Остров Смерти [Владимир Михайлович Костин] (fb2) читать постранично

Владимир Костин Остров Смерти

Авантюрная русская сказка, сложенная при Петре Великом, начинается так: «Был один солдат, служил, бедненький». Бездонный смысл в этом зачине! Однако ж, на то он и солдат, чтобы служить и бедовать, да и судьба ему в сказке, конечно, улыбнулась. Но бывают времена и страны, когда людей косят без разбора и плющат не глядя — назови только дату. И уже неважно, солдат ты или боярин. «Был один человечек, жил в 30-е годы в СССР, бедненький». Найдите умную голову, в которую придет после такого начала ожидание доброй развязки!

В Старину все, даже сущая правда, обращалось сказкой. И чем она веселей, тем оно вероятней. Нынче все, даже самая прихотливая ложь, веет документом, протоколом, пусть печать иной раз расплывется и невнятна подпись химическим карандашом. И чем мрачнее, страшнее, тем легче веришь.

То, что рассказывают, все, что ни придумали бы про остров Смерти — чистая, кромешная правда.

Новым Тацитом стал инструктор райкома партии Величко. Он был тогда молод и совестлив. И он не сомневался, что совесть и линия партии должны сверяться. Поэтому, оказавшись свидетелем ужасного преступления, он поведал о нем в своей наивно-негодующей записке наверх.

Похоже, затем ему пришлось об этом пожалеть и искать в той жизни пятый угол. Ну, с чего бы он подался в писатели, сочиняя сахаристые романы, под завязку набитые положительными, идейными советскими людьми?

Не знаю, уместно ли добавить, что в библиотеках его книги хранятся с чистыми, девственными формулярами. Их никто не читал. Бедненький. Поклон твоему праху.

Весной 1934 года по мановению ведомства Ягоды в столицах усердно принялись хватать, арестовывать граждан. Хватали прямо на улицах, без разбору. Пошел человек за хлебом, решила пьющая троица добавить, направлялся в главк некто командировочный с целью добыть гвоздей для плотников города Кинешмы… И часто так: на вокзале татарская девочка двенадцати лет, ни слова по-русски, а мама отошла за водичкой — прибрали и девочку. Навсегда прибрали, никогда не увидит ее мама.

Брали в том, что было, с тем, что есть. В майке, шароварах и тапочках. С тремя рублями в кармане. Всех в кутузку, из кутузки в эшелон. И пошел битком набитый поезд на восток.

Что это была за кампания такая, какой был в этой опричнине довод — неизвестно. Но не стройка социализма, не лесоповал, не котлован. Эти люди были ненужными. Их убрали из жизни как избыточную сорную мелюзгу. Хотя план органам спустили свирепый, объемный, и тащили сплошную мелкую сеть. Ершами не брезговали, они, в основном, и попались.

Не учения ли то были? Большая, ответственная, так сказать, разминка?

В мае баржи, в которых примучили голодом, болезнями, теснотой и вшами шесть тысяч человек, привезли их в назначенное Никуда. Баржи пристали к острову Назинскому. Этот громадный остров — 33 километра по периметру — расположен на речном раздолье там, где в набравшуюся сил Обь впадает полноводная речка Назина.

Тайга сырая, дикая, весна запоздалая, лютые комары и гнус.

За все суровое лето так и не придумали, что делать с такой прорвой разнобродных мужчин, женщин и детей, чем их кормить. Учения закончились. Все, что у них было — сырая земля, костры и малые пригоршни муки, раздаваемой в тлеющие шапки и подолы, и просто в горсти. Ни крыши над головой, ни посуды, ни инструмента. Ни мыла — ничего. И не сбежишь — вода широкая, студеная. Северная вода. Ослабевшему вплавь спасаться — безнадежно. Плот голыми руками не построишь, а если и построишь — охрана прищелкнет.

Уголовники и охрана стакнулись и вскоре ободрали с бедненьких последнее, меняя хлеб и табак на остатки денег, одежду и мелкие причиндалы. А после и попросту отбирали что приглянется. Блатные охотились за людьми с золотыми зубами, и по острову стали находить трупы с вывороченными челюстями.

Полуголые люди сходили с ума от страха и голода. Получив пригоршню муки, они часто даже не разбавляли ее водой, чтоб не успели отобрать. Тут же высыпали ее себе в рот и умирали от удушья.

Все виды простуды, дизентерия, тиф, цинга.

И убийства, все чаще убийства. Через месяц на острове начали есть друг друга, и превратился он в остров Людоедов. Перевелись слабые, неосторожные, доверчивые. Сильные, но самоуверенные — тоже.

В августе из шести тысяч человек на острове осталось неполные две. Назинский остров засеян костями, зыбится черепами. Страшно представить себе здесь земляные работы.

Семьдесят лет спустя, в самом начале июня, такой же запоздалой весной, миссионерский теплоход «Надежда» подошел к Деревне Назиной. Председатель сельсовета, умный потомок ссыльных, на всякой случай разумно пожаловался приезжим на жизнь. Здесь жили с рыбы. Правда, выходило, что в изобилии здесь ловится рыба бросовая, дешевая, а нельма и стерлядь — как-то не очень.

Бережется, лукавит, сказал сведущий рыболов о. Степан.

Дело шло к вечеру, остров Смерти темнел за сотни метров, окруженный косматой ледяной водой.

— Мы туда не