Когда открываются тайны (Дзержинцы) [Петр Тихонович Сергеев] (fb2) читать постранично, страница - 3

вплетающийся в нестройный хор вокзальной публики. Бородин, вытянув шею, стал приглядываться, подсознательно разыскивая в табачных сумерках хозяйку красивого голоса. И вдруг он увидел ее: это была та самая красноармейка. Отогревшись у печки, она сняла ватник, сбила платок на затылок и сидела теперь непричесанная, с разметавшимся во сне ребенком на руках. Она тихонько покачивала его в такт походной песне, не выкрикивала, а как бы роняла в густой поток мужских голосов протяжные слова песни. Глядя на ее круглощекое лицо с широко раскрытыми неподвижными глазами, Сергей Петрович внезапно уловил неприметную вначале глубокую тоску-горечь в голосе женщины. Словно в подтверждение его догадки, красноармейка как бы поперхнулась на словах «и как один умрем». Подбородок ее задрожал, веки заморгали часто-часто. Она не успела высвободить руку, чтобы стереть слезы, порывисто наклонилась и спрятала лицо в полу шинели, которой прикрывала ноги ребенка.

Сердце Бородина сжалось. Повернув голову, он встретился с любопытным взглядом широкоплечего солдата, искоса наблюдавшего за ним. Боец был давно небрит и от того казался пожилым, но глаза его, серые как ноябрьское небо, глядели по-юному беспечально, даже с некоторой хитринкой. Сидел он на каком-то тряпье, поджав под себя левую ногу. Правая нога, до колена деревянная, была вытянута и служила своеобразной опорой и, если угодно, средством производства. Воин, ловко орудуя ножом, вырезал на ней из обрубка толстой палки какую-то детскую игрушку.

— Гордая женщина! — воин чуть заметно кивнул в сторону молодой матери.

— А вы ее знаете? — спросил Бородин.

— Мужика-то у нее беляки ухлопали. А на войну они вместе шли — такая уж любовная у них история вышла... Ну вот я ей говорю давеча: может, деньжонок, Ольга Никифоровна, примешь: у меня немного есть, да и ребята собрали бы на сиротство... А она: «Себя, говорит, пожалей, солдат. Пока мы, говорит, с Ваняткой вдвоем, да власть народная с нами, мы не сироты. А вот тебе, говорит, и осиротеть не мудрено: не всякая баба калеку примет с войны...» Сказала, как узел завязала, как в воду глянула: у меня и вправду полный разлад по этой части. Пока в госпитале лежал, невеста замуж за другого выскочила. А эта бы себе такого не позволила, — снова кивнул в сторону красноармейской вдовы воин. — «Будем, говорит, с Ваняткой на папкину могилу ездить каждый год». Во, какие бывают бабы!

— Молодец! — похвалил Бородин.

Боец, преисполненный доверия к Бородину за поддержку, быстро досказал:

— Ты думаешь, комиссар, я ей попутчик? Совсем наоборот: она из Орла, а я донбасский. Ехал вслед за нею с Каховки, только не признавался, что ради нее в другую сторону повернул: где узелок поддержу во время посадки, а когда мальчонку позабавлю. Решил я ее до самых родных мест проводить. Будь что будет. Вроде приказ я получил от своей совести, не могу не выполнить до конца.

— Правильно делаешь, товарищ! — горячо похвалил воина Бородин.

Не успели утихнуть последние аккорды боевой походной, как кто-то тоскливо вздохнул:

— Эх, якбы «Дывлюсь я на небо...» Давно не чув...

Грицюк еще ниже наклонился к гармонике, шевельнул ее лады. И полилась, точно весенний ручей, мелодия старинной песни.

Грицюк закончил вступление и кивнул вставшему возле него красноармейцу:

Песня шла от сердца, а потому проникала в самые души людей.

Когда они закончили, люди в каком-то торжественном и немом изумлении долго молчали... Это было раздумье, мечты о самом заветном. Никто не посмел нарушить это мгновение ни задорным выкриком одобрения, ни хлопком в ладоши, лишь подобрели, посветлели суровые лица.

Бородин уже не мог хоть изредка не поглядеть в ту сторону, где расположилась молодая мать с ребенком. Она справилась с нахлынувшими чувствами и, улыбаясь, шептала что-то своему первенцу.

Боец, приоткрывший Бородину горькую судьбу этой женщины, тоже бросал на нее отрывистые взгляды, ловко орудуя ножом.

Гармоника издала призывный звук и рассыпала в зал серебряный перебор чечетки. Люди расступились перед Грицюком. В середину круга вышел высокий стройный боец, у которого из-под расстегнутого воротника гимнастерки виднелись бинты. Он подтянул голенища сапог и начал дробно хлопать по ним ладонями в такт гармонике. Белобрысый красноармеец с подвешенной рукой отозвался на этот вызов. Они долго и усердно плясали, осторожно обходя друг друга.

Потом Грицюк, словно вспомнив о чем-то, оторвал руку от клавишей, смахнул с лица капельки пота, так же осторожно, как и брал, опустил гармонь на руки хозяину и зашагал к выходу.

— Куда, Грицюк, путь держишь? — окликнул парня стоявший на перроне комендант станции. Он козырнул подошедшему Бородину, не сводя глаз с Грицюка.

Тот остановился, поправил съехавшую набок буденовку.

— Мне обратно в город, товарищ комендант, в уком комсомола. На вокзале митинг