На веки вечные [Николай Семенович Семенов] (fb2) читать онлайн

- На веки вечные 7.26 Мб, 390с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Николай Семенович Семенов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

НИКОЛАЙ    СЕМЁНОВИЧ    СЕМЁНОВ

На веки вечные


Глава первая

ЗА СТАРОРУССКУЮ ЗЕМЛЮ


1. 


Сталинград. Конец декабря 1941 года. Берега Волги и город, протянувшийся вдоль реки на многие километ­ры, лежат под белым покрывалом. Порывистый ветер гонит вдоль улиц свежую порошу, низко пригибает вет­ки прибрежного тальника. Над правым крутым берегом нависли тяжелые сугробы.

Человеку, только что попавшему в этот город, могло показаться, что люди здесь живут своей обычной, раз­меренной жизнью. Однако озабоченные лица сталин­градцев, спешащих по своим делам, отсутствие шуток и смеха даже в самых людных местах, какая-то тревож­ная, настороженная тишина на улицах, десятки других явных и скрытых признаков вскоре убедили бы его в том, что люди города живут ожиданием чего-то гроз­ного, неизбывно драматичного. Впрочем, в эти послед­ние дни уходящего сорок первого они и сами не пред­полагали, что через несколько месяцев здесь развер­нется не имеющая себе равных в истории войн грандиоз­ная битва, что земля эта станет легендарной, народ и город — героями, а слово «Сталинград» — символом не­сгибаемого мужества и самоотверженности.

Рядом с тракторным заводом, за невысоким камен­ным забором, жил и трудился, подчиняясь жесткому распорядку дня, учебный танковый батальон. Здесь ни днем, ни ночью, ни на минуту не прерывалась боевая учеба. Танковые экипажи, получив необходимые навыки действий на новой технике, а вместе с ними и сами бое­вые машины, тотчас же отправлялись, на фронт.

Сроки на переучивание были сжаты до предела, учеб­ная нагрузка держала людей в чрезвычайном напряже­нии. Материальную часть изучали прямо в цехах и ла­бораториях завода. Особенно тяжело было на полевых занятиях. Стояли лютые даже для этих мест морозы, в степи свирепствовал ледяной ветер. Однако на труд­ности никто не сетовал. Да и могло ли быть иначе, если рядом, буквально через дорогу, трудился заводской кол­лектив, показывая пример самоотверженной, героической работы. Смены в цехах длились по двадцать часов. Многие рабочие вообще не уходили домой. Вздремнув часок-другой прямо здесь же, у станков, у конвейеров, они снова принимались за дело, важнее и обязательнее которого для них сейчас не было ничего.

На заводской Доске почета под призывом: «Ста­нем на стахановскую вахту памяти В. И. Ленина!» каждый день обновлялись листовки. Вот одна из них: «Рабочие участка старшего мастера тов. Ракшенко т.т. Квитко В. М., Куклев С. Ф. перед Новым годом в течение пяти дней выполняли норму выработки на 200%. Тов. Нечкалин И., стахановец, слесарь, работал, не выходя из цеха, 39 часов, выполнил норму выработ­ки на 640%. Тов. Олейников А. Н. свое рабочее место не покидал в течение 3-х суток».

В заводской многотиражке с таким мирным назва­нием: «Даешь трактор!», вывешенной в специальной витрине, рассказывалось о военных буднях завода, и кто-то из танкистов вздохнул, прочитав один из свежих номеров:

— Ясное дело, на фронте тяжко, но далеко не мали­на и тут.

Очередной выпуск танковых экипажей. Последний день в учебном батальоне. Рано утром танкисты встали рядом с рабочими на главном конвейере, чтобы помочь им собрать тридцатьчетверки, на которых через несколь­ко дней пойдут в бой. К вечеру новые машины, одна за другой, стали выезжать из заводских ворот к железной дороге, где у эстакады уже стоял под погрузкой состав. А когда танки были погружены на платформы, вдруг прозвучала неожиданная команда:

— Всем готовиться к новогоднему вечеру! Через тридцать минут личному составу быть в Доме культуры завода.


Команда танкистов удивила, кое-кто даже не пове­рил, Танки погружены, все готово к отправке на фронт, и вдруг — новогодний вечер!..

Но это было именно так. Дирекция, коммунисты и комсомольцы завода, выяснив, что эшелон отправится не раньше чем через два-три часа, решили пригласить на свое скромное новогоднее торжество и отправляю­щихся на передовую танкистов, с которыми они подру­жились и сблизились за это короткое время.

Бойцы пришли в Дом культуры, как и полагается военным, организованно, строем. Оркестр оборвал вальс и заиграл встречный марш. Все заторопились в фойе, где стояла пушистая елка. Она была украшена скром­но, на скорую руку, однако выглядела довольно нарядно.

Гости сняли полушубки и по живому коридору про­шли в зрительный зал. Здесь их приветствовал необыч­ный Дед Мороз: в танковом шлеме, тулуп подпоясан командирским ремнем, на правом боку в деревянной кобуре макет маузера, на левом заткнуты за ремень две деревянные гранаты, за плечами большой вещевой ме­шок. В наступившей тишине он обратился к танкистам с такими словами:

Друзья! Такое нынче время — уходящий сорок первый принес нам, Родине нашей много слез, бедствий. Но в году наступающем вражья сила сполна испытает наш гнев. На веки вечные запомнит она, на что способ­ны люди советские. Богатыри земли русской! Вы идете на смертный бой, на подвиг ратный. Желаю вам духа крепкого! Да здоровья доброго! Да сил неисчерпаемых для битвы праведной!

Дед Мороз низко поклонился. Ему шумно поаплоди­ровали.

Вышел вперед политрук Феоктистов.

Спасибо вам, славные труженики тракторного! Знайте и помните, что ваши машины — в умелых и креп­ких руках. Клянемся вам бить фашистских захватчиков беспощадно. Во имя этого каждый из нас собственной жизни не пожалеет. Обрушим на оккупантов всю мощь гнева и ненависти нашей! Клянемся, товарищи!

Под сводами зала прокатилось глухое, как вздох:

Клянемся!

Желающих выступить на этом стихийном митинге было много.

Я уже для фронта стар,— сказал седой, болезнен­ного вида мужчина,— но здесь, в тылу, отдам все свои силы для победы над супостатом. Пусть на фронте наши сыны знают, что их отцы и в заводском цехе не пощадят себя, как не щадят солдаты себя в бою...

Его Сменила пожилая работница. Говорила она тихо, но это был голос матери, и его услышали все:

Сыны наши! Не для того мы растили вас, чтобы на смерть посылать. Но кому же, как не вам, защищать свой дом, родную землю? И вот мы просим, требуем от вас: бейте фашистское зверье так, чтобы и духу его не осталось! И помни каждый: погибнешь — мать посе­деет, струсишь — умрет...

В дверях появился лейтенант Клочков. Поискав гла­зами, он увидел старшего лейтенанта Крапивина, на­чальника эшелона, и подошел к нему.

Товарищ старший лейтенант, через час подадут паровозы. Отправление в двадцать три десять.

Сказал лейтенант тихо, но услышали его многие. Сразу же в зале наступила тишина. Через несколько Минут танкисты выстроились на одной стороне зала, а рабочие завода — на другой. Георгий Иванович Вехов, командир производства, поздравил рабочих и воинов с наступающим Новым, 1942 годом, поблагодарил тан­кистов за большую помощь в сборке машин и обратился ним со словами, которые в эти минуты выражали мыс­ли и чувства каждого:

С тракторного завода ушли на фронт лучшие его сыновья, к станкам на их место встали женщины, дети, вернулись в цеха престарелые ветераны. Их руками мы создаем могучие машины, которые вы завтра поведете в бой. Мы куем оружие для богатырей, и, вручая его вам, мы верим в вашу силу и мужество, верим в нашу скорую победу!

Под звуки марша танкисты покинули Дворец куль­туры. Все рабочие завода, кроме тех, кто находился в цехах, провожали их до эшелона...

Да, в ту новогоднюю ночь Сталинградский трактор­ной работал. Как, впрочем, и все заводы страны. И те, кто в тот вечер провожал на фронт танкистов, утром должны были сменить своих уставших товарищей. По­этому не было привычного веселья, каким обычно отличается новогодняя ночь. Но была атмосфера уверенности в том, что наступающий 1942 год принесет наконец обнадеживающие перемены в исходе боев и сражений с гит­леровскими полчищами, приблизит нашу долгожданную победу.

Кто мог знать тогда, что цехи Сталинградского трак­торного станут в сорок втором линией  фронта...


2. 


Товарищ политрук, не скажете, на какой фронт едем?

В Сталинграде нам выдали полушубки. Значит, едем не на юг,— уклончиво отвечал Феоктистов.

Эшелон находился в пути уже двое суток. Танкисты отдыхали, отсыпались. Утром третьего дня замелькали в приоткрытых дверях вагонов высокие дома, заводские трубы, пролеты железнодорожных мостов — начались пригороды большого города.

Ребята, это же Москва-а-а!

Все бросились к дверям — большинство танкистов видели Москву впервые.

Столица скована морозом. Уже который день темпе­ратура воздуха, колеблется между тридцатью и сорока градусами ниже нуля. Обычно на рассвете, а иногда с началом сумерек, дует обжигающий ветер. Тогда на огромных площадях вихрится снег, мечется поземка вдоль улиц. Днем стоит сравнительно тихая погода. Иногда даже выглядывает солнце. Пестро раскрашен­ные стены домов придают городу какой-то странный вид. Тротуары покрыты толстым слоем снега. Местами вы­сятся сугробы. Заваленные снегом парки безлюдны, если не считать девушек в шинелях и полушубках, ко­пошащихся около своих серебристых аэростатов. В днев­ное время улицы почти пустынны. Зато с наступлением темноты город оживает. Пешеходы и машины двигаются посреди мостовой. Иногда в тихую погоду долетают от­звуки далекой артиллерийской канонады.

Проезжает много военных автомашин. Проходят строем бойцы, ополченцы. Они одеты в белые полушуб­ки. Слышатся железный лязг и рев танков. Они также спешат на передовую...

Несмотря на осадное положение, несмотря на уста­лость, вызванную беспрерывной работой на производ­стве и бессонными из-за воздушных тревог ночами, на­строение у москвичей приподнятое: содержание сводок Совинформбюро не вызывает сомнений в победоносном завершении битвы под Москвой. Торжественный голос Юрия Левитана перечисляет все новые и новые села и города, освобожденные Красной Армией от врага. На плакате с призывом «Отстоим Москву!» кто-то раз­машисто, понизу, дописал: «Отстоим обязательно!».

Третий день января 1942 года. В учительской ком­нате четырехэтажного краснокаменного здания средней школы на Песчаной улице собрались командиры вновь формирующейся танковой бригады.

Посреди комнаты чадит продолговатая железная печка с выведенной в форточку трубой. Около неё сва­лены сырые осиновые дрова, стоит кастрюля с мелким мокрым углем.

В середине дня появился высокий, стройный, немно­гословный старший батальонный комиссар Григорий Ва­сильевич Прованов, назначенный на должность комис­сара бригады. Представившись, с каждым поздоровался, потом прошел к замерзшему окну, потрогал холодную отопительную батарею и спросил:

Проверяли, нельзя нагреть?

Меры принимаем, товарищ комиссар,— доложил начальник штаба бригады майор Александр Тимофеевич Мачешников. И тут же повернулся к двери: — Товарищ Юдин, сбегайте еще раз в котельную, выясните обста­новку.

Командир не прибыл? — спросил комиссар.

Должен быть сегодня. Ждем.

Комиссар поинтересовался, где сейчас находятся и чем занимаются 149-й и 152-й танковые батальоны, на базе которых формируется бригада.

Мачешников ответил, подчеркнув при этом, что ба­тальоны прибыли прошлой ночью из Владимира, однако без боевой техники.

Вы у них были? — спросил Прованов.

Лично нет. Там находятся начальники служб.

Надо побывать. Поедемте вместе.

Вначале поехали в 152-й, который располагался в помещении школы неподалеку от станции метро «Сокол».

В одном из классов за столом сидел суровый на вид человек с густыми, сросшимися на переносице бровями. Это был старший лейтенант Жуков, заместитель коман­дира 152-го танкового батальона по строевой части. Здесь же находились комиссар батальона старший по­литрук Набоков и начальник штаба1 капитан Кривцов.

Они беседовали с прибывшей на должность старшего военфельдшера батальона Марией Кузнецовой. Замкомбата в разговоре участия не принимал.

Командиров несколько смущал возраст фельдше­рицы — ей только что исполнилось восемнадцать. Сама маленькая, хрупкая, детская улыбка на простодушном лице,— ей и шестнадцати не дашь. Поэтому спрашивали девушку с пристрастием — случалось, молодежь прибав­ляла себе годик-другой, чтобы попасть на фронт. Одна­ко документы были в порядке: родилась в 1923 году в городе Тарусе, Калужской области, окончила Серпу­ховское медицинское училище.

Мария, плохо справляясь с волнением, старалась все же отвечать уверенно. Во всяком случае, правдиво.

Не испугаетесь, когда начнут рваться мины, бомбы?

Не знаю...

Действительно, как иначе ответишь на такой вопрос, если ни разу в бою бывать не приходилось.

А что будете делать с раненным... ну, положим, в ягодицу? — с озорной улыбкой спросил Кривцов.

Лицо Маши налилось краской.

Известное дело, перевязывать...

Да? И как же?

Девушка разозлилась: за ребенка, что ли, прини­мают! Ответила с вызовом:

Очень просто. Перевяжу как положено и на про­щание посоветую, чтобы впредь противника грудью встречал, а не...

Набоков и Кривцов от души рассмеялись. Даже хму­рый Жуков, который, казалось, не прислушивался к раз­говору, не сдержал улыбки.

В этот момент в класс вошли комиссар и начальник штаба бригады. Жуков отдал рапорт, представил комис­сару присутствующих мужчин.

А девушка? — спросил Прованов. – Не она ли вас рассмешила?

Старший военфельдшер Кузнецова! — приняв по­ложение «смирно», представилась Маша.

Величать?

Мария Федоровна.

Прованов окинул девушку внимательным взглядом, и Маша поняла, что комиссар бригады тоже не в во­сторге от такого пополнения. На всякий случай она ершисто подобралась, как зверек, ожидающий напа­дения.

А как с медимуществом? — спросил комиссар.— Имеется ли у вас на первый случай хотя бы санитар­ная сумка?

Товарищ старший батальонный комиссар, разре­шите доложить! Имеется все, все! Только что пригнала «санитарку». Медимущество — полный комплект: спаль­ные мешки, чехлы, одеяла, носилки в машине новенькие. Даже дали химические грелки. Пробовала: бросишь в них снежку — и нагреваются!

Сидящие за столом с удивлением переглянулись.

- Товарищ Кузнецова, почему же вы об этом нам не доложили? — щелкнув пальцем по столу, спросил Жуков.

— А вы меня об этом и не спрашивали, товарищ старший лейтенант! — обиженным тоном проговорила Маша. — А на другие вопросы я ответила.

Жуков чуть смутился: права ведь девушка!

Мария Фёдоровна,— удивился Прованов,— как же вам удалось так быстро добыть все это богатство?

— А очень даже просто,— бойко ответила Маша.— Как получила предписание о назначении в батальон, сразу же, чтобы не терять времени, побежала на меди­цинскую базу. Спрашиваю: «Наряд на медимущество для сто пятьдесят второго есть?» Отвечают: «Есть». —«Можно получить?» — «Получай».

 — Так-таки и «получай», без доверенности?

— Меня там знают по работе в двести девяносто восьмой авиационной базе. Доверенность я обещала привезти после.

Да с такими кадрами можно в любую драку! — довольный ее докладом, воскликнул Прованов. — А раненых-то видели?

 Приходилось, товарищ комиссар. Первую пере­вязку сделала летчику Талалихину.

Ну-ка, расскажите.

Маша охотно исполнила просьбу.

Ночью седьмого августа наши истребители выле­тели по тревоге на перехват, а когда вернулись, меня срочно вызвали на аэродром. Сращиваю «Кто из вас ранен?» А они вместо ответа посмеиваются. «Если,— говорю,— вызвали, чтобы посмеяться, то я и на самом делё кого-нибудь из вас пораню».— «Не сердись, сестренка,— подошел ко мне Талалихин.— Перехватика бин­тиком царапину». У него было пулевое ранение в правое предплечье и ожоги обеих рук.

Комиссар выслушал и сказал серьезно:

Ваша работа, Мария Федоровна, уже теперь за­служивает всяческой похвалы. За один день вряд ли кто мог сделать больше. Что касается фронтовой жизни, то, думаю, при такой находчивости освоитесь быстро...

Разговор комиссара с военфельдшером прервал во­шедший в класс командир 152-го танкового батальона Карп Петрович Иванов, одетый, как и все, в новый по­лушубок.

После короткого обмена мнениями с ним комиссар и начальник штаба отправились в Сокольники в 149-й тан­ковый батальон. Там в двухэтажном здании какого-то учреждения как раз проходило партийно-комсомольское собрание. Это было кстати. Прованов в течение тридцати минут смог познакомиться со всем партийным активом подразделения. Он и сам выступил на собрании. Затем, дав несколько неотложных указаний комбату майору Ложкину и старшему политруку Комиссарову, Прова­нов и Мачешников возвратились в штаб бригады.

Только сели поужинать, открылась дверь, и вошел высокий, сухощавый, запорошенный снегом человек.

Пошел снежок,— неожиданно тонким голосом про­говорил вошедший. И представился: — Подполковник Агафонов, командир шестьдесят девятой танковой брига­ды. Имя и отчество — Василий Сергеевич.

За спиной подполковника стоял старшина.

А это Забара, Ефим Абрамович, мой адъютант,— указал на него Агафонов.

В свою очередь представились комбригу комиссар, командиры штаба. За ужином познакомились блинке. Поговорили о новогоднем поздравлении Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина, опубликованном в печати 1 января 1942 года, о статье Ванды Василевской «Ненависть», напечатанной в ново­годнем номере «Красной звезды».

Командир бригады внимательно выслушал информа­цию комиссара и начальника штаба о положении дел в батальонах, расспросил каждого о его жизни и служ­бе, о том, кому и где довелось воевать. Рассказал и о себе. Все уважительно посматривали на сверкавшие на гимнастерке комбрига два ордена Красного Знамени и орден Монгольской Народной Республики. Да, перед ними сидел человек с богатевшим боевым опытом. Пер­спектива воевать под началом такого командира рожда­ла у присутствующих уверенность и добрые надежды.


3. 


Задачи, связанные с формированием бригады, не­смотря на безмерно сжатые сроки, были решены успеш­но, и ночью 18 января, погрузившись на станции Люб­лино, танкисты двумя эшелонами двинулись к фронту.

Тяжелогруженые поезда с окружной железной до­роги повернули на Октябрьскую. Все поняли: северное направление.

...Поначалу в вагоне было тихо, если не считать дроб­ного перестука колес. Люди молча смотрели в незакры­тый проем двери, думали о чем-то своем, вздыхали — говорить не хотелось. С одной стороны, после напряжен­ной работы по погрузке на платформы техники каждый чувствовал сильную усталость, с другой—причин для особой душевной бодрости не было: хотя начавшееся в декабре контрнаступление наших войск под Москвой переросло в общее наступление, фашистские войска, тем не менее, находились от столицы не так-то еще далеко. Это беспокоило всех.

Потом, когда первые минуты и километры пути ми­новали, то в одном, то в другом углу вагона начали возникать, как язычки пламени в долго не разгорав­шемся костре, разговоры. Те из бойцов, которые уже не раз побывали в танковых атаках, отмечены боевыми наградами, успокаивали себя и товарищей, возлагая надежды на новые танки Т-34. Ну, а новичков, есте­ственно, волновала мысль о том, каким будем для них первый бой. Они подсаживались к бывалым танкистам, чтобы послушать их рассказы.

Много танкистам поведал сам командир батальона майор Иванов. Всем своим безупречным внешним ви­дом, ровной строгостью и благожелательностью к лю­дям он снискал к себе уважение и доверие подчиненных. И ему было о чем рассказать им. За его: плечами — пят­надцать лет службы в армии. В 1941 году, после окон­чания Военной академии моторизованных и механизи­рованных войск, командовал на Западном фронте тан­ковой ротой. Награжден орденом Красной Звезды.

Товарищ майор, за какие подвиги полагается орден Красной Звезды? — спросил механик-водитель Федоренко.— Вы вот, например, за что получили?

Полагается,— усмехнулся комбат. — В бою пола­гается не думать о наградах. А я Красную Звезду полу­чил за участие в разгроме танковой колонны врага. Если интересуетесь, то могу рассказать поучительный эпизод этого боя.

Танкисты тотчас же сгруппировались вокруг коман­дира...

А в другом вагоне в центре внимания был политрук роты Феоктистов.

Обратите внимание, товарищи,—говорит он,— проезжаем станцию Крюково. Слева — деревня того же названия. Я тут в октябре—ноябре воевал. Она несколь­ко раз переходила из рук в руки, но дальше Крюково враг не прошел. Когда мы, танкисты, оказались без ма­шин, то дней десять сражались в окопах вместе с наши­ми стрелковыми подразделениями. Тяжело было и вон там, западнее, под Волоколамском. Захватчики при под­держке танков предпринимали атаку за атакой. Имен­но Здесь, у разъезда Дубосеково, совершили свой бессмертный подвиг двадцать восемь истребителей танков из дивизии генерала Панфилова...


Через двое суток воинские эшелоны прибыли на станцию Крестцы. Стало известно, что танковая брига­да входит в состав Северо-Западного фронта которым командовал генерал-полковник П. А. Курочкин. Не мно­гим тогда было известно, что в начале января сорок второго войска этого фронта должны были нанести два удара. Первый — на правом крыле во взаимодействии с Волховским фронтом в направлении Старой Руссы с последующим продвижением на Сольцы и Дно и вто­рой — на левом крыле из района Осташково во взаимо­действии с Калининским фронтом во фланг и тыл груп­пировки противника.

На станции в один из вагонов вскочил представитель командующего бронетанковыми войсками фронта подполковник Захаров.

Имейте в виду, Крестцы почти через каждый час подвергаются налету авиации противника, — предупредил он.— Передайте остальным.

На улице — мороз градусов под сорок. А ночь лун­ная, светлая... .

Выгружались спешно и, насколько это было возмож­но, скрытно. А после разгрузки получили еще роту тан­ков КВ.

26 января танковые батальоны начали марш. Сгуща­лись зимние сумерки. Мороз не отпускал. Тяжело тан­кистам. Внутри стальных коробок, двигавшихся с при­личной скоростью, зверский холод пробирал до косней. Дорог нет. Сплошной стеной стоит нахохлившийся лес, разрезанный узким извилистым коридором, который отмечен тонким пунктиром на крупномасштабной карте. Летом — проселочная дорога. А сейчас... За каждым тан­ком поднимается снежное облако, оно врывается в открытые люки механика-водителя и командира эки­пажа.

Проехали несколько больших и малых, почти без­людных деревень. Избы занесены до самых окон. В двух местах пришлось наскоро соорудить настилы при пере­ходе через маленькие речки.

На рассвете первая колонна танков вышла к реке Ловать.

Командир бригады спрыгнул с танка в глубокий Снег. За ним последовал адъютант, он же командир танка Забара.

Разыщи-ка начальника штаба,— приказал ему Агафонов.

Я здесь, товарищ подполковник! — Мачешников стоял за спиной комбрига.

Ну моро-о-оз! — протянул Агафонов, энергично похлопывая себя по бокам.— Приходится бежать впе­реди танка.

Да, так и было: бежали по сугробам впереди танков, чтобы согреться. Именно впереди, иначе гари нады­шишься.

Александр Тимофеевич,— распорядился подпол­ковник.—Находитесь здесь и встречайте танки. Про­верьте, чтобы тщательно замаскировали не только тех­нику, но и следы. В восемь пятнадцать комбатов ко мне. Ефим! — повернулся он к адъютанту.- Принеси, пожа­луйста, планшетку с картой, а машину ставь под ель.

Подошли двое в покрытых наледью маскхалатах.

— Товарищ подполковник! Переправа для танков по­строена,— доложил один из них.

Это был помощник начальника штаба бригады по разведке капитан Горбенко. Рядом с ним стоял началь­ник инженерной службы бригады воентехник первого ранга Козлов. Они сюда приехали на сутки раньше вместе с представителем командующего бронетанковыми войсками фронта подполковником Захаровым.

Комбриг одобрительно кивнул и, развернув карту, пробежал по ней глазами.

Находимся против населенного пункта Березицко,— отметил он.— Так, товарищ Горбенко?

Так точно!

А кто там сейчас обороняется?

Седьмая стрелковая дивизия полковника Бедина,— ответил Горбенко.

С общей обстановкой знакомы?

Капитан понимал: все эти вопросы заданы скорее с целью проверить осведомленность бригадного развед­чика, чем пополнить свои сведения об обстановке,— комбриг и без того ее знает. Ответил, однако, четко и обстоятельно:

В штабе дивизии мне сообщили, что наступление войск фронта началось еще седьмого января. Благодаря внезапности наши войска в течение двух дней продви­нулись вперед до пятидесяти километров. Однако Ста­рую Руссу освободить не удалось. А на левом крыле, несмотря на тяжелые условия местности, сильные мо­розы и глубокие снега, за двенадцать дней наши части продвинулись на сто сорок километров и овладели рядом мощных узлов вражеской обороны.

Как ведет себя авиация противника?

В летную погоду — довольно активно гоняются за каждой машиной. Как только за верхушки деревьев не задевают!..

В Краскове были? — Комбриг указал на карте населенный пункт.

Были. Там имеются оставленные какой-то частью землянки. Правда, их надо слегка подремонтировать,— доложил Горбенко.

Хорошо,—сказал командир бригады,—А теперь давайте посмотрим работу саперов.

Комбриг со своим адъютантом, Горбенко и Козлов по узкой тропе направились к опушке леса, метрах в се­мидесяти от которой находилась переправа.

Когда подошли к реке, их догнала тридцатьчетверка лейтенанта Соколова. На борту танка стояли комиссар бригады Прованов, начальник штаба Мачешников, по­мощник комбрига по технической части Тонов и ком­баты Иванов и Ложкин.

Ширина реки Ловать в этом месте колеблется между сорока и пятьюдесятью метрами. Поперек ее серой лен­той тянется проложенный на двух стальных тросах на­стил из бревен. На той стороне реки чернеют постройки деревни Березицко.

Нам ведь, Григорий Васильевич, Ловать не мино­вать... Может, пропустим пробную машину? — повер­нулся комбриг к комиссару.

Пусти Соколова. Пока совсем не рассвело, надо попробовать.

Тут, товарищ комиссар, самый узкий, но зато и глубокий участок,— заметил Горбенко.

Ну что ж, вперед? — глянул комбриг на Соколо­ва.— В машине оставьте механика-водителя, остальным двигаться позади танка, на удалении. Сами идите впе­реди, направляющим.

Танк прошел по настилу с десяток метров, и тут, словно выстрелив, лопнул правый трос. Ломая лед, ма­шина сползла в воду. Люк механика-водителя Федорова был открыт, но внутрь с силой хлынула вода, и он, по­пытавшись покинуть танк, застрял. Сбросив полушубок, лейтенант бросился на помощь. К счастью, танк не пе­ревернулся, сел на корму. Лейтенанту и механику-води­телю помогли выбраться на лед, немедленно поместили их в натопленную машину технической помощи.

Я готов нырнуть в ледяную воду,— сказал кто-то из саперов.

Нырнуть? А трос за корму подцепить сможешь?— спросил его Агафонов, и по тому, насколько серьезно прозвучали эти вопросы, солдат понял, что слова насчет троса он может, и даже обязан, рассматривать как приказ.

Так точно, товарищ подполковник, могу!

Парень быстро разделся, обвязался страховочным фалом и прыгнул в воду. Четыре раза нырял и наконец заарканил крюк тяжелым танковым тросом.

На вопрос комбрига, кто он и откуда, сапер, стуча зубами, ответил:

Андрей Прокопенко, с Полтавщины.

Буксируемая двумя танками провалившаяся в реку машина Соколова была вытащена. Воентехник первого ранга Козлов получил от комбрига приличную взбучку за лопнувший трос и категорический приказ надежно укрепить настил.


4. 


День прошел без особых событий, и с наступлением темноты началась переправа. К двенадцати ночи штаб бригады и танковые батальоны сосредоточились в лесу восточнее Красково. Здесь и началась непосредственная подготовка к предстоящим боям.

...Комиссар батальона Набоков, дав указание парт­оргам и комсоргам рот на проведение открытого пар­тийно-комсомольского собрания, решил проконтролиро­вать работу хозяйственников. И сразу обнаружил непо­рядок.

Почему кухню расположили среди танков? Здесь мы запрещаем жечь костры, а вы целый смолокуренный завод обосновали!

И, словно подкрепляя обоснованность тревоги комис­сара, надрывно завыла сирена.

Во-о-озду-ух!..

Повар мгновенно бросился под свою кухню. Тучный, высокий, в толстом полушубке, он легко вклинился между колесами, зато после отбоя не мог вылезть обрат­но. Пришлось трем солдатам поднимать кухонную тех­нику. Нашлись, конечно, и зубоскалы.

Кто испуган, тот наполовину побежден,— заметил Набоков, рассматривая смеющимися глазами изрядно перетрусившего кашевара.— Это, между прочим, Суво­ров сказал. И, между прочим, о военных поварах тоже.

После ужина в построенном на скорую руку между двумя танками большом шалаше собрался личный со­став батальона. Комбат напомнил бойцам об особен­ностях наступления в лесисто-болотистой местности в условиях морозной зимы, о тех больших трудностях, которые предстоит преодолеть всем без исключения — и рядовым танкистам и командирам, сказал, какого рода помощь он, командир батальона, ожидает от коммунистов и комсомольцев.

А потом слово взял комиссар.

— Через месяц страна будет праздновать двадцать четвертую годовщину Красной Армии,— сказал он.— А в праздники положено дарить подарки. И свой подарок Ждет от нас, танкистов, Родина-мать. Спросите, какой именно подарок? Скажу какой: это — освобожденная нами земля советская, это — вызволенные нами из фа­шистской неволи деревни, села и города наши. Там,— Набоков повысил голос, показал рукой на запад, — в на­ших домах хозяйничают оккупанты, там, не дождавшись нас, умирают отцы и матери, наши жены и дети. И нет нам покоя, нет нам праздника, покуда фашисты на со­ветской земле! Завтрашний бой, наш с вами первый бой, должен стать началом пути к Берлину!..

Утреннее безмолвие в лесу. Конец января. После ноч­ного снегопада деревья обновили свои белые шубы. На опушке, на полянах, в оврагах подросли сугробы.

Воины бригады выстроились на лесной поляне. Все в белых полушубках, а танкисты, кроме того, в меховых танкошлемах. На правом фланге 152-го танкового ба­тальона стоят его командир майор Иванов и комиссар старший политрук Набоков. Дальше — 149-й танковый батальон. Комбат майор Ложкин и комиссар старший политрук Комиссаров о чем-то назидательно толкуют бойцам первой шеренги.

Вид у людей бодрый, подтянутый. Все ждут коман­дира бригады.

Наконец подъехал на своем КВ и он сам, комбриг. На башне танка — Боевое Знамя. Подполковник Агафо­нов и старший батальонный комиссар Прованов легко спрыгнули с машины. Лица у воинов светлы и суровы: первый раз видят они Боевое Знамя — святыню бригады. Теперь под этим Знаменем им предстоит сражаться с немецко-фашистскими захватчиками за честь и неза­висимость родной страны. Для кого-то из бойцов этот, теперь уже близкий, первый бой станет и последним. Немало могил останется на долгом пути к Победе...

Да, в этот тихий морозный день никто из стоявших на поляне не знал, да и, конечно, не мог знать, что свое Боевое Знамя воины бригады пронесут, через многие страны Европы, через Гоби и Большой Хинган и войну завершат в Порт-Артуре, что их танковая бригада ста­нет гвардейской и заслужит почетные наименования Житомирской и Венской, а на Знамени ее засияют два ордена Красного Знамени, ордена Суворова и Кутузова. И что под этим Знаменем вырастут двадцать два Героя Советского Союза, десятки тысяч воинов удостоятся го­сударственных наград.

Раздалась команда:

— Смирно-о-о! Равнение — на Знамя!

Перед строем проходят с развернутым Боевым Зна­менем командир танковой роты старший лейтенант Молеев и ассистенты — механики-водители Новлянский и Федоров. Под их ногами пока не растоптанный снег. Они идут уверенно и гордо. Еще бы! Сегодняшний день — один из самых значительных в истории бригады.

Подполковник Агафонов поздравил личный состав с днем рождения бригады, опустился на колено и поце­ловал край алого полотнища. То же сделали комиссар бригады Прованов, другие командиры. Были краткие, зажигательные выступления, далеко окрест разнеслось суровое и проникновенное: «Клянемся!»

Скоро, совсем скоро начнутся наступательные дей­ствия Северо-Западного фронта. Одна из основных за­дач операции — завершить окружение гитлеровских войск в районе города Демянска. Танковая бригада Агафонова, сломив сопротивление противника, совершит рейд во вражеский тыл и во взаимодействии с другими частями фронта замкнет кольцо вокруг части сил 16-й армии генерала Буша. Но обо всем этом сейчас знает очень ограниченный круг людей. Но все знают, что схватки с врагом предстоят жестокие, кровопролитные. И они готовы на любые жертвы во имя освобождения родной земли.


Боевые действия начались 29 января. 149-й танковый батальон с переменным успехом продвигался в направ­лении на Старую Руссу. 152-й вместе со стрелковыми подразделениями за трое суток боев вклинился во вра­жеский тыл на 30 километров. Оба батальона за это время освободили ряд населенных пунктов.

Ожесточенные бои развернулись за село Рамушево. Гитлеровцы прочно закрепились на шоссе, ведущем к Старой Руссе. Само Рамушево тянется вдоль левого берега реки Ловать. В нем до войны насчитывалось бо­лее 160 дворов, но к этому времени их осталось лишь половина, да посреди села возвышалось каменное зда­ние церкви.

Неоднократные попытки взять село с ходу не увен­чались успехом, и в полночь комбриг вызвал к себе командиров батальонов, чтобы уточнить с ними план дальнейших действий. Командный пункт бригады нахо­дился в большом блиндаже, рядом с входом в который стоял танк КВ. Тут же прохаживался часовой. Мимо него по протоптанной в снегу тропе прошло несколько человек в белых халатах. Это бригадные разведчики во главе с капитаном Горбенко проконвоировали плен­ного.

В блиндаже топилась печь, сделанная из металличе­ской бочки. Но все равно было холодно и поэтому все сидели одетыми. Танковая переноска тускло освещала лишь один угол землянки. Там, за узким длинным жер­девым столом, склонились над картой комбриг, комис­сар и начальник штаба.

Разведчики ввели пленного. Прованов снял со стены переноску и с головы до ног осветил немца. «Ну и экипировочка!» — удивился он. На голове гитлеровца — пилотка, на ней — наша шапка-ушанка, а сверху напя­лена рогатая каска. Все это повязано рваной плащ-на­кидкой. Туловище пленного закутано в грязные тряпки, на ногах — большие соломенные чуни.

Комиссар начал допрос. Немецким языком он владел почти в совершенстве. Первые вопросы, как всегда: «Фамилия? Из какой части?»

Постояв с минуту молча, пленный попросил позволе­ния присесть к печке, объяснив, что у него сильно за­мерзли ноги. Получив разрешение, он снял огромные чуни — эрзац-валенки и протянул к огню обмороженные ноги. Все с любопытством стали разглядывать его ди­ковинную обувь.

У нас на родине в таких штукенциях несутся ку­ры,— без улыбки проговорил Горбенко; напряжение от только что отгремевшего боя еще не покинуло его. Вместе с пехотинцами-разведчиками они вытащили из блиндажа трех немцев. Двоих забрали пехотинцы, а тре­тий— вот он, стоит, вернее, сидит тут.

Комиссар неожиданно спросил пленного, хотел бы он вернуться в свою часть. Тот испуганно замахал обеими руками:

Найн, найн!

Заговорил горячо, торопливо, будто боялся, что ему не дадут договорить. Он сыт по горло войной в России, где все, даже погода, против них, немцев. Они несут большие потери убитыми, ранеными и обмороженными. С питанием плохо — в сутки получают кусок хлеба и какие-то эрзац-концентраты. Часто их заставляют искать продукты у убитых русских солдат, у которых почти всегда можно найти сухарик, сахар, сало...

Комиссар кивает в такт этой скороговорке и со злоб­ной насмешливостью, правда, мысленно отвечает плен­ному: «Дешево стоят ваши слезы «завоевательские». Не такие уж вы голодающие. Просто не собирались зи­мовать в этих краях, вот и сели на «эрзац-концентраты». Крепко подвел вас фюрер со своим „блицкригом"!»

Пленный одной рукой гладит обмороженные ноги, а другой то и дело скребет спину.

Григорий Васильевич, спроси, когда он последний раз мылся в бане, — предложил комбриг и почему-то взглянул на своего помпохоза Зубца.

Комиссар спросил. Немец ответил:

Последний раз был в бане в августе. С тех пор даже не меняли белье.

Спроси теперь, что он знает об оборонительном рубеже в районе Рамушево, — сказал комбриг.

Пленный показал, что перед передним краем имеет­ся проволочное заграждение в три ряда кольев. Обочи­ны дороги заминированы. Мины есть даже под прово­лочным заграждением. В самом селе создана система траншей и ходов сообщения полного профиля. Артилле­рия преимущественно противотанковая. В основном она сосредоточена на опушке леса, южнее и юго-восточнее села. Хорошо укреплены фланги. Наблюдательный пункт находится там, где тригонометрическая вышка.

Ничего нового. Все это мы и без него знаем,— комбриг повернул голову к Горбенко.— Кроме того, у них там есть и легкие танки.

Почему скрыл наличие танков? — спросил комис­сар у гитлеровца.

Что о них говорить, они легкие, застрянут в сне­гу,— махнул рукой немец.— Никакого маневра..

Пленного увели. Командир бригады пригласил ком­батов подойти поближе к развернутой на столе карте. Ему доложили об обстановке в районах действий ба­тальонов, о потерях, о боевой готовности техники и лич­ного состава. Неистовствует вражеская артиллерия и авиация. От танков часто отсекается наша пехота. Оставшись без непосредственной поддержки, танки несут потери. С утра до вечера кружатся фашистские само­леты - разведчики.

Вчера вечером сосредоточились на кладбище,— сообщил майор Ложкин,— а утром уже налетели пять бомбардировщиков. От прямого попадания бомб два танка сгорели...

А экипажи?

Убит один механик-водитель.

Надо самым строжайшим образом соблюдать маскировку, танки рассредоточивать,— сказал Агафо­нов. — Ничего не поделаешь — в авиации, артиллерии и в танках немцы пока нас серьезно превосходят.

Коротко отдав необходимые распоряжения, комбриг  посмотрел на часы. Был уже час ночи.

С рассветом ударим по Старой Руссе и по Рамушеву. А сейчас поедем к пехотинцам, подробно обсудим взаимодействие.


5. 


На совещании командир дивизии полковник Бедин сообщил командирам полков и танкистам: разведкой установлено, что со стороны Старой Руссы в Рамушево прошли около двадцати автомашин. Чуть позже в селе остановились еще столько же автомашин, прибывших со стороны Шелгуново. К большинству из них прицеплены противотанковые орудия. По всей вероятности, эти фашины там останутся до утра.

Поэтому,— уже тоном приказа сказал комдив,— Пока темно, нужно перерезать шоссе и ворваться в село!

За час до атаки провели артиллерийскую подготовку, ней участвовала вся дивизионная артиллерия. По тем временам и возможностям лучшего нечего было и ожи­дать.

С началом артподготовки танки роты старшего лейте­нанта Крапивина выдвинулись на исходные позиции. "На бортах, по пять-шесть человек, расположились пехо­тинцы— танковый десант. На танке лейтенанта Соко­лова с санитарной сумкой заняла место Мария Куз­нецова.

Ну девичье ли это дело — находиться под пулями да осколками? — вздохнул кто-то из пехотинцев.— Си­дела бы себе в медпункте... А еще лучше —дома.

Нам, мужикам, не дюже будет сладко, а ей...— поддержал его другой десантник, сержант.— В самом деле, Маша, тикай-ка до медсанбата. Мы уж как-нибудь без тебя управимся.

Дима, кончай треп,— одернул его помкомвзвода.— Она, может, храбрее тебя!

Так уж и храбрее,— отозвался задетый Дима.— Знаем мы таких храбрых: чуть что и — «ма-а-мочка!»

Немногие знали, что из себя представляет эта хруп­кая, маленькая, на вид совсем не воинственная девушка. Не знал и Дима.

Хвастунишка вы, товарищ сержант,— спокойно сказала Маша, и ее серые глаза потемнели.— Я ведь могу и ссадить вас с танка. И побежите вслед за нами петушком, петушком, как у Гоголя.

Она достала из кармана полушубка гранату «ли­монку» и стала запихивать ее за поясной ремень. Труд­но сказать, что подумал сержант, заметив в руках де­вушки гранату, только он вдруг резко отпрянул и сва­лился с брони в сугроб, прямо под ноги подошедшего в это время к танку командира батальона Иванова.

В чем дело? — в недоумении спросил комбат.

Товарищ майор, наш сержант приемы высадки танкового десанта отрабатывает,— под общий смех от­ветила Маша.

Если так,— сказал майор,— то отрабатывает не­правильно. Надо одной рукой придерживать оружие, а другой — головной убор. А он, как видите, пять минут ищет свою ушанку!

Когда угомонился смех, майор, приняв строгий вид, произнес:

Старший военфельдшер Кузнецова, ко мне!

Маша спрыгнула с танка.

Мария Федоровна, вы куда собрались?

Воевать, товарищ майор!

Где ваш санинструктор Макаревич?

class="book">Вон он,— Маша показала на следующий танк.

Он с нами один справится. А вы идите в свою «санитарку» и следуйте за атакующими танками, ясно?

Ясно, товарищ майор!

В этот момент вывалился из башни командир взвода лейтенант Соколов.

Мария Федоровна,— сказал он с наигранным ба­лагурством,— если погибну, то вот вам на память обо мне.— И протянул ей пластмассовую расческу.

В то время расческа на фронте считалась ценностью.

Маша первая поняла, что никакого балагурства в словах лейтенанта нет. Она смутилась, однако ответила весело, шутливо:

Такой смелый да храбрый и вдруг погибать засо­бирался! А воевать кто будет? Нет, нет, расческу оставь­те себе, пригодится. У вас вон какая шевелюра!

Маша ласково тронула пальцем свисающий из-под танкошлема чуб Соколова.

Берите, Мария Федоровна, прошу от души,— умо­лял ее лейтенант.

Хорошо, я возьму, но после боя верну.

Добро,— обрадовался лейтенант и, ухватившись за ствол пушки, ловко вскочил на танк. Что-то еще кри­кнул Соколов Маше, но его голос потонул в диком реве моторов.

Через несколько минут танки вышли из леса юго­-восточнее Борисова. Затем развернулись и на большой скорости устремились в направлении к селу, где мета­лось зарево пожаров — результат точной работы артил­леристов.

В Рамушево, занятом противником, поднялась паника. В багровых отблесках пожаров, в бледном свете подни­мающихся в предутреннее небо ракет отчетливо было видно, как по селу бегали полуодетые гитлеровские сол­даты. Однако сопротивлялись отчаянно. Автоматные оче­реди густо прошивали все подступы. Прицепленные к тягачам орудия поспешно разворачивались, занимали позиции.

Спешившись с танков, наша пехота не смогла про­двинуться вперед из-за шквального огня. Сделать стре­мительный бросок не давали полузасыпанные снегом проволочные заграждения. Группе бойцов все же уда­лось преодолеть первую линию заграждений, но и они залегли под сильным автоматно-пулеметным огнем пе­ред второй линией. Стрелковые отделения поспешно заняли оборону вдоль ручья.

Крапивин! Быстрее — на мост через Гусинец! — открыто радировал комбат Иванов командиру роты.

А через несколько минут принял доклад:

Мост проскочили. Бой ведем в селе. Сильный огонь с опушки леса.

Не связывайтесь с пехотой, главное — не прогля­дите орудия! — предупредил Иванов.

Как же не связываться, когда с колокольни хле­щет пулемет!

Крапивин дал по ней длинную очередь. Затем ударил осколочным снарядом.

Всем танкам по улице идти тесно, мешают горящие и подбитые машины. Поэтому некоторые двигаются ого­родами, околицей.

Усиливается огонь вражеской артиллерии,— до­кладывает комбату Крапивин.— А пехота пытается окру­жить нас. Прошу помочь огнем!

А свою пехоту не заденем? — спрашивает майор Иванов.

Ее с нами нет, отсекли!

Наконец по селу открывают огонь наши артиллери­сты. Вражеские солдаты попрятались в избах, подвалах.

Танкистам приходится одновременно стрелять по се­лу, по опушке леса и принимать меры против пехоты — норовит действовать связками гранат.

Илларион, как нам утихомирить батарею на опуш­ке леса? Бьет — нет спасу,— послышался в наушниках политрука Феоктистова голос Крапивина.

Очень просто. Выйду ей во фланг со стороны три­гонометрического пункта и ударю! — ответил политрук — Лучше бы вдвоем, чтобы поддержать друг друга.

Бери Мурашкина, и валяйте!

Политрук стал вызывать лейтенанта Мурашкина, и вот уже два танка, ведя непрерывный огонь на ходу, по проселочной дороге устремились к высоте 28,1. Однако подавить огонь батареи двумя танками фронтальной атакой оказалось далеко не просто. По броне застучали осколочные снаряды, в танке стоял противный, разди­рающий душу звон.

Алеша! Снарядов не жалей! Сажай по опушке леса! Нам бы добраться до кустарников! — закричал Феоктистов.

Мурашкин слышал, но молчал. Был занят стрельбой. Ведь его танк направляющий. Прекрасно видел — вра­жеские орудия, что на опушке леса, стоят в двадцати метрах друг от друга. Бить с ходу, когда болтает, словно катерок в шторм, бесполезно. Один снаряд рвется почти под носом, другой перелетает. «Так можно самому схлопотать снаряд. Надо бить наверняка»,— подумал лейтенант и решил стрелять с коротких остановок. Два, три выстрела — и метров двадцать вперед...

«Орел», «Орел», я — «Сокол»! Прими правее,— Приказывает политрук Мурашкину. Это означает — на­до спуститься под откос, выйти из зоны обстрела. Хоро­шо, что политрук своевременно заметил мало-мальски пригодное укрытие, иначе риск, на который решился Мурашкин, вряд ли мог оказаться оправданным.

Наконец обе тридцатьчетверки с натужным ревом вы­нырнули из-под откоса в нескольких десятках метров от опушки леса. Вражеские артиллеристы растерялись. Что­бы поразить наши танки, им требовалось развернуть пушки влево градусов на сорок пять. На это необходи­мо время. Но и наши танкисты в трудном положении. Казалось бы, пушки рядом, стреляй в упор или дави. На самом деле сделать это в лесу, да еще зимой, не так-то просто. По глубокому снегу танкам не дашь боль­шой разбег. А орудия, как правило, стоят среди де­ревьев, за толстыми и высокими ледяными барьерами. Порою эти орудия трудно заметить даже с близкого расстояния. Если бить по ним из танковой пушки, то скорее всего попадешь в дерево или в ледяной пан­цирь.

А время идет... По лесу с дикими воплями мечутся вражеские пушкари. Одни пытаются развернуть орудия, другие стреляют по танкам из автоматов, бросают гранаты. Многие попрятались в блиндажах.

Политрук попытался связаться с Крапивиным, но рация командира роты молчала. Тогда он вызвал ком­бата Иванова.

Крапивин дошел до середины села, а потом его рация замолкла. Я выезжаю туда,— сообщил комбат. Почему-то даже не стал спрашивать у Феоктистова об­становку.

Товарищ комиссар, как будем действовать? — об­ратился Мурашкин к политруку.

Ясное дело, уничтожать! Вперед на орудия и блиндажи! Смотри только не завались. Выбирай между деревьями промежутки пошире. Да пехоту не проморгай!

Не прекращая огня, тридцатьчетверки продолжают двигаться вперед. Вокруг танков, вздымая фонтаны сне­га, рвутся гранаты, по башням стучит град пуль. По лесу разносится адская симфония танковых моторов, падающих деревьев, рвущихся гранат и снарядов, авто­матных очередей. Вот одно орудие вдавливается в снег. На другое падает сбитое снарядом дерево. Хрястнуло под гусеницами третье... Их расчеты уничтожаются пу­леметными очередями.

Поняли гитлеровцы, в блиндажах спасения нет. Как только приближаются танки, они пулей вылетают из своих ненадежных укрытий. А бежать по глубокому снегу почти невозможно, и радисты-пулеметчики расстре­ливают их в упор.

Бой продолжается до тех пор, пока не начинают сгу­щаться сумерки.

Мурашкин,— передает политрук, — двигай задним ходом на опушку. В темноте в лесу рискованно. Выез­жай и ты, — добавляет он своему механику-водителю Алеше Хорошавину.

Гитлеровцы остаются в лесу, выходить боятся, но строчить из автоматов продолжают.

Попробовал Феоктистов еще раз связаться по рации с ротным, потом с комбатом, но безрезультатно. Тогда решился выйти на комбрига. Тот приказал:

Возвращайтесь!

Над селом поднималось зарево пожарищ, а на окраи­не, около больницы, что-то рвалось. Беспрерывно с двух сторон взлетали осветительные ракеты.

Стало быть, наши село не освободили,— тихо про­говорил Феоктистов.


6. 


Поздно вечером танкисты возвратились в свое распо­ложение. Мурашкин вышел из танка и, пошатнувшись, растянулся на снегу. Илларион Феоктистов также упал в сугроб. Оба жадно хватали ртом снег. Лежали на обо­чине и ели снег другие члены экипажей. Все угорели от порохового газа. Да и не мудрено. Вентиляторы сби­ты, люки башен не то чтобы открыть — приоткрыть на секунду было невозможно.

Прибежал майор Иванов. Вскоре подъехал и ком­бриг. Он не стал требовать доклада. Обстановку и так хорошо знал. Обошел вокруг танков, испещренных сле­дами снарядов, пуль и осколков, покачал головой.

Много удалось разбить орудий? — все-таки спро­сил командир бригады.

Ясное дело, немало, да осталось в лесу еще столь­ко же. А может, больше. Товарищ подполковник, сдела­ли все, что могли,— доложил политрук.

Они и сами-то точно не знали, сколько подавили и разбили орудий. К некоторым приходилось возвращаться второй раз. Да и не любил Феоктистов хвалиться. Лишь всегда в подобных случаях отвечал: «Ясное дело, сдела­ли, что могли».

Сейчас политрука больше интересовали результаты боя его роты, судьба экипажей и самого ротного. Об этом и спросил комиссара батальона Набокова.

Ничего утешительного,— сказал комиссар.— Село освободить не удалось, потеряли четыре машины, танк командира подорвался на мине. Из боя не возвратились тридцатьчетверки Крапивина и Соколова. Судьба экипа­жей неизвестна. Если бы не цаш рейд, то положение могло быть еще хуже.

Петр Алексеевич, а как со Старой Руссой? — спро­сил политрук.

Тяжелые танки Матвеева, Молеева и Андропова ворвались в город, сражались в нем около шести часов, а нашу пехоту так и не пустили, и танкам пришлось возвратиться. А сейчас,— добавил комиссар,— отдохни­те. Все, что требуется, экипаж сделает и без вас.

На следующий день атака получилась мощнее и удач­нее. Танки ударили с двух направлений: три машины лейтенанта Лебедева с правого берега вышли в район церкви. Несколько танков ворвались в село по Старо­русскому шоссе. Наши пехотинцы не давали гитлеров­цам возможности минировать дорогу и сделанные для танков проходы.

В селе — следы вчерашнего боя. Кругом воронки. Нетронутых снарядами мест вообще нет. Около сель­совета, как рухнувшие богатыри, лежат срезанные сна­рядами толстые тополя. Улица запружена десятками раз­битых, сгоревших автомашин, тягачей.

Среди них и наши подбитые танки. Два около церк­ви. Танк командира роты старшего лейтенанта Федора Федоровича Крапивина обнаружили на южной окраине села. Разорвана лобовая броня. На корпусе и башне множество вмятин. Башня заклинена. Однако ни одной пробоины! Весь комсомольский экипаж лежит около тан­ка. Командир и башенный стрелок — на левой стороне. Около них — танковый пулемет с пустыми магазинами. На левой стороне, в палисаднике,— механик-водитель и радист-пулеметчик. Вокруг около сорока трупов гит­леровских солдат и офицеров. Дорого заплатили фаши­сты за жизнь экипажа!

Танк лейтенанта Ивана Геннадьевича Соколова — весь черный от копоти. Стоит около больницы. Командир, убитый,— на своем сиденье. На боеукладке — бездыхан­ное тело башенного стрелка. А механик-водитель и ра­дист-пулеметчик — в разрушенной избе. Около них пу­лемет без единого патрона. Они вели огонь из окна...

Павших героев похоронили в селе Рамушево, неда­леко от сгоревшего здания сельского Совета. Перед тем, как опустить тела в могилу, комиссар батальона Набо­ков от имени всей бригады поклялся отомстить врагам за погибших товарищей.

Здесь была и Маша Кузнецова. Она достала подарен­ную ей перед боем Иваном Соколовым расческу, при­чесала ею непокорный буйный чуб лейтенанта и положи­ла в карман его гимнастерки. Тихо сказала:

— Спи, Ванюша, пусть земля старорусская будет для тебя пухом, река Ловать — матерью, а я — твоей не­вестой...

Закрыв лицо руками, Маша быстро отошла в сто­рону...

Вечером 7 февраля в большом жарко натопленном блиндаже собрались коммунисты 152-го танкового ба­тальона, чтобы подвести итоги проведенных боев. На собрании присутствовал комиссар бригады Прованов. Командир батальона майор Иванов в своем кратком до­кладе сообщил, что батальон поставленную задачу вы­полнил, личный состав в бою проявил исключительное мужество и самоотверженность. Он назвал цифры, ха­рактеризующие количество, уничтоженной военной тех­ники врага, его орудий, живой силы. Сказал и о своих потерях. Выступившие коммунисты поделились лич­ным опытом ведения борьбы с врагом в населенном пункте и в лесу в условиях сильного мороза и глубокого снега.

Решили организационный вопрос. Секретарем парт­бюро батальона, вместо выбывшего из строя младшего политрука Буряка, был избран политрук Феоктистов Илларион Гаврилович.

В заключение попросил слова комиссар бригады. Он ознакомил коммунистов с последними сообщениями Совинформбюро о положениях на фронтах, а потом, перейдя к оценке действий личного состава 152-го батальона, ска­зал, что у командования бригады к коммунистам и всем бойцам претензий нет.

Прованов сообщил, что в настоящее время бригад­ная разведка находится во вражеском тылу. После ее возвращения предстоит наступать на Кобылкино. Когда это случится, пока неизвестно, но танки должны быть готовы вступить в бой в любую минуту. Сейчас на уча­стке предстоящего наступления оборону занимает стрел­ковый батальон старшего лейтенанта Савичева. Проявляя беспримерное мужество и стойкость, пехотинцы за день отбивают по нескольку вражеских атак.


...Один из таких боев стрелкового батальона начался ранним утром.

Коренастый, русоволосый старший сержант Констан­тин Румянцев, первый номер ручного пулемета, прикры­вал правый фланг своей роты. Вторым номером у него был молодой парень Сергей Касимов.

Ты мне, Сережа, только диски подавай без задерж­ки,— говорил ему Румянцев, поглаживая горячий ствол пулемета.— И тогда, будь уверен, немцам тут ходу не будет.

И тут же новой густой цепью повалили гитлеровцы. Мелко задрожал в уверенной руке Румянцева безотказ­ный работяга «шпагин». Не выдержали, залегли ата­кующие. Вокруг пулеметчиков взметнулись султаны раз­рывов: немцы пустили в ход минометы, Румянцев не дает им поднять головы. Но вот пулемет захлебнулся.

Сережа! — крикнул Румянцев.— Диск!

Но Касимов бездействовал. Румянцев взглянул в его сторону. Второй номер был смертельно ранен. Подбе­жавшие санитары тут же унесли его по траншее.

К Румянцеву подполз солдат Федор Соколов.

Я — твой второй номер,—сказал он.—Командир прислал.

Соколов по возрасту был старше Румянцева. Стар­ший сержант знал, что у него в городе Ростове, Яро­славской области, Осталась жена с двумя сынишкам».

Румянцев и Соколов сменили позицию. Теперь их пу­лемет стоял на каком-то ящике в деревянном сарае. Для обзора и стрельбы они пробили в стене узкую продол­говатую щель. Поодаль, впереди сарая, справа и слева, от него, два высоких тополя. Позади — крестьянские из­бы. Фашисты обстреливают их из орудий. От многих изб остались лишь фундаменты, торчат истыканные пулями печки. В одной из полуразрушенных изб — командный пункт батальона.

Костя, глянь, немцы опять с пригорка спускают­ся,— тревожно проговорил Соколов.

Вижу, Федор Николаевич. Подпустим поближе, на нашу сторону высотки. Иначе могут махнуть обратно, попробуй потом достань.

Выждали немного, и снова заговорил пулемет. Вра­жеские солдаты падали один за другим. Некоторые пы­тались бежать обратно, но подняться на пригорок по- глубокому снегу им было не так-то просто. К тому же на вершине высотки фигуры бегущих вырисовывались довольно четко.

Атака была отбита. Которая уже!.. И сколько их еще будет?..

Румянцев вытирал рукавом полушубка взмокший лоб. Это его занятие прервал второй номер.

— Костя, левее кустарника, около; тополя, кто-то ше­велится!

Старший сержант отмахнулся.

Какой дурак так близко под наш огонь сунется!

Нет, нет,— настаивал Соколов,— ты посмотри, к сараю, действительно, ползет какая-то фигура.

В это время почти под самым носом у пулеметчиков раздался выстрел. Затем кто-то заорал благим матом, а через несколько секунд прогремел взрыв.

Вы что же, братцы, подкрадывающуюся к вам га­дюку не замечаете! — крикнул подбежавший к сараю командир отделения, приземистый и несколько медлительный Василий Франке. Он тоже заметил ползущего гитлеровца, выстрелил, а приготовленная немцем к бро­ску граната под ним разорвалась!

Нет, почему же, Федор Николаевич заметил,— усталым голосом отозвался Румянцев.— Я вот только... расслабился малость, бдительность пригасил.

Впрочем, «расслабились малость» и некоторые другие бойцы. Как только очередная атака гитлеровцев захлебнулась и настало затишье (надолго ли?), к сараю начали собираться те, кто находился в траншее рядом. Среди них был автоматчик Петр Хлебникин, круглолицый, подвижный парень, весельчак и балагур.

— Костя, ты скоро пойдешь под трибунал за жад­ность,— говорит он с комической серьезностью.— Вон сколько положил оккупантов. Так и нам ничего не оставишь.

— Не волнуйся,— спокойно отвечает Румянцев, скла­дывая рядком пустые диски. — И тебе, и всем нам хватит. Даже с излишком. Еще в Берлине добивать будем!

Подошел рассерженный комбат Савичев. Почему столпились? — сердито крикнул он —Жить надоело? А ну, быстро по местам!

Прошло еще немного времени. И вдруг послышался  удивленный голос наблюдателя:

Братцы! Из леса вышли лошади!

Где? — спросил Румянцев, который вместе с Соко­ловым вновь переместился в траншею, на прежнюю свою позицию.

Впереди, метрах в пятистах, тянулась небольшая, поросшая редким леском, возвышенность. Где-то за ней располагались гитлеровцы. Как раз из-за этой возвышен­ности, на ее левом склоне, и показались столь странные для сегодняшней обстановки зимние обозы. Они медленно двигались по дороге в нашу сторону.

Начальник штаба батальона лейтенант Михайлов поднял бинокль. Потом передал его старшему лейтенанту Савичеву.

Лошади, не дойдя до нашей позиции метров сто - сто пятьдесят, почему-то остановились. Видимо, дальше дорога была сильно занесена снегом.

Н-да, что-то гитлеровцы замыслили,— проговорил комбат.— Надо предупредить ротных, на флангах. До выяснения с огоньком воздержаться.

По цепи передали соответствующее распоряжение.

— Николай Михайлович,— обратился старший лейте­нант Савичев к начальнику штаба,—пошли-ка к этому обозу наших храбрецов. Пусть проверят. Да только что­бы осторожно!

Румянцев и Хлебникин, ко мне! — позвал начштаба и, когда те подошли вплотную к лейтенанту, сказал им: — Подползите к обозам, осмотрите сани. Имейте в виду, рядом могут быть фашисты. Если все будет спо­койно, лошадей пригоните сюда. В случае чего, мы вас прикроем огнем.

И начальник штаба сам лег за пулемет.

Румянцев и Хлебникин, прихватив автоматы и по три гранаты, по занесенному снегом дорожному кювету поползли вперед. Вскоре приблизились к небольшому бугру.

Этот холмик надо миновать быстро: могут за­сечь,— предупредил ползущий впереди Хлебникин.

Действительно, только поднялись на вершину, как над головой просвистели пули. А метрах в тридцати, вы­пуская из ноздрей заиндевелый пар, стоят четыре за­пряженных в сани лошади. Приземистые, с короткой гривкой, худые — одни кости. Масти одинаковой — гнедые.

Похоже, наши, российские,— шепнул Хлебникин.— Видать, изъездили идиоты так, что больше некуда. — Добавил озабоченно: — Что же делать? Подняться —  опасно.

Лошади стоят как раз в лощине,— заметил Ру­мянцев.— К тому же впереди, вон там, кустарники. Ка­жется, фашисты ни нас, ни лошадей не видят. Риск­нем?

Держа наготове автоматы, осторожно двинулись к последним саням. На них какие-то ящики, а сверху — связанный, весь перемерзший наш солдат. Спросили его, как тут оказался, но он ничего не мог сказать, лишь сту­чал зубами. Заметили, как с передних саней приподня­лась перевязанная голова гитлеровца. Петр Хлебникин мгновенно направил на него автомат.

Погоди, не торопись,— остановил его Румянцев.— Видишь, он без оружия. Его, видно, свои же вместо обоз­ника положили здесь. Штрафник, что ли...

Да, ситуация — лес темный...

Отпустив вожжи, немец попытался подняться, но тут же беспомощно рухнул обратно. Потом, растопырив четыре пальца, поспешно проговорил:

Киндер, киндер!..

Скажи пожалуйста, сигналы какие-то подает,— сказал Румянцев, ни слова, как, впрочем, и его напар­ник, не знавший по-немецки.

Он потянул вожжи, чтобы тронуть лошадь, но они , выдернулись — не то пулей, не то осколками были пере­биты. Петр связал их, разнуздал лошадь и погладил ее по шее. Она неожиданно заржала. Услышав это, глухо откликнулись остальные.

Тоже, должно, проклинают фашистов,— сказал Хлебникин и дал ей кусочек сахара. Лошадь сначала положила на его плечо морду, затем, волоча сани, мед­ленно тронулась вперед.

Скажи пожалуйста, скотина, а соображает, своих узнала,— разволновался Петр.— Значит, и ты, милая, испытала фашистскую неволю.— Он дал ей су­харик.

Обоз медленно приближался к нашим позициям. Два друга, случайно оказавшиеся обозниками, шли настороже, готовые в любую минуту пустить в ход оружие. Пер­вым их встретил сержант Василий Франке.

Почему не едете, а идете?

Видишь, лошади еле ноги переставляют. Того и гляди свалятся,— ответил Румянцев.

В этот момент немец опять забеспокоился. Высунув из-под тряпья четыре пальца, он затараторил прежнее:

Киндер! Киндер!..

Все время чего-то просит,— сказал Петр.— А мо­жет, объяснить чего желает.

Эх вы, полиглоты, — рассмеялся Франке.—Слово «киндер» в переводе на русский язык означает — дети. И получается, что у него четверо детей, которых он про­сит не оставлять сиротами, Понятно?

Вот же нахал! — разозлился Хлебникин.— У не­го — дети, а у меня — кто? У меня тоже два сына. Ду­маете, он посчитался бы с этим, окажись в других усло­виях?..

Лежащих на санях перенесли в жарко натопленную избу. Немец был тяжело ранен, а у нашего бойца отмо­рожены обе ноги. Срочно вызвали военфельдшера с са­нитаром. После того как они сделали свое дело, наш солдат рассказал, что попал в плен после контузии от разорвавшегося рядом снаряда. Когда пришел в созна­ние, стали допрашивать, но не сказал ни слова. Изби­вали зверски, держали на морозе в сарае. И так двое суток. Хотели расстрелять, но потом гитлеровский офи­цер сказал ему: «Мы тебя свяжем и с комфортом отпра­вим к своим. Пусть порадуются, получив мерзлый труп».

И меня положили на сани...

В это время бойцы разбирали обозы. В них оказа­лись разные продукты.

Ничего не трогать! — приказал комбат.— Навер­няка, отравлено. Виктор Николаевич,— повернулся он к комиссару Осипову,— передайте нашему доктору, пусть займется всем этим.

Комбат оказался прав: продукты действительно бы­ли отравлены.

Примитив, сдобренный обычным фашистским ко­варством,— сказал по этому поводу старший лейтенант Савичев.— Они рассчитывали, что мы сразу же навалим­ся на ихнюю отравленную еду, а потом нас можно будет переколотить, как щенят. Даже своего солдата не пожалели, принесли в жертву.

А что немец говорит? — поинтересовался один из бойцов.

Известно что,— усмехнулся комбат.— Должен был на все наши вопросы отвечать: вез, мол, продукты в свою часть, да заблудился. По дороге подобрал замерзшего русского солдата, был еще живой...

Все-таки не ценят они еще нас как серьезного противника,—заметил комиссар — Думали, что мы способны клюнуть на такую ерунду.— Помолчав, добавил твердо: — Ну ничего, придет время — оценят.

Пользуясь временным затишьем, решили покормить личный состав. В нескольких термосах принесли обед — картофельное пюре с мясом. Вместе с хозяйственника­ми пришел и начальник штаба лейтенант Николай Ми­хайлов. Он и комиссар батальона Осипов уже побывали в обороняющихся ротах, проверили готовность к отра­жению атак противника. Комиссар ушел — его срочно вызвали куда-то, а Михайлов остался — решил побесе­довать с бойцами.

Закончив нехитрый обед, Петр Хлебникин вытащил из кармана вышитый кисет. Достал щепотку табаку се­бе, а кисет передал лейтенанту.

Попробуйте нашу, моршанскую.

Из такого кисета грех не угоститься,— сказал с улыбкой Михайлов. Он взял голубой шелковый кисет и с минуту рассматривал его. На одной стороне были вы­шиты два бутона красного мака, а на другой — слово «возвращайся».

Ничего не скажешь, прелесть!

Должно, соседка свое сердце подарила? — под­мигнул соседу связной начальника штаба Сергей Гудошников.

Нет, Сережа, не соседка,— сказал Хлебникин.— Жена подарила. Моя жена Полина.

— Извини, брат,— смутился Гудошников.

А ты, пулеметчик? — начальник штаба протянул кисет Румянцеву.

Я, товарищ лейтенант, некурящий,— отозвался тот, однако кисет взял, чтобы полюбоваться вышивкой.

Кто-то вспомнил свою жену, чьей вышивки скатерти и полотенца были представлены на областной выставке. Другой прочитал вслух письмо от матери из южно-уральского городка. Как водится, просит бить врага нещадно, но и беречь себя, зря не подставлять голову под пули, ч Помолчали, каждый думая о своем.

- Сегодня мы отбили три вражеских атаки, — прервал молчание лейтенант.— Вы наверное и не замети­ли, как во время второго боя фашисты нас чуть не окружили. А все потому, что некоторые из нас не могут преодолеть страха перед врагом. Как же, фашист чуть ли не всей Европой двинул на нас! Ну и что из того, что всей Европой? А он, фашист, между прочим, нас боится еще больше. Представьте себе: чужая страна, где стреляют не только с фронта, но и всюду — из каж­дого дома, каждой рощицы, где боец за свою землю — каждый старик и мальчишка, каждая женщина. Конечно, фашист нас пока, временно, превосходит и в самоле­тах и в танках. Зато моральный фактор всегда был и убудет за нами, потому что мы защищаем правое дело, а их дело — разбойное. А вот получим в нужном коли­честве боевую технику...

— Дело, товарищ лейтенант, не только в недостатке самолетов и танков,— вставил Румянцев.— Ведь у них у каждого автомат. А у нас? В роте лишь несколько штук. Они по нас пулями, как градом а мы одиночны­ми выстрелами отвечаем. Меня-то выручает пулемет.

Ну, допустим, твой пулемет выручает не только тебя,— уважительно заметил Сергей Гудошников.

— Вот я и говорю,— продолжал лейтенант.— Това­рищ Сталин как сказал? У нас будет все необходимое для ведения войны с фашистами! Так что будем бить скоро по-настоящему. И уже бьем.

Разговор прервал прибежавший наблюдатель.

Впереди из леса вышли и идут к нам по дороге автомашины. За ними автоматчики! Сколько там их, определить трудно.

— По местам! приказал лейтенант Михайлов.— Ру­мянцев, огневую позицию сменил?


7.


Через несколько минут открыли стрельбу вражеские минометы. Ударили с той стороны пулеметы и автома­ты. От сарая, где только что сидели бойцы, полетели щепки и целые доски. Почти рядом с сараем рванул снаряд. Он угодил в ствол толстого тополя. Дерево, па­дая, чуть не раздавило пулеметную точку Румянцева. Впереди на снегу лежал раненный в живот помкомвзвода. Он просил помощи, но пока санитары подойти не могли. Вдоль траншеи пробежал старший лейтенант Савичев.

Приготовиться к отражению атаки! — крикнул он и упал рядом с Михайловым.

Что наблюдаешь? — спросил он, запыхавшись.

Вижу машину и на ней четыре спаренных зенит­ных пулемета,— не отрываясь от бинокля, доложил Ми­хайлов.

Комбат тоже стал наблюдать.

Не одна машина, а несколько, — сквозь зубы про­цедил он.— А вот сколько — не разобрать. Пурга под­нимается.

...Бой, уже четвертый за этот день, с каждой мину­той разгорался все яростней. Цепи фашистских солдат шли напролом, густо устилая поле своими трупами. То на одном, то на другом фланге возникали рукопашные схватки. Ружейно-пулеметная трескотня, разрывы сна­рядов, мин и ручных гранат, неистовые крики сходящих­ся грудь в грудь —все слилось в нескончаемый оглуши­тельный рев, из которого трудно было выделить отдель­ные звуки.

Мимо комбата четыре бойца пронесли кого-то, поло­женного на плащ-палатку.

— Кто? — коротко спросил Савичев,

Убит лейтенант Васильев, — доложил один из бойцов.

И тут же командир батальона услышал голос коман­дира роты:

Сержант Румянцев, командуй взводом!

Перед мысленным взором комбата возник совсем еще молодой, двадцати лет, застенчивый и рассудитель­ный командир взвода лейтенант Васильев Николай Ионович. Позже стало известно, что его взвод в рукопашном бою уничтожил до семидесяти гитлеровцев, многих за­ставил сдаться в плен. Сам лейтенант за этот бой был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Над головой пулеметчиков противно взвизгнули пу­ли. На их плечи сыпались ветки и сучья поваленного тополя. Вдруг Румянцев схватился за голову и отпрянул в сторону.

Костя, что с тобой?! — испуганно спросил Федор Соколов, его второй номер.

Ничего особенного. Пуля угодила в кожух пуле­мета и рикошетом слегка приласкала лоб.

След от этой «ласки» был отчетливо виден на шапке-ушанке первого номера.

Румянцев, потерев лоб, опять застрочил из пуле­мета.

Николай Михайлович,— сказал комбат лейтенан­ту. Михайлову,— так дальше не пойдет, пошли кого-нибудь встретить машину. Пока наши артиллеристы раз­вернутся, эти зенитные пулеметы наломают дров.

Действительно, оружие, предназначенное для стрельбы по воздушным целям, на этот раз не давало поднять головы нашим бойцам.

Лейтенант повернул голову вправо и встретил на се­бе никогда не унывающий и всегда услужливый взгляд своего связного Сергея Гудошникова.

Сережа, видишь впереди буерак? — показал он ему рукой.— Потом начинается овражек. Доползи по нему до мостика, а там прикинешь сам, где притаиться. Когда машина начнет спускаться к мостику, тут и уго­сти ее противотанковой. Понял?

Понял, товарищ лейтенант!

Мы за тобой будем следить. Румянцев поддержит своим пулеметом.

Гудошников пополз по глубокому снегу и вскоре скрылся за исклеванным снарядами холмом.

Вражеская машина с зенитными пулеметами, а за нею, значительно дальше, и другие такие же то показы­вались, то исчезали в складках местности. Двигаясь мед­ленно (мешал глубокий снег),  первая обрушивала на наши траншеи шквал губительного огня.

Время шло, а Гудошников не подавал о себе никаких признаков. Савичев, Михайлов, Румянцев и другие с тре­вогой всматривались вперед.

Парень находчивый,— заметил лейтенант с надеж­дой.— Осечки не должно быть.

Если ему удастся уничтожить установку,— сказал комбат,— то контратакуем. Передай, пусть готовятся. И пусть карманы набьют гранатами.

Лейтенант Михайлов только отполз метров двадцать в сторону, как раздался глухой взрыв. Все обрадовано вскинули голову.

...Сергей Гудошников, удобно устроившись в засы­панном снегом небольшом, но достаточно густом кустар­нике над обрывом, ждал, когда приблизится вражеская машина с зенитными пулеметами. «Далековато, грана­той не достать,— размышлял он.— Должна же спустить­ся вниз... А если еще метров пятьдесят проползти? Нет нельзя, местность открытая». Решил ждать. А лежать абсолютно без движения в такой мороз — запросто око­ченеешь. Ноги уже начинают неметь. Неожиданно кто-то вроде дернул за правую ногу. Но обратить на это внимание Гудошникову некогда было: он заметил, как машина после непродолжительной остановки тронулась в нашу сторону, стала спускаться вниз. Малейшая не­осторожность может испортить все. И все же Сергей обернулся. Обернулся и увидел: за низким кустом, пря­мо у его ног, сидит гитлеровец. На коленях у него ле­жит автомат, с одной стороны — большая соломенная калоша, с другой — валенок Сергея. Сам старательно разматывает укутанную тряпьем ногу. Видимо, принял Гудошникова за труп.

Такая злость охватила Сергея, что на мгновение за­был об осторожности. Согнув ногу, он так врезал по подбородку мародера, что тот, не успев что-либо со­образить, кубарем загремел с обрыва. Каска его с цвет­ным бабьим платком отлетела в кусты. Автомат зарыл­ся в снег. А машина уже рядом. «Пожалуй, как раз»,— вовремя подумал Гудошников и швырнул противотанко­вую гранату. Она угодила между кабиной и кузовом,

Грохнул взрыв. Пулеметчиков из кузова раскидало, пу­леметные рамы отлетели напрочь. Машина превратилась в факел.

Смахнув со лба выступивший пот, Сергей покатился с обрыва вниз. Только поднял слетевшую с головы ушан­ку, как вдруг увидел — вытирая кровь с разбитых губ, сидит тот же фашист! А он и забыл про него.

Так ты, мерзавец, еще живой?! — Гудошников на­вел на вражеского солдата автомат. Тот хотел встать, но не вышло — упал. Видимо, здорово двинул его Сергей разутой ногой. «Может, живым взять?» — мелькнула мысль. Но немец неожиданно ретиво поднялся, бросался к Сергею и цепко ухватился за его автомат. Гудошников успел нажать на спусковой крючок...

Через несколько минут на поле боя появились еще две автомашины с зенитными пулеметами. Но они были разбиты подоспевшими нашими танкистами. Однако на этом атака противника не прекратилась. Теперь по до­роге шли обозы с пехотой, а по сторонам густо валили цепи. Сначала шли в полный рост, потом — перебежка­ми наконец поползли.

И вот прозвучало мощное, протяжное «ура». На пра­вом фланге контратаку возглавил лейтенант Михайлов, на левом — комбат Савичев. Комиссар Осипов еще до этого был тяжело ранен.

В рядах контратакующих шли все, кто мог держать оружие: старшины, повара, коноводы, раненые...

Услышав воинственный клич советских бойцов, про­тивник пришел в замешательство. Кое-кто тут же по­вернул назад.

Румянцев, возглавив взвод, со своим пулеметом не расстался. Вот он, крикнув: «Взвод, впере-е-ед! За мно-о-ой!»,— сделал короткую перебежку, камнем упал в снег и открыл по врагу огонь. В пылу боя не мудрено притупить осторожность. И тут выручает лучшее из чувств, присущее только советским бойцам,— чувство войскового товарищества и взаимовыручки.

Костя, смотри слева! — крикнул второй номер Со­колов и, схватив карабин, выстрелил по гитлеровцу, под­крадывавшемуся к пулеметчикам. Пуля угодила в тор­чавшую над снегом фигуру. Однако немец, перевернув­шись два раза, продолжал ползти.

Дай-ка мне! Они, фашисты, живучие, надо бить наверняка.

Румянцев схватил карабин. Вражеский «пластун» уже приподнялся, чтобы метнуть гранату, но Константин успел выстрелить. Граната выпала из рук солдата и взорвалась...

Второй такой случай, — отметил Соколов,

Ничего, пусть будет и третий, и десятый — упра­вимся. А теперь давай диск с патронами.

И тут только оба поняли, что патронов осталось сов­сем мало, что и подносчики из пункта боепитания тоже в бою... Кого-то посылали еще раньше, но он не вер­нулся.

Хлебникина ко мне! — приказал командир взвода Румянцев.

Петр Хлебникин был в это время на правом фланге, где погибшего командира роты заменил лейтенант Ми­хайлов. Он понимал, что фашисты во что бы то ни ста­ло решили смять наших. Напряжение боя, казалось, до­стигло предельной черты. Все вокруг было усеяно тру­пами гитлеровских солдат и наших бойцов. В какое-то мгновение Хлебникину почудилось, что он на поле боя один. Оторопь взяла бойца. Но когда услышал, что его зовут, словно бы очнулся после кошмарного сна и бро­сился на вызов.

Петя, мы остались без патронов,— без всяких ввод­ных сказал ему Румянцев.— Надо достать. Ждать, когда подвезут, нельзя. Сам видишь...

Я сейчас, сейчас! Я все понимаю.

И Петр, вывалив солдатские пожитки из своего ве­щевого мешка, пополз по полю боя. Он знал, как это делается. В минуты затишья между вражескими атаками ему не раз приходилось забирать патроны у наших по­гибших.

Второму номеру пулемета Соколову почти каждые пять минут приходилось набивать диски. В рукавицах этого не сделаешь, надо снимать. И он снимал. А мо­роз — под тридцать градусов. Пальцы от холода ныли нестерпимо, временами становились нечувствительными, как деревяшки.

Сейчас Федор снаряжал диск последними оставши­мися в его сумке патронами. Пальцы не слушались, и патроны падали в снег. Румянцев торопил напарника, срывался на крик.

Сейчас, сейчас,— постанывал Соколов.— Руки как чужие...

Тогда Румянцев сам стал заряжать диск. Пока он это делал, перед ним, словно из-под земли, вырос верзила — немецкий солдат. В руках у него была наша вин­товка, на шее висел свой автомат. Размахнувшись, гит­леровец ударил Румянцева штыком, но проколол лишь полушубок сбоку. Константин вскочил и крепко ухва­тился за штык. А Соколов ничем помочь не мог: его ру­ки висели как перебитые... В какое-то мгновение коман­дир взвода вспомнил давний мимолетный рассказ Соко­лова о том, что из-за какой-то болезни, перенесенной им в детстве, или из-за чего-то еще его руки плохо перено­сят холод. Тогда Румянцев не обратил на это внимание. А зря... Может, вторым номером не следовало брать.

В эту минуту, к счастью, появился Петр Хлебникин. Он приволок на спине тяжелый вещмешок, набитый пат­ронами, да еще нес их в поле шинели. И увидел Петр необычную картину: верзила-немец, держась за приклад винтовки, ходит вокруг Румянцева, как щука, попавшая на блесну. Костя ростом не высокий, но чертовски цеп­кий и ловкий. Гитлеровец с налитыми кровью глазами пытается выдернуть из его рук штык, да не может. Не удалось одним ударом покончить с русским, а теперь самому грозит конец.

Хлебникин сбросил свою ношу на снег, одним прыж­ком, как тигр, бросился к лежавшему на снегу ручному пулемету Румянцева и два раза огрел им гитлеровца по каске. Тот, выпустив винтовку, мешком свалился ему под ноги.

Вот так-то лучше, — прохрипел Петр.

В автомате верзилы не оказалось ни одного патро­на. Была без патронов и винтовка.

Ну, Петро, спасибо тебе, — от души поблагодарил Румянцев.— И за патроны спасибо. А теперь оставайся у меня вторым номером. Да, да! — строго добавил он, поймав на себе удивленный и протестующий взгляд Со­колова. — А ты, Федор Николаевич, быстренько в мед­санбат. Там тебе сделают с руками что полагается. От­морозишь ведь, без ранения калекой станешь.

Соколов нехотя ушел, а Румянцев  и Хлебникин ста­ли набивать диски.

Наши стрелковые подразделения вели бой почти на самой высоте. Наступал вечер. Вскоре в небо взлетели одна за другой три зеленые ракеты. Это означало, что надо отходить на прежние позиции.

«Как же так, продвинулись вперед и вдруг—отход»,— мысленно недоумевал Румянцев. Но тут же сообразил: наступать дальше, глядя на ночь, более чем рискован­но. А закрепиться здесь, на склоне, нецелесообразно — позиция для нас очень невыгодная.

Румянцев отдал взводу нужное распоряжение и тут же услышал стонущий голос:

Ребята, помогите, не оставляйте меня...

Командир взвода сделал несколько шагов влево. На залитом кровью снегу лежал боец с винтовкой. Тяжелое ранение в грудную клетку. Передал Петру пулемет, сам лег и взвалил на себя раненого.

Нет, я сам, только помогите немного, — тихо по­просил боец.

Ладно уж, держись лучше покрепче.

Так и дополз со своей ношей до одной из палаток медсанбата. Здесь Румянцев увидел лейтенанта Михай­лова. Его левая рука была перевязана, небольшая по­вязка выглядывала и из-под шапки. Полушубок сзади напоминал рваное решето.

Вы тоже ранены? — спросил у Румянцева лейте­нант.

Мы-то вроде в полном здравии, а вот вы, кажет­ся, продырявлены основательно,— ответил за командира взвода Петр Хлебникин.

Доставили тяжело раненного, — объяснил Румян­цев свое пребывание здесь.

Я очень рад, что вы живы и здоровы, — искренна проговорил Михайлов.— И в бою держались молодцами. Ну, а мои ранения легкие, гранатные, так сказать. Ма­лость замешкался. Мог бы фашиста до броска гранаты ухлопать, а вышло так, что пристрелил уже после броска...


8.


Наши стрелковые подразделения готовились к оче­редному штурму вражеских позиций. Необходимо было изучить все наиболее существенные изменения, проис­шедшие в последние дни в обороне противника на этом участке. С этой целью капитан Василий Горбенко с две­надцатью разведчиками направился в ночной поиск.

Погода установилась подходящая, словно по заказу. Еще засветло небо заволокли тяжелые низкие тучи, а потом большими хлопьями густо повалил снег. Сначала двинулись по руслу безымянного ручья, а затем, пере­прыгивая с кочки на кочку (судя по карте, здесь в лет­нее время — непроходимые болота), вышли на узкую тропу которая ныряла в густой лес. Встали на лыжи. Вперед вырвался дозорный Петр Удавов. Крепчал мо­роз, однако в движении было даже жарко. Прошли око­ло шести километров в глубь вражеского тыла.

Чудно, тишина-то какая! — проговорил вдруг один из разведчиков, красноармеец Дмитрий Клюев.— Будто никакой тебе войны...

Его резко дернул за рукав капитан, выразительным взглядом дал понять, насколько опасны сейчас разгово­ры, да и всякий прочий шум.

Ускорили шаг. Тишина в лесу стояла, действительно, необычная, только слегка лыжи шуршали по снегу.

Наконец Горбенко остановился. Стала и вся группа.

Мы почти у цели, — тихо прошептал капитан.

И в ту же минуту впереди резко затрещали автоматы.

Прибежал запыхавшийся Удавов.

Противник прочесывает лес! — доложил он.

Сколько их?

Человек десять...

Лыжники повернули в сторону. Шли след в след. По распоряжению капитана Удавов пучком веток заметал лыжню. Минут через пять остановились около чащи.

Опятьзагремели автоматные очереди.

Нас они заметить не могли,— вслух размышлял Горбенко.— Или партизаны их тут беспокоят, или какая-нибудь группа наших бойцов пробивается к фронту.— Тоном приказа добавил: — Всем встать за толстые де­ревья! А мы с Удавовым останемся тут, пропустим их. Ждите сигнала.

Трудно сказать, что насторожило вражеских солдат, но они неожиданно остановились как раз на том месте, где минут пять назад стояли наши разведчики. Погово­рив негромко о чем-то, гитлеровцы дали несколько оче­редей в сторону чащи, где затаилась группа Горбенко. Похоже, стреляли просто так, на всякий случай, однако пули просвистели, над головой упавших, на снег развед­чиков. Затем, неуклюже отталкиваюсь палками, немцы осторожно направились в сторону, переднего края.

Капитан провел рукой по лбу и ощутил на пальцах что-то теплое и липкое. Кровь... Теплая полоска пролег­ла и вдоль спины. Только теперь Горбенко почувствовал легкую боль. Значит, когда упали на снег, две «пули-дуры» достали разведчика: одна содрала кожу на голо­ве, а другая чиркнула по спине. Раны были пустяковые, однако пришлось наложить повязки.

А теперь,— распорядился капитан,— садимся фа­шистам на плечи. Лучшего случая достать «языка» мо­жет не представиться.

Все так же осторожно, но быстро бросились вдогон­ку. Впереди по-прежнему шел Петр Удавов. Гитлеровцы продолжали постреливать.

Через некоторое время Удавов возвратился.

Стоят, толкуют о чем-то на опушке леса, перед поляной,— сообщил он.

Все ясно, — рассудил капитан Горбенко.— Участок, отведенный им, прочесали, дальше идти нет смысла: ки­лометрах в двух проходит передний край.

Он приказал Удавову и еще одному бойцу обойти немцев справа, а Дмитрию Клюеву, тоже на пару с од­ним из разведчиков,— слева, установил сигналы. Раз­ведчики бесшумно скользнули по своим направлениям.

Было хорошо слышно, как на переднем крае «перего­варивались» свои и чужие автоматы и пулеметы. Над лесом изредка взлетали осветительные ракеты. Обычная фронтовая обстановка, когда стороны не ведут активных боевых действий.

Минут через десять на правом фланге послышались длинная и короткая автоматные очереди. Это подал «го­лос» Петр Удавов. Фашисты всполошились:

Партизанен! Партизанен!

Лихорадочно затрещали их автоматы. Тем временем вплотную к немецкой группе приблизилась и другая па­ра наших разведчиков. Клюев, устроившись за толстым пнем, одной очередью положил сразу трех вражеских солдат. Остальные стремглав бросились назад, где за­легла основная группа разведчиков во главе с Горбен­ко. На это капитан и рассчитывал. Пропустив троих, да­ли очередь по остальным. Несколько гитлеровцев ткну­лись в снег. Впрочем, может быть, в них попали Удавов и Клюев со своими напарниками. Они преследовали оккупантов по пятам.

Капитан Горбенко чуть приподнялся и, держа наго­тове гранату, крикнул:

Хенде хох!

Но не все сдались легко. Долго возился Петр Удавов. Ему попался тучный офицер. Петр выбил из его рук автомат, вмял его ногой в снег, однако офицер успел достать из кобуры «вальтер» и выстрелил. Левая рука разведчика окрасилась кровью. Произвести второй вы­стрел гитлеровец не успел: подоспевший Клюев с силой ударил его по руке, и «вальтер» нырнул в снег.

Из всей фашистской группы в живых осталось трое. Три «языка» — великолепный результат! Связав гитле­ровцам руки и заткнув им рты тряпками, разведчики свернули к болоту и прежним маршрутом направились к своему переднему краю. Клюев на ходу помогал Удавову перевязывать руку...


Еще не рассвело. За ночь мороз окреп, а ближе к утру поднялась метель. Командир бригады, накинув на плечи полушубок, сидел в своей землянке и грел руки о кружку с горячим чаем. Этой ночью он почти не спал, ждал результатов разведки.

Товарищ подполковник, вы очень много пьете крепкого чая, а это, как говорят врачи, нарушает нор­мальный сон, да и на сердце влияет, — сказал Агафоно­ву его адъютант Ефим Забара.

Комбриг слегка покачал головой.

Не знаю, как насчет сердца,— ответил он,— а что чай сну помеха, то это сейчас как раз кстати. Сам знаешь, не до сна теперь...

В последнее время от танкистов стали поступать жа­лобы на медленный и не всегда качественный ремонт поврежденных машин. Вот и решил подполковник, не откладывая, вместе с руководителями соответствующих служб, побывать у ремонтников, узнать, в чем тут дело и как этому делу помочь. Теперь, в ожидании вызван­ных людей, а еще более — в ожидании результатов раз­ведки, коротал время за кружкой чая, чутко и нетер­пеливо прислушиваясь к любому шороху за дверью зем­лянки.

Через минуту напомнил:

Ты вызвал кого я велел?

Так точно. Скоро подойдут.

Меня начинает беспокоить задержка Горбенко,— подвигая к себе кружку и сделав еще глоток чая, про­говорил комбриг.

Они же ушли в обход Кобылкино, в район Бараки,— рассудительно заметил бывший здесь же началь­ник штаба майор Мачешников.— Маршрут пролегает по болотам. На лыжах по кочкам не разгонишься. Скорее всего, лыжи на себе несли. Да и путь не близкий.

Да, да, конечно,— подавляя беспокойство, согла­сился Агафонов.— Горбенко — мужик расторопный и раз­ведчик толковый: в меру рисковый и в меру осторожный, Я на него надеюсь.

Помолчали. Комбриг внимательно рассматривал кар­ту, что-то прикидывал в уме. Коротко глянув на Мачешникова и снова уставившись в карту, сказал:

А наступать, Александр Тимофеевич, придется по двум направлениям: на Кобылкино и одновременно на Бараки.— Он растопырил два пальца, пробороздил ими участок карты и начал складывать ее.

Посмотрим, что донесет разведка,— уклончиво от­ветил Мачешников.

Прибыли вызванные помпотех бригады майор Тонов и начальник инженерной службы Козлов. Агафонов сра­зу же пригласил их в машину.

Как только Горбенко вернется, немедленно меня разыщите,— сказал он начальнику штаба.— Я буду в роте технического обеспечения. Или у командира стрелкового полка, если успею.

По пути заехали в политотдел. Несмотря на ранний час, политотдельская землянка была почти до отказа забита людьми. Тут только Агафонов вспомнил, что се­годня пятница, а по пятницам, если не идут бои, неиз­менно собирается парткомиссия.

Не мешая ее работе, комбриг так же незаметно, как и вошел, покинул землянку, с теплотой подумав о своем предельно пунктуальном, обязательном и деловитом на­чальнике политотдела.

Встреча с ремонтниками хотя и прояснила для ком­брига суть некоторых проблем, связанных с восстанов­лением техники, но главное ему было известна и ранее: нехватка запасных частей и неукомплектованность ре­монтного взвода людьми.

Кто начальник мастерских? — поинтересовался Агафонов.

Должность вакантная,— доложил майор Тонов.

В общем, обстановка ясна,— сухо заметил коман­дир бригады. И приказал: — Штат мастерских попол­нить солдатами и сержантами-танкистами знающими технику и оставшимися без машин. И позаботьтесь о за­пасных частях. Теребите свое ремонтное начальство. По-хозяйски используйте танки, не подлежащие восста­новлению в наших условиях.

В помещение, где располагались ремонтники, вместе с клубами морозного пара вошел майор Мачешников.

Товарищ подполковник, вас вызывает командир дивизии! — доложил он.— Возвратилась группа Горбен­ко. Сам он ранен, но легко, остался в строю.

Результаты разведки?

Трое пленных. Сдали в штаб дивизии.

Почему сразу туда?

Группу, так сказать, перехватил комдив полков­ник Бедин, он и приказал. Первые показания пленных я уже нанес на карту.

Через час я вернусь к себе, — сказал подполков­ник.— Вызовите к этому времени в мою землянку ком­батов и начальников служб.

Стояло ясное солнечное утро, какое в феврале бывает не часто. Наши танки находились на исходных пози­циях на опушке леса километрах в двух южнее Рамушева.

Командир бригады собрал комбатов к своему танку и отдал боевой приказ. Суть его сводилась к следующе­му. Наши войска предпринимают решительное наступ­ление с целью окружения группировки гитлеровских войск. Бригаде во взаимодействии со стрелковым пол­ком надлежит прорвать сильно укрепленную оборону противника, освободить населенный пункт Кобылкино и в дальнейшем наступать в направлении на Черенчицы. Агафонов указал боевой порядок батальонов и бригады в целом, обратил внимание командиров на необходи­мость тесного взаимодействия со стрелковыми и други­ми подразделениями и друг с другом, сообщил сигналы.

Начальник штаба бригады майор Мачешников на­помнил, что, по показаниям пленных, подтвержденным и нашей разведкой, оборона противника насыщена боль­шим количеством противотанковых средств. В частно­сти, на восточной окраине населенного пункта, вдоль ре­ки Ловать, закопаны и замаскированны до десяти сред­них танков. А это очень опасные огневые точки.

...После короткого артиллерийского налета танки устремились в подготовленные саперами проходы. Рота старшего лейтенанта Веденеева наступала в направле­нии на Бараки, южную окраину Кобылкино. Командир батальона майор Иванов повел основную группу танков на его северную окраину. Слева раскинулось широкое, покрытое глубоким снегом поле, а справа тянулась тем­ная стена леса. Преодолевая снежные сугробы, танки развернутым строем устремились вперед.

Веденеев! Пехота за тобой идет? — спросил по танковому переговорному устройству комбат.

Наша идет, а противника — бежит! — бодро отве­тил командир роты.

Но гитлеровцы отошли лишь на свою вторую тран­шею. До этого их артиллерия, скрытая на опушке леса, чтобы не накрыть и своих, молчала. Теперь же земля загудела. От сплошных разрывов снарядов поднялась бело-бурая мгла. Это ухудшило видимость. К тому же на наши танки начали пикировать около двух десятков вражеских самолетов. Поле боя моментально покрылось черными оспинами воронок.

Огонь из пушек — по опушке леса, пулеметами —- по траншеям!—приказал Иванов.

Вражеская пехота из-за нашего плотного огня тоже чувствовала себя неуютно, не могла поднять головы, чтобы посмотреть, насколько близко подошли танки. Воспользовавшись этим, атакующие стрелковые подраз­деления с громким «ура» ворвались во вторую траншею.

Майор Иванов, увидев, что в траншее идет рукопаш­ный бой, передал приказ:

Огонь по траншее прекратить!

Его тотчас же поняли танкисты.

В это время командир бригады потребовал от Ива­нова доложить обстановку.

Вместе с пехотой ведем бой во второй траншее,— сообщил комбат.

Не задерживайтесь в траншеях,— напомнил Ага­фонов.— Пехота там сама управится. Ваша задача — вперед. И следите за левым флангом, за своими танками.

За свой левый фланг комбат спокоен. Там продви­гается вперед взвод Николая Лебедева. Молодой еще лейтенант, но достаточно сообразительный, имеет боевой опыт. Все экипажи хорошо понимают его. Иванов на се­кунду представил себе внешний облик Лебедева: рослый, красивый, веселый и жизнерадостный, горячий и энер­гичный. В любую минуту готов быстро и четко выпол­нить самую трудную боевую задачу. Теперь он отвечает за левый фланг батальона, беспрерывно ведет огонь по опушке леса. Цели искать нечего — они то и дело обна­руживают себя вспышками выстрелов. Одновременно следит за восточной окраиной деревни, где, как преду­предил ротный, зарыты в землю фашистские танки.

«Беркут», «Беркут», я — «Орел», не проморгай танки!

Я — «Беркут». Вас понял,—ответил Лебедев.

Почему-то долго молчит Веденеев. Впрочем, комбату ясно — ротный занят ведением огня по противотанковым орудиям. Мало времени и у майора Иванова. Но он, не отрываясь от прицела, следит за противником. Одна рука держит рукоятку поворота башни, другая работает с подъемным механизмом пушки. Нога на спусковой пе­дали. И плюс ко всему — связь с соседями и комбригом.

Наконец докладывает Веденеев:

Продвигаюсь по опушке леса. По дороге идти невозможно — сильный противотанковый огонь. Танки Набокова и Гришина подорвались. Имеются раненые, требуется медицинская помощь.

Что с экипажами? — спросил майор.

Пока не известно.

Иванов тут же связался с начальником штаба ба­тальона капитаном Кривцовым:

Берите Кузнецову и пробивайтесь к Веденееву.

Едва Кривцов успел переговорить с комбатом, как

два сильных удара потрясли его танк. Машина, уткнув­шись в толстую ель, беспомощно остановилась. Открыв люк башни, Кривцов с трудом выбрался наружу и упал на снег. Это видел сидевший неподалеку под деревом контуженый комиссар Набоков, но из-за сильного головокружения помочь начальнику штаба ничем не мог.

Появившиеся старший военфельдшер Маша Кузне­цова и санинструктор Макаревич подбежали к Набо­кову, но комиссар, выплевывая изо рта кровь, энергично замахал рукой в сторону уткнувшегося в ель танка. Маша увидела лежавшего возле танка Кривцова и все поняла.

Николай Алексеевич! — Окрикнула она Макаревичу.— Вы помогите комиссару, а я займусь начальни­ком штаба. (Кузнецова своего санинструктора всегда величала по имени и отчеству — он был па восемнадцать лет старше ее.)

Через полчаса капитан Кривцов, комиссар Набоков и другие раненые, получив первую и неотложную по­мощь, были препровождены в «санитарку», стоявшую в лощине, в густом мелколесье.


9.


До Кобылкино оставалось совсем немного — рукой подать. Наши стрелковые подразделения, истребив вражескую пехоту во второй траншее, закрепились в ней и теперь уже отбивали контратаки.

Майор Иванов неоднократно вызывал на связь Ле­бедева, но тот не отвечал. Обеспокоенный комбат в со­провождении еще одного танка повернул на левый фланг.

А там в это время развивались драматические собы­тия. По мере приближения взвода Лебедева к населен­ному пункту огонь по его флангам все более усиливался. Случалось, что на один танк одновременно приходилось по два-три попадания. Используя складки местности, танкисты как могли маневрировали. Но силы были слишком неравны. Вскоре машина лейтенанта Петра Побережца, задымив, остановилась. Через некоторое время подбили и танк командира роты старшего лейте­нанта Василия Молеева, который тоже вырвался по­ближе к своему взводному, на наиболее горячий уча­сток боя.

Не раздумывая, комбат вступил в единоборство с не­сколькими танками и орудиями противника. Расстреля­на почти в упор и вспыхнула как факел одна вражеская машина, затем другая. Замолчало опрокинутое набок артиллерийское орудие... В это мгновение майор Ива­нов увидел в ста метрах впереди, почти на самом берегу реки, безжизненно стоявший танк Николая Лебедева.

В тот день гитлеровцы предприняли еще несколько ожесточенных контратак, однако все они были отбиты с большими потерями для врага. Сотни фашистов валя­лись на поле боя. И все-таки освободить Кобылкино в этот день не удалось.

К вечеру все затихло. А ночью в батальон возвра­тился лейтенант Лебедев. Он доложил, что весь его экипаж погиб, а ему самому чудом удалось выбраться из горящего танка. Он скатился с крутого берега к кромке льда Ловати и потерял сознание. Так и лежал до наступления темноты.

Пять танков роты старшего лейтенанта Петра Го­голева составляли резерв батальона. Они должны были вступить в бой в случае развития атаки. Но так и не вступили...

В чем дело? — вслух размышлял командир ро­ты. — Почему мы семь раз атаковали, а освободить де­ревню так и не смогли? Почему гибнут наши бойцы и горят танки?

Если один тактический прием оказался неудач­ным, значит, надо искать другой,— отозвался лейтенант Магомед Гаджиев.

Гоголев развернул карту. К нему сдвинулись другие командиры. Коптилка тускло освещала заиндевевшие стены блиндажа. Зажгли вторую. «Военный совет» про­должался не менее часа. Наконец Гоголев поднялся, сложил карту.

Ждите меня здесь,— сказал он.— Я — на командный пункт стрелкового полка, с которым взаимодей­ствуем. Послушаем, что пехота скажет.

В небольшой землянке Гоголев застал командира полка и комдива. Оба вопросительно глянули на вошед­шего. Старший лейтенант представился по форме и по­просил разрешения высказать свою мысль относительно завтрашних действий.

Ну, ну — заинтересовался командир дивизии и по­казал на табуретку.

Мы пришли к выводу, что надо изменить направ­ление атаки,— сказал Гоголев, присаживаясь и доста­вая карту.

Комдив с улыбкой посмотрел на командира полка и промолвил назидательно:

Ты думаешь, старший лейтенант, направления атак меняются так же просто, как маршруты утренних моционов в парке? Гоголев не обиделся.

Товарищ полковник,— сказал он,— местность, которую мы сегодня утюжили, противник хорошо пристре­лял. Одна наша рота потеряла три танка, погиб комбат Иванов. Немало полегло и ваших бойцов, пехотинцев.

Петр Гоголев показал на карте два обходных на­правления атаки, обосновал и то, и другое. Командир полка связался по телефону с одним из своих комбатов, выслушал его и сообщил комдиву:

— Комбат точно такого же мнения.

В этом случае противника надо отвлечь с фрон­та, — заметил полковник. Набив трубку, он прикурил от коптилки.

Я думаю, для этого достаточно выделить взвод автоматчиков и минометную батарею,— сказал коман­дир полка. — Как, танкист?

Гоголев ответил после некоторой заминки:

Автоматчиков бы побольше...

Сам знаю, что маловато взвода,— вздохнул командир полка,— да где взять больше...

...Атака началась на рассвете. Когда танки вышли на опушку леса и развернулись, гитлеровцы, чтобы избежать окружения, бросились на шоссе, но там уже была наша стрелковая рота. Старший лейтенант Гого­лев со своими танками вышел на южную окраину Кобылкино, в район Бараки. Затем, с вводом в бой не­скольких танков батальона майора Ложкина, наша атака усилилась. Взвод лейтенанта Алексея Мурашкина, действуя на северной окраине Кобылкино, ворвался в деревню. Сам Мурашкин по мосту через Ловать с ходу проскочил в Коровитчино, однако, убедившись, что танки взвода, ввязавшись в бой с противником, за ним не идут, стал отходить. Но мост на обратном пути пре­одолеть уже не удалось, танк был подбит.

Вскоре оказалась подбитой и машина майора Лож­кина. Вражеский снаряд угодил в ее левый борт. Меха­нику-водителю Николаю Егорову оторвало ногу... Ком­бат, пересев на другой танк, с оставшимися машинами устремился южнее, на Черенчицы.

После тяжелой и кровопролитной схватки деревня Кобылкино оказалась в наших руках. Поле боя в ее районе было усыпано множеством трупов гитлеровских солдат и офицеров. Всюду торчали разбитые орудия, дымились горящие танки. Среди них стояли и семь на­ших поврежденных и сгоревших машин, в том числе танк майора Иванова.

Политрук Илларион Феоктистов влез в, него. Люк запасного выхода был открыт. Половина обгоревшего тела майора была в танке, другая, без правой руки, лежавшей на боеукладке,— под танком. Виски комбата под танкошлемом были обожжены, но лицо уцелело полностью. В левой руке майор крепко зажал обгорев­ший полукругом партийный билет. Однако фотография на нем уцелела. Видимо, в последнюю минуту Иванов подумал именно о нем, о партбилете. Понимая, что в этой адской пляске огня и металла все, что может го­реть, сгорит, он попытался сунуть партийный документ под танк, в снег, рассчитывая, что там он сохра­нится...

Когда извлекли тело комбата наружу, то обнару­жили в казеннике пушки бронебойный снаряд. Видимо, не хватило у комбата сил, чтобы использовать его, этот последний выстрел. Тогда политрук Феоктистов, высоко подняв ствол танкового орудия, произвел последний вы­стрел в сторону смотавшихся гитлеровцев.

Погибших в боях за Кобылкино похоронили вече­ром. Комиссар дал высокую оценку подвигу танкистов. Отдельно сказал о геройски сложившем голову коман­дире батальона.

— Карп Петрович Иванов был настоящим русским, советским солдатом. Коммунист с тысяча девятьсот двадцать девятого года, он подавал достойный пример мужества, отваги, верности Родине не только беспар­тийным бойцам и командирам, но и всем нам, партий­цам—большевикам. Посмотрите на него. Испытав невы­разимые мучения, он и в кончину свою сохранил на лице черты так знакомой нам доброты и спокойствия. Зна­чит, погиб, уверенный, что до конца выполнил свой долг перед Родиной. Жизнь Карпа Петровича досталась фа­шистам очень дорого. Но расплатились они за нее еще далеко и далеко не полностью. Спи спокойно, наш до­рогой друг и командир, мы взыщем с ненавистных окку­пантов все, что с них причитается!

Танкисты, укрыв свои машины в лесу, в трехстах метрах от деревни, с утра занимались их осмотром и мелким ремонтом.

— Товарищи, работайте повеселее,— поторапливал их старшина батальона Чистяков.— Сегодня организуем натуральную русскую баньку с березовыми веничками, от души попарим косточки да бельишко, сменим. А вечером будем отмечать День Красной Армии.

На передовой помыться в бане, да еще в деревен­ской, было редким удовольствием. Чего стоит один лишь аромат распаренного березового веника! А запах горя­чего дымного пара!

И вот уже в предбаннике полным ходом идет стриж­ка и бритье. А в самой баньке люди с каким-то остерве­нелым удовольствием хлещут себя и друг друга березо­выми вениками, потом выскакивают наружу, со смехом и гиканьем обтираются снегом, опять парятся. Тело горит и от пара, и от снега!

Последними мылись механики-водители: их всегда трудно оторвать от машин. Первым прибежал Аркадий Новлянский. Взобрался на полок, от избытка чувств запел свою любимую песню про очи голубые.

Сейчас я ему покажу очи,— засмеялся кто-то из танкистов и плеснул целый ковш на раскаленный ка­мень. В печке с треском рвануло, словно швырнули в нее гранату, седой пар ударил в потолок. Новлянский, широко раскрыв рот, кубарем скатился на пол.

— Аркадий на полу шукае очи голубые! — заржал Федоренко.

И тут же балагурству, как и всему банному царству, был положен конец. Дверь вдруг широко распахнулась. Всех обдало холодом.

Кончай мыться! Воздух! — крикнул дежурный по батальону лейтенант Николай Лебедев.

Через несколько минут от разрывов бомб баня за­качалась, как утлое суденышко на волнах. Побросав веники, шайки, кто в чем, валенки — на босу ногу; при­бежали танкисты в расположение батальона. Там уже горел один из крайних танков — прямое попадание бом­бы. Погиб от осколка часовой. Командиры танков и механики-водители, нырнув в свои машины, стали отго­нять их на 150—200 метров в глубь леса.

Больше никаких событий, связанных с этим кратко­временным налетом небольшой группы немецких бом­бардировщиков, не произошло. В связи с воздушной тревогой начало торжественного собрания, посвящен­ного 24-й годовщине Красной Армии, пришлось пере­нести на час позже. За это время все успели и помыться, и поужинать.

В просторном, жарко натопленном блиндаже было все готово к открытию собрания. Доклад должен был делать секретарь партийного бюро батальона политрук Феоктистов: комиссар Набоков после контузий говорить не мог. Все ждали комбрига.

Идет! — просунув голову в блиндаж, сказал ча­совой.

Феоктистов поправил танкошлем, провел пальцами под ремнем, приготовился к встрече командира бригады. Однако вошедший подполковник Агафонов слушать ра­порт не стал. Разрешив всем сидеть, он стал раздеваться.

Я хоть и не южанин, а туляк, но тепло люблю,— сказал он, потирая руки.

Снял полушубок и пришедший с ним незнакомый танкистам капитан. Их примеру последовали и осталь­ные. В блиндаже наступила тишина. Комбриг, сделав небольшую паузу, заговорил:

Товарищи бойцы и командиры! Прежде всего, го­рячо и сердечно поздравляю вас с Днем Красной Армии. Мне радостно сообщить вам приятную новость. Второй гвардейский стрелковый корпус, наступавший с севера, соединился в районе Холма с частями третьей ударной армии и отрезал Демянскую группировку про­тивника от его главных сил. Успешно продвигаются вперед, в район Залучья, и войска первого гвардейского корпуса. Таким образом, в кольце оказалась большая часть сил шестнадцатой фашистской армии. А те­перь,— сказал комбриг, — представляю вам нового командира вашего сто пятьдесят второго танкового батальона капитана Грязнова Александра Тимофее­вича.

Капитан, пришедший вместе с командиром бригады, поднялся и по просьбе танкистов коротко рассказал свою биографию, в том числе фронтовую.

Будут ли у кого вопросы? — обратился Агафонов к собравшимся.

Вопросов не было.

Тогда у меня будет один,— заявил комбриг. По­вернувшись к Грязнову, он неожиданно и, как всем по­казалось, некстати спросил: — Александр Тимофеевич, скажите, пожалуйста, который час?

Комбат вытащил из кармана гимнастерки золотые часы.

Десять минут десятого, товарищ подполковник.

Все, у кого были часы, тоже, только машинально взглянули на свои.

Верно, товарищи бойцы? — спросил комбриг.

Верно-о-о! — послышалось несколько голосов.

У кого расхождение, подведите обязательно,— с улыбкой сказал Агафонов,— потому что эти часы ва­шему комбату в тридцать четвертом году за отличную боевую подготовку подарил сам нарком обороны!

Все по достоинству оценили как необычный вопрос командира бригады, так и «золотой штрих» в биогра­фии своего нового комбата.

Затем с докладом выступил политрук Феоктистов. Он предложил почтить память погибших в боях това­рищей минутой молчания. Когда все сели, Илларион Гаврилович напомнил бойцам о легендарном боевом пути Красной Армии, рассказал о героической миссии, которую она сейчас выполняет, защищая честь и неза­висимость Родины и приступив к изгнанию из ее пре­делов фашистских поработителей. Политрук подвел итоги проведенных батальоном боев, сообщил, что отли­чившиеся в боях воины представлены к государствен­ным наградам. Закончил доклад краткой информацией о стоящих перед подразделением задачах.

После доклада заместитель политрука Фомин про­читал опубликованные в последнем номере фронтовой газеты «За Родину» два сатирических стихотворения авторов, подписавшихся псевдонимом Братья Пулемет­чики, «Обер-брехуну Геббельсу» и «Шпагоглотатель». Механик-водитель Новлянский исполнил недопетую в бане песню «Всю-то я вселенную проехал», а в заклю­чение вечера все присутствующие хором спели «Три тан­киста».


10.


Наше наступление продолжалось. Перед тем как ударить на Калиткино, комбриг приказал капитану Гор­бенко провести ночную танковую разведку. Засветло наметив маршрут, экипажи Савенко, Клочкова и самого Горбенко вышли в исходное положение. Стоял уже март, но морозы не отпускали. А этой ночью еще и ме­тель разгулялась.

С наступлением ночи двинулись вперед. Для звуко­вой маскировки вдоль позиции стрелков беспрерывно двигались несколько наших танков. В одном месте спе­шившиеся разведчики обнаружили много противотанко­вых мин.

Горбенко посветил на карту танковой переноской.

Попробуем пройти вот по этой просеке,— пред­ложил он.

Но ведь просека до опушки леса не доходит,— заметил лейтенант Клочков.

Когда-то не доходила, а сейчас, может, доходит,— сказал Горбенко.— Карта-то не из новейших.

И разведчики, оставив танки на прежнем месте, почти по пояс в снегу направились по новому маршруту. Прав оказался капитан: просека рассекла лес до самой опушки. Только кое-где очень уж узкой оказалась, тан­ку не пройти.

На обратном пути танкисты побывали у командира стрелкового батальона: надо было утрясти ряд вопро­сов по совместной атаке.

Капитан Горбенко доложил комбригу о результатах ночной вылазки. Агафонов отдал саперам необходимые распоряжения, и саперный взвод за ночь расширил в нужных местах просеку.

Морозным утром 14 марта танковая группа Горбен­ко скрытно вышла на исходную позицию для атаки. В шесть утра танкисты двинулись в сторону деревни Калиткино. Гитлеровцы встретили их сильным огнем. Капитан услышал, как на левом фланге раздался силь­ный взрыв. Он тут же увидел, как густой снежный вихрь окутал танк Савенко. Видимо, наехал на мину.

Савенко! Помощь требуется? — запросил по ра­ции Горбенко.

Справимся. Ранен механик-водитель,—послышал­ся голос лейтенанта.

Пока ведите огонь с места! — распорядился ка­питан.

Повернув перископ, он осмотрел опушку леса, где сосредоточилась наша пехота. «Эх, мать честная! — го­рестно подумал он.— Хлопцы утопают в разрывах мин. К тому же голову поднять не могут из-за автоматных и пулеметных очередей».

На опушку леса! скомандовал Горбенко меха­нику-водителю Хорошавину.

Танк, взревев мотором, устремился в указанном ка­питаном направлении. Приказав механику-водителю остановиться, Горбенко клубком скатился с машины и оказался рядом с каким-то пехотинцем.

Где командир роты? — крикнул он.

Я здесь! — послышался рядом голос молодого лейтенанта с перевязанной головой.— Бьют по нас без передыху. Несколько человек убило и около десяти ранило.

Понимаю, понимаю. Бежать вам за танками — верная смерть. А лежать здесь, на опушке леса, еще хуже — перещелкают, как цыплят. Отведите пока бой­цов поглубже в лес. А мы попробуем расстрелять огне­вые точки. Потом дадим вам сигнал.

Капитан снова забрался в танк» и машина, развер­нувшись, помчалась в сторону Калиткино.

Стрелковая рота, с командиром которой разговари­вал Горбенко, была да самая, где служил и воевал уже известный читателю пулеметчик, а с недавних пор командир взвода старший сержант Константин Румян­цев. Он только что вместе со своим вторым номером Петром Хлебникиным вел огонь из пулемета. В это время совсем рядом разорвался вражеский снаряд. Огнем обожгло левую ногу ниже колена.

Костя, ты ранен? — встревожено спросил Хлебникин.

Чертовски жжет левую ногу. Полный валенок крови,— стиснув зубы, ответил Румянцев.

Сейчас помогу.

Не надо, не бросай пулемет. Я доползу сам. Рана так себе, царапина-

Румянцев, на прощание похлопав своего друга по плечу, медленно волоча ногу, пополз назад. К нему под­бежал санинструктор, но Константин махнул рукой в сторону залегших бойцов.

Иди туда,— велел он,— там много тяжелоране­ных. А я сам...

Сначала полз, а потом нашел палку и, опираясь нее, медленно пошел в сторону леса, где был развернут медпункт полка.

Петр Хлебникин поверил, что ранение у командира не тяжелое, от силы через неделю вернется. Но где-то через полмесяца - получил от него письмо. Румянцев сообщал, что на одной из железнодорожных станций санитарный поезд, в котором он ехал, разбомбила вра­жеская авиация. Пострадали два вагона, погибли сани­тары и несколько раненых. А самого его взрывной вол­ной выбросило из вагона. В общем, встреча их, к сожалению, пока откладывается...

А потом в одном из, боев был тяжело ранен и сер­жант Петр Хлебникин. Но это случится позже, в конце мая, а пока...

А пока бой за Калиткино продолжался. Экипаж Клочкова вел меткий огонь по обнаруженным артилле­рийским расчетам противника. Неподалеку громыхал выстрелами и неподвижный танк лейтенанта Савенко.

Вдруг раздался радостный возглас радиста-пулемет­чика клочковского экипажа Пьянкова:

Товарищ лейтенант, фашисты дают стрекача!

Известное дело,— облегченно вздохнул Клочков.— Это наши танкисты прошли через разведанную нами ночью лесную просеку. Почуяли гитлерюги, что дело их табак. Но далеко не убегут.

Его танк, беспрерывно строча из пулемета, ворвался на окраину деревни.

Механик-водитель! — предупредил лейтенант.— Меньше увлекайся давкой. Недолго подставить борт, под вражеский снаряд.

Около моста через речку Пьянков заметил орудие без расчета и застрочил по нему из лобового пулемета.

Товарищ лейтенант, разрешите, я эту пушечку столкну в речку? — обратился механик-водитель Новлян­ский.

— А что толку! — возразил Клочков. — Расчет-то под мостом, могут ее вытащить.

И ударил по ней осколочным. Пушка, высоко под­прыгнув, опрокинулась навзничь. Новлянский подал ма­шину несколько назад. Двумя очередями, пущенными под мост, Пьянков уничтожил и расчет.

Теперь механику не терпится проскочить мост, но командир охлаждает его пыл: неизвестна грузоподъем­ность, к тому же, возможно он заминирован.

Насчет стрекача Пьянков явно преувеличил. В де­ревне еще много гитлеровцев, а наша пехота отрезана. Продвигаться вперед в такой ситуации — значит обречь экипаж и танк на верную гибель. И машина Клочкова, повернув обратно, медленно двинулась вдоль окраинной улицы.

Близко к постройкам не подходить, забросают гранатами! — предупредил лейтенант Новлянского.

За двухэтажным зданием Школы; танкисты обнару­жили группу фашистов. Заметив приближающийся танк, дни бросились в траншею.

А ну, Пьянков, очередью вдоль траншеи! — при­казал командир.

Исполнительный радист-пулеметчик тотчас же полос­нул несколькими очередями по не успевшим рассредо­точиться в своем ненадежном укрытии гитлеровцам.

А вот и еще одна группа. Вражеские солдаты во всю прыть, насколько это позволял снежный покров, бежали в дальний конец огорода и один за другим скрывались в стоявшей там под высоким кряжистым деревом бане. Когда ее дверь захлопнулась за последним солдатом, лей­тенант послал в окно этого ветхого строеньица два оско­лочных снаряда. И в эту же минуту экипаж почувство­вал неожиданный и сильный удар по танку.

Это еще откуда? — встрепенулся полуоглохший командир.

Вон, товарищ лейтенант, дымок в кустарниках, - ответил Самохвалов.

Когда танк ворвался в деревню, эта пушка, стояв­шая в двухстах метрах от крайнего строения, почему-то молчала. Видимо, расчет находился в избе. Теперь ее развернули.

Товарищ лейтенант, разрешите, я ее раздавлю! — снова просит механик-водитель.

Валяй, дави!

Танк рванулся в сторону пушки. Ее расчет в страхе бросился в блиндаж. Заскрежетал металл под гусени­цами. Механик-водитель направил танк на блиндаж и раздавил его.

В наушниках Клочкова послышались позывные командира батальона капитана Грязнова.

Где вы находитесь? — спрашивал комбат.— И есть ли с вами пехота? Если нет, то возвращайтесь.

Грязнову ответил капитан Горбенко. Сказал, что раз­бил два орудия, которые на прицепах шли в сторону Калиткино. Пехоты с танками нет, а без нее врага из населенного пункта не выбить.

Разворачивайся и — к опушке леса! — приказал механику-водителю Клочков.

Танк, развернувшись влево, продвинулся не более десяти метров и вдруг рухнул в глубокую яму. Мотор заглох. Кто-то из членов экипажа крепко выругался. Новлянский попытался завести двигатель, но безуспеш­но. Снаружи послышалась немецкая речь. По башне громко застучали, раздались голоса:

Русс, капут! Сдавайсь!

Почему стоим? И кто там кричит? — хриплым голосом спросил командир. Когда танк провалился в яму, Клочков ударился головой о металл и полностью еще не пришел в себя.

Товарищ лейтенант, на танке немцы!

Клочков перебрался на свое сиденье.  Хотел повер­нуть башню, но она не вращалась. Ствол орудия глу­боко влез в сугроб. Ни из пушки, ни из пулеметов стре­лять нельзя.

Что с мотором? И вообще — куда мы попали?

Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант! — заторопил­ся Новлянский.—Похоже, угодили в занесенный снегом противотанковый ров...

А гитлеровцы продолжали стучать по башне.

Товарищ лейтенант, разрешите приоткрыть люк, угощу их гранатой, — предложил Самохвалов:—Или от­крою бойницу, очередью разгоню.

Соображать надо! Откроешь люк — сам получишь гранату. А в бойницу направят автомат! Они же не на земле — на танке!

Фашисты были уверены, что танку не вырваться и его экипажу один выход — сдаться. Поэтому и не спе­шили забрасывать машину гранатами или поджигать.

«Волга», «Волга», я — «Дон». Сижу в противотан­ковом рву, на танке немцы, прошу разогнать огнем,— передал Клочков по рации.

Понял, еду!—ответил Горбенко.

Он рванулся в сторону Калиткино, но не так-то про­сто разыскать застрявший танк, если торчит лишь его башня. И все-таки обнаружил его по группе гитлеров­цев, копошащихся на одном из участков своего противо­танкового рва. Горбенко дал по ним две длинных очере­ди. И в это же время заработал двигатель клочковской машины. Вражеские солдаты отпрянули от танка. Вслед им тотчас же из башни полетели гранаты.

Попробуй на задней скорости! — крикнул Клочков механику-водителю. Новлянский включил указанную передачу, и три­дцатьчетверка медленно выползла из рва.

Теперь гони к опушке леса,— приказал лейте­нант.— Прихватим пехоту.

К стрелковому подразделению Горбенко и Клочков подъехали почти одновременно. Едва капитан высунул из башни голову, как тут же по броне застучали пули. Горбенко захлопнул люк и велел механику-водителю продвинуться глубже в лес. Здесь к нему подошел командир стрелковой роты — тот самый, с перевязанной головой. Он собрался было ввести капитана в обстанов­ку, но Горбенко жестом остановил его.

И так понятно, почему вы тут загораете. Меня сейчас самого чуть не ухлопали. Покажите, откуда огонь?

Тут осталось несколько пулеметных точек,— ска­зал ротный,— которые только за нами и следят. Одна на левом фланге, другая — на правом.

Лейтенант показал на карте. Горбенко посмотрел на Клочкова, а тот на него. Как же так? Ведь эти огневые точки должны были быть уничтожены: на правом флан­ге — Клочковым, на левом — Горбенко. Значит, не обна­ружили? Или вновь появились?

Уточним на местности, — предложил Горбенко.

Видите,— продолжал командир роты,— левее от­дельного дерева несколько кустарников? В середине два из них выделяются чернотой. Там как раз и есть амбра­зура. Из нее, товарищ капитан, вас только что обстре­ляли. Теперь смотрите на правый фланг. Там, левее сухого дерева метров двадцать, установлен еще один пулемет. Вот они по нас и шьют.

Танки, выйдя на опушку леса, с короткой дистанции расстреляли пулеметные точки, а затем малым ходом двинулись на Калиткино. За ними устремились пехотин­цы. Танкисты бьют из пулеметов по окнам изб, где за­сели вражеские автоматчики. А то ведь снова могут от­сечь стрелков от танков.

В это время на северной окраине деревни послыша­лось раскатистое «ура». Это наши стрелковые подраз­деления, поддержанные вышедшими по просеке танка­ми, поднялись в атаку. Экипажи Горбенко и Клочкова, проехав справа и слева по огородам, отрезали гитле­ровцам путь отхода к мосту.

Вскоре Калиткино было полностью освобождено.

В сумерках истыканные и исцарапанные снарядами и пулями танки возвратились в расположение батальона. С поля боя был эвакуирован и подорвавшийся танк Са­венко. Итоги боя радовали. Только экипажем Клочкова разрушено восемь блиндажей, уничтожено два орудия, четыре пулемета и много вражеской пехоты. А общий результат боев этих дней выразился в том, что несколько пехотных дивизий 16-й немецкой армии, сосредоточенных южнее Старой Руссы, были накрепко стиснуты в кольце окружения. На одном из участков фашисты бросили с самолета листовки такого содержа­ния: «Выпустите наши войска, и мы не будем применять авиацию».

— Умнее-то, видать, ничего придумать не могли,— говорили на этот счет бойцы бригады,—торгуются, как на базаре. Нет уж, дудки! Сунулись на нашу землю, так теперь готовьтесь к тому, что она станет вашей мо­гилой.

Окружение части войск армии генерала фон Буша не на шутку всполошило гитлеровское командование. Надо было поднять дух своего воинства и немецкого населения, хоть как-то смягчить суровую правду. А для этого все средства хороши... Геббельс объявил по ра­дио, что в районе озера Ильмень ими, немцами, окру­жена и уничтожена 7-я гвардейская дивизия полковни­ка Бедина, что одновременно с ней уничтожены еще четыре советские дивизии. Ни больше, ни меньше...

А гвардейцы дивизии полковника Бедина в это вре­мя продолжали отважно бить врага. Под Рамушевом она во взаимодействии с танкистами разгромила вра­жеский узел сопротивления, освободила от захватчиков сорок четыре населенных пункта.


11.


Конец марта. Солнце пригревает все щедрее. Днем тает, а ночью снег покрывается панцирем, по которо­му можно ходить не проваливаясь. А то вдруг разы­грается метель, опять все дороги и тропинки перекроет сугробами. И все-таки — весна... Только некогда было наслаждаться ее, хотя и скупой пока, но многообещаю­щей солнечной улыбкой...

Боевые машины бригады выходили из строя по раз­ным причинам: одни — в бою, другие — на маршах. Пре­одолевая лесисто-болотистую местность, покрытую тол­стым слоем снега, танки двигались на малых скоростях, то и дело буксовали. Все это вызывало чрезмерную на­грузку на двигатели, случались поломки ходовой части. А во время эвакуации машин с поля боя выходил из строя и технический состав...

Командир бригады ежедневно требовал у своего помощника по технической части доклада о ходе ре­монта боевой матчасти. И всякий раз — вопрос-напо­минание:

Николай Иванович, заявку на танкового техника послали?

Давно отправил, товарищ подполковник.

Пошлите еще раз. Требуйте, не отступайтесь.

Помпотех посылал еще и еще раз, однако запраши­ваемого специалиста, знающеготридцатьчетверки, все не было.

А в это время воентехник 2 ранга Валентин Владими­рович Шилов, получив назначение в бригаду, с веще­вым мешком за плечами, пешком преодолевал километр за километром, один другого труднее. Миновал уже око­ло семидесяти километров. С утра идти было легко, а днем подтаивало, дороги раскисали. Правда, километ­ров десять проехал на груженной снарядами машине, но она часто и надолго застревала. Решил — пешком надежней.

Шел, ориентируясь на звуки боя. Впереди слышались орудийные выстрелы, пулеметная и автоматная трескот­ня; на горизонте от осветительных ракет не гасло за­рево. Когда уже стемнело, добрался до основательно разрушенного села. Здесь его остановили, потребовали документы.

Мне в Рамушево,— сказал Шилов.

Вы в нем и находитесь,— ответил боец в тело­грейке.

Где дома-то?

Разве не знаете, куда деваются дома, когда по ним война прошагает? Лучше табачком угостили бы.

Шилов достал открытую пачку «Беломора».

Чудно, папиросы курите, словно генерал, а идете пешком, с котомкой за плечами,— улыбнулся боец.

Валентин не стал объяснять, что в Москве, выкроив минутку, заглянул к родителям, и отец из старых запа­сов дал ему пять пачек папирос.

В селе воентехник увидел уцелевшие церковь да не­сколько изб. Его внимание привлекли какие-то снежные холмики, явно не природой созданные. В некоторых из них, как кошачьи глаза в темноте, светились огоньки. Шилов подошел к ближайшему холмику. Это была ма­ленькая землянка. Воентехник постучал в низкую дверь, сбитую из трех-четырех старых горбылей. Женский го­лос ответил:

Войдите.

Шилов, низко склонившись, вошел и, поздоровавшись, осмотрелся. Посередине землянки топилась круглая же­лезная печка, в углу тускло светила керосиновая лампа без стекла. Стоять можно только согнувшись. Справа и слева неширокие нары, покрытые домашним тряпьем. На одних из них под одеялом лежит мальчик. Прими­тивный столик и на нем кое-что из кухонной утвари. На земляном полу, у порога — кусок самотканого ков­рика.

В темноте трудно определить возраст женщины. Го­лос у нее тихий, печальный, но твердый. Мальчик очень худой. Даже при убогом ламповом освещении видно, какое у него землисто-бледное лицо. Сначала посмотрел на Шилова с подозрением, потом с любопытством. Слез с нар, приблизился к вошедшему и погладил звездочку на его шапке-ушанке.

Мам, этот дядя наш, а не фашист,— с радостью оповестил он.

Как тебя звать, малыш? — поинтересовался Шилов.

Иваном.

Стало быть, Ванюша?

Нет, Иван Иванович, а не Ванюша. Я уже большой.

—        Да, да, конечно,— улыбнулся Шилов.

Дяденька, а вы куда — на передовую?

На передовую, Иван Иванович.

Ну, добро,— совсем как взрослый промолвил маль­чик,— гоните подальше фашистов, не надо, чтобы они снова вернулись.

Не беспокойся, Иван Иванович, больше не вер­нутся,— заверил Шилов. И спросил: —  Сколько тебе лет?

В мае будет пять,— ответила за сына мать.— Если, конечно, доживем...

Если доживем... Теперь доживут! Вырастет этот ма­ленький советский гражданин, станет настоящим рус­ским Иваном-богатырем. Он уже знает, что такое вой­на, Он услышал орудийный грохот, двоими глазами ви­дел, как иноземные пришельцы грабили село, мучили жителей. Он видел, как жаркими кострами горели до­ма, в том числе и тот, где он родился, как сражались

и погибали в неравном бою красноармейцы. Он видел, как плакала мать. Он этого никогда не забудет...

На ближнем краю стола лежал треугольник. Шилов наклонился, прочел адрес: Рамушево, Ивановой Марии Ивановне. И обратный: полевая почта... Иванову.

От мужа?

Да, еще прошлогоднее. До прихода немцев полу­чила. Теперь — ни слуху, ни духу. Только и радости, что перечитываем...

Вскипел чайник. Мария Ивановна заварила кипяток какой-то душистой травой. Подала на стол лепешки из смеси жмыха, картофеля и еще чего-то.

Не знаю, как вас звать...

Меня звать Валентином,— сказал Шилов и стал выкладывать из вещевого мешка весь свой запас: сало, сухари, сахар, тушенку.

Что вы, что вы! — запротестовала хозяйка.— Вам же воевать, оставьте себе.

—       Обо мне не беспокойтесь, на фронте голодать не придется, так что... чем могу... А вот вашу лепешку по­пробую.

Попробовал и подумал: «Еда не для ребенка...»

Иван Иванович, клади побольше сахару в ста­кан! — сказал Шилов.

Нет, нет...

Он пил чай маленькими глотками, осторожно ка­саясь зубами твердого сладкого кусочка. Допил и остав­шийся сахар положил в блюдце, заменявшее сахар­ницу.

Валентин лег спать на пол не раздеваясь. Мария Ивановна долго уговаривала его лечь на нары.

На земле-то еще до конца войны наспитесь,— го­ворила она.— А я вот тут, рядышком с сыном.

Но Шилов уже ничего не слышал. Прошагав от са­мой станции Бологое без малого семь десятков кило­метров, он и на полу уснул мгновенно. А на рассвете, не тревожа хозяев, покинул свой случайный ночлег и быстро зашагал в ту сторону, где продолжала греметь канонада, где наши части разрезали окруженную груп­пировку врага.

В описываемую пору воентехнику 2 ранга Валентину Шилову еще не было и двадцати. В июне сорок первого окончил Киевское танко-техническое училище и сразу же был направлен на фронт под Славгород. Там он с честью выдержал первое боевое испытание. Так что о войне уже имел представление не понаслышке.

Через час пути Шилов увидел на перекрестке «эмку». Подошел вплотную. Около машины стоял невысокий, лет пятидесяти, с добрым, выражением лица командир. На петлицах его шинели ало поблескивали по две шпалы. Поздоровались.

Не откажите в помощи,— с улыбкой сказал ма­йор.— Уже минут двадцать рою колесами снежную ка­шу. Ни туда, ни сюда.

Валентин сбросил вещмешок, ухватился за задний буфер машины; майор сел за руль, дал газ, но машина еще глубже зарылась в снег.

Разрешите, я попробую? -  обратился воентехник.

А за рулем сидеть приходилось?

Случалось...

Тогда валяйте.

Шилов вначале дал раскачку машине, а потом, вклю­чив заднюю скорость, резко повернул руль влево и тут же отпустил. Так он проделал два раза, а при третьей попытке «эмка» выскочила.

Молодец,— похвалил майор,— сразу видна хват­ка воентехника. Куда путь держите?

Имею назначение в шестьдесят девятую.

В таком случае садитесь, я как раз туда.

Шилов сел на заднее сиденье. Майор, развернув ма­шину, проехал километра два и остановился около пя­тистенного дома. Во дворе, под навесом, стоял танк Т-34. На порог вышел подполковник Агафонов.

Василий Сергеевич, к нам пополнение,— доложил комбригу майор.

Валентин предъявил предписание. Комбриг заметно повеселел, предложил войти в дом.

Ну что ж, слушаю — откуда родом, что окончили, что умеете делать...

Шилов коротко рассказал о себе  и его рассказ ком­бригу явно понравился.

В роте вам пока делать нечего,— сказал он.— В бригаде много неисправных машин, а поэтому пока при­мете должность начальника мастерских.

Вечером этого же дня воентехник прибыл в ремонт­ный взвод, Машин не видна—замаскированы, но лю­дей много. Побеседовал с ними и понял, что ремонтники больше совещаются, чем работают. Причина — слабое знание новых марок машин КВ и Т-34. Почти все они специалисты по ремонту и эксплуатации легких довоен­ных машин БТ и Т-26. Командир взвода воентехник 1 ранга Ковалев часто отсутствует во взводе — занимает­ся эвакуацией с поля боя подбитых и поврежденных танков.

Утром следующего дня во взвод приехал помпотех бригады майор Тонов. Ковалев собрал в землянке лич­ный состав. Всех ремонтников майор знал хорошо, поч­ти к каждому обращался по имени. Встречи всегда про­исходят непринужденно, с обоюдной благожелатель­ностью. Так было и сегодня. Вначале Тонов проинфор­мировал бойцов о положении на их Северо-Западном фронте. Сказал, что ни на один день не прекращаются на рамушевском участке фронта ожесточенные бои, Враг, поставивший целью во что бы то ни стало про­рваться к своей окруженной группировке, при мощной поддержке авиации бросает в бой новые тысячи солдат, танки, подтягивает артиллерию. Наши части, отражая удар за ударом, наносят врагу огромный урон в живой силе и технике. Танки 69-й бригады в это время ведут оборонительные бои южнее и севернее Старой Руссы.

После этого майор Тонов перешел к разговору о ремонте боевой техники.

Тяжело приходится нашим: боевой техники не хва­тает. А ее много вот тут, у вас, да только на приколе она и когда будет отремонтирована — неизвестно. Или известно? — повернулся помпотех к Ковалеву.

Тот замялся.

Вот, вот, и сами не знаете. Воевать нечем, а у вас люди до завтрака ничем не занимаются, а сам завт­рак длится полтора — два часа.

Неисправности сложные, товарищ майор,— стал оправдываться командир взвода;

Знаю, что сложные, — строго прервал его майор.— Между прочим, на войне нет ничего легкого и простого. Даю вам четыре дня для устранения неисправностей всех находящихся у вас машин. Теперь у вас есть но­вый начальник мастерских, человек знающий. Из за­пасных частей, что требуется, будет все, только заявку своевременно дайте.

После завтрака работа закипела вовсю. Валентин Шилов стал обходить экипажи, уточняя неисправности танков.

Что с машиной? — спросил он у одного из сер­жантов.

Пробита прокладка блока.

Как узнали?

Сечет. Руку подставил — бьют газы. А вот что делать с ней...

Кому приходилось менять прокладку на двигателе В-2?

Никто из стоявших рядом танкистов не ответил: зна­чит, никому...

—А на автомобилях, тракторах?

Я менял, — отозвался старший сержант Сухценко,— Менял на тракторе Сталинградского завода.

Вот вы и займитесь,— распорядился Шилов.— Это похоже. Снимите броню над моторным отделением, приготовьте к выемке первый радиатор.

Ясно, товарищ воентехник!

Кто электрик? — спросил далее начальник ма­стерских.

Я, старший сержант Калинин!

Вам — вынуть правую группу аккумуляторных ба­тарей. Да только аккуратно! Показать или сами справи­тесь?

Справлюсь.

Прекрасно. А вообще — если в чем нет твердой уверенности, лучше спрашивайте. Что с вашей маши­ной? — поинтересовался Шилов, переходя к другому танку.

Педаль главного фрикциона западает, левый бор­товой не работает,— доложил механик-водитель.

Что значит не работает?

Возьмешь левый рычаг на себя, машина останав­ливается.

— Так это не левый, а правый не работает.

Нет, левый,— стоит на своем водитель.

Это даже интересно,— говорит один из ремонтни­ков. — Кто прав — наш воентехник, или механик-водитель?

Быстро разобрали правый бортовой, осмотрели все как следует.

Ну и как? — спросил Шилов..

Механик-водитель только руками развел.

Сдаюсь, товарищ воентехник второго ранга.

Ремонтно-восстановительные работы продолжались почти круглые сутки без перерыва. С прибытием Шило­ва ни один человек не оставался без дела. Бойцы ре­монтного взвода практическую работу удачно совмеща­ли с изучением новых марок танков.

Ремонт последней машины закончили к утру третье­го дня. Посадив всех на корму одного из танков, Шилов на ходу объяснил порядок регулировки приводов управ­ления бортовыми фрикционами и тормозами. Каждого бригадира обязал выполнить практически всю регули­ровку.

К танку неожиданно подкатила «эмка», и из йее вы­шел майор Тонов. Вид у него был усталый, озабоченный и сердитый.

Катаетесь всем взводом, а кто будет работать? Там, в ротах, танки ждут, а вы учебой занялись! — вы­говаривал помпотех.

Товарищ майор, заканчиваю регулировку, а за­одно обучаю ремонтников, пока экипаж завтракает. Ми­нут через тридцать отправлю и эту машину,— спокой­но доложил Шилов.

А остальными танками почему никто не занимает­ся? Я же вам дал четыре дня! — Майор даже побледнел.

А остальных нет.

То есть как это нет! Где они? Одно дело красиво докладывать, другое — плохо работать!

Воентехник Шилов с ответом не торопился. Да и не знал, что отвечать, потому что не понимал причину раз­дражительности помпотеха.

—  Почему молчите, аршин, что ли, проглотили? — совсем уж вышел из себя майор.

Остальных нет, потому что они в роту ушли, еще вчера. Разве вам ротные не доложили? Последняя, вот эта, уйдет через полчаса-

Майор недоумевающе смотрел то на Шилова, то на ремонтников, облаченных в свои замасленные комбине­зоны. Наконец, сообразив, в чем дело, снял танкошлем, положил его на капот «эмки» и стал вытирать вспотев­ший лоб.

Такими своими докладами, Шилов, ты можешь до инфаркта довести,— улыбнулся помпотех бригады. До­став из кармана брюк портсигар, он протянул его окру­жившим его ремонтникам:

Закуривайте, товарищи. Бойцы, чумазые, как черти, в секунду опустошили майорский портсигар.

Ты хотя бы докладывал по мере готовности, — все еще, но теперь больше по инерции, ворчал Тонов на Ши­лова.

Установите телефон, буду докладывать...

Телефон тебе, а может, телеграф? — Смеясь, майор кулаком ткнул в бок воентехника.— В общем, спа­сибо. Но паузы не будет. К вам идут еще две машины, уже на подходе. Когда сделаете?

Надо посмотреть, что с ними.

Когда отправили последний танк, подошли к ремонт­никам и те две машины, о которых говорил помпотех. Осмотрели их.

Майор Тонов снова спросил:

Когда закончите ремонт?

К семнадцати ноль ноль уйдут.

Завтра?

Почему завтра? Сегодня.

Это что, серьезно? Так и доложить комбригу?

Сделаем, товарищ майор,— твердо заверил Ши­лов.

...Сделали на час раньше обещанного.


12.


За много суток непрерывной работы у ремонтников наконец выдался первый свободный день. Они решили использовать его для «санитарно-хозяйственных» нужд — таких, как стрижка, стирка, ремонт обуви и обмундиро­вания, помывка в бане.

Товарищи, к нам пожаловало какое-то началь­ство!— предупредил ребят первым заметивший «эмку» воентехник Шилов. Все думали — едет майор Тонов. Но нет, из машины вышел командир бригады подполков­ник Агафонов. Шилов отдал рапорт.

Сколько машин в ремонте? — спросил комбриг.

Сегодня — ни одной, товарищ подполковник!

Приятно слышать. А теперь покажите ваше рас­положение.

Ходил подполковник долго, осмотрел все обстоятель­но. Потом сказал:

Я доволен вашей работой. И порядок у вас образ­цовый. На завтра приглашаю всех ко мне на обед.

Не понял, товарищ подполковник... — обескураженно проговорил Шилов.

А что тут понимать! Завтра к четырнадцати ноль ноль всем взводом приезжайте в штаб бригады. При­глашаю на обед. За вашу хорошую работу,— пояснил комбриг.

Столь необычное приглашение командира бригады было встречено с искренней радостью. Каждый приво­дил в порядок свое обмундирование, обувь. Друг друга придирчиво осматривали.

Точно в назначенное время приехали в штаб брига­ды. Подполковник Агафонов с каждым поздоровался за руку. Пожал руку каждому и комиссар Прованов.

Григорий Васильевич, посмотрите, какие они все, оказывается, молодые. Отмылись так, что на ремонтни­ков не похожи,— шутил комбриг.

Это точно, хоть каждого — во фронтовой ан­самбль,— отвечал комиссар.

Ну, ладно! — спохватился Агафонов.— Кормим со­ловьиную стаю баснями... Прошу всех в дом! Обед готов!

Бойцы вошли в избу, церемонно расселись за боль­шим столом. Что называется, чувствовали себя не в своей тарелке.

А вы не стесняйтесь, не стесняйтесь,— говорил между тем подполковник —Званый обед у комбрига — не самое тяжелое дело на войне. А впрочем — сами ви­новаты: хорошо работали. Нет, отлично работали! Обе­щаю: всех представлю к наградам. Главное— экипажи очень довольны вашей работой. Отремонтированные ва­ми машины в боях не подвели. Молодцы, танковые ле­кари! О вас в батальонах говорят как о великих специа­листах. Ну, чародеи, приятного аппетита!

Бойцы ремонтной службы в восторге. И не потому, что обед царский, тем более, что он никакой не царский, а обычный солдатский, если не считать квашеной де­ревенской качанной капусты да нарезанного ломтями репчатого лука. В восторге они от обстановки, которая так напомнила им мирную жизнь. Чего стоит уже одна такая деталь: «всегда питались из котелка, а теперь — каждому отдельная тарелка!»

Посмотрев на воентехника 2 ранга, комбриг с тепло­той добавил:

Особенно хочу отметить вас, товарищ Шилов. Ре­монтное дело знаете отменно, и что еще важней — лю­дей учите. Механики-водители говорят, что вы машину насквозь видите. Дорожите такой оценкой!

Добрые слова благодарности в адрес ремонтников говорили и комиссар Прованов, майор Тонов... В общем, обед, как выражаются журналисты-международники, прошел в дружественной и сердечной обстановке.


У войны свои законы — законы в большинстве своем неписаные и оттого неумолимо жестокие и суровые. Их диктует сама обстановка, сама фронтовая жизнь, и не подчиняться им нельзя, как нельзя пройти вброд речку и не замочить ног. Вот почему с такой неизбывной ра­достью воспринимают бойцы всякий, даже самый, ка­залось бы, заурядный случай, позволяющий им отклю­читься на минуту-другую от тяжкой военной действи­тельности, дать волю ребячьему восторгу и даже счастью. Это может быть письмо от матери, от жены или невесты. Это может быть жаркая деревенская банька, затеряв­шаяся на краю заснеженного огорода, или задушевная песня под баян в короткую паузу между боями. Или такой вот званый обед у душевного командира, на ка­ком только что побывали ремонтники.

Но на то она и война, что на ней всегда преобладает драматическое, скорбное, даже если речь идет о боевых успехах. Вот два таких события, которые горько пере­живали бойцы бригады и которые произошли почти в одно и то же время.


...С наступлением весенней распутицы и без того раз­битые снарядами и бомбами дороги стали почти непро­ходимыми. К тому же с утра до наступления темноты, особенно в летную погоду, их дотошно контролировала вражеская авиация. Часто нарушалось регулярное снаб­жение частей продовольствием, горючим и боеприпа­сами.

В один из таких дней второй половины апреля коман­дир танкового батальона майор Ложкин приказал механику-водителю Новлянскому:

— Берите трех человек и на газике поезжайте в Ко­былкино за горючим. Сливайте его из поврежденных машин.

Через несколько минут танкисты выехали на этот своеобразный «промысел». Только принялись за дело, как небо наполнилось гулом четырех «юнкерсов».

Аркадий Новлянский в это время зубилом рубил бак поврежденного танка. Услышав пронзительный вой па­дающей бомбы, он камнем упал рядом с гусеницей. В тот же миг страшной силы взрыв потряс Т-34. Новлянского обдало горячим воздухом, огнем обожгло левую руку. Прогремело еще несколько разрывов, и «юнкерсы» скрылись.

Аркадий, ты ранен? — подбежали к механику-во­дителю его спутники.

Не то слово,— со стоном отозвался Новлянский.— Отвоевался я, ребята...

Старшему военфельдшеру батальона Маше Кузнецо­вой, случайно оказавшейся поблизости, ничего не оста­валось иного, как ампутировать кисть механику-водителю и отправить его в госпиталь. Впрочем, ампутация заключалась лишь в том, что Маша перерезала тонкую полоску кожи, на которой болталась перебитая оскол­ком кисть...

С тяжелым сердцем проводили друзья — а их у Новлянского было немало в обоих танковых батальонах —  этого всегда веселого, неунывающего и находчивого ме­ханика-водителя. Знали: больше вряд ли они встретятся...

...Несмотря на огромные потери, оккупантам удалось пробить брешь в нашей обороне. В районе села Рамушево 21 апреля образовался так называемый Рамушевский коридор шириной в шесть — восемь и длиной до сорока километров. Гитлеровское командование подтя­нуло сюда дополнительные средства, чтобы любой ценой сохранить «коридор», соединявший окруженную наши­ми войсками в районе Демянска немецко-фашистскую группировку с основными силами противника.

С этой целью весьма активно действовала вражеская авиация, имевшая превосходство в воздухе.

В связи с весенней распутицей возникали трудности не только с подвозом горючего и боеприпасов, но и с эвакуацией раненых. Именно по этой причине в двух­этажной школе поселка фанерного завода скопилось большое количество легко и тяжело раненных бойцов. Так как своевременно отправить их не удалось, потребо­валась очередная медицинская обработка. Эту работу выполняли медики, вызванные из частей в срочном порядке.

Военфельдшер 149-го танкового батальона Валенти­на Сергеева вместе с другими специалистами всю ночь буквально без единой минуты передышки перевязывали раненых. Многих пришлось оперировать. Вся работа бы­ла завершена только к утру.

Сергеева уже заняла место в санитарной машине, чтобы отправиться в батальон, как вдруг завыла сире­на. Воздушная тревога! Валентина вместе со всеми по­спешила в ближайшее укрытие.

Едва не задевая за верхушки деревьев и крыши домов, на бреющем летела большая группа вражеских са­молетов, стерегущих с воздуха столь обнадеживающий их, гитлеровцев, Рамушевский коридор. В течение два­дцати минут весь поселок скрылся в огне пожарищ...

Когда оказавшиеся вне здания школы медики выбра­лись из укрытий, то на месте школы увидели лишь ды­мящие развалины...

— Прямое попадание бомбы, — скорбно констатиро­вал кто-то, стоявший рядом с Сергеевой.

Ее санитарная машина беспомощно лежала на боку...

И подобных случаев в то время было, увы, немало.

Война есть война...


Лесисто-болотистая местность сильно затрудняла дей­ствия танкистов, тем не менее они уверенно преодолева­ли сопротивление врага.

В начале июня танковой группе роты старшего лей­тенанта Михаила Гуськова было приказано освободить населенный пункт Бол. Дубовица и отбросить гитлеров­цев на правый берег реки Пола.

Какое примем решение, комиссар? — получив та­кую задачу, обратился к своему политруку Петру Ро­манову командир роты.— Атаковать по соседству с до­рогой нельзя: сплошное минное поле, которое к тому же прикрывается мощным арт-огнем. Если мы здесь сунем­ся, то наверняка оставим все машины.

Действительно, задача отнюдь не из простых. Танки­стам было о чем подумать.

Есть смысл посмотреть маршрут на левом фланге,— сказал Романов. — Конечно, там болота, леса, а все-таки...

Гуськов согласился, и через полчаса он вместе с по­литруком, помпотехом, командирами одного танкового, саперного и стрелкового взводов отправились на реко­гносцировку. Около километра прошли в высокой, почти в рост человека, болотистой траве. «Тут тридцатьчет­верки вполне пройдут,— решил про себя командир ро­ты.— Только надо двигаться не след в след. И не оста­навливаться».

Какое-то время шли молча.

Какая благодать! — проговорил вполголоса полит­рук.— От запаха трав с ума сойти можно. Словно иду по берегу родной Мокши...

Где это такая великая река? Что-то не припом­ню,— разводя руками осоку, сказал с улыбкой ротный.

В Мордовии. Она, конечно, не великая, но такая чудесная, вся в зеленом убранстве, на дне каждая пес­чинка видна.

Вон полетел кулик. Спроси его, наверняка вот так же станет заливаться о своем болоте.

А сам ты, Михаил, вчера не заливался о своем Мелекесе да о реке Черемшане?

Было дело, было. Спроси любого, и он ответит: дороже родного края для него нет ничего.— Помолчав, Михаил Гуськов вздохнул мечтательно:— Скоро насту­пит пора сенокосная...

Опять выпорхнула какая-то птица с длинным клювом.

Им, птицам, в войну тоже не сладко,— заметил политрук.— А вот прилетела.

А раз прилетела, то должна вывести своих птен­цов, воспитать их и осенью — на юг,— вмешался в раз­говор помпотех роты воентехник 2 ранга Василий Крив­цов.— Закон природы.

Опять пошли молча. Под ногами было сухо, и это радовало. До опушки леса осталось не более двухсот метров. Стали появляться наполненные водой неболь­шие воронки. А вот, справа,— длинная, почти двухметровой ширины и тоже наполненная водой, канава. Участок с ее левой стороны — сухой и немного возвы­шается над окружающей местностью. Командиры дошли до леса, немного углубились в него, затем обменялись мнениями и пришли к единодушному согласию: танки тут пройдут, только на опушке леса через канаву при­дется построить небольшой настил. По лесу тоже мож­но проехать; правда, в одном месте потребуется укре­пить почву. Небольшой мостик надо построить и через ручей Дубовик.

Кому что не ясно? — спросил Гуськов и посмот­рел на командира саперного взвода.

Все ясно. На трех точках сделать проходы для танков. Материала — полный лес.

А вам, Иван Иванович? — обратился ротный к ко­мандиру стрелкового взвода младшему лейтенанту Пле­шакову.

Иван Плешаков был среди них самым старшим по возрасту. Ему в то время шел тридцать седьмой год.

Взвод будет прикрывать работу саперов и, по возможности, помогать. Затем — в бой, поедет на тан­ках в качестве десанта,— ответил он.

С наступлением сумерек саперы и бойцы стрелкового взвода приступили к работе. Завершили ее до восхода солнца.

По установленному сигналу танковая группа двину­лась по разведанному маршруту. Первой пошла боевая машина младшего лейтенанта Александра Полуэктова, присутствовавшего на рекогносцировке. Она на первой передаче, осторожно преодолевая все препятствия, мед­ленно, но уверенно продвигалась вперед. Командир эки­пажа, указывая механику-водителю путь, шел перед танком. Следом двигалась машина командира взвода лейтенанта Константина Чемодурова.


Как ни скрытно велась саперами работа и как ни осторожничали в пути танкисты, гитлеровцы, видимо, план их разгадали. Когда первый танк подошел к мо­стику через ручей, вокруг стали рваться мины. Потом открыла огонь артиллерия, однако ее снаряды не до­летали. Ударяясь о стволы деревьев, они рвались где-то впереди. От разрывов мин в воздух полетела болотная грязь. Тут же получил небольшое повреждение мостик. Полуэктов с сапером побежали за бревном, чтобы вос­становить его. Через минуту вернулись, и все прошло благополучно: первый танк проскочил ручей. В это вре­мя на мостике разорвалась еще одна мина. Младшего лейтенанта отбросило в сторону. Он приподнялся и, ухва­тившись рукой за куст, крикнул механику-водителю оче­редного танка:

Быстрее, быстрее проезжай!

Полуэктов попытался удержаться на ногах, но упал. Посмотрел на правую ногу и вместо' ступни с ужасом увидел что-то кровавое, бесформенное.

Ранило Полуэктова! Макаревича сюда! — прика­зал одному из саперов командир роты.

Санинструктор батальона старшина Николай Макаревич мигом оказался около раненого младшего лейте­нанта. Наложив на его ногу жгут и шину, он с двумя бойцами перенес командира экипажа в безопасное ме­сто и оставил его тут с одним из стрелков ожидать под­хода санитарной машины.

Санинструктор Николай Алексеевич Макаревич был уважаемым человеком в батальоне. Ни одна танковая атака не проходила без его участия. Тридцатисемилет­ний сибиряк, он практически мог подобраться к любому раненому на поле боя. Это ему удавалось благодаря чрезвычайной смелости и большой физической силе. Не­мало раненых танкистов он вызволил из горящих машин.

Политрук Романов радировал командиру роты:

Беру командование экипажем вместо Полуэктова!

Решил правильно! — ответил ему старший лейте­нант Гуськов.— Бери на борт отделение саперов и де­сант и продвигайся вперед. Возьмите под контроль до­рогу на Кутилиху.

Понял! — крикнул политрук.

Два танка — Романова и Алиференко — медленно продвигались вперед. Их догнала машина лейтенанта Побережца. Через триста метров путь им преградил безымянный ручей. Пропустив два бревна под гусеницы, Алиференко удачно преодолел его. А танк политрука основательно застрял. И сразу же здесь оказался воен­техник Кривцов. Он в любых условиях боя неотступно следовал за танками.

Буксиром вырвем,— предложил политрук.

Это верно,— одобрил помпотех,— но прежде надо переднюю машину поставить на настил. Иначе и она зароется в землю.

Саперы с пехотинцами свалили пару толстых елей и из них напилили несколько коротких бревен для на­стила.

А командир роты то и дело запрашивает:

Где находитесь? Почему задерживаете начало атаки?

Наконец все готово. Кривцов сам сел за рычаги. Медленно тронулся первый танк, но застрявший — ни с места. Воентехник дает небольшую раскачку и прибав­ляет газ. Танк сдвинулся, как бы нехотя поднял свою заляпанную бурой грязью лобовую часть. Еще две-три минуты, и танк Романова уже стоит на настиле. Тем временем лейтенант Побережен нашел удачное место и легко перемахнул через ручей.

Преодолев еще с полкилометра, танки вышли на опушку леса. Впереди — деревня.

Мы — на месте! — передал по рации Романов.

Позже ему стало известно, что командир батальона решил ударить по населенному пункту с двух сторон. Поэтому ждал, когда займут позицию пошедшие в обход танки.

Минут через десять на правом фланге загремели ору­дийные выстрелы — началась артиллерийская подготовка.

Комиссар, тебе там видно, куда ложатся снаряды? — послышался голос командира роты.

С недолетом,— ответил политрук.

Ничего, поправим. Видишь, у них орудия в ку­старниках южнее и восточнее деревни?

Вижу. А еще у меня под боком тявкает миномет­ная батарея.

Когда наша артиллерия перенесла огонь вперед, за­говорили неподавленные орудия врага. «Стало быть, там с пехотой пошли и наши танки»,— понял политрук.

Обнаружили себя почти все огневые точки врага, в том числе минометные батареи, расположенные на за­падной окраине деревни.

С места осколочным — огонь! — приказал Гуськов всем танкам, и экипажи дружно, с каким-то даже весе­лым азартом начали орудийную стрельбу.

Фашисты не выдержали, стали отходить. Две легко­вые машины проворно помчались на Кутилиху.

Товарищ политрук, генералы удирают! — крикнул механик-водитель Пичурин.

Не выйдет! — отозвался Романов и сделал подряд три выстрела. Одна машина загорелась, другая пере­вернулась.

Впере-е-ед! — скомандовал старший лейтенант Гуськов.

Танк политрука на максимальной Скорости рванулся в сторону обнаруженной им неподалеку минометной ба­тареи. Расчеты, увидав танк, бросились врассыпную. Не­которые нырнули в находящийся рядом блиндаж.

Товарищ комиссар, разрешите я по ним проеду?— послышался в наушниках голос механика-водителя.

— Не смей! Дави минометы, а блиндажом займется пехота.

В это время, уничтожив несколько минометов и ар­тиллерийских орудий, командир роты с лейтенантом Чемодуровым первыми ворвались в деревню. Двигаясь вдоль улицы, они видели, как гитлеровцы, побросав тех­нику и орудия, бежали в сторону реки Пола и деревни Кутилиха. Но там их встретили танки взвода лейтенан­та Алиференко.

В этом бою только одна танковая группа Гуськова разрушила восемь дзотов, уничтожила три минометных батареи и две батареи противотанковых орудий, десять пулеметных точек, истребила свыше двухсот вражеских солдат и офицеров.

На этом боевые действия 69-й танковой бригады в составе Северо-Западного фронта завершились. Полу­чив первое боевое крещение в районах Старой Руссы и села Рамушево, она сломила сопротивление гитлеровцев и совершила стопятидесятикилометровый рейд по их тылам. В результате умело проведенных боев личный состав бригады нанес противнику ощутимый урон и тем самым значительным образом способствовал окруже­нию немецкой группировки в районе города Демянска. За доблесть и мужество, проявленные в этих боях, 85 бойцов и командиров были удостоены государственных наград.


Глава вторая

ВРАГ В СТАЛИНГРАДСКОМ КОЛЬЦЕ

 

1. 


Уже второй месяц танковая бригада находится в Горьковской области. Здесь идет ее переформирование. За это время всеми службами проделана большая ра­бота. Вначале, как водится, благоустраивались, затем началась боевая подготовка. В один из дней даже помо­гали колхозу «Восход» косить и убирать сено.

Большим праздником для танкистов был день 18 ав­густа, когда экипажи пригнали с завода боевые маши­ны. 152-й танковый батальон получил 32 тридцатьчет­верки, а 149-й — 21 легкий танк Т-70.

От острого взгляда комбрига подполковника Агафо­нова не ускользал ни один промах, ни одна ошибка как в организации боевой учебы, так и в материально-тех­ническом снабжении рот и батальонов. Особое внимание он обращал на боевое слаживание экипажей.

В день получения новой матчасти прибыли в бригаду начальник политотдела —невысокого роста, вдумчивый и степенный на вид батальонный комиссар Георгий Сте­панович Полукаров и инструктор политотдела старший политрук Михаил Сергеевич Целищев. Они одногод­ки, оба приехали из Военно-политической академии им. В. И. Ленина. До войны Целищев работал первым секретарем Линдовского райкома ВКП(б) Горьковской области, а Полукаров — председателем Сурхандарьинского облисполкома Узбекистана.

Прибывшие политработники во главе с комиссаром бригады Провановым с раннего утра и до позднего ве­чера находились в подразделениях: встречались с акти­вом, проводили с личным составом беседы, выступали на партийных и комсомольских собраниях. Ни минуты не знали отдыха. С наступлением ночи валились на крова­ти и спали как убитые.

— Григорий Васильевич,— в шутку пожаловался как- то комиссару Полукаров,— вот уже который день не удается написать родным письмо.

Дай адрес, напишу за тебя,— шуткой же и ответил Прованов.

При подготовке материалов для настоящей повеет автору этих строк удалось разыскать все дофронтовые и фронтовые письма Георгия Степановича Полукарова. Написаны они чернилами, а чаще — простым или хи­мическим карандашом, на разных клочках бумаги. Эти весточки — яркие свидетельства его горячей любви к своей Родине и семье, во имя счастья которых он сра­жался. Скупые, торопливые строчки, проникнутые атмо­сферой суровых военных будней. Оптимизм человека, уверенного в победном исходе правого дела. И, конеч­но же, слова, написанные с улыбкой. Вот несколько строк из письма жене, написанного в августовские дни пере­формирования бригады: «...В общем, буду глядеть всем страхам в глаза, но не моргну... Что Валька — умный мальчик, так это меня особо радует. Да и неудивитель­но, что умный: у таких родителей — да простит мне ал­лах мою скромность! — откуда родиться глупышу? А что он капризничает, то это ничего. Это значит, что в маму удался. Так что не говори, что он ни капельки на тебя не похож.

Аттестат вышлю с фронта. Придет время, покончим с этим фашистским зверьем, и снова заживем на славу...»

Георгий Степанович умел говорить с людьми просто, ясно и доходчиво. Танкисты всегда слушали его с боль­шим интересом и повышенным вниманием. Им нрави­лось, что батальонный комиссар из сказанного никаких выводов вслух не формулирует, а предоставляет это де­лать самим слушателям.

На одной из политинформаций в 152-м танковом ба­тальоне он сообщил:

В июле и августе на Дону и в междуречье Дона и Волги завязались ожесточенные бои. Шестая полевая армия Паулюса и четвертая танковая Гота рвутся к Волге. Теперь там образовался почти пятисоткиломет­ровый фронт. Именно там сейчас в значительной мере решается судьба Родины, наша с вами судьба.

Полукаров со значением оглядел танкистов, помол­чал недолго.

Значит, махнем под Сталинград,— шепнул меха­ник-водитель Федоров своему соседу, на что тот слегка развел руками: а как же, мол, иначе, Георгий Степано­вич ясно выразился.


Август подходил к концу. По ночам стало прохлад­нее. А днем под лучами солнца березы начали отливать бледно-бордовым блеском. Порозовели нарядные тополя.

Майор Грязнов вызвал после ужина дежурного по батальону лейтенанта Садомского и предупредил его о необходимости именно сегодня ночью нести дежурст­во с особой бдительностью. Впрочем, танкисты и сами понимали, что период переформирования бригады закан­чивается, и служба во всех сферах учебно-боевой дея­тельности подразделений шла без малейших послаб­лений.

В эту же ночь, 25 августа, за два часа до обычной побудки личный состав был поднят по тревоге. Комбат объявил приказ командира бригады о выступлении в Действующую армию..


И снова потекли дни и ночи под перестук вагонных колес, с короткими остановками для получения горячей пищи, а потом, поближе к фронту, и с тревожным ожи­данием воздушного нападения противника.

Ночью на одном из полустанков эшелон с танкистами сделал очередную остановку.

Комиссар, небо усыпано звездами. Надо полагать, вражеская авиация дремать не будет,— выглянув в от­крытую дверь, промолвил Грязнов.

Когда это было, чтобы гитлеровцы держали при­фронтовые станции без контроля,— отозвался Набоков.

Сколько будем стоять? — спросил комбат у про­ходившего мимо вагона дежурного по эшелону воентех­ника Побережца.

Двадцать минут,— доложил лейтенант.

Тогда успеем,— проговорил комбат и передал при­казание: — Танковым экипажам выйти из вагонов и по­строиться вдоль железнодорожной платформы.

Когда танкисты выполнили распоряжение, Грязнов вышел на середину строя и сказал:

Мы находимся в прифронтовой полосе. Небо, смот­рите, какое чистое. Следует ожидать нападения гитле­ровской авиации. Поэтому на каждой машине пригото­вить кувалду, лом и топор для быстрого освобождения танков от креплений и быть готовыми к разгрузке тех­ники без специальных площадок.

И снова эшелон в пути.


...До станции назначения Арчеда оставалось не более километра, как вдруг поезд резко затормозил и, ударив буферами, остановился. Вдоль вагонов пробежал желез­нодорожник в красной фуражке и с красным флажком в руке.

Минут десять назад немцы разбомбили впереди путь,— сообщил он выскочившему из вагона майору Грязнову.— Дальше ходу нет.

По обе стороны железной дороги — широкое откры­тое поле, заросшее кустами диких слив. На каждом ку­стике видны редкие синие плоды. На небе по-прежнему ни облачка.

Мотострелковой роте разгружать вагоны со сна­рядами,— распорядился комбат.— Экипажам, кроме ме­хаников-водителей, из шпал построить временную пло­щадку для разгрузки техники.

Очень скоро были готовы три площадки. Выгрузкой вместе с воентехниками Оганесяном, Катком и Побережцем руководил помпотех бригады майор Кисленко. Раз­ворачиваясь на платформах, три танка одновременно сползали на сложенные и скрепленные друг с другом шпалы. Подавался сигнал машинисту, чтобы подвигал следующую платформу. Если кто-то из механиков-водителей проявлял нерешительность или нерасторопность, за рычаги садились воентехники.

Сошедшие с платформы танки, взяв на свои борта по нескольку ящиков со снарядами, сразу же устремля­лись в балку, находившуюся в пятистах метрах от ме­ста выгрузки.


Вскоре все увидели до полутора десятков «юнкерсов». Первый заход они сделали на станцию. Поняв, что там пусто, начали пикировать на железнодорожный состав, но было уже поздно: все танки успели укрыться в густо заросшей кустарником балке. Три платформы, уже пу­стые, были перевернуты. Попали бомбы и в два крытых вагона — как раз те, где пять минут назад находились снаряды.

Следом за 152-м шел эшелон с личным составом и техникой 149-го танкового батальона. И здесь, около станции, ему тоже не удалось избежать вражеского воз­душного нападения. Людям пришлось прыгать на ходу. Танки, к счастью, не пострадали.

К концу дня оба батальона сосредоточились в насе­ленном пункте Нижние Липки, а затем передислоциро­вались в балку в районе Челюскин.

Все это происходило 4 сентября. А в ночь на 5 сен­тября комбриг Агафонов получил приказ прорвать обо­рону противника в направлении населенных пунктов Ерзовка, Дубовка, Пичуга, что севернее Сталинграда, и двигаться дальше на соединение с обороняющими го­род нашими войсками.


2.


Экипажи танков готовились к завтрашним боям. Немало хлопот было и у секретаря партийного бюро ба­тальона Иллариона Гавриловича Феоктистова. Прежде всего, надо хотя бы накоротке провести партийное со­брание.

После ужина коммунисты собрались в балке, на опуш­ке мелкого кустарника. Вид у Феоктистова был уста­лый. Он загорел, вокруг глаз легла сетка морщин. Взгляд его стал еще острее и строже. Белый подворот­ничок резко выделялся на крепкой смуглой шее.

За раскладным столом, кроме секретаря, в качестве членов президиума собрания сидели батальонный комис­сар Полукаров, майор Грязнов, комиссар Набоков и старший лейтенант Гоголев.

Слово взял комбат. Он проинформировал коммуни­стов о приказе на завтрашнее наступление.

— Немецко-фашистские войска плотным кольцом об­ложили город,— сказал он. — Гитлер объявил, что Сталинград им покорен, и поклялся «перед богом и исто­рией», что никогда неотдаст «уже захваченный город». Да только Волга,— голос Грязнова окреп,— никогда не покорится врагу! Героические защитники Сталинграда стойко отражают все попытки врага продвинуться впе­ред. Позиции по нескольку раз переходят из рук в ру­ки... Теперь вот и нам слово предоставлено. Мы до этого воевали на Северо-Западном фронте, получили опыт дей­ствий на лесисто-болотистой местности. А тут, как ви­дите, кругом степь, одни ковыли, выгоревшая рыжая трава да кое-где редкие кустарники. Значит, к новым условиям надо приспосабливаться, учиться использовать складки местности — овраги, балки. И главное — за­помнить как дважды два, что сейчас для нас самый важный и наилучший вид боевых действий — это на­ступление, решительная атака, захват вражеских по­зиций.

Комиссар батальона Набоков, взявший слово после комбата, остановился на мобилизующей роли коммуни­стов в предстоящих боях.

Отступать дальше, в глубь страны, мы не имеем права,— заявил он и резко провел рукой слева напра­во. — Хватит отступлений! Пора остановить врага и здесь. Остановить и разбить! Каждый воин, и прежде всего коммунист, должен сказать самому себе: ни шагу назад! И до конца выполнить свой долг.

С интересом слушали участники собрания выступле­ние механика-водителя Федорова.

В боях я бывал много раз,— говорил он,— и хо­рошо знаю гитлеровских вояк, на себе испщал, как они дерутся. Ничего не скажешь, драться умеют. Недооценивать нельзя. Однако надо и то признать, что они сильны и смелы, когда нас мало, а их больше. И если на них нажать решительно, даже с меньшими силами,— бегут. Фашисты страшны только для трусов и панике­ров. Однажды мы столкнулись с итальянскими танка­ми. Раза в полтора их больше было. Однако не выдер­жали они ни огня, ни скорости наших танков, побежали. Мы их уничтожали уже вдогонку.

Потом говорил еще один механик-водитель, Докетов.

Я тоже неоднократно встречался в боях с фашист­скими молодчиками. Правильно говорит Федоров! Надо смелее наступать, не надо бояться их. В общем, от имени коммунистов нашей первой роты заверяю партий­ное собрание, что будем драться в первых рядах и бес­пощадно уничтожать фашистскую нечисть.

Последним выступил начальник политотдела Полукаров. Его слова проникали не только в сознание, но и в сердце каждого коммуниста.

Да, именно здесь, в Сталинграде и под Сталин­градом, решается теперь судьба нашей Отчизны. Этот город на своем веку повидал многое. Здесь в свое время ратники Серебрянского разгромили османских завоева­телей и крымских татар. Тут встречали струги Степана Разина и слышали боевой клич Емельяна Пугачева. О великий волжский бастион разбились белоказачьи банды Мамонтова и Краснова. Сталинград станет не­преодолимым утесом и для гитлеровских полчищ. Уве­рен, что сталинградская земля окажется для них мо­гилой.

Когда группа командиров, возглавляемая подпол­ковником Агафоновым, возвратилась с рекогносциров­ки, комбриг подытожил:

— Вы все убедились, что степь изобилует холмами. Между ними много мелких и глубоких балок, оврагов, промоин. В большинстве склоны их отвесные. Это, с одной стороны, хорошо: удобно укрываться от авиации и танков противника, накапливать силы для ударов. А с другой — будет трудно при атаках. Преодолевать эти естественные препятствия придется обходными ма­неврами. Не пойдешь же колонной по дну оврага.

Командир бригады отыскал глазами своего помощ­ника по хозяйственной части капитана Зубца, спросил:

А как вы думаете использовать местность? И где воду будете добывать?

Тылы, штаб и боевую технику придется сосредо­точить под отвесными склонами балок. Что касается воды... Подвезем из населенных пунктов и из ближай­ших речек,— ответил капитан.

Хорошо,— согласился комбриг.— И насчет воды верно, колодцы рыть некогда. Да и не дороешься тут... Таким образом, балки и овраги для нас — и защита и препятствие. Вывод: надо умело использовать их защит­ную сторону и умело преодолевать, когда окажутся пре­пятствием.

Атака началась на рассвете 5 сентября после не­большой артиллерийской подготовки. Танки рот стар­ших лейтенантов Гоголева и Веселова, освободившись от маскировки, с автоматчиками на бортах один за дру­гим вышли из укрытий и, развернувшись в линию, ри­нулись в направлении села Ерзовка.

Степь закачалась. Изрыгая огонь, ожили холмы, овраги, балки. Загорелась степная трава, все вокруг моментально заволокло едким сизым дымом. Сопротив­ление врага с каждой минутой становилось ожесточен­ней. Автоматчики спрыгнули с танков и короткими пе­ребежками, вместе с бойцами 120-й десантной дивизии, побежали за машинами. Однако по мере усиления вра­жеского огня их продвижение постепенно замедлилось, и вскоре они залегли. А танкам без пехоты ох как не­легко!..

— Хитров, стой на месте! Я — к пехотинцам! — крик­нул младший лейтенант Магомед Гаджиев и выскочил из танка. Пробежав несколько десятков метров назад, он увидел политрука роты мотострелкового батальона бригады Галактиона Тимофеева. Гаджиев знал его хо­рошо. При встречах они всегда в шутку приветствовали друг друга своеобразным манером: «Галактион, ну что тебе пишут из дома? Как живут?» — «Живут в моей Чувашии так же хорошо, как и в твоем Дагестане»,— отвечал другу Галактион.

Но теперь им было не до шуток.

Галактион! Да мы же без вас как железные ми­шени. Давай поднимем людей. А то перещелкают всех, как сусликов.

Гаджиев высоко поднял пистолет.

Братцы, наши танки впереди! За мной, впе- ре-е-ед! — И побежал к своему танку.

Ура-а-а! Впере-е-е-ед!— закричал Тимофеев и бросился вслед за другом.

Несколько десятков бойцов, ведя огонь на ходу, по­бежали за ними, тут же обогнали танкиста и своего политрука. Гаджиев пробежал с пехотой метров двести, оглянулся, чтобы узнать, идет ли за ним его машина. Оказалось, стоит далеко сзади. Мгновенно вернулся к танку.

Решили загорать?! — набросился он на механика-водителя.

Шарахнули по левой гусенице мерзавцы! — Хитров зло выругался, швырнул на землю танкошлем и по­тянулся к борту за кувалдой.

Мигом орудовать, а то далеко отстанем»— залезая в башню, поторапливал экипаж командир. — Откуда стукнули?

Хитров с башенным стрелком Турой Нарбитаевым и стрелком-радистом Николаем Гвоздевым уже возились с гусеницей.

Я спрашиваю, откуда стреляли?! — высунул го­лову из башни командир.

Вон бугор, на левом фланге, — показал рукой Хитров.— Около него кусты. Оттуда, вроде, бьет ору­дие.

Подъехал комбат Грязнов. На борту его танка ин­структор политотдела Целищев, командир мотострелко­вого батальона Полянин и несколько автоматчиков. Майор откинул люк башни, и тут же над их танком прошелестел снаряд. В это время раздался выстрел из пушки Гаджиева. Через несколько секунд — еще.

Ах, черт лысый! — послышался веселый голос с кавказским акцентом.

Михаил Роджевич, ты кого ругаешь? — спросил комбат (Магомеда все в батальоне звали на русский лад— Михаилом).

Стукнул проклятого! — показал он в левую сто­рону, где загорелся вражеский танк.

Это он по нас ударил?

В том-то и дело. Я заметил вспышку.

Молодец, Миша. Ты надолго застрял?

Минут через десять закончим, - ответил механик-водитель.

Поторапливайтесь и догоняйте,— комбат захлоп­нул люк, и его машина ушла.

Вскоре в бой вступил и танк Гаджиева. Атака про­должалась, но темп немного снизился.

Усилился огонь противотанковых орудий! — ра­дирует Грязнову командир роты Веселов.

И вслед за этим — другой голос:

К танку Потаха срочно медика!

Кинулись разыскивать военфельдшера Валентину Сергееву. Она в это время около танка Гоголева пере­вязывала раненого.

Валя, срочно в балку «Солдатская», — передал ей командир роты.

Где она, эта балка?

Гоголев показал, в каком направлении идти. Прями­ком — не более пятисот метров, но добраться до нее по изрытой снарядами и бомбами степи было нелегко и небезопасно.

Маленькая фигурка Сергеевой исчезла в высоком степном разнотравье.


В балке недалеко от горевшего танка, лежал тя­желораненый командир роты лейтенант Борис Потах. На оборванном и окровавленном куске гимнастерки как-то странно и непривычно смотрелся орден Красного Знамени. Рядом хлопотали политрук роты Пономарев, помпотех Побережец и оставшиеся в живых члены эки­пажа.

Только подняли на руки лейтенанта, чтобы унести, как тут же поступило от Веселова сообщение: ранены стрелок-радист и автоматчик. А младший лейтенант Куклев доложил:

На нас идут одиннадцать танков, веду с ними бой!

Держись, поможем! — пообещал комбат.

Когда о положении Куклева доложили комбригу Ага­фонову, он приказал:

— Мобилизовать максимум танков батальона для устройства засад.

Сманеврировав, насколько это было возможно, Куклев и Полищук приступили к отражению вражеской контратаки. Они сумели на какое-то время замедлить движение противника. Этого оказалось вполне доста­точно, чтобы остальные танки успели приготовиться к встрече гитлеровцев.

Куклев, отходите, пока целы. Теперь пусть ле­зут, — передал комбат Грязнов.

Полищук все же не успел отойти. Его механик- водитель Корягин в горячке боя дальше, чем сле­довало, продвинулся вперед, и их танк окружили фаши­сты. Тем временем контратакующие машины напоролись на засады и были почти в упор расстреляны наши­ми танкистами. Только четырем из них удалось скрыться.

Когда майору Грязнову доложили, что танковая контратака гитлеровцев отбита с большими для них по­терями, комбат, видя, что уже сгущаются сумерки, и испросив разрешения у Агафонова, приказал:

Атаку прекратить, всем возвращаться на исход­ные!

С наступлением темноты в батальон приехал ком­бриг, начальник политотдела Полукаров и помпотех бригады майор Кисленко.

Какие потери у противника? — спросил Агафонов у комбата.

Пока точно не подсчитали. Веселов, например, еще днем доложил, что его рота уничтожила три танка, семь противотанковых орудий, четыре дзота и расстре­ляла около пятидесяти гитлеровцев, Но сам он пока не вернулся, на вызов по рации не отвечает. Немало уничтоженной техники и живой силы врага на счету Гоголева, Куклева, Полищука и других.

Сколько поврежденных машину вас?

Десять. Три тридцатьчетверки семь легких, Из них четыре танка остались на поле боя.

Когда и как думаете их эвакуировать? — комбриг повернулся к Кисленко.

Два трактора ЧТЗ готовы, ждем помпотеха Ка­ток. Как только появится, сразу и едем.

Еще кто с вами?

Я, помпотех Побережец да несколько человек из ремонтников. А Соловейчик занимается ремонтом на поле боя.

Берите еще и Шилова. И чтобы к утру все ма­шины были эвакуированы. Разрешаю взять еще одну тридцатьчетверку, а то с одними тракторами измучае­тесь. А мы с начальником политотдела проверим, чем занимаются ремонтники во главе со своим новым коман­диром. Так, Георгий Степанович?

Василий Сергеевич, у меня дело к секретарю партбюро,— сказал Полукаров.— Если разрешите, я останусь.

— Ну, добро, а мы поехали.

Ремонтная служба располагалась в продолговатой балке, густо поросшей кустарниками, которые очень хо­рошо укрывали и людей и технику. Там уже стояли не­сколько неисправных машин. Около них копошились еле различимые в темноте специалисты.

Подполковник оставил машину у входа в одну из палаток, где стоял часовой. Вместе с адъютантом Ефи­мом Забарой пошли дальше пешком. Не успели сделать и десяти шагов, как навстречу им из темноты выскочил среднего роста офицер — весь в ремнях, справа полевая сумка, слева планшет, на груди бинокль.

Товарищ командир бригады, командир взвода ре­монта танков младший воентехник Яков Львович Треб­ник! Взвод занимается ремонтом,— заикаясь, доло­жил он.

Комбриг улыбнулся; улыбку его вызвали необычная экипировка и не совсем уставной доклад воентехника.

Яков Львович, зачем тебе тут бинокль?

А как же, товарищ подполковник! Иначе не опре­делишь, чьи самолеты бомбят: чужие или свои. Слу­чается, говорят, что и свои... Когда что-нибудь пере­путают.

Ну, сейчас-то, положим, темно, все равно не уви­дишь, — усмехнувшись, заметил комбриг.

Так точно, темно, я сейчас уберу его.

Сколько машин в ремонте?

Четыре. Мы быстренько сделаем.

К утру закончите?

Постараемся, товарищ подполковник, —  неопреде­ленно пообещал Требник.

Комбриг и верил и не верил воентехнику. Требник — излишне скромный, застенчивый и сугубо гражданский человек. Тридцатилетний инженер-технолог из Белорус­сии. Он хорошо знал холодную и горячую обработку ме­талла, оборудование мастерских, но трудно привыкал двоенной дисциплине, организатором оказался слабоватым.

Но на этот раз он слово сдержал — к утру все четыре танка были отремонтированы и ушли в свои подразделения.


3.


После ужина эвакогруппа во главе с майором Кисленко на двух тракторах и одном танке отправилась только что отгремевшее поле боя. В ночное небо часто взлетали осветительные ракеты. Вдали, там, где Сталинград, расползлось огромное зарево. Город пылал... При свете ракет степь напоминала поверхность Луны с множеством больших и малых кратеров, как ее изображают на картинках. Перепаханное снарядами и бомбами поле, над которым до сих пор еще висели перемешанные с дымом и гарью бурые облака пыли, было усыпано разбитой и сожженной боевой техникой, Попробуй найти свой танк!

Вначале ехали сидя на танке и тракторах. Посколь­ку дважды чуть не застряли, впереди танка, показывая путь, пошел Валентин Шилов, а впереди одного из тракторов — Петр Побережец.

Через несколько минут остановились, чтобы посоветоваться относительно дальнейшего движения. Не ровен час, в темноте можно угодить в лапы к противнику.

Тихо! — вдруг сказал Шилов. — Впереди кто-то идет.

Вскоре к ним приблизились две темные фигуры. Они двигались медленно и как-то неуклюже.

Сашок, полегче, — послышался стонущий голос. — Все нутро будто вываливается... Остановись, передохнем.

Сейчас, сейчас, потерпи чуток. Совсем уже рядом... Неожиданно, зацепившись за что-то, один из них упал и потянул за собой другого. К ним подбежали танкисты.

Кто такие? — тихо спросил Шилов.

Валька, ты?! — радостно отозвался один из упав­ших. Он медленно поднялся, приблизился вплотную к Шилову. — Карманов я.

Шилов от неожиданности сдернул с головы танко­шлем.

А кто с тобой?

Яшка Бурычев. Яша, а Яша! Наши это. Мы при­шли! — Карманов склонился над лежащим, но тот уже был мертв...

Это были командир взвода лейтенант Николай Андреевич Карманов и начальник связи батальона стар­ший лейтенант Яков Васильевич Бурычев. Лейтенант рассказал, что весь его экипаж погиб, сам он, дождав­шись темноты, с большим трудом вырвался из опасного места, по пути натолкнулся на тяжелораненого Бурычева.

Подъехал Т-70. Из башни вылез Соловейчик, устало произнес:

Наконец-то исправили!

Серьезное что-нибудь? — поинтересовался Кис­ленко.

Барахлили контакты прерывателя.

Ну ладно. А теперь так: на твою машину садится Карманов, на нее же берем умершего Бурычева. А ты тракторами вытащишь две последние семидесятки. По­старайся к утру восстановить их. Понял, Борис Мар­кович?

Ясно, товарищ майор.

Они далеко стоят?

Нет, с полкилометра отсюда. Там, между прочим, еще чья-то «разутая» семидесятка.

Соловейчик с Побережцем и прибежавшим помпотехом второй роты Оганесяном уехали на левый фланг. С большим трудом двумя тракторами им удалось сдви­нуть с места танк и оттащить его в тыл, чтобы вне опас­ности натянуть гусеницы.

Гораздо сложнее оказалось вытащить танк Карманова. Он стоял под самым носом у гитлеровцев. Работой руководил сам Кисленко.

Что будем делать? — обратились все к майору.

Надо узнать, в каком состоянии машина. Посове­туемся с нашими пехотинцами, тогда и решим, — отве­тил Кисленко.

Правильно,— заметил воентехник Каток. — Если не предупредить их, то примут нас за фашистов и пере­щелкают, как воробьев.

А заодно не мешает и договориться, чтобы в слу­чае чего поддержали огоньком,— добавил Шилов.

Неподалеку в наспех вырытых окопах группами по три, четыре человека сидели автоматчики. Двое, припав к оружию, дежурили. Многие, устроившись на дне око­пов, ели из котелков. Некоторые набивали диски пат­ронами, а кое-кто, закрыв глаза, дремали в неудобных позах.

Ужинаем, гвардейцы? — приглушенно спросил Кисленко.

Не угадали. Обедаем,— ответил один из бойцов.— Тут с самого утра была такая баталия— думали все, каюк нам. Да только где там! Слаба кишка у фашистов.

Вы, должно быть, за ним? — хрипло спросил сер­жант в пробитой каске и махнул рукой в сторону чуть видневшегося справа, метрах в семидесяти, нашего танка.

Кисленко кивнул.

За ним. Надо вырвать его во что бы то ни стало. Как же вы отдали машину врагу? — Майор спрыгнул в окоп, опустился на корточки, достал портсигар. Заку­рил, предложил и другим.

— Только поаккуратнее с огоньком. Первый прикуривает — противник может за­метить, второй прикуривает — он прицеливается. Дадите прикурить и третьему, то уже и выстрел грянет. А если без шуток, — строго предупредил он, — то курить только в рукав.

Товарищ танкист, не знаю ваше звание... — высо­ким, почти детским голосом произнес подошедший мо­лоденький лейтенант.

Майор,— подсказал Шилов.

Товарищ майор, мы пытались подобраться к тан­ку. Помещал шквал минометного огня. И из танка стре­ляли, в нем ведь немцы. В общем, еле ноги унесли.

Много их в танке?

Не меньше десятка подбирались. Но мы их уло­жили. А три фашиста успели в башню юркнуть.

Из чего бьют?

— Из башенного пулемета. Вначале высовывались из верхнего люка и пускали в ход: автоматы. Но мы их сразу на прицел взяли. Теперь не вылезают.

- А пушка?

Вот из пушки ни разу не пальнули.

«Неисправна или нет снарядов», — подумал Кисленко.

Товарищ лейтенант, — сказал он, — дайте в по­мощь двух-трех своих храбрецов. Пусть поддержат огнем, нам без вас не обойтись.

Это можно, товарищ майор,— с готовностью от­ветил лейтенант.— Непременно поддержим. Плохо толь­ко, что немцы, засевшие в танке, часто пускают сигналь­ные ракеты. Как загорится, так их артиллерия сразу же открывает огонь.

Обстановка ясна. Мы их из машины обязательно должны выкурить.— Кисленко стал подниматься на бру­ствер, и в это время совсем близко от окопов одновре­менна разорвалось несколько мин. Майор поспешно ска­тился обратно.

Придется переждать, пусть потешатся, — стряхи­вая с себя землю, проговорил майор и подозвал всех к себе.— Вот какое примем решение. Карманов доло­жил, что на машине сбит ленивец и сорвана левая гусе­ница. Значит,— глянул он на Катка и Шилова,—берете спецломик, четыре малых троса и все остальное, что полагается, и скрытно подползаете к танку. Тихо осмат­риваете его, быстро закладываете чем-нибудь — надо по­смотреть, чем — люки башни и механика-водителя. Что­бы не только сигналить ракетами, но и носа не могли высунуть. — Кисленко снова остановил свой взгляд на двух воентехниках. — Ну, как?

Пожалуй, иного сейчас и не придумаешь, — отве­тил Каток.

Мы просигналим вам зеленым светом фонаря. Тогда можете подъезжать на танке,— сказал Шилов.

...Калинин, Каток, Фомичев и Шилов почти вплотную подползли к танку, который, завалившись на левую сто­рону, стоял в большой воронке. Рядом распластались несколько вражеских трупов. Впереди, метрах в десяти, лежали трое в черных танкошлемах. Это были выбро­шенные гитлеровцами из машины погибшие советские танкисты. Валялись траки, пальцы от рассыпанной гу­сеницы.

С чего начнем? — шепотом спросил Каток у Ши­лова.

А я откуда знаю? Все сомнительно, — так же ше­потом ответил тот.

Чего тут сомнительного?

— Не верится, чтобы около танка у них не было охраны.

Гитлеровцы, будто услышав этот разговор, приоткры­ли оба верхних люка, застрочили из автоматов.

Свои нервы успокаивают,— заметил Шилов. Его, конечно, никто не услышал, но каждый подумал так же.

В ту же минуту от башни во все стороны полетели искры. Это ответили пулеметчики, которых выделил мо­лоденький лейтенант. Немцы тотчас же захлопнули люки. Прошло несколько секунд в молчании.

Товарищ воентехник,— слегка толкнув Шилова в бок, шепотом проговорил лежавший в выемке Петр Ка­линин,— один из трупов ползет.

Должно быть это очнувшийся от контузии или ране­ния вражеский солдат медленно приближался в сторону Шилова, лежавшего в глубокой колее от танковой гусе­ницы. Шилов вначале подумал, что Калинин перепутал, что это ползет к нему Фомичев. Но взлетевшая в небо ракета высветила белобрысую голову без каски, мыши­ного цвета мундир. Нет, он полз не к Шилову. Задер­жавшись рядом с нашим убитым танкистом, гитлеровец стал усердно шарить по его карманам.

Когда гаснет близко пылающая яркая ракета, глаза на несколько секунд совершенно перестают что-либо ви­деть. Но вот эти секунды миновали, воентехник при­близился к мародеру и спецломиком что было силы огрел его по голове. Солдат, не издав ни звука, ткнулся головой в землю. Шилову показалось, что из рук уби­того им крохобора что-то выпало.

Ради любопытства воентехник поискал около фаши­ста, что бы такое тот мог выронить. Нашел куритель­ную трубку, полный кисет махорки и «катюшу» — кре­сало для прикуривания. Показал трубку Калинину.

Мой подарок Володе Сереброву...

И все снова положил в карман погибшего однопол­чанина.

Успокоившись после такого непредвиденного собы­тия, танкисты решили, что пора дёйствовать. Между прикрепленными на лобовой броне запасными траками и корпусом танка крепко всадили спецломик. Теперь люк механика-водителя не открыть. Калинин и Просо­лов уже сидели на башне: один на люке командира, другой — башенного стрелка. Ствол орудия, - висевший над моторной частью, руками повернули по ходу танка: ведь могли открыть огонь и из него. Механизм поворота башни был сорван.

Неожиданно заработал спаренный с пушкой пулемет.

А ну-ка, дай мне один нерабочий трак,— попросил у Фомичева Каток, к тому времени тоже взобравшийся на танк.— Пулемет прикрою.

Он снял с себя малый трос-паук, одним концом при­вязал его за трак, другим — за крюк рамы на башне и повесил трак перед дулом пулемета. Пули, издав скре­жещущий звук, рикошетом упали вниз, на броню. На всякий случай Каток подсунул под маску пушки кувалду.

Пусть стреляют в свою сторону да звенят по тра­ку, не страшно,— проговорил Каток и спрыгнул с танка.

Удалившись несколько в сторону, он нашел каток от немецкого танка. Вместе с Фомичевым подняли его на башню, закрепили. Теперь башенный люк фашистам не открыть. Это гитлеровцы и сами поняли, стали сту­чать изнутри, выкрикивать:

Гитлер капут!

На это Петр Калинин невозмутимо ответил:

Это уж точно, что капут. Гитлеру, правда, по­позже, а вам сейчас.

Братцы, кончайте политбеседу с вражинами, бы­стрее на землю,— крикнул Каток.— Шилов уже давно сигнал дал.

Калинин и Просолов скатились с танка. И тут же по башне застучали пули, поблизости стали рваться мины.

Кисленко подогнал танк. Это можно было сделать и раньше, сразу после сигнала Шилова, но шум мотора взбесил бы противника и работа могла сорваться. А под стрельбу не так слышно.

Калинин с Фомичевым спешно накидывали петли буксирных тросов на крюки. Автоматчики укладывали на борт тела наших погибших. Михаил Просолов стал собирать траки и соединительные пальцы.

Всем мигом в машину! — крикнул Кисленко.

Осажденной танк с замурованными в его утробе тремя гитлеровцами медленно тронулся с места...

А к рассвету все наши подбитые танки были отбук­сированы с поля боя в расположение ремонтного взвода.


4.


Ранним утром майор Грязнов, комиссар Набоков, начальник штаба Кривцов и секретарь партбюро Феок­тистов возвратились от комбрига и пошли по ротам. В это время помпотех батальона Бондаренко руководил заправкой машин горючим и загрузкой боеприпасов.

Побывав в подразделениях, майор распорядился собрать всех командиров экипажей к своему танку.

Побеседовать надо с людьми, — объяснил он На­бокову,— а то с этими атаками да контратаками забу­дут танкисты, как их комбат выглядит.

Назначил час. При этом извлек из кармана именные золотые часы — подарок наркома Ворошилова.

— Ну, товарищ капитан Кривцов из деревни Кривцово, сверим время, — сказал он с улыбкой начальнику штаба батальона. (Кривцов, действительно, был родом из деревни Кривцово, Курской области.)

В назначенный срок командиры экипажей собра­лись, расселись на траве. Грязнов окинул всех при­ветливым взглядом, некоторым кивнул персонально: лично знакомы... Коснулся сегодняшних будничных дел, выслушал вопросы, откровенно, без всякой «диплома­тии» ответил на них. Потом зашел разговор о делах предстоящих.

В балке Сухая Мечетка,— сообщил он,— сосредо­точены танки, артиллерия, пехота противника. Силы немалые. Гитлеровцы готовятся к решительному штур­му города. Захватить балку и разгромить все, что там находится вражеского,— это на наших с вами плечах и на нашей совести. Вот я и хочу спросить вас: как, возьмем Сухую Мечетку?

А куда она денется? — ответил один из команди­ров танков, сидевших рядом, у самых ног майора.

Одобрительным гулом с ним согласились все осталь­ные.

К концу беседы на своем танке в батальон Грязнова подъехал подполковник Агафонов. С ним были началь­ник политотдела Полукаров и старший политрук Целищев. Когда танкисты, собранные Грязновым, разошлись, на этот же травяной «пятачок» комбриг вызвал, коман­диров танковых и, мотострелкового батальонов и еще раз уточнил с ними ряд неотложных вопросов, касаю­щихся взаимодействия.

Атака, — подчеркнул Агафонов в заключение, — будет, если можно так, выразиться, массовая. В ней примут участие все боеспособные танки бригады, весь мотострелковый батальон старшего лейтенанта Поля­нина.

...Ранним утром следующего дня боевые действия возобновились. На правом фланге по выступу балки шел 149-й таксовый батальон капитана Булчинова. В первой линии роту семидесяток возглавил начальник штаба старший лейтенант Федянин. Слева стремитель­но двигалась первая танковая рота Гоголева из ба­тальона Грязнова. Сам командир батальона, найдя по­логий спуск, первым ворвался в балку. На его танке, вооруженный автоматом, примостился инструктор полит­отдела Михаил Целищев.

Через несколько минут от Гоголева поступил доклад:

Атакую, продвигаюсь вперед успешно.

Рядом с его танком шли машины лейтенантов Лев­ченко, Голдобина, чуть левее — младших лейтенантов Иванькова, Бугрименко и других. Очередной доклад ротного — непонятно, правда, уже тревожный или про­сто разухабистый:

Не успеваем расстреливать вражеские танки и орудия!

Эти слова, переданные по рации, услышал командир бригады. Он передал:

Боеприпасов не жалеть!

Двигался Агафонов вслед за боевыми порядками ба­тальонов. Его непосредственную «свиту» составлял взвод танков. Позади продвигалась ремонтно-эвакуационная группа во главе с майором Кисленко и медико-санитар­ный взвод, в котором всегда, в том числе, конечно, и сейчас, находился начальник санслужбы бригады воен­врач 2 ранга Александр Степанов.

Майор Грязнов, первым ворвавшийся в балку, огнем и гусеницами своего танка уничтожал засевших в ней гитлеровцев. Немало оккупантов нашли свой бесслав­ный конец от огня танкового экипажа лейтенанта Марченко. Однако в один из моментов, боя они оказались против пяти вражеских танков и нескольких орудий. От прямого попадания снаряда машина загорелась. Командир тяжело ранен, сник на своем сиденье. Ранен и механик-водитель Докетов, однако ему еще удается увести горящий танк в укрытие. В ту же минуту здесь оказался воентехник Шилов. Увидев группу наших автоматчиков, он привлек их к тушению огня. С тру­дом, но пламя сбили.

Сумеешь отвести машину в тыл? — спросил Ши­лов у Докетова.

Тот утвердительно кивнул.

Должен суметь! У меня в танке тяжелораненый командир...

Впереди — еще чья-то машина. Стоит как вкопанная.

Хотя и сентябрь, но жарко так, как и летом редко бывает. А тут еще прошлой ночью новые черные комби­незоны выдали. Нестерпимо печет в них.

Шилов, обливаясь потом, пополз к стоявшему танку. Оказывается, машина политрука второй роты Понома­рева. Помпотех Каток с механиком-водителем и ради­стом-пулеметчиком устраняют какую-то неисправность.

Помочь? — предложил Шилов.

Давай, давай! Засучивай рукава,— не отрываясь от работы, отозвался воентехник.

А политрук в это время беспрерывно вел огонь по противнику.

Бой продолжается и с каждой минутой становится ожесточеннее. Вот справа от балки, у самого края скло­на, стоит, ведя огонь с места, семидесятка. «Почему же не двигается? — думает воентехник Соловейчик.— Мо­жет, случилось что?» Но как добраться? Ведь не под­нять головы. Хорошо, что хоть немного маскируют почти совершенно высохшие от жары степные ковыли да седая полынь. Раздвигая их руками, помпотех полз­ком добрался до машины. Приподнялся к люку механика-водителя.

Почему застряли?

Не заводится, товарищ воентехник, аккумулятор сел, а крутануть — выйти не можем,— послышался го­лос механика-водителя Петрищева,

Давай заводную ручку! Быстро!

А снаряды густо ложатся вокруг танка...

«Ну дела-а-а,— стал ломать голову Соловейчик.— Лежа на земле — не провернешь. Что же делать? А, бы­ла не была!» Вскочил на ноги и крутанул изо всех сил. Двигатель заработал моментально. Не успел воентех­ник передать назад заводную ручку, как почти рядом грохнул тяжелый снаряд. Вместе с ручкой Соловейчик отлетел в сторону. Очнулся — лежит около разбитого вражеского орудия. Как он его раньше не заметил? Возле орудия валяются три гитлеровских солдата. Со­ловейчик машинально потянулся за пистолетом, но тут же сообразил, что они убитые. Оглядел себя и удивил­ся — на теле ни одной царапины, а комбинезон весь изодран. Подобрав заводную ручку, воентехник побе­жал вперед, куда продвинулись наши атакующие танки. Над головой вжикали пули, и Соловейчик, чтобы мино­вать столь плотно простреливаемый участок, пополз по глубокому следу танка, двигатель которого помог за­вести.


Подбили танк майора Грязнова. Комбат приказал помощнику по технической части Бондаренко организо­вать его эвакуацию, а сам пересел на другую машину и продолжал бой. А через минуту-другую остановилась тридцатьчетверка лейтенанта Голдобина. Заметив это, командир роты Гоголев запросил:

«Сокол-три», «Сокол-три», я — «Сокол-один», доло­жите обстановку.

Но командир третьего взвода не отвечал.

Ивкин! Гони к Голдобину! — крикнул Гоголев своему механику-водителю.

Танк лейтенанта, весь закопченный, стоял метрах в пятидесяти на продолговатой, похожей на земляной вал возвышенности. Кругом все изрыто воронками, трава между ними горит.

Командир роты попробовал высунуть из башни го­лову, но над ним сразу же просвистели пули. Пришлось люк захлопнуть. Что же делать? Приехал оказать по­мощь Голдобину, а подойти нельзя.

Зинченко! — распорядился наконец старший лей­тенант Гоголев. — Осторожненько подползи к танку Голдобина и выясни обстановку. Если потребуется срочная помощь, обратись к пехотинцам. Вот они, ока­пываются...

Ясно, товарищ старший лейтенант! — Выбравшись через люк запасного выхода, Зинченко скрылся в траве и ужом пополз к подбитому танку. Вскоре к нему при­соединился командир отделения автоматчиков Исмаил Муратов.

Доползли до танка быстро. Подняться на башню не было никакой возможности. Муратов заглянул под танк и увидел свесившуюся в люк запасного выхода го­лову в танкошлеме. Послышался хриплый, слабею­щий голос:

—Есть тут кто свой?

Это и был лейтенант Голдобин. Он делал тщетные попытки выбраться из танка. Правой гусеницей машина заехала на лафет вражеского орудия, и эта сторона тан­ка оказалась приподнятой. Можно свободно пробраться под него. Зинченко и Муратов так и сделали. Долго во­зились, пока удалось извлечь тяжелораненого лейтенан­та. Положили на изодранный осколками танковый бре­зент.

Товарищ лейтенант, там есть еще раненые? — спросил Зинченко.

Голдобин дышал тяжело и, похоже, не слышал во­проса.

Где остальные из экипажа? — громче переспросил Зинченко.

Слышу я, не кричи... Погиб экипаж...

Волоком на танковом брезенте лейтенант Голдобин

был доставлен к танку командира роты.

Гоголев попробовал связаться с комбатом по радио. Но «Ястреб-1» молчал. Ответил «Ястреб-2»  - командир 149-го батальона:

— Грязнов дерется на скатах безымянной высоты. Три его машины вышли из строя.

Старший лейтенант связался с комбригом, доложил обстановку. Агафонов приказал:

Идите на помощь Грязнову!

И указал его координаты.

С оставшимися шестью танками командир роты по­вернул на правый фланг. Нашел отлогое место, спустил­ся в балку Сухая Мечетка и, оставив там на попечение военфельдшера Валентины Сергеевой раненого Голдо­бина, поспешил к комбату, находившемуся на безымян­ной высоте. По пути встретил Кривцова, Феоктистова и Целищева, которые остались без машин.

Сколько у тебя танков? — спросил начальник штаба батальона у Гоголева.

Шесть.

Мало, тут гитлеровцев прорва... На скатах высо­ты их танки и много противотанковых орудий.

Где комбат? — поинтересовался в свою очередь командир роты.

Вон, впереди — Кривцов показал рукой.— Его рация работает с перебоями.

Он сел на танк младшего лейтенанта Иванькова, Феоктистов — на следующую за ним машину Бугрименко. Вся шестерка вступила в бой на подступах к восточ­ным скатам. Западнее шел с группой семидесяток на­чальник штаба 149-го батальона Федянин.

Танки продвигались с большим трудом. Огонь про­тивника, казалось, достиг высщего предела. Впереди, в километре от них, изрыгая огонь из орудия, мчалась машина майора Грязнова. Когда находились в зарослях кустарника, шли беспрепятственно. Но едва выскочили на открытое место, как танк оказался в гуще разрывов. Примостившийся за башней инструктор политотдела Михаил Целищев моментально спрыгнул вниз и угодил в старую воронку от бомбы. В ней оказались командир танка младший лейтенант Мирошниченко и автоматчик ефрейтор Бобров.

Где твой танк? — спросил старший политрук у танкиста.

Вон стоит.—Мирошниченко показал на дымя­щуюся вдали тридцатьчетверку.

Что с экипажем?

Все погибли...

Несколько минут лежали молча. Потом Целищев про­тянул вперед руку.

Бобров, видишь —с боку дороги лежит указательный столб?

Вижу, товарищ комиссар.

Подползи, прочти, что на дощечке написано. Мо­жет, поставить надо.

На пару с Бобровым пополз и Мирошниченко. Цели­щев видел, как Бобров, лежа на боку, орудовал лопа­той, потом вместе с командиром танка подняли столбик и установили его. Возвратившись к Целищеву, младший лейтенант сообщил:

Там написано: «Сталинград—прямо, Котлубань— направо».

Значит, правильно сделали, что поставили на ме­сто,— одобрил инструктор политотдела.— Без таких столбов тут, в степи, недолго и заблудиться.

Тем временем экипаж танка командира батальона, искусно маневрируя на поле боя, беспрерывно вел огонь. Их машина то скрывалась в дыму и пыли, то вновь появлялась. Слева и позади шли другие наши танки. Их атаку сильно осложнял фланговый огонь противо­танковых орудий противника.

Нет, не выдержать им такого шквала,—сокру­шался Целищев.

Вот он увидел, как старший политрук Феоктистов, согнувшись вдвое, бросился немного назад, к появив­шимся из-за невысокого холма нашим артиллеристам. Инструктор политотдела понял зачем; дать пушкарям целеуказание.

Но преодолеть противотанковый заслон гитлеровцев так и не удалось. Танк майора Грязнова загорелся...

Почему не выскакиваете?! Скорее, скорее! — крик­нул Целищев, как будто экипаж его мог слышать.

Однако охваченная пламенем машина двигалась впе­ред. Из ее пушки продолжали стрелять. Зловеще искри­лись на броне прямые снарядные попадания... Перепу­ганные гитлеровские солдаты начали выскакивать из окопов и бежать. А пылающая машина мчалась как смерч... Трудно сказать почему, но в эту минуту вдруг заработала ее молчавшая до сих пор рация. Может быть, раньше у комбата не было времени для разгово­ра? Теперь танкисты услышали в своих танкошлемах голос Грязнова. Нет, это был не доклад, не целеуказа­ние и не просьба о помощи. Они услышали слова всеми любимой, особенно здесь/ около Сталинграда, песни;

Есть на Волге утес...

Танк майора Грязнова прошел еще метров сто пять­десят. Наверняка, шел бы и еще, но мощный взрыв оста­новил его движение.

Это было уже в глубине обороны противника.

Александр Тимофеевич учил танкистов, как надо воевать. Хорошо учил. А сейчас преподал свой послед­ний урок,— взволнованно проговорил старший политрук Михаил Целищев.

Мирошниченко и Бобров, видевшие всю эту картину, скорбно молчали...


...Комиссар батальона Петр Алексеевич Набоков по рации призвал всех, кто его слышал, сполна отомстить фашистам за комбата и других геройски погибших тан­кистов. Командование батальоном взял на себя капи­тан Иван Семенович Кривцов, но вскоре погиб и он...

В итоге не прекращавшегося в течение целого дня боя наши танкисты и пехотинцы выбили врага из балки Сухая Мечетка и безымянной высоты. Гитлеровцы понесли серьезные потери в технике и живой силе. Особен­но много разбитых и сожженных машин валялось в са­мой балке.

Тяжело переживали бойцы гибель своих команди­ров, товарищей. Майор Грязнов, заменивший его капи­тан Кривцов... При тушении огня, возникшего в танке старшего лейтенанта Гоголева, погиб механик-водитель Егор Ивкин... Немало и других отважных воинов-патрио­тов сложили свои головы на священной Сталинградской земле.

На поле боя осталось десять наших подбитых и по­врежденных танков. Майор Кисленко, мобилизовав почти весь технический состав, с наступлением темноты приступил к выполнению своей привычной, но всегда трудной задачи — эвакуации машин и их срочному ре­монту. Эта работа всегда сопряжена с большими труд­ностями и опасностями. Нелегко было вытаскивать тех­нику из балки. Во многих местах склоны крутые, обры­вистые. Чтобы поднять машины наверх, требовалось на­ходить пологие участки. Нередко использовали для этого усилия двух танков.


5.


На следующий день перед танкистами была постав­лена новая задача — с исходных позиций в районе от­метки 129,6 совместно с подразделениями 558-го стрел­кового полка прорвать оборону противника у развилки дорог, освободить населенный пункт Рынок и соединить­ся с нашими частями, действующими с юга в направле­нии балки Сухая Мечетка.

В назначенное время боевые машины двинулись впе­ред. Пять Т-70 под командованием начальника штаба 149-го танкового батальона Сергея Федянина ворвались на вражеский передний край. Ведя огонь по противотан­ковым орудиям, танкисты одновременно уничтожали пехоту, которая сопротивлялась довольно отчаянно. Из окопов на наши танки полетело множество бутылок с горючей жидкостью.

Бой проходил ожесточенно. Многие наши танкисты отличились своей отвагой и дерзостью, среди них стар­ший политрук первой танковой роты Фетисенков, лейте­нант Воробьев, младший сержант Копейка... Однако продвинуться глубоко вперед не удалось. Впрочем, ата­кой танкистов, которую они считали не совсем удачной, остались весьма довольны наши пехотинцы. Дело в том, что недалеко от железной дороги, ближе к вражеским траншеям, был колодец. Вполне понятно, что гитлеровцы к нему и близко не подпускали наших. Теперь же, по­теснив врага, автоматчики стали хозяевами колодца. В безводной степи, да еще в жаркую сентябрьскую по­году, это обстоятельство, конечно, имело немаловажное значение.

Со счету сбились наши бойцы — столько раз атако­вали в этот день, столько отбили контратак. Гитлеровцы присмирели лишь поздно вечером, видимо, выдохлись. И танкисты, и автоматчики бригады сражались герои­чески, не жалея жизней своих, и кратковременное за­тишье было для них омрачено горечью утрат друзей, боевых сослуживцев.

...В темную сентябрьскую ночь танкисты, залив в ба­ки своих машин горючее и загрузив боеприпасы, зани­мали исходные позиции для очередной атаки. Впереди них спешно готовили для себя временные земляные укрытия автоматчики. Старшина Лев Бельдинскии своих бойцов расположил как раз перед ротой старшего лейтенанта Гоголева.

Пока мы расчищаем траншеи и выкопаем не­сколько ровиков, ты подежурь,— сказал он сержанту Гумареву.—А то мало ли... Подползут, не заметишь. Тут ведь у врага определенной линии обороны нет. Поломали мы у них всю систему.— И тут же насторожился: — Гля­ди, с тыла к нам идут двое. Проверь, кто они.

Это были начальник политотдела бригады Полука- ров и его связной,которого все в бригаде звали просто Миша. Он же — почтальон солдатский.

Как дела, герои соотечественники? — спросил на­чальник политотдела, спрыгнув в окоп. Голос у него усталый, приглушенный.— Как ведут себя захватчики? Не беспокоят? Вижу, роетесь в земле.

Закапываемся, товарищ батальонный комиссар. Окопы-то уж очень разбитые,— доложил старшина.

Молчат пока вояки. За день-то им холку намы­лили здорово. Мы их отсюда, около двух десятков дох­лых выкинули, — вставил ефрейтор Бобров.

Не шутка, несколько раз сходились врукопаш­ную,— сказал старшина.— Одним словом, долго будут помнить гитлеровцы сталинградскую степь.

Эта баталия надолго сохранится и в нашей памя­ти...— тихо промолвил Бобров.

Миша, ты чего стоишь, не раздаешь? — комиссар посмотрел на почтальона.

Тот вытащил из противогазной сумки завернутые в трубочку свежие газеты.

Вам, товарищ старшина, и письмо тоже. Бельдинский нетерпеливо распечатал самодельный конверт из грубой бумаги.

Наконец-то дождался и я. С начала войны это второе письмо от жены.— Старшина впился глазами в неровные строчки.— Она, оказывается, эвакуировалась в Белебей! — засиял он.— Надо же — еще и фотокар­точка! Братцы, посмотрите на мою Валентину Степа­новну и на дочурку!

Все столпились вокруг счастливого Бельдинского. Опустившись на дно траншеи, чиркали спичками, смот­рели, передавая карточку из рук в руки.

Когда бойцы успокоились, батальонный комиссар сказал:

Теперь установите дежурство и сосните.

Отдохнуть, товарищ комиссар, не мешало бы,— печально заметил ефрейтор Бобров,— но мне, например, не уснуть... В голове все время думы о жене и детях. Люди получают письма, а я...

А поспать бы надо, Прохорыч. Так, кажется, ве­личать тебя по отцу?

Так точно.

Откуда родом?

Из-под Орла.

Батальонный комиссар откровенно тяжело вздохнул.

Вот и я тоже, Прохорыч, которое уже письмо по­слал, а ответа все нет и нет. Сегодня еще отправлю. — Полукаров задумался. — Ну ладно, окапывайтесь поглуб­же, будет надежнее. Если кто спросит, скажите, что я в сто сорок девятом.— Комиссар и Миша, вскочив на бру­ствер, тут же растаяли в темноте.

Появление здесь в такой поздний час батальонного комиссара, да еще со свежими газетами и письмами, придало бодрости бойцам. Разговор оживился. А Лев Бельдинский, развернув на бруствере окопа письмо жены, перечитывал его еще и еще раз.

Товарищ старшина,— обратился к нему автомат­чик Павел Маркин,— ну что вы видите в такую темень?

Вижу, вижу, Павлуша. Хочешь прочту и газету? Я до армии долго бригадирил в Заполярье. А там ночь ой какая долгая. Так что привык.

Небось, веселенькая жизнь в тех краях?

Веселенькая... В сильный ветер ходить опасно, надо крепко держаться за пеньковый канат. Я однаж­ды замечтался и чуть было дуба не дал. К счастью, отыскали быстро.

Старшина, словно устыдившись столь непозволитель­ной расслабленности, быстро сложил письмо й сказал строго:

Все! Теперь — за работу. Надо, действительно, еще и отдохнуть хотя бы часок.


Старший лейтенант Петр Гоголев вызвал к себе ко­мандиров взводов и провел с ними короткое совещание. Уточнили все детали предстоящего боя, предусмотрели многие его возможные варианты. Потом, закончив де­ловую часть-разговора, присели с левой стороны танка командира роты.

Тихая ночь опустилась над степью. Перемигивались, будто разговаривали о чем-то друг с другом, крупные, чистые звезды. Как водится, вспомнили танкисты о до­ме, о таком же вот небе, густо посыпанном серебром, но навевавшем совсем иную, мирную сладкую грусть.

Несколько бессонных ночей и дней сделали свое де­ло: и сами не заметили командиры-танкисты, как, при­валившись к каткам, уснули. Автоматчик, охранявший танк командира роты, прохаживался в трех — четырех метрах, ступая с предельной осторожностью, чтобы ничто не хрустнуло под ногами.

Через полчаса, еле держась на ногах, подошел к танку старший политрук Целищев. Всю ночь пробирал­ся от места, где погиб комбат Грязнов. Теперь вот на­брел на роту Гоголева. Увидев, что старший лейтенант со взводными уснули, подумал сочувственно: «Ничего удивительного, ведь как разгрузились с эшелона — и все время без сна. Если не считать вот таких кратких мгно­вений».

Давно уснули? — шепотом спросил у часового.

Минут двадцать пять — тридцать назад.

«Жалко, но придется будить,— решил Целищев.— Со стороны Волги уже поднимается рассвет». Облокотив­шись о гусеницу, он негромко запел:


Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат...


Часовой удивленно смотрел на старшего политрука. Поняв, улыбнулся: такая танковым командирам по­будка...

Пропел Михаил Сергеевич Целищев куплет, сделал паузу и вдруг услышал:

Начальник политотдела всю ночь ищет своего инструктора, у кого ни спросит — говорят: погиб, а он тут концерты устраивает.

Целищев поднял голову. Перед ним стоял комиссар «батальона Набоков.

Петр Алексеевич, это ты? Живой?

Как видишь, Михаил Сергеевич!

Чертяка! Ну обрадовал! А где Георгий Степано­вич?— спросил Целищев о начальнике политотдела.

Пошел в сто сорок девятый.

Ну, тогда я тоже туда.— И Целищев скрылся в темноте.

Разбуженный разговором, командир роты открыл гла­за. Зашевелились и другие танкисты. Поднявшись на ноги, Гоголев начал было докладывать, но Набоков не дал.

Уже проверил, все машины заправлены, с боепри­пасами порядок, пищу подвезли.

Через несколько минут старшина батальона пригла­сил экипажи на обед. Так и сказал: на обед. Пищу во­зили два раза в сутки — рано утром и с наступлением темноты. Днем было нельзя.

С едой управились быстро. До полного рассвета оста­валось еще около полутора часов. Такой резерв време­ни, если, конечно, люди успели хотя бы немного поспать, политработники обычно использовали для проведения партийных и комсомольских собраний, заседаний парт­бюро и для других политико-воспитательных меро­приятий.

— Петр Алексеевич,— обратился секретарь партбю­ро Феоктистов к Набокову.— Может, проведем открытое партсобрание? Поговорим с личным составом о прове­денных боях, заявления о приеме в партию рассмотрим.

Времени для подготовки маловато...

У меня по партийной линии все готово. К тому же — какая подготовка требуется, чтобы рассказать, как мы воевали?

Что ж, ты, пожалуй, прав.

Под обрывом небольшой балки собрался почти весь батальон. Комиссар Набоков, который теперь исполнял обязанности и командира батальона, коротко подвел итоги трехдневных боев, отметил смелые и решительные действия многих экипажей.

Экипаж старшего лейтенанта Гоголева одних только дзотов раздавил шесть,— сказал он.— Исключи­тельной похвалы заслуживают танкисты политрука По­номарева, лейтенанта Цвилюка и многих других. Вы знаете, о ком я говорю. Знаете, потому что видели их на поле боя, равнялись на них.

Потом приступили к приему в партию. Зачитали заяв­ление командира роты Гоголева. Кто-то попросил его рассказать свою биографию.

Ничего интересного,— несколько смутился стар­ший лейтенант.— Помню нашу старую развалюху-избен­ку, вечно голодную корову у сломанного крыльца. Нас у родителей было четверо, мал мала меньше и тоже веч­но голодные. Отец работал на кожевенной фабрике, а мать — на полях у кулака. Вот и вся моя биография.

А какая у вас гражданская специальность? — по­слышался голос механика-водителя Жарикова.

Окончил учительский институт. До армии рабо­тал учителем. По рассказам матери, когда батюшка крестил меня, то сказал маме: «Из вашего сына выйдет хороший пастух».

Насчет пастуха не знаем,— опять сказал Жари­ков,—а вот учитель из вас получился добрый. Отлична учите нас бить фашистов!

Коммунисты батальона единогласно приняли Петра Гоголева в члены партии. Кандидатами в члены ВКЩб) были приняты особо отличившиеся в боях механи­ки-водители Демид Хибрич, Яков Бойдарь и Хамед Дзыба.

В это же раннее утро секретарей партбюро батальо­нов с двадцатью танкистами и материалами на них о приеме в партию срочно вызвали в парткомиссию брига­ды. Поистине ценили каждую свободную минуту! Да только не состоялась в этот час парткомиссня...

Враг, противостоящий бригаде, упредил ее атаку, двинул крупные силы. В жестокой схватке, отразив мощ­ную контратаку фашистских танков, наши танкисты вме­сте с пехотой прорвали передний край обороны против­ника и с ходу выбили его из населенного пункта Ока- товка. Стремясь восстановить прежнее положение, вра­жеская авиация в середине дня нанесла массированный удар по нашим подразделениям. Но бригада выстояла, не оставила занятого рубежа и закрепилась на нем.

В тот же час от экипажа к экипажу, от отделения к отделению пронеслась, как; недобрый ветер, скорбная весть: во время налета авиации противника погиб ком­сомольский вожак бригады Георгий Булгаков...

К вечеру бой утих.

В поздний вечерний час в одной из уцелевших изб Окатовки вновь собрались члены партийной комиссии. Инструктор политотдела Михаил Целищев, он же сек­ретарь парткомиссии, доложил присутствующим, что из двадцати человек, подавших заявления, двенадцать из боя не вернулись... Свидетели их гибели рассказали, что павшие товарищи сражались с фашистами геройски, самоотверженно. Ни один танк не повернул назад.

Партийная комиссия постановила:

Александрова Петра Ильича, лейтенанта, командира танка Т-34;

Воробьева Дмитрия Александровича, лейтенанта, командира танка Т-70;

Гнедова Николая Емельяновича, старшего сержанта, радиста-пулеметчика танка Т-34;

Гуварова Владимира Емельяновича, лейтенанта, командира танка Т-34;

Нарбитаева Тура Дупиновича, старшего сержанта, башенног® стрелка танка Т-34;

Новикова Игната Фроловича, старшего сержанта, ме­ханика-водителя танка Т-34;

Полищука Николая Ивановича, лейтеиайта, команди­ра танка Т-34;

Потапова Ивана Васильевича, старшего сержанта, механика-водителя танка Т-34;

Пузанова Ивана Ивановича, сержанта, радиста-пу­леметчика танка Т-34;

Садомского Ивана Максимовича, младшего лейтенан­та, командира танкового взвода;

Соломонова Николая Семеновича, сержанта, башен­ного стрелка танка Т-34;

Храмцова Михаила Григорьевича, лейтенанта, коман­дира танка Т-34

принять в партию посмертно, считать их достойными звания коммунистов-большевиков, на деле доказавших презрение к смерти во имя освобождения Родины от фа­шистского зверя2 .

Были рассмотрены остальные заявления. Все, кто их написал, стали в тот вечер членами или кандидатами в члены ВКП(б).


6.


Гитлеровцы, подтянув танки и артиллерию, почти вплотную подошли к станции Котлубань. Отсюда Паулюс собирался нанести главный удар по Сталинграду, чтобы расчленить защищающие его наши части, а затем отбросить их на север и за Волгу. Здесь, в районе стан­ции, изобиловали танкоопасные участки. Поэтому имен­но сюда наше командование сосредоточило побольше танков и противотанковых средств.

...После вчерашнего боя кусты, выгоревшие от солн­ца и огня, степные травы покрылись толстым слоем ры­жей пыли. Все пребывало в тревожном ожидании... К рассвету сентябрьское небо почти полностью очистилось от туч. Это было на руку вражеским летчикам. Едва развиднелось, как сотни бомб и снарядов обрушились на занятые бригадой позиции, на постройки станции и сов­хоза «Котлубань». Затем появились и танки с крестами на бортах. Вначале они продвигались успешно, но вско­ре открыла плотный огонь наша артиллерия, и многие из них повернули вспять. Штурм вражеских позиций на­чался и с воздуха. В течение сорока минут советские летчики и артиллеристы перетряхивали гитлеровцев в их норах. В это же время стрелковые подразделения сближались с противником.

Взметнувшиеся в утреннее небо две зеленые ракеты возвестили о начале нашей атаки. Ведя мощный огонь из пушек и пулеметов, танки стремительно рванулись вперед, увлекая за собой атакующих стрелков. Несколь­ко вражеских машин задымили, остальные, повернув на­зад, поспешили за теми, что ушли ранее.

Гоголев, следи за ними, возможно, это маневр! — предупредил своего ротного Набоков.

На левом фланге роты неотступно за противником мчался танк лейтенанта Малига Айгутанова.

Товарищ командир! Шайтаны чешут так, что не могу их догнать! — несколько бравируя, передал он рот­ному по радио.

«Этот горячий казах может в одиночку оказаться во вражеском тылу»,— забеспокоился Гоголев и предупре­дил его:

Погоней не увлекайся, побольше расстреливай. Эти твои шайтаны заманят тебя в ловушку!

Командир роты тревожился не напрасно. Вскоре ма­шина Айгутанова, попав под огонь нескольких противо­танковых орудии, оказалась подбитой. Избежать их мощ­ного огня не удалось и Гоголеву. Он чуть не погиб. Члены экипажа сбили пламя, а дымящийся танк механик-водитель Шестаков увел в тыл и сдал ремонтникам. Командир роты пересел на другую машину, на борту которой, укрывшись за башней, находился комиссар мотострелкового батальона Пынченко.

Смотри, Петро,— предупредил он старшего лейте­нанта, — со стороны железнодорожной насыпи — оран­жевые вспышки.

Гоголев всмотрелся. Да, действительно. Причем, с каждой минутой все чаще и чаще.

Слезай-ка, комиссар, пока не поздно! — крикнул он.

Но Пынченко на танке уже не было.

Снова — вперед! Увидел Гоголев, как справа враже­ский пулемет кинжальным огнем бьет по нашим автомат­чикам. «Пехоте во что бы то ни стало надо помочь»,— подумал он и скомандовал:

Осколочным!

После двух пушечных выстрелов пулемет замолчал. Теперь огонь перенесли на батарею. Замолчала и она. Механик-водитель двинул танк на траншею, где также были обнаружены пулеметы. Хорошо проутюжил их гу­сеницами.

Впереди — огненно-дымные всплески разрывов. Меха­ник-водитель словно чувствовал, что следующий снаряд может угодить в их танк. Он круто отвернул в сторону и сделал короткую остановку. Грянул выстрел из пушки. Затем снова увернулся от удара.

Танкисты заметили, как метрах в четырехстах от них делали перебежки вражеские артиллеристы. Присмот­релись и поняли: три их орудия разбиты, и солдаты те­перь прибиваются к четвертому. Вот уже откатили его немного назад, копошатся за щитом. Сейчас откроет огонь... И тут, словно вихрь, налетела на них тридцать­четверка Магомеда Гаджиева. Подмяла пушку под се­бя, раздавила... И замерла на месте. Немецкие автомат­чики, ошеломленные внезапным появлением советского, танка, бросились врассыпную. Ведя огонь на ходу, за ними кинулись бойцы командира стрелковой роты стар­шего лейтенанта Недайводина. Когда ротный достиг остановившегося танка, башенный люк машины медлен­но откинулся, и из него показалась голова Гаджиева. Он крепко зажимал рукой левый глаз. Все лицо лейте­нанта было залито кровью.

Быстрей вылезай из танка! — крикнул ему Недайводин. — Я перевяжу тебя.

Гаджиев повиновался. За ним выбрался наверх ба­шенный стрелок. Оба спрыгнули на землю. Ротный бы­стро перевязал раненого и, отведя чуть в сторону башен­ного стрелка, шепнул ему:

— У твоего командира выбит глаз. Принимай коман­дование экипажем. И не задерживайся, вперед!

Оказавшийся рядом автоматчик ефрейтор Бобров по распоряжению командира роты, взяв под руку лейте­нанта, повел его в ближайшее укрытие. Однако Гаджиев, словно почуяв какой-то подвох, резко вырвал руку и закричал:

Уж не думаете ли вы, что я отвоевался? Глаз — это пустяк, Я же вижу! — И побежал к танку.

Но его перехватил Недайводин.

Нельзя тебе, танкист! Срочно отправляйся в мед­санбат.

Гаджиев просяще глянул на командира роты.

Да пойми же, я — командир и парторг роты. Мой экипаж ждет меня. Ну что ты боишься за меня! Поду­маешь — глаз зашибли. Ничего, проморгаюсь!

И он бросился к своему танку, который уже медлен­но сползал с подмятой под собой немецкой пушки. Все онемели от неожиданности. Недайводин и подоспевшая к этому времени военфельдшер Валентина Сергеева по­бежали за ним, но удержать его не удалось. В эту ми­нуту воздух огласился ревом вражеских самолетов. Все вокруг моментально покрылось разрывами бомб. Недай­водин кинулся в глубокую воронку. В другой, еще ды­мящейся, оказалась Сергеева.

Магомед Гаджиев на ходу стал подниматься на борт своей машины, но взрывная волна от упавшей рядом бомбы отбросила его в сторону, и лейтенант исчез в черно-бурых облаках дыма и пыли. Вокруг танка разо­рвалось еще несколько бомб...


Бой продолжался.

Кто-то постучал в башню остановившегося на ми­нуту танка Гоголева.

Командир, открой! — послышался громкий голос —  Кто? —  Я, Лебедев.

Старший лейтенант открыл люк. На борту, держась за башню, стоял до предела утомленный, весь в пыли и копоти начальник штаба батальона Николай Лебедев. Он был назначен на эту должность после гибели капи­тана Кривцова.

Коля, живой? — обрадовался командир роты,

Функционирую,— улыбнулся тот.

Вот что, спрячься на всякий случай за башню.

Лебедев послушался. И вовремя. По башне момен­тально ударила длинная пулеметная очередь.

—- Ну, какие новости, командир?

Новости все те же, старые: Жмет, лютует фашист, спасу нет. Только что рассчитался с батареей. Пока расстреливали пушки, куда-то исчез с танка комиссар Пынченко. Как в воду канул.

Я его только что видел. Командует батальоном. Поляйина-то нет... Он лично возглавил атаку, был тя­жело ранен и вскоре умер. У них там вышли из строя почти все командиры взводов. Лейтенант Альбегов ра­нен. Словом, из ротных остался один Недайводин. Жал­ко Мишу Гаджиева. Потерял глаз и еще полез в бой, попал под бомбежку — и от него ничего не оста­лось...

Зачем же ему позволили? Попробуй, удержи. Бросился к своему танку, слов­но бешеный. В общем, есть и другие новости, но о них после. А сейчас немедленно поверни свою роту к разъез­ду. Я побежал к Набокову.

И Лебедев спрыгнул с танка.

Через несколько минут рота Гоголева почти вплот­ную подошла к разъезду 564. Впереди, метрах в двух­стах от командирской машины, по левому флангу роты вели огонь два вражеских танка. Старший лейтенант приказал механику-водителю под прикрытием холма, по­логий склон которого начинался тут же, у танка, выйти стрелявшим во фланг. Когда этот нехитрый маневр был выполнен, экипаж в упор ударил по первой, ближайшей; машине, и она загорелась. Вторая попыталась развер­нуться в сторону разъезда, но тут же и она получила снаряд. Экипажи обоих вражеских танков моментально; покинули свои объятые пламенем бронированные убе­жища. С ними без труда покончил стрелок-радист.

«Сокол-один»! — послышалось в наушниках Гого­лева.— Доложите, почему разрушаете жилые постройки?

Это был голос Набокова. Командир роты повернул оптический прибор влево и заметил, как на южной окраи­не разъезда над одним из домов поднялось зарево по­жара. Он вызвал на связь лейтенанта Фетисова.

Федор Сйдорович, сейчас же прекрати расстрели­вать дома!

Фетисов был на пять лет старше командира роты, и поэтому Гоголев всегда величал его по имени-отчеству.

С краю моя хата, что хочу, то и делаю с ней! — сердито отозвался тот.

Столь неуважительный ответ обозлил старшего лей­тенанта.

Хорошо,— с угрожающим спокойствием сказал он. — После боя разберемся, чья хата с краю.

Позже выяснилось следующее. В один из моментов боя на танк Фетисова с несколькими своими бойцами сел командир разведвзвода Василий Мешков. Он сооб­щил лейтенанту, что в огороде крайней избы у фашистов стоят шестиствольные минометы — «ишаки». Не знал Мешков, что Федор Сидорович Фетисов родом как раз из этого небольшого разъезда и что указанная им край­няя изба — его родной дом...

Командир танка, выслушав Мешкова, не счел обя­зательным посвящать во все это своего «пассажира». Спросил только:

— Откуда тебе известно про «ишаков»?

Как откуда? Мы там в разведке были. Фашисты на разъезде всех поголовно расстреляли. Ни одного в живых не оставили...

Словно ножом по сердцу, резанули Фетисова эти слова. С трудом справившись с подступившим к горлу комком, он сказал как можно спокойнее:

Тут из каждой дыры торчат стволы. От меня не ускользнут...

Когда настала пора, Фетисов направил свой танк на южную окраину поселка и, выбрав удобную позицию для стрельбы, остановился. Но достать вражеские ми­нометы, которые своим огнем душили нашу пехоту, бы­ло невозможно: мешала изба, его родная изба... И дру­гие хозяйственные постройки двора.

Раздумывать было некогда, и Фетисов, скрипнув зу­бами, дал команду... Сидевший на танке автоматчик корректировал огонь пушки. Через несколько минут во дворе Фетисова все горело. В огороде валялись разби­тые вражеские минометы, одно противотанковое орудие, их уничтоженные расчеты3 .


Танкисты вместе с бойцами мотострелкового батальо­на бригады и 572-го стрелкового полка ворвались в по­селок железнодорожного разъезда. Здесь еще дымились воронки. Кое-где горели дома. Густая кирпичная пыль липла к лицу. Местные жители, оставшиеся в живых (ошибся Василий Мешков, когда рассказывал Фетисову о поголовном уничтожении фашистами населения посел­ка), выбрались из подвалов. По дороге ни пройти, ни проехать — мешают вражеские трупы. Пришлось их сроч­но убирать, чтобы дать возможность продвигаться тех­нике.

И вот уже танкисты ведут свои машины дальше.,Ско­рость максимальная. Иначе нельзя — местность откры­тая, противник ведет огонь с высоты 134,2. Там, на ее скатах, несколько дзотов. Нашу пехоту густо поливают свинцом из-за железнодорожной насыпи.

Несколько ближе — еще одна высота, поменьше. Па­вел Маркин, пригибаясь, первым достиг ее подножья и, немного поднявшись по пологому склону, оказался пе­ред входом в немецкий блиндаж. Отсюда только что стреляли. Маркин кинул в дверь гранату, вслед дал очередь из автомата. И сам юркнул в блиндаж. За ним — еще трое подоспевших автоматчиков.

Когда к этому месту подбежал старший политрук Пынченко, Маркин встретил его докладом:

Товарищ комиссар, в ихней землянке нашел ка­кие-то бумаги и вот это.— И он передал старшему по­литруку пачку машинописных листков и несколько ор­денов.

А что, фашистов там не было?

Как же! Два офицера и три солдата. Лежат там, в блиндаже, связанные. Несколько вояк убиты.

Теперь надо выкурить гитлеровцев с высоты 134,2. К ней приближаются наши танки. Один из них загорелся. Гоголев торопится туда — закрыть брешь! — чтобы потом выскочить на гребень высоты. Неожиданно страш­ной силы удар потряс командирскую машину. Лицо стар­шего лейтенанта в крови. В танке тихо, мотор не рабо­тает. Зинченко стонет. Правый рукав его комбинезона сорван, плечо в крови. Но ничего этого Гоголев не видит.

Заводи! — сказал он механику-водителю тихо и сердито. — Можешь завести?

Мотор завелся.

«Значит, все в порядке, — облегченно подумал рот­ный. — Можно драться». Его танк пошел в прежнем на­правлении — к высоте. Преодолел еще метров сто, и снова машина вздрогнула от удара. Не обращая на это внимания, Гоголев сделал четыре выстрела. А впереди увидел десятки ответных вспышек. Стало душно, и вдруг в лицо брызнуло что-то горячее. Оказывается, третьим снарядом пробит бак. Мотор опять заглох, в танке по­явилось пламя.

Почему остановил машину? — крикнул Гоголев.

Когда мотор снова зарычал, потоком воздуха пламя

потянуло в вентилятор, и оно захлебнулось. Его прида­вили шинелями, рваными клочками брезента. Танк спа­сли от пожара.

Командир все еще жил боем. Но ударил четвертый снаряд, и башню заклинило. Тогда Гоголев приказал задним ходом вывести танк из опасного места. Однако его команду уже никто не услышал... бывшие поблизо­сти артиллеристы извлекли командира роты из танка, и он обессилено свалился на землю. Из ушей, носа и рта шла кровь. Поняли артиллеристы: старший лейте­нант ранен и тяжело контужен. Стали приводить его в чувство.

Выручили вы нас! Сражались геройски,— гово­рили они Гоголеву.

Подбежал старший политрук Феоктистов.

Петя, высоту взяли! — громко и радостно объявил он, надеясь, что Гоголев его услышит.

И Гоголев услышал. Он медленно открыл глаза, ска­зал чуть слышно:

А как же... За тем и шли...


7.


Секретарь партбюро Илларион Феоктистов и военфельдшер Сергеева на рассвете поехали навестить, Го­голева. Бригадный медпункт располагался в одной из дальних балок. Без труда отыскали его.

Несмотря на столь раннее утро, весь медперсонал был на ногах. Врач Александр Иванович Степанов, присло­нившись к колесу санитарной машины и бессильно опу­стив между коленей руки, сидел на носилках, Голова его кл9нилась на грудь. Да и не мудрено: постоянно за атакующими танками. Вместе со своими медиками оты­скивали раненых, тут же оказывали им первую помощь и направляли в медико-санитарный взвод, а многих — на левый берег Волги, в тыловые госпитали.

Рядом стояли некоторые из его помощников.

Товарищ военврач второго ранга, говорят, вы уби­ли гитлеровского офицера,— обратился к нему военфельдшер Волков; обратился вовсе не для того, чтобы услышать рассказ, а чтобы как-то взбодрить Александ­ра Ивановича, отвлечь, помочь не поддаться усталости. Выщли-то на минутку, вдохнуть свежего воздуха, а там - опять за работу. Раненые ждут...

— Ничего особенного,— нехотя ответил военврач.

А все-таки,— присоединилась к просьбе санинст­руктор Зина Мошкина.

Степанов приподнял голову, сел удобнее.

Это было между разъездом и высотой. Там наши фашистов положили немало. Да и мы не без потерь были... Вижу: рядком три трупа вражеских лежат, сре­ди них — офицер. Мы в это время с Валей Сергеевой перевязывали наших автоматчиков. А все остальные ушли вперед. Вдруг выстрел. Валя крикнула: «Немцы»

Я, не разобравшись откуда выстрел, растянулся на зем­ле. И тут же — еще выстрел. «Это уже,— думаю,— по Вале». Потом она крикнула: «Меня убили!» Я успел за­метить: стреляли как раз оттуда, где побитые валялись. Стало быть, один из трупов стреляет? Ну и стал палить по ним, по дохлым. После этого стрельба оттуда прекра­тилась. Кто из них стрелял, выяснить некогда было, да и ни к чему. Так что насчет офицера—это разговоры одни.

И никакие не разговоры, товарищ военврач,— по­слышался голос Сергеевой.— Стрелял ихний офицер. Я заметила, как он выстрелил из длинного пистолета и голову быстро закинул назад, вроде не живой.

Степанов удивленно вскинул глаза.

Легка на помине,— улыбнулся он.— Ну, коль ско­ро явилась, то сама и расскажи, почему крикнула: «Меня убили!»

А вы не смейтесь. Пуля просвистела так близко что я подумала: все, прошила мою голову. —И Валя са­ма засмеялась. Рядом улыбался Феоктистов.

Привезли раненых? — спросил их Степанов.

Нет, Александр Иванович, мы пришли навестить нашего командира роты Гоголева,— ответил Илларион.— А заодно уточнить, нельзя ли его за Волгу не отправ­лять.

Елена Семеновна, что с Гоголевым?— спросил военврач у командира медсанвзвода Байдиной.

Товарищ военврач второго ранга... — начала было говорить та, но запнулась, отвела глаза в сторону.

Степанов заметил замешательство Байдиной, повто­рил вопрос уже строже:

Так что же с Гоголевым?

Я сразу же хотела доложить, да боялась. В об­щем, Гоголева у нас нет. Он куда-то исчез.

Это уже смахивает на мистику,— рассердился военврач.— Может, отправили в госпиталь?

Хотели, но он категорически отказался. А теперь вот исчез...— виновато повторила Байдйна.

Я, кажется, догадываюсь, где он может быть,— сказал вдруг Феоктистов.— Только, конечно, не в госпи­тале. Валя, поехали назад! А вы, товарищи, не волнуй­тесь. Сейчас найдем беглеца.

...Старший лейтенант Гоголев пролежал после пере­вязки часа три и ночью, будучи в результате контузии в крайне возбужденном, если не сказать в невменяемом, состоянии, тайно покинул палатку Медсанвзвода и по­шел туда, где оставил свою машину. С гребня высоты, у которой автоматчик Павел Маркин со своими друзья­ми пленил вражеских офицеров и солдат, Гоголев дол­го глядел на море огня, бушевавшего далеко впереди. Там Сталинград. Самого города отсюда он не мог ви­деть. Глазами не мог видеть... Но мыслями своими, ду­шой и сердцем — о, зрение у них острое! — видел стар­ший лейтенант, как дома и улицы города словно плави­лись в том страшном огне, как на фоне озаренного баг­ровыми сполохами неба чёрнели железные скелеты зда­ний, бесформенные груды разваленных стен, как, несмот­ря на весь этот ад, кипела там героическая жизнь за­щитников города. Над ним беспрерывно взлетали наши и вражеские разноцветные ракеты. Ночная темень, ра­зорванная светом пожарищ, прошивалась пулеметными очередями. Бешено струились трассирующие пули, вре­зались в черноту ночи лучи прожекторов, раздавался неумолчный грохот снарядов и мин. Там сутками не прерывались кровопролитные бои.

Петр Гоголев, еле держась на ногах, продолжал путь. Теперь он вел его к подножию высоты 134,2. Там он оставил свою машину. Там он должен ее найти.

И спустя еще полчаса нашел. Танк стоял, накренив­шись на какой-то неровности, строго уставившись ство­лом орудия в сторону противника. Он словно и без эки­пажа продолжал вести бой...

Командир роты обошел машину кругом. Его три­дцатьчетверка была без левого ленивца, обгоревшие борта изгрызены снарядами. Старший лейтенант попытался взобраться на нее, но не получилось. Голова у не­го разламывалась от боли и кружилась. Не устояв на ногах, Гоголев опустился на землю в трех метрах от своего танка. На несколько минут впал в забытье. Вы­вел его из этого состояния странный голос. Насторо­жился, приподнявшись на локтях. Нет, показалось, на­верное. Только отдаленный гул доносился со стороны Сталинграда. Голова все более прояснялась. Он уже стал понимать бессмысленность своего поступка. Да, он командовать еще может, но ведь бой кончился... Бои только там, в Сталинграде. Не кончаются ни днем, ни ночью... Опять мысленным взором увидел дымящиеся развалины, слепые, без окон, обезображенные здания.

Подумалось почему-то: «А ведь среди этих зданий — немало школ. Ничего, построим новые, еще лучше преж­них. Буду опять учить детей».


И вдруг — снова голос. Теперь уже явственный. Где- то совсем рядом. Голос хриплый, тягучий, будто из-под, земли. Различил:

Рус, вас-с-сер...

Гоголев привычно потянулся за пистолетом, но его не оказалось. Как полагается раненому, сдал в мед­пункте. Хотел подняться — сил нет, словно вареное тело. Повернул голову, стал шарить глазами в темноте. Нако­нец различил: у самого лица его, в полуметре, чьи-то сапоги. Закрыл глаза. Взглянул снова. «Нет, не наши кирзухи». Всмотрелся. Теперь уже увидел хорошо: лежит на спине раненый гитлеровский офицер. Протяни руку — ноги его коснешься.

Рус, вассер!..

Теперь голос более твердый, даже властный. Очу­хался, видать, завоеватель.

«Мерзавец, не просит, а требует воды»,— неприяз­ненно подумал Гоголев. И неожиданно почувствовал, что сам умирает от жажды. Рукой нащупал на ремне фля­гу. К великой радости обнаружил, что она была с во­дой. «Где и когда набрал?» — удивился он. Вспомнил: попросил санинструктора Зину Мошкину, когда пере­вязку делала, она налила.

Проблемы для старшего лейтенанта не было: ране­ный и потому беспомощный враг просит пить — значит надо дать, тем более что вода есть. Советский воин в бою беспощаден к врагам, но к врагам поверженным утратившим способность или желание продолжать борь­бу, он гуманен.

Гоголев склонился к фляге, стал откручивать проб­ку. И в это время почувствовал сильный удар в грудь. Фляга отлетела.

Ах, ты так, значит!.. — старший лейтенант снова машинально потянулся к поясу, за пистолетом, с досады выругался. Рядом, почти вплотную, надсадно дышал что-то недоброе замышлявший офицер. Левая рука Гоголе­ва случайно уперлась в приклад валившейся чьей-то винтовки. Он рывком поднял ее, перехватил в правую руку, но, обессиленный, тут же повалился на бок. Как сквозь сон услышал знакомый голос:

Петя, ты чего тут копошишься? Э, да он тут один..

Это был Феоктистов.

Да нет, он, пожалуй, уже один, — сказала Сергее­ва, склонившись над гитлеровским офицером, который, уткнувшись лицом в землю, уже не подавал признаков жизни.

Гоголева на руках отнесли в «санитарку». Потом обыскали офицера, взяли его документы. В одном из карманов нашли разбитые именные часы комбата Гряз­нова...


8.


Боеспособных танков осталось совсем мало. Однако в последующих боях они продолжали поддерживать ата­ки наших стрелковых подразделений. Когда вышли из строя и последние, бригада прекратила боевые действия и передислоцировалась в район деревни Стефанидовка, где 16 октября получила новые боевые машины и не­сколько еще не обстрелянных экипажей. Пополнился личным составом и мотострелковый батальон бригады.

Прибыл новый командир 152-го танкового батальо­на капитан Сергей Кузьмич Гладченко. Секретаря партбюро Феоктистова назначили комиссаром бата­льона.

Среднего роста, стройный, в ладно подогнанном об­мундировании, черноволосый, с бравыми гусарскими уса­ми и большой трубкой во рту комбат сразу же пришелся по душе всем. На фронте он не был новичком. Три ме­сяца воевал под Сталинградом э составе 45-й тан­ковой бригады, а это не так уж мало. Перевязанная левая рука свидетельствовала о его ранении. На первом же построении капитан Гладченко предупредил тан­кистов:

— Буду требовать соблюдения самой наистрожай­шей дисциплины. А к вам, новичкам, особое мое слово. Накрепко запомните в лицо всех, кто стоит здесь в строю. Знать всех не только по фамилиям, но и как звать и как по батюшке величать. Но и этого мало. Тре­бую, чтобы в любой момент боя вы могли узнавать друг друга по голосу. Потом убедитесь, насколько это важно. Ну, а меня будете узнавать по усам и трубке.— Комбат, улыбаясь, мундштуком трубки погладил усы.

Бойцы с каждым днем убеждались, что капитан Глад­ченко — прирожденный танкист и одаренный командир. Правда, очень строгий, бескомпромиссно требовательный, но справедливый и внимательный ко всем. Не оставлял без воздействия ни одного маломальского проступка подчиненного и в то же время не скупился на похвалу, на доброе слово за инициативу и добросовестную служ­бу, храбрость в бою.

...Через несколько дней после получения боевой тех­ники танковый батальон вытянулся в колонну для мар­ша. Командир ремонтного взвода воентехник Шилов ждал выхода последней машины, чтобы пристроиться в хвост — так сказать, технически замкнуть колонну. Но машина почему-то не двигалась.

Почему стоим? Чей танк? — услышал он строгий голос Гладченко.

Не заводится двигатель! — доложил механик-во­дитель.

Сейчас проверим, товарищ капитан,— подбежал к машине Шилов. Мигом распорядился: — Старшина Фомичев! На машину — и страви воздух из системы пи­тания.

Командир ремонтного отделения ловко вскочил на танк.

Товарищ лейтенант, башню на борт! — крикнул он внутрь машины.— Механик, качай воздух!

Едва башня освободила надмоторный люк, Фомичев сразу же открыл крышку и стравил воздух из насоса высокого давления.

Заводи! — скомандовал он механику-водителю.

Двигатель заработал.

—На устранение неисправности затрачено три ми­нуты. Это весьма похвально,— сказал комбат и засунул в карман гимнастерки танковые часы. Он пожал руку старшине Фомичеву.— Благодарю и вас,— добавил, об­ращаясь к Шилову.

Марш прошел без остановок. Все машины сосредото­чились недалеко от берега Дона, в лесу, в двух кило­метрах от Зимовской. Лишь один Т-34 с полкилометра не дотянул.

Иванов, что с машиной? — спросил Шилов у ме­ханика-водителя.

Барахлит левый бортовой. Берешь рычаг на себя, а его рывками тянет обратно. Не удержишь…

Дальше можешь не рассказывать. Разрушился выжимной подшипник бортового фрикциона. Потому что смазки нет, понятно?

Понятно,— виновато ответил молодой, из попол­нения, механик-водитель.

Помпотех батальона Бондаренко, который стоял тут же и все слышал, тяжело выдавил:

За такие делишки военный трибунал полагается.

Кого это собираетесь под трибунал? — поинтере­совался подошедший помпотех бригады Кисленко.

Бондаренко доложил о случившемся и констатиро­вал— как аксиому высказал:

Все это произошло из-за халатности экипажа!

Сомнений в этом нет,— спокойно проговорил Кис­ленко.— Но есть вопрос: кто должен контролировать работу ваших экипажей по подготовке техники, если не помпотех роты Каток и не вы, товарищ Бондаренко? Так что налицо и ваше упущение. Злостью, товарищ Бондаренко, беде не поможешь. Ты ее для фашистов побереги.

Пока шел этот разговор, Шилов велел бригадиру ремонтников Сущенко снять коробку и заменить выжим­ной подшипник левого бортового.

А соберешь — меня позови. Проверю.

Скоро наступит рассвет. Пойдемте в подразделе­ния, проверим техническое состояние машин, — сказал майор Кисленко. — Потребуется — поможем экипажам в работе.


Воентехники зашагали по песку, покрытому пожел­тевшими ивовыми листьями.

Петр Иванович, тут рядом Дон? — спросил уже успокоившийся Бондаренко.

Да, Василий Емельянович, можно сказать, мы шагаем по берегу Тихого Дона. — Майор Кисленко на­брал полную горсть влажного песка и сжал его.— До­стается же этой славной реке! В гражданскую тут нес­лось протяжное «Эскадрон, сабли наголо-о-о!» А теперь вот снова земля ходуном ходит.

Где-то тут, по этим берегам, Гришка Мелехов со своей Аксиньей прогуливался,— сказал Каток.

У них времени для гуляний не особенно много было. А если и гуляли, то не здесь, а в низовьях,— уточ­нил Шилов.

Жалко Аксинью,— глубокомысленно изрек Ка­ток.— Жертва ошибок Григория.

Аксинья — натура сложная и по-своему богатая, с сильным и глубоким чувством,— тоном школьного учи­теля заметил Шилов.

Вот кончится война, и такая же богатая натура, гляди, и тебя попутает, — засмеялся Каток.

Танкисты вышли на берег Дона. Над рекой клубился густой туман. Воентехник Шилов остановился и, к удив­лению своих спутников, тихо, но выразительно запел:


Как ты, батюшка, славный тихий Дон,

Ты кормилец наш, Дон Иванович,

Про тебя лежит слава добрая,

Слава добрая, речь хорошая...


Откуда это, Шилов? — уважительно спросил Кис­ленко.

Так... Старинная казачья песня.

Хорошая песня. Какая-то печально-раздольная, широкая — под стать донским просторам. Мы в граж­данскую войну, когда в этих местах воинство генерала Краснова били, тоже пели про Дон. Правда, другая песня была. Вот послушайте,— и он тихо и плавно запел:


Гудела степь донская

От ветра и огня,

Маруся Бондаренко

Садилась на коня...


Через три часа подполковник Агафонов собрал командный состав бригады на совещание. После ночного марша никто не отдыхал, вид у каждого был усталый.

Начальник штаба, кто из наших находится на правом берегу? — спросил комбриг у майора Алифанова.

Всей работой руководит товарищ Козлов. Вместе с ним наш разведчик Кравченко и начальники штабов батальонов,— доложил майор.

Когда будете готовы к приему техники и людей?

Приказано к утру.

На правом берегу Дона наши части захватили плац­дарм шириной около пяти и в глубину до трех километ­ров. Бригаде приказано в кратчайший срок форсировать водную преграду. Агафонов коротко поставил задачи перед батальонами и другими подразделениями, на­помнил о маскировке, назначил сигналы.

Переправа началась перед рассветом. Час назад пошел дождь со снегом. Подъезды к реке усложняясь. К тому же вражеская артиллерия начала обстрел. Ширина реки в этом районе достигает ста метров. Глубина большая. Накатный деревянный мост от прямого попадания снаряда разрушен.

Пустили в дело паром, его буксировал катер. Майор Кисленко, одним из первых переправившийся на правый берег, стоял возле уреза воды, следил, как танки съез­жали с парома, и направлял их по нужным маршрутам.

Район сосредоточения назначен в липовом лесу в  двух километрах от хутора Караженский. Капонира для танков уже выкопаны, почти полностью приведены в порядок имевшиеся блиндажи. Экипажи находились в основном в своих машинах и выкопанных под ними щелях. Расположение тщательно замаскировали. Приказания отдавались приглушенным голосом.

Одним словом, все делалось с соблюдением строжайшей скрытности и секретности.

Обстрел плацдарма в течение дня не прекращался ни на минуту, но через определенные промежутка времени он достигал наибольшего ожесточения, и тогда жизнь в расположении бригады замирала.

В один из наиболее спокойных в этом отношении периодов дня комбриг приказал вызвать к нему командиров батальонов и комиссаров. Сам же вышел из штаб­ного блиндажа и направился к танкистам одной рот, которая располагалась поблизости. Пробыл там минут пятнадцать, осмотрел, как укрыты танки, поговорил с экипажами. На обратном пути его встретил адъютант и доложил, что комбаты икомиссары собраны. Он за­торопились к штабному блиндажу. И в это время над лесом, оглашая его гулом, появились около двадцати вражеских самолетов. Земля в страшном грохоте зака­чалась, как на расходившейся волне...

Комбриг с адъютантом не успели добежать до места, юркнули в чью-то небольшую землянку.

Когда стервятники улетели и танкисты вышли из  укрытий, все увидели, как старшина Забара под руку вывел из полуразрушенной от упавшей рядом бомбы землянки командира бригады. Подполковник Агафонов был без головного убора, по лицу стекала кровь.

Комбриг получил тяжелую контузию, и ни на что не реагировал, никого не узнавал...


9.


По указанию командира корпуса генерала А. Г. Крав­ченко подполковника Агафонова срочно отправили в гос­питаль, в Москву. Его сопровождал старшина Забара. Командование бригадой принял старший батальонный комиссар Прованов, а вместо него комиссаром бригады назначили батальонного комиссара Полукарова.

...На следующее утро, только танкисты позавтракали, вновь налетели самолеты противника — теперь в основ­ном на расположение 152-го батальона. Когда после очередной бомбежки рассеялись дым и пыль, около батальонного штабного блиндажа остановилась легковая машина «эмка» и из нее вышли комбриг Прованов, ко­миссар Полукаров и помпохоз Зубец.

Вместе с батальонным начальством они осмотрели расположение танкистов. Выяснилось, что от прямого попадания бомбы сгорела одна семидесятка, в другом месте разнесен склад вещевого имущества, поврежден продсклад. Хорошо, что НЗ — неприкосновенный за­пас — хранится отдельно. Лежит перевернутая кухня. Но не повреждена.

Кстати, — недовольно заметил Прованов, — ваша кухня — отличный ориентир для вражеской авиации. Дым-то надо прятать.

А как? — спросил кто-то из батальонных хозяй­ственников.

Пора бы набраться опыта,— проворчал помпохоз бригады Зубец.— Чаще меняйте время топки и место приготовления пищи. Над трубами натяните брезент. Дрова заготавливайте посуше или подсушивайте, чтобы не давали много дыма.

Сконфуженный хозяйственник молча, вроде бы даже недовольно, выслушал, однако подсказку учел, навел порядок и на других точках. Блиндажи стали отапли­вать с наступлением темноты, чтобы дым до рассвета рассеялся. Для кухонь вырыли несколько укрытий. Днем всякое хождение запрещалось. Срочные вызовы, полу­чение пищи — только по ходам сообщения.


Праздничный день — 7 ноября — выдался холодный. Была низкая облачность, большими хлопьями валил первый снег.

Командование бригады с самого утра в батальонах: Прованов — в 152-м, комиссар Полукаров — в 149-м, а инструктор политотдела Целищев — в мотострелко­вом. Проводили митинги, а после того, как получили текст доклада И. В. Сталина, посвященного 25-й годов­щине Октября,— читки и беседы в подразделениях.

Уже десять суток минуло, как капитан Гладченко командует батальоном, но поговорить по душам с ко­миссаром времени так и не нашлось. А вот сегодня вроде бы есть такая возможность. Война войной, а праздник есть праздник — тянет к откровенности, к разговору на «нейтральные» темы.

Сидят комбат с комиссаром в своем уже хорошо обжитом блиндаже, анализируют речи, которые только что слышали на коротких митингах.

Расскажи, комиссар, о себе, чей родом, откуда,— набивая трубку, попросил комбат Феоктистова.

Илларион очень кратко рассказал. Потом о себе, тоже коротко, говорил и Сергей Кузьмич. Помолчали несколько минут. Комбат, выпростав у печурки выку­ренную трубку, вдруг тихо запел какую-то песню на украинском языке.

Спой ты, Илларион, фронтовую.

Комиссар откашлялся, негромко, задумчиво начал:


Бьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза...


А к третьему куплету присоединился и Гладченко.


Ты сейчас далеко, далеко,

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти — четыре шага...


Разволновался комбат, снова стал набивать трубку.

Много куришь, Кузьмич,— заметил комиссар.— Или песня растревожила?

Она, она Илларион, песня. Когда слышу ее, то очень отчетливо вижу Оксану свою и мальчонка Саш­ку.— Встряхнул комбат головой и добавил, словно о чем-то другом: — А вообще-то хорошо, что ты ходишь в холостяках. Я со своими попрощался двенадцатого июня сорок первого в Белоруссии и с тех пор о них — ни слуху ни духу. Как и им — обо мне. А старики оста­лись в оккупированном Днепропетровске. Вот и лезут в голову всякие думы.

Мои родители тоже на оккупированной террито­рии, на Смоленщине,— тихо проговорил комиссар.

Ты в бригаде давно?

Третьего января сорок второго из Сталинград­ского тракторного пригнал первый эшелон с танками для бригады.

В землянку вошел начштаба батальона старший лей­тенант Лебедев.

Вот он знает,— кивнул на него Феоктистов.

Лебедев сообщил, что он сейчас проверял посты, службу люди несут отлично.

Потому что понимают,— резюмировал комбат;— Напиши приказ о благодарности, завтра объявим.— Гладченко предложил начальнику штаба сесть за стол.— А мы тут с комиссаром размечтались. Он своей «Землянкой» расстроил меня до чертиков...

Разговор продолжался еще долго. Рассказал о себе и Лебедев. Оказалось, он тоже поет и совсем неплохо. По просьбе комбата спел свою любимую:


Эх, дороги...

Пыль да туман,

Холода, тревоги

Да степной бурьян...


В эти дни немало дел было у политработников. Полукаров рекомендовал комиссарам и секретарям пар­тийных и комсомольских бюро батальонов заявления о вступлении в партию и комсомол рассматривать на открытых собраниях. Пусть все знают, с каким настрое­нием, боевым порывом вливаются лучшие бойцы и командиры бригады в ряды ленинской партии и Ленин­ского Союза Молодежи, какие клятвы и обязательства дают при этом, и убедятся потом, с какой самоотвержен­ностью выполнять их будут.

Уже рассмотрено около шестидесяти заявлений о приеме в партию. Кроме собраний, в ротах ведется обмен боевым опытом по специальностям. Налажена регулярная доставка свежих газет. Хотя бойцы замыс­ла командования и не знали, но, осведомленные о массо­вом сосредоточении наших войск, догадывались, что го­товится нечто грандиозное. Кое-кто поговаривал:

Скоро тут Гитлеру выдернут одну ноту.

Благодаря безотказной работе «солдатского телегра­фа» сведения об ожидаемых значительных переменах проникли и в бригадный медпункт. В результате за одну ночь около тридцати раненых тайком покинули лазарет и вернулись в свои подразделения. Прибежал в ба­тальон и командир роты Петр Гоголев.

Товарищ комбриг, ну что же мне делать — раз­бежались мои раненые! — удрученно докладывал Прованову военврач 2 ранга Степанов.

И правильно сделали, дорогой Александр Ивано­вич,— с озорной улыбкой отвечал тот.— Ну кому хочется в такое время торчать в вашем пропахшем лекарствами блиндаже! — Потом, вздохнув, Прованов сказал уже серьезно: — Ваш лазарет скоро пополнится новыми ра­неными. Так что готовьтесь...

Впрочем, танкистов можно было понять. Образ жиз­ни, который они вели сейчас, стал им основательно на­доедать. Активных боевых действий не вели, а от артил­лерийского огня и бомбардировок противника, которые время от времени возобновлялись, появлялись раненые, а то и убитые. Бойцы и командиры рвались в бой. К комбатам ежедневно обращались с одним и тем же вопросом:

Когда нас пустите в бой?

Капитан Гладченко в этом случае отвечал:

Придет время — не пущу, а прикажу.


Подготовка бригады к участию в контрнаступлении наших войск с целью окружения гитлеровской сталин­градской группировки была завершена. Боевую задачу довели до каждого бойца. Вечером 18 ноября во всех ротах была завершена рекогносцировочная работа с командирами танковых экипажей. Комбаты доложили Прованову, что все вопросы по взаимодействию с коман­дирами подразделений стрелковых полков согласо­ваны.

Товарищ Гладченко,— распорядился комбриг,— подберите толковых командиров для головной походной заставы и через полчаса пришлите ко мне, проинструк­тирую их лично.

У меня бестолковых командиров нет,— погладив мундштуком трубки усы, с улыбкой проговорил Глад­ченко,

Тем лучше,— не принял шутки Прованов и по­смотрел на часы. — А к двадцати ноль-ноль начальник штаба соберет весь командный состав бригады.

Через тридцать минут адъютант комбрига лейтенант Александров доложил старшему батальонному комис­сару о том, что капитан Гладченко и отобранные им командиры прибыли.

Зови их сюда.

Танкисты вошли в землянку комбрига. Прованов при­близился к продолговатому столу, достал из кармана гимнастерки расческу, причесал густые черные волосы и кивком предложил всем сесть к столу. Внимательно осмотрел прибывших, остановил взгляд на начальнике штаба батальона Лебедеве.

Насколько мне известно, Николай Александрович, вы — инженер?

Так точно, товарищ старший батальонный комис­сар. Инженер-гидротехник.

И работали в Сталинграде?

Да, товарищ комбриг. Тут в сороковом в девят­надцатой изыскательской партии технического участка Волжского берегового управления проходил преддип­ломную практику.

Стало быть, город знаете?

Разумеется. В свободное время часами бродил по улицам и берегу реки, любовался красотой и города, и Волги.

Да, Сталинград...— задумчиво промолвил ком­бриг.

Подумать только, во что превратили гитлеровцы этот красавец-город. В сплошные развалины! — с воз­мущением произнес комиссар бригады Полукаров.

Восстановим,— сказал Прованов.— Так что рабо­ты после войны хватит и вам, инженерам.— Он снова взглянул на Лебедева.

Григорий Васильевич, а Иван Иванович Климов тоже инженер,— заметил Полукаров.— Инженер-строитель.

Даже так? — повернулся комбриг к командиру роты.— Тогда вам — тем более, как говорится, карты в руки. Ну, а до этого надо /победоносно завершить войну. А для начала прихлопнуть Паулюса со всем его воинством.

Своеобразная словесная разминка была закончена, я комбриг перешел к делу, ради которого собрал тан­кистов.

Итак, товарищ Клименко, три танка вашей роты составляют головную походную заставу. Сами с ротой двигаетесь впереди общей колонны. Вы первыми будете встречать гитлеровцев. Действовать решительно, но разумно. Никакая помеха не должна остановить или задержать хотя бы на минуту наше продвижение вперед. Об обстановке докладывать непосредственно мне. А комбаты услышат и ваш доклад и мои ука­зания.

Наконец, обсудили все детали предстоящих действий. В это время в землянку вошел начальник штаба брига­ды Алифанов и доложил, что командный состав в сборе.

Комбриг одобрительно кивнул.

Вопросы есть?

Вопросов не было.

Тогда пошли в штабную землянку,— пригласил Прованов.

На совещании он выслушал доклады начальников служб об их готовности к завтрашним действиям, затем дал слово майору Алифанову. Тот по схеме изложил обстановку:

Наша бригада вводится в прорыв и будет взаимо­действовать с частями и подразделениями двадцать первой армии. В полосе наступления обороняется румын­ская армия...

Далее майор ознакомил собравшихся с планом на­ступления, рассказал о поэтапном освобождении насе­ленных пунктов, овладении укрепленными рубежами противника, о порядке преодоления водных преград и других препятствий.

В заключение выступил комбриг.

Предстоит великое сражение,— тихо и несколько торжественно сказал он,— к которому мы столько гото­вились, которого ждали. Сумеем быстро захлопнуть кольцо окружения немецко-фашистских войск — смер­тельно раним Гитлера. Это зависит и от нас с вами, и я надеюсь, что поставленную задачу мы выпол­ним с честью. Приказ командующего двадцать первой армией,— добавил он, обращаясь к начальнику штаба бригады, — зачитать личному составу завтра перед рас­светом,

...Раннее утро 19 ноября. Мороз не больше минус де­сяти. Все вокруг покрыто белым ковром — ночью выпал снег.

До полного рассвета еще около трех часов. Первыми проснулись Гладченко с комиссаром и заместителем комбата Гоголевым (в последние дни Гоголев был повышен в должности и получил очередное воинское звание «капитан»).

Тишина-то какая, товарищи. Чудно! А скоро тут заварится такая каша...— подал голос Гоголев.

Далеко на горизонте изредка вспыхивали осветитель­ные ракеты.

Пора будить людей,— отозвался Феоктистов.

Гладченко, как всегда, в первую очередь занялся трубкой. Раскурив, сказал твердо, с убежденностью:

Заварится тут такое, что запишут потом больши­ми буквами в историю военного искусства Красной Армии. Это уж точно. И долго изучать будут, как цен­нейший опыт.

Ты прав, Кузьмич, так оно и будет,— согласился Феоктистов.— А сейчас пойду поднимать наших славных ратников. А то, не ровен час, проспят, и никто ни в ка­кую историю нас не запишет.

Ты думаешь, они спят? — сказал комбат.— Про­снулись раньше нас. Не веришь? Заглянем.


Подошли втроем к выкопанной под небольшим бу­горком землянке первой танковой роты. Комбат только открыл жиденькую, обитую немецкой плащ-палаткой дверь, как оттуда густо пахнуло теплом и табачным дымом. На краях длинного узкого стола горели две коптилки. Печка не топилась. И так стояла духота. Слы­шались разговоры, но в лицо никого различить было нельзя. Как и уверял Гладченко, никто не спал. Зани­мались кто чем: одни писали письма, другие укладывали вещевые мешки, третьи чистили оружие...

Ну и накурили же вы, хлопцы! Как только ды­шите? От дыма во рту горчит,— сердито сказал комбат и присел около второй коптилки.

Один из командиров экипажей хотел было доложить по форме, но Гладченко только рукой махнул.

Отставить.

Товарищ капитан, это Ивановский смолит во всю ивановскую. За ночь извел весь сегодняшний табачный паек,— раздался из угла чей-то голос.— Теперь попро­шайничать будет.

В землянке засмеялись.

Ты, Тима, ври, да не завирайся,— с нарочитой обидой отозвался Ивановский.— Дай-ка мне лучше за­курить, а то у меня прикурить нечем.

Опять смех.

Товарищ капитан, а правду говорят, что когда в бою заробеешь, то обязательно надо или закурить, или чего-нибудь пожевать? — балагуря, спросил танкист Сильнов.

Комбат улыбнулся.

Воюю с первого дня, а такое слышу впервые. По-вашему, я оробелый, если курю? — И постучал труб­кой о край стола.

Вы — другое дело. Ваша трубка — это чтобы со­лиднее выглядеть.

Стало быть, комбат без трубки — замухрышка?

Снова общий смех.

Тогда слушай, Сильнов,— затянулся Гладченко.— Ты у нас танкист известней и человек уважаемый. Но знай — страх надо злостью к захватчикам вышибать, а не табаком. Тогда станешь сильнее и крепче духом. А от табака только дуреешь.

Комбат посмотрел на стрелка-радиста, плечистого и мощного Чумакова.

Правильно я толкую, Чумаков?

Только так, товарищ капитан! Как говаривал Александр Васильевич Суворов: «Где тревога — туда и дорога, где „ура" — туда и пора, голова хвоста не ждет!» — выпалил радист.

Кто же тут голова, а кто — хвост? — поинтересо­вался комиссар.

В бою, товарищ комиссар, всему голова тот, кто с оружием в руках первым встречает неприятеля, то есть рядовой воин. Я на фронте с начала войны, но от фа­шистов никогда не бегал, а они от меня — сколько угод­но. У меня закон: бить их без всякой пощады! Вы по­нимаете, если я не убил фашиста, скажем, улизнуть он сумел от меня, то у меня целый день болит вот тут.— Чумаков покрутил рукой по всему животу и сел на нары.

Вижу, настроение у вас доброе,— похвалил комис­сар.— Это хорошо.

А откуда быть настроению плохому? — вступил в разговор молчавший до сих пор Гоголев.— Капкан на зверя ставить идем!

В это время командир батальона пристально смотрел на Чумакова. Сказал:

Очень знакомо мне лицо твое, танкист. И голос тоже. Подскажи, не приходилось ли где встречаться?

Приходилось. Попробуйте вспомнить.

Комбат задумался. Чумаков засмеялся.

Не ломайте голову, товарищ капитан. В сорок пятой танковой бригаде вместе воевали. Я еще руку вам перевязывал.

Гладченко машинально посмотрел на свою повязку (рана заживала плохо, и комбат продолжал ходить с бинтом) и на Чумакова.

Вспомнил! — воскликнул капитан.— Почему же таился до сих пор?

Разговор был прерван командой, приглашающей тан­кистов на завтрак.

Завтракайте поплотнее,— предупредил их ком­бат.— Работенка предстоит веселая...

После приема пищи во всех батальонах прошли ко­роткие митинги, зачитали приказ    командарма-21.


10.


Холодную степь тронул утренний рассвет. Ровно в во­семь раздался залп сотен гвардейских минометов — «ка­тюш». Он явился сигналом для начала нашего артилле­рийского наступления.

Неблагоприятная погода задерживала появление авиации, однако это не сказалось на выполнении задачи. Прозвучала протяжная команда:

По маши-и-и-на-а-ам!

Заработали танковые двигатели. За огневым валом, под неумолчный грохот разрывов снарядов танковые батальоны старшего лейтенанта Федянина и капитана Гладченко с десантом пехотинцев старшего лейтенанта Лосева и во взаимодействии с подразделениями 293-й стрелковой дивизии устремились в направлении к поселку Калач, на хутор Советский, навстречу вой­скам левого крыла Сталинградского фронта.

Ни ответный огонь вражеской артиллерии, ни начав­шийся снегопад с пургой не могли остановить стреми­тельного продвижения советских танкистов. Вот голов­ной танк лейтенанта Павла Белова почти вплотную приблизился к обрыву длинной зигзагообразной балки. На несколько минут — остановка. Танкисты открыли огонь с места. На снег с тремя бойцами спрыгнул коман­дир отделения саперов сержант Иван Брыкин. В руках у них были тяжелые пакеты взрывчатки. А через не­сколько минут могучий взрыв поднял на воздух черные комья земли. Образовался достаточно широкий съезд. Машина Белова без труда скатилась по нему вниз. За ней последовали и другие танки. Тотчас же, несколько правее, подготовили второй такой же спуск. По нему пошли танк Лебедева и еще несколько машин.

Танкисты понимали, насколько дорога для них каж­дая минута. Быстрее вперед, не дать врагу опомниться, ошеломить его!

Появление в своем тылу советских танков, действи­тельно, привело противника в замешательство. Старший политрук Целищев, который ехал в одной из машин первой танковой роты, тут же радировал комбригу:

Противник бежит!

Не торопитесь с выводами,— охладил его Прова­нов.— Это бегут румыны, которые не хотят воевать с нами! — ответил комбриг.— За ними — враг посерьезнее.

В самом деле, во втором эшелоне оборонялись гит­леровцы, и они держали под контролем свою союзниче­скую армию. Поскольку румыны бежали, бросая ору­жие, фашисты стали их расстреливать, и те оказались между двух огней. Когда наступающие подавили первый заслон гитлеровцев, румынские подразделения начали сдаваться...

Первый жестокий бой, как и ожидалось, разгорелся за село Скворин. Его завязала головная походная за­става. Один вражеский танк уже горел, через минуту заполыхал и другой. Несколько наших машин, лавируя среди свежих воронок, с двух сторон приближались к  селу. Гитлеровцы торопливо разворачивали свои танки. Старший политрук Целищев, лейтенанты Хромыко, Бур­цев, Гиль и Поляков бросились на восточную окраину, а Кукуев, Старшее, Меланчиков и Василец—на запад­ную. Они мгновенно открыли огонь по разворачиваю­щимся вражеским танкам.

Минут через пятнадцать—двадцать на поле боя оста­лись четырнадцать горевших и разбитых немецких машин. Получили повреждения и три наших тридцатьчет­верки. Ими сразу же занялись воентехники Каток и Шилов.

А бой катился дальше.. Уже впереди показался на­селенный пункт Громки. Оттуда незамедлительно блес­нули вспышки выстрелов вражеских орудий.

Жариков! Влево, по лощине! — приказал старший лейтенант Лебедев своему механику-водителю.

Устремились по лощине и еще два танка, но объехать деревню не могли: мешал овраг. Танкисты повернули в сторону деревни. Там поднялся переполох, однако артиллерия противника медлила недолго, скоро откры­ла огонь по низкой и пологой высоте, на которую стали взбираться танки капитана Клименко.

Доложите обстановку! — послышался в наушни­ках Лебедева голос капитана Гладченко.

Давлю орудия и расстреливаю чиновную публи­ку,— ответил начальник штаба и услышал, как вокруг его танка стали рваться гранаты.

Расставленные между домами вражеские орудия продолжали бить по дороге, пересекающей пологую вы­соту, и Гоголев повернул часть танков влево, а часть — вправо. Лейтенант Айтуганов ворвался на западную окраину Громки. По деревне в панике бегали с какими-то черными папками и чемоданами гитлеровцы.

— Доложите толком, что у вас там за возня с какой-то публикой. Уничтожайте орудия! — сердился ком­бат Гладченко.

Расстреливаем штабников, огонь по деревне про­шу прекратить, справимся сами! — ответил Лебедев.

Позже стало известно, что танкисты в Громках раз­давили десять орудий, около сорока повозок с грузами и разгромили штабы двух румынских полков.

На западной окраине стоял подбитый танк лейте­нанта Малига Айтуганова. Его машина оказалась про­тив трех орудий. Одно он успел уничтожить, а остав­шиеся несколькими выстрелами подожгли танк. Лейте­нант не успел покинуть машину и геройски погиб...

Когда освободили Громки, сюда приехал командир корпуса Кравченко с начальником штаба Бахметьевым. Он поставил Прованову задачу на дальнейшее наступ­ление, дал проводника из местных жителей. Его поса­дили на танк командира 149-го танкового батальона Федянина.

Танки шли до самого Манойлина. На одном из участ­ков маршрута дорогу им преградили установленные на стыке двух оврагов вражеские противотанковые орудия. Объехать их мешали овраги?..

Пехотинцы, ехавшие десантом, горохом сыпанули с танков. Командир стрелкового батальона Лосев подо­звал к себе старшину Бельдинского.

Видишь — впереди врытые в курганы орудия?— показал он рукой.— Надо...

Я вас понял! — Не дав договорить комбату, стар­шина со своим взводом побежал влево и мгновенно исчез в овраге.

Удачно продвинувшись по его дну, бойцы вышли почти вплотную к одной из орудийных позиций и автоматно-пулеметным огнем расстреляли расчеты. Ко­роткой и столь же успешной была схватка с другими артиллеристами. Ошеломленные неожиданной и дерзкой вылазкой красноармейцев, гитлеровцы — те, что оста­лись живы,— разбежались.

В эти дни каждый участник Сталинградской битвы жил в какой-то яростной, неуемной спешке. Скорее, ско­рее вперед! Помня горестные дни отступления, каждому бойцу не терпелось воздать ненавистному врагу должное.

Гитлеровцы сопротивлялись яростно. За каждый на­селенный пункт они держались с отчаянием обреченных. Вся степь, насколько хватал глаз, чернела от воронок, дышала порохом и жженым железом. Жаркими костра­ми горели хутора, деревни, поселки...

...Отступающую колонну вражеских автомашин в Евстратовском уничтожили экипажи лейтенантов Васильца и Меланчикова. Все получилось довольно просто: механик-водитель Макарчук загородил дорогу, а Гадалов, механик-водитель второй машины, таранил пооче­редно каждый автомобиль. Радисты-пулеметчики обоих экипажей поливали свинцом разбегавшихся гитлеровцев.

Наступление продолжалось. Танкисты с автоматчи­ками на бортах машин подходили к Манойлину. Стрел­ковые подразделения несколько отстали. Вынырнув откуда-то со стороны противника, к танку Лебедева подошел Т-70 лейтенанта Белянского. На борту стояли начальник разведки с несколькими разведчиками.

Имейте в виду, в Манойлине много танков и артиллерии противника,— предупредил он начальника штаба батальона и поехал искать командира бригады.

А в это время Проханов радировал комбатам:

Манойлин атаковать с ходу, развернувшись в ли­нию. Федянину прикрыть левый фланг и выйти на Липо-Луговской. Гладченко — на восточные скаты высоты сто семьдесят четыре, ноль.

Комбриг решил наносить удары по флангам. Но на этот раз гитлеровцы постарались надежно прикрыть их.

До Манойлина оставалось не более километра, когда противник открыл мощный огонь из пушек и танков. Вздрогнула и замерла на месте машина старшего по­литрука Целищева. По лбу политотдельца потекла кровь.

Михайлин! Что случилось? — не отрываясь от прицела, как всегда спокойно, спросил он.

Успели сделать один ответный выстрел, но тут после­довал еще удар по танку, и башня моментально напол­нилась едким дымом. Экипаж начал покидать машину.

Где Михайлин? — крикнул Целищев.

Андрей ранен,— ответил радист-пулеметчик.— Ду­мал, он — за нами, но, видать, не смог.

Вместе с командиром башни они вновь бросились к машине. Но помочь Михайлину уже не могли. Оско­лочный снаряд крупного калибра отбросил в сторону крышку лобового люка танка, и оторванный шарнир угодил в голову механику-водителю. Облитый кровью, он застыл на своем сиденье...

Когда атакующие начали обходить населенный пункт, вражеские танки устремились на его окраины, чтобы как-то задержать советские машины. А в это время подразделения Лебедева и Клименко ворвались в самый центр деревни.

Напряженный бой продолжался около двух часов. Его итог — пятнадцать сгоревших и подбитых неприя­тельских танков и не менее десятка покореженных артиллерийских орудий. Были выведены из строя и пять наших танков.

Когда бой затих, на окраине деревни вдруг ожил вражеский танк.

Откуда он взялся? —насторожённо спросил ком­бат Лосев.— Ведь все были подбиты.

А этот тоже подбит,— доложил оказавшийся ря­дом комсорг батальона Виталий Федоров. — Экипаж исправлял сорванную гусеницу, и мы чесанули по нему из автоматов. Вот они и спрятались в танке.

Понятно. Ну-ка, старшина, призови их к поряд­ку,— приказал командир батальона Бельдинскому, — а мы поехали. Потом догонишь


Еще раньше, до подхода к Манойлину, капитан Гладченко приказал своему помпохозу приготовить ужин и следовать за танками, не теряя их из виду. Техник-интендант 2 ранга Петр Черепанов с двумя поварами и старшиной, закончив приготовление, направились за танками. В деревне уже шел бой. Только они заехали в обнесенный высоким забором двор, как по ним уда­рили из пулемета. Благо, машина с фургоном и прицеп­ленной кухней оказалась за домом.

Занять круговую оборону! — приказал помпохоз. И предупредил: — Если потребуется — пойдем вруко­пашную. Без моей команды не стрелять. — Поискав гла­зами, недовольно спросил: — Где Таланов?

Никто не заметил, как повар Василий Таланов, схва­тив свой карабин, побежал в правый угол двора, где через выбитую доску маячил желтый ствол пушки. Там четыре гитлеровца ремонтировали ходовую часть танка. Подкравшись к ним, Таланов двумя выстрелами уложил двоих и побежал обратно, так как остальные успели скрыться в машине. Потом там раздались взрывы гра­нат. Это старшина Бельдинский с тремя автоматчика­ми выкуривал остатки экипажа. Вскоре из подбитой машины с поднятыми вверх руками вышли офицер и солдат.

Через несколько дней комбриг Прованов наградил повара Таланова медалью «За боевые заслуги».

И еще один эпизод боя за деревню Манойлин.

...Старший политрук Целищев, оставив подбитую ма­шину, пешком направился к населенному пункту, в ко­тором уже затих бой. На окраине деревни ему встре­тился худощавый старик, местный житель. Он сообщил:

В помещении сельского Совета был немецкий пе­ресыльный пункт. Его начальник, майор и несколько солдат спрятались, должно быть, в подвале.

Целищев и еще несколько присоединившихся к нему по дороге бойцов подошли к входу в подвал, предло­жили его обитателям сдаться. Восемь солдат в зеленых шинелях вышли и тут же побросали автоматы.

Где ваш майор? — спросил Целищев. Пленные показали на подвал, откуда они вышли.

Выволокли и майора обыскали. В кармане обнару­жили несколько листков с большим списком пополне­ния, направленного в какую-то часть. Заинтересовались списком и на какое-то мгновение оставили без внима­ния офицера. А тот, воспользовавшись моментом, бро­сился бежать. Однако автоматная очередь догнала его...


11.


Ночь, сплошная темень, ориентироваться очень труд­но. На карте значится населенный пункт, к которому надо подойти, а на самом деле его уже нет, осталось одно пепелище.

Приостановить движение! — приказал заместитель командира батальона Гоголев.

Вышел из танка, позвал к себе командиров взводов.

Данными о противнике мы не располагаем. Дви­гаться дальше в условиях такой темноты вряд ли разум­но. Действуем так: Лебедев и Клименко идут в разведку к Липо-Луговской, остальные разворачиваются в бое­вой порядок в готовности к открытию огня.

Отдав такое распоряжение, капитан, на всякий слу­чай держа пистолет в руке, прошел вперед метров тридцать, чтобы осмотреть местность вблизи остановив­шихся танков. Вдруг заметил: на изрытом снарядами «пятачке» вроде чернеют люди. Приблизился — так и есть. «Дрыхнут наши солдатушки!» — с негодованием подумал он и решительно шагнул вперед.

Кто вам позволил устраивать здесь спячку? — за­шумел он.

Тут же, откуда-то слева, из темноты вынырнул ко­миссар мотострелкового батальона Пынченко.

Андрей Федорович, это твои смельчаки? — на­смешливо спросил он его.

«Смельчаки» один за другим стали быстро вскаки­вать с земли. На груди у всех висели автоматы. И все, как один, подняли вверх руки.

Вы еще позволяете себе шутить! Нашли время и место! — негодовал Гоголев.

Петро, а ведь это не мои люди,— сказал Пын­ченко.  Поднявшиеся с земли стояли молча, неподвижно и рук не опускали.

Ба-а-а! Да это же фашисты!.. — воскликнул Го­голев и умолк, будто его сильно схватили за горло. На спине выступил холодный пот. Однако рука крепко держала пистолет. «Я же гитлеровских солдат узнавал издалека, в том числе и ночью, а тут под собственным носом принял за своих,— мысленно ругал себя капи­тан. — Прямо-таки бес попутал. Что же делать? Их ведь десятка два, не меньше, а мы вдвоем...» И вдруг во всю мощь закричал:

Хенде хо-о-ох!

И тут же понял, как нелепо прозвучала эта его команда: они ведь и без того «хенде-хох» сделали.

Но тут со стороны стоявших вражеских солдат почти одновременно раздались два выстрела. Пуля просвисте­ла у самого уха Гоголева. Среди стоящих с поднятыми руками кто-то со стоном повалился на землю.

Товарищ комиссар, с кем это вы тут воюете?

Это подбежал к Пынченко командир роты Недай­водин.

Капитан Гоголев воюет, не я,— ответил комис­сар.— Чуть не спровадили на тот свет нашего тан­киста.

Оказалось, впереди наших танков располагалась артиллерийская батарея противника. Ее обслуживали в основном румыны, которые под покровом ночи поки­нули свои позиции и до последней минуты ждали удоб­ного момента, чтобы сдаться нашим в плен. Было их шестнадцать. За ними увязались два немца. У одного из них, видать, не выдержали нервишки, и он попытался застрелить советского командира, но тут же сам был убит румынским солдатом.

Недайводин! — приказал комиссар Пынченко.— Поднять роту и прочесать все окопы, траншеи, блин­дажи!

Акция по прочесыванию принесла неожиданные ре­зультаты. Наши автоматчики стали поднимать из око­пов по 10—15 румынских и немецких солдат. За каких-нибудь полчаса около танка Гоголева уже толпились около сотни пленных.

Все это не осталось тайной для противника, находив­шегося в населенном пункте. Оттуда по нашим танкам был открыт сильный, но, к счастью, не прицельный огонь. Более того, враг обнаружил свои танки и артиллерий­ские орудия вспышками.

Подъехали комбат Гладченко и комиссар Феокти­стов. О сложившейся обстановке доложили комбригу. Тот сказал:

До утра противник пристреляется. Можем понести большие потери. Поэтому населенный пункт атаковать с флангов и немедленно!

Ориентируясь на вспышки вражеских орудий, наши Т-34 вышли на них с флангов и начали утюжить огне­вые позиции. Танки обороняющихся не могли оказать им существенного сопротивления. Большинство из них в темноте были подбиты снарядами, а несколько машин подорвали гранатами десантники Недайводина. Потеряв одиннадцать танков, почти столько же орудий, побросав автомашины, зенитную батарею, гитлеровцы спешно оставили Липо-Луговскую. Многие из них сдались в плен4 .


На левом фланге бригады успешно продвигался впе­ред танковый батальон Федянина. Еще накануне атаки он говорил своим бойцам:

Наши танки легкие, ходкие, маневренные. Непло­хая и огневая мощь. Мы может подняться на любую возвышенность, спуститься с нее и буквально слиться с землей. Только надо хорошенько использовать заме­чательные качества наших «малюток».

Действительно, Т-70 быстро и скрытно приближались к огневым позициям гитлеровцев и, расстреляв их, мо­ментально исчезали из поля зрения врага.

Ночью батальон вышел в район хутора Голубинский. Утром 23 ноября мела холодная поземка. Потом выгля­нуло солнце, но от этого теплее не стало. Мороз — около двадцати градусов. За ночь снега намело почти до поло­вины катка. На возвышенностях, где намело поменьше, с лязгом вращались гусеницы. В лощинах толщина снеж­ного покрова достигала почти метра.

Несмотря на четвертые почти бессонные сутки, на­строение у командира батальона, у всех танкистов бодрое, деятельное. Не потому, что не устали. Нет, устали. Да еще как! Но очень уж хорошо дела идут, кольцо окружения вот-вот сомкнётся гитлеровцы ме­чутся.

Рано утром в наушниках комбата послышался голос Прованова.

Поддержите атаку соседей слева!

Понял,— ответил Федянин.

На левом фланге одной из наших стрелковых диви­зий рвалась в перед к переправе танковая бригада 26-го танкового корпуса.

Комбат долго осматривал в бинокль поле боя, и вдруг его осенила мысль. Впереди стоят подбитые и сожжен­ные еще во время августовских боев, теперь густо зане­сенные снегом, немецкие и наши танки. Их более десяти. Можно таким же количеством танков занять за ними огневые позиции, сверху на свои машины набросать по­больше снежку. Полнейшая скрытность и отличные усло­вия для прицельного огня.

Федянин велел ротным выделить необходимое коли­чество танков, ввел их в курс своего замысла. Заняли танкисты места, сделали все как надо. И вот уже лей­тенант Самсон Аладжан докладывает комбату:

Товарищ командир, ползут!

Спокойно, Самсон,— отозвался Федянин,— пусть подойдут поближе.

По дороге с большой скоростью шли танки и автома­шины с прицепленными к ним орудиями. Понял комбат: торопятся к Рубежанскому мосту, чтобы переправиться на левый берег Дона.

Федянинцы организованно открыли огонь. Сделают несколько выстрелов — и тут же прячутся за подбитые машины. Затем снова ведут огонь и снова прячутся. Прошло не более получаса, а на дороге уже горело восемь неприятельских танков, валялось с десяток раз­битых орудий. Было уничтожено много пехоты. Один только Самсон Аладжан сжег два танка и покорежил два орудия. Лейтенант Гили Гилеев разбил три орудия и несколько автомашин. Отличились в этом бою лейте­нанты Дымов, Белянский и сам командир батальона.


Бойцы танковой бригады 26-го танкового корпуса, отбросив гитлеровцев на левый берег Дона, на их же плечах проскочили по Рубежанскому мосту и повернули влево. За ними стали переправляться танки Федянина, Его батальон, минуя Калач и Камыши, устремился к хутору Советский.

В это время 152-й танковый батальон капитана Глад­ченко начал переправу через Дон по Березовскому мосту. Поскольку со стороны Калача била артиллерия противника, то на мост бросили несколько дымовых шашек. Майор Кисленко с помпотехами батальонов и рот быстро пропускали машины на левый берег Дона.

На рассвете танкисты Гладченко ворвались в посе­лок Калач5 . На станции — несколько железнодорожных составов. На платформах одного из них стоят шест­надцать немецких танков. От дома к дому мечутся одиночные солдаты.

Комиссар, що будэм робыть? Противника на вулици — кот наплакав! — достав из кармана трубку, сказал на украинский манер капитан Гладченко.

Ясное дело, Кузьмич, надо искать,— ответил ему Феоктистов.

Проверю подвалы,— вызвался Лебедев и побежал в ближайший двор.

Только без лихачества! — крикнул ему вдогонку Феоктистов.

А ну, выходи, кто там? — потребовал Лебедев, стукнув сапогом в низкую дверь подвала.

Послышался женский плач.

...В подвале почти каждого дома сидело по 10— 15 вооруженных гитлеровских солдат. Впереди них, у дверей стояли дети, женщины и старики. Оккупанты по­лагали, что русские пройдут, а после им удастся вы­скользнуть из окружения. А не пройдут, обнаружат —  не будут же стрелять по своим!..

Пустая получилась задумка. Увидев рядом с собой советские танки, сами вышли из укрытий, побросав оружие.

Подогнали состав с пустыми! товарными вагонами. В них загрузили пленных для отправки в тыл.

А в это время Гладченко и Феоктистова плотным кольцом окружили местные жители. О чем-то намере­вались просить, но не решались. Наконец, выступил впе­ред старик в лохматой шапке.

Товарищ командир, я от обчества,— сказал он, сняв шапку.— Всем миром просим вас оставить нам один танк для памятника. Чтобы каждый проходящий и проезжающий помнил, кому ой обязан...

Гладченко озадаченно почесал затылок.

Комиссар, что будем робыти?

Ясное дело, Кузьмич, просьбу народа надо удо­влетворить.

Капитан приказал своему помощнику по технической части Бондаренко оставить калачевцам один танк, не подлежащий ремонту.

Больше задерживаться некогда было. Танки с авто­матчиками на бортах двинулись дальше.


Перед развилкой дорог, одна из которых вела на Платонов, из кустов, окаймляющих неглубокий овраг, вышло несколько человек. Это были разведчики во гла­ве с капитаном Кравченко.

Сто-о-ой! — махнул рукой капитан.

Механик-водитель Жариков остановил машину.

В чем дело? — откинув крышку люка башни, спросил Лебедев.

Соедини меня с комбригом. Надо срочно доло­жить.

Капитан поднялся на борт, свой танкошлем снял, надел лебедевский.

Разговор с Провановым тут же состоялся.

В Платонове скопление противника. Идти в бой нельзя, надо обойти.

Откуда докладываешь?

От Лебедева,— ответил Кравченко.

Найдите Гладченко и следуйте с ними,— прика­зал комбриг.

Через несколько минут в наушниках Лебедева по­слышалось:

«Сокол», «Ястреб»-один, «Ястреб»-два. Я — «Кор­шун». В Платонове скопление противника. Предположи­тельно готовится удар по нашим наступающим частям с тыла. Лебедеву и Клименко повернуть на Платонов и ударить по нему со стороны рощи. Остальные выпол­няют прежнюю задачу.

Основные силы бригады шли на хутор Советский. Там им предстояло соединиться с южной группой наших войск. На каждой машине были установлены сигналь­ные флажки, чтобы не перестрелять друг друга.

Через некоторое время в небо взлетело несколько заранее обусловленных ракет. Погода стояла пасмурная, сыпал мелкий снег. Однако видимость была хоро­шая. За юго-восточной окраиной Советского, прямо на поле, танкисты и стрелки бросились друг к другу в объятия. Неистово кричали «ура», бросали вверх голов­ные уборы. Со слезами благодарили и целовали воинов местные жители...

Таким образом, 23 ноября в 16 часов части 4-го тан­кового корпуса Юго-Западного фронта под командова­нием генерал-майора А. Г. Кравченко и 4-го механизи­рованного корпуса Сталинградского фронта под коман­дованием генерал-майора В. Т. Вольского соединились в районе хутора Советский. В этом историческом собы­тии непосредственно участвовали 45-я и 69-я танковые бригады 4-го танкового корпуса и 36-я механизирован­ная бригада 4-го механизированного корпуса.


12.


В бригаду Прованова приехал генерал Андрей Гри­горьевич Кравченко. Командир корпуса прежде всего поинтересовался положением в Платонове.

Комбриг сообщил, что он получил короткий доклад о вступлении танков в бой, но потом связь прервалась.

Надо послать им на помощь танковый взвод,— посоветовал командир корпуса.

Уже сделали. Гладченко послал своего замести­теля Гоголева с тремя танками.

Следите за Платоновом,— предупредил Кравчен­ко.— Не допустите задержки.

Затем он, поднявшись на танк, выступил перед тан­кистами бригады с короткой речью. Генерал поздравил воинов с одержанной большой победой на сталинград­ской земле и выразил уверенность, что в дальнейшем эта победа будет ими приумножена новыми, еще более блистательными ратными свершениями.


Николай Лебедев и Иван Клименко, повернув свои танки влево, на проселочную дорогу, устремились на Платонов. На первой машине сидели капитан Григорий Кравченко исанинструктор Зинаида Мошкина. Проеха­ли около двух километров, и вдруг откуда-то по башне — пулеметная очередь... Капитана тяжело ранило. Его опу­стили на землю. Мошкина бросилась перевязывать, но рана оказалась смертельной, и отважный разведчик, недолго промучившись, тихо умер на руках санинструк­тора...

...Уже виден Платонов. В нем около пятидесяти дво­ров, расположенных неправильным полукругом — дерев­ня повторяет извилину речки Карповки, выпуклой сто­роной примыкает к дороге, проходящей по северо-запад­ной окраине.

Гитлеровцы почему-то не открыли огонь сразу же. Возможно, не заметили. И танкисты, обнаружив про­тивотанковые орудия и танки противника, круто повер­нули на южную окраину Платонова.

Силища тут немалая, Иван Иванович! — передал Лебедев.— А сорвать замысел гитлеровцев мы обязаны.

Двумя танками? — выразил сомнение Клименко.

Воюют не числом!..—крикнул начштаба батальона и немедленно передал по рации: — В Платонове боль­шое скопление боевой техники и живой силы против­ника. Вступили в бой.

Понял. Ждите подкрепления,— ответил комбриг.

Однако послать помощь до замыкания кольца окру­жения не представилось возможным.

Ничего, выдержим, боеприпасы у нас пока есть,— успокоил себя и своего напарника Лебедев. — Только терять друг друга из виду не надо.

Он выехал на правую сторону улицы. По левой шел Клименко. Все прицепленные к автомашинам вражеские орудия стояли вытянутыми в походную колонну, и ство­лы их были направлены в противоположную от наших танков сторону. Развернуть их, конечно, не успеют. Танкисты мгновенно открыли огонь. Несколько автома­шин загорелись. Остальные при разворотах сталкива­лись друг с другом, создавали на улице пробки. Не мог­ли в эту минуту что-либо предпринять против наших экипажей и вражеские танки: они стояли во дворах и заправлялись горючим — готовились к маршу.

Две тридцатьчетверки, расстреливая и давя все, что попадалось, прикрывая друг друга огнем, по огородам, дворам и улице пробивались вдоль Платонова. От мет­кого попадания загорелся первый вражеский танк, за­тем второй... Вместе со снарядными ящиками взлетело на воздух противотанковое орудие. Прошла длинная пулеметная очередь по сараю, где была еще какая-то огневая точка. Обращать внимание на груженые повоз­ки и бежавших в панике в сторону Карповки фашистов времени не было. Видя, что люди бегут к реке, туда же бросились и перепуганные лошади...

Надо подбить каждому по три танка, тогда будет легче,— передал Лебедев Ивану Клименко.

Вдруг — сильный удар по машине начальника шта­ба. Это осколочный угодил по катку. Таких ударов по обоим танкам за день боя было немало. Когда тан­кисты вышли на восточную окраину деревни, боеприпа­сов у них почти не оставалось.

Еще удар — теперь по башне. Лебедева ранило. Лей­тенант Павел Белов и механик-водитель Жариков извлекли его из танка и положили на черный от копоти снег. По горящей машине строчили из нескольких пуле­метов и автоматов. В нее бросали гранаты.

Спасайтесь! Теперь я сам! — крикнул Лебедев и стал отползать.

Лейтенант Белов, оставив Жарикова около началь­ника штаба, вернулся в машину за радистом-пулемет­чиком, но выйти из нее не успел, так и остался в ней, охваченной пламенем... Лебедев медленно продолжал ползти куда-то вперед. Жариков был отсечен от него шквалом пуль и вынужденно отполз вправо. Не заметив крутого берега Карповки, покатился вниз...

А лейтенант Клименко продолжал вести огонь из своей, тоже горящей, машины. Воспользовавшись этим, Николай Лебедев, держа пистолет в руке, по огородам уходил все дальше.


Капитан Гоголев ворвался с тремя танками в Пла­тонов, когда уже начало смеркаться. Там еще были гитлеровцы. Они подбирали убитых, перевязывали ра­неных, зачем-то растаскивали разбитую и сожженную технику. Увидев наши танки, вражеские солдаты в па­нике разбежались.

По улице невозможно было проехать, не подмяв под гусеницы подбитые, раздавленные, сожженные автома­шины, трупы оккупантов.

На восточной окраине, во дворе, за сгоревшим са­раем стоял истерзанный снарядами танк лейтенанта Ивана Клименко. Метрах в двадцати от него среди де­сятка трупов гитлеровцев лежало его бездыханное тело. На виске густо запеклась кровь... Рядом валялся писто­лет. Остальные члены экипажа, тоже мертвые, находи­лись в танке...

С правой стороны улицы возле разрушенной построй­ки Гоголев обнаружил и сгоревшую машину Лебедева, а в ней два обугленных трупа — командира танка и стрелка-радиста. Лебедева в ней не было... «Значит, удалось уйти,— с надеждой подумал капитан.— Только цел ли? Или ранен? Во что бы то ни стало найти!»

Дружба между бывшим инженером-гидротехником Николаем Лебедевым и бывшим директором школы Петром Гоголевым завязалась еще в начале сорок вто­рого года, когда участвовали в окружении демянской группировки противника. С тех пор были неразлучны, вместе не раз смотрели смерти в глаза.

Найти Лебедева в этот день не удалось — уже стем­нело. На следующее утро Гоголев поднял в огороде командирский ремень. «Каким образом оказался тут мой ремень?» Он узнал его по глубоким царапинам на звезде пряжки. Этот ремень Петр подарил Лебедеву в день его двадцатишестилетия... Здесь же увидел след— полз человек. Прошел метров двадцать и поднял план­шет Николая, весь изрешеченный осколками, окровав­ленный, с оборванным ремешком и пустой. «Очистили мерзавцы...» Двинулся дальше. Стали попадаться неглу­бокие воронки. А вот четыре убитых вражеских солдата. Тут и там — длинные деревянные ручки. Понял: гитле­ровцы, как голодные волки, преследовали тяжелоране­ного танкиста и швыряли в него гранаты. В кармане одного из трупов оказалось содержимое планшета Ле­бедева: запятнанная кровью топокарта, письма и фото­карточка жены Наталии. Недалеко валялся его изреше­ченный осколками танкошлем. Раненый Николай полз около трехсот метров... На его пути Гоголев насчитал семь вражеских трупов. Метрах в двадцати от послед­ней воронки, в высохшем и посеченном пулями бурьяне, скорчившись, с разорванным животом и перебитой пра­вой рукой лежал старший лейтенант Лебедев. На месте падения последней гранаты снег сильно окрашен кровью. По измененному следу Гоголев понял: начальник штаба батальона полз дальше на спине, отталкиваясь ногами. Как и у Клименко, висок его был прострелен. Под левой рукой лежал пистолет с пустым магазином...

Сюда же перенесли тело Ивана Клименко, положили рядом с Лебедевым. Обоих накрыли шинелями.

— Простите, ребята, — скорбно произнес Петр Гого­лев.— Не могли помочь вам вчера: торопились в Совет­ский. Великое дело свершилось там, и ваш вклад в ста­линградскую победу мы запомним на веки вечные...


Утром 24 ноября танкисты и автоматчики стояли в боевом строю. Собрались у железнодорожной станции поселка Советский, чтобы проводить в последний путь павших в последнем бою танкистов. Начальник полит­отдела Полукаров, выступивший на траурном митинге, назвал имена старшего лейтенанта Лебедева Николая Александровича, лейтенантов Клименко Ивана Ивано­вича, Белова Павла Дмитриевича, всех других доблест­ных бойцов и командиров, отдавших свои жизни за сво­боду и независимость Родины.

Песней о мужестве, о незыблемой любви к род­ной земле звучат боевые подвиги павших воинов,— ска­зал он.— Они ненавидели фашистов до глубины души и эту ненависть доказали в бою. Кровь героев зовет к святой мести, товарищи. Бейте беспощадно фашист­скую нечисть!

Погибших похоронили со всеми почестями в скверике железнодорожной станции. На временном обелиске на­писали: «Здесь похоронены танкисты — герои битвы за Сталинград».


Во второй половине дня Прованов собрал команди­ров управления бригады и батальонов на подведение итогов пятидневных боев.

В большом продолговатом, барачного типа, здании топилась печка. Хотя ее и раскалили на совесть, но в помещении было холодно — все шесть окон выбиты. Два из них, правда, кое-как застеклили, остальные за­навесили зеленовато-пятнистыми немецкими плащ-па­латками. Какое уж тут тепло...

Не верится, что тут только что гремела баталия,— сказал комбриг и впервые за последние дни улыб­нулся.— А теперь тишина...— И тут же поправил­ся: — Вообще-то впереди, в районе самого Сталингра­да, бои продолжаются...

Несмотря на всю тяжесть перенесенных невзгод, каж­дый выглядел бодрым, энергичным. Видимо, их физическая усталость компенсировалась той радостью, которая неизменно овладевает фронтовиками в связи с одержан­ной ими большой и трудной победой.

Прованов поздравил присутствующих с успешным выполнением поставленных перед бригадой задач, сооб­щил о высокой оценке, которой отметили действия лич­ного состава командир корпуса генерал Кравченко и начальник политотдела полковой комиссар Плотников.

Участники совещания минутой молчания почтили па­мять павших боевых товарищей.

Командир бригады попросил начальника штаба, майора Алифанова проинформировать о боевом счете танкистов за время боев под Сталинградом.

Майор доложил:

С девятнадцатого ноября бригадой уничтожено: пятьдесят один танк, шестьдесят шесть орудий разного калибра, сто пятьдесят повозок с боеприпасами, двести пятьдесят автомашин, около четырех тысяч солдат и офицеров противника6 .

На подведении итогов выступили комбаты, другие командиры подразделений, парторги батальонов. Вспом­нили поименно тех, кого сегодня не было с ними, в том числе Лебедева и Клименко, уничтоживших за этот пе­риод большое количество танков, орудий и других бое­вых средств противника, десятки автомашин, и повозок с грузами.

Через несколько дней красноармейская газета «Впе­ред!» выпустила листовку под названием «Бей врага, как герой Лебедев».

Все сознавали, что хотя победа в районе поселка Советский одержана важная, но это лишь первый этап в достижении конечной цели. Предстояло создать вто­рое, внешнее, кольцо окружения, а группировку, зажа­тую внутренним, пленить или уничтожить.

...Танковая колонна бригады выступила с наступле­нием темноты. Видимость скверная, местность изрезана балками, оврагами, дороги изуродованы воронками. К тому же началась метель. Вести машины непросто...

До хутора Илларионовский, куда шла колонна, оста­валось не более пяти километров. В это время от танка к танку полетела команда:

Воентехника Шилова — к Гладченко!

Тот прибежал быстро.

Валентин, выручай,— попросил его помпотех ба­тальона Бондаренко и показал на тридцатьчетверку, остановившуюся на самом краю глубокого оврага.

Танк навис над обрывом, чудом держался на поверх­ности. Двигатель работал.

Малейшая неосторожность, и — вниз.— Капитан Гладченко показал трубкой на дно оврага.

Если бы не мерзлый грунт, давно были бы там,— ответил Шилов.

Перепуганный молодой механик-водитель стоит ря­дом, нервно мнет руками танкошлем. Он не справился с управлением, не сумел вовремя свернуть влево по дороге.

Теперь требуется особый опыт и хладнокровие. Ими обладает Шилов, потому и позвали.

Воентехник вынул у кого-то изо рта цигарку, затя­нулся пару раз и, забравшись в танк, осторожно про­брался к рычагам. Включил заднюю скорость, на борто­вых фрикционах медленно стронул машину с места и резко подал ее на дорогу...

Все облегченно вздохнули.

Шилов еще километра два вел машину, пока не успо­коился окончательно механик-водитель, затем уступил ему место.

Утром началась атака подразделений 293-й стрелко­вой дивизии. Танкисты бригады поддерживали их огнем. Бой был тяжелым. Гитлеровцы во что бы то ни стало пытались вырваться из окружения, а наши стремились сдавить их вторым кольцом.

Хутор Илларионовский освободили с большими для захватчиков потерями, однако комбат Гладченко из боя возвратился злым.

Найдите Кузнецову, пусть перевяжет руку, — ска­зал он кому-то из подвернувшихся танкистов, а сам при­лег отдохнуть в штабном фургончике. Здесь его и нашла Маша Кузнецова.

Товарищ капитан, кто вас так расстроил? — рас­стегивая санитарную сумку, спросила она с улыбкой.

Откуда тебе известно, что я расстроен?

Трубка у вас во рту подрагивает. Давно замети­ла: трубка дрожит— значит, в душе неспокойно.

Комбат положил на стол свой погасший куритель­ный агрегат, вытянул руку для перевязки.

Правда, Мария Федоровна, места себе не нахо­жу. Какие ребята сегодня сложили головы! Такие смельчаки...— покачав головой, тихо сказал капитан.

Маша начала перевязывать рану. И вдруг что-то треснуло над головой, потом грохнуло на пол фургона и завертелось.

Гладченко, мгновенно вскочив с лежанки, крикнул:

Осторожно, снаряд!..

Но Кузнецова, бросив перевязку, схватила какую-то тряпку и, пользуясь ею, как рукавицей, бросила то, что назвал комбат снарядом, в открытую дверь фургона, крикнув на всякий случай:

Береги-и-ись!..

Гладченко во все глаза глядел на военфельдшера, покачивал головой от изумления.

Товарищ капитан, — уже спокойным голосом про­говорила Маша, — если снаряд пробил машину и не разорвался, то это не снаряд, а болванка.

Она оказалась права. Позже эту болванку подобра­ли запасливые ремонтники и заварили ею пробоины в корпусе танка.


13.


С боями продвинулись около четырех километров. Кольцо окружения сужалось ежечасно, и, естественно, сопротивление противника нарастало.

На следующий день, перед возобновлением боевых действий, провели небольшую артподготовку. Затем вперед устремился танковый батальон Федянина. Его танки безостановочно продвинулись около километра, а на левом фланге — еще больше. Однако нашей пехо­ты нет. Гитлеровцы стали забрасывать семидесятки гранатами. Танкисты старались пулеметным огнем вос­препятствовать им, в этом, но отвлекаться на долгое время нельзя, надо было следить за противотанковыми орудиями противника. А ведь всего лишь немного часов назад на командном пункте командира 293-й стрелко­вой дивизии, с которой взаимодействовали танкисты, до мельчайших подробностей согласовали все вопросы. И вот — неувязка...

Федянин связался с командиром бригады, доложил обстановку и попросил посодействовать насчет под­держки со стороны стрелковых подразделений.

Не прошло и получаса, как пошла наша пехота. Оказывается, ее задержал массированный огонь из стрелкового оружия, которым встретил противник ата­кующих. Понадобилось время, чтобы подавить его наиболее опасные огневые точки. Тронулись вперед и танкисты. Особую сноровку и боевое мастерство про­явили танкисты роты лейтенанта Виталия Дианова. Их тридцатьчетверки буквально сметали на своем пути все, что противопоставил враг наступательному порыву советских бойцов.

Неожиданно командир батальона заметил, как мет­рах в пятистах впереди над сугробами молнией блес­нула вспышка. Тут же над башней прошелестел снаряд. «В сугробах прячутся», — определил Федянин.

Действительно, вражеские артиллеристы, чтобы не утруждать себя долблением мерзлой земли, упрятали свои орудия в снег, образовав из него небольшие хол­мы, сливавшиеся с местностью, и обнаружить их было очень трудно.

Комбат выстрелил осколочным снарядом. Когда сугроб развалился, обнажилась пушка. Федянин вогнал в ствол очередной снаряд. Но в этот момент по семиде­сятое ударило другое вражеское орудие. Механик-води­тель простонал... Свалился вниз старший лейтенант. Он пытался подняться, чтобы помочь механику-водителю, но не смог: оказалась перебитой правая нога. Вскоре сюда подъехал на танке лейтенант Сидоренко. Прибе­жали Побережец и Дианов. Комбата и других чле­нов экипажа, получивших ранение, увезли в медпункт. Здесь Федянин стал умолять бригадного врача Сте­панова:

Товарищ военврач, оставьте в медсанвзводе бригады. Не отправляйте в госпиталь.

Как и многим другим раненым, ему очень не хоте­лось покидать своих боевых друзей. Ведь тут он начал командовать батальоном. Здесь, в этой бригаде, на­гражден орденом Красного Знамени, принят в члены ВКП(б).

С таким ранением, Сергей Аркадьевич, даже в госпитале пролежишь не менее полугода, — без всякой врачебной «дипломатии» отрезал Степанов.

Доктор был прав. Забегая вперед, :можно сказать, что лишь в мае 1943 года капитан Федянин (к тому времени он был повышен в звании) посчитал, с его точки зрения, реальным попроситься у госпитального начальства на фронт. На эту его просьбу ему с нео­бидной иронией ответили, что отпустят на фронт тотчас же, как будет сконструирован танк специально для танкиста, умеющего ходить по земле только с тростью. И все-таки Сергей Аркадьевич своего добился. Он сражался с фашистами до победного дня.

В ходе этого же боя был контужен капитан Глад­ченко. Фугасный снаряд крупного калибра угодил под погон башни его танка, и башня сползла набок. По счастливой случайности, Сергей Кузьмич в это время находился около своей машины. Ударной волной его отбросило на несколько метров, и комбат попал в лаза­рет бригады.

Оставшиеся машины батальона в бой повел капитан Гоголев.


Танки маневрируют на поле боя, а наши пехотинцы вновь застряли. Гоголев отыскал командира стрелко­вого батальона. Тяжело раненный, тот 'лежал на дне траншеи. Около него хлопотал санинструктор. Пригнув­шись, подбежали комиссар батальона Андрей Пынчен­ко и политрук Иван Косиков.

Аднрей Федорович! — обратился к комиссару Гоголев. — Требуется ваша помощь. Нет танкам ходу.

Знаю, знаю, — закивал Пынченко. — Сейчас бу­дем поднимать людей. Надо только преодолеть вот этот участок. Очень уж густо поливают сволочи...

Он повернулся и, пригнув голову, побежал по тран­шее. Гоголев и Косиков поспешили за ним.

Баталь-о-о-он!—раздался зычный голос комис­сара. — Слушай мою команду! За мной, по-пластунски, впере-е-ед!

Вынув из кобуры пистолет, Пынченко выбрался из траншеи и, вжавшись в перемешанную со снегом зем­лю, пополз. То же самое сделали и Гоголев с Косиковым. Их примеру последовали бойцы. Через несколько минут стрелки поднялись во весь рост и с криком «ура» рывком бросились вперед. Капитан Гоголев, поравняв­шись со своим танком, вспрыгнул на него и скрылся в башне.

Продвинулись не более трехсот метров, как по его машине ударил вражеский снаряд. Гоголев откинул крышку люка и в сердцах выругался: от ствола пушки остался один корешок...

Чем теперь стрелять? — сокрушенно выкрикнул он.

Раздумывать было некогда. Капитан приказал механику-водителю принять правее, чтобы уберечь маши­ну от попаданий в борт, а Ломову не прекращать огня из лобового пулемета. В это время командир взвода лейтенант Григорий Иваньков доложил, что на правом фланге прорвались штурмовые орудия.

Гоголев счел не обязательным свое пребывание в танке, лишенном пушки.

Бегу к тебе! — передал он по рации Иванькову и соскочив с машины, поливавшей противника пуле­метными очередями, короткими перебежками напра­вился на правый фланг батальона.

Здесь наши танкисты увлеклись ведением фронталь­ного огня и не заметили, как вражеские штурмовые орудия, ведя огонь на ходу, рассекли боевой порядок наших танков на правом фланге.

Иваньков, увидев подбегавшего Гоголева, открыл люк башни.

Передай от моего имени, — крикнул капитан,— чтобы огонь перенесли вправо!

Гоголев стал взбираться на танк, и в ту же минуту по правому борту машины ударил осколочный снаряд. Гоголев исчез...

Товарищ капитан, где вы? — высунувшись из башни, встревожено воскликнул Иваньков. И тут же уви­дел замкомбата лежащим метрах в десяти от танка.

Командир взвода вместе с радистом-пулеметчиком Смирновым наскоро перевязали раненого и контуже­ного капитана и на танке отвезли его в ближайшее укрытие.

Прибывшие военфельдшер Маша Кузнецова и сан­инструктор Зинаида Мошкина осмотрели пострадав­шего.

Ранен в правую ногу и бедро,— установила Ма­ша и, склонившись к Гоголеву, спросила: —Товарищ капитан, кто вас перевязывал?

Раненый молчал, лишь невидяще смотрел перед собой.

Потерял сознание, — шепнула Зина.

Кузнецова с упреком подняла глаза на лейтенанта

Иванькова.

Гриша, это ты перевязывал?

Иваньков кивнул.

Так я и знала! — рассердилась Маша. — Неуже­ли вас в училище не учили, как оказывать раненому первую помощь? Ты же какую-то тряпку засунул в рану. Соображаешь?!

Не тряпку, а кусок фашистского знамени,— по­правил Иваньков. — Утром отбили. Часть пехотинцы забрали для чистки оружия. — Вынув из кармана брюк такую же тряпку, он шумно высморкался.

Гоголев застонал и шевельнул раненой ногой.

Медики сделали перевязку. Капитан тяжело вздох­нул.

Мария Федоровна, что со мной?  — еле шевеля об­ветренными губами, спросил он.

Ничего, товарищ капитан, обычное ранение. Ничего страшного, — успокоила его Маша.

Гоголев подозвал ближе к себе Иванькова.

Гриша, возьми мой планшет с картой и пистолет, продолжай выполнять боевую задачу. — Осторожно повернулся на один бок, потом на другой, чтобы лей­тенант смог снять и то и другое.

Не успели отправить раненого, как услышали пре­достерегающий голос появившегося рядом старшего политрука Целищева.

Воздух!

Все привычно взглянули вверх. Над ними кружил бесшумно вылетевший из-за кургана вражеский само­лет. В ту же минуту по нему ударили автоматные и пу­леметные очереди. Чья-то пуля достигла цели, видимо, пробила бак с горючим. Самолет загорелся и начал планировать. Летчик, однако, успел сбросить несколько небольших бомб. Маша Кузнецова своим телом прикры­ла раненого Гоголева. Зина побежала к старой воронке, намереваясь залечь в ней. Рядом раздался взрыв... Она еще несколько минут жила. Сил хватило, чтобы попро­сить тут же оказавшуюся подле нее Машу:

Напиши сестренке Наде в Горький...

Это были последние ее слова...

Старшине Мошкиной Зинаиде Васильевне было ровно двадцать. Медаль «За боевые заслуги», которой ее наградили за вынос с поля боя пятнадцати раненых, получить не успела...


14.


После излечения Петр Порфирьевич Гоголев в свою танковую бригаду не возвратился. Дальнейшая судьба этого отважного танкиста сложилась следующим об­разом.

Он три месяца лечился в пензенском госпитале. Выписался с протезной обувью. Медицинская комиссия решила списать его «вчистую» по состоянию здоровья. Однако Гоголев и слышать об этом не желал. Предла­гали преподавательскую работу в училище — не со­гласился.

— Пока не победим, я должен быть на фронте,— твердо стоял на своем.

И танкист добился почти невозможного. Командуя батальоном, он участвовал еще в десятках танковых атак. Войну закончил под Берлином, в должности заместителя командира танкового полка. За боевые подвиги был награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Богдана Хмельницкого 3-й сте­пени, Отечественной войны 1-й и 2-й степени, Красной Звезды, многими медалями.

Здоровье Петра Порфирьевича восстановилось. Пос­ле Победы была возможность поступить в военную академию, но танкиста Гоголева влекла, настоятель­но звала довоенная специальность учителя. После уволь­нений из рядов Советской Армии 40 лет был на педаго­гической работе, из них 33 года трудился директором средней школы в городе Киеве. Теперь он на заслужен­ном отдыхе. Ведет большую военно-патриотическую ра­боту среди молодежи, учит ее любить жизнь и быть готовой защищать ее мужественно и беззаветно.


Ночью на командный пункт бригады приехал член военного совета 21-й армии полковой комиссар М. М. Стахурский. Он был бледен, озабочен.

—           Сколько у вас боеспособных ...танков? — спросил он у комбрига.

Двадцать. Сведены в один батальон.

Почему в один?

После боев в районе поселка. Советский воюем десять дней. Вышли из строя оба комбата, а сегодня отправили в госпиталь заместителя командира сто пятьдесят второго танкового батальона капитана Гого­лева, —  доложил Прованов.

Полковой комиссар, быстро пробежав глазами по карте, двумя растопыренными пальцами накрыл на ней две точки и сказал:

Приказ командарма: завтра ваша бригада вво­дится для прорыва сильно укрепленной обороны про­тивника в районе Пяти Казачьих Курганов. Далее на­ступает в направлении на Карповку.

Уточнив еще ряд вопросов, связанных с предстоя­щим боем, член военного совета уехал.

...Казачьи курганы. Их пять. По форме похожи на кратеры. Вершины будто срезаны, в центре срезов большие углубления. Склоны глинистые, поросли чах­лой травой. Расположены вразброс, триста — пятьсот метров друг от друга.

Наши стрелковые подразделения к курганам по­дошли почти вплотную, — сказал комиссар бригады Полукаров.— Противник наверняка постарается закре­питься, причем закрепиться основательно.

Если ему это удастся, то курганы превратятся в неприступную крепость, — добавил комбриг. Спросил, взглянув на комиссара: — Какое примем решение? — И сразу же, не дождавшись ответа, сказал со вздо­хом: — Ах, как жаль, нет прежних комбатов!..

Подперев руками подбородок, Прованов заду­мался.

Григорий Васильевич, разрешите мне возглавить атаку танков? — нарушил молчание начальник штаба Алифанов.

Свою кандидатуру предложил и Полукаров.

Комбриг молчал.


На рассвете танкисты сидели каждый в своей ма­шине. Заняли места в танках батальонный комиссар Полукаров, начальник штаба Алифанов, старший по­литрук Целищев, комиссар батальона Феоктистов.

На бортах танков вместе с автоматчиками сидели командир мотострелкового батальона бригады Лосев, комиссар Пынченко, политрук Косиков.

Танковый батальон возглавил комбриг.

Войдя в связь со всеми, он сказал несколько напут­ственных слов. Закончил так:

Без капли сомнения говорю: наша доблестная тан­ковая бригада будет бригадой героев. Потому что мы — сталинградцы. Этим сказано все. А теперь—за мной! Вперед!

И танки с ревом ринулись на врага.

Несмотря на временный характер вражеской оборо­ны, преодолеть ее оказалось не так-то просто. Белеющие издали курганы окутались огнем и дымом. Словно прос­нулись веками дремавшие вулканы... От сотен разрывов снарядов и мин они моментально покрылись черными пятнами. Гитлеровцы цеплялись за каждый кустик, суг­роб.

Танк командира бригады неудержимо продвигался вперед. Не отрываясь от прицела, Прованов бил и бил по вражеским огневым точкам, а сидевшие на танке начальник артснабжения Бабушкин и начальник связи Факторович корректировали его стрельбу.

Ворвался в траншеи противника, уничтожаем его пехоту!—доложил командиру Дианов.

Комбриг слышит бодрые голоса и других коман­диров.

Как дела у нашей пехоты? — запросил Прованов.

Ответил комбат Лосев:

Атакуем успешно. Отличился взвод Тимощука. Политрук роты Косиков погиб...

У командира бригады нет времени для ответа« он заметил впереди несколько противотанковых орудий. Механик-водитель, прикрываясь сугробами, сумел вый­ти им во фланг. Все произошло для противника неожи­данно. Одно орудие раздавлено, второе уничтожено огнем, расчет третьего разбежался.

Однако сопротивление противника не ослабевает. Начали поступать радиограммы с просьбами о дополни­тельных боеприпасах. Комбриг отдает необходимые распоряжения военинженеру Факторовичу и воентехни­ку Бабушкину.

Оборвалась связь с Полукаровым...

Танк Прованова, не задерживаясь, продолжает двигаться вперед. Он уже в глубине обороны противни­ка, подошел к высоте 135,7. Неожиданно в пятистах метрах от него появилась, словно из сугробов выросла, батарея противотанковых орудий. В танке дышать не­чем от порохового дыма. Действия командира напоми­нают работу не знающей устали и ошибок автоматики.

Он успел уничтожить три орудия. А его тридцатьчетвер­ка получила три прямых попадания.

И вот четвертое... Оно оборвало жизнь командира бригады старшего батальонного комиссара Прованова. Вместе с ним погиб весь экипаж...

Весть о гёройской гибели комбрига мгновенно обле­тела все экипажи. Трудно, очень трудно терять в боях фронтовых товарищей. Но трижды мучительней знать, что перестало биться сердце любимого комиссара, ко­торый был твоей честью и совестью, неподкупного в своей требовательности командира, который был тебе строгим и добрым отцом,— командира, обладавшего не только незаурядными качествами военного организато­ра, но и отличавшегося высочайшим личным мужеством и отвагой. А Григорий Васильевич именно таким и был. Что касается его ратной доблести, то о ней красноречи­во свидетельствует статистика. За время боев под Ста­линградом он лично уничтожил восемь вражеских тан­ков, двенадцать орудий, шесть минометов, много авто­машин и живой силы7 .

5 декабря прибыл новый командир бригады полков­ник Кузьма Иванович Овчаренко. Раньше он командо­вал 182-й танковой бригадой. В его высоких командир­ских качествах все убедились в первом же бою.

...Танкисты, взаимодействуя со стрелковыми подраз­делениями, к вечеру выбили гитлеровцев из Пяти Ка­зачьих Курганов. На этом танковая бригада завершила свое участие в Сталинградской битве и вышла на пере­формирование. 155 отличившихся в боях бойцов и коман­диров отмечены высокими государственными наградами. Командиру бригады старшему батальонному комиссару Прованову Григорию Васильевичу, начальнику шта­ба батальона старшему лейтенанту Лебедеву Николаю Александровичу и командиру роты лейтенанту Клименко Ивану Ивановичу Указом Президиума Верховного Со­вета СССР от 4 февраля 1943 года посмертно присвое­но звание Героя Советского Союза. Теперь эти отваж­ные танкисты, после перезахоронений, покоятся на Ма­маевом кургане.


...Протяжный гудок паровоза, и прошедший цепоч­кой по всему эшелону толчок заставили встрепенуться каждого воина-сталинградца и мысленно произнести: «Прощай, тихий Дон, Дон Иванович! Прощайте, степи, балки, казачьи курганы и высоты! Вы на себе испыта­ли все перипетии исторического сражения. Прощай, истерзанная и измученная земля сталинградская! Дол­гими месяцами дымилась ты, опаленная огнем, встре­воженная взрывами бомб и снарядов, обильно политая кровью праведной сыновей твоих и кровью черной, фашистской, непрошеной. Останемся в живых — непре­менно приедем к тебе, придем, приползем, чтобы по­смотреть, какой ты стала после перенесенного кошмара...  Прощайте, оставшиеся на веки вечные в этой героиче­ской земле наши боевые друзья! Верим, к вам проложат бетонные, утопающие в цветах тропы, по которым про­клиная войну и прославляя героев-спасителей, пойдет бесконечный людской поток. А теперь нам — в путь, на запад. Фронтовая дорога у нас еще долгая...

Глава третья

ЗАПАДНЕЕ ВОРОНЕЖА

 

1.


Бои. Переформирования, а значит, кроме всего про­чего, попутно с главным, и короткий отдых. И снова бои...

В последний день сорок второго года 69-я танковая бригада, в течение десяти дней пополнившись личным составом и боевой техникой, вновь двинулась на фронт. А через несколько суток воинский эшелон остановился на станции Графская, недалеко от Воронежа.

Кругом лес и дачного типа дома. Не успели от­крыть двери вагонов, как послышались приветливые голоса:

Ребята, кто хочет горячего чая? Кипяточек, пря­мо с огня!

Вдоль поезда шли укутанные шалями, теплыми плат­ками женщины с ребятишками, несли чайники, чугуны и кастрюли с горячей картошкой.

Бойцы высыпали на платформы. Шутки, смех, где-то залихватски взорвалась гармоника...

Но это была не очередная остановка, а конечная, о чем вскоре возвестила команда:

Разгружай технику!

Значит, прибыли на место и отсюда начнется выпол­нение той задачи, о которой знали не многие командиры, но слухи о которой не минули ни одного рядового бойца. 4-й Сталинградский танковый корпус, в который вхо­дила бригада, вместе с частями 40-й армии должен был обходным маневром нанести удар по противнику с юга, из района Репьевки, на север, в направлении поселков Ново- и Старо-Меловое, станции Горшечная и в Касторном соединиться с войсками Брянского фронта, окружив, таким образом, большую группировку гитлеровских войск под Воронежем.

После разгрузки комбриг полковник Овчаренко вы­слушал доклады командиров подразделений о готов­ности к маршу.

Выступаем вечером, как только стемнеет,— ска­зал он.

...Уничтожая в коротких стычках отступающие под­разделения противника, танковая колонна без суще­ственных задержек продвигалась вперед. Марш прохо­дил в тяжелых условиях: стоял сильный мороз, повсю­ду — глубокие снежные заносы. На открытых участках задувала метель.

Ехать в такую погоду с закрытыми люками была нельзя, поэтому, несмотря на подшлемники, некоторые механики-водители обморозили лица. Особенно тяжко пришлось танкистам из пополнения, впервые оказав­шимся в таких условиях. Они быстрее, нежели другие, уставали, труднее переносили холод и недосыпание.

Вот и районный центр Репьевка. Его только что освободили. Валяются трупы вражеских солдат, дого­рают автомашины, дома. Повсюду разбросаны оружие, боеприпасы, стоят брошенные автотягачи, сани с воен­ным имуществом.

Видать, господа фашисты крепко драпанули, —  смахнув с усов намерзшие сосульки, сказал комбат Гладченко. После контузии он оправился и вновь воз­главлял свой батальон. — Пулеметы и автоматы — на борта,— распорядился он.— Пригодятся.

До Репьевки тылы бригады шли за танками. Когда началось бездорожье, бочки с горючим погрузили на крестьянские сани, а также на несколько больших «пло­тов», сколоченных из бревен, и прицепили их к танкам. Правда, несколько саней не выдержали длительного и трудного марша и начали ломаться. Бочки пришлось с них снять и погрузить на танки.


23 января капитан Гладченко ни свет ни заря вызвал к себе командира взвода лейтенанта Красноцветова.

— Садись на полуторку — и к комбригу,— приказал он.— Получишь задание.

...Несмотря на такую рань, полковник Овчаренко со своим заместителем по политчасти майором Полукаро­вым (таким теперь было его воинское звание и так называлась должность) уже не спали. Накинув на плечи полушубки, сидели в крестьянской избе над разложен­ной картой. С ними находился помощник начальника штаба по разведке капитан Парамонов.



Тут, Георгий Степанович, «малого Сталинграда» им не миновать. — Сделав какие-то пометки каранда­шом, командир бригады взглянул на Полукарова.

Решение командования, Кузьма Иванович, несом­ненно, дальновидное,— ответил майор.— Однако осуще­ствить его в тридцатиградусный мороз — дело далеко не легкое.

Конечно, нелегкое, но выполнимое. А что касается мороза, так оккупантам он не меньше помеха, чем нам. Наш мороз, отечественный! — полковник улыбнулся, пе­редернул плечами — то ли от умозрительного ощущения холода за стенами избы, то ли поправляя полушубок.

Это верно,— согласился замполит.

Постучав, вошел Красноцветов. Поднял руку к вис­ку, чтобы доложить, но комбриг жестом остановил его и, продолжая прерванную мысль, сказал:

Ничего, ничего, выдержим и осуществим! Так, лейтенант?

Без всякого сомнения, товарищ полковник! — выпалил лейтенант, хотя не представлял, о чем идет речь. Правда, краем уха успел уловить слова насчет «малого Сталинграда».

Ты, сынок, какое училище закончил? — спросил его командир бригады.

Второе Саратовское, товарищ полковник.

Овчаренко пристально глядел на юного лейтенанта.

Как думаешь, Георгий Степанович,— повернулся комбриг к своему заместителю.— Можем мы положить­ся на нашу молодежь?

В гражданскую в таком возрасте командовали полками, Кузьма Иванович. А Тухачевский в двадцать пять лет был командармом на Восточном фронте.

Да, да, ты прав,— согласился полковник и снова изучающе оглядел лейтенанта.

Красноцветов понял, что комбриг опасается доверить какое-то задание.

Товарищ полковник,— сказал он обиженно и не­сколько запальчиво.— Я очень сожалею, что в свои годы не командую армией...

Ишь ты! — засмеялся Овчаренко.— А обижаешься напрасно,— добавил он серьезно.— И горячишься напрасно. Сегодня наша танковая разведка напоролась на вражескую засаду. Командир погиб. Вот и ломаем голову, на кого теперь возложить эту функцию.

Командир взвода молчал. Он не знал, что ответить полковнику. Ведь ему воевать еще не приходилось. А разведку представляет только по учебникам. Если он сейчас скажет: «Справлюсь», а на деле окажется, что переоценил себя,— что тогда? Единственное, в чем мог твердо заверить комбрига, это то, что приложит все силы и знания, чтобы оправдать его доверие, если, конечно, оно будет ему оказано.

Капитан Гладченко видит в тебе божью искру,— сказал полковник.— А ему я верю.

Знаешь, какое должно быть зрение у разведчи­ка?— спросил Полукаров.

Разведчик должен видеть поле боя как на ладони и еще на три вершка в глубь земли,— без запинки от­ветил лейтенант словами, слышанными им от кого-то еще в училище.

В принципе — так, товарищ Красноцветов,— кив­нул комбриг.— Только смотреть в глубь земли нам не требуется. Важно замечать все то, что на земле. Теперь возьми вот эту карту — с этого дня она твоя — и пометь пункты, которые тебе укажет товарищ Парамонов. От себя скажу,— добавил он с улыбкой,— твоя ответствен­ность возрастает и оттого, что в разведку пойдешь по моей родной Воронежской области.


На разведку маршрута, где наличие противника не предполагалось, выехали рано утром на трех танках — лейтенантов Красноцветова, Примы и Сокуренко. На бортах машин разместился саперный взвод. Всю группу возглавлял капитан Парамонов, командир и разведчик опытный, еще за Халхин-Гол награжденный орденом Красного Знамени.

С утра разыгралась сильная метель. Стоял мороз градусов двадцать. Дороги замело основательно.

За разведкой, на удалении от нее в два с полови­ной — три километра, двинулась бригада. 152-й батальон капитана Гладченко с десантом на борту вышел с исход­ного пункта возле Знаменки, а 149-й старшего лейте­нанта Григорьяна — из Сомовки. Общее направление — на Горшечное. Вот и первый доклад от разведчиков:

— Мост через Меловку для танков непроходим. Противоположный берег крутой. Попытаемся перепра­виться своими силами.

Вскоре подтянулась колонна основных сил. Развед­чикам удалось, минуя мост, преодолеть речку и под­няться на берег, от которого сразу же начинался подъем на внушительных размеров высоту. Одолели разведчики и ее. Командир бригады подошел к мосту, оглядел вы­соту.

Да-а, не все поднимутся на нее,— заключил он и спросил поравнявшегося с ним начальника инженерной службы бригады Козлова:

Сколько времени потребуется для укрепления моста?

При наличии материала — не менее двух часов,— прикинув, ответил тот.

Это нас не устраивает. Потеряем время. Пара­монову передайте: пусть продолжает выполнение задачи. Мы пойдем в обход. Сделаем крюк километров пят­надцать и выйдем на свой маршрут.

...К вечеру разведчики подошли к Ново-Меловому — первому рубежу немецкой обороны. Оставив танки в укрытиях, капитан Парамонов и еще несколько бойцов поползли ближе к горящей деревне.


2.


Лейтенанта Красноцветова вызвал на связь коман­дир бригады и потребовал доложить обстановку. Выслу­шав, спросил:

Можем обойти Ново-Меловое и выйти к Старому?

Вполне, товарищ полковник. Два орудия, которые преграждали путь, мы уничтожили.

Потери есть?

Так точно, погиб лейтенант Прима и с ним два автоматчика...

Комбриг помолчал, и лейтенанту Красноцветову по­казалось, что он вздохнул.

Где Парамонов? — спросил Овчаренко.

С разведчиками обследует Ново-Меловое.


В морозную ночь танки батальона Гладченко с тыла ворвались в Старо-Меловое. Только преодолели проти­вотанковый ров, как остановилась машина лейтенанта Шаверского.

Почему задержка? — рассердился Гладченко.

Лейтенант передал: во время преодоления противо­танкового рва от резкого толчка сорвалась со стопора крышка люка, при этом механик-водитель покалечил руку.

Раззява! — ругнулся комбат.— Подставил бы еще свою голову! — Затем вызвал зампотеха роты: — Ка­ток! Немедленно в машину Шаверского! Садись за ры­чаги!

А танки уже ворвались в деревню. Перепуганные фа­шисты, спасаясь, забрались на чердаки. В избах, не укрывались: боялись бросков гранат наших автоматчи­ков. Впрочем, чердаки их спасали недолго. Вскоре со­противление противника прекратилось. Около пятиде­сяти захватчиков вышли на улицу с поднятыми руками.

Быстро наступили сумерки. Двигаться дальше зим­ней ночью было рискованно. Комбат пытался связаться с командиром бригады. Танки стояли, вытянувшись вдоль улицы.

Вдруг из темноты, крадучись, неуклюжей походкой к танку Гладченко подошел какой-то человек.

Стой! Запалю! — крикнул сидевший на борту автоматчик Ватанов и угрожающе клацнул затвором.

Я те запалю! — послышался приглушенный стар­ческий голос.— Я те фашист, что ли?

Автоматчик, рассмотрев, что в руках у незнакомца ничего нет, да и на военного не похож, промолчал. Вы­глянул из башникомбат.

Кто такой? — строго спросил он подошедшего.

Перед ним, переступая с ноги на ногу в старом чер­ном полушубке и мохнатой шапчонке стоял старик.

Я пастух здешний. Авдей Авдеичем зовут.

Чего хотите?

Ничего, товарищ командир, только покурить шиб­ко охота.

Старик конфузливо кашлянул в кулак.

Почему сам табак не сажаешь?

Как же, сажаем, цельный чердак им забил. Да живодеры обчистили до последнего табачного листика.

Гладченко помолчал с минуту, о чем-то размышляя, потом обратился к деду:

Авдей Авдеич, нам требуется ваша помощь. Надо показать прямую дорогу на село Болото.

Я, товарищ командир, завсегда готов, — быстро отозвался пастух и стал карабкаться на танк.

Погоди, погоди, Авдеич! — остановил его комбат. Насыпав старику полную горсть табаку, он приказал автоматчику: — Батанов, веди деда к Красноцветову и передай, чтобы он его использовал как проводника.

Лейтенант, выслушав «доклад» Авдеича о получен­ном им от старшего командира «важном боевом зада­нии», посадил его за башней. Дал старику полбуханки хлеба и кусок трофейного сливочного масла.

Сначала заправься, а потом решим, сказал Красноцветов.

Провести хоть куда, хоть на край света могу. Я тут каждый кустик знаю.— Пастух с аппетитом при­нялся жевать хлеб с маслом.

Наша разведка на двух танках с автоматчиками по­кинули Старо-Меловое. Первые километры прошли па глади. Потом старик предложил свернуть на перелесок и показал, где лучше преодолеть овраг.

Танки спустились к топи перед селом Болото. Крас­ноцветов встал рядом с башней и поверх толстых, кла­няющихся от ветра метелок камыша, начал в бинокль разглядывать населенный пункт. Ночью много не уви­дишь, но и то, что удалось рассмотреть, позволило лей­тенанту сделать некоторые выводы.

По огородам можно незаметно подняться в гору и ударить по церкви,— вслух прикинул он.— Там навер­няка наблюдательный пункт.

Неожиданно из зарослей камыша вышел капитан Парамонов с несколькими разведчиками, которых еще раньше послал сюда комбриг. Прикидку Красноцветова, высказанную вслух, он услышал.

Правильно мыслишь, лейтенант,— сказал он.— Только действовать надо осторожнее. У немцев тоже есть разведчики и с таким же отличным слухом, как и у меня. Теперь слушай: по ту сторону церкви у них два противотанковых орудия. Они направлены в сторону моста через Убля. —Капитан стряхнул с себя снег, вы­тер вспотевшее лицо и поднялся на танк. Около выхлоп­ных коллекторов, где всегда теплее, расположились и другие.

Товарищ капитан, вы там были?

-— Наблюдали со стороны. По избам с дымящимися трубами тоже надо бить. Там греются фашисты.

Можно, можно бить,— вступил в разговор дед Авдей.— В селе жителей нету.


Проводник? — спросил капитан, кивнув на пастуха.

Имею важное задание от старшего начальника, —  степенно промолвил Авдеич, упредив ответ лейтенанта.

Значит, рискнем? — Красноцветов взглянул на ка­питана.

Рискуй, лейтенант. Только доложи комбату.

Через пару минут, получив от Гладченко «добро», - лейтенант скомандовал:

Вперед!

Танки ворвались на улицу. Предположение Парамо­нова оправдалось. Из домов с топящимися печами стали выбегать вражеские солдаты. Попадая под огненные струи танковых пулеметов и автоматов, они падали на снег.

Противника до батальона. Его огневые средства сосредоточены на южной окраине, я захожу с севера! — доложил Красноцветов комбату по рации.

Вскоре к Болоту подошли и остальные танки.

На рассвете бой за село кончился. Все время сидев­ший за башней проводник снял с головы шапчонку, вытер ею лоб, хотя было холодно.

Ну и храбрый же ты, дедушка! — похвалил его лейтенант.

Мне, сынок, перед тобою оробелым быть негоже. Пули-то одинако ищут и тебя и меня. Ты не хоронишь­ся, а почему я должон сплоховать?

Я заметил, — с хитроватой улыбкой проговорил Красноцветов,— тут вроде кто-то крестился?

Я и крестился,— сказал Авдеич. — Просил бога, чтобы ваши снаряды да пули попадали куда надобно.

Ну и как — услышал бог твою просьбу?

А вот этого я не узрел. Глаза мои были закры­тые...

Танкисты двинулись дальше, к Боркам. По пути им встретилась заболоченная пойма. Фашисты, видимо, по­лагали, что русские танки тут не пройдут. Но опытные механики-водители (а молодых на этом участке заме­нили техники) преодолели и это препятствие. Уничтожив огнем и гусеницами пехоту на окраине Борок, танки ворвались в деревню и, преследуя остатки вражеских подразделений, вышли на дорогу, ведущую к станции Горшечная. Вся она оказалась забита брошенными кон­ными повозками, автомашинами. Танкистам ничего не оставалось, как опрокидывать их с дороги.

Вперед снова вырвалась группа машин под коман­дованием Красноцветова. Прошли несколько километ­ров, и лейтенант увидел вдали строения, за ними дымили паровозы.

Вижу Горшечную! — доложил Красноцветов по> рации комбату.

До подхода основных сил в бой не вступать, — приказал капитан Гладченко.

Его батальон двигался в Горшечную. Параллельно ему, через Богороцкое, туда же направлялся и 149-й тан­ковый батальон Григорьяна.

Начали появляться вражеские самолеты. Едва скры­лись пикировавшие на танки два «мессершмитта», как между облаками замелькали с десяток «юнкерсов». Через несколько секунд от разрывов бомб поднялась снежная буря. Однако ни бойцы, ни танки не по­страдали.

Заправляетесь, лейтенант? — послышался раздра­женный голос полковника Овчаренко. Он стоял возле танка Красноцветова какой-то взъерошенный, без го­ловного убора, весь в снегу, с поднятым воротником полушубка.

Пробило запасной бак с горючим, остатки сли­ваем в основной,— доложил Красноцветов.

Машина исправна?

Так точно.

А моя застряла, да так, что... — комбриг махнул рукой и повернулся в сторону своего танка.

Перед его машиной разорвалась бомба крупного ка­либра, и танк лобовой частью уткнулся в край глубокой воронки.

Товарищ полковник, вот, в сугробе отыскал, возь­мите! — Подбежавший лейтенант Евгений Кузнецов по­дал комбригу его танкошлем.

Спасибо, сынок,— поблагодарил Овчаренко и, на­правившись к танку Красноцветова, бросил Кузнецову на ходу: — Попытайтесь вырваться. Не получится — ждите помощи. А я — в Горшечную.

Машина Кузнецова застряла в километре от желез­ной дороги, по которой из Горшечной в сторону Старого Оскола шел состав за составом.

Эх, повесил бы я на них собаку, да пушка вре­залась в землю,—сокрушался лейтенант.

— Загораем? — услышал он знакомый голос

Кузнецов оглянулся. Это подъехал зампотех роты Николай Каток. Вместе принялись выручать машину, но безуспешно. Наоборот, она села еще глубже, но зато орудие приняло горизонтальное положение. Для лейте­нанта Кузнецова это было главным.

Вот на горизонте справа появились черная тачка и дымок.

Женя, долбани-ка, кажись, дымит паровоз. А я тебе подкорректирую, — сказал Каток.

Подождали, пока поезд подойдет ближе. Сделали два выстрела — недолет. Третий снаряд угодил в точку. Паровоз окутался густым паром, и состав остановился.

До рассвета Кузнецов задержал таким образом не­сколько составов.

А в это время наши танки подошли вплотную к Гор­шечной.

Капитан Гладченко отдал распоряжения:

Роте Белова выйти в район кирпичного завода, Матлашевскому —атаковать железнодорожную станцию, Грищенко — ударить на правом фланге!

Быстро сгущались сумерки. Танки с ходу ворвались в Горшечную. Лейтенант Александр Белов, выбив гит­леровцев с территории завода, повел роту в сторону Бе­резки, куда только что прошла вражеская колонна.

В тяжелом положении оказалась рота лейтенанта Георгия Матлашевского.

Почему задерживаешь захват станции? — запро­сил у него комбат.

Не дают ходу противотанковые орудия! — после­довал ответ.

Илларион, поезжай, разберись,— велел Гладчен­ко своему заместителю по политчасти Феоктистову.

Оказалось, что кроме противотанковых станция при­крывалась еще и несколькими дальнобойными орудиями. Гитлеровцы старались не подпустить наши подразделе­ния даже близко к станции, чтобы успеть беспрепят­ственно отправить железнодорожные составы.

Чем они загружены? — спросил комбат у зампо­лита, находившегося уже в роте Матлашевского.

Цистерны с бензином,— доложил Феоктистов.

По ним не стрелять,— предупредил Гладченко,— иначе сожжем поселок!

Командир взвода лейтенант Николай Журавель пер­вым ворвался со своим танком на стаедш. И гут же

командир башни сержант Меркулов громко крикнул:

За сугробами — орудия!

Лейтенант и сам их заметил. Он успел расстрелять два противотанковых орудия, но третье, скрытое за пе­реулком, ударило по его машине. Командир взвода схва­тился за грудь и, истекая кровью, замертво приник к стенке башни... Его место тотчас же занял сержант Меркулов.

Перекрыть выход составам! — опять радировал Гладченко. Теперь к станции устремился и он сам.

Вас понял! — ответил Матлашевский и направил свой танк вдоль железнодорожного полотна.

Продвинувшись вперед не более пятисот метров, он неожиданно оказался перед огневыми позициями трех вражеских орудий, которые тут же открыли по танку бешеный огонь. Лейтенанта Георгия Матлашевского по­стигла участь командира взвода Николая Журавель... Погиб и командир башни его машины Шота Каксидзе...

В это время со стороны Сомовки к Горшечному про­ходила колонна захватчиков. Навстречу ей устремился со своей ротой лейтенант Алексей Грищенко. Удар для противника оказался ошеломляющим. Колонна была полностью смята танками Ивана Белова, Павла Дудко, Ивана Долгополова и Михаила Михайлова8 . К сожа­лению, не обошлось и тут без потерь. В этой дерзкой и скоротечной схватке геройски погиб командир роты лейтенант Грищенко...

Бой за Горшечное продолжался почти до десяти утра.. Он мог бы завершиться и раньше, если бы горючего в танках имелось в достаточном количестве. Приходи­лось ограничивать себя в маневрировании, а некоторые танки вообще вынуждены были вести огонь с места.

Оставив Горшечное, гитлеровцы сделали попытку разбомбить его и направили сюда несколько своих бом­бардировщиков. Ведь кроме большого количества ци­стерн с бензином, в поселке остались еще и армейские продовольственные склады. Все это немцы и стремились сжечь, уничтожить. Но сделать это им не удалось. Группа наших истребителей разметала вражеские само­леты, не дав им возможности отбомбиться прицельно.


3.


В бригаду приехал начальник штаба корпуса гене­рал Д. Д. Бахметьев. Он собрал командиров батальонов и начальников служб на совещание. Комбаты доложили, что все их танки стоят с пустыми баками (захваченное у врага горючее для наших машин не годилось), лич­ный состав — без продовольствия, питается за счет тро­фейных продуктов. Нехватка горючего объяснялась про­сто. Стояли двадцатипяти—тридцатиградусные морозы, сутками не прекращавшиеся метели и бураны занесли дороги. В этих условиях танки двигались на понижен­ных скоростях. Часто приходилось преодолевать забо­лоченные участки, машины то и дело буксовали. Тан­кисты круглосуточно подогревали двигатели. Все эта вызвало чрезмерно большой расход топлива. Следовав­шие позади цистерны с горючим, а также автомашины с продовольствием и полевые кухни застревали в снегу, отставали.

Генерал сказал, что такие же трудности испытывают и другие части. А задачу выполнять надо. Командования Воронежского и Брянского фронтов предпринимают все меры, чтобы быстрее окружить воронежско-касторненскую группировку противника. Ширина коридора, по которому противник еще может вырваться из сжимае­мого кольца, достигает около шестидесяти километров. Надо быстрее ликвидировать этот коридор!

Скажу по секрету,— добавил Бахметьев, с улыб­кой оглядывая танкистов,— что как только Воронежский фронт соединится с Брянским и будет освобождено Касторное, бригада ваша станет гвардейской. Впрочем, это не мои слова, а командира корпуса.

26 января самолеты доставили для танков горючее, и еще до рассвета следующего дня бригада выступила на Касторное. В мыслях каждого танкиста звучал де­виз: «За Родину! За гвардейское Знамя!»

Впереди шла разведка. Ее по-прежнему возглавлял лейтенант Красноцветов. При отступлении гитлеровцы успели заминировать дорогу, и два танка наехали на мины.

Что у тебя происходит? — спросил его подъехав­ший вскоре комбат Гладченко. Увидев подорвавшиеся машины, не стал ждать ответа, лишь поинтересовал­ся: — Потери есть?

—  Нет, ушибами отделались.

Садись в танк своего командира роты Белова, он в Горшечном ранен. И с Решетником — вперед!

На рассвете разведчики были уже в Быково. Утрен­ний мороз, особенно в танках, пробирал до костей.

Товарищ лейтенант,— обратился механик-водитель Гадалов к Красноцветову,— не знаю, как вы, а я бы не отказался от завтрака.

У нас же кроме масла ничего нет.

Лейтенант понимал: хитрит механик-водитель, не

завтрак его интересует, а возможность войти в теплую избу (кое-где дымок вьется), обогреться минуту-другую. Впрочем, и сам бы с удовольствием протянул руки к теплой печке.

Коротко доложил комбату: Быково свободно.

Стужа нестерпимая,— пожаловался Красноцве­тов, как будто комбат находился не в трех—четырех ки­лометрах от него, а в жарких тропиках.— Разрешите обогреть людей? Десяти минут хватит.

— Разрешаю,— ответил Гладченко.— Но только де­сять минут. И ни секунды больше.

Гадалов, — распорядился лейтенант, — останови машину у первого же огонька.

В маленькой избушке у слабо теплившейся печки, тепло одетые, сидели старик со старухой. Увидев вошед­ших танкистов, они не сдержали слез.

Радоваться надо,— сказал им лейтенант.— Кончи­лись ваши беды. Скажите, фашисты давно смотались?

Нет, нет, совсем недавно. Около сотни подвод было...

Старуха хлопотливо достала из печки горшок с го­рячим молоком, разлила его в кружки, а на стол положила несколько ломтиков хлеба, по виду — из от­рубей.

Угощайтесь, сынки,— пригласила она.— Больше- то и покормить нечем...

Спасибо, мать, мы сыты,—отказался Красноцве­тов. Вглядевшись в лицо старика, спросил: — Это окку­панты вас так?

Лицо хозяина дома было в сильных кровоподтеках.

А кто же, окромя их?

За что?

Не хотел отдавать им последнюю козу и овцу. А они их все равно зарезали и на сани...

Стало быть, вы нас угощаете последним молоком?

Будет тебе, сынок! Теперича мы жизнь нашу на­ладим! — взбодрился старик.

Власов, тащи сюда с борта ящик с маслом,— при­казал лейтенант командиру башни.— Мы иродов сейчас догоним, добудем еще.

Власов обернулся мигом.

Задерживаться больше нельзя было. Поблагодарив хозяев за тепло, танкисты заторопились. На дворе уже совсем рассвело.

Километров через десять догнали фашистский обоз. Разведчики расправились с ним без особого труда. Не­много в стороне увидели еще одну колонну, которая на­меревалась вырваться из окружения, только уже в дру­гом направлении.

Отвлекаться не будем,— передал лейтенант. Он доложил капитану Гладченко об обозе, который разме­тал сразу же после Быково, и о другой вражеской ко­лонне, которую только что обнаружил.

Продолжай двигаться прежним маршрутом, — от­ветил комбат.

Сам он, вопреки запрету старших начальников, ехал с открытым люком, по пояс высунувшись из башни, весь в черном, с неразлучной трубкой во рту. Его взору во всей полноте открывалась картина обреченности врага, потерявшего надежду на спасение от губительного кольца. Гитлеровские вояки затравленно метались по полям. Многие норовили скрыться, другие, перепуганные и перемерзшие, группами по 30—50 человек, подняв ру­ки вверх, выходили на дорогу.

Уже танки подошли к Муравке. Здесь гитлеровцы открыли огонь из окон домов. Когда в ответ загремели выстрелы наших танковых пушек, они стали сдаваться в плен. Не менее батальона отконвоировали в наш тыл.

А в километре севернее Муравки отходила еще одна колонна. Надо было срочно догнать ее, иначе ускользнет. Гладченко нервничал. Сергеева, его механика-водителя, ранило, управлять танком он не мог, а заменить некем. Остальные наши машины уже прошли вперед. «За ры­чаги сяду сам, не упускать же колонну»,— решил комбат.

Петр, занимай мое место,— сказал он находив­шемуся в его танке оперативному уполномоченному старшему лейтенанту Егорову.

Стремясь опередить вражескую колонну, комбат по­вел свою тридцатьчетверку наперерез и, вклинившись в ее голову, начал крушить гитлеровцев гусеницами, огнем из пушки и пулемета. В колонне было около пяти­десяти повозок. Многие солдаты и офицеры, побросав оружие, сочли благоразумным сдаться.

Конвоируя танком, комбат привел в Муравки около ста пятидесяти пленных9 .


На подходе к Никольскому рота лейтенанта Мальчикова, действовавшая в качестве десанта на танках, и сами танки были обстреляны противником. Бойцы спрыг­нули с бортов машин и приняли боевой порядок. Но на этом, собственно, все и закончилось. Танкисты и автомат­чики обнаружили недалеко от деревни большую пешую колонну захватчиков, которая, как и прежние, намере­валась выскользнуть из ловушки, не предполагая, что «коридор» уже перекрыт. Мальчиков попросил танки­стов подпустить ее поближе. Когда немцы оказались метрах в семидесяти, он крикнул:

Сдавайтесь, иначе всех уничтожим!

В колонне возникло замешательство. Может быть, не поняли? Один из автоматчиков, неплохо знавший немецкий язык, перевел. Да еще и добавил от себя:

Сложить оружие!

Около сотни гитлеровцев проявили редкостное послу­шание. Они торопливо побросали автоматы в снег и ото­шли в сторону. Остальные, однако, быстро сообразили, что противника перед ними не так уж много, и стали выказывать явно враждебные намерения. Тогда тан­кисты дали несколько пулеметных очередей по хвосту колонны. Открыли огонь и автоматчики. Это привело гитлеровцев в чувство. Многие из них нацепили на шты­ки автоматов белые тряпки и начали размахивать ими над головами. Другие, побросав оружие, просто подня­ли руки.

Давно бы так,— одобрил Мальчиков.

Так колонна вооруженных оккупантов превратилась в толпу пленных10 . Несколько автоматчиков отконвои­ровали их в Никольское. К тому времени оно было уже очищено танкистами от вражеского заслона, который вначале и обстрелял их.

Короткий зимний день подошел к концу. Наступили сумерки.

Товарищ капитан, где расположим пленных? На снегу померзнут,— обратился Мальчиков к своему командиру батальона Недайводину.

Крестьянские избы они сожгли, а колхозных сви­ней сожрали, так что свинарники пустуют. Если же­лают, пусть в них и располагаются до утра,— ответил капитан.

Когда автоматчик, владеющий немецким языком, пе­ревел пленным решение комбата, те одобрительно за­гудели.

Они говорят,— сказал автоматчик,— переночуем, мол, где угодно, только не расстреливайте.

Передав пленных подоспевшим нашим стрелковым подразделениям, автоматчики поспешили к танкам.

Ночной марш и первая половина следующего дня прошли сравнительно спокойно. После полудня танкисты и автоматчики ворвались на станцию Лачиново. Там на­ходился гарнизон с батареей противотанковых орудий. Вся станция забита составами. Фашисты с лихорадоч­ной поспешностью пытались вырваться из нее. Парал­лельно железнодорожному полотну шла расчищенная от снега дорога. По ней, направляясь к поселку Тим, двигалась колонна живой силы и боевой техники отсту­пающего противника. Со стороны Касторного прибли­жалась еще одна...

Красноцветов! Вместе с лейтенантом Решетняком «встречайте» вторую колонну и следуйте направлением на Касторное! — приказал Гладченко, а сам с несколь­кими танками занялся противником, следовавшим рядом с железной дорогой.

Танк лейтенанта Михаила Михайлова оказался перед несколькими вражескими орудиями. Но возле них по­чему-то не было расчетов. Видимо, драпанули. На ма­шине лейтенанта раненого механика-водителя опять за­менил зампотех роты Николай Каток. По одной пушке он проехал. Недалеко от этого места, около пятистенной избы, меж высоких сугробов стоял автобус. К нему бе­жали немцы, в основном офицеры. Каток неожиданно сбавил скорость.

— Коля, чего тянешь, стукни хорошенько, с разбегу! Или я ударю! — крикнул Михайлов.

Погоди,— спокойно отозвался зампотех. — Пусть займут места в автобусе.

Улизнут же!..

По такому снегу? Да ты что! Еще как буксовать будут!

Полосатый автобус, выпустив из выхлопной трубы густой сизый дым, тронулся. Однако не прошел и двух метров, как Каток, газанув, тут же врезался в его пра­вый бок. Тот тяжело опрокинулся. Танк, подавшись назад, повалил на него телеграфный столб. Николай Каток еще трижды перевернул автобус, потом, для вер­ности, проутюжил разок-другой.

Решили проверить, не получил ли и сам танк каких- либо повреждений, и командир башни Уютов спрыгнул на снег. Это было рискованное и, как потом сокрушался лейтенант Красноцветов, совсем не обязательное пред­приятие. Притаившийся недалеко от танка гитлеровец очередью из автомата прошил неосторожного танкиста...

Со стороны станции по нашим танкам открыл огонь бронепоезд. Экипажи, своевременно не обнаружив его и как бы искупая вину за это, ударили по нему из орудий.

Дымит! Дымит! — закричал кто-то из автомат­чиков.

Паровоз окутался паром и черными клубами дыма, огонь из бронепоезда прекратился.

Между тем разведка, выполняя приказ комбата Глад­ченко, вырвалась к голове немецкой колонны, двигав­шейся со стороны Касторное.

Лейтенант Решетняк, следуя озорному примеру своего комбата, почти никогда не закрывал командир­ский люк. Да и то — его тощая и длинная фигура с пре­великим трудом вмещалась в башне. За полем боя он наблюдал, сидя на своем сиденье. Край люка был как раз на уровне его носа. Он вечно ходил с разбитой пе­реносицей. Танкошлем его не спасал. Впрочем, сейчас, в момент встречи с головной частью вражеской колон­ны, он, высунувшись из люка, ничем не рисковал. Перед ним было смертельно уставшее, голодное, обморожен­ное и безразличное ко всему воинство. Завидев танки, гитлеровцы падали в снег или опускались на колени закрывая головы руками...

Что будем делать? — спросил Решетник, обра­щаясь к командиру взвода.

Похоже, сдаются, — покусывая обветренные губы, ответил Красноцветов.— А раз так, то не трогать.

По дороге шли полевые кухни, обозы, бензоцистерны. Командир разведки и его подопечные словно парад при­нимали. Но «параду» скоро пришел конец. Из середины колонны раздалась автоматная очередь. Потом вторая, третья... И вот уже все вокруг слилось в сплошной гро­хот ружейно-пулеметной пальбы. Наши танкисты мгно­венно укрылись в машинах, автоматчики — за танками. Открыли ответный огонь. Стреляли все. Даже механики- водители, открыв свои люки, поливали озверевшую часть колонны из автоматов, бросали гранаты.

Загорелась одна из бензоцистерн. Вокруг нее момен­тально образовалось кипящее пламя — горел даже снег.

Сопротивлялись гитлеровцы недолго. Когда, взревев двигателями, на колонну устрашающе двинулись бро­нированные машины, те из не желавших сложить ору­жие, кто остался жив, покорились неизбежному — необ­ходимости поднять руки.


4.


На исходе дня танковая разведка достигла северо­западной окраины Касторное. Эта часть города на топокартах значилась как «Касторное Нов.». Останови­лись во дворе, обнесенном высоким забором.

На крыльце дома Красноцветов увидел пожилую женщину. Поздоровался.

Здравствуйте, здравствуйте, родненькие! — певуче ответила хозяйка дома. Ее худое и доброе лицо осве­тилось лучезарной улыбкой. — Сразу признала: нашен­ские. Господи, наконец-то! — И она приложила край платка к глазам.

Во дворе стояла расписанная маскировочными по­лосами легковая машина.

Ясно, немецкая,— сказал Решетняк.

Тут жил германский интендантский генерал. Это его машина,— подтвердила хозяйка.— Он так быстро смотался, что и машину оставил — уехал с кем-то на другой. Гуся запеченного не слопал.

Вошли в избу. Она большая, светлая, вся в коврах красно-бордового цвета.

Ого, вон сколько завезли ироды из Германии! — удивились танкисты.— Надолго, видать, хотели обосно­ваться.

Какое там из Германии! — возразила женщина.— По рисункам-то и выработке ковры все нашенские, рос­сийские.

В доме стоял убийственно вкусный запах. Тан­кисты и автоматчики, столпившиеся у порога, неволь­но проглотили слюну. Да и не удивительно. С само­го утра во рту маковой росинки не было. Трофейные продукты, правда, есть, но перекусить времени не нашлось. А вот теперь генеральский гусь был бы как раз кстати...

Словно угадав мысли гостей, хозяйка сказала:

Я вас, ребята, сейчас покормлю.

Она поставила на стол пышущего жаром, аппетитна зарумянившегося гуся. Красноцветов пошел к своей ма­шине, чтобы связаться по рации с командиром ба­тальона.

Докладывай обстановку,— услышал он в науш­никах знакомый голос.

Частично разгромили и частично пленили колон­ну, находимся на северо-западной окраине Касторное Нов., на бывшей квартире фашистского генерала, едим жареного гуся! — сообщил разведчик.

Как противник?

Здесь не обнаружен. Противник в центре. Высы­лаю туда дозорную машину. Спешный драп!

Ждите нас завтра с утра. Должны подвезти го­рючее,— передал Гладченко. И тут же пригрозил лей­тенанту. — А за неуместную шутку с гусем получишь от меня гуся с перцем!..

Примерно часа через два здесь же появились танки какой-то части Брянского фронта. К лейтенанту Красноцветову подошел среднего роста, рыжеусый, в танко­шлеме и полушубке командир. Он с каким-то застыв­шим выражением отчужденности и усталости в глазах посмотрел на лейтенанта, простуженным голосом спро­сил:

Кто таков?

Красноцветов представился.

Тогда — порядок,— сразу же подобрел рыжеусый танкист.— Ну, а я — командир сто восемнадцатой тан­ковой бригады подполковник Брегвадзе.— Кивнув в сто­рону центральной части города, добавил: — Жарко будет. Ну ничего, мы — тертые. Так я говорю, лейтенант?


Утро 28 января. Мороз покрепчал...

Танкисты всю ночь ждали горючее. И вот теперь, закончив заправку, вытянулись в колонну на окраине Лачиново. Комбат Гладченко со своим заместителем по политчасти Феоктистовым были еще в избе, уточня­ли маршрут движения на Касторное.

Товарищ капитан! Автоматной очередью из водо­напорной башни убит лейтенант Филиппов! — доложил прибежавший командир роты автоматчиков.

Как убит?! — Вынув изо рта трубку, комбат вы­скочил из-за стола.

Прямо в грудь... Наповал...

Вот сволочи! — зло ругнулся Гладченко. В его сжатом кулаке хрустнул карандаш.— Илларион, при­кажи ударить по башне несколькими снарядами. Не догадались раньше...

После третьего выстрела башня развалилась. И тут же кто-то закричал:

Во-о-оздух!

Лихорадочно застрочили пулеметы. Комбат поспеш­но уложил карту в планшет и выбежал на улицу.

Четыре «мессера» на бреющем пролетели над по­селком.

По маши-и-ина-а-ам! — разнеслась команда вдоль колонны.

Экипажи вмиг скрылись в танках. Хотел уже вско­чить на борт и Гладченко, но в это время заметил приближающуюся Валентину Сергееву, батальонную -фельдшерицу. Впереди нее ковыляла чья-то нескладная фигура, окутанная тряпьем.

«Никак, пленного ведет из разбитой башни»,— решил комбат…  Именно оттуда и шли они.

Да, это был он, вражеский снайпер и корректиров­щик, чудом спасшийся из огня и обломков рухнувшей водонапорной башни. Сергеева шла с браунингом в руке и какой-то ношей на спине. Комбат рассмотрел: радио­передатчик.

Как бы этот пудель не перехитрил ее,— доставая маузер, проговорил капитан.

Валя! Бросай груз или навали на своего кавале­ра! — крикнул Феоктистов, который тоже заметил необычную пару.

В это время, строча из пулеметов, снова пронеслись низом «мессершмитты». Пленный мгновенно плюхнулся в снег и стал шарить в кармане. Сергеева, сбросив тя­желый передатчик, тоже упала — только чуть в сторо­ну, в снарядную воронку. Корректировщик, вырвав из кармана пистолет, выстрелил в Сергееву. С ее головы слетел танкошлем, сидевший на самой макушке.

Ах ты, змея ползучая! — в сердцах выкрикнула она.— Ну получай и ты...— Валя сделала три выстрела: подряд.

Но гитлеровцу хоть бы что. Зарыл голову в снег и лежит. Оказывается, на его голове, под платком, была надета каска, которую малокалиберные пули не всегда пробивали. Сергеева славилась меткой стрельбой из личного оружия и, целясь фашисту в голову, не про­махнулась...

Убьет ведь девку! — испугался комбат, видя, как пленный вновь стал поднимать пистолет.

Гладченко сделал резкий прыжок вперед и одним выстрелом из маузера прикончил вражеского корректи­ровщика.

А «мессершмитты» делают еще заход, бьют из пулеметов. С борта танка свалился, окрасив кровью снег, старший лейтенант Юрьев. Словно скошенный, упал на снег комбат Гладченко...

Прибежала Сергеева.

Убило комбат-а-а! — в ужасе крикнула она.

Ты чего раскричалась? — вдруг поднял голову капитан.— Где Илларион?

Феоктистов, прижав рукавицей левую руку, выско­чил с другой стороны танка, подбежал к лежавшему командиру батальона.

Что с тобой, командир? Ты ранен?

Гладченко приподнялся на локтях, но от нестерпи­мой боли вновь опустился на снег.

Илларион,— тихо произнес он,— принимай пока батальон. Я, кажется, не смогу... сейчас...

Он сделал новую попытку подняться, но безуспешно. Кровь хлестала из обеих его ног.

Никто не заметил, как улетели «мессеры». Капитана быстро занесли в избу. Распоров его хромовые сапоги.

Валя Сергеева обработала раны, стала накладывать длину...

Валентина Леонтьевна, где моя трубка? Поды­мить страшно хочется...— обессилено произнес комбат.

Кто-то нашел трубку, раскурил ее. Затянувшись пару раз, капитан вдруг выронил ее на пол и потерял созна­ние. Его лоб усеяли бисеринок пота. Валя в оцепенении смотрела на страшно изменившееся, побледневшее лицо командира, потом отвернулась и заплакала. Почему-то подумала, что все это произошло по ее вине. И надо же было ей возиться с плюгавым гитлеровцем!..

Неожиданно приехали комбриг Овчаренко и началь­ник штаба бригады майор Кулешов. С шумом распах­нулась дверь. Им уже сказали о ранении командира батальона.

Комбат медленно открыл помутневшие глаза и опять закрыл их. Что-то попытался сказать. Понять было нельзя.

Степень ранения? — спросил комбриг у Сергеевой.

Очень тяжелое... В обеих ногах насчитала семь ран от крупнокалиберных пуль. Перебита бедренная артерия...

Срочно на танк и — в госпиталь! — приказал ком­бриг. Взглянув на Феоктистова, который продолжал придерживать левую руку, спросил: — Илларион Гав­рилович, ты тоже ранен?

Замполит батальона еще не успел перевязать руку. На его белом полушубке ярко рдели полоски крови. Рана сильно беспокоила, но он небрежно махнул пра­вой рукой.

Пустяки, товарищ полковник. Во всяком случаё, терпимо.

А раз терпимо,— сказал Овчаренко,— то назна­чаю тебя командиром батальона вместо Сергея Кузь­мича. Перевяжи рану и в путь. А ты, Степан Ивано­вич,— повернулся он к начальнику штаба Кулешову,— будешь направляющим, поведешь нас вперед.


К середине дня, после двухчасового боя танковых подразделений на окраине города, командир роты лей­тенант Ткаченко с начальником штаба бригады и мото­стрелками на борту танка ворвались в город Касторное и завязали бой. На одной из улиц от вражеской пули погиб майор Кулешов... Это трагическое событие в пер­вую минуту чуть было не вывело из равновесия моло­дого командира. Но он тут же взял себя в руки и мет­ким пушечным выстрелом разнес хилую хибару, в которой укрылся вражеский автоматчик.

Преодолев вражеские заслоны на подступах к го­роду, в него устремились другие танки батальона.

Напряженный бой шел одновременно и за железно­дорожную станцию.

Там несколько эшелонов,— доложил комбригу на­чальник разведки Парамонов.— Три из них готовы к отправке.

Выяснил, с чем они? — спросил полковник.

Один с танками Т-четвертыми и штурмовыми орудиями. Но все без экипажей. Второй с военно-техниче­ским имуществом, третий с продовольствием. Между прочим, в продовольственном эшелоне есть несколько вагонов со взрывчаткой.

Со станции не должен выйти ни один эшелон! — распорядился комбриг.

Бойцы выполнили приказ своего полковника: все три железнодорожных состава даже не успели тронуться с места.


Подошедшие с севера стрелковые подразделения и части 13-й и 38-й общевойсковых армий закрепили успех танкистов. В Касторном бригада Овчаренко нанесла за­хватчикам немалый урон как в живой силе, так и тех­нике. Только пленными взяли около тысячи солдат и офицеров11 .

...В бригаду приехали начальник штаба корпуса ге­нерал Бахметьев и начальник политотдела полковник Плотников. Их визит особенно пришелся по душе автоматчикам. Еще бы! Начштаба распорядился пере­дать им из других частей корпуса лошадей и автома­шины. Теперь они будут настоящими мотострелками, Кончатся их поездки на бортах танков,— далеко ли на них уедешь!

Генерал провел совещание с командирами и полит­работниками бригады.

— С выходом танковых бригад в район Касторное,— сообщил он,— перехвачены почти все главные пути от­хода гитлеровских войск. Однако сплошного фронта окружения пока нет. Остались пробелы в двадцать — двадцать пять километров в районах между Простор­ное, Быково и Горшечное—Старый Оскол. Сюда и по­вернули уцелевшие войска противника воронежско-касторненской группировки. А их ни много ни мало — около десяти дивизий!

Перед бригадой была поставлена новая задача: не допустить выхода противника из окружения и уничто­жить его, для чего двинуться из освобожденного Касторного в направлении на Ястребовку.


5.


Конец января в этих местах выдался метельный. Ледяной ветер яростно обрушивался с низкого мутного неба на землю, неистово задувал по открытым полям, вдоль дорог. Холод забирался под полушубки, прони­кал, казалось, до самых костей. Трудно идти тем, кто без транспорта. Порывы ветра затрудняют дыхание, острые снежные иглы обжигают лица. Но бойцы про­двигаются упрямо, согнув голову, раздвигая грудью плотную метельную круговерть. Более того, на их лицах и возбуждение, и радость. Слышатся шутки, веселые реплики.

Что им сегодняшняя непогода! Главное — они идут вперед, идут на запад, и каждый шаг — это пядь осво­божденной родной земли. Дорога наступления, несмот­ря ни на что, — самая вдохновляющая и самая желан­ная из военных дорог, даже если она иной раз приводит к необходимости вести кратковременные оборонитель­ные бои, чтобы, создав необходимые условия, вновь ри­нуться на врага.

Именно такие бои вели в эти дни наши стрелковые части. Они обороняли от выходящей из окружения вра­жеской группировки Горшечное и прилегающие к нему селения, в том числе Березовку.

...Командир 149-го танкового батальона Григорьян ставил в Горшечном своего заместителя старшего лей­тенанта Дианова, наказав ему завершить ремонт двух семидесятое заправить их горючим и потом догнать батальон, а сам с ротами поехал в Ястребовку.

Сделав что надо, Дианов приказал трогаться. Проехали около полутора километра. Стали сгущаться су­мерки.


Товарищ старший лейтенант, к нам навстречу бегут люди,— доложил с первой машины лейтенант Вино­градов. Подъехали ближе, остановились. К танкам подбежал запыхавшийся незнакомый лейтенант. С ним были два бойца.

Товарищи танкисты! — выпалил лейтенант.— В Березовке пехота противника!

Дианов озабоченно нахмурился. «Значит, просочились все-таки...» Спросил лейтенанта:

Много их?

В каждой избе по десять — пятнадцать душ!

А вы откуда?

— Тут недалеко наша рота залегла,— сказал лей­тенант.— Увидели вас — и за помощью.

Все ясно, — проговорил Дианов. — Значит так: двигаем танки в деревню, а вы — вслед за нами.

Когда машины лейтенантов Виноградова и Зоненко, ведя огонь на ходу, ворвались на улицу, она моментально наполнилась выбежавшими из изб вражескими пехотинцами. Их начали косить следовавшие за танками авто­матчики. Не многим из гитлеровцев удалось спастись12 .


Батальоны Григорьяна и Феоктистова, выбив фашистов из Ястребовки, заняли оборону на ее северной и южной окраинах. Были организованы танковые засады в районе деревни Ржавец и на тракте Старый Оскол — Тим. Три экипажа под командованием лейтенанта Красноцветова выехали на разведку в направлении Среднедорожного. Они своевременно предупредили командование бригады о том, что на Ястребовку движутся вражеские колонны, одна из них — длиною с километр. Правда, вылазка стоила разведчикам дорого... Их танки были встречены внезапным артиллерийским огнем противника. Две машины сразу же оказались подбиты­ми. Получил повреждение танк Крзсноцветова. Погиб опытный механик-водитель Жариков: (Через два дня стало известно, что Петр Зотович Жариков за бои под  Сталинградом Указом Президиума Верховного Совета СССР награжден орденом Ленина.) Погибли радист- пулеметчик И. К. Чернов, лейтенант П. Р. Нагорный. При эвакуации танка вражеской пулей был сражен старший техник-лейтенант П. И. Тихонов.

Колонны гитлеровцев, о которых доложила разведка, остановились в километре от села рассредоточились. Белоснежное поле словно застелили черным покрыва­лом. Идти на штурм села немцы остерегались, потому что, как потом стало известно, имели мало боеприпа­сов. К этому моменту в бригаду прибыл командир кор­пуса генерал Кравченко. Оценив обстановку, он решил послать к гитлеровцам парламентера с ультиматумом о сдаче их в плен. Миссия была поручена помощнику начальника оперативного отдела корпуса капитану Вощинскому.

Через два часа фашисты дали ответ: «Мы достаточ­но сильны, чтобы смять вашу часть и пройти на соеди­нение к своим».

Вот видишь, Кузьма Иванович, — сказал на это генерал, обращаясь к полковнику Овчаренко,— против­ник не только не собирается идти в плен, а даже нам угрожает.

А потом над почерневшим полем появились три транс­портных самолета. От них отделились какие-то тюки.

Грузы сбрасывают,— понял генерал.— Наверняка с боеприпасами и продовольствием. Что это значит, Кузьма Иванович?

Значит это то, товарищ генерал, — ответил Овчаренко,— что надо ждать мощной атаки.

Сколько у тебя танков и как мыслишь распоря­диться ими?

Исправных — восемь тридцатьчетверок и семь семидесяток. Создал из них три группки. Одной буду командовать сам. На прямой наводке стоят четыре про­тивотанковых орудия Тимонина да зенитная батарея.

Как с горючим и боеприпасами? — поинтересовал­ся генерал.

И то и другое — на исходе,— вздохнул комбриг.— Боеприпасов осталось пять—восемь снарядов на танк и по нескольку магазинов с патронами. На семидесятках и колесных машинах топливные баки пусты.

Справитесь с немцами? — поставил генерал вопрос напрямую.

Должны справиться... Помогите только с боепри­пасами и горючим.

А если не смогу помочь?..

Пойдем врукопашную.

Ладно, комбриг, поможем чем можем,— сказал на прощание командир корпуса и уехал.

В течение дня транспортные самолеты появлялись еще два раза, так что гитлеровцы в достаточном коли­честве запаслись боеприпасами и продовольствием. Кроме того, они успели подтянуть отставшие два десят­ка орудий. И в наступившую темную морозную полночь начали наступление на Ястребовку.

Наши бойцы были начеку. Орудия, пулеметы и автоматы дружно открыли огонь. Жаль, танки без го­рючего не могли маневрировать. Но пулеметы с них сняли и установили на сошках. Кроме того, создали круговую оборону, задействовав старшин, кладовщиков, писарей, поваров...

Держитесь, товарищи! — подбадривали оборо­няющихся заместитель командира по политчасти Полукаров и его помощник по комсомолу Новиков.— Скоро подвезут боеприпасы и горючее.

Комбриг, обеспокоенный положением, несколько раз радировал в штаб корпуса, просил, напоминал, почти требовал...

Около двух часов ночи гитлеровцам удалось ворвать­ся на главную улицу Ястребовки. Батальон Феоктистова оказался отрезанным от основных сил бригады. А где-то час спустя, в разгар боя со стороны Старого Оскола через уже занятые противником улицы Ястребовки про­билась наша тридцатьчетверка. Она буксировала две цистерны с горючим. А еще через несколько минут к школе, где размещался штаб бригады, прибежал на­чальник связи и доложил комбригу, что на полуторке привезли боеприпасы — снаряды и патроны, однако в самом центре села машина подбита, начальник боепита­ния ранен, а шофер убит.

Где Красноцветов? — спросил полковник. Он знал, чторазведчик, выполнив задачу, вернулся в бригаду.

Он остался без машины и находится у десантников, на их позициях, — доложил кто-то;

Скажи, какой неугомонный! — проворчал Овча­ренко — Немедленно его ко мне!

Красноцветова нашли быстро.

Бросай винтовку! — приказал комбриг и вдруг уставился на пояс лейтенанта.— Это что за балалайка болтается на ремне, как у анархиста?

Это немецкие гранаты, товарищ полковник!..

Овчаренко сплюнул с досады.

Садись в машину Загребельного, найди в селе нашу полуторку с боеприпасами и доставь их сюда! Да только живо!

— Ясно, товарищ полковник!

Грузовик разыскали. Он стоял, беспомощно уткнув­шись капотом в поломанный забор.

Возле машины мелькнули какие-то неясные в тем­ноте фигуры.

— Кто такие? — высунув голову из люка, спросил Красноцветов, полагая, что это те, кто привез боепри­пасы.

Вместо ответа — автоматная очередь по башне. Пули просвистели над головой лейтенанта.

Исаченко,— приказал лейтенант механику-води­телю,— подгони танк к полуторке, кузов прикрой бор­том!

Отдав такое распоряжение, сам стал посылать ко­роткие очереди из автомата то по одному, то по дру­гому окну стоявшего рядом дома. А во двор этого дома, куда забежали крутившиеся возле танка гитлеровцы, направил два последних осколочных снаряда.

Всем, кроме механика-водителя, выйти из танка и погрузить ящики на борт! — между двумя очередями своего автомата крикнул Красноцветов.

Распоряжение лейтенанта экипаж выполнил в счи­танные минуты.

Едва тронулись назад, как последовала длинная, те­перь пулеметная, очередь. Но танк уже свернул за дом. Вскоре он благополучно доставил драгоценный груз. Танкисты, не мешкая, разобрали снаряды, автоматчики набили диски, магазины.


Отвоевав часть села, перемерзшие, проголодавшиеся и измученные длительным маршем гитлеровцы устраи­вались на ночлег. Они даже не предполагали, что в селе находятся наши танки, которые не двигались и молча­ли, так как у них не было ни горючего, ни снарядов. Получив и то и другое, батальоны стали готовиться к контратаке. В это время политработники Мордашов, Целищев и Новиков во главе с замполитом бригады Полукаровым успели обойти подразделения.

Ну как, гвардейцы, выкурим оккупантов на мо­роз? — обратились они к одной из групп автоматчиков.

Выкурить-то выкурим, это без сомнения, да толь­ко какие же мы гвардейцы,— ответил сержант Карпов, пожилой и словоохотливый командир отделения. — Нам до гвардейского звания еще далековато...

Полукаров такого ответа только и ждал.

А вот и неправда твоя, сержант,— сказал Геор­гий Степанович. — Москва только что сообщила радост­ную для нас новость. Наш танковый корпус переименован в пятый гвардейский, а бригада — в двадцать первую Гвардейскую.

Кто-то чуть было не крикнул «ура», но на него тут же цыкнули:

— Не кричи, рядом немцы...

— Вот это здорово! — обрадовано воскликнул сер­жант.— Теперь нам, значит, гвардейский знак дадут — страх врагам и чтобы издалека опознавали наши. — И пошутил: — Небось прикажут отрастить усы, потому как, что же это за гвардеец — без усов!

— Тебе, сержант, персональное распоряжение вый­дет насчет усов, чтобы как у таракана были —заметил кто-то из автоматчиков, — а нам на грудь прикрепят знаки — они на орден Красного Знамени похожи. Смотрится!..


Гитлеровцев обороняющиеся упредили. Едва забрез­жил рассвет, как танки и противотанковые орудия батареи старшего лейтенанта Тимонина с заранее занятых огневых позиций открыли огонь.

Грохот неожиданно вспыхнувшего боя ошеломил противника. Солдаты в панике выскакивали из домов и, тревожно выкрикивая что-то, бежали по улице. За ними гнались автоматчики роты Михаила Мальчикова. Увя­зая в сугробах, спотыкаясь, падая вновь поднимаясь, они перебегали от одной постройки к другой. Опомнившись, открыли огонь и гитлеровцы. Стреляли с чердаков, из сараев, из-за сугробов. Все вокруг стонало, рвалось, звенели стекла, раздавались возгласы:

— Гвардейцы, впере-е-ед!

Несколько вражеских орудий открыли огонь по тан­кам. Их подавили быстро, однако они успели подбить тридцатьчетверки лейтенантов Алексея Гончарова и Ни­колая Скорика. Командиры экипажей были убиты. По­гибли и механики-водители Сергей Сагниенко и Гусман Азаматов. Чуть позже от вражеских пуль пали меха­ник-водитель машины Загребельного Николай Сергеев и санинструктор Михаил Петрович Мошкин...

К группе автоматчиков подбежал в серой кролико­вой шапке и не по росту длинной шубе мальчишка лет пятнадцати.

Товарищ командир, — звонко выпалил он,— вон за теми хатами в большом доме немцев целая тыща! И спят!

Прямо тыща? — улыбнулся лейтенант Рузанов.— А может, больше?

Ну, коль не тыща, так человек двадцать, не мень­ше — вот истинный крест!

Откуда же ты такой шустрый взялся?

Я — местный, Василь Картузов...

Ну, Картуз, покажи-ка, где эта улица, где этот дом?

Командир взвода автоматчиков, действительно, за­стал в пятистенном доме гитлеровских солдат. Правда, уже не спящих, а отчаянно отстреливающихся. Пусти­ли в ход гранаты.

Ни один из «тыщи» живым из дома не вышел.

Бой продолжался. Автоматчики все чаще увязали в сугробах от усталости, не держали ноги... Каждый шаг по глубокому снегу стоил огромных усилий. Но их под­держивали дух неукротимой ярости и упорства, стремле­ние не выпустить из «кольца» ни одного оккупанта. Каждому придавало сил горделивое сознание, что он — гвардеец, а гвардия не пасует перед трудностями.

Во второй половине дня уцелевшие гитлеровцы сно­ва оказались в открытом морозном поле, там, откуда они шли на Ястребовку.


Перед глазами — захватывающая панорама. От са­мой речки Оскол, по возвышенности, в сторону Средне- дорожного, насколько можно было видеть, протянулась плотная колонна вражеских войск — люди, подводы, автомашины, бронетранспортеры, полевые кухни...

Танки — вперед! Догнать отступающих! — послы­шался в шлемофонах танкистов голос Феоктистова.

Наши снаряды стали рваться в центре колонны про­тивника. Загорелись автомашины. Огонь переносится дальше. Вдобавок несколько залпов дали «катюши». А тут подоспели танки Феоктистова... Жалкие остатки колонны рассыпались по полю и скрылись за возвы­шенностью.

Танкам возвратиться в село! — отдал приказ командир бригады.

В последующие дни на Ястребовку накатывались другие скопища ищущих спасения гитлеровцев. Их бес­пощадно уничтожали, захватывали обозы. Пленных от­правляли в тыл.


6.


В тяжелых зимних условиях наши войска с боями продвинулись вперед на 130 километров. Данные Цент­рального архива Министерства обороны СССР свиде­тельствуют, что из прорвавшихся в район Горшечное, Старый Оскол вражеских группировок численностью до тридцати тысяч человек только около семи тысяч уда­лось добраться до Обояни.

С выходом наших войск в этот район закончились боевые действия по ликвидации группировки немецко-фашистских захватчиков западнее Воронежа.

После разгрома в ночной атаке остатков двух не­мецких дивизий танкисты 21-й гвардейской бригады дозаправили свои машины горючим, загрузили боеприпа­сы и двинулись к Белгороду.

Продвигались медленно. Медленно — потому что до­роги были забиты нашими войсками до предела. Объ­ехать кого-то не всегда удавалось.

Ехавший впереди своего батальона капитан Илла­рион Феоктистов снял с себя полушубок и, оставшись в новеньком синем комбинезоне, вышел из танка. На груди бинокль, сбоку планшет, полевая сумка и в дере­вянной кобуре маузер. В сопровождении трех автомат­чиков в танкошлемах и лейтенанта Красноцветова с автоматом на груди (в роли адъютанта) важно, не то­ропясь, последовал вдоль остановившейся колонны чьих- то подразделений. Впереди поспешал сержант с торча­щим из-под танкошлема чубом, серьезно и спокойно пре­дупреждал:

Братцы, бросай курить, идет командующий.

А «командующий» был нестрогим.

Грудь солдата — защита и крепость отечества! — щеголял он словами Петра Первого. И собственны­ми: — «Непобедимые» фашистские вояки кажут нам, гвардейцам, хвост свой поганый.

Так точно! Только мы, товарищ командующий, быстренько насыплем им соли под этот хвост, — польщен­ные вниманием начальства, весело отвечали ему бойцы.

—  Пропустите машину командующего,— спокойно требовал чубатый сержант,— дайте дорогу колонне танков!

Это мы мигом!..

Пока колонна теснилась вправо, «командующий» одной группе бойцов раздавал папиросы «Казбек». Вы­тащив из-за пазухи деревянную коробку, угощал ребят немецкими сигарами и «адъютант» Красноцветов.

Танки бригады с автоматчиками на бортах вырва­лись вперед. Вслед им ехали генерал Кравченко и пол­ковник Овчаренко. Неожиданно командир корпуса при­казал водителю притормозить машину.

Что за чертовщину куришь? — спросил он у одно­го из пехотинцев.

Сигара это, товарищ генерал,— ответил боец.

Вижу, что сигара, а не огурец. Где взял?

Угостил адъютант командующего!

Это какого еще командующего? — поднял брови Кравченко.

Не могу знать, товарищ генерал. Важный такой. И стража — три автоматчика да адъютант в чине лей­тенанта. И еще сержант...

«Что за чертовщина! Когда и где проскочил этот командующий?!»— недоумевал генерал Кравченко. И только когда увидел Феоктистова при всем его снаряже­нии, догадался, в чем дело. Не пожелав слушать его рапорт, погрозил пальцем:

Если «командующий» завтра к десяти не будет в Белгороде — пусть пеняет на себя!


12 февраля утром танки бригады вошли в Белгород. Город выглядел пустынным. На зданиях магазинов и учреждений — немецкие вывески. Многих жителей гит­леровцы отправили в свой тыл...

…Над украинской степью — воющая, косматая фев­ральская метель. Она слепит глаза, забивает дыхание. Лавина стальных машин неудержимо приближается к Харькову. 16 февраля, после решительного штурма, и над этим городом взвился красный флаг.

Последующий путь бригады— на Богодухов, а за­тем — на Ахтырку. Настроение у танкистов приподня­тое, в полной мере наступательное. Правда, беспокоило то, что исправных боевых машин осталось совсем мало — всего десять, из них два — Т-70. С такой силой о дальнейшем продвижении нечего, было и думать. Поэтому в районе Большая Писаревка заняли оборону. И вовремя, потому что уже на другой день гитлеровцы предприняли мощную контратаку.

...Выглянув из башни, командир бригады поднес к глазам бинокль и начал считать вражеские танки. Сбил­ся со счета, махнул рукой. Танки ползли со стороны Ахтырки и Богодухова.

Ну что ж, будем встречать,— вздохнув, прогово­рил комбриг и закрыл люк башни. 

Поле боя густо покрылось разрывами снарядов и мин. Получила повреждение машина Овчаренко. Рация и пушка вышли из строя. Полковник снова выглянул из машины.

Андроников! Передай командиру роты Гнедашу кончатся бронебойные — пусть бьют осколочными по гу­сеницам! — крикнул он наблюдавшему рядом за полем  боя лейтенанту.

Андроников со всех ног бросился выполнять приказ комбрига. И вдруг исчез в разрывах.

— Вот дурень, лезет напролом! — рассердился Овчаренко.

Около трехсот метров надо было пробежать Андро­пову, а он исчезал из поля зрения комбата уже более десятка раз и столько же раз показывался снова. Когда вернулся и доложил о выполненном приказании, комбриг похвалил его, но тут же и отругал:

Забубённая твоя голова! Смерти ищешь?! Ты знаешь, кто храбрый?

— Тот, кто повинуется своему командиру, товарищ полковник, — устало ответил Андроников.

Подошел еще один танк. Это командир корпуса при­слал свой. Сам на чем-то попутном, лесом, поехал в направлении на Грайворон.


Танки 152-го батальона стояли зарытые в стогах сена. На них шли десятки вражеских бронированных машин.

— Подпустим поближе,— еще раз предупредил ком­бат Феоктистов.

Огонь открыли внезапно, почти в упор. Это позволи­ло советским танкистам в первые же минуты боя под­жечь несколько танков противника. Но стальная армада наваливалась, шла напролом.

Трудно, очень трудно держаться нашим шести тан­кам, из которых два легкие —  Т-70...

В неравном бою геройски погибли командир роты Александр Гнедаш, командиры танков лейтенанты Фе­дор Григорьев, Георгий Журавлев, командир взвода семидесяток лейтенант Василий Ковнеров...

Гитлеровцы, сконцентрировав большое количество танков и артиллерии, продолжали наносить удары. Тя­желые бои развернулись за Борисовку. Танковая рота старшего лейтенанта Давыденко, оборонявшая деревню, держалась стойко. Гитлеровцы предприняли маневр, чтобы окружить ее. Давыденко не разгадал намерение врага. Приказ комбрига отойти на новые огневые пози­ции не услышал: вышла из строя связь. Рота оказалась в кольце, и только благодаря решительным и дерзким действиям лейтенанта Андроникова танкам Давыденко удалось вырваться из окружения.

Этот эпизод, в целом завершившийся благополучно, не обошелся, однако, без трагического для бригады ис­хода: при выходе из окружения погиб отважный раз­ведчик капитан Иван Нестерович Парамонов, оказав­шийся в то время в роте Давыденко...

Глава четвертая

НА КУРСКОМ ВЫСТУПЕ

1.


На станции Ржава, Курской области бригада пол­ковника Овчаренко занималась очередным доукомплек­тованием. Километрах в двух-трех от нее, в разных пунктах, с той же задачей стояли две другие бригады корпуса. Наладились теплые майские дни. Иногда лихо и раскатисто погромыхивал гром, а потом срывался лив­невый дождь. И снова — солнце. Его щедрые лучи бы­стро просушивали сырую листву деревьев, сгоняли с трав изумрудные капельки...

В дни празднования Первомая в бригаде состоялось вручение государственных наград, которыми были отмечены наиболее отличившиеся, и гвардейских знаков.

Особенно запомнился воинам день 7 мая. На широком  лугу близ Ржавы все бойцы, командиры и политработники корпуса стояли в боевом строю. Командующий  Воронежским фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин вручал им гвардейское Знамя. Принимая его, генерал- лейтенант Кравченко произнес слова клятвы гвардейцев на верность Родине, на их готовность с честью пронести это Знамя до полной победы над заклятым врагом.

Едва ли не каждый день в небе, если оно не было  затянуто тучами, появлялись вражеские самолеты-разведчики «фокке-вульфы». Как только не изощрялись бойцы, придумывая им клички: «костыль», «соха», «стукач», «горбун»... Как-то ранним утром наши зенитчики  сбили одну такую «соху». Захваченного в плен летчика, приземлившегося с парашютом, привели к командиру, корпуса. Немец был высок, сухощав, с энергичным и надменным лицом. Горделиво вскинув голову с растрепанным белесым чубом, он с презрительной усмешкой поглядывал на пленивших его людей. Похоже, его нисколько не смущало то обстоятельство, что он попал в плен

Прибежал корреспондент корпусной газеты «Стали­нец» капитан Куприянов. Ему хотелось запечатлеть на фотоснимке момент допроса вражеского летчика.

Андрей Григорьевич Кравченко почти свободно вла­дел немецким языком. Он до войны возглавлял такти­ческий цикл в Казанской танковой школе и одновремен­но изучал немецкий.

Генерал допрашивал фашистского разведчика прямо во дворе. Пленный вел себя независимо, на вопросы отвечать отказался. В это время стороной пролетели не­сколько «мессершмиттов». Летчик проводил их взглядом, зло улыбнулся и с апломбом произнес:

Не пощадит вас наше доблестное оружие. Так что зря стараетесь с допросом.

От негодования на лбу генерала выступил пот. Но он сдержался.

Николай Иванович,— спокойно обратился он к на­чальнику политотдела корпуса полковнику Плотнико­ву,— что будем делать? Этот хам наверняка знает мно­гое. И молчит не потому, что слишком уж предан свое­му фюреру, а просто спеси много, считает ниже своего достоинства раскрывать для нас свои секреты.

Да, уж чего-чего, а спеси у него хоть отбавляй,— согласился Плотников. Он смотрел на сбитого «аса» со смешанным выражением брезгливости и оскорбленного самолюбия.

Неожиданно полковник сделал шаг в сторону немца с намерением что-то высказать ему, но получилось это у него, видимо, несколько резковато. Во всяком случае, энергичное движение русского полковника гитлеровец расценил по-своему. Он мгновенно отпрянул назад, буд­то увертываясь от удара и, не видя, что у него за спи­ной, грузно опустился в деревянную кадушку, в кото­рую хозяйка дома сливала помои.

Сама хозяйка стояла неподалеку. Увидев застряв­шего в кадке немца, она вихрем подскочила к нему со словами: «Окаянный, последнюю посудину раздавил!» — по-мужски замахнулась на него лопатой. Бойцы едва отняли у женщины ее грозное оружие...

Что с ним? — удивился Кравченко, кивнув на гит­леровца, который, с трудом вытащив себя из кадки, как- то сразу сник, начисто утратил недавнюю свою пав­линью осанку.

Все очень просто, Андрей Григорьевич,— заметил Плотников. — О практике обращения с пленными фа­шист судит по-фашистски. Я хотел подойти к нему по­ближе, а он решил, что сейчас по зубам схлопочет.



Пленного увели в избу, и он там выложил все, что знал о готовящемся на Курском выступе наступлении гитлеровских войск. Трудно сказать, что так внезапно развязало язык хозяину сбитого «стукача». Впрочем, не исключено, что и конфузливое происшествие с помой­ной кадушкой, которое успел зафиксировать своим фо­тоаппаратом удачливый сотрудник корпусной газеты Куприянов...


Поступала техника, прибывал личный состав. Людей тут же распределяли по подразделениям. Командир кор­пуса приказал всех офицеров, от ротного и выше, для ознакомления направлять к нему.

В один из дней к дежурному по штабу корпуса обра­тились три танкиста, все капитаны. Тот, проверив пред­писания, направил их к Кравченко, который размещал­ся рядом, в небольшом крестьянском домике с терра­сой. Часового около избы не было. В этом отношении генерал был несколько беспечен, охрану своего фронто­вого жилья считал излишней. Офицеры, обтерев тряп­кой запыленные сапоги, поправив гимнастерки и фураж­ки и оставив на террасе вещмешки, хотели уже посту­чать, но вдруг услышали звуки баяна. Потом мелодия смолкла и из избы раздался голос:

Кто там? Входите!

Чуткий генерал, оказывается, услышал шаги.

Офицеры перешагнули порог, представились.

Вот и хорошо,— сказал Кравченко.— А теперь са­дитесь, отдохните чуток.— И показал кивком на широ­кий топчан. Сам он сидел на стуле, около стола, с бая­ном на коленях.

Когда офицеры чинно расселись, генерал озорно под­мигнул им и, тронув клавиатуру, вдруг пропел куплет песни из кинофильма про Александра Пархоменко:


Ты ждешь, Лизавета,

От друга привета.

Ты не спишь до рассвета,

Все грустишь обо мне...


Потом, вздохнув, застегнул мехи баяна и поставил его на комод.

Ну что ж, показывайте свои «мандаты», — потре­бовал он.

Капитаны протянули ему предписания. Генерал стал просматривать их, произнося вслух:

— Капитан Ковалев Никита Григорьевич, девятьсот шестого года рождения... Капитан Лагутин Василий Ни­колаевич, с тринадцатого... Капитан Гаврюшенко Иван Петрович, с восемнадцатого.

Командир корпуса положил предписания на стол перед собой, стал интересоваться учебой, которую офи­церы только что закончили в Магнитогорске, их семей­ным положением, чем занимались до службы в армии. Удовлетворив свою любознательность, сказал:

Только по секрету... Предстоит большое сражение, так что скоро получите богатейшую возможность закре­пить теорию практикой.— Генерал кратко проинформировал офицеров об обстановке под Курском и Белгоро­дом.— А сейчас решим так: Ковалев и Лагутин при­нимают под свое начало батальоны. А вы, товарищ Гаврюшенко, как самый молодой из вашей троицы, назначаетесь пока начальником штаба. Годится?

Офицеры выразили полное удовлетворение новыми назначениями, хотя, конечно, понимали, что вопрос «го­дится?» задан просто так, как присловье: в армии, а тем более на фронте, всерьез такой вопрос задают до­вольно редко.

А теперь конкретно: вы, капитан Лагутин, идете в двадцать вторую бригаду, а Ковалев и Гаврюшенко — в двадцать первую, к Овчаренко. Очевидно, оба будете в сто сорок девятом танковом батальоне. Там комбата Григорьяна пришлось освободить от должности. Без предварительной инженерной разведки проводил поле­вые занятия, и, как результат, на неизвлеченных враже­ских минах три танка подорвались. К счастью, без жертв. Сейчас машины восстанавливаются.

Командир корпуса отдал офицерам предписания, сде­лав на них необходимые резолюции направил в штаб для выполнения неизбежных при .назначениях людей формальностей.

В просторной крестьянской избе, где располагался политотдел бригады, беседовали подполковник Полукаров и инструктор политотдела майор Целищев. Сегодня инструктор покидает бригаду, уезжает с повышением.

Если по-честному, Михаил Сергеевич, то мне очень жалко тебя отпускать,— говорил Полукаров.— Тем бо­лее перед большими событиями, ожидаемыми в наших краях. В то же время хочу, чтобы ты, как политработ­ник, рос дальше. Не век же в инструкторах ходить.

Расставаться с фронтовым товарищем всегда тяже­ло. Встретятся ли еще?

Сколько времени мы с тобой вместе?

Скоро год, Георгий Степанович.

А партийных билетов вручили — ого сколько!

Около пятисот,— уточнил Целищев.

Сколько раз ходили в танковые атаки!

Редко какую пропускали...

Вспомнили павших боевых товарищей.

Постучав, в дверь заглянул водитель газика и доло­жил, что машина готова. Вышли во двор. Глянули вверх и удивились: какое чистое и густо-голубое небо! Было раннее утро.

Георгий Степанович, никак, вражеские самоле­ты?— насторожился Целищев.

Да, для них такое небо — находка. Подожди ми­нутку, я, кажется, сейф не закрыл.— Полукаров побежал к крыльцу.

Только закрыл за собой дверь, как огромной силы взрыв во дворе потряс все вокруг. Зазвенели оконные стекла, половину крыши смело, будто срезало... Георгий Степанович пулей вылетел из избы, осмотрелся. Майора Целищева во дворе не оказалось.

Еще не успела осесть бурая пыль, а сюда уже подъ­ехала санитарная машина. Из кабины выскочила военфельдшер медсанвзвода бригады Татьяна Дейчак.

Товарищ подполковник, вы не ранены? — крикну­ла она, озабоченно глянув на свежую, дымящуюся во­ронку, на выбитые окна избы, покореженную крышу.

— Вроде не зацепило, а вот Михаил Сергеевич ку­да-то со двора исчез.

Татьяна словно знала, где находится пропавший, и бросилась в огород. Там, за смородиновыми кустами, не­подвижно лежал майор Целищев. Татьяна проверила пульс.

— Дышит,— сообщила она подбежавшему Полука­рову,— сердце функционирует.— И крикнула в сторону Машины: — Санитары!

...Михаила Сергеевича с тяжелой контузией увезли в госпиталь.


2.


В начале июля доукомплектование бригад было завершено. Провели несколько двухсторонних учений. В ротах прошли общие собрания личного состава с пове­сткой дня: «Бить врага по-гвардейски!».


...Задолго до рассвета комбриг Овчаренко вызвал к себе командиров и политработников подразделений. Полковник был загадочно возбужден и немногословен.

— По данным разведки,— без всякого вступления со­общил он,— сегодня между пятью и шестью утра немец­ко-фашистские войска на Курском выступе должны перейти в наступление. Нашей бригаде приказано дей­ствовать на южном фасе выступа. Конкретно о боевых задачах бригады и батальонов поговорим на месте.

Его заместитель по политчасти Полукаров поинте­ресовался расстановкой коммунистов и комсомольцев, спросил, назначены ли агитаторы.

Объявленная после этого во всех подразделениях боевая тревога как рукой смахнула крепкий сон гвар­дейцев. Батальоны получили приказ на марш...


Ночью бригада подошла к хутору Озеровский. На его окраине колонну встретила заранее приехавшая сюда оперативная группа во главе с полковником Овчаренко. Здесь же были подполковник Полукаров, новый начальник разведки лейтенант Андроников, заместители командиров батальонов капитан Зудилин и старший лей­тенант Дианов.

Комбриг приказал Андроникову немедленно связать­ся с командирами обороняющихся соседних стрелковых частей и уточнить у них обстановку, а 3удилину и Диа­нову сосредоточить танки в известный уже им районах тщательно замаскировать их.

Командиры батальонов майор Феоктистов, капитаны Ковалев и Недайводин получили боевую  задачу, из которой им стало известно, что их 5-му танковому корпу­су, приданному 6-й армии, предстоит вести оборонитель­ные бои. На правом фланге, левее Яковлевки, оборо­няется 1-я танковая армия, на левом — 2-й танковый корпус. 21-я танковая бригада к трем часам ночи за­нимает оборону в районе хутора Озеровский — Кали­нин с целью отразить танковые атаки противника, на­ступающего из Белгорода, а при первой же возможно­сти — контратаковать его.

В эти дни вражеская авиация проявляла чрезвычай­ную активность. По нескольку раз в сутки она наноси­ла массированные удары по боевым порядкам наших войск. Воздух и земля дрожали от гула самолетов, гро­хота орудий, разрывов снарядов и бомб. В солнечную погоду отчетливо было видно, как поднимавшаяся сни­зу сплошная дымно-пыльная туча расползалась по чер­неющим, густо заросшим бурьяном полям.

Танковая рота Загребельного устроила засаду в ро­ще северо-западнее Озеровского под склонами высоты 243,2, а две другие роты окопались и замаскировались юго-западнее села. Взвод противотанковых орудий ба­тальона автоматчиков бригады занял огневые позиции на стыке стрелковых рот. Противотанковая батарея лей­тенанта Макушкина разместилась на опушке дубовой рощи.

...А артиллерийская канонада противника не прекра­щалась. Обороняющиеся танкисты и автоматчики без труда различали в промежутках между всплесками раз­рывов медленно движущиеся на них тяжелые, а за ни­ми средние танки. Последним эшелоном шли бронетранс­портеры с пехотой.

Приготовиться к отражению атаки тяжелых тан­ков противника! — радировал Феоктистов всем экипа­жам батальона.

Вскоре командир бригады и комбаты стали получать с поля боя тревожные радиодонесения. Первым доло­жил командир танка лейтенант Кузнецов:

На меня идут одиннадцать машин с большими дульными тормозами!

Без паники,— спокойно передал Феоктистов.— Это всего лишь «тигры»...

Многие бойцы и командиры бригады о новых марках вражеских танков имели весьма слабое представление. Да и некогда было узнавать подробности: ночью совер­шали марш, только успели занять огневые позиции — начался бой.

Вслед за Кузнецовым о необычном танке сообщил младший лейтенант Головниченко.

Сделал пять попаданий бронебойными,— добавил командир машины,— а он, проклятый, все ползет!

Полковник Овчаренко, услышав эти доклады, ради­ровал:

На нас идут новые марки танков противника «тигры» и «пантеры». Попадания бронебойными в их лобовую часть малоэффективны. Всем подпускать их ближе и бить по гусеницам, по бортам, заклинивать башни. Снарядов не жалеть!

Разгорелась ожесточенная дуэль тридцатьчетверок с мощными танками врага. Наши танкисты постепенно нащупали наиболее уязвимые места и открыли меткий прицельный огонь. Пример находчивости и боевой смекалки показали экипажи самих командиров батальо­нов— майора Феоктистова и капитана Ковалева.

Феоктистов занял удобную огневую позицию в зара­нее оборудованном капонире и тщательно замаскировал свой танк. На месте командира башни сел лейтенант Красноцветов. Подпустив вражескую машину поближе, выстрелили по ней раз, другой, третий... К великому их удивлению, «тигр» после третьего выстрела, направлен­ного в лобовую часть, остановился как вкопанный.

— Товарищ майор, у них что-то случилось! — подал голос лейтенант.

Случилось, не случилось — это их забота,— крик­нул комбат.— Пока стоит, надо его добить! Заряжай бронебойным!

В тяжелую машину послали еще четыре снаряда. Было хорошо видно, как отлетел в сторону ленивец и увечно повис ствол орудия. Феоктистов перенес огонь на другие «тигры», которые шли на соседей, справа и сле­ва. Стрельба пошла по бортам, а это куда надежнее! Впрочем, так и комбриг советовал. В паузе между дву­мя выстрелами майор передал по рация:

Бейте по бортам «тигров», которые идут сбоку от вас! Поражайте двигатель и ходовую!

Танкисты последовали приказу и примеру своего ком­бата, и дела пошли куда веселее. Доблестно сражались с вражескими бронированными «хищниками» замполит роты Фомин, командиры танков Посаженников, Тхорев, Дубко, Зуйко, Позин, Никитин, Кузнецов и многие дру­гие. На их счету было уже по два-три подбитых «тигра» и «пантеры», которые тут и там застыли на поле теперь уже бесполезным для врага и не опасным для наших бойцов металлом. Ветром относило от них огромные шлейфы дыма.

Не обошлось без потерь и у танкистов 152-го ба­тальона. О них первым узнал майор Феоктистов, когда начал вызывать на связь командиров танков. Ему не ответили лейтенанты Н. А. Бурцев, Г. С. Андреев, Е. М. Шовеко, А. В. Дигас, — они пали геройской смертью...

Исключительное мужество и стойкость в этом же­стоком бою проявил экипаж танка старшего лейтенан­та Л. А. Чернявского. Его юркий Т-34, оставив капонир, принялся маневрировать, чтобы уловить удобный мо­мент для стрельбы в борта неуклюжим фашистским ма­шинам. Первым же снарядом у одного из «тигров» вы­било ленивец, следующим—заклинило башню. Загорелся другой танк. Но непросто вести бой одной тридцатьчет­верке против четырех вражеских тяжелых машин... Вспыхнул и танк Чернявского... Весь израненный, меха­ник-водитель Ильин все-таки сумел вывести машину с поля боя. Но привез он уже бездыханное тело командира...


В тяжелом положении оказалась первая рота лейте­нанта Загребельного. Она отбила четыре атаки, и все же двум десяткам вражеских танков удалось окружить ее. После напряженного боя трем нашим машинам — самого командира роты, лейтенантов Белоусова и Псаря — удалось вырваться. Остальные были повреж­дены...

Стали поступать доклады о том, что боеприпасы на исходе. Не успел Феоктистов дать насчет этого распо­ряжение, как начальник боепитания лейтенант Ларио­нов доложил, что боеприпасы доставлены. Загрузку их в танки тут же организовал адъютант штаба лейтенант Иван Лисичкин. Мог ли думать юный лейтенант, что во время этого, в общем-то «прозаического» занятия оборвется его жизнь!.. Иван Михайлович, как не по го­дам именовали его товарищи и командиры, был сражен осколком разорвавшегося вблизи от него снаряда…


3.


В тесном взаимодействии с танкистами дрались танкодесантники роты лейтенанта Михаила Мельникова. Вместе с другими стрелковыми подразделениями они мело отсекали вражескую пехоту от их танков, унич­ижали ее. Решительными действиями, неуемной отва­гой отличились при этом отделения автоматчиков ком­сомольцев Кузьмы Петина и Андрея Люлякова. Тяжело ранило командира взвода автоматчиков лейтенанта Леонида Ивлева. Командир другого взвода, лейтенант Николай Адьюков, с сержантом отнесли его в укрытие. Леонид был в сознании. Жестом попросил, чтобы Адьюков склонился над ним, сказать что-то надо...

— Коля, мы с тобой полгода вместе, в одной роте,— трудом проговорил он, — а вот по душам не потолко­вали... Все некогда, бои да марши... Моя мама сейчас в Чебоксарах. И сестра там. Чебоксарская, шестьдесят два. Если что, черкни им... — Ивлев начал снимать с себя планшетку.

Прибежали бронебойщики Ткачев и Титенко. Ивлев задержал на последнем уже потухающий взгляд, слабым движением руки показал на свою окровавленную грудь, хотел передать бронебойщику планшет, но уронил на зелю. Все поняли: командир взвода оставил за себя сержанта Александра Титенко.

— Прощай, Леонид Васильевич, наш боевой, друг и командир, — сказал сержант.— Не сомневайся: будем бить извергов и за себя и за тебя!

Из гущи боя идут, поддерживая друг друга, а мно­гие ползут, запыленные, окровавленные тяжелораненые пехотинцы, до которых не успели добраться санитары, вокруг рвутся снаряды, мины, взвизгивают пули. Вот, не обращая внимания на свистопляску огня и железа, тяжело опираясь на снайперскую винтовку, бредет по­жилой русоволосый солдат. Гимнастерка его вся пропи­валась кровью и кажется черной...

: — Эй, герой! — крикнул ему бежавший навстречу  Ткачев. — Что же ты маячишь, как мишень на полигоне? Ложись, пережди эту карусель... " Ничего не ответил снайпер. Он доковылял до бруст­вера окопа, из которого вели огонь автоматчики, обессилено опустился на колени и умоляюще произнес:

— Ребята, возьмите мою снайперскую, она вам при­годится. Лучшая во всем полку... Именная... Пропадет в этом аду. А из нее еще можно столько фашистов...

Снайпер не договорил и, крепко прижав к себе свою спутницу-винтовку, безмолвно повалился на землю...


Взвод противотанковых ружей располагался на сты­ке двух стрелковых рот. Левее, у края пшеничного по­ля, установил свое ружье Ткачев. В центре, перед не­большой лужайкой с белеющими кое-где ромашками, занял позицию сержант Титенко, теперь уже командир взвода. А на правом фланге высматривал цели броне­бойщик Чурин. Неподалеку вырыли себе ячейки пуле­метчики.

Под прикрытием артиллерийского огня, прорвав за­весу пыли и дыма, появились вражеские танки. Они шли развернутым строем, прямо на бронебойщиков.

Танки! — громко предупредил сержант Титенко, не отрываясь от своего ружья. Ему вдруг показалось, что у него задрожали руки. Страх? Волнение? Ответ­ственность?.. Ведь за их спиной — хутор Озеровский, куда оккупантов приказано ни в коем случае не допу­скать. А он, сержант,— командир взвода...

Бронебойщики выжидали. Можно открывать огонь! Раздались резкие, перекатывающиеся по позиции выст­релы. Танки прут напролом. Ни один не остановился. Не то промахнулись, не то не берут пэтээровские пули броню. Скорее, так...

Бейте по бортам и гусеницам! — кричит откуда-то слева командир взвода автоматчиков Адьюков.

Один из средних танков, несколько опередив других, шел прямо на Титенко. Уже четырежды выстрелил по нему сержант, да куда там!.. Стальная громадина при­ближается. И вдруг свернула немного влево — видно, встретила какое-то препятствие.

Вот это подходяще,— спокойно проговорил Титен­ко и многозначительно глянул на своего второго номера Василия Григорьева. Сделал подряд два выстрела, те­перь уже в борт танка. За башней сверкнул язык огня. Тут же откинулась крышка люка и появилась голова немецкого танкиста. Но она тотчас же исчезла — по башне застрочили автоматчики.

 Пусть поджарятся, — все так же спокойно проговорил сержант Титенко, видя, как огонь охватывает поверхность танка.

Бронебойщики выстрелили еще несколько раз. Остановилась другая машина. Для третьего танка, который уже был в ста метрах от траншей, хватило всего двух патронов. Неожиданно у самого бруствера раздался сильный взрыв. Всех, кто находился рядом, обсыпало комьями земли. Что-то сильно, со звоном, ударило по каске Титенко. Он моментально снял ее, покрутил в руке. Две осколочные пробоины... Один осколок, покрупнее, застрял в каске, второй, пробив ее, не пошел дальше пилотки... Титенко, зачем-то взвесив на ладони горячие еще осколки, бросил их под ноги.

А атакующие танки уже совсем близко. Один оста­новился метрах в двадцати. И тут почти одновременно под ним разорвались три противотанковых гранаты, брошенные нашими пехотинцами. А вот ползет другой... Сёржанта Титенко обдало жаром и душной, волной гари. Под руками ничего нет, боеприпасы кончились... Гра­нат тоже нет. Может, у второго номера?.. Повернулся к нему. И тут же осекся. Василий Григорьев лежал на дне окопа. Чуть ниже воротника его гимнастерки алела кровь. Солдат был мертв...

Титенко, пригнувшись, побежал на левый фланг, к Ткачеву. Он заметил, как тот, схватив связку гранат, выскочил из окопа и с силой швырнул ее в навалившую­ся и чуть не подмявшую под свою гусеницу бронебойщика вражескую машину. Связка упала на трансмиссию. Ткачев кубарем скатился в какую-то яму, поросшую по краям полынью. Раздался оглушительный взрыв, и пла­шмя моментально охватило танк. Из открывшегося сразу же люка башни полетели гранаты; они рвались вокруг горящей машины.

Что, припекло, голубчики? — выкрикнул бронебойщик Чурин и длинно застрочил из автомата по рвавшим­ися к своему подбитому танку гитлеровцам. Его немед­ленно поддержали другие бойцы, и фашисты, не добежав до танка, залегли.

Чурин снова схватил свою «бронебойку», выстрелил потом решил схитрить: сделает три-четыре выстрела — меняет огневую позицию. Пусть враг думает, что их, бронебойщиков, тут гораздо больше, чем на самом деле. Вот послал очередную пулю в появившуюся из-за бугра машину и тут только разглядел, что это «тигр». Ругнул себя за бесполезный выстрел, но тут же в не­доумении уставился на грозную машину. Она не двига­лась. Ходовая часть не тронута, ни дыма, ни пламени, а стоит «тигр» как вкопанный. И огня не ведет! Что же случилось? Ведь его из противотанкового ружья не по­добьешь...

А случай произошел, действительно, чрезвычайный. Позже, когда бой закончился, во всем разобрались и загадку разгадали два «профессора» по части танковой техники, два закадычных друга Каток и Шилов. Они сначала осмотрели следы танка, его корпус, а затем от­крыли люк башни и увидели: казенник орудия изуродо­ван, люлька оторвана, все внутри перемешано и поко­режено, экипаж разорван на куски...

А произошло следующее. Видя, что наши бронебой­щики не только не утрачивают своей боеспособности, но еще больше наращивают огонь, что они уже сожгли три средних танка и вообще их как будто стало больше (сделала свое дело хитрость Чурина!), экипаж «тигра» решил покончить с ними. И в тот момент, когда заря­жающий дослал или начал досылать в канал ствола снаряд, пуля, пущенная Чуриным из противотанкового ружья, неожиданно попала в канал ствола вражеской пушки и, пролетев по нему, угодила прямо в головку взрывателя. Снаряд разорвался, и все в танке, естест­венно, перевернул.


На поле уже пылали четыре вражеских танка. Дым от них тянулся к рубежу нашей обороны. Близ стрел­ковых окопов, где пошло в ход много бутылок с горючей смесью, выгорали травы и жнивье. Земные запахи исчезли давно. В горле першило от порохового дыма, го­рящего железа и тротила. Среди грохота и лязга доно­сились слабые крики и стоны раненых.

Гитлеровцы совершили артналет на позиции броне­бойщиков. Когда он закончился, оказалось, что нет сер­жанта Титенко. Исчез куда-то…

— Где взводный? — отряхиваясь от крошек земли и пыли, забеспокоился Ткачев. И тут же заметил: рядом, в густом чапыжнике, лежит человек, засыпанный зем­лей.— Саша, это ты? Живой?

Да, это был сержант Титенко. Он ничего не соображал только упрямо, не моргая, смотрел в голубое небо потом, будто освобождаясь от кошмарного сна, встряхнул головой, приподнялся на локтях и потянулся за флягой. Убедившись, что в ней нет ни капли воды, с досадой вновь опустился на землю и потерял сознание, всех фляжки тоже оказались пусты... К Сержанта осмотрели и никаких ран не обнаружили, значит контужен, причем тяжело. Ткачев велел санин­структору Бегову унести сержанта в овраг, находившийся недалеко отсюда, в тылу обороняющихся. Там был несильный родничок, из которого пехотинцы запасались водой.

Доставив сержанта на место, Бегов напоил его ледяной водой, Вскоре Титенко пришел в сознание, но го­това его еще сильно кружилась.


4.


Стойко держалась батарея противотанковых орудий под командованием лейтенанта Макушкина. Ее орудия | занимали огневые позиции по опушке дубовой рощи за­паднее Озеровекого. Было нестерпимо жарко — и от нещадно палившего солнца, и от беспрерывной работы у пушек. Вокруг копоть и дым, пот заливает глаза, некогда оглянуться на упавшего товарища. И лишь одна цель, как чья-то властная, железная рука, приводит в движение артиллеристов: выстоять, победить, поставить заслон фашистским танкам!

— Огонь! Огонь! — надрывается лейтенант. У некоторых орудий уже осталось по два — три бойца. Ранен подносчик снарядов Орлов из расчета Цы­ганова.

И вдруг — тревожное, громкое, четко выделившееся грохота боя:

Уби-и-ит комба-а-ат!..

Лейтенант, закрыв воспаленные глаза, лежал около орудия. Нет, он не был убит. Его тяжело ранило. Двое бойцов отнесли командира к роще и с рук на руки сда­ли медикам из подъехавшей «санитарки».

Передайте Оразову, пусть командует батареей,— успел сказать Макушкин и потерял создание...

Спустя час погиб младший лейтенант Иары Оразов. В батарее из офицеров остался младший лейтенант Бандулин...


Бой разгорался все сильнее. Во всех расчетах уже осталось по два, а кое-где по одному человеку на орудие.

Сержант Николай Цыганов занял место наводчика, а наводчик Трофим Федоров, вместо раненого Орлова, подавал снаряды.

Разве мы не русские?— подбадривал командир расчета своего напарника, а заодно и себя.— Разве не гвардейцы?.. Снаряд! Поживее! Троша, родной, шеве­лись!..

Наконец наступило минутноезатишье.

Надо маленько поскоблить бороду. А то, чего доброго, не примут на тот свет...

Это сказал младший лейтенант Бандулин — неуны­вающий балагур, аккуратный и немного щеголь: умуд­рялся даже при самых неподходящих условиях быть всегда выбритым, со свежим подворотничком, в чистом обмундировании.

Засвистев какую-то татарскую мелодию, он уселся на дно укрытия, оборудованного артиллеристами еще до начала боя, и, намылив подбородок, стал ловко ору­довать остро отточенным ножом, заменявшим ему брит­ву. Цыганов держал ему зеркало. Но закончить бритье офицер не успел. Рядом, около укрытия, разорвалась мина. Зеркало разлетелось вдребезги, а обсыпанный землей младший лейтенант упал на траву, постеленную на дно. Он получил тяжелое ранение в живот... Цыга­нов остался невредим.


Несмотря на потери, танковые атаки гитлеровцев продолжались. Правда, приближаться вплотную к на­шим позициям они теперь остерегались, старались по­ражать тридцатьчетверки с дальних дистанций.

Не продвинувшись на участке обороны бригады ни на один метр, оставив десятки подбитых и сгоревших машин и устлав поле боя трупами своих солдат, гит­леровцы вскоре прекратили атаку на хутор Озеровский и предприняли попытку взять его с флангов.

В момент короткого затишья сюда на «виллисе» при­ехал командир корпуса генерал Кравченко. Полковник Овчаренко развернул карту на лобовой броне танка, вы­нул из кобуры протирку и, ведя ею по карте, стал до­кладывать обстановку.

Бригаде грозит окружение,— сказал ой в заклю­чение.

Видя, что командир корпуса покидать бригаду не собирается, Овчаренко деликатно добавил:

Товарищ генерал, обстановка, как вы сами пони­маете, сложная, если не сказать критическая, и вам бы следовало поостеречься. Можете не сомневаться, гвар­дейцы двадцать первой рубеж удержат и гвардейское Знамя не запятнают.

А я и не сомневаюсь в этом, — отвечал генерал.— Только рубежи обороны бригады — это одновременно и рубежи обороны корпуса.

Андрей Григорьевич,— мягко настаивал Овчарен­ко,— противник нашу оборону обходит. Опасность серьез­ная...

Командир корпуса внял совету полковника. Прежде чем уехать, предупредил:

В случае чего — отходить в районы Ясная Поляна и Беленихино.

Когда генерал уехал, комбриг обратился к своему заместителю по политической части:

Георгий Степанович, каково твое слово?

Слова прежние, Кузьма Иванович,— ответил По­лукаров.— Ни шагу назад. Только надо объяснить гвар­дейцам обстановку.

Вот это ты со своими помощниками и возьми на себя.

Подбежал крутолобый, глазастый автоматчик. Голо­ва забинтована, сквозь повязку проступила кровь.

Товарищ полковник, вокруг нас немцы! — обти­рая пилоткой пот с лица, испуганно выпалил он.

Вокруг нас, говоришь? — зло прищурившись, по­вторил комбриг.— А может, мы — вокруг немцев? И во­обще, кто ты таков? Кто тебя послал с таким докладом?

Автоматчик стал сбивчиво объяснять. Говорил нев­нятно, путано, и Овчаренко понял, что солдат просто струхнул и самостоятельно рванул в тыл, так сказать, с донесением.

Вот что, братец, сейчас же бегом — в свой взвод и передай всем, что раз командир бригады на месте, значит бой продолжается.

В одном месте фашисты, действительно, обошли под­разделения бригады. Овчаренко навстречу им послал роту танков. Она на некоторое время задержала против­ника, однако после выхода из строя нескольких ее тан­ков тяжелые вражеские машины продолжали обходить оборону.

Уже село солнце. Багрово-дымная пелена накрыла поля. Бушевавший с раннего утра огненный смерч, унес­ший немало человеческих жизней, постепенно стал опа­дать.

Подразделения бригады оказались в полуокружении. Свободным остался единственный узкий коридор — че­рез хутор Озеровский. С разрешения командира корпу­са, полученного по рации, полковник Овчаренко снял батальоны с позиций и свел их в две колонны. Первую с танками 149-го батальона повел сам, вторую возгла­вил командир 152-го батальона майор Феоктистов. Впе­реди шла разведка — взвод танков с автоматчиками под командованием старшего лейтенанта Андроникова.

Движение колонны не было обычным маршем. На одном из участков требовалось преодолеть зону огня про­тивника. Достигнув ее, автоматчики и пулеметчики от­крыли яростную стрельбу. Их тут, же поддержали тан­кисты, временно занявшие боевой порядок.

На этом опасном месте отличился лейтенант Красноцветов. Когда в уже изрядно потемневшее небо взлета­ла вражеская осветительная ракета, его танк резко оста­навливался. Гасла ракета — и танк срывался с места. Взвивалась еще ракета, и то место, где только что стоя­ла боевая машина, прошивали трассы снарядов. Но Красноцветова там уже не было! И так несколько раз, пока не преодолели простреливаемый участок. Примеру находчивого лейтенанта следовали остальные команди­ры экипажей.

Благополучно преодолев зону огня противника, танки на большой скорости устремились дальше. Шли беспре­пятственно, пока путь танкистам не преградил глубокий овраг. Майор Феоктистов и агитатор бригады майор Се­лезнев, ехавшие в одной машине, вместе с механиком- водителем Исаченковым осмотрели подступы к препят­ствию и нашли наиболее удобный спуск для танков. Спуск был, правда, крутоват, но лучшего поблизости не оказалось.

Юра, ты виртуоз по части вождения, справишь­ся?— спросил комбат у механика-водителя.

Не стоять же здесь до утра...— своеобразно отве­тил Исаченков.

Со всеми предосторожностями танк спустился вниз за ним, так же благополучно, прошли остальные тридцатьчетверки.

На рассвете обе колонны вышли в назначенные районы.


Всех раненых сдали в медико-санитарный взводы. Некоторые — из тех, что пострадали при преодолении обстреливаемого участка,— еще не были перевязаны. Санитар Третьяк и его коллеги буквально разрывались на части.

Впрочем, нуждались в медицинской помощи и медики. В тяжелом состоянии, например, находилась санинструктор Катя Бирюкова. Она была ранена в момент, когда выносила из боя сержанта с раздробленными ногами. Через час после срочной операции, сделанной здесь же, в палатке, она скончалась...


5.


После частичной перегруппировки 21-я гвардейская танковая бригада вновь вступила в боевые схватки с Противником. Недалеко от села Калинин танкисты вели уряженную дуэль с его противотанковыми батареями, бой длился недолго. Враг не выдержал и начал отходить. Бригада потеряла две тридцатьчетверки, одну из которых зампотеху Катку удалось отбуксировать в район расположения ремонтников.

На исходе второго дня боев полковник Овчаренко собрал командиров подразделений на короткое сове­щание.

— Гитлеровцы натолкнулись на наш мощный встреч­ный удар,— сказал он.— За два дня боев бригадой унич­тожен пятьдесят один танк противника, из них более двадцати тяжелых13 . Это значит, что наши тридцатьчет­верки могут бить новые хваленые танки фашистов за милую душу. Только надо проявлять максимум наход­чивости и смекалки.

Комбриг дал ряд неотложных указаний относитель­но предстоящих действий, и офицеры разделения.

На этом совещании не было майора Феоктистова. В последнем бою он получил тяжелую контузию и был от­правлен в госпиталь. Командовать батальоном комбриг приказал его заместителю по политчасти капитану Ми­хаилу Ивановичу Прядко.

Бригада была переброшена в район населенных пунк­тов Чапаев и Раково. Здесь в ходе тяжелых боев про­тивнику удалось обойти позиции танкистов. До сорока тяжелых вражеских машин угрожали окончательно смять их оборону. И только благодаря решительным дейст­виям рот лейтенантов Посаженникова и Безусова врага удалось остановить.

В полдень, во время очередной атаки гитлеровцев, погиб капитан Прядко, так мало покомандовавший ба­тальоном. К его машине подъехал заместитель команди­ра батальона капитан Зудилин. Рядом увидел сержанта Александра Титенко. Еще в предыдущих боях взвод бронебойщиков понес большие потери и, по существу, перестал функционировать как боевая единица. Остав­шиеся в живых временно использовались в поредевших танковых экипажах в качестве стрелков-радистов хотя бы для того, чтобы вести огонь из пулемета, подавать снаряды. Опыт в этом деле у них уже был.

Сержант,— приказал Зудилин, — садись в мою ма­шину на место радиста. Проверь пулемет, магазины.

Дело для сержанта привычное. Только сел, батальон пошел в контратаку. Грохнул пушечный выстрел по за­меченной капитаном артиллерийской батарее.

Видишь, бегут! — крикнул он сержанту.— А ну-ка, еще снарядик!..

Вижу, вижу! — Титенко подал снаряд и застро­чил из лобового пулемета по бегущим гитлеровцам.

Все шло хорошо, пока не налетели вражеские штур­мовики. Небольшая бомба угодила на надмоторный люк. Танк остановился, а сержант Титенко все не выпускает из рук пулемета, поливает свинцом бегущих. Увлекшись стрельбой, услышал только, как вздрогнул танк от ка­кого-то удара, и не заметил, когда экипаж покинул ма­шину.

Ты почему не выскакиваешь? — раздался над его ухом резкий голос капитана.— Решил сгореть?..


Замкомбата ухватил сержанта за воротник и помог ему вылезть из танка. Вокруг — сполохи огня, дымные всплески. Побежали в сторону оврага. Вдруг капитан,

будто споткнувшись обо что-то, упал и несколько раз перевернулся.

Товарищ капитан, вы ранены? — бросился к нему Титенко.

Но капитан был мертв...

На краю оврага, к которому бежал экипаж Зудилина, в вырытых укрытиях находился командный пункт бригады. Титенко, спрыгнув в ближайший окоп, в кото­ром оказался начальник политотдела корпуса полков­ник Плотников, доложил о гибели заместителя коман­дира батальона. Полковник нервно повел рукой, держав­шей бинокль.

Редеют ряды коммунистов...— тихо произнес он.— Документы его взял? Партийный билет?.. 

В ответ сержант виновато развел руками и тут же, сорвавшись, выскочил из окопа.

Я сейчас!..

Стой! Назад! — крикнул полковник, но было уже поздно, 

Титенко, прячась в траве, полз назад, к месту, где он оставил погибшего капитана. От разрывов бомб и снарядов земля вздрагивала, как при землетрясении. Вдруг он услышал знакомый голос: 

А ну-ка мигом сюда!

Метрах в трех от него, в большой воронке, лежали заместитель командира бригады по политчасти подпол­ковник Полукаров со своим связным.

Далеко направился в такую пальбу? Жить на­доело?

—        Погиб капитан Зудилин, надо партбилет за­брать,—тяжело дыша, сказал Титенко.

Его документы уже у нас,— сообщил подполков­ник. — А вообще-то, Титенко, это хорошо, что мы с то­бой встретились. Сегодня всем партийные документы вручили, а тебя ищем с самого утра.— Он вынул из по­левой сумки кандидатскую карточку и протянул ее сер­жанту.— Поздравляю, Александр Александрович, со вступлением в кандидаты партии. Обстановка, правда, не совсем... Да ведь ее, нужную обстановку, на войне подкараулить непросто. Сам видишь...

Обстановка, товарищ подполковник, на мой взгляд, самая подходящая,— взволнованно ответил сер­жант, пряча в карман кандидатскую карточку. Глаза его восторженно блестели.— Такая запомнится на всю жизнь.

И еще,— добавил он,— заверяю, товарищ подполковник, что звание коммуниста оправдаю с достоинством!

В этом я не сомневаюсь,— сказал Полукаров.

Бомбежка наконец прекратилась.

Ну ладно, — проговорил подполковник, — не будем терять время. Нам сегодня еще пятьдесят два гвардей­ца принимать в партию. Вот только бой закончится... Всего за эти дни подали заявления сто пять человек. Эта тебе, сержант, как коммунисту, знать полезно.— И он кивнув связному, поторопился на командный пункт бригады.

Сержант Титенко, выскочив следом из воронки, побе­жал в сторону ближайшей рощицы, откуда доносилась стрельба. Его нагнал корреспондент корпусной газеты «Сталинец» старший лейтенант Евгений Никитин. Он любил бывать в этой бригаде. И непременно стремился сам участвовать в танковых атаках.

Я должен видеть своими глазами, как сражаются танкисты, — говорил он. — Иначе как же писать буду!..

Его неоднократно урезонивали:

Не лезь в пекло. О наших боевых делах мы сами Тебе расскажем.

Да еще добавим то, чего не было, — со смехом добавляли другие.

Однако газетчик был неумолим. Приедет в батальон вооружится автоматом, гранатами, фотоаппарат наго­тове — и с десантниками на танк. Зато, с каким удо­вольствием читают потом бойцы его яркие, дышащие огнем корреспонденции!

Титенко и Никитин, не добежав до рощи, попали под минометный огонь. Присели на дно пустого окопа.

Как воюется? — спросил корреспондент.

Воюется... — неопределенно ответил сержант.— Подбили наш танк. Погиб замкомбата капитан Зуди­лин...

Мины падали густо и близко. В окоп залетали комья земли.

Да, гибнут наши ребята, — раздумчиво прогово­рил Никитин.— Выходит газета с рассказом о подвиге солдата, все читают, а солдата уже нет в живых... Толь­ко сейчас был свидетелем гибели одного из ваших механиков-водителей Юрия Исаченкова. А у меня о нем вчерашние записи в блокноте... Комбата Ковалева ра­нило. Тоже на моих глазах...

С минуту помолчали. Сержант Титенко не удержал­ся, показал старшему лейтенанту новенькую кандидат­скую карточку, сообщил, при каких обстоятельствах получил ее. Корреспондент искренне пожалел, что не был с ним в той воронке.

— Какой снимок мог бы получиться! Послал бы в «Красную звезду». А то и в «Правду»...


19 июля 1943 года 149-й танковый батальон атако­вал Коровино. Накануне разведка донесла, что там об­наружены три немецких противотанковых орудия и до роты пехоты. Бой был недолгим. С пехотой расправи­лись без труда. А в единоборство с тремя вражескими орудиями вступил танк, в котором ехал старший лей­тенант Евгений Никитин. Вскоре орудия замолкли, но - была повреждена и наша машина.

Комбат Дианов, узнав об этом, встревожился. 

Где Никитин? — спросил он у начальника штаба Побережца.

Я видел, он садился на танк...

— Ах ты голова забубённая!— всплеснул руками командир батальона. — Ведь я же ему не велел...

Срочно подъехал к месту события. Корреспондент «Сталинца» Никитин, неестественно согнувшись, лежал на боеукладке без признаков жизни... Впереди, метрах в двухстах от танка, виднелись два разбитых орудия. Третье стояло невредимое. Его расчет, видимо, ретировался.

— Тяжело переживал Дианов гибель Евгения Никити­на. Оба они были сибиряками, не раз мечтали после войны, побродить, пошишковать в раздольных сибир­ских кедрачах...


6.


К началу второго этапа боев на Курском выступе бригада пополнилась боевой техникой и личным соста­вом» После мощной артиллерийской и авиационной подготовки её танки и пехота двинулись по маршруту Алексеевка, Триречное и далее на Тимановку, Борисовку, Пушкарное с задачей, обходя опорные пункты врага, перерезать ему пути отхода.

...— Быковский! — позвал к своей машине команди­ра танкового взвода капитан Черняев, назначенный на должность комбата вместо раненого Ковалева. — В Пушкарном надо перехватить дорогу. Возлагаю на тебя.

Развернув карту, он показал лейтенанту наиболее скрытый маршрут.

Ясно, товарищ капитан! — ответил Быковский.

Через минуту три его танка с десантом скрылись за поворотом дороги. Далее, двигаясь по бездорожью, они неожиданно для противника вышли на опушку леса. До Пушкарного — не более шестисот метров. Там мино­меты, орудия. Танки, ведя огонь с ходу, устремились вперед. За ними с криками «ура» побежали автоматчи­ки. Неожиданно машина лейтенанта Коротченко оста­новилась. Из башни показался дымок.

Костя, прижимайся к лощине! — крикнул ов своему механику-водителю Коростылеву.

Тот, имевший за плечами уже два года войны понимал, где и как надо маневрировать. Танк снова дви­нулся вперед, только уже по непростреливаемому участ­ку. Сделав три выстрела по месту, откуда велся мино­метный огонь, машина ворвалась в ближайший двор. Ее появление в деревне вызвало у фашистов перепо­лох. Минометчики бросились бежать, но их тут же на­стигла пулеметная очередь Вакуленко. Только танк выбрался на улицу, как по нему ударил снаряд. Маши­на остановилась. Однако снаряд срикошетировал и вре­да ей не причинил. Просто оглохший механик-води­тель машинально остановил танк, прижав ладонями уши...

-Быковский тут же заметил скрытое за сараем орудие.

Костя! — приказал он, не зная, что механик-води­тель не слышит. — Подай назад метров сорок!

Но Коростылев, тоже обнаруживший опасную цель и без команды знал, что делать. Сделав рывок через огород и следующий двор, тридцатьчетверка подмяла под себя вражескую пушку. В тот же момент — второй удар по танку, теперь в левый борт... В машине кто-то застонал. Командир, повернув башню влево, заметил в глубине лесочка замаскированный «тигр».

Бронебойным! — не своим голосом закричал Бы­ковский.

Грохнул выстрел. Командир снова крикнул:

Костя, подай назад!

Но машина продолжала стоять на месте. При попадании тридцатьчетверке в борт Коростылеву оторвало правую ступню...

«Тигр» выстрелил вторично. И снова попал. Башня нашего танка наполнилась едким дымом...

« Всем покинуть машину! — приказал командно и, чувствуя сильную боль в спине, выскочил на борт.— Миша, поторапливайся! — бросил он командиру башни Сугробову, но тот, схватившись за ногу, не мог ше­вельнутся.

Лейтенант помог Сугробову выбраться, и едва они оказались на земле, как вражеская автоматная очередь прошила ему ногу и руку.

В это время Вакуленко вытаскивал из переднего люка Коростылева.

Быковский, не обращая внимания на свои ранения, начал перетягивать ремнями ноги Коростылева и Сугробова, чтобы приостановить кровотечение. По танку вновь зацокали пули. Четыре танкиста, помогая друг другу, поползли в сад и скатились в большую воронку от авиабомбы. Коростылев потерял сознание. 

Бой разгорелся на северной окраине деревни. Туда подошли наши автоматчики. По ним из окна крайней избы застучал пулемет.

 — Товарищ лейтенант, разрешите, я его?..— обра­тился к командиру Вакуленко.

Валяй! А я пока перевяжу ребят. Да и себя то­же, — тихо сказал Быковский.

Вакуленко, прихватив из танка гранаты, пополз вдоль обросшей крапивой изгороди к огородной калит­ке. Осторожно подобравшись к избе, он швырнул в окно одну из гранат. Пулемет замолк. Вторую гранату кинул для надежности.

Скоро сюда подоспели две другие машины взвода. Танк лейтенанта Денисова двигался по опушке леса. Ему удалось незаметно подойти к «тигру» и с близкого расстояния расстрелять его.

Загораем, Николай Никифорович? — спрыгнув на землю, весело спросил Денисов, но тут же осекся, уви­дев, в каком состоянии был экипаж взводного.

Как видишь, — скривившись от боли, отозвался Быковский. Он не мог двигаться.

Лейтенант Денисов со своим экипажем и Вакуленко завершили перевязку и подняли раненых на борт танка.

Деревня была освобождена, и путь отступления гитлеровцев на этом участке оказался перекрытым.


Спустя два часа в селе Пушкарном и его окрестно­стях сосредоточился весь корпус генерала Кравченко. Комкор, объезжая бригады, беседовал с гвардейцами, информировал их о положении на других фронтах, под­бадривал бойцов.

В течение ночи и последующего дня танки бригады продолжали вклиниваться в тыл немецко-фашистских войск. Гитлеровцы поспешно отступали колоннами по дороге через Тамаровку на Борисовку и далее на Грайворон, Большую Писаревку. Танкисты, преследуя их по параллельному маршруту, наносили врагу удар за уда­ром. Выбрав удобный момент, танковая рота Бурцева вместе с десантом врезалась в середину одной из колонн и частью расстреляла ее, а частью передавила гусени­цами. В районе Борисовки другое вражеское скопление перемолола танковая рота Загребельного.

Наконец приблизились к районному центру Грайворон. А в это время бригадные разведчики Камышанов, Патрышев, Сайко и Пикулев, во главе со старший лей­тенантом Андрониковым, по пятам следовавшие за отступающим неприятелем и следившие за каждым его шагом, притаились в кукурузном поле и в бинокли на­блюдали, что делается в Грайвороне. А в нем скапли­вались колонны немцев, на окраинах маскировались «тигры».

Все ясненько! Надо срочно доложить комбригу,— сказал Андроников, и вся группа вернулась к своим.

Полковник Овчаренко поблагодарил разведчиков за доставленные сведения и приказал командиру 152-го батальона капитану Черняеву атаковать Грайворон с ходу, пока противник не успел основательно за­крепиться.

А какова моя задача? — напомнил о себе коман­дир 14?-го Дианов.

Какой нетерпеливый, — беззлобно проворчал ком­бриг.— У тебя танков мало будешь в моем резерве.— Подумав, добавил: — Не волнуйся, безработным не останешься. А ты, — повернулся он к Харченко, командиру противотанковой батареи, — не отставай от танков. Впереди пусти Цыганова, артиллерист он меткий.

Первым повел свой Т-34 командир роты Николай Загребельный. За рычагами сидел его заместитель по Технической части Николай Каток. Он заменил погибшего Юрия Исаченкова. На окраине Грайворона они метили три закопанных и тщательно замаскированного «тигра».

— Короткий! — скомандовал командир. Загремел выстрел. Потом еще и еще... Со стороны «тигров» — никакой реакции.

— Что за чертовщина! — удивился Загребельный. — Это даже интересно. Ты бьешь по нему, а он в ответ — как рыба.

Все выяснилось позже. Вражеские тяжелые танки были без боеприпасов и горючего, ждали их подвоза, экипажи, заметив приближение наших танков, разбе­гались. Но несколько «тигров» стояли еще в центре села, за домами. Такие же ли они беспомощные?..

Проскочив мост через Грайворонку, Загребельный остановился, пропустив вперед танки лейтенантов Куз­нецова, Псаря, Аршанского ,и Головниченко. Командир роты автоматчиков Мельников приказал взводу Сутулова с отделением Чурина и Петина поддержать танки Кузнецова и Псаря, а лейтенанту Адьюкову с отделе­нием Агеева и Полякова — Аршанского и Головниченко.

И вот тридцатьчетверки, прикрываясь домами, стремились параллельно центральной улице. Она запру­да автомашинами, бронетранспортерами. Справа, в липовой аллее, вытянулась колонна танков. Большинство из них стояли без горючего и боеприпасов. Танкисты приготовились с ходу расстреливать все, что на пути, но неожиданно из переулка показалась голова колонны гитлеровских солдат. Они выходили на эту же улицу. Евгений Кузнецов, спрятавшись за постройкой, стал выжидать, пока вся колонна вытянется вдоль нее. Лейтенант Сутулов, тоже наблюдавший со своими автоматчиками шествие немцев, махнул рукой.

«Пора», — понял Кузнецов.

— Миша,— сказал он механику-водителю Перову,— прискакивай на улицу, делай резкий разворот вправо и жми им навстречу. А ты, Коля,— он тронул за плечо радиста Корягина, — не жалей патронов.

— Сделаем, как полагается, — отозвался Перов.

Одновременно с танкистами открыли огонь автомат­чики. Колонна немецких пехотинцев моментально рассыпались. Около двух десятков вражеских солдат оста­лись лежать на месте. Теперь можно ударить по танкам. Евгений, подкравшись к крайнему, выстрелил ему в борт. Увидел, как над мотором показалось пламя. Бе­жавший к своей машине экипаж повернул обратно. По другим танкам открыли огонь Псарь, Аршанский и Го­ловниченко.

Наши артиллеристы перерезали дорогу, по которой противник пытался  вырваться на Большую Писаревку, и били по орудиям, стоявшим вдоль этой дороги, чтобы не дать им возможности развернуться в нашу сторону. Один танк стоял справа, в кукурузе, другой — слева. Но артиллеристы не знали, что они без боеприпасов, и били по ним со всей тщательностью и осторож­ностью...

Пехота захватчиков тоже спряталась в кукурузе. Танкисты быстро выбурили ее оттуда, а автоматчики уже поджидали затравленных солдат на открытой местности.

Вырвавшийся вперед Кузнецов обнаружил за дере­венским садом «тигра», который, двигаясь с места на место, то и дело исчезал из поля зрения лейтенанта.

Евгений, тебе помочь? —  послышался в наушни­ках голос Псаря.

Действуй, плану, — ответил Куз­нецов, — я справлюсь сам.

Лейтенант Псарь проскочил вперед вдогонку дру­гой вражеской колонне.

Кузнецов, покончил со «своим тигром» и подался за Псарем. Пока ехал, насчитал пять; догоравших лег­ких гитлеровских танков, а автомашин и орудий — и того больше. «Молодец Коля!» — мысленно похвалил он своего друга и попытался связаться с ним по рации. Но Псарь не отвечал. А вскоре увидел дымящуюся тридцатьчетверку. Около нее лежало безжизненное тело командира экипажа...

— Прощай, браток, — тихо проговорил Евгений— поздно подъехал я к тебе...

Надо было разыскать Аршанского и Головниченко. Они дрались где-то на параллельной улице. Она, как и центральная, была забита техникой, усыпана трупами.


— Кузнецов! — услышал лейтенант голос комбата.— На Золочевском шоссе показалась еще одна колонна!

— Миша, гони! — лейтенант указал механику-водителю маршрут.

Колонна, о которой сказал командир батальона, с хвоста прикрывалась «тигром». Поэтому Кузнецов решил не догонять отступающих, а, вынырнув из-за дома, врезаться в середину колонны. Так и сделал. Сбив несколь­ко автомашин с каким-то грузом, тридцатьчетверка Оказалась в двадцати метрах, от вражеского танка. Последовал выстрел. «Тигр», заметив советскую машину начал разворачивать свою башню, но не успел. По­лучив еще два бронебойных снаряда, он остановился.

С остальной частью колонны расправились другие танки батальона, подоспевшие на помощь своей тридцатьчетверке. Кузнецов стал вызывать Марка Аршанского и Виктора Головниченко. Но ни тот, ни другой не отозвались. И вдруг на его танк вскочил с перевязанной рукой Аршанский.

—  Моя машина подбита, — сообщил он, — Головниченко — тоже. Сам Виктор убит, мы занесли его во двор...

Бой продолжался с неослабевающим накалом. Сопротивление противника возрастало. В пятистах метрах от строений МТС, находившейся окраине Грайворона, машина Кузнецова оказалась под огнем трех «тигров» и загорелась. Но и из пылав­шей машины лейтенант успел сделать еще четыре выстрела…

— Миша, еще не все кончено! — неожиданно звонко и как будто даже задорно крикнул командир, и механик-водитель Перов понял, что от него требовалось. Он тут же направил объятый пламенем танк на ближайшего «тигра»... Однако слабы оказались нервишки гитлеровских танкистов. «Тигр» резко свернул в сторону…

В тридцатьчетверке находиться больше было нельзя. Когда экипаж покидал машину, автоматная очередь пробила руку командира башни Усанова. Сделать немедленную перевязку не представлялось возможным, танкисты бросившись в кукурузу, поползли в сторону МТС…

Не удалось выйти живым из боя лейтенанту Евгению Кузнецову... Но и фашисты дорого заплатили за его жизнь.

В бою за город Грайворон героический экипаж под­бил шесть немецких танков, в том числе три «тигра» и одну «пантеру», а также много другой боевой тех­ники.

Весь экипаж был награжден. Самому командиру экипажа посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.


7.


На рассвете следующего дня полковник Овчаренко вызвал капитана Дианова на командный пункт бригады.

Обещал тебе работу, комбат,— сказал он. — Вот и получай. Немцы, как видишь, покидать Грайворон не со­бираются. Там «тигры», и твоим «малюткам» семидесяткам их не одолеть. Комбриг расстегнул свой план­шет. — Надо овладеть населенным пунктом Безымянный и перерезать шоссе на Золочев по которому неприятель вырывался вчера и рвется сегодня. Начальник разведки в твое распоряжение выделит своих храбрецов.— Пол­ковник кивнул в сторону Андроникова.

...Легкие танки Т-70, минуя перелески и небольшие болотца, вышли на полевую дорогу, по сторонам которой шумела созревшая рожь. Остановились. Пока комбат наблюдал в бинокль. Побережец сорвал несколько на­литых колосьев, растер их в ладонях.

Хлеб уже просит жатвы… — задумчиво прогово­рил он. В глазах его было столько печали...

Дианов опустил бинокль.

До Безымянного около километра,— сообщил он и тихо скомандовал: — По машинам!

Тем временем вернулся один из разведчиков. Он до­ложил, что на южной окраине селения—ни одной жи­вой души, противник замечен на другом конце Безымян­ного, туда подались оставшиеся разведчики.

Иван, поезжай на танке Пономарева к крайней хате,— сказал комбат начальнику штаба Гаврюшенко,— Если все спокойно, дашь сигнал.

Через несколько минут Гаврюшенко с тремя танками подъехал к южной окраине деревни. Бойцов тотчас же окружили дети, потом вышли и старые.

Наши! Наши! — кричала детвора.

Старики начали угощать — кто огурцами, кто почат­ками вареной кукурузы.

Гаврюшенко махнул рукой не отрывавшему от глаз бинокля Дианову.

Большое спасибо, родные, только некогда нам угощаться,сказал он сельчанам.— Лучше скажите, есть ли в селе немцы?

Есть, дяденька. Тильки не дюже богато,— выступил вперед шустрый, с измазанной щекой малёц лет десяти. — Совсем недавно на той стороне водой из ручья обливались.

Много их?

Не-е-е. Длинная пушка да три автомашины с трактором. Сам бачив.

А может, чего не добачив?

Вы его не слухайте, товарищ командир, — вступил в разговор сухощавый, весь седой, небритый старик. — Чего он понимает!.. Тут хозяйственники какие-то, на се­рверной стороне. Автомашин с дюжину у них, есть зенит­ки на тягачах...

Подъехал Дианов с остальными танками. Из бли­жайшего огорода вышли запыленные, все в поту, раз­ведчики. Их доклад в основном совпал с сообщением старика.

Бой длился не более двадцати минут. Оглушительные пушечные выстрелы и автоматные очереди взорвали тишину. Комбат услышал в наушниках голос Пономарева:

Мы — на северной окраине!

Дианов устремился туда. Навстречу ему шли два больших, теперь уже трофейных, немецких грузовика. За рулем одного из них сидел капитан Гаврюшенко, за рулем другого — Побережец. Машины были до отказа загружены продуктами.

Направляйтесь в штаб бригады,— приказал ком­бат.

Командир батальона Дианов доложил полковнику Овчаренко, что в населенном пункте Безымянном раз­громлен тыл какой-то части. Уничтожено пятнадцать автомашин, захвачены зенитные орудия с тягачами и боеприпасами. Несколько десятков вражёских солдат и офицеров убиты, имеются пленные, шоссе на Золочев перерезано.

Рубеж держать до подхода бригады, —  выслушав его, коротко приказал комбриг.

Гитлеровцы, находившиеся между Грайвороном и Безымянным, поняли, что почти полностью окружены. Всю ночь пытались вырваться на шоссе, ведущее в Золочев, но, встретив огонь танков Дианова, откатывались назад. На следующее утро, едва забрезжил рассвет, два бронетранспортера на большой скорости вновь попробо­вали проскочить танковые заслоны. На их бортах сиде­ли по 25—30 гитлеровцев. Свой рывок они сопровожда­ли отчаянным огнем из зенитного пулемета и автоматов. Но тут же нарвались на огонь танка Николая Понома­рева. Зенитный пулемет расстрелял сержант Андрей Люляков. Немцы повернули вправо, однако тут им пре­градили путь танковые экипажи Ктитарева и Тарасевича. Кто-то из бойцов несколько раз громко крикнул:

Хенде хох!

Перепуганные, отчаявшиеся гитлеровцы высыпали из машин и подняли руки. Их немедленно разоружили, по­садили в те же бронетранспортеры и в сопровождении танка лейтенанта Пономарева и группы автоматчиков погнали в штаб бригады, в Березовку.

Предприятие это было, в общем-то, несколько необ­думанное и рискованное и едва не привело к нежела­тельным последствиям.

Увидев два натужно ревущих желто-полосатых бро­нетранспортера, набитых вражескими солдатами, часо­вой, охранявший один из подступов к штабу, что есть мочи заголосил:

Немцы! Немцы! — и лихорадочно застрочил из автомата.

Недалеко от штаба бойцы роты управления получали завтрак. Услышав голос часового, а затем увидев чужие бронетранспортеры, бросились в траншею и изготови­лись к бою. Кухня, прицепленная к полуторке, куда-то скрылась, будто ее и не было.

Как ни кричал стоявший на башне танка лейтенант Пономарев, чтобы не стреляли, тревога не утихала. Хо­рошо, что командир роты лейтенант Бельдинский заме­тил рядом с немецким водителем своего подчиненного помкомвзвода старшину Ефима Камышанова и быстро успокоил воинственно настроенных бойцов.

И все же пять пленных солдат оказались легко ра­ненными. «Работа» часового...

Позже комбриг крепко отругал Дианова за столь легкомысленно организованный конвой.

Новую атаку на Грайворон возглавил командир ба­тальона капитан Черняев. За ночь гитлеровцы сумели некоторые свои танки заправить горючим и пополнить боеприпасами. Сопротивлялись ожесточенно...

В городском парке у них находилась ремонтная база. Сюда стекалась разбитая нашими войсками под Белго­родом и Курском вражеская техника. Сейчас в парке насчитывалось несколько десятков «тигров», «пантер», Т-4, штурмовых орудий. Благо, большинство из них не были еще восстановлены, а отремонтированные стояли без горючего и боеприпасов. Не оказалось и экипажей. Когда к базе приблизились тридцатьчетверки, ремонт­ники разбежались.

Атака батальона, которую со знанием дела поддержали артиллеристы, получилась решительной и дерзкой. Об этом свидетельствовали результаты. На счету коман­диров танков Долгополова и Безусова, например, было по нескольку подбитых вражеских машин. Одно лишь орудие Цыганова подбило три средних танка. А всего за один день 7 августа батальон расстрелял 10 «тигров» и множество автомашин. 11 «тигров» и 18 тяжелых ору­дий были захвачены в исправном состоянии.

Грайворон был освобожден полностью14 .


8.


Днем 19 августа гитлеровцы пошли в наступление. Бои развернулись в районе населенных пунктов Бугроватое и Продолговатое. Погода стояла ясная. Авиация противника, его орудия и минометы наносили по нашим боевым порядкам ощутимые удары.

Полковник Овчаренко вынужден был двинуть брига­ду на прежние позиции. Ночью совершили обходный ма­невр, а на рассвете танкисты ворвались на южную окраину Пархомовки. Бой здесь продолжался целый день. Тяжелораненого комбата старшего лейтенанта Черняева заменил майор Иван Петрович Белозеров. Подразделения бригады понесли немалые потери. Но непросто отделался и противник. Одних только танков оставил на поле боя два с половиной десятка!

Наша разведка во главе с капитаном Андрониковым следила за каждым шагом противника, своевременно разгадывала его намерения. Вот поступило очередное донесение от капитана: в районе Павловки немцы зары­вают в землю танки.

«Пока не закрепились, надо атаковать!» — решил полковник Овчаренко.

Отданы необходимые распоряжения, и вот уже трид­цатьчетверки, миновав небольшую возвышенность, по  равнине пошли в атаку. Однако закопанные на двух продолговатых холмах тяжелые танки врага мощным огнем остановили их продвижение. Ничего не ска­жешь — местность выгодна для обороны и неудобна для атаки... Пришлось отойти.

Вскоре на командный пункт бригады приехал гене­рал Кравченко. Полковник Овчаренко доложил обста­новку, сообщил, что батальоны несут большие потери…

Как бы в подтверждение его слов прибывший на КП начальник штаба батальона Гаврюшенко доложил:

Убит комбат майор Белозеров.

Н-да...— только и сказал генерал. Вдруг он тро­нул за плечо Гаврюшенко и, не опуская рук, в течение нескольких секунд смотрел ему в лицо. В словах на­чальника штаба он без труда уловил неистребимый для многих украинцев мягкий акцент. Спросил, перейдя на украинский:

Дэ я тэбе бачыв?

Вы меня, товарищ генерал, в свое время напра­вили в сто сорок девятой, к Григорьяну, а в настоящее время я в сто пятьдесят втором танковом батальоне.

Я так и знав, що из тэбе выйдэ добрий танкист. Йды поближче. Дывысь,— генерал сделал карандашом дугу на карте снизу Павловки и опять посмотрел на Гаврюшенко.— Трэба зайты им в тыл. Разумиешь?

Разумию, товарищ генерал! Долбануть фашистов с тыла!

...Танковая рота Бурцева уже вела огонь по против­нику с закрытых огневых позиций.

Бурцев, на высоту не ходи, сгоришь! — предупре­дил его Гаврюшенко.

Рота осталась на месте. А несколько танков Загребельного, а также машины лейтенантов Хабычева в Дроздова, пройдя 18 километров в обход, появились за Павловкой, в тылу немцев, и почти в упор стали рас­стреливать закопанные «тигры». Последовала атака и с фронта.

Там оказалось два десятка тяжелых вражеских танков, и все они были подбиты или сожжены. Несколько дней спустя танкисты вместе с автоматчиками уже сражались в районе хуторов Зайцевский и  Тарасовский. За короткое время они с боями прошли свыше ста километров.

Бригада устремилась к Днепру...


В начале октября 1943 года погода стояла теплая, солнечная — настоящее бабье лето. А по ночам воздух очищался, свежел. И именно в такие ночи наиболее отчетливо доносился далекий гул развернувшегося на Правом берегу Днепра грандиозного сражения.

...На станцию Бровары прибыл эшелон с танками бригады. Танкисты быстро разгрузились и, совершив небольшой марш, сосредоточились в лесу восточнее Летки.

На широкой поляне выстроились экипажи около своих машин.

Комбриг Овчаренко стал обходить их. Подошел к танку младшего лейтенанта Манаки  Курманбаева. Тот с докладом замешкался, потому что переругивался в это время с командиром соседнего экипажа.

— Вы почему не докладываете? — строго спросил его полковник.

— Потому что глаза смотреть надо! — запальчиво бросал Курманбаев, вовсе не задумываясь о том, что командир бригады эти его странные слова примет на свой счет. Да так оно и было на самом деле. — Глаза не видел, да?..— И тут же спохватился, доложил ком­бригу по форме.

Лицо младшего лейтенанта выражало крайнее огорчение. Оно почти пылало гневом. Несколько позднее Овчаренко узнал, в чем дело.


Перед самым построением один из танков при раз­вороте раздавил лежавшую на траве балалайку Кур­манбаева. Ее подарила ему еще в сорок первом за ока­занную помощь во время вражеской бомбежки одна ленинградка. В течение двух лет ней он через бои этот дорогой для него подарок. Тренькая: на ней в часы за­тишья, часто пел под собственный аккомпанемент лю­бимую песню:


Ты уедешь к северным оленям,

В жаркий Казахстан уеду я...


Мой балалайка играть на Красной площадь, он будет играть на Берлин,— нередко говорил он боевым товарищам, сверкая своей широкой белозубой улыбкой.

Теперь, оставшись без дорогого для него памятного подарка, был очень расстроен. И с докладом конфуз, получился...

Полковник заглядывал в башни, у некоторых машин бегло осмотрел моторные отделения. Везде образцовый порядок. После этого накоротке собрал офицеров рот­ного и батальонного звена, недолго посовещался с ними, а в заключение сказал:

К нам прибыло замечательное пополнение. Заме­чательное! С такими танкистами можно выиграть лю­бую схватку с врагом. А схватки предстоят жаркие, при­чем, теперь уже в условиях лесистой местности. Первым делом должны переправиться через Десну, а затем и через Днепр.

Части 38-й армии, форсировав Днепр в районе Лютежа, заняли небольшой плацдарм. Отбивая непрерыв­ные контратаки гитлеровцев, бойцы несли большие потери. Они остро нуждались в танковой поддержке. Но на пути к Днепру серьезным препятствием была река Десна. На постройку моста для переправы танков требовалось не менее 8—10 суток. А за это время мож­но было лишиться столь дорогой ценой завоеванного плацдарма. Командование корпуса решило танки пере­править вброд. Такое место было найдено в районе деревни Летки. Ширина Десны здесь не превышала двухсот восьмидесяти, а глубина — двух метров.

Танкисты приступили к подготовке машин к движе­нию по дну реки. Все щели, люки, жалюзи и погоны башен законопачивали паклей, пропитанной солидолом или смолой, задраивали промасленными брезентовыми ковриками. Доступ воздуха в двигатели обеспечивался через люки башен, а выход отработанных газов — через брезентовые рукава, которыми удлинялись выхлопные трубы.

В полночь 4 октября 1943 года началась переправа через Десну. Первыми вывели тридцатьчетверки на про­тивоположный берег старшие техник-лейтенанты Каток и Старцев. За ними, по очереди, выбирались из мутной воды машины механиков-водителей Уткина, Фролова, Гадалова...

Таким образом, впервые в практике Великой Отече­ственной войны 65 танков 5-го гвардейского Сталинград­ского танкового корпуса преодолели по дну глубокую водную преграду.

После Десны бригаду полковника Овчаренко ожи­дала другая, еще более серьезная водная преграда — Днепр. Находясь в лесу западнее Нижней Дубечни и готовясь к его форсированию, многие танкисты написали на бортах своих машин: «За Радянську Украину!»

Глава пятая

ОТ ДНЕПРА ДО ГРАНИЦЫ

 

1.

 

Глухо рокотали седые волны Днепра. На обоих его берегах около двух недель незатихали тяжелые бои. С конца сентября на многих участках правого берега наши части захватили и расширяли плацдармы.

Разведчики и саперы бригады, выйдя к Днепру, вы­брали наиболее удобные для переправы места. Подготовили табельные средства. А в основном, конечно, рас­чет был на подручные. Из бревен, жердей, досок скола­чивали плоты и плотики, подкатывали к воде толстые сухие бревна, туго набивали плащ-палатки сеном, со­ломой.

В три имевшиеся резиновые лодки командир развед­взвода лейтенант Павел Пылкин погрузил боеприпасы, продовольствие. На них посадил по одному гребцу.

— Соблюдать строжайшую тишину,— предупредил он своих бойцов.— Даже если ранят, то чтобы без кри­ка и стонов. Набраться терпения...

Спустили плот. На нем — ни одного человека. Толь­ко стрелковое оружие и автоматы.

Темной ночью отошли от берега. Три человека одной рукой держались за плот, а другой старательно гребли.

Потребовались колоссальные усилия, чтобы при силь­ном встречном ветре, в гимнастерках (шинели оставили на берегу), брюках и сапогах, да еще в касках, преодо­леть широкую, нередко вскипавшую от разрывов снаря­дов и мин реку. Наконец под ногами почувствовали твердую почву.

Разведчики зацепились за «пятачок». Вскоре сюда переправилась стрелковая рота. Кусочек родной при­брежной земли, отбитой у врага озарился всплесками взрывов, покрылся сетью трассирующих строчек. Появи­лись первые потери: погиб комсорг батальона Ворон­ков, прибывший с разведывательной группой, осколком и пулей тяжело ранило сержанта Батракова. Вслед за ним тяжелое ранение получил командир роты, и лейтенант Пылкин принял командование ею на себя. За день боя отразили пять вражеских контратак…


С рассветом обстрел участка форсирования усилился, явилась вражеская авиация. От разрывов бомб и снарядов кипела вода. То тут, то там разваливались, окидывались лодки, взлетали на воздух остатки плотов. Крики и стоны людей тонули в сплошном, непрерывном грохоте...

…Паром, на котором стоял танк лейтенанта Жигульских, коснулся дна и остановился.

— Быстро съезжай! — поторопил танкиста возглавлявший переправу офицер.

Машина, погрузившись по башню в воду, медленно выбралась на берег. Там ее встретил командир батальона старший лейтенант Сергей Волков15 , который переправился на правый берег первым рейсом. Он указал лейтенанту место сосредоточения батальона предупредил:

— Рядом, в кустах, — раненые. Ожидают отправки на левый берег. Осторожно, не подави...

За ночь успели переправить восемь танков. Рано утром следующего дня, когда рассветный прохладный ветерок чуть тревожил над рекой белесый туман, переправа танков возобновилась. Наша артиллерия вела мощный огонь по противоположному берегу, что, к сожалению, ничуть не ослабило обстрела переправы противником.

Первым переправлялся танк лейтенанта Пелевина. Рейс получился неудачным. Почти перед самой разгрузкой от разорвавшегося поблизости снаряда паром сильно качнуло, и танк сполз в воду. Поврежденный осколком стальной трос оборвался, и паром понесло течением. Работавший в группе разгрузки бригадир по ремонту танков старший сержант Михаил Фролов бросился с берега в холодную воду, догнав паром и подал конец троса на катер.

Переправа возобновилась. Танки, один за другим, с ревом разбрасывая гусеницами черную грязь, по изры­той снарядами луговой дороге шли туда, где сосредоточились переброшенные ночью машины. Противник обес­покоился не на шутку. Взлетели в небо десятки его сигнальных ракет, усилила огонь со стороны Лютежа тяжелая артиллерия. Беспрерывно ревели «ишаки». В сопровождении штурмовых орудий выползли враже­ские танки, однако они были остановлены танкистами взвода лейтенанта Гришина.



Лес, где сосредоточился танковый батальон стар­шего лейтенанта Волкова, сильно обстреливался со сто­роны Лютежа. Враг бил в основном болванками. За не­сколько часов здесь словно ураган прошел, но ни один танк не пострадал.

Приехал командир бригады. Вызвав к своему танку старшего лейтенанта Волкова и помощника начальника штаба по разведке Андроникова, он достал из планшетки карту и, водя по ней пальцем, сказал:

—  Ночью необходимо разведать противника в районе Лютежа, выйти во вражеский тыл и взять «языка». Днем наметить наиболее удобный маршрут. О дей­ствиях нашей разведки командир стрелкового полка, удерживающего участок на вашем пути, будет предупрежден.

Выполнение разведывательной задачи было возло­жено на танкистов роты старшего лейтенанта Шпаковского. Общее руководство группой осуществлял капи­тан Андроников.

Этого стройного, быстроглазого и на вид скромного молодого офицера танкисты из нового пополнения пока не знали. Видели только, как он после разгрузки не­сколько раз обошел экипажи, разговаривал с механи­ками-водителями.

Когда выделенная группа была представлена Андроникову, кто-то из новичков шепотом спросил у соседа:

— Кто он, этот капитан? — Это наш Лихой, — уважительно ответили ему.

— Что, такая фамилия?

— Нет, его фамилия Андроников, Николай Григорье­вич. Мы его прозвали Лихим, за смелость в разведке.

Глубокой ночью разведчики лесом, на трех маши­нах, проникли в тыл противника. Установили места рас­положения его огневых точек, состав подразделений. В роще недалеко от Лютежа учинили полный разгром всего, что находилось в ней вражеского. Действия был» настолько стремительными, что гитлеровцы не успел» оказать существенного сопротивления. Огнем и гусени­цами танкисты уничтожили шесть орудий, пять шести­ствольных минометов. Экипаж командира роты расстре­лял много живой силы.

Теперь разведчикам надо было торопиться с возвра­щением, пока противник не пришел в себя от неожи­данного удара. На бортах их танков лежали трое наших, раненых и двенадцать пленных.

Чтобы сократить маршрут, танки выскочили на от­крытое поле. Там раздавались автоматные и пулемет­ные очереди. Не зная, кто в кого стреляет (наши дале­ко, и бьют, похоже, не по танкам), командир направ­ляющей машины спросил;

—  Товарищ капитан, а если нам... через Лютеж?

— Лютежа не найдешь, сровняли с землей. А в та­кую темень и подавно. Продвинься метров сто и оста­новись, надо осмотреться и выяснить обстановку,— от­ветил Андроников.

Когда первый танк остановился, капитан с одним бойцом решил пройтись вперед. Прошли метров трид­цать и вдруг услышали окрик:

— Хальт!

Перед ними из темноты возникли два фашистских автоматчика. «Засада!»— мелькнуло в голове у капи­тана. Мгновенно взяв автомат на изготовку, Андрони­ков длинной очередью уложил обоих солдат и вместе с сопровождавшим его бойцом бросился назад к тан­кам. Машины, натужно ревя двигателями, рванулись, насколько этому позволяла темнота, через поле. Вслед им ударили немецкие орудия...

Разведчики возвратились благополучно. Командир бригады похвалил их за удачную вылазку и смелые действия. На допросах пленные поначалу упрямились, но оказавшиеся среди них несколько итальянцев рас­сказали все, что знали.


2.


На правом берегу Днепра наши танкисты встрети­лись с новыми условиями ведения боев в лесистой мест­ности. Враг имел очень выгодные рубежи обороны. Он держал в своих руках все господствующие высоты, ко­ше были до предела насыщены артиллерией и мино­метами. Такие высоты в основном сосредоточились в Районах Старо-Петровцы и Ново-Петровцы. Они возвы­шались над долиной, тянувшейся на десятки километ­ров по правому берегу Днепра. С них противник вел обстрел переправы и дороги, ведущей на Лютеж.

Задача бригады и заключалась в том, чтобы, взаи­модействуя со стрелковыми частями севернее Лютежа, прорвать там оборону противника и выйти ему в тыл селу Ново-Петровцы.

На лесных дорогах и просеках противник соорудил широкие завалы, противотанковые рвы, заложил фугасы по 80—100 килограммов взрывчатки в каждом. Кроме того, гитлеровцы устраивали засады с применением большого количества танков, штурмовых орудий.


Ясным осенним утром началось наше наступление. Ганки шли колоннами через лес. В течение дня, преодо­левая мощные узлы сопротивления, завалы и другие препятствия, продвинулись в глубь вражеской обороны  всего лишь на пять километров.

На следующий день наступление продолжалось.

Погода с утра вновь выдалась солнечная, на небе — ни облачка. Теплый легкий ветер шевелил на березах остатки не опавших золотисто-оранжевых листьев.

Головную походную заставу возглавлял лейтенант Трубенков.

Просеку, по которой двигалась колонна, противник ночь еще более укрепил — заложил дополнительные фугасы, подтянул противотанковые средства и пехоту. Едва прошли километр, как впереди послышались орудийные выстрелы. Это вступил в бой лейтенант Яков Степанов. Метким огнем он разбил два орудия. Но фашисты успели по перпендикулярно пересекающей про­секе выкатить еще две пушки.

— Павлушин! Сверни вправо в кустарник и дави! Аты, Изофенко, работай пулеметом! — распорядился по танковому переговорному устройству.

Немцы, успев развернуть только одно орудие, в стра­хе разбежались. Павлушин успел подмять одно — бли­жайшее, не подготовленное для ведения огня. Но тут ко второму подбежал офицер. Выстрелом в упор он  остановил наш танк как раз на пересечении просек.

— Изофенко, выйди через люк запасного и взгляни, что с танком,— приказал Степанов радисту-пулемет­чику.

По броне щелкали пули. Все же Изофенко осмотрел машину и, вернувшись, доложил, что полетел левый ленивец, рассыпана гусеница. «Значит здесь в лесу, не отремонтировать», — с горечью подумал командир.

— Всем пока оставаться на местах,— распорядился он.— Гранаты — по карманам, приготовить автоматы. Быть в готовности драться, пока не кончатся боепри­пасы!

И лейтенант принялся бить из пушки и пулемета. Теперь приходилось вести огонь в трех направлениях — прямо перед собой, вправо и влево вдоль просек.

В это время основные силы бригады продолжал» движение. Танкисты услышали в наушниках, как лей­тенант Трубенков передал по рации прямо комбригу:

— Впереди — противотанковый узел. Степанов под­бит. Веду огонь...

Овчаренко ответил:

— Сбить противника, продвигаться вперед!

Не прошло и пяти минут, как страшной силы взрыв потряс лес. Шедший несколько в стороне танк Курманбаева вспыхнул. Экипаж покинул машину. Но огонь на танке погас быстро. Вокруг загорелись трава, кусты, все заволокло дымом. В него с ходу, как в густой при­брежный туман, вскочил взвод лейтенанта Николая Семенцова.

— Обойти Курманбаева слева и — вперед! — скоман­довал он подчиненным.

Его механик-водитель Жданов, разворачиваясь меж­ду двумя толстыми соснами, на миг остановился, и в это время послышался стук чем-то металлическим по башне.

—  Николай, выйди! — послышался голос командира роты Семенова.

Семенцов спрыгнул на землю. В клубах дыма раз­личил ротного. Рядом с ним стояли командиры других танков.

— Двигаться дальше нельзя: фугасы,— сказал Се­менов. —  Пойдем посмотрим, что там случилось.

На месте танка Трубенкова — груда искореженного металла. Трудно даже представить, что это был танк. Острые, рваные обломки, диски фрикционов, траки... Изуродованное тело Трубенкова нашли в лесу в десяти метрах от места взрыва. Узнали его по лейтенантскому погону на сохранившемся левом плече да значку пара­шютиста с цифрой «18» на лоскуте гимнастерки... Ря­дом лежал обугленный командир взвода автоматчиков младший лейтенант Петрухин. Из других членов эки­пажа никого не нашли...

Прибежал с разведчиками Андроников и сообщил, что вся просека забита фугасами, миноискатели при­менить нельзя, так как взрывчатка вложена в деревян­ные ящики.

Обо всем этом доложили по рации полковнику Овча­ренко. Командир бригады приказал старшему лейте­нанту Волкову повернуть батальон обратно и продол­жать наступление по другому маршруту.

Экипаж Степанова, не покидая подбитого танка, Сражался до наступления темноты. Как ни старались фашисты поджечь его машину, это им не удалось. Правда, они разбили ходовую часть и вывели из строя лобовой пулемет. Когда кончились боеприпасы, тан­кисты присоединились к нашей пехоте. Вскоре Степанов получил пулевое ранение.

Позади машины Степанова стоял с обгоревшим кор­пусом и погнутой пушкой танк Курманбаева. Все члены экипажа, кроме командира, были ранены вражескими автоматчиками.

Проверь, работает ли мотор, а я разыщу Степа­нова, — сказал Курманбаеву оказавшийся рядом зампотех роты старший техник-лейтенант Машкин и побежал на поиски.

В лесу было уже темно. Изредка взлетали ракеты, ослепляя глаза, в гуще леса беспрерывно трещали автоматные очереди.

Степанов! Степанов! Где ты? — несколько раз крикнул Машкин.

- Постучал в его танк, но никто не отозвался.

В это время две девушки — санитарки из мотострел­кового полка — вели Степанова, уже  перевязанного, к машине.

Галя! Кто-то маячит около танка, — испуганна проговорила одна из них.

Галя, долго не думая, выпустила по танку длинную очередь.

Ты погоди, может, наш,— запоздало предупредил ее Степанов.

Машкин, услышав очередь, камнем упал на землю. Но он услышал не только автоматную очередь, но и голос разыскиваемого им танкиста.

Яша! — позвал он, подняв голову.— Степанов! Где ты? Я — Машкин.

Я здесь! — отозвался лейтенант.

Какого тогда лешего строчишь по своим?

Это девчата. Думали, фашисты...

Севастьян не узнал своих крестьян! — заворчал зампотех, поднимаясь на ноги и отряхивая с колен зем­лю.— Твои все живы? — спросил подошедшего Степа­нова. — Позови их быстро сюда. Сам-то можешь пере­двигаться? — И кольнул взглядом девушек, поддержи­вавших лейтенанта с обеих сторон.

Могу... — обронил Степанов, неуверенно высвобож­даясь из опеки санитарок.

Ну и порядок,— одобрил Машкин. Повернувшись в сторону невидимой в темноте машины Курманбаева, крикнул:

Манак, где Павлушин? Твой танк будем эвакуи­ровать.

Он уже сидит машина, — отозвался командир эки­пажа и скрылся в танке сам.

Тридцатьчетверка тронулась с места, а через пару секунд раздался сильнейший взрыв, несколько, правда, слабее того, первого... Старшего техника-лейтенанта Машкина и санитарок взрывной волной отбросило в сторону. Степанова тяжело ранило вторично. Находившиеся в танке командир и механик-водитель погибли...

Еще утром, перед атакой, Миша (так, на русский лад, звали бойцы Курманбаева) спрашивал у Бориса Гладкова (это он тогда проявил неосторожность и раз­давил танком балалайку друга казаха):

Боря, где обещанная твой балалайка? Каждый день будет близко Киев, на чем буду играть на Крещатик?

Храброму командиру, любимцу всего батальона, так я не удалось осуществить свою заветную мечту...


3.


Двигаясь по другой, довольно широкой, просеке, тан­кисты догнали большую колонну гитлеровцев. В резуль­тате короткого боя весь лесной коридор оказался заби­том раздавленными, сожженными автомашинами, тяга­чами, кухнями. И снова — вперед. Теперь нашу колонну возглавлял со своим взводом стройный, с черной шевелюрой и певучим голосом лейтенант Грищенко. Выско­чили на лесную поляну и напоролись на вражескую засаду.

— Товарищ лейтенант, справа, в кустах, самоход­ки!— доложил механик-водитель Герасимов.  — Вижу, вижу! — отозвался Грищенко.

Лязгнул затвор. Короткий резкий удар. Столб чер­ного дыма поднялся над немецкой машиной-орудием. Она все же отошла задним ходом в глубь кустарника. Два выстрела по второму штурмовому орудию. Похоже, же угодил в цель. От пулеметной очереди радиста-пулеметчика Головкина две черные тени распластались в кустах около самоходки. Лейтенант взял на прицел третью, но враг опередил его. Снаряд ударил по танку. через несколько секунд — второй. Боевое отделение мо­ментально заволокло дымом...

- Убило лейтенанта! — выкрикнул башенный стрелок Волков.

Командир взвода, сникший, весь окровавленный, медленно сполз с сиденья на боеукладку...

 — Тушить пожар! — Это голос механика-водителя Герасимова.

Сорвав огнетушитель, задыхаясь в дыму, он с лихо­радочной поспешностью начал выбрасывать горящие предметы. Быстро заткнули пробоину в баке с горючим.

Наконец пожар в танке удалось погасить. Вытащили убитого и обгоревшего лейтенанта. В этот момент на борту начали гореть ящики со снарядами. Их тут же бросили на землю, засыпали землей.

Танк под огнем противника был выведен своим хо­дом в ближайшее укрытие.

Командир танка Борис Гладков сумел беспрепят­ственно приблизиться к штурмовым орудиям и три из них подбил. Остальные, снявшись с засады, скрылись в лесу.

Сколько у тебя автоматчиков на танке? — опро­сил у лейтенанта Семенцова командир роты.

Было пятеро. Двух, раненых, отправил.

Вот тебе еще два человека во главе со старшим сержантом Титенко. Пойдешь в головной походной за­ставе.

Семенцов быстро пробежал глазами по карте. По­левой стороне просеки на протяжении километра тяну­лись молодые сосновые насаждения, толщина деревьев не более 10—15 сантиметров. Далее — такие же насаж­дения по правой стороне. Потом — продолговатая лес­ная поляна. «Значит, жди там сюрприза,— подумал он.— К тому же, просека может быть заминирована». Решил двигаться прямо по насаждениям. Захлопнул люк командирской башни и, включив переговорное устройство, сообщил экипажу:

За нами идет Левкин, потом — Васильев, а за ними все остальные. Не отвлекаться, внимательно смот­реть в оба: идем первыми! А ты, Идрисов, как заметишь серо-зеленый лапсердак — пали без доклада и команды. Тебе, Саша,— предупредил командира взвода автомат­чиков,— придется пока со своими «гренадерами» бежать галопом за танком метрах в тридцати. Будем ломать деревья. Не попадай под струи пулеметных очередей задних танков. В общем, сообразуйся с обстановкой.

За танком Семенцова двинулись машины головной походной заставы, а вслед за нею, на небольшом рас­стоянии, потянулась и вся колонна. Прошли не более километра, и уже получил «работу» Идрисов. Его пуле­мет дал несколько длинных очередей по кустарнику, в котором он заметил большую группу вражеских сол­дат. Видя, что на них движется танковая колонна, гит­леровцы разбежались.

Откуда-то вынырнули на просеку командир мото­стрелкового батальона майор Недайводин и капитан- разведчик Андроников. Откинув люк башни, Семенцов крикнул им:

Залезайте в танк — зацепит шальная!

Но они только махнули рукой, показывая вперед, и скрылись в лесу.

Продвинулись еще километра на два. По пути меха­ник-водитель Жданов подмял две пушки. Их расчеты, сделав два-три выстрела по переднему танку и не сумев попасть в него, убрались подобру-поздорову.

Впереди уже светлеет. «Значит, близка та самая лес­тная поляна, где можно ожидать засаду»,— подумал? командир танка.

Сбавь скорость! — передал он Жданову. — Пусть, догонят остальные.

—  На поляну вышли сразу несколькими танками. Пред­положение Семенцова оправдалось. Здесь действитель­но затаились гитлеровцы. Командир взвода первым за­метил замаскированное в кустах штурмовое орудие. Проскочить поляну с ходу нечего было и думать: слиш­ком длинна. Лейтенант немедленно доложил комбату о засаде. Произвел выстрел, потом еще два. Самоходка запылала.

Правее — еще одно! — крикнул кто-то из экипажа. Послан в ствол бронебойный снаряд. Командир только хотел нажать на педаль, но орудие противника уже загорелось. Гладков опередил Семенцова. Почти рядом показался «хобот» не то танка, не то еще одной самоходки. Выстрел! Сноп искр вырвался из борта вражеской машины, и она слегка задымила. «Значит попал»,— облегченно подумал лейтенант.

Правее! — снова предупредили Семенцова. Это была более чем рискованная дуэль. Гитлеровцы вывели свои штурмовые орудия на открытую поляну. Хотели перехитрить танкистов: ждали, когда вытянется вся колонна, чтобы потом, подбив направляющий и за­мыкающий танки, образовать пробку и уничтожить. Остальные. Но наши тридцатьчетверки стремительно выскочили вперед, развернулись вправо, и с дистанции 100—150 метров экипажи дружно открыли огонь. Тут «утоляли жажду» все: Гладков, Левкин, ротный Семенов, командир батальона Волков...

Семенцов сделал еще пять выстрелов. Повернул башню направо, скомандовал: «Бронебойным!» — и тут лицо его словно ошпарило кипятком, голова закружи­лась. Башня наполнилась дымом, едкой гарью.

Жданов! Задним ходом в лес! — крикнул лейте­нант.

Но ни ответа, ни скомандованного хода танка не по­следовало.

— Все ранены...— тихо проговорил Идрисов.

Покинуть танк!  — распорядился командир. Помогли выбраться из машины тем, кто не в состоя­нии был сделать это самостоятельно, поместили их в кустах, подальше от танка. Из открытых люков валил дым, а гитлеровцы продолжали палить по танку. «Черт возьми, изведут машину окончательно!..» — мысленно выругался командир. Когда стрельба по его танку пре­кратилась, он быстро влез внутрь машины, чтобы убрать ее в укрытие, но дым ел глаза, не давал дышать. Схва­тил огнетушитель, но его разбило осколком. Что и где горит, нельзя разобрать. Находиться в танке невозмож­но. Сильно обжегся и выскочил из машины.

Замотав тряпкой рот, Семенцов опять влез в пекло. Стал выбрасывать все, что горело или могло гореть: сиденья, противогазы, пулеметные магазины... Аккурат­но вытащил один снаряд, в гильзу которого глубоко урезался осколок. Порох чудом не воспламенился...

Постепенно дым стал рассеиваться, и лейтенант ото­гнал танк в сторону, за густую гряду кустов.


Когда лейтенант прибежал к своим раненым, сани­тары оказывали им помощь. Жданову и Идрисову уго­дило несколько осколков в спину, но чувствовали они себя сравнительно нормально. А командир башни Кука­нов выглядел неважно. На его шею санитары наложили повязку, которая уже успела насквозь пропитаться кровью; боец сидел бледный, в полуобморочном со­стоянии.

Что с машиной? — спросил прибежавший зампотех роты Каток.

Мотор и ходовая исправны. «Фердинанд» проса­дил башню с правой стороны. Две болванки повредили ствол орудия, заклинили башню, — доложил ему лейте­нант Семенцов.

Жив, Коля?

Это Борис Гладков. Глаза сияют от радости: цел и невредим его друг фронтовой, которого он, видя дымив­шийся танк, счел по крайней мере раненым.

Как видишь... Спасибо, Боря, поддержал меня, а то фашисты наверняка угробили бы.

Стараемся, — улыбнулся Гладков. — Хорошо сработал Байрамов! Каким-то образом вышел в тыл двум противотанковым орудиям и с близкого расстоя­ния резанул по расчетам из пулемета. Ну ладно, Коля, наши танки пошли вперед, а у меня снаряды почти на исходе, осталось штук девять. Ротный приказал забрать у тебя. Так сказать, за ненадобностью...

Восемнадцать снарядов и несколько магазинов с патронами перекочевали в танк Гладкова.

- Забирай сиденья,— сказал Каток, — пригодятся; поехали в тыл.

Проехав половину пути, увидели, как впереди несколько гитлеровцев выкатывали на просеку пушку.

— Товарищ старший техник-лейтенант, закройте люк —  крикнул Семенцов Катку.

Зампотех повиновался.

Откуда взялись подлюки?! — ругнулся он. — Снаряды все раздал?

Все. Да и пушка вышла из строя. Закрой свой люк, я им сейчас устрою! С полного хода сильным ударом танк отбросил пушку метра на три, а затем проехал по лафету...


В расположении батальона, там же, где размещался  штаб бригады, полным ходом шел ремонт поврежденной техники. Лейтенант Семенцов еще раз осмотрел машину. Все внутри прибрал, подчистил, уложил на место. Потом достал оставшееся из неприкосновенного запаса сало, вынул из него осколки, очистил от копоти и, выбравшись из танка, начал есть нехотя, без; аппетита. Ремонтники рассказали ему, что Куканов потерял возможность разговаривать. Состояние здоровья Жданова и Идрисова тоже ухудшилось. Всех их отправили в госпиталь.

Настроение — хуже быть не может. А день сегодняш­ний для Семенцова — особый. Сегодня исполнилось ему двадцать  два...

Что пригорюнился, гвардеец? — услышал он при­ветливый голос. Около его танка стояли Каток в замасленном комбинезоне и зампотех бригады инженер-подполковник Якубчик.— Скоро будем освобождать Киев, а там и дальше погоним завоевателей, а ты гру­стишь.

В том-то и дело, что другие будут освобождать, а мне, без танка придется околачиваться около кухни, — недовольно проговорил лейтенант.

— Завтра, пожалуй, не успеем, а послезавтра обязательно отремонтируем вашу машину,  подберем экипаж, — пообещал Якубчик.— Так что сидеть вам около кухни не придется.

Вечером Каток представил Николаю Семенцову механика-водителя Герасимова. Чуть позже пришли ба­шенный стрелок Волков и радист-пулеметчик Головкин. Все они были из экипажа погибшего лейтенанта Грищенко.


4.


Ночью на одном из открытых участков огнем из про­тивотанковых орудий фашисты застопорили продвиже­ние батальона старшего лейтенанта Волкова. А те ма­шины, что еще не вышли из леса, оказались перед не­обходимостью преодолевать завалы, создаваемые на просеке разрывами мощных реактивных мин, которыми накрыла большую площадь леса батарея шестистволь­ных минометов.

Головную заставу возглавлял старший лейтенант Шпаковский. Когда его ранило, командование шестью танками взял на себя лейтенант Булгаков.

Командир батальона приказал подразделениям, об­стрелянным противотанковыми пушками, отойти назад, в лес, затем всей колонне свернуть вправо и, двигаясь по параллельной просеке, ударить во фланг противнику. Особая роль в выполнении этой задачи возлагалась на головную походную заставу.

Несложный маневр выполнили быстро. Танки Булга­кова вновь вырвались вперед.

Командиры экипажей, периодически выглядывая из  своих люков, внимательно осматривались по сторонам. Преодолели около четырех километров и остановились у края неглубокого овражка.

«Надо подтянуть колонну, а заодно договориться, как действовать дальше», — решил Булгаков и всех коман­диров танков позвал к себе.

— Ну, танкисты-наперстники, впереди нас ждет, как я полагаю, и головоломка и головомойка,—невесело по­шутил лейтенант.— Недалеко отсюда будет поляна; где, по всей вероятности, и орудуют «ишаки». Да и не толь­ко «ишаки».

Стали советоваться, как достичь внезапности напа­дения на гитлеровские позиции.

Булгаков хорошо владел немецким языком. Жигульских, как он сам говорил о себе, «шпрехал самую малость». Может, удастся как-то обмануть бдительность «часовых из сторожевого охранения... Приблизиться, за­говорить, втихую снять... Во всяком случае, надо иметь в виду.

Итак,— подытожил этот неопределенный и ни к чёму, в общем-то, конкретному не приведший разговор лейтенант Булгаков.— Впереди еду я, за мной — Жигульских, Долгополов и остальные. На поляне развер­немся: три машины вправо, три — влево. Если не встре­тим часовых... Ну, а если встретим, то — как догово­рились...

Пару бы одежонок нам немецких, — мечтательно проговорил Жигульских.

Авось, сойдет в темноте и наша...

Когда подошли к обширной поляне, Булгаков уви­дел, как перед его машиной замигал фонарь. Это озна­чало: «стой». Так и есть — часовые... Сделали вдвоем с Жигульских попытку осуществить задуманную хит­рость, да не вышло. А значит не получилась и внезап­ность. В короткой перестрелке двое гитлеровцев, встре­тивших танк, были убиты.

В ночное небо тотчас же взвились несколько осве­тительных ракет.

«Замысел сорвался, придется вступить в бой в от­крытую»,— решил Булгаков. Сначала он доложил ком­бату:

Впереди — артиллерийские позиции противника, атакую.

А затем танки сорвались с места... Тут и там сверкали вспышки орудийных выстрелов. Вновь завели свой противный рев шестиствольные ми­нометы. Вся лесная поляна озарилась, словно охвачен­ная сплошным пламенем. Вражеские орудия били по выходу из просеки, как по горловине. Но танкисты уже вышли из нее. Три танка повел левой стороной Булга­ков, правую тройку возглавил лейтенант Дроздов. Автоматчики, неотступно следуя за боевыми машинами, расстреливали расчеты вражеских орудий и корректи­ровали огонь танкистов.

Товарищ лейтенант! Перед нами  три орудия! — испуганно закричал Большаков, механик-водитель тан­ка Булгакова.

Эти орудия видел и сам взводный. Только их было не три, а шесть! Обоюдная стрельба не умолкала, но в такую темень огонь с обеих сторон велся непри­цельный.

Бей по ним с фланга! С фланга ударь! — надры­вал голос лейтенант Булгаков, обращаясь к Жигуль­ских.-— Почему прекратили огонь?!

Но Жигульских не отвечал. Его тридцатьчетверка была подбита. Командир с радистом Бакулиным и ба­шенным стрелком Серсимбаевым, оставив танк, вели огонь из пулемета и автомата, а раненый механик-во­дитель лежал около них. Его перевязывали автоматчики.

Еще новость — под стать первой:

Товарищ лейтенант, наш танк подбит, лейтенант Долгополое и башнер с радистом ранены!..

Это доложил механик-водитель Николай Строганов.

Как машина?

Мотор в исправности, а что в башне — не пред­ставляю...

Лейтенант Жигульских, пересев на танк Долгополова, продолжал бой.

Неожиданно вспыхнула машина Булгакова. Экипаж успел вытащить тело погибшего командира...

Бой продолжался до исхода ночи. Вражеские огне­вые средства были уничтожены полностью. Правда, дорогой для танкистов ценой...

На рассвете, когда сюда подошла колонна батальона» бойцы насчитали десять уничтоженных противотанковых орудий, один танк Т-4, одно штурмовое орудие, два ше­стиствольных миномета. Повсюду валялись убитые сол­даты и офицеры противника. Кроме того, самостоятель­но сражавшийся на правом фланге комсомольский эки­паж Виктора Дроздова уничтожил один танк, три: орудия, два шестиствольных миномета и много пехоты.


Рано утром батальон Волкова двинулся на Ново-Петровцы.

Село оказалось твердым орешком. Атаковали его дважды, но безуспешно. Учитывая сложившуюся обста­новку, комбриг решил временно приостановить атаки и перейти на уничтожение артиллерии противника, сосре­доточенной в селе, огнем с места, с замаскированных позиций.

Танки начали разворачиваться назад. И в это время лейтенант Иван Жигульских увидел около машины своего командира взвода лейтенанта Васильева. Правой рукой он прижимал к груди окровавленную левую.

Товарищ лейтенант, вы ранены, садитесь быстро в машину,— предложил ему Жигульских. Выскочив из башни, он хотел помочь лейтенанту подняться на борт.

Да, малость поцарапало,— трудно улыбнувшись, ответил командир взвода. От помощи отказался. Ухва­тившись правой рукой за ствол пушки, он ловко вскочил на танк.

«Ничего себе малость: кисть висит на честном сло­ве»,— ужаснулся Жигульских.

А вид у лейтенанта, настроение — словно ничего не случилось... Только глаза будто серой пленкой подер­нулись. Возвратившись на исходное, откуда начинали вторую неудачную атаку, танкисты передали тяжело­раненого медикам.

Старший лейтенант Волков, проводив глазами «са­нитарку», на которой увезли Васильева, спросил у Жи­гульских:

Как с боеприпасами?

На исходе, товарищ комбат,— тихо и как будто даже виновато ответил лейтенант.

Вот и у других тоже...— вздохнул Волков.— Вот что, Жигульских,— неожиданно сказал он.— Поезжай к танку комбрига — знаешь, где он? Вон там, за пово­ротом дороги — и пополнись снарядами.

Жигульский — мигом туда. Подъехал, осмотрелся недоуменно. Увидел механика-водителя с машины пол­ковника Овчаренко.

Дима,— спросил он,— где тут машина с боепри­пасами?

А кто вам сказал, что тут боеприпасы?

В эту минуту к своему танку, держа в руке раскры­тый планшет с картой, подошел сам комбриг. За ним следовал начальник политотдела Полукаров.

Товарищ Захаров, выдайте на каждый танк ба­тальона Волкова по семь—восемь снарядов,— прика­зал он.

Полковник Овчаренко решил поделиться боеприпа­сами из своего боекомплекта...

Экипаж Жигульских быстро управился с загрузкой. Чуть в стороне стояла тридцатьчетверка  лейтенанта Рафеева. Он снаряды получил раньше. Командир бригады позвал к себе обоих офицеров.

—  Со стороны Старо-Петровцы в сторону Киева,— сказал он,— идет колонна противника. —  Надо немедлен­но уничтожить ее. Эту задачу я поручаю вам. Поставьте в известность комбата.

...По всему чувствовалось, что колонна торопится. Однако по разбитой, раскисшей от дождя, сеявшего с самого утра, дороге большую скорость дать не могла. Расчеты немногих пушек, увидев советские танки, по­сыпались из кузовов автомашин. Опытный механик-во­дитель Строганов наддал ходу и врезался в первую машину. Ее тут же охватило пламенем... Стрельба в упор, удары броней, безотказная «работа» гусениц сде­лали свое дело. Изуродованные, горящие машины за­били дорогу. Танкисты потеряли обзор.

Строганов! Объезжай весь этот хлам!— приказал Жигульских механику-водителю.

И снова — оглушительная пальба, лязг металла, от­чаянные вопли гитлеровцев. Ни свернуть им, ни по­даться назад...

Пока наши танки занимались давкой, гитлеровцы, находившиеся в хвосте колонны, успели развернуты орудие.

Осколочным! — скомандовал Жигульских.

А как стрелять, если прицел разбит еще ночью!.. Побоялся сказать комбригу, когда получал задачу,— вдруг истолкует полковник неправильно...

Пришлось прицеливаться на глазок, через канал ствола пушки.

Первый выстрел — перелет. Второй — тоже. Прома­хи в бою чреваты серьезными последствиями. Вот уже по тридцатьчетверке ударил вражеский снаряд. Башню развернуло вправо... У гитлеровцев, видимо, не было бронебойных. Четвертым снарядом Иван Жигульских угодил в стрелявшее орудие. Но другое успело произ­вести выстрел по его машине. Лейтенант ощутил острую боль одновременно в голове, спине, в обеих руках... Но командовать экипажем продолжал.

Строганов все далее врезался в колонну. Уже видят танкисты легковую машину, замыкавшую ее. При по­пытке развернуться и ретироваться в Старо-Петровцы машина застряла в наполненном дождевой водой кю­вете. Бакулин не замедлил прострочить «легковушку» из лобового пулемета...

Проверьте машину. Может, там важные доку­менты,— морщась от боли, приказал командир. Он успел наспех, кое-как перевязать голову.

В легковой машине обнаружили убитыми немецкого майора и водителя. Сняли с офицера планшетку с кар­той и еще какими-то документами, пистолет.

С вражеской колонной было покончено, и экипажи обоих танков развернули машины, чтобы следовать на­зад. В это время к ним подошла семидесятка. Из нее бойко выскочил молодой старший лейтенант. Взобравшись на борт танка Жигульских, он спросил: — Где ваш комбриг Овчаренко?

А в чем дело? — открыв люк, произнес лейтенант подозрительно оглядел пришельца.

Я офицер связи от генерала Кравченко, везу письменное распоряжение полковнику.

Увидев окровавленную тряпицу на голове лейтенанта, он разорвал свой индивидуальный пакет и обновил повязку.

Комбриг командного пункта не менял, поэтому его нашли быстро. Жигульских, крепясь изо всех сил, доложил, что приказ относительно колонны противника выполнен. Передал планшет и оружие убитого немецкого майора. А офицер связи корпуса к докладу лейтенанта добавил:

— Я считал: двадцать восемь разбитых автомашин...

Иваном Жигульских занялся санитар. Во время обработки ран лейтенант потерял сознание. Овчаренко приказал военфельдшеру Татьяне Дейчак его и всех других раненых немедленно переправить на левый берег Днепра, где находился лазарет бригады.

Письменное распоряжение командира корпуса, доставленное офицером связи, содержало всего несколько слов: «Ночью освободить село Ново-Петровцы».


5.


«Безлошадный» лейтенант Николай Семенцов вы­полнял приказ заместителя начальника штаба брига­ды майора Михайличенко по доставке боеприпасов. Поздно вечером, сделав все, что было велено, он доло­жил майору. Тот поблагодарил молодого офицера и сказал:

А теперь идите к ремонтникам. Там вас ждет, изнывая от разлуки с вами, тридцатьчетверка. Стала лучше прежнего. Заправляйтесь чем полагается, и завт­ра с утра — в бой.

Товарищ майор, а почему завтра? Старший лей­тенант Волков говорил, что уже сегодня ночью будем освобождать Ново-Петровцы.,

Так уже ночь и наступает, кому положено — все там. Ехать сейчас рискованно: заблудиться можете.

Нет, дорогу знаем! — заговорил разом весь экипаж.

Майор подумал.

Карта есть? — спросил он у Семенцова.

Есть.

Ну что делать с вами!.. Как говорят: кто море прошел, тот в речке не утонет. Хорошенько изучите маршрут, запишите схему радиосвязи, чтобы могли свя­заться с другими танками.

Выехали в полночь. Дорога едва просматривалась. А когда оказались в лесу, то и вовсе видимость про­пала. Правда, со временем глаза привыкли к темноте, стало как-то надежнее... Теплый ветерок продувал танк в открытые люки. Где-то впереди слышались глухие Очереди.

Наши, кажись, готовятся к броску, потому и при­тихли,— обронил башенный стрелок Волков.

Проехали больше половины пути. Здесь должен быть поворот. Механик-водитель Герасимов предложил:

Товарищ лейтенант, давайте сократим путь, свер­нем вправо не теперь, а через два квартала?

Лес многочисленными просеками разрезался на квад­ратные участки, и их танкисты для удобства ориентиро­вания называли кварталами: два квартала прямо, пол­тора — влево...

Только это сказал Герасимов, как в наушниках по­слышался голос командира батальона:

По выходе на опушку всем танкам развернуться в линию!..

«Значит,— решил Семенцов,— наши выходят на простор. Надо торопиться»,

Сокращай,— согласился он с механиком-водите­лем.— Да гони быстрее!

Когда проехали два намеченных Герасимовым квар­тала, перед самым поворотом, на углу просек, вдруг заметили дымный огонек, над ним искры.

Механик-водитель! Захлопни люк, что-то нелад­но! Подъезжай поближе на первой передаче! — прика­зал лейтенант.

Никак, кто-то завтрак готовит,— высказал пред­ложение башенный стрелок Волков. Остановились и тут же услышали испуганное:

— Рус! Рус!..

Защелкали по башне пули. Семенцов быстро захлопнул и свой люк.

Оставив за собой изуродованную кухню и проехав по стоявшей рядом небольшой палатке, тридцатьчетверка выскочила на нужную просеку и по ней достигла поля, где уже шел бой, — наши танки с мотострелками атаковали Ново-Петровцы. В ночи полосами вспыхивали выстрелы двух десятков танковых пушек. Крест-накрест вспарывали темноту струи автоматных и пулеметных очередей. Танкисты слышали надорвавшийся голос комбата Волкова:

— Душкин! Душкин! Атакуй, восточную окраину и седлай дорогу на Валки! Семенов! Обходи ротой справа! Ты слышишь меня? Обходи справа! Всем контроли­ровать проселочные дороги!

Сам командир батальона тремя танками вышел на лютежское шоссе, а затем ворвался в село. Шоссе при­крывалось несколькими противотанковыми орудиями. Два из них он разбил огнем из пушки. Третье, стоявшее в огороде, за частоколом, раздавил.

Николай Семенцов, воспользовавшись короткой паузой доложил по рации командиру роты о прибытии своего танка.

К половине третьего ночи бой шёл уже по всему селу. На улицах горели вражеские машины. Стало светло как днем. Около церкви стояли тяжелые немецкие орудия, которые до последнего момента били куда-то через лес, должно быть, по переправе. По атакующим тридцатьчетверкам они не успели сделать ни одного выстрела, и тут же были смяты ими.

Лейтенант Дашевский, остановив свой танк, вбежал большую, похожую на длинный барак хату, где, по сведениям бригадной разведки, размещался штаб 82-й пехотной дивизии захватчиков.

В помещении было пусто.

—  Осмотреть все постройки! — приказал он двум бойцам из своего экипажа, а сам стал оглядывать хату.

На столе неубранные остатки вечернего пиршества. Висят на стене генеральская шинель, китель и фуражка с высоченной тульей. В углу — распахнутый сейф. В нем видны какие-то бумаги, коробка с орденами.

Немцы! —  вдруг закричал один из танкистов, оставшихся во/дворе, и дал длинную очередь из ав­томата.

Дашевский выскочил из хаты. По направлению к опушке леса, отстреливаясь, бежали несколько человек; один из них — в светлой рубашке, без головного убора.

Так это же и есть фашистский генерал! — с отчая­нием проговорил лейтенант.— Эх, упустили...

Снова сел в танк, включил рацию. Комбат будто этого только и ждал.

Дашевский, — услышал он его голос, — доложи, что со штабом?

Штаб пустой,— ответил лейтенант.— Разбежались, как крысы. Забрал восемнадцать Железных крестов. Генерал скрылся, оставил лишь свое обмундирование.

На кой черт мне их кресты и амуниция? Рас­тяпы!..

Обидно было Дашевскому слышать такое и в то же время понимал огорчение Волкова...

В это время танки роты Душкина заканчивали раз­громпротивника на восточной окраине села. К рассвету Ново-Петровцы были полностью очищены от врага, а сам он отброшен за Валки.

Через полчаса после того, как стих бой, прибежал связной от Душкина и доложил командиру батальона, что четыре вражеских танка и две самоходки с прицепленными к ним орудиями, выдвинувшиеся со стороны Валков, занимают на южной окраине Ново-Петровцов огневые позиции.

Полковник Овчаренко, который к этому времени вместе с начальником политотдела и оперативной груп­пой штаба бригады прибыл в село, сделал вывод:

Будут обстреливать нас. А потом надо ждать контратаку. — Немного подумав, вдруг оживился: — А если кинуть приманку? Сделаем вот что, — повернулся он к старшему лейтенанту Волкову. — На южном выхо­де из села устроить танковую засаду. Тремя машинами и ротой автоматчиков инсценировать бой в центре се­ла. Побольше шуму. Чтобы как в настоящем бою!

 «Атаку» возглавил командир взвода автоматчиков Деревянко. С громкими криками «ура» бойцы быстро перемещались от одного дома к другому, вели отчаян­ную пальбу из автоматов. Три Т-34 выскочили из-за церкви и стали утюжить улицы и переулки, громыхая выстрелами в сторону леса.

Приманка сработала. Гитлеровцы, решив, что в Ново-Петровцах продолжается бой, двинулись на село, рас­считывая неожиданным ударом отбросить советских тан­кистов назад, помочь своим закрепиться в населенном пункте. Однако танковая засада, пропустив немцев не­сколько вперед, обрушила на них шквальный огонь. Гит­леровцы метнулись вправо и нарвались на танки Ва­сильева, Гладкова и Левкина, для которых ложная ата­ка завершилась вполне реальной.

Через каких-нибудь двадцать минут все танки, штур­мовые орудия и противотанковые пушки врага были уничтожены. Только один лейтенант Рафеев, наиболее удачно расположивший свой танк в засаде, подбил одну самоходку и три орудия.

Танкисты и автоматчики, разгромив контратакую­щую группу противника, вырвались вперед и с ходу за­няли Валки. Этот блистательный успех, однако, омра­чила гибель комбата. Оказавшаяся впереди всех и встре­ченная противотанковым огнем, его тридцатьчетверка была подбита со столь драматическим исходом...


В результате многодневных напряженных боев в ус­ловиях лесистой местности яростное сопротивление про­тивника на этом участке было сломлено. Плацдарм на правом берегу Днепра удалось расширить по фронту на несколько километров. Были освобождены такие круп­ные населенные пункты, как Лютеж, Старо-Петровцы, Ново-Петровцы. Переправы через Днепр теперь стали недосягаемы для артиллерии противника. Тем самым была обеспечена форсированная переброска других на­ших частей и их тылов на правый берег.

...На занятых далеко от Старо-Петровцев позициях закрепились стрелковые подразделения. Вместе с ними, несколько позади, закопались танки.

В сумерках к машине Николая Семенцова подошел начальник политотдела бригады подполковник Полукаров. С ним были незнакомый майор и старший лейте­нант Семенов, командир роты.

Семенцов вгляделся... Вот так незнакомый! Это же майор Ковалев, Никита Григорьевич! Командовал этим же батальоном, потом был ранен, его сменил Старший лейтенант Черняев... Значит, возвратился из госпиталя в свои, так сказать, пенаты, на ту же должность.

Как дрался экипаж? — Вопрос комбата Семенову.

Действовал смело, лично у меня претензий нет — доложил командир роты.— Только вот...— ротный замял­ся, сбросил с себя строгую официальность, улыбнулся. — Давеча из решетки жалюзей их танка вытащил поварской черпак. Не понимаю, зачем они возили его...

Семенцов и другие члены его экипажа смущенно пе­реглянулись между собой. Пришлось доложить комбату, как ночью «атаковали» вражескую кухню.

— Значит, по вашей милости врагу пришлось сра­жаться натощак? — развеселился комбат.— И то — де­ло. Кухню недооценивать нельзя.

Когда начальство удалилось, к экипажу Семенцова подошел замполит батальона Коломийцев, человек но­вый в подразделении. Познакомился с каждым и поин­тересовался, нет ли среди них защитников Ленинграда.

А как ваша простреленная нога, товарищ капи­тан, не беспокоит? — вдруг вместо ответа спросил его лейтенант Семенцов, узнав в замполите бывшего политрука роты тяжелых танков КВ 106-го отдельного танкового батальона Ленинградского фронта. В один из мо­розных дней начала 1942 года на окраине Сестрорецка финский снайпер угодил Ивану Федотовичу в ногу. Семенцов с двумя бойцами доставили политрука в ме­дицинский пункт батальона.

Коломийцев тоже узнал Семенцова. Встрече были искренне рады оба. Вспомнили боевых товарищей, бло­кадный паек...


6.


Оборону танкисты занимали лишь несколько дней. Потом сосредоточились в сосновом лесу западнее Старо-Петровцев. Теперь их, освободителей, с нетерпением ожидала столица Украины — Киев.

Большая нагрузка легла на ремонтную службу брига­ды. С раннего утра и до позднего вечера около танков не прекращалась работа. Ремонтникам помогали тан­кисты, временно оставшиеся без машин. Среди них был и лейтенант Борис Гладков.

Как-то Борис спросил вылезшего из-под танка свое­го давнего приятеля, бригадира ремонтников Фролова:

Миша, ты, почему такой кислый да черный? Уж не заболел ли?

Болеть некогда, дружище. Четвертые сутки почти без отдыха. Пилим, варим, клепаем... За сутки, случает­ся, «ставим на ноги» по пять — шесть танков. Ну, а черный... Посмотри, вон инженер и наш взводный — еще грязнее нас. Так что нам сам бог велел...

Да, здесь круглыми сутками решалась сложная тех­ническая задача по восстановлению машин, по подго­товке их к предстоящим боевым испытаниям.

Пока командование и штаб бригады изучали против­ника, занимались организацией боевой учебы, доукомп­лектованием подразделений личным составом. В полную силу трудились и политработники во главе с начальни­ком политотдела Георгием Степановичем Полукаровым. В батальонах и ротах проходили партийные и комсо­мольские собрания, беседы и политинформации о по­ложении внутри страны и на фронтах, об открытии «второго фронта», который никак не открывался... К по­литработникам танкисты обращались по самым разно­образным житейским вопросам. Всегда они находили время, чтобы внимательно выслушать их и по силе воз­можности оказать помощь.

По всему чувствовалось, что подготовительные ме­роприятия подходили к концу. На десятки километров в лесах сосредоточились войска со своим грозным ору­жием. Особенно много было артиллерии: всюду стояли пушки разных калибров, минометы, «катюши», самоходно-артиллерийские установки. Здесь же вместе с совет­скими частями стояла и готовилась к предстоящим боям чехословацкая бригада.

1 ноября 1943 года все приготовления были закон­чены. В три часа дня приехали командующий фронтом генерал Н. Ф. Ватутин и командир корпуса генерал Г. Кравченко. Ватутин обошел буквально все маши­ны бригады. Он заводил разговоры с экипажами, забра­сывал их массой вопросов, в том числе и технических. Танкисты только руками разводили: откуда командую­щей так доподлинно знает танк?..

К вечеру среди машин появился почтальон. Многие получили письма от родных и знакомы!

Есть и вам, Дмитрий Семенович! торжественно объявил «Харитоша» и протянул башенному стрелку Волкову письмо. Был сержант родом из Чи­тинской области. По возрасту самый старший в экипаже. Человек добрейшей души, исполнительный, очень рас­торопный.

Волков недоверчиво взглянул на треугольник и, вытерев о брюки пальцы, раскрыл письмо. Лицо его сразу посветлело.

Живы и здоровы все! — проговорил он радостно.— И дети, и жена Катерина Степановна.

Очень рады за тебя, Дмитрий Степанович! — по­слышались отовсюду голоса.

Почти в каждом доме получили похоронные,— говорил он по ходу чтения письма,— многие стали инва­лидами...

Дочитав, Волков стал скручивать цигарку. Несколь­ко услужливых рук протянулись к нему с самодель­ными зажигалками.

Если сержант не был в бою, то курил почти не пере­ставая. У него все карманы были набиты махоркой. Вдо­бавок еще таскал на груди, под комбинезоном, мешочек (часть рукава от гимнастерки), наполненный ею же.

Брось ты, Дмитрий Степанович, свой табачный тюфяк. Была бы голова цела, а табак найдется,— по­смеивался над ним механик-водитель Герасимов.

Без табаку я не вояка, без него меня враз фа­шист скрутит,— улыбаясь, отвечал ему Волков.

Скоро совсем стемнело. Табачные затяжки живопис­но высвечивали лица бойцов.

Давайте споем песню, — предложил радист-пуле­метчик Головкин.

Может, Дмитрий Степанович споет нам сибир­скую? — подмигнул Герасимов.

Можно и сибирскую,— запросто согласился Вол­ков. И запел тихим, слегка дрожащим голосом:


Славное море — священный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка...


Потом пели каждый свою национальную песню. Среди членов экипажа и четырех их неразлучных де­сантников-автоматчиков были люди пяти националь­ностей. Первым спел на татарском языке черноглазый Хасан Галиев, за ним — таджик Нармурат Кавилов. И пошло... Услышав этот необычный концерт, собрались к машине Семенцова и другие танкисты.

У нас на Кавказе одни поют и хлопают в ла­доши, а другие пляшут,— сказал лейтенант Борис Байрамов.

Он хитро улыбнулся, провел пальцами по жидким длинным усам, погладил коричневый лоснящийся ши­рокий ремень и пошел в пляс. Жгуче-черный, с тонкой изящной фигурой, лезгин словно взорвался. Многие удивились, что такой скромный, стеснительный человек может быть таким задорным, открыто веселым. На нос­ках своих грубых кирзовых сапог он двигался с необычайной легкостью, под его ногами шелестели опавшие: желтые листья и отлетали в сторону сосновые шишки. А вокруг ему дружно:

Ас-са! Ас-са! Ас-са!

Двое в такт пляски гулко лупили ложками по ко­телкам.

Время было десять вечера, а танкисты все весе­лились.

Гвардейцы! Поете и пляшете вы хорошо. Но завтра предстоит жаркая «работа». Не пора ли на от­дых? — как бы уговаривая вовсю разошедшихся арти­стов, проговорил капитан Коломийцев. Он уже давно подошел к ним — слушал, смотрел. Никто и не заметил замполита.

Рано утром следующего дня, после завтрака, со­стоялся короткий митинг. Первым на нем выступил подполковник Полукаров.

Перед нами столица Советской Украины — Киев,— говорил он.— Перед нами — мать городов русских, гор­дость и любовь наша, гордость России. Гитлеровцы еще в Киеве. По его ранее столь прекрасным улицам бродят изверги, топчут окровавленными сапогами сады, парки. Сами они не уйдут. Надо их оттуда выгнать и уничто­жить... Киев ждет нас. Нет без Киева Украины! Нет без Киева Родины! На нас смотрит сейчас вся страна. Бои предстоят тяжелые, но мы, гвардейцы, выполним с честью трудную боевую задачу — освободим Киев и тем самым преподнесем подарок Родине в честь двадцать шестой годовщины Великого Октября!

Танкисты были готовы к решение стоящих задач. Это общее мнение выразили отличившиеся в минувших боях командиры танков Борис Гладков, Борис Байрамов и другие. Митинг был прерван громким голосом:

Воздух! Воздух!

Многие бросились в оказавшуюся рядом глубокую яму. Фашистским стервятникам не удалось повредить ни одной машины, не пострадал ни один человек. Наши истребители и зенитки быстро рассеяли вражеских бом­бардировщиков и заставили их сбросить свой смерто­носный груз где придется.

До заводких машин оставалось не более двадцати минут. Подошли подполковник Полукаров и капитан Коломийцев.

— Как будем драться, друзья? — обратился началь­ник политотдела к автоматчикам.

Рожок — два фашиста,— ответил Хасан Галиев.

То есть? — не понял подполковник.

— Вот рожок,— Хасан показал на автоматный ма­газин.— А их у меня девять!

Ничего себе, ты этак для моего «Дегтярева» не оставишь ни одного оккупанта,— проговорил сидя­щий уже в танке радист-пулеметчик Константин Го­ловкин.

Ничего, колупнем их из Киева, и Гитлер еще подбросит,— нашелся Хасан. Все засмеялись.

Должно, имеешь невесту?

Имеется, товарищ подполковник.

Тоскуешь по ней?

Больше по матери...

Георгий Степанович на минуту задумался. Потом тихо произнес:

А я очень стосковался по сыну Валентину.— Он вынул из нагрудного кармана фотокарточку, показал Хасану и всем, кто был рядом, сидящего на трехколес­ном велосипеде улыбающегося мальчишку. Затем, спря­тав карточку, добавил: — Наше будущее принадле­жит им...

Вскоре задрожала земля. Словно разыгрался ураган страшной силы. Это случилось в восемь утра. Началась артиллерийская, подготовка. Тут же раздался громкий голос командира батальона майора Ковалева:

По машина-а-а-ам! Заводи-и-и!

Настроение у каждого — приподнятое. Наступательный порыв звал вперед. Вокруг стоял сплошной рев танковых моторов. От тысяч разрывов на переднем крае врага поднялся бурый туман.

Танкисты тогда не представляли даже, какое коли­чество стволов участвовало в артиллерийском наступлении. Только много позже узнали, что на один километр фронта приходилось 250 орудий!

Передний край противника стал неузнаваем, исчез­ли его очертания. Остались одни развороченные зем­лянки, траншеи, разбитые пушки, разорванные тела гитлеровцев. Да и на опушке леса, где ожидалось наи­большее сопротивление врага, чудом уцелел лишь не­большой заслон. Около яблоньки показалось несколько, орудий, однако массированным огнем танковых пушек быстро были уничтожены и они. Налетевшая в этот мо­мент авиация противника не смогла повредить танкам, они поспешно, скрылись в зарослях.

Углубились в лес. Картина прежняя: завалы, зами­нированные дороги и просеки, поляны... Напоролись на засаду с большим количеством танков и штурмовых орудий. Комбат приказал:

Гаврюшенко с ротой Семенова — вести бой с фронта!

Сам повел остальные танки в обход. После двухча­сового боя засаду ликвидировали. При этом часть тан­ков и самоходок врага была уничтожена, а часть отсту­пила.

Поздно ночью продвижение было приостановлено: требовалось уточнить обстановку. Как только начало светать, начальник штаба капитан Гаврюшенко стал вытягивать колонну. В головную походную заставу на­значили три танка — лейтенантов Васильева, Байрамова и Левкина.

Товарищ капитан! Заработала радиостанция про­тивника, — доложил начальнику штаба старший лейте­нант Левин.

Как узнал? — спросил Гаврюшенко. — Прослуши­вал, что ли?

Сидел в танке, проверял радиостанцию, и вдруг, совсем рядом, лопочут по-немецки.

Деревянко, пошли трех человек вперед по лесу,— приказал капитан командиру взвода автоматчиков.— Да только чтобы осторожно!

Не прошло и пяти минут, как впереди застрочили автоматы. Оказывается, в полукилометре от батальона на ночь остановилась какая-то вражеская часть вместе со своими тылами. Головная походная застава сразу же вырвалась вперед и не давая возможности гитлеровцам выйти на дорогу, начала расстреливать их.

Застигнутые врасплох вражеские танки, пушки, авто­машины стали поспешно разворачиваться. На просеке образовалась пробка, некоторые автомобили застряли между деревьями. Дел танкистам майора Ковалева хва­тало. Да и автоматчикам было чем заняться. Механик-водитель Николай Орехов из экипажа лейтенанта Ва­сильева на полном ходу давил танком оставшиеся без расчетов орудия и автомашины. Вырвавшийся из гущи противника Байрамов, ведя огонь, решил пересечь вы­рубку. Но вскоре его танк сел днищем на засыпанный землей толстый сосновый пень и стал беспомощно вер­теться... Не прекращая огня, Байрамов закричал по рации:

Спихните кто-нибудь ради бога! Сижу на пне!

Прибежал капитан Гаврюшенко.

Семенцов, толкни Байрамова, он заклинился! — приказал он лейтенанту.

Маневрируя, увертываясь от огня противника, танк Семенцова подошел к застрявшей машине. Около нее Байрамов с механиком-водителем Лебедевым меняли разбитый трак. Радист Евтеев вел огонь из лобового пулемета, а башенный стрелок Миронов и автоматчики строчили из автоматов.

Опоздали! Ударила пушечка по гусенице. Разве тут их всех перестреляешь! — Байрамов в сердцах швыр­нул свой танкошлем на борт танка.— В машину! — скомандовал он экипажу.

Семенцов тут же спихнул их танк с пня.

Вражеская, колонна была почти полностью раз­громлена, удалось вырваться лишь нескольким танкам.

Уничтожая узлы сопротивления захватчиков, гвар­дейцы стремительно продвигались вперед и на вторые сутки с начала наступления, в два часа ночи, вышли в район дачи Пуща-Водица и Детский санаторий. Ре­шили переждать до рассвета. Сосредоточились на опуш­ке дубравы вдоль дороги, метрах в тридцати от Нее. Экипажи, установив дежурство, сидели в танках, отды­хали. Танк лейтенанта Семенцова был замыкающим.

Стало светать. Неожиданно кто-то коснулся плеча Семенцова.

Товарищ командир! — послышался голос старше­го сержанта Титенко.— В лесу — шум мотора.

Действительно, позади колонны шла какая-то ма­шина. По звуку не похожа на нашу. Бойцы хорошо раз­личали работу своих моторов. Через несколько минут мелькнул желто-полосатый борт. Это немецкий танк Т-3 буксировал штурмовое орудие.

Волков, бронебойным! — крикнул Семенцов ба­шенному стрелку. Сам навел прицел и стал ждать, пока подойдут ближе.

Не потребовалось ни хитрости, ни какого-либо ма­невра, чтобы уничтожить вражеские машины.


7.


Рано утром вышли в расположение Детского сана­тория. Гитлеровцы бежали, оставив на столах еще горя­чий завтрак. Женщины стали вытаскивать из погребов виноград и угощать танкистов. Но времени угощаться не было. Противник открыл из леса по территории санатория сильный артиллерийский огонь. Пришлось по­спешно повернуть вправо. Но тут произошла неболь­шая заминка — путь преградил противотанковый ров. К счастью, подошел батальон чехословацкой бригады, и общими усилиями препятствие преодолели.

Комбат Ковалев передал по рации:

Двигаться на станцию Беличи!

Опрокинув еще одну колонну автомашин и повозок отступающего противника, с боем ворвались на север­ную окраину станции. На противоположной окраине села бой другая наша часть. Танковый батальон оста­новился в загороженном досками дворе. Тут же прибе­жала женщина лет пятидесяти, закричала:

Товарищи, рятуйте! Там наших убивают!


Выскочив из машин, Гладков и Байрамов с писто­летами в руках побежали за женщиной в соседний дом. Когда вошли на террасу, все стихло. Только один наш разведчик, ругаясь на чем свет стоит, мыл окровавлен­ные руки. Другой выволакивал из комнаты на террасу убитого фашиста.

Что случилось? — спросил у него Гладков.

Ничего особенного. Четверо настыло в разведке. Нарвались на немцев и забежали сюда, а тут — шесть гитлеровцев сидят, пьянствуют. Вон целая бочка шнап­са, — разведчик пнул ногой пятисотлитровую бочку, стоявшую на террасе — Вот и началась возня с пьяны­ми рожами.

А я-то, господй, думала, что это вас убивают,— от радости, что ошиблась, всплеснула руками женщина.

Гладков и Байрамов вернулись к танкам.

Противник, прикрывая подступы к житомирскому шоссе, по которому двигались его отступающие колон­ны, ждал нашу, советскую бригаду на дороге со стороны лагеря Берковец, но просчитался. Танкисты уже находились на западной окраине станции Ёеличи.

Байрамову и Гладкову проскочить на житомир­ское шоссе и выйти к мосту через Нивку,— приказал майор Ковалев.— Там окружены наши стрелковые ро­ты, надо их выручать. Остальным,— добавил комбат,— повернуть вправо и выйти в тыл вражеской засаде.

Танки продвигались по узким улицам и закоулкам западной окраины Беличей. Вступив в бой, они стали давить и расстреливать вражеские орудия, танки. Уни­чтожили паровоз, который, отходя, специальным удар­ным механизмом разбивал железнодорожное полотно. Были захвачены склады с продовольствием, боеприпасами и другим военным имуществом.

Пока экипажи вели бой в Беличах, командир роты Семенов приказал двум танкам — Семенцова и Левкина — идти на помощь Байрамову в Святошино, чтобы надежно перерезать дорогу. По докладу Байрамова, путь туда был свободен. Когда же вышли на западную окраину Святошино, противник из-за  оград и палисад­ников открыл сильный огонь из орудий. Там ни Байра­мова, ни Гладкова не оказалось. «Значит, где-то под­били их или вынудили отойти»,— подумал Левкин.

Кунак, сообщи, где находишься? — запросил оп по рации Байрамова. Незамедлительно последовал ответ:

Находимся в лагере западнее Святошино, окружены.

Семенцов доложил командиру роты:

Наших тут нет, они проскочили в лагерь, окру­жены, подходы к шоссе прикрыты орудиями.

Тут же включился майор Ковалей и передал Семенцову:

Поменьше сиди на рации, а побольше стрёляй! Ясно?

В это время кто-то постучал по башне. Около, танка стоял старший сержант, артиллерист, с почерневшей от спекшейся крови повязкой на голове.

Танкисты! Прикройте нас, фашисты не дают развернуть орудия!

Володя! — крикнул Семенцов своему напарнику.— Передвигайся по огородам и дави гусеницами! Только  не подставляй борт!

Его машина понеслась по огородам, садам. За ней, последовал танк Левкина. Оказавшись позади противника, танкисты раздавили два орудия.

С фронта, с севера и северо-востока немцев громил и наши артиллеристы и мотострелки (тут было немало наших частей). Лейтенанты предупредили своих меха­ников-водителей, чтобы они на крутых поворотах не повредили машины. Третья вражеская пушка оказалась у каменных построек с толстыми стенами. Пришлось, прежде чем наехать на нее, послать туда несколько снарядов. В это время на шоссе со стороны Киева потянулась длинной лентой колонна противника. Она двигалась Святошино. В голове шли два танка. Стрелять по ним было неудобно, так как наши находились в саду, на южной окраине поселка. Семенцов и Левкин поторопились к мосту через Нивку, чтобы фланговым огнем остановить танки. Но артиллеристы из других частей опередили их и, сожгли вражеские машины на подходе к мосту. Лейтенантам-танкистам остались лишь автома­ту шины и повозки. Хвост колонны, оказывается, тоже сопровождали танки, да еще штурмовые орудия. Они были подбиты и сожжены подошедшими от Беличей лейтенантами Васильевым и Дроздовым, а также артиллери­стами.

Вскоре сюда приехал капитан Гаврюшенко.

Где Байрамов с Гладковым? — спросил он Семенцова.

Западнее Святошино, окружены.

Запросите координаты!

Семенцов запросил.

Находимся в районе лагеря и совхоза «Червоный плугарь»,— послышался голос Байрамова.

Идем на помощь, не прихватите нас огнем, —  тут же радировал ему Левкин.

Оба танка с автоматчиками на бортах двинулись по житомирскому шоссе. Уже ослабленное вражеское кольцо вместе с артиллеристами прорвали быстро. Минометная батарея была обойдена танками и уничтожена. Повернув влево, вышли в район совхоза. Там два Бориса — Байрамов и Гладков — гонялись за гитлеров­цами, ведя огонь из пулеметов.

Передай им, пусть выезжают в Святошино,— при­казал Левкину капитан Гаврюшенко.

Когда возвратились обратно, Байрамов стоял около своего танка и держал комок земли возле лица бело­брысого гитлеровского офицера.

Ты что? Хочешь землей забить фашистский рот?— нахмурился Семенцов.

Нет, предлагаю только. Я гаварю, хател нашу землю — на, ешь, а савсем не дадим! А он, как видишь, ламается. Давольно прыткий, его выкурили автомат­чики из хаты, а он бросился к матациклу, хател удрать. Но не вышло!

Байрамов был возбужден, его рыжие усы подра­гивали.


В пять вечера в сторону Житомира сплошной колон­ной прошли машины 3-й гвардейской танковой армии. Преодолевая исключительно яростное сопротивление гитлеровцев, танки бригады продолжали обходный ма­невр и с наступлением темноты достигли Жулян. Кольцо окружения сужалось с каждой минутой. Теперь отре­заны пути отхода противника на Жуляны и Василь­ков!

Впереди был аэродром, на котором раздавались сильные взрывы. Это взлетали в воздух заминирован­ные гитлеровцами ангары и другие аэродромные соору­жения. Темное осеннее небо освещалось огромным заре­вом пожарищ. Левее батальона Ковалева полукругом сверкали сотни вспышек артиллерийских выстрелов. А над Киевом полыхало зарево: фашисты, поспешно от­ступая, подожгли город. Тяжело было смотреть на эту картину. У многих на глазах навертывались слезы...

Хозяйственники привезли ужин. Но майор Ковалев сказал:

— Ужинать рано, да и нет времени. Скоро освободим Киев, там и поужинаем.

Часам к восьми в батальон приехали генерал Крав­ченко с полковником Овчаренко. И сразу же от эки­пажа к экипажу полетела «самая точная и надежная» информация: командир корпуса приказал немедленно наступать на Киев!

Информация, действительно, была точная и досто­верная: в половине девятого танки двинулись по на­правлению к столице Украины.

Километра через три остановились. К танку лейте­нанта Семенцова подошел капитан Гаврюшенко.

Машина исправна? — спросил он.

Исправна, боеприпасов достаточно, заправка поч­ти полная.

Автоматчики?

— Четыре человека во главе с командиром взвода Титенко.

Ребята надежные?

Железные!

Капитан вскочил на танк.

Следуем в Киев на разведку. Когда будем пре­одолевать заслоны противника, открыть огонь из автома­тов и пулеметов, строчить беспрерывно. Вперед!

Минут через двадцать тридцатьчетверку остановили бойцы чехословацкой бригады. Они занимали здесь кратковременную оборону.

Куда вы едете?! Впереди гитлеровцы! — разом закричали они, обрадованные появлением советского танка.

В Киев пробиваемся,— ответил капитан. — Надо кое-что посмотреть...

Пошли вместе, да побыстрее, иначе фашисты спа­лят весь город,— предложил огромного телосложения командир чехословацкого батальона. — Мы бы и сами пошли, да сильно бьют из минометов и автоматов.

Действительно, впереди был крепкий заслон. А над городом все больше разбухало зарево...

Танки и самоходки есть у них? — спросил Гаврю­шенко.

Их видели перед сумерками, потом они повернули вправо и скрылись.

Добро! Откуда бьют минометы?

Получив ответ, танкисты двинулись вперед. Послы­шалось протяжное: «Ура-а-а! Даешь Киев!» Это за тан­ком поднялись в атаку чехословацкие воины. Враже­ский заслон прорвали, миновали поселок Чкаловка. На­чались ряды двухэтажных домов.

Поворачивай налево, на Брест-Литовское шоссе,— распорядился Гаврюшенко.

Проехав еще несколько сот метров, заметили выез­жающую из города вражескую автоколонну. Мост через железную дорогу гитлеровцы успели взорвать, так что тридцатьчетверке пришлось повернуть вправо. Оказался взорванным и мост на Фастов. Остановились. Дорога завалена. Танкисты находились перед внушительным препятствием.

Метрах в двадцати с правой стороны над забором показалась голова женщины и тут же исчезла. Высуну­лась еще раз.

Идите сюда! Не бойтесь, свои! — крикнули танкисты.

Вышла старуха. Путаясь в длинной черной юбке, сделала пять шагов и остановилась.

Идите сюда! — позвали ее опять.

Приблизилась, обошла вокруг танка и спросила:

Вы — наши чи немцы?

Свои мы, свои. Красные!

Когда убедилась, что перед ней действительно совет­ский танк, она быстро зашагала в дом и через минуту привела десятка три киевлян. Радости их не было границ. Гаврюшенко поздравил жителей с освобождением города.

А теперь,— сказал он,— помогайте вылавливать спрятавшихся фашистов, тушить пожары. Скоро в город войдут наши части.

Капитан попросил одного худощавого, живого и раз­говорчивого старика сесть на танк и показать дорогу на Крещатик.

Проехали немного вдоль железной дороги, с боль­шим трудом перевалили через насыпь. Недалеко от нее из широкого двора поспешно выехали несколько враже­ских автомашин. Автоматчики открыли по ним огонь, но повредить, похоже, ни одной не удалось. Колонна скрылась за поворотом улицы.

Танк мчался к центру города по бульвару имени Т. Г. Шевченко. Улицы освещались заревом горящих домов. Где-то в отдалении слышались автоматные и пулеметные очереди. Раскаты орудийных выстрелов в основном доносились с окраины города. Там наши части мощным огнем встречали поспешно покидавшие город вражеские колонны. Вот площадь Льва Толстого. Повернув влево, проехали вдоль Крещатика. Здесь раз­говорчивый старик украинец распрощался с танкистами.

На стене одного из полуразрушенных зданий бойцы увидели полотно с огромным портретом Гитлера.

— Стой! — приказал Гаврюшенко механику-водителю.— Надо ликвидировать эту пакость. До оригинала когда еще доберемся...

Автоматчик дал несколько коротких очередей по оснастке портрета, и тот свалился в груду битого кир­пича.

Далее, повернув к памятнику Богдану Хмельниц­кому, танк наступил на хвост вражеской колонне, кото­рую замыкали штурмовые орудия.

Преследовать не будем. Радируй комбату— при­казал Гаврюшенко Семенцову: — «Мы в Киеве, встречайте вражескую колонну с самоходками».

Было ровно девять вечера 5 ноября, когда в Киев вошли танки батальона. Впереди — машина лейтенанта Бориса Байрамова, за ней — Бориса Гладкова, Григория Кириченко, Федора Семенова, самого комбата Ковалева, замполита Коломийцева с корреспондентом корпусной газеты «Сталинец» капитаном Куприяновым... Танки тут же попали в окружение сотен жителей столицы Со­ветской Украины. Все старались подойти поближе, по­жать руки своим освободителям. На изнуренных лицах сияла радость. Старики от радости плакали. Каждый старался что-то подарить, чем-то угостить воинов...

После приветственного слова, которое сказал коман­дир батальона майор Ковалев, танки прошли вперед и сосредоточились во дворе политехнического института. К одиннадцати часам вечера этого же дня в город вошла вся бригада со штабом и тылами16 .


8.


Всю ночь в поте лица каждый танкист трудился на своем танке. Пополнялись боеприпасами, горючим, про­веряли работу механизмов. Отдыхать не пришлось. Правда, некоторым удалось вздремнуть с часок на своем сиденье. Но в четыре утра 6 ноября уже раздалась команда:

По машина-а-ам!

И когда над освобожденным Киевом начал подни­маться смешанный с дымом темно-серый предутренний туман, колонна танков выступила из города, чтобы пре­следовать отходящего противника.

На окраине путь танкам преградил илистый, с поло­гими берегами, ручеек Нивка.

Разобрать и сделать настил! — распорядился Якубчик, показывая на двухэтажный деревянный домик, что стоял в тридцати метрах от ручейка.

Через двадцать минут настил был готов.

На рассвете южнее Жуляны завязался бой. За ночь гитлеровцы успели организовать оборону. Танки, раз­вернувшись в боевой порядок, стали с ходу расстрели­вать огневые точки противника.

Товарищ командир, справа орудие! — крикнул си­девший на танке Семенцова старший сержант Александр Титенко.

Опасную цель обошли с фланга и после второго вы­стрела уничтожили ее.

Прильнув к налобнику прицела, лейтенант Семенцов внимательно наблюдал за полем боя. Переключив ра­цию на прием, он услышал:

Левее отходит большая колонна противника!

Это Байрамов докладывал командиру батальона.

И сам тут же открыл огонь. Спустя несколько минут, в наушниках Семенцова раздался короткий и сильный треск. Он увидел, как над танком Байрамова подня­лись черные клубы дыма. Рация его не отвечала...

Встревоженный Семенцов подъехал к подорвавше­муся танку своего друга. Да, машина пострадала креп­ко. Выведены из строя два правых катка, поврежден ле­нивец, разбросало гусеницы... Экипаж сильно оглушило, но, к счастью, все остались живы.


Уничтожив отступающую колонну, танки с десантом автоматчиков на бортах продвигались вперед. К полу­дню вышли восточнее города Васильков, в район села Гвоздов. Карт этого района у танкистов уже не было, так что двигались, что называется, на ощупь. Когда приблизились вплотную к Гвоздову, то увидели, что оно сплошь забито автомашинами, пушками, минометами и пехотой противника. Ворваться в населенный пункт с ходу не удалось — доступ преградил глубокий овраг. Постреляв со значительного расстояния, танкисты вы­нуждены были повернуть на проходящую по дну оврага дорогу, которая вела в Гвоздов кружным путем.

За время, пока танки преодолевали почти пять лиш­них километров, гитлеровцы успели установить орудия и задержали их дальнейшее движение. У головной ма­шины была перебита гусеница, и дорога оказалась за­купоренной. Но ненадолго. Оттащив поврежденный танк в сторону, Семенцов и Гладков первыми ворвались в Гвоздов и выскочили фашистам в тыл. Перед их гла­зами мелькнули искаженные страхом лица разбегаю­щихся солдат. Раздался скрежет раздавленных орудий.

Начало смеркаться. За день продвинулись километ­ров на тридцать. Артиллеристы и мотострелки, за исключением танкового десанта, отстали. Поэтому майор Ко­валев приказал продвижение приостановить и занять круговую оборону.

Когда совсем стемнело, танкистов и пехотинцев не­сколько раз обошли комбат, его заместитель по полит­части, командиры рот.

— Будьте начеку,— предупредил майор Ковалев.— Ночью могут подползти гитлеровцы!

Усталые до предела экипажи, не спавшие уже не­сколько суток, сидели в машинах и дремали по очереди...

Комбат оказался провидцем. Прибежали к танкам Андроников с Коломийцевым и предупредили, что идут фашисты. Ровно в час ночи несколько сот гитлеровцев открыли по танкам автоматную и пулеметную стрельбу. Шли они цепью, в полный рост. Противник, ведя беспо­лезный огонь из стрелкового оружия, должно быть, на­деялся ошеломить наступающих внезапностью, создать панику. Но он ошибся.

Поступила команда: «Вперед!» — и подоспевшие к этому времени мотострелки, поддержанные танками и артиллерией, сбили фашистскую пехоту.


7 ноября 1943 года. День 26-й годовщины Октября. С утра было тепло, шел мелкий дождь. Часам к десяти он перестал, но солнце не показывалось.

Танкистов из ближайших хат небольшого селения пригласили на завтрак. О знаменитом украинском бор­ще до этого многие только слышали. Каждый съел по большой миске. Хозяин — высокий седобородый дед — показал гостям и тут же сжег при них германские деньги, которыми снабжали оккупанты за подневольную работу местное население.

Корову забралы, осталось тилькы одно порося,  — говорил он. — Мы его ховалы в погребу, а ворог туда заглядать боялся, думав, там ховаються партизаны.

Фашист, хлопци, он добрый, як отэць: взяв корову да овец, а йего фрау — як маты, наказала тэля взяты. Ось заглянуло солнце и в наше виконце,— певуче до­бавила расторопная, повеселевшая хозяйка.

Одним словом, завтрак получился что надо. А раз­говор с хозяином и хозяйкой хаты — хорошей полит­информацией.

К десяти утра подоспел со своим штабным «хозяйством» капитан Гаврюшенко. За ним появился и начпрод Побережец с кухней, доставил праздничный обед.

Получайте завтрак! — командовал старшина.

Но сытые на завтрак шли с неохотой...

В полдень состоялся митинг, посвященный годовщине Великого Октября. Бойцов поздравили с праздни­ком полковник Овчаренко и начальник политотдела подполковник Полукаров. Зачитали приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении столицы Украи­ны Киева и присвоении 5-му гвардейскому танковому корпусу наименования «Киевский».

Бригадный разведчик Андроников со своими смельчаками Макаловым, Борисовым и другими неотступна как тень, следовали за противником. Пока танкисты и автоматчики завтракали, участвовали в митинге, осмат­ривали машины и чистили оружие, они проделали путь в сорок километров. Установили, что до Копачей против­ника нет. Дальше замечено большое движение врага, который устанавливает противотанковые средства. Осо­бенно много их по южному берегу речки Стругна.

Полковник Овчаренко, изучив местность по карте и оценив обстановку, пришел к заключению: путей обхода нет, надо ударить в лоб; пока противник не успел за­крепиться, выступать немедленно, чтобы через полчаса быть в Копачах.

Немножко подвела погода. Подмоченная небольшим утренним дождиком почва подсохла. Но как только тро­нулись, опять полил дождь, и дорога начала раскисать. Скорость движения уменьшилась. Все же минут через сорок сумели незаметно выйти на окраину села. Подход со стороны Гвоздова был удобным. Здесь пролегала вы­сокая насыпь, за которой танки почти не просматривались противником. Высота насыпи — как раз на уровне танковой пушки, что весьма удобно для стрельбы.

Помогли танкистам партизаны. Из заросшего оврага вышли трое — с автоматами, заткнутыми за пояс гранатами. Один из них, молодой, энергичный, вскочил на танк Семенцова.

— День добрый, товарищи! Я — Тимофей Мазепа, партизан,— представился он.— Где ваш командир? Надо кое-что доложить.

Подошел старший лейтенант Семенов, командир ро­ты. Партизаны сообщили, что проходы через насыпь и мостик через речку заминированы. Вход в село охраняют два противотанковых орудия и пулеметы. Правее, в ку­стах, замаскированы орудия и «тигры».

Информация партизан была очень кстати. Зная даже приблизительное расположение огневых точек против­ника, танкисты удачно накрыли их из пушек. Проходы несколькими осколочными снарядами были расчищены, и в сумерках танки с автоматчиками ворвались в Ко­пачи. Но гитлеровцы уже успели покинуть село. Требо­валось срочно догнать их, разбить и выйти к Германовке.

Дождь не переставал. Было нелегко вести машины ночью по раскисшей грунтовой дороге. Однако танки, поднимая фонтаны черной грязи, безостановочно шли вперед. Продвинулись еще километров пять и около хутора Степка догнали другую вражескую колонну. Сначала попадались отдельные автомашины,  тягачи, повозки. Потом, когда подбили, сожгли несколько пе­редних машин, колонна гитлеровцев застопорилась. Возможности обогнать ее, обойти стороной не было. Можно крепко завязнуть... Выход оставался один — дви­гаться вперед и давить колонну.

Впереди немцы развернули артиллерийскую батарею я били по своей и нашей колонне, так как уже все пере­мешалось. В сгустившейся темноте шла суматошная пальба из всех видов оружия. Стреляли без прицела,  по вспышкам.

Головные танки батальона быстро уничтожили вра­жескую батарею. Около орудий валялись трупы. Пере­пуганные гитлеровцы, побросав оружие, метались из стороны в сторону, прятались в грязных кюветах до­роги. Некоторые отбивались. Тогда возникали рукопаш­ные схватки.

Взрывом гранаты разорвало правый сапог и зашиб­ло ногу командира роты автоматчиков Ивана Деревянко. Он сбросил сапог и так, припадая на правую сто­рону, бегал по холодной грязи... Автоматчики, возглав­ляемые командирами взводов и отделений Титенко, Люляковым, Петиным, Телеусовым и Булыгиным, вме­сте с присоединившимися к ним партизанами, прочесы­вали кюветы, обочины дороги, выволакивая из грязи обезумевших от страха фашистов. Те со слезами про­сили сохранить им жизнь.

За ночь было уничтожено и взято в плен немало гитлеровцев, сожжено и захвачено большое количество автомашин и повозок врага. Чего только не было на повозках, в кузовах машин: оружие, боеприпасы, на­грабленные вещи, продукты, вплоть до еще теплых сви­ных туш. Хромовые кожи лежали тюками. Оказывается, в Василькове находился кожевенный завод. Ограбили его фашисты до последней шкурки...

После выступления из Гвоздова продвинулись впе­ред еще на три десятка километров. Дождь усилился, и дороги стали совершенно непроходимыми. Поэтому, расположившись за небольшой возвышенностью, колон­на остановилась до рассвета.


9.


Ранним туманным утром танки, приняв на борт де­сантников и бойцов стрелковых подразделений, с кото­рыми вместе сражались с первого же дня боев за Киев, возобновили наступление. На одной машине ехала сан­инструктор танкистов Мария Старенко, а на другой — «сестричка» стрелкового батальона Александра Решетова.

Саша! Ты как тут оказалась? — удивился коман­дир танка Борис Гладков.

Соскучилась, Боря, по танкистам, вот и пришла,— улыбнулась она.— Ночью у нас было два легкораненых, я их отправила в медпункт полка. А после перевязки они возвратились. Так что пока я свободна.

А если хватится твой ротный?

Он мною не командует. Я подчиняюсь комбату и выше,— задорно рассмеялась она. Потом приказала своему санитару Черникову: — Кузьма Дмитриевич, пошли!

Накинув на плечи санитарные сумки, они на ходу спрыгнули с танка и побежали.

Ну, зачем же так неосторожно! — крикнул им вслед Гладков.

Ничего, не впервой,— ответила Саша, удаляясь со своим помощником.

Ну, чертовка-девка! — не без восхищения сказал танкист.

Александра Решетова нравилась не только своим автоматчикам, но и танкистам. Однако ухаживать за ней никто не решался. Была слишком остра на язык, а иному не уступала ни в силе, ни в ловкости. Как жен­щина была ко всем равнодушна, а как медик — пре­дельно внимательна. Никому не могло прийти и в го­лову, чтобы в чем-то ее обидеть. Что касается склон­ности посмеяться и уменияодернуть некоторых, как она выражалась, «болтунчиков», то это ей создавало проч­ный авторитет. Поэтому бойцы, завидя ее, радовались, старались проявить заботу. А при появлении огромной фигуры ее санитара Кузьмы Черникова всякие шуточки в Сашин адрес прекращались моментально. Кузьма был намного старше Решетовой, дома оставил четверых де­тей. Он оберегал ее от всякой неприятности, как свою родную дочь. Часто советовал молодым бойцам:

Ребята, вот кончится война, - все вы, конечно, поженитесь. Всегда любите своих жен, будьте для них и опорой и надеждой. Они этого заслуживают.

Когда получал письма от жены, то обязательно про­читывал всем. В одной из своих весточек она писала: «Ты, Кузя, о нас не беспокойся. У нас все хорошо, все есть, обуты и одеты. Правление колхоза о семьях фрон­товиков проявляет посильную заботу...»

Я знаю, крышу-то не успел покрыть,— с печалью в голосе говорил он. — Должно, на них льет, а она мол­чит. Мы-то здесь, действительно, и сыты и одеты, в этом, прежде всего, обязаны им...

...Танки наступали во взаимодействии со стрелковы­ми подразделениями. Только начали спускаться с при­горка в село, как столкнулись лоб в лоб с движущейся колонной. Впереди шла легковая машина. Густой серый туман пока не рассеивался, поэтому Видимость была очень плохая.

Танки с ходу врезались в колонну. Началась очеред­ная давка. Из кабин и кузовов выскакивали, как ошпа­ренные, фашисты. Лихорадочно ударили пулеметы и автоматы.

Дави, Герасимов! — подстегивал лейтенант Се­менцов своего механика-водителя.

Башенный пулемет, не смолкая, строчил по разбе­гающимся солдатам. Так двигались не более ста мет­ров. Миновали пригорок, вышли на насыпную часть дороги. Вдруг из башни головной машины Дроздова, за которой следовал Семенцов, посыпались искры. Танк остановился, его тут же покинул экипаж.

«Эх, проклятые, успели развернуть орудия! — со злостью подумал Николай Семенцов, заметив на опушке рощи, в трехстах метрах слева, вспышки.— Вон откуда бьют!»

Осколочным! — скомандовал он Волкову.— Еще! Еще!

Пятью выстрелами заставили замолчать вражеские орудия. Теперь бы проскочить вперед, но мешает подби­тый танк Дроздова. Подать назад тоже нельзя — вплот­ную стоят другие танки. А если спуститься с насыпи?

Развернись на месте и сползи вправо! — прика­зал Семенцов механику-водителю.

Машина уже встала поперек дороги, и вдруг — удар. Заглох двигатель...

Сползай с насыпи! — с яростью крикнул лейте­нант Герасимову.

Механик-водитель не отвечал. Последовал еще удар, по башне... Из глаз Семенцова посыпались искры. Все закружилось, зазвенело в голове.

Лицо обагрилось кровью. Горло обожгло невыноси­мой болью... Падая на боеукладку, лейтенант услышал голос Волкова:

Ранило обоих!..

Через несколько секунд танк встряхнуло еще раз. Семенцов почувствовал, что кто-то дергает его за плечо.

Товарищ командир, горим! Выходите! — Лейте­нант узнал голос радиста-пулеметчика Головкина.

Где механик-водитель? Надо спасать танк.— Се­менцов с трудом поднял голову.

 — Он уже выскочил, Волков убит...

Залитыми кровью глазами Семенцов увидел, что люк механика-водителя открыт, его сиденье пустое. Взглянул в сторону моторной перегородки. Там, в пламени, скор­чилось тело Волкова...

Уже начала тлеть замасленная шинель командира

Горим, выскакивайте! — не прекращал взывать Головкин.

Он был уже наружи и тащил своего командира в люк. Заметив это, гитлеровцы резанули из автомата, пули защелкали по корпусу танка. Головкин покатился в кювет, Семенцов свалился в двух метрах от фашины. Кругом стояла такая пальба — головы не под­нять...

В это время разгорался бой и на правом фланге. Из траншеи неистово бил наш ручной пулемет. Потом замолчал — раненый пулеметчик медленно сполз на  дно траншеи. Находившаяся рядом санинструктор Саша Решетова стала перевязывать его. За пулемет лег вто­рой номер — совсем еще юный белобрысый паренек. Вскоре огонь прекратил и он...

— О, боже, ранило и этого! — удрученно промолвила отважная медичка и, закончив перевязку пулёметчика, подбежала к юноше. А тот, уткнувшись головой в бруствер ячейки и прижавшись к ее стене, стоял и не шевелился. «Если парень убит или тяжело ранен, так не устоит»,— подумала Саша. Дернула за плечо солдата — так и есть: живехонек боец и невредим. Про­сто еще не обстрелянный, струхнул.

— Ты почему это не стреляешь?! — напустилась на него санинструктор — Не видишь разве — лезут арийцы! А ты прячешь свою башку, кому она такая нужна!..

Я.,, я... ствол накалился...— стал оправдываться Молодой боец.

И тут же опять застрочил из пулемета.

Санитара! — послышался зов откуда-то справа.

— Дочка, нас кличут, пошли,— позвал прибежавший санитар Черников.

За бугром лежал пожилой сержант с раздробленной нижней челюстью. Положив его голову себе на колени, Решетова начала перевязку. Черников помогал. Ране­ный часто моргал лихорадочно блестевшими глазами. Видимо, хотел что-то сказать. Потом все же проговорил:

— Ну, дочка, это — все...

Тело его дернулось. На Сашину руку струей потекла горячая, багровая кровь. Это во время перевязки шаль­ная вражеская пуля угодила сержанту в висок. Сан­инструктор Решетова не удержалась заплакала...

Танкисты продолжали бой. Начальник штаба ба­тальона капитан Гаврюшенко, находившийся на танке Дроздова вместе с десантниками, спрыгнул на землю и, лежа около машины, расстреливал из автомата выбе­гающих из ближайших хат немцев. В двадцати метрах от танка вдоль улицы проходила вражеская траншея, из которой гитлеровцы вели бешеный огонь, бросали гранаты. Справа, на небольшой возвышенности, показа­лись их танки. Они были еще далеко. Рокот их моторов слышался слабо.

Беги к комбату, доложи о танках! — приказал капитан лежавшему рядом сержанту Булыгину.

Тот, вжимаясь в землю, пополз. Гаврюшенко вместе с несколькими автоматчиками продолжал отбиваться от наседавших фашистов. Вдруг рядом разорвалась гра­ната, затрещал чужой автомат. Левую руку капитана сильно обожгло. Он быстро отбежал за танк и присел, прижимая простреленную руку к груди.

Ранило, товарищ капитан? — подскочил к нему старший сержант Титенко.

Ничего страшного! Продолжай командовать взво­дом.

Но Титенко не уходил. Гаврюшенко, привалившись к ведущему колесу танка, начал себя перевязывать. Но ничего не получалось. Тогда он разрешил Титенко по­мочь ему. Подползший вскоре к танку фельдшер ба­тальона наложил на руку шину из обломанной доски и отправил капитана в тыл17 .

Батальон автоматчиков отбивал одну вражескую контратаку за другой.

Танки! Танки! — послышались крики.

Перевязывавшая раненого Саша Решетова, быстро застегнув санитарную сумку, встала.

Ползут дьяволы,— проговорила она.— А сзади еще два...

Ну, уж нет, не пропустим! — зарычал боец, кото­рого только что перевязывала Решетова, и, схватив противотанковую гранату, пополз навстречу вражеской машине. Но пулеметная очередь, пущенная из нее, оста­новила героя…

Гвардейцы, кто мог держать оружие, включая и ра­неных, заняли оборону. Санитар Черников, также воору­жившись гранатой, пополз вперед... Запахло каленым железом. В снарядной воронке, сжав в руке гранату, притаилась Саша Решетова. Вот она швырнула ее под вражеский танк, но в этот момент огнем прожгло пра­вую руку... Потом Решетову дважды подбросило взрыв­ной волной. Ей показалось, что она полетела в какую-то пропасть...


10.


Лейтенант Николай Семенцов пролежал без созна­ния около своего танка целый день. Поднял голову — не видит ничего, бело кругом. Коснулся левой рукой лица, почувствовал что-то липкое. Поднес ладонь к гла­зам — все как в плотном тумане, ничего не рассмотрел. Невыносимая боль под коленями. Уцелевшими пальца­ми левой руки пощупал под коленями и обжегся. Тлели ватные брюки. Попытался растеребить вату, насыпать на нее землю, но ничего не получилось. От острой боли снова потерял сознание.

К его великому счастью, пошел ливневый дождь. Через некоторое время лейтенанту стало легче, и он очнулся. Боль под коленками прекратилась. Вообще Семенцов не стал ощущать никакой боли. Он не чув­ствовал ни рук, ни ног, не мог шевелиться и двигаться.

На душе было скверно. Что только не приходило в голову в эти минуты! Мучила мысль: что с ним? «А где мой партийный билет?» С трудом нащупал — он оказался в левом кармане гимнастерки. Это его обрадовало. И в то же время подумал: «Если меня, изранен­ного, найдут фашисты, то немедленно начнут шарить по карманам, а там партийный билет! Счастье, если убьют сразу, а то могут сначала поиздеваться, как это они всегда делают. Может быть, закопать в землю? Ну ладно, допустим — закопаю, а ко мне вдруг явится сей­час наша санитарка Маша Старенко. Она девушка здо­ровая, смелая и вытащит Меня. Потом наш начальник политотдела Георгий Степанович вежливо спросит: «Товарищ Семенцов, где ваш партийный билет? Ведь я же просил его беречь как зеницу ока...» Тогда как мне быть? Ведь наш Георгий Степанович — человек мудрый, душа танкистов. Он нам всегда твердил: «В наших сердцах живет святое чувство — чувство ленинских идей, значит мы победим».

Молниеносно пришла в голову и другая мысль: «Ка­кой же я дурак! О чем задумался! Ведь до армии три года возглавлял комсомольскую организацию лесопунк­та. В партию принят по боевым характеристикам. Зна­чит — великое звание коммуниста завоевал кровью, значит — до конца своей жизни должен держать крепко в руках партийный билет, в какое бы трудное положе­ние ни попадал. И точка!» И сразу же, подумав так, лейтенант почувствовал на душе необычайное облегче­ние. Вот жаль только — не успел отправить матери письмо, оно вместе с другими солдатскими пожитками сгорело в танке. Что с экипажем? Волков, конечно, обуглился в танке. Был он крепким духом и силой. Одно слово — сибиряк.

Машинально повернул голову в сторону танка. Одна­ко ничего не увидел, потому что в глазах было по-преж­нему бело. Неужто ослеп? Кто во всем этом виноват? Виноваты фашисты! У танкиста сердце разрывалось от ненависти к ним. Нет, он должен жить, должен воевать!

Еще раз провел рукой по лицу — оно какое-то стран­но ровное, вроде и носа нет. Раздвинул веки левого глаза и с трудом рассмотрел, как через мутное стекло, очертания своего закопченного танка. Через минуту уже разобрался, где наши, где немцы, откуда ехали. Ну что ж, надо попытаться поползти. Медленно повернулся на бок и неожиданно покатился с насыпи в кювет. Туда струями сбегала мутная холодная дождевая вода. Дол­го полз, упираясь локтями и захлебываясь. Не помнил, сколько времени полз... Вдруг услышал:

Гад, куда крадешься!

Лейтенант опять пальцами приоткрыл левый глаз — увидел кусочек серой шинели и дуло автомата. «Наш»,— облегченно подумал он. Еле шевеля губами, проговорил:

Раненый я, лейтенант Семенцов...

А, танкист! — воскликнул кто-то и, подхватив его под руки, поволок на другую сторону дороги.

Через несколько минут, показавшихся раненому не­скончаемыми часами, безвестный спаситель положил лейтенанта на землю и сказал кому-то:

Ваш, должно быть. Взгляните.


Семенцов опять посмотрел одним глазом и увидел люк механика-водителя стоящего рядом танка. Кто-то спрыгнул с машины на землю.

Коля, это ты? — послышался голос Бориса Глад­кова.— А мы считали, что ты уже на том свете...

Рано мне еще туда,— шевельнул Николай губа­ми.— Мы еще повоюем...

Семенцов снова почувствовал себя плохо. Его под­няли на холодную броню. Послышался голос стонавшей девушки. Подошли танкисты с других машин. Он с тру­дом узнал их по голосам.

Кто-то занялся перевязкой.

Кто разбил... пушку? — спросил Семенцов у своего командира Семенова, которого узнал, как и других, по разговору и который без труда понял, какая пушка интересует раненого.

— Подбил я,— ответил он.

Дай вам сто лет жизни, старший лейтенант...

Но и ты, Николай, в долгу не остался. Сам видел.

Откуда по нас били?

Из вишневого сада. Там стояла противотанковая батарея. Мы ее расколотили, но фашисты успели не­сколькими выстрелами в упор подбить Дроздова и твою машину.

Здорово ты, дружище, бился, лежа около своего танка,— вставил Гладков.— Думали, всех фашистов пе­ребьешь.

Нашли время для подначки… — поморщился Се­менцов.

Я вполне серьезно,— сказал Гладков.— Как тебя вытащили из танка, ты с левой руки начал палить из пистолета в сторону противника. Потом выдернул зуба­ми чеку, швырнул гранату, за ней другую. А когда немцы прострочили трассирующими по танку, ты и при­тих. Подумали, убило тебя...

Сгоряча, видать, все делал,— сказал Семенцов.

Лично Ковалев дважды посылал. Машу с автомат­чиками за тобой.

Попробуй подойди, когда не дают поднять голо­ву, — послышался плачущий голос Маши Старенко — это она сейчас перевязывала лейтенанта.— Вот, вся ши­нель продырявлена, сумку санитарную пробили, мер­завцы...

Семенова вместе с другими ранеными Борис Глад­ков на своем танке отвез в медпункт. Там Маша покор­мила лейтенанта, с трудом раздвигая ложкой его рот. Потом на санитарной машине повезли дальше в тыл. За сутки, прошедшие после ранения, состояние Николая еще более ухудшилось. Впившиеся в череп и кожную ткань металлические осколки, кровь, грязь и волосы — все вместе смешалось, ссохлось... При ранении такой боли не ощущал, как во время обработки ран, кото­рую произвели на одном из пунктов. Как закончилась эта процедура, Николай Семенцов не помнил: потерял сознание. Утром он оказался в хуторе Степок в хате Екатерины Алексеевны Данько.

С особой душевной теплотой и поныне вспоминает бывалый танкист эту добрую женщину. Она кормила и поила в течение семи суток его и еще двоих, таких же полуживых, как и он, раненых. За день по нескольку раз, вставляя в рот трубку, лила ему теплое молоко. Часто прислушивалась, дышит или нет. Потом облег­ченно шептала:

— Ни, нэ вмер, будэ жить.

Ее четверо ребятишек терпеливо возились возле ра­неных, во всем помогая матери.

В годы войны таких женщин-матерей, настоящих со­ветских патриоток, было немало. Как известно, меди­цинские подразделения передвигались за наступающими частями, а военно-полевые госпитали не успевали пере­дислоцироваться за ними. Поэтому многие раненые вре­менно размещались в деревнях, селах.


Сорок четвертый год отметился сильными январски­ми морозами. В госпиталь поступали новые раненые. Выписывались выздоравливающие. Пошло на улучше­ние и здоровье лейтенанта Семенцова.

Собирайтесь на перевязку. Сейчас снимут повяз­ку с глаз и гипс с руки, — сказала ему однажды сестра.

И повела его в перевязочную. Это лейтенанта и обрадовало и испугало. Он впервые после ранения дол­жен увидеть белый свет! А если нет?.. В темной комнате сняли повязку и тихонько вывели в светлую..

Ну-ка, Николай Васильевич, взгляните в окно: елки во дворе зеленые или синие? — услышал он неж­ный голос.

Но сначала Николай увидел сидящую за столом женщину в белом халате. Ее глаза лучились бесконеч­ной добротой... Это была капитан медицинской службы Анна Ивановна Сазонова18 .

— Вот извлеченные из вашего черепа осколки,— показала она на граненый стакан, в котором лежали кусочки металла.

Через шесть месяцев танкист Семенцов вместе с мно­гими другими воинами, своими соседями по госпиталь­ной койке, возвратился в боевой строй.


Поздно вечером Александру Решетову срочно доста­вили в город Киев, в только что разместившийся там госпиталь, и положили на операционный стол. Она и в бреду продолжала воевать.

Дядя Кузя, где ты? — то и дело выкрикивала она. Ведь ее санитар Черников с гранатой в руке пополз вперед, она это видела. Что с ним?..

Врачи не отходили от Саши всю ночь. Утром, когда раненые стали просыпаться, а те, кто мог,— прохажи­ваться по палате, открыла глаза и Решетова.

Где я?..— уставив глаза в потолок, произнесла она.

Шурочка, милая, ты в госпитале, — услышала в ответ приветливо-нежный голос медсестры.

Дайте попить...

Хотела протянуть за стаканом с водой правую руку, - но она оказалась забинтованной. Не поднималась и ле­вая... Ей приподняли голову, и она сделала несколько жадных глотков. В это время, взглянув на ноги, по вмя­тине на одеяле поняла: они сильно укорочены...

Она хотела повернуться, чтобы не видеть, положить голову на подушку, однако сделать ни того, ни другого не смогла. Тогда с трудом натянула на лицо простыню... К ее койке подошли врачи, медсестры. Саша быстро сдернула со своего залитого слезами лица простыню.

Оставьте меня, очень прошу...— сверкая глазами, проговорила она.

Кто в состоянии представить, как должна вести себя женщина, какие чувства над нею властвуют, когда она, придя после операции в сознание, вдруг узнает, что в свои двадцать лет осталась без обеих ног!.. В голове тысячи мыслей, одна ужасней другой. Как теперь жить? Кому я такая нужна? И надо ли жить?..

Прости меня, мамочка,— плакала Саша,— я знаю, как тебе тяжело будет... Но и меня пойми — не нужна мне такая жизнь!..

Началась истерика. Прибежала дежурная сестра...

Сашенька, родненькая, ты еще молода, все ула­дится, будешь жить!..— как умела, утешала она несчаст­ную девушку.

Ну почему я не погибла!..— бессильно сокруша­лась Решетова.

Врачи сделали все, чтобы она успокоилась и уснула.

Вечером следующего дня в госпиталь приехал тан­кист, который ее вынес с поля боя. Он был в черной куртке, левая рука забинтована. Долго смотрел на спя­щую Сашу. «Сашенька, мы тебя не забудем, поправ­ляйся»,— мысленно сказал он. На тумбочку положил большую банку тушенки, кусок сала и записку: «От танкистов. Полевая почта 36311, литер «Б». Гладков Борис Васильевич».

А Саше в это время снился сон. Она видела свой родной город на Урале  — Ашу. Вместе с младшей сестренкой Симочкой, которой, когда Саша уходила в армию, было лишь семь лет, бродили по красивым берегам быстрой речки Сим. Собирали цветы, плели из них венки. Потом пошли к возвышающейся над одной из стариц липовой горе. Нет ничего приятнее на свете, чем стоять на склоне этой горы и слушать соловьиные песни! «Симочка, айда поближе к соловьям!» — позвала Саша свою сестренку, и сама первая бросилась бежать. Но тут же, как скошенная, пронзенная страшной болью, грохнулась на пол...

...На протезы встала весною. Первоначально ограни­чивалась тем, что постоит несколько минут около койки. Потом первые шаги вдоль стены. После каждой такой тренировки лицо заливалось потом, слезами. Летом хо­дила на костылях, а глубокой осенью уже опиралась на две трости.

В декабре сорок четвертого Александра Решетова приехала в Ашу. Вышла из вагона, постояла, осмотре­лась вокруг. От дум да крепкого морозца кружилась голова. Ее никто не встречал. Она никому не написала ни о своем ранении, ни о приезде. Когда-то ей не хотелось, не только возвращаться домой, но и жить. Однако по мере излечения и привыкания к протезам менялось ее настроение...

С чувством сильного волнения, не замечая, как мо­роз пробегает по коже, медленно зашагала по городу. Вот и знакомый домик с двумя окнами на улицу и одним — во двор. В палисаднике стоят три больших куста черемухи. Их вершины облепили распушенные от холода воробьи. Открыла калитку, во дворе перевела дыхание. Затем толкнула дверь дома. Мать хлопотала около печки. Саше показалось, что она похудела, по­старела...

Здравствуй, маманя,— проговорила она.

Доченька, милая!..— Мать бросилась в объятия к дочери. Потом посмотрела на окна, расписанные мо­розом, и на Сашины ноги.— Ты почему, доченька, в та­кой мороз щеголяешь в хромовых сапогах? Хочешь отморозить ноги?

Нечего, мама, морозить. Проклятые фашисты ни одной не оставили...

Слезам материнским, казалось, не было конца.

Вечером, когда Саша укладывалась спать, мать не­заметно наблюдала, как дочь снимает протезы. А ночью осторожно посмотрела на укороченные ноги и опять горько заплакала...

Ты что это расплакалась, мама? — сонно спроси­ла Саша.

Как же ты такая искалеченная будешь жить-то?

Я, маменька, вполне трудоспособная...

Вскоре Александра Решетова поступила на работу на Ашинский светотехнический завод. В городе такой инвалидкой она оказалась одна. Ее окружили заботой, но еще больше было сочувствующих, которых Саша не переносила. Слов жалости она и слышать не хотела. В то же время ежедневно терзали ее душу слезы ма­тери...

Чтобы не обременять маму, семью, Саша в июне сорок седьмого уехала в Чувашию, в дом инвалидов. Здесь она влилась, в свою среду, в среду инвалидов войны. Тут работа всем определялась по силе возмож­ности каждого. Днем выполняла полевые работы, а по вечерам занималась комсомольскими делами. Вскоре была избрана секретарем организации ВЛКСМ. Было далеко не легко выполнять физическую и одновремен­но вести большую общественную работу. Но ей хотелось быть равноправным, полноценным человеком.

В доме инвалидов Александра Ивановна Решетова нашла свое счастье, верного и надежного спутника жизни. Им оказался тоже фронтовик, завхоз Гурий Ильич Ильин.

В 1952 году их семья перебралась в Пермскую область. Вначале жили и работали в Усть-Косьвинском леспромхозе, а потом переехали в город Чайковский. Александра Ивановна — мать семерых детей: старший, Владимир, окончил техникум легкой промышленности, заочно учится в Ижевском сельскохозяйственном инсти­туте. Раиса окончила медицинское училище, работает фельдшером в поселке Нешка, Магаданской области. Фельдшером в детской консультации в Чайковском тру­дится и еще одна дочь, Наталия. Юра — слесарь на одном из больших заводов. Иван окончил строительный техникум, работает мастером. Выбирают свой жизнен­ный путь и Анатолий с Людмилой.

Сама Александра Ивановна была на разных долж­ностях. Долго исполняла обязанности инспектора детской комнаты милиции. В настоящее время — на заслу­женном отдыхе, но общественную деятельность не бро­сает — продолжает работать с подростками. Немало дел у нее в местном совете ветеранов войны, в ЖКО Бот­кинской ГЭС и родительском комитете школы.

Недавно, совершенно случайно, получила она весточ­ку о том самом незнакомом танкисте Гладкове, который вынес ее с поля боя. Борис Васильевич Гладков за подвиги, проявленные в последующих боях, был удо­стоен звания Героя Советского Союза. В апреле сорок пятого погиб под Кенигсбергом...

Александра Ивановна любит рассказывать о своих детях и внуках, о своем красивом городе Чайковском и его радушных жителях. А еще любит в свободные часы постоять под любимыми ветвистыми деревьями на бе­регу Боткинского водохранилища, встречать и прово­жать белоснежные теплоходы.

Вдали, где сужается водохранилище, медленно опус­кается красное солнце. И тут же зажигаются огни Камской ГЭС...


11.


Однако автор этих строк несколько забежал вперед хотя от темы, в общем-то, не уклонился...

...Днем сопротивление противника в Германовке по­давить не удалось. Лишь с наступлением темноты бой переместился в село. Гитлеровцы установили в засадах несколько «тигров», подтянули артиллерию и пехоту. Но это им не помогло.

Ближе к ночи враг буквально заметался. Дело в том, что с двадцатью легкими танками Т-70 прибыл 149-й ба­тальон капитана Василия Николаевича Лагутина. Он получил машины два дня тому назад в Нижней Дубечне… Батальон попал, как говорится, с корабля на бал. Германовка полностью еще не была освобождена. Лагутин со своими танками решительной атакой вышел на Семеновку и тем самым охватил Германовку с юго-западной стороны и перерезал дорогу на Белую Церковь. Первым итогом его действий была сотня уничтоженных гитлеровцев и много подбитой техники. Смелые дей­ствия батальона легких танков создали для фашистов угрозу окружения. Враг предпринял несколько контр­атак, которые были отбиты с большими для него поте­рями. Противник подтянул дополнительные резервы в ночью усилил натиск, пытаясь сбить гвардейцев с шоссе.

Комбриг Овчаренко беспрерывно радировал:

Держитесь до подхода Ковалева!

«Как продержаться? — размышлял Лагутин. — К нем­цам подошли на помощь „тигры". Они уже успели под­бить два наших танка...»

Виталий Михайлович, надо спасать семидесятки. С четырьмя танками я из засады буду прикрывать до­рогу, а ты остальные расположи в укрытиях и проверь мост через реку Красная,— сказал комбат своему за­местителю Дианову.

Мост оказался взорванным. «Стало быть, Ковалев, прийти на помощь не сумеет, — заключил Дианов.— Надо принять срочные меры для наведения моста. Только где взять рабочую силу?..»

Впрочем, предприимчивости этому бывалому коман­диру не занимать было. К трем ночи он обошел все погреба и подвалы, где прятались местные жители.

Товарищи, подмогните трошки, мост починить надо. Может, есть у кого топоры, пилы, —просил он их.

Набралось около тридцати человек — стариков и трудоспособных женщин. Напряженно трудились часа четыре. Разобрали какой-то сруб, нашли бревна. Тонкие возили на телегах, потяжелее волокли танком. К рас­свету мост восстановили. К этому времени подошли тридцатьчетверки 152-го батальона Ковалева, артилле­рийская батарея и мотострелки.

Германовка и Семеновка были освобождены.

Ночью десятого ноября прошел небольшой дождь. Утро, как почти во все ноябрьские дни, выдалось туман­ное. Солнце выглядывало лишь изредка. Танки стояли в засадах. Одновременно производились осмотр, теку­щий мелкий ремонт, заправка машин. Автоматчики за­нимали позиции рядом с танками. Примерно в десять утра впереди, на возвышенности, появились два «вил­лиса». Первым их заметил старший сержант Александр Титенко. «Ошалели, что ли, прут прямо как на пара­де! — с досадой подумал он.—Заметят вражеские сол­даты — разделают под орех». С автоматом в руках вы­бежал на дорогу.

Стой! Куда же едете?! Здесь опасно! — крикнул.

Машины проскочили вперед и остановились около

хаты, за которой, в саду, располагались артиллеристы. Там, повесив на ствол пушки котелок, один чубатый солдат паяльником подогревал суп, а другой, сидя на стволе, старательно хлебал из котелка.

Где командир? — спросил их один из подъехав­ших.

Должно, в хате, там шукайте,— ответил солдат, продолжая греметь ложкой о котелок.

Сюда командира! — властно проговорил человек, скидывая с себя плащ.

Солдат перестал жевать. «Эх, мать честная, сколько у него больших звезд на погонах!» Артиллерист бро­сился в хату.

Это был командующий фронтом Николай Федорович Ватутин. С ним приехали командир корпуса Кравченко и еще несколько человек.

Из хаты выбежал старший лейтенант.

Товарищ командующий, по вашему приказанию командир батареи старший лейтенант Пикалов...

Кто? Кто? — переспросил командующий.

— Старший лейтенант Пикалов...— почему-то крас­нея, повторил офицер.

Почему, товарищ Пикалов, устроил артиллерий­скую свалку? Почему орудия не на огневых позициях? Почему на стволе едят суп? Если сию минуту выскочат танки или самоходки противника, как собираетесь по­ступать?..

Растерявшийся старший лейтенант машинально рас­стегивал и застегивал портупею. А солдаты, спрятав­шись за хату, с любопытством наблюдали за происхо­дящим. Титенко, увидев, как командующий дает взбучку артиллеристам, стремглав кинулся к танкистам.

Братцы! Подтянитесь, приехали Ватутин и Крав­ченко!

Потом генерал армии Ватутин побывал у танкистов. Их машины стояли в засадах, экипажи находились на местах. Мотострелки, припав к пулеметам и автоматам, лежали в стрелковых ячейках. Неподалеку от танка комбрига сидели человек двадцать автоматчиков.

Это что за военные, чем занимаются? — спросил командующий.

Проводится партийно-комсомольское собрание автоматчиков роты,— доложил заместитель начальника политотдела бригады майор Майков.

Кто парторг роты?

Старший сержант Петин.— Парторг приблизился к генералу армии, четко отдал честь.

Николай Федорович поинтересовался у него, сколько в роте коммунистов, комсомольцев, как они дрались и сколько погибло в последних боях.

Андрей Григорьевич,— обратился он несколько позже к генералу Кравченко,— вы доложили, что все танки осмотрены, заправлены, к бою готовы. А вон ви­дите — кто-то в трансмиссии копается, торчат одни ноги.

И тут же высунулась голова командира бригады полковника Овчаренко. Увидев командующего, он быст­ро соскочил с машины. Весь измазанный, собрался было докладывать, но Ватутин перебил его, сказав с улыбкой:

У самого Овчаренко, как правило, танк неисправ­ный...

Товарищ командующий, все имеющиеся в бригаде танки к бою готовы, — возразил комбриг.

Так чего же копаетесь в машине?

Привычка, товарищ командующий. Всегда смот­рю сам...


В час дня бригада приступила к выполнению приказа командира корпуса — прорваться глубоко в тыл противника и овладеть населенными пунктами Соливонки и Гребенки.

Сосредоточив за ночь семь «тигров» и несколько штурмовых орудий, противник пытался разорвать нашу наступающую колонну на части. Пропустив разведку и легкие танки, гитлеровцы открыли сильный огонь по тридцатьчетверкам. Но они быстро развернулись и от­крыли ответный огонь. Одновременно с флангов насту­пали легкие Т-70. После короткого боя противник, пот теряв несколько танков, был отброшен к Мировке.

Совершив сорокакилометровый марш, преодолевая узлы сопротивления, танки с автоматчиками на бортах на малой скорости, скрытно (было темно) подошли к Соливонкам.

Через час капитан Андроников доложил командиру бригады, что пешая разведка под командованием Макалова установила скопление автомашин и обозов в селе. Ко многим автомашинам, нагруженным боеприпасами, прицеплены орудия. Гитлеровцы в основном распола­гаются по Лосятинской улице села, многие отдыхают. Фашисты готовят к взрыву сахарный завод и мост через речку Протока.

— Наш козырь — внезапность,— сказал комбриг.

В полночь танки, развернувшись в боевую линию, вместе с мотострелками открыли огонь из всех видов оружия. Они вихрем ворвались с северо-восточной сто­роны в село и по улицам, огородам понеслись вперед, расстреливая и подминая гусеницами вражескую пехоту, автомашины, орудия, обозы.

Захватчики не предполагали, что в их глубоком тылу могут появиться советские танки. Когда начался обстрел, и моментально запылало несколько десятков автомашин, фашисты, охваченные ужасом, босиком, в нательном белье выскакивали из хат и бежали. Некоторые броса­лись к орудиям, пытались развернуть их, завести ма­шины. Но немногим удалось вырваться и скрыться в ночной мгле.

За час с небольшим было уничтожено около ста пятидесяти автомашин, пятнадцать орудий, до двухсот солдат и офицеров врага19 . Однако каждый из бойцов понимал: торжествовать победу рано, фашисты не при­мирятся с таким поражением, надо ожидать контратаку. И были правы.

В три часа ночи, подтянув шесть «тигров», много «фердинандов» и других орудий, противник перешел в контратаку. Снова в селе разгорелся кровопролитный бой, Андроников, Недайводин, Коломийцев, Дианов, Зимин и другие командиры, политработники дрались с автоматами в руках. Открыл огонь из танка командир бригады полковник Овчаренко.

Борис Гладков подошел к Протоке, но проскочить с ходу к Гребенкам ему не удалось: гитлеровцы успели взорвать мост. К тому же его Т-34, встреченный мощным огнем штурмовых орудий и артиллерийской батареи, был поврежден, а сам командир экипажа ранен. Танки Пан­телеева, Автономова, Дашевского, комбатов Лагутина и Ковалева неслись по улицам и огородам, беспощадно сокрушая огнем и гусеницами врага. Ворвавшись в ра­йон школы, они разгромили штаб, сорвали с крыши флаг со свастикой. Капитан Андроников с разведчиками выволокли оттуда старшего офицера. На немецкой лег­ковой автомашине его вывезли в штаб бригады. Были уничтожены десятки противотанковых пушек, несколь­ко «тигров», сотни немецких солдат и офицеров.

А бой продолжался...

Перед рассветом врагу удалось подбить танк капи­тана Лагутина. Забрав пулемет и несколько магазинов к нему, раненый комбат продолжал бить фашистов. Кон­чились патроны. Стал отбиваться гранатами и пистоле­том. Вместе с ним сражались оставшиеся без машин и раненые танкисты Попов, Ужинин, Челомов...

Но силы были слишком неравные. Ранен Челомов. Лагутин перевязал и препроводил его в ближайший по­греб, а сам продолжал бой. Вражеское кольцо сужалось. Трое оставшихся танкистов были вынуждены скрыться в том же погребе. Фашисты заметили это. Вначале боя­лись подходить близко — из погреба вылетали гранаты. Потом стали горланить:

— Рус, сдавайсь! Рус, капут!

Не дождавшись выхода танкистов из укрытия, гит­леровцы бросили в погреб три гранаты. Сочли, что с непокорными красными все покончено, и скрылись.

Танкисты ощупали себя — целы. Отделались лишь не­большими царапинами. Спасли бочки, сваленные в углу.

В полночь покинули убежище и стали пробираться к своим. По пути к ним присоединились и другие, остав­шиеся, как и они, без машин.


12.


Исключительно тяжело было вести бой нашим лег­ким танкам против «тигров». Приходилось искусно ма­неврировать, с предельной точностью вести огонь. А ви­димость была скверная — с утра повалил густой липкий снег.

Командир роты старший лейтенант Иван Бочарников на рассвете вступил в бой с несколькими вражески­ми танками. Маневрируя между хатами и другими по­стройками, он вышел во фланг противнику, точными выстрелами разбил ходовую часть у двух «тигров», у третьего разворотил моторную группу, сжег пятнадцать автомашин с прицепленными к ним орудиями, скосил десятки гитлеровцев. Его ярость и упорство в схватке заставили фашистов бросить против одного танка че­тыре «тигра»20 . Семидесятка содрогнулась от сильного удара. Танк резко крутанулся на месте. Последовал еще удар... Механик-водитель сержант Шевелин, выбро­шенный взрывной волной, упал на землю замертво. Командир роты тоже свалился у самой гусеницы. Он сделал попытку приподняться, но не смог — обе ноги оказались раздробленными... Тем не менее, истекая кровью, превозмогая неимоверную боль, Бочарников вы­тащил из горевшего танка пулемет и, вновь опустившись на землю, открыл по врагу огонь. Фашисты подходили вплотную. Они, были поражены невиданным мужеством советского танкиста и во что бы то ни стало, хотели за­хватить его живым...

У старшего лейтенанта кончились патроны, не оста­лось и гранат. Тогда, отшвырнув пулемет в сторону, он схватился за пистолет. Голова кружилась от большой потери крови и острой боли. Он сделал все, что мог. Упрекнуть его не в чем. Остался один патрон. Для себя...

Подставил пистолет к виску. Три раза нажал на спуск — осечка, осечка... Тогда, распрямив широкие пле­чи, гордо подняв голову, тяжело опираясь на землю, он привстал на колени и, ухватившись левой рукой за борт своего танка, а правой высоко подняв не сработавший пистолет, еле слышно прохрипел:

— Живым все равно не дамся...

Его окружили около двадцати гитлеровцев. Вплотную подошел к безоружному танкисту офицер с «вальтером» в руках. Иван Бочарников с силой швырнул пистолет в его лицо. Взбешенный гитлеровец, выплевывая зубы, тремя выстрелами в упор оборвал жизнь отважного со­ветского воина...

На другой стороне улицы, за бугром, отстреливались автоматчики старшего сержанта Титенко. Они видели, как геройски сражался командир танковой роты, и бро­сились ему на помощь. Но трое, скошенные огнем из бронетранспортера, остались на дороге. Побежал чет­вертый — и его постигла та же участь. Через несколько минут, автоматчикам удалось гранатами уничтожить бро­нетранспортер, но к этому времени старший лейтенант Бочарников был уже мертв...


Цель сорокакилометрового рейда бригады в тыл вра­га достигнута. Гарнизон противника разгромлен. Уста­новлено, что в Белой Церкви стоит вражеская пехотная дивизия, а в районе Гребенки — Павловка сосредоточе­но около ста танков. Это в несколько раз больше, чем в бригаде Овчаренко. Поэтому, чтобы сохранить силы, комбриг приказал временно, до подхода подкреплений, оставить село и отойти на Красное.

Выпавший рано утром снег уже растаял. Из-за туч стало выглядывать солнце. Танки с автоматчиками и ранеными на бортах шли по полевой дороге. Справа возвышалось засеянное озимой пшеницей поле, слева протянулась луговая низина, далее по дороге — негу­стой кустарник. Впереди идет танк полковника Овча­ренко, за ним — комбата Ковалева и семидесятка Щишацкого.

До Красного оставалось не более пяти километров. Вдруг в небо одновременно взвились четыре сигналь­ных ракеты.

К чему бы это? — вслух подумал комбриг. Не имея возможности взглянуть назад, спросил Андрони­кова:

Ковалев далеко?

Метров пятьсот.

Сигналь, пусть пройдет вперед. А ты, Захаров, осмотри ходовую,— приказал он механику-водителю.— Что-то там барахлило у тебя.

Едва механик-водитель вышел из машины, как над башней прошуршал снаряд.

Андроников спрыгнул с борта.

Дима, скорее в машину! — предупредил он Заха­рова.

Буквально через несколько секунд второй снаряд уда­рил по правой гусенице. Но не повредил, лишь посыпа­лись искры.

Откуда бьют? — послышался голос полковника.

Ему не ответили, потому что всех словно ветром сду­ло с танка. Не успел укрыться сидевший на правом бор­ту командир батальона автоматчиков майор Петр Яков­левич Недайводин. Пораженный осколками, он замерттво свалился на землю...

Комбриг заметил, откуда велся огонь, и повернул башню вправо. В это время по танку ударил третий сна­ряд. На этот раз он пробил броню. Раненный в спину радист-пулеметчик выскочил из танка. Командир экипа­жа младший лейтенант Евгений Максимов и башенный стрелок Иван Буканов, которые находились на борту, вместе с Захаровым откатились в канаву.

Огонь по тридцатьчетверке вела «пантера». Вот она уже переключилась на приближающийся танк майора Ковалева. Первое попадание — в правую бортовую. От второго машина загорелась...

А из башни танка комбрига валил черный дым. Сюда тотчас же бросилась военфельдшер Татьяна Дейчак. Командир бригады и начальник политотдела, поникшие, сидели на своих местах. Полковник Овчаренко был мертв, а подполковник Полукаров еще подавал слабые признаки жизни. Через минуту и он перестал дышать...

Товарищи, беда-то какая!..— истерично крикнула Таня.

Прибежали Андроников, Ковалев и Коломийцев. Вме­сте с экипажем начали вытаскивать из башни погибших. Но не успели. По корпусу танка дробно застучали пули. Появившиеся в воздухе «фокке-вульфы» с низкой вы­соты стали бомбить наши машины, обстреливать их из пулеметов.

Танк комбрига горел, и подступиться к нему уже было нельзя...


Гибель комбрига Кузьмы Ивановича Овчаренко, на­чальника политотдела Георгия Степановича Полукарова и командира батальона автоматчиков Петра Яковлеви­ча Недайводина танкисты и автоматчики переживали с особой болью в душе. Тяжелую и невосполнимую утра­ту понесли бойцы гвардейской бригады. Но эта утрата в то же время удесятерила их ненависть к захватчикам, разожгла в сердцах еще более неукротимую жажду к беспощадному истреблению фашистских поработителей.


Рейду бригады во вражеский тыл была посвящена статья, помещенная в корпусной газете «Сталинец» за ноября 1943 года. В ней говорилось: «Проведенный рейд в тыл врага показал высокое умение наших танкистов маневрировать в бою и нано­сить внезапные удары по противнику. Умножая тради­ции Сталинградской битвы и битвы за Киев, танкисты и мотострелки, участвовавшие в рейде, покрыли себя новой славой».

Отличившиеся в последних боях бойцы и командиры удостоились высоких государственных наград. Полков­нику К. И. Овчаренко и старшему лейтенанту И, П. Бочарникову было посмертно присвоено звание Героя Со­ветского Союза. Это звание получили майор Н. Г. Ковалев и капитан В. Н. Лагутин. Орденом Ленина на­граждены подполковник Г. С. Полукаров, старший лей­тенант С. И. Волков, лейтенант И. А. Булгаков (все трое — посмертно), а также капитан В. М. Дианов.


13.


Декабрь на Киевщине какой-то ненастоящий: снегу совсем мало и если выпадает, то тут же тает, а ночью подмораживает. Проселочные дороги  еще черны от грязи.

К декабрю в бригаде произошли большие изменения. Она пополнилась новыми боевыми машинами и личным составом. Рослый, немногословный и всегда задумчивый заместитель начальника штаба по оперативной работе майор Иван Денисович Михайличенко назначен коман­диром бригады. А помощник начальника штаба по раз­ведке капитан Николай Григорьевич Андроников стал начальником штаба.

Немецко-фашистское командование предприняло от­чаянные попытки вернуть себе столицу Украины. В се­редине ноября оккупанты нанесли мощный удар в направлении Житомира, а позже пытались выйти к Днепру с севера. Однако достигли лишь некоторых вре­менных успехов.

21-я гвардейская танковая бригада часто перебрасы­валась с участка на участок, своими гибкими маневрами сдерживала наступление клиньев противника.

В боях в районе Мигалки, Микалевичи и станции Чаповичи танкисты роты старшего лейтенанта Красноцветова интенсивным огнем поддержали боевые дейст­вия стрелковыхподразделений, при этом особо отличи­лись лейтенанты Рафеев, Байрамов и сам командир роты.

Захватчики откатывались все дальше, теряя непроч­но занятые рубежи. В одном из боев танкисты захвати­ли пять совершенно исправных «пантер».

Роте Красноцветова было приказано овладеть селом Салы. Лейтенант Иван Жигульских с двумя танками и двумя самоходными установками вырвался вперед. Шли всю ночь. Когда начало светать, увидели село. Провод­ник показал, где можно вброд перейти речку Салы.

И тут над головным танком, чуть не задев башню, пролетел снаряд.

Вот так клюква! Откуда? — воскликнул Жигуль­ских.

Вон прячется за школой! — показал командир взвода автоматчиков Петин.

Больше носа не высунет, отрежу,— спокойно ска­зал лейтенант. — Федя,— передал он командиру друго­го танка, Левину,— бери на прицел правый угол зда­ния, а я — левый!

Ждать долго не пришлось. Едва показалась башня вражеской машины, как по ней одновременно загреме­ли два выстрела. Гитлеровцы разбежались, оставив ды­мящуюся кухню и продовольственный склад.

Вскоре, однако, две колонны — одна слева, из де­сяти «тигров», другая справа, из семи таких же машин, двух «фердинандов» и нескольких бронетранспортеров с пехотой — стали обходить село. «До них около полутора километров огнем трудно достать, надо отойти и доложить комбату»,— решил Жигульских. Только развернул свою машину, как заметил ползущего на него «фердинанда».

— Ваня, бронебойным! — крикнул он командиру башни Большакову.

Три снаряда подряд всадили в фашистскую машину, а она все приближается, стреляет. Правда, ее снаряды только скребут башню. Но с «фердинандом» шутки плохи

Подкалиберным! — скомандовал Жигульских. Наконец-то над штурмовым орудием показался не­большой дымок, по его бокам побежали языки пламени.

Лейтенант вытер с лица пот...

Гони к кладбищу! — приказал он механику-води­телю Бакулину.

Танковая рота Красноцветова развернулась на северо-восточной окраине Салы — как раз там, в районе  кладбища. Подошли и основные силы бригады, К этому времени машины Красноцветова, Дубовика, Байрамова, Жигульских, Левина, Фисака и самоходки встретили мощным огнем тяжелые танки и штурмовые  орудия противника.

Лейтенант Михаил Фуга сжег два танка. Но загорелась и его машина — был пробит запасной топливный бак. Экипаж быстро погасил огонь, и танк снова вступил в бой.

От попадания снаряда в боеукладку взорвался танк Левина. Весь экипаж — сам командир, механик-водитель Ломидзе, командир башни Щеглов, радист-пулеметчик Попов — погиб...

Дорого обошлась фашистам гибель советских танкистов — на поле боя остались несколько горящих и подбитых немецких танков.

Ночью следующих суток разведчики во главе с не­утомимым лейтенантом Жигульских побывали на окраи­не города Черняхов.

С зажженными фарами втягивается большая колонна танков, бронетранспортеров и автомашин с пехо­той и прицепленными орудиями, — доложил он по рации командиру бригады.

 — Стреляли по ним?

—   Ничем не выдали себя.

— Правильно сделали. Иначе могли бы спугнуть. Они нас потеряли. Утром действуй по плану, а сейчас не двигайся, наблюдай,— распорядился майор Михайличенко.


Серое прохладное утро. Подъехали к железнодорож­ному переезду близ Черняхова. И тут один за другим два взрыва потрясли утреннюю тишину. Это подорва­лись на минах шедшие впереди машины лейтенантов Ивана Фисака и Ивана Жигульских. Остальные танки, с автоматчиками на бортах, объехав пострадавших, устремились в город.

Вскоре сюда подошла мотострелковая бригада 5-го танкового корпуса. В городе разгорелся тяжелый бой...

Вот возвращается подбитая машина лейтенанта Ми­хаила Гимонова.

Тяжело раненный, он лежит за башней. Его меха­ник-водитель Алексеев убит. За рычагами — старший техник-лейтенант Николай Каток. У двух подорвавших­ся на минах танков Каток остановил машину, вышел из нее, деловито потрогал застрявшую в погоне башни большую болванку.

Ничего себе впился. Намертво!..— сказал он.

Что с тобой, Миша? — озабоченно спросил Жи­гульских у лежащего за башней командира.

Поцарапало обе руки, теперь нечем расстегивать брюки...

Неутомимый весельчак, Гимонов и сейчас, в тяжелом состоянии, пробует шутить.

Здорово напроказничал? — Жигульских кивнул в сторону города.

Обижаться фашист не будет. Раздавил три ору­дия, пять ротных «минщиков», одного «ишака» да еще кое-что по мелочи...

На немецком вездеходе подъехал капитан Бельдинский. Он, как командир роты управления бригады, не имел привычки торчать около штаба. На своей трофей­ной всегда следовал за танками то с горючим, то с бое­припасами, то вывозил по недоступной для «санитар­ки» дороге раненых.

Два Ивана изволят сачковать,— в шутку сказал он, обходя обе машины.— Так, так, так... Без ремонтни­ков нё обойтись. Сейчас подошлю. — Он погладил боро­ду и унесся дальше на своем вездеходе.

Ремонтники во главе с помощником зампотеха брига­ды Николаем Москалевым приехали очень быстро. Тут же приступили к «врачеванию» машин.


Во второй половине дня Черняхов был освобожден, после чего танкисты развили наступление на Житомир. Пошли левее железной дороги, идущей из Черняхова. Однако путь им здесь преградили противотанковые ору­дия, «фердинанды» и минные поля. Возникла идея углу­биться в расположение фашистских войск через болото. Ночь была тихая. Рядом проходила шоссейная дорога, по которой двигался обоз немцев. Подошли к селу Пес­чинка. Оно стоит на пересечении железной и шоссейной дорог. По «шоссейке» отходил крупный штаб. Он был уничтожен менее чем за двадцать минут.

Всю ночь на 1 января 1944 года танкисты вели огонь по городу, а затем ворвались в него. В это время взвод Жигульских с двумя самоходными орудиями перерезал дорогу Житомир—Новоград-Волынский.

3 января в городе Сквир состоялся митинг по слу­чаю присвоения бригаде наименования «Житомирская». А на следующий день атаковали гитлеровцев в селе Червоный Яр. В этом бою получил тяжелое ранение в руку командира танковой роты старший лейтенант Красноцветов.


Жигульских снова в разведке.

Комбриг приказал старшему лейтенанту Бурцеву, сме­нившему раненого Лагутина, преследовать противника, а танкисты батальона его не находят. Послали Байрамова и Ктитарева — молчат.

День выдался не по зимнему теплый. На дороге лу­жи, а танкисты в валенках...

Проскочили в один населенный пункт. Местные жи­тели отвечают: немцев давно нет. Через пять—шесть километров ответ такой же.

Наступил вечер, повалил мелкий слёг, закружилась поземка. Жигульских осторожно вышёл из лесочка, ви­дит—впереди село. И опять никаких признаков, что там есть противник.

Иван, заряди-ка на всякий случай осколочным,— приказал лейтенант Большакову.

Бакулин тронул машину.

Только вошли в село и лязгнул клин затвора, как ударило по танку.

Ироды, на опушке леса установили зенитку! — выругался лейтенант и нажал на педаль орудия.

Не заметил Жигульских, настиг его снаряд цель или нет. Еще раз ударило по его танку.

Покидаем машину! — крикнул лейтенант.

Все сыпанули из танка, перемахнули через забор. Попали в чей-то двор. Командир выхватил из кармана гранату. Сзади к нему приближалась небольшая группа гитлеровцев. Но под их ногами взорвалась граната, бро­шенная кем-то из танкистов. Раздался вопль... Жигуль­ских стремглав кинулся на другую сторону улицы. За­скочил в один двор, оттуда через плетень — в другой. Вбежал в хату. Женщина, находившаяся в ней, мигом сообразила, в чем дело. Она вытащила из узкого про­хода между печкой и стеной ящик с дровами, подняла крышку подпола. Как только лейтенант скрылся в яме, хозяйка мгновенно поставила все на свое место, а сама нарочно засунула руки в квашню с тестом...

Матка, рус зольдат! — крикнул ворвавшийся в хату немец.

Двое рыскали во дворе. Не нашли никого, так и ушли, ни с чем.

Лейтенант Жигульских просидел в подполе двое суток. Когда наши подразделения очистили село, он сра­зу же побежал к своему танку, который стоял на преж­нем месте. А его уже осматривали вездесущие танковые техники Москалев и Каток.

За эти двое суток, оказывается, произошли еще изме­нения. Сформирована 6-я танковая армия, 21-я бригада входит в ее состав. Командует армией бывший комкор генерал-лейтенант танковых войск Кравченко, а новым командиром корпуса назначен Герой Советского Союза генерал-лейтенант танковых войск В. М. Алексеев.


14.


Январь 1944 года подходил к концу. Погода все так же неустойчива: то валит снег, то льет ледяной дождь. Поля и дороги размыты, реки взбухли. Все это сильно затруднило участие бригады в окружении корсунь-шевченковской группировки противника. |

На пути танкистов стоял небольшой город Звеиигородок. По предварительным сведениям, он был сильно укреплен. Однако требовалось проверить. Комбриг при­казал командиру батальона старшему лейтенанту Бур­цеву выслать разведку.

Из штаба бригады прислали проводника — молодую Женщину с суровым лицом и котомкой за спиной.

Лейтенант Быковский, возглавивший разведку, спро­сил у нее:

Как звать-величать?

Галина Гнатовна.

Город знаете хорошо?

Да.

Лейтенант взобрался на танк и протянул руку Гали­не, но та, сухо сказав: «Я сама»,— ловко поднялась на борт.

Ехали по проселочной дороге, по лощине, потом по дну неглубокого оврага. Нелегко было танку двигаться по такому маршруту, но опытный механик-водитель Ни­колай Конюхов уверенно преодолевал встречавшиеся препятствия.

Наконец Галина попросила остановиться.

Ждите тут, наблюдайте, а я вернусь часа через два,— сказала она.

Быковский с радистом Вакуленко, удобно обосно­вавшись за небольшим бугорком, наблюдали в бинокли. Вначале за ней, а потом за городом.

Ну и девку дали нам! восхитился лейтенант.— Путает свои следы, как заправский конспиратор. Серь­езная...

Я краем уха слышал: из партизанского отряда она. Недавно муж погиб, тоже партизан,— сказал Вакуленко.

Галина Гнатовна возвратилась, как и обещала, через два часа. Она была чем-то возбуждена. Быковский хо­тел все замеченное ею в городе перенести на свою кар­ту, но она Воспротивилась:

Поехали, доложу командиру сама.

Партизанка сообщила очень ценные данные. Из кар­мана жакетки она высыпала горсть спичек.

Насчитала девятнадцать стволов. Целые спички — стволы с большими набалдашниками, а обломанные  с меньшими. Танки это или пушки — рассматривать вре­мени не было, да и замаскированы сильно.

Ночью 21-я гвардейская танковая бригада устре­милась к Звенигородку. 28 января к 13 часам сюда подошли и другие танковые бригады, которые с северо-запада и юго-востока ворвались в город и завязали уличные бои. Передовые отряды 1-го и 2-го Украинских фронтов соединились, и окружение группировки немец­ких захватчиков в Корсунь-Шевченковском выступе было завершено.

Гитлеровцы предприняли отчаянные попытки про­рвать кольцо, в котором они оказались. Танкисты брига­ды вместе с другими частями и подразделениями муже­ственно отражали эти их попытки. Только за один день боев экипаж младшего лейтенанта Колонтая, например, в районе села Толстые Роги сжег два танка, уничтожил четыре орудия и пытавшуюся вырваться колонну авто­машин противника.

А в Плоские Роги командир батальона капитан Дианов направил танковую группу из одиннадцати машин под командованием старшего лейтенанта Побережца.

— Фашисты жмут на нашу пехоту,— предупредил он.— Ты вначале свяжись с командирами стрелковых подразделений, а затем действуй по обстановке.

Петр Побережец — ветеран бригады, танкист опыт­ный. Прежде всего, он тщательнейшим образом уточнил расположение огневых средств противника. С двумя тан­ками он удачно подобрался к позициям «тигров» и штур­мовых орудий и стал расстреливать их. Затем дружной атакой, вместе со стрелковыми подразделениями, выбил немцев из села. В этом бою он вывел из строя два «тиг­ра», два орудия, уничтожил семь пулеметных точек. Все последующие контратаки врага гвардейцы отбивали стойко и решительно. Под непрекращающимся огнем бой­цы удерживали село в течение трех суток, пока не по­дошло подкрепление.

Жаркий бой разгорелся за село Басовка. Здесь от­личился экипаж машины лейтенанта Владимира Гребен­щикова, который сжег два средних танка и раздавил два орудия. В тяжелом поединке подбил штурмовое орудие лейтенант Николай Быковский. Будучи тяжело раненным в грудь, он не покинул поле боя. Большие по­тери гитлеровцам нанесли танковые роты старших лей­тенантов Путило и Чулкова...

Когда дороги по каким-либо причинам становились труднопроходимыми, для связи с батальонами часто ис­пользовались танки. В один из моментов боя привлекли для связи машину лейтенанта Дашевского. Начальник штаба бригады капитан Андроников поручил доставить письменное распоряжение комбату Бурцеву. Дашевский тотчас же выехал, избрав кратчайший путь.

До батальона оставалось чуть больше километра, когда впереди показался мост через реку Соб.

Стой! — скомандовал лейтенант.— Надо прове­рить.

Вместе с механиком-водителем Николаем Конюхо­вым они подошли к берегу. В нескольких местах мост оказался пробитым снарядами. Следы на нем запорошены снегом, их давность определить трудно.

Товарищ лейтенант, если вы пойдете впереди и будете направлять, я рискну,— предложил Конюхов.

Так и сделали. Когда танк дошел до середины моста, по нему ударила вражеская артиллерия. Несколько сна­рядов разорвалось совсем рядом. Но Дашевский про­должал пятиться, указывая путь танку.

Наконец добрались до противоположного берега. Лей­тенант почему-то задержался на мосту, и в это время позади танка, совсем рядом, грохнул взрывом снаряд. Мост медленно осел в воду. Исчез куда-то командир. Никто не заметил, куда он делся, так как во время на­лета все люки были закрыты. Первым выскочил из ма­шины радист-пулеметчик Алексей Щербаков. Распахнул свой люк и механик-водитель Конюхов. На том месте, где стоял лейтенант, Щербаков поднял танкошлем и срезанный осколком кусок ремня с пистолетом...

Не уберегся лейтенант...— скорбно произнес Ни­колай Конюхов.

Однако напрасно сокрушались танкисты. Лейтенант Дашевский объявился метрах в пятнадцати от дороги под перевернутой телегой. У него была перебита пра­вая нога. К удивлению экипажа, он, морщась от боли, улыбался. Ему казалось забавным, как это он своим телом умудрился опрокинуть пустую телегу. Но, через несколько минут, лейтенант почувствовал себя плохо...

Товарищ командир, вас надо срочно в медпункт, — забеспокоился Конюхов.

Медпункт подождет... Я должен выполнить при­каз начштаба бригады — Ну-ка, помогите...

Посадить лейтенанта в машину не смогли, положили на брезент за башней. Минут через десять отыскали комбата Бурцева. Тут же батальонные медики оказали Дашевсксму неотложную помощь.


Потеряв в боях за Христиновку большое количество, танков и артиллерии, гитлеровцы поспешно отходили с намерением остановить наступающих на Южном Буге. Эта река, действительно, представляла собой серьезное препятствие. Она уже вышла из берегов и залила все переправы.

Передовой отряд бригады, возглавляемый замести­телем комбрига Ковалевым (командир 152-го танково­го батальона пошел на повышение, стал подполковни­ком), 11 марта достиг реки и открыл огонь по ее пра­вому берегу. Мост гитлеровцы взорвали.

Еремин! Торопитесь перехватить переправочные средства! — приказал Ковалев командиру танкодесантной роты.

Лейтенант Сагитов со своим взводом уже в лод­ках! — доложил ротный и тут же услышал голос Сагитова:

Беда, товарищ командир! На лодка сидим, а курсак пустой, лимона и предмета ни у кого ёк!

Подполковник Ковалев этого смышленого и умеющего вникать в нужды своих подчиненных лейтенанта Сулеймана Сагитова, башкира по национальности, знал хорошо. Признавал и его высокий авторитет в роте и батальоне. Однако спросил у командира роты:

Что значит «лимона и предмета ёк?

Командир взвода требует от подчиненных всегда иметь при себе, кроме патронов, несколько гранат «ли­монок» и небольшой запас продпайка. Его он «предметом» называет, — пояснил Еремин. — Обеспокоен взводный, из-за распутицы кухня и продмашина отстали...

Ковалев улыбнулся. По его приказу с танков собра­ли около двадцати гранат, выделили пол-ящика трофей­ного сливочного масла и сухарей. Всё это быстро погру­зили на лодки.

Танкисты огнем с места поддерживали переправу стрелковых подразделений.

Гитлеровцы, цеплявшиеся заберег Южного Буга, не выдержали натиска  воинов-гвардейцев. Подразделения бригады сделали рывок вперед и 14 марта освободили Вопнярку. 

Однако из-за трудных дорожных условий тыловые подразделения сильно отстали от действующих танков. В связи с этим ставилось под угрозу планомерное снаб­жение людей и техники материальными средствами.

Горючее и боеприпасы на исходе, продовольствия осталось на три сутодачи, а война, как вам известно, пока не кончилась,— недовольно выговаривал командир бригады снабженцам.

Все зависит от горючего для машин,— сказал начальник политотдела бригады Михайлов.— Было бы горючее — доставили бы и боеприпасы и продоволь­ствие.

Горючее сегодня же получат все танки,— вдруг заявил заместитель командира бригады по технической части Якубчик.

Все немало удивились его столь твердо произнесен­ным словам. Кто-то недоверчиво усмехнулся:

Не было ни гроша, да вдруг алтын...

Георгий Васильевич пояснил, что на станции Христиновка захвачены около трехсот бочек авиационного мас­ла и железнодорожная цистерна с керосином. Их смесь и образует вполне пригодное горючее для дизельных двигателей.

Вскоре в Христиновке под руководством Якубчика и его помощника по горюче-смазочным делам Долгополова заработала «лаборатория». Большую помощь им оказали зампотехи батальонов Каток, Соловейчик и Силютин.

И проблему с горючим разрешили...


Передовой отряд бригады к 18 марта вышел к Дне­стру у Могилев-Подольска. Завязались сильные бои за переправу и город. А 26 марта танкисты с мотострелка­ми уже вышли к реке Прут, на границу с Румынией.

...Погода теплая, солнечная. Подсохли дороги, зазе­ленели поля. Кое-где уже цветут сады.

В один из таких дней для вручения; бригаде гвардей­ского Боевого Знамени и ордена Красного Знамени при­ехал командарм генерал-лейтенант Кравченко. Личный состав построился на широкой поляне бечуменьского ле­са. Комбриг майор Михайличенко. приняв алое полот­нище, опустился на колено. Все бойцы сделали тоже самое. Прозвучала торжественная гвардейская клятва...

Генерал был в бодром настроении, шутил. Поздравил гвардейцев с выходом на Государственную границу СССР. Но когда обошел весь строй, то настроение его заметно изменилось, взгляд стал строгий, недовольный, Отозвал в сторону Михайличенко и отчитал:

Как вам не стыдно! Я многих офицеров бригады знаю еще по Сталинграду и Курску. Теперь вот вышли на Прут, а немецко-фашистские войска драпанули за реку Серет. Так почему же многие ваши офицеры до сих пор лейтенанты и младшие лейтенанты?! Почему у некоторых из них даже медалей нет? Командарм имеет право присваивать воинские звания вплоть до капитала. Я облечен властью награждать многими орденами и ме­далями. Или нет достойных? Почему не представляете!

После этого, успокоившись, обратился к строю:

Гвардейцы! Скоро мы с вами пересечем границу. Пусть иностранные граждане знают, что мы не завоеватели и не грабители, что мы достойно выполняем свя­тую освободительную миссию. Я не сомневаюсь, что свое гвардейское орденоносное Знамя вы пронесете с честью и славой до нашей окончательной победы над фашистскими насильниками!

Да, выход на границу был настоящим праздником для всех бойцов бригады.

На веки вечные враг больше не преступит нашу священную границу! — сказал на митинге ветеран бригады, кавалер орденов Ленина и Красного Знамени майор Дианой, и эти его клятвенные слова потонули в мощном троекратном «ура».


В этом же живописном лесу, недалеко от молдавских сел Бечумень и Зварель, был сформирован еще один, третий, танковый батальон бригады, оснащенный новы­ми танками Т-34 с 85-миллиметровыми орудиями. Его командиром стал богатырского телосложения, спокойный и рассудительный майор Степан Егорович Лобачев, де­путат Верховного Совета РСФСР21 .


Глава шестая

С ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ МИССИЕЙ

 

1.


Танковая колонна двигалась в направлении города Негрешти. На одном из участков дороги командир роты Жигульских заметил лежащего в кювете советского тан­киста. Остановились. Лежал лейтенант Байрамов, дей­ствовавший со своим экипажем впереди колонны.

— Санинструктора! — крикнул Жигульских. — Боря, что с тобой?

Байрамов не только не мог разговаривать, но и ни­кого не узнавал.

Как стало известно позднее, низко над дорогой, по которой в тот момент проходил дозор, пролетели не­сколько «мессершмиттов». Один из них спикировал на танк. Раненый лейтенант приказал экипажу продолжать выполнение задачи, а сам, отойдя в кювет, решил до­ждаться роту. Но раны оказались гораздо опаснее, чем он предполагал...

Его тут же отправили в медпункт батальона, а потом и в госпиталь.


...Освобождены города Негрешти, Васлуй. 23 августа танки батальона майора Лагутина ворвались в населенный пункт Лунгань. Экипажи совместно с ротой автомат­чиков старшего лейтенанта Сулеймана Сагитова с ходу качали уничтожать запрятанные за постройками артиллерийские орудия, установленные на чердаках пулеметы и другие огневые средства врага. В этом сравнительно непродолжительном бою танковый взвод лейтенанта Ива­на Антонова вывел из строя целую батарею тяжелых орудий, раздавил 12 подвод, 25 фашистов взяли в плен. Не обошлось без потерь и с нашей стороны. Пали смертью героев заместитель командира батальона ка­питан Афанасьев, командир роты Сагитов. При восста­новлении поврежденной машины погиб техник-лейтенант Кагановский...

Во второй половине дня танки бригады взяли на­правление на Бырлад. Местами двигались по бездо­рожью. К вечеру на большой скорости подошли к горо­ду и завязали бои на его окраине. Выбить, однако, в этот день гитлеровцев не удалось. Бырлад прикрывал подступы к Фокшанам и важному рубежу — реке Серет, поэтому враг оборонялся с утроенным упорством.

Особенно сильно укреплены северные и северо-западные подходы к городу. Все сплошь заминирова­но, —доложил комбату Лобачеву командир взвода лей­тенант Петрушенко.

Как с разминированием?

Работают.

Далее Петрушенко сообщил, что в засадах близ Быр- лада сосредоточено до двадцати танков и штурмовых орудий, много противотанковых пушек, а пехота окопа­лась.

Гитлеровцы, видимо, считали, что этот укрепленный район по реке Серет достаточно прочный и даже непри­ступный. Было ясно и нашему командованию, что толь­ко захват фокшанских ворот обеспечит нам наиболее быстрый выход в центральные районы Румынии и на Балканы в целом.


Бой за Бырлад разгорелся ранним утром 24 авгу­ста. Новый командир бригады подполковник И. Л. Тре­тьяк, который заменил уехавшего на учебу в военную академию Михайличенко, приказал обрушить на город всю огневую мощь трех танковых батальонов, батальо­на автоматчиков, всех орудий и минометов.

Комбат майор Лагутин направил танковые роты Путило и Чулкова на юго-восточную окраину города. Ско­ро автоматчики взвода Артемова, следовавшие на тан­ках, стали выкуривать противника из траншей, подва­лов, сараев. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно. Ру­мынские же солдаты, где попало побросав оружие, боль­шими группами и целыми подразделениями начали сдат ваться. Их, отвоевавшихся, уже набралось несколько сот человек.

Товарищ майор, что же это получается: мы воюем, а румыны, побросав оружие, пойдут домой? — обратил­ся кто-то к командиру батальона.

Тут же отыскался добровольный «парламентер». Он заставил пленных отыскать брошенное оружие.



Иначе чем будете освобождать свою родину! — вмешался лейтенант Петрушенко.— Если не найдете, то обратно направим к фашистам,— в шутку пригро­зил он.

Только не к фашистам! — загалдели пленные и бросились подбирать оружие — в кукурузе, воронках, траншеях, в кустах, чтобы повернуть его против бывших союзников.

А бой гремит, разгорается с новой силой. То тут, то там вспыхивает вражеская техника. Трупы гитлеров­ских солдат устилают улицы, переулки, дворы. Только танкисты роты Путило уничтожили десять штурмовых орудий, три артиллерийских батареи врага. Отменной сноровкой отличился комсомолец Юрий Фокин из эки­пажа лейтенанта Николаева. Он расстрелял два танка Т-4, штурмовое орудие, батарею, несколько автомашин. Мужество и отвагу проявили и военные медики. Сан­инструктор Колосова, например, эвакуировала из Бырлада двадцать раненых бойцов, предварительно, под шквальным огнем оказав им неотложную медицинскую помощь.

Майор Дианов со своим 2-м батальоном (после сфор­мирования нового, третьего, батальона все они получили порядковую нумерацию: 152-й стал 1-м, 149-й —2-м, а новый, майора Лобачева, 3-м) устремился в центр горо­да. Автоматчики взвода Артемова рядовые Назар Кан­дымов, Михаил Кириченко и другие спрыгнули с танка и ворвались во вражеские траншеи. Там они без особого труда расстреляли десятка два растерявшихся гитлеров­цев. Прихватили бездействовавшие четыре пулемета — их расчеты разбежались. Неожиданно из сквера, при­мыкавшего к центральной улице, ударили вражеские орудия. Азарт боя захватил гвардейцев. По дворам, палисадникам группа смельчаков автоматчиков незамет­но подобралась к огрызавшейся батарее и расправилась с орудийными расчетами. Часть их была убита, осталь­ные разбежались.

Крепко пострадали захватчики и от танкистов 2-го батальона. Один только взвод лейтенанта Яновича унич­тожил семь орудий, шесть минометов, четырнадцать автомашин, два «фердинанда». Механик-водитель Лошкарев раздавил, прижав к каменной стене, большой ав­тобус с находившимися в нем гитлеровцами. Ветер раз­метал по улице ворохи штабной бумаги...

На северо-западной стороне Бырлада громили вра­га танкисты батальона майора Лобачева, другие части и подразделения корпуса.

Где-то к полудню город был занят. На этом завер­шилось окружение ясско-кишиневской группировки гитлеровцев.


2.


На следующий день, утром, комбриг собрал командиров подразделений на совещание.

За вчерашний бой командир корпуса генерал Алек­сеев нас похвалил,— сказал он. — Доволен результата­ми и я. Теперь перед нами город Текучи и река Серет. Овладеем первым, преодолеем второе —  и получим бла­гоприятные условия для броска к Фокшанам. О дета­лях предстоящих действий доложит начальник штаба бригады.

— По данным разведки,— начал подполковник Алендрасов,— город обороняет пехотный полк с артиллерией и танками. Передний край проходит по северной окраи­не вдоль шоссе, которое сворачивает на Фокшаны. На­ша главная задача — захватить железнодорожную стан­цию. Там скопилось большое количество составов с бое­припасами и разным военно-техническим и награбленным имуществом...

Атака началась рано утром 26 августа. Город Текучи расположен в большой долине, окайм­ленной холмами. По их склонам волнуются на ветру перезрелые стебли кукурузника. В нем удобно устраивать засады. Да и наверняка устроены...

Здания в основном одноэтажные, утопают в зелени...

Танки роты старшего лейтенанта Жигульских и 2-го батальона майора Дианова, развернувшись в боевой по­рядок и ведя огонь на ходу, на максимальной скорости двинулись к городу и вскоре достигли его окраины. Одна­ко из-за сильного огневого противодействия мотострел­ки не смогли выйти из кукурузного поля на открытое место.

Атака на грани срыва, надо что-то предпринять,— проговорил Жигульских.

Предпринять, однако, ничего не успел. К его машине подъехал танк командира бригады, а следом подкатила легковая машина. Из нее вышел командир корпуса генерал-лейтенант танковых войск Алексеев. Из люка командирской башни показался комбриг Третьяк, из другого — начальник политотдела Михайлов. Сошлись вместе, обсудили положение.

Автоматчиков отсекли от танков,— констатировал генерал.— Пока минометчики Воронцова и батарея Харченко не ударят по артиллерийским позициям против­ника, танки пусть несколько минут ведут огонь из укры­тий и утюжат траншеи. — Он поднес к глазам бинокль.

Смотрите-ка, в траншее кто-то из наших отбивает­ся кулаками,— удивился Алексеев.— Узнайте фамилию этого героя-драчуна.

«Драчуном» оказался начальник связи 1-го танкового батальона Михаил Левин.

На бруствере с разорванной гранатами гусеницей стоял танк младшего лейтенанта Шеховцева. Командир батальона приказал Левину выяснить причину останов­ки, а если надо — помочь. Но в траншее на связиста неожиданно навалились пять гитлеровцев. Вот и нача­лось... Троих уложил насмерть, а двое улепетнули. Сам же отделался синяками.

За эту «драку» генерал Алексеев наградил Левина орденом Отечественной войны 2-й степени, а начальник боепитания старший техник-лейтенант Тишин «снял стружку» за разбитый пистолет и потребовал объяс­нения...

Вскоре загремели выстрелы артиллерийских орудий и минометов — Харченко и Воронцов подоспели во­время.

Не дремал и Лобачев. Его батальон атаковал желез­нодорожную станцию. Вперед вырвался взвод старшего лейтенанта Зоненко. Направляющим шел танк Хомяко­ва, за ним — Макарова. Место командира в танке лёйтенанта Макарова занимал возглавлявший атакующую группу начальник штаба батальона старший лейтенант Горностаев.

Танкисты приближались к вокзалу. Над крышами станционных построек стелился дым паровозов, из гро­хота изредка пробивались их гудки.

Товарищ младший лейтенант, вижу дуло пушки, як бревно торчить! — подал испуганный голос лежавший за башней автоматчик Задорожный. Он остался там для наблюдения за противником.

И в самом деле — от них метрах в пятистах из-за Палисадника медленно выползал «тигр».

— Что делать?..— растерялся молодой, едва ли не впервые попавший в такую передрягу наводчик орудия Елисеев.

Не знаешь что делать?! — рассердился командир танка Хомяков.— Ты же танковый артиллерист! Да к тому еще и гвардеец. Бить — вот что надо делать!— И резко скомандовал заряжающему Гнускину: —Бро­небойным!

Готово!

Дальность пятьсот пятьдесят, целиться в борт! Сделали два выстрела: первым остановили враже­скую машину, второй снаряд дослали «для надежности».

Рядом с подбитым «тигром» показались еще два вражеских тяжелых танка. Одного поджег начальник штаба Горностаев, а другого — лейтенант Хомяков.

Доложите обстановку,— потребовал майор Лобачев по рации у Горностаева.

Находимся на южной окраине, станция наша. Два исправных паровоза стоят без бригад, а остальные вы­ведены из строя. На станции около двухсот пятидесяти груженых вагонов.

Гитлеровцы любой ценой стремилась отбить эшело­ны с грузом. В кукурузе и на пристанционных огородах они успели развернуть штурмовые и зенитные орудия. Хомяков не переставая слал туда снаряд за снарядом, наконец подбили и его машину. Но огня офицер не прекращал. Загорелась и машина Горностаева. Началь­ника штаба тяжело ранило, его вытащил из огня и дыма наводчик орудия Николай Осипов. А извлечь из танка убитых младшего лейтенанта Макарова и механика-водителя Мусорина не удалось, они так и остались в горящей машине...

Чтобы оказать помощь начальнику штаба, прибежа­ла санитарка Валя Шатохина. Едва успела перевязать раненого, как автоматная очередь оборвала и ее жизнь...

Для выяснения обстановки на станции командир ба­тальона направил адъютанта штаба старшего лейтенан­та Василия Дубовика. Тот, прибыв к месту драматиче­ских событий, первой увидел тридцатьчетверку младшего лейтенанта Хомякова. Она была объята огнем.  А сам командир танка, убитый и обгоревший, лежал за башней. Видимо, пытался спрыгнуть на землю…

Отважно вел себя в этом бою погибший командир танка. Он захватил два исправных паровоза, 248 ваго­нов с военным имуществом, четыре склада с боеприпа­сами и горючим. За этот подвиг ему присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.


Когда с немцами в Текучи было покончено, танкисты и автоматчики двинулись в сторону аэродрома. Гитле­ровские авиаторы пришли в смятение, увидев советские танки. Уже в первые минуты младший лейтенант Сидо­ренко уничтожил два самолета. Его механик-водитель Кулешов вывел тридцатьчетверку на взлетную полосу и ринулся навстречу пытавшейся взлететь «раме». Попро­сил командира не стрелять. Самолет можно взять не­вредимым.

Смотри, — предупредил его Сидоренко,—останемся с носом.

Пока самолет не наберет скорость, оторваться от земли не сможет. Да и с полосы ему не свернуть.

Механик-водитель говорил дело. Чтобы избежать встречи с танком, гитлеровский летчик затормозил свою машину и остановился метрах в десяти. Экипаж само­лета бросился бежать, но их тут же перебили автомат­чики младшего лейтенанта Артемова.

Теперь танки вышли на фокшанскую дорогу и, мино­вав взгорья, перелески, по широкой равнине устреми­лись вперед.

Неожиданно поступило распоряжение командира бригады:

Движение танков приостановить!

«Стало быть, предстоит новая задача»,— подумал майор Лобачев. Он оказался прав.

Вскоре сюда на двух бронетранспортерах подъехали командир корпуса генерал-лейтенант танковых войск Ми­хаил Иванович Савельев, который заменил погибшего под Текучи генерала Алексеева, и комбриг подполков­ник Третьяк. Развернув на лобовой броне танка Лобачева карту, Савельев с минуту смотрел на нее, потом сказал командиру бригады:

— Река Серет, Иван Лукич, широкая, берега боло­тистые, много озер и притоков. Это при движении учти. Далее — надо любой ценой сохранить имеющий большое стратегическое значение двухъярусный мост (снизу идут автомобили, сверху — железная дорога). Не допустить, взрыва его противником. По мосту должна пройти не только наша танковая армия, но и многие соединения и части фронта.

На этом месте подполковник выразительно глянул на Лобачева, и тот сразу понял: его новая задача, о ко­торой он только что подумал, связана именно с этим мостом.

Майор не ошибся. Когда генерал Савельев уехал, Третьяк обсудил с Лобачевым все детали боя за мост. Было, в частности, решено поручить лейтенантам Бурмаку и Гладкову, ведя огонь на ходу, на большой скорости проскочить своими взводами на западный берег.

Перед отъездом комбриг добавил:

Сегодня сделали попытку захватить мост наши мо­тострелки, но безуспешно. Теперь они действуют се­вернее.

Гитлеровцы, отступая, цеплялись за каждый рубеж. Особенно держались за мост, по которому должны были вывести свои отступающие части. Видимо, по этой при­чине и медлили с его подрывом.

Небольшая заминка получилась со взводом лейте­нанта Бурмака. Он доложил майору Лагутину, что один его танк остался без командира. Опасаясь, как бы ком­бат не воспретил участие этого экипажа в схватке за мост, танкисты стали упрашивать офицера:

Товарищ майор, мы обойдемся, справимся. Вот увидите!.. Руднев будет за командира, а я вместо на­водчика сяду,— умолял его радист-пулеметчик Миловидов.

Командир батальона изучающе, почти придирчиво посмотрел в глаза каждому из членов экипажа.

Да, старший лейтенант Андреев ранен, отправили в госпиталь, а заменить его пока некем. Справитесь, говорите? Ну что ж... В каком состоянии машина, това­рищ Мурашов? — спросил он механика-водителя.

На ходу!

Тогда действуйте.

Немцы колоннами торопились к мосту. Но их еще до подхода к реке громили бойцы бригады. В солнеч­ный день, после полудня, три танка лейтенанта Бурмака, младшего лейтенанта Гладкова и сержанта Руднева с двумя противотанковыми орудиями сержантов Шадрина и Вечканова из огневого взвода младшего лейте­нанта Сухорукова подошли к мосту.

Вася, на мосту фашисты носятся с какими-то ящиками и мотками провода,— предупредил Миловидов сержанта Руднева.

Ударь из пулемета!..

Открыли пулеметный огонь и экипажи Бурмака и Гладкова. Успели установить свои орудия и артилле­ристы Сухорукова. Выстрел за выстрелом, очередь за, очередью загремели по мосту и западному берегу реки. Несколько вражеских солдат со своими ношами растя­нулись по настилу нижнего яруса.

Борис Гладков решительно направился к мосту, за ним — Григорий Бурмак, Василий Руднев. Как только они оказались на правом берегу, гитлеровцы моменталь­но открыли по ним огонь. Руднев повернул машину влево, на вражескую батарею. За ним последовал Бурмак. А Гладков занял позицию в кустах, правее моста. На помощь немецким артиллеристам подошло несколь­ко танков Т-4 и штурмовых орудий, которые пытались уничтожить, отбросить советских танкистов. Но было поздно. Тридцатьчетверки и орудия сержантов Шадрина и Вечканова успешно отбили их атаку. Экипаж лейте­нанта Бурмака расстрелял три танка, две самоходки и одну противотанковую батарею. Младший лейтенант Гладков подбил три штурмовых орудия, два танка, раз­метал колонну автомашин. Три танка, три самоходки и минометную батарею уничтожил экипаж Руднева.

И все-таки гитлеровцы успели подготовить мост к взрыву. Под его опорами были заложены большие за­ряды тола. Специально выделенные подрывные группы намеревались поднять мощное сооружение на воздух сразу же, как только пройдут по нему немецкие части. Но сделать это им уже не удалось.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года членам танковых экипажей, уча­ствовавших в захвате моста, Б. В. Гладкову, В. Р. Евсеенко, В. И. Панчикову, М. М. Космачеву, В. X. Ива­нову, Г. В. Бурмаку, Ф. А. Куликову, Г. Г. Шевцову, М. А. Макарову, В. Д. Рудневу, В. С. Миловидову, П. Р. Мурашову присвоено звание Героя Советского Союза.

Награждены и артиллеристы Ф. А. Сухорукое, В. П. Шадрин и Г. И. Вечканов.


К Фокшанам подошли с тыла. Обнаружили пустые дзоты, исправные орудия на позициях, много Пулеметов. А людей — никого. Стало ясно: гарнизон разбежался. Жители с опаской и любопытством рассматривали со­ветских танкистов, их боевые машины с красной звездой на башнях. Стихийно возник короткий митинг. Началь­ник политотдела бригады подполковник Михайлов по­здравил горожан с освобождением от немецких фаши­стов.

Ваша территория и все, что на ней,— нам не нуж­ны,— сказал он.— Красная Армия, громя гитлеровских захватчиков, выполняет благородную освободительную миссию.

Если противник из Фокшан бежал, то в Рымникуле-Серат он успел основательно закрепиться. Первыми в этот небольшой город ворвались на своих танках за­меститель командира 2-го батальона майор Мисак и младшие лейтенанты Павлишев и Синица. Они оказа­лись в самой гуще сосредоточенных здесь огневых средств врага, в том числе противотанковых. Завязался неравный бой. Пока подошли остальные танки ба­тальона, их машины вышли из строя. Майор Мисак, его заряжающий Кадочников и младший лейтенант Павли­щев погибли. Бой был короткий и исключительно на­пряженный. Немало и гитлеровцев нашли себе могилу в румынской земле. Горели фашистские танки и само­ходки, валялись опрокинутые или раздавленные орудия.

В этом бою стойкость и мужество, презрение к смер­ти проявила санинструктор Лидия Колесникова. Она сама была ранена, но, несмотря на это, вынесла из огненного пекла пятнадцать раненых.

Теперь путь танкистов лежал на Бузэу.

Подступы к городу заминированы и прикрывают­ся закопанными в землю «тиграми» и «Фердинанда­ми»,— доложил Лагутину командир разведвзвода лей­тенант Петрушенко. — В городе большое скопление вра­жеской техники.

Комбат стоял около своего танка с группой офице­ров. Рассматривал карту.

Какое примем решение? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Выход один, товарищ майор,— несколько игриво промолвил начальник связи батальона, старший лейте­нант Левин.

А именно? 

Найти выход!

Может, это и остроумно, да не вовремя,— нахму­рился комбат.

Мимо пробегал механик-водитель старшина Юрий Гадалов.

Товарищ майор,— тяжело дыша, сообщил он.— Только что ранен лейтенант Бличков и убит радист Большаков...

Не успел Лагутин ничего ответить на это, как перед его танком затормозил бронетранспортер.

Василий Николаевич, комбриг требует доложить обстановку и объяснить, почему не взят Бузэу,— сказал выскочивший из машины командир роты управления бригады старший лейтенант Бельдинский.

Майор Лагутин передал офицеру все, что знал об обстановке и почему произошла задержка с Бузэу. По­том спросил у продолжавшего стоять около него Га­далова:

Машина исправна?

Исправна и заправлена,— доложил старшина и незаметно подмигнул начальнику связи Левину. Тот понял.

А я — вместо командира, —  просяще намекнул он комбату.

У Михаила Левина была своего рода страсть всегда, когдаэто позволяли обстоятельства, быть в самой каше боя. Он знал танки и огневое дело ничуть не хуже командиров машин. Так и ловил момент, чтобы заменить кого-либо из экипажа.

Хорошо, Левин,— согласился майор. А кого посадим вместо радиста-пулеметчика? — Комбат посмотрел на Гадалова.

Дам своего, — с готовностью заявил Бельдинский, и крикнул: — Котловский! Ко мне!

Выскочив из бронетранспортера, прибежал молодой  шустрый боец в танкошлеме.

Василий Николаевич, это мой радист, старший сержант Григорий Котловский. Прожужжал мне уши, просится на танк. Радист он опытный и стреляет метко. Пусть повоюет, жалеть не будете. А возникнет надобность — заберем обратно.

Старший сержант, переминаясь с ноги на ногу, весь сиял...

Добро,— сказал комбат.— Ну, а теперь, товарищ Левин, тебе предстоит решить свою задачку насчет един­ственного выхода из создавшегося положения.

Найдем, товарищ майор!

Задачу экипажу командир батальона поставил ко­ротко и просто: разведать проселочную дорогу, рассе­кающую кукурузное поле слева от основной трассы, ко­торая ведет в Бузэу.

...Кукуруза высокая, в ней танка не видать. Потом поле кончилось. Рядом — крутой обрыв оврага. Отсюда видны как на ладони вся окраина города, река Бузэу и большой мост через нее.

Сколько же тут техники напичкано! — ужаснулся Котловский.— Разрешите, товарищ старший лейтенант гвоздануть по ним?

Не торопись.— Левин, включив рацию, доложил комбригу: — Несколько десятков танков, автомашин и другой техники движутся по мосту, а левее моста — вброд.

Командир бригады ответил:

Задержите!

Все настолько увлеклись созерцанием скопления вра­жеской техники (механик-водитель тоже), что не заметили, как гусеницы машины нависли над оврагом. К счастью, Гадалов вовремя тормознул. Попытался дать задний ход, но не помогло: земля уходила из-под гусениц.

Товарищ старший лейтенант, расстрелять бы их, да и конец,— не унимался старший сержант Котлов­ский. Критическое положение танка его, казалось, ни­чуть не волновало.

Не дури,— поморщился Левин.— Видишь, как стоим! От толчка при выстреле можно загреметь вниз.

Что делать? Надо срочно принимать решение, иначе или противник обнаружит, или — кубарем вниз.

Ну, как, механик не перевернемся?

Постараюсь, — спокойно ответил старшина.

Юрий Гадалов в бригаде давно — со Сталинград­ской битвы. Он очень гордится тем, что на опаленной огнем сталинградской земле, между двумя контратака­ми, получил партийный билет. Много, много раз участво­вал в танковых схватках. В бригаде славится виртуоз­ным мастерством вождения боевых машин. Только вот сейчас оплошал. Значит, кровь из носу, а спасай авто­ритет.

Автоматчики спрыгнули с борта. Гадалов, еще раз включив заднюю скорость, тронул машину. Танк назад не пошел, а стал понемногу оседать под выбрасываемой гусеницами землей. Вот уже и склон начался пологий, и вскоре машина сползла на дно оврага.

Перед садом, за двумя одноэтажными кирпичными зданиями, заняли удобную позицию для стрельбы. По­слали несколько осколочных снарядов по уже перепра­вившимся на противоположный берег автомашинам. Четыре из них сразу же вспыхнули. Создалась пробка. По самому мосту бить пока не стали, остерегались его повредить. Затем ударили по голове колонны, которая подходила к мосту.

Лобовой пулемет Котловского строчил без передыха...

Гриша, оставь на всякий случай магазина три! — предупредил его кто-то.

Гитлеровцы долго не могли сообразить, откуда огонь. Потом обнаружили. Танк стал маневрировать между окраинными домами. Это дало возможность быстро поразить несколько артиллерийских орудий про­тивника. Теперь вся переправа — и мост, и брод около него — была застлана огнем и дымом. Гитлеровцы, оставив технику, спасались, бросаясь в воду.

Товарищ старший лейтенант,— крикнул кто-то из автоматчиков.— Нас обходят два бронетранспортера!

А в это время майор Лобачев повел свой батальон в обход Бузэу. Его тут же поддержали 1-й и 2-й ба­тальоны. Саперы проделали для них несколько прохо­дов в минном поле. Первым, если не считать разведчи­ков Левина, в город ворвался взвод младшего лейте­нанта Колонтая. За ним — взводы Давыденко, Хитрова. Что касается разведчиков, то именно благодаря им, остановившим на переправе движение вражеской колон­ны, были обязаны танкисты столь быстрым и успешным развитием событий. Таким образом, их первоначальная задача — разведать проселочную дорогу в кукурузном поле,— так сказать, видоизменилась...

На счету каждого танкового экипажа, участвовав­шего в бою за Бузэу, насчитывалось по нескольку сож­женных и подбитых танков, штурмовых и артиллерий­ских орудий. Немало уничтожила техники и живой силы противника рота лейтенанта Жигульских. Младший лей­тенант Николаев расстрелял два средних танка, одно штурмовое орудие, батарею противотанковых орудий. Меткой стрельбой отличился наводчик орудия Юрий Фокин. Большую помощь танкистам оказала батарея противотанковых орудий капитана Харченко. А его однофамилец автоматчик рядовой Федот Харченко ворвался на позицию минометного взвода, перебил рас­четы и из одного миномета открыл огонь по вражеской пехоте.


Танкисты, пристроившись к хвосту колонны, покинув­шей город, перешли к преследованию врага. Хотя дорога Бузэу—Плоешти была перехвачена нашими войсками, гитлеровцам все же удалось зацепиться за Рыфов. Они любой ценой старались остановить стремительное про­движение наступающих — взрывали мосты, минировали дороги, закапывали в засадах тяжелые танки, штурмо­вые и полевые орудия.

Но советские танкисты шли вперед неудержимо.


3.


Танковая бригада с самоходно-артиллерийским пол­ком корпуса подходили к Плоешти. Танкисты останови­лись в высокой кукурузе, чтобы осмотреть машины и уточнить обстановку. Неподалеку, на взгорке, виднелось какое-то маленькое селение.

И тут же, словно из-под земли, появилась группка румынок.

Лапти! Лапти! — стали выкрикивать они, показы­вая при этом на накрытое белым полотенцем эмалиро­ванное ведро.

Бойцы не понимали. Причем тут лапти и ведро?

Наконец разобрались: лапти — по-румынски коровье молоко. С удовольствием угостились...

Товарищ майор,— обратился к комбату его ра­дист Гудков.— Тут еще предлагают какую-то шпалеру. Что это за музыка такая?

Эта музыка есть «кукурузное сало» — мамалыга, хорошо режется нитками,— засмеялся майор.

Обыкновенная холодная кукурузная каша,— объявил один из бойцов, уже успевший набить рот но­вым угощением...

Поняв, что Плоешти им не удержать, гитлеровцы подожгли нефтяные промыслы. Вскоре весь город оку­тался дымом. Прямо в этот дым, как самолет — в гро­зовую тучу, вонзился танк Бориса Гладкова. Первым ворвавшись в город, младший лейтенант сжег два «тиг­ра» и уничтожил пятнадцать вражеских орудий! Его командир роты лейтенант Безусов с тремя танками за­хватил восемнадцать исправных пушек и пять складов с различным имуществом. Кроме того, начальнику по­литотдела передал ящик с гитлеровскими орденами.

Зачем мне этот хлам! — зашумел подполковниц Михайлов, но чуть подумав, сказал уже спокой­но: — Впрочем, оставь. После войны музей откроем. Иригодятся как экспонаты.

Вечером, после боя, майор Лобачев вызвал к своей машине командира танка Гладкова.

Извини, пожалуйста, Борис Васильевич,— начал он, впервые назвав младшего лейтенанта по имени-отчеству, чем несколько насторожил Гладкова. — За эти­ми нескончаемыми драками да погонями все забываю сказать: командование рекомендует направить тебя на курсы усовершенствования. На учебу, одним словом. Танкист ты славный, а подучишься — еще и большим командиром над нами станешь.

Против ожидания комбата, это известие Гладков встретил, мягко говоря, без энтузиазма. Его даже пере­дернуло. Ему, боевому командиру танка, коммунисту, сидеть где-то в тылу, за партой, когда война еще не кончилась!

Сказал тихо, но с железной ноткой:

Учиться поеду, когда последний вражеский сол­дат ляжет в землю.

Между прочим, товарищ Гладков,— сухо ответил ему майор,— на военной службе не всегда требуется согласие того, кому отдается приказ...

Что ж, логика — крепче брони танковой. Пришлось Борису распрощаться с боевыми однополчанами и сесть «за парту».


Через несколько дней, перевалили через хребет южных Карпат. Погода стояла солнечная. Этим вос­пользовалась вражеская авиация — близ курортного го­рода Сибиу она подвергла колонну бригады бомбардировочному удару. Было разбито несколько автомашин, но танки не пострадали.

Решительной атакой Сибиу был взят, и командир корпуса счел возможным разрешить танкистам отдых. Да не на какие-то там час—два, а на целых три дня!

Впрочем, отдых для танкистов — это, в основном, быть с утра до вечера на своей машине: отладка, регу­лировка, чистка, смазка... А вечером — различные меро­приятия: собрания, беседы, читки газет. В эти- дни мно­гие отличившиеся в боях были приняты в партию и комсомол. Стал членом ВКП(б) комсорг роты Иван Жигульских.

На одном из партсобраний зачитали заявление ме­ханика-водителя старшины Артема Васильева. Артём написал так: «Провожая меня на войну, мой отец Ва­силий Петрович дал такой наказ: „Воюй, Артем, так, как воевали коммунисты в гражданскую. Не посрами нашу фамилию, наш род". Вот и хочу исполнить заве­щание отца — воевать коммунистом. Прошу принять меня в партию».

Артем Васильевич, а чем это так знаменита ваша фамилия, что ее и посрамить нельзя? — задал шутливый вопрос механик-водитель Виктор Шагаев.

Слово взял капитан Соловейчик.

Артем написал толково. Васильевы, действитель­но, знамениты. Его дед в японскую войну награжден двумя Георгиевскими крестами. А отец — пулеметчик «максима», в первую империалистическую также на­гражден крестом. Отважно бился с белогвардейцами и интервентами. Неплохо воюет и Артем. Предлагаю принять в партию.

Командир батальона Дианов добавил:

За утюжку траншеи врага награжден медалью «За отвагу».

Артем, многим бандитам помял бока в этой тран­шее? — спросил тот же Шагаев.

Не считал. Некогда было...— Здесь, на собрании коммунистов, он не принимал шуток Виктора.

Устав ВКП (б) усвоил? — спросил кто-то.

Васильев вынул из кармана гимнастерки и показал

присутствующим потертую и замасленную маленькую - книжечку. Это был Устав партии. На его обложке стоя­ли сорок семь подписей тех, которых, уже приняли в партию ранее. Сорок седьмым расписался Артем.

— Свои подписи я зря не ставлю,— сказал он. Старшину Васильева приняли в члены ВКП(б) еди­ногласно.


В 12 часов пополудни 11 сентября танки пошли в атаку на станцию Ернут. Заняв ее и совершив ускорен­ный марш, бригада вступила на территорию Венгрии. Вскоре колонну танкистов догнала приятная весть: 6-я танковая армия, в состав которой входила бригада, стала гвардейской, а командарм Кравченко, их бывший командир корпуса, награжден орденом Суворова 1-й сте­пени.

Местные жители — венгры — первое время боялись наших бойцов, прятались в подвалах, балках, лесах. Дома оставляли только стариков и детей. Запугали же их фашисты своим беспардонным враньем!.. Однако безупречное поведение танкистов быстро развеяло этот ложный страх, и мадьяры стали возвращаться домой. Большую разъяснительную работу с ними проводили все политработники бригады во главе с начальником полит­отдела подполковником Михайловым.

Через несколько дней по случаю 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции в ба­тальонах состоялись торжественные собрания. Выступая перед танкистами 1-го батальона, командир бригады сказал:

— Можно не сомневаться, боевые друзья, что двадцать седьмая годовщина Октября будет последней немирной. Следующую непременно отметим в условиях мирной жизни...

Укрепленным оказался и населенный пункт Вершега. Вначале танки открыли сосредоточенный огонь с места, затем двинулись в атаку. Командир роты лейтенант Кондрашкин первым ворвался на позиции противника. Он разбил два орудия, но и его танк содрогнулся от вражеского снаряда.

«Тигр»! — успел крикнуть механик-водитель Вол­ков и, смертельно раненный, беспомощно откинулся на сиденье...

Лейтенант скомандовал наводчику:

Бронебойным!

Но молчал, не двигался и наводчик...

Командир роты, пересев на другой танк, продолжал бой. Сопротивление гитлеровцев было сломлено, и тан­кисты вышли на железную дорогу Вац—Вершег. Млад­шие лейтенанты Павлов и Колонтай, раскидав эшелон с военным грузом, первыми оказались на берегу Дуная и обстреляли вражеские пароходы и баржи.

Этот довольно выгодный рубеж танкисты удержали до подхода основных сил бригады. А 7 декабря она по­лучила задачу овладеть городом Вац.

Послали разведку. Ее возглавил лейтенант Сидорен­ко. В состав группы вошли еще два офицера — младшие лейтенанты Хараим и Саяпин.

Заместитель командира корпуса генерал М. И. Лавриненко лично проинструктировал разведчиков, напом­нил об особенностях их действий ночью в горно-леси­стой местности, о преодолении засад, которые не исклю­чены на единственной в этих резко пересеченных местах дороге.

Холодной снежной ночью разведчики двинулись по указанному им маршруту. Впереди, низко пригибаясь, с миноискателями шли саперы. Проверив подозритель­ный участок и не обнаружив мин, они давали танкистам сигнал: путь свободен. Периодически, спрыгнув с танка и выдвинувшись вперед и в стороны, обследовали мест­ность автоматчики отделения сержанта Поздеева.

Вот они снова свернули вправо от дороги и скрылись в лесу. Долго не давали о себе знать. А потом оттуда донеслись автоматные, очереди. Это они вышли в район артиллерийской засады врага и внезапно для него от­крыли огонь. Расчеты трех орудий автоматчики почти полностью истребили, а трех пленных привели к тан­кистам. Оставив немцев, ушли снова вперед...

...На рассвете этого же дня с востока в направлении города Вац двигалась другая танковая группа. Впереди нее тоже действовала разведка, возглавляемая лейте­нантом Папияшвили. Из села Пенд его три танка были обстреляны, и разведчикам пришлось принять бой. Гар­низон в селе оказался малочислен, и. танкисты с ходу овладели Пендом, после чего, выполняя задачу, двину­лись к населенному пункту Рад. Тут противник сосредо­точил много пехоты, артиллерийских орудий.

Разведчикам стало ясно, что Рад'сильно укреплен. Как и следовало ожидать, путь гвардейцам преградил шквал огня. Танки ответили тем же, затем, маневрируя, на большой скорости устремились вперед, к населен­ному пункту. Механик-водитель Селиверст Рогозянский едва успел заметить, как подмял под гусеницы двух насмерть перепуганных гитлеровцев. Танкист брезгливо поморщился и тут же направил танк на станковый пуле­мет, беспрерывно строчивший по разведчикам. Не умол­кал и лобовой пулемет тридцатьчетверки, с которым уверенно управлялся Николай Кондаков.

Повреждены танки младшего лейтенанта Зайнутдинова и лейтенанта Мухина. Теперь они ведут огонь с места. А лейтенанту Папияшвили удалось проскочить по мосту через речку Силваш и выйти на южную окраи­ну Рада, в негустые фруктовые посадки. Однако не лег­че оказалось и здесь. Слева, со стороны высоты 202,0 и справа, с высоты 203,0 фашисты открыли по его тан­ку фланговый огонь. Сильный удар осколочного снаря­да в боковую броню...

Что делать? Двигаться вперед нельзя: на дороге от срезанных снарядами деревьев — сплошной завал. Свер­нуть направо или налево — там стоят вражеские бата­реи! Назад? Нет, за три года войны Папияшвили ни разу не отступал — не отступал даже в ту тяжкую пору, когда приходилось отходить многим.

На батарею справа! — скомандовал лейтенант.

Командир с ходу ведет огонь, а механик-водитель грудью своего танка давит пушки. Грудой металла уже лежат две из них. Вдруг машина неловко развернулась. Снаряд из третьего, недобитого, орудия проломил левую боковую броню. Танк замер на месте, двигатель без­молвствовал. Через минуту — еще удар, теперь уже в правый борт... В танке воцарилась зловещая тишина. Раненный в голову наводчик орудия Федор Герасимов медленно сполз на боеукладку. Дым и пламя неотвра­тимо заползали внутрь машины. Наводчик задыхался от едкого дыма, ноги его уже лизал выбившийся из мо­торного отделения огненный язык.

Товарищ командир...— слабо окликнул он лейте­нанта.

Папияшвили отозвался, но его вряд ли кто услы­шал... Командир приоткрыл над собой люк, чтобы глот­нуть свежего воздуха, и тут же в башню гулко стукнули несколько гранат. Папияшвили наклонил голову, люк захлопнулся.

«Ждут нашего выхода, — подумал он.— Но нет, не дождутся...»

Хрипел, задыхаясь от дыма, Селиверст Рогозянский. Одежда на нем тлела, острая боль обжигала локоть правой руки. Сидевший рядом радист Кондаков все строчил и строчил из пулемета, порою пытаясь что-то радировать комбату. Однажды он даже услышал голос майора. Но еще надо придерживать рукой пропитанный кровью бинт на боку Селиверста — у механика-водителя была рваная рана...

— Коля! Ты слышишь меня, Коля? — Лежа на боеукладке и вытянув руку, Герасимов коснулся спины Кон­дакова.— Ты ведь не ранен?.. Выбирайся отсюда, еще не поздно.

Но и Кондаков теперь молчал. Прислонившись друг к другу, безжизненно сидели радист-пулеметчик и меха­ник-водитель...

Папияшвили неразборчиво подавал какие-то коман­ды. Пламя уже охватило боевое отделение и отделение управления. Огонь хозяйничал всюду. Оставшиеся сна­ряды начали рваться.

Федор Герасимов умер последним...

Вскоре сюда подошли остальные танки батальона. Комбат майор Малюков (он сменил раненого Лагути­на), оказывается, сигнал радиста-пулеметчика Конда­кова успел принять. Однако спасти кого-либо из эки­пажа Папияшвили не удалось...


4.


Преодолев танковые и артиллерийские засады и осу­ществив обходный маневр справа, вдоль Дуная, три­дцатьчетверки лейтенантов Колонтая, Дикого, младших лейтенантов Павлова, Джалова и других ночью с 8 на 9 декабря ворвались в город Вац. Со стороны Рада подошла группа советских боевых машин. Их неожи­данное появление с северо-запада и от Рада вызвало у гитлеровцев переполох. Каждый из экипажей прибавил к своему боевому счету по нескольку уничтоженных танков, орудий, дру­гой техники, много живой силы врага. Парторг 1-го батальона младший лейтенант Зайцев, заменив раненого - командира экипажа, сражался вместе со всеми и разбил три штурмовых орудия.

В этом бою погибли младший лейтенант А. Я. Ши­тов и его подчиненные заряжающий П. В. Яшин и на­водчик орудия И. А. Тютяков, который успел разбить два орудия вместе с тягачами.

Тяжело переживали танкисты гибель заряжающего из экипажа младшего лейтенанта Хараима Саши Андреева. Ему только что пошел девятнадцатый год. Он был любимцем всей роты. Их экипаж подбил «тигра» и четыре орудия. Пока он их расстреливал, по танку ударил ранее не замеченный «тигр»... Саша умер на руках своих боевых товарищей почти в полном созна­нии...


После овладения населенными пунктами Седлигет и Илку танкисты двинулись по направлению к станции Чамод. Но здесь им преградил путь противотанковый ров, который преодолеть с ходу не удалось. Противник использовал выгодный для себя оборонительный рубеж по опушке леса в двух с половиной километрах южнее Лезильна. Этот участок обороны при поддержке танков и авиации гитлеровцы прикрывали мощным фланговым огнем.

В ночь на 11 декабря бригадные саперы вместе с инженерно-саперным подразделением 73-го стрелкового полка оборудовали через ров три прохода для тан­ков.

Все было готово к атаке. Недалеко от танка комбата на командно-наблюдательном пункте вместе с другими офицерами находился и начальник связи батальона Левин.

Вот в пасмурное небо одна за другой взвились две ракеты. Их пустил по поручению командира батальона начальник связи. В это время на бруствере окопа разо­рвалась мина. Левина отбросило на дно, ракетница вы­пала из его рук. Кровь залила связисту глаза. Он был тяжело ранен...

А танкисты недоумевали: начало атаки — три раке­ты, а было всего две. Где же третья?

Но вот Левин приподнялся, быстро вытер танкошле­мом окровавленные глаза, нащупал рядом ракетницу, и в небо взлетела третья ракета.

Танки с бойцами 73-го полка и танкодесантниками в едином порыве рванулись в атаку...

А старший лейтенант Михаил Левин с трудом сел на дно окопа, привалился к его сыпучей стенке. Скорее машинально, чем сознательно, гребнул пальцами землю и поднес к лицу полную горсть.

Наша сталинградская пожирнее будет...— тихо сказал он и вдруг заметил лежащего рядом зампотеха роты Малаховского. Плохо соображая, что произошло и почему лежит Малаховский, он болезненно улыбнулся. — Боря, вставай, вставай, война еще не кончилась. Да и мне помоги...

Борис молчал. Война для техник-лейтенанта Бориса Борисовича Малаховского уже кончилась — он был мертв...

С кем ты тут? — послышался голос старшего тех­ник-лейтенанта Катка.

Коля, кто это так громко да дружно кричит «ура»? — вместо ответа спросил Левин.

Наши гвардейцы, кто же еще!


Танковая рота лейтенанта Кондрашкина успешно продвигалась вперед. На правом фланге шел взвод лей­тенанта Клепикова. Его дружный экипаж в составе механика-водителя Кадыша, наводчика орудия Горя­чева, радиста-пулеметчика Барина и заряжающего Си­зова сжег штурмовое орудие и разбил три вражеские пушки. Другой взвод, лейтенанта Кузнецова, подбил два штурмовых и пять полевых орудий. Кроме того, было уничтожено большое количество автомашин, повозок с различными грузами, солдат и офицеров. Всего в этом бою рота Кондрашкина вывела из строя четыре танка и десять различных орудий.

Тяжелый бой принял на левом фланге бригады ба­тальон майора Дианова. Здесь был наиболее танко­опасный участок. Комбат успел расстрелять три орудия, в том числе одно зенитное, и тут его тридцатьчетверка попала на заминированный участок. Мощный взрыв остановил машину. Командир танка лейтенант Дикий был тяжело ранен, механик-водитель Шагаев, наводчик орудия Самодуров и заряжающий Малышев по­гибли...

Капитан Соловейчик с Кучинским видели, в какую беду попал танк майора. Вряд ли кто остался в живых... В любом случае — туда, к танку, спасти хотя бы машину! По пути на их тягач сел зам потех 1-го батальона Каток.

Танк майора Дианова буквально утопал в разрывах снарядов и мин.

Товарищ капитан, разрешите, я попробую под­ползти,— обратился к Соловейчику механик-водитель Артем Васильев.

Да тут и муха не пролетит!..— безнадежно ото­звался капитан.— Риск — дело благородное, если идти на него по-умному.

Рисковать не надо,— вдруг послышался рядом знакомый голос.— Танк можно отбуксировать с наступ­лением темноты. Если, конечно, не сожгут его...

Все повернулись на голос и увидели в большой во­ронке майора Дианова с раненым лейтенантом Диким.

Товарищ майор! Вы целы и невредимы?! — обрадовано воскликнул Каток.

— Я —да, а вот остальные...

Не поняв от радости последних слов комбата, Каток затараторил с присущим ему балагурством:

А я хорошо видел, как вас поддало. Должно, уго­дили сразу на две мины. Танка не было видно, но хо­рошо заметил, как вы летели по воздуху и матюкались. Ну, думаю, прощайте, наш дорогой Виталий Михайло­вич. А еще жалко стало трубку вашу.

Дианов был в бригаде вторым после капитана Гладченко «трубокуром», и на этот счет танкисты не упуска­ли случая позубоскалить.

Ну, меня не так-то просто взять,— ответил ком­бат.— Под Сталинградом сошло, и под Воронежем, и под Курском, и на Днепре. Теперь я — человек, повен­чанный войной. — Стряхивая с себя пыль, майор начал искать трубку.— А насчет «летели» — это очередная твоя брехня. Я не летел, а вышел из танка спокойно.

Трубка лежала здесь же, в воронке. Дианов счистил с нее землю, но не закурил, а спрятал в карман. По­смотрел в сторону пострадавшего танка и вздохнул тяжело:

До чего же жалко ребят...

Каток, смущенный своей неуместной шуткой, молчал.

С наступлением темноты зампотехи батальонов Со­ловейчик и Каток опять поехали за танком комбата Дианова. Ведь в нем остались три погибших товарища. Прежний тягач был занят, поэтому механик-водитель Артем Васильев сел на трофейный. Но и эта вылазка оказалась безрезультатной. Более того, когда подъеха­ли к танку, трофейный тягач подорвался на мине, механик-водитель был тяжело контужен...


В этот же день батальон Лобачева обходным пу­тем вышел на рубеж Чамод — высота 171,0. Налетами авиации противник пытался восстановить положение, но это ему не удалось. Под ударами советских танков он стал отходить.

...На одном из участков шесть танков, выйдя из леса, один за другим завязли в болотистом грунте.

Этого еще не хватало, зарылись по самые баш­ни, — выбравшись из танка, удрученно проговорил комбат.

Остальные танкисты тоже оставили машины.

Кто бы мог подумать, что на таком грунте можно завязнуть? — ковырнув носком сапога землю, прогово­рил подошедший зампотех роты Федор Силютин. Вместе с ним были техник по ремонту боевых машин Якимов и моторист-регулировщик Дробинии.

Сверху-то песок, а внизу трясина, — заметил майор Лобачев.— Вы на чем приехали? — обратился он к подошедшим.

Как всегда, товарищ майор, на трофейной.— Си­лютин показал в сторону кустарника, где стояла ма­шина.

Подошел адъютант штаба батальона старший лейте­нант Дубовик, озабоченно оглядел бедственную картину.

Поступим так, — проговорил комбат. — Едем на трофейной в батальон, оттуда пришлем тягачи. А ты, Василий Фомич,— кивок в сторону Дубовика,— пометь на карте место расположения танков, чтобы легче было отыскать.

К старшему лейтенанту Дубовику командир ба­тальона питал особую симпатию. Этот офицер отличался безупречной исполнительностью, обладал редкими качествами штабного работника. Он всегда был в курсе боевой обстановки. Неоднократно и четко выполнял разведывательные задачи. Кроме того, хорошо знал личный состав батальона.

— А вам, товарищ Тимашов, вместе с Силютиным принять все возможные меры, чтобы вытащить маши­ны,— приказал комбат командиру роты. — Тягачи мы, конечно, пришлем, но... чем черт не шутит!

Трофейная машина ушла.

Незаметно наступили сумерки. Подул холодный ветер.

Тимашов велел Силютину и Дробинину разведать железную дорогу, которая проходила отсюда метрах в ста и вела на Будапешт.

— Возможно, найдете шпалы для настила,— сказал он.— А мы тут, в лесу, поищем чего-нибудь для само­вытаскивания.

Со шпалами проблемы не было: гитлеровцы разру­шили большой участок железной дороги, специальными крюками растащили по сторонам десятка три тяжелых, просмоленных шпал.

Всю ночь трудились без отдыха. Из жердей и шпал построили в труднодоступных местах настил. К рассвету с помощью прибывших двух тягачей удалось вырвать из болотной хляби все танки.


Вечером в бригаду приехал командарм Кравченко. Побывал в батальонах, поздравил гвардейцев с осво­бождением города Вац. О гитлеровцах, засевших в Бу­дапеште, генерал сказал, что их тоже надо как можно быстрее «прихлопнуть». Потом он подъехал к штабной машине 2-го батальона. Майор Дианов доложил честь по чести.

А где твоя знаменитая трубка, герой Сталингра­да?— неожиданно для всех поинтересовался он с улыб­кой.

Трубка, как всегда, со мной, товарищ генерал,— тоже улыбаясь, ответил комбат.

Потом Кравченко серьезно спросил:

Сколько у тебя наград?

Орден Ленина, Красного Знамени и две «Звез­дочки».

Придется направить,— сказал командарм и по­смотрел на командира бригады.

Майор Дианов не мог взять в толк смысл такого разговора. Мелькнула тревожная мысль: «Неужто взы­щут за подорвавшийся танк?»

Товарищ Дианов, есть одно место в Военную ака­демию бронетанковых войск. Лично рекомендую тебя.

В бригаду ты прибыл ротным, лейтенантом и без на­град, а теперь — комбат, майор и с четырьмя орденами. Это похвально. Кандидатура что надо.

Что-что, а этого Дианов никак не ожидал. Предло­жение совсем не ко времени...

Товарищ командующий, может, после победы?..

Нет, сейчас. Ночью сдать батальон, а завтра — в штаб армии, к кадровику.

...Майор Дианов сдал батальон прибывшему из гос­питаля капитану Александру Яковлевичу Мосиященко.

В ночь на 20 декабря для постановки задачи в брига­ду приехал командир корпуса генерал Михаил Ивано­вич Савельев. А к трем часам комбриг Третьяк уже до­ложил ему о готовности бригады к выступлению. Утром после короткой артиллерийской подготовки началось наступление вдоль границы, разделяющей Венгрию и Чехословакию.

Впереди, как всегда, шла разведка — танковый взвод лейтенанта Мостовенко с автоматчиками. Танки двига­лись медленно: темно, дорога узкая...

Прошли около пяти километров — тихо. У одного из поворотов остановились. На машину Мостовенко взоб­рался командир отделения Коробцов. Шепнул в откры­тый люк:

Товарищ лейтенант, впереди какое-то движение, должно быть, немцы.

Через пару минут дозорные уточнили: метрах в двух­стах по обеим сторонам дороги стоят вражеские орудия.

Напрасно шептал сержант Коробцов: артиллеристы услышали, как подошли танки, и открыли огонь. Пер­вый же их снаряд угодил в тридцатьчетверку младшего лейтенанта Панфиленко. Танк остановился, загородив дорогу. Командир машины и механик-водитель Жарков погибли... Началась жаркая перестрелка. Мостовенко доложил по рации комбату обо всем, что увидел, что произошло.

Не прошло и четверти часа, как на какой-то трофей­ной машине подъехала «тройка» Силютина: сам зампотех роты, техник по ремонту боевые машин Якимов и моторист-регулировщик Дерябин. К этому времени с артиллерийской засадой было покончено.

Продолжайте выполнять задачу,— сказал Силютин,— а мы займемся подбитым танком.

Теперь направляющим шел сам командир взвода.

Вышли на поляну и увидели: дорогу пересекают танки. Целая колонна... Сообщив об этом командиру батальона, лейтенант Мостовенко получил короткое, в одно слово, распоряжение:

Закупорить!

Загремели подряд два выстрела. Один из танков остановился, а другой стал объезжать его. Однако, по­лучив пару бронебойных, остановился и он.

Радист-пулеметчик Лев Брейтер не прекращал огня из лобового пулемета. Повернули башни в сторону раз­ведчиков и вражеские машины. После первых же их выстрелов на головной тридцатьчетверке погасли осве­тительные плафоны, замолкла рация. Да Брейтеру, в общем-то, некогда было и сидеть на связи, надо рас­стреливать выскочивших из подбитых танков гитле­ровцев.

Заклинило башню в машине Мостовенко.

Правый поворот! — приказал командир, но опыт­ный механик-водитель Курский и без команды знал, что делать, уже повернулся.

Бронебойным! — крикнул лейтенант наводчику орудия.

Как с колонной? — послышался в наушниках го­лос комбата.

Ведем бой! — ответил Мостовенко.

А в другом танке — лейтенанта Андреева,— который замыкал разведывательные машины, возмущался меха­ник-водитель старший сержант Петр Сериков:

Товарищ лейтенант, ну почему мы всегда в хво­сте? Муторно же: ни газануть, ни пострелять. Проси­тесь вперед!

Андреев «попросился».

Валяй! — дал согласие Мостовенко: вполне исправ­ный танк здесь, впереди, управится с делом лучше, чем его машина с заклиненной башней.

На танк Андреева взобрались еще человек пять автоматчиков во главе с командиром отделения Леон­тием Коробцовым.

Нелегко на горной узкой дороге обогнать передние машины —того и гляди загремишь под обрыв. Но обо­гнали.

А колонна гитлеровцев уже пересекла дорогу, стала удаляться... Петр Сериков ринулся за ней. Два отделе­ния автоматчиков — сержантов Коробцова и Громова, два танковых пулемета и пушка — это ли не сила! Вмиг догнали вражескую колонну.

Не отставал от них и танк лейтенанта Мостовенко. Гитлеровцы, видимо, не ожидали, что их так быстро настигнут советские танкисты. Вспыхнула, осветив при­дорожный лес, замыкающая машина. Лев Брейтер упра­вился с выскочившим экипажем. Следующей полыхнула огнем автомашина с солдатами в кузове.


5.


Марш проходил по извилистой дороге. Слева тяну­лась горная гряда, а справа, почти вплотную к дороге, протекала река Ипель. Головную походную заставу воз­главлял танковый взвод лейтенанта Колонтая в составе трех экипажей — самого командира взвода, младшего лейтенанта Белоусова и старшего лейтенанта Немченко.

Миновав один из поворотов танки обнаружили боль­шое скопление вражеской техники на окраине населен­ного пункта Дермотки. Белоусов быстро зарядил пушку, повернул башню. Наводчик орудия Шашков прицелился в ближайший танк.

Огонь!

Выстрел!

Немецкий танк загорелся. А в батальон уже поле­тело донесение. От следующих выстрелов вспыхнул бронетранспортер. Свалились в реку несколько мото­циклистов. К огневому бою подключились все машины взвода. Гитлеровцы, не выдержав его, подожгли скирды соломы и под прикрытием дыма бросились к мосту.

Сосредоточить огонь по переправе! — скомандо­вал по радио лейтенант Колонтай.

Запылали еще несколько бронетранспортеров и авто­машин.

Младший лейтенант Белоусов на секунду высунулся из башни, чтобы получше рассмотреть образовавшуюся на подходе к мосту пробку, и тут в его танк угодил вражеский снаряд.

Протяжно застонал наводчик орудия Шашков. Что­бы самому сесть за прицел, Белоусов; помог ему пере­браться на боеукладку. Но время было упущено, штур­мовое орудие ударило по танку еще раз. Теперь ранило и командира...

Два оставшихся танка — Колонтая и Немченко — устремились вперед, к мосту. К этому времени сюда подоспела одна из рот батальона Мосиященко. Ее воз­главлял сам комбат.

Бой разгорелся жаркий. Гитлеровцы в панике мета­лись вдоль реки. У входа на мост горела их техника, и воспользоваться переправой им не представлялось возможным. Неся большие потери, противник сопротив­лялся с отчаянным упорством. Погибли капитан Мосия­щенко и его радист-пулеметчик Афанасьев... Однако столь серьезная утрата не поколебала боевого порыва танкистов. Населенный пункт Дермотки был взят.

А через два дня, 26 декабря, гвардейцы бригады совместно с мотострелками других частей отрезали вра­гу пути отхода из района южнее Сакалоша на запад.

На этом окружение гитлеровских войск в Будапеште было завершено. Кроме того, наши войска, выйдя к Ду­наю севернее столицы Венгрии, отсекли от города со­лидные силы противника в излучине реки и вскоре их полностью ликвидировали.

Венгрию, последнего своего союзника, фашистская Германия использовала как мощный рубеж на подсту­пах к своей территории и как поставщика сельскохозяй­ственной продукции и нефти. Поэтому обороне Буда­пешта гитлеровское командование придавало исключи­тельное значение.

Чтобы облегчить положение окруженным и дать им возможность прорваться, 1 января 1945 года в 22 часа 30 минут гитлеровские войска из района юго-восточнее Комарно предприняли контрудар против нашей 4-й гвар­дейской армии.

Вечером 5 января к танкистам приехал заместитель командира корпуса генерал Лавриненко, накоротке со­брал командование бригады и комбатов.

— Противник продолжает нас теснить, и теснит крепко, — сказал он.— Задача нашей шестой гвардей­ской танковой армии заключается в том, чтобы вместе с общевойсковой армией нанести удар по, противнику севернее Эстергома в направлении на Комарно, к исхо­ду седьмого января овладеть переправами через Дунай у Комарно и выйти в тыл комарнинской группировки противника. Вашей бригаде,— продолжал он,— отводит­ся особая роль. Она, так сказать, на острие удара. Вместе с сорок шестой бригадой действуете в составе основных сил армии. Главный удар наносите в направ­лении на Порхань, Мужла, Комарно.

Затем генерал дал ряд указаний по боевому обеспе­чению, переправе танков.

— Артиллерийской подготовки не будет,— предупре­дил он.


В ночь на 6 января танки бригады под артиллерий­ским огнем врага переправились через приток Дуная Грон. Вскоре к реке подошла колонна автомашин пере­дислоцировавшегося медсанбата корпуса.

Противник держит переправу под обстрелом,— доложил его командир майор Семенов начальнику медслужбы корпуса подполковнику Гаврилову.

— Ждать затишья мы не можем, надо расположить­ся здесь и принимать раненых,— сказал начальник.

Товарищ подполковник,— обратился к нему стар­ший военфельдшер Зверев. — Машины через мост про­пустить можно.

Это каким же образом?

Я засек по часам: артналет по переправе ведется через каждые сорок — пятьдесят секунд. Их вполне до­статочно, чтобы одна машина успела проскочить по мосту и укрыться в безопасном месте.

А ведь дело говоришь, старший лейтенант,— одобрил подполковник.

Так и сделали. Менее чем за час весь батальон был уже на противоположном берегу.

...Первым в бой вступил 2-й танковый батальон ка­питана Чулкова (он сменил погибшего Мосиященко). За ним — 1-й. Танки рот Устинова и Рязанцева, вне­запно вырвавшись вперед и овладев Порханью и Наной, на рассвете подошли к Мужле и здесь завязали ожесто­ченную схватку с противником. Тридцатьчетверка са­мого Устинова, уничтожив одну пушку и штурмовое орудие, остановилась. На запрос комбата ротный не от­ветил — вместе с механиком-водителем. Рыкуновым они были убиты. Остальные члены экипажа получили тяже­лые ранения... Чуть позже перестал отзываться и коман­дир роты Рязанцев. Его машина также была подбита вражеским снарядом. Но опытный, хотя и смертельно раненный, механик-водитель Дурыгин, собрав оставшие­ся силы, сумел отвести ее за здание.

И все-таки танкисты во взаимодействии с мотострел­ками сломили ожесточенное сопротивление гитлеровцев, к полудню заняли Мужлу и вышли на ее западную окраину.

Теперь вперед устремилась рота лейтенанта Зару­бина...

В два часа ночи следующих суток был взят Мадар. Однако за этим населенным пунктом, уже на рассвете, вновь завязался кровопролитный бой. Роте внезапно путь преградили штурмовые орудия и пехота захватчик ков. Мужественно сражались экипажи младших лейте­нантов Попова, Пинчука, лейтенантов Кириллова, Чу­макова... Исключительную стойкость и командирское умение проявил сам Зарубин. Он первым ворвался в Марселово. Его подразделение уничтожило семь штур­мовых, и полевых орудий. Однако вражеский огонь был настолько сильный, что три наших танка сразу же ока­зались поврежденными.

Смертью храбрых пал лейтенант Зарубин. В эки­паже старшины Семенова в живых остался один меха­ник-водитель — Яков Крестьянинов. Он вытащил погиб­ших товарищей, затем побежал к дымящейся рядом машине лейтенанта Попова. Там находился его закадычный друг механик-водитель Федор Сутормин. Выта­щил через люк погибшего Попова. Увидел механика-водителя, тот сидел на своем месте.

— Федя, ты живой?! — обрадовался Крестьянинов.

А сердце Сутормина отстукивало последние секунды жизни…


Танкисты, овладев Марселовом, с обходом справа вышли на северо-западную окраину Хотина. На следую­щий день, разведав железнодорожный мост, прошли по нему и еще до полудня достигли перекрестка шоссейной и железной дорог, недалеко от кирпичного завода.

Здесь их дальнейшее продвижение было приостанов­лено.

Успешные действия наших частей в районе Комарно резко меняли в их пользу обстановку в Будапеште, а немецко-фашистское командование попадало в тяже­лое положение. Естественно, противник сделал попытку изменить ее.

...Командир разведвзвода лейтенант Петрушенко по рации доложил комбригу о результатах разведки:

Противник готовится контратаковать крупными силами...

Подполковник Третьяк, приняв радиограмму, сам поехал к кирпичному заводу. К этому времени гитле­ровцы уже пошли в контратаку. Для оказания помощи комбригу в район Комарно выехал заместитель коман­дира корпуса генерал Лавриненко. Когда он прибыл на место, танк Третьяка уже сражался в гуще боя.

Танковая рота старшего лейтенанта Ворокасова от­бивалась от наседавших фашистов. Ее огнем всех имею­щихся средств поддерживала рота автоматчиков Телеусова. Особенно смело действовали на территории завода отделения сержантов Гаркуши, Данько, Кучера. А автоматчики Еськин, Дышук, Бычков, Коробцев и дру­гие вступили в рукопашную схватку с вражескими пехо­тинцами...

Подполковник Третьяк спрыгнул с танка и со своим адъютантом (он же командир его танка) лейтенантом Чумаковым побежали к полуразрушенному зданию на командный пункт мотострелкового полка. Недалеко от них разорвался вражеский снаряд, и, раненный его осколком в правую ногу, комбриг упал. Чумаков с ока­завшимися рядом автоматчиками помогли ему добрать­ся до КП полка.

А теперь — назад,— приказал подполковник Чумакову.— Командуй экипажем. Помогай отбивать контр­атаку...

И экипаж продолжал бой. Механик-водитель стар­шина Захаров привычно «гладил» вражеские траншеи, давил блиндажи и живую силу противника.

Узнав о ранении комбрига, в район Комарно пото­ропился начальник штаба бригады подполковник Алендрасов.Однако среди горящих немецких и наших машин и развалин завода трудно было обнаружить тридцать­четверку Третьяка.

Товарищ подполковник! Мелькнула пятьдесят первая! — радостно крикнул его радист-пулеметчик Кот­ловский.

Это был бортовой номер танка командира бригады.

Начальник штаба хотел передать, в корпус радио­грамму, но в это время по его танку ударили два сна­ряда. С корнем вырвало штыревую антенну, и рация замолчала. Времени для устранения неисправности у радиста-пулеметчика Котловского не было. Он, не пере­ставая, поливал очередями поднявшуюся цепь гитлеров­цев. Их танк догнал тридцатьчетверку Третьяка, и под­полковник Алендрасов, пересев в нее, передал по рации всем, кто его мог слышать в подразделениях бригады:

— Комбриг ранен, бригадой командую я, подполков­ник Алендрасов. Контратаку противника отбить во что бы то ни стало!

Танкисты и автоматчики бригады сражались с исклю­чительной стойкостью и самоотвержением. Тем не менее удержать район кирпичного завода не удалось. Слиш­ком неравные были силы...

10 января гитлеровцы, сосредоточив до тридцати бронеединиц, артиллерию и пехоту, предприняли серию новых мощных контратак и захватили Петер и Мадар. Продвинуться дальше им, однако, не удалось. Весь путь, которым двигались вражеские войска, был усеян их сожженными танками, разбитыми орудиями, трупами солдат и офицеров. Танкисты роты Варакасова лейте­нанты Фисак, Кириллов, старший лейтенант Немченко, младшие лейтенанты Пинчук, Мухин и другие ежеднев­но отбивали по нескольку контратак гитлеровцев. Во время одного из таких боев погибли лейтенант Кирил­лов, его радист-пулеметчик Кравцов, комсорг батальона Хакимов, командир взвода Немченко. Не вернулся из разведки адъютант штаба батальона лейтенант Кузне­цов. Уже в последний день, когда враг был остановлен и обескровлен, смертью героя пал мужественный тан­кист капитан Владимир Севостьянович Путило. Герой­ски погиб и заместитель командира 5-го гвардейского танкового корпуса генерал-майор танковых войск М. И. Лавриненко...

Дорого заплатил противник за гибель гвардейцев-танкистов. В боях за город Комарно бригада уничто­жила 52 танка и штурмовых орудия, 44 противотанко­вых пушки, много автомашин и около семисот солдат и офицеров22 .


6.


В конце января 1945 года 21-я гвардейская танковая бригада в полном составе сосредоточилась в городе Пецель.

Сколько у нас боеспособных машин? — спросил подполковник Третьяк у начальника штаба.

Со всех батальонов наскреб десять исправных,— сказал Алендрасов.— Я их объединил под началом ка­питана Лапина. Рота, одним словом...

Не густо,— вздохнул комбриг, морщась от боли в правой, раненой ноге.

Вечером командир роты капитан Лапин и командир батальона автоматчиков капитан Александров стояли около танка подполковника Третьяка. Здесь же нахо­дились начальник политотдела Михайлов и начальник штаба Алендрасов.

Состояние роты? — поинтересовался комбриг у Лапина.

Все машины заправлены, экипажи укомплектова­ны, рота к выполнению боевых заданий готова!

Ваша сводная танковая рота направляется в Бу­дапешт в распоряжение командующего Пятьдесят третьей армией генерала Манагарова,— сказал командир бригады.— Будете действовать в составе штурмо­вой группы по уничтожению окруженной группировки гитлеровцев. А комбат Александров выделит вам роту автоматчиков.

Пойдет рота Телеусова,— тут же доложил капи­тан Александров.

Вместе с вами поедет замполит первого батальона Кузенный с парторгами Зайцевым и Кобзевым,— сказал начальник политотдела.

Начальник штаба развернул карту, показал, куда и к какому времени прибыть.

...Левая окраина города —  Пешт была уже очищена от врага. Теперь гитлеровцы укрепились на правом бе­регу Дуная — в Буде.

Младшие лейтенанты Ерастов и Моисеенко рассади­ли автоматчиков по машинам. Занял место в танке и Старший лейтенант Кузенный, а Зайцев и Кобзев решили остаться на танке. Предложили место за башней и сан­инструктору Селиверсту Простанюку,— «главному ме­дику», как вполне серьезно, без всякой иронии, прозвали автоматчики этого вездесущего, неутомимого в своих медицинских делах украинца. Ему было уже пятьдесят. Сам врач батальона капитан Владимир Богданов вели­чал его не иначе, как Селиверстом Степановичем. Орден Славы 3-й степени, которым он был награжден за про­шедшие бои, прицеплял даже на шинель. Когда однаж­ды ему сказали, что орден из серебра, блестит, виден издалека и может послужить мишенью,— спрятал его в карман.

Танкисты, выехав из леса, преодолели заснеженное поле, вошли в Пешт. Все семь мостов через Дунай в черте города были разрушены. Однако самый северный, где остров Маргит, саперы на скорую руку подремонти­ровали. В ночь на 28 января танковая группа, соблю­дая максимум осторожности, переправилась в Буду. Кругом виднелись следы ожесточенных боев: поваленные деревья, разбитая техника, окоченевшие трупы гитлеров­цев. Местность в западной части города резко пересечен­ная, холмистая. На улицах с крутыми спусками к реке лежит глубокий, побуревший от гари и кирпичной пыли снег. Внизу, справа, горят корпуса какого-то завода.

После переправы командиры танковой и стрелковой рот уточнили детали дальнейших совместных действий, после чего замполит Кузенный вместе с парторгами организовали в подвале полуразрушенного кирпичного здания открытое партийно-комсомольское собрание тан­кистов и автоматчиков. Выступили Лапин, Осипенко, Гурьянов, Телеусов и Молдекьянов. От имени всех коммунистов и комсомольцев они заверили присутствую­щих, что не пощадят своих жизней во имя быстрейшего и окончательного разгрома немецко-фашистских захват­чиков.

А мы, беспартийные, постараемся не отстать от вас! — сказал с места механик-водитель Петр Калинин.

Можете в этом не сомневаться! — добавил заряжающий Степан Сорокин.

Тут же оба положили на стол заявления: Калинин — о приеме в партию, Сорокин — в комсомол.


Направляющим назначаю танк младшего лейте­нанта Гурьянова с автоматчиками взвода Ерастова,— объявил капитан Лапин. Повернувшись к старшему тех­ник-лейтенанту Катку, спросил: Механик надежный?

Старший сержант Крестьянинов! — ответил зампотех, полагая, и не без основания, что уже одна эта фамилия — достаточно веская характеристика опыта и мастерства механика-водителя.

Будем действовать попарно,— приказал ротный.— Впереди два танка следуют правой стороной улицы, при­крывая левую. За ними — вторая пара, идет левой сто­роной, прикрывая правую.

...Вот уже двое суток ведут бои танкисты на улицах Буды. За это время помпохоз батальона лейтенант Па­вел Бличков несколько раз доставлял горючее, боепри­пасы, горячую пищу. Продвигались медленно, а иной раз приходилось и несколько отходить. Самым напря­женным был день 30 января. К исходу этого дня фа­шисты, видя угрозу неминуемого расчленения своих сил, удесятерили сопротивление, овладели заводом Ганц, пятью кварталам города и вышли к Дунаю.

Этот небольшой прорыв противника был ликвидиро­ван на второй же день. Наши подразделения, оседлав западный въезд на мост Маргит, а также улицы Жигмонд и Маргит, разрезали группировку врага на две части.

Следующий бой на этом участке начался рано утром. Танки младших лейтенантов Гурьянова, Заца, Терещен­ко, Агафонова, Иванова, лейтенанта Молдекьянова и других, расстреливая вражеские огневые средства и пе­хоту, уверенно продвигались вперед. На улицах пожары, город окутан дымом. Горят штурмовые орудия. Вот из арки одного из старинных зданий фашисты выкатили орудие. Радист-пулеметчик Иванов дал очередь. Расчет скрылся.

Яша, есть работенка! — крикнул он старшему сер­жанту Крестьянинову.

Понял,— ответил тот и проехал по лафету пушки.

Но тут показалось еще орудие — на этот раз штур­мовое.

Товарищ младший лейтенант! Слева «фердинанд»! — предупредил Гурьянова механик-водитель.

Немецкая самоходка вела огонь в другом направле­нии, поэтому тридцатьчетверку заметила поздно. Пока развернулась, наводчик орудия Корхин сделал по ней три выстрела в борт. «Фердинанд» вспыхнул.

Бросившихся к танку гитлеровцев командир экипажа стал забрасывать гранатами. Но вдруг выругался и, прижав правую руку, опустился на своё сиденье.

Что с вами, товарищ младший лейтенант? — за­беспокоился Корхин.

Пустяки, царапнуло...

Вон слева, из окна башни, бьет снайпер! — послы­шался голос радиста-пулеметчика Иванова. Дал туда одну очередь, другую. Попал или нет — не понятно...

Корхин, перевязав руку командира, дал по башне три выстрела осколочными, и она рухнула.

Автоматчики сержантов Здобина, Полковникова и Скобликова, неотступно следуя за танками, очищали от гитлеровцев дома, дворы, подвалы. Но в одном месте произошла заминка.

— Братцы, помогайте! — подбежав к танку Гурьяно­ва, громко крикнул командир взвода автоматчиков лей­тенант Ерастов.— В подвале засели фашисты, бьют из пулемета и автоматов — спасу нет!

Яша, к подвалу! — скомандовал Гурьянов.

Два снаряда — в дверь, почти в упор... Гитлеровцы моментально выбросили белую тряпицу. С поднятыми руками вышло человек пятьдесят.

Головной танк приближался к изуродованной барри­кадами площади Жигмонд. Тут находился один из круп­ных гарнизонов захватчиков. Отсюда под углом расхо­дятся две улицы. На левой стороне горела разбитая колонна автомашин. Вокруг валялись чемоданы, какие-то вещи. Поперек отходящей вправо улицы — окопы и сооруженная из камня и железа баррикада.

— Доложите, где находитесь? — потребовал по ра­ции капитан Лапин.

Ответа, однако, не последовало. Обессиленный командир танка тихо сказал наводчику орудия:

Иван, садись на мое место, мне что-то... не того...

Сам с трудом вылез из танка через люк башни, и один из автоматчиков отвел его в укрытие. «Царапина» оказалась не столь безобидной, но младший лейтенант, продолжая командовать экипажем, скрывал это.

Впереди, метрах в тридцати, вдруг засуетились гит­леровцы. Их было десятка два. Все они, как перепуган­ные грызуны, юркнули в полуподвал...

По первому этажу дали три выстрела, но тут из глаз механика-водителя Крестьянинова посыпались искры, и он, схватившись за ногу, на несколько секунд потерял сознание. Очнувшись, не мог понять, что произошло с его танком и с ним. А произошло непоправимое: тридцатьчетверка получила два удара — фаустпатро­ном в левый борт и снарядом из «фердинанда» в башню...

Ребята! Ребята! — сильно закашлявшись, позвал старший сержант. Голос его прозвучал хрипло и слабо. Едкая пороховая гарь и дым от горящего масла раз­рывали легкие.

Никто не отозвался...

Теперь Яков Крестьянинов не ощущал боли. Только голова — будто налита свинцом. Посмотрел назад — там безмолвно лежали двое из экипажа... Теперь он понял, почему на его зов не последовал ответ. Из-за моторной перегородки показались языки пламени. Люк механика-водителя был открыт.

«Кто его открыл? — удивился старший сержант.— А, какая разница...» Выплюнув изо рта кровь, Крестьяни­нов стал подтягиваться на руках. С трудом выбрался до пояса, и тут по нему ударила автоматная очередь. Будто пламенем обожгло живот, и от этой новой боли механик-водитель выпал из танка вниз головой... «Лишь бы не потерять сознание,— мелькнула мысль. — Танк го­рит, может в любую минуту взорваться!»

Достав из кобуры «вальтер», который он забрал у убитого гитлеровского офицера под Комарно, Яков стал медленно отползать от танка влево к тротуару. Здесь, сняв танкошлем, уткнулся головой в сугроб. Приятный холодок свежо пробежал по всему телу... Вроде полег­чало.

«Что же дальше? — мучительно размышлял механик- водитель.— Нет сил, не действуют ноги!..»

Здорово же тебя, браток! — вдруг услышал он над собой знакомый приглушенный голос.

Медленно поднял голову. Перед ним с санитарной сумкой на боку и автоматом на груди стоял усатый санинструктор Селиверст Простанюк.

Да вот, Степаныч, ни идти, ни ползти...

Погоди, я сейчас,— сказал Простанюк и скрылся за углом здания.

Через несколько минут, вернулся с четырьмя граж­данскими: средних лет мадьярка, подросток лет пят­надцати и двое пожилых мужчин. Они подняли танкиста и отнесли в ближайший подвал. Наскоро обработали раны, которых не счесть было на теле механика-води­теля...

Мадьяры ушли. Побыв немного с Крестьяниновым, ушел и санинструктор, предупредив раненого, чтобы не двигался и ждал его Возвращения.

С началом сумерек начался сильный снегопад. Все вокруг затянулось белым покрывалом. Когда совсем стемнело, вернулся Простанюк с теми же своими добро­вольными помощниками. Яков лежал почти без созна­ния. Санинструктор сказал, что здание, где они нахо­дятся, гитлеровцы окружают и надо уходить. Где-то очень близко трещали автоматы, хлопали гранаты.

Пятеро, скрестив руки, часто меняясь местами, по глубокому снегу понесли раненого вверх, к Будайской горе. Потом встретили подводу и на ней доставили тан­киста в ближайший медсанбат самоходно-артиллерийского полка.

Экипаж танка младшего лейтенанта Гурьянова, ведя бой в Будапеште, подбил вражеский танк, штурмовое орудие, четыре противотанковых пушки, три миномета с расчетами и пять пулеметных точек, уничтожил более ста гитлеровцев.

Механика-водителя этого танка старшего сержанта Якова Ксенофонтовича Крестьянинова сочли погибшим. В представлении о его награждении орденом Отече­ственной войны 1-й степени так и было помечено — «по­смертно». Но отважный танкист выжил. Из его тела вынули около пятидесяти осколков! Яков получил сквозное пулевое ранение в легкое, перебитыми оказа­лись позвоночник, правая нога и кисть левой руки. Кроме того, ожоги третьей степени обеих рук, лица я правого бедра. Такое вынести может далеко не каждый.

Несмотря на столь тяжелое ранение, Яков Крестьяни­нов после войны окончил медицинский институт и ныне работает врачом в городе Новокузнецке.

Василий Дмитриевич Гурьянов также награжден — орденом Отечественной войны 2-й степени.

В силу ряда обстоятельств, нередко складывавших­ся в годы войны, эти государственные награды Крестья­нинов и Гурьянов получили совсем недавно, во время работы автора над этой книгой.

Наращивая темп наступления, танкисты вместе с мо­тострелками очищали от гитлеровцев квартал за квар­талом венгерской столицы. В их руках уже набережная площадь Маргит, улица Жигмонд. Дошли до крепости, что на Будайской горе.

Чтобы избежать ненужного кровопролития и в целях сохранения Будапешта со всеми его историческими ценностями, наше командование дважды предлагало окру­женной группировке немецко-фашистских войск гуман­ные условия капитуляции. Но в обоих случаях советские парламентеры были подло убиты.

В ночь на 12 февраля гитлеровцы предприняли по­следнюю попытку вырваться из окружения, но успехов добились временных и довольно незначительных. На другой день Будапешт был полностью освобожден от врага.


7.


Потеряв Будапешт, немецко-фашистское командова­ние пыталось взять реванш и поправить свое катастро­фическое положение на южном участке фронта. 6 марта в районе озера Балатон гитлеровцы предприняли контр­наступление с целью отрезать находящиеся западнее Будапешта наши части.

План врага был разгадан и сорван. Тогда он решил организовать прочную оборону на австро-венгерской границе.

Отступая, фашисты разрушали дороги, устраивали многочисленные заграждения, оказывали жесткое сопро­тивление на промежуточных позициях. Это, естественно, снижало темп наступления советских воинов, требовало от саперов напряженных усилий в устранении препят­ствий.

Танковая бригада во взаимодействии с другими ча­стями и подразделениями корпуса днем и ночью пресле­довала отходящего противника. Впереди, выполняя задачу головной походной заставы, со взводом автомат­чиков лейтенанта Моисеенко и отделением саперов стар­шего сержанта Алима Иванова шла танковая рота стар­шего лейтенанта Енина, Вскоре путь им преградила река Раба. Мост через нее, в районе Шарвар, со сто­роны вражеского берега был заминирован, о чем еще раньше предупредила разведка, а со стороны наступаю­щих — частично разрушен. Командир саперного отделе­ния с группой подчиненных и несколькими приданными ему автоматчиками сразу же приступили к восстановле­нию разрушенной части моста, а остальные саперы с бойцами Петренко, Бойцовским и Беляевым, под прикры­тием танкового огня перешли на вражескую сторону реки и быстро разминировали опасный участок. Бойцам хорошо помогло то, что стоял сильный туман и враже­ская авиация по этой причине бездействовала.

Мост была восстановлен и сохранен, и по нему тотчас же двинулись колонны.

На пути к Вене было немало баррикад, за которыми засели фаустники, других препятствий, но это не оста­новило танкистов. 30 марта они пересекли границу и подошли к Матерсбургу.

Еще шел бой, еще на улицах рвались мины, а из домов уже высыпали радостно возбужденные австрийцы. Они приветствовали советских освободителей восторжен­ными возгласами, улыбками. Многие подбегали к иду­щим танкам, пожимали руки сидящим на их бортах автоматчикам.


Взяты Шарвар, Матерсбург, Эбрасдорф, Гунтердорф, другие населенные пункты. 8 апреля бригада подошла к ближайшим подступам Вены. Здесь, на северо-западной окраине Каралинч, сделали непродолжительную; остановку, чтобы заправить танки горючим, пополниться боеприпасами, привести в порядок технику.

В этом месте, у Каралинч, сосредоточились и другие части, в том числе кавалерийская.

Уже второй день танкисты наступают без сна и от­дыха, совершают длительные и опасные марши. И тем не менее, завершив всю подготовительную работу, никто не помышляет об отдыхе. Настроение приподнятое.

— Ну, гвардейцы,— говорит командир роты капитан Лапин своим бойцам, — пока есть возможность — весе­лись. Знаете, как у танкистов водится? В бою до по­следнего держись, а на отдыхе без устали веселись, во всю ширь и размах русской души. А размах-то у нас какой! Орлиный! В Европу долетели!

Это уж точно, товарищ капитан, орлиный,— под­хватил механик-водитель Петр Милешин.— От Сталин­града до Австрии — подумать только!..

Растянул Милешин мехи трофейного аккордеона — и полились, поплыли окрест звуки штраусовского валь­са. Закружились вокруг танков мужские пары...

Подошел танк начальника штаба Алендрасова. За ним — автобус строевого отдела бригады. Из автобуса вышел подполковник Михайлов.

Котловский, сиди на связи, — смахнув рукой пот со лба, сказал Алендрасов своему радисту-пулеметчику и спрыгнул на землю.

Артисты приехали, что ли? — осклабился Котлов­ский, высунувшись из люка,— А красотища-то какая! Горы, зелень...

Да, места здесь красивые,— согласился началь­ник политотдела.

— Да тут, куда ни глянь — сплошной сад: абрикосы, черешни, мандаль,— восхитился механик-водитель Фи­липпов. — Красота! И чем красивее, тем больше вспо­минаешь нашу русскую весну, тем сильнее тянет на родину...

Это верно, танкист. Только не мандаль, а мин­даль,— улыбнулся Михайлов.

Я в прошлом годе в одном городском саду каких только деревьев не видел, цветов тоже,— продолжал Филиппов.— Но, ей богу, не отдал бы за них даже малой ветки от нашей березки.

Василий Егорович Михайлов посмотрел на часы. Ему надо еще побывать в других батальонах. Прежде чем уехать, сказал гвардейцам несколько слов.

Скоро, очень скоро, друзья, обнимем мы своих матерей, женушек, детей, невест. Самое страшное поза­ди. Теперь наша задача — утопить фашистских извергов в Дунае! И еще. Имейте в виду: Вена — город замеча­тельной, неповторимой архитектуры. Немало в нем пре­красных дворцов, соборов, парков. Не стремитесь, если не будет на то особой нужды, оставлять на них следы разрушений.


На южных подступах к Вене фашисты создали силь­ную оборону. В связи с этим удар по городу решено на­нести с запада и северо-запада.


Танкисты вместе с 6-й мотострелковой бригадой в ночь на 9 апреля, опрокинув оборону противника в се­верной части столицы Австрии, стремительно ворвались на улицы города. Разведывательная группа на трех тан­ках—лейтенантов Мостовенко, Чугайнова и. младшего лейтенанта Ермолаева — с автоматчиками взвода Бата­лова и отделением сапёров Иванова устремились к мосту через Дунайский канал.

Командиру бригады передан первый доклад:

Приближаемся к мосту через Канал. Прошли Парламент. Кругом орудия, но они молчат.

Комбриг ответил:

Захватить мост через канал!

Когда танки начали переходить его, открыли нако­нец огонь несколько молчавших до этого орудий. Мощно заработали и наши танковые пушки и пулеметы.

Гвардейцы понимали: надо овладеть хотя бы одним мостом через Дунай, чтобы не дать противнику возмож­ности вывести свои войска из города.

Вот совсем близко подошел к одному из мостов лейтенант Колонтай. Вместе с его взводом были на­чальник штаба батальона старший лейтенант Левченко и секретарь партбюро лейтенант Пономарев. Путь непо­средственно к мосту загораживает старое одноэтажное здание. Ни справа, ни слева его не обойдешь: все про­стреливается вражескими артиллеристами.

Что будем делать? — обратился Колонтай к Лев­ченко.— Находимся в тупике.

Надо осмотреться,— сказал Пономарев.

Левченко с автоматчиками подбежали к строению,

осмотрели его.

Выход есть! — сказал, вернувшись, начальник штаба.— Надо проломить две стеньг, тогда и выйдем напрямую к цели? Строеньице ветхое, видимо, склады какие-то.

Механик-водитель Колосков проговорил, вздохнув:

Эх, ломать — не строить...

И двинул танк вперед.

К рассвету мост через канал был в руках танкистов. Теперь надо удерживать его, пока не подойдут основ­ные силы.

Уверенно пробивался к набережной реки командир роты Алексашкин. Около трех ночи он доложил ком­бату:

Преодолел мост через канал!

Командир батальона передал по рации для всех сво­их подразделений:

Приказ комбрига — ломать вражескую оборону на части и пробиваться к Дунаю!

К шести часам утра оборона гитлеровцев между Ду­найским каналом и Дунаем была разорвана на две ча­сти. Были обеспечены захват основными силами брига­ды и взаимодействующими с ней частями и подразделе­ниями около сотни городских кварталов и выход на большом протяжении к Дунаю.

Смелость и решительность в этом ночном бою по­казали экипажи танков лейтенантов Мостовенко, Чугайнова, младших лейтенантов Ермолаева, Лебедева, Глущенко, Горшкова, Протасова, Агафонова и многих других. На одной из машин всю ночь наравне с други­ми сражался заместитель комбата по политчасти майор Григоришин. Непосредственно боем автоматчиков руко­водили заместитель командира батальона капитан Ле­вин и заместитель начальника политотдела бригады майор Яковлев. Именно они с группой бойцов первыми подошли к главной переправе.

К десяти часам очистили от противника еще несколь­ко кварталов.

В большом ресторане, не обращая внимания на гро­хот боя, гитлеровцы пьянствовали до утра. Лейтенант Чугайнов направил ствол пушки в окно. Стрелять, прав­дами не собирался. Однако кто-то пытался выпрыгнуть через окна, но радист-пулеметчик был начеку. Остальные скрылись в подвале и были взяты там «тепленькими».

Днем бой в городе разгорелся с новой силой. Чтобы уточнить обстановку, к действующим танкам подъехал начальник штаба бригады подполковник Алендрасов. Однако улица, до которой он намеревался добраться, оказалась под контролем вражеских противотанковых орудий. Подполковнику ничего не оставалось делать, как открыть огонь самому. Радист-пулеметчик Григорий Кот­ловский неистово расстреливал перебегающих через ули­цу гитлеровцев.

Танк начальника штаба получил четыре попадания снарядами, но из строя не вышел.

Зато пострадала машина лейтенанта Чугайнова. На одной из площадей она наехала на противотанковую ми­ну. Перебило кронштейн левого направляющего колеса.

Почему стоите? — запросил комбат по радио.

Чугайнов доложил причину и добавил:

Восстанавливаем.

Пока лейтенант расстреливал из пулемета враже­скую пехоту, остальные успели натянуть гусеницу через первый опорный каток. Немного отошли задним ходом. И тут из-за угла здания показались две «пантеры». На­водчик орудия Киселев тотчас же открыл по ним интен­сивный огонь. Стрельба велась настолько часто, что за­ряжающий Гавриченко еле успевал подавать снаряды, ч Вдруг в машине наступила тишина.

Что случилось?! — крикнул Гавриченко.

Пробило боковую броню, — со злостью в голосе отозвался Чугайнов.

Заряжающий хотел приподняться, но, стиснув от бо­ли зубы, рухнул на боеукладку.

Да, боковая броня танка не выдержала прямого по­падания снаряда. При интенсивной стрельбе Гавриченко этого не услышал. Механик-водитель Гурьянов и навод­чик орудия Киселев погибли...

Бой в городе продолжался и на второй день. Лейте­нант Мостовенко, еще ночью первым проскочив мост и удерживая его, расстрелял два штурмовых и три проти­вотанковых орудия и минометную батарею. Однако и его машина оказалась подбитой. Потерял механика-во­дителя Горячева...

Исключительное мужество проявил экипаж младше­го лейтенанта Протасова. Он первым сбил артиллерий­ское охранение моста, а затем, несколько углубившись во вражеское расположение, прицельным огнем прикры­вал переправу танков через канал. При этом танкисты уничтожили три орудия. Против их тридцатьчетверки гитлеровцы выкатили еще четыре. Танк загорелся... Кро­ме механика-водителя Рунова, все члены экипажа по­гибли... Командир танка И. Я. Протасов, наводчик ору­дия В. С. Синяков, заряжающий К. И. Трофимов и ра­дистка-пулеметчица Н. С. Родионова (единственная в бригаде женщина — член танкового экипажа) посмертно награждены орденом Отечественной войны 1-й степени.


Гвардейцы бригады, как и все воины Красной Армии, вступившие в европейские страны, вели себя как под­линные полпреды Советской Родины. Особое располо­жение питали они к простым труженикам, столько лет изнывавшим под гнетом гитлеровского фашизма. Бойцы разъяснили им цели и задачи своей благородной осво­бодительной миссии, оказывали нуждающимся медицин­скую помощь, делились продуктами питания. Нередко у полевых кухонь выстраивались очереди женщин с деть­ми, стариков, и бойцы в белых поварских колпаках щед­ро, наполняли их посуду солдатской кашей...

В этом плане не обходилось, однако, и без казусов, перехлестываний, как случилось в Вене в батальоне майора Лобачева.

...Комбат, вернувшись с командного пункта бригады, не застал на месте своего радиста Ивана Гудкова. По­интересовался, где он.

Он рядом, в магазине,— ответил один из автомат­чиков.

Майор насторожился. Гудков — отличный специа­лист, смелый боец, расторопный и исполнительный па­рень, но, к сожалению, в своем усердии нередко пере­барщивает.

А ну, пошли, покажи...

Лобачев не напрасно обеспокоился. Гудков, обнару­жив магазин, по-хозяйски осведомился у толпившихся здесь австрийцев:

Чей магазин?

Капиталист! Капиталист! — послышались голоса.

Ага, стало быть, прибавочная стоимость! А ну... налетай, эксплуатируемый класс! — И Иван начал раз­давать тюки сукна горожанам.

За этим занятием и застал его командир батальона. Рассвирепев, он за рукав оттащил незадачливого бла­годетеля подальше от магазина.

Это как прикажешь понимать?..

Товарищ майор, я распределял прибавочную стои­мость, — оправдывался радист.

Кто тебе поручил! Ты сюда приехал распредели­телем?! Они сами ее создали и сами разберутся! Марш к своей машине!

В тот же день, как только представлялась хотя бы самая мизерная возможность, во всех подразделениях батальона пришлось проводить дополнительные беседы на тему об истинном смысле нашей помощи местному населению.


13 апреля в 14 часов советские войска полностью овладели австрийской столицей.


8.


И вот уже позади Вена, другие города и населенные пункты освобожденной Австрии. Танкисты вступили на территорию Чехословакии. Марши, преследования, ко­роткие, но ожесточенные бои. Разрозненные подразде­ления гитлеровцев поспешно отступали, стремясь по­пасть в зону действий американских войск. По их пятам двигалась группа тридцатьчетверок 3-го батальона ма­йора Лобачева.

...Уже стемнело. Три советские машины шли по не­освещенной улице города Зибенирте. Младший лейте­нант Ларичев замыкал движение.

Собакин, впереди идут? — то и дело спрашивал офицер механика-водителя.

Не видать, товарищ командир. Темно и сплошной туман.

Гони, не отставай. Потеряем — останемся одни.

Где-то справа, видимо на параллельной улице, раз­дались пушечные выстрелы. Миновали метров пятьде­сят, и младший лейтенант услышал встревоженный голос наводчика орудия Желтова:

Справа, из-за угла дома, выезжает немецкий танк!

Люк башни тридцатьчетверки открыт, пушка заря­жена. Командир успел заметить, как, словно ножницы, скрестились стволы двух орудий. Тут же загремели одно­временно два выстрела. От их вспышек улица на мгно­вение озарилась. Впереди, метрах в пяти, высветилась желто-полосатая фигура «пантеры». Ослепленный ярким бликом, командир, выругавшись, резко опустился на свое сиденье. Вражеский снаряд пролетел над его го­ловой. А снаряд Желтова пробил башню «пантеры», к тому же механик-водитель Михаил Собакин при разво­роте сорвал на ее ходовой части ленивец.

Ларичев приказал подать машину назад метров на десять, и когда механик-водитель приказ выполнил — ударил бронебойным в борт «пантеры». Она тут же вспыхнула.

В это время перед тридцатьчетверкой мелькнула фи­гура человека и послышалось быстрое, запальчивое, с сильным акцентом:

Товарищи! Русские! Я — чех. Слушайте, что скажу...

В чем дело? — высунул голову из башни Ла­ричев.

Чех я, друг ваш! Впереди железная дорога. Там около моста, скопилась немецкая колонна. Стрелять ту­да надо!..

Действительно, с той стороны, куда указал чех, до­носились разговоры, ржание лошадей. Сквозь туман про­бивались сверкания каких-то огоньков.

Желтов! Дай-ка туда пять осколочных! — прика­зал младший лейтенант,

Наводчик орудия с присущей ему расторопностью «дал» скомандованные пять. Потом еще раза три по пять... Тотчас же вспыхнули несколько автомашин, ав­тобусы...

И снова — вперед. С трудом присоединились, уже на противоположной окраине Зибенирте, с двумя оторвав­шимися, ушедшими по другой улице и поэтому мино­вавшими вражескую колонну тридцатьчетверками.

Перед Прагой, на рассвете следующего дня, к тан­кистам Лобачева приехал командир бригады. Настрое­ние у него было бодрое, веселое и в то же время какое-то нервно-возбужденное, — как у человека, ожидающего неизбежной счастливой перемены, которой, правда, еще нет, но будет, очень скоро будет...

Держитесь, ребята, близок час победы! — громко говорил он, переходя от одного экипажа к другому.

Только уехал подполковник во 2-й батальон, как сю­да прибежал весь взъерошенный, с безумными глазами начальник штаба бригады капитан Щербаков.

Где ком... ком... комбриг! — тяжело дыша, за­икаясь, выкрикнул он. Потом, не сдержавшись, сорвал с головы танкошлем и швырнул его высоко вверх.

Товарищ капитан, вы ранены? — встревожился санинструктор Простанюк.

Нет, черт возьми, не ранен! И не ранен и не убит! Конец войне! Побе-е-еда-а-а! Вот радиограмма! — И ка­питан потряс над головой бумажкой.— Только что по­лучили!..

Простанюк неодобрительно хмыкнул.

И была вам охота подначивать...

Тем не менее не спускал глаз с возбужденного офи­цера-связиста. Обалдело смотрели на него и остальные.

Прибежал, как угорелый, радист штабной рации Гри­ша Котловский. Это он принял радиограмму, которой сейчас потрясал капитан Щербаков.

Товарищи! Товарищи-и-и! Войне — коне-е-ец! — вытирая набежавшие слезы, кричал он.— Капитулиро­вали гитлерюги! Безоговорочно!..

Ну уж если Гриша прослезился от радости, то все это, братишки, очень похоже на правду,— счастливо за­ключил Простанюк. Глаза его тоже изрядно повлаж­нели...


Утром 9 Мая 21-я танковая бригада вошла в Прагу. Запыленных, уставших, но полных бодрости и энергии гвардейцев, как и всех советских воинов, пришедших на помощь пражанам, встречали ликующие, по-празд­ничному одетые толпы жителей столицы Чехословакии. Каждый из них хотел пожать руку красноармейцу-осво­бодителю, обнять его как родного сына и брата. Не умолкали здравицы в честь Советского Союза, его мо­гучей Красной Армии, сокрушившей гитлеровскую воен­ную машину.

Во время уличных торжеств к танку младшего лей­тенанта Ларичева подбежал белокурый мальчишка лёт шести — семи. Он был в большой, с красной звездой, пилотке (где-то уже успел раздобыть!), весь в лох­мотьях, босой. Худой, как тростинка, лицо бледно-во­сковое, в больших, полных печали и восторга глазах —  мольба.

—дяденька командир, миленький, заберите меня с мамкой домой, ну пожалуйста...— рыдающим голосом, на чистейшем русском языке заговорил он, обращаясь к Ларичеву.

Мальчик, ты где научился так хорошо разговари­вать по-русски? — удивился младший лейтенант.

А я не учился. Я русский... Мамка говорит, что я родился в Дросково, Орловской области. Нас увезли фашисты. Были в Польше, в Австрии, а теперь вот в Чехословакии.

Как звать-то тебя?

Прошка Прохоров.

А мамка твоя чем занималась?

Чем же еще — тряпка да швабра... Сейчас она болеет...

Эх ты, Прошка Прохоров, землячок мой горемыч­ный — взволнованно проговорил Ларичев. — Я ведь то­же орловский, Залигосинского района. Не слышал о та­ком? Хотя где тебе, малец еще... Ну, а насчет «домой» — заберем, обязательно вернешься в свое Дросково. Так и мамке скажи. Дай только с бандитами Гитлера по­кончить. Их уже совсем мало осталось.

...Последний выстрел в Европе танкисты сделали в сорока километрах юго-западнее Праги.

К исходу того же дня сосредоточились в Гостовище. После дневного зноя природа дышала прохладой. Вечер прошел в неторопливой беседе с местными жителями.

А потом танкисты легли отдыхать. Дежурным на броне танка комбата Лобачева остался Иван Гудков. Когда ранние лучи солнца осветили тридцатьчетверку, экипаж не узнал ее. Машина была превращена в громадный куст сирени.

Даже в ствол пушки букет засунули. Вот же лю­ди! — хохотал Гудков.

Майор, нахмурившись, строго сказал дежурному:

Спал и не заметил?

Не спал я, товарищ майор. Они еще с вечера все это устроили, когда вы все уже отдыхали.— И добавил с опаской: — А я помогал им...

Надолго запомнился танкистам солнечный день 20 мая. Был он насыщен до предела. С утра приехал высокий гость — сам командарм Герой Советского Сою­за генерал-полковник Кравченко. На общем построении он поздравил гвардейцев с Победой, зачитал приказ Вер­ховного Главнокомандующего о присвоении бригаде на­именования «Венская» и прикрепил к Боевому Знамени вторую награду —   орден Суворова 2-й степени. Потом вручил ордена и медали отличившимся в боях.

А вечером танкисты решили дать небольшой концерт. Свой талант показали механики-водители Петр Мелешин и Иван Дробинин. Первый играл то на мандолине, то на аккордеоне, а второй — на своей видавшей виды скрипке. Для всех оказалось неожиданностью, что так хорошо и душевно может петь русские народные песни капитан Лапин. После народных он исполнил «В лесу прифронтовом». Не удержались танкисты, подключились к куплету:


С берез — неслышен, невесом —

Слетает желтый лист.

Старинный вальс «Осенний сон»

Играет гармонист...


Кончились песни, и медленными шагами вышел в круг старший сержант Григорий Котловский. Степенно объявил свой номер:

«Победа!» Стихотворение Семена Кирсанова, на­печатанное во фронтовой газете «Защитник Родины».

Откашлявшись, начал:


Пробивая лучами света

Черно-пепельный Облачный слой,

Встало полностью Солнце Победы

Над изрытой войною землей!..


Вот так Гриша! — удивился Гудков.— Только что я читал это стихотворение в газете, а он уже выучил его...

Следующий день был тоже приятным — в батальо­нах организовали баню. Каждому бойцу выдали новень­кое белье и обмундирование. Танкисты оценили это как должное.

Скоро — по домам. А победители не имеют права возвращаться в полинялом, выгоревшем от солнца и по­седевшем от пыли и пота обмундировании,— говорили они.

...Через три дня гвардейцы 3-го батальона проводили своего командира, депутата Верховного Совета РСФСР Степана Егоровича Лобачева в Москву на шестую сес­сию первого созыва. Парламент Российской Федерации собирался впервые после войны.

Танкисты просили своего комбата рассказать депу­татам, как воины батальона Родину защищали, как сло­мали хребет фашистскому зверю, а также заверить их, что гвардейцы готовы выполнить любое боевое задание нашего народа и теперь, в мирных условиях.

Сержант Гудков сшил майору хромовые сапоги. Вру­чая, сказал:

А то неудобно ведь в кирзухах-то по Кремлю... Скажите депутатам,— добавил со смехом,— что эти са­поги со страшным скрипом сшил ваш радист Иван Гуд­ков под огнем врага.

Комбат обещал подчиненным исполнить их просьбы.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ЧЕРЕЗ БОЛЬШОЙ ХИНГАН — К ТИХОМУ ОКЕАНУ

 

1.


Прошла неделя непривычного покоя, странной тиши­ны. Не слышно больше ни орудийных залпов, ни пуле­метной трескотни. Оказывается, к этому тоже надо при­выкать...

Привыкали помаленьку. И никто из танкистов брига­ды не знал, что как раз в это время в штабе 6-й гвар­дейской танковой армии, располагавшемся в чехосло­вацкой деревне Инце, разрабатывался план передисло­кации войск объединения в Монгольскую Народную Рес­публику. Там развертывался наш новый, Забайкальский фронт. Требовалось перебросить на 9 тысяч километров ни много, ни мало — более ста воинских эшелонов, а срок — всего лишь месяц с половиной... Так что штаб­ники, в строгой секретности планировавшие эту акцию, трудились дни и ночи.

На рассвете 5 июня 1945 года 21-я гвардейская тан­ковая бригада, погрузившись на станции Здице, в  не­сколько эшелонов, покинула территорию Чехословакии. О пункте назначения никто из бойцов не имел ни малей­шего понятия. Знали только — едут на Родину. Но, как говаривали в то время фронтовики, бывалый солдат направление своего эшелона определит по табачному дыму. Чем больше удалялись на восток страны, тем меньше оставалось недоуменных вопросов — куда да за­чем... С каждой узловой станции составы отправлялись в одном направлении.

Вот рядом, на параллельных путях, стоят два воин­ских эшелона. Из вагона в вагон летят приветственные возгласы, шутки. Бойцы знакомятся накоротке.

Салют танкистам! — потрясает над головой сцеп­ленными руками круглолицый, белозубый майор.

Привет самоходчикам! — отвечает ему командир 3-го батальона майор Лобачев.

О конечном пункте своих эшелонов они друг друга не спрашивают: во-первых, это не принято, а во-вторых, и так видно, кто и с какой стороны подъехал, и в какую сторону направляется. Познакомились.

Командир самоходно-артиллерийского полка Ко­жевников.

Командир танкового батальона Лобачев.

Спустились на гравий узкого коридора, образованно­го рядом стоящими эшелонами, знакомство скрепили рукопожатием.

Правду говорят, что артиллеристы ужасно везучие на ордена,— глядя на два ордена Красного Знамени, украшавшие грудь командира полка, сказал с улыбкой Лобачев.

Награды любят и танкистов,— в тон ему ответил Кожевников.— Ну, а если начистоту, то я самоходчик — без году неделя. С начала войны — в танке.

Прошедшим огни и воды воинам всегда есть о чем поговорить. Но своих личных боевых дел, как правило, касаются меньше всего. Потом уже, несколько позже и из других уст, майор Лобачев узнал, что Евгений Ва­сильевич Кожевников начал войну под Ленинградом. В январе 1943 года, когда шли ожесточенные бои за про­рыв блокады города, танковому батальону, в котором одной из рот командовал капитан Кожевников, была поставлена задача выбить противника из рабочего по­селка № 8, расположенного между Синявинскими высо­тами и Ладожским озером.

Несмотря на сильный мороз и мощный огонь враже­ской артиллерии, танки уверенно продвигались вперед. Но тут, еще до подступов к цели, тяжело ранило ком­бата. Батальон возглавил Евгений Васильевич. Увязая в снежных сугробах, танки продолжали свой путь и вор­вались в рабочий поселок. Гитлеровцы, не выдержав натиска советских танкистов, вынуждены были поспеш­но оставить этот сильно укрепленный ими пункт.

Июль 1944 года. Бои шли на подступах к городу Гродно. Гитлеровцы бежали за Неман. Танки батальо­на капитана Кожевникова их стремительно преследова­ли. На одном из участков несколько немецких подраз­делений оказались в окружении. Чтобы вырваться, враг предпринял отчаянную ночную вылазку. В этой сложной обстановке капитан Кожевников собрал все имеющиеся на этом участкесилы для отражения вражеской контр­атаки. В итоге часть гитлеровцев была уничтожена, остальные попали в плен.



Одним словом, танкист, ставший самоходчиком, имел внушительный боевой опыт, и это радовало Лобачева: когда в одном строю с такими офицерами идешь на вы­полнение боевой задачи, то чувствуешь себя и спокой­нее и увереннее.

Два майора медленно шли вдоль эшелонов. Кожев­ников вдруг споткнулся и, если бы Лобачев не поддер­жал его вовремя, тот мог бы и упасть.

Это меня под Гродно... — вроде бы извиняясь, ска­зал командир полка. — Пока никак не успокоится.— Он погладил правое бедро. — А знаете, Степан Егорович, ведь врачи намеревались ампутировать ногу. А я наот­рез отказался.

Врачам дай только волю, удалят что угодно, — засмеялся Лобачев.

По ваго-о-онам! — раздалась команда.

Вначале двинулись танкисты, потом — самоходчики...

На исходе дня 2 июля первый эшелон бригады при­был на станцию Боин-Тумен (ныне Чайболсан). Затем стали приезжать и разгружаться остальные подразде­ления. Увидев тридцатьчетверки, бойцы, уже находив­шиеся там, восторженно приветствовали танкистов.

Теперь эти ребята устроят самураям головомой­ку, заставят их почаще прибегать к своим харакирам!


Командир бригады, возвратившись из штаба корпу­са, собрал офицерский состав на совещание и поставил задачи. Сводились они к тому, чтобы в короткий срок подготовить материальную часть боевых и колесных ма­шин к совершению марша в пустынно-горной местности, а личный состав обучить эксплуатации техники в этих непривычных пока для него условиях, создать необхо­димый запас горюче-смазочных материалов, продоволь­ствия и питьевой воды.

Развернулась напряженная работа по подготовке к предстоящим боям. Для доукомплектования подразде­лений стали поступать боевая техника и личный состав. 5 июля получили 21 тридцатьчетверку с восьмидесяти­пятимиллиметровыми пушками, а через несколько дней, еще 65 таких же машин. 282 человека пополнили ба­тальон автоматчиков бригады. Трудились круглосуточ­но. Штабы, командиры и политработники проводили за­нятия по боевой и политической подготовке. Новичкам, кроме того, рассказывали о замечательном боевом пути м славных традициях гвардейской бригады.

Для контроля подготовки танков к предстоящим дей­ствиям и оказания помощи на По-2 несколько раз при­летал заместитель командующего бронетанковыми вой­сками Забайкальского фронта генерал-майор Василий Федорович Ефремов. Технический персонал бригады он знал хорошо. Высокую требовательность предъявлял к водителям танков и колесных машин, и в знойный день и ночью лично проводил с ними практические занятия. Причем, обязательно при закрытых люках. Учил, как лучше преодолевать барханы, пустынные бездорожья, горные препятствия.

...На рассвете танковая рота лейтенанта Алексашкина возвратилась с полевых занятий.

Кто зампотех? — спросил генерал.

Старший техник-лейтенант Силютин! — предста­вился офицер.

Знаю вас по Балканам,— улыбнувшись, подал ему руку Ефремов.— Помню, например, как вы со своими подчиненными за две ночи эвакуировали восемнадцать поврежденных и застрявших в болоте машин. Ну, а те­перь доложите мне о техническом состоянии танков.

У одной машины падает напряжение тока, а у второй то и дело глохнет двигатель.

Понятно. Соберите-ка прямо сейчас у этих машин всех механиков-водителей и расскажите им о причинах неисправностей и порядке их устранения.

Крикнул Силютин своих уставших, серых от пыли — только зубы да белки глаз сверкают — танкистов и сде­лал так, как велел генерал.

От высокой температуры воздуха, — говорил зам­потех,— а она доходила до сорока пяти градусов — в ак­кумуляторных батареях расплавилась мастика, она по­текла на пластины. Это и привело к уменьшению напря­жения. Батареи необходимо заменить или разобрать пла­стины и очистить от мастики. А здесь,— подвел он груп­пу к следующей машине, — у воздушного фильтра «цик­лон» плотно забит песчаной пылью бункер. Требуется вычистить и протереть бункер и дизтопливом промыть сетку.

Умолкнув, старший техник-лейтенант вопросительно поглядел на генерала; Василий Федорович одобрительно кивнул и обратился к механикам-водителям:

— Понятно, товарищи? И имейте в виду: с такими вот неисправностями вам придется сталкиваться много раз. Даю вам двадцать минут, чтобы выполнить все ука­зания зампотеха. — Потом сказал Силютину: — Техни­ческие вопросы вы, Федор Егорович, знаете и решаете их правильно. За ваши танки я спокоен.

Уже был создан запас необходимых средств: горю­чего и смазочных материалов — на две заправки, боепри­пасов — два боекомплекта, продовольствия — на десять сутодач, воды в специальных резервуарах — на пять су­ток. Кроме того, из имеющихся на каждом танке четы­рех запасных баков для горючего по одному приспособили для хранения питьевой воды. Запаслись и инже­нерным имуществом — кирками, лопатами, топорами, средствами самовытаскивания.

6 августа комбриг Герой Советского Союза подпол­ковник Третьяк, заслушав доклады начальников служб и командиров подразделений, а также проверив все лич­но, донес командиру корпуса, что бригада к выполнению боевой задачи готова.


2.


8 августа. Знойный воскресный день. Личный состав бригады со всей своей боевой техникой находится на исходных позициях за сопкой Мадон Обо. Для проведе­ния митинга в связи с Заявлением Советского прави­тельства о вступлении СССР в войну с милитаристской Японией к танкистам приехал командир 5-го гвардей­ского танкового корпуса генерал-лейтенант танковых войск Михаил Иванович Савельев. Слушали его с за­таенным вниманием.

— После разгрома фашистской Германии Япония осталась последней агрессивной державой, последним очагом второй, мировой войны. С девятого августа СССР считает себя в состоянии войны с нею. Этот шаг Совет­ского правительства стал необходимым и неизбежным после отклонения Японией требования союзных держав о безоговорочной капитуляции. Советский Союз всту­пает в эту войну, чтобы приблизить наступление всеоб­щего мира, избавить народы от дальнейших жертв и страданий, ликвидировать опасный плацдарм японской агрессии против нашей страны и Монгольской Народ­ной Республики. — Генерал снял фуражку, провел плат­ком по ее околышу и снова надел.— У меня нет надоб­ности вас запугивать, товарищи гвардейцы, но знать вы должны: советским войскам здесь противостоит огром­ная Квантунская армия, насчитывающая свыше миллио­на человек. Она создавалась и пестовалась японской военщиной не один десяток лет. Ее части проходили практику войны в Китае. Ну, да и мы не лыком шиты. Разве не так? Теперь не девятьсот четвертый год и пе­ред японцами — не царская армия. Теперь перед ними могучая Красная Армия, сокрушившая гитлеризм и спо­собная столь же доблестно расправиться как с японски­ми, так и со всеми иными агрессорами, коли такие най­дутся. Итак, товарищи гвардейцы, срок истек, настал час расплаты. Японский агрессор будет разгромлен!


В 0 часов 5 минут ночи 9 августа 1945 года 21-я гвардейская танковая бригада перешла линию государ­ственной границы. Действуя в составе 5-го гвардейского танкового корпуса, совместно с батальоном автоматчи­ков и другими стрелковыми подразделениями ей надле­жало прорвать оборону противника, затем, наступая че­рез пустыню Чахар, преодолеть горный хребет Большой Хинган и овладеть городом Мукден. Дальнейший путь — на Порт-Артур.

В головной походной заставе действовала танковая рота старшего лейтенанта Алексашкина со взводом автоматчиков роты младшего лейтенанта Н. Е. Телеусова.

Вместе со службой технического замыкания шла машина с водой — два прорезиненных резервуара, по 800 литров питьевой воды в каждом. Полезная преду­смотрительность хозяйственников.

Браток, дай напиться,— спрашивает кто-то из от­ставших.

Кружку выпей сейчас,— охотно угощает Иван Гуд­ков, сопровождающий машину,— а про запас — подстав­ляй фляжку. И что есть духу — вперед, догоняй своих.

От грохота сотен танков, автомашин, другой техни­ки бескрайняя молчаливая пустыня Чахар взбудоражи­лась. Нестерпимо жгло солнце температура воздуха достигала до сорока, а иногда и до пятидесяти граду­сов. При преодолении сплошных барханов поднимались непроглядные вихрящиеся тучи песка. Он пробивался всюду, его крупинки царапали лицо, скрипели на зубах. В бурых облаках пыли танки то исчезали, то вновь по­являлись. Не всегда спасал от пыли и противогаз.

Несмотря на столь тяжелые условия местности и по­годы, гвардейцы нашли в себе силы и волю, чтобы вы­держать тяжелые испытания. Их танки неслись на боль­ших скоростях, неуклонно приближаясь к горному хребту.

Ввиду того, что главные силы японских войск были отведены в глубь Маньчжурии, оставленные в погра­ничной зоне немногочисленные соединения и части не могли оказать наступающим серьезного сопротивления.

Через два—три часа марша стали поступать тре­вожные радиодоклады:

Двигатель не заводится...

Сел аккумулятор...

Однако обстоятельная учеба перед маршем дала свои результаты. Танкисты быстро устраняли неисправности и тут же догоняли свои подразделения.

Большое количество пыли, и отсутствие дорог выну­ждали увеличивать дистанции, а при возможности — вы­ходить из сложной зоны, выбирая параллельный марш­рут. Температурный режим двигателей был предельно» высок, что требовало от механиков-водителей и всех чле­нов экипажей строжайшего соблюдения правил эксплуа­тации машин и поведения в колоннах.

Танкистам помогала отработанная взаимозаменяе­мость. Любой из экипажа мог сесть за рычаги управле­ния танком. Механиков-водителей, кроме того, меняли зампотехи рот, ремонтники, другие технические специа­листы.

К исходу первого дня бригада уже находилась у под­ножия Большого Хингана.

...Командир роты старший лейтенант Алексашкин па рации передал комбату:

Товарищ майор, с горы на нас катятся какие-то волны!

Лобачев, поднявшись на башню танка, поднес к гла­зам бинокль. Разобравшись в чем дело, передал эки­пажам:

С Хингана спускаются овечьи отары, будьте осто­рожны!

Среди отар белели выгоревшие на солнце крытые брезентом фургоны. Скакали всадники в пестрых одеж­дах, с длинными бичами.

Это было племя монгольских кочевников, насильст­венно оторванных японцами от своей республики. Мон­голы перегоняли овец через линию фронта на западные» пастбища. В знак дружбы и признательности советским? воинам они приветливо размахивали красными флаж­ками.

Раскуривая махорку — угощение танкиста,— старый монгол и чмокал и покрякивал от удовольствия. Не­сколько раз повторил:

Два солнца нет япон!

Бойцы поняли: двое суток как нет японцев.

Спасибо совет солдат! — благодарил монгол, про­вожая танки.

К восьми вечера бригада совершила стокилометро­вый марш и сделала остановку: надо было дозаправить машины горючим, осмотреть их. И снова марш — до на­ступления ночи. С рассветом танкисты наблюдали тем­ные громады поднимающихся перед ними гор. Кое-где вершины терялись в облаках.

Подъем на хребет бригада вместе с другими частями начала во второй половине дня 10 августа.

Переход по дорогам, окруженным отвесными ска­лами и пропастями, по узким осыпающимся тропам тре­бовал от танкистов и пехотинцев сноровки, напряжения? всех моральных и физических сил. Горные дороги изо­биловали резкими поворотами и крутыми, доходящими до тридцати градусов, подъемами и спусками. На неко­торых участках путь людей и машин преграждали забо­лоченные пади, труднопроходимые и для колесного тран­спорта и для танков. Тогда приходилось проделывать проходы, в некоторых случаях прибегать к взрывчатке. 10 августа к 23 часам передовой отряд корпуса — 21-я гвардейская танковая бригада — подошел к перевалу Корохон. Горный участок в сорок километров был пре­одолен за семь часов. Затем, когда начали спуск, хлы­нули ливни. С вершин гор и сопок бросились вниз ка­скады воды. Озера взбухли, реки разлились, и вышед­шая из берегов вода стремительно рванулась в горные долины. Там, где только что было сухо, забурлили по­токи. На вершине перевала в густой тьме бесновался дикий ветер; дробно застучал град.

В общем, спуск с крутого горного хребта оказался намного сложнее, чем подъем на него.

Остановившуюся колонну 3-го батальона догнал командарм Кравченко. Он был в мокром, сверху донизу испачканном грязью комбинезоне. Генерал сразу узнал коренастого майора, депутата Верховного Совета РСФСР Лобачева.

Почему стоим, комбат? — вытирая носовым плат­ком мокрый лоб, спросил он.

Товарищ командующий, дальше дороги нет.

Вижу, вижу, что нет. Только не понятно: избран­ник народа, с первого дня на фронте, с боями проехал на своем танке пол-Европы, успешно распахнул Фокшанские ворота, преодолел Трансильванские Альпы — и вдруг застопорился. Неужто сомневаешься, что Хинган преодолим?

Нет, товарищ командующий, не сомневаюсь, обя­зательно пройдем. Вот только добуду ещё с десяток ав­томатчиков — для подмоги.

Действуй, действуй, комбат!

Сначала майор Лобачев с группой танкистов и авто­матчиков прошелся по маршруту, по которому должны спуститься вниз танки. Затем дал указание прочистить, уплотнить, разровнять проезжую часть спуска у под­ножия.

Под ливневым дождем поработали на славу и не бесполезно.

Зампотех роты Силютин еще раз проинструктировал водителей и побежал вниз, чтобы следить за спускаю­щимися танками, помочь в случае чего.

Первым преодолел спуск командир батальона. К не­му стали благополучно присоединяться остальные маши­ны. В двух танках, правда, заклинило гусеницы: камни попали между гребнями и ведущим колесом. Выбить их не составило труда.

После преодоления горного хребта, оставив позади немало разбушевавшихся горных речушек, ставших те­перь многоводными и труднодоступными, бригада сосре­доточилась в городе Лубей. Проверили техническое со­стояние машин, подправили, подрегулировали что тре­бовалось. В батальонах подвели итоги марша, назвали лучших людей. Среди них — Джалова. Его танк про­шел более тысячи семисот километров, при этом отра­ботал сто восемьдесят пять моточасов, не имея ни одной вынужденной остановки. Безукоризненно провели марш экипажи Суслина, Цибикова, Сарафаиова, Юрина, Чу­макова, многих других.

Состоялось собрание партийной организации штаба в управления бригады. Речь шла о задачах коммунистов, штаба в обеспечении выполнения боевого приказа ко­мандира.

Чрезвычайно трудные дорожные условия повлекли за собой резкий перерасход горючего. А доставка его была сопряжена с большими трудностями. Сначала с самоле­та сбросили специальные контейнеры для транспорти­ровки горючего. Затем в течение суток строили для по­садки воздушного транспорта площадку. И снова, «уто­лив жажду», танки продолжали движение.


Ливневые дожди не прекращались. Уровень воды в реке Ляохэ поднялся до двух метров. Река разлилась, многие мосты были снесены. Темп движения колонн зна­чительно снизился. Это грозило срывом выполнения за­дачи по освобождению Мукдена в указанные сроки.

Командир передового отряда майор Лобачев стопятидесятикилометровый маршрут на Мукден решил про­ехать по полотну железной дороги, прямо по шпалам. Иного выхода не было, по сторонам простирались боло­та. Этим же путем двинулись и остальные подразделе­ния бригады. Шел по шпалам и разведывательный ба­тальон корпуса, но его постигла неудача: мотоциклы и бронетранспортеры стали выходить из строя. Пришлось ему сойти с железной дороги, чтобы не задерживать дви­жения гусеничных машин.

Километрах в шестидесяти от города по колонне пролетела команда:

Во-озду-ух!

Кто-то со смехом крикнул:

Да это же наши «кукурузники»!

Нет, это не были «кукурузники», хотя, действительно девять японских бипланов, налетевших на танки, похо­дили на наши двухплоскостные По-2. Их пилотировали «смертники». Автоматчики открыли по ним дружный огонь...

Один самолет упал на лобовую броню танка лейте­нанта Ермолаева. В этой машине находилось Боевое Знамя бригады. Его охраняли командир пулеметного взвода младший лейтенант Портянко с тремя автомат­чиками. Люк механика-водителя был захлопнут. Млад­ший лейтенант Портянко с прибежавшим радистом на­чальника штаба бригады Котловским вытащили Знамя из горящей машины и отбежали в безопасное место. В это время члены экипажа с автоматчиками сбили огонь, отбросили в сторону плоскости разбитого самолета и труп японского летчика. Механик-водитель сержант Шабров вновь повел танк вперед. Другой биплан упал на моторную часть тридцатьчетверки младшего лейтенан­та Трубешка. От выплеснувшегося из бака самолета горючего танк загорелся. Погасить огонь не удалось. Командир получил легкий ожог.

Остальные вражеские самолеты, воспламенившись от огня автоматчиков, воткнулись моторами в болото, лишь торчали хвостовые оперения с красным опознавательным кругом.

На подступах к Мукдену путь танкам преградила раз­лившаяся река Ляохэ, через которую пролегал желез­нодорожный мост. Другого пути для преодоления этого серьезного препятствия не было. Поэтому комбат Лоба­чев рискнул пустить один танк по мосту. Но он прошел всего метров десять и нерешительно остановился. Про­лет моста под многотонной тяжестью, сосредоточенной на малом участке, угрожающе прогнулся и стал раска­чиваться. Лобачев приказал экипажу вернуться обратно.

Мукден — вот он, а добраться до него нет возмож­ности. Собрав командиров и посоветовавшись с ними, майор принял новое решение: переправить танки через мост на железнодорожных платформах. Он, приказал командиру роты Алексашкину пойти на ближайшую станцию Синьмин и пригнать оттуда паровоз хотя бы с одной платформой. Вместе с ротным отправились на­чальник связи батальона Жук и три автоматчика.

Через некоторое время они вернулись с двумя паро­возами и двумя платформами. Машинисты — китайцы. На одну платформу погрузили танк комбата, а на дру­гую — машину Алексашкина. На борта тридцатьчетве­рок сели автоматчики и начальник политотдела брига­ды Михайлов. Один паровоз — впереди первой платфор­мы, другой — позади второй. И двинулись в Мукден.

Появление на станции двух советских танков с шест­надцатью автоматчиками ошеломило японцев, не успевших убраться из города. Все они сдались без единого выстрела. В руках танкистов оказались несколько воин­ских эшелонов с боевой и другой техникой.

Подполковник Михайлов через переводчика приказал начальнику станции объявить по радио такой текст: «Станция занята большим количеством советских тан­ков, которые уже вступают в город Мукден. Всем воен­нослужащим гарнизона немедленно и без всякого сопро­тивления сложить оружие».

Начальник политотдела с командиром роты Алексашкиным заставили пленных японских солдат освободить платформы от имеющегося на них различного груза, и вскоре около десятка их были отправлены за остальными танками. Тем временем Лобачев на своем танке с дву­мя автоматчиками, начальником станции и переводчи­ком направились в город. Проезжая по улицам, майор видел, что переданное по радио возымело свое действие: военнослужащие гарнизона складывали оружие. В во­сточной части города обнаружили прятавшихся в зале одного из строений около сорока человек офицеров ин­тендантской службы. Среди них было несколько пол­ковников. Все они сдались безропотно.

Вскоре в город вступили и остальные танки батальо­на. А к вечеру 20 августа, совершив стотридцатикилометровый марш, на южной окраине Мукдена сосредото­чились все подразделения бригады.

Днем раньше в восемнадцати километрах от Мукде­на высадился воздушный десант в составе двухсот два­дцати пяти человек под командованием майора П. Е. Челышева. Вместе с десантом находился представитель военного совета Забайкальского фронта генерал-майор А. Д. Притула. Приземлившись, десантники захватили аэродром, после чего сюда прилетел командарм Крав­ченко. В сопровождении офицеров штаба и группы бой­цов он сразу же отправился в штаб Квантунской армии, чтобы как можно быстрее обезглавить японскую армию, убрать японских генералов из Мукдена. Командарму уже доложили, что в городе находятся несколько танков батальона майора Лобачева. Два из них появились во дворе здания, где находился японский; штаб, одновре­менно с труппой генерала Кравченко. Из первой маши­ны вышел командир корпуса Савельев, из второй — комбат Лобачев.

Командарм потребовал от японского генералитета немедленно освободить здание штаба...


3.


Увидев советские машины, десятки тысяч китайцев — жителей Мукдена высыпали на улицы и площади горо­да. Они становились по обеим сторонам проезжей части и, высоко подняв над головой руки, хлопали в ладоши.

Хорошо, хорошо!

Спасибо!

Шанго-о-о!

Многие плакали от радости. Из распахнутых окон и дверей выплеснулись красные флаги.

В толпах мукденцев было немало полуголых людей в рваных соломенных шляпах, с котомками за спиной. Это — кули и другие бездомные труженики, за одни харчи нанимающиеся на любую работу. Зато как воль­готно чувствовали себя здесь японские владыки! Нет теперь среди китайцев более ненавистного слова, чем слово «япон». Колонну разоруженных японских солдат приходилось оберегать от возмущенных горожан...


На железнодорожной станции стояло много парово­зов и порожних платформ. Майора Лобачева, который готовил свой батальон к маршу в Порт-Артур, вдруг осенила мысль: а почему бы не сформировать паровоз­ные бригады и не использовать их для перевозки танков?

Командир бригады подполковник Третьяк одобрил идею комбата. Он тут же отдал распоряжение всем ба­тальонам, благо, что платформ было в избытке. Их хватило и для самоходок полка майора Кожевникова, который к этому времени тоже оказался в районе станции.

К полудню 22 августа все три танковых батальона, закончив погрузку, по железной дороге выступили в Порт-Артур. Транспортные машины под руководством начальника штаба бригады двинулись своим ходом.

Первым к месту назначения прибыл 3-й батальон. Майор Лобачев сразу же приступил к разоружению гарнизона, К этому времени и аэродром и морской порт уже были в наших руках. Над зданием, где раньше раз­мещалось японское адмиралтейство, победоносно взви­лось Красное знамя.

Часов через пять — шесть десять пассажирских само­летов с авиадесантниками на бортах приземлились на Порт-Артурском аэродроме. В одном из самолетов на­ходился заместитель командующего Забайкальским фронтом генерал-лейтенант В. Д. Иванов. Десантники, прочесав окрестности аэродрома, захватили в плен двух японских офицеров с несколькими солдатами. Они сооб­щили, что военную власть в Порт-Артуре олицетворяет вице-адмирал Кабояси. Ему подчинены все военно-мор­ские и наземные силы порта и города.


Генерал-лейтенант Иванов приказал майору Белодеду, командовавшему десантом, срочно найти Кабояси и доставить его к нему. На полпути от аэродрома к го­роду Белодед встретил два легковых автомобиля, в ко­торых ехала группа японских офицеров. Остановили их. Вышедшему из первой машины офицеру в военно-мор­ской форме командир десантников заявил:

В Порт-Артуре высадился десант Красной Армии. Я уполномочен советским командованием разыскать вице-адмирала Кабояси. Где он?

Он здесь, с нами,— ответил японский офицер.

Очень хорошо. Я сяду в вашу машину и буду вас сопровождать. Прошу следовать на аэродром.

В пути между японским вице-адмиралом и советским майором состоялся короткий и весьма характерный диалог.

Кто у вас старший? — спросил Кабояси у Белодеда.— В каком он звании?

Майор понял смысл этого вопроса. Усмехнувшись, сказал переводчику:

Передайте господину вице-адмиралу, чтобы он не беспокоился: он будет иметь дело с генералом — должностным лицом довольно высокого ранга.

Через несколько минут Кабояси снова спросил:

Как отнесется ко мне господин генерал?

Так, как требует кодекс чести, принятый в воен­ном мире. Многое будет зависеть от того, насколько точно вы будете выполнять приказание вашего импера­тора о капитуляции.

Снова молчание — и снова вопрос, заданный как бы вскользь, между прочим. Вице-адмирал даже не оторвал при этом глаз от окна кабины, словно, больше интере­совался тем, что видел снаружи, чем ответом на свой вопрос.

А силы у вас большие?

Было не ясно, что Кабояси имел в виду: силы выса­дившегося десанта или Красную Армию вообще. На этот «дипломатический» вопрос последовал не менее «дипломатический» ответ:

Смею заверить господина вице-адмирала, что сил у нас вполне достаточно, чтобы обеспечить возвраще­ние Порт-Артура в руки его настоящего хозяина.

Больше вопросов Кабояси не задавал.

Генерал-лейтенант Иванов представшему перед ним вице-адмиралу сказал:

С этого дня и часа я командую Порт-Артурским гарнизоном. Известно ли вам, что Япония безоговорочно капитулировала перед СССР, США и Великобританией, и намерены ли вы немедленно подчиниться решению своего правительства?

Кабояси ответил:

Официального предписания на этот счет я лично не получал. Но я слышал по радио заявление импера­тора и в интересах дружбы моей страны с нашим вели­ким соседом СССР готов выполнить ваши указания.

Вы должны сложить оружие и вывести свои вой­ска из города в место, которое вам будет указано. Вы должны позаботиться о том, чтобы все учреждения и предприятия, электростанция, банки, радиоузлы, склады, все находящиеся в порту корабли перешли в наши руки в полной сохранности. Разоружение гарнизона состоит­ся сегодня.

Лица вице-адмирала и его спутников оставались не­подвижными, как изваяния. С минуту помолчав, Кабоя­си сказал:

У меня есть, господин генерал, просьба: отло­жить разоружение до утра. Сегодня уже поздно, я не успею подготовить гарнизон к этому акту.

После короткого размышления генерал Иванов со­гласился:

Хорошо. Гарнизон города можно разоружить утром, но порт должен быть сдан сегодня же, хотя бы даже ночью. Сегодня же перейдут в наши руки почта, телеграф, банк и другие намеченные нами объекты.

Кабояси уехал. Тотчас же две вооруженные команды, одну из которых возглавил майор Белодед, направились в город и порт. Десантники Белодеда, путь которых лежал в порт, прежде всего связались с комбатом Лобачевым.

Начальник портовой стражи уже был предупреж­ден о их приходе. Слащаво улыбаясь, он заявил, что  готов пропустить советских солдат в порт. Белодед предложил караулу сдать оружие и покинуть свои посты. Продолжая приторно улыбаться, японский офи­цер заявил:

Но мне таких указаний не дано. Приказано про­пустить — и только.

Ну что ж,— спокойно заявил майор. — Даю вам,— он посмотрел на часы,— пять минут для выяснения это­го вопроса.

Ровно через пять минут японец вернулся. Улыбка будто прилипла к его лицу.

Кто примет оружие?

Караул был сменен. Несколько десантников заняли посты у ворот, ведущих в порт. В это время сюда подошла группа японских офицеров. Ее возглавлял полный рыхлый человек пожилого возраста, при виде советского офицера расплывшийся в недоброй, хищной улыбке. Театрально представился на сносном русском языке:

— Капитан второго ранга, начальник морской охра­ны порта Садава. Участник кампании тысяча девятьсот четвертого года. Один из первых японцев, вступивших в Порт-Артур.

Да, встреча более чем примечательная. Престарелый представитель той самой японской военщины, которая четыре десятка лет назад не столько благодаря своей воинской доблести, сколько с помощью бесстыдных под­купов и продажности царских генералов овладела Порт- Артуром, вручает майору Красной Армии ключи от пор­та, разоружает свою охрану и сдается на милость со­ветских победителей.

С почтительной миной Садава выслушивает распо­ряжения майора Белодеда. И вдруг, приняв озабочен­ный вид, вздыхает:

Маленькая заминка, господин майор. Команда одного из военных кораблей, принадлежащих Маньчжоу-Го, нам не подвластна, отказывается, сдать оружие и перейти в казарму.

Белодед посмотрел на Садаву в упор. И снова — спо­койно, корректно:

Не извольте беспокоиться, господин Садава. Мы примем свои меры...

— Нет, нет! — замахал руками японский офицер. — Все же, надеюсь, у нас никаких инцидентов не произой­дет. Я посоветую команде корабля подчиниться.

«Совет» Садавы быстро возымел свое действие. Один за другим спустились моряки «независимого Маньчжоу- Го» на берег и сложили оружие...


Улицы Порт-Артура узки и тесны. На тротуарах тор­гуют яблоками, персиками. Много мелких лавчонок, чайных, бакалейных магазинчиков. Японское граждан­ское население встречает советских бойцов хмуро, но учтиво. Зато китайцы вне себя от восторга, они от души приветствуют своих освободителей, обступают каждую машину. А рядом, изнывая от жары, идут и идут колон­ны безоружных японских солдат, тяжело навьюченных амуницией и тюками личных вещей.

...С территории порта виден в горах каменный па­мятник на братской могиле русских воинов, сложивших здесь свои головы в русско-японскую войну 1904— 1905 годов. Сам порт запущен. За все время своего господства японцы не построили здесь ничего нового. Доки и склады боеприпасов — тоже русского происхож­дения. Русские сооружения и памятники японцы сохра­нили намеренно. Порт-Артур был у них до последнего времени городом-музеем, с помощью которого они ши­роко пропагандировали победу Японии над царской армией. Они ежегодно совершали торжественные бого­служения на Перепелиной горе и у главного обелиска над могилой своих солдат. Все это преследовало общую цель — поднять, раздуть престиж японской военщины, вырастить новое поколение самураев.

И вот в прах развеяно военное могущество Страны восходящего солнца, зачеркнуты все ее победы. Над голубыми водами и зелеными взгорьями Порт-Артура реет Советское Красное знамя.


2 сентября милитаристская Япония подписала акт о капитуляции. В тот же день, двумя часами позже в Порт-Артуре состоялось возложение венка на брат­скую могилу у подножия Саперной горы, где покоятся: останки четырнадцати тысяч русских воинов. В центре четырнадцатиметровой длины венка на красном шелке слова: «Вечная слава бойцам, павшим в 1904 году за русскую крепость Порт-Артур. От бойцов и офицеров Красной Армии, занявших город и крепость 22 августа 1945 года».

Он был в свернутом состоянии положен на танк одного из лучших экипажей лейтенанта В. В. Юрина. В центре с автоматом на груди стоял заряжающий С. С. Самойленко. Слева от венка занял место коман­дир 3-го танкового батальона майор С. Е. Лобачев, справа — командир 1-го танкового батальона майор А. С. Малюков. На втором танке лейтенанта И. П. Чу­макова поместили Боевое Знамя гвардейской бригады. Его сопровождал взвод автоматчиков.

За танками были выстроены машины с личным со­ставом. В установленное время командир бригады Ге­рой Советского Союза подполковник Третьяк дал коман­ду на движение. Колонна медленно двинулась через город по направлению к кладбищу. К строю танкистов и мотострелков присоединился десант моряков Тихо­океанского флота. На улицах города колонну встречали и провожали толпы китайцев.

Венок опустили к подножию памятника — восьмимет­рового креста, сооруженного из белого мрамора. Со сло­вами вечной признательности героям Порт-Артура, рус­ским богатырям выступили генерал-лейтенант Иванов, майор Лобачев, представитель от моряков.


Шла работа по приведению в порядок материальной части танков.

Помощь требуется?

Майор Лобачев, услышав знакомый голос, обер­нулся. Майор Кожевников, командир самоходчиков!

—Да ты, Евгений Васильевич, надо думать, на своих самоходках уже наработался,— с улыбкой ответил Ло­бачев. Он был рад встрече.

Это уж точно. Вместе со всеми, как и положено командиру полка.

Комбат увидел на гимнастерке офицера самоходчика новенький орден Отечественной войны 1-й степени, озор­но подмигнул.

Евгений Васильевич, ты на Хингане видел Торные речки? До чего же в них вода прозрачна, на дне все камешки видны! Так вот, я словно в такую речку смотрел, когда — помнишь? — говорил, что артиллеристы везучи на ордена.

Помню, как же. Между прочим, и я что-то подоб­ное сказал насчет танкистов.— И Кожевников кивнул на грудь своего друга майора — там сиял точно та­кой же орден.

Оба рассмеялись.

Ну что ж, Степан Егорович, бывай. Завтра дер­жим путь в Харбин, на парад. На прощанье возьми-ка мой жетон, он теперь мне не нужен. Там все мои коор­динаты.

— Возьми и ты мой. Черкни, коли, не поленишься.

Два фронтовых друга крепко обнялись на проща­ние. Кожевников ушел к своим самоходчикам.

И тут же к Лобачеву подошел комбриг.

Степан Егорович, есть предложение прогуляться к берегу. А то скоро уедем и не увидим океана.

...Полные раздумий, медленно шагают по берегу Желтого моря комбриг Герой Советского Союза под­полковник Иван Лукич Третьяк и командир танкового батальона депутат Верховного Совета РСФСР майор Степан Егорович Лобачев.

Яркое сияние луны дробится в мелких искрящихся волнах. Фантастически, с причудливыми изломами отра­жаются в них многочисленные утесы, светлые кубики пригородных и портовых строений, теперь уже мирна дремлющие катера и пароходы. Неутомимо звенят ци­кады. Торжественно и вольно мерцают в широко рас­кинувшемся небе крупные сентябрьские звезды.


 До 1954 года эта должность в батальоне называлась «адъютант старший батальона». (Прим. редакции)

 ЦАМО, ф. 206, оп. 284, д. 34, л. 68-69.

 ЦАМО, ф. 3099, оп. 1, д. 40, л. 11.

 ЦАМО, ф. 33, оп. 79379, д. 27, л 177

 ЦАМО, ф. 3099, ой, I, д. 3, л. 2—50.

 ЦАМО, ф. 3099, оп. 1, д. 40, л. 73.

 ЦАМО, ф. 33, оп. 682525, д. 10, л. 371.

 ЦАМО, ф. 33, оп. 686044, д. 2798, л. 188.

 ЦАМО, ф. 3099, оп. I, д. 40, л. 107.

 ЦАМО, ф. 33, оп. 682526, д. 693, л. 237.

 ЦАМО, ф; 3099, оп. 1, д 40, л. 107. 7,  № 193

 ЦАМО, ф. 33, оп. 2, д. 458, л. 15.

 ЦАМО, ф. 3099, оп. 1, д. 3, л. 2—50. 

 ЦАМО, ф. 33, оп. 682526, д. 458, л. 23.

 152-м танковым  батальоном после гибели старшего лейтенанта Черняева командовали капитан Масленников, майор Белозеров и капитан Москалев. Масленников и Москалев пали в сентябрьских боях  1943 года, Белозеров в этот же период был тяжело ранен… (Прим. автора) 

 ЦАМО, ф. 3099, оп. 75099, д. 1,* л. 282, 283.

 Иван Петрович Гаврюшенко прошел всю войну. Закончил ее в Берлине, на мосту через Шпрее. Его, тяжело раненного в обе ноги и находившегося без сознания, подобрали там санитары. За подвиги, проявленные в боях за Киев, он был награжден орденом Александра Невского. Награда нашла своего хозяина через много лет, в период подготовки материалов для настоящей книги. Гаврю­шенко, кроме того, награжден тремя другими орденами и многими медалями. (Прим. автора.)

 В настоящее время Анна Ивановна Сазонова — кандидат медицинских наук. Имеет около тридцати научных трудов. Сотни раненых до конца своей жизни пронесут чувство: огромной благодар­ности к ней. Она сама была тяжело ранена, удостоена ордена ' Красной Звезды. (Прим. автора.)

 ЦАМО, ф 33, оп. 793756, д. 27, л. 21; д. 21, л. 412.

 ЦАМО, ф, 3099, оп. 1, д. 40, л. 287.

 С. Е. Лобачев был избран депутатом Верховного Совета РСФСР в 19$7 году, когда работал председателем Нижне-Ломов- ского райисполкома Пензенской облаеяа^Шдим. автора.)

 ЦАМ0, ф. 3099, оц. 1, д. 3, л. 2—50