Книга 176598 устарела и заменена на исправленную
...В книгу свою вписал Рассказ того, кто впервые Вышел в моря штормовые Мимо арктических скал.Взгляните на карту Арктики или, если представится такая возможность, еще лучше на снимки высоких широт, сделанные со спутника (космоснимки — на нашем языке гляциологов, для краткости), и вы увидите небольшой полярный архипелаг на кромке Баренцева и Гренландского морей. Это Шпицберген, Грумант для русских поморов, потомков выходцев из Великого Новгорода, некогда поселившихся на берегах Белого моря и на своих промысловых суденышках на протяжении столетий бороздивших воды студеных морей. Архипелаг этот — группа островов, сгрудившихся у края морских льдов и одетых в броню ледников. Его местоположение имеет одну особенность, важную для темы книги: он лежит на пути циклонов, идущих от Исландии вдоль кромки морских льдов на восток, в глубь Советской Арктики. Вот об этих закованных в ледяной панцирь островах, а точнее, о самих ледниках Шпицбергена и пойдет у нас разговор. Ледники — интереснейшее природное явление, созданные природой объекты как будто специально для того, чтобы их изучали, описывали, классифицировали... Поначалу больше из любопытства, а в последние годы — из практических потребностей. В 1957 году по инициативе доктора географических наук Г. А. Авсюка, ныне академика, в Институте географии АН СССР было организовано специальное научное подразделение для изучения оледенения — отдел гляциологии, сотрудники которого приняли самое активное участие в исследовании ледников по программе Международного геофизического года 1957—1959 годов. Молодые гляциологи, недавние выпускники вузов, провели два года в далеких полярных экспедициях и приобрели вкус к своей «холодной» профессии, требующей, как оказалось, душевного жара и бескорыстной преданности. В 1965 году несколько сотрудников отдела приступили к изучению оледенения Шпицбергена. Три полевых сезона с минимальной затратой средств они изучали ледники архипелага примерно по той же программе, по которой до этого работали на ледниках Новой Земли и Земли Франца-Иосифа. В 1974 году Шпицбергенская экспедиция Института географии АН СССР вернулась на ледники архипелага во всеоружии новых исследовательских методов — таких, как радиолокационное измерение толщины ледников, глубокое бурение и изотопный анализ добытых из скважин кернов, спутниковая информация и многое другое, что может дать наука и техника в век научно-технической революции. Новые методы позволили глубже и шире изучить оледенение Шпицбергена и решить такие научные проблемы, которые невозможно было одолеть два-три десятка лет назад. Шпицбергенская гляциологическая экспедиция смогла охватить своими наблюдениями не только всю территорию архипелага, но и охарактеризовать его оледенение по совокупности, как мы, гляциологи, говорим, признаков на основе единой концепции, что по понятным причинам не могли сделать ни далекие, ни близкие наши предшественники. Было бы, однако, нелепым упрекать их за это или умалять их вклад в науку. Советские гляциологические исследования на этом относительно небольшом (около шестидесяти двух тысяч квадратных километров) архипелаге проводились и на фоне и, главное, с учетом того, что было достигнуто целой плеядой предшественников, среди которых было немало именитых. «Шпицберген» — голландское слово. Оно означает «острые горы». Так назвал архипелаг Виллем Баренц (ок. 1550—1597), голландский мореплаватель, трижды выходивший на поиски Северо-Восточного прохода из Атлантики в Тихий океан. Русские поморы, как уже говорилось, называли этот покрытый льдами клочок земли, затерянный в студеном море, Грумантом. Лингвисты полагают, что никакого такого особого смысла в этом названии нет. Оно — не что иное, как приспособленное к старому русскому произношению (на поморском диалекте) слово «Гренландия». В 1871 году вологодский крестьянин А. Старостин подал прошение в правительство о предоставлении ему определенных льгот, поскольку люди его рода плавали будто бы на Грумант еще до основания Соловецкого монастыря, то есть до 1435 года. Но доказать своих прав документами Старостин не смог, их то ли просто не было, то ли они не сохранились. И все же в притязаниях Старостина было, как мы бы теперь сказали, рациональное зерно: недавние работы археологов четко выявили присутствие на архипелаге русских поморов за несколько десятилетий до плавания Виллема Баренца 1596 года. В зарубежной литературе Шпицберген именуют нередко Свальбардом — так якобы назвали его викинги в XII веке. Авторы гипотезы об открытии архипелага викингами ссылаются на тексты исландских хроник с их отрывочной, допускающей вольное толкование информацией. Но сопоставление этих хроник с другими древними же источниками приводит к выводу: для викингов Свальбардом могло быть (да и то не наверное, о чем чуть ниже) всего лишь восточное побережье Гренландии, а собственно Гренландией (в переводе на русский: Зеленая страна!) была прибрежная полоса на юго-западе этого самого большого в мире острова. Серьезные ученые к древнескандинавской версии открытия обращаются все реже, и понятно почему. Более полувека назад крупнейший канадский полярник Вильялмур Стефансон (1879—1962) указал, что такой подход к проблеме открытия архипелага опирается не столько на данные науки, сколько на то, чтобы угодить политике. А совсем недавно американец Р. Рамзай по поводу отождествления древнего Свальбарда со Шпицбергеном также выразился очень определенно: «Такое тождество, мягко говоря, весьма сомнительно». Кстати, никаких признаков посещения Шпицбергена викингами археологи до сих пор не обнаружили. Сомнительно утверждение о тождестве между Свальбардом и Шпицбергеном хотя бы потому, что «свальбард» — это всего лишь «край льда» или «кромка льда». И все таки «проблема Свальбарда» для гляциологов интересна сама по себе: если «свальбард» — это «кромка льда», то какая именно? Где она располагалась во времена викингов? Исландские саги и летописи прямого ответа на эти вопросы не дают, но содержат довольно ценную информацию о состоянии природной среды в Арктике на то — викингово — время. Пренебрегать ею гляциолог не имеет права. Несколько условно изучение оледенения архипелага до 1974 года можно разделить на три этапа. Первый этап — это начало XVII века. Появление первых — голландских — карт с многочисленными пометками «Is berg» — «ледяная гора», то есть ледник. Видно, ледники доставляли тогда немало хлопот мореплавателям. Так, в одном из источников той поры указывается, что «всплеск волны, причиненный падением ледниковой глыбы в море, поломал 23 июня 1619 года мачты на корабле, снес с борта пушку, убил трех и поранил нескольких человек». Заметим попутно, что об «отваливании» в тех местах огромных ледяных глыб от прибрежных ледников есть запись в судовом журнале экспедиции В. Я. Чичагова летом 1766 года: «...Примечено, что всякий день отваливались от ледяных гор превеликие льдины». Много сведений об оледенении Шпицбергена, или Груманта, накопили наши соотечественники — поморы. Об этом свидетельствуют, во-первых, результаты их опроса в Морской российских флотов комиссии, а во-вторых, их беседы с М. В. Ломоносовым, когда готовилась экспедиция В. Я. Чичагова. Сведения, почерпнутые Ломоносовым из этих бесед, нашли отражение в труде «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показания возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию». Труд этот был опубликован почти столетие спустя после смерти автора. Давно уже установлено, что, к чему бы ни прикасался Ломоносов, везде он оставлял следы своей гениальности. «Краткое описание...» не исключение: многие наблюдения и суждения автора оказались либо пророческими, либо с самого начала отмечены печатью истины. «На Новой Земле и Шпицбергене,— писал, например, Ломоносов,— из-под ледяных гор ущелинами текут ручьи и речки; следовательно, извнутрь земли теплота действует». Совершенно правильное суждение, оно сейчас принимается во внимание в расчетах по теплофизике ледников. В другом месте своего труда Ломоносов отмечает неравномерное развитие ледников на Шпицбергене, где лед у морского берега образует сплошную стену, особенно на восточной стороне острова. Тоже верно. Действительно, оледенение Шпицбергена асимметрично, в чем читатели убедятся дальше. «Горы, что на суше, также разделяются на два рода, одни подобно альпийским, покрытые вечным льдом и снегом, выше облаков восходят по большей частью от берегов в некотором отдалении. Другие суть самые береги, состоящие в крутых утесах, со льдами соединенных». Это первое в мировой литературе разделение ледников на горные и полярные. Во времена Ломоносова природа полярных островов была уже известна настолько, что можно было сравнивать условия для жизни и деятельности людей на различных архипелагах. При этом Шпицберген каждый раз был наиболее привлекательным. «Тамошний климат оказывается теплее, оттепели зимою бывают чаще, нежели на Новой Земле, и западнее Груманское море теплее, гавани ото льдов освобождаются много ранее... западный берег почти всегда чист... и ежели когда льды наносит, то не от запада, куда сперва путь предпринять должно, но больше от полудни, иногда ж от севера заворачивает, и оный лед по всем обстоятельствам видно что от Сибирских берегов». То, что Ломоносов писал о ледовых условиях у побережья Шпицбергена, близко к современным представлениям. Он на сто пятьдесят лет предвосхитил идею дрейфа льдов от берегов Сибири через Северный Ледовитый океан в проход между Гренландией и Шпицбергеном — идею, которая была подтверждена известным дрейфом экспедиции Ф. Нансена на специально построенном для этой цели судне «Фрам». Несомненно, что поморы, поделившиеся своими знаниями и своим опытом с Ломоносовым, имели достаточно точные представления о ледовых условиях у берегов и на берегах Шпицбергена. Вряд ли случайным является тот факт, что об оледенении архипелага в прибрежной полосе поморы говорили одно и то же, порой просто слово в слово. Так, матрос Сивцов «видел горы каменные и между ними ледяные», а кормщик Корнилов отмечал «частые высокие каменные, а между ними ледяные горы». На протяжении столетий моряки упорно называли ледники ледяными горами. Это относится и к такому опытному «морскому волку», как английский китобой Уильям Скорсби - младший. На его счету двенадцать рейсов в шпицбергенские воды. (Впрочем, это не самый яркий пример верности ледяному архипелагу. Помор Иван Старостин провел здесь тридцать две зимовки, из них восемнадцать без выезда в родные края.) И лишь в 1837 году участник экспедиции на французском фрегате «Решерш» натуралист III. Мартэн обнаружил, что пресловутые ледяные горы и есть ледники. До последней четверти XIX века наблюдения за ледниками проводились только в прибрежной полосе и носили описательный характер. Причем эти наблюдения порой принадлежат людям, далеким от науки. Например, туристам — лорду Дюфферину или Дж. Ламонту. В 1858 году в водах Шпицбергена на судне «Фритьоф» появился шведский геолог О. Турелл, занимавшийся тогда проблемами древнего оледенения на севере Европы. На ледниках Шпицбергена он надеялся найти ответ на многие вопросы, связанные с этими проблемами. Его сопровождал молодой минералог А. Э. Норденшельд. Экспедиция обследовала фиорды западного побережья от Хорнсунна до Рауд-фьорда. В 1861 году экспедиция продолжила свои исследования у северного побережья главного острова архипелага и Северо-Восточной Земли вплоть до мыса Платен. Во время маршрутов были отмечены существенные различия в форме ледников Западного Шпицбергена и Северо-Восточной Земли. О работе этой экспедиции в литературе тех лет особо отмечалось: «Мы многим обязаны ей теми сведениями, которые имеем теперь о топографии Шпицбергена». К этому следует добавить: не только о топографии Шпицбергена, но и о его ледниках. В 1863 году китобой Э. Карлсен обошел Северо-Восточную Землю с востока и юга, так были определены размеры как самого острова, так и покрывающего его ледника. Третью шведскую экспедицию на Шпицберген в 1864 году возглавил сам А. Э. Норденшельд. Предполагалось, что она продолжит работу и проведет триангуляцию на побережье Стур-фьорда, но удалось выполнить намеченное лишь частично. Экспедиция обнаружила узкий пролив, отделяющий остров Баренца от Западного Шпицбергена (вскоре выяснилось, однако, что этот пролив был уже известен китобоям). 1868 год. Новая экспедиция во главе с тем же А. Э. Норденшельдом. Она нанесла на карту побережье Ис-фьорда, пролива Форлансуннет и Лифде-фьорда с окрестными ледниками. В долине Рейн, в частности, в самом центре главного острова архипелага был обнаружен торф — «лучшее доказательство того, что эти страны даже во время позднейших геологических периодов значительно меньше были загромождены льдами, чем в настоящее время». Ценные результаты получила и немецкая экспедиция Т. Хейглина — К. Циля, летом 1870 года посетившая берега Стур-фьорда, острова Баренца и Эдж. Она обнаружила крупные ледники, ныне известные под такими названиями, как Негри, Стронг, Сонклара и Короля Иоганна. Кроме того, отчетная карта, составленная экспедицией, оказалась очень полезной для последующих исследований. Сопоставляя собственные наблюдения с тем, что было отражено на карте немецкой экспедиции, более поздние исследователи могли делать вполне обоснованные выводы о том, как менялись ледники, а отсюда вытекает и другая задача — установить причину таких изменений. Картографические съемки, выполненные немецкой экспедицией в 1870 году, были дополнены спустя два года экспедицией Г. Вильчека. Большую работу в этой экспедиции выполнил геолог Г. Гефер. Обратим внимание на одну особенность первого этапа в изучении оледенения Шпицбергена: оно проводилось как бы по совместительству географами и геологами. Даже туристами, промысловиками и китобоями. Ледники еще не были самостоятельными объектами для исследований, как не было и самостоятельной профессии гляциолога. В значительной мере этим и можно объяснить (хотя, конечно, не только этим, но и общим уровнем развития науки и другими причинами), что первый этап завершился лишь самыми общими сведениями о характере и распределении ледников архипелага, причем преимущественно в прибрежной, относительно доступной с моря полосе. Второй этап начался в 70-х годах прошлого столетия и продолжался до 30-х годов нынешнего. Он ознаменовался проникновением исследователей в глубь крупных, обширных ледников (имеется в виду территориальное проникновение). Да и сами ледники изучались уже по всему архипелагу, включая даже некоторые его глубинные районы. 1872—1873 годы. Экспедиция А. Э. Норденшельда — третья под его руководством и пятая при его участии. Для зимовки был выбран северный берег Северо-Восточной Земли, чтобы оттуда на оленях совершить поход к полюсу. Но природа расстроила план: сложные ледовые условия заставили экспедицию зазимовать в бухте Моссель (полуостров Ню-Фрисланн на Западном Шпицбергене), поход же на полюс вообще не состоялся — разбежались олени, привезенные для этой цели, и присоединились к своим диким собратьям. Вместо похода к полюсу зимовщики решили изучать внутренние районы Северо-Восточной Земли. До них здесь никто не был. Маршрут начинался от пункта в десяти километрах западнее мыса Ли-Смита и завершался у ледника Итон. Проходил он по сплошному ледниковому покрову. Участник похода Л. Паландер рассказывает: «Путь этот продолжался 15 дней, наибольшая высота достигала 530—560 метров. Лед был вообще ровен, но во многих местах его пересекали трещины различной величины — от 15 до 23 метров ширины — и такой глубины, что не было видно дна. 15 июня мы спустились к заливу Валенберга». Судя по тому, что дневные переходы превышали обычно двадцать километров, участники маршрута не встречали особых трудностей или препятствий. Поначалу казалось, что научный результат маршрута традиционно географический: сведения о размерах и форме ледникового покрова Северо-Восточной Земли. Но когда основательно были изучены записки руководителя экспедиции Норденшельда и его коллег, выяснилось, что они содержат сведения, которые уж можно было посчитать «чисто» гляциологическими: в частности, было подсчитано количество снега, питающего ледниковый покров. Оказалось, что в самой высокой — центральной — части ледника накапливается за год от 1,2 до 1,8 метра слой снега. В 1890 году другой Норденшельд, а именно Г. Норденшельд, пересек ледники Турелля и Решёрш, которые, сливаясь в своих верховьях, образуют одну из самых крупных ледниковых систем на Западном Шпицбергене. Было отмечено, что «внутренние льды... там совершенно ровны, покрыты снегом и не имели трещин». В отличие от Северо-Восточной Земли огромный ледник по линии пересечения его экспедицией лежал в большой долине, так что участники перехода все время могли видеть окрест величественный и суровый горный пейзаж. Спустя еще несколько лет, а именно в 1896 и 1897 годах, в различных частях главного острова архипелага путешествовал английский альпинист и художник М. Конвэй. Он дальше всех проник в глубь Западного Шпицбергена, несколько раз пересекал его, что дало ему возможность выявить существенную разницу в характере оледенения центральной части острова и его приморской периферии. Побережье обоих окружающих Западный Шпицберген морей покрыто мощными ледниками, в то время как в «глубинке» преобладают сравнительно небольшие горные ледники. Однако в полной мере картина распределения ледников на этом острове стала ясной только после работ экспедиции по измерению дуги меридиана в 1899—1902 годах, когда русские и шведские исследователи нанесли на карту большую часть острова, преимущественно его восточной части. Шведы выполнили эту работу на полуострове Ню-Фрисланн и на западе Северо-Восточной Земли, а русские — на востоке главного острова архипелага, южнее горы Ньютон и до мыса Серкап. В процессе съемок наши ученые несколько раз пересекали Западный Шпицберген от верховий фиордов западного побережья до берегов Стуф-фьорда через главный водораздел острова. Позже эти работы были дополнены другими. Среди них надо выделить норвежца Г. Изаксена. Таким образом, большая часть ледников архипелага была, как мы говорим, положена на карту. Это, вне всякого сомнения, значительное достижение. Его ценность со временем не только не снижалась, а, напротив, возрастала: карты оказали немалую услугу тем, кто начал изучать режим ледников, их жизнь в динамике, в развитии. Тогда же, на втором этапе, было установлено, что оледенение Шпицбергена по своему облику (морфологией) значительно отличается от хорошо уже изученных ледников в горах умеренного пояса, например в Альпах и на Кавказе. Впрочем, так же как и от огромного ледникового щита Гренландии. Оно оказалось совершенно своеобразным, имело присущие только ему черты и особенности. Занимая по степени развития промежуточное положение между горным и покровным, шпицбергенское оледенение не было ни тем, ни другим. В ледниковых классификациях У. X. Хоббса, О. Норденшельда, Э. Дригальского, Дж. У. Тиррелла и других ученых ему по праву было отведено свое, только ему принадлежащее место. Один из главных итогов второго этапа изучения ледников Шпицбергена к тому именно и сводится, что их стали рассматривать как особый тип оледенения, как нечто самостоятельное в ряду уже хорошо известных. Были сделаны также важные, хотя и самые первые, шаги по пути изучения режима оледенения, что в конечном счете должно было привести (и, как позже читатели увидят, привело) к пониманию, как, какими темпами и в каком направлении оно развивается или, наоборот, деградирует. Сравнивая карты, которые отражали существование ледников на протяжении длительного времени (нередко карты составлялись с большим временным интервалом), было нетрудно отметить изменения в положении и состоянии ледников и, что особенно существенно, измерить эти изменения, то есть дать им количественную оценку. В конце прошлого столетия вышел в свет обширный труд известного французского географа Элизе Реклю «Земля и люди». В разделе, посвященном Шпицбергену, автор не смог со всей определенностью сказать, остаются ли ледники архипелага неизменными, отступают ли или, наоборот, наступают. Прошло не так уж много времени, и вот швед Й. Де Геер в 1910 году, а норвежец А. Хель четыре года спустя публикуют сводки, дающие некоторое представление о том, как изменились концы ледников (или, говоря более строго, положение концов). Из этих сводок, весьма еще не полных, вытекало, что большинство ледников архипелага отступает. Работы Де Геера и А. Хеля для своего времени были значительным достижением. Наука развивается, как известно, по принципу, который, если его изложить на языке, понятном для всех, звучит примерно так: чем дальше в лес, тем больше дров... Чем глубже она вгрызается в объект исследования, тем больше она что-то новое о нем узнает, но и тем шире становится горизонт непознанного — возникают все новые и новые проблемы, задачи, загадки... Это в полной мере относится и к гляциологии. Более интенсивное, чем на первом этапе, изучение ледникового покрова Шпицбергена неизбежно должно было завершиться постановкой проблем, на решение которых ушли потом годы труда. Когда большая часть ледников архипелага была положена на карты, выяснилось, что основная масса льда на главном острове архипелага приурочена, как говорят географы, к его периферии, в то время как в его центральной зоне располагаются сравнительно небольшие горные ледники. Более того, здесь, на Шпицбергене, выявилось поразительное несоответствие общепринятому в географии положению, получившему название принципа широтной зональности: юг Западного Шпицбергена подвергся оледенению гораздо сильнее, чем север! Большинство ученых в то время считали, что современные ледники достались нам от далекого прошлого, что они — некие остатки, реликты былых (четвертичных) покровов. Применительно к Шпицбергену эта традиционная точка зрения явно «не проходила», поскольку не могла объяснить, почему древний ледниковый щит ведет себя не так, как ему «положено». Любой «нормальный» современный ледник, отступая, сокращается в первую очередь своим краем. Здесь же, на Шпицбергене, древний ледниковый щит словно деградировал, протаял своей центральной частью. Шотландский геолог Дж. У. Тиррелл, работавший здесь вскоре после первой мировой войны, назвал это удивительное явление «одной из головоломок оледенения Шпицбергена», обозначив тем самым проблему, по сути дела, центральную для этого района гляциологических исследований. Потому-то она и займет очень много места в моем рассказе о работе советских гляциологов на Шпицбергене. В первой половине XIX века английский геолог Ч. Лайель сформулировал принцип, играющий значительную роль в науках о Земле, — принцип актуализма. Суть его в том, что, изучая процессы, определяющие развитие нашей планеты сегодня, мы можем по аналогии судить о том, как протекали те же процессы в самом отдаленном прошлом. Опираясь на этот принцип, на определяемый им сравнительно-исторический метод, ученые пытались решить вопрос о связи современного оледенения Шпицбергена с древним. Почти одновременно были высказаны два взгляда на историю оледенения архипелага. Одна группа исследователей (среди них А. Э. Норденшельд, Й. Де Геер, Ф. Нансен и другие) полагала, что древний ледниковый щит покрывал весь бассейн Баренцева моря, включая Шпицберген. Этому мнению противостояло (и противостоит до сих пор — вопрос остается, как говорят, открытым) другое, согласно которому и в ту отдаленную эпоху Шпицберген был самостоятельным центром оледенения. Третий этап в истории изучения оледенения Шпицбергена связан с именем выдающегося шведского гляциолога Ханса Вильсона Альмана и начался в 30-е годы уже нашего столетия. Альман оставил в гляциологии особый след, потому что в значительной мере его усилиями был совершен переход от описательных методов исследования к количественным, к детальной характеристике самого процесса оледенения и режима жизни ледников. В 1916 году Альман, тогда еще молодой географ, начал изучать ледники Скандинавии. В 1921 году он стал доцентом Упсальского университета. В то время его больше привлекали геоморфология и общее страноведение. Отсюда его поездки в Западную Европу, Северную Африку, в страны Средиземноморья. В 1929 году он занимает профессорскую должность в Стокгольмском университете. И вот когда, казалось бы, карьера состоялась, заслуги признаны, Альман летом 1931 года отправляется на ледниковый покров Северо-Восточной Земли, пересекает ее на собачьих упряжках и выполняет при этом работу, которой никто до него не занимался. На трехсотпятидесятикилометровом маршруте он выкопал девятнадцать шурфов, что позволило ему подробно описать стратиграфию снежно-фирновой толщи, то есть показать последовательность формирования ледника по вертикали, слой за слоем. Объясняя потом мотивы, побудившие его заняться таким делом, Альман писал: «Я предположил, что наиболее толстые ледяные прослойки в этих шурфах могут быть связаны между собой, являясь маркирующими замерзшими поверхностями снежного покрова в конце летней абляции» (таяния,—В. К.). То, что сделал тогда Альман, имело огромное значение: он указал один из новых и перспективных путей изучения природных механизмов, поддерживающих, образно говоря, жизнь ледника как сложной природной системы. Не будет большой натяжкой, если уподобить годовые слои ледника годичным кольцам дерева, по которым можно определить и его возраст, и условия, в которых оно росло. В шурфах Альман измерял также температуру и установил: сезонные колебания прослеживаются до глубины десяти — пятнадцати метров. Пока Альман пересекал ледниковый покров острова, на южном берегу Мурчисон-фьорда работала метеостанция. Кроме обычных метеонаблюдений, она занималась замерами количества тепла, достававшегося на долю этого района и определявшего интенсивность таяния снега и льда. Оценки снегонакопления по шурфам характеризовали питание ледника, замеры тепла использовались при расчете величины потерь льда и снега при таянии. С одной стороны, приход, с другой — расход. Разность между ними, как известно, дает сальдо, а вся система таких расчетов носит название баланса. Вещественный баланс ледника за какой-либо «бюджетный» год. Он складывается из сезона накопления (зимой) и сезона расхода (летом). Если приход меньше расхода, баланс, естественно, будет отрицательным. Это означает, что ледник потеряет часть своей первоначальной массы, что прежде всего отразится на положении его края — он начнет отступать, сокращаться. При положительном балансе, наоборот, с увеличением массы ледник наступает. Разумеется, схема эта упрощенная, она не учитывает ряда других факторов, оказывающих влияние на жизнь ледника. Например, физические характеристики самого льда, а они и в настоящее время изучены недостаточно. Первый расчет вещественного баланса для западной части ледникового покрова Северо-Восточной Земли показал, что в 1930/31 «бюджетном» году (от начала снегонакопления и до полного завершения таяния) он потерял слой льда в десять сантиметров (эта величина отражала примерно общий объем и массу утраченной за «бюджетный» год влаги). Методика определения вещественного баланса была в дальнейшем усовершенствована самим же Альманом. Так, данные об изменении поверхности ледника в результате снегонакопления или таяния можно нанести на карту в виде изолиний, а затем уже по карте вычислять, сколько влаги ледником приобретено и сколько утрачено. Такую операцию можно производить вдали от изучаемого объекта. Да и на самом объекте возможна работа по-иному — с помощью специальных мерных реек, «стационарно» установленных на леднике (подобный метод применяется на реках для определения уровня воды). Разрабатывая новые темы, Альман продолжал уделять много внимания и старым проблемам. Например, морфологии ледников. Именно после его экспедиции 1931 года ледниковый покров Северо-Восточной Земли стали делить на две самостоятельные части. Одна — это западный лед, другая — восточный и южный льды, рассматриваемые как одно целое. Столь же значительной по научным результатам была экспедиция, предпринятая Альманом совместно с норвежским океанографом и геофизиком X. Свердрупом в 1934 году. На этот раз экспедиция побывала на северо-западе главного острова архипелага. Все свои усилия она сосредоточила на изучении ледника 14 июля (назван ледник в честь Великой французской революции: 14 июля 1789 года восставшие парижане штурмом овладели Бастилией), расположенного поблизости от ледникового плато Изаксена. Здесь на временном «стационаре» полтора месяца проводились наблюдения за режимом ледника и поступлением тепла от солнца и с атмосферными течениями (перемещением больших масс воздуха). Основная цель работы прежняя — получить необходимые исходные данные для составления вещественного баланса. Экспедиция приступила здесь к исследованиям во всеоружии приобретенного три года назад опыта. Однако оказалось, что условия разные. В частности, в верховьях ледника 14 июля «классическую» схему снегонакопления основательно портили ветры — они просто-напросто снег сдували. И темпы таяния снега и льда на этом леднике были иными, чем на ледниковом плато Северо-Восточной Земли. Таким образом, «местная специфика» вносила в прежний опыт составления баланса поправки, от которых нельзя было отказаться. X. Свердрупу удалось выявить факторы, влияющие на интенсивность таяния, и дать им количественную оценку. Впрочем, факторы все те же: солнечное тепло и тепло, которое приносят с собой воздушные массы. А вот оценки — это, действительно, «новое слово» Свердрупа: по его расчетам выходило, что 52 процента тепла дает солнце, остальная доля приходится на атмосферу. (Кстати сказать, позже выяснилось, что такое соотношение сохраняется на Шпицбергене не везде.) Когда, наконец, подсчитали, сколько снега и льда растаяло по всему леднику, то картина представилась такая: сто тринадцать миллионов кубических метров — расход и только семьдесят девять миллионов — приход. Вещественный баланс ледника 14 июля в 1933/34 «бюджетном» году оказался отрицательным. Выходит, что в предшествующие годы он отступил более чем на километр совсем не случайно. Понизилась и поверхность ледника, особенно в нижней, концевой, части. Экспедиция Альмана в 1934 году выполнила и ряд других важных работ. Но главная ее заслуга (как и предшествующей) в том, что она, как уже говорилось, внедрила в изучение ледников количественные методы. Наконец, именно с экспедиции Альмана ледники окончательно стали объектом самостоятельного (а не попутного) изучения. Гляциология отделилась от географии и геологии и оформилась в самостоятельную отрасль знания в системе наук о Земле. Альман не оставил без внимания (не мог оставить!) и «головоломку» Тиррелла, но особого успеха здесь не достиг. Время для решения этой проблемы еще не пришло. Оно придет тогда, когда наблюдениями будет охвачен весь архипелаг, а сами наблюдения и исследования поднимутся на качественно новый научный и технический уровень. Рассказ о том, как это произошло, читатель найдет на страницах предлагаемой книги. Более поздние исследователи (в частности, наша экспедиция), признавая высокий авторитет Альмана, случалось, вступали с ним в спор, который приводил к пересмотру и некоторых общетеоретических выводов, и некоторых количественных оценок. Стратиграфический метод Альмана спустя двадцать лет был дополнен структурным методом, разработанным советским гляциологом П. А. Шумским. Метод Шумского оказал нам немалую помощь, когда мы (я имею в виду советских гляциологов, работавших на Шпицбергене) в 1975 году приступили к глубокому бурению на ледниках архипелага. Альман после Шпицбергена побывал в Исландии и Гренландии, где тоже занимался ледниками. Он искал общие закономерности оледенения для всей северо-атлантической ледниковой провинции. По его мнению (как оказалось, справедливому), эти закономерности определялись общим источником питающих осадков, а им была область низкого давления на севере Атлантики. Начиная с 1934 года Альман постоянно поддерживал дружеские отношения с советскими учеными. Он призывал своих молодых коллег изучать русский язык, чтобы быть в курсе советских научных достижений. «Не только желательно, но необходимо тесное сотрудничество с учеными Советского Союза». Географическое общество СССР наградило Альмана своей Большой золотой медалью. В двух своих экспедициях на Шпицберген Альман сделал так много, что интерес к ледникам архипелага словно бы упал: казалось, после Альмана там и делать нечего... Увы, это было очевидное заблуждение. В 1935—1936 годах на ледниковом покрове Северо-Восточной Земли проводила гляциологические исследования экспедиция Оксфордского университета под руководством А. П. Глена. Впервые наблюдения на ледниках Шпицбергена были осуществлены во время зимовки. Экспедиция описала грандиозную подвижку участка покрова на юге острова, когда масса льда объемом в несколько сот кубических километров в короткие сроки выдвинулась в море на двадцать пять километров. Ничего подобного на Шпицбергене до этого никто не наблюдал. Экспедиция Глена подтвердила вывод Альмана об отрицательном балансе оледенения в этом районе архипелага. По внешним признакам Глен определил толщину здешних ледниковых покровов, она составляла, по его мнению, сто двадцать — двести пятьдесят метров. Потом окажется, что Глен ошибся. Но это именно потом, когда в гляциологию придут инструментальные методы исследования. И их время уже приближалось. Еще в 1934 году англичане применили, хотя и неудачно, специальную сейсмическую аппаратуру для измерения толщины льда на полуострове Ню-Фрисланн. В 1936—1938 годах Норвежский полярный институт провел аэрофотосъемку, чтобы потом на ее основе создать топографическую карту всей территории архипелага. Данные Альмана об отрицательном вещественном балансе у многих ледников не были случайностью. Происходило интенсивное потепление Арктики, и для ледников наступали «плохие времена». Судить об изменении этих условий позволяли наблюдения метеостанций, начавшие работать на Шпицбергене с 1912 года. Отступание ледников — лишь одно из проявлений происходящих перемен. Одновременно отступала к северу кромка дрейфующих льдов, удлинялись сроки навигации, в глубь Арктики с юга проникали птицы, в северных водах появились теплолюбивые виды рыб и т. д. Но на ледниках потепление сказывалось особенно сильно и наглядно. Некоторые ученые даже писали о деградации современного оледенения. И все-таки, как было сказано выше, ледники Шпицбергена изучались не так интенсивно, как они того заслуживают. Если время от времени и появлялись там экспедиции, то они работали, как правило, каждая «сама по себе», преследуя какие-то частные задачи. Единой, всех объединяющей программы не было. Такая программа появилась во время Международного геофизического года. В 1957—1959 годах на Шпицбергене работали две зимовочные экспедиции — польская в Хорнсунне, на юге архипелага, и шведская на Северо-Восточной Земле. Шведы придерживались направления, основоположником которого был Альман, да и во главе экспедиции стоял ученик Альмана Вальтер Шютт. Перед высадкой на зимовку, в 1956 году, группа ученых облетала район предстоящих исследований на вертолете, взлетевшем с борта советского дизельэлектрохода «Обь», который совсем недавно вернулся из своего первого похода к берегам Антарктиды. Зимовочную базу шведы организовали в Мурчисон-фьорде. Вся основная работа была проведена в мае — августе 1958 года с гляциологической станции на самой верхней точке ледникового покрова. Станция носила имя Альмана. В мае — июне того же года шведы на вездеходах прошли теми маршрутами, по которым некогда проходил Альман на собачьих упряжках. По данным шведов, в 1957/58 «бюджетном» году оледенение Северо-Восточной Земли имело положительный баланс: оно «записало» в приход триста семьдесят шесть миллионов тонн влаги (четырнадцатисантиметровый слой льда) на западном льду, и восемьсот семьдесят пять миллионов тонн (толщина слоя двадцать четыре сантиметра) на восточном и южном льду (выше говорилось, что эти два ледника, слившиеся в верховьях, образуют одно целое). Наибольшее снегонакопление было отмечено не в самой высокой части ледникового покрова, а на его юго-восточных склонах. Причины такого асимметричного распределения снегонакопления для шведов остались неясными. Для измерения толщины льда шведская экспедиция применила заимствованный у геологов метод сейсмозондирования и получила такие результаты: толщина западного льда колебалась в пределах от ста двадцати до трехсот восьмидесяти метров; толщина восточного льда превысила полкилометра. Шведы впервые применили здесь, на Шпицбергене, физический метод определения возраста органических остатков по углероду-14 (изотоп углерода-12). Как видим, экспедиция Шютта получиладанные, отличающиеся от данных и Альмана, и Глена. Ничего удивительного в этом нет. Оледенение не такое простое явление, как кажется: в его основе лежит сложный природный механизм, действующий в соответствии с закономерностями, до которых не так легко добраться. Иными словами, такого рода различия, поправки, уточнения вполне естественны. Основная гляциологическая станция поляков располагалась в верховьях ледника Верешшельд, а вспомогательная — у его же конца. На этих станциях осуществлялось наблюдение за таянием и движением льда и за снегонакоплением. Регулярно велись метеонаблюдения, на окрестных ледниках выполнены были фототеодолитные съемки. В составе экспедиции были также специалисты по древнему оледенению. К сожалению, программа работ польской экспедиции не позволила получить оценки, необходимые для составления вещественного баланса. На Шпицбергене работали также ученые ГДР и Норвегии. Они тоже внесли свой вклад в накопление ценной информации об оледенении архипелага. Как уже говорилось, советские гляциологи начали работать на Шпицбергене в 1965 году. Есть в географии такое не строго научное, но выразительное понятие — «белое пятно». Им обозначают на карте ли, на местности районы, либо почти не изученные, либо плохо изученные. Ледники Шпицбергена — мы в этом только что убедились — «белым пятном» не назовешь. Но тогда возникает вопрос: для чего же отправились туда еще и советские гляциологи? Думается, общую для всей экспедиции цель объяснять не надо: оледенение Шпицбергена, несомненно, связано с оледенением Евроазиатской части Арктики. Но как именно? Это мы и хотели выяснить. Есть и еще одно обстоятельство. Хотя нельзя сказать, что Шпицберген представляет собой «белое пятно», тем не менее для гляциологии, науки в принципе молодой, развивающейся, работы там хватит на многие и многие годы. Сейчас ученые заняты разработкой глобальной модели климата, который, как показывает прошлое Земли, постоянно меняется, раскачиваясь как гигантский природный маятник. Ныне в раскачку этого маятника вносит немалую лепту и сам человек, его хозяйственная деятельность. Опыт говорит: наиболее ценная для составления глобальной модели климата информация хранится в ледниках, в их структуре. Значит, мало описать ледник, указав его параметры, изменения, которые с ним происходят, и т. д. Надо еще «распечатать» его, чтобы прочитать текст, который строчка за строчкой набирался «наборщиком» - природой на протяжении тысячелетий, столетий или даже десятилетий, то есть уже в наше время. Конечно, у каждого участника советской гляциологической экспедиции была, видимо, и своя, личная, так сказать, цель. Была она и у меня. В 1957—1959 годах я работал на Новой Земле. Элементарно простое сравнение двух архипелагов, Новой Земли и Шпицбергена, само по себе интересно. Разумеется, я имею в виду гляциологическое сравнение. Кроме того, на Новой Земле я приобрел опыт, который требовалось использовать и развить в других полярных ледниковых районах. Этот опыт подсказал мне, что надо обратиться к картам ледников Шпицбергена. Когда я этим занялся, оказалось, что даже первые результаты могли привести в некоторое замешательство: на целый ряд возникших у меня вопросов в литературе я не нашел ответа. Например, никто и никогда не писал, что горные ледники в центре Шпицбергена ориентированы преимущественно на северо-запад и северо-восток. Такую ориентировку по аналогии с другими местами можно было объяснить только поступлением осадков с окружающих морей. Сравнив размеры крупных ледников, растекающихся от общих водоразделов к центру и периферии главного острова архипелага, я обнаружил, что первые всегда меньше вторых. Очевидно, с такими особенностями ледников, которые мы обнаружили накануне нашей экспедиции, была каким-то образом связана та самая приуроченность ледников к периферии Западного Шпицбергена, которая привела в недоумение Тиррелла. Видно, это не было случайностью, а проявлением какой-то закономерности, объяснение которой следует, наверное, искать там же — в поступлении питающих осадков с Гренландского и Баренцева морей. То, что мы узнали накануне отъезда на Шпицберген, позволило нам с самого начала действовать — точнее, вести полевые исследования — уверенно и целенаправленно и, стало быть, более или менее успешно продвигаться к выявлению природных причин, благодаря которым ледники архипелага сформировались именно такими, какие они есть. Так началась наша работа на Шпицбергене.Г. Лонгфелло
Открытый сразу всем ветрам Темнеет остров голый.Н. Григ
Особый интерес должно представлять обследование восточной стороны Шпицбергена.Когда мы приближались к Шпицбергену, мать-природа наглядно показала нам, на что она способна в этих широтах. Старенький «Сестрорецк» (построенный еще в 1912 году для балтийских линий) кряхтя карабкался с одной волны на другую, и происходившее в его каютах, где, помимо нашей экспедиции, размещалось полторы сотни шахтеров и членов их семей, не поддается описанию. Дьявольская какофония звуков, в которой мы с тревогой улавливали плеск воды на судне, могучие удары волн по его обветшавшему корпусу, треск рвавшихся заклепок и визг винта, который обнажался, когда судно задирало на очередном гребне корму к небу. Глухой шум издавали при своем движении по палубе багаж и другие вещи, не закрепленные незадачливыми пассажирами. Гигантский циклон над Гренландским морем развел волны, напоминавшие холмы зеленоватой воды с просвечивающим гребнем и полосами пены на склонах, которые то и дело закрывали горизонт. Что для таких громадин наше суденышко водоизмещением две тысячи тонн! Воздух густо насыщен водяной пылью — это сильный ветер срывает гребни с волн, рассеивает их над морем. С надстроек можно разглядеть, как на корме среди взбесившейся воды в специальных гидрокостюмах работают матросы из аварийной команды: не выдержав тяжести воды, там разошлись палубные швы. Степень повреждений я оценил, когда, вернувшись в каюту, обнаружил вспучившуюся переборку у своей койки и погнутый могучий пиллерс[1]. Для меня этот шторм не в диковинку: арктические воды уже испытывали меня «на прочность», причем штормом более сильным, чем сейчас. К тому же привычка всему искать объяснение (ведь я на судне не только пассажир, а еще и научный работник) взяла верх над переживаниями, и я стал размышлять, в чем причина разбушевавшегося в этом районе Арктики шторма. Тут проявилось действие по крайней мере трех природных факторов: во-первых, близость области низкого давления на севере Атлантики; во-вторых, обширность акватории Гренландского моря, которое, как известно, относится к морям средиземного типа; в-третьих, влияние Гольфстрима. Если бы не он, мы оказались бы под защитой морских льдов, как это обычно бывает в морях, по которым проходит Северный морской путь. Об этом нелишне вспомнить, поскольку оледенение на арктических архипелагах тысячами незримых нитей в системе природных взаимосвязей взаимодействует с океаном, в основном с севером Атлантики, откуда поступают питающие ледники осадки. В тумане долго прятался одинокий остров Медвежий, как бы выдвинутый навстречу нам форпост Шпицбергена. Да и сами берега архипелага открылись с большим запозданием — хмурые, гористые, заснеженные... Потом волнение стало стихать, судно прибавило ходу, и на исходе 9 июня мы были уже у входа в Ис-фьорд. Казалось, зима и не думала уходить отсюда: снег сверху донизу одел окрестные горы, снег на прибрежной равнине, повсюду снег, снег и снег... Однако важнее, что припай уже вынесло из устья Ис-фьорда и из Грен-фьорда — это уже несомненные признаки весны. Об ее приходе возвещает и полярный день, который здесь наступил с середины апреля. Мы не выпускаем из рук биноклей, карт и фотоаппаратов. У автора этих строк своя причина для приподнятого настроения — «получить» в день рождения целый архипелаг выпадает не часто и не каждому... Первая остановка в Баренцбурге. Здесь, как и в Пирамиде, в самом центре Западного Шпицбергена, расположен принадлежащий Советскому Союзу действующий угольный рудник, находящийся вместе с другими советскими рудниками в ведении производственного объединения «Арктикуголь»[2]. Это обстоятельство для нашей экспедиции — как первой, так и всех последующих — имело, разумеется, огромное значение. Ведь нам предстояло работать в нелегких полярных условиях. Экспедиции, отправляющейся сюда «налегке», без соответствующего экстремальным условиям материального обеспечения, нечего и рассчитывать на какой бы то ни было успех, кроме как на отчаянный риск. Вот почему практически все зарубежные исследователи вынуждены везти на Шпицберген буквально все, что нужно человеку в суровом экспедиционном быту. Мы же были, в сущности, освобождены от таких забот: руководство «Арктикугля» обещало нам содействие в материальном обеспечении — от транспорта (вертолетов) до продовольствия. Поэтому у нас есть все основания говорить о том, что наша успешная научная работа на Шпицбергене в значительной степени обязана доброжелательной поддержке и помощи советского производственного объединения «Арктикуголь». В Баренцбурге часть пассажиров под звуки оркестра и приветственные возгласы — это встречавшие радовались прибывшей смене — сошла на берег. С оставшимися на борту шахтерами мы по Ис-фьорду переходим в Пирамиду, где и будет наша база. С нее начнется наша работа на ледниковом плато Ломоносова и на леднике Норденшельда. В Пирамиде снова оркестр и крики «Ура!». Велика радость тех, кого сменяют и кому предстоит вернуться домой, к родным местам. «Это что же, за прошлогодним снегом?..» — не без юмора осведомилась у нас хозяйка гостиницы, где мы временно разместились. И сама же ответила: «А у нас весь год воду-то с ледника берут...» Уже 13 июня к фронту ледника Норденшельда по припаю, тронутому весенним таянием, выступила наша экспедиция почти в полном составе (из пятерых четверо). По-бурлацки перекинув лямки через плечо, мы волокли за собой сани с экспедиционным скарбом и всем необходимым для работы в нижней части ледника Норденшельда, где мы рассчитывали управиться за неделю. Впечатления первого полевого дня оказались суровыми.В. А. Русанов
Пусть остается дома тот, кто не мо- жет расстаться со своими каждоднев- ными заботами. Меня одолевает се- годня путевая лихорадка.Начало полевого сезона 1966 года ознаменовалось каскадом незапланированных событий, осложнивших нашу деятельность и запомнившихся надолго. На Шпицберген мы прибыли довольно рано на новеньком, «с иголочки», линейном ледоколе «Киев» — это был его первый рейс в Арктику. На этот раз впечатления от плавания больше связаны с судном. Удобные каюты, роскошная отделка жилых помещений, бассейн, сауна и многое другое — это для того, чтобы облегчить жизнь экипажа в сложных арктических условиях. В отличие от прошлого года ни единый порыв ветра не всколыхнул штилевую гладь моря, которое мы пересекли всего за сорок часов. Первый айсберг у острова Медвежьего, потом редкие полосы мелкобитого льда — не испытание для такого судна. Мрачная глыба острова Медвежий, словно придавленного тяжелыми тучами, обозначилась в отдалении по правому борту. Несмотря на снег, отчетливо различается равнина на севере острова и довольно высокое плато на юге, отвесно обрывающееся у воды. В пенной зыби прибоя четко выделяется треугольная скала Стаббен. Действуя по заветам Русанова («Желательно выйти возможно раньше и возвратиться возможно позже»), мы намеревались выполнить снегосъемки по долинам поперек острова, которые, подтвердив результаты прошлого сезона, помогли бы нам сориентироваться в будущих поисках. Увы, нашим планам не суждено было сбыться. Спустя годы не вижу реального объяснения, почему в самом начале экспедиции «ШПИЦ-66» мы оказались на одном судне, а экспедиционное имущество на другом. Наблюдая, как ледокол легко вспарывает припай метровой толщины, мы и не предполагали, какими потерями нам обойдется этот очевидный просчет. Просчет обозначился, когда ледокольный пароход «Дежнев» (участник боя с фашистским «карманным» линкором «Адмирал Шеер» у острова Диксон в августе 1942 года) пришел на десяток дней позже назначенного срока. Вокруг Баренцбурга уже во всю звенели ручьи и потоки, запланированная снегомерка срывалась. И это был первый крупный срыв в самом начале полевого сезона. Однако мы не считали партию проигранной, и 20 июня высадились втроем с вертолета на ледоразделе ледников Фритьоф и Гренфьорд в тридцати километрах южнее Баренцбурга. На полукилометровой высоте таянье практически не началось. Вкопали в снег палатку, достали содержимое рюкзаков — полевой лагерь готов. Можно приступать к работе, мелочи не в счет. На севере за гладью Гренфьорда в обрамлении гряды куэст[10] на восточном побережье, на Земле Оскара II, раскинулась горная страна с обширными долинами, заполненными ледниками. Облачность над ней в разрывах, через них то и дело проглядывает солнце. В противоположной стороне высится мрачный горный кряж Земли Натхорста с мысом Мидтерхук. За ним в солнечной дымке проглядывали очертания гор и ледников на Земле Веделла Ярлсберга, где выделялся шатер горы Берцелиуса и долина ледника Решёрш. До них нам, конечно, не добраться, но мысли и мечты ведь не остановишь. Облачность там с высоты лагеря выглядит иной — тяжелой, плотной, напоминающей кучевую. Отсюда, с места нашей временной стоянки, было видно, что продольный профиль ледника Гренфьорд сильно впалый, это позволяло обозревать его на всем протяжении вплоть до краевых морен. А у Фритьофа ситуация другая, там выпуклая поверхность существенно ограничивала обзор, фронт открывался значительно ниже при спуске по леднику. Сами по себе такие визуальные оценки — лишь впечатления, но они заставляют думать, искать причину, причем в поле, когда возможность любых проверок наиболее реальна. В данном случае следовало ожидать, что ледник Фритьоф находится в более благоприятных условиях, чем его сосед, но убедиться в этом на количественной основе можно было, лишь получив данные по снегонакоплению и оценив положение границ питания. В своем предположении мы убедились в тот же день, заполнив его работой до предела. В активе — шурф, пятиметровая скважина и восьмикилометровый снегомерный профиль. Лиха беда начало... Отметили для себя интересную природную деталь: погода здесь улучшается с севера. Проснулись — облачная кромка над нами, а Баренцбург и Земля Оскара II в потоках солнечного света. Исследователь обязан замечать подобные детали, использовать их для формирования рабочих гипотез. К примеру, такой: «кухня погоды» для Шпицбергена, обеспечивающая питание его ледникам, располагается где-то южнее. В том, что это именно так, мы убедились, когда на исходе суток невероятно уставшие, обожженные многократно отраженными белым снегом лучами солнца спустились к подножию ледника Гренфьорд, отметив свой путь глубокой бороздой в рыхлом снегу. Оставляли за собой борозду не только мы сами, но еще и сани, на которых спускали груз. Мы успели выполнить часть снегосъемок, как вдруг нам здорово повезло: у краевых морен мы обнаружили домик без увесистого замка на двери и удобно в нем расположились. (Год назад никакого домика здесь не было, он появился незадолго до нас. Его поставила нефтяная компания братьев Педерсен, обосновавшаяся на этом покрытом льдами и снегом участке северной земли — такие вот «новые времена» наступили на Шпицбергене!) В течение нескольких дней мы завершили снегосъемки. Конечно, они не могли заменить нам тех, что планировались поперек острова, и все же... И все же они дали нам первое подтверждение гипотезы о том, что шпицбергенская «кухня погоды» располагается «где-то южнее». Снегосъемки показали, что осадков на юге выпадает больше, чем на севере — по крайней мере в полтора раза. Это еще один шаг, хоть и не очень большой, на пути к решению проблемы, которую мы условились называть «головоломкой по Дж. У. Тирреллу». Программа полевого сезона 1966 года предусматривала такие же стационарные наблюдения, какие были выполнены на ледниковом плато Ломоносова, только место для стационара было выбрано другое — ледниковое плато Хольтедаля на западе архипелага. В основном три соображения повлияли на такой выбор. Во-первых, неподалеку от плато Хольтедаля в 1934 году работал X. В. Альман. Стало быть, сравнив его данные с нашими, мы можем установить, как изменились с тех пор условия существования ледников да и сами ледники. Во-вторых, объектом исследования становился вполне самостоятельный район оледенения, питавшийся совсем из иного источника, нежели плато Ломоносова. В-третьих, наконец, здесь открывались возможности для так называемого пространственного анализа условий существования ледников. Такой подход был традиционным для русской школы полевых исследований. Зарубежные гляциологи в этом направлении практически не работали со времен Альмана.Эдуард Толль
Было бы ошибочно думать, что на Шпицбергене все изучено и что там нечего делать. Совсем напротив.Цели и задачи третьего полевого сезона на архипелаге для нас, естественно, определялись результатами двух предшествующих, когда на основе метеонаблюдений, данных о положении границ питания на ледниках и т. д. мы смогли охарактеризовать состояние оледенения. Предстояло сделать еще один шаг к единой концепции оледенения архипелага. Это мы отчетливо представляли накануне полевого сезона 1967 года. В отчете было особо отмечено: «Трудно представить, чтобы древний ледниковый покров деградировал прежде всего в своей центральной части». В качестве основы рабочей гипотезы принимался современный характер оледенения. Даже отрывочные снегосъемки показали, как по-разному происходит накопление снега на территории Шпицбергена. Исходя из этого, мы могли приступить к гляциологическому ступенчатому районированию архипелага: сначала выделить области покровного, полупокровного и горного оледенения, а затем и более мелкие территориальные подразделения. Оказалось, что поведение ледников в пределах выделенных регионов различного соподчинения существенно отличается. Сильнее всего отзывались на изменения климата небольшие горные ледники, причем за последние десятилетия темп их отступления снизился в три раза. В каждом районе полупокровные ледники вели себя по-своему. Так, за 1900—1936 годы в бассейне Гренландского моря, то есть в южном районе, площадь ледников сократилась (если брать за точку отсчета 1900 год) на 2,3 процента, а Баренцева моря гораздо больше — на 6,8 процента. Зато в северо-восточном районе (самом высоком, где лежали истоки ледника Норденшельда) площадь ледников в те же сроки уменьшилась только на 1,2 процента. Если же иметь в виду общую картину оледенения, то она нам представляется такой: в XIX веке ледники Шпицбергена наступали, в XX веке происходил обратный процесс. Причем сколько они получили от природы в одном веке, столько же примерно возвратили ей в другом — баш на баш. Наблюдения Троицкого позволяют сделать предположение, что оба этих события — наступание и отступание ледников — не более чем эпизод в общей эволюции оледенения Шпицбергена, сформировавшегося в современном виде после климатического оптимума. Когда он был? Если только в наших оценках нет какого-то крупного просчета, возраст оледенения архипелага сопоставим с возрастом египетских пирамид. Мы много успели сделать, и все-таки до единой завершающей концепции было далеко прежде всего из-за недостатка данных. На общем благоприятном информационном фоне тут и там дыры, «белые пятна», просто пропуски в наблюдениях... Не ясно, как развивается оледенение архипелага в направлении от центра в области горного оледенения к его периферии на границе с полупокровным. Почти нет данных о положении границ питания на ледниках южнее Земли Норденшельда. Непонятно, как эти границы увязываются с климатом, и прежде всего с осадками. Пожалуй, пока наши схемы и построения годны в качестве хорошей исходной гипотезы, но для превращения в концепцию, характеризующую основные особенности оледенения на основе совокупности природных взаимосвязей, они требуют пополнения новой полевой информацией. Воистину мы должны поднять паруса и продолжать плавание… Ситуация накануне экспедиции складывалась неблагоприятная. Ну прежде всего экспедицию покинул опытный В. А. Маркин. Но это полбеды. Беда в том, что не будет вертолетов. Не было печали... А ведь, как помнит читатель, несколько страниц назад с восхищением говорилось о том, что благодаря вертолетам во много раз возросли масштабы исследовательской деятельности современных экспедиций... И вот их у нас не будет. Нужно искать выход — мы его нашли: шлюпка! Старые полярные капитаны А. П. Бочек и И. А. Ман нас поддержали: сложно, но реально, требует особого внимания и осторожности. Шлюпку мы достали, хотя, судя по всему, противники шлюпочного похода до последней минуты надеялись, что этого не случится. Но это случилось... Переход морем (разумеется, на судне, а не в шлюпке) ознаменовался двумя событиями. Первое: язык льда из Стур-фьорда, огибающий мыс Серкапп, на этот раз заставил наше судно обходить его с запада — обычная ситуация до наступления лета. Второе: впервые, пожалуй, смогли наблюдать огромные скопления рыбацких судов (до сорока единиц в пределах видимости) у острова Медвежий. А ведь еще в XVIII веке Амос Корнилов (кормщик, герой книги Ле Руа «Приключения четырех российских матросов, к острову Ост-Шпицберген бурей унесенных, где они шесть лет и четыре месяца прожили») отмечал, что здесь «рыбы трески весьма много, а паче же на русском конце». С нашим приходом в Баренцбург таяние еще не начиналось, и прежде всего мы занялись снегосъемками, которые должны были объяснить и распределение ледников и положение границ питания. 30 мая втроем мы вышли в маршрут по долине Грен, по которой в прошлом году выходили в июльском маршруте от Кэмп Мортона. Большая столбовая дорога — следы снегоходов, оленьи следы, реже песцовые... Воды довольно много, но она пока вся в снегу. Идем на лыжах, все необходимое с собой в рюкзаках, рассчитываем на две ночевки в хижине. Программа обычная: через сто метров (отмеривается на ходу мерным шнуром) замеряем высоту снежного покрова, через километр — отрываем шурф для послойного определения плотности снега. Стараемся делать побольше поперечных профилей. Пока трудно судить о распределении снега в самой долине, зато по бортам разница вполне ощутима, на южных склонах в ветровой тени снега побольше. Лыжня, хруст снега под ногами, тяжесть рюкзака за спиной. Туман невольно вызывает чувство скованности, лишает уверенности, отчетливо сказывается на темпе движения. Пейзаж часто напоминает плохо проявленную фотографию — какие-то кочующие белые пятна, ничего определенного. На следующий день вышли в долину Семмель — это предел нашего маршрута — и, кончив съемку, наслаждались тишиной. Снег, клочья тумана на каменистых склонах, вдали солнечная Земля Натхорста со срезанными облачностью горными вершинами. Тишина, спокойствие, умиротворение — таким и запомнился финал этого маршрута. После возвращения 1 июня в Баренцбург мы разделились: Зингер с Михалевым отправились на снегосъемки западнее Грен-фьорда (не слишком обременительные даже с учетом маршрутных качеств нашего предводителя), а мы приступили к решению задачи посложнее. Судя по всему, снег в центре острова в долине Адвент уже на пределе существования, и поэтому начинать следовало с этой части острова. Маршрут длиной под двести километров, мы перегружены продовольствием, даже вынуждены отказаться от палатки и теперь волей-неволей привязаны к хижинам. Используя попутный рейс судна, мы с Троицким «забросились» 3 июня в Лонгьир (норвежский шахтерский поселок, где находится резиденция губернатора), откуда предприняли марш-бросок к центру острова. Долина Адвент выглядела мрачно-пятнистой, мокрой и грязной и вызвала у нас противоречивые чувства. Снега здесь оказалось достаточно, чтобы подтвердить наше научное предвидение, и совсем мало, чтобы постоянно использовать лыжи. Тащить лыжи на себе по уши в грязи, да еще ухитряться мерить то немногое, что осталось,— такое достается на долю лишь одержимых! Лыжи снять, лыжи надеть, чередующиеся полосы протаявшего насыщенного водой снега, чавкающая тундра, хляби снежных болот на наледях — все тридцать три несчастья на наши головы. Асимметрия в снегонакоплении видна на глаз: южные борта долин — черные пятна на белом фоне, северные — белые на черном. Даже без обработки ясно, что минимум снегонакопления совпадает в этой части острова с подъемом границ питания. Теперь понятно, что в долине Грен также все «нормально»: и снега больше, и, судя по прошлому году, границы питания на ледниках ниже. Восточнее на подходах к долине Эскер снега стало явно больше. Он лежал почти без проталин, прихваченный корочкой наста, а самое главное — его увеличение вновь совпало со снижением границ питания ледников к восточному побережью; именно это мы наблюдали и в прошлом году. Значит, мы оказались у края восточной зоны повышенного снегонакопления. Видимо, никто из исследователей Шпицбергена не догадывался об этом природном феномене, по крайней мере в литературе об этом не было ни полслова. Дальнейшее продвижение на восток означало поход в зиму — снег лежал здесь сплошным покровом по дну долины и на склонах. Но двигаться дальше мы не могли, хотя и жалко было поворачивать обратно — уже из долины Сассен, прикрытой густой пасмурной облачностью. (Кстати, видно было, как облачность и осадки приходят сюда с востока, в то время как над долиной Адвент куски голубого неба.) Дотянуть съемки до самого Баренцева моря, несомненно, заманчиво, но при этом мы, учитывая поступь весны, явно рискуем оставить без внимания участок между долинами Адвент и Грен... Что лучше: неполный профиль снегонакопления поперек острова или тот же профиль, но с «дырой» на одном из важнейших участков? С чувством сожаления повернули мы из долины Сассен по старому следу. Арктика всегда (хотя и по-своему) вознаграждает упрямых. На этот раз ее благосклонность проявилась в трехдневном морозце, сковавшем лужи и образовавшем наст, идти по которому на лыжах было сплошным удовольствием. Но как бы зима ни сопротивлялась, весна теснила ее неотвратимо. У оленей появились малыши, из-под хмурого неба то и дело доносится крик гусей, звучно трещат петушки-куропатки. С упругим шуршанием рушатся снежные карнизы, заснеженные склоны расчерчены трассами обвалов, на моренах грязные оплывины — все это убедительные признаки весны. Но чтобы утром набрать воды в протоке, приходится разбивать сапогом корку льда, и это в первой декаде июня! Холостой (то есть без наблюдений) переход по долине Адвент к хижине Уроа, от которой рукой подать до Колсбэя, завершился без приключений, хотя опасения опоздать не оставляли нас. Ночевали в Уроа под шелест поземки и яростные завывания ветра. И снова в путь. Чем ниже спускаемся в Колсдален, тем больше убеждаемся — не опоздали. Сейчас снег работает на нас не только в научных построениях — для лыж что надо... Рюкзаки полегчали, силенки еще есть — вперед! Открылся знакомый ориентир — стремительный правильный конус горы Везув (ее вместе с соседней вершиной наши шахтеры зовут Грудью Венеры). Появление старых знакомых ориентиров, обещая завершение маршрута, прибавляет сил, и — видит бог! — они нам понадобились... Выход к подножию Везува ознаменовался сменой листа карты — особое событие в маршруте. Старый, засаленный лист, перечеркнутый неровной красной линией от края до края,— в планшет, новый — на его место. Перед нами суровое заснеженное плато с каменистыми обрывами и гордо вознесенными к небу остроконечными вершинами. Пятнистость ландшафта усилена тенями от бегущих облаков. Внизу рваные кучевые щедро подсвечены солнцем, а прямо над головой в разрывах тонкий рисунок перистых. Уже видна долина речки Холлендер и горы за Грен-фьордом — силуэты знакомые, но на расстоянии непривычно мелкие. Облака лишь способствуют игре солнечного света, подчеркивая его обилие. Снега особенно, я бы сказал, изысканно красивы: их поверхность то искрится тысячами вспышек, то отливает муаром, то подернута изящной тонкой рябью — все оттенки не описать... Однако усталость, накопившаяся в маршруте, начинает сказываться. Тяжко проходит переход через речку Холлендер, утопаем выше колена в насыщенной талой водой снежной каше. Обувь и портянки намокают, появляются потертости, на лыжи страшно смотреть — куски окантовки торчат в разные стороны, словно иглы дикобраза. Несмотря на усталость, отмечаешь мелочи, которые так разнообразят монотонность маршрута: вот тонкий облачный лифчик прикрыл Грудь Венеры; необычную цветовую гамму создают красные лыжи, погружаясь в салатную жижу снежного болота, и т. д. Над входом в Ис-фьорд солнечные лучи прорвались сквозь облачный покров, и, казалось, прозрачные наклонные колонны уперлись в тяжелые рыхлые массы облаков, чтобы удержать их от падения на тонкий, изящный силуэт Земли принца Карла, будто отлитый из стекла и света. Мы механически продолжали наши наблюдения (результаты которых, мы уже знали, работают на нас), продвигаясь мимо брошенных буровых, пересекли мрачный узкий овраг, которому, казалось, не будет конца. И вот совсем нежданно настала минута, когда на исходе 11 июня с радостным удивлением увидели где-то у себя под ногами россыпь домов Баренцбурга и дальние горы за гладью залива. Так закончился снегомерный маршрут в начале полевого сезона 1967 года. Ближайшие дни после возвращения, как обычно, — отдых и осмысление полученных результатов. Наш двухсоткилометровый маршрут дополнен тридцатикилометровым профилем, выполненным нашими товарищами за Грен-фьордом. Теперь они на одноименном леднике продолжают свои наблюдения. Вместе с долиной Грен это немало, хотя обработка с учетом начавшегося таяния обещает быть непростой. По самым предварительным оценкам, снега на западе вдвое больше, чем в центре острова. У восточного побережья острова эта разница меньше; похоже, что на снижении границ питания там сказывается также низкая температура воздуха в летнее время. Итак, положение ледников, как и распределение высот границ питания, обусловлено прежде всего климатически в пределах главного острова архипелага, отныне эти взаимосвязи в целом перестают быть дискуссионными. В июне 1967 года «головоломка» оледенения Шпицбергена перестала быть головоломкой, ибо теперь все одно к одному, все взаимосвязано и взаимообусловлено: распределение ледников, их асимметрия, распределение осадков, положение границ питания на ледниках и даже колебания ледников. До конца полевого сезона есть еще около двух месяцев, и это время нужно использовать, чтобы пополнить информацию по прежней схеме. Теперь все наши помыслы и дела — в подготовке шлюпочного маршрута. Говоря в начале главы о «шлюпочной» проблеме, я имел в виду себя и своих коллег по экспедиции: кое-кому наша шлюпка казалась чем-то необычным, а главное — опасной и ненадежной. А вообще-то она была не такой уж диковинкой в экспедиционной практике даже на Шпицбергене. Вышла она из употребления, скорее всего, по причинам «организационного характера» или, говоря точнее, из-за того, что исследователи ставили перед собой иные цели и задачи. Например, у геологов сейчас базовый лагерь, как правило, создается с помощью вертолета (реже судна), и местность вокруг лагеря изучается пешком, системой «звездных» маршрутов. Да и нас шлюпка не всегда выручала, но ведь ничего другого не было! Мы ее «взяли на вооружение» в силу необходимости. Наш выбор пал на шлюпку типа Ял-6 с мотором ЛММ-6. Вдвоем на берег такую шлюпку не вытащить. Но это не беда: карта подсказала достаточно стоянок вдоль берега — бухточек, лагун, устьев речушек... В здешних условиях проблема укрытия для нашего судна — номер один. Осадка и габариты нашего суденышка были такие, что мы могли втиснуться в любую подходящую щель во время прилива. Ну а если отлив — не страшно: во-первых, высота прилива-отлива здесь примерно полтора метра, а во-вторых, мы вооружились специальными таблицами, чтобы знать время высокой и низкой воды. Вторая проблема — моторы, дело для нас новое. Среди обитателей Баренцбурга нашелся умелец Алексей Лахмин, он и стал нашим инструктором. В том, что моторы потом нас не подвели, его несомненная заслуга. Я написал «моторы» потому, что их у нас — для страховки— два: один в рабочем положении на транце, второй — в походном, принайтовленный к банке и готовый к замене, с бачком, залитым «под пробку»[13]. Наконец, третья проблема — оценка состояния моря и подходов к берегу. Здесь у меня был некоторый опыт, полученный во время двухгодичной зимовки на Новой Земле. Дело непростое, обычно горожанин конца XX века привык судить о метеообстановке по телепрограмме «Время», а местные признаки относит к сфере черной магии. О том, что на шлюпке можно работать у арктического побережья, доказано не нами, наша единственная заслуга в том, что мы задействовали чужой опыт, когда в этом возникла необходимость. Характерно, что с наименьшим пониманием к нашим планам отнеслись люди, вообще не знакомые с морем или с Арктикой. До сих пор не знаю, что больше потребовало сил — подготовка к плаванию или само плавание. Столь обширное вступление к рассказу о самом шлюпочном походе понадобилось для того, чтобы читатель оценил, какие трудности поджидали нас еще до выхода в плавание. Само собой, на шлюпке была рация. Когда перед выходом был погружен центнер продовольствия и до двадцати канистр с горючим и маслом, мы обрели независимость. Оставалось претворить наши планы в реальность. Северный маршрут начался 6 июля, и, еще не оставив Грен-фьорда, мы увидели, как облачность стала садиться на окрестные вершины. Горы на глазах заволакивало туманной пеленой. В Ис-фьорде волны упорно колотили нас в правый борт, а потом мы повернули на мыс Доумен (по-русски звучит необычайно «жизнерадостно»: мыс Мертвеца!), так чтобы миновать его на почтительном расстоянии. Вскоре ветер с кормы стал стихать, и мыс мы обогнули вполне благополучно, но тут же нарвались на короткую злую волну с севера, как говорится, в лоб. А облачность садится все ниже, «выключая» один за другим береговые ориентиры. Вскоре остался только берег справа — просто обрывистый берег с целым частоколом скал в пене прибоя. Кажется, Арктика решила проверить нашу штурманскую подготовку по самому строгому счету. В тумане теряем последние ориентиры. На какое-то мгновение прорезалось светлое пятно, похожее на ледник Эйдем, ориентир для поворота в бухту Фармхамна. Повернули, а потом буквально шарахнулись на прежний курс от ревущего в скалах наката. Очевидно, за Эйдем мы приняли соседний Венерн и унесли ноги вовремя. Ни укрыться, ни выпрыгнуть, ни убежать — только искать по курсу спасительную бухту. Наконец, коническая скала — входной ориентир, гладкая поверхность воды, словно в деревенском пруду, и сама бухта начинает разворачиваться виток за витком, словно раковина улитки. Выключаю мотор, и сразу рев прибоя на внешнем берегу, но этим уже нас не напугаешь. Пропитанная водой отяжелевшая роба, свинцовая тяжесть в теле, с трудом хватает сил, чтобы поставить палатку и развернуть спальные мешки, а потом провал в тяжелое забытье. На то и шторм, чтобы отсыпаться с запасом. И сверх того, вынужденную стоянку стоит использовать для попутного поиска. Перед выходом в маршрут один мой знакомый передал мне перечень следов пребывания русских на Шпицбергене, составленный со слов «сассенского короля», старейшего и популярного на Шпицбергене охотника Хильмара Нойса. Была в этом перечне и Фармхамна. Спустя час после начала поиска я обнаружил развалины, очень похожие на те, что видел в прошлом году в Хорнсунне: два-три нижних венца из круглых бревен, остатки пола, горшечные черепки, кусок деревянной ложки, даже остатки... веника. Кто здесь жил, когда и как долго? Никаких письменных источников, ни могил, ни крестов... Возвращаясь в лагерь, со скал подсмотрел, как на разведку в бухту осторожно вплывает тюлень — кто, мол, такие и зачем... Плывет по-морскому, брассом. Безысходный серый мрак, ветер, промозглая сырость и дождь осаждали нас четверо суток. Тем не менее Троицкий посетил морены Эйдема. На четвертые сутки, проснувшись, мы не услышали разъяренного рева взбесившегося моря и решили продолжать путь. Воздух пронизан сизой дымкой, настроение одновременно радостное и тревожное, деловито постукивает мотор, редкие пологие волны чуть подернуты рябью. «Плывем, все бросив за кормой, все дальше бури злобный вой...» Форлансуннета не узнать, и не верится, что это нас несколько суток назад трепало, словно беспомощных котят. Какими прекрасными пейзажами одарила нас сегодня Земля принца Карла; горы в броне ледников прямо из моря упираются почти в зенит! Короткие высадки на восточном берегу пролива для засечки фронтов ледников Даля и Оватсмарк. Фронты протяженные, на шлюпке от них лучше держаться подальше: кто знает, когда они швырнут в море очередную глыбу льда — айсберг. Впрочем, все равно получили небольшой, но поучительный урок. У ледника Оватсмарк решили перекусить, пятнадцать минут, дескать, не сыграют особой роли в начале отлива. Увы, сыграли. Шлюпка обсохла, и за четверть часа, потраченных на еду, мы заплатили четырьмя часами ожидания. Наверстывая упущенное, мы снова устремились на север и 12 июля уже были в Английской бухте — Ню-Олесунн совсем рядом, за горным хребтом. Четкая связь по рации с Баренцбургом, и голос нашего начальника звучит в эфире мощно и отечески одновременно. Делаем вывод: по-видимому, он и Михалев прибудут в Ню-Олесунн позже нас, а там — совместная работа. Мы с Троицким, передохнув после успешного перехода, бросаемся к леднику Камфортлесс для засечки фронта и рекогносцировки морен и натыкаемся на три ярко-зеленые аккуратные палатки. Чей-то полевой лагерь. Рядом груда оборудования, укрытая тентом, очаг из камней под открытым небом, обитатели лагеря спят. Знаем: тут не бездельничают. Устали, вот и спят. Не будем тревожить. Но то, что мы тут проходили, не осталось незамеченным, скажу об этом чуть позже. Наша экскурсия проходит без приключений, однако к вечеру погода ухудшается — садятся облака, ветер отходит к востоку, превращаясь из попутного в «мордотык». Однако опасения (понятные после фармхамнской трепки) оказались напрасными и, забежав ненадолго в Ню-Олесунн, где никого из представителей науки не оказалось, мы перешли к французской экспедиционной базе. Здесь нас приветствовал знакомый по прошлому ходу гляциолог из Гренобля Анри Жоффрэ. Он и его ассистент Тони Руж составляли все народонаселение французской базы, их-то мы и поздравили с годовщиной французской революции (мысленно поблагодарив при этом своего начальника за то, что он своевременно тогда по радио напомнил нам о великом событии в истории Франции). А вечером мы оказались свидетелями и участниками празднества, достаточно многолюдного, потому что здесь собрались французы не только из полевых отрядов, но и с телеметрической станции ЕСРО (Организация Европейской космической программы) в Ню-Олесунне, и скучать никому не пришлось. Низенький, уже в годах, француз, похожий на маленького доброго гнома, приплясывая, вздымал к потолку длинные ножи, на которых красовались... утиные головы, и во все горло распевал: «Сǎ ира, сǎ ира»... Это был электронщик с телеметрической станции по имени Моррис. Его друг Пьер Мулэ (они вместе сражались с фашистами в годы войны на подлодках Свободной Франции), широкий, совершенно лысый бретонец, сопровождал вокальное соло Морриса игрой на аккордеоне. Праздник продолжался всю «ночь», большую часть которой заняло исполнение французских и русских песен. Кроме «Интернационала» и «Марсельезы» (вот уж не думал, что эти мелодии вполне подходят для такого случая), на этой встрече прозвучало много общих песен, и Пьер великолепно подбирал незнакомые мотивы. Управляла же всем этим шумным, искрящимся весельем дама, специалист по морской геоморфологии Аник Моэн, крупный ученый в своей области. Никаких царственных жестов, никаких требовательных взглядов, но все ее пожелания выполнялись словно сами собой. Удивительно, как после многочисленных погружений под воду в легководолазном снаряжении ей удалось сохранить изящество и хрупкость (надо еще иметь в виду, что она мать четверых детей!)? Нет, что ни говорите, а есть у женщин свои секреты... Праздник праздником, но мы и тут не теряли времени — договорились с французами о предстоящих планах и контактах, причем уже ближайшее будущее показало, что переговоры были не просто успешными, а полезными и реалистичными. Ню-Олесунн мы покинули без связи со своими, оставив для них короткую записку. Тепло распрощались с французами и отправились навстречу очередным приключениям, причем неприятным. Испытав нас на подходах к Фармхамне, Арктика решила не повторяться и приготовила для нас кое-что похитрее. Мы вышли при попутном ветре и при волнении с кормы. Однако спустя примерно час обнаружили равномерное волнение с левого борта от входа в Конгс-фьорд, и пока разбирались, что же происходит, ложиться на обратный курс стало уже слишком рискованно — нас грозило снести на скалы у мыса Гуиссез. Оставалось идти только в бухту Эбелтофт. Придумать такое мог только злодей с опытной фантазией — стык двух систем ветров и волнения: местной от ледника Конгсвеген (нам в корму) и обшей с океана от входа в Конгс-фьорд, в левый борт... И мы угодили в самое пекло, а волна с океана крепчала, барашков становилось все больше, и волны все чаще скрывали от нас горизонт. А тут еще стало кончаться горючее в бачке, и пришлось заправляться на ходу, а это было непросто. Нам ничего не оставалось, как развернуться по волне и уходить к леднику 14 июля. Разумеется, картами в той обстановке пользоваться было невозможно, все внимание уходило на управление шлюпкой и выручала хорошая проработка маршрута, позволявшая держать в памяти нужную информацию. Подходящую лагуну у левого, южного, участка фронта ледника 14 июля я отметил про себя на всякий случай, и он теперь наступил. Определенно в нашем положении следовало рискнуть пройти перед фронтом этого знаменитого ледника. При входе в Кросс-фьорд мы получили наглядное представление о том, что происходило сейчас в море. Из бухты Эбелтофт только что вышел наш знакомый «Сигналхорн», но смотреть на него было страшновато — полубак, укутанный в пенные буруны, практически не выходил из воды. В бухту перед ледником 14 июля мы влетели полным ходом и застопорили мотор прямо перед фронтом ледника — такое можно было сделать только со страху. Мы просто сидели и смотрели на море и на солнце, измученные и опустошенные, измотанные до предела. На сколько нас хватит при таких приключениях?.. Наши невеселые размышления прервало падение небольшой глыбы у фронта ледника, через минуту полуметровая волна выплеснулась на косу, изрядно встряхнув нашу шлюпку. Мы тут же ушли за косу, кое-как поставили палатку и словно провалились в забытье под грохот айсбергов. Но вскоре произошло нечто необыкновенное. Особо мощный грохот обвала сменился отдаленным гулом, нараставшим с каждым мгновением и напоминавшим приближение тяжелого поезда. Полусонные, наполовину высунувшись из палатке, мы увидели, как с натужным ревом вдоль косы неслась высоченная, рыжая от песка волна, вздымая пышный белопенный гребень. Но коса надежно защищала нас, и уже никакие обвалы айсбергов не смогли выгнать нас из спальных мешков. Отоспавшись, мы покинули убежище-мышеловку, предварительно положив на карту положение фронта ледника 14 июля. У входа в Кросс-фьорд еще бесновались волны, а мы пошли вдоль берега на север от одного ледника к другому, действуя по отработанной схеме: высадка — рекогносцировка — привязка — посадка и снова высадка... 17 июля мы пришли в бухту Сигне, напоминавшую зажатую горами узкую щель. Мы не могли ждать, пока на внешней акватории Гренландского моря установится надежная погода, и решили действовать, двигаясь пешком от нашей стоянки. Правда, возможности наши оказались ограниченными, так как Второй ледник (бывают и такие топонимы) оказался разбитым трещинами, и мы не стали тратить время на поиски пути. Впереди у нас оставались возможности получить нужную информацию более простым путем. Здесь же наша добыча пополнилась еще тремя ледниками, зато крупными. В Сигне мы набрели на руины немецкой метеостанции, действовавшей в 1942—1943 годах. О ее существовании союзники знали, но добраться до нее и разгромить мешала полярная ночь. Когда наступало светлое время, приходила немецкая подлодка и переносила станцию на новое место, где она снова начинала работать. Последнюю немецкую метеостанцию на Шпицбергене сняли в августе 1945 года. Остатки сгоревшего жилья, металлические бочки с готической вязью, какая-то драная обувь, россыпь позеленевших гильз, изломанные приборы и груды консервных банок... В Ню-Олесунн мы благополучно вернулись 20 июля, и на нас обрушилась лавина событий. Во-первых, встретили наших. Во-вторых, 27 июля из Баренцбурга в Бельсунн отправится судно, которым мы можем воспользоваться. В-третьих, нам предстоит обеспечивать действия франко-советского отряда. А мы-то рассчитывали на отдых! На следующий день, то есть 21 июля, мы забросили рацию и продукты к конечному пункту маршрута этого отряда, а 22-го высадили его участников у достопамятного ледника 14 июля, где на берег сошли А. Жоффрэ, Т. Руж и В. И. Михалев с санями и всем необходимым. Снимок нашей шлюпки с интернациональным экипажем спустя несколько лет я встретил в книге Ш. П. Пеги, подпись гласила: «Морские силы поддержки». После высадки мы тут же перешли в Английскую бухту к тому лагерю, который весь поголовно спал, а мы не стали тревожить. На этот раз встретились с его обитателями — геологами из Кембриджа. К сожалению, никого из прежних знакомых. Англичане рассказали нам о таинственных посетителях (не инопланетяне ли?!), а мы в ответ показали им подошвы своих сапог. Помогли англичанам перебазироваться в нужный им район. (На Шпицбергене старые добрые полярные традиции доброжелательного отношения к своим зарубежным коллегам, готовности прийти друг другу на помощь особенно крепки...) Кстати, англичане показали нам неизвестные могилы, а французы в Ню-Олесунне рассказывали о русском кресте, который они видели еще в 1965 году. Могилы я нашел, креста уже нет, зато есть типичный русский кирпич, так что можно нанести на карту еще один объект, представляющий несомненный интерес для археологов и историков. Англичане показали аэрофотосъемку, выполненную норвежцами в прошлом году. Пригодится. В последующие дни мы с огромным напряжением сил вели наблюдения за горными ледниками от Английской бухты и до Санкт-Юнс-фьорда. Погода оставалась вполне приличной, и наших сил хватило на все, включая преодоление незапланированных трудностей. 27 июля мы пришли своим ходом в Баренцбург. Главный результат нашего северного маршрута — получены необходимые данные для оценки изменений ледников северо-западного района с начала века. Судя по результатам моей беседы с главным держателем картометрической информации в Норвежском полярном институте У. Листолем, норвежцы к этой проблеме не подступались. В Баренцбурге узнаем: судно выходит завтра. Арктика позвала нас, и мы с готовностью откликнулись на этот зов. Южный маршрут начался без какой-либо оперативной паузы. 28 июля нас выгрузили со шлюпкой в заливе Решёрш. Сплошной туман. Вышли в эфир — нас не слышат. Пытаемся найти из лагеря следы зимовки М. А. Рындина, обеспечивавшего поход русской эскадры В. Я. Чичагова на Шпицберген в 1765 и 1766 годах, — ни намека на них... Да, явно неудачное начало. Еще в Баренцбурге Михалев рассказал нам о том, как прошла совместная с французскими гляциологами работа и какие данные были тогда получены. Эти данные хорошо подкрепляют его собственные наблюдения на ледниковом плато Хольтедаля в прошлом году. После высадки со шлюпки 22 июля франко-советского отряда события развивались так. В первом же переходе был достигнут перевал между ледником и ледниковым плато Изаксена, причем по пути сняли отсчеты по рейкам, установленным А. Жоффрэ на леднике год назад. За это время погода испортилась, опустилась облачность, шел мокрый снег. Заночевали на перевале. На следующий день спустились на ледниковое плато, где отрыли шурф, со дна которого провели бурение до глубины двенадцати с половиной метров. Наблюдения показали, что со времени экспедиции X. В. Альмана существенных изменений здесь не произошло, но величина питания была им сильно занижена. На шестидесятикилометровый маршрут ушло пять суток, и 27 июля его участники были сняты шлюпкой у края ледника Конгс. Молодцы ребята, жалею, что меня там не было. Для нас первые дни в заливе Решёрш запомнились звуками: плеском волн, потрескиванием костра, шумом ветра, стуком дождя по брезенту, криками чаек и изредка тяжкими обвалами айсбергов — все, что осталось нам от большого мира, от которого мы были отрезаны промозглым клейстером тумана. А первый день августа заставил вспомнить А. С. Пушкина:В. А. Русанов
Разрабатываются также радиолокаци- онные (электромагнитные) методы определения толщины ледников...С. В. Калесник, 1963
Весьма вероятно, что при сем деле вы встретите препятствия, но преж- ние опыты ваши будут здесь вас ру- ководствовать более, нежели что по сему предмету теперь предположить можно.Семь лет спустя на старушке «Оби», покрывшей себя неувядаемой славой в антарктических экспедициях, снова плывем на Шпицберген. Для меня две встречи сразу — и Шпиц, и «Обь», та же каюта и даже та же койка, как и в 1968 году, когда я сменил дальний север на дальний юг, что не в диковинку для гляциолога: ледников по белу свету раскидано множество, а их надо изучать. Вот и кидает гляциолога с одного края света на другой... Советская Шпицбергенская гляциологическая экспедиция возвращается на архипелаг, но уже в другом составе. От старого состава — прежний начальник экспедиции, прежний научный руководитель и автор этих строк. Экспедиции предстоит, продолжая исследования по некоторым прежним направлениям, опробовать и внедрить новые методы гляциологических исследований. Матти Пуннинг из Академии наук Эстонской ССР — специалист по изотопам. С его методикой мы связываем надежду по-новому осветить различные стороны процесса оледенения и его эволюции в условиях Шпицбергена. Юрий Мачерет, сотрудник нашего отдела, едет с нами для определения толщины ледников методом радиолокационного зондирования, чтобы, как поется в шутливой песенке научных работников, «рассеять неученья тьму» среди старшего поколения гляциологов. На обоих представителей новых направлений «старички» (к которым теперь отношусь и я) посматривают почтительно-подозрительно. От наших новых товарищей мы ожидаем многого. Я, например, надеюсь, что морфологические классификации обретут, наконец, четкие численные критерии, прояснится вопрос о связи между современным и древним оледенением, удастся повсеместно оценить сокращение оледенения на архипелаге не только по площади, но и по объему и т. д. Еще один новичок, Андрей Гордейчик, будет заниматься вещественным балансом, на что нас не хватило в 1965—1967 годах. Сердце сжимается, когда видишь, как за чередой волн с растрепанными пенными гребнями под низким сумрачным небом встают из моря знакомые очертания мрачно-суровых заснеженных гор. Зрительно «привязались» к обильно присыпанной снегом плите ледника Турелль, над которым отчетливо обозначилось светлое «ледяное небо», а дальше пошли места, с которыми столько связано: плавный абрис долины Дундер, силуэт Колокольной горы (совсем под стать своему названию), гребешок мыса Мидтерхук, припавшего к морю, заснеженная равнина на берегу Норденшельда, по которой в ночной пурге мы уходили от шлюпки в конце полевого сезона памятного 1967 года. Фраза из песни «возвращаться к неласковым скалам, к нашим гордым полярным снегам» наполнена для нас самым реальным и значительным смыслом. Мы возвращаемся работать в условиях, нам, можно сказать — ветеранам, памятных. Как все будет на этот раз? А ведь мы едем с новой и многообещающей, как нам представляется, программой. В те годы авиация стала такой же обычной в полярных исследованиях, как и радиолокатор на борту самолета. Одна из основных идей нашей программы рождена именно этим обстоятельством, и суть ее заключалась в том, чтобы с «птичьего полета» методом радиолокационного зондирования ледников измерить их толщину и получить профили рельефа подстилающего ложа. Еще в 50-х годах при полетах над ледниками было замечено, что радиовысотомеры разных систем нередко измеряли высоту полета не от поверхности ледника, а от подстилающего ложа и тем самым вводили пилотов в заблуждение. А что, если заставить излучаемые приборами радиоволны отражаться и от поверхности ледника и от подстилающего ложа? Тогда гляциологи получат в свое распоряжение принципиально новый и надежный метод измерения толщины льда и одновременно съемки рельефа ложа. Когда я после завершения работ в 1965—1967 годах на Шпицбергене попал в Антарктиду, там уже вовсю испытывалась радиоаппаратура, предназначенная для измерения толщины ледников как в воздушном, так и наземном вариантах, причем достаточно успешно. Эти испытания показали, что создание детальной карты подледного ложа всего ледяного континента — событие вполне реальное. В гляциологии произошло, в сущности, то же самое, что и в морской гидрографии. Там долгое время глубина измерялась старым «дедовским» способом — лотом (тросом с грузом на конце). Теперь лебедку, трос и груз заменил эхолот — ультразвуковой и звуковой локатор с непрерывной записью информации. Отправляясь на Шпицберген, мы надеялись, что новый радиолокационный метод нас не подведет: ведь он был к тому времени испытан не только в Антарктиде, но и в Гренландии. Но на Шпицбергене аппаратура Мачерета поначалу долго «приспосабливалась» к температурному режиму шпицбергенских ледников, а стало быть, и физическому состоянию льда. В Антарктиде и в Гренландии ледники основательно проморожены, здесь, на Шпицбергене, большинство ледников имеет температуру ноль градусов. Пришлось Мачерету основательно повозиться, чтобы приспособить свое радиохозяйство для надежной работы в условиях Шпицбергена. ...И вот мы наконец в Баренцбурге. Он сильно изменился — расстроился, похорошел. Обновлена обшивка старых домов, появились новая гостиница, больница, клуб с очень даже неплохой библиотекой и самым северным в мире музеем. Говорят, что сочтены дни базы геологов, некогда приютивших нас. На месте этой базы будет построен многоэтажный жилой дом. И вот еще на что мы обратили внимание: север севером, а люди одеты все-таки по моде. После завершения хлопот по устройству и размещению мы с Мачеретом подготовили полетные карты, проложили на них первые воздушные маршруты. Юра распаковал и стал налаживать свою хитроумную аппаратуру, казавшуюся нам загадочным набором ящиков с какой-то там «электроникой» внутри. Когда Юра, удовлетворяя чье-то любопытство, начал было объяснять, что эта «штука» создана на базе радиовысотометра РВ-17 с энергетическим потенциалом сто тридцать децибел и несущей частотой четыреста сорок мегагерц, наш начальник не выдержал: — Давай лучше о чем-то другом... Мне предстояло — как-никак у меня опыт и знание архипелага — выполнять обязанности штурмана-визуальщика, то есть, ориентируясь по карте и на местности, указывать пилотам, как вести вертолет, чтобы точно выдержать маршрут и удовлетворить требования Мачерета. Поскольку первые полеты были испытательными не столько для нас, сколько для аппаратуры, особая точность в привязке к местности от меня не требовалась. Я охотно помогал Юре, рассчитывая, что это мне воздастся потоком ценнейшей информации, которую традиционными методами получить либо трудно (толщина ледника), либо просто невозможно. Первый полет состоялся через несколько дней после высадки на Шпицберген. «Подопытными» объектами мы выбрали ледники Фритьоф и Гренфьорд. Откровенно говоря, я не представлял себе, во что он выльется, этот первый полет! Каторжный труд: ведь я должен был работать на два фронта — на пилотов и на Мачерета. Для связи с ними в моем распоряжении было «штатное» переговорное устройство — СПУ (самолетное переговорное устройство). Язык для связи специфический — команды, то есть ясный, четкий, лаконичный. С пилотами еще куда ни шло, у меня с ними более или менее ладилось. А вот с Юрой долго не мог войти в согласие, не мог понять, что ему от меня нужно. Прикованный к экрану осциллографа, он и представления не имел о характере местности, над который мы летели. Вместо требуемого лаконизма — переговоры и пререкания, а вертолет ведь не стоит на месте, он летит, да еще в трудных условиях — дует сильный боковой ветер и все время сносит нас с маршрута. Постепенно все приходило в норму, мы набирались опыта. В конце концов нам удалось облетать и Фритьоф, и Гренфьорд, затем лихо пройтись над ледником Альдегонда и через долину Линнея выйти на ледник Веринг, едва не цепляясь колесами за горные гребни. Теперь оставалось ждать, когда Юра обработает данные. Правда, он предупредил, что не следует слишком уповать на них, поскольку он занимался всего лишь отработкой методики. Ради нее, методики, мы многократно утюжили небо над ледниками, что, откровенно говоря, мне порядком надоело. Я не выдержал и спросил Юру: а разве нельзя совместить отработку «методички» с настоящей съемкой ледникового ложа на Фритьофе и Гренфьорде? Юра согласился. И вот первый такой полет на «совмещение». Дался он мне еще труднее, чем тот, «пристрелочный», с которого мы начали отрабатывать «методичку». Частая и быстрая смена направлений (галсов), виражи, от которых дух захватывало, самые невероятные ракурсы и развороты... Иногда казалось, что желудок опустился ниже того места, которое ему отвела анатомия. Через полчаса, когда мы сели, наши товарищи выразили свое восхищение кульбитами, которые мы проделали в воздухе. А я еще сутки физически ощущал этот сумасшедший полет. Накануне этого события на ледоразделе Фритьон — Гренфьорд появились остальные участники экспедиции, их перебросили сюда вертолетом. Матти Пуннинг тотчас приступил к отбору образцов льда, а Юра Мачерет смонтировал наземный вариант аппаратуры и установил его на санях. Глядя на Юрино диковинное сооружение, стоявшее у КАПШа, мы, кто как мог, начали упражняться в остроумии. — Планер Лилиенталя! — сказал один. — Птеродактиль какой-то,— возразил другой. — Это он крылья холопа вывез тайком от таможенников,— решительно заявил третий. — Вы еще и критиканствовать! — возмутился Мачерет и запряг в сани первого, кто подвернулся под руку. Им оказался я. Целый день мы таскали по леднику сани с «крыльями холопа». Когда останавливались, Юра что-то подолгу колдовал над ними, а я терпеливо ждал, с разных сторон обдумывая этот парадокс технического прогресса; самую передовую, может быть, аппаратуру мы возим на себе... О толщине ледника в тех местах, где мы протащили сани, Юра высказывается предположительно (видно, данные радиолокации его самого чем-то смущают): по его мнению, на ледоразделе можно ожидать толщину порядка восьмидесяти метров, а в трех километрах отсюда, ближе к фронту ледника Фритьоф,— порядка ста восьмидесяти метров. Мой опыт (знание морфологии ледников) подсказывает: должно быть больше. Возникла легкая дискуссия, итог которой Юра подвел так: — Вот на будущий год приедет Загороднов, пробурит ледник, тогда и посмотрим, кто прав... Я по-прежнему работал с Юрой. Мы облетали уже не только ближайшие ледники, но и расположенные за Ван-Келен-фьордом ледники Гесса и Финстервальдера. Облетом ледника Финстервальдера Юра остался, кажется, доволен: радиолокатор сработал более или менее хорошо, а вот на леднике Гесса — не очень: ледник находился, как мы говорим, в состоянии подвижки, его избитый трещинами язык выдавал, по словам Юры, сплошные помехи. Совсем тощим — по предварительным оценкам всего тридцать — пятьдесят метров — оказался Веринг, выбранный Гордейчиком для наблюдений за вещественным балансом. В сентябре мы занялись ледниками Земли Оскара II, расположенными за Ис-фьордом. Сначала облетали Свеа и Конгсвеген, соединявшие заливы Конгс-фьорд и Нур-фьорд. По Юриным оценкам, средняя толщина ледников здесь около двухсот метров, причем меняется мало. Как ни странно, сезон получился весьма «маршрутным», хотя преобладали маршруты воздушные. Правда, за пределы районов, где мы работали в 1965—1967 годах, выходить удавалось крайне редко, поэтому обширные территории архипелага не то что обследовать, а просто увидеть не пришлось. Летаем мы много, но надежных данных о толщине ледников пока получить не можем. Мне кажется, что испытание и отработка аппаратуры чересчур затягиваются. Тем не менее я не пропустил ни одного полета. Напоследок облетали ледниковое плато Левеншельд со всеми выводными языками. Здесь вертолеты еще не летали, поэтому нам выделили опытный экипаж во главе с Абраменковым, с которым мы хорошо сработались в предшествующих полетах. Пространство Ми-4 весьма ограничено, а тут еще огромный дополнительный бак цвета желтка загородил половину салона. Где-то за ним просматривается голова радиста, круглая от кожаного шлема. Непонятно, как втиснется Юра между баком и своей аппаратурой, установленной на хлипком столике «дачного типа». Мне, чтобы добраться до своего рабочего места, то есть до лестницы-стремянки позади пилотской кабины, пришлось перелезть через Юру с его аппаратурой, приземлиться на баке, развернуться там на пятачке и, едва не задев сапогом радиста, угнездиться, наконец, на лестнице. Но… в тесноте — не в обиде, главное — летим!.. С гулом и вибрацией машина начинает раскручивать винт, пилоты щелкают тумблерами и переключателями, переговариваются по радио с «наземными службами». Левый пилот делает неуловимое движение рукой, и машина начинает подниматься. Пяток заповедных оленей лежит в сотне метров впереди на снежнике — побегут или не побегут? Лениво поднимается первый. Бежит, но лениво, потом останавливается и, запрокинув рогатую голову, так что рога ложатся на спину, провожает нас взглядом Проносится мимо побережье с крутыми барашками волн. Несмотря на наушники и шлем, я отчетливо ощущаю и гул, и вибрацию. Ларингофон прижат к кадыку, вместе со всеми я подключен к СПУ, которое объединяет нас всех в единое целое — экипаж, выполняющий задание. Лишних здесь быть не может. Мое дело вносить коррективы в маршрут полета и на ходу передавать их пилотам в предельно конкретной форме: «Три право, два лево». Вот и вся суть человеческого общения. Где-то под ногами (и то нагнувшись) я вижу колено и плечо Юры. Из-за обилия проводов и кабелей он мне напоминает муху, запутавшуюся в паутине. Юра включает свое хозяйство по моей команде, поскольку выхода на ледник он практически видеть не может. Солнечный свет заливает небосвод, но вода в Санкт-Юнс-фьорде темная, плотная для глаза — возможно, по контрасту с заснеженным побережьем. Начинаются штурманские муки. На карте значится ориентир для захода на рабочий маршрут, а на местности его нет, исчез вместе с прифронтальной частью ледника Коноу, отступившего на целые километры со времени составления карты. Принимать решение приходится на лету. Прижимая ларингофон к горлу, выкрикиваю исходные данные пилотам: «Ориентир ... Курс ...» Вертолет кренится, закладывая глубокий вираж, а Юра еще не включил аппаратуру. Успеет ли?.. Выходим точно посреди фронтального обрыва ледника Коноу. «Приготовиться!» Выдерживаю паузу — мало ли что там у Юры. «Старт!» Началась запись на пленку. Под нами сплошные лабиринты лазурных трещин с пугающей чернотой в глубине. Совершенно дикая, не поддающаяся осмыслению мозаика, мертвенный хаос разрушения. Представляю, как беснуются помехи на экране осциллографа, но здесь я Юре ничем помочь не могу. Мое дело курс, высота, время, скорость. Медленно карабкаемся вверх по леднику, скорость немного за сто. Юра, подстраховывая пилотов, периодически выдает высоту. То и дело в наушники врывается его голос: «Сто двадцать, сто десять, сто тридцать, сто двадцать...» Меньше трещин, какой-то странный цвет у поверхности ледника, то ли гуашь, то ли известковая побелка... Идем на небольшой высоте, ориентиры сменяются быстро, на опознавание и выбор — секунды. Вокруг целый лес нунатаков, пропоровших ледник, рыжих от солнца и похожих друг на друга как деревья в лесу. Прямо по курсу вздымается огромный бурый утес-гигант (на карте это отметка «1058 м»). Надо запомнить этот ориентир, пригодится в будущем... Очень странные очертания мира за фонарем кабины — резкие, рваные, вздыбившиеся. И только тень вертолета неотвязно скользит за нами по свежему снегу, перепрыгивая через трещины и нунатаки. Слева обозначились верховья долины, по которой ледник Даля гигантскими ступенями (ледопадами) устремился вниз к морю. Вот за ними промелькнул темно-синий треугольник моря в рамке склонов. Где-то рядом должен быть уже ледораздел, а стрелка высотомера как привязанная. Еще немного, самую малость, чуть-чуть... Стрелка вздрогнула и чуточку отклонилась влево. Вот он, ледораздел, и сразу же за ним выход на истоки выводного языка Оватсмарк, который сверху просматривается весь до самого моря. Теперь все ориентиры на виду, и мы несемся вниз, в голубизну пролива Форлансуннет, по которому прошел незабываемый шлюпочный маршрут 1967 года. Поскольку с ориентирами все ясно, на несколько минут могу расслабиться и позволить себе воспоминания. Юра срочно меняет кассеты с пленкой, пока аппаратура не работает и пока внизу вода. Наконец, в наушниках его голос: «Готов», и я, не без сожаления отрываясь от воспоминаний, отвечаю: «Понял». Очередной разворот, и фронт ледника Даля, оскалившийся тысячами трещин, постепенно занимает по курсу все видимое пространство, вырастая с каждым мгновением. Бледно-голубая стена льда, перебитая вкось и вкривь. За фронтом выше по долине к верховьям среди нунатаков ведут два прохода. На правом меньше трещин (значит, меньше и помех), да и меньше отклонений от курса. Выбираю его и сообщаю новый курс пилотам. Вперед! Как-то неуловимо меняется солнечное освещение. За проносящимися лопастями вижу пелену тонких слоистых облаков, наползающую с востока. Никто не знает, сколько времени отпустила нам Арктика на нашу работу, а у нас не сделано и половины. Чувствую, что начинаю уставать от монотонности, от напряжения, от ответственности. По узкой долине, тесной от скопления нунатаков, выползаем на ледниковое плато Левеншельда, и сразу возникает великолепный ориентир: тот самый треугольный утес-гигант с отметкой «1058 м» прямо по курсу упирается в небо своей неправильной вершиной. Будем проходить вплотную. Очень непростой рельеф. То и дело даю Юре команды для засветок, чтобы маркировать на пленке наиболее интересные участки ледника. Просторная ледяная скатерть теперь пробита по краям выходами скал. Странный, какой-то нереальный пейзаж. Трещины, барьеры, провалы... По-видимому, мы первые, кто видит эти места с вертолета, с небольшой высоты, когда все интересное перед глазами. Картина оледенения настолько сложная, что до сих пор нет общепринятого термина для определения: полупокров, оледенение шпицбергенского типа, горнопокровное и даже сетчатые ледники... Пересекаем ледниковое плато Левеншельда, Ориентирный утес проплывает за фонарем кабины. Низковато идем, трещины и заструги под брюхом машины замелькали чересчур быстро. Голос «левого» пилота (командира): «Юра, высота?» В ответ: «Девяносто...» Машина слегка уходит вверх, и вместе с этим ползет стрелка высотомера. Впереди четкий каменный коридор между двумя горными цепями, по которому не спеша струится громадный ледник Уверс. Над ним мы сейчас и летим к морю. Мы перекрестили ледниковое плато Левеншельда по различным направлениям, и можно уходить или во всяком случае думать о возвращении. Севернее, за гребнями горного хребта, лежит сквозная долина ледников Конгсвеген и Свеа, и возвращение этим путем при разработке маршрута было мной учтено. Небольшой разрыв в горной цепи, напоминающий брешь в каменной стене, обведен на моей карте красным, — вот он проплывает по правому борту. Порядок... Запрашиваю согласие пилотов на возвращение по варианту Конгсвеген — Свеа. В наушниках сквозь шорох помех короткое: «Добро...» Снова впереди голубая гладь Форлансуннета с россыпью айсбергов, блестящих на солнце алмазным блеском, картина под стать настроению. Плавное течение Уверса выводит наш вертолет в Английскую бухту, за которой встают из моря отвесные горные громады Земли принца Карла с амфитеатром ледников у подножья. Проходим над концом Уверса, выкрикиваю Юре: «Финиш! Заменить кассеты», и, выигрывая необходимое ему время, не даю команды на поворот до середины пролива. Снова возвращаемся к Уверсу, чтобы затем юркнуть в брешь для возвращения домой. Вижу ее, и, значит, можно слегка расслабиться и даже подумать. В начале работы на архипелаге вертолет был для нас транспортным средством, незаменимым, но не более. Год спустя мы уже во всю пользовались им для визуальных наблюдений, а теперь сверху, в полете, получаем информацию в зависимости от возможностей аппаратуры. Оговорка «в зависимости от возможностей» не случайна, аппаратура опытная, нестандартная, она должна еще показать себя. Поэтому наш воздушный маршрут напоминает набег в поисках и записи на пленку природной информации, с тем чтобы освоить ее уже в Москве, после проявления и расшифровки пленки. Лично для меня, поскольку все мои личные вкусы и пристрастия сформировались главным образом в пеших маршрутах, это не совсем привычно, потому что, покинув район, мы уже не будем иметь возможности тут же проверить сомнения, то есть тут же вернуться к объекту исследований, на ледник. Но я отгоняю эту мысль, объясняя свои недостойные подозрения отсутствием любви к технике. Вот и край Уверса, пора за дело, и я стараюсь перекричать гул мотора: «Юра, приготовиться! Старт!» И намного позднее пилотам: «Приготовиться к повороту влево...» Буквально протискиваемся среди скальных громад в долину ледника Конгсвеген, которая образует каменный коридор в нужном нам направлении. И название у ледника подходящее — Королевская дорога, гони напрямую — не ошибешься. Все-таки на всякий случай фиксируем ориентиры. Проходим на левом траверзе Три короны, группу из трех удивительных вершин, которые ни с чем невозможно спутать,— Свеа, Нора и Дана. Почему-то хорошие ориентиры еще всегда эстетичны, способны удовлетворить самый взыскательный вкус людей, далеких от проблем навигации. Впрочем, тут все зависит от вкуса. Места уже знакомые, освоенные и нами, и норвежцами — они частенько летают из Нью-Олесунна в Лонгьир по этой долине на маленьком моноплане «суперкэб». Водораздел со Свеа при подлете с запада, откуда мы летели, не имеет четких признаков, потому что лед заполняет здесь долину почти целиком. Неровная заснеженная пелена поднимается к востоку, прикрывая обзор к фронту Свеа. И все-таки гребни хребтов справа и слева направляют нас куда надо, и я снова начал думать, на этот раз о том, что все наши маршруты удивительно монотонны и лишены ярких впечатлений. Нет в них ни фантазии, ни спортивного упоения, только огромное количество черной работы и неоправдавшихся ожиданий. А дальше размышлять не пришлось, потому что появился самый главный ориентир — маленький нунатак на ледоразделе (с отметкой на карте «863 м»), укутанный по самую макушку в снег, но ледник Свеа никак не открывался. Особых сомнений у меня не было, но почему-то в конце полета, когда горючего уже в обрез, хочется ориентиры увидеть пораньше. Нунатак «863 м» появился строго по расчету времени, ни раньше и ни позже, и неторопливо проплыл за стеклом кабины. Сразу же по курсу обозначился спуск к фронту ледника Свеа — мрачный и сырой тоннель между ледником и облачностью упирался в темную воду Нур-фьорда. Я прикинул по часам, сколько осталось до последней команды «Юра, финиш!» По вертолетной площадке идем уставшие, переполненные впечатлениями. Юра чем-то недоволен. На вопрос «Как работала аппаратура?» ответил не сразу, с оттенком сожаления: — ...Наверное, из-за талой воды в фирне нет отражения в области питания... Спрашиваю пилотов: — Знаете, что первыми летали в этой части Шпица? Слегка улыбнулись, наблюдая, как механики зачехляли кабину. Я так и не понял этой улыбки. Скорее всего, она означала, что для вертолетов такого понятия просто не существует: для них каждый полет может быть первым, впервые. На этом испытательные полеты по отработке методики и опробования радиометрической аппаратуры в полевом сезоне 1974 года закончились. Непростым делом оказалось внедрение радиолокационного зондирования ледников Шпицбергена. Но метод сам по себе, конечно, перспективный, это уже было доказано, как говорил я выше, в Антарктиде и Гренландии. Надо лишь довести его с учетом специфических особенностей ледникового покрова на Шпицбергене, и тогда будут у нас и профили подледного ложа, и точные карты подстилающей поверхности, и точный промер толщи ледников — все то, что составляет содержание целого направления в гляциологии. В полевой сезон 1975 года, развивая это направление, мы, не отказываясь от метода радиолокационного зондирования и продолжая его испытание, сделали ставку на глубокое бурение (об этом следующая глава). Из крупных ледников в полевой сезон 1975 года нам удалось облетать лишь Конгс-Монако, где в Лифде-фьорде я оказался в местах, памятных по возвращению на «Сигналхорне» с Северо-Восточной Земли в 1966 году. Прошлись рабочим маршрутом-полетом и по ледниковому плато Хольтедаля. Разумеется, от лагеря нашей экспедиции 1966 года ни следа: его остатки глубоко под фирном. И этот же фирн, пропитанный талой влагой, снова не дает нашему локатору прощупать толщу ледника — хоть тресни! И все же по итогам двух полевых сезонов есть профили ложа по крайней мере по шести горным ледникам, это не считая ледораздела Фритьофа—Гренфьорда. Как и следовало ожидать в Арктике, толщина горных ледников небольшая, в основном в пределах до ста метров. Наибольшая толщина на Фритьофе—Грен-фьорде — около трехсот метров. Важно, что наибольшие толщины зарегистрированы южнее ледораздела (этого и следовало ожидать, зная величину языков), что служит подтверждением асимметрии оледенения в связи с поступлением осадков с юга, как это было установлено нашей первой экспедицией в 1965—1967 годах. Но если тогда наша модель оледенения Шпицбергена по источникам питания была плоской, то теперь она становится трехмерной — вот смысл полученных результатов. Собственно, об этом же говорили и геофизики в своем отчете: «Ледники, расположенные к югу от ледоразделов... имеют большие толщины льда... чем ледники, лежащие к северу... По-видимому, этот факт обусловлен не только особенностями подледного рельефа и абляции—аккумуляции в системе ледников, но и преобладающим направлением влагонесущих потоков на западном побережье Шпицбергена». Это дальнейшее развитие концепции развития оледенения Шпицбергена, как она сформировалась по исследованиям 1965—1967 годов. Но раньше она была, повторяю, как бы плоской, а теперь стала развиваться в третьем измерении, то есть в глубь ледниковой толщи. Что-то похожее бывает в геологии, когда после съемок начинает вырисовываться тектоника обширных структур. К 1975 году относится обнаружение нашими геофизиками таинственной отражающей границы в толще ледников, которая сразу привлекла к себе внимание. В чем причина этого явления, неизвестно. Можно лишь предположить, что дело тут и в моренных включениях, и в скачке плотности, и в образовании горизонта водоносности... По моему мнению, горизонт обусловлен эволюцией оледенения, формированием новой толщи за последнюю тысячу лет и связан с улучшением условий существования оледенения, но и это лишь предположение. Очень интересную мысль на этот счет высказал Юра Мачерет. Вполне возможно, считает он, что отражающую границу мог сформировать пепел одного из вулканических извержений. Если окажется, что Юра прав, мы получим в свое распоряжение маркирующий горизонт, который окажет, несомненно, значительное влияние на наши эволюционные построения. Открытие таинственного пока отражающего горизонта в толще ледника стало возможным только благодаря новейшим техническим средствам гляциологических исследований. Словом, как бы там ни было, какие бы неудачи на первых порах не терпели геофизики, их союз с гляциологами благотворен, он должен укрепляться. Ну а что неудачи? Придет время, и их не будет. Одна из больших трудностей в радиолокационном зондировании ледников (и вообще, по-видимому, в геофизике) — это отождествление, идентификация отраженных сигналов, что в полной мере испытал Мачерет и его помощники в первые полевые сезоны на Шпицбергене. По сравнению с этим несовершенство карт и недостаточно точная привязка к местности в полете, на что справедливо жаловались геофизики, — в общем-то, мелочи. Кстати, о несовершенстве карт. Нарекания геофизиков на этот счет имеют под собой основу, но тут могло сыграть свою отрицательную роль и снижение ледниковой поверхности в результате общего сокращения оледенения на Шпицбергене. Вот почему я жалею, что после полевого сезона 1975 года мне не пришлось работать вместе с Мачеретом. Будь иначе, я предложил бы решить «обратную» задачу, то есть определить, как и на сколько (по сравнению с картами) изменилась высота ледниковой поверхности. Итак, при всем при том геофизики завоевали в глазах гляциологов - «традиционников» несомненный авторитет. Сами же геофизики отнеслись к началу своей деятельности на Шпицбергене весьма самокритично, что нашло отражение в научном отчете по итогам полевых сезонов 1974—1975 годов. Они писали: «Стандартная аппаратура (радиовысотомер РВ-17) обладает явно недостаточным энергетическим потенциалом для зондирования шпицбергенских ледников толщиной более 150—250 метров». По оценкам геофизиков, для зондирования ледников толщиной пятьсот — шестьсот метров требовалось повысить мощность локатора примерно в полтора раза. Насколько я помню, и сам Ю. Я. Мачерет и его помощники сразу оценили вредоносную в гляциологических исследованиях роль талой воды, и тем не менее работы по зондированию и в будущем продолжались почему-то летом, в самый разгар таяния. Мне лично было трудно понять, почему так происходит. Аппаратура, которую наши геофизики привезли в 1977 году, была сделана с учетом предшествующего опыта. Изменилась антенна, рабочей частотой стали шестьсот двадцать мегагерц, энергетический потенциал увеличился до ста пятидесяти пяти децибел. Именно использование этой аппаратуры и позволило открыть слои внутреннего отражения на многих ледниках, в том числе Решёрша, Турелла и других. «Природа этой границы пока неясна, — отмечали наши геофизики,— но она представляет несомненный интерес и с гляциологической точки зрения, и для уточнения механизма распространения электромагнитных волн в ледниках». С новой аппаратурой Мачерет облетал практически все основные ледниковые районы Западного Шпицбергена и даже пересек западный лед на Северо-Восточной Земле. Хотя по-прежнему нельзя было утверждать, что все проблемы решены (в областях питания отражение от ложа, как и ранее, часто не получалось), но для меня эти полеты оказались полезными уже потому, что на холодных ледниках Новой Фрисландии был подтвержден мой вывод о приуроченности ледников полу покрова как к положительным формам коренного рельефа (ледниковые шапки Асгор, Балдер, Торс и другие), так и к отрицательным (ледники Гренфьорд — Фритьоф, Решёрш — Турелл, ледниковое плато Левеншельда с выводными языками), сделанный еще на основании работ 1965—1967 годов. Определенно геофизикам в нашей экспедиции выпало немало тревог и сомнений, но и их успехи были велики. Результаты их работ существенно уточнили и дополнили наши представления о всем комплексе природных взаимосвязей, установленных нами во время полевых исследований после 1974 года. Геофизики внесли достойный вклад в работу всей советской гляциологической экспедиции.Из инструкции П. К. Пахтусову
И все же мы знаем не только то, что эти события имели место, но с по- мощью дневника, который ведет при- рода, мы смогли узнать, где и когда они произошли.Новый полевой сезон — новые исследования по иной методике, чем прежде. Главное теперь — глубокое бурение с отбором керна. Первоначально решили бурить на ледниковом плато Ломоносова, но по разным причинам пришлось от него отказаться. А жаль, так хотелось вернуться туда, где начинали десять лет назад. Придется довольствоваться ледоразделом ледников Фритьоф — Гренфьорд. Слов нет, это место удобнее, однако есть опасность, что работы здесь могут ограничиться лишь методическими отработками. Не уверен, что наши товарищи справятся с целым комплексом трудностей: и с отсутствием четко различимых годовых слоев в связи с фильтрацией талых вод в верхних слоях снежно-фирновой толщи, и с утратой части толщи в результате таяния в аномально теплые годы, и т. д. Руководство отдела поручило мне весьма деликатную миссию: с одной стороны, я отвечаю за все, что только может случиться (попросту говоря, на мне жизнеобеспечение людей, впервые попавших в Арктику), с другой — ни под каким видом не вмешиваться в дела главного производителя работ; он у нас в отделе недавно, человек, предупредили меня, с характером. Словом, отдай два месяца на дела, никак не связанные с моими собственными научными планами, — перспектива! Наш «новобранец» действительно показал себя человеком хватким, деловым, что, конечно, само по себе неплохо, но тон... — Вы мне сделаете то-то и то-то... (Это начальнику экспедиции.) — Милый...— начал было с ласковой иронией в голосе начальник, но закончил сухо и жестко.— Я обязанности как свои, так и подчиненных знаю хорошо. Дальнейшая беседа проходила без свидетелей, но ее начало было показательным и настораживающим. Если каждый новичок будет себя вести так, своим поведением вызывая «центробежные устремления», сумеет ли экспедиция преодолеть их, как в 1965—1967 годах она преодолела наши собственные неудачи и промахи? Мысли перед «десантом» на ледораздел: к чему надо быть готовым? Ведь даже сроки пребывания там неясны и будут определяться толщиной льда, который нам предстоит пробурить. Накануне высадки Мачерет еще раз прозондировал район ледораздела своей аппаратурой. По его мнению, толщина льда там всего полсотни метров. Если он прав, то работы всего на неделю. Думаю, что Юру опять подводит аппаратура. Судя по рельефу самого ледника и ближайших долин, следует там ожидать толщины льда около двухсот пятидесяти, может быть трехсот метров... Недельный срок я отверг, что касается всего остального — бурение покажет... На том и порешили. 10 июня 1975 года. Ровно десять лет назад мы начали работать на Шпицбергене. Вертолет, осторожно зависая и приседая, чтобы уплотнить протаявший фирн под колесами, высадил меня и командира вертолетчиков А. А. Крайнова, руководившего высадкой на ледораздел. Я оттаскиваю груз и начинаю утаптывать площадку для следующей машины, а Крайнов задушевно произносит в микрофон: — Соколы, я ледник... Минут через пятнадцать очередной вертолет, загребая лопастями воздух, появляется над припаем, красным пятном мелькая на фоне заснеженных склонов. После пятого рейса на ледоразделе стало слишком людно, его белоснежную поверхность испятнали строчки следов, а груды оборудования и ящиков по высоте соперничали с окрестными горами. Мы с Крайновым едины в желании поскорей расстаться, потому что не однажды испытали на себе непостоянство Арктики. Поспешные рукопожатия, взлетает последняя машина, и, наконец, мы наедине с Арктикой. Через сутки уже прочно обосновались. Поставили два КАПШа — жилой и рабочий, отрыли в снегу «дизельную» и укрыли все наше добро от метелей. Портативная рация «Карат» надежно держит связь с Баренцбургом. Все шло своим чередом: установлен генератор, налажена лебедка, возведена защитная снежная стенка от ветров, а погода в отличие от прошлого года явно баловала нас — ни намека пока на метель. Таяние здесь практически не начиналось. Снег надежно укрывает пока окрестные трещины, но вдали видны весенние потоки (весна в Арктике, как известно, всегда запоздалая). Обозначились салатные пятна «снежных болот», с каждым днем они все будут расти и расти. В поле зрения у нас более двухсот километров изрезанного дикого побережья. На севере, на каменных склонах гор, спускающихся к сумрачному Грен-фьорду, чуть заметно темное пятнышко Баренцбурга, от которого мы находимся всего в тридцати километрах. Тонкая струйка дыма поднимается над терриконом. Неподвижно застыл на темной глади залива угольщик-десятитысячник. Еще дальше к северу — скопления островерхих гор на Земле Оскара II, напоминающих рисунки на старинных картах-портуланах: вершины такие же маленькие и такие же четкие. Понимаешь, как немного места занимают люди в этом полярном краю. Мне больше по душе пейзаж к югу от нашего лагеря. Под белесым просторным небом раскинулась широкая гладь залива Бельсунн с низкой полоской острова Аксель, массив Мидтерхука, наклонившийся к морю, каменный шатер горы Берцелиус и белое покрывало ледника Решёрш, полого поднимающееся в глубь суши. Наглядно, словно на карте, видишь наше плавание в 1967 году: стоянку у ледника Ренар, устье Ван-Келен-фьорда, запомнившееся бесконечными штормами, свирепый пролив Мария, доставивший нам столько испытаний. Пожалуй, я не припомню другого подобного случая, когда бы связь времен в наших исследованиях была бы столь ощутимой, столь зримой. Интересно, смогу ли я это донести до своих сотрудников? Мне кажется, что они настолько заняты сегодняшним днем, что уверенности у меня в этом нет. Жаль, если так, в чем-то они окажутся обделенными. Без тех маршрутов не было бы сейчас нашего лагеря, который посреди безлюдья выглядит весьма внушительно. На фоне дальних гор купола КАПШей, лес антенн, стенки из снежных кирпичей, фанерная крыша дизельной, присыпанная снегом и, наконец, флаг (тот самый, со шлюпки из 1967 года) — такого здесь не бывало. Собранная буровая, укрытая брезентом, удивительно напоминает памятник накануне открытия. Видя все это, понимаешь — ледораздел мы оседлали прочно. Разумеется, сама по себе «дырка» в леднике для нас не самоцель, нужен керн — летопись оледенения, сумей ее только расшифровать, для чего с нами Матти Пуннинг, с которым я знаком по прошлому году и который со своей интеллигентностью, здравым смыслом и чувством юмора просто незаменим в маленьком замкнутом коллективе. Боюсь, что в духовном отношении он больше отдает, чем получает (по крайней мере в наших условиях), и поэтому требует внимания. К сожалению, как и в радиолокационном зондировании, конечные результаты могут быть получены лишь в камералке после длительной обработки. Это существенный недостаток новых методов. Насколько возросла бы их результативность, если бы удалось его преодолеть путем обеспечения какого-то количества экспресс-анализов прямо на месте, в полевых условиях! Будем надеяться, что так и будет, а пока Пуннингу предстоит грандиозная работа: обработка образцов, отбор, упаковка, транспортировка, не говоря о последующих анализах дома, в Таллине. С Сашей Журавлевым и Виктором Загородновым в поле я работаю впервые. Мы достаточно знаем друг друга по Москве, но Москва Москвой, а Арктика — это совсем иное. Почему-то многие считают, что Арктика опасна пургой, снегом, морозом, и редко говорят о том, что она проверяет людей гораздо глубже и строже монотонностью будней и отсутствием впечатлений. За короткий срок здесь испытывается самое главное в человеке — его отношение к людям, мера ответственности перед ними. Еще существует проблема психологической совместимости, черезнее нам тоже предстоит пройти. Виктор Загороднов весь в своей технике. Хотя идея бурения теплом не новая, свою буровую он сделал в портативном варианте, когда все самые крупные блоки можно поднять, погрузить и доставить вертолетом куда надо — для нас это немало. Пожалуй, с этой разновидностью гляциолога-полевика я встречаюсь впервые. Во всяком случае, в идеях Виктор, кажется, недостатка не испытывает, причем не только в области техники, но и в гляциологии. Поскольку наши обязанности определены достаточно четко, конфликты у нас не возникают. Кстати, Матти буквально на лету уясняет всю ту новую технологию исследования, которая стоит за Виктором — что значит новое поколение! Я и Саша Журавлев больше работаем «на подхвате». Не без содрогания взялся я за хозяйство нашего «становья». Поднимаюсь первым. Расшуровать печку, приготовить завтрак, натопить воды, поднять ребят, вычистить печку, заготовить снега для воды, приготовить обед… и т. д. до бесконечности. Это внешняя сторона моей деятельности, неинтересная и неблагодарная. Суть же моего назначения в буровой отряд состояла в том, чтобы использовать мой опыт в случае, если события начнут развиваться по непредусмотренному варианту, в том числе аварийному, и тогда я должен буду принимать решение по обстановке, а точнее, делать все возможное, чтобы чего-либо непредвиденного не случилось. Работаем спокойно и много, по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, полярный день не ограничивает нас темнотой, жилье от работы в десятке метров. Никого не волнует «сдвиг по фазе»: как-то само собой стали работать в то время, когда на Большой Земле спят. Это обычная, как я уже говорил, ситуация на полевых работах в Арктике. А теперь о том, как выглядела новая техника, ее вторжение в ледник и в гляциологию. Сани почти с четырехметровой буровой установкой располагались поперек КАПШа, и, чтобы разместить их в палатке, пришлось отрыть довольно глубокую траншею. Энергия подается по толстому кабелю от движка с генератором, укрытых неподалеку в снежной землянке. Деловитое тарахтение движка сопровождает наше вторжение в глубь ледниковой истории, хотя само бурение (точнее говоря, протаивание) совершается, в общем, бесшумно. Главное наше орудие — серебристый полый двухметровый «снаряд» с кольцевой коронкой в нижней части. Нагретая электричеством, коронка протаивает лед, и снаряд под своей тяжестью все глубже и глубже погружается в толщу льда. После того как лед заполнит снаряд целиком, его поднимают, бережно укладывают на специальный лоток и извлекают драгоценную начинку — серебристый столбик ледяного керна. Пока керн замеряется и составляется его предварительное описание на глаз, сухая научная терминология то и дело перемежается междометиями отнюдь не академического толка — настолько интересен сам вид образцов, извлекаемых из тела ледника. Особенно радовали нас еле заметные глазу прослойки минеральных включений, маркировавшие сезонные (летние) слои льда. Каждый такой слой имел шансы, если судить по нашим дискуссиям, превратиться в некий опорный горизонт... Когда снаряд снова возвращался в скважину, начинался торжественный обряд — обработка образцов и их упаковка. Лихими ударами ножа Матти рассекает керн на части, затем тщательно зачищает его поверхность, чтобы какая-нибудь микрочастица не нарушила его первозданную чистоту... После заполнения пластиковых мешочков образцами льда на месте, где совершалась эта варварская процедура, остается куча огрызков. Будто здесь пировал какой-то хищный зверь и оставил после себя груду обглоданных костей. Ждем новый керн. Матти и Саша успевают послушать магнитофон — еще одна новинка в нашем полевом быту. Как не вспомнить наше бурение вручную десять лет назад на леднике Норденшельда, причем без керна, и распростертые тела у входа в палатку! Правда, Матти и теперь достается. Когда извлечен последний керн, он задерживается еще на три-четыре часа, чтобы растопить лед и запаять воду в стеклянные ампулы, эту работу он не может поручить никому. И еще важное обстоятельство, особенно ценное в Арктике, — независимость от погоды. Мы защищены от ее превратностей стенками КАПШа, практически в любой момент можно прервать работу или продолжить ее. Важное новшество, для меня особенно заметное, потому что я помню в Арктике и другие времена. За 14 июня в моем дневнике скупо отмечено: «Начали пробное бурение». К тем же «пробным» дням относится, видимо, и запись за 17 июня: «Получен первый керн, едва не заморозили снаряд». 17 июня: «Начали скважину, но прошли немного». Зато 19 июня: «Первый серьезный день с бурением... Немного не дошли до 20 м, хотя и не без трудностей». А дальше события пошли нарастать в связи с приближением к обещанным пятидесяти метрам. 20 июня: «Дошли до 35,1 м». 21 июня: «К концу суток прошли 50 м, и пока никаких признаков близости ложа. Интересно, а где оно?» 22 июня: «Виктор завелся и завел ребят — достать до ложа, а его нет и на 58 м». Только на следующий день, когда бур достиг 101,4 метра, я смог наконец сформулировать свое отношение к сложившейся обстановке: «Дна не видно, горючего на сутки, продуктов на неделю. Каково решение? Ясно одно — бурить надо до конца и во что бы то ни стало... Вечером по связи пообещали опять прилететь, забросить горючее, продуктов на пяток дней (!) и решить на месте. Все странно реагировали, когда Троицкий сообщил, что Юра уточнил и сказал, что ложе на 90—100 м». 24 июня к нам прилетело руководство вместе с Юрой. В моем дневнике отмечено: «Договорились довольно быстро — скважина до конца и отбор образцов, все в пределах 3—4 июля... Юра несколько смущен и следующие достойные импульсы отражения видит уже на 200 м. А нам предстоит работать». Судя по количеству заброшенных к нам продуктов, от нас ждали по меньшей мере полукилометровой скважины. И снова началась работа, жизнь — одним словом, «полярная служба». Разумеется, непредвиденно глубокая скважина внесла изменения в наши первоначальные планы. Пожалуй, самым интересным во всем этом была реакция людей. Именно в те дни четыре разных человека вдруг почувствовали, насколько они связаны воедино общей идеей и общей целью — достать окаянное ложе ледника, где бы оно не находилось. Ребят не надо было подгонять и раньше, но теперь я просто начал опасаться, что они перенапрягутся, произойдет надрыв. Больше всех страдал из-за своих ампул Матти, спал он какое-то время лишь по пять-шесть часов в сутки, и к неудовольствию семижильного Виктора я просто переносил подъем на час-два позже. Вторую сотню метров прошли бодро, но снаряд по-прежнему приносил лед без каких-либо признаков близости ложа. У меня к желанию завершить работу прибавилась чисто научная заинтересованность: как-никак, а мои оценки толщины ледника, видимо, ближе к истине, чем Юрины, приборные. Ни в Союзе, ни на Шпицбергене никто еще не заглядывал так глубоко в чрево ледника. Это не стремление к рекордам, это жажда истины: что же принесет очередной подъем керна, что нам предстоит еще узнать? А усталость уже чувствуется, причем у всех. Саша не берется за гитару. Кормежка из консервов осточертела. Люди за столом едят мало, и скоро вновь появляется чувство голода. Ввел дневной «перекус» с горячим чаем или кофе в рабочей палатке, но все это полдела. Короткие заметки в дневнике: «26 июня. Виктор добурился до 141 м. Ребята в хорошем состоянии, у всех желание поскорей разделаться с «дыркой». «27 июня. Целый день метель. «Дыра» на 157,5 м. Что возьмет — желание разделаться или усталость?.. Керн сейчас, видимо, относится к эпохе Стеньки Разина и Семена Дежнева — даже трудно представить: тогда в Европе шла тридцатилетняя война. Если бы в нашем распоряжении оказался абсолютный возраст, возможно, мы бы влезли здесь со всеми характеристиками в стадию Виктория. (Разъяснение к дневнику: стадия Виктория — самая последняя ледниковая фаза с возрастом в пределах одной тысячи лет.— В. К.) В керне достаточно минеральных примесей: на дне кастрюли, где я топлю лед, постоянно осадок. Бросаешь куски керна в горячую воду — пузырьки с треском лопаются». Матти, наверное, выудит в образцах первую сажу из голландских салотопен в Смеренбурге. «Путешествие в прошлое» — не такая уж, по сути, фантастика, просто не всегда мы это понимаем так четко, как сейчас. И в конечном итоге то, что от нас ожидают, это история оледенения в конкретных событиях, тоже «путешествие в прошлое», причем, как все чаще ставится вопрос, ради будущего, ради прогноза. А ледники для этого очень подходят. Вся история климата записана в керне, его слоях, сумей только прочитать. Вот мы и пытаемся. Пройдет время, и такой же фантастикой кому-то покажется наш мрачный КАПШ с койками вдоль стен, на которых навалены спальники, эта печка у входа, которую чаще приходится чистить, чем топить, импровизированный стол за ней — лист фанеры на вьючных ящиках. Еще вьючные ящики, большая алюминиевая фляга с водой, дощатые продуктовые ящики, газовая плита, разбросанные сапоги и мешки с продуктами — все наше нехитрое экспедиционное житье-бытье... Снаружи туман, мокрый снег, и нет видимости целый день. Очевидно, лимит хорошей погоды Арктика уже израсходовала. В рабочем КАПШе, где бурится скважина, возникли затруднения, которых не испытывали бурильщики в Антарктиде. Там пробурили скважину более даже глубокую, чем здесь, зато бурить было гораздо легче: температура по всей скважине ниже нуля — «сухо», вода не грозила, замерзая, прихватить инструмент. У нас же температура скачет через нуль вверх, и опасность заморозить в леднике уникальный инструмент велика. Ребята заливают в скважину спиртовой раствор. Сразу дело пошло лучше, но тут вскоре выяснилось, что наметился перерасход бензина. По-видимому, придется наращивать кабель, а это потеря темпа и новая нервотрепка. Никто не строит прогнозов по поводу бурения, словно затаились от самих себя. «28 июня. Туман, мокрый снег и отсутствие видимости целый день... Незадолго до полуночи гудение движка, шелест поземки по КАПШу и эстрадные мелодии, магнитофон в буровой палатке. Побили рекорд, с чем поздравил Виктора. Дошли до 181 м. Скорей бы. (...) Прозрачный, как хрусталь, лед без пузырьков с редкими минеральными включениями. На солнце пузырьки вокруг них тут же заполняются грязной водой. Гастрономический этюд — вода из керна минерализована. 29 июня. Сплошной молочный кисель практически целый день, при слабом ветерке или безветрии. Остановились на 197 м — не хватило кабеля». Пора подумать о возвращении. Ухожу на несколько километров вниз по леднику — собственными следами намечаю трассу будущего отхода, если вертолеты не смогут прилететь из-за тумана. Тогда мы дождемся вертолет или катер в хижине на берегу Грен-фьорда, но это запасной вариант, на всякий случай... Внизу за завесой тумана рев потоков — полярная распутица набирает силу. Последние дни каждый метр давался тяжелым трудом, напряжением всех сил. Дно ледника где-то совсем рядом. Керны загрязнены настолько, что не годятся для питьевой воды. 30 июня — двести один метр! Вчера у Виктора летело все — лебедка, кабели... Кажется, техника тоже выдохлась. Если дно рядом, отбор керна уже не имеет смысла, достаточно нащупать донышко иглой — специальным зондом, который протаит оставшийся слон льда и упрется в коренные породы. Постепенно начали подготовку к эвакуации — обозначили площадку для вертолета, откопали КАПШи, перенесли образцы в более подходящее место. В Баренцбурге ждут только погоду — стараюсь не думать о ней. 1 июля уперлись иглой в ложе ледника. Двести двенадцать и шесть десятых метра. Все! Виктор выбрался из палатки осунувшийся и необычно молчаливый, безучастно принимал поздравления. Все понимали, что это — лишь полдела, только необходимый этап на пути к дальней цели, где последнее слово за лабораторией Матти. В августе — сентябре 1975 года — уже после того как мы закончили на ледоразделе бурение,— во французском городе Гренобле в рамках проходившей тогда XVI генеральной ассамблеи Международного союза геодезии и геофизики состоялся симпозиум по теме «Изотопы и примеси в снеге и льдах». Было представлено семьдесят докладов, из них семь принадлежали советским ученым. Большая часть советских докладов обобщала данные, полученные в Антарктиде и Гренландии, но эти обобщения в равной мере отражали наблюдения, проведенные на ледниках Советского Союза и Шпицбергена. Докладчики особо подчеркивали, что «изотопные анализы ледяного керна из глубоких скважин и фирна из поверхностных слоев ледников принесли за последнее десятилетие принципиально новые данные о современном и прошлом режиме ледников и ледниковых покровов». Отсюда следует, что «в ближайшие 5—7 лет изотопная гляциология будет оставаться передним фронтом науки». То, что изотопная гляциология сказала «новое слово», не вызывает сомнения. Свидетельство и доказательство тому — наша работа на Шпицбергене. Точнее говоря, исследования Матти Пуннинга, проведенный им уже в Таллине изотопный анализ образцов керна из нашей ледораздельской скважины, давшейся нам с таким большим трудом. Пуннинг зарегистрировал радиоактивность этих образцов — так называемый β-распад, суть которого — в радиоактивных превращениях атомных ядер с испусканием электрона и антинейтрино, либо позитрона и нейтрино. Радиоактивный лед? Почему? Объяснение простое: лед и фирн накопили (аккумулировали) в себе радиоактивные изотопы (в основном цезия и стронция), образовавшиеся в результате произведенных в атмосфере атомных взрывов — еще до того, как испытания атомного оружия в атмосфере было запрещено международным соглашением, — и разнесенные атмосферной циркуляцией по всему белому свету. Радиоактивные осадки даже с учетом просачивания (фильтрации) талой воды с одного годового слоя в другой, нижележащий, довольно четко обозначили горизонты по времени проведения взрывов. На ледоразделе эти маркирующие горизонты в 1975 году располагались на глубине шестнадцать, десять и шесть метров, что соответствует трем временным периодам испытания атомного оружия в атмосфере — 1955 (1953), 1959 и 1963 годы. После 1975 года маркирующие горизонты опустились под толщу фирна и льда еще больше, все равно обнаружить их методом анализа на радиоактивность несложно и теперь, спустя десяток лет. Тогда же Пуннинг и его сотрудники подсчитали среднегодовое количество осадков, накопившихся на маркирующих радиоактивных горизонтах (за верхнюю границу была взята, естественно, поверхность ледораздела на 1975 год). Для нас было большим подарком то, что данные, обретенные с помощью самых наиновейших физических методов, практически совпали с теми, что мы получили в 1966—1967 годах, пользуясь «дедовским способом», то есть путем обыкновенного замера в шурфах. Должен, однако, сказать, что подобное совпадение бывает далеко не всегда. Когда другая лаборатория провела аналогичный расчет (с той разницей, что маркирующим изотопом стал для нее кислород-18, стабильный «вариант» обычного, самого распространенного кислорода с атомной массой 15,9994), то прошлая и нынешняя оценки разошлись примерно на одну треть. Прямо сказать, многовато. И чем такое расхождение объяснить — неизвестно: то ли отнести его на талые воды, своей фильтрацией «смазавшие» всю картину, то ли на счет какой-то неведомой нам особенности формирования изотопного состава самих осадков... Интересные результаты принес Пуннингу анализ образцов по содержанию в них минеральных примесей и взвесей. Оказалось, в частности, что в них много СО2 и НСО3. А еще больше — прямо-таки аномально больше! — была в них концентрация ионов хлора. Правда, это относилось не ко всем без исключения образцам, а только к тем, которые были извлечены с двадцати двух, сорока пяти и ста двух метров. По данным изотопного анализа, эти горизонты сформировались соответственно в 1949, 1914 и 1790 годах. Почему же они оказались излишне «хлорированными»? За ответом придется, по всей вероятности, обратиться к современным представлениям об обмене веществ, участниками которого являются атмосфера и земная поверхность, в данном случае поверхность морей, прилегающих к архипелагу. Это значит, что высокую концентрацию ионов хлора, которых, как известно, много в морской воде, можно объяснить особыми условиями в Арктике в те годы, когда формировались горизонты. Что же это за особые условия? Отступившие от архипелага далеко на север морские льды увеличили площадь водной поверхности, следовательно, больше морской влаги, содержащей ионы хлора (кстати, не только его, но и ионы натрия, магния, кальция), стало поступать с испарениями в атмосферу, а затем выпадать в виде осадков, питающих ледники. Такое объяснение образования необычайно «хлорированных» горизонтов подсказывает и способ проверки дат, полученных на основе изотопного анализа: надо обратиться к литературным источникам и по ним установить, происходило ли тогда в Арктике нечто подобное или нет. Если нет, значит даты придется откорректировать; если да, то это лишь повысит авторитет и метода, с помощью которого даты были вычислены, и ценность исходных данных — практически ценность всей нашей работы. Результатов анализа двухсот девяноста шести образцов по всей двухсоттринадцатиметровой длине добытого нами керна мы ожидали «с томленьем упованья» долгие пять лет. И вот они, наконец, перед нами в виде ступенчатой кривой, пересекающей поле графика. График... По его вертикали отложено время формирования слоев от поверхности вниз (годы по принятому летосчислению), по горизонтали—количество кислорода-18 в образцах керна в зависимости от господствующих климатических тенденций, то есть от похолодания или потепления. Обратим внимание: речь идет именно о весомых климатических тенденциях, а не о температуре воздуха в момент, когда ледник получил «очередную» порцию осадков. Зависимость между содержанием кислорода-18 и температурой воздуха на «данное время» по всей толще ледника установить невозможно или, говоря точнее, она почти не прослеживается. А вот связь между максимальными разбросами температур за какой-то значительный отрезок времени, например за период формирования верхних пятидесяти метров керна, и количеством кислорода-18 видна отчетливо. Итак, о чем же нам поведал график? О том, что с начала века и до настоящего времени преобладающей тенденцией на водоразделе, где мы пробурили скважину, было уменьшение количества кислорода-18 в образцах керна. Несомненный, ясно выраженный признак потепления, причем без каких-либо намеков на окончание или хотя бы замедление этого процесса. Метеонаблюдения подтверждают вывод, сделанный на основе изотопного анализа. Подтверждается он и смещением к северу кромки дрейфующих льдов, увеличением продолжительности навигации, миграцией теплолюбивых морских организмов в северные воды и т. д., то есть совокупностью целого ряда вполне наблюдаемых явлений. Эта широко известная информация в данном случае интересна, поскольку позволяет судить о надежности описанной методики. Отмеченное на графике сильное похолодание в последней трети прошлого столетия в известной степени падает на загадочное время, поскольку метеонаблюдений тогда на Шпицбергене не проводилось, а сведения о поведении ледников в северо-западном районе достались нам отрывочные и не дают оснований для таких же определенных выводов, какие сделаны относительно северо-востока и юга главного острова архипелага, где большинство ледников наступало, причем с большим количеством подвижек. По современным представлениям (по крайней мере, с точки зрения В. Шютта и С. Барановского), активный теплый лед при движении из области питания взламывает промерзший малоподвижный лед в области расхода на периферии ледников. Надо еще учесть (на графике это видно очень хорошо) сильное потепление в середине прошлого столетия. Словом, все тогда «работало» на подвижки. Время с 1600 по 1800 год специалисты называют «малым ледниковым периодом». Оно характеризуется весьма прохладным климатом. Понятно, литературные источники не могут дать нам такую информацию, которая бы позволила создать подробную, разработанную до деталей картину развития ледников. Дошедшие до нас сведения скудные; то же самое в полной мере относится не только к Шпицбергену, но и к другим арктическим архипелагам. Но как ни бедны эти сведения, по ним все же можно заключить: условия в обширном арктическом регионе были сходными, способствовавшими значительному развитию оледенения. Самое интересное заключается в том, что малому ледниковому периоду предшествовало сильное потепление с середины XV века, продолжавшееся до конца следующего столетия. На этот период и приходятся самые ранние поморские стоянки, датированные методами археологии. А как было бы интересно получить подтверждение письменными источниками, ведь точно доказано, что грамотность среди поморов была очень высокой. Не хочется думать, что такая возможность однажды не представится... До середины XV века — холодно, парусникам в арктических морях из-за льда нет простора. Видимо, и ледники вели себя достаточно активно, наверстывая то, что было утрачено в период, предшествовавший стадии Виктория. На этом фоне потепление с максимумом около 1300 года — небольшой эпизод, достаточно частный. В целом кривая Пуннинга содержит общий очерк эволюции оледенения на западе архипелага на протяжении почти тысячелетия. Оценки эти, несомненно, предварительные, требующие осмысления и увязки с остальной имеющейся информацией, в том числе и по другим районам. В 1976 году (это был первый полевой сезон на Шпицбергене, пропущенный мной) началось бурение на ледниковом плато Ломоносова. Матти также не смог поехать, но его лабораторию достойно представляли Р. Вайкмяэ и П. Райве. На этот раз командовал всей операцией В. С. Загороднов. Накануне их высадки на плато попытались прикинуть, какие толщины льда можно ожидать в районе, где в 1965 году располагался наш стационар. У нас ничего не получилось, потому что в этой части Шпицбергена проявлялись, казалось, взаимоисключающие факторы. Две системы разломов с заведомо значительными толщинами льда на пересечениях, и тут же поблизости выходы скал Эккокнаусан, контакт районов с различными формами коренного рельефа — с горами и плато. В таких условиях прогноз превращался в гадание... И как назло, из-за мощного слоя фирна трудно было ожидать надежных данных от радиолокационного зондирования. Разумеется, все мы были заинтересованы в том, чтобы получить керн с возможно более глубокого места. Хотя бурение в целом прошло успешно, длина керна оказалась такой же, как и на ледоразделе Гренфьорд — Фритьоф, но с несомненным преимуществом: можно было не опасаться фильтрации талых вод в пределах годового слоя. Образцы керна с плато Ломоносова в Таллине также подверглись соответствующему анализу, по результатам которого был построен такой же профиль, какой ранее был выполнен для ледораздела Гренфьорд — Фритьоф. Так появились изотопные кривые для двух районов оледенения Шпицбергена, причем если судить по результатам работ 1965—1967 годов, получающих питание из различных источников. Есть что с чем сравнивать! Изотопно-кислородная характеристика ледникового плато Ломоносова существенно иная, чем ледораздела ледников Фритьоф — Гренфьорд, по крайней мере, по двум показателям. Во-первых, амплитуда изменений содержания кислорода-18 на ледниковом плато вдвое меньше, чем на ледоразделе, что, видимо, объясняется более значительным влиянием ледников на атмосферу: ведь по площади ледники, тяготеющие к ледниковому плато Ломоносова, почти в двадцать раз превосходят ледники Фритьоф — Гренфьорд. Возможно и другое объяснение: просто удаленность от источника питающих осадков. Важно, однако, что этот показатель в обоих районах разный. Во-вторых, слои одного и того же возраста располагаются на ледниковом плато Ломоносова глубже, чем на Фритьофе — Гренфьорде: горизонт 1950 года — соответственно тридцать пять и двадцать метров, 1900 года — семьдесят шесть и пятьдесят, 1800 года — сто восемь и девяносто восемь и т. д. На ледниковом плато Ломоносова четче проявляется тенденция последних лет к снижению температур воздуха, при которых происходит выпадение осадков. То, что такая тенденция существует, хотя и временно, подтверждают метеонаблюдения в Баренцбурге и смещение кромки дрейфующих льдов к югу в Гренландском море (по последним данным, их граница снова вернулась к прежнему положению). Наконец, не случайно, видимо, и то, что именно в последние десятилетия содержание хлора в осадках на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд существенно упало. Правда, по содержанию ионов хлора образцы керна с плато Ломоносова не столь резко отличаются друг от друга, как образцы с ледораздела Фритьоф — Гренфьорд. Ведь на ледоразделе этих ледников были обнаружены четкие горизонты с необычно высокой концентрацией хлора. На плато Ломоносова подобных горизонтов нет, хлор как бы «размазан» по всему керну, да и количественно его здесь на порядок меньше. Не исключено, что плато Ломоносова «питается» хлором, поступающим с Гренландского моря, причем с завидным постоянством, без тех колебаний, которые характерны для ледораздела Фритьоф — Гренфьорд. Напомним, что по графику Пуннинга потепление на ледоразделе указанных ледников началось в начале нашего столетия, а на ледниковом плато оно началось лет на двадцать раньше, после того как в середине XIX века похолодание достигло здесь своего пика. Как раз в это время на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд была отмечена кратковременная вспышка потепления. Характерно, что переход к потеплению в обоих районах сопровождался необычно большим числом подвижек (для ледника Фритьоф подвижки были характерны в 60-х годах прошлого века, а на юге и востоке главного острова — в последней трети). В течение малого ледникового периода на ледниковом плато Ломоносова некоторое снижение температур происходило с XVI века вплоть до конца прошлого столетия, а на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд, несмотря на мелкие колебания, — после большого потепления в XVI веке (не столь очевидного для ледникового плато). Все это — различия второго порядка, вполне объяснимые, как уже я отмечал, «питанием из разных источников». Полагаю, что бурение 1976 года на ледниковом плато Ломоносова было наиболее успешной операцией такого рода. Наверное, можно было бы найти участки более толстого ледника восточнее ледораздела, подальше от ближайших выходов коренных пород. К сожалению, участники операции не обладали необходимым для этого штурманским опытом. Но все это запоздалые пожелания. когда дело уже сделано... В мае — июне 1980 года настала очередь южного района — буровики высадились на ледниковое плато Амундсена. Бурение здесь начали, что называется, «втемную», потому что радиолокация ледника не дала достоверных данных, а к специалистам по морфологии ледников В. С. Загороднов решил не обращаться. Кончилось это тем, что не хватило упаковочного материала, заготовленного примерно на четыреста метров керна. Поэтому бурение проводилось керновым термобуром, позволявшим отбирать образцы (только шлифов было изготовлено и сфотографировано свыше четырехсот пятидесяти) всего лишь до трехсот восьмидесяти метров, а дальше пустили в ход специальный зонд — термоиглу, которая достигла ложа на глубине пятисот восьмидесяти метров. Фантастика! Так охарактеризовали свое достижение сами участники бурения. Одновременно со структурными исследованиями в процессе бурения, как обычно, проходил отбор образцов на изотопный и химический анализы. Интересно, что при стратиграфическом описании керна было обнаружено несколько горизонтов, содержащих каналы сложной формы до двух дециметров в поперечнике, приуроченных, видимо, к структурно-неоднородному льду с температурой ноль, что подтверждено замерами температуры. Весь активный слой в конце лета пропитывался водой, и его температура к началу сезона аккумуляции также была нулевая. И строение слагающей толщи, и температурные показатели были типичными для теплой фирновой зоны. То есть здешние климатические условия отличались от тех, которые были характерны для ледникового плато Ломоносова и ледораздела ледников Фритьоф — Гренфьорд. Это было дальнейшим развитием идеи гляциологического районирования, как оно было проведено по исследованиям 1965—1967 годов, но уже не вширь, а вглубь. Изотопный анализ, как и после буровых работ 1975 и 1976 годов, подтвердил наши основные разработки 1968—1967 годов. Но не только. Он принес информацию, которая сама по себе была новой и ценной. Как и в других районах, не было обнаружено древнего льда, реликтов предшествующих оледенений. Возраст нижней толщи свидетельствовал об очень быстром обмене вещества в теле ледника. Опираясь на эти и другие данные, мы могли с большим основанием судить о характере развития оледенения на протяжении последних семисот лет. Отмеченные ранее на ледоразделе ледников Фритьоф — Гренфьорд особенности толщи проявились здесь в гораздо большей степени, поскольку плато Амундсена располагается ближе к источнику питающих осадков. Слой льда, сформировавшийся в 1900 году, лежал здесь на глубине шестидесяти трех метров; сформировавшийся в 1800 году — на ста двадцати семи метрах и т. д. Необычными оказались колебания содержания кислорода-18 (от 15 до 70 процентов), что также свидетельствует о больших перепадах температур. Именно по кернам с ледникового плато Амундсена наиболее отчетливо прослеживается изменение температур в сторону понижения в последние десятилетия, чего совсем не наблюдается в кернах с ледораздела Фритьоф — Гренфьорд. Потепление прошлого столетия здесь выражено отчетливее и началось раньше, чем на ледниковом плато Ломоносова. Видимо, с ним связаны массовые подвижки ледников в этой части Шпицбергена на рубеже XIX и XX веков. В малом ледниковом периоде здесь также происходило значительное падение температур — это общая тенденция для всего Шпицбергена. Отступлением от нее был значительный подъем температур на рубеже XVI—XVII веков, в той или иной степени известный и по наблюдениям на ледниковом плато Ломоносова и на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд. Однако высокие температуры сохранялись, по всей видимости, до середины XVIII века, не случайно герои уже упоминавшейся книги Ле Руа, название которой говорит само за себя (см. с. 67), жалуются на... зимние дожди, что удивило даже такого специалиста по климату Арктики, как В. Ю. Визе. В общем, различия в изотопных характеристиках керна из разных скважин мы восприняли спокойно, потому что были готовы к этому по результатам гляциологического зонального районирования, выполненного еще в 1965—1967 годы. В связи с этим еще раз отмечу, что преемственность исследований в науке — не просто слова, как порой полагают новички, а реальность. Не будь районирования, не было бы и сколько-нибудь удовлетворительного объяснения отмеченных различий между исследованными районами. Уже одно это позволяет участникам событий с заслуженным удовлетворением вспоминать суровые будни 1965—1967 годов. Особой операцией должна была стать высадка и бурение на Северо-Восточной Земле в 1981 году. Именно здесь можно было получить такой керн, который, с одной стороны, был бы сопоставим с опорным керном из Кэмп Сенчури на севере Гренландии, а с другой — сам мог бы стать опорным для обширного района, включающего и Шпицберген, и архипелаги советской Арктики. Казалось, было сделано и продумано все. Но... буквально в день высадки буровики решили высаживаться на Западном льду вместо намеченного Восточного, мотивируя свое решение соображениями безопасности. Кто спорит, соображения безопасности всегда должны приниматься в расчет. Но в данном случае такое решение было следствием отсутствия необходимого полевого опыта, который и позволяет оценить степень риска, когда он есть. А риск был одинаков и для Восточного, и для Западного льда, в то время как необходимость в новой информации требовала высадки именно на Восточном льду. Но дело было сделано, и, к сожалению, потерянного не вернешь... Последствия этой «стратегической» ошибки отразились на всей экспедиции.Дж. Дайсон
Трудно сказать заранее, каким путем и в какой степени это может быть вы- полнено.Возвращаюсь после трехлетнего перерыва на Шпицберген и пытаюсь оценить изменения, произошедшие за время от начала работы здесь нашей экспедиции до 1979 года. Особенно заметны эти изменения в том разделе работ, который я знаю и люблю, — в маршрутных исследованиях. Это относится прежде всего к использованию вертолетов. Поначалу они для нас были лишь транспортом, а затем, уже со второго полевого сезона, и средством для аэровизуальных наблюдений. Соответственно в 1965 году протяженность вертолетных маршрутов составила семьсот шестьдесят километров, а в следующем полевом сезоне увеличилась втрое. Другим достаточно эффективным транспортным средством в ту пору оставались собственные ноги — на такое были способны только крепкие ребята: так, например, в первом полевом сезоне мы столько прошли, сколько налетали. Могли бы пройти и больше, будь мы чуть поопытнее. Да и в полевом сезоне 1966 года, несмотря на вертолеты, протяженность наших пеших маршрутов возросла и достигла восьмисот двадцати километров. Словом, вертолет вертолетом, а пешком иногда удобнее — все зависит от обстоятельств. И опыта мы поднабрались, поэтому действовали смелее, увереннее. Протяженность пеших маршрутов в полевом сезоне 1967 года продолжала расти и достигла уже девятисот километров. Как читатель помнит, сезон стал для нас «морским», потому что не было вертолетов, их нам заменила шлюпка. Год от года росла в наших экспедициях тогда и протяженность морских маршрутов: в 1965 году — триста тридцать километров, в 1966 году — тысяча двести шестьдесят; наконец в 1967 году — тысяча триста двадцать километров. Оценивая эти события с высоты прошедших двадцати лет, вспоминаешь не о физических и нервных перегрузках и даже не о нашей технической оснащенности тех лет (к сожалению, очень ограниченной), а в первую очередь о достигнутых результатах, о нашем коллективном вкладе в изучение оледенения архипелага — в создание концепции. Мы пришли к выводам, к которым не могли прийти наши предшественники, что вполне естественно. В то же время опыт наших предшественников нам очень помог. В этом и заключается преемственность исследований учеными разных поколений. В 1974—1975 годах мы уже могли рассчитывать на большое количество вертолетных часов и от маршрутов морем отказались полностью. Радиолокационное зондирование ледников с вертолета — несомненно, маршрутный вид работ, но с принципиальной новинкой — автоматической регистрацией наблюдений. За два прошедших полевых сезона (после 1974 года), в которых я принимал участие, экспедиция налетала соответственно две тысячи шестьсот и две тысячи сто километров. На этом фоне резко сократилась протяженность пеших маршрутов — соответственно до пятисот и шестисот километров. Что и говорить, изменения ощутимые. Конечно, приход в гляциологию исследовательских средств, воплотивших в себе современные научные и технические достижения, потребовал также иной организации научной работы. Если, к примеру, раньше мы проводили на базе тридцать восемь процентов экспедиционного времени, то теперь больше половины. Мы не стали ленивей — просто аппаратура, которой мы теперь пользуемся, требует ухода, настройки, наладки и подготовки к работе в стационарных условиях. Разумеется, это не значит, что мы не отдыхаем. Нелетных дней из-за непогоды вполне достаточно, но спать нередко приходится «вполуха», потому что в любой момент может последовать вызов к вертолетам. По той же причине, отправляясь в кино или в столовую, сообщаешь остающимся, где тебя можно найти — меняются времена, меняется экспедиционный стиль. Приходится перестраиваться, чтобы не потерять места «в строю». Новые времена наступили не только в экспедиции. Теперь на Шпицберген регулярно летают самолеты Аэрофлота. Появилась бетонная взлетно-посадочная полоса арктического аэропорта в Лонгьире — в окружении локаторных антенн. Глядя на них, невольно думаешь о «груманлане» (поморе) былых времен — что было и что стало! Первая группа отъезжающих из экспедиции ШПИЦ-79 предпочла отправиться к месту работы традиционным путем — морем. Знакомый путь, знакомые льды вскоре за Медвежкой (так фамильярно называют остров Медвежий те, кто часто встречается с ним), но есть и новости. Куда исчезли флотилии рыбаков на Медвежинской банке? Только пара дальних силуэтов да сторожевик с пушкой, напоминающей осиное жало, и огромным бортовым номером. Заснеженный силуэт острова с характерными очертаниями плато, рассеченного глубокой ложбиной Русской речки от нас на западе — впервые обходим его с востока на таком расстоянии, что норвежскую метеостанцию не разглядеть. Вскоре подошли к кромке сплоченного мелкобитого льда с редкими неподвижными угловатыми глыбами айсбергов. Горизонт подернут серебристой дымкой и пронизан весенним солнечным сиянием — май и за полярным кругом остается маем. Идем вдоль кромки льда, и, судя по тому, как солнце шарахается с одного борта на другой, весьма прихотливых очертаний. В полночь солнце на ладонь выше неровной полосы торосов по горизонту. Ко входу в Ис-фьорд видимость портится, появляется мгла, в ней растворяется майское солнышко, затем липкий клейстер тумана над разводьями и торосами, а за ними силуэт «Красина». Это новый ледокол, традиционно сохраняющий имя своего предшественника, покрывшего себя неувядаемой славой в шпицбергенских водах летом 1928 года во время спасения экспедиции Нобиле. Вслед за ледоколом в тумане прорисовывается низкосидящий в воде угольщик. Впервые за шесть экспедиций приходим на Шпицберген вслепую. И впервые пришлось пользоваться ледокольной проводкой, вот что значит середина мая! Но, как и прежде, предчувствие «поля» теснится в груди, одновременно радуя и тревожа.В. А. Русанов
Краше будет сплановать Здешних мест фигуру, Достоверно описать Груманта натуру.Снимки Шпицбергена из космоса (их сделали американцы) произвели на нас сильное впечатление. Еще бы! Вся концепция оледенения архипелага, созданная нами с таким трудом в 1965—1967 годах, в буквальном смысле оказалась изложенной на нескольких снимках: и напоенные влагой облачные массы над окрестными морями в закрученных вихрях циклонов, и положения границ питания ледников сразу по всему архипелагу, и заметные на глаз по сравнению с привычными очертаниями на картах изменения концов ледников... Правда, качество (точность) снимков было не слишком высокое, но они — первые и потому вполне удовлетворительные. Не создай тогда мы своей концепции оледенения Шпицбергена, космоснимки привели бы нас к тому же самому. Это было очевидно. Но мы выиграли годы, а это в наш стремительный век немало, и потому вместе с нашими славными предшественниками мы получили право утверждать: «Никто пути пройденного у нас не отберет». Теперь снимки из космоса будут нам важным подспорьем в изучении оледенения архипелага. Так, на одном из снимков мы обнаружили очень крупную подвижку на леднике Стоне (остров Эдж), примерно того же размаха, что у Негри или Бросвеля. Его площадь сразу возросла на сто пятьдесят квадратных километров, тогда как суммарное сокращение по другим шести выводным языкам всего только восемьдесят. Вот и ломай голову — оледенение острова растет или уменьшается? Вопрос непростой, ответ зависит от того, какие ледники считать типичными. Хотя, разумеется, их объем стал меньше — это, очевидно, решающий признак в данном случае. Отсюда следует, что надо больше уделять внимания изменениям объемов ледников. Это один из выводов, подсказанных космоснимками. Кстати, еще одно важное обстоятельство. Экспедиции на востоке острова Эдж бывают весьма редко. Не будь космоснимка, запросто могли бы пропустить эту подвижку, причем очень крупную. Теперь-то мы знаем ей цену... А вот еще два знаменитых «пульсара». Но у Негри фронт после крупной подвижки 30-х годов практически вернулся в исходное положение, а у Бросвеля по-прежнему выступает далеко в море. Становятся понятными события на загадочном леднике Хинлопен: там произошла грандиознейшая подвижка. Хотя разрешающая способность космоснимков ограниченна, тон фотоизображения выдает здесь изменения ледниковой поверхности на огромном пространстве, где все перебито миллионами трещин на отдельные серраки. Попадаются странные черные точки, которые я поначалу посчитал за дефект изображения, но потом стало ясно, что это небольшие озерки на ледниковой поверхности — верный признак того, что целостность ледниковой поверхности начала восстанавливаться, раны-трещины залечиваться. И над этим тоже надо поломать голову. Ясно, что оценка изменения оледенения после 1936 года (большинство норвежских карт составлено по аэрофотосъемке на эту дату) теперь не проблема. Архипелаг полностью подвергся аэро- и космосъемкам, поэтому мы не пропустим крупных подвижек, которые способны существенно осложнить подсчеты. Не нужно теперь переносить ограниченную полевую информацию на территории, где не было наблюдений, то есть отпадает необходимость рискованных оценок по не всегда обоснованным аналогиям. Существенно возрастет точность наших количественных оценок. На космоснимках видно огромное отступание ледников на Земле принца Карла. Очевидно, здесь следует ожидать необычно большого снижения ледниковой поверхности. Установить это можно только при полевых наблюдениях. Повторяю, космоснимки серьезно усложнили наше представление о пространственных изменениях ледников, открыв нам детали, о существовании которых мы и не подозревала. Например, на космических снимках ледников, испытавших недавно подвижку, мы обнаружили необычный рисунок поверхности, особенно в начальный период таяния, когда талая вода подчеркивает все самые незначительные, казалось бы, особенности рельефа ледниковой поверхности, чередование впадин и повышений несколько необычных очертаний. Пожалуй, именно космоснимки продемонстрировали незрелость ледниковых покровов на Северо-Восточной Земле, у которых ледоразделы прослеживаются очень четко, буквально в деталях. Это только то, что бросается в глаза при первых общих просмотрах, разумеется с учетом нашего полевого опыта, который и здесь работает на нас. Опыт позволит нам выиграть еще раз время при освоении этой информации. Это актуально, потому что объем ее, доставленный космоснимками, огромен, и ее освоение потребует много труда и времени. Конечно, одна из важных и сложных проблем здесь — дешифрирование, несомненно более сложное, чем при аэрофотосъемке, потому что разрешающая способность космоснимков значительно хуже, чем у аэрофотоснимков. Да и тональность снимков оставляла желать лучшего. Наконец, снимки были выполнены с телеизображения, так что частота строк отчетливо проявлялась при многократном увеличении — это было заложено в самой системе американского «Ландсата», проводившего съемку. Это не считая тех отдельных участков, где изображение ледников было невозможно «читать» из-за облачности или тумана. И все-таки космоснимок — не аэроснимок и не карта. Ценность его порой на порядок выше, в чем я убедился, когда увидал изображение так называемого стокового ветра — типа новоземельской боры. Кромка слоисто-кучевых облаков своими очертаниями повторяла край ледника, совпадала, очевидно, на местности с зоной действия ветра, от которого и зависела сама структура облачности. Такое можно увидеть только из космоса, то есть на космоснимке. Когда мы заканчивали освоение первого блока информации с космоснимков, в ежегоднике Норвежского полярного института я увидал подобный же снимок напечатанным. Подпись гласила, что такие снимки можно использовать для оценки изменения положения концов ледников. Для нас это был пройденный этап. Автор подписи, видимо, недооценивал значение космоснимка как средства познания, на котором концы ледников — только частность, хотя и важная. Практически каждый снимок позволяет выявить целый комплекс характеристик оледенения в связи с условиями его существования. Сочетание космической съемки и полевых исследований с применением самых современных инструментальных методов — это современная гляциология, тем более будущая. В 1982 году я летел на Шпицберген во многом из-за космоснимков, в первую очередь ради дешифрирования. Образно это можно сравнить с чтением. Но в ряде случаев был необходим и полевой контроль. Так, в частности, обстояло дело на Земле принца Карла. Там космоснимок зафиксировал отступание ледников столь огромное, что мне бы не поверили, если бы я ограничился только этой — космической — информацией. Надо было побывать на месте, чтобы убедиться во всем своими глазами. Наконец, одновременно с полевым дешифрированием следовало провести некоторые измерения на ледниках. Очевидно, интенсивное отступание ледников здесь должно было сопровождаться и снижением ледниковой поверхности. И хотя сам космоснимок на этот вопрос не мог мне ответить, простое барометрическое нивелирование в поле повысило бы ценность работ по дешифрированию космоснимков. Впервые на Шпицберген лечу самолетом. Полет как полет, «Ту» как «Ту», всего несколько часов в воздухе. Почему-то это обстоятельство вызывает у меня чувство сожаления. С учетом той работы, которую мне предстоит выполнить в самом конце июня, когда практически вся экспедиция уже в поле. Мне нужно, чтобы ледники побольше освободились от снега и четче обозначились границы питания, чтобы таяние «проявило» различные виды льда, с которыми предстоит столкнуться, — обычный ледниковый, наледный, так называемый «мертвый» лед[16] и т. д. Вот и взлет, и насыщенный зеленью различных оттенков пейзаж средней полосы где-то под крылом спустя час-полтора сменяется хитросплетением кружев озер и речек Карелии. Ландшафт суровеет на глазах, и Хибины в кавернах древних ледниковых цирков выглядят с высоты полета мрачно-неприступными. Потом плоской рыжеватой глыбой проплывают очертания полуострова Рыбачий в пухлом облачном обрамлении, сквозь которое временами пробивается морская голубизна, лишь однажды прочерченная прямым следом от корабля. Шпицберген укутан в плотную облачность, и видеть его с высоты полета рейсовых «Ту» мне не пришлось. Привычно закладывает уши, за окнами проносятся клочья сырой облачности, знакомая тряска и броски при снижении. Пробиваем облачность, и под нами плывет густо-синий Ис-фьорд, подернутый рябью. Знакомые очертания гор. Ледники между ними по долинам вытянулись к морю, на глади которого — целые эскадры айсбергов. Погода довольно сумрачная, и самолет, вдруг ставший таким большим и неуклюжим, с трудом протискивается в тесную долину Адвент. От этого становится чуть-чуть не по себе. Когда колеса шасси упруго встречаются с бетоном полосы, чувствуешь облегчение. Вот я и вернулся, здравствуй Шпицберген! Как ты тут без меня?.. Лето в этом году не спешит. Снега, пожалуй, больше чем обычно. Следовательно, облет намеченных объектов лучше делать не сейчас, а в августе, который в этих местах бывает порой самым теплым месяцем. Июль же посвятить пешим маршрутам. Распределяю свое время примерно поровну для работы с археологической экспедицией и с одним из наших отрядов. Археологи должны обосноваться в Фармхамне (той самой, где я впервые знакомился с руинами поморских поселений в 1967 году), район меня вполне устраивает. В ее окрестностях много ледников, которые оканчиваются на суше. Кажется, дешифрирование здесь будет делом непростым, потому что и поверхностные морены, и наледи, и «мертвый» лед — все здесь словно завязано в тугой узел, когда отличить одно от другого весьма непросто. Неподалеку, всего в одном переходе, — бухта Трюгхамна, где ледники, недавно достигавшие моря, теперь сокращаются, выходят на сушу. Еще один достойный объект для работы. Начинать и завершать сезон мне, таким образом, предстояло работами по полевому дешифрированию космоснимков. В Фармхамну археологи забрасывались вертолетом 9 июля, причем в условиях скверной погоды. Однако это не главное. Больше меня беспокоит, как сложатся отношения с «гуманитариями» — ведь как и в каждом монастыре, в каждой экспедиции свой устав. Забегая вперед, скажу, что отношения у нас установились самые наилучшие. Археологи, хотя в Арктике работали недавно, оказались вполне полевыми ребятами — без предрассудков и с широким кругозором. Поэтому никаких проблем у нас не возникало, зато польза была взаимная. Хотя высадка из-за тумана едва не сорвалась, одновременно с организацией базового лагеря меня со студентом, которого любезно дал мне в помощники начальник археологов Старков, забросили за ледник Эйдем. Управились мы здесь довольно быстро и благополучно вернулись в лагерь. Сличая результаты предварительного, камерального, прочтения снимков с тем, что мы увидели в «натуре», я убедился, что наледи не очень существенно искажают общую картину, причем даже при самых неблагоприятных условиях. А вот с «мертвым» льдом дело обстоит значительно хуже. Его и на местности непросто «отбить» от обычного ледникового покрова, на космоснимках же тем более! Обнаружились и другие «разночтения», обусловленные недостаточной разрешающей способностью снимков, их качеством в целом. Но не только этим, но и недостатком опыта в их дешифровке. Но, как говорится, лиха беда — начало. Опыт придет потом. Теперь следует перенести информацию по результатам нашего маршрута со снимка на карту и сравнить, что совпадает, а что нет. Забегая вперед, отмечу, что совпадение, в общем, получилось неплохое. Ледник Эйдем показал, что наши опасения в части наледей преувеличены. Их размеры в сравнении с изменениями ледников невелики. Ледник Эйдем мы пересекли спокойно, миновав все опасные места стороной, а вот выход к лагерю проходил в сложной обстановке. Кромка тумана проходила по южному берегу бухты Эйдем, и дальше по пути все ориентиры словно растворились в туманном месиве или же приобрели совершенно фантастические очертания. Тем не менее входной ориентир в бухту Фармхамна — скалу конических очертаний — я опознал, несмотря на то что прошло уже пятнадцать лет с того дня, когда я ее видел. Лагерь археологов выглядел очень капитально. Да, они устраиваются основательнее, чем мы в наших полевых лагерях, — палатки на деревянном каркасе, с большой чугунной печкой, со столом и даже походной мебелью. Им стоять здесь, пока объект не будет изучен полностью. Правда, их снаряжение по сравнению с нашим тяжеловато, но это все рабочая специфика. Наши работы в полном смысле оказались совместными. Руководитель археологов В. Ф. Старков снова дал мне для сопровождения студента А. Фараджева. Когда начались рекогносцировки побережья, мы с ним поменялись местами: мне пришлось выступать в роли проводника при повторном пересечении Эйдема. Причем маршрут оказался удачным: мы обнаружили остатки русского становища где-то на полпути между бухтой Эйдем и устьем Санкт-Юнс-фьорда. Успешным был и маршрут В. Ф. Старкова в бухту Уилкинс. Все вместе означало, что восточный берег пролива Форлансуннет был освоен поморами не меньше, чем западное побережье Земли Норденшельда, где разновозрастные следы пребывания поморов располагались друг от друга в нескольких километрах. Нашу стоянку 1967 года — колышки от палатки, очаг из камней и даже лунку с талой водой — мы также обнаружили, что стало предметом шуточных упражнений на тему «великих открытий». Продолжая работу по программе, мы выполнили привязку и дешифрирование концов ледников Венерн и Веттерн, а позднее вместе и с А. Фараджевым перебрались в бухту Трюгхамну. Финал десятидневного пребывания иа северном берегу Ис-фьорда приобрел несколько драматический характер, возможно, по моей вине. Погода в те дни стояла мерзкая, и мы с Арсеном решили остановиться не в палатке, а в старой полуразвалившейся лачуге, которая все же защищала от ветра с дождем. По каким-то причинам В. Ф. Старков решил проведать наше житье-бытье и не обнаружил нас в условленном месте. К счастью, в ближайшие дни пролетел вертолет, и беспокойство за нас разрешилось само собой. В. Ф. Старков остался доволен таким финалом, а я понял, что при работе с новыми людьми следует четче планировать свои маршруты, прогнозируя возможные отклонения и варианты. Кажется, больше всех настрадался Арсен, когда я, опасаясь длительной нелетной погоды, ввел режим экономии. Окрестности ледника Кьерулф в Трюгхамне дали интересный материал, и я получил еще одну возможность «расплатиться» за гостеприимство археологов. В одном из маршрутов мы наткнулись на развалины целого поселка из восьми домов: такого за свои семь экспедиций я еще не видел! Но кто-то нас опередил — среди развалин валялась ржавая норвежская лопата. В общем, пребывание в новом районе, который мы в прошлые годы в своем стремлении забраться подальше от Баренцбурга как-то обходили, оказалось и полезным, и приятным. На ледник Фон Пост в лагерь фототеодолитчиков меня забрасывали прямо с вертолетной площадки, и я не вкусил радости от пребывания на экспедиционной базе. Пока поджидал своих, встретил знакомых геологов-ленинградцев, чьим гостеприимством не однажды пользовался в прошлых экспедициях. Недельное пребывание в лагере фототеодолитчиков я также использовал для полевого дешифрирования космоснимков. И тут до меня дошло — к сожалению, с запозданием, — что совмещение результатов фототеодолитной съемки и моих материалов могло бы стать полезным. Что ж, следует попытаться воспользоваться этой идеей в будущем. По предварительным оценкам на ледниках Тьюн или Фон Пост уже могли бы появиться признаки грядущей подвижки, но, увы, их не было... С 1974 года общий фронт этих ледников отступил, поверхность снизилась, исчез отвесный фронт у Фон Поста, трещины на Тьюне большей частью «залечены», по этому леднику можно даже относительно свободно передвигаться, По-прежнему оба ледника отличаются по цвету, причем цвет стал более блеклым, поверхность Фон Поста в нижнем и среднем течении потемнела. Думаю, что эти особенности как-то проявятся при будущих съемках ледника из космоса. Из-за выхода фронта ледника на сушу и исчезновения фронтального обрыва перед ледником формируется наледь, на этонадо обратить особое внимание при дешифрировании, чтобы не занизить величину отступания края ледника. Жили мы в полевом лагере хорошо. Добрую память о нашем житье-бытье надолго сохранили все, включая тех, кому больше не удалось побывать на Шпицбергене: в этом они сами не раз признавались. Полеты с аэровизуальным дешифрированием начались с северо-западного района 4 августа, когда граница питания на ледниках поднялась к своему, как нам казалось, нормальному пределу. Начали, к сожалению, с неудачи. Синоптик дает погоду обобщенно, а на ледниках сплошь и рядом облачность определяется своими местными условиями. По прошлым сезонам знаем: бывает, видимость сносная, можно лететь, а у крупного ледника словно облачная стена — не пробиться. Вот так же случилось и в этот раз. Взлетали по хорошей, прямо-таки блестящей погоде, и все было нормально, пока уже за Ис-фьордом не втянулись в долину на продолжении Экман-фьорда общим направлением на север. Впереди нас поджидал таинственный ледник Абрахамсена. Дважды в прошлых экспедициях мы пытались посетить его, и оба раза он был закрыт облаками. Теперь же облачность подстёрегала нас еще раньше. За слиянием ледников Холмстрем, Орса и Мора с их огромным моренным комплексом прямо по курсу увидали полосу плотной облачности. Вскоре пейзаж за бортом вертолета словно померк, с каждой минутой все более затягиваясь белесой пеленой. Возвращаться или... Решили лететь вперед с набором высоты, и когда, казалось, безнадежность завладела нами, вдруг обнаружился просвет, в котором проносятся друг за другом какой-то нунатак, за ним кусок морены, трещиноватая поверхность, снова нунатак. По расчету времени повернули на запад, и в очередных разрывах облачности не без труда восстанавливаем ориентировку: мы над Кросс-фьордом, справа огромный фронт ледника Лиллиехеэк, слева бухта Эбелтофт. Полмаршрута позади, а результатов совсем немного. Решаем поднырнуть под облака и поработать, что называется, «в упор». Обстановка немного лучше: в рваной облачности хоть что-то можно разглядеть. Именно только разглядеть, потому что на самом деле все проносится под нами с дикой скоростью, не оставляя времени на опознавание. Итог: всего около двадцати определений положения высот границы питания ледников, которая в среднем ниже обычной метров на сто пятьдесят. Есть и другие интересные детали. Ледник Бломстренд, когда-то упиравшийся в довольно крупный остров перед своим фронтом, теперь соединяется с ним узкой полоской льда. На небольших островках западнее — фрагменты глетчерного льда, оставшиеся, видимо, с 60-х годов; надо будет найти их на космоснимках... Но все это слабое утешение. В неудаче никто не виноват, сделано все возможное, а полет, можно считать, что был, что не был... Даже выводов на будущее особых не сделаешь... Через день очередной вылет, на этот раз с командиром вертолетчиков В. А. Коробовым. Нам нравилось с ним летать, но погода ему также не подчинялась. Оставалось надеяться на милостивое отношение к нам природы. Летим на юг, а там погода по всем нашим прикидкам наихудшая. Правда, прикидки эти — средние, это значит, что бывают и вполне сносные условия и для полетов, и для наблюдений. Тут же при вылете к восточному побережью, где на космоснимках—пятнышко тумана, на местности — стена льда обрывается в море, а на карте — небольшой ледник Арнесен, причем край его на некотором расстоянии от моря. На разгадку всего этого нет времени — мы же в полете... Решаю, что перед нами очередная подвижка. В пользу того, что мы видим именно подвижку, говорят многочисленные трещины на леднике. Моя догадка позднее подтвердилась, тогда же мне пришлось слегка понервничать. Дальше работа без особых неожиданностей продолжалась до Китового залива, где реальная обстановка весьма отличалась от той, что запечатлена на космоснимке. Причина заключалась в том, что грандиозный ледник Стронг (по площади вдвое превышающий ледник Норденшельда, уже известный читателю по описанию работ 1965 года) здорово отступил, причем притоки Китовый и Персей практически отчленились от главного ствола. Тем не менее фронт ледника Стронг так и не вернулся в положение, в котором он находился накануне подвижки, которая произошла примерно между 1870 и 1900 годами, это очевидно. Чуть южнее Китового залива — новый сюрприз: еще одни следы подвижки на леднике Емельянова, хотя космоснимок оснований для такого вывода не давал. Зато на местности морена посреди ледника словно разрублена на куски, а снежок засыпал трещины, и теперь изуродованная морена буквально бросилась в глаза... Как и на северо-западе, повсеместно по маршруту полета граница питания расположена в среднем на сто пятьдесят метров ниже обычного. Увлекшись наблюдениями, дававшими нам обильную информацию, мы, естественно, забыли о своих опасениях насчет погоды. В последних экспедициях мне уже редко удавалось попасть в новые места, по крайней мере на главном острове архипелага. Поэтому полет, во время которого я то и дело наносил на карту все новые и новые детали, казался мне подарком судьбы. Новые для нас (для меня особенно) места начались южнее ледника Стронг, над которым мы лишь однажды пролетали в 1966 году. Впечатлений (и результатов наблюдений) хватало. А к леднику Васильева мы подлетали прямо-таки взвинченные ожиданием встречи с ним: подтвердится ли то, что мы предполагали, или нет? Подтвердилось! Мы действительно обнаружили огромное отступание этого ледника, обусловленное, по-видимому, колоссальным фронтальным обрывом до тридцати километров длиной. И до чего же красив был здесь безлюдный арктический пейзаж! Стена фронтального обрыва, за ним на запад уходит полоса ровного льда, словно прислоненная к горному хребту с изломанным гребнем, который украшен пиком с выразительным названием — Хайтанна, в переводе — «Зуб акулы». С каждым годом все ближе к горам отступает ледник, превращаясь в полосу льда, прислоненную к его подножию. По мне, пейзаж здесь даже не шпицбергенский, а скорее, антарктический, граница питания опустилась совсем низко, почти к краю фронтального обрыва, всего метров пятьдесят над уровнем моря. От ледника Васильева мы полетели на запад и едва пересекли главный водораздел острова, как по горизонту впереди увидали низкие облака, подступавшие с моря вплотную к береговой черте. Все же мы вышли здесь к берегу и строго по долине, заполненной ледниками Олсок и Самарина, пошли на север, к дому. Хотя работа здесь проходила на грани возможного (то и дело за остеклением кабины плыли волны неплотного тумана), мы не теряли поверхность ледников вплоть до залива Хорнсунн. Дальше начинались знакомые места, работа шла без особых осложнений, но уже не доставляла той радости, которую мы только что испытали: не было новизны. Кстати, у ледника Бьюкенен, где мне еще предстоит работать, много общего в характере поведения с ледником Васильева. Значит, барометрическое нивелирование там можно применять смело — заведомо слишком большое снижение поверхности. Готовимся к третьему заключительному полету — на северо-восток главного острова. Несмотря на наши работы на ледниковом плато Ломоносова (экспедиция с 1965 года трудилась там трижды), этот район остается наименее исследованным и наиболее сложным для работы и для полетов — метеостанций поблизости нет, в лучшем случае о погоде сообщат геологи. Время вылета, как обычно, до последнего момента неизвестно, но готовность не отменяется. Разрабатываю маршрут, наношу его на полетную карту, обсуждаю варианты с пилотами, затем они переносят его на свои карты, все делается для того, чтобы в полете понимать друг друга с полуслова. Карты с результатами камерального дешифрирования накалываются на фанеру одна за другой в строгой последовательности по маршруту так, чтобы отработанный лист можно было перевернуть словно страницу книги, причем на картах особо отмечены участки, требующие более детального осмотра с воздуха. В полете резинка и карандаш висят у меня на шнурке на шее. Дополняется полетное снаряжение сумкой с двумя фотоаппаратами и запасом пленки. В комнате, где я живу, все это держится наготове, чтобы при необходимости можно было быстро собраться. Готовясь к этому полету, мы решили его усложнить: пусть меня со студентом, моим помощником, на обратном пути высадят на водораздельном озере севернее бухты Агард для обследования этого озера, подпруженного пульсирующими ледниками. В «несчастливое» 13-е число вылетаем в последний большой воздушный маршрут и начинаем работать с Темпль-фьорда, откуда по каменному коридору долины ледника Тьюн выходим на окраину ледникового плато Ломоносова. Как и прежде, никаких отчетливых признаков возможной подвижки ледника не видно. Летим на север, оставляя слева грандиозные нунатаки Терьер и Ферьер, пронзившие ледник Норденшельда. Узнаю места, памятные мне по той — первой — экспедиции 1965 года. Даже коса — снежный надув, по которой мы спускались с ледникового плато на ледник Норденшельда у скал Эккокнаусан,— все там же, ничего ей не сделалось за прошедшие годы. Выходим на ледник Миттаг-Лефлер с его странной асимметрией и срединными моренами, от напряжения сжавшимися в гармошку. Удачно отработали западную кромку полуострова Ню-Фрисланн, где границы теперь оказались существенно ниже, чем по нашим же наблюдениям 1966 года. Снег порой со следами таяния лежал практически до самого фронта ледника Валгалл, обрывавшегося в воды пролива Хинлопен. Практически он остается неизменным с тех пор, как шведы положили его на карту во время экспедиции по измерению дуги меридиана в 1899—1902 годах. Кстати, наши визуальные наблюдения полностью совпали с теми, что зафиксировали съемки из космоса. По-иному обстояло дело с небольшими выводными ледниками в западной части ледникового плато Асгор. Граница питания здесь, как и по всему маршруту полета, располагалась значительно ниже. Впереди в дымке можно различить плоские очертания Северо-Восточной Земли рыжеватых тонов по цвету слагающих пород, пятнистые от снежников-перелетков. Опознаю район Мурчисон-фьорда с его многочисленными островами. Постепенно раскрывается Лом-фьорд с огромным долинным ледником Ветеранен. По его верховьям мы намерены выйти в наиболее возвышенную часть Шпицбергена. Срединная морена и на этом леднике напоминает гармошку (недавняя подвижка?). Видим нечто похожее на подвижку у ледника Глинт (повод еще раз обратиться к космоснимкам), отмечаем повышение границ питания у притоков в верховьях Ветеранена. Работать здесь трудно — солнце за облаками, тени пропали, тона снежно-ледниковой поверхности различаются плохо. Наконец в хаосе каменно-ледяного рельефа обозначается понижение, по которому с поворотом у горы Ньютон (неправильная каменная пирамида с юга до самой вершины, прикрытая нашлепкой из снега и льда) выходим на ледник Квит, долина которого уверенно направляет нас снова к морю. Редко человеку доводится видеть такие пейзажи, какие мы увидели здесь. Дальний обзор, масштабность окружающего — горы так горы, ледники так ледники, под стать небу от горизонта до горизонта, и где-то впереди немножечко моря. Сдержанная цветовая гамма лишь подчеркивает суровость и строгость окружающего ландшафта. У вершин Систертоппане (Сестрички) появились первые признаки таяния, подчеркнувшие особый рельеф ледниковой поверхности с характерной системой ложбин и повышений, ранее наблюдавшейся у ледников, которые сравнительно недавно подверглись крупным подвижкам. Ничего удивительного, ведь мы уже вышли на верховья ледника Хинлопен, фронт которого, если судить по космоснимку, уже начал отступать. Подвижка здесь явно шла на убыль, но поверхность ледника резко отличалась от соседних, где подвижек не отмечалось. Замечу попутно, что в Арктике довольно легко пропустить и не заметить подвижки у отдаленных, редко посещаемых ледников (эту задачу под силу решить только при регулярной съемке со спутников). За ледником Хинлопен наступил предел нашему везению — дальше простиралось сплошное пространство слоистой облачности, вплоть до бухты Агард мы видели местность только в отдельных редких разрывах облачности. Наблюдения в полете на этом практически закончились, и мы стали соревноваться в опознании объектов, появлявшихся ненадолго в редких окнах облачности. Полет завершился посадкой на водораздельном озере в самой гуще пульсирующих ледников. И сразу же получили ценную информацию. Во-первых, на озере не растаял лед, во-вторых, его уровень необычно низок; в-третьих, в окрестных речках мало воды. Все это однозначно свидетельствовало о холодном лете до того, как мы ознакомились с результатами метеонаблюдений, и объясняло необычно низкое положение границ питания на ледниках. Нивелировки прежних уровней показали, что сброс вод озера мог проходить как на север (через ледник Мармор), так и на юг (через Эльфенбайн). Озеро сыграло важную роль в обособлении ледника Скрюйс (бывшего притока Эльфенбайн). Его концевой участок всплыл в озере и буквально развалился, угловатые глыбы льда до сих пор лежали в спущенной озерной ванне, где пейзаж наводил на мысли о фантастике, чертовщине и инопланетянах. Пребывание на озере стало небольшим, но существенным эпизодом полевого сезона. Дальше нас ждала Земля принца Карла, где космоснимки выявили интересный и неожиданный (по крайней мере, поначалу) эффект: в условиях повышенной активности оледенения смена направленности развития грозила ледникам катастрофой. Ведь только с начала века они потеряли здесь сорок процентов площади! Больше, чем где бы то ни было на архипелаге. Соответственно это должно было отразиться и на их объеме. Холодное лето сменилось ранней зимой, которую я для успокоения руководства называл предзимьем, но суть от этого не менялась. Из-за непогоды наша высадка на Земле принца Карла до самого последнего момента оставалась под вопросом. Наконец взлетели. Землю опознали в туманной мгле по одному из ледников Гейки. В бухте Сельвоген стоял пустой домик, выстроенный из плавника, в нем мы и расположились. В щели между бревнами мог пролезть палец, но, к счастью, в домике стояла печка, а это было решающим обстоятельством. Дом не был слишком просторным, и на ночь один из нас располагался на... столе. Моими спутниками были Саша Сазонов, тот самый студент МГУ, с которым мы уже работали на озере, и Арсен, которым В. Ф. Старков решил усилить мой отряд. Саша стал моим верным спутником и помощником в маршрутах. Арсен занялся хозяйством, и теперь за свой тыл мы были спокойны. Кроме того, он часами проводил на ветру и холоде за своим мольбертом, как бы личным примером иллюстрируя расхожий афоризм: искусство требует жертв. На Сашу в маршруте я полагался как на себя, свою надежность он доказал достаточно хорошо, когда мы с ним высаживались на водораздельном озере. Обоим моим помощникам я обязан теми впечатлениями, которые остались после Земли принца Карла. Нам надо было спешить и уложиться в сроки, которые оставила нам Арктика. Снег накрыл горы почти до подножия и в ближайшие дни должен был лечь на равнину и берега. Обстановка требовала от нас невероятных усилий, и было решено выиграть предстоящее сражение с Арктикой в двух маршрутах общей протяженностью до девяноста километров. 25 августа с улучшением погоды мы выступили к леднику Бьюкенен Южный. Район новый, пройдем ли маршрут или нет, мы не знаем, а тут еще и непогода. Одним словом, это был поход в полном смысле в неизвестность. Нас подстраховали два обстоятельства: снижение активности оледенения, что уменьшило опасность от встречи с трещинами, а большой размах природного процесса (наибольший на архипелаге!) многократно превышал возможные ошибки наблюдений. Но это ни в коей мере не означало, что трещин вообще не могло быть. Они были, к тому же очень надежно замаскированные свежим снегом. А видимость оставалась такой скверной, что работать на леднике просто было очень трудно. Используя все кратковременные улучшения видимости, мы все-таки прошли маршрут, правда, заканчивали его по компасу, потому что погода все ухудшалась и ухудшалась. Сутки заслуженного отдыха, и снова в маршрут. Зима о своем наступлении заявляет все решительнее с каждым днем. Снег местами лежит уже на прибрежной равнине, причем снеговая линия, как это и следует из нашей концепции 1965—1967 годов, повышается на восток — это видно простым глазом в горах за проливом Форлансуннет. Как только снег лег на равнину, четко обозначилась физическая граница двух сред: заснеженного и поэтому холодного побережья и еще теплого моря, и сейчас же на фоне мрачно-величавого полярного пейзажа один за другим поплыли космы снежных зарядов, местных атмосферных вихрей, волоча свои снежные шлейфы, то и дело накрывавшие нас то на отдыхе в домике, а то на переходе. По крайне неустойчивой погоде мы обследовали ледники Гейки примерно по той же программе, что и Южный Бьюкенен (дешифрирование краевой части и определение снижения поверхности ледников). А в результате выяснилось, что общие потери льда у ледников острова достигают с начала века шестидесяти процентов! Стала ясной и причина: в свое время при благоприятных условиях ледники здесь сформировались слишком низко, поэтому смена условий и подъем границы питания имели для них катастрофические последствия. Оценивая первый опыт работы с космоснимками в полевых условиях, могу сказать, что главную закономерность современной эволюции оледенения Шпицбергена — убывание темпов отступания (точнее, амплитуды колебаний) ледников по мере удаления от источника питания — мы получили в конечном итоге по космоснимкам. Без них даже карты остались бы «вещью в себе». Возвращаемся домой снова самолетом. Намеченное сделано, и как бы ни был суров к нам Грумант, мы покидаем его так, как поется в старой песне груманланов:Из поморского фольклора
Во всем мне хочется дойти До семой сути. В работе, в поисках пути…Каждого члена системы «океан—атмосфера—ледники» природа наделила весьма определенными функциями. Океан (точнее сказать, океаны, занимающие более двух третей поверхности Земли) — это накопитель солнечного тепла и гигантский природный испаритель; пятьдесят один процент полученного от Солнца тепла он расходует на нагрев атмосферы и сорок два процента на испарение, то есть на насыщение атмосферы влагой. Атмосфере предписано быть переносчиком тепла и влаги, а ледникам их потребителями. Подсчитано: достаточно на четыре процента уменьшить количество тепла, с завидным постоянством получаемого Землей от Солнца, как существенно расширится зона, где снег лежит большую часть года либо вообще не успевает растаять в межсезонье от зимы до зимы. Сейчас ее граница в Северном полушарии, как правило, не опускается ниже семидесятой параллели, тогда же она дойдет до пятидесятой. Почти вся Европа, большая часть Северной Америки, практически вся территория нашего Дальнего Востока, Восточной и Западной Сибири окажется под снежным покровом. А это, в свою очередь, запустит в действие механизм обратной связи. Высокое альбедо[17] пространств, покрытых снегом, приведет к дальнейшему похолоданию, к задержке снеготаяния. Сместится вниз граница зоны, где снег из года в год, не успев растаять, накапливается. Ныне эта зона ограничена семьдесят второй параллелью, тогда она опустится до пятьдесят пятой. Начнется оледенение территорий, на которых до этого росли леса и травы, а люди выращивали хлеб и сажали сады. Эта математическая модель показывает (а наблюдения за реальными процессами ее подтверждают), что свою планету мы с полным основанием можем уподобить гигантской тепловой машине. Большую часть энергии для своей безостановочной работы она получает от Солнца. Причем если на экваторе и прилегающих к нему зонах поглощение солнечной радиации преобладает над отражением (солнечное тепло аккумулируется), то в полярных областях, где существуют снежные и ледниковые покровы, дело обстоит наоборот. Основные, главные факторы и участники глобальных атмосферных процессов — циклоны и антициклоны, от которых зависит и «погода на завтра», и погодные условия на более или менее длительный промежуток времени (климат). Есть, конечно и другие погодо- и климатообразующие факторы, поэтому нарисованная выше картина циркуляции воздушных масс представляет собой лишь общую схему без деталей местного, глобального и даже космического масштаба, которые ведут к ошибкам синоптиков при составлении прогнозов погоды и чрезвычайно затрудняют прогнозирование изменений климата. Словом «климат» древние греки обозначили наклон солнечных лучей относительно земной поверхности. В дальнейшем слово как бы оторвалось от своего первоначального значения и наполнилось новым содержанием. Оно стало понятием, обозначающим необычайно сложную природную систему, все компоненты которой взаимодействуют между собой по принципу прямых и обратных связей. Любая перестройка этих связей, чем бы она ни вызывалась, ведет к изменениям климата, нередко катастрофическим, о чем свидетельствуют крупномасштабные потепления и похолодания в прошлом. Вот почему так много усилий тратится ныне на выявление и изучение климатообразующих факторов, среди которых снег и лед, как уже говорилось, занимают одно из главных мест, выступая в роли усилителей циклических колебаний климата различной временной и пространственной протяженности. Этим в основном и объясняется то внимание, которое ученые уделяют ледникам, рассматривая их как естественные холодильники планеты. Они уже своим существованием обусловливают постоянный перепад температур на поверхности Земли, вызывающий и регулирующий циркуляцию атмосферы. Если перепад увеличивается, то соответственно интенсивнее идет циркуляция, и наоборот. Ну а поскольку благодаря циркуляции различные участки земной поверхности обмениваются между собой теплом и влагой, то ясно, что чем энергичнее и интенсивнее циркулирует атмосфера, тем быстрее совершается обмен. Наибольших размеров естественные холодильники достигают в настоящее время на обеих верхушках планеты — в областях, прилегающих к географическим полюсам. На севере это морские льды, ледники и ледниковые покровы, на юге — мощный ледниковый щит, под которым погребен целый континент — Антарктида. В последнее время во всем мире весьма громко заговорили о таком климатообразующем факторе, как хозяйственная деятельность человека: сведение лесов, осушение болот, распашка степей, разрастание городов, загрязнение атмосферы промышленными дымами, создание огромных искусственных водохранилищ и т. д.Б. Пастернак
Последние комментарии
11 часов 44 минут назад
20 часов 35 минут назад
20 часов 38 минут назад
3 дней 3 часов назад
3 дней 7 часов назад
3 дней 9 часов назад