Ганза. Книга 1 [Антон Юрьевич Требунский] (fb2) читать онлайн

Антон Юрьевич Требунский Ганза. Книга 1

От автора

Сразу же о главном — это не исторический роман. Когда я начинал писать его, то планировал нечто на стыке альтернативной истории и фэнтэзи. А что из этого получилось?.. Судить не мне.

Почему же этот роман не исторический, ведь в книге встречаются знакомые читателю с детства географические названия: Испания, Священная Римская империя, Швеция или Англия? Хотя, если это профессиональный читатель фэнтэзи, то ничего знакомого для него в этих названиях может и не быть.

Мир, описанный в книге — далеко не привычная нам Европа начала XVII века. В числе прочих действующих лиц встречаются маги, а один из главных героев упоминает о том, как в начале своей солдатской карьеры охотился на оборотня. Тем более не стоит удивляться тому, что Новый Свет так и не был открыт, а Ганзейский союз не агонизирует, распадаясь, как ему полагается в XV–XVI веках, а властвует на Севере Европы.

Несомненно, реальные исторические лица, фигурирующие в романе, поданы в моей интерпретации. Так, как я представляю себе их самих, их образ жизни, характер, даже манеру выражаться. Поэтому не стоит пытаться найти десять отличий между настоящим Густавом Адольфом и тем блистательным полководцем, который действует на страницах книги. Это просто не тот Густав Адольф. Это Густав Адольф, каким он мне видится, как и весь XVII век романа, мой XVII век.

Другая, не менее важная причина, по которой этот роман никак нельзя считать историческим — его герои не обитатели XVII века. Их образ мыслей в той или иной мере привычен и понятен нам, людям XX века, равно как их речь и поступки.

У читателя, наверное, возникает вопрос: а о чем тогда эта книга? Зачем писать о людях нашего века, прикрывшись декорациями века XVII?

Это роман о Государствах. Об огромных общественных машинах, которые живут своей собственной жизнью. Живут согласно своей собственной судьбе, заранее предопределенной и неизменной. Неизменной настолько, что никакие попытки людей не способны заставить эту машину свернуть с проложенного пути, перейти на новый. Кто бы это не был — одинокий авантюрист или монарх, все его потуги на реальное управление государством тщетны. Рано или поздно машина вернется на свою колею и произойдет то, что ей предписано судьбой, законом его, государства, развития.

Этот век и Священная римская империя идеально подходят для рассказа о таких машинах — век непрерывных войн, век окончательной победы капитализма. Век, когда конфликты между правителями, между людьми, перерастают в противостояние государств и систем, когда победа той или иной стороны уже не зависит от человека, а только от неумолимых законов исторического развития.

И за внешним, авантюрно-приключенческим покровом, виден совершенно другой пласт повествования — борьба героев за то, чтобы возыметь власть над судьбой своей и судьбой государства, в котором они живут, самим определять ее и принимать решения. Успешно ли, тщетно ли?

Пролог

На пути из Тебриза в Москву. 3 сентября, 1512 AD.

На ночь посольство остановилось в открытом поле. Несколько недель пути оставалось еще до стольной Москвы, где давно уже ждали возвращения князя Алексея Васильевича, назначенного набольшим послом к шаху персидскому.

Служилые люди разводили огонь и таскали от ручья воду — готовили ужин. Благо персы снабдили провизией от души, на два таких посольства хватит, даже простым людишкам диковинных персидских харчей перепадало. Сами послы — князь Алексей Васильевич, князь Юрий Медведин, еще несколько юношей, отпрысков лучших боярских семей — собрались в богатом шатре. До сих пор обменивались впечатлениями от поездки. Молодые вспоминали каждый свое, перебивали друг друга, сбивчиво рассказывали истории, безбожно перевирая и приукрашивая их. Набольший посол сидел задумавшись, будто и не мешал ему шум вокруг.

Князь Алексей Васильевич Холмский возвращался в стольную Москву довольным. Давняя мечта государей русских — монопольная торговля с Персией — стала наконец реальностью. И стала во многом благодаря его, Алексея Васильевича, стараниям.

Князь был сыном Василия Даниловича Холмского, прославленного многими победами воеводы, служившего еще отцу нынешнего государя, Ивану Васильевичу. Когда на престол государства московского взошел Василий Иванович, молодой Алексей быстро добился дружбы царской и стал одним из государевых любимцев. Призванием Холмского стало посольское дело — ездил Алексей Васильевич и в данемаркское королевство, и в священную германскую кесарию, и к туркам-османам, уж на что те совсем нехристи.

Теперь же посольство возвращалось из Тебриза. Исмаил, шах персидский, любезно принял послов из далекой Москвы в своей столице. После долгих обменов любезностями князь Алексей Васильевич высказал наконец то, ради чего и затеивалось это посольство. Согласился с ним Исмаил — отношения Персии с Османской империей оставляли желать лучшего. Селим Явуз, Жестокий, воцарился недавно в Истанбуле, силой заставив своего отца отказаться от трона. Не за горами для Исмаила новая война с турками. Ищет поэтому персидский шах новые торговые пути, которыми будут поступать к нему деньги, так необходимые для ведения грядущей войны.

А русские купцы готовы платить золотом за персидские товары, одно только плохо — не пойдут товары дальше Московского царства. Нет у государей московских выходов к морю, кроме Новгорода. Но и тот не всем устраивает: есть конечно смельчаки, готовые везти товары персидские за море к немцам, свеям, англичанам, да не построишь торговлю на таких одиночках. Вот если бы купцы сами приплывали в Новгород, тогда с них и пошлину взять можно, и деньги свои в новгородских постоялых дворах да рынках оставят — все государству московскому на пользу.

Но нет желающих плавать за персидскими товарами в Новгород — купцы Венеции и Генуи торгуют с Персией, а то и с самими османами. Их торговые связи давно налажены, их все знают. А у Московского государства одна Ганза была, да и с той покойный государь Иван Васильевич отношения испортил, поссорился с немцами.

Теперь настанут новые времена, поток персидских товаров, текущий через империю османов иссякнет. И торговые компании Италии будут задыхаться, как рыба, выброшенная на берег. Так возродится древняя торговая слава Гардарики.

Великий Шелковый Путь из Китая и Персии изогнулся совсем неожиданным образом, круто забрав на север.

Священная Римская империя германской нации, пригород Любека. 27 мая, 1513 AD.

— Посланец! Дорогу!

Всадник с трудом пробивал себе дорогу между бегущими вперед кнехтами. Вдали, в самом городе, громыхнули пушки — один из воинов упал, убитый наповал ядром. Дым от горящих домов застилал глаза, не позволяя разглядеть, как разворачивается битва у стен Любека. Новые и новые имперские отряды стремились проникнуть в город сквозь часть разрушенной стены.

Наемники со всех стран христианского мира, да городское ополчение — вот все, что Ганзейский торговый союз, ослабленный экономическим кризисом, мог противопоставить закаленному в битве со швейцарцами войску Максимилиана.

Осада продолжалась второй месяц. Взять город измором не было возможности: ганзейский флот подвозил в Любек — столицу торгового союза — продовольствие и новые войска, препятствовал попыткам овладеть городом с моря. Пригород давно был разграблен, и теперь имперским войскам самим приходилось страдать от нехватки продовольствия, болезней и вылазок противника. В рядах осаждающих зрело недовольство, но именно сейчас Господь проявил свою волю — была пробита брешь в стене и около сотни пехотинцев уже сражались в городе, медленно тесня врага.

Гонец придержал лошадь рядом с закованным в черные латы всадником. Император Священной Римской империи германской нации Максимилиан I поднял забрало салада, обнажив покрытое копотью лицо. В клубах дыма он смотрелся посланником Ада, ступившим на Землю, чтобы забрать души грешников с собой.

— Ну?!

— Они согласны принять все пункты предыдущего ультиматума, государь. Просят, чтобы вы прекратили штурм и отвели войска. Купцы уже прислал четырех заложников, которые находятся в вашем лагере. Если вы согласитесь, то Совет Ганзы направит послов для обсуждения условий мира.

Ветер принес из города новый клуб дыма. Раздалось дружное Максимилиан и империя! рвущееся из тысяч солдатских глоток — над одной из башен взвился австрийский флаг с черным орлом и двумя переплетенными вензелями М. Определенно, столица Ганзы пала.

Ворота обрушились — отряд кнехтов пробился сквозь брешь в стенах внутрь города к ним и сумел открыть. Туда немедленно ворвался цвет имперской рыцарской конницы, более двух сотен рыцарей. Тяжелый кулак стальной лавины смял немногих живых наемников и пытавшихся организовать оборону горожан. Всадники помчались дальше, разъезжаясь по улицам Любека. За ними следовали пехотинцы, довершая разгром противника.

— Господь вновь даровал мне победу! — заключил Максимилиан I, снимая латные перчатки и крестясь. — Пусть еще минут десять город будет их, затем проскачешь по командирам всех отрядов и сообщишь мой приказ: прекратить грабежи и отступить в лагерь.

— Слушаюсь, государь.

Император удовлетворенно улыбался, глядя как вспыхивают огни новых пожаров в городе. В том городе, который еще полвека назад был центром политической и экономической жизни всей Северной Европы, от Английского королевства до земель Ливонского ордена. В прошлом году Ганза отказала Максимилиану в деньгах на новую войну со швейцарцами. Сегодня купцам придется заплатить за все, унижаясь на коленях перед ним и выпрашивая мира.

Посланник терпеливо ждал, изредка прикладываясь к фляжке-ангстеру. Ему не было дела до переговоров с Ганзой и заключения мира. Он только лишь жалел, что не был сейчас в городе, где мог бы снять золотую фибулу с плаща подвернувшегося под руку богатого любекца, поймать и затащить в сарай молодую деваху или просто сунуть в мешок церковную утварь из какой-нибудь часовни.

Вслед за войсками в город медленно и с опаской пробирался весь тот сброд, что обычно следует за армией — шлюхи, слуги, нищие, монахи. Каждый из них надеялся отщипнуть кусочек от добычи, которую рвал сейчас своим клювом имперский орел.

Наконец Максимилиан щелкнул пальцами. Гонец пришпорил лошадь, откинул в сторону пустую флягу и вскоре от него остался только клич «Посланник! Дорогу!», доносившийся из мешанины рыцарей, пеших кнехтов, арбалетчиков и прочих воинов, которые врывались в город через ворота.

Священная Римская империя германской нации, Любек. 8 июня, 1513 AD.

Люди шумели — устраивались поудобнее, переговаривались друг с другом, спорили или заключали договоры. Все лавки в зале были заняты, опоздавшим доставались места у стены. Начиналось заседание Совета Ганзы.

— Все прибыли? — зычный голос Генриха Гурцера, любекского главы.

— Все! — нестройно донеслось из доброй сотни глоток собравшихся в зале.

— Совет начат! — объявил Генрих Гурцер, ударив жезлом о стол, за котором сидел.

Двери, ведущие в залу, захлопнули. Снаружи их охранял десяток кнехтов, состоящих на службе у торгового союза.

Любекский глава по традиции возглавлял Совет, на который съезжались представители от всех городов, входящих в Ганзу — их было восемь десятков, не меньше — а также самые богатые из купцов этих городов. Они принимали решения о политике торгового союза, объявляли войну и заключали мир. Между ними не было единства, редкое собрание обходилось без раздоров и словесных перепалок различных партий, доходивших иногда до драки.

С самого момента своего возникновения Ганза была политической силой, равной многим государствам Европы, а подчас кое в чем и превосходившей их. Безраздельная власть в Балтийском и Северном морях, господство флота Союза на перекрестии торговых путей — вот ключи к могуществу Ганзы. Пушнина и зерно с востока, металлы из Дании и Швеции, ремесленные изделия из империи и Франции, все это проходило через ганзейские подворья, где каждый товар учитывался и отправлялся именно туда, где приносил бы наибольшую выгоду Союзу.

Двести лет власть Ганзы простиралась на всю торговлю в Северной Европе. Двести лет не иссякали ручьи золота и серебра, наполнявшие сундуки купцов Союза. Но времена, когда возможно было легко обогатиться в хаосе мелких государств, из которых складывался тогда весь христианский мир, закончились. Наступал новый век — окрепла королевская власть, объединив свои земли, а подчас и соседские; давно уже ушли в небытие прежние торговые и социальные отношения.

Испания и Священная Римская империя, Англия и Франция, Дания и Швеция — новые соперники в схватке за богатство, за торговлю, за море. Истощенная постоянной борьбой за выживание, теряющая города один за другим, Ганза угасала, как угасал и век, ее породивший.

— Сначала о договоре с императором! — прокричал кто-то из зала, кажется представитель от Ростока. Купеческий патрициат его города, которому тоже угрожала осада войсками Максимилиана I, был крайне заинтересован в установлении с воинственным монархом дружественных отношений.

— Нет! О торговле с Московией! — коверкая непривычные немецкие слова, возразил купец из Бергена. Намечалась очередная свара.

— О договоре с императором!

— О торговле с Московским царством!

Присутствующие в зале начали делится на две группы, готовясь к схватке с противниками. В ход могли пойти лавки, жезлы, посохи — все что угодно. Генрих Гурцер жестом подал знак семерым здоровякам-любекцам, дежурившим в зале специально для таких случаев.

— Первым будет обсуждаться вопрос о Московии, — заявил он после того, как в зале вновь восстановился порядок. Купцы из Бергена одобрительно зашумели.

— В конце прошлого года Московское царство заключило торговый договор с персидским шахом. Согласно ему, все товары из Персии должны будут идти напрямую через Московию, то есть в обход Оттоманской империи. Это соглашение ослабляет позиции средиземноморских торговых компании и дает нам возможность возродиться в прежнем блеске, ибо мы являемся единственными посредниками между Московским царством и всей прочей Европой. В конец апреля этого года был подписан договор с Василием III, государем Московии. По нему, никакие иные купцы, помимо ганзейских, не имеют права на покупку или продажу восточных товаров в Новгороде и Пскове.

— Благодаря такому дару, ниспосланному нам самим Господом, мы поспешили заключить мир с Максимилианом I, обязуясь помогать ему ныне и в будущем товарами и золотом. Именно за счет этого соглашения Ганза достигнет былого величия, и даже большего — опираясь на империю, на войско императора, на его близость с Римом.

Генрих Гурцер продолжал свою речь, рассказывая о готовящихся договорах с Английским, Французским, Испанским королевствами. Он уже знал, какой станет новая Ганза, кто и как будет ею управлять, и намеревался в самом ближайшем будущем приступить к осуществлению своих планов.

1624 год I

Птиц было множество, они тучей вились над лесом. Видно что-то вспугнуло их и заставило подняться в воздух, оставив гнезда. Отсюда не было слышно, но любой наблюдатель мог представить себе разноголосый испуганный птичий гвалт. Но ни в деревне, ни в полях не было ни одного внимательного наблюдателя. Не было даже ни одного человека, кто просто бы повернул голову в сторону леса. Лишь деревенский дурачок, который неизвестно зачем выбрался за взрослыми в поле — наверное, невмоготу стало терпеть насмешки и издевательства стоявших в деревне солдат — поглядел на стаи птиц и разразился писклявым смехом. Он хотел что-то сказать по этому поводу, но большой шмель, усевшийся на цветок клевера, отвлек его внимание, и недоумок напрочь забыл обо всем, что волновало его мгновение назад.

Иссиня-черная ворона, прилетевшая из стаи вьющихся над лесом птиц, уселась на край крыши одного из домов, громко хлопая крыльями. Сделав несколько шагов и устроившись поудобнее, она склонила голову набок — как это обычно делают вороны — и застыла, внимательно глядя на мир одним глазом. Какой-то шум со стороны леса встревожил ее, и она встрепенулась, словно сбрасывая оцепенение. Потом пару раз громко каркнула и, сорвавшись с крыши, улетела к полям.

Сиплое карканье птицы разбудило Ганса, который спал, привалившись спиной к стене одного из домов. Того самого, на который уселась только что улетевшая ворона. Молодой человек потянулся, хрустнул при этом плотной кожаной курткой, в которой спал, и поднялся на ноги.

Ганс помянул нехорошим словом разбудившую его ворону и огляделся. Деревня была пуста, потому как все ее мужское население было сейчас на полях. Лишь со стороны кузницы доносился мерный стук молота, хорошо еще, что почти неслышный. Почти из всех печных труб шел дым, жены крестьян готовили обед. Теперь им придется готовить в двойном размере — вчера добавились новые рты.

Подразделение Армана Бонгарда было одним из тех маленьких волонтерских отрядов, что составляли большую часть армии Католической лиги. Сам граф Бонгард был некогда важным лицом в штабе Максимилиана Баварского, но за какие-то прегрешения был отправлен на границу с отрядом из семидесяти двух пехотинцев-пикинеров, которых завербовал на свои собственные деньги. В его разношерстном отряде можно было найти кого угодно. Ветеранов, прошедших сражения с курфюрстами-протестантами. Молодых баварских горожан, которые поступили на службу, будучи опоенными вербовщиками, или искавших в армии славы, денег и возможности помародерствовать.

Умыв лицо холодной водой, молодой баварец подошел к забору и потянулся, долго зевая. Достав из-за пазухи краюху черствого хлеба, Ганс оперся на забор и начал меланхолично ее жевать, запивая водой из кувшина. Согревающийся утренний воздух, привычный с рождения запах деревенского двора: навоз, помои, скотина — все это привело молодого баварца в хорошее настроение. Доев хлеб, он начал насвистывать простенькую походную песню их отряда. На строчке «Пехота выставляй свои пики вперед, нас с победой домой Бавария ждет!» Ганс запнулся. Что-то смутило его и он выпрямился, пытаясь разобраться, что за звук привлек его внимание.

С полей доносились неразборчивые, испуганные крики крестьян!

Ворвавшись в хату, Ганс полез под огромный деревянный стол, за которым каждый вечер собиралась на ужин деревенская семья. Кажется именно туда он забросил кирасу, так надоевшую после полумесячного пешего перехода. Крестьянка, сыну которой принадлежал дом, недовольно забормотала. Она стояла у лавки рядом с печью и замешивала тесто. С оглушительным чихом — старуха испуганно вздрогнула и перекрестилась — баварец вылез из-под стола. В руках он сжимал латный нагрудник. Одним движением Ганс одел его через голову. Даже не пытаясь протереть слезящиеся от пыли глаза, он начал затягивать ремешки доспеха на себе, попутно пытаясь разбудить поселенного вместе с ним второго солдата:

— Проснись, Петер! Вставай же! Ну, вставай! — Ганс справился с кирасой и пнул сослуживца ногой. Тот недовольно проворчал что-то о тупости новобранцев и перевернулся на другой бок. Одев на голову морион, баварец выбежал из хаты, крикнув старухе:

— Разбуди его! — та, поняв, что надвигается нечто серьезное, заголосила.

Двор встретил Ганса тишиной. На улице деревни не было ни одного человека, не было даже кур и свиней, словно животные почувствовали то, что не могли заметить люди, и затаились, боясь грядущей беды. Солнце светило по-прежнему ярко, но теперь лучи его не были такими теплыми и родными — все вокруг, казалось, затихло. Ганс подхватил пику и вдохнул всей грудью, готовясь как можно громче закричать.

Тишина взорвалась ему навстречу криками на незнакомом баварцу языке, стуком копыт и звоном оружия. Приоткрытые ворота распахнулись и в деревню влетели дюжины две всадников.

Все кавалеристы были в стальных кирасах, поверх которых были прикреплены наплечники. Руки и ноги их также защищали латы. Стальные воротники под шлемами почти полностью скрывали лица. Всадники сжимали в руках обнаженные мечи. Клинок одного из кавалеристов, облаченного в наиболее богатые доспехи, был уже обагрен кровью. Каждый из них имел при себе пару пистолетов.

Всадники проскакали до маленькой площади в центре деревни. Гансу, стоявшему посреди одного из дворов, казалось, что всадники скачут прямо на него — еще мгновение и они сомнут его, собьют лошадьми и конские копыта растопчут тело молодого баварца. Только тогда пехотинец смог закричать.

Одновременно с криком Ганса, навстречу кавалеристам из деревенских домов хлынули люди — наспех вооруженные пикинеры. Немногие из них успели хотя бы одеть шлемы, не говоря уже о доспехах. Им предстояло дорого заплатить за свою небрежность.

«Датчане! — только сейчас Ганс осознал, что происходит. — По эту сторону границы!»

Высыпавший на улицу отряд Бонгарда не мог противостоять кавалеристам — главным оружием пикинеров был строй, ощетинившийся копьями, как стальной еж. В поединке один на один победа в девяти случаях из десяти принадлежала всаднику. Тем паче, что датчане напали внезапно, и неразбериха, охватившая деревню, была им только на руку.

Грянули пистолетные выстрелы — несколько пикинеров упали, выронив оружие. Жалкий нагрудник плохой ковки не мог остановить пулю, выпущенную почти в упор.

Покрепче ухватив пику, Ганс кинулся вперед. В голове его кричала, повторяясь и повторяясь, одна и та же мысль: «Господи, пусть я останусь в живых! Господи, пусть я останусь в живых! Господи…»

Бой на площади превратился в мешанину отдельных стычек. В одном месте пикинеры-ветераны вчетвером окружили всадника. Кавалерист зарубил одного из противников, прежде чем убитая лошадь повалилась и он упал на землю. В упавшего тотчас вонзились острия трех пик, выискивая незащищенные доспехами участки тела. Датчанин, чувствуя приближение смерти, жутко кричал.

Но далеко не везде бой разворачивался так успешно для баварцев. Основную массу пехотинцев датчане расстреляли из пистолетов, прежде чем те успели хотя бы добежать до них. Оставшихся пикинеров, пытающихся покинуть деревню, всадники настигали сейчас и убивали. Обычно им на это хватало одного удара мечом. Это не был поединок с равным, где приходилось бы использовать все мастерство, чтобы нанести удар самому и уйти от удара противника. Новобранцы — большая часть отряда — не знали даже в какое место сочленения лат нужно бить, чтобы пробить доспех и нанести серьезную рану противнику. А отряд, напавший на деревню, состоял из дворян, которых с детства обучали одному только делу — воевать.

Пока Ганс бежал к месту боя, полдюжины датчан окружили тех трех ветеранов и еще нескольких прибившихся к ним пехотинцев. Конские тела закрыли от баварца схватку, он видел лишь вздымающиеся клинки кавалеристов и исчезающие из виду, одно за другим, острия пик.

Большего Ганс не успел увидеть — перед ним высилась громадина всадника. Датчанин находился спиной к пехотинцу, сжимая в руке обнаженный меч. У копыт его лошади лежали тела двух малознакомых Гансу пикинеров. Закричав, баварец ткнул его острием пики, пытаясь попасть в подмышку, которая менее всего была защищена доспехом.

Всадник заорал что-то. Ганс не знал датского, поэтому ударил еще раз. Кавалерист начал разворачивать лошадь — острие трехметровой пехотной пики угодило ему в шлем. Датчанин сильно пошатнулся, но удержался в седле. Ремешок под подбородком порвался и морион слетел с головы всадника. Баварец увидел лицо противника: длинные русые волосы сбегали по его плечам, узкое, вытянутое лицо с хищным, орлиным носом — лицо человека благородного происхождения. Обычное крестьянское смущение при виде дворянина охватило Ганса, ему захотелось привычно склонить голову, упереть глаза в землю, но он стряхнул с себя это оцепенение — перед ним был не дворянин, а враг, человек, желавший его убить. Мгновения для датчанина оказалось достаточно — он расхохотался, готовясь опустить клинок.

Кто-то рассказывал Гансу, что когда человека убивают, время для него тянется медленно-медленно, просто ползет улиткой. Все это обернулось ложью — баварец не успел ничего сделать.

Когда меч уже рванулся к баварцу, датчанин дернулся — рядом прозвучал хлопок мушкета. Вздрогнул ожидающий смерти Ганс. Кавалерист медленно сполз с лошади, так и не завершив удар.

Кинув взгляд в ту сторону откуда стреляли, баварец увидел Фрица — слугу Бонгарда — стоящего на крыльце дома старосты, сжимая в руках мушкет. Мальчишка неподвижно глядел на убитого им всадника, удивленный тем, что попал. Ганс хотел крикнул, чтобы Фриц убегал прочь из деревни, но опоздал. Один из всадников поднял пистолет и выстрелил, почти не целясь. Пуля отбросила мальчишку внутрь хаты, на крыше которой уже занимался огонь.

Баварец бросился к следующему кавалеристу. Он был теперь целиком охвачен схваткой, не осознавая того, что из этой деревни ему уже не удастся уйти живым.

На площади еще продолжался бой — дюжина пехотинцев во главе с самим Бонгардом продолжали отбиваться от датчан. Нападающие разделились на две группы: половина их атаковала баварцев, остальные перезаряжали пистолеты, стоя поодаль от места схватки. Остатку баварского отряда удалось убить двоих кавалеристов, заплатив за это шестью своими смертями, прежде чем остальные всадники расстреляли их из пистолетов.

Один из датчан, случайно обернувшись, заметил бегущего на него Ганса и сунул в кобуру, притороченную к седлу, разряженный пистолет. Ганс выставил перед собой пику, готовый встретить кавалериста. Только сейчас, неподвижно стоя в ожидании, он обнаружил, насколько устал и испуган. Его всего трясло, баварец боялся выронить пику или нанести неточный, слабый удар.

Датчанин медленно двинул лошадь вперед. Он держал оружие готовым равно как к обороне, так и к защите. Сегодня Ганс уже видел как клинок меча рассекает древко пики, оставляя пехотинца с бесполезным обрубком в руке, беззащитной жертвой для кавалериста. Остальные датчане не двигаясь, смотрели на Ганса и его противника, негромко смеясь и переговариваясь на своем языке.

Баварец пытался крепче сжать пику. Всадник неумолимо приближался. Гансу уже было отчетливо видно его лицо под морионом — датчанин усмехался, уверенный в своей победе.

Глаза в самый последний момент выдали кавалериста — он бросил быстрый взгляд поверх головы Ганса. Баварец попытался оглянуться, чтобы узнать что там сзади, когда волной звука налетел неслышимый до этого из-за стука крови в ушах топот копыт. Что-то тяжелое обрушилось сзади на шлем пикинера, выбивая землю из-под его ног. Мир вокруг баварца завертелся и погас.

Спина и бока жутко ныли, казалось нет ничего на свете, что заставило бы Ганса пошевелиться. Но именно боль привела баварца в чувство, он открыл глаза. Удар по голове тут же дал о себе знать — в глазах все плыло, а череп собирался расколоться на части.

— Я жив! Господи, я жив! — пересохшие губы отказывались слушаться, и Ганс буквально пропихнул сквозь них эти слова.

Его схватили за руки — баварец не видел кто, он с трудом различал лишь смутные фигуры — и грубо подняли на ноги. В глазах прояснилось, и он вроде бы разглядел знакомых ему людей — Петера, капитана Бонгарда, Фрица, которые помогали ему.

— Спасибо, родненькие. Спасибо, господин Бонгард, — Ганс не переставая шептал слова благодарности спасшим его товарищам.

Издевательский смех и говор на непонятном языке был ему ответом. Фигуры сослуживцев и капитана развеялись, и первое, что баварец увидел, было лицо склонившегося к нему человека. Черты лица были знакомы пикинеру, но откуда, он сказать не мог. Человек в левой руке держал снятый шлем, правой он приподнял за подбородок голову баварца, повернул ее налево, направо, удовлетворенно хмыкнул и отрывисто что-то сказал на своем наречии.

Ганса потащили куда-то. Ноги он волочил по земле, благо держали его крепко. Попытавшись приподнять голову самостоятельно, он увидел как его выносят из горящей деревни. Баварца волокли еще немного, но куда, он больше не смотрел — вновь опустил взор и лишь наблюдал, как под ним проносится земля. Спустя несколько минут тащившие его кавалеристы остановились и отошли в сторону, брезгливо отряхивая руки. Ганс с трудом устоял на ногах, чувствуя как его всего выворачивает наизнанку.

Рядом с ним стояли другие пережившие бойню пикинеры. Их оказалось всего четверо, одним из них был Петер. Капитана Бонгарда среди них не было. Чуть поодаль стояли жители горящей сейчас деревни. Тихо шепчась, они переговаривались друг с другом. Какая-то женщина в глубине толпы громко причитала и плакала. Ганс услышал слова молитвы и отыскал взглядом того, кто ее читал — шульц, староста деревни, покрытый спекшеюся кровью, стоял отдельно от других крестьян.

Глава кавалеристов, тот, что осматривал Ганса, встал перед пленными, все еще держа в руках шлем, и заговорил на ломанном немецком:

— Кто командующий этого сброда? — он ткнул пальцем в пятерых выживших пехотинцев.

Молчание. Затихли даже кузнечики, что до этого не умолкая стрекотали в траве.

— Кто есть офицер?! — рявкнул датчанин. Голос его сделался злобным, и Ганс вспомнил, где он видел кавалериста. Это был тот самый всадник, который первым ворвался в деревню во главе рейтарского отряда.

— Капитан Арман Бонгард. Он убит… господин офицер, — голос прозвучал из-за спины Ганса и он обернулся. Отвечал один из пикинеров, кажется его звали Николаус. У него была глубокая рана на руке, сейчас перевязанная грязной тряпицей. Было видно, что из нее успело вытечь много крови — рукав рубахи пехотинца был насквозь пропитан ею. Да и сейчас красная струйка медленно сочилась из-под повязки, сбегая по руке и собираясь в лужицу у ноги ветерана.

— Сколько вас было? — задал новый вопрос датчанин. Он что-то прикинул в уме и теперь был обрадован результатами.

— Семь десятков, господин офицер — ответил тот же пехотинец, поморщившись от боли.

Кавалерист засмеялся и окинул веселым взглядом два десятка своих всадников, стоявших полукольцом вокруг толпы поселян:

— Где стоят ближайшие отряды Лиги? Другие?

Пикинер, говоривший до этого, опустил взгляд и пожал плечами. Остальные трое со страхом смотрели на датчанина, ожидая вспышки ярости.

Офицер молчал, продолжая глядеть на пленных из-под бровей. Невдалеке полыхала деревня, вся охваченная пламенем, и отсветы пожара сверкали в серых глазах датского офицера.

— В Разендорфе, вроде, стояли, — радостно пискнул мальчишечий голос из толпы крестьян. — Да еще в этом, как его, в Веркрюфте. Только там не пехота, там конные стоят…

Мальчишка умолк, когда кто-то из взрослых отвесил ему затрещину и заставил замолчать.

Датчанин отдал приказ на датском языке одному из всадников, тот пришпорил лошадь и помчался во весь опор к лесу. Сам офицер, медленно — было в этом что-то торжественное — взобрался на своего коня и одел морион. Пленные пикинеры и крестьяне притихли, смотря ему вслед.

Конь шагом двинулся прочь от толпы. Офицер поправил шлем и одел кожаные краги. Когда он отъехал на полтора десятка метров, то обернулся, улыбающийся. Сделал оставшимся кавалеристам ленивый жест кистью:

— Убить их. Всех.

II

Весна в Любеке была унылой и мокрой. Через день шел дождь, а иногда были недели, когда солнце вообще не показывалось из-за туч.

Пока я ехал из казарм, где располагалась моя рота, тучи успели сгуститься вновь. По мостовой застучали первые капли близящегося дождя, опять похолодало. Дрянная погода. Как только подумаю, что придется отправиться в Бремен, просто злость берет.

Всего каких-то полчаса назад в казармы, где стояла моя рота, примчался гонец от мастера Зольгера с посланием для меня:

— Капитан Штаден, мастер Зольгер просит вас оказать ему честь и прибыть в его кабинет в ратуше для беседы. Он просит вас также взять с собой всю необходимую для пути в Бремен экипировку.

Осмотрев казармы и солдат Серой мушкетерской ганзейской роты, я решил, что ничего непредвиденного в мое отсутствие скорее всего не произойдет. Построив мушкетеров на плацу перед жилыми помещениями, я объявил им о назначении командующим ротой в мое отсутствие лейтенанта Мартина Любхагена и отправился к себе — собираться в путь.

Пожитки у меня были нехитрые: оружие, доспехи, деньги и документы, удостоверяющие, что я, Дитрих Штаден, сын Генриха Штадена, действительно являюсь капитаном мушкетерской роты Ганзейского союза. Мне вздумалось на всякий случай захватить сменную одежду, но вспомнив о погоде, я решил, что толку от нее будет мало и решил не утруждать себя еще и этим.

В Любеке меня знали, и горожане спешили разойтись, уступая дорогу моему коню. Они привыкли видеть меня в повседневном, запыленном костюме капитана мушкетеров. А поэтому были удивлены, когда я проезжал мимо них, закованный в кирасу с наплечниками и наручами. Шлем я держал в руке — предпочитал надевать его перед самым боем.

Ратуша была самым большим зданием в городе, кроме, может быть, собора. Здесь располагался любекский магистрат Ганзейского союза, местная администрация. Главой его был выборный представитель от города — мастер Ансельм Зольгер. Тот самый, что вызвал меня к себе для беседы.

До кризиса, поразившего Ганзу в прошлом веке, Любек был главным городом Союза. Но с возрождением столицей стал Бремен, оставаясь ею и поныне.

У входа в ратушу со скучающим видом лениво прохаживались восемь моих солдат. Я подъехал — они остановились и отсалютовали мне. Ответив на приветствие, я сообщил им о своем отъезде, об изменениях в командовании ротой, и прошел в здание.

Мастер Зольгер ждал меня в своем кабинете. Особо близких отношений у нас с ним никогда не было: я делал свое дело, он — свое. В мои обязанности входило обеспечение безопасности города, вместе с отрядами городской стражи и еще несколькими наемными ротами. Мастер Зольгер вел деловые переговоры касательно торговли, покупок или продаж. Сейчас он сидел за рабочим столом, что-то торопливо записывая пером в толстый гроссбух. Обстановка кабинета была поистине спартанской для такого богатого человека как Ансельм — несколько дорогих ковров из Персии, охотничьи трофеи на стенах, огромные деревянные шкафы, битком забитые кипами бумаг, несколько старых кресел для посетителей и второй стол, укрытый картой.

Я прошел в кабинет и остановился у большой карты Европы, расстеленной на одном из столов. Территория Священной Римской империи германской нации была окрашена в красный цвет. Булавки, что были воткнуты в карту, обозначали расположение войск и основных опорных пунктов воюющих сторон: протестантской Евангелической унии, булавки которой были синего цвета, и Католической лиги, окрашенной в черное. Не считая можно было заметить, что числом черные в несколько раз превосходили синих. Каждый город имел свою булавку, цвет которой зависел от его принадлежности к одной из сторон. Только пять городов империи не имели булавок — это были города Ганзы, вольные имперские города. Составляющие вместе один из сильнейших торговых союзов в Европе, эти города — а в одном из них я сейчас находился — были достаточно сильны, чтобы диктовать свои условия королям, графам, курфюрстам и прочим мелким и крупным владыкам. В руках Ганзы находились нити, управляющие всей торговлей в Европе, а в особенности — торговлей с Московией.

Мой отец побывал по заданию Ганзы в Московском царстве, написав несколько крупных отчетов о своем путешествии. Это было еще до Второй Ливонской войны, в которой уже участвовал и я. Карьера и определенного рода известность, достигнутая моим любезным и скорее всего покойным родителем, помогла мне занять нынешнее мое положение в военных силах Союза.

Мастер Зольгер поднялся мне навстречу со своей обычной, ничего не значащей улыбкой, специально приготовленной для гостей:

— Доброго вам дня, Дитрих, — он обошел свой рабочий стол и приблизился ко мне. Ростом он был чуть повыше меня, но зато худой — словно его состояние не позволяло ему питаться ничем дороже пустой похлебки из чечевицы. Поправив черный бархатный дублет, отороченный по воротнику куньим мехом, единственный символ его настоящего положения, он подошел к карте Европы и встал рядом со мной.

— Рад видеть вас, мастер Зольгер. Я просто жажду услышать, что послужило причиной такого безотлагательного вызова в столь дождливый день?

Он проигнорировал мой тон. И скривил губы, точно слова, которые он намеревался произнести, были кислыми, как лимон:

— То, что вы сейчас услышите, капитан… В общем, это еще не стало достоянием общественности. Три дня назад войска Кристиана IV вторглись на территорию Священной Римской империи. Сожжены несколько пограничных деревень, осажден Киль. Основные силы датчан продвигаются на юг. Может быть, вас требуют в Бремен именно в связи с этим. Возможно, позже Верховный Магистрат отзовет и всю роту.

Города Ганзы были неприступными твердынями, отстроенными за полтора века владычества на Северном и Балтийском морях. Я не мог себе представить, какая армия нужна была, чтобы взять штурмом Бремен, Гамбург или Любек.

Разве что только предательство или несравненный полководческий талант могли угрожать спокойствию Союза. Договоры с императором Фердинандом II — австрийским эрцгерцогом из дома Габсбургов — обеспечивали Ганзе надежную защиту со стороны суши. А флот вольных имперских городов сам мог представлять угрозу для побережья враждебно настроенных государств.

— Кристиан осмеливается угрожать Ганзе? — я только сейчас осознал смысл слов мастера. — Торговля Дании существует до сих пор исключительно из-за поддержки Союза! С его стороны такая война — чистейшее безумие.

Мастер Зольгер равнодушно пожал плечами, словно то, что я говорил, мог опровергнуть и десятилетний ребенок:

— Прибывший вчера посланник из Бремена доставил мне несколько распоряжений от Верховного Магистрата. Среди прочих — письмо от мастера Боля, чтобы вы, без своей роты, как можно быстрее прибыли в Бремен, ожидая дальнейших указаний.

Мастер Иероним Боль был главою Верховного Магистрата Ганзы. Я искренне уважал этого человека и испытывал к нему большую симпатию. Когда мой отец пропал без вести в одной из очередных своих авантюр, мастер Боль устроил меня в ганзейскую военную академию города Бремена. Известность моего родителя сыграла мне тогда на руку, так что уже в двадцать лет я был лейтенантом в Черной ганзейской мушкетерской роте. А еще через пять лет я получил чин капитана и собственную роту, Серую, которой командую и поныне. Командующий вооруженными силами Ганзы мастер Ульрих Дункель называл ее одним из лучших воинских подразделений, когда-либо служивших Союзу.

— К сожалению ряд нерешенных дел не позволяет мне отправиться в Бремен вместе с вами, капитан. Я бы охотно предпочел ваше общество своей обычной охране, — говорил тем временем мастер Зольгер. — Но увы… Я покину город только послезавтра. Вам же настоятельно рекомендую отправится в путь прямо сейчас.

Он прошел к своему столу, покопался там, и извлек на свет расшитый золотом кошель с гербом Бремена.

— Вот деньги, которые мастер Боль передал для вас. Вам, возможно, понадобятся средства на дорожные расходы, — он отдал кошель мне.

Поблагодарив его и известив, что отправлюсь в Бремен немедленно, я вышел из здания ратуши и вскочил на коня. Направив его в сторону главных городских ворот, я проверил как ходит в ножнах меч, не промокли ли пистолеты и обе пороховницы. Удостоверившись, что все мое снаряжение в порядке, я плотнее запахнулся в плащ, накинул капюшон, спасаясь от дождя, и пришпорил лошадь.

Дождь превратился в ливень и городские улицы опустели.

Земли империи были истерзаны войной. К северу от тракта, должно быть, пролегал фронт. Время от времени я замечал вдалеке отряды пикинеров, легкой конницы или рейтаров, направляющихся туда под командованием какого-нибудь протестантского князька или, наоборот, одного из генералов Католической лиги. Зная нравы солдат и их командиров, я не стремился приблизиться к ним, а тем более не пытался завязать с ними беседу, избегая подобных встреч.

Утром второго дня я присоединился к небольшому купеческому каравану всего в три повозки, хозяин которого намеревался поселиться в Бремене и вез с собой весь свой скарб. Звали его Франц. Он был несказанно рад, когда я сообщил ему о том, что поеду в город вместе с ним. Наверное, он ожидал, что в случае нападения на караван я буду защищать его рваное тряпье и пыльные горшки, вкупе с его жизнью. Я не собирался этого делать — в конце концов на это у него была охрана.

Трое здоровых детин, вооруженные мушкетами и носящие огромные тесаки на поясах, неприветливо поглядывали на меня. Доспеха на них не было, только толстые кожаные жилеты. Они были отвратительного желто-коричневого цвета, заляпанные грязью и похлебкой. Редко выдавались моменты за всю дорогу, когда я видел одновременно всех троих трезвыми.

Я поинтересовался, откуда родом торговец.

— Из-под Киля, господин Штаден, — ответил тот. Он сидел на первой телеге и сейчас дергал вожжи, подгоняя замедливших шаг лошадей. Я ехал рядом верхом, осматривая окрестности, и пытался развлечь себя разговором с бюргером.

Все это время я был в доспехах, считая, что лучше терпеть их тяжесть несколько дней, чем оказаться потом в схватке без них. Этому нехитрому правилу я всегда следовал и вбил его в своих солдат.

— Что там, в Киле, происходит? — эта тема меня заинтересовала. Она могла пролить свет на причины, по которым меня вызвали из Любека.

— Лучше вам того не знать, господин Штаден. Вы, оно конечно, человек статный, при оружии, да, наверное, еще и военный, — я усмехнулся. Обрадованный ухмылкой (уж не знаю, чем она его так подбодрила?), торговец продолжал. — Но там, уж поверьте мне, ад кромешный. Мы с братом как раз у старого Генриха были, когда туда гонец прискакал. Он, значит, и рассказал нам о войне. Стало быть, датчане границу перешли и войну начали. Деревень полсотни пожгли, а народ перебили весь. Веркрюфт, да и Разендорф тоже пожгли, уж на что там войска имперские стояли. Ну мы с братом, не будь дураками, сразу ноги в руки, товары пополам и кто куда. Он на восток, к кому-то из женкиных родственников подался. А я — так в Бремен, знакомые у меня там. Я ему, брату родному, так сразу и сказал, что, мол…

— С самим Килем-то что? — перебил я его, повысив голос. Он сразу сник, сделался пришибленным, и продолжил. Но теперь говорил по существу.

— Да когда уезжали мы — держался вроде. Дня три тому назад нас всадник обогнал, спешил куда-то. Говорил, большая битва будет. И, мол, если горожане не победят, то сдастся Киль.

Больше ничего полезного я не услышал. Количества войск Кристиана IV торговец не знал, а уж тем более не знал того, какая их часть осталась осаждать Киль, а какая двинулась дальше на юг.

Тучи, вроде, развеялись — дождь кончился еще утром. Если бы не вечер, то можно было бы увидеть солнце. Оставалось надеяться, что такая погода продержится еще несколько дней. Хотя бы завтрашний.

На дереве в стороне от дороги болтались трое повешенных. Все они были мужчинами. Колеса телеги мерно поскрипывало, торговец откровенно клевал носом, да и я, признаться, начал подремывать в седле. Мысли о войне, разбуженные рассказом торговца, настойчиво лезли в голову.

Начало войне было положено в 1619 году, после смерти императора Матиаса. Курфюрсты-протестанты, члены Евангелической унии, объявили новым императором графа Фридриха Пфальцского. Католики поддерживали Фердинанда Штирийского, двоюродного брата Матиаса, выбранного наследником еще в 1617 году. Но именно Фердинанду удалось созвать Выборную коллегию во Франкфурте, которая законным образом и назначила его императором.

Австрийская знать, однако, выступила против нового императора и поддержала протестантское войско Фридриха, двигавшееся к Вене. Фердинанд II в это время кнутом и пряником усмирял протестантов на севере империи. По мне, их нужно было давить с самого начала, не позволяя им встать на ноги.

Положение Фердинанда было очень шатким, вполне возможно, что он и потерял бы престол, если бы ему не пришел на помощь один из основных его нынешних союзников. Максимилиан Баварский, глава Католической лиги, союза князей-католиков, остановил интервенцию протестантов в Австрию. Тогда же в очередной раз был подтвержден полководческий гений графа Тилли, главнокомандующего войсками Католической лиги. С тех пор каждый раз, когда императору требовалась очередная победа над протестантами, он вручал фельдмаршальский жезл Иоганну Церкласу Тилли.

Восьмого ноября 1620 года, у стен Праги — я был там — имперские войска наголову разбили протестантов. Бой шел не больше часа, некоторые отряды Католической лиги даже не успели вступить в сражение. После непродолжительной осады Прага была взята, а Фридрих Пфальцский бежал.

Следующие три года стороны с равным успехом вырывали победу друг у друга из рук. Так продолжалось до тех пор, пока в прошлом году граф Тилли не нанес войскам Евангелической унии решающее поражение под Штадтлоном.

После этого война приняла затяжной характер, стороны старались не вступать в сражения, маневрировали, договаривались, предавали друг друга. Весь остаток прошлого и начало нынешнего года князья-протестанты вели переговоры с некатолическими странами — Московским государством, Английским, Датским и Шведским королевствами.

Вот теперь стали видны итоги этих переговоров. Кристиан IV Датский вступил в войну, найдя поводом для этого притеснение протестантов. Причиной же, естественно, было желание отхватить себе часть северных земель Священной Римской империи. Теперь только способность Фердинанда II быстро принимать решения могла определить, насколько крупной будет эта захваченная часть.

Миновали еще два дня нашего совместного с торговцем путешествия, и мы добрались до Бремена.

Утром наконец-таки появилось солнце. Лучи его были обжигающе горячими и доспех быстро накалился, даже скрытый под плащом. Мы проезжали деревеньки, кольцом окружавшие Бремен. Мне очень не хотелось думать о том, что по приезде придется отправится к мастеру Болю, а потом участвовать в каком-нибудь военном совете, решать проблемы обороны города. Или что-нибудь не менее занудное, но настолько же неотвратимое.

Оставив позади пригород, мы подъехали к городским воротам. Солдат восемь в кирасах и с мушкетами, стоя у ведущей в город арки, лениво посматривали на проходящих мимо них людей.

Кто-то ехал в город с телегой, набитой товарами на продажу, кто-то нес все добро на себе. Трое крестьян, опасливо посматривающие на окружающих, вели на продажу коней — Свободная весенняя ярмарка в Бремене только начиналась.

Небольшой фургон с цветастой, крикливой надписью «Чародей Гунтер Борген — первостатейные заклинания и магические эликсиры для господ благородных и не очень», скрипя давно не смазанными колесами, отъезжал к стене для досмотра.

Отрядом у ворот командовал мужчина в доспехах, с мечом на поясе. Он стоял в тени от стены, глядел на прохожих и подкручивал длинный, вислый ус. Время от времени человек отдавал приказы стражникам, и те бросались к указанной телеге или путнику, чтобы обыскать того или попросить предъявить бумаги. Как правило бумаг у обыскиваемых не находилось, и они оставались за воротами, расположившись в тени рощи, которая росла невдалеке от стен — как раз для таких отвергнутых.

Увидев наши повозки, начальник стражи у ворот приветливо взмахнул рукой, подзывая меня к себе, и радостно заулыбался. Я узнал его — это был Кристоф Менц, мой знакомый еще по службе в Черной роте. Он, как я слышал, дослужился до командования городскими отрядами милиции.

— Дитрих! Какая встреча! — он обнял меня, радостно хлопая по спине. В кирасах обниматься было неудобно, но это не помешало проявлению дружеских чувств. Большей частью, правда, с его стороны.

Когда первые минуты радостной встречи окончились, Кристоф быстро рассказал мне в чем дело:

— Мастер Боль ждет тебя. Немедленно. Он каждый вечер вызывает меня к себе, требует тебя. Мол, когда да когда Дитрих приедет. Я ему — нет, не приезжал! А он опять за свое. Велел, как ты появишься — сразу к нему доставить.

Такое нетерпение со стороны степенного и рассудительного мастера Иеронима Боля меня удивило. Даже больше — испугало. Видно и правда ожидается что-то необычное, и, возможно, мне придется в этом чем-то сыграть одну из важных ролей.

Кристоф довольно оглядел меня:

— А доспех-то хороший! Кто мастер?

— Из Тюрингии. Клемент Клетт из Зуля.

Не тратя времени на прощание с торговцем, который сопровождал меня в пути — он кажется ожидал, что я замолвлю за него словечко страже ворот — мы с Кристофом отправились в ратушу, где меня ждал мастер Иероним Боль.

Город ни капли не изменился с тех пор, как я был здесь последний раз. В то время моя рота располагалась здесь из-за того, что Магистрат Ганзы опасался агрессии со стороны Евангелической унии. Города Союза, верные сторонники императора, были единственным центром католицизма посреди лютеранской ереси, охватившей весь север империи. Потом был заключен договор с Фердинандом II Габсбургом, и его войска занимали теперь небольшой городок в нескольких лигах к югу от Бремена, обеспечивая безопасность столицы Ганзы.

Мы отправились к ратуше по главной улице. Жители уступали нам дорогу, узнавая в Кристофе главу городской милиции.

Ратуша Бремена была гораздо больше любекской — в ней было четыре этажа. Построенная в суровом готическом стиле, она служила для горожан воплощением власти и могущества Верховного Магистрата. К ней примыкал целый комплекс зданий, образующий неприступную цитадель — узкие окна-бойницы, толстые каменные стены, сложный лабиринт комнат и коридоров. Сердце Ганзы, бьющееся внутри, всегда должно быть готовым к отражению внешней — да и внутренней тоже — угрозы. В этих зданиях были расквартированы несколько отрядов солдат. В том числе и взвод Черной роты. Мушкетеры этого взвода отвечали непосредственно за безопасность выборных мастеров Ганзы. Я тоже служил в этой роте и был одним из охранников самого мастера Боля.

Кристоф провел меня в ратушу, переговорив с охранниками из Черной роты, занимающими пост у дверей. Те пропустили нас, уважительно глядя на меня — они наверняка слышали о Серой роте, стоявшей сейчас в Любеке.

Мастер Боль одиноко стоял у окна в просторной комнате, предназначенной для заседаний Верховного Магистрата. Его седые волосы, все такие же длинные, сбегали по плечам серебристой россыпью. Услышав звук открываемой двери, он обернулся. Задумчивое, отягощенное чем-то, лицо его при виде меня немедленно прояснилось:

— Здравствуй, Дитрих! — смущение, охватывавшее меня при виде старого выборного главы ганзейского Магистрата, как всегда заставило почувствовать себя неловко.

— Приветствую вас, мастер Боль, — кивнул я. Кристоф тоже пробормотал что-то приветственное, поклонился и исчез за дверью, притворив ее за собой.

Убранство залы сильно отличалось от любекской. Стены ее были украшены гербами Ганзейских городов — Бремена, Гамбурга, Любека, Киля и Ростока. Ряды кресел окружали огромный стол — единственный в комнате — стоявший прямо по центру залы. Мне нравилось это место, оно было исполнено власти. Казалось, что призраки прежних глав Верховного Магистрата живут здесь до сих пор. Было в этой зале что-то торжественно-величественное. Судьба всей европейской торговли, а значит и политики, решалась именно тут.

Мастер Боль взял меня под руку и усадил на одно из кресел:

— Ты, Дитрих, — он всегда обращался ко мне по имени и это меня не раздражало, — наверное, мучаешься вопросом, почему я так спешно тебя вызвал. Я отвечу тебе на этот вопрос не сейчас, позже. Должно быть ты еще не слышал — Киль был взят приступом. В Ганзе осталось только четыре города.

Я глубоко вздохнул — оставалось только пожалеть государство, которое открыто объявило Ганзе войну. Лет триста назад, еще до упадка и возрождения Ганзы, датский король Вальдемар IV Аттерстаг пытался противостоять Союзу. в результате этого конфликта южные земли Дании пятнадцать лет принадлежали Ганзе, по крайней мере, так я слышал.

— Именно из-за этого тебя и потребовали сюда.

Сказать, что я был неимоверно удивлен — ничего не сказать. Что он мне хочет поручить? Пробраться в ставку Кристиана IV и убить его? В одиночку, ну или пусть даже со своей Серой ротой, разгромить армию датчан? Или он собирается передать мне командование имперскими войсками?!

Мастер Боль тем временем продолжал:

— Ты подождешь в специально отведенных для тебя покоях во Внутреннем городе, пока не прибудут Себастьян и Альберт.

Слова его прозвучали для меня подобно грому. Этих двоих я знал очень давно. Лет десять точно. Когдя я с ними познакомился, мне было немногим за двадцать.

— Ваша миссия будет секретной. Секретной, Дитрих. Зная тебя, это достаточное пояснение, чтобы ты не проронил ни слова никому. Ганза в опасности!

Он действительно выглядел испуганным и казался сгорбленным под грузом ответственности, свалившейся на него. Ганза в опасности! Кристиан Датский? Протестантская уния? Я не видел ничего, что могло бы угрожать Союзу. Да, наверное, и не могло существовать такой опасности. Если и не Габсбурги, Верховный Магистрат нашел бы другое государство и другую династию, которая бы поддерживала его.

Мастер Боль попрощался со мной до приезда Себастьяна и Альберта, сказав, что меня вызовут к нему, даже если они приедут в полночь.

Мальчишка, отправленный мастером Иеронимом сопровождать меня и указывать путь, без умолку рассказывал мне о городе, о ярмарке, об отрядах милиции. Но я его не слушал — мысли об опасности, угрожавшей Ганзе, не давали мне покоя. Тем более такой опасности, которой мог испугаться глава Магистрата Союза.

Покои мои были предназначены по меньшей мере для члена императорской семьи. Персидские ковры, монополией на торговлю которыми обладал Союз, серебряная посуда. Горячая еда, ожидавшая меня на столе, могла бы удовлетворить человека и гораздо более благородного происхождения, чем я. А я не мог похвастаться обширной родословной — в нашем роду первым дворянином стал лишь мой отец, пожалованный титулом благодаря ходатайству мастера Боля.

Обрадовавшись наконец-то представившейся возможности избавиться от доспеха, так отягчавшего меня в пути, я рассмеялся. Сняв кирасу и отдав ее слуге, можно было приняться за еду.

Отобедав, я растянулся на кровати и попытался уснуть. Но сон не шел. Мысли, так или иначе, возвращались к приезду Себастьяна и Альберта.

Мы с ними не были друзьями, по крайней мере в обычном понимании этого слова. Мне было приятно их общество, как и им мое. Зачастую мы понимали друг друга с полуслова и не раз нам приходилось выполнять миссии для Ганзы, сопряженные с опасностью быть убитым.

Именно с ними я отправился в 1613 году в Лифляндию, чтобы собрать отряд наемников для Речи Посполитой. Ганза не хотела, чтобы Московское царство получило выход к Балтийскому морю. Это позволило бы ему найти дополнительные пути торговли с Европой товарами из Персии. А именно они являлись той золотой жилой, на которой богател Союз.

Но войско московитов разбило шведов, которыми командовал знаменитый полководец, король Густав II Адольф. Лифляндия стала Русской Ливонией, а прежние территории ордена московский царь Борис Годунов пожаловал отличившимся в войне дворянам. Благо, через два года после окончания войны — в 1617 году — царь скончался, а его сын Федор стремился к политике мира и согласия, во всем слушаясь окружавших его бояр (так называли в Московии наиболее именитых дворян). Поэтому договор с Ганзой был возобновлен, и золото, лившееся рекой с востока в казну Союза, не иссякло.

Именно с Альбертом и Себастьяном мы охотились шесть лет назад на выборного мастера Киля, который оказался оборотнем. Богомерзкое создание разорвало двух сопровождающих нас мушкетеров, и нам стоило огромного труда убить его. Мой меч, подаренный мне мастером Болем, был освящен в Ватикане. Удары его вызывали бешеную ярость твари, чувствовавшей приближение своей смерти. Чары Альберта, практиковавшего колдовство еще со времен своих занятий на факультете трансцендентальных наук в Пражском университете, ослабили силу вервольфа. И с тех пор я всегда ношу освященный меч на поясе.

Да, Альберт был чародеем. Его отец Отто фон Родденваль был одним из командоров Ливонского ордена. Его положение позволяло сыну заниматься алхимией и читать трактаты о колдовстве, которых было предостаточно в библиотеке ордена. После Второй Ливонской войны и падения ордена, Альберту пришлось бежать из родового замка. Он обучался магии в Пражском и в Краковском университетах, странствовал некоторое время по всей Европе. А однажды каким-то образом, сам он об этом не говорил, связался с Ганзой и с тех пор выполнял миссии для Союза. Помимо этого он служил магом в одном из ганзейских посольств в Англии. Сейчас ему было немногим за сорок, но он по-прежнему сохранял быстроту движений, живость ума и скорость реакции. По крайней мере, когда я видел его последний раз, было именно так. Невысокий, коренастый мужчина с вьющимися, черными как смоль волосами — отлично владеющий мечом, читающий и разговаривающий на множестве языков и наречий, от латыни до датского. Языки всегда были его страстью. Он не был ни таким замкнутым, как я, ни таким веселым и обходительным, как Себастьян. Он был нашей золотой серединой. Но иногда он обнаруживал такое незнание элементарных правил обыденной жизни, что оставалось только удивляться, как он пережил свои юношеские приключения. Временами он был поразительно наивен, но при этом ума ему было не занимать — сказывалось образование. Разве что ему не хватало смелости, он обычно предпочитал отойти и поискать обходные пути, вместо того, чтобы открыто пойти на конфликт. Я чувствовал в нем неуверенность в себе, а потому считал себя выше его и со спокойной совестью иногда отдавал ему приказы.

Себастьян Вильгельм Иоганн фон Вормсвирген был поистине душой нашей компании. Неисправимо болтливый, он являлся любимчиком всех женщин: от благородных дам до простых жен бюргеров из Бремена. Себастьян был высоким, в противоположность Альберту, но был худощав и бледен. Его внешность, особенно прямые, густые волосы соломенного цвета и большие небесно-голубые глаза, вызывали мгновенное восхищение окружающих девиц. Это, зачастую, служило источником его связей с большой политикой, а еще поводом наших с Альбертом нескончаемых насмешек, впрочем незлых, почти дружеских.

Он был графом и владел землей к западу от Бремена, замком Вормсвирген. Себастьян получил образование в ганзейском университете города Росток. У мальчишки обнаружилась склонность к точным наукам. Благодаря знакомствам отца в Бремене, Себастьяну предложили выполнять некоторые задания для Союза, связанные с деньгами и всей прочей экономикой, которая для меня являлась темным лесом. Фон Вормсвирген не считал свое занятие работой — дворянину (кроме английского или голландского, конечно же) вообще было зазорно работать и получать за это деньги. Для него выполнение поручений было одновременно и определенным видом образования, и приятным времяпровождением. Благодаря Ганзе Себастьян упрочил связи своего отца и добавил к ним свои собственные. Теперь не существовало ни одного места — здесь я, конечно, немного преувеличиваю — где у него не было бы знакомых или друзей, от Франции до Богемии.

С нетерпением ожидая приезда Альберта с Себастьяном, вспоминая наши совместные приключения, пьянки и походы по трактирам Бремена, я все-таки сумел побороть тревогу, гложущую меня, и уснуть. Спал я без снов, спокойно. Но недолго.

III

Сразу по нашем прибытии в Бремен, начальник караула у ворот отправил нас в ратушу. Одновременно с этим он послал одного из стражников за капитаном Штаденом. При упоминании его имени мы с Себастьяном вопросительно поглядели друг на друга. У каждого возникла одна и та же мысль: Дитрих?! Молчаливый, вечно меланхоличный Дитрих Штаден оставил свою роту и приехал в Бремен?! Быть того не может!

Дитрих был моим другом, наверное единственным другом, помимо Себастьяна. Его спокойствие, жизненный опыт и талант к фехтованию не раз выручали нас во времена юности. Равно как и способность быстро реагировать на происходящее, как в схватке, так и в простой житейской ситуации. Его главным недостатком, впрочем мы давно к нему привыкли и не обращали более на него внимания, было непомерное высокомерие. Его отец — Генрих Штаден — получил титул за одну из своих авантюр, поэтому Дитрих был исполнен того презрения к простолюдинам, свойственного дворянам всего лишь во втором или в третьем поколении. Его род не был даже внесен в «Книгу турниров».

Мой отец, кстати, происходил из древнего рода Родденвалей, который упоминается в «Ливонских хрониках» еще добрых три столетия назад. Теперь, увы, Ливонского ордена больше не существовало, а отец был убит. Но уж титула у меня никто отнять не мог.

— Ну что, Альберт, — обратился ко мне Себастьян, когда мы проехали ворота на пути к ратуше, — намечается далеко не простое дело, если мастер Боль приписал к нам Дитриха Рот-На-Замке.

Рот-На-Замке или Дитрих-Я-Лучше-Всех были прозвища, придуманные Себастьяном для нашего друга. Он, по-моему, не догадывался ни об одном из них.

При входе в ратушу нас попросили сдать оружие на время пребывания внутри. Мы показали наши грамоты с подписью мастера Ульриха Дункеля, разрешающие проносить оружие в самое сердце Ганзы, и остались при своих мечах. Себастьян с входящей нынче в моду шпагой — с узким лезвием, одинаково пригодным как для рубящего удара, так и для укола, я с фамильным клинком нашего рода. Когда-то это был двуручный меч, но после бегства из Ливонии я попросил оружейного мастера укоротить его до более приемлемой длины. Теперь он не смотрелся безнадежно устаревшим и не вызывал насмешек молодежи, пытающейся во всем угнаться за французской модой — валлонскими мечами.

Двое мушкетеров отвели нас в маленькую комнату, предложили выпить вина и подождать, пока мастер Боль не освободится, чтобы встретиться с нами.

Мы ждали с полчаса. Не могущий усидеть на месте фон Вормсвирген рвал и метал, обещая одеть всех слуг в кирасы и отправить на войну с датчанами. Наконец появился посыльный и провел нас в залу заседаний Верховного Магистрата Ганзы. Большая честь, даже для нас. Меня посадили на одно из кресел в дальнем конце стола, у самой двери. По соседству устроился Себастьян и немедленно начал заниматься своей внешностью.

В случае, если у мастера Боля будет хорошее настроение, я надеялся поговорить с ним о Катерине. В качестве оплаты за эту миссию Союз обещал мне пожизненный пенсион от императора и немного земли где-нибудь в католической части империи. Помимо этого еще я попросил мастера Боля помочь мне добиться благосклонности графини Эрбах-Гратц.

Мысли мои немедленно устремились к Катерине. Она была старшей дочерью графа Франка Гратца, мелкого дворянчика, владеющего землями где-то в Померании. Не знаю с благословения какого святого, но отцу удалось выдать ее за Карла фон Эрбаха — одного из полководцев Католической лиги. Впрочем, фон Эрбаха понять я мог, достаточно было посмотреть на Катерину. Это произошло в 1616 году, ей было семнадцать лет.

Спустя три года Мансфельд, один из вождей Унии, занял Померанию и фон Эрбаху с семейством пришлось бежать из родовых владений. Я познакомился с ней в Гамбурге, куда ее супруг приехал в качестве посла к мастеру Дункелю.

Она уже тогда увядала — мужа занимала исключительно война, детей у нее не было. Я не Себастьян и не так обходителен с молодыми дамами, но… Что я мог ей предложить, сын командора Ливонского ордена? Тем более, что орден вот уже больше года как был распущен. Мы изредка встречались с ней, обменивались понимающими взглядами. И расходились. Фон Эрбах все больше отдалялся от жены, бедняжка продолжала увядать где-то в Австрии. Два года назад я напросился в посольство к Фердинанду и смог увидеться с ней.

После той встречи мной овладела единственная мечта — я хотел получить то, что мог бы предложить Катерине взамен Карла. Деньги, земли, благородный титул. Этим я предпочитал теперь принимать плату от Союза, ждал и готовился. Сам Карл фон Эрбах-Гратц, как мне казалось, не был проблемой. Ведь у меня есть Себастьян и Дитрих, а главное — я хочу этого.

Друзья знали о Катерине, и иногда пытались на эту тему, но быстро отвыкли — я не находил в этом ничего смешного.

Мастер Боль тоже знал кое-что о моем отношении к семье фон Эрбах-Гратц, я сам поведал ему часть истории, прося о помощи в получении очередного титула.

Через несколько минут громко хлопнули входные двери, я оторвался от своих мыслей и поднял голову. В комнату вошел мастер Иероним Боль, которого я только что вспоминал. Он был в плохом настроении, и уж наверняка было из-за чего. Глава Верховного Магистрата занял кресло во главе стола:

— Рад видеть вас в своем городе, господа. Я вкратце расскажу вам о причинах такого неотложного…

Дверь, ведущая в залу, распахнулась и в комнату ввалился заспанный Дитрих, трущий глаза. Одет он был в измятую рубашку белого шелка, заляпанные грязью кожаные штаны и высокие сапоги для верховой езды. На боку, в обитых черным бархатом деревянных ножнах, висел его меч. Тот самый освященный в Риме клинок, заставлявший нас с Себастьяном завидовать Штадену черной завистью.

Выборной глава прервался, подождал пока Дитрих усядется через одно кресло от Себастьяна. Сам же Штаден всего лишь кивнул нам, так словно мы не расстались друг с другом четыре года назад, а всего лишь вчера вечером. Сколько я его знал, он всегда был настолько общительным.

— Так вот… Сначала я прочту вам небольшую лекцию по истории. Кое-что из этого вы и так знаете, но вкупе с тем, что я изложу вам после… Получится пугающая меня картина.

Мастера Боля напугать было сложно. Я бы сказал, почти невозможно. Но если он сам признается в подобном…

— Как вы знаете, основным источником богатства Ганзы после упадка, закончившегося около сотни лет назад, является монополия на торговые отношения с Московским государством. Заключенный одним из их царей, Василием III, договор с Персией обязал ее вести торговлю восточными товарами напрямую через Московию, в обход Оттоманской империи. Это послужило причиной упадка торговых компаний Южной Европы и экономического подъема Москвы. Благодаря этому договору, Ганза восстановила господство в Северном и Балтийском морях. С нами — как и столетия назад — начали вновь считаться и короли, и император, и Рим.

Я с трудом подавил зевок: все, что говорил мастер Боль было мне и так известно по книгам из отцовской библиотеки, по обучению в университете и по собственному опыту.

— Конечно же, благодаря такому возвышению, у Союза возникло множество врагов. Компании Италии не могли с нами соперничать и давно растеряли последние крохи своего былого могущества, но появился куда более опасный противник — две Ост-Индские компании, республики Соединенных Провинций и Английского королевства. Они также не могут составить нам серьезной конкуренции в плане торговли, но, обладая достаточными денежными средствами, могут явить собой значительную опасность.

Я перехожу к событиям последнего времени, не буду перечислять их все. Упомяну лишь об их характере: за прошедшее с начала навигации время четыре наших корабля были потоплено в море, произошло несколько попыток убийств наших послов, совершен ряд нападений на наши представительские дворы в крупных городах Европы. В Московском царстве и, заметьте, протестантских странах: Республике Соединенных Провинций, Дании и Английском Королевстве.

Мы потребовали объяснений, начала расследования и принятия немедленных мер от управителей этих городов. Реакция на наши заявления была вялой и неохотной. Сейчас, к слову, Верховный Магистрат готовит письма с выражением нашего недовольства монархам этих стран. А так как торговля болшинства стран Севера Европы держится исключительно на Ганзе — это весьма и весьма серьезная угроза.

Но главное не в этом. Вы, должно быть, уже слышали о произошедшем семь дней назад вторжении войск Кристиана IV в пределы Священной римской империи. Конечно, каждый из нас понимает, что после произошедшего два года назад мятежа принца Магнуса, датский король не может не испытывать к Ганзе ненависти.

Себастьян согласно кивнул, я тоже промычал что-то подтверждающее. Дитрих вообще не счел нужным как-либо прореагировать, продолжая сидеть с каменным лицом и делая вид, что внимательно прислушивается к речи мастера Боля. Мы все трое все равно бы приняли участие в этой кампании, согласились бы мы или нет. Мастер Боль, добившись нашего подтверждения, заговорил дальше:

— Но, увы, причины вступления Датского королевства в войну кроются далеко не в этом. Опустошенная после попытки переворота, Дания не смогла бы вынести тягот новой войны, если бы не деньги. Кое-кто из моих друзей смог навести справки об источнике субсидий.

Себастьян опять кивнул, опустив взгляд — не сумел скрыть довольную ухмылку. Любому было понятно, кто из друзей мастера Боля смог добыть нужную информацию. Мне фон Вормсвирген ничего не рассказывал. Я почувствовал себя немного обиженным. Хотя это, конечно же, мелочи. Мы друзья, а такое встречается сейчас не так уж и часто.

— Этим источником субсидий оказались Ост-Индские компании, британская и голландская. Тот самый наш гипотетический опасный противник. Это объясняет осаду Киля, — мастер на несколько мгновений умолк, опустив взгляд, — взятого два дня назад штурмом. Нанять государство для уничтожения Ганзейского союза, такого в истории еще не было.

Глава Верховного Магистрата поднял глаза на нас.

— А теперь, собственно, то, что касается именно вас, господа. Задание непосредственно связано с идущей войной. Вам нужно выехать в Амстердам, в тамошний ганзейский двор. Мы не получали вестей оттуда больше месяца, наши голландские источники информации внезапно замолчали. Мастер Штейнман пытается разобраться в случившемся своими способами.

Мы дружно усмехнулись — мастер Фридрих Штейнман был главой ганзейских магов, членом Верховного Магистрата Союза и близким другом Иеронима Боля. Методы его работы зачастую могли вызвать суеверный, или того хуже — религиозный ужас у неподготовленного человека. Я сам, неплохо разбирающийся в тауматургическом искусстве, в некоторой мере был знаком с мастером Фридрихом и не мог представить себе пределов его возможностей. Его знали во всей Европе, иногда приглашая в университеты читать лекции о магической науке. Сейчас он преподавал в Пражском, но глава Магистрата поддерживал с ним постоянную связь.

— Ваша задача, — мастер Боль стал серьезным, — узнать, что произошло. Было бы великолепным, если вы сможете вернуться, прихватив с собой кого-нибудь из наших тамошних представителей. Себастьян знает, кого, — фон Вормсвирген кивнул, соглашаясь. В присутствии мастера Боля он вел себя тихо, не давая клокочущей в нем непоседливой энергии вырваться бурлящим потоком наружу.

— Хотя главное, конечно, чтобы вернулись вы сами. Или смогли бы передать хоть какую-то весточку о том, что вам удалось разузнать.

Никто из нас не высказывал никакого возмущения подобным отношением к себе. Мы шли на опасность и рисковали жизнью за плату. Не знаю, как насчет Себастьяна или Дитриха, но уж я-то точно был доволен своей.

— Вы отправитесь в Амстердам на «Толстой Кэтти», судне под французским флагом. Его капитан — Батист Камбеа — один из купленных нами людей. Но не стоит ему напоминать об этом слишком часто. В случае конфликта с голландскими властями, вы назоветесь посланцами Родерика Виндорта, капитана наемной рейтарской роты, которые посланы для вербовки новых людей в отряд. Те, кто должны вам помочь, узнают вас по этому рассказу. А для всех остальных это будет звучать достаточно убедительно, чтобы вы не внушали особых подозрений. Если уж совсем припрет, можете кого-нибудь и впрямь завербовать — до границ империи или до ближайшей сточной канавы, как вам будет удобней. Ваш корабль отходит завтра в полдень, так что готовьтесь к пути уже сегодня. Все остальные необходимые инструкции получит Себастьян сегодняшним вечером. Все.

Мастер Боль кивком головы попрощался с нами и вышел спешным шагом из залы. Ожидавшие по ту сторону двери мушкетеры Черной роты отсалютовали ему, и, звеня доспехами, последовали с ним далее по коридору. Трое шагали впереди, двое замыкали шествие. У них у всех были обнажены длинные валлонские мечи работы миланских мастеров, выполненные по особому заказу Верховного Магистрата Ганзы.

Когда гулкий звук их шагов, вволю пометавшись по комнате, стих в одном из углов, Дитрих поднялся из кресла. Лицо его оставило где-то свою обычную надменность и равнодушие к происходящему. Радостно улыбаясь встрече, наш старый вояка протянул нам руки.

IV

«Любезный друг, вот уже месяц как я, одержимый страстью, жажду отправить это письмо Вам. Я надеюсь, что Ваши столь милые мне ручки коснуться его и Вы вспомните о Вашем покорном слуге. К сожалению дела мои не позволили мне отправить его раньше сегодняшнего дня, но каждая минута моя была наполнена мечтами и грезами только о Вас.

Те надежды, которые Вы возлагали на меня, умоляя решить Ваши дела наиболее безопасным для Вас путем, так вот, эти надежды оправдались. С этих пор Вы можете считать себя свободной ото всех обязательств перед ненавистным Вам человеком, так подло обошедшимся с Вами. Он Вас более не побеспокоит.

Мое страждущее сердце наполняет боль из-за того, что я, увы, не смогу посетить Париж этой весной и повидаться с Вами. Но я могу сказать Вам, не боясь нарушить данного слова, что встреча наша, столь ожидаемая и мной и Вами, состоится не позже июня месяца.

Именно поэтому я вынужден нижайше просить Вас удовлетворить мою скромную просьбу. Она тесно связана и с Вашими, и с моими интересами.

Вы наверняка помните того человека, просто очаровавшего меня своим живым умом и бесконечной энергией. Сейчас, как Вы знаете, он положен в чин кардинала. Как кажется мне, да и многим нашим общим знакомым, он достоин гораздо большего, учитывая его столь непоколебимую жажду действовать на благо Франции. Особенно жажду, подкрепленную ненавистью к грозящей нам всем империи дома Габсбургов, вознамерившейся пожрать, подобно зверю Откровения, всю Европу.

Я прошу Вас, ради нашей любви, исполнить мою просьбу и использовать все Ваши связи для того, чтобы этот человек был одарен королем властью его достойной.

Тем более, что люди, которые могут Вам в этом помочь, уже обратили внимание на этого дворянина. Вам же, мой милый друг, стоит только подтолкнуть их к принятию окончательного решения. Если пожелаете, то Вы можете использовать все мои деньги, оставшиеся во Франции — мне они сейчас ни к чему — Вы знаете, где и у кого они находятся.

Я свято верю Вашей способности помочь мне и, страдая все больше и больше с каждой минутой, с нетерпением ожидаю конца весны, чтобы окончить все свои дела и отправиться в Париж для встречи с Вами. Смею надеяться, что и Вы с Вашей стороны ждете ее с не меньшим нетерпением.

Вечно помнящий Вас,

Ваш неизменный поклонник,

Март, пятое число, 1624 год от Рождества Христа»

Гонец, скакавший в Париж из Кельна несколько дней, чтобы вовремя доставить письмо своего господина, рассчитывал на хорошую награду за выполненное поручение. Он был верным слугой, готовым умереть за своего хозяина, если это потребуется. Гонец легко нашел дом нынешней королевской фаворитки. Каково же было его удивление, когда дама, которой он доставил письмо, прочитала его, мечтательно улыбнулась и разорвала лист бумаги, исписанной убористым, аккуратным почерком, в мелкие клочки. Бросила их в камин и почти незаметно двинула кистью.

Тотчас же стоявший рядом с гонцом ее охранник — здоровый детина, лицо которого не выдавало наличие хоть какой-либо доли сообразительности — резко дернулся в сторону посланника. Ему хватило всего одного движения. Спрятав в рукаве тщательно протертый об одежду убитого стилет, охранник вновь занял свое место у двери, невозмутимый и спокойный, как прежде.

Спустя несколько месяцев простые жители Парижа, да и весь высший свет, были возмущены чудовищным убийством последней фаворитки короля Людовика XIII — очаровательной Шарлотты де Мениль. Бедняжка была заколота стилетом в своей спальне, ожидая прихода швеи. Несмотря на гнев короля, убийца так и не был найден.

Человек, служивший объектом страстей в письме, так никогда и не узнал, каким путем он занял пост главы королевского совета Французского королевства и кому он этим обязан.

Примерно в то же время среди ближайшего окружения Якова I, короля Англии и Шотландии, становится неожиданно популярным Роберт Кавендиш, герцог Монмаут. Монарх приближает его к себе, советуется с ним о государственных делах, называет не иначе как мой Роберт. Пущенный слух о причастности герцога к владельцам Ост-Индской компании не находит поддержки при дворе.

— Разгружайте!

Угрюмого вида саксонец, отдавший это приказание, достал пистолет и слез с телеги. Оглядел ночную улицу столицы государей всея Руси, усмехнулся. Он облокотился на высокую кирпичную ограду, окружающую неприметную московскую усадьбу и подождал пока трое слуг не перетащат ящики на землю, рядом с воротами.

Когда с разгрузкой было покончено, саксонец отослал слуг вместе с телегой, а сам постучал особым образом в ворота усадьбы.

Через несколько минут на его стук откликнулись. Неприметную калитку в заборе открыл огромный мужик, подозрительно оглядевший пришельца.

— Проходи, — прохрипел мужик, отодвигаясь.

Во дворе уже успевшего спрятать пистолет саксонца встретила богато одетая женщина. Несмотря на позднее время и одежду, призванную скрыть ее личность, гость удивленно приподнял бровь.

— Бумаги? — властно спросила Ксения Годунова.

Пришелец протянул царской сестре несколько свитков. На лице его обосновалась удивленная полуулыбка. Царевна? Здесь?

— Деньги? — оторвалась от чтения Ксения Борисовна.

— Привез, госпожа, — акцент в речи гостя почти не был слышен. — Господин просил передать вам свою искреннюю признательность за любезную вашу поддержку в его начинаниях. Он надеется, что вы по прежнему находитесь в добром здравии и не сомневается, что ваша мудрая политика обеспечит процветание вашего государства.

Ксения, не слушая его, приказала челяди затащить ящики в дом.

V

Раскинувшие крылья по всему полю разноцветные палатки больше напоминали городскую ярмарку или огромный цыганский табор, чем лагерь многотысячного войска.

Пикинеры и мушкетеры грелись у костров, ожидая когда будет готов ужин. Они отдыхали от многодневного перехода, от тяжести доспехов, от усталости, прочно обосновавшейся в ногах и руках. Наконец-то можно было свободно разогнуть спину, потянуться, не чувствуя веса оружия и прочей амуниции, стесняющей движения.

В палатках дальнего крыла лагеря располагалась кавалерия. Большей частью дворяне, их шатры были гораздо богаче, украшенные родовыми гербами и девизами.

Расставленные по периметру лагеря часовые время от времени перекликались, и их голоса высоко взлетали над мерным гулом погружающейся в мрак ночи солдатской стоянки.

Иногда гул взрывался смехом одного из дворян или пеших простолюдинов. Иногда — руганью солдат, не поделивших между собой какую-либо мелочь, вроде лучшего места у костра, большего куска нехитрой солдатской пайки или порядка дежурства на часах. К мужским голосам примешивались и визгливые женские — маркитантки и шлюхи непременно следовали за любой большой армией, тем более за такой, как эта.

Центром лагерю служил огромный шатер с гербами Датского королевства. Из него до любого оказавшегося рядом слушателя — впрочем появись такой, его немедленно отогнали бы часовые — доносились звуки пьянки. Офицерской пьянки в самом ее разгаре.

Большая часть именитых дворян и офицеров-наемников, приведших свои отряды в армию Кристиана IV, собралась в этот вечер здесь, поднимая тосты в честь своего монарха и главнокомандующего.

Занимающий главное место за столом, датский король казался поистине великаном, возвышаясь, самое меньшее, на голову над своими подчиненными. Он был очень популярен — за искусное владение практически любым оружием и за лихую смелость в бою, граничащую подчас с безумием. Это был прирожденный воин, о котором злые языки Европы говорили: «больше рейтар, чем монарх».

Даже сейчас он сидел в богато изукрашенной кирасе итальянской работы, составные наплечники его лат защищали руки почти до самого локтя. Доспехи эти изготовил тот же мастер, что делал и воинскую экипировку Людовику XIII. Поперек ног короля, на коленях, лежал обнаженный валлонский меч. Лезвие его, матово-стальное, имело тот самый чуть синеватый отлив, характерный для венецианских клинков.

Король был навеселе — его подданные праздновали очередную победу над войсками Священной Римской империи. Командующему армией Католической лиги, Карлу фон Эрбах-Гратцу, с небольшим отрядом кавалерии удалось уйти с поля битвы, избежав участи остальных своих войск.

Из собравшихся за столом и вокруг него офицеров, воздвигся седой уже генерал Яльмар фон Руеф, нынешний владетель Бергена, обучавший когда-то юного еще короля фехтованию. Прочие дворяне смолкли.

— Долгих лет королю! Долгой славы Кристиану Датскому! — монарх польщенно улыбался, внимательно слушая старого графа. — Вечной славы победителю австрийцев!

Остальные поддержали тост — оглушительный рев одобрения, казалось, заставил содрогнуться землю под шатром. Кое-кто из пивших за короля даже покачнулся, явственно чувствуя под ногами неровную, колеблющуюся от страха перед владыкой землю.

В дальнем конце стола, где собрались командиры наемных рот, уже пили без тостов, изредка присоединяясь к датским офицерам, если звучали здравицы в честь самого Кристиана. Наемники его любили.

Король сидел с неотвратимо пьянеющими приближенными еще минут двадцать, а затем единым глотком опорожнил кубок и встал из кресла. Ему было сорок семь лет и его богатырское здоровье могло выдержать еще с десяток таких пьянок. Еще бы — он привык к ним с детства.

Когда Кристиан IV выходил из шатра, дворяне расступались, смолкая; за спиной прошедшего короля вновь разгорался разговор, но уже более тихий, нередко даже шепотом. Он умел, если хотел, внушить страх перед собой — жестокий, расчетливый, злопамятный. Отличный фехтовальщик и стрелок, не самый лучший политик и правитель.

Ночь за пологом огромной королевской палатки встретила Кристиана почти тишиной. Так показалось ему в первые несколько секунд, пока он стоял оглушенный шумом, который окружал его в шатре. Там все еще продолжалась пьянка.

Он отыскал неподалеку от шатра чистое место, не загаженное пока навозом, дерьмом и рвотой — всем тем, что всегда сопутствуют лагерю, а особенно биваку дворянской кавалерии. Скинул с себя новый еще плащ, бросил его на землю, затем снял кирасу, расстегнув ремни на левом боку. Откинул ее в сторону и растянулся на постеленом плаще.

Чувствуя как проходит легкий хмельной шум в ушах, Кристиан смотрел на звезды. Маленькие белые искорки на черном небе складывались в картины, знакомые королю с детства. Вот он первый раз берет в руки меч, вот его первый бой, когда он убивает мятежника-норвежца. Потом была служба в соборе, где он просил прощения у господа бога за содеянное, объятый мальчишеским ужасом. Этой картины не было между звезд, но Кристиан все равно помнил все, как будто только что участвовал в этом. После того убийства он заходил в церкви разве что если это требовалось для нужд управления королевством.

А вот — там, на небе — все его битвы. Трехдневное сражение датских и шведских флотов под Висби, невероятное по всем оценкам взятие Кристианополя Густавом II Адольфом. Восстание проганзейской партии в Копенгагене и позорное бегство Кристиана в Стокгольм, к недавнему врагу. Затем осада своей бывшей столицы, когда отряды верных сюзерену датских дворян, поддерживаемые шведской армией, разбили наголову войска его двоюродного племянника — принца Магнуса, объявившего себя новым правителем королевства. И наконец алмазы в венце его побед — взятие Киля и победа над Карлом фон Эрбах-Гратцем, одним из полководцев Максимилиана Баварского.

Прохладный ночной ветерок скользнул по траве, пробираясь между стеблями, забрался в волосы человека и взлохматил их. Король улыбнулся — мать вновь гладила его по голове,указывая на звезды: «Там наверху, сынок, Господь пишет наши судьбы. Что было и что будет. Спи. Спи, Кристиан».

Полог королевской палатки приоткрылся, выпустив наружу еще одного покинувшего торжество. Яльмар фон Руеф — саксонец по отцу, норвежец по матери, подданный датского короля — был, наверное, единственным действительно близким Кристиану человеком из всего его окружения. Подслеповато щурясь — возраст брал свое, да и темно было снаружи после ярко освещенного шатра — старик обвел взглядом склоны холма. Приволакивая за собой левую ногу, он безошибочно двинулся в ту сторону, где лежал отдыхающий король.

Не дойдя до своего владыки нескольких метров, генерал смущенно кашлянул. Он знал, что в такие минуты одиночества король думает о своем, а нарушать покой его королевского величества старому графу совсем не хотелось. Кристиан был вспыльчив и необузданно жесток, стоило попасться под его горячую руку. Не помогло бы даже то, что Яльмар был его ближайшим советником.

С самой окраины лагеря донесся крик часового, заставивший датского монарха привстать на локте, подтянув к себе меч. Вверх по склону холма, на котором стоял шатер, уже бежал пехотинец, позвякивая кирасой.

Король вздохнул и поднялся на ноги. Только тогда он заметил стоявшего неподалеку фон Руефа.

— Что там происходит, старик? Очередной шпион?

Генерал Яльмар, который прислушивался — в отличии от владыки — к речи часовых внизу, подтвердил догадку монарха:

— Так и есть, ваше величество. Один из солдат уже спешит сообщить вам о поимке, — фон Руеф ткнул вниз рукой.

Воин тем временем поднялся на холм и, запыхавшийся, теперь объяснял часовым, что несет донесение его величеству.

— Пропустите его! — голос короля заставил вздрогнуть и часовых и солдата. Последний, увидев Кристиана, нерешительно двинулся к нему. Подойдя ближе, он поклонился сначала владыке, затем стоящему чуть поодаль генералу. Король нетерпеливо спросил:

— Говори. В чем там дело?

— Очередной имперский разведчик, ваше величество. Шпионил для Тилли. Мы поймали его неподалеку от лагеря, он прятался…

— Ну так повесьте его, — Кристиан жестом освободил солдата и повернулся к Яльмару. — Всегда одно и то же.

— Вам следовало бы приказать допросить его, ваше величество, — мягко упрекнул короля старик.

Лицо владыки поскучнело, он отвел взгляд, посмотрев на небо:

— Он опять умолял бы меня пощадить его, обещал выложить мне важные сведения — конечно же ничего полезного, но страшно секретно. Просил бы зачислить его в одну из моих рот, чтобы искупить свою вину. Потом, услышав все, что он может мне сказать, я все равно приказал бы повесить его. Как видишь, мой старый Яльмар, я всего лишь сократил в этом представлении пару сцен. Финал остался неизменным.

Несколько минут они молчали. Генерал тихо покачивал головой, видя как королем вновь овладевает меланхолия.

— Вы выполнили свой долг, ваше величество. С началом зимы мы можем требовать вторую часть обещанной суммы.

Король сжал кулаки. Он стоял над обрывом, служившим склоном холму. Внизу раскинулся лагерь его армии, освещенный сотнями огней от костров. Мерный гул, заполнявший стоянку войск, постепенно стихал. По-прежнему слышались оклики часовых, смех из королевского шатра, где продолжалось празднование победы над Карлом фон Эрбах-Гратцем. Впрочем, оно шло уже третий день, с вечера самой битвы.

Запах солдатской снеди, дым костров, вонь навоза и человеческого дерьма сплетались для короля в особенный, привычный ему запах. Запах войны.

— Долг?! Я взял Киль, потратив на это больше двух недель! Оставив под его стенами не меньше трех тысяч солдат! Северные земли империи свободны теперь от Католической лиги. Тилли боится моей армии, и все, что ему остается, это маневрировать, вести переговоры, заключать со мной перемирия, набирать новых людей и тревожить меня частыми, слабыми, но болезненными уколами своей легкой кавалерии. Максимилиан Баварский потерял большую часть своих войск, сейчас его посланники вербуют людей в Италии и Речи Посполитой, всегда готовой поддержать Габсбургов и всех остальных католиков. Теперь же эти английские торговцы требуют от меня, чтобы я приступил к осаде других ганзейских городов, и в первую очередь Бремена, — голос Кристиана IV сделался свирепым, режущим своей озлобленностью тьму ночи. — Они делают вид, что не знают об имперской армии, стоящей там. И о хваленых мушкетерских ротах самой Ганзы, которые в одно мгновение пополнятся сотнями авантюристов, воюющих за деньги. Я же не получу подкрепления из Дании до самого конца июля, и могу рассчитывать только на Евангелическую Унию.

Генерал пожал плечами, правда было темно и король этого не видел. Кристиан постоял немного, успокаиваясь, а затем продолжил неожиданно ровным голосом:

— До осени Фердинанду и его ублюдкам не собрать войск, способных противостоять мне. А когда они их соберут, будет уже поздно. Я разобью их в поле, а затем осажу Бремен и прочие хваленые твердыни этих торговцев, оставшихся без поддержки имперских армий.

Фон Руефа испугали нотки почти фанатичной уверенности в голосе правителя. Кристиан IV был опытным военачальником и большую часть своей жизни провел в походах и войнах. Полководческий талант Тилли, главнокомандующего войсками Священной Римской империи и Католической лиги, был не менее известен в Европе.

Из шатра донесся очередной тост — ныне там пили за здравствие шведского короля Густава II Адольфа, который помог Кристиану занять принадлежащий ему по праву трон. К здравице присоединились и наемные офицеры, орущие теперь больше всех.

Кристиана этот тост заставил передернуть плечами — он ненавидел, когда ему напоминали о мятеже Магнуса. И о его собственном бегстве в Шведское королевство.

— Они не смогут ничего противопоставить мне, — повторил он еще раз шепотом. — Ни империя, ни Ганза.

Новый тост заглушил собой слова монарха и старик-генерал, прошедший со своим королем все его войны, сделал вид, что их не услышал.

Он был стар, а потому подозрителен, и всегда пытался подметить скрытые карты в рукаве у противника. Сейчас он не видел ничего, что могло бы помешать Кристиану IV овладеть без помех почти всей Священной Римской империей. Но привычка брала свое…

VI

Капитан нашего корабля — Батист Камбеа — обещал ждать нас, что бы ни случилось. Распрощавшись с ним, мы двинулись по узеньким улицам амстердамского пригорода ко входу в город.

— Не стоит выходить на главную улицу. Если кто-то признает в нас людей Союза, нам несдобровать, — предупредил Себастьян. Впрочем, мы понимали это и без него.

Республика Соединенных Провинций была протестантской страной. И исконным врагом дома Габсбургов, правящего в Испании и Австрии. Нидерландская революция и подавление ее герцогом Альбой не могли не оставить шрамов в душе у голландцев. А как следствие — ненависти к Габсбургам.

Так что угроза нам исходила не столько от государственной власти, сколько от простого народа. Нидерланды всегда были похожи на огромную бочку с порохом — немного огня и она взорвется пожаром революции.

У нас не было доспехов — мы решили не обременять себя в путешествии лишним весом. В любом случае, наша миссия не должна была затянуться надолго: несколько дней в Амстердаме и обратно. Схватки с кем-либо мы не ожидали, да и заинтересовать серьезно никого не могли, тем более настолько, чтобы нас попытались убить.

По словам мастера Боля, голландская Ост-Индская компания, вкупе с английской, поддерживают мятежных князей империи. И именно они оплатили все расходы Кристиана IV на вступление в войну на стороне Евангелической унии.

Страже у ворот Себастьян назвался лейтенантом наемной рейтарской роты Родерика Виндорта, а нас двоих объявил стражникам как своих друзей, уже завербовавшихся в отряд.

Двое стражников — толстый и тонкий — переглянулись:

— Ну конечно, — сказал первый. Рыжебородый, приземистый и рыхлотелый, он напоминал ожиревшего медведя. — Своих-то дураков, готовых за медяки головы класть, нету больше! Теперь к нам за народом повадились. Небось еще и зелье с собой везешь, чтоб в трактирах людей опаивать. Ну-ка, покажи сумки!

Тонкий захихикал, опираясь на алебарду. Я заметил, как Дитрих разомкнул скрещенные на груди руки и положил ладонь на меч. Только еще схватки со стражей нам не хватало. Я улучшил момент, когда стражники на меня не смотрели, и ткнул Штадена локтем. Он недоуменно посмотрел на меня, затем убрал руку с эфеса. Я тоже мог похвастаться своей способностью к фехтованию, но очень редко использовал этот метод решения проблем. Сейчас можно было не беспокоиться за то, что мы попадем в город — фон Вормсвирген мог уговорить кого угодно.

Он в это время весьма искусно изобразил негодование:

— Капитан Виндорт имеет разрешение от городского магистрата на набор волонтеров в свою роту!

Себастьян помахал свитком с несколькими восковыми печатями перед лицом толстого стражника. К чести амстердамца стоит сказать, что он не стал обнаруживать свое невежество, брать бумагу вверх ногами и делать вид, что читает ее. Он просто дал знак и нас пропустили.

Погода здесь была гораздо лучше, чем в Бремене. В небе торчало солнце, лучи которого согревали крыши домов и многочисленных прохожих. Изредка по улицам проходил патруль стражи, как и простые горожане, морщась от солнца.

Море все время нашего путешествия было спокойным. Один раз, правда, погода испортилась и бедняга Дитрих провалялся весь день на кушетке в каюте капитана. Он плохо переносил морские путешествия. Помню, так было еще во времена нашей поездки на мою родину, во время Второй Ливонской войны.

Мы спешно проталкивались сквозь толпу горожан, стараясь при этом держаться ближе друг к другу на случай какой-либо опасности. Дитрих шел между нами — это позволяло избежать возможных стычек с горожанами, если кому-то из них не повезет задеть Штадена плечом или, упаси господи, наступить ему на ногу. Так мы дошли до Торгового района. Здесь располагались представительства крупнейших торговых компаний, в том числе и Ост-Индских. Это был самый оживленный район города, жизнь здесь так и кипела. Можно было представить, как в каждом из торговых домов заключаются сделки, формируются планы, обсуждаются договоры, каждый из которых может сильно изменить всю жизнь Европы.

По знаку Себастьяна мы остановились немногим не доходя до главной площади, на которой, как я понял из его объяснений, и должен был располагаться ганзейский двор. Чтобы не мешать прохожим и не привлекать к себе ненужного внимания, нам пришлось отойти к самому краю улицы, почти вплотную прижавшись к стене одного из домов.

— Туда пойдет кто-нибудь один. Нам не стоит здесь привлекать внимание. Меня в Амстердаме знает достаточно много человек, и я не могу похвастаться, что все эти знакомства удачные.

— Пойду я, — молчавший всю дорогу Дитрих, видимо решил наконец-то выступить в главной роли. — Если нас там кто-то ждет, встреча со мной ему не понравится.

Он вновь замолчал, перестав обращать на нас внимание, и начал проверять свое вооружение. Меня он иногда удивляет — сначала сцена радостной встречи в Бремене, а затем всю дорогу избегать нашего общества. Если бы я не знал, что Дитрих — одиночка, то предположил, что с кем-то из его близких приключилась беда. Но кроме нас, близких людей у него не было.

— Альберт, ты можешь что-нибудь сделать? — Себастьян оторвал меня от мыслей о Дитрихе.

Я? Сделать? Они меня иногда принимают за мастера Штейнмана, ей-богу! Луны с неба достать не надо?!

— Нет. Ничего, что подходило бы к нашему случаю… Я же больше специалист по магии, а не маг, — ответил я извиняющимся тоном.

Честно говоря, было у меня несколько трюков. Но большей частью они рассчитаны для меня самого, и не подействовали бы на моих товарищей.

Вся моя магия зиждилась на заранее подготовленных эффектах, обычно привязывавшихся к вещам: кольца, талисманы, иногда оружие. В отличии от мастера Штейнмана я, увы, не мог произнесением определенных слов претворить в жизнь заклинание. Хотя и умел использовать некоторые фокусы, не требующие длительной подготовки. К сожалению, магия вещей почти во всем уступала магии заклинаний: в силе, в наборе подвластных ей эффектов, в их длительности. Но имела один значительный плюс — скорость.

Фон Вормсвирген наскоро объяснил Дитриху, где что находиться в посольстве Союза: входы и выходы, залы и кабинет посла. Судя по словам Себастьяна, это представительство было укреплено словно знаменитый ганзейский Стальной двор в Лондоне. Дверь была одна. Был еще в наличии секретный подземный коридор, ведущий к порту. Если двор охраняется голландскими войсками, можно будет проникнуть туда через ход.

Дитрих коротко кивнул, выслушав рассказ о дворе, в последний раз оглядел свое оружие — меч, кинжал, два пистолета — и вышел на площадь. Невозмутимо-спокойный внешне, да он и был таким на самом деле. Несколько секунд он двигался в нашем поле зрения, проталкиваясь через толпу. Столкнувшись с богато разодетым амстердамцем, он даже раскланялся с ним и продолжил свою неспешную прогулку. Я удивленно усмехнулся.

— Долго он будет еще там расхаживать?! — фон Вормсвирген наблюдал за Дитрихом, его рука лежала на рукояти меча, который висел в ножнах на поясе.

Тем временем Штаден достиг края той части площади, которая была доступна нашим взорам и скрылся из поля зрения. Себастьян достал из-за пазухи письмо, разорвал конверт и начал его читать.

— Инструкции от мастера Боля, — пояснил он. Надеялся, наверное, заинтересовать меня. Фон Вормсвирген любил, когда окружающие страдали любопытством. Особенно по его поводу. Впрочем, мне и на самом деле стало интересно:

— Что там говориться?

— Ничего важного! — Себастьян убрал бумаги. — Я все это и так знаю.

Количество людей на улице уменьшилось — дело близилось к полудню, становилось все жарче. Чувствовалось, что лето на самом деле все ближе и ближе. Хорошего качества одежды всех цветов радуги выдавали в прохожих людей богатых, обеспеченных.

— Все! — голос над ухом заставил меня подпрыгнуть на месте и схватиться за меч. Себастьян же стоял и по-прежнему невозмутимо читал свое письмо. Мне оставалось только позавидовать, как он умудрился при своем темпераменте сохранить сейчас хладнокровие. Потом я заметил, что его рука дрожит на рукояти меча и успокоился.

Разумеется это был Дитрих с его идиотским, особенным чувством юмора. Я был готов его за это убить. Себастьян усмехнулся, показывая, что по достоинству оценил шутку.

— А… Так долго? — наконец-то я смог выразить изумление его быстрым возвращением.

— Двор пуст, — он, наверное, ожидал что этого будет достаточно и мы поймем его с полуслова.

— А подробней?! Кто там, что там? Следы произошедшего или… Как это пустой?! — Себастьян недоуменно уставился на Штадена.

Дитрих пожал плечами, словно говоря нам, что он-то уж точно не имеет никакого отношения к произошедшему с подворьем:

— У дверей никого не было, я решил войти, — Себастьян схватился за голову, выражая свой ужас перед подобной глупостью. — Внутри все убрано, чисто. Никого нет, ни одного человека. Никаких личных вещей тоже нет. У меня сложилось впечатление, что здание двора кто-то выпотрошил до самой мелочи.

— Кто? — Они оба посмотрели на меня с изумлением. Я пояснил. — То есть, я имею в виду, кто мог это сделать?

Себастьян нетерпеливо дернул головой.

— Сейчас нам этого не выяснить. Я предлагаю пойти сейчас в какой-нибудь завалящийся трактир и дождаться наступления темноты. За подворьем наверняка наблюдают, поэтому будет лучше, если мы попытаемся замести следы. К тому же, там можно будет обсудить наши возможности и планы относительно того, что нам стоит предпринять.

— И перекусить, — добавил я. Дитрих с Себастьяном рассмеялись. — Только это должна быть спокойная, тихая таверна, где-нибудь на окраине города. И чтоб там было поменьше народу. А если и были, то трусливые бюргеры. Мы ведь собираемся отдохнуть, не так ли?

— Идемте, я знаю одну такую подходящую таверну, — сказал фон Вормсвирген.

Мы с Дитрихом переглянулись, стараясь улыбаться незаметно для Себастьяна, и последовали за ним.

Трактир, куда привел нас Себастьян, назывался «Пес войны». Название внушало нам опасения — судя по нему, в таверне должно было собираться всякое отребье, вроде наемников, солдат и прочих авантюристов, которых стало так много в последние годы.

Обо всем этом я немедленно сообщил друзьям. Себастьян ободряюще похлопал меня по плечу:

— Бывает и хуже! Но здесь мы точно в безопасности.

Огромная общая зала таверны была заполнена людьми. В подтверждение моих опасений, собравшиеся здесь люди были те самые наемники, солдаты и прочие авантюристы, о которых я говорил. В «Псе войны» были, наверное, представители всех национальностей, которые только воюют в Европе. За той частью стола, что была ближе к выходу, испанец и двое голландцев о чем-то весьма миролюбиво спорили. В их разговор вмешивались сидящие по соседству англичане, швейцарцы, французы, немцы, поляки. Здесь были даже двое шведов и норвежец, сидевшие особняком. Никто из них не испытывал никакой национальной или религиозной ненависти друг к другу, по крайней мере в пределах этого трактира.

Дитрих, вошедший первым, остановился и окинул таверну тяжелым взглядом. Себастьян легонько ткнул его в спину кулаком:

— За такие шутки здесь можно и поплатиться жизнью, — тихо прошипел он ему над ухом, благо был выше его на добрых полголовы. — Это не Любек и здесь нет твоей роты. Иди, займи какое-нибудь место за столом.

Дитрих двинулся вперед, дав нам возможность наконец-то войти в трактир. Сам Себастьян прямиком направился к трактирщику, хозяйничавшему около вертела, на котором чадил очередной ужин для одного из посетителей.

Столы, занимавшие почти всю залу, были составлены в форме перевернутой буквы «U». У одной из ножек этой буквы, дальней от нас, располагался очаг. Поодаль от него была дверь, которая вела в комнату трактирщика, в кухни и к лестнице на второй этаж, где обычно находятся комнаты постояльцев.

После чистого воздуха улиц от висевшего над залом плотного облака чада першило в горле и хотелось чихать. У меня даже выступили слезы — в дыме явственно чувствовались запахи пережаренного мяса, лука, вина, пива, блевотины и человеческого пота; последнего больше всего.

Дитрих, все еще изображающий сурового парня (а вообще-то он такой и есть), величественно дошел до свободного места рядом с очагом и уселся там. Мне пришлось сесть между ним и каким-то огромным поляком, уже совершенно пьяным. Он тупо смотрел в пустую кружку и о чем-то говорил сам с собой. Из-за долгого отсутствия практики и неразборчивости речи, его совершенно нельзя было понять. Пахло от него чесноком, соленой рыбой и пивом. Его некогда зеленая рубашка превратилась теперь в рваное, запачканное рвотой и едой, истертое серое тряпье. Обнаженная сабля с изогнутым длинным клинком составляла, как я решил, его единственное достояние. Ножны он, судя по всему, пропил.

Вернулся Себастьян и, как я и ожидал, уселся между мной и Дитрихом, не обратив внимания на мой шутливо-злобный взгляд.

— Все идет просто отлично. Много не пейте, здесь крепкое пиво. Когда я вернусь…

— Когда ты что?! — переспросил я.

— Мне следует нанести визиты некоторым своим знакомым. Они должны иметь какую-то информацию о ганзейском посольстве, они… — поймав непонятливый взгляд Дитриха, он мгновенно сменил тон на более серьезный. — Они надежные люди, насколько это возможно. Поскольку я сейчас уйду, вам придется сидеть здесь и соблюдать осторожность, чтобы сохранить себя в целости и добром здравии. Возможно ночью нам придется посетить двор.

Он хлопнул нас по плечам, вставая, затем дошел до выхода и покинул трактир. Мы с Дитрихом переглянулись, более обрадованные, чем удивленные.

— Помнится, лет так десять назад… — он не договорил.

— Да, узнаю привычного мне Себастьяна, — откликнулся я.

Еще пару минут мы поговорили ни о чем, потом оба погрузились в свои мысли. В трактире появлялись новые посетители, кто-то уходил. Мы были свидетелями нескольких радостных встреч старых знакомых и одной стычки между не поделившими что-то свое французами.

Я прикидывал как можно использовать те нехитрые фокусы, имеющиеся у меня в запасе. Во-первых — кольцо, которое позволит мне сделаться невидимым для простых людей. Недолго, самое большое на полчаса. С предметом этим была связана забавная история: его создание было совершеннейшей случайностью. Оставалось жалеть, что кольцо действовало всего один раз, а потом теряло свою силу. Были у меня еще амулет, который будучи переломленным пополам некоторое время отводил от меня вражеские удары (от огнестрельного оружия к сожалению он не защищал), и свиток. Если его сжечь, произнося слова заклинания, то первому человеку, взгляд которого встретишь, можно будет внушить любые мысли или заставить его сделать то, что хочу я.

Совсем уж бесполезные сейчас вещи — нательный крестик, защищающий от порчи, или сухие концентраты, позволяющие делать различные эликсиры — в расчет не брались. Но оставалось еще ЭТО. Свой главный фокус я использовать не намеревался: слишком редкая, дорогая вещь.

Сидящий рядом со мной поляк уснул, уткнувшись лицом в стол. Меня радовало то, что он не храпел. Может умер — например, его стошнило и здоровяк просто захлебнулся. Потом мои мысли как всегда перескочили на семейство фон Эрбах-Гратц и я погрустнел.

Спустя часа полтора, ближе к вечеру, народу в трактире прибыло и в зале стало гораздо шумней. Трактирщик не поспевал готовить для всех, поэтому среди посетителей возникали ссоры за место в очереди. Между желающими чуть раньше получить свой обед дело несколько раз доходило до драки. Остальные не спешили ввязываться в бой, если их самих не трогали. Пострадавших оставляли лежать там, где они падали. Или, если лежали на прохожем месте, оттаскивали под лавку. Потом они приходили в себя и, как ни в чем не бывало, продолжали пить пиво или вино, которое разносили две служанки. Они были страшные, как смертный грех, но единственные женщины в этом заведении, а поэтому пользовались большим спросом. На моих глазах два неаполитанца, пришедших в трактир вместе, набили друг другу морду за право уединиться с одной из девок под лестницей.

Со времени ухода Себастьяна прошло около двух часов. Мы успели поесть, кормили здесь не так уж и плохо, и опустошили глиняный кувшин с пивом. К этому моменту вернулся Себастьян.

— Дела не так плохи, как можно было подумать. Мне посчастливилось кое-что разузнать. Нам нужно будет встретиться с одним господином, который поведает нам все, что знает о произошедшем в ганзейском дворе, — фон Вормсвирген не садился на лавку, а стоял наклонившись к нам, чтобы можно было тихо говорить.

Пинок сзади заставил его ткнуться головой в тарелку, на которой грудой были сложены кости — остаток нашего с Дитрихом обеда. Кое-кто из посетителей расхохотались. Правда, негромко, да и смешки сразу стихли. Себастьян, красный от возмущения, оттолкнулся от стола и развернулся к обидчику. Мы продолжали сидеть на своих местах.

Перед Себастьяном стоял невысокий голландец, богато одетый, и тоже не безоружный — на боку его в кожаной перевязи висел меч. Был он невообразимо пьян, его даже покачивало из стороны в сторону. За спиной обидчика маячила троица его дружков — может, сынки богатых семей, ищущие себе развлечений в подобных местах. По крайней мере, для здешнего места они выглядели совсем неподходящими посетителями.

— Соблаговолите дать объяснений сейчас сами, сударь, если не желаете, чтобы вас заставили это сделать позже!

Себастьян не обнажал оружия, намереваясь словесно задавить обидчика, используя несколько имен знатных людей, с которыми был знаком в Амстердаме. Голландец воспринял это как признак слабости и выхватил меч из перевязи.

— Да ты, собака, знаешь, кто я? Да я!.. — он нанес удар, от которого достающий свою шпагу Себастьян ушел плавным движением. Следующий удар фон Вормсвирген слил по клинку в сторону, оказался справа от противника и нанес свой. Лезвие вонзилось в левую ногу голландца, раздробив коленную чашечку. Он упал на колени, одной рукой зажимая рану, а в другой сжимая меч, которым пытался прикрыться от удара сверху. Себастьян пнул его носком сапога в солнечное сплетение — противник упал на пол, уткнувшись лицом в доски. Он пытался что-то сказать, но не мог, и только хрипел.

Я выхватил меч и бросился на помощь Себастьяну, к которому опасливо приближались еще двое голландцев. Четвертый стоял за их спинами и возился с чем-то, висящим на его поясе. Они были вовсе не так пьяны, как хотели казатья.

Из-за моей спины грянул пистолетный выстрел. Дитрих застрелил одного из тех двоих, что собирались наброситься на Себастьяна. Голландец, стоявший поодаль, поднял руку — в ней тоже был пистолет. Он выстрелил в меня, но промахнулся. Пуля просвистела почти над самым моим ухом и вонзилась в тело спящего поляка. Дико всхрапнув и дернув руками, как марионетка, здоровяк сполз на пол, так и не проснувшись.

Я нанес удар, стараясь попасть по руке амстердамца, которому теперь приходилось биться со мной и Себастьяном одновременно. Он отбил его, стараясь уйти из-под удара фон Вормсвиргена.

Дитрих разрядил второй пистолет, но, очевидно, промахнулся. Я краем глаза заметил, как он выхватил свой меч и перелез через лавку, направляясь к оставшемуся голландцу с пистолетом.

Нашему противнику было не до нападения, он отступал, стараясь не позволить нам атаковать его одновременно. Себастьян нанес очередной удар, от которого голландец уклонился. Но сделал это неудачно — мой клинок рассек его руку чуть ниже локтя и он выронил оружие. В тот же момент фон Вормсвирген завершил свой выпад и его шпага вонзилась в грудь противника на ладонь ниже сердца. Он согнулся пополам, харкая кровью. Я ударил его навершием меча по темечку и голландец мешком осел на пол.

Обернувшись к Дитриху, мы застали его стоящим перед последним из нападающих. Тот медленно пятился назад, выставив вперед руки. Его меч лежал на полу: Дитрих знал пару приемов, позволяющих обезоружить противника, не убивая его. Правый рукав рубахи Дитриха был распорот, запачканный кровью.

Я оперся на стол, пытаясь восстановить дыхание. Рядом стояли Себастьян и Штаден. Им пришлось хуже — пришлось пережить схватку лицом к лицу с противником, полностью выложиться в бою за свою жизнь. Оглядевшись, я увидел, что убит только один из обидчиков Себастьяна. Тот самый, в которого Дитрих попал из пистолета. Остальные вроде были живы, по крайней мере — пока. Я хотел было пойти осмотреть их, но подумал и решил, что оно того не стоит.

На Страшном Суде мне наверняка зачтутся благие помыслы о ближнем. У Себастьяна с Дитрихом даже и не появилось подобной мысли.

Последний из голландцев допятился-таки до двери таверны, затем нырнул туда — видно, все еще боялся за свою жизнь.

Посетители трактира, кроме поляка под лавкой, по прежнему сидели на своих местах и делали вид, что не обращают на нас ни малейшего внимания. Норвежец, шведы и оба испанца придвинули мушкеты поближе к себе. Остальные просто держали руки недалеко от оружия, не зная, чего можно от нас ожидать. Никто из них не решился помочь раненым, оставив их на совесть хозяина таверны. Самого трактирщика нигде не было видно, о чем я не преминул сообщить Себастьяну.

— Да я сам вижу! Быстрее, нам еще нужно попасть к городским воротом засветло! — фон Вормсвирген намеренно вводил свидетелей происшедшего в заблуждение относительно нашего дальнейшего пути.

Мы медленно и степенно вышли из трактира, а затем поспешили затеряться в лабиринте городских улиц. Близился вечер и уже начинало темнеть.

Знакомый Себастьяна жил в особняке, ближе к центру города. Это был огромный двухэтажный дом, обнесенный каменным красным забором в полтора моих роста.

Благодаря знанию Себастьяном города мы успешно избежали встречи с городской стражей. Он провел нас по темным улочкам Амстердама, избегая центральных проспектов и площадей, куда они постоянно стремились вывернуть.

Вечер оборачивался ночью, на небосклоне уже высыпали звезды. Со стороны порта в небо карабкалась огромная луна, протискиваясь между тучами — бледный круг сыра. Богатые горожане спешили по улицам в сопровождении слуг, которые несли перед ними фонари, освещавшие путь. Амстердамцы торопились укрыться по своим домам, опасаясь остаться на улицах города после того, как темнота полностью покроет его — это было запрещено указом магистрата. Нарушителю придется заплатить ночной страже серебряный гульден.

Находясь в непроглядной тени, Себастьян постучал несколько раз в калитку и начал ждать ответа. Я и Дитрих — оба в крови, злые после драки — остались за углом ближайшего дома, с оружием наготове. Штаден педантично перезарядил свои пистолеты:

— Когда из вернемся в Бремен, куплю тебе два таких же. И не думай увильнуть от уроков стрельбы, — я только печально вздохнул. Дитрих загоняет меня до смерти, если только чудо не свершится и во мне не откроется талант.

— Откуда у них был пистолет? — спросил я. — Насколько я знаю, это не та безделушка, которую может позволить себе любой наемник.

Действительно, пистолет был очень дорогой частью амуниции. Клинки, кроме изготовленных известными мастерами, значительно уступали ему в цене. Хотя, на мой взгляд, это было не самое удобное оружие — необходимо постоянно заряжать его, беречь от воды. Не говоря уж о том, что механизм может сломаться, и пистолет даст осечку в самый неподходящий момент. Или, того хуже, взорвется в руках владельца. Несколько раз я был такому свидетелем.

— Я откуда знаю, — пробурчал Штаден. — Может дал кто-нибудь для того, чтобы нас убить. Может убили предыдущего владельца. Мне-то какая разница. Главное, что он стрелять из него не умел. Жаль, мы не успели подобрать его.

Фон Вормсвирген все еще ждал у калитки, поэтому Дитрих продолжил осмотр оружия. Теперь он занялся мечом — освященным в Риме валлонским клинком. Штаден проверил, как он ходит в ножнах. У него выхватывание оружия проходило совершенно бесшумно. Ни скрипа, ни звяканья — только блик лунного света на лезвии.

Себастьяну наконец-то открыли. Мы слышали его приглушенный голос и шепот отвечавшего ему человека. Разговор длился каких-то несколько секунд, затем у калитки вспыхнул фонарь, осветивший кучи отбросов вдоль забора и стен домов.

— Идите сюда! — позвал фон Вормсвирген.

Мы вышли из тени и направились к дому. У калитки, рядом с Себастьяном стоял невысокий мужчина: светловолосый голландец в одежде слуги, державший в руке светильник. Он оглядел нас внимательным взглядом, отметив наличие оружия.

— Следуйте за мной.

— Пойдемте, — шепнул Себастьян, пропуская нас с Дитрихом вперед. Сам он зашел последним, закрыв за собой калитку на засов.

Пройдя по маленькому садику, где преобладали розы и небольшие вишневые деревья, мы вошли в дом. Слуга провел всю нашу компанию наверх по широкой лестнице с медными перилами, украшенными фигурами львов и тигров. Единственным источником света во время нашего подъема был фонарь голландца.

Открыв одну из створок двойной двери на втором этаже — оттуда ударил столп света — он поднялся на цыпочках к уху Себастьяна:

— Хозяин ждет вас там, — развернувшись, слуга удалился вниз по лестнице. Фон Вормсвирген протолкался между нами вперед и шагнул за дверь.

Комната была хорошо освещена, а окна плотно зашторены. Гобелены, головы убитых на охоте оленей и кабанов, медвежьи шкуры, резная мебель — я давно уже не видел такого богатого убранства. В последнее время мне не часто приходилось наведываться в дома людей, могущих позволить себе стеклянные окна и посуду — а именно такая здесь и была.

Хозяином оказался плотненький, низенький старикашка, закутавшийся в домашний халат из синего атласа. Он сидел в кресле и глядел на нас с откровенным любопытством, легко читаемым в глазах. Взор его цепких, глубоко посаженных глаз сразу же выхватил Себастьяна:

— О-о! Добро пожаловать в мою скромную обитель, граф фон Альштендорф.

Я и Дитрих изумленно переглянулись: «Граф фон Альштендорф, значит. Себастьян, как обычно, не счел нужным предупредить. Ну что ж, имя запомним».

— Я не имел чести видеть вас уже полтора года! Как здоровье вашего батюшки? Как идут дела в ваших владениях? — продолжал тем временем старик.

— Благодарствую. Все просто прекрасно, хвала господу богу, — Себастьян перекрестился. — Позвольте представить вам, уважаемый мэтр, моих друзей.

Он назвал наши новые имена и мы поклонились. Взгляд старика перепрыгнул на нас:

— Рад приветствовать вас в своем доме, милостивые государи. Я — Томас Якобсен, член малой палаты городского магистрата и магистр алхимической науки.

Он повернулся к Себастьяну:

— Если ваши друзья, любезный граф, устали после пути, то вы можете пройти в комнаты для гостей. Слуги вам накроют стол и приготовят постель.

Фон Вормсвирген вопрошающе посмотрел на нас. Дитрих чуть заметно кивнул, оставаясь таким же беспристрастным внешне, как и прежде. Я только чудом не сдержался от бурного выражения своей радости — еще бы, после стольких дней в море хотелось отдохнуть в настоящей постели, которая не качается. И еще хорошо поесть. А по первому впечатлению, готовить здесь должны были недурно.

— Мы с удовольствием примем ваше приглашение, уважаемый мэтр. Но я хотел бы, пока мои друзья обедают, переговорить с вами с глазу на глаз об одном тревожащем меня деле, — Себастьян подмигнул старику.

Мэтр Якобсен закашлялся, затем вымученно улыбнулся:

— Великолепно, я отдам распоряжения слугам насчет гостей, а вы, господин граф, подождите меня здесь, — вся его напыщенность и старческое величие куда-то спрятались и он, словно бы уменьшившись в размерах, взял один из зажженных фонарей, пошаркал к двери, открыл ее и вышел.

Мы слышали, как он, кашляя, спускается по лестнице, выкрикивая имя слуги. Я накинулся на Себастьяна:

— Граф фон Альштендорф, вот как! Почему нельзя было предупредить нас заранее?! Забыл или не хватило времени?!

Себастьян расхохотался:

— Вы бы все равно не разговаривали с ним, я бы этого не допустил. А теперь ему не до беседы с вами, он больше озабочен тем, чтобы сохранить мою милость.

Боже правый, еще одна жертва ненасытного любопытства фон Вормсвиргена! Порой Себастьян интересуется личной жизнью и привычками окружающих. В них он выискивает те моменты, с помощью которых мог бы оказывать на нужных ему людей влияние, запугивая или обещая. Мы, слава богу, были его друзьями и наше прошлое оставалось нашим. По крайней мере, я надеялся на это и подтверждения обратному не видел.

Мэтр Якобсен вернулся спустя несколько минут, с ним поднялся тот самый слуга, что привел нас наверх:

— Рауль проводит вас в ваши покои и ознакомит с ними.

Я, следом Дитрих, вышли из комнаты и начали спускаться по лестнице. Себастьян и мэтр Якобсон выжидали все это время, так и не начав свой разговор. А может быть говорили настолько тихо, что я просто не слышал их голосов.

Наши комнаты располагались в другом крыле дома, тоже наверху. Пройти к ним иначе как через первый этаж было невозможно. Я старался запомнить все, что видел вокруг, прикидывая себе план дома со всеми его переходами, комнатами, входами и выходами. Вроде бы получалось.

Покои были обставлены победнее, чем хозяйские, но на убогость пожаловаться было грех. Стол был уже накрыт и мы, ни секунды не медля, приступили к трапезе.

Ели молча, потратив на это не больше получаса, затем пришел Себастьян. Он выглядел встревожено, взгляд его перепрыгивал с вещи на вещь, ни на чем надолго не останавливаясь.

— Поели? — не дождавшись нашего ответа, он продолжил. — Тогда собирайтесь! Старик Якобсон что-то задумал. И как мне кажется, о своих мыслях он нас известить вовсе не собирается.

— То есть мы уезжаем отсюда лишь потому, что тебе показалось подозрительным поведение старика? К которому в дом нагрянули трое молодых дворян с оружием в руках, разве что не оставляя кровавых следов за собой?! — мне очень хотелось здесь остаться хотя бы на ночь. К тому же старик выглядел вполне безобидно. Разве что, мог отравить паштеты и суп… Хотя, если задуматься, ведь и вправду мог.

Мой спор с Себастьяном прервал резкий стук в дверь. Стучали властно и настойчиво. Так стучать может только толстый лавочник, одевший кирасу, взявший в руки алебарду и получивший чин лейтенанта городской стражи, со всей причитающейся наглостью.

Я скорчил рожу Себастьяну и взял свой меч, по счастью брошенный, когда я раздевался, неподалеку. Дитрих же с клинком вообще никогда не расставался, поэтому сейчас придвинул к себе ближе пистолеты. Сам фон Вормсвирген встал со шпагой у двери и, не упуская случая подурачится, проблеял:

— И кто же это там?

— Господа, именем правительства республики Соединенных Провинций вам предписано сдаться в руки городской стражи за убийство четырех беззащитных, — лицо Себастьяна возмущенно вытянулось, — граждан Амстердама и за подделку бумаг, удостоверяющих вашу личность! — возмущение графа мгновенно переросло в удивление.

— Нам нельзя попадаться в руки властям, — сделал шепотом невероятно ценное замечание Дитрих.

— А ведь и правда! — передразнил его голос фон Вормсвирген.

Штаден, проигнорировав колкость Себастьяна, встал с кресла и подошел к двери:

— Вы ошибаетесь, никто из нас не имеет отношения к какому-либо убийству, тем более в трактире. Мы гости господина Якобсона и весь день провели у него дома, что он и может подтвердить. Мы являемся теми, кем значимся в наших бумагах.

— Ложь, — неуверенно послышалось из-за двери, затем шепот нескольких голосов и более убежденное, — Вы лжете, господа. Немедленно…

— Я дворянин! И никакая собака простолюдинской крови не сможет обвинить меня во лжи, не заплатив за это!

Рык Дитриха произвел впечатление на находящихся по ту сторону стражников, потому как их глава тут же приказал:

— Ломайте дверь!

Дерево затрещало под ударами снаружи, грозя расползтись по швам. Я поднялся и встал рядом со Штаденом, готовясь принять на себя основной удар.

Себастьян с Дитрихом разрядили свои пистолеты сквозь прорехи в разваливающейся уже двери — три выстрела. Оттуда послышались крики боли, кто-то завопил:

— Где мушкеты? Стреляйте же!

Испуганно сглотнув, я и Штаден кинулись в разные стороны, освободив пространство перед входом. После нескольких выстрелов — мы занимали вполне безопасную позицию — в комнату вломились-таки двое стражников, вооруженных алебардами. Клинок Дитриха скользнул по кирасе левого, уйдя в сторону. Молодой парень, лет восемнадцати, попятился обратно в коридор, мешая своим товарищам, которые напирали сзади. Его небесно-голубые глаза были исполнены страха за свою жизнь.

Мой меч ударил в шею правого горожанина, почти напрочь отрубив ему голову, и он упал под ноги стоящему за ним человеку.

Краем глаза я заметил как из-за Штадена выскользнул Себастьян и сделал выпад, целя в горло юноши, уцелевшего после удара Дитриха. Острие шпаги фон Вормсвиргена угодило парню в лицо. Еще одним меньше.

Следующие стражники оказались умнее: на нас теперь надвигался стальной еж, ощетинившийся остриями алебард — к сожалению размеры комнаты и коридора позволяли это сделать.

Невообразимо трудно достать до противника, когда тебя отделяют от него больше чем полтора метра стали и окованного дерева. Шансы наши уменьшались с каждым мгновением, пока они теснили нас к окну.

Ладно, пора! Я очень не хотел этого делать, но видно придется. Даже не брал эту вещь в расчет, настолько она была ценной и редкой. Дороже нее… ну разве что жизнь.

Сорвав свободной левой рукой с пояса ожерелье из крупных хрустальных бусинок, я вскинул сжатый кулак с ним вверх и отчетливо — главное не оговориться, не запнуться — произнес:

— Ex oriente lux! — разумеется я предусмотрительно крепко зажмурил глаза, уповая на то, что стражникам не придет в голову именно сейчас сделать решительный рывок вперед.

Они его не сделали.

Внезапно вспыхнувший из моих рук яркий свет лизнул комнату, заставив замереть всех находящихся в ней — Себастьяна, Дитриха, горожан, умирающего на полу у входа молодого стражника и стоящего в дверном проеме довольного мэтра Якобсона. Всех, кроме меня. Они застыли на своих местах, и когда я открыл глаза, то не увидел ни малейшего признака движения. Только грудь Штадена, видневшаяся сквозь распоротую рубаху, вздымалась в такт его дыханию. Все жертвы моего заклинания завороженно смотрели в то место, откуда брызнул ослепляющий свет — там, где мгновение назад была моя рука.

Я бросил ожерелье, теперь бесполезное, на пол. Оно таяло, как сухой прутик в огне. Бусинки сжались до размеров горошины, затем стали еще меньше, а потом исчезли совсем, оставив после себя лишь нитку, прежде скреплявшую их.

Встряхнув посильнее своих товарищей, я привел их в чувство:

— У нас в запасе несколько минут. Надо спешить.

Не говоря ни слова, они бросились собирать свои вещи, благо их было немного.

Обойдя застывших в нелепых позах стражников, Себастьян подошел к стоящему в коридоре мэтру Якобсону. Некоторое время он смотрел на него, затем сделал выпад шпагой. Член малой палаты городского магистрата и магистр алхимических наук мешком осел на пол. Кровь была почти незаметна на синем атласном халате.

— Старик позвал стражу. Теперь он не сможет предоставить властям подробный рассказ о нас. Проклятье, я думал, что могу доверять ему!

— А слуги? — мы разговаривали уже на бегу, оставив пустой дом позади.

— Они разбежались, и еще некоторое время мы будем в относительной безопасности, — ответил Себастьян.

— Куда теперь направимся? — мой вопрос был вполне закономерен. — Здесь есть еще место, где мы не успели никого убить?

— Есть, — ответил фон Вормсвирген. — Еще один мой старый знакомый…

Я и Дитрих остановились, мрачно переглянувшись.

— То есть, это хороший знакомый. Я ему полностью доверяю, а мэтру Якобсону я не доверял. Этот точно нам поможет, и вообще, он…

VII

По-утреннему яркое солнце еще только вставало над Амстердамом, когда Бальтазар Лодекин вошел в здание управления Голландской Ост-Индской компании. Дверь неприятно скрипнула, открываясь; за ней оказался вестибюль, в глубине котороговиднелась лестница, ведущая на второй и третий этажи.

Охранники склонились в поклонах, когда он прошел мимо, приветствовав их небрежным кивком головы. Глава компании был одет в темно-зеленый бархатный колет и такого же цвета чулки. Каблуки черных туфель выбивали торопливую дробь по каменным плитам пола.

Оглядываясь, словно отовсюду ожидая подвоха, мэтр Лодекин поднялся по лестнице. Здание пустовало сегодня — Бальтазар вчера отпустил служащих на несколько дней. И без них компания продолжала жить по наработанной за четверть века схеме, уже не особо нуждаясь в управлении людей.

Это была его компания. Одна из самых могущественных на Севере. Единственным конкурентом — мэтр Лодекин выругался про себя — была Ганза, торговый союз пяти свободных имперских городов. Хотя нет, уже только четырех: разграбленный Киль лежит в руинах, взятый войском Кристиана Датского.

Лестница закончилась, выводя Бальтазара к дверям в большую залу на третьем этаже. Здесь также стояли гвардейцы Ост-Индской компании и еще несколько дворян-иностранцев, которые прибыли в качестве охранников гостей мэтра Лодекина. Распахнув обе створки двери, глава компании вошел в комнату, приветствуя всех собравшихся:

— Доброго дня вам, лорд Стефан. Приветствую вас, господин дю Трамбле, — он говорил с ними как с равными, невзирая на разницу в происхождении.

Сидящие люди, двое богато одетых иностранцев в Амстердаме, поднялись из кресел, отвечая ему.

Первый из них, высокий англичанин в одежде синих цветов, которого голландец назвал лордом Стефаном, немедленно заговорил:

— Наконец-то и вы, мэтр Лодекин. Мы уже начали проявлять беспокойство по поводу отсутствия нашего любезного хозяина.

— Всего лишь незначительная задержка в пути, милостивые господа, — Бальтазар улыбнулся. — Не стоило беспокоится! Если вы соблаговолите подождать еще немного, я представлю вам нашего четвертого собеседника. Он должен вскоре присоединится к нам.

Проигнорировав вопросительно приподнятую бровь англичанина, голландец продолжил:

— Это наш новый маг. Вы будете иметь случай убедиться в его квалификации — он обязуется защитить нас от подслушивания, а вкупе с этим помочь нам в получении информации о планах Ганзы.

Третий человек в комнате, во всем сером, усмехнулся:

— Маг? А вы, дражайший мэтр Лодекин, не боитесь предательства с его стороны? Это ведь так характерно для всех чернокнижников — следовать делу исключительно своей выгоды.

Услышав негромкие шаги на лестнице, господин Бальтазар сделал успокаивающий знак рукой:

— Тс-с! Вот и он! — глава голландской Ост-Индской Компании оправил одежду. — Я уверен в его лояльности, господа, потому как имеющийся у меня в наличии один документ может заставить этого чародея выполнить все, что я ему прикажу.

В дверь постучали — тихо, почти неслышно.

— Входи, Николаус, — ответствовал мэтр Лодекин.

Все трое уже устроились в креслах, расставленных в центре комнаты лицом друг к другу, и с нетерпением ожидали появления волшебника.

Дверь открылась. Бальтазар усмехнулся про себя, наблюдая за удивлением своих собеседников. Человек, вошедший в комнату, казался тенью. Черная роба, похожая на монашью сутану, капюшон, скрывающий лицо, и такие же черные перчатки — одежда новоприбывшего не отличалась разнообразием. Спустя несколько секунд маг заговорил:

— От лица своей скромной персоны рад приветствовать собравшихся здесь господ, — он поклонился. Голос его был немного неприятен, словно визг несмазанной тележной оси. Дверь за пришельцем закрылась.

— Образование? Бумаги об окончании учебных заведений? — спросил господин дю Трамбле, с интересом рассматривая чародея.

— Диплом Парижского университета, королевской академии Лондона, звание магистра трансцендентальных наук и тауматургии, — отрекомендовался маг, протягивая несколько свитков.

— Сюда, — указал пальцем на подготовленное для чародея место мэтр Лодекин. Магистр Николаус пересек комнату и занял свое кресло, напротив самого Бальтазара.

Двое иностранцев по-прежнему наблюдали за чернокнижником, которого глава голландской компании назвал Николаусом. Англичанин презрительно, второй — француз — с некоторой заинтересованностью во взгляде.

— Итак, господа, мы можем приступать к тому делу, ради которого каждый из нас покинул свой дом, — первым по традиции говорил голландец. Он посмотрел вопросительно на мага и, получив утвердительный кивок, продолжил:

— Магистр Николаус со своей стороны взялся защитить нас от действия враждебных сверхъестественных сил. Все мы можем оценить опасность со стороны Фридриха Штейнмана — ганзейского чародея.

— Прислужника Сатаны, да будет проклято имя его! — веско заметил французский представитель и перекрестился. Остальные трое немедленно последовали его примеру.

— Последний раз мы собирались здесь два года назад, лишенные тогда общества господина дю Трамбле. Поводом той встречи послужил мятеж принца Магнуса против своего двоюродного дяди, короля Кристиана IV Датского.

Нам всем известна истинная причина этого восстания — Ганза! Ее руководители снабдили Магнуса деньгами, войском, торговой поддержкой, заботясь лишь о выполнении своей собственной цели — создании в бассейне Балтийского и Северного морей государства, где правила бы Ганза, прикрываясь безвольным монархом, готовым удовлетворить все их требования. Такой страной стала бы Дания, одержи принц победу. И в таком случае Союз, и так имеющий огромное влияние на всю Европу, стал бы политической силой, которую нельзя было бы игнорировать.

«И сосредоточила бы в своих руках всю, абсолютно всю европейскую торговлю с Востоком — вот чего вы на самом деле боитесь,» — подумал Жозеф дю Трамбле, «серое преосвященство», страшней его имени для уха француза было разве что имя самого Ришелье. Мэтр Лодекин продолжал:

— Войска Магнуса проиграли решающую битву, несмотря на всю поддержку Ганзы, и угроза создания проганзейского государства миновала. Субсидированный нашими деньгами, в начале мая этого года Кристиан Датский вторгся в пределы Священной Римской Империи германской нации. Успехи, которых он добился, нас пока удовлетворяют — взят и разграблен Киль, север страны свободен от австрийских и католических войск. Но не от Ганзы!

Представитель от Английского королевства, сидящий напротив француза, подавил зевок — все, что говорил мэтр Лодекин, он говорил для господина дю Трамбле. Больше для проформы, чем из желания реально ввести в курс дела. «Серый кардинал» Франции, правая рука министра Ришелье, имел отличное представление обо всех событиях, которые происходили в Европе, и об их настоящей подоплеке. Сейчас француз немного рассеяно слушал господина Бальтазара и кивал, соглашаясь со всем сказанным.

— Сегодня мы собрались здесь ради прежней цели. Однажды выбрав стезю, по которой придется двигаться, с нее уже нельзя будет сойти. Два года назад мы такой выбор сделали: Ганза должна быть уничтожена! — помощник первого министра Франции оживился, с интересом взглянув на рассказчика.

— С нашей помощью Датское королевство смогло вступить в войну, опустошающую империю. Кристиан IV взял Киль, вырвав тем самым один из алмазов в венце Ганзы. Осталось еще четыре. Сейчас король оставил часть войск в тылу, осаждать Любек и Гамбург, а его войско двинулось на юг империи. Обеспокоенный таким ходом событий Союз не замедлил ждать себя с ответом. Сегодня утром я, по совершеннейшей случайности, был в порту, где видел два французских корабля. На одном прибыли вы, господин дю Трамбле, капитан другого — Батист Камбеа — как мне достоверно известно, является в течении многих лет одним из ганзейских агентов. Я думаю, каждый из нас понимает, что этот факт моет означать?!

— Предупреждение! — презрительно бросил лорд Стефан.

«Серый кардинал» и магистр Николаус молча кивнули, соглашаясь.

— Предупреждение, — подтвердил господин Бальтазар. — Мои люди в порту сказали мне, что с корабля сошли трое человек. Это представители Ганзы. Я не могу сейчас точно сказать, зачем они посланы — помешать ли этой встрече, получить какую-то информацию или для чего-то иного. В конце концов, дело может быть связано и с магией, это уже ваше дело магистр Николаус. Но факт остается фактом: Союз знает о нашей встрече и готовится к решительным действиям. Вне сомнения это связанно с опустошением их подворья. На всякий случай я предпринял меры — ганзейцев должны сегодня убить в пьяной драке. Неважно где, на улице или в трактире.

— У вас есть свой человек в империи, мэтр Лодекин. Почему бы вам не спросить у него, что он знает о миссии этих троих в Амстердам? — поинтересовался англичанин.

— Живущий в Кельне маг? Вы его имеете в виду, лорд Стефан? — не дожидаясь подтверждения, голландец ответил. — К сожалению, с ним связаться сейчас очень сложно. Война препятствует обычной связи, а магическим образом… Наш новый чародей настаивает на связи в подходящее для этого время, а это будет нескоро.

— Расположение звезд, благоприятствие стихий сейчас не потворствуют проведению нужного нам обряда, — подтвердил магистр Николаус.

— В ближайшем времени я буду знать планы Верховного Магистрата Ганзы, — уверенно продолжил господин Бальтазар. — Но те сведения, которые мы имеем сейчас, подтверждают правоту наших действий…

Стук в дверь прервал его.

— Мэтр Лодекин, — донесся снаружи голос одного из охранников. — Господин Золинген просит принять его.

— Впустите!

В залу вошел неброско одетый человек, опоясанный мечом. Поклонившись сначала главе голландской Ост-Индской компании, затем всем остальным собравшимся, он заговорил:

— Я вынужден сообщить вам неприятные новости, мэтр Лодекин. Четверо наших людей, посланные убить ганзейцев, не справились со своим заданием и погибли. Иностранцы бежали из «Пса войны» — трактира, где была драка.

Зрачки господина Бальтазара налились яростью, готовящейся выплеснуться наружу, на посланца. Тот, видя гнев своего хозяина, поспешил договорить до конца:

— Человек, у которого они укрылись, выдал их нам. Им оказался мэтр Якобсон, член малой палаты городского магистрата. По его описанию, один из пришельцев — некто граф фон Альштендорф, широко известный в Амстердаме человек. Двое других, очевидно, простые воины, охраняющие его. Все трое представились у ворот людьми Родерика Виндорта, капитана нерегулярного рейтарского отряда. Имеют ли они действительно отношение к нему, мэтр Якобсон не знает.

Господин Бальтазар радостно усмехнулся и потер ладони:

— Отправишься немедленно к капитану Гогворсту. Засвидетельствуешь ему мое почтение и скажешь, что трое людей, обвиненных в шпионаже против Республики Соединенных Провинций, скрываются от правосудия в доме этого самого мэтра Якобсона. Пусть он отправит туда дюжину пикинеров.

— Они нужны нам живыми, мэтр Лодекин! — тихо произнес лорд Стефан. — Прикажите вашему капитану пленить их и поместить под стражу. Позже мы четверо явимся допросить их.

— Да, — согласился Бальтазар. — Слышишь, Золинген, передашь капитану все только что сказанное лордом Стефаном.

Пришелец поклонился еще раз и спешным шагом покинул комнату. Мэтр Лодекин обернулся к двоим своим собеседникам и магу:

— Ну вот, люди Ганзы в наших руках. Уже сегодня вечером мы сможем выяснить обстоятельства миссии, с которой их направили в Амстердам.

— Вернемся к делам в Европе, — одернул радость голландца лорд Стефан.

Господин Бальтазар прокашлялся, собираясь с мыслями; в комнате на несколько мгновений повисла тишина. Жозеф дю Трамбле думал о реакции Ганзы на арест трех ее шпионов. Магистр Николаус сидел в глубоком сосредоточении, закрыв глаза. Изредка по его тонким, сжатым губам, видимым под капюшоном, пробегала усмешка, почти невидимая.

Англичанин, скрестив руки на груди, смотрел на мага. «Я его знаю! Я его точно где-то уже видел! Что-то связанное с королем? Может быть, может быть… Нет, такого я пожалуй бы запомнил. Или он имел другую внешность?» — мысли его скакали вокруг чародея, никак не желая давать ответ на возникающие один за другим вопросы.

Лорд Стефан точно помнил, что уже встречался с этим человеком, закутанным во все черное. Память, непонятно почему, услужливо подсовывала образ короля Якова, словно милостью божьей владыка Великобритании и Ирландии, Защитник Веры, мог иметь отношение к чернокнижнику.

«Не беда, отправлю Тома к Корнелию, узнать побольше о новом маге мэтра Лодекина». Франциск Корнелий был местным осведомителем лорда Стефана. Англичанин часто пользовался его услугами, наезжая в Амстердам — возможность узнать заранее обо всех ходах союзников подчас была важнее знания ходов противника.

Каково же будет удивление лорда Стефана, когда спустя день он обнаружит своего слугу, Тома, с перерезанной глоткой в канаве на окраине Амстердама, а Франциск Корнелий сгорит заживо в своем доме, который охватит внезапный пожар. Удивление будет большим, когда англичанин узнает, что перед смертью его осведомитель передаст все свои накопленные деньги монастырю святой Жозефины, скромной часовне у городских ворот, с наказом молиться ежедневно за спасение его души в течении двенадцати лет. Но все это еще только будет…

Бальтазар Лодекин начал говорить. Невысокий, пятидесятивосьмилетний мужчина, по-прежнему пользующийся успехом у женщин, он умел заставить слушать себя любую аудиторию.

— Если собравшиеся здесь господа представят себе карту мира, то они могут увидеть два полностью оформившихся к настоящему моменту союза. С одной стороны — дом Габсбургов, правящий в Испании и империи. С другой — протестантские страны, к которым относятся Дания, Швеция, Соединенные Провинции, Английское королевство. Помимо их, есть еще Московия. На стороне блока Габсбургов такие страны, как Королевство Обеих Сицилий, Миланское герцогство, Речь Посполитая — их основные людские ресурсы.

Слушатели кивали, соглашаясь со всем сказанным.

— Франция, католическое государство, — мэтр Лодекин поклонился в сторону господина дю Трамбле, — обеспокоено испанско-австрийской угрозой, и поэтому готова выступить против Габсбургов. Я прав?

«Серый кардинал» сделал легкое движение кистью:

— Позже, уважаемый господин Бальтазар, обсудим это позже. Я не хочу прерывать ваш увлекательный обзор европейской политики.

Мэтр Лодекин понимающе улыбнулся и продолжил:

— Веским фактором, оказывающим влияние на положение дел в империи, является наличие Ганзейского Союза. Цель, объединяющая две наши Ост-Индские компании — уничтожение Ганзы, нашего главного соперника в торговле с Востоком. Добиться этого мы можем только одним путем — войной. Пользуясь борьбой Католической лиги и Евангелической унии, мы бросили на стол новую карту. Кристиан IV Датский, получив наши деньги, ввел свои войска в империю. Ему было очень удобно воспользоваться таким поводом, как защита притесняемых лютеран. Он добился некоторых результатов, взяв Киль и разбив армию Карла фон Эрбах-Гратца. Согласно заключенным договорам, он должен к концу года осадить Бремен, чтобы получить другую часть денег.

В разговор неожиданно вмешался англичанин:

— Как мы видим, события в империи начинают далее разворачиваться не так, как мы желали бы. В следующем году в войну вступит Речь Посполитая. Испанская корона также обеспокоена делами в империи: победа Фердинанда означает возникновение их — габсбургской — гегемонии в Европе. Мы же до сих пор не уверены в желании московского царя соблюсти свою часть договора по отношению к Шведскому королевству. К счастью, мы делали ставку не на одну датскую армию. Дальнейшие успехи короля Кристиана выглядят достаточно сомнительными, ввиду субсидирования императора Ганзой. Пресловутый кельнский маг мэтра Лодекина сообщает о невероятных суммах денег, готовящихся к передаче банкирскому дому Фуггеров. По сравнению с ними, тот миллион дукатов золотом, который мы обещали датскому королю, выглядит медным грошом.

Жозеф дю Трамбле приподнял бровь:

— Свои интересы в Балтике?

— Да, — ответил господин Бальтазар. — Если бы не собственные интересы на южном побережье Балтийского моря, вполне возможно, что армия датского короля сражалась бы сейчас за императора. Но Ганза не посмела бы нанять Кристиана в обход интересов дома Габсбургов, которые не желают отдавать ни пяди имперской земли.

Заглянув в будущее, мы можем предугадать развитие событий. Ближе к осени Католическая лига соберет новую армию, превосходящую предыдущую, усиленную имперскими войсками и солдатами Ганзы. И на этот раз полководцем будет не Карл фон Эрбах-Гратц, а граф Тилли. Состоится новая битва, результат которой предсказать сложнее: трудно решить, чей полководческий талант лучше — Тилли или Кристиана Датского. Но сведения, полученные от магистра Николауса, говорят о том, что мастер Штейнман…

Дипломат-француз и оба руководителя Ост-Индских компаний снова осенили себя крестным знамением.

— …что мастер Штейнман обещает отдать двух своих лучших учеников в распоряжение имперского полководца. Наличие магической поддержки может значительно повлиять на ход сражения.

Лорд Стефан кинул вопросительный взгляд на магистра Николауса, прямо сидящего в своем кресле в видимом напряжении, сковавшем тело.

— Нет, что вы, что вы, ваша милость! Боюсь, я не смогу ничем помочь на поле боя. Мое дело — вовремя обнаруживать лазутчиков и мешать им, подкидывать ложные сведения. Одним словом, работать с информацией. Против тысяч вооруженных людей я бессилен, — чародей пожал плечами, извиняясь. Англичанин презрительно усмехнулся. «Вот и вся польза от магии!» — словно бы говорило его выражение лица.

— Заранее предположив возможность такого поворота дел, мы заключили несколько соглашений, позволяющих нам отыграть поражение Кристиана. Это стоило нам огромных денег, не знаю уж, как там Ганза, — мэтр Бальтазар Лодекин криво улыбнулся. — Благодаря мирному договору нашего нового партнера с Речью Посполитой, который будет вскоре заключен с помощью Франции, этот отыгрыш стал возможным.

Лорд Стефан понимающе качнул головой:

— Нам понадобиться новая армия, качественно превосходящая датские войска. Мы нашли такую армию, — услышав это, французский «серый кардинал» заинтересованно подался вперед. Взгляд его выдавал изумление.

— Да! — улыбаясь, ответил глава английской компании на его невысказанный вопрос.

VIII

Если бы я не относился так хорошо к Себастьяну, я бы ненавидел его!

После происшествия в доме мэтра Якобсона, черт бы побрал старого алхимика вместе со всей городской стражей Амстердама, отправляться к очередному приятелю Себастьяна — по меньшей мере безумие.

Однако фон Вормсвирген уверял нас с Альбертом в преданности своего друга, капитана одного из кораблей голландской Ост-Индской компании, с такой искренностью, что нельзя было ему отказать. Если Себастьян чего-то хочет, он обязательно этого добьется.

Мы поднялись на второй этаж трактира, где знакомый фон Вормсвиргена снимал комнату. Себастьян постучал в дверь.

— К черту! — кто бы там ни был за дверью, он явно не хотел нам открывать.

Лицо Себастьяна расплылось в радостной улыбке:

— Открывай, Ганс, это фон Вормсвирген!

Спустя пару секунд дверь распахнулась и нашим взорам предстал этот самый друг. Небрежно одетый — грязь и заплаты — опоясанный ремнем с двумя пистолетами, он лыбился, глядя на фон Вормсвиргена, обнажая желтые гнилые зубы.

— Господин граф? В такое-то время? — я вполне мог понять его удивление: на улице была полночь и добрым гражданам Амстердама указом магистрата запрещено было даже высовывать нос в темноту улиц. Отстранив человека, Себастьян прошел в комнату. Мы последовали за ним.

В комнате не было ничего, на чем стоило бы задержать взгляд. Кровать с грязным тюфяком, хромоногий шкаф в углу и стол с несколькими табуретами, запачканными остатками еды и вина. Единственным источником света служил огарок свечи, близкий к скорой и неминуемой кончине. Пара пустых винных бутылей дополняла интерьер.

— Не обращайте внимания на вид его жилища, — заметил фон Вормсвирген. — Ганс Гопфер не слишком-то заботиться о своей внешности и о том, как выглядит комната, давшая ему приют.

«Мы заметили», — мысленно ответствовал я.

Капитан Гопфер жестом предложил нам рассесться по табуретам, а сам развалился на кровати. Этот человек производил странное впечатление: внешняя запущенность — что, впрочем, неудивительно для простолюдина — сочеталась в нем с знанием цены себе. Его внимательный взгляд был привязан к Себастьяну.

— Нас интересует кое-что случившееся здесь, в Амстердаме, — обратился к нему фон Вормсвирген.

— Я помню о долге, — Ганс качнул головой, лицо его помрачнело. Он снял пистолеты и отложил их в сторону.

— Ганзейский двор. Он сейчас пуст. Что там произошло?

Капитан резко поднялся с тюфяка и подошел к раскрытому окну. Свет огарка отбросил его огромную тень на мощеную улицу. Ганс постоял там немного, затем резко развернулся к нам:

— А вы не преувеличиваете мой долг, ваша милость? — бросил он Себастьяну.

— Ну-ну! Ты его до конца жизни не оплатишь! — рассмеялся в ответ фон Вормсвирген. Капитан опустил глаза, секундой раньше пылавшие гневом.

Иногда я поражаюсь Себастьяну — способность свести на пользу себе любой конфликт. Будучи на его месте, я бы не сдержался и убил Гопфера.

Хозяин этой убогой каморки вновь уселся на кровать, сцепив перед собой руки замком и потупив взор. Фон Вормсвирген выжидающе смотрел на него. Альберт изучал потолок, я держал руку на рукояти меча. Молчание грозило затянуться надолго.

— Это произошло две недели назад, — заговорил наконец Ганс. — Я был там…

Себастьян тяжело вздохнул, жестом удерживая нас на местах:

— Ну?!

— Вечером предыдущего дня я и еще двое гвардейцев из роты капитана Гогворста навестили поставщика вин для посольства Ганзы. После недолгого спора он согласился вместо обещанного бургундского вина — которое, он кстати, покупает с кораблей Ост-Индской компании — передать ганзейцам наше вино. Нет, не яд. Какое-то снадобье, приготовленное этим проклятым чернокнижником, — он истово перекрестился три раза.

— Чернокнижником? — выразил интерес к рассказу Альберт.

— Это адово исчадье потом, когда мы вошли в подворье, творило свои богомерзкие…

— По порядку! Рассказывай все так, как было! — оборвал его Себастьян.

— Опоенные его зельем, ганзейцы не могли даже сопротивляться. Нас было всего четверо. Колдун сказал, что этого хватит. Мы убили двух часовых, затем открыли ворота и вошли туда. Чернокнижник приказал собрать всех спящих людей и отвезти их в фургоне в рощу за городской стеной. Там он нарисовал на земле какие-то круги и начал свое дело. Мы должны были уйти, но решили остаться и посмотреть, что он собирается делать. Лучше бы мы оставили это место и сразу бы направились в город.

— Он по одному касался их, говорил какие-то слова, — Ганса передернуло. — Затем будил их. Ганзейцы, даже проснувшиеся, казались нам спящими: они медленно двигались, словно рыбы. Колдун достал нож и взрезал им по очереди брюхо. Потом погружал руки в их внутренности и что-то шептал, словно беседуя с мертвыми. Я слышал, чернокнижники ценой своей души могут такое.

Альберт подался вперед, слушая рассказ Ганса. Он специалист по магии, и любая деталь из описания происходящего могла навести его на след или рассказать об этом чародее.

— Закончив свое дело… — капитан опять передернул плечами и перекрестился. — Закончив свое дело, колдун облил их своей очередной смесью и поджег. Они сгорели все, без остатка, непогребенными. Мы следовали за чернокнижником до одного из домов в пригороде, куда он вошел и где остался ночевать. Потом мы разошлись по домам, обещав друг другу молчать об увиденном: господин Лодекин, думаю, сурово бы обошелся со мной, узнай о том, чему мы были свидетелями.

Мы молчали, оставаясь под впечатлением рассказа Ганса. Себастьян коротко расспросил Ганса как добраться до того дома, куда вошел чародей.

— Некромантия, — тихо проговорил Альберт.

Черная магия оставалась под запретом Рима даже после папских булл 1553 и 1579 годов, когда были разрешены целительская магия, алхимия и еще несколько других относительно безобидных видов чародейского ремесла. К сожалению в странах, покинувших лоно католической церкви, подобные случаи применения запрещенной магии случались нередко. Карающая длань господня и святая инквизиция почти не разделили здесь свое стадо на агнцев и козлищ. Как истинно верующий католик, я считал это серьезным упущением со стороны Бога.

— Что за чернокнижник? Как он выглядел? — Альберт начал задавать вопросы. Ганс вопросительно глянул на Себастьяна, тот утвердительно кивнул, разрешая ему отвечать.

— Высокий такой. Худой, словно голодал долго. Русые волосы, длинные, до плеч, — капитан показал рукой, насколько они длинные. — Лицо перекошено на одну сторону, словно смеется всегда левой половиной лица. Глаза острые, бегающие, как у крысы… Вот и все, вроде.

— Одет он во что был? Приметы какие-нибудь особенные?

— Приметы, приметы… Говорил с выговором своим таким, иностранец наверное. А одет, одет был сначала в рясу, как монахи носят, только без креста. Потом в красную переоделся, когда свое дело за городом делать начал, — Ганс перекрестился, охваченный искренним возмущением поступками мага.

Мне это показалось забавным — я еле сдержал смешок — этот еретик, лютеранин, считает себя вправе рассуждать о добре и зле!

— Никакой фантазии! — фыркнул Альберт. — Всегда одно и то же: тощий, бледное лицо, красная роба, черная роба, полночь, пентаграмма, мертвецы. Был у меня в университете преподаватель, так тот даже список составил, как отличить некроманта от любого другого мага.

Мы не разделяли его веселья — задание грозило затянуться во времени.

— Ты еще что-нибудь знаешь об этом маге? Откуда он, кому служит? — накинулся на Ганса с расспросами Себастьян.

Голландец неопределенно пожал плечами:

— Да нет…

— Расскажи, — голос Альберта был ласковым, как у кота, пытающегося уговорить мышь саму прийти к нему и не бегать более по всему дому. — Расскажи нам, что знаешь и тебе станет легче. Господь простит тебе твои грехи и простит грехи твоих товарищей. Ты спасешь не только себя, но и еще двух людей: достаточный залог, чтобы пройти в царствие небесное. Расскажи нам все.

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение его слов. Фон Вормсвирген, улыбаясь и довольно качая головой, смотрел на капитана Гопфера. Очередной фокус Альберта! Без которых, впрочем, порой нам пришлось бы туго. Чего стоит одна та штука с городской стражей в доме мэтра Якобсона!

Ганс, ссутулившись, в очередной раз передернул плечами и заговорил.

— Чернокнижник из Кельна. В прошлом году я пил с капитаном «Распутной Жозефины», он раньше служил в гвардейской роте Вебера. Так он целых полгода провел в империи, охраняя этого чернокнижника. Другого мага у нас нет. Имя у него — не то Йефраимус, не то Вальдемар. Не помню… — голландец прижал кулаки к вискам, словно защищаясь от головной боли.

— Себастьян, не будешь ли ты так любезен, чтобы попросить своего приятеля, раз он ничего не знает об этом чернокнижнике, отнести весточку на корабль Батиста Камбеа? — громкий голос Альберта взрезал одеяло тишины, заставив нас всех обратить взгляды на него.

Ганс потряс головой, недоуменно смотря на нас — так всегда бывает, если окажешься под властью чар. Я однажды испытал на себе подобное и прекрасно помню ощущение растерянности и непонимания, охватившее меня.

Написав записку, Альберт протянул ее фон Вормсвиргену. Себастьян молча прочитал ее, согласно кивнул и свернул конвертом. Разогрев на пламени свечи воск, извлеченный из необъятных карманов нашего мага, он запечатал письмо своим перстнем:

— Отдашь лично Батисту Камбеа, капитану «Толстой Кэтти». Понял? — Ганс согласно кивнул. — Завтра утром, как только встанешь с тюфяка!

Спустившись по лестнице, мы вышли из трактира на укутанную мраком улицу амстердамского пригорода. Прошли немного — топот шагов разносился над мостовой — и свернули в переулок.

Пригород спал, ни в одном из окон не горел свет, а улицы были пусты, как трактир в стороне от торгового тракта. Откуда-то издалека, может быть даже из самого города, донеслись яростные крики, которые вскоре стихли. Возможно, там в темной подворотне грабили сейчас зажиточного амстердамца или разъяренный любовник расправлялся с мужем своей возлюбленной, который застал их вместе.

— Что было в записке? — поинтересовался я, недовольный тем, что мои спутники не соизволили спросить моего мнения или хотя бы познакомить меня с ее содержанием.

— «Можете покидать порт. Мы возвращаемся по суше», — по памяти повторил Альберт.

— В Кельн? — похоже, задание распространялось еще и в пространстве.

— Сначала в тот дом, что нам описал Ганс. Если мы там не застигнем этого мага, то найдем трактир, где переночуем. Утром добудем себе лошадей и в империю.

— Чародей — это обычно кладезь информации, — глубокомысленно заметил Себастьян. — А этот вдобавок может вывести нас к истинным причинам такого зловещего нападения на ганзейское подворье.

Мы ничего ему не ответили — это и так было понятно всем троим.

Дом в пригороде конечно же оказался пустым. Утром мы купили четырех лошадей у трактирщика и направились в Кельн.

IX

Красивый, как и в молодости — все отмечали это — государь всея Руси, Федор Борисович Годунов, изволил печалиться после приема свейского посла.

Опочивальня царя была пуста, разве что две старые суки, государевы приятельницы по детским играм, смиренно лежали в углу, ожидая когда Федор Борисович вспомнит о них и подзовет к себе.

Лицо государя, когда тот внезапно отрывался от трапезы, омрачалось тяжелыми думами. Кто бы мог подумать, что наследие батюшкино будет таким тяжелым для сына, требующим принятия решений, ответственности. Решений, каждое из которых может погубить и государство, и самого сына.

Два дня назад в столицу прибыло посольство от свейского короля Густава. Всего час, как покинул царскую опочивальню посол, а государь московский уже весь был мучим терзаниями. Передав положенные приветствия от свейского брата Густава Адольфа, посол напомнил о договоре, который заключил его король с батюшкой нынешнего московского государя, Борисом Феодоровичем Годуновым. Тем самым договором, который Федор так опрометчиво продлил при своем помазании на царствование.

Тогда казалось — когда еще будет мир в свейском королевстве. Густав II Адольф ни на минуту не прекращал боевых действий: с Речью ли Посполитой, с Кристианом Данемаркским. А так нужны были Федору поддержка и признание соседей московского царства. Тем более, что государство польско-литовское, как всегда, на земли московские зарилось. Сигизмундовы люди среди черни русской слухи дрянные распространяли, после смерти Бориса Феодоровича сразу все плохое припомнилось. И царевич Дмитрий, и бесконечные Ливонские войны. Все, что нашли. А чего не нашли, сами придумали. Хорошо хоть вовремя были на корню пресечены очередные попытки Сигизмундовы чернь на бунт поднять. Он таких попыток не прекращал еще с самого правления отца его, Бориса. Благо, мятежник главный — некий монах-расстрига Гришка, объявивший себя чудом спасшимся царевичем Дмитрием — еще при батюшке был пойман и головы лишен.

Рано умер Борис, пусть и прожил жизнь долгую, а все мало ему казалось. Не прошло и двух лет, как московской победой завершились Ливонские войны, занемог и слег батюшка. Сколько знахарей и лекарей не собирали, все бестолку — отошел вскорости, неделю промучавшись.

Злые языки говорили — немцы отравили Бориса, за то, что тот орден Ливонский с навозом смешал и их земли раздал боярам приближенным. Кто на Ганзу наговаривал, кто на кесаря германского.

А теперь людишки доносят — спокойствие воцарилось в землях свейских. Будто подписал Густав мир с Речью Посполитой и готовится к новой войне, с Фердинандом Габсбургом, правителем священной германской кесарии.

А раз так, если в самом деле начнется война, придется исполнять условия договора, объявить войну Сигизмунду, королю польскому и литовскому.

Объявить войну Сигизмунду, значит вступить в открытое противостояние с Ганзой, торговля с которой давно уже является главным источником дохода царской казны. А что делать дальше, с кем торговать, если Союз объявит блокаду московских портов, будет топить торговые суда в Балтийском море? С другой стороны, договор… Французское и Английское королевства гарантом выполнения условий выступают.

Тяжелые мысли беспокоили государя всея Руси.

Федор словно предугадал то, что должно было произойти и недовольно поморщился. Так и случилось — двери опочивальни распахнулись настежь.

— День добрый, любезная сестричка, — язвительно произнес государь.

— День добрый, любезный братец, — улыбнулась в ответ Ксения. За ее спиной в проеме двери виднелись смущенные стрельцы, которым Федор строго воспретил кого-либо пускать к нему. Да разве остановишь сестру государеву? Она, как в Москве говорят, рыцаря немецкого с бронею съест за милую душу, не подавится. Любит народ Ксению Борисовну, оттого и шутит. Благо, сама царевна позволяет, сама смеется своею белозубой улыбкой.

Ксения, улыбаясь, смотрела на брата, наклонив голову, затем повернулась к стрельцам, толпившимся в дверях, сурово взглянула на них и притопнула ногой. Двери тут же закрылись и брат с сестрой остались в полном одиночестве.

— Посол свейский у меня был, сестрица, — сокрушенно произнес Федор. — Про договор о помощи говорил, напоминал, что я делать должен, если Густав кесарю германскому войну объявит.

— Известно что, — перебила государя Ксения. — Сам же, братец, договор и продлевал, помнить должен — Речь Посполитую нам необходимо удержать от помощи кесарю, свои войска на нее двинуть.

Нам обидой резануло государев слух, будто и не он царь всея Руси, а вместе с сестрой Московским государством правит.

Самой большой обидой Федора была Ксения. Жаль не умерла, пока дитем малым была. А теперь уже ничего и не поделаешь… Любит ее народ, больше государя своего любит. И случись с ней что — быстро вспомнят царевича Дмитрия, все грехи отцовские Федору припомнят. Нельзя сестру трогать, даже словом обидеть и то боязно.

Завидно царю было, завидовал воле ее — вот уж кому на самом деле мужиком родится надо было, на трон отцовский сесть — и боялся ее. Не раз Ксения уже поперек воли брата вставала, говорила, что думала, и знал Федор, что молчаливая поддержка боярская не за ним, за царевной.

И на кой черт батюшка ей столько позволял, к себе приблизил, наукам да грамоте разной обучил. А Ксения учится любила и хотела. Уж на что Федор ученым был, отец средств на образование не жалел, а не любил в споры вступать с сестрой. Проигрывать не желал.

Тем более Ксения рядом с батюшкой все время была, смотрела, как отец государством управляет, и запоминала, училась. Научилась, на беду Федору.

— И что же мне, с Ганзой теперь порвать? — искренне удивился брат. — Откуда же тогда деньги брать буду? Без торговли казна опустеет.

— Самим торговать пора, — решительно возразила Ксения. — Без Ганзы проживем, любезный братец. Немцы, сам знаешь, кому угодно глотку грызть готовы, лишь бы нам, кроме как с ними, торговать не с кем было бы. Сами в Новгороде, да в Ливонии товары задешево покупают, у себя втридорога продают. А подумаешь, если бы московские купцы сами товары бы возили за море или выбирать могли, с кем торговать, с кем нет, так тошно становится.

Федор промолчал.

— Надо свою торговлю укреплять, не от немцев зависеть. Ради чего батюшка наш Ливонию войной взял? Уж не чтоб боярам седобородым земли новые раздать, да победами прославится. Он-то понимал, как торговле русской пути новые нужны.

Упоминание об отце еще больше разозлило Федора, который сидел, мрачно уставившись в пол и разглядывая узорные плиты.

— Пусть лучше Густав кесарю войну объявит, войска в следующем году двинет, — сказал он наконец. — Там и посмотрим, нужно ли договор соблюдать. Если не сумеет свейский король немцев одолеть, выгонят его из кесарии как собаку, тогда послов в Бремен направим, что, мол, Густав не брат нам более и договор с ним мы чтить не намерены. А если победа за свеями будет, тогда и войска двигать можно, благо засиделись без достойного дела.

Ксения, ожидавшая от брата большей решительности, смотрела на него с неприязнью. Отец не раз говорил, что не все время коню по одной дороге скакать. Иногда и новый путь выбирать приходится. Эти слова накрепко запали в ее душу, не раз помогая в решении тех дел, о которых Федор даже помыслить боялся, не то что взяться за них. Только брат не всегда уступал сестре, иногда — все чаще и чаще — вспыхивал протестом, отмахивался от ее советов и поступал по своему. Может, конечно, и на благо царству московскому, да только Ксения так не считала.

А уж в таком деле сидеть и ждать, пока не определится победитель, вообще грешно. Так и проспать все на свете недолго, можно упустить свою удачу.

— Слыхала, сестрица, стрельцы того дня опять бунт учинили, хорошо боярские людишки помогли. Митрополит Кирилл речь им говорил, уважения ко мне требовал.

— А они? — Ксения не подала вида, что обрадовалась такому повороту разговора.

— А они серебра требовали. Пришлось откупиться, — Федор помолчал. — Вот, не было бы торговли с немцами, откуда серебро взял бы? То-то.

Кабы знал государь Федор Борисович о том, кто бунту настоящим зачинщиком был; знал бы если о том, что каждый вечер встречаются Ксения с митрополитом Кириллом, чтобы о политике государевой беседы вести. О том, что привозят тем боярам, которые Ксению больше других поддерживают, серебро иностранное. О том, что давно сестра его свои собственные войска собирает. Не поздоровилось бы царевне.

Но не знает государь, а потому спит спокойно.

X

Хрясть!

Медный кубок сплющился от удара о дверь. Человек, метнувший его, несколько секунд постоял, удовлетворенно смотрел на стекающее по доскам на пол темно-красное вино. Затем резко развернулся — лицо его перекосилось от злости — и ударом ноги опрокинул маленький столик в центре комнаты, уставленный бутылками с вином и пустыми тарелками.

К вину на полу добавились жир и небрежно обглоданные кости. Глиняные тарелки подпрыгнули в воздух и, звякнув, разбились, разлетевшись по доскам мелкими осколками. Грязь, покрывающая пол, стала приятного глазу желто-красно-глиняного оттенка.

— Вина! — проорал осипшим голосом человек, оглядывая утварь в поисках новых жертв. — Еще вина!

Дверь раскрылась. В проеме возник невысокий, коренастый мужчина в камзоле коричневой замши, сжимающий в руке меч. Оглядев внимательным взглядом комнату, он усмехнулся себе в бороду. При его появлении первый человек словно бы сжался, ссохся, съежился и теперь затравленно смотрел на вновь прибывшего:

— Еще вина! — прохрипел он.

— И это все, что беспокоит нашего будущего короля? — участливым тоном, которым разговаривают с ребенком, спросил второй.

Собеседник закивал:

— Да, мое величество желает вина! Не того рейнвейна, которым вы меня поите, а лучшего вина, которым торгует ваша чертова Ганза! — голос его был капризным и действительно, больше подходил ребенку, нежели взрослому человеку. — Когда я стану королем…

— Когда ты станешь королем, второе пришествие Христа уже станет историей! — неожиданно взорвался вспышкой ярости вошедший.

Он с силой вогнал меч в ножны и уселся в кресло, стоявшее нетронутым в углу.

— Ваша проклятая Ганза лишила меня трона! — гневно проговорил первый.

— Какого трона?! Кем ты был?! Принц Магнус, кузен Кристиана. Кузен, а не брат или сын! Ты бы никогда не дождался трона! — голосом, полным сарказма, возразил второй.

— По крайней мере, я жил как подобает жить особе королевской крови. А не в этой конуре, в которой стыдно держать даже собак! И где меня поят ослиной мочой, вместо вина, достойного принца!

Второй встал и открыл ставни окна, отгораживающего прутьями решетки комнату от внешнего мира. Солнечные лучи упали на пол — в комнате на мгновение посветлело. Затем облака скрыли солнце и вновь воцарился сумрак. Человек вернулся в кресло.

— Ты помнишь, как все было? — спросил второй.

— Однажды ко мне пришел ваш посланник и предложил заключить сделку. Я должен был возглавить восстание против Кристиана. Дворяне, уставшие от его бесконечных войн, должны были присоединиться к мятежу. Я согласился…

Второй незаметно улыбнулся, пряча усмешку в усы.

— Это было два года назад. Войска нескольких купленных вами дворян с севера империи, три роты ганзейских мушкетеров и отряды датского дворянства — вот все, чем я располагал. Благодаря внезапности и деньгам Ганзы, Копенгаген оказался в наших руках. Кристиан бежал в Стокгольм, к Густаву Адольфу. Я правил четыре месяца. Честно говоря, я просто четыре месяца сидел на троне. За меня правили советники из вашего Союза, указывавшие, что, когда и как мне делать. Меня же выставляли как куклу перед дворянами на балах, перед послами на приемах. И рядом всегда был этот незаметный мастер Боль, решавший все государственные дела.

Второй человек расхохотался:

— А чего ты хотел?! Почему же еще Ганза позволила тебе сидеть на троне Датского королевства! Безвольный, жалкий монарх — вот все, в чем мы нуждались.

Принц Магнус молча проглотил насмешку, пухлые губы его сжались в полоску — он полностью предался воспоминаниям:

— А потом Кристиан вернулся. С армией Густава и лояльными ему дворянами. Внезапно оказалось, что те, кто сначала поддерживал меня, недовольны правлением Ганзы в их государстве. Им опять понадобился король, который будет вести войны, раздавать деньги и захваченные земли. Войска нанятых имперских дворян были разбиты, ваши хваленые роты погрузились на корабли и исчезли в море. Копенгаген продержался полтора месяца исключительно благодаря тому, что горожане желали того, чтобы их город состоял в Ганзе. Потом однажды ночью в моих покоях появился этот ваш колдун — Штейнман — который незаметно для Кристиана вывез меня в империю, в Бремен. И вот уже два года я сижу в этой комнате, забыв о развлечениях, о королевстве, обо всем! И все эта вашапроклятая мечта о ганзейском государстве! Почему оно понадобилось вам именно в Дании?! Чем вам не подошла империя, которая и так почти ваша?!

— Наша?! Дурак! — пробормотал почти про себя второй, который точно знал, почему вечно раздираемая мятежами и религиозными войнами Священная Римская империя германской нации не может принадлежать Союзу.

— Знаешь, кто были твои настоящие враги? — спросил он, наклоняясь ближе к принцу.

— Король Кристиан и Густав Шведский! — не задумываясь ответил Магнус.

— Англия и республика Соединенных Провинций. Им не нужна сильная Ганза, им не нужно государство Союза в Европе. Они боятся нашего возвышения. Именно они наняли тогда, в 1622 году, Густава Адольфа для реставрации Кристиана. Кстати, ты знаешь, что твой дядя сейчас здесь, в империи. Получив деньги из рук Англии, он разбил армию Католической лиги и взял Киль. И намеревается идти с войском к Бремену, чтобы осадить и его.

Было видно, как побледнел принц. Рука, державшая полупустой кубок, затряслась. Пришлось взять его второй, чтобы унять дрожь:

— Здесь? Осадить Бремен? — даже голос его был растерянным и полным страха.

— Ну, ну! Не стоит так пугаться! — второй звонко расхохотался, наслаждаясь ужасом принца. — Он не выполнит того, что обещал своим нанимателям. Надорвется!

И рассмеялся снова.

Затем, опираясь на подлокотники, встал из кресла:

— До следующей встречи, Магнус, принц датский, — человек направился к двери. — Возможно, скоро ты и станешь королем.

Когда он почти уже вышел из комнаты, принц окликнул его:

— Прикажи принести еще вина, мастер Дункель. И приведи какую-нибудь девку!

Человек кивнул и закрыл за собой дверь.

XI

Часы на городской ратуше Бремена громкими ударами колокола отметили полдень. Фигуры людей, различимые даже с главной площади, совершили свой ежедневный танец, выйдя из левой дверцы и проскользив к правой.

Мастер Иероним Боль, глава Верховного Магистрата Ганзы, встал из-за стола и прошелся пару раз взад-вперед по своему кабинету чтобы размяться. Близилось время его встречи с Фридрихом. Старые друзья, они давно не виделись — маг уезжал в Пражский университет по своим чародейским делам. Служба делам Союза часто требовала от них обоих поездок по другим городам или даже странам.

Сейчас — когда Ганзе грозила опасность нового кризиса, опасность быть уничтоженной, пожранной молодыми торговыми компаниями — мастеру Болю как никогда требовалась поддержка друга.

Вошедший слуга доложил о прибытии мастера Штейнмана. Иероним жестом приказал: «Быстрее!». Поправил бумаги на столе, особенно важные документы прикрыл чистыми листами. Не то чтобы он не доверял своему другу — они ведь действительно были друзьями — но этого требовала безопасность Ганзы, которой он был предан превыше всего, больше самого себя. Союз был для него смыслом жизни, тем делом, ради которого он был готов пожертвовать чем угодно — своей жизнью, жизнью друзей, жизнью незнакомых ему людей.

Мастер Боль был головой Ганзы, его разумом. Он планировал почти все операции, которые впоследствии претворяли в жизнь его подчиненные, он заключал союзы и договоры с монархами Европы. Которые, кстати, обращались с ним — сыном писаря из Ростока — как с дворянином!

— Иероним! — голос сильно раздавшегося в ширину за последние два года мастера Штейнмана наводил на мысли о трубе Судного дня.

Они обнялись, приветствуя друг друга. Чародей был одет в бордовый бархатный камзол и черные штаны, которые носили в Речи Посполитой. Ремень его был покрыт подвешенными к нему маленькими карманами и суконными мешочками, набитыми принадлежностями для волшебства. Руки Фридриха сверкали от обилия перстней и колец.

Мастер Боль усадил мага в кресло.

— Ну вот, наконец-то мы и встретились, — грустно улыбнулся он. — Как твоя поездка?

— Успешно, — усмехнулся мастер Штейнман. Он был толст, но сохранил подвижность и ловкость, свойственную ему в юности. — Налей мне вина, в горле совсем пересохло.

Красное вино, которое покупалось в далекой Франции, наполнило два фужера из темно-зеленого стекла — предмет роскоши, недостижимой для многих дворян. Подавая вино другу, Иероним спросил:

— Надолго задержишься в Бремене? Ты мне нужен здесь, как и твоя магия, впрочем, — оба расхохотались. Чародей одним глотком опустошил свой фужер.

— Я решил остаться здесь подольше. Помочь тебе в управлении Союзом. Вторжение Кристиана Датского и все остальные опасности, угрожающие Ганзе, наверное здорово мешают тебе…

— А еще решил опустошить все винные погреба Бремена, — проворчал мастер Боль, глядя как Фридрих сам налил себе очередной бокал.

Они помолчали вместе, вспоминая молодость, которую провели вместе. Иероним тогда добивался места выборного представителя от Ростока в Магистрат Ганзы, а Штейнман, чтобы заниматься своими исследованиями, хотел получить должность городского мага.

Каждый из них добился своего. Спустя пару лет Иероним переехал в Бремен, расставшись с другом на несколько лет. Стал главой Верховного Магистрата и пригласил Фридриха к себе. Товарищ его юности не замедлил с приездом. Уже тогда Штейнман был известным в Европе чародеем. Иероним — а теперь уже мастер Боль — назначил его главным ганзейским магом, о чем никогда не жалел. Мастерство и богатый жизненный опыт Фридриха действительно не раз помогали в управлении Союзом, выявляя шпионов, пряча секретную информацию или раскрывая планы конкурентов — Ост-Индских компаний, Венеции.

— Мой приезд — не простая случайность, — вполголоса заметил чародей.

— Да? — мастер Боль отогнал воспоминания и перевел взгляд на собеседника. — Что на этот раз?

— Один из моих фамильяров сообщил мне о присутствии некоего чародея на территории империи.

При слове «фамильяр» Иероним неодобрительно скривил рот.

— Ну, это может быть кто-нибудь из твоих прежних или нынешних учеников, а может какой бродячий фокусник, знающий пару ваших трюков.

— Нет, не может! Фамильяр чувствовал силу, исходящую от него. Не ровня мне, конечно. Но достаточно сильный, чтобы оказаться серьезной помехой, — слова Фридриха не были похвальбой. Толстяк действительно был могущественным магом.

— Он может быть нашим врагом?

— Он уже враг нам. Я послал этого фамильяра к этому чародею, и когда он вернулся, то принес мне некоторые очень интересные известия.

— Откуда? Вернулся откуда?

— Из Кельна.

— Кельн в руках Католической лиги, не помню кто сейчас распоряжается в городе…

— Не суть столь важно, Иероним! Маг под защитой людей мятежников, независимо от того, кто владеет городом, — Фридрих использовал слово «мятежник», потому как и все в Ганзе считал вполне справедливыми притязания Фердинанда II на безраздельную власть в империи. — Но не более того. Он служит иностранцам. Определенным способом я узнал, кто его наниматели. В общих чертах, конечно, не зная конкретных лиц. Могу сказать лишь, что это снова Ост-Индские компании.

— Республика Соединенных Провинций и Англия?

— Да. И ты знаешь, деятельность этого мага уже серьезно повредила Ганзе.

— ???

Мысли мастера Боля лихорадочно метались вокруг событий последних дней. Что?! Что пошло прахом? Какой из его планов попал под удар противника?

— Корабль, что ты направил неделю назад во Францию, никогда не попадет туда.

— Валентин Аллейтнер?!

— Погиб, — качнул головой Фридрих, наливая себе еще вина. Посмотрев на свет сквозь оказавшуюся пустой бутылку, он тяжело вздохнул и кинул ее в угол. Иероним нервно дернул уголком губ.

— «Император Максимилиан» затонул в открытом море, — договорил чародей. Лицо мастера Боля недоуменно вытянулось.

— Затонул? — голос главы Верховного Магистрата был полон удивления.

— Корабль напоролся на камни, — пояснил Фридрих. — И исчез под водой где-то неподалеку от берегов Соединенных Провинций. Никаких подробностей не знаю, но дело откровенно нечистое.

Иероним не стал спрашивать, откуда его другу это известно. Он верил его словам. Вместо этого мастер Боль поинтересовался:

— А сведения о происходящем в других странах? У тебя они есть?

— Мало, и я в них не уверен. Они получены обычным способом и у меня не было еще времени убедиться в их достоверности. Я думаю, ты и так их знаешь.

— А все-таки? — мастер Боль достал из шкафчика у кровати новую бутыль.

Разлив вино по фужерам, Фридрих сделал значительный глоток и начал рассказывать.

— Ну, во-первых, Ост-Индские компании прекращают субсидирование Кристиана IV. Чем это чревато, думаю, понятно. В результате король останется в Европе, чтобы грабежом чужих земель окупить расходы на войну. Причина такого внезапного решения мне неизвестна. Подозреваю, они поняли нереальность своих планов относительно взятия датскими войсками Бремена и победы над императором.

— Тилли с нетерпением ждет сражения с Кристианом. Осенью, — улыбнулся мастер Боль.

— Да, я сам отправил к нему двух своих учеников. Антон Пфеффергаузен и Мартин Оберакер, помнишь? — Иероним не помнил ни одного из названных людей, но согласно кивнул.

— Далее, во-вторых, из Московии сообщают, что царь Федор ввязываться в войну не будет. Он не желает принимать ни одну из сторон, пока точно не будет уверен в ее победе. Строгая ориентация на политику невмешательства делает его плохим монархом. В этом он похож на своего отца, Бориса. Но тот пользовался при жизни большей любовью народа и умел ставить нужных людей на нужное место. Опасность представляет его сестра, Ксения. Она понимает, насколько мы ограничиваем торговлю Московского государства с Европой и какого источника доходов их лишаем, — очередная бутылка полетела в угол, к своей предшественнице. Иероним достал следующую.

— На севере ситуация лучше. При содействии Франции заключается мирный договор между Швецией и Речью Посполитой. Это дает Польско-литовскому государству возможность вступить в следующем году в войну на стороне императора…

— И дает возможность Швеции оказать поддержку Кристиану IV или даже самой ввести войска в империю. Густав II Адольф — известный полководец, не чета датскому королю.

Мастер Штейнман протестующе замахал руками. Только что сделав глоток, он не мог возразить собеседнику словами и поэтому использовал те нехитрые жесты, что имелись в его распоряжении. Наконец, обретя дар речи, он возмущенным тоном ответил:

— Швеция слишком ослаблена только что завершившейся войной. У короны нет денег на ведение боевых действий в Европе.

— Английская и голландская Ост-Индские компании обеспечат в случае нужды Густава деньгами, как это случилось с Кристианом.

— Угроза со стороны Испании не позволит им этого сделать, к тому же их финансовое состояние значительно ослаблено субсидированием датского короля, — маг довольно улыбался, приведя этот аргумент. Иероним кивнул, соглашаясь с доводами друга. — А Речи Посполитой ты в этом году передашь деньги на армию.

Мастер Боль обдумал это предложение и согласился.

— Кстати, насчет мага из Кельна. До сих пор не вернулась «Толстая Кэтти», на которой отправились в Амстердам — как ты считал инкогнито — Дитрих, Альберт и граф фон Вормсвирген. Я полагаю, что это тоже результат работы этого чародея. Возможно, они узнали что-то важное и поэтому были уничтожены. Кроме того, произошедший на днях почти поголовный арест наших шпионов в командовании Евангелической унии — тоже дело его рук.

Иероним прошелся по комнате, размышляя. Было видно, как он что-то решает про себя. Остановившись за спиной мастера Штейнмана, глава Магистрата заговорил:

— Нельзя позволять продолжать магу действовать. Нам придется отправить людей в Кельн, чтобы расправиться с ним. Проинструктируешь их относительно возможностей чародея, Фридрих. Это будут пятеро из Черной роты Ульриха Дункеля.

— Отлично, — немедленно согласился маг. — Войска Рекнагеля Пфальцского, одного из униатских главарей, направляются к Кельну. Нашим посланцам будет гораздо легче управится в хаосе военных действий. Особенно в городе, только что выдержавшем осаду. Я надеюсь, тамошний граф сможет оборонить его.

XII

— Дитрих!

Звал меня Себастьян. Я обернулся и посмотрел туда, куда он указывал. Позади на дороге показались всадники. Четверо. Альберт вздохнул:

— Опять?

За последние три дня, в течение которых мы пересекали республику Соединенных Провинций, двигаясь к границам империи, нам приходилось три раза сражаться с людьми, преследовавшими нас.

Себастьян утверждал, что это посланники того, кто совершил нападение на ганзейский двор в Амстердаме. Я был склонен ему верить. Видно, мы действительно приближаемся к ответу на вопрос о том, кто и зачем это сделал. Иначе бы нас не пытались так упорно остановить.

— Это точно за нами? — поинтересовался Альберт.

Я промолчал. Мы с Себастьяном не раздумывая приписали этих всадников к преследователям. Возможно мы и ошибались, но мне не хотелось рисковать.

— За нами, за нами, — ответил я, готовясь стрелять, как только представится возможность. Не стоило рассуждать, в этой глуши появление четырех всадников неслучайно. Тем паче, что первые две группы сами напали на нас. Поэтому чего еще можно было ожидать от чужаков, настигающих нас.

Мы придержали лошадей, готовясь оказать достойную встречу преследователям. Они же, наоборот, пустили своих галопом, догоняя нас.

Вытянув руку, я выстрелил, целясь в первого всадника. Осечка. Я помянул черта и разрядил второй пистолет, одновременно с выстрелом Себастьяна. Оба мы поразили одну и ту же цель. Один из преследователей вылетел из седла, застряв ногой в стремени. Лошадь проскакала еще немного, волоча всадника по земле, затем остановилась у канавы, служившей обочиной дороге.

Остальные трое приблизились, обнажая клинки. Один из них выстрелил в меня, но промахнулся. Мысленно возблагодарив Бога, я направил лошадь вперед, видя как за мной следуют Себастьян с Альбертом.

В противники мне достался цветасто разнаряженный голландец, носящий поверх одежды кирасу. Он тяжело дышал, словно лошадь, на которой сидел, и уже держал свой клинок занесенным для удара.

Мы встретились и оружие соприкоснулось, вышибая искры. Выбрав момент между его ударами, которые я либо парировал, либо уклонялся от них, мне удалось сделать выпад, невзирая на то, что валлонский меч больше удобен для рубящих ударов. Клинок вонзился в незащищенную сталью левую подмышку моего противника. Провернув меч в ране, я выдернул меч из его тела.

Он закричал, уже не пытаясь нанести удар, а тем более защититься от моего. Я рубанул его по шее. Не встретив преграды, клинок рассек ему нижнюю часть лица и перерубил шейные позвонки — я слышал, как они хрустнули. Заливая одежду и доспех кровью, он сполз с лошади.

У меня на несколько мгновений секунд задержалась в голове мысль о том, что его экипировка теперь бесполезна для нас. Потом я присоединился к бою Себастьяна с другим всадником, более опытным в фехтовании, и эта мысль исчезла.

Вдвоем мы убили его и успели досмотреть окончание схватки Альберта с третьим преследователем. Они бились на равных, и мы дернулись в сторону мага, чтобы помочь ему. Но тот протестующим жестом — специально выкроил на это время, орел! — остановил нас. Спустя несколько секунд его голландец допустил ошибку, последнюю ошибку в своей жизни, и бой завершился. Этот всадник, в отличии от других трех, не носил доспеха.

Осмотрев тела убитых врагов, мы обнаружили, что стали обладателями трех кирас — одна из которых была с отверстием от Себастьяновой пули напротив сердца (я-то стрелял в голову) — пяти сотен гульденов в общей сложности, четырех лошадей и небольшого запаса оружия: мечи, пистолеты, один кинжал для левой руки.

Лошадей решили взять с собой, чтобы худших продать при первом же удобном случае, а на оставшихся продолжить путь. Кирасы мы поделили, наскоро разыграв их в кости. Та, что была продырявлена, досталась мне — никогда не везло ни в кости, ни в карты. Два пистолета мы отдали Альберту, получив от него обещание, что как только в ближайшее время у него найдутся свободными хотя бы полчаса, он обязательно посвятит их урокам стрельбы под моим руководством. Фон Вормсвирген, страстно ненавидящий доспехи за то, что они портят его дорогую, прекрасно отделанную одежду, поныл немного. Но потом, естественно, надел кирасу.

Потратив на облачение в доспехи минут десять, мы наконец продолжили свой путь к юго-восточной границе республики Соединенных Провинций. Себастьян еще некоторое время винил нас за то, что мы не оставили никого из этих людей в живых, чтобы допросить. Как и в прошлый, и в позапрошлый раз. И в самый первый раз тоже. Мы не собирались с ним спорить, и он, поняв это после минут пятнадцати своей трепотни, все-таки замолчал, задумавшись над чем-то другим.

Хозяин таверны — я не обратил внимания на название — лебезил перед нами, пытаясь выторговать лишний гульден. Здесь, на дороге в Альгердорф, ему приходилось использовать все свое красноречие, чтобы сохранить трактир в целости.

Себастьян пригрозил ему немедленной расправой, обещая повесить его в его же конюшне, и после этого трактирщик стал сговорчивее. Фон Вормсвирген ссыпал в кошелек оставшиеся деньги:

— А теперь неси сюда пива, лучшего что есть. Быстрее! — прикрикнул он трактирщика. Хозяин помчался к спуску в погреб, опасаясь гнева знатного господина.

Было душно. Солнца почти не было видно, но стояла неимоверная жара, предвещающая дождь. Мы не решились заходить в таверну, предпочитая остаться снаружи — внутри, казалось, располагался вход в ад, огненную геенну.

Трактирщик поставил перед нами три глиняные кружки. Альберт попробовал пиво, хмыкнул и довольно причмокнул, хваля хозяина:

— Холодное. Неплохо, в такую жару-то.

Тот начал кланяться и бормотать что-то неразборчивое о своих доходах и семье. Себастьян приказал нести четвертую кружку — для самого хозяина таверны. Трактирщик сбегал за пивом в погреб и уселся на траву рядом с нами.

— Как зовут? — начал допрос фон Вормсвирген.

— Петер Браз, господин, — хозяин попытался встать, чтобы поклониться. Граф положил руку ему на плечо, остановив.

— А скажи мне, Петер, далеко ли отсюда до Кельна? И какова сейчас дорога? — сжимая кистью плечо трактирщика, ласково вопросил Себастьян.

— Дня три верхом, господин. Это если вы будете тратить все дни на дорогу. Дальше есть еще три трактира, — мужик начал загибать пальцы, считая. — Мартына Гольцера, это в следующей деревне… Нет, вру, простите, благородный господин, только два осталось. Третий неделю уж как граф Грегор из Лефлера спалил, когда его войска по тракту шли…

— Граф Грегор? А подробней? — все мы выразили искреннею озабоченность наличием где-то впереди по дороге воинственного князя, да еще с отрядом солдат.

— В Альгердорф шел, милостивые господа. Присоединиться к армии Рекнагеля Пфальцского.

Я вздрогнул, будучи знакомым с Рекнагелем. Он был племянником того самого Фридриха Пфальцского, что претендовал на императорский трон и который послужил поводом к нынешней войне. Не понимаю, почему крестьяне, страдающие от войны больше всех, до сих пор приветствуют Рекнагеля как освободителя и чуть ли не второго мессию. Пора бы уже понять: война перешла в новую стадию. Она не закончится до тех пор, пока у одной из сторон, или даже у обеих, иссякнут силы. А это случится нескоро — слишком много стран граничило с империей. Слишком много стран хотели получить свой кусок ее земель, обосновывая это древними, полуистлевшими эдиктами или просто силой своих войск.

Трактирщик продолжал рассказывать о униатах:

— Граф Рекнагель занял Альгердорф. Стоит там лагерем, значит. Его недели полторы назад армия э-э… — он некоторое время вспоминал имя испанского генерала, — де Кордовы здорово потрепала под Амбергом.

Гонсалес де Кордова был главнокомандующим войск, стоявших в Испанских Нидерландах. В течении последних двух лет, с самого 1622 года, он руководил военными действиями на севере и северо-западе империи. Участвовал в сражении под Вимпфеном, когда соединенные испанско-австрийские войска нанесли поражение армии баденского маркграфа.

— Вот, господин, теперь войска Унии стоят в Альгердорфе, собирая людей. Туда все отребье, головорезы, дезертиры, наемники… — трактирщик внезапно запнулся, предположив, что мы можем принадлежать к одной из названных им категорий людей. Он круто сменил тон, которым говорил. Теперь голос его звучал напыщенно-торжественно. Крючковатый нос вздернулся к небу. — Одним словом все, кому дело Рекнагеля дорого и свято, встали под его знамена.

— Говори нормально! — оборвал хозяина таверны Себастьян. Трактирщик сглотнул, пригубил осторожно свое пиво. Затем посмотрел на нас исподлобья — оценивающе, внимательно.

— Туда князей восемь свои отряды привели. Да еще капитанов наемников четверо-трое. С такими силами да не взять Кельн… Тем более, что в городе всего одна рота рейтаров их ждет, не больше. Мой племянник оттуда второго дня как вернулся, рассказывал.

Себастьян поднялся на ноги, потянувшись и раскинув руки.

— Пора в путь, — бросил он нам.

Заплатив хозяину таверны десять гульденов — тот начал отбивать поклоны, подметая жидкой бородкой землю — мы оседлали лошадей и выехали за пределы деревни, где располагался трактир.

— Куда теперь? — поинтересовался у фон Вормсвиргена я. — Впереди униаты, позади голландцы.

— Вы едете к Кельну, — ответил пожимая плечами Себастьян. — Другого пути для вас я не вижу. Не желаю, чтобы вы тратили время, поехав объездной дорогой.

— Мы? — спросил я, удивленный таким ответом. Он что, предлагает разделиться?! Без нас со своим чувством юмора он не проживет и дня.

— Да, вы. В Кельне отыщите Леогарта Бенника, хозяина трактира «Последняя месса». У него будет послание вам от меня.

— А ты сам? — подал голос Альберт.

— Поеду по северному тракту. Придется поспешить, чтобы попасть в Кельн раньше вас. Я-то смогу там найти друзей, которые мне помогут. А вам в город, занятый униатами, лучше не соваться.

— Униатами? Кельнский граф пока еще на стороне императора! — вполне логично возразил Себастьяну я.

— А когда Рекнагель осадит город, может и перейти на его сторону. Я смогу подготовить нам пристанище. Если конечно поеду один, — казалось фон Вормсвиргена ничем нельзя пронять. Но что-то в его словах казалось мне неискренним, надуманным. Впрочем с ним всегда так.

Оседлав лошадей, мы разделились. Я и Альберт поехали по восточной дороге к Кельну, Себастьян — по северной.

Все-таки пошел дождь. Мы потратили пару лишних дней, пробираясь по дорожной хляби. Теперь-то фон Вормсвирген точно доберется до Кельна раньше нас.

Несмотря на то, что мы выбрали более безопасный восточный тракт, то и дело на дороге встречались отряды солдат. Наемники и войска курфюрстов, сражающиеся на стороне протестантов. Пехота, топчущая грязь. Всадники, чьи кони разбрызгивали лужи, когда скакали мимо. Пикинеры утирали брызги с лица, поминая про себя конницу, бога и черта.

На нас никто не обращал внимания — двое дворян направляются куда-то, наверняка тоже наниматься в войско Рекнагеля.

Но на третий день пути нам пришлось менять свои планы.

Время приближалось к полудню и листва деревьев вокруг дороги звенела от дождя. Пару раз мы натыкались на повешенных — шпионов-католиков, как свидетельствовали деревянные таблички у них на груди. Мы с Альбертом переглянулись:

— Это точно та дорога?

— Если нет, вернусь и заставлю трактирщика сожрать свои яйца, — проворчал я.

— Ублюдок видно отправил нас не в ту сторону. Лагерь Рекнагеля дальше по тракту, — убежденно проговорил Альберт. — Вспомни, сколько солдат мы встретили за все время пути. А теперь еще это.

Он ткнул рукой в сторону мертвецов, покачивающихся в петлях под моросящим мелким дождем. Одной из повешенных была женщина лет двадцати. Судя по одежде, она была или полковой шлюхой или актрисой из бродячего театра. Неподалеку от дерева чернело пепелище, в котором можно было различить покореженный пламенем остов фургона. Рядом лежали обглоданные временем или кем-то еще скелеты двух лошадей.

Ворон, клевавший глаз женщине, скрежещуще каркнул, распахнул крылья и сорвался с плеча повешенной, взлетая. Секундой позже мы узнали, что его вспугнуло.

Из зеленой стены зарослей справа от дороги начали выбираться люди. Хорошо одетые, кое-кто в кирасах. Почти все они держали мушкеты, стволы которых были направлены на нас.

Это меня не побеспокоило. В такую сырую погоду вероятность осечки слишком велика, чтобы опасаться пули. Гораздо хуже, что трое из них имели арбалеты. По убойной силе болт не уступит заряду свинца, а дождь ему совершенно нипочем.

Вел людей черноволосый бородатый мужчина. Капли дождя сбегали по его грязному лицу, оставляя светлые следы. Взмахнув обнаженным клинком, он радостно — или мне так показалось — заорал:

— Наконец-то! Где же вы были, господа. Граф Рекнагель обрадуется, узнав что вы приехали!

Тьфу! Нас двое, их — девять. При любом развитии событий нам не повезет, если мы вступим в бой. Арбалетный болт в лоб — не та смерть, которую я хотел бы встретить.

— Господин Арнольд Боксбергер, я полагаю? — он обратился к Альберту. Специалист по магии, покосившись на меня, осторожно кивнул. Начальник патруля, а это явно был патруль Рекнагеля, перевел взгляд на меня.

— А вы, очевидно, господин Иерг Эндорфер?

Ловушка? Просто повезло?

Холодно посмотрев на человека свысока — это было легко сделать, сидя верхом — я спросил как можно высокомерней:

— С кем имею честь беседовать? Имя и должность?

Начальник патруля подобрался, убрав меч в ножны. Его люди, однако, продолжали настороженно смотреть на нас, так и не опустив оружия.

— Зебальд Копп, лейтенант мушкетерской роты графа Рекнагеля. Нахожусь в патруле по приказу его милости, велевшего встретить вас и проводить в его лагерь.

— Отлично, Зебальд, — я позволил себе чуть-чуть улыбнуться сжатыми в узкую полоску губами. — Поехали.

И двинул лошадь вперед. Солдаты пфальцского графа опустили мушкеты и арбалеты и последовали за нами. Время от времени кто-нибудь из них проваливался по колено в грязь, проклиная погоду, патрульную службу и непосредственное начальство — Зебальда. Сам лейтенант Копп шел рядом, изредка поднимая глаза вверх, на меня.

— Ну?! — спросил я.

Было смешно наблюдать, как Зебальд засуетился, не зная, что сказать. После нескольких секунд лихорадочного мучительного раздумья, отразившегося на его лице, он ответил:

— Все хорошо, господин Эндорфер. У его милости четыре тысячи пешего войска и тысяча кавалерии. В Кельне, говорят, всего две тысячи легистов.

— И наемная рейтарская рота, — поучительно заметил я, вовремя вспомнив рассказы трактирщика. Если только эта собака и здесь нас не обманула.

Лейтенант усмехнулся. У него были плохие зубы, какие редко доводилось видеть.

— Рота наша, господин советник. Против двадцати тысяч гульденов золотом не устоял бы и сам Фридрих Пфальцский, не то что капитан Виндорт.

Господин советник?! Запомню, запомню. Не иначе как военный советник. Происходящее постепенно проясняется. Очевидно люди графа приняли нас за ожидаемых ими посланцев. Осталось только выяснить от кого, чтобы суметь сыграть свою роль.

Я вздрогнул, только сейчас осознав, что услышал. Капитан Виндорт! Какого дьявола Себастьян отправился в Кельн один. Помянув черта, я тут же перекрестился, как подобает доброму католику. Фон Вормсвирген, знакомый, казалось, со всей империей, был бы здесь как нельзя кстати. К тому же он имел более полную информацию о нашей миссии.

— Капитан Родерик Виндорт? — голос выдал мое удивление. Лейтенант недоуменно поднял взгляд.

— Разве мэтр Лодекин не сообщил вам об этом?

Мэтр Лодекин! Теперь все встало на свои места. Глава голландской Ост-Индской компании посылает своих эмиссаров в войска Евангелической унии. Осталось только исчезнуть из лагеря раньше, чем появятся настоящие посланцы.

Дождь постепенно прекращался. Кутаясь в плащ, я рассматривал солдат Рекнагеля: довольные жизнью рожи, хорошее вооружение. Видимо мэтр Лодекин посылал мятежному графу не только советников. Униаты по-прежнему молча тащились за нами по размокшей дороге, изредка оглядывая окрестности.

Лес закончился, обнажая бывший луг. Сейчас там располагался лагерь протестантских войск — скопище разноцветных палаток, над некоторыми мокли обвисшие под дождем флаги с гербами хозяев.

— Сообщил, сообщил, — неопределенно ответил я Зебальду, направляя лошадь по дороге к лагерю. Несколько человек там заметили нашу процессию и теперь указывали на нас пальцами, переговариваясь между собой. Потом они узнали лейтенанта Коппа, и тот край лагеря, который был нам виден, вернулся к своему обыденному существованию.

— Шатер его милости на том краю луга, — пояснил Зебальд. Мы въехали в лагерь, и солдаты патруля растворились в толпе людей и мешанине палаток. — Вон, поглядите, господин Эндорфер, это отряд капитана Альберга.

Отряд этот был известен во всей империи. Именно он год назад взял и разграбил Гейдерсберг. Альберг Парас славился тем, что набирал к себе всякое отребье и делал из них настоящих головорезов. Пару раз отряд громили на поле боя, но Парасу всегда удавалось спастись и за несколько месяцев сколотить новую банду.

Князья-униаты хорошо принимали его, всегда находя для капитана наемников работу. Указ императора обещал пятьсот гульденов за голову Альберга. Мастер Штейнман однажды собирался заняться надоедливым капитаном, но видно руки не дошли или наемник оказался слишком уж удачлив.

Солдаты этого лагеря оказались обычным сбродом, толпой авантюристов, ищущих легкой добычи под знаменами очередного князя, не важно — протестанта или католика. Разношерстное вооружение, иногда уже устаревшее или просто ржавое. Никакого порядка! Пожалуй два единственных места, где я видел настоящее войско, а не кучу дерьма, был отряд Параса и рота графа Рекнагеля.

У огромного шатра сине-зеленого цвета, украшенного гербом пфальцского дома, мы остановились. Нас было теперь только трое — я, Альберт (теперь уже Арнольд) и лейтенант Копп. Двое солдат, сидящих под наскоро сооруженным из пары одеял и копий навесом, кутались в добротные плащи серого цвета и глазели на нас.

— Ваша милость, прибыли господа Эндорфер и Боксбергер! — проорал Зебальд. Услышав ответ, который был понятен наверное только ему, он приподнял полог шатра и прошел внутрь.

Тем временем опять пошел дождь, струйки воды начали сбегать по моему лицу. Я накинул капюшон, перекинувшись веселым взглядом с Альбертом. Он выглядел испуганным, сидя в напряжении и держа руку на мече. Двинув лошадь ближе ко мне, специалист по магии проговорил одним уголком губ:

— Я боюсь, Дитрих. Я…

— Иерг Эндорфер! — свирепым шепотом поправил его я. — Ближайшее время меня так звали, зовут и будут звать. Ты хоть свое имя помнишь?

— Арнольд Боксбергер, советник из Соединенных Провинций, — так же шепотом ответил он мне. — Если нас разоблачат, нам не избежать петли. Вторую такую штуку, как в Амстердаме, я не проверну. Больше у меня ничего нет!

— Чего у тебя нет?! Головы нет?! — меня ужасно раздражало то, что Альберт не видит такой прекрасной представившейся нам возможности добыть информацию об униатах и быстро, без проблем, добраться до Кельна. Путешествовать сейчас по империи втроем, тем более вдвоем, решился бы только безумец. — Помолчишь, когда нужно. Скажешь чего-нибудь умного, вот и все.

Солдаты тем временем продолжили свой разговор. К ним присоединился третий наемник, принесший флягу вина. Тема их трепа была извечной солдатской темой.

— …Да она страшная, как деревня после отряда ландскнехтов. Я когда на нее смотрю, — первого солдата передернуло и он сплюнул.

— А ты штанами своими ей харю прикрой, — посоветовал пришедший.

— Да ладно, в бабе что главное — сиськи да… — усмехнулся второй. — Харя его не устраивает, а!

— Или раком поставишь, в конце концов, чтоб хари не видеть.

— Его милость ждет вас, — провозгласил Зебальд, появляясь из шатра. Прикрыв плащом дырку в кирасе, я спешился и прошел внутрь. Следом вошел Альберт.

Граф Рекнагель сидел за столиком, уставленным бутылками и пустыми тарелками. Слева от него сидел высокий, худощавый мужчина в кирасе. Вытирая рукой слезы на лице и оставляя на нем грязные подтеки, он от души над чем-то смеялся. Граф понуро улыбался, будучи уже сильно пьяным:

— Советники? — спросил он спустя несколько секунд, заметив наше присутствие. — Как поживает этот старый пердун, Бальтазар?

Мы поклонились.

— Хорошо, ваша милость.

— Садитесь, — широким жестом пригласил нас за стол граф, смахнув часть посуды на пол, в немалую кучу объедков и грязи. — Можете чего-нибудь выпить, если еще осталось.

Его собеседник пьяно расхохотался, обдав нас ароматом чеснока и вина. Судя по внешности, это вполне мог быть сам Альберг Парас. Он двинулся в сторону, освобождая место на скамье, свалив при этом еще пару бутылок.

— Зебальд, зови Конрада и Грегора. Скажешь, прибыли советники из Соединенных Провинций, будет совет, — лейтенант выслушал приказ графа и вышел из шатра, прикрываясь плащом от хлещущих струй ливня.

Стараясь не пить так, как Рекнагель и Альберг, мы ждали начала совета еще минут двадцать. Я пытался незаметно рассмотреть графа, так и не узнавшего меня — сказались годы пьянства и войн, когда окружающие лица менялись вокруг него хороводом. Он сильно изменился, черты его лица стали грубее, потеряв былую привлекательность юности. Волосы, когда-то густые и каштановые, поседели и стали жидкими. Левое веко графа время от времени начинало подрагивать, выявляя сильный нервный тик.

Полог шатра приподнялся и вошли двое плечистых мужчин, один из которых остервенело тер заспанные глаза. После них внутрь заглянул лейтенант Копп, осмотрел нас. Граф Рекнагель рявкнул:

— Возьмешь еще четверых солдат, будешь охранять шатер.

Зебальд кивнул, опуская полог:

— Слушаюсь, ваша милость.

Пришедшие расселись за столом. Альберг разлил — больше расплескав — вино по стаканам. Рекнагель встал.

— За победу нашего дела, за взятие Кельна, за большую добычу и деньги старого Бальтазара Лодекина! — прохрипел он.

Мы потянулись за кубками. Сделав глоток, я заметил, что сидящий рядом капитан Альберг смотрит на мою кирасу. Черт бы побрал Себастьяна, стрелявшего в сердце голландца — наемник увидел отверстие от пули!

— Тебя наверное смертельно ранили, советник! — своим идиотским смешком он обратил на меня внимание остальных присутствующих. Краем глаза я увидел руку Альберта, медленно ползущую к пистолету. Господи, только бы он не начал стрелять!

Воцарилось напряженное молчание. Я сделал как можно более недоуменное лицо:

— Отверстие-то? Да это не моя кираса. Моя осталась в каком-то забытом богом трактире, еще в Голландии. А эту я выиграл в кости у одного француза. Он не захотел потом ее мне отдавать, — я пожал плечами. — Так она у меня и появилась.

Альберг заржал и хлопнул меня по плечу, буквально повиснув на нем. Рассмеялись все остальные униаты, даже Рекнагель сменил свое кислое выражение лица на какое-то подобие ухмылки. Рука Альберта отдернулась от рукояти пистолета, и он шумно почесался, делая вид, что именно это и собирался сделать.

Хохот стих, Парас в очередной раз растер грязь по лицу, утирая слезы — он всегда плакал, когда смеялся — и заговорил:

— Ладно, теперь двое советников из Провинций с нами, можно обсуждать план кампании, — граф прервал его нетерпеливым движением руки.

— Господа Иерг и Арнольд, — он резко сменил тон, заговорив теперь уважительно. — Нам всем хотелось бы услышать ваше мнение о предпринимаемом нами штурме Кельна.

Ну вот, теперь все и решится. Незаметно пнув под столом Альберта, чтоб молчал, я медленно начал говорить, обдумывая каждое свое слово.

— Сначала мы хотели бы получить все те сведения, что есть у вас, ваша милость.

Рекнагель причмокнул губами, сделал глоток из кубка и усмехнулся.

— Ну пока все остается по-прежнему. В Кельне стоит войско Готфрида Лейгебе, объявившего себя тамошним ландграфом. Он ставленник Максимилиана Баварского и императора. Осенью прошлого года Максимилиан взял Кельн штурмом, выбив оттуда наши войска, и оставил гарнизон под руководством этого самого Готфрида. Там две тысячи пехоты и от силы пять сотен конных. Кроме того, — граф заулыбался, став похожим на прежнего Рекнагеля, — в городе стоит рейтарская рота капитана Виндорта, получившая деньги от мэтра Лодекина за то, что не будет принимать участия в бою.

— Это все нам известно, — признаться, я был удивлен его словами. Мастер Боль советовал нам называться посланцами этого самого Родерика Виндорта. У Себастьяна была даже бумага с личной росписью капитана. Возможно, конечно, краденая или поддельная. Но слова мастера Боля заставляли меня считать иначе. Вполне вероятно, что Союз перекупил капитана позже Ост-Индской компании Соединенных Провинций. Или наоборот…

— И что именно вы хотите от нас услышать? — поинтересовался я. — Разрешения вам идти на Кельн?

Опасно было так с ними говорить — дворянская честь и гордость были взрывоопасной смесью. Я надеялся лишь, что влияние мэтра Лодекина, якобы нашего отправителя, заставит их дважды подумать, прежде чем обнажить клинки. Наверняка и у Альберта есть какой-нибудь очередной фокус в запасе, хоть он и божится, что нет.

— Да, — пожал плечами, соглашаясь, граф. — Мы желали бы получить подтверждение найма Виндорта Бальтазаром Лодекином и ваше собственное мнение относительно этой кампании.

Я незаметно выдохнул, заметив, что ждал его ответа не дыша. Теперь судьба Кельна отчасти попала и в мои руки. Все зависит от того, кому продался капитан рейтарской роты Родерик Виндорт. Черт, никогда не везло в азартные игры. Бросок кости и…

— Я подтверждаю существование договора между мэтром Лодекином и Виндортом. Во время штурма его рота ударит в тыл легистам и откроет вам ворота города. Наше мнение… — я помедлил, все еще опасаясь принять неправильное решение. — Надо как можно быстрее двигаться к Кельну, несмотря на непогоду. Вы не должны медлить со штурмом.

Альберт-Арнольд веско кивнул со значительным видом, соглашаясь и одобряя мои слова. Все остальные переглянулись, ловя взгляды соседей и пытаясь узнать их мнение. Мне опять стало не по себе.

— Отлично! Выступаем послезавтра или завтра, если дождь закончится, — резко встал со скамьи Рекнагель. — Все свободны. Ты, Альберг, останься. Зебальд, мать твоя спала с псами, где ты там?!

Словно из ниоткуда появился лейтенант, подобострастно глядя снизу вверх на его милость.

— Разместишь господ советников в палатке Огильдора. Скажи ему, пусть подыщет себе другую.

Зебальд кивнул, тряхнув слипшимися от дождя волосами. Утерев брызги с лица, Рекнагель заорал:

— Быстро, — испуганно кланяясь на каждом шагу, лейтенант удалился, уводя нас за собой.

Снаружи было мокро и холодно. Уже шагов через десять не было ничего видно за пеленой дождя. Полагаясь скорее на интуицию, чем на зрение, Зебальд довел нас до одной из палаток. Она появилась неожиданно, вынырнув из струй воды, когда мы были готовы наступить на полог, прикрывавший ее вход.

Лейтенант выдохнул, готовясь к трудному сражению, и прошел в палатку. Первые несколько минут мы из-за шума ливня едва различали голоса спорящих людей. Затем на несколько минут наступила тишина.

— Ну вот и все, — я обернулся к Альберту. — Теперь мы займем свое место в…

— Ы-ы-а-а-а! — меня прервал вопль незадачливого любовника, обнаружившего в желанной постели мужа, вместо ожидаемой жены, или по крайней мере черта, попытавшегося изнасиловать священника. — Да что ж ты делаешь, сукино отродье?!

Раздалось несколько глухих ударов. Закрыв лицо руками, из палатки рванулся прочь человек в желтом камзоле. Один рукав у него был оборван, а по пальцам бегущего прыгала каплями кровь. Поскользнувшись метрах в семи от выхода, он упал в лужу, с трудом поднялся, не отнимая руки от лица. И побежал дальше, не переставая выть. Вскоре человек в камзоле земляного цвета скрылся за пеленой ливня, хотя мы еще несколько секунд слышали его крик. Затем все стихло.

Из палатки вышел Зебальд, вогнав с силой меч в ножны:

— Вот ведь бывает-то… — как-то так удивленно сказал он. — Пожалте, теперь это ваша палатка. Огильдор, видать, к его милости побежал жаловаться. Дай бог ему оттуда живым вернуться.

И лейтенант противно захихикал. Отодвинув его плечом, я прошел внутрь, Альберт что-то спросил у Зебальда.

— Да конечно! Всем, что найдете, можете распоряжаться по вашему усмотрению, — ответил лейтенант. Маг, как я решил, спросил о вещах этого Огильдора.

В палатку протиснулся Альберт. Мы осмотрелись. Тусклая лучина, потрескивающая во влажном воздухе, освещала внутренности этого маленького шатра. Большой тюфяк на полу, покрытый грудой одеял. Столик, могущий вполне сойти за скамейку, на котором стояла полупустая бутылка красного вина. Куча мешков и сумок, сваленная в углу. Рядом с изголовьем тюфяка лежала снятая своим прежним хозяином кираса.

— О! — восхищенно сказал Альберт, подойдя к доспеху и проводя по нему рукой.

Груда одеял зашевелилась и из-под них показалась чья-то коротко стриженная кудрявая голова. Мне сначала показалось, что Огильдор спал с мальчишкой — среди униатов подобное случается. Затем одеяло сползло дальше, вниз, открывая нашему взору две неоформившихся девичьи груди, все в синяках. Над левой красовался длинный шрам дугой. Господи!

— Пошла вон! — скомандовал Альберт. — Хотя нет, останься! Я…

— Пшла вон! — вмешался я. Прикрывшись одеялом, девчонка выбежала прочь, испуганная гневом двух господ.

Наш чародей вопросительно посмотрел на меня.

— Во-первых, не хочу мокнуть в одиночестве под дождем. Во-вторых, сейчас я расскажу тебе все, что происходит, — объяснил ему я. Поведение Альберта вполне можно было понять и простить — считай уже месяц без девки, а рядом одни лошади да униаты.

— А как же Катерина? — съязвил я. Маг мрачно посмотрел на меня, скривился и отвернулся, весь как на иголках.

Выглянув наружу, я убедился, что вокруг палатки никого нет. И сразу же забрался обратно, утирая мгновенно намокшее лицо.

— Слушай. Чем быстрее мы направимся кКельну, тем больше вероятность того, что мы не встретим настоящих советников из Провинций. Отряд Виндорта может быть куплен Ганзой, а может и мэтром Лодекином. Я намереваюсь предупредить Готфрида Лейгебе о нашем с тобой присутствии в войске Рекнагеля. Надеюсь, две тысячи солдат ландграфа и рейтарская рота вырежут этот сброд как овец.

Мы говорили еще часа полтора, затем кое-как уместились вдвоем на тюфяке. Я почти уже уснул, когда Альберт заржал.

— Ты чего? — сонно поинтересовался я, приподнимаясь на локте.

— Вспомнил девчонку, — давясь смехом ответил он.

Я откинулся назад на тюфяк и мгновенно уснул. Даже не успев сказав Альберту, чтобы заткнул себе пасть углом тюфяка или пошел-таки искать эту девку.

XIII

Что такое война глазами крестьянина? Солдаты, которые режут домашнюю скотину, насилуют жену, дочку. Сжигают дом, забирая все, что могут унести с собой.

Отряды приходят и уходят. Пфальцские пикинеры, носящие цвета унии. Имперские мушкетеры, на флаге которых орел Фердинанда. Разноцветно одетые наемники всех национальностей, таскающие с собой шлюх.

Никто не может сказать, на чьей стороне он будет сражаться завтра. Благо выбор большой. Рекнагель, граф пфальцский, новый защитник протестантов. Максимилиан Баварский, глава Католической лиги, и Иоганн Тилли, его блистательный полководец. Кристиан IV, король Датский. Фердинанд II Габсбург, истинный император. И кто знает, сколько еще сторон появится, вступит в войну, собирая под свои знамена профессиональных наемников, студиозусов и ремесленников, горожан и жителей сожженных деревень, которых так много развелось в последнее время.

Где-то далеко — на севере или юге, востоке или западе — не прекращаясь идет война. Проигравшие очередное сражение солдаты пробираются ночью в мирные районы империи, где их ждет новая работа, новый отряд, новый бой.

Победители обирают трупы, оставляя их гнить под дождем или солнцем. Вешают предателей и шпионов, больше для порядку, не особо-то и веря в их вину — просто так заведено. Затем занимают ближайшие деревни. Если повезет, крестьяне успеют уйти в лес, забрать с собой все, что может представлять ценность для солдат. Да разве узнаешь обо всем заранее, унесешь все с собой?!

Вот и горят деревни, вот и дергаются в петле крестьяне, повешенные потехи ради или по прихоти какого графа, капитана, барона. Вот и молчат, привычно уже закусив губу, крестьянские жены под очередным — пятым по счету? шестым? да кто его разберет! — солдатом, только что застрелившим мужа и сыновей, пытавшихся спасти свой дом, свое добро.

А потом возвращаются те, кто еще вчера был побежденным. Приходят с новыми войсками. Больше солдат, еще голоднее, еще разнузданее. Еще не успевших добыть себе хоть что-нибудь ценное, что можно будет потом продать за гроши следующим за армией — неотступно как мухи — торговцам, маркитантам, жадным до дешевого добра. Крестьянского — считай, что общего!

Новый бой, другие победители, другие побежденные. Все замыкается кругом. Змеей, закусившей свой хвост, как конь удила. И оборачивается очередными грабежами, пожарами, убийствами. Горят деревни по империи, звучит пьяный смех рейтара, стреляющего из дорогого пистолета в старуху, что воет над трупом сына. Или мечом рубящего от души крестьян, вставших с дрекольем защитить свой Разендорф или Веркрюфт или как там еще ее, эту деревеньку-то?..

Хорошо жить в городе, за высокими каменными стенами, с которых можно кинуть камень в голодный, злой отряд униатов или легистов, воющих там, снаружи.

Что такое война глазами наемника? Деньги, добыча. Шлюхи, вино — но это после боя. Если повезет, конечно. А пока есть у тебя заряженный мушкет на плече, меч на боку, а рядом еще сотня таких же добрых ребят, друзей по гроб дешевой наемничьей жизни — как не повезет?!

Вчера капитан подписал договор с местным ландграфом. Значит, скоро сражение. Граф этот, вроде, верен делу Унии. Против Рима и императора! За свободу лютеран, за договор 1555 года! За никем и ничем не ограниченную власть князей на своих землях!

Да вот кто его знает, приедут завтра ночью послы от графа Тилли, предложат капитану мешок желтых красавцев-гульденов и все. Новый поход на юг, к имперским землям — а там снова послы. На этот раз от униатов — и опять поход на север. Богатеет капитан — перепадают деньги и солдатам. Просто так, за здорово живешь — за то что с севера на юг, с юга на север империю ногами топчешь.

А может и не приедут послы. Да и скорее всего не приедут — наша рота-то захудалая: полсотни человек. У кого копья, у кого мушкет есть. Благо доспеха хватает — набрели на прошлой неделе на поле битвы, забрали что осталось, что смогли унести. Жаден капитан до денег. До чужих страсть как жаден, а уж про свои и говорить нечего — выдает жалованье, смотрит с ненавистью. Удавится за гульден, а еще лучше солдат удавит. Одно хорошо — удачлив больно. Ни одного боя еще не проиграли. Нет, не потому, что не было их, боев этих. Были, еще какие были! Под Вислохом, два года назад, мы самого Тилли на себя подманивали. Имперскую пехоту держали, пока конница не подошла. Сначала наша, а потом ихняя. После боя Эрнст Мансфельд, тогдашний вождь униатский, нам лично по двадцать гульденов выдавал — тем, кто выжил. Так-то…

А раз будет бой скоро, то пора начинать готовится. Капитан зверствовать начнет — упражнения с пикой. Врагу не пожелаешь, да и правильно сделаешь — пусть необученным ходит! Кто его знает, с кем биться-то придется. Вдруг еще рейтары какие. Или, того хуже, рота кого из известных капитанов. Альберг Парас, Родерик Виндорт или Николаус Ростик — много их.

Битва — дело наживное. Осторожный, умный — живым останешься, на своих ногах уйдешь. Да еще и унесешь с собой чего-нибудь из добычи: оружье, доспех, авось у кого из убитых монеты в кошеле окажутся — считай повезло!

За это нас регулярные войска и не любят. Они-то не за деньги, по приказу воюют. Им и честь — наступать первыми, бежать последними. Делать все, как капитан скажет, не иначе. Тьфу, да и только! Еще и повесить могут, если не так приказ выполнишь. Нету свободы, какой душа наемничья просит.

А уж после боя… Сам бог велел с нанимателя деньги взять. Нету денег, пускай деревню свою отдаст, расплатится. А если дали деревню — так и делай там, что хочешь. Скотину крестьянскую сожрать; что подороже — забрать. Да и бабу поймать можно, не в пример подстилкам ротным, за бесплатно.

Хорошо, что и говорить. Кабы еще знать, где завтрашний день встретишь — с победой с поля уйдешь, гнить там останешься или пешком куда топать будешь — совсем хорошо было бы.

Что такое война глазами князя? Святое дело — за честь, за свободу дворянскую собрать роту, привести на фронт. Слава, деньги, новые земли.

Нет покоя в империи. Хоть и не война, а были стычки до восемнадцатого года. Евангелическая уния да Католическая лига — кто кому горло перегрызет!

Наступил 1619 год и все изменилось. Фердинанду стало мало Австрийского герцогства, и, помимо номинальной власти над империей, возжаждал настоящей, реальной власти. Поправ ногами свободу, что полагалась курфюрстам согласно Аугсбургскому договору.

Кто-то из князей сторону Фердинанда взял — за подачки, за земли, за титулы. Часть — к униатам примкнула. Так и началась война, когда Фридрих Пфальцский себя императором настоящим провозгласил, корону надел. Как надел, так и снял — Тилли с Прагой не церемонился.

А часть курфюрстов вообще ни к чьей стороне не принадлежат. Разве что к своей собственной — кто больше заплатит, тот и император. Хоть Рекнагель, хоть Фердинанд — не все ли равно, по большому-то счету.

Проснется утром князь, оглядит трещащей с похмелья головой комнату, подумает: «Где я? Чей замок вчера штурмом брал? Где войска мои? Где земли наследственные? Где кувшин с водой, хамье?! Забыли, как вас пороли?! Так я вам сейчас напомню!».

А у большинства и земель-то нет. Один титул от дворянства остался — граф, имперский князь, барон. Доспехи, оружие фамильное — если не пропил еще — и рота солдат в придачу. Вот все, что есть. Из таких и состоят войска, что Унии, что Лиги. Отправился однажды на фронт, а назад больше не вернулся. Да и что дома, в имении, делать?! Жену слушать? Детей растить? Ищи дурака! Небось уже и нет больше земель своих. Соседи только и ждут, чтоб слух о смерти хозяина прошел — мигом владенья, как собаки, на куски растащат. А иногда даже слуха не требуется. Ушел сосед воевать, так собирай отряд, да забирай его землю. Неплохо еще замок взять — там добра и денег побольше будет. И крестьянам объявить нужно, кто у них теперь новый хозяин.

Останешься в замке, земли сторожить — тоже беды не миновать. Появится в один прекрасный день под стенами отряд солдат, деревню-другую вырежут для острастки — мол, вон чего можем! Хорошо, конечно, со стен крепостных на врага плеваться, глядя как он твои земли разоряет и крестьян режет. Да только долго ли так просидишь? Не захочешь, сам капитана в замок пустишь. На переговоры. Простолюдина, наемника-головореза, который, кроме как без лишних разговоров убивать, ничему и не научился в жизни. И будешь перед ним — дворянин — стоять, просить, чтобы взяли, что нужно, и ушли дальше. Чем дальше от замка, тем лучше. Посмеется он над тобой, плюнет в лицо — в общем, сделает что хочет, с дерьмом смешает. А то еще и повесить прикажет, а замок спалит. Против роты обученных мушкетеров титул твой дворянский как иголка против алебарды.

А если не наемники или регулярная армия придут, так крестьяне взбунтуются. Голодают, понимаешь ли! То неурожай случиться, то чума волной пройдется — а ты-то здесь при чем? Твое дело их плетью бить, чтоб работали лучше, да чтоб деньги с полей крестьянских и из домов их в твой сундук попадали. Но вот на тебе, поднялись деревни и стоит молчаливой толпой мужичье под стенами замка. Ждет. Когда еда у хозяина кончится, когда сил не останется, чтобы меч в руке держать. И тогда, как воронье, налетят на беззащитную добычу — замок — спалят вместе с обитателями, все добро поделят меж собой. Только тебе уже все равно будет, что с гульденами твоими станется.

Нет уж, лучше в замке сварливую, надоевшую жену оставить, а самому воевать пойти. На войне — деньги, свобода. Вот и похожа теперь империя на котел с похлебкой — все смешалось. Нет границ между землями курфюрстов, нет самих курфюрстов. Один правитель остался — меч. Кто сегодня сильнее, тот и князь.

Что такое война глазами правителя соседнего государства? Каждому свое видится. Для Французского и Английского королевств война — карточная игра. Ставка в ней — гегемония в Европе. Выиграют — загребут выигрыш себе. А проиграют, так дом Габсбургов, который прочно укрепился в Испании и на императорском троне, сомкнет руки, обнимая всю Европу. Для Франции и Англии победа Унии — крест на могиле, где похоронены габсбургские мечты о мировом владычестве. А если проиграют князья-протестанты, если Фердинанд II получит безраздельную власть над империей, о которой мечтает, то вскорости не будет ни Англии, ни Франции, ни Соединенных Провинций. Будет одна держава — Габсбурги. А главная сила Габсбургов сейчас не в солдатах, не в полководческом таланте Тилли, а в деньгах. Банкирский дом Фуггеров получает огромные суммы от Ганзы, на них и ведется война с мятежниками.

Для Кристиана IV война в империи — работа. Тяжелая, опасная, но доходная. Англия с Нидерландами платят огромные деньги, чтобы Ганза, главный союзник Фердинанда, в пепле упокоилась. Миллион гульденов в год, огромные деньги. Но причиной тут не одно только золото. Если император проиграет войну, то Датскому королевству достанется то, о чем давно мечтает Кристиан — южное побережье Балтийского моря. Урвать кусок от дележа целой еще империи каждый горазд. Лишь бы армия была, лишь бы соседом был.

Республика Соединенных Провинций сильна своей торговлей. Конкурент у нее один — Ганза, верная империи. Проиграет император, погибнет и Ганза. Есть еще конечно и Английское королевство, но это потом. После взятия Бремена разберемся. Вот и переходит золото из голландских сундуков в руки датского короля и князей-протестантов. Лишь бы только войну завершили, освободив мир от Союза.

Густав II Адольф, правитель Швеции, вроде бы не обращает внимания на войну в империи. Своих дел по горло. С Речью Посполитой война только закончилась, договор еще даже не подписан. И с Московским государством из-за русской нынче Ливонии отношения не самые лучшие. Того и гляди, в новую войну король шведский ввяжется. Он политик хороший, а полководец и еще лучше — вся Европа его знает, весь мир христьянский. Да только поглядывает искоса Густав на то, что в империи происходит, хоть и нет средств, чтобы в войну эту вступить. Но как хочется Балтийское море шведским внутренним морем сделать!

Речь Посполитая подпишет мир со Швецией, потом вступит в войну. Не преминет: на стороне Фердинанда сам Рим и Папа. Речь Посполитая для Габсбургов всегда служила источником людских ресурсов. Куда еще славному пану пойти с войском, как не к императору на службу. Там почет и деньги. Благословение Папы Римского с теми, кто убивает протестантов.

Москва тоже внимательно следит за войной в Европе. Следит двумя парами глаз: Федор Годунов, царь всея Руси, и Ксения Годунова, его сестра. Первый обладает властью, но употребить ее не может. Вторая бессильна, но сгорает от желания получить эту власть. Царь Федор не желает вмешиваться в войну, не желает соблюдать договор, заключенный с Густавом II Адольфом. Не желает обрывать контакт с Ганзой. Ксения же, наоборот, видит, как много теряет Московское государство от посредничества Ганзы при торговле с Европой. Победа протестантов для Московии — гибель Ганзы, а значит новые торговые связи.

Фердинанд II Габсбург. Наследник славных побед Максимилиана I и Карла V. Стоит только ему подчинить себе Священную Римскую империю германской нации, как не преминет сомкнуть латные рукавицы на горле всей Европы. Отсветы костров инквизиции, окончательная победа Контрреформации, новые крестовые походы к гробу господнему, конец дворянской вольнице, конец свободе городов — вот будущее, ожидающее христианский мир после победы императора. А императору терпеть поражение нельзя — это его последний шанс стать реальной властью в империи.

Ганза — очень часто именно она стоит за всеми событиями, происходящими в Европе. Равно как на севере, так и на юге. Если победят протестанты, то всегда поддерживавший Фердинанда II Союз, ведущий войну на море и на суше против конкурентов и торговых компаний протестантских стран, ждет кризис. Второй кризис, из которого ей уже не выбраться. Поэтому Гавнзе так нужна победа Фердинанда II, империи, католицизма.

Варится мешанина интриг, амбиций, желаний, союзов, предательств, денег, земель и людей в большем котле Европы. И нет ни повара, ни рецепта. Что получится? Один Бог знает…

XIV

Дитрих оказался прав — Рекнагель встретил нас с распростертыми объятьями, приняв за военных советников из Соединенных Провинций.

Выспавшись первой ночью в лагере, нам уже не было суждено спать вдоволь. Утром следующего дня войско покинуло луг, свернув лагерь, и направилось к Кельну. Приходилось ложится поздно вечером и вставать рано утром. Задница болела, замученная седлом, а вечно мокрые одежда и вода в сапогах заставляли меня выть от ненависти к заданию мастера Боля.

Зато, благодаря нещадному маршу, мы добрались до Кельна всего за пять суток. Все они выпали у меня из головы, не оставив не малейшего следа. Разве что происшествие, случившееся на третий день. Я предупреждал Дитриха…

Мелкий моросящий дождь, в который превратился ливень, колол лицо, заставляя ниже надергивать капюшон, опасаясь потерять при этом обзор дороги перед собой. По пути нам еще не попадались отряды противника, хотя шли мы уже три дня, а значит до Кельна таким темпом оставалось еще два.

Мы ехали в середине колонны войск, беседуя — когда позволяла погода — с Рекнагелем и капитаном Альбергом о положении имперских войск, о будущих кампаниях Унии. Благодаря этому мы узнали достаточно, чтобы снискать похвалу мастера Боля по нашему возвращению в Бремен. Хотя я сильно сомневался, что мы туда когда-либо вернемся, о чем и сообщал каждый вечер Дитриху. Он лишь смеялся надо мной, говоря, что если у человека есть голова и хоть что-то в ней, то он вывернется из любой передряги, причем победителем.

Вечером третьего дня войско встало лагерем неподалеку от мелкой деревушки, оставленной жителями. Уставшие пехотинцы обессилено свалились прямо в грязь, отдыхая после марша. Графу не стоило бы так гнать солдат вперед, если он желает взять город. Хотя, собственно, мне будет только лучше, если он навсегда останется под стенами Кельна вместе со всеми своими людьми. Не представляю, что сделает со мной и Дитрихом мастер Боль, когда узнает, кто посоветовал Рекнагелю пойти на штурм города.

Несколько наиболее выносливых солдат, еще не уставших после тягот перехода, отправились под руководством Альберга к деревушке, надеясь поживится скудным крестьянским добром, а заодно привести сюда их домашнюю скотину — запасы униатов подходили к концу, их вполне могло не хватить даже на два оставшихся до Кельна дня.

Наша палатка — отнятая в свое время лейтенантом Коппом у некоего Огильдора (я его так и не видел среди войска, возможно он ушел после недолгого препирательства с Рекнагелем) — стояла неподалеку от палатки капитана Параса. В этой части лагеря было спокойнее всего. Сам глава наемников пьянствовал вместе с графом, а его солдаты слаженно устанавливали лагерь, затем готовили еду и валились спать, выставив часовых. Они были приучены к дисциплине.

Так все произошло и в тот вечер. Часть наемников отправилась с Парасом в деревню, остальные давно уже спали крепким солдатским сном. Мы с Дитрихом сидели в своей палатке, пили рекнагелево вино и обсуждали как лучше всего загнать графа в ловушку, не допустив при этом взятия Кельна.

— Нам необходимо отделиться от униатов. Меня не прельщает перспектива болтаться в петле с табличкой «враг Лиги». А ведь так и будет, когда Готфрид откроет ворота и перейдет в контрнаступление, — втолковывал ему я.

— Сначала ему придется выдержать нашу осаду. А уж за это время мы найдем способ сообщить Готфриду о наших истинных целях. Единственное, что меня беспокоит — вдруг Родерик Виндорт действительно продался республике Соединенных Провинций. В этом случае… Я догадываюсь с кого спросит мастер Боль за потерю города, — Дитрих выглядел озабоченным. Я был доволен тем, что хоть что-то может изменить его вечно бесстрастное выражение лица.

— Господин Иерг, господин Иерг, — снаружи донесся обеспокоенный голос лейтенанта Коппа.

Дитрих, опоясываясь на ходу мечом, выбрался из палатки под дождь. Я последовал за ним, сунув за пояс оба пистолета, привезенных из Голландии.

Было уже темно. Зебальд стоял у палатки, нетерпеливо сжимая и разжимая кулаки. Увидев выходящего Дитриха, он подскочил к нему:

— Господин Иерг, наш патруль поймал у лагеря двух лазутчиков. Начальник патруля просил передать, что необходимо ваше присутствие. Он сейчас там, — Копп указал пальцем где именно.

Дитрих, жестом разрешив лейтенанту удалиться, обернулся ко мне.

— Настоящие советники из Провинций, — прошептал я.

По виду Штадена было ясно, что именно это он и собирался сказать. Дитрих улыбнулся, накинул капюшон плаща — я последовал его примеру — и мы направились к дальнему концу лагеря.

Все солдаты спали, лишь кое-где у палаток горели костры, прикрытые сверху от дождя (не представляю, где солдаты могли найти сухие дрова). Там готовилась еда.

Судя по громогласному смеху — наверное его было слышно даже в Кельне — Альберг Парас вернулся после разграбления деревни и вновь продолжил пить с графом Рекнагелем. Это было хорошо, так как озачало, что они не будут присутствовать при допросе шпионов. В схватке с солдатами у нас есть шансы, а если будут присутствовать капитан или граф — великолепные фехтовальщики — тогда на побег в случае неудачи нечего даже и надеяться.

— Что будем делать? — тормошил я Дитриха, пока мы шли к начальнику патруля. — Они же нас опознают!

На его лице мелькнула знакомая самоуверенная усмешка.

— Все обойдется. Уж поверь мне, Арнольд Боксбергер.

Через силу, но я все таки улыбнулся ему в ответ. В конце концов у меня есть амулет против оружия. А кольцо, которое сделает носителя невидимым, я готов был отдать Дитриху. Не могу же я бросить его среди врагов, а сам скрыться из лагеря.

Тем временем мы уже дошли до края палаточного городка. Я ткнул Дитриха локтем и указал рукой вправо:

— Там есть кто-то.

— Кто идет? — раздался голос из темноты.

— Советник Иерг! В следующий раз назовешь меня господин. Понял, скотина?! — Дитрих с угрожающим видом положил руку на меч. — Где начальник сегодняшнего патруля?

— Следуйте за мной, господин советник.

Из темноты появился солдат в форме мушкетерской роты графа Рекнагеля. Закутанный в промокший до нитки плащ, он сжимал в руке меч. Мы пошли за ним. Дитрих на ходу обернулся и подмигнул мне. Я вздрогнул.

— Лейтенант Каспар Цельнер, мушкетерская рота его милости графа Рекнагеля, — назвался начальник патруля, находившийся в той палатке, куда привел нас часовой. Немного пьяный, он сидел в кирасе на тюфяке и доедал окорок. Рядом стояла почти пустая бутылка красного вина. Дешевый рейнвейн, пойло для простолюдинов.

— Ну? В чем дело? — грозно поинтересовался Дитрих. Надо будет напомнить ему, если выберемся из этого дерьма, чтобы помягче разговаривал с людьми графа. Он слишком вжился в роль, наверное и вправду считая себя человеком, от которого зависит судьба войска Рекнагеля.

— С час назад мой патруль задержал на подъезде к лагерю двух всадников. Они назвались советниками из республики Соединенных Провинций, господами Иергом Эндорфером и Арнольдом Боксбергером… — лейтенант многозначительно замолчал, внимательно посмотрев на нас.

— Имперские шпионы? — предположил задумчиво Дитрих. — Но откуда им известно о нашей миссии? Где они?

— Пойдемте, — лейтенант, кряхтя, поднялся с тюфяка, сбросив остатки ужина с колен на землю. Он направился к выходу, за его спиной Дитрих незаметно проверил свои пистолеты: не отсырели ли?

Пленных держали в большой палатке, на самом краю лагеря. Мы вошли в нее. Первыми в глаза бросились два охранника с мушкетами и в кирасах, на поясах мечи. Пойманные советники — двое худых, невысоких мужчин в серых изорваных плащах — сидели на мокрой циновке в дальнем от входа углу палатки. Руки у них были связаны за спиной.

Дитрих подошел к ним, поднял за подбородок голову левого пленного, презрительно посмотрел, затем оттолкнул от себя. Вытер ладони о штаны и не глядя протянул руку к Каспару Цельнеру:

— Что у них нашли при обыске?

Лейтенант вложил ему в руку пачку бумаг. Дитрих раскрыл их, сорвав восковую печать, и быстро пробежал глазами.

— Рекомендательные письма, написанные от лица мэтра Лодекина. Подпись фальшивая и почерк не его!

На лице одного из пленных отразилась смесь негодования и страха. Он, очевидно, размышлял, стоит ли ему возмущаться или себе дороже.

— Господин Эндорфер, — обратился к Дитриху лейтенант. — Что прикажете…

При звуках этого имени правый пленный начал приподниматься со своего места и раскрывать рот, собираясь нас обличить. Наверное это и был настоящий Иерг Эндорфер. Если бы я не был скован напряжением страха, то веселился бы от души, глядя на эту сцену.

Штаден коротко размахнувшись, ударил пленного кулаком в лицо. Тот мешком осел обратно на циновку. Обернувшись к лейтенанту, Дитрих пояснил свое действие:

— Он сейчас начал бы кричать, что это он настоящий Иерг Эндорфер, а я лживый самозванец. Ничего бы от этого не изменилось, а так я вбил в него немного уважения к людям графа.

Попав под влияние уверенности его голоса, лейтенант кивнул. Дитрих упер руки в бока и сказал:

— На вашем месте я бы перевел пленных в палатку ближе к центру лагеря, они могут убежать, — произнося последнее слово, его голос дрогнул. Не иначе в голову ему пришла новая идея или я не Альберт фон Родденваль, сын командора Ливонского ордена.

Каспар Цельнер согласно кивнул. В глазах его уже светилось обожание, свойственное тупым подчиненным при виде умного руководителя. Штаден продолжил:

— И еще, доложите его милости о поимке имперских шпионов, — украдкой я бросил взгляд на голландцев. Никто из них и не собирался протестовать. — Пусть его милость соизволит посетить допрос. Результаты могут оказаться крайне важными для него. Идите.

Лейтенант согласно кивнул и ушел, окруженный ореолом обожания и желания угодить Дитриху.

— Отвлеки их, — одними губами прошептал мне Штаден, незаметно указывая на охранников. Я кивнул. Видимо он начал претворять свой новый план в действие. Оставалось только надеяться на успех. Я тихо прошептал «Amen» и подошел к мушкетерам, страдающим от безделья.

— Скучно? — весело спросил их я. Один из них поднял глаза, но наткнувшись на мой взгляд, вновь потупился.

— Скучно, господин Эндорфер.

— Мало того, что в патруле добрых два часа мокли, так теперь и этих паскуд сторожить придется нам, — добавил второй.

Я достал флягу с вином и протянул ее охранникам. Второй, более разговорчивый, сделал добрый глоток. Закашлявшись, он утер рот рукавом и передал фляжку напарнику.

Вскоре я уже выслушивал их рассказы о тяготах мушкетерской жизни, а сам изредка бросал незаметно взгляды на Дитриха.

Тот сидел рядом с пленными, положив на колени оба пистолета и делал вид, что слушал меня. Я подмигнул ему — пусть теперь он понервничает — и начал рассказывать солдатам о своих приключениях в Голландии. Голос мой немного изменился, став монотонным. Я стал делать незаметные жесты руками, которые должны были повлиять на охранников. Вот и весь фокус: немного личного обаяния, немного знания людей, немного вина. В этом и заключается магия. Спустя минут пять обоих мушкетеров начало клонить в сон. Один прилег на циновку, второй склонил голову на грудь и неразборчиво бормотал что-то в такт моему рассказу.

— Все, — заметил я, обращаясь к пораженным Дитриху и пленным. — Можно говорить спокойно, пока не вернулся лейтенант Цельнер.

— Господа, — проникновенно, взволнованно обратился к настоящим советникам Штаден. — Ваша миссия провалена и была безнадежна почти с самого начала. К сожалению мэтр Лодекин не смог предупредить вас и поэтому отправил нас на помощь. Нам выпала самая тяжелая, самая опасная часть задания.

— Граф Рекнагель предал договоренность с мэтром Лодекином и намеревался присоединиться к войску Готфрида Лейгебе, — подхватил я, поняв мысль Дитриха. — Поэтому вас схватили и намереваются казнить. Мы, сохраняя верность господину Бальтазару, сумели инсценировать нашу измену Соединенным провинциям, притворяясь вами. Нам поверили, как вы видите. Можете сообщить мэтру, что мы верой и правдой служим ему. А сейчас вам лучше исчезнуть из лагеря, пока оба ваших охранника спят.

Ножом Дитрих разрезал веревки на руках пленных.

— Вы свободны. Позвольте проводить вас до границы лагеря.

Разминая руки и ноги, оба советника вышли из палатки под дождь. Один из них — настоящий Иерг Эндорфер — начал осыпать Дитриха благодарностями и клятвами отплатить за спасение жизни. Совершенно спокойный Штаден указал рукой в сторону леса, неподалеку от лагеря:

— Бегите.

Голландцы послушно побежали. Медленно — сказывались удары патрульных и тугие веревки, которые с них только что сняли. Когда они пробежали метров двадцать, Дитрих поднял пистолет, тщательно прицелился. Выстрел. Первый из пленных — кажется это был щедрый на благодарности Иерг Эндорфер — повалился в грязь поля. Штаден быстро перекинул второй пистолет в правую руку. Еще один выстрел. Арнольд Боксбергер упал метрах в десяти от первого убитого.

— А теперь в палатку! Быстро! — резко бросил Дитрих. Мы поспешили туда.

Внутри Штаден полоснул ножом по горлу первого охранника, спящего на циновке. Мгновенно хлынувшая кровь залила землю. Второй мушкетер начал просыпаться. Дитрих вонзил нож ему под подбородок и оставил там.

Меня передернуло. Спокойствие, с которым Дитрих убивал людей, заставляло иногда панически боятся его, несмотря на годы нашей дружбы. Убивать невинных людей, пусть даже и простолюдинов, было совсем не по мне. Отец воспитывал меня в католической традиции, рассказывая о любви Господа к людям. Дитрих тоже был католиком, но…

— Мы вышли обсудить план допроса, когда один из мушкетеров перерезал горло второму, затем распутал пленных. Голландец, скажем так, Иерг Эндорфер, убил своего освободителя, и оба лже-советника попытались бежать. Я их застрелил, — сказал Штаден, пристально смотря мне в глаза. Я кивнул.

— Рассказывать графу это будешь ты, — добавил Дитрих, у него тоже тряслись руки. — У тебя убедительный голос.

Я взорвался:

— Какого черта! Ты режешь этим убогим глотки, стреляешь в людей, чья вина лишь в том, что нам нужны их имена. Заставляешь меня участвовать в этом. А теперь еще хочешь, чтобы я рассказывал Рекнагелю этот бред, в который не поверит и пятилетнее дите?!

— По какому поводу такой шум? — осведомился граф, входя в палатку. За его спиной тенью стоял капитан Парас, державший руку на мече.

Дитрих зло посмотрел на меня, затем отвел взгляд, успокаиваясь. Я несколько раз сжал и разжал кулаки, избавляясь от гнева.

— Пленные бежали, ваша милость.

Рекнагель изумленно приподнял бровь, оценивая произошедшее в палатке. Альберг наклонился к телу охранника, рассматривая его. Протянув руку, капитан выдернул нож из мертвеца:

— Что это? — поинтересовался граф Рекнагель.

— Нож принадлежал мушкетеру. На нем твой девиз, — пояснил Альберг униатскому вождю. Потом он обратился к Дитриху:

— Что здесь произошло?

Штаден с высокомерным видом проигнорировал капитана наемников и вопросительно поглядел на графа, ожидая, когда тот сам задаст вопрос.

— Мне тоже это очень интересно, — сказал Рекнагель.

— Один из мушкетеров был сообщником эмиссаров-самозванцев, — пояснил я, — Когда мы вышли обсудить план предстоящего допроса, он убил напарника, затем освободил шпионов. Те убили его и пытались бежать. Иерг застрелил их обоих.

Капитан Парас уважительно посмотрел на Дитриха.

— Где тела? — поинтересовался он. Я отвел его на луг.

Позже, когда я ложился спать, Штаден сидел у выхода из палатки и внимательно наблюдал за мной. За все прошедшее с момента встречи с настоящими советниками время мы с ним не перемолвились ни единым словечком. Я устало потер глаза, допил оставшееся во фляге вино и зарылся в одеяла, намереваясь немедленно уснуть.

— Ты думаешь, мне доставляло удовольствие убийство охранников и советников? — тусклым голосом поинтересовался Штаден. Я промолчал: конечно же я так не думал.

— Они враги! — медленно произнес лже-Иерг Эндорфер. — Или мы, или униаты. А от нас зависит судьба Кельна. И знаешь, лучше буду жить я, чем один из этих протестантов. Война — это война. А в том, что они не могли сопротивляться, была только их вина.

Нельзя было не согласиться с ним, но мне по-прежнему было не по себе. Казалось, что Дитрих убеждал сам себя. Он прокашлялся, собираясь сказать еще что-то, но пожал плечами, скинул плащ и улегся рядом. Уставшие после серых дней бесконечного марша, после встречи с настоящими эмиссарами республики Соединенных Провинций, мы уснули почти мгновенно.

На следующий день погода заметно улучшилась.

Было недалеко за полдень, когда поднявшись впереди колонны на очередной холм, мы увидели вдалеке город. Кельн. Среди солдат немедленно начались споры о предстоящих боевых действиях. Какой-то умник предложил делать ставки на то, вступим ли мы сегодня в бой или нет.

Альберг хриплым голосом отдавал приказы. Разговоры среди солдат смолкли, они ускорили шаг. Дюжина всадников отправилась вперед, разведать дорогу до города.

— Часа через два будем под стенами, — радостно усмехнулся граф Рекнагель. Он не мог сидеть спокойно в седле, нетерпение выплескивалось из него. Чем-то в этот момент униат напомнил мне Себастьяна.

Мысли мои немдленно обратились к нему. Фон Вормсвирген должен был уже ждать нас в городе. Было приятно заметить, что он ошибся. Себастьян предполагал, что город сразу же перейдет на сторону мятежников, если уже не перешел.

Дитрих яростно спорил с Альбергом и Рекнагелем. Подъехав ближе, я прислушался к их разговору. Штаден предлагал немедленно пойти на штурм города. Униаты желали, чтобы их солдаты хоть немного отдохнули после пятидневного марша.

— Ваша милость, — терпеливо повторял Дитрих, игнорируя протестующего капитана Параса. — На нашей стороне рейтарская рота Виндорта, которая ударит в тыл осажденным легистам, а купленный нами человек откроет ворота. И взорвет запасы пороха в городе.

Штаден на ходу придумывал новые факты, доселе не известные ни униатам, ни мне, ни ему самому.

— А каково ваше мнение, советник Боксбергер? — обратился ко мне граф, решив, очевидно, выслушать все стороны.

— Немедленный штурм. Враг сейчас этого не ожидает от нас. Поэтому на нашей стороне будет внезапность. И капитан Родерик Виндорт.

Вернулись всадники, посланные в разведку. Возглавлявший их граф Грегор подъехал к нам, доложить Рекнагелю о результатах:

— Войска Готфрида и рота Виндорта стоят к западу от города. Развернутые в боевой порядок.

— Отлично, — казалось, Рекнагель рад тому, что ему навязывают бой и не придется самому принимать решение. — Мы двигаемся туда.

Прозвучали сигналы горна и солдаты замедлили ход. До места битвы оставалось еще немного, поэтому можно было поберечь силы.

Я ехал вместе с полководцами, изображая из себя опытного военного советника, и изредка бросал ничего не значащие красивые фразы.

— Рейтарская рота стоит на правом фланге. Левый фланг занимает кавалерия Готфрида. Центр — мушкетерские полки, — рассказывал тем временем Грегор.

— Ну? Как будут согласованы наши действия? — поинтересовался граф Рекнагель.

— Наша кавалерия наносит удар по центру. Одновременно с этим рота капитана Виндорта разворачивается и атакует тех же мушкетеров во фланг. Судьба центра решится за несколько минут. Дворянская кавалерия Готфрида не успеет вмешаться. И скорее всего не будет этого делать, сохраняя свои жизни. А если они попытаются вступить в бой, ваша пехота встретит их выстрелами из мушкетов и пиками.

Капитан Парас задумчиво кусал губы. Я бы на его месте тоже отнесся с недоверием к плану, который приведет к собственной гибели.

— Какого черта, это ведь война! Мы примем бой! — воскликнул Рекнагель, проверяя как ходит меч в ножнах. — Жаль только деньги мэтра Лодекина, потраченные на подкуп предателя, который должен был открыть ворота и взорвать запасы пороха.

Граф Грегор вернулся к своему отряду. Альберг и Рекнагель отъехали в сторону. Едва они удалились на достаточное расстояние, Дитрих шумно выдохнул и тихо прошептал, даже не глядя в мою сторону:

— Не может быть! Они поверили в этот бред.

— Если теперь капитан не переубедит пфальцского графа, униатам суждено здесь остаться навсегда, — пробормотал я, стараясь, чтобы это слышал только Штаден.

Альберг и Рекнагель спорили вовсю, обильно жестикулируя. По разгневанному лицу графа я понял, что капитан наемников пытается отговорить его от этого плана действий. Наш вариант ведения боя вроде бы обещал графу легкую победу, а потому он не хотел соглашаться с подозреающим что-то капитаном. В конце концов он рубанул рукой, завершая тем самым спор, и направился в нашу сторону.

— Решено, я согласен с этим планом и капитан Парас тоже, — торжественно сказал Рекнагель, обращаясь к нам. Стоявший рядом Альберг скривил лицо и бросил ненавидящий взгляд на меня и Дитриха.

— Как капитан Виндорт узнает о нашем плане? — спросил Альберг, стараясь найти хоть какой-то изъян в словах Штадена, который мог бы скомпрометировать нас перед графом.

Со всей убедительностью Дитрих бросился объяснять.

— Еще тогда, когда мэтр Лодекин договаривался с капитаном Виндортом, было решено, что при изменении первоначального плана действий, то есть осады, его рота окажет нам посильную помощь на поле боя. А сейчас, когда они расположены на правом фланге, единственный противник, которого они могут атаковать, это полки мушкетеров, составляющие центр. К тому же это наиболее безопасное и выгодное для них направление удара.

— Хватит! — оборвал наши препирания граф Рекнагель. — Победа в любом случае будет за нами. Господь на нашей стороне!

Я обратил внимание на еле заметную ироничную улыбку, скользнувшую по лицу Дитриха. Его ревностное отношение к некатоликам могло сейчас испортить весь этот долгий и опасный спектакль.

Прозвучавшие сигналы горна вызвали новый всплеск разговоров среди солдат. Одевая доспехи, готовясь к бою, расходясь по своим отрядам, каждый из них гадал о предстоящем сражении. Капитаны униатов объявляли своим воинам о том, что его милость граф Рекнагель обещал по десяти гульденов каждому отличившемуся в бою и, в случае победы, отдать солдатам город на один день. На разграбление.

Недолгий марш завершился выходом к равнине, на которой стоял город. Череда покрытых лесом холмов, выбившая из войска Рекнагеля все силы, закончилась. Зато теперь боевой дух армии был на высоте — они видели призрак десяти гульденов, разграбления города и легкой победы за спиной солдат противника. Оставалось только разобраться с теми, кто встанет на пути.

Перед городом расположилась армия легистов, развернутая в боевой порядок. Еще нельзя было разобрать отдельных людей, но общие их позиции просматривались великолепно.

Войско Готфрида Кельнского выстроилось дугой, выгибающейся концами к нам, их противнику. Стоящая в центре пехота и конница на флангах — все, как и рассказывал Грегор.

Все то время, пока униаты выстраивали своих людей, располагая их в соответствии нашему плану, армия легистов сохраняла неподвижность. Изредка можно было заметить всадников, скачущих от одного фланга к другому — гонцов, которые разносили приказы Готфрида полевым командирам.

Я перевел взгляд на наше войско. Мы с Дитрихом, графом Рекнагелем, капитаном Парасом и еще с несколькими менее важными людьми стояли на одном из холмов, сразу перед которым расстилалась равнина, где и строились наши солдаты. Все в точности повторяло план, предложенный накануне Штаденом.

Альберг зарядил пистолеты, одел шлем и пришпорил лошадь, направив ее к пешим отрядам. По приказу графа Рекнагеля он командовал пехотой, а все ее участие в бою заключалось лишь в поддержке кавалерии. Да и то, если конница Готфрида рискнет вступить в сражение.

— Вот настоящий солдат, — сообщил нам Рекнагель, указывая на капитана наемников, сам не сдвинувшись с места. — Всегда там, где сражаются его люди.

По-моему, Альберг планировал свое неожиданное вступление в бой, и это было весьма нежелательно для нас. Но графу сейчас невозможно было что-либо доказать.

Привстав в стременах, он картинно вскинул меч в небо, прокричав:

— Впере-ед!

Сигналы горна разнесли его приказ по отрядам. Кавалерия, которой командовал граф Грегор, медленно набирая ход, двинулась вперед, на противника. Войско Готфрида по прежнему стойко хранили неподвижность.

— Они не знают нашего плана, — усмехнулся Дитрих. Граф в ответ радостно кивнул головой, не отрывая взгляда от поля битвы.

— Тем большим сюрпризом будет для них предательство капитана Виндорта! — прошептал он, вкладывая меч в ножны.

Для меня слова Дитриха звучали совершенно по-другому. Пришлось здорово попотеть, чтобы скрыть непроизвольно лезущую на лицо ухмылку. Я на мгновение отвел взгляд от поля боя, осмотрев нашу ставку. Кроме меня, Дитриха и Рекнагеля рядом были лишь трое незнакомых мне всадников — дальние родственники графа — и капитан пфальцской мушкетерской роты. Если нам придется убегать с боем, придется жарко. Обжигающе жарко. Я вернулся к наблюдению за сражением.

Лавина — хотя мне приходилось видеть и больше — кавалеристов готова была обрушиться на центр дуги, в которую выстроились легисты. Несколько всадников обрушились в вырытые загодя, замаскированные ямы, на дне которых их наверняка ждали острые колья.

Клубы дыма скрыли первый ряд кельнских пехотинцев-мушкетеров от нашего взгляда. И только спустя мгновение мы услышали грохот ружейного залпа. Первая шеренга разошлась, освобождая второй пространство для стрельбы. Снова облако, снова гром секундой позже. Передние ряды кавалеристов стремительно пустели, лошади оставшиеся без всадников, останавливались и мешали атаке. После своего выстрела шестая шеренга разошлись, выпуская вперед новые отряды пехоты. Встав впереди отстрелявшихся и бесполезных теперь мушкетеров, они сплотили ряды и подняли длинные пики. Пикинеры! Подобный железный еж, только несравненно меньший, мы видели в Соединенных Провинциях, в доме мэтра Якобсона.

— Ну где же рота Виндорта, — шептал Рекнагель. — Еще немного, ну же… Когда?

Накатившаяся волна конницы разбилась о пики. Атака захлебнулась, завязнув в плотном строю пехоты. Я перевел взгляд вправо: рота Виндорта, крупный рейтарский отряд, занимавший весь фланг, не сдвинулась с места. Капитан не спешил на помощь ни кельнским пикинерам, ни кавалерии униатов.

Пехотинцы дрогнули, подаваясь назад, и начали медленно отступать, уступая позиции коннице графа Грегора. Кавалеристы несли страшные потери, но приказ Рекнагеля подстегивал Грегора, заставляя двигаться вперед до подхода рейтарской роты.

— Вот! — довольно прошипел Рекнагель, буквально вытянувшись вперед, по направлению к полю боя.

Дуга войск Готфрида выгибалась все сильней и сильней, втягивая в себя униатскую конницу. Мне показалось, что еще немного и граф Грегор прорвет центр, смяв пехотинцев. Призрак грядущего провала нашей миссии помахал мне с поля боя рукой, вызвав в воображении три виселицы на площади в Бремене. Хотя нет, не три, две — уж Себастьян-то как-нибудь выйдет сухим из воды. Тем более, что всю эту авантюру мы затеяли без него.

Фланги легистской дуги дрогнули, срываясь с места. Рейтарская рота и дворяне Готфрида завершали окружение кавалерии Грегора. Одновременно с этим раздались звуки пушечного залпа. Ядра посеяли смерть во все еще стоявшей на месте униатской пехоте, убив несколько десятков человек и заставив остальных смешать ряды впанике. Капитан Парас быстро навел порядок, восстановив строй.

Звуки горна, прозвучавшие у самого подножия холма, как раз там, где стояла пехота Альберга, привлекли наше внимание.

— Сучий сын, почему так поздно! — злобно выругался Рекнагель, забыв, что еще полчаса назад приказывал Парасу не ввязываться в бой. — Зато теперь рота Виндорта дорежет пикинеров, а потом мы займемся кавалерией Готфрида!

Подозвав к себе двух гонцов, ждавших его знака ниже по склону холма, Рекнагель отдал несколько приказов и взмахом руки отправил их в гущу боя.

Пехота Альберга медленно двинулась вперед, поэтому второй артиллерийский залп нанес меньшие повреждения. Теперь артиллеристам Готфрида приходилось менять наводку, стреляя на упреждение в движении пехотинцев капитана Параса.

Я перевел взор на конницу униатов. Пикинеры больше не отступали, стойко держа позиции. Граф Грегор развернул часть всадников навстречу стремительно надвигавшейся слева кавалерии Готфрида, ожидая обещанной нами помощи со стороны наемников-рейтаров. Но события начали развиваться совершенно по-другому, обманывая все ожидания командующего униатской кавалерией.

Ворвавшиеся в ряды конницы Грегора рейтары Виндорта сеяли смерть вокруг себя, убивая не ожидавших удара в спину униатов. Сражение превратилось в бойню, кольцо вокруг Грегора смыкалось. Я видел его — маленького человечка на коне — рядом со знаменосцем, державшим штандарт с гербом Пфальцского графства и девизом Рекнагеля.

Очередной пушечный залп; я, кажется, пропустил их несколько, пока наблюдал за Грегором. На этот раз артиллеристы накрыли всю униатскую пехоту, ни одно ядро не упало даром. Альберг упрямо подгонял солдат, стремясь быстрее вступить в бой и смешаться с войсками Готфрида. Это позволило бы ему избегнуть огня пушек.

Когда я в очередной раз бросил взгляд на Грегора, того уже не было видно. Я смог разглядеть несколько мест, где еще кипел бой — униаты отбивались от многократно превосходившего их в численности противника — но Грегора там не было. Не было видно и рекнагелевского штандарта. Вскоре угасли последние искры сопротивления.

Пфальцский граф был в ярости. В очень большой ярости.

— Ну? — повернулся он к нам. — Объяснения есть?!

Конечно же нам нечего было ответить Рекнагелю. Дитрих лишь хмуро пожал плечами, положив руку на меч.

— Ваша милость, очевидно капитан предал договор с мэтром Лодекином. Никто не может избежать неудачи. Мы лишь действовали согласно плану, одобренному нашим господином. Не более того, ваша милость.

Я выставил вперед руки, ладонями к графу, словно умоляя его пощадить меня. Дитрих усмехнулся и убрал руку с меча. На рукояти пистолетов.

— Ладно, вас я повешу позже, — прошипел Рекнагель, возвращаясь к наблюдению за войсками.

Альберг уже был недалеко от того места, где кипела битва. Кавалеристы Готфрида и рейтары Виндорта отошли в сторону, освобождая дорогу свой пехоте. Кельнские мушкетеры, перезарядившие оружие, выдвинулись вперед, готовые произвести залп по приказу командира.

Клубы дыма скрыли оба отряда пехоты. Отстрелявшись, они пошли на сближение. Две черепахи — или два ежа, что более правильно — столкнулись друг с другом. Несколько минут царила тишина, затем раздался пушечный залп, ударивший по задним рядам рекнагелевой пехоты. Сразу же после него прозвучали горны, и конница Готфрида, вместе с ротой Виндорта, вспороли левый фланг противника. После второго залпа униаты не выдержали. В хаосе беспорядочного отступления солдаты кельнского графа творили все, что хотели. Рейтары возвышались над бегущей толпой, которая еще несколько минут назад была организованным отрядом, и убивали пехотинцев налево и направо, даже не беспокоясь за свои жизни.

— Сучьи отродья! Мое войско! — пунцовый от гнева Рекнагель развернулся к нам, выхватывая меч. — Убейте их!

Сердце мое сжалось в предчувствии скорой и неотвратимой смерти. Их было все-таки пятеро: граф, трое его родственников и капитан пфальцской роты. Даже будь здесь Себастьян, нам было бы трудно отбиться: двоим из нас пришлось бы сражаться с несколькими противниками одновременно. А такие бои практически никогда не заканчиваются победой одиночки.

Рука моя сама рванула меч из ножен. Клинок описал сверкающую дугу в воздухе и ударил в шею одного из родственников Рекнагеля. Одним меньше.

Выстрел со стороны Дитриха. Обычное начало, все его бои начинаются с разряжения пистолетов. Наверное поэтому он и жив до сих пор. Я удивлялся сам себе, как не потерял способность шутить, встречая собственную смерть.

В противники мне достался сам Рекнагель. Он был опытным бойцом, судя по рассказам Дитриха. Не знаю, за что он на меня взъелся? План ведь предложил Штаден-Эндорфер.

Мне показалось, что я могу уже твердо рассчитывать на собственный участок земли где-нибудь у Кельна. Метра два в глубину и с деревянным крестом. По счастью, мне долгое время удавалось парировать удары графа. Но наша схватка не могла тянуться так до бесконечности. Я был вынужден защищаться, потому что Рекнагель превосходил меня в искусстве боя и любая моя атака, стоило мне допустить ошибку, стала бы для меня последней.

Очередной выстрел откуда-то слева. Я не мог покоситься в сторону Дитриха, чтобы узнать, как идут у него дела: граф атаковал со все возрастающей яростью, отбивать его удары становилось сложнее и сложнее. Я старался не поддаваться панике и сохранять разум. И только тогда я вспомнил об амулете, защищающем от оружия. Решив, что мне придется пустить его в дело для спасения собственной шкуры, я потянулся к нему левой рукой, но замешкался с ремешком поясного кошелька и этого оказалось достаточно.

Меч Рекнагеля ударил меня в правое бедро. Пройдя в щель между доспехами, клинок — хотя и потерял значительную часть своей убойной силы — рассек бедро до самой кости. Боль заставила меня выронить оружие и чуть было не свалиться с коня. Кровь из раны хлестала вовсю. Я отклонился как можно дальше влево, выводя из-под удара голову и корпус и надеясь, что граф не сумеет нанесет удар в то же бедро. И все это время лихорадочно продолжал нашаривать амулет.

Удар меча обрушился мне на шею, сбивая меня с коня. Я упал, растянувшись ничком на спине. Кровь растекалась лужей подо мной, я чувствовал ее жар, когда она стекала по ноге под набедренником. Рекнагель спешился, держа в руке меч, и медленно пошел ко мне. Губы его шевелились, но брани графа я не слышал — или я уже расставался с бренным миром, или он просто произносил слова беззвучно, одними губами.

Амулет! Он сработал! Я не чувствовал раны, не чувствовал, что моя голова отделена от тела или что мои шейные позвонки перебиты ударом меча. Нашарив пистолет, я поднял его, прицелившись в лицо графа. Он в ужасе отшатнулся, пытаясь прикрыть лицо рукой в латной перчатке. Но было уже поздно, грянул выстрел.

Рекнагель начал крениться влево, затем тяжело осел на землю. Я попытался встать и не мог. Рана кровоточила, потеря крови, видно, была значительной. Пришлось приподняться на локтях, бросив рядом пистолет. Было ужасно больно, какое-то мгновение мне казалось, что сейчас я потеряю сознание и истеку кровью. Но все обошлось. К сожалению, амулет предотвращал нанесение ран только после своего использования.

Капли дождя били меня по лицу, попадая в глаза и заставляя часто моргать. Ко мне приблизилась темная фигура, нагнулась ближе:

— Он еще жив! — голос лейтенанта Коппа.

«Вот и все!» — подумалось мне, и я попытался ударить силуэт кулаком. Естественно, человек легко уклонился.

— Перевяжи его! — донесся издалека приказ Дитриха.

Тут я перестал что-либо понимать и, видимо, потерял сознание.

Крики людей заставили меня оторваться от созерцания неба, затянутого свинцовыми тучами. Насколько я мог судить по долетавшей до меня брани, впереди произошла какая-то размолвка с отрядом, охранявшим городские ворота.

Меня везли в телеге, перевязанного врачом из войска графа Лейгебе. Бедро жутко ныло, хотелось спать, а телегу трясло и качало, словно судно во время бури.

Дитрих ехал рядом верхом и изредка перекидывался со мной парой слов. От него я узнал, что же произошло, пока я бился с Рекнагелем.

Зебальд — славный малый — вовремя оказался рядом. Выстрелом из мушкета он свалил Конрада, а потом вдвоем со Штаденом они прикончили оставшихся графьих родичей. Я не стал спрашивать Дитриха, почему Копп оказался там в нужное время и почему предал его милость. Достаточно было того, что он спас мне, да и Дитриху тоже, жизнь.

Штаден и Зебальд перевязали меня как смогли и остались на холме ждать подхода войск кельнского графа, преследующего отступающих в беспорядке протестантов. Переговорив с капитаном Иоганном Лейгебе, сыном Готфрида, Дитрих добился того, что меня осмотрел один из войсковых врачей, а затем выпросил аудиенцию с самим графом, благо тот оказался на поле боя.

Выслушав сильно отредактированный вариант наших приключений, кинув взгляд на предоставленные бумаги, Готфрид Лейгебе приказал нам следовать в город и даже выделил для меня какую-то телегу, потому как идти самостоятельно я сейчас не мог.

— А еще он говорил о тысяче флоринов от императора, обещанных за убийство Рекнагеля. Так что можешь смело покупать себе земли где-нибудь на юге и возрождать свой Ливонский орден сколько душе угодно! — это забавляло Дитриха.

— Лучше озаботься поисками «Последней мессы», чтобы встретиться с Себастьяном.

Безуспешно пытаясь заснуть, я жалел, что не взял в дорогу достаточного количества снадобья от ран. Тех трав и фильтров, что я прихватил с собой, выезжая из Бремена, может даже и не хватить на мое бедро. А без него я буду только обузой своим друзьям. Больше всего на свете ненавижу быть кому-нибудь обузой.

XV

Человек, одетый чтобы подчеркнуть свой достаток, очень смешно смотрится, когда прячась по теням, крадется по коридорам, старается не столкнуться с патрулями, которыми напичкано все здание. Он выходит через калитку, трусовато оглядывается, тихо щелкает пальцами и словно из воздуха перед ним появляется слуга, держащий под уздцы коня. У слуги нет языка, поэтому человек не беспокоится, что о его поездке станет известно.

Человек садится в седло, кивает слуге и пришпоривает коня. Капюшон скрывает его лицо от посторонних взглядов, а ночь не позволяет прохожим запомнить даже цвет его одежды. Конь мчится по пустым темным улицам города.

Ночная стража останавливает всадника, но он показывает им свои бумаги и его пропускают. Человек незаметно ухмыляется, когда стражники извиняются и кланяются ему вслед.

У одного из домов на окраине города, почти у самой стены, человек останавливает коня и спешивается. Он зажигает спрятанный под полой плаща фонарь, подходит к двери и стучит несколько раз.

Дверь открывается и человек входит внутрь. Его там ждут.

На первый взгляд могло показаться, что стоявший у окна человек — священник. Одетый в черную рясу, низко надвинутый на глаза капюшон, четки в руках, которые он неторопливо перебирал, шепча что-то про себя. Но приглядевшись, становилось ясно, что ни к одному из орденов этот человек принадлежать не мог — не было креста на груди, зато были черные, обтягивающие кожаные перчатки на руках.

Он был высок и несоразмерно худ, напоминая тополь, лишенный всех ветвей и листвы. Когда вошел ожидаемый им гость, человек в черном обернулся:

— Добрый вечер, мастер.

Гость, откинув капюшон, кивнул в ответ. В комнате, куда он попал, горели свечи, поэтому фонарь можно было погасить.

Человек в черном жестом предложил гостю, которого назвал мастером, присаживаться. Тот занял одно из двух кресел, сцепив руки замком.

Хозяин сел напротив, не утруждая показать свое лицо. Из-за своего кресла он достал бутыль и два кубка. Разлив вино, человек в черном подал один из кубков гостю, от второго пригубил сам.

— Зачем я так внезапно вам понадобился? — спросил гость, пробуя вино.

Человек в черном неспешно отставил в сторону кубок, оправил рукава рясы и только тогда ответил:

— Мне стали известны некоторые факты, коренным образом меняющие мое отношение к вам, мастер.

Было видно, как по лицу гостя пробежал страх, мгновенно спрятавшись под кое-как восстановленной вопросительной улыбкой.

— А именно? — с голосом ему удалось справиться лучше.

— Вы обещали сообщать мне о всех известных вам планах мастера Боля, не так ли? — не дождавшись ответа от мастера, человек в черном продолжил говорить. Он был уверен в своей правоте. — И что же происходит? Две недели назад, во время совещания в Амстердаме, мне сообщают, что трое людей вашего Магистрата прибыли в город. Они убивают наших людей, посланных за ними, и исчезают. Вы можете мне это объяснить, мастер?

При последних словах в голосе человека в черном прорезались угрожающие нотки. Гость пожал плечами, смотря в сторону.

— Вы должны немедленно рассказать, откуда Магистрат знает о собрании в Амстердаме и что означало это предупреждение? — потребовал хозяин, вращая в руках пустой кубок.

Мастер вздохнул, поправляя рукой волосы.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Мастер Боль далеко не всегда обсуждает свои действия с нами, — произнес он намеренно четко, почти по слогам, словно объяснял что-то ребенку. — Единственно, я могу узнать этих людей, если вы опишите их мне. Вы ведь можете это сделать?

Видимые под капюшоном тонкие губы хозяина комнаты сжались в совсем незаметную линию. Спустя пару секунд он холодным, злым голосом ответил:

— Могу, господин выборный мастер. Их было трое и они прибыли на «Толстой Кэтти», корабле некоего Батиста Камбеа. Этот капитан долгое время работал на вас. Они представились людьми какого-то Родерика Виндорта, капитана наемной рейтарской роты, приехавшими в Соединенные Провинции для вербовки людей. Все трое — дворяне. Их предводитель был высоким, богато одетым светловолосым человеком. Второй был немногим пониже, но гораздо шире в плечах. Видевшие его утверждают, что он не иначе, как бывалый солдат или офицер. Третий — невысокий, черноволосый мужчина. По происхождению — лифляндец. Он был магом, как выяснилось позже. С его помощью эти трое убили четырех наших агентов и одного весьма уважаемого члена малой палаты городского магистрата и магистра алхимической науки. Вот и все, что мне известно. Мы будем выглядеть смешно перед Жозефом дю Трамбле, если не сможем найти трех ваших посланников, спокойно убивающих наших людей и…

По на мгновение дернувшемуся лицу гостя, человек в черном понял, что допустил ошибку, упомянув имя французского «серого кардинала».

— И обязаны показать ему вашу компетентность в подобных вопросах. Да? — усмехаясь подсказал хозяину мастер. Он знал, что пока еще нужен человеку в черном, а поэтому мог не боятся смерти. Какое-то время.

Левый уголок губ у его собеседника дернулся и усмешка мгновенно исчезла с лица гостя. Не стояло смеяться над человеком такой власти, как человек в черном.

— Ты знаешь их? — спросил хозяин, отбросив всю показную вежливость. Теперь он был зол из-за своей ошибки и из-за насмешки мастера.

— Нет, — покачал головой гость. — У мастера Боля много своих людей, выполняющих его задания и неизвестных мне. К тому же сейчас в город вернулся мастер Штейнман. И вся эта затея вполне может быть делом исключительно его рук.

— Фридрих Штейнман?! — человек в черном мгновенно напрягся, вцепившись руками в подлокотники кресла.

— Да, несколько дней тому назад он приехал из Кракова. Преподавал мистику в тамошнем университете.

Человек в черном встал из кресла, несколько раз прошелся по комнате из угла в угол. Затем, успокоившись, достал из шкафчика в углу комнаты четыре черные свечи. Расставив их квадратом на полу, вокруг кресел, зажег фитили, произнося каждый раз фразу на непонятном гостю языке. Покончив со свечами, он удовлетворенно осмотрел дело своих рук и вернулся в кресло.

— Теперь мы можем не опасаться вмешательства с его стороны, — сказал хозяин комнаты, имея в виду мастера Штейнмана. — Нам остается договориться о следующей встрече и о том, какую информацию ты тогда предоставишь мне.

— Полагаю, через неделю вы вернетесь в Бремен, тогда я буду более осведомлен о делах мастера Боля, — гость по-прежнему был вынужден обращаться с человеком в черном на «вы». Судьба мастера напрямую зависела от хозяина этой комнаты и они оба это хорошо знали.

— Нет! — отрезал собеседник. — Штейнман в городе. Я не хочу лишний раз подвергаться опасности встречи с Фридрихом. Мне не нравится идея вступить с ним в поединок, хотя он и уступает мне в искусстве.

Гость незаметно пожал плечами, подвергая про себя сомнению последнее высказывание хозяина.

— Ты приедешь в Мюнстер через полторы недели, — заявил человек в черном. — Там я найду тебя сам. Ты должен привезти мне всю информацию о посланцах Ганзы в Амстердам, о планах Магистрата относительно союза Ост-Индских компаний.

— Я вынужден еще раз напомнить о том, что от нашего с вами союза пользу пока извлекаете лишь вы.

В голосе ответившего ему хозяина комнаты прозвучало неприкрытое раздражение:

— Я уже обещал отдать тебе Любек в полное владение, помочь получить дворянский титул. У тебя будет своя маленькая Ганза после моей победы.

Гость удовлетворенно кивнул, соглашаясь со словами хозяина. Он не верил ему ни в чем, но что могло помешать ему использовать этого закутанного во все черное человека для осуществления своих собственных планов.

XVI

Утро для Франца Ринглера начиналось весьма и весьма удачно. Несмотря на духоту, в его таверне «Мракобес» собралась толпа народу. Солдаты графа Лейгебе, наемники капитана Виндорта, обычные бюргеры праздновали вчерашнюю победу. Было шумно и весело. Служанки не успевали разносить вино и пиво, а сам хозяин, жутко ругаясь, пытался одновременно угодить посетителям и приготовить жаркое.

Потом произошло то, за что Франц не переставал себя винить еще долгое время после описываемого происшествия. Не меньше года.

В таверну вошли трое. Один высокий, широкий в плечах здоровяк, с мечом и пистолетами на поясе, одетый в чистую белую рубашку и черные кожаные штаны. Двое других, невысоких — гораздо ниже своего спутника — были одеты в черное и тоже были при оружии. Оружием Франц не интересовался — это дело городской стражи. В одном из этих двоих можно было признать иностранца, скорее всего англичанина.

Троица заняла край стола и англичанин — как бог свят, англичанин — потребовал темного пива. Говорил он с акцентом. Франц заметил, как сжимаются кулаки у излишне горячих голов при виде иностранца, да еще и из страны, где живут одни еретики.

Наблюдая за залом, трактирщик едва не пропустил того момента, когда вошли еще трое посетителей. Разнаряженные молодые парни, не иначе сынки богатых родителей, уселись напротив первой троицы и начали о чем-то переговариваться, не спеша делать заказ. У этих тоже были при себе мечи. Франц с сомнением взглянул на двух своих племянников-вышибал.

Бюргер, заказавший жаркое, кинул требовательный взгляд на хозяина и тот прогнал из головы всякие посторонние мысли, думая только о готовке и о выручке, которую получит за сегодня.

— Хозяин! — раздалось громко по всему залу. Франц приподнял голову, стараясь понять, кто его звал. Так и есть, коротышка, который не англичанин, из первой троицы, махал рукой, настойчиво подзывая его к себе.

Отирая руки о фартук, Франц подошел к нему.

— Ну? — спросил он. — Чего изволите?

Коротышка бросил пригоршню дукатов на стол:

— Комнату и принесешь туда вина, да чего-нибудь пожрать.

— Третья справа, ваши милости, — трактирщик показал, куда идти и взял монеты, стараясь приветливо улыбаться благородным господам. Как же он сразу не понял, что они — «их милости». Кинулся бы тогда на встречу, фартук бы по полу перед ними стелил. Может дукатом больше и досталось бы. Мог бы, мог бы сразу догадаться, как только чистую, белую рубашку увидел.

Жаркое он решил отдать этим троим, а не заказавшему его толстому бюргеру, который чуть ли не со слезами отдает каждый грош. Надо будет туда еще перца положить. Благородные господа это оценят. Перец-то дорогой, не каждому по карману. У него на донышке банки горсточка есть, купленная за бешенные деньги.

Двое благородных господ встали и пошли наверх, в свою комнату. Англичанин — слуга, судя по всему — остался сидеть за столом и пить пиво.

Франц мечтал о дукатах, которые получит от господ за угодливость и предусмотрительность, когда в зале раздался женский визг. Трактирщик мгновенно взвился в воздух, выискивая взглядом источник неприятностей.

Слуга-англичанин хлопнул по заду одну из служанок — Марту — и теперь довольно лыбился, глядя на нее. Двое сыновей брата Франца, работавших у него вышибалами, угрожающе сжав кулаки, уже двинулись к нарушителю спокойствия. Хозяин движением руки остановил их.

Бог с ним, не убудет от Марты. Зато проблем с благородными господами не будет. Так жить легче и денег больше.

Но неприятностей избежать не удалось. Один из разнаряженных юнцов вскочил и негодующе заорал, указывая пальцем левой руки на англичанина:

— Поганая протестантская свинья! Приехал сюда наших девок лапать! — в правой руке он держал нож.

Англичанин мгновенно поднялся на ноги с лавкой, на которой только что сидел, в руках. Тех, кто занимал ее вместе с ним, он стряхнул, словно и не замечая. Франц вздохнул, понимая какая неприятная вещь произойдет сейчас с юнцом. Или с его собственной лавкой, которую наверняка придется чинить.

Смахивая со стола все, что на нем стояло, англичанин — сильный, собака, при своем-то хилом росте — обрушил лавку на юнца. Трактир содрогнулся, одна ножка у стула подломилась, и то, что еще не успело оказаться сметенным на пол, медленно туда съехало по накренившейся столешнице. Парню, которому предстояло быть жертвой этой исполинской палицы, удалось уклониться в сторону. Лавка переломилась пополам, англичанин отбросил обломки в сторону.

Дружки юнца вскочили, достав ножи, и бросились на англичанина. Племянники Франца бросились разнимать дерущихся, используя для этого свои добротно сделанные дубинки, способные ударом по темечку остудить даже самого заядлого драчуна.

В драку ввязался весь трактир. Бюргеры и графские солдаты были целиком на стороне парней, задиравших англичанина. Среди наемников Виндорта было несколько иностранцев, которые посчитали своим долгом помочь слуге, попавшему в переделку в стране, равно чужой и для них, и для него.

Кто-то кинул кувшин в одного из вышибал и попал в лицо, здоровяк прикрыл лицо руками, выронив дубинку. Толстый бюргер, обладатель благородной проседи в волосах, с озверевшей физиономией схватил ее и начал бить племянника Франца по голове, приговаривая:

— Вот тебе за прошлое воскресенье! Помнишь, как выставил меня, сказав, что я пьян и мешаю другим посетителям?! На, получай! На! На! А помнишь Пасху?! На! Ты тогда со своим братцем и дядюшкой-сквалыгой заставили меня заплатить два раза! Вот тебе, стервец!

С губ бюргера, восстанавливающего справедливость, летела клочьями пена, но он этого не замечал, удовлетворяя свою злость.

Франц понял, что следующим объектом бюргерской любви к ближнему может стать и он сам, а потому — оглядевшись — подхватил полено для камина, да подтянул поближе самый большой свой кухонный нож. Так, на крайний случай.

Тем временем троица юнцов и англичанин, сцепившись в яростный клубок, каталась по тому месту, где когда-то возвышался стол, а сейчас лежала гора щепа, черепков от битой посуды, да остатков еды и питья. Клубок покатился в сторону стену и словно случайно зацепил одного из тех немногих людей, кто не спешил присоединяться ко всеобщему побоищу. Гейнрих Патер, так он себя называл, жил вместе со своими братьями в Большой комнате, на втором этаже. Платили они вовремя, да еще немногим больше, чем нужно. Гейнрих говорил, что живший вместе с ними человечек в рясе — важный человек, крупная шишка в каком-то монашеском ордене, а он и его друг — братья-послушники, охранники.

Клубок немного повозился на этом месте, а потом распался на составляющие части — четырех человек — оставив позади себя, у стены, сложенного вдвое, сидящего на полу Гейнриха Патера, пытающегося зажать ладонью резаную рану в животе.

У всех четверых, словно по мановению волшебной палочки, появилось в руках оружие: мечи, пистолеты, кинжалы. Двое немедленно бросились наверх, оставшиеся двое — англичанин и юнец, оскорбивший его — в шумихе быстренько накостыляли второму вышибале и оставили его отдыхать у стены. Затем успокоили взбесившегося бюргера, стукнув его пару раз дубинкой, отнятой у охранника. Жертву бюргера — другого вышибалу — успокаивать не пришлось.

Еще несколькими мгновениями позже потасовка как-то незаметно завершилась. Люди стояли там, где их застал конец драки и недоуменно смотрели друг на друга. Кто-то улыбался, кто-то утирал кровь, кто-то сплевывал зубы.

— Никому не двигаться! — заорал англичанин, выставив перед собой меч, — Все, что здесь происходит, происходит здесь по приказу императора Фердинанда!

Юнец тем временем расхаживал по таверне и расставлял людей:

— По стенкам, не двигаться! Повеление его императорского величества Фердинанда II, облава на мятежников!

Один из наемников из роты капитана Родерика Виндорта попытался возмутиться, но парень взмахнул мечом, рейтар сглотнул, когда клинок отпрыгнул от его горла, и прошел на указанное ему место.

Расставив всех так, как им это было для чего-то нужно, двое этих странных людей тоже нашли себе места. Юнец встал у стены напротив входа и принялся насвистывать веселую песенку, изредка бросая предостерегающие взгляды на тех, кто пытался пошевелиться.

Англичанин («Кто его господа?!» — с ужасом подумал Франц) затаился около двери в трактир так, чтобы его не было заметно поначалу, когда только войдешь в таверну. В руках он теперь держал пистолет, меч стоял рядом так, чтобы его можно было в любой момент подхватить и пустить в дело.

«Эти двое — безумцы!» — мысль вертелась в мозгах Франца.

«Старый Карл — сукин сын! Мозги завтра вышибу» — напрягая всю свою многострадальную голову, подумал племянник Франца, пострадавший от бюргера.

«… spititus sancti. Amen,» — было последним, что погасло в разуме Гейнриха Патера.

Сверху внезапно послышались глухие, не совсем разборчивые крики и удары. Потом прозвучал звон чего-то стеклянного, разбиваемого об пол. Потом там стали рвать что-то плотное, неподдающееся грубой физической силе.

«У меня был ковер в Большой комнате!» — с ужасом подумал трактирщик. Ущерб, нанесенный его таверне, заставил его пустить слезу, но поймав ледяной взгляд юнца с мечом, Франц после нескольких неудачных попыток слизнул ее языком. Лицо его выдавало небывалое разочарование в жизни.

Потом в Большой комнате начли что-то двигать с места на место, послышались громкие радостные вопли. Трактирщик узнал голос того коротышки, из благородных господ, взявших штурмом его таверну и приступивших к ее планомерному разграблению.

— Живы, — сказал англичанин.

Юнец согласно кивнул головой и, сняв с очага начавшее подгорать жаркое, оторвал от него зубами большой кус.

Именно тогда и произошло то, чего никто из простых посетителей таверны не ожидал. В «Мракобес» ворвались двое вооруженных людей. Закутанные в одинаковые серые плащи, они наверняка предполагали увидеть тот образцовый разгром, который был произведен в таверне, и поэтому ничему не удивлялись.

Оба они бросились к юнцу, который подавился куском жаркого, и, судорожно пытаясь откашляться, принял стойку, убрав свободную от меча руку за спину.

Англичанин разрядил в одного из незнакомцев пистолет, попав ему в ногу. Нападавший закричал от боли и попытался было ударить англичанина, медленно подбирающегося к нему с мечом. Иностранец отбил удар, нанеся свой. Раненому удалось парировать и отхромать немного назад, занимая более выгодную для себя позицию.

Тем временем юнец пытался отбиваться от наседавшего на него второго из нападавших. У него это получалось плохо — его душил кашель и слишком большой кусок мяса в горле.

За несколько ударов англичанин разделался со своим противником, оставив его лежать у самого входа, и ринулся на помощь своему молодому товарищу. Тот пытался прикрыться мечом, стоя уже на одном колене. Промедли иностранец еще секунду, и юнец расстался бы с жизнью.

Англичанин одним прыжком преодолел отделявшее его от места схватки расстояние и нанес удар в спину второму из нападавших. Пришелец выронил оружие и упал на колени, захрипев. Англичанин ударил еще раз и противник повалился на пол трактира, лицом вниз.

Юнец лежал, свернувшись клубком, держа себя за голову — у него было отсечено ухо. Англичанин оглядел шеренгу стоявших перед ним плененных посетителей. Взгляд его остановился на Марте, той самой трактирной девке, из-за которой начался погром в таверне.

— Ты, — свирепо произнес англичанин с жутким акцентом, указав на нее. — Помоги ему, перевяжи!

Та бросилась к юнцу, но растерянно остановилась над ним, рыская глазами по комнате:

— Чем?

— Что?! — рявкнул англичанин, даже не поворачивая головы в ее сторону. Он опять стоял у двери, зарядив пистолет.

— Чем перевязать? — испуганно пролепетала служанка.

— Да хоть платье свое порви, дура!

Марта начала рвать юбку на полосы и обматывать ими голову пострадавшего парня.

По лестнице начали спускаться люди. Двое тех, которого по началу Франц принял за благородных господ, и двое из друзей раненого юнца.

— Все, — отряхивая руки, произнес высокий «благородный господин». — Мы можем идти.

За спиной его раздавался вширь добротно набитый чем-то мешок. У его спутника, «благородного»-коротышки была перевязана левая рука. Несмотря на ранение, он шел улыбаясь.

— Что с ним? — спросил один из друзей юнца, который немного покачивался, словно изрядно выпил или его сильно ударили по голове. И указал на раненого парня, которого перевязывала служанка Марта.

— Ранил один из тех двоих, — англичанин указал на трупы.

Высокий «благородный» кивнул и ткнул пальцем во Франца:

— Сбегай до магистратуры, вызови сюда стражу.

Хозяин таверны было дернулся вперед, но затем остановился и спросил:

— А что мне им сказать-то?

— Скажи, что по велению императора Фердинанда поймали и казнили пятерых шпионов-униатов, — ответил вместо высокого тот, что поменьше. — Трупы пусть сожгут: среди шпионов был колдун.

Раненый юнец тем временем успел сунуть руку Марте за пазуху и что-то жарко шептал ей на ухо.

— Пойдем, Лойхте, — позвал его раненый.

Парень нехотя отпустил служанку и встал с пола, оправляя одежду. Поднял меч и, внезапно разозлившись, пнул ногой выроненный во время схватки остаток жаркого.

Выйдя на улицу, раненый невысокий «благородный» проорал в спину бегущему за стражей трактирщику:

— Мы еще заглянем к тебе вечером. Приготовь нам вина получше!

Пятеро остальных его спутников дружно захохотали и этот смех долго еще преследовал несущегося вприпрыжку через высыхающие лужи Франца Ринглера, хозяина таверны «Мракобес».

XVII

Несмотря на шум толпы на площади, в зале заседаний Верховного Магистрата Ганзы было тихо. Свет утреннего солнца проникал сквозь большие окна, украшенные цветными витражами. Они выходили во внутренний дворик и только поэтому имели право на существование. Тем не менее мастер Ульрих Дункель постоянно спорил с мастером Болем, твердя об опасности, которой может подвергаться жизнь выборных представителей из-за огромных окон.

Иероним Боль оглядел собравшихся в зале людей: все они были проверенные временем выборные мастера Ганзы, мастера своего дела: торговли, политики, управления. Мастер Ансельм Зольгер из Любека, мастер Николаус Ольдингер из Ростока, мастер Отто Кляйнергейм из Гамбурга. Не хватало лишь мастера из Киля, Андрея Пегнитцера, принявшего яд, когда войска Кристиана Датского ворвались в город.

Кроме выборных городских мастеров, присутствовали еще мастера Дункель и Штейнман. Первый был главнокомандующим войсками Ганзы, второй был верховным магом Союза.

Дождавшись пока все собравшиеся умолкнут, мастер Боль начал свою речь.

— Сегодня мы собрались здесь, чтобы принять ряд решений, могущих иметь огромное значение не только для нашего Союза, но и для всего христианского мира в целом. Мы, как одна из самых значительных сил, существующих в Европе, должны принять такое решение, которое наши потомки будут вспоминать с гордостью и которое обеспечит нашему союзу дальнейшее процветание, — мастеру Болю плохо давались речи, полные возвышенных слов. По его мнению, они больше подходили для дворян, священников и прочих пустобрех, не способных реально воспользоваться имеющейся у них властью, а умеющих лишь говорить, говорить и говорить. — Война угрожает нашему существованию. Уже пал Киль, один из пяти наших городов. Хвала господу, хоть и со значительными потерями, но войсками Католической лиги была снята осада с Любека и Гамбурга. В планах наших врагов взятие Бремена.

Присутствующие, особенно Ульрих Дункель, иронично улыбнулись. Мастера Зольгер и Кляйнергейм, выборные главы от осажденных городов, к счастью находились в Бремене, когда датская армия начали осаду. Но около недели назад Кристиан IV был вынужден отозвать своих солдат к себе, в центр имперских земель, обеспокоенный продвижением к Любеку и Гамбургу войск Католической лиги.

— Мы не можем вести войну самостоятельно, наш главный союзник — дом Габсбургов — постепенно сдает позиции, уступая мятежным князьям и иноземцам одни земли за другими. И сегодня, на этом заседании, мы обязаны выработать план действий, которые укрепят наше положение и приведут войну к победе. Нашей победе.

Несмотря на то, что он говорил о неустойчивом положении Союза, мастер Боль вовсе не испытывал страха перед будущим. Он знал реальное положение вещей, знал и то, что вторжение датских войск обречено на провал. Остальные собравшиеся тоже понимали это, но таков был порядок заседания.

— Первым подлежит обсуждению вопрос о передаче денег банкирскому дому Фуггеров, обслуживающему императора. Фердинанд не желает усиления армии Католической лиги и ему нужны деньги и собственный полководец, помимо Тилли. Переданные нами средства пойдут на подготовку новой имперской армии, набор наемников и склонение к союзу тех стран, которые не определились еще со стороной, занимаемой ими в войне.

— Какова сумма? — поинтересовался мастер Кляйнергейм.

— Три миллиона дукатов.

— Крупная сумма, — спокойно прокомментировал полученный ответ гамбургский мастер.

— Отчет о порядке подготовки этих денег лежит на столе, — указал мастер Боль. — Просмотрите его и выскажите свои возражения, если они появятся.

Несколько минут выборные мастера просматривали бумаги, затем по одному выразили свое согласие. Документ был утвержден.

— Следующее, товарная и денежная помощь, а так же льготы в торговле, предоставляемые Речи Посполитой. После заключения мира с Густавом II Польско-литовское государство находится в бедственном положении. Мы должны поддержать Сигизмунда III. Он — один из вернейших Риму и императору монархов, а вдобавок ярый сторонник Контрреформации. Как и его дворяне. Сражу скажу, что денежная сумма еще не установлена, равно как и торговые льготы. Их требуется обсудить.

После полутора часа дебатов, были установлены масштабы помощи, оказываемой королю Речи Посполитой. Мастер Боль вызвал своего охранника, мушкетера Черной роты, и отправил его с посланием к одному из своих помощников, дабы тот начал работу по сбору средств для Польско-литовского государства.

— У меня вопрос, — поднялся мастер Николаус Ольдингер из Ростока. Взгляды присутствующих заинтересованно устремились к нему. — Почему до сих пор не отправлено посольство во Французское королевство? Католическая страна не может игнорировать опасность Реформации, способную распространиться чумой по всей Европе. Предлагаю назначить людей в посольство и отправить его как можно скорее.

Некоторые из мастеров усмехнулись, глаза других выражали такое же недоумение. Ответил мастер Боль:

— Вы, должно быть, не слышали, мастер Николаус, — начал объяснять мастер Боль. — Новым главой французского кабинета министров избран герцог Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье. Этот человек охвачен болезненной идеей французской гегемонии в Европе. И он пойдет на что угодно ради того, чтобы помешать возникновению габсбургской империи и утверждению власти императора Фердинанда. Его правая рука — отец Жозеф, «серое преосвященство» — долгое время уже смущает умы мятежников-униатов, обещая поддержку Французского королевства.

— А буквально две недели назад присутствовал на тайном собрании представителей английской и голландской Ост-Индских компаний, что происходила в Амстердаме. И скорее всего подписал с ними документы, заверяющие союз Франции с обеими компаниями, — неожиданно добавил мастер Ансельм.

Мастера Боль и Штейнман с интересом поглядели на него, не ожидая от выборного представителя из Любека такой осведомленности о делах вне империи.

— Так сообщает доверенное лицо, — ответил мастер Ансельм на вопросительно приподнятую бровь верховного мага Союза.

— Кстати, об Амстердаме, — развил тему глава Верховного Магистрата. — Трое моих людей были отправлены туда с целью получить хоть какую-нибудь информацию о нашем посольстве, от которого длительное время не поступало никаких известий.

Никто не обратил внимание на то, как мастер Ансельм вздрогнул, услышав начало рассказа Иеронима Боля.

— Они отправились туда на корабле, принадлежащем одному из наших тайных агентов, Батисту Камбеа. После этого я не получал от них никаких известий. Но третьего дня мне доставили письмо из Амстердама, где один из наших людей сообщает мне о том, что корабль «Толстая Кэтти» был обстрелян из пушек и потоплен в порту города по распоряжению властей. Еще более неожиданным оказалось следующее послание, из Оснабрюка, пришедшее буквально вчера. Его автором оказался глава той маленькой миссии, которую я послал в Амстердам. Он сообщает, что смог добыть некоторые ценные сведения и передает их мне. В числе прочих новостей он говорит, что живущий в Кельне маг-протестант — тот о котором я рассказывал вам на прошлом собрании — ежемесячно тратил крупные суммы денег. Автор письма сообщает, что смог выяснить пункт назначения этих затрат. Это оказались влиятельные фигуры среди униатов и некоторые люди, имеющие отношение к крестьянскому восстанию на юго-западе империи. Помимо всего прочего, он так же платил деньги особо болтливым языкам, которые возмущали народ против всех иноземцев — датчан, испанцев, поляков и австрийцев. Еще мой человек сообщает, что кроме основного источника денег — казны Евангелической унии — этому магу платили откуда-то из Англии.

— Опросив различных свидетелей, автор письма выяснил, что этот маг не покидал город тогда, когда в Амстердаме произошел налет на наше посольство. Он также упоминает, что смог раздобыть из первых рук информацию о штурме этого самого посольства. В числе всего остального, там присутствовал сильный чародей-некромант. Мои люди первоначально приняли его за кельнского мага, о котором узнали из неких своих источников. Но теперь становится ясно, что там действовал совершенно другой чародей. То есть у мятежников возможно наличие второго мага.

Мастер Боль поднял голову, прекратив изучать письмо, и заговорил непосредственно с аудиторией.

— А сегодня утром вернулись солдаты, посланные мной на устранение кельнского мага. Они рассказали, что в операции вместе с ними участвовали один из остальных двоих моих агентов из той миссии в Амстердам. Эти двое каким-то образом сумели преломить ход битвы с графом Рекнагелем Пфальцским, в результате чего Готфрид Лейгебе наголову разбил войска мятежников. После убийства колдуна двое агентов направились в Оснабрюк. А вспоминая еще раз письмо, добавлю, что автор собирался задержаться в Оснабрюке на несколько дней. Очевидно, намереваясь дождаться своих товарищей. На сегодня все, объявляю заседание закрытым.

Мастера начали вставать, переговариваясь между собой по поводу последних слов главы Верховного Магистрата. Мастера Боль, Дункель, Штейнман и Зольгер последними вышли из залы. Иероним остановил одного из проходивших мимо ганзейских служащих:

— Сбегай в курьерскую комнату и прикажи Мартину немедленно подняться ко мне. Скажешь, что речь пойдет о поездке в Оснабрюк, пусть он готовит коней.

Когда посыльный ушел, мастер Боль повернулся к остальным мастерам:

— Думаю, надо приказать этим троим героям немедленно направиться сюда, в Бремен, и подробно сообщить о результатах своей миссии. У меня есть несколько слов для них.

XVIII

Все было не так уж и плохо. Я оставил Альберта залечивать раненую ногу в «Последней мессе». У него были свои колдовские методы лечения, а я, как добрый католик, не хотел присутствовать при их использовании, пусть даже целительская магия и была разрешена папской буллой в прошлом веке. Альберт обещал, что будет готов отправится в путь не далее, чем через два-три дня.

Это было хорошо. Я не надеялся, что он сможет победить Рекнагеля, потому что не был уверен даже в своих шансах на победу, достанься граф мне. А наш маг выжил и получил всего одну рану. Правда он теперь не мог ходить и еще долго будет хромать, но я понял, что недооценивал его способность к выживанию.

Себастьяна в таверне конечно же не было. Он оставил нам записку у трактирщика, в которой требовал, чтобы мы следовали за ним в Оснабрюк.

Среди убитых и взятых в плен униатов капитана Альберга Параса не было, что внушало мне вполне понятные опасения. Этот дьявол сделает что угодно, лишь бы отомстить нам с Альбертом за свое поражение и за наш обман. Слава и известность — вот что важнее всего для капитана наемников. Поэтому Альбергу будет необходимо поддержать свое лицо, убив нас.

Я отправился к графу Лейгебе, надеясь узнать хоть что-то о той тысяче флоринов, обещанной императором за голову Рекнагеля. Альберт здорово поправил наше благосостояние, выстрелив в лицо графу, хоть мы и не особо нуждались в деньгах.

Выходя из таверны, я чуть было не сбил с ног невысокого солдата:

— Гляди куда идешь! — беззлобно прорычал я, несобираясь задерживаться, чтобы объясняться с ним.

— Дитрих? — недоверчиво спросил солдат.

Я резко обернулся, собираясь выхватить из ножен меч. Мне хронически не везло на встречи со старыми знакомыми — один Рекнагель чего стоил.

— Ты здесь откуда? — удивленно воскликнул Георгий Фрауэнбрейс. Я расслабился и опустил руки, сердце бешено стучало.

Этот солдат служил вместе со мной в Черной мушкетерской роте, в Бремене. Когда мне дали Серую роту, он, кажется, дослужился до лейтенанта. Он был толстоват, любил пиво и много смеяться. Однако сейчас на нем не было формы лучших ганзейских мушкетеров. О чем я тут же его и спросил.

— Пойдем, — ответил Георгий, взяв меня под руку и заведя обратно в «Последнюю мессу». — Без пива это долго рассказывать.

Я рассмеялся, вспомнив наши прошлые попойки в свободное от патрулей время.

— Меня, Бэта и еще троих парней направил сюда мастер Боль, — рассказывал Георгий полчаса спустя. Он вытребовал у хозяина пару кувшинов пива совершенно бесплатно, объяснив это тем, что он один из доблестных защитников отечества от протестантов. Думаю, он сам даже и не подозревал, где на самом деле находится его отечество.

— Мы должны кончить одного мага здесь, — объяснил Георгий таким тоном, будто убийство магов было для него обычным делом. — Ну, знаешь, живет здесь и шпионит за нами, а потом наши парни из-за него гибнут.

Все мои сомнения относительно моей встречи с ним окончательно рассеялись. У меня даже возникла неплохая идея.

— А вы готовы ко встрече с ним? Сам знаешь, демоны, ожившие мертвецы и тому подобное.

Георгий помялся немного, не желая, видно, признаваться в том, что опасается предстоящего дела. Затем ответил:

— Нас инструктировал мастер Штейнман. Объяснял что надо делать, сказал, что все эти сказки про убийство колдуна и последнее проклятье — всего лишь бабкины сказки. Рассказал что маги могут, а что нет.

— Мастер Штейнман? Он в Бремене? — удивился я. Последним, что я слышал, были рассказы о том, как он преподает мистику в Кракове. Альберт, помню, еще хотел съездить туда, посетить пару его лекций.

— Вот он и вернулся. Может даже специально, чтобы нас напутствовать, — объяснил мне Георгий.

— Понятно, — я углубился в изучение пива.

— А ты что здесь делаешь? — поинтересовался Георгий спустя несколько общих вопросов о том, как у меня дела.

— Нас с Альбертом сюда еще раньше направил мастер Боль, — признаться, я не очень-то и врал. Ведь мастер Боль и впрямь направил меня узнать, что произошло с ганзейским подворьем в Амстердаме. Кто виноват, что расследование завело меня в Кельн.

— Здесь еще и этот твой дружок? — не знаю почему, но Альберт вызывал у Георгия неприязнь.

— Да, в комнате наверху. Отлеживается с раненой ногой. Он немного пострадал, когда убивал Рекнагеля, — с невозмутимым видом объяснил ему я.

— Рекнагеля?! — подпрыгнул на месте Георгий. — Он убивал Рекнагеля?!

— Ну да, — подтвердил я, — Мало того, еще и убил.

— Рекнагеля Пфальцского? Графа Рекнагеля? — на всякий случай уточнил Георгий.

— Ну да, я же тебе говорю. Зарубил его и все. Чего ты так волнуешься? Волноваться надо Альберту. Император ему графский титул обещал, а он отказывается. Говорит, что хочет остаток жизни книги читать, да своим колдовством заниматься, — глаза Георгия лезли на лоб все выше и выше. Я, конечно, немного приукрасил последние события, но исключительно ради дела. — Я вот думаю, может император мне титул отдаст, я ведь тоже в убийстве участвовал. Альберту спину прикрывал.

Георгий тяжко вздохнул. До этого момента он вполне был доволен своим лейтенантским званием, но услышав про титул, стал печальным, словно прыщавая толстуха из борделя, которую солдаты собираются скинуть со стены на противника, вместо того, чтобы разумно воспользоваться ее прелестями.

Этого-то я и ждал:

— Только знаешь, Георгий, не хочется мне этот титул получать. Одна морока от него, а пользы никакой. Что ты граф, что капитан — пуле все равно. Я вот что думаю, давай я завтра с твоими ребятами пойду к магу загляну. Мне такое развлечение больше по душе.

Георгий просветлел. С Дитрихом-капитаном ему легче было смириться, чем с Дитрихом-графом.

— Конечно. О чем речь!

Я позвал хозяина и потребовал еще пива.

Утром, как мы и договорились, я ждал Георгия с его парнями на одной из улиц, выходящей на городскую площадь. Нога Альберта сегодня выглядела не такой пострадавшей. Он посыпал ее своими порошками и обмотал тряпицей, пропитанной каким-то травяным настоем, которым пропахла вся комната. К сожалению у него было очень мало подобных лечебных средств, иначе бы я не опасался прогулки до чародея, работающего на мэтра Лодекина.

Я рассказал Альберту о встрече с Георгием и о том, как исхитрился получить его согласие на мое участие в карательном налете. Наш маг испытывал обоюдную неприязнь к моему бывшему сослуживцу и от души весело смеялся над моим рассказом.

Потом Альберт дал мне несколько ценных советов о том, как маг может защитить себя от противника. Рассказал так же, что мощь чародеев очень сильно преувеличена и преимущественно они пользуются магическими вещами, заранее подготовленными на все случаи жизни. Чем сильнее маг, тем больше у него вещей. Совсем уж искусные маги, вроде мастера Штейнмана, могут-таки творить свои чары в любой момент. По крайней мере, так я понял его объяснения.

Еще Альберт дал мне два своих порошка, первый из которых, будучи брошенным в лицо, лишал жертву возможности нормально двигаться и заставлял совершать бессмысленные телодвижения. При этом надо было обязательно произнести: Perinde ac cadaver — Альберт усмехнулся чему-то своему, когда сказал мне текст этого заклятья. Второй нужно было растворить в воде и выпить, тогда движения становились резкими и более быстрыми, что позволяло гораздо точнее наносить удары.

Сейчас я стоял в тени крупного двухэтажного дома, прячась от нещадно палившего солнца, и рассеяно вертел в руках небольшую флягу с растворенным в ней колдовским концентратом. Я заметил трех здоровых молодых парней, неспешно прогуливавшихся по улице, на которой стоял. Они старались задеть кого-нибудь из бюргеров и не упускали случая пристать к более-менее симпатичной горожанке. Сначала я решил, что это и есть те парни из Черной роты, о которых говорил Георгий, но их было только трое, вместо положенных четырех.

Мои сомнения скоро разрешились, когда подошел сияющий Георгий с крепко сбитым англичанином чуть повыше его самого.

— Пойдем, — сказал он вместо приветствия.

— Те трое твои? — спросил я, указывая на парней, прохлаждающихся сейчас навроде меня в теньке.

Георгий кивнул, но по вытянувшемуся лицу я понял, что не должен был узнать в них солдат. Ха! Он ведь сам лейтенант, а потому должен знать, что офицер, да еще и сам бывший солдат Черной роты, узнает мушкетера после одного взгляда.

— И каков план действий? — спросил я, когда мы прошли несколько кварталов и настало время собственно поинтересоваться, а куда же мы идем.

— Маг снимает комнату в «Мракобесе», это трактир на окраине. Мы трое заходим туда, потом остальные. В определенный момент я заказываю себе комнату на втором этаже и иду с тобой туда, заказав обилие вина и жратвы. Джемс, — Георгий указал на англичанина, идущего рядом с нами, — завязывает ссору с парнем из той троицы. Потом, когда они начнут изображать потасовку, то незаметно втягивают в нее одного из охранников мага, который постоянно сидит внизу, в общей зале. Джемс и еще один из наших усмиряют его, прекращают драться и остаются наблюдать за тем, как бы кто не пришел магу на помощь снаружи. В это время оставшиеся двое бегут наверх, где мы с криками о помощи врываемся в комнату. В комнате у мага сидит еще один охранник. Они, вроде, не новички в своем деле, поэтому драться будут. С помощью остальных двух солдат, которые присоединятся к нам позже, мы покончим и с магом, и со вторым охранником.

План показался мне не самым идеальным, но выбирать особо не приходилось. Тем более я надеялся на порошок, данный мне Альбертом, который я собирался бросить в лицо чародею. И, конечно же, на пистолет.

Мы вошли в таверну. Нельзя сказать, что она была забитой народом, но для общей свалки и потасовки людей там хватало. С полдюжины солдат, столько же бюргеров, двое верзил-вышибал и несколько служанок, разносящих вино, пиво и еду.

Хозяин, стоявший у очага и готовивший там что-то, радостно посмотрел на нас, очевидно подсчитывая в уме, какие барыши он получит сегодня от двух новых компаний, заглянувших в его таверну. Я не стал его разубеждать.

Мы заняли ту часть стола, что была поближе к лестнице на второй этаж. Напротив расселись трое наших будущих «противников». Джемс Бэт, говоря со своим английским акцентом, заказал темного пива, отчего добрая половина трактира обернулась, чтобы посмотреть на нас.

Георгий ткнул меня локтем в бок, незаметно указав на человека, сидящего в сторонке от основной массы посетителей трактира:

— Это первый из охранников мага.

Я кивнул ему и отпил пива, стараясь успокоить себя. Я боялся предстоящей схватки с магом. Знакомый с детства страх перед сверхъестественным вновь охватил меня. Так было перед боем с вервольфом, который чуть было не загрыз меня в Киле. И если бы не Альберт, я бы сейчас не пил бы здесь пиво. Иногда, хотя я в этом никогда не признаюсь, я побаиваюсь и нашего мага. Особенно после случая в Амстердаме. Человек, который имеет такую власть над людьми, не может не внушать страх.

Я опустил взгляд — руки вроде не дрожали. Хорошо. В любом случае снадобье Альберта мне поможет.

Георгий подозвал трактирщика и бросил на стол несколько дукатов:

— Комнату и принесешь туда вина, да чего-нибудь пожрать.

— Третья справа, ваши милости, — ткнул пальцем по направлению к лестнице хозяин. Затем, подобострастно улыбаясь, взял монеты и отправился готовить нам завтрак. Жаркое над огнем, очевидно, изменило заказчика, как только хозяин увидел наше золото.

Мы встали из-за стола, оставив пиво Бэту, и пошли наверх. Когда мы поднялись до второго этажа, я кинул взгляд назад и увидел, как Джемс со всего размаху шлепнул по заду одну из служанок.

— Поганая протестантская свинья! Приехал сюда наших девок лапать! — немедленно заорал на весь трактир один из наших «подсадных уток», вскакивая на ноги с ножом в руке. Джемс медленно поднимался с лавкой в руках. Я улыбнулся и продолжил подъем.

Коридор был узкий и грязный, как, впрочем, во всех гостиницах. Я залпом опустошил бутылочку со снадобьем от Альберта, осторожно поставив ее на досчатый пол, чтобы не звенела.

— Что это? — спросил Георгий, настороженно смотря на меня.

— Вино оставалось. Допил, чтоб не пропало, если мне не повезет, — прошептал я в ответ.

Лейтенант улыбнулся и обнажил меч, стараясь делать это как можно тише. Я почувствовал как по всему телу начинает разливаться приятное тепло, успокаивая трясущиеся руки и помогая разуму обрести хладнокровие. Потом взвел пистолет, взяв его в левую руку, а правой вытащил меч, освященный в Ватикане. Я надеялся, что он поможет мне в борьбе против этого сатанинского отродья.

— Ну что? — я был готов ко встрече хоть с демоном из преисподней.

— Пошли! — свистящим шепотом приказал Георгий, когда шум снизу наверняка стал слышен во всех комнатах.

Вдохнув как можно больше воздуха, я заорал:

— Господин, господин! На вашего слугу внизу напали, там режут протестантов! Вам надо бежать, господин!

Я еще несколько секунд орал эту чушь, удовлетворенно прислушиваясь к торопливым шагам снизу по лестнице: наши двое мушкетеров спешили к месту настоящего боя.

Дверь распахнулась и я выругался — Георгий рванулся туда, закрыв мне обзор и лишив меня возможности выстрелить. С пистолетом в левой руке и мечом в правой я бросился за ним.

Комната была большой. Возможно раньше здесь были две комнаты, перегородку между которыми потом сломали. В центр стоял стол, из-за которого приподнимался одетый во все коричневое толстенький саксонец, ростом еще меньше Георгия. Рядом с ним стоял отпрянувший от двери человек в кирасе с мечом в руке.

Как только появилась возможность, я выстрелил в маленького человечка, надеясь свалить мага до того, как он успеет сотворить какое-нибудь заклятье или, того хуже, просто убежит.

Я промахнулся, откинул разряженный пистолет, и бросился к нему с мечом. Такая толстая свинья будет отличной мишенью. Он двигался медленнее меня — не хватало опыта во владении оружием — но все же успел вытащить из-под стола меч, который был короче моего на добрую ладонь.

Маг, к моему удивлению, сумел показать не самый плохой класс владения оружием, отразив несколько ударов. Потом я выбрал удачный момент и раскроил ему череп. Глаза его все недолгое время нашего поединка были полны страха. Меня трясло, мгновенно вспомнились сказки о предсмертных проклятьях умирающих колдунов. Но он совершенно молча осел на пол, всплеснув руками и выронив меч.

Стирая левой рукой кровь, забрызгавшую мою одежду, и все еще дрожа от напряжения, я обернулся к Георгию, будучи уверенным в его победе. Мне хотелось уйти отсюда как можно скорее.

Я никогда так не пугался с самого детства. Только что убитый мною маг шел ко мне с пугающей улыбкой безумца, поднимая меч. За его спиной ко мне медленно направлялся еще один он, а у левого края стола лежал на полу в луже крови Георгий. Двоих наших мушкетеров не было видно.

Я яростно атаковал второго мага — полную копию первого — надеясь только на меч. Одними губами, стараясь не сбить дыхание, я прошептал «Изыди!». Третий двойник мага приближался. Даже надежда выжить начала оставлять меня. Бился этот маг очень даже неплохо, не то что первый двойник, убитый мной в самом начале схватки. Когда третий маг-близнец оказался за спиной у второго, я набрал воздуху, чтобы закричать и предупредить мушкетеров внизу — если они еще были живы — чтобы убирались отсюда.

Но мой крик застрял в глотке, когда третий двойник обрушил свой меч плашмя на голову своего близнеца-чародея.

— С вами все в порядке, капитан Штаден? — спросил этот маг.

Не знаю, что бы я ему ответил, но резкий вскрик справа предупредил меня: я дернулся в сторону. И если бы не это, то возникнувший из воздуха охранник чародея лишил бы меня ударом своего клинка возможности побеседовать потом с самим магом.

Я парировал его следующий удар, потом еще один и аккуратно рубанул его через лицо. От силы моего удара охранника откинуло назад и он упал на спину.

В моих глазах на мгновение полыхнуло пламя, комната качнулась вокруг меня, и я чуть не упал, но сумел взять себя в руки и обернулся к третьему двойнику мага.

Передо мной стоял один из мушкетеров Черной роты, внимательно следя за каждым моим движением с мечом в руке. Я встряхнул головой, приводя в порядок мысли. Маг сумел провести нас всех, заставив каждого из нас выглядеть его подобием. Но ему это не помогло, я его убил.

— С вами все в порядке, капитан Штаден? — повторил мушкетер.

— Он-то в порядке, — раздался голос справа. Георгий медленно приподнимался с пола, зажимая левой рукой рану на правой. Через пальцы текла кровь.

— С тобой-то что произошло? — честно говоря, я беспокоился за него.

— Он оглушил меня заклинанием, а потом ударил, но я успел прикрыться рукой. Слава богу, не отрубил начисто.

— Оглушил заклинанием? — переспросил я, перевязывая ему раненую руку оторванной от коричневой рубахи мага полосой ткани.

— Ну да, это он был магом. Тот, в коричневом — подставка. Мишень для нападения, — морщась от боли, объяснил Георгий.

Я покачал головой, пытаясь понять, что же произошло:

— Значит так. Мы ворвались сюда. Ты напал на настоящего мага, я на его коричневую дерьмовую подставку. Я убил это отродье, ты — нет.

— Потом он исчез, оставив меня раненым на полу, а вас заставил видеть всех окружающих близнецами этого коричневого ублюдка, — встрял Георгий.

— Поэтому Клемент напал на вас, а вы на него, капитан — добавил мушкетер, указывая на все еще лежавшего на земле напарника.

— А почему ты его оглушил, вместо того, чтобы наброситься на него или меня? — заинтересовался этим моментом я.

— Я вошел позже, после того, как колдун сделал свое заклинание. Поэтому я видел все таким, какое оно есть. И решил оглушить брата, чтобы мы могли заняться делом.

— Это могло бы оказаться опасным для тебя, — проворчал я. — Мало того, что ты мог и не оглушить своего братца, еще и я наверняка постарался бы избавить себя от опасности с твоей стороны, пусть даже и кажущейся мне.

Мушкетер лишь пожал плечами.

— Потом колдун появился прямо из ничего и я крикнул, пытаясь предупредить тебя, — закончил Георгий.

Я поблагодарил его кивком головы и на всякий случай еще раз осмотрел повязку:

— Найдешь здесь лекаря, а еще лучше — покажешься мастеру Штейнману, чтобы он осмотрел тебя. У этого отродья могло быть зачарованное оружие. Я бы не хотел, чтобы ты попал на тот свет раньше, чем я поставлю тебе бочку пива за предупреждение.

Георгий проворчал:

— Давай, занимайся делом. Обыщи комнату, а потом вали за своим графским титулом, — но он не сумел сдержать улыбки.

Он переместился в кресло, где сидел настоящий охранник мага, толстяк в коричневой одежде. А мы принялись переворачивать, выламывать, раскидывать по полу все, где можно было спрятать хотя бы иголку.

Георгий сидел и изредка подгонял нас:

— Давайте, давайте, нужно обрушить тот книжный шкаф и посмотреть, что за ним!

Или:

— Дитрих, Кристоф! Сорвите тот ковер, он наверняка скрывает тайник!

От души веселясь, мы выполняли его указания и ломали все, до чего можно было дотянуться. Было невероятно легко, сбросив напряжение битвы, радоваться тому, что ты остался жив, а на полу умирает не твой друг, а приятель мертвого уже врага.

Мы действительно обнаружили тайник с бумагами за тем самым ковром, запертый сундучок, дюжины две мешочков с какими-то травами и порошками и несколько непочатых бутылок дешевого рейнвейна.

Кристоф, все еще не пришедший в сознание брат которого лежал на вспоротом и вывернутом наизнанку тюфяке, снял с убитого мага два серебряных кольца с драгоценными каменьями и золотой кулон в форме змеи, кусающей себя за хвост.

— Это могут быть волшебные вещи, с проклятьем на них, — сказал ему я. Он по-новому, со страхом взглянул на собранные украшения, держа их на вытянутой как можно дальше ладони.

— Отдашь мастеру Штейнману, он разберется, — я решил все-таки не запугивать его до смерти.

Парень облегченно вздохнул, ссыпал все в мешочек, висящий у него на поясе, и отряхнул руки.

— Мешочек потом сожжешь, — зловещим голосом внес свою лепту Георгий. Кристоф испуганно кивнул.

Я начал перебирать бумаги мага и тут же понял, на какую кладезь информации — как сказал бы Себастьян — наткнулся.

Первыми лежали копии договоров с некоторыми нейтральными курфюрстами. Теми, которые предпочитали отсиживаться у себя в замке, не примыкая ни к одной из сторон. Кое-кто из них, вступив в Евангелическую унию, очень сильно ее бы усилил. Я отложил договоры в сторону. Несомненно, мастер Боль найдет способ как использовать полученную информацию.

Следующим шел толстый фолиант, содержащий реестр денежных затрат. Будь здесь Себастьян, он мигом бы разобрался, что к чему. А так придется передать дальше по инстанциям…

Потом — я все-таки удержал возглас изумления — дальше лежала пачка денежных квитанций на получение денег в Ганзе. Речь шла об очень крупных суммах. Борьба длилась недолго, и я сунул значительную часть этих векселей за пазуху, улучшив для этого момент, когда на меня никто не смотрел. Часть пришлось оставить. Мастер Боль должен знать, что в Союзе есть крупный агент врага, который раздает такие векселя. И, в конце концов, мы все равно потратим эти деньги на выполнение миссии.

Последним лежала небольшая рукописная книжка в черном кожаном переплете и пачка писем, очевидно личная корреспонденция мага. Я их бегло просмотрел. Ничего полезного, обычные письма человека, заинтересованного тем, как идут дела у друга, как его здоровье. Наверняка здесь был какой-нибудь шифр, не позволяющий непосвященному разобраться что к чему.

Книжка была личным дневником мага. В ней он описывал какие обряды совершал, и что во время них происходило. Я открыл ее наугад, морщась от неприязни.

«Февраль, 15. Год 1624.

Сего дня провел обряд над прядью волос нашего врага из Баварии. Волосы были вымочены в крови собаки, крещеной мною как Иисус Христос и распятой вниз головой на кресте. Произнеся как положено все шестьдесят шесть имен демонов, я призвал Аксельгора и сжег прядь в огне черной свечи, изготовленной с примесью крови младенца.»

Звучало как одна из тех дешевых страшных историй, которыми меня любил пичкать Альберт, рассказывая о некромантах. Но если хотя бы часть того, что он писал, происходила на самом деле, этот еретик-ведьмак заслуживал смерти на костре, о чем я немедленно сообщил Георгию и Кристофу. Те со мной согласились.

Дальше я читать не стал, лишь мельком взглянул на следующую страницу. Там рассказывалось о том, как некромант призывал демона по имени Абрамелин — я немедленно трижды перекрестился — чтобы задать ему вопросы относительно некоей личности из приближенных императора. Список действий, производимых ведьмаком, был еще более отвратительным.

— Тоже передадите мастеру Штейнману, — я кинул дневник на кровать рядом с братом Кристофа, все еще не пришедшим в себя.

В сундучке оказались дукаты, которые мы тут же поделили на шестерых. Каждому досталось почти по сотне — немалые деньги. Долю лежавшего без сознания Клемента засунули ему в штаны.

— Ты что собираешься сегодня делать, — спросил у меня Георгий.

— Пойду к Альберту, расскажу ему о бое. А вечером… здесь должен быть бордель, иначе бы этот город не защищали так яростно.

Георгий усмехнулся.

— Сладостен свет того Грааля, который вдохновляет тебя на поиски, рыцарь без страха и упрека, — произнес он голосом священника, проникнувшегося своею же проповедью.

— Давай вечером встретимся тут. Уверен, хозяин с радостью выставит нам бочонок вина за то, что мы поймали протестантского шпиона и спасли его таверну от лживых наветов, — это уже обычным тоном.

— Уезжаете завтра?

— Да, сразу в Бремен. А ты?

— Дня через два поедем в Оснабрюк, там нас ждет Себастьян. Слушай, Георгий, передай мастеру Болю, что мы почти завершили свое расследование, и то, что мы выяснили, может представлять для него большой интерес, — попросил я.

Георгий с радостью согласился. Мы похлопали по щекам Иоганна, привели его в чувство и пошли на первый этаж, в общий зал. Обрадовать хозяина.

XIX

Ворота медленно опускались. Гонец, придерживая за уздцы дергающую головой лошадь, терпеливо ждал. Наконец путь оказался доступен, и он двинулся вперед. Шел мелкий майский дождь, коловший острыми иголками лицо.

Во дворе королевского замка гонца встретил начальник сегодняшнего ночного патруля с тремя солдатами, вооруженными мушкетами и мечами.

— Новости для его величества, короля Густава, — сообщил гонец, размахивающий сумкой с бумагами.

Начальник мушкетерского патруля требовательно заглянул в сумку, но не увидев ничего, кроме свитков, раздраженно кивнул головой:

— Проходи!

Один из солдат довел гонца до входа в ту часть замка, которую занимал сам король. Передав его в руки гвардейца королевской роты, мушкетер отправился обратно на свой пост.

Еще несколько минут торопливой ходьбы по коридорам, украшенным гобеленами, картинами и старыми доспехами дедовских времен. Гвардеец попытался заговорить с гонцом, но тот молчал, погрузившись в свои мысли. Солдат плюнул на это и тоже замолчал. Зажженные кое-где факела освещали им путь. Изредка мимо них неторопливо проходил патруль — четверо гвардейцев, облаченных в кирасы и морионы, при мечах. Иногда навстречу попадались слуги, иногда люди в богатых одеждах — дворяне или члены королевской семьи.

Оба остановились у дверей, перед которыми стояли, тихо переговариваясь между собой, восемь гвардейцев того же полка, что и сопровождавший гонца солдат.

— С новостями для его величества, — сообщил гвардеец.

— С новостями для его величества, — заглянув в дверь, прошептал кому-то невидимому отсюда один из охранников.

Там — за дверью — раздались еще голоса. И наконец властный, требовательный голос произнес:

— Впустить его!

Двери распахнулись и гвардеец, пришедший с гонцом, подтолкнул его вперед:

— Давай, иди! — прошептал он где-то над ухом посланца.

Король сидел в резном кресле, почти у самого камина. Справа от кресла стоял мраморный столик, на котором лежало зачитанное Евангелие с многочисленными закладками. За столиком располагалось еще одно кресло — пониже королевского, не так богато отделанное. И пустое.

Гонец преклонил колено, опустив взгляд. Так прошло несколько секунд, прежде чем король негромко приказал:

— Встань!

Давид Брас — гонец при посольстве в Речи Посполитой — встал, не решаясь поднять глаз на своего монарха.

— Где письма? — поинтересовался Густав Адольф. На короле был красный камзол, форма его собственной гвардейской роты, капитаном которой числился. Левой рукой он ласкал кота, сидящего у него на коленях.

Гонец протянул королю сумку с письмами. Порывшись в ней, Густав II выгреб все бумаги, а ненужную теперь кожаную торбу кинул в пламя камина, согревавшего комнату. Кот дернул ухом, приподнял голову и оглядел комнату ярко-желтыми, огромными глазами. Взгляд его надолго задержался на Давиде, гонец поежился.

Густав тем временем успел вскрыть несколько писем и бегло просмотреть их. Почти половину он сразу же после прочтения сжигал. Несколько бумаг были отложены в сторону.

— Устное послание?

Гонец кивнул и начал медленно повторять заученные слова:

— Граф Фалькенберг сообщает, что его…

Король кивал в такт словам, изредка прищелкивая пальцами. Выслушав послание, он дернул рукой:

— Свободен.

Давид поклонился и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Один из гвардейцев пошел вместе с ним, показывая дорогу к комнатам для слуг.

Густав II посидел еще несколько минут, обдумывая только что полученные новости. Губы его шевелились, словно он беседовал с собой — привычка, о которой сам король не подозревал.

Встав из кресла, Густав потянулся и громко позвал:

— Христиан!

Портьера у дальней стены шевельнулась и из-за нее выступил толстяк в черных одеждах священника-лютеранина. Прочихавшись, он остановился возле стола и начал пристально разглядывать короля. Волосы соломенного цвета и внимательные карие глаза, не пропускающие ничего из происходящего вокруг — вот, пожалуй, и все, что в человеке выделялось с первого взгляда.

— Фалькенберг подписал договор, — возвестил король, опускаясь обратно в кресло.

— А что кардинал де Ришелье? — спросил священник, задумавшись на несколько секунд.

— Французское королевство выступило гарантом выполнения условий мира, — подтвердил Густав Адольф.

— Им нужен этот мир также, как и нам. Следующей весной Сигизмунд III вступит в войну, вернув восточные земли империи Фердинанду.

— Московия по условиям договора обязана поддержать нас, объявив войну Речи Посполитой как только моя армия вторгнется в пределы империи, — возразил король, задумчиво поглаживая бороду.

— Царь Федор не намерен выступать против Ганзы. Он боится потери налаженных торговых связей с Европой.

— Знаю, — перебил священника Густав. — Я направил в Москву послов. Они поедут вместе с теми послами на юг, о которых мы говорили того дня. С ними я направил письмо к некоторым московским дворянам, которые согласятся оказать нам определенные услуги, надавив на своего правителя, распустив нужные мне слухи, подняв смуту, в конце концов. У меня теперь достаточно денег для того, чтобы оплатить подобного рода услуги.

— Кстати, о посольстве на юг, — дернулся священник. — Когда они вернутся?

— Я не могу послать их морем, — энтузиазм короля несколько приугас. — Им придется ехать через Московию, поэтому их возвращения стоит ожидать не раньше весны следующего года.

— Я не вижу причин, по которым этот договор не может быть заключен. Но если что-то помешает… Стоит озаботиться, чтобы у нас руках оказался другой неожиданный сюрприз императору Фердинанду. Без этого нас может постигнуть судьба Кристиана Датского, — напомнил королевский духовник.

Густав вскочил:

— Кристиан — безмозглый идиот! — он нервно прошелся из угла в угол. Священник следил за своим монархом одним взглядом, не поворачивая головы. — Не успев восстановить порядок в своем королевстве, полез в новую войну. Из-за пригоршни монет и куска балтийского побережья!

Король резко остановился, взглянув на отца Христиана.

— Ты думаешь, я делаю то же самое? — священник промолчал. — Нет! Получив от Ост-Индской компании деньги, я не брошусь тут же нанимать всякий сброд. И не буду немедленно вторгаться в империю. Мне жаль, во-первых, моего королевства. Во-вторых, моей армии. И в-третьих, моя честь!

Густав успокоился и сел в кресло.

— Я не могу сейчас набрать войско, которого требуют эти торговцы. Те, кто настолько нуждался в деньгах, что готов был отдать за них меч и жизнь, ушли вместе с Кристианом. Те, кому не хотелось разменивать свою шкуру на золото, не согласятся на это и сейчас.

— Выход? — спросил священник.

— Я нашел выход, — ухмыльнулся король. — Регулярное войско. Королевское войско, набранное из крестьян, горожан. Скажем, по два человека от двора или от квартала… Это можно решить и потом.

— У них будет причина одерживать для вас победы, — понимающе кивнул священник. — Их семьи, земли, имущество — все это остается здесь, в Швеции, в безраздельной власти вашего величества.

— Эти два миллиона дукатов помогут мне собрать непобедимую армию, — прошептал король. Священник незаметно улыбнулся. — Пусть император думает, что я беден как церковная мышь! Настанет весна, и он будет неприятно озадачен.

— Осмелюсь напомнить, государь, что о вашем договоре с Ост-Индской компанией Английского королевства вполне может уже быть известно всей Европе. Поэтому ваше вступление в войну вряд ли будет неожиданностью для Фердинанда и его союзников.

Густав нахмурился, смотря в камин. Слова отца Христиана — его духовника, а по совместительству и советника — в очередной раз показывали незаменимость священника в делах подобного толка.

— Так, — сказал он после минутного молчания. — Мое посольство на юг является тайной даже для Фалькенберга, а тебе я сообщил о нем только спустя неделю, после того, как отправил их в путь.

— Им придется пересекать территорию Московии, — напомнил отец Христиан. — А царь Федор может озаботиться тем, куда они направляются.

— Плевать! Скажут, что они — посольство в Персию. Там действительно будут послы в Персию, по мелким, незначительным делам. И будут пятеро человек, одному из которых известна настоящая цель их миссии. Он поведет этих пятерых туда, куда приказал направится я. Твоя задача, Христиан, обеспечить сокрытие привезенной ими информации, когда они вернутся. Сделать так, чтобы никто из них не проболтался о результатах миссии или даже о том, что подобное вообще происходило.

Священник вопросительно потер рукой горло.

— Да, пожалуй, — подумав, согласился Густав, — тех четверых. Пятый, граф Фастолф, должен сначала рассказать мне о том, чего смог добиться. О его молчании я позабочусь сам.

— Граф Фастолф, — медленно повторил за королем пастор, делая пометку в памяти.

— Да, — подтвердил Густав II Адольф. — А теперь можешь быть свободен.

Священник грустно улыбнулся и направился к двери за портьерой.

XX

— Мартин, постой!

Юноша остановился, собравшись уже сесть на коня, оглянулся и увидел спешившего к нему мастера Зольгера.

— Постой!

Мартин, служивший гонцом при Верховном Магистрате Ганзы, нечасто становился объектом внимания таких важных людей, как мастер Ансельм. С пятнадцати лет, когда старший брат — писарь при Ульрихе Дункеле — пристроил его на эту службу, он выполнял мелкие поручения, разносив по Бремену записки для других служащих союза или изредка отвозив послания в ставку герцога Альберта Валленштейна.

Сегодня был хлопотный день — все остальные гонцы были на заданиях, большей частью в других городах. Конечно Ганс, глава курьеров, должен был вернуться сегодня из Гамбурга. Но у мастера Боля не было времени ждать.

Полчаса назад он вызвал Мартина к себе в кабинет и юноша впервые увидел главу Верховного Магистрата воочию. Сам мастер Иероним дал гонцу задание не мешкая отвезти послание в Оснабрюк и передать его там некоему лейтенанту из роты какого-то Родерика Виндорта, остановившемуся в таверне «Еще одну». Этот офицер вместе с двумя товарищами должен был немедленно приехать в Бремен и явиться с докладом к господину Болю.

А теперь за Мартином лично явился мастер Зольгер. Такой интерес со стороны выборных глав из Верховного Магистрата льстил юноше. Он твердо уверился, что получил важное задание и был готов на что угодно, лишь бы выполнить его.

— Мартин, мастер Боль приказал тебе отправиться в Оснабрюк? — спросил, отдышавшись, выборный представитель от Любека.

— Да, господин выборной глава. Я должен передать послание лейтенанту Лихтеру из рейтарской роты Родерика Виндорта. Согласно приказу мастера Боля, он… — и Мартин выложил все задание.

— Уф-ф. Все верно, — облегченно вздохнул мастер Зольгер. — Я все-таки успел.

Юноша внимательно смотрел на него, ожидая дальнейших распоряжений.

— Планы меняются, Мартин, очень часто меняются, — не совсем понятно пояснил мастер Зольгер. — Ты должен передать лейтенанту Лихтеру, что ему необходимо оставаться в Оснабрюке, ожидая пока Магистрат не выработает дальнейшего плана действий. Тогда к нему немедленно направят гонца с инструкциями. Понял? — парень кивнул. — Повтори.

Мартин повторил все послание слово в слово. За отличную память его и взяли на посыльную службу.

— На, возьми, — мастер Зольгер снял с шеи цепочку с серебряным медальоном и протянул ее гонцу. Юноша взял ее и одел на себя. — По медальону тебя узнает лейтенант и удостоверится в правдивости твоих слов. Отправляйся как можно скорее, от этого зависит твоя будущая судьба. Постарайся не медлить с выполнением задания, если хочешь, чтобы я взял тебя к себе личным посыльным.

Мартин просиял и спустя мгновение оказался в седле.

— Уже спешу, мастер Зольгер, — ответил он улыбаясь и пришпорил коня.

Подождав, пока цокот копыт по мостовой не стихнет в отдалении, мастер Ансельм утер пот и прислонился лбом к стене конюшни, оказавшейся на удивление холодной.

— Господи, твоей помощи прошу…

XXI

Магистр Николаус ходил по комнате из угла в угол, словно рассерженный волк по клетке. Черные одежды развевались за его спиной словно два крыла летучей мыши.

— Почему?! — его голос скрипел от злости. — Почему, я вас спрашиваю, идиоты?! Почему его убили?

Двое человек, стоявших у входа, с виноватым видом переглядывались друг с другом. Никто из них не решался заговорить первым. Магистр был сегодня зол и у него была на то причина. Само плохое было в том, что оба они — кто-то больше, кто-то меньше — были виноваты. Магистр Николаус был скор на расправу, они в этом уже убедились.

Поступив на службу всего чуть меньше месяца назад, маг уже сделал головокружительную карьеру в руководстве голландской Ост-Индской компании, став правой рукой самого мэтра Лодекина. А тот, как известно, был одним из наиболее влиятельных людей в Европе. Например, мог позволить ради целей компании — а значит своих целей — нанять для войны с императором короля Кристиана Датского.

— Как вы могли прозевать этих убийц? Вы все знали заранее! Идиоты, какие идиоты! — маг в возмущении заломил руки, остановившись в центре комнаты.

— Их было больше, чем нам сообщили вы, магистр Николаус, — осмелился оправдаться один из стоявших перед ним людей.

— Значит я виноват?! Да? — угрожающе зашипел чародей, лицо которого как всегда было скрыто капюшоном рясы.

— Вы сказали, что будет пятеро убийц, — быстро затараторил человек, надеясь успеть все выложить раньше, чем маг превратит его в лягушку, как многократно обещал это сделать.

— Ну?! — потребовал продолжения магистр Николаус.

— Их оказалось шестеро, — неуверенно закончил другой человек, переминавшийся с ноги на ногу слева от оправдывающегося.

— Вам-то какая разница?! Шестеро или пятеро?! Убили бы лишнего и все дела! — маг уже не говорил, срывался от злости на крик.

— Он тоже был колдуном, — пугаясь собственной смелости, возразил первый. — В коридоре нашли фляжку с остатками какого-то зелья.

— Колдуном? — переспросил магистр Николаус. Оба энергично закивали, хотя у каждого были свои мнения на этот счет.

— Фридрих Штейнман, проклятое отродье, — маг тихим голосом начал размышлять вслух. При имени главного ганзейского чародея, известного на всю Европу, оба виновных истово перекрестились. — Нет, нет, не он. Слишком мелкая сошка для него. Кто же тогда?

— Вам известно что-нибудь про него? — спросил он наконец у своих подчиненных.

— У нас есть его описание, данное хозяином трактира, — поспешил ответить второй. — Высокий, широкоплечий…

— Гениально! — вскричал магистр Николаус, вне себя от злости, всплескивая руками. — Половина мужчин империи, да что там, всей Европы, попадет под это описание!

— …в белой шелковой рубашке, с мечом, двумя пистолетами, темноволосый. Небольшой шрам на шее, давно заживший. Имени его при хозяине трактира не называли. Но был на дружеской ноге с главным из ганзейских убийц. Жил в гостинице «Последняя месса» вместе с еще одним дворянином, раненым в ногу. Тот, второй, был пониже ростом…

Маг внезапно остановился, прислушиваясь, словно в комнате зазвучал чей-то неслышимый для всех остальных голос. Он схватился руками за голову, скрытую черной тканью капюшона. На мгновение его согнуло пополам, затем он распрямился. Руки чародея дрожали.

— Ну почему это происходит именно сейчас?! — магистр Николаус бросился к расстеленной на столе карте империи и сопредельных стран. — Оснабрюк?! Он воспользовался маяком и поехал в Оснабрюк?! Какого черта ему там понадобилось?!

Двое непонимающе переглянулись — слова чародея представлялись им полнейшей бессмыслицей. Как, впрочем, и большая часть его разговоров с самим собой.

— Ладно, — скрипел тем временем себе под нос маг. — Придется поехать, наверняка этот идиот привез мне что-то важное. Можете быть свободны, — обратился он к двоим своим подчиненным.

Те поспешили воспользоваться случаем и ретироваться из комнаты, в которой ураганом бушевал охваченный гневом магистр Николаус. Но когда второй человек уже закрывал за собой дверь, окрик колдуна заставил его вернуться:

— Постой! Там не было еще третьего, высокого, светловолосого и худого?

Человек непонимающе мигнул:

— Нет, третьего там не было.

— Понятно, — задумавшись о чем-то, произнес одними губами магистр Николаус. — Можешь идти.

Когда дверь закрылась, он прошелся по комнате, еще раз взглянул на карту и начал думать вслух:

— К тому же в той троице магом был невысокий, черноволосый лифляндец. Не сходится… Потерять такой ценный источник информации! — он в раздражении прищелкнул пальцами. — Теперь еще ехать в Оснабрюк!

XXII

Себастьян расхохотался и хлопнул Дитриха по плечу:

— Иерг Эндорфер? — потом обернулся ко мне. — Арнольд Боксбергер? То, что я слышал об Альберге Парасе, говорило о нем, как о проницательном, хитром человеке. Но это…

Он опять зашелся в приступе смеха.

Мы попали в оснабрюкскую гостиницу «Еще одну» поздним вечером четверга. Себастьян, прикончивший еще до нашего приезда пару кувшинов вина со своим приятелем, встретил нас с распростертыми объятиями. Едва мы сели за стол в таверне и выложили Себастьяну все, что о нем думаем, его приятель незаметно испарился.

Фон Вормсвирген обещал все объяснить, но сначала потребовал рассказа о наших приключениях. Сейчас, выслушав его до конца, он восхищался выдержкой и сообразительностью Дитриха. Мне, честно говоря, было немного завидно.

— Просто прекрасно, — сказал Себастьян, потребовав еще вина. — А теперь о деле. Три дня назад приехал гонец из Бремена, от мастера Боля. Принес приказ, чтобы мы оставались в Оснабрюке до получения дальнейших распоряжений. Совал мне в лице какой-то медальон, по которому я должен был его опознать.

— Амулет? — уточнил я.

— Нет, простой медальон. Мы должны будем выполнить в недалеком будущем ответственное задание для мастера Боля. Кстати, здесь я известен как лейтенант Иоганн Лихтер.

— Дай угадаю, — усмехнулся Дитрих. — Из наемной рейтарской роты капитана Родерика Виндорта.

— Именно. Теперь про мага из Кельна…

— Его больше нет, — сказали мы со Штаденом в один голос.

Лицо Себастьяна исключало всякую нужду в вопросах с его стороны. Достаточно было просто на него посмотреть.

— В Кельне я встретил одного своего бывшего сослуживца по Черной роте, вместе с еще четырьмя мушкетерами, — начал свое повествование Дитрих. — Они были посланы мастером Болем и Штейнманом на убийство этого колдуна. Я договорился пойти вместе с ними и участвовать в этом деле. После боя с применением магии… Да, мага убил я. После схватки я осмотрел личный архив чародея и нашел много интересного. Во-первых, вот это.

Штаден кинул на стол перед Себастьяном несколько свитков.

— Это рекомендательные письма на получение в Ганзе крупных сумм денег, — пояснил он. Фон Вормсвирген просмотрел цифры, проставленные на бумагах, и присвистнул.

— Кроме этого, — продолжил Дитрих, — там был личный дневник мага. В нем описывались его заклинания. Кое-что я пересказал Альберту. Была еще книга его расходов…

— Где?! — тут же протянул руку Себастьян. Но увидев наши ухмылки, возопил. — Почему вы ее не привезли? Это же такой…

— … Кладезь информации! — хором закончили мы с Дитрихом и все трое рассмеялись.

— Нужно было отдать ее лейтенанту Фрауэнбрейсу, отвечающему за это убийство. В конце концов, Себастьян, в Бремене тоже есть профессионалы по части траты денег.

— Ладно, — нехотя согласилсяфон Вормсвирген, не желая признаваться, что на службе у Союза есть специалисты и получше его. — Может и найдется кто-то, кто сумеет с этой книгой разобраться. А что еще?

— Несколько договоров с неприсоединившимися пока еще к Евангелической унии курфюрстами. И несколько гульденов, — Дитрих улыбнулся. — А теперь твоя очередь рассказывать о своих подвигах.

— Я здесь узнал кое-что о том, куда этот маг тратил свои деньги. Покупал шпионов при князьях-легистах, нанимал подстрекателей крестьян. И помимо денег от Унии, получал золото из Англии.

— Двойной агент, — предположил я. — Работал на мятежников, а помимо всего прочего передавал полученные сведения английской Ост-Индской компании. Без участия ост-индцев, как мы видим, в этой войне ничего не происходит.

— Зачем им информация о военных действиях в империи? Чтобы знать, куда направить своих лучших эмиссаров, советников Иерга Эндорфера и Арнольда Боксбергера?! Так, что ли?

— Дополнительный источник информации о Союзе, — пояснил свою мысль я.

— Вполне возможно, — согласился Себастьян. — Далее, самое главное: это не тот маг, который засветился в Амстердаме.

— Так я и думал! — невольно вырвалось у меня. — Тот был некромантом, а этот больше специализировался на работе с информацией и людьми.

— Раз думал, сказал бы раньше! — возмутился Дитрих. — Нам бы тогда не пришлось руководить униатскими войсками при осаде Кельна.

— В то время, когда в Амстердаме происходила эта бойня, кельнский маг присутствовал здесь, в Оснабрюке. Собственно, я и поехал сюда ради того, чтобы выяснить это.

Я устало потер лицо ладонями — сказывались многочисленные дни в пути, многочисленные нервные потрясения, не совсем еще зажившая рана в бедре и совершенное непонимание того, что происходит:

— А кто тогда этот маг из Амстердама? И что мы вообще здесь делаем?!

— Спокойно, Альберт. Задание мы выполнили, поучаствовав помимо этого в разгроме войск униатов, убийстве графа Рекнагеля и уничтожении мага мятежников. Теперь мы должны получить обещанное вознаграждение и новое задание. Будем ждать инструкций от мастера Боля. Хозяин, еще вина!

Мне хотелось как можно быстрее покинуть Кельн и попасть в Бремен, чтобы получить плату за выполненную миссию и приступить к решению проблемы с фон Эрбахом.

Мы прикончили еще два кувшина с вином, когда фон Вормсвирген внезапно вспомнил:

— Черт, совсем забыл! Гонец из Бремена был найден мертвым вчера вечером. Был зарезан на окраине города. Ни лошади, ни его нехитрых пожиток убийцы не тронули, — речь Себастьяна становилась все менее и менее понятной.

Я и Дитрих переглянулись. Наверное мы оба подумали об одном и том же — предчувствие опасности блеснуло в двух парах глаз.

XXIII

— Возвращается государь. Сегодня вечером в Москве будет.

Митрополит Кирилл в одеждах простого чернеца сидел в покоях Ксении. Напротив него царевна, погруженная в свои, государственные мысли, решала судьбу всего Московского царства. С дня на день ожидалось в столице посольство от Густава Адольфа, направляющееся в Персию. А вместе с ним посольство специальное, лично к Ксении от короля свейского.

Федор, усланный предприимчивой Ксенией в Кириллов, на богомолье, тоже ожидал встречи с послами от свеев, а потому намеревался вернуться в этот день в Москву. Царевна и митрополит, один из вернейших ее сподвижников, старались добиться как можно больших результатов за время отсутствия государя в столице.

— Вчера говорила с выборными людьми от стрельцов московских, — заговорила Ксения, словно и не слыша слов митрополита о Федоре. — Клялись мне в верности вечной, в любви своей и преданности.

— Поддержать, поддержать-то обещали? — не стерпел патриарх. — Войско нам нужно, государыня. Которое здесь, в столице, по первому твоему зову, готово будет всех врагов твоих покарать.

— Обещали, как иначе, — усмехнулась царевна. — Зря я, что ли, деньги английские да немецкие горстями раздаю?! Старшие их готовы за меня хоть в огонь, хоть в воду. Знают, случись что со мной, им моей судьбы не миновать.

— Вот и славно, государыня. Быть тебе настоящей правительницей земель московских.

— Тебе, митрополит, особая задача предстоит, — при этих словах царевны патриарх весь подобрался. — Говорят, твоих людей среди стрельцов московских и прочих преизрядно, так помоги мне.

Митрополит заулыбался, покусывая нижнюю губу.

— Мне нужно от немецкой Ганзы ливонские города и Новгород освободить, — патриарх энергично закивал, соглашаясь с речью Ксении, мол, понимаю, народ любить больше будет. — А брат мой, Федор, не желает выполнять договор с Густавом. Нет иного пути, митрополит, кроме как силой или хитростью его заставить.

— Нельзя силой, государыня, никак нельзя.

— Вот и я о том. Нужно мне, митрополит, чтобы твои люди за меня склоняли стрельцов, чтобы в войске Федора меня больше его почитали.

Качнул согласно головой патриарх, улыбнулся.

— Батюшка не раз говорил мне: Тяжела дорога до трона. Никогда его не понимала так ясно, как сейчас. Вроде и близка цель, а не ухватишь, не возьмешь силой. Придется хитростью брать. У Федора свои соглядатаи средь стрельцов есть, когда узнает о том, кого они больше почитают, тогда больше будет прислушиваться к моим словам. И с Ганзой поступит так, как я хочу.

— Государыня, а если узнает Федор, кто стрельцов к бунту толкал? Тебя-то не тронет, испугается. А мне святительское платье на черную одежду менять.

— Не тронет, меня побоится. Меня и стрельцы тогда твоей помощью слушать будут, и дворяне столичные. Ему одно останется — меня слушать и терпеть.

— Ох, не любит тебя Федор, государыня. Терпеть не может.

— Придется, митрополит. Куда денется. Двинет войска весной на Речь Посполитую, выполнит свейский договор.

— Дело за малым государыня: удержать только стрельцов до вступления свеев в войну.

— Государь, стрельцы к бунту готовятся!

Негодующе заламывая руки, соглядатай рассказывал Федору о настроениях стрельцов, об их подлой измене. Царь сидел молча, только хмурил брови. Умен был государь, понимал, что не может теперь ни ногой, ни рукой пошевелить без позволения сестры. Ненавидел ее лютой ненавистью.

Только много ли одной ненавистью сделаешь?

Ксения была довольна. Только что приказала отдать серебро тому соглядатаю, что Федору о стрелецком бунте рассказывал, пугал государя. Преподнес все в самом выгодном для Ксении свете.

Сейчас царевна беседовала со свеем, тайно оставшимся в Москве, когда все посольство остальное далее в Персию направилось.

Опасно сейчас на юге. Персидский шах Аббас, воспользовавшись малолетством султана Мурада IV, ведет очередную свою войну с Оттоманской империей. Поэтому при посольстве сотня охранников, да еще Федор (по ее, Ксении, наущенью) сотню всадников добавит. И сами свеи — красавцы, про таких былины складывают. Видно, не пугливые собаки, раз не боятся в Персию ехать — львы.

— Мой государь передает свои приветствия и пожелания доброго здравия своей сестре. Он выражает свою искреннею благодарность за всю ту помощь, которую оказывает ему государыня московская.

Приятно, ой как приятно звучит государыня московская. Не слаб свей на язык, да и сам — орел, статен, в плечах широк. А взгляд… Не взгляд, пламя.

— Что еще говорит брат мой Густав Адольф? — трудно от свея взгляд отвести. — Я свою часть договора выполнила. Можешь так и передать.

— Государь мой принимает пожелания своей сестры и обещает предоставить ей свой дом, свою защиту и покровительство, если то ей будет нужным. Помимо того, государь велел передать, что сестра его может требовать от него любые суммы, дабы воля ее претворялась в жизнь.

Красив свей, красив… Не устояло сердце девичье.

XXIV

Четыре всадника в широкополых войлочных шляпах неторопливо спешились. Один из них, немного прихрамывающий, повел лошадей в конюшню; трое остались у входа в постоялый двор. Обмахиваясь шляпами, чтобы избежать вездесущей жары, они ждали возвращения своего товарища и тихо переговаривались:

— Ты, Арнольд, будешь ждать здесь, снаружи, — приказал один из них. — Если кого из них в трактире нет, встретишь, пока мы будем внутри свои дела делать.

— Ага! — осклабился Арнольд, здоровяк в кирасе, обливающийся потом. — А если они все ушли куда? Меня тут порежут, вы даже выскочить не успеете. А когда выскочите, мне уже все равно будет. Прямо туда и отправлюсь.

Он поднял глаза к небу, очевидно претендуя на место в раю. Первый раздраженно бросил:

— А ты нас крикнешь, мы их и встретим.

— Напрасно мы за это дело взялись, парни, — вздохнул другой, длинный как жердь саксонец, которого звали Петер Деринг, а друзья дали ему прозвище «Граф», поскольку он был то ли незаконнорожденным сыном какого-то барона, то ли сам происходил из захудалого дворянского рода.

Вожак сплюнул на землю, обнажил меч и посмотрел на блики солнца, плясавшие по клинку:

— Дурак ты, Граф. Эти трое — большие люди в Ганзе. А мы недаром лучшие солдаты у герцога Фридриха. Это пугало в черном, который рассказал его милости о здешней стоянке католических шпионов, заплатил нам достаточно, чтобы купить себе таверну где-нибудь на севере и жить припеваючи до самой старости.

— Он монах, да? — спросил Арнольд, потягиваясь.

— Как же, держи карман шире! Монах! — рассмеялся вожак, а затем добавил доверительным шепотом. — Он обещал заплатить еще две сотни гульденов, если мы привезем ему голову одного из них. Невысокого, черноволосого ливонца.

— А ливонцы, они как выглядят? — любопытству Арнольда не было предела. — Не люди, что ли? Три ноги, да две головы? Или еще чего у них по две штуки?

Лейтенант Мартин Шиннерт, служащий в войсках герцога Фридриха и слывший среди всех солдат самым бесстрашным и удачливым, проигнорировал вопрос, продолжая рассматривать клинок и улыбаясь чему-то своему.

— Может ну его к черту, это задание? — продолжал ныть Граф. — Деньги мы уже получили. Так сбежим куда-нибудь в Провинции. Этот в черном нас там и подавно не найдет.

— Дурак ты, Граф, — оторвался от созерцания меча Шиннерт. — Вон Ганс возвращается, идемте.

Действительно, из конюшни вышел четвертый их спутник, опоясанный мечом. Оправив одежду, он вопросительно качнул головой в сторону входа в гостиницу.

— Жди здесь, Арнольд, — приказал лейтенант, подтолкнул Графа ко двери, ведущей в трактир, и сам пошел за ним.

В таверне «Еще одну» было пусто. Лишь за столом, у самой лестницы на второй этаж, сидел одинокий посетитель, низко надвинувший на глаза широкополую фетровую шляпу. Перед ним стояла открытая бутыль вина и кружка. Хозяина нигде не было видно.

— Хозяин! — проорал несколько раз Шиннерт. Безответно. Лишь где-то наверху раздались торопливые шаги, да и те сразу стихли.

— Где хозяин-то, добрый человек? — спросил лейтенант у посетителя, казалось, задремавшего на лавке.

— На похоронах у брата своей жены, — голос человека в шляпе, однако, был бодрым и далеко не сонным.

— А кто за него остался? — поинтересовался солдат.

— А никто, — весело ответил посетитель.

— Как никто? — удивился Шиннерт. Его товарищи молча сгрудились позади него. — Не может быть, чтобы он свою таверну вот так и бросил. Должен же кто-то постояльцев принимать. Не родился еще такой трактирщик, который деньги из своих рук упустит.

— Ну если хочешь, я сегодня за него, — согласился незнакомец, снимая шляпу, небрежно бросая ее на стол и приподнимаясь.

Он оказался невысоким, немного ниже лейтенанта, а черные как смоль волосы рассыпались по его плечам.

— Ну, чем могу помочь? — спросил лифляндец, сложив руки на груди.

В ответ сверкнули клинки трех мечей и Шиннерт с друзьями начали медленно приближаться к ливонцу. Тот опрокинул перед собой стол, преградив противникам путь, и отступил на лестницу.

— Что там, Альберт? — раздался голос сверху.

— Как я и говорил, — прокричал в ответ лифляндец. — В нашу таверну постояльцы.

— Эй вы там, вы проездом или надолго здесь останетесь? — спросил все тот же голос со второго этажа.

— Останутся, останутся, — пообещал ливонец, доставший уже длинный, широкий меч, бывший двуручник, и ожидающий врага на середине первого лестничного пролета. — Прямо во дворе и закопаем!

Трое униатов справились со столом и первым начал подниматься Ганс, так и не снявший свою шляпу. В руке он держал обнаженный меч и собирался быстро покончить с этим шутником, чтобы добраться до второго, засевшего наверху.

Лейтенант оттолкнул Графа и пошел следующим после Ганса. Тот уже нанес первый удар лифляндцу, но он был легко и уверенно отбит. Ливонец занимал более выгодное положение, стоя на несколько ступеней выше нападавших; да и с оружием, как выяснилось, он был знаком не понаслышке.

В звон клинков громом ворвался пистолетный выстрел. Шиннерт почувствовал, как раскаленный прут вонзился в его плечо, разворачивая назад и сбрасывая со ступеней. Наверху лестницы появился высокий, плечистый человек с дымящимся пистолетом в правой руке.

Ливонец звонко рассмеялся, услышав выстрел, и с новыми силами атаковал Ганса. Они бились на равных, хотя лифляндец и не очень уверенно двигался, прихрамывая, когда наступал на правую ногу.

Со двора раздался протяжный дикий рев, переходящий в визг. Граф вздрогнул, узнав голос Арнольда, оставленного прикрывать их тылы. Человек на площадке второго этажа, стрелявший из пистолета, обнажил свой клинок и начал спускаться вниз, намереваясь либо помочь лифляндцу в бою с Гансом, либо убить Графа.

Граф откинул прочь меч, развернулся и побежал. Перепрыгнув опрокинутый стол, высотой почти с него самого, он плечом выбил входную дверь. Прямо за самым порогом он столкнулся с другим человеком, светловолосым, вытирающим клинок. Тряпица, которой он очищал оружие от крови, была на удивление похожа на кусок одежды Арнольда.

Сбив светловолосого с ног, Граф буквально кубарем перекатился через него и помчался дальше, прикрыв голову руками. Его никто не преследовал и он затерялся меж домами оснабрюкской окраины.

Лежавший на полу Шиннерт чувствовал, как сквозь рану в плече из него вместе с кровью медленно уходит жизнь. Последнее, что он видел из этой битвы, был удар лифляндца, меч которого рассек пополам шляпу Ганса вместе с головой.

— Он пришел в себя, — сказал светловолосый лифляндцу, перестав окатывать Шиннерта ледяной водой.

Мартин потряс головой и обнаружил, что привязан к деревянному столу, стоявшему посреди трактира. Трое людей, которых он с друзьями должны были прикончить, стояли вокруг. Светловолосый держал ведро, двое других перебирали вещи убитых.

— Поговори с ним пока сам, Себастьян, — отозвался лифляндец, показывая что-то найденное в карманах Ганса своему товарищу.

Светловолосый наклонился к пленному, улыбаясь:

— Ну, рассказывай.

Шиннерт только сейчас понял, что его не будут убивать и что можно будет кое-что выторговать за имеющиеся у него сведения. Например жизнь. Умереть ему не хотелось, а эти трое что-то хотели узнать от него. Если повезет…

— Что рассказывать? — поинтересовался он.

— Кто вас сюда послал?

— Откуда мне знать, — ответил Мартин. — А даже если бы и знал, то зачем мне это говорить человеку, убившему моих друзей, — он был уверен в том, что светловолосый, которого лифляндец назвал Себастьяном, убил Арнольда, дежурившего во дворе таверны, а те двое прикончили остальных.

— Жить хочется? — светловолосый пропустил мимо ушей ответ пленного.

— Ну хочется, — пробормотал Мартин. — Как не хотеться.

В ответ пресловутый Себастьян понес полную чушь о Боге, о честности и доброте к своим ближним. Шиннерт слушал весь этот бред в пол-уха, лихорадочно размышляя над своим положением и ценой, которую он может попросить за имя их нанимателя.

— Так все-таки насчет имени? — лифляндец подошел к столу.

Мартин самодовольно ухмыльнулся.

— Да скажи ты ему! — внезапно прикрикнул на пленного светловолосый, прервав свою монотонную речь.

— Герцог Фридрих, — неожиданно для самого себя ответил Шиннерт, почувствовавший смертельный страх перед этими людьми.

Ливонец недоуменно посмотрел на своих товарищей.

— Один из руководителей униатов, — ответил ему светловолосый. — Будет покрупнее, чем Рекнагель.

— Откуда он узнал о том, что мы остановились здесь? — обернулся лифляндец к пленному.

— К нему пришел незнакомый мне человек. Он все и рассказал: кто вы и где вы.

— Что за человек?

— Высокий, во всем черном. Мы сначала подумали, что он монах.

— Монах, — задумчиво повторил ливонец.

— Он сказал его милости, что есть возможность уничтожить троих людей из руководства Ганзы…

При этих словах все трое рассмеялись. Шиннерт недоуменно воззрился на них.

— Продолжай, продолжай, — отсмеявшись, сказал светловолосый.

— И попросил у герцога нескольких людей для этого дела. Герцог выбрал нас. Человек сказал где вас можно найти, послав нас сюда, чтобы мы убили вас всех, а найденные при вас документы привезли ему.

— И герцог выделил ему, незнакомому человеку, четырех своих людей для поездки чуть ли не через всю империю? — удивился третий, до этого молчаливо стоявший в отдалении.

— Он каким-то образом связан с руководителями Унии, — объяснил Шиннерт.

— Это все? — требовательно спросил ливонец, заглядывая в глаза пленному.

— Нет, — ответил Мартин вопреки своему желанию. — Он обещал мне еще двести гульденов, если я привезу ему твою голову.

— Вот! — воскликнул лифляндец. — Это тот некромант, что допрашивал мертвых ганзейцев в Амстердаме. Для этого ему и понадобилась моя голова. Почему же он не пришел с вами?

— Он боялся, что ты почуешь его и вы успеете сбежать, прежде чем мы до вас доберемся.

— А куда вы должны были привезти голову? — вновь вступил в разговор третий.

— На окраину города. За стенами есть небольшая буковая роща, там мы и должны будем сегодня на закате встретиться с ним для получения оставшейся части денег.

Трое переглянулись и кивнули друг другу.

— Не волнуйся, мы получим их за тебя, — подытожил ливонец.

— Ладно, — сказал светловолосый после того, как они задали еще несколько менее важных вопросов пленному. — Ты останешься здесь до завтра, а мы уйдем. Утром вернется трактирщик, он и решит, что с тобой делать. Если ты раньше не истечешь кровью.

У Шиннерта сразу же, словно в подтверждение его слов, заныло плечо, перевязанное кем-то из этих троих.

XXV

Мы оставили пленного привязанным к столу в таверне. Себастьян ему солгал — через полчаса туда должна была заявиться городская стража, предупрежденная нами сразу после схватки с убийцами.

— Что будем делать? — спросил Альберт, после того как мы дошли до городских ворот.

— Предлагаю отправиться туда втроем и попытаться поймать этого чародея, — ответил я. — Стражу привлекать нельзя: если мы это сделаем, то рискуем остаться без добычи.

— Отправляемся втроем, по-моему это тоже самое лучшее решение, — согласился Себастьян. — Альберт, что ты сейчас можешь сказать о нашем противнике?

Мне нечасто приходилось видеть такие минуты серьезности у моих друзей. Но когда они наступали, каждый из них превращался в опасного врага. Даже Себастьян, который был готов смеяться над чем угодно и когда угодно. Под его внешней личиной клоуна таился серьезный, все замечающий и заранее рассчитывающий человек. Не все об этом подозревали, и даже я узнал про его истинную сущность только прожив с ним бок о бок три года.

Происшествие в доме мэтра Якобсена было неслучайным и фон Вормсвирген таким образом просто избавился с нашей помощью от ненужного ему человека, обставив это как дело рук ганзейских шпионов. Я осознал это совсем недавно, вспомнив увиденную однажды книгу Себастьяна, которую он постоянно носил с собой и не позволял никому даже прикоснуться к ней. Я ее как-то открыл, совершенно случайно — там был список имен. И одним из них было: «Томас Якобсен, Амстердам, малая палата городского магистрата, магистр алхимических наук». Есть над чем задуматься…

— Он некромант, разговаривает с мертвыми, — начал перечислять наш специалист по магии. — Возможно еще и алхимик. Если это так, то у него могут оказаться какие-нибудь снадобья, которые он сможет использовать против нас.

— Это все? — признаться, я был разочарован, что мы так мало знаем о противнике, с которым нам придется схватиться сегодня вечером.

— Ну, он не доктор Фауст, — улыбнулся Альберт. — Горы ворочать не умеет, иначе бы мы сейчас не рассуждали тут о нем. Вспомни, он побоялся сам прийти за нами и отправил этих четверых недоносков.

— Он боялся, что ты его почуешь и мы сбежим из таверны, — напомнил ему разговор с пленником Себастьян.

— Бред! Маг не может просто так почуять другого мага, — возразил Альберт. — Он боялся нас.

— Отлично, придем к нему без оружия, вежливо попросим сдаться в плен и преломить шпагу о колено.

— Не время смеяться, Дитрих, — оборвал меня Себастьян.

«И кто это говорит?!» — хотел сказать я, но сдержался. Проблема действительно была серьезной, мы ничего не знали о нашем противнике, а он знал про нас многое.

— Меня удивляет, как он нас выследил, — задумчиво, словно сам себя, спросил Альберт.

— Магия! Сам же должен понимать!

— Для этого нужно знать, кого искать, — привел логичный довод наш чародей.

— Кто-то убил гонца, — вспомнил я. — Но это только середина цепочки.

— К сожалению дальше по ней нам пойти не удастся, — это Себастьян. — Своего некроманта у нас нет.

— Я возьму карабин, — заявил я. — Не думаю, что маг, каким бы он ни был, сможет пережить попадание пули в живот.

Альберт как всегда улыбнулся чему-то своему, а потом заявил:

— Вспомни мага в Кельне. Он заставил твоих друзей выглядеть его подобиями. Где гарантия, что ты не выстрелишь в живот мне или Себастьяну.

Звучало убедительно. Но карабин с собой я все равно решил взять, лишним он никогда не будет.

— У меня осталась тот порошок, который ты мне дал в Кельне, — сказал я. — Может успею бросить в лицо после того, как выстрелю из карабина.

— Я слышал про некроманта, который повсюду ходил в сопровождении дюжины поднятых из могил мертвецов. Они охраняли его, выполняли все его приказы и домашнюю работу. Этот сможет так сделать? — спросил Себастьян.

— Вполне, — согласился Альберт. — Только я с трудом представляю себе как эта процессия путешествует по империи. Инквизиторы всей Европы тут же радостно слетелись бы на добычу.

— Как можно убить восставшего мертвеца? Он ведь мертвый? — обеспокоено поинтересовался я. Для меня сейчас это было важнее того, как передвигается по стране наш противник.

— В принципе, можно разрубить на части, но для этого понадобится хорошее оружие: здоровый топор, алебарда. Если поблизости есть огонь, то попытаться повалить туда мертвеца. А лучший выход — сбить его с ног и убежать. Такие твари до ужаса тупые, они ведь не могут думать, а слепо выполняют приказы некроманта. Ты-то что беспокоишься, твой меч освящен в Риме.

Человек в белых одеждах монаха-доминиканца стоял в тени двухэтажного дома, где жил кузнец. Скрыв лицо капюшоном черного плаща, он смотрел как трое вооруженных мужчин спорили о чем-то неподалеку от ворот. С того места, где стоял доминиканец, не было слышно столь оживленной беседы этих людей, но монах чему-то улыбался и перебирал четки.

Трое, привлекшие его внимание, очевидно смогли о чем-то договориться и теперь собирались покинуть город через ворота. Прочитав краткую молитву, монах неслышно прошептал «Amen», перекрестился и пошел по своим делам.

К вечеру поднявшийся ветер пригнал тучи, скрыв за ними солнце. Погода портилась и собирался пойти дождь. Мы одели плащи и шляпы тех четверых, чтобы хоть немного походить на них.

— Четвертый погиб в неравном поединке с Себастьяном, пока остальные убивали меня с Дитрихом, — мрачно пошутил Альберт. Мы улыбнулись.

Я купил карабин у местного мастера-оружейника, переплатив за него в лучшем случае в полтора раза. Укороченный мушкет, который использовали всадники-рейтары, помогал мне чувствовать себя более уверенным, идя на встречу с некромантом. Сейчас карабин был заряжен и прикрыт складкой черного теплого плаща.

Стояла духота, пока первые капли дождя не освежили воздух, прибив пыль. Мы прошли пригород — усадьбы и домики, раскинувшиеся за городскими стенами — и направились к буковой роще, где нас будет ждать таинственный противник. Дождь усиливался, переходя в ливень. Из-за низвергающихся с неба потоков воды трудно было что-либо различить уже в четырех-пяти метрах. Оставалось надеяться, что карабин не промокнет и выстрелит когда будет нужно.

— Говорить с ним будем? — спросил я.

— Не стоит, он наверняка знает голоса тех четверых и легко распознает подмену, — решил Себастьян. — Просто подойдем к нему. Ты выстрелишь, а мы с Альбертом нападем на него.

Он похлопал по рукояти меча в подтверждение своей мысли.

— Надо будет на месяц остановиться где-нибудь, сделать еще пару амулетов, — сказал Альберт. — Все мои сюрпризы уже почти на исходе.

— Попросил бы у учеников мастера Штейнмана, когда мы в Амстердам выезжали, — пробурчал Себастьян. Маг пожал в ответ плечами. Он был невысокого мнения об Антоне Пфеффергаузене и Мартине Оберакере, двух магах, служащих Союзу в отсутствие своего учителя.

Грязь чавкала под сапогами, налипая на подошвы. При каждом шаге с обуви слетали добрых полпуда грязи, поэтому шли мы медленно.

Себастьян указал на темневший вдали лес.

— Нам туда. Пройдем еще минут десять по его краю, там до рощи рукой подать.

Мы ускорили шаг. Мне было трудней идти, чем моим спутникам — им не требовалось левой рукой удерживать под полой плаща карабин, заботясь чтобы он не промок. Ветер постоянно пытался сбить с головы шляпу, поэтому…

— Черт! — воскликнул Альберт, выхватывая меч и отпрыгивая в сторону. — Вот он!

Что-то невидимое пронеслось сквозь струи дождя и ударило Себастьяна в грудь, опрокидывая его в грязь. Метрах в десяти перед нами возник темный человеческий силуэт.

Я выхватил карабин и выстрелил, отмечая про себя, что Альберт и Себастьян здесь, рядом со мной. Наверное я не попал, потому что фигура двинулась вперед, протягивая к нам руки.

Альберт рванулся к магу, собираясь покончить с ним одним ударом клинка. Я набрал в левую ладонь пригоршню пыли из сухого поясного мешочка и бросился вслед за ним, обнажая меч. Я ненамного отставал от ливонца.

Человек — можно было разглядеть черный плащ с накинутым на голову капюшоном — провернул одним кулаком над другим, словно выжимая белье. Альберта бросило на землю, скрутив в неестественной позе. Он выронил меч и бил в агонии кулаками по грязи, поднимая тучи брызг.

Мое сердце бешено стучало, собираясь выпрыгнуть из груди. За первые несколько секунд боя некромант сумел вывести из строя, а может и убить, обоих моих спутников. Теперь пришла моя очередь.

Опасаясь, как бы следующим не скрутило меня, я сделал решающий рывок и оказался рядом с магом. Сзади хрипел Альберт, а что происходило с Себастьяном я не мог ни видеть, ни слышать.

Фигура попыталась еще раз сжать кулаки, но я швырнул пригоршню пыли в лицо некроманту, надеясь, что хоть немного ее долетит до него сквозь дождь.

— Perinde ac cadaver! — прорычал я и в этот момент боль скрутила меня. Казалось, в голову вонзились тысячи раскаленных иголок, проникая сквозь череп прямо в мозг. Руками я зажал уши, которые рвало на части диким криком, невесть откуда взявшимся здесь.

Придя в себя, я обнаружил, что стою на коленях, держась руками за голову, и меня выворачивает наизнанку. Меча у меня не было, он валялся брошенным рядом — я мог дотянуться рукой. Это стоило мне больших усилий, но я поднял оружие и встал на ноги, разворачиваясь к некроманту. Краем глаза я заметил, что Альберт тоже обрел рассудок и медленно приподнимается на локтях, тряся головой.

Некромант стоял, покачиваясь и раскинув руки в сторону, словно пытался удержаться на натянутой над пропастью веревке. Он кренился то назад, то вперед, кулаки его сжимались и разжимались, но уже не причиняли нам вреда.

Я шагнул к магу. В тот же момент взгляд его стал осмысленным — он сжал перед собой кулаки. Я почувствовал лишь покалывание в коленках и снова сделал шаг вперед. Мне было так же плохо, как и ему; но у меня был меч, а у него — нет.

Некромант сипло прокаркал что-то вроде:

— Aeterna nox, — насколько я смог разобрать его слова.

Сначала мне показалось, что я ослеп. Я рванулся влево… и выбежал из облака тьмы, опустившегося на то месте, где стоял чародей. Я подождал несколько секунд, чувствуя постепенное возвращение сил. Кисть уверенней сомкнулась на рукояти меча, а сама рука перестала дрожать.

Тьма рассеялось, но в нем никого не осталось. Лежала лишь пустая склянка. Очевидно в ней было это облако, которое маг выпустил и сбежал, пользуясь его прикрытием.

Я вернулся к Альберту. Он лежал на боку, опираясь на локоть. Его рвало. Подождав, пока ливонец опустошит свой желудок, я помог ему подняться, сунул в руки флягу с вином и отправился искать Себастьяна.

Фон Вормсвирген лежал лицом вверх там, где его настиг первый удар некроманта. Скомканный плащ сбился с плеч и мок в грязи под Себастьяном. Рубаха на его груди была разодрана, словно он задыхался. Сейчас граф лежал неподвижно. Я приложился ухом к его груди и услышал слабый, медленный перестук сердца.

— Жив, — облегченно выдохнул я.

В это время за моей спиной возник Альберт, откинувший опустошенную флягу в грязь.

— Поднимаем его и несем в город. Если ему не помочь как можно быстрее, будет поздно.

Мы срубили два деревца и кое-как соорудили волокушу из плащей. Закатив на нее Себастьяна, я взялся за жерди и медленно двинулся к городу. Альберт побрел вперед, надеясь добраться до пригорода раньше и позвать кого-нибудь на помощь.

XXVI

Одетый в камзол с воротником куньего меха, гость стоял перед своим собеседником. Человек в черном что-то черкал в толстой книге, усмехаясь себе под нос.

Он выглядел так же, как и на прошлой встрече — черная ряса, низко надвинутый капюшон. Монах-бенедектинец, ни дать, ни взять. Разве что не хватает распятья на груди.

Человек в черном поднял голову, отложил перо и проскрипел:

— Так в чем же дело? — голос его стал еще неприятней, чем в предыдущий раз. Казалось, он был простужен или его совсем недавно сильно ударили в кадык. — Почему этот юнец в Оснабрюке носил амулет, который дал тебе я?

— Он был послан мастером Болем к тем троим шпионам, вернувшимся из Амстердама. Я собирался таким образом привлечь ваше внимание и думал, что вы сможете понять, что означало это послание.

— Да, гонец многое рассказал мне, — усмехнулся человек в черном. — Потом…

Он многозначительно замолчал. Гость тоже молчал, но с тщательно скрываемым страхом.

— Что ты можешь мне о них рассказать? — спросил человек в черном у гостя после очередной записи своей книге.

— Я знал одного из них, капитана Дитриха Штадена. Мне приходилось сталкиваться с ним по долгу службы.

— Он высокий и светловолосый? Голубые глаза, узкие губы?

— Нет, это Себастьян Вильгельм Иоганн, граф фон Вормсвирген. Один из лучших наших специалистов в области денег и банков. Он иногда приезжает в мой город с ежегодной инспекцией, проверяя затраты и доходы.

— Экономист, значит, — что-то пометил у себя в книге человек в черном. Гость продолжал рассказывать.

— Дитрих Штаден будет повыше его ростом и пошире в плечах. Темные волосы, кареглазый…

— Все, понял! — оборвал его человек в черном. — Что-нибудь еще?

— Они вернулись с неделю назад в Бремен и имели долгую беседу с мастерами Болем, Штейнманом и Дункелем. Вскоре после этого был собран совет Верховного Магистрата, где был принят ряд решений о военной помощи имперскому дому Габсбургов и об ужесточении контроля информации. В связи с этим мне было несколько затруднительно выбраться из города.

— Беседа с верховными мастерами Ганзы, — повторил человек в черном. — Так-так.

При выражении «верховные мастера Ганзы» гость недовольно поморщился.

— Расспросив одного из помощников мастера Боля, я узнал, что речь шла о противостоящем Союзу маге, связанном с Ост-Индскими компаниями.

Человек в черном потянулся, рассмеявшись.

— Я встречался с этими тремя. Но я был не готов, а они примерно предполагали с кем встретятся. Мы обменялись ударами и разошлись. Двоих я сумел повергнуть, а третий, этот твой Штаден, оказался слишком хитер. Не предполагал наличия у него этой дряни, — он закашлялся, достал платок, утер им лицо под капюшоном, затем в раздражении отбросил запятнанный кровью лоскут ткани на пол.

— Но они все в добром здравии, — удивленно заметил гость.

— Еще бы, с вашими-то возможностями. Один мастер Штейнман чего стоит, — на мгновение показалось, что в голосе человека в черном прорезалась зависть. Но потом это ощущение исчезло.

Хозяин снова потянулся к перу и принялся делать пометы в гроссбухе. Гость рассматривал небогатое убранство комнат.

— И много у вас таких комнат по империи? — он встречался с человеком в черном уже в четырех городах империи. И в каждом из них у человека в черном были либо свои дома, либо комнаты в гостиницах, за которые было заплачено задолго вперед.

Ответа не последовало и гость продолжил ждать.

— Пришло время для очередного удара, — сказал внезапно человек в черном, отрываясь от записей. — Но не сейчас, гораздо позже.

Гость вопросительно поглядел на хозяина, но не решился ничего спрашивать. Молча можно узнать гораздо больше, чем торопливо задавая вопросы.

— Третьего дня, у Луттера-на-Барренберге, граф Тилли с имперским войском сошелся в битве с объединенными армиями Кристиана IV и Евангелической унии.

Гость напряженно слушал, стараясь не пропустить ни слова.

— У Кристиана Датского было двенадцать тысяч пехоты, пять тысяч кавалерии и выступающий на его стороне шеститысячный отряд дворян-униатов. С Тилли пришли десять тысяч пеших воинов и восемь тысяч всадников…

XXVII

Маги тихо напевали свои заклинания над колдовской машиной, похожей на требучет или огромные аптекарские весы с двумя чашками.

— Ждем, ваша милость, — тихо объяснил фельдмаршалу представитель Ганзейского союза.

Ставка располагалась на отлогом холме, с которого можно было окинуть взором все поле будущей битвы. С юга равнину ограничивала река Барренберг, на которой стоял замок Луттер. Отсюда прекрасно были видны его башни с гордо реющим флагом Датского королевства. Подступы к замку защищали бастионы, спешно возведенные королем Кристианом.

На севере чернел Вальденский лес, надежно прикрывавший левый фланг войск Священной Римской империи. Оттуда до имперского лагеря доносился стук топоров — рубили деревья для машины магов.

Фельдмаршал Иоганн Церклас Тилли, главнокомандующий имперскими войсками, был уже шестидесятипятилетним старцем. Но несмотря на свой преклонный возраст, он и поныне носил доспехи, готовый при случае вступить в бой. Седые волосы длинными, жидкими прядями торчали из-под капеллины. Этот шлем когда-то принадлежал Фридриху Пфальцскому, которого Тилли разбил у стен Праги четыре года назад. Тем сражением началась война, бушующая и по сей день.

Тилли был одним из наиболее известных полководцев своего времени. Известный не воинственностью или личной храбростью, а количеством побед, одержанных на поле боя. Этим он выгодно отличался от большинства других командующих империи или ее противников. Его карьера начиналась в испанской армии, пока в 1605 году император Рудольф не пригласил его на службу к себе, в Вену. Но и там Тилли не задержался надолго: в 1610 году Максимилиан Баварский предложил ему встать во главе войск Католической лиги. Будущий фельдмаршал одержал несколько значительных побед над униатами, доказав тем самым, что выбор Максимилиана был верным. Взошедший в 1619 году на престол Фердинанд II был, в противоположность Рудольфу, ярым католиком. Поэтому между троном и Католической лигой сразу же установились самые дружественные отношения. Император стал патроном Лиги и Тилли нередко приходилось командовать союзными войсками. Фердинанд назначил его «фельдмаршалом всех католических войск», при том, что существовал еще и имперский фельдмаршал граф Паппенгейм. Сейчас под началом Тилли находились войска как Лиги, так и императорские.

— Отряды Кристиана готовятся к выступлению, господин фельдмаршал, — предупредил один из офицеров.

Действительно, с датской стороны донеслись сигналы горна, зовущего в бой. Фельдмаршал помедлил немного, затем лениво махнул рукой:

— Пустое, они сейчас не тронутся с места.

Горн звучал еще несколько секунд, затем оборвался.

— Пытаются ввести нас в заблуждение, заставить привыкнуть к горну, а затем неожиданно начать атаку, — объяснил Тилли.

Он обернулся к магам и гневно спросил:

— Долго еще? Здесь вам не бордель, можно и поторопиться!

Антон Пфеффергаузен и Мартин Оберакер, двое присланных мастером Штейнманом магов, заторопились, заканчивая работу над первой машиной. На очереди была вторая. Граф Тилли внял совету мастера Дункеля, ганзейского представителя в его лагере, и был готов не начинать битву до тех пор, пока чародеи не изготовят машины, способные повлиять на исход сражения.

Ульрих Дункель, командующий войсками Ганзы, оглядел выстроившиеся на поле войска. Он был уверен, что находится на стороне будущего победителя, но тщательно, раз за разом, рассматривал занимаемые обеими армиями позиции, пытаясь обнаружить возможные промахи, чтобы исправить их до начала битвы.

Центр войск датского короля занимала пехота — аккуратные квадраты пикинеров и мушкетеров, перемежающиеся крупными отрядами кавалерии. Правый фланг Кристиана защищали батареи на бастионах перед замком Луттер. Разведчики доносили, что там стоял четырехтысячный отряд пикинеров.

На левом фланге датчан располагалась кавалерия Евангелической унии. Князья-протестанты почти со всех концов империи привели сюда свои отряды, надеясь на победу Кристиана IV.

Где-то в центре, возглавляя один из кавалерийских отрядов, находился сам Кристиан Датский, всегда принимавший участие в битве. Фельдмаршал Тилли назначил награду в две тысячи гульденов тому из солдат, кто убьет короля. За живого обещали еще больше.

— Первая машина готова, ваша милость, — сообщил Антон Пфеффергаузен. — Еще полчаса и вы можете отдать приказ начинать бой.

Четыре дня назад авангарды обоих войск встретились к западу отсюда и Кристиан счел за лучшее отступить. Тилли преследовал его до самого замка Луттер, изредка отправляя отряды кавалеристов потрепать противнику нервы. Датская армия не решалась на подобные вылазки и, перейдя в глухую оборону, продвигалась на восток, к замку, который был надежно укреплен королем.

Войска занимали позиции со вчерашнего дня. Сейчас — ранним утром, спустя несколько часов после восхода солнца — обе стороны были готовы к битве. Но никто не решался начать ее.

Перед холмом, на котором располагалась ставка Тилли, имперские войска были выстроены колоннами кавалеристов, чередующимися с отрядами пехотинцев — пикинеров и мушкетеров. Где-то там находилась Серая ганзейская рота, отозванная из Любека. Это был отряд опытных солдат: всадники в кирасах, вооруженные мечом и пистолетом.

Всего восемнадцать тысяч человек — вот все, чем мог располагать Тилли. Большая часть имперского войска была набрана на деньги, переданные Фердинанду II Ганзой.

— Без вмешательства магии у вас не было бы даже надежды на победу, ваша милость, — сказал фельдмаршалу мастер Дункель. — А теперь я не сомневаюсь в том, что мы одержим викторию.

— Если бы не вмешательство Папы, я бы ни за что не принял колдовскую помощь, — резко отозвался граф Тилли. Ему не нравилось то, что автором плана этого сражения является Ульрих Дункель. То, что значительную роль в победе имперских войск сыграют двое ганзейских магов. То, что молва в будущем возможно припишет эту победу не ему.

Одинокий всадник выехал перед рядами датчан и начал произносить речь, обращаясь к солдатам. Отсюда не были слышны слова, но Тилли был уверен, что это — очередная патетически-патриотическая речь. Приглядевшись к одеждам и доспеху всадника, он внезапно закричал артиллеристам, чьи пушки стояли к подножия холма:

— Это король! Стреляйте же, идиоты! Быстрее!

Грохнула пушка. Ядро пролетело в двух метрах от Кристиана IV, напугав его коня. Прогарцевав несколько минут перед рядами своих войск и увернувшись еще от трех ядер, король опять скрылся среди своих солдат.

— Ублюдок! Так рисковать своей жизнью перед сражением! Но каков храбрец! — прошептал Тилли.

— У вас орлиные глаза, ваша милость, — тихо произнес мастер Дункель, чтобы его слышал один фельдмаршал. — Но на вашем месте я бы не стал отдавать приказ стрелять. Датчане могли принять эти выстрелы за начало артиллерийского обстрела и ответили бы нам тем же. А у них двадцать одна пушка на бастионах против наших пятнадцати, если не ошибаюсь?

Граф промолчал, стараясь не показать своего раздражения от советов этого низкорожденного купца, указывающего, как ему — фельдмаршалу! — вести эту битву.

— Если бы он сделал это минут на пятнадцать позже, — пробормотал Антон Пфеффергаузен, помогая своему коллеге укрепить деревянный брус в каком-то узле сложного механизма, — мы бы достали до него из этой машины.

Новое их творение представляло собой деревянный куб два на два метра, внутри которого булькал котел, горел очаг и несколько сложных алхимических устройств из стекла перегоняли красноватую жидкость из одной емкости в другую. На верхней крышке ящика красовался раструб, к которому были подведены несколько трубок.

— Ужасно бесполезная штука, — проворчал Мартин Оберакер себе под нос, так что единственным, кто его услышал, был второй чародей. — Жрет столько золота, угля, серы. Стеклянные детали того и гляди лопнут, если не уследишь за очагом. Как управлять, хрен его знает. Непонятно, зачем мастер Фридрих приказал нам изготовить именно ее.

— Я даже не знаю, что она будет делать, — тоже почти неслышно поделился с Мартином Антон Пфеффергаузен.

Гонцы, отправленные Тилли, поскакали к полевым офицерам, чтобысообщить им о системе сигналов, которыми фельдмаршал будет оповещать о своих приказах.

— Как только вторая машина будет готова, начинаем битву, — сказал Ульрих. — Дай бог, чтобы они не решили в это время начать атаку. Я бы так и поступил на месте Кристиана.

— Не начнут, — уверенно ответил фельдмаршал. — Они слишком устали после непрерывного четырехдневного отступления.

Мастер Дункель молча пожал плечами и вернулся к осмотру позиций имперских и датских войск. По количеству армия Кристиана на пять тысяч солдат превосходила противостоящую ей имперскую. Но преимущественно это были наемные войска, которые были заинтересованы в обогащении больше, чем в деле Реформации. Датский король вторгся в империю не ради помощи протестантам.

— Готово, ваша милость, — Антон Пфеффергаузен, стоявший у своей машины на коленях, поднялся и отряхнул руки. — Можно начинать битву.

Иоганн Тилли подозвал к себе приехавшего из Рима священника-доминиканца и приказал начинать службу. Высокий и смуглый, стройный итальянец в белых одеждах и черном плаще начал петь «Kyrie eleison», а прибывший вместе с ним церковный хор чистыми голосами подхватил слова и молитва зазвучала над полем.

— Donna nobis bellum, — прошептал Ульрих Дункель, крестясь.

По окончании службы фельдмаршал подошел к магам:

— Запускайте свою машину! — и сам взобрался на коня.

Антон и Мартин начали вращать рукоять колеса, имеющего форму неровного круга с нанесенными на него колдовскими символами, и отчетливо проговаривать непонятные окружающим слова. Они запускали первую машину, похожую на аптекарские весы. Мастер Дункель замер — сейчас решалась судьба его плана. Если у магов ничего не получится, битва задержится на неопределенный срок. А до осени оставалось еще немного и в таком случае победное завершение войны с Кристианом откладывалось на неопределенный срок.

Тоненькие струйки дыма начали тянуться от костерков, разожженных на обеих чашах. Они стекались в один ручеек, который стелился по земле, спускаясь вниз по холму. Стоявшие на его пути люди с суеверным испугом расступались, пропуская дым дальше.

Ручеек протек между разошедшимися в стороны рядами мушкетеров, стоявшими у подножия холма, и медленно двинулся в сторону войск Кристиана. Из-за густой высокой травы датчанам его пока не было видно.

Стояло напряженное молчание. Граф Тилли всматривался в ряды противника, ожидая увидеть результат действия машины. И это произошло — огромное облако дыма воздвиглось над центром армии Кристиана, скрывая их от постороннего взора.

— Следующая, — крикнул мастер Дункель.

Мартин Оберакер бросил вращать колесо, оставив у первой машины одного Пфеффергаузена, и бросился ко второй, залезая внутрь деревянного куба. Там он немедленно начал подкручивать какие-то рычаги, раздувать очаг и невнятно ругаться.

— Артиллерия, — спокойно, негромким голосом отдал приказ фельдмаршал. Стоявший рядом сигнальщик затрубил в горн. Артиллеристы, ждавшие приказа, запалили фитили у пушек. Все время, прошедшее с рассвета, они занимались наводкой, стараясь разместить орудия так, чтобы нанести максимальный урон врагу. Через несколько секунд грянули выстрелы. Ядра падали в туман, скрывший датское войско.

Артиллерия Кристиана попыталась ответным огнем подавить батарею имперских пушек. Несколько ядер попали в отряд пехотинцев Тилли, убив там дюжину человек.

Колдовская машина извергла из раструба ядовито-желтый шар, поплывший по воздуху в туман. Запахло серой и чем-то кислым, пощипывающим нос. Стоявшие поблизости люди перекрестились, в царившей над полем тишине кто-то отчетливо зашептал молитву. Полк униатской кавалерии, составлявший левый фланг армии Кристиана, дрогнул и медленно поддался назад. Мастер Дункель в самых животрепещущих подробностях представил себе сумятицу, царящую в командовании протестантов.

Из тумана раздался глухой булькающий звук, прогремевший над всем полем. Из раструба машины появился третий шар, второй тем временем подплывал к краю тумана.

— Вперед! — прокричал неожиданно чистым голосом фельдмаршал Иоганн Тилли, выбросив вперед руку с обнаженным мечом.

Полевые офицеры, внимательно наблюдавшие за ставкой, увидели его движение, хотя слов и не расслышали. В отрядах взревели горны и имперская кавалерия, возглавляемая графом Паппенгеймом, помчалась в туман. Всадники на ходу выхватывали оружие, готовясь схватиться с противником лицом к лицу. Бой им представлялся не опасным — резня потерявшего ориентацию противника, не видящего ничего в густом облаке тумана и лишенного возможности маневрировать. Мощный кавалерийский удар по не ожидающим атаки датским войскам должен был смять их порядки, отбросить назад, раздробить на мелкие, дезорганизованные группки и уничтожить.

— Передвинуть орудия, — отдал новый приказ фельдмаршал. Горнист затрубил и артиллеристы начали перетаскивать пушки на новые позиции, чтобы накрыть бастионы у замка, где оставался еще четырехтысячный отряд датчан.

Машина перестала извергать шары. Мартин Оберакер, не стеснявшийся уже поминать черта во все горло, изменял что-то в ее настройке и сыпал новые, разноцветные порошки в очаг.

Два предыдущих шара булькнули посреди войск Кристиана, растворяясь в тумане. И в этот момент кавалерия Паппенгейма ворвалась туда подобно стальной лавине. Имперская пехота медленно продвигалась вперед. Она должна была поддержать конницу, завершить битву, уничтожив центр Кристиана.

Туман исчез — Антон Пфеффергаузен прекратил крутить рукоять первой машины. Сейчас он стоял рядом с мастером Дункелем, удовлетворенно рассматривая результаты своей работы.

Бой, бушующий на противоположенной части поля, разбился на отдельные схватки. Кавалеристы графа Паппенгейма расправлялись с впавшими в панику, неспособными к обороне датчанами. Кое-где противнику удавалось сохранить видимость порядка и некоторые отряды отходили к бастионам, по которым вела непрерывный огонь артиллерия Тилли. Их преследовала имперская кавалерия, сея смерть в рядах отступающих. С холма, где располагалась ставка фельдмаршала, можно было видеть, как несколько полковых знамен пали под натиском солдат Паппенгейма.

— Самое время для атаки дворянской конницы униатов, — заметил Ульрих Дункель.

Машина под управлением Оберакера издала ударивший по ушам квакающий звук и разродилась новым шаром, поплывшим на этот раз к бастионам. За укреплением собирались вырвавшиеся из бойни датчане, перестраиваясь для оказания обороны имперцам. Взвился штандарт с гербом и девизом датского монарха, вокруг которого собрался внушительного вида, совершенно не потрепанный отряд — королевская кавалерийская гвардейская рота. Лучшие, опытнейшие войны, возглавляемые лично Кристианом.

Шары убили несколько десятков человек и вызвали некоторый переполох на бастионах, пока солдаты противника не научились разбегаться от него, видя направление в котором летел шар.

— Набрось на них туман, — обратился мастер Дункель к стоявшему рядом магу.

— Кончилось топливо.

Ганзейский военачальник распорядился о рубке деревьев, отправив на опушку Вальденского леса своих пятерых скучающих от безделья охранников из Черной роты.

Расстановка войск на поле снова изменилась. Полк всадников-униатов отошел на вершину холма, склон которого занимал прежде. Несогласованность в командовании, которая много раз стоила протестантам победы, заставила их отказаться от участия в этой битве, возложив всю ее тяжесть на плечи датчан.

Кавалерия Паппенгейма откатилась назад, потеряв всего несколько десятков человек. Ее основные задачи были выполнены — был заложен первый кирпич в основание разгрома армии Кристиана. Униатская конница левого фланга отступила, отказавшись принять хоть какое-нибудь участие в битве, а основной массы датского войска больше не существовало — солдаты противника остались лежать мертвыми или ранеными на тех позициях, где их застигли имперская кавалерия. Те, кому повезло уцелеть, сейчас сгруппировались за бастионами, пытаясь спастись от несущих смерть желтых шаров неизвестного им происхождения. Стоило ли рассуждать о том, каково было состояние этих солдат?

Место кавалерии заняла пехота, которой командовал фридландский герцог Альбрехт Валленштейн. Это был тот самый имперский офицер, под чьим началом находились габсбургские полки, расквартированные рядом со столицей Ганзы — Бременом.

Десять тысяч пикинеров и мушкетеров продвигались к датским укреплениям. Валленштейн должен был взять их приступом и завершить уничтожение армии Кристиана. У датского короля оставалось сейчас не больше семи-восьми тысяч напуганных, деморализованных солдат, желавших только одного — спастись, избежать сегодня смерти.

Шары почти не убивали людей — видя их, можно было рассчитать место их падения и увернуться. Но они, вкупе с артиллерией, не давали датчанам возможности собраться с силами и оказать организованное сопротивление имперским солдатам. Валленштейн взял передовой бастион, разделив свои полки на две группы, одна из которых атаковала северные укрепления, другая — южные. По сравнению с тучей войск Тилли, остатки датской армии выглядели каплей в море.

— Король! — вскричал Антон Пфеффергаузен, все еще ожидающий подвоза дров. — Ей-богу, король!

Он указал пальцем на северный редут. С полсотни всадников, одетых в богатые доспехи, пробивались через солдат Валленштейна в том месте, где строй был тоньше всего. За ними в прорыв устремились воспрявшие духом пешие датчане. Можно было увидеть фигурку самого капитана Альбрехта Валленштейна, размахивающего руками и выкрикивающего приказы своим подчиненным. Пикинеры поспешили на помощь своим товарищам, которые падали под мечами Кристиана и его соратников. Несколько мушкетеров выстрелили, целясь в короля, но тот, словно заговоренный, остался невредимым. Всадник рядом с ним упал мертвым, прикрыв телом своего государя от очередного мушкетного залпа. Кристиан нанес удар мечом, зарубив пехотинца, стоявшего у него на пути, смял еще нескольких и строй был прорван.

Его всадники помчались следом, окружив короля плотным кольцом. Маленький отряд спасшихся из окружения датчан взял направление к лесу, где было легче всего спастись от возможной погони. Несколько кавалеристов из полков Паппенгейма бросились было в погоню, но расстояние было слишком велико и остановить сбежавшего с поля боя Кристиана не представлялось никакой возможности.

Пехотинцы герцога Валленштейна восстановили ряды, закрывая брешь и не давая выйти из окружения другим датчанам. Они вновь начали медленно продвигаться вперед, отвоевывая у яростно оборонявшегося противника пядь земли за пядью.

Вскоре северный бастион пал, но южный, обороной которого командовал, судя по штандарту, граф Яльмар фон Руеф, еще держался. Старый генерал сумел организовать переправу своих еще живых солдат на другой берег реки Барренберг — единственный шанс спастись для остатков датской армии. Несомненно, и этот последний уголек обороны должен был вскоре погаснуть.

Полк униатов тем временем претерпевал странные метаморфозы: часть дворян начала переправу на противоположенный берег реки, другие по-прежнему оставались на холме, куда отступили в тот момент, когда судьба войска Кристиана была предопределена.

Весь покрытый потом, пропахший серой, словно черт, Мартин Оберакер вывалился мешком из адской машины, которой управлял, и растянулся на земле, тяжело дыша. Его коллега Пфеффергаузен помог ему подняться и протянул флягу с вином. Оберакер жадно пил, делая огромные глотки.

Фельдмаршал граф Иоганн Церклас Тилли только сейчас обратил внимание на свои руки. На ладонях образовались кровоподтеки в форме полумесяцев — следы от глубоко вонзившихся в кожу ногтей. Сняв шлем-капеллину и вытерев рукой холодный пот, выступивший на лбу, старик облегченно перекрестился и глубоко вздохнул. Все переживания и страхи, которыми он был одержим в течении дня битвы, выплеснулись наружу и ему пришлось спешится и пройти в свой шатер, где он мог бы подкрепиться. Есть графу совершенно не хотелось, но он помнил про оставшийся со вчерашнего дня непочатый бочонок с вином. Руки у него тряслись и ему потребовалось несколько попыток, чтобы налить себе стакан хмельного, не расплескав половины содержимого.

На поле только что закончившейся битвы герцог Валленштейн почивал на лаврах своего триумфа, отдавая приказы о плененных датчанах и грядущей осаде замка Луттер, так и не оставленного вражеским гарнизоном, которым командовал зять Кристиана IV.

Трое представителей униатского полка медленно, демонстрируя отсутствие оружия, ехали в ставку фельдмаршала, намереваясь обсудить с графом Тилли условия их сдачи в плен и возможность вступления в Католическую лигу, принеся клятву верности императору Фердинанду II и Максимилиану Баварскому.

Мастер Ульрих Дункель собирал на смотр мушкетеров Серой роты, чтобы подсчитать потери. Его пятеро охранников, посланных за дровами, еще и не думали возвращаться. А мертвая тишина уже опускалась на равнину перед замком Луттер-на-Барренберге.

XXVIII

— Мастер Ансельм Зольгер от Любека хочет сделать особое заявление, — провозгласил Иероним Боль.

Заседание Верховного Магистрата Ганзы подходило к концу. Были уже обсуждены планы субсидирования дома Габсбургов на поддержание войны, переноса ее на территорию республики Соединенных Провинций, ответное вторжение имперских войск в Датское королевство. И другие, не менее важные решения, которые после выигранного сражения расцветают словно навозная куча весной.

Это была важная для обеих сторон битва. Кристиану IV не повезло — вмешательство двух магов, учеников мастера Штейнмана, заставило сражение развиваться по непривычному для датского короля сюжету. Облако тумана, сковавшее передвижение войск Кристиана, отдало победу в руки Тилли. Конечно все здесь собравшиеся знали, что план предстоящего сражения за долгие бессонные ночные часы выработал мастер Ульрих Дункель вместе с обеими магами, но император за победу наградил графа Тилли. Впрочем, ни для кого из здесь собравшихся такая ошибка августейшей особы не была хоть сколько-нибудь значима. Союз избавился от угрозы, мастер Боль наверняка позаботился о надлежащем награждении истинного победителя — никому из них ничего большего пока не было нужно.

Мастер Ансельм, вызванный главою Магистрата, поднялся из кресла и несколько раз глубоко вздохнул перед тем как начать говорить. Лицо его ничего не выражало, словно все происходящее здесь его не касалось.

— Я хотел бы сделать признание, покаявшись перед моими братьями по Союзу в тяжком грехе, который точит мои душу и сердце.

Среди собравшихся — не больше дюжины человек — пронесся удивленный шепот: мастер Зольгер, один из наиболее заносчивых, претенциозных людей в Магистрате Ганзы, сам признается в допущенной ошибке?!

Выборной представитель от Любека продолжал:

— Зимой прошлого года ко мне явился посланец от совершенно незнакомого мне господина, просившего приехать в условленное время в условленное место ради дел особой важности для Союза. Я поехал туда, приняв все возможные меры безопасности, разумеется…

Он закашлялся от волнения, выпил залпом стакан кроваво-красного французского вина и начал говорить снова, немного растягивая слова, словно не желая приближаться к самому признанию. Выборные мастера, затаив дыхание, ловили каждое его слово, напряженно стараясь понять, какова будет развязка этой исповеди.

— В этом месте меня ждал человек. Одетый во все черное, он представился мне одним из влиятельных лиц в голландской Ост-Индской компании, беседующий со мной как частное лицо. Человек долго говорил о том, что существующая между нашими компаниями конкуренция противоречит здравому смыслу, губит многих людей, ну и прочие подобные высокие слова, за которыми скрывал свое предложение. Он сообщил мне, что его управление ни сколько не заинтересовано в установлении торговых отношений с Ганзой, как и наоборот… Я ничего ему не отвечал, ни о чем не говорил — просто сидел и слушал. Под конец разговора человек в черном продемонстрировал мне свое могущество, оказавшись магом.

При этих словах неподвижно слушающий его рассказ мастер Штейнман вздрогнул и глубоко задумался о чем-то своем, роясь в памяти.

— При мне он подчинил себе разум случайно подвернувшегося человека и рассказал о нескольких других сверхъестественных талантах, которыми обладает. Мне было трудно ему не поверить. Он показал некоторые документы, которые в корне меняли все мое мнение о происходящем в Европе. Я узнал о союзе двух Ост-Индских компаний, узнал о грядущем вторжении Кристиана задолго до сообщений шпионов мастера Боля. И человек в черном поведал мне свои планы, которые больше всего повлияли на мой выбор, на мое решение… Он не хотел уничтожения Ганзы — того, за что ведут войну главы двух компаний. Он хотел заполучить Союз целым и невредимым в свои руки, намереваясь оставить всех прежних мастеров и управляющих на своих местах. Этот человек обещал оставить мне Любек, повысив его статус среди других ганзейских городов. У него были далеко идущие планы и многие из них смотрелись очень правдоподобными, по крайней мере те из них, которые он счел возможным поведать мне. У этого мага была своя сеть шпионов и представителей почти во всех странах Европы, даже в Ганзе. После долгого разговора с ним я понял, что он собирается заполучить еще и голландскую Ост-Индскую компанию, на которую вроде как работал. И тогда он спросил меня…

Мастера молчали, переваривая услышанное. Мастер Штейнман откровенно усмехался, глядя в лицо выборному мастеру от Любека. Тот, не в силах выдержать взгляд мага, отвел взор в сторону.

— И я… согласился, — выдавил наконец Ансельм Зольгер.

— Повесить! — крикнул кто-то из мастеров, кажется Николаус Ольдингер, ударив кулаком по столу. Его поддержал Отто Кляйнергейм, мастер от Гамбурга.

— Отродье! Продал за грош то, что твои предки строили несколько веков! — мастер Ульрих Дункель бросился к немолодому уже Зольгеру и ударом кулака вышиб его из кресла на пол.

— Тихо! — суровый окрик главы Верховного Магистрата заставил остановиться Дункеля, уже намеревающегося расправится с Ансельмом — тот даже и не пытался сопротивляться. Двое других мастеров, привставших, чтобы помочь Ульриху, опустились обратно в кресла. Единственно лишь главный ганзейский маг сохранял спокойствие, делая лихорадочно записи в небольшой книжице, переплетенной черной кожей, которую постоянно носил с собой.

— На голосование Верховного Магистрата Ганзейского торгового союза мною выносится вопрос об определении меры наказания для Ансельма Зольгера, выборного мастера от свободного имперского города Любек, — мастер Иероним Боль сказал еще несколько требуемых порядком ведения заседаний фраз. Затем указал на Ульриха Дункеля. — Твой голос.

— Виновен! Смерть! — ответил, все еще дрожащий от злости командующий войсками Ганзы.

— Обвиняемый Ансельм Зольгер, выборной мастер от свободного имперского города Любек, лишается права отдавать свой голос в предпочтение любому из предлагаемых решений. Следующий голос. Выборной мастер Отто Кляйнергейм от свободного имперского города Гамбург, — по-прежнему спокойно провозгласил глава Верховного Магистрата.

— Виновен! Смерть!

Мастер от Ростока повторил те же слова, сопроводив их ударом кулака по столу.

Мастер Штейнман, когда очередь принимать решение дошла и до него, встал:

— Виновен! Замена смертной казни соответствующим трудом на благо Союза.

Глаза трех мастеров, голосовавших за смерть обвиняемого, непонимающе уставились на мага. Медленно поднял взгляд на Фридриха мастер Ансельм, до этого скрывавший лицо ладонями. По щекам его ручьями сбегали слезы.

— Итого три голоса за смертную казнь, один — за ее замену другим наказанием, — подвел черту мастер Боль.

В зал собраний незаметно прокралась тишина, воцарившись над креслами и столом, над бумагами и чернильницами, над главой Верховного Магистрата и мастером Ансельмом Зольгером. Другие мастера несколько десятилетий знали его. Он был, пожалуй, самым старшим из ныне живущих членов Магистрата и говорил в Общем Совете Союза от Любека еще тогда, когда мастер Боль только начинал восходить по лестнице чинов, приведшей его в конце концов к управлению Ганзой.

Сейчас, когда первый порыв ярости прошел, никто из собравшихся не хотел осуждать старика на смерть. Была бы возможность провести повторное голосование, они бы непременно нашли другой, более мягкий вариант наказания для человека, предавшего их общее дело.

— Властью, данной мне Верховным Магистратом и Общим Советом торгового союза Ганзы, я принимаю свое решение, — провозгласил мастер Иероним Боль, вставая с кресла. — Он остается жить, но будет обязан выполнить ряд поручений, данное ему Союзом. Это позволит ему сохранить свое доброе имя. После выполнения данного задания, он сможет оставить по старости лет пост выборного мастера от Любека и поселится в каком-нибудь тихом, укромном уголке империи, доживать остаток жизни в покое и одиночестве. Охраняемый людьми мастера Дункеля.

Мастер Зольгер бросился в ноги главе Верховного Магистрата, заливаясь слезами и неразборчиво шепча слова благодарности. Он жаждал не жизни, а сохранения доброго имени среди жителей городов Ганзы. Остальные мастера кивнули головами в знак того, что услышали решение Иеронима Боля.

— Нам нужен этот человек в черном. Он является ключом ко многим событиям, так или иначе отражающимся на деятельности Союза, — объяснил глава Магистрата, садясь в свое кресло. — У мастера Зольгера должны быть оговорены время и место, где они встречаются с этим магом и осуществляют обмен информацией.

— Через семь дней в Мюнстере, — сообщил Ансельм.

Мастер Боль дернул рукой, приказывая ему заткнуться и продолжил.

— Этот наш враг — тот самый чародей, с которым столкнулись в Оснабрюке в прошлом месяце трое наших агентов. Именно он организовал уничтожение посольства Союза в Амстердаме, объявив тем самым нам войну. Несколько особо проявивших себя людей поедут втайне с Ансельмом Зольгером и согласно плану, который мы выработаем, постараются пленить мага и доставить его в Бремен.

— У меня есть это, — бывший выборной мастер от Любека протянул главе Магистрата тряпицу с бурыми пятнами. — На этом платке кровь чародея.

Фридрих Штейнман взвился из кресла в воздух, бросившись к куску ткани. Рассматривая его, он прищелкивал пальцами, бормотал себе под нос неразборчивые слова. Одним словом, выражал всю радость мага, нашедшего средство отправить своего конкурента на преждевременную встречу со святым Петром.

XXIX

Новое задание было более чем необычным. Мы должны были вместе с выборным любекским мастером Ансельмом Зольгером ехать в Мюнстер, где нас ожидала встреча с тем самым магом в черном, который чуть было не прикончил меня и Себастьяна в Оснабрюке.

Я имел беседу с Фридрихом Штейнманом, который рассказал мне о том, как и что мы должны будем делать в Мюнстере. Он дал мне несколько советов и обещал помочь в изготовлении новых магических вещей. Кроме того, плата за участие в прошлой миссии в Амстердам — клок земли на юге Баварии и пожизненный пенсион от императора — была им уплачена сполна, я как раз стоял и в сотый раз перечитывал полученные бумаги. Вкупе с тысячей флоринов от графа Лейгебе за убийство Рекнагеля Пфальцского, это позволяло мне обеспечить себе безбедную старость. Мастер Штейнман обещал после новой миссии помочь мне в изготовлении любовного эликсира для Катерины фон Эрбах-Гратц.

Я мог понять и простить его: сейчас у мага не было времени на это — проблемы, которые испытывал Союз требовали немедленного решения. Но тем не менее я был зол на то, что ганзейский чародей не озаботился подготовкой оплаты заранее. Я стал раздражительным и даже один раз ударил Себастьяна по лицу, когда тот позволил себе неосторожную остроту по поводу моей привязанности к Катерине.

Иногда я ловил себя на сожалении о том, что не взял униатского лидера живьем — за это я получил бы раза в два больше денег. Но каждый раз объяснял себе, что просто убийство-то было невероятнейшей удачей, и я чудом пережил схватку с графом.

Хотелось, конечно, еще и провести несколько занятий с самим Фридрихом Штейнманом, но из-за охоты на амстердамского некроманта сейчас это было невозможным.

У мастера Штейнмана каким-то образом — хотел бы я знать каким — оказался в руках платок с кровью противостоящего нам мага. На наличии такого сильнейшего оружия и строился весь наш план.

Мастер Ансельм Зольгер, под видом приехавшего на переговоры представителя Ганзы, входит в комнату, которую маг занимает в мюнстерской таверне «Меч и Радуга». Ударная группа из меня, Дитриха, Себастьяна и еще нескольких человек незаметно располагается в общем зале гостиницы. Мастер Штейнман, наблюдающий все это время за происходящим в магическое зеркало, в определенный момент подает нам сигнал и проводит необходимые операции с платком, запачканным кровью закутанного во все черное чародея.

Это отнимет у него большую часть его колдовских и жизненных сил, ослабит и отдаст нам в руки. Мага необходимо было взять живым. Как минимум в бессознательном состоянии или легко раненым — чтобы дожил до приезда в Бремен, где наш Магистрат вытянет из него всю правду о его делах.

— А если у него будет защита от вашей магической атаки через платок с его кровью? — спросил я, твердо решив проверить все возможные сценарии, по которым может развиваться действие.

— Такой защиты не существует, — отмахнулся мастер Штейнман. — Следуй со мной, я дам тебе кое-какие предметы, что могут пригодиться тебе в Мюнстере.

— А если его будут охранять люди Ост-Индских компаний? — задал я очередной вопрос.

— Убьете и их, — ответил маг. — Пойдем, хватит спрашивать глупости.

Он произвел несколько обрядов над моим мечом, делая так, что первый удар им по человеку, обладающему магическими способностями, заставит его потерять сознание от сильной боли, которая скрутит все мышцы. Жаль, что нельзя было наложить такое же заклятье на клинок Дитриха — его меч был освящен в Риме, а поэтому не поддавался колдовскому воздействию.

За оставшееся до выезда время — полтора дня — я сварил склянку эликсира, вроде того, что дал Дитриху на бой с протестантским магом в Кельне. Этой порции хватило бы на четырех человек.

Нам повезло, что у Ганзы достаточно золота, чтобы позволить себе содержать несколько чародеев. Большинству европейских монархов такое не по силам. Требуются огромные суммы денег, которые могут заставить достаточно сильного мага презреть свободу и заняться исключительно работой на благо нанимателя. Во всем христианском мире можно насчитать не более пяти-шести таких чародеев на постоянной службе. Для остальных государств «посаженная на поводок» магия была чем-то невообразимым и противоестественным.

Наступил четверг и все мы, участники миссии, собрались в одной из зал ратуши Бремена. Моему удивлению не было предела, когда помимо Дитриха, Себастьяна и мастера Зольгера там оказался… Зебальд Копп, бывший лейтенант мушкетерской роты Рекнагеля Пфальцского. Был и еще какой-то незнакомый мне человек, с которым сейчас оживленно беседовал Дитрих, смеясь над чем-то своим.

Мы ждали мастера Штейнмана, который должен был повторить нам план действий в Мюнстере и выдать бумаги, обеспечивающие нам безопасный проезд по территории империи. Естественно, только по той, которую контролировали войска Фердинанда. Хотя и это было уже немало — за прошедшие после битвы две с половиной недели, фельдмаршал Тилли взял множество городов и крепостей, которые занимали датчане.

Король Кристиан, по слухам, бежал в Данию — готовиться отражать ответное вторжение имперских войск в его королевство. Часть датчан еще осталась в империи. Их разрозненные отряды, не имеющие единого командования, разбойничали по пограничным землям на востоке и севере, занимаясь грабежами, мародерством. Или нанимаясь тамошним князьям для участия в их мелких междоусобицах.

В общем, по моему мнению, война подходила к своему логическому завершению — следующими должны были последовать вступление имперской армии на территорию Дании и совместная с Испанским королевством война против республики Соединенных Провинций. Войска генерала де Кордовы уже были готовы к вторжению на юг Провинций из Испанских Нидерланд.

Дитрих закончил свою беседу с незнакомцем и, подойдя к нам, представил всех друг другу. Человек, с которым он разговаривал, был представлен нам как Конрад Люблер, один из лейтенантов Серой роты, где наш Штаден был капитаном.

— Неужели этот старик, Тилли, не мог подождать моего возвращения? — с нарочитой угрюмостью жаловался Дитрих. — Обязательно ему было давать сражение датчанам без моего участия, в то время как Серая рота показывала там верх геройства и мастерства?

Мы позволили себе несколько колкостей о том, как развернулась бы битва, если бы Дитрих присутствовал на поле боя. Затем пришел мастер Штейнман и приступил к своим прощальным наставлениям.

— Почему с нами направили Зебальда? — спросил я у Дитриха ближе к вечеру, когда мы уже проехали не меньше одной пятой нашего пути.

— Это я попросил включить его в список действующих лиц, — пояснил Штаден. — Способный малый. Видел бы его во время битвы при Кельне. Умеет работать и головой, и мечом.

Мы ехали чуть впереди остальных, негромко переговариваясь. Сзади Себастьян что-то втолковывал Коппу, громко смеясь. Зебальд был просто очарован фон Вормсвиргеном, называл его не иначе как «ваша милость» и был уже готов по единому слову фон Вормсвиргена броситься в огонь.

Замыкал нашу процессию мастер Зольгер, понуро ехавший на гнедой кобыле. Он ни разу не заговорил с нами, предпочитая прятать глаза и изредка что-то шептать одними губами.

Я рассказал Дитриху о четырех порциях эликсира и о своем мече, который был зачарован мастером Фридрихом. Наверное это был единственный случай в его жизни, когда Штаден пожалел о том, что его клинок освящен в Ватикане.

— Великолепно, — сказал Дитрих. — Остается только надеяться, что у него не будет с собой в комнате пары десятков демонов, оборотней, восставших мертвецов и призрака доктора Фауста.

Он перекрестился, а потом негромко хохотнул:

— Впрочем, все равно все эти маленькие радости жизни достанутся мастеру Зольгеру.

— Ты заметил его состояние? — спросил я, хотя только слепой не обратил бы внимания на подавленность выборного мастера от Любека. — Интересно, почему он такой?

— Ну конечно! Старик просто должен был орать дурным голосом от радости, когда узнал, что его посылают черту в пасть, — ответил Штаден, — Только вот интересно, кто это так постарался подсидеть Зольгера, способного потягаться в борьбе за доходное место с кем угодно?

— Возможно, Магистрат освобождает дорогу молодым, — высказал свое мнения я. — Или мастер Боль желает избавиться от коллективного правления, взвалив всю тяжесть управления Союзом на свои плечи.

Обе мои версии были одинаково нелепы и служили исключительно для того, чтобы рассмешить Дитриха, который в приступе своего превосходства над другими начнет излагать мне свою точку зрения на происходящее. Которую, возможно, без этого и не подумал бы раскрыть.

Конечно он попался на эту удочку, тут же начав рассказывать мне о политике Ганзы вне империи, о том, что только мастер Ансельм способен достоверно и убедительно сыграть роль предателя; что только Любеку, якобы, выгоден распад Ганзы и поэтому чародей в черном поверит старику. Естественно, завершил Дитрих, Зольгер выйдет сухим из воды и получит от этого предприятия огромную выгоду, после чего остальные мастера будут рвать на голове волосы и кричать: «Почему мы раньше не заметили такой возможности?!»

Все это Штаден описал в таких животрепещущих подробностях, что я не удержался и начал хохотать. Он, наверное, подумал, что я смеюсь над его рассказом.

Со стороны деревни, что располагалась слева от дороги, показался скачущий к нам отряд всадников, человек этак в десять. Мы придержали лошадей, начав готовится к вполне возможной битве. Пока еще не быдло понятно, кто это — патруль имперского гарнизона, солдаты Евангелической унии или простой отряд разбойников, высмотревших себе добычу на дороге.

XXX

Сегодняшняя встреча была важной вехой на пути сотрудничества двух мощных политических сил — австрийского дома Габсбургов и Ганзейского торгового союза. Герцог Лотарингии Карл Фредерик, близкий друг императора Фердинанда II, приехал в Бремен для личной встречи с мастерами Ульрихом Дункелем и Иеронимом Болем по вопросам дальнейшего ведения войны.

Несомненно в другое время, герцог посчитал бы такое положение вещей — когда он вынужден ехать к простолюдину (пусть и имевшего неоспоримую власть в Европе) — унизительным. Может быть, даже и оскорбительным. Но сейчас ему не приходилось выбирать, а уж тем более это было не время проявлять дворянские замашки — империи были жизненно необходимы деньги. Казна Фердинанда была пуста, а средства, получаемые от одних союзников, шли на погашение старых долгов другим. Он был готов забыть о личной гордости только ради того, чтобы добиться победы для императора.

Чуть меньше месяца назад произошло сражение, которое положило конец датской интервенции. Оно получило название «битва при Луттере-на-Барренберге». Отчет, присланный одним из старших офицеров, рассказывал ужасные вещи о двух магах, присланных Ганзой. То, что они творили, по словам лейтенанта, могло сделать бессмысленным дальнейшее существование армий. В отчете же фельдмаршала Тилли о колдовстве упоминалось вскользь и не иначе как «при некоторой поддержке магов, конница Паппенгейма…» или «независимо от результатов действия заклинаний, артиллерия сокрушила…».

Конечно герцог знал почему граф Тилли писал именно так. Карл Фредерик долго обдумывал возможность использования полученных сведений. «Если очевидцы подтвердят описанное лейтенантом, нужно будет переманить этих двух магов на службу к императору, обещая все, что угодно. Если они не согласятся, придется расправится с ними или захватить и выпытать секрет тех двух машин. Шарлатанов, способных размахивать волшебными палочками, при императорском дворе хватает. Пора приставить дармоедов к делу, пусть строят машины. Не сумеют — придется отправить на костер,» — рассуждал Карл Лотарингский, когда почетный эскорт из двенадцати рослых мушкетеров в черных кирасах сопровождал его до залы, где состоится встреча.

Войдя в комнату, он обнаружил двух богато одетых мужчин, споривших над расстеленной по столу картой Европы. Карл Фредерик заучено-радостно улыбнулся и приветствовал обоих глав Ганзы.

После небольшой прелюдии, посвященной вежливому интересу о здравствовании императорской семьи, все трое перешли к обсуждению тех проблем, ради которых была назначена встреча.

— Мы готовы субсидировать войну с республикой Соединенных Провинций. Восстановление прежних границ владений дома Габсбургов — в пределах империи Карла V — одна из тех целей, для достижения которой мы готовы делать все, что в наших силах, — согласился мастер Иероним Боль.

— Нам потребуется наличие опытных, профессиональных воинов в рядах армии императора, — напрямую заявил герцог, не считая нужным церемониться с простолюдинами. — Его величество Фердинанд II желал бы видеть несколько ваших рот, участвующих в совместной испано-имперской интервенции в Провинции.

— Более чем возможно, — согласился Ульрих Дункель, имевший приоритет в решении вопросов, связанных с войной. — Мы хотели бы услышать планы императора относительно военных действий будущего года.

— Почти одновременно с битвой у Луттера, армия де Кордовы нарушила договор Испанского королевства с республикой Соединенных Провинций и с легкостью заняла часть их южных земель. В конце этого месяца имперские войска под руководством фельдмаршала Тилли войдет в Провинции с востока, имея своей целью дойти до Амстердама и осадить город. Помимо этого, по существующей договоренности, испанский флот начнет активные действия против голландского на море, также стараясь предотвратить высадку английского десанта на континенте и помешать вступлению Франции в войну. Весной следующего года войска Речи Посполитой, под командованием короля Сигизмунда III, поддержат нас в войне с Датским королевством, прикрывая также наши фланги от возможной агрессии со стороны Густава Адольфа. Часть войска Сигизмунда окажет помощь армии Католической лиги и Максимилиана Баварского, освобождая занятые протестантами территории империи и завершая объединение ее земель под властью Фердинанда. Одним из намеченных планов являются совместные с Испанией действия, направленные против Франции — удар испанского и вашего флотов со стороны моря, агрессия армии Фердинанда с востока, вторжение Испании с запада и союзных нам итальянских государств с юга.

Ганзейцы переглянулись.

— Грандиозные планы, — сказал Ульрих Дункель.

— Требующие огромных денежных субсидий, максимального использования людских ресурсов не только империи, но и всех союзных государств, да еще и некоторых перестановок в командовании имперской армии, — подтвердил мастер Боль. — В общем, мы согласны!

Герцог удовлетворенно кивнул:

— Я надеюсь, вы обсудите подробности с банком Фуггеров. Вы можете высказать свое мнение относительно услышанного.

Слова, которые приходилось произносить герцгу Лотарингскогму, только раздували его ненависть к двум торгашам. Пусть даже один из них оплачивает военные затраты Фердинанда II, а второй обладает несомненным талантом в области стратегии и тактики, по праву считаясь одним из лучших военачальников Европы.

— Я передам с вашей светлостью послание его императорскому величеству, — ответил Дункель. — Кстати, кого его императорское величество намеревается поставить во главе армии, которая нанесет удар по Датскому королевству?

— Фельдмаршал граф Паппенгейм получил разрешение от его величества о наборе сорокатысячного войска, армии вторжения. Максимилиан Баварский будет возглавлять войска, очищающие территорию империи от униатских недоносков.

— Я бы осмелился просить императора назначить фельдмаршалом фридландского герцога Альбрехта Валленштейна, который сейчас командует имперским контингентом, защищающим Бремен. Он хорошо зарекомендовал себя еще в сражении при Праге, в 1920 году. Наверняка граф Тилли упомянул его в своих отчетах о сражении под Луттером-на-Барренберге.

Герцог проигнорировал рекомендацию, рассматривая гербы четырех ганзейских городов на стенах залы. Мастер Дункель смолк, уяснив для себя степень значимости своих рекомендаций для герцога.

— Мушкетеры проводят вас до покоев, отведенных вашей светлости. Там вас будут ждать слуги, — прервал затянувшееся молчание мастер Боль.

Карл Лотарингский небрежно кивнул и вышел из комнаты. Двенадцать солдат Черной роты последовали за ним, готовые отразить любое нападения на посла.

Военный мастер Ганзы и глава Верховного Магистрата стояли у окна и наблюдали за тем, как герцог садится на коня и отъезжает в сторону специально построенного для высоких гостей Союза постоялого двора, который вполне мог соперничать с отелями французских королей. Мушкетеры в черном, построившись прямоугольником, строевым шагом отправились следом.

— Вот основная угроза Ганзе, оставшаяся на территории империи, — заметил мастер Боль. — Придется обсуждать вопрос с Фридрихом о возможности воздействия на лотарингского герцога.

— Благо с внешними угрозами покончено, — расхохотался Ульрих Дункель. — В следующем году империя уничтожит для нас республику Соединенных Провинций и начнет расширяться, захватывая всю Европу.

— Нам не нужна ни габсбургская, ни чья-либо еще империя! — вскинулся глава Магистрата. — Нельзя позволять никакому государству сосредоточить в руках такое могущество. Если такое случится, это будет началом нашего конца. Мы нуждаемся в объединенной католической верой Европе, состоящей из многих государств, но не из одного.

Мастер Дункель вздохнул:

— Тогда нам придется повлиять на ход событий.

XXXI

— Вон! — проорал монарх, ударив гонца царственной дланью по лицу. — Пшел вон!

Испуганный посланец, низко кланяясь и даже не пытаясь утереть кровь, текущую из разбитой губы, попятился к двери. Добравшись до тяжелых дубовых дверей, он со скрипом отворил их и выскользнул в прихожую. Вслед ему полетел серебряный королевский кубок, смявшийся от удара о стену.

Густав II Адольф с силой пнул любимого кота, который к своему несчастью выбрался в центр комнаты в неподходящее время. Животное, дико мяукнув, отлетело обратно к креслу и укрылось под ним, шипя от боли. Король открыл сумку с бумагами, привезенную гонцом, и попытался прочитать одно из писем. Но дрожащие от злости руки его подвели и он чуть было не выронил послание, что вызвало новый приступ злости. Густав отбросил бумаги в сторону и прошелся взад-вперед по комнате, сверкая в полутьме глазами, полными ярости.

Двери приоткрылись и в комнату вошел священник, облаченный в черную рясу — отец Христиан. Слуги, обеспокоенные состоянием монарха, послали за королевским духовником, который был единственным лекарством против приступов гнева, находящих иногда на Густава.

Король, увидев отца Христиана, действительно сразу пришел в себя. Не полностью, все еще стоя со сжатыми кулаками, но он уже был способен вести нормальную беседу, не пытаясь выместить свою злость на собеседнике.

— В чем дело, ваше величество? — тихим голосом осведомился священник.

— Кристиан разбит! — сдвинув брови, сообщил король. — Тилли нагнал его, отступающего, под каким-то замком в империи и навязал битву. Несмотря на то, что датчане занимали несравненно более выгодную позицию, они были разбиты наголову. Дворянская кавалерия Унии вообще не вступила в битву, а часть ее потом перешла на сторону императора. Кроме того, отправитель сообщает об участии в битве двух магов, которые и принесли Тилли победу.

— Маги? — заинтересованно спросил отец Христиан. — Чародеев,способных повлиять на исход сражения, не так уж и много в Европе.

— Это были двое учеников Фридриха Штейнмана, мага на службе у Ганзы.

— Одного из самых известных миньонов Сатаны, — подтвердил священник. — Третьего после Иоганнеса Фауста и второго после этого настоящего демона, Леонардо да Винчи, живущего в Милане. Итальянское дьявольское отродье оскверняет землю вот уже больше полутора веков. Ватикан полностью попал под власть Сатаны, если позволяет такому чернокнижнику существовать по соседству с собой.

Король заинтересованно слушал духовника, позабыв о своем гневе.

— Магия, — задумчиво произнес он. — Нам понадобится хороший чародей, способный защитить мои войска от заклинаний противника.

Лицо отца Христиана отчетливо выражало его мнение по поводу колдовства на службе у короля.

— Нельзя заключить сделку с дьяволом и остаться в выигрыше, — высказался он.

— Согласен, — рассеяно ответил Густав. — Но маг всего лишь несколько раз поможет мне, а потом я полностью отдам его в твои руки.

Священник с достоинством поклонился королю, а выпрямившись, улыбнулся.

— Помимо всего прочего, я теперь потерял возможность воссоединиться с датскими войсками в следующем году, — Густав вспомнил о полученном сегодня послании и брови его вновь гневно сомкнулись. — Как было бы великолепно, если бы Кристиан остался в империи, стягивая на себя войска Фердинанда и приковывая его пристальное внимание. Я бы прошел без сопротивления по всем землям австрийских Габсбургов до самой Вены.

— Это вторжение было заранее обречено, — напомнил священник. — Кристиану нужно было бы создать новую армию, воюющую по новым принципам.

— Какую создал я, священник! — улыбнулся король.

— Какую создали вы, государь, — согласился духовник.

— Войска Испании вступили на территорию республики Соединенных Провинций, — сказал Густав Адольф, подняв с пола и прочитав откинутое письмо. — В нарушение договора тысяча шестьсот девятнадцатого года. Гонсальво де Кордова уже занял южные провинции практически без боев. К концу лета ожидается вторжение имперских войск во главе с Тилли.

— Они слишком самоуверенны, ваше величество, если оставляют империю практически без армий, перенеся войну на территорию противника.

— Я этим и воспользуюсь, — объявил король, отложив на столик письмо. — Разузнай насчет какого-нибудь талантливого, честолюбивого мага и приведи его ко мне.

Беседа была окончена.

XXXII

Мэтр Бальтазар Лодекин, глава Ост-Индской компании республики Соединенных Провинций был в панике. Он хватал себя за голову, стучал кулаком по крышке стола, пил вино, звал слуг и тут же гнал их взашей.

Уже практически старик, мэтр чувствовал себя полным энергии и желания сделать хоть что-нибудь. Только вся эта энергия сейчас уходила в его бессмысленные тревоги и волнения.

Испанские войска заняли южные провинции республики. С этим ничего нельзя было сделать. В первой же битве армия генерала де Кордовы наголову разгромила превосходившее ее по численности объединенное войско голландцев. Шпионы в империи доносили, что к осени последует новый удар, на этот раз с востока. Фельдмаршал Тилли поведет армию к Амстердаму. И осада рано или поздно завершится взятием города.

Мэтр Лодекин не хотел терять торговую компанию, основанную четверть века назад, еще меньше он хотел умирать. Сегодня им была назначена встреча с лордом Стефаном, представителем английской Ост-Индской компании. Нужно было многое обговорить, оспорить, решить и претворить в жизнь.

Поражение под Луттером дало щель в корабле его политики. Если бы не заготовленный заранее, совместно с Жозефом дю Трамбле, план ввода в игру новой фигуры — Швеции. Ее монарх, король Густав II Адольф, был превосходным полководцем, подтвердив это в ряде сражений в ходе Второй Ливонской войны, действуя совместно с войсками Московского царства против Речи Посполитой и ее короля Сигизмунда III, бывшего шведского монарха.

Война завершилась победой союзников, разделивших между собой территорию Ливонии. С того времени Густав Адольф вел еще несколько войн с Речью Посполитой, участвовал в подавлении мятежа датского принца Магнуса, которого поддерживала ненавистная Ганза. Благодаря участию Французского королевства была завершена нынешняя война Швеции с Польско-литовским государством. Мэтр Лодекин и лорд Стефан передали огромные деньги — два миллиона гульденов золотом — Густаву II на подготовку армии, с которой он вступит в войну против императора Фердинанда.

Но это должно было произойти в следующем году, а республике нужно было продержаться до зимы, когда снег и бушующая на море стихия сделают невозможными военные действия.

Появившийся слуга доложил о приходе лорда Стефана. Устало вздохнув, Бальтазар приказал впустить его и сопроводить в кабинет.

Предстоящий разговор пугал мэтра Лодекина. Выбор между потерей компании из-за вторжения испанских войск и слиянием с английским Ост-Индским предприятием заставлял его искать новые пути решения проблем, собирать все возможные силы, чтобы сохранить дело всей своей жизни целым для наследников.

Бальтазар знал заранее, что может сказать ему лорд Стефан — предложить объединиться. Не заключить союз, как прежде, а именно объединиться. Все условия соблагоприятельствовали такому исходу событий. А в случае слияния их двух компаний, роль мэтра Лодекина в управлении их общим детищем представлялось ему самому весьма ничтожной.

— Приветствую вас, мэтр, — кивнул англичанин, заходя в кабинет. Голос его как всегда был небрежно-высокомерен, с затаенным оттенком превосходства над собеседником.

— Долгих вам лет, лорд Стефан, — встал с места голландец.

Англичанин сел в кресло, стоявшее напротив стола, за которым работал мэтр Лодекин.

— Все катится к черту, — сказал он насквозь фальшивым, искренне-озабоченным голосом. — Я уже получил известия о вторжении. Почему вы не подготовились к этому? Вы ведь знали об этом еще задолго до нарушения договора Испанией.

— Я считал, что вооруженные силы республики будут способны противостоять армии де Кордовы. По крайней мере, опыт предыдущих конфликтов говорил об этом. Мы оплачивали все военные расходы, передавали крупные суммы денег офицерам испанкой армии, имеющим влияние на решения, принимаемые в штабе.

— Вы заранее знали о том, что Кристиан потерпит поражение. Вы вполне могли рассчитывать на то, что фельдмаршал Тилли после победы решит выступить к Амстердаму.

Лорд Стефан давил на собеседника, пытаясь сломить мэтра Лодекина, заставить его почувствовать виноватым в своем безвыходном положении только самого себя. Тогда Бальтазар легче бы смирился с идеей о слиянии компаний, возможно даже не пытаясь протестовать.

— Никто не мог и предположить, что Тилли завоюет победу с такими ничтожными потерями. В его войске было убито не более полутора тысяч человек, у датчан только четверть армии, если не меньше, успела переправиться на противоположный берег реки и спастись бегством. К тому же австрийцам помогала магия.

— У вас есть свой собственный маг, магистр Николаус. Почему он не смог вмешаться и предотвратить эту катастрофу? — лорд Стефан был зол из-за недавней внезапной смерти своего осведомителя в Амстердаме, прикрытой завесой тайны.

— Магистр Николаус занимается делами компании в Европе, где пребывает и по сей день. Он не способен создать такие машины, как те двое чародеев, он всего лишь специалист по информации, — устало попытался объяснить мэтр Лодекин. Но англичанин его не слушал, продолжая наступление по всему фронту.

— Вам нужно было постараться вступить в более тесные отношения с Французским королевством, повлиять на дом Оранских, заставить их заключить договор о взаимопомощи в случае агрессии со стороны Испании.

Бальтазар усмехнулся, понимая чего добивается лорд Стефан. Но противопоставить этому было нечего.

— Английская компания могла бы выделить дополнительные субсидии Густаву Адольфу, чтобы он смог отправить часть войска в Европу уже в начале осени, — ответил он. — Пусть даже под командованием кого-то из своих генералов, не его самого.

— И что?! — взвился англичанин. — Что это изменит? Пусть даже Фердинанд и изменит планы, отзовет Тилли с армией в империю, у вас останется Гонсальво де Кордова, уже захвативший часть южных провинций.

— Мы спешно ведем подготовку Амстердама, Гааги и ряда других крупных городов республики к осаде, формируется новая армия. По всей Европе искатели приключений, наемники и прочие авантюристы уже слышали о грандиозных деньгах, которые платят на службе у Провинций. При военной поддержке, которую может оказать ваша компания, убедив короля высадить десант, мы вполне способны отразить вторжение испанских войск и изгнать захватчиков из страны.

— Король неспособен набрать достаточно солдат, чтобы планы по высадке десанта могли претвориться в явь, а большинство дворян не одобрит ведение войны на континенте, — возразил лорд Стефан.

Бальтазар устало уронил голову на грудь, закрыв глаза и стараясь думать о чем-нибудь приятном, все равно о чем. Англичанин целеустремленно вел беседу к обсуждению слияния двух компаний, иного выхода для мэтра Лодекина он не оставлял.

— На каких условиях произойдет объединение? — спросил голландец, поняв, что сам его собеседник эту тему не поднимет. Придаст всему происходящему вид того, что инициатива исходила исключительно от Бальтазара.

— Часть сотрудников, наиболее опытных или хорошо себя зарекомендовавших, мы перевезем в Лондон. Агентурная сеть, представительства в Европе и фактории в Ост-Индии переходят в наше ведение, равно как и все финансовые средства, имеющиеся в распоряжении у вас — собственно деньги, кредиты, векселя, расписки, вклады в банках. Архивы и документы, принадлежащие вашей компании, также передаются в наше пользование. Вы, уважаемый мэтр, займете чин директора нового филиала компании, экс-голландского.

Было видно, что все это лорд Стефан обдумал заранее и выстроил свои решения в должном порядке, чтобы преподать Бальтазару в наиболее выгодном для него свете, смягчить боль потери власти.

«Все правильно, так и должно было быть, — подумал мэтр Лодекин, похрустывая пальцами под столом. Все его страхи исчезли неизвестно куда, оставив после себя необъяснимое спокойствие и полную покорность судьбе. — Каждой крупной организацией, будь то страна или торговая компания, руководит всего лишь один человек. А когда этот ее мозг, лидер, двигатель, допускает ошибку, то гибнет и вся организация, как человек, пораженный безумием. И покуда один здоровый, работоспособный мозг на посту руководителя сменяется другим, длится жизнь этого большого муравейника, исполненного суетой служащих, подчиненных и рабочих.»

— Республика продержится до следующей весны, — решительно заявил Бальтазар. — А пока существуют Соединенные Провинции, существует и компания. Если до весны мы не сможем добиться выгодного для нас завершения войны или если в этом году войска противника будут находится в опасной близости от столицы, сразу же начнется перевозка людей компании в Англию. Надеюсь, ваш флот сможет препятствовать испанскому.

Лорд Стефан кивнул, иронически улыбаясь. Сейчас ему казалось, что он добился того, чего желал и он чувствовал себя без пяти минут победителем.

— Благодарите бога, дражайший мэтр, что, в отличии от Ганзы, мы гораздо меньше привязаны к земле. Наши компании — это прежде всего договоры, люди и товары, а не укрепленные твердыни городов. Ганзейский союз миновал эту ступень развития, осев на суше, мы же — еще нет. И это дает нам неоспоримое преимущество, лишая противника возможности уничтожить нас исключительно силой войска.

— Я попросил бы вас перевезти в Англию всех служащих компании, — попросил Бальтазар. — Всех, кого мы сможем доставить на корабли.

— Зачем? — искренне удивился лорд Стефан. — Дешевая рабочая сила? Наемный труд у нас и так низко оплачиваем, рабочие непрестанно возмущаются. А если еще появятся ваши переселенцы, готовые работать за гроши… Так и до восстания недалеко.

— Они могли бы выполнять свою прежнюю работу, но уже в вашей компании, — объяснил мэтр Лодекин, заранее зная ответ. — Служащие, клерки, экономисты…

— Вот еще, — в голосе англичанина послышалось явное сомнение: в своем ли разуме находится собеседник. — Это может обернуться беспорядками среди наших собственных служащих. Придется увольнять кого-нибудь из них, чтобы освободить место для ваших голландцев. А у нас нет свободных мест. Ваше предложение нельзя принять. Решено, перевозить будем только самых необходимых людей.

— В следующем году, — напомнил мэтр Бальтазар Лодекин. — Или если в ближайшее время противник осадит Амстердам.

«Дай бог никогда, ублюдок!» — закралась паскудная мыслишка.

Они принялись за составление письменного договора.

XXXIII

— Зебальд, выгляни и проверь, в зале ли еще мастер Ансельм.

Себастьян разлил вино по кружкам, пока новоиспеченный сержант ганзейской Серой мушкетерской роты Зебальд Копп, бывший офицер Рекнагеля Пфальцского, спускался в главный зал гостиницы. Он был исполнительным парнем и мне казалось, что под моим руководством из него вырастет неплохой офицер. Конечно не чета мне, Георгию или Кристофу Менцу, но все же достойный серого плаща моей роты.

Мы сидели в одной из комнат таверны «Меч и радуга», что находится в Мюнстере. Конечно, чтобы не внушать подозрений больших, чем нужно, мы заплатили за три отдельных комнаты, но все вместе собрались в одной из них, ожидая своего часа.

Фон Вормсвирген развлекал нас историями из своей жизни, не знаю уж насколько правдивыми, но бесспорно смешными. Лейтенант моей Серой роты Конрад Люблер чувствовал себя уже своим в нашей компании и отваживался изредка на шутки, над которыми мы весело хохотали, заставив себя забыть о предстоящей схватке.

Я ежеминутно проверял состояние своей амуниции, особенно пистолетов — излюбленного оружия. Освященный в Риме клинок лежал у меня поперек колен, пока мы играли в карты. Альберт рассказал мне о заклятии мастера Штейнмана на его собственном мече. Эликсиры, сваренные нашим специалистом по магии, мы поделили между мной, Альбертом, Себастьяном и Конрадом. Фон Вормсвирген от своей доли отказался в пользу Зебальда, ссылаясь на расстройство желудка. Но любому было понятно, что фон Вормсвиргену не хотелось идти в первых рядах нашего отряда и вступать в противоборство с некромантом. Ему было достаточно нашей прошлой с встречи с колдуном, когда тот почти убил Себастьяна своим смертоносным заклинанием и нам с Альбертом пришлось тащить его до города несколько миль по непролазной грязи. И даже добравшись до пригорода Оснабрюка, еле удалось спасти благодаря помощи местного лекаря и стараниям Альберта, имеющего некоторое представление о воздействии некромантии на человеческое тело.

Мастер Ансельм Зольгер сейчас сидел в главном зале гостиницы, служа приманкой для таинственного чародея в черном, которого мы должны будем изловить для того, чтобы он предстал перед Верховным Магистратом Союза и выдал всю ту информацию, которую имеет. Судя по всему, он был влиятельной фигурой не только среди протестантов, но и в голландской Ост-Индской компании. И за многими интригами, имеющими своей целью падение Ганзы, виднелся след его черных одежд. Фигура этого некроманта была окутана таинственностью, даже Магистрат Союза со своей грандиозной сетью осведомителей не имел представления о том, кто он и откуда. Было лишь известно, что он могущественный чародей, почти ровня мастеру Штейнману, но только почти.

— Интересно, каково сейчас мастеру Зольгеру, — негромко сказал Альберт. — Сидеть, осознавая, что являешься мишенью, в которую каждый может выстрелить.

Я ничего не ответил. Мне было все равно, что чувствует выборной представитель Любека. За все то время, которое моя рота была расквартирована в этом городе, Ансельм так и не смог произвести на меня положительное впечатление. Он меня недолюбливал, я — его. Так что, какое мне до него сейчас дело?

Каждые десять-пятнадцать минут приходилось проверять — не ушел ли Зольгер из залы. Покинуть ее он мог только в одном случае: если появится объект нашей миссии. По какому-то странному стечению обстоятельств, мастер Ансельм был единственным человеком, знающим нашего противника в лицо. Зольгер даже знал то, что некромант появится именно в этой гостинице и именно сегодня.

Вина никто особо не пил — готовились к серьезной схватке с опасным противником. Себастьян был напряжен и шутил лишь изредка, предоставив свою роль остальным. Альберт о чем-то сосредоточенно размышлял, разглядывая свои оставшиеся талисманы и амулеты. Очевидно решал, что будет полезно и может пригодиться в бою, а что нет.

Люблер смеялся над рассказами Себастьяна, которые изредка прорывались сквозь маску серьезности, овладевшую лицом графа. Из экипировки у мушкетера был с собой лишь меч, да кираса, скрытая под истертым, старым дорожным бесцветным плащом. Зебальд Копп, которому придется оставить свой мушкет в нашей комнате, шел на встречу с некромантом вооруженный лишь длинным узким саксонским клинком, которым пользовались простые пехотинцы.

Эти двое не выглядели обеспокоенными. У Конрада Люблера сказывался многолетний жизненный опыт, он все-таки был постарше меня и мало что могло напугать моего лейтенанта. А Зебальд просто не мог представить себе всех сил, находящихся в распоряжении нашего противника.

Я ему жутко завидовал. Имея представление о могуществе некроманта, трудно было унять дрожь в коленках. А ведь я был и постарше теперешнего моего подчиненного и поопытней. Судьба пока берегла меня от смерти, но кто знает, какое театральное действие она разыгрывает сейчас?

— Как мастер Штейнман сообщит нам о том, что настал наше время? — спросил я у Альберта. До этого данная сторона вопроса не представлялась мне важной, ложась целиком на плечи ливонца.

— Я почувствую его сигнал и скажу вам. Что-то вроде горна, только неслышимого ни для кого, кроме меня.

Я покачал головой, выражая свое отношение к такой магии, и в очередной раз — наверное, сотый — проверил пистолеты. Это занятие успокаивало меня, заставляло собраться, быть готовым действовать в любой момент.

— Зебальд, проверь мастера Зольгера, — сказал Себастьян, в очередной раз забирая все наши ставки. Ему удивительно везло в карты и притом абсолютно честно, без шулерства.

Сержант решил было возмутиться, но потом прикинул, что из нас он самый младший и по возрасту, и по званию. Он покорно поднялся и вышел за дверь, в коридор, который вел к лестнице на первый этаж.

— Долго еще ждать? — спросил Люблер, раздавая карты. — Уже и день на исходе.

В распахнутое узкое оконце падали последние лучи заходящего солнца. Видимый нам участок неба был окрашен закатом в багровые цвета. Наверное каждый посчитал это дурным предзнаменованием, но поостерегся сказать об этом вслух, не желая прослыть трусом.

На городских улицах было тихо, изредка доносился шум играющей в свои забавы детворы или проходящего патруля ночной стражи, готовящегося к исполнению своих обязанностей. Когда часы на городской ратуше пробьют девять часов, горожанам будет запрещено появляться на улицах и каждого преступившего этот приказ ждут долгие разбирательства с городской стражей.

Скрип двери заставил всех нас вздрогнуть. В комнату ввалился обеспокоенный Зебальд:

— Вставайте, мастера Зольгера нет в зале!

Мы немедленно вскочили со своих мест, оставив недоигранным карточный кон. Каждый потянулся за своей амуницией — проверить, одеть, прикрепить к поясу, зарядить или сунуть в ножны.

Начинался предварительный этап нашей операции. В течение него мы должны будем узнать у хозяина гостиницы номер комнаты, в которой расположился некромант, и собраться у двери в нее. Потом мастер Штейнман протрубит в свой горн в голове у Альберта и мы ворвемся в комнату, чтобы надрать задницу некроманту.

Зал гостиницы был почти пуст, лишь несколько горожан сидели за столом, негромко переговариваясь. Мы заняли свои места у лестницы, Себастьян подошел к хозяину таверны.

— Вторая слева комната, — сказал фон Вормсвирген, возвращаясь к нам. — Будем надеяться, что он не слышал, как наше стадо прогромыхало доспехами и оружием мимо его комнаты и вниз по лестнице.

Несмотря на то, что мы спускались в зал как можно тише, Себастьян не мог оставить наши действия без своего комментария.

— Ждем сигнала, — сказал Альберт, и мы расселись за столом.

Прошло четверть часа, обеспокоенный чародей потирал руками виски. Сигнала не поступало или он не мог его услышать. Впрочем, и то, и то не предвешало нам ничего хорошего.

— Все в порядке? — поинтересовался у него я. — Мы можем тебе чем-нибудь помочь?

В ответ Альберт протянул мне свой пустой кубок и я наполнил его вином. Осушив его, лифляндец попытался успокоить себя и нас:

— Возможно в комнате происходит что-то важное и мастер Штейнман не считает наше вторжение подходящим.

Себастьян с сомнением пожал плечами. Мы ждали. Минуло еще четверть часа, затем еще.

— Хватит сидеть, — сказал фон Вормсвирген. — Возможно, мастер Штейнман из-за происков некроманта не может связаться с нами. А пока мы здесь сидим, Зольгеру может угрожать опасность.

— И что ты предлагаешь? — спросил я.

— Мы сейчас идем наверх и врываемся в комнату мага. Будем действовать по собственному усмотрению.

— Нет, — твердо возразил я. — Мастер Штейнман приказал нападать только после его сигнала, иначе некромант будет слишком силен, чтобы мы могли противостоять ему.

— Маг может сбежать и наше задание окажется невыполненным, а мастер Зольгер мертвым.

— Я все равно против.

— Как руководитель нашего отряда, назначенный мастером Болем, я приказываю незамедлительно перейти к действиям.

— Я отказываюсь подчиниться! — парировал я. — Я капитан ганзейской роты, и подчиняюсь непосредственно Ульриху Дункелю, а твои приказы не имеют надо мной власти.

— Мастер Боль передал тебя под мое командование! — Себастьян повысил голос. — Ты обязан выполнять мои приказания!

Мы начали орать друг на друга, заставив горожан еще ниже пригнуться к столу, уткнувшись в кружки с пивом при виде ссоры двух благородных господ. Себастьян, вскочив, схватился за меч, я положил руку на пистолет, лежавший рядом со мной на скамье.

— Тихо! — спокойным голосом сказал Альберт, ткнув меня кулаком в бок. — Остыньте оба. И говорите тише!

Мы замолчали, переводя дыхание, и разъяренно смотря друг на друга. Зебальд и Конрад подавленно взирали на нас, не ожидая раскола в нашем отряде, казавшимся со стороны незыблемым. Мне хотелось надеяться, что уж Конрад-то точно был на моей стороне.

— Себастьян прав, Дитрих, — продолжил Альберт. — Он действительно глава нашего отряда. Мастер Боль назначил его и потребовал от всех нас подчиняться его приказам, если ты помнишь.

Естественно, я-то помнил, но не хотел признаваться в этом. Себастьян постоял немного, остывая, затем на его лицо вернулась обычная улыбка:

— Ладно, забыли. Сейчас мы пойдем наверх и сломаем этому некроманту пару-другую ребер. Все готовы?

Мы осмотрели каждую деталь своей амуниции и кивнули Себастьяну.

— Наверх, — выдохнул фон Вормсвирген и первым двинулся к лестнице.

Эпилог

Магическое зеркало, созданное мастером Штейнманом, покоилось в центре стола в зале собраний бременской ратуши. Четверо членов Верховного Магистрата Ганзы расселись так, чтобы всем было видно изображение, отражаемое в колдовском предмете.

Зеркало было изготовлено Фридрихом Штейнманом и тремя его подмастерьями из цельной серебряной пластины и стояло на толстой ножке из того же металла. Обратную его сторону, как могли убедиться все желающие, покрывали таинственные знаки и символы, нанесенные главным ганзейским магом.

Сейчас поверхность зеркала не отражала ничего, помимо собравшихся в зале людей, части столешницы, кресел и плотно прикрытой входной двери.

— Неужели это может показывать происходящее за много лиг? — шепотом спросил мастер Николаус у сидевшего рядом Ульриха Дункеля.

Губы Фридриха Штейнмана дрогнули, но чародей сдержал улыбку, не подавая и вида, что расслышал вопрос. Мастер Дункель лишь молча пожал плечами, никак не выражая своего отношения к происходящему.

В залу вошел мастер Боль, несущий чернильницу, перо и бумаги, с которыми не расставался никогда. Кивком приветствовал всех и сел рядом с магом.

— Начинаем? — спросил у присутствующих мастер Штейнман, доставая из принесенной сумки кадильницу и несколько склянок с порошками.

Иероним Боль махнул рукой в знак одобрения, все остальные мастера так или иначе высказали свое согласие. Маг разжег в кадильнице свой ладан и начал окуривать комнату; терпко запахло благовониями.

За окнами шел дождь, редкие капли попадали в комнату, стекаясь лужицами на полу. В зале царил приятный глазу полумрак, единственным источником света были четыре свечи, стоящие на столе.

Поверхность зеркала вспыхнула и засветилась ровным тускло-серебряным светом, бросая отсветы на лица собравшихся, отчего те стали похожими на бледных, только что вылезших из могил мертвецов.

Мастер Штейнман произнес слова заклинания, стоя позади зеркала и в последний раз взмахнул кадилом. Отражение, видимое остальными, затуманилось, искажаясь и придавая отражаемым людям и предметам гротескные черты, а затем исчезло совсем.

В зеркале теперь отражалась большая зала, в которой сидело семеро человек, обычных горожан, пьющих пиво и о чем-то разговаривающих друг с другом.

— Таверна «Меч и радуга» в Мюнстере, — пояснил маг, — Вон тот, сидящий к нам спиной…

— Мастер Зольгер, — усмехнулся Дункель.

Действительно, человеком, на которого указал Штейнман, был выборной глава от Любека. Не замечая ничего вокруг, он сидел и смотрел на полупустой кувшин с вином, стоящий перед ним.

— В комнате наверху сидят наши посланцы, Себастьян и его подчиненные. Мастер Зольгер ожидает появления некроманта.

Около получаса прошли в ожидании. Ничего интересного в видимой части таверны не происходило, горожане спорили о чем-то, изредка намечалось мордобитие, но трое здоровых сыновей трактирщика быстро охлаждали подобные намерения.

— Вот он! — взволнованно выкрикнул мастер Дункель, тыча пальцем в край зеркала.

Действительно, в поле зрения магического глаза попал высокий, худой — это было видно даже под одеждой — похожий на монаха человек, облаченный в черную рясу. Подойдя к мастеру Зольгеру, некромант — в том, что это он, никто из членов Верховного Магистрата Ганзы не сомневался — кивнул ему и поманил рукой за собой, наверх. Ансельм вышел из прострации и встал из-за стола. Было видно, как дрожат его руки, отодвигающие стакан и кувшин с вином.

Они проследовали до лестницы и скрылись из поля зрения зеркала. Мастер Боль недовольно прищелкнул пальцами и Штейнман начал произносить новые заклинания, в очередной раз окуривая залу.

Изображение дрогнуло, покрылось рябью и восстановилось. Отдельная комната. Сидящий в кресле некромант разговаривал со стоящим напротив него мастером Зольгером, подобострастно кивающим.

— Попытается в очередной раз предать нас? — высказал мастер Дункель вопрос, вертевшийся на у всех на языке.

— Не думаю, — отозвался Иероним Боль. — Фридрих провел с Ансельмом беседу перед отъездом, объяснив все стороны его нынешнего положения.

Некромант дернулся, бросив из-под капюшона взгляд на смотрящих на него в зеркало мастеров Магистрата Ганзы. Всем им стало не по себе — они заерзали в креслах, кое-кто сцепил перед собой руки; каждый осенил себя крестным знамением.

— Он заметил, что за ним наблюдают, — прокомментировал мастер Штейнман, начав окуривать залу.

Но его усилия пошли впустую, картина, отражаемая зеркалом, побледнела и начала гаснуть, расползаясь клочьями серого тумана.

— И что теперь? — спросил Ульрих Дункель. — все наши надежды пошли прахом?

Мастера переглянулись, испуганные. Только что на их глазах противник продемонстрировал свою силу, преодолев чары Штейнмана.

— Конечно же нет, — отрезал Иероним Боль. — Фридрих постарается восстановить наблюдение, а потом мы подадим сигнал Себастьяну и его людям. Или не подадим, в зависимости от ситуации.

Штейнман начал произносить заклинания. На этот раз процесс занял несравненно больше времени. Воздух, казалось, потрескивал от напряжения. Магического и обычного, человеческого.

— Этот человек убил наших людей в Амстердаме, — тихо произнес мастер Николаус.

— За это он будет наказан, как и за многое другое, — ответил ему мастер Дункель. — Никто не смеет наносить удары Союзу и оставаться безнаказанным.

В полном молчании прошло чуть больше четверти часа. Изображение в зеркале не прояснилось. Сейчас в нем ничего не отражалось, даже зала заседаний Магистрата Ганзы. Была одна только серая дымка, которая, казалось, собиралась вырваться в комнату.

— Что дальше? — спросил Иероним Боль. — Фон Вормсвирген с остальными ждут нашего сигнала.

— Я нанесу свой удар некроманту и сразу же пошлю сигнал Альберту, — ответил ганзейский маг.

Мастер Штейнман зажег очередную порцию ладана, достал из-за пазухи сверток и положил его рядом с зеркалом. Нечто, завернутое в тряпицу, имело вид большой куклы или грудного ребенка.

— То, что повергнет этого некроманта, — пояснил он. — Восковая кукла, сделанная по его подобию. Мастеру Зольгеру удалось достать для нас немного его крови.

Фридрих вытащил из свертка длинную узкую иглу из дерева, исчерканную символами и надписями, сделанными искусной рукой.

В ответ раздался сдавленный булькающий звук — выражение чьего-то отчаяния или страха. Мастера недоуменно переглянулись — никто из них не издавал этого звука.

Дымка в зеркале вспыхнула, рассеиваясь. Все собравшиеся в комнате прильнули к магическому глазу.

— Имею честь приветствовать Верховный Магистрат Ганзы, — произнес некромант тихим бесцветным голосом, в котором, однако, легко можно было расслышать страх. Может быть, даже панический ужас.

Мастера молчали. В зеркале отражалась все та же комната в мюнстерской гостинице «Меч и радуга», но теперь в ней находился лишь один некромант.

— Я слушаю, — ответил мастер Боль, нервно теребя полу теплого плаща.

— Я хочу заключить договор с Магистратом Союза, — объяснил маг. Лицо его было скрыто черным капюшоном, руки лежали на подлокотниках кресла, крепко в них вцепившись.

— Договор? — удивился глава верховного Магистрата. — В твоем положении можно лишь просить нас о милости, не более.

— Мое положение гораздо лучше, чем вы можете себе предположить, — нервно рассмеялся чародей. Кисти его рук сцепились замком перед ним, дрожа. — Я знаю о ваших людях здесь, внизу. И вполне могу отразить их нападение.

— А это? — мастер Штейнман ткнул пальцем в куклу, рука которой выглядывала из свертка.

Некромант сглотнул:

— Это и послужило причиной моего обращения к вам. Ваше зеркало было невежливым поступком, хотя чего можно ожидать от людей недворянского происхождения.

Иероним Боль одернул остальных членов Магистрата, приготовившихся выразить свое недовольство речью некроманта.

— Я хотел бы предложить вам некоторую информацию в обмен за то, что вы разрушите свою куклу. Она после этого будет нефункциональна еще несколько дней, а мне этого хватит, чтобы суметь защитится от вашего нового удара.

Мастер Кляйнергейм вздрогнул, подавив свое желание немедленно обратить внимание остальных на увиденное. В край поля зрения магического глаза попала часть непонятного черного предмета. Лишь спустя несколько секунд выборной глава от Гамбурга понял, что это носок сапога. Нового, с расшитым серебром голенищем, сапога черной кожи. Такие носил мастер Ансельм Зольгер. Судя по вертикальному положению подошвы, хозяин обуви лежал сейчас под кроватью, часть которой можно было видеть в зеркале.

— Мы готовы выслушать те сведения, что ты можешь нам предложить, — произнес после долгого молчания мастер Боль.

— Я готов сдать всю голландскую сеть шпионов в империи и в Ганзейском союзе.

— Это все? — изумленно спросил глава Магистрата.

Человек в черном долго смотрел на мастеров. На лице его отражалась тяжелая борьба с собой. После нескольких минут такой схватки, прошедшей в молчании, победу одержало желание остаться в живых.

— Хорошо. Я сообщу вам о некоторых неизвестных Союзу аспектах политики Ост-Индских компаний и Французского королевства.

Мастер Боль обернулся к Фридриху Штейнману:

— Мы имеем возможность контролировать выполнение условий сделки обеими сторонами?

— Клятва своей силой, — с сомнением произнес ганзейский маг. — Но мне не хочется быть связанным с ним такой клятвой.

— В чем она заключается?

— Слова мага подтверждаются источником его колдовской клятвы и в случае невыполнения своего обещания чародей теряет возможность творить заклятия. Это в лучшем случае. В худшем — остается только готовиться к его отпеванию.

— Интересы Союза… — многозначительно произнес мастер Боль.

Штейнман понимающе кивнул: речь сейчас шла о Ганзе и мнения отдельных людей, даже настолько значимых, как он, в расчет не принимались:

— Тогда нужно будет с максимальной дотошностью подготовить текст клятвы.

— Я не желаю произносить клятву своим источником силы, — запротестовал чародей в черном. — Ведь можно же попытаться уладить дело как…

— Если ты откажешься, я подам сигнал нашим людям в той гостинице, где ты находишься, а мастер Штейнман тем временем произведет все необходимые действа над куклой, — категорично заявил Иероним Боль.

Некромант замолк, подавив свое возмущение. Он поправил под капюшоном волосы и нервно прищелкнул пальцами.

— Я согласен. Но в случае конфликта с вашими агентами в гостинице я волен действовать по моему усмотрению.

Члены Верховного Магистрата переглянулись.

— Мы согласны, — подтвердил мастер Боль. — Готовься произносить клятву.

— Тридцать серебряников, — вполголоса сказал Ульрих Дункель, откинувшись на спинку кресла.

Непонятно было только, кого он имеет в виду — всех людей, продать которых ради спасения своей жизни обещал некромант, или отряд Себастьяна, только что лишенный защиты всемогущей Ганзы.

Человек, носивший прежде доминиканские одежды, а ныне облаченный в черную рясу монаха ордена святого Бенедикта, прошептал «Deo gratias» и встал со скамьи. В скромной часовенке на окраине Мюнстера было пусто — сторож, да тихим голосом ведущий службу священник.

Бенедиктинец перекрестился и, развернувшись, быстрым шагом покинул часовню. Он спешил к своей цели, где его ожидала величайшая победа, а возможно и очередное поражение. Нужно было попасть туда вовремя, успеть, пока не изменились так благоприятно создавшиеся условия. Лучи заходящего солнца падали ему под ноги на мостовую, монах шел и раз за разом повторял: «Credo in unum Deum…»

© Copyright Требунский Антон Юрьевич (opposition2u@rambler.ru)

Оглавление

Антон Юрьевич Требунский Ганза. Книга 1

  От автора

  Пролог

  1624 год I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII

  XXIV

  XXV

  XXVI

  XXVII

  XXVIII

  XXIX

  XXX

  XXXI

  XXXII

  XXXIII

  Эпилог