Закуси горе луковицей [Валерий Николаев] (fb2) читать онлайн

Валерий Николаев Закуси горе луковицей

Посвящается участникам локальных войн и их женам

Эта история произошла с моей давней знакомой. Я был свидетелем и участником лишь некоторых описываемых здесь событий. Одно из них запечатлено на фотографии. На фоне буйно цветущего куста розы, опирающегося на обветшалый штакетник, молодая пара. Он в военной форме сидит в инвалидной коляске, выглядит радостным и взволнованным. Она в зелёном, охваченном пояском шёлковом платье, стоит рядом. Её изящная рука уверенно покоится на его плече.

Мужчина худощав, тёмноволос, с чуть зауженным смуглым лицом, украшенным тонкими чёрными усиками. Глаза и густые с крыловидным изгибом брови — тоже черные, лоб открытый.

Взгляд серо-зеленых глаз невысокой женщины спокойный и теплый. Безупречный овал лица, тонкие изогнутые брови, кожа с легким загаром, фигура стройная. Её вьющиеся каштановые волосы зачесаны за уши. Именно эта милая женщина в один из самых драматических периодов своей жизни и рассказала мне многое из того, чего ранее я не знал. А встретив мое горячее сочувствие и узнав о желании написать обо всем услышанном, она любезно предложила мне свои дневниковые записи той поры.

И теперь мне лишь остается восполнить некоторые пробелы в этом повествовании и, в меру своих способностей попытаться пересказать эту, на мой взгляд, весьма любопытную историю.

Глава 1 Я — жизнь

Однажды из Чечни в обычную городскую больницу, по какой-то никому неведомой причине, доставили партию раненых. Ребят вывезли прямо с поля боя. Один из них, офицер, был в критическом состоянии: обе его ноги буквально расплющены. Еще были пулевое ранение в плечо, ссадины и ушибы. Повязки и жгуты, наложенные наспех — в крови и грязи. Сам он — в травматическом шоке. Пульс едва прощупывается.

На его посеревшей крепкой груди холодно поблескивал офицерский жетон, сделанный в виде скругленной иконки с изображением ангела-хранителя и выбитым внизу вместо имени личным номером. А помощь этому находящемуся на краю гибели малоизвестному Л-914568 сейчас была очень кстати.

Без промедления начали готовить его к операции. Сделали местную анестезию, обработали раны; на кровоточащие сосуды наложили зажимы, занялись переливанием крови и плазмозаменителей.

Было очевидным, что ноги не сохранить, ибо кости раздроблены, ткани размозжены на большом протяжении. Усечение конечностей для раненого тоже могло оказаться смертельным, но это был его последний шанс.

Когда стабилизировались артериальное давление, пульс и дыхание, начали операцию.

«Да, отвоевался парень, — подумала Лихачева Зоя, молодая хорошенькая медсестра. — Ох, и велика же плата за жизнь! И его семье теперь не позавидуешь — хлебнут лиха».

Операция шла долго и завершилась благополучно. Пулю извлекли, ноги ампутировали выше коленей. Швы наложили аккуратно. Да иначе и быть не могло, ведь оперировал сам Терентьевич, за глаза называемый Верной Рукой. Раненого поместили в реанимационную палату.

Зоя уже не раз собиралась уйти из операционных сестёр — психика на пределе, — да все что-то останавливало ее. И вот сразу после этой операции она решила окончательно: ухожу.

Заведующий отделением, Николай Иванович, человек в годах: седой грузный, величественный, строгий и вместе с тем добрый, принял у нее заявление, терпеливо выслушал ее и сказал:

— Что ж, Зоя Николаевна, устала от крови, говорите? Ну, устала, так устала. Восемь лет — срок немалый. Спасибо. Вы неплохо справлялись. Жаль, конечно. Но хорошо, что о своей замене побеспокоились. Пойдёте палатной сестрой?

— Пойду, — ответила она.

— Хорошо. Только у меня к вам будет одна просьба.

— Слушаю вас, Николай Иванович.

— Меня тревожит исход операции Некрасова. Вы бы не смогли присмотреть за ним?

— Не беспокойтесь. Я подежурю около него.

— Ну, вот и славно.

Вечером она зашла в палату к раненому. Комната была светлая, двухместная. На тумбочке лежала медицинская карта, Зоя заглянула в неё: «Некрасов Владимир Митрофанович, капитан, тридцать лет».

«Вот уж не думала, что он мой ровесник», — удивилась она. Придвинула стул к его изголовью, присела и, глядя на него, невольно задумалась.

Его заостренный нос, впалые щеки, мертвенная бледность, проступающая сквозь светло-серую щетину, наводили на мысли о бренности человеческого существования. Несмотря на различия своих жизненных принципов и целей, исключительность заслуг и дарований или полную никчемность, все, так или иначе, движутся в одном направлении. Кто-то обгоняет других, кто-то отстает, а некоторые погибают, едва начав свое путешествие. Попытки отдельных незаурядных людей сопротивляться существующему порядку вещей нередко приводят их к еще более преждевременной усталости и смерти.

«Так что же такое жизнь? — думала Зоя. — Если это дар Божий, то почему тысячи случайностей могут легко погубить ее? Как странно.

Человеческая жизнь подобна выпавшей на листок росинке. Внезапный порыв ветра, упавшая сухая ветка, зверек или птица могут невзначай стряхнуть ее, и она тут же впитается в землю. Если же ей суждено дождаться солнца, то эта прозрачная капелька в мгновенье засияет волшебным бриллиантовым переливом. И чем больше будет падать не нее света, тем она будет таинственней и притягательней. Однако же ей недолго суждено удивлять мир: яркое солнце быстро высушит ее. Чудо, увы, быстротечно».

По нескольку часов в сутки она просиживала у койки Некрасова. Но он в себя так и не приходил. Леонид Терентьевич порекомендовал ей разговаривать с ним. Но о чём говорить с незнакомым человеком? И уже со следующего дня Зоя начала читать ему вслух «Анжелику». Прочла первую книгу, начала читать очередную. И вот на исходе второй недели в одиннадцать утра Некрасов начал приходить в сознание. Услышав шевеление, она привстала. Его воспаленные веки подрагивали. Лицо ожило: мимика была такой, будто он уже начал осматриваться, но почему-то забыл открыть глаза. И вот, наконец, его ресницы с видимым усилием разлепились.

Взгляд Некрасова, отстраненный, затуманенный, будто опасаясь соскользнуть вниз, уперся в потолок. Вероятно, его мысли с трудом пробивались сквозь ватную пелену беспамятства. Зоя склонилась над ним так низко, что не увидеть ее было нельзя. Некоторое время он еще продолжал смотреть «сквозь нее», затем глаза его стали проясняться, наполняться удивлением. Он облизал пересохшие губы:

— Я слышал… что смерть — неприятная… дама, а ты — красивая.

— Я не смерть, а жизнь, — возразила она.

— Жизнь?.. Хорошо, — облегченно выдохнул он. И, словно привыкая к этой мысли, умиротворенно закрыл глаза. Но вдруг, как от толчка, снова открыл их. — Что со мной?..

Сестра положила руку ему на грудь.

— Не волнуйтесь. Все хорошо. Вам сделали операцию. И все самое ужасное позади. Отдыхайте.

Тогда она так и не смогла сказать ему, что он остался без ног. Об этом Некрасов узнал позже, от врача. И с тех пор стал ужасно нервничать. Он длительное время температурил, иногда терял сознание и бредил.

Его горячечный бред обжигающе действовал на нервы девушки. Владимир почти всегда попадал в одну и ту же ситуацию — босым бежал в атаку, командовал, ругался и стонал.

«Проклятье! Сколько же здесь битого стекла, — шептал он. — …Брагина, Брагина прикройте!.. Давай, мальчик, давай! Вот так… Жорка, берем под перекрёстный. Не отставай!.. Твари чумные… по норам прячетесь? Выкурим. Всю погань выкурим! — гневно восклицал он. — О-о! И тут колючки, — скрежетал зубами Некрасов. — Когда же это кончится?»

Однажды она задремала и очнулась от его страстной мольбы:

«Потерпи, миленькая, потерпи. Пожалуйста, потерпи. Я спасу тебя… спасу… спасу…»

Глубоко и часто дыша, он весь напрягся. Потом на какое-то время затих. Его короткие волосы взмокли от пота и напоминали ежовые иголки.

«Прости меня, девочка… прости».

Его сбивчивый шепот, невнятное бормотание, хриплые выкрики и стоны леденили сердце. У человека уже три недели не было ног, а он все воевал. Ирреальность его подсознательных представлений вывела девушку из привычного состояния душевного равновесия.

Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что у медиков, работающих в хирургии, травматологии, на скорой помощи и часто видящих предсмертные муки людей и утешающих их в такие роковые минуты, со временем изначальные чувствительность и сердечная жалостливость притупляются. Природный инстинкт заботливо предохраняет их души от саморазрушения, вырабатывая что-то вроде иммунитета к чужой боли, или, говоря жестче, — профессиональный цинизм. И это оправдано самой жизнью: ведь нельзя же им умирать с каждым, нельзя расслабляться — нужно спасать.

Но дежурство Зои у постели Некрасова сделало ее причастной к его боли. Было ясно, что это именно боль, а не какой-то конкретный противник, и вызывала у него такую непримиримую ярость. Именно она и была сейчас его самым серьезным и беспощадным личным врагом. Инъекции промидола давали ему передышку, но память снова погружала его в страдания.

У физической боли есть одна характерная особенность — доминировать над всеми помыслами человека; для него в данный момент нет ничего важнее, чем избавиться от нее. А когда она, наконец, покидает его, тут-то на смену ей и приходит мука другого свойства — душевная, не менее настырная и жестокая.

Так было и с Владимиром. Когда физическая боль потеряла свою пульсирующую остроту и стала привычной неизбежностью его существования, некоторое время он благодушествовал. Казалось, дела у него уже пошли на поправку, и вдруг проявился его психологический надлом. Потеплевший было взгляд, снова стал тусклым, отчужденным. Капитан подолгу замыкался в себе, не реагируя ни на что, отказывался от еды. Сестры смотрели на это как на капризы, а Зоя — как на отказ от жизни.

Некрасов, конечно же, заметил ее особое отношение к нему и временами, когда оптимизм ненадолго возвращался, был с нею вполне откровенен. Так она и узнала некоторые подробности его жизни. Детство он провел в Грозненском детдоме. Однажды, прочитав книгу о полководце Суворове, стал мечтать о военной карьере. Учился он неплохо и при конкурсе шесть человек на место в училище поступил. В браке был менее года, развелся. До направления в последнюю командировку жил в общежитии при части.

И теперь она понимала, какая лавина страшных своей неразрешимостью вопросов обрушилась на него. Как примириться со своим увечьем? Чем заниматься? Где жить и с кем? — Было, отчего волноваться: ни дома, ни семьи.

Насмотревшись на муки Некрасова, Зоя уже не могла избавиться от однажды посетившей ее мысли, что некоторые наши вожди, с лёгкостью посылающие под пули молодежь, — соучастники массовых убийств. И вместо персональных пенсий и льгот было бы справедливей предоставлять им пансионаты с решетками. Ведь если бы они были убеждены в неотвратимой ответственности за каждую искалеченную или погубленную при их участии жизнь, то они стали бы обдумывать свои слова и решения так же тщательно, как Бог взвешивает грехи человеческие.

В отделении имелось несколько инвалидных колясок, и с некоторых пор на одной из них стали возить Владимира. Сначала Зоя вместе с санитаром помогала ему перебраться в неё на час-два в день, потом ему стало хватать и ее помощи. Постепенно коляска становилась повседневным средством передвижения Некрасова. Его мышцы на руках стали наливаться, тело крепнуть — молодость брала свое. Однако у Лихачевой появилось смутное предположение, что он боится своего выздоровления. Дурной знак. И она рассказала об этом Леониду Терентьевичу. А тот сделал Некрасову кое-какие назначения и направил его на приём к психотерапевту Калюжному.

Апрельское солнце своим ласковым ликующим светом успокоило и расслабило Владимира. В ожидании встречи он сидел в ординаторской в своей коляске и благодушно осматривался. Вскоре появился врач — улыбчивый худощавый мужчина лет пятидесяти. Он был выше среднего роста, чуть сутул и неуклюж. Густые серые волосы, мысиком наползающие на лоб с тремя глубокими поперечными морщинами, едва не касались столь же густых бровей. Его нос, словно с чужого лица, был непропорционально велик, глаза — водянистые. В его облике, движениях было что-то медвежье. Зоя почти не знала этого врача.

— Сегодня у нас — как в солярии, — приветствуя, протянул он руку Владимиру. — Как у вас дела? Говорят, на поправку идете. Настроение, небось, весеннее? Или не очень?

Проговорив всё это густым твердым голосом, он снял с себя светлый с болотным отливом пиджак и набросил его на спинку стула. Затем выдвинул стул и, плотно усевшись, внимательно посмотрел в глаза капитану.

Некрасов лениво пожал плечами.

— Понимаю, — заметил врач, — со мной тоже иногда случается депрессия, хотя веских причин для этого у меня вроде бы и нет.

— Вот именно. Зато у меня есть, — сказал Некрасов. — Как-никак именно меня укоротили на целых семьдесят сантиметров. Это ли не причина для скверного настроения?

— Тут я не спорю: беда есть беда, — сказал Калюжный. — И, тем не менее, при всем трагизме вашего положения, позволю себе заметить, с людьми случаются вещи не менее страшные, чем с вами. Миллионы людей прожили свои жизни, так ни разу и не увидев солнца, не услышав ни единого звука, не сделав ни одного шага по земле. И у них хватало мужества достойно пройти свой путь. Попробуйте и вы избавиться от жалости к себе.

— Доктор, только не надо морали, — поморщился Владимир. — У меня от нее в мозгах глючит. Знаете, я ведь не трусливого десятка, но повода для оптимизма ну никак не нахожу. Понимаете, в этой жизни мне буквально не за что зацепиться. У меня нет ничего и никого. Само мое существование теперь лишено всякого смысла.

Калюжный подался вперед.

— А теперь, капитан, послушайте, что я вам скажу. Во-первых, смысл своего существования каждый задает себе сам. Во-вторых, за тридцать лет своей жизни вы немало походили, поездили, повидали, многому научились. На сегодняшний день у вас есть образование, навыки, мозги, руки. Это приличный капитал. Кроме того, вы молоды и в остальном здоровы, — я смотрел вашу медкарту. А месяца этак через три-четыре здоровье ваше восстановится, и вы сможете начать активную гражданскую жизнь. У вас будет возможность не только овладеть новой специальностью, но и создать семью, и я уверен, вы сможете стать хорошим отцом. Если вы всегда будете помнить, что счастье возможно и что ваше будущее зависит только от вас, гарантирую, достигнете любой желаемой цели.

— Вашими бы устами… Однако… должен признаться, это ранение настолько все изменило — мои возможности, мир вокруг меня, в такую смуту повергло мою душу, что мне не только мечтать, но и думать о будущем не хочется. Счастье, как я понимаю, это вообще редкая вещь, а для меня теперь и вовсе — химера. Нет, я, определенно, отмечтался.

— Глупости, — с раздражением возразил врач. — С мечтой никогда нельзя расставаться, даже с самой невероятной, — и он, как бы ненароком, скосил глаза в сторону Зои. — Порой необъяснимым образом совершается невозможное — мечта сбывается.

Щеки у Владимира порозовели.

— Так что, капитан, я вам по-дружески советую: закусите горе луковицей и живите дальше. И смелее смотрите в будущее. А я к вам как-нибудь еще загляну в палату.

Они распрощались по-доброму. Зоя отметила, что встреча была отнюдь не напрасной. Только уж очень не понравился ей недвусмысленный намек доктора. Претенденты на руку и сердце у нее и так не переводились. Но она от них хотела нечто большего, чем то, что они могли ей предложить. И, по крайней мере, в ее планы никак не входит связать свою жизнь с калекой.

«А Некрасов-то, оказывается, и краснеть умеет. С чего бы это? Он явно был смущен то ли бестактностью доктора, то ли тем, что тот угадал его мечту. Вот еще не хватало!»

Дня через три на улице значительно потеплело, и Зое разрешили вывезти Владимира на прогулку. Не без труда одевшись, он перебрался в коляску, а лифт доставил их на первый этаж.

И вот они на улице. Как странно — еще не распустились почки, не было первой грозы, а воздух уже так ароматен, что нужно совсем немного воображения, чтобы представить себя посреди цветущего луга. Об этом девушка и хотела сказать Некрасову, но, взглянув на него, поняла, что и он испытывает то же самое.

Свернув с тротуара на грунтовую дорожку, ведущую вглубь сквера, они тотчас попали в другой мир. Колеса катились по влажной земле мягко-мягко. Каждый сделанный ею шаг приносил удовольствие.

Время близилось к полудню. Сквер был буквально затоплен золотым светом. Щебет стоял неумолчный. Возле скамейки на небольшой прогалинке они остановились. Зоя присела. До больничного корпуса — рукой подать, но он остался у них за спинами и словно перестал существовать. Шум автомобилей и завывание троллейбусов на соседней улице тоже совершенно не мешали им, они остались где-то там, в грубой реальности.

Она смотрела на Некрасова и не узнавала его. С полусонным, глуповато-счастливым выражением лица он с интересом наблюдал, как скворцы из покосившегося линялого скворечника выселяют воробья. Обычная история.

— Вот жизнь! — горьковато усмехнулся Владимир. — И тут жилищные проблемы. Перетерпела птаха морозы, полуголодное существование, а теперь, нате вам, курортнички заявились — и пожалуйте вон! Все как у нас. Зоя, может быть, вы мне подскажете, отчего всё так нелепо устроено, что за все надо драться, и порою — насмерть?

— Может быть, это необходимое условие эволюции?

— Похоже на то, — вздохнул он. — Но не глупо ли улучшать общество таким примитивным способом, как ведение войны?

— Кажется, вы переходите в стан пацифистов?

— Вы имеете в виду — «переползаю»?.. Нет-нет. Защищать Родину — это привилегия и обязанность мужчин. Так было и так должно быть. И все же часто думаю: до чего же неумно я распорядился своей жизнью?.. Мечтал, что у меня будет хорошая семья, будет уютный, мною построенный дом, замечательный фруктовый сад… А прожил свою жизнь как-то начерно — в суете и нервотрепке. Думалось, все еще впереди… вот отвоюю — и заживу по-человечьи. И вдруг очнулся, а жизнь моя уже отстучала, как ритуальный барабан.

— Ну что вы о себе все в прошедшем времени говорите? И не стыдно?.. Мы же стараемся вернуть вас к нормальной жизни. Вот заживут ваши раны, закажете себе хорошие протезы, и у вас всё еще будет: и свой дом, и семья, и сад.

— Это вряд ли… Порою мне кажется, что происшедшее со мной не случайно; появись у меня возможность начать все заново — скорей всего я бы опять понаделал ошибок. Потому что до сих пор не знаю, что для меня важнее: уберечь совесть от мук или тело от ран. Цена высока… пожалуй, слишком.

— Это не пустяковый вопрос, согласна. Ошибки неизбежны, тем более что никто или почти никто не знает, в чем же все-таки смысл жизни? Только ли, как я до сих пор полагала, в стремлении человека к полной гармонии?

— Не уверен. Опять же, и гармонию каждый из нас представляет по-своему. Одному для ее обретения нужны учебник по эстетике, библиотечка классики и фонотека, другому — только сбалансированное питание и спортивные снаряды, третьему — молитва и пост.

— Что ж, у каждого из нас свои представления о жизни, и поэтому все мы ошибаемся по-своему, а еще — ушибаемся, и чаще всего о свои принципы.

Они помолчали. И тут Владимир неожиданно спросил ее:

— Зоя, простите за неловкий вопрос, а вы были замужем?

— Нет, — как-то слишком уж буднично ответила она.

— Все дело в принципах?

— Похоже на то, — повторила она его фразочку.

— Вы такая… симпатичная, умная… н-не понимаю.

— Я и сама не понимаю. Как-то один из моих приятелей при расставании сказал мне, что я слишком холодна, и он опасается замерзнуть возле меня. С тех пор, мне кажется, я стала еще холоднее.

— Не придавайте значения всякому вздору. Это он от досады, конечно, наговорил, от обиды на вас. Знаете, когда я вижу безупречно сложенного человека, почему-то всегда возникает уверенность, что уж у него-то непременно все в порядке, и кажется невозможным, что такой человек может страдать от одиночества или чьего-либо невнимания.

— Это иллюзия, — сказала она. — И мой личный опыт тому доказательство. Не знаю, почему, но мужчины, те, что приятны мне, попросту избегают меня. А ухаживать за мной пытаются или умные женоподобные дядечки, или инфантильные с растительной психологией мальчики. Отчего так происходит?

— Не представляю, — вымолвил он. — Но иногда красота и отпугивает. На острове Ява, например, растет чудный цветок — примула королевская. Когда люди видят ее распустившейся, их сковывает панический страх, потому что она растет высоко в горах и расцветает только накануне извержения вулкана. Может быть, и у ваших тайных поклонников есть какие-то причины остерегаться вас? Или все дело в чрезмерной рассудочности?

— Пожалуй.

— Так она в любви не помощница, по себе знаю. Казалось бы, с интересным, способным к размышлению человеком всегда удастся найти общий язык. Но, нет. Разумно размышлять и принимать благоразумные решения далеко не одно и то же. Здесь лучше довериться интуиции, именно в ней проявляется накопленный нашими предками опыт.

— Знаете, Владимир, что мешает общению, я догадываюсь. — Моя излишняя категоричность в суждениях и поступках. Но другой я не могу быть. Родители — и те сбежали от меня в Уренгой, деньги зарабатывать. Квартиру здесь купили и опять уехали. Теперь у меня есть все необходимое… все, кроме такого пустячка, как счастье.

— А скажите, Зоя, с кем-нибудь из ваших приятелей вы пробовали откровенно поговорить?

— Это ни к чему. Они и так лезут в душу, не вытирая ног. Я с вами-то разоткровенничалась случайно, как с попутчиком в поезде. А с ними бесполезно.

— Спасибо за доверие.

— Лихачева! В ординаторскую! — крикнули у них за спинами.

— Подождите, пожалуйста, я кого-нибудь пришлю к вам, — сказала она.

— Не обязательно.

На «пятиминутку» Зоя шла с невероятно легким сердцем, какое-то странное, давно забытое ощущение владело ей. Мимоходом она отправила к Некрасову его соседа по палате Марченко.

А на следующий день она узнала, что после окончания ее смены привезли саженцы кленов. В их посадке, вместе с другими выздоравливающими, участвовал и ее подопечный Некрасов. Он придерживал деревце за ствол, а его сосед засыпал корни землей. Это не просто факт, а симптом к выздоровлению.

Когда она спросила Владимира, какая в том была необходимость, он ответил:

— Я так подумал: коль не суждено мне построить дом и вырастить сына, так посажу хоть несколько деревцев — все не напрасно жизнь пройдет.

Дня через два случилась одна неприятная история, впрочем, для Зои — две. Только она заступила на ночное дежурство, как тут же к ней начал клеиться дежурный врач. Он был молод, смазлив и нахален, с устоявшейся репутацией ловеласа. Девчонки, увидев, что он не отстает от нее ни на шаг, стали хихикать:

— Антоша опять начал свои брачные танцы. Пропала ты, Зойка, уж этот красавчик пока не добьется своего — не отступит.

Ее все это очень разозлило. И когда в перевязочной тот самоуверенный красавчик вдруг положил ей свою руку на грудь, Зоя влепила ему такую увесистую пощечину, что тот прямо зашатался. Глаза его заслезились.

— Ты… ты… ты чего?! Ненормальная, что ли? Так ведь и ушная перепонка может лопнуть!

А она, трясущаяся от негодования, чуть ли не прошипела:

— И не только перепонка. Вам повезло, что у меня в руках не оказалось бутылки с микстурой.

— Тебе к психиатру нужно обратиться!

— А вам — к хирургу, чтобы руки поукоротили.

Врач, взвинченный до предела, круто повернулся и выскочил в коридор.

В тот вечер дурное настроение Зою уже не покидало. И вот новая неприятность. Перед самым отходом ко сну она зашла в девятую палату. Некрасов, увидев ее, приподнялся на локтях.

— О, Зоя, наконец-то вы и к нам заглянули. А то уж мы стали подумывать, что в чем-то провинились перед вами.

Она, обозначив на лице дежурную улыбку, прошла мимо него к накануне прооперированному старичку. Предложив тому термометр и одарив его таблетками, Зоя направилась к выходу.

Отгадав ее намерение по уже отсутствующему выражению лица, Некрасов шутливо взмолился:

— Зоенька, ну уделите нам хоть минуточку своего внимания.

И, воспользовавшись тем, что она проходила мимо, неожиданно свесился с кровати и в последний момент уцепился за рукав ее халата. Но она, еще не остыв от недавно пережитого унижения, не остановилась, а с раздражением рванула из его пальцев рукав, и тут же услышала глухой удар упавшего на пол тела. Сердце испуганно сжалось. Она обреченно оглянулась. «Боже! Я ведь его с кровати сдернула. Вот бешеная». Все больные напряженно приподнялись.

Почти швырнув на ближайшую тумбочку поднос с лекарствами, Зоя бросилась к Владимиру. Он был без сознания. Тут подоспел и Марченко. Вместе с ним они с трудом подняли бесчувственное тело на кровать. Пока Марченко бегал за нашатырным спиртом, Зоя с тревогой осматривала Некрасова: уж не ударился ли он виском? Слава Богу — нет. На его левой культе, на бинтах появилось алое пятнышко. Вот куда пришелся удар. «Его раны и так плохо заживают, а тут еще я добавила ему боли. Вот же стерва!»

Прибежал Марченко.

— Что-то вы, Зоя Николаевна, резковато сегодня с нашим кэпом обошлись: выдернули его из-под одеяла, как сосиску из кожуры.

Смоченная нашатырем ватка дрожала в ее руках. Некрасов очнулся, наморщил лоб:

— Что это со мной?

— Это, друг мой, — любовь, — с наигранной важностью пояснил Марченко. — Когда заступает на смену обожаемая мной Галюня, я тоже периодически теряю сознание.

Больные заулыбались. Зоя, чувствуя ужасную неловкость, выхватила из нагрудного кармашка халатика клочок ваты и стала поспешно высушивать им выступившую на лбу Владимира испарину.

— Прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Сегодня совсем не владею собой. Извини.

Поправила его одеяло и вышла. А потом, уйдя подальше от всех, от души поплакала. Обида, словно ржавая муть, осела. И стало легче.

Вскоре раны у Владимира зарубцевались, и он стал вполне обходиться без чьей-либо помощи. Вращая руками вспомогательные ободки колес, Некрасов целыми днями раскатывал на коляске по скверу. Их с Зоей беседы как-то сами собой прекратились. И вот пришло время отправки его в санаторий, а там и на постоянное место жительства.

Владимир погрустнел. Было видно, что предстоящие перемены его не очень радуют. Да и у нее на душе отчего-то стало неуютно, слякотно.

«Устала, что ли? — размышляла она. — Видимо, и мне в своей жизни пора что-то менять. Может быть, в отпуск съездить?.. Тоже на море. А что, неплохой вариант. И на билетах можно сэкономить, ведь кого-то в качестве сопровождающего все равно будут посылать с Некрасовым. А я и в отпуске уже полтора года не была, и отгулов у меня, если сеном брать, целый воз будет. Надеюсь, к моему предложению отнесутся с пониманием».

Все вышло почти так, как она и предполагала, все, кроме сроков: через две недели она должна быть на работе — дефицит кадров. Ну и то неплохо. Через три дня они были полностью готовы к путешествию. К Владимиру вернулось хорошее настроение. С утра он простился с товарищами, переоделся в военную форму. И вот они уже на пути к вокзалу.

Глава 2 На юге

Санаторий находился на самом берегу Черном моря. Устроив Некрасова в одном из корпусов и пообещав изредка навещать его, Зоя не спеша, направилась в поселок. За воротами санатория был небольшой стихийный рыночек. Несколько селянок продавали жареные семечки, черешни, пучки зелени, редиску и даже хлебный квас с плавающим в нем изюмом. Картонные коробки здесь использовались как прилавки.

Завидев девушку с вещами, женщины стали наперебой предлагать ей остановиться у них. Они настойчиво расхваливали свои флигельки и сарайчики. Зоя по очереди выслушивала условия проживания, улыбалась, кивала хозяйкам, говорила, что подумает, и подходила к следующей. С годами у нее появилась устойчивая рыночная реакция: чем настойчивей навязывали ей товар, тем меньше ей хотелось его купить. Еще и на продавца посмотрит: если он опрятен и улыбчив, то, скорей всего, купит именно у него.

Особнячком от них стояла сухонькая до черноты загорелая женщина. Волосы цвета мокрой соломы подстрижены под короткое каре. Если б не ее тяжелые натруженные руки и жилистая шея, ей с легкостью можно было бы дать лет сорок. Она вскинула на девушку свои голубовато-зеленые глаза и молча улыбнулась. Зоя обратилась к ней:

— Извините, вы тоже сдаете жилье?

— Да, милая, — просто ответила она. — Только места у меня и в доме хватит. Есть козы, курочки, огородик. И от санатория недалеко. Если тебя что-нибудь не устроит, то без труда сменишь квартиру на другую. Уже третий сезон пляжи полупустые.

— А мне отдельное жилье и не нужно. Я согласна.

И они, взяв по сумке, направились к поселку. Несколько минут спустя о своей хозяйке Зоя знала уже многое. Зовут ее тетя Маша. Дети взрослые, живут на Дальнем Востоке и приезжают к ней раз в два года. Ей бывает скучно, и она изредка пускает кого-нибудь на постой.

Они остановились у небольшого свежевыбеленного дома. Сразу за калиткой — чистый уютный дворик с великолепной виноградной беседкой и роскошной яблоней, прислонившейся к летней свежевыбеленной кухоньке. Под яблоневой кроной стоят старенький стол, покрытый веселой в голубой цветочек клеенкой, и пара стульев, тоже очень старых.

— Как здесь хорошо! — воскликнула девушка. — Как у моей бабушки в поселке.

Хозяйка улыбнулась:

— Пойдем, дочка, я тебе огород покажу, там как раз абрикосы поспели.

Зоя, избавившись от вещей, поспешила за тетей Машей. И одного взгляда на огород было достаточно, чтобы понять, что хозяйка она аккуратная и работящая, а этот год в отношении урожайности — весьма благодатный.

Два абрикосовых дерева густо усеяны крупными оранжевыми с красноватым налетом плодами. Тяжело опустили свои длинные ветви груша и поздняя яблоня. Персиковое и айвовое деревья тоже усыпаны плодами. Вдоль забора — шеренга слив и вишен.

— Боже мой! Да у вас тут как в раю! — воскликнула Зоя. — Мне ни разу в жизни не приходилось быть в таком замечательном саду.

— Ну, вот и славно. Живи как дома, кушай все, что понравится, чай не обеднею.

Девушка, растроганная непонятной ей щедростью, бросилась к тете Маше и поцеловала ее в смуглую щеку.

— Спасибо! Я постараюсь вас не огорчать.

В доме было уютно. Вещи — только необходимые. Все, кроме цветного телевизора, напоминало ей о ее детстве: радиола с двумя коробками пластинок, круглый стол, сервант с чайным сервизом, низкий диванчик и книжный шкаф, доверху забитый преимущественно истрепанными книгами.

— Что, Зоенька, удивляешься моему отношению к книгам? — перехватила она взгляд своей гостьи и пояснила: — Это все из библиотечного фонда. Обветшали больно, вот и списали их. А я не отказалась, когда мне предложили. Старые книги, как и старые люди, выглядят неважно, а мудрости в них — предостаточно.

— Мне у вас все нравится, — искренне призналась Зоя. — Если моей семье будет суждено жить в собственном доме, то хотелось бы, чтобы в нем дышалось так же легко, как и в вашем. Да и сад мне бы хотелось похожий на ваш.

— Ну что ж, дай Бог. А сейчас, милая, давай почаевничаем с тобой, а за чайком и поговорим.

Пока она расставляла посуду, накладывала загустевшее варенье, резала батон, чайник переливисто засвистел. Из дорожных запасов Зоя достала баночку сыра и горстку карамели. Чай сели пить под яблоней.

— Тёть Маша, меня сам Бог привел к вам. Я уже так давно не сидела в хорошей компании. Нет, честно. Дома — одна, на работе — не расслабишься, а по кафе и ресторанам ходить не в моих привычках. Только сейчас и поняла — как же я устала от такой несуразной жизни.

— Ну, поняла и хорошо. Сделать правильные выводы — уже полдела. А что ж, Зоенька, подружку не заведешь? Если не с кем поделиться радостью — то и радости не почувствуешь, а горе придет — одной носить, недолго и надорваться.

— А с подружками, теть Маша, у меня все разладилось, — посетовала она на судьбу. — Издержки переходного возраста. Девчонки, с которыми я дружила, замуж повыходили и теперь стали избегать меня: боятся, что могу понравиться их благоверным. Что ж, все может быть. Так что на подруг я не в обиде.

Хозяйка успокаивающе тронула ее за руку.

— Вот и правильно. И не переживай, придет и к тебе любовь. Умной девчонке всегда трудно найти подходящего парня. Но, по правде говоря, совершенно не обязательно искать себе в пару интеллектуала. В семейной жизни приходится очень о многом говорить и меньше всего о вещах возвышенных. Если у вас полное совпадение мыслей, вкусов, пристрастий — подумай: чем вы будете интересны друг другу?

— Вы хотите сказать, что, связав свою судьбу с человеком без особых претензий, я бы ничего не потеряла?

— Вполне допускаю, — улыбнулась тетя Маша.

— Но это же абсурд! Выйти за такого замуж — это добровольно обречь себя на прозябание. Нет. Мы на то и разумные существа, чтобы своего избранника подбирать равного себе по разуму.

— Искать себе жениха или невесту своего уровня или достатка — типичное заблуждение образованных людей. Они почти всегда ищут их в своем узком кругу и, порою, не находят не то что своей любви, даже хорошей дружбы. Вот и заключают браки по расчету. А потом всю жизнь притворяются, изображая то восторженные эмоции, то безудержную страсть, то любовь… Типичное заблуждение. Это я как психолог утверждаю, — неожиданно вырвалось у нее.

— Вы — психолог?!

Видя ее неподдельное изумление, тетя Маша рассмеялась.

— Да, Зоенька. Все пенсионеры когда-то чем-то занимались. И я работала в этом самом санатории. Если ты не против, я завершу свою мысль.

— Конечно-конечно. Буду рада услышать вашу точку зрения.

— Так вот. Одна моя подруга была заведующей загсом и всю жизнь занималась научной работой. Она лично беседовала с теми, кто желал вступить в брак, и с теми, кто хотел расторгнуть его. Накапливая и анализируя информацию, она, ни много ни мало, пыталась выстроить модель беспроблемного брака. Но выводы были столь противоречивы, что выходить на защиту диссертации было не с чем. В любви все непредсказуемо и почти необъяснимо. По каким-то немыслимым приметам, невидимым движениям души люди узнают друг друга. И очень часто вопреки всем условностям и запретам, преодолевая различия в возрасте, социальном положении, вероисповедании и образовании, становятся счастливой семьей. Неравные браки беспроблемными не назовешь, но в этих семьях, как правило, не возникает соперничества. Сам собой решается вопрос лидерства, и хоть кто-нибудь из двоих берется за ведение домашнего хозяйства.

— Так ли все это важно?

— В семье все важно. Я знаю одну пару: оба прекрасные музыканты, эрудиты, но в быту беспомощны, как младенцы. Добавь сюда их честолюбие, упрямство и взаимное раздражение от общей неустроенности: текущих кранов, сломанных вещей, невкусной пищи. Разве не жаль этих людей?

— Тетя Маша, вы хотите сказать, что их брак — ошибка? И если они сейчас разведутся и создадут новые семьи, она, к примеру, со слесарем, а он — с кондитером, то станут счастливее?

— Вероятно. Но при одном условии, — подняла палец хозяйка, — они женятся по любви.

Зоя улыбнулась:

— Существенная оговорка. Так все-таки, тёть Маша, в чем смысл вашего подхода к поиску того самого единственного человека?

— Ничего хитрого. Для начала ничем не ограничивай свой выбор. Искать свою половинку нужно не спеша, и не просто высматривать, а подбирать ее всеми органами чувств. К голосу рассудка прислушивайся только тогда, когда можешь наделать глупостей, зато сердцу своему нужно доверять всегда. И ты не ошибешься.

— Да, — вздохнула Зоя и растерянно улыбнулась, — действительно, ничего хитрого.

Чаепитие закончилось, но вставать из-за стола не хотелось. Ветерок кружил запахи травы, моря, задумчиво шелестел листвой.

— Знаете, все свои школьные годы я прожила в поселке у бабушки. Когда заканчивала учебу, думала: вот сдам все экзамены, вырвусь в город из этой сонной глуши и сразу стану счастливой. Прошло более десяти лет… может быть, я зря уехала тогда?

— Никто, моя девочка, не знает ни судьбы своей, ни своего предназначения. И не сокрушайся по этому поводу. Лучше расскажи мне, кто у тебя в санатории лечится. Кто-нибудь из родных?

— Нет, тёть Маша, безногого офицера привезла я — в Чечне воевал.

— И что же с ним случилось? Подорвался на мине?

— Был тяжело ранен, ноги ампутировали. Я сама была на той операции… Расплющенные, как пустые пожарные шланги… Страшно вспомнить.

— Ну и не вспоминай, дочка, думай о хорошем. Пойдем, я тебе покажу твою кровать. С дороги не грех и отдохнуть.

— С удовольствием.

Через несколько минут, наскоро разобрав вещи и умывшись, Зоя наслаждалась покоем на низенькой деревянной кровати. В распахнутое окно доверчиво заглядывали розовые клематисы.

«Все-таки я очень устала», — прошептала она. И ей показалось, что эта мысль уснула вместе с ней.

Наступило утро, и Зоя из вчерашней медсестры превратилась в отдыхающую. Завтрак был классическим: козье молоко и яичница. Самих коз она пока не видела, после дойки тетя Маша увела их пастись.

Взяв с собой несколько абрикосов, девушка отправилась на пляж. Он оказался довольно узким, но вполне благоустроенным. Еще не было и девяти, а торговые точки уже работали. Под выгоревшими на солнце цветными зонтами продавали мороженое, газировку, чебуреки, а чуть поодаль дымили мангалы.

Народ понемногу подтягивался. Зоя получила топчан, присмотрела себе местечко, расположилась. Через пару минут пошла купаться. Вода показалась холодной. Но вокруг все плескались и ныряли. «Значит, и я смогу». Втянув живот, она решительно пошла на глубину. И вот море подхватило ее и закачало на волнах. «Так вот ты какое… самое синее в мире». Плавать было интересно и вместе с тем страшновато: ей постоянно хотелось убедиться, а не уносит ли ее от берега.

В конце концов этот нелепый страх выгнал ее на берег, и она тут же залегла загорать. Какое же это блаженство! Едва витавший ветерок приятно холодил тело. Но утреннее солнышко уже щедро раздаривало свое ласковое тепло. Ее бледная кожа жадно впитывала этот благодатный золотой свет. Подставляя солнцу то один бок, то другой, Зоя с интересом наблюдала за прибывающими курортниками. На ее глазах совершались любопытные метаморфозы. Очень часто под элегантной умело скроенной одеждой обнаруживались куда менее изящные тела. Реже, но случалось и наоборот, когда за невзрачным облачением таилось совершенство.

Однако больше всего ей нравилось наблюдать за детьми. Какие же они все интересные, особенно малыши. Почти всегда в одних панамках, с запесочеными попками и кривыми пухленькими ножками. А какие у них забавные рожицы, еще не умеющие притворяться и скрывать свое невероятное любопытство. «Боже! Как же я хочу родить себе такого же чудесного малыша!» — мечтала она.

Прошло три дня. Дважды в день она бывала на море. В самый солнцепек пряталась в тени, читала. У тети Маши ей жилось так же вольготно, как и дома. В утренние и вечерние часы Зоя старалась хоть чем-то помочь ей по хозяйству. Она научилась доить коз и делала это с неведомым ей до сих пор наслаждением. Для них нужно было запасать траву, и они рвали ее то на огороде, пропалывая картошку, то добывали ее где-нибудь за поселком. И всегда, всегда разговаривали. Зоя даже и не подозревала, как много накопилось у нее вопросов, на которые ей хотелось бы услышать ответы. В чем же тут дело? Не в её ли все личной неустроенности?

Сегодня Зоя идет к Некрасову. Как он там? Ждет, наверно. Взяла с собой большой пакет абрикосов и направилась в санаторий. Владимира нашла на террасе сидящим в компании трех товарищей. Один из них дремал, двое других играли в шахматы, а он сам читал какую-то затасканную книгу с небрежно заштопанным корешком.

— Здравствуйте, — приветливо поздоровалась она со всеми.

Мужчины встрепенулись, заулыбались, ответили на приветствие.

— Здравствуйте, Зоя. Спасибо, что вспомнили обо мне, — улыбнулся и Владимир. — Как устроились? Хорошо ли отдыхается?

— Замечательно. Хозяйка у меня чудесная. Море теплое. Загораю, книжки читаю. А у вас как дела?

— Тоже неплохо. Процедуры, беседы. Вот на беллетристику потянуло, — прикоснулся он к книге.

— А что это? Из приключенческой серии?

— Да. Сабатини. Одиссея одного знаменитого пирата. Хорошо отвлекает. Люблю эту книгу с детства. Она бы и вам понравилась.

— Думаю, ошибаетесь. Драки меня никогда не интересовали.

— Я готов поспорить с вами, что эту книгу вы прочитаете с интересом. Только, чур, не лукавить.

— Обещаю. И вызов принимаю. А на что спорим?

У Владимира блеснули, было, глаза и погасли.

— Давайте так, — раздумчиво начал он, — два дня дается вам на прочтение, и если я ошибся, не приходите ко мне еще три дня; в случае же верности моего прогноза, эти дни вы будете навещать меня ежедневно. Согласны?

— Согласна. А вы разве уже прочитали ее?

— Да. Это я перечитываю некоторые места — продлеваю себе удовольствие. Книга ваша.

— Хорошо. А это для вас — гостинец от хозяйки.

— Тронут вниманием, — он взял пакет, заглянул в него. — От такой прелести отказаться просто невозможно.

Угостив фруктами своих приятелей, он предложил ей прогуляться по парку. Она, разумеется, согласилась. И они отправились с ним скитаться по тенистым аллеям санаторной зоны. Ели абрикосы и болтали обо всем на свете. «Странно все-таки, — думала Зоя, — мне с ним легко, как с братом. Может быть, в какой-то предыдущей жизни мы были родственниками? Или все это влияние субтропического климата?» Как оказалось, почти об этом подумал и Владимир.

— Зоя, мы сегодня с вами так много разговариваем, словно только вчера с нас наконец-то сняли многолетний обет молчания.

Она улыбнулась ему.

— Действительно, словно плотину прорвало.

Прогуляв часа три, они расстались. Зоя ушла с его «Одиссеей». Книга оказалась интересной и прочиталась на одном дыхании. И теперь, если бы девушку спросили, о чем она, та бы не колеблясь, ответила — о любви.

Глава 3 Диомед

С девяти утра, по ее распорядку, купание. И Зоя идет на пляж. Подтащив топчан к своему излюбленному месту — здесь на ослепительно желтый песок наползает отрадная для глаз узористая зелень птичьего горца, — она расстелила махровое полотенце и, сбросив голубой шелковый халатик,помчалась в воду.

И все-таки плавать в море ей не очень нравилось — куда лучше в речке. Там не надо приноравливаться к волне, опасаться, что тебя далеко унесет от берега, и страшиться каких-то мифических акул или электрических скатов. Поэтому её купание в море было, как правило, непродолжительным. Уже через каких-то пять минут она устремилась к берегу. И тут ее приостановил насмешливый бархатистый голос.

— Вы уже накупались или нашего моря боитесь?

Обладатель этого баритона еще только заходил в воду. Он был в трех шагах от нее. Уверенный, красивый, словно бог. Черные, как смоль, вьющиеся волосы, бакенбарды, окаймляющие скулы, исключительно правильные черты лица, великолепно сложенный бронзовый торс. «Диомед», — с суеверным трепетом отреагировало ее сердечко.

— Оно не только ваше, но и мое, — уточнила она. — И если выхожу, значит, накупалась.

— Извините за неловкость. Бесспорно, вы правы.

Не найдя что ответить, Зоя кивнула ему и пошла загорать. Дойдя до своего топчана, она против обыкновения села и стала смотреть на море. Глаза сами отыскали кудрявую голову «Диомеда» и стали неотрывно следить за ней. Она все удалялась и удалялась.

«И не боится же. Видно, с детства плавает, — думала она. — Молодой, лет на пять старше меня. Вот бы с таким появиться у нас в больнице — девчонки так бы и упали. А ведь у меня еще есть время… что будет, если он влюбится в меня? А потом… Ой! О чем это я думаю? Совсем свихнулась, дуреха».

Зоя легла на топчан и, положив подбородок на руки, закрыла глаза. По коже гулял легкий озноб. Глубоко и спокойно дышало море, покрикивали чайки. Хорошо-то как!

Очнулась от мокрого прикосновения, приподнялась на локте: кто бы это мог быть? Надо нею склонился… Диомед.

— Так недолго и сгореть. Вы уж больше часа спите. Потом станете лечиться, а мне бы хотелось увидеть вас и завтра тоже.

Зоя окончательно пришла в себя и поблагодарила его за проявленное к ней участие. Он удовлетворенно кивнул и пошел к воде, вероятно, надеясь на продолжение разговора. А она, почему-то испугавшись возможного развития событий, мгновенно собралась и ушла.

Ночью ей не спалось. Фантазии одна смелее другой настойчиво лезли в голову. Все-таки как это здорово, когда тебя хотят видеть! Однако та легкость, с которой этот случайный человек приобретал над нею власть, беспокоила ее. «Судя по всему, он местный, — решила она. — Надо бы расспросить о нем тетю Машу. Она должна знать его. Такого мужчину не заметить невозможно».

На следующий день Зоя снова загорала и, конечно же, думала о нем. По краешку ее топчана постучали.

— Гражданочка.

Отчего-то решив, что это милиционер, она удивленно обернулась. Но в полуметре от нее сияло подобострастием лицо Диомеда. Увидев ее, как ему скорей всего показалось, недружелюбную реакцию, он стушевался.

— Извините, вы не станете возражать, если я расположусь рядом с вами, ведь берег общий?

«Что ему сказать?» — суетливо метнулась мысль. А находчивый бесенок в левое ухо уже суфлирует: «буду рада», но тут же справа, вероятно, ангелок, холодно констатирует: «навязчив до неприличия».

— По-моему, вы себе уже ответили, — заметила она. — С чего вдруг вы решили спрашивать меня об этом?

— Ну, как же без разрешения, ведь вы, простите за вынужденную откровенность, безусловно, самая привлекательная женщина на нашем побережье.

Перед такой прозрачной и вместе с тем сладостной лестью девушка не устояла и улыбнулась ему. Он с горячей готовностью ответил на улыбку. Не зная, как вести себя в столь пикантной ситуации, Зоя пошла купаться. Когда же вернулась, он лежал на своем топчане весь в бисеринках влаги. «С чего бы ему так торопиться?» — подумалось ей.

— Не сочтите за бестактность, — Диомед выжидательно взглянул на нее, — но я уже четыре дня ищу случая познакомиться с вами. Это возможно?

— Не вижу причин считать это неприличным. Меня зовут Зоя.

— Очень приятно. А меня — Денис.

Зоя, пряча усмешку, кивнула: странные сближения имен: Денис — Диомед.

— И где же вы остановились? — спросил он.

— На Сенной улице, у тети Маши. А вы, как я поняла, местный житель?

— Да. Живу в поселке уже пять лет. Замечательное место. Здесь вы хорошо отдохнете, вот увидите. Еще и на будущий год приедете. Или, может быть, вы не одна? Тут частенько парами приезжают: один в санатории здоровье поправляет, второй — на пляже.

— В принципе, я не одна приехала сюда, — сказала она, — а с офицером. Он прибыл сюда в моем сопровождении, на реабилитацию.

— И что же, он так плох, что ему нужны были сопровождающие?

— Да, нужны. В результате тяжелого ранения он остался без ног.

— Хм, даже так? Молодой?

— Наш ровесник.

— Видать понадеялся парень на русский авось…

— Что вы имеете в виду?

— Я считаю, что в зону боевых действий напрашиваться ему не следовало.

— А если он не напрашивался? А, скажем, всю часть направили в «горячую точку»… Что бы вы стали делать на его месте?

— Хм. Извините, Зоя, к счастью, передо мной подобные проблемы никогда не возникали, и, надеюсь, не возникнут. И потом, — он ослепительно блеснул зубами, — не кажется ли вам, что это не совсем пляжный разговор?

— Да, — вынужденно призналась она, — не пляжный. Мне пора окунуться.

— Мне тоже.

В воду они зашли вместе. Потом еще загорали, снова купались, вели ленивый, совершенно пустячный разговор. Они изредка поглядывали друг на друга, и, очевидно, это не оставалось без последствий: что-то с ними происходило.

«Боже, как же он хорошо сложен! Я с ума схожу, — думала она. — Кажется, смотрела бы на него и смотрела всю жизнь. Но не слишком ли он избалован вниманием? Что-то чересчур часто он прихорашивается: то волосы поправит на голове, то задумчиво огладит свои каракулевые бачки, то кончиками пальцев проведет по контурам бровей. У него дома, должно быть, уйма зеркал. Как же я забыла, уже одиннадцать. Пора к Некрасову, совсем совесть потеряла».

Зоя поднялась, отряхнула налипшие песчинки, набросила свой васильковый халатик, надела босоножки и нарочито церемонно простилась с Денисом. Он выглядел смущенным; очевидно, хотел проводить ее, но непродолжительное знакомство к этому пока не располагало.

«Интересно, — обожгла вдруг ее сознание мысль, — а есть ли у него семья? Не может быть, чтобы не было. Ладно, что уж тут гадать, время покажет».

Через полчаса она была уже в санатории. Коляска Некрасова стояла на центральной аллее возле одной из скамеек. Он снова читал.

— Здравствуйте, Зоечка. Ну, как вам «Одиссея»?

— Добрый день. Как видите, понравилась, раз я здесь.

— Рад безмерно. Вы не поверите, но с тех пор, как мы расстались, я произнес всего лишь несколько слов.

— Что же с вами случилось? Или интересных собеседников не нашли?

— Не знаю. Отчего-то настроение переменилось. Опять что-то накатило. А вчера ночью, представьте себе, у меня ужасно болела левая пятка — словно на гвоздь наступил. Сделали укол, боль исчезла. И что любопытно: даже на фантомную боль есть управа. Но как избавиться от душевной пытки, не представляю.

Девушка присела на скамью.

— Что же вас сейчас мучит? Ведь все ясно. Надо жить надеждой на лучшее: найти себе подходящее дело, друзей.

— Видите ли, Зоя, во мне столько нерастраченной силы и доброты, и любви, и злости, что мне кажется, что однажды от всего этого я просто сгорю. У меня руки чешутся: хочется копать, рубить, косить, а я, как полугодовалый ребенок, — в коляске. И это на всю жизнь… Как подумаю — тошно.

— Скажите, Володя, а если бы вы знали, что все так плохо окончится для вас, вы бы отказались от командировки в Чечню?

Он глубоко задумался.

— Пожалуй, нет, не смог бы… Я хорошо знаю, что такое долг, честь. Для меня эти понятия горячи, как угли на ладони. Но при ранении я бы уже не хватался за жизнь, как зазевавшийся пассажир за поручни последнего вагона. Нет. Я бы постарался остаться.

— Вы это серьезно?

— Какие уж тут шутки.

— Я перестаю вас понимать. Столько людей старалось вернуть вас к жизни, и это у них получилось. Столько усилий приложили вы сами, чтобы преодолеть боль, и тоже справились с этим. А теперь, когда вам осталось всего лишь приобрести хорошие протезы и научиться ходить на них, вы отступаете. Пусть даже несколько лет придется ждать — я узнавала, их нелегко достать, — но это же возможно. И разве сидя, вы не можете писать, рисовать, лепить, вырезать, учить и еще очень и очень многое?

— Вы, конечно, правы, Зоя. Подыскать себе занятие по душе я в состоянии и, разумеется, так и сделаю. А отступать — тут вы меня не так поняли — не в моем характере это. Если уж тогда инстинкт самосохранения уберег меня от смерти, то и сейчас я постараюсь удержаться от глупостей. А мысли, куда от них деться, лезут и лезут в голову, точно блохи на нос тонущего кота. Кстати, в эти дни, как мне кажется, я понял причину, по которой кое-кто из самоубийц сводит счеты со своей жизнью.

— Интересно послушать, — сказала она. — Суицид для меня всегда был малопонятным явлением, особенно, если погибшему было что еще терять.

— Ну, так вот, я пришел к выводу, что люди приговаривают себя к смерти, когда их собственная жизнь перестает подчиняться им. Ведь они, как и большинство из нас, планируют свое будущее. Их сознание конструирует целесообразную, наиболее предпочтительную модель существования. Однако пагубная страсть, будь то пьянство, наркомания, участие в азартных играх или безнадежная любовь, словно стихия всякий раз опрокидывает и сминает ее. Эти люди устают бороться и уходят. Моя душа тоже бунтует, но я надеюсь, что со временем мне удастся справиться с ней.

— Я рада за вас, Володя. А не пора ли нам прокатиться по парку?

— Да-да, с удовольствием.

И они отправились гулять. Капитан виртуозно владел коляской. Сжимая хромированные ободки, он без видимых усилий толкал колеса вперед. Зоя шла рядом. И они, как уже бывало, с интересом и особым доверием разговаривали: вспоминали свое детство, школьные шалости, увлечения юности. И как-то не заметно для себя перешли на ты.

Немало поколесив по парку, они оказались у главного корпуса санатория, где и распрощались. Владимир направился в столовую, а Зоя — в поселок.

«Странное дело, — рассуждала она, — у меня сейчас нет ни одной подруги, с которой бы я так откровенно разговаривала, как с ним. Вот и выходит, что у меня новая подружка завелась».

От этой несуразной и веселой мысли с улыбкой на лице она и вышла из ворот санатория. И тотчас наткнулась на Диомеда.

— Денис? Здравствуйте. Давно же мы не виделись, — усмехнулась она. — Как вы здесь очутились?

— Да вот, — сделал он выстилающий жест, — гуляю. А у вас, я вижу, прекрасное настроение?

— Так оно и есть. У меня была приятная беседа, — ответила Зоя. И подумала: — Неужели он следил за мной?

— Позвольте вас проводить? — предложил он. — Мне ведь все равно где гулять.

— Проводите, — согласилась она.

Он, сделав легкий полупоклон, как бы говоря, что рад этому, пошел рядом. За этими церемониями таилась неясная досада, что-то пока еще не высказанное.

— И что же ваш подшефный, полон оптимизма?

— Я бы не сказала. Но он сильный человек, и если его сейчас поддержать, то у него все еще будет отлично.

— Любопытно. От человека, я извиняюсь, осталось чуть больше половины, а вы ему прочите славное будущее. Какое, позвольте узнать? Надеюсь, у него хоть кто-нибудь из родных есть?

— К сожалению, семьи у него нет и собственного дома тоже. Но у него есть руки, светлая голова и доброе сердце.

— Простите, Зоя, но меня удивляет ваш неуместный пафос. Посмотрите правде в глаза, и вам станет ясно, что он закончит свою героическую жизнь или на паперти, собирая милостыню на водку, или, если он такой правильный — в богадельне. Это же очевидно.

— Денис! И вам не стыдно думать так? — внезапно вспылила она. — А случись что-нибудь подобное с вами, вы тоже предложили бы себе такую убогую перспективу?

— Я не пьяница и не идиот-романтик, чтобы со мной произошла аналогичная глупость, — запальчиво ответил он. И вне всякой связи спросил: — Извините, а какого цвета волосы у этого офицера?

— Странный вопрос, — удивилась Зоя. — Разве это что-то меняет?

— Видите ли, я заметил, что как только мы начинаем говорить о вашем знакомом, между нами точно пробегает черная кошка.

Зоя взглянула на его иссиня-черную шевелюру и покатилась со смеху. Денис вздрогнул, изменился в лице — он не понял взрыва ее веселья и, видимо, не знал, как себя вести. Его обескураженный вид только усилил хохот девушки. И тогда она указала пальцем на его волосы.

— Если уж кто-то из вас чёрная кошка, а точнее кот, так это, очевидно, вы.

Денис, осознав нелепость приведенной им аналогии, тоже рассмеялся.

— Действительно, если судить по масти, то больше подхожу я. Ну а, в сущности, надеюсь, он мне не соперник? Не так ли?

Желая подразнить его, девушка пожала плечами.

— Мы пока только знакомые, и я ему искренне сочувствую. Он очень хороший человек. Да, между прочим, разговор о нем обычно заводите вы. А я вовсе не против поговорить о чем-нибудь другом, например, о вашей работе, увлечениях.

На эту фразу он отреагировал как на зубную боль.

«Кажется, и эта тема у моего поклонника не вызвала особого вдохновения».

— По профессии я — мостостроитель, но жить предпочитаю в обжитых и обустроенных местах. Поэтому я выстраиваю мосты преимущественно к сердцам любимых женщин.

— И много вы понастроили таких мостов? — тут же отреагировала она.

Он смешался.

— Ну что вы, ведь еще полгода назад я был женат и только теперь начал обращать внимание на прекрасную половину человечества.

— А дети у вас есть?

— Нет, Бог миловал. Так что у меня никаких проблем. Я абсолютно свободен. Теперь, может быть, и вы посвятите меня в некоторые обстоятельства своей личной жизни?

— Конечно. Замужем я не была. Живу одна. Работаю.

— Фантастика! Девушка с такой изумительной внешностью и не замужем. Вы что же, жили в городе слепых, или у вас, — Диомед заговорщицки округлил свои дымчатые глаза, — есть какой-то страшный порок?

— Пожалуй. Все дело в том, что у меня непростой характер.

— И всего-то?! — радостно воскликнул он.

— Скажите, Денис, а у вас жена была красивая?

— Ну, в общем-то, да. Красивая. Мы были, — он мечтательно прикрыл веки, — завидной парой.

— Так что же с вами случилось?

— Обычная история: устали друг от друга. Учила она меня жизни, учила — надоело. Я и сам могу, кого угодно научить.

— Ну, так научите меня.

— С превеликим удовольствием. А что вас конкретно интересует?

— Жизнь. Как, по-вашему, нужно жить, чтобы не было скучно, чтобы не жалеть прожитые дни и быть счастливым человеком?

На развилке они, не сговариваясь, свернули на дорогу, огибающую поселок. Она была довольно пустынной и пыльной.

— Так это же очень просто! — воскликнул Денис. — Чтобы не было скучно, нужно убрать из жизни скучные книги, грустные фильмы, надоедливых друзей, бросить нелюбимую работу и жить так, чтобы каждый день совершалось какое-нибудь маленькое приключение. Тогда прожитые дни будут греть душу долгие годы.

— Ну а счастье, что такое счастье, по-вашему? — проявила она несвойственное ей нетерпение.

— Счастье? На мой взгляд, — это нечто эфемерное и относительное. Любое событие можно посчитать и счастливым, и несчастливым одновременно. Все зависит от точки зрения на это событие в конкретное мгновение. Ясно?

— Пока не совсем.

— Ну, хорошо, поясняю на примере. Вы уснули на пляже, и вам приснился отличный сон. В первую секунду пробуждения время, проведенное во сне, вы считаете счастливым. Через минуту, почувствовав, что сильно обгорели — уже неудачным. Неделю спустя, забыв это огорчение, — снова счастливым. А через год вы будете считать счастливым даже то мгновение, когда почувствовали себя обгоревшей. Вот какой парадокс.

— Однако странное высказывание, — заметила Зоя.

— Это обычное формально-логическое противоречие, — пояснил он. — Да, есть и еще один нюанс. Если вы будете смотреть на свой пляжный сон в эти же самые временные точки отсчета под влиянием каких-либо других факторов, скажем, под впечатлением интересной встречи или случившегося происшествия, то и оценка этого сна может быть соответственно позитивной или негативной.

— Вы говорите, словно лектор, — заметила она.

— Нет, лекций я пока не читаю, но с редакциями газет сотрудничаю, — с важностью заметил он. — А что, заметно?

— Есть немного, — ответила девушка. — Так что же это выходит? Следуя вашей логике, даже самый замечательный день, однажды прожитый мною, через пять или десять лет может показаться мне самым черным на свете, так что ли?

— Именно так. Представьте себе парочку молодоженов. В первую брачную ночь свою свадьбу они считают самым счастливым событием в их жизни. Но проходит время, и любовь сменяется ненавистью. И если спросить их теперь, что они думают о том дне, который связал их судьбы, то мы услышим от них примерно одно и то же: это самый злополучный день в их жизни.

— Да, Денис, однако любопытное представление у вас о счастье. Признаюсь, вы очень убедительны. И все-таки что-то не так в ваших рассуждениях.

Он снисходительно взглянул на нее и только развел руками.

Так незаметно для себя они обогнули поселок и километрах в двух от пляжа вышли на берег моря. Здесь все сплошь было усеяно галечником. Сбросив босоножки, Зоя поспешила в воду. Какое блаженство! Беспечные зеленоватые волны, принося желанную прохладу, ласково прильнули к ее ногам. Беззаботно поглаживая икры и наполняя тело ленивой истомой и смутным ощущением неясного желания, они творили свое будничное волшебство — пробуждали любовь.

Ей вдруг подумалось, что море — огромное доброе существо; оно привычно облизывает всех своих неразумных, однажды порвавших с ним детей. И, быть может, вскоре, если верить пророчествам ацтеков, оно снова, и уже навсегда, вернет их себе.

Пахло раскаленной галькой, водорослями и солью. Бродя по мелководью, Зоя стала собирать со дна красивые камешки. Один особенно понравился ей. По форме он представлял собой увесистую плоскую каплю, а по тону — полупрозрачную смесь белого, зеленого, фиолетового и розового цветов.

Чтобы похвастать находкой, она обернулась к Денису и встретила его мечтательный и восхищенный взгляд. От такого нескрываемого им обожания она испытала легкое головокружение.

— Денис, посмотрите, что я нашла.

Он сбросил туфли и вошел в воду.

— Ну, и что там за сокровище?

Зоя с видом удачливого изыскателя поднесла к его лицу ладонь с найденным камушком. Он бережно взял ее в свои ладони и, явно подшучивая над девушкой, изобразил удивление.

— О! Это настоящее чудо.

И, словно священную реликвию, благоговейно поцеловал камень, потом ее мокрую ладонь, запястье…

«Это человек моря, — решила она. — Еще ни в одних глазах я не видела такой завлекающей в безрассудное плавание морской дымки».

Зоя робко погладила его волосы. Они пытливо посмотрели в глаза друг другу и, не в силах сопротивляться возникшему искушению, трепетно соприкоснулись сухими горячими губами.

«Боже, неужели это и есть то самое счастье, которое я так боялась пропустить? — думала она. — Какая странная неутолимая жажда».

Когда ей уже казалось, что она вот-вот потеряет сознание, Денис повернул ее голову в направлении небольшого дерева, стоящего поодаль.

— Давай спрячемся в тень, а не то недолго и солнечный удар получить. Зайка, ты согласна?

— Да, конечно, — несколько смутившись, кивнула она.

Крона вишневого дерева напоминала взбитую начесом и покрытую лаком прическу старой дамы. Усталые ветви с редкими поспевающими ягодами едва не касались земли. У самого ствола лежал кем-то заботливо припасенный внушительный клок душистого сена. Молодые люди сели на него и губы, алчущие новых и новых прикосновений, подчинили их. Поцелуи, то легкие и нежные, то страстные, продолжительные, с покусыванием, ввергали Зою в состояние по ощущениям близкое к невесомости.

Когда Денис, не прерывая поцелуя, стал выхватывать из-под них сено и, лихорадочно расстилая его, создавать суворовскую постель, Зоя одеревенела. И как он потом ни пытался склонить ее к манящему ложу, опьяняющему самой возможностью околдовать уже желанного ей человека, — этого ему так и не удалось. Уступить, покориться чьей-то воле было выше ее сил. Откуда это у нее, она и сама не знала. Денис был раздосадован, но ему ничего другого не оставалось, как смириться с этим.

Поздним вечером, бесконечно уставшая и счастливая, Зоя лежала в своей постели. Такого сумасшедшего, насыщенного впечатлениями и новым ощущениями дня у нее не было ни разу в жизни.

Припухшие, словно обожженные крапивой губы, пощипывало. Зоя с Денисом только что вернулись с танцев. В доме отдыха, что по соседству с санаторием, превосходные музыканты. А Денис, как она и предполагала, полон достоинств: великолепно танцует, играет на фортепьяно и общается с окружающими легко, как дышит. Он и не скрывает, что у женщин пользуется большим успехом. Однако он с подкупающей искренностью признался Зое, что по-настоящему влюбился только сейчас, в нее. И в это невозможно не поверить.

Вспоминая все, что связано с Денисом, она улыбалась. «С ним, конечно, будет немало хлопот, — размышляла она. — И все же мне кажется, что я смогу простить ему все, только бы никогда не разлучаться с ним. При расставании он предложил наши отношения с ним начать с чистого листа. Чтобы все, что было у нас до этой встречи, осталось в прошлом. И я согласилась. Теперь он будет только моим.

Завтра мы встретимся лишь вечером — в город уезжает. Сказал, нужно утрясти кое-какие формальности. Как я ни настаивала взять меня с собой, не взял. Говорит, скучно будет. Вот чудак».

Глава 4 О счастье

Когда Зоя проснулась, тети Маши дома не оказалось. Сходив в сад за абрикосами и прихватив томик стихов Бунина, она уселась под яблоней. Книжка была старая, ее желтые листы пахли тленом. Но стихи, хоть и грустные в большинстве своем, ей нравились. Прочитаешь, например, только это: «Такая теплая и темная заря…» и душа по одной единственной строке, как по звуку камертона, мгновенно настраивается на определенную тональность. Разве это не чудо?

Вскоре пришла тетя Маша, и они за чаем проговорили с ней не меньше часа. О своем увлечении Зоя так и не рассказала ей, несмотря на то, что хотелось говорить только об этом.

Еще не было и десяти, а девушка с пакетом абрикосов уже входила в ворота санатория. Терраса была пуста, и Зоя в ожидании Некрасова присела на ближайшую скамью. Минут через пятнадцать послышалось характерное поскрипывание колес. Прикатил Владимир.

Увидев ее, он был удивлен и обрадован.

— Ты уже здесь? Невероятно! Здравствуй, Зоенька. Спасибо за сюрприз.

А она, как будто они и не расставались, достала из кармана вчерашнюю находку и подала ее Некрасову.

— Что это тебе напоминает?

Он с интересом взял камушек.

— Холодный. Первое, что приходит в голову, — это оледеневшая капля мягкого мороженого с джемами из ежевики, малины и крыжовника.

— Подходяще. Что-то вроде этого я и предполагала услышать. Он твой.

— Спасибо. Тронут вниманием.

— Володя, ну как твои дела?

— Все нормально. Даже купаться в море разрешили.

И, заметив, как она поражена этим сообщением, добавил:

— Не в открытом, конечно, а в лягушатнике, и под присмотром.

— Поздравляю. И когда у тебя первый заплыв?

— Да хоть сейчас, там инструктор по плаванью дежурит.

— Так пойдем.

Он смутился.

— Я думаю, это будет не слишком приятное зрелище.

— Выброси из головы, думай о хорошем, — вспомнила она совет тети Маши и решительно поднялась. — Куда нужно идти? Ах да, конечно, к морю.

Некрасов круто развернул коляску, и они, не спеша, направились в сторону шума прибоя.

— Владимир, как ты думаешь, может ли человек свой самый счастливый день впоследствии посчитать самым злосчастным.

— Я этого не исключаю. Люди, отравленные враждой, вполне могут сделать такое заключение. Но, по моему убеждению, если день был прожит счастливо и принадлежит прошлому, то переоценить его можно только жульническим путем. Прожитый день — это исписанная страница, хранящаяся в архиве. Ее можно только читать. Я так считаю.

— Хорошо. А если бы ты узнал, что тебя обманывали?

— Я бы ответил, что был счастлив в своем неведении.

— Ну, тогда, пожалуйста, скажи мне, что ты понимаешь под счастьем?

— О, Боже! Зоенька, помилосердствуй! — шутливо взмолился Владимир. — Спроси что-нибудь полегче. Зачем тебе это? Ведь ты же знаешь, у каждого оно свое: для голодного счастье — насыщение, для нищего — обладание какой-то суммой денег, для приговоренного к смерти — помилование.

Он немного помолчал. И видя ее ожидание, вероятно, что-то решив и на свой счет, сказал:

— Может быть, счастье — это исполнение мечты?

Зоя с сомнением покачала головой и сказала:

— Меня смущает вот что. Для людей, находящихся в экстремальной ситуации, исполнение мечты может быть делом сиюминутным. И, напротив, для не знающих чувства меры — изначально недостижимым.

— Но ведь никто не знает, сколько живет счастье? — возразил он. — И разве человек, избегнувший гибели, не будет счастлив самим фактом своего спасения? А впрочем, я так и предполагал: универсального определения счастья не существует.

— Хорошо, если не секрет, что бы ты мог ответить наивному детдомовскому мальчишке на такой вопрос: «Что нужно сделать, чтобы прожить свою жизнь счастливым?»

Капитан озадаченно взглянул на нее, задумался. По его смягчившемуся лицу она поняла, что мысленно он сейчас там, в своем детстве, среди своих друзей — маленьких жертв семейных катастроф, и ищет ответ для самого себя, еще ничего не знающего о взрослой жизни юнца.

— Я бы сказал ему: «То, о чем ты сейчас мечтаешь — о достойной профессии, о независимой и безбедной жизни, несомненно, очень важно. Но занятие высокого положения в обществе, обладание шикарными вещами и квартирой для счастливой жизни совсем не обязательно. Самые большие приобретения на поверку могут оказаться лишь крохотными счастьицами. А настоящее счастье — жить в атмосфере любви: когда все, что бы ты ни делал доброго и хорошего, делаешь с надеждой хоть немного обрадовать и удивить дорогого тебе человека. А что нужно сделать? — Некрасов остановился. — Для начала нужно пробудить в себе самоуважение, чувство уверенности, а для этого совершить что-нибудь нешуточное: будь то поступок или серьезное обстоятельное дело; ну, а потом… потом постараться отыскать того самого человека, который тоже ищет тебя?»

У Зои в груди потеплело: «Я своего любимого уже отыскала. Быстрей бы вечер». Она положила руку на запястье Владимира.

— Спасибо. Это подходящий совет не только мальчишке, но и мне.

С трудом возвращаясь к реальности, он сказал:

— Я не раз ловил себя на мысли, что советы давать куда легче, чем следовать им самому. Всё. Тему закрываем, ибо для такой легкомысленной погоды она преступно серьезна.

Они улыбнулись друг другу. Погода действительно была дивная. Пятнистая, похожая на леопардовую шкуру тень вполне спасала их от жары, и, вместе с тем, солнца тоже хватало. Волнующий аромат цветов и йодистый запах моря были одинаково различимы. Таким благотворным, целительным воздухом дышать бы только и дышать.

Аллея вывела молодых людей к морскому хозяйству санатория: небольшой лодочной станции и короткому пляжу на берегу искусственно сооруженного заливчика. На выходе из него, погромыхивая друг о друга бортами, между двумя узкими причалами покачивалось десятка два дюралевых лодок. Напротив них — оранжевая будка. Слева от нее оборудована специальная зона для купания: натянуты канаты и сделаны в виде желобов две съездные дорожки. Пока Зоя и Владимир осматривались, подошел атлетически сложенный инструктор. Круглоголовый, белобрысый. В полинявшей синей майке, джинсовых шортах и стоптанных донельзя домашних тапочках.

— Здравствуйте, молодые люди.

— Добрый день! — почти в унисон ответили они, сами удивившись своей слаженности.

— Брат и сестра, — скорее заключил, чем спросил он.

Они легко рассмеялись, а Зоя поспешно подтвердила: «Сестра».

— Купаться?

— Да. Вот разрешение.

Пока Некрасов раздевался, инструктор принес из будки толстый прямоугольный кусок плотного пенопласта, в запилы которого были вставлены оси с пластмассовыми колесиками.

— Это вполне надежное плавсредство, — пояснил он.

Поставил тележку в желобок, помог Владимиру перебраться на неё и лечь на живот.

— Парень, учти, плавать без ног сложнее, потому что тело в горизонтали не удержишь. Но не беспокойся, привыкнешь. Я — на подстраховке. Ну, поехали!

Инструктор мягко толкнул тележку и крикнул вдогон Некрасову:

— Держись поближе к канату!

Тележка влетела в воду и закачалась на волнах. Владимир отгреб от берега и безбоязненно соскользнул с белой поверхности навсегда отвердевшей пены. Плавал он, несмотря ни на что, вполне прилично. А, накупавшись, легко наплыл грудью на пенопласт и подгреб к желобку.

Инструктор бросил Некрасову веревку и, перебирая по ней руками, быстро подтащил его тележку к площадке.

— Ну, как? — полюбопытствовал он у Владимира. — Какие ощущения?

— Лучше не спрашивай, — ответил тот. — Раньше я чувствовал себя в воде чуть ли не дельфином, а сейчас — чем-то вроде дубового бочонка, не способного ни нырять, ни управлять собой.

Наблюдая за тем, как он вытирается полотенцем, одевается, Зоя вдруг подумала: «Если бы нам было суждено встретиться до Чечни, вероятно, мы были бы счастливы. Но сейчас… сейчас это вовсе невозможно. Жаль его. Хороший он парень».

А потом они снова блуждали по самым безлюдным аллеям, ели фрукты и разговаривали, так, ни о чем. И очевидно оба думали о счастье — каждый о своем.

Как только ослабевшее солнце стало сползать с истомленного зноем небосвода, Зоя отправилась на пляж. Решила, здесь и дождусь Дениса. Расположившись на своем обжитом месте, осмотрелась.

Возле самой воды на мокром песке сидела белокурая девчушка, вся голенькая, с покрасневшими плечиками. Она немного боялась ее холодных прикосновений, и каждый раз, когда набегающая волна подступала к ней, девочка, икая и замирающе смеясь, пыталась поймать ее. А волна все время обманывала малышку, оставляя в ее ладошках только несколько песчинок и зеленых ниточек водорослей.

Вблизи Зои на стареньком голубоватом пледе с книгой в руках сидела хрупкая девушка. На ее коже не было и следа от прикосновения южного солнца. Спутанные волосы были темны от влаги. Она читала. На ее по-детски продолговатом личике блуждала улыбка. От всего ее вида веяло провинциальным простодушием и безмятежностью. Судя по широко разостланному пледу, она кого-то ожидала, наверно, родителей.

Вдоль берега, монументально бронзовея парусами и крыльями вьющихся над ними чаек, легко покачиваясь на волнах, проплывали три яхты. Кто-то с нескрываемой завистью произнес: к регате готовятся. Зоя повернулась на голос. На топчане, высоко задрав голову, стоит крупный подросток и неотрывно смотрит вслед парусникам. Рядом сидят его родители — очень упитанная пара — и режутся в карты.

— Ма-ам, можно я немного пробегу по берегу, понаблюдаю за спортсменами?

— Нельзя. Вдруг что случится.

— Да не случится. Мам, я быстро.

— Нельзя, — еще более категорично повторила мать. — Тут маньяков повсюду полно. Вот не станет нас, тогда и бегай куда захочешь.

— Владик, слушайся маму, она у нас мудрая женщина. Учись лучше в дурака играть.

Мальчик понурился, вяло махнул рукой, присел, отвернулся и тут же удивленно вытянул шею. За ним, метрах в пятнадцати, огибая отдыхающих, в его направлении двигался отряд малышей.

Они шли гуськом: впереди два мальчугана годика по три, за ними, чуть постарше их, девочка. Все в панамках, трусиках и сандалиях, в руке у каждого по стаканчику с мороженым, на худеньком плечике девочки — детская сумочка. Они шли не спеша, с любопытством посматривая по сторонам; чуть приостановились у играющих в карты, подошли к Зое. «О-о! А мальчишки-то похожи друг на друга, как два маковых зернышка». Близнецы — оба смуглые, пухлощекие, с добрыми и, как ей показалось, уже многое понимающими черными глазками.

Видя ее радостное изумление, девочка улыбнулась и слегка поклонилась ей.

— Здрав-ствуй-те, — бережно и певуче выговаривая каждый слог, поздоровалась она. Её колокольчиковое приветствие тотчас отозвалось в Зоиной душе.

— Здравствуй, миленькая.

И только она хотела порасспросить ее об их родителях, как мальчишки восторженно завопили: «Мама!» И бросились к ее читающей соседке. Они оба с двух сторон прильнули к ней.

«Мама? Вот не думала, что я способна так ошибиться», — подумала Зоя.

Девочка была более сдержанна, но и она с большой нежностью поцеловала свою мать и ласково провела ладошкой по ее лицу.

Зоя заметила, что все, кто находился по соседству с ними, — отложили свои занятия и с интересом наблюдали за этой встречей.

— Ну что, мои хорошие, — юная мамаша коснулась каждого, — выспались?

Мальчишки, продолжая улыбаться, согласно закивали.

— Аленка, меня было не трудно найти?

— Совсем не трудно, — ответила девочка.

— А пирожки, что я оставила для вас, съели?

— Я съел, — чуть-чуть подпрыгнул один мальчуган, — а Данька…

— Стоп-стоп, — прервала его молодая женщина. — Тимка, какой у нас уговор?

Мальчик смешно наморщил нос.

— Не ябедничать.

— Молодец, — чмокнула она ребенка и тут же обернулась к другому.

— А ты, Данилка, съел?

— Кусочек съел, а еще кусочек отдал собачке, — пожал он плечиком.

— Какой собачке?

— Когда мы шли, — стала объяснять девочка, — из двора выбежала большая собака и гавкнула на нас. Ребята немножко струсили, а я взяла их за руки и сказала: «Мы ее не боимся». А она подошла к нам и понюхала Данькин пирожок. Стоит и не уходит. Тогда Данька взял и скормил его собаке.

— Она была серьезная такая, — стал оправдываться мальчик, — а я угостил ее, и она хвостом завиляла.

Женщина взъерошила его чубчик, склонила к себе его головенку и поцеловала.

— А ты, Данька, храбрец у нас. Все ты правильно сделал, сынуля. Ведь если собака повиляла тебе хвостом, то это значит, что вы с ней уже немного подружились. И ты у меня, Аленка, умница. Я вас люблю! — произнесла она самым искренним и естественным тоном. И, словно огромный букет цветов, сгребла своих ребятишек в охапку.

И все они засмеялись. Их безотчетная радость каким-то образом коснулась и Зоиной души.

— Мам, можно мы искупаемся? — спросила девочка.

— А кто будет мороженое доедать? Я, что ли, стану отдуваться за вас?

— Ты, мамуля, ты, — засмеялись они, поддразнивая ее.

— Ну, ладно, так уж и быть. Только ты, доченька, присматривай за ними. А вы, ребята, слушайтесь сестру. Уговор?

— Уговор, — радостно подтвердили они.

И только тут мальчишки отлепились от своей матери, вручили ей свое мороженое, сбросили сандалики и, повизгивая от нетерпения, наперегонки побежали к воде.

У Зои от жалости к себе защемило сердце. «Боже, как они ее любят». И тут у нее возникло настойчивое желание пообщаться с этой молодой матерью. Когда только она случайно взглянула в сторону Зои, та спросила ее:

— Извините, вы не боитесь отпускать детей одних?

— Я похожа на идиотку?

— Что вы? Но вдруг что-нибудь случится?

— На всякую беду страха не напасешься. И потом, они ведь не каждый сам по себе, а все вместе. Да и я недалеко. Если кто-нибудь из них нахлебается воды, будьте уверены — откачаю.

— Вы — отважная женщина, я бы так не смогла, — сказала Зоя и передвинулась к ней поближе. — Все-таки на воде очень опасно.

— Да, опасно. Но если с раннего детства не научить человека осторожности и решительности, ему придется учиться этому во взрослой жизни и еще долгое время находиться в опасности. Или я не права? — улыбнулась мамаша.

— С этим не поспоришь. Но мне кажется, дети должны чувствовать себя защищенными, — возразила Зоя.

— А они себя так и чувствуют. Можете убедиться, — указала она на них рукой. — У нас с мужем на процесс воспитания детей одна точка зрения. Во-первых, не занянчивать их. Бабушка постоянно напоминает нам: засиженное яйцо всегда болтун, занянченное дитя — оболтус. И мы согласны с ней. Во-вторых, стараться научить своих детей быть самостоятельными и счастливыми при любых обстоятельствах. Ну, а всему остальному в любой нормальной семье дети учатся сами.

— У вас с мужем редкое единодушие.

— Так это ж естественно. Какая бы это была семья без единодушия? Прежде чем выйти замуж, я выпытала у своего Славки все, что меня интересовало. Мне нужны были полная ясность и согласие по важным для меня вопросам. Спорить можно с женихами, а с мужьями нужно жить душа в душу, так бабушка говорила. Согласны?

— Как тут не согласиться?.. У вас очень славные ребята.

Молодая женщина смущенно улыбнулась.

— Да. Я и сама от них без ума.

— Вы, наверно, сюда к родным приехали? — полюбопытствовала Зоя.

Та отрицательно покачала головой.

— Нет. У нас никого здесь нет, даже знакомых.

— Тогда, может быть, познакомимся?

— Буду счастлива, — оживилась женщина. — Меня зовут Наташа.

— Очень приятно. А меня — Зоя, — тепло улыбнулась ей девушка. — Вы здесь всей семьей отдыхаете?

— Нет. Муж уехал на вахту — он у меня нефтяник, а мы — сюда.

— Наташа, как он только мог отпустить вас одних?

— Да он и знать не знает, что мы здесь. Вчера вечером достала я те деньги, что Славка нам на две недели оставил, и спрашиваю ребят: «Что бы нам такое безрассудное совершить?» Аленка вдруг возьми да и скажи: «Поехали на море». Мальчишки так и заорали от радости: «На море!» Спрашиваю: «Когда?» Данька говорит: «Сейчас». Говорю им: «В кассах может не быть билетов, что тогда?» Аленка в ответ: «Тогда купим сладостей и вернемся домой». «Ну, что ж, — говорю им, — полчаса на сборы». Нам было все равно, куда ехать, и вот мы здесь. Так что, кто не рискует, тот и в море не купается.

— Наташа, сегодня вы уже не первый раз удивляете меня. К сожалению, за всю свою жизнь я не совершила ни одного приличного сумасбродства. По случайной прихоти я могу лишь приобрести какую-нибудь пустяковину. А вот ввязаться в настоящее приключение — никогда.

— Зоя, у вас еще ничего не потеряно, нужен только настрой и хоть какая-то определенная цель.

— Наташа, так ваш приезд не бесцельное путешествие?

— Конечно, нет. Я хочу приучить их к мысли, — повела она головой в сторону своих ребятишек, — что расстояние — самое пустяковое препятствие из возможных. Пусть привыкают быть гражданами мира.

Зоя смотрела на эту юную женщину с ярко-алыми губами, измазанными в мороженом, и думала: «Странное дело, эта девочка по всем приметам гораздо легкомысленнее, чем я, однако, чувствую, что она прозорливее и опытнее меня. То, что я принимаю за ее беспечность, она находит ответственностью перед будущим детей. Очевидно, это материнство делает ее такой».

Желая продолжить общение, Зоя спросила:

— Наташа, а вот если честно, троих малышей растить очень трудно?

Она коротко взглянула на нее, чуть помедлила с ответом.

— Первые месяцы — очень. Ведь еще и у самой проблем полно, да и ребенку нужно время привыкнуть к этой беспокойной оглушительной жизни, а потом… потом полегче. Близняшки мои, конечно, недешево мне достались, но зато когда я родила их, счастлива была безмерно. А у вас пока нет детей, я правильно поняла?

— Да, правильно. Но признаюсь вам, мысли о них в последние дни просто одолевают меня. Здесь вокруг столько ребятни. Так что вы уж простите мне мое невольное любопытство.

— Ничего-ничего, о своих детях я люблю поговорить. Ведь учить их всему, что знаешь, и видеть, как отзывается в них каждое сказанное тобой слово, страшно интересно. Я уверена, процесс воспитания — это такое же творчество, как занятие живописью или скульптурой.

— Вы усматриваете в них что-то общее?

— Ну конечно! Я как-то уже размышляла над этим. Вот, к примеру, художник, набрасывая эскиз, старается увидеть в нем свою законченную картину. И я, обучая своих малышей, тоже пытаюсь представить их в будущем достойными и воспитанными людьми. Или, скажем, скульптор. Он, во что бы то ни стало, добивается совершенства формы своей скульптуры. А что делаю я? Да почти то же самое. Только я работаю с душой ребенка. Я в каком-то смысле тоже вылепливаю ее, стараюсь придать ей совершенный вид. Вы согласны со мной?

— Да. Довольно убедительно. Гуманитарное образование?

— Нет, что вы, только среднее. Со Славкой я познакомилась сразу же после окончания восьмого. Он был студентом, сдавал сессию за второй курс. И вдруг мы влюбились, и сразу же стали думать о свадьбе. Через три года я получила аттестат, а он — диплом инженера, и как только мне исполнилось восемнадцать, мы подали заявление в загс.

— А что родители?

— Мама, в общем-то, была против этого. Говорила, а вдруг у вас семьи не получится, кому ты тогда без образования нужна будешь? Настаивала: отучись в институте, а потом и вяжи себя по рукам и ногам. А я думаю: «Нет уж, я себя знаю: захочу получить специальность — получу, а вот любовь упущу — всю жизнь буду жалеть». На моей стороне только бабушка была. Заявила маме: лучше капля счастья, чем бочка мудрости.

— А знаете, Наташа, видимо, она права.

Женщина открыто и по-доброму улыбнулась.

— Конечно, права, во всяком случае, в отношении меня.

— А вот и граждане мира бегут, — кивнула Зоя в сторону приближающихся детишек.

Малыши примчались мокрыми и слегка озябшими, мальчишки тут же растянулись на пледе.

— Ну, как, ребята, понравилось вам море? — заботливо вытирая им спинки, спросила их Наталья.

— Оно хорошее, — сказал один из мальчишек, — только горькое.

— Горькое-прегорькое, — добавил другой. — И никакое оно не черное.

— Вот глупые! Море веселое, оно со всеми играет, — возразила им девочка. — Если бы оно было сладким, как лимонад, то его бы уже выпили отдыхающие, все-все до капельки.

Наталья, придерживая головку девочки, одним ловким движением уложила ее между братьями на плед, нависла над ними. И, тормоша их всех, стала щекотать и приговаривать: «Ах вы мои умники-разумники! Море им сладкое подавай! Да чтобы оно было черное-черное, густое, как чернила! Так, Тимка? Так, Данилка?» Ребятишки хохотали.

В какой-то момент Зоя перестала слышать их, ушла в себя, в свои мысли. «Если бы я не приехала сюда и не встретила всех этих людей, то могла бы так и не узнать, насколько я устала от одиночества, от этой правильной, стерильной и, вместе с тем, достаточно глупойжизни. Целыми месяцами ничего нового не происходит, словно пространство, в котором я живу, законсервировано. Нет, так дальше жить нельзя! Теперь я знаю, чего хочу: семейного уюта, заботы, вот такого же, как у Наташки, суматошного счастья. Боже, как же мне холодно жить!»

Внутренний холодок этого внезапного отчаяния растаял не сразу. Тонкая струйка песка, поддетого чьей-то обувью, мягко осыпалась на ногу. Зоя подняла голову. Передо ней стоял улыбающийся Денис.

— Привет, Зоя. Давно загораешь?

— Привет. Да уж порядочно.

Денис присел на край лежака. Девушка вопросительно взглянула на него.

— Ну, как съездил?

— С ожидаемым результатом.

— Какие-то тайные дела?

— Личные. Но могу посвятить. Может быть, прогуляемся?

— Давай.

Уходя, Зоя по-детски помахала рукой Наташе. Денис с удивлением посмотрел на нее.

— Откуда ты знаешь этих детей?

Зоя улыбнулась.

— С детьми я пока не знакома, а попрощалась я с их матерью.

— Эта пигалица троих родила? — опешил он.

— Да, эти малыши — ее дети, — едва ли не с вызовом подтвердила Зоя.

— Диагноз ясен, — усмехнулся Денис.

Девушка с повышенным вниманием взглянула на него.

— Что ты имеешь в виду?

Он неловко замялся.

— Я невольно представил себя многодетным папашей, и мне стало как-то нехорошо, — сказал он. И его гримаса была красноречивей слов. — Знаешь ли, свою дальнейшую жизнь я вижу несколько иной.

— И какой же, если не секрет? — допытывалась Зоя.

— От тебя, Зайка, у меня нет секретов. Должен признаться, что я мечтаю о том, что в скором времени смогу жениться на очень красивой девушке, купить белый шевроле и на нем вместе со своей избранницей объездить все побережье. Что ты по этому поводу думаешь?

— Что ж, найти себе подходящую пару — естественное желание каждого. Но свадебное путешествие, даже самое романтическое, еще не сама жизнь, а лишь ее непродолжительный праздник.

— Зоечка, я имею в виду не только путешествие, а покорение побережья. Представь себе молодую красивую пару: оба в белом, одеты по последней моде; у нее в ушках бриллианты, на пальчиках — золотые колечки, на ножках — украшенные камушками белые туфельки, одним словом — куколка; у него тоже все на уровне. И эта пара должна не просто продефилировать, а влиться в элиту, занять в ней свое законное место. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — не вполне уверенно ответила Зоя. — Но ты пока ни слова не сказал о доме, о работе, о детях…

— Зоя, давай оставим этот абстрактный разговор и объяснимся без околичностей. Пока я ничего не могу тебе предложить, но, говоря о своей возможной женитьбе, все же очень надеюсь, что моей невестой будешь именно ты.

Он умоляюще посмотрел на нее. Тема разговора была столь прозрачной, что Зоя давно уже готовилась к подобному предложению, и, тем не менее, внутреннее пламя обожгло ее щеки. Она смущенно пробормотала:

— Не вижу ничего невозможного.

Он горделиво улыбнулся и, не рискуя прилюдно поцеловать девушку, благодарно сжал ее руку.

— Я был уверен, что ты не будешь возражать против этого. Теперь уже можно говорить определенно. Коттедж, яхта, деньги — все это у меня будет, надо только подождать. У меня масса влиятельных знакомых. Мой бывший тесть, хоть и живет в Москве, курортную зону знает лучше, чем свою дачу, и его здесь все знают, а значит и меня. Работа не проблема. Я сотрудничаю с редакциями двух еженедельников, ты же можешь устроиться в санаторий.

— Денис, а что ты думаешь о детях?

Он досадливо поморщился.

— Ну, дались тебе эти дети! Что за спешка? Я считаю, сначала мы должны пожить друг для друга, обустроиться, завести полезные знакомства, а уж потом и о ребенке думать. Как тебе такая перспектива?

— Я не возражаю. Пожить какое-то время жизнью светской дамы даже интересно.

— Вот именно. Ведь это не каждому дано. Хорошо, что мы поняли друг друга. Но все, о чем мы говорили, возможно не ранее, чем через год.

— Ты можешь объяснить, почему?

— Да. С бывшей женой я должен урегулировать все имущественные вопросы.

— Прости, а разве нельзя их решать, живя нормальной и полной жизнью?

— Понимаешь, Зайка, моя торопливость может стоить мне почти всего, на что я рассчитываю. И давай больше не будем об этом. Договорились?

— Как хочешь.

В этот раз они бродили до полуночи, а потом Денис подвел ее к двухэтажному особняку.

— В этом доме ты будешь хозяйкой. Хочешь его осмотреть?

— Нет, уже поздно, мне пора на квартиру.

— Оставайся у меня. Я нахожу, настало время поближе узнать друг друга.

Зоя усмехнулась.

— Только не так близко, как следует из твоего приглашения.

Ночью ей долго не спалось. Она вновь и вновь вспоминала все сказанное ей Денисом. Приятно осознавать себя потенциальной невестой такого элегантного и одаренного мужчины. Правда, смущало одно обстоятельство: их точки зрения на большинство проблем совершенно противоположны. И что-то пока не заметно, что он готов к компромиссу. Как будто бы все объяснимо: различия в образе жизни порождают различия в образе мыслей, но снимутся ли эти противоречия со временем или обострятся? Вот в чем вопрос.

Сегодня он был категоричен, а проявится ее характер — чем все закончится? «Ничего, — успокаивала она себя, — любовь научит уступать».

Вдруг девушка заметила, что ее сердце, подстраиваясь под мерное дыхание моря, замедляет свой стук. Она рассмеялась. «Лучше его не слушать». И, наконец, уснула.

Утро Зоя провела в постели. Ей хотелось насладиться тем незнакомым ощущением полета, которое испытывала. Сразу же после завтрака, все еще находясь в радостном настроении, она пошла в санаторий. Владимир, не рассчитывая на ее ранний визит, долго не появлялся. И Зою это ничуть не раздражало. Когда он увидел ее, широко заулыбался и прибавил скорости. Странно, но помимо ее воли у нее на лице тоже появилась улыбка. Зоя с некоторой досадой подумала: «Ну что у него за привычка такая — радуется, как ребенок».

— Извини, пожалуйста, что заставил тебя ждать. Засиделся за чаем. Здравствуй, Зоя.

— Здравствуй. Погуляем?

Владимир односложно ответил:

— С удовольствием.

И Зоя поняла, что он с полунамека постиг ее желание побыть наедине со своими мыслями и отнесся к нему с уважением. Он остался на той незримой дистанции, которую она задала ему. Ей тоже захотелось сделать для него что-нибудь приятное, и она решила показать ему поселок.

Зоя шла за коляской, изредка помогая Владимиру на подъемах. В этот раз она старалась смотреть на все глазами первооткрывателя, его глазами. И это дало свои результаты. Она стала замечать то, чего раньше не видела: опрятность поселка, уют его узких, заросших всевозможной зеленью улочек, обилие торговых палаток, лотков, летних кафе, магазинчиков. Путешествуя, они угощали друг друга то истекающими горячим соком чебуреками, то солеными орешками, то эскимо; любовались роскошными цветниками, домовой резьбой и по-прежнему почти не разговаривали, находя удовольствие в создаваемом ими одиночестве.

Выйдя на окраину к небольшому рыбацкому хозяйству с развешенными сетями и опрокинутыми лодками, они повернули в сторону санатория. Возвращались по Сенной. Из распахнутого настежь окна большого старого дома лилась музыка. Рафаэль, как и целую вечность назад, проникновенно пел свои песни моря. Реликвии старшего поколения. Владельцы этих пластинок состарились, а тема по-прежнему молода.

— А здесь живу я, — указала она на домик тети Маши. — Зайдем?

— Нет-нет, на сегодня хватит. Да и на процедуры пора.

— Зоя! Это ты, милая? — послышалось откуда-то со двора.

— Я, тетя Маша.

— Ну-ка погоди, дочка, не убегай.

Зоя только руками развела: что, мол, поделаешь? Решительно откинув занавеску, из кухоньки, поправляя на ходу волосы, торопливо вышла хозяйка.

— Вот тебе и на! Ты что же это гостей мимо дома проводишь? — Она с упреком посмотрела на нее. — Или я провинилась в чем?

— Да что вы, тёть Маша, — стала оправдываться Зоя, — мы просто погуляли уже, и Володя хочет на процедуры успеть.

Хозяйка широко распахнула калитку и жестом пригласила их к себе. Владимир коротко взглянул на свою спутницу, та кивнула, и он въехал во двор.

— Ну, здравствуй, сынок.

Они с интересом посмотрели друг на друга, чему-то удивились, усмехнулись, причем взгляды их были столь выразительны, что это могло свидетельствовать о появлении между ними мгновенного контакта, глубинного взаимопонимания. Создалось впечатление, что они узнали друг о друге нечто важное… и промолчали.

— Здравствуйте… тетя Маша.

— Так это, выходит, я тебя ждала, — сказала хозяйка.

— Не знаю, — улыбнулся Владимир.

— А я знаю. Тебя. Только встала с утра — и думаю: «А что если гости придут, чем их потчевать буду?»

— Что-то вы хитрите, тетя Маша, — сказала Зоя.

— Ничуть. Сейчас сама убедишься. Так что проходите. А твои процедуры, Володя, мы поменяем на первые в этом году вареники с вишнями. На воздухе и покушаем. А пока я буду накрывать на стол, вы сходите в туалет, умоетесь.

Владимир смущенно покраснел. Хозяйка заметила это.

— Ничего-ничего, и ты сможешь. У нас там все предусмотрено: и реечки где нужно прибиты, и ремни. У моего мужа после аварии тоже были проблемы с ногами, так он для себя там все как следует, оборудовал.

Минут через пятнадцать молодые люди сидели под яблоней. Яблоки, нависающие над столом, светились, как маленькие луны.

— Это белый налив? — спросил Владимир.

Тетя Маша улыбнулась.

— Угу. Вот-вот поспеют, но им еще придет черед. А сейчас давайте-ка отведаем вареников со сметанкой.

С этими словами она взяла со стола накрытую крышкой кастрюлю, несколько раз энергично встряхнула ее и затем доверху наполнила расставленные перед гостями тарелки полупрозрачными от топленого масла варениками. И тут же из глубокой глиняной чашки положила на них по три ложки сметаны и придвинула им по кружке компота.

— Ешьте, пожалуйста, мало будет, ещё что-нибудь придумаем.

Вареники Зоя так и не смогла доесть, а Владимир справился со своими, но от добавки отказался.

— Спасибо, тетя Маша, — поблагодарил он. — Сегодня без всякой натяжки я могу заявить, что таких вкусных вареников с вишнями я ни разу не ел.

Хозяйка просияла, а Зоя подумала: «Кто бы сомневался…» Они сидели за столом еще около получаса, разговаривали. Тон беседы задавал Некрасов. Очевидно, не желая говорить о себе, он заинтересованно расспрашивал хозяйку об истории поселка, санатория и местных достопримечательностях. Живое внимание гостя к рассказу тети Маши еще больше расположили ее к нему. И когда он заметил, что ему пора собираться, она вынесла из дома белоснежную хлопчатобумажную кепку и подала ее Владимиру.

— Держи, Володя, это тебе в подарок.

Он примерил ее, поправил и удовлетворенно улыбнулся.

— В самый раз. Сердечно тронут.

— Носи на здоровье. И приходи еще в гости. Буду рада тебе.

— Спасибо за все, — поблагодарил ее Некрасов. — И всего вам доброго.

Зоя проводила его до ворот санатория, и они расстались.

Прошло еще два замечательных дня. И уже лежа в постели, Зоя предалась грустному раздумью.

«У меня остался один-разъединственный денечек. Как же не хочется уезжать. Впервые в жизни я встретила парня, который мне по-настоящему интересен, и я, как он признался, ему тоже не безразлична. Мало того, он даже сделал мне предложение, правда, пока не очень определенное. Но я этому все равно рада.

И все же одно обстоятельство нервирует: это настойчивость, с которой Денис добивается близости. Он наотрез отказывается понимать мои аргументы; говорит, раз мы решили создать семью, — значит, все можно. Отвечаю: мы даже не помолвлены. А он заявляет, что любовь выше условностей. И ходит за мной, как привязанный. Я и потерять его боюсь, и ничего не могу поделать с собой. А что с нами будет в разлуке?»

Утро для девушки прошло как обычно, с одной лишь разницей, что мысли, докучавшие вчера, никуда не исчезли и продолжали тяготить ее. На пляже Зою ждал Денис. Он тоже увяз во вчерашнем дне и желал лишь одного — доказательств ее любви. Почувствовав ее колебания, он распалялся все более и более. Даже купаться с ним стало небезопасно. Его одержимость смешила девушку. Когда она вернулась с пляжа, тетя Маша подала ей уже приготовленный объемистый пакет с выпечкой.

— Зоенька, передай это Володе в качестве привета от меня.

Девушка не удержалась от улыбки.

— Однако увесистый приветик. Вот уж он обрадуется.

— Ну и хорошо. Будет ему, чем друзей угостить.

Глава 5 «Сотовый мёд»

Мысли об их последней встрече с Владимиром хорошему настроению не способствовали. Зоя чувствовала не просто неловкость, а какую-то неосознанную вину перед ним. Неожиданно на перекрестке улиц возник Денис. Его появление мгновенно перенастроило ее. Ей подумалось: «Вот человек, обещающий мне счастье».

— Зайка, можно и мне с тобой?

— …Хорошо. Пойдем.

«Так будет честнее», — подумала она.

А их разговор с ним очень быстро свелся к его вчерашним притязаниям.

— Зайка, я не перестаю удивляться твоему упорству, с каким ты держишься отживших свой век традиций. Скажи мне, как нам узнать, насколько мы подходим друг другу. А вдруг у нас физическая несовместимость? Или я для тебя недостаточно хорош?

«Ну вот, опять разгорячился», — улыбнулась Зоя.

Проходя через ворота санатория, поздоровалась с вахтером. Денис неотрывно смотрел на нее. Ей захотелось чуть-чуть подразнить его. И она вполголоса спела ему пару строк из одной старой доброй песни:

И вдруг ее сердечко ёкнуло. «О, Боже! Как же я его не заметила?» Они практически уже прошли мимо Владимира, но потом, что-то почувствовав, Зоя оглянулась. И первое, что она увидела — немой укор его глаз. «Ой, как нехорошо получилось». Резко изменив направление, она устремилась к нему.

— Володя, почему ты не окликнул меня? — спросила она его.

— Ты же пела.

— Прости, мне так неудобно.

— Пустяки. Я рад тебя видеть… и твоего приятеля.

— Спасибо. Познакомьтесь, — жестом пригласила она их к общению.

Они представились, сдержанно кивнули друг другу.

— Володя, — Зоя протянула ему пакет, — это тебе привет от тети Маши.

Некрасов с живым интересом заглянул в него, удивился.

— Ну и мастерица она. Спасибо ей и низкий поклон от меня.

— Передам.

Он достал по рулету с маком, угостил их. А пакет Зоя взяла у него и повесила на рукоятку коляски.

— Погуляем? — спросила она.

— Да, — согласился он.

Зоя развернула коляску в сторону парка и неспешно покатила ее по центральной дорожке. Денис пошел рядом с Некрасовым.

— По здешним аллеям скитаться одно удовольствие, — сказал Владимир. — Порой бредешь куда-нибудь без всякой цели, без мысли, просто наслаждаешься прохладой, шелестом листьев, их пестротой, ощущением покоя, существованием. Бродячая медитация, да и только.

— Володя, а ты не пробовал писать? — спросила девушка. — У тебя, наверно, получилось бы? Вот Денис пишет, он журналист.

— Профессионально, конечно, не писал, но попытка была, правда, очень давно, еще в юности.

— И что же вы писали? — полюбопытствовал Денис.

— Стихи.

— Для вояк это не характерно, — грубовато заметил Денис.

— Профессия здесь ни при чем, — возразила Зоя. — Володя, а ты не говорил, что писал стихи.

— Да все как-то повода не было.

— А откуда у тебя интерес к ним, с учителями повезло? — поинтересовалась она.

— С учителями?.. Вряд ли. У первого преподавателя нервы были ни к черту. Инакомыслия и прочих вольностей на дух не терпел. На его уроках стояла жуткая, чуть ли не обморочная тишина. Чья-нибудь бессознательная улыбка или задумчивость приводили его в ярость. Произношение он приносил в жертву правилам написания. Слова мотоцикл, камыши он говорил с непременным выпячиванием гласной «и», а парашют, брошюра, конечно же, только через «ю».

Некрасов, глядя на суету посвистывающих синиц, улыбнулся.

— А того горячего мужчину сменила дама. На ее уроках царил полнейший хаос. Она говорила скороговоркой и ничего, кроме аллергии к прочитанным с нею произведениям, привить нам так и не смогла.

— Я догадываюсь, вдохновение могло прийти к юноше только с любовью, — с ухмылкой заметил Денис. — Не так ли?

— Да нет. Все гораздо прозаичней. Причина одна — эмоциональный голод.

— Вам не хватало впечатлений?

— Я бы сказал, положительных впечатлений, а еще точнее, потрясений от прекрасного. Да это ж и понятно: чего больше всего не хватает человеку в жизни, то и занимает весь его ум: будь то любовь, творчество или стяжание.

Зоя с Денисом переглянулись.

— Мне, как я позже понял, — продолжал развивать свою мысль Некрасов, — почти всегда не хватало лирики. И вот, когда я начал учиться в училище и загружать себя всякими там военными премудростями, а еще и общаться со сверстниками на языке, в котором самый универсальный синоним — мат, я вдруг почувствовал, что мне как воздуха не хватает живых русских слов.

— Интересное заявление, — отметил Денис. — И откуда же вы их добывали?

— Из памяти в основном. На первых курсах нам следовало читать только уставы. А там тоже фразы, что деревянные колодки. И от всей этой тоски меня спасали только стихи. При любом удобном случае и чаще всего ночью я уходил в своеобразную «самоволку». Начинал вытаскивать из своей памяти все, что когда-то волновало меня, перебирал свои впечатления, вспоминал интересные слова, яркие образы, ну и прочее. А потом из всего этого пытался сотворить другую, более животворную среду, чем та, которая поглощала меня.

— Это называется — создавать пространство, — заметил Денис. — И о чем же были ваши вирши?

— Да собственно обо всем. Я сам ставил перед собой вопросы, сам и ответы искал на них. Это мой детдомовский способ познания. Там отвечать на них, кроме меня самого, было некому. Я размышлял о Боге, космосе, Родине, счастье, описывал виденные мной красоты, мечтал. И всякий раз у меня выходило по-новому: менялось настроение — изменялся и взгляд на какие-то вещи.

Денис с любопытством взглянул на Некрасова и спросил его:

— И как долго продолжалось ваше стихотворчество?

— Как только я начал находить время для чтения стихов известных поэтов, так тут же и прекратил сочинение своих.

— Как вы это объясните? — оседлал своего журналистского конька Денис.

— Ну, во-первых, изменился я сам. У меня стал появляться некий литературный вкус, и я осознал, что мои стихи достаточно далеки от совершенства.

— Да, хорошо писать — не каждому дано, — вставил реплику Денис.

— Вот именно. Во-вторых, как я признался, меня подтолкнуло к сочинительству не вдохновение, а, может быть, чувство самосохранения. И когда я протоптал тропку к настоящим стихам, необходимость в написании своих исчезла.

— Так вы по-прежнему находитесь в стане мечтателей и продолжаете любить стихи? Я вас правильно понял?

— Правильно. Хорошие стихи мне и сейчас нравятся, — задумчиво произнес Владимир. — Настоящая поэзия хранит в себе удивительные ощущения прекрасного. Стихи, что сотовый мед: где соты — их форма, мед — сгусток эмоций, а его тонкий аромат — поэзия.

— Должен признаться, — сказал Денис, — ваши рассуждения меня несколько озадачили.

— И что же вас смущает? — спросил Некрасов.

— А то, что я не чувствую за ними военного. Люди определенных профессий зачастую… — Денис запнулся… — довольно предсказуемы в ответах.

— А может, вы самим ограничиваете людей своими представлениями о них, — Владимир взглянул на него в упор.

Денис неловко ухмыльнулся.

— А что вы думаете о прозе? Или она груба для вас? — неожиданно съязвил он.

— Ну что вы, хорошую прозу я тоже люблю. Правда, на беллетристику, честно скажу, времени жаль, хотя и без нее не обойтись. Иногда приключенческий роман только и спасает от скуки. Кстати, а что любите вы, Денис?

— Я предпочитаю фантастику, хорошие детективы и боевики, — с апломбом ответил он. — В них полет мысли, головоломка, динамика. После них хочется действовать. Как я понимаю, наши вкусы не совпадают: такую литературу вы не цените. Верно?

— Мастерски сделанные вещи и мне интересны. Но все же я стараюсь не увлекаться ими и читать более содержательные книги.

— Редкая целеустремленность, — сорвалось с языка Дениса.

Зоя заметила, что в его репликах и вопросах засквозило раздражение, природы которого она не понимала. Но диалог ее друзей открывал их с новой, неожиданной для нее стороны, и она, боясь помешать им, в их разговор старалась не вмешиваться.

— Значит, вы отбираете для себя книги с точки зрения целесообразности?

— По возможности, — ответил Владимир.

— А как же стихи, разве это разумная трата времени?

— Уверен, что да.

— И можете обосновать?

— Постараюсь, — задумчиво ответил Некрасов.

Придержав за хромированные ободки колеса, он осторожно развернул коляску в сторону своих попутчиков.

— В пользу стихов могу привести два аргумента: первый — именно в стихах возможно несопоставимое с прозой напряжение мысли и чувств; и второй, поэзия — кратчайший путь к достижению качественно иного психического состояния человека.

— А можно чуть проще и конкретней? — проявил настойчивость Денис.

— Хорошо, — сказал Володя, — попробую пояснить на своем опыте. Чтобы поднять себе настроение, мне даже не нужно брать с полки книгу, а всего лишь достаточно затратить одну — две минуты на прочтение короткого стиха. Вот смотрите, засекаю время.

Он вскинул руку с часами и стал наблюдать за секундной стрелкой. Как только она добежала до двенадцати, его лицо приобрело некую отрешенность, и он неторопливо начал читать:

«Только камни, пески, да нагие холмы, и сквозь тучи летящая в небе луна…»

Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что он сейчас не здесь, в парке, а там — под летящей луною, на соленом ветру, возле ночного бушующего моря.

Его голос звучал негромко, но так искренно и страстно, что это напоминало объяснение в любви. В эти мгновения Владимир был настолько открыт, а значит, и уязвим, что Зое стало как-то не по себе.

Когда Некрасов окончил чтение стиха и указал пальцем на стрелку, то оказалось, что она не пробежала и круга.

— Прошло всего сорок две секунды, а мы уже чуть-чуть изменились, — сказал он. — Прозой такого быстрого эффекта не достичь.

— Чьи это стихи? — интуитивно предчувствуя ответ, с некоторой опаской спросила Зоя.

— Бунина.

— Это что… твой любимый поэт?

— Не думаю, — ответил Некрасов. — Но в творчестве истинных мастеров поэзии непременно отыскивается минимум два — три шедевра, от которых я в восхищении. И что удивительно, сколько бы я их ни перечитывал, всякий раз, они словно драгоценные камушки, поворачивались ко мне все новыми и новыми гранями, удивляя своей совершенной красотой. Таких волшебных камней хватило бы на целую корону.

— И кому бы она была в пору? — не без лукавства спросила Зоя.

— Не знаю, — простосердечно ответил он, — разве что одной из Муз, покровительствующей поэтам.

Не желая верить в совпадения, Зоя все-таки спросила его:

— Володя, а почему ты прочитал именно Бунина?

— Сам удивляюсь, почему-то в голову вдруг пришло.

У Дениса холодно блеснули глаза. Впечатление, произведенное Владимиром на девушку, ему явно не по душе пришлось.

Некрасов развернул коляску и неспешно толкнул ободки колес вперёд. Денис и Зоя пошли рядом с ним.

Денис, желая вернуть себе инициативу, как-то не к месту задал вопрос:

— Скажите, Владимир, а гениальные стихи вы тоже на свой аршин меряете?

Капитан с недоумением покосился на Дениса.

— Конечно. А вы что же — на чужой?

Тот, начиная терять самообладание, снова спросил его:

— И не боитесь прослыть профаном?

— Нет, — спокойно ответил Некрасов. — Я привык полагаться на свой вкус. То, что я не зачитываюсь каким-нибудь гением, ровным счетом ничего не значит. Даже гениальному автору нужен читатель с родственной ему душой. Я, например, как ни старался, так и не смог прочитать «Дон Кихота», бросил на середине «Сто лет одиночества», одолел всего лишь несколько глав «Гаргантюа и Пантагрюэля», — ну и что? Разве это умаляет талант Сервантеса, Маркеса, Рабле? Нет. У меня с ними должно быть хоть отдаленное совпадение восприятия, языка, образности. Их нет. А раз нет этой сонастроенности, то я не испытываю и удовлетворения от прочитанного. Зато с удовольствием читаю других авторов.

— И кто же эти счастливчики? — издевательским тоном спросил Денис.

— Мне нравятся Грин, Паустовский, Гессе, Бальзак, Уайльд, Пушкин, Есенин; об остальных я уже говорил. Еще будут вопросы? — с тонкой иронией спросил Владимир.

Зоя почувствовала, что запас дружелюбия у мужчин на исходе. Денис становился все более и более бесцеремонным. Пора остановить их.

— Ребята, а может, на сегодня хватит вопросов? Мне бы очень хотелось послушать птиц; такой радостный щебет, что дух захватывает.

— Хорошая мысль, — сказал Владимир.

— Можно, — согласился и Денис и, придержав девушку за руку, зашел с ней за спинку коляски.

Он взялся за ее левую рукоятку, а Зоя — за правую, и оба стали толкать ее. Но, пройдя немного, он перехватил рукоятку коляски левой рукой, а правой обнял девушку и полез целоваться.

Зоя сделала ему страшные глаза — все напрасно. Шея у Владимира напряглась, кончики ушей порозовели. «Боже, как нелепо! Нашел, где приставать со своими нежностями. Совсем ополоумел». Но вот тень от зеленого полога осталась позади. Зоя остановила коляску и, зайдя справа, сказала Владимиру:

— Ну вот, Володя, мы и погуляли. Пора прощаться.

Кивнула Денису. Тот протянул руку.

— Удачи.

Владимир ответил на рукопожатие.

— И тебе.

Денис отступил в сторону. Зоя показала ему рукой, чтобы он оставил их. Всем своим видом выказав недоумение, он поплелся к воротам. Встретившись с потерянным взглядом Владимира, девушка вмиг лишилась своей уверенности, и дежурные слова, готовые уж было слететь с ее губ, словно прилипли к языку. Владимир взял ее руку и поцеловал.

— Зоя, спасибо тебе за спасение, за надежду, что вдохнула в меня. Запомни, пожалуйста, ты мне теперь не чужой человек, и если когда-нибудь возникнет необходимость в моей помощи, дай знать через тетю Машу. Будь счастлива. И прощай.

— Прощай, — только и смогла она выговорить.

Глава 6 Отъезд

Прошла неделя, и то, чем жила Зоя последние дни, потеряло свою остроту. Работа с ее обычными мелкими неприятностями, дневной суетой, ночными дежурствами и отравляющим сознание однообразием как будто подчинила ее. Однако одиночество, словно серебристый кокон, все разрасталось и разрасталось вокруг нее. Оно требовало заполнения этой пустоты. И девушка, буквально каждый божий день, как заядлая фанатка, стала прокручивать ролик своих цветных впечатлений от ее первого путешествия на юг. В этом невидимом для окружающих кино было все: и задумчивые прогулки с Владимиром по санаторию, и обжигающие ласки спешащих навстречу зеленоватых волн, и задушевные беседы за чашечкой чая с тетей Машей, и опьяняющая близость Дениса.

Иногда она пыталась представить его за работой, но из этого ничего не выходило. Фиолетовый пиджак Дениса, его малиновые и ярко-зеленые рубашки и футболки, переливчатые галстуки и светлые брюки как-то не вязались с рабочей обстановкой. Нет, как бы ей того ни хотелось, но этот парень дома не усидит, ни сейчас, ни после. Уж он-то знает, что такое успех у женщин. И это беспокоило Зою. Мысли о сказочном принце, как накрытые ловким сачком бабочки, встревожено бились вокруг приманившего их лазоревого цветка, называемого счастьем.

Кстати, Денис взял ее адрес и обещал вскоре написать. «Интересно, чем же он все-таки занят?» — гадала она.

У нее появилась привычка припоминать все интересные разговоры, в которых она участвовала за время поездки. Они как-то сами собой свились в связанную своими концами нить, на которой заблестели речные жемчужины, и Зоя, перебирая их, время от времени обнаруживала новые неожиданные нюансы сказанного кем-то из ее собеседников. И это давало ей прекрасный повод для размышлений.

Встретить такого душевного и умного человека, как тетя Маша, — это подарок судьбы. Приятно будет увидеться еще раз и без утайки поговорить с ней о жизни.

Зоя не могла не думать и о Владимире. Почти каждая встреча с ним удивляла ее каким-нибудь маленьким открытием. Его внутренний мир оказался гораздо богаче ее первоначального представления о нем. Она заметила, что Владимир хоть и перестал прятаться за створками раковины отчуждения, но и не спешил чем-либо хвалиться, и только вопросы к нему вынуждали его рассказывать о себе.

Он, безусловно, интересный человек, — думала она. — Очень интересный. И жаль, что больше с ним не встретимся. И хотя нам удалось побеседовать о многом, но все ж возникла парочка вопросов, на которые тоже хотелось бы знать ответы. Первый: почему тогда из доброй сотни общепризнанных поэтов он прочитал стихи именно Бунина? И второй: отчего вдруг при расставании с Некрасовым мне захотелось заплакать?

Двадцатого августа в почтовом ящике Зоя наконец-то обнаружила тоненькое измятое письмо. Однако оно было не от Дениса, а от бабушкиной соседки Дарьи Моховой. Новости были удручающие: бабушка Анфиса занемогла, и соседка просила мать девушки поскорее приехать в Ольховку и поухаживать за ней. И еще приписала: «Поспешите навестить ее, чтобы потом ни о чем не жалеть, да и меня не виноватить».

Зоя предвидела реакцию матери и, тем не менее, позвонила ей. Сообщила о содержании письма и спросила ее, что она намерена делать? Мать со свойственной ей прямотой ответила дочери:

— Что ты от меня хочешь? Чтобы я выбросила на ветер несколько тысяч, а потом неизвестно сколько торчала в Ольховке и, в конце концов, потеряла свою работу? А что если, как только уеду, она умрет? Кто меня тогда на похороны отпустит? И что обо мне подумают люди?

— А что могут подумать о тебе твои мать и дочь, — сорвалось у Зои, — тебя это не волнует? Ты, мама, показываешь дурной пример.

— Ты уж больно правильная. Сама-то когда у бабки своей была? А письма как часто ей пишешь? Я, может, и плохая, но тебя родила, и муж у меня есть. А теперь, моя умница, скажи, где твоя семья? Что ты в своей жизни вообще успела? Разве что заработать на несколько юбок?

Зоя не знала, что и возразить ей. Телефонная трубка едва не выскользнула из ее мокрой ладони. Мать, как всегда, поставила дочь на место. Она это почувствовала.

— Ладно, дочка, пустой это разговор. Ты там ближе, вот и навести бабушку и, в самом крайнем случае, дай мне телеграмму. Договорились?

— Хорошо, — обреченно вздохнула она.

Трубку положили. «И зачем только я звонила ей? — подосадовала Зоя. — Мы окончательно перестали понимать друг друга. Что с нами такое? Если я не выйду замуж и не уберусь из ее дома, ох и тесно же нам будет жить вместе. Почему так долго Денис не пишет?»

На следующий день, придя на работу, Зоя тщательно изучила график дежурств. В резерве — хоть плачь — ни души, кто бы мог ее выручить. Надо говорить с заведующим. Он славный дядька, хотя и не волшебник. Однако ни от кого другого помощи ждать не приходится. Дверь кабинета заведующего была приоткрыта, девушка постучала в нее и, отворив ее еще шире, сказала:

— Здравствуйте, Николай Иванович. Можно?

Он кивнул.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна. Присаживайтесь, — указал он на стул.

Она села.

— Что за проблемы привели вас?

— Да вот, письмо получила от бабушкиной соседки, — она протянула ему конверт.

Он пробежал глазами несколько неровных взывающих к милосердию строк, вздохнул.

— Хотите съездить?

— Да. Ведь я у нее росла. Мне обязательно нужно поехать к ней.

— А мать не может?

— Нет. Ей из Сибири еще сложней выбраться, вчера я разговаривала с ней, она надеется, что я съезжу.

Заведующий снял очки, в задумчивости повертел их в руках, отложил в сторону.

— Ох, и время же неудачное: сезон отпусков как никак, и ситуация, Зоя Николаевна, скажу вам честно, почти безнадежная.

— Почти?

— Да, почти. Где ваша Ольховка находится?

— Недалеко от Волгограда.

— Хм, это подходяще. Видите ли, голубушка, вчера наше сиятельное начальство получило распоряжение сверху: подобрать медработника для отправки в командировку, конечная цель которой — Волгоград. Думаю, этим грех не воспользоваться. Обсудим?

— Обязательно, Николай Иванович. Для меня это очень важно.

— Хорошо, тогда ввожу в курс дела. Предписано сопроводить инвалида войны из санатория…

— Некрасова? — перебила она его.

— Да, Зоя Николаевна, вашего бывшего подопечного.

— Вот не ожидала. Значит, он еще там… и его нужно сопроводить в Волгоград?

— Верно. В одном из районов области принимается в эксплуатацию что-то вроде пансионата для ветеранов. Там сейчас царит полный аврал. И, естественно, не хватает рук. Наша задача: доставить этого капитана в областной Дом ветеранов и передать его вместе с сопроводительными документами им, а уж они потом сами доставят его на место. Ну как, Зоя Николаевна, сможете убить двух зайцев? Если вы в состоянии решить обе проблемы, то я похлопочу за вас, согласны?

— А к какому числу нужно его доставить?

— В распоряжении указано: в период с третьего по пятое, но, думаю, это не принципиально. Ну так как? Решайтесь, нужно спешить, пока не отдали приказом кого-нибудь другого.

— Я согласна. Мне это по пути, думаю, справлюсь.

— Вот и прекрасно. Пойду договариваться с главным; надо еще и подмену тебе выпросить.

К обеду Зоя уже прошла инструктаж, получила командировочные деньги и предписание и пошла готовиться к отъезду. Вот тут-то у нее и возник главный вопрос: куда ехать в первую очередь, в Ольховку или в санаторий? Если она сначала поедет к бабушке, может случиться так, что обстоятельства не позволят ей вовремя уехать от нее, и тогда она ничего не успеет и многих подведет. Если же начнет с санатория, то однозначно сможет увидеться с Денисом и тетей Машей, а также забрать и сопроводить Владимира. При острой необходимости она тотчас выедет с ним в Волгоград и, освободившись, поспешит в Ольховку.

Глава 7 Возвращение

Принять решение было не легче, чем собраться и преодолеть около тысячи километров. У них дома все приметы осени налицо, а здесь — ни намека на неё, повсюду царствует лето. Зоя чуть ли не вприпрыжку шагала к знакомому домику, а внутри нее звучала мелодия беспечной песенки: «Я твердила о морях и кораллах…»

Тетя Маша, сидя за столом под яблоней, что-то писала. Зоя толкнула калитку, она непривычно легко распахнулась во всю ширь, мягко увязнув в траве, не издав при этом ни звука. Девушка шагнула во двор, хозяйка подняла голову.

— Вот так сюрприз! Глазам не верю.

— Здравствуйте, тетя Маша. Как я рада вас видеть, не передашь.

Она встала навстречу. Они обнялись.

— Здравствуй, дорогая. Неужели отпустили догуливать?

— Скорее отправили в погоню за тремя зайцами, чем в отпуск.

— Ты же знаешь, детка, переловить их — дело безнадежное.

— Что вы, тёть Маша, не дай Бог! Если не удастся отдохнуть — не беда, но других неудач не переживу: я обязательно должна проводить Володю до Волгограда и непременно застать свою бабушку живой.

— Бедная девочка! В этот раз тебе выпала невеселая миссия. Ну что ж, все это жизнь.

Хозяйка, ласково коснувшись ее плеча, усадила ее за стол.

— У меня в термосочке чай на травках. Обожди минутку.

Шагнула через порожек кухни, зазвякала посудой.

Чай пили с лимоном, конфетами, ели бутерброды с сыром.

— Володю жалко… таких парней, как он, я уже лет двадцать не встречала.

Зоя с изумлением посмотрела на нее. Она усмехнулась.

— Да-да, Зоенька. Мы продолжаем общаться: то я его навещаю, то он меня.

— Приятно слышать. Ведь я тогда хотела попросить вас об этом, да не решилась.

— Ты познакомила нас и довольно.

— Тёть Маша, вы тоже считаете его интересным человеком?

— Весьма. Он своеобразен, и как я поняла, деятелен и упрям, и еще, по некоторым признакам, смел и решителен. В нем всего в меру: и воспитания, и интеллекта. И самое важное: он не пустоцвет, а личность.

— Я это тоже чувствую… и не совсем понимаю… Он же детдомовский.

— Да, Зоенька, для воспитанника детдома это не типично. Тут, вероятно, гены сработали. У него ведь тоже были родители и, очевидно, не глупые. А жизнь, как он сам считает, — способ передачи опыта будущим поколениям. Вот тебе и весь ответ.

— Да, он любит пофилософствовать.

— Согласна. Ты не поверишь, но я заслушиваюсь им, как первокурсница… Мне будет не хватать его.

— Я верю вам, потому что и сама частенько опираюсь на его слова. Тетя Маша, а обо мне он вспоминал?

— Миленькая моя, даже не сомневайся! Ведь ты в его глазах — воплощение всех достоинств. У нас не было встречи, чтобы мы не говорили о тебе.

— Вы преувеличиваете.

— Ничуть. Кстати, вчера он был у меня, заезжал попрощаться и, представь себе, оставил для тебя письмо.

— Тёть Маша, вы шутите?

— Нет, моя дорогая. Если хочешь, убедись: оно на книжном шкафу лежит.

— Так вы не хотите отдать его мне?

— Зоенька, я не знаю, что в нем, но когда Володя оставлял мне конверт, он сказал: «Это написано для Зои. Если лет через пять — семь она заглянет к вам, отдайте. Надеюсь, оно кое о чем ей напомнит».

— Что ж, может быть, это и к лучшему, — ответила девушка. — Тогда через пять лет я забегу за ним.

Хозяйка улыбнулась.

— Вот и славно. Буду ждать. А пока располагайся.

— Спасибо. — Зоя взглянула на часы. — Уже полпятого. Тёть Маша, вы не обидитесь, если я сейчас возьму книжку и сбегу на пляж. А вечером, как и прежде, за чашечкой чая мы обо всем поговорим с вами. Ну а дела я оставлю на завтра.

— Иди-иди, Зоенька. Понежиться на солнышке — самое время.

Переодеваясь, девушка вспомнила о подарке тете Маше. Со дна сумки достала «Энциклопедию по кулинарии».

Вышла из дому, положила ее на угол стола.

— Тёть Маша, это вам.

Та, увидев огромную сияющую позолотой книгу, привстала.

— Мне?..

— Ну а кому же еще? Вам, конечно.

— Спасибо, — прошептала она.

— Развлекайтесь.

Гостья поцеловала ее в щеку и выскочила за калитку.

Зоино место было не занято. Накупавшись, она добралась до топчана, улеглась на живот и раскрыла «Клеопатру» Хаггарта. Книга, легко читаемая в иной обстановке, сегодня не увлекала. Смысл прочитанного текста упорно не доходил до сознания. Захлопнув ее и положив подбородок на руки, Зоя стала смотреть на улицу, по которой обычно приходил Денис. Из третьего по левую руку дома вышла молодая круглолицая женщина. Рядом с ней старательно косолапил голенький пухлощекий малыш. На его кудрявой головке, придавая ему сходство с неким экзотическим фруктом, красовалась зеленая, чуть ли не кукольная, кепочка. Его матери не более двадцати пяти. Воздушные медно-золотистые волосы, румянец, проступающий сквозь ровный матовый загар, добрые счастливые глаза. Она красива, и с этим не поспоришь. Женщина, высоко подняв голову, кого-то высматривала на берегу, а мальчик просто вертел головой.

Они шли прямо на нее. И тут ей захотелось поозоровать. Чтобы привлечь внимание мальчишки, она демонстративно сняла очки. Он это заметил. Тогда она «сделала ему глазки» и «страстный поцелуйчик». Малыш, последние шажки не сводивший с нее глаз, вдруг отпустил палец матери, встал перед девушкой на четвереньки и полез целоваться. Зоя чмокнула его в нежные, как граммофончик вьюнка, губки и рассмеялась.

Его мать остановилась и тоже засмеялась.

— Борька, ты что творишь? И это-то в полтора года. Что же я с тобой дальше буду делать? — И уже Зое: — Да, генетика — опасная вещь. Такого еще с ним не бывало.

Кончиками пальцев Зоя коснулась его кудряшек, провела по розовой щечке.

— Какой милый малыш.

Мать взяла его за руку.

— Если он уродился в Дениску, то ой-ёй-ёй! Намучаюсь я с ним. — Покачала она головой.

Зоя привстала.

— А кто такой Дениска?

Женщина усмехнулась.

— Есть тут один… известный человек… с очень редкой профессией.

— Он ваш муж? — чуть поспешнее, чем следовало, спросила девушка.

— Слава Богу, не мой. Другая дура с ним мучается.

Женщина внимательно всмотрелась в ее лицо.

— О-о! Да это никак вы подпортили ему репутацию?

— Я?!

— Ведь это же вы у нас отдыхали недавно?

— Да, в июне…

Уже предчувствуя нечто дурное, Зоя спросила:

— Вы о Солошенко?

— Ну да, о нем, горемычном.

— Чем же я могла скомпрометировать его?

— Своей беспримерной стойкостью, — хохотнула она. — Вы первая из его подруг, кого он так и не смог соблазнить.

— О чем это вы? Кто, кроме нас двоих, может знать о том, что было между нами?

— Да у нас, девушка, добрые вести не лежат на месте, впрочем, как и худые. Так что знают все, кому это интересно.

— Но от кого?

— Да от Дениски же и знают. Он ведь, сердечный, переживает. Хотя, истины ради, после неудачи с вами он уже дважды реабилитировался.

Зоя взволнованно села, неприязненно, чуть ли не враждебно взглянула на женщину.

— Понимаю, — сказала та, — сама такая была: доверчивая, как овца. Но свой паспорт Дениска вам не покажет, гарантирую. Зинка его еще жива, в районке лежит.

— У него что, и дети есть? — подавленно спросила Зоя.

— В его семье нет. А вот в семьях отдыхающих я уже замечала его ребятишек — у меня глаз острый, славные малыши. Да и Борька — парень хоть куда. Так что, если хотите ребеночка от Дениски, то в лучшем виде получится. Ну а во всем остальном полагаться на него не советую. Его миссия — нести людям праздник, улучшать род человеческий, а с пеленками возиться — это, поверьте, не для него.

— Я уже поняла.

— Ну и ладно. Мы пойдем. Прощайте.

— Прощайте.

Сделав всего несколько шагов, экс-красавица побережья и ее маленький сын потеряли очертания, а через пару мгновений их и вовсе заволокло горькой влагой.

Обида обезволила девушку. Она, пряча глаза, поспешно сдала свой топчан и кружным путем направилась к дому тети Маши.

«Значит, все ложь?.. А я-то уже начала надеяться, что мое затянувшееся одиночество вот-вот закончится. За какие-то два месяца в своих упоительных мечтах я создала целый мир, в котором мы с Денисом все делаем вместе: путешествуем, работаем, отдыхаем, покупаем новые вещи, находим себе друзей, растим своих детей, все вместе ходим на пикники или просто купаться, рыбачить…

И вот этот мир, вдохновенно возводимый мною, рассыпался. Господи, как же мне его жалко! За что я так наказана? Разве мало яждала своего счастья?

Бросить в беде близкого, хоть и нелюбимого человека, как это подло. Он уже дважды утешился. Каково? А я еще тридцать минут назад была уверена, что смогу простить ему любой грех. Нет, видно, к этому я не готова.

Так что же такое любовь — иллюзия? Раз при одном холодном прикосновении к ней она так стремительно исчезает. И не бесследно. В душе остается что-то противное, что отравляет мысли, убивает мечты».

Зоя шла и вспоминала недавние встречи с Денисом. Вероятно, ей повезло, что его философские сентенции иногда раздражали ее. Если бы не это, все могло быть гораздо хуже. Придя на квартиру, она тут же завалилась в постель. Лежала и копалась в своей судьбе. Почему именно ей так фатально не везёт? В чем она виновата?

Спустя полчаса появилась тетя Маша.

— Ты что же это, девонька, никак заболела? — всполошилась она. Села на край ее кровати, приложила руку ко лбу Зои. Пристально посмотрела на нее.

Та отрицательно мотнула головой.

— А что же тогда такая скучная? Что-нибудь случилось?

— Устала, наверно, — равнодушно ответила Зоя.

— Да нет, голубка, что-то ты скрываешь от меня. Уж не наши ли парни тебя обидели? А то есть тут у нас парочка донжуанов, от которых лучше подальше держаться.

Заметив ее внимание, продолжила:

— Один — коренастый с длинными пшеничными волосами и татуировкой на груди: «Ай лав ю». — Это Саня Титов. Он понахальней второго, попроще, и главное — холостой. Другой — Дениска Солошенко: статный, чернявый, волосы — что крупный каракуль. Влюбленный в себя Нарцисс с замашками аристократа. У него жена от рака помирает, а этому самцу и горя нет: знай себе амурничает. Бабы смеются: говорят, что наши парни обольщают девчонок по графику: штука в неделю. И у каждого свои методы, свой контингент. Эти и вздоха твоего не стоят. Так что, если кто из них цепляется, не деликатничай. Или тебя что-то другое тревожит? А то расскажи мне, девочка, — с нежностью погладила она ее голову, — полегча?ет.

Зое было стыдно признаться, что из-за своей скрытности она попала в такую нелепую ситуацию.

— Мне уже легче, спасибо. — Она поднялась и села на кровать. — Тёть Маша, как, по-вашему, у каждого должна быть любовь?

— Любовь?.. — задумалась она. — Я думаю… любовь — это большая удача, может быть, самая большая удача в жизни. Ведь человек приходит в этот мир, чтобы воспитать свою душу, а любовь почти всегда облагораживает и возвышает ее.

— А если влюбишься в какого-нибудь лживого, недостойного человека?

— Отсюда и все трагедии, моя милая. Никак нельзя давать воли чувствам, пока не узнаешь, чем дышит этот человек, что любит, о чем мечтает. Ты сначала загляни в тайники его души, а уж тогда решай: сможешь ли ты с ним быть счастливой или нет.

— Как у вас все просто: если подходит по всем статьям — влюбляйся. А что, если я еще не успела заглянуть в его душу, а уже вопреки всему здравому смыслу тянет к нему, как мушку на огонь?

— Так это, милая, еще не любовь. Это — желание, чистая физиология.

Зоя понурила голову.

— От этого не легче. Да и, собственно, велика ли разница?

— Зоенька, я тебя понимаю. Когда такое случается, любые аргументы бессильны. Тем более что сейчас сплошь и рядом животную страсть отождествляют с любовью, и разобраться в этом ой как нелегко. Но поверь мне, различие между ними преогромно.

— Так все-таки в чем оно?

— Видишь ли, со своим избранником тебе предстоит делить не только постель и радость, но и заботу, и досуг, и горе. А на это не каждый человек способен. Поэтому его должны желать и душа, и рассудок, и тело. Если не будет этого — не будет и счастья. А тех, кто идет на поводу у похоти, ждет неизбежное разочарование. Любовь — это благословение ангела. Она обязательно должна коснуться души. Запомни это, милая.

— Я все поняла, осталось принять.

— Ну и хватит об этом. Зоенька, а не сходить ли нам сейчас за арбузами?

— Неплохая мысль. Пожалуй, это повеселей будет, чем валяться в постели.

В торговой палатке они выбрали два арбуза: один невероятных размеров, а другой — средний. Втиснули их в сетки-самовязки и пошли домой.

Солнце, добросовестно отработав свой бесконечный летний день, полезло в море. И вода, и воздух вокруг него раскалились докрасна. Боже, как же это красиво.

Хозяйка с гостьей расположились под яблоней. Тетя Маша, срезав лишь нижнюю шляпку, уложила арбузище на разделочную доску и, придерживая плод за хвостик, стала разрезать его на равные доли. Под острым лезвием ножа арбуз нетерпеливо похрустывал, показывая через вкривь и вкось разбегавшиеся трещины свою рассыпчатую, мерцающую цветом тлеющей зари мякоть. Затем она уложила его в глубокую миску и, наконец, вырезав под острым углом верхнюю шляпку, дала ему раскрыться, как цветку. На вкус он был не менее изыскан. Второй арбуз они опустили в погреб.

Утром, провожая Зою в санаторий, хозяйка подала ей пакет с виноградом.

— Володе передай привет.

— Непременно.

Она улыбнулась.

— Представляю его реакцию на твое появление. Ну, с Богом.

Вблизи ворот Некрасова не оказалось, на террасе тоже. Ребята посоветовали поискать его за корпусом. Минут через десять, обходя уже третий корпус, слева от себя Зоя увидела великолепный клумбовый ансамбль. И планировка, и цветовая гамма удивили ее своей оригинальностью. Это царство цветов одним своим краем примыкало к дороге, по которой шла она, а противоположным — к тротуару, проложенному вдоль корпуса. Поперечными же границами ему служили ряды декоративного кустарника.

В их тени на дальней дорожке Зоя и увидала читающего колясочника. Он сидел спиной к дороге, но все равно у нее появилась уверенность, что это — Некрасов. Она стала готовиться к встрече: думать, как подойдет к нему, что скажет; гадать, как он поведет себя. Хотелось, чтобы обрадовался.

И тут обгоняет ее зеленая в серебристый дождик иномарка, и останавливается напротив него. Распахивается задняя дверца, и выскакивает из машины девочка в лиловом сарафанчике. В руках у нее, вероятно, фотоаппарат. Она стремглав бежит к колясочнику, оббегает его и бросается к нему на шею. Он тоже обнимает ее, гладит.

Передние дверцы автомобиля приоткрываются.

«Нет, это не Владимир, — решает Зоя. — Ведь у него никого нет. Очевидно, это отец девочки. А где же тогда ее мать?» Девушка, невольно замедляя шаг, искоса смотрит на сидящих в салоне людей. «Кто они ему? Почему не хотят выйти из машины?» Подойдя ближе, она слышит чудную, полную безысходной тоски мелодию, мгновеньем позже на ее фоне неразборчивое бормотание мужчины и тут же сказанную резким тоном фразу женщины: «Дурочка влюбчивая, меня так не обнимала».

Пройдя мимо автомобиля, Зоя решила: «Видимо, в разводе. А дочка жалеет его. Вот ведь судьба».

У одной из скамеек она заметила приятеля Некрасова. Он узнал ее, заулыбался, поздоровался.

— Не Володю, случайно, ищите?

— Да. Не подскажете, где он?

— Вы где-то разминулись с ним. Минут двадцать назад я оставил его возле клумбы. Он там любит бывать.

— У него все в порядке?

— Все. Только одичал он без вас: что-то читает целыми днями, пишет. И все один.

— Спасибо. Рада была увидеть вас.

Он удовлетворенно кивнул. И Зоя потащилась в обратный путь. Невдалеке мелькнул лиловый сарафанчик, лязгнули дверцы. И мимо нее прошуршало покрышками авто, из окна которого куда-то вдаль смотрели не по-детски серьезные глаза девочки.

Зоя свернула на поперечную дорожку, подумала: «Спрошу у мужчины, может быть, он видел Володю».

— Извините, — начала она и осеклась.

Это был Некрасов.

Он с задумчивой грустью глядел в книгу и не сразу отреагировал на ее присутствие. За последние два месяца Владимир заметно посвежел, отрастил усы, бачки. От землистого оттенка на его лице не осталось и следа. Некрасов ошеломленно вскинул глаза.

— Зоя?

— Она самая. Здравствуй, Володя.

— Здравствуй. Буквально три секунды назад я подумал о тебе. И вдруг — ты. Вот это сюрприз.

— Почему ты вспомнил обо мне?

— Только что прибегала проститься моя юная знакомая. Однажды мы невзначай встретились и так привязались друг к другу, что сейчас физически ощущаю ее потерю.

— Я мельком видела эту девочку. Ей лет четырнадцать?

— Пятнадцать. Мечтает работать корреспондентом. Ох, и хватка у нее! За две недели как бы непреднамеренно выпотрошила из меня всю подноготную, — улыбнулся он.

— Мы что, с нею похожи?

— Нет. Но осталось то же самое чувство потери.

— Мне показалось, девочка очень переживает.

— Детские драмы. Сколько их еще у нее будет?

Внезапно раздался негромкий пластмассовый щелчок. Владимир с некоторым удивлением скосил глаза на черный предмет, лежащий в его нагрудном кармане, и улыбнулся.

— Из Веруни определенно получится хороший журналист.

— Так это что — ее диктофон?

— Ее. И отметь: она подарила его мне включенным.

— Хороший подарок, — заметила Зоя, — и не дешевый для школьницы.

— Да, подарок редкий. Но так уж получилось, что я, зная ее мечту, тоже приобрел для нее диктофон. И она тут же, не упуская случая, включила его на запись.

Владимир непроизвольно вздохнул.

— Да, она — чудный ребенок. Ее доверие ко мне окончательно изменило мое отношение к жизни.

— Я очень рада. Ну что, погуляем?

— Буду счастлив, — ответил он.

В этот раз они разгуливали особенно долго. Говорили вроде бы о вещах отвлеченных, но каждое слово каким-то немыслимым образом влияло на психическое состояние девушки. Она почувствовала себя значительно лучше. У нее появилось ощущение беззаботной легкости. Зоя шла и думала: «Чего такого я не смогла заметить во Владимире, что нашла в нем та девочка?»

Глава 8 Разрыв

Засыпая под стрекотание кузнечиков, Зоя рассеянно думала о том, что к встрече с Денисом еще не готова: не перепсиховала, а хотелось бы выглядеть совершенно спокойной и этот короткий роман закончить как можно достойней.

С утра пораньше она с тетей Машей работала в саду. Они срывали яблоки, айву, остатки груш. Позже занимались подготовкой плодов к варке варенья и компотов.

К одиннадцати Зоя освободилась, привела себя в порядок, взяла арбуз, немного фруктов и направилась в санаторий. Выйдя из калитки и пройдя десяток шагов, она вдруг увидела Дениса, сидевшего на скамейке у соседнего дома. В животе у нее похолодело, в ногах появилась усталость. Он был все так же обворожителен и ярок: в розовой борцовской майке, желтых шортах и стильных очках. «А вот и великий соблазнитель, — мелькнула у нее едкая мысль. — Ну, уж нет. В этот раз его чарам я не поддамся».

Денис резво поднялся и, улыбаясь, пошел ей навстречу.

— Доброе утро, мадам, — попытался он ее поцеловать.

— Доброе, — уклонилась она от поцелуя.

— Я сегодня проходил мимо и, услышав в саду твой голос, подумал: галлюцинации. Прислушался… — Нет, сущая явь. Ты сегодня приехала?

— Позавчера.

Он удивленно отшатнулся.

— Чем провинилось наше побережье? Или что-то случилось?

Зоя взглянула на Дениса: «А что, если он всерьез любит меня?»

— Зайка, объясни мне, что же все-таки изменилось за эти два месяца?

— Настроение.

— Извини, конечно, что я не писал… Но я о тебе думал. Честно.

— Только обо мне?

— Ну не только, конечно. Я как-никак журналист. У меня множество творческих контактов. Кстати говоря, с этим ничего не поделаешь, можно только смириться.

— Категоричное условие.

— Такова реальность, издержки профессии, так сказать.

— Это аргумент.

— Так почему ты не купаешься?

— Вчера была. А сегодня тёть Маше в саду помогала. Сейчас вот, — кивнула она на сумку, — иду в санаторий друга навестить.

— Нового друга или все того же? — с ехидцей спросил он.

— Некрасова.

— Так тебя что же, к нему навечно прикомандировали? — съязвил Денис.

Желая позлить его, ответила:

— Пока не знаю.

Он ошеломленно взглянул на нее, но тотчас овладел собой.

— Кто б меня навестил с такой сумкой продуктов. Уж как бы я был ему благодарен.

— Я думаю, тебе это ни к чему. Сад у тебя есть, деньги, связи, море в двух шагах. Так что не прибедняйся.

— Ладно-ладно, — примиряюще сказал он. И протянул руку к сумке. — Позволь тебя проводить?

Не проронив и слова, Зоя отдала ему сумку. По его лицу было видно, что он усиленно пытается понять причину столь решительной перемены ее отношения к нему. Не желая разговора на эту тему, она стала задавать Денису ничего не значащие для нее вопросы. Большой ли у него дом? Сколько в нем комнат? Какие в его саду деревья, ягоды? Дружит ли он с соседями? По ответам чувствовалось, что он окончательно сбит с толку. Подойдя к воротам санатория, она, не останавливаясь, пошла дальше. Денис молча последовал за ней.

Владимир, видимо, давно ожидал ее. Его коляска стояла в густой тени декоративного кустарника у первой же на центральной аллее скамейки. Ее великолепный эскорт он воспринял без особого воодушевления.

— Здравствуй, Володя. Извини, не могла раньше.

Он с особым изяществом взял ее руку за пальцы, поднес к обветренным губам и, кольнув короткими усиками, бережно поцеловал ее.

— Здравствуй, Зоя. Я очень рад видеть тебя. И вас, — кивнул он Денису.

Тот, демонстрируя взаимное радушие, осклабился. Зоя взяла у него сумку, вынула пакет с фруктами.

— Это тебе привет от тети Маши. Но фруктами займешься позже. — Она сунула пакет в дорожный карман коляски. — А вот этот арбуз предлагаю съесть сейчас. Не против? — посмотрела она на парней.

Те согласились. И они в поисках укромного местечка отправились в глубь парка. Первая же убегающая от аллеи тропка привела их на уютную полянку с двумя составленными буквой «г» скамьями. На одну из них постелили газету. Денис точными быстрыми движениями мастерски разрезал арбуз на розовые искрящиеся доли. Все взяли по одной. Они таили в себе не только красоту, но и глубокую свежесть. Какое-то время молодые люди молча наслаждались вкусом. Вероятно, пытаясь наладить хоть какое-то общение, Денис кивнул на книгу, прижатую корешком вверх к боковой стенке сиденья.

— По-прежнему читаете?

— Да. Хороший способ уберечься от депрессии. Кстати, пристрастился к чтению только здесь, на юге.

— Что за книга?

— «Кутузов» Раковского.

— Любите читать о войне?

— Я бы не сказал. Этот роман, прежде всего, исторический. И та война мало похожа на современную.

— Если бы не ранение, вы бы еще служили в армии?

— Конечно.

— На войне, наверно, интересней стрелять, чем в тире?

Владимир поморщился.

— Денис, вам ведь не десять лет… Я бы не хотел повторять банальности, но все же напомню: война — не развлечение, а беда, причем и для победителей и для побежденных.

— С этим я согласен. Но все же она — естественное продолжение политики. Разве не так?

— Я думаю, мирное решение проблем куда естественней. А война — демонстрация человеческой глупости и бессилия политиков. И ничего более.

— Но я знаю, что в горячие точки многие даже просятся.

— Не преувеличивайте. Тех, кто старается не попасть туда, значительно больше.

— Но ведь были же добровольцы! Я сам видел по телевизору, — с неуместной горячностью заявил Денис.

— В чем вы меня хотите убедить, что на войне хорошо? Так это, извините, полная чушь. А любителей приключений там не больше одного на сотню. Да и те после первых же боевых потерь становятся серьезней.

— Если вы все относитесь к войне серьезно, почему же тогда армия так бездарно воюет?

— Потому что она вынуждена не только исправлять ошибки политиков, но и подчиняться, опять же, их непродуманным решениям. Кстати, у Суворова те же проблемы были.

— А я думаю, все дело в другом, — настаивал Денис. — Хотите, отвечу за вас?

— Ну, попробуйте.

— Наша доблестная армия стала неуправляемой: офицеры все поголовно пьяницы и психопаты, а солдаты — просто бритоголовый детсад, отловленный из песочниц. Годится ли такая армия вообще хоть на что-нибудь?!

Зоя с Владимиром переглянулись. Было очевидно, что Денис затевает ссору. Она попыталась урезонить его.

— Денис, тебе не кажется…

— Зоя, мне важно знать, что думает по этому поводу бывший офицер, — запальчиво перебил он ее.

Глаза Дениса были холодны, как серая декабрьская галька. Что его могло так взвинтить? Девушка растерянно посмотрела на Владимира, и тут заметила у него на цепочке подаренный ею камешек. Вот оно что. Ревность причина его нападок. Ну-ну.

Вместо ответа Владимир спросил:

— Денис, а вы сами в каких войсках служили?

Тот с плохо скрываемой неприязнью процедил:

— Я в армии не служил. По здоровью не прошел.

— Хм. А физические данные у вас: бицепсы, торс, рост — дай Бог каждому.

— Что вы меня нахваливаете, как жеребца перед забегом, — вспылил Денис. — Намекаете, что я уклонился от призыва?

Владимир выдержал паузу и спокойно сказал:

— Так вот, насчет армии… Она далека от идеала, это правда. И у наших офицеров нервы не самые крепкие, согласен. Когда семья не устроена, не обеспечена всем необходимым, благодушествовать может только кретин.

— Вы, может быть, и кутежи их оправдаете?

— Не перехлестывайте. Пьют офицеры не больше других. К слову сказать, от пьянства вся страна не просыхает. И это, как я понимаю, чиновникам на руку. Управлять виноватым во всех смертных грехах населением куда проще.

— Не уходите от ответа.

— И в мыслях нет. Мне тоже не по душе видеть в зоне боевых действий дистрофиков с шестиклассным образованием. Но что же делать, если такие патриоты, как вы, не в состоянии исполнить свой долг перед страной?

Лицо Дениса посерело.

— Я смотрю на вас и думаю, — голос у него стал нервно подрагивать, — во всем этом позоре вы готовы обвинить всех, кроме себя.

Володя усмехнулся.

— Чует кошка, чье мясо съела. Вы почти угадали. В дискредитации армии многие виноваты и, прежде всего — журналисты.

— Ну вот, я же говорил, — призывая девушку в свидетели, возмутился Денис.

Арбуз к этому времени доели. И Зоя корки и расквашенную газету убрала в пакет. Девушка вопросительно взглянула на Владимира. В ответ он чуть заметно кивнул и стал выруливать на аллею. Денис не унимался.

— Наша-то в чем вина? Мы были всего лишь зеркалом, отражающим ваши проблемы.

— Да, зеркалом. Только уж больно кривым. Иначе в нем были бы видны и успехи армии.

— Да их просто не было у вас! — вскричал Денис.

Злобное выражение разительным образом изменило его лицо. Удивительно, но Владимир и сейчас остался спокойным.

— Откуда вам знать об этом? Чтобы судить об армии, для начала надо побывать в ней. А вы не только пороха, даже солдатских портянок не нюхали.

— Мне это ни к чему. Я и так в состоянии добыть нужную мне информацию.

— У какого-нибудь штабного ефрейтора?

— А хоть бы и так?

— Я вас понял. Вы из той категории журналистов, которые своим преждевременным трепом предупреждают бандитов об опасности, а наших ребят подставляют под пули.

— Я никого не подставлял. И не надо безосновательно обвинять меня в этом. К слову, хранить секреты — это ваша обязанность, а наша — во что бы то ни стало находить источники информации и оперативно использовать их.

— Верно. Но нельзя же не думать о последствиях своих сенсаций. Ведь ваши нелепые домыслы и прогнозы влияют не только на рейтинги печатных изданий, но, в конечном счете, и на результат боевых столкновений.

— Знаете, быть свидетелем важных событий и не воспользоваться этим — непозволительная роскошь для журналиста.

— Понятно. Значит, по-вашему, нагнетать в обществе психоз, а зачастую и провоцировать террористов — это нормально?

— Горячие новости всегда кого-то обжигают, — ответил Денис.

Некрасов в упор посмотрел на него.

— Не там вы их добываете. Они должны обжигать врагов, а не своих. Наши ребята говорят: есть журналисты, а есть пираньи. Судя по всему, вы из стаи хищников, и мне это неприятно.

Дениса передернуло.

— Я рад, что мы все выяснили. В свою очередь хочу сообщить вам, что вы мне тоже не очень симпатичны. На этом и прощаюсь, — он сделал энергичный полупоклон. И, уже обращаясь к Зое, бросил: — Подожду у ворот.

— Хорошо, — ответила она.

Владимир с усмешкой посмотрел вслед Денису.

— Не разговор получился, а склока. Ведь из-за таких, как он, наши ребята в засады попадают. Ты уж извини, Зоя. Но своими вопросами он меня сегодня раззадорил.

— Ничего, зато мы кое-что новое узнали друг о друге.

— Это да. Однако неловко признаться, но я еще во власти инерции: спор уже закончен, а я все подыскиваю аргументы повесомей. А ты о чем думаешь?

— А я почему-то вспомнила давнишнюю беседу о литературе и то свое удивление, что ты тогда прочитал стихи именно Бунина, а не чьи-либо другие.

— Что же тут удивительного?

— А то, что накануне той встречи я тоже читала Бунина и, затевая разговор, собиралась поделиться впечатлениями именно о его стихах. Что это, совпадение? Или ты прочитал мои мысли?

— Что ты, Зоенька, у меня никогда не было сверхъестественных способностей. Может быть, лептонная почта сработала?

— Это что за почта такая?

— Общение на уровне элементарных частиц, — улыбнулся Владимир, — когда оба настроены на одну волну.

Погуляв еще минут пятнадцать, они расстались.

Денис ожидал Зою на скамье у ворот. Она присела рядом.

— Наговорились? — с раздражением спросил он.

— Да, — односложно ответила она.

— Ты сердишься? — покосился он на нее. — Извини. Что-то нервы сегодня на взводе.

— Денис, а как здоровье… твоей жены?

Он вздрогнул, колюче взглянул на нее и досадливо хмыкнул.

— Какое тебе дело до нее?

— Ты прав, — она беззаботно улыбнулась, — мне не должно быть никакого дела ни до нее самой, ни до тебя — ее мужа.

— Я ее не люблю! — озлобленно сказал он. — И скоро раз и навсегда освобожусь от этой стервы.

— Денис, так отзываться о женщине может только низкий человек.

— Да что ты о ней знаешь?

— О ней — ничего, но о твоих победах…

— Зоя, все, что со мной случилось до встречи с тобой, — легкие увлечения, не более.

— А после моего отъезда?

Он словно поперхнулся.

— Как ты не понимаешь, все это не по-настоящему. Только ты мне нужна!

— Вряд ли. Ведь были женщины и до нашей встречи и после. Да и вообще, начинать серьезные отношения с чудовищной лжи — плохой знак. Извини. Я в тебе ошиблась. Очень ошиблась.

Денис вскочил. Лицо его побледнело.

— Ну знаешь, подобной глупости я от тебя не ожидал. Другого такого шанса у тебя может и не быть.

— Как и у тебя. Однако жить в ожидании измены я не хочу. Так что, прощай.

Он стиснул зубы и молча ушел в поселок.

«Вот и все, — подумала Зоя. — Был Диомед — и нет. С мечтами о сказочном принце покончено».

Она медленно брела на квартиру. Целое скопище мыслей одолевало ее. Она думала, что еще недавно в характере Дениса ее устраивало почти все. И лишь последние двое суток вернули ей былую зоркость. Сейчас за его привычками: высоко держать голову, поглядывать по сторонам, вплотную подходить к собеседнику, она усматривала его жадное желание задавить своим обаянием говорящего с ним и заодно произвести впечатление на остальных. Это манеры соблазнителя. А его цинизм, вывихнутая логика, раньше существующие как бы сами по себе, теперь естественным образом дополнили и прояснили его сущность.

«А какой симпатичный малыш у той женщины… и подумать только, его отец — Денис. Если бы мы с ней случайно не встретились (а, может быть, все не случайно?), то я бы, вероятно, трепетала сейчас в его объятьях. Ужас! Не дай Бог такой слепоты… Единственный, кто меня понимает, так это Володя. С полунамека уловил мое настроение. И в который уже раз! А спорщик он еще тот. Почему я практически не участвовала в их разговоре? Откуда такая странность?.. Может быть, от уверенности, что Володя поставит его на место? Или от наивной фантазии, что предмет их спора не армия, не политика, а я. Признаться, мне нравилось, что они спорят.

Пожалуй, хорошо, что все так закончилось. Может, это и не потеря вовсе?.. А как там бабушка? Не попробовать ли позвонить Даше?»

В три часа пополудни из поселковой почты Зоя дозвонилась до бухгалтерии своего бывшего колхоза. Там работала ее знакомая, Нина Викторовна. Она оказалась на месте и с готовностью согласилась пригласить Дарью на переговоры. Договорились, что минут через сорок Зоя перезвонит. Побродив по улочкам, в условленное время она снова зашла на почту. На ее звонок в конторе подняли трубку.

— Мохова. Слушаю вас.

— Это Зоя. Здравствуй, Даша.

— Здравствуй.

— Даша, я твое письмо получила. Спасибо, что написала.

— Не за что.

— Как там бабушка?

— Сейчас специально забегала взглянуть на неё: жива пока. Кто-нибудь приедет из вас?

— Да. Я приеду. Она очень слаба?

— Слаба. Она ведь почти ничего не ест.

— Даша, я сейчас в командировке, но постараюсь что-нибудь придумать. Спасибо тебе. А бабушке передай, я скоро буду.

— Хорошо. Но, пожалуйста, поторопись.

Зоя еще не пришла ни к какому решению, а ноги уже несли ее к санаторию. Нужно выяснить: есть ли у них возможность уехать уже завтра. Да и, конечно, поговорить об этом с Володей.

В администрации удивились такой спешке, но вошли в её положение и пообещали к десяти утра все документы подготовить, а броня на билеты у них имеется.

Поиски Володи затянулись. Зоя вдруг подумала: «Уж не купается ли он?» Через десять минут она подходила к лодочной станции. Пляж был пуст. Коляска Владимира стояла возле будки, обвешенной пробковыми спасательными кругами.

— Э-эй! — прокричала Зоя.

Из будки вышел инструктор. Он, как и в первую их встречу, был в синей выгоревшей на солнце майке.

— Весь во внимании.

— Здравствуйте. Не у вас ли Некрасов?

— День добрый. Здесь он. Уже больше часа на волне. Скоро будет.

— Извините, где он? И на чем?

— В море, конечно. На лодке.

— С кем-то катается?

— Он ходит на веслах один.

— Как один? Разве там можно усидеть без ног? — с сомнением спросила она.

— Выходит, можно. Я думал, вы в курсе, что он уже больше месяца регулярно выходит в море?

— Нет. Я уезжала отсюда. И то, что я сейчас услышала, меня крайне удивляет.

На лице инструктора проявилось удовлетворение.

— Этот парень кого хочешь удивит. Я, по совести сказать, и сам не верил, что это возможно. За мою практику Митрофаныч — первый, кто без ног сел за весла. Он сам продумал, где и как устроить крепеж.

— Так он, что, привязывается к скамейке?

— Если точнее, то к скамейке мы привинчиваем останки креслица из кинозала, а уж в нем с помощью страховочного пояса и капронового шнура фиксируется Володя.

— Но там же, такая нагрузка… а если кресло не выдержит?

— Не беспокойтесь: Митрофаныч на всякий случай еще четыре упора из хоккейных клюшек сотворил. Они тоже на болты прихвачены к шпангоутам, то есть к поперечным ребрам. Так что там все надежно.

— А вдруг лодка перевернется, что тогда?

— Этого и я боялся. Говорю, утонешь, а я из-за твоей прихоти в тюрьму сяду. Кстати, давайте присядем, — он указал на скамеечку, врытую под самым окошком будки.

Они сели.

— Так вот, — продолжил инструктор, — говорю ему, что с такой перспективой я не согласен. Тогда Митрофаныч надел на шею нож в чехле, зафиксировался и говорит: «Переворачивай лодку. Если через полторы минуты не выберусь из-под нее, то начинается твое время: хватай меня за жабры и тащи на берег». Я и перевернул. Отсек время. На сорок пятой секунде он вынырнул.

— Как вы могли согласиться на это?

— Вы что, брата своего не знаете? Если ему что-то в голову втемяшится, то его и пять инструкторов не переубедят. Да и я хлеб не даром ем: кое-что умею. Ну, а уж потом деваться мне было некуда: капитулировал. И очень рад этому. Сегодня я в нем уверен, как в себе.

То, что инструктор хвалил Володю, Зое почему-то льстило. Ей захотелось услышать о нем что-нибудь еще.

— И что же, он всегда благополучно возвращался? И с ним на воде никогда ничего не случалось?

— Вообще-то был один случай.

— Тонул?

— Нет, Бог миловал. Произошла история несколько иного рода. Но Володя просил меня до поры до времени никого не посвящать в нее. Так что я не знаю, как и быть.

— В ней что-нибудь предосудительное, чего можно стесняться?

— Что вы, напротив. Но он все равно не хочет огласки.

— Ну, сестре-то можно рассказать по секрету?

— Ладно уж, уговорили. — Он задумчиво почесал затылок. — Однажды… где-то с полмесяца назад, передали мне штормовое предупреждение. Часам к одиннадцати на море — волна до трех баллов. И вдруг Вова нарисовался. Говорит, мне надо в море. Я, естественно, отказал ему. Так он как взял меня в оборот. Но и мне в тюрьму не охота. Наорались мы друг на друга до полного удовлетворения. В конце концов, плюнул я в сердцах, говорю, плыви хоть в Турцию, глаза б мои тебя не видели. И он уплыл. Иду на обед и думаю: «Чем же сегодня день закончится?»

Дома сел за стол — ложка в рот не лезет. Повалялся на диване, взял с собой бутылку водки и на работу. Примерно через два с половиной часа заходит Володя в пролив, и представьте себе, в лодке у него русалочка: где-то в море выловил. Вся бледненькая, кожа в гусиных пупырышках. Девчонка настолько озябла и устала, что на ногах стоять не может. Вынес я раскладушку, переложил на нее девочку. И пока я не перевел на ее растирку всю свою водку, Митрофаныч с меня не слазил. Я ему говорю, об этом надо непременно рассказать всем, чтобы у ребят боевой дух поднять. А он: «Когда моего духа здесь не будет, тогда и рассказывай. А сейчас ни мне, ни девочке это не к чему». Мировецкий мужик. Никогда таких не встречал.

— Любопытная история. Об этом он не рассказывал.

— Еще расскажет. Только вы уж не подавайте виду, что в курсе дела. Не зря я вам сболтнул?

— Нет-нет, не беспокойтесь. И спасибо за доверие.

— Кстати, теперь уж по секрету от него, — у меня на посту всегда есть фотоаппарат: немножко подрабатываю. Так вот, в тот день, когда они причаливали, я увидел в лодке надувной матрац и, сообразив, что это неспроста, сфотографировал их. Так что у меня будет документальное подтверждение этого факта. А газету с заметкой я передам его знакомой Марье Ивановне.

— Хорошая новость. Володя умеет находить себе друзей. Спасибо.

— А вот и он сам на подходе, — инструктор указал на лодку, огибающую мысок на входе в заливчик. Косые лучи солнца то и дело соскальзывали с налитых силой рельефных мышц гребца, поглядывающего через правое плечо на кромку берега. Зауженная и укороченная спинка стульчика не скрывала крепкого, затянутого в оранжевый пояс смуглокожего торса гребца. Володя согнулся вправо и с носового отсека лодки достал бухточку веревки. Мощный гребок, и лодка наползла на берег у самого причала.

— Степа, принимай швартовый!

Тетя Маша перебирала козий пух. Известие о поспешном отъезде Зои и Владимира застало ее врасплох. Оно огорчило ее. Но она тут же все убрала и немедленно принялась за стряпню. К вечеру запах сдобы витал и на кухне, и в доме. Как ни отказывалась гостья, но стараниями тети Маши огромный пакет был доверху наполнен фруктами и выпечкой. А потом они допоздна пили чай и разговаривали.

Ночью Зою одолевали впечатления прожитого дня. Мысль о том, что она может опоздать к бабушке, с постоянством почтового голубя возвращалась к ней и возвращалась. «Нет. Этому не бывать, — решила она. — Еду в Ольховку. Как-никак в запасе у меня целая неделя. А там — по обстоятельствам».

Тетя Маша, провожая, напомнила ей: «Не забывай, тебя ждет письмо».

Глава 9 В Ольховке

Володя, узнав, что они едут в Ольховку, радовался как дисциплинированный ребенок. Сердце Зои тоже сладостно щемило: ведь у бабушки она не была целых семь лет.

Ее поселок был расположен в тридцати пяти километрах от райцентра, где остановился поезд. Дорога туда не асфальтирована, и автобусное сообщение по многим причинам не регулярное. Поэтому сразу после выгрузки она пошла искать попутку. И, к счастью, нашла ее. Водитель ЗИЛа, только что посадивший свою семью на поезд, ехал в нужном им направлении и согласился подвезти. Радовало еще и то, что не встретилось ни одного человека, кто бы им отказал в помощи.

К бабушкиному дому они добрались около пяти вечера. Выгрузившись и попрощавшись с водителем, остались у калитки одни.

Владимир с жадным любопытством осмотрелся.

— Уютное местечко.

Место было действительно завидное: окраина поселка, но не дальняя, занятая под сады и огороды, а лицевая. Дома, стоящие по одну сторону улицы, словно завороженные смотрят своими блестящими глазами на тихие воды красавицы-речки. По обеим сторонам дороги и кое-где по склону берега растут деревья. До воды от забора — метров двадцать. Напротив некоторых домов — дощатые мостки. Вода в реке светлая, с зелеными островками водорослей, течение едва заметное.

— Берег для езды на коляске крутоват, — пробормотал Владимир. — А хорошо бы порыбачить!

— Порыбачим еще, если настроение будет.

— Однако без снасти только блох ловить.

— Удочки — не проблема. Найдем, если надо будет.

Зоя отворила ветхую от времени калитку. Сердце болезненно сжалось. Основательно заросший травой двор; в конце его, вероятно, выросшее из брошенной косточки вишневое деревце; штакетины, прикрученные проволокой к покосившемуся забору, палисадник с единственным буйно разросшимся розовым кустом, свесившимся во двор, — все свидетельствовало о том, что хозяйка состарилась и давно отошла от всяких дел. Жалость и глубокая нежность захлестнули душу девушки. Подумать только, в этом дворе прошло все ее детство.

Оставив Владимира во дворе, Зоя вошла в тихий сумрачный дом. В коридоре пахло плесенью, и почти ничего не было видно. Она с опаской открыла дверь в комнату и первое, что увидела, — огонек зажженной лампадки под образами; от сердца отлегло — жива.

— Бабушка! — с нетерпеливой радостью позвала она.

Гнетущая тишина, начавшая было наваливаться на Зою и уже мурашково коснувшаяся спины, внезапно отпрянула. Нехитрые по своей природе звуки: шорохи, поскрипывание кровати и покряхтывания — наполнили дом жизнью. Зоя нашарила рукой выключатель, щелкнула им — свет не зажегся.

— Кто там пришел? — послышался приближающийся старчески блеклый голос. — Ты чья, дочка?

— Бабушка, это я — Зойка, — сдавленно проговорила девушка и шагнула ей навстречу.

— Кто? Зойка?! О, Боже! Внучечка ты моя родная.

Они обнялись. Бабушкино тщедушное тело, хрупкое, как у подростка, нервно подрагивало. Зоя гладила ее невесомые волосы и сквозь слезы улыбалась: успела.

— Бабушка, я не одна приехала, — сказала она. — Пойдем во двор, я тебя с другом познакомлю.

— С другом? А чего ж он в дом не заходит? Ну, пойдем-пойдем, — пробормотала она и неуверенными шажками зашаркала вслед за внучкой.

— И давно ты живешь без света? — обернулась к ней Зоя.

— А почитай с осени. Крыша-то худая. Дождями заливало, так что-то там и сломалось.

— Почему же не попросишь кого-нибудь отремонтировать? Со светом все-таки удобней.

— На что он мне? Глядеть-то мне не на кого.

Зоя только вздохнула.

Они вышли во двор. Бабушка, увидев Владимира в инвалидной коляске, направилась к нему.

— Здравствуй, внучек!

— Здравствуйте, бабушка.

— Знакомьтесь, — поспешила представить их Зоя, — это Володя, а это — моя любимая бабушка Анфиса.

— Рад с вами познакомиться, бабушка. Как у вас тут чудесно. Душа замирает.

— Да-а, у нас тут неплохо, — согласилась она.

И с непосредственностью, присущей ребенку, поискала под пледом ноги Володи.

— Ах ты, горе мое! У тебя совсем ножек нет, милый?

— Нет, бабушка. Отходил я свое, — с грустью сказал Владимир.

— А я ить тоже обезножила, вся сила ушла. Таскаюсь, как улитка. Уж думала, не увижу никого своих. А тут и вы, слава Богу, приехали.

Она заморгала повлажневшими глазами.

— Господь услышал мои молитвы. А то и дочка четыре года глаз не кажет, и внучку… уж забыла, как выглядит.

Бабушка обидчиво поджала губы, всхлипнула и потянулась к Зое. А та стала гладить ее худые острые плечи, реденькие лунного оттенка волосы, ее бледные морщинистые щеки, и жалость непривычной дрожью отозвалась в ее груди.

— Ты говорила, что когда выучишься, вернешься, — жалобно выговаривала старушка, — а сама и дорогу домой забыла. Ни письма, ни открыточки не шлешь, будто я померла уже.

«Какая же я дрянь! — раскаянно думала Зоя. — Даже с новогодьем не поздравила ее. Последний раз…»

— Бабушка, а ты посылку мою осенью получила?

— Посылку? Какую посылку? Что-то не помню.

— С орехами, медом и конфетами. Ты должна была получить ее ко дню рождения.

— А-а-а. Была… была посылочка. Почтальонка приносила. Теперь помню. Я ее тогда открыть не сумела да под койку и задвинула. Думала, кто зайдет, я и попрошу его открыть. Так никто и не зашел. А потом я захворала и забыла о ней. Вот ворона! А я ведь конфеты люблю. Забыла… Э-эх! Совсем обеспамятела, — засокрушалась бабушка Анфиса.

А ведь она права, — размышляла Зоя. — В поисках своего счастья и благополучия мы все покинули ее. Так будет и с нами.

— Бабушка, давай думать: как нам гостя в дом доставить. Где бы мне пару досок найти?

— А в сеннику посмотри. Там шифер сложен — дедушка собирался крышу перекрывать, — так вот на шифере том и лежит несколько досочек.

Доски оказались впору: легкие и широкие. Стены бабушкиного дома, простоявшего около пятидесяти лет, сильно осели; и порожек, некогда высокий, сейчас был не более двадцати сантиметров. По доскам, перебирая пальцами спицы, Владимир самостоятельно въехал в дом. А Зоя вслед за ним внесла их вещи.

Первым делом решили разобраться с электричеством. Выкрутили пробки, осмотрели их — одна оказалась сгоревшей. В кухне на вбитом в стену гвозде Зоя нашла моточек многожильной проволоки. Владимир, орудуя ножом, зачистил проводок и в пробку поставил «жучка». Вкрутили ее, и тотчас появился свет.

Холодильник, стоящий тут же в коридоре, не проявил ни малейших признаков жизни. Заглянули в него, а там — царство плесени: она зеленовато-черными шапочками возвышалась на тарелках и в кастрюле, лежала в целлофановых пакетах и грязными языками свисала со стенок холодильника. Пахнуло затхлой сыростью. Зоя и Владимир переглянулись. Захлопнули дверцу. Выдернули вилку из розетки.

В комнате картина была не менее удручающая. Углы запаутинились. Стекла в посудном шкафчике, сама посуда, зеркало, лампочки сплошь засижены мухами; пыль повсюду.

— Бабушка, газ-то у вас есть?

— А куда ж ему деться? — Родители твои провели и газ, и воду. Плитка в кухоньке, а вода — в садочке, колонка там у нас.

В доме и на кухне ничего съестного не оказалось. И это летом-то? «Боже мой! Какая ужасающая нищета. Там, в городе, я покупаю свежий хлеб, выбираю по вкусу масло, сыр, колбасу. Иногда балую себя финиками, бананами, пирожными, а тут — ни картошины в доме, ни килограмма крупы. Ничего, хоть шаром покати. Не понимаю. Ведь получает же она пенсию. Что же это такое?.. Протест?» Стыд обжигал Зое щеки.

Она набросила старенькую кофточку, косынку и, взяв кастрюлю, метнулась в огород. Трава — по пояс, а местами и выше. Но деревья — яблони, сливы и груши еще сохранили свою силу и, словно бросая вызов лебеде, сурепке и крапиве, были почти все усыпаны плодами.

Протаптывая в зарослях дорожку, Зоя устремилась к яблоням. Под опустевшим белым наливом видны высохшие остатки неплохого урожая, зато краснощекие яблоки — все на ветках. Девушка сорвала одно из них, чуть потерла его о кофточку и откусила кусочек. Сочное кисло-сладкое яблоко мгновенно вернуло ее в детство. Тогда для нее это было самое доступное и любимое лакомство.

Нарвав яблок, слив — в саду растут две «Венгерки», — груш и перемыв все это, Зоя принесла их в дом. Бабушка с интересом расспрашивала гостя о его прежней жизни. Она выглядела утомленной, но, видно, любопытство брало верх. А Владимир обстоятельно рассказывал ей о детдоме, своей учебе, о местах, где ему довелось побывать. Поставив на стол фрукты, Зоя пошла на кухню, вскипятить воду.

Минут десять спустя с чайником возвращаясь в комнату, вдруг слышит: «Так вы что ж, собираетесь расписаться?»

«Господи, что она несет?!» — Зоя испуганно попятилась за косяк.

— Ну что вы, бабушка? — взволнованно воскликнул Владимир. — Это невозможно. Мы просто друзья. Она сопровождала меня в дом инвалидов, и ей вдруг очень захотелось проведать вас. Меня же не бросишь в поезде, — вот и пришлось ей тащиться со мной.

Зое резануло слух ожесточение, с которым он это сказал.

— А почему невозможно? — допытывалась бабушка. — У тебя что же, уже семья есть, или Зойка тебе не нравится?

— Нет. У меня — никого. А Зоя?.. Она не может не нравиться. Честно скажу, такой девушки, как она, я даже издали не видел. Но предложить ей выйти за меня замуж не могу. Не по совести это. Нет, об этом я и не заикнусь.

— Ну да, ну да, понимаю тебя, миленький. Только вот Зойку жалко, не дай Бог свяжется с дурным человеком. А душа-то у нее хрупкая, как стебелек. Девчушка она ласковая, заботливая. Я скучаю по ней больше, чем по дочке. Хорошо, что вы приехали. А надолго?

— Не знаю. Дней на пять, наверно.

— Как на пять? — всполошилась бабушка. — А кто же меня хоронить будет?

Зоя стукнула тапочкой о порожек и решительно вошла в комнату.

— Все разговариваете? — как можно беспечней спросила она. — Давайте-ка кофе пить.

Стол накрыла быстро: заварила кофе, сделала бутербродов со шпротами, нарезала помидоров, огурцов, достала баночный сыр и халву. Пригласила к столу. Только вдруг замечает, что бабушка кофе не пьет, лишь смачивает губы, кусочки от бутерброда отламывает, но не ест, а за чашку прячет.

— Бабушка, ты, почему не пьешь?

— Кофе мне в голову ударяет. Я потом водички попью.

— А почему ничего не ешь?

Она нервно дернула сухоньким плечиком.

— Зубов у меня нет. Потом размочу хлебушек и съем.

— Ну, хлебушек можно и на потом отложить, а рыбку-то жевать не обязательно: положи ее в рот, она и растает. Или сыр ешь ложечкой.

— Что-то не хочется мне. Душа не принимает.

— Бабушка, а душу бутербродами и не кормят. Ты поешь для здоровья.

— Не могу я, Зоенька. Не неволь меня.

Зоя, уже догадываясь об истинной причине ее отказа что-либо съесть, спрашивает:

— Бабушка, а что ты обычно ешь?

— Я? Хлебушек… хлебушек ем, молочко пью, водичку сладкую.

— А где ты молочко берешь?

— Так невестка Моховых Даша приносит мне через день по литру. В первый день пью свеженькое молочко, а во второй — простоквашу.

— Ну и где твое молоко?

Бабушка потупилась. Помолчала. Вздохнула.

— Отказалась я, внученька. Мне уже… не нужно.

— Как не нужно? Что еще за новости?

— Зажилась я,Зоюшка. Никому от меня никакой радости. Даже ты, кровинка моя, дорожку ко мне забыла. Помирать я нынче наладилась. Ты бы задержалась, миленькая, похоронила бы меня по-людски. А-а? — пытливо заглянула она ей в глаза. — Ладно, внученька?

Зоя, уже глотавшая слезы, заплакала в голос.

— Бабушка, ну что ты такое говоришь? Как же я могу тебя забыть? Ведь я же приезжала к тебе, и еще приеду!

— Зойка, Зойка. Ты ко мне ехала, почитай, семь годочков, а я за тебя каждый день молилась, вспоминала тебя. Через пять денёчков ты снова уедешь, и уже навсегда. Не дождусь я тебя больше, голубонька моя, не дождусь.

Зоя горько плакала, сознавая, что бабушка-то права. «Забрать ее с собой? Но она совершенно слаба. И как их обоих довезти? Поезд останавливается всего на три минуты. А надо успеть найти свой вагон, погрузить вещи, посадить Володю, бабушку. Нет, это нереально. Допустим, сначала сопровожу Володю, потом вернусь за бабушкой и заберу ее с собой. А там, в городе?.. Лифт уже месяца три не работает. Восьмой этаж, — не второй. Конечно, если попрошу соседей, помогут. Бабушку поднять не такая уж и проблема. Но ведь Зое нужно работать. Значит, придется оставлять ее на весь день одну? А суточные дежурства?.. Сколько проблем».

— Бабушка, родная, мы же не на похороны ехали, а посмотреть на тебя, чем-то помочь. Давай покушаем вместе, а потом сообща что-нибудь придумаем.

— Вы, детки, не искушайте меня, нельзя мне, а то я опять в силу войду. А на что мне это? Приготовилась я уже.

— Нет, бабушка, хоть я и голоден, — вмешался Владимир, — но без вас больше и крошки не возьму в рот.

— И я тоже не буду есть. Умру вместе с тобой! — с ожесточением заявила Зоя.

— Свят, свят. Бог с вами. Хватит мне и своих грехов. Ладно уж, покушаю немножко.

Так уговорами и, можно сказать, шантажом они и добились того, что бабушка немного поела. Почувствовав слабость, она прилегла отдохнуть.

Зоя еще раз окинула взглядом комнату: работы здесь непочатый край. «Сбегаю к соседке и — за уборку, — решила она. — А гость пусть нашим воздухом подышит».

— Володя, — обратилась она к нему, — ты пока почитай, пожалуйста, во дворе, а я кое-что по хозяйству сделаю и порядок наведу.

— Хорошо, — ответил он.

Владимир самостоятельно вырулил из дома, правда, свалив при этом одну из въездных досок, и, расположившись у розового куста лицом к закату, открыл купленный им в дороге роман Никитина. А Зоя, прихватив пару вещиц, специально приобретенных для Моховой, направилась к ней.

Даша была дома. Она сидела под вишней и чистила картошку. Увидев Зою, она зазывающе махнула ей рукой.

— Заходи, заходи, соседка. Давненько тебя не было.

Она поднялась со скамеечки и шагнула навстречу. Девушки поздоровались. Зоя протянула ей сувениры.

— Это тебе.

— Благодарю. Я видела, как вы приехали. Уже курочку зарезала для вас, а то, я знаю, у бабушки ничего нет.

— Спасибо за заботу.

Они с интересом рассматривали друг друга. Короткая прическа Дарьи еще больше округляла ее и без того круглое лицо. Правильные черты лица, смоляные волосы и большие черные глаза делали ее похожей на болгарку. Она лет на пять старше Зои. Та была еще подростком, когда Даша куда-то уехала, потом уехала учиться и Зоя. И вот лет через пятнадцать встретились. Как же они обе изменились!

— Даша, ты, наверно, больше других знаешь, как жила моя бабушка. Расскажи, пожалуйста.

Они с Дарьей, не сговариваясь, оперлись о забор.

— А что рассказывать? — повела она рукой. — Пенсия у нее грошовая, а запросы — еще скромнее. Года три назад бабушка попросила меня помогать ей. В первый же год мы с Витей вскопали сотки три, сделали несколько грядок и посадили для нее лучка, морковки, свеклы, картошечки. Сами же убрали. Она почти ничего не съела, овощи лежали в подполе больше года, потом пропали. Больше огородом не занимались. Зимой через день печку протапливали у нее. Иногда я готовила ей, чаще приносила из дому. Каждый месяц баба Анфиса дает мне деньги за уход. А я что же, крохоборка, что ли? Все отношу в сберкассу и кладу ей на книжку. А последнее время кроме хлеба ничего у меня не берет. Говорит: «Устала я. Зажилася». И как я ни уговаривала ее, даже слушать не хочет. Характер. Вот я и написала вам.

— Даша, как думаешь, может, ее с собой забрать?

— Нет, Зоя, с ней в дорогу нельзя. Она сейчас так слаба, что вряд ли ты куда ее довезешь. Выход только один — остаться здесь на какое-то время.

— Но я же не могу остаться — у меня работа.

— Решай сама. Но если бабушку сейчас не выходить, через одну-две недели ты снова сюда приедешь — на похороны. А ведь она могла бы еще пожить несколько лет.

— Да-а. Не знаю, что и делать. Пойду пока порядок наводить.

— Подожди, сейчас овощей дам. А холодильник-то работает?

— Нет.

— Тогда полкурочки сейчас отдам, а вторую половину завтра занесу. Хорошо?

— Спасибо.

Заходя во двор, Зоя еще раз внимательно взглянула на постройки — все было старое: и дом, и кухонька, и сарайчик. Вдруг подумалось: не станет бабушки, и дом, выстроенный руками деда, в котором выросла ее мама и она сама, окончательно осиротеет. Он уже сейчас изменился. Раньше в нем пахло хлебом, яблоками, чабрецом, а сейчас только сыростью и плесенью. Дом тоже умирает. И что со всем этим будет?

Для всех Лихачевых этот клочок земли — та самая родина, по которой душа тоскует и кости плачут; то место, которое свято памятью о предках. А для остальных — просто участок со старым домом и запущенным садом. Новые хозяева, конечно же, снесут ветхие постройки, все перепланируют по-своему, построят что-то свое, и станет все совершенно неузнаваемо. Как жаль!

Зоя подошла к Владимиру.

— Ну, как настроение?

Он захлопнул книжку.

— Какое тут настроение. Нет его. Как подумаю, что старушка морит себя голодом… извини, хочется все крушить. Нужно найти способ как-то поддержать ее, просто необходимо. Если бы хоть что-то было в моей власти…

Зоя беспомощно развела руками.

— Володя, я не знаю, что делать, просто ума не приложу. Только сейчас вдруг осознала, что жизнь бабушки во многом зависит от моего решения. Как страшно ошибиться… Я знаю, если задержусь — вероятней всего, останусь без работы. А уеду, и случится непоправимое… как я потом с этим буду жить? Нет, я не вижу выхода.

Она помолчала и добавила:

— Уже восемь. До захода солнца еще часа два. Ты все же почитай, пожалуйста. А я приготовлю суп и в доме уберу.

— Хорошо-хорошо. Жаль, помочь не могу.

— Ты — гость. В любом случае тебе не положено этим заниматься.

И Зоя ушла в дом. Уборка затянулась. Глядя на нее, и бабушка взяла тряпку. Убрали паутину, пыль, промыли стекла. Бабушка быстро выдохлась и легла отдохнуть. Между тем суп сварился. Провозившись с холодильником около часа, Зоя наконец-то привела его в порядок. Протерла пол и стала стелить постель. Боже, как же она устала сегодня! Спина не просто одеревенела, а уже горела от усталости, каждая ее клеточка молила о пощаде. Непреодолимо потянуло прилечь. «Если сейчас не выпрямлю позвоночник, — простонала Зоя, — стану сестренкой Пиноккио. Мне нужно лишь одну минуточку покоя — и я буду спасена».

Сон, как быстрое течение реки, мгновенно подхватил ее и унес в… детство. И все там было так замечательно, радостно и беззаботно, что она снова почувствовала себя счастливой. Но постепенно смутное беспокойство поубавило ее счастья. И вдруг Зоя очнулась. С трудом приходя в себя осмотрелась, взглянула на часы и испугалась: было около двух ночи.

Страх не оставил ей ни секунды на размышление. Она стремительно выскочила во двор. Живой полный ароматов воздух тут же окутал ее. Коляска, блестя никелированным ободом, стояла все там же: у куста вьющейся розы. А вокруг — темень и тишина.

На шорох ее шагов Владимир обернулся.

— Володя, я уснула, — раскаянно призналась девушка. — Прости меня, дуру. Не обижайся, пожалуйста. Ладно?

— Чепуха, — хрипловато ответил он.

— Я так уработалась сегодня, что не заметила, как это случилось. Ты не замерз?

Зоя обеспокоено провела ладонью по его голове. Волосы были влажные. Он, конечно же, озяб.

— Ты на меня не сердишься?

— Не волнуйся. Все хорошо. Напротив. Я очень благодарен тебе за то, что мне удалось увидеть такую чудную зарю — от начала и до самого конца. А ночь? Такого чистого звездного неба я в жизни не видел. Все как-то не было времени хорошенько рассмотреть его. И такой благодатной тишины я тоже не помню. Какое счастье все это видеть и слышать. Спасибо тебе, Зоенька, — и он губами коснулся ее руки, — ты мой добрый ангел. Я еще раз убедился, что жизнь стоит того, чтобы за нее держаться.

Зоя наклонилась и поцеловала его в небритую щеку. Суматошно мелькнула мысль: «Что я делаю? Вот ненормальная». И как-то по-домашнему она сказала ему: «Нам пора. Вот-вот роса упадет, а ты еще не ложился». И покатила его в дом.

Глава 10 Рыбалка

Бабушка спала в первой комнате на своем привычном месте — рядом с печкой. Во второй стояли панцирная кровать и старый диванчик с подложенными под него кирпичами вместо ножек. Решили, что на диване будет отдыхать Владимир, а Зоя — на кровати. Через пару минут они уже спали.

С утра пораньше Зоя сходила к Даше и договорилась с ней насчет молока и яиц. Деньги она отдала ей заранее. Теперь Даша будет приносить им после утренней и вечерней дойки по два литра молока. Еще она успела сбегать в магазин за хлебом, крупой и маслом.

Завтракать сели в девять. Бабушку опять уговорили поесть. Куриный суп с добавлением специй волей-неволей разжигал ее аппетит. Кажется, Зоина уловка удалась.

Убрав со стола посуду, Зоя по просьбе Володи нашла ему на смену кое-какую одежду. А за инструментом они отправились в сарай. Однако открыть его оказалось нелегко. Двери, едва приподнятые над землей, заслоняла стена лебеды. Зоя минут десять лопатой срезала ее вместе с дерном. Сломанный уже лет десять назад замок открылся легким рывком руки. Петли со стреляющим скрежетом неохотно поддались. Зоя, освободив от хлама проезд, бросила Владимиру: «Осматривайся», — и ушла в дом.

Обстоятельно обследовав сарайчик, Володя вернулся в приподнятом настроении. Он вытащил из коляски основательно истертую телескопическую удочку с поплавком из гусиного пера.

— Рыбалка обеспечена.

— Замечательно.

— Зоя, твой дедушка был хорошим хозяином, — заявил он. — Там у него настоящая мастерская: и верстак с тисками есть, и ножовки, и рубанки, и стамески, и топорики. Да все в смазке. Нивелир, отвесы. Чего там только нет — хоть дом строй! Я всему этому цену знаю — любил бывать в мастерской.

— Пока дедушка был здоров, он все время что-то строгал, выпиливал. И наш дом, и все постройки — его рук дело. А теперь вот — горько это видеть — все пришло в негодность.

— Я тут… клочок наждачной бумаги отыскал, и отверточка есть. Надо бы попробовать запустить холодильник. Надеюсь, все дело в контактах. Сыро у вас в коридоре. Поможешь?

Больше часа они возились с холодильником: сушили над газовой горелкой черную коробочку с контактами, зачищали наждачной бумагой клеммы и штырьки, на которые надевается коробочка. Когда же, наконец, холодильник, включенный в сеть, усердно заворчал, Зоя поприветствовала этого ветерана вдохновенным «ура». Правда, любое прикосновение к нему было болезненно. Володя пояснил, что пока он сырой — будет «кусаться», а как подсохнет — подобреет.

Эта маленькая победа воодушевила Зою на путешествие по магазинам поселка. Теперь можно и продуктов подкупить. Она ушла и вернулась только через два часа. Встретила одного знакомого, второго, а потом еще и свою школьную подружку. В разговорах незаметно и время пролетело.

Владимир сидел во дворе на самом солнцепеке непривычно растрепанный и, что совершенно не понятно — в сырой одежде.

Зоя удивленно приподняла бровь.

— Что с тобой? Никак искупался?

— Так точно. Совершил пробный заплыв и промер глубин местной водной артерии.

— Ну и как впечатления?

— Подводная лодка не пройдет, — пошутил он. — А в остальном речка подходящая.

Похоже, он и в самом деле в реке побывал: к некоторым спицам прилипли водоросли. Зоя усмехнулась.

— А ты, как я погляжу, время зря не теряешь.

— Стараюсь.

— Снимай рубашку.

Она сходила за полотенцем. Подала его Володе.

— На, оботрись, пожалуйста. А рубашку на забор повесим.

Владимир вытер голову, тело.

— Ну, рассказывай, водолаз, что там за дно, — поинтересовалась она, — и как ты умудрился туда попасть?

— История, в общем-то, пустяковая. Ты ушла и пропала. Я и выкатился за калитку. Смотрю, едет какой-то мальчишка на велосипеде. Махнул ему рукой. Подъезжает. «Звали?» Говорю: «Звал. Давай сначала познакомимся, а потом о деле говорить будем». «Давай, — отвечает. — Меня Василём зовут». «Ну, а меня — дядей Володей». Спрашиваю его: «Ну, что, Василек, новенького в поселке?» Говорит: «Мороженое привезли. Еду к мамке денег просить». Спрашиваю: «А сам хочешь на мороженое заработать?» Смотрю, глазенки у паренька заблестели. «А как?» Говорю: «Очень просто. Ты мне красных червей накопай, а я тебе дам денег на мороженое». «Ладно. Согласен, — отвечает. — Только, чур, не обманывать». Говорю ему: «А у нас не обманывают».

Уехал Василек. Через сорок пять минут привозит банку червей, и все — первый сорт. Говорит, на ферме полно их, в навозе. Я, как и договаривались, дал ему денег на мороженое, и мы распрощались с ним.

— Чей парнишка-то? Фамилию не спросил?

— Да, вроде, и не к чему это. Ну, так вот. В сарайчике беру бухточку веревки — я еще вчера ее заприметил — удочку, и за ворота. Пересекаю дорогу и подруливаю вон к тому топольку, — показал он, — что чуть левее мостков растет. Застегиваю страховочный ремешок, чтоб не сползти ненароком, привязываюсь к стволу, веревку пропускаю через правый подлокотник и, притормаживая левым колесом, благополучно спускаюсь к самой воде.

Колёса встали удобно. Спинку коляски обвязываю веревкой, а ее конец фиксирую на подлокотнике узлом. Ну, думаю, теперь все хорошо. Наладил удочку и снасть забросил. Прошло минут пять — семь, не больше, и началась поклевка. Я только стал выуживать, вдруг чувствую… коляска поехала. Думаю, от деревца отвязалась, и, если она в воде перевернется на меня, то мало не покажется.

Я — дерг за страховку, и отстегнулся. А коляска въехала в воду и тут — рывок. Вылетел я с сиденья, как с катапульты, нырнул: глубина — более метра будет. Ради интереса проплыл немного под водой и прямо под мостки угодил. Думаю, как бы головой не удариться, осторожненько этак всплываю и слышу мат: «… Вот пенёк дубовый! Утоп, что ли? Ни хрена себе, пошутил!» Вижу одни босоножки. Ну, думаю, сейчас моя очередь шутить. Тихонечко так погружаюсь, плыву на глубину, выныриваю и ну барахтаться: то на дно уйду, то снова всплыву. Слышу: бултых! И волна пошла. Я сразу и тонуть передумал.

Подплывает детина: шея — что нога слоновья, меня хвать за подмышку и тянет к берегу. Встал на ноги, и подставляет мне шею. Я и ухватился за нее. Вынес он меня и прямо в коляску определил, даже чуть придержал, пока я страховочку застегнул. Глядит на меня и смеется. Говорит: «Интересно, что у тебя там за рыбища такая клюнула?» Подает мне удочку, вытаскиваю, а там — окунёк, размером с мизинец. Он — хохотать. Потом смотрит на меня и ехидненько так говорит, каналья: «Да, брат, не повезло тебе, видать, здорово ты за бабами ухлестывал, что ножки так поизносились». И опять хохотать. Веселый парень.

Говорю: «И тебе, похоже, не очень повезло». «В каком это смысле?» — удивляется он. — «А в том, — отвечаю, — что тебе никогда не узнать причину своей веселости». Наморщил он лоб, но тщетно. Говорит: «Что-то мудрено ты выражаешься?» Говорю: «Куда уж проще. Привяжи-ка веревку, как было». Потоптался он еще немного, потом привязал коляску и ушел.

Ну, смотал я удочку, с помощью веревки наверх выбрался. Да во двор заехал, чтоб людей не смешить. Вот и все дела.

— Так вы и не познакомились? Кто он?

— Зоя, к чему мне эти знакомства? Ты лучше расскажи, что тебя так задержало?

— А я, представляешь, свою школьную подругу встретила, Любку. — Наговориться не могли. Уже восемь лет замужем, двое детишек у нее: мальчик и девочка. Располнела. Сама учителем в начальных классах работает и заочно в Ростове учится. И хоть дальше райцентра считанные разы выезжала, живёт вполне счастливо. Приглашает нас в гости.

— Спасибо. Но думаю, что будет лучше сходить тебе одной.

— Ну, нет. Я уже ей пообещала, что мы вместе придем. Так что имей в виду.

— Смотри сама.

— Она еще на полставки в социальной службе подрабатывает, так мы с ней заодно проведали ее подшефную старушку. Кстати, а чем бабушка занимается?

— Я вскрыл твою посылку, и она теперь разбирается с ней. По-моему, тонус у неё немного повысился, хотя озабоченность все же осталась. Прости, Зоя, но я не знаю, что и сказать ей обнадеживающего.

— Ладно, ты тут досыхай, а я пойду, пообщаюсь с ней.

Подхватила сумки и пошла в дом. Бабушка сидела за столом и задумчиво жевала финик. Зоя решила растормошить ее.

— Только что видела Бабкину Лидию Тимофеевну.

— Да, ну? — не поверила бабушка. Мне говорили, что она уже не встает. Будто помирать собралась.

— Сильно преувеличивают. Сегодня она у дома на лавочке сидела. Я с ней сама разговаривала. Баба Лида наказывала мне непременно передать тебе привет и чтобы недели через две ты ждала ее в гости.

— Вот так штука! Неужели придет?

— Сказала: только ноги подлечит и придет.

— Это ж моя школьная подружка, — глаза у бабушки потеплели. — Как мы с ней озоровали, когда детьми были… а потом и на танцы бегали, и травы лекарственные собирали. И до сих пор еще дружим.

Откровенно говоря, насчет гостей Зоя присочинила ей, но и бабе Лиде передала ту же «новость», с точностью наоборот. Пусть приободрятся подруги.

Затем она стала выкладывать на стол продукты и незаметно наблюдать за бабушкой. Реакция на них у нее была что надо. Особенно на соленую кильку. «Ничего-ничего, бабуля, — думала Зоя, — мы еще разбудим у тебя интерес к жизни».

Владимир опять увидел своего маленького знакомого, зазвал его во двор и попросил его в чем-то помочь ему. Паренек с готовностью согласился. Оставив велосипед во дворе, они направились в мастерскую, где долго что-то пилили и стучали.

Обедали все вместе. Оказалось, что Василек — ученик второго класса, сын Зоиной сверстницы. Внешне он как-то не производит впечатления: узколиц, бледен, худощав, но чуть поговоришь с ним — начинаешь проникаться симпатией.

После обеда, поработав еще пару часов, они наконец-то выбрались из мастерской. Как раз в это время для проветривания Зоя вынесла во двор целую охапку верхней одежды. В руках у Василька были две небольшие, но аккуратно сделанные скамеечки. «Одна — для бабушки, — сказал Владимир, — а другая, Василек, — твоя. Сам решишь, кому ее подарить».

Лицо паренька просияло.

— Спасибо, — поблагодарил он.

Улыбка так и растягивала его тонкие губы. Он стал с гордостью привязывать свое приобретение к багажнику велосипеда. Покончив с этим, мальчик попрощался и уехал. А Володя и Зоя со своей скамеечкой направились в дом. Бабушка, получив этот незамысловатый подарок, была очень растрогана: гладила рукой по отшлифованной поверхности, с удивлением осматривала широкие ножки скамейки и, не скрывая недоумения, пробовала ее на вес.

«Доска сухая попалась, — пояснил Некрасов, — поэтому и скамейка легкая получилась. А ножки такие сделаны для того, чтобы они были устойчивы и не проваливались даже на огороде».

Бабушка с трудом опустилась на скамеечку, посидела на ней и осталась довольна. «С ней хоть в гости ходить», — заметила она. Глядя на ее смущенное лицо, заулыбались. Подумалось, много ли нужно человеку для хорошего настроения?

Уже шел седьмой час, и Владимир уговорил Зою выйти с ним порыбачить. Он все сделал сам: привязался к деревцу, спустился по склону к реке и ловко забросил леску. Зоя была уверена, что ей здесь быстро наскучит, но почти тотчас началась поклевка.

— Окунишко балует, — флегматично предположил Некрасов. Подсек, и леска тут же вытянулась в струну, а конец удилища круто изогнулся и завибрировал. «Ничего себе — окунишко!» — воскликнул он. И стал подтаскивать рыбу к берегу. Но та сопротивлялась, как могла. Владимир повел удилищем вправо. Рыбина медленно двинулась за ним, но на мелководье вытащить ее не удалось. Тогда он, не ослабляя лески, медленно переложил удилище влево. И вот сквозь толщу воды стали видны смутные очертания рыбины, она казалась очень большой. «Только бы не сорвалась», — прошептала Зоя как заклинание.

— Зоенька, иди на подхват. Если удастся вытащить ее на берег, гони прямо во двор, — пошутил Володя.

Она спустилась к самой воде. И вот над ее поверхностью показалась рыбья голова. Берег все ближе, ближе.

— Сазан, сазан это, — заволновался Владимир.

И волоком вытащил рыбину на траву. Она высоко подпрыгнула, забила хвостом о землю и сорвалась с крючка.

— Зоя, держи ее, уйдет, — азартно проговорил Володя.

Зоя, понимая, что в эту минуту все зависит от ее сноровки, упала коленями на траву и, как сумела, прижала рыбину к земле.

— Молодец! Теперь хватай ее за жабры, и она наша.

Нащупав скользкую голову, Зоя с трудом ухватила рыбину за жабры.

— Не бойся! Бери ее поглубже, — отчаянно жестикулировал Владимир.

— Ну, все, рыбонька моя, допрыгалась! — Торжествующе подняла Зоя над головой бьющегося сазана.

— Молодец, Зоя! Не будь сейчас тебя рядом, не было бы у нас и улова.

Зоя поднялась и подошла к Владимиру. Он с жадным восхищением рассматривал рыбину.

— В вашей речке такая рыба водится? Удивительно.

— Так это точно сазанчик, не карась?

— Однозначно. А ты, что же, деревенская — и не знаешь?

— Если я жила в поселке, так, по-твоему, и на лошади должна уметь скакать, и на тракторе ездить, так что ли?

— Извини. Это сазан. Видишь: усы, крупная, с ноготь темно-золотистая чешуя, ну и форма, конечно. Интересно, сколько же он весит?

Зоя расслабила руку и попыталась определить его вес.

— Что-то около килограмма. Пойду бабушке покажу, пусть порадуется.

— Хорошо, — сказал Володя, — а я, если не возражаешь, еще порыбачу.

Рыбка оказалась как нельзя кстати: бабушка была просто в восторге.

— Живая? Как же вы такую большущую рыбину поймать-то сумели? Ох, и давно же я не видывала такого чуда.

— Да вот повезло. Вдвоем еле справились. Сейчас водички для нее принесу.

Через минуту сазан уже плескался в ведре. Чуть погодя, Зоя снова вышла к Владимиру. Он показал ей двух окуньков. В течение часа поймали еще пять рыбешек, самая крупная из них — красноперка, длиной с ладошку. До заката еще было время, но комариная настырность упиться дармовой кровью вынудила рыбаков удрать домой. Уху решили сварить завтра. Рыбу сунули в холодильник. Попили чаю, поговорили о своих черноморских знакомых и вскоре улеглись спать.

Глава 11 Даниловы

Минула вторая ночь, а решение все не приходит. После завтрака Зоя пошла в магазин. В поселке никакой привычной с детства активности. Некогда известный колхоз-миллионер, наполняющий трудовой жизнью три поселка, съежился до размеров полеводческой бригады. Люди остались без работы, без денег, без надежды.

В магазине царила та же сонная одурь, что и в поселке. Накупив муки, крупы, масла, она вышла на улицу.

— Ба, Зоя Николаевна, неужто это вы? Ра-ад, рад вас видеть.

Перед девушкой с бутылкой пива в руке стоял матерый человечище: грудь, плечи, ноги — все мощное, как у памятника. Щекастая физиономия Федьки Журавлева, старшего брата ее одноклассницы Нинки, расплылась в радушной улыбке.

— Привет, Федя. И мне приятно земляка встретить. Ты стал еще здоровее. Поделись опытом, как тебе удается так выглядеть, — пошутила она.

— Так меня же не в конце месяца зачинали в суете и спешке, а в самой середке, ну и зарабатываю хорошо, шоферю в Сибири.

— Молодец! Наверно, с родней приехал повидаться?

— Да ну их! — отмахнулся он. — Жениться хочу.

— И на ком же, если не секрет? — сорвалось у нее с языка.

— Да хоть на тебе и сегодня.

— Ну, ты, Федя, и кавалерист! — опешила Зоя. — Представляю, как мои сейчас удивились бы: сбегала девка за мукой для блинов, заодно и замуж выскочила. Да не за какого-то там заморыша, а за самого статного парня в поселке.

Зоя деланно рассмеялась. Федор поморщился.

— Да слышал я, что ты с женихом приехала.

И, не замечая удивления девушки, продолжил.

— Не понимаю: зачем ты жизнь свою ломаешь? Что, тебе здоровых парней не хватает? А я, к примеру, чем тебе плох? У меня все на месте, и я к тебе еще со школы хорошо отношусь.

— Федя, ты же, вроде, женат? По-моему, Нинка говорила, что у тебя и ребенок есть, а? Или я что-то путаю?

— Путаешь, — заулыбался Федор. — У меня двое. Обе — девчонки.

— А говоришь, замуж.

— Так я свою Райку выгнал. Уже год, как развелся. И дети с ней.

— Да, легко ты семейные дела решаешь. А что ж Райка? Чем тебе не угодила?

— Не подходит она мне: отсталая баба, не современная.

— А я, Федя, тоже не современная, и мы совсем не подходим друг другу. Ну, нисколечко.

— Да ладно тебе, Зойка! — согнув ручищу крюком, Федор обхватил ее за плечи. — Не волнуйся, подходишь ты мне, подходишь.

— Стоп, стоп, стоп! — выскользнула она из его объятий. — Во-первых, не нахальничай! А во-вторых, сообщаю тебе: ты мне не подходишь, Федя. Ты.

— Это чем же?

— Прости за грубость, но ты мне очень напоминаешь Винни-Пуха.

— По характеру, что ли? — заулыбался он.

— Да нет, Федя. У тебя тоже опилки в голове.

Мгновение, и улыбка исчезла. Федор набычился.

— Ты что же, меня придурком выставляешь?! — рявкнул он и вдребезги разнес бутылку о тротуар.

Зоя, опасаясь его очередной выходки, неловко извинилась и заспешила домой.

«Псих он порядочный, — рассуждала она. — Как бы чего спьяна не натворил. Все же напрасно я поддержала разговор. Не отвяжется ведь теперь».

Вернувшись из магазина, Зоя с головой окунулась в работу и о встрече с Федькой тут же забыла. Владимир с утра не выходил из мастерской, а она выстирала занавески, сварила уху, нажарила блинчиков. Когда был готов обед, позвала Володю. Он выбрался на свет весь в мелких щепочках и прозрачных серпантинках стружек.

— Чем ты там занимаешься?

Он с легкой тенью смущенья улыбнулся.

— Я надеюсь, что до завтрашнего вечера ты не сгоришь от любопытства. Не так ли?

— Не волнуйся, я терпеливая. Могу подождать и подольше.

На что Володя заметил:

— Да тянуть-то и некуда: всего лишь три дня впереди.

Бабушка села за стол в новой желтой блузке с черными лилиями, но отнюдь не с праздничным выражением лица. Глаза ее выражали мучительную тревогу. Зоя и Владимир хорошо понимали ее душевное состояние и ни о чем личном не спрашивали.

Говорили о соседях, давних знакомых, о погоде и урожае, и все время осекались в разговоре, когда тема касалась будущего. Зоя даже и не предполагала, что оно занимает в их мыслях так много места.

Да, надо что-то решать. Эта проблема, что большая заноза, загнанная под ноготь, ни на минуту не позволяла расслабиться. Пообедав, они опять занялись каждый своим делом.

Около пяти вечера, когда Зоя снимала с веревки белье, во дворе появилась миленькая русоволосая девчушка лет семи.

— Здравствуйте, — ласковым, как у кошечки, голосом поздоровалась она. — Вы — тетя Зоя?

— Да, девочка. Здравствуй. А ты кто?

— Я Света Данилова. Мама велела передать, что мы ждем вас к себе в гости.

— А когда, Светочка?

— Пока вы соберетесь и к нам дойдете, мы как раз по хозяйству управимся.

— Спасибо за приглашение.

— Ну, так мы вас ждем?

— Да-да, мы придем. Светланка, подожди, я тебя яблочками угощу.

— Не надо. У нас есть яблоки, — ответила девочка.

И, счастливая тем, что успешно выполнила поручение матери, выбежала на улицу.

Зоя тут же поставила Владимира в известность об их предстоящем визите. Спешно закруглив свои дела, они стали приводить себя в порядок. На все ушло около часа. Вот тут-то и пригодился ее запас сувениров. Для мальчика в нем нашлась модельная машинка, а для девочки — алый пластмассовый флакончик духов, выполненный в виде поцелуйчика. Попросили бабушку не волноваться, если вдруг припозднятся, и отправились в гости. По пути она забежала в магазин и купила пару шоколадок и коробку конфет.

Узкая улочка оказалась накатанной и короткой. Из огородов, обтянутых панцирной сеткой, свешивались над дорогой ветви абрикосовых деревьев. Возле нужного им дома с кучи песка проворно сполз мальчуган в синей панаме и подошел к ним. Значительно посмотрел на нас, вытер ладошку о крошечные трусики и протянул ее Владимиру.

— Данилов… Ванюша.

Зоя чуть не прыснула. Владимир, тоже напустив важности, пожал ему ручонку, но представился просто:

— Дядя Володя. Что строишь, Ванюша?

— Гараж, как у папки.

— Нужное дело. А машины-то у тебя есть?

— Есть. Две машины и трактор.

— А на чем начальник гаража будет ездить?

Мальчуган озадаченно почесал затылок.

— Я пока не придумал.

— А вот тётя Зоя, мне кажется, уже придумала.

Владимир повернулся к ней.

— Ах, да! — воскликнула Зоя. — Ванюша, ты не будешь против, если начальник твоего гаража станет ездить на новом москвичонке?

И подала ему коробочку с моделькой.

Он счастливо улыбнулся.

— Ванюша, ну веди нас в свой дом.

— Нет, мой дом будет вон там, — показал он пальчиком на ближайший пустырь, — а этот — папкин. Подождите, я сейчас собаку прикручу.

Малыш настежь распахнул калитку и направился вглубь двора. Загремела цепь, послышалось недовольное ворчание собаки.

— Заезжайте! — ликующе прозвенел голос Ванюши. — Она не достанет.

Гости с некоторым опасением проникли во двор. Блочный дом с высоким фундаментом и веселыми окнами вблизи показался ещё более основательным. Пару раз гавкнула собака, и тут густой мужской голос прикрикнул на нее. Это навстречу им спешил хозяин. Чернявый, роста выше среднего, кавказской наружности. Лицо его весьма выразительно: длинные баки, усы подковкой вниз, большие, чуть навыкате, глаза с сонно подрагивающими веками. Он вытер о спортивные штаны руку и подал ее Володе.

— Данилов… Сергей.

Тонкий шелковистый ус Владимира дрогнул.

— Володя. А это Зоя, — покосился он в ее сторону.

— Я уже понял, — улыбнулся Сергей, — проходите. Сейчас мы обитаем в старом доме, — кивнул он в сторону мазанки. — Летом в нем как-то привычней. В новом — только спим.

Он откинул с двери тюлевую занавеску. Владимир преодолел невысокий порог. И гости очутились в просторной комнатке с печью, кухонным шкафчиком, диваном и уже роскошно накрытым столом.

— Располагайтесь, где вам будет удобней. Люба вот-вот освободится. А чтобы не скучали, сыграю.

Сергей вышел, Зоя села справа от Владимира. Через минуту с гармонью под мышкой вернулся хозяин.

— Батино наследство, — с гордостью пояснил он.

Бросил ремень на плечо, пробежался пальцами по кнопочкам. Поковырял одну из них.

— «Фа» залегает. Да ничего, я уже приноровился.

И заиграл «На сопках Манчжурии». Тут же появился Ванюшка. Его глазенки сияли веселым любопытством. Было видно, что он боготворит отца и хочет абсолютно во всем походить на него. Западающее «фа» изредка мешало, но Сергей, не прерывая игры, лихо выдергивал ногтем задремавшую кнопку, и мелодия с прибалтийским акцентом звучала дальше. Во время «Дунайских волн» вошли Люба со Светланкой.

Зоя познакомила их с Владимиром, и после обмена обычными в таких случаях любезностями и подарками началось застолье.

Рагу из индюшатины, салаты, домашнее вино, ягодный пирог и многое другое свидетельствовало о радушии хозяев. Угощаясь, вспоминали школу, рассказывали друг другу смешные истории, анекдоты. Ребятишки так и вились возле родителей, то, садясь к ним на колени, то, шепча им что-то по секрету; а те лишь потискивали их и целовали. В этом доме явно царил культ ребенка.

Уже тогда, в разгар веселья, Зою начал покалывать шип обиды на свою судьбу. Именно обиды, а не зависти. Потому что она никогда не смогла бы полюбить такого мужчину, как ее муж, и своих будущих детишек она видит похожими на себя, и свой дом представляет несколько иным. Словом, в ее жизни все должно соотноситься с ее мечтами и представлениями. И как окоченевшему от холода человеку порой не справиться с ознобом у открытого огня, так и ее взволнованной душе стало непривычно зябко возле чужого счастья, и в который уже раз с особой остротой захотелось своего.

Повезло Любаше. Она смогла построить свое маленькое независимое государство, где все дорожат друг другом. Зоя смотрела на веселую возню малышей, хлопоты подруги, довольное лицо о чем-то рассказывающего с решительными жестами Сергея, и ей вдруг захотелось заплакать.

«Боже мой! Чего это я так расслабилась, вино в голову ударило, что ли? Надо что-то делать», — спохватилась она и тут же предложила:

— А давайте споем.

Все замолчали. И Зоя, чтобы не утонуть в своей тоске, запела: «Гори, гори, моя звезда…» Взрослые стали неуверенно подпевать. Ванюша как завороженный смотрел на ее лицо. А Светланка выбежала во двор и через два куплета влетела в комнату с гитарой. Лак на гитаре почти вытерся, но струны были на месте. Люба взяла рушник и поспешно вытерла ее от пыли.

Песня окончилась. Девочка протянула Зое гитару и замирающим от волнения голоском проговорила:

— Под гитару будет еще красивей.

Зоя в замешательстве взглянула на детей: они ждали чуда. «О, святая наивность! Я же не волшебница, чтобы все уметь».

— Вынуждена разочаровать вас …

И тут руку протянул Владимир.

— … Вот чертов рефлекс, — смущенно пробормотал он, — сама потянулась. Позвольте. Даже не думал, что когда-нибудь еще возьму ее в руки.

Он принял гитару, осмотрел ее, подушечками пальцев легонько постучал по корпусу и удовлетворенно кивнул. Затем неловко втиснул ее между собой и подлокотником коляски — при этом ему пришлось развернуться вправо — и взял несколько аккордов. Гитара была расстроена.

Владимир минуты три крутил колки то в одну сторону, то в другую, натягивая и ослабляя струны, — и вскоре зазвучали чистые, стройные созвучия.

— Готово.

Он взял аккорд и, как бы приглашая нас, негромко запел:

«Светит незнакомая звезда…» Это под Зоин голос. И уже на второй строке она подхватила песню. Потом одну за другой они спели еще десятка два хороших добрых песен. И вдруг Зоя заметила, что поют только они с Некрасовым, а семейство Даниловых, обняв друг друга, слушает их. Потом Владимир исполнил свой романс на стихи Бунина «Только камни, пески…» Хорошо получилось. И вот он запел песню, слов которой Зоя не помнила — «У беды глаза зеленые…» Он пел ее так, будто рассказывал им о своей неудавшейся судьбе, и некоторые слова отдавали такой горечью, такой болью, что подступали слезы. Но вот песня закончилась. Владимир протянул гитару девочке.

— Спасибо. Она хоть и старенькая, но очень удачная.

Несколько мгновений было тихо.

— У нас в доме давно не было такого замечательного вечера, — с подкупающей искренностью сказала Люба.

Гости в свою очередь, поблагодарив хозяев за щедрое застолье и теплый прием, выбрались во двор, а потом и на улицу. Сергей вынес сумку, наполненную продуктами.

— Здесь кое-что бабушке и вам в дорогу.

Солнце, словно оранжевый мяч, пересекший линию горизонта, скатывалось в короткую ночь. Даниловы пошли провожать их. Люба придержала подругу за локоть. Когда они поотстали от мужчин, она, виновато взглянув на нее, спросила:

— Зоя, неужели ты еще не почувствовала, что вы созданы друг для друга?

Та умоляюще взглянула на нее, но она продолжала.

— Скажи честно, если бы вы встретились лет пять назад, ты бы вышла за него?

— Думаю, что да.

— А если бы впоследствии с ним случилось то, что случилось, ты бы бросила его?

— Ты что, Любка, в своем уме?

— А почему же тогда уходишь от него сейчас?

При всей нелепости вопроса Зоя не знала, что и ответить.

— Зойка, милая моя, оставайтесь здесь. Мы будем дружить, как и раньше; поможем огород вам посадить, дом отремонтировать.

— Ладно, Любаша, ¬спасибо тебе за все, и за совет тоже.

Даниловы, распрощавшись с ними, ушли.

— О чем это вы с Сергеем говорили? — спросила Зоя.

— Я попросил его, чтобы он бабушке пару тонн угля привез. И на следующий год тоже, если будет необходимость.

Они замолчали. Ей вспомнились спетые им слова: «И нельзя мне даже облаком плыть по небу над тобой…» «Нельзя», не в этом ли все дело? В этом. Конечно, в этом. Потому и молчит.

— Володя, а почему ты не говорил, что на гитаре умеешь играть?

— Ты тоже ни разу не обмолвилась, что любишь петь… И все же… зря ты взяла меня к Даниловым.

— Почему?

— Это взаимное узнавание только осложняет жизнь. Так недолго и равновесие потерять.

Зоя вздохнула: он прав. Ну, вот и калитка. Добрались.

Владимир, несмотря на вечер, переоделся и забрался в свой сарай что-то доделывать. А Зоя, пока кормила бабушку, делилась с ней впечатлениями о встрече. Потом взяла принесенные продукты и начала укладывать их в холодильник и, как часто случается с нами, стала вспоминать самые интересные моменты этого яркого как праздник вечера.

Вдруг слышит: кто-то возится со щеколдой на калитке. Выходит на порог, и в сгущающихся сумерках с трудом узнает Федора Журавлёва.

— Это что еще за новости? — возмутилась Зоя. — Тебя кто-нибудь приглашал?

Калитка распахнулась, чуть покачиваясь, во двор вошел Федор.

— Не шуми! — «хлопнул» он ладонью по воздуху, как по воде. — Я, может, извиняться пришел.

— Извиняться надо на трезвую голову. Стой, где стоишь! — прикрикнула она.

Он остановился.

— Ты знаешь, Зойка, я дома поскандалил. Хочу у тебя на квартире пожить. Не бойсь, не обижу.

— Я чуда не заказывала. Так что иди к своей сестре и удивляй. И свободного места для ночлега у нас нет.

— А мне много места и не надо. Ты там, в калидоре какую-нибудь пальтушку мне брось и хватит.

Его настырность начинала злить Зою.

— Для особо сообразительных повторяю: на постой мы никого не пускаем. Коридоры у нас не для ночлега. И для чужих людей места у нас нет.

— Ну, так выходи за меня — стану родственником. Одену, как купчиху. Все обзавидуются. За мной горя не будешь знать.

— Притормози, дальнобойщик. Я же тебе, кажется, сказала: ты мне — не пара. Что еще не ясно?

— Зойка, ты сама призналась, что я тебе понравился. Про Винни-Пуха я шутку понял. Ты мне будешь век благодарна…

— Федор, у меня нет попугая, чтобы он специально для тебя повторял одну и ту же фразу. Я смогу быть благодарной тебе, только если ты сейчас же уйдешь. Уходи, ради Бога.

— Зойка, — вдруг хохотнул он, — я слышал, что твой квартирант чуть было не утоп. Чего же ты так плохо за ним следишь?

— Так вот это чьих рук дело! Ох, лучше бы, Федя, тебе этого не говорить.

— Ну, и чего ты мне сделаешь? — осклабился он. — Может, в объятьях задушишь?

— Сейчас я удовлетворю твое любопытство!

Вбежав в коридор, Зоя начала срывать с вбитых в стены гвоздей целые гирлянды верхней одежды. «Вот оно где!» — обрадовалась она. В самом углу стволами вниз висело дедово ружьё. Зоя рванула двустволку с гвоздя, переломила ее. В левом стволе желтел патрон.

Из-за куцей занавески выглянула во двор. Федор стоял посреди двора. «Вот нахалюга!» С ружьем в руках она вышла во двор. Глаза Федора округлились.

— Ты это… чего?

— Запоминай, Федя, последний раз тебе говорю. Во-первых, я тебе не пара. Во-вторых, места у меня в доме для всякой подзаборной пьяни никогда не было и не будет. И последнее: если ты еще раз сунешься в наш двор, я из тебя сделаю дырявое чучело.

— Ты чего, Николаевна, умом повредилась?

— А теперь, Федя, уноси ноги по добру по здорову.

— Да, знаю я тебя. Хочешь на испуг взять? Не выйдет. У твоего деда патронов-то отродясь не было. Ты загляни в ружье — оно давно ржавчиной заросло.

— Федор, мое терпение на исходе. У тебя на всё — пять секунд. А это — последнее предупреждение.

И она, взяв левее, нажала на курок. Сноп огня оглушительно ударил в землю. По всей округе мгновенно всполошились собаки. Федор попятился.

— Ты что это делаешь? — истошно завопил он. — Вот сучка! Ты же меня чуть не убила!

Зоя демонстративно взвела второй курок и повела стволом в сторону калитки.

— Всё… всё понял. Вижу. Ты мне не пара, точно не пара. Дура полоумная.

— Три секунды…

Федор, словно вспугнутый зверек, шарахнулся в калитку, остервенело толкнул ее, затем рванул на себя и, ударившись об неё, с отчаянным воплем исчез в темноте.

С невиданной доселе сноровкой в проеме двери показалась бабушка. Из сарайчика поспешно выкатился встревоженный Владимир. Увидев Зою с ружьем, спросил:

— Что случилось?

— Федя Журавлев приходил свататься. Кстати, Володя, ты его тоже знаешь: вы вчера вместе купались.

— И что? — спросила бабушка.

— Как видишь, отказала.

Владимир ухмыльнулся.

— Да, Зоя Николаевна, претендентам на вашу руку не позавидуешь. Даже чуточку жаль их становится. Еще на одно объяснение хватит пороху?

— Увы, патроны кончились.

— Вот и хорошо, — сказала бабушка. — А то доозоруешься — по селу одни заики будут бегать.

Все рассмеялись. Бабушка немного постояла и ушла в дом. Собаки вскоре успокоились, и стало слышно, как в темных кронах деревьев посвистывает ветер.

Глава12 Зов моря

Зоя оперлась о спинку коляски.

— Володя, а что за письмо ты оставил для меня у тёти Маши? Ведь она мне его так и не отдала. Сказала, через пять лет приедешь, тогда и отдам.

— Тётя Маша держит слово.

— Так что в нем?

— Помнишь наш последний разговор о литературе?

— Помню.

— Денис тогда очень раззадорил меня. Вот я и задумал сочинить поэмку. Пока я обдумывал замысел, ты уехала. Твой отъезд окончательно привел меня в нужное состояние. Загадал, если справлюсь с этим, то и другие проблемы не страшны.

— Справился?

— Вроде бы, да. Но я никому ее не читал. Напечатал и положил в тот конверт — для тебя.

— О чем она?

— О море. Последние дни я часто ходил на веслах, и многое узнал о нем. Мои впечатления, мысли, переживания — все в этой поэмке. Я представил себе, что когда лет через пять-семь ты со своей семьей заглянешь к тёте Маше, там и найдешь мое письмо. Вскроешь его, и тогда моя поэмка напомнит тебе о твоем первом путешествии к морю.

— Ты мне ее прочитаешь?

— А стоит ли? Ведь тогда не будет сюрприза.

— Ничего. То письмо я все равно прочту.

— Твоя воля. Тогда принеси, пожалуйста, мой диктофон.

Зоя сходила за ним, подала его Володе. Он сказал:

— Я был на берегу и там сделалэту запись.

Положил диктофон сбоку от себя и нажал клавишу. В ту же секунду ночь наполнилась дыханием далекого моря. Скандально покрикивали чайки, погромыхивали друг о друга борта лодок, изредка похлопывали о берег волны, перекатывалась галька.

Владимир приглушил звук и начал читать. С первых же слов этой поэмы Зоя ощутила свое присутствие в ней. Узнала и поселок с развешенными рыбацкими сетями, и паруса яхтсменов, и песни Рафаэля. И чуть ли не физически почувствовала нежность, с которой автор относится к морю и, в конечном счете, к ней. И все поняла: эта поэма о ней. Вот она.

Зов моря

— Грустная история, — сказала Зоя. — Но мне понравилась. Спасибо.

— Пожалуйста.

Он включил диктофон на полную громкость, и они дослушали запись шума волн до конца.

— Море каким-то странным образом влияет на мою психику. Я становлюсь недопустимо сентиментальным для мужчины, — сказал Володя.

— Ничего. Это характер не портит.

Глава 13 Верочка

Владимир поднялся еще до восхода и засобирался на рыбалку. Зоя, разбуженная его возней, вышла вслед за ним во двор. Было зябко. На востоке пламенела заря. Девушка не удержалась от восклицания:

— Боже мой! Какую же красоту мы просыпаем!

Они вышли на берег. Володя занял свое привычное место, настроил удочку и забросил леску в воду. Поплавок едва виден. Заря завораживала. Какой-то невидимый гениальный художник во всю ширь горизонта рисовал волшебную картину. На сумеречном холсте мазок за мазком появлялись самые неожиданные и нежнейшие краски: светло-зеленая, лимонная, малиновая, светло-оранжевая.

И тут начался клёв. Рыбаки тотчас забыли об этой чудной заре. И к семи утра рыбы на уху наловили. Все портили окунята: хватали наживку, как ошалевшие, а сами-то со спичечный коробок, одним словом, вредители.

Зоя немного озябла и, оставив Володю, пошла на кухню чистить картошку для ухи. Вспомнила о вчерашнем впечатлении от прочтения им, как он выразился, поэмки. Захотелось еще раз послушать живой шум Черного моря, крики чаек. Сходила за диктофоном. Нажала на его кнопку. Диктофон щелкнул. «Ах да, — спохватилась Зоя, — пленка же закончилась». Вынула кассету и поставила ее другой стороной.

Медленная и величественная мелодия заполнила тесное пространство кухоньки. Зоя мгновенно вспомнила ее. Эта музыка звучала в машине родителей той девочки. Мелодия просто божественная. Она так взволновала Зою, что та слушала ее, забывая дышать. Мелодия представлялась ей большой гордой птицей, кружащей среди гор в предгрозовой сини. Но вот птица устала и села на одну из вершин.

«Дядя Володя, — неожиданно раздался голос девочки, — это моя любимая мелодия: «Адажио» Альбинони. Я дарю ее тебе. Помни обо мне». Раздался звук щелчка. Затем послышался шорох торопливых шагов; и снова голос девочки:

— Здравствуйте, дядя Володя.

— Здравствуй, Верочка, — ответил голос Владимира.

— А я пришла прощаться.

— Грустное известие.

— Уезжаем прямо сейчас. Еле уговорила маму. Сказала, если не остановитесь, в дороге сбегу.

Володя рассмеялся.

— Ты не уговорила, а шантажом вынудила их сделать это. Нельзя так, Верочка.

— Я знаю. Но уехать, не увидевшись с тобой, я не могла. Дядя Володя, я дарю тебе этот диктофон с записью одной мелодии, и не вздумай отказываться. Кладу тебе в карман, позже послушаешь.

— А я и не собираюсь отказываться — давно о нем мечтал. Кстати, и у меня для тебя есть подарок. Держи.

— Вот это да! — радостно воскликнула девочка. — Кажется, это профессиональный?

— Говорят, что да. У него в комплекте и микрофон выносной.

Послышались несколько кнопочных щелчков и звук поцелуя.

— Делаю первую запись. Спасибо, дядя Вова.

— И тебе, Веруня, спасибо.

И опять звук поцелуя.

— Как я понял, ты все конфликтуешь с мамой?

— Да. Она постоянно унижает меня своими придирками. И вообще, она жестокая.

— Верочка, хочешь знать, что я об этом думаю?

— Да.

— Ты мне поверишь, что я честен с тобой?

— Я тебе верю больше, чем кому-либо на свете.

— Ну, так слушай, девочка. У плохих и жестоких матерей очень, очень и очень редко вырастают добрые, способные к любви и состраданию дети. Сейчас она ведет себя, как любая растерявшаяся мать: ревнует тебя ко всем, и больше всего на свете боится потерять тебя.

— А чего ей бояться? Я уже большая.

— Верочка, о том, что ты выросла, знаешь пока только ты. А мама нервничает оттого, что не поймет, что же изменилось? Ведь ты, если вдуматься, снова сползаешь в детство: ведешь себя как строптивый ребенок. Не правда ли?

— Не знаю.

— Верочка, а ты сделай так, чтобы мама заметила, что ты повзрослела, и увидишь: ваше непонимание исчезнет.

— Дядя Володя, но она и слушать меня не хочет. Все психует и психует.

— Вера, а ты поставь себя на ее место. Ведь то, что она сейчас видит, не понравилось бы ни одной из матерей: ее родная кровинка целых две недели подряд не отходит от безногого, в два раза старше ее дядьки. Кого это не встревожило бы? Разве что плохую мать. Так что ты уж не обижайся на нее.

Она глубоко вздохнула.

— Я помирюсь.

— Вот и молодчина. Это уже взрослый поступок.

— Дядя Володя, я никогда не забуду, что ты для меня сделал.

— Верочка, ты сделала для меня не меньше. Ко мне вернулась уверенность, что я живу не напрасно.

— Нет. Это все равно меньше, чем жизнь.

— Чтобы ты не чувствовала себя уж слишком обязанной мне, я кое в чём признаюсь тебе. Но ты услышь об этом, и сразу забудь. Договорились?

— Ладно.

— В тот день, когда меня потянуло выйти в море, я подумал — это зов смерти. И на всякий случай у своего товарища оставил для одного человека письмо. А моря я не боялся — тогда я уже все знал о нем. И потому греб и греб, пока не начал терять берег. Я не был уверен, что мне хочется вернуться туда. И в тот момент, когда наши с тобой жизни висели на волоске, мы встретились. Кто к кому был послан? Я не знаю.

— А я знаю: ты — ко мне. Это я звала, я умоляла кого-нибудь прийти ко мне на помощь! И ты один услышал, нашел и спас меня.

— Однако же трудно тебя в чем-то убедить.

— Дядя Володя, ты думай что хочешь, но я уже давно все решила: когда мне исполнится восемнадцать, я найду тебя и заберу к себе.

— Ничего себе новости! — воскликнул Володя. — Это ж надо придумать такое. Веруня, милый ты мой человечек, теперь и меня послушай. Если когда-нибудь по какой-то минутной слабости я приму от тебя такую жертву, то, как только опомнюсь, тотчас покончу с собой.

— Ты что?! — с болью в голосе воскликнула девочка.

— …Так что даже и не думай об этом. Выброси эти глупости из головы раз и навсегда. Смело влюбляйся в сверстника, выходи замуж и живи на радость себе и своим близким. И я за тебя порадуюсь.

— Дядя Володя, но я не смогу быть счастливой, зная, как тебе плохо одному.

— Верочка, ты меня прости, но трудности, пожалуй, самое последнее, что может огорчить меня в жизни. А мое счастье?.. Ты меня не спрашивала, но я уже влюблен в одну девушку… Кстати, тогда я именно для нее и оставлял письмо.

— А она? Только, пожалуйста, не ври.

— Она?.. Она без ума от одного ловеласа, буквально ослеплена им, и поэтому больше никого и ничего не замечает вокруг.

— Как же это? — с отчаянием в голосе спросила девочка.

— Видишь ли, такое случается: сердцу ведь не прикажешь.

— Дядя Володя, а кто эта девушка?

— Она моя знакомая. Ее здесь нет. Уехала.

— Навсегда?

— Да. Навсегда.

— Она красивая?

— Очень. Но главное, душа у нее чистая, что родник: сколько ни пей — жажды не утолишь.

— Ты тоже классный. Как она не почувствовала, что ты ее любишь?

— Все дело в привычке, Верочка. Эта девушка всегда смотрела на меня глазами медсестры. И кого она, по-твоему, могла увидеть во мне? — Только пациента. Даже я сам привык себя ощущать в некотором роде вещью, за которой нужно присматривать.

— Зачем ты так, дядя Вова?

— Затем, чтобы не привыкать к этому жалкому состоянию. Я должен вернуть себе статус уважающего себя человека.

— Ты вернешь. Конечно, вернешь. Ты такой сильный, находчивый. Я помню, как ты меня спасал.

— Да, обязательно верну. Я настырный.

— Мне пора, дядя Вова. А можно, я все своим расскажу? Мне не нравится, что они плохо о тебе думают.

— Конечно. В этом нет тайны. И помни: не я тебе жизнь подарил, а твоя мама.

— А ты?

— А я лишь помог тебе ее сохранить. Будь счастлива, моя дорогая.

— И ты… Я так хочу, чтобы она вернулась и все-все поняла о тебе.

— А что? Вот возьмет да и вернется. Ладно, милая, до свиданья.

Приблизилось чье-то горячее дыхание.

— До свиданья, — всхлипнула девочка.

— Береги себя, Веруня.

— А ты — себя.

Послышался удаляющийся шорох шагов. А дальше — шелестовое дыхание рощи, жужжание пчел, птичий щебет. Приближающийся стук каблучков… и ее, Зоин голос: «Извините…»

«Боже мой, — прошептала она. — Что же мне со всем этим делать?»

Подготовив все необходимое для ухи, Зоя снова вышла к Владимиру. Они порыбачили еще немного. А когда клев прекратился, Володя смотал снасть, сложил удочку и выбрался на дорогу. И тут проезжающий мимо «Москвич» останавливается прямо перед ними. Из него вылезает священник, невысокий бородатый в темной приталенной рясе, и широкими шагами топает прямо к ним. Подходит и, улыбаясь откуда-то знакомой улыбкой, протягивает к Зое свои руки, берет ее скулы в теплые ладони…

— Ну, здравствуй, лягушонок.

И чмокает ее в лоб. Рот у Владимира по-детски приоткрылся.

— Батюшка?.. — едва справляясь с изумленьем, Зоя вглядывается в лицо своего школьного друга.

Геляев улыбается ещё шире.

И она, как привычный отзыв на пароль, нерешительно шепчет ему:

— Привет… мандаринчик, — и целует его в щеку.

— Здравствуйте, сын мой, — подает он руку Некрасову.

— Здравствуйте, батюшка, — в некотором замешательстве отвечает тот.

— Будем знакомы: Анатолий — друг детства этой очаровательной дамы. Все школьные годы мы опекали друг друга, как брат и сестра.

— Владимир, — коротко представился Некрасов.

— Вы не удивляйтесь нашему столь экзотичному приветствию. Как-то лет двадцать тому назад наша молоденькая учительница, Любовь Николаевна, спросила нас: какими сказочными героями нам хотелось бы побыть в течение одного дня. Мы с Зоей без особых претензий заявили, что она хотела бы побыть лягушкой-путешественницей, чтоб увидеть хоть что-нибудь новенькое, а я — китайским мандарином, мудрым и молчаливым.

— Какими мы были наивными тогда, простодушными… — вспомнила Зоя.

— Да-да, — улыбнулся Геляев. — И всё же в какой-то степени мы осуществили свои намерения. К слову сказать, большая часть ребячьих кличек появилась у нас именно после того урока. Не так ли, Зоя?

— Да, Толя, все так и было. Если бы ты знал, как я рада тебя видеть!

— Не сомневайся, знаю. Ведь я рад не меньше тебя. Как-никак с выпускного вечера не виделись. Мы с тобой так хорошо дружили, что даже странно, почему не наладили хоть какую-то переписку? Чем объяснить?

— Я думаю, что с раннего детства мы привыкли смотреть друг на друга глазами близких людей, почти родственников. Наше общение, помощь друг другу были настолько естественными, само собой разумеющимися, что мы даже не отдавали себе отчета, насколько дороги друг другу.

— Пожалуй. А моя ранняя женитьба пресекла все наши возможные отношения.

— Толя, мне нужно о многом поговорить с тобой. Ты зайдешь к нам?

— Сейчас никак не могу. Меня ждут на складе. Нужно для ремонта церкви кое-какие материалы получить. А через часик заеду. Обязательно.

— Ну, хорошо, ждем, — обрадовалась Зоя.

— Не прощаюсь, — махнул рукой Анатолий. Прыгнул в свой «Москвич» и запылил по дороге.

— Любопытный характер, — задумчиво произнес Владимир. — Еще, по сути, ни о чем не говорили, а уже располагает к общению.

— Он с детства такой. С ним всегда и всем хотелось дружить.

Бабушка, узнав об ожидаемом госте, разволновалась. «Отец Анатолий приедет ко мне чай пить, а у меня и вареньица-то нет. Вот незадача». Её было не узнать: она, словно внезапно помолодела. И пока не приехал Анатолий, все суетилась: что-то вытирала, поправляла и перекладывала с места на место.

Батюшку встретили во дворе.

— Все, располагайте мной. Да, забыл спросить: вы надолго приехали?

— Мы проездом, — виновато сказала Зоя, — заехали бабушку проведать. Не завтра, так послезавтра надо уезжать. Только она так плоха, не знаю, как и быть.

— Печально все это, — погрустнел батюшка. — А я, признаться, надеялся вкусить блаженство от общения с вами. Ан нет.

— Анатолий, и мне жаль. Ну, хватит о грустном. Расскажи лучше, как ты стал священником? Увидела тебя — глазам не поверила. Ведь ты был, как я слышала, преуспевающим журналистом. Что тебя подвигло на это?

Отец Анатолий, приподнимая пальцами свои длинные темно-русые пряди, задумчиво сгреб их на затылке. Медленно возвращая руку назад, он смешивал их с волосами своей густой округлой бороды.

— Все та же жажда постижения сути бытия. Журналистика — азартная сфера деятельности: стремишься влезть в личину то одного, то другого. Вначале мне казалось: окунаясь в самую гущу событий, я полнее познаю мир. Но однажды это ощущение исчезло. Чем глубже я проникал в психологию общества и особенно политической элиты, тем большее разочарование постигало меня.

Лицемерие, безудержная алчность политиков, сатанинский энтузиазм, с которым они глумились над всем, что еще недавно было свято для страны, опошление всего без разбора обескураживали. Они все, каждый на свой лад, стали переписывать историю России, лишая ее заслуженной славы. Помню, еще подумал: сколько же иуд в моем несчастном Отечестве!

Вот тогда-то меня и потянуло в христианство. Библию заново не переписывают, не выбрасывают из нее имен. Все остается, как было. И тот факт, что в ней не устраняют противоречий, свидетельствует не о слабости ее, а о достоверности. Ибо никто из смертных не в состоянии охватить своим умом необъятное. Эта книга, на мой взгляд, — лучший из учебников мировой религии и вместе с тем новой этики.

— И вы довольны своим выбором? — спросил Володя.

— Да, сын мой. Кто постиг, как сладко любить Господа, тот никогда не отступится от веры. Вместе с верой во Христа ко мне вернулась и вера в людей. Я понял: избегать надо не их самих, но пороков, ими творимых. Господь согрел сердце мое теплом благодати своей, и в служении нашему Спасителю, в отличие от журналистской практики, мне ни разу не пришлось сожалеть о чем-то сделанном или сказанном мною.

— Анатолий, а где ты сейчас обитаешь и что у тебя за семья?

— Мой дом в Подгорном, служу иереем. Жена Елена. Двое парней. Живем хорошо, хотя и не без трудностей. Ну, а у вас как дела? — явно состорожничал Анатолий, не зная, какие у них отношения.

Зоя несколько сконфузилась.

— У меня пока все без перемен: живу в родительском доме, работаю медсестрой. В июне мне довелось сопровождать Володю в санаторий, а вот теперь — из него. Ну, хватит нам тут секретничать. Пойдемте в дом, а то бабушка заждалась.

Глава 14 Совет, которого она ждала

Войдя в комнату, батюшка перекрестился на образа, благословил бабушку. После обязательных в таких случаях слов приветствия и пожеланий началось чаепитие. Бабушка потчевала гостя конфетами и финиками и жаловалась, что не была в церкви по причине нездоровья уже три года. Батюшка увещевал ее не роптать на судьбу и уверял, что Господь в своих милостях ее не оставит.

— Ну, а как вы, Владимир, относитесь к вере? — вдруг спросил он Некрасова.

— С уважением. Но сам, к сожалению, ни во что не верю.

— К сожалению?

— Да. Видите ли, одна моя половина знает, что Бог есть, а другая, наблюдая творящиеся вокруг безобразия и несправедливость, делает вывод, что его нет.

— Но все-таки вы ищете веры?

— Пожалуй, да. Трудно без веры. С ней и жить, и умирать легче. И то, что было у нас в стране, я имею в виду идеологию, очень напоминает религию.

— Вы правы. Идеалы, к которым еще недавно все мы стремились, очень напоминают христианские заповеди, — заметил Анатолий.

— Да, но та перспектива, при всей ее неопределенности, все же мне была понятна. Она предполагала доведение земной жизни человеческого сообщества до совершенства. А здесь для меня все ново. И вопросов столько, что, пожалуй, и целой жизни не хватит найти ответы на них. Все дело в том, что меня научили сомневаться, а нужных мне доказательств я пока не нахожу.

— Владимир, не вы, а лишь Господь может приоткрыть свою тайну. И чтобы уверовать в него, вам будет достаточно и одного его знака. А пока подумайте, много ли доказательств, и какие вы находите в том, что у человека есть душа и совесть?

— Мне в этом и не нужно никаких подтверждений. Я сам не раз ощущал укоры совести, когда ненамеренно обижал кого-нибудь, и сам чувствовал боль души, когда у меня на глазах гибли мои товарищи. В том, что есть совесть и душа, лично я не сомневаюсь.

— Хорошо. Вы в этом убеждены. А теперь, пожалуйста, поразмыслите: легко ли убедить в этом человека, который ни разу не испытал угрызений совести и не почувствовал в себе ни единого движения души?

— Вряд ли, — ответил Некрасов.

— Вот так обстоит дело и с обретением веры: вы не придете к Богу до тех пор, пока сами не будете готовы к этому.

— Батюшка Анатолий, — бабушка умоляюще сложила ладони на груди, — вы бы что посоветовали ему. Он ведь, сердешный, и во сне покоя не знает, все воюет.

— Не волнуйтесь. За тем я и здесь, чтобы со всеми вами поговорить. И спасибо вам, матушка, за хлеб-соль да за ласковое слово. — Он поднялся из-за стола.

— И вам спасибо, батюшка, что угощением не погнушались. Вы приехали, и у меня такое просветление на душе, что плакать хочется. Храни вас Господь!

— Оставайтесь с Богом, — осенил он ее крестом и вышел из дому. Зоя и Владимир последовали за ним. Солнце только набирало силу. Розовый куст так и манил к себе. Они подошли к нему, оперлись о забор и залюбовались им. Бледно-розовые лепестки, еще влажные от росы, источали такой тонкий и нежный аромат, что они, вдыхая его, улыбались от счастья.

— Когда я вижу такое безукоризненное, непогрешимое творение природы, — нарушил молчание Владимир, — я не могу не думать о вопиющем несовершенстве человеческой души. Если и то и другое создано Богом… так почему же цветок тысячелетиями остается источником чистоты, нежности и наслаждения, а душа человека — источником всех его бед? Почему?

— Душа подчинена воле человека. Бог, создавая его по своему подобию, оставил ему полную свободу воли. И в том, что мы не можем правильно распорядиться этой свободой, и часто используем ее во зло, виноваты только мы сами. Бог здесь ни при чем.

— Знаете, батюшка, я не могу забыть эту проклятую войну ни на один день. И почти каждую ночь мне снятся однополчане в их самые трагические минуты. Снятся и совершенно чужие мне люди: то незнакомый солдат с остановившимся взглядом и виноватой, остывающей на губах улыбкой, то наполовину придавленное бетонной плитой крохотное тельце девочки, то вытащенные из горящего дома обожженные старики.

И еще мне снится, как я с Виктором Мирошниченко, моим случайным знакомым, откапываю его отца, наспех похороненного знакомым чеченцем в воронке от снаряда. Это было в самом Грозном в одно из перемирий. Тут мы с ним и познакомились. Парень вернулся домой из Таганрога, куда увез подальше от войны своих родных: мать, жену и двух дочерей. А отца не нашел. Жили они в собственном доме на Советской, напротив здания суда.

Мы поспрашивали соседей, нашли очевидцев гибели отца и, наконец, раскопали его. Изуродованное тело было завернуто в одеяло. Виктор попросил меня поискать в левом кармане брюк отца документы — так они с ним условились. Там они и оказались.

Но похоронить его нам ни на одном из городских кладбищ не удалось, они оказались заминированными. И тогда мы похоронили его перед кладбищем, рядом с памятником.

Эти и другие воспоминания давят на меня, взвинчивают нервы. Иногда кажется, что от этого непрерывного, страшного своей реалистичностью ролика я сойду с ума.

И еще я нередко спрашиваю себя: как могут санкционировать убийства и разрушения люди нравственные? И не слишком ли часто у руководителей государств возникает необходимость в кровопролитии?

— Владимир, я вполне понимаю вас и сочувствую вам, — задумчиво произнес Анатолий, — и будьте уверены, разделяю ваши сомнения и тревогу. Полагаю, что вера в необходимость решения вопросов военным путем у государственных деятелей должна быть такой же сильной, как у Авраама, готового принести в жертву собственного сына.

— Золотые слова, батюшка. Думаю, что у нас резко поубавилось бы «патриотов», если бы каждый голосующий за участие страны в конфликте обязан был отправить на войну своего сына или внука. А нет таковых — то и лично съездить в командировку. Тем более что многим из них только за то, что избиратели оказали им свое доверие, запросто присваивают звания полковников.

— Вот с этим я согласен. Это бы заставило их чаще вспоминать о цене человеческой жизни. А по поводу ваших кошмаров у меня есть один совет: найдите себе такое дело, которое захватило бы вас целиком.

— Хорошо. Спасибо. Я что-нибудь придумаю.

Стало слышно легкое посвистывание ветерка. Все смотрели на розочки, доверчиво подставляющие горячим лучам свои атласные лепестки, и, находясь в плену их влажного упоительного благоухания, молчали.

— Ребята, а, между прочим, роза — символ молчаливости, — блеснула эрудицией Зоя.

— Вот оно что! — воскликнул Владимир. — А я все в толк не возьму, почему мне так хорошо возле этого куста?

Зоя, понимая, что Анатолий вот-вот засобирается в обратную дорогу, предложила ему:

— Толя, а пойдем-ка в сад за яблочками сходим. Своим ребятишкам возьмешь.

— Не откажусь, дорогуша, — озорно улыбнулся он.

— Не скучай, — бросила она Владимиру.

Оказавшись в саду, они подошли к яблоне. Анатолий ласково взял ее за подбородок.

— Ну, что, лягушонок, если я не разучился угадывать твое настроение: тебе уже не хочется путешествовать?

— Я не знаю, — с отчаянием сказала Зоя. — Мне пора уже прийти к какому-то решению, вероятно, самому трудному в моей жизни, и я никак не отважусь. Ты мне поможешь?

— Конечно. Насколько я понимаю, речь идет о Владимире?

— Да. Только я не знаю, что и сказать тебе.

— Это неважно. Вы давно знакомы?

— С середины зимы, — ответила она.

— У тебя была возможность прекратить с ним общение?

— Конечно. Но он очень интересный человек…

— Я заметил. Очевидно, за время знакомства вы о многом переговорили, многое узнали друг о друге и, по всей видимости, духовно сблизились. Я прав, Зоенька?

Зоя кивнула.

— И ты, девочка, привезла его в родительский дом.

— Это случайно.

— Вряд ли. Думаю, в глубине души тебе хотелось познакомить его хотя бы с бабушкой. Уверен, все, кроме тебя, давно поняли, что ты привезла его на смотрины.

— А ведь, правда, Федька именно так и подумал. И к Даниловым мы ходили вместе…

Анатолий ласково потрепал ее волосы.

— Вот видишь.

Зоя вздохнула.

— Наверно, так и есть. Знаешь, Толя, я пыталась изменить ситуацию, старалась устроить свою жизнь иначе, но у меня ничего, ничего не вышло. Володя полон достоинств: чуткий, умный, решительный, словом, у него есть все, что я искала в мужчине. У него всегда есть, чем удивить. Но если бы ты знал, Толя, как я боюсь, что однажды не выдержу трудностей. Понимаешь, у меня до сих пор практически не было ни забот, ни серьезных проблем. И вдруг такая ответственность.

— А ты, Зоя, не страшись: я уверен, Божие содействие тебе не изменит. И потом, не нужно особой проницательности, чтобы заметить, что Некрасов так влюблен в тебя, что ревнует ко всем без исключения, — усмехнулся Анатолий. — А любовь питает души. Она для счастья — самое важное. Да и бабушка воспрянет духом. Она еще и тебе поможет, вот увидишь.

— Спасибо, Толя. У меня прямо камень с души. А то я извелась в сомнениях: сердце желает одного, а рассудок требует другого. Страшно ошибиться.

— Ты верь своему сердцу, Зоя, и мужеству Володи, и у вас все будет замечательно. Я это чувствую.

— Хорошо. Спасибо тебе, Толя.

— Тогда давай так: сегодня ты посоветуешься с бабушкой и поговоришь с Владимиром, а завтра около полудня я заеду к вам. Если все будет решено, я готов обвенчать вас хоть завтра. На всякий случай я приглашу своего друга с машиной, у него микроавтобус.

В ответ Зоя не смогла произнести ни слова, только благодарно уткнулась в его плечо.

Когда с пакетом яблок они вышли из сада, Володя внимательно посмотрел на них и чему-то улыбнулся (интересно, чему?). Прощаясь с ними, Анатолий благословил их и уехал.

Владимир забрался в сарай, а Зоя отправилась к бабушке. Она стояла на коленях под образами и молилась. Услышав ее шаги, бабушка еще два-три раза перекрестилась и, опершись о стул, с трудом поднялась.

— Ну, что, Зоенька, проводили батюшку?

— Да, бабушка. Он велел спросить у тебя совета.

— О чем же это, внученька?

— Бабуль, Володю ты уже немного знаешь, что он, по-твоему, за человек?

— Хороший человек, внучка: добрый, уважительный, — ответила она и ободряюще взглянула на нее.

— Бабушка… я хочу выйти за него замуж. Что ты на это скажешь?

Лицо ее осветилось улыбкой. Она подошла к Зое.

— Ну и умница. Надумала-таки.

Непослушной рукой погладила ее волосы.

— Знаю-знаю, нелегко тебе это далось. Но я одобряю. И где же ты жить с ним собираешься? — дрогнул ее голос.

— Здесь, вместе с тобой.

Бабушка всхлипнула и судорожно обняла ее.

— Спасибо, спасибо, внученька. Слава Богу!

— Бабушка, только Володе пока ни слова.

— Ну, конечно, милая, конечно.

Пошел третий час. Зоя заканчивала варить уху, когда у двери летней кухни раздался голос Владимира.

— Зоя!

Она выглянула из дверного проема. Одежда, голова и коляска Володи были припудрены белой пылью, а в руках он держал увесистую, грушевидной формы деревянную ложку. Девушка вышла к нему.

— Это для бабушки. Из липы, — пояснил он. — Спешил закончить.

Зоя взяла ее в руки. Ручка была достаточно удобной и длинной, с вырезанным на ней орнаментом и отверстием для гвоздя.

— Здорово сработано, Володя. Молодец.

— Но осталась еще одна операция. Я бы тебя не беспокоил, однако порожек здесь крутоват. Ты мне поможешь?

— Что за вопрос? Конечно.

— Тогда разогрей, пожалуйста, немного растительного масла и обработай им ее. Только не обожгись.

— Все понятно.

Через две минуты, держа липовую ложку за самый кончик черенка, Зоя аккуратно поливала ее из столовой ложки горячим маслом. Оно пенилось, шипело и сбегало на сковородку. Владимир подсказывал.

— Смачивай ложку до тех пор, пока у нее не появится золотистый оттенок.

— Ну как, годится? — показала она ложку.

— Подходяще. Пусть на тарелочке сохнет.

Вскоре они отобедали. Уха получилась наваристой и душистой.

Владимир подмигнул девушке.

— Зоя, принеси, пожалуйста…

Она принесла ложку, подала бабушке. Та удивленно взяла ее и стала рассматривать.

— Что за чудо? Гладенькая такая. А пахнет-то как! Откуда она?

— Еще вчера была липовым поленцем, — пояснил Некрасов, — в сарае нашёл. Думаю, хватит ему валяться, пусть вам послужит. Теперь как станете варенье мешать, так и меня вспомните.

Бабушка с восхищением ощупывала пальцами резьбу, гладила по отшлифованной поверхности ложки, словом, радовалась подарку, как дитя.

— Такого красивого черпачка я еще в руках не держала. Спасибо тебе, внучек. Значит, это из липки, — понюхала она ложку. — Ну-ну.

Молодые люди улыбались и были довольны ничуть не меньше, чем бабушка.

Глава 15 «Второй шанс»

День прошел в хлопотах. Уже в сумерках Зоя с Владимиром выбрались во двор. Западный небосклон был еще светел — цвета морской волны с розовыми наплывами, а восток уже затянуло черным бархатом, и на нем чистым светом сочились тяжелые желтые звезды. Теплый ветерок, пропахший ароматом цветов и скошенного сена, лениво шевелил пряди их волос.

Они снова очутились у куста розы.

— Володя, ты можешь рассказать мне, как познакомился с Верочкой? — спросила Зоя.

— Да так же, как и с тобой — случайно. Когда люди нужны друг другу — судьба их сводит; нужда пропадает — разъединяет. Кто или что нами руководит, не знаю.

— А Степан сказал…

— Ах, вот оно в чем дело. Степа все-таки проболтался.

— Он только мне, как сестре, по секрету. Ты же помнишь…

— Помню.

— Или ты не хочешь говорить об этом?

— Да нет здесь никакой тайны. Если тебя, конечно, это интересует… отчего не рассказать. Только сходи за скамеечкой.

Зоя вынесла из дома скамейку, поставила ее к забору и, удобно расположившись на ней, сказала Владимиру:

— Я готова.

Он, словно вдруг озябнув, поежился.

— Ну, так вот. В тот день у меня было самое, что ни на есть прескверное настроение. То, чем я стал, вылилось в смутную ярость, которая искала выхода. Тогда я и отправился на лодочную станцию. Решил: выйду в море и не вернусь… пока вся дурь из головы не выветрится.

Инструктор — свой парень. С тех пор, как мы вместе с ним оборудовали вёсельную лодку для меня, мы подружились. Однако в этот раз на море штормило, и он не хотел рисковать своим местом. Но я был упрям, как осел, и начал орать на него. Он тоже вышел из себя. Тыкал мне в нос лист бумаги, и костяшками пальцев вколачивал в мой лоб каждое свое слово: «Вот этой самой инструкцией при шторме мне категорически запрещено выдавать, кому бы то ни было все виды плавательных средств».

А я ему: «Не трать силы, хорошая наковальня молота не боится». В конце концов, он уступил мне. Мы договорились, что в случае чего, я самовольно взял лодку во время обеденного перерыва, о чем и написал в записке. Лодку он выдал, бросил в нее спасательный круг, помог мне забраться, пристегнуться; сделал необходимые наставления, все закрыл и ушел. А я стал выгребать в море.

Мой опыт на то время составил тринадцать успешных морских прогулок. Сел я, как всегда, лицом к корме. И, глядя на удаляющийся берег, грёб, грёб и грёб. Когда он сузился до размеров пояска, понял, пора поворачивать.

Должен заметить, что сидя прикованным к скамье, управлять лодкой не очень удобно, а разворачиваться при хорошей волне, тем более. Однако маневр прошел успешно. Теперь перед моим взором было только море — безбрежное, серое, я бы даже сказал, гневное. Но страха не было, как, впрочем, и прежнего настроя.

Только я подналег на весла, вдруг вижу: на достаточном удалении справа и сзади от меня что-то мелькнуло, какая-то желто-красная полосочка. Я стал вглядываться: что бы это могло быть? Пришла мысль, не иначе как деревянный обломок. И, рассудив так, погрузил весла в воду, сделал один гребок, второй. Потом — нет, думаю, для обломка слишком яркая окраска. А что если это надувной матрац? Решаю: все-таки надо подплыть поближе.

Ну, осторожненько так развернулся и, забирая в нужную сторону, поплыл в направлении предмета. Минут через десять поднял весла, стал осматриваться. Нигде ничего. Что за чертовщина? Померещилось, что ли?

Из-под скамейки достал алюминиевый ковш и отстучал им по борту несколько серий ударов. Так, на всякий случай. Прислушался — ни одного постороннего звука. Все, пора к берегу, — решил. И в тот же миг увидел красный бочок какого-то небольшого предмета. Только теперь он оказался на одном уровне с лодкой, уже слева от меня — метрах в пятидесяти. Держась против волны, стал забирать влево. И вот, наконец, приблизился к предмету, Он напоминал толстого спящего мотылька. Я был прав — им оказался полуспущенный надувной матрац, поперек которого кто-то лежал.

— Эй! Эй, на матрасе! — крикнул я. — Вы меня слышите?

— Дяденька, — слышу в ответ слабый голосок, — спаси меня.

Эта фраза на какое-то мгновение парализовала меня, честное слово. Однажды, еще в Грозном во время боя, я уже слышал ее. Тогда я пробегал по двору мимо рухнувшего подъезда, выстроенной углом пятиэтажки. И тут из-под завала меня позвал ребенок. Отыскать его не составило труда. Это была худенькая темноволосая девочка лет восьми. Нижнюю часть ее туловища зажало лестничным маршем. Без техники приподнять его и думать нечего.

Я наклонился к ребенку.

— Тебя как зовут? — спрашиваю.

— Рошанка.

— Рошаночка, — говорю ей, — мне нужно сбегать за помощью. Потерпи, милая, я сейчас что-нибудь придумаю.

— Дядя, не уходи, — взмолилась она. — Если тебя убьют, то меня здесь никто не найдет.

— Не убьют, — отвечаю. — Ты жди, я скоро вернусь.

И побежал за товарищами. Догнал их только квартала через три. Бой уже заканчивался. Но он, что карточная игра: если уж ввязался — уйти, когда захочешь, тебе не дадут. И мне пришлось немного задержаться. Найдя своего зама, я передал ему полномочия. Взял одного из бойцов и побежал выручать девочку. По дороге из обгоревшего бэтээра мы прихватили лом и два домкрата. Немного покружив по дворам, отыскали то место. Девочка, вся измученная и заплаканная, ждала.

— Вот я и вернулся, Рошаночка, — говорю ей — Сейчас мы тебя вытащим. Потерпи еще чуть-чуть.

— Костя, — говорю напарнику, — будем поднимать левую сторону. Ищи упор понадежней и подводи домкрат.

В общем, подготовили домкраты к подъему конструкции, вплотную подтащили к плите несколько железобетонных осколков, чтобы при необходимости тут же подложить их под нее. Начали подъем. Девочка вдруг и говорит:

— А дядя сказал, что мне уже никто не поможет, только Аллах, — заплакала она.

— Так, наверно, Аллах и прислал нас к тебе. Кстати, а куда тот дядя подевался? Пригодилась бы и его помощь.

— Он сказал: «Засаду надо делать», — и ушел.

— Какую еще засаду?.. Вот еще не хватало, — проворчал я. — Не на нас ли? Надо бы…

Автоматная очередь заставила нас упасть и отползти за развалины. Стреляли из уцелевшего крыла дома.

— А вот и дядя нашелся, — в сердцах сплюнул я. — Сразу видно — за народ воюет.

— Ну, отморозок! — возмутился солдат. — Знает, чем заняты, и стреляет. Сейчас я разберусь с этим гадом.

— Не время, Костя, — говорю. — Вот освободим девочку, тогда и до него черед дойдет. А пока прикрывай меня. Да не высовывайся, смотри.

Солдат занял позицию, а я подполз к домкрату, лег на бок и давай рычагом орудовать. Тут и перестрелканачалась. Но я не прекращаю работы, знаю — уж теперь-то прицельной стрельбы у этой вражины не получится. Только чуть приподниму лестничный пролет, сразу подкладываю под него опору. Обдирая руки, колени, ползу ко второму домкрату. Девочку подбадриваю, как могу. Но по ее затуманенным глазкам вижу, что она на пределе своих сил.

Левый край конструкции удалось приподнять сантиметров на двадцать. А ножки ребенка все еще что-то держит. Правая сторона пролета в любое мгновение могла просесть. И тогда все будет кончено. Я напихал под пролет камней, влез под него и высвободил ножки. Минуту спустя и девочку вызволил.

Из-под обстрела вытащил ее на бушлате. Девочка обняла меня и прошептала: «Спасибо, дядя». Я достал аптечку, говорю ей: «Рошаночка, сейчас мы сделаем укольчик, если надо жгут наложим, и вмиг донесем тебя до госпиталя». Она улыбнулась и… умерла. Я попытался запустить ее сердечко. Ничего не получилось. Тогда сделал ей противошоковый укол, и снова старался оживить ее. Все напрасно. Я не смог ее спасти, понимаешь, — голос Некрасова дрогнул. — Меня это так мучает.

— Володя, но это могло произойти от отравления ядами, которые накапливаются в размозженных мягких тканях. И как только прекращается их сдавливание, яды тотчас разносятся по организму. Тут нет вины твоей.

— Возможно… — он глубоко вздохнул и продолжил. — Так вот. Когда я вернулся к напарнику, тот бинтовал плечо. Помог ему и говорю: «Вот теперь пора с этой гнидой разобраться». Прикинули план действий. Когда минут через двадцать я оказался возле двери, за которой отсиживался тот «заступник народный», ярость моя еще не улеглась. Первой гранатой высадил дверь, второй угодил в косяк той комнаты, из которой велась стрельба. Заскакиваю в нее, смотрю: в углу сидит раненый мужик, под рукой автомат, весь пол — в гильзах. Увидел меня, заулыбался поганенько так: мол, сейчас твоя взяла, сдаюсь, а завтра еще посмотрим, чья будет. Стал поднимать здоровую руку. Я качнул головой: «Нет… Рошанку тебе не прощу». И всадил в него остатки обоймы. А сам сел и заплакал. Думаю, девочка умоляла спасти её, а я так и не смог. Как с этим жить?

И вот сейчас я опять услышал те же самые слова, как будто Бог дал мне еще одну попытку спасти ребенка. Я испугался: на такой волне трудно подобрать человека. При сближении его может оглушить бортом, что он сразу ко дну пойдет. А мне и отстегнуться нельзя, все равно не успею.

— Держись! — кричу.

Достаю из-под скамейки бухту швартового каната — надежная такая веревочка, — делаю на конце петлю и ору во всю силу:

— Эй!! Приготовься! Сейчас брошу веревку! Как поймаешь, наденешь ее вот так, — показываю ребенку, — под мышки.

И бросил конец веревки. Неудачно. Бросаю еще раз и еще. Веревка намокла и стала тяжелей. Мешает ветер. Тогда я зашел с наветренной стороны и снова бросил ее. Она хлестко стегнула по крыльям матраца, хорошо, что они приподняты были. И тут ручка ребенка судорожно схватилась за веревку. Я подгреб поближе. И, перекрывая шум моря, крикнул:

— Сделай петлю! Надень ее на себя, под мышки! Да затяни. И не торопись, осторожней!

— Ладно, — кричит ребенок в ответ.

Когда матрац был подтащен мною совсем близко, по желтому купальнику я понял, — девочка. Как только волна приподняла ее над кормой, крикнул:

— Прикройся матрацем! Держись!

И, словно выуживая большую рыбу, плавным рывком дернул на себя веревку. Девочка, скользнув по корме, упала на донную решетку. Я схватился за весла и выправил лодку. Затем выловил матрац, бросил его за спину в носовой отсек и подналег на весла.

Девочка, худенькая, черноволосая, все лежала и лежала без движения. «Уж не зашиблась ли она до смерти?» — мелькнула мысль. Подумал: «Если и она умерла — все к черту! Переверну лодку».

— Ты не сильно ушиблась? — кричу ей.

В ответ она слабо так шевельнула рукой. У меня и от сердца отлегло.

— Ну, отдыхай, отдыхай, милая, — говорю.

И такая тяжесть с моей души свалилась, что у меня слезы потекли. И как-то сразу устал я до изнеможения. Но потом обозлился на свою слабость, взял себя в руки. Гребу.

Через полчаса она подползла ко мне, села и, увидев меня на скамейке в приспособлении, похожем на ходунки ребенка, обомлела.

— Не бойся, — кричу, — я не пират. Без этих штук я бы не смог выбраться в море. Давай знакомиться.

— Вера, — с усилием отвечает она.

— А я — Володя.

— Как вы меня нашли?

— Случайно, Верочка. Что-то в душе заштормило, вот и потянуло в море.

— А вы моряк?

— Нет, девочка, отдыхающий. И долго ты плавала?

— Очень.

— Отдыхай, Верочка, — говорю.

— Уже можно отвязаться? — показала она на причальный канат.

— Да, конечно, — засмеялся я, — теперь можно.

В тот раз я устал как никогда. Мое безразличие к исходу морской прогулки сменилось таким страстным желанием вернуться, что я сам был удивлен. Нелегко же мне это далось. К концу путешествия мои мышцы судорогой сводило.

Степан, увидев озябшую девочку, ее полуспущенный матрац, все понял. И молча пожал мне руку. А девчонку растерли докрасна и смазали ей разбитые коленки йодом. Отдохнула она маленько. Потом Степан дал ей «пофорсить» свою рубаху, и мы с Верой отправились в жилую зону.

По дороге спрашиваю:

— Ты кому-нибудь сказала, что пошла купаться?

— Нет, — отвечает. — Я рассердилась на маму и ушла без разрешения.

— Как видишь, тебе это чуть не стоило жизни.

— Да, вижу. Спасибо вам.

— Будь здорова.

После этой прогулки мои мышцы трое суток болели.

Вот так мы с ней и познакомились. Все как я и говорил: возникла необходимость — мы и встретились…

Глава 16 Благословение

Девушка поднялась со скамеечки, встала за спиной Владимира.

— Володя, а почему встретились мы с тобой? — вдруг спросила она.

— Возможно потому, что я без тебя просто не выжил бы.

— Но оперировали-то тебя врачи.

— Зоя, не мне тебе объяснять, от чего может зависеть выздоровление. Я знаю определенно: ты мне очень помогла, очень…

И тут она положила руки на спинку коляски и негромко спросила его:

— Володя, ты когда-нибудь, наконец, сделаешь мне предложение?

Он замер. Помолчал. Повернул голову влево.

— Ты это… серьезно?

— Конечно, — ответила она. — Или меня в твоих мечтах совсем нет?

— Зоя, ты же знаешь. Я… я запретил себе даже думать об этом.

— Почему?

— Ну, это ж ясно как день. Ведь я не смогу тебе дать и половины того счастья, которого ты заслуживаешь. Зоенька, что я могу тебе предложить? Жизнь, полную неудобств?

Некрасов чуть развернул коляску.

— А зачем она такая тебе … молодой, умной, красивой?..

— Я к этому готова, Володя.

— А что скажут твои родные? Я чувствую, что не имею на это права.

— Я надеюсь, ты мне не откажешь в праве самой решать свою судьбу? Так вот, я уже все решила.

— У меня нет слов, — растерянно произнес Владимир.

— Нет уж, Некрасов, отныне никаких снисхождений тебе. — Ты для меня больше не больной, я для тебя — не медсестра. Так что, будь добр, убеди меня в том, что я не ошибаюсь.

Он снял со спинки кресла руку девушки, взял ее в свои прохладные ладони и стал целовать.

— Милый ты мой человек! У меня к тебе столько любви, сколько может вместиться в одном сердце. И что я только ни придумывал, чтобы сдерживать ее. Сначала я уверял себя в том, что ты замужем и очень счастлива. Однажды, узнав, что это не так, я представил тебя любимой женщиной моего друга. Когда и это не стало срабатывать, я убедил себя в том, что ты моя родная сестра. И эта выдумка оказалась самой подходящей: теперь я мог тебя любить как брат.

Зоя обняла Некрасова за шею, щекой прикоснулась к его виску. Он приподнял голову и, сделав движение ей навстречу, легко-легко потерся щекой о ее щеку. Оба негромко рассмеялись.

— Это следует считать за предложение?

— Да, моя жизнь, — дрогнувшим голосом ответил он. — Прости, что я не нашел тебя раньше.

Осторожно придержав ее голову рукой, он потянулся к ней и поцеловал.

Строя планы, привыкая к новым словам и ощущениям, они проговорили с ним до глубокой ночи.

На следующий день бабушка благословила их.

Было около одиннадцати. Зоя с Некрасовым находились возле дома. Вдруг на УАЗе, именуемом в народе буханкой, вероятно, с тем самым своим другом за рулем, приехал Геляев. Он энергично вылез из кабины и вошел во двор. В этот раз он был при галстуке, в хорошем сером костюме.

Поздоровались. Смущенно улыбаясь, Владимир рассказал Геляеву об их с Зоей решении: вступить в брак и остаться жить в этом доме. Анатолий поздравил их и поинтересовался: будут ли они венчаться?

И тут Володя удивил ее своей позицией.

— Я думаю, пока довольно с нас и регистрации. Не будем сжигать все мосты. Поживем, а там видно будет.

— Я предполагал это, — сказал Анатолий. — Ну что ж, это ваш выбор. А что вы решили с датой официального вступления в брак?

— У меня мало времени, — заявила Зоя. — Отпуск на исходе. Надо съездить уволиться с работы, оформить Володины бумаги, закрыть вопросы с квартирой, пропиской, словом — утрясти все дела. Без факта регистрации некоторые проблемы вообще не решить. Так что, если возможно, то хорошо бы оформить брак уже сегодня или завтра.

— Тогда мы проедем в администрацию на разведку. А вы, на всякий случай, приоденьтесь.

Они уехали. А Зоя с Владимиром, наскоро приведя себя в порядок, стали прикидывать свои возможности. К завтрашнему дню кое-как подготовиться еще можно, но расписываться сегодня — чистый авантюризм. И, осознав свое катастрофическое бессилие, ужаснулись. Без помощи Дарьи никак не обойтись. Зоя бросилась к ней.

Примерно через час засигналила машина. Молодые были на улице и видели, как, тяжело переваливаясь и недовольно урча, к самой калитке подрулил микроавтобус. Открылись все дверцы, и из него стали вылезать гости: невысокая исполненная величия шатенка, худенькая девушка с глазами встревоженной серны, чета Даниловых, Анатолий с приятелем — мужчиной лет сорока, среднего роста, плотного телосложения и красивый русоволосый парень лет двадцати или чуть более.

Зоя поспешила им навстречу. Когда гости вошли во двор, Анатолий представил их хозяевам. Его приятеля звали Женей Шевченко, главу поселковой администрации — Васильевой Ольгой Ивановной, ее секретаря — Анной, а парня — Сашей Соколовым. И тут возникла легкая заминка. Оказалось, что к столь решительному повороту событий вступающие в брак все же не были готовы и не знали, что делать.

Инициативу взяли на себя Анатолий и Даша, появившаяся вслед за гостями. Через десять минут к церемонии все было готово: принесено несколько стульев, накрыты свежими скатертями два стола, внесена коробка с продуктами, привезенная ребятами.

К невесте подошла Анна.

— Зоя Николаевна, у вас кольца готовы?

— О, Боже! — смутилась она. — Мы как-то про них и не вспомнили. Мое осталось в городе… Подождите, пожалуйста, буквально минутку. Сейчас что-нибудь придумаем.

Зоя механически скользнула взглядом по пальцам присутствующих: у Любы — колечко с камушком, у председательши — перстенек, у Даши… и вдруг она замечает, что своим узловатым, негнущимся пальцем манит ее бабушка.

Зоя подошла к ней, ожидая каких-то наставлений. Бабушка взяла ее за руку и, как-то по-особому улыбаясь, вложила ей в ладонь что-то почти невесомое.

Не может быть?! На Зоиной ладони золотым теплом сияли два узеньких колечка.

— Эти обручальные кольца мы с твоим дедушкой надевали друг другу во время венчания, — сказала она. — Ох, и давно же это было! Мы свою жизнь прожили хорошо. Проживите и вы так.

Зоя порывисто обняла ее, расцеловала.

— Спасибо, милая бабушка. Ты сейчас нас так выручила.

— Носите на счастье! Они вам должны подойти.

Зоя примерила: так и есть. Чмокнула ее еще раз и, подойдя к Володе, протянула ему кольца, шепнула:

— Это нам от бабушки.

И кивнула Анне, мол, мы готовы. Та что-то шепнула председательше, и церемония началась.

Все было так, как и у всех бывает. Свидетелем с Зоиной стороны была Любаша, а со стороны Владимира — приятель Анатолия, как оказалось, в прошлом «афганец», Женя. Позже Некрасовы подружились с ним, и он стал для них одним из самых близких и преданных друзей.

После короткой церемонии откупорили бутылки с шампанским. Зоя смотрела на искрящееся в бокалах вино, слушала тосты в их честь и уже ничего не боялась. Жребий брошен.

Их первая осень выдалась нелегкой, впрочем, как и две последующие. Проездив, почти весь сентябрь, Зоя вернулась домой. Вопросы, зависящие от нее, она решила; осталось выхлопотать Володину пенсию, но это уже здесь — в райцентре.

В день ее приезда, делясь новостями и впечатлениями, они проговорили допоздна. Зоя была удовлетворена тем, что Володя и бабушка в порядке. Из мебели он сам кое-что поправил, в том числе и диванчик, а ребята отремонтировали им крышу. Но заготовок на зиму у них никаких. Решили: завтра же начнут наверстывать упущенное.

С помощью друзей они закупили достаточное количество овощей, соли, сахара; приобрели бочку под капусту и с трудом разжились десятком стеклянных банок.

Овощи заложили в подвал, а из собственных фруктов начали делать варенье. У бабушки появилось второе дыхание. Она суетилась не меньше их. Вот тут-то молодоженам и пригодились ее опыт и липовая ложка.

До самого конца октября они варили, закатывали и солили, а в двух десятилитровых баллонах поставили бродить вино.

Однажды к ним пришли Даниловы и принесли свою гитару, да так и оставили ее у них. Теперь они ходят к ним «на песни». Приезжали и Геляевы всей семьей. Познакомились и подружились.

Зоя, с детства зная характер Анатолия, рассчитывала увидеть очень спокойную кроткую женщину, но Елена, напротив, оказалась бойкой и энергичной дамой, можно сказать, с командирскими замашками. Со своими ребятами она была достаточно строга. Как-то, заметив Зоино осуждение, она заметила: «С детьми иначе нельзя. Ведь ребенок, что деревце. Если не следить за ним — на нем вырастет ни одна кривая ветка. Чтобы не пилить потом по живому, я стараюсь вовремя удалить почки, а порой и побеги их дурных наклонностей». Ее взыскательность поразительным образом сочеталась с набожностью и любовью к пению.

Сама она — худенькая, коротко стриженая брюнетка. У нее скуластенькое остроносое лицо, карие глаза и веселые ямочки на щеках. Будто ничего особенного, и все же есть некий шарм. Женились они рано. Парни у них симпатяги, оба шустрые, старшему — около десяти, младшему — лет пять. «Интересно, — поглядывая на ребят, думала Зоя, — а кто у нас первый появится — мальчик или девочка? Надо будет подумать: как мы назовем своего ребенка?»

Перед самыми холодами Некрасовы успели сделать еще одно важное дело — привели огород в порядок. Если бы не череда дождей поднять их целину было бы намного трудней. Но влага сделала свое дело, а девятиклассники свое. Они взяли шефство над их семьей и за неделю сделали их участок образцовым. А Володя в свою очередь пообещал обучить всех желающих игре на гитаре.

С тех пор, как Некрасовы узнали, что Зоя в положении, у них появилась семейная традиция: петь песни. Малышу это необходимо. Кроме того, Зоя убедилась, что песня способствует и их с Володей взаимопониманию и чудесным образом гасит возникающие иногда беспокойство и раздражение. Бабушка не пела, но слушателем была идеальным.

Родителям о своем замужестве Зоя сообщила с большим опозданием. Узнав все обстоятельства, связанные с этим, они, разумеется, обиделись на нее. Это было заметно по их более чем сдержанному поздравлению.

Поздняя осень — время не самое благодатное. Окончание уборочных работ и неизбежная в эту пору распутица снижают жизненную активность поселка. Самые деятельные натуры, не желая подчиниться этой вездесущей липкой дремоте, пускаются в разгул. А где пьянка — там и драки, и всякого рода глупости и происшествия.

Однажды, забежав к своей давней знакомой Оле Камаевой за десятком яиц, Зоя с изумлением увидела целую стаю совершенно голых гусей, печально бродивших по ее двору. Накануне выпал первый снежок, и на фоне белой пушистой каймы, лежащей вдоль забора, они выглядели еще более жалко и сиротливо.

На ее стук вышла Ольга и между делом рассказала эту нехитрую историю. Ее отец из тех ревностных поклонников Бахуса, кто не упускает ни малейшего шанса разжиться спиртным. Вот в одном из сараев потихоньку от всех он и поставил брагу. Мать говорит, не пойму: уходит муж управляться трезвый, как стеклышко, а возвращается каждый раз на бровях. Где он успевает нахлестаться? В толк не возьму.

А два дня назад она зашла в дальний сарайчик яиц по гнездам поискать и по хмельному запаху нашла две стеклянных ёмкости: десятилитровку с неперебродившей еще сливой и четверть с готовой бражкой. Недолго думая, мать выволокла их наружу и выплеснула все содержимое на ворох листьев. Говорит, хороший натюрморт получился.

Вечером вышла управляться, а гуси, все до последней птицы по двору мертвые валяются. Она и схватилась за голову: «Оцэ комэдия! Видать, этой гадости наклевались, вот им и каюк пришел». Вызвала отца из дома, и ну его чихвостить. Ругала, ругала, да только этим дело не исправишь. Жаль ей стало, что столько пера и пуха пропадает. Усадила она семью в кружок, и ободрали они всех погубленных гусей начисто, а их самих побросали на тележку, чтобы на следующий день в балке где-нибудь прикопать.

Утром проснулись от шума. Что там еще за напасть? А гуси, голубые от холода, ходят по двору и возмущенно гогочут. И смех и грех. Вот такая путаница приключилась. Теперь, пока у них не отрастут перья, придется в тепле их держать.

Эта птичья драма позабавила Зоиных близких. Прежнюю жизнь Володи заполняли происшествия другого рода, куда более серьезные и печальные. И поэтому он с живым интересом слушал подробности их маленьких трагедий и приключений.

В поселке, если и появляются новости, то, как правило, криминального свойства. Так было и в этот раз. Когда по всем признакам у особо нетерпеливых ольховских выпивох заканчивались запасы молодого вина, и должно было наступить трезвое затишье, произошло дерзкое ограбление магазина. Дерзость заключалась в том, что содержимое всех украденных семи ящиков водки было добросовестно разбросано по дворам и палисадам Ольховки, а тара аккуратно сложена у дверей магазина.

Лихоносов — владелец магазина, узнавший об этом, как водится, одним из последних, с ситуацией не справился. Водку у населения отобрать не смог.

Участковый — один на четыре села, по счастливой случайности их односельчанин, осмотрел двери, взломанные со стороны грузового двора, и посоветовал пострадавшему этот дверной проем заложить кирпичной кладкой. Злоумышленника не отыскали. Свидетелей, как показал следственный эксперимент, не менее чем полуторачасовой «раздачи подарков» тоже не оказалось.

Народ строил всякие фантастические предположения и втайне сочувствовал похитителю. Участковый Загорулько в интересах дела предпринял психологическую акцию — выступил по местному радио сам и дал слово потерпевшему. Последний жаловался на несправедливость и пугал жителей тем, что он свой магазин скоро закроет. Загорулько высказал недоумение по поводу мотива ограбления: то ли оно совершено из хулиганских побуждений, то ли из личной мести? Если к Лихоносову есть какие-то претензии, — сказал он, — то хорошо бы ему сказать об этом прямо. И тут, словно бы ненароком, из чистого альтруизма, участковый сделал такое предложение: на недельку он вывесит у почты свой личный почтовый ящик для записки от ольховского Робин Гуда. Если, конечно, тот не сдрейфит, то пусть напишет, за что он так жестоко поступил с их уважаемым земляком.

Вскоре результат этой «недели доверия» — исключительно через самых близких и надежных людей — стал известен всему поселку.

Загорулько в первую же ночь установил личное наблюдение за почтовым ящиком. Охапка сена, поднятая на второй этаж недостроенного крыла школы, и бинокль вселяли надежду на успех.

После полуночи козырек почтового ящика взвизгнул. И какая-то тень заскользила по улице в южном направлении. Участковый осторожно спустился со своего НП, пробрался между кучами строительного материала и, соблюдая предосторожности, пошел было вслед неизвестному. Но вдруг он услышал, что козырек ящика опять взвизгнул. Это озадачило и остановило Загорулько. Покараулив еще немного, он вытащил из почтового ящика два послания и ушел отсыпаться. До конца заявленной недели он получил еще пять записок. Все они были написаны разным почерком, а смысл их содержания сводился к одному: Лихоносов — ловчила и жмот. И в этом причина его несчастий.

Загорулько понял, что план его провалился, ибо интуиция подсказывала ему, что автор ограбления в эпистолярном конкурсе не участвовал. Вскоре интерес ольховцев к происшествию пропал.

Глава 17 Ожидание

За зиму у Некрасовых было несколько интересных встреч и знакомств. Но они ЖДАЛИ ребенка, и это ОЖИДАНИЕ преобладало над всеми другими событиями.

Когда Володя узнал, что в их, в общем-то, приличном по размерам поселке нет больницы, а лишь фельдшерско-акушерский пункт со штатом в три человека, занервничал.

В Максимыче, их фельдшере, Зоя была уверена. Он уже много лет успешно принимал роды у всей женской половины Ольховки, в том числе и у своей жены, и поэтому она была относительно спокойна.

Но случилось непредвиденное: Максимыч ввиду семейных обстоятельств внезапно рассчитался и отбыл к себе на родину — под Саратов. А взамен ему прислали нового — молодого и красивого фельдшера с полугодовым стажем. В то время Зоя была на пятом месяце беременности, и эта весть ее очень огорчила. И тогда Некрасовы решили, что рожать она будет в райцентре. А фельдшера они поставят в известность позже.

Наступила необычайно ранняя весна. В середине марта растаял последний снег, а уже к концу месяца подсохли дороги, потеряли свою прозрачность кусты и деревья. Из-за испарений влаги, распустившихся на них и пылящих сережек и проклюнувшихся листочков, казалось, что они окутаны легким золотисто-зеленым туманцем.

Как только позволила погода, Зоя с Володей начали часто бывать на улице. Однажды, прогуливаясь так, они и натолкнулись, как оказалось, на фельдшера. Юноша встал как вкопанный и с откровенным бесстыдством уставился на ее живот.

— Вы ожидаете ребенка? — задал он нелепейший в данной ситуации вопрос.

— Электричку, — съязвила она.

— Ой, извините, — смутился парень. — Дело в том, что я ваш фельдшер.

Его манера сутулиться и напускная серьезность свидетельствовали о том, что он очень старался выглядеть взрослым.

— Салтыков Юрий, — представился юноша.

— Некрасовы Зоя и Владимир.

— Зоя, а почему о вашей беременности я узнаю случайно? Вы и сами рисковали, и меня могли подвести. В вашем положении нельзя быть столь беспечной.

— А вас, конечно, упрекнуть не в чем, — парировала Зоя. — Вероятно, вы уже обошли все дворы, кроме нашего, разумеется, представились, выяснили, кто и чем болен на вашем участке, и теперь полностью владеете ситуацией. Так?

Фельдшер озадаченно посмотрел на нее.

— Мне это как-то и в голову не приходило.

— А жаль. Ведь Ольховка — не город. У большинства людей нет телефонов, а у некоторых нет ни родных, ни близких, и помощи им ждать не от кого и неоткуда. Здесь ваши обходы просто необходимы.

— Наверное, вы правы. Прямо с завтрашнего дня и начну.

С тех пор фельдшер Салтыков стал регулярно заходить к Некрасовым.

В середине апреля в воскресенье, несомненно, сговорившись, к ним нагрянули Даниловы и Соколовы, а спустя полчаса приехали чета Шевченко и семейство Геляевых. Нанесли и навезли посадочной картошки, лука, всевозможных семян, и всей гоп-компанией навалились на огород. А Зоя на пару со Светланкой посеяла в палисаде цветы и занялась приготовлением обеда. Желая оставаться в курсе дел, она частенько навещала их ударную команду.

К трем пополудни посадка была окончена. Во дворе поставили столы, стулья; от Моховых принесли пару скамеек, расселись и стали обедать.

Только теперь в спокойной обстановке Зоя заметила, насколько Соколовы подходят друг другу. Оба русоволосые, с чистыми, кремового оттенка лицами. Он немного выше ее, зато она — моложе. На его лице никаких особых примет — все правильно и соразмерно — лишь в межбровье три вертикальные морщинки. У Александра частые головные боли. Во второй год своей срочной службы он попал в Чечню. Там и получил контузию. Таблетки помогают все меньше. Работает в столярке; более подходящей работы нет. Учится на дорожника в Волгоградском техникуме. Заочно. Он немногословен, но эмоционален, часто смеется добрым негромким смехом. Его жену зовут Варей. Ее вздернутый носик, по-детски сочные губы и озорные карие с золотинкой глаза выдают в ней вчерашнюю школьницу. А ее обаяние не сравнимо ни с чьим другим: она всеобщая любимица — и взрослых, и детей, и животных. Живут они за счет своего хозяйства и помощи ее родителей. Его заработок — чисто символический. Варя рассказала, что в последний раз вместо зарплаты он принес колесико колбасы и сказал, что здесь на сто пятнадцать рублей, и что пятнадцать рублей он теперь должен. Только и проку с такой работы, что стаж идет.

Шевченко — тоже пара замечательная. Евгений широкоплеч, крепок, с пышной шевелюрой пепельных волос. Его речь напоминает неторопливую, но уверенную поступь моряка. Голос сипловатый. Верность — одно из проявлений его твердого характера. Майор запаса, бывший вертолетчик, а ныне пчеловод. Татьяна — склонна к полноте, с него ростом, белолица. Длинные темно-каштановые волосы, спадающие на плечи, превосходны. Образованность и холеричный темперамент сделали ее непревзойденной спорщицей. В дополнение к сказанному, они оба чрезмерно политизированы.

Обед был еще в разгаре, когда Зоя почувствовала себя неважно. Рассчитывая вскоре вернуться, она извинилась перед гостями и ушла в дом. Но дурнота не проходила. Зоя прилегла и, прислушиваясь к отголоскам их беседы, внезапно уснула.

Недели за четыре до родов она начала испытывать сильную одышку и невероятную тяжесть в животе. К этим неприятностям добавился и вернувшийся вновь токсикоз. Что бы она ни съела, тошнота выворачивала ее наизнанку. В эти минуты она ненавидела весь белый свет.

За ограду Зоя уже не выходила, смущала большая округлость живота. Ходить ей вообще не хотелось. Но она принуждала себя к этому.

Однажды, обследуя ее, фельдшер высказал предположение, что у них будет двойня. Ничего более ошеломляющего в их беспомощном положении услышать было просто невозможно. Они были в шоке.

Когда дня через три эта догадка переросла в убеждение, ибо прослушивалось два сердцебиения, юный эскулап вмиг растерял остатки своей уверенности. Зоя вместе с ним перелистала его конспекты и справочники по акушерству и убедилась, что это очень похоже на правду. Чтобы окончательно рассеять все сомнения, нужны дополнительные обследования.

Фельдшер, как он выразился, поднял волну и уговорил заведующую райбольницы за десять дней до срока взять Зою на сохранение.

Настал день отъезда. Некрасовы нервничали. Разлука для них в этой непростой ситуации ощущалась какой-то глубинной болью и обоюдным страхом потерять друг друга.

К дому подъехала «скорая», посигналила. Володя, прощаясь с женой, сказал:

— Милая, ты, пожалуйста, не волнуйся и ничего не бойся. Все у нас будет хорошо. Я в тебя верю. И жду не одну. До свиданья, душа моя. Ты уж постарайся.

И поцеловал ее. А она ответила ему шуткой.

— И ты, дорогой, постарайся — блюди себя.

Так они и расстались тогда.

Некрасову поместили в «патологию». На вторые сутки Зоя уже точно знала, что у нее должны родиться мальчик и девочка. Здесь были опытные врачи, и ее настроение заметно улучшилось.

Ею занимались: водили на занятия, сеансы УФО, обучали приемам обезболивания и навыкам рождения ребенка. И все это вселяло уверенность в благополучном исходе. Пятого июня на самосвале с Даниловым приезжал Володя. Сергей вплотную подъехал к Зоиному окну, и ей с мужем удалось поговорить.

А шестого после обеда у Зои начались схватки, и ее перевезли в родильное отделение. Уже наступил вечер, а она все мучилась. Страх опять навис над нею. «А вдруг все врачи разойдутся по домам, кто тогда мне поможет?» Но зашла заведующая, успокоила: «Пока ты не родишь, я не уйду!»

Около девяти вечера Некрасова родила. Сначала девочку, а через двадцать минут и мальчика. Ей показали младенцев — здоровенькие. Малышей положили на пеленальный столик. Зоя повернула голову набок и сквозь слезы старалась как можно лучше рассмотреть их. На их пупках, обработанных зеленкой, висели металлические зажимы. Девочка плакала, а мальчишка икал, да так, что зажим подпрыгивал. Мальчик — светленький, девочка — темноволосая, оба — красноватые и смешные. «Ах вы мои мучители! Как же мы вас долго ждали!»

Зоя чувствовала себя бесконечно уставшей и растерзанной, но вместе с тем и счастливой. «Я смогла. Теперь и у нас есть дети, сразу двое: доченька и сынуля… Боже, какое счастье!.. Но как же я с ними справлюсь? Ну, ничего, это не трудней, чем рожать. Мы будем их растить, учить и воспитывать. И всегда-всегда будем их жалеть и любить… А все-таки здорово! Теперь у нас с Володей настоящая семья».

Позже, уже в палате, Зоя с трудом нашла удобное положение для тела и уснула. Первое, о чем она подумала при пробуждении: «Неужели весь этот кошмар позади?» А потом ей принесли детей на кормление. Зоя опасалась, что кто-нибудь из них останется голодным. Напрасно. Молока им хватило. Мальчик оказался молчуном и соней. Пока она кормила его, он частенько отвлекался и подолгу молча рассматривал ее, а то и вовсе засыпал. Зато девочка была более нетерпелива, проявляла недовольство и любила похныкать. Приспосабливаясь к их характерам, Зоя стала кормить ее первой.

В палате их было пятеро. И у двух мамаш были большие проблемы с избытком молока. Младенцы не могли все высосать, и груди их матерей каменели. Девчонки, сцеживая молоко, плакали от боли. Испытывая острую жажду, они боялись каждого глотка жидкости. Жаль девочек. Зою чаша сия, слава Богу, миновала.

Вошла нянечка, раздала кому записки, кому передачи. Вот где Зоя позавидовала живущим в райцентре. Приезжим, встретиться со своими родными не так легко. На душе стало тоскливо. Зоя достала из тумбочки тетрадку в клеточку, ручку и стала писать письмо.

«Здравствуй, дорогой мой Володька! Если бы ты знал, как я скучаю по тебе. Ты стал отцом, поздравляю. Я уже немного пришла в себя. С малышами пока сложно, но мало-помалу мы начинаем понимать друг друга. По всем приметам дочурка будет похожа на тебя, по крайней мере, я так хочу. Да, купи, пожалуйста, шоколадку. Здесь есть одна хорошая нянечка: она так умело заворачивает малышей, аккуратно подает их, что хочется и ей сделать что-нибудь приятное. Зато другая хватает малюток как щенков. И откуда в ней столько стервозности?

Ты приедешь к нам в лучшем случае завтра, а я начинаю говорить с тобой уже сейчас. Сегодня обхода еще не было: что скажут врачи, напишу. Володя, мне ничего не привози: ни сгущенки, ни печенья, ни огурцов, ни яблок. Правда, можно парочку лимонов. Ты лучше привози мне большие письма, чтоб я могла подольше «разговаривать» с тобой. Договорились?

Температура у меня нормальная. При схватках сильно искусала губы, но они уже заживают. Я в основном лежу, подниматься пока не разрешают, да к тому же и больно еще очень. Детей на руки пока не беру, боюсь уронить. Так что нянечки и кладут их мне, и берут их от меня. Ой, выдыхаюсь уже, не могу писать. Ну, ничего, возможно еще допишу. Целуем. Ждем».

На третий день приехали Володя с друзьями. Передали большущий букет пионов. Навезли продуктов и среди них изюм и орехи. Еще была записка: «Милая моя! Спасибо тебе за малышей!!! Ты — моя жизнь, мое счастье, моя богиня! Целую тебя от макушки до пяточек. Володя».

В ответной записке Зоя предложила назвать их ребят Артемкой и Аленкой. И попросила поискать для них в магазинах ванночку и кроватки, а к выписке привезти необходимые малышам вещи. И передала их список.

Погодя из приемной принесли еще одну записку: «Зоенька, имена чудесные. Ты умница. Все что надо купить, мы купим и привезем. Будьте здоровы, мои дорогие. Целую. Ваш батяня».

Девчонки из их палаты передружились. Зоя ближе всего сошлась с Машей — пухлощекой конопатенькой хохотушкой. От нее веяло добротой и оптимизмом. Они рожали в один день, у нее — девочка. Сама из местных, приглашала в гости.

Наступил день выписки. Все необходимые бумаги оформлены. Вот-вот подъедет Володя. Зоя чувствовала себя еще не совсем здоровой и, собирая вещи, пошатывалась от слабости. Девчонки, наблюдая за ней, мечтательно фантазировали.

«Может быть, уже сегодня Президент оглядится и заметит, что в России-то народу раз-два и обчелся.

— Что за беда? — спросит он.

А ему в ответ:

— Бабы рожать перестали — заботы не чувствуют.

Он тут же свой президентский указ — бац на стол. «С завтрашнего дня роды человека считать делом, достойным всяческого поощрения. Всех рожениц награждать по-настоящему ценными подарками. А родившим двойняшек или тройню вручать медали «За Любовь и Отечество». И всех без исключения баб из роддомов развозить по домам исключительно на правительственных машинах с открытым верхом. А всем министерствам и ведомствам товары для новорожденных удешевить в десять раз». Дата, подпись.

Машка смеялась больше всех. «Размечтались, дурехи. Он, если и оглядится в Москве, то не заметит, что окраины опустели. А наградой вам будет смешное пособие, на которое и котенка не прокормишь. Так что, девоньки, надейтесь-ка лучше на себя и своих мужей».

И тут в палату внесли два узла детских вещичек. Володя приехал. Вскоре принесли и малышей. Зоя сама их перепеленала в новые пеленки и завернула в одеяльца. Все «присели на дорожку». Начали прощаться. «Ну, пока, героиня! — полезла целоваться Машка. — Давай помогу «зятька» нести».

Возле ступенек стоял запыленный уазик. Володя вручил Зое букет, принял у нее дочурку, Артемку взял Женя и благополучно переправил его в салон на руки Саши Соколова, их доброго друга и помощника. Поблагодарили медсестру. Зоя села на переднее сиденье, прощально помахала рукой, и они осторожно тронулись в путь.

Время от времени оглядываясь на свое семейство, Зоя отмечала на лице Владимира появление то радости и отцовской гордости, то любопытства или даже испуга. Когда подъехали к дому, оказалось, что их палисадник весь в цветах, появилась новая более широкая калитка, а у их любимого куста розы — широкая скамейка. Выгрузились. Зашли в дом. Глаза бабушки лучатся счастьем. Она определенно помолодела.

Занесли малышей в спальню, а там — сюрприз. Комната выбелена, стоят две новые застеленные кроватки, над каждой из них по полукруглому бра с мягким серебристым светом; а на столе разложены погремушки, термометры, тарелочка с сосками, рядом стоят мерные бутылочки, ковш и еще до десятка нужных вещей. Из-под кроватки виден краешек детской ванночки. «Нас тут ждали, — отметила Зоя. — Это приятно».

Минут через пятнадцать ребята уехали. С друзьями им, несомненно, повезло.

— Наконец-то вся семья в сборе, — улыбнулся Володя. — Зоенька, ты даже не представляешь, какая ты у нас умница. И детки у нас сим-па-тичные. Все в тебя.

— Да, Вова, они очень милые. Я их с первой же минуты полюбила. Если б ты знал, как долго я о них мечтала.

Малыши лежали в кроватках и осматривались. Пусть привыкают. А Зоя с Володей, обнявшись, сидели на диване и смотрели на них. Счастливый день.

— Зоенька, я сейчас вот о чем подумал…

— О чем, Вова?

— Эти два-три предстоящих года для всех нас будут очень трудными, особенно для тебя, милая. Но все же я рискну предложить тебе еще кое-что.

— Не тяни, Володя, идея прокиснет.

— Хорошо. Следи за мыслью. Несколько деревьев мною уже посажено, сына и дочку ты мне родила, осталось…

— …Построить дом?

— Вот именно! Это и будет моим делом. Тем более что нашей семейке здесь, прямо скажем, тесновато. Нам определенно нужен новый дом. Ты как на это смотришь?

— Положительно смотрю. Еще как положительно. А из чего будем строить?

— Фундамент — из камня, цоколь — из кирпича, а дом сделаем из сосны. Воздух будет чистый, как в лесу. План вместе составим. Согласна?

— Конечно. Только у нас на стройку денег недостаточно.

— Не беда. На строительный лес для сруба — хватит. На доски — Данилов даст взаймы. А там и мою страховку получим. Так и достроим.

Глава 18 «День первого камня»

Субботний день, как и любой другой, Зоя начала со стирки. Через час две веревки, протянутые поперек двора, были увешаны распашонками, подгузниками и пеленками. Пока она стирала и кормила ребят, Володя нажарил картошки. Звякнула щеколда на калитке: Дарья молока принесла. Навстречу ей вышла Зоя. И только они присели на скамейку, как чуть ли не в забор уткнулся уазик. Это, поставив их перед фактом, пожаловали друзья. Увидев вылезающего из машины Данилова, Зоя поняла: Женя привез всех. Она ошеломленно привстала.

— О, Боже! У меня сегодня такой беспорядок… просто кошмар. Времени ни на что не хватает. Даша, не уходи.

А в калитку с огромным букетом пионов уже входил улыбающийся Анатолий. Сегодня он был в сером костюме.

— Ну что, хозяюшка, принимай поздравления! C пополнением семейства!

Ребята все по очереди обнимали Зою, целовали, говорили ей комплименты, а она с замирающим сердцем думала: «В доме совсем не убрано. Вот опозорюсь».

— Зоя, — прозорливо взглянула Елена, — ты будто не рада? Не хочешь нам показывать новых жителей Ольховки?

— Рада я, Лена, рада, — чуть не плакала она. — Но я еще не успела убраться.

— Эка невидаль! И мы прошли через это. Сама Земля создана из хаоса. Веди в дом, подруга. А то сами возьмем его на абордаж.

— Дайте мне всего одну минутку, — взмолилась Зоя.

— Нет, минуты я не вытерплю, — заявила Елена. — У тебя тридцать секунд.

Зоя в панике метнулась в дом. На пороге остановилась: постели уже заправлены, вещи сложены — одним словом порядок. Володя и бабушка сидят за столом.

— Веди гостей, внучка.

Зоя немного успокоилась и вышла на порог.

— Прошу.

Анатолий погрозил пальцем.

— Я подозревал, что ты волшебница… с самого первого класса.

Когда поутихли восторги, ребята подарили малышам кипу пеленок, отрез марли. А молодой матери — трехлитровую банку меда, пакет кураги и мешочек грецких орехов для улучшения состава молока.

Расселись, где смогли, от угощений наотрез отказались.

— Мы на двадцать минут, — пояснил Женя. — Отработали пробный выезд. А настоящие подарки и застолье будут на крестины. Не забудьте пригласить.

— Может, какая помощь нужна? — спросила Татьяна.

— Спасибо. Пока вроде бы справляемся, — ответила Зоя. — Хотя у Володи есть кое-какие мысли, посоветоваться бы не мешало.

— Ну-ну, выкладывайте их на обкатку, — подбодрил Данилов.

— Я думаю, нам нужно строить новый дом, — сказал Володя.

— Правильная мысль! — поддержал Анатолий. — Ребятне нужен свет и простор.

— Дело это хлопотное, — озабоченно отозвался Женя, — и не каждому оно по плечу. Думаю, лет пять уйдет на стройку. Но выбор у вас невелик. Я одобряю.

— Поможем, чем сможем, — подал голос Саша Соколов. — А из чего строить-то хочешь?

— Идея сырая. Но в общих чертах я уже знаю, чего хочу. — Невысокий фундамент, цоколь из красного кирпича, кухня — из белого, сруб из сосны. Да, и строить хочу сам.

— Неплохая задумка. Однако давайте прикинем, что нужно сделать в первую очередь. Есть соображения на этот счет? — спросил Женя.

— Есть. Самое главное — раздобыть строительный лес и доски, — заявил Сергей. — Я еще не забыл, как это делается. У Володи есть льгота, вот на нее и надо опираться. Это облегчит задачу.

Мужчины, обсудив еще несколько проблем, тему строительства закрыли. И тут же гости начали прощаться: у всех были дела.

Прошел месяц. Благодаря стараниям и настойчивости друзей, Некрасовы приобрели сосновые бревна, брус и струганные доски для пола. Еще им пообещали в течение года установить телефон, для жителей поселка — это событие.

Малыши понемногу подрастали. Их молодая мать еще не полностью оправилась после родов и очень уставала. И хотя она была занята как никогда раньше, ощущение счастья не покидало ее. Она была не просто нужна, а жизненно необходима своим детям и мужу. Именно в это время ей стал совершенно понятен священный смысл семьи. Хорошая семья — это и самая здоровая клеточка общества и эталон счастья. Потому что здесь оно наиболее бескорыстное. Зоя теперь доподлинно знает: счастье — это когда рядом есть люди, которых любишь до самозабвения и, вместе с тем, всем своим существом ощущаешь их взаимное доверие и обожание.

В середине июля у Некрасовых состоялись крестины. И теперь у их ребятишек есть крестные — по одному из каждой семьи друзей. Еще им подарили бесценный по нынешним временам подарок: коляску для двойняшек. В провинции найти ее попросту невозможно. Отныне мечты молодых родителей о регулярных семейных прогулках стали реальностью.

Даниловы принесли им крохотного поросеночка, Соколовы — пару кроликов и пять утят, а Моховы — десяток цыплят. Так нежданно-негаданно Некрасовы обзавелись своим хозяйством, смехотворным по общему весу, но весьма серьезным по хлопотам.

Тогда же, обсуждая их дела, ребята пришли к выводу, что топливо нужно завезти сейчас, пока не загроможден двор. Спустя неделю Данилов привез две с половиной тонны угля. Так что холода их семье теперь не страшны.

Подготовка к строительству продолжалась. Некрасовы уточнили план будущего дома. В нем предусмотрели постройку трех комнат: двух спаленок и зала, а в перспективе — достройку из кирпича столовой, санузла, ванной и прихожей. Да и крылечка тоже.

Дом будет располагаться не в глубь участка, как принято, а параллельно улице. И займет он часть двора и кусок огорода перед кухней. Другого места нет. Ничего, решили они, зато в комнатах будет много солнца.

Как-то вечером Некрасовы возвращались с прогулки. Зоя шагала рядом с Володей, впереди себя толкала коляску с детьми. Говорили о том, что этой осенью им, во что бы то ни стало нужно раздобыть сортовых саженцев, все хорошо распланировать и заложить сад.

— Эх, взглянуть бы одним глазком, каким он будет лет через десять? — сказал Володя.

— Вот уж не надо, — возразила Зоя. — Если мы будем знать будущее — пропадет интерес к настоящему. А у нас впереди столько работы, прямо жуть берет. Давай радоваться тому, что имеем.

— Давай. А то, что с нами случится, пусть будет нам сюрпризом.

Только они собралисьповернуть во двор, как вдруг услышали позади себя сиповатый голос Федьки Журавлева:

— Привет семейству!

— А вот и первый сюрприз, — с досадой пробормотала Зоя и, предполагая неприятности, обернулась к нему.

Хватило одного взгляда, чтобы понять, что выпито им сегодня немало. Его бордовые щеки и нос с сиреневым отливом выразительно свидетельствовали об этом.

— Привет, голубь сизый.

Володя, не скрывая своего отношения, нехотя буркнул ему:

— Привет.

— Что праздновал, Федя? — спросила Зоя.

— Женюсь. Сегодня предложение сделал.

— Да-а? — не удержалась она от возгласа. — И кто же эта счастливица?

— Наташка Трибушная.

— И она согласилась?

— Конечно. Дом без хозяина — сирота. А у меня, сама видишь, руки — во! — показал он свои кулачищи.

— А как с этим? — постучала Зоя пальцем по своему лбу.

— Крепкий, не волнуйся. Любую преграду преодолею. Бутылку о лоб запросто разбиваю.

— Могучий ты человек, Федя, но все же хвастун, — не поверила Зоя. — Врешь, себя не помнишь!

— Это я вру? Спорим на четвертак! — разгорячился он.

— Нет-нет. Никаких споров, — решительно запротестовала она. — Ты удиви лучше кого-нибудь другого. А нас ждут дела посерьезней, — Зоя кивнула на груду бревен. — На глупости, уж извини, денег нет.

Федор с досадой отмахнулся, повернулся к Володе.

— Слышал, хочешь дом рубить? — спросил он его.

— Собираюсь.

— И когда думаешь закончить его?

— На будущую осень.

— Ага, годов через восемь! — съязвил Федька. — Ты эту сказку своим детям рассказывай, а не мне. Я уже три дома срубил в Сибири. Кстати, лучшего специалиста в Ольховке нет. И потому реальное дело предлагаю: дадите хорошую цену, плюс по чекушке на завтрак, до холодов сруб у вас будет. Ну, как?

— Нет слов — одни буквы остались, — пошутил Володя.

— Ну, ты, Федор, и раскатал губы! — разозлилась Зоя. — И цену ему подавай и чекушку. Совести у тебя ни на грош.

— А я что, даром работать должен? — выпятил он губу. — Нашли дурака.

— Федя, а мы дураков не ищем, кому они вообще нужны? Так что не напрягай свою головку пустыми фантазиями. Наш дом — не твоя забота. Когда построим, тогда и хорошо, хотя мужу своему я верю.

— Вы оба — чокнутые. Вас нужно в психушке держать.

— Да, мы с мужем — фантазеры. Но я знаю одного олуха, так его дела куда безнадежней! Понимаешь, Федя, он — вообще ошибка природы. Кстати, ты его тоже знаешь. Вы рядом живете.

— Это кто, Леха, что ли?.. — гыгыкнул он. — Ил-ли Колька?..

— Нет, не они. Но пока дойдешь до дома, наверняка вспомнишь. Ты с ним чаще всего по утрам встречаешься. А потом работа, культурный отдых… Ну, иди, жених, иди.

Журавлев спотыкающейся походкой стал удаляться.

— Зоенька, ну у тебя и язычок. А ведь он сейчас вспомнит, что брился сегодня.

— Ага, вспомнит, метров через сто.

Федор миновал второй столб, и тут Некрасовы услышали его негодующий вопль: «Вот же зараза!»

— Вспомнил горемыка.

Они дружно рассмеялись. Федька потоптался на месте и пошел дальше.

Однажды Некрасов надолго уехал в мастерскую. Результат этой поездки — изготовленные по его замыслу тележки, оборудованные тормозами: обе для него. Одна — низенькая и короткая, пока на шарикоподшипниках. Вторая — длинная, высокая, на колесах, с выгнутыми буквой «П» осями. Точнее говоря, это были еще не тележки, а их остовы, сваренные из ржавых велосипедных рам и подобного хлама. Тележками они стали выглядеть спустя сутки, когда Володя обработал их наждачной бумагой, сделал на них деревянные настилы с матрацами из негодных фуфаек.

Зоя, несмотря на свое любопытство, вопросами мужа не донимала. Позже все и так становилось совершенно понятным. С подготовкой к строительству они начали прямо-таки обрастать знакомыми. Зоя заметила одну любопытную особенность: люди, к которым обращался Владимир по каким-то вопросам, словно прилипали к нему. Вероятно, видя его приготовления, и в какой-то мере участвуя в них, им и самим становилось интересно, что же из всего этого получится?

Приведя в порядок тележки, Володя настелил «узкоколейку» — что-то вроде дощатых тротуаров с небольшими бортиками. И, сноровисто передвигаясь по ней, сначала выровнял участок, а затем сделал разметку под фундамент будущего дома.

Подогнав под свой рост инструменты, Владимир начал рытье траншей. Это было его первым серьезным испытанием. Копать ему было не с руки, но от помощи Зои он решительно отказался.

— Это мужское дело. Не беспокойся. Окапываться под огнем противника не легче.

Зоя возразила ему:

— Здесь не фронт, и ты уже не командир, а, извини, инвалид, и жилы рвать тут ни к чему.

Владимир потемнел лицом, помолчал. Потом, с трудом перебарывая себя, сказал:

— Зоя, давай договоримся — это слово ты забудешь раз и навсегда.

— Хорошо, — поспешно согласилась она.

Подошла и присела на краешек его тележки рядом с ним.

— И еще, пожалуйста, запомни: для меня эта работа так же важна, как бой. Я прежде всего себе должен доказать, что не побежден. Сделаю сруб — мне одна цена, а не сделаю — другая. Добьюсь ли я самоуважения или нет — все зависит от результата. И поэтому, если ты мне желаешь добра, никогда меня не жалей. Там, где мне одному не справиться, я буду просить тебя о помощи сам. Хорошо?

— Хорошо, муж мой, — улыбнулась Зоя. — Но знай: лично мне ты давно уже все доказал. Иначе бы я тебя не полюбила.

Сумрак, накрывший было дорогое ей лицо, отступил, и глаза Володи, словно оттаявшие лужицы, ласково заблестели. Он потерся головой о её плечо.

— Ну что ж. Значит, мне осталось разобраться только с самим собой.

Лето установилось теплое. Дожди не докучали. Но Некрасов, опасаясь непогоды, работал как одержимый. Вскакивал с первыми петухами и, приведя себя в порядок, выбирался на улицу. Односельчане, выгоняющие в стадо коров, всякий раз заставали его за работой.

Не раз и не два Зоя пыталась остановить его.

— Куда ты в такую рань? Пусть хоть воздух прогреется. Зачем себя так неволишь? Мы же не под открытым небом живем. Времени впереди полно. Когда сумеем, тогда и построимся. Вон сосед здоровее тебя будет, а не спешит: уже шестой год дом строит.

— Зоенька, это его дело, его жизнь. А я уже и так многое потерял, и лень свою мне пестовать некогда. Нужно спешить жить. Уверен, что людей, которые сумели осуществить все задуманное, куда меньше тех, кто что-нибудь да не успел.

В эти дни Владимир был более чем когда-либо безжалостен к себе. И поэтому проявления его нежности к жене и детям были особенно заметными. Но руки Некрасова грубели день ото дня. До глянца стерся рисунок на его ладонях и пальцах, появились мозоли.

До обеда вся одежда мужа становилась сырой от пота. И Зоя, заставляя его переодеться, с удовольствием стаскивала с него рубашку, давая взамен все сухое.

Суетясь по хозяйству и между делом поглядывая на Володю, она не переставала удивляться его неиссякаемому азарту, с которым он рыл траншею. «Уж не подхватил ли он вирус доселе неизвестной строительной лихорадки?» — усмехалась она. И тут же ее сердце пронзала до времени притаившаяся жалость. «Нет, пожалуй, без боли я никогда не смогу смотреть на эту противоестественную картину — строитель, ростом с первоклассника, снующий на тележке с лопатой или топором в руках среди огромных куч стройматериалов. Привыкнуть к такому невозможно».

Сергей и Саша навещали Володю почти ежедневно и, как они выражались, готовили ему фронт работ. Места для обработки бревен во дворе не было, и они сняли забор со стороны улицы. Однажды, придя в один из вечеров и проработав у Некрасовых до самой ночи, ребята в глубине двора сложили доски и прикрыли их рубероидом. Теперь доступ к бревнам был обеспечен.

Прошло восемь дней, и траншея под фундамент была готова. На следующий день Владимир снова отправился в мастерскую и надолго задержался там. Вернулся в хорошем настроении. «С ребятами делаем подъемное устройство, — сообщил он. — А то без малой механизации мне никак не справиться».

Успехам Володи Зоя была рада, а его уверенности даже завидовала. Лично ей смотреть на эти завалы бревен, кучи песка, штабели досок было страшновато. Сколько же нужно времени и усилий, чтобы все это стало домом?!

Но еще более страшили предстоящие расходы. Нужно купить кирпич, цемент, гвозди, оборудование для системы отопления, сантехнику и еще многое-многое другое. Денег катастрофически не хватает. Долги тоже хорошему настроению не способствуют. Но пути назад уже нет. Может, и к лучшему.

В сумерках заехал Женя. Привез Володе ручную лебедку, взятую напрокат у знакомых. Она ему здорово пригодилась для подтаскивания бревен.

На следующее утро с первыми лучами солнца Володя был во дворе. Ему не терпелось испытать лебедку. Но, едва выбравшись во двор, вернулся. «Зацепиться не за что, — подосадовал он. — Надо столбы вкапывать. Ну, ничего. Сегодня эта проблема решится сама собой: жду трактор. А пока инструмент заточу, как следует».

Около десяти во двор Некрасовых въехал колесный трактор с подвесным буром. За пятнадцать минут пробурил в указанных местах несколько отверстий, свернулся и уехал.

Владимир попросил Зою принести полведра цемента, воды и старенькое корыто. Сказал, скоро понадобится.

И точно, минут через двадцать возле них остановился грузовик и задом въехал во двор. Из машины вылезли трое мужчин. Они привезли детище Некрасова — подъемное устройство. К Володе подошел рябенький улыбающийся мужчина. Он был небольшого росточка с редкими седыми волосами и ровными исключительно белыми зубами.

— Привет, Митрофаныч! — сказал он и пожал Володе руку.

— Здравствуй, Кузьмич. Привет, ребята, — поздоровался он с молодыми парнями.

— Готов к труду и обороне?

— С пяти утра.

— Ну, ладно. Тогда принимай работу.

И мужчины выгрузили из кузова нечто похожее на огромный карандаш, на который в метре от конца был нанизан роликоподшипник. Они тут же вставили эту конструкцию в одно из пробуренных в земле отверстий, а по бокам вокруг неё забили несколько обрезков труб. Затем сняли торчащую из кузова ажурную стрелу. Один ее конец был оснащен какими-то колесиками, а второй оканчивался поперечной втулкой. И в последнюю очередь вытащили деталь, напоминающую шляпу-цилиндр и кофейник одновременно, ибо шляпа была с массивной треугольной ручкой.

Кузьмич пропал на несколько секунд и вышел, держа на ладони плоский промасленный пакет.

— Смотри, Митрофаныч, — с торжественным видом откинул он край бумаги, — ради тебя завсклад пошел на должностное преступление: из своего «НЗ» под честное слово упорный подшипник выдал — дефицит страшный.

— Спасибо, Кузьмич. Как освободится — верну. Теперь башня будет вращаться как волчок! А Петру Ивановичу передай мою сердечную благодарность.

— Хорошо. Мы сейчас все установим как надо, а когда добудешь канат, стрелу тебе любой мужик поможет снять.

— Не тяжелая?

— Да нет. Всего пуда три весит, а крепится двумя пальцами: одним фиксируешь конец стрелы в проушине цилиндра, а вторым устанавливаешь угол подъема стрелы. Заправишь канат, стрелу — на место, и работай в свое удовольствие.

— Спасибо.

Кузьмич с подшипником в руках подошел к торчащему из земли «карандашу» и церемонно, словно корону, возложил его на гладкую, как плешь поверхность.

— Вася, забетонируй сваю, — кивнул он напарнику.

— В пять секунд, — ответил тот.

Подтащил корыто, сделал в нем раствор и аккуратно вылил его под «карандаш».

В это время другой парень принес баночку солидола и густо смазал им подшипники. Потом сверху они надели цилиндр. В приспособление ловко вставили стрелу и зафиксировали ее металлическими пальцами.

Сооружение отдаленно напоминало колодезный журавль. Подъемник легко крутанули вправо, влево, вокруг оси.

— Все, Митрофаныч, испытания прошли успешно. Если будут проблемы, обращайся. Да, чуть не забыл. Тут еще кое-что есть для тебя.

Мужчина сходил к машине, с грохотом вытащил из кабины, принес и с оттяжкой бросил на землю довольно увесистый крюк с тонкими тросиками.

— Это тебе для полного комплекта. Сколько нужно, столько и пользуйся.

— Ну, вы, ребята, молодцы! — воскликнул Володя. — С меня причитается.

— Не спеши, Митрофаныч, построишь дом, тогда и выпьем. Ну, бывай.

Он махнул рукой, прыгнул в урчащую машину и уехал.

Зоя оглядела механику и удивленно спросила:

— Володя, а зачем ты установил этого журавля прямо посреди двора?

— Все просто, Зоечка. На этом месте я буду выкладывать и подгонять друг к другу венцы, а журавлик мне поможет в этом. Если, конечно…

— Что — если?

— Если мы приобретем метров сорок надежного, лучше альпинистского каната.

Зоя так и ахнула.

— Сколько же это будет стоить?

— Не знаю. Думаю, не дёшево. Но ведь он послужит нам не раз.

— Слабое утешение. У нас и денег-то осталось только на питание.

— Ничего, дорогая, вот построимся, и заживем как все, — попытался он подбодрить ее.

— Это с твоим-то неугомонным характером? Очень сомневаюсь.

Вечером к ним заглянули Саша и Сергей, полюбовались журавликом; вставили в два пустующих отверстия вблизи траншеи под фундамент столовой подходящие столбы и к ним приделали турник. Зоя недоумевала: зачем это? Но вскоре все стало понятно. Володя вытащил из сарая обрезок толстой веревки, с одного ее конца привязал палку, с другого — небольшое кольцо. Перебросил ее через турник и получился еще один подъемник, с помощь которого, садясь на палку и подтягивая себя за кольцо, он свободно пересаживался с коляски на тележку и наоборот.

Эту же и другую пару столбов впоследствии Володя стал использовать для подтаскивания бревен с помощью ручной лебедки.

Уже лежа в постели, Володя сказал:

— Ох, и быстро же летит время. Завтра последний день июля, а мы еще и не начали строить.

— Ничего подобного, — возразила Зоя. — Сделано уже немало. Расчистка стройплощадки, разметка дома, отрытие траншеи под фундамент — это уже строительство. А сколько завезено материалов? И ведь прошло всего-то полтора месяца.

— И все-таки мало у меня времени. Вот если бы завтра проснуться, а на календаре тридцать первое мая.

— Ну, уж нет! — возразила Зоя. — Мне куда больше нравится в июле.

— Прости, милая, — погладил он ее волосы. — Я имел в виду только стройку. Боюсь, не успеть мне до холодов.

Первая неделя августа оказалась весьма напряженной. Известие, которое привез Евгений, заставило и Некрасовых, и всех их друзей и поволноваться, и от души потрудиться. Оказалось, что он поговорил с начальником стройтреста о Володиной затее, и тот пообещал прислать к ним через трое суток бетоновоз с готовой смесью для заливки фундамента. Это давало им приличный выигрыш во времени и в деньгах.

К исходу третьего дня ребята, уставшие и порыжевшие от пыли, привезли из заброшенного карьера две машины бута. Путь был неблизкий, да и кувалдами им пришлось помахать на славу. Пока Сергей отвозил первую машину, Саша с Женей заготовили камней на второй рейс.

Володя заканчивал сооружать опалубку для фундамента. Зоя, частенько сбегая от своих малышей, кое в чем помогала ему. Он охотно вводил ее в курс дела, и она, к своему удивлению, с увлечением постигала азы строительства, все более и более проникаясь уверенностью, что у них все получится.

Как только речным песком выстелили дно траншей, Володя поднял два камня, один из них подал Зое и сказал:

— Ну, что, девочка, начнем строить дом?

— Начнем! — с вызовом ответила она.

И они, улыбнувшись друг другу, бросили в основание фундамента по камню. Именно с этого момента Зоя почувствовала свою вовлеченность в начатое дело и ощутила себя единомышленницей своего мужа.

Когда на следующий день им привезли бетонную смесь, их основные помощники были на месте. И уже через полчаса фундамент и отмостки для отвода воды были полностью залиты раствором.

Вечером, когда все участники аврала и их близкие собрались у Некрасовых, Женя, подняв бокал вина, произнес патетическую тираду, суть которой сводилась к тому, что этот день нужно считать памятной датой и достаточным поводом для вечеринки. Все с воодушевлением поддержали его. И после небольшой дискуссии этот день назвали «Днем первого камня».

Глава 19 Радуга — к удаче

С этих пор весь жизненный уклад Некрасовых был подчинен интересам стройки. Завтраки у них превратились в планерки, ужин — в подведение итогов. И первоочередными статьями расхода стали траты на малышей и стройку.

Уже на следующий день они решали отнюдь не пустяковый вопрос — как рубить стены: «в лапу» или «с остатком»? В первом случае углы красивее, а во втором — теплее. Еще полтора года назад Зоя посчитала бы свое участие в решении этой проблемы полнейшим бредом, но не теперь. Сейчас она — мать, и продуваемые углы ее ничуть не устраивают. Поэтому практичность взяла верх.

Не менее десяти дней потребовались Володе на то, чтобы вымерить и обтесать заготовленные для сруба бревна. А их концы помогли ему опилить ребята. Зоя не переставала удивляться, откуда у него столько терпения и упорства. Ведь каждое бревно ему нужно было выволочь из кучи, подтащить к своей узкоколейке и ровнехонько уложить его вдоль нее. А потом, скользя вдоль всего бревна на тележке, через каждые полметра то, ставя ее на тормоз, то, снимая с него и орудуя штыковой лопатой, ему нужно было очистить бревно от коры настолько, насколько возможно. Затем, используя лом, лебедку и свою смекалку, Володя поворачивал бревно к себе неотесанной стороной, и все повторялось снова.

Зою очень раздражало то обстоятельство, что возле их дома, как бы невзначай, подолгу задерживались односельчане. А некоторые вообще приходили как на оплаченный аттракцион и откровенно пялились на то, как работает Володя. Вот кого не мешало бы пугануть ружьем!

Бабушка с удовольствием возилась с правнуками, но ее немощь не позволяла Зое полностью полагаться на нее. Да и работы ребятишки задавали столько, что и трем нянькам не управиться. А тут еще и хозяйство.

Когда у них появился канат, стрелу журавлика тут же сняли, снарядили ее и водрузили на место. И тут же опробовали подъемник. Механика творила чудеса. С ее помощью даже Зоя сумела поднять бревно над землей.

В то утро для вырубки первого венца все было готово. Во дворе стоял стойкий сосновый дух. Настроение было под стать моменту — приподнятое.

И вдруг в течение каких-то двадцати минут погода переменилась, пошел сильный дождь. Некрасовы спрятались в коридоре. Зоя с тревогой глядела на Володю. У него был вид обманутого ребенка. Но постепенно взгляд мужа стал теплеть, в нем просыпался лирик.

— Зоенька, неси-ка сюда наших малышей. Пусть посмотрят на этот замечательный ливень.

Сначала Зоя собрала Артемку и вынесла его Володе, а потом поставила рядом с коляской стул, сходила за Аленкой и тоже села. У малышей на личиках читалось сильное удивление, особенно у Артемки. Он забавно хмурил свои едва обозначившиеся бровки и смешно таращил глазенки. А Володя рассеянно гладил ребенка своими мозолистыми исколотыми щепой руками и целовал его в макушку. О чем он думал?

Между тем с неба протянулись к земле тысячи бледно-серых нитей. Их становилось все больше и больше, пока они чудесным образом не сплелись в колышущийся полупрозрачный занавес, который постепенно отгородил их от всего мира.

Некрасовы сидели и смотрели на этот ливень. И Зое вдруг вспомнились море и первая встреча Владимира с тетей Машей.

— Батянька, все забываю тебя спросить: — сказала она, — при встрече с тёть Машей вы как-то по-особому тепло улыбнулись друг другу. Что это было?

Володя посмотрел на нее. Лицо его посветлело.

— Видишь ли, — ответил он, — для воспитанника детдома слово сынок носит глубоко личностный оттенок. Я невольно отреагировал на него. Тетя Маша удивилась моей реакции, а потом она все поняла, и мы, снимая это недоразумение, улыбнулись друг другу. Вот и вся тайна.

— Теперь ясно. А ты бы хотел найти свою мать? — спросила Зоя.

— Да. Долгие годы я мечтал о ней. Мне казалось, что ей было так же плохо без меня, как и мне без нее. И только непреодолимые обстоятельства мешают ей приехать за мной. В отрочестве у меня был период ненависти к ней. А теперь, когда я нашел своё счастье, мне снова хочется увидеть ее. Вот такой парадокс.

Да когда ж он кончится? — забеспокоился Володя.

И тут… выглянуло солнце. И снова стали видны тысячи ниточек, но уже не блеклых, а по-праздничному ярких, светоносных, с оранжево-жемчужным оттенком.

— Это же грибной дождик, — обрадовалась Зоя. — Дай-ка мне сюда и Артемку.

Она подхватила малышей на руки и, выскочив с ними под дождь, весело запрыгала.

— Дождик, дождик, не зевай, ребятишек поливай! А вы растите! Растите! Растите! — приговаривала Зоя.

— Вот шалунья! Довольно прыгать! Ребята уже вымокли. Прячься под крышу! — весело кричал Володя.

— Повезло нашим крошкам, — сказала Зоя, возвращаясь на место. — Уж теперь-то они быстро вырастут.

А дождь, словно у него только и было заботы, что окропить их малышей, тут же стал стихать и вскоре прекратился вовсе. Солнце продолжало улыбаться. Над крышей Моховых стелился голубоватый парок. От запаха земли, острого аромата цветов и промытой листвы пощипывало ноздри.

Некрасовы всем колесным транспортом выкатили на волю. Воздух, полный испарений, солнца и отблесков мокрой листвы, на время стал заметнее глазу. И тут за рекой, словно цветной фонтан, проявился на небе сноп радуги. Он стал расти, насыщаться светом и, будто от тяжести, неотвратимо клониться к земле, пока где-то вдали за лесополосой не коснулся ее.

Души молодой семьи наполнились тихой радостью. Минут двадцать Некрасовы наблюдали за этим нерукотворным великолепием, удивляясь богатству красок и гармоничности их перехода от одного цвета к другому. Постепенно заречный край арки стал утолщаться, и вот уже целые пространства вблизи земли оказались заполненными сказочно цветным воздухом: оранжевым, зеленым, фиолетовым. Красота непередаваемая!

— Хороший знак для нашего почина, правда, Володя?

— Надеюсь, что так.

По тротуару к ним неспешно приближался Терентий Пасько. Этот невысокий благообразный совершенно седой, но еще крепкий старик с большими жилистыми руками доводился им дальним родственником. У него было умное, располагающее к общению лицо и доброжелательный характер.

Дойдя до завалов бревен, он остановился. Некрасовы поспешили поприветствовать его:

— Здравствуйте, дедушка!

Дед приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте, хозяева. Как дела на вашей стройке?

— Продвигаются понемногу, — ответил Володя.

— Может, помощь нужна какая? — заботливо осведомился он. — Скажи.

— Спасибо. Пока сами справляемся.

— Смотри. А то мужики уважают тебя, придут. Ты им, лежебокам, добрый пример подаешь. Молодец.

— Нет, дедушка, у меня хватает помощников.

— Эти, что ли? — смеясь, кивнул он на ребятишек. — Или Анфиска?

— Мне друзья помогают. Ну и, конечно, все мои помаленьку.

— Ты уже срубы ставил?

— Пока не приходилось, но поставлю.

— Смотрю — отважный ты человек. Однако пригласил бы кого знающего. В таком деле помощь не зазорно принять. Стены рубить — не шутки шутить.

— Я знаю, Терентий Григорьевич, это нелегко. Но, думаю, что у меня все получится. Однажды я наблюдал, как это делают, хотя и не долго. Да и книжку в свое время полистал о строительстве — кое-что запомнилось. Раз начал — бросить характер не позволит.

— Похвально. Характер здесь нужон. Но советом не пренебрегай.

— На это и надеюсь. Я ведь не в пустыне буду строить. Здесь есть у кого спросить и кому поправить меня.

— Согласен, — улыбнулся старик. — Мне твой настрой нравится.

И без всякого перехода спросил:

— Как собираешься тесать бревна на окладный венец?

Володя, ни на секунду не задумавшись, ответил:

— На два канта: одним — вовнутрь, другим — к фундаменту.

— А где будешь выбирать пазы для сплачивания венцов?

— С нижней стороны бревен, сантиметров по пятнадцать шириной в виде полуокружности.

— В простенки замки собираешься ставить?

— Да. По три шипа поставлю один над другим.

— Хм. Правильно. Когда начинать думаешь?

— А вот немного пообветрится и начну.

— Ну, ладно, внучек, удачи тебе.

— Взаимно, дедушка.

Старик оглядел их малышей и сказал:

— Славные у вас ребята растут. Ну, прощайте.

— До свиданья, Терентий Григорьевич, — попрощались Некрасовы.

Старик потихоньку тронулся дальше.

С полудня Володя приступил к работе.

Признаться, я, как автор, в некотором затруднении оттого, что не знаю, как мне сейчас поступить. То ли в дальнейшем не утомлять вас большинством технических подробностей строительства, которыми до предела был насыщен каждый день Некрасовых. То ли сохранить их, чтобы наиболее стойкие из вас смогли хоть приблизительно осознать трудности, с которыми пришлось столкнуться этой молодой семье. Не знаю. Ну уж, как Бог даст.

Прошло немало времени, и Владимир приноровился к топору и своей высокой тележке, способной проезжать над бревном. Он ложился на нее грудью и орудовал топором. Опыт только нарабатывался, и в ход шли все подручные средства.

Когда у Зои случалась свободная минутка, она с интересом наблюдала за работой своего любимого. Он же, принимая ее внимание за любопытство, спешил рассказать ей об особенностях строительного процесса. Так, сама того не желая, Зоя была в курсе всех его дел.

Чтобы можно было использовать лебедку с любой стороны сруба, понадобилось в разных местах вбить в землю до десятка железных клиньев, великодушно сделанных знакомым Володе кузнецом. К ним же при необходимости закреплялся тяговый конец журавлика с поднятым им бревном. В конце концов на строительной площадке всему нашлось свое применение. А к исходу месяца из самых толстых бревен Некрасовым был выложен нижний венец.

Последний августовский денек был ярким и безоблачным. Володя в мокрой от пота линялой футболке и пляжной кепочке примеривал бревно на второй венец. В глубине двора в тени вишневого деревца на скамейке дремала бабушка. Рядом с ней в коляске спали малыши. Зоя не переставала удивляться, тому, что их близкое соседство друг с другом не только не мешало им, но, напротив, действовало на них успокаивающе.

На улице послышались крики. По голосам она узнала одну из самых скандальных пар поселка: здоровяка и красавца Максуда и его сожительницу, тоже красивую и непутевую Лидку Глазунову. Этот узбек несколько лет подряд с небольшой бригадой наезжал в поселок на сезонную шабашку, да однажды влюбился в Лидку и остался у нее. Но их любовь оказалась несчастливой. Ревность Максуда, кстати, своей огромной кудрявой головой напоминающего знаменитого мавра, подогреваемая вином и сплетнями, не имела себе равной.

Когда Зоя вышла на улицу, Лидка уже пробежала мимо их двора. За ней, разгоряченный погоней, размашисто шагал Максуд. В руках у него был топор.

— Лидка, стой! — сквозь зубы кричал он. — Поговорить надо. Чего ты все убегаешь, дура? Ты же знаешь, я тебя не трону.

— Как же, не тронешь! А зачем топор с собою тащишь? — срывалась на визг Лидка. — Выброси его! Тогда остановлюсь.

— Максуд! — крикнула ему Зоя. — Оставь топор. Я тебе его верну.

Он, словно споткнувшись, на миг остановился. Через плечо косо взглянул на нее и, клокоча от ярости, бросил:

— Не встревай, женщина. Дешевле будет.

Лидка, затравленно оглядываясь и стараясь, во что бы то ни стало удержать безопасную дистанцию, то и дело переходила на бег. Дойдя до угла, повернула налево — в сторону пруда.

«Бедная Лидка, она слишком обольстительна, чтобы быть счастливой. Хоть бы этот Отелло не догнал ее. Чем же помочь ей?»

— Володя, я к Загорулько сбегаю, вдруг он дома.

— Хорошо. Только будь осторожней. Помни — мы тебя ждем.

— Ладно.

Загорулько дома не оказалось. И Зоя не смогла просто так взять да и вернуться домой. Ее неудержимо повлекло вслед за ними. Переулок окончился. И тут метрах в трехстах от себя Зоя увидела сидящую возле пруда Лидку.

«Слава Богу! Жива! — успокоилась она и, уже не спеша, продолжила путь. — Ну и где тот изверг? В пруду охлаждается, что ли? А ему бы не повредило это».

Девчонка на шорох Зоиных шагов испуганно оглянулась. Она была в слезах.

— Где Максуд?

Лидка медленно, как под гипнозом, подняла руку и указала пальцем на воду. Зоя осторожно подошла к обрыву. До поверхности воды — метра три. Вода спокойная — ни пузырька. У нее мгновенно ослабели ноги. Зоя начала было нерешительно стаскивать платье.

— Не надо, — жестом остановила ее Лидка. — Это опасно. Он с топором… и глубоко здесь.

Зоя огляделась: до пологого берега далеко, а здесь его точно не вытащить. Она присела на корточки.

— Что же вы наделали?

— Я его не толкала, честное слово, — зарыдала Лидка. — Он сам свалился!

— Да верю, верю, — устало отмахнулась Зоя. — Успокойся. Запомни это место. Вставай и пошли отсюда.

Некрасова приобняла ее, и они направились в поселок.

— А ведь он мог и меня утопить, — вздохнула Лидка.

— Как так?

— Сегодня Максуд загонял меня до изнеможения, — утомленно сказала она. — Уже никаких сил не было. Я бежала вдоль обрыва, по самому краешку, и мечтала, чтобы он свалился в воду. А когда вдруг он упал, мне его жалко стало. Я сразу же захотела спрыгнуть к нему. И тут он кричит:

— Лидка, вот шлюха, это ты меня заманила сюда! Теперь уж точно зарублю!

— Сначала выберись, — кричу.

А он матерился, матерился, а потом давай орать:

— Вытащи меня, я плохо плаваю.

— Врешь ты все! — отвечаю. — Ты сам вчера говорил, что как рыба плаваешь. Вот и плыви к тому берегу! А он, дурак, взял да утонул. И что мне теперь делать?

— Иди к Загорулько, сядь на скамейку возле его двора и жди, пока не вернется. Приедет, все расскажешь, как было.

— Зоя, а что мне теперь будет?

— Не знаю. Думаю, все обойдется. Ты только не болтай лишнего, сообщи лишь факты. И скажи, что помочь ему не смогла. Тут, пожалуй, и мужик бы ничего не смог сделать.

— Хорошо.

Владимир в ожидании жены и сам испереживался, и бабушку всполошил.

— Зоенька, родная. Ну, разве можно так поступать? Убежала — и думай что хочешь. Надеюсь, все обошлось?

— Нет, не обошлось, — вздохнула она. — Максуд утонул. В пруду.

— Проклятье!

— Ой, божечко! Беда-то какая! — всплеснула руками бабушка. — А ведь он был таким молоденьким.

Вся эта история закончилась тем, что Максуда похоронили по христианскому обычаю, а его гибель отнесли к несчастному случаю. Что, в сущности, и было. Несчастная любовь сама по себе — уже несчастный случай.

Строительство дома продолжалось. У Владимира появился навык. И дело пошло веселей. Он поднимал бревно на примерку, очерчивал места вырубок и, опустив его, «брал в работу». С каждым таким бревном он работал с раннего утра и допоздна, а иногда и дольше, делая все основательно и аккуратно. Много времени уходило у него на подготовку любой самой незначительной операции. Видя, каких это усилий стоит ему, Зоя не только не торопила, но нередко и сдерживала его.

Однако сруб вскоре подрос, и ему пришлось делать «козлы» — подставку под его «узкоколейку». На дальнем конце настила он закрепил блочок — колесико с желобком, перекинул через него веревку, а Зоя заправила ее. И с помощью этой веревки по наклонной доске он легко въезжал наверх.

Впоследствии козлы приходилось то и дело перетаскивать, наращивать им ножки, придумывать что-то еще и еще. И что поразительно, это его не раздражало. Зоя с удивлением замечала, что Володя творчески подходит ко всякой работе. Например, к этим самым козлам он сделал четыре комплекта ножек, которые то привинчивал к первым все длиннее и длиннее, то снова снимал их. Он словно не строил, а играл в стройку. И чем больше возникало всякого рода трудностей, тем задорнее он становился. Было заметно, что ему нравится преодолевать их.

В первую субботу сентября внезапно нагрянули их друзья. Целыми семьями. И до четырех часов выкопали всю картошку. И это притом, что у них самих еще не убран урожай на огородах.

Собрали на стол, разместились. Пища не отличалась особым разнообразием: борщ, белое вино, салаты да кое-что принесенное гостями. Однако все были довольны. И дело было не столько в угощении, сколько в хорошем настроении. Как известно, альтруисты живут дольше, но, возможно, из гостей Некрасовых никто об этом и не слышал. Просто помогать другим — это их образ жизни.

Нянек у малышей было хоть отбавляй. Таня и Варя, как следует, рассмотрев малюток, сошлись во мнении, что сынок похож на Зою, а Аленка — вся в отца. Для их с Володей это не ново. В этот день все хорошо, по-доброму посидели, пообщались и от души напелись песен.

Выложив пять венцов, Владимир пометил номерами каждое из бревен и раскатал их. На площадке он вновь собрал верхний венец. И снова бесчисленные примерки, врубки, выборка пазов и сплотка венцов. И так все светлое время суток. Иногда без перерыва на обед. Когда Зоя чувствовала, что не удастся уговорить его сесть за стол, подавала ему миску с едой прямо наверх. Владимир, наскоро поев, продолжал работу. Причем съедал он, как правило, что-нибудь одно. Иначе, говорит, отяжелею и свалюсь.

Заканчивался сентябрь. Друзья, видя, что Володя всерьез рассчитывает сложить сруб уже в этом году, наведываться стали чаще. В воскресенье с утра приехал Женя и с УАЗа выгрузил два тюка рубероида. Через полчаса подошли Сережа с Сашей и вместе с Володей уже к исходу дня из красного кирпича выложили цоколь. Сделали его невысоким и аккуратным.

За ужином ребята обсуждали проблемы стройки.

— Митрофаныч, — подал голос Женя, — твои успехи — налицо. Но хорошо бы до затяжных дождей поставить сруб на его законное место и укрыть. Признавайся, чем тебя можно стимулировать?

Володя только усмехнулся.

— А давайте ему присвоим почетное звание «мастер своего дела», — предложил Саша.

— Хорошая мысль, — согласился Женя. — Одобряю. Кто «за»? — Единогласно. Поздравляем. Отныне ты, старина — Мастер. Носи, но не заносись, — с шутливым предостережением пожал он руку Володе.

— Гордись, — поздравил его и Саша.

— И трудись, — добавил Сергей. — Ох, и работы у тебя, Вовка, — жуть.

— Чепуха, — отмахнулся тот, — страха нет, один задор.

С этого момента ребята стали называть Володю мастером. Все началось с обычной дружеской шутки, но вскоре иронический оттенок как-то само собой исчез, и осталось вполне уважительное обращение.

Владимир, поверив в точность своего глаза и силу рук, работал куда рациональней, чем вначале. За неделю он теперь успевал выложить два венца. Зоя замечала, как по утрам он растерянно разминал ослабевшие за ночь руки. А когда сила возвращалась в них, заметно веселел.

Ей в это время тоже скучать не приходилось: занималась консервацией. И она, мечась как угорелая между домом, кухней и садом, только и успевала, что отметить про себя те или иные перемены. Уже было довольно прохладно, временами моросил дождик, но Некрасов работу не прерывал. И Зоя, обнаружив Владимира внизу, тут же заставляла его переодеться в сухое.

В середине недели Данилов привез и сбросил с кузова четыре огромных тюка пакли и несколько больших кусков битума. А накануне выходных Володя с Сашей, дымя на всю округу, растопили этот битум. И на поверхность фундамента из рубероида и досок, покрытых смолой, они уложили гидроизоляцию. Вымазались как черти.

В субботу после обеда собралась вся мужская компания, и уже к пяти вечера половина сруба, вся лохматая от пакли, стояла на своем законном месте. А верхний венец оставили на площадке в качестве основы для последующих.

Осень в этом году была удивительно мягкая, пронзительно ясная. Всюду было такое великолепие, что от восторга душа замирала. Казалось, что каждый листочек, перенасыщенный солнцем, сам становился источником некого волшебного свечения. Зоя часто гуляла с малышами. Иногда к ним прибегала Светланка и предлагала свою помощь.

А Володя все эти дни работал как одержимый. Он похудел, лицо его обветрилось. Но глаза были веселые. Он уже понял, что успевает. Ближайшие соседи просыпались, а иногда и спать укладывались под стук его топора. И вот двадцать третьего октября Владимир закончил рубить последний венец. Этот момент ребята держали на контроле, и в тот же вечер их усилиями стены сруба были возведены.

Глава 20 Награда

На следующий день около одиннадцати утра во двор вбежал невысокий кудрявый паренек. Некрасовы в это время занимались каждый своим делом: Володя, удобно расположившись на доске, подвешенной на канате, конопатил один из верхних швов сруба, Зоя снимала с веревки белье — вот-вот мог пойти дождь, — а малыши, недавно накормленные ею и перепеленатые, сладко посапывали в коляске. Мальчишка, задрав голову, сказал Володе:

— Дядя, вам просили передать записку, — и, высоко подняв над собой, показал листок бумаги.

— Спасибо, мальчик. Отдай ее моей жене, — ответил ему Володя. И уже ей: — Зоенька, прочитай, пожалуйста.

Мальчуган поспешно подошел к Зое, протянул голубоватый квадратик, тут же живенько заглянул в коляску и удовлетворенно хихикнул. В намерении что-то спросить распахнуто посмотрел на Зою, но смутился и, на ходу прошептав: «я пойду», умчался.

На развернутом листке настольного календаря было набросано несколько строк. Она пробежала их глазами, потом вслух прочитала:

«Уважаемый товарищ Некрасов! Пожалуйста, наденьте свою форму. Приехал представитель военкомата с целью вручения вам правительственной награды. Васильева».

Володя хмыкнул.

— Хм. Спектакль им подавай! Вот еще не хватало. Перетопчутся как-нибудь.

Через полчаса подъехал военный вездеход. Дружно открылись дверцы, и вылезли очень официальная Ольга Ивановна, достаточно упитанный военный; легко, словно козочка, выпрыгнула Анечка.

Васильева как-то пренебрежительно по-орлинному взглянула на все сразу. Увидев Володю в таком откровенно будничном виде, да еще и наверху, за работой, она удивленно подняла свои тонкие председательские бровки. Военный поморщился. Его тоже что-то огорчило: то ли отсутствие оркестра, то ли — прессы, а может быть, и боль в пояснице. Он свеженьким зеленым платочком вытер лицо, лысину, шею и решительно водрузил на свою голову фуражку с высоченной тульей.

— Товарищ Некрасов, ну я же просила вас надеть форму…

— Пардон, мадам, — перебил председательшу Володя. — Но я сейчас занят серьезным делом. И, собственно говоря, о какой форме идёт речь?

— Разумеется, о военной.

— Ольга Ивановна, я — гражданский человек. И формы у меня нет. Я ее уже износил, извините, — улыбнулся Володя.

— Майор Павленко, — с достоинством представился военный. — Здравствуйте, товарищ Некрасов.

— Добрый день, товарищ майор.

Зоя, почему-то вполголоса, тоже поздоровалась.

— В наш военный комиссариат, — хорошо поставленным голосом начал майор, — на ваше имя поступила правительственная награда и к ней соответствующие документы: выписка из приказа и орденская книжка. За мужество и самоотверженность, проявленные при исполнении служебного долга, Указом Президента России вы награждены орденом Мужества. Я уполномочен вручить вам эту награду.

— Вон оно как, — раздумчиво проговорил Володя. — Значит, награда нашла героя.

Военный недоуменно посмотрел на него.

— Вы бы не могли спуститься пониже?

— А вам, товарищ майор, общаться так разве не удобно?

— Да, знаете ли, как-то неловко: шею можно вывихнуть.

— Представьте себе, мне тоже неловко так смотреть на людей.

— Сочувствую, капитан. Но я-то тут при чем?

— В том и проблема, майор, что государство посылали нас на войну, а когда мы вернулись — все вдруг оказались ни при чем.

— В чем, собственно, вопрос? — с досадой спросил майор.

— Прошел год, как я выслал вам письмо с просьбой направить меня в один из медицинских центров на протезирование. И что же? От вас ни строчки в ответ.

— Это не в нашей компетенции. Нужно обращаться в Министерство социальной защиты.

— А вы не могли сообщить мне об этом или переадресовать им мое письмо?

— Лично я перепиской не занимаюсь.

— Может, тогда проясните ситуацию с моей страховкой? За полтора года не малейшей подвижки.

— Вашей страховкой я тоже не занимался.

— Ну и правильно, товарищ майор! Забивать себе голову всякой ерундой — противно и скучно. Так недолго и здоровье подорвать.

— Что вы себе позволяете, капитан? По-вашему, я дурака валяю? Была мне охота на ваших ольховских горках кувыркаться. Но мне приказано вручить вам награду, поздравить вас как положено, и я поехал. А вы тут митинг устраиваете.

— А вам это не нравится? — с сарказмом спросил Владимир. — Понимаю. Мои проблемы — лишние хлопоты. То ли дело медальку или звездочку за полсотни километров отвезти. Доставить человеку радость. Приколоть ему на грудь — и пусть себе дальше… ползает. Вот это по-человечески! Сердечное вам спасибо!

Майор едва сдерживал себя. Он достал ручку, открыл папку с бумагами.

— Ладно, капитан, расписывайтесь в получении награды и продолжайте свою… стройку века.

Заглянул в бумагу, непонимающе насупил брови.

— Да, вот, кстати, Ольга Ивановна, — обернулся он к Васильевой, — передайте, пожалуйста, эту справку на льготы ветерану войны Богомолову Василию. У него есть все основания на получение повышенной пенсии, пусть оформляет.

Она с недоумением взяла в руки протянутый ей листок, вчиталась в текст.

— Но ведь этой справке больше двух лет…

— Не беда: она — действительна. Ее же из Центрального госархива прислали.

— Майор, — твердо сказал Володя, — Василий Николаевич умер еще в феврале.

— Жаль. Видно, нам не сообщили.

— Если бы так обошлись с вашим отцом, я уверен, у вас бы сейчас проявились более сильные чувства.

— Да, вероятно. Я разберусь с этим. Ну, все. У меня уже нет времени расшаркиваться с вами. Принимайте награду, и я поехал.

Владимир сделал протестующий жест.

— Нет, майор, я ее не приму. Чтобы в полном смысле слова ощутить себя человеком, мне, черт возьми, сейчас нужен не орден, а протезы. И страховка — строить не на что. Так что везите его назад.

— Ну, ты, капитан, и гусь.

— Да и вы, майор, редкая птица. В таких фуражках в деревнях только гусей дразнить.

Майор, возмущенно пыхтя, направился к машине. Зоя с Анечкой и вконец обескураженная всем происшедшим Васильева последовали за ним. С трудом залезая в кабину, майор, глядя на Зою, осуждающе произнес:

— Ну, у вас и муженёк.

Она, придержав дверцу, простосердечно сказала ему:

— А мне он нравится. Представьте себе, ягоржусь им.

Майор удивленно стрельнул в нее глазами.

— До свиданья.

И захлопнул дверцу. Уазик недовольно фыркнул и уехал.

Васильева поджала губки и нервно дернула плечиком.

— Ну, знаете, Зоя Николаевна, от вашего мужа я этого не ожидала.

— Я тоже. Но по существу он прав. Не в Москву же нам ехать со своими проблемами. Тем более что государство начинается именно здесь: в поселке, в районе. Значит, здесь и нужно учиться ответственности и человечности. Или вы думаете иначе?

Васильева с каким-то мистическим трепетом посмотрела на Зою, задумчиво покивала головой.

— Да, да. До свиданья.

И, подтолкнув Анечку, пошла с ней прочь, унося на лице обнаженную мысль: «Эти Некрасовы — опасные люди. С ними надо держать ухо востро».

На улице стало сыро и холодно. Строительные работы Володя прекратил. Их прогулки стали реже. Последние деньги Некрасовы поистратили на теплую одежду для ребятишек. У Зои уже не было никакой уверенности, что к весне они смогут раздобыть хоть какие-то деньги для продолжения строительства. Но у Володи оптимизма не убавилось. Он не сомневался, что выход будет найден.

Уже вторую неделю шли обложные дожди. С потолка начало капать. Светланка Данилова, принесшая бидончик молока, увидела подставленный под капель таз и рассказала родителям. Ближе к вечеру появился Сергей. Он взял небольшой тюк с остатками рубероида и влез на чердак. Минут через двадцать спустился вниз.

— Ну, как там? — поинтересовался у него Некрасов.

— Больших дыр нет. Трещины в основном и щели во фронтоне. Подоткнул, где можно было. Крышу повело, тут уж ничем не поможешь.

— Я так и думал. Ну, ничего, — махнул рукой Володя. — Скоро заморозки. А течь — еще один аргумент в пользу продолжения стройки.

Вскоре дожди прекратились.

Внезапно приехало семейство Геляевых. В доме все пришло в движение. Мальчишки стали обследовать их жилище, Елена — нянчить малышей, Зоя с бабушкой — накрывать на стол, а мужчины засели за шахматы.

— Осуетились люди, — сетовал отец Анатолий. — Стремление во что бы то ни стало разбогатеть, обедняет души. Но предаваться пьянству или унынию еще пагубнее.

Володя соглашался с ним, но в полемику пока не вступал — он был сосредоточен на игре. Однако это ему не помогло. Растеряв половину фигур, Некрасов уже через двадцать минут получил мат. Они начали расставлять фигуры для новой партии.

— Мы… вот тут вчера посмотрели один фильм, — задумчиво сказал Владимир, — да дело собственно не в нем, а в тенденции нашей творческой элиты буквально все выворачивать наизнанку. Как-то гадко это. Им надо непременно опорочить все славные имена России, плюнуть на каждую святую могилу, перелицевать всю нашу историю. Что ими движет: ненависть, зависть, жадность или глупость?

— Да, — сказал Анатолий. — Все это не похоже на поиск истины, на заботу любящих детей о добром имени своей матушки. Мы ведь не копаемся в характерах своих домочадцев в поисках их несовершенств и дурных привычек? Нет! Мы находим в них хорошее, и за это ценим их. Так же или еще более бережно следует относиться к именам людей, составляющих славу России, и помнить об их беспримерном подвижничестве. А с их грехами Господь уже разобрался.

— Это верно, батюшка. И еще я думаю, как бы ни были велики прегрешения наших знаменитых соотечественников: художников, писателей, поэтов, полководцев, все же результирующая составляющая их жизни — польза, принесенная Родине. За это им и честь. А те, кто сегодня формирует общественное мнение, не могут осознать простой вещи — не всякую правду нужно вытаскивать на свет божий: об одной следует умолчать ради себя, о другой — ради будущего своих детей. Вот о них-то и не думают. А ведь наши дети бред какого-нибудь писаки или пошлые фантазии режиссера могут принять за истину, и потом жить с их установками всю жизнь.

— Да, я этим тоже очень обеспокоен, — сказал Анатолий и вдруг спросил:

— Владимир, ну а как у вас продвигается поиск ответов на религиозные темы?

— Без особого успеха, — ответил он.

— Ну и что там за вопросы? Давайте вместе поразмышляем над ними.

— Что ж. Вот один из них, только не удивляйтесь: он из разряда дискуссионных. Почему христианские церкви живут не по-родственному?

— Я так не думаю, — сказал Геляев. — Просто они разные: у каждой свой характер, свой опыт, свои предпочтения.

— Но это не похоже на обычную размолвку трех сестер, — возразил Володя. — Раз они уже чуть ли не тысячу лет не могут собраться вместе — это ссора и, должен заметить, глубокая. Почему они не помирятся? Ведь это может укрепить семью и даже не утроить ее силу, а умножить многократно.

— Не спорю. Но боюсь, они не готовы к этому. Ведь каждой из сестер придется в чем-то уступить другим. Поступиться своими принципами, традициями, самостоятельностью…

Некрасов, задумчиво потирая пальцем белого ферзя, сказал:

— Когда я чего-то не понимаю, то не могу двигаться дальше. Я должен найти для себя хоть какое-то разумное объяснение. Если для всех христиан Библия — источник веры, то, что может помешать проявлению христианской терпимости и милосердия в отношении друг друга? Конечно, борьба за чистоту веры, за свою паству, за спасение их душ — обязанность каждой церкви. Но чего больше в этом противостоянии: мудрости или фанатизма, святости или корысти?

Анатолий встал со стула, оперся о его спинку и с горечью произнес:

— Кто из нас не думал над этим? Но укрепление веры каждый понимает по-своему. Меня, например, тревожат упадок морали и сокращение верующих на всем пространстве христианского мира. И, безусловно, хотелось бы слияния церквей. Почти два миллиарда христиан… Мощнейшая моральная сила. Представляю, какой стойкий оптимизм могло бы вызвать у населения это событие. Но справиться с той грудой непонимания и противоречий, что накопились между нами, вряд ли кому под силу. Разбирать их — сизифов труд.

— А нужно ли растаскивать эти валуны?..

— Вы предполагаете возможность компромисса?

— Да, батюшка. А разве любовь к Христу не достаточный повод для компромисса?

— Разумеется, достаточный. Но он предполагает взаимные уступки. А значит, нужно будет от чего-то отказываться, и от очень важного. Потому что в религии все важно. Например, в культе православия важны все семь христианских таинств, для католиков значимо особое почитание богоматери, для протестантов — право каждого на собственное толкование Библии, и прочее, прочее.

— Да-да, я понимаю, насколько все это важно для них, — сказал Владимир. — Но давайте в своих рассуждениях сделаем пару шагов назад. На мой взгляд, ситуация вовсе не безнадежная. И расхождения не так уж велики. Я смею предположить, что драматизм столь долгого противостояния церквей состоит в том, что все они совершенно правы в способах проявления любви к Богу, потому что ему угодны любые проявления любви. А не правы церкви-сестры лишь в том, что каждая из них считает собственную практику доказательств этой любви исключительно верной и единственно возможной. Или вы не согласны?

— Если абстрагироваться от всего, то да, согласен, — ответил Анатолий.

А Володя, глядя как-то особенно глубоко, продолжал развивать свою мысль.

— Вот скажите, пожалуйста, почему почти каждый из нас способен правильно истолковать даже мимолетный любящий взгляд, брошенный в нашу сторону, ласковое слово, сказанное нам, легкое прикосновение?

— Язык общения душ всем понятен, — сказал Геляев.

— Вы правы. Мы легко понимаем его. И кто хоть однажды любил глубоко, по-настоящему, тот знает: сила этого чувства зависит не от обстоятельств, обрядов или символов, а лишь от свойств души человека, от его способности любить. Так отчего же наши великодушные, чуткие сестры, ревностно настаивая каждая на своей истине, отказывают Богу в способности самому разобраться в чистоте помыслов молящихся, в искренности их веры? Кроме того, упорствуя в своей правоте, каждая из них, тем самым, утверждает, что две другие ветви христианства бесплодны. А это, как вы понимаете, отнюдь не способствует усилению христианства.

— Владимир, вы меня, право, удивляете.

— Отец Анатолий, здесь нечему удивляться. Однажды я уже размышлял над этим вопросом. А толку — чуть.

— И все-таки к чему-то вы пришли? — спросил Геляев.

Некрасов смущенно улыбнулся.

— Вы случайно не припомните, что явилось причиной войны между Лилипутией и Блефуску у Свифта? — неожиданно спросил он.

— Я только фильм видел, и то в детстве, — ответил Анатолий. — Не помню.

— Я тоже многое не успел прочесть. Ну, так вот, причиной войны стали взаимные обвинения в церковном расколе путем нарушения основного догмата о вареном яйце, а точнее, — позволю себе процитировать, — насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: «Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее». А вот какой конец признать более удобным и вызвал непримиримые споры. Это вам ничего не напоминает?

Геляев улыбнулся.

— Это в наш огород камешек.

— Очевидно, — сказал Володя. — Но непросто камешек, а подсказка к решению проблемы. В нынешних обстоятельствах нужна новая точка отсчета, новое понимание ситуации. Сейчас, на мой взгляд, правильней всего было бы из прошлого вынести главное: то, что все христиане — единоверцы, и не им самим, а Богу решать, кто из них более прав. А все существующие противоречия между церквями можно снять одномоментно…

— И как же именно? — подался вперед Анатолий.

Владимир, тщательно подбирая слова и помогая себе жестами, достроил скучную казенную фразу:

— …совместным заявлением о признании правомерности отправления верующими религиозных обрядов любым удобным для них способом.

— В соответствии с уставами их объединений и традициями? — уточнил Геляев.

— Верно, — подтвердил Володя.

— Да-а. Такое, пожалуй, могло прийти в голову только неверующему, — сказал Анатолий и, словно ставя точку в разговоре, припечатал ферзя к доске. — Но, быть может, здесь и нужна беспристрастность?

Он постоял, будто прислушиваясь к чему-то, и в раздумье добавил:

— Не знаю, не знаю… Во всяком случае, это любопытно… Владимир, а вы однако интересный собеседник.

— Вы тоже, батюшка, — заметил Некрасов. — Однако игру я продул.

Зоя, почти доподлинно зная, чем закончатся и последующие их партии, поспешила пригласить всех за стол.

Нет приятнее чаепития, чем за неторопливой беседой с близкими сердцу людьми. Хозяева и гости делились новостями, рассказали друг другу о своих удачах и перипетиях. В конце концов, мальчишки стали позевывать, и Зоя попросила Владимира показать им свою мастерскую. Делать нечего. Он без лишних слов собрался и увел ребят «на экскурсию». Лена взяла опустевший чайник и отправилась на кухню вскипятить водички. Бабушка тоже сползла со стула и, похрустывая суставами, пошла в спальню, проведать Артемку и Аленку.

Когда Анатолий и Зоя остались наедине, он поманил ее пальцем. Она склонилась к нему, он вдруг тоже приблизился. Глаза Зои сами собой распахнулись, и она испуганно отпрянула от него. Он непонимающе взглянул на нее, и стыдливый румянец лег ему на лицо.

— Зоя Николаевна, что это вы меня в конфузию вгоняете? — понизив голос, спросил Анатолий. — Или вы забыли, что я священник?

— Мне показалось… — в замешательстве пролепетала она.

— Креститься надо. А мне, Зоя, нужен от тебя дельный совет.

Тут уж покраснела она.

— Извини, Толик. Слушаю тебя.

— Тут вот какое дело. Пустяки, конечно. Но все-таки… У нас возникли осложнения с Ромкой. Пацаны задергали его, поповичем дразнят. Он это очень переживает. Стесняется. С уроков пока не сбегает, но дома ведет себя крайне нервозно. Не терпит ни ласкового слова, ни малейшего прикосновения. И никакой помощи от нас с Леной не принимает. В общем, уходит в обструкцию. Уже не знаем, что и делать. Может, посоветуешь что?

— А ты не пробовал повозить Романа по своим друзьям? Пусть бы увидел, как они дорожат твоей дружбой. Шепни им о своих проблемах. Думаю, они сумеют тебе помочь. Вот увидишь. Да и я сейчас, как бы ненароком, поговорю с ребятами. Ты мне только дай время.

— Спасибо, лягушонок, ты — прелесть.

— Бабушка! — позвала Зоя. — Займи гостя, пожалуйста. Мне к Володе сходить нужно.

— Иду-иду, — с горячей готовностью отозвалась она.

А Зоя на четвертушке тетрадного листа набросала: «Рома на грани срыва. Стыдится работы отца. Нужна помощь». Свернула ее, накинула Володин бушлат и пошла в мастерскую.

Мальчишки не скучали. Антошка держал в руках деревянный молоток, а Ромка небольшим рубаночком пытался выстрогать доску.

— Как успехи? — осведомилась Зоя.

— Неплохо, — отозвался Володя. — Инструменты осваиваем.

— Молодцы!

Антошка растерянно посмотрел на нее.

— А где мама с папой?

— Мама на кухне — чай заваривает, а папа с бабушкой разговаривает. Вот я и вышла, чтобы им не мешать.

— А я подумал, что они куда-то уехали, — сказал Антон.

— Ну что ты. Скоро чай пить будем. Володя, тут в кармане какие-то записи твои. — И протянула ему записку. — Тебе нужен этот листочек?

Он с любопытством взял его, прочел, сунул в карман.

— Да-да, — закивал он. — Мне это еще пригодиться.

Ромка отложил рубанок в сторону и, осторожно приступая к мучившим его вопросам, спросил ее:

— Тётя Зоя, а это правда, что вы с нашим папой в одном классе учились?

— Да, Ромочка. Я не только училась, но и дружила с ним целых десять лет. Он был очень эрудированным мальчиком. Хорошо учился, много читал. И вообще, у нас в классе он был самым умным. Бывало, как начнет рассказывать какую-нибудь интересную историю, так ребята все перемены за ним по пятам ходят, пока он всю им не расскажет.

Антошка довольно усмехнулся.

— Папа и сейчас много читает. Мы выписываем пять журналов и две газеты.

— Ну, вот видите? Значит, он и сейчас один из самых образованных людей района. Кстати, и в шахматах ему не было равных во всей школе.

— А я подумал, что в шахматы он у меня случайно выиграл, — задумчиво пробормотал Володя, — да вынашиваю планы отыграться.

— О реванше, муженек мой, и не мечтай. Даже учителя не могли его обыграть.

— А его кто-нибудь дразнил в школе? — по-прежнему зажато спросил Ромка.

— Конечно, — как можно более беспечно ответила Зоя. — В нашем классе почти у всех были прозвища. Вашего папу… только это секрет. Договорились?

Ребята заговорщицки кивнули.

— Его дразнили Мандаринчиком.

Мальчишки удивленно захлопали ресницами.

— Почему? — спросил Ромка.

— А потому что мандаринами в Древнем Китае называли советников, по иному говоря, придворных мудрецов, — пояснила Зоя. — А меня, например, дразнили лягушкой-путешественницей.

У мальчишек озорно заблестели глаза.

— Я вообще-то была симпатичной девчонкой, и вскоре меня стали звать просто — путешественницей. Только один ваш папа до сих пор дразнит меня лягушонком.

Ребята весело прыснули.

— И вы не обижались? — поразился Ромка.

— Вот еще, — фыркнула Зоя. — На такую чепуху? Конечно же, нет. У меня с чувством юмора все в порядке.

— А вы всегда откликались на прозвище? — спросил Роман.

— Нет. Если случалось, что мне уж очень не хотелось от кого-нибудь слышать это, то я или вообще переставала их замечать, или придумывала им в отместку такие обидные клички, что они уже на другой день начинали звать меня только по имени.

— А какие, например? — заинтересовался Ромка.

— Да самые простые, что-нибудь с намеком на их человеческие несовершенства: доходяга, лилипут, желудок, толстолобик, полено — все, что в голову приходило.

— А вам за это не попадало?

— Мне — нет. Я все-таки девчонкой была.

— Рома, — вступил в их разговор Володя, — я думаю, мальчишке негоже бояться драк.

— А если враг намного сильнее?

— Не беда. Суворов со своим войском часто бывал в меньшинстве и все равно побеждал. Смекалка, терпение и упорство — вот что ему помогало. Победа не всегда решается одной схваткой. Главное — не сдаваться. Отвагу и мужество ценят все, даже враги.

— Но драка — это такое же крайнее средство, как хирургическая операция, — вмешалась Зоя. — Самое правильное в подобной обстановке из врага сделать друга. Здесь, ребята, нужен особый талант. Ваш папа умел это делать, да и сейчас умеет. У него нет врагов: все — или его хорошие знакомые, или друзья. Он в любой ситуации всегда находит единственно верное решение. Теперь знайте, что и у вас, как у китайского императора, тоже есть надежный советник и чаще советуйтесь с ним. Только насчет мандаринчика… — предостерегающе погрозила пальцем — …ни гу-гу.

Ребята заулыбались.

Вдруг чей-то женский голос прокричал во дворе: «Зоя!»

Она поспешила на улицу. Это была бабка Степанида — соседка Лидии Тимофеевны.

— Здравствуй, Зоя.

— Здравствуйте.

— У вас батюшка Анатолий?

— Да, у нас.

— Лида Бабкина помирает. Как узнала, что батюшка в поселке, сейчас же попросила сходить за ним. Вы уж извините, что вашего гостя увести хочу.

— Смерть — веская причина. Что тут поделаешь?

Анатолий облачился в рясу, засобирался. Бабушка напросилась с ним. Усадили ее в машину, и они уехали. Вернулись через час.

— Умерла Лида, — прошептала бабушка. — Поплакать хочется, да все слезы выплакала. Говорит, ты своим нужна, вот и живи, а я даже себе в обузу. Жалко мне себя, Зойка. Все мои подруги умерли. Одна я осталась.

— Ты не одна, бабушка!

Внучка порывисто обняла ее. Ласково погладила ее тусклые покорные волосы.

— У тебя есть я, Володя, Артемка, Аленка, дочка. Мы еще с тобой в новом доме поживем. Вот увидишь! Знаешь, как там будет хорошо? Воздух — как в лесу.

В эти дни Некрасовы старались надолго не оставлять ее наедине со своими мрачными мыслями. Впрочем, это было и не трудно. По правде сказать, правнуки — отменное средство от скуки и одиночества. Бабушка их любила и с большим удовольствием нянчилась с ними: развлекала их, баюкала, кормила, подавала им игрушки, меняла ползунки и пеленки.

Работы по дому Зое хватало с лихвой: стирка три раза в день, сушка и глажка белья, кормление, пеленание, готовка еды, уход за животными и еще тысяча всяких мелочей. Просто нескончаемый круговорот.

Володя чаще всего пропадал в мастерской. Когда же у него было время помочь ей, то он гладил белье, готовил и тоже нянчился с ребятами. Читал им сказки, рассказывал стихи, пел песни. Малышам уже исполнилось по полгода, и они с любопытством слушали его.

Глава 21 Деревенские будни

Зима подступала нерешительно. Ночью морозец накрепко прихватывал землю, сковывал лужи, а днем опять отпускал. Однако снег уже не стаивал.

Однажды по пути в магазин Зоя встретила Наташку Трибушную. Та спросила ее:

— Ну, как живешь, подруга? Справляешься с обязанностями?

— Все нормально, справляюсь.

— Не тоскуешь по прежней жизни?

— Что ты? Другой мне и не надо.

— Но ведь трудно же… врешь, наверно?

— Нисколько. Хочешь верь, а хочешь — нет, но мне нравится такая жизнь. Она наконец-то наполнилась реальными вещами. А трудности преодолимы. Да и ребята подрастают. Скоро полегче будет. А у вас как с Федей?

Наташка досадливо поморщилась.

— Да ну его. Если бы не зима, выгнала бы паразита.

— Что так?

— Пьет, подлец. Как только работы нет в гараже — обязательно упьется. Когда шли расписываться, попросил меня купить ему сто граммов водки для храбрости. А я ему тогда и сказала: «Мне алкаша не надо. Если собираешься пить — регистрация отменяется». Упросил ведь негодяй бутылку пива купить. Выпил и говорит: все, это последняя. И хрясть ею себе по лбу. Бутылка вдребезги. А на лбу — ссадина. Я и поверила ему. Посчитала: видать, проняло человека. И что ты думаешь, теперь он домой через день с таким шишаком приходит. Понравилось дурню лбом орехи щелкать! На водку спорит. Вот пройда!

Вчера жду с работы, а его нет и нет. Ну, думаю, и Бог с ним: проспится — придет. Утром привели его мужики еле теплого в одних носках. Рассказывают, идут на работу, видят, прямо на дороге из колеи белое изваяние торчит. «Что за чудеса?» Подходят ближе — Федька. Провалился в лужу и вмерз в нее, как мамонт. Подумали: пропал человек. А он спит, мерзавец.

Мужики говорят, такую величественную позу даже нарушать было жалко: он словно герой на амбразуре вражеского дота. Начали вытаскивать, с трудом штаны отодрали — благо новые, не порвались. А сапоги так и остались во льду. Протрезвеет — пусть сам идет вырубать их. Другой бы уже все себе поотморозил, а этому хоть бы что. Сейчас все на работе, а он спит. Вот так-то, подруга: не было бабе заботы — так купила порося.

Дома эта история всех развеселила.

Новый год Некрасовы встречали за праздничным столом в кругу семьи, но не по московскому, а по читинскому времени. Следующее новогодье будут по-иркутски встречать. Они решили, что так им удобней.

Ребята сидели у них на руках и радостно колотили по столу ложками. Бабушка, помолодевшая за этот год, словно у нее начался обратный отсчет времени, восседала тут же. Она нетерпеливо посматривала на испеченный Зоей шоколадный торт с веселенькой кондитерской посыпкой.

Свечи уже были зажжены. В углу на табуретке, загадочно поблескивая своими украшениями, стояла небольшая пластмассовая елочка. Под ней стояли Дед Мороз и Снегурочка, тоже из шоколада.

Для малышей были выставлены соки, яблочное пюре и под тряпичным петушком — манная кашка. Кстати, их молодежь начала обзаводиться собственными зубами: у Аленки уже прорезались три зуба, у Артемки — два. И Зоя при кормлении их грудью частенько голосила от их задумчивых прикусов. Это была еще та пытка.

Часы пробили восемнадцать, и у Некрасовых начался пир.

Зима — пора благодатная. Володя восстанавливал свои силы после стройки, Зоя отдыхала от огорода, бабушка — от детишек. Молодые родители более основательно занялись развитием малышей: возобновили ежедневное пение, чтение детских книжек, совместные игры.

Володя любил детей самой нежной любовью. Как-то раз, неслышно войдя в комнату, Зоя увидела такую картину. Он склонился над лежащей в кроватке Аленкой — а ей уже шел восьмой месяц — и, легонько поглаживая ее животик, говорил ей:

— Ах ты наша милая доченька! Солнышко наше ненаглядное! Песенка наша звонкая! Мы с мамой любим тебя.

Аленка широко-широко улыбнулась ему. Причем не бессознательной улыбкой ребенка, а по-взрослому мудрой. Как бы соглашаясь с ним: «Конечно я хорошенькая. Что ж с вами поделаешь? Любите уж».

В свободное время Зоя распускала свои шерстяные вещи и вязала малышам шапочки, шарфики и носочки.

Однажды Володя попросил ее сходить в библиотеку и поискать там что-нибудь по вышиванию крестиком. Она была удивлена, но принесла ему увесистую книгу по художественному вышиванию. Он весь вечер с интересом листал ее, что-то высчитывал. А через сутки показал ей орнамент, которым он собирался украсить стены их будущей столовой. Это было неожиданно и оригинально. Зое понравилось.

В начале марта к ним заявился связист.

— Будем телефон подключать. Аппарат имеется?

— Да. Купили кнопочник.

— Хорошо. Ждите.

И пропал на неделю. Но зато на восьмой день он пришел и за полчаса провел в дом телефонный кабель, привинтил розетку и подключил телефон. Зоя переписала на почте немногочисленный список абонентов, с которыми они могли общаться. И, прежде всего, установили связь с друзьями — Геляевыми и Шевченко. Это значительно разнообразило их жизнь.

И вдруг Зое жгуче захотелось позвонить родителям. Неделю она терпела, борясь с соблазном, но чем дальше гнала эти мысли, тем больше хотелось позвонить им. За все время ее замужества они получили от них телеграмму и одно письмо без единого теплого слова. Это было демонстрацией их неодобрения ее выбора. Зоя, в свою очередь, уязвленная их отношением к ее семье, не захотела сообщить им о рождении внуков. И вот именно теперь ее душевный дискомфорт обострился и стал мешать ей быть счастливой.

Ночью Зоя лежала и думала: «Ну, почему у меня все так плохо складывается с родителями? Ведь я никогда не была для них проблемным ребенком. Но они всегда держали меня на расстоянии, словно я чем-то провинилась перед ними. Может, я своим появлением на свет спутала их планы?

Странное детство. У меня были новые платья, туфли, игрушки. Но я совершенно не помню ощущений родительской ласки. Да. Моя судьба их никогда всерьез не интересовала».

Прохладная заскорузлая ладонь легла на ее разгоряченный лоб, чуть подрагивающие пальцы скользнули по мокрым щекам. «Слезы? — удивилась Зоя. — Ну и ну».

— Зоенька, ангел мой, что случилось? — встревожился Володя. — Ты устала, милая? Или я тебя чем-то обидел?

— Нет, — качнула она головой. — Все нормально.

— А слезы? Уж не клянешь ли ты судьбу, что связалась со мной?

— Вот дурачок. И как только тебе такое в голову могло прийти? Ты пойми одно: до тебя у меня НИЧЕГО не было. Я даже и не подозревала, что могу так сильно любить — тебя, Аленку, Артемку, бабушку.

Зоя прижалась к нему и, горячо поцеловав его, сказала:

— Ты дал мне то, чего у меня никогда не было.

— И чего же?

— Семью и счастье. Таких симпатичных и смышленых ребят ни у кого нет. Спасибо тебе.

— А чего же тогда плакала?

— По родителям соскучилась. А они ведут себя словно чужие.

— Я бы от отца с матерью любую обиду стерпел. Только б они были. У твоих есть телефон?

— Да, есть.

— Так чего же ты мучаешься? Завтра же с утра и звони.

И Зоя решилась. С трудом дождавшись утра и почти не надеясь, что ей удастся по коду дозвониться до Сибири, а тем более застать родителей дома, она все же позвонила. Чуть ли не минуту в трубке слышались коммутационные попискивания и щелчки. Бабушка, предупрежденная о возможном разговоре, сидела рядом и недоверчиво посматривала на внучку. И вот пошел вызов. Страх быть непонятой внезапно вернулся, и тотчас возникла невидимая глазу стена.

— Нет, не могу, — смалодушничала Зоя. И протянула бабушке трубку. — Если ответят, поговори ты, пожалуйста.

Та приложила трубку к уху и сразу же спросила:

— Тамара?.. — помолчала. — Ты что ж, дочка, уже и мать не узнаешь?.. Из дому звоню… Да, поставили… Зоя твоя с мужем… Хорошо живут: дом строят, огородом занимаются… Новый дом. Уже поставили стены из сосны. Как только деньги появятся, купим кирпича на пристрой… Кто строит? Да Володя же и строит. И друзья ему помогают… Ну, и что же, что безногий. Зато у него голова на месте и руки работящие…

На полях газеты Зоя крупно написала номер их телефона и, положив ее перед бабушкой, пошла в спальню утихомирить расшалившихся ребятишек.

— …Зоя? Да здесь она — в спальне. Ребятишек усмиряет… Хороша бабка! Даже не знает, что у нее двое внучат есть… Ходить начинают. По десять месяцев уже… А вот приедь, да сама на них и посмотри… Э-э-эх! Мать называется. Коза городская. Ты, Томка, доскачешься: растеряешь и то немногое, что у тебя есть… Ладно уж, записывай телефон.

И продиктовала в трубку номер их телефона.

— …Зою? Сейчас позову.

Зоя выглянула из спальни. Бабушка поманила ее пальцем.

— Когда в отпуск приедете?.. Ну-ну. Зятю поклон от меня.

Бабушка улыбнулась и вложила в ее повлажневшую ладонь трубку.

— Мама? Это я, здравствуй.

— Здравствуй, дочка, — услышала Зоя усталый голос матери. — Больше года не пишешь. Обиделась? Так ты тоже хороша: не посоветовалась, не предупредила. Раз — и замуж вышла. Мы что же тебе, чужие?

— Извини, мама, но ты меня давно уже приучила все решать самой. И вот результат.

— Ладно, дочка. Мы обе виноваты. Слишком увлеклись своими личными делами. Это неправильно. Ведь жизнь пролетает, и ничего не возвращается.

— К сожалению, да, мама, — вздохнула Зоя.

— Удивляюсь, как ты решилась остаться в Ольховке?

— Так сложилось.

— Понимаю. Спасибо за то, что маму поддержала. У нее такой бодрый голос, что я даже не узнала ее.

— Да, она, в самом деле, помолодела.

— У тебя близнецы?

— Двойняшки: Артемка и Аленка.

— Поздравляю. Ты молодец, дочка.

— Спасибо, мама. Я так соскучилась по вам. Когда мы увидимся?

— Отпуск за этот год мы уже отгуляли в январе. Никуда не ездили. А наш контракт заканчивается через два года. Тогда и приедем. Потерпим?

— Потерпим. Папе привет. Ну, пока, мама.

— Будь счастлива, дочка.

Зоя положила трубку, подошла к бабушке. Разговор был настолько прозрачен, что им ни о чем не нужно было расспрашивать друг друга. Глаза у нее лучились задором и счастьем.

— Спасибо, что помогла мне, — сказала Зоя.

— Тебе тоже, внучка. Вот уж не думала, что доживу до такого. Из собственной хаты звоню в Сибирь и говорю с дочкой, как с тобой. Чудеса. Теперь, чую, она напишет нам.

Недели через три от Зоиной матери пришел внушительный по нынешним временам перевод на семь тысяч рублей. На почте к таким переводам не привыкли. И когда через два дня деньги доставили из района, кассирша, дородная тетка с прической под мальчика, выкрашенной в морковный цвет, выдавала их так официально и торжественно, словно вручала Некрасовой государственную премию. Она ликующе певуче считала: сто, двести, триста… И когда Зоя, пересчитав деньги и буднично поблагодарив ее, выходила из почты, вид у кассирши был почти оскорбленный. В письменном сообщении говорилось, что эти деньги — для новостройки и на подарки детям.

Володя тут же начал действовать, и до весеннего бездорожья Некрасовы успели завезти так необходимые им цемент и кирпич. Малыши свои подарки тоже получили. Артемке купили мягкую обезьяну с него ростом, а Аленке — целую коллекцию кукол.

Третьего апреля у Соколовых родилась дочка. В этот раз их фельдшер принял роды безукоризненно. Зоя несколько раз бегала к Варе и кое в чем помогала ей, по себе зная, как важны в эту пору хороший совет и дружеская поддержка.

Снега за зиму выпало не так уж много, но таял он медленно. И вот пошел дождь тихий и продолжительный. Земля еще не успела оттаять, и через двое суток весь поселок стоял в снежнице. А скользко было так, что на ногах не устоишь. Разгулявшийся ветер неистово раскачивал деревья, усыпая землю обломками сухих веток.

В одну из таких ненастных ночей и был взломан все тот же злополучный магазин. Эту новость принесла Лидка, вероятно, давно подыскивая подходящий повод, чтобы зайти в гости к Некрасовым. Рассказывать она умела.

Оказывается Ленька Воротников, запоздно закончив ремонт, приехал домой на тракторе. Сходил в баньку, попарился, потом поужинал с баночкой первача и — в отключку. А ночью на его тракторе кто-то подъехал к магазину, зацепил тросом засов и дернул. Засов удержался, но двери вместе с дверной коробкой вывалились наружу.

Злодей вынес из магазина все запасы водки — если не врет Лихоносов: девятнадцать ящиков, — погрузил их на двери и, как на санях, утащил в сторону реки. Трактор оставил там же. Но ни дверей, ни ящиков нет и следа. Видно, водой унесло.

Когда это обнаружилось, Ленька еще дрых без задних. На пороге магазина нашли резиновые сапоги самого Загорулько, унесенные кем-то из его сарая. Люди говорят, что это опять Робин Гуд хулиганит. А Лихоносов, совсем ополоумевший от постигших его убытков, побежал вдоль речки искать свою пропажу.

С этих самых пор Лидка стала часто бывать у них.

Как только подсохла земля, Владимир зачастил на стройку. Он взялся за подготовку к рытью ямы для подвала под будущей столовой. Еще было холодно, особенно по утрам, и Зоя, беспокоясь о муже, присматривала за ним: поила горячим чаем, иногда заставляла отдохнуть или одеться потеплей. Похоже, он еще зимой все продумал и сделал для козырной и совковой лопат по три черенка разных размеров: от короткого до длинного. Это позволило ему, не опускаясь в яму, а лишь сменяя черенки, углубляться в землю до метра. Вырыв небольшую по диаметру, но глубокую ямку, он, постепенно отступая назад, продолжал расширять ее до размеров котлована.

В то же время и Зоя работала на земле. Следила за вспашкой огорода, докапывала нетронутые плугом островки с фруктовыми деревьями, сооружала грядки и сажала все, кроме картошки. Ибо, по уговору с друзьями, на ее посадку и копку они наваливались всей артелью.

Откопав котлован до метровой глубины, Володя перекинул ремни через турник, установленный еще в прошлом году, и вместе с легкой тележкой спустился в яму. Подчистил ее и, постепенно углубляясь, выбрасывал и выбрасывал порыжевшую землю на поверхность. Это было нелегко. И когда к десятому июня ему удалось закончить работу, с его лица не сходила улыбка.

— Представляешь, — сказал он Зое за ужином, — каждый день, залезая в яму, я опасался грунтовых вод. Если бы наткнулся на них, а по весне это в порядке вещей, то все мои планы полетели бы кувырком. Но фортуна и в этот раз была ко мне благосклонна.

— Так это ты ей разулыбался? Смотри, дорогой, приревную.

Малышам исполнилось по годику. Они уже сносно ходили, но предпочитали ездить в коляске. Родители накупили им новых игрушек и пополнили их гардероб вещами.

Чтобы не терять времени, для возведения стен пристроя, Владимир пригласил двух опытных каменщиков. Сначала они занялись подвалом. Оборудовать его оказалось не так быстро, как предполагали. В ход пошли и жирная глина, и бетон, и битум, и рубероид, и, конечно, кирпич. И все ради того, чтобы подвал всегда был сухим.

Затем они взялись за стены. Работая с каменщиками, Володя принялся воплощать свои замыслы в реальность. Мужчинам художественная кладка понравилась, и они работали с большой охотой. Володя смотрел на схему и командовал им:

«Этот ряд выкладываем ложком, каждый третий кирпич — красный. А этот ряд — тычком. Красные — четвертый, седьмой, десятый… Углы возводим двуцветными».

Через месяц, несмотря на непогоду, стены стояли: чистые, с безукоризненно ровными швами и весьма затейливым орнаментом. К столовой была пристроена небольшая котельная.

С мастерами Володя рассчитался и пригласил их поужинать. Разговаривали о стройке. Старший из них, Аркадий, мужчина с крутым лбом и жестким ежиком седых волос, говорил Володе:

— Ты, Митрофаныч, с нами не спеши расставаться. Тебе русскую печь надо сложить?

— Надо.

— А стены изнутри оштукатурить?

— Тоже надо.

— Митрофаныч, а ведь по плотницкой части мы тоже все умеем. Верх поставим. Опять же, лаги для пола тебе одному несподручно укладывать.

Володя смущенно улыбнулся.

— Спасибо, мужики. Но, честно говоря, за ту работу мне пока нечем платить. И досок у меня тоже нет ни на фронтон, ни на чердачное перекрытие.

— А это не беда. Деньги, когда появятся, тогда и отдашь. Лично я в тебе не сомневаюсь. А материал на первое время у тебя есть. Поставим стропила, сделаем обрешетку, накроем шифером — вот вам и крыша. Потом выложим печь, оштукатурим стены, бросим лаги. Ты станешь заниматься внутренней отделкой, мы — пойдем по своим делам. А когда разбогатеешь и закупишь все остальное, позовешь нас.

— Ребята, а если в этом году мне не удастся расплатиться?

— Расплатишься в следующем.

— Вы это серьезно?

— Не сомневайся. Видишь ли, Митрофаныч, у нас тоже свой интерес имеется. Нам важно прочувствовать весь объем работы по возведению дома такого типа, как у тебя. И, главное, своими руками смонтировать систему отопления и канализации. Мы этого никогда не делали. Брали подряды только на возведение стен, а теперь хотим попробовать сдавать дом под ключ. Так что мы не в накладе останемся.

— Соблазн велик. Однако надо подумать.

— Да чего тут думать? — закипятился Аркадий. — Это же выгодно и тебе, и нам. Вы если не в этом году, так уж точно в следующем сможете справить новоселье, а мы приобретем ценный для нас опыт. Хозяйка, хоть ты воздействуй на него, — пригласил он Зою в союзники. — Вы только посмотрите, где живут ваши дети? Ведь дом вконец обветшал. Гвоздь без молотка в стену лезет. А случись ураган какой или землетрясение, устоит ли он?

Зоя не выдержала.

— Володя, соглашайся! Мы уже так устали от этой стройки.

Он помедлил и решительно махнул рукой.

— Ладно, ребята, согласен. Помощь мне действительно нужна. Беремся за крышу.

На следующий день Аркадий с напарником привели с собой еще двух парней. «Стажеры», — пояснил он. И все пошло своим чередом: зазвенел топор, завжикала пила и зазвучали обычные в таких случаях соленые шутки и перебранка. А Зоя самым серьезным образом занялась огородом.

Некрасовская стройка постепенно принимала очертания дома. На крышу начали укладывать шифер. Некрасов, как всегда, работал на равных. Его страховочный ремень канатом был привязан к штырю, вбитому в брус на самом коньке крыши. С альпинистским хладнокровием Володя с дрелью в руках сноровисто передвигался по крыше и в серых гребнях окаменевших волн сверлил отверстия для шиферных гвоздей.

Спокойно смотреть на все это Зоя не могла, и лишь мимоходом взглянув на него, тотчас придумывала себе новую работу и уходила в дом или на хозяйственный двор.

Лето было теплым. Как-то в один из вечеров, покончив с работой, Зоя с Володей сидели возле розового куста и отдыхали. И тут в их калитку вошел Саша Соколов. А следом за ним — крепкий, выше среднего роста молодой человек. Оба навеселе. Незнакомец выглядел экзотично. Одет в майку-борцовку и джинсовые шорты. Голова гладко выбрита, в мочке левого уха — толстая в виде гайки серьга. Фигура мускулистая. На его плечах татуировки раскинувших свои капюшоны кобр. Их глаза, оберегая хозяина, опасливо уставились по сторонам.

Поздоровались. Саша представил своего товарища.

— Это мой одноклассник Никита. Пять лет не виделись.

— Зоя, — кивнула хозяйка.

— Володя, — отрекомендовался Некрасов. — Рад знакомству. Присаживайтесь.

Володя развернул коляску к скамейке. Ребята сели напротив него. Саша сказал:

— Никита мне про своих друзей рассказал, я ему — про своих. Вот, — указал он жестом на парня, — захотел познакомиться с вами.

— Это хорошо, — сказал Володя. — Жизнь интересна своим разнообразием. Ну и где вы, Никита, сейчас обитаете?

— В области.

— А чем живете?

— Инженером работаю на заводе. Живу в общаге.

— А в городе сейчас все так ходят? — насмешливо спросила Зоя.

— Нет, — улыбнулся он, — только те, кому это нравится.

— А кому это нравится?

— Мне и моим друзьям.

— Вы что-то проповедуете или просто модничаете? — спросила она.

— Мы так же, как и вы, живем своими мозгами, только и всего. Одно могу сказать: я считаю себя русским патриотом.

— Приятно слышать! — воскликнул Некрасов. — Заявление смелое и, признаюсь, неожиданное. Но поясни мне, какой смысл ты вкладываешь в это понятие?

— Легко. Я и мои товарищи стремимся возродить величие России, остановить ее колонизацию и грабеж ее природных ресурсов. Мы хотим вернуть основные гарантии социальные, и защитить достоинство русского человека везде, где бы он ни был.

— Никита, мне это нравится. Странно, но пока наши позиции совпадают.

— А что тут странного? Ведь и ты отстаивал интересы России, причем с оружием.

— Да, был такой факт. Я и сейчас неравнодушен к будущему страны. Но я интуитивно чувствую, что мы с тобой разные.

Никита хмыкнул.

— Так это естественно. Ваше поколение знало Великую страну, а наше выросло на ее руинах. И мы хотим знать, кто в этом виноват? И не через двадцать лет, а уже завтра.

— Судя по всему, вы сторонники крайних мер в решении проблем… Жаль.

— Владимир, разве ты не чувствуешь, что Россия у пропасти? Что возникла ситуация, когда думать уже поздно. Пришла пора действовать.

— Да, ситуация экстремальная, согласен. Но бегать с дубьем за африканцами, выключив мозги, или ходить со свастикой на рукаве, зная, что еще лет пятьсот русские люди будут связывать ее с фашизмом, лишено всякого смысла. И кроме дурной славы России это ничего не принесет. А репутация страны дорого стоит.

— А что не лишено смысла? — с возмущением спросил Никита. — Если позиции русских ущемлены почти во всех престижных сферах деятельности человека: в науке, искусстве, юриспруденции, управлении государством. Если наши девчонки путаются с иноземцами. Если сотни религиозных сект на Руси вытесняют православие. Что же не лишено смысла?

Некрасов, медленно выстраивая фразу, сказал:

— Только то, что не вызывает у нормального русского человека отторжения и протеста.

— Это просто слова, — сказал Никита. — Вот если бы дело предложил…

Володя усмехнулся.

— Мелькнула идейка. Только вам, молодым и горячим, не по зубам это. Нужно время и терпение, а их-то у вас и нет.

— Нам все по зубам.

— Ну, хорошо, — сказал Володя. — Это как вариант. К примеру, у вас в городе есть двадцать соратников…

— Сотня, — уточнил Никита.

— Тем лучше, — сказал Некрасов. — Сотня молодых, здоровых неглупых парней, озабоченных судьбой России. Если вы, предположим, все как один найдете себе единомышленниц, женитесь и за десять — пятнадцать лет родите по десятку крепеньких ребят, — на целую тысячу русских людей станет больше. И это только в одном городе. А если вы еще вырастите их на православных традициях, дадите им достойное образование да воспитаете в них такую пробивную способность, что никакие преграды их не остановят, тогда вам вообще цены не будет. И большинство проблем, которые вы поднимали, решатся сами собой. Вот такой патриотизм естествен и понятен. Потому что здесь нужно выкладываться, напрягать мозги и волю.

— Можно организовать общину, — меланхолично предложил Саша, — или обосновать город, который лет через пятьдесят может превратиться в мегаполис. И на каждом доме плакат: «Если ты патриот — даешь стране гражданина!»

— От ваших фантазий обалдеешь, — сказал Никита. — Пацаны на это не пойдут. Да и мне рано жениться.

— Конечно, не пойдут, — сказал Володя. — Ведь, чтобы прокормить такую семью, нужно много учиться и много работать. А это уже не гипотетические, а реальные трудности. А насчет женитьбы… знаешь, Никита, для большинства одиночек личное благополучие важнее любых возвышенных идей. Делай вывод.

Послышался плач Аленки, Зоя извинилась и ушла в дом.

Глава 22 Цыганские гарантии

Была уже середина лета. И тут позвонил Женя Шевченко и предложил Зое, съездить с ним в райцентр. Она немедленно согласилась. Ей давно уже нужно было побывать в поликлинике и военкомате. Кроме того, по заказу Володи нужно купить колосники для печи, а еще хотелось бы пробежаться по магазинам.

Хорошо накатанная дорога не утомляла, а интересная беседа делала поездку еще приятней. Вскоре они подъехали к поликлинике и, уговорившись встретиться у автовокзала в пятнадцать часов, расстались.

Хирург, за консультацией к которому она обратилась, опасения ееразвеял, а свои рекомендации написал на листе бумаги.

В военкомат Зоя попала за пятнадцать минут до перерыва на обед. Дежурный порекомендовал ей обратиться к Сизову Петру Нилычу в четырнадцатый кабинет. Пухленький, словно сдобная булочка, старичок с шикарными гусарскими усами, выслушав ее вопросы о пособии и страховке, кокетливо улыбнулся.

— Милая девушка, если бы к нам поступили какие-нибудь сведения по поводу денежных выплат вашему мужу, мы бы тотчас поставили вас в известность.

Он встал, изящным жестом поправил стул, давая понять, что разговор окончен.

— Как я понимаю, вы тоже бывший военный?

— Да, — горделиво кивнул он. — Я тридцать два года прослужил в военных комиссариатах.

— Славный боевой путь, — пробормотала она. — И ни разу не терялись бумаги?

— У нас никогда ничего не теряется! — с нескрываемым раздражением отчеканил старичок.

«Услышал, таракан напудренный», — с удовлетворением отметила она.

— Извините, — с нажимом выговорил он, — у нас перерыв на обед.

— Вы тоже извините, но я приехала из Ольховки и тоже дорожу своим временем. У вас до перерыва еще десять минут, так что потрудитесь найти документы моего мужа Некрасова Владимира Митрофановича и, опираясь на факты, ответить мне на мои вопросы.

Старый служака зарумянился, немного постоял в раздумье и ровным бесстрастным голосом произнес:

— Ничем не могу помочь. Ключи от сейфа с документацией у моего начальника, а он уже ушел.

— Он вам не доверяет? Ну, хорошо, — едва сдерживаясь от негодования, проговорила Зоя. — Тогда запишите для своего начальника суть моего вопроса и поставьте сегодняшнюю дату. А на словах ему передайте, что если по истечении десяти дней нам не выдадут страховку, то я через центральные газеты задам Министру обороны неприятный, но конкретный вопрос: «Кто украл деньги нашей семьи?»

У старичка начало подергиваться веко.

— Телефон у нас есть. До свиданья, Петр Нилыч.

— До свиданья, — едва выдавил он.

Зоя вышла. Вскоре весь ее воинственный пыл улетучился, а магазинные цены окончательно лишили ее оптимизма. Ей не удалось сделать и половины необходимых покупок. Колосника тоже не оказалось.

«До встречи — полчаса. Никуда не хочу. Опять никакой надежды, — неторопливо вышагивая, думала Некрасова. — Этих бронежилетных ничем не пробьешь. Третий год на исходе, а им хоть бы что. Может, действительно написать в газету? Но как не хочется склоки».

— Женщина! У вас можно спросить?

Зоя подняла голову, и тут увидела жаркие глаза цыганки. Инстинктивно отшатнулась.

— Нет, не попросить, а спросить, — зачастила та. — Вы не скажете, где здесь аптека подешевле? А то у меня сынок заболел.

«Ну вот. У нее беда, а я шарахаюсь от человека. Да и чего собственно плохого она мне может сделать?»

Зоя начала рассказывать ей, как отыскать аптеку, а она, глядя на нее во все глаза, все уточняла и уточняла.

— Ой, моя дорогая! — трагически заломила она пальцы. — Я так волнуюсь, что ничего не могу запомнить. Вы ж тоже мать, правда же?

— Да, да, — подтвердила Зоя.

— Может, у вас с собой какие лекарства есть?

Зоя выхватила из сумки косметичку, в которой давно уже лежали одни лекарства. Предложила цыганке. Та, рассыпаясь в благодарности и лести, стала выбирать лекарства, и все бестолково переспрашивать Зою. И все говорила и говорила без у?молку.

— Ты такая добрая, как ангел, — она взяла ее за руку.

«Ох, и голова у меня тяжелая… — Зоя остановилась, потерла виски и с удивлением огляделась. — Боже! Где это я? Что за улица? Куда меня занесло? Бреду неизвестно куда. Сколько же там времени?»

Взглянула на часы. Пятнадцать десять.

«Ничего себе, гулёна». Подхватила с земли сумку и бросилась к автостанции. Но, добравшись до перекрестка, поняла, что не знает, куда идти.

«Что со мной? — встревожилась она. — Неужели склероз?»

Увидев на одном из огородов старика, Зоя расспросила его, как пройти к автостанции. Подняла сумку с покупками и вдруг обратила внимание на свою руку. На пальцах нет ни перстенька, ни обручального. Она так и обмерла. «Что же это?» Постояв в раздумье, пошла к автостанции. На пути к ней и вспомнила цепкие глаза цыганки, ее прохладную руку и опутывающую сладкой лестью торопливую речь.

«…У тебя сегодня был не самый удачный день. Но ты встретила меня, и теперь счастье придет в твой дом. Я тебе наворожу, и все, кого ты любишь, будут здоровы. У тебя золотое сердце. Таких женщин, как ты — одна на миллион. Ты такая красивая. Зачем тебе все эти украшения? У тебя самые правильные ушки. А серьги такие тяжелые, вредно их носить в ушах. Сними их! Сними поскорей».

Зоины руки потянулись к серьгам и вынули их из мочек.

«А пальчики твои? Нельзя же их сутками сдавливать всякими колечками и перстнями. Сними их, сними-сними, освободи свои пальчики. Они так устали. Пусть отдохнут».

Зоя послушно сняла перстенек и обручальное кольцо.

«Вот молодец. И цепочку, моя ласковая. Крестик-то нужно на простой веревочке носить, отцепи его, положи в кошелек, чтоб не потерялся. Вот умница. Давай мне эти побрякушки, милая. Тебя муж и так будет любить. Ты такая хорошая!»

Зоя все покорно отдала ей.

«Вот и правильно. И не печалься. Теперь у тебя все будет хорошо. Спасибо тебе, дорогая, за доброту твою. И благодари судьбу, что меня встретила. Иди, золотая моя, иди. Счастья тебе!»

И Зоя пошла в ту сторону, куда она ее направила.

«Боже! Что же я натворила?»

Опоздав на полчаса, вся зареванная и вспотевшая, она подошла к ожидавшему ее уазику. Женя сидел за рулем и читал газету. Увидев ее в таком живописном виде, он мгновенно выскочил наружу.

— Что с тобой? Что-то случилось?.. Ладно, давай сумку и залезай в машину. Попей водички, успокойся.

Зоя, тяжело вздохнув, полезла на сиденье. А, отдышавшись, рассказала Евгению о своем несчастье.

— Вот же чертовка! — выругался он. — Она еще и гипнозом владеет. Представляю, скольких людей отучила она от добросердечия. Отзовутся ли они теперь на чужое горе? Думает, на простаков нарвалась. Ну уж нет, этого я так не оставлю. Погоди, сейчас мы сообразим что-нибудь.

Он завел автомобиль, подумал и поехал вглубь поселка.

— У меня здесь в милиции фронтовой друг работает. Уверен, он поможет.

Минут через сорок они уже ехали на окраину поселка к барону — оказывается, здесь имеются и такие. На руках у Зои лежала портативная рация. Они медленно въехали в узкую улочку и остановились в трех метрах от калитки, утопающего в листве фруктовых деревьев дома.

Женя посигналил и вылез из кабины. Через минуту ожиданий на калитку облокотился полный холеный, не лишенный шарма цыган.

— Чего шумишь?

— Знаешь, что это за женщина в машине?

Цыган лениво взглянул на Зою.

— Нет. И мне это не интересно.

— Это жена моего друга — фронтовика, вернувшегося с войны без ног, мать годовалых двойняшек.

— Ну и что?

— А то, что одна из твоих сестренок, самая глазастая, разгуливающая сегодня в желтой шали, принудила ее снять с себя серьги, перстенек, цепочку — вот крестик с нее, — разжал он кулак, — и даже подаренное бабушкой обручальное кольцо.

— Я-то здесь при чём? Кто где гуляет, не мое дело.

— Зря ты так. Мы своих в обиду не даем. Предлагаю на выбор: или все мною перечисленное вы возвращаете ей с извинениями, или, слово фронтовика, гарантирую большие неприятности.

— Да пошел ты!

— Это тоже ответ.

Женя вытащил записную книжку, открыл ее и показал цыгану.

— Вот телефоны моих братков, почти все десантники. Сейчас мы вместе с ними будем искать у вас пропавшие предметы. И пока их не найдем, отсюда ни ногой.

Он подошел к машине, взял рацию, щелкнул переключателем. Раздался ровный шум. Женя приблизил ее ко рту.

— «Колибри», я — «Суховей», прием.

Сквозь шум эфира послышался четкий басок.

— «Суховей», слушаю вас.

— Подготовьте наряд из трех человек и оповестите по списку фронтовиков. Всех пришлите по адресу: Школьная, семь. Жду.

— Слушаюсь.

Женя переключил рацию на прием. Цыган, ошеломленный стремительностью происходящего, подался вперед. А Женя, прогуливаясь возле машины, пояснил ему.

— Ну вот, те самые неприятности и начинаются. Сейчас мы с ребятами устроим вам ревизию честно нажитого вами имущества.

Цыган о чем-то сосредоточенно думал. А Женя продолжал развивать свою мысль.

— Предполагаю, что именно этих золотых вещичек сейчас мы не найдем. Но не исключено, что мы все же отыщем что-нибудь любопытное для правосудия. Ну, мало ли что у кого дома лежит. А там и по другим адресочкам пройдемся. И твою ловкую сестренку отыщем. Посадим ее в КПЗ, пусть себе там охранникам глазки строит.

— Слушай, ну зачем сразу милицию вызывать? — не стерпел цыган. — Скажи им, что мы и так все уладим. Я ее сейчас сам разыщу и все привезу, куда скажешь.

— А не придется ли мне в управлении еще и собачку просить, чтобы тебя найти? Где гарантии?

Цыган снял с пальца массивный золотой перстень, протянул Шевченко.

— Здесь семь граммов. Вернешь?

— Не сомневайся.

— Куда приехать?

— К отделению.

Цыган глянул исподлобья.

— Не посадишь?

— Фронтовик на все способен, кроме подлости.

— Ну, тогда договорились.

Женя включил рацию.

— «Колибри» — «Суховею».

— «Колибри» на связи.

— Старшина, как дела?

— Наряд заканчивает экипировку, а мой помощник — оповещение ветеранов.

— Спасибо. Всем — отбой. Извинись за меня перед братками, что зря потревожил.

— Все вернули?

— Пока нет. Но дана гарантия. Выезжаю к вам. Конец связи.

Цыган тыльной стороной ладони смахнул со лба пот.

— Пошел коня запрягать.

— Только не тяни дотемна, у меня тоже дорога впереди.

Тот тяжело кивнул и скрылся во дворе.

Через час к зданию милиции подъехал на сухо покашливающем «Урале» цыган. С Зоиной стороны подошел к машине и в окно просунул руку с целой горстью ювелирных изделий.

— Выбирай любые, красавица.

Зоя без труда отыскала в них свои.

— Вот они, — показала ему свою пропажу.

— Бери еще что-нибудь в качестве компенсации за обиду.

— Нет, — словно обжегшись, отдернула руку. — Мне ничего чужого не надо.

Цыган легко рассмеялся.

— У всякого свой замес. А если бы ты выросла в цыганской семье, сейчас бы выпросила еще пару колечек. Ну, тогда извини за худое.

— Да ладно уж, — махнула она рукой.

— И ты, парень, зла на нас не копи, — поднял он глаза на Женю. — Мы живем, как умеем.

— Держи!

Бросил он ему перстень. Цыган ловко поймал его и тотчас надел на палец; немедля оседлал свой мотоцикл, кивнул им и умчался. А Женя сходил, попрощался со своим другом, и завел машину.

Припоминая детали всего происшедшего, Зоя спросила его.

— А что, вы действительно собирались делать у цыгана обыск?

— В данном случае это был спектакль. Но фронтовики — народ дружный, всякое могло случиться. Наш брат терпелив до зачина.

Через восемь дней позвонили из военкомата и попросили сообщить им номер лицевого счета Некрасова для перечисления на него денег. Фантастика! Зоя тут же продиктовала им номер давным-давно открытой на Володю сберкнижки. Ее корректно поблагодарили. На следующий день опять звонок. Женский голос торжественно известил Зою, что государство все свои финансовые обязательства в отношении капитана Некрасова Владимира Митрофановича выполнило. Единовременное пособие и выплаты по страховому обеспечению на его лицевой счет переведены.

Это известие ошеломило Зою, лишило дара речи. Взволнованный голос потребовал от нее подтвердить, что сообщение принято. Зоя подтвердила и поблагодарила.

«Может, зря я на них собак спустила? Или как раз не зря?»— подумала она.

Владимир работал в срубе. Когда Зоя заглянула к нему, он подгонял очередную половицу. Целый ворох стружек лежал на выстеленной половине пола.

— Товарищ капитан, докладываю, государство по отношению к вам все свои финансовые обязательства выполнило!

Володя приподнялся, озорно блеснул глазами, приосанился и рявкнул: «Ура! Ура! Ура!» Они оба тут же завалились на кучу стружек. И стали размышлять о том, как бы им с наибольшей пользой для дела распорядиться этими деньгами.

— Вова, а о какой сумме идет речь?

— Точно не знаю, но есть чему порадоваться: более сотни окладов.

— Может быть, тогда попробуем оплатить протезирование?

— Нет, милая. Даже эти большие деньги не идут ни в какое сравнение со стоимостью протезов. Я узнавал: немецкие на микросхемах стоят около шестидесяти тысяч долларов. Это стоимость крутого импортного джипа. Так что давай-ка, девочка, будем реалистами.

— Они очень хорошие?

— По деньгам и качество. Говорят, на них и танцевать можно.

— А как же нам быть?

— Подождем еще немного. Авось и наши умельцы скоро научатся их делать. Ведь народу перекалечено на Руси тьма-тьмущая.

— Так что? Будем тратить?

— Обязательно. Мне нужно отдать долги, закупить доски, заказать оконные и дверные блоки, емкость и газовое оборудование, и еще кое-что по мелочи. Ты не против?

— Разумеется, нет. А мне нужно: для бабушки купить бурочки, для тебя — костюм на меху и шапку, мне — зимние сапоги, ну и возок одежды для малышей, они у нас опять подросли. Если все это приобретем, то мы все вместе сможем выбираться на зимние прогулки.

— Здорово! — восхищенно воскликнул Володя. — Мне этого так не хватает.

— Ну, вот и договорились.

В начале августа Некрасовым привезли и с помощью ковшового трактора врыли в землю огромную емкость для канализационных стоков.

И тут зачастили дожди. Непролазная грязь сделала свое черное дело: всякое транспортное сообщение прервалось. Прекратилась доставка почты, хлеба, сигарет. Володя не мог завезти доски и оборудование. Малая родина цепко держала залетных отпускников.

В воскресенье пришла Даша Мохова.

— Ребята, к нам на выходные приехал дядя Виктора с приятелем, и оба застряли у нас. Мечтали порыбачить, а теперь киснут от скуки. Пойдемте к нам, посидим по-соседски. Я торт испекла.

— Спасибо, Даша. С ног валюсь, но чуть отдохну, и придем. Ты как, Володя?

Он коснулся щетины на скуле, усмехнулся.

— Ходить в гости — мое любимейшее занятие.

— Бабушка, ты посидишь с ребятишками? — спросила она.

— Посижу, Зоюшка, посижу. Сходите, развейтесь. А то Володя со своей стройки не вылазит, а ты — из огорода.

— Ну, так мы вас ждем? — улыбнулась Даша.

— Да. Минут через сорок будем, — ответила Зоя.

Глава 23 В гостях

В доме у Моховых Некрасовы оказались впервые. Чистота, простота и уют приятно удивили их. Виктор, муж Дарьи, был по-хмельному радушен. Он помог вкатить коляску в дом. Пока Зоя протирала ее шины, Володя спросил его.

— Витя, что за гости у вас, кем работают, чем интересуются?

Тот махнул рукой.

— Да мужики как мужики. Дядька — иностранную литературу преподает в Ростове, а его приятель — русскую литературу в Америке. Американец он.

— Вот так компания! — воскликнул Володя. — Как бы языком не намолоть чего лишнего. А то и гостям вашим будет встреча не в радость, да и мне за помол перепадет.

— Ничего-ничего, — успокоил его Виктор. — Говори что думаешь. Лицемеров они и в городе наслушаются.

В зале посреди комнаты стоял празднично накрытый стол. Фото с него украсило бы любую кулинарную книгу. Трехъярусный бисквитный торт поражал своим великолепием.

— Ай да хозяйка! — не удержался от восторженного возгласа Володя. — Не торт, а сказка!

С дивана поднялись два господина. Первый, если бы не белый костюм, вполне мог бы сойти за Чингиз-хана в свою серебряную пору: невысокий, слегка сутулый, седеющие пряди собраны в короткий хвост, лунные струи обтекают его бакенбарды, подбородок, глаза с усталым прищуром. «Сразу видно: американец», — подумала Зоя.

Второй лет на десять моложе своего приятеля, одет более подходяще для села: в потертый джинсовый костюм. Был он выше среднего роста, с темно-рыжими волосами и такими же рыжими усиками, с бровями цвета спелой пшеницы, нависающими над золотыми ободками очков. Оба приветливо улыбались. Виктор представил им гостей.

— Наши соседи: Зоя и Владимир. А это — мой дядя Семен Викторович, — коснулся он рукава Чингиз-хана.

«Вот как!» — удивилась Зоя.

Тот галантно кивнул ей и пожал руку Володе.

— И Джимми Филдс — наш гость, — указал он на американца.

Джимми взял её запястье в свою ладонь.

— Не могу устоять перед вашим очарованием, — с легким акцентом произнес он.

И, глубоко склонившись, губами коснулся ее руки. Пожал руку Володе.

Обменявшись любезностями, Некрасовы сели поодаль от стола. Виктор предложил Зое стакан компота, мужчинам налил по рюмке водки. Они выпили, взяли по ломтику солёного сала.

Семен Викторович несколько смущенно сказал:

— Владимир, когда мы с Джеймсом услышали о вашей семье, то, не сговариваясь, захотели увидеть вас. Как говорится, какого гостя позовешь, с тем и побеседуешь.

— Спасибо за честь. Рад случаю пообщаться с вами.

— Владимир, я льщу себя надеждой, что у нас будет интересный разговор.

— Надеюсь.

— Да-да, я тоже, — Джимми приподнял пальцем дужку очков, — мы были удивлены, что вы, получив такое серьезное ранение, своими руками начали строить дом. Откуда взялось это решение?

— Да от скуки, пожалуй, ну и от нужды, конечно.

— Но это же вам, как бы точнее выразиться, не совсем с руки, — вступил в беседу Мохов-старший. — Можно же было подождать более благоприятной ситуации, так?

— Пока ноги отрастут? — пошутил Некрасов. — Пустое дело. А подходящую ситуацию мы стараемся создать сами.

— Похвально, — щипнул свой ус Джимми. — Владимир, не за горами то время, когда вы сможете свободно путешествовать по миру. Вы рады этому?

— С нашим достатком еще очень долгое время можно будет совершать турне разве что в пределах области.

— Вероятно. Но неужели вы не чувствуете, что все качественно меняется? — спросил Джеймс.

— Есть такое ощущение.

— О преобразованиях в России я всегда с воодушевлением рассказываю своим слушателям. Начать реформы — смелое решение вашего руководства.

— Решение-то смелое, не спорю, а вот реализация, — вздохнул Володя, — пребестолковейшая.

— Вы не справедливы в своей оценке. Все мировое сообщество…

— Джимми, — перебил его Володя, — давайте без этих клише. Вот вы лично были бы воодушевлены, если бы спор мировых систем решился в нашу пользу?

Тот обескуражено развел руками.

— …Если бы, скажем, ваш президент проникся идеями коммунизма и, по сути, без боя сдал вашу страну своему идейному противнику, то есть нам.

На Джимми напал столбняк. Семен Викторович поспешил к нему на выручку.

— Вы не о том говорите. Ведь это совершенно разные вещи. Коммунизм — путь в никуда…

— Потому что цель недостижима? — спросил Володя.

— Она вообще ошибочна. Но об этом позже. А Джимми оценивает перестройку по факту: Россия стала другой. Или вы с этим не согласны?

— Да, страна изменилась. Но это все, — Володя широко раскинул руки, — не перестройка, а полное разрушение всего нашего дома, всей экономики. Всего-то и нужно было — перемен в сознании. И, прежде всего, в головах правящей элиты. Следовало избавиться всего лишь от некоторых стереотипов. А мы — ну все крушить! И каков итог? Тысячи мертвых заводов, фабрик, разоренных колхозов, опустевших деревень. Миллионы беспризорников, бомжей, ученые со смешной зарплатой… Мы лишились чуть ли не всего, что у нас было оригинального, самобытного. Это, извините, не перестройка, а преступление. Привести такую мощную державу с тысячелетней историей к полной нищете мог любой не просыхающий от пьянства дворник.

— Владимир, по-настоящему революционные преобразования в экономике, — старался быть убедительным американец, — всегда болезненны. Вам сейчас, бесспорно, трудно, но и мы, и Европа — с вами. Только держитесь за нас.

— Держалась и кобыла за оглобли, пока не упала, — усмехнулся Володя. — Можно подумать, вы предлагаете нам новые материалы, высокие технологии. Нет же? Сплавляете нам всякий ширпотреб да продукты, извините, более чем сомнительного качества.

— Владимир, а предоставляемые нами кредиты, разве это не помощь? А компьютеры — не технологии?

— Джимми, я надеюсь, вы и условия помните, на которых даете нам деньги? А бытовые компьютеры — это детские игрушки. Я что-то пока не слышал, чтобы при вашем содействии переоснастили хоть одно крупное предприятие по-настоящему современным оборудованием. Полагаться на вас было бы непростительной глупостью, даже идиотизмом.

Вошла Даша.

— Извините, по делам бегала. Давайте-ка стол придвинем к дивану, — распорядилась она.

Дискуссия замерла. С полчаса царило беззаботное радостное оживление: провозглашали тосты, закусывали, хвалили кулинарное искусство хозяйки, шутили.

Но вот все наелись, и мужчины снова стали оценивающе присматриваться друг к другу.

Зоя наклонилась к Даше и едва слышно сказала ей:

— Мне кажется, Володя слишком жестко спорил с вашими гостями. Может, намекнуть ему, чтобы поделикатней был с ними?

— Не надо. Они хотели что-нибудь остренькое — пусть наслаждаются. Витьку моего за три дня совсем затюкали. Пусть маленько и сами поёрзают.

— Ладно. Тогда не буду мешать ему. Смотри, они уже как на борцовском ковре к сшибке готовятся.

Начал Филдс.

— Мы не договорили, — обратился он к Володе. — Как я понял, вы не удовлетворены ни нашей помощью, ни происходящими в стране переменами.

— Еще как не удовлетворен.

— И что же вас не устраивает? — придвинулся ближе Семен Викторович.

— Мне не понравилось, что мою страну разорвали на лоскуты, как шкуру прирученной, а потом из бахвальства прирезанной оленихи, упившиеся до беспамятства браконьеры. Кстати, это и есть одна из причин так называемых «революционных», а по сути анархических преобразований в экономике.

Некрасов сложил руки на груди.

— Вы намекаете, что такая держава могла рухнуть из-за какого-то решения трех подвыпивших мужиков? — саркастически прищурился Семен Викторович.

— В роковые минуты истории все возможно. А сговор этих князьков — удар исподтишка, предательский удар.

— Володя, не будьте пессимистом, — сказал Семен Викторович. — Поверьте, страна уже поднимается.

— Угу. Из положения лежа — на четвереньки, — добавил Володя.

Джеймс улыбнулся.

— А вы бы хотели, чтобы ничего не менялось?

— Вовсе нет. Добрые перемены никому не вредят.

— Уверен, он уже завтра хотел бы жить в Ольховке как в Америке, — кивнул в сторону Володи ухмыляющийся ростовчанин, — без потерь и огорчений. Угадал?

— Вот уж нет. Чего-чего, но американский образ жизни мне особенно не по душе. И, кстати, американская мечта меня тоже не вдохновляет.

У американца лишь на мгновенье приподнялись брови, зато лицо его друга приняло вызывающее выражение.

— Вы считаете, что мечты наших народов имеют принципиальные различия? — спросил Филдс.

— Считаю. И вот в чем, — ударил пальцем по невидимой клавише Некрасов. — Мечта американца — выявить свои способности и таланты и, пользуясь ими, непременно разбогатеть. Русский же человек менее практичен и более сентиментален. Поэтому, обнаружив свой дар, он, как правило, старается возвысить его до творчества и, развивая его, стремится не столько к выгоде, сколько к удовольствию доставить радость себе и людям.

Возникла пауза. Американец жестом пресек попытку ростовчанина перебить его.

— Владимир, вы желаете, чтобы Россия так и осталась вольной медведицей? — спросил Джимми.

— …худой, дикой и дурно пахнущей, — со вкусом добавил Семен Викторович.

Володя с веселым изумлением посмотрел на него.

— Кажется, на одного американца стало больше…

— Не надо острить, — с кислой гримасой на лице отмахнулся Мохов-старший. — Я совершенно не разделяю причину вашей неприязни к Америке. По моему убеждению, у русских сейчас просто нет почвы для недоверия к ней. Она уже не раз оказывала нам свою бескорыстную помощь.

— Угу. У корысти всегда рожа бескорыстна, — заметил Владимир. — А моя нелюбовь, Семен Викторович, легко объяснима. В отличие от вас, я не забыл, что развалом моей страны и всей этой кровавой смутой мы обязаны не только нашим недоумкам, но и цэрэушникам.

— И хорошо, что помогли! — чуть ли не подпрыгнул ростовчанин. — Можно сказать, нам повезло! Крупно повезло! Наше общество стало гораздо открытей. Раньше, например, пригласить кого-нибудь или съездить, скажем, во Францию было не легче, чем попасть в отряд космонавтов. Или не правда?

— Правда. А точнее, часть правды, которую вы захотели принять.

— Ну, допустим. Но ведь теперь никаких проблем: пожалуйста, езжайте. И все благодаря тому, что мы вступили на путь демократии. И заметьте, Америка в числе первых протянула нам руку. Кстати, вспомните ее историю: скольким беженцам она стала родиной? Нет, что ни говорите, а США — поистине колыбель демократии! — с неуместным пафосом закончил оппонент Некрасова.

— Да кто же не знает, с чего начиналась Америка? — сказал Володя. — Судя по всему, дух былого авантюризма еще не выветрился у нее. Если она — колыбель демократии, прибежище изгнанников и талантов, так пусть и живет по этим принципам. А не старается с маниакальной настойчивостью уложить в свою люльку всех без разбора и потом бороться с искушением кого-нибудь укоротить.

— Это в вас говорит военный, — продирижировал пальцем Семен Викторович.

— Возможно. Но русский военный.

— Владимир, — американец нервно щипнул свой ус, — вы же понимаете, что моя страна как реальный гарант демократии просто обязана лезть в драку. Такова природа, если хотите, тактика поведения любого вожака, будь то звериной стаи или человеческого сообщества.

— Кстати, о зверях, — оживился Володя. — Америка у меня давно уже ассоциируется с одним своеобразным мифическим животным.

— И с каким же, интересно?

— Боюсь, вам это не слишком понравится.

— Ничего, я не изнеженная девка. Говорите.

— Добро. Только хочу напомнить — это мои личные ассоциации.

— Хорошо-хорошо. Так с кем же?

— С вепрем.

— С вепрем? — с удивлением переспросил американец.

— Да, — улыбнулся Володя, — с диким клыкастым кабаном.

— О-о! — оскорбленно воскликнул Джимми. — Какие у вас странные представления о моей стране. Не вижу ничего общего.

— Это с непривычки. И все-таки согласитесь, вепрь — очень опасный хищник.

— Владимир, это уж слишком, — стиснув зубы, заметил Семен Викторович. — Создаётся впечатление, что вы глумитесь над патриотизмом нашего гостя.

— Ничуть. Я, как вы понимаете, не дипломат, поэтому и говорю, что думаю, без обиняков. Если, конечно, это оскорбляет ваш тонкий слух, давайте говорить о погоде.

— Нет-нет, — запротестовал Джимми. — Я предпочитаю острый диалог. Мне не все приятно слышать, но я переживу это. И мне важно знать, о чем вы на самом деле думаете в России. Развивайте свою мысль, Владимир, не стесняйтесь. Я тоже буду откровенен, обещаю.

— Хорошо, Джимми. Договорились. Так вот, о вепре. Перед моими глазами видится такая картина. Вот представьте.

То в одних заповедных местах, то в других неожиданно появляется по-настоящему огромный, уверенный в своей силе зверь. Он всеяден. И, как все кабаны, патологически ненасытен. И он ест: подрывает корни редких деревьев, жрет выпавших из гнезд птенцов, опустошает огороды. Больше всего он любит трюфели, — это любому известно. Но, несмотря на свой отменный нюх, он роет землю везде, даже там, где их и быть-то не должно.

Чаще всего вепрем управляет голод (конституция у него такая). Он то повизгивает, то благодушно похрюкивает, в особенности, если кто-нибудь почесывает ему брюхо. А прихвостней у него, надо признать, немало. Его удаче способствует и то, что он исключительно бесцеремонен. Сует свое рыло и в муравейники, и в норы, и в чужие корыта, одним словом, повсюду. И ест, ест, ест.

Если же ненароком с ним что-нибудь случается, то визгу — на весь белый свет. А когда кабан вдруг замечает, что становится ленивым и неповоротливым и его перестают бояться, тогда-то он и затевает драку. Он может подчинить себе многих, но обуздать свою жадность — никогда.

У Джеймса совершенно непроизвольно появилась брезгливая гримаса.

— Однако замечу, неприглядную картинку вы нарисовали, — произнес он. — Вы по-прежнему считаете нас врагами?

— Не врагами, но потенциальным противником.

— И это несмотря на все наши шаги навстречу друг другу?

— Джимми, позвольте сделать уточнение. Вы только снизошли повернуться в нашу сторону, а шагали-то в основном мы. Мы сдали вам карты своих позиционных районов, сократили массу вооружения, которое даже не подпадало под статьи договоров; наша разведка раскрыла уйму своих секретов, и еще мы сделали десятки односторонних уступок. И этим, надо полагать, заслужили вашу благосклонность. Не так ли?

— Ну, допустим.

— Но, помня о прежнем нашем соперничестве, мы не можем не думать и о будущем. Тем более что вы, вероятно, не замечая сами, своими будничными недружественными акциями и заявлениями всякого рода чиновников постоянно убеждаете нас в том, что наши отношения очень далеки от нормальных. И как бы радостно ни похлопывали друг друга по плечам руководители наших государств, какие бы радужные пузыри ни пускали политики по поводу всевозможных перспектив нашего взаимодействия, я не сомневаюсь, что это всего лишь лицедейство. И что Америка приложит максимум усилий для того, чтобы удерживать нас в том интересном положении, о котором я упомянул ранее, как можно дольше. Ведь правда?

Джимми усмехнулся.

— Не знаю. Но по логике вещей, да. Чтобы оставаться чемпионом, не обязательно всякий раз драться, можно быть и единственным в своей весовой категории.

— И с этой точки зрения, — подперев скулу большим пальцем, размышлял Володя, — нищими мы вам нравимся куда больше, чем прежде.

Джеймс чуть пожал плечами, мол, не исключено.

Семен Викторович доламывал свои ногти. Очевидно, такой поворот дела его не устраивал. Все с интересом слушали непривычно откровенный разговор достойных друг друга оппонентов. Они немного раскраснелись.

— Джимми, — спросил Володя, — а что вы думаете о китайских реформах? Ведь успехи у Китая более чем внушительные. Вас это не воодушевляет?

— Нет, не особенно. Понимаете, у них все своеобразно, я бы сказал, слишком по-китайски, — коротко рассмеялся он. — И потом их переустройство затронуло не все сферы. Огорчает то, что они не сменили идеологические ориентиры.

— Чего же тут жалеть? Социализм не так уж плох. К тому же китайцы доказали его жизнестойкость.

— Владимир, — подался вперед американец, — пока Китай будет оставаться приверженцем коммунистического учения, противостояние не исчезнет.

— У государств с амбициями всегда найдется повод для разногласий, — возразил Некрасов.

— Это правда, — сказал Джеймс. — Но почему вы уверены, что социализм не плох?

— А вот почему. Социализм — это не просто альтернативная политическая система, а попытка идеалистов создать общество, в котором основа человеческих отношений — бескорыстье. В таком обществе естественны и органичны порядочность, деликатность, щедрость, прямодушие, доброта, то есть все то, что мешает индивиду преуспеть при капитализме. И практика показала, что кое-какие успехи у нас уже были. Если же порой нас и одолевала корысть, то мы стыдились этого и стремились пересилить свою слабость. И в том, что алчность не может быть нормой человеческого сосуществования, идеалисты, несомненно, правы. И в этом отношении данные системы полярны друг другу. Я думаю, что пройдет несколько поколений и люди вернутся к ценностям социализма. Потому что капитализм рано или поздно себя сожрет.

— Любая попытка создать совершенного человека обречена на провал, — заметил Семен Викторович. — Нельзя идти против натуры человеческой.

— Можно и нужно! — решительно возразил ему Некрасов. — Подавить в человеке низость и жадность — это задачка куда сложней, чем вырастить демократию. Потому что в основе большинства процессов, протекающих в обществе, лежат деньги. А деньги питают жадность.

— От неукротимого стремления удовлетворить свои желания избавиться невозможно, — продолжал упорствовать Мохов-старший.

— Не уверен, — задумчиво проговорил Володя. — И согласитесь, научить человека жить заботой об обществе, о своем духовном здоровье — все равно, что научить его летать. А возвести в абсолют его эгоизм, дать волю его алчности и амбициям — значит, оставить его барахтаться в грязи. А для человека это позорно.

Джеймс, выдержав паузу, спросил:

— Вам, что же, нравится и то, что сейчас творится в Белоруссии?

— А что там собственно творится? — прищурился Некрасов.

— Как? Вы не понимаете? — с любопытством посмотрел на него американец. — Там же ни проблеска демократии, и царит настоящий диктаторский произвол. Разве это нормально?

— Демократии там маловато, это верно, — спокойно ответил Володя. — Но вот послушайте о встрече, которая у меня произошла с одним шофером из Могилева не далее, чем девять дней назад. Он возвращался на своем МАЗе из командировки и на денек заехал к старому другу, тоже шоферу. Встретились мы в гараже. Когда я узнал, что он белорус, то попросил его немного рассказать об их жизни. Он говорит мне: «А что? Хорошо живем. У нас не закрылись ни один завод, ни одна фабрика, ни один рудник, не развалился ни один колхоз. Все работает. И дисциплина — не чета вашей. Я приехал в Волгоград по телеграмме за оборудованием и двое суток ждал, пока мне, наконец, отгрузят его. А у нас, если уж договорились, — никаких проволочек. И ни инженер, ни завгар, ни снабженец не уйдет домой, пока на завтра не обеспечит меня работой». Спрашиваю: «А как заработки?» «Отличные, — говорит. — Пожить бы так подольше». Спрашиваю его: «А как у вас насчет свободы, не слишком притесняют?» Говорит: «Знаешь, парень, в ваших газетах правды о нас ни на грош. Демократия — власть народа. А миллионы безработных, беспризорников и бомжей — это, что, не народ? Почему их в России все больше и больше? Кто думает о них? У вас сейчас как в дикой природе: пока ты здоров и молод — ты нужен. А после пятидесяти — балласт. Нет, упаси Бог от такой демократии!»

Вот и судите сами: хотят ли они такой разрушительной перестройки, как у нас? Вряд ли. Им нужны справедливость, порядок и достаток — и они у них есть.

Семен Викторович шумно выдохнул воздух.

— Вот глупцы! — свирепо воскликнул он. — И как они могут доверяться этому горлохвату?

— Вот-вот, — эхом отозвался на его слова Джеймс. — Мне тоже удивительно: как они могут не замечать, что он ограничил их в правах и свободах, как самых настоящих рабов!

— Разве у них есть проблемы с выездом? — спросил собеседников Владимир. — Насколько я знаю, нет. А доверяют они своему президенту по одной причине: он, вероятно, единственный руководитель, кто очертя голову не бросился в эту стремительную мутную реку, называемую свободным предпринимательством. Может быть, он оказался зорче остальных и вовремя заметил, сколько же, прошу прощения, дерьма плывет по ней. Он сам не полез в нее и земляков своих удержал от этого шага. И, может быть, тем самым уберег свою страну от разорения. Вот за это они ему и благодарны.

— Похоже, он у вас в любимчиках? — ехидно спросил Семен Викторович.

— Вовсе нет. Мне многое не нравится в нем, как впрочем, и во всех остальных. Но он, в отличие от наших пораженцев, — мужик, и его есть за что уважать.

— Неужели они не осознают, что рано или поздно им придется окунуться в эту реку? — спросил Джеймс.

— А может, они найдут более разумное решение? — спросил Владимир. — Ведь форма собственности не помеха для демократии. Хотя выбор у белорусов, прямо скажем, небогатый. Жаль их…

— И все-таки мне странно и непонятно, — с запинкой сказал Джеймс, — почему вы, Владимир, сегодня, зная всю правду о гибельном пути, которым прошла Россия, остаетесь в уверенности, что социализм не так уж и плох.

Взгляды всех присутствующих скрестились на Владимире.

— Да потому, что его движение к цели, — ответил он, — можно сравнить с путешествием «Летучего голландца» в неизвестность. В его команде, в общем, как и везде, кроме молодых, здоровых и энергичных людей, немало лодырей, стариков и пьяниц. От них мало пользы. Но ни у кого нет и мысли выбросить их за борт. Потому что его экипаж — это не скопище индивидуалистов, а единая сплоченная команда. И у каждого из них есть свои обязанности. Со временем конечная цель корабля прояснится, курс подкорректируют. И пусть это мечта, легенда. Но мне такая будущность гораздо приятней, чем бег наперегонки к вожделенному корыту. Потому что мне претит животное благополучие. Поэтому я и считаю социализм перспективней, духовней и гуманней.

— Духовней?! — так и подскочил Семен Викторович. — Меня, уважаемый, удивляет ваша полная зашореность. Общество, позволившее уничтожение своих граждан, ничуть не духовней каких-нибудь дикарей, приносящих в жертву своих соплеменников. Оно, оглохшее от собственного воя, десятилетиями бросало на жертвенный камень своих самых лучших ученых, инженеров, писателей, военачальников, крестьян. Что вы на это скажете?

— Репрессивные органы отнюдь не атрибут социализма, а болезнь, которая погубила его. Суть же этого строя — в идее справедливости для всех. И она замечательна. Но вот методы ее воплощения в жизнь были непродуманными, а порой преступными, что и дискредитировало идею. А впрочем, у каждого общества свои пороки… свои ошибки и свои дурные привычки.

— Лихо! Так вы, что ж, предлагаете простить преступления Советов?

— Важно правильно оценить их и не забыть этого. В истории США подлости и преступлений уж никак не меньше. Да весь капитализм вырос на попирании морали. И даже сейчас под предлогом утверждения демократии во всем мире, ваши, господа, беспорочные Штаты продолжают наглейшим образом подрывать деятельность неугодных ему законных правительств и протаскивать в них своих марионеток и лизоблюдов. Джимми, разве не аморальна такая демократия по-американски? Из вторых рук, так сказать.

Американец взъерошил волосы.

— Я отвечу. Да, в нашей истории были и есть позорные факты. Не всё я одобряю и не всё прощаю. Но, должен сказать, я все же люблю Америку.

— Родину любить — это нормально, — успокаиваясь, заметил Володя.

— А мне не за что любить свою, — с вызовом сказал Семен Викторович. — Она мне ничего не дала. Я проработал на нее всю жизнь и остался нищим. За что мне любить ее?

— Вы извините, но любовь по расчету почти никогда не оправдывает надежд, — сказал Володя. — В моей детской жизни было не все благополучно, да и сейчас, как видите. Но я горд тем, что родился в России. Где еще есть такой народ, гостеприимство, добросердечность… А раздолье? А поэзия, песни? Кто не замечает всего этого… в общем, мне жаль его. Моя родина мне понятна во всем, даже в жестокости.

— А много ли, друг мой, вы знаете о природе жестокости? — спросил Семен Викторович. — До вашего прихода мы с Джеймсом обсуждали вопрос о причинах терроризма. А что вы думаете по этому поводу?

— Вряд ли я скажу что-то новое. Полагаю, здесь определяющую роль играют… три обстоятельства: неистребимая жажда власти, все та же примитивная жадность и неприятие чужеродного светского и духовного образа жизни.

— Ну вот, а говорили: ничего нового, — сказал Джеймс. — О последнем факторе мы как-то и не вспомнили. Вы считаете, его достаточно важным?

— По правде говоря, первостепенным.

— Поясните, пожалуйста, — попросил американец.

— Свою религиозную жизнь каждый народ организует по-своему. Одни благочестивы только в храме, а вне его — живут как хотят. Это очень удобно. У вторых вера более глубокая: они стремятся соблюдать посты, заповеди. У третьих и вовсе фанатичная: весь их жизненный уклад подчинен вере.

Существует мнение, что если Бог есть, то он — один на всех, а религии — всего лишь тропинки, ведущие к нему. И не так уж важно, кто по какому пути идет. Но верующие примириться с этой мыслью не могут. Большинство из них насмерть сжилось со своей верой, и покушение на нее воспринимает чрезвычайно остро. Потому что она — одно из немногих достояний любого народа, пусть даже самого нищего, самого малого.

— Да никто на их веру и не посягает! — с возмущением воскликнул Джеймс.

— Позвольте заметить, — подал голос Виктор, — я думаю, что глубокая и фанатичная вера одновременно и спасение, и беда. Для отдельных народов — спасение, так как она дисциплинирует общество, для человечества в целом — беда, потому что столкновение религий неизбежно подталкивает мир к войне. А к компромиссу они не готовы.

— Справедливое замечание, — согласился Некрасов. — Однако разрешите досказать своё размышление.

— Да-да, это любопытно, — сделал приглашающий жест Семен Викторович.

— Так вот, — собираясь с мыслями, сказал Владимир, — теперь о светских различиях. Восток и Запад — два полюса. У них не только религии разные, но и образ мысли, образ жизни. Одни живут строже, другие — развязней. Их взаимовлияние, в некотором смысле, пагубно для обоих. Сегодня с одной стороны хлынула пошлость, оскорбляющая чувства верующих, с другой — наркотики, способные превратить в животное любого интеллектуала. И то и другое разрушительно. Развращение народа поборниками строгой веры воспринимается, как покушение на нее. Отсюда и их безрассудная реакция.

— Но позвольте, а кто их принуждает смотреть эротику? — раздраженно спросил Семен Викторович. Не нравится? Переключи канал. И на том канале не нравится? Выключи телевизор или вообще вынеси его на свалку!

— А вам нравится? — холодно спросил Владимир.

— Мне нравится сама возможность посмотреть то, что захочется. Это — одно из проявлений демократии. И я категорически против любых ограничений.

— А я думаю, ограничения здесь естественны и разумны, — возразил Володя. — И по моему пониманию демократично лишь то, что ни в коей мере не вредит народу, не разрушает его общество.

— Дядя, а ведь он прав, — поддержал Некрасова и Виктор, — много лишнего показывают. Порою днем такую откровенную пошлость транслируют, что одному смотреть невозможно, а не то, что с детьми. Для них — это чистая отрава.

— То же самое я могу повторить и тебе, племянник: не нравится передача — выключи телевизор.

— Семен Викторович, — понизил голос Володя, — а ведь вы тоже разрушитель. Я не поверю, что вы не осознаете, что мораль — единственная в своем роде вещь, которая призвана удерживать общество от распада. И, прежде всего, демократическое.

Мохов сцепил руки и промолчал. АВиктор, желая уточнить, заметил:

— Почему же демократическое? Мораль в любом обществе необходима.

— Это да, — согласился Володя. — Но при тоталитарном режиме нормы поведения могут поддерживаться репрессивными действиями. Тогда как в демократичном обществе следует опираться на сознательность людей, ведь многое дозволено. Вот представьте себе ячейку такого общества — самую обычную семью, в которой есть бабушка, родители, двое детей. Они обитают в трех комнатах. Бабушка — верующая, желает пребывать в тишине и благочестии. Родители в разводе, но живут вместе. Отец — чиновник, демократ и волокита. Мать — учительница, атеистка, ведет здоровый образ жизни. Дочь и сын учатся, она в институте, он в школе. Обоих тяготит безденежье. И каждый из этих людей живет по своим принципам. Отец периодически приводит подружек, запирается в своей комнате и активно отдыхает. Мать бесится от ревности и уходит в секцию Йоги. Сын шантажом вымогает у бабушки деньги и уходит шататься по городу: пить пиво, играть на игровых автоматах или включает телевизор с эротическим фильмом. Бабушка вне себя от гнева, проклинает внука, но шлепнуть его не может — демократия. Сестра посматривает на экран и с удивлением отмечает, как влюбленные легко меняются партнерами. Она привыкает к этому и начинает подумывать о подработке в интимной сфере.

А теперь вот ответьте, если в этой семье нет ни ответственности, ни общей цели, ни спокойствия, ни единодушия, — разве она функциональна? А государство с такими нормами поведения и принципами? Я думаю: оно деструктивно. Джимми, а что вы думаете по поводу морали?

Американец отреагировал на этот вопрос неохотно:

— За нравственностью, конечно, следить надо. У нас, например, таких фильмов днем не увидишь.

— Кстати, а из русского кино, что у вас сейчас идет? — спросил Володя.

Джеймс смутился.

— Откровенно говоря, у нас мало ваших кинокартин показывают.

— Я так и думал. Зато у нас сплошное американское кино: триллеры, боевики, непристойные комедии. Кстати, я уже давно интересуюсь: кто все же заказывает фильмы-катастрофы — уж не отцы ли терроризма? Ведь я полагаю, если сценарии трагедий и катастроф написаны — дело за исполнителями.

— Ну, это уж вы хватили! — отмахнулся американец. — Вы повсюду ищите злой умысел. А люди просто-напросто делают деньги.

— Нет уж, позвольте не согласиться. Они не просто делают деньги, а делают их вопреки здравому смыслу и во вред человечеству. Потому что и здесь главным аргументом целесообразности выступает сиюминутная выгода. Кстати, в капитализме это самое скверное. Так вот я уверен, что создатели таких фильмов программируют не менее половины будущих катастроф. Фактически они указывают на них: мол, вы на правильном пути, ребята, делайте так, и у вас тоже все получится. И будьте уверены, для кого-то такие фильмы станут опорой в действиях.

— Ну, не обязательно, — уже не столь твердо сказал Джеймс.

— Но ведь и вы сами в детстве тоже кому-то подражали!

— Не помню. Вероятно, да.

— Так вот, найдутся и здесь подражатели, — не сдавался Владимир.

— В дураке и царь не волен, — заметил дядя Моховых.

— А не надо вбивать в бедную голову этого самого дурака опасные вещи, тогда и он будет безопасен.

— Что же делать? Прикажете вернуться к цензуре? — с игрой в голосе спросил он.

— Я бы приказал…

— Вот вам цензуру! — Семен Викторович неожиданно для всех показал кукиш. — Свобода должна быть неприкосновенна! Поступиться ею — значит потерять демократию.

Володя улыбнулся.

— Семен Викторович, зачем же так горячиться? Политические свободы никому терять не хочется. И не о них речь.

— Нет! Нет! И нет! — категорично произнес он.

— Ну и черт с вами! — отмахнулся Володя. — И с вашим разлюбезным капитализмом.

— Однако при всех изъянах, — заметил Джеймс, — этот строй все же более динамичен. Он приучает человека быть активным, воспитывает в нем инициативу и умение любой ценой добиваться успеха.

— Джимми, вы меня словно не слышите. Ведь именно о цене я и говорю. Вместе с предприимчивостью вы пробуждаете в человеке эгоизм, его первобытные инстинкты: властвовать и рвать из чужих рук добычу. Неужели вы не понимаете, стремление к наживе уродует души людей. Она делает из человека примитива и возвращает его в каменный век. Лично я предпочел бы куда более медленное развитие цивилизации, чем эта гонка, весьма разрушительная для личности и природы.

— Владимир, может быть, тогда объясните нам, какова была истинная цель общества недавних мечтателей? — прищурился Семен Викторович. — Разве не благоденствие?

— Да, благоденствие, — ответил он. — Но не в ущерб нравственности. Если вы помните, предполагалось воспитать человека новой формации, для которого справедливость приоритетна.

— Ну, как вы не понимаете, это же чистая утопия. А у них, — Мохов-старший указал на американца, — реальный пример настоящего процветания и демократии. Их страна — страна действительно равных возможностей. Там совершенно иное качество жизни. И никакой абстрактной заботы — все эксклюзивно. Не нужно изобретать ничего нового: делай как они и живи себе по-человечески.

— Недомыслие тоже эксклюзивно, — раздраженно заметил Некрасов. — А вам не приходило в голову, что возможности одного человека купить целый комбинат и распоряжаться им могут обернуться лишением возможностей нормально жить для нескольких тысяч людей? Потому что в полной власти законного владельца сократить их рабочие места или вообще закрыть все предприятие. Вам не кажется, что цена свободы предпринимателя преступно высока? И что подобное равноправие, о котором вы упомянули, вступает в противоречие со справедливостью?.. Это уже какая-то фальшивая демократия.

— А что ж вы хотели? — развел руками ростовчанин. — На то он и хозяин.

— Я бы хотел, чтобы он был хозяином своей судьбы, но не чужой. А что касается американского образа жизни, то это не что иное, как потакание человеческим слабостям и порокам. Известно же, хочешь преуспеть в бизнесе — похорони совесть. Эгоизм, хитрость, подлость в ходу у любителей наживы. Они обеспечивают успех, и считаются у них добродетелями. А мне бы хотелось жить по-русски: честней, чище, душевней. И то, что меня вынуждают жить по правилам хищников, мне не по сердцу.

— Но так все живут! — теряя хладнокровие, вскричал Семен Викторович.

— В том и беда, не по-божески это. Наши деды вслепую с большой кровью искали путь к более справедливому общественному устройству. Не нашли. Но я надеюсь, что Россия поднимет экономику и снова поищет его.

— Опять вы за своё! Джимми, что я вам говорил? Ну, посмотрите вы на него! Идеалисты — это какое-то проклятье России.

Володя усмехнулся.

— Идеи, что зерна из фараоновой гробницы, силы своей не теряют. Попадая на благодатную почву, они непременно прорастают. Так что хоронить их — пустая затея.

— Но позвольте! Какой же путь еще ей нужен? — начал выходить из себя Семен Викторович. — Ведь ничего лучшего пока не придумано!

— Вот именно, пока. Вы же согласны, что общество несовершенно?

— Да, согласен. Но в мире нет ничего идеального.

— Правильное замечание. Именно поэтому и надо искать. Мы сейчас из одной крайности бросились в другую. Однако порочны обе общественные системы, и вместе с тем у каждой из них есть что-то привлекательное.

— И что ж вы хотите, чтоб мы опять встали по разные стороны баррикад?

— Нет, конечно, — ответил Некрасов. — Коль мы теперь в одном лагере, было бы хорошо вместе поискать модель государства, которая устроила бы всех. Если лучшие аналитики земного шара, используя все самое удачное из мирового опыта, возьмутся за дело…

— Очередная утопическая чушь! — с едким сарказмом перебил Семен Викторович. — Вы что же думаете: что кто-то всерьез отнесется к этому бреду и станет корректировать свое государственное устройство?

— Семен Викторович, а у вас нет ощущения, что мы все давно уже на одной дрейфующей льдине. И безопасность сосуществования в данных условиях — не столь глупая вещь, чтобы пренебрегать ею.

— Как из Васюков не получилось центра Европы, хотя перспективы у этого городка по утверждению Бендера были ослепительные, так не получится и оптимальной для всех модели государства. Я в этом уверен, — ответил он. — А лучшего примера, чем Штаты, не вижу.

— Семен Викторович, а вы лукавите: жить, как Америка, не сможет никто. Даже Европа.

— Это еще почему? — разыграл он свое удивление.

Володя вместо ответа бросил взгляд на американца.

— Джимми, ваш товарищ не понимает, что такое Америка. Объясните ему.

— Нет уж, вы и объясняйте.

— Хорошо. Я буду краток. Америка — это доведенные до абсурда амбиции, намертво, по-бульдожьи схваченный рынок, импортные мозги и мощный военный кулак. И, кроме того, богатые ресурсы, благоприятный климат и завидное географическое расположение — не всем так везет.

Семен Викторович растерянно посмотрел на Джеймса. А тот досадливо заметил:

— Умных голов у нас и своих в достатке.

— Джимми, а что, по-вашему, сегодня представляет собой Россия? — спросил у американца Володя.

Тот слегка порозовел. И подумав, сказал:

— Россия? Ничем не обоснованная претензия на некую исключительную духовность, клептократия, нищая и потому опасная армия, непредсказуемая финансовая политика, огромная экономически запущенная территория и вымирающее население.

— Сильно сказано! — воскликнул Володя. — Но почему вымирающее? Разве у вас или в Европе рожают больше?

— Нет. Но там это еще не проблема. А в России с такими темпами деторождения уже через столетие останется около тридцати пяти миллионов жителей. Это население Польши. А кто будет владельцем ваших территорий?

— Да какая нам разница? — раздраженно сказал Семен Викторович. — Нас-то уже не будет!

— Зато будут наши внуки и правнуки, — заметил Некрасов.

— Вот пусть они и решают свои проблемы.

— Да, детей вы тоже не любите, — только и смог вымолвить Некрасов.

И как-то сразу стало заметно, что взаимный интерес у собеседников пропал.

Даша, воспользовавшись паузой, вновь пригласила всех к столу.

В эти ненастные дни от укуса змеи умерла Раиса Семеновна — бывшая заведующая клубом. Чуть распогодилось, и она выгнала гусей на травку. Сама села присматривать за ними. И среди выброшенного кем-то хлама вдруг увидела, как ей показалось, кусок шланга, как раз такой, какой ей нужен был в хозяйстве. Она подошла, попыталась поднять его, и тут же была укушена змеей, гревшейся на солнце. Противозмеиной сыворотки у фельдшера, конечно же, не оказалось. И транспорта — никакого под рукой. Вот она, вторая сторона медали райского захолустья.

Как только просохли дороги, все необходимое для стройки было завезено. Тут же появился Аркадий со своей командой, и работа пошла полным ходом.

Володя чуть ли не каждый день сообщал жене какие-нибудь новости. Подвели воду, проложили электропроводку, установили радиаторы для обогрева, дооборудовали канализацию. Зою это радовало. В дополнение ко всему за каждым таким сообщением неминуемо следовали подробности. Она этому не противилась, потому что тоже заболела стройкой. И когда, например, в доме заканчивали делать чердачное перекрытие, то Зоя уже не хуже какого-нибудь прораба знала, что это не что иное, как связка из чистого потолка, прибитого к балкам снизу, и пола, настеленного сверху, со слоем утеплителя между ними. Словом, она охотно вникала во все вопросы, которыми занимался Владимир.

Осень своим сказочным великолепием и задумчивым шелестом листопада сначала завораживает вас, увлекает, а потом и властно подчиняет себе. И однажды вы замечаете, что просыпаетесь с иными мыслями. Теперь для вас архиважно собрать урожай, подготовить его к хранению, а часть продуктов — законсервировать.

Малышей Зоя поручила бабушке и Лиде, а сама окунулась в свои заботы. И в этой суете ей нет-нет, да и вспоминалось ее безмятежное житьё. Раньше осень ничем не нарушала привычного ритма ее жизни. Возьмешь зонтик, переоденешься в плащ, и нет проблем. Сейчас другое дело. Но даже в эти горячие, хлопотные денёчки ей той полусонной жизни совершенно не хотелось. К вечеру тяжелели руки, побаливала поясница, шумело в голове, но в груди широко расправляла свои сияющие крылья радость.

Зоя говорила себе: «Все, что мне удалось сделать сегодня, я сделала ради благополучия моей семьи. Завтра у меня тоже все получится». И получалось.

К двадцатому сентября Аркадий и его команда завершили монтаж всего оборудования, закончили фронтон, вырезали со стороны улицы еще два проема для окон, поставили перегородки в срубе, рамы и двери и засобирались домой. При расставании Некрасовы заранее пригласили их на новоселье, намечавшееся на следующее лето.

Глава 24 Васенёв

В среду принесли телеграмму. Зоя прочитала и ничего не поняла.

«Еду из командировки. Заскочу повидаться. Буду в воскресенье.

Георгий».

Принесла ее Володе. Он, о чем-то задумавшись, сидел на краю люка подвала. Зоя прочитала ему текст. Володя прямо на глазах расцвел от счастья.

— Это же Жорка Васенёв, летёха. Вместе воевали, — пояснил он. — Помнишь, я ему этой зимой писал? Вот молодец, что не забыл.

— Ничего, что он прямо на уборку картошки угодит? Откладывать ее уже некуда. В этот раз мы и так припозднились.

— Ничего. Зато с нашими друзьями познакомится. Да, Зоя, как тебе нравится эта лестничка?

Он опустил руку вниз, щелкнул выключателем. Она тут же шагнула к люку и полезла в подвал. Лестница оказалась удобной. Ее проступь была сделана из досок, выпиленных в виде буквы «Р» без прорези. Ступеньки расширенной стороной уложены поочередно то в одну сторону, то в другую.

— Мне очень нравится. А что это за конструкция такая?

— «Утиный шаг». По ней даже ребенок сможет лазить. Видишь, и перильца надежные.

— Здорово! А где ты хочешь расположить полочки?

Лидка, узнав, что за гость едет к Некрасовым, всполошилась. Она забросала Зою вопросами: «А какой он — старый или молодой? Что у него за семья? Есть ли в вашем альбоме его фотокарточка?»

Снимка у Володи не оказалось, но о своем друге он рассказал охотно.

— Парень симпатичный. Лет ему этак… двадцать пять. Собирался жениться.

Лидка сначала приуныла, а потом поразмыслила и решила, что шанс у нее еще есть.

Настало воскресенье. День выдался солнечным, теплым. Сладковатый ветерок в углу двора то и дело кружил пожухлую листву. Все их испытанные друзья по традиции собрались к восьми часам и сразу же направились на огород. Не было пока только двоих: у Анатолия по выходным служба, а у Вари — пятимесячная Дашутка на руках. Зоя заканчивала кормление своих озорников, когда на пороге появилась Лидка. В своем коротком алом сарафанчике она выглядела весьма импозантно.

— Привет, Зоя! Как ты думаешь, понравлюсь я ему или нет.

— Привет, Лидуша! Тебя сегодня не узнать — готовая фотомодель. Боюсь, своими чарами ты не только заезжего молодца покоришь, но и еще кое-кого. Ты там, смотри мне, поосторожней глазками стреляй.

— Да брось ты, Зоя, издеваться. — Она подошла к зеркалу и со страдальческой миной на лице стала пристально рассматривать себя. — Посмотри, какой у меня ужасный нос. А уши?

Повернулась чуть влево, чуть вправо. Огорченно вздохнула.

— Нет, не понравлюсь.

Зоя рассмеялась.

— Глупая ты, Лидка. Еще как понравишься. Вот увидишь. Только б он был неженатым.

Их появление на огороде не осталось незамеченным. О, природа человеческая! Ничего-то в ней не меняется. Все мужчины, вплоть до мальчишек, ничего не могли с собой поделать. Их глаза то и дело приобретали несвойственный им алый блеск. Это плескалось в них отражение Лидкиного сарафанчика.

Первой не выдержала Люба.

— Лид, а, Лид, — с веселыми искорками в голосе позвала она.

— Чего? — подняла та голову от картофельной россыпи.

— Может, ты пока на кухне что-нибудь сготовишь, а? А то ведь своим пляжным костюмом всю нашу ударную силу деморализовала. Работа почти встала. Вон Антоха все губы искусал, да и у Ваньки моего рот не закрывается.

Взрослые заулыбались. Уши у Антошки покраснели, а Ванюша непонимающе заморгал.

Лидка кокетливо пожала плечиками.

— Могу и на кухне поработать, мне что, только с хозяйкой, конечно.

И они с Зоей отправились готовить обед. После двенадцати появился их долгожданный гость. Лидка, услышавшая во дворе радостные восклицания, пулей вылетела на улицу. Пока хозяйка мыла руки и заглядывала в зеркало, она из уст насквозь пропыленного старшего лейтенанта уже дослушивала комплимент.

Когда Некрасова подошла к нему и поздоровалась, а Владимир представил ее, Георгий ошеломленно посмотрел на Лидку. Очевидно, он принял ее за Володину жену. Зоя усмехнулась. Лидкино нетерпение и безрассудство любого поставят в тупик.

Георгий отнюдь не выглядел принцем. Но спортивная фигура, теплый взгляд, открытая улыбка и, разумеется, его молодость располагали к себе.

Едва успели познакомиться, подъехал Анатолий. А спустя несколько минут он, прихватив Георгия, отправился на огород. Зоя с Лидой с удвоенной энергией стали готовить обед.

С Дашуткой на руках и большим пакетом еще теплой выпечки появилась Варя. Кстати, и другие их друзья приехали не с пустыми руками. Геляевы привезли огромную миску вареников с творогом, Шевченко — лукошко яиц и аппетитный с мясной прослойкой кусок сала, Даниловы — кастрюльку голубцов с индюшатиной.

Столы поставили во дворе, и Варя, передав Лидке дочурку, занялась их сервировкой. Вазы наполнили фруктами, кувшины компотом, а графины — домашним вином.

Зоя сходила к Моховым и пригласила их. Заодно принесли от них большую скамью.

Покончив с уборкой картофеля, и приведя себя в порядок, вся немалая компания стала усаживаться за столами. Георгий сходил в дом за своим чемоданчиком и, приоткрыв его, показал Володе содержимое. Тот не удержался от восклицания:

— «Старочка!» Глазам не верю.

— Она самая. Это от нас с Петром и Димкой.

— Спасибо. Поистине офицерский подарок, — улыбнулся Володя. — Жора, представь себе, совсем недавно снится мне, что мы все вместе сидим в одном уютном кафе. На столе в графине «Старка» отдает янтарем, холодная закуска, салатик, и мы говорим о жизни. Вспоминаем чеченскую кампанию, своих товарищей, мечтаем о будущем, конечно, более спокойном и справедливом.

— Ротный, — удивленно привстал Георгий, — так мы же с ребятами неделю назад за графинчиком и сговорились порадовать тебя сим чудодейственным напитком. Вот и не верь в чудеса.

— Все, пора начинать, — деловито потер ладони Владимир. — Две ставь на стол, остальные в заначку для особо торжественных случаев.

Обед затянулся надолго. Целая вереница блюд еще ожидала своей очереди. Ребятишки вылезли из-за стола и отправились в дом смотреть мультфильмы. Те, кто постарше, взялись присматривать за маленькими непоседами. Бабушка осталась со всеми.

Беседа, словно переполненная паводком речушка, протекала широко и неспешно, затопляя все вокруг, омывая редкие островки разговоров. Порой она разделялась на два-три рукава и снова сливалась, а иногда меняла и русло.

Для всех присутствующих наш приезжий гость был носителем армейских настроений, и поэтому его слово имело особый вес.

— Ну, и что там нового в армии? — спросил его Саша Соколов.

— У нас пока все без перемен, — ответил Георгий. — Вооружение, техника, химзащита, рации все те же. Говорят, на новые образцы денег нет.

— Ну и не будет! — воскликнул Сергей. — Если только не тряхнуть самых богатых, хотя бы их золотую сотню.

— А не плохая мысль, — подхватил идею Евгений. — Государство позволило им обогатиться. Теперь оно имеет моральное право рассчитывать и на их помощь, хотя бы в виде займа. Лет за пять на их деньги можно перевооружить всю армию.

— Это было бы разумно, — согласился Владимир. — У нас сейчас тысячи дремлющих заводов, если их разбудить, на них можно наладить производство не только радиостанций нового поколения, не знающих никаких преград, но даже и «Скифов» — лучших в своем роде суперкомпьютеров.

— Георгий, а не подскажешь, отчего это ныне генералы косяками во власть повалили? — спросил его Сергей.

— А почему вас это беспокоит? По-вашему они плохие управленцы?

— Да они просто не хотят упускать власть из рук, — вмешалась Татьяна. — Чего-то этих патриотов в наших деревнях не видно.

— Каждый занимается тем, что умеет, — ответил Васенёв. — А патриоты они уж не меньшие, чем те, кто вообще не служил в армии.

— Да. Тут и крыть нечем, — согласился Сергей.

— Кстати, а как вам нравится последняя Госдума? — обращаясь сразу ко всем, с сарказмом спросила Татьяна. — На днях включаю телевизор, и что же я вижу? А там, на первом же заседании, наши идейные честные и передовые депутаты дают своим доверчивым избирателям урок правды: почти единодушно голосуют за собственные льготы, причем сногсшибательные. Думаю, что с ними со всеми случилось?

— Чего ж тут непонятного? — усмехнулась Елена. — С ними случилось то же, что и с аргонавтами, обласканными Цирцеей. Слаб человек.

— Да, — задумчиво проговорил Женя, — пенсии себе они, конечно, устанавливают завидные.

— Вот-вот, — сказал Сергей. — Неплохо бы всю их дружную команду хоть на одну смену к шахтерам в забой опустить. А? Для сравнения условий труда. Может, совесть заговорит у них?

— А я так думаю, — неожиданно для всех сказала бабушка, — депутаты эти — такие же, как и мы, люди и хотят жить лучше. Они знают, что ничего не переменится, и в эту жизнь бедняками возвращаться не хотят.

Татьяну это замечание еще больше подхлестнуло.

— А я смотрю на этих чистеньких, умных, светлооких, голосующих за собственное благополучие, а душу прямо-таки обжигает досада. Думаю, вам бы, родимым, за такую «активность» рученьки надо пообрывать, да на грошовые пенсии по инвалидности посадить. Господи, ну разве ж можно быть такими паразитами, а?! Ведь тысячи людей понадеялись на каждого из них!

Анатолий коснулся ее рукава.

— Не слишком ли ты строга, сестрица? Не наше это дело, судить их. Парламентская деятельность повсеместно хорошо оплачивается.

— В нищей стране следует быть скромнее. Рвались в депутаты воплощать свои высокие идеи в жизнь? Воплощайте! А уж по заслугам — и привилегии.

— Вот это правильно, — согласился Володя. — Не смогли ощутимо улучшить жизнь народа — возвращайтесь к нему и упивайтесь результатами своих дел.

— С вами трудно спорить, — заметил Анатолий. — Только скажу вам: зря вы свои сердца ожесточаете. С тем, чего нельзя изменить, лучше смириться.

— Ты, батюшка, своих прихожан призывай к смирению, пусть терпят, если могут! — возмутилась Татьяна. — А нам, коммунистам, не пристало пескарями по норкам прятаться. Нужно бороться за справедливость. Да, Женя?

— Ладно, Таня, не горячись, — взял он ее за руку. — И с Анатолием не спорь понапрасну. Кому по душе такая независимость депутатов от избирателей? Никому. Но кто виноват в этом?

— Ребята, — подал голос Володя. — У России сейчас много проблем. За что ни возьмись — больно. К слову, у меня не выходит из головы диагноз, поставленный нашей стране американцем. Он у Даши с Виктором гостил.

— Ну и что там за диагноз? — спросил Саша.

— А диагноз паршивый: заметная утрата духовности, власть воров и вымирающее население. Каково, а?

— Мрачноватый взгляд, однако, — сказал Женя, — но, по сути, все это не далеко от истины. В Подгорном сейчас умирает людей раза в полтора больше, чем рождается. Вероятно, такая же картина повсюду. И что мне совершенно не понятно, так это то, что выходцы из Советского Союза годами не могут получить наше гражданство. Редкостная глупость.

— А насчет воров я не согласен, — сказал Саша. — Я знаю вполне порядочных руководителей…

— Речь, конечно же, об олигархах, — перебил его Женя. — Ведь реальная власть у них. В этой когорте порядочных людей вряд ли отыщешь. В одночасье прибрать к рукам плоды труда миллионов людей и стратегические ресурсы государства могли только ловкачи и воры. И не удивлюсь, если теперь, блюдя свои интересы, они станут шантажировать его, а, может быть, при удобном для них случае и пытаться поставить его на колени.

— Бог не допустит, — заметил Анатолий.

— А вот как думаете, — обвела взглядом присутствующих Татьяна, — какими качествами должен обладать человек, которому для самоутверждения нужны гигантские заводы, фабрики, огромные площади земли, целые месторождения?

— Да уж, известно, не от щедрости богатеют, — сказал Сергей. — Тут в ходу скупость, изворотливость. Это ясно.

— В самую точку! — поддержала его Татьяна. — Так вот я и спрашиваю: кто сказал, что это амбициозное, фантастически жадное и тщеславное чудовище может быть хорошим хозяином? По отношению к кому и чему… к рабочим, стране, природе? Вранье все это! Некомпетентного или нечистого на руку директора сменить можно, а олигарха или его непутевых наследников как урезонить?

— Эти быстрее предприятие прикончат, чем согласятся признать себя неправыми, — заметил Саша.

— Вот именно! — подтвердила Татьяна. — И поэтому их аппетиты нужно ограничивать. А ведущие отрасли должны быть как минимум под контролем государства. Ведь Правительство без рычагов управления — не более чем статисты.

— Таня, тебя послушаешь, точно на митинге побываешь, — с легкой укоризной сказала Зоя.

— Извини, Зоечка, привычка, — смутилась Татьяна.

— Ребята, — произнес Владимир, — а я не перестаю удивляться терпению нашего народа. Вспомните: за последние годы уж как только не издевались над ним — терпит. Сначала законники потакали мародерам и вертели законом что дышлом. — Народ роптал, но терпел. Потом был передел собственности. — Народ матерился и снова терпел. Теперь новые издевательства последних хозяев: то газ, то электричество отключат, а то и отопление. Так и хочется предупредить их: «Ребята, а ведь доиграетесь! Бойтесь ярости терпеливого человека. Сейчас вы их морите и морозите — воздастся и вам!»

— Да, — вздохнул Женя, — все революции в России от долготерпения…

— Парни, не уводите разговор от темы, — раздраженно сказала Татьяна. — Я еще не договорила.

— Ради Бога, — примиряюще ответил Евгений.

— Так вот. Если на следующих выборах мы вернем себе власть, — заявила она, — сразу же проведем экспертную оценку приватизации крупнейших объектов. И через суды все исправим. Оставим этим жирным котам только то, что можно было приобрести без мошенничества, с обязательным условием: всю незаконную прибыль вернуть государству. Особенно придавим хвосты чиновникам, имеющим большой бизнес. Любому ясно, что выгоде и чести не ужиться вместе. Такие бизнесмены — подлецы первого эшелона. Уж они то, владея информацией, знают, на чём руки погреть — всех своих родичей озолотили. И с взяточниками быстро разберемся. Спустим чиновникам шкалу взяток и сроков, пусть знают, на что идут.

— У нас что, тюрьмы пустуют? — сказал Георгий. — Предателей надо в тюрьмах держать, рецидивистов там и прочих. А этих образованных и, в остальном, законопослушных людей, сажать себе дороже. Попался на крупной взятке? Значит, его ахиллесова пята — собственность. Вот по ней и бить надо. Дайте пять лет условно, конфискуйте имущество, запретите занимать руководящие должности. И пусть работает.

— Интересно, — сказала Татьяна, — а где он будет жить, если конфискуют его особняк или элитную квартиру?

— Переселите его семью в квартиру по нормам, оставьте необходимое имущество, и гуд бай, пролетарий! Взяток ему больше не дадут.

— Молодец, Жора, — хлопнул его по плечу Некрасов. — Руки отрубать, в тюрьмы сажать — это жестоко и глупо. Мне твой вариант на сто процентов нравится.

— А мне непонятно, почему у нас и пацану, угнавшему мотоцикл покататься и финансовому воротиле, укравшему десяток миллионов, дают одинаковые сроки? — сказал Данилов. — Где логика?

— Нет ее, козе понятно, — произнес Саша Соколов. — А вот дай этому пацану месяц, прополощи мозги и выпусти. Так он от радости как ежик на шарике будет прыгать.

Геляев, привлекая внимание, постучал пальцами по столу.

— Друзья мои, у каждого есть аргументы в пользу своей правды, — сказал он. — Но на что мы опираемся? На крупицу своих знаний, на свой крохотный опыт короткой, как миг, жизни? Мы видим и слышим только то, что нам дано увидеть и услышать. Однако истину может знать один Господь. И не нам считать преступниками тех, кто не осужден законом. Многие пришли к святости через грехи свои, через покаяние. И затем оправдались делами богоугодными.

— Да, ребята, довольно споров, — поддержал батюшку Володя. — Так ли уж важна исходная позиция каждого из нас? Разве мы не убедились, что при любом строе можно сделать народ бедным и бесправным или наоборот, обеспеченным и защищенным? Была бы охота. Вспомните: при социализме мы провозглашали социальные гарантии и кое-как обеспечивали их, а скандинавские страны уже тогда заботились о человеке лучше, чем у нас, а тем паче сейчас. Сегодня, опять же, мы выкладываем деньги за лечение и образование, а нефтяные страны Африки имеют возможность бесплатно лечить и обучать своих детей за границей. Очевидно, их социальная политика опять эффективнее нашей. Не правда ли?

Татьяна досадливо повела плечиком.

— Но это же все наше влияние. А тебе, Анатолий, на твои слова скажу вот что: если ты прав в том, что есть жизнь после смерти, то прежде, чем предстать пред очи господни, разорители России встретятся с палачами Ивана Грозного и Петра Великого. И пусть нынешние воры-благодетели хоть по три храма выстроят. Ворами они были в наших глазах — ворами и останутся. И ждет их встреча не с ангелами, а с Малютой Скуратовым.

Пока Зоя с Лидой готовили стол к чаепитию, Люба завладела вниманием.

— Ну, вот скажите мне, можно ли воскресить духовность общества, если в школе мы пытаемся привить ребятам веру в добро и справедливость, а жизненные примеры убеждают их в том, что легче отобрать, чем заработать; прав тот, кто богаче. Думаю, в такой атмосфере сознание детей исправить невозможно. Хотя, по совести говоря, уже и учить-то некого.

— Это правда, что у нас скоро десятилетку закроют? — спросила Варя.

— Правда. Стройку уже заморозили. Нас предупредили, что в следующем году, вероятней всего, оставят только начальные классы. А дети, которые постарше, будут учиться в Подгорном.

— Это за семь-то километров?! — ужаснулась Зоя. — И в зной, и в холод … И за что нам такое наказание?

— Проблема в том, что скоро не то, что учить будет некого, — заметил Володя, — но и работать будет некому, охранять границы, двигать науку.

— Да, позабыли люди первый завет Господа, — заметил Анатолий.

— Да разве в этом дело, — возразил Георгий. — Кому не хочется продолжить свой род? Но прежде чем обзавестись семьей, семь раз подумаешь, а стоит ли это делать? Нет никаких гарантий, что жилье получишь. А ведь семье нужна крыша, ребенку — уют.

— Да и беспризорников на улицах нынче больше, чем после войны, — сказала Татьяна. — Мы теряем их. Содержать нескольких детей для многих семей стало просто не под силу. И это вина не одних только родителей.

— Вот это верно, — поддержал ее Анатолий. — Таким семьям, бесспорно, помогать надо. Да еще процедуру усыновления детей хорошо бы упростить. Вот их и заберут и с улиц, и из казенных детдомов.

— Кроме материальной поддержки им нужно обеспечить еще и должное воспитание, — заметила Зоя.

— Чтобы вообще говорить о каком-то воспитании, — сказала Елена, — обществу нужно определиться, кого оно хочет вырастить из нынешних детей: будущих созидателей или циников и разрушителей? Десять лет духовной летаргии, видит Бог, для страны не прошли даром. Она многое утратила. А нравственность нужно оберегать так же тщательно, как и саму жизнь. Она для общества — что молоко для младенцев. Только в нравственной среде можно вырастить настоящего человека. Без нее общество обречено на деградацию.

— А я бы хотел спросить вас, — задумчиво обвел глазами присутствующих Женя, — правильно ли то, что лучшие детские книжки нашей поры вытесняются совершенной безвкусицей и ерундой?

— Это ошибка, — согласилась Люба, — очередная ошибка.

— Вот и я так думаю, — сказал Женя. — А они бы еще могли послужить воспитанию в наших детях настоящей дружбы и патриотизма. Согласитесь, помыслы их маленьких героев были ясны и бескорыстны. Они дети мечтателей. Наши газетчики нашли оправдание и царскому режиму и Белой гвардии. Думаю, пора оправдать и Красную армию. Не бандитов, палачей и фанатиков, которых с обеих сторон было в достатке, а идейных противников, сражавшихся за счастье русского народа. И тогда все станет на места.

— Это точно, — сказала Татьяна. — Бездуховность — причина многих преступлений. И, кстати, основным воспитателем наших детей сегодня, хотим мы этого или нет, становится телевизор. А коли так, нужно добиться того, чтобы этот воспитатель не был ни садистом, ни извращенцем, ни слабоумным.

— Но телевидение сплошь частное, — заметила Люба, — и поэтому, как мне кажется, в нравственные рамки поставить его практически невозможно.

— Ты ошибаешься, подруга, — возразила ей Татьяна. — Это вообще не проблема. Нужно лишь законом очертить границы дозволенного, а потом крупными штрафами за один сезон можно обанкротить любого, кто их нарушит.

— Однако такого закона все нет, — сказал Женя. — И что интересно, за единичное совращение малолеток — положен срок, а за массовое — нет. Это какой-то правовой идиотизм! Неужели так сложно понять, что для страны духовное единство общества — задача равноценная по важности её экономическому возрождению?

— Да, удивительно, — заметил Владимир, — как можно не видеть того, что в обществе, разделенном по имущественному признаку, другой силы, способной в трудную минуту сплотить людей, просто нет. У нас до сих пор нет внятной идеологии, то есть мировоззрения. А это еще более странная и редкая болезнь! Пора бы уж определиться с приоритетами. И если это Духовность, Благодеяние и Справедливость — этому и учить детей. Лично я думаю: искать справедливое мироустройство — это крест России, ее предназначение. И многие чувствуют ее высокую миссию. На мой взгляд, есть только одна национальная идея достойная России — создание духовной цивилизации. На ее реализацию с радостью будут работать все здравомыслящие люди. Потому что только духовность способна изменить и человека, и общество, и цивилизацию. Эта цель не агрессивна и вряд ли достижима, но благородна.

— Ты прав, Владимир, чем Россия воистину может улучшить мир, так это высоким уровнем духовности. Любой нормальный человек, в том числе и убежденный марксист, не сомневается в приоритете духовных ценностей над материальными. И основы духовности, как я считаю, заложены в христианстве. Я уверяю вас: именно православная вера — настоящее сокровище страны, ее оберег. Она — та чудесная сила, что способна скрепить общество. Кстати, это осознаем не только мы. Но и те, кто не оставляет попыток разрушить нашу страну, ослабить влияние православия, подорвать истинную веру людей. Но мы ее отстоим.

— Да, ребята, — думая о чем-то своем, сказал Женя, — украли мечту у народа.

Внезапный порыв ветра, как бы напоминая всем об осени, швырнул на стол несколько желто-багряных листьев. Стало хорошо и празднично. Несколько мгновений тишины вернули покой в смятенные души.

— Какой чудный день! — в восхищении сказал Некрасов. — А не пора ли нам что-нибудь спеть?

Его поддержали. Зоя подала ему гитару. Он, прикрыв глаза, задумчиво взял несколько аккордов и с чувством запел: «Осенние листья шумят и шумят в саду…» Песню подхватили. По лицам друзей было видно, что осеннее настроение овладело ими. Потом спели: «На тот большак», «Деревня моя», «Ямщик, не гони лошадей», «Ты сама догадайся» и многое-многое другое.

Всё-таки как хороши, как мелодичны наши песни. Не эта ли величественная грусть, от которой так сладостно замирают наши ожесточенные невзгодами сердца, и есть настоящая отрада для русского человека? Кто знает?

Наступил вечер. Все друзья Некрасовых, кроме Лиды, благополучно разъехались и разошлись по домам. Женщины убирали со стола, а Володя и Жора, разместившись у самой стены сруба, о чем-то разговаривали. Когда Зоя с Лидией, наконец, освободились, они подошли к ним.

— Не помешаем? — спросила Зоя.

— Нет-нет, садитесь, — ответил Володя. — У нас самый обычный разговор. Мы так давно не виделись, что никак не наговоримся.

— Володя вот интересуется исходом боя, в котором был ранен, — пояснил Жора.

— Это и мне интересно, — сказала Зоя. — О войне он не любит рассказывать.

— Ну, так слушайте, — предложил Жора. — Накануне той заварухи в составе полуроты я находился на спецзадании. Возвращаемся через сутки, и вдруг нам преграждают дорогу морпехи. Говорят, проезд запрещен. В городе банда. Включаем рацию: в эфире — наши работают открытым текстом и звуки боя слышны. По всем признакам — дело дрянь.

Говорим морякам: ребят выручать надо. А они: приказано никого не пропускать. Спрашиваю их офицера: вы-то по своим стрелять не будете? Нет, конечно, отвечают. Ну, тогда бывайте, говорю. Идем на выручку.

Тараним шлагбаум и жмем на всю железку к городку. Останавливаемся в лощинке. Уточняем задачу, определяем взаимодействие, место встречи. Договариваемся: в эфире до поры до времени — ни звука. И разъезжаемся.

Взяли южный сектор города в клещи, проехали по улицам, встретились на центральной площади. Нигде никого: ни бандитов, ни наших. Вдруг слышим, бой идет в районе железнодорожной станции. Мы туда. В бандгруппе два бэтээра, из пулеметов по станции долбят. И тут мы, как тетя из Киева. Спешились, ввязались в перестрелку. Такой расклад им не понравился. И они по быстрому, очень грамотно свернулись и умотали.

Ищу ротного — не нахожу. Лешка, командир третьего взвода, говорит: «Погиб он. Боец один видел, как все было. Чехи прямо на перекрестке из гранатомета по его машине ударили, та перевернулась. Комроты только выбрался, свалили его из пулемета, еще и бэтээром проехали по нему».

Взял я бойца, и поехал с ним к тому злосчастному перекрестку. Подъезжаем, смотрим, машина есть, а ротного нет. Кто и куда его увез, и главное — зачем? Неизвестно. Теперь-то уж ясно, что какая-то добрая душа подобрала его и доставила прямо к вертолету. А тогда мы решили, что его кто-то просто похоронил.

Вот и все. Через месяц меня перевели в другую часть на новую должность. И узнал я о Володином спасении только из его письма, посланного на адрес моих родителей. Это лучшая из новостей, полученных мной за всю жизнь.

— Жора, скажите, а на войне страшно? — спросила Лида.

— Не очень. Но всякое бывает. Иногда спасают инстинкты.

— В бою?

— Случалось, и в бою. Однажды было так. Сижу в воронке во время артобстрела и успокаиваю себя тем, что снаряд дважды в одно и то же место не попадает. Но беспокойство все нарастает и нарастает. Рискнул, перебежал в другое укрытие. И вдруг вижу: снаряд бац туда, где я только что был. Думаю, ангел уберег.

Но неприятней всего оказываться в таких ситуациях, когда ты на свету — и вдруг стрельба из темноты. Или, скажем, идешь ночью, и попадает тебе под ноги одна из «игрушек нохчи».

— А что это? — спросила Лида.

— Граната с вынутой чекой, обвязанная ниткой, — пояснил Жора. — Сыновья солнца любят такие шутки. Разбросают свои подарки по-тихому, а когда им суждено рвануть, никто не знает. Все зависит от случая: нитка ли перепреет, или кто заденет ненароком. Тут может спасти только реакция.

— Да, это и в самом деле страшно, — округлила она глаза.

Стемнело. Было уже около десяти, когда Лидка заявила, что ей пора домой, и потребовала себе провожатого. Взяла Георгия под руку и, предупредив Некрасовых, чтобы зря не беспокоились, увела его в противоположную от своего дома сторону.

Вернулся Жора к завтраку. Виновато улыбаясь, извинился. Наскоро привел себя в порядок, сел за стол. Рядом с собой положил какую-то вещичку в целлофане.

— Как самочувствие? — спросил Володя. — Устал, наверное?

— Все нормально. В дороге отосплюсь.

— Какие впечатления?

— С этой девчонкой обо всем на свете забудешь.

— Ты в курсе ее дел?

— Конечно. Она что открытая книга: читай, не ленись. Да, Володя, вчера не нашлось подходящего момента передать тебе вот этого зверька.

С этими словами он достал из пакета и протянул ему небольшого плюшевого кенгурёнка.

— Узнаешь?

Володя как-то нерешительно взял его. Пристально осмотрел игрушку и, прикрыв глаза, то ли ощупал ее, то ли погладил.

— Хм. Узнаю. Как-то раз заведующая давала мне его поиграть. Если не ошибаюсь, мне было тогда лет пять. А как он у тебя оказался?

Жора улыбнулся.

— Не так давно я зашел в детдом проведать твоего крестника…

— Какого крестника? — поразилась Зоя.

— Алешку.

И, вынув из нагрудного кармана рубашки фотографию, он коротким жестом подал ее Некрасовой.

— Вот он какой!

На ней был снят потешный головастый малыш. Его русые волосы были коротко подстрижены. Карие глазки выражали некое ожидание. Зоя машинально перевернула ее обратной стороной и прочла: «Некрасов Алеша, 2 года».

«Уж не сын ли его?» — перехватило у нее дыхание. Ошеломленно глядя на Володю, она передала ему фотографию. Он со спокойной улыбкой посмотрел на нее, прочитал надпись на обороте.

— Некрасов? Хорошо. Все, как и раньше: кто принесет ребенка, фамилию того человека и дают ему.

— А где ты нашел этого мальчика? — спросила Зоя.

— Однажды иду мимо трехэтажки и вижу, что из одного окна старуха машет рукой, подойди, мол. Подхожу ближе, жестом показывает: зайди в дом. Оказалось, что ее постоялица рожала дома без чьей-либо помощи. Родила ребенка и умерла. Муж ее недавно погиб, дом сгорел, вот бабушка и приютила женщину. Старушка сама на ладан дышит, а тут еще и новорожденный. Пристрой, говорит, куда-нибудь, а то ведь помрет малый. Вот я и отнес его в свой детдом. Выходили, значит, мальчишку.

Володя взглянул на Жору.

— Ну и какой он сейчас, Алешка?

— Смышленый парнишка. Я ему медвежонка подарил. Обрадовался. Бегает, тормошит всех. Теперь у них там новый заведующий — мужчина. По нынешним временам это неплохо. На случай, если захочешь написать, он дал свои точные координаты. Адресок — в сумке у кенгуренка.

— Жора, а зачем он мне передал эту игрушку?

— Ты так и не понял? Это твой семейный талисман. Когда заведующий принимал дела, он поинтересовался, что за вещи лежат в шкафу рядом с сейфом, и записал все втетрадку. Когда я назвал твою фамилию, он вспомнил об игрушке, заглянул в свои записи и отдал мне ее для тебя. А на словах передал, что принесла тебя молодая худенькая брюнетка. Сказала, что ребенок — не ее. Оставила сумочку с детскими вещами. А в ней была эта игрушка и записка с твоим именем и датой рождения. Тебе тогда был один год. Вместо подписи стояли инициалы: «Е.М.» Вот такие дела.

— А почему же мне раньше об этом не рассказали?

— Говорит, сначала мал был, а когда уезжал поступать в училище, об этих нюансах не вспомнили. Ну а потом, сам знаешь, были служба и война.

Володя помолчал.

— Спасибо, друг. Это неплохие новости. Есть над чем поразмышлять. Я обязательно напишу туда.

Через полчаса Георгий попрощался и уехал.

Лидка недели две ходила тихая, задумчивая. Иногда напевала что-то вроде: «Как мне тебя не хватает» или «Приезжай! Хоть на минуту приезжай». Сразу видно: влюбилась девчонка.

Однажды она пришла и, зарумянившись от удовольствия, показала Зое конверт.

— Жора письмо прислал. Тут есть кое-что и для вас.

Она вытащила и развернула голубоватый лист бумаги, исписанный размашистым почерком. В глаза бросилась первая фраза: «Здравствуй, моя Лидуся! Я ужасно скучаю по тебе…»

— Вот читайте, — указала она ей на один из абзацев.

Зоя, увидев надпись «Для Некрасова», прочла вслух: «Володя, на собрании личного состава части я предложил посодействовать тебе в приобретении хороших протезов. Ребята поддержали меня. Теперь, опираясь на решение собрания, мы с друзьями всесторонне изучаем этот вопрос, пишем ходатайства в инстанции, ищем источники финансирования. Надеемся на успех. Будь здоров. Жора».

Это чудесная новость.

Однажды, когда уже стояли холода, нежданно-негаданно приехали на микроавтобусе Женя с Анатолием. Они привезли для Владимира десятка два досок. Занесли их в летнюю кухню, аккуратно сложили. Одну показали Володе.

— Неужели это липа?

— Она самая, — сказал Женя.

— Это ж такой дефицит. Как вам удалось ее раздобыть?

— Да так, достали по случаю. Мы рассудили, что только мастер способен извлечь из нее красоту. Так что тридцать пять погонных метров твои. Украшай свой терем.

— Вот это подарочек! Как вы догадались, что я мечтаю об этом?

Ребята хитро улыбались. Глаза у Володи сияли.

— Ну, теперь-то мне есть чем заняться, зима не пройдет впустую. В лепешку расшибусь, а к маю декор сработаю. Спасибо, мужики.

Зима в этот раз Некрасовым показалась короткой. Много времени они посвятили детям: читали им сказки, разучивали с ними считалки, стишки. Все вместе ходили на прогулки. Однако особо расслабиться не удавалось: хлопот по хозяйству было по-прежнему немало.

Володя, как и обещал, занимался резьбой по дереву. Он сам делал себе резцы, разрабатывал сюжет рисунка, долго и терпеливо выпиливал лобзиком и всевозможными ножовками сложные орнаменты. Он сделал обрамление для слухового окна, карнизы для фронтона и крыльца, наличники для окон и входных дверей и одни ставни. А теперь из обрезков досок он вырезает украшения в виде накладных розеток для крылечка.

Весна началась с приятной для них новости. Жора вызвал Лиду на переговоры и сделал ей предложение. Она, разумеется, согласилась. И, спешно приведя в порядок свой гардероб, через двое суток покинула поселок. Некрасовы были рады за друзей и, конечно же, желали им счастья.

Глава 25 Помни о нас

Как только растаял снег, и немного потеплело, Владимир зачастил в новый дом. Работы там, разумеется, было еще предостаточно. Прошло всего недели полторы. И тут Володя почувствовал недомогание. Измерили температуру: тридцать семь. Простудился, решили они. Рамы не остеклены — вот и результат. Зоя достала малиновое варенье. Заварила чай на травках. Ну, думает, дня на три муженёк в моей власти. На ночь растерла его водкой, дала аспирин.

На следующее утро она тихо встала, оделась и выскользнула за дверь. Сделав кое-что по хозяйству, приготовила завтрак и вернулась в дом. Ее встретила обеспокоенная бабушка.

— Что-то неладное с Володей: бормочет, а что, не разберешь.

Зоя, полная дурных предчувствий, поспешила к нему. Владимир, весь укутавшись в одеяло, лежал на боку с запрокинутой головой. Она с испугом заметила несвойственную ему бледность. Пощупала лоб.

«Боже! Да он горит весь. Что же я наделала? Столько времени упустила». Зоя затормошила его.

— Вова, Володенька! Ты меня слышишь?

Страх, вызванный тем, что она может потерять мужа, на какое-то время лишил ее самообладания. Но вот он с видимым усилием разлепил, будто сросшиеся, ресницы и долго неузнавающе смотрел на нее. Его непривычно замутненный взгляд постепенно обретал осмысленность.

— А, Зоенька, — прошептал он спекшимися синюшными губами.

— Володя, что с тобой?

— Не знаю.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова — как чужая, и тошнит.

— Сейчас вызовем скорую помощь. Только температуру измерим. Потерпи, пожалуйста.

Она сунула ему под мышку градусник. Через пять минут смотрит — тридцать девять и семь. Позвонила фельдшеру — никого. Набрала телефон районной больницы. Дежурный врач выслушал ее, уточнил симптомы, дал несколько советов и предложил попытаться доставить к ним больного своим транспортом — их легковушкам по бездорожью все равно не пробиться в Ольховку. Зоя задумалась. Рука сама набрала номер. Гудки бесстрастной вереницей устремились в неизвестность.

— Слушаю, — раздался ровный женский голос.

— Извините, это Некрасова. Вы не скажете, куда я попала?

— Зоя, что с тобой? Не узнала меня? Это Таня.

— Таня?.. Вот хорошо. У нас Володя заболел. Температура под сорок. Нужна госпитализация, а скорую — не обещают. Вся надежда на Женю. Он дома?

— Дома. Да как на грех с утра весь двигатель разобрал: кольца меняет. Подожди, сейчас я позову его.

Как странно. Время будто бы противодействует нашим желаниям. Иногда чудится, что целые часы прямо-таки сливаются между собой, и ты физически ощущаешь непрерывность и стремительность времени. Зато эта пара минут ожидания выявила его явную дискретность. Секунды, словно остывающие капли сахарного сиропа, просто зависали на своих тонких прозрачных ниточках. Зоя, почти не дыша, напряженно вслушивалась в загустелую тишину. Наконец в трубке зашуршало.

— Алло, Зоя! — раздался энергичный Женькин голос.

— Да, Женя.

— Я в курсе дела. Часа через полтора машина будет на ходу. Заправлюсь — и сразу к вам. Разыщи фельдшера, пусть прихватит санитарную сумку и носилки. У меня же списанная «скорая», весь крепеж на месте — на носилках и повезем. Захвати документы и на всякий случай резиновую обувь. Да, Зоя, позвони в бригаду, может, трактор дадут для сопровождения. Там есть одно паршивое место, где застрять — раз плюнуть. Ну, все, ждите.

Солнце было в зените. Машину то и дело подбрасывало, швыряло из стороны в сторону, заносило. Несколько раз ее разворачивало поперек дороги. У Зои от страха и жуткой тряски судорогой сводило мышцы. Вероятно, то же самое испытывал и фельдшер, намертво уцепившийся за ремень. Носилки с Володей были закреплены с правой стороны. Для подстраховки его прихватили ремешками. Он был в беспамятстве. Зоя как могла поддерживала его, поправляла ему подушку, одеяло. Перед развилкой на один из хуторков УАЗ остановился.

— Вот невезуха! Посмотрите, что этот варвар с дорогой сделал.

Зоя с Юрием выглянули и ужаснулись: дорога была раздавлена на три рваные вихляющие полосы.

— «Кировец» прошел. После него нам не проехать, в момент на мосты сядем.

— Что же делать? — вырвалось у нее.

— Будем пробиться окольными путями.

Женя съехал с грунтовки и повел уазик по целине, держась дороги. Ехали и по лугам, и вдоль лесопосадок, и по склонам оврагов, случалось, и по краю озимей. Перед глубокой лощиной он остановился. Вышел из машины, осмотрелся.

— Зоя, ну, как там Володя?

— Ему очень плохо. В сознание не приходит.

— Значит, у нас нет времени искать объезд, тем более его может и не оказаться. Если нам удастся перемахнуть эту балочку, то без особых проблем проедем еще километров семь. Рискнем?

— А назад сможем выбраться?

— Этот склон более пологий, выберемся.

— Ну, тогда надо ехать, — она обреченно вцепилась в носилки.

— Поехали. Где наша не пропадала!

Уазик, оставляя за собой два жеваных следа, начал медленно сползать вниз. Пассажиры, будто со стороны, оцепенело наблюдали за происходящим. Когда он преодолел две трети пути, Женя отпустил тормоза. Автомобиль, вмиг набравший сумасшедшую скорость, благополучно завершил спуск и начал свой отчаянный взлет на противоположный склон. Но вскоре запас инерции иссяк, и уазик, ярясь и выдыхаясь, стал усердно карабкаться вверх по мокрому изумрудному ковру.

Когда до горизонта оставалось метров двадцать, крутизна подъёма увеличилась. Колёса стали пробуксовывать все чаще и чаще и, наконец, движение вперед прекратилось вовсе, и автомобиль начало неудержимо стаскивать назад.

— Боже! — неожиданно для себя Зоя перекрестилась. — Только б не перевернуться.

— Спокойно. Все обойдется.

И действительно, все обошлось: уазик стащило на дно балки. Быть игрушкой слепого случая — как это страшно!

— Меняем тактику, — твердым голосом заявил Женя. — Будем карабкаться по склону наискось.

И автомобиль, опасно накреняясь, медленно пополз наверх. К надрывному рокоту двигателя примешались не слышные ранее жалобные скрипы и повизгивания всего корпуса. От каждого покачивания немело сердце. Такого мучительного и постыдного страха Зоя еще не испытывала никогда.

Но вот, наконец, они и наверху. Перед ними залитая солнцем серо-зеленая степь. Дурнота отступила. Женя заглушил мотор, приоткрыл дверцу, закурил.

— Пусть мой конек-горбунок отдышится. Я сегодня на двигателе кольца поменял, и вместо щадящей обкатки дал ему такую нагрузку, что и сам удивляюсь, как его еще не заклинило.

Юра нетерпеливо выскочил из салона. Ему явно захотелось походить по надежной твердой земле. Зоя с тревогой всматривалась в лицо Володи. Оно начало приобретать чуждые, незнакомые ей черты.

«Бедная моя половинка! Как же тебе сейчас трудно приходится. Я едва пережила этот страх, а у тебя противник куда серьёзней — сама смерть».

Чаем из термоса она смочила его сухие, выбеленные жаждой губы. Положила руку на его горячий лоб.

«Потерпи, родной. Мы уже скоро приедем. В больнице хорошие врачи. Они обязательно тебе помогут. Только ты, пожалуйста, не сдавайся. Я знаю, ты сильный. У тебя получится. Держись, милый».

И опять, словно принесенную морским прибоем мыльницу, остервенело швыряло их на бесчисленных кочках и промоинах. Через полчаса их автомобиль уткнулся в развороченную колесами «Кировца» дорожную насыпь.

— Всё ребята, приехали, — вздохнул Женя. — Вот этого самого места я и опасался. Его не обойти, не объехать. Сразу за дамбой вполне проходимая дорога. До райцентра — рукой подать: километра четыре. Машину придется оставить здесь, а Володю понесем на носилках. Другого выхода у нас нет.

Все стали готовиться к пешему походу. Зоя укрыла Володю одеялом. Выгрузились. Женя взялся за ручки носилок впереди, она с Юрием — сзади. И пошли. Двести метров сплошного жидкого месива. Ноги то и дело расползаются, спина в горячем поту, руки немеют. Передохнуть — никакой возможности. Это была пытка. И вот победа: они все-таки добрались до дернистого места. Поставили носилки, обессилено опустились рядом с ними. Перевели дыхание.

— Надо было кого-нибудь из мужиков еще прихватить на подмену, — посетовал Женя. — Не додумали. Ну да ладно теперь. Жаль, в такую грязь здесь никто не ездит, так что попутки ждать не приходится.

— Женя, может быть, мне сходить за машиной? — спросила Зоя.

— Верно. Нам нельзя терять время. Только иди не в саму больницу, а до первого телефона. Вызови «скорую», и езжайте нам навстречу. Договорились?

— Конечно. Я буду спешить.

— Ну, вот и молодец. За нас не беспокойся. Если у них нет машины, донесем и на руках, правда, Юра?

— Донесем. Куда мы денемся?

Зоя приблизилась к Володе. Он, напряженно запрокинув голову, лежал на боку. Склонившись к нему, она шепнула: «Держись, милый. Я пошла за помощью. Жди меня».

В этот раз «скорая помощь» приехала быстро. Рядом с шофером легковой машины сидела седоволосая коротко стриженая женщина. Ее лицо было озарено каким-то внутренним счастьем. В ответ на слова Зои она кивнула: «Садитесь». Взмокших от пота и пошатывающихся от усталости ребят, они встретили на полпути к райцентру.

Погрузили Володю в «скорую». Юра сдал свои полномочия врачу. Зоя растроганно попрощалась с ребятами, и они расстались. Им нужно было засветло вернуться в Ольховку, а ей, разумеется, остаться.

Еще в дороге врач измерила температуру тела Владимира, дотошно расспросила Зою, как проявилась его болезнь. Ощупала мышцы шеи, попыталась наклонить его голову к груди. Помрачнела. Озабоченно посмотрела на нее.

— Неважны ваши дела. По всем признакам — менингит, проще говоря, воспаление мозговых оболочек. Болезнь чрезвычайно коварная. Сейчас сделаем все необходимые тесты, но от вас нужно согласие на поясничный прокол для исследования спинномозговой жидкости больного.

— А это очень опасно?

— Опасней не сделать этого. У него состояние очень тяжелое. Отказавшись, вы можете лишить его последнего шанса.

— Я даю такое согласие.

— Ну, вот и хорошо. Стало быть, мы еще поборемся за его жизнь.

Меньше чем через час Володя был помещен в реанимационную палату. Зоя, оглушенная несчастьем, сидела в пустом полутемном коридоре и глотала слезы. Ей было жалко и Володю, и их ребятишек, и себя. Чья-то дружеская рука легла ей на плечо. Зоя подняла голову — врач. Она присела рядом.

— Плачем?

Зоя шмыгнула носом, мол, что мне еще остается?

— Уверена, сейчас ему значительно легче. Мы снизили ему внутричерепное давление и ввели лекарства.

— Так он выздоровеет?

— Мне очень хочется сказать вам что-нибудь обнадеживающее, но делать какие-либо прогнозы преждевременно.

— Извините, а исходя из вашей практики, когда можно ожидать улучшения здоровья?

— Если бы мы начали лечение часов двенадцать назад, то через три-четыре дня он бы уже просился на прогулку. А в данном случае болезнь может принять затяжной характер. Возможны головные боли, различные осложнения со зрением, слухом; припадки, паралич. Короче говоря, нужно быть очень сильным и удачливым человеком, чтобы победить эту болезнь.

— Я знаю, он победит ее. Только… ему нужно помочь. Ведь он очень устал, — сказала Зоя, и с надеждой посмотрела в лицо врача. — Пожалуйста, пустите меня к нему.

Врач отшатнулась.

— Даже и не думайте об этом. Болезнь — инфекционная. Нам и так предстоит взять всю вашу семью под особое наблюдение. Входить в ту палату можно только медперсоналу. И еще… ваше присутствие в ней ничего не может изменить. Ваш муж в коме и не реагирует даже на болевые раздражители. Он никого и ничего не слышит.

— Он может не чувствовать боли, но я знаю, что мне достаточно взять его за руку и он станет в два раза сильнее.

— Почему вы так уверены в этом?

— Потому что я буду бороться вместе с ним.

— Но он не узнает, что вы взяли его за руку.

— А я убеждена, узнает.

— Позвольте спросить, каким образом?

— А как узнаёт мать, что ее ребенку плохо?

— Но мне представляется, что такая духовная связь возникает в период вынашивания ребенка.

— Да. Но с его рождением она ведь не теряется. Почему?

Врач беспомощно развела руками.

— Ну, я не знаю…

— А я думаю, все объясняет взаимная нужда друг в друге или, говоря иначе, — любовь. И если она возникает между взрослыми, то это не просто духовная близость двоих, а полное взаимопроникновение их мыслей и чувств.

— Вероятно, вы правы. Вырастая, ребенок обрывает эту ниточку, — тяжело вздохнула она, — потому что начинает любить других. А мы-то еще долго чувствуем, когда с нашими детьми происходит что-нибудь скверное, в то время как они, увы, наших бед не чуют.

— Я не могу без него.

— Вы… своего мужа давно знаете? — по-домашнему тепло поинтересовалась врач.

— Около четырех лет. Как-то раз в нашу больницу доставили из Чечни партию раненых. Хуже всех обстояли дела у Володи…

И Зоя так же откровенно, как однажды расскажет и своей матери, поведала врачу их нехитрую историю. В процессе ее рассказа с Галиной Васильевной они и познакомились.

— Бедный мальчик, — вздохнула она, — смерть за ним по пятам ходит. Что ж теперь делать? Остается уповать на вашу любовь и Божью милость.

— Да. И я не теряю надежды. Но мне очень хочется ему помочь.

— Значит, вы тоже медик. Ну что ж. Тогда мы с вами попробуем чуть схитрить. Сейчас где-нибудь устройтесь, отдохните, а утром приходите к восьми часам. Переоденем вас в халатик, и «поработаете» у нас сиделкой.

Маша встретила Зою как сестру. Ее мужа дома не оказалось: уехал в отпуск. Насильно усадила подругу за стол и накормила. Для отдыха она отвела ей маленькую спаленку и, перенеся туда же один из телефонов, сказала: «Звони куда надо и сколько хочешь».

Оставшись одна, Зоя села возле телефона и задумалась. Кому звонить? Кроме Маши, у нее здесь — никого. Да и кто ей вообще в этой ситуации помочь может? За что же им это наказание?

Веки начало пощипывать. Но ведь нужно же что-то делать. Может быть, Толя что-нибудь посоветует?

Анатолий поднял трубку. Выслушал ее и немного успокоил.

— Наедине с горем не оставим. Девочки уже взяли шефство за твоими ребятами. Дежурят по очереди. А мы всем приходом будем молиться за Владимира. И все образуется. Вот увидишь!

Утром, наспех позавтракав, Зоя направилась в больницу. Дежурная медсестра была в курсе дела. Халат и маска для Некрасовой были уже приготовлены. Она переоделась, и ее проводили в реанимацию. Володя, все такой же бледный, с еще более запавшими глазами, лежал под капельницей. Когда они остались одни, Зоя села подле него, погладила его лицо.

— Ну, здравствуй, родной! Это я — твоя Зойка. Тебе трудно сейчас, милый, — стала она говорить ему вполголоса, — и, наверно, ничего не хочется, кроме покоя. Но я тебя не хочу отдавать… ему.

Она взяла его руку в свои ладони.

— Ты не должен забывать о нас, не должен. Я знаю, ты меня слышишь. У меня сегодня такое ощущение: словно мы вдруг провалились в тот самый день, когда я впервые увидела тебя. Но на самом деле все уже не так. Тогда ты принадлежал только самому себе, а сейчас — всем нам. Ты должен помнить главное: у тебя есть Алёнка, Артёмка, я и бабушка. Помни о нас.

Тихие слёзы заволокли мир. Роем кружились обрывки мыслей.

— Володя, ты, пожалуйста, не сдавайся. Умереть просто. Стоит лишь забыть о нас, о наших с тобой мечтах, и тебя уже ничего здесь не удержит. Но мы с тобой еще не достроили свой дом, не поставили на ноги наших ребят. Мне одной с этим не справиться. Помни: все наши надежды связаны с тобой. Ты ведь любишь нас, я знаю. А мы любим тебя. И поэтому покидать этот мир тебе никак нельзя.

Зоя как могла, старалась удержать его в этой жизни: голосом, руками.

— Ты не теряй веры в нас. Может, это испытание послано нам, чтобы лучше познать самих себя и по-настоящему оценить подаренное нам судьбой счастье? Кто знает. Володенька, милый, гони прочь все черные мысли. Думай о нас, только о нас, о наших с тобой планах. Помни о ребятишках. Помни, что ты нам нужен, очень нужен!

Она гладила его лицо, руки, грудь и говорила, говорила, говорила.

В одиннадцать сорок пять Володя пошевелился, судорожно сглотнул, пошарил правой рукой по одеялу. Она тут же взяла его за руку. Он на какое-то мгновение замер и открыл глаза. По ее щекам заструились слёзы.

Когда к вечеру Зоя вернулась в свою комнату, Маша подала ей целый лист, исписанный фамилиями и номерами телефонов. Эти люди интересовались состоянием здоровья Володи и предлагали ему свою помощь.

От одного из них Маша узнала, что во время утренней службы в церкви местный священник рассказал своим прихожанам о беде Некрасовых и призвал их помочь им. А потом они молились за исцеление Владимира. Все это глубоко тронуло Зою.

На следующий день она показала этот листок Володе.

— Все эти люди предлагают нам свою помощь. А Люба с Варей присматривают за нашими ребятишками. Все-таки здорово, что мы не одни, правда?

— Да, милая. Я уже думал об этом.

На пятые сутки болезнь начала отступать, и Володе пообещали, что уже завтра его переведут в общую палату. Необходимость в ее присутствии пропала, и Зоя стала думать о доме. После тревог и бесконечных терзаний в ее душе воцарилось полное умиротворение. Днем она хорошо отоспалась, сходила на рынок, побродила по магазинам. Купила для Володи меда, орехов, фруктов и отправилась в больницу.

Болезнь заметно преобразила Володю. Увидев жену, он заулыбался.

— Я уже соскучился.

— Это хорошо.

Зоя присела рядом с ним, провела ладонью по его влажному лбу, щеке, заросшей колючей щетиной.

— Ну, рассказывай, как дела?

— Представляешь, мне сегодня приснилось, что мы с тобой танцуем.

— Приятно слышать, милый. Значит, идёшь на поправку. Володя, а что ты испытывал в тот момент, когда очнулся?

— Чудовищную сухость в горле, я еще подумал: окаменело оно, что ли? И тут же справа повеяло таким нежным теплом, что я сразу понял — ты, ты здесь рядом. И каждая клеточка моего тела затрепетала от счастья.

— Вовка-Вовка, — Зоя взъерошила его чуб, — оно ведь и меня тогда захлестнуло. Как хорошо, что ты вернулся!

— Зоенька, я вот думаю, меня всегда кто-нибудь спасает, в чем-то помогает мне. Я уже стольким людям обязан. Когда только я смогу им вернуть долги? И в первую очередь — тебе, мой ангел.

Он взял ее руку и несколько раз поцеловал. Она сказала:

— Володя, мы давно уже — одно целое. Спасая тебя, я спасаю и себя. А долги вернуть, надеюсь, еще успеем. Знаешь, мне так хорошо сейчас: я поверила и в Бога, и в людей.

— Ну и молодчина.

— Володя, я вижу, что ты на пути к выздоровлению, и начала беспокоиться о детях. Как там они без нас?

— Тебе действительно пора домой.

— Так ты справишься без меня?

— Ну, конечно, милая? Я и сам скучаю по малышам. Интересно, о чем они сейчас там болтают?.. Тебе надо ехать. Кстати, как там с дорогой?

— Подсохла. Вчера рейсовый пошел на Ольховку.

— Замечательно. Купи ребятам гостинцев и отправляйся. У тебя не так много времени осталось. Давай прощаться. Ребят от меня поцелуй. И всем нашим друзьям приветы передавай. Я лишний раз убедился, что дружба столь же бесценна, как и жизнь, свобода, любовь.

— Ну, выздоравливай, половинка моя, — Зоя поцеловала его и поднялась со стула.

— Вот именно — половинка, — горько улыбнулся он.

Глава 26 Дом, в котором поселилось счастье

Дома Зою ждала телеграмма: «Дядя Володя, как у вас дела? Сообщите номер своего телефона. Вера». Зоя так и села.

— Ну, дела… Видно, эта девочка не шутила. Она бы точно забрала моего Вовку к себе. А ведь почувствовала неладное. Ай да Верочка! Надо ответить ей.

В субботу зашли Даниловы, узнать, как дела? Они сели на скамейку у дома, разговорились. Через четверть часа пожаловали Шевченко с Геляевыми. Зоя начала волноваться: «Надо думать, чем гостей кормить». И тут у калитки появился Аркадий со своей командой. «Не случайно все это», — поняла она.

— Всем доброго здоровья! — поприветствовал он.

— И вам доброго здоровья! — ответила Зоя.

— У вашего дома пора скамейки в три ряда ставить, а то некуда и присесть, — пошутил Аркадий.

Все заулыбались: гостей и впрямь было многовато.

— Зоя Николаевна, я вот что подумал: хороший у тебя муж, только уж больно самостоятельный. Дом-то ваш почти готов. Осталась, можно сказать, косметика. Мы пришли поработать немного. Давай-ка, голубушка, нам ящик с инструментом, краску, ну и прочее.

Зоя растерялась.

— Спасибо вам, конечно. Но Володя меня за это не похвалит.

— А ты что же, без его похвалы и жить не можешь? — прищурился Аркадий.

— Не могу, — улыбнулась она.

— А если он, толком не окрепнув, опять полезет недоделки устранять, это будет лучше?

— А ведь полезет, — усмехнулся Женя. — Этого гусара хоть привязывай. Хорошее дело вы задумали, мужики. Мне это по душе. Сейчас артелькой и навалимся.

Все его поддержали. Через полчаса работа в доме кипела. Бригадирствовал Аркадий. Одновременно красили, белили, стеклили и обрабатывали швы; что-то прибивали и остругивали, а санузел и печь выкладывали кафелем.

Зоя бросилась на кухню. Критически осмотрела свои запасы и пришла к выводу, что без покупок не обойтись. Стала собираться в магазин.

Вдруг подумала: надо же сообщить Соколовым об этом «вавилонском столпотворении», иначе обидятся. Попросила сходить к ним Данилову Светлану и рассказать тете Варе о том, что здесь творится. Так, на всякий случай.

Из магазина Зоя вернулась вместе с Варей. Она и стала помогать ей на кухне. Саша пришел позже и присоединился к мужчинам.

Часам к пяти все начатые работы были практически завершены. Аркадий, приглаживая свои короткие волосы, пригласил Зою в дом.

— Принимай работу, хозяйка. Делали все по уму — как себе: надежно и красиво. Когда все хорошо высохнет, вам нужно будет еще раз покрасить пол — для блеска. А стены обшивать вагонкой рано, дом еще осядет маленько. Ну, Митрофанович это все и сам знает. Он у вас по части строительства дока. Домов не строил, а делает как надо. Молодец! Честно признаюсь, это второй человек после отца, которого я зауважал по-настоящему.

Прямо с крылечка Зоя заглянула в комнату. Как все хорошо, светло, чисто. Пахнет, правда, сейчас не сосной, а краской и сырой побелкой. Зоя обернулась к бригадиру.

— Мне все очень нравится, Аркадий. Спасибо вам за помощь и за добрые слова.

Тот счастливо крякнул.

— Мне и самому здесь все по душе. Сразу видно: задумано с любовью. А это, — кивнул он вниз, — «съездные» из дубовой доски и специальное перильце — для удобства.

— Спасибо. Без вас мы бы еще долго строили. Теперь, как только Володя вернется и немножко придет в себя, устроим новоселье. Вас приглашаем первым. Приходите с женой.

— Премного благодарен. С большой охотой.

Конечно, очень многое в доме сделано руками этого человека. Минут пятнадцать спустя Зоя слышала, как он пояснял Геляеву, почему они не вытащили штырь, вбитый в коньковый прогон рядом с трубой. Эта штука — весьма удобная вещь. С помощью шнура, продетого сквозь выкованное в штыре кольцо, протаскивается канат. А уж по нему можно в два счета на крышу забраться.

— Да что и говорить, здесь все продумано до последней мелочи, — подытожил Аркадий.

Во вторую пятницу мая Владимир вернулся домой. Зоя так соскучилась по нему, что ей ни на минуту не хотелось оставлять его. Да и Аленка с Артемкой, похохатывая и повизгивая от нетерпения, оба лезли к нему на руки. Володя, пощекотав Аленку своими короткими усиками и несколько раз чмокнув в щечки и шейку, опускал ее на пол, тут же беря на руки Артемку. И опять все повторялось.

Дом Володя осматривал и ощупывал со счастливой улыбкой, иногда приговаривая: «Я так и хотел сделать… Это неплохо… Здорово придумано… Толково… Кафель я собирался положить в центре посветлей. Ну, ничего. В этом тоже что-то есть».

— Знаешь, Зоенька, я доволен. По-моему, этот домик нам подходит. Ты как считаешь?

— Еще как подходит! Здесь нам будет хорошо, правда?

— Обязательно.

— Найдем работу, тебе выхлопочем протезы, вырастим и выучим детей. Потом Аленку выдадим замуж, Артемку женим, понянчим внуков, а уж тогда поживем и для себя.

Оба рассмеялись.

— Кстати, бабушка от нашего дома тоже в восторге, ей не терпится переехать. И ребятам нравится. Как только зайдут, сразу начинают носиться по комнатам — хохочут, топают. Володь, а не пора ли подумать о мебели?

— Зоя, не лукавь. Ты уже все обдумала, я знаю. И я с тобой согласен.

— Вот так ты всегда, даже не выслушаешь. Тебе что, не интересно?

— Ужасно интересно, но я страшно люблю сюрпризы.

— Ну, ладно. Постараюсь удивить. Только и ты уж, пожалуйста, меня не огорчай, будь осторожней. И пока не окрепнешь — никаких работ.

— Договорились. С завтрашнего дня буду делать все по твоей команде.

— Хорошо… А почему не с сегодняшнего? — спохватилась Зоя.

— А сегодня нам с тобой нужно кое-что сделать.

— Что именно? — с подозрением спросила она.

— Дом украсить.

— И не думай!

— Зоенька, операция простейшая. У меня давно уже все вымерено и подогнано. Фрагменты небольшие, легкие. Осталось только поднять и прибить, кое-где взять на шурупы. Нам понадобится не больше часа. Ну, согласна?

— А тебе уже можно?

— Конечно, конечно, Зоенька. Я совершенно здоров. Пока не сделаем — не усну.

Отговаривать его было бесполезно. И вскоре Владимир висел на канате и, опустив концы второй веревки, продетой сквозь то же самое кольцо, командовал Зое, какие фрагменты и в каком порядке подавать ему. Сам же, с подвязанным к руке молотком, подтаскивал их на нужную высоту и закреплял.

Сначала к фронтону прикрепили карниз, а слуховое окно одели в красивый орнамент. Затем к окнам дома прибили наличники, похожие на кружева, а к тому, что в кирпичном пристрое, — привинтили еще и резные ставенки. Последним украсили крылечко.

Когда Некрасовы посмотрели на все это великолепие с улицы, были и сами немало удивлены, более того, восхищены. Дом приобрел прямо-таки щегольскую изящность.

— Вот и недооценивай после этого значения одёжки, по которой тебя встречают, — задумчиво произнесла Зоя.

— Как только раздобудем липы, — мечтательно сказал Володя, — так сразу же и на остальные окна сделаю ставни, причем на каждой паре створок будет свой сюжет. И трубу украшу. Ну и еще что-нибудь придумаю.

Зоя засмеялась.

— Ладно уж, мастер, пойдем во двор.

Вечер был тих и прохладен. Сиреневые сумерки смягчили очертания лица Владимира. Счастье переполняло Зою.

— Побудем еще немножко у нашего дома?

— Конечно, милая.

— Володя, неужели мы его построили? — погладила она смолистую стену дома.

— Я и сам с трудом в это верю. Если бы ты только знала, как мне хотелось сюда вернуться — к тебе, к нашим ребятам, бабушке, друзьям, к дому, в котором поселилось счастье…

С улицы послышался чей-то говор. Вдруг голос Аркадия воскликнул:

— Ребята, Володька вернулся!

— Где? — спросил его товарищ.

— Да ты на дом посмотри! Ишь, как он его изузорил. Ну, что я говорил? Как только приехал, так и полез, — удовлетворенно засмеялся Аркадий.

— А домик-то с декором лёгок, что «Летучий голландец». Того и гляди улетит.

— Такой бы на высокий фундамент поставить — терем, а не дом. Только петушка на спице не хватает.

— Все, мужики, решено, — сказал Аркадий. — Будем звать Митрофаныча в бригадиры, и звать до тех пор, пока не согласится. Халтуру гнать я больше не смогу. С ним поработал — красоты захотелось. Представьте себе, это мой первый дом, о котором я теперь с гордостью смогу сказать: «А ведь и я его строил».

Голоса стали затихать.

— А что, можно и петушка посадить, — сказал Володя.

— Ну, тогда и мне нужно кокошник сделать, чтобы у нас было все как в сказке. Открою ставенки, задеру нос и буду семечки лузгать.

Представив все это, они рассмеялись.

Глава 27 Узелки на нитях судеб

Петушка на спицу Некрасов так и не посадил. А вот конскую голову он смастерил из трех обрезков липовых досок и водрузил ее, как и положено, на конек крыши. Летом чьими-то стараниями в редакции районной газеты узнали о некоторых подробностях постройки дома Некрасовых. Приехала корреспондентка — женщина высокая, худая, с острым грубоватым лицом, и неожиданно деликатная. Она попросила у них разрешения сфотографировать их дом для газеты и немного рассказать о его конструктивных особенностях.

Володя воспринял этот визит с раздражением. Но ее такт и умение вести беседу сделали свое дело. Увлекшись техническими нюансами, он, в конечном счете, рассказал корреспондентке все, что ей хотелось узнать. Напоив ее чаем и снявшись всей семьей на фоне нового дома, Некрасовы попрощались с ней.

Через неделю в газете на целой полосе дали ее статью с названием «Осталось построить дом». Снимок, сделанный ею последним, поместили здесь же. Эта Алексеева умела не только расспрашивать, но и писать.

К осени интерес к благоустройству дома у Владимира поубавился. И Зоя уже начала было опасаться, что без настоящего дела он заскучает. Но тут обрело силу его новое увлечение: теперь уже литературой. И, слава Богу!

От бригадирства Володя отказался. Однако по первой же просьбе Аркадия он выехал со строителями к строящемуся дому и на месте помог им найти решение возникшей проблемы. Кроме того, он пообещал им, что они всегда могут рассчитывать на его помощь.

В воскресенье, уже под вечер, к ним пришел фельдшер. Зоя пригласила его в дом. Он вошел, поздоровался со всеми и сказал:

— Зоя Николаевна, у меня к вам и вашему мужу серьезный разговор.

— Тогда раздевайтесь, Юра, присаживайтесь: будем чай пить.

— С удовольствием.

Через пятнадцать минут все взрослые сидели за накрытым столом. На столе: масло, конфеты, баранки. Пили чай, разговаривали. Вдруг фельдшер и говорит:

— Зоя Николаевна, а ведь ссылка моя заканчивается. Я скоро уеду из Ольховки.

— Вот это да! — воскликнула она. — Мы только привыкать начали… А разве у нас плохо?

— Скучно здесь. В райцентре — другое дело. И работу я себе присмотрел там подходящую. Обещали перевести, но с условием: работать здесь до тех пор, пока не найдут мне замену. Вот я и подумал: пока буду ждать выпускников из медучилищ, обещанное мне место могут занять, а если я сам найду себе замену — мое будет. Зоя Николаевна, должность фельдшера я предлагаю вам.

— Мне? — поразилась она услышанному.

— А кому же еще? Конечно, вам. С таким опытом, как у вас… да лучшей кандидатуры, чем вы, во всем районе не найти. Ребята ваши уже маленько подросли. Вот захочется вам поработать, а такой удачной вакансии уже может и не случиться. С работой на селе, сами знаете, как. А на этом месте хоть всю жизнь можно работать. Подумайте.

— Но я была операционной сестрой, а здесь совсем другая специфика.

— Не проблема. Есть учебники, справочники, конспекты. Курсы повышения квалификации у нас обязательны.

— А что, если я не справлюсь?

— Справишься, Зоенька, — погладил ее руку Владимир. — Уж я-то знаю. А предложение действительно интересное. Его стоит обдумать.

— Зойка, соглашайся, — поддержала его и бабушка. — Не в районе же тебе работать медичкой.

— Юра, может быть, вы селедочки хотите? — спросила Зоя. — Сами солили.

— Не откажусь, — ответил он. — В вашем доме я могу пить чай, есть вашу еду без всякого стеснения. Потому что у вас все от души, все по-настоящему: и работаете, и любите, и… вообще, вы — настоящие люди.

— Спасибо, — улыбнулась она.

Через три недели, до одури начитавшись конспектов, Зоя была готова к собеседованию. В районную больницу они с Юрием добрались к десяти утра. После сорокаминутного ожидания их пригласили в кабинет главврача. Хозяин встретил их у двери. Это был красивый, выше среднего роста, шатен. Лицо круглое, с широким носом, глаза зоркие, табачные, губы в полуулыбке. Он пожал их руки: Юрию коротко и сильно, ей бережно и сердечно.

— Присаживайтесь, — указал он на стулья, и сам сел.

Заглянул в свои записи, уточнил некоторые данные по Ольховке и попросил документы Некрасовой. Внимательно рассмотрел их и вернул ей. А потом, отправив их фельдшера погулять, обстоятельно побеседовал с ней. Прощаясь, он протянул ей записку и визитку.

— Вы меня очень порадовали. О более достойном медработнике для Ольховки я и не мечтал. При возникновении серьезных проблем звоните мне лично. Я не только ваш начальник, но и наставник, и друг. Буду рад помочь. К начальнику аптеки всегда обращайтесь от моего имени, мол, Михаил Федорович распорядился… — он улыбнулся. — А записку отнесите в отдел кадров. Получите у них выписку из приказа — и можете принимать дела.

Он поднялся и протянул руку:

— До свиданья, Зоя Николаевна. И удачи вам.

Так неожиданно для себя Зоя стала человеком нужным и желанным для многих семей поселка. Как пошутил Володя: «Ты влилась в поселковую элиту». Теперь их телефон стал выполнять не только домашние, но и служебные функции.

Зима подходила к концу. Но уже во всем: в разбухших почках смородины и сирени, в приносимых ветром дразнящих запахах, в бессмысленно надсадных криках ворон, даже в удушливых скрипах калитки чувствовалась весна.

Как-то, сразу после восьми утра, позвонили из районной администрации и попросили к телефону Владимира Митрофановича. Зоя передала ему трубку, шепнула: «Из района». Володя представился: «Некрасов… Да, капитан запаса… Машину?.. Смогу… Хорошо. Приеду. Спасибо». И вернул ей трубку.

— Что? — спросила Зоя.

— Представляешь, зам главы администрации сообщил, что пришла партия машин с ручным управлением для ветеранов Великой Отечественной войны. Один из очередников, до недавнего времени проживавший в нашем поселке, выбыл. И на заседании комиссии было решено эту машину передать нам.

Зоя с трудом справилась с удивлением.

— Что за добрая фея появилась у нас? Откуда вообще они узнали о нашем существовании? Может быть, из Минздрава?

— Не из газеты ли? — предположил Володя. — Как бы то ни было, но за машиной нужно ехать через два дня. Вот это подарок! С такой техникой жить станет интересней. Теперь, наконец-то, можно будет и поселок разглядеть, и наших друзей навестить.

— А права твои все кровью залиты. Там почти ничего нельзя рассмотреть.

— Это из раны в плече. Ну, ничего. Думаю, простят… Не вином же… А позже дубликат сделаю.

В пятницу в сопровождении «УАЗа» к самой калитке дома подъехала оранжевая «Ока». Шевченко открыл калитку. Володя стал медленно въезжать через нее во двор.

— Вот это номер! — воскликнул Женя. — И расширять не придется. Делали ее для двойняшек, а теперь и батя будет проезжать на своем авто. Везет же вам, Некрасовы. Да, первый визит — к нам. Обязательно.

К середине мая дороги просохли, и Володя тут же предложил съездить к Шевченко в гости. Некрасовы позвонили им и заручились их согласием. В обед Зоя испекла два пирога (один — для дома), а после работы собрала малышей, и отправились в путь. Село Подгорное недалеко. Володя ехал очень аккуратно, объезжая каждую выбоину на разбитой асфальтовой дороге. Зоя с ребятами расположилась сзади. Они, очень смирные и нарядные, сидели на туго набитом соломой белом мешке и с веселым любопытством рассматривали дорогу. Зоя придерживала их рукой. Некрасовы миновали развилку, омоложенную листвой лесополосу и, преодолев гулкий мост, въехали в село.

Хозяева встретили их у ворот своего дома. Таня была в красном с белым горошком сарафане, а Женя застегивал на животе клетчатую безрукавку. При их приближении они распахнули ворота, и гости оказались в просторном дворе. Тонкий аромат огромного цветущего сада тотчас проник в салон автомобиля. Дышать таким воздухом — уже праздник. В бело-розовой кипени яблонь, свесивших свои ветви во двор, деловито копошились пчелы. Зоя с Таней высадили ребят.

— Ну-ка, малыши, побегайте, — сказала она.

Аленка с Артемкой с радостными возгласами побежали по двору.

Женя взял на руки Володю и, посадив его на капот автомобиля, повернулся к нему спиной.

— Держись за шею, пойдем наше хозяйство осматривать.

Зоя осталась во дворе, а позже Таня увела ее с детьми в дом. В нем было чисто и уютно. Больше всего ей понравились кухня с множеством самодельных шкафчиков, сделанных с большой выдумкой, и двуспальная кровать, накрытая вышитым голубыми цветами покрывалом. Еще ее приятно удивило обилие книг в доме, и несколько озадачил прибитый над входом в зал, вычеканенный из латуни герб Советского Союза. Хозяйка угостила ребят яблоками и пирожками. Налила им по кружке компота. Потом позвонила Геляевым, сообщила Елене о своих гостях. Минут через пятнадцать Артемка взял Зою за руку и прошептал:

— Хочу к папе.

— Что он просит? — поинтересовалась Татьяна.

— К отцу хочет.

— Ну, правильно, ему с мужчинами интересней, — с иронией заметила она. — Пойдемте, поищем их, заодно и пирожками угостим.

Она наполнила ими большой эмалированный ковш, и они пошли вглубь двора. Их мужчины были за домом. Сидели в стареньких обитых дерматином креслах и беседовали. В руке у каждого было по глиняной кружке. Между ними на низком дощатом столике стояла большая запотевшая банка. Артемка подбежал к отцу и вопросительно посмотрел ему в глаза. Володя ласково улыбнулся и, придерживаясь за спинку кресла, поднял сына, усадив рядом с собой.

— Ну, посиди, посиди с папкой, — погладил он его по головке и предложил ему свою кружку: — На-ка кваску попей, кисленький, холодный.

Аленка смотрела на брата во все глаза. А тот сделал один глоток и, сморщив носик, оттолкнул кружку. Сестренка удовлетворенно улыбнулась. Татьяна поставила миску с пирожками на стол. «Угощайтесь», — сказала она. Все сели на скамейку, накрытую ковровой дорожкой, и стали ожидать завершения мужчинами их прерванного разговора.

— Так вот, — после недолгой паузы сказал Женя, — приезжаю к нему в магазин повторно, в конце ноября. Смотрю: меда моего на витрине уже нет. Спрашиваю продавщицу, здесь ли хозяин? Здесь, кивает. Прохожу в его кабинет. Сидит, что-то листает. Говорю, привет, Влад, приехал за деньгами. Надеюсь, хоть сегодня не зря бензин жег? А он пожимает мне руку и кисло так отвечает: неделю назад, мол, деньги были, а теперь нет, и до весны точно не будет. Я в недоумении: как же так? А он говорит, бизнес — это риск. Я рискнул и прогорел. Но и ты прогорел вместе со мной. Если получится, весной отдам, а нет — не взыщи, придется еще ждать. Меня как волной накрыло. Взял его за лацканы пиджака — по руке прямо зуд пошел: врезать хочется. А он мне и говорит: магазин продавать, чтобы только с тобой рассчитаться, я не стану: не одному тебе должен. А если дашь по физиономии, то свой долг тебе буду считать погашенным. Ну, не гнида ли?!

— А у тебя есть его расписка? — спросил Володя.

— На слово поверил. Мы же одноклассники. Теперь-то я уж понял, что в бизнесе, как в подземном лабиринте Крита: если ты вошел в него без подстраховки, хотя бы тоненькой, как ниточка, и уперся в тупик — считай, пропал.

— А он имел право рисковать твоими деньгами?

— Нет, конечно. Договаривались только о реализации. Но, видно, жадность уже разрослась в нем, как опухоль. И момент упущен. Да, собственно, мне не столько денег жаль, сколько своего труда. С пчелами ой-ёй! сколько работы. А чтобы накачать четыре фляги…. Понимаешь, Вовка, я никак не могуприноровиться к этой, извиняюсь, подлой жизни. В ней нет ни одного надежного ориентира. А ведь до сего времени я не мог понять психологию белогвардейцев: за что они так отчаянно дрались, что питало их ненависть? А теперь вот чувствую себя так, словно и у меня родину отняли. И знаешь, самое скотское то, что мне тоже хочется бить морды. Я иногда думаю, если весь мир покроется этой коростой, где деньги важнее совести, чести, справедливости, важнее ответственности перед грядущими поколениями, то его следует снова утопить. И хорошенько-хорошенько его прополоскать! Такой мир не жалко.

— Ну, ты, Женька, и душегуб! — возмутилась Татьяна. — Ему, видите ли, никого и ничего не жалко. А своего лба тоже не жалко? Вот сейчас как тресну по нему ковшом! — в шутку замахнулась она. Аленка звонко рассмеялась.

— Да, Женя, крепко тебя зацепило, — отметил Володя. — Я согласен с тобой: жадность — страшный порок. И если его не обуздать, он и без участия высших сил приведет нашу цивилизацию, как, вероятно, и все предыдущие к самоуничтожению. Войны, разрушение среды обитания, производство оружия, наркотиков — все от нее, от жадности. Это правда. Но, я думаю, пока человечество живо — жива и надежда на его исцеление.

— Вряд ли, — тяжело вздохнул Женя. — Ты, Вовка, давно в городе не был, поэтому еще способен сохранять некий оптимизм. А я всякий раз, приезжая туда, замечаю все новые и новые перемены. И за каждой из таких перемен можно рассмотреть эксплуатируемые дельцами страх или жадность. Буквально за год вырастают из пластика и стекла новые торговые центры, огромные павильоны, магазины и магазинчики. Расширяются барахолки. Повсеместно пульсируют рекламы открытых банков, ломбардов, игровых клубов. Процветают фирмы по производству стальных дверей, замков и сигнализации. Не бедствуют охранные предприятия, страховые компании, похоронные бюро. И вблизи домов по всему городу, точно памятники глупости, натыканы автозаправки…

— Еще один штрих к портрету города, — чиркнул указательным пальцем Женя. — Рядом с пивными непременно дымят шашлычни. И хозяева их так боятся упустить шальную копейку, что прилюдно жгут старые крашеные заборы и деревянную насквозь промасленную тару, черт знает из-под чего.

— Ты еще про рынок расскажи, — напомнила Татьяна.

— Да, — оживился Шевченко. — А на рынке группа загорелых мальчиков завладела общественным туалетом. Рублей на пятьсот настелили в нем дешевого кафеля, заменили кран над раковиной и дерут теперь с каждого нуждающегося по два рубля. Рядом же поставили свою шашлычную. И, наверно, не зря. В прошлую субботу иду мимо нее — шарнир ищу у лоточников для дверцы шкафа, лопнул недавно, — а в пяти метрах от этой шашлычной, прямо посреди людского потока, собака терзает собачью же голову с огромным лоскутом окровавленной шкуры. Видно, животное освежевали, мясо использовали, а останки пихнули в какой-то дальний угол, а дворняга возьми да вытащи их. Тут, как говорится, комментарий излишен.

Преодолевая брезгливость, Зоя с долей сомнения возразила ему:

— Жень, ну не все же там, в конце концов, с ума посходили? Ведь есть и нормальные люди.

— Есть, конечно. Но климат в обществе меняется также быстро, как и в природе. И, надо заметить, не в лучшую сторону.

— Отчего же?

— Мы как-то уже говорили об этом. Страх меняет людей. Вот сама посуди, если человека регулярно потчевать криминальными новостями, бандитскими сериалами и тем самым фактически приучать его к жестокости и безысходности, — разве он не изменится? Психика мутирует.

В сад вошла улыбающаяся Елена. Она была в зеленом шелковом платье с рассыпанными по его полю веселыми цветочками. Кажется, она еще больше похудела. Блеск ее добрых глаз словно прибавил свету. В руках у нее был пакет, наполненный орехами.

— Привет теплой компании!

Она обняла Зою, расцеловала малышей.

— Симпатичная у вас машинка. А почему нам вчера не позвонили?

— Да мы только сегодня и решились. Смотрим, погода установилась…

— Жаль. Если бы нас поставили в известность, то и Толя бы пришел. А так вот уехал допоздна.

— Ничего. Зато будет повод еще раз приехать в Подгорное, — сказала Зоя.

— Ловлю на слове. С чем пирожки?

— Сама попробуй, — предложила ей Татьяна.

— А что за разговор я перебила? — спросила Елена. Она взяла один из пирожков, откусила кусочек и зажмурилась от удовольствия. — Начинка из тыквы с абрикосами. Вкусно…

— Да о нашем капитализме говорили, будь он неладен, — ответил Женя.

— Как раз пришли к выводу, — сказал Володя, — что мы перенимаем у Запада преимущественно дурной опыт и еще по-русски усугубляем его.

— А мы с Анатолием тоже вчера о судьбе России рассуждали, — сказала Елена. — Некоторые отрасли едва-едва оживают, а мы уже в ВТО просимся. Ну почему же все так не по-хозяйски? Ведь их просто сомнут. И скажите мне: разве это не вредительство?

— Из уст попадьи да такие слова, — качнул головой Женя. — Хотя ты по-своему права, Лена. Но здесь срабатывает стайный инстинкт. Ведь эта организация по сути механизм, позволяющий сильным государствам с помощью диктата цен обеспечивать себе привилегии. Фактически они паразитируют на экономике слабых. Соперничать с ВТО тяжело. Поэтому мы и просимся в стаю. А то, что нам пока отказали — игра: они просто раззадоривают нас. Вот увидите: выставят еще несколько условий и позовут. Надо же им на чьем-то горбу ездить.

— Во-во! — заметил Владимир. — Мы надеемся, что пригласят мёд пить, а ведь придется воду возить, как тому волу. А что касается европейского рынка, то он для нас, что Пугачеву тулупчик заячий: только на первый случай и годится. А там уж по себе кроить надо, иначе и дальше нам быть в обносках.

— И о чем только думают наши политики? — медленно произнесла Елена.

— О карьере своей думают, — ответил он, — об имидже, честолюбии, собственном благополучии.

— Вообще-то политика вещь интересная, — отозвался Женя. — Она напоминает сеанс одновременной игры в шахматы на нескольких досках. И гроссмейстеры в России есть. Но нынешние политики, кажется, уже не способны измениться. Они ведут себя как в чужой стране. Сколько лет прожито впустую? Не создано ничего серьезного. Мы ругаем прошлое, но обязаны ему тем, что еще живы. А разве меньше стало голодных и нищих, или больше стало счастливых? Вряд ли. Судя по масштабу катастрофы, спровоцированной ими, так оно и есть — карьеристы они, болтуны и лицемеры.

— Во стократ безответственней советских! — воскликнула Татьяна.

— Пожалуй, — согласился Женя. — И вроде бы дискутируют по делу, а уничтожение страны продолжается. Ликвидируются, причем безнаказанно, уникальнейшие цеха, заводы, научные центры, целые отрасли, которые обеспечивают безопасность России. Чьих это рук дело? Думаете, обычных головотяпов? Вряд ли. Это практика врагов. И тех, кого можно достать сегодня, следует судить. А подавать на них в суды должны сами коллективы и сами доказывать свою уникальность. За свои-то кровные денежки мы уже начинаем судиться, пора бороться и за достояние страны.

— Извини, перебью, — с внезапной горячностью прервала его Таня. — Ребята, наверно, еще не слышали: вчера на одной из двух подгоренских свиноферм за ночь демонтировали практически все оборудование. Видать, цветной металл кому-то понадобился. Повыворотили все ломами и увезли. Ну, не ублюдки ли, а? И ведь у них примут этот металл! Потому что на пунктах по сбору цветмета — такие же воры. И покровительствуют им тоже воры. Все это знают и ничего не хотят изменить. Вот вам наисвежайший пример из нашей сельской реальности.

— Бедная Россия! — прошептала Зоя.

— Ничего-ничего, — успокаивая всех, проговорил Евгений. — Еще не все потеряно. Россия уже завтра может предложить миру новую, свежую, мощную и притягательную идею — идею процветания государств на основе принципиально новых технологий. И они у нас уже есть. Мы будем развивать их и распространять. Я все-таки надеюсь, что справедливый мир возможен, и первый камень в его основу заложит Россия.

— Кстати, я уже говорила, — сказала Елена, — у нас с Анатолием именно вчера был разговор о ней. Мы ее видим отнюдь не медведицей, а милой босоногой девушкой. У нее длинная красивая коса, глубокие зеленые глаза и чудный голос. Неистощимое терпение этой приветливой хозяйки, кроткой певуньи, часто принимают за слабость, а ее добросердечность — чуть ли не за глупость. Но мы-то знаем, что они заблуждаются, и знаем, за что ее любить…

Все замолчали. Стало слышно хлопотливое жужжание пчел и легкое посвистывание ветерка.

— Володька, на улице ты и у себя сможешь посидеть, — сказал Женя и поднялся. — А я хочу показать тебе наш дом.

— А библиотеку? — лукаво спросил Володя.

— Обязательно. Ведь это предмет моей гордости.

— Я — «за», — сказал Некрасов.

— Ну, и отлично, — подставил Женя спину. — Пойдем-ка со мной, друг ты мой…

— …заплечный, — со смешком добавил Володя и положил руки на плечи Шевченко.

Глава 28 Погружение в литературу

Володя всерьёз занялся самообразованием: штудирует книги о писательском ремесле и старые журналы «Литературная учеба». Задался целью прочесть четыреста лучших книг. По его просьбе Зоя перерыла полки библиотек и книжных отделов всех магазинов в округе. Их друзья и знакомые, узнав о его новой страсти, стали помогать им, разыскивать нужные ему книги. Кроме того, Владимир списался с несколькими литераторами и сам начал писать.

Толчком к этому, очевидно, послужила переписка Некрасова с одним из его знакомых по санаторию учителем литературы с Кубани. Зовут его Герман Васильевич. Несмотря на его почтенный возраст, он заядлый путешественник и неутомимый краевед, человек веселый, общительный. Его энергия и оптимизм располагают к общению.

Еще зимой Владимир написал ему и вместе с письмом отослал свой новый стих, как он сказал, на рецензию. И вскоре получил от своего приятеля ответ. Усадив Зою рядом с собой, Володя прочел его послание вслух. Вот оно.

«Здоров будь, Владимир!

Слава Кубани! Это клич наших казаков. Я был тронут твоим письмом, плюс к нему прекрасной одою, посвященной твоей очаровашке — иначе и не скажешь (оказывается, он видел ее с Володей). Ежели муж создает шедевр жене?! То это да!

Оная ода нам с женой понравилась. Мы ее читаем своим друзьям, срываем аплодисменты. Есть ощущение, что тебе останавливаться нельзя, ты уже «взялся за гуж…» Давай твори, выдумывай! Формируй сборник. Чувствуется твоя тонкая наблюдательность, а это в лирике великая вещь. Дерзай!

Заведи особую тетрадь, куда будешь заносить всё подмеченное твоим зорким глазом, все услышанное и придуманное тобою: удачные сочетания слов, образы, рифмы. Они-то и будут тебе подспорьем. У меня, например, большая коллекция юмора, и я продолжаю ее наращивать.

Кроме всего — жми на классику! Вспомни, чего тебе так и не удалось прочесть? Ищи, читай и перечитывай. Одно дело читать школьником, другое, уже будучи зрелым мужем, — обнаружишь много нового и интересного, чего раньше, не имея эрудиции, не воспринимал. Не гнушайся драматургией. Анализируй все, что читаешь. Это сильно обогащает лексику.

Зима у нас теплая, еще зелень срываем с грядок. Сейчас рассказываю по телевидению историю своей станицы — у нас есть свой минителецентр, работает он успешно и даже процветает. Я веду на нем тридцатиминутную передачу по средам. «Не надо мне бронзы многопудья!» — писал Маяковский. Мне тоже не надо. Однако приятно, что прохожие не шарахаются от меня, некоторые даже узнают. Да и собаки за своего принимают, приветливо так хвостами повиливают…

Купить в станице сегодня можно все, кроме здоровья. От обилия бульварной литературы голова кругом — десяток развалов. Станица не угасает. Наши виноделы создали церковное вино «Благодать», поставили линию разлива. Ну, это Кубань. На дегустации в Москве вино получило приз. Увидишь «Благодать», загони последнюю сотенную, но купи бутылочку — прелесть. Создала такое чудо моя ученица.

Ну, прощаюсь. Снег падает и тает — Кубань все же.

Герман».

— Хорошее письмо, — сказал Володя. — Зоенька, а что ты думаешь по поводу его оценок, пожеланий? Не лукавит?

— Думаю, нет, — ответила она. — Там же видно, когда он шутит.

— Это хорошо. Ведь я что-то вроде этого ожидал от него. Ты знаешь, в последнее время меня стало беспокоить, что я живу, едва-едва напрягая мозги. И вот недавно появилось смутное желание поднагрузить их. Не поверишь, тут же, как-то сами по себе, стали возникать некие замыслы, рифмы. И все чаще приходит мысль: а ведь и я могу кое-что написать, и надеюсь, неглупое.

— Я знаю. Ты напишешь, обязательно напишешь.

И он стал писать, но уже не от случая к случаю, как было до этого, а почти ежедневно. Это были стихи и рассказы. И половина из них о любви. Теперь, чем бы он ни занимался, за ухом у него всегда зажат простой карандашик (плотницкая привычка), а из нагрудного кармана торчит блокнот. Кроме того, Володя продолжает читать всякого рода литературоведческие книги и хрестоматии. Мало того, он их конспектирует.

Однажды Зоя поинтересовалась у него, зачем ему это?

— Чтобы изредка перечитывать то, что меня особенно заинтересовало. А что из этого выйдет, пока и сам не знаю. Но я, понимаешь, вдруг обнаружил, что мне нравится учиться и не чему-нибудь, а умению хорошо писать.

— Я рада за тебя. Но не проще ли сделать пометы и перечитывать прямо из книг.

— Нет. Ведь, конспектируя, я укладываю материал по-своему и не только в конспект, но и в память. И не исключено, что я еще не раз перетрясу его. Любые знания требуют систематизации и переосмысления.

— Ну, дерзай! — как призывает тебя к свершениям твой друг.

Как-то раз Володя попросил Зою взять для него в библиотеке «Войну и мир» и потом дней десять почти не расставался с ней. Дочитал и говорит:

— Зоенька, видно, мне нужно было дожить до возраста Христа, чтобы суметь по-настоящему оценить всю мощь таланта Толстого. Потрясающее впечатление. Эта книга побуждает и к размышлениям, и к действиям весьма активным.

— Я читала ее… И все же… чем, по-твоему, она оригинальна? — спросила Зоя.

— Видишь ли, — ответил он, — литераторов иногда называют художниками. Так вот, лишь гению по плечу показать во всем их объеме и многообразии такие сложные явления как война и мир. И, мне кажется, я почувствовал природу творчества.

— Любопытно. И как же все это происходит?

— Ну, примерно так. Вначале появляется желание создать некий сюжет. Уверяю, это не прихоть, а неотступная потребность и способ избавиться от части накопленных мыслей, образов и впечатлений. Хороший мастер в своем воображении, подобно Творцу, создает маленькую планетку, живущую по своим законам. Населяет ее людьми, зверями, птицами. Наполняет бытом, мыслями, чувствами. Он обязан заглянуть в каждый уголок этого загадочного мира и все устроить в нём по своему усмотрению. И тут многое, конечно, зависит от фантазии автора, его желания и любопытства.

— Мне это нравится, — сказала Зоя. — Однако слишком абстрактно… и ни слова о том, каких усилий стоит автору создать роман или повесть.

— Ладно. Ты права. Что стоило Творцу создать мир и что побудило его сделать это, знает только он. А вот о труде автора нелишне и поразмышлять. Создание им произведения, на мой взгляд, напоминает работу тутового шелкопряда. Да-да. И не улыбайся, это еще тот работяга! Ведь он выпускает шелковую нить длиной до тысячи метров. И прежде, чем взяться за это деликатное дело — самое важное в его жизни, он готовится к нему. И готовится серьезно. Словно примеряя новые образы, он четырежды сбрасывает свою шкурку, и после каждой линьки продолжает накапливать силу (применительно к автору — творческую). И вот, наконец, он готов. Начинается таинство. Сначала шелковичный червячок разбрасывает по древесным прутикам своеобразную сеть, где и располагается как в гамаке (автор набрасывает план). А затем, выпуская шелковую нить, начинает завивать кокон. Это и есть произведение. Ниточка событий тесными кольцами укладывается им вокруг своего тела. И так сотни и тысячи витков. Здесь прошлое встречается с будущим, а будущее пересекается с настоящим. Нить — это поиск истины. Повествование должно быть ровным, а стиль изящным. Прядильщик этой волшебной нити, растрачивая себя, уходит внутрь кокона. Пространство, в котором развивается произведение, отделено от реальности тонкой шелковой стенкой. Червячок в пятый раз сменяет кожу и выходит из шкурки уже не гусеницей, а куколкой, которая, если ей ничто не помешает, обязательно превратится в бабочку. Вот примерно такие же метаморфозы претерпевает и писатель. Он тоже непрерывно меняется.

— Я это замечаю, Володя. Так на что тебя вдохновил Толстой? — спросила она.

— Хочется поработать с материалами о второй мировой войне. Уж больно много прилипал у нашей победы! Это раздражает. Боюсь, умрут ветераны, и правда о ней быльем порастет. А наши капитулянты завезут учебники какого-нибудь иностранного прощелыги и станут пичкать наших детей правдоподобной ложью. Этого допустить нельзя.

— Володя, но о последней войне уже немало хороших книг написано. Например: «Блокада», «Война», «Живые и мертвые»…

— Ты права, милая. Эти книги замечательные. Но пока никому не удалось, как Толстому, уложить все основные события войны и жизни противоборствующих стран в рамки одного художественного произведения.

— Может, это просто невозможно? — спросила Зоя.

Володя неожиданно расхохотался.

— Зоенька, мне показалось, что ты усомнилась в моем психическом здоровье. Пока все нормально, не волнуйся. А задача эта и в самом деле наитруднейшая. И я осознаю, что сейчас она мне не по плечу. Тем более что эта война гораздо насыщенней событиями, чем поход Наполеона на Москву. Здесь совсем иной масштаб. Несколько театров военных действий, множество крупнейших операций, десятки миллионов участников, целые армады техники, годы войны… Чтобы переосмыслить весь этот материал, увязать его с судьбами героев, нужен недюжинный талант и долгие годы кропотливой работы. А я еще только ликбез прохожу. И все же мемуары я начну собирать.

— Для Артемки? — сузила глаза Зоя.

— А что, все может быть, — усмехнулся он. — К серьезной цели следует готовиться смолоду. Глядишь, и увлечется.

— Интересно будет понаблюдать за вами.

В середине ноября с Кубани пришло очередное письмо. Зоя была занята хозяйством, и Владимир с большим сожалением отложил в сторону холодный влажный конверт. «Оно должно быть интересным, я подожду тебя».

Когда Зоя, основательно озябнув, вернулась в дом, Володя пригласил ее за стол. Из литрового термоса налил ей стакан горячего чая. Тут же на колени к ней взобралась радостная Аленка. Ее волнистые волосы щекотали подбородок. Зоя ласково прижала ее голову к своей щеке — сердце наполнилось щемящей нежностью.

— Ну, давай уж, читай, — сказала Зоя. — Вижу, истомился.

Он не спеша вскрыл конверт, поудобней уселся и начал читать.

«Владимир, здравствуй!

С ответом тебе я ужасно опоздал. Он был написан, но внуки — любители копаться в бумагах деда, где-то загубили твой адрес. Ты сам это познаешь, когда их заимеешь, а у меня их пятеро.

С работы уволился, а то прибавку к пенсии не начисляли. Вот уже месяц живу один. Жена (твоя поклонница) гостит у дочери. Денег не оставила. Торгуй, говорит. Я и кручусь, как поросенок на вертеле. Продаю все, вплоть до моста через Кубань (но не берут пока — не по карману). Уборку урожая закончил на девяносто процентов. Осталось убрать капусту и виноград. Капуста еще терпит. А виноград срезаю понемногу. Давлю его, делаю вино и пробую: спрос опережает изготовление.

Погода ужасная. Уже месяц дует с востока, сильно дует. При плюс семи мерзнешь, как суслик. Зима (по приметам) будет суровая, зипун готовить надо, а я еще в плащике мечусь по станице.

Распорядок дня у меня почти не меняется.

Утром, совершая героическое усилие, поднимаю себя с постели. Затем бег трусцой за хлебом. У нас торговых точек уйма (капитализм), около меня целых три. Растут они, как поганки, а покупателей все меньше и меньше. После этого я долго думаю, чем сегодня прокормиться. Затем один-два часа стряпаю (у жены здорово это получается), и с мечтами о кулинарных изысках ем то, что сумел приготовить, заодно пробую вино (Кубань, месье). Далее решаю два-три сканворда (умственная зарядка). Затем выкидываю в форточку кота, блудню и вора Обломова, и отправляюсь на прогулку.

Совершаю рейд по лавкам, любуюсь красивыми женщинами, заскакиваю в школы, беседую со знакомыми, закупаю и проглатываю газеты и кое-что из литературы. Возвращаюсь домой. Работаю с рукописью по истории станицы. Читаю. Режу виноград, давлю его. Решаю два-три сканворда. Пробую вино. Смотрю новости по телевизору. И жду приезда жены.

А по выходным еще и торгую. Такова жизнь.

Владимир, хорошо, что ты пробуешь себя в прозе. Удачный дебют. Кажется, ты нашел свою нишу в жизни. Дар у тебя есть, и приличный, но материального благополучия не жди. Однако флаг не спускай! Время принесет «имя», а может быть, и славу. Есть талант — твори. Грех им пренебрегать.

Заканчиваю сию эпистолу. Не обижайся на старика. Привет твоей красавице и чадам.

Твой Герман».

Зоины посещения библиотеки, поиски тех или иных книг не остались без внимания односельчан. Вскоре новость, что Владимир всерьез взялся за литературу, стала известна всем заинтересованным лицам. И к Некрасовым стали заходить люди: кто просто поговорить о литературе, а кто и со своими рукописями за советом. Зое было странно узнать, что в их поселке тоже есть сочинители. Приносили они, как правило, очерки или заметки для газеты. Но случались и более любопытные встречи.

Как-то в первый выходной после Крещения около двух пополудни к Некрасовым в окно постучали. Зоя выглянула на улицу. Там стоял незнакомый ей плохо одетый мужчина. Он вымученно улыбнулся и поманил ее рукой. «Заболел, наверно», — решила она. Набросила пуховый платок и вышла во двор. День был морозный. У калитки, притопывая кирзовыми сапогами, ожидал худощавый, на взгляд лет около шестидесяти, весь заиндевелый дядька. Серое потертое пальто с искусственным воротником, облезлая кроличья шапка, толстые стеганые брюки свидетельствовали о бедности гостя.

— Здравствуй, хозяйка, — чуть ли не промычал он непослушными от холода губами.

— Здравствуйте, — ответила Зоя. — Извините, что-то вас не припомню. Что случилось?

— Я с хутора, — жестом он указал в направлении «Цветного», — Лосев. Мне бы с Митрофановичем поговорить, посоветоваться.

Он сунул руку за пазуху и вытащил оттуда толстую коричневую тетрадь, свернутую в трубку.

— Вот, — показал он ее, и снова спрятал.

— Вы на чем-то приехали?

— Да пешком я. Так можно с хозяином повидаться?

— Да, конечно, — поспешно сказала она. — Проходите в дом.

Вошедший у двери в комнату замешкался. Зоя поняла его проблему.

— Обувь можете не снимать, только вытрите о тряпку, и проходите.

Он старательно вытер подошвы сапог и вошел в зал.

— Доброго вам здоровья, — снимая шапку, поприветствовал он Володю. — Вы и есть тот самый Владимир Митрофаныч?

— Здравствуйте, — ответил Володя. — Да, это я. Чем обязан?

— С хутора я, Цветного, Лосев Иван Петрович, — представился он. — Дело у меня к вам.

— Ну, раздевайтесь, присаживайтесь, — пригласил его к столу Володя.

— Благодарю.

Гость разделся и, одергивая старенький свитер, неловко сел, очевидно, из-за боли в коленях. Из спальни вышли малыши, поздоровались. Аленка — с книжкой в руках. Лосев ответил им и сконфуженно провел ладонями по карманам.

— Тут детки… а я без гостинца. Вы уж простите деда, — сказал он.

— Ничего-ничего, — успокоила его Зоя, — у них есть конфеты. Это они за мной, я читала им сказку.

Зоя подошла к детям, привлекла их к себе, погладила.

— Ребята, поиграйте пока. Я скоро приду и мы с вами дочитаем эту сказку, и еще одну прочитаем. Хорошо?

— Хорошо, — в один голос ответили они и, с любопытством оглядываясь на Лосева, ушли в спальню.

— Что за дело привело вас ко мне? — спросил Некрасов.

— Я слышал, что вы хорошо разбираетесь в литературе…

— Не знаю, — Володя пожал плечами, — хорошо ли? Мне это неизвестно. А что вас интересует: стихи или проза?

— Стихи. Вы бы не могли мне сказать: чего в них не так?

Лосев положил на стол тетрадный рулончик.

Володя взял тетрадь, распрямил и затем закрутил ее в другую сторону, немного подержал так и расправил. И, наконец, он открыл ее и начал читать.

Зоя поставила перед гостем чашку горячего чая и блюдце с вишневым вареньем.

— Вам нужно согреться. Попейте чайку.

— Зря беспокоитесь, но спасибо.

— Что за нужда по такому морозу ходить?

— Охота пуще неволи, — скривил он в иронической улыбке губы. — Вот захотелось повидаться с человеком, послушать, что он скажет.

— И давно вы пишите? — спросила Зоя.

— С весны. Газета со стихами попалась — хорошо пишут. Я и решил: буду писать, все равно делать нечего. Читаю жене, соседям…

— Ну и как им?

— Нравится. А в газету посылаю на конкурсы — даже не печатают. В чем тут дело, думаю, разобраться надо.

— А кто вам посоветовал обратиться к Владимиру?

Володя оторвался от рукописи и тоже с интересом посмотрел на гостя.

— Учительница внучки моей, Катюшки — Надежда Ивановна.

— А ей вы показывали свою тетрадь? — спросил Володя.

— Тут вот какая история приключилась, — точно уклоняясь от надоевшей мухи, качнул он головой. — Сперва эту тетрадку я дал Катюшке и попросил показать ее учительнице по литературе. Мне важно было, что она скажет. А та прочитала немного и на другой переменке вернула ее внучке вместе со своей запиской. А в ней написано: «Стихи нуждаются в доработке». На другой день я сам пришел к учительнице. Спрашиваю: «Какая такая доработка нужна?» А она мне: «Извините, но, по правде говоря, они вообще никуда не годятся. Я просто пожалела вас. Стихи нельзя так писать». — «А как их писать?» — спрашиваю. И как стала она рассказывать мне про какие-то там харлеи-варлеи… Главное, слушаю, слушаю, а сам дурак дураком. Специально она так, что ли? Думаю: как же ее дети поймут, если даже я не понимаю?

Встретившись глазами, Некрасовы невольно улыбнулись.

— И что было дальше? — спросила Зоя.

Лосев обескуражено развел руки.

— Ну, я и спросил ее, может ли кто попроще мне объяснить все это? Она, то есть Надежда Ивановна, и направила меня к вам.

Церемонным жестом указал он на Владимира.

— Что ж, я, конечно, попытаюсь. Только не лучше ли вам попробовать писать прозу?

— Нет. Я хочу писать стихи. Мне это нравится, — проявил он упорство.

— Дело ваше, — поскучнел Володя, — только… М-да. Иван Петрович, а чем вообще приходилось вам заниматься в своей жизни? Что вы хорошо умеете делать?

— Пахать, сеять, колодцы копать, печи ложить, бани строить. Умею технику чинить, — он застенчиво улыбнулся, — на гармони играть…

— Ну и замечательно. Вот на это все и будем опираться. Сначала вам понадобится опыт музыканта. Вот скажите, чем, по-вашему, отличаются стихи от прозы?

Гость озадаченно, как-то по-щенячьи склонил голову на бок.

— Точно не знаю, но некоторые стихи, как только начинаешь читать, так почти сразу и петь хочется.

— Вот именно! — оживился Володя. — Это все потому, что они различаются ритмом. Говоря языком литературным, стихи — это ритмически организованная речь. Причем заметьте, Иван Петрович, заданный вами ритм должен соблюдаться на всем протяжении стиха. Это вам понятно?

— Ну, а чего ж тут непонятного? Каждое произведение играется по-своему: вальс, скажем, в одном ритме, полька — в другом…

— Все верно. А как вы его удерживаете?

— Так басовыми кнопочками отбиваю, — гость проимитировал пальцами игру левой руки.

— Правильно. Но когда пишешь стихи, басовых кнопочек под рукой нет, и ритм нужно отстукивать мысленно. Сбой ритма — это и есть ваш первый грех. Тут у вас и полька и вальс в одном четверостишии.

— Вот тебе и на, не замечал, — озадаченно почесал затылок Лосев. — Выходит, я не стихи делаю, а винегрет?

— Что-то вроде того.

— Значит, у каждого стиха должна быть своя мелодия, так что ли?

— Так, Иван Петрович. И я вам вот что скажу: человек, читающий ваши стихи, в местах сбоя ритма тоже будет сбиваться. Вот пусть их вам почитают вслух, и вы сами убедитесь в этом.

— Ладно, Владимир Митрофаныч. А что в моих стихах еще не так?

— Еще одна ваша оплошность: строки, которые вы рифмуете между собой, совершенно разной длины.

— Так у меня в тех строчках длинных слов много.

— А кто их туда натащил? Вы или сосед? Вы же строитель. Понимаете, стих — это не грачиное гнездо, где ветки набросаны, как попало. Это — изящное ласточкино гнездышко, вылепленное со знанием дела, заботливо, кропотливо, комочек за комочком. Со словами нужно работать.

— Да что с ними сделаешь, если они длинные, как гусеницы?

— Смените их, переставьте местами, измените мысль… Вы, кажется, говорили, бани умеете строить?

— Умею.

— Хорошо. Представьте себе, что вам нужно срубить баньку, примерно два на три. А строительный материал, прямо скажем, неважный. В общей куче: дуб, сосна, липа и прочее, и все хлысты разной длины и толщины. Что вы станете делать и как?

— Осмотрю все, отсортирую, перемеряю, — ребром ладони стал делать невидимые зарубки Лосев. И куда только делась его неуверенность? — Потом выберу из крепких пород бревна потолще. Это в основание. Подгоню их друг к другу…

— Подгоню, это как?

— Да очень просто: лишнее отрежу.

— А если у четвертого бревна из тех, что отобраны вами в основание, не будет хватать длины, скажем, этак сантиметров десять?

— Так заменю бревно.

— Ну, а если нечем?

— Тогда или уменьшу ширину основания баньки или поищу дубовое бревно по родичам, по соседям. В общем, сделаю все возможное.

— Хорошо. Предположим, вы нашли нужное вам бревно и выложили первый венец. А что дальше?

— Так вы же сами строили. К первому венцу подгоню второй, ко второму — третий…

— Иван Петрович, почти все то же самое нужно делать и со стихами. Давайте-ка попробуем провести аналогию, на первый раз без всяких тонкостей. Предположим каждое бревно вашей баньки — это строка, а вырубленный венец — четверостишие или, говоря иначе, строфа, готовый сруб — стихотворение. Венец выкладывается из двух длинных и двух коротких бревен. В четверостишии тоже две строки длинные и две короткие. Если вы первую строку рифмуете с третьей — это перекрестная рифмовка, то они, как правило, должны быть одинаковой длины. Но их длина измеряется не сантиметрами, а стопами.

— Детскими, что ли? — усмехнулся Лосев.

— Стиховыми. В них один ударный слог и один-два безударных. Точно как в музыкальном такте, где одна сильная доля и несколько слабых. Для упрощения в рифмуемых строках можете считать только гласные: их должно быть одинаковое количество. Первое четверостишие, как окладный венец баньки, — основа всего сооружения. С ним, как с эталоном, все сравнивается и подгоняется к нему. Да, и рифма подбирается не на глаз, а на слух. С ней у вас тоже не все благополучно. Она должна быть интересной и не затасканной.

— А где ж ее найти такую?

— Вот в этом-то как раз и есть вся сложность стихосложения и… радость победы над собой. Для семьи можно писать, как напишется, но для читающей публики… тут уж надо работать со стихом до его полного совершенства. Ведь стихи покупают люди с утонченным вкусом, умеющие ценить искусство слова. А что вы им хотите продемонстрировать? То, как вы не умеете писать? — Согласитесь, это лишено смысла. Так что стихи надо исправлять. Возьмите в библиотеке несколько поэтических сборников наших классиков и, читая их, анализируйте каждый стих. Считайте количество стоп, ищите в рифмуемых словах звуковой повтор, примечайте разнообразие рифм, слушайте музыку стиха. Только так и можно чему-нибудь научиться.

— Хорошо. Я все понял. Спасибо за науку. Теперь я и сам на свои стихи по-другому смотрю. А то думал, было, придираются ко мне. Уж больно премию получить хотелось.

— И большие премии установили? — спросил Володя.

— Да нет, — смутился Лосев, — гроши. Но для меня и это деньги. У нас ведь в хозяйстве уже девять лет не платят. Дадут тонну зерна по осени, и живи, как хочешь. А я им что, голубь что ли? Подлое время. Каждый думает только о себе. Вожди наши — ни дна им, ни покрышки — колхоз порушили, и бросили нас на произвол судьбы: карабкайтесь, мол, к новой жизни сами, как умеете. А мы не умеем толкаться локтями, не приучены. У нас один только и поднялся. Все толковые по городам разъехались, остались одни непутевые да старики. Техника сгнила уже. А новый комбайн нынче стоит, что тебе самолет. Кто его купит? У нас больше половины земель сурепкой заросло. Без помощи государства ничего не получается. Нам бы ферму какую-нибудь построили, птичник или там, цех какой — и работали бы с душой. Но до нас никому дела нет. Крестьянин — бездельник?.. Ничего глупее не придумаешь… Стыдно так жить…

— А вы личное хозяйство не держите?

— Только птицу. Без денег и здоровья кормов не заготовишь. А значит, и скотину держать не сможешь. Ну да ладно, заговорил я вас. Спасибо еще раз. Если позволите, я как-нибудь еще к вам приду.

— Приходите, конечно, Иван Петрович. И все-таки попробуйте написать рассказ.

— Хорошо, попробую.

Он оделся, попрощался и вышел.

— Жаль его. Не знаю, чем и помочь, — огорченно вздохнул Володя. — А ведь госхозы, артели какие-нибудь могли бы уберечь деревни от вымирания. Сколько их таких сейчас полупустых поселков, хуторов, где едва теплится жизнь? Тут нужен реальный план возрождения села, с конкретными стройками и деньгами.

Нет, с Некрасовым не заскучаешь, — поняла Зоя. — Это уж точно. С той первой встречи с Лосевым прошло полтора года. На сегодняшний день у Владимира обширная переписка с литераторами района и области. Почта стала столь же посещаема ею, как и магазин. А их почтовые расходы увеличиваются тревожными темпами. Володе приходят письма, журналы, рукописи, изданные книги. Он все основательно прочитывает, правит, пишет отзывы, пересылает авторам рукописи, общается с ними по телефону. Временами Некрасовы ездят к ним, а иногда наоборот.

Нужно признать, что Зоя так и не смогла привыкнуть к внезапным приездам его новых друзей. Они почти всегда застают ее врасплох. Наезжают целой компанией, иногда с ночевкой, все веселые, шумные. Тут уж суеты у нее хоть отбавляй. Надо и накормить их, и напоить, и постели им подготовить. Да и самой с гостями посидеть хочется, послушать их стихи, рассказы, размышления о литературе. В творческом отношении они, безусловно, люди интересные, и это обстоятельство примиряет Зою со многими неудобствами. Надо заметить, что гости приезжают самые неожиданные: от школьников до пенсионеров, и не только мужчины. Даже странно, что все они одержимы одной страстью — сочинительством.

На последних посиделках Володя прочел свое новое стихотворение, посвященное одной из поэтесс. Следует признать, гостья — особа умная и весьма привлекательная, а стихи оказались хорошими. Это Некрасову задело.

Вечером, когда, наконец, были завершены все хозяйственные дела, Зоя подсела к Владимиру. Он сидел за столом и с интересом читал сборник стихов, подаренный ему одним из гостей. По обыкновению он делал на полях книжки пометы. Восклицательные знаки изредка сменялись вопросительными, а иногда галочками или пропущенными буковками. К слову сказать, он уже давно ничего не читает без карандаша. Но в отличие от юного Маркса, который считал попавшие к нему книги своими рабами, Володя относился к ним, как к своим друзьям. Рядом со сборником на столе лежала тетрадка в клеточку, уже порядком исписанная замечаниями. Зоя, опершись локтем о стол, мягко взяла в ладони скулы Некрасова и, повернув его голову в свою сторону, посмотрела ему в лицо. Он, склонив голову, прижал ее ладонь к своему плечу и, словно кот, с наслаждением потерся об нее щекой.

— А кто сегодня проштрафился? — сузив глаза, спросила она Володю.

Он, кукольно захлопав ресницами, с удивлением посмотрел на нее.

— Я-я-я?

— Нет, я, — едва сдерживая смех, смотрела она в ласковую ночь его глаз. — Это я при всем честном народе призналась некой хорошенькой фифе в любви. И заметь, без малейшего стеснения. А ты, конечно, здесь ни при чем.

— Ласточка моя, никак ты ревнуешь? Тьфу, на тебя! — воскликнул он. — Экий же я счастливец! Но мне кажется, ты несколько сгущаешь краски… Хотя в симпатии к этой солнечной женщине меня, конечно, упрекнуть можно — грешен. И, кстати, не к ней одной…

— И как это понимать, радость моя? — сдавила она его скулы.

— О, радуга души моей! Пощади! — смеясь, воскликнул Володя. — Мне так хорошо с тобою жить. Позволь оправдаться.

— Говори, — милостиво разрешила Зоя.

— Я пытаюсь быть художником. И ни-че-го более, — ответил он.

— Они тебе интересны? — продолжала она допытываться.

— Да. Но интерес у меня, если можно так выразиться, почти что профессиональный. Пока я не позволю себе немножечко влюбиться в своих героев, они не оживают, хоть умри. И у меня ничего не получается.

— А я не хочу, дорогой мой муженек, чтобы ты влюблялся в них хоть на столечко, — двумя пальцами показала она толщину тетрадного листа.

Он расхохотался.

— Зоенька, милая, как ты не понимаешь, это же все не серьезно. Ты же не станешь спорить, что почти каждый мужчина одновременно любит нескольких женщин: жену, бабушку, мать, сестер, дочерей, подруг. И слово «любовь» в отношении к каждой из них имеет свой смысл, свое определенное чувство. Или, к примеру, мать… любит же она сразу всех своих детей…

Зоя иронически взглянула на него.

— Хм, тоже мне мать-героиня! Я все понимаю, милый, не дура. Но я не хочу, чтобы ты целыми вечерами думал о ком-то еще, кроме меня, и делить тебя с кем бы то ни было, ни в каком смысле, тоже не хо-чу.

— Ух, какая же ты у меня собственница, оказывается, — озадаченно улыбнулся он. — Ну, хорошо, так и быть, меняю тактику. Теперь все будет именно так, как ты желаешь, душа моя. Отныне все свои творческие удачи я буду складывать только к твоим ножкам.

Зоя прильнула к его горячим насмешливым губам. Он ласково погладил ее волосы, вечно тоскующие по его руке щеки. Потом вдруг отстранил ее и уже серьезно сказал:

— Знаешь, милая, никакое солнце меня не согревает так, как твое присутствие. И по большому счету, никакой другой любви, кроме твоей, мне не нужно. Но от хорошей и верной дружбы мы ведь тоже не откажемся, правда? Ты согласна со мной?

— Согласна.

И они с нежностью прижались друг к другу. А потом он с воодушевлением стал говорить о литературе. И Зоя вдруг обратила внимание на лихорадочный блеск его глаз и глянцевый румянец, проступивший на щеках. «Когда же я его таким видела?.. — задумалась она. И тут же вспомнила: — На стройке нашего дома в самые ударные и удачные дни. Точно. Та же рабочая лихорадка, то же пренебрежение пищей. Теперь он начал осваивать новое ремесло, только начал, и оно уже затягивает его, как в воронку. Да. Он снова увлекся работой. Нет, пожалуй, не то слово — воспламенился! Ну и Некрасов!»

Глава 29 Новогодняя ночь

Вот и подошла очередная новогодняя ночь. Для семьи Некрасовых она особенная. Главная новость: Володя уже целых десять месяцев ходит с одной тросточкой на протезах, причем на качественных. — Не подвел его фронтовой друг Жора. Вторая, тоже достаточно значимая для них: они начали оформление документов на усыновление Алёшки. Третья новость: Некрасовы решили обвенчаться. И последняя — их ребята будут встречать нынешний праздник уже по московскому времени — вместе с взрослыми.

За эти годы у Некрасовых многое изменилось. Друзей стало еще больше. Наладили переписку с родными и знакомыми. Кстати, Верочка выросла и уже заканчивает журфак. Полгода назад она со своим женихом Мишей прислала им приглашение на свадьбу, а чуть позже — и свадебные фотографии. Красивая пара. Она — изящная, словно сказочная королева, с густой шапочкой черных блестящих волос и большими выразительными глазами. Он — под стать ей: стройный, крепко сложенный брюнет, взгляд открытый, добрый. Сегодня Некрасовы ждут их в гости.

Уже трижды приезжали к ним ее отец с матерью. Но сближения их семьи с родителями почему-то так и не случилось. И к внучатам они по-прежнему относятся весьма сдержанно. Старый дом Некрасовых снесен. На его месте посажены три ёлочки. А вокруг них разбита большая клумба. Весной Зоя с Аленкой засеивают ее цветами, высаживают луковицы гладиолусов, тюльпанов, клубни георгинов, приводят в порядок многолетники. Каждый цветок цветет в свое время. И поэтому у них всегда красиво. Бывшая летняя кухня переделана под гараж для «Оки». Заложен хороший фруктовый сад. А в нем с весны стоят три улья с пчелами — подарок семьи Шевченко.

Володя уже не первый год сотрудничает с бригадой строителей. Он согласился участвовать как в разработке, так и в доработке проектов будущих строек. Аркадий, извиняясь за свои визиты, однажды сказал Зое, что все застройщики хотят чего-то оригинального, а Митрофаныч и не любит повторяться. Поэтому ему без труда удается разработать свой или улучшить уже готовый проект. Он может украсить практически любой реконструируемый дом стилизованными под старину башенками, арками, полукруглыми окнами, балкончиками или колоннами.

Ребята ценят его участие в их работе и по окончании строительства очередного дома дарят Владимиру что-нибудь существенное. Сначала ему преподнесли увесистую вязанку книг, преимущественно словарей — полный филологический набор. Вторым подарком был музыкальный центр. А месяц назад, выстроив за два года в Подгорном чуть ли ни замок, бригада Аркадия купила Володе хороший компьютер с редакторскими и архитектурными программами.

Володя был потрясен.

— Ребята, — сказал он им, — вы меня вооружили, что называется, до зубов. Теперь я вообще не имею права на оплошность.

А когда они ушли, он сказал:

— Нет, кто бы, что дурного ни говорил о русских, я со всей уверенностью утверждаю: люди у нас в большинстве своем замечательные.

В подтверждение этому Владимиру с друзьями удалось с помощью спонсоров издать два коллективных сборника: поэтический и прозаический. Выходит, все не так и безнадежно в нашем отечестве.

Нынешний год знаменателен еще и тем, что Некрасовы, оставив бабушку на хозяйстве, впервые на своей машине съездили на море. Это было здорово. Остановились они, конечно же, у тети Маши. Она все та же: улыбчивая, подвижная и радушная. С Артемкой и Аленкой мгновенно нашла общий язык. Баловала их сырниками, пирожками, варениками,виноградом. Целыми днями гуляла с ними.

Как-то после прогулки, накрывая на стол, тетя Маша сказала:

— Зоя, у вас с Володей подрастают замечательные дети. Сами еще маленькие, а уже заботливые. В них есть и уважение, и сострадание. И все потому, что они видят проявление вашей любви друг к другу, чувствуют ее. Любви не нужно учить, ее нужно выказывать. И я уверена, что эти ребята — она нежно прижала их к себе, — никогда не скажут, что нет любви. Они уже убедились: ОНА ЕСТЬ.

— Спасибо, теть Маша, за добрые слова. Но если честно, меня немного беспокоит то, как мы их воспитываем, по сути, совершенно не готовим их к реалиям сегодняшнего дня. А ведь мир жесток…

— Ничего-ничего, милая, этот опыт к ним еще придет. И уж поверь мне, вы делаете для своих детей куда больше, чем большинство родителей. А своими познаниями в ботанике, зоологии, литературе ребята меня просто изумили. И как вам только удалось напихать в их крохотные головки столько всякой всячины?

— Верите ли, нет, теть Маша, но с нашей стороны нет и малейшего насилия. Просто мы пытаемся, как можно полнее удовлетворить их любопытство.

— Только и всего? Ой, лукавите!

— Ну, может, чуть-чуть, — улыбнулся Володя. — Все дело в том, что наши объяснения оканчиваются не тупиками, как принято, а развилками.

— То есть ваши ответы таят зародыши новых вопросов, я так поняла? — спросила хозяйка.

— Да, — подтвердил Володя. — Мы стремимся поддержать их интерес и путешествуем по коридорам знаний и хранилищам тайн вместе с ними. В поисках ответов мы листаем атласы, срисовываем картинки, лезем в учебники и справочники. Изучаем предметы, так сказать, изнутри и снаружи. Если это, предположим, птичка, то нас интересует ее оперение, форма клюва, окраска яиц. Чем питается эта птаха, как и где она вьет свои гнезда? Продолжительность ее жизни. Какая у нее система кровообращения? Из чего состоит птичий скелет, и прочее. Мы ищем истории с участием этих птиц, сказки, стихи, песни. И все это читаем, учим, поем.

Тетя Маша долго и тепло смотрела на них и, наконец, задумчиво сказала:

— Молодцы. Какие же вы молодцы…

У Некрасовых было ни много ни мало десять дней сказочного безделья. Купались по два, а то и по три раза за день, объедались арбузами и фруктами, вели задушевные беседы с тетей Машей, иногда прогуливались.

Вечерами все вместе, как и дома, по заведенной ими традиции что-нибудь читали. В этот раз Зоину душу неожиданно глубоко тронули стихи Бориса Пастернака, а его «Зимний вечер» просто околдовал ее. Она вновь и вновь перечитывала эти строки, представляя себе заснеженный поселок, старую полутемную избу, а в ней — пару влюбленных, почему-то их с Володей возраста.

— Волшебные стихи, не находишь? — спросила она его.

— Бесспорно. Я ими уже переболел в свое время.

— Володя, почему я не могу ими начитаться?

— Магию этого стиха я могу объяснить лишь одним: за каждой строкой — не только рука мастера, но и энергетика его высокого чувства. Читая стихотворение, мы прикасаемся к самой любви. А это так приятно.

— Вова, а как ты полагаешь, что стало с теми людьми?

— Думаю, они уже состарились.

— А с их детьми?

— С их детьми… должно быть тоже все в порядке, — улыбнулся он.

— А ты бы мог сочинить про них?

— Я? — изумился Владимир.

— Да. Продолжить эту историю. Так хочется знать, что и у них все сложилось.

— Зоенька, у людей, умеющих любить, иначе и быть не может. Считай, что у них все как у нас: новый дом с непродуваемыми углами, отопление, электричество. И свечи зажигают только на Новый год. Ну, а метели? Метели, конечно, случаются.

— Так ты напишешь?

— Прости, милая, но на это имеет право только автор.

— А если автора уже нет?

— Зоенька, этого не стоит делать. Я знаю, что подражательство не в чести у поэтов. И потом, кто бы что ни написал, это будет лишь бледным подобием шедевра.

— А «Тамбовская казначейша» Лермонтова — разве она слабее оттого, что написана в стиле «Онегина»?

— Не слабее. Но, во-первых, это самостоятельное произведение, а во-вторых, его написал тоже гений!

— А ты мой гений. И я хочу продолжения.

Володя расхохотался.

— Зоенька, ну ты и упрямица. Ладно уж, попробую. В конце концов, меня извиняет то, что я даже не пытаюсь затесаться в ряды поэтов. Статус любителя меня вполне устраивает.

— Вовка, я буду ждать, — многозначительно шепнула Зоя.

— Только, чур, не торопить! — сделал он предостерегающий жест. — Во-первых, мне нужно найти отправную точку сюжета, а во-вторых, дождаться подходящего настроения.

— Я согласна. Будем ждать.

— Будем.

Нельзя сказать, что Зоя совсем не думала о возможной встрече с Денисом. Думала и даже готовилась к ней. Но уже без волнения. Просто хотелось удовлетворить свое женское любопытство: узнать, как он устроил свою жизнь? Добился ли своей мечты? Вероятно да, раз он больше не купается в море: раскатывает где-нибудь на своем белом шевроле.

За день до отъезда Владимир захотел пройтись по санаторному парку, полюбоваться цветниками, заглянуть к Степану на лодочную станцию. И Некрасовы, прихватив с собой фотоаппарат, отправились в санаторий.

В парке, как и прежде, покой, прохлада и тишина. Но тишина особая, живая, состоящая из шелеста листвы, птичьего пения, поскрипывания деревьев и близкого дыхания моря. При ней даже воспоминания лишены всякой грусти.

Степана на лодочной станции не оказалось. И они, сделав на память несколько снимков, направились к цветочным клумбам. Цветники были их слабостью. И Некрасовы долго с наслаждением побродили среди них. Ребята, удивляясь изобилию и пестроте цветов, то и дело звали их посмотреть на то или иное чудо. Пока Артемка с видом знатока нюхал цветы, Аленка заботливо набивала их семенами свои кармашки. В их Ольховке она уже вполне известный цветовод.

Израсходовав последние кадры фотопленки, в самом благодушном настроении Некрасовы тронулись в обратный путь. Владимир и Зоя шли под руку, а ребятишки от избытка энергии и задора бегали вокруг них. И вдруг прямо у ворот они встретились с Денисом. Зоя испытала настоящее потрясение: «Разве такое возможно?» Он сидел… в инвалидной коляске, а за спиной у него стояла рыженькая круглолицая женщина. Эта встреча всех ошеломила. Некрасовы остановились. Денис, не умея справиться с удивлением, таращился то на Владимира, то на ребятишек. А Зоя смотрела на него. Передо ней был уже не молодой греческий бог, а слабый обрюзгший человек, хотя и по-прежнему красивый. Его спутница, видя всеобщее замешательство, приветливо улыбнулась.

— Здравствуйте.

Все поздоровались. Зоя, понимая всю бестактность своего вопроса, все же не удержалась и задала его:

— Что случилось?

Денис криво улыбнулся.

— Судьба наказала. Я считал, что у меня хватит ума уберечься от глупости. Видать ошибся.

— Попал в аварию? — предположила Зоя.

— Ага. Производственная травма, — с полуулыбкой сказала женщина. — Мост обрушился. Вы уж извините, нам пора. На процедуры опаздываем. Еще увидимся.

И толкнула коляску. Денис разжал кулак, мол, пока.

— До свиданья, — попрощались Некрасовы.

Владимир о чем-то разговаривал с ребятами, а Зоя тупо и напряженно думала.

«Вот тебе и шевроле. Все-таки что-то странное происходит вокруг меня. С Володей всё ясно — война. Но Денис-то тоже в коляске! И если бы я тогда простила его, то сейчас на месте этой рыженькой была бы я? Боже! Как это страшно. Более чем за десять лет никаких других вариантов. Видно, это судьба».

— А он изменился, — проронил Володя.

— Да. Беда многих меняет.

Когда Некрасовы вернулись из санатория, Владимир, как бы между прочим, сказал тёте Маше:

— Мы тут встретили местного парня на коляске. Семь лет назад он был на ногах. Его спутница сказала, что мост обрушился, это правда?

Тетя Маша усмехнулась.

— Да нет. Валентина шутит. История с Дениской произошла самая заурядная. Зина, жена его, года два по больницам путешествовала. То в одной полечится, то в другой. А он тем временем в такой блуд ударился, что и сказать неловко. Кстати, Валентина своего Борьку тоже от него родила. Теперь у них что-то вроде семьи.

А все это случилось недели через две после вашего отъезда. Зина поняла, что ей осталось совсем немного, и пошла к врачу. Сказала ему, что мол, умереть я и дома смогу, подписала бумаги и поехала домой.

Соседка увидела ее и попросила зайти чайку попить. А я, говорит, Дениску предупрежу, чтобы порядок навел и тебя встретил. Зина все поняла. И заявила: «Я же его, кобеля, предупреждала, чтобы в мой дом никаких баб не водил!» И пошла домой. Минут через пять соседка слышит выстрел. Вызвала милицию, «скорую».

Зина потом рассказывала участковому, что зашла она в дом, а там — музыка и спальная сцена со стонами. Она взяла ружьё, зарядила в него патрон, вошла, приставила ствол к его заду и выстрелила. Заряд был такой, что, как пошутил один мой знакомый, из его тазика получилась целая воронка. И дамочке досталось. А Зина после этого и говорит ему, надеюсь, я тебя удовлетворила на те несколько месяцев, пока жива буду. Увезли обоих. Грешить, говорят, теперь он точно не будет, а вот на ноги встать сможет или нет, еще вопрос. Говорят, нервы какие-то перебиты.

На следующий день Некрасовы уехали.

Уже семнадцать. Владимир в ожидании гостей разметает снег во дворе. Сегодня вьюжит, и он опасается, как бы не перемело дороги. Но вот и стук в окно, значит, приехали. Зоя набрасывает полушубок и толкает дверь на крыльцо. И тут же слышит радостные возгласы:

— Здравствуй, дядя Володя!

— Здравствуй, Верочка! Здравствуй, моя дорогая.

Спускаясь по ступенькам, Зоя с усмешкой думает: «Теперь они навсегда останутся друг для друга Верочкой и дядей Володей». Выходит из-за угла дома и видит, как Володя пожимает руку Михаилу, а Верочка задорно смеется. Увидев Зою, она идет ей навстречу. Они безо всякого стеснения рассматривают друг друга, и тепло по-родственному обнимаются.

К десяти вечера подошли и остальные их ближайшие друзья: Шевченко, Геляевы, Даниловы, Моховы, Соколовы. Не было только Васенёвых — служба. Бабушка тоже была со всеми. Создав полумрак в зале, зажгли гирлянду и свечи. Детям накрыли стол отдельно, в Артёмкиной комнате. И начался праздник. Провожая уходящий год, Некрасовы и их гости по традиции вспомнили все хорошее, что он принес им. А потом Владимир включил магнитофон. Зазвучала всеми любимая мелодия «История любви». Тут же вбежали в комнату малыши и сгрудились у двери.

— А сейчас танцы! — объявил он. Подошел к Зое, улыбнулся. — Потанцуем?

Со смешанным чувством радости и тревоги Зоя приняла его предложение. С первых же их шагов поняла, что все ее опасения излишни: его движения были уверенны. И они, поглядывая друг на друга, с упоением танцевали. Танец окончился. Володя достал носовой платок и вытер вспотевшее от напряжения лицо, а Зоя смахнула с ресниц неожиданную слезу. Присутствующие, заворожено наблюдавшие за ними, зааплодировали.

Минут через двадцать все снова сидели за столом. Володя напомнил, как, находясь в отпуске, они увлеклись творчеством Пастернака. И тут он попросил Зою прочесть стихотворение «Зимний вечер». Она с большим вдохновением прочла его. Лишь только отзвучали ее слова, Володя произнес:

— Есть еще одна похожая история. И я хочу прочитать её.

— Просим, — откликнулась Верочка.

Владимир, глядя жене в глаза, сказал:

— Она о сегодняшней новогодней ночи, о вас, друзья мои, и о счастье; и посвящена моей любимой спасительнице Зоеньке. — Он взял ее ладонь в свою руку и бережно поцеловал.

Скользнув по лицам гостей, задержал взгляд на елке, провёл рукой над пламенем свечи и, понизив голос до простуженного шёпота, стал декламировать:

На этой доброй странице Книги Судеб мы их и оставим. В жизни Некрасовых будут еще и огорчения, и потери, но будут и праздники. Я в этом уверен. Дай им Бог счастья!

1999–2005

Оглавление

Валерий Николаев Закуси горе луковицей

Глава 1 Я — жизнь

Глава 2 На юге

Глава 3 Диомед

Глава 4 О счастье

Глава 5 «Сотовый мёд»

Глава 6 Отъезд

Глава 7 Возвращение

Глава 8 Разрыв

Глава 9 В Ольховке

Глава 10 Рыбалка

Глава 11 Даниловы

Глава12 Зов моря

Глава 13 Верочка

Глава 14 Совет, которого она ждала

Глава 15 «Второй шанс»

Глава 16 Благословение

Глава 17 Ожидание

Глава 18 «День первого камня»

Глава 19 Радуга — к удаче

Глава 20 Награда

Глава 21 Деревенские будни

Глава 22 Цыганские гарантии

Глава 23 В гостях

Глава 24 Васенёв

Глава 25 Помни о нас

Глава 26 Дом, в котором поселилось счастье

Глава 27 Узелки на нитях судеб

Глава 28 Погружение в литературу

Глава 29 Новогодняя ночь