Жанна [Владимир Григорьевич Корнилов] (fb2) читать онлайн

Владимир Корнилов Жанна

Я ее встретил на улице, было очень скользко, я шел медленно, опираясь на палочку^[1].

— Помочь Вам? — услышал я.

Идти мне было трудно, и я сказал:

— Помогите.

Мы познакомились:

— Жанна, — просто сказала она. Жаноча…

— А меня, — я никак не знал, как себя назвать, но она опередила меня:

— Кто же Вас не знает? Вы, писатель, Корнилов Владимир Григорьевич!

Я удивился. Так мы познакомились, она проводила меня до трамвайной остановки, посадила, и хотя я был зол и хмур, она расшевелила меня. Меня после института послали работать в этот большой волжский город. Город мне сразу не понравился, наверно это после таких городов, как Москва, где жил и учился, Ленинград, где родился. Но Волга, Волга меня покорила, и я остался в нем работать…

Жанна часто поджидала меня после работы, сама она работала, здесь, рядом, в исполкоме. Когда меня встречал отец, она, как-то растворялась. Тогда я жил вместе с отцом и матерью.

Иногда, когда была хорошая погода, мы шли с Жанной через площадь, жил я недалеко, и только непогода утрудняла мою ходьбу.

Жанна жалела меня, и взяла надо мной шефство. Как-то, когда мы заговорили об этом, она просто, по-детски сказала:

— А ведь я была тимуровкой, в войну помогала раненым, пели в госпиталях им песни «Землянку», «Дороги», «Шумел сурово Брянский лес», читала стихи Пушкина, Лермонтова, Симонова. Да и старушкам, всем своим соседкам, помогала, то дрова поднесешь, то воду… И столько радости у них в глазах, и я сама довольна, что сделала доброе дело…

Ведь Вы — Фронтовик, герой?!

Я что-то начал говорить, какой-то вздор.

А она объяснила: живу — рядом, работаю — рядом, освобождаюсь раньше Вас, могу прогуляться, после душных и прокуренных комнат… Так что могу продолжить свое шефство?..

Ну, что я мог сказать, я уже начал привыкать к ней. А когда после работы подходил мой отец, я невольно поглядывал вокруг, ища глазами яркую красную шапочку, она носила такую, и как бы говоря, не видя её: «Ну, я пошел», зная, что она видит меня. И как-то даже я скучал, когда её не было, даже не мог разобраться, что же такое со мной происходит… Начал постоянно думать о ней…

А когда она провожала меня, мы говорили с ней обо всем, казалось, уже до зимы, мы обговорили, что живет она на Чапаевской улице, где была моя работа, здесь ее все знали, знакомых у нее полно, все здоровались с ней, а мне почему-то это не нравилось… Она рассказывала, кто у нее мама, отчим, кто у нее бабушки, дедушки, — мне, как ни странно, все было интересно. В Куйбышеве я познавал жизнь вокруг, вглядывался в людей. И они начали мне даже нравиться.

Однажды, она, дожидаясь меня, замерзла, и забежала к нам на работу погреться, и кто-то крикнул: «А вот и снегурочка к нам пожаловала!». Мы пили чай, посадили и её, а когда я ей подавал пальто, приобнял её, она, как будто не поверила, посмотрела на меня, но я сделал вид, что ничего необыкновенного не произошло. И она подумала, что это ей показалось…

Мне, наконец, дали машину с ручным управлением, и я долго осваивал её — то одно не получалось, то другое.

Увидев Жанну, я часто звал её, но она только помашет мне ладошкой, и крикнет: «Теперь справитесь сами!»

А весной, в мае, когда она провожала меня, я спросил:

— А на лодке поедешь кататься, раз на машине не хочешь? Приходи завтра на берег. — Придешь?..

— Приду, — сказала она.

Назавтра я копался в моторе, лодка что-то барахлила… Со мной был знакомый Павел-рыбак, хотел помочь, но что-то не слушался нас мотор. Подходит Жанна, говорит:

— Обещали покатать? Катайте!..

Я что-то забормотал, что вот мотор барахлит, и тут сразу Павел:

— Давай, покатаю тебя с ветерком, у меня мотор в полном порядке.

Я сержусь, у меня от такого разговора еще больше ничего не получается.

Жанна говорит:

— Чините, чините, обязательно заведется! Я счастливая.

У меня прибавилось сил. Наконец, мотор заработал, и Жанна сразу отреагировала:

— Говорила, что заведется!

И мы вылетели с ней на простор Волги, Павел с завистью поглядывал на нас…

… Но случилась со мной беда, прямо с совещания увезли меня в областную больницу с приступом аппендицита. Я так растерялся: квартира была не заперта, родители уехали в Ленинград навестить родственников, и я не хотел тревожить их. Нужно было как-то запереть квартиру, принести кое-какие вещи, рукопись. Кого попросить? Конечно, Жанну. Она сразу прибежала, по-деловому, как-то сразу проникла в палату, со всеми перезнакомилась, одного покормила с ложечки, другого перевернула, сменила белье. Мне она ничем не могла помочь, я лежал как пласт под наркозом, и, забрав заказы кому что принести (мне можно было только морс и бульон) вдруг громко сказала: «А как быть с квартирой, ведь по городу бродят жулики, „Черная кошка“?».

Её стали уверять в палате, что все это «чепуха», «жулики, банда», но она со страхом взяла ключи и убежала.

А на утро, она была уже у моей постели, с невыспанными глазами.

— Караулила? — спросил ее тихо, она кивнула головой. — Да, не думай ты о квартире! — сказал я. Она шепнула:

— Да, не думай, подходили ночью к двери, шептались, но я была на карауле!..

Тихонько я ей говорю: «Береги себя, Жанноча, и еще тише, — ты мне нужна!» — Я впервые назвал ее так, но она пропускает это мимо ушей, не слышит, или может, подумала, что опять ей что-то показалось.

Побежали больничные дни, она меня навещала каждое утро как часовой, с добавочной едой, это чтобы я скорее поправлялся, соседи по палате тоже её ждали, в больницу всех не пропускают, а она как-то проходит в халате. Всем, как полагается, скажет доброе слово, принесет что нужно, и у всех на лицах появляются улыбки.

Вообще, Жанна несла на себе, какое-то радостное настроение. Вот и сейчас прибежала, всех обласкала своей улыбкой, одному принесла мягкую большую булку, очень любил сосед мягкие булки! Другому притащила какое-то необычное мыло. Спрашиваю её, разве тебя просили?..

Она шепчет мне: «А Вам, особый подарок в холодильнике, дома, на поправку». Она все время называла меня на Вы… Спрашиваю: «Говори скорее что такое?».

— Да, щука, аж на 10 кг!..

— Откуда??

Жанна начинает рассказывать, что идет она, смотрит, на углу рыбак продает, свежую рыбу, не рыба, а чудо, как раз для Вашей поправки. Не поверите — с меня ростом! Спрашиваю: «Сколько?», — хмуро отвечает тридцать. Я пробую рядиться: «А за двадцать пять?» Он — ни в какую! Вынимаю тридцатку, (дорого, но ведь Вам надо поправляться!) три десятки, беру рыбу за веревку, а хвост щуки по асфальту так и тянется… А рыбак глянул на меня, и я увидела, что это был Ваш Павел, дружок. Он начал обратно совать деньги, да разве я возьму… Вот такие пироги получились…

Я от ее рассказа заревновал, погрустнел, она попробовала меня развеселить, и тут дверь открывается и входит мой отец, он в испуге. Как да что? Я ему: «Вот моя спасительница!»

Он меня о чем-то спрашивает, а спасительницы уже и след простыл.

… Прошло два или три дня, звоню Жанне:

— Это я, твой больной, уже здоров, как бык, но врачи, да и домашние мои еще не разрешают ходить, боятся, как бы швы не разошлись… Ты там еще никого не провожаешь, а то ведь без шефства ты не можешь? — В голосе моем звучала ревность.

Она обиделась, но вида не подала, сказала, что отчет, что занята делами, да и вообще дел на работе полно, и сказала, что пока никого не провожает. «Пока?» — переспросил. Она хихикнула в ответ, но лежа дома я, все думал о нашем разговоре, и он мне не понравился…

«А может, это та самая женщина, — думал я, которая дана мне самим Богом? А я…». Правда, мы с ней никогда не говорили о любви, думал всегда о ней, как о парне, которого бы я взял с собой в разведку… И к утру я думал так, вот встану и все ей скажу…

В воскресенье, мы с отцом пошли погулять до площади, посмотреть на новогоднюю елку, на площади было веселое зрелище, детишки катались на коньках, лед был около ёлки, и в кругу малолеток, я увидел ее: она была на коньках, и держала за шарф малыша. И когда он падал, она его уговаривала: «Держись, поднимайся! Ну, молодец, молодец!».

Я окликнул ее, она оглянулась на зов, потянув малыша за шарф, я спросил: «Как ты очутилась здесь?».

— Да, вот, с сыночком пришли покататься, давно я ему обещала… Да и елочку посмотреть, в другие дни он в садике, а сегодня воскресенье, вот и собрались!..

Оба были раскрасневшиеся, запыхавшиеся.

Я так удивился: Жаноча, малыш, садик?.. Я не верил, что она — мать, а может это ее брат, племянник?..

После этого дня я ее не видел, а когда встретил, потащил её к своим друзьям, показать. Появились мы у Михаила Трофимовича, редактора нашей газеты, а на столе гора пельменей. Нас засадили за стол, мы отказывались, видит Бог, но запахи!.. Мы сели за стол, Жанночка чувствовала себя не в своей тарелке, ведь она привыкла угощать, радовать, а тут… Но пельмени были такие аппетитные и вкусные, мы не устояли, и хотя там было не просто, она все же сразу сошлась в разговорах с хозяйкой, и уже, как будто были они знакомы всю жизнь.

Однажды, я попросил ее съездить к своему заболевшему товарищу, не терпелось услышать, что скажет и он. А жил он на даче, на Поляне Фрунзе, в маленьком домике, она не отказалась, и мы поехали на трамвае. Сколько было рассказов, как ездила она летом к своей сослуживице, рассказывала об улицах, которые мы проезжали, про дома купцов, которые здесь жили раньше. И все это было так интересно, город мне открывался уже и с другой стороны, и уже не казался таким, каким он меня встретил. Мы не заметили, как подошли к калитке приятеля, а была уже поздняя осень и накануне выпал снег. На снегу лежало два яблока, мы схватили их, (подумали, что приятель оставил для нас, чтобы мимо не прошли) и сразу принялись их хрупать…

Приятель мой так расчувствовался, что увидя нас жующих, рукой показал на гору яблок в углу:

— Эх вы, горожане, горожане, — разве вы увидите столько, показывая на яблоки, которые лежали в накат от пола до потолка…

Мы разговорились о рукописи, писателях, болезни, а спутница моя уже была у камина, быстренько разожгла его, благо дровишки были рядом, и чайник уже засопел, созывая нас за стол. Пили чай с яблочным вареньем, а потом запели песни, одна была особенно задумчивая: «Ничто в полюшке не колышется, только грустный напев еле слышится…».

И я подумал, вот как она умеет уловить настроение эта чудная маленькая женщина, а приятель от нее был в восторге.

… Я часто думал, может, действительно, мне нужна такая женщина, но мы с ней почему-то никогда не говорили о любви. Когда я начинал, она обычно говорила: «Нажилась, налюбилась, не хочу, не хочу, не хочу». Она была, как тот парнишка, которого бы я взял с собой в разведку, но когда она отдалялась, мне все чаще и чаще хотелось ее видеть и быть с ней рядом…

Как-то дома, за чаем, я заговорил о ней, вмешался папа, но маме вдруг захотелось познакомиться с Жанной. Для меня мама всегда хотела жену необыкновенную: или певицу, или музыкантшу, наконец, может художницу. Мама моя немного пела, рисовала, читала французские книги.

А я в женщинах совсем не разбирался, был с ними робок, не зная, куда деть руки, как заговорить, знал, что мне нужна помощница, как Жаноча, но чего-то боялся…

А вот мама решилась: «Познакомь меня с Жанной!», — я запротестовал, я знал, что Жанна совсем не в ее вкусе, да еще служащая… «И не поет? — пробовала спрашивать меня мама, — и не играет?».

Но все же она решилась сама на знакомство, вызвала Жанну по телефону в сквер, напротив, около работы.

Жанна, ничего не подозревая, вышла, простенькая такая, совсем незаметная, не яркая, в толпе и не заметить, а мама, назвав себя, стала расспрашивать её о наших отношениях.

— Какие отношения? Помогала Вашему сыну, вижу, что трудно ему ходить одному, провожу до трамвая, или через площадь, я привыкла всем помогать, разве нельзя? Доведу до дома и возвращаюсь, здесь рядом и мой дом. Или вот, в больницу к нему бегала, как не помочь, мало ли что… Конечно, первым делом я хотела Вас вызвать, а Владимир Григорьевич не разрешил, говорит, зачем волновать родителей, я и подумала, правильно, зачем волновать, мне было нетрудно и квартиру закрыть, и поухаживать за больным, ведь одному в больнице плохо, нужно дополнительное питание, газеты…

— А вот, как смотрите, ведь у него ног нет, и приложила платочек к глазам, — все война…

А Жанна не задумываясь, ответила:

— Да? А я и не заметила, ну палочка и палочка, ну хромает и хромает, значит, надо помочь… — она не понимала, что от нее хотят. Мама еще спрашивала ее о сыночке, и она, как взрослая женщина, отвечала:

— А что, сыночек, сыночек как сыночек, уже большой, — мы с ним везде вместе, за ним особого ухода не нужно, все сам умеет, и дрова мне принесет, и воду…

— Да, сколько ему лет? — спрашивает мама.

Жанна гляделась совсем молоденькой девчонкой…

— Пять, совсем самостоятельный мальчик, даже за хлебом сам сходит.

С каждым ответом, мама все удивлялась… (это уж потом Жаноча мне сказала), а дома мама за обедом сказала: «Ты знаешь, сын, она такая маленькая…» — и все. В доме ничего не менялось, и про Жанну все, как будто забыли…

А я все время думал о ней, о моей маленькой, заботливой женщине. О любви мы не заговаривали, но я чувствовал, что она смотрит только на меня, она как-то не замечала других мужчин, хотя многие говорили ей комплименты… Может она просто жалеет меня? А раз жалеет, может, полюбит? Или полюбит потом? Я уж постараюсь… Я буду её жалеть, думал я, беспокоиться о ней, заботиться… Вот так раздумаюсь ночью…

Нужно брать ее с её сыночком, со всем ее прошлым, взять и начать всё сначала, чтобы никогда не вспоминать, что было там, в прошлом… Ну, сыночек её, ведь это ее продолжение, продолжение ее рук, как будто это она сама, единое… Ведь женщина никогда сама не скажет о своем отношении к мужчине, надо самому, и я решил — вот встану и сразу пойду к ним и все решу разом…

Но легко было думать об этом ночью, и вот настал день… И думы. А вдруг она меня не любит, это меня страшило, и тогда сразу все оборвется.

И я решился. Зашел к ним, они были дома, на меня пахнуло уютом, дымком попахивало от печки. Вовка, сыночек, маленькой кочергой шуровал в печке дрова, она гладила белье. Удивились, гостей не ждали, но сразу сели за стол, закипел на плитке чайник.

И я решился и спросил тихо:

— Жаноча, ты меня любишь?

Она молча кивнула.

— Пойдешь за меня?

Опять кивок.

— А если все вместе уедем из Куйбышева? — я знал, что она очень любила свой город.

И опять кивок.

Я задавал и задавал свои вопросы.

Жанна Павловна стала единственной для меня женщиной на всю жизнь. И вот 45 лет мы с ней были вместе.

апрель, 2002 г.

Примечания

1

Авторство В. Г. Корнилова в написании этого рассказа вызвало сомнения у издателей. Скорее он более похож на очерк, написанный на автобиографическом материале его последней спутницей жизни, супругой и бессменным секретарём — Жанной Павловной Кокоревой-Корниловой. Она же и включила его в посмертно изданный сборник рассказов «Мои невесты». Однако, отдавая дань почти полувековому пути, пройденному ею рядом с Владимиром Григорьевичем, мы без изменений включили этот рассказ-очерк и в этот сборник. — Примечание редактора.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***