Птицы в пироге [Реймонд Карвер] (fb2) читать постранично, страница - 2

не о том. Я хочу поговорить о нас. Хочу поговорить о том, что с нами стало. Видишь ли, настало время признать, что случилось невозможное. Признать поражение. И просить пощады. Потому что…

Я дочитал до этого места и остановился. Что-то было не так. Что-то было неладно в Датском королевстве. Моя жена могла и вправду испытывать чувства, выраженные в письме. (Возможно, так оно и было. Скажем так: допустим, что эти чувства и впрямь были ее чувствами.) Но почерк не был ее почерком. Уж кому и знать это, как не мне. В том, что касается ее почерка, я считаю себя специалистом. Однако, если это был не ее почерк, то кто же, скажите на милость, мог написать эти строки?

Тут я должен немного рассказать о нас и о нашей жизни здесь. В то время, о котором я пишу, мы жили в домике, снятом на лето. Я только что оправился от болезни, помешавшей мне закончить большинство дел, намеченных на весну. С трех сторон нас окружали луга, березовые рощи и низкие покатые холмы — «панорама», как назвал это агент из бюро по аренде недвижимости, когда мы с ним беседовали по телефону. Перед домом была заросшая высокой травой лужайка (я хотел ее покосить, да так и не собрался) и длинная, усыпанная гравием подъездная дорожка, выходящая на шоссе. Вдали, за шоссе, синели горные пики. Это и была панорама — вид, который можно оценить лишь на расстоянии.

Здесь, в глуши, у моей жены не было подруг, и к нам никто не приезжал в гости. Откровенно говоря, я был рад уединению. Но она была женщиной, привыкшей иметь друзей, привыкшей к общению с продавцами и посыльными. А здесь мы словно опять вернулись в прошлое и могли рассчитывать только на себя. Когда-то дом в глухом местечке был нашей мечтой — мы были бы счастливы провести лето таким образом. Теперь я понимаю, что это была не самая хорошая идея. Напротив.

Наши дети, сын и дочь, уже давно нас покинули. Время от времени от кого-нибудь из них приходило письмо. А совсем редко, этак раз в год (скажем, на праздник), один из них мог и позвонить — естественно, за наш счет, но жена и не думала против этого возражать. Такое внешнее равнодушие с их стороны было, я полагаю, главной причиной грусти и общего недовольства моей жены — недовольства, которое, должен признать, я смутно чувствовал еще до того, как мы перебрались за город. В любом случае, очутиться в таком диком краю после стольких лет жизни рядом с торговым центром и автобусной остановкой, или такси, которое можно вызвать по телефону в прихожей, — наверное, это было для нее тяжело, очень тяжело. Думаю, ее упадок, как выразился бы историк, был ускорен нашим переездом за город. Думаю, после этого у нее в голове и соскочила какая-то пружинка. Конечно, я сужу задним числом, когда легко подтверждать очевидное.

Не знаю, что мне еще сказать насчет этой истории с почерком. Что я могу добавить, чтобы мои подозрения не звучали совсем уж неправдоподобно? Мы были в доме одни. Никого больше — во всяком случае, насколько я знаю — не было, и следовательно, никто больше не мог написать это письмо. И однако я по сей день убежден, что его страницы были исписаны не ее рукой. В конце концов, я хорошо изучил почерк моей жены еще в те годы, когда она не была моей женой. В те далекие времена, которые можно назвать нашей доисторической эпохой, — когда она еще девочкой ходила на уроки в серо-белой школьной форме. Она писала мне письма каждый день, когда была в отъезде, а она провела в отъезде два года, не считая праздников и летних каникул. В общем и целом, за все время нашего знакомства, по моей оценке (и весьма скромной оценке, между прочим), с учетом периодов нашей разлуки и моих недолгих отсутствий — когда я уезжал по делам или лежал в больнице, и т. д. и т. п., — так вот, как я сказал, по моей оценке я получил от тысячи семисот до тысячи восьмисот пятидесяти писем, написанных ее рукой, не считая сотен, если не тысяч, рядовых записок («По дороге домой прихвати, пожалуйста, вещи из химчистки и немного макарон со шпинатом из «Корти брос»). Я узнал бы ее почерк в любом уголке земного шара. Дайте мне пояснить. Я уверен: будь я, скажем, в Яффе или в Марракеше и подними там на базаре записку, написанную моей женой, я тут же опознал бы ее почерк. Даже по одному-единственному слову. Например, это слово — «поговорить». Да она просто никогда его так бы не писала! Но я первый готов признать, что не знаю, чей это почерк, если не ее.

Вдобавок, моя жена никогда не подчеркивала слова для выразительности. Никогда. Я не помню ни раза, когда она бы это сделала, — ни разу за всю нашу совместную жизнь, не говоря уж о письмах, которые я получал от нее до свадьбы. Пожалуй, справедливо будет заметить, что это могло бы случиться с каждым. То есть, каждый мог бы оказаться в ситуации абсолютно нетипичной и под давлением обстоятельств сделать нечто совершенно ему не свойственное и провести черту, одну только черту, под словом или, возможно, даже под целым предложением.

Я даже зашел бы еще дальше и сказал, что каждое слово