Закон [Томас Манн] (fb2) читать постранично, страница - 2

отца своего, подобно тому как не может не возлюбить ваятель бесформенную глыбу, из которой его руки сотворят высокий и прекрасный образ; и отсюда дрожь нетерпения, которая, вместе с осознанием великой тяжести господнего наказа, переполняла его душу в час, когда он уходил из Мидеана.

Впрочем, он утаил от них и вторую половину наказа. Ибо наказ был двойной и гласил, что Моисей должен не только возвестить своим родичам о вновь обретенном боге праотцев и о его к ним благоволении, но и вывести их из Египта, из дома рабства — на свободу, и привести чрез великую пустыню в Землю обетованную — в землю Авраама, Исаака и Иакова. Этот наказ и возвещение о боге стояли рядом и неразрывно переплелись один с другим. Бог и обретение свободы для исхода на родину; бог и избавление от чужеземного ига — в глазах Моисея это было одной и той же мыслью. Но народу он об этом пока не говорил, ибо знал: второе неизбежно последует за первым, и еще потому, что надеялся сам испросить «второе» у фараона, царя египетского, который был не вовсе чужим Моисею.

Но то ли народу не понравились его речи, ибо говорил он плохо, запинаясь и часто не находя верного слова, то ли в дрожи, сотрясавшей его кулаки, они почуяли тайносплетения незримости и того завета, который хотел с ними поставить Господь, и догадывались, что Моисей толкает их на дела трудные и опасные, — так или иначе, на его неотступные увещания они отвечали недоверием, страхом и жестоковыйным упорством и, озираясь на приставников фараона, цедили сквозь зубы:

— Зачем ты разглагольствуешь, заикаясь? И к чему слова твои? Или кто-нибудь поставил тебя старшим и судьею над нами? Кто бы это, любопытно узнать?

Он не удивился их ропоту. Ему уже довелось слышать от них такие речи до того, как он бежал в Мидеан.

II

Его отец не был ему отцом, и его мать не была ему матерью — столь необычно было его рождение. Вторая дочь фараона Рамессу гуляла со своими прислужницами в царском саду на берегу Нила под присмотром вооруженных телохранителей. Там заметила она водоноса-еврея, и вожделение охватило ее. У него были грустные глаза, юношеский пушок на подбородке и сильные руки, напряженные от ноши… Он трудился в поте лица своего и жил заботами каждого дня, но для дочери фараона он был воплощением красоты и прельстительного мужества, и она повелела привести его к ней в беседку. Своими дивными ручками она взъерошила его волосы, влажные от пота, целовала мышцы его рук и раздразнила его мужское естество. И он взял ее, царскую дочь, раб-чужеземец. Получив все сполна, она позволила ему уйти, но не прошел он и тридцати шагов, как его убили и тотчас скрыли в земле, и не осталось и следа от нежной прихоти дочери Солнца.^[4]

— Бедняга, — сказала она, узнав о случившемся. — Всегда-то вы переусердствуете. Уж он бы наверное молчал. Ведь он любил меня.

Но она понесла во чреве своем и спустя девять месяцев в величайшей потайности родила на свет мальчика, и прислужницы положили его в просмоленную корзинку из тростника и спрятали корзинку в камышах у берега реки. Там они же нашли ее и, найдя, воскликнули:

— О, чудо! Найденыш в камышах, крохотный подкидыш! Словно в старинном сказании, точь-в-точь как было с Саргоном,^[5] которого Акки-водонос нашел в камышах и вырастил в доброте сердца своего. Все повторяется вновь и вновь! Но что нам делать с этой находкой? Отдадим-ка его какой-нибудь простой женщине, матери, которая сама кормит, а молоко у нее остается, и пусть он растет, будто он родной ее сын, — ее и законного ее мужа, — так будет всего разумнее.

И они положили ребенка на руки одной еврейке, и она унесла его в округу Гошен, к Иохаведе, жене Амрама из колена Леви. Она кормила сына своего Аарона, и у нее оставалось молоко; по этой причине и еще потому, что время от времени посланец царской дочери приносил тайком в ее хижину разное добро, она растила чужого ребенка в доброте сердца своего. Так Амрам и Иохаведа стали его родителями в глазах людей, а Аарон — его братом. У Амрама были волы и пашня. Иохаведа же была дочерью каменотеса. Они не знали, как им назвать бог весть откуда взявшегося мальчонку, и потому дали ему полуегипетское имя, вернее, всего лишь половину египетского имени. Ибо часто сыновья той земли звались Птах-Мошэ,^[6] Амон-Мошэ^[7] или Ра-Мошэ,^[8] то есть сыновьями богов, чтимых в Египте. Но Амрам и Иохаведа нашли разумным опустить имя бога и назвали мальчика просто Мошэ — Моисей. Итак, он был «сыном»,^[9] но чьим — неизвестно.

III

Он рос среди пришлого племени и изъяснялся на его языке. Предки этих колен, «голодные бедуины из Эдома»^[10] (как назвал их писец фараона), однажды, во время засухи, пересекли с дозволения пограничных властей рубеж земли Египетской, и для пастбищ им была отведена округа Гошен в низовьях