Проблемы некосмического масштаба [Лариса Анатольевна Ратич] (fb2) читать онлайн

Лариса Ратич Проблемы некосмического масштаба

                                                        *   *   *

   …- Нас – что, теперь посадят?.. – тупо спросила Юлька. Она сегодня была самая трезвая среди всех.

   - Не-а! – сплюнул презрительно Димон. – Мы ж несовершеннолетние.

   Он глубокомысленно допил вино и жёстко приказал:

   - По домам, родные. Врассыпную. А кто вякнет лишнее – я лично закопаю. Вопросы будут?..

   Он первый поднялся, за ним – остальные.

   - А это?.. Этот?.. – спросила Анжела.

   - Ты что – тупая?! – окрысился Димон. – Может, сбегаешь, в больничку позвонишь, а заодно – ментам? А мы подождём?

   - Нет, я… - испугалась Анжела. – Я подумала, может, он ещё живой?..

   - Живой – неживой, какая разница?! Он и без нас бы подох, бомжара. По домам, я сказал, живо! Считаю до трёх. Ну?!!

   Подростки быстро расходились. Димон стоял, зорко провожая каждого в спину. Когда в ночной тьме пропал последний приятель, Димон носком ноги деловито обстучал тело со всех сторон. Мужик явно был мёртвый.

   Димон собрался было уйти, но в последний момент притормозил, нагнулся, ловко, по-спортивному, подковырнул огромный глыбистый обломок, сказал спокойно самому себе:

   - Надо, чтоб наверняка!

   И потом, приподняв каменюку над головой, со всей своей молодой силой обрушил её на голову трупа. Жёлтый череп раскололся как орех, из него потекло.

   - Фу-у-у! – Димон грязно выругался. – Пока, дружок! Вечных снов тебе.

   Если бы Димон сегодня не был в таком гнусном настроении, возможно… Но теперь уж было поздно об этом рассуждать. Да и кого жалеть-то? Бомж – он и в Африке бомж.

   Димон быстро осмотрел рубашку и брюки: чисто. Он сплюнул ещё раз и быстро зашагал по тёмной кривой тропке к выходу из парка.

   Было два часа ночи. Легко и безмятежно спал приморский город, утомившись от радостного праздника – Дня независимости…

                                                     *   *   *

   Самой первой из всей компании пришла домой Юлька: она жила ближе остальных. Стараясь тихо ступать по подъезду (громко цокали подкованные каблучки), пробралась к двери своей квартиры. Несмотря на то, что она почти бесшумно открыла дверь своим ключом, в прихожей моментально возникли и отчим, и мама.

   Мама резко включила верхний светильник, и яркий свет зло ударил по глазам.

   - Ты где была?! – спросили родители в один голос.

   - Вы чего, праздник же! – разражённо возмутилась Юлька.

   - Дочка, но ведь третий час! – нервно начал отчим.

   - Тамбовский волк вам дочка, дядя Боря! – отрезала Юлька. – Возвращайтесь лучше к первой жене и учите своих детей, а меня – не надо, я учёная уже.

   - Что?! – к Юльке подскочила мама со сжатыми кулачками. – Да ты… Ты!.. Бессовестная и неблагодарная хамка, вот кто ты! Что он тебе плохого сделал, а?!

   - Ладно, Света, - поиграл желваками отчим. – Пошли спать. Главное, пришла живая - здоровая, после поговорим… Но могла бы, между прочим, и позвонить! – кивнул он Юльке устало. – А ты вообще – взяла и мобильник выключила. Мы уже бог знает что думали…

   Но Юлька уже не слушала. Победа, как обычно, осталась за ней, и она спокойно прошла в ванную, включила воду и начала умываться.

   Слышно было, как родители о чём-то между собой ещё слегка поспорили, а потом дверь их спальни привычно щёлкнула. Отлично. Теперь можно обо всём подумать без нервов.

   Умывшись и приняв контрастный душ, Юлька пришла в себя окончательно. Ну что, собственно, произошло?! Отдыхали себе мирно, никого не трогали, а тут этот дед со своими разговорами. Пьянь подзаборная, табачищем воняет. Поговорить ему, видите ли, захотелось. Рассказать о своей прошлой расчудесной жизни в советское время. Да пристал ещё со своей моралью: что, дескать, вы празднуете? Разве это праздник? Вот раньше…

   Ну, Юрка Малый и ткнул его легонько, чтоб валил отсюда. А он – взял и упал, ведь и так еле-еле на ногах стоял. Повалялся немножко, а потом давай орать:

   - Ах, подо-о-онки! Вот вы как, значит, с ветераном труда!!! – схватил какую-то железяку, идиот, и давай наскакивать! Тут пацаны, конечно, не сдержались, наваляли ему по полной. А он, кажется, коньки отбросил, дурак.

   - Ничего, отлежится! – решила наконец Юлька. – Проспится, отряхнётся и пойдёт жить дальше.

   К тому же, Юлька его и пальцем не тронула. Бомжа били Гусь, Мамулька и Димон. Вот пусть они и переживают. У Юльки и без того проблем хватает.

   Ну вот хотя бы сегодня, - она разве малолетняя? Чего накидываться? Особенно отчим, - он-то каким боком вяжется?

   Хотя, в принципе, если честно, Юльке дядя Боря даже нравился. Из всех маминых мужей этот был лучший, и, кстати, продержался дольше всех: уже целый год с мамой живёт. На Юльку не кричит, всё время дочкой называет, руки не распускает; кажется, и маму любит.

   А!.. Любит! Все они одинаковы, - ведь мама сама так говорит. И этот рано или поздно слиняет. Правильно Юлька ему ответила. Вот вернётся к своей семье, там пусть и выступает.

   Юлька прошла на кухню, поставила чайник. Что-то проголодалась она после этого праздника. И то: водка с чипсами – это ж разве еда? Подзакусив, Юлька задумалась: всё равно мать завтра с разговором пристанет. А зачем?! Теперь – зачем? Сейчас только, при дяде Боре, начала делать вид, что Юлька ей нужна. Только сейчас! Так опоздала, дорогая мамочка, поезд давно ушёл.

   …Светлана Дмитриевна разошлась с Юлькиным отцом через год после рождения дочери. Надо было за него и не выходить, и, если б не забеременела… А так – пришлось.

   Муженёк оказался личностью ничтожной, зарабатывал мало и всё повторял, что не в деньгах счастье. А Светлана была тогда совсем молоденькой, хотела и приодеться, и пожить красиво. Вот и нашла себе, как только отошла от родов, радость на стороне: интересного небедного «спонсора». Жить стало веселее; а муж узнал – ушёл без слов. Да оно и к лучшему, ведь квартиру он оставил жене с дочерью. Где и как он устроился – Светлану Дмитриевну совсем не интересовало; главное, что без всякого скандала все эти годы аккуратно шли алименты на дочь.

   «Спонсор» скоро «отпал», но Светлана долго не горевала, и, будучи женщиной яркой и интересной, никогда не оставалась одна надолго.

   «Устраиваю личную жизнь!» - это то, чем она была постоянно занята и к чему никогда не теряла интереса.

   Юля? – а что Юля? Одета, обута, сыта. Подарков – полная комната. Впрочем, Светлана Дмитриевна помнила: когда дочка была поменьше, она всё жалась и ласкалась к матери, но как-то всегда не вовремя. Да и проблемы у неё были – курам на смех! То с одноклассницей рассорилась, то книжку библиотечную потеряла… Кому это надо, если подумать?

   - Мне б твои проблемы! – привычно говорила она девочке. – Иди, иди, мне некогда. – И садилась к телефону: надо было срочно обговорить с подругой очередного «кандидата».

   …А однажды, в пятом классе, Юлька сильно нагрубила учительнице, и та в отместку девочке, долго изводя её ежедневными опросами, специально поставила «неуд» в четверти.

   Юлька, боясь мамы, которая постоянно распускала руки чуть что не так, порвала и выбросила табель. А потом всё открылось. Светлана, конечно, очень наказала дочку, но когда Юлька, плача, пыталась ей рассказать про причины конфликта, даже не стала слушать:

   - Закрой рот, мерзавка! Тоже мне, нашла проблему космического масштаба! Виновата – получи! А то, понимаешь, я её кормлю, одеваю, а она меня позорит!

   Вот с тех пор Юлька и поняла: да, некосмические у неё проблемы. И маме знать о них не просто необязательно, а даже вредно.

   И ещё Юлька поняла: хамство – это тоже сила, если нет другой. Светлане Дмитриевне осталось только руками всплескивать:

   - И в кого она такая выросла?! В отца - придурка, наверное.

                                                    *   *   *

   Юрку Малого, в отличие от Юльки, дома никто не ждал. Двери были, как всегда, открыты нараспашку: заходи-выходи…

   В большой комнате, упав головой в грязную тарелку, безобразно храпела Юркина родительница. По обильным остаткам еды было видно, что здесь гуляли широко и долго. Но заночевать, видно, никто не захотел.

   Это было удивительно, потому что обычно – кто-нибудь, да оставался. Чаще всего это были мамашкины подруги: Ирка-Кривая или Сидоркина. Ирка-Кривая была давняя, проверенная годами корешиха, такая же безнадёжная алкоголичка, как и Юркина мать; а Сидоркина влилась в их компанию недавно, но уже выпивала много и крепко. Будущее Сидоркиной было как на ладони.

   Почему и зачем пьёт Сидоркина, какое горе заливает, Юрка не знал. Он просто чувствовал неодолимое отвращение к этой вечно угрюмой, хотя и не старой ещё женщине с недобрыми глазами. Удивлялся: как Ирка-Кривая и его мать – бабы ласковые, душа нараспашку, - приняли в свой круг эту сатану?

   Вообще в материной компании мужиков, слава богу, не было, и упрекнуть родимую в разврате Юрка не мог. Юрка вообще-то любил её, жалел; а что пьёт – так что ж, он ей не судья.

   После запоев, длящихся, как правило, недели три, мать вдруг как будто просыпалась, оглядывалась вокруг и принималась каяться: клясться сыну, что «начинает новую жизнь». Юрка и верил, и не верил.

   В свои семнадцать с лишним лет он видел - перевидел эти начинания не один десяток раз. Когда Юрке было лет семь, мать чуть было не лишили родительских прав; но она тогда здорово испугалась, даже сумела продержаться без водки целых полгода, устроилась уборщицей. Юрка помнил то время благодарным сердцем; но помнил также и то, как мать, чуть от неё отстали всякие комиссии, быстренько взялась за старое.

   Вопрос, конечно, встал бы опять, если б не мамашина сердобольная начальница. Она не согнала выпивоху с места, а только сказала:

   - Екатерина Васильевна, не мне вас воспитывать, поздно уже… Но если не будете прогуливать и работу свою станете делать хорошо – на остальное я закрою глаза.

   Так и договорились: Юркина мать приходила в контору раным-ранёхонько, до восьми утра уже успевала убраться (весь «офис» - пять комнатёнок да коридорчик) и могла быть свободна. Дело своё она исполняла как следует и, стало быть, совесть начальницы могла быть спокойна.

    Судьба уборщицы Катьки, таким образом, была чем-то потусторонним, никого не касающимся. Это устраивало абсолютно всех, и проблемы не существовало. Катькин сын, Юрка Малый, назывался так вовсе не по фамилии, как обычно даются клички. Он, несмотря на то, что являлся и в школе (когда ещё учился), и в своей компании самым старшим, был малюсенького роста, тщедушным и с виду как будто недоразвитым. Мать, забеременев от мужа-алкоголика (она тогда только начинала пить вместе с ним, за компанию), опасалась, что ребёнок, зачатый «по пьяне», родится ненормальным, пыталась прибить его ещё в утробе: надёжные, знающие девчата рассказали, как и что. Однако ничего не помогло, а сроки на аборт Катька пропустила. Пришлось оставить.

   Вроде бы нормальный мальчишечка родился, и Катька успокоилась. Рос вот только плохо и медленно, вес набирал – что твой котёнок, по граммулечке. Даже плакал слабенько: не плакал, а попискивал, как мышонок, которому прищемило лапку мышеловкой.

   Вот из-за этой беспомощности Катька и привязалась к сыну всем своим сердцем и одинокой душой, потому что муженёк, не прошло и недели с рождения первенца, ввязался в пьяную драку с ножами, убил кого-то и сел, прочно и надолго. Спустя пять лет жене передали: благоверного зарезали в тюрьме. Как и за что, - какая теперь разница: говорят, в карты его проиграли.

   Катерина, услышав страшное известие, совсем не расстроилась, а почувствовала облегчение и освобождение, прикипев к сыну ещё больше.

   Юрка тяжело и много болел, а мать, утомившись от постоянного переживания за сына, начала пить, почти не просыхая. Юрка рано научился быть взрослым, и, несмотря на свой цыплячий вид, вырос парнем боевым и самостоятельным, уверенным в жизни, не дающим себя в обиду. Он крепко стоял на своих коротеньких ножках и имел всегда немалый авторитет.

   Именно Юрка Малый был и самым денежным в компании. Он с трудом дотянул девять классов, а потом устроился на работу. И куда б вы думали? На бойню!

   В городе имелся свой мясокомбинат; стало быть, и на бойню кто-то требовался. Однако, несмотря на хорошую зарплату, долго тут никто не задерживался: вонь невыносимая – это считалось самым лёгким из того, что здесь надо было вытерпеть.

   Лучше всего платили именно забойщикам скота, - значит, умный Юрка сюда и подался. Его сначала восприняли с удивлением: пацанёнок совсем! Долго вертели в руках свидетельство, не веря своим глазам. И то сказать: Юрке, не зная, никто б не дал больше двенадцати лет. Но всё же приняли, а уже через месяц удивлялись: не работник, а золото. Ценный кадр.

   Да, ценный. Безотказный, почти не пьёт (Только на праздники! Не то, что другие, - уже с утра каждый день «принявши на грудь»). Ну и платили Юрке соответственно, всегда плюс неплохая премия.

   Юрка втянулся, даже, можно сказать, заматерел. Не то чтобы смотрелся выше ростом или набрал тела, нет; а всё же видно было, что стал он настоящим мужиком: в глазах появилось что-то весомое и убеждающее. К тому же Юрка откровенно признавался, что работа ему нравится, и если бы кто-нибудь не побоялся послушать, почему, - этот кто-то обходил бы Юрку десятой дорогой.

   Но друзья-приятели в душу не лезли, Юрку Малого крепко уважали и ценили за щедрость. Уж в чём – в чём, а в стакане дармовой водки Юрка никогда корешам не отказывал.

   Не отказывал он и матери, особенно по праздникам. Не любил только, когда она упивается «вусмерть». Надо ж меру знать, вот и всё. Сам Юрка меру знал, но никак не мог научить этому свою родительницу. Толковал-толковал ей, что, мол, если уже «ударило в голову», то больше и не пей; сиди-радуйся-пой песни. И так хмеля до упора хватит.

   Сам-то Юрка умел пить культурно, чем очень даже гордился. Уважал себя.

   В этой компании Юрка Малый был лидером, первым лицом. Это очень злило красавца Димона, который появился здесь гораздо раньше и держал руль власти, пока не возник Юрка, которого привела Анжела. С приходом Малого все сразу увидели в нём ту самую силу, которую стоит бояться. Такой силе подчиняться – не зазорно, а наоборот. А что Димон? – он, если откровенно, горлопан, крику только много: я да я! Пока этим и брал, вот и всё. А с приходом Юрки стало ясно: вот кто не криком берёт, а взглядом только, единым движением зрачков. Юрка сразу спокойно и деловито назвался, рассказал, где и кем работает.

   Да, не в росте дело, - поняли все тут же. Димон быстро скис, сник, отошёл на второй план, хотя в душе утешал себя, что Юрка – старше; значит, ему и верховодить. Но сам плохо верил своим утешениям.

   А Юрка – что ж, оказался ещё и благородным. Он как бы взял и выделил Димона в «первые заместители», волчьим чутьём уловив его обиды. И все знали: если нет Юрки – то надо слушаться Димона. Лучше так, чем ничего, - с этим Димону приходилось жить дальше.

   Это в своей школе Димон – гордость и краса, отличник и «наша надежда». Вот и хватит ему. А в такой компании, как эта… Однако неблагодарный Димон втайне возненавидел Юрку, а восторги и поклонение своих друзей разделял чисто внешне, на публику. Димон просто ждал своего часа.

   Но не понимал он: пока Юрка Малый – с ними, ничего не поменяется. Так это Димкино личное горе. Пусть мечтает.

   Вот и сегодня: Юрка того бомжика толкнул только разок, и всё; а остальное – доделали другие, когда Юрка скомандовал: «А ну, хлопцы, помогите дяде понять, что в жизни главное!»

   Первым кинулся Димон (вроде как САМ решил!), за ним уже – Гусь и Мамулька, шестёрки. Они только в куче и храбрые.               

   Юрка молча наблюдал, не роняя своего достоинства, и даже позволил Димону скомандовать, чтоб все расходились. Пусть поиграет в главного, чего там. Разочек – даже полезно.

   Была у Юрки одна мечта – давняя, заветная! И какой-то отживший своё дед в неё никак не вписывался. Если что (хотя вряд ли), то Юрка – вообще не при чём. Пусть отвечают те, кто действительно бил, вот и всё. А Димон – первый. Всё хвастается, сопляк: «Я в компьютере – всех валю!» Подумаешь, компьютер. У Юрки отродясь его не было, ну и что? Ему и не надо.

   Слушал-слушал Юрка Димкины росказни, да и надоело. Ну что там такого? – бегать виртуально с автоматом и «уничтожать врагов»? Главное, кнопочки ловко нажимать, верно? Вот Малый и сказал однажды (презрительно, вполголоса, как умел он один; вроде бы самому себе):

   - Детский сад – эти червячки-солдатики экранные…

   И, тяжело глядя Юрке в глаза, хрипло спросил:

   - А ты когда-нибудь чувствовал, как череп трескается с одного раза, если хорошо приложить?

   Димон аж захлебнулся; то ли от неожиданности, то ли от злости или стыда:

   - Да я… Да я!..

   - Знаем, - усмехнулся Юрка. – Как же, слышали: спортсмен, отличник; к тому же – просто красавец.

   И захохотал: «Жалко, что не комсомолец… Да, Димон?! Но зато – Президент шко-о-олы!»

   Лучше б он этого не говорил. Да, Президент. Да, его избрали, и все учителя поддержали. Да, это у него отец – депутат, уважаемый человек. Да, да!!! Да, девочки всей школы закатывают подведённые глазки: «Димочка Решетников из 11Б – это что-то!!!» Правильно: Димон одевается всем на зависть, у родаков – денег куры не клюют, и будущее сына у них под контролем. Ну и что? У Юрки Малого – мамаша-алкоголичка, вот и завидует!

   Но ничего этого Димон не сказал, особенно про мамашу; знал: за неё Юрка и голову проломить может. Пришлось подавить злобу, криво улыбнуться и примирительно сказать:

   - Что ты, Юрок, то ж – имидж для толпы и чтоб папашу не подвести, а то бабло давать перестанет.

   - Вот и правильно, - отстал Юрка.

   Да, несмотря на компьютер и дорогую технику, которой был полон дом у Решетниковых, всё-таки Димон завидовал неполноценному Юрке. Вот и сегодня – он остался и добил бомжа, чтобы сначала кое-что доказать самому себе… И, если всё пройдёт гладко, как-нибудь потом, при всех, небрежно уронить:

   - Между прочим, Юрок, как череп трескает, не один ты ведаешь.

   И – подробно! Вот так.

   Но пока ничего этого Юрка Малый не знал и мнение своё о Димоне менять не собирался.

   Кстати, о мечте (Димон, например, для такого – рылом не вышел, со всей своей красотой, богатством и обалденным папой).

   …Однажды Юрка увидел по телевизору передачу, которая сразу запала ему в душу: умный дядя в очках всё время, комментируя события, восторженно повторял:

   - Несмотря на небольшой рост и полное несоответствие физических данных, этот неприметный человек…

   Юрка слушал и удивлялся, что «этот неприметный человек», оказывается, прославился невероятным количеством изощрённых убийств. А передача называлась «Самые известные маньяки ХХ столетия».

   Вот тебе и раз!.. Значит, это – тоже путь, и не долгий?.. Вот сидит за экраном серьёзный человек в галстуке и подробно рассказывает, сколько лет он «изучал вопрос»! Книгу, понимаешь, выпустил. Бестселлер, между прочим, - а всё по материалам вот таких жизней и таких деяний, которые теперь называют известными. Это судьба, да.

   Даже если потом (а может – и нет) найдут, поймают, - то это будет «потом», после «всего». Это – сила, реальная власть.

   И не надо Юрке никого, он будет сам по себе. Эта компания – так, семечки, попытка ощутить себя сильнейшим. И подчиняются, как миленькие.

   Тогда, - ПОТОМ, - он будет ОДИН. Один и единственный, великий и загадочный, не оставляющий следов и улик, хладнокровный и многоликий. Очень и очень известный. Пока, конечно, не под своим именем (так даже интереснее), а в будущем… - «Самые изощрённые кровопийцы нашего времени». Звучит, а?!

   И Юрка с головой окунулся в изучение вопроса. До «настоящих дел» - он рассчитал – оставалось лет десять-двенадцать, а пока… Юрка с неослабевающим интересом следил за подобными передачами. Слава Богу, что их немало, любой канал включай. Что ж, работа на бойне – это судьба. Как возбуждает убийцу животный страх, Юрка уже знал. Интересно, а человеческий?.. Всё впереди. О, запах крови!..

   Только Юрку очень смешили и злили фильмы «с драками»: вот ведь брехня же сплошная! Смотрел и ругался. Да после одного такого удара человек должен полчаса «в отключке» быть, а он, глазом не моргнув, сплюнув презрительно выбитые зубы и отбросив отломанный палец, бросается на соперника – и (нате вам!) побеждает. Сказки бабушки Параски, противно. Но всё-таки и в этих «сказках» можно было почерпнуть немало, потому Юрка их и смотрел бесконечно. Такая себе видеоэнциклопедия.

   Чисто деловые вопросы: как расчленить труп, как спрятать. Ну и так далее… Да плюс ещё интересные, нестандартные идеи самих убийств. Юрка даже кое-что начал записывать, но сокращенно и понятно только самому себе. Просто для памяти. Вот и разборки с этим бомжом: Юрка сразу выделил отличную мысль-находку, что бомжей в ПРИНЦИПЕ никто не ищет. Пригодится.

   …Итак, Юрка пришёл домой, обнаружил спящую упившуюся мать и первым делом перетащил её на кровать, несмотря на невнятное бормотание и сопротивление. Потом немного убрал со стола, предоставив остальное родительнице на завтра. Знал: проспится – вылижет как следует. Юрка терпеть не мог грязи и беспорядка, и мать, когда трезвая, старалась его не раздражать.

   Она безмерно гордилась сыном, всем рассказывала, какой он самостоятельный, настоящая её опора. Юрка, действительно, все деньги (или почти все) нёс в дом, сам закупал продукты. Дело матери – позаботиться, чтобы всегда работал полный холодильник готовой еды: Юрка любил много и вкусно поесть, хотя пища, кажется, не приносила ему никакой видимой пользы.

   И девушка у Юрки была, та самая Анжела, которая и познакомила его с остальными. Красивая, высокая (некрасивых Юрка в упор не видел), яркая. Чем он её взял? – загадка. Сама Анжела, юная брюнеточка без комплексов, на этот вопрос всегда отвечала одинаково, томно растягивая слова:   

   - О, если б вы зна-а-а-ли!..

   На самом деле всё было гораздо проще: Юрка давал ей деньги. Платил, короче говоря, за «услуги». Правда, жёстко требовал верности. Сказал однажды: «Если, дорогая, узнаю, что я у тебя не один, - ты очень, очень пожалеешь. Поняла?»

   Сказал вроде спокойно, весь такой маленький и ласковый, а Анжеле стало жутко. Она мысленно перекрестилась и решила Юрку не провоцировать. Умница.

   Да и зачем, собственно? – в любви Юрка был вынослив, приятен и умел угодить даже такой немалоопытной девушке, как Анжела. К тому же – щедрый. Пусть на них часто оглядывались, недоумевая, но это Анжелу даже заводило. Она вот недавно услышала, что в своё время знатные дамы при дворе французского короля нарочно старались найти себе любовника пострашнее, поэкзотичнее, и даже негласно соревновались в этом друг с другом. Приятно было и ей считать себя кем-то вроде придворной дамы – инкогнито, и к тому же иметь нехилый статус «девушки Юрки Малого», который давал ей и защиту, и гарантии.

   Откуда Юрка брал деньги – её, как истинную женщину, совсем не интересовало. Это его дела. Конечно, и зарплата у него не маленькая, но не такая, чтобы… Впрочем, неважно.

   Конечно, неважно. Ни ей, ни кому другому Юрка ни за что бы не рассказал, какие он «знает места».

   А произошло всё случайно, год назад. Подошла к нему как-то на улице дамочка средних лет, холёная и разодетая, и ласково спросила:

   - Мальчик, хочешь сниматься в кино?

   И, улыбаясь, добавила:

   - Нам как раз такой сейчас нужен, лет тринадцати.

   Юрка опешил и страшно обиделся, сердито сказав, что ему уже давно стукнуло шестнадцать!

   Тётка сначала стушевалась, а потом вдруг засияла:

   - Послушай, так это даже лучше! В сто раз лучше! Раз ты – вы! – уже взрослый, с вами – другой разговор. И деньги получите немалые, я вам обещаю.

   Дело было щекотливое: искали мальчика для, скажем так, нестандартного фильма. О чём? – может, лучше проехать на место съёмки; там сразу и прояснится; чего впустую болтать?

   Юрка почему-то почуял, что согласиться стоит, и поехал с «режиссёршей». Вот так и стал он «актёром» в детском порно.

   Да, беззаконие, кто ж спорит? Но если есть спрос – будут и предложения; не здесь, так в другом месте. И умные люди никогда не упустят своего.

   Сотрудником Юрка оказался ценным: на вид – мальчишечка нецелованный, а на деле – давно всё испытавший жеребчик. Да Юрка и сам заводился от съёмок, от их необычности, хотя сначала было удивительно: как можно серьёзно «иметь» этих второклашек? Но – втянулся, и заработал немало, спасибо. Неизвестно, сколько бы это всё продолжалось, но на студии вдруг почуяли: запахло жареным. Быстренько всё прикрыли, и очень вовремя. Когда нагрянули с обыском, искать было нечего и некого.

   Итак, источник иссяк, но остались отличные связи, и Юрка пристроился (теперь уже сам по себе) на секс-обслуживание к одной давно увядшей даме, из «продюсеров» по детскому кино. Она платила щедро своему «мальчику», ценила его изобретательность и мастерство, немало отточенное в съёмочном салоне. Таким образом, деньги у Юрочки снова появились и кончаться не собирались.

                                                     *   *   *

   Родителей Димона, к счастью, вообще дома не было, а то б началось: «Ах, да ты, кажется, пьян?» И истерика.

   Впрочем, если б они не укатили на три дня, Димочка разве посмел бы заявиться глубокой ночью? Никогда.

   Но сегодня – был его день. Надоели эти вечные насмешки:

   - Что, мальчику пора на горшок и в постельку?

   Особенно Анжелка-стерва всегда достаёт. Да, ей хорошо, у неё родители – вообще на заработках в Италии, а на глухую бабку ей давно плевать. Вот посмотрим, как она запоёт, когда они вернутся!

   А Димке – что ж? Ему надо, необходимо соблюдать приличия. Для прекрасного будущего, между прочим; тут отец прав. Для вуза заграничного, быть может.

   Да, есть некоторые ограничения. Ну и что?! Зато денег карманных – сколько угодно, и отец никогда не спрашивает, куда потратил.

   Вот родители ему обещали – если закончит школу с медалью (дело к тому и идёт) – подарить хороший автомобиль, какой сам захочет. За это стоит быть послушным! И дружить, с кем велят; и читать, что скажут.

   Единственное «но» - то, что Димке действительно было по душе и о чём «предки», конечно, не знали, - эта компания. Тут его тайна, и не надо родителей дразнить. Здесь его слушаются и уважают, и если б не проклятый Юрка… Ничего, Димон просто подождёт. Есть у него чутьё, что Малый с ними ненадолго.

   А как всё получилось? Пришёл сюда Димон не просто так, а ради Юльки. Ну нравится она ему, нравится!!! Хотя мама знать об этом не хочет (впрочем, и не знает. Дурак, что ли, Димка, - с нею делиться?). Мамочка вечно витает в облаках, закончила консерваторию по классу рояля, вся такая духовная. А работать, между прочим, не желает. И дома ничегошеньки не делает.

   Отец ей угождает как может. Конечно, такую домину, как у них, одна б мама и не потянула. Но ведь она – вообще! – палец о палец не ударяет. Раздражает она Димку, раздражает. Дома – две приходящих «работницы», всё держится на них. А мама – то в парикмахерской, то у портнихи, то ещё неизвестно где. Чтоб выглядеть, говорит. Быть достойной уровня мужа-депутата. Да и отец запрещает, чтобы она работала, хоть она и сама не рвётся. Вот так и живём, да! – а ты, сыночек, должен то-то и то-то, и так без конца. Должен, должен, должен!!! Ладно, ничего, придёт и его время, в этом Димка был уверен. Придёт!

   А пока… Нравится Юлька, а встречаться изволь с Леночкой. Это мама так решила. Видите ли, Леночка – из приличной семьи, тоже депутатское дитя, тоже отличница. Ах, какая будет пара!

   Леночка эта – дура идеалистическая, все сериалы знает наизусть. Только и разговоров у неё, как очередной дон Педро обманул очередную донью Эсмерситу, а та потеряла память, ребёнка и совесть; а потом – о счастье! – оказалось, что дон Педро – это её родной брат от третьего брака погибшей матери. Очень интересно, аж повеситься хочется!

   И вот с этой куклой он должен регулярно созваниваться и видеться? Попробовал было мамочке объяснить – где там! Кончилось, как всегда, валерьянкой и папиным приговором: «Запомни, если ты ещё раз возразишь матери, то я…»

    И – дальше по списку. А список-то серьёзный; и первым делом – не даст денег. А не даст денег – не будет с чем «подъехать» к Юльке, и она снова его пошлёт. Замкнутый круг.

   Ну почему, почему любая девчонка из его школы – готова на всё, но только не Юлька. Почему?! Что, что надо сделать, чтобы ей понравиться? И нет у неё никого, Димка знает. В их компании, по крайней мере, - точно. Юрка – с Анжелкой, Мамулька и Гусь – вообще сами по себе. Костя Шар не в счёт. А кроме них – у Юльки нет иных друзей. И не поймёшь её никак: то поманит Димку, то оттолкнёт. Ну где логика?

   Впрочем, одну закономерность Димон всё же уловил: если ей что-нибудь надо, она ласковая. Ну и пусть, Димка и на это согласен. Если она продаётся, почему же не купить?..

   А время в любом случае работает на него. И так Юлька его придерживает, потому что сынок депутата, из богатеньких, - это ясно как день. А вот когда Димон и сам по себе начнёт что-то значить, дело вообще будет в шляпе. Скорей бы!

   Только б мамочка не вздумала женить его на Ленке, вот что. Ведь закидывает уже: «Ах, Леночка от тебя без ума! Вот исполнится вам по восемнадцать – надо подумать, чтоб вы были вместе». И заставит ведь, ей – недолго.

   Димка, бедный, и так чуть недавно не «влетел» по полной программе. Но подумайте сами: Ленка откровенно на шею вешается; он что – железный?

   Дело было на Восьмое марта, попёрся Леночку поздравлять (мамаша заставила, сама подарок купила). Ну, пошёл. А Ленка – одна дома, стол накрыла, свечи зажгла. Вырядилась в платье – ночная рубашка скромнее бывает. Ну, выпили за праздник, он и расслабился. А она – как дошло до дела, струсила. У неё, видите ли, никого ещё не было. Не удивительно: кому она нужна? Только и достоинств, что родословная хорошая. А так – рама велосипедная, плечи в два раза шире бёдер, а ноги кривые.

   На такую только по пьянке и полезешь, потому и наливала.

   Пришлось уговаривать, обещать и в любви признаваться. Всё равно долго ломалась! Он хотел было уже плюнуть, но она в конце концов решилась, сдалась. И, самое смешное, - почему? Вдруг говорит: «Димочка, как ты думаешь, ведь в журналах не пишут, что ранний секс – это плохо, а просто рассказывают, что надо быть осторожными, правда? А вчера на классном часе училка говорила, что в наше время презерватив – это как носовой платок, у культурного человека должен быть всегда с собой… А у тебя есть?..»

   Нет, до культурного человека он в тот вечер не дотягивал, ведь не думал, что эта деревяшка прыщавая затеет игру в любовь.

   Пришлось некультурно поступить, но она наконец-то перестала ломаться. Вспоминать потом противно было.

   Ходил после целый месяц как пришибленный: а вдруг она забеременеет? Тогда точно – совет да любовь, её мамаша тоже в Димочку метит, считает его отличной партией. Только рада будет.

   Но нет, пронесло. И теперь Ленка его ни за что в койку не заманит, никогда. А если мамочке своей пожалуется – Димка поклянётся, что пальцем её не трогал. Пусть докажет. При воспоминании о близости с ней Димку смех разбирал: ну надо же, ей, оказывается, учительница разрешила! Ведь если б не тот выдающийся классный час…

   Вот с Юлькой – непонятно. Никогда в руки не даётся, даже если что-то надо. А девчонка видная; не может быть, чтоб у неё раньше ни с кем не было, в пятнадцать-то лет. А впрочем, кто знает?..

   Обо всём этом Димон успел подумать, пока шагал к своему дому. Шагал спокойно, уверенно, как вообще уверенно ходят молодые сильные люди. Но ближе к порогу он заволновался: а вдруг?.. Вспотел даже.

   Но нет: все окна были успокаивающе темны, «работницы» давным-давно ушли (доносить некому). По дороге хмель успел весь выветриться, и Димка почувствовал, взойдя на крыльцо, что его начинает разбирать страх. И неясно было, от чего: то ли от убийства, то ли от того, что вот так неестественно тих огромный дом, и казалось, что за дверью Димку поджидают какие-то страшные личности, чтобы прямо сейчас оглушить, связать и увезти его в неизвестном направлении, а потом требовать с родителей невероятный выкуп. И, не получив денег, убить сына.

   Всё это пронеслось в Димкиной голове, пока он отпирал дверь. Сердце бешено колотилось, и он с ужасом шагнул в чёрную прихожую, почти уверенный в своей страшной судьбе, и протянул трясущуюся руку к выключателю.

   Но ничего особенного не случилось, привычно загорелся мягкий розовый свет, и Димка, успокаиваясь, проворно огляделся. Никаких чужих следов нигде не было видно, и Димон удивился: привидится же дебилу!

   Похоже было, что день закончился благополучно.

                                                    *   *   *

   Его фамилия действительно была Гусь. Милая и смешная.

   А имени не было вообще. То есть, оно, конечно, было, но Гусь его никогда не называл, страстно дожидаясь шестнадцати лет, чтобы имя поменять и написаться, например, Игорем или Петром.

   Учителя в школе знали, что Гуся (о, несчастный!) на самом деле зовут Нострадамус, и поэтому предпочитали называть мальчика по фамилии.

   Вот такой подарочек преподнесла Гусю его экстравагантная мамочка, родившая сына в немолодом уже возрасте. Ей, видите ли, какой-то дурак предсказал, что сын будет великим провидцем. Ну, и получил соответствующее имечко. Работники ЗАГСа, регистрируя ребёнка, не знали, смеяться им или плакать, и изо всех сил пытались убедить счастливую мать, что таким именем она может поломать мальчику жизнь.

   Однако женщина твёрдо стояла на своём, а дома её образумить было некому: она называлась матерью-одиночкой.

   Она никогда не была замужем, но всю жизнь хотела ребёнка, откровенно говоря об этом всем своим мужчинам. («Мне бы только сына, и больше ничего. Можешь и не жениться».)

   Но ребёнка всё никак не получалось, и женщина уже решила, что она бесплодна. И вот на тебе! – в сорок четыре года! Радость была так велика, что женщина побежала в церковь, чтобы благодарно помолиться. Потом она щедро раздавала милостыню на паперти, и один мужик хромоногий торжественно пообещал:

   - Бог тебя отблагодарит за доброту. Родишь великого пророка!

   Вот так и появился Нострадамус Гусь, который подписывал свои тетради только так: «Тетрадь Н. Гуся».

   Маме теперь было под шестьдесят, и, хотя сын никаких признаков необычности не подавал, в предсказание нищего по-прежнему свято верила. Нострадамус между тем рос, постепенно – прочно и навсегда – превращаясь в Гуся. И к своим шестнадцати годам действительно стал напоминать эту птицу: был такой же длинношеий, двигался вразвалочку, тяжело виляя низким задом.

   Мать необыкновенно его опекала, но со временем не только не привязала к себе, а, наоборот, озлобила. Он стеснялся её бесконечного сюсюканья, а особенно мучился от того, как она его называла: «Нострик».

   Ирина Васильевна Гусь всю жизнь проработала в музее, очень этим гордилась и могла часами рассказывать о выставках и экспонатах.

   Единственным слушателем в их крохотной комнатке в коммуналке был, конечно, Нострик, и он быстро возненавидел все музеи на свете. А ещё мальчик возненавидел волонтёров и благотворительность.

   Это были те самые два слова, из-за которых Ирина Васильевна никак не находила времени уделить сыну хоть немного любви или просто внимания. Мама Нострика была постоянно занята, вечно куда-то спешила и кому-то помогала. А мальчик сначала оставался то с соседями по квартире, тихо сидя где-нибудь в уголочке то в одной, то в другой чужой комнате; а потом, когда достаточно подрос – сам. Всё время сам.

   Иногда, набегавшись, мама с восторгом рассказывала ему, сколько добрых дел она сегодня совершила, и какие замечательные люди так же беззаветно, как и она, не жалея ни сил, ни времени, отдают себя на благо людям. Она и сыну обещала, что вот-вот начнёт и его брать с собой; ну, например, на расчистку старого кладбища. Замечательно, Нострик!

   Но мальчик этого ждать не хотел, сам нашёл подходящую компанию и стал почти не бывать в их убогом семейном углу, а, появляясь дома, постоянно грубил матери. Даже однажды потребовал: если она ещё раз произнесёт «Нострик», то он уйдёт из дома раз и навсегда.

   Ирина Васильевна испугалась и, теряясь, спросила: а как же тогда?.. Всё-таки «Нострик» - это его имя…

   - Моё имя – Гусь! – огрызнулся басом Нострик. И Ирина Васильевна, помня его ненавидящие глаза, теперь осторожно говорила мальчику «сынок» или «ты», и всё.

   Однако любимой благотворительностью заниматься не бросила, и Гусь почти переселился на улицу. Приходил домой только ночевать, да и то – не всегда, а часто оставался у приятеля со странной кличкой «Мамулька».

   Ирина Васильевна Мамульку знала и против этой тесной дружбы не возражала. Да и возразить бы не могла: выросший Гусь разрешения у матери никогда не спрашивал. Лишь иногда, в виде великой милости, оставлял записку на их шатком столе: «Заночую у Мамульки». Но чаще – просто не приходил домой столько дней и ночей, сколько вздумается.

   - Ничего! – утешала саму себя Ирина Васильевна. – Это у него переходный возраст. Пройдёт!

   Да и друзья-волонтёры женщину активно успокаивали: мол, с таким расчудесным примером перед глазами, как Ирина Гусь, мальчик не может в конце концов не стать хорошим. И Ирина Васильевна терпеливо ждала, не бросая, однако, свои занятия.

   В школе на Гуся не жаловались, из милиции не приходили, и Ирина Васильевна уверилась окончательно, что мальчик у неё растёт самый обыкновенный, ничуть не проблемный.

   Гусь действительно, если не приходил домой, обретался у Мамульки, - тут Ирина Васильевна могла быть спокойна. Мамулька с виду был флегматичный увалень, малоподвижный и малоразговорчивый, и что его связывало с вертлявым балагуром Гусём, было непонятно. Все называли эту дружбу странной, но давно привыкли видеть мальчиков только вместе.

   Мамулька получил своё прозвище ещё в первом классе, когда третьего сентября вдруг ни с того ни с сего расплакался на уроке.

   - Саша Иванцов, ты чего? – удивилась учительница.

   - Я к мамульке хочу-у-у! – зарыдал мальчик.

   Дети засмеялись, учительница тоже. Она в шутку стала называть Сашу «наш Мамулька», и удачное прозвище навсегда закрепилось за Иванцовым. И только одноклассник Гусь продолжал называть его Сашей, и никак иначе. В благодарность Мамулька решил и Гуся называть только по имени, но Гусь сказал, что этого не нужно. С тех пор мальчики и стали не разлей-вода и упорно сидели за одной партой, не реагируя на попытки учителей их рассадить. И друзей оставили в покое.

   Мамулькины родители против дружбы сына с Гусём совсем не возражали, а даже наоборот. Мамулька был единственным ребёнком в семье, и его мама, боясь, как бы сын не вырос эгоистом, была рада-радёхонька Гусю, как родному. И когда мальчики однажды заигрались допоздна, она предложила:

   - Может, заночуешь у нас, Нострик? Я позвоню твоей маме, попрошу.

   - Заночую, - согласился Гусь. – А маме звонить не надо, её и так сегодня нет.

   И добавил:

   - Тётя Лиза, только не зовите меня больше Ностриком, ладно?.. Лучше Гусём.

   - Ладно, - согласилась женщина, и Гусь остался на ночь.

   С тех пор он оставался, когда хотел.

   Родители Мамульки были людьми дружными, покладистыми и интересными, и Гусю было у них по-настоящему хорошо. Но произошло так, что отец Мамульки однажды сказал его маме, что влюбился в другую женщину, что жить без неё не может, а обманывать и изворачиваться он не привык. И, чтобы всё было по-честному, предложил мирно разойтись и остаться большими друзьями.

   Так и получилось: разошлись они, действительно, мирно и тихо; только вот дальнейшей дружбы не вышло; ни большой, ни маленькой. Это потому, что новая жена папы жила далеко, в другом городе, а познакомился папа с ней, когда был в командировке. Потом время от времени туда приезжал, пока однажды не решил приехать навсегда.

   Мамулька один раз побывал у него на каникулах, но больше, сказал, не поедет. Папина супруга родила нового сына, и Мамулька понял, что он теперь – лишний. Впрочем, папа больше его и не приглашал.

   Сашина мама после развода вдруг резко постарела, подурнела и почему-то очень поправилась; бесконечно пила теперь таблетки для похудения. Да и характер изменился, стал совсем другим. Она вся с головой ушла в работу, завела каких-то новых бессемейных подруг. И сразу стало в весёлом доме пусто и неуютно, как будто тут появился кто-то невидимый, но очень злой. Громкий смех мама теперь воспринимала болезненно и всё чаще гнала друзей на улицу:

   - Идите погуляйте, нечего тут глаза мозолить.

   И только ночевать у друга Гусю по-прежнему можно было без всяких ограничений.

                                                   *   *   *

   В новую компанию Гусь и Мамулька попали прошлой весной: однажды гуляли по набережной, присели на скамейку, а к ним подошёл Димон (из параллельного класса):

   - О, сладкая парочка? Позвольте упасть рядом?

   Они подвинулись. Димон угостил приятелей пивом, и мальчики разговорились. Димон предложил сброситься и продолжить гуляние вместе («Сейчас друзья подойдут».). Подростки согласились.

   Потом они долго и шумно выпивали, чудили, хохотали. Гусь, у которого был хорошо подвешен язык, компании очень понравился, отлично в неё вписавшись. Ну, а где Гусь, - там и Мамулька. Так приятели значительно расширили круг своего общения, и уже теперь ходили на улицу не просто так, а к своим.

   К тому же, кажется, Мамульке очень нравилась Юля. Но это заметил только Гусь, который знал друга как самого себя. Все остальные ни о чём не догадывались, и у них считалось, что Юля – как бы с Димоном. «Как бы», потому что наверняка это тоже не было ясно, и Мамулька не терял надежды.

   Встречаясь, подростки обычно «сбрасывались» (кроме девушек, конечно), покупали немножко закуски, вина и долго «сидели». Иногда Димон приносил с собой гитару и пел. Ну, а душой коллектива всегда считался непревзойдённый анекдотчик Гусь, у которого, благодаря отменной памяти, всегда в запасе была свежая шутка или «прикол».

   В тот вечер они встретились как обычно и, как всегда, много пили и смеялись. И Юлька вдруг начала оказывать явные знаки внимания молчаливому Мамульке. Все видели! Ни с того ни с сего она подсела к нему, разрешила (потребовала!) накинуть себе на плечи Мамулькину куртку, потому что к ночи стало свежо. Мамулька цвёл и млел.

   Димон явно злился, отпускал неудачные шутки, а Анжела премило съязвила про какие-то рожки, и Димон пришёл в ярость.

   Вот тут и подвалил этот бомж,будь он неладен. Дескать, хорошо, ребята, отдыхаете, не примете ли к себе выпить-закусить? Тут всё и началось, и Димон отвёл душу, от всего сердца послав старика с его болтовнёй о незабываемом прошлом. Дед, тоже пьяный, ответил – и слово за слово. Всё.

   А когда Димон крикнул бить, Мамулька даже рад был: пусть Юлька посмотрит, что он, Сашка, не такой тихоня и молчун, каким кажется. И, может быть, позволит даже проводить себя ему, а не ненавистному Димочке.

   Но тут Мамулька просчитался: расходиться выпало поодиночке, и даже им с Гусём пришлось встретиться только у самого дома. И Гусь, как обычно, у Мамульки заночевал.

                                               *   *   *

   Не знали о драке только два члена компании: Костя Шар и Олька-Непруха, которые в тот день ушли гораздо раньше. Они были двоюродные брат и сестра, а среди друзей имели свой интерес. Костя Шар время от времени приносил и угощал приятелей какими-то необычными сигаретами, называя их коротко: «Дурь».

   Когда он принёс «продукцию» в первый раз, к ней отнеслись настороженно. Но Костя предлагал бесплатно и от всей души, и все, кроме Юрки Малого, сделали по паре-тройке затяжек. «Дурь» понравилась, и Костя пообещал поставлять её и дальше, по сходной цене, «как для своих». Все согласились.

   Костя назывался «Шар», потому что, несмотря на свой юный возраст, был абсолютно лысый. Почему – не говорил, но на шутки не обижался и даже сам острил, рассказывая анекдот про Колобка, который и не Колобок вовсе, а Чернобыльский ёжик. Костина лысина действительно блестела, как жёлтый бильярдный шар, и впечатление производила не из приятных. Но, похоже, Костю это совершенно не волновало.

   Олька-Непруха была совсем малолеткой, а в компанию вписалась исключительно благодаря брату, который везде таскал её с собой. Олька была в свои тринадцать лет крупной, рослой, матюгливой, и, похоже, знала о жизни уже немало. Больше всего на свете Олька любила слово «непруха», повторяя его к месту и не к месту. Так и окрестили.

   Олька в компании не тушевалась, веселилась не меньше остальных. И даже, кажется, хотела увести Юрку Малого у Анжелки. И увела бы, наверное, но Олька Юрку не интересовала. И это было обидно.

   - Подумаешь, недомерок какой-то, а шаха из себя корчит! – жаловалась она горько брату на Юркино презрение.

   Костя Шар на эти разговоры внимания не обращал, раз и навсегда образумив Ольку:

   - Да ты внимательно глянь: он же тебе в пупок дышать будет, дура!

   Олька замолчала, но в душе не согласилась. Ведь находит же в нём что-то красавица Анжела! И остальные Юрку боятся…

   Матери Ольки и Кости были родные сёстры, жили на одной улице, работали на рынке в соседних палатках и торговали примерно одинаковым китайским барахлом. Обе имели высшее образование и обе с презрением к нему относились, потому что настоящего заработка оно не давало.

   Давно уже они перекочевали со своих мест ИТР на рынок, и с тех пор чувствовали себя совсем хорошо; сначала в качестве «челночниц», потом – в роли мелких оптовиков; и вот теперь, наконец, - в лице настоящих владелиц приличных доходных мест. Мужья у обеих тоже приобщились к семейному бизнесу и в паре ездили за товаром, пока их жёны стояли за прилавками.

   Время от времени Костя с Олькой, привыкая к общему делу, подменяли матерей. И, надо сказать, выторг у них получался ничуть не хуже, особенно у Ольки. Видно, она имела прирождённый талант, и на базаре Непруха чувствовала себя как рыба в воде.

   Брат с сестрой были всюду вместе, несмотря на разницу в три года. И даже вместе мечтали открыть «точку» по приёму металла. Мешал возраст. Но это – временно. Костя уже познакомился с одним человечком, и тот обещал через года два-три посодействовать. А пока Костя суетился по мелочам: помог кое-кому снять и вывезти несколько хороших оградок со старого кладбища. Заработал, кстати, неплохо, поэтому недавно снова ходил в разведку и наметил себе ещё металл с могил. Зачем он покойничкам, верно?

   Не брезговал Костя и канализационными люками, разбивая их для верности на куски, чтоб «ментура» не прицепилась. А разбитый люк, - что с Кости взять? Нашёл, и всё. Да, уже был вдребезги.

   Впрочем, милиция «металлистов» не трогала. Это было видно из того, что подобные пункты процветали вовсю, и никто ими особо не интересовался.

   Олька тоже не была без дела: Костя поручал ей время от времени раздавать на улице «визитки» смазливым девчоночкам. «Визитки» зазывно рассказывали о головокружительных наборах «в танцевальные группы для работы за границей», о заоблачной зарплате и невиданной карьере.

   Олька и сама заинтересовалась, спросив Костю, с какого возраста можно будет и ей? Но братец, вытаращив глаза, презрительно покрутил пальцем у виска:

   - Ты что, ду-у-у-ра?!

   И Олька наконец кое-что смекнула.

   Девушки, которых находила Олька, перезванивали Косте, а он их передавал какому-то Максиму. Потом брат получал «свою долю» и одаривал чем-нибудь Ольку.

                                                       *   *   *

   Сон всё не шёл, и Димка, извертевшись с боку на бок, решил: надо чем-то отвлечься, забыться; может, тогда наконец захочется спать.

   Он и не предполагал, воображая два часа назад (такой герой и крутой парняга), что какой-то отброс общества не даст ему покоя. Грязный вонючий бомж в рваном свитеришке упорно стоял у него перед глазами. Стоял и смотрел, подонок.

   Димка встал, пошатался немного по дому, попил минералки – не помогало. Двинулся к большому шкафу с книгами, протянул было руку за какой-нибудь из них, но наткнулся на Достоевского: тьфу, напасть! Идиотское совпадение.

   Да, проходили они эту муть – «Преступление и наказание». Димон, конечно, на уроке шпарил назубок, а в душе изо всех сил презирал хлюпика Раскольникова.

   Чертыхнувшись, Димон всё же вынул книгу и раскрыл наугад:

   «…Разве я сейчас не жил? Не умерла ещё моя жизнь вместе со старухой! Царство ей небесное и – довольно, матушка, пора на покой!»

   Вот это верно. Хорошие слова попались. Димон поставил книгу обратно, поводил ещё по полкам глазами. Библиотека у Решетниковых была богатейшая, шикарные издания с золотыми корешками. Тут имелось всё, чего душа желает. Димон усмехнулся: вспомнил, как училке литературы чуть дурно не сделалось, когда он небрежно начал перечислять, какие книги есть у них дома.

   Вот хотя бы Мопассан – полнее этого собрания сочинений знаменитого писателя – вряд ли у кого было, даже из папиного бомонда. Так утверждала мамочка, а в этом она знала толк. Тут она молодец, ничего не скажешь.

   И Димка вдруг вспомнил, как им достался этот самый Мопассан. Комедия да и только! – Димон тогда учился классе в шестом, что ли; дело было зимой, он заболел и лежал дома третий день. Они жили ещё не здесь, а в многоквартирном доме, на первом этаже.

   В тот день рано утром робко позвонили в дверь, и мама, недовольно бурча («Кого ещё с утра принесло?»), пошла открывать. Но у двери, однако, заболталась, и Димка потихоньку, на цыпочках, прокрался ко входу: интересно, с кем она там так долго?

   В прихожей стояла интеллигентного вида худенькая женщина с робкими глазами и, прижав руки к груди, горячо заклинала маму:

   - Поймите, я не попрошайка. Купите! Книги хорошие, не пожалеете. Мне всё равно: сколько дадите – столько и спасибо.

   - Хорошо, покажите! – властно приказала мама, и женщина, нагнувшись, принялась вытаскивать из большой сумки, сиротливо жавшейся к ногам, толстые тома в добротных переплётах.

   - Это Мопассан, Мопассан! – уверяла она, дрожа от стыда.

   - Вижу, - заинтересовалась мама. – Ну и сколько вы хотите?

   - Видите ли, - заторопилась гостья. – Мама у меня очень болеет. Я уже всё извела на лекарства, что было. Хлеба купить – и то, извините, не на что…

   - Хлеба? – жёстко спросила мама. – Договорились. Я плачу за каждый том по цене буханки хлеба, - вас устраивает? Двенадцать томов – двенадцать буханок.

   - Что вы?.. – растерялась женщина. – Да в любом букинистическом магазине мне дадут гораздо больше…

   - Так и идите туда! – рассердилась мама.

   - Там ждать надо, пока продадут, - прошептала женщина. – А нам уже сегодня есть нечего!..

   - Милая, кому есть нечего, тот не торгуется. Ну что, согласны? Или, извините, мне некогда.

   И тогда женщина заплакала:

   - Ну что же, давайте…

   Мама деловито отсчитала несколько некрупных бумажек, взяла книги и наконец выпроводила посетительницу:

   - Бог вам судья… - прошелестело напоследок в равнодушную дверь.

   Мама повернулась и увидела в коридоре Димку.

   - Это что ещё, ну-ка в постель! – прикрикнула она весело. И тут же возбуждённо добавила:

   - Ох, Димуха, что я сейчас взяла! Подрастёшь – оценишь.

   И пошла ставить Мопассана в шкаф. Папа вечером тоже покупку одобрил, и они втроём ещё раз от души порадовались такой удаче.

   Став взрослее, Димон взялся за француза вплотную и увлёкся серьёзно; даже в прошлом году писал работу на конкурс от школы. Получил и место, и грамоту; а потом ещё – «Стипендию губернатора для одарённых». И дело не в сумме, просто приятно.

   Мопассан всегда, всегда ему помогал. Вот и сейчас – должен. Димон решительно снял с полки третий том и уселся в кресло.

                                                   *   *   *

   В отличие от Димона, Анжела сегодня заснула как младенец: в мгновение ока. Старый пьяница-бомж для неё просто никогда не существовал, вот и всё. Анжела умела «не брать дурного в голову». Ну, подошёл – получил. Не надо было лезть. Процесс естественного отбора.

   Анжела училась плохо, но про Дарвина – ей понравилось, и она запомнила. Главное, жизненно! Только те, кто сильнее и приспособленнее, остаются жить дальше.

   Родители Анжелы работали в Италии уже четыре года, и девочка сначала тосковала; а потом – и ничего, лишь бы деньги высылали. С Анжелой проживала бабушка – мать отца; бойкая старуха, хотя почти глухая (давнее осложнение после гриппа). Она была существом лояльным, невредным.

   Сын с невесткой, уезжая, крепко ей наказывали: «Мамочка, главное, чтоб Анжелка была сыта и одета, ладно? А мы скоро приедем».

   И сыта, и одета. Как просили. Старуха внучку не напрягала, где, когда и с кем была – не спрашивала. А что спрашивать, если ответы не слышишь?

   Анжелка приспособилась разговаривать с ней записками, утомившись по тридцать раз вопить в ухо одно и то же, пока дойдёт. А записка – милое дело: «Буду к утру»; «Уезжаю к подружке до понедельника» и так далее.

   Главное – предупредить. Бабулька – золото, и рта не откроет. Ей основное что? – обожает вкусненько покушать. Любимое занятие – сходить в магазин, выбрать себе, что душа просит, и блаженствовать у стола по полдня. Да на здоровье!

   Заявившись ночью, Анжела, как всегда, обнаружила в холодильнике очередную вкусноту, которую бабка, очевидно, не смогла одолеть до конца.

   Анжела согрела чайник (можно было шуметь сколько хочешь; спит, глухомань), немного попировала и со спокойной душой отправилась на боковую.

                                                     *   *   *

   Верный Мопассан так Димона и не отвлёк. Смотрел юноша в книгу, а видел фигу. Маячил, маячил ненавистный бомж, не хотел уходить.

   Димка зачем-то бесконечно ходил в ванную, мыл и тёр пальцы до красноты, до зуда. А полчаса назад глянул на себя в зеркало – поразился: щёки впали и горят, глаза безумные. Это что же – он действительно трус?!

   Родители должны были приехать завтра к вечеру, и Димон хотел и не хотел этого. В течение следующего дня его два раза ненадолго сваливал тяжёлый сон с кошмарами, а есть он не мог совсем. Решил: не выйдет никуда, пока не поговорит с отцом. Вот после этого стало значительно легче.

   Приходила «работница» Клавка, немного убрала в комнатах, и Димон её отправил: раздражала, колода. Включал по телеку местные новости, криминальную хронику. Ничего такого пока не было, обычный набор: три изнасилования, две кражи, несколько ДТП. Но в конце каждой новости диктор значительно обещал: «Ведётся следствие!»

   Следствие!.. Неужели и Димке?.. Нет!! Он накрутил себя так, что, когда родительская «Ауди» затормозила у ворот, бросился навстречу прямо во двор. Обнимал, делал радостное лицо, расспрашивал. Мама ничего не заметила, быстро прошла в дом: «Так, я в душ и спать!» А отец спросил подозрительно:

   - Что-нибудь случилось?

   Димка растерялся:

   - Не-а…

   И вдруг завсхлипывал, давясь…

   - Ну-ка, ну-ка! – нахмурился отец.

   Они прошли в кабинет, и отец плотно прикрыл за собой мощную дверь.

   Единым взглядом усадив сына, он напряжённо приказал:

   - Говори всё и сразу.

   И Димон начал, запинаясь, исповедоваться. Он хотел было рассказать только главное – «Ведётся следствие!» дятлом лупило ему по вискам – но отец за десять минут вытащил из него всё, вплоть до того, какого цвета глаза у Юрки Малого. Димон и сам от себя не ожидал такого словоизвержения.

   Папаша выслушал, потом шагнул к барной стойке и достал бутылку дорогого коньяка:

   - Будешь?

   Димка отрицательно замотал головой, и отец выпил сам. А потом тихо и яростно спросил:

   - И как же ты мог человека убить, а?!

   - А вы? – вдруг затравленно ощетинился сынок. – Вы с дядей Петей?..

   - Что?! – охнул депутат поражённо. Сгрёб Димку за воротник:

   - Говори, сучонок, что ты знаешь? Откуда?!

   - Что ты, папочка, я ж ничего… - барахтался Димон. – Ты же сам в бане… Ну помнишь, у дяди Пети?.. Я с вами был, помнишь?..

   - А-а-а, - отец отвёл руку. – Да мы выпивши были, болтали от нечего делать. А ты что, запомнил, дурачок? Шутили мы. Понял, сынок?!

   - Знаю, конечно, шутили, - закивал Димка.

   …А дело было так: три месяца назад собрались на пикничок у Петра Сергеевича в усадебке. Отдыхалось хорошо. Всё-таки свой лесочек – штука приятная.

   И тут этот сельский житель, грибник-ягодник, мать его… Пётр свистнул охрану, хотел было по-хорошему, но мужик начал выступать чуть не с лозунгами. Дескать, воры прикарманили народное добро, скоро и воздух скупят, дыхнуть бесплатно не дадут.

   И стоит, понимаешь, вопит и не уходит. Сам нарвался? – получи!

   Пётр Сергеевич только нахмурился – а пацаны из охраны своё дело знают, в три минутки успокоили любителя природы.

   Просили же добром – иди, мил человек, тут частная собственность! А он, дурачок, даже когда били, - всё ещё выступал. Пришлось заткнуть навсегда.

   Но настроение, конечно, было подпорчено, и гости вскоре разъехались. Никакого разбирательства не было: а кто бы посмел? Ну, сходил человек в лес, ну, погиб случайно. Упал, наверное, неудачно. Бывает ведь, правда?

   Его по-тихому похоронили, Пётр Сергеевич даже рвался дать семье денег (мол, всё-таки в ЕГО лесу произошло несчастье), но Решетников вовремя остановил. В самом деле, какие деньги, за что? Начнут кумекать – громко может выйти.

   Пётр согласился с другом, и нигде больше дело не всплывало. А Димка слышал, когда отец взял его с собой в баньку «на мальчишник» (пусть привыкает к хорошей мужской компании!): один из тостов дядя Петя поднял за «землю пухом нашему знакомому». А выпив, начал со смехом вспоминать:

   - Ну прямо Ленин, а не крестьянин! Броневичок бы ему – и на митинг.

   Димон не глупый и не глухой – не зря ж отличник и призёр олимпиад. Сложил два и два и мгновенно понял: вот он, неплохой повод для мелкого шантажа. Может, пригодится в отношениях с родителем, мало ли что.

   Вот и пригодился…

   - Ладно, - закурил отец. – Давай ещё раз, только без слюней. Да-а-а, преподнёс ты мне «сюрприз в чёрном ящике», а скоро выборы… Итак, сначала?

   Отец всегда был расчётлив и рассудителен – это в нём больше всего Димону нравилось. Вот и сейчас: он не просто слушал, а мгновенно прощёлкивал варианты. К концу рассказа он уже держал ситуацию под контролем.

   - Значит, ты один потом остался. Это точно? – ещё раз переспросил он. – Отлично. Никто не видел. А теперь слушай сюда: если бы дело завели, я б уже знал первый. Стало быть, ментам оно тоже не надо. Ну, у них свои планы. Пусть. Я пока суетиться не буду; зачем? Лишние подозрения только. Вот если выплывет – тогда. А пока будем жить спокойно. Чувствую я, что метаться не стоит, вот увидишь.

   Уверенность отца вернула Димону присутствие духа, он даже попытался улыбнуться.

   - А вот смеяться пока не будем, - Решетников значительно глянул в зрачки сына. – Твоя жизнь с этой минуты круто меняется, Дима. Хорошо, что вовремя.

   Он побарабанил пальцами по столу:

   - Вот ответь мне, сынок, ты чего с таким быдлом связался? Ты, мальчик из интеллигентной семьи, за швейцара у какого-то Юрки? Кстати, он один из вас всех заслуживает уважения, молодец! Увидишь, далеко пойдёт. Он и не двинулся, вы сами всё сделали, да? Получается, Юрка Малый – в первом ряду, а ты – третий справа, после Гуся и этого… как его? – Мамульки? Что плечиками пожимаешь, не нравится правда?

   Димка сидел надутый.

   - Ладно. Сейчас не в этом дело, - вёл дальше Решетников-старший. – Больше с ними ты не будешь. Никогда. И не обижайся, я лично прослежу. А если что узнаю – заставлю под охраной даже в туалет ходить, запомни.

   Отец встал, давая понять, что он всё сказал. И будет так, а не иначе.

   Да, может, оно и к лучшему. Юлька? – ну и чёрт с ней. Таких Юлек у него будет миллион. Пока – пока! – и Леночки хватит, ладно. Пусть радуются все.

   Ничего, пройдёт время, и всё встанет на свои места. Даже если на Ленке женится – ну и что, в чём проблема? Отец-то, вон как маму обхаживает, но в «леваке» себе никогда не отказывает. Это Димон знал досконально. Вот и он – и приличия будет соблюдать, и все прелести жизни постарается не упустить. Тем более что за годы учёбы в школе Димочка Решетников этому уже прекрасно научился.

   Поэтому он тоже встал и с большим чувством произнёс:

   - Спасибо, папа! Ты – настоящий друг!

   И только теперь понял, до какой степени ему хочется есть.

                                                 *   *   *

   Мамулька и Гусь драку вообще не обсуждали; ни в тот вечер, ни потом. Да и о чём говорить? О ком? Оклемался, наверное, и уполз. В следующий раз будет умнее. Собака – и та на чужую территорию не лезет, потому что искусают.

   Им просто было любопытно, валяется дед ещё или нет? Поэтому, хорошенько выспавшись, они часов в десять решили прошвырнуться до заветной скамейки.

   Пришли и убедились: так и есть, гастролёр давно слинял. Правда, на траве, - там, где он тогда упал, - виднелись вроде бы следы крови.

   Гусь наклонился пониже:

   - Не, это не кровь, Сашка. Откуда?.. Мы ж его только попинали.

   - Конечно, не кровь, - согласился Мамулька. – Раз он своими ножками утопал отсюда, то полный порядок.

   Через два дня выяснилось: посмотреть место ночного боя приходили все, кроме Димона. Он по мобильнику сказал Юльке, что заболел.

   - Ага, насморк! – хихикнула Анжела. – Всё проще гораздо: предки его приехали, и мальчику теперь на улочку нельзя! Штанишки обкакает.

   Да, над Димкиной боязнью перед мамой-папой все давно подсмеивались. Но и без Димона они опять отлично посидели, не впервой.

   А Юрка Малый – так тот даже «выставился»: принёс полный пакет закуски и три бутылки водки. Сказал, что есть повод, а потом всё произносил какие-то загадочные тосты: «За точку отсчёта» и «За начало славных дел».

   Друзья так и не поняли, что он имел в виду; но какая, в общем-то, разница, раз человек угощает? Оттянулись, спасибо.

   А Олька-Непруха – оказывается, такая забавная, когда напьётся! Обычно брат ей много не разрешал, ну разве что иногда – на самом донышке, а тут что-то прозевал. Глядь, а Олька уже вторую стопку заглотнула. Не беда, в общем. Зато нахохотались над ней до колик! – начала Непруха к Юрке лезть с поцелуями, Анжелку отталкивать. Кричала: «Юрочка, возьми меня, не пожалеешь!»

   Пришлось Шару даже прикрикнуть на неё, насильно усадить, заставить хорошенько закусывать. А она ела, зло блестя глазами, и продолжала молоть всякий бред, адресуясь в основном к Юрке.

   Но в десять часов Костя сестру увёл (отвечал за неё перед тёткой, и ему могло попасть). Однако шуток ещё хватило надолго. Юлька всё умилялась:

   - Юрочка, да ты у нас, оказывается, Казанова подпольный! Девочку чуть с ума не свёл! Готова была за тобой на край света.

                                                  *   *   *

   Дома Ольке всё-таки досталось на орехи: отец отхлестал её по щекам, вопя, что не для того он Афган прошёл, чтобы его дочка домой пьяная приползала.

   Непрухина мама за Ольку даже не попыталась вступиться: когда муж начинал орать про Афган (бывало, вовсе без всякого повода), она знала, что лучше ему под руку не попадаться. Прибить может.

   Олька тоже отца ужасно боялась, когда он был такой, поэтому покорно снесла все удары. Знала: отец выкричится и сам успокоится, заплачет. Рухнет на стул, обхватит голову руками и закачается в немом отчаянии, скрипя зубами. Вот тогда можно будет подойти, осторожно дотронуться до искалеченной левой руки (отец на войне лишился двух пальцев) и, тихонько гладя, уговаривать:

   - Ну пап, пап! Прости, а?..

   Тогда отец поднимет мокрое от слёз лицо и всхлипнет жалобно:

   - И ты, и ты не серчай… Нервы…

   А потом они обнимутся, хорошо посидят, и отец долго будет рассказывать Ольке, что сделал с его душой и телом адский Афган.

   В такие часы Олька-Непруха готова была за отца жизнь отдать, да и не только в такие. Она и маму так никогда не любила, как отца. Олька одна знала его тайну и очень гордилась, что отец доверился ей – и только ей, больше никому. Непруха свято хранила секрет и скорее согласилась бы умереть, чем рассказать кому-то, и отец был уверен в ней.

   Надо было с кем-то поделиться, не мог больше держать в себе, - вот и выбрал Ольку. Ничего, что мала: кремень-девка! Было в её глазах что-то, что он видел у лучших друзей в Афгане, да! Кстати, там почти все они и остались…

   А секрет был неслабый: несколько лет назад Олькин отец совершил заказное убийство. Многие афганцы подались тогда в киллеры за заработком. На это был хороший спрос: если надо убивать, то всегда ищут того, кто умеет.

   Отец сделал дело хорошо, получил «гонорар». С него и раскрутился потом, когда начали вписываться в рынок. Сначала – и ничего было; убил и убил. А потом – начало сосать, томить, мучить. Всё думал: а сколько тот «заказанный» мог бы ещё прожить? Знал, что убитый оставил сиротой девочку, маленькую совсем… Как Олька тогда. Вот такие сопли, ребята…

                                                     *   *   *

   На жёлтой пятке коряво чернел номер – это в холодильнике городского морга вторую неделю лежал невостребованный труп.

   Город пока не выделил деньги на погребение таких, как этот. Средства, как обычно, ожидались к концу осени, и тогда всех «неизвестных» (а их здесь было уже четверо) планировали зарыть в общей яме. Да и куда было спешить? Лучше уж потом, всех сразу: по опыту знали, что до конца осени «неизвестных» станет больше.

   В ведомости на невостребованных выпишут гробы, а похоронят в пакетах. Вот и лишняя копеечка хорошим людям!

   Нового покойника записали здесь как «труп №4», не озаботясь об имени-фамилии. Приметы: лет 70-75, среднего роста, худощавый, седой. Носил бороду и усы. Особая примета – лицо изрыто следами оспы. Это – если кто-нибудь будет искать, что вряд ли.

   И действительно, никто о нём и не спрашивал. Рано-ранёшенько, в шестом часу утра, в понедельник, обнаружили тело два милиционера, только что сдавших дежурство. Они шли через парк и вдруг увидели: на аллее, прямо на виду, лежит человек.

   Ещё горели фонари, и место хорошо освещалось. Вокруг трупа в немом удивлении застыли тополя: мол, как же так; вот тут всё хорошо видно, а уже прошло немало времени, как застыл убитый, и никто (никто!) не бежит сюда с криками о помощи.

   Милиционеры (молодой и пожилой) подошли поближе и стали совещаться, как быть дальше.

   - Максимыч, - взволнованно доказывал молодой, - убили, как пить дать!

   - Может, и убили, - равнодушно соглашался Максимыч. – Но мы ж уже доложили, Паша: праздник прошёл без происшествий. Ясно?

   - Так-то оно так! – чесал в затылке молодой. – А если кто заявит?..

   - Не заявит, - был уверен пожилой. – Я этого бомжару немного знаю. То есть знал. Он в нашем городе уже с полгода шатается, с алкашами водится. Они мне и говорили: деда обманули, вышвырнули из квартиры, а квартиру – продали. Одинокий был! С ними чаще всего так и бывает. Се ля ви, Паша.

   - Что же, мы никуда не доложим? – трепыхался молодой.

   - Зачем не доложим; доложим! – Максимыч изготовился звонить по мобилке. – Но мы напишем: был пьяный, упал, разбил голову, понял? Не надо начальство лишний раз подставлять, праздник портить. Запомни, Павлик, - от души учил он неопытного коллегу, - ты начальство пожалеешь, и оно тебя прикроет. Работать-то хочешь? – подморгнул он весело. – Правильно, хочешь. И не надо пополнять собой биржу труда, дорогуша; а мне перед самой пенсией – тем более.

   Максимыч дозвонился, и когда, спустя полчаса, по парку побежали первые «спортсмены», отбывающие здесь утреннюю зарядку, на аллейке было тихо и пусто.

   И ещё одной некосмической проблемой стало меньше в белом южном городе.

                                                   К О Н Е Ц   

       

  

        

       

       

      

      

Оглавление

Лариса Ратич Проблемы некосмического масштаба