Кровавый узел [Виталий Дмитриевич Гладкий] (fb2) читать постранично, страница - 3

знает…

– Лады… – третий из этой жуткой компании нетерпеливо прищелкнул пальцами. – Приступили.

– Чемоданы есть? – спросил бас.

– Всего два, – ответил гнусавый. – Ну да ладно, в одеяла остальное сложим да в узлы свяжем.

– Интересно, какой паразит наколку на эту хазу дал? – выматерился бас. – Барахла – кот наплакал, все стираное-перестиранное.

– Кто думал… Начальник все-таки. На рыжевье ^[1] и башли ^[2] был расчет.

– Эй, гляди, еще одна дверь! – кто-то пнул дверь каморки.

– Заперта… – пробасил вор. – Не найду, где замок.

– Дай я попробую, – отстранил его гнусавый. Костя, обливаясь холодным потом и едва дыша с испугу, зажмурил глаза – воры пытались отворить дверь каморки, которая была заперта на прочный засов. Во время оккупации в этой квартире жил начальник районной полиции, который и приспособил каморку под тайник. С внешней стороны трудно было заметить дверь, которую к тому же он оклеил обоями. А засов открывался хитромудрым приспособлением, системой рычагов, вмонтированных в пол.

– Может, взломаем? – предложил кто-то из воров.

– Ты что, дурак? Грохоту будет на весь дом, – зло ответил гнусавый. – Тут дверь, как в танке… – Он выругался.

– А если там медвежий шнифер ^[3]? – спросил обладатель басовитого голоса.

– Не похоже… – заколебался, судя по голосу, гнусавый. – По-моему, хаза на якоре ^[4].

– Ну тогда покатили отсюда, – решительно сказал третий вор, видимо, главарь. – А то вместо товара вшей наберемся…

И тут с улицы раздался свист.

– Шухер! Мотаем! – чей-то незнакомый Косте голос, видимо, того вора, который наблюдал за улицей.

– Барахло возьмите! – вскричал бас.

– Оставь, придурок! Ходу! – приказал главарь.

В это время на лестнице послышались шаги и звякнул ключ, которым пытались найти замочную скважину – лестница не была освещена.

– Лупатый, падло, проворонил! – зашипел страшным голосом главарь. – Я его в душу… печенку… селезенку… – отвел он злобу в трехэтажном мате.

– Что делать будем? – шепотом спросил бас.

– Что, что! Сам знаешь… Да не трясись, как шелудивый пес, не впервой! К двери, быстрее!

Заскрипели петли входной двери, щелкнул выключатель… Костя попытался крикнуть, но язык стал непослушным, и вместо слов он выдавил слабый писк.

И в это время раздался испуганный возглас мамы, затем послышался шум борьбы, что-то упало… и гулко, страшно громыхнули два выстрела подряд.

– Папа! Папочка-а! – наконец прорвало Костю; он с недетской силой рванул тяжелый засов, выскочил из кладовой и бросился в прихожую. – Ма-а-а!..

– Пацаны! Быстрее! – заорал кто-то из воров.

Третьего выстрела Костя уже не слышал – нестерпимая боль расколола его сознание, и он погрузился в звенящую пустоту…

– Мне это надоело! Слышись – надоело! Я его видеть не желаю!

– Вирочка, милая, как ты можешь так говорить? Как тебе не стыдно?!

– Не стыдно! Он чужой нам, чужой! Ты понимаешь это, олух царя небесного?

– Эльвира! Перестань! Он мой родной племянник, и я не допущу…

– Вот и катись ты… со своим племянником куда подальше! Он дефективный какой-то, я его даже боюсь. Все время молчит, волком смотрит, того и гляди ножом пырнет.

– Он сирота, Эльвира… Он столько пережил, столько страдал.

– Ах, сирота, ах, страдалец! Отдай тогда его в детдом, ему там самое место. Забьется, паразит, в угол и сидит сиднем, не улыбнется никогда, не поможет. А жрет в три горла…

– Эльвира, ты к нему несправедлива. Он очень способный, умный мальчик. И к тебе он хорошо относится. К тому же эта квартира… м-да… ну ты сама знаешь…

– Квартира?! А вот фигу не угодно ли тебе, охломон! Ишь как запел, сродственничек. А мне плевать, слышишь, плевать! Да если я захочу…

Костя не выдержал, отвернулся к стене и накрыл голову подушкой. Голоса в соседней комнате приутихли и стали напоминать ворчание вечно ржавой воды в унитазе…

С той поры, как Костя очнулся на больничной койке, он будто закаменел. Ему повезло – пуля лишь скользнула по голове, выдрав клок волос вместе с кожей. На похоронах отца и матери он не проронил ни слезинки – стоял молча, с потухшим взглядом и прямой спиной. После поминок куда-то исчез и вернулся домой только через три дня. На расспросы, где он был, не мог ответить ничего вразумительного. Похоже, что он и сам не помнил. Со дня похорон в его курчавых волосах появились седые волоски, а виски и вовсе побелели.

На школьных переменах Костя уходил подальше от шумных сверстников и, спрятавшись среди развалин, которых еще немало осталось от военного времени, о чем-то мучительно думал, а иногда вспоминал. В такие минуты его лицо с резко очерченными скулами кривилось в гримасе, отдаленно напоминающей плач, но черные как ночь глаза оставались сухими, неподвижными, и лишь холодный беспощадный огонь бушевал неслышно в глубине зрачков да ногти впивались в ладонь до крови. И никто и никогда не видал на его лице даже подобия