Мать Гилберта [Уильям Тревор] (fb2) читать постранично

Уильям Тревор Мать Гилберта

20 ноября 1989 года, в понедельник, в южном районе Лондона, не отличавшемся высокой преступностью, Кэрол Диксон, девятнадцатилетняя подсобная работница в магазине, была забита до смерти между десятью пятнадцатью вечера и полуночью. Примерно в девять пятьдесят она попрощалась с подружкой Линдзиэнн Троттер, у которой смотрела «Коронейшн-стрит», «Бруксайд» и «Дар судьбы». Она жила с родителями в комплексе «Рейлендс», и домой ей идти было ярдов семьсот, но она не пришла. Родители, решив, что они с Линдзиэнн, несмотря на понедельник, отправились в дискотеку, легли в одиннадцать, как ложились обычно, хоть Кэрол была дома, хоть нет. Тело их дочери обнаружил наутро мойщик окон. Оно лежало на палой листве и разбросанных голых кустиках кизильника в полутора с лишним милях от «Рейлендс» — на улице Олд-Энджин-уэй. Не захотев, как он потом сказал, «ни во что такое ввязываться», мойщик вновь уселся на велосипед и поехал дальше; час спустя о том, что в кустах на Олд-Энджин-уэй лежит труп, донесли школьники. Поскольку было известно, что мойщик — его звали Рональд Крэйг Томас — в будни каждое утро ездит по этой улице, его позднее оторвали от работы и допросили. В радиосообщении о трагедии, прозвучавшем в середине дня, этот факт был отражен: полиция, мол, уже располагает полезными показаниями одного мужчины. Сказали еще, что Кэрол Диксон перед смертью подверглась изнасилованию. На радио либо что-то недопоняли, либо домыслили от себя. Изнасилования не было.

* * *

Розали Мэннион которой месяц назад исполнилось пятьдесят, чистила картошку над раковиной в кухне, слушая «Арчеров»^[1]. Возраст ей шел: о морщинках, какие явились, круглое миловидное лицо позаботилось, распределив их по возможности равномерно. Она нисколько не раздалась — оставалась, как была, худощавой; небольшая седина ничего не портила, только делала ее более интересной. Карие глаза утратили лишь малую толику блеска, отличавшего их в ее детстве.

— Гилберт, — подала она голос, когда раздались шаги сына по лестнице. Из-за галдежа радиопередачи ответ до нее не дошел, но сын всегда отзывался и отозвался теперь, она знала. Зазвучала финальная музыка «Арчеров», потом стали говорить о радиоактивной пище.

Когда они с мужем разводились, было решено, что жилье останется за Розали. Это было шестнадцать лет назад — в 1973 году. По поводу дома не возникло ни ссоры, ни даже споров. Гилберт здесь родился и вырос, и простая справедливость требовала, чтобы встряска была для него как можно меньше. Поэтому дом по адресу Бленгейм-авеню, 21 перешел в ее собственность, а бывший муж переехал к новой жене, владевшей чем-то в тюдоровском стиле около Вирджиния-Уотер. Розали вернулась было к ботаническим иследованиям, которыми занималась до замужества, но, проработав три года, так устала, что пришлось уйти. Теперь она работала неполный день в магазине тканей для обивки мебели.

На заднем плане ее сознания жила успокаивающая мысль, что пройдет время, и Бленгейм-авеню, 21 начнет кормить Гилберта. Она намеревалась превратить мансарду и второй этаж в отдельные квартиры. Им с Гилбертом вполне хватит первого этажа, естественно, с садом, и после ее смерти этот порядок сохранится; плюс доход от средств, которые отец Гилберта вложил на его имя. Гилберт, она знала, никогда не женится. Он работал сейчас в архитектурном бюро — дооформлял чертежи, заказывал фотокопии, доставлял на почту корреспонденцию, исполнял курьерские обязанности, готовил чай и кофе, прибирал. Вечерами Розали выслушивала его сооображения о том, как бы он изменил систему хранения чертежей, или о том, что в «Колл куик» берут за лист на два пенса дешевле, чем в «Инстант экшн». В бюро ему, судя по всему, отвечали: «Понятно» или: «Надо подумать», у матери же хватало внимания на подробности.

— Ну, как сегодня день прошел? — спросила она вечером 21 ноября, когда он спустился на кухню. Он задвигал ящиками, доставая ножи, вилки и теплоизолирующие коврики.

— Супер, — ответил он и, разводя горчицу, принялся рассказывать про свои дневные дела.

Положив на поднос столовые приборы и коврики с изображениями парусников, он отнес его в столовую; там накрыл стол и включил телевизор. Они всегда за едой смотрели телевизор, но держать тарелки на коленях оба не любили. Бок о бок садились за стол, и, когда кончали, Гилберт помогал вымыть посуду, а потом обычно отправлялся в какой-нибудь паб — то пешком в «Арапчонок» или «Девонширский герб», то на машине в «Быка» или «Садовода». Розали не раз выслушивала его объяснения, что он именно так любит расслабляться после работы, что ему нравится, когда вокруг люди, а он сам по себе, что ему нравится шум голосов и музыка, если кто-нибудь включит музыкальный автомат. Пить он почти не пил — только сидр, за весь вечер пару стаканов, потому что пиво он не жаловал. Он и про это ей часто говорил. Он говорил, что рассказывает ей все, и смотрел на нее ровным