Беглец [Лев Иванович Кузьмин] (fb2) читать постранично

Лев Кузьмин БЕГЛЕЦ

Раскидистая, очень высокая, вся усыпанная черно-глянцевыми блестками ягод, эта черемуха стояла за нашими окошками у самой дороги, и кто бы когда бы тут ни проходил, ни проезжал, обязательно задирал голову и радостно ахал:

— Вот так сад-виноград!

А Ваня Звонарев, колхозный тракторист, тот так даже пробовал под черемухой останавливаться и, ловко вскочив чуть ли не на самый верх трактора, старался тяжелые кисти ухватить. Но ухватить не получалось. И Ваня махал с веселою досадой: «Эх-х! Хороша Маша, да не наша!» — и, опять заставив мотор взреветь на всю улицу, катил себе дальше.

Нацеливались, конечно, на эту черемуху и мои дружки, деревенские мальчишки. Да только и у них не выходило ничего. Когда-то кто-то нижние сучья на черемухе обрубил, и теперь до первой более или менее удобной развилины не было никакой возможности ни докарабкаться, ни допрыгнуть.

Ребята пытались подсаживать друг дружку, но и все равно, лишь пообдирав напрасно ладошки, в конце концов отступались и убегали к другим, более доступным черемухам за прохладный овраг, за деревню.

А я вот путь на эту черемуху все-таки нашел.

И нашел не просто так, а с горя. А если объяснить все точней, так из-за того, что однажды получилось между мною и моей тетушкой Астей, у которой я жил-гостил в то лето.

Тетушка моя работала в колхозе, была совсем еще молодой и шибко горячей характером. Как, бывало, чуть что, так — невысокая ростом, тоненькая — брови свои темные наморщит, серыми глазами блеснет, руками всплеснет, и — зашумит! Так зашумит, что хоть на улице от нее спасайся, а все равно и там услышишь, как она обещает задать тебе хорошего деру.

Но до настоящего деру дело не доходило никогда, а к шуму я скоро привык. И, честно говоря, все тетушкины попытки приструнить меня, припугнуть не ставил ни в грош. Я даже самые ее строжайшие запреты стал нарушать, и вот из-за одного такого нарушения все и случилось.

Возвышались у нас на крыльце деревянные перила. Решетка перил была сделана из гладко обструганных, круглых столбиков. Сразу за ними, обочь крыльца, зеленели грядки палисадника. Забегать в палисадник полагалось, разумеется, через калитку, до которой и ходу-то было всего ничего, но я приспособился попадать туда еще быстрей, а главное — интересней.

Я проскакивал в палисадник прямо с крыльца, прямо сквозь перила. Перемахивать их сверху я не отваживался, боялся, что ветхий поручень затрещит и обрушится, а вот меж столбиков проныривал прекрасно. Сначала просуну голову, потом весь, как ящерка, извернусь, на руках подтянусь, и, глядишь, я уже на теплом краю мягкой грядки, и зелено-пушистые, пряно пахнущие зонтики укропа ласково щекочут мое лицо.

Мало-помалу вытоптал я в укропной чаще по-за крыльцом порядочную пролысину, понаследил и на грядке с огурцами, и зоркая тетушка все это увидела. Ну, а раз увидела, то и опять получился шум. А за шумом последовал наикрутейший наказ ходить в палисадник только там, где люди ходят, а не там, где лазает лишь блудень и озорник — соседский козленок Яшка.

— А ты разве Яшка? — возмущалась тетушка, и я, конечно, отвечал, что нет, хотя втайне думал, что побывать козликом Яшкой мне было бы тоже куда как любопытно.

В общем, я опять тетушкиным шумным словам не придал никакого значения, и вот в один прекрасный вечер она приходит с работы, с колхозного поля, и говорит:

— Сбегай-ка, Ленька, в палисадник за луком, за перышками, сейчас ужинать будем…

И я, конечно, помчался, и ясно, что как только выбежал на крыльцо, так сразу кинулся к своей привычной прямушке.

Голову сквозь перила просунул — раз, боком извернулся — два, стал проталкиваться плечом вперед, но вдруг чувствую, что просвет между столбиками сделался отчего-то тесен, и я никак на другую сторону протиснуться не могу.

«Не в ту дырку, что ли, второпях попал? — подумал я. — Тогда переменюсь…»

И я попятился, стал вытаскивать голову, да тут обнаружил, что голова моя не пролезает и обратно.

Туда вот проскочила, а обратно — нет. И стою я теперь действительно, как козлик Яшка, на четвереньках на крыльце, и ни туда мне, ни сюда.

А тетушка Астя из избы, из-за распахнутого окошка, поторапливает:

— Ну где ты там, с луком-то? Скоро ли?

— Сейча-ас… — пыхчу я, тужусь, отвечаю совсем козлиным голосишком, но из плена вырваться не могу. Если голову вот так вот боком поверну и потяну между столбиков — то мешают подбородок и затылок; а если прямо — то мешают уши.

Тетушке ждать надоело, и, слышу, она ко мне на крыльцо поспешает сама.

И вот появляется на пороге, всплескивает руками, и нет чтобы меня пожалеть да маленько помочь, — снимает вместо этого свой фартук, складывает его по-вдоль, а потом еще раз по-вдоль и начинает меня этим фартуком пониже спины, пониже задранной рубашонки охаживать:

— Что я тебе говорила? Что я тебе говорила? В калитку ходи! В калитку ходи!

От шлепанья фартуком было не