Сатаки и я [Джеймс Уиллард Шульц] (fb2) читать постранично

Сатаки и я

Мой отец был членом клана Короткие Шкуры, следовательно, я тоже принадлежал к нему. У меня было много друзей из нашего клана, юношей и девушек моего возраста. Но больше всего я был привязан к Маньяну (Новый Плащ) и его сестре Сатаки (Западная Женщина). Они были из клана Сучки на Верхушке Дерева, который на большом лагерном кругу располагался справа от нас ^[1].

Хотя их отец, Черная Выдра, был очень богат, а мой собственный – очень беден; хотя они имели все, что дети только могут пожелать, а я не имел ничего, в общении между нами не было различия: они любили меня так же, как я любил их. Мы были почти неразлучны.

Когда мне было девять зим, а Сатаки – восемь, ее мать сделала для нее маленький вигвам, в котором были все необходимые вещи и в котором Сатаки могла играть со своими друзьями. Мы навьючили вигвам и все его принадлежности на наших громадных собак, отвезли его за пределы лагери и установили там. Сатаки выполняла домашнюю работу, Маньян и я добывали мясо зверей и птиц, которых мы подстреливали из луков. При этом кролики в нашем воображении превращались в бизонов, а куропатки становились оленями и антилопами.

В нашей жизни-игре я всегда был хозяином вигвама, Сатаки – моей женой, а мой младший брат, который был моложе меня на пять зим, – нашим сыном. Временами другие мальчики выражали желание побыть хозяином вигвама, и если я даже соглашался, то Сатаки – никогда.

Мне уже шло шестнадцатое лето, когда однажды утром Сатаки прибежала ко мне, крича:

– У нас больше не будет нашего маленького вигвама! Моя мать его разбирает! Она говорит, что мы уже выросли и у людей могут возникнуть толки насчет нас, если нам будет позволено играть в вигваме вместе.

– Наш маленький вигвам разбирается? О, это плохо для нас, – сказал я.

– Нет! Это хорошо, – воскликнула моя мать. – Убрать его посоветовала я. Мой сын, для тебя пришло время делать работу взрослого мужчины. Взгляни вокруг себя! Посмотри, какой у нас истрепанный и старый вигвам! Жилище игрока! Ничего не стоящее покрытие и несколько старых шкур и парфлешей ^[2]! Если какая-нибудь женщина нуждается в помощнике – настоящем мужчине, то это я.

– Я буду твоим помощником! – закричал я. – Клянусь всевидящему Солнцу, с этого дня я буду помогать тебе. И первое, что я сделаю, – добуду хорошие тонкие шкуры самок бизона, из которых ты сможешь сделать кожу для вигвама.

– А я помогу твоей матери их выдубить, – сказала Сатаки.

– Добрая девушка! – произнесла моя мать, обнимая ее и целуя. – Но вряд ли так будет. Вчера между твоей матерью и мной был разговор. У нее насчет тебя есть определенные намерения. Ты о них скоро услышишь.

– Вот еще, ее намерения! – рассмеялась Сатаки. – Я знаю, что могу помогать вам дубить шкуры. Пойду скажу ей об этом и вернусь обратно.

Но обратно она не вернулась – с ее прежней девичьей свободой было покончено. Больше никогда не вышла она прогуляться или поиграть. С этого дня, куда бы Сатаки ни шла – даже если направлялась собирать сучья для костра или к реке за водой, – ее везде сопровождала мать или одна из «почти матерей» (ее отец имел семь жен).

– Она не возвращается, – сказал я матери некоторое время спустя.

– Придет время, и ты встретишься с ней, – печально ответила моя мать. – Это будет, когда Сатаки сменит свою девичью прическу на прическу замужней женщины.

– Но она сделает это для меня. Для меня она училась всему, что должна знать хорошая хозяйка вигвама, – закричал я.

Мать посмотрела на меня с жалостью.

– Черная Выдра – богатый, гордый человек. Может статься, что он никогда не выдаст свою дочь замуж за сына бедняка-игрока ^[3], – сказала она.

– Но Сатаки обещала! Она много раз говорила, что будет моей женой.

Моя мать рассмеялась. Рассмеялась горько-горько.

– Женские обещания! Женские надежды! Что они значат? Не более дуновения пролетающего ветерка. Как мужчины им приказывают, так они и вынуждены поступать, – произнесла она, обращаясь больше к себе, чем ко мне.

– Все равно, что бы ты ни говорила, она будет моей женой, – заявил я.

Но тут я посмотрел на наш вигвам, его прокопченную дырявую кожу, дрожащую на ветру, и почувствовал страх, что будущее может быть и не таким, каким оно мне представляется.

Потом три или четыре раза я ходил к вигвамам клана Сучки на Верхушке Деревьев и прогуливался там. Но ни разу мне не представился случай сказать Сатаки хотя бы несколько слов, вплоть до наступления вечера.

Вместе со своей матерью она стояла и смотрела танец Носителей Ворона ^[4].

Я подошел к ней и сказал, когда песня звучала громче всего:

– Мы больше не можем играть вместе, но ты меня жди. Жди, пока я не разбогатею и ты будешь моей женой.

– Да. Ты не беспокойся. Будь мужественным, – ответила она и пожала мне руку.

И я собрал все свое мужество. Но мое сердце тревожно билось, когда я шел по лагерю к