На двух планетах [Курд Ласвиц] (fb2) читать онлайн

- На двух планетах 664 Кб, 359с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Курд Ласвиц

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ласвиц Курд На двух планетах

I НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ

По льду несется змея. Вытянувшись во всю свою исполинскую длину, как бешеное, гонится ее тощее тело, с быстротою курьерского поезда перебрасывается с глыбы на глыбу и ловко скользит над качающимися ледяными горами. Она неудержимо несется прямо к берегу, на север, навстречу возвышающейся на горизонте горной цепи, — мимо глетчеров, туда, к темному скалистому выступу. Вот опять свергается она с высоты в долину. Среди обломков скал пробивается зеленый щавель и желтая камнеломка. Поспешно улетает пуночка, испуганно и ворчливо поднимается дремавший белый медведь, которого змея только что задела по косматой шкуре.

Змее не до того; над северным летним ландшафтом проносится ее хвост, а голову она поднимает высоко в воздух, навстречу солнцу. Едва минула полночь; только что наступило 19-е августа.

Косо падают солнечные лучи на скаты гор. Там, за высотами, лежит северный полюс земного шара. К нему-то и рвется змея. Не где же голова стремительного чудовища? Ее не видно. Тощее тело расплывается в воздухе», светло и прозрачно висящим над полярным ландшафтом. Но что это? Впереди, над змеей, все время парит позолоченное солнцем округлое тело. Это большой воздушный шар. Туго натянут тонкий шелк под давлением наполняющего его водорода. Равномерный южный ветер на высоте трехсот метров над землею гонит шар к северу. Змея — гайдроп воздушного шара, благополучно приближающегося к вожделенной цели человеческой любознательности — к северному полюсу Земли. Волочась по земле вслед воздушному шару, он регулирует его полет. Его трение о землю создает устойчивость и этим дает возможность воздухоплавателям при помощи паруса до известной степени уклоняться от направления ветра.

Но сейчас парус спущен. Ветер дует прямо с юга так попутно, как только могут пожелать отважные искатели северного полюса. Долго дожидались они южного ветра на северном берегу Шпицбергена. Уже клонилось к концу полярное лето, и они боялись, что им придется вернуться ни с чем, как отважному шведу Андрэ при первой его попытке. Наконец, 17-го августа южный ветер установился. Наполненный шар поднялся в поднебесье. В течение двух дней они прошли тысячу километров прямо к северу, перелетели открытый Нансеном океан, достигли какой-то новой земли, оказавшейся здесь совершенно против ожидания географов; на юге уже скрылись от их взоров Мыс Зупана и Земля Андрэ. Скоро должно было решиться, действительно ли две предыдущие экспедиции, предпринятые одна — на воздушном шаре, другая — на санях, достигли самого полюса, как полагали их руководители. На этот раз немецкая экспедиция, снаряженная на средства богатого частного лица, астронома Фридриха Элля, должна была снова отправиться на воздушном шаре для исследования полюса. Новый воздушный шар «Полюс» был снабжен всеми новейшими приспособлениями.

Руководство экспедицией принял на себя сам директор Отдела Научного Воздухоплавания — Гуго Торм. Его сопровождали астроном Грунте и естествоиспытатель Иозеф Зальтер.

Зальтер взглянул на часы и на барометр, нажал моментальный затвор фотографического аппарата, заметил время и давление воздуха.

— Готово. Снимок сделан, — пробормотал он. Потом, насколько позволяла тесная корзина, вытянул ноги в высоких валеных сапогах и, весело подмигнув, сказал:

— Господа! Я ужасно устал. Не соснуть ли маленько? Как вы полагаете, капитан?

— Ну что же? — отвечал Торм. — Теперь ваша очередь. Но поторопитесь! Если этот ветер продержится еще три часа…

Он остановился, чтобы проследить нужные записи приборов.

— Разбудите меня, пожалуйста, как только мы… будем… на полюсе.

Зальтнер говорил с закрытыми глазами и при последних словах он уже сладко дремал.

И жуткое же счастье выпало нам на долю! — начал Торм. — Мы, в буквальном смысле этого слова, летим к нашей цели. За последние пять минут я снова отметил 3,9 километра. Не могли ли бы вы точнее определить, где мы находимся?

— Это вполне возможно, — ответил Грунте, берясь за секстант. — Шар идет очень спокойно, и местное время мы знаем довольно точно. Солнце стояло на самой низкой точке час и 26 минут тому назад.

Он с величайшей тщательностью измерил высоту солнца; потом в течение нескольких минут что-то вычислял.

В полной тишине раскинулся ландшафт, над которым пролетали воздухоплаватели. Широкая нагорная равнина, покрытая мохом и лишаями, там и сям прорезанная водоемами, образовывала подножье горной цепи, к которой быстро приближался воздушный шар. Ничего не было слышно, кроме тиканья механизмов, равномерно повторяющегося шума аспирационного термометра, да сонного дыхания Зальтнера. Конечно, куда приятнее было передвигаться таким способом, чем, вместе с полумертвыми от голода собаками, протаскивать по ледяным глыбам медленные санки. Грунте отвел глаза от своих формул.

— На какую широту указывает пройденный путь? — спросил Торм.

— Восемьдесят восемь градусов, пятьдесят… пятьдесят одна минута, ответил тот.

— Нет, мы уже дальше.

Грунте, молча, проверил вычисления. Потом степенно, с тем же хладнокровием сказал:

— Восемьдесят девять градусов, двенадцать минут.

— Не может быть!

Совершенно точно, — степенно возразил Грунте и поджал губы так, что его рот под тонкими усами стал похож на тире. Это означаю, что никакая сила уже не может хоть сколько-нибудь изменить его непоколебимого утверждения.

— Значит, до полюса остается около девятидесяти километров! — с одушевленном воскликнул Торм.

— Восемьдесят девять с половиной, — сказал Грунте.

— Значит, через два часа мы уже будем там.

— Через час и пятьдесят две минуты, — невозмутимо поправил Грунте, если только ветер не ослабнет.

— Да, — если!.. пылко подхватил Торм. — Два часа — только всего! Дай-то бог!

— Как только мы перемахнем через тот горный хребет, мы увидим полюс.

— Вы правы, доктор. Увидеть-то мы его увидим, но доберемся ли до него?

— Почему же нет? — спросил Грунте.

— Мне не нравится небо там, за горами: солнце слишком долго стоит над северным склоном, — там несомненно образовалось восходящее воздушное течение.

— Нужно переждать,

— Смотрите, смотрите, каков великолепный скат глетчера! — воскликнул Торм.

— Мы летим прямо к нему. Не подняться ли нам? — спросил Грунте.

— Конечно нужно миновать его. Внимание!.. Режьте!

Два мешка с балластом полетели вниз. Шар взвился.

— Как обманчиво расстояние! — заметил Торм. Я сказал бы, что эта стена гораздо дальше от нас. Двух мешков недостаточно. Придется еще пожертвовать балластом.

Он отрезал еще один мешок, — Мы не должны попасть в ущелье, — объяснил он, — кто знает, в каком вихре мы там очутимся. Но что это? Шар не поднимается? И это не помогло?

Прямо перед ними вздымалась черная каменная стена, надвое расколовшая глетчер. В ужасающей близости от нее парил шар. В тревожном ожидании следили люди за полетом своего аэростата. Но здесь, в непосредственной близости гор, южный ветер, на их счастье, затих, иначе их давно бы уже со всего размаху швырнуло на скалу. Теперь шар был в тени гор; газ остывал; температура быстро спустилась много ниже нуля.

Торм обдумывал, не выкинуть ли еще часть балласта? Но за эту потерю балласта пришлось бы потом, при спусках, расплачиваться газом, а газ был его величайшим сокровищем, единственным средством, которое могло опять вывести его из пределов ужасного севера. Ведь он не знал, что ждет его за горами. Однако шар поднимался слишком медленно. Но вот боковое течение качнуло его, — снова настигают его лучи солнца, выглянувшего из-за гребня глетчера, газ расширяется, шар начинает подниматься, — все ниже и ниже опускаются под ним ледяные громады.

— Ура! — дружно воскликнули оба воздухоплавателя.

— Что случилось? — встрепенулся Зальтнер. — Мы уже прибыли?

— Хотите видеть северный полюс?

— Где? где? — Зальтнер поспешно вскочил. — Ну и холод! — воскликнул он и закутался в шубу.

— Мы поднялись на пятьсот метров. — заметил Торм. — Теперь мы почти на уровне горного хребта. Как только мы перелетим на ту сторону, перед нами, приблизительно в пятидесяти километрах к северу, должно открыться то место…

— Где смазывают земную ось, — перебил Зальтнер. — Это чертовски любопытно!.. Н-да, а шампанского нам замораживать не понадобится,

Все трое стояли в гондоле, держась за снасти, Они следили за полетом шара, наблюдали приборы, но, как только выдавалась свободная минута, хватались за полевые бинокли и напряженно смотрели на север, почти по направлению солнца, которое было отклонено лишь немного к востоку. Постепенно опускались под ним горные вершины; еще только широкий хребет заслонял открывшейся их глазам вид, и вот шар понесло над гребнем горной цепи. Гайдроп волочился; оставалось только перелететь эту широкую котловину, — и тогда они у вожделенной цели. Шар был почти над серединой котловины, на высоте не более ста метров. Дул еще южный ветер, хотя и менее резкий, и шар поднимался вдоль плоской возвышенности ледяного поля.

Вот уже за ледяной стеной, замыкавшей котловину, в большом отдалении забелели отдельные горные вершины; воздухоплаватели находились на одной высоте с последним препятствием, стеснявшим их кругозор. Вершины множились и, наконец, образовали горную цепь.

Шар все поднимался. На огромной высоте парил он над глубокой пропастью; но вот гайдроп рвануло книзу, и шар тотчас же опустился на несколько сот метров, потом его качнуло еще раз вверх и вниз. Это внезапное колебание шара всецело завладело вниманием воздухоплавателей. Вдруг Торм воскликнул:

— Море!

Ура! — произнес Зальтнер, — это, действительно, открытое полярное море.

— Вернее, это — внутреннее море, бассейн; но, я думаю, величиною он все же около тысячи квадратных километров, — сказал Грунте, — приблизительно такой же большой, как Боденское озеро. Но как знать, сколько там вдали разветвляется еще фьордов и каналов? Да и самый бассейн разными островами разделен на множество рукавов.

— Тому, кто подходит туда пешком или на корабле, не так-то легко решить, что это — море среди земли или земля среди моря? Хорошо, что нам-то это удобнее.

— Разумеется, — сказал Торм, — возможно, что перед нами часть открытого моря, хотя отсюда и кажется, будто вода со всех сторон замкнута горами. Однако что же нам делать? Против ожидания, мы вынуждены были подняться так высоко, что теперь для спуска придется потерять очень много газа, а в то же время нам снова предстоит подъем, для того чтобы перемахнуть вон туда, за те горы. Это трудный вопрос. Но у нас еще есть время поразмыслить над этим, так как шар движется теперь очень медленно.

— И это обстоятельство мы используем для того, чтобы послать северному полюсу заслуженное приветствие, — воскликнул Зальтнер. С этими словами он вытащил футляр, из которого три бутылки шампанского заманчиво высовывали свои серебряные горлышки.

— А я-то об этом и не знал, — с недоумением заметил Торм.

— Это — дар фрау Исмы. Видите, здесь написано: «Открыть на полюсе. Вес — четыре килограмма».

Торм засмеялся. — Я так и думал, — сказал он, — что моя жена умудрится нарушить устав экспедиции какой-нибудь контрабандой.

— А разве не чудесная мысль пришла в голову вашей жене — заставить нас, на северном полюсе, выпить за, ее здоровье? И, кроме того, разве не потеха видеть трагическое лицо нашего астронома! Ведь шампанского он принципиально не пьет и за здоровье женщин он принципиально не чокается, но так как на полюсе он принципиально должен и хочет вторить нашему ура, то он и запутался. Итак, да здравствует фрау Исма Торм, наша благодетельница!

Зальтнер и Торм подняли кубки. Грунте сжал губы и, точно в каком-то оцепенении, неподвижно держа перед собою стакан, безучастно предоставлял другим чокаться с ним.

Тут Торм провозгласил:

— Да здравствует северный полюс!

Тогда и Грунте с одушевлением чокнулся с ними и добавил:

— Да здравствует человечество!

Они выпили, и Зальтнер воскликнул:

— Заздравный тост Грунте так всеобъемлющ, что одного стакана на него не хватит, — и он еще раз наполнил кубки.

Шар тем временем медленно уносило к внутреннему морю, которое теперь все явственнее открывалось изумленным взорам путешественников. Дикая природа глетчеров исчезла; зеленые лужайки, кое-где покрытые одинокими обломками скал, мягко спускались к воде. Казалось, — перед ними чудесная альпийская долина, и в глубине ее раскинулось глубокое озеро. Но поразительнее всего в этой декорации был один из бесчисленных разбросанных в бассейне островов, к берегу которого теперь приближался шар. Он был меньше других, но его очертания были так совершенны, что не верилось, чтобы это было произведение природы. Покрытых лишаями каменных глыб здесь совершенно не было.

Исследователи были приблизительно в двенадцати километрах от загадочного острова и любовались им в бинокль, когда Торм обратился к Грунте.

— Как вы думаете, можем ли мы, собственно говоря, определить, где мы находимся? Должен сознаться, что при перелете через горную цель и быстрых переменах высоты я потерял способность ориентироваться.

— Я сделал, — отвечал Грунте, — несколько измерений, но для точного определения нашего положения теперь их уже недостаточно. Да и способ измерения по высоте солнца теперь не применим, так как мы уже не можем хотя бы даже с приблизительной точностью установить время дня. Нам, действительно, не на что ориентироваться. Ведь здесь на севере компас очень ненадежен. Во всяком случае, мы находимся недалеко от полюса, где все меридианы сходятся так близко, что уклонение на один километр вправо или влево составит разницу во времени на целый час, или даже больше. Если после перелета через горную цепь наш шар на пять-шесть километров уклонился от направления с юга на север, что весьма вероятно, то у нас сейчас не три часа утра 19-го августа, как мы предполагаем, а, может быть, уже полдень; если же мы уклонились к западу то мы даже вернулись во вчерашний день и сейчас только вечер 18-го августа.

— Это чорт знает что такое! — вскричал Зальтнер. — И все от этого вечного солнечного сияния на полюсе! Теперь, значит, я могу приклеить к отрывному календарю вчерашний листок?

— Весьма возможно, — усмехнулся Грунте. — Представьте себе, что вы совершаете прогулку вокруг северного полюса на расстоянии ста метров от него; тогда вы в пять минут преспокойно обойдете вокруг полюса и перешагнете через все триста шестьдесят меридианов, — таким образом: всего лишь в пять минут протекут для вас целые сутки. Если вы сделаете такой же круг в западном направлении и захотите установить точное время каждого меридиана, вы должны будете на каждом меридиане переводить ваши часы на четыре минуты назад, так что после упомянутых пяти минут вы будете отставать уже на целый день, а если вы будете таким образом гулять вокруг полюса целый час, то тогда вашим часам, если на них имеется календарная стрелка, следовало бы показывать 7-е августа.

— Но ведь тогда надо обзавестись календарем с приклеивающимися листками?

— Да, но если вы будете кружить в восточном направлении, то настолько же уйдете во времени вперед; и после двенадцатикратной прогулки вокруг полюса ваш календарь, если бы вы при каждом обороте отрывали по листку, показывал 31 августа. Между тем, в действительности, в обоих случаях было бы только 19 августа, Итак, вам следовало бы регулировать соответствующим образом календарную стрелку часов, как делают мореплаватели при переходе 180-го меридиана.

— А если мы теперь пролетаем как раз над полюсом?

— Тогда в одно мгновение мы делаем двенадцатичасовой скачок во времени. Ведь полюс и есть пункт неопределенности.

— Проклятие! Но тогда ведь и не узнаешь, где находишься.

— Да, — сказал Торм, — это-то и есть самое роковое. Нам пришлось с самого начала рассчитывать на то, что мы сможем определять наше положение по пройденному уже пути. Можем ли мы теперь что-нибудь предпринять?

— Лишь в том случае, если мы спустимся на землю и сможем установить инструменты для измерения положения некоторых звезд.

— Об этом не может быть и речи, пока мы не перелетим моря и не осмотрим гор, лежащих по ту сторону. Спуститься здесь, между островами, слишком рисковано… Итак, мы преуспели не больше наших предшественников, и настоящий полюс остается по прежнему не определенным.

— Чего вы приуныли? — проворчал Зальтнер. — Может быть, мы как раз на северном полюсе — и не знаем об этом.

II ТАЙНА ПОЛЮСА

Шар медленно продвигался, но не прямо по направлению к изумительному островку, а оставляя его все время в стороне, по правую руку от своего пути.

В то время как Грунте следил за направлением, а Торм отмечал записи приборов, Зальтнер, на обязанности которого лежала фотографическая съемка местности, внимательно осматривал ее, пользуясь превосходной трубой Аббэ, предназначенной для обследования рельефов. Они уже настолько приблизились к острову, что если бы на нем находились люди, их можно было бы разглядеть в зрительную трубу.

Зальтнер покачал головою, снова посмотрел в трубу, отложил ее и снова покачал головою.

— Господа, — промолвил он, наконец, одно из двух — или шампанское ударило мне в голову…

— Два стакана, вам-то?

— Я и сам этого не думаю… значит… или…

— Или? Да что же вы видите?

— Здесь кто-то уже был до нас.

— Быть не может! — в один голос воскликнули Торм и Грунте.

— До сих пор в отчетах не упоминалось о подобном острове — наши предшественники очевидно не побывали даже по ту сторону горного кряжа, добавил Торм.

— Взгляните сами, — сказал Зальтнер и передал Торму трубу.

Сам он и Грунте вооружились полевыми биноклями. Торм напряженно вглядывался в остров, потом хотел что то сказать, но только пошевелил губами и промолчал.

Зальтнер продолжал: — Остров совершенно круглый, это мы уже заметили. Но теперь вы видите, что как раз в его центре находится еще темный круг, величиною около ста метров в диаметре.

— Совершенно верно, — сказал Грунте, но это не круг, а цилиндрическое отверстие, и края его обнесены каким-то выступом.

— Но что же это? — перебил его Торм. — Шар меняет направление?

Он передал трубу Грунте и сосредоточил свое внимание на движении шара: шар отклонялся вправо от своего первоначального пути. Оставаясь на одном и том же расстоянии от острова, он двигался параллельно его берегу, описывая около него правильные круги.

— Давайте проверим, видим ли мы одно и то же, сказал Грунте. — Вокруг острова тянется цепь возвышений, напоминающих столбы, или колонны, расположенные, на равном расстоянии друг от друга.

— Правильно, — подтвердили остальные,

— Я их сосчитал, — заметил Торм, — там двенадцать больших столбов, между ними по одиннадцати малых, всего сто сорок четыре.

— А этот своеобразный отблеск над всем островом?

— Неправда ли, кажется, будто весь остров покрыт сетью сверкающих металлических проволок или прутьев, идущих от центра к периферии, как спицы колеса.

— Да, — сказал Тори и в изнеможении, присел; — вы еще не то увидите, если подольше вглядитесь. Знайте же — голос его звучал резко и хрипло. — То, что вы видите вон там, это — полюс Земли, но не мы его открыли.

— Этого только не хватало! — воскликнул Зальтнер. Стоило нам ради этого мотаться в этом качающемся леднике! Нет, капитан, открыли полюс мы, и то, что вы видите там — не человеческих рук дело. Какой безумец стал бы натягивать тут эти проволоки? Скорее уж я поверю, что земная ось заканчивается большим велосипедным колесом и что мы, действительно, призваны смазать ее. Только не унывать!

— Если это не люди, — беззвучно — продолжал Торм, — а я и сам-то не знаю, как могли бы люди сделать что-нибудь подобное…

— Может быть, это — явление природы, — перебил его Зальтнер, необыкновенный процесс кристаллизации. Чорт возьми! Наконец-то я догадался. Это — гейзер! Исполинский гейзер!

— Нет, Зальтнер, — возразил Торм, — я тоже уже подумал об этом: грязевой вулкан мог бы дать приблизительно такие же образования. Но вы, вероятно, не увидели еще основного, самого главного, необъяснимого…

— Что вы имеете в виду?

— Я это увидел, — сказал Грунте. Он отложил зрительную трубу и погрузился в тревожное раздумье,

Зальтнер схватил трубу.

— Обратите внимание на окраску почвы всего острова.

— Какие-то фигуры, — воскликнул Зальтнер.

— Да, — сказал Торм. — И эти фигуры представляют не что иное, как точную карту большей части северного полушария Земли в перспективной полярной проекции.

— Несомненно, — сказал Зальтнер. — Вся полярная страна отражена на этой отчетливой карте в огромном масштабе. — Но как же это возможно?

Вопрос остался без ответа. Все молчали. Тем временем шар свершил почти полный оборот вокруг острова. Торм прервал молчание:

— Надо принять какое-нибудь решение. Не угодно ли вам высказаться, господа?

— Прежде всего, — начал Зальтнер, — я сделаю снимки с этой удивительной карты земли.

— Разумеется, — сказал Торм, — нужно сфотографировать эту карту. Судя по тем ее частям, которые мы можем проверить, я думаю, что на ней правильно представлены также части полярных областей, находящихся за северными берегами Америки и Сибири. Таким образом, мы сразу приобретаем полную карту этой до сих пор необследованной полярной страны.

Такой удачей, я полагаю, мы можем быть вполне довольны… И подумать только, как полезна может быть эта карта при нашем возвращении!.. Готово! С этими словами Зальтнер поставил на место фотографический аппарат. — Вот у меня уже три верных снимка. А шар-то, кажется, летит быстрее?

— Мне тоже так кажется, — сказал Торм. — Итак, мне необходимо знать ваше мнение, господа, рискнуть ли нам высадиться на остров, чтобы исследовать его тайну?

— Что же, попытаемся, — ответил Зальтнер. — Нужно же нам узнать, с кем мы имеем дело.

— Конечно, — сказал Торм, — это очень заманчиво; страшно только что мы потратим слишком много газа и лишимся возможности в дальнейшем пользоваться нашим шаром. Как вы полагаете, доктор Грунте?

Грунте решительно ответил: — Я того мнения, что мы должны приложить все старания, чтобы как можно скорее удалиться от этого опасного места.

— В чем вы усматриваете опасность?

— При виде своеобразного оборудования полюса и изображения земной поверхности, мы не можем сомневаться, что находимся лицом к лицу с совершенно неизвестной силой. Нужно признаться, что мы не дорасли до тех существ, с которыми нам придется иметь дело. Кто сумел соорудить такой гигантский аппарат в этой недоступной ледяной пустыне, тот, без сомнения, может сделать с нами все, что ему вздумается.

— Ну, ну! — сказал Торм. — Не будем так трусливы.

— Разумеется, — возразил Грунте, — но мы не имеем права ставить на карту успех нашей экспедиции. Может быть, эти обитатели полюса заинтересованы в том, чтобы никакие сведения об их существовании не проникали в культурные страны. В таком случае, мы, наверное, были бы лишены свободы. Я полагаю, что мы должны сделать все, чтобы сообщить наши наблюдения научным кругам и предоставить им решить, какими средствами возможно разгадать неожиданную тайну полюса. Мы не должны считать себя завоевателями, — мы только разведчики.

Все призадумались. Потом Торм сказал:

— Вы, действительно, правы. Во всяком случае, инструкцией нам предписано по мере возможности избегать высадки. Нам нужно стремиться к тому, чтобы, не спускаясь с высоты, ознакомиться с распределением воды и суши. Этой точкой зрения мы должны руководствоваться. Итак, нам нужно отсюда убраться.

Тем временем шар приближался к острову; скорость его полета возрастала, и вместе с тем он поднимался все выше и выше. Напрасно развернули они во всю длину гайдроп, — он не касался поверхности воды; парус, уже не регулируя полета, лишь способствовал бешеному подъему. Управлять шаром на такой высоте было невозможно.

— Делать нечего, — воскликнул Торм, — придется спуститься. Он открыл клапан. Газ вырвался наружу, — шар стал опускаться.

— Все-таки надо послать весточку домой, — сказал Торм. — Давайте-ка отправим почтовых голубей. Сейчас самый подходящий момент. Европа должна знать то, что мы видели.

Он спешно набросал несколько фраз, свернул бумагу, вложил в гусиное перо и, запечатав, привязал его к голубям. Зальтнер выпустил их на волю. Они покружили около шара, а потом полетели, удаляясь от острова.

Грунте направил трубу прямо вниз и следил за расстоянием, отделяющим конец гайдропа от земли. Вдруг он с величайшей поспешностью схватил первый попавшийся под руку предмет — это оказался футляр с двумя еще невыпитыми бутылками шампанского — и со всего размаха вышвырнул его из корзины.

— Чорт возьми! — воскликнул возмущенный Зальтнер. — Что это на вас нашло? Взять да выкинуть наше доброе вино в воду!

— Простите, — сказал Грунте, выпрямляясь, после того, как по движению вымпела заметил, что шар стал снова подниматься. — Простите, но не мог же я выбросить зрительную трубу, а терять нельзя было и полсекунды — иначе нам грозила гибель.

— Что же произошло? — озабоченно спросил Торм.

— Мы уже не над водою, а у самого берега острова.

— Разве вы думаете, что нам опасно прикоснуться к острову.

— Я не только думаю, — я это знаю.

— Почему?

— Мы были бы притянуты к нему.

— Я, собственно, не понимаю, из чего вы это заключили.

— Вы же согласились со мною, — сказал Грунте, — что, кто бы ни были неизвестные существа, соорудившие на северном полюсе этот необъяснимый аппарат и огромную карту, мы ни в каком случае не должны попасться им в руки. А между тем очевидно, что этот аппарат, к которому мы все более и более притягиваемся, не мог быть оставлен здесь на произвол судьбы. Остров, наверное, населен, и таинственные строители, вероятно, находятся там, под теми крышами или за теми столбами, куда не может проникнуть наш взгляд. Надо думать, что они давно уже заметили наш шар и притянут его к себе. Как только наш гайдроп окажется в их руках.

— Слава богу! — воскликнул Зальтнер, — значит, по вашему мнению, у этих неведомых полярных обитателей есть хоть руки. Все-таки утешительно знать, что в худшем случае можно попасть в их объятья.

— Меня, — сказал Торм, — больше всего тревожит эта необъяснимая сила, привлекающая наш шар к острову. И заметьте, с тех пор, как мы перестали выпускать газ, шар снова начал быстро подниматься, и при этом его беспрерывно носит вокруг центра острова.

— А кто может знать, что случится, когда мы очутимся на самой оси! Я считаю наше положение почти безнадежным: из вихря мы можем выбраться только при одном условии, — если мы спустимся на остров; но тогда мы попадем во власть неизвестных островитян.

— И все-таки, — сказал Торм, — надо на что-нибудь решиться.

Все трое молчали. Мрачным взглядом следили Торм и Грунте за движением шара, в то время, как Зальтнер в зрительную трубу осматривал остров. Постепенно исчезали из виду прежде явственные подробности, и по этому признаку можно было бы судить о быстроте подъема шара, даже если бы об этом не свидетельствовали приборы и возрастающий холод.

Но что же это? На острове заметно какое-то движение, своеобразное сверкание. Зальтнер окликнул своих товарищей. Они стали смотреть вниз, но в более слабые приборы можно было различить только какие-то светлые точки, движущиеся из центра к периферии. Зальтнеру же, вооруженному сильной трубой, казалось, что он видит ряд фигур, которые машут белыми платками по направлению к берегам острова.

— Нам подают знак, — сказал он. — Вот, посмотрите в мою трубу,

— Нам, несомненно, показывают, чтобы мы удалились от оси. Это мы и без них знаем. Но как это сделать?

— Надо открыть выпускной клапан, — сказал Зальтнер.

— То-есть, сдаться на милость этих существ? — воскликнул Грунте.

— И все-таки нам ничего другого не остается, — заметил Торм.

— Ну, что же, — сказал Зальтнер, — может быть, эти существа желают нам добра, — иначе разве стали бы они нас предостерегать?

Как бы то ни было, но подниматься выше мы не должны, — сказал Торм. Ведь нас прямо-таки мчит в высоту. Все они плотнее закутались в шубы.

— Подождем, — сказал Грунте, — ведь мы еще находимся на расстоянии около ста метров от оси. Мы попадаем в облака. Может быть шар придет, наконец, в равновесие.

— Это невозможно, — возразил Торм. — Мы уже достигли высоты четырех тысяч метров. Шар был в равновесии тогда, когда на его движение могла влиять тяжесть футляра с бутылками шампанского. Но скорость нашего подъема в настоящее время показывает, что нас уносит вверх какая-то внешняя сила, возрастающая по мере нашего приближения к центру.

— Приходится с этим согласиться, — сказал Грунте. — Действительно, получается впечатление, будто мы находимся в поле силы, отталкивающей нас от Земли. Не спустить ли нам пробный шар?

— Это нам ничего нового не даст. Слишком поздно! Вот мы уже окружены облаками.

— Скорее вниз! — воскликнул Зальтнер.

Торм распахнул клапан для спуска. Взгляды воздухоплавателей были прикованы к приборам. Эти мгновения решали их судьбу. Газ мощным потоком хлынул в разреженный воздух. Если и теперь шар не начал бы спускаться, то стало бы ясно, что они уже утратили власть над ним и находятся лицом к лицу с силой, которая, независимо от равновесия шара, уносит их прочь от Земли.

А шар все не опускался. Некоторое время казалось, будто он хочет удержаться на той же высоте, но вихрь, уносивший его к оси острова, не прекращался. Не было сомнения, что эта ось не что иное, как ось Земли, та самая математическая линия, вокруг которой происходит вращение земного шара. Она все сильнее и сильнее притягивала воздухоплавателей; но чем ближе к ней был шар, тем яростнее толкало его ввысь. Уже начали проявляться физические недомогания, обычные в слоях слишком разреженного воздуха. Все жаловались на сердцебиение. Зальтеру пришлось отложить зрительную трубу: предметы расплывались перед его глазами. Началось удушье.

— Нам осталось только одно, — воскликнул Торм, — «разрывная вожжа»!

Грунте схватил вожжу. В случае катастрофы можно было с помощью разрывного приспособления вырвать из оболочки шара большое полотнище, чтобы в течение нескольких минут выпустить весь газ. Но приспособление это отказалось служить! Грунте рванул веревку; она не поддавалась. Она по всей вероятности запуталась в сети, окружающей шар. Это повреждение уже невозможно было исправить. Шар продолжал подниматься. Земля совершенно скрылась из виду, — кругом были одни облака.

Все ужаснее становилась стужа. Руки и ноги коченели. Нос и пальцы потеряли всякую чувствительность; их пришлось растирать, чтобы вызвать прилив крови. Шар безнадежно уносило ввысь и тем стремительнее, чем ближе подходил к оси. В течение четверти часа барометр показал семь, восемь и, наконец, девять тысяч метров. Это была высота, дотоле не достигнутая никем из людей.

Беспомощно сидели они, прижавшись друг к другу. Они задвинули крышку гондолы, так как с шаром им больше делать было нечего. Оставалось только одно-защищаться от холода. Никакой возможности спасения не предвиделось. Их воля цепенела под влиянием мертвящей стужи. Подъем был неотвратим — ничто не могло их спасти от замерзания или удушья. Что могло еще случиться? Все уже было безразлично.

Опорожненная шелковая оболочка шара свисла над гондолой; гондола, летя быстрее шара, как пушечное ядро, ворвалась в шелковую ткань.

Сидящие в гондоле были обмотаны тканью оболочки и спутавшимися канатами. Они были почти без сознания и едва заметили, как их качнуло, когда они попали на ось вихря, бушующего над островом.

Они находились прямо над полюсом Земли. Цель, к которой они стремились с такой надеждой, была достигнута. Там, внизу, в ясном, солнечном сиянии плыли блестящие облака, а еще дальше, к югу, в зеленоватом мерцании раскинулась чудесная страна. Но отважные исследователи уже ничего не видели. В глубоком обмороке, придушенные, придавленные тяжестью шара, бесформенной массой летели они по направлению земной оси, приближаясь к границам атмосферы.

III ОБИТАТЕЛИ МАРСА

Таинственная сила с невероятной скоростью уносила обломки погибающей экспедиции от северного полюса по направлению земной оси.

Этот своеобразный снаряд, уже неузнаваемый с Земли, одиноко летящий по мировому пространству и не управляемый человеческой властью, казался игрушкой космических сил… И все-таки шар был предметом напряженного внимания. Наблюдавшие его находились в таком месте, где человеческая мысль не только не предполагала, но даже не могла допустить возможности присутствия живых существ. То, что северный полюс населен неизвестными обитателями, было крайне странно и неожиданно, но все-таки полюс был частью земного шара, где могли пребывать и дышать живые существа; но то место, с которого теперь следили за гибнущим шаром, находилось уже вне земной атмосферы. Прямо по направлению оси, на расстоянии радиуса земного шара от поверхности Земли. т.е. на высоте 6356 километров, парило в свободном пространстве необычайное сооружение — кольцеобразное тело, напоминающее гигантское колесо, плоскость которого была параллельна горизонту полюса.

Это кольцо в ширину имело около 50 метров, внутренней его диаметр равнялся двадцати метрам, так что полный его диаметр был длиною в 120 метров. Кроме того, подобно Сатурну, оно было опоясано тонкими, широкими кольцами, поперечник которых достигал трехсот метров. Они представляли систему маховых колес, вращавшихся, без трения, с большою скоростью вокруг внутреннего кольца и поддерживающих его плоскость в положении перпендикулярном к земной оси. Внутреннее кольцо походило на трехэтажное кольцеобразное строение высотою около 15 метров. Внутри кольца, в среднем его этаже, в котором была протянута густая сеть проволок, решеток и колеблющихся зеркал, два существа были заняты наблюдением за целым рядом приборов.

Но каким же образом могло парить это кольцо на высоте 6356 километров над землею? Это чудесное сооружение, могло быть воздвигнутого только благодаря проникновенному знанию природы и остроумному развитию техники.

Кольцо несомненно испытывало притяжение Земли и, если бы оно было предоставлено самому себе, оно рухнуло бы на остров, лежащий у полюса; но как раз с этого острова на него действовала отталкивающая сила, которая держала его в равновесии над полюсом на расстоянии, равном радиусу Земли. Источником этой силы было само солнце, энергию которого так блистательно сумели использовать наука и техника.

Находясь на такой высоте над полюсом, кольцо подвергалось непрерывному влиянию солнечных лучей. Энергия, излучаемая Солнцем, принималась и накоплялась здесь при помощи бесчисленного множества плоских зеркал, расположенных как на самом кольце, так и на поверхности маховых колес. На Земле люди воспринимают солнечную энергию почти исключительно в виде тепла и света; но здесь, в пустом мировом пространстве, обнаружилось, что солнце испускает неизмеримо большее богатство энергии, — в частности, оно посылает волны очень большой длины, как, например, электрические, а также волны куда более короткие, чем световые. Здесь эта многообразная, обычно неиспользованная энергия скоплялась и при помощи отражений передавалась на остров у полюса. Там совокупность ее и лучей, непосредственно воспринимаемых самим островом, представляла исключительно большой запас энергии, дававший возможность производить грандиозные работы.

Весь остров, с окружающими его ста сорока четырьмя круглыми столбами, являлся, собственно говоря, гигантским электромагнитом, питаемым самим солнцем.

Если даже и можно было предположить на острове и кольце существование искуснейших инженеров, то откуда же им было взяться? И как могли они проникнуть туда, совершенно без ведома международной комиссии по исследованию полюса? И прежде всего, если они туда и попали, то какую цель преследовали они, держа это кольцо в равновесии над полюсом? А когда кольцо уже было установлено, то как можно было подниматься на него и спускаться обратно?

Это кольцо, в сущности, являлось только средством, преследующим совершенно особую цель. Во-первых, оно представляло наблюдательный пункт, расположенный вне атмосферы; во-вторых, это была станция, предназначенная для того, чтобы уничтожить силу тяготения в пространстве, отделяющем это кольцо от Земли. Пространство между внутренним отверстием кольца и находящимся на острове углублением, а именно цилиндр, ось которого совпадала с осью Земли, являлось «абарическим полем», т.е. областью, где не действовала сила тяготения. Все тела, очутившиеся в этом цилиндрическом пространстве, не притягивались Землею. Абарическое поле воздействовало на окружающую его среду так, что все предметы, в нее попадающие, неудержимо уносились к нему. Вот почему шар воздухоплавателей постепенно притягивался к острову и тем самым неизбежно должен был попасть в абарическое поле.

Такое поле, где не действовала сила земного тяготения, могло существовать благодаря другой противоположной ей силе, ее уравновешивающей. Жители полюса умели извлекать силу тяготения из химически действующих тепловых и световых лучей. Для этой цели лучи направлялись во внутреннюю часть кольца и поступали в «генератор тяготения». Эго был аппарат, превращающий тепловую энергию в тяготение. Второй такой же аппарат находился в центральном углублении острова.

Для сообщения между островом и кольцом, вверх и вниз по абарическому полю, передвигалась воздушная вагонетка. Трудность задачи инженеров обеих конечных станций заключалось в таком регулировании силы тяготения, которое давало бы возможность в любой момент и с желаемой скоростью притягивать вагонетку к острову или к кольцу.

В тот момент, когда шар полярной экспедиции попал в абарическое поле, там действовала сила «противотяготения», так как воздушная вагонетка находилась в пути от острова к кольцу. Вследствие этого шар, гонимый к абарическому полю, едва достигнув его оси, с такой страшной быстротой был увлечен ввысь.

По внешним признакам абарическое поле ничем не отличалось от окружающей его среды; его можно было узнать лишь по восходящему воздушному течению и по вызываемому им боковому притоку воздуха. Но при малом диаметре поля количество возносящегося воздуха было так незначительно, что ни облачности, ни тумана там не возникало; к тому же с кольца и с острова шло такое сильное излучение, что водяные пары, едва сгустившись, тотчас же снова переходили в газообразное состояние.

На высоте одного-двух километров можно было еще, выпуская газ, до некоторой степени замедлять подъем шара. Но потом ускорение слишком увеличилось. Гондола, попавшая в центр поля, получила при этом большее ускорение, чем шар, который, хотя и был легче, но значительно превосходил ее но объему. Ввиду того, что диаметр шара превышал 20 метров, часть шара находилась вне абарического поля. Только после того, как весь газ был выпущен и шар повис, он целиком попал в абарическое поле и тут-то началось это бешено-ускоренное «падение вверх», которое в какие-нибудь четверть часа могло бы увлечь шар на высоту тысячи километров, если бы, к счастью, он в ту же минуту не был остановлен.

Когда инженеры острова заметили шар, они, чтобы удержать его, прежде всего, хотела схватить гайдроп, но Грунте, избегая всякого соприкосновения с островом, предотвратил это тем, что выбросил бутылки с шампанским. Таким образом, шар настолько поднялся, что его уже нельзя было притянуть вниз за гайдроп и он неминуемо должен был поглотиться абарическим полем. Конечно, обитатели острова могли бы тотчас его задержать и притянуть, прекратив действующее в поле «противотяготение»; но это было невозможно потому, что как раз над шаром, уже давно скрывшись из виду, поднималась их воздушная вагонетка и в поле нельзя было производить никаких изменений до ее прибытия на верхнюю станцию. К счастью для летящих на воздушном шаре, ее прибытие не заставило себя долго ждать.

Между тем, инженеры на кольце своими приборами тоже уловили какую-то перемену в абарическом поле, хотя и не могли видеть шара. Поэтому они послали на остров телеграмму. Такое сообщение не представляло для них никаких затруднений, так как для передачи своих телеграмм они умели пользоваться световыми лучами. Они не только телеграфировали, но могли с помощью световых лучей сообщаться по телефону. Электромагнитные колебания телефона обращались в фотохимические и в таком виде тотчас воспринимались аппаратом другой станции.

В то время, как несчастные воздухоплаватели, опутанные шелковой оболочкой шара, совершали свой молниеносный полет по земной оси, мимо них, с кольца на остров, прошла телеграмма следующего содержания:

«E najoh. Ke».

И с острова последовал ответ:

«Bate li war. Tak a fil».

Этих слов, конечно, нельзя было найти ни на одном человеческом языке. Они означали:

«Внимание. Какая-то перемена, Что случилось»?

И ответ гласил:

«В абарическом поле люди. Выключить как можно скорей».

Чиновник, принявший телеграмму, стоял на наблюдательном посту кольца и проверял приборы, которые были прикреплены к большой распределительной доске. Стрелка дифференциального бароскопа точно указывала место, в котором в данный момент находилась вагонетка, Она была уже совсем близко. При помощи соответствующего прибора чиновник урегулировал движение вагонетки, которая не замедлила появиться на конечной станции, где была принята выдвижной приемной сеткой.

Фру — так звали этого чиновника — был заведующим внешней станцией. Его длинные вьющиеся волосы были почти белы, и поэтому его можно было принять за старика. Лоб его был необычайно высок, и огромные глаза горели, как звезды. Вся его осанка, была свободна и легка. Он быстро переходил от одного прибора к другому и точно не шел, а скользил по полу. Очевидно, ослабленная здесь сила тяготения была ему привычна, ибо место, где он находился, по сравнению с поверхностью земного шара, было вдвое дальше от центра Земли, а потому вес всех предметов здесь был вчетверо меньше их обычного веса на Земле.

В это время открылась дверь воздушной вагонетки. Заведующий кольцевой станцией лишь мельком заглянул в вагонетку и снова обратился к приборам, чтобы телеграфировать на полюс, что абарическое поле свободно.

Прибывшие покинули вагонетку и вошли на галерею. Их было околовосемнадцати, все очень своеобразного вида, в тесно облегающих одеждах. Их характерные головы выделялись очень светлыми, почти белыми волосами, блестящие пронзительные глаза были защищены темными очками. Они прошли по галерее, над которой на неведомом языке была сделана надпись, указывающая, что здесь находится «Внешняя Станция Земли», и по лестнице направились к выходной двери, ведущей на верхнюю галерею. Над дверью большими буквами было написано: «Vel lo nu», что означало: «Отправление на Марс».

Это парящее в пространстве кольцо было не что иное, как марсианский вокзал Земли; это была станция, благодаря сооружению которой обитателям Марса удалось установить правильное сообщение между их планетой и Землей. Пассажиры вагонетки были марсиане, возвращающиеся на свою родину.

IV КРУШЕНИЕ ШАРА

Действием кольцевой станции, регулировавшей подъем вагонетки в абарическом поле, воздушный шар, поднимавшейся вслед за нею, был внезапно задержан; потом он пролетел некоторое расстояние, не меняя скорости, и, наконец, с момента прибытия вагонетки на кольцо, стал падать со вновь возрастающей быстротой. Само собою разумеется, что на этих высотах нет сопротивления воздуха, а потому шар и гондола падали с одинаковой скоростью.

Шар, сильно съежившийся после большой потери газа, густыми складками покрывал корзину. Это обстоятельство спасло воздухоплавателей от мгновенной смерти. Прежде всего, этот шелковый чехол предохранил их от замерзания; и даже, как это ни странно, температура внутри корзины снова поднялась, когда они миновала земную атмосферу. Это происходило от того, что вся сила солнечных лучей, уже не задерживаемых воздухом, была теперь направлена на шар; лучи поглощались оболочкою шара и согревали все, что было прикрыто ею.

Кроме того, благодаря счастливой случайности, часть газа еще сохранилась в шаре, ткань которого была такого превосходного качества, что даже в пустом пространстве почти не допускала диффузии водорода. Газ мог вытекать только из открытого клапана. Порча разрывного приспособления, грозившая гибелью воздухоплавателям, теперь оказалась для них спасительной.

Так как инженеры решили спустить шар, то регулирование сил абарического поля теперь было предоставлено нижней станции. Хотя оттуда, из-за появившихся облаков, нельзя было видеть шара, но приборы точно указывали его местонахождение и скорость его падения. В надлежащий момент, инженеры нижней станции привели в действие отталкивающую силу, и шар замер в аборическом поле, на высоте трех тысяч метров над Землей.

Это случилось именно тогда, когда шар, прорвав облачный покров, стал уже видим в зрительные трубы. Теперь шар был предоставлен обычным атмосферным влияниям. Все искусственные силы в абарическом поле были выключены, и оно уже ничем не отличалось от окружающей его среды. Во всяком случае, шар потерял так много газа, что держаться на такой высоте уже не мог. Однако, марсиане предполагали, что воздухоплаватели живы и смогут, выбрасывая балласт, самостоятельно замедлять и регулировать спуск.

Но что же увидели марсиане в свои зрительной трубы? Шар, действительно, приподнялся над гондолой, но она была вдавлена в подвесной обруч и, запутавшись в сети, сильно накренилась. Гайдроп обвился вокруг шара. Дверь корзины была открыта, и большая часть содержимого гондолы, по видимому, вывалилась. Благодаря этому тяжесть шара настолько уменьшилась, что для поддержки его было достаточно того малого количества газа, которое в нем осталось. Шар опускался очень медленно и, так как абарическое поле бездействовало, он был подхвачен ветром. Таким образом, шар уносило от острова к морю, в направлении почти противоположном тому, откуда он прилетел.

Пока марсиане совещались, шар уже миновал остров. Он летел над морем и успел уже спуститься почти на две тысячи метров. Достигнет ли он противоположного берега? Упадет ли в море? Или разобьется о крутые утесы скалистого берега? Последнее казалось наиболее вероятным, в том случае, если бы не удалось поднять шара или, наоборот, ускорить его спуск.

В полуопрокинутой гондоле царил полный беспорядок. Разбитые инструменты, поломанные ящики и корзины, припасы и люди — все смешалось в какой-то дикий клубок, поддерживаемый только густой сетью спутавшихся веревок.

Острая боль в ноге заставила Грунте очнуться и открыть глаза. Он с изумлением увидел, что гондола одним краем зацепилась за обруч и перевернулась на бок, а сам он на краю гондолы стиснут между веревками и одним из якорей шара; якорь и поранил ему ногу. Грунте тотчас пришел в сознание. Он мог шевелить только верхней частью тела и руками. Одного взгляда на шар было достаточно, чтобы убедиться в том, что ему уже не добраться до горного хребта по ту сторону моря. Грунте поглядел вниз. Под ним расстилалась водная поверхность. В тревоге оглянулся он, ища своих товарищей. Торма нигде не было видно, но под обломками корзины и грудой одеял что-то шевелилось, и оттуда высунулась темно-русая курчавая голова Зальтнера, который тоже только что пришел в себя. Не подозревая о плачевном состоянии шара, Зальтнер изо всех сил старался высвободиться. Грунте сразу понял, какая опасность грозит его спутнику, — еще одно движение, и Зальтнер выпадет из корзины и грохнется вниз.

— Не шевелитесь! Лежите смирно, — крикнул Грунте, — Гондола опрокинулась. Держитесь крепче!

— Проклятье! — проворчал из-под одеял Зальтнер. — Полежишь тут спокойно, когда под тобою разбитая бутылка! Уж лучше было бы сразу выпить все шампанские и выбросить пустую бутылку. — С этими словами он резко откинулся в сторону и тотчас же покатился вниз…

Крик ужаса вырвался у Грунте. Зальтнер соскользнул на самый край гондолы. Он вскинул руками, напрасно ища опоры; тело его свесилось, но колени застряли в петле веревки, и в этом ужасном положении, головой вниз, он повис на высоте более тысячи метров над зеркалом полярного моря.

В этот миг страшного возбуждения, Грунте, ухватившись обеими руками за веревки, рванулся с такой силой, что ему, наконец, удалось высвободить ногу из-под якоря. Он не чувствовал боли. Поспешно, хотя и с большой осторожностью, цепляясь за снасти гондолы, пробирался он к Зальтнеру. Ему нужен был канат, чтобы бросить погибающему товарищу и втянуть его обратно в гондолу. Но где тут в такой путанице сразу найти канат? Вдруг он заметил свисающую сверху широкую петлю. Он стал ее дергать, раскачивать и, наконец, ему удалось докинуть ее до Зальтнера.

К счастью, Зальтнер ни на минуту не терял присутствия духа. Как только канат оказался достаточно близко от него, он схватил его обеими руками. Ему удалось удержать его, и вот он начал карабкаться вверх к гондоле. Он уже выпрямился; все выше подтягиваясь на руках, высвободил колени из петли, на которой повис, и перебросил ноги на край гондолы. Но тут, внезапно, что-то зашумело и затрещало над его головой. Канат, по которому он поднимался, оказался частью перекинутого через шар гайдропа; свободный конец его теперь отделился от шара и соскользнул вниз. Едва, успел Зальтнер уцепиться за гондолу, как канат с шумом развернулся. Сползая с шара, он задел разрывную вожжу и с силой потянул ее за собой. Это привело в действие разрывное приспособление. Газ с шипением вырвался наружу, шар завертелся вокруг своей оси и стал падать с бешеной быстротой.

— Наверх, к обручу! — воскликнул Грунте. Попробуем отрезать гондолу!

— Но, где же Торм? — спохватился Зальтнер.

Они кричали, звали, искали, — Торма нигде не было. И все-таки — думали они — может быть, он остался где-нибудь в гондоле и следовательно нельзя отрезать ее от шара; а между тем, дальше искать было некогда.

— Парашют! Парашют! — воскликнул Грунте.

— Его нет!

Шар с быстротой вихря несся вниз…

Удар, кипение пены, брызги — и море накрыло гондолу и тех, кто сидел в ней.

Как исполинская черепаха, плыла по воде вздувшаяся оболочка шара, погребая под собой экспедицию.

V НА ИСКУССТВЕННОМ ОСТРОВЕ

Мягкий свет полярного дня проникал в широкие окна высокой комнаты, отделанной в марсианским вкусе. Протянутые вдоль потолка металлические прутья переплетались в изящный узор; посередине они сходились розеткой, откуда спускалось множество проволок, заканчивающихся прибором, похожим на шкафчик. Это шкафчик стоял на большой круглом столе и с внешней стороны был сплошь покрыт кнопками и рукоятками; надписи указывали их назначение. На стене, против окна, по обеим сторонам двери, тянулись резные библиотечные полки, уставленные многочисленными книгами. Над ними красовались картины, изображающие виды Марса. Были ландшафты, на которых отражения солнца в тусклой топи сияли, как звезды, и там же густая тень гигантских деревьев трепетала тончайшими оттенками. Над дверью сверкал бюст бессмертного марсианского философа Имма, основоположника марсианской мудрости.

Окна доходили до самого пола; снизу они точно были чем-то затянуты, и странно, — эта своеобразная пелена мерцала темно-зеленым отблеском и тихо колебалась, а иногда сквозь нее поблескивали маленькие рыбки и толкались головами об стекла — это заглядывало сюда море, уровень которого был почти на метр выше пола комнаты, так как комната эта находилась на внешней стороне острова, того самого, который был замечен на северном полюсе экспедицией Торма.

Это не был естественный остров. Это было не что иное, как сооружение марсиан — искусственный остров, воздвигнутый ими во внутреннем море у северного полюса, или, вернее, — огромный плот, на котором находились гигантские электромагниты.

По лестнице, ведущей с крыши острова в корридор и к прилегающим к нему жилым комнатам, спускалась, женская фигура. Она с трудом передвигалась, опираясь на перила, точно сгорбленная какой-то тяжелой ношей. Она болезненно вздрагивала всякий раз, когда ей приходилось опускать ногу на следующую ступень. С таким же трудом, так же мучительно, прошла она через корридор, одной рукой опираясь на протянутые вдоль нею перила. Вот она дотронулась до двери, и дверь тотчас двинулась. Она вошла в комнату, и дверь сама закрылась за ней.

Здесь облик вошедшей мгновенно преобразился. Она легко и бодро выпрямилась; грациозным движением откинула голову и несколько раз глубоко вздохнула. Скользящей поступью, едва касаясь пола, прошла она по комнате к столу и взглянула на циферблат, стрелка которого указывала силу тяготения. Небольшие блестящие глаза сверкнули радостью, и она только чуть заметно повернула одну из рукояток, регулируя господствующее в комнате тяготение. Ответвление абарического поля давало возможность жителям острова поддерживать в своих жилых помещениях ту степень тяготения, которая соответствовала их организму; ибо сила тяготения на Марсе втрое меньше той, которая ощущается на Земле.

Легким движением скинула она с плеч теплый плащ и, не сходя с места, даже не глядя, небрежно швырнула его вверх; развязала ленты шляпы и так же небрежно подбросила в воздух; нажала кнопки на перчатках и, раздвинув пальцы, слегка приподняла руки, — перчатка тотчас сами снялись с ее рук и полетели вверх. Все подброшенные кверху предметы сами собой устремились в один и тот же уголок комнаты, распахнули находящуюся там дверцу и разместились в углублении стены по своим местам, после чего дверца снова захлопнулась. Все эти вещи были подбиты изобретенной марсианами материей, растительные волокна которой, вследствие особой обработки, могли притягиваться специально для того приспособленным аппаратом, как железо притягивается магнитом, но с гораздо большей силой. Притягательная сила начинала действовать, как только размыкались застежки, прикрепляющие одежду к телу. При незначительной силе тяготения, господствовавшей в комнате, было достаточно слегка подбросить вещь, — гардероб автоматически доделывал все остальное. Таким образом марсианам было очень легко держать свои вещи в порядке. В самом деле, благодаря устройству разных отверстий, через которые вещи должны были пройти, попав в гардероб, они автоматически сортировались, чистились и размещались по соответствующим полкам, так что находились всегда под рукой и в полном порядке.

Сбросив верхнюю одежду, дама подошла к библиотечной полке, взяла книгу и, подойдя к дивану, вытянулась на нем.

Это была Ла, дочь заведующего внешней станции, инженера Фру. Если бы она, жила на Земле, ей было бы уже за 40 лет, но, как обитательница Марса, где год вдвое длиннее, чем на Земле, она прожила лишь двадцать весен и была в расцвете юности.

Ее пышные волосы, свернутые на затылке узлом, были такого цвета, который почти не встречается на Земле: светло-белокурые с красноватым отливом, они напоминали, пожалуй, чайную розу; обворожительно нежно, подобно сиянию, обрамляли они ее бледное точеное лицо. Огромные, как у всех марсиан, глаза, в зависимости от освещения, из светло-карих становились бархатно-черными, так как, в соответствии с резкими световыми контрастами, господствующими на Марсе, обитатели его отличаются сильно развитой зрительной приспособляемостью, и при слабом освещении их темные зрачки расширяются до самых век. Благодаря этому игра лица приобретает поразительную живость, и ничто так не пленяет людей при встрече с марсианами, как выразительный взгляд их властных очей. В нем отражается могучее превосходство духа этих существ, наслаждающихся высшей культурой.

Густые складки белого шарфа легким облаком окутывали всю ее фигуру, оставляя открытыми только благородно выточенную шею и руки. Под шарфом мерцали очертания тела, точно закованного в сверкающие латы. И на самом деле, тесно прилегающая одежда, была сделана из металлической ткани, которая, ничуть не стесняя тела и поддаваясь малейшему его движению, представляла, однако, совершенно непроницаемый панцырь.

Книга, взятая Ла из библиотеки, как все книги марсиан, имела форму большой аспидной доски. К нижнему широкому краю ее была приделана рукоятка, и книгу можно было держать перед собою, как веер. Для переворачивания страниц, достаточно было нажать кнопку, находящуюся на рукоятке; таким образом, одной рукой можно было держать книгу, перелистывать ее и открывать на любой странице.

Это был сборник всех сведений, накопленных марсианами, о быте и языке эскимосов. Благодаря семейству эскимосов, которое марсиане подобрали и приютили на своей станции, им удалось изучить эскимосский язык. Они даже знали начертания целого ряда эскимосских слов латинским шрифтом, так как младший из эскимосов в течение некоторого времени пробыл на миссионерском пункте в Гренландии и вывез оттуда гренландский перевод нового завета.

Ла изучала грамматику и словарь эскимосов, или так называемых «калалеков». Вскоре, однако, она отложила книгу. «В сущности», подумала она, «совершенно не к чему терять столько времени на изучение эскимосского языка. Эти эскимосы такой жалкий народ, и запах тюленьего жира невыносим! Великая Земля, наверное, населена существами более тонкими, которые, вероятно, говорят совсем на другом языке. Ведь даже наш молодой калалек и тот с изумлением рассказывает о мудрости благочестивых отцов, подаривших ему книгу, написанную такими странными буквами. Вот если бы нам когда-нибудь представился случай войти в сношения с такими людьми, — тогда стоило бы потрудиться… Что это был за воздушный шар, который сегодня пролетел над островом и исчез в вышине? В нем-то уже, наверное, были не эскимосы. И какая судьба постигла воздухоплавателей»?

Ла встрепенулась; в стене с легким шумом распахнулась крышка телефона.

— Это ты, Ла? — спросил ее тихий, как у всех марсиан, женский голос.

— Я слушаю, — со свойственной ей медлительностью ответила Ла. — Это ты, Зэ?

— Да, я. Хиль просит тебя сейчас же прийти в приемную комнату № 20.

— Опять выходить, опять в эту тяжесть! Что же случилось?

— Нечто исключительное. Ты сейчас увидишь.

— Придется выйти из дому?

— Нет, шубу не надевай; но поторопись.

— Хорошо, иду.

Крышка телефона захлопнулась.

Ла поднялась, скользящей поступью направилась к двери и с легким вздохом открыла ее: Ла неохотно проходила по коридорам, где господствовало тяготение Земли, томящее и сгибающее ее тело. Но все-таки ей было любопытно: что такое произошло на острове? Не прибыли ли новые гости с Марса? Или, быть может, снова показался шар?

К тому моменту, как обломки шара рухнули в море, на острове уже была снаряжена яхта, обычно служившая марсианам при обследовании полярного моря. В ней, под начальством инженера Йо, разместилось шесть марсиан; там же находился и врач станции, Хиль.

Яхта быстро приблизилась к шару, все еще державшемуся на воде, благодаря оставшемуся в нем водороду и воздуху, который шар при падении накрыл собою. Чтобы добраться до гондолы, прикрытой шелковой оболочкой, марсиане нырнули в воду и вынырнули под шаром. Они тотчас нашли несчастных воздухоплавателей и спешно доставили их на яхту; затем, перерезав канаты, освободили гондолу и взяли на борт все, что в ней было. Все остальное они пока оставили на произвол судьбы, так как, прежде всего, нужно было переправить людей.

Кроме поранения, полученного Грунте еще до падения шара, у обоих воздухоплавателей никаких повреждений не оказалось. Тем не менее, они сами не смогли бы выбраться из воды: ни один из них не подавал признаков жизни. Не теряя времени, марсиане, под руководством врача, всеми силами старались привести их в сознание, но все казалось безуспешным. — Неужели же, — сказал Йо, — когда мы, наконец, заполучили двух цивилизованных жителей Земли, настоящих «батов», а не «калалеков», оба они окажутся мертвыми?

— Не будем терять надежды, — возразил один из марсиан. — Тела еще теплые. Быть может, баты — живучий народ.

— Спасти их было бы большим счастьем, — продолжал Йо. — Ведь это не только отважные люди, — очевидно, это исключительно выдающиеся представители своего народа, иначе их не выбрали бы для осуществления такого чудесного замысла.

— Я и не подозревал, — сказал другой марсианин, — что у батов есть воздушные корабли.

— Мы уже неоднократно наблюдали такие шары, — возразил Йо, — но не знали точно, для чего именно они предназначены, не знали, по крайней мере, что на них поднимаются сами баты. Я всегда полагал, что с помощью этих шаров они поднимают или переправляют какие-нибудь грузы. Так или иначе, теперь для нас важнее всего получить от людей сведения о культурных областях Земли. Это чрезвычайно способствовало бы осуществлению наших планов. Проявите же все свое искусство, Хиль!

Врач ничего не ответил. Все его внимание было направлено на то, чтобы вернуть дыхание утонувшим. Наконец, он выпрямился.

— Дайте полный ход, — воскликнул он. — Есть слабая надежда, но здесь, на море, мы ничего не добьемся. Нужно сию же минуту доставить их в лабораторию.

Лодка стрелой понеслась по волнам. Через десять секунд они уже были на острове. В одно мгновение пострадавших перенесли в больничное отделение. Это была нелегкая задача, так как вес каждого из них для марсиан, не приспособленных к тяжелым ношам, равнялся нашим пяти центнерам. Марсиане могли бы воспользоваться подъемными кранами, но на это потребовалось бы слишком много времени, а речь шла только о том, чтобы перенести несчастных за порог двери, — там уже начиналось влияние абарического ноля, и передвижение не представляло особой трудности.

Хиль тотчас же пустил в ход все средства марсианского врачебного искусства. Он уже приобрел некоторый опыт при изучении эскимосов и знал особенности организма, отличающие человека от марсианина, особенности, которые отнюдь не так значительны, как это можно было бы предположить.

Обитатели острова, насколько им позволяла их спешная работа, проявляли живейший интерес к привезенным людям. В прихожей больничной комнаты не смолкало оживление: входили, выходили, расспрашивали, раскрывались и захлопывались крышки телефонов, но все еще нельзя было узнать ничего определенного.

Наконец, после получасовой напряженной деятельности, Хиль прервал свое молчание. Обращаясь к стоящему подле него заведующему нижней станцией, инженеру Ра, он сказал:

— Они будут жить.

— А!

— Но сомневаюсь, чтобы возможно было привести их в сознание. Надо поместить их в условия, соответствующие их привычкам. Прежде всего, мы не должны уменьшать силы тяготения, да и температура в этой комнате, мне думается, должна быть выше.

— Хорошо, — ответил Ра. — Комнат у нас достаточно; мы можем перенести их в одно из внешних помещений. Я сейчас сделаю нужные распоряжения.

Как только Ра вышел в переднюю и сообщил благоприятное заключение врача, радостная весть облетела весь остров. Эти люди — не эскимосы, а настоящие баты — сделались предметом всех разговоров, несмотря на то, что мало кто из марсиан и видел их. При свойственной марсианам деликатности, не могло быть и речи о том. чтобы кто-нибудь из непричастных к уходу за больными проник к ним из простого любопытства.

Спасенные были разлучены и водворены в приспособленные для них помещения. Им был предоставлен полный покой, и они долго еще находились в глубоком сне.

VI НА ПОПЕЧЕНИИ ФЕИ

Зальтнер открыл глаза.

Что это над ним? Или это сеть воздушного шара? Что это за правильные золотистые арабески на светло-голубом фоне? Нет, это не шар, и непохоже на небо. Но что же случилось? Ведь он упал в море? Быть может, это морское дно? Но в воде он бы умер, или… Он повернул голову, и глаза его снова закрылись. Он хотел все обдумать, но мысли были слишком тяжелы, а он чувствовал себя таким усталым… Тут он заметил, что у него в губах какая-то трубочка. Быть может, это мундштук кислородной подушки? Нет. На него повеяло странным ароматом, и он невольно потянул из трубочки, так как испытывал жгучую жажду. Ах, как это приятно! Прохладный, освежающий напиток! Не вино и не молоко, и тем не менее так вкусно. «Не нектар ли это»? Его мысли опять смешались; но напиток имел чудесное действие: новая жизнь пробежала по его жилам; он снова смог открыть глаза. Но что же он увидел? Значит, он все-таки под водой?

Там, над его головой, шумели морские волны, но они не доходили до него. Прозрачная стена задерживала их. Пена разбивалась об эту стену; свет преломлялся в волнах. Неба не было видно, повидимому, его скрывал какой-то тент. Время от времени рыба глухо толкалась в стекло.

Напрасно силился Зальтнер уяснить себе свое положение. Сначала ему казалось, что он находится на корабле, хотя его удивляло, что в комнате не чувствуется ни малейшего движения. Но потом он отвел глаза в сторону. Разве уже кончился день? Ведь комната была освещена дневным светом, но там, налево, царила глубокая ночь.

Перед ним в лунном свете возвышалось незнакомое строение неведомого стиля. Он увидел крышу и над нею верху верхушки странных деревьев, и как необычайно ложились тени! Зальтнер попробовал наклониться вперед, поднять голову. Поистине, там в небе светило две луны, и лучи их перекрещивались. На Земле никого подобного не могло быть. Нет, это не картина — живопись не могла создать таких световых контрастов; вероятно, это транспарант.

Как бы в ответ на шорох, вызванный движением Зальтнера, ландшафт внезапно отодвинулся в сторону. В глубоком кресле сидела женщина и огромными смеющимися главами смотрела на проснувшегося. В полной растерянности уставился он на это новое чудо. Казалось, никогда еще, не видел он такого прекрасного женского лица. Он хотел быстро подняться и тут впервые оглядел себя. В то врем, как он лежал без сознания, его, повидимому, вымыли и переодели в свежее белье. Широкий халат из неведомой ткани окутывал его.

Женщина протянула руку и повернула одну из рукояток прибора, стоящего перед нею на столе. В то же мгновение Зальтнер почувствовал, точно его вдруг что-то приподнимает. Он хотел пошевелить рукой, но рука откинулась гораздо дальше, чем оп предполагал. Он приподнялся с удивительной легкостью, но при этом ноги его взлетели в воздух и пришлось с неожиданной быстротой проделать несколько непроизвольных гимнастических упражнений, прежде, чем удалось достигнуть равновесия и усесться на ложе.

В это время женщина тоже поднялась и плавной поступью направилась к нему. Чарующая улыбка оживляла ее черты, и в ее чудных глазах светилось искреннее участие.

Зальтнер хотел встать, но при первом же поползновении заметил, что рисует взлететь на неопределенную высоту. Легким движением руки женщина попросила его остаться на месте. Тут только вернулись к нему способность речи и его обычная живность.

— Как вам будет угодно, — сказал он. — Вы окажете мне большую честь, если согласитесь посидеть со мною и милостиво сообщите мне, где я, собственно, нахожусь.

При звуке его слов, она разразилась тихим серебристым смехом.

— Он говорит, он говорит! — воскликнула она по-марсиански. — Как это забавно!

— Фафаголик? — повторил Зальтнер чуждый звук ее речи. — Что это за язык, или что это за страна?

Марсианка снова засмеялась и при этом с удовольствием разглядывала его, как разглядывают диковинного зверя. Зальтнер повторил свой вопрос по-французски, по-английски, по-италиански и даже на латинском языке, — этим исчерпывалось его лингвистическое богатство. Так как незнакомка, повидимому, его не понимала и он все еще оставался без ответа, он снова заговорил по-немецки:

— Вы, сударыня, очевидно меня не понимаете, но все-таки я должен хотя бы представиться вам. Меня зовут Зальтнер, Иозеф Зальтнер. Я естествоиспытатель, художник, фотограф и член полярной экспедиции Торма, только что потерпевшей крушение, но, как мне кажется, до известной степени спасенной. Собственно говоря, смеяться тут нечему, сударыня, или как вас там зовут!

После этого, он несколько раз, указывая на себя пальцем, отчетливо повторил: — Зальтнер, Зальтнер! — Потом широким жестом указал на все окружающее и, наконец, на прекрасную марсианку.

Она сейчас же поддержала этот мимический разговор; медленным движением руки показала на себя и произнесла свое имя: «Зэ». Затем кивнула на Зальтнера и ясно повторила его имя и еще раз повторила с соответствующими жестами: «3э! Зальтнер»

— Зэ, Зэ? — вопросительно сказал Зальтнер. — Так значит, это ваше имя? Ну, а где же мы, собственно говоря, находимся?

Она показала на ландшафт и промолвила «Ну», что означало «Марс», но Зальтнеру это слово, конечно, ничего не сказало.

Зэ отошла в глубину комнаты. Зальтнер взглядом следил за ней Она двигалась легко, как витающий ангел, который не ощущает веса тела. Когда она была в тени, ее волосы светились фосфорическим блеском; казалось, над ее головой сиял венчик, как у святых.

Зэ что-то искала; но внезапно, прервав свои поиски, она воскликнула: Как я однако рассеянна! Ведь с этим торопиться нечего. Бедный бат, наверное, голоден, — вот о чем, прежде всего, нужно было позаботиться. Подожди-ка, мой бедный бат, сейчас я тебя накормлю.

Во мгновение ока у ложа появился столик, и Зэ поставила перед Зальтнером кушанье, только что для него приготовленное. Не задумываясь над тем, что ему подано, не смущаясь странной формой разложенных перед ним инструментов, Зальтнер начал орудовать ими, как ложками; он не обращал внимания на улыбку Зэ и с наслаждением потягивал через трубочку какой то напиток. Он, сам того не подозревая, был так голоден, что мгновенно позабыл обо всем окружающем и даже о присутствии Зэ.

Едва утолив приступ голода, он снова стал внимательно слушать объяснения Зэ, которая на своем языке называла ему находящиеся перед ним предметы, и скоро ему удалось запомнить несколько слов.

Когда он кончил трапезу, Зэ улыбнулась и сказала ему по-марсиански.

— Зальтнер нравится мне. Зальтнер — не калалек.

Он понял значение слова «калалек», которое при общении с марсианами эскимосы употребляли, называя свое племя.

— Нет, прекрасная Зэ, — решительно воскликнул он, — я не эскимос, я немец, а не эскимос, — немец!

И он сопровождал свои слова такими выразительными жестами что она тотчас поняла их смысл.

Она поспешила к книжной полке и вернулась с атласом в руках. Зальтнер сразу узнал карту областей, окружавших северный полюс, ту самую, которая в гигантски масштабе была изображена на острове и которой он дивился с воздушного шара.

Зэ тонким, изящным пальцем обвела Гренландию и ближайшие к полюсу страны, повторяя при этом: «Калалек, бат калалек»; потом она показала на Зальтнера, схватила его руку и, водя ею по другим областям, изображенным на карте, спросила: «Бат Зальтнер»?

Зальтнер разыскал на карте Германию, значительно сокращенную с перспективном изображении, и знаками дал понять, что там его родина. Так как по частому повторению слова «бат» он заключил, что оно употребляется для обозначения человека или целого народа, то, указывая на полюс, он спросил:

— Бат Зэ?

Она отвечала резким отрицательным движением, накрыла карту рукой и сказала: «бат», потом, указывая на себя, с чувством собственного достоинства произнесла:

— Зэ — нумэ.

И, в ответ на вопросительный взгляд Зальтнера, она вытянула руку, указывая куда-то вниз. Она стояла перед Зальтнером гордая, со светящимися глазами, и он уже не сомневался, что имеет дело с высшим существом. Но она сейчас же наклонялась к нему с любезной улыбкой и перевернула несколько страниц атласа. Открылся ряд геометрических фигур, в которых Зальтнер без труда узнал изображение планетных орбит солнечной системы. Зэ указала на центр и сказала «О». «Солнце», ответил Зальтнер, одновременно обращая ее внимание на солнечные лучи, играющие на водной поверхности.

Зэ одобрительно кивнула головой, обвела пальцем по карте земную орбиту и повторила название Земли: «Ба», потом, снова указывая на Зальтнера, сказала «бат». А после этого со всей марсианской гордостью она вновь промолвила «Нумэ», показала на карте орбиту Марса и, величественно взглянув на Зальтнера, сказала «Ну».

— Марс! — почти беззвучно вырвалось у Зальтнера.

В эту минуту дверь комнаты отворилась, и вошел Хиль. Большие выразительные глаза врача доброжелательно остановились на Зальтнере.

— Итак, мы опять живем? — сказал он, чего Зальтнер, разумеется, не понял. Потом на эскимосском языке добавил: - Быть может, этот язык вам знаком?

Зальтнер угадал смысл вопроса и покачал головой. Но за то он сам заговорил по-марсиански, произнося слова, который его научила Зэ:

— Пить… Кино… Бат хорошо вино пить.

Зэ разразилась легким серебристым смехом, и Хиль, развеселившись, сказал:

— Вы сделали исключительные успехи. Этак мы скоро уже сможем с вами беседовать. — При этом он указал на стоящий перед Зальтнером напиток, и тот не замедлил снова с удовольствием подкрепиться.

Однако, участь товарищей по экспедиции не давала Зальтнеру покоя. Он снова попытался узнать о них, — поднял кверху один палец, приговаривая:

— Бат Зальтнер. — Потом, подняв три пальца, старался жестами объяснить, что на погибшем шаре было три бата. Все внимание Хиля, впервые видящего европейца, было направлено скорей на самого человека, чем на то, что он говорил, поэтому он с удивлением посмотрел на Зэ, когда Зальтнер окликнул его, повторяя услышанное от Зэ обращение: «Хиль Хиль»!

Зэ объяснила:

— Он хочет сказать, что их было трое; но мы-то ведь нашли только двоих?

— Да, — сказал Хиль, — но другому тоже уже лучше. Рана на ноге не серьезная и через несколько дней заживет. Я оставил подле него Ла и пришел посмотреть, что тут делается… Во всяком случае, я думаю, что тот находится в полном сознании; он неоднократно открывал глаза, но не сказал ни слова. Надеюсь, что он не испытал слишком сильного потрясения. Мы решили не заговаривать с ним, чтобы преждевременно не волновать его. Быть может, вы хотите туда пройти?

— С удовольствием, но кто же останется с Зальтнером?

— Ему нужно теперь поспать. А потом мы должны устроить их по другому. Мы переведем их обоих в одну комнату, в самую большую часть ее и две прилегающие к ней комнаты не будут соединены с абарическим полем, — туда мы поставим их кровати и снесем все их вещи, чтобы эти баты могли жить в привычных для них условиях. А в другой части комнаты мы сможем регулировать силу тяготения и, таким образом, свободно двигаться и, без помехи, быть подле батов и изучать их.

— Хорошо, — сказала Зэ, — но, прежде чем вы усыпите моего бедного бата, я должна еще немного с ним побеседовать.

Она обратилась к Зальтнеру и постаралась как можно яснее растолковать ему, что один из его товарищей спасен и что скоро он его увидит. Потом ей удалось узнать у Зальтнера имя этого товарища и несколько нужных ей немецких слов, которые она тут же затвердила, В то время, как ее большие смеющиеся глаза смотрели на Зальтнера, Хиль приблизил руку к его лицу и сделал несколько мерных движении. Глаза Зальтнера закрылись. Сначала перед ним как будто еще светили два сияющих солнца, потом он уже не зная, глаза ли это Зэ, или две луны Марса, — и скоро безгрезный сон охватил его.

VII НОВЫЕ ЗАГАДКИ

Грунте очнулся от своего беспамятства в комнате, устроенной точно так же, как та, в которой помещался Зальтнер, так как обе они принадлежали к числу комнат, предназначенных для временного пребывания гостей, приезжающих с Марса на земную станцию. С ложа Грунте тоже ничего не было видно, кроме больших окон, за которыми колыхалось море, и ширмы, скрывающей остальную часть комнаты. Эта ширма была украшена ночным ландшафтом Марса с его двумя лунами: излюбленный художниками Марса световой эффект. Кроме того, на переднем плане ландшафта изображены были две фигуры, одна из которых указывала вдаль на особенно ярко светящуюся звезду, а другая рассматривала сильно увеличенное, точно на экране проекционного фонаря, изображение этой звезды.

Грунте старался собраться с мыслями. Он лежал в теплой комнате, на удобной постели, в незнакомой ночной одежде. Никакой боли в ноге он уже не чувствовал, но не мог пошевельнуть ею, так как на нее была наложена неподвижная повязка. Он был очень слаб, но мысли были ясны, и никакого недомогания он уже не ощущал. Он мог свободно двигать головой, руками и верхней частью тела. Итак, значит, после падения в море, он был спасен. Но где же он теперь и кто спас его? Не попал ли он все-таки на остров и не являются ли островитяне его спасителями? Кто они и чего мог он от них ожидать? На этом вопросе сосредоточились все его мысли.

Он пошевелил руками, проверил дыхание, пощупал пульс, прислушался к шуму моря, — все явления природы не изменились, он несомненно находился на Земле, и все же существа, живущие здесь, не могли быть людьми. Его одежда, простыни, покрывала были сделаны из совершенно неизвестной ему ткани, и по ним Грунте не мог судить о том, кто приютил его. Но оставалась еще картина. Что было на ней изображено? Нельзя ли по ней разгадать, в чьей власти он находится?

Обе фигуры на картине изображали, по видимому, существа человеческой породы. Стоящая фигура, указывающая на звезду, представляла собою идеальный облик женщины, с поразительно большими глазами. Над ее головой мерцало своеобразное сияние. Был ли это символический образ, увенчанный ореолом? По ее одеянию, насколько вообще можно говорить о нем, трудно было сделать какие-либо выводы, — оно могло всецело зависеть от причуды художника. Сидящая спиной к зрителю фигура, рассматривающая изображение звезды, была одета в какой-то металлический панцирь. Представляли ли эти фигуры жителей полярного острова? Но сам ландшафт не был похож ни на один из земных ландшафтов. Значит, это было воспоминание о далекой родине жителей полюса. А если это так, то ведь две луны могут быть только на Марсе…

Значит, полюс населен обитателями Марса! Эта мысль уже являлась Грунте, когда он с воздушного шара рассматривал остров с его сооружениями и необычайной картой Земли. Но Грунте отстранил тогда эту мысль, как слишком фантастическую; он не хотел допускать таких неправдоподобных гипотез, пока еще мог надеяться на другое объяснение. Но когда шар был увлечен ввысь какой то необъяснимой силой, невольно снова пришлось вернуться к этой гипотезе. И теперь это чудесное спасение, эти странные ткани, эта картина!.. И какую же звезду наблюдали на этой картине? Он напряженно всматривался в увеличение этой звезды. Ярко освещенный узкий серн, остальная часть диска в тусклом полусвете, и эти темные пятна, и эта белизна на полюсах, — сомнения нет, это Земля! Такой должна — она казаться с Марса при большом увеличении; узкий серп, — часть земли в ярком солнечном свете, все остальное слабо освещено луной. Грунте уже не мог отказаться от мысли, что он у марсиан, — гость ли, пленник-ли, — как узнать?

Как же могли марсиане оказаться на Земле? На этот вопрос Грунте не мог ответить. Но если допустить эту возможность, то все остальные явления становились вполне понятными — и чудесное строение острова, и странное влияние, воздействовавшее на шар, и спасение, и устройство комнаты… Несомненно, гипотеза о жителях Марса была самой естественной,

И вдруг Грунте вздрогнул, потрясенный внезапным воспоминанием; его губы плотно сжались, между бровями легла глубокая складка, — он изо всех сил напряг свою память.

— Элль, Элль!.. — пробормотал он. Что же именно сказал ему Элль, перед отправкой экспедиции? Фридрих Элль, друг Торма, поглощенный научной работой в городке Фридау и снарядивший на свои средства эту экспедицию, был ее идейный вдохновителем и душой международного объединения исследователей северного полюса. Элль и Грунте не раз обсуждали вопрос о том, каким образом могли бы марсиане завязать сношения с Землей. И Элль всегда говорил: если они придут, то они появятся или на северном, или на южном полюсе. Ведь в поезд входят на месте его стоянки, а не вскакивают на ходу. Кто знает, что вы еще увидите на полюсе! Кланяйтесь от меня… Кому? Вот это-то слово он и позабыл! Тогда он не придал ему никакого значения. Никогда нельзя было понять, шутит ли Элль, или говорит серьезно… «Кланяйтесь от меня»… Нет, он не мог вспомнить этого слова! Но он отлично помнил, как был взволнован Элль однажды вечером, когда о жителях Марса заговорили, как о сказочном вымысле; как он внезапно оборвал разговор.

Размышления Грунте были прерваны. За картиной, изображавшей марсианский ландшафт, послышались голоса. На каком языке они говорили? Грунте не знал его, он не понимал ни слова.

Там, за ширмой, скрытая от Грунте, уже давно томилась Ла. Ей было мучительно переносить земное тяготение, и поэтому она неподвижно лежала на диване. В этот миг с трудом вошла Зэ и тотчас в изнеможении села подле нее.

— Как поживает бат? — спросила она.

— Право, не знаю, — отвечала Ла, — оттуда не доносится ни малейшего шороха, — а нельзя же требовать, чтобы я сама, при таком давлении, отправилась к нему.

Так уменьшим давление, — воскликнула Зэ и взялась за рукоятку абарического прибора.

— Но Хиль запретил это, — возразила Ла. — Мы можем повредить больному.

— Ничего! В комнате у другого бата я проделала то же самое. Это можно делать без вреда для них, только ненадолго. А ты его уже кормила?

— Конечно нет, разве я могла!

А между тем, это необходимо, Хиль того же мнения. И хотя бы на это время мы должны быть в состоянии свободно двигаться… Итак, на мою ответственность!..

Зэ повернула ручку аппарата и установила нормальное марсианское тяготение. Обе они встали и с облегчением вздохнули.

Как раз в эту минуту Грунте хотел пошевельнуться, но его рука поднялась гораздо выше, чем он ожидал. Он тотчас повторил это движение и убедился, что все его тело, а также и покрывало на его постели сразу стали значительно легче. Он оглянулся, разыскивая глазами, что бы такое ему швырнуть кверху, чтобы исследовать это чудесное явление. Тут он увидел на полке над кроватью несколько своих вещиц, очевидно, вынутых из его карманов. Так как теперь, несмотря на повязку на ноге, он с легкостью мог приподнять тело, он взял свой перочинный нож и, подняв его как можно выше, выпустил его из рук. Грунте мог свободно следить за его падением; только через секунду нож коснулся пола. Грунте мысленно измерил высоту падения и подумал: сила тяготения уменьшилась и стала приблизительно втрое слабее обычной; такой она должна быть на Марсе… И снова вспомнились ему слова Элля: «Освободиться от тяжести, это значит покорить вселенную».

Услышав легкий шум, вызванный падением ножа, Зэ отодвинула ширму и вместе с Ла приблизилась к Грунте. Его внимание уже давно было отвлечено от ширмы, и поэтому он испуганно вздрогнул, когда внезапно увидел перед собою двух прекрасных марсианок. Это женское общество ужасало его; ему приятнее было бы оказаться даже среди враждебно настроенных дикарей. А к тому же еще он почувствовал прикосновение нежных пальцев, — Зэ погладила его по голове… Он невольно оттолкнул ее руку.

— Бедный человек, — сказала Зэ. — Он еще совсем вне себя. Надо, прежде всего, дать ему попить. — Она снова положила ему руку па лоб и сказала:

— Не бойся, мы тебе ничего не сделаем, бедный человек.

«Ко бат», так звучали ее последние слова. «Ко бат!» — этот звук ошеломляюще подействовал на Грунте, — это было одно из странных выражений Фридриха Элля. Так обыкновенно говорил Элль, когда кто-нибудь не мог проникнуться его странными воззрениями и когда он хотел выразить сострадание к скудности человеческого разума. Часто спрашивал его Грунте, что это за слова и откуда он их знает? Элль только улыбался в ответ, тихо повторяя: «Ко баты, — этого вы не поймете, бедные люди!» Все эти воспоминания сразу всплыли в памяти Грунте при звуке непонятных слов. Теперь он старался казаться спокойным.

Тем временем Ла принесла сосуд, наполненный чудесным марсианским нектаром. Марсиане обыкновенно пили через трубочку, приделанную к сосуду, и эту трубочку Ла пыталась просунуть между стиснутыми губами Грунте. Но старания ее были напрасны, — Грунте не разжимал рта и отвернулся к стенке.

— А ведь баты нелюбезный народ, — смеясь сказала Ла.

— Нет, — возразила Зэ, — Зальтнер совсем другой: он сразу заговорил.

Грунте уловил знакомое имя и, наконец, заговорил:

— Зальтнер? — спросил он, все еще не глядя на Зэ.

— Ага, — сказала Зэ, — видишь, он отлично слышит и говорит. Послушай-ка, теперь я с ним поговорю.

Она ласково обняла подругу и близко подошла к ложу Грунте. С большим трудом выговаривая заученные немецкие слова, она сказала:

Зальтнер — немецкий друг пить вино, Грунте пить вино, немецкий друг.

Грунте с изумлением взглянул на марсианку, говорившую по-немецки, а Ла, которой эти слова показались страшно забавными, едва удерживалась отсмеха. Грунте тоже чуть было не улыбнулся, но, увидя так близко от себя этих обольстительниц, он опять уперся взглядом в одеяло. Тем не менее он вежливо ответил:

— Насколько я вас понимаю, мой друг Зальтнер тоже спасен. Скажите, пожалуйста, где же я нахожусь?

— Пить вино, Грунте, — настойчиво повторила Зэ, а Ла поднесла трубочку к его губам.

Грунте на этот раз не отказался, и вскоре он испытал приятное действие освежающего и бодрящего напитка. Он поблагодарил и задал Зэ еще несколько вопросов, но ее немецкие познания были уже исчерпаны. Тогда Грунте указал на нее, потом на картину и сказал наудачу: — Марс? Марс?

Это слово Зэ запомнила. Она повторила утвердительно:

— Марс — Ну! — И, гордо выпрямившись, показав на Ла и на себя, она произнесла:

— Ла, Зэ — нумэ!

— Нумэ?! Так вот оно! Вот оно, слово, сказанное ему Эллем: Кланяйтесь нумэ.

Итак, марсиане называли себя нумэ, и Элль это знал! — это заставило Грунте так глубоко задуматься, что он на мгновение позабыл все окружающее. Он закрыл глаза, чтобы никто не прерывал его размышлений, и лицо его снова приняло суровое выражение.

Зэ принялась за стряпню, а Ла придвинула кресло и села у ложа Грунте. Она внимательно рассматривала вещи, найденные у Грунте, и ее забавляла маленькая книжка, которую она увидела среди них. Это был словарь эскимосского языка, и на виньетке заглавного листа было изображено бушующее море и на нем эскимос в своем челноке.

— Посмотри-ка, — позвала она Зэ: — вот калалек в своем каяке!

Знакомое эскимосское слово поразило слух Грунте и вывело его из мрачной задумчивости. Неужто марсиане изучили гренландский язык? Это было вполне допустимо. Сам он перед поездкой, на всякий случай, усвоил самые необходимые для общения с эскимосами выражения и поэтому сказал:

— Я знаю несколько эскимосских слов. Понимаете ли вы меня?

За его не поняла. Но Ла уже давно занималась изучением языка единственных людей, до сих пор известных марсианам. Она поняла и ответила:

— Я кое-что понимаю.

— Где мои друзья? — спросил Грунте.

— Здесь только один. Он в другой комнате.

— Могу ли я его видеть?

— Он спит, но потом вас переведут в одну комнату.

— Как вы попали с Марса на Землю?

Ла не нашла слов, чтобы ответить ему. Она со своей стороны спросила:

— Что вас привело сюда?

Грунте в свою очередь затруднился, как передать на гренландском наречии понятие «северный полюс».

В это время подошла Зэ и принесла кушанья. Грунте замолк и опять лежал в полной неподвижности. Но Ла на эскимосском языке так ласково уговаривала его поесть, и кушанья, которые Зэ протягивала ему с повелительным взглядом, так заманчиво благоухали, что он, наконец, решился утолить свой голод.

Он с величайшей осторожностью приподнялся, попробовал марсианские яства, состав которых ему был совершенно неизвестен. Когда, поблагодарив, он откинулся на постель, Зэ отодвинула обеденный столик, а Ла сказала:

— Прощайте, Грунте. Постарайтесь уснуть.

Она плавно удалилась; Зэ снова задвинула ширму. Грунте опять остался один.

У него кружилась голова от всего пережитого — новые вопросы теснились в его сознании. Он снова хотел приподняться, но тут ему показалось, что что-то насильно приковывает его к ложу, Зэ опять восстановила земное тяготение. Окна затянулись темными занавесками, и Грунте оказался в полной темноте. Издали доносилась тихая музыка, и мелодия сливалась с шумом моря. Грунте задремал.

VIII ВЛАСТЕЛИНЫ МИРОВОГО ПРОСТРАНСТВА

Твердый дуб и тройная медь
Труд хранили того, кто на судёнушке
Утлом, первый доверился
Злому морю…
Так некогда воспел Гораций отвагу мореплавателя, вверившего свой ненадежный чолн чуждой стихии. А теперь турист, уже не колеблясь, всходит на роскошный гигантский пароход, чтобы в несколько дней пройти знакомый океанский путь.

Так же славил марсианский поэт смелость и остроумие марсианина Ара, впервые пустившегося на несовершенном снаряде по путям света и космических сил в пустоту пространства — этот первый полет по мировому эфиру к сияющему соседнему светилу, лучезарной Ба, красе марсианских ночей, тысячелетней мечте всех нумэ. А теперь в распоряжении марсиан были все средства для того, чтобы, независимо от различного положения планет, достигнуть Земли далекой, сияющей Ба. Правда, путешествие с Марса на Землю пока еще отнимало слишком много времени и обходилось очень дорого, но оно было так же безопасно и удобно, как, например, для нас путешествие вокруг света.

Исследование Земли, открытие ведущего к ней межпланетного пути и окончательное воцарение на северном полюсе — все это составляло обширную и важную главу в истории культуры марсиан.

Среди обитателей Марса издавна было много превосходных астрономов, что объясняется исключительной прозрачностью его атмосферы. Математика и естествознание достигли такой высоты, о которой мы, люди, можем лишь мечтать, как о далеком идеале. Кроме того, марсиане умели извлекать из своей планеты все новые возможности и силы. Марс, благодаря особенностям своего строения, еще в большей степени, чем Земля, способствовал развитию культурного народа.

На Марсе всего два моря, и оба они расположены на южном его полушарии, которое вообще изобилует водою и, поэтому, значительно больше населено. Северное же полушарие вначале почти целиком представляло бесплодную пустыню. Но марсиане покрыли эту пустынную область сетью прямолинейных широких каналов и таким образом в весенние периоды распределяли по всей планете влагу, в виде снега накопляющуюся на обоих полюсах. Подобно тому, как египтяне, пользуясь разливами Нила, отвоевывали у пустыни плодородную почву Нильской долины, так марсиане каналами поили окрестное пространство. Вскоре появилась пышная растительность, и вся пустыня вдоль каналов была прорезана широкими цветущими полосами, по которым тянулась непрерывная цепь марсианских селений.

Исполинская работа по орошению Марса сделалась совершенно неизбежной, после того, как более культурное население южного полушария стало господствовать на всей планете. Всё ее мелкие народности были объединены в одну большую конфедерацию. Подобно тому, как международные сношения на Земле регулируются особыми договорами, не умаляющими самостоятельности отдельных государств, так и на Марсе, при полной свободе отдельных общин, вопросы, в которых заинтересованы жители всей планеты, разрешаются центральным органом международного объединения.

После того, как вся поверхность Марса была вполне обследована и населена, внимание марсиан более чем когда-либо устремилось по ту сторону границ их владений, к соседям по солнечной системе, И что могло привлекать их сильнее, чем сверкающая Ба, обвеянная преданиями Земля, которая, являясь то утренней, то вечерней звездой, своим блеском затмевала все звезды их темного небосклона?

Покой и прозрачность атмосферы позволяли марсианам пользоваться телескопами с таким сильным увеличением, которое немыслимо на Земле. Атмосферное давление на Марсе так же незначительно, как у нас на высочайших горных вершинах, и воздушный слой, тяготеющий над ним, соответственно с этим реже, и прозрачнее. Благодаря этому астрономы Марса, при благоприятном положении планет, видели Землю так ясно, как только можно видеть на расстоянии десяти тысяч километров, и могли различить на ней даже такие предметы, протяженность которых не превышала двух-трех километров. Таким образом они должны были заметить на Земле сооружения, несомненно являющиеся творчеством разумных существ. К тому же ясное представление о строении и природе Земли не оставляло никаких сомнений в ее населенности и в известной высоте культуры ее обитателей. Они знали карту Земли лучше, чем знаем мы, люди, потому что их наблюдению были открыты те области земного шара, в частности, полярные страны, которые до сих пор остались недоступными нашим земным исследователям.

Со стороны марсиан было не мало попыток завязать сношения с предполагаемыми жителями Земли. Но подаваемые сигналы остались незамеченными или непонятыми. Во всяком случае, жители Земли не были в состоянии на них ответить. Земля была гораздо более юной планетой и находилась на той ступени развития, которую марсиане перешагнули уже несколько миллионов лет тому назад. И, понятно, марсиане считали, что баты, как они называли предполагаемых жителей Земли, стоят во всяком случае на более низкой ступени культуры, чем они, нумэ. Кто знает, доросли ли уже баты до понимания марсианской идеи Разума?

В то время, как, на Земле лишь начинали говорить о веке естествознания, марсиане уже оглядывались не только на век пара, но и на век электричества, как на старое наследие культуры. В ту пору они были поглощены научным открытием, которому суждено было изменить все мировые отношения. Это была разгадка тайны тяготения, влекущая за собою непредвиденный переворот в технике и дающая марсианам господство над всей солнечной системой. Если бы тяжесть какого-либо тела удалось превратить в другой вид энергии, то тем самым это тело стало бы совершенно независимым от силы тяготения; она проходила бы через это тело или окружала бы его, никак на него не воздействуя, — оно стало бы «диабаричным»; оно так же мало притягивалось бы солнцем, как кусок дерева магнитом. И тогда удалось бы настолько освободить это тело от влияния планет и солнца, что оно могло бы вольно передвигаться в мировом пространстве; и тогда-то возможно было бы найти путь от одной планеты к другой, от Марса к Земле.

И это удалось марсианам. Они изобрели особый состав, совершенно изолирующий тела от направленной на них силы тяготения.

Одним из обстоятельств, способствующих марсианам при разгадке тайны тяготения, была доступность полюсов Марса. Полюсы Земли защищены вечным ледяным покровом от посещения людей, а полюсы Марса не загромождены льдами. Правда, зимою они покрываются снежной пеленой, но она, благодаря тому, что атмосфера Марса содержит меньше влаги, гораздо тоньше, чем на Земле. Кроме того, лето длится почти целый земной год, полюс в это время беспрерывно освещается солнцем, и весь снег успевает растаять. Вот почему марсианам удалось вполне изучить свои полюсы. Там-то и устроили они наиболее значительные научные станции, потому что полюсы планет, не участвуя в суточном вращении вокруг оси, являются исключительно удобными наблюдательными пунктами.

Марсиане открыли, что сила тяготения, подобно свету, теплоте и электричеству, распространяется в мировом пространстве волнообразным движением. Но в то время, как скорость распространения энергии, воспринимаемой нами в виде света, тепла и электричества доходит до 300.000 километров в секунду, скорость тяготения в миллион раз больше. Согласно вычислениям марсиан, тяготение распространяется в пространстве со скоростью 300.000 миллионов километров в секунду.

Тело, не пропускающее световых волн, называется непрозрачным; если бы оно вполне их пропускало, оно было бы абсолютно прозрачным, и мы не могли бы его видеть, как не видим воздуха. Марсиане показали, что с тяготением дело обстоит точно так же. Тела тяжелы потому, что поглощают волны тяготения. Тела только тогда взаимно притягиваются, когда каждое из них не пропускает волн тяготения, исходящих от другого. Тела, обладающие свойством не поглощать, а свободно пропускать волны тяготения планеты или солнца, не притягиваются, не имеют тяжести, они диабаричны, — проницаемы для тяготения и тем самым невесомы.

Марсиане открыли, что стеллит, вещество, встречающееся на их планете, поддается обработке, делающей его проницаемым для волн тяготения, после чего он перестает притягиваться как Марсом, так и солнцем. Впрочем, добиться абсолютной невесомости тел не удалось, но ведь и абсолютной прозрачностью тела тоже никогда не обладают. Во всяком случае, удалось уменьшить влияние тяготения на диабаричные тела настолько, что оно стало почти незаметным. Уменьшая или увеличивая восприимчивость тела к тяготению, можно было, придав телу первоначальную скорость и, разумеется, заключив его в стеллитовую оболочку, управлять его движением в мировом пространстве, пользуясь при этом притяжением планет и солнца.

Оставалось соорудить такой аппарат, в котором можно было бы ринуться в мировое пространство — и этот подвиг выпал на долю марсианина Ара. Но после этого он уже не вернулся. Вылетел ли он за пределы солнечной системы, в море неподвижных звезд? Рухнул ли он на солнце? Кружится ли его воздушный корабль новым спутником вокруг солнца или какой-нибудь планеты? — Никто этого не знал.

Его пример, однако, не отпугнул смелых исследователей. Они уже постигли теоретическую возможность межпланетных сношений: довериться пространству уже не казалось безумием, — это была неотложная задача культуры, а следовательно — нравственная обязанность, долг нумэ.

История завоевания марсианами мирового пространства так же изобилует жертвами, как история человеческих открытий на Земле. Но вот, однажды, после многолетнего отсутствия вернулся летательный аппарат, трижды на самом близком расстояний облетевший вокруг земного шара. Другой аппарат причалил к спутнику Земли — к луне. И, наконец, Золю, неутомимому исследователю Земли, во время его третьего путешествия, посчастливилось достигнуть северного полюса земного шара. На южный полюс впервые высадился капитан Алль. Благодаря усовершенствованию техники полетов, для перелета на Землю требовалось все меньше времени, и на смену отдельным исследовательским экспедициям явилась планомерная колонизация северного полюса. Сооружение внеатмосферной станции и устройство абарического поля обеспечивали марсианам высадку на Землю; этим была осуществлена заветная их мечта, и они могли беспрепятственно посещать Землю.

Но, конечно, оба полюса были пока единственными доступными им областями земного шара. На южном полюсе была сооружена небольшая второстепенная станция, так как марсиане могли пользоваться северной станцией только во время лета северного полушария. На остальные месяцы они переводили абарическое поле на южный полюс, где в это время было лето. И все-таки им еще не удалось проникнуть в населенные области Земли.

Ни разу еще не видали они цивилизованного человека. Несколько эскимосов были единственными образцами, по которым приходилось судить об особенностях жителей Земли. Однако при полетах вокруг земного шара на расстоянии несколько тысяч километров, марсиане, благодаря превосходным оптическим приборам, могли наблюдать сооружения, свидетельствующие о высокой культуре, совершенно чуждой и недоступной эскимосам. Но так как летательные аппараты марсиан не могли противостоять большому давлению и воздушным бурям, высадка пока была возможна только на полюсах. Для того, чтобы проникнуть дальше, пришлось бы пробираться по глетчерам и ледяным громадам полярных стран.

Однако, марсиане не покидали этого намерения. Но преодоление ледяной зоны было сопряжено с бесконечными трудностями. На Земле марсианам, прежде всего, приходилось бороться с двумя могущественными противниками — воздухом и тяготением. Плотность и влажность воздуха и сила атмосферного давления были пагубны для организма марсиан; они не могли вынести длительного пребывания в земном климате. Сила тяготения, втрое большая, чем на Марсе, мешала их движениям и утраивала трудность всякой механической работы. Вообще такое тяготение было бы для них совершенно невыносимо, если б они не развили в себе весьма значительной для марсиан мускульной силы.

Как раз в то время, когда полярная экспедиция потерпела крушение в абарическом поде, марсиане были заняты серьезнейшими приготовлениями к предположенному ими продвижению на юг, так как на Марсе произведены были удачные опыты по выработке нового состава, который, подобно стеллиту, не поглощал волн тяготения, но обладал достаточной прочностью для сопротивления температуре и влажности воздуха. Марсиане надеялись, что этот состав поможет им проложить путь через земную атмосферу.

IX ГОСТИ МАРСИАН

Зальтнер был немало удивлен, когда при вторичном своем пробуждении на острове увидел, что обстановка его комнаты совершенно изменилась. Всюду был полумрак, но потолок мерцал каким-то матовым серым светом, и Зальтнер мог разглядеть все окружающие предметы. Он сразу увидел, что находится уже в другой комнате. В ней не было окон, и он уже не слышал шума моря. Около его кровати стояли корзины и тюки, и он опознал в них остатки того, что было в гондоле погибшего шара. Если б только было хоть чуточку светлее! Но как осветить комнату?

Сначала, боясь непроизвольного прыжка, он с осторожностью приподнял руку, но, убедившись, что находится в обычных условиях земного тяготения, с живостью вскочил и уселся на краю постели. И что же, в ту самую минуту, когда его ноги коснулись пола, комната осветилась. В потолке раскрылось широкое окно, и солнечные лучи, лишь слегка затемненные тентом, весело ворвались в комнату. Теперь Зальтнер уже не сомневался, что перед ним имущество экспедиции; здесь же висела его просушенная и тщательно вычищенная одежда. На полу лежала кирка, которую он захватал с собою на случай, если бы пришлось подниматься по глетчерам северного полюса. Он быстро встал и, сделав несколько шагов по мягкому ковру комнаты, почувствовал, что он снова совершенно здоров и полон сил. Потом он занялся осмотром своей просторной спальни. Прямо против его кровати была большая дверь, но открыть ее он пока еще не дерзал. Он повернулся направо и заметил в обшивке боковой стены другую дверь, которая была полуоткрыта и вела в какое-то темное помещение. Не успел Зальтнер дотронуться до этой таинственной двери, как она раздвинулась, и свет проник в соседнюю темную комнату. Тут он увидел у противоположной стены кровать точь-в-точь такую, как в его комнате, и к несказанной своей радости узнал своего друга Грунте. Тот мирно спал.

— Доброе утро, доктор! — не долго думая, воскликнул Зальтнер. — Как поживаете?

Грунте с изумлением открыл глаза.

— Зальтнер? — спросил он.

— Ну, вот мы с вами и попали на таинственный остров, и оба бодры и здоровы. Кто бы мог этого ожидать? А бедный Торм, — никто и не знает, что с ним!

— А вы-то знаете, у кого мы находимся? — сразу оживившись, спросил Грунте.

— Я-то знаю, но вы вряд ли захотите этому поверить, Но, может быть, вы уже разговаривали со славным Хилем или с прекрасной Зэ?

— Мы во власти нумэ, — мрачно ответил Грунте. — Нас никто не слушает?

— Насколько я знаю, никто, но кто их знает, эти чертовские машины! Разве можно быть уверенным, что откуда нибудь не видно и не слышно всего, что здесь происходит? Может быть, какой нибудь тайный фонограф записывает каждое наше слово. Ну, да немецкой речи они пока еще не понимают…

— Какой у нас сегодня день? Сколько времени был я без сознания?

— Ну, уж если вы этого не знаете!.. Я думаю, что времени здесь вообще не существует.

— Погодите, все это можно будет определить, лишь бы только увидеть открытое небо, — сказал Грунте, — Но как бы нам осветить комнату?

— Соблаговолите спустить ноги с постели и коснуться пола — тогда сразу станет светло. Мы здесь обслуживаемся автоматами.

— Этого я сделать не могу, добрейший Зальтнер, у меня поранена нога.

— Да что вы говорите!.. Покажите-ка.

— Пустяки. Нога перевязана, но пока мне придется еще полежать.

Зальтнер между тем поспешил к Грунте, и в то мгновение, когда он ступил на коврик перед постелью, открылось верхнее окно.

— Вот видите, — воскликнул Зальтнер. — Постепенно осваиваешься с этими марсианскими хитростями. Да к тому же я знаю уже несколько марсианских слов и могу заказать вам сейчас завтрак.

Он осторожно повернул одну из ручек над каким-то плоским тазом, который, не дав ему опомниться, мгновенно развернулся веером, обратился в стол и при этом самым невежливым образом толкнул его в живот. Зальтнер с криком отпрянул назад, но тут же снова был отброшен к столу, так как одновременно за его спиною из-под пола вынырнуло кресло. Опомнившись от испуга, Зальтнер тщательно осмотрел стол и кресло и, убедившись в их устойчивости, преспокойно уселся.

Потом он повернул вторую ручку, но, думая, что при этом стол и стул могут сами собою исчезнуть, и желая обеспечить себе полную безопасность, предусмотрительно вскочил с кресла. Но тут случилось нечто совсем неожиданное — вдруг выдвинулся какой-то ящик и ударил Зальтнера по руке. В этом ящике лежало множество трубочек, которыми, как уже знал Зальтнер, марсиане пользовались при питье. Тут он заметил, что на поверхности стола образовалось три отверстия, которые по размеру как раз соответствовали этим трубочкам.

— Ага! — сказал Зальтнер, — напитки к нашим услугам; но с этим мы еще подождем.

Он повернул третью ручку. Появилась круглая миска, и в нее из находящегося над нею отверстия повалились какие-то светло-коричневые, в палец толщиною, палочки, напоминающие по виду маленькие колбаски. От них шел приятный запах, и они смотрели так аппетитно, что Зальтнер не замедлил попробовать: это были очень вкусные поджаристые пирожки с питательной и, как показалось Зальтнеру, мясной начинкой. Но в то время как он доедал первый кусок, аппарат продолжал действовать, пирожки за пирожками падали в миску, и скоро она наполнилась до краев. — Не довольно-ли этой благодати, — сказал Зальтнер и стал раздумывать, как бы заткнуть этот таинственный пищевой источник. Он тщательно старался снова повернуть ручку. Для того, чтобы прекратить щедрость автомата, нужно было повернуть миску, — а этого Зальтнер не знал. Другой ручки он найти не мог, и вот пирожки продолжали падать неукротимым потоком из переполненной миски на стол и на пол, а там уже возвышалась гора весьма внушительных размеров. Зальтнер в отчаянии метался по комнате, но ничего придумать не мог. — Заткнуть отверстие он боялся. «Ведь в конце концов» — думал, он, — «должен же когда нибудь истощиться этот запас», и поэтому, он решил не вмешиваться в ход событий. Но когда Зальтнер захотел вынуть из миски несколько пирожков, чтобы отнести их Грунте, он заметил, что миска легко поворачивается, и тут извержение пирожков сразу прекратилось.

Он дочиста подобрал разбросанные вокруг груды яств и отнес в комнату Грунте. Там он запрятал их в одну из пустых корзин, принадлежавших экспедиции, так как и в комнате Грунте была сложена часть имущества погибшего шара.

Но прежде всего надо было достать воды, чтобы умыться. Зальтнер по очереди вертел ручки всех приборов, но все это не приводило к желанным результатам. То из стены вдруг выскакивал шкаф, наполненный совершенно непонятными вещами, то неожиданно в разных углах комнаты загорались лампочки; потом появился таз, и Зальтнер было уже подумал, что добился своего; но ему пришлось в испуге отскочить, так как таз начал накаляться. И вот, наконец, раздвинулся пол в дальнем углу комнаты, там открылся мелкий бассейн, и забила струя фонтана.

Зальтнер предусмотрительно проверил, действительно ли это вода, и чрезвычайно обрадовался, когда его предположения оправдались. Затем, разыскав дорожный несессер, он довершил свой туалет и с удовольствием расположился позавтракать.

Подкрепившись, Зальтнер, в изящном дорожной костюме, вошел в комнату Грунте и сказал:

— Итак, я готов продолжать исследование полюса. Надеюсь, что вы скоро сможете ко мне присоединиться. Но прежде, чем приступить к обсуждению наших дальнейших планов, я попытаюсь раздобыть вам какое-нибудь питье, — ведь вы, вероятно, очень страдаете от жажды.

— Благодарю вас, — смеясь отвечал Грунте. — Взгляните-ка сюда, — и он указал на трубочку сосуда, стоящего на столике у его изголовья. — А вот не желаете ли вы попробовать паштета, или уж не знаю, как его назвать. Хотя по виду я и не могу определить, что это такое, но действует это на меня удивительно подкрепляюще. Если б не моя нога, я тотчас бы встал.

— Чорт возьми! вот так штука! Откуда же это все появилось? А я-то старался, сколько ушибов получил, какой беспорядок наделал! Откуда вы это достали? Ведь этого здесь не было?

— Я попросту сообразил. Марсиане куда умнее и во всяком случае дальновиднее нас. Если у нас есть больной, который не может встать с постели, то ведь мы приносим ему завтрак, а если мы сами по какой-либо причине не можем прийти к больному, то ставим пищу подле него. Поэтому я стал искать. И вот, посмотрите-ка на две записочки, прикрепленные к этим кольцам.

— Да ведь это латинские буквы!

— Несомненно. Это эскимосские слова: «мизалукпок» и «имерпок». Первое означает «еда», второе-«питье».

— Но почему же в моей комнате нет таких надписей? У меня на всех дощечках надписи сделаны во всяком случае марсианскими буквами.

— Ведь вы не знаете гренландского языка,

— Но откуда же нумэ известно, что вы его знаете?

— Потому что вчера я беседовал с одной… с кем-то на этом языке.

— Чорт побери! Грунте, вы меня обставили. Одного только я не могу понять, — откуда эти люди, господа марсиане, знают, как пишутся эти слова нашими буквами?

— Этого я и сам не знаю. Видите, надписи выведены печатным латинским шрифтом. Недаром исчез мой маленький словарь, — оттуда они наверно заимствовали начертание букв. Но как они могли разыскать в нем нужные слова — это для меня полнейшая загадка. Ведь им знаком только звук эскимосских слов, а печатных знаков они не знают,

— Это жуткая история, — сказал Зальтнер. — А славная бабенка эта Зэ, я совсем было влюбился в нее! Хотел бы я только знать, почему к нам не является ни одни человек, т. е. я хотел сказать, ни один нумэ, потому что они, кажется, очень кичатся тем, что они нелюди. Что же нам теперь предпринять? Прежде всего, разумеется, нужно вылечить вашу ногу.

— Боюсь, что и тогда мы сможем делать только одно — подчиняться решениям марсиан. С экспедицией, как видно, все покончено. Попытаемся пока, по мере возможности, вникнуть в положение вещей. Займитесь-ка разведкой.

— Комнату я уже осмотрел, и мне не хотелось бы иметь дела с этими загадочными приборами — слишком легко можно осрамиться. Я кажусь себе дикарем, попавшим в физический кабинет, с тою только разницей, что наш брат, не обладает соответствующей наивностью.

— Есть ли выход из этих комнат?

— В каждой комнате есть дверь, но я не знаю, как они открываются. К тому же, я думаю, удобнее дождаться, пока нас тут навестят, чем выйти отсюда и шататься неведомо где.

— Вы правы! Не будете ли вы так добры привести в порядок наши вещи, и если вам попадется мои дневник, то дайте мне его, пожалуйста. Прежде всего мы должны позаботиться о сохранности имущества Торма и официальных документах экспедиции.

— Я кое-что уже отложил, — сказал Зальтнер, — разбираясь в вещах, спасенных марсианами; кое-какие вещи разбились при крушении, другие пострадали от морской воды. Между прочим, я ничего не имел бы против того, чтобы уцелело хоть что-нибудь из нашего провианта, потому что я не очень-то уверен, поздоровится ли нам от этих колбасных автоматов. Но посмотрите-ка, чего только не подобрали господа нумэ! Они доставили нам даже футляр с обеими бутылками шампанского, который вы в опасную минуту вышвырнули из гондолы. А я-то думал, что это размозжит им головы и разобьется вдребезги. Повидимому, бутылки совершенно целы. Ну-ка, вынем их из ящика! Но их вид никогда уже не будет веселить нас… Бедная фрау Торм!

Он вынул бутылки.

— Посмотрите-ка! — воскликнул он. — В футляр засунут еще какой-то пакет. Что же это?

Зальтнер развернул бумагу. Это была маленькая книжка размером не больше карманного календаря.

— Странно, — сказал Зальтнер, — не могла же фрау Исма подсунуть нам альбомчик! На-те, Грунте, посмотрите.

— Какое мне до этого дело? — угрюмо ответил Грунте.

Зальтнер раскрыл книжку. Он остолбенел, потом перевернул несколько страниц и долго вглядывался в них.

— Да это… но ведь это… — сказал он, качая головою, — но как же это возможно?

Маленькая книжка оказалась самоучителем марсианского языка; звук слов был передан с помощью латинского алфавита. Тут же был немецкий перевод этих слов и рядом начертание их стенографическими знаками марсиан. Зальтнер по немногим знакомым ему словам разгадал содержание книги.

— Скажите мне только одно, — продолжал он, — разум отказывается мне служить, — как мог попасть сюда немецко-марсианский словарь и как вообще таковой может существовать?

Грунте молча прогнул руку и схватил книжку. Он только мельком заглянул в нее и тотчас тихо сказал: — Это почерк Элля.

Он глубоко задумался и закрыл глаза. Неразрешимая загадка опять встала перед ним. Каким образом Элль мог знать марсианский язык? И если Элль знал его, то почему же он никому не говорил об этом? Почему он не передал этой книжки кому-нибудь из них? Как очутилась она в футляре под бутылками?

Грунте не мог найти ответа.

Зальтнер между тем завладел книжкой и разыскивал нужные ему слова.

Тут послышались из соседней комнаты голоса марсиан и тихий смех. В комнату Зальтнера вошел врач Хиль. Зэ остановилась в дверях и от всей души смеялась над беспорядком, который натворил Зальтнер, а пуще всего над тем, что он за завтраком пользовался гребнями вместо тарелок. Плоские диски, которые Зальтнер принял за тарелки, заряжались электричеством и служили марсианам для расчесывания и приглаживания волос.

— Это уморительно, — смеялась она. — Но мы пока ничего не скажем бедному «немец Зальтнер».

С этими словами она удалилась, потому что ей было слишком тяжело двигаться в комнатах батов.

Хиль вошел к Грунте и Зальтнеру.

X ЛА И ЗАЛЬТНЕР

Хиль остался очень доволен состоянием своих пациентов. Он с большим интересом разглядывал их вещи, и явное изумление отразилось на его лице, когда Грунте передал ему маленький немецко-марсианский словарь. Хиль с увлечением принялся его перелистывать, выбирал нужные марсианские слова и просил называть ему соответствующие немецкие. Таким образом ему скоро удалось задать несколько вопросов, на которые Грунте отвечал тем же способом. Но так как у Хиля не было времени продолжать это взаимообучение, оп по — гренландски спросил Грунте, не желает ли тот, чтобы поскорее достигнуть взаимного понимания, брать уроки марсианского языка у Ла? Это предложение было весьма неприятно Грунте. Он был очень доволен, что ему больше не приходилось видеть своих сиделок, и поэтому обратился к Зальтнеру с просьбой заменить его в этом деле. Хотя Зальтнер, при этих уроках, не мог пользоваться эскимосским языком, как основным подспорьем, он все же надеялся как-нибудь, с помощью словаря Элля, справиться с трудной задачей, и выразил полную готовность заменить Грунте.

Хиль захватал с собой словарь и проводил Зальтнера в примыкающий к его комнате большой приемный зал. Он представил Зальтнера собравшимся там марсианам, среди которых находились инженер Ра и его жена; там же, в обществе других марсианок, сидели Зэ и Ла.

Глаза у Зальтнера разбежались. Почти все, что он видел, было ему ново, но больше всего поразил его облик самих марсиан. Ему даже приятно было, что, благодаря незнанию языка, ему не приходится разговаривать и он может довольствоваться одними зрительными впечатлениями. Хиль назвал ему имена нескольких марсиан, приветствовавших его, по марсианскому обычаю, легким движением руки, на что Зальтнер отвечал европейскими поклонами. Правда, эти поклоны казались несколько чопорными, так как в зале сила тяготения была уменьшена и Зальтнеру приходилось быть весьма осторожным в своих движениях. Он отлично понял по лицам марсиан, как трудно им было удержаться от смеха при виде его неловкости. Поэтому он очень обрадовался, когда большинство гостей удалилось.

Красота Ла, сидевшей рядом с прелестной Зэ, с первого взгляда поразила его; а когда, услышав ее имя, он понял, что это чудесное существо предназначается ему в учительницы, он устремил на нее взгляд, полный ожидания. В ее глазах не было и тени насмешки. Она приветствовала его со спокойной любезностью, и улыбка, которой она обменялась с Зэ, сказала той, что этот бат ей нравится гораздо больше. Зальтнер был убежден, что сделает громадные успехи, если в награду за это будет читать одобрение в этих прекрасных глазах. Он только не мог себе представить, как приступить к этому делу, так как не было языка, на котором они могли бы объясняться.

Ла вынула из библиотечного шкапа несколько книг и между прочим уже знакомый Зальтнеру атлас, который помог ему при первом его разговоре с Зэ. Потом она удобно расположилась на диване в своей любимой позе и кивнула Зальтнеру, приглашая его сесть поближе. Сначала, указывая на окружающие предметы, она заставляла Зальтнера повторять их названия по-марсиански и по-немецки; потом для этой цели они стали пользоваться книгами с картинками. Но таким путем дело подвигалось слишком медленно. Она решила воспользоваться словарем Элля, который Зэ тем временем не выпускала из рук. Пока продолжался урок, Зэ успела скопировать несколько немецких слов. Для этого достаточно было приложить к страничке словаря листок прозрачной бумаги и слегка прижать его рукой. Эта светочувствительная бумага была попросту пленкой карманного фотографического аппарата, который марсиане обычно носили при себе, как записную книжку. Зальтнер прочел: «Ученик прилежный. Учитель строгий. Телефон. Все слышать».

Подняв глаза, он увидел, что Зэ плутовато улыбается. Она задержалась еще на минутку у стола с приборами, потом ласково кивнула им и вышла. «Вот это правильно», сказала Ла. «Она завела фонограф. Потом, по его записям, мы сможем как следует повторить урок».

Незаметно проходил час за часом. И вдруг оказалось, что учительница сделала гораздо большие успехи в немецком языке, чем ученик в марсианском. Не меньше Зальтнера выучил и Грунте, который слушал весь этот урок по телефону. Теперь он спросил, не могут ли они на некоторое время вернуть ему словарь.

— Ах, как я рассеяна! — воскликнула Ла. — Стоило нам так мучиться с одним экземпляром!.. Если вы разрешите задержать книжку еще на полчаса, сказала она но телефону Грунте, — я тотчас же велю ее размножить.

Она написала несколько слов на клочке бумаги, сунула записку в словарь, вложила его в конверт и опустила пакет в ящик, приделанный к стене.

Зальтнер с удивлением наблюдал за нею.

— Это пневматическое сообщение с мастерской, — объяснила она. — Нам не долго придется ждать копий вашей книжки. — Она поясняла свои слова соответствующими движениями.

— Но кто же изготовит их? — спросил Зальтнер.

— Кто-нибудь из дежурных техников. У нас рабочее время строго распределено по сменам. У каждого есть определенный круг обязанностей. Я, например, должна биться над изучением ужасных человеческих наречий… Вы меня поняли?

Так как Зальтнер все еще смотрел на нее непонимающим взглядом, она повторила свой ответ и на этот раз, к его удивлению, на вполне понятном, хотя несколько странном, немецком языке.

— Но ведь вы говорите по-немецки, Ла Ла! — воскликнул он.

— Вы были невнимательны, — смеясь сказала она. — Все эти слова встречались в нашем сегодняшнем уроке. Давайте-ка повторим его. — Она подошла к столу и нажала кнопку граммофона.

Так странно было Зальтнеру снова слышать свой голос, каждое слово с особой, свойственной ему, интонацией, каждую ошибку произношения — и в промежутках глубокий тихий голос Ла и ее легкий смех. Косые солнечные лучи протянулись к дивану, на котором полулежала Ла; они горели странными переливами в волнах ее распущенных волос и искрились в сверкающих нитях шарфа, то поднимавшегося, то опускавшегося на ее груди… Зальтнер думал: " Я ли это? Или, быть может я перенесен в далекое царство духов и, как на призрак, смотрю на свою жизнь, проходящую предо мною»?

— Не мечтать! — тихо сказала Ла. — Будьте внимательны!

И он снова стал следить за смыслом слов и повторил урок.

Но вот что-то стукнуло в почтовом ящике.

— Это прибыли наши книги, — сказала Ла. — Пожалуйста, остановите граммофон и откройте ящик.

Зальтнер исполнил поручение. Он достал из ящика пакет с копиями словаря. Ла вынула подлинник и передала его Зальтнеру.

— Вот, отнесите это вашему другу и поблагодарите его от меня, — сказала она. — А если вам угодно, мы можем позаняться еще после обеда.

— Я весь к вашим услугам, — восхищенно глядя на нее, сказал Зальтнер.

Она отпустила его величавым движением руки.

Послеобеденные занятия не состоялись.

Когда Зальтнер, пообедав с Грунте, собирался вернуться в зал, к ним внезапно вошел Ра. Он принес весть, чрезвычайно взволновавшую обоих исследователей.

Марсиане, в поисках за остатками экспедиции, продолжали исследовать море и его берега. В одном из фьордов, приблизительно у семидесятого меридиана западной долготы, считая от Гринвича, у подножья спускающегося прямо к воде глетчера они нашли исчезнувший парашют, качающийся среди обломков ледяных глыб. Повидимому, парашют упал совсем близко от берега, и можно было предположить, что человек, слетевший на этом парашюте, спасся на глетчере.

Зальтнер вскочил и стал настойчиво просить, чтобы его немедленно доставили туда. Блеснула надежда, что Торм все-таки жив и его можно еще спасти. То обстоятельство, что парашют был найден так далеко от упавшего шара и к тому же в таком месте, над которым шар вовсе не пролетал, могло быть объяснено только тем, что Торм сам отвязал парашют от шара. При этом условии медленно падающий парашют мог быть занесен туда воздушными течениями, господствующими в нижних слоях атмосферы. Но слетел ли Торм на парашюте? По всей вероятности, Торм спустился на нем, но о причинах, побудивших Торма к этому, можно было делать лишь смутные предположения. Быть может, выбрасывая себя, как балласт, и тем самым уменьшая вес шара, он надеялся спасти его. Быть может, считая товарищей уже мертвыми, Торм, ради собственного спасения, решился прибегнуть к последнему средству прежде, чем шар унесется снова к открытому морю. Так или иначе, нужно было разыскать следы Торма.

Ра охотно предоставил в распоряжение Зальтнера лодку с командой, но не преминул сказать, что марсиане совсем не приспособлены к исследованию глетчеров. Во всяком случае, лодка будет снабжена некоторыми машинами, которыми можно будет воспользоваться для переноски тяжестей или людей. В особенности же он рекомендовал бы Зальтнеру захватить с собою обоих эскимосов, живущих на станции. Они оказывали большие услуги марсианам в работах, требующих человеческой мускульной силы, и, наверное, могли бы оказаться полезными Зальтнеру при подъеме на глетчер.

В полчаса лодка была снаряжена. Так как Зальтнер не хотел довериться незнакомым приспособлениям марсиан, он захватил с собой свой собственный канат и верную свою кирку, служившую ему при стольких трудных подъемах на родине,

Зальтнер был очень удивлен, когда в длинной стройной лодке увидел девять огромных шаров, около метра в диаметре. Это были шлемы марсиан, скрывающие их головы до самых плеч. В этих уборах они походили на какие то странные карикатуры. Начальник лодки стоял на берегу и приветствовал Зальтнера, после чего с трудом перешагнул через борт и также надел шарообразный шлем. Оба эскимоса уже были в лодке и, как только начальник сел, они отвязали канат. Они неправильно поняли движение его руки и стали отчаливать как раз в ту минуту когда Зальтнер занес ногу на край лодки. Марсиане, думая что он неминуемо должен упасть в воду, взволнованно замахали руками, но он слегка оттолкнулся от берега и ловко впрыгнул в лодку. Этот прыжок был сущий пустяк для искусного гимнаста, но у марсиан вызвал явное одобрение. Никто из них не мог бы проявить такой ловкости при господствующей здесь силе земного тяготения.

Не успел еще Зальтнер сесть на свое место, как один из марсиан снял с головы шар, и глазам Зальтнера открылась прелестное лицо Ла. Она весело поглядела на него своими большими глазами и дружески кивнула ему.

— Как вы попали сюда, Ла Ла? — сказал Зальтнер, от удивления говоря по-немецки. — Ведь вы боитесь земного тяготения. Эта поездка будет, по всей вероятности, очень утомительна для вас.

— Совершенно верно, — так же по-немецки ответила Ла. — Я делаю это не ради удовольствия. Это входит в мои обязанности. Как бы вы столковались без меня с этими нумэ? Как сговорились бы с калалеками? Я здесь в качестве переводчика, — добавила она по-марсиански.

— Вы правы. Об этом я и не подумал. Но как жаль, что приходится так затруднять вас.

Лодка быстро рассекала легкую рябь, и не прошло и десяти минут, как они уже были у цели. Марсиане указали место, где был найден парашют, и Зальтнер стал высматривать, с какой стороны можно было бы вскарабкаться на глетчер. Со всего розмаха вонзив кирку в одну из глыб, он выскочил на лед, но потом снова вернулся в лодку и велел ехать дальше. Казалось совершенно естественным, что здесь все должны подчиняться его приказаниям.

Глетчер почти всюду спускался к морю отвесной стеной высотою от десяти до пятнадцати метров. Наконец, Зальтнер нашел место, с которого подъем на глетчер казался возможным. Он ловко высекал ступень за ступенью в довольно мягком льду и по ним, провожаемый напряженными взглядами марсиан, поднимался по ледяной стене. Потом он сбросил эскимосам веревку, и оба они последовали за ним. Вскоре все трое скрылись из виду. Сидящие в лодке довольно долго оставались в полной неизвестности, и Ла стала уже нетерпеливо поглядывать наверх. Наконец, вдали, на обрывистом краю глетчера, показался Зальтнер и махнул рукой, подзывая лодку. Когда она приблизилась, он крикнул:

— Я напал на след. Нельзя ли переправить ко мне еще несколько человек?

Ла перевела его слова, и начальник лодки просил ответить, что это вполне возможно, если только Зальтнеру удастся втащить на канате валик привезенной марсианами подъемной машины и укрепить его наверху.

Это было выполнено. Марсиане тотчас же установили удобный подъемник, работавший при помощи аккумуляторов с лодки. Оказалось, что вдали, среди валунов, Зальтнер заметил смутные очертания какого-то предмета. Его необходимо было исследовать потому, что он мог быть занесен сюда только человеком; а может быть, это даже было человеческое тело, наполовину скрытое за валунами. Для того, чтобы проникнуть туда, нужно было сперва перебраться через глубокую и широкую расселину. Но переправиться через нее без искусственных приспособлений было невозможно, — вот почему Зальтнер и вызвал марсиан.

Марсиане наподъемнике доставили из лодки шесты, достаточно длинные для того, чтобы служить мостом над расселиной, а Зальтнер с эскимосами доделали все остальное.

Ла тоже поднялась на глетчер. Она лежала на разостланных шкурах и следила за работой людей. Ла никогда, не поднималась на глетчеры; ей даже не приходилось видеть их вблизи. Благодаря сухости атмосферы, на Марсе таких образований не могло быть. С восхищением смотрела она на пропасти, на хаос ледяных глыб и обломков скал, проступающих зеленоватой тенью над снежной поверхностью, залитой пурпуром солнечных лучей. Ей очень хотелось заглянуть в ледяную бездну, над которой люди теперь возводили мост; но она лишь с трудом могла бы дотащиться туда, и ей было стыдно своей тяжелой неуклюжей походки.

Но вот люди ушли. Они уже не могли видеть, как эта странная фигура медленно поднялась со шкур, надела шаровидный шлем и, опираясь на две палки, пробралась к расселине. Путь был вовсе не так утомителен, как думала Ла. К тому же она до некоторой степени уже приноровилась к земному тяготению. Так дошла она до моста и села на краю пропасти.

Держась за одну из перекладин, она осторожно наклонила голову и заглянула вниз. Из глубины, из темнозеленого сумрака, глухо доносился к ней шум вод, освобожденных таянием снега, Прямо под нею, вдоль расселины, тянулся зубчатый хребет; на нем, задержанный в своем падении, лежал огромный' обломок скалы, образуя там, внизу, нечто вроде площадки. Вблизи сверкали кристаллически ясные ледяные стены недавно образовавшейся трещины. Ла не могла налюбоваться непривычным зрелищем. Головокружение было ей незнакомо: пролетая на межпланетном корабле по пустыне звездного неба, она привыкла смотреть в безконечное мировое пространство.

Но Ла были также незнакомы опасности этой, новой для нее стихии Она, спокойно отдыхая, лежала на ломком краю отвесной стены. Чтобы лучше видеть, Ла придвинулась немного вдоль перекладины и уперлась ногами в ледяной выступ. Но вдруг выступ подломился и рухнул в бездну. Ноги потеряли опору; Ла уцепилась за перекладину и пыталась на руках подтянуться кверху, но уродливый шлем мешал ее движениям и она не могла справиться со своей тяжестью. Она звала на помощь, но ее голос еле слышно звучал из-под шлема. Она сделала еще усилие; ей, наконец, удалось слегка приподняться, но тут перекладина соскользнула вниз, рукам не за что было держаться, — и Ла упала в пропасть.

Крик ужаса замер среди ледяных стен. Но шлем, способствовавший ее падению, теперь послужил к ее спасению. Ла упала на площадку, образованную обломком рухнувшей скалы и эластичный шлем ослабил силу падения. Шлем разлетелся в куски, но Ла была невредима и не потеряла сознания. Она лежала на обломке скалы, крепко вцепившись в него руками. Внизу зияла мрачная глубина, вверху светилась тонкая полоска неба. Ла была не в силах пошевельнуться; она ничего не могла предпринять для своего спасения. Проходила минута за минутой. Когда же, наконец, хватятся ее? Смогут ли ее спасти? Она была совершенно спокойна. Перед ней всплывала картина далекой родины. «Еще бы разок взглянуть на прекрасный Ну…», пронеслось в ее сознании.

Тут послышались крики. На верху показался круглый шлем. Исчезновение Ла было замечено; теперь ее увидели. Ее ободряли, кричали ей, что сейчас доставят сюда подъемник. Ла знала, что избавление придет не скоро, потому что здесь марсиане могли работать лишь очень медленно. Она чувствовала, что ее тело коченеет от холода ущелья.

Но вот крики наверху возобновились, и она услышала быстрые шаги. Кто-то поспешно перепрыгнул через перекладину. Ла знала, кто это. Зальтнер вернулся с обоими эскимосами и, как только узнал о случившемся, обвязался канатом и приказал своим спутникам спустить его в пропасть. Ла видела, как он постепенно приближался, как он одной рукой отталкивался от стены ущелья, — и вот он опустился на обломок, скалы и склонился над Ла. Он ловко освободил ее плечи от разбитого шлема; глухо прогремели осколки, падая в пропасть. Потом Зальтнер встревоженно говорил ей какие-то слова, которые она едва понимала. Теперь только ее охватило головокружение, и она почти лишилась сознания. Но тут Зальтнер крепко обнял ее, и она сразу почувствовала себя в полной безопасности. Глядя на верх, он во весь голос закричал на своем родном языке:

— Второй канат!

Ла улыбнулась, с благодарностью глядя на него, и тихо сказала: Калалеки не понимают.

— Понимают, понимают! — возражал Зальтнер. И, действительно, младший эскимос отвечал по-немецки:

— Не здесь. Подождать. Нумэ придут.

Ла вопрошающе взглянула на Зальтнера, но он ничего не сказал, — он видел, что она замерзает.

— Бросьте сюда одеяло! — крикнул он.

На этот раз его, казалось, не поняли.

— Как будет по-гренландски — одеяло? — спросил он.

— Кепик.

— Кепик! — вскрикнул он.

Сверху бросили шерстяное одеяло. Зальтнер, с размаха, вонзив кирку в стену, сильно оттолкнулся вперед, чтобы подхватить одеяло. Это ему удалось. Он закутал Ла; потом вынул свою фляжку, которую предусмотрительно наполнил коньяком, уцелевшим в дорожных припасах экспедиции. Ла не знала, что, собственно говоря, с этим делать, но Зальтнер влил ей в рот несколько капель огненного напитка, и ей сразу стало легче.

Зальтнер вкратце рассказал ей о том, что его поиски не увенчались успехом. Таинственный предмет оказался попросту одним из одеял, находившихся на воздушном корабле, тем самым одеялом, которым теперь была завернута Ла. Но было ли оно захвачено и брошено Тормом, или, вывалившись из гондолы шара, было занесено туда ветром — этого нельзя было установить. Последнее, предположение казалось даже более вероятным. При этом неожиданно обнаружилось, что младший эскимос кое-как знает немецкий язык, так как он и течение года находился в услужении у немецких миссионеров в Гренландии. Когда Зальтнер разговаривал с Ла по-немецки, эскимос уловил несколько знакомых слов, но в присутствии марсиан не посмел этого обнаружить.

Наконец, у края расселины снова появились марсиане. Был спущен второй канат. Зальтнер связал прочное сидение и, одной рукой поддерживая Ла, а другой, с помощью кирки, отталкиваясь от ледяной стены, благополучно выбрался из пропасти.

— Я знаю, чем я вам обязана, — сказала Ла.

Она была в полном изнеможении. Ее на руках снесли в лодку.

Они тотчас отправились в обратный путь.

XI МАРСИАНЕ И ЛЮДИ

Наступил сентябрь. Длинный полярный день клонился к концу. Как в чудесной сказке проходили дни для обоих немецких исследователей в приятном общении с обитателями острова, который, как они узнали, был назван Ара, в честь первого летчика по мировому пространству.

Марсиане обходились с жителями Земли, как со своими гостями и предоставляли им полную свободу. Такому отношению немало способствовало физическое превосходство, которое марсиане, находясь вне абарического поля, не могли не признавать за людьми. Люди расхаживали стройные и легкие и, играючи, выполняли работы, совершенно недоступные марсианам, сгорбленным под тяжестью земного тяготения. Грунте в несколько дней совершенно оправился от болезни, успел забыть о своем поранении и не отставал от Зальтнера. А тот решимостью и ловкостью, проявленными при спасении Ла, снискал особое уважение марсиан.

С удивительной быстротой установилось между ними словесное общение. Большую роль при этом, разумеется, сыграл так кстати подвернувшийся им немецко-марсианский словарь.

Марсиане были поражены не меньше обоих исследователей тем, что на Земле существует человек, владеющий марсианским языком и так хорошо осведомленный о жизни на Марсе. Однако, по некоторым подробностям можно было заключить, что эта осведомленность исчерпывалась знанием давно минувших событий. Так, например, составителю словаря, повидимому, ничего не было известно о колониях марсиан на полюсах Земли, а был известен лишь проект высадки на Землю на одном из ее полюсов. Имя Элль довольно часто встречалось в некоторых местностях Марса.

Теперешние обитатели полюса припоминали историю первых исследовательских экспедиций на Землю, перечисляли летательные аппараты, пропавшие без вести и называли имена отважных завоевателей мирового пространства, дальнейшая судьба которых осталась тайной для всех. Так, достоверно было известно, что несчастный случай вынудил одну из экспедиций покинуть на Земле знаменитого летчика, капитана Алля и несколько его товарищей, причем условия, при которых это произошло, должны были привести их к неминуемой гибели. Однако, можно было допустить, что кто-нибудь из этих марсиан спасся у людей и передал им сведения о Марсе.

Но со времени этих событий протекло уже тридцать или сорок земных лет, а летчики в ту пору были уже далеко не первой молодости, потому что молодое поколение не допускалось к участию в этих первых рискованных полетах. Сам Элль был ровесником Грунте, или немногим старше его, и, таким образом, никак не мог принадлежать к той экспедиции. Как Грунте, так и Зальтнер могли засвидетельствовать, что на Земле не только никогда не слышали о каком-то выходце с Марса, но и вообще ничего не знали о существовании марсиан. Один Элль, очевидно, владел какими-то знаниями, но тщательно их скрывал, если не считать некоторой странности его выражений, чему Грунте никогда не придавал серьезного значения. Оставалось совершенно необъяснимым, откуда мог Элль почерпнуть свои познания, и также было непонятно, каким образом мог попасть его маленький словарь в футляр с шампанским, которым фрау Исма Торм хотела неожиданно порадовать экспедицию по ее прибытии на северный полюс.

Марсиане с полной готовностью шли навстречу желанию немцев изучать марсианский язык, и вскоре Зальтнер, а особенно Грунте могли свободно разговаривать по-марсиански. Одновременно обнаружилось, что марсиане, находящиеся в ежедневном общении с ними, овладели немецким языком.

Чудеса техники, на каждом шагу встречавшиеся исследователям, перенесли их в совершенно новый мир. Им казалось, будто могущественный чародей вывел их из современности и увлек в далекое будущее, в котором человечество достигло высшей ступени культурного развития. Самые смелые мечты, когда-либо грезившиеся им о науке и технике будущего, были превзойдены. Начиная с тысячи мелких автоматических приспособлений, вполне обслуживающих марсиан во всех потребностях их повседневной жизни, и кончая гигантскими машинами, которые, пользуясь солнечной энергией, поддерживали марсианский вокзал на высоте шести тысяч километров над островом, все вокруг было полно неисчислимым множеством новых явлений, возбуждающих все новые вопросы. Хозяева охотно давали гостям нужные сведения, но в большинстве случаев было совершенно невозможно объяснить людям сущности дела, потому что у них не хватало элементарных знаний.

Комната, примыкающая к спальням Грунте и Зальтнера. была своеобразно приспособлена для общения марсиан с людьми. Так как Грунте и Зальтнер плохо переносили ослабленное тяготение, необходимое марсианам для легкости движения, комната была разделена на две части, что отмечалось линией на полу, или как говорил Зальтнер «чертою». В то время, как в части зала, примыкающей к жилым комнатам людей, абарический аппарат был выключен, на другой половине действовала потребная для марсиан сила «противотяготения». Там располагались марсиане, когда приходили в гости к немцам. Немцы на своей половине постарались устроиться по своему вкусу насколько это позволяли мебель, охотно предоставленная марсианами, и те немногие вещи, которые у них уцелели. Разумеется, это устройство ограничилось тем, что туда перенесли рабочий стол, несколько книг, письменные принадлежности и инструменты, потому что в этом отношении люди не могли отказаться от своих привычек. Что же касается других условий повседневной жизни, то они не только вполне освоились с приспособлениями и обычаями марсиан, но даже находили их настолько более совершенными и приятными, что часто раздумывали над тем, как бы перенести все эти удобства к себе на родину.

Зальтнер, разыскав в уцелевших вещах свой фотографический аппарат, не успевал делать снимки с различных предметов марсианской утвари, со своеобразных украшений, картин, произведений искусства и комнатных растений. Особенно усердно изучал он автоматы, стараясь постигнуть их устройство и требуя все новых объяснений.

Обычно в этих делах его советчицей была всегда жизнерадостная Зэ, так мило встретившая его первое пробуждение. Она проводила большую часть дня в этой общей зале и по отношению к гостям до известной степени выполняла роль хозяйки дома. Что же касается Ла, то ее Зальтнер видел довольно редко, обыкновенно только по вечерам, когда собиралось более многочисленное марсианское общество. И тогда она больше держалась в стороне, хотя Зальтнер часто чувствовал на себе задумчивый взгляд ее больших глаз. Но зачастую она прерывала его оживленную беседу с Зэ какой-нибудь насмешкой.

Так как разговаривали большей частью при открытых телефонных дверцах, то можно было, когда вздумается, слушать разговоры и принимать в них участие из другой комнаты. Поэтому никого не удивляло, если в беседу врывалось замечание какого-нибудь неожиданного слушателя. И точно так же не принято было обижаться, если кто-нибудь закрывал у себя дверцу телефона.

Уроки Зальтнера с Ла не возобновлялись, так как Ла, после пережитого ею потрясения, в течение нескольких дней нуждалась в полном покое, а когда она выздоровела, взаимное понимание между людьми и марсианами уже почти наладилось. Но и она использовала вынужденный досуг и вполне изучила не только маленький словарь Элля, но и те немногие справочники, которые нашлись у воздухоплавателей.

Несмотря на впечатление, производимое прелестной Зэ на чувствительное сердце Зальтнера, его мысли всегда возвращались к более тихой, нежной Ла, и он всегда испытывал легкое разочарование, когда, войдя в комнату, не заставал ее там. Но часто он слышал ее глубокий голос и тем сильнее сожалел о том, что не видит ее.

Сдержанность Ла была умышленна. С тех пор, как Ла и Зэ свыклись с мыслью о том, что человек тоже может влюбиться, для них стало совершенно ясно, что обе они представляют для сердца Зальтнера неотвратимую опасность. Но Ла не могла воспринимать беззаботно то, что так смешило и забавляло Зэ. Однажды этот «бедный человек», с которым так весело болтала Зэ, явился ей в совсем ином свете, в родной ему стихии, где он совершал то, что превосходило все возможности нумэ.

Она не могла забыть той минуты, когда в его сильных объятиях почувствовала себя спасенной от неминуемой гибели. И вот она все время сознавала, что хотя он только игрушка в руках марсиан, только человек, но он все же свободное живое существо и если не ровня им по духу, то, быть может, ровня по сердцу. Сострадание двоилось в ее душе, — ей не хотелось обижать Зальтнера холодностью и сдержанностью, но вместе с тем она боялась пробудить в нем чувства, которые могли бы доставить ему еще больше страданий. Как знать, что может испытывать человеческое сердце? Быть может, люди умеют гораздо сильнее чувствовать, чем мыслить? Она была слишком благодарна Зальтнеру, чтобы не призадуматься над его положением, но он этого, конечно, не понимал. Что же делать?

Если бы Зальтнер был марсианином, Ла нечего было бы опасаться. Тогда бы он знал, что ее приветливость и даже нежность не что иное, как прекрасная игра умиленных чувств, которая никак не может нарушать свободы личности. Но что при таких обстоятельствах должен был думать человек? Могла ли она быть уверена, что у людей такие же нравы? И поймет ли он, что раз навсегда отделяет человека, дикого обитателя Земли, от ясной свободы благородного нумэ? Но не подвергнется ли он близ другой той самой опасности, от которой она так старается его уберечь?

Зэ только смеялась, когда Ла делилась с нею своими сомнениями.

— Ты слишком рассудительна, Ла, — говорила она. — Послушай же, ведь это только человек! Ведь это страшно смешно, когда он изо всех сил старается быть таким любезным.

— Ты же не знаешь, так же ли ему смешно, как тебе. Зверь, которого мы дразним, с виду часто кажется нам забавным, я все-таки я всегда при этом думаю, что он может жестоко страдать. А человек ведь не только смешон…

— Я, конечно, не видела его в ледяной яме, но думаю, что о нем тебе беспокоиться нечего. Но если это тебя тревожит, то легко можно дать ему понять, как мы к этому относимся.

— Мне не хочется его обижать.

— Зачем же? Будем действовать сообща; мы обе его «свяжем».

— Думаешь ли ты, что человек способен понять такую игру?

— Да, если уже он настолько глуп…

— Ведь мы ровно ничего не знаем о воззрениях…

— Так вот и будем обучаться втроем. Жаль, что этот чопорный Грунте не может участвовать в нашей игре. Что же, ты согласна?

— Я еще подумаю об этом.

Ла вернулась к своим занятиям. Зэ отправилась в приемный зал, где застала Зальтнера за рисованием.

— Если мне с моими рисунками удастся благополучно вернуться в Германию, — весело воскликнул он, — моя карьера обеспечена. Начнется мода на все марсианское. Я открою базар марсианских товаров. Жаль только, что у нас не будет вашего сырья. Вот, например, что это за чудесная ткань, из которой сделан ваш шарф? Весь он заткан сверкающими звездами, нигде не соприкасающимися друг с другом, и нигде не видно основы этой ткани. Кажется, что вокруг вас витает облако искр.

— Так оно и есть, — смеясь отвечала Зэ, — только оно не жжет, можете смело дотронуться. Но извольте сами подойти ко мне, потому что я не могу перешагнуть за черту.

Зэ сидела на одном из тех низеньких диванчиков, которые так любят марсиане, и занималась химическим рукоделием. Зальтнер в это время стоял у своего самодельного рабочего стола. Он отложил карандаш и направился к Зэ, а она вплотную придвинула свой диванчик к черте, разделяющей комнату.

— Дайте-ка ваши руки, — сказала Зэ. Она взяла конец длинного шарфа и связала им руки Зальтнера. Даже теперь ткани точно не было. Казалось, будто поток светлых искр струится вокруг его рук.

— Ощущаете ли вы что-нибудь? — спросила она.

— Теперь, когда вы не касаетесь меня пальцами, ничего не чувствую. Разве эта ткань вообще не осязаема?

— Во всяком случае, ее нельзя осязать грубыми человеческими руками

Зальтнер поднес связанные шарфом руки к своим губам.

— Но губами я все-таки чувствую, что между моим ртом и руками что-то есть.

— А ну-ка напрягите всю свою гигантскую силу и попытайтесь разъединить руки.

— Но мне жалко этого чудесного шарфа.

— А все-таки попробуйте.

Зальтнер стал выдергивать руки, но чем сильнее он дергал, тем туже затягивался узел, и тут он заметил, что маленькие звездочки впиваются в его кожу.

— Да, — сказала Зэ, — эта ткань несокрушима; по крайней мере, она выдерживает огромные тяжести. Эти невидимые нити, из которых каждая может свободно удержать по целому центнеру, являются неотъемлемой составной частью многих наших аппаратов. Итак, вы теперь закованы и никуда не двинетесь без моего разрешения.

— Я и не добиваюсь его, мне и тут очаровательно, — сказал Зальтнер и перегнулся через спину дивана, опираясь на нее связанными руками.

Зэ обеими руками взяла его голову, пригнула ее к себе и заглянула ему в глаза, точно желая разгадать его мысли.

— Что же вы, люди, попросту глупы? — внезапно спросила она.

— Не совсем, — сказал Зальтнер, нагибаясь еще ниже.

— За черту! — смеясь, воскликнула Зэ и слегка оттолкнула его голову. Давайте-ка сюда руки.

Она в одно мгновение развязала узел и снова принялась что-то размешивать в каком-то сосуде.

— Вы все еще не сказали мне, — напомнил Зальтнер, возвращаясь к своему столу, — что же это за ткань, на которой держится шитье вашего шарфа.

— Да это вовсе не шитье, это — «дэла», так это называется, — знаете, такие маленькие кристаллы, которые образуются в раковинах.

— Значит, что-то в роде нашего жемчуга…

— Они светятся сами собою. А ткань, это — «лис».

— Лис? Немного же я узнал!

— Лис — это паук, он плетет почти невидимую есть.

— Но где же это находят? Как прядут эти нити?

— Очень просто: поляризованным светом, особыми машинами. И дэла не прикреплены сверху, а вделаны в петли между тонкими волокнами ткани.

— Вы назвали дэла кристаллами, но как же в таком случае они могут постоянно светиться, подобно нашим светлячкам?

— Конечно, время от времени их нужно опускать в лучевую ванну; после этого они опять светятся несколько дней.

— В лучевую ванну?

— Да, их подвергают действию сильного искусственного света. Свет разъединяет некоторые химические вещества кристаллов, а потом их постепенное соединение вызывает то свечение, которое вы видите.

— Итак, это то, что мы называем фосфоресценцией. А что это у вас за рукоделие?

Зэ ответила не сразу. В эту минуту она как раз была занята каким-то вычислением, относящимся к ее работе, и следила за секундной стрелкой комнатных часов.

Тут звякнула крышка телефона, и вслед за этим послышался голос Ла. Она спрашивала, могут ли «люди» сейчас принять нескольких гостей с острова.

— Я буду очень рад видеть этих господ, — сказал Зальтнер. — Мой друг в настоящий момент отсутствует, но я его сейчас вызову.

XII МЕЖПЛАНЕТНЫЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

Марсианское население острова было довольно многочисленно; оно состояло приблизительно из трехсот обитателей; среди них имелось около двадцати пяти женщин, детей же совсем не было. Образ жизни этой колонии не соответствовал привычкам марсиан на их собственной планете. Остров не заселялся семьями, колонисты представляли собой избранный отряд типа военных организаций, по образцу тех, которые снаряжались для выполнения особо важных общественных работ. Но и здесь считались с основной потребностью нумэ — с их стремлением к возможно большей индивидуальной независимости. Отдельные колонисты, сообразно своим личным наклонностям, объединялась в группы и соответственно этому выбирали себе жилище на острове. Каждая из таких групп управлялась одним из старших чиновников, который руководил порядком работ. Кроме того, в каждой группе была дама, заведовавшая общим хозяйством и наблюдавшая за распределением съестных припасов и за правильным действием автоматов, обслуживаемых поочередно всеми членами группы.

Уход за обоими гостями приняли на себя группы инженера Фру и врача Хиля, при которых в качестве сотрудниц состояли Ла и Зэ. Было естественно, что Грунте и Зальтнер общались преимущественно с членами именно этих групп. К ним, в качестве ежедневного гостя, присоединялся и директор колонии, Ра.

С остальными колонистами они до сих пор соприкасались только случайно.

Марсиане, пришедшие навестить исследователей, принадлежали к группе инженера Йо, которому Грунте и Зальтнер были особенно обязаны своим спасением. Само собою разумеется, что, тотчас после выздоровления, они не преминули засвидетельствовать ему свою глубокую благодарность.

Вместе с гостями появилась Ла. Она сразу подошла к Зальтнеру и с очаровательной улыбкой протянула ему руку через черту.

Но не успел еще Зальтнер вступить с нею в разговор, как Зэ уже отвела ее в сторону. В то время, как Йо беседовал с Зальтнером, между дамами происходил какой-то тихий, но очень оживленный разговор, после чего Зэ покинула комнату.

Йо поздоровался с Зальтнером со свойственной ему прямодушной, но, по марсианским понятиям, несколько грубой манерой, и представил своих спутников. Каждый из них приветствовал Зальтнера по марсианскому обычаю, приподняв левую руку и слетка раздвигая и сдвигая пальцы. Зальтнер проявил свою марсианскую воспитанность и отвечал таким же приветствием. Марсиане, со своей стороны, не желая уступить в вежливости Зальтнеру, поочередно по немецкому обычаю пожимали ему правую руку, не выказывая, как потешает их этот варварский обряд. При этом они всячески остерегались переступить черту, за которой начиналось действие земного тяготения.

По приглашению Зальтнера они заняли места у широкого стола, который тянулся во всю длину зала, предназначенного для многолюдных собраний, и одним концом своим заходил за черту. За этим краем стола обыкновенно сидели немцы.

— Чрезвычайно рад видеть господина бата снова здоровым, — сказал Йо. Не рассчитывал на это, когда мы извлекали вас из-под шара, К сожалению, не имел времени поболтать с вами. Охотно бы послушал о вашем полете.

— Я надеюсь, что еще не раз мы будем иметь возможность беседовать с вами, — сказал Зальтнер.

Боюсь, что нет, — возразил Йо. — Пришли проститься. Завтра отправляемся домой.

— Как? — с изумлением воскликнул Зальтнер.

Йо указал пальцем куда-то на пол и сказал: «Ну».

Зальтнер не сразу сообразил, что этим движением Йо обозначал направление к Марсу, потому что невольно он всегда представлял себе путь на Марс, как подъем к небу. Но Марс в то время находился под горизонтом, туда-то и показывал Йо.

— Вам следовало бы поехать с нами, — улыбаясь сказал он. — Ведь у нас на Марсе совсем не то, что здесь на этой тяжелой Земле, где даже за дверь приходится выходить с опаской.

— Благодарю вас, — возразил Зальтнер, — боюсь только, что на Марсе придется делать прыжки, от которых мне не поздоровится. Конечно, было бы чрезвычайно интересно познакомиться с вашей чудесной родиной, но считаете ли вы, что человек может там существовать?

— Конечно, может, сказал один из присутствующих марсиан, — и ему было бы там куда лучше, чем нам ни Земле. Я убежден, что вы бы скоро привыкли к меньшему тяготении и к разреженному воздуху. Неблагоприятность этих условий для вашего организма до известной степени компенсируется, вы должны знать, что воздух у нас содержит относительно больше кислорода, чем у вас на Земле. Таким образом разница атмосферных, условий обеих планет не так уж велика иначе чем же можно было бы объяснить такое огромное сходство между людьми и нумэ?

— Я чрезвычайно обязан вам за ваш комплимент, — ответил Зальтнер. — Но, к сожалению, наша экспедиция не приноровлена к такому далекому полету, и нам прежде всего следует подумать о том, как бы вернуться домой.

— Вы, вероятно, почувствуете себя здесь одиноко, — вставила Ла.

— Как? — с удивлением воскликнул Зальтнер. — И вы тоже покидаете нас?

— Еще не завтра, но в ближайшие… Я лучше переведу вам это на ваши земные дни, — но в ближайшие четырнадцать дней мы почти все покинем Землю.

— Я в первый раз об этом слышу!

— Но ведь мы вообще еще ни слова не говорили о будущем…

— Правда, настоящее было слишком прекрасно и богато…

— Не унывайте же! Ведь само собою понятно, что никто из нас, кроме сторожей, не может оставаться здесь зимою.

— Каких сторожей?

— Мы ожидаем их с Марса со следующим кораблем, — сказал Йо. — Это следующая смена; их двенадцать мужчин, они здесь перезимуют и будут охранять остров. Зимою мы не можем продолжать своих работ, а отапливать весь остров было бы слишком убыточно.

— А летом вы снова вернетесь сюда?

— Или мы, или другие.

— И я надеюсь, что вы проведете полярную ночь не здесь на острове, а у нас. В это время в той части Марса где мы живем, как раз наступает великолепное позднее лето. А когда солнце снова взойдет над северным полюсом, вы уедете с Марса и опять вернетесь сюда. На Земле в это время будет май. Это лучшая пора на полюсе; и тогда, я думаю, вы уже будете в состоянии захватить своих марсианских друзей к себе на родину. Но вам нет надобности уже сейчас уезжать вместе с Йо; мы покинем Землю лишь с последним кораблем.

Так говорила Зальтнеру Ла; и когда она при этом с такой приветливостью смотрела на него, ему казалось, что иначе и не может быть, что он не может не ехать на Марс вместе с нею. Но что сказал бы на это Грунте?

Во всяком случае, ни Грунте, ни Зальтнер до сих пор еще не говорили с марсианами о своем ближайшем будущем. Причиной тому были разные случайные обстоятельства. Но главная причина, в которой немцы не отдавали себе отчета, заключалась в том, что марсиане до сих пор умышленно избегали высказываться по этому вопросу Они сами еще не приняли никакого решения.

На первую световую телеграмму, сообщавшую о прибытии людей, центральное правительство Марсианских Штатов ответило распоряжением — прежде всего за чужестранцами наблюдать, все, что возможно, от них выведать и затем обо всем подробно донести. Этот доклад был недавно отправлен, но ответ еще не был получен. Поэтому марсиане избегали всякого намека на дальнейшую судьбу своих гостей, и всякая попытка Грунте или Зальтнера выяснить что-либо в этом направлении или высказать какое-нибудь пожелание неизменно встречала уклончивый ответ. А если уж марсиане не желали какого-либо разговора, то вовлечь их в него было совершенно невозможно. Легкость, с которой они руководили человеческими мыслями, и превосходство их воли были так огромны, что люди покорялись им, сами того не замечая.

К тому же Грунте и Зальтнер были так поглощены изучением всего окружающего их на острове, что друг с другом успевали лишь бегло касаться планов о продолжении своего путешествия. Правда, они решили в ближайшие же дни окончательно сговориться и при удобном случае сообщить свои пожелания марсианам, но до сих пор это как-то не удавалось. Грунте полагал, что, в случае согласия марсиан, можно будет без особых затруднении в любой момент покинуть остров. После предварительного осмотра шара, Грунте был убежден, что восстановить его будет сравнительно легко. Большая часть их снаряжения уцелела и, между прочим, запасные резервуары со сжатым водородом. Правда, его не хватит для наполнения шара, но Грунте надеялся, что марсиане снабдят его средствами для выработки достаточного количества газа. Изучая остров, Грунте увидел, что марсиане располагают таким огромным количеством электрической энергии, что, пользуясь ею, без труда можно будет добыть водород из морской воды. Если в помощи будет отказано, Грунте решил соответственно уменьшить шар и, захватив только самое необходимое, пуститься в обратный путь с имеющимся запасом газа.

В библиотеке марсиан он нашел записи метеорологических наблюдений, произведенных в течение нескольких лет на северном полюсе. На основании этих данных он заключил, что обычно в ноябре устанавливаются ветры, дующие по направлению к Европе, и что раньше этого срока расчитывать на попутный ветер не приходится. Сообразуясь с этим, Грунте должен был решить, довериться ли ему ненадежным атмосферным условиям теперь, незадолго до наступления полярной ночи, или же отважиться на полет во время полярной ночи, но при попутном ветре. Последнее казалось ему более разумным, так как при благоприятном ветре можно было всего в несколько дней достигнуть населенных местностей.

Всеми возникающими у него соображениями Грунте мимоходом делился с Зальтнером, но тот, считая, что время выполнения их плана еще не наступило, пока не очень задумывался над этим. Он весь был поглощен настоящим, и теперь только слова Ла поставили его лицом к липу перед вопросом, что будет, когда почти все марсиане покинут остров? И вместе с тем в данный момент ему казалось почти невозможным такое внезапное расставание со своими гостеприимными хозяевами, которых он искренно почитал, и в особенности с Ла и с Зэ. Планы Грунте мгновенно пронеслись в его памяти; он почувствовал, что не имеет права связывать себя обещанием и в замешательстве медлил с ответом, в то время, как марсиане поддерживали приглашение Ла всевозможными соблазнительными описаниями.

К счастью, в это время в комнату вошел Грунте, и церемония взаимных приветствий возобновилась. Одна Ла, на которую Грунте упорно избегал смотреть, должна была удовольствоваться чопорным марсианским приветствием. Она, смеясь, переглянулась с Зальтнером, и ее взгляд, казалось, говорил: «А все-таки мы возьмем его с собою».

Грунте только что по дороге узнал от Хиля, что завтра отбывает корабль на Марс.

— Сколько же нумэ нас покидают? — спросил он.

— Пятьдесят три и среди них пять дам, — ответил Йо.

— Но тогда это, должно быть, большой корабль? Если я не ошибаюсь, даже самые большие ваши корабли вмещают немногим больше.

— Совершенно верно. Мы можем как следует оборудовать корабли, расчитанные не более, чем на шестьдесят пассажиров; иначе создаются условия слишком неблагоприятные для действия направляющих снарядов[1]. Но «Комета» отличный корабль и свободно вмещает шестьдесят пассажиров; таким образом, вам может быть предоставлено удобнее место, и я был бы очень рад, если бы вы поехали с нами.

- Вы являетесь начальником этого корабля? — спросил Грунте.

— Да, я имею честь управлять «Кометой», отправляющейся на южную станцию Марса. На этом корабле вы будете в большей безопасности в мировом пространстве, чем вы были в земной атмосфере на вашем шаре. Итак, решено вы едете?

— Об этом не может быть и речи, — улыбаясь сказал Грунте. — Но я охотно бы проводил вас до кольцевой станции, чтобы осмотреть корабль и присутствовать при его отбытии.

— А сколько времени вы расчитываете быть в пути? — спросил Зальтнер.

— Смотря по обстоятельствам. При благоприятном положении планет эту поездку можно совершить в тридцать земных дней, а может быть и скорее, отвечал Йо.

В это время в комнату вошли новые гости, желавшие еще раз, до своего отъезда на Марс, посмотреть на людей, чтобы по возвращении на родину было что порассказать об обитателях Земли. Некоторые из пришедших раньше поднялись и стали прощаться. Йо тоже встал.

— А все-таки, — сказал он, — жалко, что вы отказываетесь отправиться со мною на Марс. Но завтра перед отъездом мы еще увидимся на кольцевой станции.

— А на Марсе мы все скоро опять встретимся, — добавила Ла. — Кто знает, — сказала она поддразнивая Йо, — не перегоним-ли мы вас на «Метеоре» и не окажемся ли дома раньше вас? «Метеором», вероятно, будет управлять Осс.

— Плохо же вы знаете старика Ио, — смеясь отвечал тот. — Не для того я целых двадцать пять лет ездил взад и вперед между Марсом и Землею, чтобы дать себя обогнать какому-то ветрогону!

Вот именно потому, что вы были таким хорошим учителем, и неудивительно, что Осс так хорошо знает свое дело.

— Да, да, он, действительно, молодец, — сказал Йо, ласково поглаживай Ла по голове. — Но что это теперь доказывает? Да, Осс отличный техник, блестящий абарист; все это верно, но для того, чтобы совершить этот переезд, — для этого теперь не много нужно, этому всякий может научиться. Да, милая моя, вас и на свете не было, когда я еще учеником совершал свой первый полет! Вот это было дело; тогда еще не было внешней земной станции, откуда всегда можно видеть Марс и сноситься с ним телеграммами. Тогда мы переживали такое, о чем ваше юное поколение и понятия не имеет.

— Расскажите, — попросила Ла, — не уходите, Йо; вы должны нам что-нибудь рассказать. Вы ведь давно нам обещали. Садитесь, пусть баты тоже послушают.

XIII ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ЮЖНОМ ПОЛЮСЕ

Грунте и Зальтнер были заняты беседой с марсианами. На этот раз их подробно распрашивали об устройстве жизни на Земле. Грунте указал им на карте страны, населенные различными расами, и границы наиболее значительных государств. Марсиан очень удивило, что на Земле существуют большие области, совсем или почти неиследованные людьми, и что обитатели этих областей не имеют никакого влияния на историю всего человечества. Хотя и на Марсе наблюдается большое различие в развитии отдельных граждан и племен, но совершенно нецивилизованных местностей там вообще не встречается. Грунте спросил, сколько жителей насчитывается на Марсе, и, к своему удивлению, узнал, что число их достигает трех тысяч трехсот миллионов.

Значит, их было вдвое больше, чем людей, хотя поверхность Марса вчетверо меньше поверхности Земли.

— В таком случае мы можем уступить вам часть нашего населения, пошутил один из марсиан.

— Вам было бы слишком тяжело на Земле, возразил Зальтнер, которому это марсианское вторжение казалось крайне опасным. Лучше уж мы к вам приедем.

— Но сначала научитесь как следует балансировать, неожиданно прозвучал чей-то голос. — Погодите-ка, я сейчас посмотрю, как вы это делаете.

Это был голос Зэ. Как раз в эту минуту она открыла крышку телефона и услышала слова Зальтнера.

Вслед за этим Зэ появилась в дверях. Чтобы доказать свою ловкость, Зальтнер осторожно пошел к ней навстречу, перешагнув за «черту». Зэ весело рассмеялась и воскликнула, протягивая ему руку.

— Да вы молодец! Вы сделали большие успехи.

Зальтнер схватил протянутую руку и нагнулся, чтобы поднести ее к губам. Этот жест удался весьма недурно, но когда Зальтнер хотел выпрямиться, это произошло так стремительно, что он чуть было не упал навзничь. Увидя, что он сам над собою потешается, марсиане позволили себе тоже посмеяться над осторожностью его движений и стали просить, чтобы он показал им свою силу, о которой они наслышались. Он подхватил двух марсиан и без всякого напряжения поднял их на воздух. Но тут Ла обернулась к нему и с шутливой угрозой сказала:

— Зачем вы переступили черту?

Зальтнер, не выпуская марсиан, проворно отскочил назад. Но как только он вернулся за черту, ноша стала слишком тяжела для него, и ему пришлось не очень-то бережно опустить марсиан на пол.

Он еще не кончил извиняться, когда Ла воскликнула:

— Садитесь же скорее к столу! Йо расскажет нам к своем первом полете на Землю. Просим, просим!

Йо не мог устоять против общего натиска. И на Марсе старые моряки мастера рассказывать всякие были и небылицы. Он сел во главе стола. Зэ и Ла поместились у самой «черты» около немцев.

— Было мне тогда семнадцать лет, начал свой рассказ Йо.

— Марсианских лет, — тихо пояснила Ла.

— Я только что закончил техническое образование и представился капитану Аллю. Он на корабле «Ба», команда которого состояла из двадцати четырех марсиан, отправился на Землю. Он, собственно говоря, не хотел брать меня с собой, слишком уж я был молод; но так как в последнюю минуту кто-то из экипажа не явился, а других охотников не оказалось, меня все-таки взяли. Пять месяцев мы были в пути и маневрировали настолько удачно, что нам удалось приблизиться к Земле как раз над южным ее полюсом. Там, под нами, было лето, но вокруг полюса все было покрыто густыми облаками. Нам видна была только белая, сверкающая на солнце облачная поверхность, и там, где она исчезала в тени, красноватыми полосами мерцало южное сияние. Мы начали спускаться и, когда достаточно приблизились к Земле, уменьшили свой вес настолько, что могли плавать в земной атмосфере, подобно воздушному шару. Потом мы прошли сквозь облака и достигли Земли вполне благополучно, если не считать, что нам пришлось немного отклониться и спуститься в нескольких километрах от полюса. Как вы знаете, на южном полюсе совсем не так хорошо, как здесь. Огромный ледяной материк; на несколько тысяч километров тянется плоскогорье, как у нас здесь, по соседству, в этой стране… да как же она называется?

— Гренландия.

— Так! И вот нам предстояло доставить корабль к самому полюсу, потому что нужно было выгрузить тяжелое маховое колесо, привезенное нами для сооружения станции. Поэтому-то Алля так раздражало, что мы отклонились от полюса. Но та же помеха, которая заставила нас изменить направление спуска, препятствовала нам и теперь в достижении нашей цели. Этой помехой был ветер. Вы уже знаете, что в атмосфере Земли наш корабль мог действовать только, как воздушный шар. Мы могли делаться легче воздуха, но не в силах были бороться с его течениями. А что важнее всего, наши стеллитовые корабли вообще не приспособлены к большому давлению земной атмосферы и не выносят ее сопротивления в тех случаях, когда мы летим не по ветру. Стеллит очень крепок в холоде мирового пространства, но в тепле и влажности воздуха быстро утрачивает свою прочность. Кроме того, находясь внутри шара, мы герметически отделены от внешней, окружающей его среды и совершенно бессильны как либо действовать в ней. Техника нашего марсианского воздухоплавания по многим причинам не применима на Земле. Таким образом, вам не должно казаться удивительным, что мы, в земной атмосфере, до сих пор остерегались подвергать наши летательные аппараты тем неведомым опасностям, которые могли бы пресечь нам возможность вернуться. Однако нами уже сделаны довольно удачные опыты сооружения диабарических кораблей с отверстиями, и единственное, чего нам, собственно говоря, еще не удалось достигнуть, это — выработки достаточно прочного материала для такого типа аппаратов. Но и это затруднение скоро будет устранено, и тогда мы отправимся к вам…

— Итак, вернемся к рассказу. Так или иначе, мы должны были попасть на полюс. А так как надеяться было не на что, потому что погода не улучшалась, — т.е. хотя небо и было ясно, но с полюса шло сильное воздушное течение, — то Алль решил, не откладывая, сделать попытку добраться до полюса. У нас был большой запас каната, сплетенного из лиса. Мы протянули этот канат от корабля до самого полюса; с помощью якоря основательно прикрепили его там и начали притягивать корабль, работая подъемным воротом. Тяжесть корабля была уменьшена настолько, что он поднялся на высоту, на которой ему не угрожала опасность наткнуться на льдины. Волочить его мы не решались, — к этому наши стеллитовые шары не приспособлены.

— Работа, разумеется, шла очень медленно, но за двадцать четыре часа мы все-таки продвинулись на один километр. К сожалению, ветер крепчал и становился все резче. Каждый порыв казался нам угрожающим, потому что оболочка шара заметно гнулась в том месте, где был прикреплен канат; поэтому Алль счел нужным окружить весь шар сеткой. Что это был за чудовищный труд в условиях земной атмосферы обтягивать канатом шар высотою в пятнадцать метров! До сих пор не могу понять, как никто из нас не погиб при этом… На третий день, смертельно усталые, мы снова вернулись к подъемному вороту. Нужных машин, к сожалению, у нас не было, и нам приходилось действовать собственными силами. На пятый день мы продвинулись еще на один километр. Мы работали группами, по четыре работника в каждой, и сменялись ежечасно. Каждая смена, отработав, возвращалась на корабль, так как нам было легче совершать путь от корабля к полюсу и обратно, чем беспрерывно оставаться в условиях земного тяготения. Впрочем, для обратного пути мы пользовались парусными санями, и для нас было величайшей радостью ехать с таким удобством, предвкушая близкий отдых… И вот, однажды, уселся я сосвоими товарищами в сани; через две минуты мы уже и на полупути к кораблю, который парил надо льдом на высоте не более десяти метров. Веревочная лестница свисала из люка до самой Земли; еще две минуты, — и мы будем отдыхать на своих висячих койках.

Вдруг вдали показывается что-то желтовато-белое. На нас направляются два больших четвероногих зверя, каких мы еще никогда не видывали. Это были белые медведи, как вы их называете; но в ту пору мы еще не знали, каково невооруженному попасться им навстречу. Оружия у нас вообще не было; были только длинные, с железными наконечниками, палки, которыми мы направляли бег саней. До сих пор нам на этой пустынной Земле изредка попадались птицы, но зверей видеть не доводилось. О хищных животных, опасных для нумэ, мы вообще знали только из преданий тех отдаленных времен, когда такие хищники яко бы водились на Марсе. Но когда звери, едва завидев наши сани, рысцой направились на нас, стало все-таки жутко. Единственное, что мы могли сделать, — это ускорить движение саней, отталкиваясь копьями; но и в этом главную роль приходилось предоставить ветру. Если бы ветер на мгновение затих, медведи неминуемо перерезали бы нам путь. Положение было роковое, но мы не сознавали всей его опасности, так как надеялись, что сможем палками отогнать зверей. Мы были на расстоянии каких-нибудь ста метров от веревочной лестницы, и с корабля нас уже заметили. Сам Алль с двумя товарищами — больше троих в люке не помещалось — стоял наготове с оружием в руках. Стрелять они однако не решались, потому что шар на длинном канате сильно качало, а медведи так близко подошли к саням, что заряд мог бы попасть в нас. Верный прицел был невозможен; к тому же у нас не хватало опыта, и мы не знали, какому отклонению подвергнутся наши пули под влиянием сопротивления воздуха и земного тяготения. В то время телелит для оружия еще не употреблялся.

— Я управлял санями. Товарищи крикнули мне, чтобы я правил прямо к веревочной лестнице и постарался на всем ходу уцепиться за нее. Ведь мы не могли уменьшить нашей скорости; надо было дорожить каждой секундой. По тут сани натолкнулись на какое-то препятствие и слегка подались в сторону. Я боялся, что не дотянусь до лестницы, и поэтому с такой силой вонзил острие палки в лед, что ее вырвало у меня из рук. Мы промчались мимо лестницы. Тут над нами прожужжала пуля, и один из медведей упал, обливаясь кровью. Наш неожиданный поворот дал Аллю возможность выстрелить. Но другой медведь вплотную подошел к саням. К несчастью двое из моих товарищем имели неосторожность ударить его копьями. Медведь был ранен; но одним ударом лапы он вышиб несчастного Тама из саней, подхватил его и уволок.

— Между тем Алль с вооруженным отрядом спустился по лестнице, а нам удалось остановить сани. Медведь так быстро убегал со своей добычей, что настигнуть его было невозможно, — ведь вы знаете, с каким трудом мы передвигаемся на Земле. Стрелять же Алль не решался из-за Тама. Правда, пуля могла бы не задеть Тама, но он все равно погиб бы, если бы медведь не был убит наповал.

Мы были в большом замешательстве. Напрасно старались мы криками устрашить медведя; он продолжал бежать, не оглядываясь, и расстояние, разделяющее нас, быстро увеличивалось. «Мы не можем его остановить, но следовать за ним мы обязаны», воскликнул Алль. «Я сам отправлюсь туда и возьму с собою двух провожатых. Остальные — марш на корабль»!

— Теперь стало ясно, что медведь направляется к месту наших работ на полюсе. Товарищи, оставшиеся там, уже заметили надвигающуюся опасность. Они прервали работу и, по-видимому, совещались, что им делать: довериться-ли саням, или же спасаться на подмостках, выстроенных над подъемным воротом. Так как медведь приближался очень быстро, им пришлось выбрать последнее. Они тоже тщетно старались запугать медведя криками и шумом.

— Когда Алль увидел, куда направляется медведь, он велел своим спутникам захватить запасные ружья, чтобы по мере возможности вооружить работающих на полюсе. Алль не прошел и половины пути, когда медведь уже был у подъемного ворота. Тем временем все мы, за исключением Алля и его спутников, вернулись на корабль и оттуда следили за ходом событий. Нумэ, спасавшиеся на подмостках, очевидно, раздражали медведя. Он бросил Тама, сел на задние лапы, а передними стал колотить по подъемному вороту, точно желая опрокинуть его.

— Как только Алль заметил, что медведь уже отошел от Тама, он стал прицеливаться, хотя их разделяло расстояние около пятисот метров. Он еще медлил, выжидал более удобного положения. Но тут ему показалось, что медведь собирается отойти от ворота и снова вернуться к своей добыче.

— Алль выстрелил.

— Прошло мгновение, — и мы увидели, как медведь рухнул. Больше ничего уж мы не увидели. Вслед за этим мы получили такой сильный толчек, что все повалились друг на друга. Когда мы вскочили на ноги, оказалось, что корабль поднялся по крайней мере на пятьдесят метров и с огромной скоростью уносится ветром. По всей вероятности, пуля пробила тонкий канат, а напор ветра окончательно разорвал его. Командование принял на себя старший штурман, но сделать что-либо было очень трудно. «Спустить якоря»!

— Корабль скользил в ужасающей близости от ледяных громад. Мы сознавали, что, если якоря не скоро заберут, мы никогда уже не свидимся со своими товарищами. Но якоря, не забирая, плясали по совершенно гладкой и твердой ледяной поверхности. К счастью, отличную службу сослужил нам длинный канат, тот самый, которым мы притягивали наш корабль к полюсу. Длина его достигала тысячи метров, и теперь, волочась за нами, он заменял нам гайдроп. Мы все время ждали, что вот-вот минуем ледяную равнину и окажемся над расщелинами, в которых может застрять наш канат. Но, к сожалению, ветер все усиливался и разрастался в бурю. Судя по карте, мы скоро уже должны были достигнуть того места, где ледяное поле крутым обрывом спускается к морю. Но этому обрыву, конечно, должны были предшествовать большие расщелины, и на них-то мы и возлагали все наши надежды.

Почти целый час нас бешено несло туда; уже вдали показалось море, наконец-то мы над расщелинами! Но запутается ли в них канат? Якорями мы уже не могли пользоваться, так как поверхность льда стала теперь такой неровной, что нам пришлось подняться выше, чтобы не разбиться о выступы, а якорные канаты были слишком коротки. Но вот, наконец, мы почувствовали сильный толчок; нас пошатнуло канат натянулся, — мы остановились. Но что же это? Сверху налетает на нас ужасный порыв бури. Так как мы уже не можем лететь по ветру, нас гонит вниз. Корабль ударяется о Землю и снова поднимается… Еще такой толчок, — и мы погибли! Только подъем может нас спасти. Мы уменьшаем вес корабля и поднимаемся. Но оттого ли, что подъем был слишком резок, оттого ли, что при неожиданном повороте канат высвободился из трещины, он подался. Ничто уже не удерживало нас, и мы со страшной быстротой устремились ввысь. Канат снова свободно повис, и мы опять оказались во власти бури. Мы пронеслись над крутой стеной глетчера, и под нами забушевало разъяренное, покрытое льдинами, море.

— Нам ничего другого не оставалось, как продолжать подъем и спасаться в более высоких слоях атмосферы. Наша карта указывала, что нам предстоит пролететь над широкой морской бухтой, по ту сторону которой возвышаются огнедышащие горы. На горизонте уже виднелись облака их дыма. Мы продолжали лететь прямо на север как раз по меридиану, проходящему через большой остров, названный вами, как я узнал из вашей карты, Новой Зеландией. О спуске не могло быть и речи; нужно было подниматься. Но для этого мы должны были выполнить трудную работу… О ней я неохотно вспоминаю! — Нужно было освободиться от сетки, окружавшей наш шар, и от длинного каната, так как они препятствовали бы нашему движению в пространстве, — ведь мы не можем сделать диабаричным то, что находится вне шара… Я был самый младший; мне пришлось, вися в нижнем люке, рубить канат. Потом наверху распускались узлы сети, и я должен был стягивать веревки книзу… Да вдобавок на этой высоте царил такой холод, что замерзала ртуть. К счастью, лисовые канаты сохраняют свою гибкость, — иначе эта работа была бы неосуществима… До сих пор еще удивляюсь, как это я не упал, — ведь мне пришлось работать, преодолевая земное тяготение.

— Наконец, и эта задача была выполнена. Люки были закрыты, и мы вышли из земной атмосферы.

XIV МЕЖДУ ЗЕМЛЕЮ И МАРСОМ

Йо на мгновение призадумался, а потом продолжал рассказ.

— Что могли мы предпринять? После непродолжительного отдыха, старший штурман — звали его Митт, тот самый, который позднее совершил знаменитый полет вокруг Юпитера — созвал нас на совещание. Попытаться ли нам еще раз достигнуть земной оси и вернуться на полюс? Бросить ли оставшихся там на произвол судьбы и пуститься в обратный путь на Марс? Мы потеряли честь экипажа и нашего капитана. Было вполне естественно, что нам хотелось вернуться к ним; но это было не легко. Вторичная высадка и вторичная отправка с Земли потребовали бы такой затраты энергии, а главное — такого расхода направляющих снарядов, что после этого возможность нашего возвращения на Марс стала бы вообще сомнительной. Несмотря на это, решено было все-таки вернуться на Землю, так как вычисления Митта показали, что при благоприятных условиях мы, в конце концов, сможем с этим справиться. Если б мы вернулись на Марс и оттуда тотчас же был отправлен на Землю вновь снаряженный корабль, то и тогда помощь оставшимся была бы оказана не ранее, чем будущей весной. А в том, что они не смогут вынести полярной зимы, не было никакого сомнения.

— Однако, после тщательного осмотра корабля, к великому нашему ужасу, оказалось, что давление ветра при стоянке на якоре и удар, полученный шаром, значительно изменили форму его внешней оболочки и она требует основательной починки. Пока это не будет сделано, мы не сможем утяжелять шар и вообще не сможем маневрировать. Было ясно, что эта починка отнимет у нас несколько дней и что все эти дни нам придется оставаться на нашем прямолинейном пути, по которому мы будем отдаляться от Земли на расстояния, пропорциональные квадрату времени.

— Но все, казалось, было против нас в этом путешествии. Нас ожидала новая неудача. Земная луна приближалась к тому положению, при котором на Земле наступало полнолуние. На наше несчастье, мы отдалялись от Земли как раз по направлению к луне. Это было бы для нас почти безразлично, если б мы могли в тот же день осуществить свое решение вернуться на Землю. Но мы расчитывали двинуться в путь лишь по истечении третьего дня, и тогда, подвергаясь силе тяготения, мы неминуемо должны были попасть в область притяжения луны, а не Земли. Поэтому, если бы не удалось закончить починку до срока, нам предстояло одно из двух: либо на авось расточать направляющие снаряды, исключительно для уменьшения скорости, либо унестись очень далеко от Земли и тем самым надолго отсрочить свое возвращение туда. А кто знает, застали бы мы тогда своих товарищей в живых?

— Итак, мы с лихорадочной поспешностью работали над восстановлением нашего корабля, чтобы как можно скорее произвести правильный направляющий выстрел. И, действительно, на третий день мы этого достигли. Это было более, чем кстати потому, что через несколько часов нам бы уже пришлось бороться с влиянием луны.

— Теперь мы еще могли рискнуть подвергнуться силе тяготения, и для того, чтобы содействовать притяжению Земли, нам достаточно было выпустить один корректирующий снаряд.

— Диабаричность была уменьшена. С величайшим напряжением ждали мы результатов дальнейших наблюдений Митта. Если б в его предварительные вычисления вкралась хотя бы малейшая ошибка, мы могли бы упасть не на Землю, а на луну. Она еще стояла над нами, блестящим диском закрывая значительную часть неба, так как отсюда ее диаметр казался в двадцать шесть раз больше, чем с Земли. Все особенности лунной поверхности были отчетливо видны. Как на ладони, лежали перед нами исполинские кратеры. Обширные области лавы, прорезанные густо-черными тенями широких трещин, ослепительно сверкали в солнечном свете. Под нами, освещенная мерцающим сиянием луны, парила Земля, тусклый диск которой уже казался значительно меньшим, чем диск луны; лишь узкий серп Земли был озарен солнечными лучами. Когда мы отворачивались от солнца, стоявшего вблизи Земли, повсюду в густой черноте неба сверкало яркое великолепие звезд. Это было величественное зрелище, но нам было не до него. Мы напряженно ждали, что, вот-вот, наш шар начнет вращаться, и пол у нас под ногами повернется в сторону луны; это было бы признаком того, что мы уже во власти луны, а не Земли. Пока еще преобладало притяжение Земли, но оно было так ослаблено притяжением луны, что мы почти не чувствовали, уносимся ли мы вниз; мы были точно в абарическом поле. Тревога о покинутых товарищах держала нас в постоянном напряжении. Нам то и дело казалось, что окружающие нас предметы поднимаются и что шар начинает вращаться. Но луна все еще парила над нами.

— Наконец, Митт закончил свои наблюдения. «Нам удастся пройти мимо луны», сказал он. «Мы опускаемся». Все с облегчением вздохнули.

— Не прошло и четверти часа, как притяжение Земли снова ощутимым. Показания приборов подтверждали, что мы опять приближаемся к Земле. Теперь, при регулировании нашего падения на Землю, все зависело от правильности направляющего выстрела. Правда, можно было и подождать до тех пор, пока мы еще больше приблизимся к Земле, но чем раньше произведен был бы выстрел, тем меньше энергии нам пришлось бы затратить. Ведь при ускорении нашего падения потребовалось бы соразмерное возрастание силы, изменяющей наше направление.

С величайшей тщательностью был выбран снаряд. Корабль был приведен в то положение, которое требовалось, согласно сделанным вычислениям, и, благодаря соединению с хронометром, выстрел произошел как раз в нужный момент. Отдача была слаба, и нас лишь слегка качнуло. Потом в несколько минут мы наспех закончили все очередные дела и, смертельно усталые, едва добрались до коек. Это была минута отдыха за все эти трудные дни.

— Несколько часов спал я крепким сном, как вдруг сон мой был прерван шумом тревожных голосов. Я поспешил во внешнюю каюту, и первое, что бросилось мне в глаза, был измененный облик луны. Она уменьшилась, следовательно мы отдалялись от нее; это меня успокоило. Но ее освещенная часть как будто сплющилась, т. е. мы видели часть неосвещенной стороны лунного шара, которая, по моему мнению, была больше, чем ей следовало быть, если бы на нее смотрели, приближаясь к Земле. Я устремился в нижнюю каюту и тут заметил, что и Земля значительно уменьшилась. Значит, мы удалялась от обеих планет и к тому же, как это скоро обнаружилось, мы двигались по почти круглому эллипсу, плоскость которого была перпендикулярна земной орбите.

— Как могло это случиться, — до сих пор остается невыясненным. Мы не заметили этого раньше потому, что часовой заснул от переутомления. Иначе он, конечно, очень скоро должен был бы по стрелке прибора обнаружить неправильность нашего полета, и дело можно было бы исправить вторичным направляющим выстрелом. Но теперь расстояние, отделяющее нас от Земли, настолько увеличилось, что нам, для того, чтобы достигнуть ее, пришлось бы лететь почти в обратном направлении. А это, при скудном запасе снарядов было для нас невозможно.

— Многие из вас, вероятно, знают, что по возвращении на Марс, Митт за эту ошибку был привлечен к ответственности. Но его не могли уличить в недосмотре и поэтому оправдали. Все его вычисления были тщательнейшим образом проверены. Для странного случая, происшедшего с нами, оставалось только два объяснения. Возможно, что, покидая земную атмосферу, мы, вследствие несовершенства оборудования нашего корабля, допустили ошибку при первом определении нашего местонахождения, и эта ошибка отразилась на вычислениях направления или скорости. В таком случае и направляющий выстрел был не верен. Возможно также, допустив, что все наши наблюдения были правильны, объяснить все происшедшее следующей гипотезой: в то время, как часовой спал, мы, сами того не зная, могли быть отклонены неизвестным космическим телом, оставшимся для нас незаметным, несмотря на свою величину потому, что оно скрывалось в тени земного шара.

— Так или иначе, на Землю мы вернуться уже не могли. Вы можете себе представить, как мы были удручены. И еще больше приуныли мы, когда узнали, как обстоит дело с нашим возвращением на Марс.

Если бы мы продолжали путь в том же направлении, то через полгода мы снова настолько приблизились бы к земному шару, что смогли бы спуститься на Землю. Но тогда мы бы попали на южный полюс как раз во время зимы и наверное бы там погибли. К несчастью, обычный путь на Марс был прегражден большой кометой, с областью притяжения которой мы должны были считаться. А другой путь — вы должны принять во внимание, что в ту пору мы не могли так часто и произвольно, как теперь, менять направление и скорость полета — а другой путь, говорю я, проходил слишком близко от астероидов, и это путешествие было бы для нас так же опасно, как плавание по морю среди неведомых подводных скал. Хотя и тогда мы уже знали около двух тысяч таких мелких планет, но кроме них существовало неисчислимое множество столь милых, что мы никогда их не видели, и даже таких, которые были меньше нашего шара; однако, при столкновении с любой из них мы разбились бы вдребезги. Да к тому же и этот путь был бы так длителен, что вряд ли нам хватило бы наших съестных припасов. Все прочие пути были еще длиннее, и поэтому о них не приходилось и думать. Нужно отметить, что Марс находился за солнцем, так как со времени нашего отъезда с родины прошло уже полгода.

— Митт сообщил нам результат сделанных им выкладок и потом удалившись в свою каюту, снова продолжал вычисления. Все мы молча, предавались своим думам и старались свыкнуться с мыслью, что никогда уже не вернемся на милую родину. Наконец, кто-то высказался, что следовало бы продолжать путь все в том же направлении, постараться через полгода добраться до Земли, но высадиться не на южном, а на северном ее полюсе. Так как на северном полюсе к этому времени будет лето, мы наверно, встретим какой-нибудь марсианский корабль, который снабдит нас всеми нужными припасами для того, чтобы мы могли вернуться на южный полюс, когда там наступит лето. Разумеется, мы должны были отказаться от надежды спасти наших товарищей, но все-таки таким образом мы смогли обеспечить наше возвращение на Марс даже в том случае, если бы на полюсе мы и не застали ни одного из наших кораблей. Ведь там мы могли выждать наступления благоприятных условий для обратного пути и, несомненно, нашли бы в складах кое-какие припасы. Этот план встретил всеобщее одобрение; но только что мы собрались позвать капитана, чтобы поделиться с ним нашими соображениями, как сам он явился к нам и, сверкая глазами, воскликнул:

«Друзья! Хотите быть через шестьдесят дней на Марсе»?

— Все мы вскочили с мест и окружили его. Всем нам хотелось поскорее узнать, в чем дело. И вот…

Йо прервал рассказ и взглянул на часы. — Ай-ай-ай! — воскликнул он, поздненько! Надо поскорее кончать.

— Продолжайте, продолжайте, пожалуйста! Не надо торопиться!

— Итак, в двух словах! — Митту пришла в голову отважная мысль: он предлагал новый путь на Марс — вкось над Земной орбитой, по гиперболе, перигелий которой расположен близко к солнцу. Он вкратце нам все это объяснил. Во всяком случае для этого нам пришлось бы не жалеть имеющегося у нас запаса снарядов и не расходовать их все до единого. Этот план был сопряжен с большой опасностью, и поэтому-то Митт не хотел действовать без нашего согласия. Дело в том, что мы подошли бы к солнцу так близко, как никто еще не подходил до нас, и было неизвестно, сможем ли мы вынести силу солнечных лучей.

— Наш план высадки на северном полюсе Земли показался Митту также достойным внимания, и долго обсуждали мы со всех сторон, который из двух планов нам выбрать.

— Но вы же знаете, что в сердце каждого истинного летчика таится страсть к неизведанным опасностям, если они хоть сколько-нибудь сулят ему удачу. К тому же в течение этого лета мы все равно не могли уже помочь нашим товарищам, а потому решено было принять отважный план Митта.

— Судьба была к нам милостива, и мы благополучно вернулись домой… Но тех двух дней, когда мы неслись так близко от солнца, я не хотел бы снова пережить. Многое я испытал, но в таком пекле никогда не был. Стеллитовая оболочка шара не расплавилась только потому, что мы заботились о беспрерывном ее вращении; благодаря этому каждая накаленная часть успевала остывать в те промежутки, когда шар не был обращен к солнцу…

— Сам не знаю, отчего, но эти воспоминания всегда вызывают у меня неистовую жажду!

При этих словах Йо с наслаждением глотнул марсианского напитка и поднялся с места.

— Как жаль, что завтра вы уже уезжаете, — сказала ему Ла. — Вы должны еще рассказать нам о том, что вы пережили, когда были так близко от солнца.

— Согласен. Но об этом можно рассказывать только в сильную стужу.

— А что же сталось с Аллем? Так ничего о нем и не узнали? — спросил Грунте.

— Ничего! При неоднократных посещениях южного полюса никаких следов обнаружить но удалось… А теперь, до свидания! До завтрашнего утра!

Йо пожал руки немцам, и все марсиане последовали его примеру. Вслед за этим они удалились. Только Ла и Зэ задержались еще на несколько минут и уговаривали своих гостей не пускаться зимою в обратный путь на родину, а отправиться вместе с ними на Марс.

— Надеюсь, что Йо не слишком вас запугал своим рассказом, — улыбаясь, сказала Ла. — Теперь мы захватим с собою столько направляющих снарядов, что сможем преодолеть какие угодно препятствия. Ведь опасность прежних полетов заключалась в том, что при высадках приходилось спускать корабль непосредственно на Землю я производить отправку так же непосредственно с земной поверхности; теперь же на обеих планетах у нас имеются внеатмосферные станции.

— Опасности пути не удержали бы нас, — серьезно заметил Грунте. — Ведь мы надеемся со временем с помощью ваших соотечественников предпринять путешествие на Марс.

— Что же мешает вам теперь же отправиться вместе с нами? — спросила Зэ.

— Долг, — отвечал Грунте.

Ла и Зэ промолчали. Потом Зэ, взглянув на Зальтнера, сказала:

— Но существует долг и по отношению к друзьям.

— Долг благодарности к нашим спасителям навсегда для меня священен, сказал Грунте.

— Но при столкновении двух обязательств побеждает более старое…

— Или более высокое, — вставила Ла. — И этот вопрос мы еще обсудим.

— Ведь вы же знаете — пылко сказал Зальтнер, — что охотнее всего я последовал бы за вами, куда бы вы меня ни повели.

— За которой же из нас? — пошутила Ла. — На Марсе мы, к сожалению, живем на расстоянии трех тысяч километров друг от друга.

— Это не так уж страшно, — возразил Зальтнер. — Там у вас, наверное, такое отличное сообщение, что я мог бы проводить один день тут, а другой день там. Это тоже имеет свои хорошие стороны.

— Очаровательно! — воскликнула Зэ, — Это как нельзя лучше подходит к марсианским нравам… А что, если мы поймаем вас на слове?

Зэ и Ла обменялись многозначительным взглядом. Потом обе они взяли его за руки и одновременно произнесли:

— Связан.

Зальтнер смутился. Он не вполне понимал, что это означает.

— В чем дело? — спросил он. — Что это?

— Игра, — воскликнула Ла, и обе они так необычайно и так приветливо смотрели на него, что ему как-то совсем странно стало на душе.

— Полноте, — растерянно пробормотал он. — Вы, наверное, смеетесь надо мной. Что же я должен теперь делать?

— Это выяснится потом. Прежде всего, вы должны быть очень любезным, сказала Зэ.

— А теперь, покойной ночи! Завтра вам придется рано встать. Вагонетка отправляется на внешнюю станцию ровно в час.

— До свидания! Завтра встретимся у абарического поля, — воскликнула Ла.

Обе они ласково кивнули ему, поклонились Грунте и своей легкой поступью проскользнули к двери. Облако сверкающих искр струилось вокруг Зэ, и над ее стройной шеей мерцала нежная радуга ее волос. Точно венчик сверкал над головою Ла, и ее глубокие глаза долгим взглядом остановились па Зальтнере.

Потом дверь закрылась. Феи острова исчезли.

Долго еще, молча, стоял Зальтнер и глядел на закрытую дверь. Что они хотели сказать? Как можно было это истолковать?.. И которая из двух…

Потом он повернулся на каблуках и тихо свистнул.

— Это кстати, — сказал он: — они, повидимому, не ревнивы… Но, в конце концов, это совсем уж не так лестно для меня… Кто их поймет, — этих фей! Пойдем-ка, Грунте, поужинаем.

Они прошли в комнату Грунте и за ужином толковали о том, смогут ли они воспротивиться желанию марсиан и остаться на полюсе.

— Я охотно отправился бы с ними на Марс, — сказал, наконец, Зальтнер, но от вас, старый друг, я не уйду. А теперь сами решайте, на что мы можем рассчитывать.

XV 6356 КИЛОМЕТРОВ НАД СЕВЕРНЫМ ПОЛЮСОМ

Грунте и Зальтнер еще спали крепким сном, а в абарическом поле уже кипела жизнь. Однако, в этот день им пришлось встать раньше обыкновенного, потому что третья вагонетка, которая должна была их отвезти на внешнюю станцию, отправлялась с острова в 0,6 часа, чтобы поспеть на кольцевую станцию за час до отхода марсианского корабля.

Почти все марсиане были уже в сборе на месте отправки, когда туда прибыли Грунте и Зальтнер. Большинство присутствующих было им уже знакомо, и все любезнейшим образом приветствовали их. Тут же был и врач Хиль. Людям предстоял первый полет по абарическому полю, если не считать того насильственного, который они совершили на своем воздушном шаре, и наблюдения над ними представляли для Хиля огромный научный интерес. К тому же было неизвестно, как отразятся на них эти непривычные условия и не понадобится ли врачебная помощь.

Между тем, Грунте и Зальтнер уже не проявляли никакой неловкости, вступая в помещение, где господствовало уменьшенное тяготение. К своему удивлению, они увидели, что здесь марсиане уже сняли меховые воротники, которые обычно надевали, когда выходили на остров, и одеты только в домашнее платье.

Хиль предложил им так же снять плащи, так как до возвращения выходить уже не придется, а вагонетка и кольцевая станция, разумеется, хорошо отапливаются.

Зальтнер напрасно искал глазами Ла и Зэ. Уже раздался сигнал к отправлению, когда Ла поспешно вошла и поздоровалась с присутствующими. Ее взгляд тотчас устремился на Зальтнера, который быстро к ней подошел и хотел протянуть ей руку. Но она положила обе руки ему на плечи и нежно заглянула ему в глаза. Это ошеломило его; он должен был собраться с мыслями, потому что зная, что такое приветствие принято только между очень близкими друзьями или возлюбленными и приблизительно имеет то же значение, что у людей поцелуй. Но ее взгляд сразу придал ему мужество, и он ответил тем же, при чем к его великой радости ему посчастливилось дотронуться до ее плеч руками, не слишком высоко вскинув их и снова снять их, не теряя равновесия. Только тогда, когда ее розовато-мерцающие волосы коснулись его пальцев, он вздрогнул, как от прикосновения электрических искр.

Все остальные уже входили в вагонетку. Хиль ввел туда Грунте. Ла взяла Зальтнера за руку, чтобы помочь ему по странной лесенке взобраться в вагонетку. Прежде чем вступить на лесенку, он еще раз оглянулся, чтобы посмотреть, не идет ли Зэ.

— Не сегодня, — сказала Ла, угадав его мысль. — Ее вы увидите завтра. Сегодня вы должны удовольствоваться мною.

Для объяснений времени уже не было. Чиновник запер вагонетку, подняв спускную дверь, через которую только-что вошли путешественники. Как только вагонетка была заперта, раздался второй сигнал. Марсиане быстро разошлись по узким боковым отделениям, находящимся вдоль стен. Грунте и Зальтнер получили указания, как им следует расположиться на своих местах.

Чтобы не упасть во время движения вагонетки, им надо было вставить ноги в отверстия особых подставок, приделанных к полу, обеими руками крепко ухватиться за скобки боковых стенок, спиною прислониться к обитой чем-то мягким стене, а голову всунуть в углубление между подушками.

Хотел бы я знать, что будет дальше, — сказал Зальтнер. — Надеюсь, что нам не придется такими мумиями простоять здесь целых два часа.

— Это ненадолго, — сказал один из марсиан.

— Как только прозвучит колокол и потухнет свет, держитесь как можно крепче; а главное не шевелитесь, пока опять не станет светло, — добавила Ла.

— Слепо повинуюсь вам.

— Но зачем… — Грунте хотел что-то спросить, но тут раздался сигнал; свет настолько ослаб, что можно было видеть лишь те места, где висели лампочки.

Затем послышался глухой треск. Пассажиры получили легкий толчек и сразу почувствовали себя точно прикованными к полу. Это происходило потому, что под вагонетку был подведен резервуар с сильно сжатым воздухом; в момент разряда вагонетка была подброшена и устремилась вверх по абарическому полю со скоростью 30 метров в секунду. Сила тяготения в поле уже не действовала. До этого момента внутри вагонетки господствовало обычное для марсиан тяготение, теперь же оно было совершенно уничтожено.

Чувство, охватившее людей, нельзя было назвать ни неприятным, ни очень сильным, — оно походило на то ощущение, которое бывает в ванне, с той только разницей, что воды вокруг не чувствовалось; с ним можно было довольно быстро свыкнуться, — замечался только легкий прилив крови к голове.

Лампы снова засветились, и несколько марсиан осторожно вышли из своих отделений. Им нравилось чувствовать себя совершенно невесомыми; их забавляло, что они могут, слегка оттолкнувшись от пола, подняться до самого потолка и, оттолкнувшись от потолка, снова спуститься на пол или, без всякой поддержки, совершенно свободно парить в воздухе.

Зальтнер не прочь был последовать их примеру, но Ла настойчиво посоветовала ему пока еще не трогаться с места, потому что безопасное передвижение в этих условиях было невозможно без длительной подготовки. Сама же она предложила двум своим спутницам потанцевать, и вот три грациозные фигуры, взявшись за руки, витали вокруг комнаты, ловкими движениями отталкиваясь то от пола, то от стен. В своих развевающихся шарфах они напоминали сказочных эльфов, ведущих воздушные хороводы в лунную ночь. После танца они снова разошлись по своим местам.

Грунте вынул из кармана зрительную трубу и, держа ее в вытянутой руке, разжал пальцы. Труба, не падая, повисла перед ним в воздухе. Он не мог устоять перед соблазном испытать чувство невесомости и решил выйти из своего отделения. Но не успел он поднять ногу, чтобы сделать первый шаг, как тотчас потерял равновесие и начал барахтаться в воздухе, напрасно стараясь попасть на пол. Было уморительно смотреть, как этот серьезный человек дико болтал руками и ногами, и Зальтнер был очень рад, что последовал совету Ла и избежал подобной участи. Только с помощью нескольких марсиан удалось спустить Грунте на пол и водворить его на прежнее место.

— Ничего, — сказал он, — надо все испытать.

Тут снова раздался сигнал, и все разбежались по своим отделениям. Вслед за этим погасли лампы за исключением одной, тускло мерцавшей как раз по середине комнаты; но ее свет был так слаб, что все окружающие предметы оставались в полном мраке.

— А теперь что же будет? — спросил Зальтнер.

Хиль ответил ему: — До сих пор сила земного тяготения была нейтрализована, и мы в течение шести минут равномерно поднимались исключительно под влиянием полученного нами толчка. Таким образом мы достигли высоты около 10.000 метров. Здесь уже воздух достаточно разрежен, и подъем может быть ускорен. Теперь в поле преобладает сила «противотяготения», и мы «падаем вверх» к кольцу. Вы должны будете сами заметить, что наша скорость все увеличивается, потому что быстрота нашего падения стремительно развивается.

И, действительно, Грунте и Зальтнер вскоре стали испытывать то чувство, которое прежде бывало у них при очень ускоренных спусках воздушного шара. Казалось, будто пол ускользает из-под ног.

— Да что же это такое? — воскликнул Зальтнер. — Мы летим вниз!

— Конечно мы падаем, — засмеялась Ла, — но не вниз, а вверх, т. е. прочь от Земли.

— Но я ведь чувствую, что пол опускается подо мною.

— Совершенно верно, но где же по вашему находится Земля?

— Разумеется, под нами!

— Ошибаетесь! Вы теперь стоите вниз головою, как антипод. Земля находится над вашим черепом, а ноги обращены к кольцу внешней станции, куда направлено наше падение.

— Ах, милейшая Ла, вы окончательно хотите сбить меня с толку?

Она только засмеялась ему в ответ.

Стало снова светло. Марсиане покинули свои отделения и спокойно, как у себя дома, стали передвигаться по вагонетке.

Приблизительно через полчаса после отбытия с Земли, путешественники, по сигналу, снова должны были вернуться на свои места. Вагонетка достигла теперь наибольшей скорости, и значительная часть пути была уже пройдена. Пора было позаботиться об уменьшении скорости и о регулировании ее для того, чтобы летательный аппарат остановился как раз внутри кольца. Для этого снова было восстановлено земное тяготение. Но здесь, — на этой высоте, оно не обладало такой силой, как на полюсе, и приблизительно соответствовало обычным марсианским условиям; на кольце же оно было вчетверо слабее, чем на земной поверхности. Летательный аппарат напоминал теперь тело, которое было с большой силой брошено кверху и теперь с убывающей скоростью приближалось к высшей точке своего пути. Соответственно изменению силы, действовавшей в абарическом поле, пол вагонетки должен был вторично повернуться в сторону Земли, и вот этого-то поворота напряженно ждали путешественники, стоя в своих отделениях. Как только этот поворот совершился, они снова смогли, и на этот раз вплоть до прибытия на кольцо, свободно двигаться по вагонетке.

Летательный аппарат так плавно подходил к кольцу, что почти не заметно было, когда он остановился. Дверь в полу распахнулась. Путешественники вступили на среднюю галерею кольца. Марсиане тотчас направились к двери, ведущей на верхнюю галерею; на двери была сделана надпись: «Vel lo nu» - «Отправление на Марс».

Что же касается Грунте и Зальтнера, то они в сопровождении Хиля и Ла прошли на нижнюю галерею, на ту самую, которая окружала кольцо с внешней его стороны.

Вдоль всей этой галереи тянулся выступ, напоминающий балкон, и казалось, что оттуда можно непосредственно наслаждаться простором; в действительности же совершенно прозрачная внешняя стена отделяла зрителей от бездушного мирового пространства. Та часть галереи, в которой теперь находились немцы и их спутники, не была обращена к солнцу, и кольцо, находящееся над нею, всей шириной своей заслоняло от них солнечные лучи, несмотря на то, что солнце стояло очень низкой. Их окружал таинственный сумрак, только один край галереи слабо освещался луною, а на потолке, над ними, мерцал отраженный свет Земли.

Вокруг них, над ними, — всюду было глубокое черное небо; на черном фоне, как тысячи спокойно светящихся точек, не мерцая блистали невиданно ясные звезды. В первое мгновение исследователям казалось, что они смотрят в глубокое озеро, в котором отражается небо. Только потом заметили они, что у их ног раскинулись созвездия южного неба, ибо взгляд их охватывал небо вплоть до шестидесятого градуса под горизонтом северного полюса.

Там внизу, прямо под их ногами, блестящим диском парила Земля. Она была похожа на Луну в самом начале второй четверти, но можно было различить и часть, неосвещенную солнцем, так как Луна окутывала ее слабым мерцанием. Весь диск Земли был виден под углом в шестьдесят градусов и потому заполнял как раз треть неба под горизонтом. Теневая граница прорезала ледовитый океан подле устья Енисея так, что большая часть Сибири и западный берег Америки скрывались во мраке. В полдневном солнце ярко сверкали глетчеры на восточном берегу Гренландии, и белым сияющим пятном из темных вод Атлантического океана выступала Исландия. Западная часть океана и материк Америки были неразличимы: над ними повис почти сплошной слой облаков, верхняя поверхность которого так ослепительно белела, отражая солнечные лучи, что невозможно было глядеть на нее незащищенным глазом. Но зато Европа, по крайней мере северные ее части, предстала перед восхищенным взором в самом благоприятном освещении. Благодаря тому, что в этих областях господствовало высокое давление, воздух там был настолько чист и прозрачен, что отчетливо были видны северные острова, полуострова и глубокие прорезы морских заливов. А там, дальше, голубовато-зеленоватыми тенями расплывались очертания равнин, но в тонких светлых полосах зоркий глаз угадывал сверкающие цепи Альп и даже Кавказа. Более тусклым светом мерцал край освещенной части диска, и только несколько светлых точек на теневой границе выдавали закат солнца на снежных вершинах Тянь-Шаня и Алтая.

В глубоком молчании стояли исследователи, захваченные этим зрелищем, до сих пор недоступным никому из людей. Никогда еще так ясно не сознавали они, что значит вращаться в мировом пространстве на этом маленьком зернышке, называемом Землею: никогда еще не видали они неба под собою. Марсиане оценили их благоговение. И они, приобщенные к тайнам мирового пространства, также умолкли перед лицом бесконечности. Гордые обитатели Марса и слабые создания Земли с равным смирением преклонились перед державной мощью, управляющей вселенной.

Ла взяла Зальтнера за руку, нежно прислонилась к его плечу и, указывая на самую яркую звезду под горизонтом полюса, прошептала:

— Там моя родина.

Зальтнер притянул ее к себе и сказал:

— А там моя Земля, — разве она не прекрасна?

Грунте вынул зрительную трубу и подошел к самому краю галереи, откуда открывался вид на северный полюс. И он был умилен воспоминанием о своей родине, такой близкой, как на ладони лежащей перед ним, и вместе с тем такой недостижимо-далекой. Но он совсем не желал слышать того, что говорили друг другу Ла и Зальтнер. Теперь, оправившись от волнения первого впечатления, он прежде всего начал думать о том, как осуществить обратный путь по ледяным равнинам и морям полярной области. Ему хотелось воспользоваться благоприятным случаем, и с этой высоты оглядеть весь путь, который он столько раз изучал по картам марсиан. Внизу, прямо под ним, маленьким пятнышком чернело внутреннее полярное море, и вооруженным глазом он мог различить находящийся на нем остров.

Грунте хотел было что-то спросить у Хиля, но тот повел его в другую часть галереи и сказал:

— Отсюда вам удобнее будет рассматривать Землю, пользуясь одним из наших приборов, дающим стократное увеличение. А потом, в лаборатории, вы ознакомитесь с нашим большим телескопом, увеличивающим предметы в тысячу раз.

Ла долго глядела на Землю, потом задумчиво и тихо сказала:

— Пусть ваша Земля больше и прекраснее, но там мне бы пришлось умереть от вашей ужасной тяжести. И так же, как ваш воздух, тяжелы и ваши сердца. А я ведь нумэ.

Она повернула лицо к Зальтнеру. Ее глаза снова горели тем сознанием превосходства, которое сковывало волю человека. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Потом черты ее вдруг преобразились, — ресницы опустились над звездами ее глаз, и Зальтнер почувствовал теплую волну, идущую от ее лица, хотя Ла уже успела отвернуться.

Зачарованный ее близостью, он нагнулся к ней и прижался губами к ее шее.

Ла вздрогнула. Зальтнер уже испугался, что обидел ее, но она обратила к нему лицо, озаренное счастливой улыбкой, и позволила поцеловать себя в губы.

— Возлюбленная моя! — прошептал он. — Как счастлив я тобою! Возможно ли, о чудесная, чтобы жалкий человек осмелился любить нумэ?

Она ласково поглядела на него и ответила:

— Я не знаю, что вы называете любовью и на что может осмелиться человек. Ла не станет сердиться на человека, которому обязана тем, что сможет вновь увидеть Ну… Но, мой друг, — и ее взгляд сразу стал строгим, не забывай, что я нумэ.

— Ведь я люблю тебя.

— Я не запрещаю тебе любить меня, но только никогда не забывай…

— Я не понимаю этого. Если я только смею быть твоим…

— Любовь нумэ никогда не лишает свободы, — сказала Ла.

— Но ты меня любишь…

— Как могут любить нумэ. И знай, — когда они любят, это касается только их одних… Я не могу объяснить этого по-немецки…

— А по-марсиански я этого, наверное, не пойму. Но я знаю… — и Зальтнер прижался губами к ее руке. — Я знаю, что ты…

Приближение Хиля прервало его любовный топот.

— Если вы хотите взглянуть на корабль, отбывающий на Марс, то надо торопиться, — сказал он.

— Как, уже? — воскликнула Ла. — А мы еще не посмотрели в телескоп на Землю!

— Мы успеем сделать это перед нашим отъездом.

Но тогда, может быть, в Германии будет уже вечер, сказал Зальтнер, — а мне бы очень хотелось…

— Отнюдь нет, — возразил Хиль, — через полчаса мы освободимся, и тогда там будет только четверть четвертого… А теперь пойдемте, времени терять нельзя.

Они поспешили на верхнюю галерею, но все же пришли слишком поздно: на корабль, отбывающий на Марс, уже никого не впускали.

На этот раз Грунте и Зальтнеру пришлось только издали полюбоваться им.

После отбытия межпланетного корабля, заведующий верхней станцией инженер Фру повел своих гостей в лабораторию, чтобы в большой телескоп показать им Землю. Но демонстрация была прервана неожиданным известием о том, что к кольцевой станции приближается внеочередной правительственный корабль «Гло».

Нужно было немедленно приготовить кольцевую станцию к прибытию корабля, и, в связи с этим, пришлось ускорить отправку вагонетки на полюс.

Фру сердечно простился с Грунте и Зальтнером и пригласил их через три дня снова посетить его станцию, чтобы на этот раз уже подробно осмотреть следующий, отбывающий на Марс межпланетный корабль.

XVI ПЛАНЫ И ЗАБОТЫ

Когда на следующее утро Зальтнер вошел в комнату Грунте, он застал его усердно пишущим.

— Так рано, и уже за делом? — сказал Зальтнер. — Ведь вы наверное еще не завтракали.

— Нет, ответил тот, — я ждал вас. Я не мог уснуть и старался обсудить наше положение со всех сторон. Нам надо переговорить об очень важных вещах.

Вопреки обычаю марсиан, совершавшим свои трапезы в уединении, оба они всегда завтракала и обедали вместе в одной из своих комнат, и только в эти часы могли безо всякой помехиразговаривать друг с другом.

— Итак, — сказал Зальтнер, наполнив тарелки и стаканы (немцы предпочитали пользоваться посудой, уцелевшей в запасах экспедиции), — итак, валяйте Грунте! Я слушаю.

Грунте осмотрел, закрыты ли телефонные крышки, потом тихо сказал:

— Я убежден, что сегодня решается наша судьба. Судя по тому, что я мог уловить из вчерашних разговоров марсиан, особенно на обратном пути, они ожидают, что с правительственным кораблем прибудет распоряжение отвезти нас на Марс.

— Я думаю, что вы правы, — ответил Зальтнер. — Насколько я мог понять Ла, она считает вопрос о нашем отъезде на Марс вполне решенным. И, в конце концов, нас, вероятно, просто принудят к этому.

Грунте упрямо сдвинул брови; потом медленно промолвил:

— Я возвращаюсь в Европу.

Его губы сжались в прямую линию; решение было непоколебимо. Зальтнер удивленно посмотрел на него.

— Конечно, — сказал он, — я согласен, что мы должны приложить все усилия к тому, чтобы выполнить инструкцию, т. е. по нахождении северного полюса вернуться домой. И хоть я ничего не имею против путешествия на Марс в прекрасном обществе, но ведь эти акробатические штуки и в особенности эти страшные жирные кушанья несомненно внушают мне отвращение. Я до сих пор еще с ужасом думаю об этом жидком масле — или не знаю уж что это такое было, которое мы недавно получили на завтрак… ведь в этом климате ничего другого не остается, как поглощать — утром, днем и вечером по фунту жиру…

Грунте насупился.

— Да, вам-то это безразлично, ведь вы никогда не замечаете, что вы едите. — Зальтнер похлопал его по плечу. — Не сердитесь, пожалуйста. Терпеть не могу, когда вы делаете такое ужасно-строгое лицо. Нет, кроме шуток, — вот что я хотел сказать: как же, по вашему, возможно против воли марсиан выбраться отсюда и попасть куда бы то ни было, кроме того места, куда вас любезно соизволят препроводить?

— Насилию я, разумеется, покорюсь, — возразил Грунте. — Но поймите вы, — только насилию! И я всячески постараюсь избежать его.

— Вы надеетесь перехитрить нумэ?

— Я пустился бы и на это, если бы они, действительно, прибегли к насилию; я считал бы это средством самообороны. Но судя по всему, что я о них знаю, я думаю, что они не могут обойтись с нами так жестоко и неблагородно. Я думаю только, что они перестанут считаться с нашими интересами и доведут нас до того, что мы сами добровольно последуем за ними на Марс.

— Что вы имеете в виду?

— Я так себе это представляю: насильно они нас не увезут, — это было бы нарушением правил гостеприимства. Но они позволяют нам остаться на острове только до тех пор, пока он не будет переведен на зимнее положение. И нельзя же поставить им в вину то, что они не захотят, чтобы мы зимовали здесь, когда сами хозяева, за исключением нескольких сторожей, покинут дом. А это поставит нас перед необходимостью — либо отправиться на Марс, либо двинуться в обратный путь, не имея на то достаточных средств, да и к тому же — в самом начале полярной зимы и, по всей вероятности, при враждебном нам ветре. Вот об этом-то я и хотел с вами переговорить. К такой возможности мы должны быть подготовлены, нужно выяснить, чего именно мы хотим; мне надо знать, как вы к этому относитесь. Повторяю, я убежден, что сегодняшний день не обойдется без ультиматума.

— Это щекотливый вопрос, любезный друг. При таких обстоятельствах, может быть, было бы всего надежнее вернуться в Берлин или Фридау, сделав маленький крюк и заехав на Марс. Допустим далее, что мы благополучно перелетим через полярное море и не угодим ни в один из океанов, доберемся скажем, до Лабрадора, или Аляски, или Сибири, или вообще до одной из этих приятных летних резиденций; тогда если нам оттуда и удастся выбраться, то во всяком случае до наступления лета об этом не может быть и речи, а летом ведь все равно марсиане обещали доставить нас обратно.

— Я, к сожалению, не могу отрицать предстоящих нам опасностей, и мы должны на них решиться. Ведь все-таки не исключена возможность, что мы вернемся домой или по крайней мере доберемся до такой местности, откуда мы сможем послать весть на родину. А это представляется мне самым важным. Мы должны использовать все средства, чтобы известить правительства культурных стран о присутствии марсиан на полюсе до того, как марсиане успеют явиться к нам. Европа и Америка должны быть подготовлены к этому.

Зальтнер задумчиво кивнул головой: — Хорошо было бы, если бы у нас еще оставались почтовые голуби. Но все они, бедняжки, утонули!

— Видите ли, — еще тише продолжал Грунте. — Я думаю, что мы не отдаем себе отчета в серьезности создавшегося положения. Прежде всего у нас есть обязательства перед наукой; с этой точки зрения может показаться, что мы имеем право выбрать наиболее надежный способ возвращения; к тому же посещение Марса само по себе является таким неслыханным фактом, что его вполне достаточно было бы для того, чтобы оправдать нас в нарушении инструкций; хотя, по совести говоря, я этого не нахожу… Не перебивайте, дайте мне высказаться. Но, кроме того, я убежден, что мы связаны еще политическим и, если можно так выразиться, культурно-историческим долгом, повелевающим нам употребить все средства, использовать все обстоятельства, которые сулят нам хотя бы малейшую возможность предупредить Европу о пришествии марсиан. Кто может поручиться за то, какое решение примут Соединенные Штаты Марса, когда будут располагать всеми нужными сведениями об обитателях Земли?

— Если марсиане даже сдержат данное нам слово, кто знает, не помешают ли они нам воспользовавшись какими-нибудь таинственными влияниями, сделать то, что является долгом для человека? А если мы не раньше, а одновременно с ними явимся в Европу и европейские правительства будут застигнуты врасплох, то может быть уже слишком поздно будет предпринять нужные меры.

— Я не представлял себе наше положение таким ответственным, — сказал Зальтнер.

— А я говорю вам, — продолжал Грунте, — что после зрелого размышления и вы знаете, что я не люблю громких фраз — я пришел к убеждению, что за все время существования человечества никогда так много не зависело от решения двух людей, как теперь от нашего с вами решения.

Зальтнер привскочил: — Вы сказали большое слово…

— И я не преувеличил. Нам случайно довелось обнаружить искру, которой, быть может, суждено вызвать мировой пожар. Наше решение нельзя уподобить решению властителя, управляющего судьбами народов, — мы поставлены в положение солдата, которому приходится рисковать своей жизнью для того, чтобы во-время доставить важное донесение. Вы согласитесь со мною, что ни одно событие в истории цивилизованного человечества не имело такого огромного значения, какое будет иметь общение с жителями Марса. Европейцы в своих завоеваниях уничтожили так много народов низшей культуры, что мы ясно можем себе представить, что будет с нами, когда марсиане укрепятся в Европе.

— Так вы, значит, вообще хотите воспрепятствовать приезду марсиан в Европу?

— Если бы я мог, то, конечно, я бы это сделал. Но мы с вами только ученые, и не от нас зависят те или иные политические решения. Однако, именно поэтому мы ни под каким видом не должны за свои собственный страх в чем бы то ни было содействовать марсианам, не должны явиться в Европу одновременно с ними, а должны попытаться известить великие державы о предстоящей опасности настолько своевременно, чтобы они могли выработать общий план действия до того, как воздушный корабль марсиан покажется над Берлином и Петербургом, над Лондоном, Парижем и Вашингтоном.

— Господь с вами! Все это представляется вам в слишком трагическом виде. Не могут же погубить нас несколько сот марсиан; а если они станут для нас опасными, то мы всегда успеем их вышвырнуть. Но мне кажется гораздо более вероятным, что мы примем их, как друзей, и извлечем неизмеримые выгоды из их совершенной культуры.

— Вопрос слишком труден для того, чтобы разбирать его сейчас. Поэтому нам-то и следует позаботиться о том, чтобы его своевременно могли обсудить в решающих инстанциях. Только не преуменьшайте могущества марсиан. Вспомните Кортеса, Писарро, которые с горстью искателей приключений разрушали могущественные государства. И что значит превосходство культуры испанцев над культурой мексиканцев или перуанцев по сравнению с превосходством марсианской культуры, опередившей нашу на сотни тысяч лет? Вот я и боюсь больше всего, что это превосходство всюду будет недооценено, если мы, видевшие абарическое поле и корабли, витающие в мировом пространстве, не станем свидетельствовать о мощи марсиан, насколько хватит наших сил.

— Не слишком ли вы мрачно настроены, Грунте?

— Я был бы очень рад, если бы это было так. Но таково мое убеждение. С той самой минуты, когда первый корабль марсиан появится над берлинским парком, германское государство станет вассалом, живущим милостью марсиан или, быть может, милостью какого-нибудь второстепенного капитана; и то же ожидает и другие государства земного шара.

— Об этом я не думал.

— Как сможем мы противостоять этим нумэ?

— Не говорю уже об их моральном и умственном превосходстве, — оно, по всей вероятности, даст марсианам возможность управлять нами по своему желанию так, что мы этого даже и не заметим. Но подумайте только о блестящих преимуществах их техники!

— Марсианские корабли, — да они впрочем еще не готовы — будут уничтожены гранатами или же, если марсианам удастся спуститься на Землю, где они могут только ползать, их там попросту заберут в плен.

— Так может случиться только с первым отрядом, который прибудет к нам. Но на Марсе вдвое больше жителей, чем на Земле: второй корабль уничтожил бы нас.

— Милый Зальтнер, ведь вы же слышали, что рассказывал Йо о 11 своих путешествиях но мировому пространству. Марсиане имеют возможность придать телу, вес которого на Земле равнялся бы десяти миллионам килограммов; скорость в 30, 40 и даже 100 километров. Знаете ли вы, что это значит?

— При такой технике, с высоты, не достижимой для наших снарядов, марсиане, если им вздумается, смогут разрушить Берлин в несколько минут. Тогда европейцам придется самим пережить то, на что они обрекали селения несчастных дикарей. Но, конечно, марсиане слишком благородны для этого. Да им, по всей вероятности, и не нужно будет пользоваться такими средствами борьбы. Ведь достаточно уничтожить силу тяготения — и что может сделать тогда величайшая, отважнейшая, блистательно управляемая армия, если целые баталионы, эскадроны и батареи могут взлететь на высоту 20 или 30 метров и снова рухнуть на Землю?.. Я уверен, что ни в чем не смогу убедить европейские правительства, но мой долг — сообщить им все, что мы знаем. Я считаю, что даже дружба марсиан опасна, а вражда их, несомненно, гибельна для нас. Прибудут ли они на Землю до нас, или одновременно с нами, они успеют так завладеть людьми, что все наши предостережения будут уже бесполезны. Поэтому-то я твердо решил сделать все возможное, чтобы ускорить наш отъезд. Я немедленно приступлю к починке шара.

— Я, разумеется, буду помогать нам.

— От этого я, конечно, не отказываюсь. Но возникает другой вопрос, Зальтнер, — не лучше ли будет мне одному вернуться на, родину, а вам остаться и продолжать изучение Марса?

— Это немыслимо. Один вы не сможете…

— Вы ошибаетесь: одному-то мне даже легче будет вернуться. Едва ли наш шар теперь пригоден для двоих: к тому же, если я поеду один, я буду обеспечен провиантом на более долгий срок, а благодаря этому мне, может быть, и удастся добраться до населенных мест. Никаких наблюдении я больше делать не стану, а для управления шаром одного человека вполне достаточно. А с другой стороны, нам необходимо знать, что за это время будет предпринято марсианами…

— Нет, Грунте, я не могу и не хочу расставаться с вами.

— Говорю вам, что так будет лучше. Подумайте-ка об этом хорошенько. А теперь за работу!

Они принялись за разборку уцелевшего багажа экспедиции. Звякнула крышка телефона; Зальтнера вызывали в приемный зал.

— Постарайтесь-ка раздобыть наш шар, — крикнул ему вслед Грунте. Пусть доставят его нам на крышу острова.

Накануне Зальтнеру так и не удалось больше поговорить с Ла. Весь вечер они были заняты приемом гостей, и все ожидали телеграммы о прибытии правительственного корабля; но пришлось разойтись, не дождавшись ее. Зальтнер почти не заметил отсутствия Зэ. Он был переполнен мыслями о Ла, хотя все время старался уверить себя, что его счастье только сон, который ежеминутно может прерваться неожиданным пробуждением. Но зачем отказываться от грез?

Конечно, «бедный бат» не мог причинить страдания этим феям — ведь они могли разбудить его в любую минуту! Но сам он, — был ли он в силах противиться им?

Он почувствовал как бы разочарование, когда вместо Ла увидел в приемном зале Зэ. Она приветствовала его со свойственной ей живостью, но так же ласково и доверчиво, как вчера приветствовала его Ла.

И несколько минут спустя, сидя подле Зэ и разговаривал с нею, он уже был охвачен таким непреодолимым влечением, что не мог отличить своего чувства к Ла от чувства к Зэ. Смена героинь придавала его любви особую, острую прелесть.

Как это ни странно, но он почувствовал полную невозможность осведомится о Ла, а Зэ тоже ни словом не обмолвилась о ней. Однако, он не преминул сказать Зэ, как счастлив он побыть с нею вдвоем, глядеть ей в глаза и слушать ее голос.

Она дала ему высказаться, а потом залилась веселым смехом, в котором, впрочем, не было ничего обидного для него, и сказала;

— Я страшно рада, что мы стали такими друзьями. Вы понравились мне с первого взгляда. Как это странно, ведь вы, люди, не похожи на нас и все-таки, а может быть, именно потому, в вас есть что-то, что притягивает нас к вам.

Зальтнер схватил ее руку.

— Разумеется, может быть, мы еще слишком мало вас знаем, и вы вовсе не заслуживаете…

— Я надеюсь, милый друг, что вы скоро уберетесь, что я-то готов для вас на все.

— В этом я ничуть не сомневаюсь, — засмеялась она. — Но кто вас знает, не забудете ли вы когда-нибудь, что мы, нумэ, на очень многое смотрим по иному, чем вы.

— Это не хорошо с вашей стороны, зачем вы так быстро напомнили мне, что я, бедный бат, осмелился!..

— Вы не поняли меня, Заль, — я вовсе не хотела кичиться перед вами. Но… а впрочем, к чему объяснять то, что вам все равно придется узнать из собственного опыта? Да к тому же я совсем не для этого пришла сюда, — хотя, поверьте, меня привела сюда искренняя дружба.

Только теперь Зальтнер снова вспомнил, какое важное решение должен принести ему сегодняшний день. Он сразу насторожился, но не нашелся, что сказать. Зэ пришла ему на помощь.

— Знаете-ли вы, что «Гло» прибыл? — спросила она.

— Когда же?

— Этой ночью. Он привез весьма важное для вас известие, и поэтому-то я и пришла сюда.

— Вы пришли с каким нибудь советом, милая Зэ? И вы не отказываете нам в своей помощи?

— Насколько я имею на это право. Официально мне ничего не сообщено, иначе я не могла бы быть здесь, но то, что знают у нас все, я могу рассказать и вам. Приготовьтесь к мысли, что вам придется ехать с нами на Марс.

Зальтнер задумался.

— Я так и думал, — сказал он. — Мое положение ужасно.

Вы делаете страшно злое лицо, — сказала Зэ и ласково провела рукою по его лбу. — Ведь я же знаю, что вы охотно поехали бы с нами, но только не хотите покинуть своего друга. Но и он отправится вместе с нами.

— Этого не будет, — выпалил Зальтнер… т. е., конечно… если вы принудите нас…

— Принудим? Что вы этим хотите сказать?

— Ведь сила на вашей стороне вы можете доставить нас на ваш корабль, попросту, как пленников.

— Мы можем? Не знаю, я вас, по всей вероятности, не понимаю, дорогой друг. Ведь можно делать только то, что не является несправедливостью. В вашем языке встречаются удивительные неясности! Видите эту рукоятку? Вы говорите, — я могу повернуть ее, и разумеете под этим, что я имею на то физическую возможность. Но если я поверну эту рукоятку, то кресло, на котором вы сидите, провалится, и, следовательно, я не могу повернуть, т. е. я не могу этого пожелать. Для обозначения этой моральной возможности, или невозможности, на вашем языке нет выражения. Разве вам на Земле случалось спасти утопающего, чтобы потом лишить его жизни? А лишить свободы — ведь еще ужаснее.

Я не знаю, — сказал Зальтнер, — как поступили бы у нас, если на каком-нибудь чужеземном острове, на который еще не успела проникнуть цивилизация, европейцы обнаружили бы богатые россыпи золота и, чтобы обеспечить их за собой, возвели бы на острове необходимые укрепления; и если бы в эти укрепления проникли разведчики-туземцы — не знаю, может быть, мы и присвоили бы себе право, ради собственной нашей безопасности, помешать возвращению этих дикарей домой. Таковы, приблизительно, и наши с вами взаимоотношения. Может быть, и мы решили бы отпустить этих дикарей на родину в качестве наших вестников и посредников, но прежде всего отвезли бы их в Европу и ознакомили бы с нашим могуществом, чтобы по возвращении па родину они могли убедить своих главарей в том, что им не устоять против наших пушек; и отпустили бы мы их не раньше того, как окончательно укрепились бы на острове и стали бы господами положения.

Зэ сочувственно кивнула Зальтнеру и сказала:

— Вы совершенно правильно представляете себе положение вещей. Я думаю, что мы именно так и понимаем наши взаимоотношения, с той только разницей, что мы этих разведчиков не можем удержать против их воли.

— Но тогда вопрос сам собою решается: значит, мы уезжаем на родину.

— Нет, нет, это совсем не так просто. Не знаю только, как вам это объяснить. Дело в том, что вы, очевидно, под волей разумеете различные душевные силы, которые в сущности являются лишь индивидуальными импульсами: против них бороться мы будем, и если понимать волю в этом смысле, то мы действительно можем удержать вас против воли. Например: вот я снова свяжу вам руки этим шарфом; а вам вздумается уйти отсюда, чтобы заняться чем-нибудь более интересным, чем сидеть рядом со мною, — этому я могу воспрепятствовать.

— Вам совершенно не нужно привязать меня, чтобы удержать подле себя.

— Или допустим, за дверью послышится шум, вы вдруг испугаетесь, придете в замешательство и захотите вырваться, — вот тут-то узел и удержит вас. Итак, если вы хотите уехать только потому, что на родину вам приятнее отправиться, чем на Марс, то в этом вам помешают. Но если вами руководит не своеволие, а сознание нравственного долга, свободное самоопределение себя, как личности — то нет той власти, которая могла бы вас удержать.

— Вот что я хотела сказать вам, милый друг, — продолжала она, развязывая узел шарфа, которым шутя стянула руки Зальтнеру. По сравнению с нашей волей, ваша воля, как таковая, ничтожна, — мы считаемся только с мотивами, руководящими ею. Если понятие нравственного достоинства у людей то же, что и у нумэ, то тогда вы получите свободу; если же людьми руководят только их хотения, то вы никогда не сможете сопротивляться нам. Ведь, по существу, я вас, батов, совершенно не знаю. И вот, что я еще хотела вам сказать: никогда не думайте, Заль. что я сомневаюсь в вашем чувстве ко мне, но никогда не забывайте, что я нумэ, — любовь не лишает нас свободы. Запомните это раз навсегда.

— Хорошо, — сказал Зальтнер, — но видите ли, нам, людям, особенно трудно, а некоторым из нас даже совершенно невозможно достигнуть этого разграничения, которое для вас кажется таким естественным. Наше мышление не всегда может установить границы склонности и долга, и зачастую они меняются обликами. Что могу я сделать ради вас, что должен я сделать для вас и, наконец, чего я уже не смею делать? Счастливцы, вы научились, как боги, смотреть себе прямо в душу, а мы, несчастные люди, в этих случаях должны обращаться к своему чувству. Хотя мы и называем это чувство совестью, нравственным сознанием, потому что оно обнимает все то, что должно быть присуще всем нам, как людям, но оно все-таки чувство, и, как таковое, так тесно связано с нашими индивидуальными чувствованиями, что слишком часто нам приходится принимать за долг то, что по существу является лишь склонностью, — пусть даже не нашей личной склонностью, а склонностью или привычкой нашего поколения, наших современников. И часто самые лучшие побуждения приводят нас к неправильным поступкам. Индеец, скальпируя своего врага, тоже поступает согласно своей совести. Мы заблуждаемся потому, что мы слепы.

— Вы впутываете сюда еще новое заблуждение, Заль. Важно не то, достигаем ли мы правильных результатов, важно то, исходим ли мы из правильных побуждений. Правильность побуждений — вот ключ к мудрости нумэ. Если индеец скальпирует врага, то рано или поздно он будет научен или уничтожен высшею культурою тех, кто лучше его. Но это, конечно, касается только его заблуждения, или, вернее, тех последствий, которые оно влечет за собою. Но святость его воли останется неприкосновенной, если он скорее готов погибнуть, чем отказаться от того, что считает своим нравственным долгом. Таким образом, теперь, когда вам предстоит принять такое важное решение, вы должны заботиться не о том, приведут ли вас ваши поступки к правильным результатам, а только о чистоте побуждении, направляющих ваше желание.

— Это именно то, что я хотел сказать, но тут-то как раз и можно ошибиться. Зэ, я буду с вами вполне откровенен. Мы не хотим, чтобы посещение марсиан застало ваших ближних врасплох, и считаем своим долгом уберечь их от такой неожиданности. Быть может, думая, что мы этим принесем людям пользу, мы и заблуждаемся, но наше побуждение вполне чисто. Разве вы с этим не согласны?

— Совершенно согласна.

— Но этим еще не решен вопрос о том, как поступать лично мне! Здесь вопрос этики осложняется еще нашим теоретическим невежеством. Если бы, например, кому-нибудь из нас легче было одному добиться желательной цели, то разве мы не должны были бы расстаться? А с другой стороны, разве мы не должны оставаться вместе, чтобы в нужную минуту помочь друг другу? Как же мне тут решить, чего именно требует от меня мой долг?

— Ах, Заль! Я было порадовалась, что вы так разумно говорите, а вы опять рассуждаете, как дикарь!

— Вы беспощадны, Зэ!

— Что вы там толкуете о долге? Ведь это вопрос не долга, а благоразумия. Что требует благоразумие — вот о чем вы можете спрашивать.

— Если бы я последовал за вами на Марс, а мой друг отправился в Европу один, погиб в пути, разве не стал бы я постоянно упекать себя за то, что я не поехал вместе с ним? Разве не говорили бы обо мне, что я забыл свой долг?

— Я не знаю, что стали бы говорить люди, и мне до этого нет никакого дела. Что же касается вас, то вы могли бы упрекнуть себя лишь в том, что поступили неблагоразумно.

— Значит, вы полагаете, что мне следовало бы сопровождать Грунте?

— Этого я не сказала. Я только говорила, исходя из вашего предположения, что ехать с вами ему было бы надежнее. Но это требует еще обсуждения.

— Что же вы советуете мне?

— Прежде всего дождаться решения марсиан. Ведь вы же совсем не знаете, будут ли вам предоставлены средства для отъезда. Только когда вы будете знать, какими средствами вы располагаете, вы сможете решить, насколько вы необходимы вашему другу. А если он сможет обойтись без вас, мы будем очень рады увезти вас с собою.

— Я рассчитываю на вашу помощь. Велите перенести наш шар на внутреннюю крышку острова!

— Это невозможно, пока вы не получите разрешения от правительства…

— А вы бы мне дали такое разрешение? т. е. я хочу сказать — вы не будете считать меня недостойным вашей дружбы, если я не исполню вашего желания, и на Марс не…

— Вспомните же, что я вам сказала, Зальтнер: я бы не любила вас, если бы стесняла вашу свободу.

— Какое счастье вы мне даете, За! — Зальтнер с нежностью взял ее за руки.

— Вот вы и опять прежний Зальтнер! Не успел пройти страх, что я рассержусь на него, если он сделает что-нибудь разумное, как он снова благодушествует. А я-то поварила, что вы так серьезны, потому что дело коснулось вашего долга…

— Вы шутите, Зэ? Ведь вы же меня знаете!

— Разве можно знать вас, людей!.. Но что же вы опять приуныли?.. Позвольте, почему это вы перешли черту?

— Видите, Зэ! — вы тоже несовершенны, т. е., я хочу сказать, не вполне совершенны.

— Конечно!

— Вы совсем не заметили, что я уже четверть часа сижу рядом с вами, вчера я основательно научился балансировать.

— А, вчера! У Ла!

— Да, скажите же мне, в чем дело? Где она сегодня? Где были вы вчера? Что это за игра, о которой вы тогда говорили? Прошу вас, Зэ!..

Но его распросы были прерваны: в комнату вошел Ра, заведующий станцией. Ему нужно было сделать деловое сообщение. Правительственный комиссар, прибывший на корабле «Гло», приглашал Грунте и Зальтнера к трем часам на официальное совещание. До этого он будет иметь честь посетить их частным образом.

Зальтнер, разумеется, изъявил полную готовность и обещал тотчас же известить своего друга. Он быстро распрощался с Ра и Зэ.

— Вполне честная игра! — шепнула Зэ, подавая ему руку на прощание. — А теперь приободритесь! Не позволяйте себя запугивать!

Зальтнер наспех передал Грунте самое существенное из разговора с Зэ и предупредил его о предстоящем визите.

Не успел Грунте привести в порядок свой туалет как немцев уже просили пожаловать в приемный зал. Почти одновременно с ними, в сопровождении Ра, вошел комиссар.

Его внешность произвела на Грунте и Зальтнера глубокое впечатление. Ростом он был выше всех марсиан, которых они до сих пор видели, и даже немного выше долговязого Грунте. Пышная белая борода придавала ему весьма величественный вид. Благородство осанки и спокойствие взгляда сразу выдавали знатность его происхождения и привычку не только предводительствовать, но и повелевать. Однако большие темные глаза глядели таким искренним доброжелательством, что сразу завоевали полное доверие; нельзя было сомневаться, что в своих распоряжениях он никогда не думал о самом себе, а лишь о благе тех, чьим представителем он являлся.

Илль — так знали его — оказался вполне осведомленным обо всем, что за это время происходило на острове. Он извинился, что вынужден изъясняться на родном языке, и любезнейшим образом стал расспрашивать гостей об их здоровье и самочувствии; затем выразил горячее сожаление по поводу исчезновения руководителя экспедиции. Илль не мог понять, каким образом до сих пор не удалось напасть на след Торма, — и полагал, что необходимо еще раз обследовать внутреннее море и, по возможности, его окрестности. Потом он навел разговор на то, какими приемами пользовались немцы при изучении марсианского языка, и попутно с явным интересом разспрашивал о Фридрихе Элле, — откуда он родом, сколько ему лет, как познакомился с ним Грунте и где Элль теперь живет?

Грунте обстоятельно отвечал: Элль- его ровесник, ему около тридцати лет; родился он в Южной Австралии, где отец его, повидимому, владел большими поместьями; мать Элля была немка, переселившаяся в Австралию. После смерти родителей Элль переехал в Германию, чтобы продолжать свои научные занятия, преимущественно по астрономии и технике. Тогда-то, лет десять тому назад, в Берлине и познакомился с ним Грунте, и они часто бывали друг у друга, несмотря на свойственную Эллю замкнутость и причудливость характера.

Вскоре после этого Элль внезапно исчез, о нем ничего не было слышно, и все полагали, что он вернулся на свою австралийскую родину. Так, оно и было. Года четыре тому назад Элль снова появился в Германии. Он реализовал все свое, во всяком случае, значительное состояние и построил в Германии собственную обсерваторию, где посвятил себя наблюдениям, главным образом, над Марсом. Там некоторое время работал у него Грунте и при этих обстоятельствах познакомился с Тормом. Только благодаря Эллю, затратившему на это огромные средства, был основан отдел научного воздухоплавания, для руководства которым был привлечен Торм. Отдел этот находился в городе Фридау, прославившимся своими научными учреждениями.

Илль подробнейшим образом расспросил о местоположении Фридау и частной обсерватории Элля, после чего прервал беседу. Разговор ни разу не коснулся предстоящих событий, и Илль вскоре простился с немцами, высказав пожелание, чтобы переговоры, на которые он их приглашает, привели к взаимному согласию.

После ухода марсиан, Грунте и Зальтнер вернулись к себе и еще раз обсудили создавшееся положение; Грунте записал выводы, к которым они пришли. Оба они теперь возлагали большие надежды на предстоящее совещание.

XVII ПРЕДЛОЖЕНИЕ МАРСИАНСКИХ ШТАТОВ

Ровно в три часа открылась дверь, соединяющая комнату немцев с приемным залом, и Ра любезным движением руки пригласил Грунте и Зальтнера войти. При первом взгляде на зал они остолбенели: он был неузнаваем. Чтобы увеличить помещение, граница земного тяготения была отодвинута к самой двери, через которую должны были войти люди. Стол, стоящий посреди комнаты, был соответственно удлинен, так что только два места на нижнем конце стола, у самой двери, находились еще в области земного тяготения. Вся остальная часть комнаты была переполнена парадно одетыми марсианами, и все они поднялись при появлении гостей. Как только Ра занял свое место за верхним концом стола, рядом с председательствующим Иллем, тот подал знак рукою, и все снова сели, не прерывая молчания. Грунте и Зальтнер последовали их примеру.

Через открытые дверцы телефонов доносилась тихая и такая дивная музыка, какой еще никогда не доводилось слышать людям. Она вызывала торжественное и вместе с тем возбужденно-радостное настроение.

В зале царила полная тишина и Грунте с Зальтнером тем временем успели оглядеть собравшихся.

Дневной свет не проникал в комнату, так как окна были закрыты плотными занавесями. Яркий свет, непривычно синий для человеческих глаз, струился с потолка, и арабески на нем сверкали фосфорическим блеском. В глубине комнаты красовалось огромное светящееся знамя марсиан. На черном его поле белым диском сияла планета, окруженная венком, в котором, при ближайшем рассмотрении, можно было различить гербы всех ста пятидесяти четырех штатов Марса. Под знаменем, во главе стола, между старшими чиновниками Ра и Фру, сидел полномочный представитель марсианского правительства Илль; по бокам разместились представители всех отделений станции. В стороне от главного стола помещался фонограф, который обслуживался одной из дам. С другой стороны перед пишущими машинками сидели Ла и еще одна марсианка, исполнявшие обязанности секретарей. Остальная часть зала была переполнена марсианами и марсианками, желавшими присутствовать на этом открытом совещании. Среди них была и Зэ; она села неподалеку от Зальтнера, и он поблагодарил ее взглядом.

Улыбка, с которой Зальтнер вначале разглядывал собрание, скоро исчезла под влиянием музыки и торжественного молчания марсиан. Сегодня на всех марсианах, поверх облекающих металлических блестящих лат, живописными складками красовались легкие плащи. Спокойные и серьезные глаза марсиан горели радостном гордостью; они чувствовали себя свободными сочленами великой и могущественной общины, которую они впервые могли показать людям во всем ее праздничном блеске. Сегодня марсиане не были только хозяевами и немцы не были только гостями, — представители нумэ принимали представителей человечества, и это сознание, владеющее духом всего собрания, вскоре передалось Грунте и Зальтнеру. Они почувствовали, что еще минута, и воля их дрогнет перед всесильным могуществом марсиан. Чтобы освободиться от обаяния окружающей обстановки, Грунте изо всех сил стиснул зубы и уставился в свою записную книжку, которую судорожно сжимал к руке.

Музыкальное выступление длилось недолго. Вот поднялся Илль. Полная тишина царила в зале, когда его лучистый взгляд, скользнув по собранию, устремился куда-то вдаль, и звучный голос произнес эти простые слова:

— Владыка закона, ты, кого мы носим в сердце своем, даруй нам свободу твою!

Снова воцарилось молчание и каждый погрузился в свои мысли.

Илль опустился в кресло и начал свою речь:

— Я послан передать нумэ привет от их родины привет от Ну и от союза его Штатов!

«Sila nu», — пронеслось ответное приветствие марсиан.

— Привет от Ну жителям сверкающей Ба, соседней нам планеты, людям, впервые радующим нас сегодня своим присутствием на нашем торжественном собрании. Древняя тоска стремила нас, нумэ, через мировое пространство к ясной вечерней звезде и, наконец, ним довелось укрепиться на Земле. Но нам все еще не удалось познакомиться с теми разумными существами, которые господствуют на этой могущественной планете. И вот, несколько недель тому назад, пришла радостная весть, что два желанных гостя приблизились к нашей станции на полюсе, что, наконец, нам предстоит первая встреча с цивилизованными обитателями Земли. Подробные световые телеграммы подтвердили нам то, о чем мы могли только догадываться, но в чем непосредственно убедиться мы не могли, а именно: что соседняя планета населена народами высокого развития, с которыми мы можем столковаться в понимании задач культуры.

При этом известии неописуемое волнение охватило все штаты Марса. Общественное мнение настаивало на том, чтобы мы, не теряя времени, протянули руку нашим братьям, живущим на Земле. А так как на этом полюсе скоро уже должна наступить зима, прерывающая наше сообщение, то Центральный Совет Ну постановил, не дожидаясь возвращения кораблей, вступить в посредственные сношения с обитателями Земли. Во всей солнечной системе только наши две планеты родственны друг другу по типу и культуре своих обитателей. Поэтому, в интересах их преуспеяния, мы считаем неизмеримо важным установить между ними полное согласие. Итак, эта первая встреча с присутствующими здесь представителями человечества оценивается нами, как акт величайшего культурно-исторического значения. Мы рассматриваем ее, как первый шаг к непосредственному общению с правительствами Земли, от которых пока еще, но надеюсь уже ненадолго, мы отделены затруднениями технического характера. Отдавая должное всей важности этой первой встречи, и одновременно желая воспользоваться этим случаем, чтобы показать, какое огромное значение придают Марсианские Штаты добрым отношениям с государствами Земли, и, наконец, для того, чтобы при этой первой встрече нумэ могли торжественно почтить все человечество, Центральный Совет постановил послать на Землю одного из представителей правительства.

Среди слушателей эти слова вызвали заметное волнение. Все были полны ожидания, переглядывались, вполголоса переговаривались.

Грунте обменялся взглядом с Зальтнером, и тот шепнул ему:

— Вы были правы,

Зальтнер старался уловить взгляд Зэ, но ее глаза были устремлены на Илля. Медленно и торжественно подняв правую руку, Илль произнес:

— Силой власти, врученной мне нумэ, открываю я священный символ нашего духа, как знак закона разума и труда, которому мы все подчиняемся.

Марсиане молитвенно подняли глаза по направлению, указываемому рукою Илля. Напрасно старались Грунте и Зальтнер увидеть то, что благоговейно созерцали все остальные. Они ничего не замечали там, где посвященным открывалось таинственное видение — символ их вселенского гражданства.

Души людей были охвачены ужасом непостижимого. Грунте, не отрываясь, глядел на величавую фигуру марсианина. И снова в его памяти возник образ Элля.

Зальтнер был совершенно ошеломлен этим зрелищем. Он заметил, что теряет власть над своими мыслями, и беспомощно посмотрел на Зэ.

Но вот Илль опустил руку, и марсиане снова пришли в движение. Минуту спустя, держа конверт в высоко поднятой руке, он провозгласил:

— Выслушайте, нумэ и люди, постановление Центрального Совета.

Тут глаза Зэ сверкнули в сторону Зальтнера. Он безотчетно понял предостережение, толкнул Грунте и шепнул ему:

— Говорите, пока он не начал читать!

Но и сам Грунте уже сообразил, что настало время действовать, и вскочил со своего места.

— Все это совершилось в одно мгновение, в тот краткий промежуток, пока Илль разворачивал документ, и прежде, чем он успел начать чтение, Грунте воскликнул:

— Прошу слова!

От волнения он заговорил по-немецки. По сравнению с речью марсиан, даже в торжественных случаях говоривших вполголоса, его громкое восклицание прозвучало в этом зале особенно резко. Все собравшиеся невольно оглянулись на Грунте, и Илль с изумлением поглядел на него.

— Прошу слова, — уже по-марсиански повторил Грунте. — Прошу простить меня за то, что я ходатайствую о том, чтобы меня выслушали до заслушания постановления Центрального Совета Марсианских Штатов. Заранее прошу прощения, если, по незнанию языка, я не сумею выразить надлежащим образом свои мысли.

Илль медленно наклонил голову в знак согласия.

— Я не вижу оснований препятствовать нашим гостям, если они хотят высказаться, хотя и ждал их ответа только по прочтении постановления, сказал он.

— Но я и мой друг, — быстро вставил Грунте, — вносим предложение совсем отменить это чтение. Мы протестуем против него. Мы не имеем полномочий принимать заключение Центрального Совета Марсианских Штатов.

Это неожиданное заявление вызвало изумление на лицах марсиан. Поступило многозначительное молчание. Никто не высказывался. Этот смелый выпад жалкого бата по отношению к высшей марсианской власти вызвал явное неодобрение и вместе с тем решительность такого открытого признания внушала уважение; но большинство присутствовавших смотрело на Грунте с соболезнованием. — Эти бедные люди, очевидно, не понимают, что делают, на них и сердиться нельзя! Только ближайшие друзья немцев старались ободрить их сочувственными взглядами.

Илль окинул спокойным взглядом Грунте и Зальтнера, который тоже поднялся с места, и спросил:

— Не желают ли люди как-нибудь обосновать свой протест?

— Разрешите это сделать мне, — тотчас ответил Грунте. — Я вполне сознаю, какую великую честь оказывают представители Марса обитателям Земли, так дружественно идя нам навстречу. Я также убежден, что в мировой истории сближение жителей этих двух культурных планет явится событием первостепенной важности. И я и мой друг будем вечно благодарны тем нумэ, которых мы имели счастье встретить, за наше спасение и за гостеприимный прием в их колонии. Мы никогда этого не забудем.

— Никогда, — вставил Зальтнер.

При этих сердечных словах лица марсиан стали приветливее. Грунте тотчас продолжал:

— Как люди, выражаем мы также почтительнейшую благодарность правительству Соединенных Штатов за внимание, которое оно оказывает участникам полярной экспедиции Торма, посылая свое обращение через Полномочного Представителя. Но эту честь мы вынуждены отклонить. Мы не являемся представителями какого-либо правительства и не уполномочены вести дипломатические переговоры. Мы только частные лица и у себя на родине пользуемся лишь тем влиянием, которое обеспечено нам нашей ученой степенью, а оно, по обычаям нашей страны, совершенно ничтожно. Но если бы даже мы смотрели на себя, как на посланников нашего правительства, то мы всё равно не в состоянии были бы принять поручение, касающееся всех государств Земли, потому что, как это известно господину Полномочному Представителю, Германия является лишь одной из шести великих европейских держав, которые, вместе с Соединенными Штатами Америки, держат в своих руках политическую власть на всем земном шаре.

Воспользовавшись тем, что Грунте замолчал, Илль по прежнему вежливо, но весьма внушительно заметил:

— В словах нашего уважаемого гостя для нас нет ничего нового. Они не имеют никакого отношения к заключению, с которым нам предстояло ознакомился, и поэтому было бы проще предварительно его выслушать, ибо это заключение касается исключительно присутствующих здесь двух наших гостей.

Грунте прикусил губы. Это наставление разозлило его, тем боле что он снова заметил на лицах марсиан соболезнующую улыбку Поэтому он продолжал уже с большим возбуждением:

— Но мы должны отклонить какие бы то ни было постановления Марсианского Правительства, относящиеся хотя бы лично к нам, и на это имеются формальные основания. Мы принципиально не можем допустить, чтобы Марсианское Правительство, здесь, на Земле, издавало какие бы то ни было официальные распоряжения, касающиеся граждан одного из государств земного шара. Нами может распоряжаться лишь правительство того государства, на территории которого мы находимся. Мы же находимся на Земле; а не на Марсе. И если вы здесь и развернули знамя Марсианских Штатов, то оно для нас может иметь лишь декоративное, но отнюдь не государственно-правовое значение. На каком основании вы водворились здесь, — об этом пусть судят правительства великих держав; и наши обязанности это не входит. Но в наши обязанности входит протестовать против того, что на основании этого, еще не признанного, водворения, уже хотят проявлять власть над нами.

— Не может ли мне сказать господин оратор, — перебил его Илль, — на территории какого государства мы, по его мнению, сейчас находимся?

Это был коварный вопрос. Действительно, был ли северный полюс когда-нибудь в руках какого-либо цивилизованного государства? Грунте уклонился от ответа и поспешно проговорил:

— Во всяком случае не на территории Марсианских Штатов. Марсианских колоний, признанных международным правом, на Земле еще не существует.

Взгляды марсиан сделались угрожающими. Илль выпрямился во весь рост; глаза его сверкали и, повысив голос, он сказал:

— Насколько я знаю, таких организаций, с которыми мы могли бы вести переговоры об обладании Северным полюсом, на Земле еще нет; по крайней мере до сих пор сговариваться нам было не с кем. На этой точке солнечной системы мы являемся первыми пришельцами и, следовательно, нам надлежит здесь распоряжаться. Не существует межпланетного права, запрещающего вступать во владение областями, находящимися за пределами той или иной планеты. Марсиане являются единственными существами, установившими сообщение между планетами; тем самым право межпланетных сношений создают именно они. В силу этого права правительство Марсианских Штатов завладело этой частью Земли. В силу этого же здесь действуют марсианские законы; и в силу этих законов, а также согласно постановления Центрального Совета от 603-го дня 311770-го года я сейчас, оглашу вынесенное в указанный день решение.

Грунте слышал, как билось его сердце. Он ничего не мог возразить. Люди потерпели поражение; перваяпопытка воспротивиться могуществу марсиан не удалась. Они вынуждены были выслушать постановление марсианского правительства, здесь, на своей собственной планете, на том месте, куда из всех людей удалось проникнуть только им одним. А самое худшее было то, что оба они — и Грунте, — и Зальтнер — чувствовали, как ослабевали в них сила сопротивления. Против этой воли, горевшей в огненных глазах Илля и отражавшейся во взорах всего собрания, они устоять не могли.

А Илль уже начал читать краткий приговор, который должен был решить их судьбу:

«Центральный Совет Ну, именем Соединенных Штатов Марса, постановил следующее. — Люди, прибывшие на марсианскую станцию северного полюса Земли, назвавшиеся Грунте и Зальтнером, находятся под защитой Марсианских Штатов. Им предоставляется в пределах всего Марса свобода личности, сношений и собственности. Их просят отправиться на Марс с одним из кораблей, отбывающих с земной станции в течение ближайших шести дней, считая со дня прочтения сего. Как гостям Марсианских Штатов, им должно быть оказано всяческое содействие при изучении культурных достижений и обычаев марсиан. Их просят, с наступлением весны на северном полушарии Земли, вернуться на Северный Полюс, чтобы оттуда сопровождать экспедицию, направляющуюся в европейские столицы. Полномочному Представителю Иллю поручается доставить это поручение на Землю.

Подписали: Д е л ь. Э м. А н»

Марсиане снова заняли свои места, Грунте, и Зальтнер в изнеможении опустились в кресла.

XVIII СВОБОДА ВОЛИ

Закончив чтение документа, Илль сложил его и с любезнейшей улыбкой сказал:

— Смеюсь надеяться, что после того, как люди ознакомились с волею Центрального Совета, они не примут принять приглашение и исполнить просьбу марсиан. Поэтому прошу нас сделать все нужные приготовления для того, чтобы вы могли воспользоваться кораблем, отбывающим на Марс через пять дней.

Так как Грунте и Зальтнер медлили ответом, Ра выступил с примирительной речью. Содержание документа — полагает он — убедило гостей, что их нежелание выслушать предложение Центрального Совета было основано на недоразумении. Правда, он знает, что поездка на Марс является для них непривычным и чрезвычайно утомительным предприятием. Он вполне понимает, что они предпочитают тотчас же вернуться па родину. Только это, по его мнению, было настоящей причиной, побудившей их к протесту, так как люди несомненно должны были ожидать приглашения на Марс и хотели избежать неловкости отклонить это приглашение. Затем он постарался описать в самых соблазнительных красках предстоящее им путешествие и пребывание на Марсе.

Грунте и Зальтнер никак не могли разобрать, считать ли им эту речь для себя благоприятной; ведь она вскрывала всю несостоятельность их протеста и как будто еще более усложняла для них возможность отказа. Но Зальтнер по улыбке Зэ угадал, что Ра, действительно, хотел им помочь и предостеречь их от новых ошибок. И, в самом деле, Ра закончил свою речь словами:

Центральный Совет обеспечивает вам полную свободу. Он не отправляет, а только приглашает вас на Марс; не приказывает, а только просит вас сопровождать нас в Европу. При этом он предполагает, что нет таких уважительных нравственных причин, по которым вы бы не могли пойти навстречу его пожеланиям, и только поэтому он уверен, что вы не преминете повиноваться ему.

Мрачный Грунте еще обдумывал, в какую форму удобнее всего облечь отказ, когда Зальтнер поднялся с места. Хотя он и был уверен что его слова не могут повлиять на решение марсиан, он все-таки хотел попытаться подробнее разузнать их планы и мотивировать отказ от приглашения нецелесообразностью поездки на Марс. Он доказывал, что в настоящее время эта поездка не может принести существенной пользы ни марсианам, ни людям. Друг его и он сам вполне убедились в могуществе и творческой силе марсиан. Они и так не могут себе представить, как растолковать своим согражданам все то, что им уже довелось узнать о Марсе. Поэтому, несомненно, было-бы лучше, если бы они тотчас вернулись на родину, чтобы поделиться своим опытом с жителями Земли и постепенно подготовить их к появлению марсиан. Это было бы вернейшим способом для достижения взаимного понимания между Марсом и Землею.

Если посещение марсиан застигнет людей врасплох, то весьма возможно, что эти последние, вследствие своей неосведомленности о Марсе, прибегнут к неправильным мероприятиям, нежелательным для обеих сторон. Поэтому-то им нужно во что бы то ни стало вернуться в Европу до прибытия туда марсиан. Польза, которую они могли бы принести марсианам, сопровождая их, была бы значительно меньше. А кроме того им, людям, чрезвычайно интересно знать, каких собственно выгод ожидают марсиане от общения с Землею и чего именно желали бы они добиться от людей?

Марсиане слушали с возрастающим вниманием. Лицо Илля снова стало строже. Он думал, что, после прочитанного им предложения Центрального Совета, люди уже не посмеют противиться; но из слов Зальтнера он понял, что уже нет смысла утаивать от них сущность дела. Немцы очевидно отгадали, что марсиане хотели помешать им предупредить великие державы. В помощи людей марсиане не нуждались, но они хотели при первом посещении цивилизованных государств Земли сразу же поставить себя в такие условия, которые делали бы их господами положения. В смысле приготовления к этому было уже сделано гораздо больше, чем предполагали Грунте и Зальтнер. Их появление на северном полюсе и те сведения, которые благодаря этому получили марсиане о жителях Земли, лишь укрепили Центральный Совет во мнении, что с обитателями Земли придется считаться серьезнейшим образом и что чрезвычайно важно при первой встрече не обнаружить своих слабых сторон. А это было бы вполне возможно, если бы люди преждевременно узнали, с какими трудностями марсианам приходится бороться на Земле. Поэтому основная задача подготовки экспедиции сводилась к преодолению этих трудностей, и она-то и являлась причиной их проволочки. Теперь же Центральный Совет решил всячески ускорить эту подготовку, чтобы успеть закончить работы прежде, чем на Земле узнают о захвате северного полюса, а пока помешать возвращению немцев на родину. Но для осуществления этого Центральный Совет не мог, согласно нравственному мировоззрению марсиан, пользоваться приемами, нарушающими права личности человека.

Уклоняться от прямого ответа и прибегать к каким-то уловкам, после того, как, не удалось воздействовать на людей своим авторитетом, было бы ниже достоинства марсиан. Поэтому Илль сказал:

— Действительно, мы не желаем, чтобы великие державы узнали о нашем прибытии до того, как оно осуществится, и не желаем этого по той самой причине, по которой наши гости желают как раз обратного, а именно предупреждения европейских государств о нашем прибытии. Мы считаем, что те недостаточно полные сведения, которые они могут получить от присутствующих здесь людей, могли бы побудить их к неправильным мероприятиям и это затруднило бы наше обоюдное понимание. Да, уважаемые гости, хотя вы кое-что и узнали о нашем внешнем могуществе, вы все-таки слишком мало еще знаете о наших основных принципах для того, чтобы научить ваших друзей как им следует вести себя по отношению к нам. Печальные недоразумения вполне возможны; поэтому-то мы и должны настаивать на том, чтобы вы последовали за нами на Марс, так как мы, накануне наступления полярной зимы, не в состоянии отправиться с вами в Европу.

Я очень благодарен господину Полномочному Представителю, — отвечал Зальтнер, — за то, что он с такой откровенностью изложил нам причины, лежащие в основе постановления Центрального Совета. Но вы нас не переубедили, тем более, что истинные намерения марсиан относительно обитателей Земли, по прежнему, остались для нас невыясненными. Поэтому мы со своей стороны продолжаем настаивать на нашем возвращении на родину, чтобы предоставить возможность нашим соотечественникам в свою очередь обсудить, как им должно встретить марсиан.

Илль ответил довольно резко:

— После всего нами выслушанного нам кажется, что присутствующие здесь люди мало приспособлены к тому, чтобы быть советчикам своим единоплеменникам при решении такого рода вопросов. Если вам вздумается советовать им препятствовать как-нибудь нашему пребыванию на Земле, то вы добьетесь именно того, чего мы всячески избегаем — взаимного недоверия и натянутости отношений; а мы, между тем, стремимся установить мирное общение для совместной работы. Людям нечего будет бояться нас, как только они научатся нас понимать. Мы в людях не нуждаемся, мы идем к ним, чтобы принести на Землю благодать нашей культуры. Я уверен, что товарообмен с Землею может дать и нам много нового и полезного, но мы совершенно не нуждаемся в участии людей для осуществления тех хозяйственных целей, которые, помимо научных интересов, привлекают нас на Землю. Наши хозяйственные потребности мы вполне можем удовлетворить здесь, на северном полюсе. А для того, чтобы вы могли успокоить свои правительства и своих соотечественников относительно наших намерений, я не скрою от вас, чего именно мы добиваемся на Земле. Нам ничего не нужно, кроме воздуха и солнца, атмосферного воздуха и излучения, которыми так изобилует Земля и которые никому не принадлежат. Мы уже давно в большом количестве переправляем их на Марс и будем делать это и впредь. Что же касается причин, побуждающих вас завязать сношении с людьми, то причины эти исключительно идеалистического порядка. Вам, людям, невозможно растолковать их в нескольких словах. Мы — нумэ. Мы являемся носителями культуры солнечной системы. Мы считаем своей священной обязанностью сделать доступными людям достижения нашей стотысячелетней культурной работы — открыть им мудрость нумэ.

Грунте сделал нетерпеливое движение; он хотел говорить, но Илль продолжал:

— Не бойтесь за свои убеждения и за свою свободу. Свободу вашу мы будем уважать, ибо свобода является основным условием достижения нашей мудрости. Культура не может быть ни навязана, ни дарована, — она требует, чтобы каждый народ проработал ее по-своему. Но для этой работы нужно получить соответствующее воспитание. Так было и на вашем планете. Народы, достигшие более высокого развития, подготовляли варваров к культурной работе. Точно так же и мы теперь хотим поделиться с вами нашим значительно более древним опытом. Не отвергайте нас в порыве ложной гордости. Раз мы уже ступили на Землю, сближение народов обеих планет неотвратимо. Не возбуждайте же заблуждения, что человечество может избежать нашего влияния. Доверьтесь нашим действиям и предостерегите людей, чтобы они, по близорукости своей, не стали чинить нам козней, которые обратятся против них же самих. Если люди узнают о нашем прибытии прежде, чем смогут подпасть под непосредственное наше влияние, то несомненно натворят не мало безумств. Ваши советы, уважаемые гости, не уберегут их от этого: вы же сами признались в том, что не имеете никакого политического влияния. Предоставьте же нам нести ответственность за те отношения, которые установятся между обеими планетами, и подчинитесь столь решительно выраженному пожеланию Центрального Совета,

Грунте снова почувствовал, что готов поддаться убедительности этих доводов. Только что возмущался он этой гордой речью, а теперь перед ним невольно уже возникал вопрос, а не повредит ли он людям своим предупреждением? Как могут они противостоять марсианам? Враждебно встретить их? Конечно, всего благоразумнее было бы снять с себя всякую ответственность и отправиться на Марс. Но нет! Грунте не было дела до благоразумия. Он исполнял свой долг. Он не мог отказаться от намерения предупредить своих соотечественников, не мог взять на себя ответственности за все последствия такого отказа.

Охваченный этими мыслями, плотно сжав губы, потупив глаза и не глядя ни на Илля, ни на марсиан, Грунте встал… Потом он бросил взгляд на Зальтнера; тот был озабочен теми же мыслями и, отвечая на взгляд, тихо сказал: Отклонить.

Грунте заговорил, сначала запинаясь и тихо, но потом голос его окреп.

— Мы, люди, не настолько самонадеянны, чтобы думать, что нам нечего позаимствовать у более древней культуры. Кто знает, может быть, идти по стопам марсиан — для нас и великое счастье; но это может оказаться и несчастьем для нас. Я не берусь об этом судить. И именно потому, что я не могу судить об этом, я не смею, насколько это зависит от меня, допустить, чтобы мое поведение было равносильно решению; нужно предоставить людям, обитателям Земли, возможность самим разобраться в этом вопросе. Способствовать этой возможности я считаю своим долгом. Этим вполне обусловливается для меня и моего друга наше дальнейшее поведение. Инструкция экспедиции предписывает нам, немедленно по достижении северного полюса, вернуться домой. Уже это одно лишает нас возможности принять ваше приглашение. Однако, могло бы возникнуть сомнение, не явится ли путь через Марс для нас кратчайшим путем. Но наши переговоры положили конец всем этим сомнениям; вы не желаете, чтобы мы вернулись на родину до вашего прибытия туда; поэтому мы должны воспротивиться. Тут вопрос не благоразумия, а вопрос совести. Чтобы из этого ни вышло, мы должны напрячь все свои силы, положить свою жизнь за то, чтобы немедленно известить нашу родину о предстоящем прибытии марсиан на Землю. Этого требует от нас наш долг перед родиной и человечеством. Дальнейшие разговоры излишни. При первой возможности мы воспользуемся спасенным вами шаром нашей экспедиции и пустимся в обратный путь. Если вы действительно обладаете высокой мудростью нумэ, согласно которой свобода личности пользуется безусловным уважением, то я уверен, что вы не откажете в содействии нашему отъезду. Мы просим отпустить нас.

Грунте и Зальтнер, который тоже встал, покинули свои места и направились к двери.

Глубокое молчание воцарилось в собрании марсиан. Большинство из них глядело сосредоточенно и мрачно; и только на лицах ближайших своих друзей люди прочли одобрение. Уходя, Зальтнер увидел, что Зэ провожает его ласковым взглядом, но напрасно старался он перехватить взгляд Ла. Грунте уже раскрыл дверь; никто не удерживал их, и они покинули зал.

Марсиане продолжали свое совещание. Большинство было явно расстроено неудачей; раздавались даже голоса, предлагавшее увезти людей на Марс хотя бы против их воли. Молодой капитан Осс высказал мысль, что можно оспаривать право личности у людей, так как они не проявили достаточного понимания духа марсианской мудрости. Ла с удивлением взглянула на него, а Фру тотчас же поднялся, чтобы отклонить это обвинение. То, что люди смогли отстоять свою волю перед волею марсиан, является уже вполне достаточным и единственно возможным доказательством неотъемлемости прав их личности. Таким образом, не только нельзя принудить их к путешествию на Марс, а, наоборот, придется оказать всевозможное содействие их отъезду на родину.

Илль разрешил этот вопрос, указав, что право людей на свободное решение не подлежит обсуждению, так как оно обеспечено Центральным Советом. Не надо, однако, вдаваться и в другую крайность: хотя и нельзя помешать их отъезду, но слишком покровительствовать ему отнюдь не следует. Так или иначе, придется примириться с тем, что люди узнают о присутствия марсиан на Земле раньше, чем того бы хотелось марсианам. Но, с другой стороны, Иллю представлялось чрезвычайно важным, чтобы хотя бы один из их гостей сопровождал их на Марс и впоследствии, как очевидец, мог бы свидетельствовать обо всем виденном. Но для этого необходимо его добровольное согласие. Тут Ра заметил, что Зальтнер, быть может, согласится на это путешествие, если Грунте будет вполне обеспечено возвращение па родину. Но таких гарантий, в сущности говоря, марсиане ведь дать не могут. Подумав немного, Илль сказал:

— Я думаю, что могу взять это на себя и доставить Грунте в Европу, хотя бы в течение двадцати четырех часов.

Это сообщение вызвало у большинства марсиан живейшее изумление. Значит, можно было обеспечить Грунте возвращение на родину? А если так, то почему бы и самим сейчас-же не отправиться в Европу?

Илль, прежде всего, осведомился, не могут ли Грунте и Зальтнер слышать то, что говорится здесь на совещании? Они в это время приступили к починке своего шара и находились на крыше острова, где было достаточно просторно для осмотра шара. Шар был им немедленно предоставлен, так как дежурные чиновники были осведомлены о результатах совещания. Илль распорядился закрыть крышки телефонов и прекратить запись фонографа. С напряженным вниманием слушали марсиане подробное сообщение Илля о тех успехах, которых удалось достигнуть при работах по подготовке экспедиции в Европу. До сих пор, от марсиан, прибывших на корабле с Иллем, они слыхали лишь в общих чертах о том, что на Марсе сделаны большие открытия в области воздухоплавания.

Внеочередная отправка «Гло» на земную станцию была вызвана желанием испытать на деле те вновь изобретенные аппараты, которые были рассчитаны и построены применительно к условиям земной атмосферы; к весне же предполагалось закончить постройку множества таких кораблей. Отправкой транспорта этих пробных аппаратов воспользовались для того, чтобы доставить на Землю постановление Центрального Совета; иначе оно было бы вероятно передано по световому телеграфу или же послано с первым очередным кораблем. Но нужно было использовать последние солнечные дни на северном полюсе для того, чтобы убедиться в пригодности нового изобретения. Далее Илль ознакомил собрание со своими планами. Затем последовало длительное совещание марсиан, которое очень затянулось, и час отдыха давно уже наступил, когда они разошлись.

В полном унынии вернулись Грунте и Зальтнер со своей дневной работы. Осмотрев шар, они убедились, что привести его в первоначальный вид им не удастся. К счастью, клапаны и сеть не были повреждены, но значительная часть оболочки оказалась совершенно непригодной. Правда, из остатков ее можно было бы сшить шар меньшего размера, но только при том условии, что марсиане помогут им в этой работе, так, как вдвоем они с ней не могли бы справиться. Но подъемная сила такого шара была бы слишком мала для двух путешественников, если принять во внимание то количество припасов и балласта которым нужно было запастись для столь длительного полета. Поэтому Грунте снова вернулся к своему первоначальному плану пуститься в путь одному, а Зальтнеру предоставить ехать на Марс. Может быть, думал он, если они пойдут навстречу марсианам и хотя бы один из них, в конце концов, примет приглашение отправиться на Марс, марсиане не откажут им в содействии и помогут восстановить шар. Кроме того, в этом было еще одно преимущество: если шар погибнет, то по крайней мере Зальтнер сможет рассказать обо всем виденном, когда он, окольным путем, через Марс вернется в Европу, хотя его рассказ уже и не будет предшествовать прибытию марсиан.

Зальтнер тоже в конце концов убедился, что этот выход является для них наиболее выгодным, так как при создавшихся условиях одному воздухоплавателю было легче совершить этот путь, чем двоим. Лично он ничего не имел против того, чтобы сопровождать марсиан, да и сам Грунте в своем исследовательском рвении охотно посетил бы Марс, но одному из них нужно было отправиться вестником в Европу.

Зальтнер, конечно, тоже не отказывался от опасного путешествия, но, разумеется, эта роль выпала на долю Грунте, как более опытного воздухоплавателя. Об этом-то они и решили переговорить с марсианами на следующее утро, так как сегодня приемные часы уже кончились.

XIX НОВЫЙ ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ

Грунте очнулся от тревожного сна и посмотрел на часы. Стрелка показывала 9,6, что соответствовало часу ночи по средне-европейскому времени; следовательно, по общепринятым понятиям, еще царила глубокая ночь. Поэтому Грунте намеревался снова заснуть. Но его внимание было внезапно привлечено каким-то странным шипением. Его слух сразу отличил этот звук от равномерного шума волн, привычного в ночной тишине спальни. Казалось, будто этот звук доносится откуда-то снаружи, разрастается, потом постепенно ослабевает и, наконец, совершенно затихает. Но вот через некоторое время шипение возобновилось, и на этот раз уже определенно с другой стороны. Грунте не мог посмотреть, что делается снаружи, потому что в комнате не было боковых окон; однако, он знал, что в стеклянном потолке есть люки, которые можно открыть, но потолок был слишком высок, и добраться до него было трудно. Поэтому Грунте решил разбудить Зальтнера. Тот начал было ворчать, что ему не дают покоя даже ночью. Но вот вдали снова послышалось шипение, и Зальтнер одним прыжком вскочил с постели и мгновенно оделся. Он взобрался к Грунте на плечи, и в таком положении ему удалось прикрепить к потолку два каната; через две минуты наблюдательный пост был сооружен. Они осторожно высунули головы из люка и стали глядеть в ту сторону, откуда теперь доносился отдаленный, но отчетливый свист. К безграничному своему удивлению они увидели, что этот шум был вызван полетом исполинской птицы, которая, широко раскинув крылья, низко держась над водою, скользила по воздуху. Вот она приблизилась к острову и с невероятной быстротой пронеслась над его крышей. Несмотря на быстроту движения этой таинственной птицы, люди успели заметить, что у нее нет ни головы, ни ног и ее продолговатое тело похоже на заостренную с обоих концов сигару. К заднему ее концу был прикреплен длинный, плоский хвост, заменяющий ей руль. Конечно, наблюдатели сразу поняли, что перед ними новое изобретение марсиан — воздушный корабль, приспособленный к условиям земной атмосферы. Было ясно, что это пробный полет, который марсиане хотели совершить в тайне от людей.

Воздушный корабль удалялся; потом круто повернул, описав в воздухе короткую изящную дугу, снова понесся назад и внезапно остановился над самым островом. Можно было видеть, как затрепетало все тело корабля, когда этот безумно быстрый полет был так внезапно остановлен. И тут произошло нечто еще более необычайное, — крылья и руль внезапно исчезли, корабль на высоте приблизительно десяти метров над крышей острова повис в воздухе. В длину оп был не более десяти метров, а диаметр его равнялся четырем метрам.

Вещество, из которого был сделан этот корабль, напоминало стекловидную оболочку межпланетных марсианских кораблей с тою только разницей, что не было прозрачно. Две гладкие, снаружи выпуклые крышки составляли пол и потолок корабля: на переднем и заднем конце его они были скреплены, а с боку между ними оставалась щель шириною приблизительно в один метр. В эту щель можно было разглядеть, что команда корабля состоит из двенадцати марсиан.

Но вот корабль медленно спустился на крышу острова и остался на ней в полной неподвижности, хотя якорь и не был брошен. Команда высадилась, и другая партия марсиан вступила на корабль. Только те два марсианина, которые раньше находились на корме и на носу корабля, снова заняли свои места. Обоих их Грунте и Зальтнер видели впервые, почему и заключили, что это строители нового корабля, прибывшие на «Гло» для ознакомления здешних марсиан со способом управления новым аппаратом. Галереи острова были переполнены зрителями, но со своего, слишком низко расположенного, наблюдательного пункта Грунте и Зальтнер не могли их видеть.

Маневры продолжались. Не меняя горизонтального положения, без крыльев и без руля, лодка с возрастающей скоростью неслась прямо ввысь. Какая сила подымала ее? Не видно было ни воздушного шара, ни винтов, ни взмаха крыльев. Не прошло и нескольких минут, а лодка уже почти скрылась из виду, и невооруженному глазу она теперь казалась едва приметной точкой. Скоро, однако, эта точка стала быстро разрастаться. Корабль стремительно падал; но тут он распустил свои крылья и руль и, как огромная хищная птица, с шумом и свистом понесся вокруг всего острова, почти коснулся морской глади и снова, кружась, стал подниматься. При этом корабль повидимому, обменивался какими-то сигналами с островом, но Грунте не мог понять их значения. Потом крылья корабля свернулись, руль стал дыбом, из-под кормы вырвалось белое облако пара, раздался треск и шум, как бы от орудийного выстрела — и корабль, как пушечное ядро, понесся вверх в сторону десятого меридиана. Мгновение — и он скрылся из виду.

По движению, начавшемуся на острове, Грунте и Зальтнер заключили, что на этот раз корабль пустился в более далекий путь и расчитывать на его скорое возвращение нечего. Поэтому они покинули свой неудобный наблюдательный пост и вернулись к себе в комнату, решив, однако, во что бы то ни стало дожидаться возвращения корабля. Для этого они сговорились дежурить по очереди.

Они, конечно, избавили бы себя от этого труда, если бы знали, как продолжителен будет этот разведочный полет. Возвращение корабля ожидалось марсианами только к следующей ночи.

Опыты марсиан вполне удались. Новые летательные аппараты, расчитанные на условия земной атмосферы, вполне оправдали все ожидания марсиан. Теперь они были обладателями воздушного корабля, которым они могли управлять, как им вздумается, и который мог устоять против любой бури.

То, к чему так долго и тщетно стремились люди, было достигнуто марсианскими техниками в сравнительно краткий срок, потому что в их распоряжении было средство для подъемов к воздухе, неведомое людям, а именно — диабаричность.

Илль привез этот новый летательный аппарат с Марса и теперь убедился в его пригодности. Марсиане производили опыты ночью, или, вернее, в предназначенное для сна время, не столько потому, что хотели утаить от людей новые достижения своей техники, сколько из нежелания иметь свидетелей возможных неудач. Во всяком случае, в планы Илля не входило посвящать людей в новые успехи воздухоплавания; но в виду того что предстояло произвести еще целый ряд маневров, а в распоряжении марсиан до наступления полярной ночи оставалось всего лишь две недели, Илль всячески был заинтересован в том, чтобы Грунте, если тот все еще будет упорствовать в своем решении был возможно скорее удален с острова.

Разведочный полет, предпринятый этой ночью по направлению к Европе, находился в связи с этими соображениями.

Выяснилось, что при благоприятных атмосферных условиях новый аппарат мог свободно двигаться со скоростью двухсот метров в секунду. При этом полет происходил на высоте десяти километров и в слое такого разреженного воздуха что люди во всяком случае могли существовать лишь при непрерывном вдыхании кислорода. Что же касается марсиан, то им достаточно было лишь изредка увеличивать приток кислорода для того, чтобы эти условия не вызывали у них особых недомоганий. Правда, на этой высоте сильные воздушные течения могли порою уменьшать или увеличивать скорость полета, но в среднем все-таки можно было двигаться со скоростью семисот километров в час. Таким образом, путешествие от северного полюса до Берлина заняло бы не более шести часов.

Как только на Марс прибыла световая телеграмма, извещающая об успешности пробных полетов, Центральный Совет отпустил средства на постройку ста сорока четырех воздушных кораблей, которые должны были быть закончены к наступлению весны на северном полюсе Земли.

Было еще раннее утро, когда Зальтнер, покинув свои наблюдательный пост, откуда он тщетно высматривал возвращение корабля, хотел отправиться на крышу, чтобы помочь Грунте в работе по починке шара; но тут его неожиданно вызвали в приемный зал.

Там Зальтнера ожидала Ла. Вчерашняя холодность и отчужденность совершенно исчезли. Ласково улыбаясь ему, со всем свойственным ей очарованием, она подошла к нему и приветствовала его с такою нежностью, что он сразу почувствовал себя обезоруженным. Она усадила его подле себя и, держа за руку, сказала:

— Чему же ты так дивишься, Заль? Ведь сегодня мой день, и до то, что было вчера, нам нет дела. А может быть, ты уже забыл?..

— Как мог я забыть? Я только не понимаю…

— Но, милый друг, это же так просто! Ведь мы любим друг друга?

— Ла!

— А разве не говорила я тебе уже, что любовь не должна лишать свободы? Ведь Зэ ты тоже любишь?

— Прошу тебя…

— Я знаю, что это так; и это наше счастье, потому что иначе мы не могли бы видеться с тобою.

— Что за странные у вас нравы!

— Ведь мы не можем принадлежать друг другу навсегда. Сможешь ли ты остаться на Марсе? Смогу ли я жить на Земле? Где же нам быть с тобою? Где-нибудь между планетами? Да и какое отношение это имеет к любви? Это вопросы различного порядка. Будем же наслаждаться красотою и счастьем, которые дает нам свободная игра чувства. Если бы ты любил меня одну, ты скоро потерял бы свободу, тобою овладела бы страсть, влекущая за собою сердечную муку, и я должна была бы уйти от тебя. Правда, мужчина и женщина могут достигнуть иного счастья, которое уже ни похоже на игру, но такому счастью предшествует много испытаний; и никто не знает, возможно ли оно в любви человека и нумэ. А для того, чтобы мы никогда не забывали, что любовь — это игра, мы не должны участвовать в ней только вдвоем, но мы все-таки должны быть вдвоем, когда мы этого захотим… А теперь не ломай себе над этим голову! Мне надо сообщить тебе нечто серьезное.

— Как? Еще посерьезнее этого? Я и в этом-то еще не успел разобраться. Но ты права, мы не должны забывать о самом главном ради нашей… игры.

— Мне кажется, что ты все еще не понимаешь меня. Игра — это искусство; и трагедия — тоже игра, с тою только разницей, что гибнешь не сама, а гибнет тот герой, вместе с которым ты все переживаешь. И мы ничуть не принижаем нашего чувства, наоборот, оно очищается и возвышается, когда мы переносим его в царство свободной игры, в царство прекрасного, нами самими созданного вымысла. Безумец! Разве этот поцелуй — вымысел? Нет, вот если бы мы при этом думали, что теряем свою свободу — это действительно был бы вымысел. А теперь слушай: ты поедешь с нами на Марс, чтобы стать, наконец, более понятливым.

— Говоришь ли ты это, как мол возлюбленная, Ла? Тогда, отстаивая свою свободу, я докажу тебе, что я твой достойный ученик. Ты знаешь, почему я не могу следовать за вами.

— Знаю, и ты поступаешь честно; за это я тебя ещё больше люблю. Вчера вы держали себя, как настоящие мужи. Но если мы исполним ваше желание; позволим вам предупредить Европу о нашем прибытии и дадим одному из вас возможность вернуться на родину, разве другой тогда не согласится поехать с нами?

— А кто же этот другой?

— Это мы увидим. Но кроме шуток, мне поручено узнать у вас, согласились ли бы вы на такое предложение? Как только один из вас выразит готовность отправиться на Марс, мы тотчас же доставим другого на родину.

— Удивительно! Ведь мы с Грунте хотели обратиться к вам сегодня именно с таким предложением. Обнаружилось, что наш шар пригоден только для одного воздухоплавателя, и из нас двоих отправиться должен, разумеется, Грунте. Если вы согласны помочь нам в починке нашего шара, я готов следовать за вами на Марс.

— Прекрасно, милый друг! Вот за это я тебе очень благодарна! А о шаре вам беспокоиться нечего. У нас есть более надежный способ добраться до Германии…

— Воздушный корабль?

— Вы подслушали?

— Нет, мы видели, и на этом-то корабле вы хотите… Но ведь тогда и меня могут прихватить с собою?

— Нет, таково наше условие: ты должен следовать за нами.

— Ах, Ла, ведь я и не противлюсь.

— Так пойдем же, мы переговорим с милейшим Ра и с твоим другом.

— Но прежде, чем итти к ним, нельзя ли мне еще минутку поболтать с тобою?

Было семь часов, уже наступило время вечернего отдыха, когда с разведки вернулся воздушный корабль. После того, как Илль, с большим удовлетворением прослушал подробный доклад, корабль тотчас же приготовился к новому дальнему полету.

Грунте и Зальтнер уже разошлись по своим комнатам и поэтому ничего не знали о прибытии корабля. После переговоров с Иллем и Ра, Грунте выразил согласие пуститься в обратный путь на марсианском воздушном корабле. Грунте уже готовился к отъезду и укладывал все вещи, которые хотел взять с собою. Он получил разрешение провезти багаж весом не более одного центнера, и кроме своих книг и инструментов вез с собою множество всяких мелочей, которые могли бы ознакомить его соотечественников с производством марсиан. Закончив приготовления к отъезду, он лег спать.

На следующее утро, как только немцы позавтракали и Зальтнер отправился в приемный зал, в комнату Грунте вошел Хиль, Грунте в это время увязывал свои вещи.

— Это и есть ваш багаж? — спросил Хиль. — Может быть вам еще что-нибудь нужно захватить с собою?

— Нет, это все. Вес всех этих вещей не превышает одного центнера.

— Значит вы готовы к отъезду?

— Вполне. Вы видите, я даже в дорожном костюме, а вот и моя шуба. Когда мы двинемся в путь?

— Очень скоро, может быть, в течение этого часа. Нужно ли вам побеседовать еще с вашим другом?

— Нет, мы обо всем уже переговорили. Он пересылает со мной на родину письма и свои дневники.

— Итак, вы готовы ехать хоть сейчас?

— Я к вашим услугам.

Хиль подошел к нему вплотную и, пристально глядя ему в глаза, взял его за руки, как бы желая проститься с ним. Грунте почувствовал, что этот взгляд как-то особенно пронзил его. Он не мог отвести глаз от Хиля, и все окружающее начало расплываться перед ним, — он видел только эти огромные блестящие зрачки.

Врач медленно коснулся рукою его лба и внушительно произнес:

— Вы спите!

Грунте стоял в каком-то оцепенении, без сознания, с широко открытыми глазами. Хиль осторожно опустил ему веки и, оглянувшись, кому-то кивнул. Дверь открылась, и в комнату вошло десять марсиан. Шестеро из них бережно подняли Грунте, положили его на носилки и вынесли из комнаты; остальные забрали багаж. Грунте перенесли на воздушный корабль и заботливо закутали в шубу; в рот ему вставили трубочку, соединенную с резервуаром, наполненным кислородом.

Несколько минут спустя воздушный корабль поднялся. Когда он достиг высоты тысячи метров, боковые отверстия были закрыты. Привели в действие реакционный аппарат — и вот корабль, забирая все выше, понесся на юг по направлению десятого меридиана.

Ра отправился в приемную комнату к Зальтнеру и сказал ему:

Не удивляйтесь тому, что вы уже не найдете здесь своего друга. Надеюсь, что мы скоро сможем передать вам весть о его благополучном прибытии на родину. Мы сочли нужным ускорить отъезд.

Зальтнер подбежал к окну. Вдали, на горизонте, блеснуло едва заметное облако пара и тотчас исчезло.

Теперь он был единственным европейцем на северном полюсе.

Зэ подошла к нему.

— Не огорчайтесь, милый друг, — сказала она. — Завтра наш межпланетный корабль отбывает на Марс!

XX СЫН МАРСИАНИНА

Изумительно ясный сентябрьский день клонился к вечеру. Мягким светом были озарены нарядные сады города Фридау, в которых розы были уже вытеснены махровыми георгинами; мягкий свет покоился на старых деревьях княжеского парка, начинающегося у подножья холмов — на северной стороне города и окружающего почти весь Фридау, и отражение этого света трепетало в тихом пруду парка.

На берегу пруда, между кустарниками, мелькал светлый зонтик. Заслышав шум приближающихся шагов, со скамейки, расположенной под тенистой липой, поднялась прелестная молодая женщина, одетая в элегантное летнее платье. Глубокая задумчивость, омрачавшая ее нежное лицо, сменилась приветливой улыбкой, как только она увидела Элля, идущего к ней навстречу, и темносиние глаза засветились тихим счастьем, когда она подала ему руку.

— Простите, — сказал Элль, следуя за нею по дорожке, идущей вдоль берега пруда. — Я опоздал, но, конечно, не но своей вине.

— Я сама только что пришла, — ответила Исма Торм. — У меня были гости. Фрау Антон все время поучала меня и никак не могла остановиться.

— Воображаю! Но не огорчайтесь этим. Что бы вы ни делали, люди всегда будут недовольны.

Исма тихо вздохнула. — Вы же видите, я все-таки пришла!

Элль поблагодарил ее взглядом.

— Это единственный час за весь день, когда я перестал досадовать на мир, когда я вполне свободен и счастлив, Исма.

— А ваша работа?

— И даже она приносит мне слишком много разочарований. Куда ни глянь, повсюду эта ограниченность и душевная скудность. Вы знаете, что я никогда не жалуюсь на споры и борьбу, — ведь они помогают нам двигаться вперед. Но эта неспособность видеть то, что является главной целью, эта косность, недопускающая никаких новшеств!

Что же вас так рассердило сегодня, Элль? Ну-ка, выкладывайте, в чём дело?

— Все это не ново. Вы знаете, что я решил в течение этого года опубликовать свою теорию тяготения. Грунте поддерживал меня в этом, хотя и говорил, что никто ее не поймет.

Я отлично помню. Это было…

Да, это было тогда…

— И тогда вы говорили, что вам это совершенно безразлично.

— Правда, мне действительно безразлично все, что касается лично меня, моей славы, или уж не знаю, как вам будет угодно это назвать. Но мне обидно за дело; мне больно, что человечество так много теряет, и я вижу, что ему никак нельзя помочь. Прежде всего моя книга была встречена гробовым молчанием; ученые не знали, как к ней отнестись, а потом нашелся критик, утверждающий, что это ничем не обоснованная фантастическая гипотеза. А между тем на основании этой теории я решил так называемую задачу о трех телах и доказал справедливость своей теории, вычислив отклонения спутников Марса с точностью до сотых долей секунды. И что же? Ни один из наших астрономов даже не понял моего метода вычислений.

— Ко баты, — сказала, улыбаясь, Исма, — Ведь вам наверное именно это хотелось сказать? Быть может в вашей книге вы недостаточно ясно выразили свои мысли?

— Во всяком случае, для того, чтобы растолковать им сущность дела, мне пришлось бы написать еще целую книгу. Я не рассчитывал на такую непонятливость. Ведь этот метод найден даже не мною, — мне еще не было восемнадцати лет, когда я узнал его от моего отца…

— Но почему же вы так долго это скрывали?

— Вы же видите, что и теперь еще время не пришло. Если бы и другие могли работать со мною в этом направлении, то в технике, можно было бы достигнуть таких результатов, которые открыли бы нам совершенно новый мир. О, тогда, может быть, мы бы освободились от этой тяжелой Земли!

— Опять, опять эта тоска! Ведь здесь совсем уже не так плохо. Вы должны быть терпеливей. И вот это и разогорчало вас сегодня и помешало вам во-время прийти сюда?

Не только это, сегодня меня раздосадовали, главным образом, практические дела; было много неприятностей в различных учреждениях. О, как они неподатливы! особенно там, в соседнем королевстве. Что за бюрократизм, все должно быть втиснуто в тесные рамки шаблона! И это привело меня в полное уныние, особенно потому, что дело касается отчасти и вас.

— Меня? Что-нибудь случилось? — испуганно спросила Исма.

— Нет, я имею в виду наш воздухоплавательный парк. Его хотят сделать государственным и наряду с военным парком передать в ведение военного министерства. В таком случае наш пари будет по всей вероятности переведен отсюда! Теперь же они требуют установления государственного контроля, хотя государство до сих пор не отпустило на это дело ни одного пфеннига.

— Но чем это вызвано?

— Мне кажется, что мне не доверяют. Они хотят обеспечить себя на случай войны. Ведь вы знаете, — наш воздухоплавательный отдел является международным учреждением. У меня же в отношении к патриотизму особая точка зрения.

Да что вы, Элль! Ведь вы же немец! В случае войны, наш воздухоплавательный парк, должен, разумеется, перейти в распоряжение государства, но кто же думает о войне? Ах, не огорчайте меня еще новыми заботами!

Я — немец по своим симпатиям, но я не германский подданный и поэтому, в крайнем случае, я могу быть выслан. А в сущности говоря, ни Германия, ни Франция, ни Англия, ни одна нация, ни одно государство не являются самоцелью: самоцелью может быть только человечество в его совокупности. Отдельные народы и государства представляют собой лишь средства в деле осуществления идеи человечества. Таким образом, если государство, подданным которого я состою, не является достаточно полезным с точки зрения идеи человечества, то я, как свободная личность, считал бы безнравственным отстаивать его интересы только потому, что я ему многим обязан. Требования этики совершенно иные. Но у людей все решается непосредственным чувством; его-то и называют патриотизмом, и часто за долг принимают то, что является лишь индивидуальным пристрастием.

Исма остановилась. — Позвольте, — сказала она, — но тогда на каком основании мы здесь гуляем с вами? Что же, это тоже — долг?

— Конечно, хотя это и совпадает с нашими желаниями. Ведь вы же не сообразуетесь с тем, что считают правильным жители Фридау?

— Нет, — с улыбкой глядя на него сказала, Исма. — Мы можем спокойно пройти с вами по городу… Как вы думаете, ведь скоро мы уже можем получить известие от наших путешественников?

— Телеграмма со Шпицбергена сообщает, что полет начался 17 августа. Весьма возможно, что ближайшие дни принесут нам новые сведения.

— Вы по прежнему верите в успех этого дела?

— Несомненно. Неужели вы думаете, что я стал бы так настойчиво уговаривать вашего мужа, если б не вполне был уверен в самом блистательном исходе экспедиции?

— Элль, ведь вам кажется, что должно случиться что-то неожиданное? Прошу вас, будьте откровенны. Скажите, им угрожает какая-нибудь определенная опасность?

— Ничего страшного я не предвижу, уверяю вас, Исма. Если я и думаю, что может случиться что-то непредвиденное, то во всяком случае ничего ужасающего я не жду.

— Скажите же, что вы думаете? Я не раз уже замечала что вы чего-то не договариваете.

— Поверьте мне, Исма; из того, что я знаю, я ничего не утаиваю от вас, но не требуйте, чтобы я высказывал предположения, которые, быть может, лишены всяких оснований. Я не только возлагаю большие надежды на счастливое возвращение экспедиции, но и рассчитываю на это с полной уверенностью. Моя уверенность настолько велика, что я уже теперь прилагаю все усилия к тому, чтобы устроить дальнейшую судьбу Зальтнера; ведь ему нечего будет здесь делать после возвращения. Видите, вот еще что меня сегодня обидело: вы думаете — правительство предоставит место человеку, участвовавшему в такой славной экспедиций? Ничуть не бывало, — он иностранец, и у нас он не держал экзамена!

— Лишь бы только он вернулся. Меня тревожит это «непредвиденное», как вы егоназываете.

— Да правда же, это только предчувствие, что нахождение северного полюса явится для нас чем-то большим, чем простое географическое открытие.

— Это вы должны еще мне объяснить.

— Может быть, как-нибудь и объясню, но сегодня мы еще не успели поговорить о вас. Что вы делали, что читали, что узнали за это время?

— По правде сказать, не много. Опять изучала полярную карту.

Они проходили, оживленно беседуя, по людным аллеям парк. За деревьями заходило солнце; вечернее небо пылало пурпуром и золотом. Все чаще попадались им навстречу гуляющие. Многие знали их, вежливо раскланивались с ними, но, оборачиваясь им вслед, переглядывались и перешептывались.

— Им теперь хорошо разгуливать, — обращаясь к своему спутнику прогнусавил маленький человечек с широким пронырливым лицом. — Мужа-то он отправил на северный полюс.

— А ведь это фрау Торм! — сказала молоденькая девушка. — Каждый день она проходит здесь с доктором Эллем.

Фридауцы очень гордились тем, что все газеты были переполнены сообщениями об их полярной экспедиции и что всюду можно было прочесть биографию их сограждан. Поэтому они радовались всякому предлогу поговорить о них; и говорили без удержу, со свойственными им дружелюбием и доброжелательством, и чем меньше были осведомлены, тем охотнее они говорили.

Элль и Исма вышли из парка и пошли по широкой улице, напоминавшей аллею, так как перед домами были всюду палисадники. Они остановились перед домом Торма. Они уже простились, и лишь на мгновение замешкались, медля расставаться, когда входная дверь открылась и из дому, навстречу им, вышел почтальон.

— Добрый вечер, фрау Торм, — сказал он. — Хорошо, что я вас встретил, дома у вас я никого не застал.

Исма схватила телеграмму и поспешно вскрыла ее.

— От него, из Гаммерфеста! — возбужденно воскликнула она.

— Это станция голубиной почты, — сказал Элль.

Уже смеркалось. Она с трудом различала буквы. Из окон соседних домов на нее смотрели.

— Поднимемся ко мне, Элль, — сказала она. — Это не так-то скоро можно прочесть. На сегодня сделаем исключение — вы можете ко мне зайти.

Она торопливо поднялась по лестнице. Когда Элль вошел в комнату, Исма уже стояла у лампы и читала телеграмму. Она сбросила шляпу, заслонявшую ей свет.

Вот, — сказала она, протягивая телеграмму Эллю. — Он жив и здоров. Читайте, читайте вслух, я плохо понимаю в чем дело.

Она опустилась в кресло и стала снимать перчатки. Элль мельком взглянул на телеграмму; его руки заметно дрожали. Он сел.

— Ради бога! что с вами, Элль? Вы дрожите?

— Не от тревоги, нет, нет — меня просто поразило… Слушайте, Исма.

Он прочел:

«Гаммерфест. 5 сентября 3 часа 8 минут. Только что вернулся почтовый голубь со штемпелем «Воздушный шар Полюс»; принес следующее известие:

«Фрау Исме Торм. Фридау. Германия. 19 августа, 5 часов 34 минуты пополудни по средне-европейскому времени.

Все здоровы. После тридцатичасового благоприятного полета прямо на север, парим над полюсом. Множество островов в небольшом почти свободном ото льда внутреннем море. Маленький, совершенно круглый остров, около пятисот метров в диаметре, отмечен неизвестными обитателями, как полюс; на нем непонятные приборы. На поверхности острова в большом масштабе стереографическая центральная проекция северного полушария до тридцатого градуса широты. Жителей не видно. Высадка не желательна, продолжаем путь. Сердечный привет.

Торм».

Элль еще раз внимательно перечитал телеграмму в то время как Исма с напряженным ожиданием смотрела на него. Потом он вскочил и несколько раз прошелся по комнате. Исма тоже встала.

— Мы продолжаем путь! То-есть мы возвращаемся? Не так ли, Элль? Что он хотел сказать? Значит цель достигнута? Ах, слава богу!

— Да, цель достигнута, — многозначительно сказал Элль.

Исма подошла к нему и схватила его за руку.

— Благодарю вас, милый друг, — сказала она, глядя на него сквозь слезы. — Благодарю вас, это — дело ваших рук!

Он нежно притянул ее к себе, она в полном забвении склонила голову на его плечо.

— Исма! — сказал он, касаясь губами ее лба.

Она покачала головою и отошла от него.

— Садитесь, — сказала она, — и говорите же, наконец! Что такое это «непредвиденное»?

— Оно перед вами.

— Но в чем же дело? Я ничего не понимаю. Я совсем сбита с толку. Что это, — опасность?

— Это означает… Исма, вы не поверите, что это означает для всех нас. Как мне объяснить вам это?

Он придвинул свое кресло поближе в ней и взял ее за руку.

— Что с вами? — спросила она, испуганно глядя на него.

— Это означает, что обитатели планеты Марс высадились на северном полюсе Земли. Это означает, что они водворились на Земле со своими приборами и машинами. Это означает, что вскоре Земля, человечество будут управляться марсианами, что золотой век счастья озарит этот скорбный мир и что нам доведется дожить до этого!

Его голос окреп, он говорил с одушевлением, его большие, темные, пылающие глаза были устремлены вдаль. Исма растерянно глядела на него.

— Элль! — робко сказала она, — умоляю вас! Вы же не можете шутить в такую минуту? Как мне понимать вас?

— Я сказал только правду.

Эти слова были произнесены с таким выражением, что нельзя было сомневаться в их серьезности.

Исма молчала. Она откинулась на спинку кресла, тонкими пальцами отвела светло-каштановые волосы с узкого лба, и потом, сложив руки, умоляюще поглядела на него.

— Слушайте же, Исма, любимый друг мой, — медленно заговорил Элль. — Я расскажу вам то, чего еще никто не знает, никто не должен был знать и что объяснит многое, казавшееся вам загадочным. Это длинная история.

Он погрузился в молчание.

— Говорите же, — взволнованно сказала она. — Вы проведете у меня весь вечер, — сегодня я не могу оставаться одна и никого, кроме вас, я не хочу видеть. Я должна знать все.

Элль начал свой рассказ. Он говорил о Марсе, об его обитателях, об их культуре, великодушии и могуществе. Он рассказал, как они стремились на Землю, чтобы принести человечеству мудрость своего учения; как он всю жизнь ждал известия о том, что марсиане, наконец, завладели северным полюсом. Рассказал, что именно это и побудило его заняться полярными исследованиями и снарядить экспедицию на северный полюс. А теперь уже нет сомнений, что ожидания его сбылись.

Исма, молча, слушала его. Это было свыше ее понимания. Когда Элль смолк, она сказала:

— Вы рассказываете сказку, чудесную сказку. Я бы все это сочла за выдумку, если бы не получила этой телеграммы и если бы вы не были моим любимым, верным другом. Я должна верить вам, хотя и не могу понять, откуда вы все это знаете и почему вы никогда до сих пор не говорили об этом. Но если вы знали, что ожидает экспедицию на полюсе, то вы должны были бы подготовить к этому моего мужа.

Элль улыбнулся. — Я и сделал это, посколько мог, — сказал он. — Ведь я не знал, оправдаются ли мои предположения, и поэтому не считал возможным о них говорить. Вы же сами только что сознались, что, не будь этой телеграммы, вы не поверили бы мне. И никто бы мне не поверил, меня сочли бы дураком, — я только подорвал бы доверие ко всей моей деятельности. Но все-таки, на всякий случай, я принял кое-какие меры. Помните те три бутылки шампанского, которые вы велели Зальтнеру тайком засунуть в гондолу шара? Они прошли через мои руки. Вместе с ними уложен и маленький, составленный мною немецко-марсианский словарь; я надеялся, что он пригодится экспедиции, когда она встретит марсиан на полюсе.

Исма с улыбкой протянула ему руку и сказала, покачивая головой:

— А теперь, скажите мне только одно и при том самое главное. Если все это, действительно, правда, то откуда вы это узнали?

— Я и этого от вас не скрою. Моего отца считали англичанином, но он родился не на Земле, — он был нумэ. По отцовской линии я происхожу от марсиан.

Исма онемела от удивления. Сомневаться было нечего: ей сразу стала понятной вся необычность его поведения и даже его внешности, сперва оттолкнувшей, а потом пленившей больше, чем она сама смела себе в этом признаться.

В дверях появилась горничная. — Пойдемте. — сказала Исма. — Пора ужинать. Но нужно еще обо многом вас распросить.

Когда они были уже в столовой, Исма сказала: — Как часто мы дразнили вас, когда вы, сидя здесь за столом, фантазировали о жителях Марса. Мне и в голову тогда не приходило, что вы говорите об этом серьезно.

— Да я и старался, чтобы это казалось вам шуткой. А не то мне, пожалуй, пришлось бы сидеть в сумасшедшем доме. А между тем, это была сущая правда. Если вы когда-нибудь еще побываете у меня на горе, л покажу вам записки моего отца. Но еще больше я узнал из его изустных рассказов. Вы смотрите на меня с недоверием?

— Не сердитесь! Я верю вам, но я еще никак не могу освоиться с этим. Подумать только! Ведь это самое неслыханное изо всего, что только может быть на свете, — и мне, мне довелось столкнуться с этим…

— Ничто не должно измениться в наших отношения, Исма! Но я надеюсь, что теперь, наконец, мне удастся вполне доказать вам, как вы мне дороги. Планы мои очень велики.

— Но дайте мне сперва разобраться в прошлом. Ваш отец…

— Моего отца звали Алль. Он был капитаном межпланетного корабля «Ба», что по-марсиански означает «Земля». На этом корабле он не раз побывал как на северном, так и на южном полюсе Земли. И вот, однажды, он и шестеро товарищей стали жертвами несчастного случая и были покинуты на южном полюсе. Когда корабль, привезший их, в течение нескольких дней не вернулся за ними, они поняли, что до будущей весны помощи ждать им неоткуда. Полярной зимы они не вынесли бы. Преодолевая неописуемые трудности, стали они пробираться на север, к берегу моря. Только отец мой остался в живых, остальные погибли в пути. Ему посчастливилось, и он был подобран замешкавшимся там китоловным судном. Все думали, что он, вследствие кораблекрушения, сошел с ума. Он же во время переезда в Австралию постарался незаметным для своих спутников образом, обучиться их языку. Его доставили в госпиталь. Благодаря несокрушимой энергии, он приучил себя к условиям земного тяготения и освоился с образом жизни людей. Потом он приобрел друзей, которые дали ему возможность проявить его познания в области техники. Несколько изобретений, данным давно известных на Марсе, обратили на себя всеобщее внимание, и очень скоро отец мой стал богатым человеком. Тогда же он познакомился с моей матерью, немкой, служившей в качестве воспитательницы в одном английском семействе. Вот почему меня воспитывали и обучали, как немца. Никто, кроме матери и меня, не знал тайны происхождения моего отца. Но во мне, как в сыне марсианина, он старался развить гордое стремление приобщиться высокой мудрости нумэ. Всю жизнь считал я красную планету моей настоящей родиной, и заветной мечтой моей юности было попасть на эту родину. Но когда мне не было еще и двадцати двух лет, отец мой умер, так и не дождавшись вестей с Марса. Завещание отца — моя мать умерла еще до него — требовало от меня выполнения огромной задачи: подготовить Землю к приходу марсиан и способствовать тому, чтобы человечество могло воспринять марсианскую культуру. Я отправился в Германию, в самый центр, туда, где должна была бы сосредоточиться высшая цивилизация всей планеты, и там я изучил и познал все ничтожество этого дикого человеческого рода. Тогда же мне встретилось большое, чудесное счастье, но оно было суждено не мне. — Я познакомился с Исмой Хильген…

— Вы же знаете…

— Да, да Исма, конечно, вы были правы тогда. Вы были бы так же несчастны, как я в то время. Я вернулся в Австралию. Но мои планы разыскать марсиан на северном полюсе — могли быть осуществлены только в Европе. Я купил себе здесь землю… Остальное вы знаете сами.

Она через стол протянула ему руку.

— Ловлю вас на слове, — ласково сказала она, — ничто не должно измениться в наших отношениях. Да, только теперь я начинаю понимать, что отпугивало меня тогда от вас. Смела ли я думать, что во мне вы найдете то, чего вы так тщетно искали в людях?

— Никогда еще я не любил вас так, как в те дни, когда вы считали меня непостоянным.

— Полно. Теперь мы уже не должны говорить об этом. Что вы намерены дальше делать?

Телеграмма должна быть, конечно, опубликована. Я захвачу ее с собою. Но разъяснения, которые я вам по этому поводу сделал, пока должны остаться между нами. Печать не замедлит высказать свои сомнения, предположения и мудрые замечания. Тогда лишь я упомяну о марсианах, только в виде гипотезы, очень осторожно, чтобы подготовить.

— Но разве вы вполне уверены в том, что на полюсе находятся именно ваши соотечественники?

— Я в этом не сомневаюсь. Я могу сообщить вам еще нечто такое, что сам я узнал всего несколько дней тому назад. Наверно это тоже станет общем достоянием, как только будет получено известие об экспедиции. Нужно вам сказать — это объяснял мне еще отец, — что марсиане могут высадиться на Землю только на одном из ее полюсов. При приближении к границам атмосферы, марсианские корабли стараются спуститься прямо по направлению земной оси. Но пребывание в земной, атмосфере является для них чрезвычайно опасным. Поэтому, по предложению моего отца, был разработан план согласно которому, вне атмосферы, на продолжении земной оси должна была быть сооружена станция для остановки кораблей, откуда марсиане могли бы уже другим способом спускаться на Землю. Подробнее я расскажу вам об этом в другой раз; да к тому же я и не знаю, был ли план осуществлен именно так, кие это предполагалось тогда, сорок земных лет тому назад. Очевидно, однако, что марсиане, так или иначе, привели в исполнение свое намерение, и внеатмосферная станция была построена. Ее-то я и разыскивал с помощью телескопа, но только однажды мне удалось заметить светящуюся точку, которую можно было бы принять за внеатмосферную станцию, так как эта точка, в противоположность другим звездам, не вращалась вокруг земной оси. С тех пор мне не пришлось больше ее видеть, хотя я и очень точно определил ее положение. Впрочем в этом нет ничего удивительного, потому что марсиане, конечно, позаботились о том, чтобы станция излучала как можно меньше света и, вероятно, только в редкие минуты, при очень благоприятных условиях, ее можно видеть на таком большом расстоянии, — я исчисляю его в девять тысяч километров. Так вот, могу вам сообщить: несколько дней тому назад из Кильской обсерватории, следящей за кометами, была получена телеграмма, извещающая, что Гельсингфорсская обсерватория обнаружила новую звезду, которая не может быть звездой потому, что не принимает участия в суточном движении звезд и вместе с тем не совпадает с полюсом мира, а расположена на самом меридиане на высоте тридцати шести градусов. Из этого можно заключить, что на земной оси как раз над полюсом, на высоте равной радиусу Земли находится светящееся тело. Правда, из-за тумана, а может быть из-за того, что свет этого тела потускнел, вторично его увидеть уже не удалось, но, во всяком случае, эти данные вполне совпадают с моими прежними наблюдениями. Тело, неподвижно стоящее над самым полюсом, не что иное, как давно уже проектированная марсианами внеатмосферная станция. Иначе объяснить это немыслимо. Это открытие, как только оно станет известным, послужит подтверждением моей гипотезе. Осторожность, с которой было сделано это сообщение из Гельсингфорса, обусловливается тем, что этому явлению еще не найдено объяснения, и опасаются какой-нибудь ошибки. Поэтому мы должны быть готовы к тому, что, когда вернется экспедиция…

— Когда, когда же, по вашему, она может вернуться?

— Каждый день, каждый час можно ожидать известий, что они достигли населенных местностей, и даже…

Элль внезапно умолк и задумался.

— Вы хотели еще что-то сказать, Элль? Вы хотели сказать, что мы имели бы уже известия, если бы все обстояло благополучно. Неправда ли?

— Во всяком случае мы могли бы уже получить сведения, но их запоздание отнюдь не должно нас тревожить. Подумайте сами, — сегодня у нас 5-е сентября, следовательно с тех пор, как экспедиция покинула полюс, прошло семнадцать дней. Ведь они могли высадиться в такой местности, откуда нужно неделями добираться до ближайшей телеграфной станции.

Исма произнесла в глубокой задумчивости:

— Как это странно! Я так жаждала известий, все мысли мои были заняты экспедицией, а теперь, когда вы рассказали мне все то чудовищное, что нам предстоит пережить, каким жалким кажется мне все, что могут сделать люди. Ах, Элль, в конце концов неправильно было…

— Мог ли я дольше молчать?

— Нет, мои друг, я вам очень благодарна, но все-таки… Вы должны мне еще рассказать о Марсе… Вы должны учить меня…

— Я готов, Исма.

— Но не сегодня. Сейчас уже поздно.

— Действительно, уже десятый час. Я должен покинуть вас. Но до свидания, не правда ли? Завтра, на обычном месте?

— Да, если только… Нет, нам надо еще о многом переговорить, приходите лучше сюда…

— Сейчас я отправлюсь в редакцию и на почту. Телеграмма появится завтра во всех газетах. Завтра целый день вас будут осаждать посетители.

— Ну, тогда я лучше сбегу из дому. Я лучше выйду к вам вскоре после обеда… Я хочу научиться марсианскому языку, — с полушутливым вздохом добавила она. — Ах, Элль, что-то принесет нам ближайшее будущее?

— Великие события для человечества, — серьезно ответил Элль.

Они расстались.

XXI БЫСТРЫЙ ПОЛЕТ

После опубликования телеграммы Торма для Исмы наступили трудные дни. Поздравления, запросы, визиты, из сочувствия и просто из любопытства, осаждали ее. Газеты присылали своих репортеров, чтобы возможно подробнее осведомить своих читателей о мнении фрау Торм по поводу положения на северном полюсе. Так как Исма не могла уклониться от всех этих посещений, она отделывалась ответом, что вполне разделяет предположения, высказанные Фридрихом Эллем в «Vossische Zeitung» на следующий день после опубликования телеграммы.

Возможность колонизации северного полюса марсианами вызвала во всех газетах горячие споры. Большинство публики было чрезвычайно заинтересовано перспективой общения с марсианами. Другие охотнее всего назвали бы эту телеграмму попросту жульничеством, но это было неудобно, а поэтому они утверждали, что Торм, во всяком случае, ошибся. Возможно, что Марс обитаем, но жители его добраться до Земли никак не могут. А если допустить, что это для них возможно, то почему же они не явились в Берлин или в Париж, а занялись на северном полюсе сооружением гигантской карты земного шара? Знаменитый физик заявил, что совершенно немыслимо, чтобы человекоподобные существа когда-либо могли перемещаться по мировому пространству с одной планеты на другую. Вслед за этил геолог предложил остроумнейшую гипотезу, согласно которой на северном полюсе неминуемо должен был образоваться вулкан, время от времени извергающий земные недра. Наслоения лавы, по случайному сходству, были приняты Тормом за географическую карту. Наконец, редактор «Географических Известий» высказался за то, что строить какие бы то ни было предположения пока нет смысла и, вообще, нужно дождаться следующих известий. Он был прав, но его заявление никакого сочувствия не встретило.

Фридауцы на этот раз чувствовали полное удовлетворение. Внимание, которое весь мир оказывал их городу, служило достойным поводом для всяких пересудов о фрау Торм, когда ее встречали по близости от обсерватории Элля, или когда ее видели гуляющей вместе с ним по парку. Правда, эти прогулки можно было наблюдать уже не первый год, но теперь было вдвойне приятно обогащать общие сведения этими подробностями частной жизни. Сама Исма не придавала этому значения. Она была более, чем когда-либо, безразлична к суждениям людей, и теперь только в ежедневном общении с Эллем находила некоторое успокоение.

Элль любил ее и просил ее руки много лет тому назад, когда она, тогда еще Исма Хильген, проживала у своей рано овдовевшей матери в Берлине. Правда, она не могла оставаться совсем равнодушной к чувству этого странного человека, но чуждость всего его существа постоянно отталкивала ее. Когда она обручилась с Тормом, Элль покинул Германию. После своего возвращения, он расположил ее к себе своей бескорыстной дружбой. Она знала, что он любит ее, и подозревала о той тайней борьбе, которую он упорно ведет со своею страстью. Но она всем сердцем была привязанна к своему мужу, и с самого начала заявила Эллю, что это никогда не изменится. Тогда же он обещал ей, что не только никогда не нарушит, но даже на один час не омрачит ее счастья. И он сумел сдержать свое обещание. Благодаря этому, между ними установилось безусловное доверие, и Исма была убеждена в том, что это общение никак не может отразиться на дружбе Элля с Тормом. Все они могли спокойно пожимать плечами, когда узнавала о росказнях досужих сплетников.

Это было восьмого сентября, на третий день после получения телеграммы Торма. Мягкая ночь чудесного бабьего лета глубоким мраком окутывала город. Луна еще не взошла, легкий полог облаков скрывал звездное сияние. Было уже поздно. Только из открытой двери, соединяющей рабочий кабинет Элля с увитой виноградом верандой, еще струился слабый свет на лестницу, спускающуюся в сад. Элль сидел за письменным столом, — он продолжал свой многолетний труд описание уклада марсианской жизни и введение в изучение марсианского языка. Он хотел выпустить в свет эти книги к моменту первой встречи марсиан с людьми.

Элль был так погружен в работу, что не слышал, как, шурша по гравию дорожки, приближались медленные шаги и как кто-то всходил по лестнице на веранду; он обернулся лишь тогда, когда шаги раздались уже на самой веранде. В дверях показалась какая-то темная фигура.

— Как вы проникли в запертый сад? — воскликнул Элль, хватаясь за револьвер, лежавший на письменном столе.

Глаза его были ослеплены светом рабочей лампы, и он не узнавал стоявшего в тени человека.

— Это я, — сказал хорошо знакомый голос. Элль вздрогнул и вскочил с места. Он схватился за голову.

«Галлюцинация», подумал он. Человек приблизился. Элль отпрянул.

— Да ведь это же я, господин доктор! Я, Карл Грунте.

— Грунте! — воскликнул Элль. — Возможно ли это? Откуда же вы явились?

— Прямо с северного полюса, который я покинул сегодня в полдень.

Элль протянул было к нему руки, но при этих словах снова подался назад.

— Выслушайте меня. Грунте, — начал он, — я заснул за работой, я грежу ведь не может быть, чтобы это были, действительно, вы. Вы же должны согласиться с этим. Ворота заперты, не могли же вы перелезть через стену.

Грунте вплотную подошел к нему и взял его за руки — Поверьте этому! сказал он. — Это не сон, — вы видите меня наяву. Это, действительно, так. Дайте мне, пожалуйста, стакан воды, настоящей, свежей ключевой воды, — мне так ее не доставало! Вот так, и вы тоже выпейте глоток. Давайте сядем, я все вам объясню, но это не так-то просто.

Элль взял Грунте за плечи и встряхнул его. Потом засмеялся, сел рядом с Грунте и снова уставился на него.

Грунте вынул часы и сверил их с хронометром Элля.

— Никакой разницы, — сказал он.

— Да, ведь это и впрямь вы, Грунте! — воскликнул Элль. — Теперь я этому поверил. Простите меня, теперь я уже пришел в себя… Но, ради бога, говорите же, скорей! Где Торм?

Торм не вернулся, — медленно сказал Грунте, и складка между его бровями стала еще резче.

Элль снова вскочил.

— С ним случилось несчастье?

— Да.

— Он умер?

По всей вероятности. Шар бешено несся вверх. Мы потеряли сознание. Когда мы очнулись, Торма уже не было. Его до сих пор еще не нашли.

— До сил пор? Значит, есть еще надежда?

— Вместе с ним исчез и парашют: возможно, что Торм спасся на нем, но это мало вероятно. Куда он мог деваться?

Элль подошел к двери и безмолвно устремил взгляд в ночную тьму; потом он стремительно обернулся.

— А вы Грунте? — воскликнул он. — А Зальтнер?

— Мы были спасены жителями полярного острова. Меня они доставили сюда на воздушном корабле, а Зальтнер пока еще на полюсе; завтра он отправляется на Марс. Вот его письма и дневник.

Он положил на стол два свертка.

Так значит, они там? — почти ликуя, спросил Элль.

— Да. они там. Мы нашли ваш словарь. И если вы совсем оправились, то пойдемте со мной. Я не один; мои спутники тоже здесь.

— Где? Где?

— На лужайке, около летнего домика лежит воздушный корабль. Вас там ждут.

Элль хотел выбежать в сад. Ноги отказывались ему служить. Он снова сел.

— Нет, я еще не могу. Пожалуйста, расскажите мне еще что нибудь. Вон там стоит вино, налейте мне стакан!

Грунте дал ему вина. Потом в кратких словах изобразил судьбу экспедиции на полюсе, рассказал о приеме марсиан, о кольцевой станции. Элль постепенно успокаивался.

— Идем, — сказал он.

Грунте взял фонарь. Они зашагали по темным дорожкам сада. Когда они дошли до лужайки, Грунте остановился и поднял фонарь. Там что-то смутно темнело. Грунте произнес пароль: «Баты Грунте и Элль». Потом добавил по-марсиански: «Мы в полной безопасности. Можете зажечь свет».

Со дня смерти отца Эллю не приходилось слышать марсианской речи. Ее звуки страшно взволновали его. Наконец-то он встречает нумэ, соплеменников своего отца.

Корабль засветился тусклым светом, стали видны очертания спущенного трапа. Грунте стал подниматься первый; Элль последовал за ним. Ожидавший их на палубе дежурный штурман проводил их вниз, во внутреннюю часть корабля.

— Предупредите этого господина, — сказал он, обращаясь к Грунте, — что там внутри сила тяготения уменьшена.

— Благодарю вас, — вставил Элль, — я буду осторожен.

Штурман с удивлением взглянул на человека, говорящего по-марсиански, но промолчал и повел их дальше. Они миновали узкий проход, по обеим сторонам которого в висячих койках отдыхали марсиане, утомленные трудным путешествием и, наконец, очутились у двери каюты. Дверь открылась. Штурман пропустил их вперед. Грунте и Элль вступили в ярко освещенное помещение.

Элль вздрогнул и чуть было не потерял равновесие, так как еще не умел приноравливать своих движений к уменьшенному тяготению. Поддерживаемый Грунте, он, точно онемев, во все глаза глядел на высокую фигуру стоявшего перед ним человека.

— Отец! — чуть было не сорвалось с его губ.

— Мой друг, доктор Фридрих Элль, — представил его Грунте. — Полномочный Представитель Марсианских Штатов, Илль.

— Ill re Ktohr, am gel Schick — Илль из семейства Кторов, из рода Шиков, — с ударением произнес Илль, пристально глядя на Элля. Сердце Илля тоже билось учащенно, — он знал, что его предположение оправдалось. Он добавил: — Я младший брат капитана Алль, который…

— Мой отец! — воскликнул Элль. — Это был мой отец! Он был точь в точь, как вы, но только слегка сгорбился под давлением…

Илль крепко обнял племянника и бережно усадил его на диван.

— Мне это пришло в голову, — сказал он, — как только мы получили известие, что на Земле есть некий Элль, знающий марсианский язык. Поэтому-то, когда решено было послан, кого-нибудь из нас на Землю, я добровольно принял на себя это поручение. Дай же мне поглядеть на тебя! Какое счастье, что я тебя нашел! Счастье не только для нас двоих-теперь у меня есть надежда, что между обеими планетами установится взаимное понимание.

Часы летели за часами, а дядя и племянник, увлеченные горячей беседой, все еще сидели и каюте межпланетного корабля; как только они узнали друг друга, Грунте, присутствовавший при этой сцене, удалился. Он отправился и рабочую комнату Торма.

Спать ему совершенно не хотелось, так как в пути он почти все время находился в дремоте. Его разбудили только в сумерки, и тогда он увидел внизу море крыш — то был Берлин, над которым, описывая широкую дугу, пролетал корабль. Грунте должен был давать разъяснения марсианам относительно наиболее выдающихся строений, а потом указать дорогу на Фридау. Перелет от Берлина до Фридау требовал не более двадцати пяти минут, но в темноте марсиане умышленно замедлили ход, и они прибыли туда только через час. Немало времени ушло и на спуск, так как он производился очень медленно и совершенно бесшумно. Марсианам нужно было, чтобы их корабль остался незамеченным, потому что они не хотели привлекать чье либо внимание во время пребывания в этой стране. Они не были уверены в том, что никто не будет препятствовать их отъезду, и на всякий случаи хотели избежать возможных столкновений. Видел ли их кто-нибудь во время полета, было им теперь уже безразлично, коль скоро они доставили Грунте: все равно должно было стать известным, что они были здесь и прилетели сюда на воздушном корабле. Они только не хотели рисковать своей свободой.

Грунте разыскал в комнате Торма все газеты, вышедшие за последние недели. У него была потребность ознакомиться со всеми событиями, происшедшими за время его отсутствия, но каким жалким и ничтожным ему все это теперь казалось! И все-таки его не покидала решимость сделать все возможное, чтобы оградить людей от влияний марсиан.

Уже забрезжил рассвет, когда в комнату вошел Элль. Его глаза лихорадочно блестели.

— Они уже отбыли? — поднимаясь в нему на встречу, спросил Грунте.

— Нет еще.

— Но ведь скоро уже станет совсем светло.

— Илль останется здесь до ночи. Он хочет еще посмотреть на европейские столицы, и я буду сопровождать его, но сегодня утром я уехать еще не могу. По правде сказать, мешкать не следовало бы, но я не могу.

— Разумеется, вы сейчас уехать не можете. Мы должны обнародовать результаты экспедиции, и ваше присутствие для этого необходимо.

— Мы уже обо всем сговорились. Сейчас я отдам распоряжение, чтобы в сад сегодня никого не впускали. На старого Шмидта можно положиться, — он не отопрет калитки и будет сторожить, как Цербер. Мой дядя согласен переждать один день, потому что сам он, как и весь экипаж корабля, очень нуждается в отдыхе. Теперь он хочет только демонстрировать мне корабль на полном ходу. Погода совершенно тихая. Мы хотим взглянуть на Вену и вернемся сюда через час еще до восхода солнца. Путь лежит на восток, и поэтому в Вене уже будет достаточно светло. Поедем с нами, мы сможем использовать это время для беседы, а потом мы все вместе позавтракаем.

Все это он говорил в сильном возбуждении, разыскивая при этом свой плащ.

Вам ничего не надо брать с собой, — сказал Грунте. — На корабле есть шубы. Внушите только Шмидту, чтобы он никого не впускал, а я предпочитаю остаться здесь.

Элль разбудил привратника и отдал приказание: — На сегодня вход в сад и в обсерваторию для всех закрыт.

Если случится что-либо особенно важное или если придут знакомые, вызвать его самого. Он расчитывает на безусловное молчание Шмидта, хоть бы тому и пришлось быть свидетелем чего-либо необычайного.

Старик, приехавший в Германию вместе с Эллем и служивший еще у его отца, обещал точно выполнить приказание хозяина. Жена Шмидта, тоже служившая у Элля, никогда не ходила дальше своего маленького огорода, расположенного за оградой сада; поэтому бояться было нечего.

Элль отправился на лужайку. Воздушный корабль был уже готов к отплытию.

Огни были погашены, и он бесшумно поднялся прямо ввысь.

Город еще спал. Никто не заметил этого темного тела, в одно мгновение исчезнувшего в предрассветном сумраке.

Элль закутался в шубу и молча смотрел на разгоравшуюся зарю.

— Новый день, — тихо сказал он, — поистине, новый день! Я лечу! О, священный Ну!

Но что бы сказала она, Исма? Он забыл обо всем окружающем. Сердце его судорожно сжалось.

Как сообщить ей о постигшем ее несчастьи?

Почему именно теперь, когда ему стало все удаваться, когда осуществилась его заветная мечта, когда он обрел свою истинную родину, именно теперь Исма должна была лишиться счастья всей своей жизни? Он пытался представить себе всю глубину ее скорби, но не мог. Он горевал о погибшем друге, и горячее сочувствие к Исме вызвало слезы на его глазах. Он видел, как она в отчаянии ломает свои тонкие пальцы, он видел ее большие, остановившиеся темносиние глаза, отдал бы жизнь за то, чтобы избавить ее от этой муки, чтобы спасти и вернуть ей любимого человека. Но это было безнадежно, — что мог он сделать для нее? И несмотря на свою скорбь, он вдруг против воли почувствовал себя пронзенным тайной надеждой, что, быть может, ему удастся возместить ей утраченное счастье. Он стал думать о предстоящих ему великих задачах, но первой задачей было все-таки печальное сообщение, которое он должен был сделать Исме.

Голос Илля вывел его из глубокой задумчивости.

Направо, в лучах восходящего солнца перед ними сверкали Альпы. Воздушный корабль развернул крылья и, плавно спускаясь, описал широкую дорогу над королевским городом на Дунае. Три или четыре раза они почти касались верхушек башен, потом снова поднялись и, спасаясь от лучей утреннего солнца, направились на северо-восток. Они прибыли во Фридау еще до того, как первый луч позолотил купол обсерватории, самого высокого строения во всей округе, и медленно спустились на лужайку.

XXII РЕШЕНИЕ ИСМЫ

Как раз к этому времени резкие звонки разбудили Исму Торм. Принесли телеграмму. Сердце у нее замирало от волнения, когда она прочла:

«Гаммерфест, 9-го сентября.

«Почтовый голубь «Воздушный шар Полюс» принес следующее известие:

«Фрау Исме Торм. Фридау. Германия. 21-го августа, 2 часа 30 минут пополудни по средне-европейскому времени.

«Неведомой силой шар уносило ввысь. Я потерял сознание. Очнулся, когда шар быстро падал на плотный слой облаков. Гондола опрокинулась. Шар возможно было спасти только крайним уменьшением веса. Грунте и Зальтнер без сознания, перенести их было невозможно. Я покинул шар на парашюте, захватив с собою почтовых голубей. Медленно падал сквозь облака. Меня относило от полюса в неизвестном направлении; удалось спастись на суше. Открыл следы кочующих эскимосов и нашел их стоянку. Пробираюсь вместе с ними к югу. У меня еще два голубя. Надеюсь на благополучное возвращение. Не беспокойся. Я невредим и бодр.

Торм».

Она ухватилась за последние слова: «надеюсь на благополучное возвращение. Не беспокойся. Я невредим и бодр». Но где?.. Где же он? По ту сторону неприступных морей и ледяных пустынь, накануне наступления полярной ночи, один, предоставленный милосердию нескольких жалких эскимосов! Шар погиб, все гордые надежды экспедиции рухнули! Как мог он вернуться домой — и когда?

И она, она сама ободряла его, уговаривала, когда он колебался, боясь оставить ее одну! Разве в этом несчастий нет и ее вины? Не слишком ли она доверилась другу, который, казалось, был так убежден в удаче? Ужас охватил ее. Час спустя она уже стояла у высокой чугунной решетки палисадника перед домом Элля. На ее звонок вышел привратник.

— Можно ли видеть господина доктора? — спросила она. Старик снял фуражку и смущенно почесал затылок:

— Так, так, это вы, госпожа докторша? Гм! Ладно уже пойду спрошу. А вы пока что входите. Ну, да, конечно… Гм!

— Скажите, что мне немедленно нужно переговорить с господином доктором; получены важные известия.

Старик поплелся к дому, шаркая туфлями.

Элль советовался с Гранте, в каких выражениях уведомить фрау Торм о постигшем ее несчастии, когда ему доложили об ее приходе.

Он вскочил и отбросил перо в сторону.

— Сейчас же проводите барыню в библиотеку.

— Госпожа докторша велела сказать, что есть важные известия.

С этими словами привратник удалился.

— Она получила известия! — бледнея, воскликнул Элль. И сама пришла в такой ранний час! Откуда же она могла узнать?

Он выскочил из комнаты. У двери библиотеки он остановился. Ему надо было собраться с мыслями. Потом, овладев собой, уже совершенно спокойный, он вошел в библиотеку. Его лицо было бледно и хранило следы бессонной ночи.

Исма стояла посреди комнаты, опираясь рукой на стол, заваленный развернутыми картами и таблицами. Она хотела что-то сказать, но не находила слов.

— Исма, — сказал он, — вы уже… что вы знаете?

Она разразилась рыданиями. Он быстро подошел к ней. Она снова склонилась к нему на плечо. Он подвел ее к дивану.

— Успокойтесь, мой милый друг, успокойтесь!

— Я не знаю, что делать, — сквозь слезы сказала она. Они протянула ему скомканную телеграмму.

Элль прочел.

Глубокий вздох вырвался у него из груди.

— Слава богу! — от всего сердца воскликнул он. Исма отпрянула от него. Она метнула на него взгляд, полный вражды. Потом, вдруг, глаза, ее стали безжизненными, колени ее подкашивались.

— Что с вами, Исма?

— Я… я… — сказала она, прижимая руку к сердцу, — я вас, вероятно, не совсем поняла… или… или… разве вы не сказали?…

— Слава богу, — сказал я, — потому что ваш муж спасен.

— Спасен?

— Да, ведь это же здесь сказано.

— Спасен?

— Это известие более позднее, чем то, которое получил я, оно исходит непосредственно от Торма… Сегодня ночью Грунте сообщил мне, что шар потерпел крушение, и ваш муж исчез и думая, что он погиб, и не знал, как, я вам, Исма, об этом… Но что с вами?

— Исма схватила его руки.

— О, простите, простите меня, Элль!..

Он с удивлением поглядел на нее.

— Вы считаете, что он спасен? — воскликнула она, и кровь прихлынула к ее лицу. — Там, в вечных льдах, в полярной ночи? Как может он спастись?

— Раз уже он на парашюте благополучно спустился на Землю и находится под защитой эскимосов, то ему не угрожает никакой непосредственной опасности.

— А зима?

— Если эскимосы выдерживают тамошнюю зиму, то и вашему мужу удастся сладить с нею. Видите ли… — Элль погладил ее по руке и попытался улыбнуться. — Простите меня, но эта телеграмма, принесшая вам только горе, для меня была вестью о спасении. Все сведения Грунте и Зальтнера о вашем муже ограничиваются тем, что, когда они пришли в себя, его в гондоле уже не было. Парашют был найден в море, и никаких следов Торма не обнаружено.

Исма положила ему руку на плечо.

— Простите меня, дорогой друг, — с чувством сказала она. — Расскажите же мне обо всем. Я и сама вижу, что я слишком малодушна. — Она села против него.

— Слушайте, — сказал он. — То, что вы сейчас узнаете, покажется вам невероятным, но вы собственными глазами убедитесь, что это правда. Грунте здесь, а Зальтнер на пути к Марсу. В моем саду, на лужайке, лежит марсианский воздушный корабль. На этом корабле мой дядя Илль, брат моего отца, доставил сюда Грунте. Путешествие на полюс длится шесть часов.

— Ради бога, Элль! Замолчите! — отпрянув и умоляюще сложив руки, воскликнула Исма. В ее глазах отразился ужас. Она боялась за его рассудок. Быть может, Элль сошел с ума, и теперь его навязчивая идея прорвалась в этом безумном бреде.

Он встал и направился к двери. Исма сидела в полной беспомощности, но это длилось всего лишь мгновение; потом она вскочила.

В комнату в сопровождении Элля вошел Грунте. Он чопорно поклонился ей. Йена смотрела на него широко раскрытыми глазами, как на привидение.

— Прочтите эту телеграмму, — обратился Элль к Грунте: — фрау Торм получила ее сегодня поутру.

Грунте прочел, вторично посмотрел на дату отправления и потом сказал:

— При существующих обстоятельствах это известие нужно считать весьма благоприятным.

— А теперь прошу вас, Грунте, — воскликнул Элль, — сделайте мне одолжение, расскажите фрау Торм обо всем, что случилось с вами. Пойдите сюда, давайте сядем.

Грунте изложил все со свойственной ему краткостью и даже сухостью. В его рассказе не было места преувеличениям, предположениям, субъективным суждениям, все было ясно, как математическое доказательство.

Исма слушала, затаив дыхание. Она не сводила глаз с Элля. Ее охватило чувство, похожее на благоговение.

— И вот, так как я здесь, — закончил свой рассказ Грунте, — я должен, не теряя ни минуты, приготовить доклад. Нам нужно приложить все старания к тому, чтобы доказать то, чему никто не захочет поверить. Поэтому, я надеюсь, что вы простите меня, если я сейчас покину вас. Можете ли вы уделить мне еще минуту? — добавил он, обращаясь к Эллю.

Он поклонился Исме, и направился было к двери, но тут Исма вскочила и вплотную подошла к нему. Он остановился, упрямо сжав губы.

— Так, значит, это правда? — спросила она. — Воздушный корабль еще лежит там, в саду?

— Конечно.

— И через шесть часов можно быть на северном полюсе?

Грунте утвердительно кивнул головой,

— Я сам сегодня утром всего лишь за один час успел проехать в Вену и обратно, — добавил Элль.

— Благодарю вас, — произнесла Исма, возвращаясь на свое место.

— Простите, я покину вас на минуту; я сейчас вернусь, — следуя за Грунте, сказал Элль.

Она молча кивнула ему. Ее мысли были заняты воздушным кораблем. Через шесть часов можно быть на северном полюсе! Шесть часов, всего лишь, — ровно столько, сколько идет курьерский поезд до Берлина! Да ведь это почти как увеселительная поездка. Всего лишь шестичасовой переезд отделял ее от Гуго… Если бы счастье улыбнулось ей, если бы корабль выбрал правильный путь, то можно было бы заметить Торма, захватить его с собой и привезти обратно, — он еще сегодня мог бы вернуться во Фридау…

Но нет, их разделяют ледяные пустыни, недоступные, неисследованные никем моря… Там, в жалкой снеговой хижине, окруженный опасностями ужасной зимы, проводит он месяц за месяцем, без света, без дела, горюя в вечной ночи, тоскуя по милой родине… Исма заломила руки и заметалась по комнате. За закрытой дверью ей чудился его голос. Она взглянула на часы, и неотвязная мысль твердила ей: всего лишь шесть часов! Через шесть часов все может решиться!..

Страшным усилием воли она подавила, наконец, волнение, села и постаралась спокойно обдумать свое решение.

Да, это единственный правильный исход. Так должно быть!

Исма встала и направилась к двери; но тут в комнату вошел Элль.

При виде ее он смутился. Печаль и страх, омрачавшие ее лицо, исчезли. Она стояла перед ним, выпрямившись во весь рост. Ее темносиние глаза сияли той искренностью чувств, которая всегда так увлекала его. На ее губах играла едва заметная улыбка.

— Элль, — сказала она, — сделаете ли вы то, о чем я вас попрошу?

— Все что вы захотите!

— Попросите вашего дядю, чтобы он отвез меня на своем корабле на полюс и доставил меня обратно, когда мы найдем Гуго… Да, да, я найду его, только бы ваш дядя согласился мне помочь… О, не отказывайте мне!

Она схватила его за руки и умоляюще смотрела на него. На глазах ее выступили слезы.

И… поедемте вместе со мною! — добавила она.

Элль расстерялся. Этого он не ожидал.

— О, Исма, Исма! — наконец, воскликнул он, — чего вы требуете? Этопутешествие — не для вас. Нумэ сами будут искать, они уже ищут, а чего не найдут нумэ, того и вам не удастся найти.

— Я найду его. Глаза жены зорче чужих глаз. Я буду смотреть туда, куда другие и не взглянут. Подумайте только: шесть часов, это так близко; а я должна оставаться здесь, ничего не предпринимать — нет, я не вынесу этой мысли!.

— Прошу вас, Исма, войдите в мое положение. Я не имею права, я не могу теперь уехать отсюда. Теперь наступила пора подготовить людей к посещению марсиан. Ведь я ждал этого столько лет, а это к чему нибудь да обязывает…

— Я хочу, — мрачно сказала Исма, — я хочу к своему мужу.

Элль застонал. Он видел, с какой решительностью она направилась к двери. Она еще раз обернулась к нему. Лицо ее выражало глубокую печаль.

— Останьтесь, Исма, — воскликнул он. — Я привезу вам Гуго, если это только во власти людей и нумэ.

— Возьмите меня с собой!

— Пойдемте к Иллю. Все зависит от его решения.

Элль привел Исму к своему дяде. Ей вряд ли бы удалось добиться согласия Илля, если бы Элль не отстаивал ее просьбу, как свою собственную. Переговоры велись через Элля, так как Илль не знал немецкого языка. Илль отнесся к Исме с живейшим участием и обещал, что поиски возобновятся тотчас после его возвращения, и расследование арктической области, на воздушном корабле, продлится вплоть до наступления полярной ночи. Это и ранее входило в его планы, но в первую очередь нужно было доставить сюда Грунте и разыскать Элля. Впрочем, Торма и теперь уже разыскивают, потому что в распоряжении марсиан, кроме корабля, есть небольшая воздушная лодка, непригодная для дальних путешествий. Поэтому он не видит надобности в том, чтобы Элль, а тем более Исма сопровождали его, для этой цели, на полюс. Да, к тому же, Эллю теперь безусловно необходимо быть в Германии, чтобы поддержать Грунте при обнародовании результатов экспедиции. Во всяком случае советы Элля могут понадобиться правительству.

Элль охотно согласился с этим, — это вполне совпадало с его мнением. Он сказал, что хотел только исполнить горячее желание фрау Торм. Тут сама Исма в трогательных выражениях изложила свою просьбу. Элль, который только теперь услышал и вполне понял, что побуждает Исму к этой поездке, почувствовал себя побежденным. Теперь он с особенной настойчивостью стал поддерживать Исму и сам во что бы то ни стало хотел следовать за нею. Он стал доказывать, что эта поездка вполне совместима с его долгом по отношению к марсианам, потому что она займет не более десяти дней. Ведь, все равно, марсиане до своего отъезда на Марс доставят его и Исму домой, независимо от того, найдут ли они Торма, или нет.

В эти дни его присутствие здесь не обязательно, тем более, что должно пройти некоторое время прежде, чем утихнет первое волнение, вызванное появлением марсиан, и прежде, чем правительства смогут прийти к серьезным решениям. До тех пор он уже успеет вернуться, а пока Грунте один, без его помощи, сможет давать все нужные сведения. В сущности, весь вопрос сводится к тому, чтобы марсиане взяли на себя труд вторично совершить полет с полюса во Фридау и обратно, а на это потребуется всего только двенадцать часов.

Все это было высказано Эллем с большим жаром; Илль только изредка возражал ему. Исма терпеливо вслушивалась в их разговор, хотя и не понимала ни одного слова. Сердце ее сжималось, когда в глазах Илля ей чудился отказ.

Илль, ласково заглянув в глаза племяннику, сказал:

— Ты любишь эту женщину?

Элль молчал.

— И ты настаиваешь на поездке и хочешь сопровождать ее, чтобы вернуть ей мужа?

— Да.

— Значит, ее желание является вместе с тем и твоим желанием?

Вполне.

— Мне не хотелось бы отказывать тебе в твоей первой просьбе. Но есть еще затруднения принципиального характера. Предположим, что твое кратковременное отсутствие действительно не имело бы особого значения; но возможно, что какой-нибудь несчастный случай помешает нам вернуться сюда, и тогда твое отсутствие может затянуться на всю зиму. Таким образом мы берем на себя огромную ответственность. Ведь мы рискуем слишком большой ставкой: дело касается соглашения между обеими планетами.

— Я это знаю. Эта мысль заставила меня сначала воспротивиться желанию фрау Торм и вызвала разлад в моей душе. Но именно потому, что мы не всеведущи, мы не имеем права принимать в расчет непредвиденных обстоятельств. Мало ли что может случиться, — я могу умереть завтра же, не выходя из своей комнаты! Я решился на отъезд ради Исмы. За то, что из этого выйдет, я отвечаю перед своей совестью. В том, что я действую совершенно бескорыстно, ты сомневаться не можешь.

Илль улыбнулся.

— Итак, я могу предложить вам следующее. Самое большее, что я могу сделать, это — позволить тебе не сопровождать меня в Рим, Париж и Лондон. Я же сокращу мое пребывание в Европе и прямо из Петербурга, не возвращаясь сюда, — отправлюсь на север. Значит, если вы желаете ехать, то… Какое у нас сегодня число по вашему календарю?

— Девятое сентября.

— Отлично, так приготовьтесь к тому, чтобы выехать одиннадцатого сентября.

Элль подскочил от радости. Он поблагодарил Илля и весело сказал Исме:

— Мы едем. Но уже после завтра вы должны быть готовы к отъезду. — И тут же, сразу сделавшись серьезным, он добавил: — Быть может, вы все-таки откажетесь от своего намерения? Вы можете быть уверены, что марсиане сделают все, чтобы разыскать Гуго. Останьтесь, Исма!

Одно мгновенье Исма стояла в нерешительности, она оглядела каюту, в которой они сидели.

Илль повернул какую-то рукоятку, и с обеих сторон каюты открылись двери.

— Здесь есть еще две каюты. Каждая расчитана на одного пассажира. Вам здесь будет немного тесно, но, в общем, вполне удобно. Вы, само собою разумеется, мои гости, — сказал он, обращаясь к Эллю.

Исма не поняла его слов, но поняла его движение. Она робко протянула ему руку и сказала:

— Ото всего сердца благодарю вас.

Потом она повернулась к Эллю и устремила на него взгляд, перед которым он не мог устоять.

— О, не сердитесь на меня, мои милый, верный друг… Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня сегодня. Я не могу остаться, — я должна ехать. И я так благодарна вам, что вы хотите ехать со мною, потому что быть одной среди чужих… Меня все пугает здесь. И никто не понимает меня… Но с вами… о, Элль! Я знаю, какую жертву вы приносите ради меня и знаю, что я не достойна ее.

Со слезами на глазах она протянула к нему руки.

— Итак, после завтра!

Элль помог Исме сойти с корабля. Она дрожала, опираясь на его руку.

— Вы слишком рассчитываете на свои силы, мои милый друг

— Нет, нет, — сказала она, — я знаю, что в моих силах. На меня так подействовало уменьшенное давление внутри корабля, но я к этому привыкну. Вот уже мне и лучше на воздухе.

— Илль наверное сможет устроить так, чтобы вам не приходилось постоянно быть в этих неправильных условиях.

— Все это не важно. А теперь мне надо поспешить домой. Подумайте только, сколько у меня теперь будет дела! — со слабой улыбкой сказала она.

— Погодите, я пошлю за извозчиком.

— Нет, это займет слишком много времени. Не можете ли вы выпустить меня здесь, через эту калитку. Это сократит мне дорогу.

— Разумеется. Ключ у меня.

Элль отпер калитку. Исма опустила вуаль, еще раз крепко пожала ему руку и быстро направилась к городу.

Элль вернулся к Грунте.

XXIII СВЕТОВАЯ ТЕЛЕГРАММА

Подготовив первый отчет, Грунте отправился в министерство, чтобы заявить о своем возвращении во Фридау и заверить представленные им документы. Оттуда он пошел на телеграф и отправил телеграммы. Чиновники удивленно глазели на него. Несколько фридауцев встретили его по дороге и пытались выведать что-нибудь, но он упорно отмалчивался, и ему удалось, неслишком обращая на себя внимание, вернуться в обсерваторию. По городу в это время разносились слухи о возвращении экспедиции, и из уст в уста передавались чудесные басни о жителях Марса. К вечеру все газеты не только в Германии, но и во всей Европе, выпустили экстренные приложения: «Новости о северном полюсе»! «Жители Марса на Земле»! «Шесть, часов езды до северного полюса»! Так выкрикивали на улицах. Листки раскупались на расхват.

Выручка была так велика, что ее хватило бы на снаряжение новой полярной экспедиции.

На первом месте была помещена телеграмма Торма к Исме, затем следовал сжатый отчет о дальнейшей судьбе экспедиции, а также краткие сведения о марсианах и о возвращении Грунте.

Все это подтверждалось справкой Элля, свидетельствующей о возвращении Грунте, и, наконец, удостоверением министерства во Фридау о том, что Грунте, действительно, собственноручно предъявил упомянутые в отчете документы и вещи. Одно только замалчивалось, а именно то, что воздушный корабль все еще находится во Фридау. Но зато мимоходом упоминалось о происхождении Элля, потому что это сообщение могло до известной степени помочь людям свыкнуться с непостижимым.

Подробный письменный отчет был отправлен государственному канцлеру еще утром.

К вечеру пришла телеграмма, согласно которой Грунте и Эллю предлагалось безотлагательно со всеми вещественными доказательствами отправиться в Берлин.

Его величество пожелало немедленного доклада. Час спустя Грунте получил от императора поздравительную телеграмму, а фрау Торм милостивейшее выражение сочувствия, при чем высказывалась надежда на благополучное возвращение ее мужа.

С момента выпуска экстренных газет, обсерватория Элла осаждалась посетителями. Телефон звонил без устали, не умолкал звонок у входной двери, на столе разрастался ворох телепоздравлений и запросов. Так как это можно было предвидеть, Элль заранее попросил нескольких друзей помочь ему в этот день; они разбирали поступающие телеграммы и принимали посетителей. Элль и Грунте не показывались. Оба были заняты приготовлениями к отъезду. Грунте предстояло отправиться в Берлин одному, и это было ему не особенно приятно. Элль пересылал с ним рукописи своих книг. Берлинский издатель уже успел по телеграфу предложить Эллю высокую цену за все, что было написано им о марсианах. Элль потребовал вдесятеро больше, и издатель тотчас согласился на его условия, так как знал, что лондонские издатели заплатили бы в двадцать раз дороже. Элль предназначал гонорар участникам экспедиции.

На следующее утро, вскоре после того, как отбыл никем не замеченный марсианский воздушный корабль, Грунте с ранним поездом выехал в Берлин. Поток запросов, осаждающий Элля, разрастался. Теперь явились и иногородние посетители и некоторых из них нужно было принять. Перед оградой обсерватории с утра до ночи толпились любопытные и заглядывали во двор, точно там можно было что-нибудь увидеть.

Под вечер Элль вышел через калитку своего сада и отправился к Исме, чтобы спросить ее, не может ли он чем-нибудь быть ей полезен. Исма поблагодарила его.

— Ведь это такое короткое путешествие! — сказала она, уныло улыбаясь.

Условлено было, что завтра рано утром она будет у садовой калитки.

В новом экстренном выпуске газет появилось уже описание приема, оказанного Грунте государственным канцлером. Явная выдумка берлинского корреспондента. Кроме того, телеграммы из Рима, Флоренции, метеорологической станции Монблана, из Парижа и Лондона извещали о появлении нового воздушного корабля.

Воздушный корабль был замечен прежде всего в Риме; там он показался в семь часов утра; сначала пронесся вокруг города, потом стал летать над самим городом в различных направлениях. Через час он исчез из виду и в это же утро был замечен в других италианских городах. В одиннадцать часов он пролетел так близко над вершиной Монблана, что туристы могли видеть экипаж корабля.

В Париже и Лондоне знали об этом из экстренных выпусков газет, и с напряженным вниманием ожидали появления корабля. По Парижу тотчас пронесся слух, что этот воздушный корабль — прусское изобретение, предназначенное специально для обследования парижских крепостей.

Действительно, в три часа дня, на горизонте появился воздушный корабль и стал плавно кружить над укреплениями юго-восточной части города. Поднялась тревога; в знак предостережения был дан выстрел. После этого корабль поднялся немного выше и облетел на этот раз всю цепь укреплений, держась внутренней стороны города; таким образом было невозможно обстреливать корабль, не подвергая город опасности. В пять часов он исчез в вышине и полчаса спустя появился над Лондоном. Он пересек Темзу у Гринвича, потом описал широкий полукруг над северной частью города, пролетев над Гайд Парком, снова повернул к востоку и стал лавировать над морем крыш. На всех площадях теснились толпы народа. Махали платками, кричали ура. Воздушного гостя приветствовали орудийными залпами, и корабли на реке подняли флаги. Но воздушный корабль не обращал на это никакого внимания.

Как только солнце склонилось к западу, он свернул крылья и взвился в поднебесье так высоко, что совершенно скрылся из виду, и нельзя было определить, куда он направил свой путь.

В десять часов вечера темное тело медленно спустилось в сад фридаунской обсерватории.

Было около трех часов ночи, когда Элль проснулся оттого, что солнце ярко светило в его обращенную к свету спальню. Он в замешательстве вскочил с постели, но не успел еще дойти до окна, как свет исчез. Ночь озарялась лишь тусклым сиянием восходящей луны. Но вдруг отдаленный угол ландшафта снова загорелся солнечным светом, и это световое пятно перемещалось, перебегая по прямой линии с севера к югу, пока не остановилось в саду обсерватории, немного западное дома. Световая полоса, ярко выделяющаяся в воздухе, была наклонена к Земле под углом приблизительно в двадцать четыре градуса и направлена прямо на север. А так как, Элль знал, что высота кольцевой станции марсиан по отношению к его обсерватории равняется двадцати трем градусам и пятидесяти шести минутам, он сразу понял, что эта световая полоса — сноп лучей гигантского рефлектора, которым марсиане с кольцевой станции обыскивают местность. Поэтому Элль поспешно оделся и отправился в сад к воздушному кораблю.

Элль заметил, что корабль переменил место. Теперь он лежал на южной стороне просторной лужайки, откуда вид на север был более открыт, так как деревья, растущие на северной стороне, были видны отсюда под углом меньше чем в двадцать четыре градуса. Когда Элль приблизился к лужайке, он был ослеплен ярким светом, заливавшим корабль и деревья на южной ее стороне. Но свет исчез прежде, чем он успел дойти до корабля.

Илль был занят установкой какого-то прибора, совершенно незнакомого Эллю.

— Прости, что я мешаю тебе, — сказал Элль, — но мне показалось, что сюда сигнализируют с внешней станции.

— Так оно и есть, — ответил Илль, — теперь они нас разыскали. Там, наверное, случилось что-то очень важное. Сядь сюда и вооружись терпением. Сейчас можно будет уже начать беседу. Оптическая связь установлена, и теперь для того, чтобы телефонировать, мы должны будем применить невидимые волны большой длины.

Элль с удивлением переспросил:

— Телефонировать? Ты хочешь разговаривать с кольцевой станцией?

— Да, — сказал Илль, — при помощи лучей, но для этого нужно, чтобы здесь была полная тишина.

Элль отошел в сторону и тихонько сел. У него блеснула надежда — не нашли ли они Торма?

Илль приложил ухо к аппарату. Элль ничего не слышал, не мог уловить даже того, что говорил Илль — так тих был этот телефонный разговор.

Так прошло около получаса.

Потом Илль обернулся к своему племяннику.

— Мы, по возможности, должны ускорить наш отъезд, — сказал он. — Мое присутствие срочно требуется на острове, может понадобится наша помощь,

— Что случилось? Нет ли известий о Торме?

— Пока еще нет. Я уже говорил тебе, что мы собирались пустить в ход еще одну небольшую воздушную лодку. Так оно и было. Для нее достаточно экипажа из четырех лиц, но ее предельная скорость вдвое меньше скорости нашего корабля. Однако, как я только что узнал, эта лодка оказалась вполне приспособленной для передвижения в полярной области. На этой лодке, после трехчасового полета, удалось достигнуть 80 широты. На этом летательном аппарате и были предприняты розыски Торма. И тут-то случилось одно неприятное происшествие, из-за которого я теперь должен срочно вернуться на полюс.

— Несчастный случаи?

— Столкновение с европейским военным кораблем.

— Быть не может! Где же?

— На 81° широты и приблизительна 294° долготы. Во всяком случае, это вызвано недоразумением… Я еще не совсем уяснил себе, в чем дело; кажется, наша команда находилась на суше и оказывала помощь потерпевшим крушение матросам военного корабля и в это время на нее напали другие матросы. Двое из нашей команды взяты в плен, остальным удалось спастись на воздушной лодке. Она подверглась обстрелу и, повидимому, пострадала. Вот я и должен отправиться туда на нашем корабле, чтобы во всяком случае освободить пленников. Итак, тебе надо мигом собраться в путь. Постарайся разбудить и доставить сюда фрау Торм, если она все еще настаивает на своем решении сопровождать нас. Необходима крайняя спешность. А мы тем временем приготовим корабль к отправлению.

Исма, все время ожидавшая каких-либо новых известий, спала тревожным сном. Она подошла к окну, как только Элль позвонил у ее двери. Она узнала Элля. Он объяснил ей все в двух словах. Полчаса спустя Исма покинула дом так тихо, что горничная, спавшая на другой половине, ничего не слышала. В короткой записке, оставленной Исмой, говорилось только, что она по непредвиденным обстоятельствам должна была ускорить свой отъезд. Из темноты перед ней вынырнул Элль и взял у нее из рук маленький чемодан. Заспанный ночной сторож удивленно поглядел им вслед.

Всюду царил глубокий покой, город Фридау точно вымер, когда в предутренних сумерках поднялся марсианский корабль и тотчас полным ходом понесся по воздушному морю прямо на север.

XXIV ВСТРЕЧА АНГЛИЧАН С МАРСИАНАМИ

Английской канонерке «Сторожевому» было поручено ревизовать и размножить склады, предназначенные для обслуживания полярных экспедиций. Ей предстояло побывать в Смит-Зунде, а может быть и севернее, если лед не помешает ее дальнейшему продвижению. Капитан Кесвик находил положение весьма благоприятным. Быстро был пройден залив Кэн, середина которого была совершенно свободна ото льда; канонерка на всех парах вошла в пролив Кеннеди и без труда продвинулась до 80,7° широты. Там она стала на якорь и выслала лодку для розысков подходящего пункта, где можно было бы на этом скалистом берегу соорудить складочное место на 3,600 порций провианта.

В скалах, окружающих маленькую бухту, нашли естественную пещеру, где можно было хранить припасы в полной безопасности. В то время, как почти вся команда была занята переноской провианта, лейтенант Прим с двумя матросами взобрался на утес, возвышающийся над пещерой, чтобы построить на нем каменную сигнализационную будку. Верхушка утеса была обращена к широкой, покрытой льдом, равнине, так что будка должна была быть видна издалека, как с моря, так и с суши. Место было очень удачно выбрано, так как эта будка, эта «каменная баба», предназначалась для сохранения документов, указывающих местоположение всех складов в округе. Поэтому такие «каменные бабы» обычно строились на возвышенных, открытых местах, чтобы путники, проникающие сюда, издали могли их видеть. Каменная постройка была настолько закончена, что офицер уже мог вложить туда жестяную коробку документами; матросы закладывали отверстие и надстраивали верхушку, чтобы сделать будку еще выше. В это время лейтенант Прим, карабкаясь по скалам, заметил вдали несколько темных точек и сразу догадался, что это мускусные быки. Они направлялись к югу и медленно приближались к месту, где работали матросы. В Приме тотчас проснулся охотник; он схватил ружье и приказал матросам следовать за ним, когда они закончат работу. Он надеялся на удачный выстрел. Скоро Прим исчез за выступами скал.

Матросы тоже рыскали по окрестностям; разыскивая крупные камни для того, чтобы закончить постройку, как вдруг на севере, вправо от того места, куда ушел офицер, заглядевшись на мускусных быков, они увидели появившуюся над горизонтом темную точку. Точка быстро разрасталась, и, к немалому их удивлению, обратилась в гигантскую птицу, направившую свой быстрый полет прямо на них. В полной растерянности дивились они на это необычайное явление; потом побежали к будке за ружьями. Но так как загадочный зверь уже совсем приблизился к ним, их охватил страх, и они предпочли как можно скорей спуститься с утеса, чтобы укрыться в пещере, где работали их товарищи. Пробираясь между обломками скал и постоянно оглядываясь на чудовище, они сбились с пути и подошли к отвесному краю пропасти, наполненной льдом. Вдруг тот, что шел впереди, испустил страшный крик. Он оступился на крутом спуске и полетел в бездну, ударяясь о выступы скал. Его товарищ с ужасом глядел ему вслед и попытался был к нему спуститься. Цепляясь руками, он уже достиг следующего выступа скалы, как вдруг над нем сверкнуло огромное брюхо чудовища со свернутыми крыльями. Он затрепетал в суеверном страхе, и ноги его дрожали, у него не было больше сил держаться, и он тоже рухнул в пропасть.

Как только марсиане, прибывшие с полюса на воздушной лодке, которую матросы приняли за крылатое чудовище, увидели, какое несчастье они невольно причинили своим появлением, они тотчас медленно и осторожно спустились на лодке в пропасть. Скоро они нашли залитые кровью тела несчастных. Хотя не было никакой надежды вернуть их к жизни, марсиане все ж не хотели оставить трупы людей в пропасти. Так как было бесполезно брать их в лодку, марсиане уложили их в подвешенную к ней сетку. Потом лодка поднялась из бездны и причалила к вершине утеса. Там марсиане убедились, что оба матроса мертвы. Они опустили трупы к подножию будки и сдвинули лодку в сторону в надежное место. Двое остались в лодке, а другие двое снова вернулись к каменной постройке для того чтобы поближе ознакомиться с нею. Отверстие в стене не был еще замуровано, и они вскоре нашли коробку с документами. Они открыли ее и стали разглядывать непонятные им письмена.

В то время, как они были заняты этим, вернулся лейтенант Прим. Лодка марсиан была скрыта за выступом, и он не видел ее; да и раньше, увлеченный охотой, он не заметил ее приближения. Теперь перед ним было двое чужих, странно одетых людей, завладевших его бумагами, а рядом — он в ужасе отшатнулся — лежали его матросы, бездыханные, с раздробленными черепами. Сомнения не было — он видел перед собою убийц! Он вскинул ружье и окликнул их.

Марсиане с изумлением подняли глаза. Указывая на погибших матросов, они пытались объяснить Приму, что вытащили их из пропасти. Он же приказал незнакомцам положить бумаги обратно и сдаться. Разумеется, они друг друга не поняли. Он еще раз повторил приказание, но марсиане не думали уходить, несмотря на требования Прима. Тогда раздался выстрел, и пуля пробила жестяную коробку, которую один из марсиан держал в руках. Тотчас грянул второй выстрел, но марсианин успел отбежать в сторону, и пуля прошла мимо, не задев его. К следующее мгновение ружье вывалилось из обессиленных рук Прима.

— Он не был ранен, но рука его была парализована, он не мог пошевельнуть ею. Другой марсианин своим телелитным револьвером поразил двигательные нервы его руки.

В это время команда, занятая переноской провианта в пещеру, закончила свою работу. Дежурившая на английской шлюпке стража обратила внимание на воздушную лодку, вскоре впрочем скрывшуюся за выступами скал, и предупредила о ней остальных моряков. Те под предводительством унтер-офицера тотчас же решили подняться на утес. Тут раздались выстрелы, и они ускорили шаги. Мгновение спустя, они с криком взбегали на вершину утеса. Прим, оправившись от минутного замешательства, левой рукой выхватил из-за пояса револьвер и кинулся на марсиан, крича: — Ко мне, ребята! Вот они, убийцы! Хватайте их!

Марсианин снова поднял свое оружие (товарищ его не был вооружен), и офицер тотчас выронил револьвер: теперь он не мог пошевельнуть и левой рукой.

Но в это мгновение кто-то ударил марсианина в спину, и он упал. Матросы бегом бросились в аттаку. В рукопашной схватке марсиане были бессильны. Они знали это и поэтому не пытались больше защищаться. По приказу взбешенного офицера марсиан связали, и матросы погнали их к берегу кулаками.

Услышав выстрелы и крики, марсиане, оставшиеся в воздушной лодке, насторожились. Они не могли с достаточной быстротой вскарабкаться по скалам, скрывавшим от них место боя, и поэтому лодка поднялась на такую высоту, откуда можно было следить за всем происходящим. Как только они увидели, что их товарищи взяты в плен, они попытались прийти им на помощь, но приближающаяся лодка была встречена огнем англичан. Пули проникали в прочные стены лодки и хотя и не пробивали их, но все же марсиане опасались, что какая-нибудь шальная пуля повредит хрупкий механизм летательного аппарата. Поэтому они стремительно поднялись на такую высоту, на которой обстрел уже не был для них опасен, и стали советоваться, что им делать дальше. В их распоряжении было два телелитных ружья, и этого было вполне достаточно для того, чтобы с этой высоты уничтожить или обезоружить весь экипаж канонерки и освободить пленных товарищей. Но так как лодка, поддаваясь воздушному течению, стояла не вполне спокойно, и пленники окруженные матросами, тоже двигались, то нельзя было надеяться на верный прицел и вполне рассчитать действие выстрела.

Пока марсиане колебались, англичане втолкнули пленников в лодку и, быстро работая веслами, отчалили от берега. Марсиане на своем летательном аппарате следовали за ними и вскоре увидели вдали военное судно. И вот, когда они на всем лету приближались и нему, они вдруг к ужасу своему заметили, что механизм руля действует не вполне исправно. Теперь они могли только до некоторой степени управлять своей лодкой и поэтому решили, как можно скорей, вернуться на остров у полюса.

Этот перелет занял вдвое больше, времени, чем при нормальных условиях. С острова они снеслись с внешней станцией, откуда можно было телефонировать на Землю. И тогда им на помощь был вызван Илль, так как его воздушный корабль был снабжен отталкивающими снарядами и приспособлен как для обороны, так и для аттаки.

Капитан Кесвик подозрительно покачал головой в ответ на доклад лейтенанта Прима, который, впрочем, не счел нужным особенно распространяться о своей неудачной охоте. Пленники с трудом могли выпрямиться, и Кесвик никак не мог понять как могли они без оружия размозжить крепкие головы его матросов. Еще более удивило его то, что руки лейтенанта, казалось, были парализованы. Для дальнейшего выяснения дела, прежде всего, нужно было учинить допрос обоим чужестранцам, но они не говорили ни слова.

Кесвик подошел поближе и стал разглядывать их. Он заговорил с ними по-английски, по-французски и, наконец, на единственном языке, который он еще кое-как знал, — по-китайски. Пленники стояли потупившись и мрачным взглядом глядели на веревки, которыми они были связаны. Но, наконец, они впервые подняли глаза на капитана. В этом взгляде не было никакой вражды, но он горел глубоким упреком и могучей гордостью. Кесвик невольно отступил перед этим взглядом. Стоявшие вокруг офицеры и матросы тоже были охвачены странным смущением.

— Развяжите их, — сказал капитан. — Этого здесь не нужно, и обращайтесь с ними прилично.

Как только веревки были сняты, старший пленник заговорил. Хотя Кесвик не понимал ни слова, он почувствовал, что ему рассказывают о чем-то совсем небывалом и необъяснимом. Он только пожимал плечами.

— В этом деле я ничего не могу решить самостоятельно, — сказал он старшему офицеру. — История с воздушным кораблем слишком загадочна. Если бы мы не увидели эту штуку собственными глазами, я ни за что в нее не поверил бы. Эти не похожи на жителей Земли. Понять их совершенно невозможно. Мы захватим их с собою в Англию; да к тому же, здесь мы уже выполнили свою задачу.

Канонерка развела пары и направилась к югу.

С бешенной быстротой, на высоте двенадцати километров над европейским северным морем, летел воздушный корабль Илля навстречу берегам Гренландии.

— Атмосферное давление 170 миллиметров. — Элль отвел глаза от барометра и задумчиво поглядел на стену, за которой дремала Исма. Илль с величайшей предусмотрительностью заботился об ее здоровье.

— Постарайтесь уснуть, — сказал он ей. — Вам надо отдохнуть. Когда мы достигнем больших широт, мы замедлим полет и спустимся ближе к поверхности Земли. Тогда мы разбудим вас.

Мягкая маска, соединенная с клапаном кислородного аппарата, покрывала нос и рот Исмы. Кисть руки была охвачена эластичным браслетом, с помощью которого биение ее пульса передавалось измерительному прибору. На внешней стене каюты два циферблата указывали частоту и силу ее дыхания и пульса. К этим циферблатам и был теперь прикован взгляд Элля. «Все вполне нормально», улыбаясь сказал Илль, уловив взгляд племянника. Потом он снова стал смотреть на стекло ориентировочного прибора. Проэкционный аппарат, прикрепленный к нижней части корабля, отображал на стекле местность, над которой они пролетали.

Прошел час, и корабль миновал вечные льды гренландского материка. Широкие равнины глетчера Гумбольдта спускались к морю. Воздушный корабль замедлил полет. Начинался быстрый спуск, скорость которого, однако, давала возможность пассажирам постепенно осваиваться с более высоким атмосферным давлением. Теперь они были на высоте 1.500 метров.

Илль тихо раздвинул дверь и вошел в каюту Исмы. Когда он снял маску с ее лица, она проснулась и с удивлением посмотрела вокруг. Он вынул ее руки из браслета и сказал, что она может встать, если хочет. После, этого он снова, удалился и задвинул за собою дверь.

Несколько минут спустя Исма вошла в общую каюту. На ее щеках появился румянец. Она смущенно спросила:

— Где мы?

— На западном берегу Гренландии, на 80° северной широты, — сказал Элль, протягивая ей руку. Она опустилась в кресло и прикрыла глаза руками. Она долго молчала.

— Я хочу видеть, где мы пролетаем, — сказала она.

Они прошли из каюты в главную часть корабля. Почти все боковые окна были открыты; из них можно было любоваться окружающим простором.

Яркое северное сияние простирало свои трепетные лучи по всему небосклону, а на северо-востоке разгорался бледный свет утренней зари. Внизу, мерцая смутными отблесками, тянулись ледяные громады глетчера, отвесной гигантской стеной спускавшегося к морю. На западе, у самого горизонта, темнело свободное ото льда водное зеркало залива Кэн.

Исма стояла молча, охваченная величием этого зрелища.

— Вернемся в каюту, — сказал Илль. — Сейчас там, внизу, еще ничего нельзя разглядеть, но потом мы спустимся к западу. Скоро взойдет солнце станет светло, и воздух потеплеет. А пока надо вас подкрепить. Пропускать завтрак не рекомендуется даже в самых необычайных случаях жизни. Элль позаботился о том, чтобы здесь ваш утренний кофе был вам подан так же, как во Фридау.

Элль дословно перевел слова дяди.

Они отправились в каюту, и Илль, на этот раз сделав исключение в честь Исмы, так же присутствовал за общим завтраком, хотя сам он удовольствовался лишь несколькими глотками марсианского напитка.

Он не переставал следить за ходом корабля и не отрывал глаз от экрана проэкционного аппарата.

Когда Элль и Исма вновь вышли на палубу, было уже совсем светло. Корабль, расправив широкие крылья, плавно несся над поверхностью моря на высоте трех тысяч метров. Он приближался к земле Гриннеля и летел вдоль открытого фарватера, прямо на север.

Исма, взяв зрительную трубу Элля, внимательно разглядывала берег. Окрик марсианина, стоявшего на вахте на носу корабля, вывел ее из задумчивости.

XXV БОЙ С ВОЗДУШНЫМ КОРАБЛЕМ

На горизонте показалось облако дыма. Оно быстро разрасталось. Канонерка, направляющаяся к югу, и летящий на север воздушный корабль, сразу увеличивший свою скорость и свернувший крылья, быстро приближались друг к другу. Сквозь зрительную трубу можно было уже различить очертания морского корабля. Судя по вымпелу, это было военное судно. Теперь воздушный корабль был уже замечен с канонерки. Он спустился и на высоте ста метров над поверхностью моря стремительно понесся навстречу «Сторожевому». Оттуда показалось облако дыма, и над водою прогремел пушечный выстрел. Можно было уже разглядеть флаг.

— Это англичане, — сказал Элль. — Они требуют, чтобы мы подняли наш флаг.

Хотя на марсианских воздушных кораблях обычно не было флагов, но, предвидя возможность подобного случая, во избежание всяких осложнений, такой флаг был наспех изготовлен по образцу знамени Соединенных Марсианских Штатов. Это был черный треугольник, в середине которого ярко выделялся большой оранжевый круг.

Флаг был поднят, но корабль продолжал свой полет. Илль хотел остановить его только тогда, когда они поравняются с канонеркой. На всякий случай они поднялись на большую высоту.

Элль в зрительную трубу следил за тем, что происходило на палубе английского корабля.

— Пленные марсиане находятся, во всяком случае, в закрытом помещении, сказал он. — Корабль приготовился к бою. Кажется, нас хотят обстреливать. Не лучше ли нам остановиться?

— Как вооружено военное судно? — спросил Илль.

— Насколько я понимаю, это — так называемый минно-таранный крейсер. Тарана и торпед нам, разумеется, опасаться нечего, но двадцатипятисантиметровая пушка на палубе — орудие весьма страшное. Она заряжается гранатами, вес которых не менее трети веса всего нашего корабля. Один такой снаряд разобьет нас вдребезги.

— Если он в нас попадет. Но, как ты видишь, мы уже на высоте восьмисот метров.

Страшный грохот прервал его речь. Гигантское орудие капитана Кесвика заговорило. Но снаряд пролетел значительно ниже воздушного корабля, не причинив ему никакого вреда.

— Положение не так опасно, — сказал Илль. — Если бы мы даже и были на линии огня, мы могли бы принять снаряд, потому что масса нашего корабля втрое больше массы этого снаряда. Он сообщил бы кораблю скорость не более двухсот метров, а в этом для нас нет ничего необыкновенного.

Элль с удивлением посмотрел на него.

— Т. е., я разумею, что так будет в том случае, если мы уловим толчок.

— Но ведь снаряд нас раздробит.

— Не беспокойся! Нужно только быть внимательным… А теперь начнем переговоры.

В знак дружбы и мира марсиане выкинули большой белый флаг. Вслед за этим воздушный корабль, не меняя вертикального направления, стал спускаться к военному судну, сначала быстро, потом медленнее, пока не остановился на высоте пятидесяти метров над верхушками мачт.

Команда судна состояла из храбрых моряков, но при виде спускающегося воздушного корабля, у всех заколотилось сердце. «Что если эти чужестранцы окажутся предателями? Им стоит только кинуть динамитную бомбу — и все мы погибли. Ведь мы беззащитны», думали моряки. «Но если бы воздушный корабль хотел начать враждебные действия, то зачем же спускаться? Ему было бы удобнее сделать это с высоты».

Кесвик, мрачно насупившись, стоял на капитанском мостике.

Вдруг он вздрогнул. С высоты послышался оклик на английском языке.

— Кто вы? — в рупор спросил Кесвик. Элль попробовал объясниться. Воздушный корабль не преследует никаких враждебных целей. Он является собственностью того государства, чьи подданные, в качестве пленников, находятся теперь на английском корабле. Они — жители планеты Марс и явились с северного полюса, где марсиане основали колонию. Обоих их несправедливо держат в плену, — они не только не нападали на англичан, а наоборот, вытащили моряков, упавших в пропасть. Воздушный корабль хочет только одного — освобождения пленников. Пусть их высадят где-нибудь поблизости, и корабль заберет их. Кроме того, желательно узнать, не имеет ли английское судно каких-либо известий о немецкой полярной экспедиции Торма?

Капитан Кесвик ответил, что пока никаких следов экспедиции не найдено. Что же касается освобождения пленников, то честь не позволяет ему вступать в какие бы то ни было переговоры, пока его судно находится под угрозой воздушного корабля. Пусть командир спустится к нему на борт; ему гарантируется беспрепятственное возвращение.

Наступило молчание. Па обоих кораблях происходило военное совещание.

Илль, не долго думая, хотел уступить желанию капитана, Элль решительно воспротивился этому.

— Ты ему не доверяешь? — спросил Илль.

— Нет, — ответил Элль, — слово свое он, конечно, сдержит; но уступая его желанию, мы, по понятиям людей, тем самым признали бы, что подчиняемся приказу английского военного корабля. Высокомерие англичан от этого только возросло бы и переговоры были бы затруднены. В данном случае мы должны рассматривать наш корабль тоже как военное судно.

— Пусть будет так. Но нужно ли нам держаться над английским кораблем, если это положение тревожит капитана? Я спустился только для того, чтобы иметь возможность вести переговоры. Нам ничего не стоит в любой момент занять то же положение. Но к чему нам это? Грозить уничтожением судна я не стану, так как все равно я не выполнил бы этой угрозы; да к тому же люди сами сообразят, что я не могу пустить их ко дну, коль скоро среди них находятся наши товарищи.

Элль в рупор крикнул англичанам, что воздушный корабль спустится на некотором расстоянии от них. На корабле находится видный представитель марсианского правительства, который не считает нужным представляться капитану. Поэтому пусть капитан либо сам пожалует на воздушный корабль. либо назначит место встречи на берегу. А впрочем, всего проще будет, если капитан доставит обоих марсиан на берег. Воздушный корабль не замедлит удалиться, как только он подберет пленников.

Не дожидаясь ответа, Илль направил корабль к берегу.

Английское судно тем временем остановилось и стояло теперь совершенно неподвижно. Против него, на расстоянии одного километра, спокойно парил воздушный корабль.

Но теперь-то капитан Кесвик меньше, чем когда либо, намерен был выдать пленников. Он не мог отказаться от честолюбивой мечты доставить эти странные существа в Лондон. То, что на Марсе знали английский язык и интересовались немецкой полярной экспедицией, в конце концов, поразило его не больше, чем самый факт существования воздушного корабля.

Кесвик выслал на шлюпке офицера, чтобы тот в рупор передал марсианам его приказание. — Воздушный корабль должен спуститься, вся команда, без оружия, должна отойти от корабля на расстояние тысячи шагов. Если это не будет исполнено до того, как шлюпка опять вернется к судну, Кесвик прибегнет к насилию.

Илль ответил, что ему будет очень неприятно, если он, со своей стороны, должен будет так же прибегнуть к насилию, чтобы освободить своих товарищей. При малейшем проявлении враждебности со стороны англичан, он окажется вынужденным сделать корабль небоеспособным. Если пленникам будет нанесена какая-нибудь обида, то за это капитан, офицеры и вся команда судна ответят жизнью.

Офицер привез Кесвику этот ответ.

— Мы с ними поговорим на более понятном языке, — сказал тот.

Воздушный корабль находился в полной неподвижности. Более удобной цели для двадцатипятисантиметрового орудия нельзя было и выдумать. Промахнуться было невозможно.

Элль увидел, что на канонерке, как только шлюпка причалила, тотчас навели орудие.

— Мы пропали! — крикнул он Иллю.

Илль уже принял нужные меры. Он не сводил глаз с жерла пушки.

— Держись покрепче и ничего не бойся, — сказал он, обращаясь к Эллю.

Он взялся за рукоятку отталкивающего аппарата. С момента выстрела должно было пройти около двух секунд до того, как снаряд долетит до воздушного корабля. Иллю этого времени было вполне достаточно.

Вот на канонерке сверкнул огонь. Губительный снаряд был пущен. Элль почувствовал, что судорога свела ему горло, но он верил в силу нумэ. Исма уже давно, по его просьбе, удалилась в каюту и, к счастью, не знала, какая им грозит опасность.

Как только на канонерке сверкнул огонь, Илль повернул рукоятку отталкивающего аппарата. Воздушный корабль получил сильный толчек и понесся, с шумом рассекая воздух. Сзади, приблизительно на середине расстояния, отделяющего корабль от канонерки, раздался оглушительный взрыв. Граната, точно ударившись о какую-то крепкую невидимую стену, разорвалась в воздухе. Осколки не полетели дальше, а упали прямо вниз, в воду, и море вспенилось под их ударом.

В то же мгновение воздушный король развернул крылья и круто повернул назад. Не, прошло и десяти секунд, как он уже был за канонеркой и спустился вровень с серединой ее мачт. Илль вторично повернул рукоятку аппарата, и железные мачты сломились, как соломинки, срезанные острой косой. Тотчас же они были подхвачены вихрем, который смел их с канонерки, пронес около ста метров по воздуху и швырнул в море. На палубе ничего не было поломано. Могучая воздушная волна только сшибла с ног всю команду и сильно качнула канонерку. Англичане не успели еще вскочить на ноги, а воздушный корабль, после крутого поворота, уже поднялся на высоту тысячи метров и спокойно парил над самой канонеркой.

Илль только хотел показать действие своих орудий. Он снова собирался спуститься, чтобы вступить в новые переговоры, но взбешенные враги стали обстреливать его из ружей, не задумываясь над тем, что их пули угрожают им самим. Очевидно, нельзя было обойтись без человеческих жертв, и для того, чтобы добиться выдачи пленников, нужно было привести канонерку в полную непригодность.

Илль мог бы направить волну отталкивающего аппарата на английское судно и погнать его к любому месту берега. Но ему не хотелось прибегать к этому. Он не собирался повредить канонерку настолько, чтобы она стала совершенно непригодной для продолжения пути. Поэтому он еще раз попробовал вступить в переговоры и с этой целью снова выкинул белый флаг, хотя Элль и утверждал, что эта предупредительность будет неправильно истолкована.

— Чего хотят эти негодяи? — в ярости вскричал капитан, но все-таки велел прекратить стрельбу. Воздушный корабль опустился. Когда они приблизились настолько, что можно было уже переговариваться в рупор, Элль спросил, согласны ли они теперь сдаться.

— С вами, пиратами, не может быть никаких переговоров, — ответил Кесвик. — Прежде, чем я спущу флаг, я взорву свой корабль вместе с вашими миленькими братцами!

— Мы не требуем,чтобы вы спускали флаг, — гласил ответ. — Мы удовлетворимся, если вы высадите пленных на берег. Но наше терпение уже приходит к концу. Если в течение десяти минут вы не спустите шлюпки с нашими соотечественниками, то берегитесь! Все, что вы видели до сих нор, было сделано только в виде опыта.

— Убирайтесь к чорту!.. Стреляйте по этим собакам! — закричал разъяренный Кесвик.

Но воздушный корабль уже унесся ввысь. Через несколько секунд он уже был на расстоянии километра от канонерки, которая на всех парах двинулась к югу.

Так как Илль не хотел терять времени из-за того, что канонерка удалится от берега, он решил, прежде всего, ее остановить. Корабль поднялся на такую высоту, где ему уже не угрожал обстрел, и Илль направил отталкивающую волну так, чтобы она достигла морской поверхности невдалеке от того места, где находилась канонерка. Море забурлило, точно поглощая рухнувшую гору. На этом месте вздыбился огромный вал и разошелся кругами. Английское судно было вынуждено изменить свой курс. Вслед за этим второй отталкивающей волной был вызван новый вихрь, и, таким образом, марсиане заставили своего противника двигаться в том направлении, какое им было угодно. Вскоре вся поверхность моря была взрыта, точно бурей, и канонерка с большим трудом держалась на этих бешеных волнах. О стрельбе, при такой качке, не могло быть и речи. А между тем десятиминутный срок уже давно прошел. Илль дал время англичанам обогнуть утес, чтобы войти в более тихие воды. Тут-то он и поджидал врага.

Капитан, очевидно, уже понял, что ему не уйти от воздушного корабля, по был слишком упрям, чтобы уступить.

Воздушный корабль спокойно парил, поджидая канонерку, и тщательно следил за всем, что делается на ее палубе. Илль, пользуясь тем, что его рупор доносит слова за 1000 метров, дал знать капитану, что если приказание не будет исполнено и на этот раз, то он ударит прямо в канонерку.

Судно повернуло и остановилось. Марсиане думали, что там собираются спустить шлюпку; но этот маневр был лишь приготовлением к стрельбе. Неожиданно для марсиан сверкнул огонь выстрела. Расстояние было мало для того, чтобы они могли рассчитать действие отталкивающей волны. Волна была пущена тотчас же, но была слишком сильна, и воздушный корабль со страшной силой был откинут назад. Все находящиеся в нем были сброшены со своих мест. Исма вскрикнула и, смертельно побледнев, ухватилась за стену каюты. К счастию, она не получила никаких повреждений. Воздушный корабль стал опять послушен рулю, замедлил полет и, описав широкую дугу, снова расположился в восьми километрах от канонерки, над утесом, откуда было видно все, что делается у англичан. Канонерка имела жалкий вид. Под действием слишком сильной отталкивающей волны, снаряд разорвался, но его осколки упали не в море, а прямо на палубу. Часть команды и сам капитан были ранены. Затвор орудия был сорван. Густой дым валил из разрушенной трубы.

Илль отложил зрительную трубу. Его лицо стало суровым и мрачным.

— Как это ужасно, — сказал он. — Я сделал все, чтобы избежать кровопролития, и то, что случилось сейчас, произошло не но моей вине. Внезапность нападения лишила нас возможности рассчитать силу отражения… Люди безумны! — Он погрузился в глубокую задумчивость. Потом он сказал:

— Итак, вот она — наша первая встреча с людьми! Братание планет!.. Я по другому себе это представлял… Я слышал, что люди назвали нашу планету именем бога войны. Мы хотели принести людям мир, но, кажется, соприкосновение с этим диким родом возвращает нас ко временам варварства. Да не будет эта встреча предзнаменованием! Но теперь уже отступать не приходится. Не следует делать общих выводов из единичного случая.

Он обернулся к Исме и посочувствовал ей в том, что ее путешествие началось такими страшными событиями. Элль собрался было перевести Исме его соболезнование, но тут марсианин, стоявший на вахте, доложил:

— Они спускают шлюпку.

Действительно, видно было, как оба марсианина были спущены в лодку, которая направилась к берегу. Англичане причалили к берегу маленькой бухты, покрытому ледяными глыбами. Они вытолкнули пленных на льдину, потом, подавая сигнал, выстрелили в воздух и вернулись к канонерке.

Илль тотчас приказал спустить воздушный корабль, чтобы подобрать товарищей. Путь был недалек, но как раз перед бухтой стояла канонерка, и надо было обогнуть ее на большом расстоянии, чтобы не подвергнуться снова обстрелу.

Освобожденные пленники находились в жалком состоянии. Правда, они не были связаны, но они были измучены восемнадцатичасовым пребыванием в земной атмосфере, голодом и дурным обращением во время боя и последней переправы. Опечаленный Илль отвернулся, когда узнал, какому обращению они подвергались. «Англичане наказаны жестоко, но по заслугам», подумал он. «И все-таки, в сущности, они не виноваты в своем заблуждении».

А теперь вперед, к полюсу! Можно было долететь туда в полтора часа. Корабль поднялся, но рулевой заметил, что обе стороны корабля неодинаково диабаричны. Он обратил на это внимание Илля, но доискаться причины сразу не удалось.

Тем временем они уже миновали скалистый берег. Корабль развернул крылья и понесся по направлению к северу.

Вдруг что-то резко ударилось о крылья корабля.

— Выше! — воскликнул Илль. — Выше и скорее!

Занятые летательным аппаратом и спасенными товарищами, марсиане почти забыли об англичанах. Расстояние, разделявшее их, было так велико, что марсиане считали себя вне опасности. Англичане же, заметив, что корабль удаляется, послали в него вдогонку, на авось, несколько пуль из своих дальнобойных ружей, и некоторые из них достигли цели.

— Выше! — раздалась команда.

Но когда соответственно с этим был приведен в действие диабарический аппарат, корабль вдруг лег на бок. Благодаря неправильному положению крыльев, он описал в воздухе спираль, которая заставила его вернуться назад, и снова попал в область обстрела. Пришлось уменьшить диабаричность правой стороны, так как с левой стороны она значительно ослабла. Правда, корабль еще парил, но опускать и поднимать его можно было только очень медленно и с большой осторожностью.

Наконец показался полярный остров Ара, и корабль медленно опустился на его крышу. Чрезвычайно утомленные, сошли путешественники с корабля и были встречены радостными приветствиями жителей острова. Исма была оставлена на попечение жены инженера Ра, которая приняла ее самым приветливым образом. Прежде, чем спуститься по лестнице в жилище островитян, Исма окинула взглядом окрестности, желая угадать то место, куда спустился парашют воздушного шара. Потом она протянула руку Эллю. Она хотела что-то сказать, но не находила слов и только взглядом поблагодарила его.

Около суток прошло уже после прибытия Исмы на остров, и предполагавшиеся розыски ее мужа все еще не начинались. Как страстно она ни стремилась начать их, но время все-таки проходило незаметно, так как она была поглощена новыми впечатлениями. Благодаря присутствию Элля она не робела в этой чуждой ей обстановке. Зальтнер, Зэ, Ла и Фру уже были на Марсе, но многие из оставшихся марсиан могли говорить с нею по-немецки, так, например, инженер Ра, его жена и врач Хиль. От них она услышала много интересного о Марсе, а также узнала много трогательных подробностей, касающихся судьбы товарищей ее мужа.

В обычный час все уже собрались в приемной комнате, где Исме и Эллю были теперь отведены места, предназначенные прежде для Грунте и Зальтнера, как вдруг с озабоченным видом вошел Элль.

Исма испуганно поглядела на него.

— Что случилось? — воскликнула она,

— Мужайтесь, дорогой друг.

— Гуго…

— Нет, нет, о нем мы ничего не узнаем. Но начать розыски сейчас невозможно.

— Почему-же?

— Воздушный корабль получил серьезные повреждения.

— О, господи!

При вторичном отражении английского снаряда, диабарический аппарат, от чрезмерного давления воздуха, сильно пострадал. Кроме того шальная ружейная пуля повредила дифференциальный регулятор. При осмотре оказалось, что здесь починить корабль невозможно. Разобранный аппарат должен быть отправлен на Марс в мастерские и только там его можно будет восстановить. К сожалению, и маленькая воздушная лодка теперь не пригодна для полета. Мы должны отказаться от розысков.

Исма оцепенела. — Мой бедный муж! — беззвучно сказала она.

— Не убивайтесь так о нем, — попытался утешить ее Элль. Он, наверно, благополучно вернется домой и, может быть, раньше нас, — нерешительно добавил он.

Исма внимательно посмотрела на него; потом закрыла лицо и, наконец, бессильно уронив их, спросила:

— Мы не можем вернуться?

— В этом году это невозможно.

А я-то… Я думала, что в восемь дней… О, как я была глупа! Что я наделала своим упрямством!

— Илль предупреждал вас о возможности такой случайности.

Исма тихо плакала. Элль в полной безнадежности сидел рядом с нею.

— Что же теперь будет? — наконец, спросила она.

— Нам остается только одно, — отправиться на Марс вместе с Иллем и Ра. Будущей весной мы вернемся с новыми воздушными кораблями. А теперь надо вооружиться терпением.

— На Марс? — как в бреду, прошептала Исма. Потом она встала и подошла к Эллю. Подавляя свою муку, она протянула ему обе руки.

— Доверьтесь мне, — сказал он.

Они посмотрели друг другу прямо в глаза.

— Я сделаю все, что вы потребуете, — ответила Исма. — Я сама виновата в своей судьбе, а теперь наступил час расплаты.

— Будем ли мы на Марсе, или на Земле, ничто не изменится между нами.

XXVI НА МАРСЕ

Над южным полюсом Марса, вокруг оси планеты, на вышине 3390 километров, плавает в пространстве внешняя станция для межпланетных кораблей.

Сегодня ждут «Гло». Световая депеша сообщила, что Илль нашел на Земле сына своего исчезнувшего брата, путешественника Алля, и везет его с собой. Ждали чудесных новостей о Земле. Ожидалось также прибытие межпланетного корабля «Метеор», руководимого капитаном Оссом, который покинул Землю незадолго перед «Гло». Этот корабль должен был привезти первого человека с Земли на Марс.

Рассказывали удивительные сказки об его необычайной силе. Нужно было десять нумэ для того, чтобы держать его.

«Гло» подошел уже совсем близко, его красивый блеск можно было уже различать в бинокль. Можно было рассчитывать на его прибытие через два-три часа. Но и «Метеор» был уже замечен. Через восемь-десять часов должен был прибыть и он.

Полет «Гло» был таким быстрым, каким еще никогда не был полет межпланетного корабля. Волнение, которое охватило все марсианские штаты после получения последних депеш с Земли, делало необходимым личное присутствие Илля в Центральном Совете. Кроме того, Илль руководился желанием облегчить путешествие Исме, к которой он был очень расположен. Таким образом, в виду благоприятного положения. планет, путешествие с Земли на Марс продолжалось всего восемь дней. По дороге обогнали «Метеор», который отправился с Земли на семь дней раньше.

Следуя советам Элля, Илль старался обставить возможными удобствами пребывание Исмы на межпланетном корабле. Новые ощущения отвлекали ее от постоянных дум о Земле и о судьбе своего мужа. Она с помощью Элля занималась марсианским языком, в то время как Илль изучал немецкий. Не было у нее недостатка и в женском обществе, так как около десяти женщин разного возраста возвращались на «Гло» с Земли.

Когда «Гло» приблизился к Марсу, Исма и Элль стояли, как почетные гости Центрального Совета, вместе с Иллем на небольшой трибуне недалеко от капитанского мостика. Исма с боязнью, Элль с радостью, которая уменьшалась только тем, что его близко трогала судьба подруги, направили свои полные ожидания взоры на новый мир, расстилавшийся под их ногами.

На южном полюсе Марса стояло лето, и две трети видимого диска планеты были освещены, а едва треть погружена в глубокий мрак. Но мере приближения корабля, горизонт все более и более сужался, тогда как размеры открывавшейся картины увеличивались, и подробности выступали все отчетливее. Благодаря прозрачности безоблачного воздуха, строение поверхности различалось с полной ясностью. Вблизи полюса и в сторону теневой границы расстилались обширные области серой, с синевато-зеленым отливом, окраски, «mare australe» земных астрономов. Самый полюс был свободен ото льда, но к западу от него тянулись, между темных пространств земли, длинные снеговые полосы. Немного севернее, между шестидесятым и семидесятым градусами южной широты, ярко-красным блеском сияли в солнечном свете два больших пятна; Илль пояснил, что это пустыни Голь и Сэк, называемые на Земле островами Туле. В остальной части видимого диска также преобладал этот ярко-красный цвет, перемежаемый, однако, во многих местах серыми пространствами. Все эти темные места соединялись прямыми темными полосами, пересекавшими светлые области. Светлые части — песчаные и скалистые плоскогория, сухие и почти обнаженные, где рассеяны редкие поселения, занятые разработкой минеральных богатств. Зато густо заселены темные части, где почва пропитана влажностью и покрыта пышной растительностью.

Илль указал на одно место у северного края растительной области, почти у самого горизонта, где на сером фоне проступали то более светлые, то более темные очертания и куда, через ближние пустыни, сходилось особенно много темных полос.

— Там лежит Кла, — сказал он, — резиденция Центрального Совета, и там мы будем жить. Только в середине лета мы переедем ближе к полюсу. Теперь посмотрите прямо вниз, светящаяся точка — теперь она уже похожа на маленький диск — это кольцо внешней станции. Оттуда подъемник, доставит нас в Полярный Город, где мы и переночуем.

Скоро «Гло» был у самой станции. Находящиеся около нее другие межпланетные корабли сверкали на солнце своими поверхностями, как купола соборов. Все они подняли флаги в знак приветствия. Почти нечувствительно стал «Гло» на свое место, ни один звук не нарушил тишины. Но за стенами галереи находилась толпа, которая радостно приветствовала приближающийся корабль.

Станционный чиновник проник через люк внутрь корабля. Илль со своими гостями сперва вошел тоже внутрь. После соблюдения необходимых формальностей можно было покинуть корабль. Первыми вышли вернувшиеся с Земли марсиане; их радостно приветствовали встречавшие их родственники и друзья. Затем приблизилась депутация членов Центрального Совета и других оффициалъных лиц и вошла внутрь корабля. Здесь последовал обмен приветствиями и формальное представление Элля и Исмы. Илль дал тут же первые объяснения.

Наконец, депутация снова вышла из корабля. За ней шел Илль, ведя под руку Исму, которая спустила на лицо вуаль. Слева от Исмы шел Элль.

Илль и Элль по марсианскому обычаю отвечали на приветствия. Когда дошли до лестницы, Исма подняла вуаль, чтобы взглянуть на пеструю картину движущейся толпы.

— Зила Ба («Да здравствует Земля») — крикнул около нее с энтузиазмом молодой человек.

— Зила Илль! Зила Элль! Зила Ба! — подхватили другие.

Исма собралась с духом и крикнула:

— Зила Ну!

Она была поражена своим собственным голосом — такими громким он ей показался по сравнению с возгласами марсиан. Ее приветствие отчетливо раздалось и покрыло собою весь шум. Марсиане были в восхищении.

В Полярном Городе Иллю сообщили, что он должен тотчас же ехать дальше. Правительство предоставило ему и его гостям специальный поезд, которым должен был их отвезти в Кла. Хотя он шел без остановок, они прибыли в столицу только двенадцать часов спустя.

Поездами пользовались только для быстрого передвижения на больших расстояниях. Главным средством сообщения были ступенчатые дороги, густом сетью покрывавшие все населенные местности. Они были осуществлением сказочного вымысла где вместо путешественника движется сам путь. Такая дорога, предназначенная как для экипажей, так и для пешеходов, состояла из двадцати плотно примыкающих одна к другой полос, в полтора метра шириной, движущихся с различной скоростью; наибольшую скорость развивали средние полосы.

Вдоль дорог возвышались исполинские здания, где сосредоточивалась деловая и промышленная жизнь. Легкий и прочный строительный материал облегчал сооружение мощных сводов и огромных колонн. Подобно дворцам и храмам, изящные и светлые строения свободно возносились ввысь, и на кровлях их собирались солнечные лучи, превращаемые в источник силы. Ряды зданий беспрерывно тянулись по стране, деля ее на участки в сто квадратных километров. Собственно городов и деревень не было; одна местность переходила в другую, и только в административном отношении здания объединялись в округа.

Отойдя на несколько сот шагов в сторону от этих промышленных дорог, вы попадали в совершенно иную местность. Гигантские деревья, превышавшие своими вершинами даже стометровые здания, скрывали своими ветвями близость жилых строений. Деревья эти походили то на платаны, то на сосны, и с ними не мог бы сравняться никакой лесной великан Земли. Солнечные лучи не достигали до почвы, и от листвы равномерно струился мягким, синевато-зеленый свет. По обе стороны промышленных дорог, на полосе до тысячи метров шириной, тянулись частные дома марсиан. Под исполинским кровом деревьев расстилались прелестные сады и парки, цветочные клумбы и пруды чередовались с кустами и рощами, высота которых не превышала земной. Среди этих садов были рассеяны дома марсиан, небольшие одноэтажные строения.

Дальше в глубину пейзаж опять менялся. Сады кончались, и начинался дикий лес. Кругом царила тишина, нарушаемая только легким жужжанием птиц или щебетанием поющих цветов, покачивающихся на гибких стеблях.

Резкую противоположность богатой культурной жизни низин представляли скалистые плоскогория, местами переходящие в высокие горы. По этим пустыням, следуя стародавним путям, также тянулись промышленные дороги, но здесь они не образовывали густой сети, а шли параллельно друг другу, образуя заселенные полосы от тридцати до трехсот метров шириной. Каждая такая полоса сопровождалась каналом, несущим воду от полюса по всей планете. Воды не всегда хватало для питания всех этих каналов, так что ширина растительного пояса колебалась в зависимости от орошения. Поэтому с Земли казалось, что темные полосы, пересекающие пустыни на протяжении многих тысяч километров, перемещаются, сужаются, расширяются или даже раздваиваются. Как только здесь прекращался приток воды, деревья облетали, и почва сохла, но довольно было нескольких дней, чтобы растительность снова ожила.

XXVII МАРСИАНСКИЕ ПОЛИТИКИ

В одном из больших округов, вмещавших резиденцию центрального правительства Марса и носивших общее название Кла, на границе лесной чащи стояло жилище Илля. Оно состояло из нескольких сообщающихся друг с другом домиков, образующих как бы одну большую виллу.

По узкой, ровной дороге, ведущей между соседних садов к воротам виллы, катился легкий двухместный экипаж. Им управлял молодой человек в летнем марсианском костюме; второе сиденье было пусто. Кто видел Элля, с седыми волосами и морщиной между глаз, задумчиво спускающимся с фридауской обсеватории, тот не узнал бы его в этом марсианине. Невыразимое ощущение счастья наполняло его душу. Сознание, что он вернулся на планету, которую считал своей родиной, что он живет среди нумэ и участвует в их божественном бытии, возвышало его над всеми заботами, просыпавшимися в нем при мысли о судьбах Земли и его земных друзей.

Экипаж остановился у веранды. Элль соскочил на землю и поднялся по ступеням. Стройная женская фигура вышла ему навстречу из дома. Элль удивленно остановился. Он сразу не узнал, кто это перед ним. Он еще не видал Исмы в марсианском платье.

— Я не виновата, — сказала она, смущенно краснея. — Госпожа Ма непременно этого хотела.

— Лучшего она не могла придумать, — весело воскликнул Элль. — Я бы хотел вот так, пройтись с вами по Фридау. Погодите, это еще будет.

Исма тихо покачала головой.

— Не будем сейчас думать о Земле. Нет, Элль, пока мы ничего не можем предпринять и не можем узнать ничего нового, я хочу попытаться жить с вами на Марсе. Попытаться — вот как я примеряю это платье.

— Простите меня, — сказал Элль, — я так смущен всем новым, что взял неверный тон. Но я найду его. А теперь не доставите ли вы мне удовольствие поехать вместе со мной?

Она снова улыбалась.

— Я только спрошу, что еще требуется для выходного туалета. Присядьте пока.

Она вошла в комнаты. Через несколько минут она вернулась и села рядом с Эллем в экипаж.

Было еще рано. Лесные дороги были еще пустынны, лишь изредка навстречу им попадался экипаж или пешеход. Понемногу дорога стала оживленнее, они въехали в зону жилых домов, деревья кончились, и скоро экипаж скользил уже по промышленной улице. Он остановился у портала «Земного Музея».

Входящая толпа растекалась по обширным залам. Один из них был посвящен истории межпланетного сообщения, другой — доставке воздуха с Земли. Машины, которых людям не удалось увидеть на полярном острове, работали здесь у них на. глазах в виде хорошеньких моделей. Воздух накачивался в большие баллоны и охлаждался в пустом пространстве. Замороженный воздух имел вид синеватых ледяных шаров и был тверд, как сталь.

Очень бедной была коллекция земных растений и животных, так как она представляла только полярные области. Исма и Элль прошли туда, где было меньше народа, и увидели себя словно на крыше полярного острова. Перед ними расстилалась точная панорама северного полюса. В одной из зал музея они встретились с Зальтнером. Встреча была радостной. Отвечая на расспросы Исмы, Зальтнер нарисовал ей подробную картину экспедиции, о которой Грунте рассказал ей лишь в общих чертах, а Исма поведала ему о событиях в Германии и о собственных своих переживаниях со времени прибытия Грунте во Фридау. О поездке Илля на полюс, о сражении с канонеркой и о путешествии Исмы на Марс Зальтнер знал пока только из коротких депеш. От него Элль и Исма впервые узнали, что по крайней мере в южных областях Марса, откуда он прибыл и где проживало большинство побывавших на Земле марсиан, первоначальное увлечение жителями Земли сильно охладело. Поворот в настроении был вызван известиями о поведении англичан в отношении воздушного корабля. Часть населения была явно раздражена.

— Вот Ла! — воскликнул вдруг Зальтнер, прерывая свой рассказ. — Идемте, я вас познакомлю. — И, обращаясь к подошедшим Ла и Фру: — Вот вам новые люди! Теперь я уже не единственное чудовище.

Марсиане сердечно приветствовали Элля и Исму. Побеседовав с Исмой по-немецки, Ла спросила Элля, какое впечатление произвел на него памятник, который марсианское правительство воздвигло его отцу в галерее межпланетных исследователей. Но Элль еще не был там и собрался отправиться туда сейчас же, остальные же решили пойти на представление, на которое устремлялись густые толпы посетителей. Объявления гласили кратко: «Новости с Земли», без ближайших пояснений. Исме очень хотелось узнать эти новости. Они расстались с Эллем, условившись, что встретятся с ним через полчаса в читальном зале музея.

Исма, Ла, Зальтнер и Фру вошли в театр и заняли места. Скоро раздался сигнал, возвещающий начало представления, и огромный зал погрузился в темноту. На круглой сцене, около тридцати метров в диаметре, появилось точное воспроизведение ландшафта полярных областей Земли, часть пролива Кеннеди со скалистыми берегами и обрывающимися в море глетчерами. Все как бы представляло картину с птичьего полета — так, как можно было ее видеть с воздушного корабля, — находящегося над Землей на высоте приблизительно сто метров. Ландшафт застилался полярным туманом, через который блистало северное сияние. Сперва были даны световые эффекты, обозначающие восход солнца, затем появился небольшой марсианский воздушный корабль. Повторилось все, что делали английские моряки, их столкновение с матросами воздушного корабля и т. д. Английские моряки были впрочем изображены в виде неправдоподобных фигур, напоминающих дьяволов, одеты в невозможные платья, и исполняли, потрясая ружьями, какой-то дикий танец. Все это был плод фантазии марсианского постановщика.

Зальтнер покачал головой.

— И не поклонник англичан, — сказал он, — но все-таки такого них никогда не было. Ведь это даст марсианам совершенно ложное представление о людях.

— Очевидно такими показались они попавшимся в плен нашим, — заметила Ла. — Они, конечно, описывали их под свежим впечатлением.

Я сожалею, — невольно вырвалось у Фру, — что это здесь устроили, этого не стоило бы делать. Этим может воспользоваться часть прессы и сделать отсюда вывод, что марсиане имеют основание относиться к людям не как к равным существам. Это не хорошо!

Между тем представление подходило к концу. Оно было закончено апофеозом: на скале появился Илль, который собственноручно расковал освобожденных марсиан. Собравшиеся были охвачены патриотическим энтузиазмом. Зал огласился криками «Зила Ну»! и «Зила Илль»!

Несмотря на огромное количество народа, театр опустел в несколько минут, так как бесчисленное количество широких выходов вело прямо на улицу. Когда Фру со своими спутниками показался у выхода и должен был пройти с ними между двумя тесными рядами марсиан, в толпе царило невероятное оживление; газетчики предлагали новые газеты, громко выкликая заголовки:

«Постановление Центрального Совета»! «Речь Илля»!

«Рель депутата Эу»! «Предложение Бэна»!

«Карта Земли»! «Жизнь и смерть капитана Алля»!

«Сын нумэ на Земле»! «Портрет бата Зальтнера»! «Портрет батки Торм»!

Исма и Зальтнер не могли разобрать выкриков в общем шуме. Фру и Ла старались вывести как можно скорей своих спутников из давки. Но вдруг Зальтнер увидал в руках одного из продавцов свой собственный портрет.

— Что? — воскликнул он. — Это я должен взять с собой.

Стоящие вокруг продавца марсиане, конечно, сразу узнали Зальтнера. Скоро вокруг него собралась толпа любопытных. Зальтнер взял свой портрет и заплатил.

— Мне сдается, сказал он, — становись в позу и обращаясь к марсианам, что они и не видали порядочного бата.

— Я ведь здесь имею такой же вид, как англичане, — прибавил он по-марсиански.

Ла потащила его вперед. Они отправились в читальный зал, находившийся тут же.

В читальном зале господствовала абсолютная тишина. Вдоль стен находился целый ряд расположенных ярусами маленьких лож, в которых размещались группами знакомые, чтобы иметь возможность обмениваться своими мнениями по поводу прочитанного. В такую же ложу направился и Фру со своими спутниками. Он закрыл дверь и направился к телефону, находившемуся в каждой ложе. Здесь он сообщил свое имя и номер ложи. Потом он спросил, где находится Элль, и получил ответ, что тот в ложе 408. Фру сейчас же передал ему номер своей ложи и просил его к себе. Затем, нажав соответствующие кнопки, извлек автоматически из стола целый ряд прохладительных напитков.

Скоро появился Элль. Он казался возбужденным. В руках у него была целая пачка листков и газет, которые он частью купил, частью получил в читальном зале.

Прежде, чем пойти в читальный зал, он долгое время сидел перед памятником своего отца. Это была статуя в человеческий рост, представляющая Алля в юности, в одежде путешественника через мировое пространство. Он стоял на капитанском мостике межпланетного корабля и смотрел на расстилающуюся у его ног Землю. Его взгляд выражал твердое решение победно укрепиться на этой планете.

«Ты показал нам дорогу, по которой мы теперь идем», — прозвучало в душе у Элля. «Тебе мы обязаны Землею, которую ты добыл для нас ценою жизни».

Юношеские черты статуи, казалось, вдруг преобразились. Элль снова увидал сурового человека, которого он знал, только победный взор остался тем же — таким он бывал и в действительности, когда отец говорил ему, ребенку, о родине и об огромной задаче завоевания Земли для марсианства. И вот он сам теперь стоит на Марсе, может издалека смотреть на Землю, и судьба Земли представляется ему лишь эпизодом в истории планеты. Ему кажется, что он всегда жил с нумэ, что завоевание Земли только одна из ступеней на пути к достижению высшей жизни духа и победы над силами природы. Что ему теперь человечество? И что оно ему было? Когда ему казалось, что он любит человечество, разве это была не любовь к одной среди них? Что еще связывало его с варварской планетой? Память его матери? Память останется с ним везде. А глубокие голубые глаза горячо-любимой женщины, блеск которых через длинную цепь годов с ни с чем несравнимой силой проникал в его сердце? Они и их нежное выражение становились все дальше и дальше, они уходили, эти милые черты, из-за счастливой улыбки которых он мог забывать свою принадлежность к марсианству и думать лишь об обладании ими. Ради них он мог сделаться человеком, как все другие. Теперь ему было легче это сделать, чем когда-либо раньше, он был гораздо ближе к своей цели. Но ведь она попала сюда только потому, что отыскивала своего мужа. Она его найдет в конце концов, и он сам обещал ей помогать в поисках. Она его найдет, и они будут там, во Фридау или еще где-нибудь, куда поедут, окруженные славой открытия северного полюса. Там они будут счастливы, и путешествие на Марс и мысль о далеком друге сгладятся. А он? Должен ли он опять жить тоже там, жить случайным часом близости с ней, чтобы убеждать себя, что для нее он лишь драгоценное украшение жизни? Должен опять жить среди этих узкосердечных хитрецов?

Нет, теперь, когда он вкусил свободы своей родины, он никогда не сможет вернуться на Землю! Что ему теперь человечество? Ты оставил нам завещание, отец, — сказал сам себе Элль, — вести ту Землю, на которой ты страдал, к высшей цели. И я больше, чем кто-либо, обязан исполнять это завещание. Мы должны мирно завоевать Землю, чтобы это повело к ее же благу. А я, сын женщины, должен суметь рассказать о страданиях людей. Но если несчастное недоразумение повело к разрыву, мое место — там, где когда-то был ты.

Он поднялся. Скоро он опять вошел в обычное течение дня. Он отправился в читальный зал, с жадностью набросился на новые депеши и начал их читать, когда его вызвал Фру.

— Знаете ли вы уж все? — был его первый вопрос после того, как он вошел. Он заговорил по-марсиански. Ла живо отвечала. Фру и его жена так же вступили в разговор. Марсиане говорили очень быстро и возбужденно, очевидно, Элль узнал еще что-то очень важное. Исма и Зальтнер не были в состоянии следить за таким быстрым разговором. О них, кажется, даже забыли, но это была только первая минута возбуждения. Потом Ла повернулась к Исме с дружеской улыбкой.

— Все ли вы поняли? — спросила она. — Ваш друг сообщил нам важные известия.

— Я не могла следить, — сказала Исма.

Только теперь повернулся Элль к Исме. Он посмотрел на нее. В ее глазах прочел он жалостную просьбу: «Не оставляй меня. Я одинока. Я не знаю, что все это значит».

Она спросила его.

— Что же нового? Расскажите же и мне.

И во время этих слов ее выражение лица изменилось. Она чувствовала себя опять увереннее, раз он был с нею.

— Что-нибудь неприятное? — спросила она снова, видя что Элль медлит.

— Я еще не знаю, что может нас ожидать, — сказал Элль, — но во всяком случае мы можем ожидать быстрого развития событий. Будут предприняты шаги, чтобы получить известия с Земли еще в зимнее время.

— Как же это можно сделать? — спросила Исма.

— Читали ли вы утренние газеты? — Исма покачала головой.

— Мы только что пришли, — сказал Фру, — и не знаем еще ничего связного. Мы только заметили, что настроение по отношению к Земле резко меняется.

— Тогда разрешите вам вкратце рассказать все, что я прочел. Правительственное сообщение рассматривало конфликт с английской канонеркой и пленение наших матросов, как несчастный случай, виною которого был неправильно действовавший капитан, за которого не может отвечать даже британское правительство, не говоря уже о всем человечестве. Оно разъяснило что из-за этого случая не должен меняться основной план действий. Собирались к началу весны на северном полушарии Земли приготовить сильный воздушный флот и как только можно будет достичь северной полярной станции на Земле, завязать сношения с крупнейшими земными державами, отправившись в их столицы. Правительствам земных держав должен был быть предложен порядок сношений, так чтобы все дело шло спокойно и мирно. Только в случае резкого сопротивления какого-либо государства собирались применить по отношении к нему вооруженную силу и наложить на это государство протекторат Марсианских Штатов.

Однако, это мнение правительства встретило сильнейшие возражения, как со стороны группы, возглавляемой Эу и развивающей далеко идущие планы мирной колонизации Земли, так и со стороны недавно образовавшейся группы сторонников более резкого обращения с человечеством. Эу защищал ту точку зрения, что если правительство допустило неверный шаг, поставив себя во враждебные отношения к людям, оно не может итти дальше по этому пути, не согласующемся с духом марсианства. Марсиане должны показать людям, что они давно уже оставили привычку бороться с оружием в руках и считают ее безнравственной. Кроме того марсиане должны потребовать, чтобы государства Земли были разоружены и на всей планете воцарился мир.

— Вот это, я понимаю, радикал! — воскликнул Зальтнер.

— Требования шовинистической группы не менее радикальны, — продолжал Элль. — Они полагают, что люди своим поведением показали, как далеки они еще от возможности усвоить дух марсианства. Они не могут рассматриваться, как свободные личности, а потому невозможен и вселенский мир.

Пусть они свирепствуют друг против друга, но вся Земля в целом должна быть аннексирована Марсианскими Штатами. Отдельные области Земли должны быть распределены между отдельными штатами Марса, чтобы увеличить доходы последних. Люди должны рассматриваться, как несвободные и не-нумэ, и все государства Земли управляться наместниками Марсианских Штатов. В результате обе оппозиционные группы сходились в одном: как можно скорее всеми силами стремиться к обладанию Землей.

— Дебаты были очень резки, и правительство попало в тяжелое положение. Еще во время заседания шовинистическая группа образовала фракцию «антибатов», и из разных частей Марса начали поступать сообщения, говорящие о сочувствии врагам человечества.

Правительство пыталось убедить обе партии в том, что марсиане не обладают еще достаточными сведениями о человечестве; необходимо, по его мнению, прежде всего приступить к изучению могущества отдельных земных держав. Как компромисс, правительство предлагало немедленно потребовать у Англии наказания капитана «Сторожевого» и удовлетворения за дурное обращение с пленными.

— Среднее положение между правительством и оппозицией заняло предложение Бэна. Бэн предлагал, как можно скорее, снарядить межпланетный корабль и отправить его к южной станции на Земле, захватив с собою три больших воздушных корабля. С южного полюса следует немедленно завязать сношения с британским правительством и требовать удовлетворения за пленение марсиан и повреждение воздушного корабля. Нужно внушить людям представление о серьезности марсианских намерений. Последняя депеша говорит об успехе этого предложения и о назначении Илля снова руководителем экспедиции.

— Что вы на это скажете? — закончил Элль.

Он бросил газеты на стол и начал ходить взад и вперед. Никто не отвечал. Известия были не только первостепенной политической важности, но и должны были решить и личную судьбу собравшихся. Лица сделались мрачными. Только у Исмы радостно билось сердце. Ведь можно будет отправиться на южный полюс Земли, а оттуда домой. Ведь если хотят завязать сношения с Англией, должны же будут послать туда воздушный корабль, по крайней мере в ее колонии, вероятно, в Австралию, и с этим кораблем сможет поехать и она. А если даже это будет невозможно, все-таки с Земли будут в ближайшее время получены известия.

— Что же вы не садитесь? — обратилась Ла к Эллю. Он сел, видимо волнуясь.

— Я боюсь, — начала Ла, — что движение антибатов будет все разрастаться. События могут так развернуться, что вместо мира мы получим междупланетную войну. Это будет ужасно.

— О, дайте только нам возможность вернуться, — вскричала Исма, Упросите вашего дядю, чтобы нас взял с собою первый же межпланетный корабль.

Элль ничего не отвечал. Он мрачно смотрел в одну точку.

Фру встал. Я думаю, — сказал он, — что нам не мешало бы продолжить сейчас наш путь и посетить вашего дядю. Поедемте поговорить с ним.

Все вышли из здания и направились к самодвижущемуся марсианскому экипажу. Исма молча сидела рядом с Эллем. Она видела, что его мысли заняты не ею. Ей не хотелось спрашивать его, о чем он думает. Так они не сказали ни слова, пока не достигли дома, где жил Илль.

XXVIII ИДЕАЛЫ

Ла сидела за работой. На полочке над пишущей машинкой стояла одна из немецких книг, привезенных Эллем. Это была сокращенная «всемирная история» самое краткое, что существовало по истории европейских стран. Ла по поручению Илля переводила книжку на марсианский язык. Работа шла у нее совершенно механически, подобно вязанию чулок у престарелой больной дамы, и не мешала ей оживленно беседовать с Эллем, который пришел ее навестить.

— Нет, — сказала она, — этому нельзя поверить! Это слишком смешно. Ах, эти баты!

— На самом деле, это скорее печально, чем смешно, — возразил Элль. Дело ведь далеко не всегда кончается пустым выстрелом. Довольно часто бывают тяжелые ранения и даже смертные случаи.

— Это отвратительно. Но, я полагаю, разум и закон должны бы запретить поединки. Каким образом это у вас еще возможно?

Это и происходит по неразумию. Есть люди, которые думают, что разум и закон хороши для народа лишь тогда, когда пределы и того, и другого охраняются группами избранных людей. Эта же избранная группа может нарушать закон во имя самого высшего блага для человечества — разума и свободы. Во имя этого же они считают возможным оставаться рабами отживших форм. Они думают, что противоречия в нравах только укрепляют господство разума в общем.

— Какие благородные души! Это принесение себя самого в жертву культуре. Для человеческой мысли характерно способствовать развитию культуры путем некультурности собственной жизни. Это было бы глупо, если бы не было, к сожалению, так безнравственно; слишком уж очевидна эгоистическая цель.

— Конечно. Но они и не скрывают ее: они смотрят на себя, как на совершенно особую касту.

— Я себе представляю, как тяжело было вам жить в таком обществе.

— Да мне и действительно было не легко. Для них честь человека состоит в том, что о нем говорят другие. Они думают, что она может быть уничтожена оскорблением и вновь восстановлена грубой силой. Как будто бы не самым большим самоуничтожением является подчинение своего собственного разума чужому мнению. И так как я должен был жить среди них, то моя внутренняя, подлинная жизнь была ложью в их смысле, отступлением от их условной морали. Но хуже и тяжелее всего сознание того, что миллионы людей из-за своего неразумия, из-за недостаточного развития своего мозга остаются слабыми, беспомощными, недовольными и несправедливыми. Сами же они по существу не злы. Они стремятся к добру, стремятся к свободе. Они обладают живым и теплым чувством. В этом они подобны нам. Идея добра, к которой мы пришли путем умозрения, имеет для них такое же значение, как и для нас, и постолько они наши братья. Развившиеся в человечестве религии несут в себе глубочайшую истину и силу, получаемые в откровениях. Они поднялись над индивидуальной жизнью, ограниченной пространством и временем, над тем содержанием нашего бытия, которое мы называем природой, и дошли до идеи разума, бытие которого свободно и находится вне пространства и вне времени.

— Но меня поражает человеческая неспособность воплотить эти идеи в жизнь. В одном случае это — слабость характера, в другом — сила эгоистического чувства. А отсюда — и их неумелость в неизбежной борьбе с бытием, то — что они ведут ее таким жалким образом.

— Я вполне согласен, что именно эти недостатки человечества и являются причиной низкого его уровня. Они делают отдельную личность неспособной наслаждаться счастливым сознанием своей внутренней свободы. Однако, вопрос можно рассматривать глубже. Человеческие поступки определяются теми именно представлениями, которые сопряжены с наибольшею чувственной ценностью. И правильное отношение к этой чувственной ценности есть задача воспитания. Поэтому слабость воли есть на самом деле только ложное ее направление. Когда меня настолько обуревает гнев, что я наношу вред своему противнику, то факт моей ошибки основан на том, что я не имел времени для размышления. Почему нумэ гораздо кротче людей? Потому что они быстрее думают. Аффект мгновенно охватывает сознание человека, он не в состоянии охватить сразу все те мысли, которые могли бы направить его поступки: ему для этого нужно слишком много времени, а потом бывает уже поздно. Нумэ испытывает возбуждение нисколько не слабее человека — он даже во много раз тоньше его в этом смысле, но его мозг устроен так, что он моментально охватывает всю совокупность обстоятельств своим сознанием, и это определяет его действия. Это — то, что называется рассудительностью. Люди правильно считают, что греки достигли высшей добродетели, но только они не знают теперь, как те сумели ее достичь. Дайте нам искоренить их заблуждения, и мы улучшим человеческий род.

— Но страстей-то вы не выбросите?

— Ну, об этом я, разумеется, не думаю. В них ведь и заключается ценность жизни. Только характер их влияния можем мы и должны регулировать рассудком. Слабости нумэ — и этого вы не сможете отрицать — покоятся на том же самом основании, как и слабости людей. Они связаны с самой чувственной жизнью. Сильные чувства представляют собою резервуары для мозговой энергии, через которые эта последняя сообщается с жизнью. Бывает и так, что разряжение мозговой энергии происходит только при вспышке сильного чувства. Дело обстоит приблизительно так же, как с одним явлением природы у нас на Земле: горы собирают над собою в скоплениях облаков воды, и оттуда эта водяная масса распространяет свою благодатную силу. Так распространяется и жизненная энергия. Разница между способами ее распространения — есть разница между варварством и культурой. Стремительный ручей разрушает и размывает без всякой пользы.Если же упорядочим его работу турбинами и другими приспособлениями, мы будем делать уже культурное дело. Люди еще дети…

— Да, они еще дети — я в этом уже убедилась. Но, Элль, вы должны лучше знать их. Думаете ли вы, что все может обойтись без применения силы?

— Я надеюсь на это. Если же — нет, мы должны ее направить…

— О, Элль, вы говорите, как человек, и — этим я больше всего озабочена — вы, люди, заставите нас забыть, что применение силы есть несчастие, недостойное…

Прозвонил телефон.

— Дома Ла? — спросил голос Зальтнера.

— Да, да, — крикнула Ла. — Идите сюда, Заль! Вы не показывались сегодня целый день.

— Я сейчас иду.

XXIX ПЯТИСОТМИЛЛИАРДНЫЙ НАЛОГ

Через минуту вошел Зальтнер. Выражение его лица было немного разочарованное, когда он застал Ла в оживленном разговоре с Эллем. Сейчас же после приветствия он достал номер газеты.

— Вот, — сказал он, — прочтите, пожалуйста. Раз нумэ оказываются такими, не знаешь, право, смеяться или сердиться. Для разнообразия попробую я рассердиться. Тут…

— Ах, Заль, Заль! — воскликнула, смеясь, Ла, — сядьте-ка вы спокойно сперва, а потом уж посмотрим, в чем дело. Она притянула его за руку и усадила рядом с собой.

— Не может же нам междупланетный спор испортить отношения, — шепнула она.

Элль схватил газету и прочел:

«Как мы узнали из достоверных источников, снаряжение межпланетного корабля, отправляющегося к южному полюсу Земли, займет от 20-ти до 30-ти дней. Кажется, принимаются новые меры к тому, чтобы сделать воздушные корабли еще более годными к противодействию возможным нападениям со стороны людей. Поэтому постройка этого корабля должна особенно отразиться на размере податей. Мы находим это промедление «комиссии по делам Земли» непростительным. Возбуждение против людей заметно растет, и с полным основанием. Свидетельства очевидцев показывают, что правительство очень смягчило краски при описании конфликта с английским военным судном. Причиненный нумэ позор требует скорейшего наказания виновных. Чего же стесняются с земною сволочью»?

— Вы слышите? Земная сволочь! — воскликнул Зальтнер. — Это должно быть…

Ла удержала его на месте.

Читайте дальше, — сказала она Эллю.

«Мы имеем точную информацию о случившемся на Земле. Это поистине ужасно. О справедливости, честности, свободе — люди не имеют никакою представления. Они распадаются на множество государств, которые ведут между собою борьбу за власть всеми возможными средствами. От этого страдает их хозяйство, так что многие миллионы живут в тяжелой нищете, и спокойствие среди них достигается только применением грубой силы. Тем не менее люди стараются превзойти друг друга в раболепстве и лести перед власть имущими. Каждый класс населения вредит другому и старается действовать исключительно в ущерб ему. Если же кто-нибудь осмелится выступить с правдой, он сейчас же карается государством или подвергается опале со стороны своих сограждан. Наказания носят варварский характер; лишение свободы является еще слабой мерой. Убийства случаются каждый день, воровство — каждый час. По отношению к так называемым «некультурным племенам» люди не останавливают и перед массовыми избиениями. Довольно! И такую банду должны мы признать разумными существами! Мы полагаем, что наш долг — проучить их теми средствами, которые одни им понятны, — силой. Это — дикие звери, которых нам предстоит укрощать. Они тем опасней, чем большим интеллектом они обладают: к сожалению, правительство было введено в заблуждение отдельными экземплярами этого рода, но мы хотим надеяться, что имеем дело с его заблуждением, а не с выводами, произведенными на точных основаниях».

Элль прервал чтение.

— Это, действительно, слишком резко! — воскликнул он. — Это недопустимая клевета!

— То, чего я опасалась! — сказала Ла. — Соприкосновение с людьми приносит новый тон, которого у нас в нашей общественной жизни не было. Нет, Элль, нет, мои милые друзья, вы здесь не при чем. Причина лежит в самом предмете — движение против Земли несет нам с собою огрубение духа.

Зальтнер злобно потер руки. — Читайте дальше! — сказал он. — Теперь вы рассердились, я же буду снова смеяться.

«Мы считаем бессмысленным установление какой бы то ни было связи родственного характера между такими дикарями, как жители Земли, и нумэ. Случай с Эллем требует так же обязательно исследования и объяснения. Мы еще не видали этого мнимого полунумэ. Однако, мы имеем удовольствие наблюдать подлинный экземпляр человечества. Кто хоть раз видел это тупое лицо с маленькими светящимися точками вместо глаз, эти грубые жесты, тот должен будет признать, что нам можно будет использовать эту расу только в качестве домашних животных».

Элль швырнул листок.

Ла, смеясь, подошла к Зальтнеру и взяла его руками за голову.

— Ну-ка, посмотрю я повнимательнее на этого домашнего зверка! — весело сказала она и, притянув его за голову к себе, поцеловала его.

Элль тоже засмеялся. — Конечно, нечего обращать внимания на эту чепуху. Я, по крайней мере, доволен, что хоть не задели ничем госпожу Торм.

Зальтнер согласился: — Разумеется, это не стоит того, чтобы сердиться. Тем не менее, такое писание может навредить.

— Ну, для этого оно слишком глупо, и никто не примет это всерьез. Все знают эту газету, как очень ненадежную.

— Но есть еще нечто другое, что может остаться не без влияния на политику. Прочтите предположения, которые делаются только что основанной газетою «Ба».

Элль взял листок и прочел:

«Характерно для нашего правительства, которое требует разрешения на постройку ста сорока четырех воздушных кораблей, что оно в данный момент не имеет ни одного готового. Но для наших штатов это — счастье. Колонизаторское воодушевление успеет остыть. Хорошо, что у нас будет время одуматься. Нельзя же предположить, что люди примут нас с распростертыми объятиями. Наше положение будет очень тяжелым, и наши жертвы должны будут все увеличиваться. Друзья человечества должны так же, как и автибаты, быть готовы к противодействию со стороны людей и ожидать его. Поэтому мы должны ясно заявить, чего мы хотим, и диктовать наши условия телелитом и репульситом. Возможно, что люди согласятся перевоспитать себя в духе наших марсианских учений, и тогда мы первые признаем их братьями. Но это, разумеется, станет возможным только после того, как они увидят, что всякое сопротивление нам бессмысленно».

— Прочтите еще это место, — сказал Зальтнер.

«Мы советуем не ждать от Земли слишком многого. Мы никогда не сможем ее заселить. Сила тяготения и атмосфера делают невозможным наше продолжительное пребывание там. Мы всегда принуждены будем иметь там отдельные станции и удовлетворяться временными пребываниями нумэ. Использование богатств Земли должно будет производиться для нас людьми. Это может быть осуществлено приблизительно так. Сосредоточение в лучах солнечной энергии на Земле…»

Элль остановился.

— Да, — сказал Зальтнер. — Разобраться в числах я не сумел. Интересно, однако, разобраться в том, как высоко ценят нас господа нумэ.

— Я вам это сейчас вычислю, — воскликнула Ла. — Это очень легко. Вы знаете, что наша монетная система исходит из количества энергии, излучаемой солнцем в течение одного года на единицу поверхности Марса.

— Да, мы это уже слышали, — сказал Зальтнер, — но почему вы строите монетную единицу на энергии?

Ла объяснила им, что затрата энергии является у марсиан основанием для установления соотношения между различными силами природы. Так как марсиане открыли способ сосредоточения солнечной энергии, действующей в природе в разных формах, и используют этот способ для конденсирования эфира, то этим самым они достигли единства работы. Энергия солнечных лучей на Земле точно такая же, как на Марсе, Следовательно, можно достичь и на Земле тех же обобщений и сравнительных оценок.

Исходя из существующей на Земле оценки одной калории и из числа калорий, сосредоточиваемых на поверхности Земли в течение одного земного года, собеседники рассчитали, что человечество должно быть обложено марсианами налогом в пятьсот миллиардов немецких марок ежегодно.

— Чорт возьми! — сказал Зальтнер после небольшой паузы. — В хорошенькое положение попадаем мы с вашими нумэ, любезный Элль!

— Кроме этого, Земля должна будет доставлять воздух воду и минералы, сказала Ла.

— Я вас прошу, Зальтнер, — ответил на это Элль, несколько рассердившись, — не забывать, во-первых, что все это — очень зыбкие проекты, а во-вторых, что если даже Марс будет получать доходы с Земли, то он сделает это так, чтобы Земля и ее культура не страдали от этого. Не придавайте слишком много значения фантазированию некоторых марсиан. Это ведь вполне понятно. Согласитесь сами, что соблазнительно увеличить в десять раз количество солнечной энергии, получаемое нашей планетой.

— Я на это могу вам сказать только одно. Я очень хотел бы дать почувствовать первому марсианскому сатрапу, который явится за моим миллионом калорий, силу моих человеческих кулаков.

Элль пожал плечами. — Это вам мало поможет, — сказал он.

— Но вашим домашним животным я все-таки никогда не стану!

— Слепые! — воскликнул Элль. — Неужели вы не убедились еще воочию, что вы не что иное, как рабы, жалкие рабы природы, предания, самолюбия и ваших собственных законов, и что мы приходим к вам, чтобы вас освободить?

— Я не верю в свободу, которая начинается с насилия.

— Вы рассуждаете, как больной ребенок, который не подчиняется доктору и не хочет принимать лекарства.

Ла слушала разговор молча. Элль несколько раз взглядывал на нее, как бы желая увидать, что она согласна с ним, но ее взор все время был направлен на Зальтнера. Его простой, естественный образ мыслей радовал ей сердце, но все-таки все, что он говорил, больно отражалось в ее душе. Разве не проиграно уже все то, за что он еще сражается? Разве великая судьба, царящая над планетами, не сотрет без следа этих упрямых детей Земли? Конечно, Элль прав: учение нумэ, это — разум, это свобода, и ему обеспечена победа. А затем! Разве великая судьба не принесет еще большего укрепления благородной воли личности? Разве свобода не заключается в возможности управлять всем случающимся ко благу этой же личности? Какую же иную свободу могут дать человечеству нумэ?

— Нет, Элль, — сказала Ла медленно, когда Зальтнер ничего не ответил на последнее замечание. — Нет, нет, — не как ребенок. Зальтнер говорил, как взрослый. Нумэ может лучше все это понять, но лучше чувствовать и хотеть нельзя. И я знаю, что так же будет он и действовать.

Она протянула Зальтнеру руку. Ее темные глаза влажно блестели, когда она сказала:

— Но к чему спорить? Дайте нам испробовать все средства к тому, чтобы нумэ и люди были друзьями. Ведь необходимо, чтобы вы учились, учились не теряя благородства. Дайте нам победить заблуждение и клевету, которые вам сейчас угрожают. Время еще есть! Вы, конечно, этого так же хотите, Элль?

— Чего же большего можно еще хотеть? Желанием всей моей жизни было добиться понимания между обеими планетами, их примирения, объединения их культурной работы. С того момента, как я сам лично узнал нумэ, это желание только еще усилилось. Что нумэ превосходят людей чем угодно — это факт. Если дело дойдет до борьбы, люди должны быть побеждены — это несомненно. Что я в этом случае должен быть на стороне нумэ, это так же естественно, как понятна и противоположная точка зрения Зальтнера. Ненависть к человечеству, проявляемая одною частью марсиан, конечно, не представляет собою ничего справедливого, но эти газеты отнюдь не являются мнением Марсианских Штатов. Я надеюсь, что противоположные голоса должны скоро подействовать. Если бы Зальтнер читал и другие газеты, он, может быть, нашел бы в них что-нибудь менее горькое для себя.

— Я читал и другие, — ответил Зальтнер. — Я занимался газетами все послеобеденное время целиком. Хуже всего то обстоятельство, что очень трудно чем-нибудь обосновать мнение о благопристойности человечества. Тому, что будет сказано за нас, марсиане должны верить на слово, а то, что говорится против нас, подтверждается уже имевшим место случаем единственного соприкосновения марсиан с людьми. Во всем этом виноваты проклятые англичане. Но, конечно, виноваты так же и оба болтливых матроса с воздушного корабля и их сообщники, устроившие эту штуку в театре, Правительство должно было бы принять против этого более энергичные меры.

Элль ничего не ответил на это и вскоре стал прощаться. Уходя, он задержал свой взгляд на Ла, которая смотрела на него смеющимися глазами. Когда он ушел, Ла повернулась к Зальтнеру и, схватив его за руки, проговорила:

— Как радует меня то, что у меня здесь ты, мой любимый, мой милый!

XXX РЕТРОСПЕКТИВ

Исма отметила в своем дневнике уже 18-е октября. Так как несколько дней перед этим она не делала никаких записей, ей понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и определить дату. Она чувствовала себя очень расстроенной. Ко всем ее заботам присоединилось еще недомогание, явившееся результатом изменения жизненных условий. Ее слабость в последние дни стала так велика, что она уже не покидала своей комнаты. Ее друзья были этим весьма озабочены и даже вызвали Хиля, как лучшего на Марсе знатока человеческого организма, чтобы посоветоваться с ним. Последний должен был проделать для этой цели значительное путешествие от места своего пребывания до Кла. Хиль указал на необходимость постройки для Исмы особого аппарата, который дал бы ей возможность находиться в нормальных условиях земного тяготения и давления воздуха. С тех пор, как она находилась в течение всей ночи и части дня в этом искусственном земном климате, силы ее начали восстанавливаться.

Несмотря на то, что ее друзья и знакомые, прежде всего Ла, всячески старались ее приободрить, несмотря на то, что Зальтнер часто смешил ее добродушными шутками и юмористическими описаниями своих приключений на Марсе, она с тоскою ждала приходов Элля. Он навещал ее ежедневно, а во время ее болезни, насколько это допускалось ее состоянием, разговаривал с ней по телефону. Его отношение к ней продолжало оставаться таким же дружеским и участливым, он попрежнему относился к ней с исключительным вниманием, которым он успел избаловать ее за долгие годы. Он старался угадывать ее желания, почти никогда не приходил без того, чтобы не принести с собою что-нибудь, что, как он думал, могло бы ее заинтересовать — газетную статью, рисунок или один из тысячи любопытнейших образцов марсианской индустрии. И в то время, как она разглядывала принесенное, его взор покоился на ней с прежней нежной привязанностью. Она ни на что не могла пожаловаться и в то же время с болью чувствовала, что между ней и ее другом начинается какое-то отчуждение. В его присутствии это исчезало, но как только он уходил, оно вставало перед ней снова. Она сама начинала искать, чем бы его попрекнуть.

Почему не мог он до сих пор добиться, чтобы ей разрешили отбыть с межпланетным кораблем к южному полюсу Земли? Ее просьба была, хотя и с сожалением, но решительно отвергнута Иллем: обстоятельства не допускали этого. Элль напрасно старался поддержать ее ходатайство — ему разъяснили, что, пока Марс находится как бы во враждебных отношениях с Землею, нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из обитателей Земли был отпущен. Когда же Элль как-то раз в ее присутствии горячо просил своего дядю об ускорении ее отправки на Землю, она почувствовала себя обиженной его усердием. А он хотел оставаться на Марсе! Не было и речи о том, чтобы он ее сопровождал. А ведь теперь его место должно было бы быть на Земле, где он мог бы содействовать примирению! Что же именно удерживало его сейчас?

Ей казалось, что она это знает. Почему вначале он так часто с такою теплотою и с таким восхищением говорил с Ла? А теперь он избегает произносить ее имя… Что произошло между ним и Зальтнером, что они так холодно встречаются? А когда он застает у нее Ла, как странно он на нее смотрит. Она хорошо знает этот взгляд. И зачем говорит он с Ла иногда так быстро по-марсиански, что она не в состоянии следить за разговором? Она уже не могла спокойно глядеть на них, когда они были вместе. Холод проник ей в душу и настроил ее неприязненно как по отношению к Ла, так и по отношению к Эллю. Ей не в чем было их упрекнуть, и все же они ее расстраивали и огорчали. Когда Ла уходила, а Элль оставался у нее и начинал говорить с ней тем же сердечным тоном, каким он только что, как ей казалось, говорил с Ла, ее охватывал гнев — словно у нее отнимают то, что должно бы принадлежать ей одной. Она становилась нелюбезной с Эллем, делала ему упреки, а после его ухода раскаивалась в том, как она говорила, как она смотрела, и чувствовала себя неблагодарной и дурной.

Ах, она знала это состояние, это чувство неудовлетворенности, но не могла ничего изменить. Так бывало всякий раз, когда Эллю нравилась другая. Она убеждала самое себя, что это бессмысленно. Она сама приучила его к тому, что он ни на что большее, как на ее дружбу, не может надеяться. Как же могла она запретить ему любить другую, раз она сама отвергала его любовь? Но каждый раз, как начинала угрожать эта опасность, ее охватывала ревность. Почему же она допустит это теперь, когда она — пленница на чужой планете, больная и одинокая, когда он — единственный человек, который в состоянии ее понять? Почему теперь он… Но в чем же она его упрекает? Почему она сама была не лучше? Почему здесь, свободная от всех человеческих отношений и связей, она не скажет ему, что она не хочет, не может обходиться без него? Почему? Потому что любить его — она не хочет! И почему она не может от него отказаться, раз она любит своего мужа, раз она отправилась искать его в пустынях полярной ночи, раз она стремится к нему через мировое пространство? А что, если Торма уже нет? Что, если вернувшись во Фридау, она будет так же одинока, как здесь?

Ее печальные размышления были прерваны звонком, возвещавшим посетителя. Она слышала, как экипаж остановился перед верандою. Это был голос Элля: он разговаривал с Ла. Исма поправила волосы, взглянула на себя в зеркало и осталась недовольна своим взволнованным видом. Сейчас же вошел Элль. Она, улыбаясь, встала ему навстречу.

— У вас опять хороший вид, — сказал он, посмотрев на нее.

Он задержал ее руку в своих. В ее глазах он мог прочесть большую радость. Это был один из тех дней, когда она не умела скрыть, насколько он ей мил.

— Я не знаю, — ответила она. — Я, собственно, чувствую себя не вполне хорошо. Никак не могу отделаться от неприятных размышлений.

— Так поедемте со мною, Исма. Вы увидите нечто такое, чего мы давно ждем. Опыты с ретроспективом дали блестящие результаты — мы сможем увидеть подлинную битву канонерки с воздушным кораблем, которую мы когда-то пережили.

— Ах. Элль, еще раз эта ужасная история! Я больше этого не хочу!

— Я думал, торжество техники вас заинтересует. Заглянуть в прошлое…

Исма заметила, что она обрадует Элля, если поедет с ним.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Раз вы хотите, поедем.

В большом зале был уже погашен свет, когда Исма и Элль вошли. Освещенный экран представлял побережье Земли Гриннеля — место англо-марсианского столкновения. Можно было ясно разглядеть лейтенанта Прима и двух матросов, высадившихся на берег. Ясность то увеличивалась, то уменьшалась, то одна, то другая часть картины затемнялась, расплывалась. Тем не менее при помощи бинокля Исма могла узнать того офицера которого она видела с воздушного корабля на палубе английской канонерки. В безмолвном напряжении следил зал за тем, как с матросами случилось несчастье, как марсиане пришли им на помощь, как возник конфликт…

Марсиане были удовлетворены: недоразумение разъяснялось. Англичане действительно могли принять их за врагов.

Высадив пленных марсиан на берег, разбитая канонерка двинулась к югу. Перед зрителями проходили плавучие льдины, бухты и фьорды. Исме казалось, что она опять на воздушном корабле, что она ищет следов Гуго в этом так быстро покинутом краю.

Вот, в одном из проливов появилась лодка, потом другая, третья…

Исма схватила Элля за руку. — Смотрите, смотрите туда!

— Действительно! — воскликнул Элль. — Это эскимосские лодки, так называемые «умиаки». Надо задержать картину на месте!

Лодки, очевидно, были уже замечены канонеркой, и на ней ждали их приближение. Наконец «Сторожевой» спустил шлюпку с восемью матросами. Шлюпка и один из умиаков быстро плыли друг к другу навстречу. На носу эскимосской лодки стоял человек и махал меховой шапкой. Его светлое лицо было обрамлено белокурой бородою — это был не эскимос.

— Гуго! — раздался громкий возглас. Марсиане удивленно повернулись, не понимая, что это значит.

— Это — Торм! — крикнул Элль, обращаясь к Иллю и поддерживая упавшую к нему на руки Исму.

XXXI РАЗРЫВ

— Нет, Зальтнер, нельзя!

Элль вернул Зальтнеру письмо. На маленьком запечатанном конверте рукою Исмы был надписан адрес Торма.

— Я не могу этого сделать, — повторил Элль, видя, что Зальтнер ничего не отвечает.

— Даже в том случае, если г-жа Торн заверит вас, что письмо не содержит ничего политического, никаких сообщений об операциях или намерениях марсиан?

— Даже и в этом случае нельзя. Мы не можем отправить с этим кораблем ни одного письма от жителей Земли, которое не могло бы быть открыто показано властям. Г-жа Торм и вы требуете от меня невозможного — я должен нарушить для этого закон. Сейчас — военное положение. Вы хотите, чтобы я совершил такой поступок, который может быть рассмотрен, как измена, и сердитесь на меня за то, что я принужден вам отказать. А г-жа Торм даже настолько рассержена, что не хочет ни видеть меня, ни разговаривать со мною? Она пользуется вами, чтобы повторить мне свое желание? Но она же написала открыто своему мужу, целый том. Это письмо лежит здесь, оно разрешено к отправке. Чего же ей еще надо?

— Это личный секрет. Раз г-жа Торм не желает его сообщить вам, как же может он быть мне известен? Впрочем, она ничего не знает о моей попытке обратиться к вам. Она только просила меня прибегнуть к помощи Ла.

— Ла? Причем же здесь Ла?

Она посылает Грунте обещанные ею ареографические материалы и разъяснения по некоторым техническим вопросам. Это маленькое письмо отлично может войти в пакет.

— И Ла, разумеется, отказалась пойти на этот обман?

— Я еще не спрашивал ее об этом. Я не мог застать ее дома. А кроме того, я предварительно хотел поговорить с вами, как с человеком и другом. Теперь я вижу, что это совершенно бесцельно. Вы, конечно, не возьмете и моего письма к Торму, так же, как и моего письма к матери?

Элль покачал отрицательно головой. — Вы все уж писали обоим.

— Но только открыто. Бывают вещи, которых не хочется говорить при других. Где же ваша прославленная свобода, обещанная свобода, когда вы лишаете нас права высказывать свои мысли?

— Должны же вы понять, что так обстоит дело только сейчас, когда все еще не выяснены наши отношения к Земле. Это — исключение. Это — несчастие, которое заставляет нас итти против основ нравственности, против личной свободы. Но нравственные противоречия всеобщий тягостный удел, они неизбежны. Наш высший долг — установление взаимоотношений между планетами требует от нас принесения в жертву интересов отдельных личностей.

— Однако, все это вытекает из одного только недоверия марсиан к людям.

Элль внимательно посмотрел на Зальтнера.

— А вы можете дать мне честное слово, — спросил он, — что в ваших письмах нет ничего, касающегося наших намерений?

— Нет! — ответил тот.

— И вы требуете от меня…

— Я требую то, что вправе требовать человек от человека, а тем более немец от немца — помощи в защите против сильнейшего противника.

— А я на стороне этого противника, который на самом деле не противник, а лучший друг.

— Тогда нам не о чем больше разговаривать, я хотел только убедиться, что нам, людям, нечего ждать от вас.

— Вы не хотите меня понять…

— Всего хорошего!

Зальтнер больше не слушал Элля. Он вышел. Элль вздохнул. Вот и он, честный Зальтнер, против него! Может ли это быть? Но что теперь ему в этом, после того, как он потерял её. Мрачно нахмурился его лоб. Это — ее благодарность, благодарность за все, благодарность Исмы!

Когда она узнала на картине ретроспектива своего мужа, когда увидела, как он из эскимосского умиака машет английской шлюпке, на мгновение силы оставили ее, но только на мгновение. Она сейчас же оправилась и продолжала следить с лихорадочным вниманием. Можно было видеть, как обе лодки пристали к борту «Сторожевого», как Торм поднялся на корабль и представил капитану свои бумаги. Видно было, как вокруг него собрались офицеры, как эскимосов наделили подарками и как удалилась их лодка, «Сторожевой» продолжал свой путь на юг. Очевидно, машины и руль не были повреждены или были уже исправлены, так как канонерка двигалась легко и быстро. Ее очертания делались все менее ясными. Наступали сумерки. Скоро нельзя было ничего различить, кроме ее огней. Без сомнения, Торм в непродолжительном времени должен был достигнуть берегов Англии.

Итак, Тори спасен. Конечно, он уже извещен об исчезновении Исмы. Во Фридау не могли не позаботиться о том, чтобы представить это обстоятельство под соответствующим углом зрения. А она, которая не хотела оставаться без него во Фридау, должна была теперь его покинуть…

Исма провела бессонную ночь. Затем, с утра, она, вновь решила добиваться того, чтобы ее взяла на межпланетный корабль. Но всё было тщетно. По крайней мере должны были взять письмо. На это согласились, но письмо обязательно должно было быть открытым. Она написала, но это ее далеко не удовлетворяло. То, что у нее было сказать ему — этого никто не должен читать. Она знала, как она должна ему писать, она знала, что только так он ее поймет. И это было запрещено. А тут еще удар со стороны Элля! Она умоляла его позаботиться о ее письме. Из этого ничего не вышло. Она просила его самого совершить путешествие, чтобы объяснить ее мужу все, что могло быть для него неясным. Он отказался, говоря, что теперь не хочет возвращаться на Землю. Может быть, марсиане и согласились бы на его поездку, но он не хотел этого сам. Но почему? Потому что он не хотел оставлять одну ее, Исму? Она этому не верила, она подозревала иную причину, которую она не могла ему простить. Она сказала ему много горького. Она больше не хотела его видеть. И он ушел. Конечно! Ла сумеет его утешить…

Элль тоже думал всю ночь о том, что могло происходить в душе Исмы. Чувство горечи скоро у него прошло, он больше не мог уже сердиться. Осталась только грусть, глубокая грусть.

И все-таки он обязан перенести это. Все остальное было немыслимо. Если она связана с Землею, то он — с Марсом. Этой бездны не одолеет никакой межпланетный корабль.

И если даже планеты примирятся, найдет ли он ее опять?

Он глубоко вздохнул. И странно — рядом с образом Исмы перед ним встал образ Ла. Это был родной ему марсианский образ. Здесь все было свободно от тех оков, которые тяготеют на Земле. Он вспомнил пленительные часы, проведенные с нею.

Сейчас Зальтнер на пути к ней. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы она согласилась исполнить его просьбу… Вообще…

Внезапно ему пришло в голову, что она, может быть, сейчас не в Кла. Она не раз говорила, что, должно быть, уедет. Зальтнер напрасно расчитывал увидеть ее сегодня. Элль захотел удостовериться, дома ли она. Он позвонил ей по телефону. Ла была дома, но заявила, что она очень спешит. Элль сообщил ей, что Зальтнер собирается прийти к ней с просьбой, исполнение которой невозможно. На это не последовало никакого ответа, несмотря на то, что он повторил свой вопрос. Наконец, послышался как бы принужденный, голос: «Не беспокойтесь ни о чем. Прощайте»! Ни слова, ни слова больше. Элль не знал, что об этом думать. Он вернулся к рабочему столу и зажег свет. Ему хотелось забыться за работой, и он погрузился в изучение бюджета Марсианских Штатов.

XXXII ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЛА

Зальтнер ехал к дому Фру. Дорога проходила парком. Управляя марсианским самодвижущимся экипажем, Зальтнер думал об отношениях Марса к Земле и об отношениях между им и Ла… Она любит его, прекрасная марсианка, — разве это не счастье? И все же ее слова: «Не забывай, что я нумэ», сказанные ею, когда они вдвоем смотрели вниз, на Землю, не выходили у него из головы, озабочивали его и оставались для него непонятными. Вспоминая об этом, он не мог сейчас прийти к определенному решению: обращаться ли ему к Ла с просьбой о пересылке писем? Он уже два дня не видался с нею. Его последнее время завалили делами. Комиссия по делам Земли все время запрашивала его мнения по тем или иным вопросам. Кроме того, он имел несколько продолжительных разговоров с г-жей Торм и потратил очень много времени на писание писем на Землю. Два раза он звонил Ла по телефону, но оба раза не заставал ее дома. Он не мог придумать, чем она могла быть так занята. Она уже неделю оставалась вдвоем со своей матерью, так как Фру отбыл на полюс подготовлять отправку межпланетного корабля. Фру, как исключительный знаток Земли, должен был ехать с экспедицией, и на него была возложена вся техническая сторона дела. Сперва было решено, что с ним поедет и Ла. Мысль о разлуке больно сжала сердце Зальтнера, и он вздохнул свободнее лишь тогда, когда Ла заявила о своем желании остаться на Марсе. Он ласкал себя мыслью, что именно ее любовь к нему была главною причиною ее отказа принять участие в экспедиции. Так почему же его теперь одолевали сомнения? Почему он не мог найти времени повидаться с ней?

Он не мог скрыть от себя, он ревновал. В последнее время почти каждый раз, как он приходил к Ла, он заставал там Элля. Если же Элля не было у нее, то каждый раз он вызывал ее к телефону. А как она встречала Элля! Они тотчас понимали каждое слово, каждый взгляд другого; он не мог следить за их разговорами. Это были два нумэ. Они беседовали, они нравились друг другу, они… — ведь не могло же быть сомнения том, что каждый, узнавший Ла близко, должен был ее полюбить. И как мог он, Зальтнер, соперничать с сыном марсианина? Он начинал ненавидеть этого Элля, называл его изменником человечеству и похитителем его счастья. Но разве можно называть изменником человека, вернувшегося в свое отечество, у которого он был украден судьбой? А потом, какое он сам имел право на Ла? И как могло бы осуществиться его счастье? Она была марсианка, и, любя ее, он должен считаться с правами марсиан, — а он был человек.

Зальтнер уже приближался к широкой улице, на которой жила Ла. Погруженный в свои мысли, он совершенно не заметил, что навстречу ему двигался транспорт общества перевозок. Едва-едва успел он направить свой экипаж в сторону и пропустить транспорт мимо себя. При помощи особого механизма на полозьях двигался целый дом. Окна его были закрыты, и в доме было темно. Обитатели его, очевидно, спали. Когда они проснутся завтра, дом их уже будет находиться за много сотен километров. Когда дорога освободилась, Зальтнер вновь поехал по широкой улице, освещенной по обеим сторонам полосами флуоресцирующего света. Еще минута, и он достигнет дома Ла. Удастся ли ему поговорить с ней сегодня? Ведь уже довольно поздно. Вот уже и соседний дом. Зальтнер задержал экипаж.

Дом Фру исчез. На пустом месте высилась доска с надписью содержащей только следующее: «Отбыли 29, 36 в Мари, Зей 614».

Зальтнер оцепенел. 29, 36 — обозначало момент отбытия. Он посмотрел на календарь, который составил себе для перевода марсианского времени на земное. На его часах сейчас было 29, 37 — т. е. со времени отбытия прошло всего десять минут. Это, значит, и был дом Ла, который он только что встретил. Он не знал, что делать. Если он даст полный ход своему экипажу, и он, может быть, еще догонит транспорт, пока тот не перешел на каток, где разовьет большую скорость. Зальтнер хотел уже пускаться в путь. Но к чему это послужит? Ведь не может же он будить Ла ночью, а поехать в Мари он поспеет и завтра. Он конечно не знал, где находится этот округ или штат, но это его не останавливало. Итак, завтра в путь на поиски Ла. Он с полудня не был дома; конечно, там он найдет объяснение неожиданному исчезновению Ла.

Дом Зальтнера был совсем поблизости. Когда он открыл дверь и зажглись освещающие комнату лампы, первое, что бросилось ему в глаза, была записка со следующими немецкими словами: «Я говорила в граммофон. Ла».

Зальтнер поспешил к аппарату, раздался мелодический, низкий голос Ла. Зальтнеру казалось, что он видит ее перед собой, что это она сама говорит ему с нежным упреком:

«Где же ты прячешься, мой милый Заль? Я тебе три раза звонила, искала тебя у госпожи Торм, — тебя нигде не было. Наконец, я сама заехала к тебе, и у меня есть время только для того, чтобы сказать тебе несколько слов в граммофон, чтобы ты не подумал, что твоя Ла уехала, не захотев с тобою проститься. Ну, так слушай! Через полчаса мы выезжаем в Мари, Зей 614. Мари лежит на югозапад отсюда, на восточном краю пустыни Голь. Я еду неохотно, я так хотела бы остаться около тебя в нашем прекрасном Кла. А во всем этом виноваты все-таки вы, злые люди! В Голь будут произведены опыты по противодействию наших воздушных кораблей обстрелу из человеческих орудий, и туда приедет с полюса мой отец. Мы едем туда, чтобы проститься с ним еще раз перед его отъездом на Землю. Приехать в Кла у него не будет времени. Там же увидим мы еще раз Зэ. Итак, прощай, мой милый друг! Мы можем каждый день разговаривать друг с другом. Завтра между тремя и четырьмя я буду звонить тебе — будь непременно дома. Я не жду тебя сейчас в Зей, так как твое появление там было бы встречено с большим неудовольствием. Но потом, когда межпланетные корабли улетят, у нас будет спокойнее, и ты сможешь нас посещать. Мы задержимся в Мари, так как там прохладнее, а это привлекает мою мать. Еще раз прощай до завтрашнего разговора. Твоя Ла».

Зальтнер заставил аппарат повторить еще раз прощальные слова Ла и задумался. Он вспомнил, как Ла показывала ему пустыню Голь, когда они приближались к Марсу на межпланетном корабле. Это было большое светлое пятно не очень далеко от южного полюса. Астрономы земли называют его островом Туле I. Его путь от полюса в Кла проходил недалеко от пустыни Голь, так как прямой путь был в то время года еще неудобен из-за снегов. Насколько Зальтнер помнил местность, виденную им из окна экспресса, ее характер очень подходил для опытной артиллерийской стрельбы. Но почему же Ла так поторопилась со своим отъездом? Она говорит, чтобы проститься с отцом. Значит, Фру ожидается там очень скоро, может быть, уже завтра — а отсюда следует, что межпланетный корабль отправится тоже очень скоро. Ему, следовательно, нельзя совершенно терять времени, если он хочет поговорить лично с Ла до отбытия корабля. Зачем же только снялись они со всем своим домом, если уехали только для свидания с Фру? Еще рано спасаться так далеко на юг от летней жары. И почему он не должен ехать к ней?

И что значит это мельком брошенное замечание относительно Зэ?

Зальтнер непоколебимо решился немедленно ехать. Кроме всего прочего, он обещал Исме прибегнуть к помощи Ла и должен был сдержать свое слово. Однако, сам он был озабочен еще более важным делом. Он считал своим долгом предупредить государства Земли о марсианских намерениях. Он помнил слова Грунте, что они должны быть разведчиками, от которых может зависеть судьба цивилизованной Земли. Он должен предупредить человечество не столько о правительственных мероприятиях, сколько о взглядах, царящих в партии антибатов. сделать еще попытку послать на Землю письма, не прошедшие через руки марсиан.

Ла сказала:

— Я не жду тебя сейчас в Зей, так как твое появление там было бы встречено с большим неудовольствием. — Он заставил аппарат повторить еще раз эти слова. Ведь это могло быть личным мнением Ла, может быть, советом, но здесь не заключалось прямого запрещения. Почему она не выразилась с большею ясностью? Может быть, она следовала чьему-нибудь желанию? Кто это может встретить его с большим неудовольствием: правительство, марсиане, Илль… Элль? Нет, что бы там ни было — в Мари!

XXXIII В ШТАТЕ МАРИ

Претерпев целый ряд затруднений, преодолеть которые помогла ему неожиданная встреча с Зэ, Зальтнер попал, наконец, в штат Мари и достиг Зей.

Когда он входил в комнату, Ла как раз собиралась звонить ему по телефону.

— Я сам здесь! — вскричал он. — Я должен был видеть

тебя!

Ла несколько секунд стояла молча. Затем она глубоко вздохнула и, крепко сжав руки, тихо проговорила:

— О, мой друг! Зачем ты это сделал?

— А почему бы мне этого и не сделать? Я по тебе соскучился, Ла, а потом мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь!.. — Одну минуту Ла надеялась, что дело могло итти совсем не о том, чего она боялась. — Если только я буду в состоянии это сделать, с какою охотою я постараюсь тебе услужить. — Она потянула его к себе и усадила рядом с собою. Он крепко держал ее руку.

— У меня к тебе большая просьба, от госпожи Торм и от меня.

Ла откинулась назад. — Не высказывай ее. Я прошу тебя, не высказывай ее, чтобы меня не тяготила необходимость отказать тебе.

— Ты знаешь?..

— Я знаю, в чем дело.

— От Элля?!

— Через него. Ведь это же невозможно. Как ты, там, на северном полюсе Земли, стремился выполнить свой долг по отношению к своему отечеству, так не могу и я нарушать ради тебя закон. А закон воспрещает людям какие бы то ни было бесконтрольные посылки на Землю.

Зальтнер почти не слушал ее объяснений. Он мрачно смотрел вперед.

— Элль! — горько промолвил он, наконец. — Конечно, это все через него! Ты с ним говоришь, он всегда у тебя, ты его слушаешь больше, чем меня.

Ла вздохнула.

— Я знала, что это будет так. Ах, если бы ты послушал моего совета и не ездил сюда!

— Я тебе не буду мешать; как только Элль придет, я сейчас же уйду.

— Это почему? Он, правда, придет. Но на что ты сердишься? Разве ты заметил, что я тебя меньше стала любить?

— Но ведь ты его любишь?

— Как можешь ты спрашивать, — гордо сказала она, — о том, о чем не может, пожалуй, спрашивать даже собственное я? Но тут выражение ее лица вдруг стало бесконечно печальным и нежным. Она схватила его руки и наклонилась к нему.

— Но как я могу сердиться на тебя? — сказала она. — Я должна бранить только себя. Ведь я тебе говорила: не забывай, что я нумэ! Ах, а я-то забыла, что ты — человек и что ты не знаешь, что я тебе говорю, не знаешь и сейчас, что значит, когда я говорю: любовь должна быть всегда свободна! А ты хочешь сделать меня несвободной! Ты хочешь, чтобы я запрещала своему чувству?

— Я знаю, что ты нумэ. Я знаю, что ты мне не можешь принадлежать на всю жизнь. Но все-таки я не так представлял себе свою любовь. Ах, Ла, я не знаю, как я смогу жить без тебя, но делить твою любовь с другим, — этого я не в состояний переносить. Я — человек, и если ты любишь другого, я должен разлучиться с тобою.

Зальтнер умолк. Он не решался уйти, он еще надеялся услышать от Ла хоть слово. Она так же молчала. Она тяжело дышала, как бы борясь с каким то решением. Наконец, она медленно заговорила,

— Не думай только, Заль, если я тебе отказываю в твоей просьбе, что дело тут в Элле; то, что он известил меня, было бы к нашему общему благу, если бы ты последовал моему совету. Я хотела избежать объяснения, так как знала, что оно причинит тебе боль, что ты меня не поймешь и будешь сомневаться в моей любви: такова человеческая природа. Кроме того, я сама не знала, как я смогу это перенести — да, Заль, я ради себя самой не хотела тебя видеть.

Зальтнер склонился к ее ногам и обхватил ее стан.

— О, Ла! — воскликнул он, — так я могу еще надеяться, что ты меня послушаешь, что ты внемлешь моей просьбе.

— Ты не знаешь, что ты требуешь. Ты не знаешь, какие невыразимые муки это мне готовит. Ты требуешь больше, чем мою жизнь, ты хочешь отнять у меня мою свободу, отнять все то, что делает меня нумэ. Если я уступлю тебе, я не буду уже нумэ, я стану человеком, из чистой игры чувств я попаду в неволю страсти, потеряю свободу и должна буду спуститься с тобою на Землю. А разве твоя любовь этого хочет?

Зальтаер схватился руками за голову, грудь его судорожно подымалась.

— Прости меня, Ла, прости меня! — вырвалось, наконец, из его губ.

Ла взяла его голову в свои руки, посмотрела на него, в ее глазах сверкнул особенный блеск. — Ты должен знать, мой друг, — медленно сказала она, что я не люблю Элля, — я люблю только тебя.

— Ла! — отрывно вздохнул он.

На ее глазах выступили слезы, и она сказала надтреснутым голосом: — И именно поэтому мы должны расстаться.

Он безмолвно посмотрел на нее.

— Я — нумэ, и именно потому, что я его не люблю, потому, что я чувствую, что не могу его полюбить, именно поэтому должна я разлучиться с тобой. Потому мы и должны разлучиться, — тихо повторила она, — что в этой любви к тебе я теряю свою свободу. То, что я сказала сегодня, ты больше никогда не услышишь. Встань, мой друг, встань и верь мне.

Зальтнер не знал, что с ним делается. Он стоял перед Ла, не понимая, но вместе с тем сознавал, что ничего другого, кроме того, что сейчас происходит, не может и быть.

— Увидимся ли мы еще, я не знаю. Сейчас нет, долгое время нет. — Она всхлипнула и обвила его шею руками. Долго стояли они так.

— Еще один поцелуй… Прощай, прощай!

Ла оторвалась от него.

Прощай! — сказал он безумным голосом. Дверь захлопнулась. Он машинально взял свою шляпу и вышел из дома.

XXXIV МАРСИАНЕ НА ЗЕМЛЕ!

На Земле известие о том, что северным полюсом владеют марсиане и что существует воздушный корабль, на котором они могут делать семьсот километров в час в земной атмосфере, произвело ни с чем несравнимое впечатление. Сообщение Грунте и приведенные им доказательства не могли вызывать никаких сомнений. Кроме того, воздушный корабль видели в Италии, и Швейцарии, Франции и Англии, да и ничем другим нельзя было объяснить ни появления Грунте, ни исчезновении госпожи Торм. Поэтому, когда капитан Кесвик, достигнув на своем судне первой телеграфной станции, послал английскому правительству, а Торм телеграфировал во Фридау о своем счастливом спасений, — известия эти уже не вызнали того удивления, какого ожидали на «Сторожевом». Правда, в Англии первоначальное восхищение марсианами сильно охладело, и пресса начала кричать, что следует научить этих господ относиться с большим уважением к британскому флагу. Раздавались и такие голоса, которые указывали на необходимость крайней осторожности и рисовали опасности,угрожающие народам земного шара со стороны другой планеты, жители которой обладают столь необычайными и непостижимыми средствами для осуществления своей воли.

Этими вопросами занялись все правительства цивилизованных государств. Готовился созыв общего конгресса, правительства беспрерывно обменивались телеграммами. Если, с одной стороны, все государства были более или менее солидарны, когда дело шло о политической стороне дела, то, с другой стороны, по вопросу о культурном значении марсианского влияния слышались различные мнения. Газеты и журналы всех стран с живейшим интересом обсуждали марсианский вопрос, и необозримое количество мнений и гипотез заполняло их страницы и волновало умы.

Источником всех этих соображений была книга Элля о марсианах, и разъяснения, которые давал Грунте на основании наблюдении, сделанных им на северном полюсе. Широкой публики разъяснения эти были, однако, недоступны. Техническая и социальная культура марсиан была слишком высока, и не представлялось возможным сравнивать ее с чем бы то ни было. Меньше всего внимания было обращено на увещания Грунте ни в каком случае не доводить дело до конфликта с марсианами, так как их могущество превосходит всякое человеческое понимание; он излагал свои мысли в слишком уж научной форме.

Если еще представляли себе, каким образом марсиане своими изумительными открытиями приобрели неодолимую власть над природой, то никто, конечно, не мог понять, как, в соответствии со своей этической и социальной культурой они умеряли и ограничивали пользование этой властью. Несмотря на разъяснения, данные Эллем в своей книге, сущность социального устройства марсиан оставалась загадкой. То обстоятельство, что индивидуальная свобода на Марсе была так широка и так мало регулировалась государственными законами, заставляло людей смотреть на марсианское общество, как на осуществление анархических идеалов. В самом деле, форма государственного устройства Марсианских Штатов не основывалась ни на каком законодательстве, кроме воли граждан этого штата. Такое положение держалось опять-таки тем, что покорение сил природы и использование для каких угодно целей солнечной энергии устраняли необходимость борьбы за существование.

Раздавались утверждения и другого рода, а именно, что социальные формы марсиан были чисто-коммунистическими. И кое что говорило в пользу такого мнения. Элль сообщал в своей книге, что большие предприятия по собиранию солнечной энергии, транспорт и прочее были сосредоточены в руках государства; следовательно предпринимательский капитал был собственностью государства. Государство ведало и распределением труда, что исключало возможность эксплоатации трудового элемента. Центральное правительство, избираемое на двадцатилетний срок, устанавливало норму добычи солнечной энергии на год и соответственно с этим количество тех технических работ, которые должны быть произведены на планете.

С человеческой точки зрения, общественный строй марсиан естественно казался утопией. Правительства некоторых государств земного шара боялись, что увлечение марсианской культурой вызовет желание коренных социальных реформ и связанные с этим волнения. Земледельческое население было очень обеспокоено угрожающей ему конкуренцией в добывании жизненных средств и возможной необходимостью ликвидировать сельскохозяйственную промышленность. Рабочие же, напротив, приветствовали марсианские достижения, как средство освобождения от угнетающих условий труда, и надеялись на скорые результаты марсианского влияния.

В октябре месяце, когда в большинстве государств открылись парламентские сессии, правительства получили ряд интерпеляций по марсианскому вопросу. Вожди политических партии повторяли с трибун те же соображения, которые раньше высказывались ими в своих органах. Одни советовали встретить марсиан с распростертыми объятиями, другие считали, что начало сношений должно быть отсрочено, третьи — что их вообще следует удалить с Земли, но никто не предлагал ничего конкретного. Результаты же во всех странах были одни и те же — новое увеличение армии и флота.

К счастью для правительств долгое время ничего больше не было слышно о марсианах и тем самым выигрывалось время для совещаний. Воздушный корабль больше не показывался, марсиане, казалось, исчезли.

В январе неожиданно получилось известие о появлении воздушного корабля в Сиднее. 2-го января губернатор Нового Южного Уэлльса телеграфировал в Лондон, что в Сидней прибыло несколько воздушных кораблей, с которыми должно отправиться в Лондон чрезвычайное посольство в том случае, если британское правительство заявит о своем согласии вести с ним переговоры, как с полномочной делегацией признанной державы. Марсиане обратились в Сиднее к знаменитому адвокату, который сносился от их имени с правительственными учреждениями. Тот факт, что марсиане привезли, с собою больше 2000 килограмм золота в слитках и положили его в «Банк Нового Южного Уэлльса», явился для них такой отличной рекомендацией, что все население Нового Южного Уэлльса выказывало им полное расположение.

Между тем дипломатические переговоры затягивались. Английское правительство соглашалось признать марсианские штаты лишь при том условии, что марсиане дадут гарантии подчинения существующему на Земле международному праву. Кроме этого оно требовало, чтобы марсианская делегация точно установила те пункты, по которым будут вестись переговоры. Лишь после этого оно соглашалось допустить марсиан в Лондон. Со своей стороны оно гарантировало неприкосновенность делегации.

Полномочный представитель марсианских штатов Каль немедленно пошел навстречу этим требованием и отправил 22-го января депешу с изложением того, что должно явиться предметом переговоров. Каль выставил следующие требования:

1) Формальное извинение британского правительства по поводу нападения экипажа канонерки на двух марсиан;

2) наказание капитана Кесвика и лейтенанта Прима;

3) вознаграждение за обоих потерпевших марсиан в размере двухсот тысяч фунтов;

4) признание за марсианскими штатами права владения полярными областями Земли до 87 градусов северной и южной широты;

5) признание равноправия марсиан со всеми остальными нациями в отношении занятия территории, передвижения, торговли и экснлоатации земных богатств.

Одновременно с этим Каль телеграфировал правительствам крупных государств о желании марсианских штатов вступить с ними в переговоры по двум последним пунктам.

Ответы не заставила себя долго ждать. Правительства земного шара начали предварительно сноситься друг с другом, так как согласились действовать сообща, если марсиане обратятся к ним с предложениями, носящими международный характер. Соединенные Штаты, Франция, Италия и Япония склонялись к тому, чтобы пойти навстречу марсианам. Германия, Австро-Венгрия и некоторые другие державы медлили с решением. Россия склонялась к отказу. Британское правительство сначала хотело приступить к переговорам, но как только требования марсиан стали широко известны населению, сейчас же поднялась буря негодования. Национальное чувство требовало, чтобы марсианские права были отвергнуты, британское самосознание не допускало и возможности переговоров с кучкой авантюристов об извинениях и вознаграждениях. В результате, после бурного заседания парламента, мирно настроенному министерству пришлось подать в отставку. Выдвинутое ториями новое министерство заявило о намерении прекратить переговоры с марсианами. Нота отказа, которая были послана в Сидней для передачи марсианской делегации, была составлена в очень холодном и снисходительном тоне.

XXXV СТРАДАНИЯ ИСМЫ

На Марсе, между тем, царило нетерпеливое ожидание. Только через двадцать пять дней после отправки первого межпланетного корабля получена была первая краткая световая депеша о его прибытии на южный полюс. Затем прошло еще несколько дней, прежде чем стало известно, что и остальные межпланетные корабли достигли Земли и что уже пущены в действие воздушные суда. Промедление ответа со стороны английского правительства сильно волновало и, когда стало известно, что центральный совет собирается принять решительные шаги, по адресу совета и главным образом Илля имели место шумные овации. Отправка на Землю еще некоторого количества кораблей сопровождалась торжественными проводами. Все жалели о том, что известия, посылаемые световыми депешами, слишком коротки и скупы.

С напряженным вниманием следили за возвращением на Марс первого межпланетного корабля, везшего подробные известия. Но так как планеты в это время с каждым днем все больше и больше удалялись друг от друга, этот перелет длился гораздо дольше, чем прежние. Наконец наступил день, в который ожидалось прибытие корабля.

Но никто не ждал его с таким нетерпением, как Исма. Привезет ли он ей что нибудь с Земли? Она знала, что еще не может ждать сейчас письма от мужа, так как этот корабль покинул Землю раньше, чем мог дойти до Сиднея его ответ на ее письмо. Но она надеялась на газеты, в которых должны были быть сведения о возвращении Торма.

Исма одиноко и печально жила в доме Илля, и все старания его жены Ма ее рассеять и развеселить были напрасны. Элль сопровождал Илля в его поездках на южный полюс и на корабельные верфи. У Исмы он больше не появлялся, и она втайне каялась в своем разрыве со старым другом. Ла была далеко. С другими марсианами она не завязывала никаких отношений. Единственным близким ей человеком оставался Зальтнер, который возобновил в Кла свои уроки языков. Но и он был не таким жизнерадостным и веселым, как раньше. Исма замечала, что он озабочен не одними только мыслями о своем возвращении и о судьбе человечества, хотя было уже достаточно тяжело находиться здесь в изгнании в такое время, когда родине угрожала опасность.

Наконец в Кла была получена депеша, что межпланетный корабль прибыл. Исма едва могла сдерживать свое нетерпение. В течение всего дня она прислушивалась к каждому звуку, ожидая, что ей принесут известия.

Наконец появилась Ма.

— У меня вся почта для вас, — сказала она, входя и показывая огромный пакет. — Неправда ли, много? Илль оказывается велел покупать для вас все немецкие газеты, какие только были в Сиднее. Успокойтесь теперь, все будет хорошо. Я не могу вам мешать.

И, поцеловав Исму в лоб, Ма вышла из комнаты.

Руки Исмы дрожали, когда она развязывала пачку. Она взяла газеты и принялась их просматривать. Газеты были тщательно подобраны по датам, самая ранняя была от 24 сентября прошлого года. В этом номере находилось сообщение о встрече «Сторожевого» с воздушным кораблем, о сражении и о том, что на «Сторожевом» возвращается глава германской полярной экспедиции Гуго Торм.

Исма схватила другой номер. «Торм в Лондоне». Говорилось о том, как Торм узнал о судьбе своих товарищей и о печальном семейном случае.

Исма глубоко вздохнула. Она каждую минуту боялась увидать в газетах собственное имя. Но об ней пока не было ничего. Дальше «Торм в Гамбурге. Восторженная встреча». «Торм в Берлине». «Встреча Торма и Грунте». Наконец говорилось об исчезновевии Элля. Об ней ничего. Очевидно, щадили заслуженного путешественника. Но почему же не сказать прямо, зачем она уехала? Ведь Грунте это знал и мог подтвердить.

Она перелистывала все дальше и дальше, наконец остановилась на одной статье. Из нее было видно, что в целом ряде газет появлялись статьи, направленные против Элля. Эта же газета оспаривала попытки «оклеветать жену нашего знаменитого путешественника Торма». Как можно было заключить, начало было положено «Фридауской Газетой», где говорилось, что всякому во Фридау известно об интимных отношениях между Фридрихом Эллем и госпожей Торм, существовавших в течение многих лет. Полярная экспедиция, по мнению автора статьи, была снаряжена Эллем исключительно с целью удаления Торма. Когда же получено было известие о возможном его возвращении, госпожа Торм исчезла из Фридау вместе с Эллем… После изложения статьи из «Фридауской Газеты» следовали опровержения, основывающиеся на свидетельстве Грунте, который заявлял, что госпожа Торм в разговоре с Эллем, происходившем в его присутствии, настоятельно просила его использовать марсианский воздушный корабль для розыска следов ее пропавшего мужа.

Повидимому, госпожа Торм и Элль были на том самом воздушном корабле, который повстречался с английской канонеркой в то время, когда Торм еще находился у эскимосов. Можно предполагать несчастный случай, так как капитан Кесвик утверждает, что он своим обстрелом нанес воздушному кораблю повреждения.

Газета была от ноября прошлого года. В дальнейших номерах до конца года к этой теме больше не возвращались.

Исма долго не могла привести в порядок свои мысли и сидела, подперев голову руками. Затем она снова начала пересматривать газеты. Попадались даже юмористические журналы. По адресу Элля часто острили. Что должен был чувствовать при этом Торм? Вдруг ей бросилась в глаза одна карикатура. Торм на воздушном шаре у полюса, над ним марсианский воздушный корабль, с которого Исма и Элль показывают Торму нос. Исма не стала читать, что было подписано под карикатурой; она вскочила, схватила ворох газет…

Вдруг из пачки что-то выпало. Сложенная и запечатанная бумага-телеграмма с сиднейским штемпелем. Адрес на английском языке: «Посольству марсианских штатов для передачи госпоже Торм».

Исма вскрыла телеграмму. Содержание было по-немецки и напечатано латинским шрифтом. Буквы заплясали у нее в глазах, и она едва могла разобрать:

«Берлин. 6 января.

Сердечное спасибо за твою длинную милую телеграмму. Посылаю горячий привет и надеюсь на скорое свидание.

Твой Торм».

В комнату вошла Ма.

— Вы целых два часа читаете газеты, милая? И даже плакали? В чем же дело?

Исма попробовала улыбнуться.

— Пойдемте ко мне, — продолжала Ма. — Пришел Зальтнер, у него есть вести от его матери и от Грунте. А Элль прислал телеграмму, полученную им от вашего мужа. Как мило со стороны Элля, что велел телеграфировать все ваши письма, чтобы ускорить ответ!

В приемной Зальтнер с радостным лицом держал телеграмму, полученную им от его матери. Грунте коротко телеграфировал Зальтнеру о том, что отсутствие Элля сказывается очень неблагоприятно на отношении населения к марсианам и что политическое положение почти безнадежно. Телеграмма Торма была от 8 января. Она содержала подробный отчет руководителя экспедиции ее организатору. В конце находилась просьба принять все зависящие от Элля меры к скорейшему возвратно Исмы на Землю.

Исма поникла в отчаяньи. Она отправилась сюда, чтобы спасти своего мужа, и чего она достигла! Какие муки она ему причинила!

Она бросилась к Ма с криком:

— Пустите меня! Я должна отправиться на Землю, я должна ехать к мужу! Где Элль? Я хочу говорить с ним.

— Что с вами? С Эллем сейчас вам не удастся встретиться. Он — на полюсе, вместе с Иллем. Но успокойтесь же. Ближайшие дни все выяснят. Я знаю, что мы уже вступили в переговоры с державами, также и с вашей родиной. Как только мир будет обеспечен, вы отправитесь к себе.

— Конечно, мы поедем вместе, — сказал Зальтнер. На Элля рассчитывать нельзя. Он уже опоздал. Ему следовало отправиться с первым же межпланетным кораблем на южный полюс Земли, а оттуда в Германию. Он не хотел. Это была большая ошибка.

— Но когда же, когда мы будем свободны? — вздохнула Исма.

Ма, которую вызвали зачем-то из комнаты, вернулась через несколько минут.

— Известия от Илля, — сказала она. — Он телеграфирует: «Световая депеша сообщает, что все великие державы заявили о своем нейтралитете в случае отказа Англии принять наш ультиматум. К сожалению, Англия едва ли уступит».

— Во всяком случае, — заметил Зальтнер, — война будет локализована. Англия обречена, — это, конечно, печально. Но у нас-то, к счастью, мир. Теперь нам можно будет вернуться, не правда ли?

Ма сообщила, что, начиная со 2 марта, к северному полюсу Земли будут беспрерывно отправляться межпланетные корабли и что, вероятно, они смогут отправиться с одним из них.

Но прежде всего вам надо успокоиться! Пойдемте в вашу земную комнатку, — обратилась она к Исме и увела ее с собой.

XXXVI БИТВА ПРИ ПОРТСМУТЕ

Англия отклонила ультиматум. 2-го марта последовало объявление Марсианскими штатами войны. В ноте всем правительствам и в прокламации, обращенной к народам, марсиане сообщали, что с двенадцати часов дня 6-го марта всякое сообщение с Англией и Шотландией должно быть прервано. Все иностранные суда должны покинуть английские гавани. С этого момента начнется блокада английского побережья, и ни одно судно не должно проникать в зону между пятым и десятым километром от береговой линии.

В Англии над этим смеялись. Но когда в ночь со 2-го на 3-е марта оказались перерезанными кабели, соединявшие Англию с Ирландией и континентом, и перестал действовать беспроволочный телеграф, при чем никто не мог понять, каким путем это было сделано, находившиеся в английских гаванях чужеземные корабли поспешили удалиться. Проживавшие в Англии иностранцы обратились в стремительное бегство.

Утром 6-го марта в Англии не оставалось ни одного иностранного корабля. Даже почтовые пароходы не заходили больше в порты. Военный флот, не находившийся в колониях, был сосредоточен в Портсмуте. Со всех судов, со всех береговых укреплений следили за появлением неприятеля, взявшегося отрезать от остального мира страну в 230.000 квадратных километров с 35 миллионами населения, защищаемую сильнейшим на Земле флотом. Ничего не было видно. Приближалось двенадцать часов. Несколько кораблей, неосведомленных о блокаде, беспрепятственно миновали запретную зону. Особенно оживленным было движение между Англией и островом Уайтом. В двенадцать часов без нескольких минут флот вышел из гавани. Впереди всех торжественно шел гигантский новый броненосец «Виктор». Орудия салютовали.

Со стороны моря не видно было ничего угрожающего. Но в двенадцать часов без одной минуты над Землей показалось шесть темных точек, которые быстро увеличивались. В полевой бинокль можно было разглядеть, что это воздушные корабли. Летя в ряд, они обогнали суда и стали спускаться к воде. Пробило двенадцать. В эту же минуту до сих пор спокойное море начало волноваться. Особенно неспокойным стало оно у выхода из Спитедской бухты, где расстояние между английским берегом и островом Уайтом равняется десяти километрам. Корабли, находившиеся поблизости, поспешили вернуться к берегу.

Низко паря над поверхностью моря, один из марсианских воздушных кораблей отмечал место, до которого запретный пояс доходил в Спитедском бухте. Другие разместились над южным берегом Уайта и восточнее Портсмута. Возбудив волнение на море действием репульситных выстрелов, марсиане хотели прогнать только те корабли, которые находились дальше пяти километров от берега.

В это время показался большой английский пароход, направлявшийся из Гавра в Соутгэмптон. Быстро настиг его один из марсианских воздушных кораблей и, низко спустившись над ним, передал приказание не переходить зоны. Английский капитан понимал, что, не повинуясь, он подвергает свое судно опасности. Но вахтенный матрос доложил ему, что военный флот стоит под парами в бухте и собирается выходить. «Виктор» уже приближался к воздушному кораблю, который отмечал собою зону. Под быстро поднимавшимся в воздухе кораблем разорвалась граната. Это обстоятельство побудило капитана нарушить предупреждение марсиан и продолжать свой путь. Но сейчас же раздался выстрел, снаряд попал в переднюю часть судна, повредил палубу, и с марсианского воздушного корабля ему дали снова предупреждение, что если он не вернется, судно будет уничтожено. Капитан больше не медлил и поспешил удалиться от берега, надеясь, что флот скоро очистит ему дорогу.

Между тем флот, состоящий из более чем трехсот кораблей, среди которых было двадцать броненосцев первого класса, начинал продвигаться из Спатедской бухты в открытое море и пытался форсировать запретную зону. Над зоной находилось три медленно плавающих взад и вперед марсианских воздушных корабля. На них был направлен огонь из пятидесяти слишком орудий крупнейшего калибра. Выстрел за выстрелом направлялись ввысь в подвижную цель. Но напрасно! Марсиане оставались неуязвимы. Спокойно позволили они подойти всему флоту. Впереди попрежнему двигалась гигантская масса броненосца «Виктор». Опыт «Сторожевого» заставил англичан изобрести особой конструкции броневые башни, которые давали бы возможность обстреливать находящегося в воздухе противника. Началась и ружейная пальба. Но марсиане не обращали, казалось, на это никакого внимания.

На одном из выходивших из гавани броненосцев был поднят адмиральский флаг. Марсиане, следуя этому обычаю людей, также подняли флаг, обозначавший, на каком из воздушных кораблей находился их верховный начальник. Это был тот самый корабль, который задержал направлявшийся из Гавра пароход. Быстро прошел этот воздушный корабль десять километров, которые отделяли его от английского адмиральского судна и направился прямо к рубке, в которой находился адмирал, принц крови, рядом с капитаном судна. Напрасно англичане обстреливали смельчака. Он казался легким облаком, которое без всякого вреда пронизывалось гранатами. И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Все ближе подходил воздушный корабль к адмиральской рубке, и каким-то неслыханным чудом, беззвучно, сверкающие листы броневой рубки оторвались и растворились или исчезли в воздухе. Командование увидело себя беззащитным перед лицом реющего противника. Но нападения не последовало. Заглушаемые орудийным громом судов, но отчетливо слышимые, раздались в воздухе английские слова:

— Командующий марсианским воздушным флотом, Дольф, имеет честь просить ваше высочество приказать судам, находящимся под вашей командой, спустить флаги и не позже, чем через час, вернуться в гавань Портсмут. Каждое судно, которое в течение десяти минут не спустит флага и будет продолжать обстрел, а через час не вернется в порт, я должен буду потопить и возлагаю на ваше высочество ответственность за возможные потери.

Не дожидаясь ответа, воздушный корабль исчез. Но еще раньше, чем он вернулся в линию марсианских кораблей, «Виктор» достиг того пункта, которого, согласно инструкции марсиан, нельзя было переступать. Тогда стоявший на страже воздушный корабль опустился по вертикальной линии сзади «Виктора» и приблизился к его корме. Нигилитовая оболочка воздушного корабля, делавшая его неуязвимым, разрушила броню толщиною в пятьдесят сантиметров во столько же секунд. Руль был испорчен репульситовым снарядом. Другой снаряд прошел через судно наискось сверху вниз и повредил гребной вал. Гигантское судно неспособно было больше двигаться. Тогда воздушный корабль поднялся над судном и растопил верхушку капитанской рубки. Выстрелы его не достигали. Борьба с таким неуязвимым противником должна была привести в уныние самых храбрых моряков.

С марсианского корабля раздался голос:

— Весь экипаж — в шлюпки! Судно будет потоплено. Чтобы наши приказания лучше исполнялись, мы должны показать пример.

Капитан видел, что он погиб. Он приказал спустить шлюпки и отчалить. Сам он остался в рубке, решив пойти ко дну на своем судне с поднятым флагом. Шлюпки удалились. Марсианский корабль приблизился своей нигилитовой броней к броненосцу. Стальные стены раздались. Колосс «Виктор» накренился на бок. Воздушный корабль хотел подать помощь капитану, но было уже поздно. С реющим флагом «Виктор» погрузился в волны, которые с шумом сомкнулись над ним и его командиром. Тогда марсиане стали искать его в волнах. Но волны ничего не выносили на поверхность. Марсиане нахмурились. Еще раз корабль сделал медленный круг над водою.

— Мы должны сломить волю людей, — сказал начальник, — но мы не должны губить человеческую жизнь. Воля этого храбреца оказалась сильнее нашей. Он не хотел жить, раз сильнейшее судно на всей Земле было потоплено на расстоянии трех морских миль от порта. Мы убивать не хотели.

Сигнал вывел марсиан из их оцепенения, которое больше походило на настроение побежденных, чем на настроение победителей. Корабль Дольфа вернулся.

— Вперед! — командовал Дольф, — три других броненосца переходят линию. Атаковать их!

Офицер безмолвно повиновался.

«Мы не убийцы», — роптал экипаж. Но воздушный корабль налетел на второй броненосец и испортил ему руль и машину. Другие марсианские корабли сделали то же самое с остальными двумя броненосцами, пытавшимися перейти линию блокады. Так было приведено в негодность семь броненосцев первого класса. Но марсиане не топили их, так как каждую минуту ждали, что английский адмирал отдаст флоту приказ об отступлении.

Ничего подобного не случилось. Десять минут давно прошли, а флот все шел вперед. Адмирал не мог решиться бесславно сложить оружие, хотя его охватывал ужас перед недостижимым противником.

Марсиане приводили в негодность одно судно за другим. У адмиральского судна они снесли мачты вместе с флагами. Те из кораблей, которые еще могли двигаться, стремились обратно в порт, чтобы спастись. Но марсиане гнались за ними и портили механизм.

Англичане подняли тогда парламентерский флаг. Марсиане выставили, как первое условие, удаление всего экипажа с выведенных из строя кораблей. Все находящиеся в гавани торговые суда и лодки были высланы, чтобы взять людей с неподвижных броненосцев. Когда все экипажи и вспомогательная флотилия вернулись в порт, два воздушных корабля появились перед входом в него и объявили, что порт закрыт. Поднявшийся западный ветер погнал испорченные суда в море, где они были подобраны французскими, голландскими и немецкими пароходами, которые в большом числе собрались далеко за линией блокады и наблюдали за загадочным уничтожением британского флота.

То же, что в Портсмуте, только в меньшем масштабе, случилось и во всех других пунктах, где у берега были военные суда. Марсиане ровно в двенадцать часов 6 марта заняли сорока восемью воздушными кораблями всю береговую линию Англии и Шотландии, длиною приблизительно 4.800 километров. Таким образом, на один воздушный корабль приходилось около 100 километров берега.

В один день могущество Англии было уничтожено. Ее военного флота больше не существовало. Ярость и угнетение воцарились во всей стране, В Лондоне не знали, что делать, что предпринимать против такого противника. Министерство пало, но не выдвигалось никакого нового. Народный голос, однако, звал к отмщению. Наконец, решено было оказать сопротивление в надежде на помощь извне и на то, что, в конце концов, удастся найти какое-нибудь средство прорвать блокаду. Прошло несколько недель.

В течение этого времени только и слышно было о том, что здесь марсиане потопили вооруженное судно, там разрушили верфь или док. Все попытки проникнуть в запрещенную зону под прикрытием ночи были неудачны. Пролетая расстояние в сто километров в семь-восемь минут, марсианские воздушные корабли освещали своими прожекторами береговую линию как бы дневным светом, и как только судно появлялось достаточно близко, его сейчас же находили. Даже туман не мог служить прикрытием. И никаких известий извне. Торговые сношения были прерваны, все рабочие, связанные с кораблестроением и мореплаванием, были без дела. Жизненные припасы все более и более подымались в цене.

Англия была отрезана от всего мира. Но на Землю прибывали все новые межпланетные корабли с новыми воздушными судами. Последние не шли на усиление блокады, но разыскивали английские военные суда в колониальных водах, угрожая им потоплением, если они не предоставят себя в распоряжение марсиан для использования в колониях. Это имело неожиданно свои последствия. Индия, Канада, австралийские колонии и Капская Земля объявили себя независимыми и назначили собственные правительства. То же самое сделала и Ирландия. Марсианские штаты признали их как суверенные и нейтральные государства, и впечатление от уничтожения английского флота было так велико, что ни одно государство не решилось протестовать против этих политических изменений. Другие народы стремились как можно скорее захватить для себя те рынки, на которых раньше господствовала Великобритания. Английские владения на Средиземном море были мирно поделены между европейскими державами.

Только теперь марсиане решились пропустить в Англию иностранные газеты. То, чего так боялись, случилось. Народы делили между собою английское наследство, мало заботясь о том, в действительности ли умер наследник. Это было толчком. Страх потерять последнее сломил британскую национальную гордость. Англичане просили мира.

На все требования марсиан последовало согласие. Только капитана Кесвика и лейтенанта Прима нельзя было наказать, так как они со своим судном, пытаясь прорвать блокаду, попались в руки марсианам. Они находились в плену на Северном полюсе. Но Англии пришлось признать и новое положение в колониях. Марсиане назначили своего протектора в самую Англию.

Марсианское владычество на Земле, в лице «Полярной республики Нумэ», было признано всеми державами. Все государства добивались лучших с ними отношений. Илль был назначен президентом «Полярной республики» и резидентом Англии и Шотландии. Все это случилось без того, чтобы хотя бы один марсианин покинул воздушный корабль. В воздушном корабле, находящемся на лужайке одного из парков Лондона, принял Илль английских министров и представителей других держав. Предложенный им порядок сношения государств Земли с марсианами не встретил возражений. Марсианские посольства должны были прибыть в Берлин, Вену, Петербург, Рим, Париж и Вашингтон.

XXXVII ПРОТЕКТОРАТ НАД ЗЕМЛЕЮ

Торм занимал в Берлине две комфортабельно обставленные комнаты в отеле на Кениггрецкой улице. В первое время после своего возвращения он был героем дня, но после прибытия марсиан в Австралию и особенно с момента объявления ими войны Англии, его и Грунте, несмотря на то, что их экспедиция и была причиною всех разыгравшихся событии, почти совершенно забыли.

20-го марта, на следующий день после прибытия Илля на полюс, Торм получил две телеграммы, помеченных Кла на Марсе и датированных 2-м марта. Одна содержала только следующие слова: «Еду с ближайшим межпланетным кораблем. Твоя Исма».

Вторая была от Зальтнера и сообщала, что госпожа Торм и он получили, наконец, разрешение вернуться на Землю и рассчитывают прибыть в средине апреля. Элль также решил их сопровождать. После этих телеграмм Торм уже не получал никаких известий с Марса и, как объяснил ему Грунте, не мог даже надеяться на получение их до приезда Исмы, так как планеты находились в большом отдалении друг от друга.

Наступило 12 апреля. В Берлине готовился праздник, так как в этот день император должен был принять марсианское посольство. Под колокольный звон и пушечные залпы двигались по улицам толпы народа. Торм сидел дома. Он питал ненависть к марсианам, сделавшим почти бесплодной его экспедицию и отравившим ему радость возвращения. Он нервно ходил взад и вперед по комнате, когда в дверь постучали.

Вошел Грунте.

— Вы тоже не там, с этими дураками? Я так и думал, — встретил его Торм.

— Это позор, — ответил тот, — толпа приветствует своих поработителей.

— Мы потеряны, — продолжал он. — Я сегодня видел Илля, перед которым склоняются теперь императоры и короли. Когда он прилетал в Фридау и слезал со мною на Землю, он сгибался, пройдя несколько шагов, так как не был в силах перенести земное притяжение. А сегодня я видел, что он шел по саду канцлерского дворца, гордо выпрямившись, как рыцарь, в своих сверкающих латах. Они ухитрились сделать приспособление, парализующее силу земного притяжения. У Илля к ногам с боков прикреплены особые стержни, а над головою, на еле зримых подставках, опирающихся на плечи, колоколообразный диабарический предохранитель.

На лестнице послышался чей-то громкий голос.

— Это Зальтнер! — вскричал Торм и бросился к двери.

— Да, это я! — отвечал тот, радостно пожимая руки обоим друзьям.

— А моя жена? — был первый вопрос Торма.

— Не огорчайтесь, — сказал Зальтнер. — Ваша супруга, скоро подъедет, ведь теперь на Землю будет отправляться корабль за кораблем.

— Так она не приехала? — воскликнул Торм, бледнея.

— Она не могла ехать. Она не совсем здорова, и врач не разрешил ей сейчас путешествия.

— Она, по крайней мере, написала?

— Нет, она не могла писать, но просила устно приветствовать вас. Не беспокойтесь только, врач говорит, что она скоро будет в состоянии ехать на Землю. Правда, вам нечего беспокоиться.

Торм сел.

— А Элль, — спросил он мрачно. — Где же он?

— Он тоже остался, пока не выздоровеет ваша супруга. Он не хотел оставлять ее одну.

Торм молчал некоторое время.

— Простите, что я прошу у вас об одолжении, — сказал он вдруг, я хочу ехать на Марс.

Зальтнер и Грунте удивленно переглянулись.

— Этого вы не должны делать, — воскликнул Зальтнер. — вы разъедетесь с вашей женой.

— Здесь сейчас находится Илль. Грунте не откажется переговорить с ним и отправить световую депешу на Марс. Мы узнаем, таким образом, там ли Исма, и условимся. И если она еще не выздоровела, я поеду.

— Путешествие не представляет теперь особых затруднений. Каждую неделю отсюда отправляется воздушный корабль на северный полюс, а оттуда 15 го числа каждого месяца летит на Марс межпланетный корабль. Хотят открыть междупланетное сообщение.

— Я поеду сейчас! — воскликнул Торм.

— Ну, сейчас нельзя. Илль как раз находится во дворце, и с ним нельзя поговорить.

Грянули пушечные выстрелы. Этим возвещалось, что император вместе с полярным президентом показался народу.

Грунте встал и захлопнул окно.

Исма лежала бледная и изнуренная на своем диване Медленно выздоравливала она от тяжелой нервной болезни, которой она заболела под влиянием необычных жизненных условий, а также и душевных потрясений.

К ней вошел Хиль.

— Когда могу я ехать? — был, как всегда, ее первый вопрос.

— Как только у вас будут для этого силы, — ответил тот.

— Ах, Хиль, вы говорите мне это уже две недели. Дайте же мне попробовать!

Вам надо сперва попробовать другое: как вы будете себя чувствовать, начав здесь, у себя в комнате, понемногу принимать гостей. Вас уже много дней ждет один человек, которому я раньше не разрешал видеться с вами.

— А сегодня разрешите? — живо перебила его Исма.

Хиль улыбнулся.

— Только будьте совершенно спокойны, и только четверть часа, не больше. При этом условии я его пущу к вам сегодня.

Он вышел.

Через несколько минут вошел Элль.

Кровь слегка бросилась к щекам Исмы, когда она медленно протянула ему свою тонкую руку, которую тот с жаром поцеловал. Он не выпускал ее руки, и долго они ничего не говорили

— Вы давно вернулись? — спросила она наконец.

— Когда я узнал, что вам разрешают ехать, я поспешил сюда. Я не хотел, чтобы вы ехали одни. Но я нашел Вас уже больной. С вами нельзя было видеться.

— А вы больше не сердитесь на меня?

— Исма!

— Я была очень неправа, очень виновата… И вы теперь хотите сопровождать меня?..

— Если вы поедете, конечно. Но…

— Что такое? Скажите мне все, Элль! Вы думаете, что я никогда больше не смогу!..

— Что вы, что вы! Вы скоро будете в состоянии ехать. Нет, я думал о других обстоятельствах, говорящих против вашего отъезда.

— Не скрывайте от меня ничего. Мне ничего почти не говорят о Земле. Я думаю, что Илля с большим восторгом встретили в Берлине. А мой муж здоров?

— На этот счет вы можете быть спокойны. Я должен сказать вам больше, Хиль сегодня разрешил мне это. Если бы вам что-либо помешало ехать на Землю, вы все равно скоро увидитесь с вашим мужем. Он на северном полюсе и ждет известий, едете ли вы к нему, или он сам должен ехать на Марс.

— Он хочет ехать на Марс! И вы об этом знаете? А я?

— Его письма еще не успели дойти. Получена только световая депеша от Илля. Но Хиль не хотел вам сразу говорить.

— Он хочет приехать. Но зачем? Лучше я поеду на Землю.

— Сейчас вы еще не можете ехать, а там…

— Что такое?

— Могут измениться опять наши отношения с Землею.

— Теперь кажется всё мирно.

— Последние известия не так уже радостны…

— Рассказывайте скорей! А то пройдут наши четверть часа.

— Что я буду утомлять вас политическими известиями, в которых я сам еще не вполне разобрался. Державы спорят из-за английского наследства. Франция и Италия, Германия Франция, Австрия и Россия спорят о границах колониальных владений в Азии, Африке и Турции. На Средиземном море также нет ни одного пункта, по которому бы сговорились. Возможно что вспыхнет мировая война. Марсиане будут против. Вот почему может случиться, что опять у нас ухудшатся отношения с Землею, на этот раз и с Германией. Во всяком случае Терму следовало бы приехать сюда.

Исма покачала головой,

— Все, что вы мне рассказываете, меня очень огорчает…

И после короткого молчания она воскликнула:

— Но я хочу скорее выздороветь! Спасибо, Элль, что вы пришли ко мне. Теперь я знаю, что я не одинока.

Она протянула ему руку.

— Прощайте, Исма! Вы можете быть вполне спокойны. Скоро вы будете совсем здоровы.

Он посмотрел на нее прежними преданными глазами. Она улыбнулась и откинулась назад.

Неделей позже, в великолепный майский день, на улицах европейских городов царило сильное оживление. Повсюду слышны были ругательства по адресу марсиан. Там, где месяц тому назад приветствовали марсиан и кричали «ура!» теперь раздавалось: «Долой Марс! Долой колпаков!» — так называли марсиан из-за их диабарического головного убора. Толпа демонстрировала перед зданиями, занимаемыми марсианскими посольствами. На плоских крышах этих зданий стояли воздушные корабли, всегда готовые к отбытию.

Но не меньшее возбуждение, не менее гневное настроение царило и на Марсе. Туда только что дошли известия о кровопролитии, которое началось между людьми. В освобожденных от английского протектората Турции и Малой Азии, где спокойствие водворялось только британским авторитетом, начались волнения, разжигаемые магометанским фанатизмом. Начался погром христиан. Здания посольств в Константинополе были захвачены, все европейцы, не исключая женщин и детей, зверски перебиты в течение одной ночи. Но ужасна была и месть. Пушки европейских броненосцев превратили цветущие берега, дворцы и мечети Константинополя в груду развалин. Но и между европейскими государствами началась вражда, вызываемая желанием каждого из них занять развалины своими войсками. Война началась раньше формального ее объявления.

Глубокое возмущение охватило население Марса. Антибатизм пошел в гору. Парламент потребовал от правительства немедленного принятия мер к восстановлению на Земле мирного положения.

12-го мая было принято следующее постановление:

«В виду неспособности людей установить на Земле собственными силами мирной порядок, правительство Марсианских штатов видит себя вынужденным объявить протекторат над всею Землею и запретить всякое политическое выступление какого-либо государства Земли без разрешения Марсианских штатов. Президент полярной республики Нумэ назначается полномочным протектором всей Земли».

Это-то постановление и добавленные к нему разъяснения Илля и произвели такое возбуждение во всех цивилизованных странах.

XXXVIII ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОРМА

Однажды в августовский вечер к обсерватории во Фридау приближался человек с густой бородой и в низко надвинутой шляпе. Фонари еще не были зажжены и на него в сумерках никто не обращал внимания.

Он позвонил в дверь обсерватории. Ему открыл молодой служитель.

— Можно видеть директора?

— Доктора Грунте сейчас нет Он будет в половине девятого.

— А разве доктора Элля больше здесь нет?

Слуга не сразу понял.

— Я говорю о докторе Элле, который построил эту обсерваторию.

— Господин культор живет всегда в Берлине.

Незнакомец покачал головой.

— Я вернусь через час, — сказал он и повернулся.

Он направился на площадь, в одном из углов которой должен был быть, как он знал, трактир. Когда он вошел, комната была совершенно пуста.

— Прикажете подать растительного или химического? — обратился к нему хозяин.

— А в чем разница?

Хозяин с удивлением посмотрел на посетителя. Тот пожалел о том, что задал такой вопрос, так как этим обращал на себя внимание, и быстро добавил:

— Дайте то, что у вас лучше!

— Это дело вкуса, — заметил хозяин. Растительное дороже, но те, кто не желает нового, все-таки предпочитают его.

— А что вы едите сами?

Только химическое! У меня большая семья. А потом, это много вкуснее. Растительная пища считается только патриотичнее.

— Так давайте и мне химического. Чего хотите. Только скорей.

Незнакомец ел поданные продукты с большим аппетитом.

— Это, действительно, очень вкусно, — сказал он, кончив. — Ну, а бывают у вас марсиане?

— Нумы? Для них у меня две роскошных комнаты. Я надеюсь даже на помещение рекламы на Марсе. Да, вообще, у меня сейчас так пусто только потому, что как раз время занятий в школе развития. Вот кончатся занятия, и вы увидите, как будет полно.

— Где же это находится у вас школа развития?

— Казарма — рядом, на соседней улице.

— Казарму я хорошо знаю. А где же ваша школа?

Хозяин ничего не понимал.

— Простите — сказал он наконец, — вы, может быть, не из Европы? Должны же вы знать, что казармы повсюду превращены в школы развития.

— И провел два года в Китае и в Индии.

— Два года! Да, тогда вы ничего не можете знать, военных у нас теперь только пять процентов прежнего количества. Все должны заниматься в школах развития и получают за это одну марку в час…

В это время в дверь вошло несколько посетителей сразу. Хозяин бросился им навстречу. Наш незнакомец, кончивший есть, расплатился и вышел.

Он направился снова к обсерватории. Грунте вышел к нему навстречу в довольно темную переднюю.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Я хотел бы поговорить с вами по личному делу, — сказал незнакомец, оглядываясь на служителя.

При звуке его голоса Грунте вздрогнул.

— Пожалуйста, пройдемте ко мне в кабинет.

Незнакомец прошел вперед, Грунте закрыл дверь. Оба некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Выне узнаете меня? — медленно спросил пришедший.

— Торм?! — вопросительно крикнул Грунте.

— Да, это я, во второй раз воскресший от смерти. Да, мне еще нужно жить, до тех пор, пока…

Он покачнулся и опустился на стул.

— Где моя жена?

— В Берлине.

— А Элль?

— В Берлине.

Торм взволнованно вскочил. Его глаза мерцали жутким светом.

— А как?.. Чем она там живет? — спросил он, запинаясь. — Что вы знаете об ней?

— Я, я знаю очень немного. Ваша жена живет совершенно самостоятельно. Она отказалась от предложений Элля и семьи Илля и взяла место в марсианской школе развития. Вы должны знать, что у нас многое изменилось.

Торм некоторое время ничего не отвечал.

— Что же говорят обо мне? — спросил он затем. — Как вы думаете, могу я показаться, могу я поехать в Берлин?

— Я не знаю, почему бы вам нельзя этого сделать. Разве у вас есть враги среди Нумэ? Разве вас преследуют как преступника?

— Я вас об этом и спрашиваю.

— Если бы было что-нибудь подобное, я знал бы об этом из газет, от Зальтнера, от самого Элля наконец. Последний очень старался вас разыскать, но это был, как мне кажется, только личный интерес. Рассказывайте же, что с вами случилось и где вы были все это время?

— Хорошо. Вы помните, что я имел намерение отправиться на Марс, так как моя жена была больна и должна была задержаться там?

— Я отлично помню все это. Илль послал световую депешу и из ответа вы узнали, что вам не следует ехать, так- как ваша супруга собирается прибыть с одним из ближайших межпланетных кораблей. Вы поехали в начале мая на северный полюс, чтобы ждать там вашу супругу. Еще 10 мая я получил от вас письмо, в котором вы высказывали надежду в скором времени вернуться вместе с вашей женою в Германию. Она должна была прибыть со дня на день. 12 мая — это был несчастный день объявления протектората над Землею, и с тех пор об вас ничего не было слышно.

— Так оно и было, — сказал Торм. — 12 мая прибыл межпланетный корабль, который не привез ни моей жены, ни Элля, а только известие, что врач отложил еще на некоторое время ее отъезд. Я впал в отчаянное настроение, которое еще усилилось, как только я узнал о политических событиях и о прекращении мирного положения. Мой долг звал меня немедленно в Германию. Хотя с этого дня сообщение полюса с Германией было прервано, я узнал из иностранных газет о мобилизации. Но как мог я вернуться на родину? Воздушные корабли больше не отправлялись в Германию, а на мою прямую просьбу дать мне место на воздушном корабле, отправлявшемся в Англию, мне заявили, что я в качестве офицера ландвера должен быть задержанным на все время военного положения. Я начал придумывать сотни планов побега. Пользуясь на полюсе свободой, я мог достаточно изучить устройство воздушных кораблей, и в один прекрасный день, добыв аппарат для вдыхания кислорода, забрался внутрь корабля, который должен был отбыть через несколько часов. И действительно, корабль поднялся. Мы летели наверно больше десяти часов, и мой кислород приходил к концу. Наконец я почувствовал, к неописуемой своей радости, что корабль начинает опускаться. Через некоторое время я ощутил толчок: корабль коснулся Земли. Где мы были — в Александрии или Новом Орлеане, в Сахаре или Китае? Еще с добрый час слышал я голоса и шаги, потом все стихло. Я осторожно вылез из своего убежища. Внутренность воздушного корабля была слабо освещена флуоресцирующим светом. Марсиане спали. Я пробрался к выходу и благополучно достиг лестницы. Люк был открыт, но на самой верхней ступеньке лестницы сидел марсианин, в шлеме, предохраняющем его от земного притяжения. Я почти достиг верха лестницы, когда он окликнул меня. Я не отвечал. Тогда он схватил меня, крича: «Это Ват! Что тебе надо здесь?» В то же время он нажал сигнальный звонок. Я не помню ясно, что было дальше. Я слышал только крик боли, который испустил марсианин, получивший от меня удар кулаком, по голове. Я видел, как он свалился с лестницы. Сам же я вылез на крышу корабля, спустился оттуда на Землю и бросился бежать. Ночь была звездная. Я бежал под гору, так как воздушный корабль остановился на холме. Под ногами я чувствовал короткую траву, надеялся найти где-нибудь такое место, в котором можно было бы спрятаться от первых ночных полетов марсиан. Затем я намеревался итти искать приюта у жителей неизвестной мне страны. Я шел всю ночь. На рассвете я съел остаток провизии и продолжал путь. Скоро я встретил толпу туземцев. Люди с криками бросились ко мне, стреляя из длинных ружей. Однако, в меня они не целились. Сперва я испугался, но вскоре оказалось, что это — обычный знак приветствия: я был принят ими, как почетный гость, — и они жестами приглашали меня следовать за ними. Мы скоро пришли в селение, где я провел несколько дней. Затем туземцы повезли меня к югу. После многих дней пути мы достигли большого города. Это была Лхасса, столица Тибета, резиденция Далай-Ламы. Тибетцы были поражены появлением с небес светящегося воздушного корабля и приняли это за чудо. Поэтому они встретили меня в Лхассе с большими почестями, но не выпускали меня из города. Так я провел там целый год. Но, наконец, пришло освобождение. Вы, конечно, знаете, что марсиане устроили на тибетском плоскогории огромные излучительные поля и собирают там в течение всего лета солнечную энергию. Сухость тамошнего климата и высокое положение страны — 5000 метров над уровнем моря — особенно благоприятны для их организма. Корабль, с которым я прибыл, занимался первыми изысканиями; но вскоре стали пребывать один за другим марсианские корабли, и в Тибете появилось много марсиан. Тибетцы взволновались этим и обратились к китайскому правительству Меня же они считали первопричиной чудесного появления чужеземцев с неба. Поэтому мне разрешили примкнуть к каравану, который отправлялся в Индию через Гималаи. После многих приключений, на которых я не буду останавливаться, добрался я до Калькутты Я еще обладал довольно значительной суммой немецких денег. Узнав из газет о маршрутах воздушных кораблей, я сел на корабль, отправлявшийся из Калькутты в Лондон, и через Тегеран, Стамбул и Вену попал в Лейпциг. Из Лейпцига же с первым поездом я приехал во Фридау. И прежде всего направился сюда. Однако, я ни с кем не говорил и ничего не знаю о происшедших переменах. Скажите же мне, какова была наша судьба в войне с Марсом?

Грунте спокойно слушал повествование Торма и не обратил никакого внимания на последний вопрос.

А были при вас в Тибете какие-нибудь аппараты?

— Да! Но…

— Так ведь вы же могли сделать интересные наблюдения?

Торм печально улыбнулся,

— Времени у меня было достаточно, — заметил он, — и я их много сделал, но сперва я хотел бы…

— Ах, простите, — перебил его Грунте, — вы ведь знаете, какой я нелюбезный хозяин; я вам должен был прежде всего предложить поужинать. Но только у меня во всем доме ничего нет…

— Ничего, я только что ел и пил, — успокоил его Торм.

— Тем лучше, — облегченно сказал Грунте, — Но вы ведь у меня останетесь ночевать?

Это я принимаю с благодарностью. Мне не хотелось бы останавливаться в гостинице. Завтра я еду в Берлин.

— А бы не хотите предупредить вашу жену о своем прибытии-? Можно было бы послать служителя на телеграф…

— Нет, не надо. Но адрес ее вы мне дайте.

Грунте начал искать.

Торм опять спросил его:

— Что же привело нас к такому положению?

Грунте рассказал ему, что вскоре после исчезновения Торма, 30 мая, в Берлине должен был быть смотр войскам. Парад принимал сам монарх, явившийся в окружении многочисленных немецких князей и генералов. Неожиданно, в самый разгар торжественного смотра, в ясном весеннем небе появились марсианские воздушные корабли, и часть их окружила главнокомандующего!

— Все к своим частям! — скомандовал он.

Офицеры поскакали.

— Назад! Дорога закрыта, — загремело с неприятельских кораблей.

Офицеры, не обращая на это внимания, продолжал скакать. Но ни один не смог переступить черты, намеченной кругом воздушных кораблей. Неведомая сила отбрасывала назад и лошадей, и всадников. А кольцо кораблей все сужалось и сужалось. Батальонные командиры, видя, что их начальники не могут добраться до них и что неприятельские корабли предпринимают какие-то действия против императора, повели свои части к месту, где последний находился с князьями и генералами. Храбрые солдаты и офицеры все время сохраняли полную дисциплину. Но никто из них не мог перейти нигилитовой зоны.

Монарх мрачно смотрел на все происходящее.

— Господа! У нас один выход — прорваться, — сказал он и, обнажив шпагу, пришпорил коня.

— Подождите! Сперва мы! — воскликнул старый генерал фон-Доланг и поскакал галопом к запретной черте.

Навстречу ему с криками «ура!» бросились гвардейские кирасиры. Но тут произошло нечто необычайное. В воздухе появилась какая-то темная масса. Как широкая лента, сопровождаемая воздушными кораблями, опустилась она перед первыми рядами кирасир. Это было так ошеломительно, что над громадным полем пронесся крик ужаса. Все смешалось: лошади и всадники. Туча пик, сабель и ружей взлетела к черной массе и повисла в ней. Потом оружие рухнуло вниз, и нигилитовые волны уничтожили его. Три раза прошлась по полю магнитная лента. Когда она приблизилась к пехоте, солдаты почувствовали, что ружья вырываются у них из рук неведомой силой и влекутся в высоту. Те, кто старался не выпускать оружия, сам поднимался на воздух и затем тяжело падал вниз. В несколько минут первый гвардейский полк был разоружен. Скоро вся армия была сделана небоеспособной. Артиллерия была истреблена.

Затем прямо над монархом низко спустился марсианский корабль, сияющая звезда на котором обозначала присутствие начальника. Корабль опустился на Землю, из него вышел начальник марсианского отряда в сопровождении двух адъютантов: все были в диабарических шлемах. Они медленно пошли вперед, пристально смотря на офицеров своими большими глазами. Те невольно посторонились, марсианин вплотную подошел к императору и, сделав рукой почтительный жест, сказал:

— Мой начальник, протектор Земли, приглашает ваше величество и ваших высоких союзников к себе для переговоров и просит вас для этой цели соизволить взойти на воздушный корабль. Я должен заметить, что никаким другим способом вы не сможете покинуть это место, окруженное репульситной зоной.

Никто не двигался с места. Долго и с серьезным лицом смотрел монарх на Нумэ, который спокойно встречал его взор; наконец император решительно вложил шпагу в ножны и сказал:

— Вы взяли в плен одного генерала. У вас находится его высочество, мой сын.

— Ваше величество найдете его на корабле, — сказал Нумэ, склоняясь.

Император, слез с коня и поднялся по трапу. Корабль, где уже находились взятые незадолго перед этим командующие войсками из Кенигсберга, Бреславля и Познани, удалился к востоку…

Грунте остановился. Торм горестно поник головой.

— И дальше, — продолжал Грунте, — где бы ни появились вооруженные войска, сейчас же прилетали марсианские воздушные корабли и разоружали их. А затем так же поступили марсиане и в Вене, и в Париже, и в Риме. Везде захватывали монархов, президентов, министров. Австрийского императора захватили на охоте, итальянского короля — на большом приеме, президента французской республики — в то время, как он играл на биллиарде со своим военным министром.

Россию пока еще щадят. Точная причина этого никому неизвестна, но думают, что марсиане ждут более благоприятного времени, когда у них будут окончательно развязаны руки на западе. Протекторат над Землею осуществляется пока только в применении к Западной Европе. Здесь, в каждой столице, находится резидент Марсианских штатов и так называемый культор. Целый ряд реформ введен в хозяйственно-промышленную жизнь. Введены в употребление марсианские продукты, новые формы производства, прежде всего искусственные питательные вещества. Земледельцы были успокоены тем, что им была выдана из фонда Марсианских штатов беспроцентная ссуда для покрытия издержек по замене сельско-хозяйственного производства машинным путем использования солнечной энергии.

Вскоре после покорения Западной Европы, в Албании и Черногории вспыхнуло восстание против марсиан, стоившее жизни экипажу врасплох застигнутого воздушного корабля. Они жестоко подавили его. Это был единственный случай, когда Нумэ не остановились перед пролитием человеческой крови. Город Подгорицу они сравняли с землею.

Рассказы Грунте сильно подействовали на Торма. Он сидел, глубоко задумавшись, и тысячи вопросов, связанных с судьбой его родины, всей Европы и всего человечества, роились в его голове.

XXXIX КУЛЬТОР НЕМЕЦКИХ СТРАН

— Это невозможно, господин культор, это невозможно, — говорил министр юстиции Крейтер, вытирая платком свой высокий лоб. — В такой форме это для нас неприемлемо. Это равносильно отмене статей с 95 по 101 уголовного кодекса.

— А что за беда? — холодно спросил культор. Он удобно откинулся назад и переводил глаза то на одного, то на другого собеседника.

Министр юстиции посмотрел на него, как бы ничего не понимая. Его спутник, министр внутренних дел, фон Гуншлотт, выпрямился и подергал свои седые бакенбарды.

— Что за беда? — сказал он, с трудом сдерживая раздражение. Ведь это значит, что монарх будет совершенно беззащитен, это значит, что черни будет предоставлена абсолютная свобода, это — покушение на наши священнейшие врожденные чувства, это — уничтожение всякого авторитета власти.

— Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, — ответил культор с усмешкой. — Это будет только признанием истины, что монарх так же не может быть оскорблен чьими-либо заявлениями, как и разум вообще, что нравственная личность этим не затрагивается. Клевета остается наказуемой, как и всякое нанесение ущерба, а авторитет власти в достаточной мере огражден неприкосновенностью личности монарха. Но мы не можем рассматривать как причинение ущерба одно лишь необоснованное злословие. Это и является основным воззрением, которое мы проводим: оскорбление унижает в общественном мнении не того, против кого оно направлено, а того, от кого оно исходит. Мы осуществляем путем этого закона часть нашего общего воспитательного плана. Люди должны научиться находить сами свою честь в сознании своей чистой нравственной воли. Они должны научиться пренебрегать внешними условностями, которые одинаково идут на пользу как честному человеку, так и негодяю. Мы хотим, чтобы воспитание в духе внутренней правды нашло себе опору в законе. Все наши мероприятия, как хозяйственные, так и этические, имеют только одну цель — доставить людям высшее из благ, внутреннюю свободу.

Министр юстиции покачал головой: «Ребяческий идеализм» — подумал он, но не знал, как ему это выразить в удобной форме.

— Господин культор, — сказал фон-Гуншлотт, — это все является отличным от нашего мировоззрения. Это породит только разрушительные идеи. Мы настоятельно просим вас…

— Тут нет никакого нового мировоззрения, — строго перебил его культор, — это только зерно той религии, из-за внешних форм которой вы так усердствуете. Это — внутренняя свобода, в духе христианства, но только его основатель, бессильный среди мирового могущества римлян, нашел ее в отречении и бегстве от мира, а его мнимые последователи понимали ее как отречение нищих духом в пользу сильных мира сего. Мы же являясь властителями природы и всей вселенной, не хотим забывать своей обязанности сделать эту внутреннюю свободу возможной для каждого без того, чтобы она требовала отречения от благ жизни. И поэтому, господа, вам совершенно незачем утруждать себя более. Вы должны от имени правительства утвердить этот закон.

Культор поднялся.

Министры тотчас же встали и переглянулись.

— Простите, господин культор, — начал после паузы министр юстиции, — мы смотрели на этот разговор как на частную беседу. Но как вы поступите, если все министерство в целом сделает вам официальное представление?

— Я буду настаивать на утверждении законопроекта.

— А если союзный совет его отклонит?

— Он этого не сделает.

— Я подам в отставку раньше, чем закон будет принят, — сказал с достоинством Крейтер.

— Министерство в этом мнении единодушно, — добавил Гуншлотт.

— Я очень жалею об этом, господа, но придется найти новых министров.

— А если не найдется? — вскричал Гуншлотт.

— На это вам уже даст ответ резидент. Обратитесь к нему, — я знаю, какой ответ вы от него получите. Если бы все подчинились объявлению о протекторате 12 мая прошлого года, то вмешательство во внутренние дела не имело бы места. Теперь же резидент укажет вам на статью 7 северополярного мирного договора от 21 июня. Конституции гарантии отменяются, если правительство противодействует тем мероприятиям, которые Марсианские штаты считают необходимыми для хозяйственного, интеллектуального или этического воспитания человечества.

— Решение культора и резидента еще не может быть окончательным, мрачно возразил Гуншлотт. — Остается еще апелляция к протектору Земли.

— Апеллируйте, — сказал культор.

Министры официально поклонились и вышли. Медленно спустились они по широкой лестнице. В вестибюле стояли два Нумэ огромного роста в диабарических шлемах; они салютовали своими телелитовыми револьверами. Министры машинально ответили на приветствие и вошли в стоявший перед дверьми электрический экипаж, Он покатился по гладкому асфальту широкой улицы. Гуншлотт оглянулся еще раз на здание с плоской крышей и сверкающими репульситовыми приспособлениями снаружи, которыми оно грозило столице. Крейтер посмотрел в том же направлении и глубоко вздохнул.

— Во дворец канцлера! — крикнул Гуншлотт и пробормотал сквозь зубы проклятие.

Культор стоял у окна и смотрел вниз на уличное движение. Лоб его был нахмурен. «Надо, конечно, — думал он, — чтобы ребенок сам, а не на помочах, учился ходить. А эти Гуншлотты являются опасными врагами самовоспитания. Однако, их сила сломлена. Они не посмеют сопротивляться».

Его глаза торжествующе сверкнули. «Это должно удасться!» Он отошел от окна и снова сел за свой рабочий стол.

Едва он принялся за работу, как ему доложили о том, что управляющий ведомством здравоохранения вернулся из инспекторской поездки и желает его видеть.

Дверь открылась, и вошел Хиль. Несмотря на диабарический шлем, он шел устало и согнувшись.

— Элль поспешно встал ему навстречу.

— Мой дорогой друг! Что с вами? Вас очень утомила поездка?

— Она будет моей последней поездкой. Я представлю вам официальный отчет и буду просить об увольнении. Надеюсь, вы не будете чинить мне препятствий.

— Вы меня пугаете, Хиль! Конечно, вы должны уехать, если ваше здоровье требует этого. Но мне это очень неприятно. Кем я вас заменю? В этой непрестанной смене чиновников — ведь у нас уже четвертый резидент — вы были моей единственной опорой. Впрочем, я надеюсь, это временное недомогание. Сырая погода…

— Да, погода! Знаете, Элль, — скажу вам откровенно — против погоды мы бессильны. Зиму можно еще переносить, но вот что делать с этим сырым теплом? Когда наши чиновники уже через несколько недель ходатайствовали об увольнении, — я приписывал это слабости воли. Во время своей поездки по равнинам и по сырым лесистым долинам я убедился, что для Нумэ, если он часть дня должен проводить под открытым небом, земной климат крайне опасен. Дождь, дождь! Вот что гибельно отражается на нас, вот почему мы возвращаемся на Марс с больными легкими и больным сердцем. Какая нам польза от антибарических аппаратов, если наш организм буквально разрушается от влаги? Там, на полюсе, это было не так заметно, там мы вели более или менее привычный для нас образ жизни; но здесь, в Германии… Зачем вам понадобилось проделывать эксперименты именно там? Есть же другие страны, где условия для нас гораздо лучше, например большие степи на востоке и вообще всюду, где сухо…

— Но позвольте, мой уважаемый Хиль! Ведь мы можем проводить наши культурные задачи только там, где население больше всего подготовлено к этому. Поэтому я и должен был выбрать Германию, а кроме того, я ее лучше всего знаю. Я мог еще думать об Англии, по другим причинам, но там еще много сырее. И все равно, все другие культоры и резиденты жалуются на то же самое. Я завален просьбами об увольнении и отпусках от тех, кто еще и трех месяцев не пробыл на Земле. Но вы возлагали большие надежды на антигрин. Разве это средство еще не оправдало себя?

— Антигрин — средство исключительно против земной лихорадки. Оно вместе с хинином некоторое время предохраняет от этой болезни. Но через некоторое время начинают разрушаться другие органы. Я принимал его сам в больших дозах и теперь из-за него дошел до такого состояния, что не могу ничего есть.

— Нам придется как можно чаще менять чиновников. Мы попробуем давать им чаще короткие отпуска в местности с благоприятными климатическими условиями, например в Тибет. Там уже образовалась настоящая марсианская колония. И, знаете, вам тоже не следует заниматься составлением вашего отчета здесь, вы можете сделать это там, где вы лучше будете себя чувствовать, может быть в Альпах или еще дальше. Я предоставлю в ваше распоряжение правительственный воздушный корабль. Да, если бы мы были в состоянии предоставлять каждому по кораблю, — это было бы лучшее средство. Десять тысяч метров ввысь, — это поможет лучше всякого антигрина и всех прочих лекарств.

— Сейчас, разумеется, мы не в состоянии сделать это, но через несколько лет, если мы хорошо будем использовать солнечную энергию на Земле, это, пожалуй, станет достижимым. Кое-что можно было бы сделать и сейчас. Можно обратить несколько кораблей в воздушные санатории; многим это принесло бы облегчение.

— Устройте это как можно скорее. А кроме того, на нас надвигается еще другая, может быть большая опасность. Опасность для людей. Из-за этого я и пришел сюда.

— Говорите, Хиль!

— Знаете ли вы, что такое грагра?

— Это, насколько я помню, детская болезнь, существующая на Марсе, ничуть не опасная.

— Совершенно верно. Это так уже несколько тысяч лет. Дети чувствуют себя плохо в течение нескольких дней, у них появляется легкая сыпь, и на этом дело кончается. Но не всегда было так. В аграрную эпоху грагра была ужасным бичом, чумой, от которой медленно вымирало население. Мы победили ее, частью нашими прививками, частью тем, что изменили способы питания. А теперь первые признаки этой… — Сядьте со мною рядом, я должен говорить тихо.

Элль сел рядом с Хилем. Тот долго разговаривал с ним шепотом. Лицо Элля стало очень серьезным.

— Это ужасно, — сказал он. — А что же можем мы предпринять?

— Пока еще ни один человек не знает о грозящей опасности. Врачи их не обратили пока внимания на эти совершенно им неизвестные симптомы. И когда болезнь станет сильнее и распространится среди людей, пройдут долгие годы, пока они распознают, что она происходит от совершенно нового вида бактерий. Эти последние настолько малы, что могут быть видимыми только при помощи наших особых методов просвечивания. Болезнь, очевидно, в легких формах была принесена с Марса и нашла на Земле, то-есть в человеческих организмах, более благоприятные условия для развития. Таким образом возродилась старая опасная ее форма. Через несколько лет она начнет производить опустошения.

— Мы должны немедленно обратить внимание наших врачей на эту болезнь. Только помните, мой друг, что это должно оставаться тайной Нумэ. Люди не должны ничего знать.

Хиль встал и стал прощаться.

— Еще один вопрос, Хиль. Я вас задержу на минуту. Я хотел бы знать: вы не полагаете, что опасность угрожает тем из людей, которые побывали на Марсе?

Хиль улыбнулся.

— О себе вы можете не беспокойся. В вас течет кровь Нумэ, а потом, — вы строго придерживаетесь химической пищи.

— Я думал не о себе. Но, например, Зальтнер и все исследователи и туристы, которые были на Марсе?

— Здесь тоже бояться нечего. Перед тем как садиться в межпланетный корабль, все должны сделать себе прививку. А что касается госпожи Торм, то вы тоже можете быть спокойны. Я делал ей прививки во время ее болезни, и сейчас она вполне гарантирована.

Элль проводил Хиля до двери и крепко пожал ему руку. Затем он вернулся. Глубокий вздох вырвался из его груди. Долго ходил он взад и вперед по комнате.

— Только не падать духом, — сказал он сам себе.

XL БОДЕНСКИЙ ИНСТРУКТОР

В прекрасный сентябрьский вечер к дебаркадеру вокзала тирольского городка Боцена подкатил венский поезд. Из вагона вышел Зальтнер и быстро стал пробираться через толпу. У выхода его взгляд упал на плакат, красные и желтые краски которого еще издалека указывали, что это — распоряжение окружного марсианского инструктора. Он остановился и стал читать. Вначале объявлялось об обязательной прививке: об этом он уже знал. Дальше шли специальные распоряжения, касавшиеся боценского округа. Говоря о том, как должна быть проведена прививка в данном округе, инструктор предписывал, чтобы значок, выдаваемый лицам, подвергшимся прививке, прикреплялся к головному убору, и без этого значка никто не смел приближаться к Нумэ ближе, чем на шесть шагов. За несоблюдение этого правила взимался штраф в тысячу крон. С инструктором можно было сноситься исключительно по телефону. Нумэ предоставлялось право действовать против людей, подходящих к ним без разрешения, телелитовым оружием.

Зальтнер сжал кулаки. Он обернулся к стоящему рядом с ним господину и сказал:

— Повидимому, здешний инструктор лишился рассудка?

— Это в самом деле так, — серьезно ответил тот.

— И вы это терпите? Как его зовут?

— Его зовут Осс.

— Имя мне знакомое. А вы не обращались с жалобой в Берлин к культору?

— Это будет сделано. Но распоряжение издано только вчера.

— А если телеграфировать или сообщить по телефону?

— Это не допускается. Один человек уже поехал в Иннсбрук, но и там ему этого не удалось сделать. И поможет ли это?

— Я вас уверяю, что это поможет. Таких мероприятий еще нигде не было, да и не может быть. Это сумасшествие вашего Осса. Он за это будет немедленно устранен.

— Но основное распоряжение остается: против него мы ничего не можем сделать. А пока наш представитель доберется до Берлина, мы должны подчиняться всем приказаниям 0сса. Да и вообще не рекомендуется прекословить ему, — можно попасть в Африку или еще куда-нибудь. Честь имею кланяться.

Господин приподнял свою шляпу и хотел удалиться. Но, посмотрев еще раз на Зальтнера, он спросил с вопрошающим взглядом:

— Скажите, пожалуйста, вы не господин Зальтнер?

— Да, моя фамилия Зальтнер.

— Тогда разрешите дать вам маленький совет. Вы были на Марсе, и, должно быть, там что-нибудь произошло. Будьте осторожнее с Оссом. Я знаю, он уже не раз справлялся, не здесь ли вы. Он что-то имеет против вас. Постарайтесь не показываться здесь, — может быть, через несколько дней его сменят. Вы совершенно правы: это распоряжение незаконно, и Осс просто бесится. Между прочим, вы должны меня знать: я доктор Шауталер.

— Ах, да! — воскликнул Зальтнер, — я вспоминаю, — простите меня, что я нас вас сразу не узнал.

— Пожалуйста, пожалуйста. Я вам очень советую, господин Зальтнер, будьте осторожнее. К тому же вы здесь совершенно беззащитны. А вы, кажется, в хороших отношениях с господином культором, — поезжайте к нему сейчас же. На воздушный корабль вам без прививки нельзя садиться, но через десять минут приходит экспресс, и завтра вы будете в Берлине.

— Я очень вам благодарен за совет, но, к сожалению, не могу ему последовать. Сейчас у меня в Боцене неотложные дела. Но потом…

— Потом, господин Зальтнер, потом? Вы не можете даже знать, будете ли вы на свободе.

— Ну, это мы еще посмотрим! Об этом не беспокойтесь!

— Но какая вам польза? Осс может через несколько дней предстать перед дисциплинарным судом, а вам он между тем успеет сделать какую-нибудь неприятность.

— Это не так-то легко сделать. Но что ему может быть от меня нужно?

— Я не знаю. Я только частным образом узнал о том, что он вас искал, но официально об этом ничего не было известно.

Зальтнер нахмурился.

— Ну, еще раз спасибо, и извините меня, я очень тороплюсь.

Он быстро пошел по улицам городка. Чего нужно от него этому Оссу? Где он его видел? Осс — это было имя капитана, на межпланетном корабле которого, «Метеоре», Зальтнер совершил свое путешествие на Марс. Впоследствии он еще несколько раз встречался с ним в доме Фру. Неужели это тот самый?

Зальтнер прошел весь город и взошел на мост через Тальфер. Там, за рекою, жила его мать. Она на этот раз раньше, чем обыкновенно, перебралась в город из маленького домика в горах, в котором она жила летом. Он сам позаботился помочь ей переехать и отправился потом в небольшое научное путешествие. Что же случилось за это время?

Взойдя на мост, он увидел, что навстречу ему едет электрический экипаж. На подушках, в удобной позе, сидел под колоколообразном шлемом боценский инструктор, в котором Зальтнер узнал бывшего капитана «Метеора». Зальтнер отошел в сторону и стал к углубление, чтобы пропустить экипаж. Ехавшему впереди на трехколесном самокате марсианскому чиновнику расстояние показалось недостаточным, он махнул своим флажком и крикнул: — Удалитесь! Зальтнер не двигался с места. Он протянул вперед левую руку, сделал ей знак, который у марсиан обозначает: «Это меня не касается, у меня на это есть особое право», а затем крикнул на марсианском языке: — Проезжай, я старый друг твоего господина!

Марсианин не знал, как ему быть, и полагая, что имеет дело с марсианином, поехал дальше. Зальтнер, не имея желания встречаться с Оссом, повернулся и стал смотреть на реку через перила моста. Осс, поравнявшись с ним, крикнул:

— Что же это, Бат не может поклониться?

Зальтнер обернулся, подошел к экипажу и, приветствуя Осса по марсианскому обычаю, сказал:

— Я очень рад встретить старого знакомого. Как вы поживаете, Осс?

Осе сразу узнал Зальтнера. Его глаза сверкнули так, как если бы он хотел ими уничтожить Зальтнера. Но Зальтнер привык к глазам Нумэ. Этот неспокойный блеск был совсем не тот чистый взор Нумэ, который выражал нравственную волю и был способен подчинять себе сознание человека. Он выдержал взгляд, между тем как Осс надменно обратился к нему:

— Кто вы такой? Разве вы не знаете, что не можете подходить ко мне ближе, чем на шесть шагов, и не имеете права говорить со мною? Удалитесь сейчас же или…

Он выхватил из кармана телелитовый револьвер.

Зальтнер отступил на шаг, следя за каждым движением Осса, и громко сказал по-немецки (инструктор в немецкой области должен был его понимать):

— Вы, кажется, не хотите меня узнать. Разрешите помочь вашей памяти. Мое имя Иозеф Зальтнер. Я — почетный гость Марсианских штатов, по постановлению центрального совета, пользующийся всеми правами Нумэ. Вот мой паспорт сроком на два марсианских года, подписанный Иллем, протектором Земли. Будьте добры посмотреть, — паспорт еще не просрочен.

Он достал паспорт из кармана и подошел к самому экипажу. Оссу стоило большого труда сдерживать себя, но против этого документа он не мог ничего сделать. Он попытался засмеяться и сказал:

— А, так вы Заль — простите меня, что я вас не сразу узнал. Тогда, конечно, другое дело. Я очень рад вас видеть. Но почему же вы не зашли ко мне? Здесь на улице я должен быть очень осторожен…

— Я никак не мог допустить, что Осс, издавший такое распоряжение, был тем самым Оссом, которого я…

— Милостивый государь, вы говорите в недопустимом тоне.

— Это ничего не значит. Вы же знаете, что таким распоряжениям никто не станет подчиняться.

— Я не могу допустить никакого вмешательства в мои распоряжения. Я здесь единственный носитель власти и сумею устранить всякие возражения. Если вы вашим паспортом защищены от необходимости подчиняться этому моему распоряжению, то я могу, ведь, издать специальный приказ, касающийся вас. Заметьте это. Я имею основание подозревать вас в подстрекательстве к неисполнению правительственных постановлений.

Не дожидаясь ответа, Осс пустил в ход свой экипаж и уехал. Зальтнер насмешливо посмотрел ему вслед и пошел дальше. Через несколько минут он подошел к дому своей матери. Это был небольшой старый дом. Госпожа Зальтнер жила в нижнем этаже вместе со своей старой служанкой. Верхний этаж на зиму обыкновенно сдавался курортным посетителям, но сейчас был еще не занят. Зальтнер быстро прошел сени и открыл дверь в комнату. Там никого не было. Место у выходящего в сад окна, где его мать проводила большую часть дня, было пусто. Зальтнер испугался. Неужели она больна и лежит в постели? Он осторожно заглянул в спальню, но и там не было никого. Озабоченный, прошел он через весь дом, но не нашел ни своей матери, ни ее старой помощницы, Катрины. Даже собаки Каро, и той не было. Если бы обе женщины ушли, они заперли бы дом. Очевидно, они ненадолго вышли в сад. Зальтнер хотел направиться туда, но в эту самую минуту отворилась задняя дверь, и вошла Катрина, неся корзину овощей.

— Матерь божия! — воскликнула она, — да это господин Иозеф!

— Здравствуйте, Катрина, — сказал Зальтнер, — где же моя мать?

Служанка разразилась слезами.

— Они ее, они ее… говорила она, рыдая.

— В чем дело, наконец? Говорите же! Войдите, Катрина, и расскажите толком все.

Женщина вошла в комнату, но из ее прерываемого плачем рассказа Зальтнер понимал только отдельные слова: «это началось с собаки», «меня они тоже хотели прививать», «в лабораторию».

Как, в конце концов, выяснилось, произошло следующее. Марсиане повсюду отдали распоряжение, запрещающее держать в доме собак. Несчастного Каро как-то заметил у дома госпожи Зальтнер сам Осс, и собака, пала жертвою цивилизации. Госпожа Зальтнер была этим очень опечалена. А тут же еще вышел приказ об обязательных прививках. Она представляла это себе как серьезную операцию, и ни за что не хотела согласиться сделать себе прививку, упорствовала и Катрина. Уговорить старушку било невозможно, и поэтому один из близких друзей Зальтнера вызвал последнего телеграммой. Между тем, на обеих женщин наложен штраф по пятьсот гульденов с каждой. Такой суммы в отсутствие Зальтнера у них не было, и марсианская полиция забрала г-жу Зальтнер в психофизическую лабораторию. Катрину не взяли только потому, что она сумела спрятаться от полиции в саду. Госпожу же Зальтнер они унесли в ее кресле.

— Они это посмели сделать, мерзавцы! — яростно закричал Зальтнер. Семидесятилетнюю старуху. И это Нумэ! А что же говорила мать?

— Она ничего не говорила, — отвечала Катрина, снова всхлипывая, только все повторяла: — Иозеф, мой бедный Иозеф, — и плакала.

Зальтнер стоял и раздумывал, что ему предпринять. Слезы выступили у него на глазах, когда он представил себе, в каком ужасном состоянии должна была сейчас находиться его мать.

Конечно, лабораторный врач с ней наверное хорошо обходится, но сколько беспокойства и страха пришлось ей пережить!

Катерина снова начала плакать.

— А что, правда, что в лабораториях людей жарят? — спросила она.

— Какие глупости, Катрина! — сказал Зальтнер.

— Слушайте, — продолжал он, — успокойтесь и ждите меня, я сейчас привезу мать сюда.

— Ах, господин Иозеф, не ходите туда, вам, все равно, не дадут этого сделать.

Но Зальтнер не слушал ее. Он решил взять во что бы то ни стало свою мать из лаборатории и уехать с ней немедленно из пределов округа Осса.

— Катрина, — сказал он, — я переправлю и вас, и мать в безопасное место, но только сделайте все, что я вам скажу. Сбегайте к Палаоро и скажите ему, чтобы он приготовил двух мулов с дамскими седлами и вывел их на дорогу в Меран. Пусть он также возьмет с собою ключ от горного домика. А вы захватите самую необходимую мелочь, одеяла для матери и для себя, но чтобы был только один небольшой узел, и ждите меня.

— Хорошо, господин Иозеф, я сделаю все, как вы говорите.

Зальтнер вышел на улицу и быстро зашагал. Через несколько минут он стоял перед бывшими казармами, которые теперь служили марсианам лабораторией, школой и местом заключения. Он вошел в приемную и попросил вызвать главного врача или его заместителя. Оказалось, что оба ушли в город. Его принял второй ассистент, совсем молодой человек, недавно прибывший с Марса. Зальтнер представился и предъявил свой паспорт. Молодой Нумэ был с ним изысканно вежлив. Он сразу спросил Зальтнера.

— Вы, вероятно, пришли за вашей матерью? Я должен вам сказать, что я сам не знаю, почему она должна содержаться здесь, но, к сожалению, таков приказ инструктора.

— Это очень просто объясняется. Я был в отсутствии, и моя мать не могла внести наложенного на нее штрафа. Я пришел внести требуемую сумму за мою мать и за ее служанку Катарину Вакнер. Будьте так добры отпустить сейчас же мою мать.

— Я вас охотно проведу сейчас к ней, но денег я от вас принять не могу, вы должны внести их в окружную кассу. Я же на это не уполномочен.

— Но я не могу больше оставить мою мать здесь ни на одну минуту. Это же опасно для ее здоровья.

— Она сразу успокоится, как только вас увидит. А в десять часов вернется директор. Я поеду в кассу с деньгами, — я думаю, что еще застану там чиновников, — а затем директор разрешит вам взять вашу мать.

— Вы очень любезны. Но уже так поздно, может быть, вы можете отпустить мою мать под свою ответственность?

— К сожалению, это совершенно невозможно.

— Тогда мне ничего не остается, как принять ваше любезное предложение.

— Великолепно. Я вас сейчас провожу к ней и немедленно поеду. Через полчаса я вернусь.

Зальтнер был в нерешительности. Он не мог отклонить предложение ассистента, но, с другой стороны, опасался, что если даже Осс и не узнает об уплате штрафа, он все же может пожелать сегодня же привести в исполнение свою угрозу. Может быть, он уже послал Нумэ к нему на дом, и они, не найдя там никого, уже разыскивают его. Они, конечно, догадаются, что он пошел сюда. Поэтому с минуты на минуту он должен ждать, что явятся Нумэ со специальным приказом Осса об его аресте. Каждая минута была сей час драгоценна. Все это мелькало в его голове, пака ассистент вел его по коридорам к комнате его матери.

Нумэ остановился перед дверью.

— Войдите, — сказал он, — а я поеду скорее платить.

У Зальтнера блеснула мысль.

— Еще один вопрос, — сказал он. — Кто замещает вас во время вашего отсутствия?

— Доктор Франк, бывший штабной врач.

— Я знаю его. Я хотел бы с ним поговорить о здоровьи моей матери. Будьте добры попросить его притти сюда.

— Очень охотно, — сказал Нумэ, уходя.

Зальтнер тихонько постучал в дверь. Никакого ответа не последовало. Он бесшумно открыл дверь и вошел в комнату. В ней было почти темно. Госпожа Зальтнер стояла на коленях, погрузившись в молитву. Она тихо произносила слова.

Зальтнер едва дышал. Его глаза наполнились слезами.

— Мама, — сказал он тихо.

Она повернулась. Он стал рядом с ней на колени и обнял ее.

— Вставай, мама! — сказал он. — Я пришел за тобой. Мы должны сейчас же итти…

Она ничего не говорила. Раз он здесь, само собою разумеется, что она свободна. Она стала собирать свои вещи.

— Оставь все это здесь, за вещами придут. Возьми только шаль, так как сейчас холодно. Идем же!

Ее колени дрожали, она должна была опираться на него. Медленно пошли они по коридору.

— Добрый вечер, Зальтнер, — послышалось им навстречу. Это был доктор Франк.

— Наконец-то вы можете взять свою мать. Зайдемте ко мне в комнату и поужинаем. Там мы и подождем спокойно.

— Милый друг, — ответил Зальтнер, — я очень вас благодарю, но я готовлю вам сюрприз. Я сию же минуту ухожу с матерью. На это есть особые причины. Мы никак не можем задерживаться.

— У вас есть разрешение директора?

— Нет, я беру ее так.

— Но, милый друг, это невозможно, я за это отвечаю.

— Вы не будете отвечать ни за что. Вы знаете распоряжение Осса о том, что каждый человек должен беспрекословно подчиняться тому, что ему велит Нумэ?

— К сожалению, я это знаю.

— Так я вам что-то покажу.

Зальтнер показал ему свой паспорт.

— А теперь я вам приказываю, как Нумэ, отпустить немедленно мою мать и меня.

— Это ловко, — рассмеялся врач. — Ну, что же, если Нумэ приказывает, бедный Бат должен повиноваться. Но для моей безопасности, не напишете ли вы ваш приказ письменно?

Он подвинул ему перо и бумагу. Зальтнер быстро написал по-марсиански:

На основании постановления инструктора Южного Тироля от 18 сентября, я приказываю заместителю директора лаборатории, доктору Франку, немедленно отпустить госпожу Марию Зальтнер из заведения.

Иозеф Зальтнер,

почетный гражданин Марсианских штатов.

Боцен, 20 сентября.

Франк поклонился. Он пожал Зальтнеру руку и сказал:

— Желаю вам счастливого пути. Я провожу вас.

Медленно стали они спускаться с лестницы, так как госпожа Зальтнер шла с большим трудом. Вдруг навстречу им появился быстро идущий служитель.

— Господин доктор, — кричал он, — приехал инструктор. Он сейчас будет здесь.

Зальтнер остановился, как вкопанный. Неужели в последнюю минуту все сорвется?

— Нет у вас другого выхода, через который бы вы нас провели? — быстро спросил он.

Франк понял. — Идите сюда, — сказал он. — Скажите господину инструктору, что я сейчас буду. Я, видите, занят с больной.

Он подхватил госпожу Зальтнер под другую руку, они быстро пошли по коридору к другой лестнице и вышли на двор. Здесь была маленькая калитка в переулок. Франк быстро захлопнул, ее за Зальтнером и его матерью и поспешил к инструктору.

Зальтнер взял свою мать на руки, как ребенка, и быстро зашагал. Они скоро достигли условленного места. Катрина и Палаоро уже ждали их с мулами. Они были в безопасности.

XLI ВОЗДУШНАЯ ЯХТА

Лучи восходящего солнца золотили роскошный воздушный корабль, направлявшийся на огромной высоте с севера на юг. Постепенно снижаясь, он приближался к северному берегу Рюгена.

Рыбаки, плававшие в лодках недалеко от берега, и рано вышедшие гулять на морской берег курортные жители с удивлением следили за кораблем. Он совсем не был похож на страшные военные корабли с угрожающими отверстиями для репульситных выстрелов. Он не был и почтовым кораблем. Для воздушной яхты, которыми пользовались обычно марсианские чиновники, он был, все-таки, слишком велик и, главное, слишком роскошен. Такого воздушного корабля на Земле еще никогда не видали. Это была частная яхта богатого Нумэ. Ее обшивка сиялакрасным и золотым цветем, и далеко сверкало написанное на бортах название яхты. Кто умел читать по-марсиански, тот мог бы прочесть имя «Ла».

Посередине корабля, внизу, находилась маленькая гостиная, обставленная с исключительной роскошью, но с тою простотою, какая вообще присуща марсианскому искусству. На свободно висящих подушках лежала, как в колыбели, молодая грациозная женщина в утреннем наряде. Это была Зэ. Она наклонила голову, чтобы смотреть на море. При каждом движении каштановые локоны играли всеми цветами радуги. Иногда она брала в руки бинокль. Ее поражало обилие воды на Земле, — до сих пор она видела только вечно скованное льдом полярное море.

Легкое прикосновение к плечу заставило Зэ обернуться. Сзади нее стояла хозяйка роскошного корабля.

Это ты, Ла? — воскликнула Зэ, — выспалась ли ты, наконец?

— Я вовсе не так рано легла спать, как ты.

— Я ужасно устала вчера. Я очень много работала весь день, чтобы освободиться и поехать с тобою. Ах, Ла. это только ты можешь делать такие вещи. Как все это быстро! Ночью ты неожиданно приезжаешь в «Гло», рано утром твой отец отправляет меня на кольцевую станцию, а вечером я уже еду с тобою в Германию. Я еще ни о чем тебя не спрашивала.

— Еще бы, ты сразу заснула вчера.

— Я совсем ошеломлена сказочной роскошью твоего корабля. Откуда это все?

— Это мне подарил отец.

— Но у тебя совсем не такой довольный вид, как подобало бы такой принцессе. Садись и расскажи, что вообще с тобою было за это время.

Ла села рядом с подругой.

— Ты видишь, мы стали очень богатыми людьми. Отец изобрел очень важное средство для ускорения межпланетных кораблей.

— Я об этом, разумеется, знаю. Это позволяет государству сберечь сотни миллионов в год.

— Да, и часть этих сбережений была предоставлена нам, как вознаграждение за изобретение. Поэтому, отец и был в состоянии подарить мне эту роскошную яхту и отпустить меня на год путешествовать по Земле. Я страшно этим довольна.

— Если бы ты этого не говорила, по твоему виду можно было бы подумать обратное. Какие же у тебя заботы?

— Знаешь, Зэ, ведь писать или говорить по телефону многих вещей нельзя. Но теперь ты должна узнать, что мы больше не знакомы с Оссом.

— Но ведь Осс принимал участие в изобретении твоего отца. Он был его ассистентом?

— К сожалению, да. Он тоже получил от государства следуемые ему суммы. И вот ему взбрело в голову…

— Что еще? Он настоящий эксцентрик. Знаешь, он тогда на полюсе, когда Грунте и Зальтнер уехали, предлагал лишить людей личной свободы. Что же он выкинул теперь?

— Это было тогда, после заключения мира с Землею. Отец производил свои изыскания, Осс был с нами, и мы часто бывали вместе на внешней станции северного полюса Марса. И он хотел меня связать.

— В игре? Да? Ну, и что же?

— Я не хотела.

— Почему же?

Я была не в настроении. Но он это ложно понял. Он решился сделать мне предложение.

— Серьезно?

Ла утвердительно кивнула головою. Ее глаза были устремлены вдаль, но расстилавшегося под нею ландшафта она совершенно не видела.

— И ты отказала ему? Ла! Это нехорошо. Ты должна была бы затеять игру и затем так повести себя, чтобы он сам… Но что это с тобою, Ла? Милая! Ты плачешь?

Она, лаская, притянула 3э к себе.

— Что же тебя удручает? Ты раскаиваешься? Ты любишь его? Могу я это узнать?

— Нет, — сказала Ла таким спокойным голосом, что Зэ не могла сомневаться в ее словах. — Я не могла иначе поступить.

— Ах, так! — Зэ взяла ее за руки. — Значит, другой!

«Значит, Элль!» — подумала она про себя, но не сказала этого.

Ла вдруг поднялась.

— Оставим это, — сказала она. — Все равно, ничего не изменится. Я хотела только, чтобы ты знала, что я никогда болыше не желаю слышать об Оссе.

— А где же он теперь?

— Не знаю, я об этом не забочусь. Ну, велик…

— А твое путешествие на Землю, в Берлин? Связано оно с этим? расспрашивала с любопытством Зэ.

— Непосредственно не связано. Я за этот год, вообще, недовольна собою. Врачи посылают меня то туда, то сюда, хотя я совсем не больна. Я только… я не знаю, вообще, что со мною. И вот отец решил отпустить меня на Землю и подарил мне эту яхту. Я хотела взять с собою мать, но это было бы для нее слишком утомительно. Тогда я подумала о тебе. И вот ты со мною!

Она поцеловала Зэ в губы и продолжала:

— Я хочу непременно узнать, как живут на Земле, и можно ли тут нам жить.

Зэ тихо засмеялась.

— В таком корабле вполне можно жить. Я думаю, что великолепно можно жить и во дворце культора.

— Нет, я хочу испробовать, могу ли я жить среди Батов, на их родине, не как Нумэ, а как человек. Мы с тобой будем жить не в корабле, а в гостинице, как обыкновенные люди.

Зэ удивленно посмотрела на подругу.

— Что за идеи приходят тебе в голову! Ну, а земное притяжение, Ла, притяжение! Ведь если мы захотим выдавать себя за людей, мы не должны будем носить шлемов.

— А разве мы не сможем приучить себя к земному притяжению? — лукаво спросила Ла, обнимая Зэ.

— Нет, нет. Этого ты от меня не добьешся! — воскликнула та, отбиваясь.

— Слушай, — сказала Ла, обнимая ее еще крепче. — Я еще там, в Кла, подготовилась ко всему. Мне пришла эта мысль, когда я увидела модные журналы. Посмотри-ка.

И она принесла земной журнал.

— Посмотри, здесь носят такие странные шляпы с большими полями, а с обеих сторон падают ленты. Мне пришло в голову, что их можно сделать из стеллита, так что они заменят нам диабарические шлемы. А соединение проходит через ленты, которые прикреплены к плечам. А остальное совсем не будет видно, так как женские платья, у людей очень длинны.

— Это хорошо придумано. Но не можем же мы сидеть в шляпах дома и ложиться в них спать.

— Этого совсем не потребуется, В Берлине есть гостиницы для Нумэ с абарическими комнатами. Там мы и поселимся. Корабль полетит дальше, чтобы люди думали, что мы прибыли с пассажирским кораблем. А экипаж с яхтой остановится где-нибудь в предместьи, чтобы мы могли его в любое время вызвать.

— Ты все великолепно обдумала. Я, пожалуй, согласна, — сказала Зэ.

— Я очень тебе благодарна, милая Зэ, а теперь пойдем примерять шляпы.

Примерка шла под смех обеих подруг. Они решили еще, что надо будет скрыть вуалью волосы и лицо.

— Но к Эллю-то ты не в таком наряде пойдешь? — спросила Зэ.

— Я не собиралась посещать Элля. Во всяком случае раньше, чем этого потребует вежливость. А вот кого мы сперва посетим. Знаешь?

— Грунте?

Ла засмеялась. — Его, конечно, надо будет навестить. Но я думала об Исме. Мы ведь с ней все время переписывались.

— А слышала ли что-нибудь о Зальтнере? Он ведь исчез с Марса, ни с кем не простившись.

Ла схватила бинокль и начала рассматривать ландшафт. Она не сразу ответила.

— Кое-что я знаю. Он живет с матерью где-то в горах.

Со мной он, во всяком случае, простился.

Зэ видела, что рука Ла, державшая бинокль, сильно дрожала.

Обе замолчали. Яхта подлетала к германскому берегу.

XLII МАРСИАНКИ В БЕРЛИНЕ

В вестибюль блестящего «Отель-Марс» на Унтерденлинден вышли две элегантно одетые дамы. Когда они направлялись к выходной двери, к ним подбежал кельнер и почтительно спросил:

— Прикажете оставить места за табльдотом?

Зэ испуганно отступила назад.

Ла быстро проговорила:

— Мы еще не можем сейчас решить это.

— Прикажете подать автомобиль? — спросил швейцар.

Ла только отрицательно покачала головой.

Кельнер и швейцар переглянулись с выражением, говорившим о неслишком большом почтении к гостям.

Дамы пошли пешком по направлению к площади Оперного Театра. Они раскрыли зонтики, и их движения стали заметно свободнее и живее.

— Неужели ты собираешься есть вместе с этими Батами? Это же невозможно, — тихо сказала Зэ.

— Надо будет ко всему приучаться, хотя в шляпах этого нельзя будет сделать в гостинице. Мы зайдем в какой-нибудь ресторан.

— Все здесь мне не нравится. Все такое жалкое, маленькое, узкое, говорила Зэ. — И это — столица!

— А зато как приятно итти под этими теплыми солнечными лучами, которые не палят, как у нас. А это голубое небо с белыми облачками. Оно мне нравится гораздо больше нашего почти черного неба.

— Послушай-ка, люди говорят так громко, что слышно на несколько шагов, и как шумят экипажи на этих колесах.

— Но что это такое там, — вскричала вдруг Зэ, — смотри, сверху сидят люди, а внизу животное с четырьмя ногами. Этого я еще никогда не видала.

— Это всадники. Они сидят на лошадях. Это очень красиво.

— Нет, что ты! Они очень противные, эти животные. И как они пахнут! Пойдем, пойдем скорее дальше.

Ла уговорила свою подругу зайти в баварскую пивную. Когда они вошли, Зэ была совершенно ошеломлена запахом пива, табака, жареной колбасы и шумом людских голосов.

— Какой воздух! Этот шум, этот запах! Как можешь ты это выдерживать?

— Ничего. Мы откроем окно, — сказала Ла.

Они сели за стол. Кельнер поставил перед ними две кружки пива и принес карточку.

Зэ забавлялась. — Весь этот горшок надо выпить. Но как же это сделать? Здесь нет сифона.

Ла подняла кружку. — Мы должны пить так же, как пьют люди. — И она сделала большой глоток.

Зэ попробовала сделать то же самое, но у нее ничего не вышло.

— Где ты научилась? — спросила она Ла, смеясь. — Ты совсем подготовилась к твоему земному путешествию.

— Я, действительно, упражнялась, — ответила та. — Я решила по возможности ничем не выделяться среди людей.

— Ты говоришь это так серьезно, что этому можно в самом деле поверить. Ну, а что написано в этой обеденной карточке, которую мне приходится держать обеими руками?

Ла показала ей пальцем на одну строчку. Зэ стала читать. Это были сосиски с капустой. Об них часто говорил им Зальтнер. Зэ сразу вспомнила, как они стояли вчетвером с Зальтнером и Оссом на мостике межпланетного корабля, приближаясь, впервые для Зальтнера, к Марсу. Осс сказал, что у межпланетных путешественников есть поверье, что желанье, задуманное при приближении к Ну, всегда исполняется, если оно носит практический характер и незначительно. Зальтнер тогда пожелал сосисок. Ла и Зэ добивались от него, что это такое, но он долгое время интриговал их этой тайной и лишь много спустя объяснил, в чем состояло его желание.

Подражая южно-немецкому акценту Зальтнера, Зэ сказала:

— Я хотела бы пару сосисок с капустой.

— Это тирольки! — сказал кто-то за соседним столиком.

Они заказали сосиски.

— Я решительно не могу есть при всех этих людях и потом не знаю, как взяться, — заявила Зэ.

Ла же, повернувшись к публике спиной, откинула вуаль и спокойно принялась есть.

— Это очень вкусно, — сказала она, — это жирно и напоминает вкусом наш аль-кет. Попробуй ка!

Зэ с ужасом смотрела на нее. Она не считала себя способной на такую жертву ради человечества.

Выйдя из пивной, они взяли экипаж и велели везти себя и школу, где преподавала Исма.

Зэ смеялась. — Я страшно голодна. Я надеюсь, что Исма угостит меня завтраком.

Дрожки остановились перед домом, где жила Исма. Они перешли двор. В доме не было подъемной машины. Они с трудом стали подниматься по лестнице. Зэ все время вздыхала и удивлялась тому, как можно жить в таком доме. Наконец они добрались до двери с дощечкою: Исма Торм.

Здесь они откинули свои вуали. На их звонок открылась противоположная дверь на площадке, и приятная пожилая дама сказала им, что госпожи Торм нет дома. Увидев, что перед нею две марсианки она рассыпалась в извинениях и просила подождать несколько минут, так как Исма сейчас должна прийти.

Марсианки оглядывали просторную и уютную комнату Исмы, в которую их проводила дама. На стене висел портрет в натуральную величину, в котором Зэ сейчас же узнала Торма, фотография которого помещалась во всех марсианских изданиях, касающихся Земли. Ла разглядывала мелочи и ошибалась, считая комнату Исмы типом жилой комнаты немецкой домашней хозяйки. Комната носила характер рабочего кабинета мужчины. Кроме того, в ней сильно чувствовалось марсианское влияние. Множество вещей говорило о междупланетном путешествии, совершенном Исмой. Над столом висела марсианская флуоресцирующая лампа, имея вид плавающего в воздухе шара. Был даже фонограф, подарок Элля.

На столе лежало много листков. Ла прочла заглавие одного из них: «К человечеству!». Он начинался словами: «Марсианская культура без марсиан! Таков должен быть призывный клич Лиги Человечества!». Ла стала читать дальше. Содержание поразило ее. Идеальная культура марсиан пламенно восхвалялась, но резкому осуждению подвергались формы их владычества на Земле. Говорилось о наступающей новой эпохе, о необходимости следовать примеру соседней планеты, об услуге, оказанной человечеству Марсом в деле покорения природы. Марс объединил человечество воедино, заставил людей осознать себя как единых детей Земли, внушил человечеству новые идеи. Осуществление этих идей позволит человечеству протянуть братскую руку Марсу, и старшие братья должны будут принять эту руку. Далее следовали сообщения об организации Лиги Человечества.

Зэ в это время перелистывала газеты.

— Слушая, Ла, — воскликнула она внезапно, — здесь говорится об Оссе и Зальтнере, это должно тебя интересовать.

Ла схватила листок, но едва она взглянула на место, которое ей указывала Зэ, как дверь раскрылась и на пороге появилась Исма.

Ее удивление и радость были безграничны. Но вместе с тем Исма чувствовала себя недовольной тем, что Элль не предупредил ее о прибытии Ла. Она почувствовала себя свободнее, когда в разговоре выяснилось что Элль ничего не знал о путешествии марсианок; скоро она убедилась, что Ла прибыла на землю, не из-за желания вновь его увидеть. Ла рассказывала о своих впечатлениях и переживаниях на пути из отеля к Исме, а Зэ, наконец, подкрепила свои силы. Потом Зэ перевела разговор на газетную статью об Оссе и Зальтнере.

В ней сообщалось, что в Боцене, где инструктором был Осс, известный исследователь Зальтнер нарушил марсианские распоряжения, оказал сопротивление Нумэ, угрожал инструктору и самовольно освободил заключенных. Сообщалось, что обвинение, быть может, не подтвердится, так как против самого Осса начато следствие с целью выяснения правильности его действий. Зальтнер скрылся, и теперешнее местопребывавие его неизвестно.

Ла не говорила ни слова. Она старалась скрыть свое волнение. Но сердце ее сжималось от страха и беспокойства. Конечно, Осс будет стараться мстить Зальтнеру. Она чувствовала себя тайной виновницей этой вражды. Она со страхом вслушивалась в то, что отвечала Исма на вопросы Зэ.

Элль был у Исмы накануне, как только он получил точные известия о событиях в Боцене и как только появились первые газетные сообщения об этом. Жалобы на Осса были сперва представлены помощнику культора, находящемуся в Вене. Тот почувствовал себя в затруднительном положении, так как с одной стороны, он был подчинен Эллю, а с другой — был тесно связан в своих дейсгвим с австрийским министерством. Он счел нужным вступить в переговоры е венским правительством. Затем уже он известил Элля.

Таким образом, со времени бегства Зальтнера прошло уже несколько дней, когда Элль узнал об этом. На основании жалоб правительственных учреждений и жителей Боценского округа против Осса начато было дисциплинарное следствие, и помощник культора лично поехал из Вены в Боцен. Можно было думать, что он сегодня уже там. Но, конечно, положение Зальтнера этим нисколько не улучшалось. Его самоуправство должно было рассматриваться с точки зрения марсиан как нарушение закона, требовавшее наказания. Элль не мог сделать ничего другого кроме подтверждения распоряжений об его аресте. По сообщениям выходило, будто бы Зальтнер подверг Осса оскорблению на улице, призывал жителей к восстанию и увез при помощи очень тонкого обмана свою мать и служанку из лаборатории.

— Надо бы знать о положении дела от самого Зальтнера, чтобы правильно судить обо всем этом, — заметила с деланым спокойствием Ла.

— Конечно, — ответила Исма. — Но Элль только что вчера получил сам от него письмо, в котором он рассказывает, как все произошло, и просит у Элля помощи против преследований.

— Письмо! Значит, известно, где он? Значит, он в безопасности?

— Этого нельзя наверно сказать. Письмо отправлено с одной из станций между Боценом и Триентом. Конечно, тамошние жители все на стороне Зальтнера и не выдадут его. Во всяком случае должен же был кто-нибудь отнести его письмо на станцию. Зальтнер сам, вероятно, находится высоко в горах, в какой-нибудь далеко спрятанной хижине.

И Исма рассказала теперь, что сделал Зальтнер, на основании его собственного письма к Эллю.

Зэ покачала головой. — Это всё очень похоже на Зальтнера. Но положение его, действительно, очень плохо.

— Почему? — вдруг сказала Ла. — Я верю каждому слову, написанному им, и мне кажется, что он ни в чем особенно не виновен. Он не оскорблял Осса и не противился никаким его приказам, потому что он и не знал об их существовании. А освобождение им матери формально совершенно законно.

Элль держится другого взгляда, — возразила Исма. — Он вполне оправдывает Зальтнера и считает, что тот, в его положении, не мог иначе поступить. Но он думает, что Зальтнера ждет тяжелый приговор. Во всяком случае, он должен дать делу законный ход и, как это ему ни неприятно, принять меры к розыску Зальтнера.

Ла побледнела. — Но как же его могут найти?

— Конечно, это будет не очень легко, но я думаю, что через несколько дней это им удастся. Только немногие из тамошних проводников знают его местопребывание и, разумеется ни один из них его не выдаст. Нечего также опасаться и знатоков тирольских гор. Нумэ же подняться в горы не в состоянии. Но у венского помощника культора есть небольшой воздушный корабль, да и Элль не сможет не предоставить воздушного корабля для розысков. Тогда будет очень легко обследовать горы и найти жилище Зальтнера.

— А если он скроется?

— Туда, куда не достигает могущество Нумэ?

— Но ведь Зальтнер пользуется всеми правами Нумэ и, следовательно, правом личной неприкосновенности. Значит, его жилище является для него убежищем, в котором его нельзя арестовать.

— Но вопрос в том, будет ли его паспорт признан действительным.

— Есть одно недостижимое убежище, — тихо проговорила Ла, смотря куда-то вдаль.

Исма не поняла ее. Зэ посмотрела на подругу так, как если бы она не верила своим ушам. Затем она нежно положила руку на плечо Ла и сказала, улыбаясь:

— Я думаю, что тебе все кажется в слишком черных красках. Зальтнер может быть преследуем лишь в тех странах Земли, которые находятся под протекторатом Марса. Но во внеевропейских государствах он может быть совершенно спокоен.

— А что касается Элля, то он, конечно, будет делать не больше того, что от него требуют его обязанности.

— Конечно! — подтвердила Исма. — Между нами говоря, Элль вчера сказал мне: я очень бы желал, чтобы мы не смогли отыскать Зальтнера. Тогда его процесс будет вестись in absentia, а через год его можно будет подвести под амнистию.

— Да, это правда! — согласилась Зэ. — Не будем пока об этом заботиться. Зальтнер сам за себя сумеет постоять. Скажите-ка лучше, как можно нам провести время в Берлине при такой хорошей погоде.

XLIII НА ОБСЕРВАТОРИИ

Дом Торма на Гартенштрассе во Фридау все еще стоял заколоченным. Исма не решалась отдать его внаймы, все еще питая слабую надежду вернуться когда-нибудь к себе. Торм же, никому неведомый, продолжал жить во Фридау. Он все время находился у Грунте. Не было ничего необычного в том, чтобы на Фридауской обсерватории подолгу гостили приезжие ученые; это часто бывало и при Элле. Все знали, что у Грунте живет иностранный астроном, который никогда не показывается в городе.

Узнав от Грунте о происшедших без него в Европе событиях, Торм на следующий же день поехал в Берлин. Тоски гнала его к Исме. Ему хотелось вместе с нею ждать решения своей участи. Его сомнения рассеялись, к нему вернулась уверенность. Ведь если она его не любит больше, почему она открыто не остановит свой выбор на могущественном друге? Зачем ей скрываться, раз его, ее мужа, все считают погибшим? Но она этого не делает.

Как встретит его Исма? Он не мог себе этого представить, — всю дорогу он не был в состоянии нарисовать себе картину встречи.

Он оставил свой багаж на хранение на вокзале и, несмотря на то, что шел небольшой дождь, отправился пешком. Чем ближе он подходил к дому Исмы, тем неспокойнее билось его сердце. Он уже достиг Врангельштрассе и смотрел номера домов. Вот и дом Исмы. Он остановился. Так возвращался он к ней, он, человек, открывший северный полюс! Тайно, как беглец, боящийся дневного света, не решающийся переступить порог дома! Разве это его дом, его жена? Нет, нет, прочь сомнения…

Дверь вдруг открылась. Превратник видел, что он долго стоит, и вышел навстречу.

— Что вам угодно? — спросил он подозрительно.

— Здесь живет госпожа Тори?

— Здесь, в заднем флигеле, на четвертом этаже.

— Вы не знаете, она сейчас дома?

Как же, дома, у нее кто-то есть.

Торм медлил.

— Я сейчас вернусь, — сказал он.

Дверь захлопнулась. Торм медленно пошел по улице. Кто бы мог у нее быть? Конечно, их встреча должна произойти без посторонних. Но чего ему боятся?

Он шагал взад и вперед, и снова, и снова, ломал голову над тем, кто бы мог сейчас находиться у Исмы.

Дверь снова отворилась, и вышел Элль. Так это он, он был у нее, он, заманивший его на полюс, он…

Элль спокойно шел, не замечая Торма. Вблизи стоял блестящий экипаж. Он сел в него и поехал.

Торм решительно повернулся и под дождем направился к вокзалу. Ночной поезд доставил его во Фридау.

Он сказал Грунте, что передумал и хочет подождать, пока выяснятся окончательно намерения марсиан и не вернется из Тибета посланный туда воздушный корабль. До этого времени он решил продолжать скрываться. Грунте предложил ему пользоваться попрежнему спокойным убежищем обсерватории.

Вскоре Грунте посвятил Торма в свои уже давно подготовлявшиеся замыслы. Это были намерения организовать «Лигу Человечества», долженствующую объединить все культурные нации в лице их духовных вождей. Торм встретил эту идею горячим сочувствием, и они вместе составили воззвание с лозунгом: «Марсианская культура без марсиан!»

Этим они коснулись струны, тотчас отозвавшейся в душе народов. Миллионы и миллионы голов и сердец жили теми же мыслями и теми же чувствами, — нужно было только их оживить. Слово было найдено и произнесено! Не сентиментальное братство народов, а объединение всего человечества, основывающееся на разумной идее! В образовавшиеся центры потекли бесчисленные выражения сочувствия и обещания поддержки. Огромной важностью этой культурной задачи объединялись все политические и экономические партии. Выло ясно, что «Лига Человечества» скоро станет мощною силою, с которою нельзя будет не считаться.

Однажды под вечер, когда совсем уже стемнело, Торм и Грунте сидели за ужином. Вошел служитель и доложил, что две дамы спрашивают доктора Грунте. Ассистента в этот вечер не было, и Грунте было очень неприятно, что его лишат возможности сделать наблюдения, да еще дамы. Он велел сказать, что не может сегодня разрешать осмотр обсерватории. Служитель ушел, но сейчас же вернулся в величайшем волнении:

— Что там? — спросил Грунте.

— Эти дамы с Марса, — ответил слуга, протягивая узкую визитную карточку.

Выражение лица Грунте сразу изменилось.

— Проси их в библиотеку и скажи, что сейчас приду.

— Это Ла и Зэ, — сказал он, обращаясь к Торму, — те две марсианки, которые так много заботились о нас с Зальтнером. Я им очень многим обязан. Я должен их принять. Вы пойдете со мною?

— Это мне будет интересно. Эта Ла была в очень хороших отношениях с моей женой, когда та была на Марсе. Но ведь она также приятельница Элля. Неизвестно еще, что значит их приход. Узнайте сперва, что они хотят.

Торм посмотрел в окно.

— Прояснилось, — продолжал он. — Знаете, что я сделаю. Я буду заниматься наблюдениями. Дамы меня не знают, а там в темноте они меня вообще не разглядят… Ну, идите же!

Грунте вошел в библиотеку с самым любезным выражением лица и приветствовал Ла и Зэ по-марсиански. Завязался оживленный разговор. Грунте хотел подробно рассказать о своих научных изысканиях, которые он предпринял с помощью материалов, присланных Ла с Марса, но Ла сразу же спросила его о Зальтнере.

— Я скажу вам, что мы знаем, — сказала Ла, — ему угрожает опасность, на-днях его начнут разыскивать воздушные корабли. А я уверена в его невиновности.

Грунте стал серьезным. Он видел по выражению лица Ла, как сердечно и тепло относится она к его другу.

— Другу Зальтнера радостно это слышать от вас, — сказал он. — Я знаю, что Элль охотно помог бы ему, но он связан своим служебным долгом. Но как можно нам предотвратить опасность? Уже завтра может случиться несчастье.

— Завтра! — испуганно перебила его Ла. — Почему завтра? Что вы знаете?

— Я получил телеграмму от одного из его друзей. На его розыски уже посланы два воздушных корабля. Розыски должны были начаться сегодня. Но погода помешала им: горы покрыты облаками. Завтра же, по всем имеющимся данным, должна быть ясная погода.

— Можете вы сказать, где находится Зальтнер?

— Точно не могу. Мы знаем только, что это в горах к югу от долины Этч, выше Боцена, недалеко от Нонсберга. Вы можете посмотреть по специальной карте.

Он начал объяснять Ла карту.

— Можете вы мне одолжить эту карту?

— Охотно, но на что она вам?

— Я вам уже говорила, что мы с Зэ путешествуем по Европе. Может быть, мы решим посмотреть эти области. Кстати, я позволила себе распорядиться, чтобы корабль прибыл за нами сюда. Он скоро должен быть. Госпожа Торм сказала нам, что вы сами спускались здесь в саду, так я думала…

Ла говорила спокойно. Ее глаза встретились со взглядом Грунте. Тогда Грунте молча сложил карту и передал ее Ла.

— Не хотите ли рекомендацию к знатоку тамошней страны? Вас, как Нумэ, могут не очень радушно встретить.

— Мы ведь будем только парить в воздухе. Нам достаточно карты.

Она поднялась.

— Не хотите ли познакомиться с обсерваторией? С платформы вам будет хорошо видно прибытие вашего корабля.

Они прошли несколько комнат и поднялись под купол. Грунте давал объяснения.

У направленного к звездному небу рефрактора стоял Торм, занятый своей работой. Он бегло поклонился. Зэ пристально смотрела на него.

— А вы ничего не знаете о слухах, — вдруг обратилась она громко к Грунте, — будто бы Торм вернулся, но где-то скрывается?

При этих словах Торм низко нагнулся над инструментом, но Зэ ясно видела, как, его рука у винта дрожала.

— Какие слухи? — спросил Грунте, но в это самое время все осветилось ярким светом.

— Это мой корабль! — воскликнула Ла. Он освещает местность, чтобы спуститься.

Зэ устремила свой взгляд на Торма, который быстро удалился.

— А моему ассистенту он испортил съемку, — добавил Грунте.

Обе дамы спустились вместе с Грунте. Яхта уже находилась на площадке. По небу, сияя ярче других звезд, совершал свой путь красноватый Марс.

XLIV СПАСЕНИЕ

Верный Палаоро поднялся ночью в горы, чтобы сообщить Зальтнеру о прибытии двух воздушных кораблей. Они обследовали каждую гору и долину, не минуя ни одного дома, ни одной хижины.

На утро Зальтнер с проводником отправился на поиски возможно более скрытого убежища в лесу. В этот день не могло быть и речи об опасности быть найденными: густой туман покрывал горы. Хижины угольщиков и дровосеков были до крайности примитивны. Наконец, им удалось найти строение, которое кое как можно было бы приспособить для жилья. Они вернулись в домик госпожи Зальтнер, чтобы на следующий день перенести ее во вновь найденное место. Это было, конечно, сопряжено с опасностью, так как раньше, чем достигнуть леса, нужно было пересечь большое безлесное плато.

Перед восходом солнца Зальтнер вышел из дому. Небо было уже озарено розовым блеском. Море белого тумана покрывало всю местность, и только вершины гор высились, как острова.

Зальтнер посмотрел вниз, где лежал окутанный туманом Боцен. Вдруг он заметил две темных поднимающихся точки; он направил на них свои бинокль: без сомнения, это были воздушные корабли. Он поспешил обратно.

— Мы должны немедленно двигаться, — сказал он Палаоро. — Они ищут нас, а скоро будет совсем светло. Но они летят к юго-востоку, и у нас будет достаточно времени.

Шествие двинулось в путь. Зальтнер и Палаоро несли кресло госпожи Зальтнер. Катрина шла сзади, неся багаж. Они вскоре достигли плато. Итти с ношей можно было только очень медленно. Когда они поднялись на одну из вершин, откуда можно было видеть окрестность, Палаоро остановился.

— Они близко! — воскликнул он.

Он заметил черную точку, приближающуюся с юга. Зальтнер посмотрел в бинокль и подтвердил, что это — воздушный корабль.

— Они приближаются, — сказал Зальтнер, — но они разлучились. Это только один корабль.

— Они хотят появиться с разных сторон. Мы должны стать так, чтобы нас заслоняла гора.

Они пошли вправо. Уже несколько сот шагов отделяло их от леса, когда с севера появилась вторая точка.

— Это другой корабль! — крикнул Палаоро.

Они ускорили шаг и вступили под прикрытие высоких деревьев.

— Мне непонятно, почему этот корабль выбрал такой странный путь, что появляется с северной стороны.

— Он мог нас уже заметить, — сказал Палаоро.

— Мы должны спрятаться в ложбину, туда они за нами не полезут.

Зальтнер пошел первым, чтобы отыскать удобный спуск. Вскоре он вернулся и при помощи Палаоро спустил госпожу Зальтнер в расселину, глубиною не меньше, чем в тридцать метров.

— Здесь вы можете быть спокойны, — сказал Палаоро госпоже Зальтнер. Сюда господа Нумэ не доберутся!

Он сделал знак Зальтнеру, и оба они снова поднялись на гору. Появившийся с северной стороны большой корабль парил уже над ними. С другой стороны приближался маленький правительственный корабль, в котором Зальтнер узнал яхту венского помощника культора. Корабль помощника культора делал знаки другому, но тот, очевидно, не понимал их. Маленький корабль опустился на Землю, и вылезшая из него фигура углубилась в лес. Зальтнер и Палаоро двинулись к тому месту, где начиналась ложбина. Когда они подходили к небольшой лужайке, Палаоро, шедший впереди, вдруг устремился назад, прячась за нагромождения скал и делая знаки Зальтнеру.

— Что там такое? — тихо спросил Зальтнер.

— Большой корабль спустился на лужайку, — шепнул Палаоро.

— Мы пропали! Нас окружили с двух сторон.

Пробраться к тому месту, где находились женщины, было уже невозможно.

— Видел ли ты людей около карабля? — спросил Зальтнер.

— Я не успел разглядеть. Они, очевидно, заметили сверху, что здесь единственная тропинка и потому спустились тут.

— Если они начнут искать, они не могут не найти нас.

Зальтнер решил, все-таки, пробраться к матери. Он полез по скалам. Вдруг перед ним появилась фигура. Кто это? Сердце его стучало, перед глазами как бы рассыпался туман. В тени полей большой шляпы перед ним сверкали солнечным счастьем два глаза. Долго стояли они друг против друга, пока из уст Зальтнера не вырвалось почти беззвучно:

— Ла!

Он пошатнулся. Тогда фигура двинулась к нему. Две руки обвили его шею, и он почувствовал на своей щеке нежную щеку. Ла спрятала лицо у него на плече и шептала:

— Заль, мой Заль!

Он опустился, на мох и привлек ее к себе. Их губы соединились.

— Это ты! Это ты! — говорила Ла.

— Но как, как ты попала сюда? Мое счастье! Знаешь ли ты?..

— Да, да знаю! Я тебя должна выручить. Я приехала с Ну, и останусь с тобой на Земле или где ты хочешь, только с тобой, с тобой.

Она снова упала к нему на грудь.

Зальтнер посмотрел на нее.

— Ты пришла ко мне, моя любимая! Но я в плену, ты пришла, чтобы видеть, как меня похитят у тебя.

Ла счастливо засмеялась.

— Этого не будет! Неси скорее твою мать, и ты увидишь.

Зальтнер не рассуждал. Ему все теперь казалось возможным. Он не сомневался и верил каждому слову Ла. С подошедшим Палаоро он полез по скалам.

— Мы спасены, спасены! — закричал он матери. — Не бойся тех Нумэ, к которым я тебя сейчас отнесу. Это — наши друзья!

Через несколько минут они снова были около Ла.

— Это — наша спасительница, — сказал Зальтнер матери, указывая на Ла.

Ла почтительно подала руку госпоже Зальтнер. Они двинулись вперед. Вдруг Катрина испустила крик изумления. Перед ними сверкал на солнце лежавший на лужайке воздушный корабль. Около лестницы стоял шкипер в диабарическом шлеме.

Все поднялись по лестнице. Она была тотчас же убрана, и корабль снялся с Земли.

Зальтнер и Ла пошли внутрь корабля.

— Какая волшебница сделала все это? — говорил Зальтнер, — и кому это все принадлежит?

— Нам обоим, — ответила Ла, нежно смотря ему в глаза. — Ты хочешь? Ты этого, действительно, хочешь?

— Но ведь я — человек! — добавил он изменившимся тоном.

— Пусть будет так, как ты хочешь. Я твоя, твоя Ла.

XLV ВСЕ ПОТЕРЯНО

Последнюю неделю Элль работал с утра до ночи. Он не мог даже найти время, чтобы навестить Исму. У него был целый рад конфликтов и недоразумений с подчиненными ему чиновниками. Они делались смелее, так как чувствовали, что там на Марсе, за их спиной стоит сильная партия антибатов, влияние которой усилилось и в парламенте, и в центральном совете. Деятельность Элля давала повод для постоянных нападок, Его беспощадная борьба с произволом чиновников осуждалась в антибатской прессе. Защищая Осса, указывали на заслуги его перед Марсианскими штатами. Тот факт, что Зальтнер сумел избегнуть наказания, истолковывался очень не в пользу Элля.

Такой поход против людей не представлял ничего нового, а потому Элль мало считался с ним в своих действиях и продолжал прежнюю линию. Тем более, что влиятельнейшая часть населения Марса не оставляла своих прежних идеалистических взглядов: распространение на Земле марсианской культуры, приобщение людей к духу Нумэ оставалось для них основною целью владычества марсиан на Земле. Само же владычество рассматривалось ими лишь как временное средство к достижению этой цели. Было лишь недовольство тем, что люди обнаруживают мало понимания и не идут навстречу стремлениям Нумэ. Поведение Элля в общем одобрялось этими группами, хотя и здесь его линию иногда считали слишком мягкой. Настаивали на более решительном устранении препятствий, затрудняющих марсианам осуществление их задач. Для Германии таким препятствием оставалось господство реакционных политических партий.

Другим поводом к недовольству, направленному уже против правительства Марсианских штатов и протектора Земли Илля, было то, что протекторат был осуществлен только в западно-европейских государствах. Требовали покорения России и Соединенных Штатов Америки. Илль, предвидя связанные с этим трудности, решительно возражал против немедленного проведения такой меры.

Сегодня Элль узнал из марсианских газет, что в парламенте произносились речи, направленные против него лично. Выражали недоверие ему как только наполовину Нумэ. Это особенно больно отозвалось в нем.

Он ходил, удрученный, взад и вперед по комнате. Что, если он подаст в отставку? Но это значило бы отказаться от дела всей жизни. Разве, если он будет бороться, он не победит?

Ему подали донесение венского помощника культора о том, как Зальтнер был отыскан и как он исчез на воздушной яхте «Ла». Элль не верил своим глазам. Ла? Она это сделала! Ради Зальтнера!

Помощник культора доносил также о предпринятой погоне.

Через несколько времени ему подали вторую телеграмму.

«Лион. От капитана военного корабля. Воздушная яхта «Ла», развив исключительную скорость, скрылась в облаках и до сих пор не найдена».

Элль опустился в кресло и схватился руками за голову. Он вспоминал, как Ла спорила с ним там, на Марсе, и наградила Зальтнера поцелуем за его мужественные слова в защиту родины… И вот она теперь решилась на открытое выступление против владычества Нумэ на Земле… То, что сделал Зальтнер, было вполне понятно, и за это он один подлежит ответственности. Он сам искренне желал ему спастись от преследования. И если бы еще Зальтнер спасся собственными силами… Но ведь ему помогла в этом Ла! Как ответит она за свое самоуправство? Помощь, оказанная ею Зальтнеру, останется неопровержимым фактом. Значит, она — дочь Фру — окончательно связала себя с Зальтнером. Куда же им теперь бежать? Они не могут вернуться на Марс, им придется все время находиться во внеевропейских странах Земли. Сколько новых затруднений это создаст!

Неужели сегодня ему не будет покоя? Он пойдет к Исме и там отдохнет. Он встал. В это время взгляд его упал на телеграмму, поданную вместе с донесением из Лиона. Он распечатал ее;

«…Калькутта… Комиссар Марсианских штатов имеет честь донести, что наконец найдены бесспорные следы Гуго Торма. Торм был тем самым чужестранцем, который появился два года назад среди тибетцев и долгое время жил в Калькутте. Допрошены люди, которые вместе с ним ехали в Калькутту, где Торм 18 или 19 августа сел на почтовый воздушный корабль, направлявшийся в Лондон. Его теперешнее местопребывание не установлено».

Элль снова опустился в кресло.

Торм жив! Теперь не может быть никаких сомнений в этом. Элль чувствовал, что кровь приливает ему к голове, где его мысли путаются.

Что же он не радуется? Он должен же радоваться спасению своего друга, заслуженного исследователя, наконец, просто человека и, прежде всего, радоваться тому, что…

Да, он должен сейчас итти к Исме. Он может принести ей теперь радостную весть. Он может взять ее руки в свои и сказать: «Радуйся, он жив!». Он видел уже, как ее глаза вспыхнут, как она повторит «Жив!», и голубые глаза наполнятся слезами. Он видел, как она бросится к нему на грудь и, прижавшись головой к его плечу, будет повторять сквозь слезы: «О, мой друг, мой друг! Как я счастлива!». А он будет целовать ее волосы… Почему же он не радуется? Чего же он медлит? Вперед!

Он стоял в нерешительности перед телефоном, не будучи в состоянии вызвать экипаж. Нет, он не может радоваться, он не хочет радоваться. Счастье было так близко, воображаемое будущее так прекрасно, — и теперь всему конец? Но что же, собственно, случилось? Разве не будет все продолжаться попрежнему? Разве будет не так, как было раньше долгие годы? Она останется для него таким же верным другом.

Но как перенести то, что она опять упадет в объятия другого? И где он, этот другой, ее муж? Он спасен, но не возвращается к ней! Почему он не идет туда, где его законное место? Может быть, он не хочет? Может быть, никогда не захочет вернуться к ней? Конечно, не хочет. Зачем же ему скрываться? Или ему это запрещает закон, — закон заставляет его прятаться?

Он вдруг заметил, что уже темнеет. Он позвонил по телефону. Исма была дома и говорила ему, что будет очень рада его видеть. Он вызвал экипаж и велел ехать как можно скорее.

Ему открыла хозяйка.

— Извините, господин культор. Госпожи Торм нет дома.

— Как нет дома? Я только что звонил по телефону и предупредил о себе…

— Да, госпожа Тори была все время дома, мы даже сели обедать, как вдруг…

— Что вдруг? — резко и нетерпеливо спросил Элль.

— Простите, господин культор, я не могу вам точно сказать… Приехали опять эти две дамы…

— Какие дамы?

— Те две дамы, с Марса, которые приезжали вчера.

— Какие же это дамы? Расскажите все!

— Да я ничего не знаю. Я была в другой комнате, как вдруг через несколько минут госпожа Торм выбежала в пальто и в шляпе и только крикнула мне: «я уезжаю!». Я ничего не успела спросить у нее. Все три исчезли.

— Давно это было?

— Не больше десяти минут тому назад.

— Проводите меня в комнату госпожи Торм, я подожду ее.

Ах, я совсем забыла вам сказать, господин культор: госпожа Торм, уходя, еще крикнула мне, что не вернется ночевать.

— Тогда я посмотрю, не оставила ли она чего-нибудь для меня в своей комнате.

Но ничего не было. Исма, очевидно, забыла, что он должен к ней притти. Он вышел. Он не знал, что думать. Это неожиданное исчезновение, конечно, связано с Тормом. Но что дальше? И дамы с Марса?

Дома его ждали новые депеши.

Он не был в состоянии работать. Одна мысль сверлила ему голову: Потеряно! Все потеряно!

Пробило десять часов. Неожиданно зазвонил приемный аппарат для световых депеш с Марса.

Он раскрыл стенограмму и взглянул на подпись.

«По поручению Центрального Совета Президент Марсианских Штатов.

«Сим имею честь сообщить вам, что Центральный Совет объявляет вам строгий выговор за ваше снисходительное отношение к противодействию людей вашим должностным лицам в немецкой области. Центральный Совет ждет от вас решительных мероприятий, которые привели бы к тому, чтобы люди признавали владычество Нумэ при всех обстоятельствах. Примите подготовительные меры к проведению имеющего выйти в скором времени закона о наложении на немецкую область контрибуции размером в один миллиард марок».

Элль швырнул листок на стол.

— Это значит, что антибаты победили! — вскричал он.

XLVI РАЗВЯЗКА

В то самое время, когда Элль стремительно несся в своем экипаже по улицам Берлина, Торм сидел за одним из больших столов в библиотеке Фридауской обсерватории. То и дело рука собиралась отодвинуть листы с длинными рядами цифр, но он пересиливал себя; он знал, что тогда сверлящие мысли будут его мучить еще сильнее.

Можно ли ему еще колебаться? И что ему делать? Грунте обратился к самому протектору Иллю, чтобы разузнать, какие мотивы лежали в основе новых расследований о Торме. Но ответ еще не был получен. Как сообщали газеты, протектор, вызванный центральным советом, отправился на Марс для участия в важной конференции. До его возвращения могло пройти, несмотря на благоприятное положение планет и на недавно достигнутую колоссальную скорость межпланетных кораблей, — около двух недель. Выдержать здесь так долго казалось Торму подчас невозможным. И что делать, если ответ будет неблагоприятный?

Он напрягал всю свою волю, чтобы превозмочь тоску по Исме. И, все-таки, он не переставал размышлять о том, не было ли бы правильнее предоставить ей самой решить, переходить ли ей на его сторону, или нет. Но нет, это значило бы требовать от нее рокового решения. Но не должен ли он сам повлиять на свою судьбу, известив Элля? Он не нашел ответа и вновь углубился в свои вычисления.

Вдруг, средитишины, из соседней комнаты, где работал Грунте, раздался звонкий голое, заставивший Торма встрепенуться.

— Здорово, Грунте!

— Зальтнер! — радостно и изумленно воскликнул тот.

— Да, это я. Я пришел только для того, чтобы взять вас с собой на корабль, сюда я не решаюсь войти. Но скажите мне сейчас только одно — Торм здесь? Ну, ну, без церемоний, я ведь знаю, что он живет у вас. Где он?

— Он занимается в библиотеке.

— Так пусть он скорее идет, позовите его. Исма здесь. Мы привезли ее с собой.

Дверь распахнулась. Тори стоял в комнате.

— Где? — спросил он только. Но он не стал ждать ответа. Ведь иначе и не могло быть, — она была на корабле, а корабль находился в саду. В мгновение ока он был у двери веранды и быстро растворил ее.

Здесь уже стояла Исма, прислонившись к перилам лестницы. С бьющимся сердцем ожидала она результата. Торм остановился на миг, когда узнал ее, но только на миг. Потом она очутилась в его объятиях. Как долго, они не знали сами.

— Войди сюда, — промолвил он наконец. Больше он ничего не мог сказать. Он почти внес ее в комнату. Там никого не было. Грунте и Зальтнер вышли через другую дверь. Они держались за руки и глядели друг на друга. Исма дрожала. На глазах ее выступили слезы. Это был он, тот, который ее покинул в расцвете своей мужской силы, полный радостных надежд и уверенный в победе, его волосы поседели, напряжение и забота наложили глубокие морщины на лоб, она бы с трудом его узнала вновь, — только его голубые глаза сияли прежней задушевностью.

— Ты опять со мной! — рыдала она. Она обвила руки вокруг его шеи, но он нежно отвел их и посмотрел на нее серьезным взглядом, полным горечи и любви,

— Исма, — проговорил он медленно, — ты не знаешь, кого ты обнимаешь.

— Я знаю, Гуго, я знаю. Наши верные друзья, которые привезли меня сюда, рассказали мне все. Я знаю, почему ты был далеко, почему ты не спешил ко мне. Это было нехорошо с твоей стороны, но я это понимаю, — я заодно с тобой и потому я здесь.

— Мне грозит суд и нужда, — позор, который карает нарушителя закона. Ты не знаешь всего. Я не оправдал доверия марсиан на полюсе, я посягнул на их имущество, я бежал, совершив насилие, сбросив сторожа вниз, я ошельмован, пока Нумэ у власти. На тебя я не имею никаких прав, ты находишься под защитой Ну, ты свободна. — Но снова бежать от тебя, после того, как я тебя видел, — это ужасно!

— Нет, нет — воскликнула она, прижимаясь к нему опять. Я тебя теперь не отпущу от себя, и во всем этом нет ничего ужасного. Все, что ты сделал, — ты сделал ради того, чтобы прийти ко мне, и теперь я разделю с тобой твою участь, ты ничего не должен бояться. Наши друзья возьмут нас туда, куда рука Нумэ не достигает.

Он покачал головой.

— Это невозможно, — с милости от тех, кого я считаю врагами человечества, от разрушителей моего счастья, — это невозможно.

— О, как ты можешь так говорить! Зальтнер находится в таком же положении и он без колебаний принял помощь Ла, он взял ее в жены по законам Ну.

— Он может так поступать, потому что любит ее. Я же ненавижу эту марсианку. И мы оба разведены по закону Ну.

— Мы разведены? Кто это постановил? Этот закон — ничто без нашей воли. Он охраняет нашу волю от чужого вторжения, но против нашей воли он не властен. И я никогда, никогда, — о Гуго, как ты можешь думать, что я тебя оставлю, я, которая сама была виной нашей разлуки, — я стояла здесь на этом самом месте, когда умоляла Элля повезти меня на северный полюс, потому что я думала тебя найти в течение дня, а прошло два года — не по моей вине.

— Не напоминай мне о нем, — резко прервал он ее. — Эти два года, о! Когда я вернулся и подошел к твоей двери, из нее вышел он…

— Гуго, — сказала она, умоляя, — страданья ожесточили тебя, иначе ты бы так не говорил. Да, Элль мой друг, самый верный, самый лучший, ты это знаешь, и он нам это всегда докажет. Ты только что сказал, что я свободна, но где я сейчас? Во дворце культора или здесь, в убежище изгнанника, который меня отталкивает? — Он долго смотрел на нее, потом притянул ее к себе.

— Прости меня, — сказал он, — ведь это правда, ты здесь у меня, моя дорогая. Что нам до людской молвы? Я страдал, и беда тяготела надо мной. Но суд пошлости не коснется нас. Как же мы дадим отпор марсианам, если не будем сознавать в себе внутренней свободы? Но у меня разрывается сердце при мысли, что я не могу удержать тебя открыто, потому что я сам не имею пристанища, пока планеты движутся по своим путям. Потому что одно я хочу сохранить, это — мою гордость, и спасения по их милости я не хочу!

Исма откинулась назад и посмотрела ему удивленно в глаза.

— Если не по их милости, — проговорила она медленно, — то остается только одно: по правде.

Его глаза расширились, когда он ответил: — Если я тебя верно понимаю.

— Доверься Эллю. Скажи ему все и выслушай его мнение. И если понадобится, предстань перед их судом. Я же буду с тобой.

Он колебался: — Это значит, — я предаю себя в его руки.

— Он благороден и велик.

Торм нахмурился. Он долго думал. Наконец он сказал:

— Я не вижу другого исхода. И раз ты ко мне пришла, я не могу дольше колебаться в решении моей судьбы. Я пойду.

Она бросилась к нему на шею.

— Иди, — воскликнула она, — идем вместе и тотчас же!

— Как, теперь? Сейчас же? Что ты говоришь? Теперь вечер, а я, от неожиданности, не успел тебя даже расспросить, как ты сюда попала?

— Пойдем к Ла, и ты все поймешь.

Он еще раз заключил ее в свои объятия. Потом они направились рука об руку в сад. Они остановились у самого воздушного корабля.

— Прости меня, — сказал Торм Исме, — но итти теперь в общество других, здороваться с ними, разговаривать, — я этого не могу, и кроме того сейчас поздно, чтобы вести переговоры с Эллем, даже если бы Ла…

— Я позову Ла.

Совещание с Ла продолжалось недолго. — Вас, Торм, — сказала она, — Элль примет во всякое время, а вы не успокоитесь, пока дело не будет окончательно решено. Для нас же желательно разобрать все это еще сегодня ночью, потому что земля Европы жжет мне ступни, и я бы хотела с восходом солнца быть высоко над облаками. Через полчаса вы можете уже находиться в комнате Элля.

— Ваши интересы решают вопрос, — сказал Торм. — Из-за меня вы не должны задерживаться. Я готов.

Ла повела Торма и Исму на корабль. Они видели, как она говорила с Грунте, который покинул корабль. Потом они остались одни в маленьком салоне. Чего только им не надо было сообщить друг другу! Мм казалось, что они только что начали разговор, когда вошла Ла и сказала:

— Мы находимся у выступа дворца культора, на пристани для воздушных кораблей, выходите скорее и велите доложить о себе. Наш корабль вы найдете на Площади Акаций, куда вас доставит в несколько минут, любой из стоящих на площади экипажей. А пока счастливого пути!

Исма молча обняла Торма, затем он спустился по корабельной лестнице. На городских башнях било одиннадцать, когда дежурный спросил Торма, что ему угодно. Посещение в такой поздний час могло быть вызвано только очень важными обстоятельствами, поэтому он не поколебался спросить, принимает ли культор. Но Элль еще работал. Он побледнел, когда прочитал карточку.

— В мой личный кабинет, — сказал он.

Оба приятеля стояли друг против друга. Оба чувствовали себя несвободными. Оба вели борьбу с властью рока, который оказался сильнее их и которому они должны были теперь покориться. Но только на мгновенье их взгляды остановились друг на друге. Каждый увидел в другом молчаливую скорбь, которая его снедала, и воспоминание вознеслось к годам верной, совместной, дружественной работы и смелых надежд. Умиление свидания заволокло мрачный взгляд тихой радостью. Они поспешили друг к другу, и руки их соединились:

— Вы прежде всего захотите знать, где я был, — начал наконец Торм, — я же пришел сюда, чтобы услыхать от вас — вы принимаете меня как друг, но как примет меня культор — что я должен ожидать?

— Я вас не совсем понимаю, — возразил Элль в замешательстве, — что побуждает Вас к такому вопросу? Говорите откровенно. Вы приехали из Тибета через Калькутту?

Торм содрогнулся. — Ах, вы знаете? Но выслушайте все сперва.

Он вкратце сообщил о своем бегстве с полюса и с воздушного корабля и о тех событиях, которые при этом произошли. — Он ничего не утаивал. Он рассказал, что побудило его не разыскивать ни своей жены, ни Элля, а укрыться во Фридау; рассказал, что там его узнала Зэ, что таким путем Исма его разыскала и что сейчас он находится здесь, чтобы услышать совет Элля и понести ответственность за свои действия.

Элль молча слушал, склонив в раздумьи голову на руку. Он не прервал его не единым словом, и по его лицу совершенно не было видно, что в нем происходило.

Этого он не знал. Проступок против корабельного сторожа был губителен для Торма. Элль, в качестве высшего должностного лица, не мог оставить его безнаказанным. Только что полученное предписание возлагало на него особенно тяжелую обязанность. Если он последует указаниям центрального совета, то участь Торма решена. Она была в его руках. Один нажим на этот звонок, — и он не уйдет больше из этой комнаты к Исме, — и тогда? Исма будет свободна. Но где она? Она его оставила, не сказав ему ничего на прощание, и поспешила к своему мужу. Глубокая, горькая боль оскорбленной любви пронзила его. В течение многих лет Исма поддерживала в нем полную радостных надежд дружбу, пока ожидание близкого счастья не захватило его всецело, — и теперь, теперь он был для нее ничем. Вот какова была Исма! Да, он мог ей отомстить. Он мог также… Но имел ли он право молчать? Мог ли он, узнав о преступлении Торма, отпустить его безнаказанно? Возвратить его супруге и охранить их счастье? И как вынести тогда мысль о ней?

Торм давным давно кончил. Элль все еще сидел молча, склонив голову на руку и заслоняя ею глаза. Торм терпеливо ждал, хотя сердце его билось. Теперь все должно было разрешиться.

Наконец Элль поднял голову и взглянул на Торма. Он начал спокойно, почти равнодушно.

— Ваши действия на полюсе и все, что с ними связано — похищение кислорода — о чем, впрочем, не стало известно, — использование воздушного корабля для бегства — относительно всего этого вы можете быть спокойны. Я рассматриваю это как совокупное единое деяние, подпадающее под мирную амнистию. Вас за это не будут преследовать. Я беру на себя кассацию этого дела. Но остальное! Это печально, это тяжело! Когда дело дойдет до огласки, тогда вы погибли.

Торм вскочил. — Вы это знаете, следовательно я погиб.

Элль тоже поднялся. Он ходил по комнате взад и вперед, все еще ведя борьбу с самим собой. Потом он остановился перед Тормом.

— Если дело дойдет до огласки, говорю я, — и если вы останетесь при вашем признании,

— Как же я могу иначе.

— Об этом ничего неизвестно. Вы не все знаете. На обратном пути корабль вместе со всем экипажем был уничтожен у Подгорицы восставшими албанцами, прежде чем до нас дошли какие-либо сведения о нем. Никто не был спасен, все бумаги и чертежи сожжены или исчезли. Никто не может доказать, что вы сделали, кроме вас — и меня!

— Я глупец! — прошептал Торм; бледный и мрачный, взглянул он на Элля.

— Не отречетесь ли вы от того, что вы мне рассказали? Быть может, это было только поэтическое украшение вашего приключения! Может быть, вы только слегка отпихнули сторожа в сторону!

— Я ударил его по лбу, я слышал, как он с криком глухо ударился о край лестницы. Если бы я знал, что я знаю теперь, я, может быть, молчал бы. Лгать я не буду. И все-таки будь что будет, так лучше. Вы должны дать делу ход.

— Я должен, если… Элль запнулся и снова стал ходить взад и вперед. Потом он подошел к окну. Торм услыхал, как он тихо стонет. Вдруг он обернулся и подошел к Торму. Он весь переменился. На его бледном, как у призрака, лице горели большие глаза как бы неземным огнем. Он остановился перед Тормом и взял его за руки.

— Уходите, — сказал он ему с определенностью. — Уходите, мой друг, я на вас не донесу. То, что вы здесь говорили, — культор этого не слыхал. Понимаете.

Торм покачал головой.

— Вы это поймете через час. Куда вы поедете? Во Фридау? Вам нечего больше бояться. Идите, откройтесь и будьте счастливы, идите же.

Он повел Торма к дверям. Слуга встретил его и указал ему дорогу.

Оставшись один Элль упал, словно надломленный, в кресло. Он закрыл глаза и сжал лоб руками. Но это длилось всего только несколько мгновений. Затем он встал. Он знал, чего он хотел.

Твердой рукой составил он две телеграммы. Одна была написана марсианским шифром, адресована протектору Земли и снабжена припиской: переслать световой телеграммой на Ну. Другая посылалась Грунте, на ней стояло: срочная.

— Исполните это срочно, — сказал он вошедшему слуге. — А теперь я хотел бы, чтобы меня больше не беспокоили.

Торм нашел у ворот дворца коляску и, когда он в ней подошел, он увидал в ней Исму, которая ему кивала. Она не находила себе места на корабле и решила ожидать его здесь. Боязливо глядела она на него.

— Все благополучно! — крикнул он и вскочил в коляску, которая сейчас же пустилась в путь.

— Я свободен! Мы в безопасности! Только теперь мы действительно вместе.

— Слава богу, — прошептала Исма, прислонившись к его плечу. Что же сказал Элль?

— Поезжайте во Фридау, будьте счастливы!

— Больше ничего?

— Ничего.

Об ней он не спросил, ей он не послал ни поклона, ни пожелания, ее имя не было им произнесено. Это так больно звучало в ее душе, в то время как Торм, оживляясь, рассказывал ей о своей беседе с Эллем. На Площади Акаций они вышли из экипажа. Вскоре воздушный корабль спустился на пустынную площадь и поднял их.

Около часу ночи корабль снова снизился у стоянки в саду Фридауской обсерватории.

Грунте ожидал их возвращения. Зальтнер пошел за ним.

— Сейчас, правда, уже поздно, но сегодня с этим ничего не поделаешь, и из наблюдений тоже сейчас ничего не выйдет. Один часок вы нам должны подарить. Дело в том, что я сегодня справляю свадьбу, и вы тоже должны повеселиться. Я пригласил всю экспедицию.

Когда Грунте вошел в салон корабля, он нашел там стол, накрытый на шесть человек по людскому обычаю.

— Нас собственно две четы, — сказал ему Зальтнер. — От вас мы не требуем, чтобы вы составили третью, но все же мы имеем и для вас даму. Моя мать, правда, спит, но здесь, — ведь вы знакомы с Зэ?

— В виде исключения, — сказала Зэ смеясь, — я сегодня снизойду и пообедаю с вами, пятью людьми, за одним столом, но только в честь троих, открывших северный полюс.

Оживленно разговаривая, уселись за стол. Торм обратился к Зэ и сказал, поднимая бокал: — Представительница Ну позволит мне поблагодарить ее по нашему обычаю. Потому что моему теперешнему счастью я обязан ее проницательности.

— Благодарю вас, — ответила Зэ, — и я рада, что вы опять похожи на ту карточку, по которой я вас узнала.

— А теперь, — воскликнул Зальтнер, вновь наполняя бокалы, — как тогда, когда мы впервые видали полюс я провозглашаю тост за здоровье нашей любезной комендантши Исмы Торм, но на этот раз она сама с нами чокнется, и это будет самое лучшее. Теперь, Грунте, вы можете опять сказать — «да здравствует человечество!».

Грунте выпрямился.

— «Да здравствует человечество!», — так говорил я однажды. Теперь я это скажу яснее: да здравствует свобода! Без нее не стоит жить. Раз есть свобода, то я могу, не боясь впасть в противоречие, радоваться тому, что мои уважаемые друзья по полярной экспедиции считают своей свободой, — соединение с разумным существом, которое не является мужчиной. Для того же, чтобы конкретизировать отвлеченное понятие «свобода» в одной из реальных личностей, участвующих в нашем символическом действии, — скажу: да здравствует она, — та, которая даровала нам эту свободу. Сойдя из обители Нумэ и променяв блаженную жизнь богов на шаткую человеческую судьбу, только потому, что она признала, что нет высшего достоинства, как верность самому себе, — она нам показала, как человечество может подняться над своей судьбой, если оно останется верным самому себе. Существует одно достоинство, в равной мере присущее и Нумэ, и людям, как общее нам звездное небо, это желание жить согласно закону нашей внутренней свободы. Она это сделала и тем самым принесла свободу моим друзьям. Да послужит это для всех примером, каким образом Нумэ и люди могут быть равными. В этом — наша надежда на примирение, к которому мы стремимся. К ней же, которая в таком высоком смысле к нам приблизилась и спасла наших друзей от беды, — к ней относятся мои пожелания и мой тост. Итак я говорю: — да здравствует Ла!

Он замолк, как бы погруженный в раздумье, неподвижно держа перед собой свой бокал, о который остальные сердечно чокались.

Зальтнер поцеловал Ла и прошептал:

— Но ведь ты можешь себе представить, ведь это он в первый раз…

— И в последний, — пробормотал Грунте, садясь.

Но Зальтнер вскочил, подошел к Грунте и обнял его, прежде нежели тот успел этому помешать.

Грунте смущенно отвернулся.

— Я думаю, — сказал он, — я собственно имел в виду ту Ла, в которой мы все сидим, прекрасный воздушный корабль.

— О, о! — воскликнула Зэ, — это вам теперь не поможет, вы говорили о «личности», теперь вы ничего не можете взять обратно.

— Да нет, я ведь и не хочу, — сказал он серьезно.

В это время открылась дверь, вошел шкипер.

— Только что принесли депешу для доктора Грунте, — сказал он.

Грунте поднялся и отошел в сторону. Он читал. Затем он вернулся к столу. Лицо его было крайне серьезно. — Случалось нечто очень важное, сказал он на вопрошающие взгляды других. — Элль оставил свою должность.

— Как? Что? Читайте!

Он подал Зальтнеру листок. Тот прочитал:

«Сим уведомляю вас, что я только что подал прошение Иллю об освобождении меня от должности культора и о моем увольнении от службы Марсианским штатам. При сложившихся обстоятельствах дальнейшее пребывание мое на этом посту стало невозможным. Прошу вас считать мое владение во Фридау вашей собственностью. Сам я уезжаю на Марс, чтобы действовать там против антибатов. Вскоре вы обо мне услышите. Желаю счастья Лиге Человечества. Передайте мои привет Зальтнеру и Торму. Ваш Элль».

Исма не знала, куда ей смотреть. Она чувствовала, как бледность и румянец сменялись на ее лице. Среди всеобщего возбуждения на нее не обращали внимания.

— Так вот почему, — промолвил Торм, — вот почему он мне сказал, что через час я пойму, отчего культор не слыхал моего сообщения, — будем же помнить нашего благородного друга!

— За здоровье Элля, — сказал Зальтнер. — Но вы должны мне еще объяснить.

— Вероятно, произошло какое-нибудь политическое событие, — быть может, принят закон о налогах, — заметил Торм. — Итак, за здоровье Элля.

Они подняли бокалы. Рука Исмы дрожала. Когда она чокнулась, бокал выскользнул из ее рук и разбился. Ла одна видела, что происходило в Исме. Едва осколки зазвенели, как и она выронила свой бокал и легким толчком выбила бокал из рук Зальтнера.

— Вот это так! — воскликнула она. — Долой стаканы и бутылки! Ну заявляет о своих правах. Прежде чем мы с вами расстанемся, дорогие друзья, выпьем глоток нектара Ну из погребов Ла! А потом ввысь, в эфир!

XLVII ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗЕМЛИ

Уже вторично наступила осень, с тех пор как Ла и Зальтнер покинули своих друзей во Фридау, чтобы выжидать развития событий за пределами владычества марсиан. Вся область Соединенных Штатов Америки находилась в их распоряжении. Их дом и их счастье были всюду с ними. Находились ли они в цветущих садах вечной весны у заливов калифорнийского побережья, на снежных вершинах Сьерра Невады, или среди чудес Иеллоустонского парка, — для Ла и Зальтнера это было безразлично, сверкающий корабль был их родиной; парил ли он в воздухе, или покоился среди пальм, он одинаково верно охранял их блаженный покой и делал их независимыми от остального мира.

Но переступать пределы этом вольной области они не решались. Ла должна была отказаться от желания навестить своих родных на Марсе или своего отца на полюсе Земли, сам же он мог наезжать к ней лишь на короткое время. Зэ вскоре вернулась на Марс. Палаоро, из которого выработался ловкий воздушный шкипер, остался у Зальтнера. Оба марсианина, находившиеся в услужении у Ла, остались ей верны, даже после того, как отношения между марсианами и людьми обострились.

Партия антибатов на Марсе все явственнее обнаруживала свои намерения. У людей предполагалось отнять право свободного самоопределения, человечество должно было быть приведено в состояние, близкое рабству, и отдано во власть Нумэ. Землю собирались рассматривать лишь как объект для хозяйственной эксплоатации в пользу Марса, а считаться с культурными интересами человечества хотели лишь постолько, посколько они служили средством для повышения производительной способности этих низших существ. Отныне такое отношение к Земле стало на Марсе господствующим. Как в парламенте, так и в центральном совете антибаты составляли большинство. Отставка Элля, имевшая, к несчастью, место незадолго до новых выборов, путем которых каждый марсианский год обновлялась треть народных представителей, немало содействовала победе антибатов. Она была воспринята как явное доказательство того, что прежний порядок управления людьми был неправилен. Требовали решительных мер, увеличения доходов, скорейшего покорения России и Соединенных Штатов. Победа антибатов положила начало этой новой политике. Одно мероприятие следовало за другим, и все они имели целью подчинить Землю власти Марса.

Осс и некоторые другие высшие должностные лица на Земле были отозваны, потому что они, без сомнения, были одержимы тем нервным расстройством, которое на вульгарном языке называлось земным бешенством. Но их заместители повели политику притеснений с большим искусством. На место Элля был назначен марсианин Лей, явный антибат, очень энергичный человек, который не останавливался даже перед насилием. Элль отправился на Марс и пытался там действовать по мере своих сил на пользу Земли, но пока без видимых результатов

Дядя Элля, протектор Земли и президент полярном республики, — Илль вел еще некоторое время борьбу против выдвинутых центральным советом мероприятий. Вопреки его решительному настоянию, ему было поручено приготовить все необходимое для оккупации России и введения там института марсианских резидентов и культоров, не останавливаясь, в случае сопротивления русского правительства, и перед насильственными действиями; Россия должна была быть обложена податью в тридцать миллиардов марок ежегодно; этой мерой ее хотели принудить обратить степные просторы на юге и на востоке в излучительные поля; получив такое предписание, Илль с тяжелым сердцем подал в отставку. Земля была отдана во власть враждебной человечеству партии.

Россия сделала попытку к сопротивлению. Но дух, царивший теперь на Марсе, был менее «гуманен», чем в первые войны с государствами Европы. Марсиане не остановились перед беспощадным разрушением Кронштадта и цветущей Москвы. Это произошло летом третьего года со времени открытия северного полюса.

Неимоверной тяжестью легло марсианское владычество на Европу и на подвластные ему страны. Огромные денежные суммы переводились в запасы энергии и отправлялись на Марс. Но тяжелы были не эти повинности. Правда, для уплаты возложенной на них дани, государства повысили налоги до размеров, казавшихся дотоле невозможными. Но этим путем на Марс переправлялись богатства, неисчерпаемый источник которых находился на солнце и только теперь был замечен и использован людьми. В деньгах не было недостатка, наоборот национальное богатство заметно увеличилось, при том во всех слоях населения, и об экономической нужде не было речи. Бесчисленные рабочие руки нашли себе применение при устройстве и обработке излучительных полей, и даже не замечалось истощения почвы, которого так опасались. В связи с развитием изготовления дешевых химических питательных веществ, возникли новые способы эксплоатации Земли. Товарообмен процветал.

Таким образом, марсиане своими поборами принудили человечество обратиться к новому источнику богатства, к солнечным лучам, и указали ему невиданный дотоле путь экономического прогресса. Но они сделали это не так, как того хотели друзья человечества на Марсе, не путем постепенного воспитания, а силой принуждения. И это принуждение не позволяло людям радоваться своему внешнему благополучию. Их угнетала чуждая власть, и, чем легче для них стала нажива, тем тяжелее ощущали они отсутствие свободы и самостоятельности. Всеобщее порабощение обратилось, вопреки желанию марсиан, в быстро действующее средство — к воспитанию людей. Оно пробудило сознание человеческого достоинства.

Чем тяжелее ложилось иго марсиан на народы, тем быстрее и могущественнее распространялась Лига Человечества. Ее принципы все еще были прежние: марсианская культура без марсиан. Достижение мирным путем той культуры, на высоту которой поднялись марсиане, дабы сделать Землю независимой от их господства.

Но то, в чем Илль и Элль видели свою собственную цель, новые властители считали опасным домогательством, могущим повести только к неповиновению. И они совершили огромную ошибку, закрыв Лигу Человечества.

Таким образом, этот союз превратился в тайное общество, которое еще теснее сплотилось. Оно сделалось настоящим союзом людей, который содействовал просвещению и сближению всех наций и племен, всех классов и слоев. Каждый чувствовал, что он — не только француз или немец, ремесленник или художник, крестьянин или чиновник, но что он является таковым для того, чтобы быть человеком, чтобы занять место в общей работе осуществления блага на Земле. Противоречия сгладились, и возобладало объединяющее начало. Даже в тех государствах, где правящий класс не мог преодолеть унаследованную боязнь перед народной волей, начал укореняться взгляд, что только в единении со всем народом можно найти силы для раскрепощения. Давние требования демократических групп удовлетворялись правителями. Все научились подчинять личную выгоду общему благу. И в то время как бессильная злоба против Марса кипела в умах, — в сердцах зародилась надежда на лучшее будущее, и могущественное идеалистическое течение сказывалось в духовной жизни: да будет мир на Земле, чтобы Земля принадлежала людям!

Лига Человечества была носительницей этих идей, но возникало сомнение, возможно ли будет провести их мирным путем. Казалось, что на добрую волю марсиан было мало надежд; надо было добиться освобождения путем всеобщего восстания против угнетателей. Лига Человечества сделалась центром тайного заговора, имевшего целью свержение чуждого владычества. Но где был тот «меч», который не был бы исторгнут воздушными магнитами, не был бы разрушен нигилитом, который мог бы достичь невесомых, быстрых, губительных стражей марсианского владычества?

Все это брожение не могло остаться неизвестным марсианам: Партия друзей человечества на Марсе использовала бесспорный факт недовольства на Земле. Она указывала на те опасности, которые могли проистечь из этого. Элль вел неустанную борьбу с поползновениями антибатов и старался ознакомить Нумэ с сущностью историческим развитием и стремлениями людей. Число его приверженцев росло. Но антибаты ожесточались еще больше.

Вновь стали все решительнее поговаривать о том, чтобы просто лишить людей права на свободу личности. Против Лиги Человечества была выдвинута целая система преследований. Озлобление усиливалось. Марсиане же узнали, что нити заговора стягиваются в Соединенных Штатах. Центральное управление Лиги находилось теперь там — в стране, неподвластной Марсу.

Дело дошло до бурного заседания в парламенте и в центральном совете Марса, приблизительно год спустя после покорения России. Требовали непосредственного подчинения Соединенных Штатов Америки. И антибаты снова одержали верх, правда, незначительным большинством. Соединенным Штатам было предъявлено требование выдать главарей Лиги Человечества, среди которых указывали на Зальтнера как на одного из опаснейших, и принять в столицы отдельных штатов резидентов и культоров марсианского правительства. Во многих штатах Марса это решение не встретило сочувствия. Взгляды Элля, попавшего на дополнительных выборах в парламент, разделялись в широких кругах. Считали, что ликвидация сопротивления в Соединенных Штатах потребует гораздо больших средств, чем покорение России. Но решение было принято и должно было быть проведено. Был предъявлен ультиматум. Он заключал в себе угрозу, что в случае каких-либо враждебных действий против прибывающих марсианских правительственных кораблей, вступит в силу закон, по которому все население Земли лишается права свободного самоопределения.

Соединенные Штаты ответили объявлением войны. Три дня спустя, со стороны марсианского правительства последовало провозглашение угрожавшего закона: обитатели Земли лишаются права личной свободы.

То было время неописуемого волнения во всех цивилизованных государствах. Все чувствовали, что произошло поругание всего человечества. В Европе кипела бессильная злоба. Каждый боялся высказывать свои мысли или выражать протест, ибо защиты прав больше не существовало. Последняя надежда возлагалась на Соединенные Штаты, но и она была ничтожна, — как могли они противостоять силе марсиан? В самом деле, — Штаты были оккупированы воздушным флотом, состоявшим приблизительно из трехсот кораблей и при этом не было сделано никаких попыток сопротивления; все было спокойно до жути. Культоры и резиденты были налицо, но они ничего не предпринимали вне стен своих кораблей, покрытых нигилитовым панцырем. Марсиане установили трехдневный срок для сдачи власти и в случае неподчинения грозили гигантскими опустошениями и прежде всего — перерывом сообщений. Казалось, не было никакой надежды на спасение. Весь мир с трепетом следил за событиями в Америке. Неужели и этот последний оплот свободы на Земле будет сломлен?

Тогдашний протектор Земли и президент полярной республики Лей стоял во главе карательной экспедиции, направленной против Соединенных Штатов. Его адмиральский корабль стоял на Капитолии в Вашингтоне. Одиннадцатого июля истекал срок сдачи власти. Утром этого исторического дня протектор передал по световому телефону на внешнюю станцию северного полюса поручение отправить световую депешу на Марс. Чиновник безуспешно пытался говорить. Аппарат перестал действовать, — соединиться с внешней станцией было, очевидно, невозможно. Тогда телеграфировали на полярный остров Ара. Ответа долго не было; наконец, пришла депеша:

«Необходимо личное присутствие протектора немедленно».

Протекторский корабль понесся к северному полюсу в сопровождении небольшой охранной флотилии. После полудня было замечено, что и другие воздушные корабли марсиан, находившиеся в Вашингтоне, направились к северу. Аналогичные известия приходили из всех остальных городов. Как только последний марсианский корабль покинул столицу, — появились скрывавшиеся в засаде американские отряды; марсианские чиновники, которые одни только имели право общения с полюсом, оказались в плену, и очередная депеша, отправленная на север, гласила — и притом уже не по-марсиански, а по-английски:

«Мы овладели телеграфом. Неприятельские корабли отбыли».

На это был получен следующий ответ, подписанный главнокомандующим Миллером:

«Крупная победа. Мы овладели внешней станцией, восемнадцать межпланетных и восемьдесят три воздушных корабля перешло в наши руки. Лей взят в плен. Захвачено свыше пятидесяти воздушных кораблей, возвращавшихся обратно. Призовите к борьбе все народы!»

Невероятное свершилось. Власть марсиан была сломлена, непобедимые пали в своей же твердыне. Это осуществилось благодаря заранее обдуманному плану, неслыханной активности и хитрой тактике. Нумэ были застигнуты врасплох.

В глуши девственных лесов давно работала Лига инженеров. Пожертвования американских граждан и средства Лиги Человечества, стекавшиеся со всего земного шара, дали возможность организовать здесь мастерскую, располагающую неограниченным капиталом. Техника постройки воздушных кораблей с давних пор изучалась на Марсе. На Земле образцом служил корабль «Ла». Всеми правдами и неправдами удалось добыть значительное количество роба, репульсита и нигилита; благодаря всемогущему доллару, отваге и знаниям был построен флот из тридцати воздушных кораблей. Был обучен необходимый экипаж. Последнее было проведено главным образом Зальтнером, который основательно изучил это дело на своем собственном воздушном корабле. Таким образом, оказалось, что Соединенные Штаты могли располагать военными воздушными кораблями, нисколько не уступавшими в быстроте марсианским; марсиане же не знали об этом ничего.

Правда, эти немногие корабли не смогли бы бороться с превосходными силами марсиан. Но генерал Миллер, начальник союзного штаба, составил план, для проведения которого могло оказаться достаточным и этих сил.

Как только флот марсиан отправился оккупировать Соединенные Штаты, маленький флот незаметно проник в северную полярную область. Внешне корабли имели тот же вид и те же отличительные признаки, что и марсианские. Они беспрепятственно приблизились к полярному острову Ара. Никто из находившихся там марсиан не мог предполагать, что перед ними — неприятельские корабли. Остров вообще не располагал средствами обороны, — его географическое положение предохраняло его от вторжения неприятеля, не имеющего воздушного флота. С другой стороны, нигилитовый кордон преграждал всякий доступ к острову морским путем. Потому здесь находилось только несколько посыльных судов. На близлежащих островах были сооружены крупные мастерские, где производилось оборудование воздушных кораблей, доставленных с Марса, Далее, здесь находились обширные заводы для выработки сжатого воздуха, отправляемого на Марс. В общем, в этом месте поселилась колония в несколько тысяч марсиан, которые, однако, совершенно не были готовы к отражению неприятеля.

Остров вполне удалось захватить врасплох. Два корабля непосредственно проникли к внутреннему краю крыши острова. Экипаж их состоял исключительно из добровольцев — опытных инженеров, детально изучивших устройство абарического поля. Прежде чем в машинном помещении узнали о происшедшем, марсианские инженеры были схвачены; под страхом смерти они были принуждены выполнять приказания американцев, не имея возможности сообщить о себе на внешнюю станцию. Генерал Миллер с избранной группой лиц из офицеров, инженеров и экипажа отправился на внешнюю кольцевую станцию, воспользовавшись ближайшим летательным аппаратом. Через час они уже прибыли на кольцо. Инженеры, обслуживавшие абарическое поле, были и здесь захвачены врасплох и связаны. Затем американцы проникли в верхнюю галлерею, служившую дебаркадером для межпланетных кораблей. Здесь их ожидала наибольшая трудность. Несколько сот марсиан разгружали вновь прибывшие межпланетные корабли с военным снаряжением, главным образом — с новыми воздушными кораблями. Это были преимущественно люди из экипажа военного флота, вооруженные телелитовыми револьверами. Оправившись от неожиданности, они принялись защищаться и оттеснили небольшую кучку нападающих в нижний этаж. Правда, здесь американцы вскоре получили подкрепление, доставленное вторым летательным аппаратом; но решиться на борьбу не могла ни та, пи другая сторона, — телелитовое оружие привело бы к поголовному истреблению всех сражающихся. Но люди владели абарическим полем и электромагнитами острова, они грозили снизить все кольцо посредством изменения поля и разрушить внешнюю станцию, если не последует немедленная сдача марсиан.

Марсиане, правда, могли покинуть крайнюю станцию на своих межпланетных кораблях, но для того, чтобы отправиться в путь, им требовалось несколько часов. За это время люди могли привести свою угрозу в исполнение и нарушить силовое поле станции, а тем самым — и равновесие кольца. Вообще Нумэ рассчитывали на скорую поддержку со стороны своих и не хотели подвергать опасности важнейший оплот марсиан на Земле. Таким образом им оставалось только одно: сдаться.

Тем временем остальные воздушные корабли американцев оцепили всю колонию на полярных островах и перешли в наступление при помощи своих нигилитовых сфер и защитных приспособлений из репульсита. Марсиане были беззащитны: немногочисленные корабли были приведены нападающими в негодность, прежде чем они могли обезопасить себя нигилитовыми панцырями. С другой стороны, люди были на этот раз защищены от телелитового оружия нигилитом. Сдавшиеся марсиане были препровождены на остров Ара и помещены под стражу.

Как только остров оказался во власти американцев, — последние немедленно принялись телеграфировать по всем городам Союза, симулируя просьбы или распоряжения марсиан. Прежде всего просили протектора немедленно вернуться; аналогичные вызовы были обращены ко всем прочим кораблям марсиан. Некоторые капитаны без рассуждений последовали этим приказам, другие вступали в дальнейшие переговоры, и началась всеобщая сумятица. Было, однако же, установлено, что протекторский корабль с целой флотилией снялся и полетел по направлению к полюсу. Наконец была получена шифрованная телеграмма одного из марсианских капитанов с ближайшей от полюса станции; телеграмма эта сообщала об истинном положении вещей, а именно, — что полярная станция подверглась нападению воздушного флота Соединенных Штатов. Вслед за этим все корабли были вызваны на полюс для оказания помощи, и последний стационер покинул Вашингтон. Тогда телеграф был занят чиновниками Штатов, и человечество узнало о неслыханном событии.

Лей, ничего не подозревая, мчался впереди всех на быстроходном адмиральском корабле. Во время своего быстрого полета он заметил разрушения, происшедшие в колонии, но вообразил, что это какое-нибудь несчастие, например взрыв. Он опустился на крышу острова, где не было заметно ничего подозрительного. Но как только корабль коснулся крыши, на него сейчас же напали. Протектор Земли оказался военнопленным.

Небольшой воздушный флот американцев полетел навстречу постепенно прибывавшим марсианским кораблям. Последние, думая, что это свои, замедляли полет, ожидая сигналов. Тогда начинали шипеть репульситовые орудия и, прежде чем марсиане успевали дотронуться до защитных нигилитовых аппаратов, робовые оболочки разрушались, и корабли марсиан низвергались в волны океана или же разбивались о пловучие глыбы льда. Это было жестокое, безжалостное истребление врагов.

Так было истреблено несколько марсианских кораблей. Следующие, однако, заметили нападение и успели забронироваться негилитовым панцырем. Сражение между двумя кораблями, снабженными орудиями нападения и защиты, было невозможным, — оба были неуязвимы. Американцы возвратились поэтому на остров, защищенный в море нигилитовой зоной, а на крыше — воздушными кораблями. Марсиане, сконцентрировавшие за день весь свой флот из Соединенных Штатов вокруг полюса, также были лишены возможности перейти в наступление.

Пока капитаны совещались, одним из кораблей было доставлено сообщение, что, по полученной депеше, внешняя станция на южном полюсе также перешла в руки людей. Ее захватили два американских воздушных корабля одновременно с северным полюсом. Южный полюс был погружен во мглу полярной ночи; станция охранялась небольшим количеством сторожей, — они без всякого недоверия встретили прибытие нежданных гостей и были тотчас схвачены.

Таким образом, для Нумэ на Земле было отрезано всякое сообщение с Марсом.

Известие о победе было встречено в Европе небывалым ликованием. Но и здесь все было готово к восстанию. Все марсианские чиновники, не успевшие спастись на воздушных кораблях, были задержаны. Но корабли марсиан со своей стороны осаждали европейские столицы и грозили разрушить их до основания. Сообщение с полюсом было прервано и Европа снова пробыла два дня в состоянии крайней тревоги. Она являлась беззащитной жертвой мести марсиан, и местные власти, не останавливаясь перед насилием, заставляли граждан отпускать пленных марсиан на свободу. Первый взрыв ликования погас столь же быстро и сменился тяжелой подавленностью.

Но каково было изумление обитателей европейских столиц, когда они увидали однажды утром, что грозные военные корабли исчезли с крыш правительственных зданий! Сперва этому не хотели верить и ждали новой опасности. Лишь, к полудню правительства оповестили все народы о случившемся. С Марсом было заключено перемирие.

Американцы захватили на полюсе несметные богатства роба и военных орудий и множество воздушных кораблей; последние снаряжались трудами пленных марсиан. Таким образом, американцы могли не только удержать за собою полюс, но и распространить свое владычество по всей Земле. Они направились в те пункты, где у марсиан были построены больший заводы для использования солнечного излучения. Здесь американцы грозили уничтожением имущества марсиан, грозя одновременно полным разрушением внешних полярных станций. В этом случае была бы загублена не только жизнь нескольких тысяч марсиан, но и огромный капитал, а также были бы разрушены средства сообщения между Землей и Марсом.

Пленный протектор снесся с центральным советом Марса посредством световых депеш с крайней станции. Там вскоре поняли, что опасность неисчислимых убытков и опустошений может быть предотвращена только путем мирного соглашения. На разрушительную войну центральный совет не мог решиться; она, конечно, закончилась бы полным истреблением людей и человеческой культуры, но ответственность всецело легла бы на правительство. Поэтому между Марсианскими штатами и полярной республикой Земли с одной стороны и между Соединенными Штатами, к которым сразу перешла гегемония на Земле, и великими державами Европы с другой стороны было заключено перемирие; условия его сводились к следующему:

Признается право людей на свободу личности. Нумэ не должны обладать никакими привилегиями на Земле.

Протекторат Земли упраздняется. Все марсианские должностные лица и все военные корабли покидают Землю.

Военнопленные отпускаются на свободу.

Марсианские полярные станции и все благоприобретеные марсианами на Земле имущество сохраняется за ними. Но эти станции остаются в руках американцев доокончательной выработки и заключения мирного договора между обеими планетами на вышеизложенных основаниях.

Этот мирный договор должен быть заключен в течение шести земных месяцев; одно из назначений его — установить свободные торговые сношения между обеими планетами.

Переход от бедствия к избавлению был так резок, что только по прошествии некоторого времени люди начали сознавать, какое благо выпало на долю человечеству.

Межпланетные корабли, прибывавшие один за другим с Марса, забирали военные корабли марсиан и их самих. Государства Земли пересматривали свои установления и заключали между собою мирный союз, охватывающий весь цивилизованный мир. Основные положения, распространенные и поддержанные Лигой Человечества, принесли свои плоды. Человечество преисполнилось новым духом и смело подняло голову в сознании достоинства, мира и свободы.

Третьего августа последний межпланетный корабль марсиан покинул Землю. Регулярное мирное сообщение должно было возобновиться лишь по окончательном заключении мира. До тех пор можно было только обмениваться световыми депешами.

XLVIII ВСЕЛЕНСКИЙ МИР


Уважая чуства Ла, Зальтнер не примкнул к вооруженному восстанию против марсиан. Ла искренне скорбела об обострении отношений между планетами, но она — не только как жена своего мужа, но и как существо, обладающее врожденным чувством справедливости, — стояла на стороне людей, боровшихся за свою независимость. Она твердо верила, что разум восторжествует на Марсе и приведет к благотворному миру.

Как только кончилось владычество марсиан в Европе, Зальтнер, Ла и прочие, бывшие на воздушном корабле, пустились в обратный путь. Зальтнер уступал желанию матери, тосковавшей по родным горам. Ла купила виллу около Боцена, расположенную, словно замок, высоко над долиною; предполагалось провести осень и зиму в мягком южном климате, на горном воздухе,

Сношения при помощи световых депеш и мирные переговоры с Марсом протекали не столь просто, как это думалось вначале. Телеграфные служащие были малоопытны; когда телеграфную станцию пришлось перевести осенью на южный полюс, то самый аппарат с трудом был приведен в действие. При обмене депешами происходили разные ошибки; вследствие этого марсиане свели самый обмен до минимума.

И все же на Земле именно теперь — более, чем когда-либо интересовались тем, что происходит на Марсе. Последние известия были тревожного характера; прошло больше трех месяцев, а с Марса все не приходил решительный ответ о мире. Начали распространяться зловещие слухи о намерениях марсиан по отношению к Земле. Вблизи станции неоднократно были замечены межпланетные корабли; хотя и державшиеся на приличном расстоянии, они казались предвестниками какого-то враждебного предприятия.

В самом деле: Земля была накануне последнего страшного решения своей участи.

Свержение власти марсиан нанесло тяжелый удар партии антибатов. Сторонники дружественной людям политики указывали на то, что резкое и несправедливое обращение с обитателями Земли явилось причиною поражения Нумэ. Это — справедливая кара за ошибки, допущенные антибатами, которые заявили себя неспособными к делам правления. Основная идея Нумэ справедливость по отношению ко всем разумным существам — требует, в качество единственно достойного искупления, признания отвоеванной людьми свободы. Кроме того, людей, обладающих теперь всеми орудиями марсиан, нельзя покорить иначе, как совершенно опустошив их планету; но такая дикость не может прийти в голову Нумэ. Они приблизились к Земле, чтобы даровать ей мир, культуру и процветание, а вовсе не для того, чтобы уничтожить цветущую планету и использовать ее поверхность для собирания солнечной энергии.

Несмотря на то, что взгляд этот начал находить все больше сторонников в общественном мнении, мощь антибатов отнюдь не была сломлена. Материальные интересы очень многих марсиан пострадали от того, чтобы приток контрибуций с Земли прекратился. Они стали на ту точку зрения, что человеческая раса вообще неспособна к культуре и том смысле, как ее понимают Нумэ; поэтому будет лучше для культуры солнечной системы в целом, если люди будут уничтожены, а планета их послужит неисчерпаемым источником энергии для истинных носителей культуры. Такое мнение особенно отстаивалось Оссом; Элль же стоял во главе друзей человечества. Ему бросали упрек, что именно его деятельность в должности культора показала, насколько люди неспособны к усвоению марсианской культуры; недаром он сам отказался от этой должности.

Элль соглашался с тем, что он действительно ожидал слишком скоро последствий своих преобразований. Нумэ слишком рано сошли на Землю, человечество еще не созрело для той жизни, которою живут марсиане. Но оно все же показало, что люди достаточно развиты для того, чтобы с ними обращались, как со свободными. И потому единственно правильный путь, это вступить в мирные сношения с Землею, использовать ее преимущества и явить человечеству пример высшей культуры. Не порабощение, а свободное соревнование должно поднять человечество на такую ступень, чтобы оно смогло непосредственно воспринять культуру марсиан.

Споры эти выросли на Марсе до размеров ожесточенной политической борьбы, и это препятствовало окончательному заключению мира. Обе партии намеренно искали поводов для проволочек, в надежде получить болипинство при очередных выборах в центральный совет. На Земле это знали и с напряжением и страхом ожидали исхода. Элль и Осс были оба кандидатами в центральный совет. Победа Элля обозначала бы мир, победа Осса заставляла бы опасаться жестокой мести марсиан за переворот одиннадцатого июля. Выборы должны были состояться в начале декабря. И в это время световой телеграф снова отказался служить. Две недели уже не было никаких известий с Марса, сколько ни бились над починкой аппарата.

Жуткие слухи о замыслах марсиан носились по Земле. Один из них принимал все более явственные очертания и вселял ужас в сердца. Говорили, что в марсианских бумагах, забытых при спешной эвакуации Земли, найден разработанный проект полнейшего искоренения земной цивилизации. Автором этого плана называли прежнего боценского инструктора Осса, выдающегося инженера, кандидата в центральный совет от антибатов; согласно его плану вся поверхность Земли может быть сделана необитаемою. Дело шло о замедлении суточного вращения Земли вокруг своей оси. Вращение это должно быть замедлено настолько, чтобы день постепенно удлинился и совпал наконец с оборотом Земли вокруг Солнца, то-есть, чтобы день и год на Земле сравнялись. Тогда Земля займет то же самое положение по отношению к Солнцу, какое Луна занимает по отношению к Земле, то-есть Земля всегда будет обращена к Солнцу одною и тою же стороной. Тогда не будет больше различия между днем и ночью, на одной стороне Земли будет вечное сияние, на другой — вечная мгла; для каждого места на земном шаре Солнце будет стоять бессменно на одной и той же высоте. Последствия такого изменения будут ужасны. Согласно марсианскому плану, Земля должна быть приведена в такое положение, чтобы Тихий Океан вечно накалялся Солнцем, материки же, оплот цивилизованных народностей, пребывали в беспросветной ночи. Тогда постепенно произойдет испарение всех морей. Водяные пары соберутся на остывающей ночной стороне Земли и покроют ее вечным снегом и нетающим льдом. На теневой стороне настанет ледниковая эпоха, со стужей которой не сможет бороться ничто живое, тогда как солнечная сторона иссохнет от зноя. Жизнь удержится лишь на узкой пограничной юсе. Но кто может предугадать, какие гибельные изменения произойдут еще на Земле при таком нарушении равновесия между воздухом и водою?

Некоторые пытались рассматривать этот план как безумный вымысел, как пугало, нарочно оставленное марсианами для людей. Но рассеять опасения все же не удавалось. Проект казался слишком хорошо обоснованным. Осс высчитал количество энергии, потребное для прекращения земного вращения. Оно так же велико, как энергия изучения, доходящая от Солнца до Земли в 600 лет, если принять в расчет только ту энергию, которая доступна людям на поверхности Земли. Но энергия излучения окажется гораздо больше, если принять в расчет также и все виды излучения. И если даже марсиане израсходуют весь собранный ими запас энергии, то они спокойны за то, что смогут возместить его. Осс нашел особый метод — он дал ему наименование «земного тормоза», — согласно которому сила земного вращения и будет тем самым источником энергии, который осуществит торможение, вращение Земли будет использовано для работы, и таким образом Земля сама затормозит себя. По его расчету двадцати лет было достаточно для осуществления этого плана.

С особенною тревогой ожидали 11 декабря. В этот день наступало противостояние Земли и Марса, когда обе планеты находятся в наибольшей близости друг от друга. Четыре года тому назад, в конце августа, при противостоянии Земли и Марса, на Земле было обнаружено присутствие марсиан; октябрьское противостояние два года тому назад ознаменовалось победой партии антибатов; люди воображали в суеверном страхе, что очередное декабрьское противостояние снова будет отмечено каким-нибудь гибельным происшествием. Достоверно было все же одно: что период наибольшего сближения планет является наиболее выгодным временем для каких-либо марсианских предприятий в отношении Земли.

По поводу прекращения телеграфного сообщения и невозможности установки аппарата думали, что и здесь надо видеть результат враждебных действий со стороны марсиан. Странным казалось и то обстоятельство, что на станции северного полюса, куда, несмотря на полярную зиму, был отправлен воздушный корабль, также не удавалось установить фототелеграф.

Тем временем на Марсе закончился, наконец, тот резкий спор, подобного которому еще не знали тысячелетия гражданской истории Марса. Осс действительно выдвинул план торможения Земли; но Элль убедительно показал, к каким бесчеловечным и отвратительным последствиям приведет реализация этого — гадательного в общем — предприятия. В заключение он раскрыл еще одно обстоятельство, сохранявшееся доселе в тайне, — опасность, грозящую людям, а, может быть, и марсианам, при длительном пребывании на Земле, в случае новой вспышки страшной болезни грагра.

В одном тайном документе Осс указывал и на эту болезнь как на одно из средств истребления людей. Элль не побоялся огласить этот документ. Тогда подавляющее большинство марсиан возмутилось. Не говоря уже о том, что секретные планы и махинации свидетельствовали об известном упадке политических нравов, проект Осса возмутил марсиан своей низостью и презрением ко всему доброму и благородному; даже в тех, кто из личных побуждений примкнул к враждебной людям партии, проснулось врожденное достоинство Нумэ. И выборы дали поразительные результаты. Регистрационный аппарат показывал 312 миллионов голосов, переданных по телеграфу за Элля, и только 40 миллионов за Осса. Подавляющим большинством голосов Элль был избран в центральный совет, а вместе с ним Илль и еще три лидера дружественной людям партии. Антибатское движение было тем самым окончательно подавлено.

На другой же день центральный совет утвердил ранее составленный партией Элля проект мирного договора с союзом республик Земли.

Но встретилось неожиданное препятствие. Уже в течений нескольких дней Земля не отвечала на депеши. Аппарат был в неисправности, и марсиане установили, что это проистекает от неумения людей привести в действие фототелеграф со своей стороны. Несмотря ни на какие усилия, марсианам не удавалось послать весть мира Земле. Центральный совет постановил отправить на Землю особую комиссию с Эллем во главе для окончательного подписания мирного договора; но согласно условиям перемирия ни один межпланетный корабль не мог спускаться на Землю до того, как мир будет возвещен телеграфом со стороны Марса. А это было пока невозможно.

Был специально отряжен межпланетный корабль для разведки о причинах перерыва сообщения. Через 12 дней, при максимуме скорости, корабль вернулся; узнать ничего не удалось, — сигнализация не была воспринята, а при малейшей попытке спуститься на внешнюю станцию южного полюса Земля пригрозила лучами репульсита. Посланные сообщали, что станция, насколько можно было заметить, находится не в должном порядке, и что поэтому возможно приписать перерыв сообщения некоторому сдвижению внешней станции.

Тогда попытались прибегнуть к ретроспективному изучению. По детальном исследовании марсианские ученые установили, что кольцо внешней станции изменило свое положение. Вычисление показало, что скоро, вообще, должно нарушиться равновесие всего силового поля, если не будет предпринято срочное исправление. Люди были недостаточно осведомлены в этом. Карта арктической области, находившаяся на крыше нижних станций и задавшая искателям северного полюса первую, неразрешимую загадку о сооружениях марсиан, служила для контролирования малейших движений внешней станции, проистекающих от колебания земной оси. И северной, и южной станции угрожала серьезная опасность. Чтобы избежать длительного перерыва сношений с Землею, надо было немедленно восстановить надлежащее положение силового поля; осуществить же это могли только марсианские инженеры. Но как сделать это, не предупреждая людей и не подвергая межпланетные корабли опасности быть разрушенными? Да если бы и было достигнуто соглашение с людьми о прибытии межпланетного корабля, — при настоящем состоянии станции самый спуск мог быть сопряжен с различными еще неведомыми опасностями… Кто решится пуститься в такую экспедицию на возможную гибель? Воля к миру была налицо со стороны обеих планет, — и все могло погибнуть от того, что единственный мостик для вестников мира — внешняя станция — находился в опасности.

Элль вызвался совершить дело спасения. Он знал, на что он идет. Но он знал и то, что обязанность восстановления связи между планетами лежит на нем — и только на нем. Быть так близко к исполнению своего жизненного назначения — и, может быть, снова пережить неудачу? Но ему оставалось совершить только еще это. Когда мир будет заключен, будет исполнено все, что он мог сделать.

К нему примкнула группа добровольцев — опытных инженеров. Правительственный корабль Гло должен был в 6 дней доставить Элля и его спутников на Землю. Были приняты всевозможные меры, чтобы поставить людей в известность о миролюбивом характере экспедиции, — в особенности рассчитывали на передачу известий при помощи сбрасывания на Землю соответственных предметов. Главной заботой Элля было — прибыть вовремя и предотвратить падение крайней станции. Гло понесся по мировому пространству так быстро, как никогда еще.

На Земле не представляли себе, каких размеров грозит достигнуть надвигающаяся катастрофа. Когда межпланетный корабль Элля приближался к станции, лучший специалист, Фру, заметил, что поле может быть урегулировано только со стороны земной поверхности. Боясь, что будет упущено слишком много драгоценного времени, Элль решил сделать попытку войти в земную атмосферу на такое расстояние, чтобы густота воздуха позволила спустить воздушный корабль, на котором он предполагал отправиться прямо на полюс. Но с закрытого воздушного корабля нельзя было говорить по телефону, и Элль боялся, что люди нападут на него раньше, чем поймут, с какими намерениями он прибыл.

Межпланетный корабль находился уже в двадцати километрах от земной поверхности и достиг тех слоев воздуха, человек, конечно, не может дышать, но куда все же могут подниматься плотно замкнутые воздушные корабли. Элль охотно снизился бы еще больше, но в это время появились военные корабли людей; подвергнуть их нападению беззащитный межпланетный корабль Элль был не вправе. Люди, со своей стороны, также не решались приблизиться в межпланетному кораблю и держались на таком расстоянии, которое делало невозможным обмен сигналами. Посредством специального приспособления марсиане сбросили с герметически закрытого корабля свои грамоты, заключенные в особые капсулы, но было слишком мало надежды на то, что их отыщут на Земле, во льдах. Между тем Фру торопил, указывая, что каждый час может оказаться роковым для станции.

Тогда Элль решил оставить межпланетный корабль на такой высоте, до которой не могут подняться воздушные корабли. Воздушному кораблю марсиан при этом, правда, тоже угрожала опасность, — он мог не удержаться в этом разреженном воздухе. Но только таким путем можно было рассчитывать достигнуть Земли, и Элль не остановился перед этой рискованной попыткой.

Чтобы не загружать воздушного корабля, на нем поместились только Элль, Фру и еще два инженера. Затем он был заперт, и его спустили через выводную камеру межпланетного корабля. Лишенный опоры, воздушный корабль стремительно понесся вниз. В то же мгновение распростерлись крылья, и линия падения была переведена в наклонную, в направлении к полюсу, при чем пришлось заменить прямую линию полета спиральной, чтобы не слишком отклониться от цели. В это время американские военные корабли заметили корабли марсиан и стали приближаться к ним, забронировавшись нигилитовым панцырем. Марсианам удалось привести свой корабль в состояние равномерного парения. Но как вступить в переговоры при наглухо закрытых кораблях? Отпереть люки было невозможно в виду крайней разреженности воздуха на такой высоте. Фру хотел снизиться еще больше, чтобы попасть в область более густой атмосферы. Крылья воздушного корабля были втянуты. Только теперь с американских кораблей можно было различить белый флаг — знамя мира — на кораблях марсиан. Они все же продолжали приближаться. Один из американских кораблей поместился на линии движения марсиан в знак того, что дальнейшее снижение не будет допущено. Другой корабль в знак понимания удалил нигилитовый панцырь и настолько приблизился к марсианам, что можно было приступить к сигнализации.

Элль сигнализировал: «Мы являемся с постановлением о заключении мира. Заключение договора поручено мне, Эллю. Немедленно допустите нас к станции».

Капитан отвечал: «Очень рад, но не могу подпустить вас ближе до получения инструкций. Сейчас прибудут другие корабли».

Элль продолжал; «Внешней станции угрожает величайшая опасность, — она может выйти из состояния равновесия. Пропустите нас немедленно».

Капитан проявил недоверие. Он сигнализировал: «Этого я не понимаю».

Элль был близок к отчаянию. Упрямый американец не отвечал; все висело на волоске и могло рухнуть из-за какого нибудь получаса запоздания. Сигнализация берет слишком много времени. Вот если бы можно было переговорить. Корабли были теперь очень близко друг от друга. Но сквозь замкнутые оболочки не могли проникнуть ни электрические, ни звуковые волны.

— Я переговорю сам! — воскликнул Элль. — Ждать дольше нельзя.

— Это невозможно, — отвечал Фру.

— Должно быть возможным.

И не успели остальные опомниться, как он уже отпер вход, ведший на палубу, вышел и сейчас же крепко затворил его. Он стоял на палубе в ледяной разреженном воздухе. Американцы с изумлением следили за ним со своего корабля. Он сделал им знак рукой и поднял рупор. Поняв, что он хочет говорить, капитан, одетый в меховую шубу, также вышел на палубу, с прибором кислорода. Чтобы разговаривать, Элль должен был прервать вдыхание кислорода. Чтобы быть услышанным в этой атмосфере, ему приходилось кричать изо всех сил. Он начал разъяснять капитану положение вещей. Тот сначала покачал головой, но затем стал вникать в суть дела и кивнул головою уже утвердительно. Говорить он боялся. Так прошло несколько минут. Элль чувствовал, что у него шумит в ушах, что сердцебиение участилось, члены коченеют, а взор уже ничего не различает. Но американец вернулся во внутренность своего корабля, который сейчас же вслед за тем понесся по направлению к полюсу.

Фру отпер вход и втащил Элля обратно. Элль был без сознания, кровь хлынула у него горлом. Марсианам не удалось вернуть его к жизни. Между тем корабль их бешеным темпом несся во след за американским — к полюсу.

Горы были освещены ясным солнцем тихого декабрьского дня; светлые дачи над долиной Эча и заснеженные высоты смотрели далеко на юг. На веранде было тепло как весной; Ла стояла, прислонясь к перилам. Они, не отрываясь, смотрела на тропу, ведущую из города к вилле. За крутыми зеленеющими склонами извив тропы исчезал в еловом лесу. Ла увидала Зальтнера, возвращавшегося из города, — как всегда, пешком, — моциона ради, как он говаривал. Заметив Ла, он помахал шляпой и пошел быстрее. Вскоре он был на веранде.

— Есть известия? — спросила его Ла еще издали.

— С Марса нет еще, а с южного полюса есть, — сказал он, поцеловав ее;

— Значит, сообщение все еще не налажено?

— Нет, но замечено приближение межпланетного корабля; кажется, это Гло. Но он избегает станции и, видимо, хочет спуститься под нее до атмосферных слоев. Американские воздушные корабли охраняют всю территорию вокруг полюса.

Ла вздохнула. — Хороший знак, — сказала она, — Будем надеяться, что его не встретят враждебно. Один межпланетный корабль ничего не может сделать он, наверное, доставит нам известия.

— Ничего нельзя сказать. Мало ли что марсиане могли замыслить против нас? Ты, ведь, и сама была очень озабочена.

— Да, если бы Осс одержал верх, — можно было бы всего опасаться. «Земной тормоз» — не фантазия; я знаю, что он носится с такими планами, и давно еще, когда был ассистентом у моего отца. Если бы только вести были хорошими!

— Не будем тревожиться раньше времени, — сказал Зальтнер: он обнял Ла за плечи и хотел итти с нею в дом.

В это мгновение по долине прокатился пушечный выстрел, за ним второй и третий.

— Что такое? — спросила испуганная Ла.

Оба обернулись и стали смотреть на город. Снова раздались выстрелы. Ла и Зальтнер взялись за бинокли. Зальтнер схватил руку Ла.

— Это — хорошие новости, — сказал он. — Посмотри — на башнях вывешивают флаги. Неужели это…

— О, Заль, если бы это был мир!

Зальтнер поспешил к телефону. Пришлось подождать некоторое время — все телефонистки на станции были заняты, Наконец, он дозвонился.

— Вести с Марса. Проект мирного договора, предложенный республиками Земли, принят центральным советом. Элль делегирован на Землю для заключения мира.

Ла упала в объятия мужа. Слезы радости показались у нее на глазах. Он знал, что с ней происходит. Теперь, и только теперь она обрела полное успокоение — участь планет решила участь их союза.

— Отправимся в город, узнать новости, — хочешь? — спросил он.

— Останемся здесь. Мне сейчас не хочется быть с людьми. Останься у меня.

— Хорошо, тогда пусть Палаоро спустится на маленьком корабле и привезет экстренный выпуск известий. Ты права, моя дорогая Ла!

Еще до возвращения Палаоро Зальтнер узнал по телефону содержание вновь полученных телеграмм. В них было много неясного и противоречивого. Говорилось, что уже прибыли делегаты марсиан с Эллем во главе. С другой стороны, высадке будто бы помешало повреждение абарического поля. Следующая телеграмма гласила, что внешней станция грозит опасность крушения — или, может быть, она уже рушилась. При этом марсианская депутация пострадала от катастрофы. В последней телеграмме говорилось, что о заключении мира с Марсом уже оповещены все правительства Земли, Фру, строитель внешней станции, специально прибыл с Марса для ее спасения.

Ла и Зальтнер еще не успели обменяться мнениями по этому поводу, как Палаоро уже вернулся. Первое, что он передал, была длинная телеграмма на имя Ла.

— От отца, — радостно воскликнула она. — Он будет у нас!

Она пробежала телеграмму, и лицо ее опечалилось.

— Что случилось? — спросил тревожно Зальтнер.

— Отец здоров и станция спасена.

— Слава богу!

«…в последнюю минуту. Отцу с трудом удалось предотвратить несчастие. Нашим это удалось только благодаря самопожертвованию Элля. А он…»

Зальтнер наклонился над листом. Ла подняла глаза, влажные от слез; он поцеловал ее в лоб.

Память этого благородного человека незабвенна, — сказал он. — Он был вождем на том пути, по которому свет отныне пойдет к свободе и к миру.

Примечания

1

На марсианских межпланетных кораблях не было ни винтов, ни руля, ни якорей. Движение в мировом пространстве вызывалось изменением диабаричности корабля и регулировалось так называемыми «направляющими» или «корректирующими» снарядами. Эти снаряды выпускались при помощи особых приборов в тех случаях, когда надо было изменить направление или скорость движения.

(обратно)

Оглавление

  • I НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ
  • II ТАЙНА ПОЛЮСА
  • III ОБИТАТЕЛИ МАРСА
  • IV КРУШЕНИЕ ШАРА
  • V НА ИСКУССТВЕННОМ ОСТРОВЕ
  • VI НА ПОПЕЧЕНИИ ФЕИ
  • VII НОВЫЕ ЗАГАДКИ
  • VIII ВЛАСТЕЛИНЫ МИРОВОГО ПРОСТРАНСТВА
  • IX ГОСТИ МАРСИАН
  • X ЛА И ЗАЛЬТНЕР
  • XI МАРСИАНЕ И ЛЮДИ
  • XII МЕЖПЛАНЕТНЫЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
  • XIII ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ЮЖНОМ ПОЛЮСЕ
  • XIV МЕЖДУ ЗЕМЛЕЮ И МАРСОМ
  • XV 6356 КИЛОМЕТРОВ НАД СЕВЕРНЫМ ПОЛЮСОМ
  • XVI ПЛАНЫ И ЗАБОТЫ
  • XVII ПРЕДЛОЖЕНИЕ МАРСИАНСКИХ ШТАТОВ
  • XVIII СВОБОДА ВОЛИ
  • XIX НОВЫЙ ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ
  • XX СЫН МАРСИАНИНА
  • XXI БЫСТРЫЙ ПОЛЕТ
  • XXII РЕШЕНИЕ ИСМЫ
  • XXIII СВЕТОВАЯ ТЕЛЕГРАММА
  • XXIV ВСТРЕЧА АНГЛИЧАН С МАРСИАНАМИ
  • XXV БОЙ С ВОЗДУШНЫМ КОРАБЛЕМ
  • XXVI НА МАРСЕ
  • XXVII МАРСИАНСКИЕ ПОЛИТИКИ
  • XXVIII ИДЕАЛЫ
  • XXIX ПЯТИСОТМИЛЛИАРДНЫЙ НАЛОГ
  • XXX РЕТРОСПЕКТИВ
  • XXXI РАЗРЫВ
  • XXXII ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЛА
  • XXXIII В ШТАТЕ МАРИ
  • XXXIV МАРСИАНЕ НА ЗЕМЛЕ!
  • XXXV СТРАДАНИЯ ИСМЫ
  • XXXVI БИТВА ПРИ ПОРТСМУТЕ
  • XXXVII ПРОТЕКТОРАТ НАД ЗЕМЛЕЮ
  • XXXVIII ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОРМА
  • XXXIX КУЛЬТОР НЕМЕЦКИХ СТРАН
  • XL БОДЕНСКИЙ ИНСТРУКТОР
  • XLI ВОЗДУШНАЯ ЯХТА
  • XLII МАРСИАНКИ В БЕРЛИНЕ
  • XLIII НА ОБСЕРВАТОРИИ
  • XLIV СПАСЕНИЕ
  • XLV ВСЕ ПОТЕРЯНО
  • XLVI РАЗВЯЗКА
  • XLVII ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗЕМЛИ
  • XLVIII ВСЕЛЕНСКИЙ МИР
  • *** Примечания ***