Журнал "Вокруг Света" №2  за 1997 год [Журнал «Вокруг Света»] (fb2) читать онлайн

Via est vita: Последняя тайна Амазонки?..

Амазонка — Вторая по величине (после Нила) река мира. Ее длина, как известно, — 6400 километров вместе с главным притоком Мараньоном. Однако среди ученых-географов существует и другая точка зрения. Почему не считать главным притоком Укаяли, которая, хотя и менее полноводная, чем Мараньон, но более протяженная? Если так, то Амазонка вместе с Укаяли составляет 7100 километров и, значит, опережает Нил на добрые 400 километров. Итак, какой из притоков Амазонки считать главным? И еще: где все-таки берет начало истинный исток великой Амазонки? Эта тайна будоражит ученых уже не один десяток лет. Чтобы поставить точки над i — или, во всяком случае, попытаться, — летом минувшего года в перуанские Анды отправилась Международная географическая экспедиция «Исток Амазонки-96» во главе с неутомимым искателем приключений Яцеком Палкевичем. В этой экспедиции участвовали и исследователи из России — кандидат географических наук Сергей Ушнурцев, а также его ассистентка Римма Хайрутдинова.

«Для меня большая честь сотрудничать в организации экспедиции, — сказал мне не так давно Эрнесто Парадес Арама, председатель Перуанского Географического общества, соответствующего рангу Национальной Академии наук. — Наша главная цель — служить развитию географической науки, так что можете рассчитывать на мою посильную помощь...»

В тот же день он познакомил меня с инженером Заниэлем Нобоа, преподавателем географии Католического епископального университета в Лиме, которому я вскоре поручил научную координацию экспедиции. Обмениваясь с ним мнениями по разным вопросам, я быстро нашел в нем родственную душу, не меньше меня увлеченную исследованиями неизвестных уголков земного шара.

Поисками истока Амазонки занималось немало экспедиций. Мараньон, считавшийся главным рукавом реки, был изучен и описан уже в 1700 году иезуитом Самьюэлем Фритцем. Во второй половине прошлого века его исследовал итальянский естествоиспытатель Антонио Раймонди.

В начале этого столетия поляк Эдвард Хабич, основатель Инженерной школы в Лиме, используя результаты экспедиции Раймонди, точно определил местонахождение истоков Мараньона. Он берет начало на высоте 5700 метров над уровнем моря во множестве озер, пополняющихся за счет таяния вечных снегов, которые покрывают вершину Ярупа в кордильере Раура. (Кордильера — общий термин, в геоморфологии, используемый для обозначения протяженной серии или обширного скопления более или менее параллельных хребтов и горных цепей.) Первый ручей называется Гайцо, а протекая через озера Санта-Ана и Лаурицоха, он получает название Мараньон. Затем его русло пролегает через знаменитый каньон Понджо-де-Мансериш, двухкилометровый перевал шириной 50-100 метров и дальше спускается в долину. Оттуда и начинается собственно Мараньон — широкая судоходная река. Через 1800 километров он соединяется с рукавом Укаяли — и потекла могучая Амазонка.

В 1934 году полковник Жерардо Диандерас, проводивший топографические изыскания в кордильере Хила, на юге Перу, совершил открытие и сообщил о нем на заседании Перуанского географического общества. Он утверждал, что главный рукав Амазонки — река Укаяли, невзирая на то, что волы в ней в три раза меньше, чем в Мараньоне. Она начинается с реки Апуримак, которая, в свою очередь, берет начало на склоне горы Хуагра, на высоте 5239 метров над уровнем моря. Однако это открытие не было воспринято серьезно. Географы заинтересовались им лишь двадцать лет спустя.

В 1953 году француз Мишель Перрон и в 1968 году американцы, супруги Фрэнк и Элен Шрайдер подтвердили тезис Диандераса.

А в 1969 году журналист Николас Ашешов вместе с десантником Джоном Ридвеем, прославившимся тем, что переплыл на весельной лодке Атлантический океан, исследовал источник Янокоча, берущий начало на одном из склонов горы Минаспата, и заявил, будто он и есть истинный исток Амазонки. Однако далеко не все были готовы с ним согласиться.

В том же году была издана книга «Общая география Перу». Ее автор, Карлос Пенагеррера дель Агвила, высказывает предположение, что опорный исток находится на горе Мисми, на высоте 5597 метров, в южной части Перу.

Двумя годами позднее американский фотограф Лорен Макинтайр вместе с английским альпинистом Ричардом Брэдшоу и перуанским географом Виктором Тупой организовал экспедицию под эгидой журнала «Нэшнл джиогрэфик» и Международной геодезической организации. Задачей экспедиции было исследовать наиболее удаленный от устья Амазонки ручей Каруасанту, также претендовавший на звание первородного истока великой реки.

Вскоре Макинтайр подтвердил это предположение, выяснив, что первые воды появляются в небольшом озерце на склоне горы Чокекораро, которую из-за картографической ошибки обычно называют Мисми. Указанное место лежит двумя километрами западнее того, которое указал Пенагеррера.

Надо заметить, что споры о том, какой же исток Амазонки — истинный, настолько возбудило мое воображение, что мне не терпелось поскорее оказаться в перуанских Андах. В экспедиции уже на первом организационном этапе приняли участие восемь человек — представителей географических обществ Перу и России, а также Российской Академии наук, университета в Лиме и департамента гидрографии перуанского военно-морского флота.

И вот мы в базовом лагере на высоте 4800 метров над уровнем моря, в 200 километрах от озера Титикака и на таком же расстоянии от Тихого океана.

Местность вокруг пустынна, почва покрыта редкой, скудной растительностью. Дикая каменистая долина окружена мощной цепью неприступных Анд. В вышине парит огромный кондор, в нескольких сотнях метров перед нами появляется стадо викуний, близких родственников лам и альпак. А с левой стороны блестит на солнце змейка ручья, который, пройдя огромное расстояние, ниже по течению станет могучей Амазонкой. Солнце только что скрылось за вершинами, и небо расцветилось огненными красками. Температура быстро упала до нуля — неожиданно подул холодный, пронизывающий до костей ветер...

Палатка и спальный мешок служат надежным укрытием от высокогорной стужи. В голове у меня роятся самые разные мысли... А ведь я действительно счастливчик, раз могу осуществить свои планы и мечты. Но, к сожалению, не все понимают, какого труда это стоит. Если ты сам выбрал такую жизнь, приходится сознательно жертвовать многим — и обрекать себя на холод, зной, голод и прочие лишения. Однако, несмотря ни на что, я никогда не отказался бы от такой жизни...

На пятикилометровой высоте в воздухе почти вдвое меньше кислорода, чем на равнине, поэтому любое, даже незначительное усилие быстро утомляет. Я рад, что никто из моих спутников не стал жертвой «сороче» — горной болезни, которая здесь, в Андах, по еще недостаточно изученным причинам, может проявиться уже на высоте 3000 метров. Человек вдруг начинает испытывать сильнейшие головные боли, рвоту, бессонницу, у него снижается способность концентрироваться и замедляется реакция...

Я восхищаюсь адмиралом Гильермо Фаура Гайгом: в свои семьдесят с лишним лет он прекрасно переносит все тяготы восхождения. Не скрою, я согласился включить его в состав экспедиции после долгих колебаний. И теперь понял, что не ошибся. Гильермо уже в первые дни доказал, что на него вполне можно положиться. Бывший министр перуанского военно-морского флота, автор гидрографического исследования «Реки перуанской Амазонии», он много лет занимался изучением как Мараньона, так и Укаяли. «Эта экспедиция, — признался он еще в Лиме, — будет венцом моей жизни».

Накануне вечером мы с гляциологом из России Сергеем Ушнурцевым и его помощницей Риммой Хайрутдиновой исследовали ручей Каруасанту, — тот самый, что был целью экспедиции Макинтайра. И после тщательного и скрупулезного изучения геоморфологии территории, анализа спутниковых карт, обработанных Европейским космическим агентством, московским научно-исследовательским центром «Природа», а кроме того, французской организацией «Спот-Имидж», пришли к твердому убеждению: длина Каруасанты гораздо менее важна, чем долина Апачеты, другого ручья, который сливается с Каруасантой.

На следующий день мы исследовали еще два ручья — Какансу и Силанке. И определили, что они также второстепенны. Так что отныне все наше внимание сосредоточивается на Апачете.

...Ночью термометр показывает минус 23 градуса, но с появлением солнца температура быстро растет, и в течение дня ртутный столбик колеблется между 4 и 6 градусами выше нуля. Если бы не пронизывающий ледяной ветер, условия для жизни и работы были бы вполне сносными.

Наутро мы выходим из лагеря несколькими группами. Апачета, достигающая в низовьях ширины около двух метров становится — чем дальше вверх — уже и мельче. Один из участков местности, по которому она протекает, напомнил мне русскую тундру с небольшими островками кочек среди болота. Мы движемся медленно, но дышать все равно тяжело. Чтобы лучше переносить холод и трудности перехода, жуем листья коки, как это испокон веков делают местные жители. Поднявшийся с полудня ветер вздымает тучи пыли, отчего дышать становится еще тяжелее. В полдень добираемся до небольшого ущелья, откуда нам предстоит сделать последний переход — вверх по северному склону горы Кеюича.

У самой вершины, среди скальных осыпей, виднеется небольшое болотце. Среди сочной травы и мелких, но твердых, как камень, зеленых бугорков-«ярета», на поверхность пробивается кристально чистый родничок. Мы — у цели. Далеко внизу этот неприметный ручеек, переходя из потока в поток, в конце концов разольется мощной, многоводной рекой, которая закончит свой путь в Атлантическом океане...

Несколько минут мы стоим неподвижно и не верим своим глазам. Затем Ренцо Грего, мой товарищ по переходу через Борнео, при помощи джи-пи-эс — портативного спутникового навигатора, за считанные секунды определяет географические координаты места, где мы находимся: 15 градусов 31 минута 05 секунд южной широты и 71 градус 43 минуты 55 секунд западной долготы. Его же альтиметр указывает точную высоту — 5170 метров над уровнем моря. Сверившись с военной фотографической картой масштаба 1:100 000, которой мы пользуемся, обнаруживаем на ней значительные погрешности. Склон, где мы находимся, и окружающий его характерный рельеф местности — линии рек, горы — сдвинуты на карте в сторону — на расстояние свыше двух километров.

Это дикое, безотрадное место ничем не примечательно, и в первую минуту я даже не почувствовал волнения оттого, что мы вышли к истоку, по всем характеристикам претендующему на звание первородного — дающему начало королеве рек.

Некоторое время спустя я быстро добираюсь до вершины, через которую проходит линия континентального водораздела. Отсюда, если глядеть на юг, хорошо видна Колка, самый глубокий каньон в мире, ставший в наше время модной туристской достопримечательностью...

Апачета, что журчит у наших ног, сливаясь с Каруасантой и вбирая в себя другие притоки, образует реку Локету, которая затем переходит в Хорниллос. А еще ниже — в Апуримак. Эта бурная река пробивается сквозь глубокие горные изломы и уже в низине разливается могучей, километровой ширины, спокойной Укаяли.

В прошлом году бразильский Институт космических исследований в Сан-Жозе-дос-Кампрос после анализа спутниковых карт объявил, что длина Амазонки достигает 7100 километров.

С уверенностью можно сказать, что эта цифра очень приблизительна. В среднем и нижнем течении, то есть на участке почти 5000 километров. Амазонка течет не по прямой линии. Вследствие неустанной эрозии многосоткилометровые меандры со временем меняют свою форму и протяженность и как бы сокращают тем самым общую длину реки. Затем вода, подчиняясь центробежной силе, образует новые меандры. А значит, нет ничего удивительного в том, что длина реки может меняться радикально. Специалисты полагают, что разница может доходить до 200 километров...

Мы провели прекрасные, незабываемые дни в перуанских Андах. И рады, что смогли внести свой вклад в географическую науку. В самом деле, когда мы вернулись в Лиму, вице-президент Перуанского Географического общества назвал результаты наших исследований крупнейшим открытием, которые делались на территории Перу за последние полвека.

Яцек Палкевич, итальянский путешественник — специально для «Вокруг света» / фото автора

Ошибка Лорена Макинтайра

О чем говорят географы

А теперь — и напоследок — давайте зададимся вот каким вопросом: можно ли с полной уверенностью утверждать, что главным достижением международной экспедиции «Исток Амазонки-96» стало открытие, благодаря которому, не исключено, придется пересмотреть иные представления — или каноны — в географической науке?

И ответить на этот вопрос, как и на другие — побочные, нам поможет Сергей Ушнурцев. Тем более что ему, как говорится, и карты в руки: ведь именно он, как уже упоминалось, сопровождал Яцека Палкевича в нелегком восхождении на отроги перуанских Анд и, кроме того, проводил серьезные научные изыскания в суровых условиях высокогорного полигона.

Мы начали разговор с той же темы, которой, собственно, предварили рассказ Яцека Палкевича, — с того, что можно выразить сравнением: какой из рукавов Амазонки важнее — Мараньон или Укаяли.

Сергей — а он сторонник версии, скажем так, «Укаяли-Апуримака» — охотно принял своего рода вызов и для затравки привел классический пример из той же географии:

— Амазонка с двумя ее рукавами, — начал он, — в данном случае в чем-то сродни Волге с Камой. Та же проблема — длины и полноводности. Почему именно Волга считается великой русской рекой, а не Кама? Ведь в месте их слияния Кама намного полноводнее Волги.

— В самом деле, почему? — спрашиваю.

— Просто потому, что так сложилось исторически. Обратный пример — Миссури и Миссисипи. Миссури при впадении в Миссисипи более протяженная. Но и тут превалирует все та же историческая традиция, только наоборот: то есть Миссисипи получается главнее. Разве нет?..

— Ну, а если отбросить историю... Неужели в наше-то время географы на самом высоком, международном уровне не могут определиться, какой из двух критериев важнее — длина водного потока или же его полноводность? — задаю я встречный вопрос.

— К сожалению, даже сейчас эта проблема неразрешима. Отсюда все эти нескончаемые дискуссии — вокруг да около.

— А между делом кое-кто делает открытия...

— Конечно. Так было, есть и будет. Споры — спорами, а география, как наука, не стоит на месте. В том смысле, что географические открытия делаются и, я думаю, будут делаться. Во всяком случае, многое и сегодня нуждается в уточнении или даже опровержении.

— Что ваша экспедиция и постаралась сделать...

— Вот именно. Мы как раз пытались собрать доводы в пользу Укаяли-Апуримака.

— Но все же, если конкретно, какими исходными данными вы пользовались?

— За основу мы, в общем-то, взяли открытие Лорена Макинтайра.

— И что он, по-вашему, действительно сделал серьезное географическое открытие — тогда, в семьдесят первом году?

— Открытие — открытием, но при всем том Макинтайр допустил принципиальную ошибку. Его экспедиция установила местонахождение истока Амазонки неправильно — совершенно безапелляционно, в нарушение классических канонов географии.

— То есть?

— Макинтайр остановил свой выбор на Каруасанте — одном из источников, стекающих с горных склонов, — что называется, навскидку,  наобум. А таких источников там, как минимум, десятка три...

— Так что же он тогда открыл?

— В общем, Макинтайр с достаточной степенью точности определил район, где мог бы находиться истинный исток Амазонки. И в какой-то точке этого района поставил знак — вешку с отметкой, что в этом месте, дескать, берет начало великая Амазонка.

— Ну, а вы с Яцеком Палкевичем, получается, развенчали славу американца?..

— Получается — так.

— И как же вы это сделали? Не смущайся, если в чем-то повторишь Яцека. Интересен и твой взгляд — географа.

— Для начала — вышли на полигон и поставили базовый лагерь. В месте, где Каруасанта, сливаясь с Апачетой, образует Локету.

В тот же день мы с Яцеком поднялись вверх по Каруасанте. И там-то, у ее истока, поняли, в чем заключалась ошибка американцев. Оказалось, что русло Каруасанты. как таковое, начинается не на склоне или вершине, а много ниже, — в долине, куда оно поворачивает, сделав крутой изгиб...

В лагерь спустились поздно вечером. На следующий день взялись за Апачету. И вскоре выяснили, что она длиннее Каруасанты. Когда же мы измерили объем воды в обоих ручьях, то установили, что в месте слияния ее расход в Каруасанте составляет 80 метров в секунду, а в Апачете — около пятисот... К тому же русло у Апачеты было наиболее ярко выражено с геоморфологической точки зрения.

Потом мы исследовали еще два истока — Какансу и Силанку. И тут же исключили их из списка «претендентов»... Словом, Ашчета больше других отвечала понятию «истинный исток».

— И потому ты со всей ответственностью утверждаешь, что вант экспедиция увенчалась настоящим географическим открытием? Или, может, вы лишь внесли существенную поправку в то, что до вас открыли другие?

— Честно сказать, такие понятия, как «открытие»... «уточнение», тем более в наши дни, субъективны и условны. Притом настолько, что, если, скажем, лет через двадцать в это же самое место придет кто-нибудь другой, он вполне сможет обнаружить что-то необычное.

— И все же откуда такая уверенность?

— Просто у нас был совершенно другой — качественно новый уровень исследований. Взять хотя бы то, что мы работали со спутниковым навигатором. За считанные мгновения он выдает координаты конкретной точки с точностью до секунд, а высоту над уровнем моря — до метра. И это — не считая традиционных приборов, таких, как, например, «ГР-35» — гидрологического регистратора, с помощью которого определяется скорость потока, или обыкновенных рулетки и метра — для измерения площади сечения потока... Потом, московская фирма «Эконикс» предоставила в наше распоряжение так называемый «универсальный чемоданчик» — прибор для измерения химического состава и электропроводности воды, и много другого... Кстати, данные, которые мы получили, сейчас обрабатываются в Институте географии РАН. Надеюсь, скоро они будут опубликованы.

— А что еще вы собираетесь, скажем так, обнародовать?

— Ну, конечно же, результаты исследований в комплексе. Потом выступим с докладом в Русском Географическом обществе.

— И оно, соответственно, вынесет «приговор» — достойны ли ваши изыскания того, чтобы их внести в историю географических открытий?

— Ну, в общем, да...

Прерывая нашу беседу на этой, неопределенно прозвучавшей ноте, замечу, что географические открытия, к сожалению, нигде четко не фиксируются. Нет такой международной организации, которая вынесла бы вердикт: да, это, мол, открытие, и отныне надо внести поправки во все географические справочники. Так что в наше, казалось бы, перенасыщенное сверх меры информацией время далеко не всякий узнает, что где-то в мире нет-нет да и случается необыкновенное.

Директор Института географии РАН академик Владимир Котляков обратился к участникам экспедиции с такими словами:

«Вопреки распространенным представлениям времена серьезных географических открытий еще не минули. Немало белых пятен и спорных вопросов в географической науке волнуют современных исследователей...

Успешно завершившаяся экспедиция «Исток Амазонки-96» внесла большой вклад в историю географии нашей планеты». Мнение уважаемого академика разделяет и профессор географического факультета МГУ Андрей Лукашов. В настоящее время возглавляемая им научная группа проводит полный систематический анализ результатов экспедиции в один из затерянных уголков Земли. Туда, где среди громадных изломов перуанских Анд, берет начало неприметный ручеек Апачета — вероятный исток величайшей из рек мира, о чем коренные жители тех диких мест, индейцы кечуа, и не подозревают.

Беседу вел Игорь Алчеев

Страны и народы: Второй Рим 2000 года

Как спасти Рим, Флоренцию, Милан, Венецию и Неаполь от людского наводнения на Рождество Христово и Новый 2000 год? Ведь только в Вечном городе ожидается примерно 36 миллионов паломников, туристов и просто желающих провести первые дни третьего тысячелетия в Риме.

Планета голубая, зеленая, белая...

Множество старинных городков в черте римской провинции и области Лацио готовы взять на себя часть нагрузки, но им не выдержать более 6-8 миллионов человек. Необходим более вместительный географический и природный резервуар, способный не только вобрать в себя огромную людскую массу, но и удовлетворить по самым высоким меркам ее рождественские требования и праздничные запросы. И такое заповедное пространство найдено — область Абруццо (площадь примерно 10 тысяч кв. км, население — более 1 миллиона человек). Главные ее города: Акуила, Терамо, Пескара, Кьети и сотни небольших уютных селений, расположенных в одном-двух часах езды от Рима, с которым их связывают скоростные автострады и железная дорога; есть и большой порт, и аэродром в Пескаре.

Еще не став «вторым» Римом 2000 года, область уже снискала самые красочные эпитеты. Хотя их она, безусловно, заслуживала и раньше. Автор этих эпитетов — художник и скульптор, создатель удивительных керамических изделий Винченцо Ди Джозаффатте. Он присвоил пляжам и просторам Адриатики, высокогорному снежному массиву в Гран-Сассо д'Италия (2914 м) в самой широкой части Апеннин, альпийским лугам и знаменитому заповеднику с пейзажами средней полосы, куда ежегодно приезжают около пяти миллионов охотников (любимое занятие — после футбола — итальянцев, готовых потратить на среднее обмундирование и ружье -8-10 миллионов лир), славное звание — «Планета Белого, Зеленого и Голубого Цветов». Когда я спросил маэстро Винченцо, как и почему возникло это название, он ответил: «Три цвета Абруццо привнесла сама Природа, а слово «планета» — из Космоса, который оказывает особое влияние на психологию местных жителей, поселившихся рядом со «звездами» — Римом, Флорениией. Неаполем».

Цивилизация «планеты» Абруццо, по словам маэстро Винченцо, — молодая, насчитывает каких-нибудь 1000-1200 лет (не будем спорить с археологами, которые нашли здесь первые стоянки человека времен палеолита и неолита, захоронения этрусков) и не может сравниться с греческими акрополями Пестума (всего в 250 километрах) и седыми холмами Рима (примерно в 110 километрах). В Абруццо и сейчас все развивается тихо и скромно (поверим печати): без громких скандалов, без автоматных очередей мафиози, дерзких ограблений банков и магазинов (не потому ли многие известные фирмы охотно открывают здесь филиалы?) Даже бравые карабинеры разгуливают по улицам городов не героическими группами в красивой черной форме с белыми портупеями, а в одиночку или парами, в штатской одежде.

— Даже они, — улыбается Винченцо, — желали бы походить на модных местных парней, которые настолько привыкли быть «провинциалами», что покупают костюмы только у самых модных кутюрье. Эта традиция в Абруццо сложилась исторически, и сейчас в Акуиле и Терамо галстуки предпочитают от «Валентине», пальто — от «Армани», плащи — от «Ферре»...

— Я бы сказал, однообразная, скучная в социальном плане «планета», — продолжает Винченцо. Он, как и все абруццезцы — так, на итальянский лад, называются жители Абруццо — говорит с особым акцентом и в особой манере, как будто все приземляет, делает более обыденным, непривлекательным, а на деле — весь расчет на обратный эффект.

— Нет, у нас в Абруццо, пожалуй, и не было острых классовых битв. Не было полярного размежевания на богатых и бедных. Нет мужественного пролетариата, готового срочно объединяться с пролетариями всех стран, как нет и обездоленного крестьянства, требующего земли и хлеба. Никаких гладиаторских зрелищ — и так столетиями. Засел прочно и надежно мирный обыватель, зажиточный и достаточно образованный (самый читающий в Италии). Газет здесь приходится на душу населения вдвое больше, чем в Риме или Флоренции. Живет обыватель в частных домах и просторных квартирах (желал бы сдать лишнюю пару комнат в аффитто — внаем, но некому. Теперь все ждут 2000 года); разъезжает в автомобилях, как и он сам, среднего класса. Если захочет, съездит в воскресенье утром на мессу в собор Святого Петра в Рим или вечером в Миланскую оперу, на ярмарку в Болонью, а то и в Дюссельдорф, Вену, Париж, Лондон. Таковы сегодня запросы среднего абруццезца, но запала теперь новая мечта, непреоборимое желание: на Рождество и Новый 2000 год всем себя показать, и не за границами Абруццо, а у себя дома. Уже сейчас подсчитано: всех будет, где достойно разместить и что показать, хотя тысячелетний возраст «планеты» — всего лишь историческая «шутка» для Италии, страны, которую можно только придумать.

Я принимаю тон и манеру абруциезцев во все поселять долю сомнений и отправляюсь по приглашению маэстро Винченцо и фирмы «Экотур» в путешествие по Абруццо, чтобы укрепить или разрушить стены сомнений в отношении римского «резервуара» 2000 года.

«Императорский лагерь» на Гран-Сассо

Кто самый главный турист Абруццо? — Не главный, а «специальный», — осторожно, как бы прикасаясь к святому или старинной керамической вазе из Кастелли, — поправил ваятель Винченцо. — Специальным туристом у нас называют папу римского Иоанна Павла II. Бывали у нас и папа Иоанн XXIII, и Павел VI, но нынешний понтифик на протяжении многих лет приезжает почти каждую весну, в первый вторник апреля, на Гран-Сассо. Раньше катался на лыжах, теперь совершает многочасовую прогулку по заснеженным горным склонам. Папский вертолет у спортивно-гостиничного комплекса «Кампо императоре» «Императорский лагерь» встречают тысячи паломников и жителей Абруццо. А фоторепортеры? За снимки папы римского, катающегося на лыжах при свисте ветра и снегопаде, улыбающегося при свете горного солнца, журналы платили самые высокие в Италии гонорары (до двух тысяч долларов, или трех миллионов лир за снимок).

Два года назад Иоанн Павел II с высоты Гран-Сассо возвестил, что к 2000 году область и ее города обретут новое бурное процветание, а кафедральный собор в Акуиле, папским велением, станет для католиков и всех христиан вторым по значению храмом после собора Святого Петра в Риме.

Откуда возникло название Акуил — Орел? Ни историки, ни духовенство, ни местные жители не дают точного ответа. Одна из версий звучит так: король Фридрих II повелел 99 рыцарям из 99 замков, находившихся друг от друга на расстоянии полета 99 стрел, заложить в 1254 году Акуилу — на горе, где гнездился могучий орел. Отсюда и название: Акуила. По-абруццезки, просто и исторически логично.

Но вернемся на Гран-Сассо, не на вертолете для «VIР», а на скоростном фуникулере, который ежедневно поднимает до шести тысяч лыжников и туристов. Наиболее отважные из них майским утром уже успели искупаться в Адриатическом море, а во второй половине дня решились на лыжную прогулку. Здесь, в горах есть вес для отдыха и деловых встреч: гостиницы, рестораны, бары, спортивные залы, помещения для проведения конференций и международных симпозиумов. Один из последних форумов был посвящен поискам исторической правды: как и кем отсюда, с Гран-Сассо, был освобожден в сентябре 1943 года арестованный глава фашистского режима в Италии Бенито Муссолини. Съехались делегаты из Германии, Англии, Италии. Они заседали на Гран-Сассо в зале, где рядом сохранилась комната, в которой был заключен дуче, а обедать спускались к Адриатическому побережью в ресторан «Кристалл», где подают самые изысканные блюда из даров моря. Морские деликатесы вместе с марочными винами Абруццо позволяли лучше искать историческую правду спустя более полвека. И делегаты форума восстановили ее в уже знакомом варианте.

Как известно, по личному приказу Гитлера — вызволить дуче, немецкий отряд из 500 эсэсовцев, горных егерей и десантников под негласным командованием гауптштурм-фюрера СС Отто Скорцени провел в течение 23 часов операцию, которая называлась «Штудент» («Студент» — это не студент, а фамилия немецкого генерала, разрабатывавшего операцию). Сам Скорцени прибыл на Гран-Сассо в форме простого моряка и отсюда докладывал в ставку Гитлера: «Мой фюрер! Я освободил Муссолини», (Не отряд, а он — Скорцени.) В ответ последовало: «Спасибо, майор Скорцени».

После войны стало известно, что операция «Штудент» задумывалась в Берлине не только как акция по освобождению Муссолини, но и как сигнал к ликвидации большинства высших итальянских военных чинов, аресту короля и папы римского Пия XII, к вывозу всех сокровищ Ватикана. Сейчас анализируется множество предположений, почему эта операция не была полностью завершена.

...Вечером мы ужинали в уютном баре, рядом с «комнатой Муссолини». На стенах — керамические тарелки. Из Кастелли. Из знаменитых мастерских ремесленников, продолжающих традиции XVIII — XIX веков.

— Видишь, и я как бы приобщился к истории, — показывая керамические изделия, улыбнулся Винченцо.

Орел, который никогда не воевал

Вряд ли в Италии можно найти другой крупный областной или провинциальный центр, который бы в ходе своей истории не знал военных пожаров и разграблений. Акуила (население ныне — 66 498 человек) всегда оставалась в стороне от сражений. Судьба или мудрость хозяев? В средневековье воинственные рыцари отправлялись с отрядами подальше от своих земель, дома же занимались украшением замков, вели хозяйство рачительно, не доводили до нищеты крестьянство и, если и прославились в «ста столицах» Италии, то своими пышными свадьбами, неразрывностью семейных уз, тяжелыми кошельками и самыми модными платьями. На женском старинном платье (их шьют и носят по сей день, и не только по праздникам) я увидел нечто мощное, наподобие металлического рога выпирающее посередине груди.

— Наверное, средство защиты от назойливых посторонних мужчин? — решил я.

— Напротив, — рассмеялся Винченцо. — Это — наше старинное изобретение, чтобы женщины навешивали на него тяжелые украшения и этим привлекали к себе взгляды. Рыцарь был счастлив: у его жены много драгоценностей, значит, и он богат и могущественен. Мужчины в нарядах не уступали женщинам, с той лишь разницей, что чаще их меняли. В домах — изобилие зеркал. Ни один знатный абруццезец не позволял себе явиться на пир или на охоту дважды в одном и том же платье. И оружие при нем всегда было самым дорогим, как игрушка, явно не для смертельного боя.

— Впрочем, качество металла в Абруццо — одно из лучших в Италии. Керамика тоже лучшая, — добавляет  маэстро. Художник присутствует в каждом замечании Винченцо, и потому он охотно рассказывает обо всех тонкостях архитектуры, ремесленного промысла:

— Каждый балкон, а он непременно украшает фасад здания, — из терракоты с изящными легкими ажурными металлическими перилами. Отлиты только местными мастерами. Чужаки не приживались и отступали.

Но это не означает, продолжает Винченцо, что житель Акуилы консервативен. Он принимает все лучшее от каждой эпохи. Это может показаться архитектурной эклектикой, но в городском комплексе удачно соседствуют венецианская каменная вязь и стекло, флорентийские и сиенские высокие большие карнизы, римская кладка и тяжелые строения в «стиле Муссолини» 20-30 годов. Все уживается в мирном «Орле», только, пожалуй, сегодняшние ветры — дома-коробки из Терона — по счастью, не засорили исторического центра Акуилы. Они растут на периферии. В центре здания подвергаются модернизации изнутри. Полы укладывают из каррарского мрамора (как в Москве, в Кремлевском дворце), ванны устанавливают в основном дорогие, с гидромассажем — с девятью боковыми жиклерами для выброса воды.

— Но почему жиклеров только девять, а не 99? — решил я лукаво поставить в тупик всезнающего Винченцо, только что просветившего меня, что в Акуиле всего должно быть «девяносто девять»: 99 рыцарей, 99 замков-кастелло, 99 старинных церквей и даже единственный средневековый фонтан в центре города — и тот с 99 «цампилли», из которых уже более семи столетий бьют сильные струи ключевой воды.

— Не иронизируй над нашей цифрой-реликвией, — ответил Винченцо. — Если бы не современный рационализм, то и в ванной у каждого здесь было бы по 99 жиклеров. Возможно, это дороже, но приятнее (смеется).

И все-таки страсть абруццезца к реконструкциям — разумная и осторожная. Новые отели необходимы, но не в чрезмерном количестве: кто их будет заполнять после 2000 года? Значит, следует приспособить к приему многочисленных гостей существующий жилой фонд, нужны дополнительные парковки, и почему бы в этой связи не подумать об огромной зеленой лужайке перед кафедральным Домским собором? Впрочем, в самой идее просторного паркинга в центре города нет ничего принципиально нового: когда-то на этой площади рыцари ставили свои 99 карет, в 60-х годах во время «фиатовского» автомобильного бума здесь все, напоказ соседу, ставили свои машины, но, к счастью, быстро одумались, поняли ошибку и не собираются ее повторять. Ищут «золотую середину» между каретами и автомашинами. Не завести ли велосипеды с колясками? Сдавать их туристам внаем и решить проблему с транспортом до и после 2000 года: велосипеды потом с удовольствием разберут местные. И удобно, и выгодно, и экологически выдержано.

Одну из таких велосипедных колясок я уже видел в Акуиле. Она быстро катила от Домского собора к самой большой в Абруццо цитадели. За глубоким рвом, некогда заполнявшимся водой, а сейчас словно устланным зеленым травяным ковром, — крепость XVII века. Ее строили испанцы ровно сто лет, с 1535 по 1635 год. И теперь она — будто белый остроносый корабль, севший на мель перед отрогами Гран-Сассо. Цитадель эта считалась неприступной и должна была выдержать любую осаду, однако проверить ее мощь не удалось; на нее так никто и не напал, и чугунные пушки палили только по случаю праздника и балов. Акуила, распушив перья праздничных одежд рыцарей, вельмож и простолюдинов, всегда пела и танцевала.

Теперь в цитадели — музей общенационального значения. В нем собрано все, касающееся истории и природы края, включая останки мамонта, найденного в 1954 году вблизи от Акуилы. Большую ценность представляет картинная галерея с работами художников XVIII — XIX веков, Фонд скульптора Эмилио Греко, подарившего городу коллекцию своих произведений. Скульптор ушел из жизни два года назад, и Акуила теперь стала первой и пока единственной хранительницей работ этого классика XX века.

Для любителей экскурсий по историческим местам и ценителей фортификаций в туристских бюро Акуилы уже готовят проспекты о крепостях Абруццо, которые славились больше красотой, чем неприступностью.

В живописном селении Чивителла-дель-Тронто есть крепость XVI века, вокруг которой ходит немало легенд. Любознательных гостей планируют разместить в удобно переоборудованных бывших казармах. Можно представить себя в виде стойкого солдата, которому, по уставу гарнизонной службы XVI века, запрещалось покидать крепость, и его с вечера до утра навещали «незнакомые» крестьянки из близлежащего селения с бутылью доброго вина, сыром и фруктами. Возможны и воинственные сновидения, возрождающие прочитанное о том. как сражались до последнего защитники цитадели и вместе с упавшим знаменем взорвали весь запас пороха в бастионах Святого Петра и Святого Андрея. Устная версия того сражения несколько расходится с написанной и повествует о том, как ловко сдались на милость победителям, расстреляв трех «изменников», пожелавших сражаться, защитники их бастионов. Так или иначе, цитадель будет в очередной раз отремонтирована, и в барах, там, где когда-то стояли пушки, туристы будут откупоривать бутылки с шипучим итальянским «спуманте».

«Сражения» по сценарию не предусмотрены.

Аббат дон Серафино и тысячелетние фрески

Есть в Абруццо небольшое селение Боминако. Его заложил в конце XIII века еще Карл Великий, и найти деревушку можно теперь только на крупномасштабной карте областного значения. Иначе говоря, под микроскопом. Меньше десятка домов, бар (это — обязательно в Италии), отары овец с большими и добрыми «пасторе» — сторожевыми собаками и две церкви. Но какие!

Указатели, ведущие к храмам, старые, покосившиеся. Казалось бы. все здесь «увяданьем окрашено», но не спешите с выводами, пока не подойдете к церкви Святой Марии-Ассунты и капелле Сан-Педлигрино. Перед вами — жемчужины архитектуры X — XII веков.

...День клонился к вечеру. Длинные лучи солнца уже едва освещали кресты над куполами церквей. Бар не работал. Двери домов были закрыты. Вдруг, откуда ни возьмись, перед нами появился маленький человечек. Неопределенного возраста, со взлохмаченной головой, быстрыми движениями и необыкновенно хитрыми глазами.

— Я — сторож, а вы откуда будете? — осведомился он, дружелюбно пожал нам руки и быстро скрылся, пообещав разыскать и привести аббата-настоятеля здешних церквей. И действительно, через несколько минут вернулся в сопровождении толстого священника.

— Сразу все в одном лице, — представил словоохотливый сторож. — Монах, настоятель церквей, аббат. В общем, наш дон Серафино.

— Двое нас теперь здесь, — согласился падре, — сторож да я. Так и живем. Когда-то в нашем аббатстве было более сотни монахов-доминиканцев, ныне и во всей Италии осталось немного нашего брата, монастырей — единицы. Но себя мы не списываем, верим, молимся Богу, в Ватикане имеем своего кардинала, регулярно шлем ему деньги и иногда даже разговариваем с ним по телефону. Всем мы довольны. Поближе к Богу, подальше от начальства, — говорит дон Серафино дружелюбно, словно проверяет: зачем мол, приехали и, не дай Бог, с ревизией, что только теперь не проверяют... Может, операция «чистые руки»? Но к ним, как выясняется, все что-то да и прилипает. Многие миллиарды лир. «Откуда они только берутся?» — недоумевает священник. Наконец, поверив, что мы не «не по этой части», падре впал в наилучшее расположение духа и раскрыл перед нами двери своих церквей.

Хранить аббату и сторожу приходится поистине чудо дивное. Фрески капеллы Сан-Пеллигрино, нестертые по сей день, созданы, как точно знает даже сторож, в 1002 году. Автор неизвестен, но тогда все художники были неизвестными мастерами. Постарались вспомнить, где еще в мире есть столь старинные фрески. И не вспомнили. Все оказались моложе: и в Риме, и в Ассизи, и в Падуе.

В глубине капеллы Сан-Пеллигрино — фреска со знаками Зодиака — тоже единственная в мире сразу но четырем признакам: по старшинству, по изображению всех святых (образы тысячного года), по календарю и обозначению всех фаз луны. Невероятный симбиоз, по нашим критериям начала третьего тысячелетия.

Много соборов мы увидели в Абруццо — в Терамо (византийское искусство), и Атри (в стиле барокко), римско-готические церкви в Кьети. Но о том, что «скрыто» в Боминако, как ни странно, во многих справочниках пока нет и упоминания.

— Не удивляйтесь ничему, — напутствовал нас милейший дон Серафино. — Жаль, что о нас мало кто знает. Но может быть, это к лучшему. Поближе к Богу, подальше от... мирского шума. А вот к 2000 году?

— Что будет, падре, к 2000 году?

— Фрескам исполнится почти тысяча лет...

Дон Серафино что-то недоговаривает, неохотно говорит о себе, но словоохотливый сторож раскрыл его тайны, словно старые замки.

Во-первых, рассказывал он, дон Серафино, как и все абруццезцы, очень гостеприимен, прекрасный кулинар и собиратель рецептов мировой кухни: из России он, например, заимствовал и привнес в меню русские щи, и они стали соперничать с местным пшенично-гороховым супом, а также соленый огурец, который прекрасно проходит под виноградную «граппу» и водку. (Как бы ее ни называли: «Смирнофф», «Горбачев» или «Московская».)

Во-вторых, дон Серафино — прекрасный математик: он без компьютера вычисляет (до последнего сольди), сколько денег он отсылает в Рим — кардиналу и сколько у него поэтому не остается.

— Вы думаете должно быть обязательно равенство цифр? Это — для плохого бухгалтера, — улыбается хитро сторож. — У дона Серафино всегда счет — в пользу Рима, конечно, и на гостей остается. Так и живем. В-третьих, дон Серафино — врачеватель и знаток местных трав — от одуванчика до горного лютика. У нас, правда, мало кто отваживается болеть, но если к кому и привяжется недуг, то аббат его, дьявола, непременно выгонит и будет ждать следующего: навешать и утром, и вечером, чтобы прихожане не болели и верили в Бога.

— Наконец, в-четвертых, падре — астролог и предсказатель судеб, — продолжал сторож. — Обо мне, например, он точно знает, что я — не женат и из Боминако уже никуда не уеду. Падре умеет составлять гороскопы и все видит и знает...

Так что же будет в 2000 году, дон Серафино?

Пескара дышит далями Адриатики

Где еще такое бывает: несут свои воды к морю две, пусть небольшие, реки, проходят рядом важные пути-дороги, по которым шагали римские легионеры, затем норманны, испанцы, неаполитанцы, французы, теперь вырос современный город Пескара с населением более 162 тысяч человек, а оба водных рукава так за века и не получили названия, — сетует Энцо Джаммасино, президент «Экотура». — Почему бы не заполнить этот исторический вакуум теперь и не назвать, например, реки старым названием селения Викус Атернум, или как при норманнах, — Пискария, можно и по фамилии местных маркизов — Пескара. Но... мечты, мечты...

Мы бродим по улицам Пескары. В городе много новых улиц, и для них подбирают сугубо современные названия. Это соответствует ритму жизни Пескары — города, который приобрел свое нынешнее экономическое и административное значение только в XX веке. Геометрически прочерченные улицы смотрят в сторону Адриатического побережья и словно утверждают главное хозяйственное назначение Пескары — курорт, морские ворота в Абруццо. в Центральную Италию, ближайшие восточные подступы к Риму — 208 километров от столицы.

Провинциалы,сознавая неизбежность судьбы — оставаться во многом на втором плане, все-таки не желают мириться с аутсайдерством и хоть в чем-то стремятся опередить столичные города. Пескара преуспевает в градостроительстве, в оформлении ресторанов, баров, кафе-мороженых — самых знаменитых в Италии, Такого дизайна и качества продукта, как в кафе на виа дель Ривьера в Пескаре, не знают самые посещаемые в Риме кафе, например, на площади Навона.

Пескара за последние десятилетия стала образцом итальянской курортной архитектуры XX века, конкурирующей в зоне Адриатики только с Римини. У этого стиля тоже пока нет своего названия. Все — в поиске. Возможно, возникнет новое — «рина-шименто» (возрождение), «морское барокко» или «либерти-пальм», чтобы выразить единство причалов, новых вилл и окружающих их стройных высоких пальм. Город дышит далями Адриатики... И неслучайно большинство известных художников Пескары — маринисты. Скульпторы ищут новые формы в морской и корабельной темах, поэты воспевают голубое Средиземноморье.

В Пескаре родился в 1863 году и долгие годы жил великий писатель Италии Габриеле Д'Аннунцио. В соборе св. Чьеттео — покровителя Пескары — похоронена его мать — Луиза Д'Аннунцио, «графиня с неспокойной, как море, душой». В строительство этого храма Д'Аннунцио вложил большие средства. Писатель был женат на русской, бывшей спутнице жизни российского ученого-изыскателя Голубева... На последнем жизненном витке Габриеле Д'Аннунцио написал обширный трактат — оригинал хранится в Библиотеке Д'Аннунцио в Пескаре, — в нем призывал «людей искусств и финансов» оставлять после себя «память в камне» — соборы, здания, а также клубы и фонды, в которых собирались бы произведения литературы, живописи, скульптуры. Сам он следовал этому принципу: после него остались фонды Д'Аннунцио в Пескаре, Гардоне на Сицилии. Этому же принципу творческого бессмертия были верны Греко, Гуттузо и другие деятели итальянской культуры.

Море не принесло Пескаре славу родины великих мореплавателей. Отсюда не уходили в плавание Колумбы и Веспуччи. Но из Пескары ежедневно отправляются в рейсы сотни моряков и капитанов, ведущих суда под флагами Италии и других государств. Рано или поздно моряк возвращается в родной порт, и Пескара не перестает его удивлять постоянными изменениями. И вернувшись однажды, моряки увидели новый памятник — вертикальную десятивесельную лодку, напоминающую боевые корабли древних греков. Это был самый большой в Италии морской монумент.

Италия, область Абруццо

Михаил Ильинский / фото Евгения Гаврилова

Страны и народы: Зарабатываем на преисподней

Если поделить километры, составляющие протяженность Явы, скажем, на 120 — приблизительное количество разбросанных по острову вулканов, потом принять во внимание их среднюю высоту — от 3 до 4 тысяч метров, можно с уверенностью сказать: гигантские «волдыри» на главном острове Индонезии видны отовсюду. Тем более, что свыше 30 из них источают смог, перистые хвосты которого растягиваются на сотни километров. Фиолетовые вершины выбрасывают серо-черный пепел и ядовитый газ, сползающие кипящие болота слизывают деревеньки, горячая пыль обжигает легкие и в десятке километров от вулканов...

И все же Яву называют раем. Зловредные вулканы засыпали ее слоями пепла, которые орошаются муссонными ливнями, прогреваются жарким солнцем, а потому производят на свет самую богатую в мире флору. Ее принято называть влажными тропическими лесами. В пестрейших зарослях еще совсем недавно в изобилии водились носороги, тигры, дикие буйволы, вопили обезьяны, прыгали летающие лисицы и кокосовые белки, ворочались в протоках крокодилы, ползали питоны. Сейчас изобилия не осталось, но увидеть все это еще можно.

Отвезти меня на западное побережье Явы и показать вулкан Кракатау вызвались в Джакарте трое, рекомендованные старшим менеджером гостиницы «Картика-плаза». Парни держали себя с большим достоинством, нежелание работать с туристами через обычные бюро обслуживания объяснили просто:

— Дешевый стандарт — не наш стиль. Мы гарантируем путешествия такого качества, которое было только в прошлом веке... По тем дорогам, которые предлагаем мы, пройти могут не все.

Имена их звучали тоже необычно. Выехавший со мной из Джакарты назвался Девид Ламбертус. Богослов из Гааги? Банкир из Берна? Стряпчий из Австралии? Всего лишь, как он сказал, младший егерь. Лопоухий, лицо треугольником, поверх типично яванской — словно французская горчица — желтизны, сероватый налет от частых спусков в серную гарь вулканных кратеров. А улыбка — жемчужная.

Когда до приморского городка Карита, откуда мы катером предполагали дойти до знаменитого вулкана Кракатау, оставалось, по моим расчетам, не больше часа езды, мы уперлись в перегородившую шоссе плотную шеренгу спин вопящих, пританцовывающих и размахивающих руками мужичков в тюрбанах. На сигнал никто не обратил внимания.

Девид протянул мне расшелушенный банан величиной с булку и посоветовал:

— Остыньте. Ну, подумаешь, бой петухов... Переждем. Все равно уже сэкономили время...

Действительно, в предыдущей деревне на нанятом в Джакарте «лендровере» я с налету влетел в кучку свежего слоновьего навоза. Рано утром там проводилось официальное открытие мероприятия, схожего с нашими конскими базарами в далеком прошлом. Только тягловая скотинка выставлялась чисто местная.

Пробуксовав в «ароматной» кучке, поехали дальше, а через минуту зеркало заднего вида просто потемнело. За нашей медленно двигавшейся машиной возникло два, а может, и три десятка слонов, вываливших сплошной колонной на шоссе. Торгуют ими, обычно выстроив прямо на асфальте, полный день, ярмарку эту не объедешь, так что нам действительно повезло. Могли простоять до вечера. И вот теперь, в следующей деревне новое общественное событие — петушиные бои...

Для яванца, в особенности западного, деревенская улица, даже если она давным-давно стала частью шоссе, это нечто большее, чем пространство между домами. Продолжение дворика, куда отправляют детей поиграть. Свалка для убитых крыс и змей. Овечий или гусиный выпас. Место обучения езде на велосипеде или жертвоприношений духам-покровителям. Рынок. Ровная площадка, где приятно поваляться, покуривая, на вынесенной раскладушке. Многое еще что и только потом уже — проезжая часть для автомобилей. Ведь машины появились у людей позже, чем все остальное... Подождут.

Мы и ждали. Я изучал карту, а Девид Ламбертус, младший егерь, выигрывал, как выяснилось, пару тысяч рупий, ввязавшись в ставки.

— Они похвалили вас, сказали: какой цивилизованный водитель, не давил на сигнал, не бегал за полицейским...

— Ну, хорошо, Девид Ламбертус, сэр, — сказал я. — Только бы успеть на место до вечера.

— Сегодня все равно ничего не будем делать.

— Как так? Осталось километров восемь!

— Конечно, их надо проехать. Но через четыре километра поворот на проселок. Возьмем в сторону километров шесть. Туда и обратно, значит, плюс двенадцать... Подберем Марко Поло. Он молодожен, купил дом. Кстати, если уж говорить правду, вот он-то настоящий сэр...

— Марко Поло? Молодожен?

— Марко Поло. Вы правильно произносите.

— Но ведь он...

— Вы вполне осведомлены, это приятно. Да, он — большой человек, главный егерь, его многие знают, но машины у него еще нет, скоро купит, конечно...

Тут пора дать объяснение. В западной части Явы индонезийцы носят иногда странные для этой части света имена. Кроме Девида Ламбертуса и Марко Поло, третьим со мной работал Элберт Камю. Хотя они и называют себя егерями, к лесам и живности не имеют никакого отношения. Они сопровождают приезжих и соотечественников (к которым, то есть соотечественникам, относят по каким-то неизвестным признакам и некоторых голландцев) к кратерам вулканов или, как они выспренно говорят, «в преисподнюю», по выбранным ими тропам, обеспечивая необходимую технику безопасности.

114 лет назад, 23 августа 1883 года, разверзлась в морской пучине и тверди под ней «дыра» в 40 квадратных километров. Хлынувшие в «дыру» массы воды вызвали мощный взрыв, поднявший тридцатиметровые волны, которые смыли навечно в пучину 36 тысяч яванцев с ближайших берегов. Выброшенные извержением куски породы перекинуло на другую сторону Индийского океана — на Мадагаскар.

Грохот слышали в четырех тысячах километрах от места извержения, в Брисбене, а пепел донесло до Испании. Из океана поднялся остров, получивший название Кракатау. Потом второй. «Его сын», как пояснил Камю.

К концу нынешнего века прибавилось еще два острова и теперь их — четыре. Заваленные остывшим пеплом, они сплошь, если не считать «горячих лысин» на вершинах, покрыты экзотической растительностью. Что же касается змей, насекомых, грызунов и прочей живности, то их появления здесь ученые ожидают только через два миллиона лет. Раньше — вряд ли.

Извержение облегчило работу христианских миссионеров, в те гады, в основном, голландцев. Западные яванцы, устрашившиеся разверзшейся преисподней, решили, что собственные духи-покровители окончательно отвернулись от них. При крещении же протестантские проповедники с не присущим им чувством юмора давали имена, какие подскажет фантазия. Эти имена наследуются неизменно из поколения в поколение. Теперь-то патеры — яванцы, и будучи, как все уроженцы западной части острова, неисправимыми традиционистами, внимательно следят, чтобы земляки не своевольничали при крещении. Элберты Камю, или чаще — Камюсы мне встречались и потом. Французский писатель был, наверное, здесь в моде, когда они появлялись на свет.

Марко Поло, Элберт Камю и Девид Ламбертус — выносливые пешеходы по кручам и знатоки, определяющие по характеру пара, бьющего из расселины, или усиливающейся серной вони — «где рванет». Они несут прямую ответственность за жизнь клиентов, порою довольно недисциплинированных, а то и просто бестолковых или подвыпивших.

В документе, который Марко Поло, прежде, чем сесть к нам в «лендровер», сунул мне на подпись, говорилось: «Всякий, вернувшийся живым, получает почетный титул побывавшего в кратере, о чем и выдается бесплатный диплом».

На самом-то деле диплом всякому желающему заглянуть в кратер вулкана обходится недешево. Но ребята отрабатывают свой гонорар.

Увидев с борта крошечного катерка, пляшущего в толкучке мутновато-коричневой жижи Зондского пролива, как то появляется, то исчезает за волнами столб серого дыма, пробивающий набухшие дождем облака над островком Кракатау, невольно испытываешь страх. Потом, правда, немного обвыкаешь. Океан постоянно «дымится» во многих точках пролива, разделяющего Яву и Суматру, Шкипера катера, что перебрасывает туристов, жаждущих получить диплом о «возвращении живым с Кракатау», на остров-вулкан, звали совсем не по-морскому, скорее даже как-то по-ковбойски — Майкл Смит. Вместе с Марко Поло, Девидом Ламбертусом и Элбертом Камю они объединились в некое подобие акционерного общества закрытого типа, в которое не так-то легко устроиться даже на должность писца упомянутых дипломов. В этой части Явы царит хроническая безработица...

Длинный, смуглый, совсем коричневый от загара и ветров, Майкл Смит собирается переменить профессию, поскольку страдает от морской болезни. Его мечта — стать учителем истории, для чего он заочно учится в Джакартском университете. Но дипломную работу по-прежнему «привязывает» к вулканам. Разрушительные их извержения, по его мнению, стали одной из причин того, что Ява, колыбель утонченной цивилизации и культуры, более развитой, чем у португальцев, появившихся в этих водах в XVI веке, оказалась не способной отразить военный и религиозный натиск пришельцев, поначалу католиков, а потом протестантов — голландцев.

Вулканы, объяснил мне капитан и будущий историк, если жить среди них, подавляют психику, давят на душу и лишают человека воли.

Вулканные егеря несут и дозорную службу, Кракатау дремлет под их надзором. Готовить подробные отчеты для вулканологов — их, наверное, главная служебная обязанность. Водить туристов — это, хотя и заработок, но все-таки «левый». В те часы, когда мы рассматривали Кракатау, на острове стояла тишина, кратер был холодный. Но кто знает, что произойдет завтра?..

Следующий день выдался солнечным. Хмари словно и не бывало. Поселившие меня в Карита егеря исчезли до вечера, пообещав на закате показать «кое-что невиданное». Крохотный гест-хауз, выходящий деревянной верандой на песчаный пляж, залитый колеблющимся от жары воздухом и заставленный пальмами с растрепанными бризом челками, после сиесты оказался переполненным туристами. На веранде шла бойкая торговля складными стульями.

Припухший, видимо, со сна Марко Поло, появившийся со стороны кухни, предложил немного пройтись по пляжу. Мы взобрались на кривую, склонившуюся от дряхлости над белым, словно сахар, песком пальму, к стволу которой были прибиты дощечки-ступени, и уселись лицом на запад.

Океан лежал плоский и зеленый, словно сукно бильярдного стола. Светло-желтый подол Кракатау переходил в коричневый конус, вершина которого, сдвинутая чуть набекрень, зияла беловатыми рваными краями. Было видно, как зеленые заросли тянутся от прибойной кромки к вершине, повторяя путь, по которому когда-то сбегала лава, размазывая за собой плодородный влажный пепел. Издали Кракатау произвел на меня большее впечатление, чем вблизи.

Десять минут — и солнце затонуло. Море слилось с небом. Кракатау исчез.

На обратном пути в гест-хауз выслушиваю короткую лекцию. Марко Поло живописует вулканы, словно неких великанов-работяг, преисполненных патриотического рвения.

— Вулканы, — говорит он, — выработали около четырех миллионов тонн плодороднейшего пепла. Одним из основных и довольно стабильных его поставщиков теперь является Танкубанпраху, в 30 километрах от Бандунга..

— Дайте наводку на егерей,  которые там работают, — прошу я Марко.

— Можем и туда ехать вместе...

И уже, как бы пускаясь в новый маршрут, он рассказывает, потягивая таиландское пиво «амарит», что на вершине Танкубанпраху русский император Николай II, тогда еще цесаревич, совершавший путешествие от Гатчины до Владивостока морем, праздновал в 1890 году день рождения отца, Александра III. Пикник состоялся именно на вулкане.

С другим Романовым связана и история первого путешествия первого русского на Яву.

Некто из свиты молодого Петра Первого, объезжавшего в самом начале XVIII века Западную Европу, в амстердамском кабаке болтанул лишнее про «величество». Прошелся ядовито насчет пьянства и неоправданных трат на отнюдь не лучших голландских мастеров, приглашаемых царем в Россию — и горько пожалел об этом наутро. Доносчики в делегациях — явление не новое. Распалившийся царь-просветитель приговорил «слишком умного» дворянина к обезглавливанию. Так и сделали бы, да вмешались голландцы, жившие уже тогда в «правовом государстве». На своей земле они судили сами. Хотя царь и взбесился, решили: выслать навечно бедолагу в Батавию, как тогда называлась Джакарта... Тот и поплыл, прикованный к веслу на галере, посмотреть знаменитые вулканы. Есть сведения, что он потом прислал домой довольно подробную реляцию о пользе последних.

Офицеры из свиты цесаревича Николая тоже проявляли к вулканам особенное внимание. Ведь где вулканы, там и сера, неотъемлемый компонент производства пороха, которого уже тогда на один выстрел корабельного орудия требовалось не меньше пуда. Российская океанская экспансия выражалась в поисках и возможного местного снабжения боезапасами, и так называемых угольных станций для паровых крейсеров, начинавших челночные рейсы между Кронштадтом и Владивостоком вокруг Африки, Индии, Индокитая и Китая...

Девид Ламбертус натягивает через голову серый свитер. Подъем на вулкан Танкубанпраху предстоит до отметки 1850 метров над уровнем моря. Вулканолог Асет — бандунгские окрестности его вотчина — предлагает мне крепкий посох. Двигаемся по хорошей, в общем-то, тропке, которую начал торить здесь в 1813 году голландец Абрахам ван Рибек. В Европе шли наполеоновские войны. Голландская колония на Яве оказалась отрезанной, а Вест-Индской компании требовался порох. Ван Рибек прорубался через непролазную чащобу в горах, выбирая направление на усиливавшийся запах серы. Залежи он обнаружил, даже приступил к разработкам и отправке сырья вниз, в долину, но, вымотанный путешествиями по джунглям и изнуренный тропическими болезнями, умер.

Асет говорит, что жизнь голландского ученого «высосал вулан».

Серный запах «высасывает» и наше дыхание.

Привал делаем на обрыве, с которого открывается вид на лунную поверхность. Серая круча, тронутая беловато-желтым налетом. Ядовито-зеленого, почти малахитового цвета поверхность кажущегося загустевшим озера в кратерной воронке. И десятки то ли дымов, то ли струй пара по склонам и на дне вулкана. Дно это для яванцев — золотое.

Асет — второй из трех братьев в семье, который выбрал карьеру в туристском вулканном бизнесе. В Бандунге, откуда он родом, действует специальная частная высшая школа. На ее факультетах — гостиничного дела, ресторанного обслуживания и управления туристскими бюро готовят классных специалистов с научной подготовкой вулканологов для сопровождения групп в кратеры.

— Если бы вам предложили стать управляющим ресторана на смотровой площадке у кратера, вы взялись бы за дело? — спрашивает он шутливо.

— И что же в этом бизнесе особенного? — отвечаю в тон вопросом на вопрос.

— Вовремя унести ноги и валюту, — смеется Асет, — пока внезапное извержение не застало врасплох...

Вулканы — это вообще целая отрасль туризма. Для устройства школы приглашали европейских экспертов, содержание которых обходилось в огромные суммы. Но на это смотрели как на инвестиции, которые окупятся многократно. Может быть, поэтому учеба стоит недешево. За шесть семестров нужно внести около 2000 долларов, при этом последующая зарплата, если, конечно, удается устроиться в хорошую фирму, — около 350 долларов в месяц. Одолженные для учебы под проценты деньги Девид Ламбертус возвращает и сейчас.

— По сути, эти ребята занимаются экспортом того, что не сдвинешь с места, — говорил мне потом в Джакарте Иуп Аве, один из высших правительственных чиновников, курирующих «привулканное» предпринимательство в Индонезии. — В последнее время к туристам из Европы и Америки прибавились японцы, становится все больше корейцев и тайваньцев, сингапурцев, таиландцев. Они приезжают и привозят свои деньги. Это миллионы долларов. Они компенсируют сворачивание нашего главного экспорта — нефтяного.

— Здесь вулканы, — продолжает он. — А у вас в Сибири тайга... Золотое дно. С места падения Тунгусского метеорита девиды ламбертусы собирали бы не меньше. Конечно, нужен строгий контроль за гостиницами, дорогами и другими источниками загрязнения среды... А что? Сделайте объявление и увидите, какие предложения посыпятся... Главное, чтобы этим занимались подготовленные профессионалы, а для начала кто-то вложил бы капитал. Хотите возьмемся вместе?!

...На дне кратера Танкубанпраху, откуда-то из-за паров, бьющих сквозь расселины в желто-серой губчатой корке под ногами, словно мираж, появляется человек в армейской шинели. Но это не солдат. Торговец местной пористой крупной малиной, собранной в окрестных джунглях. Просто другой одежкой пока не разжился. Малина на вкус слишком приторная. Цена — фантастическая. Торгуемся.

И тут, наверное, требуется еще пояснение, чтобы снять возможный вопрос: тоже чудаки — надумали торговаться в неподходящем месте... У яванцев, как объяснил Девид Ламбертус, существует семь главных резонов торговаться. Первый — чтобы самоутвердиться, обозначить свои деловые качества, так сказать, показать себя искусным негоциантом. Второе — ради собственного удовольствия. Третий — чтобы полировать и дальше личную технику экономии денег. Четвертый — «спустить на тормозах» дурное воспитание. Пятый — продемонстрировать воспитанность, проявить вежливость, поскольку немедленное согласие платить сколько запрашивают — признак высокомерия. Шестой — скрытая форма просьбы о милосердии, если вы бедны. Седьмой — ухаживание. Даже в современном супермаркете в Джакарте, если вам симпатична кассирша, попросите скидку с общей насчитанной суммы. Она воспримет это верно — вы отличили ее, она вам нравится, вы хотите пообщаться, скидка, просьба о которой все равно обречена на провал, просто предлог. И те, кто стоят вам в затылок, и сама кассирша, не взовьются от обывательского негодования, даже не обменяются ироническими взглядами. Отчего-то люди, живущие среди вулканов, мягки и терпимы.

Малину мы, конечно, купили. Кроме малины, потом нам принесли еще и ожерелья из полированных комочков застывшей лавы. Одно из них я постоянно носил в нагрудном кармане рубашки так, чтобы оно немного, вроде бы случайно, свисало из него. Как своеобразный пропуск и свидетельство моего серьезного отношения к стране.

Про индонезийцев иногда говорят, что они существуют в тридцати веках одновременно. Племена на острове Ириан-Джайя находятся в каменном веке. На острове Бали доктора философии ставят перед порогом дома блюдечки с водой для плохих и добрых духов, может, и по житейской инерции. В Джакарте сквозь стекла контор, в которых предприниматели вывешивают на стенах гарвардские дипломы и матово поблескивают экранные бельма компьютеров, на стенах висят амулеты от сглаза. А вулканы и подавно для всех них — нечто извечное. Симпатии голого вождя, утонченно-томного балийца и энергичного джакартского дельца будут на вашей стороне, если вы пройдете у них один и тот же тест. Продемонстрируете: первое — что вы знаете, сколько вулканов на островах Индонезии, второе — что побывали в кратере одного из них, и третье — сумму, в которую вам обошлось это путешествие, назовете в индонезийских рупиях, а не в долларах или рублях.

Валериан Скворцов / фото автора

о.Ява

Страны и народы: Канайма

Под крылом мелькнул тепуй Серро-Венадо — Оленья гора. Тепуй означает «столовая гора» — форма рельефа, очень характерная для Гвианского нагорья. Бронирующие его древние песчаники и конгломераты, одни из самых твердых пород, которые почти не подвержены эрозии. Поэтому они образуют труднодоступные или вообще недоступные плато с отвесными стенами высотой в сотни метров. Один из тепуев, а именно плато Рорайма, на которое поднялись в 1884 году два английских исследователя, Имцерн и Перкинс, послужил прообразом для «Затерянного мира» в романе А.Конан Дойла.

За минуту до того, как шасси коснулись бетона, промелькнули низвергающиеся в лагуну водопады Сальто-Ача. Так нас встретила Канайма.

Канайма. Это слово слышит каждый приезжающий в Венесуэлу. Канайма —один из крупнейших в мире национальных парков, расположенный на юго-востоке страны. Плавный изгиб реки Каррао, правого притока Карони, образует величественную лагуну, которая и дала название всему заповеднику. Перед самым поворотом река низвергается с сорокаметровой высоты тремя мощными потоками. Это и есть Сальто-Ача, шум которого днем и ночью слышат посетители основного лагеря Канаймы.

К услугам многочисленных туристов, посещающих эти места, целая сеть маршрутов к самым интересным местам, массу сведений о которых предлагают справочники и путеводители. Но чтобы увидеть нечто, оставшееся за кадром рекламы и строкой путеводителей, чтобы почувствовать первозданный дух тропической природы, лучше воспользоваться услугами вольных проводников.

Одного из них зовут Томас Берналь. Официальных сведений о нем нигде нет, он как бы не существует, но слухов о нем ходит множество. Говорили, что это лучший знаток Канаймы, что хотя сам он не местный, ориентируется в сельве не хуже индейцев, и лагерь его находится на противоположном берегу лагуны. Сам Берналь или кто-нибудь из его помощников иногда появляется в баре на берегу лагуны.

Так вот, мое путешествие началось в местной общепитовской точке. Имя Берналь звучало там как пароль. Услышав его, молодой индеец, сонно протиравший стаканы, встрепенулся и со словами «Одну минуту, сеньор» выпрыгнул из-за стойки и в два прыжка подскочил к другому индейцу, который копался в подвесном моторе долб-ленки-куриары, вытащенной на песок. Некоторое время они о чем-то совещались на своем языке, после чего первый индеец спросил:

— Сеньор желает попасть в лагерь Берналя?

— Да.

— Он может отвезти, — индеец указал на своего товарища, продолжавшего копаться в моторе, — но это будет стоить...

Я согласился, почти не торгуясь, а точнее просто разделив запрашиваемую плату пополам, на всякий случай. Возражений не последовало.

Минут через пятнадцать куриара уткнулась носом в песок на противоположной стороне лагуны. Искомый лагерь находился где-то рядом, и туда вела хорошо протоптанная тропинка, скрывающаяся в сельве. Лагерь состоял из чуруаты — навеса из пальмовых листьев, типичного жилища местных индейцев, с той лишь разницей, что пол здесь был аккуратно забетонирован. Посреди стоял грубо сколоченный стол, рассчитанный человек на двадцать, а по краям висели гамаки постояльцев. Стулья заменяли деревянные чурбаки, кроме того, здесь имелись еще холодильник и грубый шкаф, в котором стояла разнообразная, но довольно современная городская посуда. И ни одной живой души. Оставалось ждать.

Ожидание было недолгим. Вскоре на тропинке, выныривающей из сельвы, появился хозяин лагеря в сопровождении двух парней европейского вида. Это был невысокий, плотный мужчина средних лет с индейскими чертами лица. (Правда, у местных индейцев пемонов лица другие.) Он увидел меня — нового человека и поздоровался сразу на трех языках:

— Буэнос диас! Гуд монинг! Гутен морген! Так просто он, видимо, определял язык общения с потенциальным клиентом.

— Буэнос диас.

Испанский ответ его почему-то страшно обрадовал.

— Итальянец?

— Нет.

— Тогда откуда?

— Из России.

— Из самой настоящей? Хм! Первый раз вижу у нас русского туриста...

— А вообще-то видели?

Ответом был непередаваемый жест рукой, выражающий одновременно неопределенность и предложение следовать за собой. — Пойдем, кое-что покажу, заодно и прочитаешь мне, что там написано.

Пройдя метров десять по тропинке, мы остановились. И тут я увидел перед собой то, что меньше всего можно было бы ожидать здесь, в сельве, в самом сердце Гвианского нагорья. Мраморная надгробная плита. Поддерживаемая четырьмя колоннами двускатная крыша. Восьмиконечный православный крест. Перед иконой горящая лампадка. Все, как полагается по православному обряду. И это среди тропического леса Канаймы! На сером мраморе высечена надпись на испанском: «Анатолий Федорович Почепцов. Родился в России 12-7-1926, умер в Канайме, земле, которую больше всего любил, 31-8-1986. С вечной скорбью, твоя дорогая мать и остальные родственники». Ниже другая надпись — уже по-русски: «Спи, дорогой казак. Шум этой реки тебе напомнит наш тихий Дон. Любящие всегда сестры Галина, Людмила». Кто был Анатолий Федорович Почепцов? Какая судьба занесла его так далеко от Родины? Словно прочитав мои мысли, Берналь тихо сказал:

— Да, был тут один твой земляк. Проводником работал. Места эти лучше индейцев знал, и они его очень любили.

Неисповедимы пути русской эмиграции. Потом, уже в Каракасе, где существует довольно многочисленная русская община, я пытался выяснить что-нибудь о судьбе Анатолия Федоровича Почепцова, но почти ничего не удалось узнать. Многие слышали, что в Канайме работает проводником русской эмигрант, но кто он, откуда — на эти вопросы я ответа не получил. Говорили только, что его сестры живут в Канаде. Это они поставили надгробье на одинокую могилу в Канайме, и панихиду отслужил русский православный священник отец Павел из Каракаса.

Постояв немного у могилы, мы вернулись в лагерь. Мой спутник пустился в пространные рассуждения о том, что в настоящий момент он лучше всех знает Канайму, и все, кто хочет увидеть немного больше, чем написано в путеводителях, обращаются к нему. В доказательство он показал корзину, доверху наполненную всякими открытками, цветными журнальными вырезками и ксерокопиями. Я с интересом начал перебирать содержимое и понял, что это было главным достоянием Томаса Берналя. Все материалы, присланные разными людьми из разных стран и написанные на разных европейских языках, содержали благодарность за время, проведенное в заповеднике.

Особую гордость хозяина составляли журналы на английском, немецком, французском, испанском языках, один даже на японском, со статьями, посвященными Канайме. С многочисленных цветных фотографий смотрел сам Томас Берналь, иногда в окружении различных людей, на фоне водопада и сельвы. Я также пообещал, что если что-нибудь напишу и это увидит свет, то один экземпляр я обязательно пошлю в далекий лагерь, затерянный в сельве. Ни одного издания на русском языке в этой коллекции до сих пор еще не было.

Потом хозяин лагеря предложил показать мне Канайму, точнее ту ее часть, где мы находились.

Сначала наш путь лежал по неплохо проторенной тропинке, которая постепенно сужалась, пока не стала едва заметной. Дальше мой проводник вынул мачете и стал прорубать дорогу. Я спросил, куда мы идем. Ответом был целый рассказ о том, как мой спутник нашел, прорубил и обустроил все здешние проходы и тропы, о большей части которых штатные гиды из основного лагеря Канаймы даже и не догадываются. По дороге Берналь все время нагибался, показывая мне различные растения или насекомых, сопровождая это обильной информацией. Из листьев вот этой пальмы делают крыши. Далеко не всякая пальма пригодна для этого, а только определенная. Вот из этого корня получают таниновую кислоту, из которой потом приготавливают красители. А из этого растения приготовляют яд, который индейцы используют на охоте; а вот орхидея, символ Венесуэлы; эта змея называется «фальшивый коралл» потому, что совсем безопасна в отличие от настоящей коралловой змейки — самой опасной и ядовитой; а этот паук — лохматое чудовище «аранхья мона», размером с детскую ладонь, — очень опасен для человека. Моих познаний местной флоры и фауны явно не хватало, чтобы подтвердить или опровергнуть слова моего провожатого; но когда я знал то, о чем идет речь, убеждался что никаких, даже самых безобидных приукрашиваний не было. Меня вел блестящий натуралист-самоучка...

Наконец в чаще мелькнул просвет. Мы вышли на берег одной из проток реки Каррао — после падения с пятидесяти метро вой высоты она спокойно несет свои воды. До следующего водопада. На другом берегу виднелись пальмы затопляемого участка саванны, которые здесь называют «моричалями». Это одно из излюбленных мест обитания кайманов и водяных змей — анаконд, самых крупных из известных пресмыкающихся на земле. Правда, здесь уже давно нет или почти нет ни тех, ни других — слишком много людей посещает эти места, и коренные их обитатели вынуждены были потесниться, отступив в менее доступные районы.

Тем временем мы приблизились к нашей цели. Спокойная и, видимо, довольно глубокая лагуна у подножья скалы, с которой стекает тончайшая струйка воды. На мой немой вопрос: «Это и есть Сальто-Сапо?!» Томас Берналь только разводит руками: «Ничего не поделаешь, разгар сухого сезона». Сколько раз я видел это место на фотографиях: мощный поток низвергавшейся воды охватывал всю ширину реки, у подножья водопада — пена и буруны, радуга от мельчайших брызг, а сейчас... зеркальная гладь лагуны и одинокая, вытащенная на берег куриара.

Идем дальше. С правой стороны от водопада, по едва заметной тропинке карабкаемся наверх, где приблизительно на половине высоты водопада, утес пересекает небольшая ниша, по которой проложена тропинка. По ней можно обогнуть стену падающей воды.

Пройдя поперек весь утес, мы снова углубились в сельву. Вдруг слева по ходу движения появляется углубление в скале — грот не грот, пещера не пещера — обустроенное жилище: посередине сложенный из камней очаг, грубо сколоченный из досок стол, такие же лавки, консервные банки, приспособленные под посуду, чисто выметенный пол. Берналь таинственно улыбается, потом говорит:

— Милости прошу, моя бывшая обитель, присаживайся.

И начался рассказ, как он нашел этот грот, расширил его и приспособил для жилья. Сначала администрация заповедника пыталась было возражать, но потом его стали показывать туристам как еще одну местную достопримечательность.

— Я живу с природой в полном согласии и этим счастлив, встаю с рассветом, ложусь с закатом, знаю жизнь сельвы не хуже местных индейцев, хотя сам не местный и тоже родился в городе.

Рассуждения проводника прервали голоса, доносившиеся из сельвы. Спустя несколько минут из леса появилась группа туристов, ведомая индейцем-проводником. Берналь ядовито ухмыльнулся:

— Внимание! Сейчас гид будет врать. Занятно, что он на этот раз придумает.

— Чего ему врать?

— А гиды всегда врут. Конечно, их можно понять. Хочется рассказать что-то необычное, привлекательное, тем более что наши венесуэльцы все проглотят. Вот европейцы иногда каверзные вопросы задают, все подробности им подавай, а уж если японцы...

Тем временем проводник что-то рассказывал, указывая на грот, подкрепляя слова жестами. Увидев нас, он несколько смутился. Берналь продолжал комментировать, не слыша, о чем речь:

— Ну, что я говорил? Обычно про этот грот рассказывают, что это храм, который устроили индейцы-проводники Канаймы, где они собираются по ночам в новолуние и молятся своим богам, чтобы те послали им побольше состоятельных клиентов, однако наше  сейчас   присутствие  здесь  нарушает чистоту этой легенды, но... слышишь...

До меня доносились слова: «...священный грот ...его смотритель, старейший проводник Канаймы Томас Берналь, который по ночам общается с духами по старинным индейским ритуалам...» Дальше было еще интереснее. Кто-то спросил:

— А кто этот молодой человек, он тоже здесь работает?

Я даже не сразу понял, что речь идет обо мне. Гид не растерялся:

—Нет, наверное, это один из сыновей старого Бсрналя, которые часто сюда наезжают...

Мой проводник отнесся ко всему философски:

— Таковы правила игры. За свое путешествие люди заплатили немалые деньги, значит, чем больше невероятного они увидят и услышат, тем лучше, вот гиды и стараются вовсю. И обе стороны довольны. За все уплачено.

Между тем туристы подошли совсем близко. Какая-то женщина спросила, не найдется ли питьевой воды.

— А чего же нет, всегда — пожалуйста. — Берналь протянул ей жестянку с чистой прохладной  водой. Женщина сделала два глотка, но, узнав, что вода прямо из водопада, пить отказалась.

— Это гораздо чище всякой химии, которую вы там у себя в городах пьете. — Однако аргумент Берналя не произвел должного действия.

«Да, эти городские неисправимы», — выражал взгляд моего спутника, когда группа скрылась за поворотом тропы.

А наш путь лежал дальше. Мы стали подниматься на плато, откуда падал водопадом Сальто-Сапо один из притоков реки Каррао. Однако сейчас, в разгар сухого сезона, по камням можно было перейти на тот берег не замочив ног.

С плато открывался удивительный вид на саванну с зелеными пятнами моричалей, расстилающуюся на другом берегу реки. Далее, у подножья Серро-Венадо, саванна переходила в сельву, которая покрывала склоны этой горы, вплоть до самого вершинного плато.

Если посмотреть в другую сторону, на юг, то можно было увидеть салатно-желтые просторы саванны, перемежающиеся темно-зелеными пятнами сельвы. А дальше горизонт загораживало огромное плато, теряющееся в облаках. Уступы его напоминали бастионы фантастической крепости. Это знаменитый Ауян-Тепуй, самое большое плато на Гвианском нагорье. Площадь его достигает 700 квадратных километров, а наивысшая точка — 2460 метров над уровнем моря.

Название Ауян-Тепуй переводится с наречия пемонов, местных индейцев, как «Адская гора». На ней, согласно мифологии окрестных племен, обитают злые духи во главе с Траман-Шитой — богом зла. Согласно той же мифологии, ни один живой человек не может проникнуть в загадочные ущелья плато, а тем более подняться на вершину. Первый человек на плато попал по воздуху. Это был американский пилот Джимми Энджел, который во время облета плато в 1937 году совершил вынужденную посадку на тепуй и пешком спустился в долину. Маршрут, по которому ему удалось пройти, до сих пор носит название «Тропа Джимми Энджела».

Но, конечно, прежде всего Ауян-Тепуй знаменит тем, что оттуда падает высочайший в мире водопад Чурун-Меру, или Сальто-Анхель, достигающий высоты 979 метров. Приоритет открытия водопада принадлежит также Джимми Энджелу, что, однако, оспаривается многими. Некоторые полагают, что первым, не считая, конечно, индейцев, кто видел водопад, был лейтенант морского флота Венесуэлы Эрнесто Санчес Ла Крус в 1910 году. Еще раньше, вполне возможно, эти места посещали многочисленные старатели-гаримпейрос — искатели золота и алмазов, а также балатеос — искатели каучуконосных деревьев. Существуют также неподтвержденные сведения, что кто-то из них поднимался в начале нашего века и на плато Ауян-Тепуй. Это вполне возможно. К тому же еще в начале XVII века в донесениях испанского конкистадора А.Беррио упоминается об индейских сказаниях о потоке воды, падающем с неба.

Пора было возвращаться. Сумерек здесь почти не бывает, и ночь падает быстро, как будто кто-то выключил свет. Солнце уже зашло, когда Берналь спустил на воду лагуны свою огромную куриару, на которой мы возвратились в лагерь.

Вскоре я распрощался с одним из лучших знатоков Канаймы — Томасом Берпа-лем и покинул ее. Если кто попадет в эти места, то лучшего проводника не найти. Его там знает каждый.

Юрий Баженов / фото автора

Гвианское нагорье, Венесуэла

Страны и народы: Затеряться в Париже...

Очерк второй (Очерк первый опубликован в № 1/97)

В Париже, всегда рядом с общеизвестным, какой-нибудь, скажем, великолепной достопримечательностью, обнаруживаешь что-то для себя неожиданное, интересное... Не каждый, например, знает, что под площадью Бастилии протекает канал Сен-Мартен, где на катерах и баржах живут люди...

Площадь Бастилии, дом на воде

Хочешь спуститься в настоящие катакомбы? — спросил меня сразу же по приезде в Париж сын моих московских знакомых, а ныне парижанин (о том, как он стал им, читатель узнает чуть позже) Алексей Васильев.

— Алеша, нет ли чего-либо такого же занимательного, но попроще, менее опасного? — робко спросил я.

— Ну, что ж, попроще так попроще, пожалуйста, — будем осматривать каналы, — сразу поскучнев, предложил Алеша.

Я и не представлял, что парижские каналы тянутся на многие километры, пересекая весь город. Мы выбрали канал Сен-Мартен и теперь не спеша двигаемся вдоль него, останавливаясь где заблагорассудится. Он, конечно, не похож на петербургские каналы: там размах гранитных набережных, отраженье в водной глади дворцов и, главное, мосты-памятники: с башнями, цепями, конями и крылатыми сфинксами. Канал же Сен-Мартен функционален: его строили для перевозок грузов, например, соли. Для подхода барж к складам и рынкам не нужно было создавать «архитектурных излишеств», но ароматом времени веет от железных мостов — низких и высоких, плоских и горбатых — нависших над шлюзами, которые и сейчас открываются два раза в сутки, чтобы пропустить прогулочные пароходики.

Неожиданно канал исчезает: он... ныряет под площадь Бастилии. Что ж, пройдемся по знаменитой площади, на которой, несмотря на все «издержки» Революции — жертвы, террор, парижане празднуют 14 июля 1789 года — день взятия Бастилии, как символ падения тирании и освобождения народа.

Сейчас от этой тюрьмы остался лишь контур, выложенный булыжником на площади, да несколько камней в вестибюле метро, которое, конечно, называется «Площадь Бастилии». Некоторые туристы думают, что позеленевшая от времени колонна, стоящая посреди площади, увенчанная позолоченным крылатым гением свободы, сооружена в память взятия Бастилии. На самом деле, она возведена на подземном некрополе, где захоронены жертвы «трех славных дней революции 1830 года», к которым затем присоединились и жертвы июльской революции 1848 года. Так на одной площади туго переплелись столь громкие, трагические события.

Осматривая площадь Бастилии, все время верчу головой в поисках выхода канала. — Эврика! — кричу я радостно, словно открыл новую землю. — Алеша, смотри, вон он — потерявшийся канал! А что это у причалов? Целая флотилия кораблей!

Мы спускаемся с площади по каменным ступеням на набережную. Вход к причалам через калитку, возле нее — домик консьержа. Калитка, к счастью, не заперта, я вприпрыжку сбегаю по лесенке, а Алеша топает сзади, снова недовольно бурча, что, мол, так не врываются в чужие владения.

— Видишь надпись? — показывает он. — Вход разрешен  только   владельцам  судов. Нельзя без спроса лезть в частную жизнь.

— Какую частную жизнь? — возмущаюсь я. — Мы только посмотрим и снимем эти кораблики.

— Да в этих корабликах живут люди, здесь их дом, — нетерпеливо объясняет Алеша.

Действительно, точный перевод надписи у калитки гласит: «Вход только для живущих в порту». Что же делать? И в этот момент наверху останавливается машина, и с набережной по лесенке спускается высокий мужчина весьма официального вида: темный плащ и шляпа, галстук да еще кейс в придачу. Ну вылитый клерк или государственный служащий, который после трудового дня направляется домой... на кораблик.

— Да, вот он мой дом — баржа «Елена-Маргарита», — улыбается наш новый знакомый Матье, сразу же согласившийся показать нам свое жилище.

— Названа эта посудина в честь жены и дочери, — объясняет Матье на ходу, пока мы переходим по сходням на баржу. — Как я могу не принять журналистов, когда моя жена — тоже редактор!

Мы спускаемся вниз в каюту, вернее, в большой салон, где за столом на тахте сидит прелестная француженка с большущими глазами и преспокойно правит корректуру.

Елена здоровается с нами, идет на кухню приготовить кофе. Матье открывает бутылку вина, и когда мы чокаемся, желаяхозяевам здоровья, он смеется:

— И квартиры на суше.

Хотя в порту (окончание канала перед его выходом в Сену называется порт Париж-арсенал) жить сносно, говорят хозяева, но все же это баржа, а не дом.

— Конечно, стоит это дешевле: я купил старую металлическую баржу и плачу пять тысяч франков в квартал за стоянку, ну, конечно, и за все остальное: газ, воду, электричество, — поясняет Матье, а жена добавляет:

— Ночью, особенно зимой, трудно добираться, вот дочь ушла в город (Лена так и сказала: «в город», хотя баржа стоит недалеко от метро), а я беспокоюсь. Немножко укачивает, когда зыбь, сыровато.

— Мы обязаны содержать судно в порядке, чтоб в любой момент я мог завести двигатель и выплыть в Сену, — говорит Матье. — Многие проводят отпуск на реке.

Это подтвердили и его соседи — тоже живущие на воде, некоторые из них раньше плавали на судах, были капитанами, штурманами.

Идем мимо выстроившихся у причалов яхт, катеров, барж с самыми разнообразными именами, больше женскими, но есть и забавные: «Поспешай не торопясь», «Моя дура» и т.д.

У катера «Луиза» нас приветствует, приподняв морскую фуражку загорелый мужчина в синем комбинезоне и желтых резиновых сапогах. Он перебирает мотор — готовится выйти с друзьями в плавание, а живет здесь, в порту, так же как и его соседка Мария, которая при нас принесла ему и себе овощей с рынка.

Мишель, так зовут бывшего моряка, присаживается на поручень и рассказывает нам, как хорошо провести в плавании месяц-другой.

— Спускаемся по Сене, причаливаем, где хотим: рыбалка, жарим рыбу на костре...

Да, это все весьма заманчиво. Мы проходим мимо последнего шлюза под мостом и выбираемся к свободным, не одетым в гранит, песчаным берегам Сены, спокойно несущей свои воды вдаль, как и многие столетия назад, когда еще не возникло на месте будущего Парижа поселение Лютеция.

Завсегдатаи Люксембургского сада

Назвав Латинский квартал «прогулочным местом», парижане не могли придумать более точного определения. Начать прогулку лучше всего с площади Сен-Мишель — места встречи и свиданий. Влюбленные здесь встречаются, как после долгой разлуки. Я сам видел, как юноша, разлетевшись к своей девушке, так бережно и недоверчиво ее обнимал, гладил, целовал, словно не мог до конца поверить, что перед ним именно его избранница. А счастливую пару прикрывал крылами от всяческих невзгод архангел Михаил, у статуи которого обычно и встречаются парижские влюбленные. На площади Сен-Мишель всем хватает места. Здесь самая настоящая молодежная тусовка; обсуждаются все проблемы — от политики до искусства; обмениваются книгами, компакт дисками, видеокассетами; встречаются компаниями и идут дальше по бульвару Сен-Мишель.

На бульваре — выбор развлечений на любой вкус. Хочешь, заходи в бистро или дешевый ресторанчик, хочешь — купи билет в кинотеатр, можешь обновить себе гардероб в магазинчиках модной (и, конечно, дорогой) молодежной одежды. Кстати, студенты, толпой спешащие сейчас перекусить (святой час обеда с 13 до 14), одеты весьма незатейливо: куртки или плащи, свитера, брючки, и никакой косметики на свеженьких лицах девушек. Тут же, рядом с бульваром, расположены для всеобщего обозрения термы Юлиана, а неподалеку — руины древнеримского театра, который после тщательной реставрации превратился во впечатляющую галлоромайскую арену, и днем она становится детской площадкой для игры в мяч...

По узкой улочке Шампольона, известного египтолога, разгадавшего тайну иероглифов на Розеттском камне, выхожу на уютную площадь перед Сорбонной. Тут стоит почтительно остановиться перед барочным фасадом с колоннами, увенчанным изящным куполом, — это одно из самых старых зданий университета, церковь Сорбонны. Внутри церкви — гробница из белого мрамора, где покоится основавший Сорбонну кардинал Ришелье — тот самый великий интриган.

Когда-то здесь по извилистым улочкам спешили на занятия в колледжи ученики в сутанах, надменные студенты-юристы и медики, преподаватели с белоснежными брыжами вокруг шеи. Сейчас в середине площади веселая сутолока молодежи... Кто-то отдыхает, непринужденно развалясь на каменном бордюре, опоясывающем площадь, на тумбах и даже на люке, забранном решеткой и запаянном металлическим листом от бомб террористов. Другие громко переговариваются, смеются, читают, пишут, одновременно поедая бутерброды и запивая их пепси и оранжадом. Третьи разместились за столиками кафе, четвертые листают толстые фолианты в магазине «Философская книга».

И тут мне необычайно повезло: у входа в администрацию университета, где висела доска с надписью «Париж — Сорбонна», какой-то благотворительный фонд раздавал из картонных коробок пакетики чипсов. Я вначале отнес к дверям две пустые коробки, то есть стал вроде бы здесь своим человеком, а затем, взяв несколько пакетиков, стал вручать их выходящим студентам и так проскользнул мимо строгого консьержа в «святая святых», внутрь здания. Университетские коридоры и аудитории, привычные мне в моей родной «alma mater» — Петербургском университете, ничем особенным не выделялись. Кроме, может быть, звучных названий, например, «Галерея Ришелье».

Так же висели расписания занятий, а на доске объявлений — названия дополнительных лекций и темы диссертаций, защищаемых в ближайшие дни. Но все же у меня сердце сжималось от волнения — ведь я находился под сводами Сорбонны, где читали лекции выдающиеся умы разных эпох, а с кафедр звучали выступления на многих языках, в том числе и на русском.

Тени «великих» осеняли Латинский квартал, тем более что со многих улиц можно было увидеть массивный купол Пантеона.

В прошлом это была церковь св. Женевьевы, которую дал обет построить тяжело заболевший Людовик XV, но затем революция превратила ее в Храм Славы, предназначенный для погребения знаменитых сынов нации. В этой усыпальнице стоят гробницы Руссо, Вольтера, Гюго, Золя...

От Пантеона веет мертвенным холодом, может быть, поэтому здесь мало посетителей. Зато Люксембургский сад, тут же в Латинском квартале, всегда полон. Его любили и те, кто лежит сейчас в Пантеоне.

Вот что пишет Н.Карамзин в «Письмах русского путешественника»: «Сад Люксембургский был некогда любимым гульбищем французских авторов, которые в густых и темных его аллеях обдумывали планы своих творений... Туда приходил иногда печальный Руссо говорить со своим красноречивым сердцем, там и Вольтер в молодости нередко искал гармонических рифм для острых своих мыслей...»

Самому Карамзину весьма привлекательным показался Люксембургский дворец, стоящий справа от входа в сад. Он был похож на флорентийские дворцы, по которым тосковала, став супругой Генриха IV, Мария

Медичи, поручившая перестроить дворец герцога Франсуа Люксембургского. Любви Марии Медичи и Генриха IV была посвящена славная «Галерея Рубенсова», состоявшая из больших рисунков (эти рисунки сейчас находятся в Лувре), которую Карамзин посчитал жемчужиной дворца.

Хотя Карамзин жаловался, что сад приходит в запустение, «многие аллеи исчезли, вырублены или засохли», давайте все же пройдем по следам великих, тем более, что сам автор «Писем» признавался: «Но я часто пользуюсь остального сепию тамошних старых дерев; хожу один или, сидя на дерновом канапе, читаю книгу».

Сейчас канапе нет и в помине, даже дерновых; нет и стульчиков, которыми за отдельную плату в начале нынешнего века пользовались посетители и на которые у почитаемых нами выдающихся современников, таких, как Анна Ахматова, всегда не хватало нескольких франков. Если присесть на скамейку у входа в сад, где сидели под старым зонтом Ахматова и Модильяни, читая друг другу стихи, то откроется прекрасная панорама. Сад отсюда смотрится как огромная зеленая чаша с фонтаном в центре пруда, окруженная балюстрадой, за которой толпятся деревья с белеющими в их тени колоннами и статуями...

Гуляя по саду, я с удовольствием наблюдал за нянями и детьми, пускающими кораблики в фонтанах, за пенсионерами, играющими в шахматы. Именитых людей Парижа, правда, не встречал, разве лишь восхищался стройной чередой статуй королев Франции. А в глухих уголках сада слушал тишину, нарушаемую лишь гудением пчел... Вот такой оазис существует в центре шумного Латинского квартала. И острое чувство жалости возникает в сердце оттого, что те, кто черпал вдохновение в этих каштановых аллеях, уже не услышат шума листвы, не почувствуют запаха цветов, не увидят смеющихся детей.

В поисках Сергиевского подворья

В моем блокноте этот номер телефона был отмечен особо. С его хозяином мне очень хотелось увидеться: Никита Звегинцев был сыном эмигранта первой волны; именно тогда в Париже осела большая часть уехавшей за рубеж русской интеллигенции. Точно в назначенный час в номере раздался звонок, и портье сообщил, что ко мне пришли, а в трубке послышался вежливый голос с характерной дворянской картавостью.

— Это Звегинцев. Как договаривались, я вас жду у машины.

Он не сообщил, у какой машины, а ими была заставлена вся узкая улочка перед отелем, не сказал, как выглядит, но я сразу его узнал.

Высокий, подтянутый, тщательно причесанный, в тройке с галстуком-бабочкой, Никита, как он представился на западный манер, протянув сухую сильную ладонь, несомненно, выглядел гораздо моложе своих лет. Предупредительно открыв дверцу машины, он сел за руль, моментально завел мотор и стал ловко пробираться среди припаркованных автомобилей. Нам предстояла долгая прогулка по «русскому» Парижу.

— Об улицах с русскими названиями мало кто знает в России, и весьма удивляются, видя их имена, — сказал Никита, выезжая на площадь Шатле.

Мы вышли из машины.

Никита привел меня сюда совсем не для того, чтобы полюбоваться колонной, воздвигнутой в честь побед Наполеона, а посмотреть от нее на два театра.

— Один из них — театр Сары Бернар, другой — театр Шатле, где знаменитый Сергей Дягилев ставил свои балеты в 20-е годы, — поясняет Никита. — Я видел позже его постановки в Гранд-Опера, около служебного входа которого есть площадь его имени. А на сцене театра Шатле, в одном из самых больших залов Парижа, танцевали несравненные Анна Павлова и Тамара Карсавина, здесь пел великий Шаляпин...

Звегинцев остановился у перехода через улицу, и я увидел название — «Севастопол», значит, мы вышли на Севастопольский бульвар. Он начинается от высокой серой башни, которую трудно не заметить: щелевидные окна, перемежающиеся нишами, скульптуры, башенки. Она когда-то служила колокольней разрушенной церкви, яркий образец «пламенеющей» готики, чем-то схожая с Нотр-Дамом.

— Бульвар Севастополь, тянущийся аж до Восточного вокзала, был известен тем, что здесь находились скотобойни и разные рыбные, сырные, мясные лавки «чрева Парижа», а теперь там супермаркет и Центр Помпиду с его жуткими трубами, — рассказывает Никита. — В Париже это не единственная улица с крымским названием. Туристы иногда считают, что эти улицы увековечивают имена крымских городов, сел, речек, тогда как на самом деле они названы в честь побед Франции в Крымскую войну 1853 — 1856 годов. Так Наполеон III отмечал свои победы.

— Хочу показать русские церкви, заодно прокатимся по авеню Малакофф — в честь Малахова кургана, — предлагает Никита. — А по пути проедем одну известную площадь.

И я действительно даже успеваю увидеть ярко освещенный то ли ресторан, то ли кафе «Малакофф», а затем машина прибавляет ход, и мы оказываемся на площади Сталинграда... Это-то название уж точно дано в честь победы Красной Армии под Сталинградом над гитлеровцами. Мы кружим по соседним улицам, но никак не можем найти Сергиевское подворье. Когда же наконец замечаем за забором на пригорке церковь, то, оказывается, здесь нет остановки.

Никита вдалеке паркует машину, но не решается оставить ее без присмотра на безлюдной Крымской улице, и я один отправляюсь к церкви святого Сергия Радонежского, подчиненной Московской патриархии.

Подхожу к забору, толкаю калитку, но она не открывается. Присматриваюсь, вижу кнопку, нажимаю, и калитка, словно по волшебству, распахивается. Поднимаюсь по холму к церкви и застываю пораженный ее прекрасным, чисто русским видом. Поставленная на кирпичное основание, сама она вся деревянная, резная, изукрашена узорами, как северная русская изба. Ступеньки ведут на первый этаж — здесь вход в церковь, а витая лесенка, как в тереме, — на второй, где, наверное, вход для служителей.

К церкви примыкает Православный богословский институт, в освещенных окнах которого мелькают силуэты людей, видны полки с книгами, но уже поздно, и меня, конечно, никто не примет, хотя интересно бы поговорить с семинаристами.

По дороге к своему дому Никита еще подвозит меня к православному собору св. Александра Невского на улице Дарю.

— Здесь по воскресеньям проходят службы, и мы встречаемся со своими знакомыми, потомками тех русских, которые оказались в Париже после революции, — замечает Никита. — Ну что ж, отправимся ко мне отобедать, а то видите, как заманчиво светятся окна ресторана напротив. Кстати, он находится на улице Петра Великого и называется «Город Петроград». А знакомство с русскими местами на сегодня окончим, уже темно, но это еще далеко не все, что есть в Париже.

Вечером, за изящно сервированным столом, где присутствовали супруга Никиты и его сестра, разговор зашел о культурных традициях в среде русских парижан, о днях русской культуры, которые традиционно проводятся в Париже с 1926 года, когда в огромном зале Трокадеро публика бисировала музыке Мусоргского и Рахманинова. Для тогдашних русских эмигрантов, развеянных вихрем гражданской войны по белу свету, День русской культуры стал духовной потребностью, неким объединяющим началом.

Никита Звегинцев, подуставший за день, тем не менее настоял на том, чтобы подвезти меня к гостинице. Машина мягко катила по опустевшим ночным авеню, а я глядя на профиль Никиты, мурлыкавшего какую-то знакомую мелодию, напряженно думал — кого он мне напоминает? И вспомнил — Вертинского, которого я видел на его последнем концерте в Ленинграде. Никита напевал один из его романсов.

Виноградник на «Горе Мученика»

Для многих гостей Парижа Монмартр — это «Мекка развлечений». Мне же хотелось понять его роль в жизни художников: ведь для них этот известковый холм в сто с лишним метров высотой стал не только Эдемом, но и Голгофой. Да и название Монмартр отнюдь не «веселого» характера. Оно произошло от латинского mons Martyrum, что означает «Гора Мученика», так как здесь, по преданию, в 272 году был обезглавлен св. Дионисий, — первый епископ Парижа. Но, надо признать, что репутация Монмартра, как «свободной земли свободных художников», сейчас крепко подорвана: богема уже после первой мировой войны перекочевала на Монпарнас, а затем модные мастерские художников были открыты на площади Бастилии.

Я вышел из метро на площади Бланш. Вокруг нее и снискавшей дешевую популярность площади Пигаль раскинулся квартал развлечений. Здесь легко попасть на удочку пронырливых юношей и девушек, куда-то настойчиво приглашающих, или поддаться на уговоры зазывал из стриптиз-баров: «Просто зайти на минутку и взглянуть — это ничего не стоит», а затем выставляют грабительский счет на тысячу или две франков, куда входит бокал плохого шампанского и «услуги девушек», которых вы и в глаза не видели. Нет уж, лучше отправиться на представление в старое доброе кабаре «Мулен-Руж», «Красную Мельницу», крылья которой хорошо видны (особенно вечером, когда она вся переливается электрическими огнями) с площади Бланш. Когда произносишь «Мулен-Руж», то сразу же вспоминаешь Тулуз-Лотрека, который, не жалея себя, проводил в этом заведении все свое время, схватывая кончиком кисти легкие движения танцовщиц, их торжество на сцене и личные драмы, причудливые, искренние образы ночной жизни кабаре. Непризнанные официальным искусством, артисты достигали своего настоящего величия на афишах Тулуз-Лотрека, сохранивших их лица потомкам.

С площади Бланш я двинулся к вершине холма старыми переулочками, а затем по лестницам — на самый верх, где когда-то располагалась небольшая деревушка Монмартр, а сейчас находится церковь Сакре-Кер. Построенная по общественной подписке всего лишь в конце прошлого века, эта базилика, несмотря на свое романо-византийское великолепие, вписалась в парижский пейзаж. Ее большой купол, подобный снежной вершине, и четыре малых видны из многих точек города.

А слева от базилики находится совсем другой «памятник», кипит иная жизнь, словно навечно вобравшая в себя художнический дух Монмартра. На площади Тертр, «каменной» площади, некогда задумчивой и тихой, сейчас целый день людская красочная круговерть. Даже непонятно, кого больше: художников ли, сидящих за мольбертами, или разнообразных черных, белых, желтых физиономий, представителей всех рас, с пышными прическами, косичками и причудливыми гребнями, терпеливо позирующих перед ними.

На это проявление нынешней моды на живопись у французов различные точки зрения. Одни считают, что площадь Тертр — самая настоящая ловушка для туристов, где на площадке всего в 500 квадратных метров ежегодно бывает миллион человек, которые спешат увековечиться у 250 местных рисовальщиков, арендующих свое постоянное место, да еще у множества свободно передвигающихся художников. Действительно, местная богема подчас просто принуждает простофиль усаживаться перед мольбертом: меня самого хватал за рукав какой-то портретист-азиат, сразу требуя сто франков. Но, как говорится, не хочешь — не садись.

И все же есть непередаваемое очарование в этом столпотворении вокруг сосредоточенных живописцев, сидящих на таких же, как и сто лет назад, складных стульчиках и креслицах. Невольно следишь за уверенными движениями их руки, резкими мазками кисти или штрихами карандаша, быстрым и точным взглядом на «натуру» и переносишься в другие времена. Ведь по этим извилистым улочкам вокруг площади ходили великие мастера, сидели в этих же задымленных кафе, спорили о высоком искусстве до хрипоты и работали, трудились до седьмого пота. Весь Монмартр пронизан духом славного прошлого, но нельзя сказать, что время здесь остановилось...

— Мы тебя сведем в кабаре «Лапен Ажиль», там рисовал Пикассо и там есть одна достопримечательность, о которой мало кто знает, — радостно сообщили, встретив меня на площади Тертр, парижские знакомые и потащили снова по узким улочкам известкового холма.

Прямо скажем, ресторанчик не поразил моего воображения, но мне показали на заборчик из зеленого штакетника: именно за ним-то было подлинное чудо рук человеческих. На застроенном барами-ресторанами развеселом Монмартре сохранился виноградник.

— Из выращенного здесь винограда изготавливают несколько десятков бутылок вина, — сказали мои знакомые, — и мы сейчас разопьем одну из них в память о посещении Монмартра.

Мы тянули это прохладное вино из узких бокалов прямо у стойки бара, слушая народную мелодию, которую кто-то наигрывал на аккордеоне.

И стоит мне теперь услышать слово «Монмартр», как я вспоминаю эту незатейливую мелодию, вкус терпкого вина и зеленые лозы виноградника — последнего из тех, которые когда-то окружали небольшую тихую деревушку на известковом холме.

Антик с «марше-опюс»

Когда верный гид Алеша Васильев уставал гоняться за мной по парижским улицам, он плюхался за столик на тротуаре у любой забегаловки и заказывал себе кальвадос (дешевая яблочная водка). Рассматривая на свет светло-коричневую жидкость и попыхивая черной «житаной», Алеша принимался рассуждать, что, конечно, кое-что в Париже мы посмотрели, но не побывать на «марше-опюс» (буквально, «блошином рынке»), это все равно, что в Алжире не посетить касбу (старые арабские кварталы с базарами). И он с удовольствием начинал перечислять звучные названия «блошиных рынков», давая им характеристики.

— Мне нравится, что на всех рынках можно наткнуться на старьевщиков, покопаться в антиквариате. Но мы двинем на мой «домашний» рынок, тем более, что сегодня суббота — он открыт, — говорит Алексей, добавив: — еще спасибо скажешь.

Этот не очень большой рынок действительно оказался неподалеку от парижского дома Алеши, за станцией метро «Александр Дюма». Пока мы до него добирались, он рассказывал:

— Ты знаешь, есть в Париже профессия, весьма уважаемая — «бракант». Это, по-нашему, старьевщик, который должен знать, где и что можно раскопать: на свалках, около реставрируемых домов, просто на помойках. Ты не смейся! Среди них есть миллионеры, и я тебе такого покажу.

Надо сказать, что после стамбульского базара и неапольской «барахолки» этот рынок меня не потряс, но привязанность к нему Алеши была понятна. Здесь он разыскал старое медное блюдо и фарфоровую изящную тарелку, которые украшают теперь его парижскую квартиру, тут он добывает антиквариат для своей реставрационной работы. Переехав в Париж два года назад, Алеша успел здесь окончить школу краснодеревщиков, известную, как «школа Буля». Так что «марше-опюс» для мастера-краснодеревщика — источник материалов, поэтому он многих здесь знает.

Алеша на ходу перебрасывается шутками с продавцами и бракантами и вдруг неожиданно остановился, громко приветствуя продавщицу за столиком со старыми вещами: Здравствуй, дорогая Франсина! Ты, как всегда, на посту, и у тебя, я вижу, бойко идет торговля.

Миловидная женщина рассмеялась в ответ, предлагая нам посмотреть фарфоровую посуду, а Алеша тем временем рассказывал о ее судьбе.

— Она одна растит ребенка. Осталась без работы. Всюду собирает  зеркала, стулья, чашки, даже с отбитыми ручками, старых кукол, затем сама все это реставрирует и продает. Поднакопила немного франков и открыла лавочку, где в витрине повесила большое объявление: «Я покупаю все старье». А вот на этого крепыша в куртке и свитере посмотри внимательнее — это здешний миллионер.

Я принялся разглядывать высокого человека лет пятидесяти, с длинными седыми волосами и окладистой бородой, облокотившегося на велосипед.

— Он собирает старые детские коляски и велосипеды, ремонтирует в своей мастерской и продает здесь по довольно высоким ценам. Назначает их сам и не любит торговаться, как остальные продавцы. Кроме мастерской, у него есть магазинчик. Он бы мог бросить торговлю на блошином рынке, тем более, говорят, что получил небольшое наследство, но его устраивает этот образ жизни. Ведь «марше-опюс» работает всего два-три дня в неделю...

После того, как я на рынке «отхватил» цветную вязаную куртку для дочери (правда, почти такая же куртка на московской барахолке, как оказалось, стоила дешевле), мы направились пешком к дому Алеши и добрались до симпатичного домика как раз в тот момент, когда во двор заехал грузовичок с дровами. Перетаскав в подвал, где у Алеши оборудована мастерская, березовые поленья, мы с удовольствием уселись у пылающего камина в большие кресла с резными подлокотниками. За рюмочкой аперитива (признаюсь, что это была московская водка) Алексей поведал мне, как он обустраивал квартиру своей жены Анны-Марии после расширения за счет двух освободившихся соседних комнат. Добавился сразу еще один камин и ванная.

— Хлопот было много, — говорит Алеша, — зато теперь у жены свой кабинет. Она, как ты знаешь, журналистка, много пишет, сотрудничает даже с мексиканским журналом. Посмотри, что я тут понастроил: все полки, шкафчики, дверцы к ним — мои, поставил деревянные двери, отыскал на рынке и повесил зеркала. О! Звонок — идет жена.

Алеша открывает дверь, и входит стройная Анна-Мария с массой пакетов и пакетиков.

— Сейчас будем готовить ужин, — приветливо улыбается она.

Как известно, французы садятся за ужин не раньше восьми часов, и он фактически является у них и обедом. Поэтому они любят посидеть за столом подольше и, несмотря на все новомодные, «раздельные», «вегетарианские» и прочие диеты, покушать основательно и вкусно. Все это нам продемонстрировала Анна-Мария, сменяя за столом зелень, овощи, паштеты на обязательный десерт из сыра. Я даже записал, какие сорта сыра лежали на тарелочке: конечно, камамбер и рокфор были мне знакомы, но другие сыры, как козий, «конте», — с востока Франции, а с юга — «савца», я пробовал впервые.

После такого обильного ужина клонило в сон, но мы все же обсудили журналистские планы Анны-Марии и Алеши (тем более, что он начал фотографировать), как наших собственных корреспондентов в Париже. В «Вокруг света» уже был опубликован их очерк о потомках маркиза де Сада, теперь редакция ожидает новые очерки, тем более что автор этих строк не мог, конечно, рассказать и тысячной доли того, чего достоин непостижимый Париж.

Владимир Лебедев / фото Льва Мелихова

Париж

Исторический розыск: Кому не дает покоя древняя кровь

Вы хотите быть средневековым рыцарем, знатной дамой, магом? Приезжайте на любую игру и будьте тем, кем вам хочется: сэром Ланселотом, Мерлином или Великим Назгулом. Ролевые игры — это параллельные миры, куда уходят люди, чтобы отдохнуть от привычного бытия. В начале этого десятилетия во многих городах СНГ от клубов любителей фантастики и Толкиновских обществ отпочковались первые клубы ролевых игр.

Харьковский Клуб ролевых игр существует уже четыре года, проводя три-четыре игры за сезон, объединяя тех, кто нашел себя в древних мирах, полных тайн и загадок, в иной жизни, под кронами деревьев, — «кому не дает покоя древняя кровь».

Эта строка из стихотворения Ольги Мыльниковой — постоянной участницы игр, как нельзя лучше отражает состояние души тех, кто собрался под Харьковом в начале мая 1995 года на одну из лучших из прошедших ролевок. Им эта кровь не дает покоя. Им, то есть нам, потому что я тоже держал в руках меч, шел в первых рядах штурмующих, участвовал в обрядах, то есть жил полноценной жизнью героев литературного сериала Роберта Говарда. В своих книгах, написанных в стиле фэнтэзи, Говард рассказывает о мире, населенном людьми и нелюдями, воинами и магами, мире, полном опасностей и приключений.

После великого библиотечного сидения (игры по историческим сюжетам требуют тщательной проработки), изготовив одежду и оружие, мы с моим другом Сергеем Лебедевым — преподавателем права, собрали команду. Но в итоге получилось, что на игру отправились с Сергеем вдвоем, без всякой уверенности, что сможем что-нибудь сделать.

Первые наши приключения начались еще до приезда на игру. Мы ехали поездом Москва — Симферополь, в плацкартном вагоне, чехол с оружием лежал на самом верху, на третьей полке, а мы болтали о том о сем, обсуждали институтские дела и думали, к кому попроситься в команду. В общем, настроение у нас было очень хорошее, и когда на украинской таможне, в селе Казачья Лопань, к нам подошел суровый человек в форме и спросил, не везем ли оружие, мы радостно ответили: «Везем!» и показали обалдевшему таможеннику связку мечей и луков. Выйдя из шока, таможенник улыбнулся и пошел дальше, пригрозив, что в следующий раз конфискует наши деревяшки.

В Харькове мы переночевали на вокзале и отправились на игровой полигон. Чтобы попасть туда, надо было проехать через весь город, на другую железнодорожную ветку. Полигон расположен в часе езды от Харькова в сторону города Чугуева. Уже на платформе нам стали встречаться люди с рюкзаками и оружием, и всю дорогу до станции назначения мы перекидывались шутками, пели песни. Выгрузились на станции Дачи. Оглядевшись, я понял, что народу на Полигон едет очень много, из каждого вагона, как муравьи, вылезали люди с рюкзаками и деревяшками. Мы растянулись по дороге длинной вереницей, отовсюду слышался смех и песни.

Дальше нужно было немного пройти — километров шесть-семь, зато сама по себе дорога наверняка заинтересовала бы организаторов «Кэмел-Трофи». Первая половина маршрута проходит через поселок, а потом дорога сворачивает и ведет через подвесной мост, с разобранным в некоторых местах настилом, дальше — болота, которые надо переходить по камешкам и бревнышкам. Короче говоря, если останешься жив, то до Полигона доберешься. Зачем такие сложности? Эта дорога дает игрокам лишнюю возможность поверить в самих себя, в то, что они способны проходить «там, где танк не пройдет» (а он там действительно вряд ли пройдет).

Расположен Полигон очень удачно. В центре — Михайловское озеро, вокруг которого размешаются лагеря с крепостными стенами, рвами и прочими хитростями. В самом важном стратегическом месте — Кабак, где можно поесть за игровые и неигровые деньги, услышать новости Полигона, и, если нужно — встретить Мастеров.

Замора... Как не похожа оказалась игровая страна на описанную Говардом. Да и другие государства тоже. Что же касается нас, то вместо Темных сил (как задумывалось вначале) мы помогали Светлым и всегда были среди тех, кто шел «выносить» черных. Раз уж я написал «выносить», то придется сказать и об игровом сленге. Вынос — это захват крепости, уничтожение ее гарнизона. Мастер — это судья, царь и бог, приказания которого следует выполнять неукоснительно. В разумных пределах, конечно.

В мире игр действуют первозданные природные законы — законы добра и справедливости, зла и жестокости. Добро противостоит злу, отвага и мастерство — бездумной силе, и, пусть не всегда добро берет верх, оно очищает человека.

На игре люди, за редким исключением, становятся человечнее, они раскрывают то, что спрятано от посторонних глаз в окружающем нас цивилизованном мире.

Условия игры просты. Приезжаешь на Полигон, привозишь с собой деревянное оружие, доспехи, еду. Если ты в команде, то ищешь своих, если нет, ищешь тех, кто возьмет тебя к себе.

На каждую новую игру Мастера в соответствии с выбранным сюжетом пишут правила, в которых оговаривается, что можно на игре, а чего нельзя. Соблюдение правил строго обязательно, если этого не делать, то в лучшем случае можно угодить в Страну мертвых, в худшем — навсегда лишиться возможности приезжать на харьковские игры.

Одно из главных правил — правило чести. Игра идет во многом на честность, то есть ты сам должен следить за своими «хитами» (от количества хитов зависит, сколько раз тебя могут ударить мечом), а когда хиты кончаются, самостоятельно отправляться в Страну мертвых. Если же ты убит, но не ушел, а продолжаешь играть и это замечают, то ты автоматически оказываешься вне игры, становишься чужим на Полигоне. И это непоправимо. Доброе имя легко потерять.

Точно так же, когда тебе сообщают — «это не по игре, а по жизни», необходимо молчать минимум до конца игры.

Еще одно неписаное правило: играй, но не во вред другим, играй так, чтобы не только самому получить удовольствие, но и доставить его друзьям.

Мастера стараются строго следить за техникой безопасности. Перед игрой проходит общий сбор, на котором они проверяют оружие и доспехи. Оружие в основном деревянное, луки и арбалеты со слабым натягом, стрелы со смягченными наконечниками из резины и войлока.

Оружие, доспехи, одежда на игре самые разные. От обычных кожаных курток с железными пластинами до прекрасных кольчуг и лат.

В моем «Словаре полигонного сленга» «игровой прикид», или игровая одежда, определяются как «обноски». Сколько труда уходит на каждый новый плащ, платье или камзол! Но без них игра не игра. Сложно быть рыцарем в джинсах, хотя я сам на одной игре оказался в кольчуге и джинсах. Честно говоря, это очень странное сочетание, в котором ходить по Полигону не очень приятно, выглядишь как-то диковато, к тому же «прикид» практически всегда очень красив.

Доспехи, как и одежда, являются частью жизни игрока, к тому же они порой могут сослужить службу и в жизни, если придется. Наручи, поножи, латные рукавицы, шлемы — все в порядке вещей. Причем все настоящее, не бутафорское, защищает и от деревянного меча, и от настоящей финки. Впрочем, доспехи — по желанию, а вот техника безопасности обязательна для всех. Запрещаются удары в голову, в пах. Игрок, нанесший такой удар, автоматически уходит в Страну мертвых.

Мастера внимательно следят за соблюдением всех писаных и неписаных правил, все схватки с участием больше трех-пяти человек, обряды, поединки чаще всего проводятся в их присутствии.

На этой игре насчитывалось 16 государств и около двадцати крепостей. Все они были разбросаны по Полигону, и в начале игры мы даже не знали, кто где.

С девяти вечера было объявлено «нулевое время», то есть игра началась, но только наполовину. Боевые действия — лишь с двенадцати ночи, а пока шла внутренняя игра (достраивались крепости, всюду шныряли разведчики). Наша Замора была отстроена, и я, как начальник разведки, был отправлен с заданием — выяснить, где находится противник. Со мной отправилась одна из наших девушек, Наташа Вакуленко, по игре Эовин. Выйдя на Мордовский тракт (главная дорога Полигона), мы шли куда глаза глядят в надежде хоть что-нибудь увидеть. Было уже темно, и я надеялся, что свет костров выдаст нам расположение крепостей. Так и случилось. Заметив на берегу озера огонь, мы свернули с тракта и углубились в лес. Оставив Эовин на полпути к предполагаемому лагерю, я отправился вперед и вскоре вышел к стенам крепости.

Огонь горел в стороне, вокруг костра сидели люди, стояли палатки. Видно было хорошо, но ничего не было слышно, только невнятный говор. Я уже стал прикидывать, как лучше подобраться к лагерю, когда, к своему ужасу, заметил людей, идущих по тропинке в сторону крепости, около которой я притаился. Отступать было поздно, и я скрючился у стены, надеясь, что как-нибудь обойдется. Обошлось. Люди прошли мимо, и я понял из их разговоров, что нахожусь в Аквилонии. (Аквилония — сильная империя, ссориться с которой было нежелательно.)

Теперь необходимо было выяснить планы столь сильного королевства. Я уже понял, что незаметно подобраться к костру не могу, и стал искать выход из положения. Нашелся он очень быстро. Толком даже не успев сообразить, что делаю, я встал и, шатаясь и спотыкаясь, направился прямо к костру, при этом громко спрашивая себя, где нахожусь. Увидев перед собой совершенно пьяного, как им казалось, воина, аквидонцы указали, где Мордовский тракт, и забыли обо мне. Воспользовавшись этим, я спокойно погулял по обоим их лагерям (второй отыскался чуть южнее) и вернулся к Эовин. Она уже начала беспокоиться, тем более, что мимо нее прошла та же самая компания, что не заметила меня у своего лагеря. Точно так же они проглядели и ее.

Нам так понравилась «пьяная идея», что мы разыграли ее вдвоем. Я шел по дороге, шатаясь и спотыкаясь, и что-то невнятно говорил Эовин, а она ругала меня на чем свет стоит, причитала и просила вести себя прилично, не приставать ко всем встречным, идти в лагерь, а не шататься ночью по незнакомым дорогам. В ответ я ругался и заявлял, что выпил совсем немного, за встречу с Кабатчиком... В общем, мы изображали парочку, которая выясняет отношения. Разумеется, ни один часовой и не подумал остановить нас, а наоборот, нам указывали дорогу туда, куда мы просили. Мы настолько вошли в роль, что когда дошли до Турана, который находился у черта на рогах, даже опытный человек не смог бы заметить подвоха. Поясню: Туран — это государство, состоящее из двух сильных го родов-крепостей. На протяжении всей игры здесь не прекращались интриги в борьбе за власть, но до конца третьего дня Туран стоял, хотя вторую крепость два раза брали штурмом.

Так мы шли, поругиваясь, когда из темноты на дорогу выдвинулась фигура туранского часового с обнаженным мечом и преградила дорогу. Эовин его словно не видела. Она тащила меня за руку под туранские стены, воображая, что это родная Замора.

Несчастный часовой понял, что тут дело плохо, и сам вызвался проводить нас до Кабака, откуда рукой подать до нашей крепости. К счастью, по дороге нам удалось скрыться. и мы вернулись в Замору, уставшие от разбиравшего нас смеха, точно зная места расположения противников.

Еще одна забавная история произошла уже в последний день игры, незадолго до нашего отъезда. Тут надо кое-что объяснить. На второй день Полигон, как всегда, разделился на две половины: Светлые силы боролись с Темными, и к третьему дню остался у Темных один Туран. Наши объединенные войска пришли под туранские стены, но взять крепость сразу не смогли. А пока готовились к новому штурму, в тылу объявились пикты (низкорослые жители лесов), их было не так много, чтобы представлять серьезную угрозу для нас. Хуже то, что они были в союзе с дикими зверями, которых направляли на врагов. Звери, разумеется, тоже были людьми в масках. Некоторых можно было убить, некоторых нет: одни считались очень опасными, другие — совершенно безвредными. Получился этакий сэндвич: туранские стены, мы под ними, а у нас в тылу пикты. И несдобровать бы нам, если бы не наши маги: Мура (по жизни Сергей Лебедев), Мириам (Ольга Мыльникова) и все та же Эовин. Они втроем остановили пиктов, заколдовав их, и спасли нашу армию. Ни один пикт под стены Турана не прошел. А Туран мы взяли, правда, ценой значительных потерь. Светлые силы, таким образом, одержали полную победу в этой войне.

Игра — прекрасный отдых; на Западе это поняли давно, вот и появился у них пейнтбол. Но эта игра позволяет только снять стресс, немного развлечься, провести время. Наши ролевки — совершенно иное.

Человек не просто получает возможность снять стресс, погасить в себе тягу к агрессии, но отдыхает всем своим существом, возвращается с игры духовно обогатившимся. Он начинает лучше понимать окружающих, ценить жизнь и ее радости. В нем меньше злобы и неуверенности в завтрашнем дне.

Нового человека на Полигоне поражает прежде всего не оружие и прикид, а сами люди. Они очень не похожи на тех, с кем чаще всего приходится сталкиваться. Это люди с нестандартным мышлением, с нереализованным творческим потенциалом, стремящиеся увидеть мир в новом ракурсе; они могут быть добрыми и злыми, прагматичными и романтичными, но общее для них всех — тот самый зов древней крови, который заставляет надевать кольчугу и браться за меч.

Состав играющих тоже разнообразен. На этой игре нашими Мастерами были преподаватели из харьковских вузов и работники коммерческих структур. А разброс занятий и профессий самих игроков еще шире: от студентов до рабочих, от врачей до милиционеров; нет и четких возрастных рамок — самому младшему было четырнадцать, самому старшему далеко за сорок. Это, правда, единичные случаи, в основном возраст колеблется от восемнадцати до тридцати, те, кто постарше, были основателями Клуба, в него постоянно вступают новые люди, и возраст участников изменяется в одну сторону — вверх, ведь люди стареют.

Что же касается присутствия на игре представительниц прекрасного пола, то их было не меньше пятой части. Самое интересное: на стороне Темных сил девушек было больше, они играли менестрелей, змей, среди них было много магов и жриц. А в нашей Заморе девушки были волшебницами и врачевательницами.

Я хочу, чтобы люди, незнакомые с ролевыми играми, поняли, что мы — не «шизанутые» хиппи и не бездельники. Просто у нас свой круг интересов. Кто-то любит отгадывать кроссворды, а кто-то делать доспехи, мечи, луки, арбалеты, играть в старину, в быль и небыль. Не на компьютере, не в виртуальной реальности, которая разрушает психику, а по-настоящему, ощущая в игре все то, что когда-то было в жизни.

Кому-то все равно этого не понять, я очень хорошо знаю тех людей, которые смотрят на нас как на восьмое чудо света, для них мы навсегда останемся загадкой. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.

Есть у ролевых игр и еще одна серьезная проблема, приводящая иной раз к свертыванию Полигона: отношения с местным населением. Для каждого местного мы, горожане, чужаки, а когда еще и чужаки «с прибабахом», так вообще беда. Иногда между нами происходят стычки, а на этой игре мы даже шутили, строя прогнозы, кто кого «вынесет», если местные придут громить Полигон. К счастью, экспериментировать нам не пришлось, и, надеюсь, никогда не придется.

Сейчас выдвигаются предложения объединить клубы ролевых игр СНГ в единую систему, которая позволит лучше организовывать игры, турниры, соревнования.

...После игры осталось какое-то особенное чувство: на душе тепло, и не хочется ни с кем ссориться. Весь мир — твои друзья, а все враги — в прошлом. Жизнь стала светлей, а заряд положительных эмоций помогает выживать в наши тяжелые времена.

Мы уходили с Полигона с песнями, радостно орали их хором в пятьдесят глоток, но в сердце оставалась грусть от того, что уходим, расстаемся с друзьями, и надежда на то, что осенью мы снова встретимся.

Владимир Язвиков / фото Александра Морозова

Загадки, гипотезы, открытия: Снизу вверх или сверху вниз?

Автор предлагаемой гипотезы — инженер механик. Он уже почти четыре года живет в Израиле. До этого  всю жизнь прожил в Москве, во время Великой Отечественной войны был штурманом авиации дальнего действия, после окончания института работал конструктором на предприятиях, литейного машиностроения. Иохиэль Дон-Яхио заинтересовался египетскими пирамидами с инженерной точки зрения и решил по-своему ответить на старый вопрос: можно ли было построить Пирамиду за указанный в исторических документах срок и, если можно, то как?

О великих египетских пирамидах в Гизе написано немало книг и исследований. Однако вопросы, связанные с методами их строительства, до сего времени остаются открытыми, а доводы в пользу тех или иных ответов не кажутся вполне убедительными. Может быть, поэтому я хотел бы высказать и свои предположения. В качестве основного источника информации я использовал известную книгу Ж.Ф.Лауэра «Загадки египетских пирамид», в которой наиболее полно собраны цифровые данные, связанные с сооружением этих памятников Древнего Мира.

Приведу несколько параметров, которые не нуждаются в проверке и будут являться отправными в дальнейших рассуждениях. Для этой цели вовсе не обязательна истинная точность размеров, поэтому примем, что длина стороны основания пирамиды Хеопса — 230 м, число ступеней пирамиды — 200. Количество каменных блоков присреднем весе каждого 2,5 т и объеме 1 куб. м, уложенных в корпус сооружения, — 2,6 миллиона. Кроме того, на облицовку пирамиды потребовалось 115 500 мраморных плит.

Обратим внимание еще на очень важный момент. Помимо укладки каменных блоков на горизонтальных площадках каждого уровня, что является делом сравнительно простым, блоки необходимо было поднимать все выше и выше, а эта задача — главная при расчете темпов строительства. Ж.Ф.Лауэр пишет, что есть два ответа на этот вопрос. Он ссылается на сочинения Геродота, который предполагал, что укладка многотонных блоков с одного уровня на другой производилась с помощью деревянных машин. Второй способ описан Диодором Сицилийским, предполагавшим, что египтяне для подъема блоков на разные уровни использовали земляные насыпи. Споры продолжаются и по сей день, но вот что важно: в результате их немецкий инженер Л.Кроон рассчитал, что в день рабочие могли укладывать 150 каменных блоков. Этот параметр можно принять для расчета времени строительства пирамиды Хеопса. Хотя при возведении этой пирамиды вес блока был почти вдвое больше чем тот, который брат для расчетов немецкий инженер.

Геродот, со слов жрецов, писал, что пирамида Хеопса строилась 20 лет. Могли ли древние египтяне построить гигантскую пирамиду за этот срок? Попробуем мысленно проследить за начальной стадией строительства, не учитывая методы перемещения каменных блоков вверх по мере роста сооружения. Площадка под строительство выбрана архитектором на каменистом плато Ливийской пустыни. На этой площадке была произведена разметка квадрата основания с ориентировкой сторон по странам света. До сих пор нет убедительных версий о том, как древние египтяне, не знавшие компаса, смогли произвести столь точную ориентировку одной из сторон квадрата на север с погрешностью всего в несколько минут. Исследователи, описывая пирамиды, отмечают, что все блоки так тщательно обработаны и плотно пригнаны друг к другу, что между ними невозможно просунуть лезвие ножа. Помимо этого, необходимо было соблюдать еще и горизонтальность каждого ряда кладки. Столь строгие условия строительства, конечно же, значительно сдерживали скорость работ.

Современные египтологи не очень четко определяют количество рабочих дней в году, которые использовали для возведения пирамиды. Некоторые полагают, что на работы отводились три месяца, когда население Египта было свободно от полевых работ. По-видимому, это было во время разлива Нила. Однако Геродот записал рассказы жрецов о том, что египтяне таскали камни из каменоломен, находившихся на Аравийском хребте, то есть с правого берега Нила, откуда другие египтяне перевозили блоки через реку на судах, и так работали непрерывно — в течение каждых трех месяцев было занято по сто тысяч человек. Будем придерживаться версии Геродота, в противном случае, сроки возведения пирамиды возрастают в несколько раз.

А теперь попробуем хотя бы в общих чертах построить циклограмму технологической цепочки, чтобы обрисовать те операции, которые, собственно, и определяют производительность. В начале технологической цепочки находятся каменоломни, где добываются каменные блоки, затем камни спускают из карьеров вниз, где их обрабатывают. Далее идет транспортировка блоков от карьеров к стройке и, наконец, укладка их в сооружение.

Как вырубали блоки из известковых холмов? Эта операция описывается в популярной литературе так: по обозначенным на известняковой скале границам каменного блока рабочие выдалбливали в камне глубокие борозды, в которые забивали клинья из сухого дерева и поливали водой. Мокрое дерево начинало разбухать, трещина увеличивалась — и глыба откалывалась. Отколотый камень с помощью канатов вытаскивали из шахт. Эта операция не подразделяется на элементы, и каждый блок добывает одна бригада рабочих от начала до конца.

Этим или иным способом добывался камень, значения для нас не имеет. Важно уяснить, что для добычи многотонных глыб строго определенных размеров требуется немало времени, и если мы согласимся с тем, что в течение рабочего дня одна бригада каменщиков сумеет добыть один камень, то это не так уж и мало. Теперь вспомните цифру Л.Кроона — 150. 150 блоков в день — значит, должно было быть 150 карьеров, поставляющих по одному блоку в день, чтобы строительство шло бесперебойно. Попробуем оценить, опять-таки сугубо ориентировочно, как выглядят карьеры и какое пространство они могут занимать. Для добычи 2,6 миллиона блоков из 150 карьеров в каждом из них должен быть запас годного материма по крайней мере на 20 тысяч блоков. По-видимому, это ряд известковых скал, в которых уступами производится добыча камня. По сути, объем подобных карьеров с учетом отходов должен быть больше объема строящейся пирамиды, и расположены они могут быть на пространстве в несколько километров.

Следующая серьезная операция — обработка блоков по точным размерам со всех шести сторон. Если блоки должны без малейших зазоров примыкать друг к другу, обработка должна производиться очень тщательно, с соблюдением параллельности горизонтальных плоскостей. Причем во время обработки камня его приходится неоднократно кантовать. Целесообразно, наверное, было поручить эту операцию одной бригаде каменщиков. Несмотря на большую трудоемкость операции, примем продолжительность обработки одного блока равной одному рабочему дню. Таким образом, в течение дня изготовлялись 150 блоков, годных для укладки.

Следующая операция — транспортировка их к строительной площадке. Для этой цели готовые блоки на волокушах или как-то иначе надо было доставить со всех 150 участков к главной дороге и далее — на стройку.

Нам не известны ни скорость передвижения, ни расстояния, на которые нужно было перетаскивать блоки. Возможно, скорость упряжек была очень низка, а расстояния очень велики, и для того, чтобы доставить все 150 камней к месту, нужно было затратить не один, а два или три дня. Но отбросим возможные дополнительные задержки и условимся, что все 150 блоков доставляли в нужное место в течение одного рабочего дня.

Теперь, имея ориентировочные оценки производительности каждой операции, мы можем легко вычислить время, необходимое для строительства корпуса пирамиды: 365 рабочих дней в году, в лень укладывают 150 блоков, объем пирамиды 2,6 млн. куб.м. В итоге получим 47,5 года.

Но это еще не все. Требуется облицевать корпус пирамиды мраморными плитами. Весьма ответственная операция, так как облицовка ведется сверху вниз и плиты необходимо поднимать на большую высоту. Пригонка плит должна быть очень точной, без малейших щелей, с применением раствора и заключительной шлифовкой на рабочем месте. Кроме того, необходим постоянный контроль углов наклона граней пирамиды. На этой операции нельзя использовать большое количество бригад, чтобы не начинать облицовку во многих местах с последующей трудоемкой состыковкой. Можно предположить, что одновременно на всех гранях на усредненной высоте 70 м могли работать 40 бригад — по 10 на каждой грани. Если за один день бригада уложит две плиты, а 40 бригад, соответственно, 80, то на облицовку всей пирамиды (напоминаю: количество плит 115 500) потребуется 3,9 года.

Тогда время строительства облицованной пирамиды составит 47,5 + 3,9 = 51,4 года, а с учетом коэффициента использования технологической цепочки (0,75) общее время строительства равно — 51,4 : 0,75 = 68,5 года. Время, затраченное на создание в корпусе пирамиды внутренних помещений, галерей и проходов мы учитывать не будем.

Итак, если пирамиду Хеопса возводили по общепринятому методу, то строить ее должны были бы 70 лет. Где же в этих рассуждениях кроется ошибка? Каким образом можно уложиться в 20 лет, те самые 20 лет, о которых писал Геродот?

Может быть, нами не учтено полное использование стотысячной армии рабочих?

Подсчитаем, сколько рабочих одновременно заняты на строительстве в приведенной выше технологической цепочке.

1. На вырубке блоков в 150 карьерах по 10 рабочих в бригаде — 1500 рабочих. 2. На обработке блоков на 150 участках по 10 рабочих в бригаде — 1500 рабочих. 3. Вспомогательные рабочие для операций 1 и 2 — 4500 рабочих. 4. Транспортировка блоков со 150 участков по 80 рабочих в бригаде — 12 000 рабочих. 5. Укладка блоков по 10 рабочих в 150 бригадах — 1500 рабочих. 6. Вспомогательные рабочие для операции 5 — 4500 рабочих. Итого: 25 500 рабочих.

Получается, что на всех работах должно быть ежедневно задействовано 25 500 человек. Но это ведь далеко не те 100 тысяч, о которых писал Геродот. Чтобы убедиться в правильности наших расчетов, еще раз проверим надежность основного параметра производительности, а именно — 150 блоков в день. Нельзя ли, используя огромную массу рабочих, увеличить производительность труда?

Посмотрим на первый уровень кладки у самого основания пирамиды со сторонами квадрата 230 метров. Как разместятся 150 бригад укладчиков блоков по периметру в 920 метров? Получается, что бригады вынуждены тесниться на расстоянии 6 метров друг от друга. Если же для проверки взять уровень 70 метров по высоте пирамиды с периметром квадрата 460 метров, то 150 бригад вообще не смогут работать, так как расстояние между ними составит всего лишь 3 метра.

Так что вопрос о ста тысячах рабочих в день остается открытым. К нему мы вернемся несколько позже. А пока подведем некоторый промежуточный итог: около 70 лет необходимо для того, чтобы срубить в одном месте одну или несколько известковых гор, распилить их на кубики, из которых на новом месте возвести другую гору, что является, согласитесь, абсолютной бессмыслицей. Если же более реалистически подойти к вопросу о количестве блоков, укладываемых в течение рабочего дня, и уменьшить их число, допустим, до 100 или менее, то срок строительства увеличится до 100 лет, а то и более.

Но ведь не может быть, чтобы такой прославленный зодчий, как Хемуин, затеял строительство, которое ему вряд ли удалось бы завершить в течение своей жизни. Давайте возвратимся из далекого прошлого в наше время и посмотрим глазами обыкновенного человека на Первое чудо света. Что мы видим? Гигантское сооружение, простоявшее более 46 веков. Облицовка давным-давно содрана, однако четко видны строго горизонтальные ступени, их более 200. Поражает, что в этой громадине не видно никаких серьезных разрушений и трещин. А ведь в течение тысяч лет в этом регионе было множество землетрясений, и некоторые отличались страшной силой.

Такая сейсмоустойчивость возможна только в том случае, если пирамида представляет собой сплошной монолит. Это как-то не вяжется с возведением ее из миллионов кубиков. Но если подойдем к пирамиде поближе, то с изумлением увидим, что горизонтальные ряды кладки образованы не тщательно обработанными блоками, а... глыбами камней разных по ширине и высоте размеров. Если из таких необтесанных камней сооружена вся пирамида, в том числе и ее невидимая сердцевина, то она должна была бы давным-давно рухнуть, и нашим современникам нечего было бы столь пристально изучать. А если эти видимые наружные камни не являются продолжением основной кладки, то для чего они нужны, каково их назначение?

Вот и напрашивается вывод, что пирамида Хеопса возводилась каким-то другим способом, более простым и сравнительно быстрым, зная который, можно было бы объяснить многие загадки сооружения.

Не нужно большого полета фантазии, чтобы представить на месте существующих пирамид в далеком прошлом обыкновенный известняковый холм высотой около 150 метров, полого спускающийся в долину. Вполне естественно предположить, что у зодчего, выбравшего удачное место для строительства, возникло решение не вырубать другие известковые холмы и перетаскивать строительный материал к этому месту, а вырубить в уже существующем холме задуманное сооружение.

Для этого условия были идеальные. Во-первых, корпус пирамиды становился монолитом, уходя далеко в глубь земли. Во-вторых, есть большая свободная площадь вокруг стройки, на которой могли разместиться сотни тысяч рабочих. Их задачей было откалывать и оттаскивать вниз вырубленный лишний материал, выравнивать поверхность холма в ходе строительства, размельчать глыбы и разбрасывать камни в низине. Эти же рабочие без особых трудностей подтаскивали вверх по пологой поверхности необходимые строительные материалы. В-третьих, появлялась возможность точного ориентирования пирамиды по странам света, о чем речь пойдет дальше. В-четвертых, отпадала необходимость в каких-либо сложных механизмах для перемещения каменных блоков на высоту. В-пятых, можно было на любом уровне пирамиды проникнуть внутрь массива, пробивая проходы и сооружая помещения.

Попробуем теперь, не вдаваясь в детали, мысленно проследить за технологией строительства по нашей версии.

Прежде всего, наверное, срезалась верхушка холма и выравнивалась горизонтальная площадка. Затем на площадке возводилась маленькая пирамидка в несколько метров высотой, с квадратным основанием и с нужным углом наклона всех граней. Эта пирамидка могла быть сделана из легкого материала, даже из дерева, потому что ее нужно было поворачивать для точного ориентирования на север. Внутри пирамидки могло находиться устройство, возможно, в виде трубы и шнура с отвесом, для астрономических наблюдений Полярной звезды или другого объекта, который соответствовал положению на «север». После точной ориентировки пирамидку закрепляли на площадке и начинали вырубать уступы пирамиды. Углы наклона граней контролировались в начальной стадии работ по малой пирамидке.

Когда корпус немного поднимался и надобность в точном ориентировании по контрольной пирамидке отпадала, ее демонтировали и на ее месте возводили сложенную из каменных блоков верхушку. Возможно, эту верхушку крепили каким-то образом к корпусу сооружения. В специальной литературе упоминается, что на верхней площадке пирамиды Хеопса якобы до сих пор видны отверстия для крепления какого-то венчающего сооружения.

Уместно обратить внимание на состав горной породы, из которой вырубалась пирамида. Это известняки, залегающие пластами большой мощности — в несколько сот и даже тысяч метров. Они бывают разной плотности, хорошо обрабатываются и распиливаются. Видимо, поэтому зодчий и решил, что вырубить уступы будет сравнительно легко, но потом надо укрепить корпус пирамиды по наружному контуру каменными блоками из более плотного и твердого материала. Его добывали из карьеров на другом берегу Нила. Эти плотные камни транспортировали к вырубленным уступам и там укладывали в несколько рядов в глубину и высоту. Неупорядоченные каменные глыбы, которые мы видим сейчас, и есть те ступени или ряды, которых насчитывается в пирамиде Хеопса более двухсот. Конечно, эти камни обрели сегодняшний вид вследствие длительного процесса выветривания в условиях Ливийской пустыни после того, как в давние времена были содраны облицовочные плиты.

Попробуем приблизительно определить продолжительность строительства пирамиды Хеопса по предполагаемому технологическому процессу. Сразу же возникает вопрос: не является ли описанная технология столь же бессмысленной, как в общепринятом варианте? Ведь для вырубки корпуса пирамиды нужно срыть до основания весь лишний материал известкового холма, объем которого раз в 30 превышает объем самой пирамиды. Да, действительно, объем перемещаемого материала резко возрастает, однако трудоемкость процесса значительно сокращается. Меньше придется вырубать каменных блоков определенных размеров минимум в 10 раз. Почти полностью отпадает операция по их обтесыванию со всех сторон, и, главное, можно вести работу непрерывно на всей площади холма, используя труд десятков и сотен тысяч рабочих. В процессе работы из холма вырубается не только пирамида, но и транспортная артерия наподобие тех насыпей, которые воздвигались, по одной из гипотез, для подъема каменных блоков по «старой» технологии — с той лишь разницей, что эта естественная насыпь не возводится, а разрушается по мере роста сооружения.

Представим себе технологическую цепочку процесса строительства. Не будем рассматривать начальную стадию, то есть установку контрольной пирамидки, а перейдем сразу к операции по вырубке уступов.

Рассчитаем объем работ для изготовления уступа, расположенного на середине высоты пирамиды. Ширина полки уступа зависит от его высоты из соотношения сторон треугольника 14 : 11, что соответствует углу наклона граней пирамиды к основанию, равному 51⁰ 50'.

Объем уступа равен произведению периметра квадрата на усредненной высоте, составляющего 460 метров, на площадь сечения уступа. Однако при вырубке уступов для свободы маневра при дальнейшей укладке укрепляющих камней увеличим ширину полки до 5 м, имея в виду, что срезают холм на этом уровне те же бригады, о которых говорилось выше. Итак, объем уступа 1,5 х 5 х 460 = 3450 куб. м. Всего уступов будет в среднем 100, тогда общий объем работ составит: 3450 х 100 = 345 000 куб. м. Учитывая, что в этой операции необходимо строго выдерживать два параметра: вертикаль стенки уступа и горизонталь полки, можно принять производительность при этой операции, как и при обычной вырубке камней по принятой технологии, равной 150 куб. м. вдень. Тогда на вырубку всех уступов уйдет 345 000 : 150 х 365 = 6,3 года.

Подсчитаем объем каменной кладки, укрепляющей стенки. На одном уступе объем равен 1,5 х 3,6 х 460 = 2480 куб. м., а для 100 уступов — 248 000 куб. м. Время на укладку укрепляющих камней объемом 1 куб. м. равно 248 000 : 150 х 365 = 4,5 года.

Следующая операция — облицовка мраморными плитами — производится также, как и при «старой» технологии, следовательно, время на облицовку составит 3,9 года.

Так как все операции производятся последовательно, общее время строительства пирамиды Хеопса составляет: 6,3 + 4,5 + 3,9 = 14,7 года, а с применением коэффициента использования технологической цепочки 0,75 имеем — 14,7 : 0,75 = 19,6 года.

Подведем некоторые итоги. Итак, пирамида сооружена в максимально короткий срок, о котором упоминал Геродот со слов жрецов. Задействованы все сто тысяч рабов, однако и здесь они, за исключением нескольких тысяч, через 13,5 года после того, как холм будет срыт, могут остаться без работы. А что если великий зодчий, задумавший срыть холм и вырубить из него пирамиду Хеопса, решил не упустить идеальную возможность использовать весь массив холма? Тогда легко предположить, что все три пирамиды — Хеопса, Хефрена и Микерина — представляют собой единый архитектурный комплекс, выполненный одним строителем, причем в одно и то же время. Если так было на самом деле, то для этой цели можно было использовать огромное количество рабочих, не загруженных полностью при создании первой пирамиды. В этом случае строительство всего комплекса могло продолжаться немногим более 20 лет. Кроме того, огромное количество извлеченного из холма материала — известковые блоки — можно было применять при возведении различных культовых сооружений. Для строительства двух других пирамид не было необходимости ориентировать их на север с помощью контрольной пирамидки, так как можно было производить ориентацию с помощью более или менее готовой пирамиды Хеопса. Может быть, по этой причине вершины пирамид Хефрена и Микерина не разрушены, в то время как верхушка первой пирамиды исчезла.

Как же можно подтвердить или опровергнуть изложенную гипотезу о методе строительства Великих пирамид в Гизе?

Есть несколько способов. Первый, естественно, связан с поисками каменной кладки внутри пирамиды. Проверять нужно только те проходы и помещения, которые расположены выше уровня земли и не облицованы никаким материалом. Если четко видны следы кладки из блоков, следовательно, гипотеза неверна. Если проходы пробиты в сплошном монолите, это служит аргументом в ее поддержку.

Второй способ весьма проблематичен, так как связан с проникновением внутрь пирамиды со стороны любой из четырех граней на уровне несколько выше середины пирамиды. В этом случае, при разборке укрепляющих камней приблизительно через четыре метра появится монолитная сердцевина.

Третий способ не совсем обычен, но и он может помочь. Дело в том, что при возведении пирамид, снизу ли вверх или сверху вниз, обязательно приходится проверять и измерять углы наклона всех четырех граней. При возведении сооружения снизу вверх в основании пирамиды должен лежать квадрат, который появился после первоначальной разметки. При возведении ступеней кладки возможны ошибки в определении углов наклона. Но даже небольшие погрешности могут привести к неприятным последствиям. Так, например, при ошибке в определении угла, скажем, в половину градуса венчающие грани пирамиды могут переместиться вверх или вниз на расстояние до 1,5 м, и будет серьезной проблемой свести все четыре грани на вершине в одну точку. Если вырубать пирамиду сверху вниз, то, конечно, вершина будет выглядеть идеально, зато стороны основания пирамиды, вследствие небольших ошибок в измерении углов наклона граней, могут различаться по размерам. Причем эти различия могут быть достаточно велики, порядка 1,5-2 м и более. Разумеется, для наблюдателя, находившегося внизу, огромный объем пирамиды скрадывает эти различия, и они не бросаются в глаза. Поэтому, если в размерах сторон основания есть разница, то это говорит в пользу гипотезы о строительстве пирамиды сверху вниз.

В различных источниках приведены некоторые данные о размерах стороны основания. Эти данные отличаются друг от друга: от 230,35 до 233,16 м. Причем нигде не указывается, какую сторону измеряли: северную, восточную, южную или западную. По-видимому, исследователи, убежденные, что в основании пирамиды лежит квадрат, измеряли каждый раз только одну сторону. Кстати, в наше время произвести эти замеры не так-то просто по той причине, что ребра всех четырех граней сильно повреждены временем и весьма затруднительно найти на земле те точки, которые являются истинным продолжением ребер.

Конечно, для наших целей не следует впадать в крайности и искать лишние миллиметры, а то и сантиметры. Достаточно убедительно доказать, что какая-то сторона основания пирамиды отличается от других по длине, то есть в основании лежит не квадрат, а четырехугольник. И, наконец, в четвертых, следует искать неподалеку от пирамид под тысячелетним слоем песка обломки вырубленных в далекие времена известняковых блоков, оставшихся при сооружении каменных гигантов.

Иохедь Дон-Яхио

Катастрофы: По следам трагедии: 800 часов в глубинах Норвежского моря

Впервые — и только на страницах «Вокруг света» своими воспоминаниями о не знавших аналога в мире работах на глубоководном «объекте» делится их непосредственный участник и руководитель. Название «объекта» — подводная лодка нового поколения «Комсомолец»...

19 апреля 1989 года научно-исследовательское судно «Академик Мстислав Келдыш» следовало к 26 градусу северной широты — к Трансатлантическому геотраверзу, или гидротермальному полю Срединно-Атлантического хребта. Это необычный и один из наименее изученных районов Мирового океана. Его-то и предстояло исследовать большой команде ученых, а также группе подводников, которая обслуживает глубоководные обитаемые аппараты «Мир-1» и «Мир-2», способные работать на глубинах до 6000 метров.

...Яркое апрельское солнце Средней Атлантики слепит глаза, зеркальная поверхность океана замыкает горизонт необычайно голубого неба. Судно живет по привычному рейсовому расписанию. И вдруг спокойную, деловую обстановку прерывает объявление по судовой радиотрансляции: «Начальникам отрядов и служб собраться в конференц-зале». Капитан оглашает телеграмму, подписанную президентом Академии наук СССР академиком Гурием Ивановичем Марчуком о том, что судну надлежит следовать в Норвежское море, где 7 апреля 1989 года потерпела аварию и затонула атомная подводная лодка «Комсомолец».

Мы ложимся на новый курс — норд-ост. Сворачивается намеченная научная программа. И разрабатывается новая: нам предстоит произвести отбор проб, измерения и экспресс-анализы в районе гибели «Комсомольца», связанные с возможными радиоактивными загрязнениями среды.

Лодка обнаружена

И вот мы в Норвежском море — там, где месяц назад вода кипела от огня, бушевавшего внутри подводной лодки и накалившего человеческие страсти до предела. Пять часов экипаж «Комсомольца» боролся за живучесть уникального технического организма — самой глубоководной боевой подводной лодки, которую моряки называли кораблем двадцать первого века. Они, забыв о себе, о собственной безопасности, самоотверженно боролись с разбушевавшейся стихией. Но, увы, стихия победила. Волны поглотили стометрового гиганта и вместе с ним — 42 человеческие жизни...

На горизонте маячит гидрографическое судно «Персей». На его борту находится группа инженеров Дальневосточного института морских технологий, позволяющих осуществлять поиск лежащих на дне объектов. Связываемся по радиотелефону с руководителем группы Николаем Рыловым, получаем подтверждение, что лодка обнаружена — лежит на ровном грунте, и уточняем ее местонахождение. Взяв за основу исходные координаты, ставим на дно, прямо с борта судна, сеть гидроакустических маяков, которые должны обеспечить точную навигационную привязку аппаратов «Мир» во время подводных работ, а также их выход на затонувшую лодку.

19 мая 1989 года — первое погружение аппарата «Мир-1». Экипаж, возглавляемый мною, составляют борт-инженер Дмитрий Васильев и научный руководитель работ профессор Игорь Михальцев.

Было решено осуществлять первые погружения одним аппаратом — из соображений безопасности. Десятичасовой поиск на глубине 1700 метров не принес желаемого результата: в точке с координатами, полученными с «Персея», лодка длиной более 100 метров так и не была обнаружена. Поиск затрудняла очень плохая видимость у фунта — не более полутора-двух метров — и сильные течения, которые постоянно разворачивали «Мир-1», что мешало удерживать заданный курс. Сказалась и некорректная работа локатора кругового обзора, который должен был бы указывать нам на присутствие предметов на дне в радиусе 250 метров. Словом, устав от безрезультатных поисков и постоянного напряжения во время непрерывных наблюдений, мы решили всплывать.

На следующий день я отправился на «Персей» уточнить координаты. Сравнив показания навигационных приборов «Персея» и «Академика Мстислава Келдыша», мы пришли к заключению, что разница в показаниях составляет 600 метров.

20 мая 1989 года аппарат «Мир-2» с экипажем в составе Евгения Черняева (командир), Николая Шашкова (борт-инженер) и Михаила Фалина (фото-телеоператор) совершил второе погружение в заданный район. И уже через полчаса после посадки на грунт Евгений Черняев сообщил по подводной связи: «Вышли на лодку «Комсомолец». Начинаем работы».

Позже, просматривая видеозаписи, мы увидели, как аппарат вышел к левому борту «Комсомольца» и сел на осадок. Но члены экипажа не заметили лодку — они смотрели в лобовые иллюминаторы. К тому же частицы поднятой со дна мути рассеивали лучи подводных светильников и ограничивали видимость до двух-трех метров. Однако видеокамера аппарата повернута направо — прямо на «Комсомолец», и мы отчетливо видим на экране борт лодки и даже решетки кингстонов. Но никто из членов экипажа не смотрит на экран монитора — взгляды устремлены только вперед. Вдруг раздается голос Евгения Черняева, посмотревшего все-таки в правый боковой иллюминатор: «Лодка! Лодка!..»

А далее началась работа. Было проведено детальное обследование корпуса лодки, отснят великолепный видеоматериал, сделаны подводные фотографии. В общем, это было основное, продуктивное погружение. Экипаж постоянно контролировал радиационную обстановку — ее уровень не превышал уровня фона даже в тех точках, где выход радиоактивных веществ из корпуса лодки был наиболее вероятен.

Третье и последнее погружение «Мира-1» в этой экспедиции было посвящено обследованию отдельных фрагментов корпуса лодки «Комсомолец» и всплывающей спасательной капсулы, которая отсоединилась от корпуса затонувшей лодки, но затем, не дойдя до поверхности каких-нибудь двадцать метров, наполнилась водой и пошла ко дну. В капсуле тогда находились командир «Комсомольца» капитан 1-го ранга Ванин и еще двое членов экипажа. Она была обнаружена на дне в восьмистах метрах от самой лодки.

В аппарате «Мир-1» тот же экипаж, что и в первом погружении: Дмитрий Васильев, Игорь Михальцев и я, командир аппарата. Для меня это был первый рабочий объект подобного рода. Вспоминая и оценивая ситуацию сейчас, после погружения на «Титаник» и другие объекты, понимаешь, что встреча с «Комсомольцем» была особенной. Со времени гибели «Титаника» прошло более восьмидесяти лет. В умах настоящего поколения он стал уже историей, своеобразным подводным монументом. Здесь же все практически живое, ибо произошло буквально вчера...

Аппарат «Мир-1» садится на грунт на глубине 1710 метров. Затем начинает движение курсом на запад. В лучах прожектора — ровный заиленный грунт, изредка встречаются рыбы-ликоды и морские звезды. Вдруг ровная поверхность донного осадка как будто вспучивается — впереди возникает гряда грунта высотой около метра, напоминающая край борозды, прорезанной ножом бульдозера... И вот аппарат упирается в правый борт «Комсомольца». В иллюминаторы видна часть легкого корпуса, разрушенная, очевидно, при ударе лодки о грунт, а под ним — трубопроводы, кабели и арматура, проложенные между обшивкой и прочным титановым корпусом, рассчитанным на глубину погружения до 1000 метров. Поднимаемся по борту вверх и садимся на падубу. Из иллюминаторов видны лишь ближайшие метры палубы, на которой также различимы большие разрушения, произошедшие, по-видимому, в результате гидравлического удара лодки о дно.

Проходим палубу от носа до кормы. Приближаемся к рубке, поднимаемся вверх, огибаем ее слева и доходим до проема, где размещалась всплывающая спасательная капсула. Внизу виден люк, через который покидали лодку последние ее обитатели во главе с командиром. Они вошли в капсулу, надеясь, что она вынесет их на поверхность, однако недобрая судьба распорядилась иначе...

Кормовая часть лодки сверкает в лучах светильников аппарата «Мир-1» как новенькая. Даже не верится, что она покоится на дне. А вот и седьмой отсек, где возник пожар, с которого, собственно, и началась трагедия. Сделав последние видеозаписи и фотографии, покидаем «Комсомолец» и берем курс на спасательную капсулу. Приближаемся к ней, осматриваем. Никаких внешних повреждений — видим лишь открытый верхний люк. Основание капсулы скрыто под осадком. Нет, не думал я тогда, в 1989 году, что вернусь сюда снова и буду участвовать в сложнейшей операции по подъему этой 27-тонной части «Комсомольца», предназначавшейся дня спасения экипажа...

Прошло всего пять дней нашего пребывания в районе гибели «Комсомольца», а кажется, что мы провели здесь уже несколько месяцев. Серое небо, постоянное волнение на море, холодный шквалистый ветер существенно затрудняли подводные работы. И все же мы выполнили стоявшую перед нами сложную задачу менее чем за неделю. Во многом — благодаря мастерству капитана «Академика Мстислава Келдыша» Вадима Евгеньевича Николаенко, который, увы, рано ушел из жизни — это случилось в 1994 году, — оставив о себе добрую память в сердцах моряков и всех, кто знал его близко.

После экспедиции 1989 года материалы, собранные во время погружений аппаратов «Мир», подверглись тщательному изучению. Разрабатывались проекты подъема «Комсомольца» и предотвращения выхода радиоактивных веществ из корпуса лодки.

Однако прежде нужно было уточнить характер и масштабы разрушений в носовой части лодки, причину их возникновения, провести комплекс океанологических исследований в данном районе — с тем, чтобы выяснить вероятные пути и направления переноса радиоактивных веществ, если начнется их утечка из ядерного реактора или ядерных боеголовок торпед. В общем, нам предстояли еще три экспедиции в Норвежское море — в 1991, 1992 и 1993 годах.

Следует сказать и о том, почему именно к «Комсомольцу» было приковано столь пристальное внимание международной общественности. Ведь еще несколько атомных подводных лодок — российских и американских — потерпело аварии в различных районах Мирового океана. Дело в том, что, в отличие от других погибших атомных лодок, «Комсомолец» затонул вблизи материка, в зоне промышленного рыболовства скандинавских стран — в первую очередь Норвегии. Это вызвало серьезное беспокойство норвежского правительства. В связи с этим было принято специальное постановление правительства СССР о проведении исследовательских работ на лодке.

Последующей организацией работ на «Комсомольце» руководило Центральное конструкторское бюро морской техники «Рубин» в Санкт-Петербурге, возглавляемое академиком Игорем Спасским. Эта организация была ведущей при создании лодки «Комсомолец». А руководителем самих экспедиций выпало быть мне. Каждая из них по времени занимала не более месяца. И главными инструментами каждой были аппараты «Мир».

Рабочий день на глубине 1700 метров

Невозможно описать все погружения аппаратов «Мир-1» и «Мир-2»: за семь лет их было 68, а суммарное время нашего пребывания под водой составило более 800 часов. Но одно из погружений, состоявшееся в августе 1993 года, я все же постараюсь описать. Экипаж «Мира-2» состоял тогда из борт-инженера Анатолия Благодарева, представителя ЦКБ МТ «Рубин» Николая Носова, я же был командиром аппарата. Наш спуск с борта судна был назначен на девять утра. Часом позже пойдет на глубину «Мир-1» с экипажем в составе Евгения Черняева — командира, Дмитрия Войтова — борт-инженера и представителя ЦКБ МТ «Рубин» Михаила Макарова.

...«Мир-2» проходит водную толщу. За иллюминаторами — редкие, мелкие частицы планктона, изредка встречаются рыбы. Садимся на дно, определяем свое местонахождение: 400 метров от «Комсомольца». Разворачиваем аппарат в направлении лодки. Садимся на край воронки, образовавшейся в результате удара носа лодки о грунт: в самом деле, перед нами — носовая часть «Комсомольца». Волнорезные щиты торпедных аппаратов приоткрыты и стоят под разными углами.

— Это результат взрыва, который, очевидно, произошел внутри лодки при ударе о грунт, — комментирует Николай Носов. Видимость вблизи дна отличная — 10-15 метров как минимум. Картина совсем не похожа на ту, которую мы наблюдали в 1989 году, во время первой экспедиции. Вероятно, в этом районе действуют сезонные течения, скорость которых то уменьшается, то заметно возрастает в зависимости от времени года.

Вывешиваю аппарат в нейтраль — то есть, откачивая воду из прочных балластных сфер, придаю ему нейтральную плавучесть. Затем медленно подхожу к одному из открытых волнорезных щитов, манипулятором кладу внутрь небольшой цилиндр, сорбирующий радиоактивные вещества. Этот сорбент нужно будет забрать в последнем погружении, под конец экспедиции. Потом поднимаемся на палубу лодки. В промежутке от носа до рубки наблюдаем сильнейшие разрушения корпуса — также результат взрыва. Позже на основании расчетов выяснилось, что при ударе лодки о грунт взорвалась головка одной из обычных торпед.

Следующая операция — отбор взвеси изнутри торпедного отсека; ее последующий анализ позволит установить, нет ли утечек из ядерных боеголовок торпед. Манипулятором разматываем трубу длиной восемь метров и опускаем ее внутрь корпуса лодки в один из проломов, включаем забортную помпу, которая прокачивает водные массы со взвесью через специальный фильтр, сорбирующий радионуклиды. Производительность помпы невелика, поэтому качать нужно не менее часа, чтобы через фильтр прошло 500-600 литров воды со взвесью изнутри носового отсека. За иллюминаторами видим посторонний свет.

— Единица приехала, — говорит Анатолий Благодарев, имея в виду спуск на «Комсомолец» аппарата «Мир-1».

После короткого обмена приветствиями командир «Мира-1» Евгений Черняев сажает свой аппарат слева от нас — у большого пролома. Ему предстоит выполнить непростую операцию — ввести внутрь первого отсека лодки небольшой дистанционный модуль. Этот модуль, управляемый по кабелю, намотанному на специальную лебедку, оборудован телекамерой и светильником. Цель операции — осмотреть носовой отсек изнутри. Этот телеуправляемый модуль, испытанный лишь в бассейне, впервые будет выполнять работу на глубине 1700 метров.

Между тем мы вытаскиваем изнутри корпуса лодки длинную трубу, укладываем ее в бункер для сбора образцов, желаем удачи экипажу «Мира-1» и начинаем движение к корме. Делаем остановку перед рубкой, опускаем на тросе с помощью манипулятора гирлянду из нескольких сорбентов внутрь корпуса лодки, закрепляем трос на палубе и идем дальше — к реакторному отсеку. Садимся на палубу, хватаемся одним манипулятором за леерное ограждение, чтобы нас не снесло течением, а вторым вытаскиваем из бункера шарообразный предмет диаметром около полуметра — гамма-спектрометр. Ставим его на решетку на палубе лодки и засекаем время. Наша задача — произвести измерения в этой точке в течение тридцати минут. Потом кладем прибор на штатное место — в гнездо, оставляем на решетке реакторного отсека еще один сорбент, который, так же как и другие, будет поднят на борт судна в конце экспедиции, разворачиваемся и поднимаемся на крышу рубки — в ее кормовой части как раз находится выход вентиляционной трубы реакторного отсека. Аппарат зависает у края рубки. Манипулятором вынимаю из бункера для сбора образцов цилиндр длиной около метра — автономный гамма-спектрометр. Осторожно ввожу его внутрь вентиляционной трубы и опускаю на тросе вниз, на два метра. Трос закрепляется на выходе трубы и наверху рубки. Этот прибор будет там стоять до конца экспедиции, измеряя гамма-излучение. Мы снимем его в последнем погружении — и определим уровень радиации в непосредственной близости от реактора.

Аппарат отходит от рубки и опускается на дно рядом с левым бортом лодки. Здесь предстоит сделать еще один цикл измерений с помощью гамма-спектрометра, положив его на осадок, а также отобрать пробу осадка с помощью специальной трубки-заборника. Закончив эти операции, проходим вдоль борта лодки до кормового оперения, осматриваем лежащие на донной поверхности кормовые рули, отбираем пробу осадка, а затем отходим на 20-25 метров от кормы лодки и ставим на грунте автономный прибор, предназначенный для измерения скорости и направления течений.

Наконец посмотрели на часы: восемь вечера. Уже девять часов, как мы работаем на дне. Под водой все происходит очень медленно, каждая операция требует тщательной подготовки: соответствующим образом развернуть аппарат, забалластировать — то есть утяжелить или, наоборот, откачать балласт, придав ему нейтральную плавучесть, провести манипуляции с приборами и так далее. Работа прерывается каждые полчаса для проведения сеанса связи с «Келдышем», но это происходит автоматически, поскольку все внимание сосредоточено на действиях. Пора бы перекусить!

На корабле обед в 11.30, затем полдник в 15.30, а сейчас уже и ужин заканчивается. А мы здесь, на глубине 1700 метров, за работой забыли обо всем на свете и даже не чувствуем голода. Правда, у нас увлеченный и довольно неприхотливый экипаж, но есть и пилоты, которые вряд ли пропустят обеденное время, хоть на глубине... Достаем термосы с чаем, бутерброды, включаем музыку. Недолго работает подводное кафе: погружение еще не окончено.

«Мир-2» поднимается с грунта, зависает над лодкой на расстоянии четырех-пяти метров и движется вперед, проходит кормовую часть, минует рубку и останавливается над носовой частью. А «Мир-1» меж тем заканчивает работу с телеуправляемым модулем. Миша Макаров говорит по подводной связи:

— Замучились мы с этой штукой. Кабель очень жесткий и закручивается, как спираль, не давая модулю двигаться вперед. Женя Черняев попробовал дать полную нагрузку на движители модуля, но из блока управления пошел дым.

— Посадить бы сейчас на этот модуль Финкельштейна, — подхватывает в микрофон Женя Черняев, имея в виду конструктора телеуправляемого модуля из организации «Интершельф».

Задымление в кабине подводного аппарата недопустимо, практически это — аварийная ситуация: здесь ведь очень ограниченный, замкнутый объем. Поэтому после короткого подводного совещания решаем заканчивать работы с модулем. «Мир-1» продолжает выполнять другие пункты программы.

— Все же кое-что удалось отснять с помощью модуля внутри лодки, — говорит на прощанье в микрофон Миша Макаров. — Пусть незадачливый конструктор скажет спасибо изобретательности и умению Жени Черняева.

Мы прощаемся с экипажем «Мира-1», желаем ему удачного завершения погружения и приступаем к заключительным операциям. В который раз осматриваем, снимаем на видеоленту, фотографируем разрушения в носовой части «Комсомольца», однако при просмотрах после экспедиции выясняется, что недостает мелких деталей. Но под водой не бывает мелочей — здесь все имеет первостепенное значение. Николай Носов внимательно рассматривает трещину на левом борту в корпусе, уходящую в осадок, а наверху переходящую в большой пролом и идущую далее вниз по правому борту.

— Да, со столь серьезными разрушениями небезопасно поднимать лодку с такой глубины, — говорит он и прибавляет: — Да и денег нет!

В самом деле, даже по скромным подсчетам, операция подъема обошлась бы в 200 миллионов долларов...

В общем, наше погружение заканчивается. Нажимаю тумблеры и, захлопнув батометры, отбираю пробы воды над проломом торпедного отсека, а вслед за тем — последние пробы осадка около носа лодки и сообщаю на «Келдыш»:

— Я — «Мир-2». Глубина 1700 метров, 22 часа 40 минут. Закончили работы на «Комсомольце». Готовы к всплытию.

— Вас понял. Всплытие разрешаю, — слышу спокойный голос руководителя погружения Андрея Андреева. — Наверно, замерзли? Сауна вас ждет.

В аппарате +12 градусов, но когда работаешь и постоянно двигаешься, то холода не чувствуешь. Откачиваем балласт и отрываемся от грунта. Аппарат медленно пошел наверх. Ритмично работает насос морской воды, продолжающий откачивать водяной балласт — подъем ускоряется. И вот мы уже летим вверх со скоростью 30метров в минуту...

Все решают минуты...

В экспедиции 1993 года нам предстояло решить еще одну довольно сложную задачу — поднять спасательную капсулу. Аналогов этой операции в мире не было, потому что не было никаких специальных средств для зацепа и подъема подобных конструкций с морского дна.

В 1974 году американцы пытались поднять на поверхность советскую подводную лодку, затонувшую на глубине 6000 метров близ Гавайских островов. Подготовка к операции длилась шесть лет. Американцы построили специальное огромное судно «Гломар-Эксплорер» водоизмещением 30 тысяч тонн, оборудованное системой динамического позиционирования, телеуправляемым захватным устройством и другими техническими новшествами. Проведение операции стоило около 1 миллиарда долларов. Но... Поднята была лишь носовая часть лодки, составлявшая треть ее длины.

В нашем же распоряжении было небольшое судно «КИЛ-164», пришедшее из Мурманска, на котором была установлена большая лебедка с кевларовым тросом. Подъем капсулы должен был осуществляться через блок, закрепленный на мощной кормовой П-раме, и с помощью специального устройства, которое необходимо было ввести внутрь капсулы через открытый верхний люк. Это устройство, весящее 150 килограммов, мы назвали «зонтиком» — по принципу работы: две его мощные щеки, после прохода входной шахты люка, должны были раскрыться, предотвратив таким образом обратное движение «зонтика». Грузовой трос, предназначенный для подъема капсулы, должен был цепляться к толстому кольцу на конце «зонтика».

Операция началась 23 августа 1993 года. «Мир-2» с экипажем, которым командовал Женя Черняев, пошел на погружение, чтобы попытаться ввести «зонтик» внутрь капсулы. Однако первая попытка закончилась неудачей — сказались конструктивные недоработки зацепного устройства.

После технических корректировок была сделана следующая попытка — 24 августа 1993 года. Командир аппарата «Мир-2» Виктор Нищета успешно проделал первую фазу операции — ввел «зонтик» в люк капсулы и задвинул его до середины цилиндрической шахты люка. Но затем вдруг оборвался один из шлангов высокого давления, подающего масло в механизмы манипулятора. Дальше работать было невозможно...

В общем, «зонтик» задвинули до упора лишь с третьей попытки, во время погружения «Мира-1» с экипажем, возглавляемым мною. В условиях сильных течений аппарат постоянно сносило, и было трудно удержать его у капсулы напротив люка. Операция продолжалась более трех часов. Уперевшись левым манипулятором путем подачи полных оборотов на главный движитель, аппарат «Мир-1» всей своей массой буквально вдавил «зонтик» внутрь капсулы. Переждав, пока осядет муть и удостоверившись, что «зонтик» вошел до нужной метки на штоке, берусь обоими манипуляторами за кольцо на конце штока и даю аппарату полный ход назад. «Зонтик» не сдвинулся назад ни на сантиметр — значит, щеки раскрылись полностью. Теперь предстояла сложнейшая работа по зацепу капсулы.

Эта операция началась утром 26 августа. Экипаж аппарата «Мир-1» возглавлял Евгений Черняев, «Миром-2» командовал Виктор Нищета. Координационно-командный пункт, откуда осуществлялась связь с аппаратами, а также с «Келдышем» и «КИЛ-164», находился на небольшом катере, которым командовал Лев Симагин. Кроме него, в катере были матрос Костя Левченко и я. В моих руках, можно сказать, находились тонкие нити управления операцией.

Итак, Виктор Нищета вывел «Мир-1» на капсулу и занял место напротив люка. С помощью манипулятора он одел на подъемное кольцо «зонтика» специальную скобу, снабженную гидравлическим цилиндром. Одно движение манипулятора — и гидравлический цилиндр замкнет щеки скобы толстым стальным пальцем. Но это произойдет только тогда, когда коней подъемного троса с «КИЛ-164» попадет в манипулятор «Мира-1», а затем — в скобу. Трос предстояло опустить с помощью «Мира-2»...

Прошло уже 12 часов после начала операции. Очень медленно «Мир-2» приближается к капсуле. Было уже несколько посадок на дно. До капсулы — 500 метров, 300, 250, 180... Эти данные мы получаем по навигационным определениям и тем, что передаются с аппарата «Мир-1» с помощью локатора дальнего действия. Наконец я слышу усталый, обычно лишенный эмоций, но сейчас радостный голос Жени Черняева:

— Сижу на грунте. До капсулы 47 метров по локатору. Ближе вам меня не подвести. Попробую взять в манипуляторы барабан и подтащить трос к капсуле.

Передаю на «КИЛ-164»:

— Постоянно работайте винтами.  Постарайтесь держаться  в точке как можно точнее. Травите трос,  не допускайте его сильного натяжения. Пилот «Мира-1» должен иметь слабину троса на дне, чтобы была некоторая свобода перемещения.

С судна следует ответ:

— На барабане лебедки — около 300 метров.

— Медленно потравливайте трос, — говорю, — не останавливаясь, до тех пор, пока на барабане не останется минимум, необходимый для подъема.

Все решают минуты, а скоро заработают и секунды. Потом — филигранная работа манипуляторами... и кто знает? Сейчас многое зависит от капитана «КИЛ-164» Владимира Чурсина, от его умения держать судно в точке в соответствии с командами руководителя навигационной группы Николая Шашкова...

Замерли оба судна, тишина на дне. Изредка повторяю:

— «КИЛ-164». Травите трос. Держитесь в точке.

Начали операцию утром, а сейчас уже темно. Небольшое волнение на море, невдалеке раскачивается «Келдыш» — судно смотрится отсюда как большой плавучий дом; сейчас он выведен из игры и дрейфует, жадно прослушивает эфир, в котором могут прозвучать важные сообщения...

Более часа командиры обоих аппаратов не выходят на связь. Хотя по технике безопасности сеансы связи должны производиться каждые полчаса, сейчас можно отступить от правил — особый случай. Главное — не спугнуть... А вдруг получится? И вот, наконец, голос Жени:

— Вижу свет «Мира-1» (это он сообщает нам).

Отвечаю коротко:

— Понял.

А затем Женя говорит Виктору Нищете уже весело:

— Витька, готовься! Несу тебе подарок...

Итак, Евгений Черняев увидел аппарат «Мир-1» и приблизился к нему, неся в манипуляторах тяжелый барабан. Между лыжами он медленно тащил стелящийся по дну кевларовый трос.

— Витька, сажусь на капсулу!..

«Мир-2» приподнимается над поверхностью дна, делает легкое движение вперед и мягко усаживается на капсулу сверху. Чуть ниже, напротив люка капсулы, стоит «Мир-1». Теперь все зависит от профессионализма и искусства командиров аппаратов и их взаимодействия.

Они зацепили капсулу с филигранной точностью. «Мир-2», сидящий на капсуле сверху, свесил конец троса с петлей вниз к люку капсулы, едва не касаясь аппарата «Мир-1». Непосредственно заведение троса и зацеп продолжались почти полтора часа. Мы напряженно вслушиваемся в каждое слово, произносимое пилотами на дне. Умоляю капитана «КИЛ-164» Владимира Чурсина:

— Володя, держись в точке! Сейчас все зависит от тебя!

Виктор Нищета уже держит петлю троса в манипуляторе и заводит ее в скобу. Теперь только выдернуть чеку, чтобы гидравлический цилиндр защелкнул палец. «Тама!» — слышу возглас Виктора. Понимаю, что зацеп произошел, передаю о случившемся по радиосвязи на оба судна. И снова слышу восторженный возглас Виктора: «Полет под куполом океана завершен!»

Да, это была необычная, трудоемкая и очень напряженная операция. Началась она в 9 утра 26 августа, а чека, защелкнувшая стальной палец подъемной скобы на дне, была выдернута командиром Виктором Нищетой в 1 час 37 минут ночи 27 августа. Вслед за тем «Мир-1» тут же взял курс на лодку «Комсомолец». Ведь это — последнее погружение а нынешней экспедиции, и необходимо доставить на поверхность небольшой щиток — часть обшивки легкого корпуса лодки, который при просмотре видеозаписи был принят за посторонний предмет, оставленный «кем-то», кто как будто умудрился побывать здесь в наше отсутствие. Ну и полетели сразу сообщения и в Москву, и в Санкт-Петербург... Наделали они много шума в ведомствах, а дело-то не стоило выеденного яйца. Еще при первом просмотре видеозаписи Женя Черняев сказал: «Да этот щиток лежал на палубе лодки в носу. Я его лыжей аппарата столкнул, а он, видимо, зацепился за открытый щит торпедного аппарата». Но его тогда никто не послушал, и пошли депеши, что «кто-то» поставил площадку для съемок внутренностей лодки через торпедный аппарат...

Виктор Нищета, конечно, выполнил свою задачу — доставил щиток на поверхность. И все сомнения рассеялись...

Но это было позже. А пока командир Черняев наблюдал в иллюминатор «Ми-ра-2», как натягивается подъемный трос, ибо «КИЛ-164» начал операцию подъема, наматывая слабину троса на барабан лебедки. Трос натянулся, как струна, и «Мир-2», покинув наблюдательный пост, отошел на несколько сот метров в сторону и начал всплытие...

27 августа в 5 часов 10 минут произошел отрыв капсулы от фунта и начался ее медленный подъем на поверхность — со скоростью 5 метров в минуту. Вот уже выбрано 2250 метров троса, осталось всего 200. Уже одеваются водолазы, чтобы на двадцатиметровой глубине перецепить капсулу на нормальный стальной трос гидравлического подъемного крана.

Я нахожусь на «Келдыше» и собираюсь на катере переправляться на «КИЛ-164».

Вдруг оттуда по радиосвязи приходит сообщение: «Все кончено: оборвался трос».

Вот так драматично завершилась эта уникальная операция. Капсула снова ушла на дно. А руководитель нашей навигационной группы Николай Шашков зафиксировал координаты точки, где был оборван трос, по спутниковой навигации. Кто знает: может быть, придется повторить эту операцию в следующем году? Часы показывали 10 часов 30 минут утра — больше суток без сна, но после такого вряд ли уснешь...

Так закончилась очередная экспедиция на «Комсомолец». Она была главной, как в плане выяснения последних деталей по техническому состоянию лодки, так и для принятия окончательного решения о ее дальнейшей судьбе на основе информации, полученной в течение четырех экспедиций. Анализ видеозаписей, фотографий, измерений показал, что поднимать «Комсомолец» нецелесообразно. Атомный реактор надежно заглушен, и, как показали результаты измерений, опасности выхода радиоактивных веществ из него не существует. В то же время две ядерные боеголовки торпед, находящиеся в носовом отсеке лодки в агрессивной морской среде, подвергаются коррозии, что может принести к утечке плутония. Чтобы предотвратить или снизить до минимума выход плутония в окружающую среду, было принято решение о частичной герметизации носового отсека лодки. Этому были посвящены экспедиции «Келдыша» в 1994 и 1995 годах.

Закрыли надежно

На основании наблюдений, измерений скоростей и направлений течений, а также расчетов выяснилось, что наиболее вероятный путь выноса плутония лежит через открытые волнорезные щиты торпедных аппаратов. В связи с этим первый этап частичной герметизации носового отсека был направлен на то, чтобы задраить трубы носовых торпедных аппаратов с внешней стороны. Для чего предполагалось использовать специальные титановые заглушки диаметром более двух метров. Доставить громоздкие заглушки на дно и установить их на носовую часть лодки должны были аппараты «Мир». Эту сложнейшую техническую операцию мы провели летом 1994 года; она стала первым этапом работ по герметизации корпуса «Комсомольца».

На следующий год работы продолжались. На втором этапе главной задачей было обеспечить как можно более плотную герметизацию носовой части лодки.

Для этого решили использовать специальные диафрагмы-фермы. Изолированную с их помощью носовую часть предполагалось заполнить изнутри эластичными емкостями, которые должны были закачиваться водой с помощью автономных электрогидравлических станций. А разрывы корпуса лодки было решено закрыть сверху раскладными армированными и раскатываемыми рулонными пластырями. И все это должны были осуществить аппараты «Мир-1» и «Мир-2».

Запланированные операции были выполнены с ювелирной точностью.

Следующий этап герметизации заключался в монтаже на корпусе лодки армированных раскладываемых пластырей. Эта операция была одной из самых сложных, трудоемких и в то же время тонких. Армированные пластыри в сложенном виде крепились на «Мире-1» по бокам, а затем с помощью системы гидравлики сбрасывались на палубу лодки. После этого с помощью манипуляторов пластыри ориентировались соответствующим образом так, чтобы они закрывали разрушения по бортам. Специальными зажимами пластыри крепились к леерам лодки, а затем раскладывались аппаратом «Мир». По окончании монтажа пластырей на их нижнюю кромку были повешены специальные грузы, которые плотно прижали их к корпусу «Комсомольца». В некоторых местах носовой части были раскатаны и закреплены рулонные пластыри, которые закрыли отдельные щели и отверстия, оставшиеся после монтажа диафрагм, армированных пластырей и эластичных емкостей.

Последующие измерения течений внутри носового отсека показали, что скорость потока снизилась на порядок, что подтверждает высокую степень герметизации. Так завершилась уникальная глубоководная техническая операция, действительно, не имевшая аналогов в мире...

23 июля 1995 года был организован прямой телемост между «Келдышем» и Министерством по чрезвычайным ситуациям России. Помню, заместитель министра Сергей Хетагуров спросил меня с экрана монитора:

— Надежно закрыли? Может, нужны дополнительные работы?

— На наш век хватит, — уверенно ответил я, тем самым давая понять, что наша миссия выполнена до конца и «Комсомолец» теперь можно оставить в покое.

Анатолий Сагалевич / фото Юрия Володина

Загадки, гипотезы, открытия: Дворцы, сокрытые пылью

Молоденькая француженка-археолог бережно достает из коробки огрубевшими от работы пальцами головку глиняной статуэтки. Черты лица почти стерты долгими столетиями. Возможно, это было изображение Александра Македонского... В 329 году до н.э., после пяти лет Войны, уничтожившей Власть Персидской империи, Александр Великий вторгся в Бактрию и, переправившись через Амударью, двинулся к столице пограничной провинции Согд — Мараканде... Несмотря на то, что историки упоминают Мараканду (Самарканд) как уже существовавший город, одно из преданий приписывает основание его Александру Македонскому. Легенды об основании городов не возникают на пустом месте. Но как проверить? Неожиданно долетел археологический слух о том, что найден дворец Александра в Самарканде. Это открытие показалось мне достаточным для поездки в Узбекистан.

Афрасиаб

Меж тем Афрасьяб,

                           беспощаден и яр,

Велит наносить за ударом удар.

(Этот и остальные эпиграфы, приводимые в очерке, взяты из знаменитой поэмы Абулькасима Фирдоуси «Шах-наме» — прим. автора.)

Афрасиаб — это огромное холмистое плато, лессовая пустыня площадью более двух квадратных километров: городище древнего Самарканда, около восьми веков назад стертого с лица земли Чингисханом. Много и других кровавых событий помнит оно. Достаточно сказать, что само название «Афрасиаб» отождествлено с именем легендарного свирепого властителя-тирана, повелителя среднеазиатских кочевников, извечного врага Ирана, жившего более двух тысячелетий назад. Однако городище это упоминается и в связи с завоеваниями Александра. Значит, оно было еще древнее. Но насколько? Прошлое неохотно начало отдавать свои тайны лишь менее столетия назад, когда за дело взялись пришедшие в Среднюю Азию русские...

Поднимаясь по Ташкентской улице мимо палево-серых афрасиабских холмов, окаймленных пояском зелени, я вышел к памятнику Улугбеку. Фигура мудреца возвышалась над ступенями небесных сфер. По высокой лестнице, окруженной купами плакучих ив и туй, я взобрался на вершину холма — там поднималась башня мемориальною музея и находились остатки обсерватории царственного звездочета. У двери, открывающейся в сумрачную расщелину Улугбекова октанта — одного из крупнейших астрономических инструментов XV века, я увидел надгробие. На нем было высечено: «Археолог В.Л.Вяткин, родился в 1869 году, умер в 1932 году».

Это был человек, который начал планомерные раскопки древнего Самарканда. Сын семиреченского казака, получивший учительское образование и ставший археологом, Василий Лаврентьевич еще в начале века добился назначения на должность хранителя древностей Самарканда и с тех пор совершал одно удивительное открытие за другим. Он и обнаружил обсерваторию Улугбека, прочтя забытую поземельную грамоту, где упоминался «Холм обсерватории»...

Однако завеса над далеким прошлым Самарканда начала приподниматься лишь в послевоенное время. И тоже благодаря русским археологам. Поэтому мне трудно понять странное предпочтение, отдаваемое в нынешнем Узбекистане зарубежным исследователям. Впрочем, те имеют некоторые преимущества: они более свободны в выборе приоритетов, чем когда-то советские. Античность составляет главный интерес франко-узбекской экспедиции, работающей на Афрасиабе с 1986 года под руководством доктора Франса Гринэ и академика Поля Бернара. И, похоже, Поль Бернар намеревается реконструировать реальную историческую географию Средней Азии того времени...

Раскоп был глубок, как каньон, и все вокруг казалось серо-желтым от лессовой пыли. Даже лица людей. Увидев, что мое внимание привлек широкий «бруствер», отвесно обрывающийся к древнему потоку Сиаба, самаркандский археолог Игорь Иваницкий сказал:

— Это как раз остатки античной стены III-II веков до нашей эры, внешняя часть которой обвалилась в русло Сиаба, когда городище было уже заброшено.

— Это та стена, что нашли во время раскопок 60-х годов?

— Да. Судя по всему, ее возвели в период Греко-Бактрийского царства, когда Согд находился под властью наследников греко-

македонской империи...

— Выходит, до прихода греков, у города не было внешней стены? И если под словом «город» мы понимаем укрепленное поселение, то имеет смысл, вослед легенде, связывать его основание с именем Александра? Точнее — его ближайших наследников?

— Увы, до конца 80-х годов с этим можно было бы частично согласиться. — Вместе с Иваницким мы выбираемся из раскопа, и он указывает мне на невысокую холмистую гряду. — Но несколько лет назад московский археолог Ольга Николаевна Иневаткина обнаружила там остатки древней крепостной стены, относящейся к эпохе персидской империи Ахеменидов. Она толщиной до семи метров, и кирпичи ее по размерам близки к тем, что применялись персами. Строительство относят к концу VI века до нашей эры, ко времени создания этой империи. Вероятно, одним из первых действий персов было возведение большой крепости на укрепленном природой Афрасиабском плато, где расположились власти сатрапии и гарнизон... Это и есть начало.

Похоже, я на ложном пути, пытаясь отталкиваться от легенды. Однако не сдаюсь:

— Повторяет ли эллинистическая стена очертания более древней?

— Лишь частично, ведь та была во многих местах разрушена. Повторяет, например, там, где укрепления возвышались над обрывом, прижатые к руслу Сиаба. Но и тут греческие фортификаторы старались выпрямить изгибы укреплений, соблюсти стройность пропорций. Они по-своему отстраивали город...

Вот оно, это слово! По-своему... Самарканд в эллинистическую эпоху — это уже иной, гораздо менее «восточный» город, и неслучайно достаточно редки находки Персидской эпохи. Невольно память восстанавливает события, происходившие при завоевании Александром Согда.

...Мараканду он занял без боя. Однако, продвигаясь дальше, наткнулся на ожесточенное сопротивление. Больше двух лет шла кровавая борьба, и победа в ней настолько возвысила царя в собственных глазах, что, если он вошел в Согдиану «лишь» как сын бога, то в Индию войско двинулось уже под предводительством бога.

В результате этой борьбы многие согдийские города были настолько опустошены, что царь вынужден был заново заселить некоторые из них, а также воздвигнуть несколько новых крепостей-колоний, включая Александрию Эсхату, то есть Дальнюю, — нынешний Ходжент. Дважды в этой войне предводитель согдийских всадников Спитамен захватывал Мараканду, осаждая в цитадели македонский гарнизон, пока не был убит собственными союзниками-саками. Вероятно, город, за исключением цитадели, во время боев был практически разрушен. Отстраивать заново его стали сразу же, причем на самых важных участках; например, в цитадели работы шли еще при Александре. Орошаемые древним каналом Даргом и множеством родников, холмы Афрасиаба были идеальным местом для укрепленного города, пока понижение уровня подземных вод — уже в средние века — не обрекло развалины на запустение.

Мы еще стояли с Иваницким у подножия холмистой гряды, когда на машине подъехал Поль Бернар. Я поспешил ему навстречу. Пожилой академик охотно согласился побеседовать, но чувствовалось, что сейчас ему хочется поскорее взять в руки мастерок археолога, и он внес контрпредложение:

— Месье Войлошникофф, давайте встретимся на раскопках дворца. Там и поговорим?

Кишлак

В глазах Искендера давно уж равны

Прах черный с кафуром, пир —

                                  с громом войны.

Утром следующего дня, проснувшись, я некоторое время недоуменно разглядывал волнистые голубые росписи на стенах и живописную «ступеньку» на потолке. До меня долетали детское хныканье, кашель, охрипший женский голос пришептывал что-то по-таджикски. Наконец я сообразил, что это Мамура, молодая жена хозяина, успокаивает свою малышку: «Мафтуна!» — «Дорогая!»

На улице было еще не жарко. На мой «салом!» из-за достархана ответили двое обожженных гиссарским солнцем таджиков. Это строители, приехавшие на заработки из-под Душанбе и выкладывающие хозяину дома, художнику Джалолу, баню. Чтобы заплатить им, Джалол сдал свой новый дом под базу археологов, а семья ютилась в старом.

Отсюда, из Кишлака, как называют этот таджикский пригород Самарканда, до Афрасиаба — пять минут ходу: археологам удобно. В мехмонхоне — комнате для гостей — сейчас ночуют местные российские подданные — татарин Фаниз и его жена Юля, юные молодожены, разбирающие груды нарытых за лето французами черепков. А в другом конце дома, в комнате с занавешанными нишами для спальных вещей, расположилась архитектор Лена из Москвы, рисующая Франсу Гринэ планы раскопов.

Блеют в загородке бараны, которых некому сейчас гонять на пастбище. Прошаркал Джалол в галошах — излюбленной здесь обувке, неся воду для умывания в алюминиевом кувшине-офтоба, сделанном по форме старинных, латунных. На кухне хлопотали две русские женщины, нанятые за кормежку для помощи прихворнувшей хозяйке: высохшая пенсионерка Оля и средних лет пермячка Маша, оставшаяся без работы на фабрике, — ее забросила сюда детдомовская судьба.

Впрочем, Джалол нанял их и для того, чтобы двое его малышей с детства впитывали русский язык: как горожанин, он понимает необходимость приобщения к большой культуре, носителей которой в еще недавно наполовину русском Самарканде с каждым днем становится все меньше.

Вчера, за вечерней трапезой (Джалол угощал меня пловом и водкой, которую здесь предпочитают запрещенному Кораном вину), у нас разгорелась настоящая дискуссия, в которой участвовал и зашедший в гости авиатехник Амон, двоюродный брат Джалола. Я высказал парадоксальную мысль, на которую навело меня сопоставление исторических фактов. А именно: последствия завоевания Мараканды Александром и захват Самарканда русскими в 1868 году имеют некое сходство. Несмотря на первоначальные разрушения, вскоре возникает город лучше устроенный, отвечающий требованиям более высокой цивилизации. В то время как «чингисхановское» вторжение кочевников сопровождается тотальным истреблением жителей, города «за ненадобностью» стираются в пыль, и их холмы на века остаются ареной для козлодраний... Я подумал об этом, оказавшись на улице Толстого, подле могучего сибирского кедра, высоко поднявшего зеленую вершину над одноэтажными домиками «русской» части города. Его почти век назад посадил один российский генерал, сосланный за грехи в Самарканд, и теперь это дерево знает каждый горожанин...

Впрочем, дискуссия наша вскоре приняла весьма конкретный характер: речь зашла о жестокости завоевателей.

— Я читал, что Александр Македонский где-то близ Самарканда встретил вышедших ему навстречу греков и велел перебить их. Не знаешь, почему он это сделал? — спросил Амон.

— На самом деле это произошло южнее, после переправы через Амударью. Там стоял город эллинских переселенцев — Бранхидов. Корни ненависти Александра к Бранхидам уходят глубоко...

Я помолчал, но, видя интерес в глазах Джалола и Амона, рассказал то, что мне было известно.

...Древний жреческий род Бранхидов правил знаменитым святилищем Аполлона в Дидимах, близ города Милета в Малой Азии. В начале V века до н.э. персы разграбили малоазиатские греческие города. Но Бранхиды предпочли почетной гибели в развалинах святилища предательство — они отдали сокровища бога в руки завоевателей и бежали с персами, избегая наказания за святотатство. Переселенные в Среднюю Азию, они основали новое святилище и город.

Между тем Александр, еще в начале похода на персов получивший в святилище Аполлона прорицание о своем великом будущем, повелел возвести грандиозный (больше афинского Парфенона) храм в Дидимах. Началось строительство, продолжавшееся... шестьсот лет, до победы христианства. Не удивительно, что, наткнувшись на город Бранхидов в Средней Азии, со «сверхштатным» святилищем, Александр решил отомстить за оскверненные эллинские храмы и велел стереть с лица земли поселение Бранхидов, истребив ни в чем не повинных людей. Верные приказу солдаты ворвались в город...

Однако, возможно, погибли не все, а лишь «покрытые покрывалами» жрецы, как писал историк Страбон. Ибо в Северном Афганистане, на существовавшем позднее греко-бактрииском городище Дильберджин, советский археолог Т.И.Крутикова обнаружила кувшины с надписью... «Бранхид»! И не уцелевшие ли потомки этого жреческого рода распространили впоследствии культ Аполлона по Средней Азии? Некоторые же исследователи полагают, что именно они основали знаменитый эллинистический храм Окса (божества Вахша) там, где, сливаясь, Вахш и Пяндж образуют Амударью. Храм существовал долго, и найденный в прошлом веке известнейший «Амударьинский клад» (он находится сейчас в Британском музее) скорее всего был его храмовым сокровищем...

Дворец

Цени свой дворец —

                     он искусства пример,

Не сыщешь прекрасней, —

                             сказал Искендер.

Вместе с Иваницким мы шли через плато к высокому холму цитадели. Вскоре показалось широкое основание раскопанного большого здания.

Это фундамент соборной мечети древнего Самарканда, убежища последних защитников города, сожженного монголами. Мечеть была обнаружена Вяткиным, а недавно здесь предпринял разведку Поль Бернар... — Игорь указал на свежий раскоп в углу фундамента.

— Чем же мечеть заинтересовала Бернара? Ведь, как я понимаю, французы ищут следы античности?

— Да, но арабско-персидская хроника X века «Кандия» сообщает, что в Мара-канде существовал общесогдийский храм идолов,  основанный якобы Александром Македонским...

Храм, рассказывал Иваницкий, был посвящен Нане — главной согдийской богине, которая вобрала черты строгой греческой Артемиды и местных богинь плодородия. Его украшала живопись и золото. Завоеватель Согда, арабский полководец Ибн Кутейба, войдя в город в 712 году, «перевернул идолов и поставил минбар» — нишу, указывающую на Мекку. Позднее на месте храма выстроили здание мечети...

Академику Бернару показалось удивительным, что средневековая рукопись отмечает присутствие живописи, характерной лишь для забытого доарабского времени. Однако подобные росписи обнаруживали дореволюционные и советские археологи на Афрасиабе... И он решил раскалывать.

— На небольшом участке под фундаментом мечети Бернар нашел остатки здания, платформу из красных обожженных кирпичей — довольно редких, так как здесь обычно все делалось из местной серой глины. Датируется оно как раз концом IV века до нашей эры... — продолжал Иваницкий. — Вероятно, здание было выделено не случайно: по-видимому, это и есть тот самый «храм идолов». Александр всегда, в первую очередь, старался почтить богов,  полагая, что они покровительствуют ему...

Мы двинулись дальше и взобрались на верхнюю часть холма цитадели, чрево которого пронизывали пропасти старых раскопов. Отсюда открывался ослепительный вид на пыльные всхолмления, а за их кромкой вставали дома Старого города с голубыми куполами мавзолея Гур-Эмир, мечети Биби-Ханым и прямоугольниками порталов трех медресе Регистана.

— Вот он! — показал Иваницкий в противоположную от города сторону, туда, где на нижней площадке цитадели виднелся прямоугольник раскопа. — Дворец, который в 1994 году обнаружила Ольга Иневаткина, семнадцать лет проработавшая в Самарканде. Лишь в этом году она не приехала с французами.

— Дело в том, — рассказывал Иваницкий, — что цитадель состояла из верхней части, на которой мы стоим, и нижней, считавшейся хозяйственным двором, пока там не начала работать Иневаткина... Вначале она наткнулась на основание огромной шестигранной сырцовой колонны, затем обнаружилась целая галерея и был открыт дворец...

Итак, дворец. Лучше, если рассказ о нем прозвучит из уст Поля Бернара, отправляясь на встречу с которым, я еще надеялся услышать, что дворец принадлежал великому завоевателю...

Академик в своем рабочем халате был похож на раздобревшего римского проконсула какой-нибудь восточной провинции.

— Значит, вас интересует дворец, месье Войлошникофф... — начал ученый и продолжил: — Известие о «дворце Александра» восходит к историку Арриану, который сообщает, что царь устроил пир во дворце ахеменидского наместника. Когда все были пьяны, Клит, друг царя, резко высмеял введение Александром персидских порядков в управлении — и был убит разъяренным властелином. Впрочем, царь был сам потрясен делом своих рук. Дворец, где это произошло, находился в цитадели, в северной части Мараканды, но расположение его оставалось неясным. Пока Ольга Иневаткина не открыла, что нижняя ступень цитадели -ото и есть дворцовая площадка.

— И найденный там дворец...

— Увы, нет. Дворец, а точнее два дворца, последовательно располагавшиеся друг над другом, относятся к эпохе средневековья. Первый — вероятно, резиденция арабского наместника, существовавшая в VIII столетии.

— А второй?

— Когда первый был разрушен, как это обычно делалось в Азии, если приходил к власти новый правитель, над ним выстроили здание, IХ-Х веков, — вероятно, дворец династии Саманидов, приобретших независимость от Арабского халифата. Но так как оба здания были построены на одном месте (также, как и в случае с «храмом Александра» и мечетью), оно, по-видимому, было освящено традицией. Скорее всего и дворец эпохи эллинизма, и более ранний, персидского наместника, где пировал Александр, располагались на том же месте. И их остатки покоятся в глубине глинобитной платформы, на которой в средневековье была наращена цитадель...

Мы спустились к глубокому раскопу.

— Вы не копали дальше? — спросил я.

— Мы хотим сначала полностью выяснить планировку здания.

Я разглядывал груды слипшихся сырцовых кирпичей из рухнувшего свода. Горку плитки, сложенной строителями в углу для ремонта много столетий назад, и так и неиспользованной. Проходы, массивные базы восьми колонн... В этом безлесном краю развалины разных тысячелетий, вероятно, похожи между собой. И спустившись вниз, я представил, что стою уже на полу того дворца, что попирали стопы великого завоевателя...

Легенда балансировала между реальностью и домыслом. Александр не закладывал Самарканда, подобно тому, как основал Александрию Египетскую. Но именно после него, вероятно, определились окончательные очертания города на последующие полтора тысячелетия...

Дорогой Александра

Расспрашивать стал

                                  Искендер о пути,

Где мог бы он войско свое провести.

Меня влекла аура еще одной загадки, связанной с наследием Александра, — Греко-Бактрийское царство, возникшее в середине III века до н.э. Там укрепилась династия греко-македонских правителей, долгое время сохранявшая эллинистические обычаи. Власть этого государства распространялась на большие территории Средней Азии, Афганистана и Северо-Западной Индии. И не случайно тысячелетия спустя образы правивших на Востоке царей с греческими именами — Диодотов, Евтидемов и Евкратидов — воспламеняли фантазию Хаггарда и Киплинга...

Мне казалось — проехав дорогой, которой вел своих воинов Александр, я сумею лучше понять то, что отделено от нас двумя с лишним тысячелетиями. К тому же я знал, что на самом юге, в Термезе, где от греко-бактрийской эпохи могло сохраниться больше, чем в Афрасиабе, работает еще одна группа французских археологов.

И судьба пошла мне навстречу: в Самаркандском институте археологии я повстречал академика РАН из Москвы, археолога и искусствоведа Бориса Яковлевича Ставиского, одного из главных отечественных специалистов по среднеазиатским древностям.

— Я также собираюсь в Термез, — сказал он мне. — Александр наверняка бывал в тех местах, сражаясь в горной части Согда, ибо через Термезскую переправу кратчайший путь ведет к Балху — столице древней Бактрии, которая играла роль базы в его войне за Среднюю Азию. Термез обрел важную роль и в Греко-Бактрийском царстве, а позднее был одним из крупных центров на Великом Шелковом пути, порожденном эпохой эллинистических цивилизаций. Мы можем поехать вместе...

Покинув зелень Самаркандского оазиса, автобус пошел сухой голой степью в направлении города Карши. Вероятно, этим путем армия Александра впервые приближалась к согдийской столице. В дороге Ставиский вспоминал, как рождался роман «Таис Афинская» известного писателя и доброго его знакомого Ивана Ефремова:

— Однажды Ефремов сказал, что его привлекает эпоха Александра Македонского, его вдохновил эпизод поджога Персеполя — символа варварской деспотии. По его просьбе, я достал новую книгу Уилера «Пламя над Персеполем», тогда еще у нас не переведенную. Хорошо зная английский, Иван Антонович буквально проглотил ее и почувствовал, что это — его тема... Меж тем мы свернули со степной дороги, и поплыли низкогорья хребта Байсунтау, напоминающие желтые верблюжьи горбы. Под вечер, скатившись в зеленую долину Сурхандарьи, где тополя и туи окружали хлопковые поля, мы проскочили развалины Старого Термеза и через десяток километров въехали в новый город. Мелькнули сине-белые столбы Северных ворот, оставшиеся от внешней стены русской пограничной крепости 1900 года. Одно-двухэтажный, за исключением административных зданий в центре, просторный Термез почему-то напомнил мне греческие города, облик которых реконструирован раскопками в русском Причерноморье.

Сходство это усиливала уцелевшая цитадель, где сегодня стоит уже узбекская часть. Когда в прошлом веке здесь возник военный форпост русских, многие века ничто уже, кроме развалин, не напоминало о некогда процветавшем древнем и средневековом городе...

Попросив Ставиского объяснить название «Термез», я услышал:

— Древнее имя — Тармита — происходит от древнеиранского Тарамита — Зареченск, что соответствовало положению города относительно политического центра Бактрии...

Древняя цитадель

Весь край Искендеровой

                                     славной стеной

Был так огражден от напасти лихой.

В городе было жарко, несмотря на осень и недавний ветер — афганец, принесший похолодание. Мне повезло — я ехал на раскопки цитадели Старого Термеза вместе с французом Пьером Леришем и местным археологом Тухташем Аннаевым. Усохшая Сурхандарья еле струилась по широкому руслу, окруженная цветущими гранатовыми садами.

Не доезжая до разрушенных валов древнего города, пересеченных новой трассой, я заметил на холме странный цилиндрический предмет с закругленной верхушкой, под шиферным навесом и попросил подъехать поближе. Это оказалась расчищенная археологами древняя буддийская ступа I века. С холма открылся вид на остатки стен огромного монастырского здания, некогда лежавшего в пригородах Тармиты и ныне известного как Фаяз-Тепе.

В 80-е годы Фаяз-Тепе был раскопан ташкентским археологом Л.И.Альбаумом, нашедшим хорошо сохранившиеся росписи, которые находятся ныне в Ташкентском муже. Росписи выполнены в то время, когда, передав многие достижения местным мастерам, эллинистическая культура уже как бы ушла под спуд восточных традиций...

Въехав в погранзону, мы свернули к крутому холму древней цитадели. Сквозь проволочные заграждения, под бдительным

оком узбекского пограничника я выбрался к густо поросшему камышами берегу Амударьи, над которым нависала скала-крепость. С этой стороны четко была видна кладка средневековой стены, «зачехлившая» более древнюю: Старый Термез начали раскапывать еще в середине 30-х годов.

По узкой тропке над рекой мы взбираемся на холмистое плато, откуда хорошо проглядывается разлившаяся на километр Амударья. Суховато-подтянутый Пьер Лериш указал на работающих возле воды студентов в чапанах:

— Они раскапывают остатки античной, как я думаю, гавани. Еще при Александре здесь была переправа, ее облегчал большой остров. На скале лежит мощный, полутораметровый слой греко-бактрийской эпохи, во время которой здесь возникли крепость и порт. Полагают, что один из наиболее известных, благодаря своим завоеваниям в Индии, греко-бактрийский царь Деметрий обнес цитадель стеной около 200 года до нашей эры...

Лериш подозревает, что еще в древне-персидское время на переправе могло существовать какое-то укрепление, но доказательств этого не найдено. Прямо на земле лежат черепки прошедших веков — осколки розовых греко-бактрийских блюд, ваз, курительниц, куски средневековой расписной глазури. Не могу не задать вопросы, мучившие меня всю поездку:

— Почему так далеко на Востоке утвердился  бастион эллинизма? Что  породило этот феномен? Отчего так силен оказался здесь дух наследия Александра?

— Вероятно, истоки этого берут начало в не очень впечатляющей нас эпохе Селевкидов, потомков одного из полководцев Македонского. Они продолжили дело Александра. Заложили в пограничных провинциях в конце IV — начале III веков до нашей эры десятки новых городов, населенных греческими колонистами, ветеранами военных походов, потомками смешанных браков. Здесь стояли крепкие гарнизоны, сильна была греко-македонская верхушка, опиравшаяся на колонистов и честолюбивую местную знать, поддерживавшую своих храбрых властителей. Неслучайно и греко-бактрийские цари старались в своих изображениях на монетах подчеркнуть свое сходство и преемственность с Александром Великим. Полтора века продержались они — и все же пали в результате междоусобиц и натиска кочевников с севера в конце II века до нашей эры...

— А в эллинистическую эпоху цитадель уже имела современные размеры?

— Нет, она сформировалась лишь к началу новой эры. А в первые века, в период расцвета Великого Шелкового пути, разросшийся город занял территорию, вдвое превосходящую площадь Афрасиаба!

Мы подходим к большому котловану, где виден разрез древней сырцовой кладки. Это стена цитадели I века до нашей эры, служившая до упадка города. Раскоп сделан четверть века назад талантливым краеведом В.И.Козловским, бывшим работником Термезского музея, и французы используют его, чтобы продвинуться глубже.

Так вот в чем все-таки разгадка! Александр дал «затравку» созданию античных городов на Востоке, которые лишь спустя века выросли в огромные экономические центры — сухопутные варианты Александрии Египетской. В этом роль основателя: он бросил во взрыхленную мечом почву семена, дал толчок развитию торговли, перечеканив скопленное в сокровищницах персов золото в монету.

Я стоял на средневековой пристани, настолько подмытой, что ее кирпичные монолиты уже висели над рекой. Глядя на сиреневую Амударью, старался представить, что думали воины Александра Великого, более двух с лишним тысячелетий назад пришедшие к этим водам. Заложив новые города Бактрии, они оставили память о себе на долгие века... И когда 130 лет назад к давно опустевшим берегам вышли русские люди, жители близлежащих кишлаков рассказывали им предания об Александре Македонском...

Ташкентский эпилог

Лишь в сказках бессмертье

                                    снискать нам дано.

Я проходил по залам Музея народа Узбекистана. Здесь, как и везде на ташкентских улицах, надписи были только на узбекском языке, даже под медными пушками, отнятыми у ташкентцев в 1865 году генералом Черняевым.

И внезапно, точно громом пораженный, я замер. Передо мной были реконструированные Альбаумом росписи с Фаяз-Тепе. На одной из них был изображен воин с закрученными рогами дикого барана на голове. Так изображали богов, чьими священными животными считались обитатели высоких гор. И только один воин, вошедший в предания Востока под именем Искандер Зулькарнайн — Александр Двурогий, мог быть изображен так же, ибо его приравнивали к божеству. Четыре или пять столетий минуло с тех пор, как он прошел Бактрию и Согдиану, но его продолжали изображать в святилищах...

Ташкент — Самарканд — Термез, Узбекистан.

Природа и человек: Сирота, Мачеха и другие

Отчаянный крик медвежонка не затихал ни на секунду. Чаще всего медвежата-сеголетки так зовут удаляющуюся мать, но на этот раз надрывный рев не прекращался. Что-то серьезное произошло в моем маленьком королевстве под названием Коса Сомнительная…

Была уже середина октября — начало зимы на острове Врангеля. Отбушевали первые пурги, море покрылось молодым льдом, и я заканчивал свои наблюдения за моржами и белыми медведями на косе Сомнительной. Коса — одно из традиционных мест выхода на берег тихоокеанских моржей, приплывающих для нагула на мелководья Чукотского моря. В годы, когда осенняя кромка льдов удаляется на десятки километров к северу от острова, здесь образуется крупнейшее в мире береговое лежбище — до 70 тысячморжей. В надежде поживиться к лежбищу со всех сторон стекаются белые медведи... Так было и в эту осень. Постоянные нападения медведей на лежбище заставляли моржей в панике покидать берег, оставляя после себя раздавленные трупы сородичей. Когда моржи окончательно покинули прибрежные воды, на оконечности косы лежало около сорока погибших самок и молодых животных. И в этой роскошной «столовой» шел пир горой: к началу октября здесь поселилось ни много ни мало — 60 медведей.

Мой железный балок — одна из опорных точек заповедника — стоит в 400 метрах от лежбища рядом с навигационной вышкой, откуда я обычно веду учеты животных и наблюдаю за их поведением. Вот и на этот раз я сидел на вышке, закутавшись в оленью кухлянку, и наговаривал на диктофон описание игры, которую затеяли полуторагодовалый медвежонок по кличке Шайба со своей мамашей Клюшкой почти под моими ногами. Японские батарейки нещадно замерзали на пронизывающем ветру, я тихо ругался и пытался отогреть диктофон под кухлянкой, когда раздался этот отчаянный плач.

Ревущий медвежонок медленно плелся за самкой, направлявшейся вдоль нагромождения прибрежных торосов к основанию косы. Бок о бок с матерью косолапил второй медвежонок, с ног до головы измазанный моржовым жиром. Медведица несколько раз оглядывалась на крикуна, а затем развернулась и трусцой побежала к нему, издавая на ходу короткие фыркающие звуки. Медвежонок тут же вприпрыжку помчался в противоположную сторону, не переставая реветь. Через каждые два-три десятка метров он оборачивался к самке, проверяя, следует ли она за ним. Остановился лишь когда медведица догнала его. Она вытянула шею, принюхалась, фыркнула и двинулась в прежнем направлении, сопровождаемая вторым медвежонком. Плакса некоторое время смотрел вслед удалявшейся медведице, затем плюхнулся в снег и, прибавив обороты, заголосил на всю округу. Самка застыла как вкопанная, круто развернулась и кинулась на крик, а медвежонок, удостоверившись в эффективности своей тактики, снова побежал к оконечности косы, не забывая оглядываться на медведицу.

Подобные сцены мне доводилось видеть не раз, и я было ослабил внимание, как вдруг заметил деталь, не вписывающуюся ни в какие рамки. Когда медведица в очередной раз приблизилась к рыдающему медвежонку, не отстававший ни на шаг от нее второй детеныш вдруг резко выбежал вперед и, оскалив пасть, бросился на братца. Тот попятился и с ревом припустил наутек. Драчун еще несколько секунд стоял в угрожающей позе, а затем вернулся к матери, которая тут же заботливо обнюхала его. Столкновение медвежат одного помета — нечто из ряда вон выходящее. Такое может происходить разве что в первые месяцы жизни в тех редких семьях, где родилось более двух малышей. Но и тогда соперничество медвежат из-за материнских сосков ограничивается отталкиванием братьев и сестер.

Я был озадачен. В поисках причины странного поведения медвежат снова и снова прокручивал в голове только что увиденную сцену, смутно ощущая близость разгадки. Тем временем медвежонок развернулся и побежал в противоположном направлении — прочь от «столовой». Медведица со вторым детенышем сидели в снегу и следили за его приближением. Я ожидал, что блудный сын радостно уткнется в шерсть матери, но он, словно не замечая, пробежал мимо нее, не переставая реветь. Медведица встала и повернулась к нему, а находившийся рядом с ней медвежонок сделал несколько шагов вслед за удалявшимся братом. И в этот момент меня осенило! Медвежата сильно отличались друг от друга: плачущий малыш был явно мельче и худее, на его чисто белой шерсти почти не было следов крови и жира.

Все встало на свои места. С ревом мечущийся из стороны в сторону медвежонок не имел никакого отношения к этому семейству. Стало ясно, что он потерялся и теперь в панике носился по косе, криками призывая свою единственную и неповторимую родную маму. Малыша я тут же нарек Сироткой. Медведица, так живо реагировавшая на его зов, получила имя Мачеха, а ее медвежонок стал Сынком.

К октябрю медвежата-сеголетки достигают возраста 9-10 месяцев и веса 70 и более килограммов. Хотя, как правило, большинство медвежат стараются держаться в тесном контакте с матерью, некоторые из них становятся настолько самостоятельными, что могут удаляться от медведицы на расстояние несколько сот метров. В больших скоплениях медведей, которые образуются почти каждую осень на моржовых лежбищах острова Врангеля, потеряться таким активным детенышам ничего не стоит.

Я надеялся, что и сейчас происходит нечто подобное: Сирота побегает, покричит, но в конце концов найдет свою зазевавшуюся мамашу. В этот день в «столовой» и ближайших окрестностях питались, отсыпались и бесцельно бродили 25 зверей. Помимо Мачехи, я отметил еще четырех семейных самок, однако три из них явно не годились на роль матери заблудившегося медвежонка. Клюшку и Анюту я хорошо знал, обе они имели годовалых медвежат размером почти со взрослого зверя. Самок с сеголетками я различал хуже. Одна лежала на берегу бухты в нагромождении торосов, а рядом притулились два медвежонка. После недолгих размышлений я вычеркнул ее из списка подозреваемых: три медвежонка в семье встречаются крайне редко. Весной при выходе из берлог, как правило, несколько медведиц имеют трех детенышей, однако за шесть лет осенних наблюдений я встретил лишь одно такое семейство с сеголетками и еще трижды — с медвежатами более старшего возраста. Наверняка в торосах спит семья в полном составе.

Куда больше надежд вселяла самка с единственным сеголетком, прикорнувшая в сугробе на берегу замерзшего озерца в полусотне метров от «столовой». Медведица растянулась на животе, уткнув морду в передние лапы, а медвежонок устроился рядом, используя теплый материнский бок вместо подушки. Кроме этой самки, беспечной мамашей мог оказаться любой из медведей-одиночек, за исключением молодого самца по кличке Йелло и двух молоденьких самочек, увлеченно ковырявшихся среди моржовых останков.

Тем временем Сиротка, продолжая реветь, приблизился к «столовой». Кормившиеся и отдыхавшие поблизости медведи не проявили к нему особого интереса. Реакция большинства одиночек была одинаковой: они лениво приподнимали голову и рассеянно провожали взглядом источник беспокойных звуков. Медвежонок, напротив, подбегал ко многим из них, заходил с подветренной стороны, внимательно принюхивался, но, уловив чужой запах, тут же вприпрыжку мчался дальше. Мачеха шла за Сироткой и тоже пришла в «столовую». А Сынку эта чехарда явно надоела. Оказавшись среди моржовых костей, он туг же принялся обгладывать приглянувшийся мосел и был очень недоволен, когда мать начала удаляться вслед за Сироткой, и пришлось догонять ее, бросив лакомый кусок. Свое раздражение он туг же сорвал на Сиротке, кинувшись к нему с угрожающим видом. На этот раз вмешалась отставшая от них Мачеха. Она ринулась к драчунам, сделав в сторону Сиротки короткий выпад головой, хотя тот и не пытался огрызаться на ее задиристого отпрыска. Впрочем, по вполне добродушному выражению морды медведицы можно было догадаться, что ее атака была несерьезной — она скорее хотела «разнять» повздоривших медвежат, чем напугать Сиротку. Но медвежонок, и без того охваченный паникой, в ужасе помчался к ближайшим торосам и затерялся среди хаотического нагромождения льдин, лишь ревом выдавая свое присутствие.

Один за другим отсеивались кандидаты на почетный пост матери бедного Сиротки. Никто из медведей, за исключением Мачехи, не обращал на него особого внимания. Даже самка с детенышем, на которую я возлагал большие надежды, не тронулась с места, когда Сиротка пробегал мимо. Зато полной неожиданностью для меня оказалась весьма заинтересованная реакция медведицы Анюты, имевшей двух медвежат-подростков второго года жизни. В течение всего дня эта семья дремала, укрывшись от ветра в гряде прибрежных торосов. Медвежата — Ивашка и Степашка — тесно прижимались к матери, так что все трое образовали гигантский мохнатый клубок, из которого время от времени высовывалась чья-нибудь лапа или морда. В тот день, когда я наблюдал за ними, они даже не посещали «столовую», только однажды пробудившиеся медвежата, тыкая носами в материнский бок, потребовали молока. Но как раз в этот момент поблизости раздался рев Сиротки. Он мелькал среди торосов, то вскарабкиваясь на самые верхушки, то снова исчезая между ними. Насторожившаяся Анюта встала и принюхалась. Ивашка со Степашкой тоже вскочили с лежки. Теперь все трое стояли бок о бок, внимательно прислушиваясь к жалобному реву и не спуская глаз с маленького бродяжки. Когда Сиротка в очередной раз пропал из виду среди льдин, Ивашка привстал на задних лапах, опираясь передними о материнскую спину, и вытянул шею. Вероятно, и в этом положении он не смог толком разглядеть Сиротку, так как вскоре залез на вершину тороса, служившего стенкой их уютного логова. Там он вновь встал на задние лапы, легко удерживая равновесие в течение целой минуты. В отличие от брата Степашка быстро потерял интерес к Сиротке и опять улегся спать.

В конце концов Сиротка преодолел торосистый барьер и оказался на ровном молодом льду, достаточно крепком у берега. Он снова принялся метаться вдоль берега в поисках матери, не умолкая ни на секунду. Нежная материнская душа Анюты не выдержала, и она полезла через торосы. Ивашка двинулся следом. Выбравшись на ровный лед, они неторопливо пошли за Сироткой, то и дело останавливаясь понюхать его следы. Медвежонок, не обращая внимания на приближавшуюся к нему пару, в очередной раз помчался к «столовой».

Оказавшийся в одиночестве Степашка уже не пытался заснуть. Сначала он хотел догнать Анюту, но, увидев, что мать с братом вслед за Сироткой направляются в «столовую», решил не тратить силы на преодоление торосов и пошел туда напрямик через косу. Достигнув «столовой», он сразу принялся за еду. А Сиротка по-прежнему вел себя беспокойно, непрестанно вопил и метался из стороны в сторону.

Я уже давно заметил, что вопли Сиротки привлекли внимание еще одной самки — той самой, что лежала среди торосов в сотне метров от «столовой» и была единственной, имевшей двух сеголетков. Она долго и сосредоточенно прислушивалась, иногда высоко поднимая голову и втягивая ноздрями воздух. Наконец встала и несколько минут смотрела в направлении «столовой». Вслед за ней поднялись медвежата. Внезапно все трое быстро побежали к «столовой». Оказавшись у ее края, они пошли совсем медленно, причем медведица приняла напряженную позу, слегка опустив голову и устремив взгляд на Сиротку, Мачеху и Сынка. Медвежата до смешного точно копировали поведение матери. Когда до Мачехи осталось не больше 20 метров, вновь прибывшая семья остановилась, не спуская глаз с нашей беспокойной троицы.

Резвое приближение новой самки не ускользнуло от внимания Мачехи. Вместе с Сынком она аккуратно зашла на подветренную сторону от пришельцев и принюхалась. Запах этой медведицы и ее медвежат скорее всего был давно знаком Мачехе, ведь и та, и другая не первый день жили на косе и наверняка часто встречались. Мачеха быстро успокоилась и стала рыть себе лежку. Она несколько раз царапнула лапой снег и легла в образовавшееся углубление, а Сынок устроился у нее под боком.

Все это время Сиротка стоял в семи метрах от Мачехи, а когда та залегла, тоже уселся в снег. На появление новой медведицы он почти не отреагировал, разве что принюхался и тут же потерял к ней интерес. Похоже, что в этой ситуации он предпочел быть неподалеку от Мачехи, к постоянному присутствию которой уже немного привык за эти несколько часов. Самка с двумя медвежатами последовала примеру Мачехи и тоже прилегла на снег.

Итак, все действующие лица прилегли отдохнуть, но не спускали глаз друг с друга, особенное внимание уделяя Сиротке, который по-прежнему жалобно взревывал. Антракт продолжался около пяти минут. Наконец Сиротка встал и, поглядывая на Мачеху, стал обходить ее полукругом. Та встала и медленно пошла в сторону, оглядываясь на Сиротку. Ее медвежонок шел рядом. Сиротка тоже двинулся вслед за ней, соблюдая дистанцию в 7-8 метров и не прекращая голосить. Так, потихоньку они снова направились вдоль полосы торосов на восток, где я впервые их заметил. Медведица с двумя детенышами, оставшаяся лежать в «столовой», долго провожала их взглядом.

Значит, медвежонок все-таки решил держаться рядом с Мачехой. Однако я рано радовался. Пройдя около двухсот метров следом за Мачехой, Сиротка постепенно стал отставать, а чуть позже свернул в сторону по направлению к торосам. Мачеха обернулась, остановилась, а затем быстро пошла к медвежонку. Когда их разделяло 2-3 метра, Сиротка бросился бежать во льды. И опять началась кутерьма. Медвежонок с криками метался из стороны в сторону, а Мачеха и Сынок стояли на месте, растерянно следя за его зигзагами. Несколько раз, когда Сиротка останавливался и поворачивался к Мачехе, она пыталась подойти к нему, но тот либо мчался прочь, либо, сменив направление, пробегал мимо нее. В конце концов Мачеха не выдержала и прекратила попытки увести за собой Сиротку. Она в изнеможении уселась под высоким торосом, а Сынок сразу вскарабкался наверх, пытаясь разглядеть Сиротку, который в это время ревел где-то среди ледяной гряды. Чуть позже семья задремала, хотя Мачеха иногда поднимала голову и прислушивалась к крикам Сиротки.

Просидев на вышке еще с полчаса, я понял, что сегодня вряд ли увижу что-нибудь новое. Мачеха с Сынком продолжали отдыхать, как и большинство других медведей. Лишь Сиротка по-прежнему носился по косе. Наверное, в нем еще теплилась надежда, что мать где-то неподалеку. Что касается меня, то я эту надежду уже потерял. Время близилось к вечеру, до темноты надо было заготовить очередную порцию плавника для печки, и я стал спускаться по лестнице, с трудом двигая замерзшими конечностями.

Этой ночью я долго не мог уснуть, прислушиваясь к нестихающему реву Сиротки и размышляя о его незавидной судьбе. Вполне вероятно, что он еще продержится около месяца, питаясь моржатиной в «столовой», хотя там уже осталось мало съедобного — одни кости да жесткие шкуры. Самостоятельно поймать нерпу у него шансов нет. Даже двухлетнему медвежонку, почти неотличимому по размерам от взрослых зверей, трудно прокормиться без материнской помощи: не хватает опыта. Кроме того, масса его тела пока недостаточно велика, чтобы одним быстрым движением проломить снежную «крышу» нерпичьей норы. Что уж говорить о худеньком Сиротке, вес которого даже меньше, чем у крупной нерпы. Как ни прискорбно сознавать, он обречен...

Смертность среди детенышей белых медведей очень высока, особенно в первый год жизни. Некоторые медвежата погибают еще до выхода из берлоги, становясь жертвой собственной матери. Такое явление называется инфантицидом и случается, когда перед залеганием в берлогу беременной самке не удается накопить большой запас жира и к весне она бывает сильно истощена. Иногда медвежат, даже находящихся под защитой самки, убивают голодные медведи-самцы. Но все же подобные трагедии происходят исключительно редко, по крайней мере, мне ни разу не доводилось видеть что-либо похожее. Даже в самые тяжелые для медведей сезоны, например, осенью 1990 года, когда только на мысе Блоссом от истощения погибло четыре медведя, самцы ни разу не пробовали напасть на какую-нибудь семью, хотя и поедали трупы умерших сородичей. Той же осенью у одной из медведиц погиб единственный медвежонок-сеголеток. Самка была сильно истощена и, по-видимому, у нее пропало молоко. Она несколько дней не подпускала к трупу детеныша ни одного медведя ближе, чем на 20 метров, бесстрашно кидаясь на огромных матерых самцов, и те ретировались, даже не пытаясь огрызнуться. Недостаток пищи для медвежат и кормящей матери, наверное, одно из основных условий смерти детенышей.

И все же главная причина их гибели — вынужденное сиротство. Несмотря на заботливую материнскую опеку, множество медвежат оказываются, как и Сиротка, один на один с суровой природой Арктики. Они теряются среди дрейфующих льдов или просто отстают от матери, особенно когда она чем-то напугана и пускается в бегство. Авторы некоторых книг о Севере пишут, что, спасаясь от преследования, медведица никогда не бросает медвежат и даже сажает их себе на спину, чтобы быстрей бежать. Однако мне приходилось быть свидетелем совсем иных ситуаций.

Однажды в середине апреля я ехал на снегоходе по притоку реки Неожиданной и, свернув в основное русло, внезапно выскочил прямо на медведицу с двумя медвежатами, недавно покинувшую берлогу. Звери тут же ринулись наутек, а я заглушил двигатель, надеясь, что наступившая тишина успокоит медведей. Но медведица продолжала бегство, пересекая широкую речную долину. Один из медвежат был явно мельче и слабее. Он сразу отстал и, остановившись посреди русла, жалобно заревел. Медведица замедлила шаг, обернулась, но увидев, что второй детеныш семенит рядом, помчалась дальше. Отставший медвежонок вдруг развернулся и с ревом побежал в обратную сторону — прямо ко мне. Мамаша еще несколько раз останавливалась, даже сделала движение, чтобы вернуться, но, обнюхав находившегося с ней медвежонка, решительно пошла прочь. Она уже не бежала, а просто уходила быстрыми, широкими шагами вверх по склону. Между ней и отставшим медвежонком было уже около двухсот метров. Несмотря на мороз, я покрылся испариной, когда понял, что сейчас она перевалит через вершину берегового склона и все будет кончено. Чертыхаясь, я дергал стартер «Бурана», наконец завел и на полном газу съехал вниз по руслу. Отставший медвежонок был уже совсем рядом, но при первых же звуках мотора рванулся в сторону. Медведица тоже побежала. Я отъехал почти на километр и остановился, достав бинокль. Медвежонок по-прежнему стоял посреди долины, а медведица со вторым отпрыском была почти на вершине склона. Но вот она остановилась, обернулась, с полминуты постояла, похоже, прислушиваясь к реву медвежонка, и стала возвращаться. Я глубоко вздохнул и достал смятую «беломорину»... На этот раз все обошлось, и семья воссоединилась.

Но медвежата отстают от матерей, теряются и без вмешательства человека. Ежегодно при весенних наблюдениях за берлогами попадаются такие осиротевшие малыши или их следы. Почти каждую весну кому-нибудь из сотрудников заповедника приходится выкармливать очередного беспризорника, путь которого предопределен — клетка зоопарка. В природе у него нет шансов на выживание. Правда, приходилось слышать о поверьях эскимосских охотников, что осиротевших медвежат может «усыновить» чужая медведица. Весной 1992 года участники российско-американской экспедиции, занимавшейся мечением медведей, обездвижили и снабдили спутниковым радиоошейником самку с четырьмя медвежатами во льдах к северу от мыса Шелагского. Случаев рождения четырех детенышей до сих пор не было отмечено ни в природе, ни в зоопарках, поэтому один или двое из этих медвежат вполне могли оказаться приемышами.

Однажды специалист по белым медведям Станислав Беликов подбросил двух осиротевших малышей обездвиженной медведице, которая имела и своих двух отпрысков. Эксперимент прошел удачно. Оправившись от действия препарата, медведица облизала беспризорников, а через некоторое время стала кормить молоком всех четверых. Однако, когда сотрудники заповедника пытались повторить опыт и запустили брошенного медвежонка в чужую берлогу, ничего не вышло. Медвежонок с криками выскочил из-под снега, получив сильный укус от хозяйки берлоги, не пожелавшей заняться его воспитанием.

В любом случае, если медведица и может оказаться в роли приемной матери, то скорей всего весной, когда звери покидают берлоги. В это время медвежата еще слишком малы и легко могут привыкнуть к новой семье. Как-то раз во время мечения один из медвежат оказался в стороне от обездвиженной самки, которую обступили люди. Медвежонок потерянно топтался на месте и пронзительно ревел. Внезапно он подбежал ко мне, обнял передними лапами унт из шкуры якутской лошади и, прижавшись всем телом к лохматой белой шерсти, умиротворенно затих. Он явно чувствовал какое-то родство между мамой-медведицей и шерстяными унтами и не отпускал мою ногу до тех пор, пока я не усадил его к животу настоящей матери...

Да, Сиротку, пожалуй, уже не введешь в заблуждение любым лоскутком белой шерсти. Достигший почти годовалого возраста медвежонок прекрасно знает материнский запах. Впрочем, и Мачеха вряд ли подпустит такого большого звереныша к соскам, тем более, что ее родной Сынок настроен против Сиротки с изрядной долей враждебности... Ладно, утро вечера мудренее...

Ночь прошла на удивление спокойно. Медведи, если и подходили к балку, то вели себя аккуратно, не пытаясь оторвать ставень или взломать дверь. Я прекрасно выспался и уже успел приготовить завтрак, когда с очередной «инспекторской проверкой» заявились Клюшка и ее полуторагодовалый Шайба. Свои «спортивные» имена они получили из-за того, что головы обоих были до черноты вымазаны моржовым жиром и кровью, причем форма этих грязных пятен создавала впечатление, будто оба медведя нахлобучили на себя хоккейные шлемы. Эта парочка заявлялась к балку чуть ли не каждый день и не отличалась хорошими манерами. На этот раз они снова вели себя бесцеремонно перекусили провод радиоантенны, а затем принялись выдергивать из щелей ветошь, подоткнутую для тепла. Чертыхаясь, я выбрался наружу. Проказники пустились в бегство косолапым галопом, причем Шайба так и не выпустил из пасти длинную тряпку, которая вымпелом развевалась на ветру, хлеща медвежонка по толстому боку.

День выдался на славу. Стихал вчерашний холодный ветер, прекратился снегопад, расчистилось небо. Медведям такая погода тоже по нраву. Они повылезали из-за торосов, где вчера прятались от ветра, и разбрелись по косе, сладко зевая на ходу. Их стало немного больше: я насчитал 28 зверей в окрестностях балка.

Забравшись на вышку, я в первую очередь отыскал взглядом Сиротку. Он неприкаянно бродил по «столовой», обнюхивая снег. Сегодня он вел себя тихо, словно надорвался от вчерашней беготни и беспрерывного ора, а может, просто смирился со своей бедой... Вид у медвежонка и впрямь был какой-то надломленный, он даже не пытался грызть моржовые шкуры, пробираясь между ними без всякого интереса.

Однако Мачеха меня порадовала. Я боялся, что ночью она покинет косу, но надо отдать ей должное — медведица лежала тут же, в «столовой», рядом был и ее Сынок. Более того, когда Мачеха встала и двинулась по берегу, Сиротка сразу пошел за ней. На этот раз он не пытался умчаться куда-нибудь в торосы, а покорно косолапил вслед за Мачехой и Сынком. Их взаимоотношения явно сдвинулись с мертвой точки!..

Вся компания неторопливо прошествовала на восток от «столовой» и, преодолев чуть больше километра, добралась до останков еще одного моржа. Мачеха тщательно обследовала шкуру и скелет, но есть не стала и залегла в снег неподалеку. Сынок, немного повозившись с обломком позвоночника, на котором еще оставались съедобные кусочки, вскоре последовал примеру матери. Сиротка не стал подходить к моржатине и улегся, сохраняя дистанцию в двадцать метров.

Я продолжал наблюдать за развитием взаимоотношений Мачехи и Сиротки еще три дня, в течение которых они держались в окрестностях «столовой». Медвежонок все это время находился поблизости от Мачехи и Сынка, а если удалялся, то не выпускал их из виду. Как только они вставали и трогались с места, Сиротка тут же следовал за ними, бросая недогрызанный кусок моржатины. Медведица не пыталась отогнать его, наоборот, постоянно оглядывалась на Сиротку, иной раз поджидая его. Когда медвежонок отходил на большое расстояние, она перемещалась к нему поближе. Однако до полного «усыновления» дело не дошло. Впрочем, Сиротка и не делал попыток приблизиться к своей покровительнице вплотную, между ними постоянно сохранялась дистанция.

Однажды, когда они отдыхали неподалеку от останков одной из моржовых туш, к ним направился поджарый молодой медведь. Он только что появился на косе, был явно не прочь перекусить и интересовался исключительно моржатиной. К ней он и направился широкими шагами, высоко поднимая голову на вытянутой шее и принюхиваясь к заманчивым запахам падали. Первым его заметил Сынок, который даже привстал на задние лапы, чтобы лучше рассмотреть пришельца, а затем на всякий случай подбежал к спящей мамаше, прижавшись к ее надежному боку. Мачеха приподнялась с лежки, но появление чужака взволновало ее не слишком. Ей так сладко спалось, что она продолжала дремать уже сидя, свесив голову на передние лапы, упиравшиеся в снег. Пришелец тем более не обращал на нее внимания, его думы были устремлены к еде. Когда он был уже совсем рядом, Сиротка вскочил с лежки и отошел к Мачехе, оказавшись в какой-то паре метров от нее. Ни Мачеха, ни Сынок не прогоняли его. Я был доволен: их связь крепла на глазах, Сиротка, несомненно, доверял Мачехе больше, чем другим медведям, определенно рассчитывая на ее защиту!

Правда, когда медведица поднялась на ноги, Сиротка тут же отодвинулся на прежнюю позицию и даже принял напряженную позу — доверие еще не стало безоглядным. На отдыхе он постоянно старался занять место с подветренной стороны от Мачехи, чтобы чувствовать ее запах. Сынок тоже начал свыкаться с постоянным присутствием чужого медвежонка. Во второй день моих наблюдений он лишь однажды полез в драку, когда Сиротка оказался с наветренной стороны. Наверное, Сынка разозлил чужой запах, потому что других явных причин для этого внезапного нападения не было. Несмотря на устрашающе оскаленную пасть, он не укусил Сиротку, а мгновенно подскочившая Мачеха тут же увела Сынка в сторону. После этого происшествия я больше не замечал агрессии со стороны Сынка. Более того, несколько раз они кормились бок о бок у одной моржовой туши без всяких конфликтов.

Сиротка прекратил поиски родной семьи. Он больше не кричал, не носился из стороны в сторону. Только раз, уже на четвертый день самостоятельной жизни, лежа в «столовой» неподалеку от Мачехи, он вдруг поднял голову и тихо, с тоскливым подвыванием, заревел. В его голосе уже не звучал тот отчаянный, почти яростный зов, с которым он ошеломленно метался по косе и торосам в первые часы своего одиночества. Это был тихий плач, жалоба на жестокость судьбы. Медвежонок ревел минут десять, и все это время мне было, признаться, не по себе...

Постепенно льда в заливе, да и в открытом море, становилось все больше. Он нарастал в толщину, крепчал, и медведи уже вовсю разгуливали по его поверхности. К этому времени в «столовой» почти не осталось серьезного корма, звери лишь изредка подкрепляли силы, обгладывая шкуры и кости. Начинался сезон активной охоты. Хотя нерпы десятками отдыхали на молодом льду, никто из медведей не пытался подкрасться к ним — дело хлопотное, долгое и ненадежное. Большинство зверей залегло у трещин и пробоин в ожидании, что какая-нибудь придурковатая нерпа вынырнет отдышаться в пределах досягаемости когтистых лап, а здесь уж медведь свое не упустит. То тут, то там во льдах можно было видеть добытчиков, терпеливо лежащих на животе. Иногда медведи опускали передние лапы в воду, привстав на задних, и подолгу застывали в такой неприличной позе. Время от времени сильный устойчивый ветер отрывал ледяные поля и уносил их вместе с охотниками в открытое море. Медведей на косе становилось все меньше и меньше...

Исчезли и Мачеха с Сынком, а вместе с ними и Сиротка. Я не знал, долго ли продлится их непрочная связь. Может быть, беспризорный медвежонок вскоре надоест Мачехе, и если он отстанет в очередной раз, медведица не будет дожидаться и бросит его на произвол судьбы среди льдов. Я предпочитал думать, что этого не произойдет...

Следующие несколько дней я сбивался с ног, пытаясь уследить за всеми перемещениями медведей в окрестностях косы. Тем более, что день становился короче, пуржило все чаще, температура падала и время, проводимое мною на вышке, понемногу сокращалось.

Как-то утром, дня за три до отъезда в поселок, выйдя из балка, я заметил приближавшееся семейство. Впереди неторопливо шествовала мамаша, а чуть сзади один за другим косолапили медвежата. До балка оставалось полсотни метров, когда медведица внезапно застыла на месте, уловив запах дыма, летящего по ветру из трубы моей «буржуйки». Реакция медведицы была весьма странной: она вдруг развернулась и, оскалив пасть, сделала резкий выпад на медвежат! Она проскочила мимо первого медвежонка к заднему, который был метрах в пятнадцати от нее, но не укусила его. Медвежонок отбежал и сел в снег. Медведица вернулась к первому детенышу и, зафыркав, стала быстрыми шагами уводить его в обход неприятного места. Подвергшийся взбучке медвежонок засеменил вдогонку.

Я понял, что вернулись мои герои. Прошедшие пять дней не превратили их взаимоотношения в родственные, и Мачеха, ассоциировав противный запах дыма с чужим медвежонком, на всякий случай продемонстрировала тому свое недовольство. Однако тот факт, что во время путешествия по льдам они не потеряли друг друга и держались вместе, говорил о многом. Сиротка не выглядел сильно исхудавшим — вполне вероятно, что Мачехе удалось в эти дни разжиться добычей и приемышу тоже достался кусок...

Еще несколько дней я оставался на косе, наблюдая за необычной семьей, а когда она ушла, выбрался в поселок.

Уже в начале ноября сотрудники заповедника Никита Овсянников и Леонид Бове во время маршрута по северу острова обнаружили выброшенного кита, на котором кормилась целая сотня медведей. Не исключено, что среди них оказалось и наше семейство. И может быть, мне еще доведется встретить возмужавшего Сиротку где-нибудь во льдах или на побережье. Хотя, конечно, его будет трудно узнать...

Анатолий Кочнев / фото атора

Остров Врангеля

Зодиак на Земле: Круг жизни

«То, что внизу, подобно тому, что вверху...» Как отражаются космические законы на земном уровне? Что соединяет людей с местностью, где они родились и живут? Чем объясняется различие в характере людей разных стран? Как расшифровать «священные линии» Греции?

На эти и другие, не менее экзотические вопросы отвечает один из почти забытых ныне разделов астрологии — астрогеография. На привычном бытовом материале она изучает самые сложные вопросы строения пространства-времени и увязывает время рождения человека с местом его пребывания на Земле. Благодаря этому появляется возможность разработки конкретных рекомендаций — кому где лучше отдыхать, где работать, где делать покупки и так далее. Обо всем этом вы узнаете из нашей новой рубрики «Зодиак на Земле». Напоминаем, что в слове «Зодиак — как бы сплавились воедино два основных астрологических круга — круг животных — Зоодиак и круг жизни — Зоэдиак («Зоэ» — по-гречески «жизнь»).

В представлении большинства наших современников астрология — это нечто полумистическое-полушарлатанское, прочно связанное с гороскопами и предсказаниями.

На самом же деле астрология является как бы «общим знаменателем», необходимым при сопоставлении, казалось бы, несопоставимых явлений — например, таких, как номер квартиры и цвет обоев в ней.

Достаточно сказать, что со времен Римской империи и вплоть до позднего средневековья слово «математик» означало «звездочет», а саму астрологию в эпоху античности называли математикой, от греческого mathema, та есть познание, или наука.

Традиция сопоставлять города и страны с созвездиями существует как минимум со времен Древнего Вавилона, и в ее истории за многие века и тысячелетия накопилось немало «белых пятен». Необходимо учесть, что основной массив астрологической информации передается, как того требуют древние каноны, от учителя к ученику устно, без каких-либо записей, и для того, чтобы работать с сокровенными знаниями, нужно получить специальные посвящения. Так что записанные сведения по астрогеографии составляют ничтожно малую долю в общем массиве астрогеографической информации.

Одним из наиболее древних текстов по географической астрологии, дошедшим до наших дней, является глава «О сопоставлении стран с тригонами и звездами», входящая во 2-ю книгу знаменитого «Тетрабиблоса» («Четверокнижия») — труда, принадлежащего перу выдающегося географа и математика Клавдия Птолемея, который жил в начале II века нашей эры.

Приведем фрагмент из этого текста:

«На жителей Нижнего Египта оказывают воздействие Близнецы и Меркурий, вследствие этого они вдумчивы, умны и восприимчивы, тяготеют к поискам мудрости и святынь; они — маги, устроители различных тайных мистерий и обычно хорошо знают математику.

Индия, Персия, Вавилония, Месопотамия и Ассирия управляются Венерой и Сатурном в восточных аспектах. Характерные особенности их жителей согласуются с темпераментом, обусловленным такими управителями, многие из них могут предсказывать события будущего; среди жителей распространена практика освящения половых органов, причиной чего является аспект вышеуказанных заезд, который по своей природе имеет воспроизводящий, животворящий характер. Далее, они страстны, похотливы, склонны к наслаждениям любви; благодаря влиянию Венеры жители этих стран, подобно женщинам, обожают роскошные одежды, украшения и холят свое тело.

Жители Эллады и Крита подвержены влиянию Девы и Меркурия и, следовательно, более логичны, любят учиться и стремятся развивать не тело, а душу».

Шло время, многие знания были утрачены или пересмотрены, и внимание исследователей постепенно сфокусировалось на иных проблемах. Так, в средние века широкое распространение получила геральдическая астрогеография, соотносившая между собой животных, изображенных на гербах, с животными из зодиакального круга.

На долю современных ученых выпала масса астрогеографических загадок. О некоторых из них недавно рассказывал фильм «Священные линии» из документального телесериала «По следам Всемогущих».

Создатели этого фильма, судя по всему, не пользовались астрологической информацией, автор и ведущий сериала Эрих фон Деникен предложил свою собственную гипотезу. Как бы то ни было, телезрители смогли познакомиться с удивительными фактами.

Как выяснилось, точно на широте 42 градуса 06 минут через Пиренеи проложен некий «звездный путь», представляющий собой идеально ровную прямую линию (что в условиях горного района просто невероятно), и все населенные пункты, расположенные на этой линии, имеют в своих названиях один и тот же корень; к какому бы языку ни принадлежало название (в передаче были упомянуты Les Eteiles, Estillon, Lizarra, Liciella, Aster), его корень переводится на русский язык как «звезда».

Предостерегая читателей от любых скоропалительных выводов, хочу все же сообщить, что, по древним канонам астрологии, на это пространство проецируется 8-й градус Водолея, который астрологи связывают с созданием искусственной модели жизни.

Не менее интересные закономерности обнаруживаются и на юге Европы. Ничем, кроме законов математики, невозможно объяснить местоположение важнейших культовых сооружений Древней Греции, расстояния между которыми связаны друг с другом в пропорции так называемого «золотого сечения» (золотым сечением называется такое деление отрезка, при котором меньшая часть так относится к большей, как большая часть относится к целому).

Если соединить Олимпию, Акрополь и Дельфы прямыми линиями, то образуется равнобедренный треугольник. Разделив в пропорции золотого сечения линии, соединяющие Дельфы с Олимпией и Дельфы с Акрополем, можно узнать расстояние от Дельф до Немей — оно равно в точности большей части линий Дельфы-Олимпия и Дельфы-Акрополь. Точно такое же расстояние отделяет Дельфы от Додони.

Расстояние от Спарты до Олимпии равно большему отрезку линии, соединяющей Спарту и Афины, а расстояние от Олимпии до Чалкиса равно большей части линии Олимпия-Делос.

Как подчеркивают создатели фильма «Священные линии», эта «игра» охватывает всю Грецию. Более того, если одну из точек принять за центр круга (поставить на нее иглу циркуля), то всякий раз две другие точки оказываются лежащими на дуге окружности, невзирая на холмистую местность, горы и даже моря, разделяющие эти населенные пункты.

Не наводит ли это на мысль о зодиакальном круге?

К тому же, как отмечает Эрих фон Деникен, во всех этих местах культовые сооружения существовали задолго до Эвклида и, следовательно, много тысяч лет назад, когда люди жили еще в каменном веке, на Землю была наложена геометрическая сетка. О ее существовании, судя по всему, знали представители разных народов, поскольку святилища многих обществ периода каменного века оказались размещены на прямых, как стрела, линиях, протянувшихся на сотни и тысячи километров.

Кстати, и на упоминавшийся культовый центр Древней Греции Дельфы с севера направлена идеально прямая линия (с естественной поправкой на шарообразную форму Земли) протяженностью 218,5 км. Она соединяет четыре крепости викингов — Aggersborg, Fyrkat, Eskeholm, Traelleborg, — проходит мимо Берлина, через Альпы и упирается в Дельфы, где все было посвящено сыну богов Аполлону.

Сравнивая размещение культовых сооружений с астрогеографическими выкладками, нельзя не обратить внимание на то, что на местоположение Ватикана приходится проекция так называемого «апостольского» градуса (9-й градус Водолея), а на местность, где расположен Иерусалим, — проекция магического 10-го градуса Рыб, связанного с неожиданными исцелениями.

Кроме «развертки» Зодиака на Земле, астрологам Древнего Мира было известно о существовании шестнадцати так называемых «благих земель», семь из которых считались устойчиво привязанными к своему месту, а другие девять были смещающимися, «плавающими». При этом даже устойчивые «благие земли» не имели жестких границ и как бы пульсировали, то сужаясь до 20 км в диаметре, то расширяясь до 400 км. Одну из таких «благих земель» астрологи-зороастрийцы связывали с южной частью Греции, другую — с Палестиной и Синайским полуостровом, то есть как раз с теми местами, где проповедовал Иисус Христос.

Современные астрологи пользуются, подобно остальным жителям планеты, общепринятой системой географических координат, берущей начало от Гринвичского меридиана. Однако так называемый «истинный нулевой меридиан», согласно древнейшим астрологическим учениям, находится в районе Уральских гор на долготе 59 градусов 54 минуты. Начав отсчет от него, можно увидеть отражение космических законов на земном уровне, проследить и осознать те взаимосвязи и взаимозависимости, соединяющие людей с местностью, в которой они родились или где живут сегодня.

Всю Вселенную астрология рассматривает как единую систему, каждый элемент которой подчиняется действию основных законов этой системы, благодаря чему сохраняется ее целостность. В знаменитой «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста этот постулат сформулирован так:

«То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И все это только для того, чтобы свершить чудо одного-единственного».

Как неоднократно подчеркивал в своих лекциях известный российский астролог Павел Глоба, согласно учению Авесты (одной из древнейших, если не самой древней астрологической системы), каждая точка земной поверхности, каждая территория, каждый регион имеет свое лицо, свою судьбу, свою функцию и свою индивидуальность, описываемые с помощью знаков Зодиака и астрологических характеристик планет. В каждой развитой стране естъ12 регионов — Зодиак в миниатюре, каждый из знаков которого обладает своей функцией; у каждого города есть своя особая роль на Земле и свой характер. Их отпечаток виден и на характере людей, и на их внешности.

Даже при самом общем делении земного шара на две половинки (по линии «истинного» нулевого меридиана) легко увидеть, что население западного полушария придает большое значение развитию своей индивидуальности, творческому самовыражению и, в конечном итоге, разуму. Выше всего на свете жители Запада ценят личную свободу и возможность выделиться из общей массы людей.

Между тем для жителей восточной полусферы значительно важнее причастность к коллективу, развитие души и подсознания, соблюдение единых для всех законов.

Разумеется, ничего нельзя преувеличивать, поэтому астрологи работают с сотнями и тысячами показателей, описывающих каждое явление с разных сторон.

В задачу наших последующих публикаций не входит ни излагать курс астрогеографии, ни последовательно описывать историю ее развития — на это понадобились бы десятки тысяч страниц. Наша цель намного скромнее: мы хотим лишь показать читателям, что на географических картах мира есть много такого, что, образно говоря, никак не помещается в «ящик случайностей».

Лидия Неведомская

Оглавление

Via est vita: Последняя тайна Амазонки?..

Страны и народы: Второй Рим 2000 года

Страны и народы: Зарабатываем на преисподней

Страны и народы: Канайма

Страны и народы: Затеряться в Париже...

Исторический розыск: Кому не дает покоя древняя кровь

Загадки, гипотезы, открытия: Снизу вверх или сверху вниз?

Катастрофы: По следам трагедии: 800 часов в глубинах Норвежского моря

Загадки, гипотезы, открытия: Дворцы, сокрытые пылью

Природа и человек: Сирота, Мачеха и другие

Зодиак на Земле: Круг жизни