Дальтоник [Джонатан Сантлоуфер] (fb2) читать онлайн

Джонатан Сантлоуфер «Дальтоник»

Посвящаю дочери Дории, моей надежде и опоре

Если вы хотите эффективно использовать цвет, подготовьтесь к тому, что он будет постоянно вводить вас в заблуждение.

Йозеф Альберс^[1]

Там, куда вы смотрите, ничего нет. То, что вы видите, — фикция.

Все цвета синтезируются у вас в голове.

Эд Рейнхардт^[2]

Эта книга — литературное произведение, и все описанные в ней события и персонажи — плод авторского воображения. Любое сходство с реально происходившими событиями, а также с людьми, ныне здравствующими или уже покойными, совершенно случайно.

Благодарности

С большим удовольствием выражаю глубокую признательность всем, кто способствовал созданию этой книги.

Моему агенту, Сюзанн Глак, которая, как всегда, была на высоте; внимательному редактору Триш Градер, под чьим руководством я почти полностью переписал рукопись; сотрудникам издательства «Уильям Морроу — Харпер Коллинс» Джейн Фридман, Майклу Моррисону и Кати Хемминг за то, что приняли меня в свои ряды; Джорджу Бику, Брайану Макшерри, Майку Спрадлину, Брайану Грогану и другим усердным труженикам; Джульетт Шапланд, способствовавшей переводу моего первого романа на многие языки, которыми я не владею; Лайзе Галлахер за поддержку; удивительной Дебби Стир и замечательной пиар-команде, куда среди прочих входили Хедер Гулд и Сюзанн Балабан; Эрике Ричнау, Либби Джордан, Бетти Лью, Тому Эгнеру, Ричарду Акану, а также и всем, кто остался за кулисами и заслуживает всяческих похвал.

Благодарю друзей, с размахом отметивших публикацию моего первого романа, — Джека и Джейн Ривкин, Сиди и Джеррит Лансинг, Брюса и Мишелин Эткин, Кевина и Элейн Ричардсон, Джилл Снайдер, Эллисон Уэбб, Нану Ламптон, Хелен и Эда Никол. Доброго им всем здоровья.

Спасибо также Джейн О'Киф, Флойду Латтину и Уорду Минтцу за дружеское расположение, вкусное угощение и за то, что смеялись моим шуткам; Марселю Клементсу, Джанет Фрёлих, Нэнси Далетт, Ричарду Туну, Марше Такер, Адриану Мнухину, Шей Янгблад и Арлин Голдстин за помощь в подготовке первого романа, а затем и второго; С. Дж. Розан, которая помогла мне ориентироваться в среде авторов детективной прозы; Дэвиду Стори и Джейн Кент за придирчивость; Сюзан Крил, Ричарду Шебайро, Карен и Дэйву Кросс, Грехему Лидеру и Энн Хаагенсон, Яну Хеллеру Леви, Кристофу Келлеру, Тому Бредфорду, Терри Браунштайну, Митчеллу и Фредерике Пенберг, Дайане Китон, Майклу и Нене Фон Штумм за все; Гейл Стависки, Джиму Кимпнеру, Дрю Арстрак, Камерон Шей, Джею Гримму, Павлу Зубоку за то, что всячески поддерживали меня и мое творчество; Джадду Талли, весельчаку, другу и собутыльнику, всегда готовому протянуть руку; моей замечательной маме, Эдит, сестре, Роберте, неизменному капитану моих болельщиков, невесткам, Кати Ролланд и Чарли; кузену Гленну Бриллу за советы и помощь; Райнеру Лейсту, а также Дэвиду, Салли, Лайзе, Терезе и Регине, которые работают рядом со мной в мастерской на десятом этаже. Они были первыми читателями и придирчивыми критиками моих книг. Наконец, спасибо «Фонду Элизабет», поддерживающему мою живопись и частично писательство.

Особая благодарность моему другу Джанис Динер за щедрость и помощь в подготовке этой книги.

И опять спасибо Корпорации Йаддо: в течение многих лет она была для меня вторым домом. Особенно добрейшей Каданс Вейт, Питеру Гулду и всем прочим за щедрость и великодушие. Линн Фарнелл и Элейн Ричардсон за преданность Корпорации, дружбу, энтузиазм, юмор и ценные предложения по редактированию книги.

Крепко целую мою ненаглядную красавицу дочь Дорию, которая помогала наметить сюжет этой книги (так что все претензии, пожалуйста, к ней).

И наконец, спасибо моей жене, Джой, за то, что читана, редактировала, советовала. За поддержку, ум и любовь.

Пролог

Ожидание затянулось. Он осторожно разминает затекшие мускулы. Шевелит пальцами в белых хлопчатобумажных перчатках. Там, внутри, все вспотело. Подмышки тоже влажные, и вообще все тело чешется. А как же. Попробуй посиди столько времени почти без движения в такой тесноте и духоте. Он ощупывает карманы комбинезона. В левом свежий носовой платок, рулон широкой клейкой пленки, кисть из белой щетины и флакон хлоралгидрата; в правом три ножа и два куска загрунтованного холста для живописи. Свернуты в рулончик.

Он отворачивает край перчатки и вглядывается в циферблат. Стекло заляпано краской, но цифры разобрать можно. 4.38.

Где же она?

Он наблюдал за ней неделю и знал ее распорядок назубок. Последние три ночи она заканчивала работу где-то в три, после чего шла в конец Сто сорок седьмой улицы на встречу со своим сутенером, высоким, худым как щепка парнем, с длинными, до пояса, косичками.

Опять заработал этот музыкальный автомат в его голове, постоянно воспроизводящий какие-то песенки. Сейчас вот зазвучал старый хит Мадонны «Как Дева Мария». Он закрывает глаза и тихо подпевает. Песня ему нравится, поэтому музыкальный автомат воспроизводит ее чаще остальных. Он даже помнит картинку на кассете, где певица изображена в виде вавилонской блудницы.

Он встряхивает головой — не в такт музыке, а наоборот, — пытаясь вытеснить мелодию, а вместе с ней образы, замелькавшие перед глазами. Хватит, хватит…

В замке шевелится ключ.

Картинки бледнеют, музыка замирает. В кровь выбрасывается изрядная порция адреналина.

Оставаться неподвижным уже мучительно трудно.

Ничего, подожди еще несколько минут.

В стенном шкафу темно. Не то что цвет, вообще ничего различить нельзя.

Но он подождет. Скоро цвета станет больше чем достаточно.

Шаги. Каблуки негромко постукивают по деревянному полу.

Он поворачивает голову. Щеку ласкает тонкая ткань, платье или блузка. Ноздри щекочет запах дешевых цветочных духов.

Над головой одна вешалка задевает другую, порождая слабый металлический стук.

Шаги замирают.

Неужели услышала?

Он придерживает вешалку и застывает.

Через пару секунд по полу снова стучат каблуки. Она, должно быть, решила, что ей показалось. Неудивительно, после такой работы.

Он вспоминает, как она сосредоточенно считала купюры, то и дело сбиваясь со счета, после того как тощий сутенер выдал ее долю. Тоже, наверное, от усталости.

Все, хватит.

Дверь шкафа распахивается, и он видит ее. Правда, отчетливо только на мгновение. Затем ее лицо расплывается, трансформируясь в другое, знакомое.

Она не успевает даже вскрикнуть, когда он припечатывает ладонь к ее рту и валит на пол, обрушиваясь сверху. У несчастной на несколько секунд перехватывает дыхание. Этого достаточно, чтобы достать пленку, оторвать нужный кусок и заклеить ей рот.

В глубине сознания вспыхивает воспоминание: когда заклеен рот, очень трудно дышать.

Он застывает и приходит в себя, когда она начинает дергаться. Сжимает ей руки, заламывает назад, туго обматывает запястья пленкой. Теперь брыкаются только ноги, будто она выполняет какое-то упражнение из аэробики.

С ногами справиться теперь уже не трудно. Он сосредоточенно обматывает пленкой лодыжки.

Еще некоторое время она барахтается, потом затихает, видимо, осознав, что это бесполезно. Только смотрит на него умоляюще. Какого цвета ее глаза? Голубые? Зеленые? В любом случае светлые.

Он оглядывает комнату. Дешевый диван, обитый искусственной кожей. Коричневой? Серой? Продолжая всматриваться, он тянет руку к настольной лампе рядом с постелью. Щелкает выключателем.

Так лучше.

Тусклый свет успокаивает.

Он выкладывает на стол и осторожно разворачивает холсты. На одном изображен уличный пейзаж, другой чистый.

Раскладывает в ряд ножи, как хирург перед операцией. Один узкий, длинный. Второй с зазубренным лезвием. Третий небольшой, изящный, с острым концом.

Она видит ножи и снова начинает извиваться. Пленка глушит низкие гортанные звуки, вырывающиеся из горла.

— Ш-ш-ш… — Он гладит ее лоб. Перед глазами вспыхивает вначале то, другое лицо, а потом его собственное, из детства, плачущее.

Нет. Он пытается отогнать видение.

В голове начинает прокручиваться песенка «Ты действительно хочешь сделать мне больно?».

Он встряхивает головой и сосредоточивается на ее сосках, проступающих под тонкой хлопчатобумажной тканью топа. Поддевает ножом нижний край, прямо над ее открытым пупком со вставленным золотым колечком, и быстрым движением распарывает материю, обнажая грудь.

Прижав своим весом ее таз, чтобы она не вертелась, он снова отключается. Какое-то время ничего не видит и не слышит. В голове беспорядочно сменяют друг друга обрывки песенок и фрагментов радиопередач.

Потом она дергается, и он быстро возвращается к реальности. Черты ее лица проясняются, словно проектор наконец-то навели на резкость. Но оно серое, одноцветное.

Он касается ее волос, пытаясь сообразить, какого они цвета.

Сейчас узнаем.

Он поднимает длинный узкий нож и легко протыкает ей грудь.

Она выпучивает глаза, задыхаясь под пленкой.

Он смачивает носовой платок хлоралгидратом, прикладывает к ее носу и рту. Зачем ей страдать без всякой необходимости? Веки несчастной тяжелеют, прикрывая глаза. Голубые? Зеленые? Серые?

Он тоже прикрывает глаза и еще сильнее нажимает на нож, зная, что с ней уже все кончено.

Через несколько секунд, открыв глаза, он видит повсюду кровь. Она темно-красная, цвета спелой клюквы, — не багровая, а именно темно-красная, — разлилась по ее белоснежной коже и волосам. Белокурым, скорее даже желтым. На что это похоже? Да, вот именно, на весенний одуванчик.

Голова кружится. Он почти в обмороке.

Стены зеленые. Но какого именно оттенка? «Электрик лайм», «зелень джунглей» или цветки мяты? Да, пожалуй, мята. Перед ним возникает пасторальный пейзаж — пронзительно-голубое небо, ярко-зеленая трава, невероятно розовые цветы.

Он внимательно смотрит на нее. Под густым макияжем на лице отчетливо проступал персиковый оттенок. Только что. А сейчас начинает блекнуть. И веснушки тоже. Они ведь цвета абрикоса? Теперь уже нельзя разобрать.

Неужели все так быстро закончилось? Не может быть.

Он хватает кисть, погружает ее в лужицу крови, образовавшуюся возле ее пупка. Там, где весело посверкивает золотое колечко. Цвет крови темно-бордовый или земляничный? Какая разница? Достаточно того, что он видит его.

Кисть становится малиновой, с нее капают жидкие розы.

Он мгновенно возбуждается, глубоко дышит, полуоткрыв рот. Затем начинает исступленно мастурбировать. Вот… вот… уже близко.

— О… О… О!..

Придя в себя через несколько секунд, дрожащей рукой наносит на чистый холст жирный алый мазок. Следом еще два. Красиво. Очень красиво.

Коротким ножом он срезает локон ее волос цвета одуванчика, прижимает к холсту, к сделанным кровью мазкам.

Берет нож с зазубренным лезвием. С силой всаживает в грудину жертвы, перерезает ребра, после чего руками (они в перчатках) раздвигает плоть, чтобы добраться до этих замечательных органов. Темный пурпур. Ему очень важно увидеть их. Вот, наконец, и они. Боже, какое буйство красок! Какие оттенки! Светло-лиловый! Красновато-лиловый! Светло-вишневый! Фуксин! Пурпурный закат в горах!

О Боже!

Его веки трепещут, тело содрогается.

Откуда-то издалека доносится мелодия. Вначале он даже не может сообразить, в реальности это или в голове опять включился музыкальный автомат. Дуэт, мужчина и женщина, исполняют старую песню из репертуара «Дип Перпл». Он помнит эту вещь. Она на кассете, купленной им на какой-то распродаже. Сборник старых хитов.

Потом снова начинают возникать картинки.

Нет. Он не желает на них смотреть. Не желает терять бесценное время, когда появилась возможность опять увидеть цвет.

Но от этого так просто не отвяжешься.

Грохочет музыка. Они в постели, занимаются любовью, не обращая внимания на мальчика, который тут же в комнате, наблюдает.

Нет, нет. Не сейчас! Нельзя попусту растрачивать…

Поздно.

Когда видение исчезает и комната с девушкой вновь приобретает четкие очертания, великолепный пурпур за несколько секунд становится бледно-лиловым, а затем голубовато-серым.

Нет!

Он трогает ее волосы. Только что они были цвета весеннего одуванчика, а теперь стали пепельными. Вся комната стала серой. Кровь цвета спелых помидоров превратилась в черную.

Он закрывает глаза.

Когда он открывает их, все вокруг тускло-серое. Рубашка под комбинезоном взмокла. На душе становится необыкновенно гадко.

Он снова закрывает глаза. Но это уже не имеет смысла. Закрывай не закрывай, картинка все равно останется черно-белой.

В голове, как муравьи на липком леденце, суетятся воспоминания кошмарного детства. Убогие жилища, сменяющие одно другое. Мрачные коридоры, жалкая мебель, затхлый воздух.

Он уже смирился. Встает. Начинает собирать вещи. Это не легко, потому что перчатки намокли. Осторожно раскладывает по карманам предмет за предметом, ножи, кисти, пленку, одурманивающее вещество.

Затем, очень осторожно, прислоняет к тостеру на кухонной стойке первый холст, городской пейзаж. Отрывает от рулона бумажного полотенца кусок, оттирает с края холста пятно крови. Отступает назад, чтобы полюбоваться своей работой.

Черт! Забыл посмотреть на него. Наверное, можно было бы увидеть, насколько правильно подобраны цвета.

Проклятие! Проклятие! Проклятие! Что скажет Донна?

Надо же, как обычно, в нужный момент забыл самое главное. Но Донна поймет. Она хороший друг.

Ведь помнил же вначале, перед тем, как отключиться.

Впрочем, картина ему не особенно нравилась.

Может быть, именно поэтому он забыл вовремя посмотреть? Этот вопрос, наверное, следовало бы задать психоаналитику. Жаль, что у него нет такой возможности.

Мысль о беседе с психоаналитиком смешит его.

Он роется в кухонном шкафу, находит рулон пленки для заворачивания продуктов, отрезает длинный кусок и осторожно заворачивает холст с мазками крови и ее локоном. Смотреть не хочется. Одно разочарование. Мазки крови серо-черные, волосы бесцветные.

Неожиданно перед глазами на мгновение вспыхивает что-то багряное. Или, может быть, пурпурное? И тут же пропадает, не давая ухватиться.

Он устало вздыхает. Работа не принесла никакого удовлетворения.

Оглядывает тусклую комнату. Темные шторы, бледные стены, безжизненное тело на полу. Наклоняется, приподнимает веко девушки, вглядывается в тускло-серую радужную оболочку.

Поздно.

Вспоминает, что забыл сделать еще одно дело.

Проклятие! Джессика никогда ничего не забывает. Ему следует брать с нее пример.

Находит на полу ее сумочку, достает оттуда пачку купюр, большей частью десятки и двадцатки, кладет в карман.

Расстроенный, направляется к двери, шлепая ногами по почерневшей крови.

По дороге напоминает себе о том, что нужно снять окровавленные перчатки и полиэтиленовые чехлы с кроссовок.

Жаль, что не удалось узнать, какого цвета ее глаза.

Что ж, возможно, в следующий раз повезет больше.

Глава 1

— Погоди секунду. — Кейт сдернула с постели покрывало и, откинувшись головой на подушку, расстегнула черный кружевной лифчик.

— Какая прелесть!

— Покрывало или мой лифчик?

Ричард улыбнулся:

— Мы женаты больше десяти лет, но меня по-прежнему интересует только то, что под лифчиком.

Кейт обняла его за шею. Притянула к себе. Теперь она любила Ричарда даже сильнее, чем в самом начале, когда он начал за ней ухаживать. Знаменитый адвокат Ричард Ротштайн и полицейский детектив Кейт Макиннон. Странная пара. Во всяком случае, внешне. Но очень скоро выяснилось, что они почти идеально подходят друг другу. Кейт ушла из полиции, снова занялась историей искусств, окончила аспирантуру, получила ученую степень, позднее написала популярную монографию и стала вести авторскую программу «Портреты художников» на телеканале Пи-би-эс.

Как такое могло случиться с девушкой из Астории, далеко не самого престижного района Нью-Йорка? Это удивляло ее до сих пор. Если бы кто-нибудь сказал ей тогда, что совсем скоро она поселится в роскошном пентхаусе, Кейт ни за что не поверила. Она испытывала счастье и сознавала, что оно пришло к ней в результате какого-то чуда. Может быть, поэтому много времени уделяла работе в благотворительном фонде «Дорогу талантам», который помогал получить образование способным детям из бедных семей.

Ее мать ушла из жизни добровольно, довольно молодой, когда дочь была еще девочкой. Кейт так до конца и не оправилась от потрясения. Потом, окончив университет, пошла работать в полицию. Почему? Ну конечно, можно было бы ответить, что по стопам отца. Впрочем, не только отец, все ее родственники-мужчины — дяди, кузены — были копами. Она стала первой женщиной в семье, выбравшей эту профессию. Позднее психоаналитик разъяснил, что это отчасти было продиктовано желанием доставить удовольствие отцу, как-то компенсировать утрату жены. Хотя Кейт страдала не меньше, чем он.

Но отец не оценил этого. Не сказал ни слова, даже когда всего через два года Кейт стала детективом. Ей поручили расследование преступлений, связанных с исчезновением детей, и она вложила в эту работу всю душу. Многих удалось отыскать, но не всех. Некоторые пропадали бесследно.

Каждая неудача приводила Кейт в отчаяние. А потом Ричард, милый славный Ричард, помог ей избавиться от комплексов, кропотливо работал, чтобы заделать все трещинки, образовавшиеся в ее сердце.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Ричард улыбнулся, залюбовавшись элегантной красотой жены — несколько длинноватый прямой нос, широкие дугообразные брови, пронзительные зеленые глаза, — провел рукой по ее густым темным волосам с несколькими седыми прядками, сплетенными с золотистыми. Этими парикмахерскими изысками Кейт увлеклась в последнее время, перед своим сорок вторым днем рождения.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты красавица?

— Давно уже ни от кого не слышала таких слов. Спасибо, что напомнил. — Она расстегнула верхнюю пуговицу пижамы Ричарда, которую купила ему месяц назад во Флоренции, где читала лекции в Академии изобразительных искусств.

Он скатился с Кейт, сбросил пижаму и отфутболил ее ногой.

Ричард все еще мальчик, хотя неделю назад ему стукнуло сорок пять, думала Кейт, рассматривая своего высокого, атлетически сложенного мужа. Наверное, для всех любящих жен мужья не стареют. Она поцеловала его в губы, затем провела дорожку из поцелуев к уху.

Ричард ласкал языком ее шею, ключицу, пока наконец не достиг груди.

«Неужели всего год назад я была близка к тому, чтобы поверить, будто он способен мне солгать?» — размышляла Кейт, рассматривая сквозь полусомкнутые веки его каштановые с проседью кудри и веснушки на плечах.

Живописец смерти.

Перед ее глазами вспыхнула запонка Ричарда — оникс в золоте, — закатившаяся под край персидского ковра. В квартире убитого.

— Ричард, ты больше не будешь мне лгать?

Он напрягся.

— Что? Конечно, не буду. Но… почему ты вспомнила об этом сейчас?

— Так, просто пришло в голову ни с того ни с сего. Извини.

Ричард шумно вздохнул и сел.

— В чем дело?

— Ничего. Понимаешь… я просто… вспомнила.

— Но, Кейт, мы ведь это уже обсуждали, наверное, раз десять, не меньше. Я полагал, что вопрос закрыт.

— Так оно и есть. Прости. — Кейт пожалела, что завела этот ненужный разговор. Ей хотелось, чтобы рука Ричарда снова гладила ее бедро, а язык ласкал грудь. Она провела рукой по его щеке. — Обещаю, больше не скажу ни слова. Только, пожалуйста, прошу тебя, вернись туда, где был. Мне так хорошо.

Ричард продолжил ласки, а Кейт откинулась на спину и закрыла глаза. Однако секунду спустя перед ее внутренним взором возникла кухня, пол, залитый кровью, распростертое тело. Проклятие! Ей очень не хотелось вспоминать об этом. Особенно сейчас. Она приложила столько усилий, чтобы забыть. Но как это возможно, если погибла молоденькая девушка, которая была близка ей, как родная дочь.

Кейт открыла глаза, пристально вгляделась в лепнину на потолке, пытаясь отогнать кошмарное видение. «Этого больше нет. Все кончено. Навсегда. Живописец смерти отошел в прошлое. У нас с Ричардом все прекрасно. Нет, даже больше чем прекрасно. Превосходно».

Она притянула его к себе.

— Милая, ты задушишь меня.

— О, извини. — Кейт ослабила объятие.

«Да, да, все замечательно. Я больше не буду вспоминать о той злополучной запонке, о гибели Элены. Это все уже в далеком прошлом».

Она глубоко вздохнула.

— Перестань переживать.

— С чего ты взял? — Кейт скользнула рукой между ног Ричарда.

— Оооо… — отозвался он и просунул пальцы между ее ног.

Кейт ответила стоном. Ричард прошелся губами по ее животу и остановился ниже. Его язык начал сладостный медленный танец.

Она глубоко задышала, все страшные видения улетучились.

Кейт наконец затихла.

Ричард откинул голову на подушку. Минуло больше десяти лет, но заниматься с ней любовью было для него все таким же колдовством. И по-прежнему никакая женщина не могла соблазнить его. Он желал только свою жену. Причем для этого ему незачем было прикладывать усилия, напрягать фантазию. Кейт — его единственная возлюбленная. Его единственный близкий друг. Благодаря ей Ричард стал не только одним из лучших адвокатов по уголовным делам в Нью-Йорке, но и одним из самых уважаемых.

Сейчас Ричард Ротштайн зарабатывал столько денег, что даже не знал, что с ними делать. И все равно хотел еще больше. Почему? Не потому ли, что вырос он в Бруклине, в бедной семье, и его не покидало ощущение, будто все это: и шикарный пентхаус у Центрального парка, и летний дом в Хэмптоне, и вызывающая зависть коллекция современного искусства, и банковские счета — все вдруг возьмет и исчезнет. Ричард боялся этого. У него холодело сердце при одной только мысли о том, что он вернется к скудному существованию своих молодых лет.

Ричард прислушался к ровному дыханию жены. Она спала глубоким сном. А ему не спалось. Странно. Обычно после секса он засыпал даже раньше нее. Наверное, надо было поговорить с Энди сегодня. Все выяснить. Именно это мешало ему сейчас заснуть.

Некоторое время он лежал, уставившись на серебристую полоску лунного света, мерцающую между шторами. Потом перевел взгляд на Кейт. Кончиками пальцев сдвинул упавший на щеку локон.

Может, стоило сказать ей? Но что именно? В том-то и дело, что до разговора с Энди ничего не прояснилось. Так зачем же зря волновать жену?

Где-то вдалеке завыла полицейская сирена.

Ричард откинул одеяло и тихо поднялся с постели.

Достал из аптечки в ванной комнате пузырек со снотворным, вытряхнул на ладонь таблетку, разломил пополам. Достаточно, чтобы нормально заснуть и не испытывать характерной вялости утром. Запил глотком воды. Посмотрел в зеркало и недовольно отвернулся. Лицо показалось ему постаревшим. Круги под глазами, рельефные линии у рта. Давно уже не было у него на душе так неспокойно.

Укладываясь в постель, под мягкое одеяло, Ричард почувствовал, что лекарство начало действовать. Ничего, завтра перед отъездом в Бостон он поговорит с Энди. Скорее всего, это какое-то недоразумение. И тогда все снова будет в порядке. Как всегда.

* * *

Кейт потянулась, открыла глаза, оглядела привычные предметы. Картины на стенах, изящную керамику на специальных полках, крупные светящиеся цифры на будильнике. 8.22.

Она прищурилась. Не может быть. Она же никогда не встает позднее семи. Даже не слышала, как уходил Ричард.

Поднявшись с постели, Кейт подхватила с пола его пижаму и направилась в ванную.

Через минуту душевая кабина наполнилась ароматом дорогого шампуня. Кейт не спешила. День обещал быть спокойным. Обед с приятельницами, маникюр, потом она ненадолго заедет в офис фонда «Дорогу талантам». А вечером поужинает с Нолой. Ричард все равно уезжает.

Нола Дэвис.

Эта девочка с нью-йоркской окраины заменила Кейт погибшую Элену. Она относилась к ней как к дочери. Опекала с девятого класса, когда Нолу приняли в фонд «Дорогу талантам». За это время всякое случалось, девочка оказалась способная, но упрямая. Заставила Кейт поволноваться. Но в конце концов все складывалось вполне благополучно. Нола собиралась стать искусствоведом, обладая прекрасными способностями, но в год окончания частного женского колледжа высшей ступени вдруг объявила, что забеременела. В первый момент Кейт хотелось ее убить. Но потом, оправившись от шока, она начала искать няню и убеждать Нолу переехать к ним, в двенадцатикомнатную квартиру. Хотя бы на несколько месяцев после рождения ребенка. Кейт мечтала, чтобы комната, которую они с Ричардом в первые годы после женитьбы предназначали для детской, наконец была использована по назначению. Она фантазировала, какие обои там наклеит, а на потолке будет нарисовано голубое небо с облаками. Однако Нола пока склонялась к тому, чтобы поехать в Маунт-Верной, неподалеку от Нью-Йорка, к своей тете Джинни, у которой жила после смерти матери. Кейт, конечно, не настаивала, хотя мысль о том, что ее квартира огласится криками младенца, приводила ее в восторг.

Она причесалась двумя черепаховыми расческами, наложила макияж. Надела кашемировый свитер, темно-серые слаксы и туфли без каблуков. Рост превышал метр восемьдесят. Зачем же без надобности пугать людей, прибавляя лишние сантиметры?

В спальне Кейт бросился в глаза пиджак от костюма, оставленный Ричардом в спешке на спинке кресла. Через секунду стало ясно, почему он не надел его. На лацкане проступило темное пятно. Скорее всего, от красного вина. Она понесла пиджак к корзине, куда складывали вещи, предназначенные в чистку. По пути быстро проверила карманы. Ричард вечно оставлял в них что-нибудь, а потом сетовал, когда какой-то важный юридический документ возвращался после чистки в виде плотного комка бумаги.

Вытащила несколько монет из нагрудного кармана. В боковом оказалась справка о банковском балансе с желтой наклейкой. На ней корявым почерком Ричарда было написано «Энди».

Кейт развернула листок. Список снятых со счета депозитов, номера чеков, даты. Две цифры обведены красным. Шестьсот пятьдесят тысяч долларов и почти миллион.

Подобные суммы до сих пор производили на Кейт впечатление. Видимо, так будет и впредь. Как бы она сейчас ни жила и ни выглядела, но когда-то донашивала платья кузины и не могла забыть об этом.

Кейт положила справку на столик Ричарда, поправила прическу, окропила шею и запястья духами «Бал в Версале». Быстро глянула в зеркало, желая убедиться, что выглядит нормально. Правда, сторонний наблюдатель мог бы возразить, что «нормально» не то слово. Абсолютное большинство — и не только мужчин — считало Кейт настоящей красавицей.

Идя по широкому коридору мимо фотографий Мапплторпа^[3] в рамках, она миновала эклектически декорированную гостиную, где превосходно сосуществовали авторская мебель и безделушки с «блошиного рынка». На стенах картины современных художников соседствовали с несколькими средневековыми вещицами, гордостью Ричарда. Свое последнее приобретение он после долгих размышлений поместил под автопортретом Пикассо.

Как обычно, Кейт внезапно загрустила. Лучше бы вместо картин стены украшали фотографии детей.

Как они ни старались, ничего не получалось. Даже зачатие в пробирке. Разумеется, можно было взять приемного ребенка, так поступали многие бездетные пары, но Кейт увлеклась работой в фонде «Дорогу талантам», и у нее появились дети. А некоторые — Уилли, Элена, а теперь и Нола — вполне серьезно считали ее своей матерью.

Кейт вдруг заметила, что предметы начали расплываться. Что это? Слезы? Она вытерла их тыльной стороной кисти. «Как я смею себя жалеть? При такой-то жизни». В любом случае с мыслью иметь своих детей Кейт рассталась уже много лет назад. Но ничего, фонд «Дорогу талантам» скучать не давал. Там было много детей, и все нуждались в ее помощи.

Надевая в прихожей пальто, Кейт вдруг замерла. На мгновение у нее возникло чувство, как будто должно случиться что-то ужасное. Или уже случилось, но она еще не знает об этом.

Кейт застегнула пальто, и снова… по телу пробежал озноб. Ничего конкретного, просто предчувствие чего-то дурного. Такое она иногда испытывала, работая копом, когда дела принимали плохой оборот.

Но сейчас Кейт уже не коп, и никакие ее дела не могут принять плохой оборот.

Она встряхнула головой, взглянула на часы. «Ох, уже опаздываю. Ладно, все в порядке. Я встречусь с подругами, сделаю маникюр, потом еще несколько дел, а вечером поужинаю с Нолой. Все будет прекрасно. Как всегда».

Глава 2

Флойд Браун остановил полицейский «шевроле-импала» без опознавательных знаков у трех обшарпанных мусорных баков. Похоже, они стояли здесь без всякой пользы, потому что мусор валялся рядом на тротуаре. Это уже настоящее безобразие. Одно дело, если дерьмо навалено возле неухоженных многоквартирных домов напротив, но прямо перед полицейским участком? Браун попытался отпихнуть ногой мусор ближе к бакам. Черт возьми, неужели у копов нет ни капли уважения к месту, где они работают? Могли бы потратить несколько минут своего драгоценного времени и убрать эту грязь.

Ничего здесь не изменилось, думал он, поднимаясь по выщербленным каменным ступеням полицейского участка Бронкса, где прослужил восемь долгих лет.

Но ему повезло, Флойд перебрался в «город», в Манхэттен, на детективную работу. Здесь вскоре прославился, расколов Потрошителя. Такое прозвище получил серийный убийца, который буквально потрошил свои жертвы и уносил с собой внутренности в качестве сувениров. Кажется, Флойд почуял это носом. С виду зануда «ботаник», очки, как у Бадди Холли,^[4] растрепанная козлиная бородка. В общем, типичный завсегдатай библиотек. Он не вызывал никаких подозрений не только у копов, но даже и у «роботов» из ФБР. Его задержали для формальной проверки, поскольку он жил по соседству с одной из жертв.

Когда Эллиота Маршалла Ринки ввели в комнату для допросов и он снял пиджак, Флойд почувствовал, что к запаху пота примешивается еще и… запах смерти.

На то, чтобы расколоть этого парня, понадобилось меньше трех часов. Флойд довел его до слез. Подонок захныкал, пуская сопли на свою дурацкую козлиную бородку.

После этого за Флойдом закрепилось прозвище Нос, слава Богу, ненадолго. Одновременно он получил повышение по службе. Его перевели в Особый манхэттенский отдел по расследованию убийств. Где он прижился.

Флойду работа нравилась. Охотиться на душегубов, арестовывать, сажать на стул с прямой спинкой в душной маленькой комнатке и обрабатывать. К сожалению, самые крутые никаких специфических запахов не имели. Но существовали другие способы раскрытия убийств, и ими Флойд за пятнадцать лет работы овладел в совершенстве. Он видел такие кошмары, какие большинство людей не способны даже вообразить.

Флойд толкнул тяжелую деревянную дверь, и на него тут же нахлынули воспоминания. Одна сцена сменяла другую быстрее, чем в фильмах с участием Джеки Чана. Темные закоулки Бронкса, тепловатый кофе в пластиковых чашках, шлюхи, сутенеры, мошенники, наркоманы.

Год назад Флойд был на грани ухода в отставку и, наверное, ушел бы, если бы не громкое дело, которое он расследовал с Кейт Макиннон, когда-то служившей в полиции и волею судеб ставшей его фактической напарницей. Да, в первый день она ему не понравилась. Вошла в комнату для совещаний в управлении полиции шикарная дамочка с Парк-авеню, имевшая ответы на все вопросы.

Но он ошибся. Макиннон оказалась хорошим копом. Сохранила инстинкт, хотя уже много лет не занималась полицейской работой. И самое главное, она была порядочной, то есть абсолютно без дерьма. Следует признать, что вычислила и обезвредила этого мерзавца-психа, Живописца смерти, именно Кейт, но сделала так, чтобы все заслуги приписали Флойду. После этого его назначили шефом Особого манхэттенского отдела по расследованию убийств вместо надменного пижона Рэнди Мида, который теперь перебирает бумажки в полицейской библиотеке, выращивает язву и, наверное, цыкает зубом (у него такая привычка). Да, Флойд считал себя должником Макиннон, хотя порой думал, что лучше бы ушел в отставку.

Вот, например, сейчас вечер, давно уже пора сидеть дома в кресле с бокалом холодного пива, смотреть матч. Вонетта наверняка уже заждалась. А он вместо этого приехал сюда, в полицейский участок Бронкса, куда не заглядывал больше десяти лет, проконсультировать. Это слово, эвфемизм сверхурочной неоплачиваемой работы, Флойд ненавидел. Но Макнил попросил его лично, а когда твой бывший шеф просит об одолжении, отказать невозможно. Во всяком случае, Флойд Браун на такое не был способен.

Зеленоватые стены цвета горохового супа остались такими же, как и при Флойде, только еще больше выцвели и облезли. Но не осуждать же краску за то, что она хочет отсюда сбежать.

На полпути в коридоре его встретил Тимоти Макнил.

Флойду показалось, что его бывшего босса тоже не мешало бы подремонтировать. Цвет лица почти не отличался от зеленоватой окраски стен, под глазами мешки.

Макнил хлопнул Флойда по спине.

— Добро пожаловать в гости. Нет худа без добра. Если бы не этот висяк, ты бы, наверное, никогда не приехал.

— Привет, Тим. Рад тебя видеть. — Флойд улыбнулся. — Но почему ты решил, что я помогу с вашим висяком?

Шеф полиции Бронкса кивнул в конец коридора:

— Пошли. Сейчас сам увидишь.

Флойд последовал за ним.

— Нам очень важно знать твое мнение. — Макнил закрыл за собой дверь в комнату для заседаний.

На пробковой демонстрационной доске висели фотографии. Жертвы маньяка, две женщины, были невообразимо изувечены. Трудно было даже понять, что с ними произошло.

— Согласно заключению медэксперта, этой чуть за двадцать. — Макнил показал на одну группу фотографий.

Браун вгляделся. Действительно, без медицинской экспертизы возраст женщины, пожалуй, не определишь. Мертвое лицо покрывал обильный макияж.

— Внешне напоминает работу Потрошителя, — сказал Макнил. — Убийца извлек наружу все внутренние органы. Правда, с собой не взял. Тело обнаружил управляющий домом. Начало разлагаться. Пришлось вначале отвезти в клинику Белвью, чтобы накачали препаратами. — Шеф полиции Бронкса облизнул губы. — Другая тоже выпотрошена.

— Вот, значит, почему ты позвонил мне. — Браун рассматривал вторую группу фотографий, с женщиной постарше, где-то между тридцатью и сорока годами. — Похоже на почерк Потрошителя и…

— Нет, нет. — Макнил покачал головой. — Вовсе не поэтому. Давай-ка пройдем в комнату вещдоков.

Они вышли в коридор.

— Что ты на это скажешь? — Макнил подвел Брауна к длинному металлическому столу, на котором лежали два слегка покореженных живописных холста в прозрачных полиэтиленовых пакетах, помеченных номерами. Флойд заметил, номера те же, что и у фотографий. — Это обнаружили на месте убийства, — пояснил Макнил, — обеих женщин.

Браун внимательно рассмотрел холсты. Так, ничего особенного. Одна картина представляла собой натюрморт, фрукты: яблоки, бананы, груши. Тип фрукта определялся только по форме, потому что цвет был более чем странный. Банан пурпурный, груша оранжевая, яблоко синее. Другая картина, городской пейзаж, почти вся была выполнена в черно-белых тонах, за исключением розового неба и ярко-красных облаков. Флойд догадался, что художник экспериментировал. Как непрофессионал он считал, что ему не стоит канителиться с этими довольно скверными картинами.

— Ну и что? — Макнил испытующе посмотрел на Брауна.

— Думаю, этому типу надо еще много учиться.

— Я решил, что, поскольку ты с такими вещами уже сталкивался, вдруг что-нибудь подскажешь. По правде говоря, если бы Живописец смерти уже не горел в аду, я бы подумал, что он опять принялся за работу.

— Нет, у Живописца смерти все было иначе. Он не просто рисовал. — Браун вспомнил странные коллажи и открытки с намеками, смысл которых в ходе расследования расшифровала Макиннон, что позволило вычислить этого психопата. — Такого дерьма не выдавал. — Он вдруг с удивлением осознал, что почти раздосадован. С чего это Макнил предположил, что Живописец смерти создавал неплохие картины? Как будто маньяк действительно был гениальным художником. Он нахмурился. — Ты говоришь, это нашли на месте преступления. А может, картины принадлежали убитым женщинам?

— Возможно. — Макнил потер обрюзгший подбородок. — Но из лаборатории пришло заключение. Там сказано, что обе картины написаны в одной и той же манере. И холсты идентичные. Словно женщины брали уроки живописи в одном и том же месте. — Он усмехнулся. — И принадлежности у них были общие. По-моему, это маловероятно.

— Какие использованы краски? — спросил Браун.

Макнил бросил на стол бумагу из лаборатории.

— Масляные. Холсты — хлопчатобумажное полотно.

Браун прочитал заключение.

— Так, так… типовая масляная краска, хлопчатобумажное полотно. Не знаю, Тим, дает ли это что-то для расследования. — Он посмотрел на картины. Банальный городской пейзаж, фрукты, странный цвет. Конечно, это мог написать один и тот же человек, но Браун не был в этом уверен. — Я не очень разбираюсь в живописи.

Макнил подошел ближе.

— А женщина, твоя знакомая, с которой ты работал, ну… с телевидения? Она-то знает живопись. Может быть, взглянет?

Браун пожал плечами. Ему было хорошо известно, как болезненно реагирует Кейт на любое упоминание о Живописце смерти, и он сомневался, что теперь, когда ей только-только удалось вернуть жизнь в нормальную колею, она захочет связываться с расследованием очередного кровавого преступления. Кто ее за это осудит? С другой стороны, в морге лежат две женщины, убитые одним и тем же способом. Так не подскажет ли Кейт хотя бы направление поисков?

— У Тейпелл сейчас сложная ситуация, — сказал Макнил. — Назначит ли новый мэр ее снова на должность шефа полиции Нью-Йорка на следующий срок? А это не за горами. Так что серийный убийца ей сейчас ни к чему.

— Тим, два убийства — это еще не серия. — Флойд понимал, что просто пытается утешить товарища. Но если смотреть правде в глаза, то перед ними две изувеченные женщины, и возле каждой оставлена картина. Разве это не похоже на ритуал серийного убийцы? Очень хотелось, чтобы опасения не оправдались. Может, позвонить шефу полиции Тейпелл и предложить связаться с Макиннон? В конце концов, они приятельницы. Когда-то Тейпелл была шефом полиции Куинса и детектив Макиннон служила под ее началом.

— Два убийства за месяц, — отозвался Макнил. — Совершенно одинаковых. — Он вздохнул. — Думаю, ты и сам все понимаешь.

— Но я не имею права вести расследование в твоем округе.

— Не нужно вести никакого расследования! — воскликнул Макнил. — Я просто прошу помочь. — Он устало опустился на стул. — Я ухожу в отставку. В следующем месяце. И хочу уйти красиво. Понимаешь? — Макнил через силу улыбнулся. — Не знаю, куда буду девать время. Смотреть целый день по телевизору мыльные оперы? Придется найти какое-нибудь хобби.

Браун кивнул. Очень тяжело вписаться в обычную жизнь после тридцати пяти лет службы в полиции.

— Послушай, Тим, я поговорю с Тейпелл. Обещаю. Но… — он сдавил переносицу, — за результат не ручаюсь.

ХУДОЖНИК НЕВАЖНЫЙ, ЗАТО УМЕЛЫЙ УБИЙЦА

Полиция Нью-Йорка опять стоит на ушах. В Бронксе с интервалом в неделю совершено два убийства. Почерк очень схожий. Жертвы, чьи фамилии в интересах следствия пока не разглашают, жестоко изуродованы. Но самое странное в обоих случаях то, что на месте каждого преступления убийца оставил картину.

В полиции давать комментарии отказались, но, по словам источника, заслуживающего доверия, картины — натюрморт с фруктами и городской пейзаж — весьма посредственные. Пока неизвестно, какое отношение имеют картины к убитым и содержат ли ключ к раскрытию преступлений. Есть сведения, что к расследованию будет привлечен Особый манхэттенский убойный отдел и…

Флойд Браун скомкал газету. Черт возьми, откуда эти проклятые репортеры получили информацию? И так быстро. Насколько он знал, никакого «источника, заслуживающего доверия» в полиции у них нет и утечку информации тоже никто не организовывал. Такое иногда случалось, когда возникала необходимость выманить из норы преступника или привлечь дополнительных свидетелей. Флойд не сомневался: Тейпелл, шеф полиции, предпочла бы сохранить все это в строгом секрете. Так вот сейчас это уже исключено. Она наверняка тоже прочла эту заметку и теперь мечет громы и молнии. К тому же репортер использовал жаргонное название их отдела, имеющее хождение только среди своих, «убойный». Это тоже странно.

Бросив взгляд на стол, заваленный папками, Браун потянулся за телефонной трубкой. Лучше позвонить Тейпелл самому, не дожидаясь ее звонка.

Он притащил его сюда за ноги. Сзади стелился кровавый след, заметный даже в полумраке. Парень оказался тяжелее, чем он предполагал, хотя половина его нутра осталась в трех метрах позади.

Его обнаружат скоро. Не через два дня, когда уборщик соберется наконец подмести в переулке за манхэттенским офисным зданием, или какому-нибудь наркоману приспичит уколоться. Будут выглядывать ноги, и это привлечет внимание прохожих. Многие скорее всего подумают, что это какой-то бездомный, и продолжат путь, но хотя бы один остановится посмотреть.

Комбинезон под мышками весь взмок, руки в перчатках тоже были влажные.

Где-то залаяла собака. Странно, подумал он, откуда появились собаки в этой части города, где в радиусе нескольких миль ни одного жилого дома? Одни офисы, закрытые на ночь. Он посмотрел на часы, убедился, что время еще есть.

Развернул до сих пор не совсем просохший холст. Пристроил его рядом с телом. Или лучше у стены? Преодолев сомнения, решил, что не имеет значения. Еще несколько минут рассматривал натюрморт — фрукты в вазе с синими полосками, — затем наклонился и подвинул его ближе к голове мертвеца.

* * *

— Вот что, Доминик, прошу вас, уговорите людей не поднимать сейчас бучу. В конце концов, вы председатель союза. — Телефонная трубка возле уха Тейпелл раскалилась. Она вздохнула. — Во-первых, забастовки полицейских запрещены законом. А во-вторых, мэр опять грозит урезать нам бюджет.

Шеф полиции Нью-Йорка слушала, глядя на фотографию справа от стола. Там она обменивалась рукопожатием с новым мэром-консерватором, который,Тейпелл в этом ничуть не сомневалась, недолюбливает ее. Прежде всего за то, что она женщина. К тому же чернокожая и либералка. Разумеется, ему не нравилось, что полицию Нью-Йорка возглавляет такая персона. Все бы ничего, но ее срок скоро заканчивается, а с назначением на следующий есть проблемы. Так что чем спокойнее сейчас будет обстановка, тем лучше.

Тейпелл закончила разговор с председателем профсоюза и в следующие два часа связалась с шефами полиции округов. Старалась умаслить каждого как могла. Перед ней лежал листок бумаги с именами жен и детей. Это всегда производило впечатление.

Клэр Тейпелл ни за что не хотела уходить после первого срока. Слишком много было вложено сил и нервов. Для работы она даже пожертвовала личной жизнью, хотя до этого нет никому никакого дела.

А дело всем есть до сегодняшней статьи в «Дейли ньюс», где сказано, что преступность в городе увеличилась на два процента. Черт возьми, это же закономерно при спаде экономики и уменьшении числа копов, не говоря уже о том, что лучшие кадры уходят. Кто-то на пенсию, а кто-то гибнет. Финансирование из городского бюджета собираются сократить, а обещанных денег из федерального она, похоже, никогда не дождется.

А тут еще эта чертова заметка в «Пост».

Серийный убийца в Бронксе. Сейчас только этого не хватало!

На слова Макнила она особого внимания не обратила. Несомненно, коп он достойный, преданный делу, добросовестный. Но не гений. Когда же Браун заговорил о серийном убийце, Тейпелл поняла, что это серьезно.

Она тут же забыла о федеральном финансировании, угрозе полицейской забастовки и даже назначении ее на новый срок. Тейпелл набрала номер телефона Кейт Макиннон-Ротштайн, зная, что той просьба не понравится.

Глава 3

Вчерашний день Кейт провела замечательно. И сегодня тоже все складывалось прекрасно, если бы не предстоящая встреча с Флойдом Брауном. «Он покажет вам две картины, — сказала Клэр Тейпелл по телефону. — Пожалуйста, посмотрите и выскажите мнение. Это все, о чем я прошу вас». Но одно дело смотреть картины в музее или галерее, и совсем другое — в полиции. Кейт почему-то стало не по себе.

Сейчас она направлялась в мастерскую Бойда Уэртера, чтобы записать интервью для очередного выпуска программы «Портреты художников».

Так уж повелось, что Малбери-стрит просыпалась чуть позднее остальной части Манхэттена. Проехали несколько фургончиков, доставляющих товары в магазины, владельцы которых еще только отпирали металлические решетчатые ограждения витрин. Кое-где мойщики окон уже поливали стекла мыльной водой. По тротуарам легким неторопливым шагом двигались обитатели окрестных жилых домов, в основном молодые. Девушки, почти все, были стройные (результат усиленного занятия фитнесом), и каждая выставила на всеобщее обозрение полоску голого живота. Парни же почти сплошь курили, и каждый щеголял взъерошенной прической «только-что-с-постели», потратив на ее создание минимум час. Они то и дело сворачивали в кафе, коих здесь было великое множество. Кейт удивлялась, как эти молодые люди позволяют себе так проводить утро. Неужели все они художники и музыканты? Или биржевые брокеры, потерявшие работу из-за обвала рынка?

Когда она поднялась на грузовом лифте в огромную, размером с футбольное поле мастерскую Бойда Уэртера, небольшая съемочная группа телеканала Пи-би-эс уже прибыла на место и готовилась к работе. Высота потолков из прессованной жести была здесь не ниже четырех метров, полы обшиты широкими досками. Из окон открывался восхитительный вид на город. Кейт иногда подшучивала над Бойдом, говоря, что он, должно быть, кого-то ограбил. Но при этом прекрасно знала, что мэтр вполне мог бы иметь и более шикарную мастерскую.

Бойд Уэртер был редким феноменом в мире современной живописи. Ни единого спада за всю карьеру художника, только подъем. Начал он в семидесятые как крутой минималист, затем расширил диапазон и продолжил то, на чем остановились абстрактные экспрессионисты пятидесятых, объединив выразительность де Кунинга с великолепием цветовой палитры Марка Ротко. Бойд имел бешеный успех. Одни сравнивали его картины, изображавшие перекрученные, сплетенные цветные ленты, с «брызговиками» Джексона Поллака,^[5] другие с каллиграфией на старинных японских свитках, третьи находили в его работах что-то общее с рисунками эпохи палеолита во французской пещере Ласко.

В последнее время в некоторых изданиях его называли «великой белой надеждой». Что это означало, Кейт не вполне понимала. То ли имелось в виду, что он не отступает от традиций, то ли еще что. Не исключено, что это определение носило издевательский оттенок. Зная мир искусства, Кейт склонялась к последнему. Нельзя, чтобы художник в течение сорока лет пользовался успехом и ему никто не завидовал.

Как и положено подобной личности, Бойд Уэртер платил алименты трем или даже четырем — Кейт точно не помнила — бывшим женам, подарившим ему шесть или семь отпрысков. Последнего, от бразильской красавицы, только недавно отдали в фешенебельный частный детский сад.

Осторожно переступая протянутые по полу кабели съемочной аппаратуры, Кейт быстро обнялась с членами группы.

— Где Бойд?

— Приводит в беспорядок свои волосы, — ответила Синди, режиссер передачи, и выразительно посмотрела на Кейт. Та уже раскрыла папку и просматривала вопросы, предназначенные для Бойда.

Эта серия передач была посвящена цвету. Каждую неделю какой-нибудь известный художник высказывался на данную тему. Поскольку программа шла в записи, Кейт имела возможность вставлять соответствующие документальные фрагменты. Например, лирические абстрактные «импровизации» Кандинского начала века, эксперименты с цветом Йозефа Альберса, крупные планы картин импрессионистов (чтобы показать, как эти художники создавали цвет, накладывая, скажем, красный рядом с желтым, чтобы вызвать у зрителя ощущение оранжевого), а также фрагменты бесед с учеными, теоретиками цвета.

Бойд Уэртер был не только превосходным колористом, но и умел очень интересно говорить об этом. Кейт надеялась, что передача получится удачной.

По студии порхали две вездесущие ассистентки Бойда Уэртера. Очень красивые девушки. Перекладывали на столах кисти и материалы для их обтирания, отвечали на телефонные звонки, разносили гостям кофе. Кейт не сомневалась, что они удовлетворяют все без исключения прихоти гения.

В мастерскую вошел Бойд Уэртер, крупный мужчина, склонный к полноте. Босой. В этом не было ничего необычного. Пол здесь сверкал такой чистотой — стараниями все тех же ассистенток, — что на нем никто не погнушался бы разложить пищу и поесть.

На художнике была черная шелковая рубашка, расстегнутая до середины объемного торса, и широкие штаны, затянутые шнурком, спущенным ниже внушительного живота. Некогда черные, теперь с проседью, длинные волосы находились в стильном беспорядке. Он взял руку Кейт, припечатал театральный поцелуй, а затем расцеловал ее в обе щеки.

— Погоди, — Бойд сделал шаг назад, — дай полюбоваться твоими глазами. Необыкновенный цвет, голубовато-зеленый. Тебе кто-нибудь говорил об этом?

— Слышу постоянно со всех сторон. Надоело.

Бойд засмеялся.

— Но это правда. Поразительные глаза. Голубовато-зеленые. Таких нет ни у кого.

— А волосы? Ты забыл про волосы. Что это? Жженая сиена? И губы. Алый кадмий?

Бойд нежно провел пальцем по щеке Кейт.

— Это все прекрасно, но давай лучше сосредоточимся на твоей коже. Такой цвет получить не просто. Нужно смешать розовую марену с неаполитанской желтой и добавить солидную порцию титановых белил.

— Продолжай, я просто заслушалась, — пошутила Кейт.

Бойд улыбнулся своей уверенной сексуальной улыбкой и поправил толстую цепочку на шее.

— Что это у тебя там? — поинтересовалась Кейт. — Талисман?

— Ты имеешь в виду это? — Он достал цепочку с небольшим кулоном, позволяя рассмотреть ее. — Подарок первой жены. Итальянки. Кулон с цепочкой их семейная реликвия. Этой вещице не меньше пятисот лет. Позднее Средневековье.

Вещь действительно была уникальная. Музейный раритет.

— И она преподнесла тебе такой подарок?

— В знак дружбы. У меня прекрасные отношения со всеми бывшими женами… и любовницами.

— Мы можем начать? — почти в унисон осведомились два оператора, очевидно, имевшие иммунитет к чарам художника.

Кейт быстро взглянула на себя в зеркало, поправила слаксы, свитер и устроилась в одном из двух складных парусиновых кресел, поставленных посредине мастерской и окруженных огромными яркими картинами Бойда Уэртера. Он занял место напротив.

Ассистентка прикрепила к их одежде микрофоны, и началась запись интервью, которое с небольшими перерывами продолжалось чуть больше двух часов.

Последний вопрос был, естественно, также о цвете.

— И все-таки насколько цвет важен для вас лично? — спросила Кейт.

— Он для меня — все, — ответил Бойд. — Абсолютно все. Если бы не цвет, незачем было бы просыпаться по утрам. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на мои картины. В самом деле, к чему вообще заниматься живописью, если не собираешься использовать такой замечательный инструмент, как цвет? Что до меня, то я неотделим от него. Сны у меня тоже цветные.

— А как вы оцениваете художников, которые ограничивают свою палитру или вообще не используют цвет, создавая черно-белые работы?

— Хм… среди них были выдающиеся мастера. Например, Франц Клин.^[6] Но если в пятидесятые годы это воспринималось как откровение, то работать в подобной манере сейчас… очень скучно. В общем, это не для меня. Ни при каких обстоятельствах. — Художник пожал плечами. — Откровенно говоря, я бы покончил с собой, если бы лишился цвета.

— Не повторите ли последнюю фразу? — попросил оператор. — Я хочу взять вас крупным планом.

— Конечно. — Бойд Уэртер выпрямился в складном кресле, поправил шелковую рубашку. Камера сделала «наезд». — Я бы точно покончил с собой, если бы лишился возможности использовать цвет. Не задумываясь.

— Кстати, — сказала Кейт, прощаясь с Бойдом, — один старый мудрый художник любил повторять: «Никогда не говори „никогда“».

— Ты хочешь сказать, что я когда-нибудь пожелаю работать в черно-белых тонах?

— Мне просто не хочется, чтобы ты покончил с собой.

Прошло уже больше года с тех пор, как она в последний раз была в Шестом участке, где размещался Особый манхэттенский отдел по расследованию убийств. Здесь ничего не изменилось. Те же самые флюоресцентные лампы, придающие всем предметам нездоровый оттенок, тот же запах скверного кофе, надменные копы; задержанные пытаются выкрутиться, лгут и так далее. Ко всему этому примешивались и личные воспоминания, но к ним лучше не возвращаться.

— Флойд, мне не хочется этим заниматься. — Кейт отбросила за уши волосы и тяжело вздохнула. Она уже дала согласие Клэр Тейпелл, но теперь, когда снова оказалась в кабинете Брауна, на нее со всех сторон нахлынули кошмары, связанные с Живописцем смерти. Если бы Ричард знал, он бы категорически запретил ей это. Но он не знал. Кейт разговаривала с ним вчера вечером. Он позвонил перед отъездом в Бостон, был чем-то расстроен, обещал рассказать все, когда вернется. «Что я здесь делаю? — спрашивала она себя. — Ведь только недавно удалось наладить нормальную жизнь, оправиться от кошмаров и горя. Я хочу делать свои программы на телевидении, заниматься фондом „Дорогу талантам“, просмотреть очередную группу кандидатов, решить вопросы с финансированием»…

Браун перестал барабанить пальцами по столу.

— Послушайте, Макиннон, я все понимаю, но сделайте одолжение. Для меня и Тейпелл.

Кейт нехотя кивнула:

— Ладно. — Она встала, расправила слаксы. В конце концов, что тут особенного? Посмотреть две картины. К чему драматизировать ситуацию?

Кейт посмотрела в темные глаза Брауна.

— Поехали. Чем быстрее покончим с этим, тем лучше.

При въезде в Бронкс Браун включил сирену.

— Если бы знала, что вы повезете меня в Бронкс, ни за что бы не поехала. — Кейт смотрела в окно на однообразные многоквартирные дома. Она сама выросла на такой же улице. Только здесь все еще запущеннее.

— Лучше бы, конечно, привезти картины в ваш замок на Парк-авеню, но сейчас в полиции Нью-Йорка не хватает людей.

— Какая жалость! — Кейт усмехнулась. — И я живу не на Парк-авеню,^[7] а с противоположной стороны от Центрального парка. Это не одно и то же.

Браун улыбнулся.

— Знаю.

— Стало быть, сказали нарочно, детектив Браун, чтобы меня подразнить?

— Ага. Давно не общался с вами. Не скрою, получаю удовольствие. Кстати, я уже не детектив, а шеф отдела.

— Ага, — ответила Кейт в тон Брауну и тоже улыбнулась, — я это знаю.

Помещение полицейского участка в Бронксе выглядело гораздо беднее Шестого, хотя в честь их прихода здесь приложили усилия, чтобы навести порядок. Картины в пластиковых пакетах были прикреплены к пробковой доске в комнате для заседаний, рядом с фотографиями жертв.

В комнату вошел запыхавшийся Макнил.

— Извините. Мне только сейчас сообщили, что вы здесь.

Браун познакомил их.

Кейт представляла себе, как воспринимает ее шеф полиции Бронкса. Как и многие другие. По виду и одежде. Выпускница частной школы, загородное поместье, «мерседес-бенц» последней модели, богатство. Хотя ему полагалось бы знать, что она много лет прослужила в полиции.

На столе рядом с кафедрой стояли электрический кофейник, стопка вездесущих пластиковых чашек, сливки к кофе, блюдце пакетиков с сахаром и даже печенье «Орео» на отдельной тарелке.

Стараясь не смотреть на фотографии, Кейт вгляделась в картины. Они показались ей достойными внимания. Возможно, потому, что большую часть последних нескольких месяцев, готовясь к интервью с Эллзуэрт Келли, она посвятила изучению цвета. Прочла все, что написано у Йозефа Альберса, в том числе и знаменитую монографию «Взаимодействие цветов», статьи Мондриана и Ван Доесбурга, даже летала в Германию побеседовать с Герхардом Рихтером о его цветовой картотеке. Картины, конечно, абсолютно бездарные, вот только цвет…

— И каково ваше мнение? — спросил Макнил, откусывая печенье.

Кейт показала на натюрморт с фруктами:

— Слегка напоминает то, что делали фовисты. Так называли группу французских художников, куда входили Матисс, Дерен, Дюфи. Все они экспериментировали с цветом. Фовисты, что в переводе с французского означает «дикие», пытались выразить себя исключительно через цвет. На этих картинах «дикость» в смысле цвета определенно присутствует, но она не имеет никакого смысла.

— Вы считаете, что это нарисовал любитель? — спросил Браун.

— Скорее всего. Может быть, он из тех, кого в мире искусства называют «аутсайдерами».

Браун вскинул голову:

— Что это значит?

— Творчество «аутсайдеров». Так приблизительно переводят термин «арт брут», введенный в обиход в конце сороковых французским художником Жаном Дюбуффе. Дословно — «сырое искусство», непрофессиональное. Живопись, скульптура и прочее, сделанное детьми, заключенными и даже душевнобольными. В общем, теми, кто никогда не учился, не имеет профессиональных навыков.

— И что, людям интересны картины психов? — удивился Макнил.

— Да, интересны, — ответила Кейт. — И к этому в мире искусства относятся вполне серьезно. Живопись душевнобольных определенным образом повлияла на французских сюрреалистов, относившихся к ней с большим уважением. В наши дни многие коллекционируют такое искусство.

Макнил покачал головой:

— Невероятно.

Кейт вытащила из сумочки очки и начала внимательно рассматривать картины. Вначале натюрморт, затем городской пейзаж.

— Взгляните, как оформлены края. — Она показала на темную полосу шириной примерно в два с половиной сантиметра, окаймляющую обе картины. — Своеобразная рамка. Если присмотреться, петельки, закругления, в общем, каракули. Думаю, сделано карандашом. Но на эту мазню потрачено довольно много времени. Теперь обратите внимание на центральную часть картин. Он очень энергично орудовал кистью. Видите, вот здесь щетинки прилипли к краске.

Оба полицейских наклонились к картине.

— Значит, он рисовал быстро и с напором? — спросил Браун.

— Пожалуй, да.

— Вот, значит, почему такой странный цвет, — задумчиво проговорил Макнил. — Потому что он спешил?

— Не обязательно. Сильные, экспрессионистские мазки указывают на состояние художника в момент работы, но цвет он может выбрать правильно.

— Значит, он намеренно исказил цвет? — Браун налил чашку кофе и подал Кейт. Пить не хотелось, но Кейт взяла в знак признательности, поскольку он не забыл, что она любит черный.

— Не исключено. — Кейт сделала глоток. — С цветом экспериментировали многие художники. Эти картины мне чем-то напоминают, совсем чуть-чуть, работы немецкого экспрессиониста Кирхнера. Я потом покажу вам его рисунки.

Лицо Макнила просветлело.

— Выходит, наш клиент немец?

Кейт с трудом сдержала улыбку.

— Нет. Просто в этих картинах ощущается примитивизм, присущий работам немецкого художника. Возможно, ваш клиент знаком с его творчеством и пытается подражать. Или… — Она перевела взгляд на городской пейзаж. — Не знаю. Эта картина в основном черно-белая, так что…

— А небо?

— Да, — согласилась Кейт, — кроме неба. — Она пожала плечами. — Не знаю, что и сказать. Внешние признаки указывают на то, что работал аутсайдер. Однако иные художники специально стараются, чтобы их работы выглядели именно так.

— Полагаете, это может быть своего рода шифр? — спросил Браун.

— Может быть. — Перед глазами Кейт вспыхнуло ее лицо, вырезанное из фотографии и приклеенное к картине Андреа Мантенья «Святой Себастьян». Вот это был настоящий шифр. Живописец смерти. К горлу подступил комок, она оперлась рукой о кафедру.

Браун коснулся ее руки:

— Вам плохо?

Неожиданно Кейт до смерти захотелось курить. После шести месяцев без единой сигареты.

— Все в порядке. Так о чем я говорила? — Она вгляделась в картины. — Предметы изображены узнаваемыми. Есть незначительные искажения, но нельзя сказать, намеренно это сделано или нет. Вот здесь, кажется, виден след угольного карандаша. Возможно, он наносил им контуры. Видите. — Кейт посторонилась, сняла очки, сложила руки на груди. — Единственное, что делает эти картины особенными — разумеется, в определенном смысле, — это странные цвета. Не понимаю, что он хотел этим сказать. На первый взгляд совершенная бессмыслица. — Она повернулась к Макнилу: — Если у вас есть фотографии, дайте мне их. Я дома внимательно все посмотрю, вдруг что-то придет в голову.

— Фотографии у меня в кабинете. — Макнил быстро вышел из комнаты.

Из недр пиджака Брауна раздался приглушенный звон.

Кейт улыбнулась.

— Шагомер?

Браун вытащил из внутреннего кармана мобильный, прижал к уху.

— Браун слушает. — Его лицо изменилось. — Что? Где? Проклятие! И кто? — Он напряженно слушал. — Правильно. Проследите, чтобы медики не наследили. Я скоро приеду, посмотрю.

Он отсоединился. В этот момент вернулся Макнил с конвертом в руке.

— Вот. Цифровая съемка.

— Что случилось? — обратилась Кейт к Брауну.

— Труп. С картиной. В центре Манхэттена.

Включив сирену, Браун выехал на скоростную магистраль Уэст-Сайда. Кейт не сводила глаз с реки. Она казалась ей картиной, написанной густыми мазками в стиле позднего постимпрессионизма. Голубоватый с зеленью Гудзон под свинцово-серым небом. Кейт пыталась разобраться в своих ощущениях.

К мучительному желанию выкурить сигарету примешивалось еще что-то. «Неужели во мне заговорил коп? Боже, ведь прошло столько времени! Мне вовсе не хочется вникать в то, кого там убил этот маньяк. Не хочется».

Она постучала кончиками пальцев по приборной доске.

— У вас странный вид, — заметил Браун. — Как будто вы вот-вот взорветесь.

— Вам показалось.

— Если ехать к вашему дому, то сворачивать нужно здесь.

— Поезжайте на место, а я возьму оттуда такси.

— Тоже хотите посмотреть? — Браун усмехнулся.

Кейт вздохнула:

— Нет. Просто я не хочу, чтобы вы теряли время.

Браун кивнул:

— Понятно.

— Тем более это на Тридцать девятой, в квартале от офиса Ричарда. Я загляну к нему.

Браун снова кивнул и прибавил скорость.

Из приемника полицейской рации раздавались надтреснутые голоса. Происшествия, адреса, кодовые фразы. Браун свернул на Четырнадцатую. Впереди показалась группа полицейских, охранявших место происшествия.

— Вас высадить здесь?

— Нет уж, довезите до конца.

Кейт посмотрела на часы. Почти четыре тридцать. Ричард наверняка уже вернулся из Бостона и сейчас у себя в офисе. «Пожалуй, позвоню ему, скажу, что случайно оказалась рядом, может, он выйдет и мы сходим куда-нибудь перекусить». Кейт полезла за мобильным телефоном.

Это было на углу Америк-авеню, всего в нескольких кварталах от шумного Таймс-сквер. Браун поставил машину рядом с медицинским фургончиком и полицейскими автомобилями — их оказалось не меньше десятка, — достал жетон и, взяв Кейт под руку, быстро протиснулся сквозь толпу зевак и полицейское оцепление.

Здесь его ждал детектив, здоровенный краснолицый парень с редкими белокурыми усами.

— Это вон там, в конце переулка.

— Никто ничего не трогал?

— Нет. Мы сделали, как вы сказали, шеф. Ждем вас. Там двое медиков и копы. Тоже ждут. — Он посмотрел на Кейт.

— Она со мной, — сказал Браун. — Консультант из управления полиции.

Кейт понравилось, как звучит ее должность. Она выпрямилась, поправила на плече ремешок изящной сумочки. Нужно звонить Ричарду, а она почему-то идет по переулку вместе с Брауном и краснолицым детективом. «Я что, спятила?»

Детектив подошел к одному из полицейских и попросил снять с пояса фонарик. Протянул его Брауну.

— Вам понадобится, потому что в проходе, соединяющем два офисных здания — убитый обнаружен там, — довольно темно.

Браун свернул в проход, Кейт за ним. Теперь она уже поняла почему. Ее влекло вперед знакомое с коповских времен ощущение — характерный озноб, легкое покалывание в руках и ногах, сухость во рту. Кейт знала, что ей непременно нужно все увидеть.

Браун бросил взгляд через плечо.

— Может, вам не стоит туда ходить?

Кейт промолчала.

«Это ведь недолго. А потом я позвоню Ричарду, мы пойдем куда-нибудь, выпьем кофе, и жизнь будет продолжаться. Ясное дело, я не скажу ему о том, где была, иначе он убьет меня».

Ей вдруг до мельчайших подробностей вспомнилась недавняя ночь. Они в постели, занимаются любовью. Однако вместо того чтобы успокоиться, она встревожилась еще сильнее.

Солнечные лучи в этот проход, шириной чуть больше двух метров, никогда не проникали. Здесь было сумрачно и зябко. Браун шел чуть впереди, но его контуры уже расплывались.

Что-то пронеслось мимо Кейт, чуть коснувшись изящной кожаной туфельки без каблуков. Какое-то существо, наверное, крыса. Кейт пыталась взять себя в руки, отвлечься от шума в голове, который последний раз ощущала больше года назад во время противостояния с Живописцем Смерти. Когда они с Брауном были так близки к гибели.

А тот насвистывал какую-то мелодию, словно они просто прогуливались.

— Славный запах. Почти как на Парк-авеню, а?

Она пропустила мимо ушей его саркастическую реплику. Сердце сильно колотилось в груди.

«Мертвец. Подумаешь, какое дело. Почему я так боюсь увидеть его?»

Кейт рефлекторно потянулась рукой под пальто, чтобы привычно потрогать рукоятку пистолета, и шумно вздохнула. «Какой пистолет? Зачем? Я, наверное, рехнулась».

Браун взмахивал фонариком, выхватывая из темноты куски стен и асфальта.

Кейт почувствовала, что наступила на что-то студенистое. Возможно, сгнившую пищу или дохлое животное. Ей не хотелось знать, на что именно, но теперь при каждом шаге ее туфли противно чмокали.

Они прошли примерно половину пути, когда в конце прохода обозначилась полоска света, похожего на густой туман. Звон в ушах мешал не только отчетливо слышать звуки, но и видеть.

— Да, Макиннон, что ни говори, а мы с вами одного поля ягоды, — сказал Браун. — Верно?

— Что? — испуганно спросила Кейт, не разобрав в его фразе ни слова.

— Я говорю, что коп всегда останется копом.

«Да, он прав. Какого черта я не позвонила Ричарду, а торчу здесь, в этом идиотском темном проходе в центре Манхэттена? Зачем мне это нужно? Ведь я поклялась больше не иметь никаких дел с полицией».

Но поворачивать назад было поздно. Фигуры в конце прохода стали видны отчетливее. Трое, нет, четверо стояли у чего-то, что выглядело как поваленное огородное пугало.

«К черту! Я сейчас распрощаюсь с Брауном, выйду на белый свет и позвоню Ричарду». Кейт очень остро захотелось оказаться как можно дальше от этого места.

— Шеф Браун, — позвал женский голос.

Тот посветил фонариком, и Кейт моментально узнала медэксперта. Тогда она осматривала тело Элены. Перед глазами вспыхнула сцена: медэксперт склонилась над изувеченным телом девушки.

О Боже!

Глубоко дыша, Кейт внезапно остановилась, прислонившись к стене. Теперь ее уже не смущал смрад мочи и гниющего мусора. На мгновение она испугалась, что ее стошнит. «Нет, нет, я возьму себя в руки и постараюсь поскорее выбраться отсюда. И тогда все снова будет в полном порядке».

Браун подошел к группе. Они начали разговаривать приглушенными голосами. До Кейт доносилось:

—..мужчина, белый, живот вспорот…

Детектив протянул что-то Брауну.

— Вот его бумажник. Валялся рядом.

Не выпуская из руки фонарик, Флойд раскрыл бумажник. Затем склонился над мертвым телом. На долю секунды луч осветил лицо убитого.

«Мне надо уйти отсюда. Немедленно. Но как?»

Копы, медэксперт, Браун загораживали дорогу.

«Зачем я сюда пришла? Какая непростительная глупость».

Кейт сделала несколько шагов вперед, бормоча:

— Извините, мне нужно срочно идти. Понимаете, у меня дела…

Протиснулась мимо копов, Брауна. Он пытался остановить ее. Взял за руку, но как-то непривычно нежно, и Кейт уже точно знала: случилось что-то очень страшное.

Но не остановилась.

Вот наконец и улица. Почувствовав на лице дуновение прохладного свежего ветерка, она слегка воодушевилась. Слава Богу!

— Кейт, — хрипло позвал Браун.

Она зашагала по тротуару. Наконец-то на свободе.

— Кейт!

Браун схватил ее за руку, но она вырвалась и пошла, не останавливаясь и бормоча под нос:

— Нет, нет, нет… Нужно только вот так идти и все. А потом я позвоню Ричарду и… Нет, нет, нет, — продолжала бормотать Кейт, выходя на проезжую часть.

Загудели клаксоны, завизжали тормоза. Нужно просто перебежать на ту сторону улицы, и все. Потому что… потому что… это просто не может быть… правдой.

Браун каким-то образом оказался рядом, втащил Кейт на тротуар, развернул к себе. Его большие карие глаза выражали глубокое сострадание. Кейт упала ему на грудь, и перед ее внутренним взором отчетливо вспыхнуло лицо убитого.

— Боже, Флойд! — выкрикивала она в промежутках между рыданиями. — Ведь это мне показалось? Правда, показалось? Ведь это не… Ричард?

Глава 4

Сколько прошло дней?

Кейт не знала. Ее тело было налито свинцовой тяжестью. Даже для того, чтобы вытянуться в постели, приходилось приложить усилие, и немалое. А она большую часть времени проводила именно здесь, в постели, периодически всхлипывая, потому что плакать уже не могла. Сон был чудовищным испытанием. Каждый раз, когда Кейт закрывала глаза, начинался фильм ужасов. Один и тот же. Проход между зданиями, распростертое обезображенное тело Ричарда.

А затем морг.

Как ей это удалось, сейчас трудно представить себе. Она стояла в этой холодной комнате смерти рядом с холодным мраморным столом, на котором лежал муж, до подбородка накрытый простыней. Под ней скрывалось его прекрасное тело, до неузнаваемости изуродованное.

Рядом Флойд Браун крепко держал ее за руку. И правильно, иначе Кейт повернулась бы и с криками побежала прочь.

Что она чувствовала?

Ничего. Просто оцепенела.

Пыталась смотреть куда угодно, только не на мужа. На стены, раковины, подсоединенные к кранам черные шланги, весы — такие же, как в супермаркете, но здесь на них взвешивают не помидоры, а человеческие органы, — на хирургические инструменты, ножи, скальпели, ножницы, пинцеты, пилу Страйкера для костей, клещи.

Кейт бывала в таких местах. И не раз. Приезжала для опознания, присутствовала на вскрытии. Видела множество трупов. Но все это было в прошлом. Давно. Она покончила с этим.

Стоило только мельком взглянуть на мертвое лицо Ричарда — и ее ноги обмякли. Браун, должно быть, это почувствовал, он очень закаленный коп. Крепче сжал руку. Прошептал:

— Держитесь.

Кейт хотелось крикнуть: «Я умираю!» — но она молча кивнула, несколько раз глубоко вздохнула, слегка втянув в рот хирургическую маску, и быстро перевела взгляд на диктофон, стоящий на столе рядом. На него медэксперт записывал обстоятельства вскрытия.

Он уже что-то туда сказал. Что?

Наверное: «Мужчина. Белый. Примерно сорок пять лет. В хорошей физической форме. Рост метр девяносто».

Кейт прошлась взглядом вдоль простыни, под которой лежало такое знакомое и любимое тело.

Ей показалось, что он уже не такой большой, каким она его помнила. Боже, теперь все нужно говорить в прошедшем времени. В это невозможно поверить.

Кейт зажмурилась и увидела дюны у их дома в Хэмптоне, простирающийся в бесконечность синий океан и Ричарда, освещенного ярким полуденным солнцем, высокого, ладного. Они смеялись и смеялись, лежа на песке, не могли остановиться. Так им было весело. Она открыла глаза и почувствовала, что по щекам струятся слезы.

«Я хоть поцеловала его на прощание перед отъездом в Бостон? Нет, я спала».

Он так и не попал в Бостон.

Где его убили? В офисе? Ведь до этого прохода всего один квартал. Впрочем, напасть могли где угодно, а затем перетащили тело туда.

Господи, что это она рассуждает как детектив, сейчас, в такой момент?

Кейт не отводила глаз от руки Ричарда, где на алебастровом пальце поблескивало обручальное кольцо. Каким-то образом от него прошел импульс к ее пальцам и дальше вверх по руке прямо к сердцу. На мгновение стены пошатнулись, но она собралась с силами и заставила себя смотреть на руку отстранение, как будто это была превосходная копия руки Ричарда со всеми анатомическими подробностями. Произведение искусства, достойное резца Микеланджело.

Медэксперт, моложавый мужчина в сильных очках, проследил за ее взглядом.

— Кольцо вы можете взять позднее, если захотите. Дело в том, что некоторые хоронят близких с кольцами.

Похоронить с кольцом… похоронить с кольцом… похоронить с кольцом…

Слова вихрем пронеслись в голове Кейт и почему-то вызвали из памяти давно забытую глуповатую песенку юности. Трагедия на железнодорожном переезде. Девушка роняет в окошко подаренное любимым кольцо, останавливает машину, вылезает, чтобы подобрать его, и попадает под поезд. Рефрен «Ангелица, ангелица, ангелица, ангелица» повторялся и повторялся, словно заело иголку.

— Я хочу взять его сейчас.

Медэксперт быстро снял кольцо с мертвого пальца мужа и протянул ей. Холодный металл обжег ладонь.

Кейт прищурилась, чтобы прочитать имя и фамилию медэксперта на идентификационной карточке, косо прикрепленной к лацкану белого лабораторного халата. Только чтобы отвлечься. Даниел Маркович.

А затем она наконец осмелилась в первый раз посмотреть на лицо Ричарда. Оно чудесным образом осталось неповрежденным: гладкая кожа, чуть раскрытые бесцветные губы.

Кейт смотрела на мужа и ждала, когда он откроет глаза, улыбнется и подмигнет. Смотрела на его жемчужно-сероватое лицо, такое знакомое и вместе с тем совершенно чужое, напоминающее восковой музейный манекен. Но он все не открывал глаз и не подмигивал, и Кейт вдруг осознала, что Ричарда, мужа, которого она любила, больше нет. Он мертв и никогда к ней не вернется. И в этот момент внутри у нее как будто что-то треснуло.

Кейт пошевелилась в постели. Медленно поднесла пальцы к глазам, желая убедиться, что они открыты, что она не спит, что это не кошмарный сон.

На часах светились время и дата. Значит, прошло трое суток. Она лежит дома, в постели, пока живая, хотя мысль о том, что придется жить дальше, казалась непереносимой. Она жива, а Ричард мертв. Ничего не изменилось, и изменилось все.

Кейт погрузила лицо в подушку Ричарда, еще хранящую запах его тела, волос, слабый аромат английского одеколона «Скай», который она привезла ему из Лондона. Колпачок в виде маленькой золотой короны.

— Разрешите преподнести вам, ваше величество. — Кейт поставила ему на голову маленькую корону, и они потом долго смеялись.

Яркими пятнами выделялись несколько букетов цветов. Хотя Кейт настоятельно просила не тратить деньги на цветы, а делать в память Ричарда благотворительные взносы, некоторые все равно присылали.

На столике высилась гора писем и телеграмм с соболезнованиями.

Время от времени Лусилл — тихая женщина, которая уже десять лет занималась в их доме хозяйством, — приносила чашку куриного бульона с тостами, но Кейт не могла прикоснуться к еде.

Каждый день ее навещала Нола. Садилась рядом, много говорила о том о сем, старалась отвлечь. А Кейт от этого испытывала только неловкость, потому что ей тоже следовало бы утешать Нолу, для которой Ричард был вторым отцом. К тому же девочка ждала ребенка.

Кейт с трудом узнавала себя в слабой, убитой горем женщине, которая смотрела на нее, отражаясь в оконном стекле.

Похороны прошли как в тумане. Все делалось в спешке, потому что евреи стараются поскорее предать тела близких земле. Не то что ирландцы. Кейт вспомнила поминки по матери. Родственники собрались в небольшом доме Макиннонов в Куинсе. Воздух синий от сигаретного дыма. Тетушки хлопочут на кухне. «Молли, не забудь положить в тушеную капусту щепотку сахара». Братья отца, Майк и Тимоти, оба копы. В гостиной включен телевизор, на экране какие-то спортивные соревнования в режиме нон-стоп. На диване и креслах, обитых коричневой шотландкой, полиэтиленовые чехлы: маме не нравилось постоянно отчищать пятна пива и пепел. После похорон отец их сразу же снял.

Уилли звонил раз десять. Он был в Германии по программе Фулбрайта.^[8] Кейт очень скучала по этому мальчику, которого они с Ричардом опекали в фонде «Дорогу талантам» начиная с шестого класса. Теперь он стал весьма преуспевающим художником, и его картины шли нарасхват. Уилли давно уже перевез мать и сестер из Бронкса в прекрасную квартиру в Куинсе, рядом с чудесным парком. Славный мальчик. Нет, не мальчик, молодой человек.

— Я еду домой, — объявил он в первый же день.

— Не нужно, — твердо сказала Кейт. — Ты должен закончить картины для выставки.

— Уже закончил. До открытия осталось меньше двух недель. Все картины отправлены.

— Уилли, на прошлой неделе ты говорил, что продолжаешь работать над акварелями, которые привезешь с собой в самолете. Так что не ври.

— Кейт, акварели не обязательны. Для меня важнее быть сейчас с тобой.

Но она категорически возражала.

— Уилли, эта выставка очень важна для тебя. Галерея одна из самых знаменитых в Нью-Йорке, и ты должен показать себя с самой лучшей стороны. От этого во многом зависит твое будущее. Поэтому не приезжай ни на день раньше. Заканчивай акварели. Увидимся на выставке. — Она глубоко вздохнула и соврала: — А обо мне не беспокойся, я в полном порядке. Ты слышишь меня?

В конце концов Уилли пришлось согласиться, слишком уж Кейт давила.

Только к вечеру она осознала, почему так настойчиво убеждала Уилли не приезжать. Ей не хотелось, чтобы он видел ее такой — полностью расклеившейся, не владеющей собой. По какой-то абсурдной причине Кейт было важно, чтобы Уилли продолжал считать ее суперженщиной, сказочной феей, способной справиться с любыми трудностями. Кейт казалось, что если так будет думать он, это действительно станет правдой.

Мать Ричарда «сидела шиву»^[9] у себя во Флориде. Кейт обожала ее, но не могла заставить себя поехать к ней, поскольку была не в состоянии поддерживать связный разговор.

Так что же делать?

Она понятия не имела. Прежде ей всегда как-то удавалось, даже в самых тяжелых ситуациях, совладать с собой.

Кейт перестала выдергивать нити из пояса махрового халата, посмотрела в окно и увидела верхушки деревьев Центрального парка. Цвет неба соответствовал ее настроению.

Кресло рядом с постелью скрипнуло. Она повернула голову и вздрогнула:

— Ой, ты напугала меня.

В кресле сидела Лиз Джейкобс и критически рассматривала свою самую близкую подругу.

— Да, выглядишь ты скверно.

— Премного благодарна. — Кейт сделала вид, что рассердилась, хотя была очень рада ее видеть. — Как тебя пропустили? Ведь я запретила привратникам…

— Милая моя, удостоверение ФБР открывает и не такие двери. Неужели меня остановит какой-то привратник, после того как я целовала шефа в толстую задницу, чтобы он отпустил меня из Квонтико^[10] на весь день. — Лиз улыбнулась. — Но я скоро приеду в Нью-Йорк на две недели, в отпуск.

— Из-за меня?

— Нет. Просто я потеряю его, если сейчас не использую. Буду жить у сестры в Бруклине, нянчиться с детьми.

— Врешь.

Лиз вгляделась в лицо Кейт.

— Ты хоть что-нибудь ешь? Худая как палка, страшно смотреть.

Кейт знала, что подруга старается ее расшевелить. Так было всегда. Многие годы они помогали друг другу преодолевать невзгоды. И получалось.

Она улыбнулась. Впервые с тех пор.

— Ты не представляешь, как я рада тебя видеть.

— Не торопись радоваться. — Лиз притворно нахмурилась. — Лучше скажи мне, что это такое. Волосы в беспорядке, лицо измятое, и вообще передо мной настоящая развалина. Приказываю немедленно привести себя в порядок.

Кейт засмеялась, но смех сменился слезами.

— О, Лиз… — Она обняла подругу за шею и зарыдала.

Лиз прижимала Кейт к себе, давая выплакаться. Через несколько минут Кейт отстранилась, промокнула салфетками нос и щеки.

— Скажи мне, Лиз, как это у меня тогда получилось? После гибели Элены. Как я это пережила?

— Ты занялась расследованием.

Кейт показалось, что на нее вылили ушат ледяной воды.

— Что? Ты предлагаешь мне участвовать в расследовании убийства Ричарда?

— Кейт, мы знакомы много лет. Кажется, я тебя знаю. Ты не из тех, кто способен пассивно ждать развития событий. Ты человек действия. Вот что всегда давало тебе силы. Ты говорила, что Тейпелл и Флойд Браун просили тебя о консультации по делу этого маньяка. Ну и прекрасно.

— Но это было до… — Кейт проглотила застрявший в горле комок. — До… Ричарда. Сейчас совсем другое дело.

— Понимаю. И поверь мне, я не уговариваю тебя. — Лиз взяла подругу за руку. — Ты задала вопрос, как тебе удалось пережить убийство Элены, я напомнила. Вот и все.

Позднее, стоя под душем, Кейт повторяла про себя слова Лиз и понимала, что просто сама мысль о том, чтобы принять участие в расследовании, заставила ее подняться с постели, пойти в душ, выдавить на ладони шампунь, намылить волосы. И все это без плача и воспоминаний об утрате. В первый раз после гибели Ричарда ее отвлекло какое-то занятие.

Как сказал Уилли после смерти Элены? Превозмочь горе ему помогла его живопись.

Выйдя из душа, Кейт обернула голову мягким белым полотенцем. Подошла к запотевшему зеркалу, вгляделась в свое лицо. Теперь на нее смотрела не та женщина, которая непрерывно плакала несколько дней. Глаза оживились и выражали решительность.

Принять участие в расследовании убийства. Это возможно?

Кейт извлекла из стеклянной банки ватный тампон, погрузила в очищающий гель аквамаринового цвета, провела по лицу, как будто соскабливая налет светскости с крутой женщины, полицейского детектива из Куинса. Теперь это уже не совсем Кейт Ротштайн, жена видного нью-йоркского адвоката, устраивающая у себя в доме роскошные приемы и работающая в благотворительных организациях. В новой Кейт угадывалась крепкая смелая женщина, детектив отдела по расследованию убийств, та, что спокойно осматривала места кошмарных преступлений, успешно разыскивала пропавших детей, уничтожила Живописца смерти.

Кейт кивнула своему отражению, узнавая старую подругу, с которой не виделась много лет.

«Я сделаю это. Снова стану копом».

Видимо, Лиз знала ее лучше, чем она сама. А что здесь удивительного? Двадцать лет дружбы — это кое-что значит. Хотя тогда, при первом знакомстве в полицейском участке Астории они друг другу не очень понравились. Кейт Макиннон, самонадеянная ирландка из семьи копов, и Лиз Джейкобс, башковитая еврейка, от которой почти отказались родители, когда она, получив диплом психолога в Нью-Йоркском университете, поступила в полицейский колледж имени Джона Джея.

Окончательно их сблизила работа по делу об исчезновении миловидного восьмилетнего Денни Клингмана, в результате которой удалось задержать Малколма Гормли, наркодельца, порнографа, педофила и, возможно, убийцу.

Гормли был подозреваемым номер один по делу об исчезновении Клингмана. Ему постоянно удавалось ускользать от полиции в Манхэттене, Бруклине, Бронксе и Стейтен-Айленде. Только почуяв приближение копов, он тут же перебирался в другой округ. До шефа полиции округа Куинс, Клэр Тейпелл, дошли слухи, что Гормли открыл магазин где-то в Лонг-Айленд-Сити.

Тейпелл решила подключить к расследованию двух девушек. Кейт уже имела опыт в розыске пропавших детей, а Лиз считали серьезным аналитиком. Вскоре Кейт посетила тюрьму, где поговорила по душам с бывшим сокамерником Гормли и пообещала ему скостить на пять лет двадцатилетний срок, который он отбывал за вооруженное ограбление. Тот согласился сотрудничать, сообщил о пристрастии Гормли к белокурым мальчикам (Денни Клингман был именно таким) и номер телефона подельника Малколма Гормли, того ФБР разыскивало за детскую порнографию. Между тем Лиз перепроверила все материалы на детей, пропавших в последние десять лет, особенно тщательно, если метод похищения хотя бы отдаленно напоминал тот, каким пользовался Гормли. Он похищал детей в супермаркете, когда их мамы или бабушки выбирали продукты.

В результате удалось кое-кого вычислить. Кейт под видом покупательницы вошла в контакт с детским порнографом, надела на него наручники и угрожала отрезать яйца, если он не скажет, где находится новое логово Гормли. После чего она и Лиз многочасов без замены вели наблюдение за заброшенной швейной фабрикой в Лонг-Айленд-Сити. Дождались, когда Малколм Гормли уйдет, подобрали ключи и проникли в здание, где обнаружили Денни Клингмана и еще одного восьмилетнего мальчика. Оба белокурые херувимчики, голые, в шоке. Измождены настолько, что едва говорили. Лиз повезла детей в участок, а Кейт упаковала фотоаппаратуру и пачки детской порнографии, от которой ее чуть не вырвало, а затем, закурив сигарету, начала ждать Малколма Гормли.

Три часа спустя, когда на место прибыл наряд полиции, им пришлось вызвать для Гормли «скорую помощь». «При аресте он оказал сопротивление», — пояснила Кейт.

Денни Клингман вернулся к уже потерявшим надежду родителям, а об исчезновении второго мальчика никто не заявлял. Через некоторое время Гормли признался, что ребенка ему продала мать-наркоманка за двухдневную дозу героина.

Только два крепких копа помешали Кейт расправиться с этой женщиной, когда ее наконец выследили и задержали. Потом дело передали в отдел по защите детей, и Кейт жалела, что не убила эту дрянь, хотя имела возможность. Этот мальчик являлся к ней во сне в течение нескольких месяцев. Очередной ребенок, которого не удалось спасти.

По факту увечий, нанесенных Малколму Гормли, Служба внутренней безопасности провела быстрое расследование. Лиз подтвердила, что при задержании подозреваемый действительно оказал отчаянное сопротивление и Кейт пришлось применить силу. Комиссия не обратила внимания на то, что сама Кейт никак при этом не пострадала, только содрала на кулаках костяшки, а у педофила были сломаны челюсть, коленная чашечка, выбито несколько зубов, вывернуто три пальца и вдобавок поставлено по фонарю под каждым глазом. Все это признали мерами «необходимой обороны». В конце концов, Кейт ведь могла пристрелить подозреваемого.

После этого дела Кейт и Лиз прославились на весь округ и подружились навсегда. Правда, Малколма Гормли больше никогда не вспоминали.

* * *

Кейт зашла в спальню, прошлепала босиком по бархатному ковру и открыла просторный платяной шкаф, продолжая вспоминать прежнюю работу.

Астория, Малколм Гормли. Казалось, все это осталось в той жизни, когда Кейт была совсем другой.

Но если подумать, не такой уж другой. Даже сейчас, едва она вспомнила этого негодяя, в ней закипела ярость.

Кейт заставила себя сосредоточиться на выборе одежды. Все модельное она отодвинула в сторону, облачилась в джинсы, а на ноги надела туфли на крепкой подошве.

Ее пистолет, «глок», автомат сорок пятого калибра, лежал там, куда она его положила год назад. На верхней полке, за стопкой шарфов, которые Кейт редко надевала.

Зачем она хранила его? Кейт подумывала избавиться от пистолета раз десять, но не решилась.

Это оружие она получила за год до ухода из полиции. Ей пистолет понравился. Корпус из полимерного пластика, легкий, красивый, надежный.

Рукоятка приятно охлаждала ладонь. Проверив спусковой механизм, Кейт вставила обойму. Тринадцать патронов. Несчастливое число, ну и пусть. Какие еще несчастья ждут ее впереди?

Теперь она была почти готова к тому, чтобы вернуться к работе копа. Уже больше недели как вдова. Вдова.

«Какое страшное слово! Разве оно имеет ко мне отношение? Другие женщины могут быть вдовами. Но я…»

Кейт обвела взглядом спальню, словно что-то вспоминая.

На покрывале лежали пижамные штаны Ричарда. Она не снимала их все эти дни, что провела в постели. Запретила Лусилл стирать их. Хотя остальную одежду Ричарда в первый же день отдала в Армию спасения и спрятала подальше от глаз все фотографии. Думала, что это поможет избавиться от воспоминаний. Все существо Кейт восставало против мысли, что того, кого она любила и с кем прожила многие годы, больше нет.

Но теперь, возродившись в новом качестве, Кейт достала из ящика любимую фотографию, много лет стоявшую на ее ночном столике. Пальцы легонько пробежали по изящной серебряной рамке, погладили Ричарда. Он улыбался, заслонившись рукой от солнца. Порывшись в ящике, Кейт вытащила коробочку, где лежали его обручальное кольцо, золотые часы «Ролекс» и зажим для банкнот из монетного серебра с выгравированными инициалами «RR». Это был ее подарок на сороковой день рождения Ричарда. Она смутно помнила, как, придя из морга, засунула коробочку глубоко в ящик.

Кейт потрогала рельефные инициалы. Довольно странный подарок, зажим для банкнот, но Ричард полюбил его. Ему нравилось демонстрировать зажим, когда он расплачивался в ресторане или за такси, давал на чай гардеробщице. Щедрый Ричард тратил деньги легко и весело.

Кейт снова поставила фотографию улыбающегося Ричарда на туалетный столик, рядом положила зажим для банкнот и, надевая обручальное кольцо на тонкую золотую цепочку на шее, прошептала:

— Я отомщу за тебя.

Кольцо скользнуло вниз и остановилось во впадинке между ключицами.

Она посмотрела на фотографию и зажим. Этих двух предметов плюс кольцо достаточно, чтобы возродить его присутствие. Это необходимо для нее, чтобы заниматься расследованием убийства и вообще… жить дальше.

«Дальше? Ну хорошо, мы найдем убийцу, а что дальше?»

Кейт прокрутила эту мысль в голове и отбросила как ненужную. Сейчас не время строить планы на будущее. Все, больше никаких эмоций. «Стоит только встать на эту дорожку, и мне не удастся помочь никому. Ни копам, ни себе. Стисни зубы, Кейт, и вперед».

В ванной комнате она придирчиво осмотрела себя в зеркале. Макияж? Правильно. Нужно, чтобы все было как прежде. Нельзя выходить на улицу в таком виде, чтобы тебя жалели окружающие.

Кейт поработала над лицом, откинула волосы назад и тщательно закрепила заколками. Такая прическа Ричарду не нравилась. И правильно, это простило ее. Но сейчас в самый раз.

Кейт посмотрела в зеркало и удовлетворенно кивнула. От светской дамы почти ничего не осталось.

Забавно. Казалось, что крутая женщина-полицейский из Куинса осталась в далеком прошлом. А она, видно, всегда была рядом, ждала. Как и «глок» за стопкой шарфов.

Кейт пристроила через плечо кобуру и сунула туда пистолет.

Лиз права. Нужно заняться делом.

А горевать потом.

Глава 5

За окнами темнеет. На стенах обозначились тонкие светящиеся линии. Обычному наблюдателю, наверное, было бы трудно при таком тусклом свете разглядеть комнату. Но он все видит прекрасно. Длинный стол, заваленный тюбиками с краской, пастельными мелками и цветными карандашами, потертый диван, пришпиленные к серым стенам холсты без подрамников.

Порой ему чудятся здесь даже мигающие цветные огни, красный, зеленый, синий, которые она подвешивала в своем каждом очередном жилище. Но разумеется, это только иллюзия. Этот сукин сын закрыл для него дорогу в мир цвета.

На пальце у него висят овальные темные очки. Покачивая их, он медленно приближается к холстам.

Ну конечно, это пустая трата времени. Абсолютно ничего нельзя различить. Полосы засохшей серовато-черной крови, посередине приклеен клок бесцветных волос. И все. А ведь там было столько ярких красок. Фиолетовая, пурпурная, земляника, малина.

В голове тут же начинает звучать песенка: «На ней был малиновый берет…»

Он пытается вспомнить краски, но ничего не получается. Мешает песенка. Плохо. Очень плохо.

Песенку перебивает тревожный голос ведущего новостей. «По предварительным данным, погибли сто двадцать три человека. Самолет упал на кукурузное поле в…»

— Заткнись!

Он устало опускается на потрепанный диван. Раздраженно вытирает со щек слезы. Его переполняет жалость к себе. Он шепчет:

— Какой я несчастный…

И следом сразу же слышит: «Я такой несчастный, детка. Зачем ты меня покинула?» Старая песенка, одна из его любимых.

— Хватит!

Мелодия стихает. На время.

Его охватывает дикий голод, как всегда, внезапно. Он перебирает наваленные на диване упаковки. Печенье «Орео», «Претцелы с ароматом горчицы», коробка с надписью «Мистер Арахис — роскошное ассорти для вечеринок». После непродолжительных колебаний срывает крышку с цилиндрической банки картофельных чипсов «Принглс» и начинает совать их пригоршнями в рот. Шумно хрустит, чуть ли не давится. Голод очень жестокий, мучительный и, главное, неутолимый.

Вообще-то если бы его спросили, чем ему хочется заниматься, он ответил бы, что только живописью. А выходить, общаться с внешним миром его заставляет нужда, необходимость. Он предпочел бы не иметь ничего общего с этим серым миром, так не похожим на тот, какой старается создать на своих картинах. Но время от времени приходится бросать работу, потому что постепенно внутри поднимается и растет острая необходимость увидеть, как это все выглядит на самом деле. Наконец он не выдерживает, отбрасывает в сторону кисти, оставляет незаконченными картины и выходит на охоту. Не уйти невозможно, это выше его сил. Им движет жажда получить удовлетворение, в том числе и сексуальное.

Во время охоты голод отступает. Он проводит по несколько дней без еды, обуреваемый лишь этой непреодолимой тягой, не моется и не спит. Затем, настигнув жертву, сделав с ней то, что нужно, чтобы увидеть и почувствовать, он успокаивается. И снова возвращаются банальные потребности в пище, питье и сне.

Это просто процесс, как и любой другой. Только в его случае связанный со смертью.

Он выпрямляется, стряхивает крошки чипсов с колен. Задумывается.

«Я искатель правды».

Затем снова разочарованно оглядывает свои творения. Те, что сделал недавно. Там.

Ну почему это так быстро кончается? Почему он, один из всех, так жестоко наказан?

«Это здор-р-р-рово!»

— Так ты считаешь, Тони? — шепчет он.

«Здор-р-р-рово!»

— Спасибо.

Как хорошо иметь такого друга, как Тони.^[11] Который всегда поддержит тебя.

После реплики Тони он чувствует себя гораздо лучше. Поднимается с дивана, принимается за работу.

Выдавливает на палитру краску, берет лупу и, сильно моргая, смотрит на начатую картину. Хватит киснуть. Пора творить.

Голод на время притупляется.

Нола Дэвис с трудом поднялась с постели. Казалось, всего несколько месяцев назад не было ничего проще, а сейчас, с ее огромным животом, похожим на надувной пляжный мяч, на девятом месяце беременности, это напоминало попытку преодолеть земную гравитацию.

«Боже мой, какая неслыханная глупость! Подзалететь в такое время. Когда пришла пора начинать учебу в университете. Идиотка!»

Нола встряхнула головой, длинные до плеч дредлоксы^[12] погладили гладкую темно-коричневую кожу на щеках.

«Ладно, теперь уже поздно ругать и жалеть себя. Что случилось, то случилось. Нужно с этим жить. „Я вырос в асфальтовых джунглях и выживу где угодно“ — так поет старый мудрый Боб Марли на моем любимом CD. Это ведь и обо мне тоже».

Нола вздохнула. Эту небольшую квартирку Кейт собиралась оплачивать до тех пор, пока она не кончит колледж. Но теперь, когда до появления ребенка осталось меньше месяца, все откладывалось на год. Жаль, конечно.

«А Кейт, она такая замечательная. Даже бровью не повела, когда я сказала ей, что брюхата, хотя наверняка была разочарована».

Нола медленно побрела на кухню. Достала с полки коробку с чаем «Липтон». Это потребовало невероятных усилий. Пришлось встать на цыпочки, потянуться и так далее.

Может, действительно переехать к Кейт и Ричарду?

Нет, не к Кейт и Ричарду, а теперь уже к одной Кейт.

Нола опустилась на стул и вытерла слезы.

Ричарда нет. Разве такое возможно?

Она не представляла, что сказать Кейт, которую любила больше всех на свете. Просто болтала, лишь бы не заплакать. Потому что, если бы они обе заревели, это продолжалось бы несколько суток.

Нола никогда не видела Кейт такой и даже испугалась. Ее наставница, кумир, женщина, для которой не было ничего невозможного, сейчас стала беспомощной.

Она помрачнела еще сильнее, вспомнив Матта Браунштайна, студента выпускного курса Колумбийского университета. С ним Нола спала почти весь последний семестр. Этот наглый самонадеянный говнюк, видите ли, не любил презервативы. А она, дура, поддалась на уговоры. Узнав, что Нола забеременела, он начал настаивать на аборте, иначе, мол, он с ней не останется.

«Да очень ты мне нужен, идиот. Зачем только я с ним связалась?»

Прежде всего, наверное, потому, что он напоминал Ричарда. Высокий, худощавый, вьющиеся волосы. И тоже еврей.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Нола принялась рассматривать репродукции картин, висящих на стенах. История искусств была ее призванием. И вот теперь с поступлением в Нью-Йоркский университет придется повременить. А тут еще такое несчастье. Оставалось надеяться, что Кейт найдет в себе силы и оправится.

Нола налила в чашку кипяток, опустила туда пакетик с чаем.

«Я должна быть сильной. Это нужно ребенку и Кейт».

Она представила себе, как Кейт, одна-одинешенька, лежит в огромной постели в своей огромной квартире, и снова заплакала. Наверное, все-таки нужно к ней переехать.

— Участвовать в расследовании убийства мужа? Вы с ума сошли?

— Я еще никогда в жизни не чувствовала себя более нормальной.

За минуту до этого две женщины стояли обнявшись посреди кабинета шефа полиции Нью-Йорка. Клэр Тейпелл как могла утешала старую приятельницу и коллегу. Но едва Кейт заговорила о расследовании, она отступила на три шага. А потом вернулась в свое кресло за столом, бросила взгляд на потолок и перевела дух.

— Кейт, позволить вам работать по этому делу было бы с моей стороны крайне безответственно.

— Но всего несколько дней назад вы сами просили меня помочь в этом деле!

— Это было до…

— Какая разница?

— А такая, что теперь это касается вас лично. Нет, Кейт, я была бы плохим администратором и еще худшим другом, если бы пошла на это.

— А год назад? Разве тогда дело не касалось меня лично? Но я справилась.

— Какой ценой!

— Не важно.

— И вы хотите снова пройти этот путь? — Тейпелл покачала головой. — При том, что Ричарда убили всего неделю назад и вы только-только оправились от шока.

— Это моя забота.

— Нет, Кейт, это моя забота. И Брауна, а также всех остальных, с кем вам предстоит работать. Копу нужно иметь холодную голову и… — Голос Тейпелл осекся. — Кейт, я очень хочу найти убийцу Ричарда. Даю вам слово, что приложу все силы, сделаю все возможное и невозможное…

— Клэр, я все равно не отступлюсь. — Кейт почти кричала. — Поймите, это единственное, что дает мне силы пережить потерю. Я буду держать себя в руках, обещаю.

— Ладно, — проговорила Тейпелл после молчания, которое, казалось, никогда не закончится, — я позвоню Брауну.

Глава 6

На одной стене красовались два довольно крупных шелковых панно Энди Уорхола. Мэрилин и Мао, соединенные фантазией художника. Напротив солидных размеров гравюра Дэвида Хокни. Плавательный бассейн, пальмы, сочное голубое небо. Виртуальное окно в Калифорнию. Над небольшим диванчиком в ряд располагались черно-белые фотографии Дайаны Арбус. Ее знаменитые «уроды», загородные сценки и «Еврейский Великан».^[13] Этот диванчик Кейт сама выбрала для кабинета Ричарда вместе с письменным столом известной дизайнерши Флоренс Нолл. Очень удобная изящная мебель.

Она не думала, что будет так трудно.

Но это был тест. Кейт собиралась проверить себя. Доказать, что сомнения Тейпелл напрасны и она справится с этим.

Ее глаза еще раз медленно обвели кабинет мужа. Картины на стенах, его стол, кресло. Здесь уже, конечно, поработали детективы, но следов порошка для выявления отпечатков пальцев нигде не видно. Наверное, секретарша Ричарда, Анна-Мария, все после них вытерла. На письменном столе тоже чисто, никаких папок и бумаг. Они скорее всего уже у Энди, помощника Ричарда.

Что делать с мебелью и картинами? «Наверное, я все продам», — подумала Кейт. Во всяком случае, держать это дома немыслимо. Это означало бы ежедневные слезы.

Она посмотрела в окно на величественные небоскребы, огромный рекламный щит Келвина Кляйна на Таймс-сквер. Лет тридцать назад, если бы кто-нибудь рискнул появиться здесь в таком наряде, его бы немедленно арестовали.

Кто-то позади нее откашлялся. Кейт развернулась и увидела Энди Стоукса. Он стоял в дверном проходе, смущенно теребя подтяжки, поддерживающие брюки из дорогой ткани в очень тонкую полоску. Двубортный пиджак расстегнут.

Типичный выпускник частной школы из состоятельной семьи. Красавчик-блондин, «истинный американец». Не во вкусе Кейт, но наверняка многие женщины находят его очень привлекательным.

Эндрю Стоукс появился в офисе Ричарда примерно два года назад, когда практика разрослась настолько, что понадобился помощник. Ричард ожидал, что со временем молодой человек станет его компаньоном, но ошибся. Стоукс работал вяло, без инициативы. Не проявлял никаких амбиций. Но выполнял все указания и умел работать с клиентами. Большинство женщин, независимо от возраста, приходили от него в восторг. В общем, с Эндрю Стоуксом было несколько легче, чем без него.

— Я собирался позвонить вам после похорон, — сказал Стоукс. — Но так и не решился.

Похороны Ричарда. Неужели это было лишь несколько дней назад? Кейт почти ничего не запомнила. Масса людей, среди них много знаменитостей, все в черных костюмах и платьях от известных модельеров, речи, родственники Ричарда из Бруклина. Его мать, прилетевшая из Флориды, не отпускала руку Кейт. Раввин, невероятно похожий на Салмана Рушди, читал кадеш, еврейскую поминальную молитву.

Единственное, что врезалось в память и, наверное, на всю оставшуюся жизнь, — это глухой звук, какой издавали комья земли, ударяясь о крышку гроба. Дядя Ричарда, Луки, подал Кейт лопату и нежно погладил по спине. «Так надо, дорогая». Она зачерпнула лопатой немного красновато-коричневой разрыхленной земли и бросила в темный прямоугольник, впервые по-настоящему осознав, что Ричард там, в этой черной дыре, что она хоронит его.

— Кейт, — подал голос Стоукс.

— Извините. — Она через силу улыбнулась. — Спасибо за цветы, Энди. Они очень красивые.

— Хотите кофе?

— Спасибо, Энди, не нужно. Я вот… — Только сейчас вспомнив, зачем пришла сюда, Кейт порылась в сумочке и достала бумажку с желтой наклейкой. — Ричард, очевидно, намеревался передать это вам.

Энди бегло просмотрел бумажку и недоуменно пожал плечами:

— Справка о банковском балансе? Не знаю, зачем он хотел мне это показать.

— А разве финансовыми делами вы не занимаетесь?

— Конечно, нет.

— Смотрите, вот здесь цифры обведены кружками. — Кейт показала. — Снят со счета почти миллион. А спустя несколько дней еще шестьсот пятьдесят тысяч. — Она посмотрела на Энди. — Довольно крупные суммы, не так ли?

— Ничего не могу сказать. — Стоукс снова пожал плечами. — Возможно, Ричарду пришлось за что-то заплатить.

— И он не советовался с вами?

Стоукс улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой:

— Что вы, ведь Ричард был моим боссом. Чего ради ему советоваться со мной, как поступать со своими деньгами.

— Это, конечно, верно, но… — Кейт замолчала, не зная, что сказать. — Энди, какие у вас сейчас планы?

— Планы? — Он слабо улыбнулся, провел рукой по волосам. — Вы имеете в виду на будущее?

— Да.

— Ну… — Энди замялся, рассматривая свои туфли. — Хм… есть несколько дел, их нужно уладить… но если честно, то я об этом еще не думал. Возможно, на некоторое время возьму тайм-аут, предамся своему хобби. Я ведь большой любитель порисовать на досуге.

— Неужели? Я этого не знала. А ваша работа, адвокатская практика? Естественно, вам выплатят значительное выходное пособие, но…

— С этим у меня будет все в порядке. — Стоукс широко улыбнулся. — Просто здор-р-р-рово!

Кейт удивленно посмотрела на него.

— Это у меня такая привычка передразнивать Тигренка Тони. — Его улыбка растаяла. — Извините. Мне не следовало так дурачиться. Как может быть здорово, если… если… случилось такое.

Кейт поспешила сменить тему:

— Вы, случайно, не знаете, с кем собирался встретиться Ричард в этот… последний день?

— Едва ли у него была назначена какая-то встреча. Он намеревался лететь в Бостон.

— Но только в конце дня.

— Видите ли, я, как назло, весь тот день просидел дома. Немного простудился, насморк. Возможно, Анна-Мария знает. Хотя… — Энди покачал головой. — Она тоже в этот день не была в офисе. Какое-то осложнение с ногой.

— Понимаю. — Кейт выхватила бумажку из пальцев Энди. — Зачем вам забивать этим голову. Я покажу счет Анне-Марии.

— Мне вовсе не трудно. — Он попытался вернуть бумажку, но ухватил только воздух. Кейт уже положила ее в карман.

— Об этом должна знать бухгалтер, Мелани Минтц, — сказала Анна-Мария, невысокая полная женщина с платиновыми волосами. Она работала у Ричарда много лет, и Кейт была рада за мужа, что у него такая чудесная секретарша.

— Вы убирали в кабинете Ричарда? После ухода полицейских…

— Да. — Секретарша хлюпнула носом. — Не надо было?

— Почему же. — Кейт изо всех старалась держаться спокойно.

Анна-Мария промокнула глаза смятым платочком. Она заплакала, как только увидела Кейт, и с тех пор не переставала ни на секунду. Бумажка с номером телефона бухгалтера промокла.

— Не знаю, как жить дальше. — Она схватила платочек и прижала к лицу.

— Если вы насчет денег, то я позабочусь, чтобы вам выплатили крупное выходное пособие, а также…

— О нет, я не это имела в виду. — Анна-Мария всхлипнула. — Найти работу мне будет не трудно.

Кейт погладила мягкое плечо секретарши. Странно выступать в роли утешительницы, но это каким-то образом успокаивало и ее.

— Анна-Мария, в тот день, когда Ричард… вас не было в офисе…

Секретарша подавила рыдание.

— Пришлось поехать к хирургу. Если бы я только была здесь…

— Вам ничего не удалось бы сделать, — сказала Кейт. Конечно, как и всегда при таких обстоятельствах, совпадение отчасти настораживало. В этот день не вышли на работу ни секретарша, ни помощник Ричарда. А с другой стороны, что в этом особенного? Ричард часто засиживался в офисе до позднего вечера. Один.

— Если бы кто-то из нас был здесь, я или мистер Стоукс. — Секретарша промокнула глаза и бросила взгляд на дверь кабинета помощника. — Это ведь не в первый раз… — Она махнула платком. — Ладно, сейчас это не важно.

— Что?

— А то, что в последнее время мистер Стоукс пропустил несколько встреч и не представил вовремя документы. К тому же ленч затягивается у него на несколько часов. — Она многозначительно посмотрела на Кейт и потянулась за новым платочком. — Я знаю, мистер Ричард был этим недоволен. Вообще-то это не мое дело обсуждать такие вещи, но…

Ричард редко рассказывал Кейт о том, что происходит у него на работе, но она знала: его раздражали опоздания Энди. А в последнее время тот действительно стал задерживаться после ленча и уходить раньше из офиса.

— Он что-нибудь говорил вам об этом?

— О, мне ничего. — Анна-Мария наклонилась ближе к Кейт и прошептала: — Но у мистера Ричарда был разговор… со Стоуксом.

Дверь кабинета Энди с шумом распахнулась. Анна-Мария даже негромко ойкнула.

— Извините, сквозняк. — Он посмотрел на Кейт и улыбнулся своей странной мальчишеской улыбкой. — Нужно закрыть окно.

— Я тут заболталась с Анной-Марией, — сказала Кейт. — Но уже ухожу.

— До свиданья, — проговорил Энди. — Берегите себя.

Энди Стоукс осторожно закрыл за собой дверь кабинета. Начинала болеть голова, а встреча с Кейт только усугубила боль.

Кошмар! Какой-то кошмар! Ричарда нет. Что теперь?

Он вдруг вспомнил знаменитую реплику, которую Марлей Дитрих бросила Орсону Уэллсу в фильме «Печать зла»: «Вы свое будущее уже израсходовали».

Сущая правда.

Стоукс открыл ящик стола. Где-то здесь должен быть аспирин, если только Анна-Мария не засунула его куда-то, когда наводила порядок. Она любит это делать.

Не найдя таблеток, он выпрямился и вздохнул. Придется принять что-нибудь посильнее.

Вспомнил о доме, и настроение испортилось окончательно. Там жена, вечно чем-то недовольна, ворчит.

К черту аспирин. Стоукс воодушевился и начал складывать бумаги в кожаный дипломат.

— Я ухожу, — сказал он Анне-Марии. — У меня назначена встреча.

Секретарша посмотрела на него покрасневшими от слез глазами.

— Вы еще вернетесь в офис, мистер Стоукс?

— Возможно. В конце дня.

Кейт попросила таксиста высадить ее за несколько кварталов от Шестого участка. Ей хотелось немного пройтись, подумать.

Небо над головой было таким же серым и тусклым, как и все последние недели. Куда подевалась знаменитая золотая осень Нью-Йорка? Где ясное голубое небо, какое фламандские художники изображали в своих сельских пейзажах?

Она сосредоточилась на разговоре с Анной-Марией. Стоукс — бездельник, это очевидно. Возможно, Ричард собирался его уволить и сообщил ему об этом. Неужели это повод для убийства? Маловероятно.

Кейт бросила взгляд на серое небо. В любом случае посещение офиса Ричарда стало для нее очередным испытанием, и она выдержала его.

В Челси, как всегда, царило оживление. Большинство прохожих были коротко стрижены и одеты в кожу. Как мужчины, так и женщины. Что неудивительно, поскольку этот район с недавних пор стал мировой столицей геев.

Кейт миновала два новых шикарных ресторана и притулившиеся рядом винные погребки, каким-то образом выжившие здесь. Именно это нравилось ей в Нью-Йорке больше всего. Его многообразие и терпимость. В фундамент этого суматошного города замешано многое. Человеческая щедрость и алчность, мечты, разочарования и, как ни странно, большое количество доверия. Хотя после одиннадцатого сентября он стал вести себя осторожнее. Кейт тоже теперь смотрела на городские символы — Эмпайр-стейт-билдинг и статую Свободы — совсем другими глазами.

Она вышла на Восьмую авеню и остановилась, осознав, что именно здесь стояла в тот день, когда ее славный город, доселе казавшийся воплощением защищенности, подвергся атаке террористов.

Кейт заходила в школу неподалеку по делам фонда, когда самолет врезался в первую башню. Выскочила на улицу и с сотнями других, ошеломленная, наблюдала, как черные клубы дыма окутывают горящие монолиты, заволакивая безоблачное голубое небо.

Но больше всего ей запомнился крик, который издали одновременно тысячи людей, когда башни начали рушиться. Она чувствовала легкий озноб даже сейчас, глядя на то место, где прежде они стояли.

В течение нескольких недель после трагедии Кейт не могла удержаться от слез, проходя мимо временных мемориалов погибшим героям у пожарных станций.

Но Нью-Йорк выжил. Должна выжить и она.

Потери для нее начались рано. Вначале мать, а следом отец, у которого обнаружили рак. Кейт ухаживала за ним до самого конца. Готовила еду, хотя он почти не ел, убирала, делала уколы обезболивающего.

Она ускорила шаг. Впереди уже виднелись припаркованные полицейские автомобили. До Шестого участка оставался один квартал.

Эту массивную двойную дверь Кейт впервые открыла больше года назад, после гибели Элены.

И вот теперь погиб Ричард. Так что придется открыть опять.

Шеф Особого манхэттенского отдела по расследованию убийств Флойд Браун-младший откинулся на спинку удобного кресла — хорошая мебель — это одна из льгот, какими пользуется начальство, — и повторил вопрос:

— Макиннон, вы уверены, что выдержите?

Он назвал ее девичью фамилию, потому что Кейт сама попросила его об этом, когда они вместе работали по делу Живописца смерти.

Кейт посмотрела сначала на календарь спортивного клуба «Сьерра», затем на пробковую доску над столом Брауна со страшными фотографиями двух растерзанных женщин в Бронксе. Те, что с Ричардом, он, наверное, убрал перед ее приходом.

Часы на стене были точь-в-точь такие же, как в палате матери тридцать лет назад.

— Чем она больна? — спросила Кейт отца, когда они шли по больничному коридору.

— У твоей матери… расстроена психика, — буркнул он, почти не разжимая губ. Костяшки на руке, сжимавшей букетик цветов, побелели. Потом он оставил цветы на столике рядом с постелью, даже не попросив вазу с водой, чтобы их туда поставить. После их ухода цветы, наверное, выбросили.

Кейт смотрела на свою красавицу мать, такую бледную, слабую и молилась про себя, чтобы она поскорее выздоровела, хотя в глубине души уже знала: они видятся в последний раз.

Украдкой глядя тогда на часы, Кейт прикидывала, сколько времени осталось до ее двенадцатого дня рождения. Получалось, что меньше суток. Большого значения это не имело, потому что отмечать его никто не собирался. Смена у отца в участке длилась сорок восемь часов, а мама лежала в этой специальной клинике «для тех, кто с проблемами», как объяснила тетя Патси.

— Так на чем я остановилась? — спросила мама.

— Мам, ты просила меня что-то запомнить.

— Да, да, конечно.

Из соседней комнаты сквозь неплотно прикрытую дверь были слышны обрывки разговора отца с доктором.

— …постоянный контроль частоты сердечных сокращений, обезболивающее, электрофорез… мы надеемся, мистер Макиннон, что эта терапия ей поможет.

— Я все-таки не понял, — произнес отец, не понижая голоса, — отчего это у нее.

Объяснения доктора тут же вылетели из головы двенадцатилетней Кейт.

— Так вот, Кейт…

— Что, мама?

— Постарайся вырасти сильной, моя девочка. — Она положила на руку дочери холодные тонкие пальцы. — Так что я сказала?

— Чтобы я выросла сильной.

— Вот именно. Сильной. Потому что о тебе никто не позаботится, если ты не позаботишься о себе сама. Понимаешь? — Кейт видела, как трудно матери удерживать нить разговора. — Да, моя милая, надейся только на себя, на свои силы, и ты добьешься очень многого. Ты поняла меня?

Кейт кивнула, хотя смутно представляла себе, о чем идет речь.

И вот теперь, глядя на часы в кабинете Брауна, она вдруг вспомнила эти слова и поняла, что хотела сказать тогда мать. Наверняка будет сделано только то, что ты сделаешь сама.

— Уверена, — ответила Кейт, глядя в глаза Брауну. — Да вы и сами знаете, что я выдержу. И Тейпелл — тоже.

Браун, разумеется, знал о дружбе Кейт с шефом полиции Нью-Йорка, начавшейся, когда Клэр Тейпелл была ее начальницей в полицейском округе Куинс.

— Все равно я сомневаюсь, что вам следует заниматься полицейским расследованием по делу об убийстве супруга.

Кейт в упор посмотрела на Брауна:

— А что бы сделали вы, если бы зверски убили вашу жену?

— Честно говоря, не знаю.

— Знаете! Вы бы ночей не спали, пока не нашли бы этого мерзкого подонка и не вырвали из груди его сраное сердце!

Браун сдержал улыбку. Кейт снова была такой, какой он помнил ее по прошлому делу.

— Ладно, если Тейпелл согласна, то и я тоже. Вы получите статус консультанта и… — он подался вперед, — учтите, играть придется по правилам.

Кейт с облегчением вздохнула.

— А разве в прошлый раз я поступала не так?

— Все, хватит. Я предупредил вас, потому что этим уже занимается Манхэттенское отделение ФБР.

— Так скоро?

Браун отвел глаза.

— Во-первых, ваш муж не был рядовым гражданином. А во-вторых, если все три убийства связаны, значит, мы имеем дело с серийным убийцей. И бюро в стороне не останется. Митча Фримена помните?

— Психоаналитик из ФБР? Прекрасно помню. Очень симпатичный и достойный человек.

— Митч будет с нами работать, хотя, разумеется, беспокоит меня не он, а старший группы Марти Грейндж. Не подарок. — Браун бросил на Кейт хмурый взгляд. — Я работал с ним несколько лет назад. Педант и зануда. Не дай Бог совершить какие-то неформальные действия. Он немедленно все зафиксирует и передаст наверх в ФБР.

— А Лиз Джейкобс мы используем? Как консультанта. Она очень помогла мне в деле Живописца смерти.

— Едва ли. Я уверен, Грейндж знает, что вы подруги. Эти ребята знают все. И он наверняка захочет быть здесь главным.

— Ладно, посмотрим. — Кейт чуть заметно усмехнулась. — А что сейчас у нас есть по делам?

— Очень мало. В Бронксе проведен обычный рутинный обход квартир. Свидетелей нет ни по одному преступлению. — Браун на секунду умолк, обдумывая следующую фразу. — Ночной вахтер в здании, где работал ваш муж… — Он снова умолк.

— Да, — произнесла Кейт ровным голосом. — Я вас слушаю. Продолжайте.

— Так вот, ночной вахтер говорит, что ваш муж расписался в книге ухода. Как обычно, в конце рабочего дня.

Кейт вздохнула:

— Да, понимаю.

Браун кивнул.

— От квартирной хозяйки одной из убитых в Бронксе, ее фамилия Мартинес, пока толку мало. Не оправилась от потрясения. Ее придется навестить еще раз. Из лаборатории тоже пока не пришло ничего обнадеживающего. — Браун потер виски. — Меня беспокоит, не имеем ли мы дело с очередным владельцем «фольксвагена».

Кейт знала, о чем говорит Браун. Несколько лет назад в городе орудовал серийный убийца, который разъезжал на фургончике «фольксваген».

— Полагаете, он приехал из Нью-Джерси или Хобокена, убил и уехал?

— Может быть.

— Но в центре города это не так просто.

— Согласен. — Браун снова потер виски.

— Болит голова?

— От этих психов у меня всегда болит голова.

Кейт порылась в сумочке, достала флакончик с таблетками, вытряхнула две ему на ладонь.

— «Экседрин форте».

Он налил воды в пластиковый стаканчик, чтобы запить таблетки.

— Спасибо. Преступления очень трудные, признаться. Никаких улик. Ни отпечатков, вообще ничего.

— Это означает, что наш клиент весьма организованный.

— Пожалуй, — согласился Браун.

— Что еще?

— Ну, Тейпелл привлекла к расследованию смежные отделы. В нашем распоряжении почти все технические службы, кроме группы антитеррора. Что-то связанное с сексом отпадает. Жертвы не изнасилованы, спермы на месте преступления не обнаружено. Анализ слюны тоже пока ничего не дал. — Он перевел дух. — Хотелось бы сообщить вам больше, но, к сожалению, это все. Время идет, а вы знаете, что такое время при расследовании убийства.

Кейт кивнула. Практическое правило гласило: вероятность раскрытия убийства обратно пропорциональна времени, прошедшему после его совершения.

— Тейпелл подчеркнула, что официально вы будете здесь числиться консультантом по картинам… — Кейт хотела что-то возразить, но Браун остановил ее. — Успокойтесь, Макиннон. Вы полноправная участница расследования. Просто я решил еще раз напомнить вам о вашем официальном статусе, чтобы вы об этом не забывали.

— А пистолет я имею право носить? У меня есть разрешение.

— Зачем? — Браун сузил глаза. — Вы собираетесь кого-то пристрелить?

— Просто для защиты.

Он махнул рукой и передал ей несколько папок.

— Вот, ознакомьтесь. Это по первым двум преступлениям.

— Хотите, чтобы я начала в Бронксе?

— Кажется, это не очень далеко от вашего дома.

— Вы правы. — Кейт замялась. — А где… папка Ричарда?

— Вы готовы посмотреть ее?

— Да… вернее, нет. — Кейт глубоко вздохнула, повторяя про себя: «Успокойся, успокойся, успокойся». — Я хочу посмотреть дело, а не фотографии. — Она снова глубоко вздохнула. — Я же там была. Так что нет необходимости видеть это снова.

«Может быть, Браун прав, и то, что я занялась расследованием убийства Ричарда, действительно безумие?»

Он потянулся и тронул ее руку.

— Вам не следует это делать.

— Ошибаетесь, Флойд. Я должна это делать. — Кейт выпрямилась. — Где картины, обнаруженные на месте преступления?

— В лаборатории.

— Я хочу их увидеть.

— Как только там закончат анализы, вы получите их.

— А Эндрю Стоукса, помощника Ричарда, кто-нибудь допросил?

— Все здесь. — Браун взял со стола еще одну папку и, прежде чем передать Кейт, извлек оттуда конверт с фотографиями и сунул в стол. — А что с этим Стоуксом?

— Я с ним поговорила сегодня, и он мне не понравился. Хочу, чтобы за ним установили наблюдение.

— Вы уже начали действовать?

— Пока нет. Просто поговорила и все.

Браун вперил в нее свои шоколадные глаза:

— Прошу запомнить, отныне вы не имеете права вести разговоры ни с кем, кто имеет хотя бы малейшее отношение к делу.

Кейт подняла руки.

— Уже запомнила.

— Вот так-то лучше, — проворчал он. — Так что, у этого Стоукса было что-то против вашего мужа?

— Не исключено.

— Он давно работает с Ричардом?

— Примерно два года.

— Вы хорошо знакомы?

— Я видела его время от времени в офисе, этим наше общение и ограничивалось. — Кейт собралась рассказать Брауну о бумаге из банка, но в последнюю секунду передумала. Возможно, ее остановило смутное подозрение, что Ричард совершил что-то незаконное. Она не сомневалась, что тут ничего нет, но все равно вначале хотела проверить. — У Ричарда был с ним разговор. Незадолго до гибели. Может быть, он сообщил Стоуксу, что увольняет его.

— Порой людей убивали и по менее веским причинам, — заметил Браун.

— По словам Стоукса, он простудился и в день убийства не выходил из дома. Это проверяли?

Браун набрал на компьютере несколько фраз, и через несколько секунд на экране появился текст.

— Вот показания Эндрю Стоукса. — Браун углубился в чтение. — Ага. Был простужен, сидел дома. Жена подтверждает. Показания привратника: Стоукс в этот день не выходил из дома.

— И все же я настаиваю, чтобы за ним установили наблюдение. Секретарша сказала, что Ричарда раздражали неисполнительность и опоздания Стоукса. Он наверняка собирался уволить его. Это, конечно, не очень много, но…

— Макиннон, чтобы установить официальное наблюдение, нужны более веские основания.

— В разговоре со мной он упомянул о том, что его хобби — живопись. Как насчет этого?

— Ладно, я посмотрю. Если удастся, приставим за ним хвост. — Браун сделал заметку в блокноте, затем поднял глаза. — Кстати, я дал вам в напарники Ники Перлмуттера. Он пять лет занимается расследованием убийств. Очень хороший парень. Развитый, толковый. Вам он понравится.

— Почему вы так решили?

— Хотя бы потому, что Ники один из немногих мужчин в полиции, кто выше вас ростом.

— Забавно.

— Перлмуттер работал в Бронксе, прекрасно знает район.

— Вы тоже из Бронкса, — заметила Кейт. — Давайте снова работать вместе, как в прошлый раз.

— Но теперь я шеф отдела, — возразил Браун. — И напарники мне не положены.

Глава 7

Уличные фонари испускали лимонно-желтый свет. Это именно то, что нужно. Обычные люди сочли бы, что здесь несколько темновато, а для охоты идеальные условия. Вот при ярком солнце работать невозможно. Он представляет себя суперменом из комикса, надевшим очки ночного видения.

На углу стоят три девушки. Делают призывные знаки медленно двигающимся автомобилям.

Он быстро идет вдоль улицы. Мимо темных складских помещений, закрытых магазинов, нескольких машин, поставленных тут же, у тротуара. В каждой мужчина за рулем, сидит с закрытыми глазами, откинув голову назад. Рядом склонилась девушка, дает ему быстрое облегчение, за двадцать долларов.

Очень хочется распахнуть дверцу ближайшей машины и порезать на куски мужчину. Но сейчас нельзя. У него миссия. Образовательная.

Под пиджаком рубашка навыпуск, чтобы не было видно туго набитых карманов. В одном рулон пленки и ножи, в другом — свернутые холсты.

Девушки заговаривают с ним.

— Привет, красавчик. Хочешь проведем вместе время?

Он не останавливается, пока не высматривает в конце улицы очень молоденькую. С сигаретой во рту. Время от времени она делает безуспешную попытку натянуть до колен мини-юбку, как будто ей немного стыдно. Это ему нравится. Он замедляет шаг, позволяет хорошенько рассмотреть себя.

— Привет! — Она выпускает изо рта облако серого дыма.

Он сворачивает к ней, лицо его освещает улыбка.

Девушка улыбается в ответ. Она не верит в такое везение. Молодой парень. И очень симпатичный. Не то что эти обычные козлы.

Свет уличного фонаря падает на волосы. Они поблескивают. Он пытается угадать цвет. Возможно, золотарник. Он чувствует напряжение в паху. Это означает, что цель найдена.

Они стоят и смотрят друг на друга.

— Чего ты ищешь? — спрашивает она.

— Компанию, — отвечает он.

— Я тебе подхожу?

— Мне нравятся твои глаза. Они такие голубые.

— Нет, они вовсе не…

Он хмурится.

— Конечно, — быстро соглашается она, думая про себя: голубые, серые, какая разница. — Тебе, наверное, многие девушки говорили, какой ты красивый.

Он пожимает плечами и улыбается. Странной мальчишеской улыбкой.

У нее мелькает мысль доставить ему удовольствие бесплатно, но она быстро спохватывается.

— Куда пойдем? — спрашивает он, рассматривая ее волосы. Какие они? Желтые? Оранжевые?

Она швыряет сигарету на тротуар.

— Тут недалеко есть автостоянка. Там всегда кто-нибудь оставляет дверцу незапертой. Это гораздо дешевле, чем отель. Пошли.

Автостоянка в конце квартала. Аккуратные ряды машин. Освещение тусклое. Для него превосходное. Он тянет руку к дверце ближайшей машины. Она удерживает его:

— Может сработать сигнализация.

Девушка передвигается от машины к машине, вглядывается в окна. Наконец останавливается.

— Здесь руль заперт на замок. Обычно это означает, что нет сигнализации. — Она дергает дверцу. — Смотри, открыто.

— Ты не просто красивая, но и умная, — говорит он.

— А ты просто красивый.

— Хочешь сказать, что я не умный?

Девушка не отвечает. Она стоит, прислонившись спиной к машине, и смотрит ему в лицо. Ей вдруг кажется, что в этом невероятно миловидном парне есть что-то странное. Пугающее. Но он снова улыбается своей мальчишеской улыбкой, и при взгляде на его пухлые губы ее дурные мысли рассеиваются. Девушка даже решает поцеловать его, что обычно с клиентами никогда не делает.

— Тридцать за отсос. Если захочешь меня трахнуть, пятьдесят. Деньги вперед.

Он достает пять десятидолларовых бумажек, она протягивает ему презерватив.

— У тебя есть дети? — спрашивает он.

— Чего это ты вдруг заинтересовался?

Перед глазами вспыхивает сцена: женщина в постели, с ней мужчина с серой кожей. Он сильно моргает, трет виски.

— Что с тобой?

— Все нормально. Даже здор-р-р-рово! — Его лицо озаряет очередная улыбка идола подростков поп-певца Джастина Тимберлейка. — С «Оллстейт» вы как за каменной стеной,^[14] — неожиданно произносит он.

Она смеется, залезает на заднее сиденье машины, задирает мини до талии.

Он снимает пиджак, роняет его на землю у машины и лезет за ней.

Внутри полумрак, для девушки почти полная темнота.

Сделав вид, будто расстегивает брюки, он достает из карманарулон пленки.

— Давай помогу, — говорит она.

Он бормочет: «Ага», — затем сильно прижимает ее к сиденью, отрывая кусок пленки зубами.

— Какого хрена…

Она миниатюрная. Рост примерно метр шестьдесят, вес килограмм пятьдесят, не больше. По сравнению с ним сущая ерунда. Ее рот уже залеплен пленкой. Она еще брыкается, царапается, но уже через полминуты ее запястья и лодыжки крепко связаны.

Мысли в голове девушки скачут. Как же это случилось? Чего он хочет?

— Ш-ш-ш… — Он надевает пластиковые перчатки, гладит ее волосы, но по-прежнему не может определить их цвет.

За свою недолгую жизнь она обслужила столько подонков, что считала себя опытной. И вот на тебе, этот симпатяга… Нет, этого просто не может быть. Наверное, он так играет. Девушка, ухватившись за надежду, строит глазки, показывает, что согласна играть.

Но он деловито втыкает нож ей в грудь. Вначале невыносимо острая боль и яркая вспышка, затем свет в ее глазах начинает меркнуть.

А для него наоборот, мир взрывается красками, где вначале преобладает красновато-фиолетовая.

Девушка еще жива, она чувствует движение ножа в своем теле, ловит ртом воздух.

Он размышляет, не вытащить ли ее из машины, потому что здесь тесно. Но уже натекло много крови, поэтому лучше продолжить.

Цвета становятся ярче. Настоящая радуга. Сейчас он похож на куклу, с которой работает чревовещатель. Исступленно моргает и выкрикивает названия цветов, вспыхивающих перед глазами.

— Темно-бордовый! Пурпурный! Багровый!

«Клубничный!» — это последнее, что слышит девушка, и успевает вспомнить недавний вечер в их доме в Дейтоне, Огайо. Она с младшей сестренкой Эбби — девушка в первый раз вспоминает ее с тех пор, как сбежала, — размораживает в микроволновке пакет с клубникой. Потом они смешивают клубнику с ванильным мороженым и устраиваются перед телевизором. Скоро начнется сериал «Дом Мелроузов». Родители запрещали смотреть его. Но сейчас их нет, они куда-то ушли. За несколько мгновений до того, как у нее остановилось сердце, девушка слышит мелодию, сопровождающую начальные титры фильма.

Внезапно все становится уныло-серым, и ему хочется выйти. Желание рисовать пропало, кисть так и осталась в кармане. Поздно. Ему не удается ничего вспомнить. Пустая трата времени.

Очередная попытка закончилась провалом. Он испытывает стыд, отвращение, раздражение — все одновременно. Выбирается из машины, хватает с земли пиджак. Рубашка запачкана кровью, правда, только внизу. Он заправляет ее в брюки. На них сейчас кровь не видна, потому что они темные. Он оглядывает автостоянку. Может, здесь еще кто-то использует автомобиль для интимных целей. Но кругом тихо. Вытаскивает девушку, обнимая за талию. Она тяжелее, чем он предполагал.

Тащит к реке. Мертвая голова мерно постукивает по плечу. Мимо проезжают несколько машин. Никто не останавливается.

Ладно. В конце концов, все прошло не так уж плохо. Главное, удалось кое-что увидеть. А то, что не удалось нарисовать, так это чепуха. Просто этот случай не нужно засчитывать. Его как бы не было. И все.

У реки он вспоминает о своих пятидесяти долларах. Лезет в карман ее мини, достает горсть смятых купюр. Затем толкает тело в реку и наблюдает, как оно исчезает в чернильно-черной воде.

Глава 8

Комнату отдыха детективов, почти каморку, три на четыре метра, шутливо называли «Грейсленд»^[15] с тех пор, как на стене рядом с торговым автоматом появился календарь с выцветшей фотографией короля рок-н-ролла.

Ники Перлмуттер в просторных брюках хаки и голубой рубашке отделился от стены с кружкой чая в руке. Он выше двух метров ростом, широкоплечий, мускулистый. Казалось бы, этого достаточно, чтобы произвести впечатление, но у Ники еще светло-рыжие волосы, голубые глаза и веснушки. Герой Марка Твена, Гек Финн, в теле сильного тридцатисемилетнего мужчины.

— Вы Макиннон?

Кейт протянула руку, удивленно рассматривая напарника: она представляла его совсем не таким.

— А как вы догадались, что это я?

— Браун сказал, что придет высокая красивая женщина.

— А вот последнего Браун сказать не мог. — Кейт слегка покраснела.

— Вы правы, он сказал только, что вы высокая. — Перлмуттер улыбнулся и стал похож на четырнадцатилетнего мальчишку. — А «красивая» я добавил от себя.

— Браун не ошибся. — Кейт тоже улыбнулась. — Вы действительно мне понравились.

В конце длинного узкого стола, склонившись над чашками дымящегося кофе, сидели двое детективов. Один — лет пятидесяти пяти, толстый и лысый — держал в зубах незажженную сигарету, другой — моложе, симпатичный, хотя лицо его уже приобрело неприветливое выражение, портящее внешность многих копов. Посмотрев на Кейт и Перлмуттера, они равнодушно отвернулись.

Кейт догадалась, что о ее появлении в участке уже всем известно. В полицейское братство чужаков принимают очень неохотно, а тут еще такая фифа, приятельница Брауна и самой Тейпелл. Ну и, разумеется, то, что она женщина, тоже уважения не прибавляло. Кейт вспомнила, как это было в Астории. Они с Лиз сдружились еще и потому, что были единственными женщинами в участке.

Ей хотелось крикнуть: «Успокойтесь, я здесь не задержусь. Вот только найдем убийцу, и я вернусь к прежней жизни».

Какой жизни? Куда ей возвращаться? Кейт не знала. И в данный момент это ее совершенно не волновало.

Перлмуттер заметил перемену в ее настроении и тронул за руку:

— Пойдемте отсюда.

Когда-то этот район процветал, но теперь здесь царило запустение. Витрины магазинов на первом этаже большей части домов были заколочены досками или опустели. Граффити густо покрывали стены. Перлмуттер остановил машину у десятиэтажного жилого здания, видимо, построенного в двадцатые годы и с тех пор ни разу не ремонтировавшегося.

В просторном полукруглом вестибюле с потолка осыпалась штукатурка, а на стенах не было живого места от надписей, картинок, сердечек и черепов.

— Управляющая домом живет вон в той квартире, — сказал Перлмуттер.

Столько католической символики Кейт не видела со времен школы Святой Анны и, признаться, не скучала о ней. Квартира Роситы Мартинес изобиловала изображениями святых, распятиями и репродукциями картин с библейскими сюжетами. Со всех сторон на вас смотрели либо блаженно улыбающиеся, либо корчащиеся от боли персонажи Ветхого и Нового Заветов.

Росита Мартинес, женщина лет сорока — пятидесяти, маленькая, полноватая, черноволосая. На запястьях не меньше десятка браслетов. Когда она жестикулировала, они не слишком мелодично звякали, создавая мини-какофонию.

— О, это было ужасно! — воскликнула Росита, и браслеты издали звук: дзинь-дзинь-дзинь. — Я такого в жизни не видала. — Дзинь-дзинь. — Кошмар! В нашем доме, а я работаю управляющей уже довольно давно, я насмотрелась всякого. Но такое… — Росита вздохнула. — Ужас! Я до сих пор принимаю таблетки. — Тревожно посмотрев на Кейт и Перлмуттера, она быстро добавила: — Прописал доктор. Могу показать рецепт.

— Не нужно. — Кейт ласково улыбнулась. — Скажу вам честно, миссис Мартинес, если бы мне пришлось увидеть такое, я бы, наверное, надолго слегла в больницу.

Росита Мартинес оживилась.

— Вы не такая, как те, что приходили. Изводили меня вопросами. А я даже подумать не могла об этом, не то что говорить.

— Представляю. — Кейт взяла женщину под руку и повела к дивану. — Присядьте. Расслабьтесь. У нас не так много вопросов.

Ники Перлмуттер приветливо улыбнулся Росите и извлек из заднего кармана небольшой блокнот.

— Значит, вы обнаружили тело днем, в четыре часа. С какой целью вы зашли в квартиру убитой?

Росита Мартинес насупилась.

Кейт выразительно посмотрела на Перлмуттера и чуть качнула головой. Мол, незачем пугать ее.

— Что-то пить захотелось. — Ники встал, посмотрел на хозяйку. — Позволите мне на кухне выпить стакан воды?

Росита Мартинес кивнула, и он вышел.

— Я понимаю, снова вспоминать весь этот ужас крайне неприятно, — сказала Кейт. — Но с вашей помощью нам, возможно, удастся быстрее найти злодея.

Росита Мартинес тяжело вздохнула.

— За день до этого кошмара Сузи сказала мне, что у нее из крана плохо идет горячая вода. В нашем доме такое случается почти каждый день. Вот я и зашла в квартиру посмотреть, в чем там дело, прежде чем вызывать сантехника. И увидела… — Она несколько раз перекрестилась, прозвенев браслетами. — Увидела ее.

— А накануне, когда она говорила вам насчет крана, — Кейт ободряюще улыбнулась, — вы, случайно, не помните, в какое время это было?

— Мы вообще-то встречались часто. Она ведь живет напротив. А тогда это было в восемь или в полдевятого. Я знаю это, потому что собиралась идти смотреть «Американского идола». — Росита бросила взгляд на телевизор, стоящий напротив дивана, затем на пластиковое распятие и перекрестилась.

— Как по-вашему, куда направлялась Сузи в такое время?

Росита пожала плечами и посмотрела на Перлмуттера: тот стоял в дверном проеме со стаканом в руке.

— Пожалуйста, расскажите все, что знаете. — Кейт погладила руку Роситы. — Нам тогда будет легче найти того, кто так ужасно поступил с ней. — Она заглянула в глаза Росите. — Вы ведь любили ее?

— Она не сделала никому ничего плохого.

— Не сомневаюсь. Как говорится в Священном Писании, ее повели как агнца на заклание.

Мартинес вскинулась:

— Вы католичка?

— Конечно. — Кейт не стала уточнять, что уже больше двадцати лет заходит в церковь, чтобы полюбоваться произведениями искусства либо присутствовать на венчании или похоронах.

— Я сразу так и подумала! — Темные глаза Роситы Мартинес засияли.

— Так куда же направлялась Сузи в тот вечер?

— Как обычно. За клиентом. Она до половины ночи шастала туда-сюда. Приводила одного, он уходил, шла за другим. Но разве за это убивают? — Росита обхватила пальцами висящий на шее серебряный крест и посмотрела на Кейт. — Мария Магдалина, она тоже была такая, но Христос считал ее хорошей женщиной.

Кейт кивнула:

— Вы совершенно правы. А теперь скажите, Росита, — надеюсь, вы не возражаете, что я вас так называю, — у Сузи были постоянные мужчины, которые появлялись здесь часто?

— Их было немного.

— Припомните хотя бы одного.

Росита Мартинес наморщила лоб.

— Один мужчина походил на бизнесмена. Я так говорю, потому что он всегда был при костюме.

— Ну и какой он? Высокий, низкий, лысый?

— Помню, как-то он вошел в подъезд, а я собралась в супермаркет за молоком: не люблю кофе без молока, а он как раз входил. Значит, прошел мимо меня, такой высокий.

— У вас потрясающая память! — воскликнула Кейт. — И какого он возраста, хотя бы примерно?

— Не знаю. У него было такое лицо… понимаете, немного похож на ребенка. Красавчик.

— Вы узнали бы его на фотографии? — спросил Перлмуттер, решив, что пора принять участие в разговоре.

— Si.^[16] Думаю, да. Он был здесь много раз. А впервые я увидела его… — Росита Мартинес сжала в ладони маленькое распятие, — весной. Наверное, в конце апреля. День был очень приятный, первый такой после зимы. Я разговаривала с мистером Диасом. Он работает на мусоровозе, приятный человек, джентльмен, хотя и на такой работе. — Она хмыкнула. — Так вот, мистер Диас говорил, что когда нет снега, мусор убирать гораздо легче, но летом, в жару, станет еще хуже, вонь и все такое…

— И значит, тогда вы впервые увидели его? — мягко прервала ее Кейт.

— Si. Да. Он входил в дом и нервничал. Смотрел на дом, потом на бумажку, у него в руке была такая бумажка, ну, с клеем на одной стороне.

— И что дальше?

— Потом, значит, он, видно, удостоверился, что попал в нужное место, и вошел. Я, помню, удивилась, чего это такой видный мужчина оказался в нашем занюханном Бронксе. К кому пришел? Так вот, скажу вам правду, когда он вошел в подъезд, я приоткрыла дверь и увидела, что он направился к квартире Сузи. А потом посмотрела на мистера Диаса, ну, понимаете, подняла брови, ну, чтобы показать, вот, мол, зачем этот парень сюда пожаловал. А теперь… — Росита поправила крест на шее, — теперь я жалею, что так тогда подумала. — Она встревоженно взглянула на Кейт: — Думаете, это он… убил Сузи?

— Не знаю. Но мы непременно выясним. — Она похлопала Роситу по руке. Браслеты негромко звякнули. — Кстати, не знаете, Сузи не рисовала?

— Рисовала?! — удивилась Росита Мартинес. — Что значит рисовала?

— Ну, писала картины масляной краской, на холсте.

— Из жизни Иисуса?

— Нет, обычные картины. Пейзажи, фрукты.

— Фрукты? — Росита пожала плечами с таким видом, будто впервые слышала, что на картинах изображают фрукты. — Нет, едва ли. Я никогда не видела в ее квартире никаких картин.

Кейт не сомневалась в этом, но спросила на всякий случай:

— А еще у нее были постоянные?

— Да, еще один бойфренд. Ночевал здесь много раз. Не такой симпатичный, как тот. Но кто я такая, чтобы судить?

— Уверена, вы прекрасно разбираетесь в людях, — заметила Кейт. — И как этот бойфренд выглядел?

— Чернокожий. Тощий. Высокий. С длинными волосами в таких завитушках.

— Дредлоксы.

— Si. Точно. И в руке у него всегда была трость, серебряная, видно, дорогая. Не знаю, зачем она ему понадобилась. Он совсем не хромал. Молодой человек. Наверное, носил ее для красоты.

— У вас память что надо, — сказала Кейт. — Правда, Ники?

Перлмуттер энергично закивал.

— Не было ли у него татуировок или шрамов? — спросила Кейт.

— О, Иисус, как я могла забыть?! Да, шрам. Жуткий. Вот здесь, через все горло. — Росита показала на себе и перекрестилась.

— Не возражаете, если вас отвезут в участок и вы посмотрите кое-какие фотографии? — Перлмуттер взглянул на Роситу.

— Это необходимо, — добавила Кейт и улыбнулась.

— Ладно. — Росита Мартинес поправила волосы.

Перлмуттер пошел позвонить в участок, чтобы прислали машину, а Кейт, не переставая хвалить память Роситы, задала еще несколько вопросов. К тому времени, когда пришла машина, они болтали, как старые приятельницы.

— Вы очень милая женщина, — сказала Росита Мартинес на прощание. — И красивая. Только немного худая. Наверное, сидите на диете?

— Нет, — заверила ее Кейт. — Ем все время, но почему-то не поправляюсь.

— Приходите ко мне в гости. Я приготовлю для вас что-нибудь вкусненькое. Любите жареные бананы?

— Обожаю, — ответила Кейт.

* * *

— Впечатляет, — заметил Перлмуттер по дороге к квартире Сузи Уайт. — Еще десять минут, и эта женщина удочерила бы вас.

— Она соскучилась по общению. С ней уже наверное давно никто не разговаривал по душам.

Перлмуттер сорвал кусок пленки, которой полицейские заклеили дверь. Протянул Кейт перчатки, надел сам, после чего повернул ключ в замке.

Квартира Сузи Уайт (однокомнатная, в одном конце небольшой закуток для кухни, в другом — ванная комната) была наполнена густой смесью запахов. Пота, пива, секса, пиццы, мусора и смерти.

Никаких ликов святых и распятий. У стены широкая кровать, над ней обычные картинки, вырезанные из глянцевых журналов, и фотографии длинноволосых рок-звезд, Джон Бон Джови, Стивен Тайлер, Эксл Роуз.

Здесь уже поработали криминалисты, так что все представляющее какой-то интерес отсутствовало. Повсюду были видны следы порошка для выявления отпечатков пальцев. На кухонной раковине, небольшом холодильнике, подоконнике, торшере. Пятна на линолеуме — во многих местах. То ли старые, то ли недавние следы крови — определить было трудно.

В тесной ванной комнате Кейт открыла шкафчик с треснувшим зеркалом. Внутри обнаружила тюбик помады «Черная вишня» и дешевую ссохшуюся кисточку для макияжа.

Укладывая их в пакет, Кейт неожиданно почувствовала знакомый еще с коповских времен легкий озноб; он появлялся каждый раз, когда она нападала на след. Значит, нужно искать.

— Нашли что-нибудь? — спросил Перлмуттер, когда Кейт вышла в комнату.

Покачав головой, Кейт начала разглядывать «алтарь» Сузи Уайт. Фотографии топ-моделей и рок-звезд на стене. Кудрявые локоны Джона Бон Джови, гримаса-улыбка Стивена Тайлера. И вот между двумя моделями канцелярской кнопкой приколота фотография, сделанная в автомате. Четыре последовательных снимка. Чернокожий мужчина и молодая белая женщина, прижавшиеся друг к другу в тесной будке.

— Вот он, ее бойфренд. — Кейт сняла фотографии. — Видите, дредлоксы, о которых говорила Мартинес. Как это криминалисты пропустили?

— Убийство уличной проститутки не такое уж серьезное дело, чтобы очень стараться.

— Но ведь она звено серии.

— Тогда криминалисты об этом не знали.

— Вы правы. Покажем Росите Мартинес, может, она опознает. Хотя это наверняка не наш клиент. Они никогда не знакомятся с жертвами и уж тем более не фотографируются с ними. — Кейт посмотрела на смеющееся лицо Сузи Уайт. Симпатичная девушка, добрая улыбка, несмотря на такой образ жизни.

— Пошли, — сказал Перлмуттер. — Следующая квартира в трех кварталах отсюда.

«Это совершенно не стыкуется, — думала Кейт, осматривая с Перлмуттером квартиру Марши Стимсон, второй жертвы маньяка, грязную дыру в трехэтажном, почти необитаемом доме, на безлюдной боковой улице. — Он убивает двух проституток в Бронксе, а затем почему-то переезжает в центр города и нападает на… Ричарда. Почему?»

— Ну, здесь искать без толку. — Перлмуттер обвел взглядом квартирку. — Криминалисты поработали основательно.

Ящики деревянного комода были вынуты, содержимое вывалено На пол и рассортировано. На солидных размеров кровати, рабочем месте жрицы любви, не было ни одеяла, ни простыней. Только голый комковатый матрац весь в пятнах крови.

— А здесь выявлены свидетели? — спросила Кейт.

— Нет, — ответил Перлмуттер. — Полицейские опросили всех жителей соседних домов. Никто ничего не видел и не слышал. И никто не опознал эту женщину. Возможно, она самовольно вселилась в пустующую квартиру. Ведь дом назначен под снос.

Кейт оглядела унылую комнату. Почти все обсыпано похожим на перхоть порошком для выявления отпечатков пальцев. Трещины в потолке, на стене бесплатный календарь мебельного магазина Райнхолдта, рядом дешевое зеркало в полный рост в пластмассовой рамке. Представив себе, как Марша Стимсон прихорашивается перед выходом на работу, Кейт посмотрела на репродукцию картины Гогена, вырезанную из какого-то журнала. Таити, зелень и голубизна, полуобнаженные женщины на фоне хижин. Рай. Наверное, в мечтах Марша Стимсон не раз переносилась сюда из своей безотрадной жизни.

Кейт осторожно вытащила кнопку и сунула репродукцию в пакет.

— Зачем? — спросил Перлмуттер.

— Понимаете, наш клиент явно зациклен на цвете. И я подумала, а вдруг он на секунду потерял бдительность и прикоснулся к репродукции без перчаток.

— Верно, — согласился Ники. — Тем более что Гоген — один из величайших колористов.

— Вижу, вы разбираетесь в живописи.

— Не очень. Но мне нравится Гоген. Я даже лелею мечту когда-нибудь побывать в тех краях.

— Итак, — начала рассуждать Кейт, когда они снова сели в машину, — он проникает в квартиры двух проституток, зверски их убивает и оставляет картины. Непонятно зачем. С Маршей Стимсон было несложно, в этом доме никто не живет, но квартира Сузи Уайт выходит в обширный холл. Его мог кто-нибудь увидеть. Зачем он так рисковал?

— Может, он был неравнодушен к ней? — предположил Перлмуттер. — Например, «снимал» ее однажды и знал, где найти.

Кейт потянулась за пачкой сигарет, увидев ее в бардачке.

— Можно?

— Пожалуйста, — ответил Перлмуттер. — Я сам не курю, а держу, чтобы угощать. Свидетелей, арестованных.

— Надеюсь, вы не станете читать мне лекцию о вреде курения? — Кейт вынула автомобильную зажигалку.

— Ни в коем случае. Но предупреждаю: они тут лежат очень давно.

Кейт прикурила и закашлялась.

— Действительно, сигареты немного залежавшиеся.

— Я же говорил.

Кейт посмотрела в окно.

— Очень трудно связать все три преступления. Две женщины, а потом мужчина. Выходит, пол для него значения не имеет. Женщины были изнасилованы?

— Согласно заключению коронера, нет.

О Ричарде она не спросила. Не хотела знать.

— Так что же связывает эти преступления?

— Способ убийства. Картины.

— Не знаете, в лаборатории уже закончили с картинами?

— Только с первыми двумя, — ответил Перлмуттер. — А последняя…

Кейт вздохнула.

— Вы хотите сказать, та, что оставлена на месте убийства моего мужа? Говорите прямо, Перлмуттер, без обиняков. Иначе нам будет трудно вместе работать.

— Да, — сказал он, — та, что оставлена на месте убийства вашего мужа.

— Спасибо.

— И пожалуйста, зовите меня Ники.

— А вы меня — Кейт.

Перлмуттер улыбнулся и устремил взгляд на дорогу.

Кейт посмотрела на часы и вспомнила, что назначила встречу с редактором выпуска программы «Портреты художников», запись интервью с Бойдом Уэртером была уже заявлена в эфир на следующей неделе. Продюсер звонил ей раз пять, предлагал отложить передачу, но Кейт отказалась.

— Довезите меня, пожалуйста, до центра.

— Нет проблем.

— Чудесно. Но я должна быть там через двадцать минут.

Перлмуттер рассмеялся:

— Это сложнее.

— Я опаздываю на встречу с редактором. У меня есть передача на телевидении…

— Мне она очень нравится.

— Вы смотрите ее?

— А откуда, вы думаете, я узнал о Гогене?

Кейт улыбнулась.

— Пристегните ремень, сегодня вечером будет трясти! — произнес Перлмуттер драматическим голосом и бросил взгляд на Кейт. — Я домчу вас туда за пятнадцать минут, если скажете, откуда эти слова.

— Пара пустяков. Это реплика Бетт Дэвис из кинофильма «Все о Еве».

Перлмуттер быстрым движением схватил проблесковый маячок, высунул из окна мускулистую руку и поставил на крышу машины.

— Придется воспользоваться им, хотя это и против правил.

— А как насчет сирены?

Перлмуттер улыбнулся и щелкнул выключателем.

Глава 9

«Рядом с телом Ротштайна была обнаружена картина, что связывает жестокое убийство известного манхэттенского адвоката с двумя недавними аналогичными преступлениями, совершенными в Бронксе. Правда, пока Управление полиции Нью-Йорка это не подтверждает и не опровергает. Картина, оставленная убийцей на месте преступления, представляет собой натюрморт. Фрукты в вазе с голубыми полосками…»

Леонардо Альберто Мартини (известный в свое время в мире искусства как Лео Альберт) прервал чтение заметки в «Нью-Йорк пост» в том же месте, где и предыдущие два раза.

Происходило это потому, что его испачканные краской пальцы охватывали сейчас именно такую вазу с голубыми полосками.

Лео устало опустился в кресло. Почему-то мимоходом удивился тому, как сильно выцвела обивка. Впрочем, это не важно, выцвела, не выцвела, она все равно заляпана краской. Ему сейчас внушало отвращение все, прежде всего он сам и его картины. Тут же пришла спасительная мысль о самоубийстве, довольно регулярно посещавшая его последние тридцать лет.

Тридцать лет назад он был на пороге славы. Перед ним приоткрылась дверь в мир звезд. Его работы выставляли в самой престижной галерее на Пятьдесят седьмой стрит, специализирующейся на перспективных художниках. В «Новостях изобразительного искусства» Лео назвали «художником, за творчеством которого нужно следить… абстрактным живописцем редкой выразительности, подлинным колористом». Кураторы отбирали его большие красочные абстрактные полотна для различных выставок, а коллекционеры расхватывали их и вешали в своих гостиных. Но потом «минимализмом» все пресытились. Декоративная живопись вышла из моды, а вместе с ней и Лео. Никто ничего не покупал, галерейщики его больше не приглашали его, кураторы и коллекционеры перестали посещать мастерскую, и даже приятели-художники начали сторониться, боясь подхватить вирус невезения.

В следующее десятилетие удалось устроить только две выставки, обе скандально провальные. Теперь Лео рисовал только ночами и в уик-энды, потому что будние дни, с девяти до пяти, проводил на работе, обслуживал ксероксы.

Лео пошевелился в кресле. Задумчиво намотал на пораженный артритом палец седую прядь. В одну сторону, потом в другую. Посмотрел на мольберт с абстрактной композицией, над которой сейчас работал, а затем на пачку стодолларовых купюр, заработанных на банальной небольшой картине. Фрукты он мог оставить на столе, но положил их в вазу с голубыми полосками: так было немного интереснее.

Конечно, как и любой художник-профессионал, Лео написал натюрморт в своем собственном особом стиле, выработанном за сорок с лишним лет. Его суть выражалась прежде всего в том, что он никогда не использовал белую краску. Ее заменял незакрашенный холст. Этот прием Лео перенял у выдающегося французского художника Анри Матисса. Во-вторых, он натирал картину скипидаром, используя кисти с пенными наконечниками или аккуратно обрезанную губку. Так что мазков вообще не было видно. Лео приписывал открытие этого метода себе, хотя знал, что его использовали и другие современные художники.

Для себя он такую картину, конечно, писать не стал бы, но мыслимое ли дело отказаться от пяти тысяч долларов?

Так легко деньги к нему еще никогда не приходили. Лео писал натюрморт всего два часа. Яблоко и два банана в вазе с голубыми полосками. Доставил картину заказчику с еще не просохшей краской и получил за нее пачку сотенных в конверте. Естественно, обрадовался. На этой паршивой работе за такие деньги пришлось бы вкалывать ой-ой-ой сколько. И вот в газете написано, что его натюрморт с вазой с голубыми полосками нашли рядом с убитым адвокатом. Тут уж не до веселья.

Лео вскочил и нервно заходил по маленькой квартире.

Подбежал к незастеленной кровати, где лежали деньги, взял сверху несколько хрустящих сотенных, сунул в карман потертой джинсовой куртки, остальное спрятал под матрац. Решил вначале сходить в магазин фирмы «Ливайс» на Бродвее и купить новый костюм, а потом подумать, что делать дальше.

У двери Лео вдруг обернулся, подбежал к столу, схватил вазу. Замахнулся, чтобы разбить, но передумал. Лучше расколотить ее на улице у мусорного бака.

Однако через минуту снова изменил решение. Если ситуация изменится, ваза может пригодиться.

Лео обвел глазами комнату в поисках места, куда ее спрятать, и вспомнил вчерашний сериал, где главный герой поместил украденные ювелирные изделия в сливной бачок туалета.

Лео быстро проделал то же самое с вазой, аккуратно поставив ее рядом с черной резиновой пробкой.

Кейт провозилась с редактором почти шесть часов. Потом села в такси, чтобы ехать домой, но неожиданно изменила маршрут. Ее довезли до особняка, где размещался офис фонда «Дорогу талантам». Она провела там час, просматривая электронную почту и прослушивая телефонные сообщения, оставленные на автоответчике. Нужно было еще просмотреть заявки на программу следующего года, но она не смогла заставить себя заниматься этим, потому что мысли устремились совсем к другому.

Придется звонить Блэр Самнер.

Жена известного мультимиллионера, в свое время клиента Ричарда, активно занималась благотворительностью. Поддерживала Нью-Йоркскую публичную библиотеку, Ботанический сад, была членом советов «Метрополитен-опера», Комитета по охране памятников и еще по крайней мере десятка других культурных учреждений.

Последние несколько дней Блэр пыталась дозвониться Кейт, но неизменно попадала на автоответчик.

Теперь Кейт слушала автоответчик Блэр: «Меня сейчас нет дома, пожалуйста, оставьте сообщение…»

— Блэр. Это я…

— Дорогая! — Блэр тут же выключила автоответчик. — Слава Богу. Как ты?

Кейт глубоко вздохнула.

— Нормально. Мне нужна помощь.

— Пожалуйста.

— Замени меня в фонде «Дорогу талантам».

— Конечно, дорогая. Но я смогу появляться там только после полудня. Что именно нужно сделать?

— Просмотреть файлы детей на следующий сезон, переговорить с директором, ну и всякие мелочи.

— Сделаю, дорогая. Хотя…

— Что?

— Нет, все в порядке. Дела с коленями отложу.

Кейт знала, речь идет об очередной пластической операции. На сей раз на коленях. Потому что во всех остальных местах подтяжки уже сделаны.

— Конечно, колени. Как я могла забыть?

— Издевайся сколько хочешь, дорогая, но посмотрим, как ты заговоришь, достигнув моего возраста.

Кейт усмехнулась. Настоящий возраст Блэр был строго засекречен, а глядя на лицо, ей никто не дал бы больше тридцати пяти.

— Не прибедняйся, дорогая. Твои колени в лучшем состоянии, чем мои.

— Не говори ничего. Я охотно займусь делами фонда. А мои бедные старые колени подождут. — Блэр сменила тему. — Кейт, мне очень хочется увидеть тебя. Перестань прятаться. Я знаю тебя, дорогая. Ты все храбришься…

— Мы увидимся, Блэр, — прервала ее Кейт. — Скоро. Обещаю.

В холодильнике ее ждал ужин, приготовленный экономкой Лусилл, а на кухонной стойке — инструкции, как разогревать. Но ужинать было уже поздно, к тому же Кейт есть не хотела. Не включая света, она прошла в гостиную. Окинула взглядом посеребренные луной знакомые предметы, которые они с Ричардом так любили.

Да, пожалуй, квартиру придется продать. Куда ей такая большая? Нужно постепенно привыкать к одиночеству.

Но это в будущем. А как заполнить пустоту сейчас? Может, Нола переедет?

Эта мысль согрела ее, но ненадолго. Наверное, не стоит давить на девушку. Если Нола сама захочет, тогда другое дело, а тащить ее сюда, чтобы она составила компанию… это ни к чему.

В полумраке мигал маленький красный маячок, лампочка автоответчика. Семнадцать сообщений. Даже мысль о том, что нужно с кем-то разговаривать, выслушивать слова утешения, была для Кейт непереносима. Она заставила себя позвонить только матери Ричарда; Разговор длился ровно одну минуту, каждый день один и тот же.

— Как ты, дорогая?

— Нормально. А какая у вас во Флориде погода?

— Хорошая. Когда ты приедешь?

— Скоро.

— Ну, пока.

— Пока.

Ни единого слова о Ричарде.

Кейт уронила на стол папки с делами по первым двум убийствам и опустилась в кресло. Зачем она взяла их домой? Старая привычка. Дома ей всегда работалось лучше.

Кейт раскрыла одну, разложила фотографии. Растерзанное тело Сузи Уайт, снятое с разных точек. Кошмар!

И без того тошно.

Она смахнула фотографии в папку и развернула газету. В первый раз после убийства Ричарда.

Зачем-то поместили ее фотографию. Кейт знала, что маньяки часто охотятся на копов, занимающихся расследованием их преступлений, и на репортеров, освещающих расследование. Этого еще не хватало. Кейт закрыла газету и поднялась.

На кухне достала из холодильника диетическую колу, сорвала крышку, сделала большой глоток. Вообще-то перед сном это не очень хорошо, но все равно спать она сейчас не собиралась. Прошла в кабинет, опустилась в мягкое кожаное кресло, включила телевизор.

Новости. Говорил репортер, стоящий в безлюдной местности у реки. Из Гудзона выловлено мертвое тело. Молодая девушка, возможно, подросток. Идентифицировать личность пока не удалось. Кейт показалось, что он произнес слово «Бронкс». Скорее всего это не имеет ничего общего с их делом, но сейчас каждое убийство должно настораживать.

Кейт позвонила в участок. Ответил дежурный. Да, это в Бронксе. Но девушка просто зарезана, и рядом никаких кар тин. Расследовать будут в Бронксе.

— Спокойной ночи.

Вряд ли она будет спокойной.

Кейт выключила телевизор. Поставила компакт-диск и медленно двинулась по коридору в спальню, где, сбросив одежду, взяла пижаму Ричарда и прижала к лицу. Его запах сейчас едва ощущался. А скоро вообще исчезнет. Она это знала.

С фотографии на туалетном столике ей улыбался Ричард.

— Привет, милый. — Кейт заставила себя улыбнуться. Пальцы автоматически коснулись кольца и натянули цепочку.

Она быстро прошла на кухню, порылась в кладовой, нашла то, что искала.

Вернувшись в спальню, поставила две свечи по обе стороны фотографии Ричарда. Чиркнула спичкой, вдохнула запах серы. Пламя отбрасывало золотистые блики на рамку и зажим для купюр.

Оказывается, она по-прежнему католичка. Такая же, как ее ирландские тетушки.

Кейт перестала ходить в церковь после смерти отца, вложив остатки веры в работу. Вначале полицейскую, затем по подготовке диссертации, позднее — в фонде. Ее храмом стала работа.

Но сейчас это понадобилось Кейт. Свечи, горящие рядом с портретом Ричарда, немного добавляли сил, успокаивали.

Она надела его пижаму, подвернула штанины и осторожно села на постель.

Сегодня весь день Кейт держалась стойко. Но теперь уже не могла скрывать горе. Она бросила взгляд на ту часть постели, где спал Ричард, — на ровно застеленное одеяло, взбитую подушку, — прислушалась к словам блюза, который исполняла Джоан Арматрадин своим глубоким низким голосом, — «ты нужен мне, нужен…» — и наконец дала волю слезам.

Глава 10

Он перебирает газеты, разбросанные по полу рядом с кушеткой. Там написана какая-то чепуха. Натюрморт с вазой в голубую полоску? «Понятия не имею».

«И мужчина? Я не помню никакого мужчину.

Может, я сделал это в бреду? Не исключено. Мне иногда вообще кажется, что все сон».

Он трет пальцами воспаленные глаза.

«Всех остальных я отлично помню. По какой причине выбрал, и так далее. А мужчину — нет. Почему?»

«Иногда мне кажется, что я схожу с ума, иногда…»

Он смотрит на прислоненные к стене две последние картины. Пряди волос, замазанные кровью. Если был какой-то мужчина, то должна быть и третья картина. Почему же ее нет?

Потому что не было никакого мужчины. Он бы помнил. Он не сумасшедший.

«Иногда мне кажется, что я схожу с ума, иногда…»

— Заткнись!

Он закрывает глаза и видит девушку. Она стоит под уличным фонарем, натягивает на колени мини.

«К ней я подготовился плохо. Было, конечно, несколько ярких секунд, но этого мало. Очень мало. Вся беда в том, что я не знаю, как это продлить».

Он берет другую газету, где говорится об убитой девушке, которую выловили из реки. Здесь нет никаких сведений. Это хорошо.

«Нет, это здоррр-р-р-рово, здоррр-р-р-рово, здоррр-р-р-рово!»

— Погоди, Тони! Я думаю! — вскрикивает он и тут же спохватывается. — Извини, Тони. — Он не хочет обижать старого друга. На Тони можно положиться, как и на Бренду, Брендона, Дилана, Донну. Порой на Стива тоже, но не на Дэвида, которого он считает похожим на себя и потому не доверяет ему.

Он снова берет небольшую сильную лупу, без которой не способен читать. Чернильно-черные слова на газетной странице похожи на гигантских муравьев. Странно, что их волнует судьба этих проституток. Кому они нужны?

А вот мужчина другое дело. Адвокат, богатый человек.

Он прочитывает все, что написано об этом в «Пост», затем берет «Нью-Йорк тайме», внимательно изучает небольшую фотографию с подписью «Ричард и Кейт Ротштайн». Женщина кажется ему знакомой. Он определенно где-то видел ее. Лупа превращает и без того зернистые изображения в абстрактный узор из черных точек. Ту часть заметки, где говорится о жене убитого, он прочитывает несколько раз. Историк искусств. Ис-то-рик. Ис-то-рик. Это же неправильно. Ведь она женщина. Значит, нужно говорить «историчка».

Выходит, он все же не дурак. А?

«Иногда мне кажется, что я…»

— Заткнись!

Он пытается унять шум в голове, вглядывается сквозь лупу в текст.

«Миссис Макиннон-Ротштайн широко известна в мире изобразительного искусства, крупный эксперт по современной живописи…»

Он закрывает глаза и улыбается, воображая, как эта историчка искусств смотрит на его картины.

Плиточный пол комнаты вещественных доказательств расцвечивали прямоугольники утреннего света, но от этого она не становилась уютнее.

— Познакомьтесь, специальный агент Марти Грейндж, — сказал Флойд Браун.

Перед Кейт стоял крепко сложенный мужчина, похожий на Попая.^[17] Рост примерно метр семьдесят пять. Рукава рубашки закатаны. Желтый галстук. Накрахмаленный воротничок, видно, туговат, потому что толстая шея покраснела. Он выпятил широкую грудь, как солдат, приготовившийся к строевому смотру, посверлил Кейт своими маленькими острыми глазками и шумно откашлялся.

— Слышал о вас.

— Надеюсь, только хорошее. — Кейт улыбнулась.

Он на улыбку не ответил.

— Агент Грейндж представляет Манхэттенское отделение ФБР, — пояснил Браун. — Он будет работать вместе с нами над расследованием этого дела.

— Великолепно, — отозвалась Кейт.

Самым примечательным в Марти Грейндже был его взгляд.

Он сфокусировал его на какой-то точке слева от Кейт, хотя смотрел на нее. Эту технику Марти разработал давно и успешно использовал в общении как с коллегами, так и с преступниками. Срабатывало одинаково хорошо. Люди чувствуют себя неуверенно, если не могут определить, куда направлен твой взгляд.

Чтобы предварительно оценить Кейт, ему понадобилось меньше минуты. Женщина, несомненно, толковая, носит дорогую одежду и очень самоуверенная. Конечно, Грейндж изучил ее досье и знал всю подноготную. Начиная от дел, которые она расследовала, работая в полиции, и кончая ее успеваемостью в начальной школе и фамилиями учителей. Он также ознакомился с досье на ее отца и всех родственников-полицейских. Знал подробности самоубийства матери, неизвестные ей.

Любимый девиз Марти Грейнджа: «Знание — сила».

Еще раз посмотрев на Кейт, он присовокупил к списку уже отмеченных недостатков еще один. Слишком красивая.

Совещание группы сегодня было посвящено трем картинам, оставленным на месте преступления. Они лежали на столе, обернутые в прозрачный пластик. Номер внизу соответствовал номеру дела.

Кейт достала из сумочки лупу и положила на стол. В этот момент дверь распахнулась. В комнату влетел слегка запыхавшийся психоаналитик-криминалист ФБР Митч Фримен с массивным портфелем в руке.

— Я опоздал?

— Да, — подтвердил агент Грейндж.

Митч кивнул Кейт:

— Рад вас видеть. И… — его улыбка растаяла, — примите соболезнования.

— Я тоже рада вас видеть, — сказала Кейт и сразу же повернулась к картинам. Ту, что оставили рядом с ее умирающим мужем, она видела в первый раз.

Однако прочь эмоции! «Я не имею на них никакого права. Это просто вещественное доказательство по делу. Картина. И все. Картина. Картина. Картина. За моим поведением сейчас наблюдают все. А Грейндж, конечно, с особым интересом».

Она откашлялась.

— Итак, прежде всего позвольте отметить существенные различия картин из Бронкса и… хм… назовем ее картиной из центра. — Голос ровный, спокойный. Кейт удивлялась, как это у нее получается. — Во-первых, в отличие от картин из Бронкса, та, что из центра, на подрамнике. — Она приподняла картину, чтобы все увидели. — Подрамник куплен в магазине. Сзади есть штамп. Художник грамотно обрезал и закрепил холст. И сам подготовил его. Видите, края коричневые, а основная часть загрунтована.

— Как вы сказали? — спросил Грейндж.

— Холст обработан специальной грунтовкой, — ответила Кейт. — Это титановые белила с добавлением акриловой смолы и воды. Грунтовка предотвращает коррозию холста под воздействием масляной краски, а также прочие негативные явления.

— Значит, это художник, понимающий толк в ремесле, — подал голос Браун.

— Да, — согласилась Кейт. — Но это азбука профессии. — Она взяла лупу и всмотрелась в то место, где грунтовку не покрывала краска. — Художники прошлого применяли в качестве грунтовки свинцовые белила. Но они довольно ядовиты, и сейчас их используют немногие. Я полагаю, что здесь титановые белила, но это должны подтвердить в лаборатории. Если окажется, что художник взял свинцовые белила, то зона поиска существенно сузится.

— А грунтовка на титановых белилах у всех одинакова? — спросил Перлмуттер.

— Существует несколько сортов, отличающихся главным образом количеством воды. В более дешевые ее добавляют больше. Но есть и другие добавки. А теперь взглянем на одну из картин из Бронкса. Здесь нет подрамника, это мы уже отметили. Но холст другой, проданный уже загрунтованным.

— Зачем художнику грунтовать самому, если продаются уже готовые к работе? — осведомился Грейндж.

— Настоящие профессионалы делают это сами или поручают помощнику, если имеют такую возможность. Художник решает, сколько наложить слоев титановой грунтовки. Причем каждый слой шлифуется, чтобы грунтовка была идеально ровной. — Кейт взяла другую картину из Бронкса, уличный пейзаж. — Тут то же самое. Готовый холст без подрамника.

— Зачем же он сам грунтовал холст для картины из центра, если прежде обходился готовыми?

Кейт кивнула.

— Хороший вопрос, агент Грейндж. Думаю, это потому, что картину из центра писал другой человек.

— Вы хотите сказать, что действуют два разных преступника? — Каменное лицо Грейнджа совсем застыло.

— Я утверждаю лишь то, что картины из Бронкса и из центра писали разные художники. Картины различаются также и манерой исполнения. — Используя ручку лупы как указку, Кейт показала на картину из центра. — Здесь не видны мазки. Краска наложена очень тонко, либо мягкой кистью, например собольей, либо с пенным наконечником, или даже губкой. Тогда как на этих, — она сделала жест в сторону картин из Бронкса, — художник использовал кисти из щетины. Краска наложена грубо, отчетливо видны мазки. — Кейт посторонилась, чтобы дать возможность всем внимательно осмотреть картины. — Но конечно, самое существенное различие — это цвет. На картине из центра цвет реальный. Бананы желтые. Яблоко красное. А на картинах из Бронкса цвет сильно искажен.

Кейт достала из сумочки книгу «Искусство Эрнста Людвига Кирхнера». Открыла в одном из мест, отмеченных закладками, показала.

— Увидев в первый раз картины из Бронкса, я вспомнила Кирхнера. Видите, какие у него цвета. — На картине «Муки любви», репродукцию которой демонстрировала Кейт, была изображена женщина, разумеется, не в реалистической манере. Наполовину черно-белая, наполовину смесь ярко-синего с кроваво-красным.

— Почему у нее синее лицо? — спросил Браун.

— Кирхнер был членом группы немецких художников-экспрессионистов; она называлась «Ди Брюке», что означает «Мост». Они не только искажали форму, но и цвета, отображая тем самым то, что наболело на душе. Работали в состоянии крайнего возбуждения. Отсюда всевозможные уродства и искажения.

— Не понимаю, что в этом интересного, — задумчиво проговорил Браун.

— Моя задача не в том, чтобы вы полюбили живописьнемецких экспрессионистов, — сказала Кейт. — Я хотела показать вам работу художника, чья манера напоминает ту, в какой сделаны картины из Бронкса. Как видите, в экспериментах с цветом нет ничего необычного.

— Наш клиент мог видеть картины этого немца? — поинтересовался Грейндж.

— Да. В нью-йоркских музеях есть несколько его картин. Но совсем не обязательно, чтобы он подражал ему. Глядя на картины Кирхнера, несмотря на все искажения, видишь, что они написаны опытным, зрелым художником. А эти, — Кейт бросила взгляд на картины из Бронкса, — слегка напоминают Кирхнера лишь цветом. Но я убеждена, что их написал дилетант. К тому же по краям здесь идут какие-то каракули. Кстати, на картине из центра этого нет. Она написана полностью в реалистической манере, опытной рукой. Художники, несомненно, разные.

— Вы уверены в этом? — спросил Грейндж.

— Абсолютно. А разве у вас есть сомнения, агент Грейндж?

Ему не понравилось, с каким вызовом Кейт произнесла эти слова, но он решил пока не обращать внимания.

Кейт наклонилась к картинам из Бронкса. Мужчины сделали то же самое.

— Смотрите, контуры облаков на этой картине обведены угольным карандашом, а на другой фрукты. Значит, он делал предварительный набросок. А вот на картине из центра этого нет. — Она показала. — Хотя писал ее художник быстро (думаю, не больше трех часов), но уверенно. — Кейт опять переместилась к картинам из Бронкса. — Итак, картину из центра писал профессионал, а эти две — любитель, нигде не учившийся.

— Боже! — воскликнул Браун. — Неужели второй убийца задумал имитировать манеру маньяка из Бронкса?

— А если предположить, что убийца хочет сбить нас со следа? — произнес Митч Фримен, вглядываясь в картины. — И намеренно написал последнюю более профессионально?

— Не думаю, — ответила Кейт. — У каждого художника свой почерк. Зайдите как-нибудь на занятия живописью, и вы увидите двадцать студентов, работающих над одним и тем же натюрмортом или моделью. Но все работы разные, хотя объект один и тот же. Композиция, мазки и, конечно, цвет. Нет двух людей, которые видели бы цвет совершенно одинаково. Цвет — категория субъективная. Вне зрителя его не существует.

— Как это? — удивился Грейндж.

— Вот ваша рубашка, агент Грейндж, выглядит голубой, поскольку молекулярная структура красителя такова, что он поглощает все другие цвета спектра, кроме голубого. Цвет — это результат разложения света. — Полгода назад, начав готовиться к передачам, посвященным цвету, Кейт прочитала много книг на эту тему и консультировалась с известными учеными. — Ваша рубашка сама по себе бесцветная. Цвет появляется только тогда, когда она освещена.

— То есть розовые облака на этой картине, — вставил Перлмуттер, — на самом деле не розовые?

— Они розовые, потому что мы ощущаем их таковыми. Благодаря процессам, происходящим в коре головного мозга. Свет раздражает нервные окончания клеток в глубине глаза. Так называемые палочки и колбочки. Палочки генерируют черное и белое. Колбочки — остальные цвета. Они подают сигналы в соответствующие участки коры головного мозга, в результате чего мы видим цвет.

— Зачем же этому дилетанту из Бронкса понадобилось так искажать цвет? — спросил Перлмуттер.

— Пока не знаю, — ответила Кейт. — Тут может быть много причин. Возможно, захотел поэкспериментировать. Или за этим кроется какая-то символика.

— По-вашему, красное небо и розовые облака что-то означают? — подал голос Браун.

— Не исключено, — ответила Кейт.

— А что, если это неудачное подражание Гогену? — проговорил Перлмуттер тоном прилежного студента.

— Вряд ли. Гоген использовал чистые простые цвета, потому что изображал чистую простую жизнь. Таити, Мартиника. А здесь… даже намека нет на символику. — Кейт вернулась к картине из центра. — Теперь я не сомневаюсь, что это написано кистями с пенными наконечниками или небольшими губками. И обратите внимание, белых мест на вазе кисть не касалась. Просто оставлены участки белой грунтовки.

— Зачем? — спросил Браун.

— Ну, это такая манера живописи. Мне это кажется чем-то знакомым, но… в общем, не знаю. — Вздохнув, Кейт повернулась к картинам из Бронкса. Передала лупу Грейнджу. — Смотрите, вот здесь. Под слоем краски какие-то слова. Это нужно просветить рентгеном. И на краях тоже что-то есть. Возможно, тоже слова, написанные одно поверх другого, так что разобрать ничего нельзя. — Кейт вгляделась в картины. — Во-первых, нужно увеличить эти участки. А во-вторых… — она вернулась к вазе с голубыми полосками, — хотя здесь я не вижу никакого намека на слова, все равно рентгеновскому анализу следует подвергнуть все три картины.

— Согласен, — сказал Грейндж. — Я немедленно отправлю их в Квонтико.

Кейт положила ему на предплечье ладонь:

— Мне хотелось бы иметь их под рукой, потому что… неприятно об этом говорить, но если у нас появится еще одна картина, будет с чем сравнивать.

Грейндж сидел не шелохнувшись, искоса поглядывая на руку Кейт.

— Браун, вы можете сделать это здесь?

— Конечно. Лаборатория прямо в этом здании, внизу. И рентгеноскопия — не такой уж сложный анализ. Заведующая нашей лабораторией Эрнандес займется этим сейчас же. Она уже проверила картины на наличие отпечатков пальцев и инородных частиц.

— Что-нибудь нашли? — спросил Грейндж.

— Никаких отпечатков, волос и прочих фрагментов. Преступник орудовал в перчатках.

— Ладно, — сказал Грейндж. — Картины пока останутся здесь. А потом я все равно пошлю их в Квонтико. Двойная проверка не повредит.

— Нет проблем, — отозвался Браун.

Грейндж встал. Ладонь Кейт соскользнула с его руки. Он этого и добивался, потому что ее прикосновение мешало ему сосредоточиться.

— Но если мы имеем дело с подражателем, то есть с двумя преступниками, не лучше ли нам разделить дела? — Грейндж бросил взгляд на Кейт. Хотелось сказать: «Знаешь что, иди-ка домой. Больше тебе здесь нечего делать». Но вчера он беседовал с Тейпелл, и она заявила, что Макиннон будет участвовать в расследовании до тех пор, пока Управление полиции Нью-Йорка проводит его совместно с ФБР.

Брауну не очень нравилось, что Грейндж распоряжается на его территории, но он ничего поменять не мог.

— Я предлагаю пока оставить все как есть, — проговорил он. — Так будет проще и, кстати, дешевле. По крайней мере пока мы не получим доказательств, что действительно в Бронксе и центре действуют разные преступники.

— Пожалуй, вы правы, Браун, — отозвался Грейндж, как всегда, глядя мимо собеседника, а затем изложил свой план расследования. Кейт заметила, что Браун притворяется, будто слушает. Сосредоточенно сдвинул брови, кивает. Но она знала, что шеф Особого манхэттенского отдела по расследованию убийств наверняка будет поступать по-своему.

После окончания совещания Кейт осталась в комнате одна. Во всем теле она ощущала какую-то странную легкость. Ей было почти хорошо.

Как же такое возможно?

Это все потому, что она победила себя. Заставила себя работать, спокойно смотреть на эту картину — оставленную рядом с умирающим мужем, — анализировать ее.

Картину, которая теперь навсегда будет связана с гибелью Ричарда, несомненно, написал другой художник. В этом она не сомневалась.

Кейт знала, что не успокоится, пока не найдет убийцу и не заставит его заплатить. Отныне это стало единственным стимулом ее жизни.

Она еще раз прошлась лупой по поверхности натюрморта с вазой в голубую полоску. Что-то в этих незакрашенных белым участках холста казалось ей знакомым.

— Вот результаты анализов. — Эрнандес положила на стол Брауна папки. Ее пышную фигуру обтягивал лабораторный халат. Заведующей криминалистический лабораторией на вид можно было дать лет тридцать пять. Темно-каштановые волосы небрежно зачесаны назад, поскольку большую часть времени она прятала их под специальным полиэтиленовым беретом.

Браун подвинул к себе папки и хмуро указал на стул.

Эрнандес села.

— Итак, преступления в Бронксе практически идентичны. Глубокие ножевые ранения. Поражены легкие и сердце. Жертвы умерли очень быстро. Преступник использовал по крайней мере три различных ножа. Короткий охотничий, тонкий стилет и зазубренный для проникновения сквозь ребра. Очень эффективная работа. Преступник хорошо подготовился.

— Но для того, чтобы убить, достаточно одного ножа. Разве не так?

— Нет вопросов. Кажется, будто он что-то искал внутри жертв. — Эрнандес пошевелилась, сильно скрипнув стулом. — При этом нет ни признаков пыток, ни следов избиения. Обычно маньяки берут с собой какие-то трофеи. Отрезают соски, большие половые губы и тому подобное. Здесь этого нет. Преступник вскрывал жертву, а что потом — неизвестно.

Браун тяжело вздохнул.

— А Ротштайн?

— На третьей странице указано предполагаемое оружие. — Эрнандес подождала, пока Браун найдет соответствующее место в отчете. — Только один нож, по моим предположениям, автоматический пружинный. На жертве сделано два разреза. Вертикальный, от лобка вверх до окончания грудной клетки. Дальше резать помешали кости, и ему пришлось извлечь нож, а затем он сделал горизонтальный разрез посередине, так что получился большой знак плюс. Раны довольно чистые и глубокие. Но сердце и легкие не затронуты. — Она откашлялась. — Когда преступник тащил жертву по переулку, часть кишечника выпала.

— Боже правый! — Браун перебрал фотографии. Голое тело Ричарда Ротштайна, разбитое на фрагменты.

— По заключению медэксперта, — продолжила Эрнандес, — жертва некоторое время была жива.

— Послушайте меня, Эрнандес. — Браун схватил ее за руку. — Макиннон не должна это видеть ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?

— При чем тут я? — Она вырвала руку. — Это зависит от вас. Копия отчета есть еще у Тейпелл. Что касается меня, то я ей, конечно, ничего не покажу.

Браун кивнул:

— Правильно.

Он был знаком с Ричардом. После ликвидации Живописца смерти Кейт несколько раз приглашала его с женой на ужин, и ему очень понравился живой, обаятельный адвокат, выросший в бедной семье в Бруклине. Мысль о том, что он лежал, медленно умирая, в грязном проходе с выпущенными наружу кишками, приводила Брауна в отчаяние.

— Откройте, пожалуйста, вторую страницу, — сказала Эрнандес. — Там сказано, что у жертв из Бронкса рты были заклеены пленкой. Ею же обмотаны руки и ноги. Нам удалось обнаружить на внутренней стороне пленки несколько волосков и волокон, принадлежавших жертвам, кроме двух. Скорее всего, их оставил преступник. Сделана спектрометрия и газовая хроматография, так что если вам удастся его задержать, то идентифицировать не составит труда.

— Прекрасная работа, — похвалил ее Браун. — Теперь осталось только найти преступника. А у Ротштайна рот тоже был залеплен пленкой?

— Нет. Его оглушили. Судя по размерам и форме раны на виске, ударили стволом пистолета. Думаю, когда преступник резал его, он был без сознания.

— Хоть это хорошо, — сказал Браун. — Но зачем резать, если есть пистолет?

— Понятия не имею.

— Какие-нибудь отпечатки найдены?

— Нет. В проходе, где обнаружили тело, искать их было бесполезно, а в офисе мистера Ротштайна отпечатки пальцев принадлежат только ему и его сотрудникам. Преступник орудовал в перчатках.

Браун закрыл папку Ричарда Ротштайна. Хватит.

— А в Бронксе?

— Следов много. С помощью нингидрина выявили два отпечатка пальцев в перчатке на репродукции картины Гогена, которую принесла Макиннон. Они, несомненно, принадлежат преступнику, потому что вряд ли жертва носила дома перчатки.

— Но что нам даст отпечаток в перчатке?

— Если преступник коснулся лица, то могут быть обнаружены следы его пота. Я проведу еще анализ на ДНК.

— Сколько на это уйдет времени? — спросил Браун.

— Несколько дней.

— Что-то еще есть по Ротштайну?

— На верхней части обуви обнаружены царапины и потертости. Значит, его тащили лицом вниз… что привело к интенсивной потере крови.

— А разве человек вообще способен жить, если половина кишок вывалена наружу?

— Способен, — спокойно ответила Эрнандес. — Некоторое время. Но сильная кровопотеря и болевой шок наверняка повергли его в кому.

— Слава Богу, — сказал Браун, — хотя бы не мучился. — Будь у него возможность, он сообщил бы об этом Макиннон.

— Я могу идти? — спросила Эрнандес.

— Да. Спасибо.

Браун забросил сцепленные пальцы за голову и откинулся на спинку кресла. Совершенно ясно: в центре действовал другой преступник.

В Бронксе маньяк зарезал женщин сразу, а потом производил манипуляции с различными ножами. Ротштайна вначале оглушили, а затем зарезали. Очевидно, преступник оставил рядом с трупом картину, чтобы имитировать действия маньяка в Бронксе. К тому же Макиннон доказала, что картины написаны разными художниками. Вездесущие репортеры, к счастью, не знали, какие именно картины обнаружили в Бронксе. Было известно только, что это городской пейзаж и натюрморт. Вот убийца Ричарда и прокололся.

Браун сделал несколько заметок для беседы с шефом полиции Тейпелл. Потер виски. Опять начинала болеть голова. Наверное, пора уже самому купить экседрин, а не просить у Макиннон.

Он знал, что скажет начальница. Его отдел должен форсировать расследование, чтобы как можно скорее получить какие-то ощутимые результаты.

И еще Браун знал, что Макиннон права. Если бы кто-то поступил так с его женой или дочерью, он бы ночей не спал, пока не вырвал у этого подонка сердце.

Глава 11

Освещение в комнате, как всегда, предельно тусклое. Он всматривается в стену, где канцелярскими кнопками пришпилены репродукции картин, вырезанные из книг и журналов. Некоторые он купил, но большую часть украл. Это его маленький алтарь. Ужасный Френсис Бэкон.^[18] В центре мужчина, окруженный телами с содранной кожей. Наружу выставлены мускулы, кости, внутренние органы. «Женщина 1» Кунинга. Сплошные груди и зубы, выполненные беспорядочными грубыми мазками. Художник, видимо, считал, что с женщиной, восхищающей тебя, нужно поступать именно так. Три работы Сутина^[19] — «Коровья туша», «Освежеванная туша», «Боковина туши и голова теленка». Он полагает, что это кровавое месиво порождено фантазией художника, однако на самом деле Сутина вдохновила классическая работа Рембрандта «Забитый бык» 1655 года, выставленная в парижском Лувре.

Он пытается вспомнить, как они выглядели прежде, до катастрофы. Когда все было иным. Подросток, почти юноша, посетил тогда выставку «Живопись экспрессионистов» в музее на Пятой авеню. Самое сильное впечатление произвел на него цвет. Художники поразительно передали фактуру освежеванной плоти. Он пробыл там весь день. Задерживался то у одной, то у другой картины, страстно желая прикоснуться к густо положенным мазкам, даже лизнуть их, но не осмелился. Потому что чувствовал на спине взгляд охранника. Потом, по пути к выходу, ему удалось стащить каталог выставки, на обложке которого была картина Сутина «Коровья туша». Он засунул его под рубашку и вышел, задержав дыхание. Кровоточащее месиво, созданное Сутиным, жгло кожу, проникая в самое сердце.

Теперь он пытается вспомнить цвета на картине Сутина. Кажется, там преобладали алый и темно-бордовый. Может быть, в следующий раз взять на охоту репродукции, чтобы проверить? Нет, они ему слишком дороги, чтобы так рисковать.

Он бросает взгляд в угол, где висит репродукция картины Френсиса Бэкона «Две фигуры» 1953 года, которую любит и ненавидит. Она написана в черно-белых и серых тонах, поэтому осталась для него неизменной. За это он любит ее. А ненавидит потому, что картина вызывает воспоминания о самом ужасном дне его жизни; когда произошла катастрофа и он утратил возможность различать цвета. Поэтому репродукция висит в углу, в тени, отдельно от остальных.

На картине изображены две серые фигуры на белой постели у черной стены, слившиеся в неистовом сексуальном экстазе. Разумеется, ему не известно, что сюжет Бэкон заимствовал с черно-белой фотографии Эдварда Майбриджа,^[20] которую тот сделал в 1887 году. Двое мужчин борются, голые. Впрочем, знание ничего не изменило бы.

Он отворачивается от репродукций. Трет глаза, затем снова направляет лупу на заметку в «Нью-Йорк таймс», где говорится о Кейт и ее телевизионной программе. Телевизор, который он перестал смотреть после катастрофы, то есть уже довольно давно, хотя до этого считал его лучшим другом. И он был всегда включен, при ней и без нее.

Нужно купить телевизор. И тогда он сможет смотреть передачи Кейт Макиннон, исторички искусств; слышать ее голос. Тем более что деньги есть. Большая часть заработанного сохранилась, да еще и те, что взял у женщин.

Он рассматривает через лупу лицо Кейт. Определенно знакомое. Велит себе вспомнить, где видел ее.

— Ну как она тебе, Тони?

«Это здор-р-р-рово!»

— Еще бы!

Дальше в заметке говорится, что этот убитый, Ричард Ротштайн, жил у Центрального парка, в шикарном пентхаусе.

Но если он там жил, значит, и она тоже.

Не навестить ли ее?

Вот она, историчка искусств. На фотографии у нее прекрасные волосы. Он закрывает глаза, пытаясь представить их цвет. Сепия? Красное дерево? Медь? Скорее всего к меди подмешано немного сепии. Как это, наверное, прекрасно — пропускать сквозь пальцы пряди этих дивных волос.

Он неохотно кладет газету и направляется к столу. Затачивает карандаш. После чего начинает оформлять обрамление недавно законченной картины, которое заменяет его подпись.

На это уходит почти два часа. Он пишет, пишет, пишет снова и снова. Одно на другом. Пока не доводит до нужной кондиции.

Для него это самая легкая часть работы. Не нужно чрезмерно напрягать зрение, сосредоточиваться, делать наброски. Повторяй одно и тоже и все. Ему спокойнее, когда картину со всех сторон обнимают друзья.

Наконец он заканчивает, отставляет картину в сторону и внимательно изучает два других холста, пришпиленных к стене. На одном эскиз угольным карандашом. Натюрморт с фруктами, лежащими на кухонной стойке. На яблоке написано «красный», на груше «зеленый». Уличный пейзаж на втором холсте уже частично написан красками. Жилые здания, фонарные столбы и мусорные баки. Один бак закрашен наполовину темно-розовой краской, хотя на незакрашенной части видна надпись «серебро».

«Это здор-р-р-рово!»

— Спасибо, Тони.

Как хорошо иметь такого верного старого друга.

С лупой в руке он плетется к рабочему столу. Роется в куче тюбиков с краской. Все наклейки отлетели и перемешались. То же самое и на пастели. Только цветные мелки сохранили этикетки.

Нужно пробовать.

Пробовать, пробовать, пробовать…

Он берет мелок с надписью «голубой», подносит очень близко к глазам, долго разглядывает и кладет в центр стеклянной палитры. Затем вокруг выдавливает небольшие порции краски из различных тюбиков.

Пробовать, пробовать, пробовать…

Какой же взять?

Он макает кисть в одну краску, подносит близко к глазам, разглядывает, затем легонько облизывает пропитанные краской щетинки. Во рту образуется гремучая смесь слюны с льняным маслом, акриловой смолой, едким скипидаром и компаундным пигментом.

— Мммм… голубой. — Он убежден, что различает цвета на вкус.

Затем находит мелок с надписью «лазурь», кладет рядом с выдавленной порцией краски, которую только что пробовал на вкус, и принимает решение. Да, все правильно, голубой. Выбирает чистую кисть, макает в краску и начинает писать небо на городском пейзаже. Там, где написано «лазурь».

Пробовать, пробовать, пробовать…

Он доволен, даже улыбается. Как приятно работать одному в этом небольшом домике — одна комната и совмещенный туалет — в конце глухой улочки в Лонг-Айленд-Сити, рядом со станцией техобслуживания. Главное, не нужно платить за жилье. Владелец станции Пабло с удовольствием поселил его в этом пустующем домике, чтобы там вечером горел свет и отпугивал потенциальных воров.

Работая, он неотступно думает об убитом в Манхэттене. И вдруг ему приходит в голову гениальная мысль одурачить тех, кто охотится за ним.

Он пытается размышлять, хотя это не так легко. Сосредоточиться мешают проносящиеся в голове обрывки радиопередач, песен, рекламных объявлений, разнообразных перезвонов. «Сегодня преимущественно солнечная погода, температура воздуха около двадцати двух градусов по Цельсию… Девушкам просто хочется развле-е-е-чься… Выпей колы, не дай себе засохнуть…»

«В любом случае никак нельзя допустить, чтобы меня поймали. Ведь тогда я так и не научусь различать цвета».

Он накладывает краску и думает, думает.

«Вот что: я, пожалуй, больше не буду приносить свои картины. То есть картины будут, но не мои. Ну как, умно?»

— Блестяще, — произносит он высоким фальцетом и отвечает собственным голосом: — Спасибо, Донна.

«Как мне повезло, что я завел таких друзей, как Донна и Тони. Они всегда поддержат».

Он продолжает обрабатывать небо, там, где написано «лазурь», резко водя кистью туда-сюда, пока оно все не становится ярко-зеленым. Затем отходит в сторону, хватает со стола лазоревый мелок и прикладывает к небу. Вглядывается так напряженно, что начинают болеть глаза.

На этот раз цвет выбран совершенно правильно, он уверен. Хотя в глубине души остается мучительное ощущение, что опять ошибся.

«Это клас-с-с-сно, Эдди…»

Голос ведущего звучит в его голове, но он научился думать на фоне песен, реклам, голосов, позвякиваний и продолжает размышлять. Нужно решить, где купить картину.

И еще необходимо купить телевизор. Чтобы видеть ее.

Глава 12

Кейт прикрепила фотографии трех картин к пробковой доске над столом в своем кабинете. Ту, что обнаружили рядом с убитым Ричардом, писал другой. В этом сомнений не было.

Убитый Ричард.

Какое абсурдное словосочетание. Кейт до сих пор не могла к нему привыкнуть. Почувствовав, как наворачиваются слезы, она быстро потянулась к пачке «Мальборо». Пришлось купить, потому что курение давало силы держаться. То ли сам процесс, то ли действие никотина — не важно.

Посмотрела на картины сквозь тонкую пелену дыма.

Натюрморт с вазой в голубую полоску по-прежнему не давал ей покоя. Эта манера оставлять вместо белой краски незакрашенные участки холста была ей определенно знакома.

Кейт прошла в библиотеку. Обвела взглядом полки, набитые сотнями книг по изобразительному искусству, надеясь расшевелить память. На двух нижних стояли книги, подобранные для подготовки к серии программ, посвященных цвету. Нет ли там чего-нибудь полезного?

Она взяла книгу по творчеству Альберса. Ничего. Кандинский. То же самое. Эллсуорт Келли, Герхард Рихтер, Бойд Уэртер. Ничего. Ничего. Ничего. Книги по теории цвета. Снова ничего. Сплошное разочарование. Кейт достала пачку каталогов выставок за последние сорок лет, разложила на полу. Начала медленно просматривать. Через час с лишним добралась до выставки «Колорит» 1973 года, где обнаружила две вклейки репродукций картин Леонардо Альберто Мартини. Лирические абстракции в виде волнистых цветных лент с перемежающимися полосками белого.

И тут же вспомнила. Да, это полоски незакрашенного холста, своеобразный фирменный знак художника, которым когда-то восхищались. Она изучала его, хотя и бегло, в аспирантуре. Один из тех, кто после пятнадцати минут славы стремительно провалился в небытие, где и остался.

Кейт открыла каталог. Просмотрела вступительную статью, нашла нужное место.

Вместо белой краски Мартини использует голый холст, благодаря чему свет почти волшебным образом проникает в его картины. Художник отказывается от мазков, а накладывает краску кистями с пенными наконечниками или аккуратно обрезанными губками. При этом краска впитывается в холст и дает возможность цвету жить, дышать и говорить самому за себя.

Кейт перевела дух. Именно эту технику использовал художник, работая над натюрмортом с вазой в голубую полоску.

Но как оказалась картина Леонардо Альберто Мартини на месте убийства Ричарда?

Дрожащими руками Кейт листала каталог. Вот, в конце данные о Мартини. Выходит, ему сейчас за шестьдесят. Он продолжает писать? Выставляется? Живет в Нью-Йорке? И вообще жив ли? Кейт ничего не слышала о нем много лет. Конечно, многие художники исчезли с авансцены мира искусства, но продолжают писать, зарабатывая на жизнь плотницким делом или преподаванием. Чем угодно, лишь бы иметь возможность заниматься творчеством. Настоящий художник работает независимо от того, покупают его картины или нет. А Кейт считала Мартини настоящим художником.

Вернувшись в кабинет, она села за компьютер, отыскала сайт «Арт Индекс». Никаких данных о смерти Мартини она не нашла, как и о выставках за последние двадцать лет. Ни адреса, ни номера телефона, ни галереи, которая его представляет.

Как же случилось, что художник убил Ричарда?

Просто невероятно!

Кейт поспешила на кухню. Она открывала по очереди все ящики, пока не обнаружила телефонный справочник Манхэттена. Начала листать. Вот фамилия Мартини. Их больше двадцати. Четыре с инициалом Л. Трое в Верхнем Ист-Сайде (маловероятно, чтобы он жил в таком районе) и один на Десятой авеню. Кейт позвонила вначале в Ист-Сайд, оставив Десятую напоследок.

Здесь сработал автоответчик, и она немедленно разъединилась. Если Леонардо действительно замешан в убийстве, то этот звонок спугнет его.

Кроме того, теперь легко получить ордер на обыск. Она знала, у кого найти подтверждение, что картину из центра действительно написал Мартини.

— Леонардо Мартини. — Мертон Шарфштайн поднес к носу, похожему на клюв, фотографию и вгляделся сквозь очки с разными диоптриями. — Давно не слышал эту фамилию.

— Но вы продавали его работы?

— Да, несколько, в семидесятые годы. — Он продолжал внимательно рассматривать фотографию.

Мерт Шарфштайн был наставником Кейт. Они познакомились больше девяти лет назад, когда она, аспирантка, начала периодически посещать его изысканную галерею на Мэдисон-авеню. Кейт уважала этого человека больше, чем кого-либо в мире искусства. Шарфштайн был не только знаком со многими великими художниками современности, но и учился вместе с ними. В своей галерее он выставлял эклектический подбор произведений конца девятнадцатого века и мастеров послевоенной поры, уникальные образцы прикладного искусства. Причем не только вазы династии Мин и гобелены шестнадцатого века, но и высококлассные современные работы. Как эксперт качества и подлинности произведений изобразительного искусства Шарфштайн был известен во всем мире. К его услугам неоднократно прибегал Интерпол при расследовании дел, связанных с подделками и хищениями произведений искусства в международном масштабе.

— Ну, и что вы по этому поводу думаете? — спросила Кейт.

— Только по фотографии трудно сказать, но полагаю, краска нанесена с помощью губки, а в качестве белого цвета использованы участки чистого холста. — Мерт изучил фотографию в лупу. — По всем признакам стиля, это работа Мартини, хотя натура удивляет. — Он посмотрел через лупу на Кейт. — А в чем дело?

— Не могу рассказать, потому что после этого вас пришлось бы убить.

— Очень забавно. — Мерт вскинул брови. — Кейт, неужели вы снова занялись полицейской работой? Я имею в виду, после недавних событий…

— Мерт, дорогой, пожалуйста, не берите в голову. — Чмокнув его в щеку, она выложила на стол фотографии картин из Бронкса. — А что скажете об этих работах?

— Живопись аутсайдеров. Извините, дорогая, но у меня нет времени обсуждать такое барахло, особенно теперь, когда его воспринимают вполне серьезно и оно соперничает с настоящим искусством на аукционах Кристи и Сотби. — Мерт вздохнул. — Вообразите, за скульптуру, которую какой-то неотесанный бездарный охламон сделал из крышечек пивных бутылок, выкладывают сотни тысяч долларов, когда за те же деньги можно купить любое количество превосходных рисунков современного мастера. Это возмущает меня до глубины души. — Он передернулся. — Не говорите только, что это ваши.

— Нет, — сказала Кейт. — Их купила моя… приятельница.

— Слава Богу. — Мерт бросил взгляд на фотографии. — Я бы пришел в ужас, узнав, что вы с Ричардом начали покупать такой вздор. — Он осекся и помрачнел. — Ричард понимал толк в искусстве. У него был замечательный вкус.

— Да, — согласилась Кейт и поспешила вернуться к сути разговора. — Не порекомендуете ли, кому это показать?

— Может быть, в министерстве вывоза нечистот и мусора?

— А если серьезно.

— Ладно, есть один торговец, имеющий дело с такими вещами. — Мерт снял очки и вперил глаза в потолок. — В Челси недавно обосновалось одно заведение под названием «Галерея творчества аутсайдеров». Славно звучит, не правда ли? Мне произносить-то такие слова противно, не то что посещать подобное.

Челси. Пересечение Десятой авеню с Двадцать первой улицей. Кейт хорошо знала этот район.

Пять лет назад здесь всем заправляли торговцы автомобилями. Огромные склады, редкие случайные заведения со стриптизом, по вечерам пустынные улицы. Именно этот угол тогда оккупировали проститутки всех возрастов и полов. Молодые девушки и мальчики, транссексуалы афроамериканцы в париках и мини-брючках. Настоящий коктейль для любителя сексуальных приключений.

Теперь все это стало достоянием истории. Автомобильный бизнес вытеснили художественные галереи. С грубыми бетонными полами. Очень высокими потолками. По-видимому, галерейщиков привлек вид на реку Гудзон. Очень быстро расплодились изысканные бутики и рестораны. Трущобы превратились в кондоминиумы. На некогда грязных улицах выгуливали собак хорошо одетые мужчины и женщины. Много туристов, любителей живописи.

Низкие облака упорно не желали подниматься. Кейт поежилась. Бросила взгляд на здание на противоположной стороне улицы. Сколько раз они с Ричардом заходили сюда выпить кофе после посещения нескольких галерей. Она прошла еще квартал, пересекла Двадцать третью улицу. Вот и галерея Кемпнера, где она купила офорты Уорхола и Дибенкорна для офиса Ричарда, а дальше ресторан «Красный Кот», владелец которого Джимми, весьма колоритный представитель местной фауны, угощал их джином и мартини.

Кейт отвернулась и тут же уперлась взглядом в «Боттино», еще одно замечательное место, где они с Ричардом часто бывали. Главным образом бар: там кучковались художники, искусствоведы, коллекционеры. В общем, все, кто имел отношение к миру искусства.

Проклятие! В какую бы сторону ни смотрела Кейт, все навевало разрывающие душу воспоминания. Разговоры, блюда, которые они ели, вина, которые пили.

Опять на глаза навернулись слезы. Еще минута, и она разревется прямо на улице. Кейт ускорила шаг, почти побежала, пока не увидела вывеску:

ГАЛЕРЕЯ ТВОРЧЕСТВА АУТСАЙДЕРОВ ХЕРБЕРТА БЛУМА

Напротив белые кубы двух шикарных галерей современного искусства. А здесь скорее магазин, чем галерея. Причем довольно тесный. Забит всеми видами примитива. На стенах плотно висели картины и рисунки, на полу, подоконниках и прилавке стояли странные предметы, разнообразные поделки, фигурки, безделушки.

Невысокий человек в огромных очках, закрывающих пол-лица, беседовал с холеной нью-йоркской дамой неопределенного возраста. Она рассматривала нечто, напоминающее макет домика, то ли выстроганного ножом, то ли собранного из точно подогнанных друг к другу неровных деревяшек.

— Лучшего образца искусства аутсайдеров вы нигде в мире не найдете, — с пафосом произнес Блум.

— Да, это довольно изысканно. — Женщина потрогала свои тщательно уложенные волосы. — Я должна подумать.

— Думайте, только не долго. А то вещь уйдет. — Блум снял массивные очки в красной оправе, на которые позарился бы и сам Элтон Джон. — Повсюду говорят об оживлении на рынке искусства аутсайдеров.

— Я знаю. Но мой муж… в общем, я позвоню. — Женщина направилась к выходу.

Блум нахмурился:

— Вечная проблема эти мужья. — Он оживился, увидев Кейт, внимательно рассматривающую его товары. — Что-нибудь выбрали?

— Здесь очень много интересного, — ответила Кейт. — Но вначале прошу вас взглянуть на это. — Она положила на прилавок фотографии картин из Бронкса.

— Хм… — Блум пожал плечами. — Я не продавал их.

— Знаю. Мне нужно ваше мнение как эксперта.

Блум улыбнулся.

— Картины ваши?

— Да. Я купила их на Ярмарке творчества аутсайдеров в Парк-билдинг в позапрошлом сезоне и хочу связаться с художником, чтобы купить еще что-нибудь. Но, понимаете, потеряла его визитную карточку и не могу вспомнить фамилию. Не поможете ли мне?

— С удовольствием. — Блум склонился над фотографиями. — Но здесь нет подписи, а без нее художника определить очень трудно.

— Да, они не подписаны.

— Погодите, погодите… — Галерейщик вгляделся в Кейт. — Вы ведете на телевидении передачу о живописи, верно?

— Да.

— Вы сразу показались мне знакомой. Я думал, вас интересует высокое искусство, модернизм.

— Так оно и есть, но мне также нравится искусство непрофессионалов. Со временем надеюсь собрать первоклассную коллекцию.

Блум облизнул губы.

— Вот здесь я определенно готов вам помочь. А эти… — он снова вгляделся в фотографии картин из Бронкса, — к сожалению, не вызывают у меня никаких ассоциаций. Вот что я вам скажу. С вашим вкусом лучше собирать вещи таких высококлассных непрофессионалов, как Генри Даргер и Мартин Рамирес.

— Согласна, но скажите хотя бы… — Кейт постучала пальцем по фотографиям, — это действительно работы непрофессионала?

— Вроде бы да. Но, разумеется, полной уверенности нет. Сейчас идут бесконечные дебаты о том, кого вообще считать «аутсайдером» или «непрофессионалом», называйте как хотите. Чудака-интеллектуала или отшельника из сельской глубинки? А как быть с художниками-любителями, имеющими проблемы с головой? Кстати, сейчас серьезные коллекционеры скупают работы настоящих психов. Правда, гениальных. — Блум покрутил пальцем у виска. — А этот ваш художник, хм… цвет странный и по краям какая-то непонятная мазня. Наверняка он этим что-то хотел сказать.

— Думаю, вы правы.

— Такие вещи продавать труднее. Лучше идут голые девочки… или мальчики. Не в том смысле, что работа должна обязательно живописать какой-то порок, иначе ее не причислят к искусству аутсайдеров. Нет. Но это помогает. Аутсайдер — это же своего рода брэнд, который используют многие профессионалы. Вы не поверите, но даже выпускники престижных художественных школ пишут картины, вставив кисти между пальцами ног, чтобы придать им вид примитивов. Абсурд! Они не понимают, что настоящий художник-аутсайдер живет по своим правилам и ничего не ведает о мире искусства. — Блум заговорил серьезно. — Аутсайдеры культурно изолированы, они как бы на обочине общества, и… действительно многие из них имеют нарушения психики.

Слова галерейщика эхом отдавались в голове Кейт. «Живут по своим правилам… на обочине общества… культурно изолированы… с нарушениями психики».

— Вот я сейчас готовлю выставку работ одной молодой женщины, — продолжил Блум. — Вернее, не совсем женщины. Она гермафродит, позиционирует себя как женщину, но операцию по удалению мужских гениталий делать не желает. Призналась мне, что ей все больше и больше нравится время от времени соединять одно с другим. Ну, вы меня понимаете. — Его брови взметнулись над очками. — Живет в фермерском районе Кентаки, в небольшом домике, оставленном ей дедушкой. Рисунки, причем удивительные, делает обыкновенной шариковой ручкой. Впрочем, позвольте вам показать. — Блум выдвинул ящик стола. — Вот, посмотрите.

Вначале Кейт показалось, что это просто каракули. Беспорядочное переплетение линий, покрывающих весь лист.

— Приглядитесь внимательнее, — попросил Блум.

И в самом деле, при ближайшем рассмотрении переплетение линий трансформировалось в переплетение же, но вагин и пенисов.

— О!.. — воскликнула Кейт.

— Вот именно, «О!»… Она… или он каждую неделю выдает один такой рисунок. И так в течение последних десяти лет. Шариковой ручкой с синим стержнем. Работает всю неделю, десять часов напряженной работы каждый день. Я знаю это, потому что провел у нее целую неделю, наблюдая, как она рисует. Ее работы, несомненно, сюрреалистичны, но не в том смысле, какой вы, искусствоведы, вкладываете в это слово. — Блум снял очки и посмотрел на Кейт. — Она, как и любой аутсайдер, понятия не имеет о сюрреализме. Она вообще ничего не знает об искусстве. Совсем ничего. Редко покидает свой домик в Кентаки.

В голове Кейт снова пронеслось. «Ничего не знает об искусстве… художник-самоучка… одержимый».

— Она что-нибудь ест?

— Раз в неделю сосед завозит ей продукты. Но при мне она ела только крекер «Слим Джим». Весит наша художница, полагаю, не больше пятидесяти килограмм, а рост у нее два метра. Длинные ярко-рыжие волосы и чудесные шелковистые усы. — Блум вздохнул. — Я послал в Кентаки фотографа. Хочу, чтобы он сделал к выставке большой портрет. Это будет в следующем месяце. Как ни старался, уговорить ее приехать в Нью-Йорк мне не удалось. Думаю, она или он произвели бы здесь небольшой фурор. — Он улыбнулся. — А если серьезно, то образы, какие она воплощает в этих рисунках, очевидно, очень близки ее или его сердцу. Положение, согласитесь, довольно щекотливое. Иметь и те и другие гениталии. — Блум снова посмотрел на фотографии картин из Бронкса. — Если бы вы сообщили мне хоть что-то об этом вашем художнике, использующем такие странные цвета, понимаете… может, он последние двадцать лет провел в каком-нибудь лечебном учреждении или вдохновлялся в своем творчестве общением с духом умершей собаки. — Блум засмеялся. — Конечно, я преувеличиваю, но вы поняли мою мысль. Это придало бы картинам определенный смысл и помогло бы заинтересовать серьезного коллекционера. Я бы продал их, а потом вы начали бы формировать свою коллекцию искусства аутсайдеров.

Кейт внимательно вгляделась в края картин из Бронкса, но каракули не превратились ни в пенисы, ни в вагины, ни во что-то еще.

— Спасибо. Вы мне очень помогли. Я еще зайду к вам. — Она положила в сумочку фотографии и вышла, лишив Блума возможности уговорить ее приобрести один из рисунков гермафродита, хотя они показались Кейт действительно интересными.

Кейт направилась в участок. В ушах звенели слова Блума: «Живут по своим правилам… на обочине общества… культурно изолированы… с нарушениями психики».

Стало быть, настоящий художник-аутсайдер — это человек, живущий в разладе с обществом, склонный к антиобщественным поступкам.

Гермафродит зациклилась на мужских и женских гениталиях. Это, как сказал Блум, близко ее сердцу.

Но зачем художник из Бронкса — Кейт начала называть его так — использовал такие нелепые цвета? Какое значение эти картины имели для него?

Она сидела на заднем сиденье такси, погруженная в свои мысли. Конечно, каждый художник что-то ищет, пытается посредством творчества выразить свой внутренний мир. Так что же пытался выразить художник из Бронкса?

Наверняка он хотел, чтобы его работы увидели. Вот поэтому и оставлял их на месте преступления. Но зачем? В виде своеобразного дара жертве, или они служили какой-то цели? Какой именно?

Он стоит напротив знакомого старого каменного здания на Пятьдесят седьмой улице. Очень хочется войти, чтобы увидеть студентов за мольбертами, но его не проведешь. Потому что кто-нибудь обязательно запомнит его, а этого допускать нельзя. Так что он наблюдает, как они входят и выходят. Студенты, преподаватели, молодые, пожилые, белые, черные, азиаты, латиносы. У одних под мышкой большие альбомы, другие — с ящиками принадлежностей для живописи. Он ненавидит их всех.

Вспоминает себя мальчиком. Как делал рисунки мелом на тротуаре и они нравились прохожим. Иногда кто-нибудь давал ему доллар за то, что имел удовольствие полюбоваться его живописью. Потом появились другие, несколько странные на вид мужчины среднего возраста. Очень скоро он узнал, чего они хотят от него, и научился призывно улыбаться. Это не составило труда. И к подобному виду секса он тоже довольно быстро привык. Они водили его в туалеты на автобусных станциях или в номера отелей и платили. Но эти деньги он ей не отдавал, а откладывал на учебу в школе живописи. Большей частью то, чем занимались с ним эти грязные твари, было до тошноты отвратительно, но он закрывал глаза и воображал себя здесь, в этом здании, за мольбертом. И думал, что за это можно и потерпеть.

Прикрытые солнечными очками глаза наполняются слезами. Ведь если бы не катастрофа, он тоже стал бы одним из этих студентов в запачканных краской джинсах. Эта мысль укрепляет его решимость, и он отгоняет эмоции.

В руках у него небольшой альбом для рисования и толстый графитовый карандаш. Что особенного в том, если молодой человек стоит неподалеку и делает набросок. Очень удобно время от времени поднимать глаза и оглядывать выходящих из здания студентов. Нужно решить, кого выбрать. Он перебрал нескольких кандидатов и в конце концов остановился на двух: симпатичной светловолосой девушке и темноволосом парне. В полуфинал их вывело то, что они имели ящики с принадлежностями для живописи и улыбались. Они улыбались ему. И она, и он. Кто победит в состязании, он пока не знал. Ему хотелось бы сделать обоих — «…пришли десять крышечек и получи двойное удовольствие…» — но в данный момент это было бы слишком рискованно.

Вчера, когда он начал охоту, девушка несла домой готовую работу, натюрморт. Он знал это, потому что попросил разрешить взглянуть, и она разрешила. Вот картина, которую можно использовать. Но легко ли будет уговорить ее пойти куда-нибудь? Ведь для того, чтобы обработать нормальную девушку, не проститутку, нужно время, которого у него не было. А вот с парнями определенного типа (его он научился распознавать безошибочно) всегда легко. Этот темноволосый, такой стройный и приятный, с пятнами краски на джинсах, он как раз из этих. Это видно по специфической улыбке.

«…Воскресенье, понедельник — счастливые деньки…»

Наблюдая за студентами художественного училища, он ощущает тоску по работе в своей мастерской. Но то, чем он сейчас занимается, очень важно. Потому что без этого — без жертвы — невозможно продолжать работу.

На его счету уже много жертв. И страданий. О которых никто не знает.

Однажды он рассказал Дилану кое-что, потому что знал: Дилан тоже много повидал на своем веку и поймет. Естественно, Тони знает все, но он никому не расскажет. Никогда.

— Правда, Тони?

«Это здор-р-рово! Здор-р-рово! Здор-р-рово!»

— Спасибо, — шепчет он. Как хорошо, что старый друг рядом. А где Дилан, Келли, Бренда, Брендон? Может, собрались у Стива, резвятся в бассейне. Но он на них не в обиде. Они хорошие друзья и имеют право развлечься.

Темные облака опустились ниже крыш самых высоких небоскребов, и он им благодарен за это. Чем меньше света, тем лучше. Но широких солнечных очков все же не снимает. Надеется, что девушка и парень сочтут его загадочным и сексуальным.

Девушка вошла в училище три часа назад, поэтому, если расписание у нее то же, что и вчера, она может выйти в любую минуту. Он смотрит на часы, поднимает глаза — и вот: она спускается по каменным ступеням с ящиком в руке.

«Как я хорошо все рассчитал!»

«Это здор-р-рово!»

— Тихо, Тони. Она идет.

Он знает, что она видит его, но не отрывается от рисования. Интенсивно работает толстым графитовым карандашом. Вот она уже рядом, но он продолжает штриховать, не поднимая головы.

— Наверное, без очков работать было бы легче, — говорит девушка. — Особенно в такую пасмурную погоду.

— Без чего? — спрашивает он, хотя прекрасно все слышал.

— Без темных очков.

— А… но мне нравится смотреть на мир через них.

— Сквозь розовые очки?

— Розовые. Разве они розовые?

Он снимает очки, разглядывает их. Нет, они коричневые. По крайней мере он всегда так считал.

— У тебя красивые глаза, — говорит она. — Зачем их прятать?

На лице его появляется фирменная улыбка, он старается не моргать и не щуриться. «Мне повезло, что я красивый. Это весьма кстати».

Он уже давно выработал набор улыбок, наклонов головы и прочих жестов — разумеется, почерпнул из телевидения — и знает, как их использовать наиболее убедительно. Сейчас проводит пальцем по гладкому, почти безволосому, подбородку, затем кончиками пальцев легонько постукивает по полным, женственным губам, таким привлекательным, сексуальным, надеясь на соответствующую реакцию с ее стороны. Вдруг совершенно некстати в голове проносится череда порнографических сцен в темных переулках, кабинках общественных туалетов, номерах отелей.

— О чем ты задумался?

— Что? Да так просто. — Очередная натренированная улыбка. — Как учеба?

Она пожимает плечами:

— Как обычно.

— Может, пойдем выпьем кофе? — Он снова водружает на место очки и начинает знаменитую рекламную песенку: — «Не пора ли сделать перерыв и сходить…»

— …в «Макдоналдс»! — заканчивает она строку.

— Ого! — восклицает он.

Девушка смеется, переминается с ноги на ногу. Обтянутые цветастым топом довольно крупные груди слегка колышутся. Он ей явно нравится.

— Я, конечно, не прочь. — Девушка смотрит на него и вздыхает. — Но мы договорились встретиться с подругой. Я и так уже опаздываю.

— Жаль.

— Может, в другой раз? — Девушка медленно вытаскивает из его пальцев карандаш и на задней стороне альбома пишет номер телефона. — Меня зовут Энни. Позвони. — Она поворачивается и размашистым шагом идет по улице. На углу оборачивается, машет рукой, но он смотрит в другую сторону, потому что увидел темноволосого парня. Этот шанс ему очень не хочется терять.

— Как он тебе, Тони?

«Да. Это здор-р-рово!»

Темноволосый парень останавливается на нижней ступеньке, опускает ящик с принадлежностями, берет сигарету и долго возится, прикуривая. Затем прислоняется спиной к стене и медленно выпускает дым. Просто классическая картинка.

Ясное дело, парень позирует для него. Он сейчас рассмеялся бы, если бы это не было так важно.

Проходит минута. Парень роняет сигарету, давит ее каблуком. Затем проводит рукой по длинным темным волосам, поднимает ящик с принадлежностями и перебегает улицу, уворачиваясь от автомобилей, как в сцене погони в кино. Останавливается, запыхавшись, рядом с ним, наклонятся так, что чувствуется запах табака.

— Славный рисунок, старик.

— Спасибо.

— А что у тебя с рукой? — Парень показывает на зазубренный пурпурный шрам.

— О… — Он натягивает рубашку на запястье. — Это было давно… когда я был, хм… в общем, затачивал карандаш бритвой. — Он снимает очки, поскольку все, не только та девушка, Энни, считают, что у него красивые глаза. Этот капитал нужно как-то использовать. Он улыбается, стараясь не сильно моргать.

Сработало, потому что улыбка парня становится мечтательной.

— Тебе нравится здесь учиться? — Он кивает на здание училища.

— Да, там классно.

— Ты художник?

— Хочу стать им. — Парень покусывает нижнюю губу. Возможно, флиртует. — А ты?

— Я художник, — отвечает он.

— О, клево! Где выставляешься?

«Выставляюсь?» Это слово сбивает его с толку, но лишь на несколько мгновений.

— В музеях.

— Ого! Клево! — Парень повторяет движения светловолосой девушки. Переминается с ноги на ногу.

«Давай же. Ведь это здор-р-рово!»

— Ты живешь далеко отсюда?

— Я, хм… снимаю квартиру в Ист-Виллидже. Лучше не могу себе позволить, пока не начну выставляться, как ты, в музеях. — Парень смеется нервозным девичьим смехом.

— Работаешь тоже там?

— И работаю, и живу. Все там. В общем, клево.

— Клево, — повторяет он. — Живешь один?

— Ага. — Очередной нервозный смешок. — Хм… хочешь, пойдем покажу?

— Здор-р-рово!

Парень хихикает.

— Тигренок Тони?

— Ты его знаешь?

— А кто не знает?

— Ты действительно знаешь Тони?

— А ты забавный. — Темноволосый парень продолжает хихикать.

Он надевает очки и улыбается.

Глава 13

Пока Браун собирал данные по Леонардо Мартини, Кейт наблюдала через одностороннее стекло за допросом Ламара Блэка, бойфренда Сузи Уайт, который проходил прежде по делам, связанным с распространением наркотиков, воровством и сводничеством. Так что найти его особого труда не составило. Блэк сидел сгорбившись на стуле, пыхтел сигаретой. Держался хладнокровно, но выглядел усталым. Браун сказал, что Перлмуттер возится с ним уже два часа.

— Говорит, что понятия не имеет, кто мог сделать такое с его «маленькой Сузи», — сообщил Ники, захлопнув за собой дверь комнаты для допросов. — Утверждает, что они любили друг друга. Скорее всего, это правда. Парень просто остолбенел, когда я сунут ему под нос фотографию, сделанную в кабине фотоавтомата. Клянется, что в ту ночь, когда зарезали Сузи Уайт, был до утра в бильярдной.

Кейт посмотрела сквозь стекло на Ламара Блэка. Он откинул голову, открыв широкий розоватый шрам, пересекающий горло. О нем упоминала Росита Мартинес.

— Что еще?

— Говорит, что Сузи Уайт сбежала из дому. Не помнит, где это. Какая-то глухомань. Вряд ли нам удастся узнать адрес ее родителей. Говорит, что обычно она работала в центре на одного умника-сутенера, итальяшку. Блэк уверен, что это мафиози. Умник как-то очень сильно побил ее, и она скрылась от него. Одна знакомая девица привела ее к Блэку. После убийства Сузи эта девица смылась, так что нам ее не достать.

— Кому-то нужно поехать в Бронкс и поговорить с девушками Блэка.

Перлмуттер кивнул.

— Уже поехали.

— Не думаю, что это Блэк, — сказала Кейт. — Зачем ему лишать себя лишнего заработка? К тому же он не похож на художника.

— Верно, не похож.

— А другую жертву, Маршу Стимсон, он знает?

— Говорит, что нет. Но надо поспрашивать его девушек.

— А постоянный клиент, о котором упоминала Росита Мартинес?

— По словам Блэка, Сузи действительно встречалась с каким-то мужчиной один или два раза в неделю. Он был ее клиентом, еще когда она работала в центре, потом посещал ее в Бронксе. Утверждает, что клиент знал сутенера Сузи, этого умника-итальяшку, и угрожал донести, если она перестанет встречаться с ним, когда он хочет.

— Блэк описал его?

— Он видел парня всего раза два, и то на расстоянии. Моложавый, симпатичный.

— Сузи что-нибудь рассказывала о нем?

— Говорила, что парень просит ее лаять. И очень доволен, когда она это делает.

— Необходимо сказать детективам, чтобы обратили на это внимание при опросе девушек. Может, он после гибели Сузи по-прежнему пользуется услугами конюшни Блэка. Не стоит ли установить за ним наблюдение?

— Попробуем. — Перлмуттер пожал плечами. — Удивительно: парень специально ездил в Бронкс, чтобы снять проститутку.

— Возможно, она оказывала ему какие-то особые услуги. Лаяла или что-то в этом роде.

— Похоже, уплыл он у нас из-под носа, — проворчал Браун и повернул экран монитора, чтобы Кейт и Перлмуттер увидели текст: «Леонардо Альберто Мартини. Умер».

— Боже! — воскликнула Кейт. — Когда?

— Позавчера. Самоубийство.

— Не верю в такие совпадения. Детективы в его квартире уже побывали?

Браун достал из новенькой папки листок и положил на стол.

— Да. Констатировали самоубийство. Больше ничего. Забрали тело. Будут держать, пока не закончится расследование.

— Я должна побывать там, посмотреть его картины, — сказала Кейт. — Сейчас же. Прошу вас, позвоните, предупредите. Сделайте так, чтобы нам позволили войти.

Не успел Браун ответить, как Кейт удалилась.

Войдя в квартиру, Кейт и Перлмуттер сразу надели перчатки.

В нос ударил характерный смрад. Ничего удивительного, труп пролежал здесь двое с половиной суток. Мартини убил себя выстрелом из пистолета, засунув дуло в рот. Так что весь затылок снесло. Его приятель, Реми Фортенски, звонил несколько раз, хотел узнать, почему Лео не пришел на встречу, как договаривались, — они каждую неделю ужинали вместе, — но телефон не отвечал. Тогда он настоял, чтобы управляющий домом открыл квартиру.

Вызвали полицию. Приехали двое новичков, только что из Академии, тут же решили: это самоубийство. Наследили по всей квартире, где только возможно. Вскоре прибыли медики, засунули тело Мартини в чехол с молнией и увезли еще до появления группы техэкспертов. Впрочем, те тоже здесь надолго не задержались.

Реми Фортенски допросили. Он сообщил, что Мартини находился в постоянной депрессии из-за безденежья и невозможности выставлять свои работы. Очень много пил. Не вызывало сомнения, что это самоубийство. Дело закрыли.

— Вот, значит, как сейчас работает управление полиции Нью-Йорка, — сказала Кейт, просмотрев короткий полицейский рапорт.

— Чего вы хотите, люди перегружены, — отозвался Перлмуттер.

Значительную часть комнаты занимали холсты, сложенные один на другой. На стенах висели только две большие картины, обе незаконченные. Абстрактные композиции в виде ярких полос на белом фоне незакрашенного холста.

— Как они вам? — спросил Перлмуттер.

— Ничего революционного, но хорошо.

— В них ощущается строгость и одновременно легкость. — Он подошел ближе. — Посмотрите, эти цветные ленты словно скользят по поверхности.

— Да вы просто искусствовед, — удивилась Кейт.

— Неужели? — Веснушчатые щеки детектива порозовели.

Рабочий стол Мартини был завален смятыми тюбиками с краской, заставлен банками, инструментами. На полу стояла канистра с грунтовкой, рядом рулон чистого холста.

Кейт внимательно все осмотрела, обратив внимание на кисти с пенными наконечниками и обрезки заляпанной краской губки: их Мартини использовал вместо обычных волосяных кистей. Она взяла кусочек губки.

— Он не накладывал краску на холст, а пропитывал ею поверхность. Вот такими губками. Поэтому краска кажется частью холста.

— Это распространено?

— Я бы не сказала. Но подобную технику применяли такие художники, как Моррис Луис и Хелен Франкенталер.^[21]

— Я видел ее картины в Музее современного искусства. Большие пространства, заполненные размытыми цветовыми абстракциями. Верно?

Кейт кивнула, откручивая крышку одной из баночек от детского питания, где художник смешал краски для работы над одной из последних картин. Наклонилась над палитрой и вылила небольшое количество краски, чтобы смочить губку. Цвет был ярко-голубым, почти акварельным.

— Этой краской он сделал полосы. — Перлмуттер показал на одну из картин.

Кейт кивнула. Последние сомнения в авторстве натюрморта с вазой в голубую полоску отпали.

— Думаю, он писал этой краской и другие полосы. — Она закрутила крышку и положила баночку в пакет.

В голове вихрем проносились мысли.

Неужели Мартини замешан в убийстве Ричарда и покончил с собой из-за чувства вины?

— Ничего себе, — пробормотал сзади Перлмуттер.

Кейт обернулась и увидела, что он стоит в маленьком алькове, служившем Мартини спальней. Одной рукой приподнял матрац, а другой выгребает из-под него банкноты.

— Все сотенные. Здесь четыре или пять тысяч.

— Многовато для нуждающегося художника, — заметила Кейт.

— Может, он копил много лет. Знаете, есть такие, кто не доверяет банкам.

— Может быть, — согласилась Кейт. — Но все сотенные? Вас это не удивляет? И разве его друг не говорил, что он постоянно жаловался на безденежье?

* * *

Следующие два часа у них ушли на то, чтобы обыскать квартиру, сантиметр за сантиметром. Платяной шкаф, одежда — вплоть до нижнего белья. Разумеется, карманы. Ничего не обнаружив, они вернулись к картинам. Кейт положила в пакеты еще несколько образцов красок и губок: она хотела иметь документальное подтверждение того, что натюрморт с вазой в голубую полоску написан именно этими материалами. Затем Перлмуттер вызвал по телефону машину, чтобы образцы забрали в лабораторию.

— Я сейчас, — сказал он, — только схожу в туалет.

Кейт закурила. Бросила взгляд на незавершенные картины. Рядом высилась стопка уже законченных. Поразительно, художник, причем не бесталанный, много лет писал картины и складывал. Писал и складывал. Без всякой надежды кому-то показать их. Какая ужасная участь!

— Не туалет, а черт-те что, — пробормотал Перлмуттер, выходя из ванной комнаты. — Вода не сливается.

Кейт замерла:

— Погодите.

Она вошла в ванную комнату. В пакетах уже лежали бритва Мартини, его зубная щетка, волосинки, собранные в душевой кабине. Но оставалось еще одно место, куда она не заглянула.

Кейт надела свежие перчатки, опустила на унитаз сиденье и осторожно приподняла с бачка фарфоровую крышку.

— Нет! Я сказал, на колени. И лаять.

— Лаять?

— Да. Лаять. Как собака, понимаешь?

— Можно это сделать в постели? Я не хочу портить чулки.

— Так сними их.

— Я думала, тебе нравится, когда они на мне.

— Нравится. — «Боже! Почему она не делает то, о чем я прошу?» Он стащил с постели одеяло, бросил на пол. — Становись на колени, сюда.

— Так ты хочешь, чтобы я встала на колени или на четвереньки?

Боль в висках усилилась.

— На четвереньки. И лаять, понимаешь? Черт возьми, неужели это так трудно?

— Хорошо. Только не кричи. Я поняла.

Ему казалось, что девушка возится целую вечность. Сначала расстелила одеяло, потом долго принимала позу и наконец издала визгливое «гав», похожее на бибиканье автомобиля. Она улыбнулась и гавкнула еще несколько раз.

— Это все, на что ты способна?

— Разве это не лай? Или мне зарычать? — Девушке очень хотелось укусить его. В конце концов, не так уж много он заплатил за такое дерьмо. Она думала, что с ним будет легко, может быть, даже удастся получить удовольствие. Такой симпатяга. Но черт возьми, разве заранее угадаешь, что на уме у клиента! — Могу и зарычать.

— Как этот дерьмовый Тигренок Тони? Не нужно. Я хочу, чтобы ты залаяла. По-настоящему. — О Боже, как лаяла Сузи! Фантастика! Воспоминание о ней вконец испортило ему настроение. А чего ожидать от этой вялой полусонной потаскухи, явно не стоившей сорока баксов, плюс еще пятьдесят за номер в отеле. Он выбрал ее только потому, что она была молодая и напоминала ему Сузи. К тому же работала в нескольких кварталах от того места, где работала Сузи, когда перебралась в Бронкс. Он надеялся, что она заменит ее. Черта с два! Сузи водила его к себе и оглушительно лаяла, пока он трахал ее в задницу. Она была особенная и вполне стоила сотни. Он заплатил бы вдвое больше, если бы Сузи попросила. Но она не повышала цену. Скорее всего, потому, что питала к нему особую симпатию.

Он поднял глаза на шлюху, распростершуюся на одеяле.

«Какое убожество! Даже за свои деньги нельзя получить удовольствие. А если вдруг все выяснится и меня посадят в тюрьму? А тут еще Норин, преданная жена Норин, угрожает уйти. Боже, если бы она знала хотя бы половину! Ладно, скатертью дорога. Жалеть не буду. Она все равно не могла залаять, сколько я ее ни просил, даже умолял».

— Норин, ты сволочь.

— Меня зовут не Норин.

— А я что, с тобой разговариваю? — Он откинулся на спину, бросил взгляд на голую лампочку и зажмурился. На черном фоне заплясали яркие звездочки.

«Как я здесь оказался? Чем занимаюсь?» Он представил себя на берегу ярко-синего океана и шумно вздохнул.

«Как это я докатился до такой жизни? Упал так низко». Он чувствовал себя грязным и никчемным. Посмотрел на девушку, все еще стоявшую на четвереньках, и горько рассмеялся.

Она обиделась.

— Что тут смешного?

— Ничего. — Ему захотелось убить ее. Ударить головой об пол и наблюдать, как вылезают наружу мозги. Если, конечно, они у нее есть.

«Где они, мои мечты о будущем, надежды? Мне нужно было убить себя. Уже давно. Прежде, чем все начало выходить из-под контроля».

Он посмотрел на шлюху.

— Убирайся!

— Что?

— Я сказал, убирайся! — Он смял пару двадцаток и швырнул через комнату.

Девушка поползла за ними на четвереньках. Он замер. Начало накатывать возбуждение.

— Вот так, псина, вот так, — пробормотал он. Поднялся с кровати, пристроился к ней сзади. — А теперь лай!

Она обернулась.

— Это будет стоить еще двадцатку.

— Ты ее получишь, получишь. Только лай, черт возьми! ЛАЙ!!!

Глава 14

Наконец-то заседание закончилось. Кейт и Лиз вышли в коридор.

— Как чудесно, что ты сюда заглянула. — Кейт полезла в сумку за сигаретами.

— Я рада помочь, — сказала Лиз. — Это не так уж трудно. Позвонить в Квонтико, попросить что-то сделать. Но я не обычный агент, Кейт, и сомневаюсь, что мне снова разрешат участвовать в расследовании. Для этого здесь есть агент Грейндж.

— Ты видела, как этот тип смотрит на меня?

— Он так смотрит на всех. К тому же ты наверняка ему понравилась.

— Вот уж чего нет, того нет. Иначе он не стал бы так энергично пытаться вытеснить меня отсюда.

— Пока дело полностью не передали Бюро, не беспокойся. И ты уже проделала кое-какую полезную работу. Нашла вазу с голубыми полосками, которую Мартини использовал как модель, что полностью доказывает авторство картины.

— Но убийца не Мартини. — Кейт чиркнула спичкой, прикурила. — Во-первых, нет мотивов. Мартини — художник. Где-то подрабатывал, чтобы иметь возможность заниматься творчеством. Во-вторых, никак не был связан с Ричардом. Они даже не были знакомы.

— Но Ричард коллекционировал живопись, а Мартини был художником.

— Если бы их что-то связывало, я знала бы об этом. Ричард увлекался первоклассными художниками. Из современных его в основном интересовали молодые. Леонардо Мартини в их число не входил. — Кейт вздохнула, посмотрела на подругу. — Может, пройдемся?

Лиз положила руку ей на плечо.

— В другой раз. Мне пора идти, обещала сестре посидеть с ребенком. Пока. — Она поцеловала ее в щеку. — И зря ты снова начала курить.

Кейт посмотрела вслед подруге и загасила в пепельнице окурок. Да, придется, видимо, перейти на «Никоретт».^[22]

Перлмуттер освободится только через два часа. Они договорились встретиться в мастерской копировальной техники, где работал Мартини.

Ехать домой не хотелось. Кейт знала прекрасное место, где можно подумать.

Новый Музей современного искусства был детищем известного искусствоведа, в прошлом сотрудника одного из крупных нью-йоркских музеев. Он шел к этому двадцать пять лет, и в результате некогда незаметная галерея превратилась в полноценный музей со штатом кураторов, довольно внушительным списком уже проведенных новаторских выставок и даже небольшим модным книжным магазином. Размышляя о Леонардо Мартини и вазе с голубыми полосками, найденной в сливном бачке туалета, Кейт поднялась на второй этаж. В углу с потолка свисал телесного цвета шар, вроде тех, какими играют в кегельбане.

Кейт прочитала табличку и улыбнулась.

«На шар ушло около полутора тысяч кусочков изжеванной резинки».

Оказывается, скульптор Том Фридман, обычно работающий с глиной и гипсом, использует еще и такой экзотический материал. Забавно.

Дальше довольно обширное пространство пола покрывала ворсистая белая масса. Приглядевшись, Кейт увидела, что это волокна материала, каким набивают подушки. Волокна чем-то напомнили ей белые прогалины на картине Мартини, которую нашли возле убитого Ричарда.

Что же там случилось?

Сегодня Марти Грейндж привел с собой двух помощников, агента Маркуса, который за все время не произнес ни слова, и Собецки. Этот самоуверенный здоровяк периодически подавал голос, но толку от обоих почти не было. Они тут же уцепились за версию, что Мартини — убийца. Кейт не сомневалась: он написал картину по заказу, за что, вероятно, получил гонорар, те самые пять тысяч долларов, найденные под матрацем.

Она подошла к белой площадке, напоминающей постамент, на первый взгляд совершенно пустой. Но, приглядевшись, заметила маленький коричневый шарик, не больше драже «Тик-Так». На этот раз читать текст на табличке не было необходимости. Кейт и без того знала, что это кал художника. Она видела уже подобный прикол на одной групповой выставке. Его суть состояла в том, что кто-нибудь из посетителей присаживался на пустой постамент, затем вставал, и дерьмо прилипало к его штанам. Поистине, изобретательность художников неисчерпаема.

Кейт рассмеялась, но тут же вспомнила необычную живописную манеру маньяка из Бронкса. В чем заключался его прикол?

Она свернула за угол и чуть не наступила на лежавший на полу автопортрет другого художника, вырезанный из цветной бумаги в натуральную величину. Его окружала лужа бумажной крови; бумажные внутренности вывалились наружу. Потрясающая фантазия. Кого-то, наверное, это позабавит. Только не ее.

Кейт развернулась.

Прочь отсюда. На выход, на выход.

Мастерская копировальной техники на Седьмой улице представляла собой длинное узкое помещение, где стояли полтора десятка жужжащих ксероксов. Возле них суетились двое служащих.

У стойки приема заказов образовалась очередь. Средних лет женщина с пакетом под мышкой, подросток, зажавший в руках пачку комиксов, умная на вид девушка с охапкой листов из старинных книг. Все терпеливо ждали, когда парень за стойкой обратит на них внимание.

Ники Перлмуттер втиснулся перед ними, и женщина недовольно пробурчала:

— Тут очередь… мы все ждем… — Она осеклась, увидев золотистый жетон нью-йоркской полиции, который Ники положил на прилавок.

— Хозяин здесь?

Паренек-приемщик посмотрел на него пустым взглядом.

— Где-то должен быть… может, в… задней комнате.

Кейт и Перлмуттер обменялись взглядами. Парень явно обкурился.

— Слушай сюда, придурок, — сказал Ники. — Беги за своим боссом и побыстрее. Понял? Или совсем отупел от наркоты?

Парень дернулся и действительно побежал.

Вскоре в проходе появился молодой мускулистый парень в джинсах. На глазах темные очки. На ногах массивные черные ботинки. Он бросил беглый взгляд на жетон Перлмуттера и скрестил на накачанной груди сильные руки.

— В чем дело?

— Леонардо Мартини у вас работал? — спросила Кейт.

Качок сделал гримасу грустного клоуна.

— Чертовски жаль парня.

— Вы знаете, что с ним случилось?

— Прочитал в газете. А то ведь как — такой добросовестный парень, и вдруг не появился на работе и не звонит. На Лео это было не похоже.

— Вы владелец этого заведения? — осведомилась Кейт.

— Да. Анджело Бальдони.

— А почему в темных очках? — поинтересовался Перлмуттер.

Бальдони мотнул подбородком в сторону ламп, заливающих помещение резким голубовато-белым светом.

— Эти чертовы неоновые лампы действуют мне на нервы.

— Флюоресцентные, — уточнила Кейт.

— Какая разница. — Бальдони пожал плечами.

— И долго ли работал у вас Мартини? — Перлмуттер тоже скрестил на широкой груди могучие руки.

— Примерно два года…

Кейт остановила его.

— Давайте пройдем в другое место, где можно спокойно поговорить.

Бальдони поднял крышку стойки и жестом пригласил их следовать за собой.

В задней комнате два парня, одному из которых было лет восемнадцать, а другому примерно двадцать один, накачанные, как и Бальдони, сидели с сигаретами в зубах, забросив ноги на стол, засыпанный табачным пеплом и заставленный пивными банками.

Бальдони кивнул на дверь, и они мгновенно исчезли.

— Садитесь. — Он показал гостям на стулья. — Извините за беспорядок.

— Эти парни здесь работают? — спросил Перлмуттер. — Потому что, если они знали Мартини, я бы хотел…

— Нет, нет. Это мои приятели. О Лео они ничего рассказать вам не могут. — Он потянулся рукой вниз, вытащил небольшую гантель и начал крутить ее. — Я понял так, что Лео повесился. Наверное, одиночество доконало. Я ведь ничего не знал о его жизни. Даже о том, что он художник, прочитал в газете. — Бальдони перекинул гантель в другую руку. — Лео был хороший работник. Каждый день вовремя на рабочем месте. Тихий, как мышь. Делал, что говорили.

— Например? — спросила Кейт.

Бальдони перестал крутить гантель.

— Что, например?

— Ну типа, над чем он тут вкалывал?

Перлмуттер едва сдерживал смех.

— Ну чё, копировал, переплетал. — Бальдони обнажил зубы. Кейт не знала, можно ли это квалифицировать как улыбку. — Это же гребаная копировальня, чё тут еще делать. Извините, вырвалось. Я не хотел вас обидеть.

— Фигня, — ответила Кейт. — Никаких проблем. — Они оба засмеялись. — Послушай, Анджело, а ты откуда?

— Из Куинса.

— Вот это да! — Кейт встряхнула волосами. Он была рада, что распустила их и надела свитер. — Я тоже из Куинса, из Астории. Выросла на Сто двадцать первой.

— Без дураков? Может, знала Джонни Ротелли?

Кейт просияла улыбкой.

— Знала? Да я до сих пор по нему скучаю. Я ведь немного старше, чем ты и твои кореши.

— А выглядишь классно. — Бальдони всмотрелся в нее сквозь темные очки. — Совсем не похожа на копа.

— Что тебе сказать? — Кейт скорчила серьезную мину. — Пыталась сунуться в Белый дом, а там, как назло, нет вакансий. Эта сучка Моника Левински перехватила у меня работу. Прямо из-под носа.

Анджело Бальдони разразился оглушительным смехом.

— Ну ладно, давай поговорим о Лео. — Кейт поощрительно улыбнулась Бальдони. — Ты говоришь, он хандрил? Ударился в депрессию? Он с тобой никогда не заговаривал о том, что вот, мол, наложу когда-нибудь на себя руки и все такое?

— Теперь я припоминаю, что в последнее время Лео действительно сильно хандрил. — Анджело Бальдони нахмурился. — Но о том, чтобы выбить себе мозги, ни слова. Да и по фигу мне все это. Что я, психоаналитик какой-то? — Он уронил гантель на пол.

— Конечно, нет. Откуда ты мог знать? — посочувствовала Кейт.

— Верно. Я ж говорю, Лео был замкнутый, тихий, как мышь. Ну, а я не любопытный.

Кейт обратилась к Перлмуттеру:

— Как желудок, Ники? Успокоился?

— Что? — удивился детектив.

Кейт легонько пнула его под столом.

— Я спрашиваю, продолжает мутить или нет?

— Ах да. Мутит, и еще как. С утра нет покоя. Наверное, съел что-то несвежее. — Он посмотрел на Бальдони: — Где тут у вас сортир?

Бальдони показал подбородком на дверь в углу:

— Вот там.

Кейт подождала, пока Перлмуттер исчезнет за дверью туалета. Потом наклонилась к Бальдони:

— Никогда не знаешь, что выкинет вот такой тихоня. Верно?

— Ага. С крепкими парнями легче. Там все ясно.

— Тут ты прав.

— Ага.

— Послушай, сними хоть на пару секунд очки. Хочу посмотреть, какие у тебя глаза.

Бальдони медленно снял очки и прищурился. Глаза у него были темно-голубые, опушенные густыми ресницами. Губы — чувственные, пухлые. В общем, красавчик. Похож на кого-то из рок-идолов пятидесятых.

«Глаза — его секретное оружие, — подумала Кейт. — Он снимет темные очки, хлопает ресницами, и девушка парализована».

Она отбросила волосы назад, имитируя жест кинозвезды сороковых годов.

— У тебя красивые глаза. Тебе кто-нибудь это говорил?

Бальдони скромно потупился, как подросток, затем подмигнул и надел очки.

— Глаза — ерунда. Посмотри, какие у меня мускулы. — Он согнул руку, обозначив бицепс величиной с небольшую дыню.

— Здорово! — восхитилась Кейт.

— Так я еще по утрам ем «Завтрак чемпионов». — Бальдони осветился улыбкой, глубоко вздохнул и напряг грудные мышцы.

— Bay! — вскрикнула Кейт и провела пальцами по твердой как камень груди. — Скажи, а он был стоящий?

— Кто?

— Ну, Лео. Я имею в виду как художник.

— Меня не впечатлял. Так ведь современное искусство — это же полное дерьмо. А? — Он посмотрел на нее.

— Согласна. — Кейт с улыбкой откинулась на спинку стула.

* * *

— Не слабый удар, — сказал Перлмуттер, потирая колено, когда они садились в машину. — Значит, прощай карьера танцора. А все из-за вас.

— Извините, но мне нужно было остаться с мистером Бальдони наедине.

— И что? — Ники вывел машину на дорогу.

— Вначале он заявил, будто не знал, что Мартини — художник. Верно?

— Верно.

— Так вот, пока вы сидели в туалете, Бальдони признался, что картины Мартини не впечатляли его.

— Как вам удалось это из него вытянуть?

— У меня свои приемы.

— Не сомневаюсь. — Перлмуттер широко улыбнулся. — Я получал большое удовольствие, слушая начало вашей беседы. Как ловко вы перешли на жаргон.

— Это до сих пор живо во мне. Много лет старалась забыть, но все равно, разбудите меня посередине ночи, и я, если нужно, заговорю языком персонажей «Клана Сопрано».

Перлмуттер засмеялся.

— А как вам понравились эти молодые головорезы в задней комнате? Может быть, копировальная мастерская у Бальдони просто для прикрытия, а занимается он совсем другими делами. Эти ребята у него бегают не за пиццей и не за содовой. Готов съесть свой ботинок, если Бальдони окажется законопослушным гражданином.

— Со смешанным соусом или сальсой?^[23]

— Сальсой. К тому же фамилия Бальдони чем-то знакома.

— А что, если он заказал Мартини картину, чтобы прикрыть убийство, а потом ликвидировал свидетеля, инсценировав самоубийство?

— Не исключено.

Кейт замолчала, обдумывая версию. Мартини пишет картину, которую убийца Ричарда оставляет на месте преступления, чтобы имитировать действия маньяка из Бронкса. Но зачем? Она смотрела невидящим взглядом на проплывающие мимо магазины и жилые дома. Почему Ричард? Почему его убили? Он, должно быть, во что-то замешан, если им занялся профессионал.

«Боже мой, Ричард! Что ты такое сделал, что тебя заказали?»

Перлмуттер скосил на Кейт глаза. Ему хотелось сказать, что он сочувствует ей, понимает, какое горе потерять мужа, понимает, как ей больно. Но он видел, что она изо всех сил старается ничего этого не показывать, и уважал ее мужество.

— Ладно, вот вам вопрос на засыпку. Кто играл роль мужа Мишель Пфайфер в фильме «Замужем за мафией»?

— Что? — спросила Кейт. — А… Тоже мне вопрос на засыпку. Конечно, Алек Болдуин.

Флойд Браун обрадовал их. Оказывается, Анджело Бальдони — племянник Джулио Ломбарди, ныне покойного главы одного из мафиозных кланов. За ним числятся кражи со взломом, вооруженные нападения и подозрения в убийстве. ФБР очень старалось, но ему так и не удалось упрятать его за решетку. Не хватило доказательств.

— Ну, если Бальдони связан с организованной преступностью, много мы из него не вытянем, — сказал Перлмуттер.

— Не вытянем, — согласился Браун. — Но я пошлю пару полицейских, чтобы привезли его сюда для допроса. Пусть он разозлится, это не повредит. И может быть, Марти Грейндж захочет с ним поработать.

«Ричард — жертва гангстеров? Неужели такое возможно? Неужели я только что разговаривала с человеком, причастным к убийству Ричарда?» От этой мысли Кейт зазнобило.

— Макиннон, вы слушаете?

Она заставила себя сосредоточиться.

— Да.

— Это хорошо, потому что результаты рентгена картин готовы.

Глава 15

Комната начинает кружиться. На него обрушивается водопад цвета, словно запустили праздничный фейерверк.

Он вгоняет нож немного глубже, и глаза темноволосого парня — теперь уже видно, что они у него холодновато-синие, — расширяются от шока.

Он подхватывает голое тело, не позволяя ему упасть. Некоторое время вращает лезвие. Сам смотрит в другую сторону, на картины, развешанные на стенах, — работы парня. Большей частью это обнаженная натура и натюрморты, сделанные на занятиях. Все они сейчас ожили, засияли красками, как будто включили волшебную программу «Техниколор».

Он тоже голый. Позволял парню ласкать себя, до поры до времени. Сейчас, объятый восторгом, пытается ловить мгновения, пока не ослабло восприятие цвета. Пока поток, устремляющийся из живота парня ему на руки и образующий лужу вокруг голых ног, остается ошеломляюще алым с примесью цвета спелой сливы. Он поднимает глаза и смотрит на мерцающие стены квартиры. Оказывается, они васильковые.

Глаза блуждают, мечутся туда-сюда. Голубые джинсы парня на полу, светло-вишневая рубашка на стуле. Это потрясающе! Но он не может позволить себе задерживаться на столь незначительных предметах. Время ограничено, и его нужно провести с пользой.

Придерживайся плана. Выбери картину.

Он замечает, что алая лужа у ног стала слегка розоветь. Значит, пора спешить.

Поворачивает нож, это иногда помогает.

Действительно, розоватое быстро становится пунцовым, и яркость всех других цветов тоже усиливается.

Он потрясен. Это так похоже на картины Сутина с тушами или на Френсиса Бэкона. Он окунает руку в кровь, проводит ею по своему возбужденному члену, и тот становится ярко-красным.

И моментально накатывают воспоминания…

Убогая комнатенка. Плиточный пол. Разорванные рисунки. Кроваво-красный фаллос.

Музыку перекрывают ее крики.

Он упирается взглядом в васильковую стену, и море цвета смывает воспоминания. Он снова упивается красотой розового мяса и темно-фиолетовых внутренних органов мертвого парня, все еще висящего у него на руке. И наконец приходит оргазм.

Теперь можно заняться делом.

«Здор-р-рово!»

— Ой, Тони, ты здесь? — шепчет он. — Привет. Извини, но пока говорить не могу. Нужно выбрать картину.

Две яркие обнаженные фигуры не годятся. Не его стиль. На другой стене несколько картин. Обнаженная натура в розовых тонах, дальше пейзаж с преобладанием светло-зеленого. Опять не то. И вот рядом с пейзажем небольшой натюрморт: на темно-синей скатерти желтовато-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. Это именно то, что он ищет.

Несколько минут уходит на запоминание цветов, — пробовать, пробовать, пробовать, — затем, убедившись, что все хорошо упаковано, он роняет стройное тело парня на пол, пересекает комнату и мажет окровавленными пальцами по одному из незаконченных холстов парня.

«Это здор-р-рово!»

— Спасибо, Тони.

Цвета тускнеют. Он обводит взглядом картины и приходит к выводу, что все они заурядные, включая выбранный им натюрморт с яблоками в вазе. Тут нечему учиться.

Итак, творческая часть закончена.

Очень много времени уйдет на уборку. Несколько часов. Нужно все тщательно вымыть и протереть. Но он не торопится. Парень сказал, что их никто не потревожит.

Потом он с наслаждением долго стоит под душем, чистит свои вещи, внимательно осматривает ванную комнату, подтирает, вытирает, использованное им полотенце складывает и кладет в рюкзак.

Поднимает с пола синие джинсы парня, вытаскивает из заднего кармана бумажник и тоже кладет в рюкзак. Подумав, отправляет туда и джинсы.

Поднимает глаза на картины, пристально вглядывается в выбранный натюрморт. Но ваза теперь бледно-серая. Что ж, это в порядке вещей. Но он запомнил, и, значит, игра стоила свеч.

Он снимает с подрамника натюрморт, затем картину, которую измазал кровью, аккуратно сворачивает их вместе. Усмехается. Как глупо, что он собирался купить картину в магазине.

— Ты у нас такой умный, — произносит он громко высоким фальцетом.

И отвечает:

— Спасибо, Донна. Ты тут давно?

Затем произносит голосом Донны:

— Довольно давно.

— Ну и как тебе?

— Думаю, это здор-р-рово!

— Тони, я спросил не тебя, а Донну.

Но Донна исчезла. С его друзьями порой такое случается.

Сунув в рюкзак два туго свернутых холста, нож и бутылку спрея «Фантастик», он обходит мертвое тело, лежащее в луже крови, которая теперь кажется чернильно-черной.

Пытается вспомнить цвет волос парня. Вроде бы они были черные. Или там присутствовал намек на красное дерево?

«Вот дерьмо! Уже забыл».

— Кое-что определилось, — сказала Кейт, комментируя рентгенограммы картин из Бронкса. — Он пишет названия цветов. Вот «Y», которое я заметила в самом начале. Это первая буква слова «yellow».^[24] Есть тут и красный, и синий, и зеленый. Багровый. Кроме того, яркий арбуз и мягкий желтый. Правда, не вполне понятно, что это такое. Самым загадочным мне кажется цвет, который он обозначает как «ослепительный». — Она положила рентгенограмму на стол и взяла фотографию краев картины. — Какое увеличение?

— Четыреста процентов, — ответил Браун.

— Здесь тоже слова. — Кейт вгляделась в фотографию. — Почерк похож на детский. Какие-то имена. Посмотрите. Вот тут написано много раз «Тони». А это… может быть… «Дон» или «Дот», дальше «Брен»… «Бренда»… — Она передала фотографию Перлмуттеру. — Что скажете?

— «Тони», без сомнения. И возможно… «Дайан». Нет, «Дил»… или «Дилан»? «Боб Дилан» или «Дилан Томас».

— Кто такой Дилан Томас? — спросил Грейндж, посмотрев на своих помощников, агента Маркуса и агента Собецки. Те пожали плечами.

— Поэт, — ответил Перлмуттер.

Крайнее напряжение на лице Грейнджа сменилось обычным напряжением. Видимо, он решил, что не обязан знать каких-то поэтов.

— А вот здесь, кажется, написано «Брэд» или «Бренда», — заметил Браун.

— Может, это его жертвы? — предположил Грейндж, изучая фотографию.

— Но имена обнаруженных жертв совсем другие, — отозвался Браун.

— Возможно, не всех еще обнаружили, — возразил Грейндж. — Но это могут быть и планируемые.

— Да, — согласилась Кейт. — Но те же самые имена написаны по краям обеих картин.

— А если это родственники? — вставил Браун. — Или друзья?

— Если он настоящий психопат, у него нет друзей. Эти типы длительных связей не заводят, — пояснил Фримен.

— Такое навязчивое повторение одного и того же характерно для творчества душевнобольных, — сказала Кейт.

Фримен кивнул:

— Верно. Повторение успокаивает шизофреников.

— Вы, конечно, читали доктора Курта Эрнста?

— Немецкий психиатр, эксперт по творчеству душевнобольных? — уточнил Фримен. — Разумеется.

— Доктор Эрнст также историк искусства. Я познакомилась с ним несколько лет назад на выставке душевнобольных в Центре рисунка. Говорят, он сейчас в Нью-Йорке. Я позвоню ему, попрошу посмотреть эти картины. Надеюсь, не откажет.

— Тут вроде как цветовой план, — произнес Перлмуттер, рассматривая рентгенограмму.

— Но он отошел от него. — Кейт указала на цветную фотокопию соответствующей картины в натуральную величину. — Видите, написано «желтый», а он положил голубую краску. Небо обозначено голубым, а он кладет красную и розовую.

— Парень очень организованный, — заметил Браун. — Все за собой тщательно убирает. Пытками не занимается, то есть не убийца-садист. Но потрошит тела жертв, как безумец. Очень странно.

— Эти люди живут в мире своих причудливых фантазий, — проговорил Фримен. — Пока мы не знаем, какая у него фантазия. Но то, что это какой-то ритуал, сомнений не вызывает.

— Включая и выбор проституток? — спросил Перлмуттер.

— Вполне возможно. Мы поймем его только тогда, когда узнаем, что им движет. Но у этих ребят часто не одна, а несколько маний.

— Полагаю, ключ к разгадке в этих картинах, — сказала Кейт. — Что они для него?

— Приношения жертве? — предположил Фримен.

— Возможно. — Кейт начала ходить по комнате, не замечая, что обмахивается рентгенограммой. — Он приносит картины специально, чтобы оставить на месте убийства. Зачем? Хочет, чтобы их обнаружили, или ему это безразлично?

— Верно, — сказал Фримен. — Продолжайте.

Кейт остановилась, перестала обмахиваться.

— А если он приносит их, чтобы как-то использовать, а затем, когда они становятся ненужными, теряет к ним интерес?

— Вот это самое главное, — воскликнул Фримен, — понять, как он их использует!

Кейт задумалась.

— Он пишет названия, но потом кладет на данную область совершенно другой цвет.

— Чудно как-то. — Браун развел руками.

— Вы правы. Но некоторые художники делают подобные вещи из концептуальных соображений.

— Концептуальных? — удивился агент Собецки.

— Художников-концептуалистов интересует природа искусства, — объяснила Кейт.

— В каком смысле? — подал голос Грейндж.

— Они иллюстрируют идеи. Например, Джаспер Джонс. Он концептуалист не в чистом виде, но использует в работе отдельные концептуальные понятия. Погодите, погодите… — она посмотрела на рентгенограммы, — это невероятно, но наш клиент в чем-то копирует метод Джаспера Джонса.

— Как это понять? — спросил Браун.

— Хм… у Джаспера Джонса есть серия картин, где вся поверхность покрыта густыми мазками какой-то краски, скажем желтой, а поверх он пишет слово «желтый».

— И что это означает? — осведомился Грейндж.

— Джонс указывает на различие между словом «желтый» и желтым цветом. Подчеркивает, что цвет изображают двумя способами: с помощью слова и образа. В первом случае они совпадают, слово «желтый» и пространство, заполненное желтым цветом. Вы меня поняли? — Она посмотрела на мужчин, заметив, что они с трудом постигают ее объяснения. — Но часто Джаспер Джонс поступал иначе, — почти так же, как наш клиент, — покрывал пространство картины, скажем, желтой краской, а писал «синяя». То есть отрицал реальность того, что вы видите.

— Зритель воспринимает цвет как желтый, но читает «синий», — сказал Фримен.

— Правильно.

— Чтобы заставить зрителя думать, что на самом деле означает слово «синий»? — спросил Перлмуттер.

Кейт кивнула:

— Именно. Онзаставляет вас думать о цвете. О том, как художник использует его. Натуралистично или абстрактно.

— Так же поступает и наш клиент? — спросил Браун. — Играет с нами подобно этому вашему художнику?

— Может быть. — Кейт на секунду задумалась. — Но он прячет слова под краской. Поэтому, если бы у нас не было рентгенограмм, мы не знали бы, что он с нами играет. К тому же он вряд ли настолько искушен, чтобы дразнить нас такими высокими фантазиями. — Она посмотрела на фотокопии картин из Бронкса. — Меня сбивает с толку вот что. С одной стороны, работы, несомненно, любительские. То, что сейчас называют живописью аутсайдеров. Это подтверждают каракули, которыми он исписал края. А с цветом использован концептуальный прием, с которым он в принципе не может быть знаком. Будь наш клиент профессионалом, я знала бы его работы. И другие тоже. Но нельзя исключать, что он видел какие-то картины Джаспера Джонса и подражает ему. И эти странные слова для обозначения цветов…

— Какие? — спросил Браун.

— «Яркий арбуз» и «ослепительный». Кто-нибудь из вас может объяснить, что это значит?

Никто из мужчин не имел ни малейшего понятия об этом.

Браун вздохнул и потер виски.

— Выходит, рентгенограммы не очень-то нам и помогли.

— Помогли. — Кейт передала ему коробочку с таблетками. — Просто мы пока еще не знаем в чем.

Глава 16

Еще совсем недавно Кейт была уверена, что никогда больше уже не сумеет радоваться. Это исключено. И вот, наблюдая, как грузчики заносят вещи Нолы в большую гостевую комнату рядом с детской, она испытывала это забытое чувство. Давным-давно они с Ричардом мечтали о том, как в этой комнате будет раздаваться детский голосок, но мечты эти не сбылись. Сейчас там уже стояли плетеная колыбель, коляска и столик для пеленания.

Кейт радовалась по-настоящему, хотя из головы не шли эти чертовы картины с исписанными краями и странное самоубийство Леонардо Мартини.

— Тебе нравится, как поставлена кровать?

Нола решила переехать после того, как чуть не упала со стремянки в своей квартире. Кейт тут же наняла грузчиков, чтобы перевезти вещи, за несколько часов купила детскую мебель, боясь, как бы Нола не передумала. Теперь, нервничая, меняла предметы местами.

— Кейт, успокойся. Пожалуйста. А то я тоже начинаю нервничать.

— Успокоиться. Разве это возможно?

— Хочешь есть?

— Умираю от голода.

— Сейчас. — Кейт быстро прошла на кухню, начала рыться в кладовке для провизии. — Тут где-то у Лусилл припрятано печенье «Малломарс». А к вечеру я что-нибудь приготовлю.

— Может, закажем в ресторане?

Кейт рассмеялась.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я умею готовить. — Налив Ноле стакан молока и поставив перед ней печенье «Малломарс», она с восторгом наблюдала, как та набросилась на еду. Неужели удастся это забыть, хотя бы на время? Кейт очень устала. Ведь так трудно постоянно держать себя в руках.

— Ты когда-нибудь отдыхаешь? — вдруг спросила Нола. — У тебя такой утомленный вид.

Кейт вскинула брови:

— Ты что, ясновидящая?

— Просто проницательная. — Нола внимательно посмотрела на Кейт. — Ты не ответила на мой вопрос.

— Конечно, отдыхаю. И вообще, все в порядке. Несколько дней назад действительно я даже не представляла себе, как продолжать жизнь, но… нужно, нужно продолжать. Верно? Иначе все теряет смысл. — Кейт отвернулась к раковине и стряхнула с пальцев несуществующие крошки, сдерживая подступающие слезы. — Мне кажется, пока я успешно справляюсь с эмоциями.

— Мне тоже приходилось заставлять себя жить, — сказала Нола. — Когда погиб брат, а потом вскоре умерла мама. Знаю, как это трудно.

— Да. — Кейт погладила руку Нолы. И вдруг ее охватила безотчетная тревога. Ощущение, что скоро произойдет что-то очень плохое. Но почему сейчас, когда впервые за все время горе чуть отступило?

— Что с тобой?

— Ничего. Просто… — На очень короткое мгновение перед Кейт возникло лицо другой девушки, которую она тоже любила, как дочь, но не сумела сберечь. Кейт обняла Нолу за плечи. — Просто я рада, что ты здесь.

— Я тоже, — сказала Нола. — Давай включим телевизор. Сейчас будут передавать твою программу.

Шторы плотно задвинуты, в комнате полумрак. Он вглядывается в экран телевизора. Поначалу скучно — не то что вчерашние мультики или шоу, — но он уверен, программа исторички искусств Кейт ему понравится.

Его не покидает чувство, что он ее откуда-то знает. Ему знакома эта улыбка и манера двигаться, пожимать плечами.

Он внимательно смотрит на экран.

«Ничего, рано или поздно я вспомню. И возможно, эта исто-рич-ка искусств станет моим новым другом. Хотя Тони об этом пока лучше не говорить. И Бренде тоже. И Брендону, и Донне. Ей особенно, она такая ревнивая. Нельзя обижать старых друзей».

Пока не происходит ничего интересного. Приглашенные в студию художники что-то нудно рассказывают, но ей это нравится. Судя по тому, как внимательно она слушает. Выходит, исто-рич-ка искусств хороший человек.

Потом она демонстрирует большую картину, что-то вроде коллажа, деревянные кресты и пластиковые куклы. Говорит, что автор, со странной фамилией УЛК,^[25] талантливый молодой художник. Он не понимает, почему она так считает, и записывает дату выставки и название галереи. Надо будет самому пойти и посмотреть.

Художник, с которым она в данный момент беседует, серьезным тоном произносит непонятные слова вроде «хроматический», «взаимодополняющие и производные цвета», «теплый в противоположность холодному». Что-то подобное он встречал в книге по теории живописи, безуспешно пытаясь штудировать ее пару лет назад.

Потом на экране возникает большая картина. Горизонтальные цветные ленты с надписями внутри: желтый, синий и красный. Когда исто-рич-ка искусств говорит: «Обратите внимание на то, как художник Джаспер Джонс иллюстрирует цвет словами», — он вздрагивает.

«Боже мой, она знает его!»

— Тони, — кричит он. — Иди сюда! Слушай! Она знает его!

Он вспоминает, как в книжном магазине перевернул страницу, не ожидая найти ничего интересного, и увидел эти картины. Он выбрал книгу только из-за имени художника, но потом остолбенел, увидев картины со словами, так похожие на его собственные.

Эта книга лежит у него на самом почетном месте, сверху стопки, рядом с рабочим столом. К ней очень часто приходится обращаться. Так приятно иметь единомышленника. Он берет книгу, перелистывает страницы, пока не находит ту самую картину, которая сейчас на экране. «У моря», 1961. Непонятно, почему художник так ее назвал, ведь сколько ни всматривайся, даже намека на море не увидишь. Должно быть, это какая-то странная шутка. Но слова понятны — красный, желтый, синий, — а в нижнем углу художник почему-то соединил все слова, написал одно поверх другого, так что их невозможно прочитать. Но он разобрал сразу. Этот художник, — его побратим, его идол, — вероятно, был чем-то смущен или раздражен. Поэтому и написал все слова вот так, одно на другом. У него сердце ныло от любви к этому Джасперу. Очень хотелось сказать, что он понимает его огорчение.

Он спешит к дивану, когда Кейт объявляет об окончании передачи, испытывая досаду, что она больше ничего не скажет о его единомышленнике. Затем происходит нечто удивительное, но так быстро, что он не уверен, в самом ли деле это произошло.

Пристально вглядывается в экран. Неужели это видел?

А затем это происходит снова.

Ее волосы становятся каштановыми.

О Боже!

Одна лишь вспышка, и та почти мгновенно гаснет. Но на этот раз он видит в цвете не только ее волосы, но и глаза. О таком он и не мечтал.

Он подается вперед, трет уставшие глаза, потому что ночью плохо спал, весь день работал над картинами, а потом еще телевизор. Наверное, это глюки.

— Встретимся на следующей неделе, — говорит Кейт, — когда моим гостем будет… — Ее волосы снова чернеют. Затем на экране появляется пожилой мужчина, босой. Стоит посреди огромной мастерской, окруженный огромными серыми картинами, и говорит исто-рич-ке искусств о том, что цвет для него «все». Ему хочется залезть внутрь телевизора, схватить этого мерзавца за горло и давить, пока…

И вдруг снова! Боже! Ее волосы каштановые, а глаза голубые!

Через секунду цвета бледнеют.

Тяжело дыша, он падает на продавленный диван.

Хватит ли у него сил дождаться следующей передачи? Надо же, глаза у нее голубые, а волосы каштановые. Он выключает телевизор и долго сидит в полумраке, вспоминая исто-рич-ку искусств, ее чудесные каштановые волосы и небесно-голубые глаза.

Затем хватает цветные карандаши. На каждом раньше была обертка с названием цвета. Именно так он впервые понял смысл слов — красный, желтый, синий, зеленый — с помощью Холли, пятнадцатилетней девочки, жившей с ними некоторое время. Бывало, нанюхается клея «Дуко-цемент» и читает названия на обертках. Особенно ей нравились экзотические, вроде «яркий арбуз», «горячий шартрез» или «горячий фуксин». Они так играли. Холли показывала ему карандаш, а он должен был, не видя обертки, назвать цвет. Когда он угадывал, Холли радовалась, хлопала в ладоши и говорила: «Какой же ты умный».

Он улыбается, пока не вспоминает, как нашел Холли в ванной комнате на полу с иглой в вене и пеной у рта.

Ладно. Хватит о прошлом. Нужно сосредоточиться на настоящем. И будущем.

Вчера ночью в Бронксе он выбрал следующую. С каким терпением он наблюдал за ней всю ночь. Видел, как она влезала в машины и вылезала из них, затем рано утром, когда еще не совсем рассвело, проводил до самого дома. Он легко мог взять ее, но не стал. Потому что нужно действовать по плану. Принести картину темноволосого парня.

Он бросает взгляд наверх, на незаконченную картину парня, в которую добавил мазки кровью. Как дивно тогда все было. Алая кровь, фиолетовые внутренние органы. Почти как на картинах Сутина, Френсиса Бэкона, де Кунинга. Может, в следующий раз, когда он будет смотреть ее передачу, это чудо случится снова. И он увидит свои репродукции такими, какие они есть.

Он тянет руку, пробегает пальцами по черному экрану телевизора, взывая статические разряды, представляет ее, исто-рич-ку искусств. Затем свертывается в калачик, засовывает палец в рот и засыпает.

Кейт на экране процитировала теоретика цвета Иоханнеса Иттена, затем появилась картина Джаспера Джонса, выбранная ею для иллюстрации. Тут же вспомнились картины из Бронкса. Через несколько секунд Джонса сменил Йозеф Альберс. «Преклонение перед Квадратом». Концентрические зеленые квадраты.

— А вот эту картину тебе выбрала я, — сказала Нола. — Даже нашла заметки Альберса об оттенках зеленого, какие он использовал. До сих пор помню: веридиан, фалоцианиновая зелень и зелень Хукера.

Кейт очнулась от мыслей и посмотрела на Нолу.

— Ты что-то сказала насчет Альберса?

— Я говорила о том, какие он использовал оттенки зеленого. Могу повторить. Веридиан, фалоцианиновая зелень и зелень Хукера.

— Вот оно что. Производители дают краскам серьезные технические названия. А «яркий арбуз» среди них не встречается?

— Что?

— «Яркий арбуз». Может быть, цвет с таким названием используют оформители интерьеров?

— Такие странные названия встречаются в наборах специальных живописных цветных карандашей, — сказала Нола.

— Цветных карандашей?

— Да. Я довольно много знаю наизусть. — Она закрыла глаза. — Небесно-голубой, золотарник, багровый.

— А «яркий арбуз»?

— Тоже есть. Но это в коробке с семьюдесятью двумя цветами. Вместе с «горячим фуксином», «буранно-синим» и «ослепительным». Нет, думаю, «ослепительный» появился немного позднее, в коробке с восьмьюдесятью цветами.

— «Ослепительный»? Что это за цвет?

— Оттенок красно-фиолетового. Среди масляных красок есть аналог, он называется «малиновый ализарин».

Значит, он использовал названия цветных карандашей.

Кейт снова погрузилась в мысли, перестав следить за происходящим на экране.

Глава 17

— Названия цветных карандашей? — удивился Фримен.

— Да, — ответила Кейт, — надписи на обертках. Грейндж ждет из Квонтико заключения криптологов. — Она обвела взглядом небольшой кабинет психиатра-криминалиста в здании ФБР на Манхэттене. Забитые книгами полки, специальные журналы повсюду, даже на полу. Помещение походило на хозяина — беспорядочное, но уютное. — Не знаю, что думать.

— Первое, что приходит в голову, — это задержка развития.

— То есть детское сознание, — уточнила Кейт.

— Возможно, это незрелый юноша, не желающий жить по правилам взрослых.

Ей вспомнились слова Херберта Блума, владельца Галереи творчества аутсайдеров. «Живут по своим правилам… на обочине общества… культурно изолированы… с нарушениями психики».

Фримен поправил очки.

— Подтверждает ли это, что он любитель?

— Не обязательно. Многие настоящие художники используют цветные карандаши. И не только для создания рисунков, но и картин. Но… — Кейт замолкла, заложила волосы за уши, — мне не известны случаи, чтобы художник писал названия цветов, перед тем как положить краску. Поэтому я считаю, что наш клиент непрофессионал.

— А зачем он оставляет картины?

— Хм… каждому художнику хочется показать свои работы публике. — Пальцы Кейт начали отстукивать бравурный ритм. — Этому парню, видимо, важно подчеркнуть, что он художник.

— Значит, он ищет признания?

— Скорее всего, да.

— Ну что ж, подведем итог. — Фримен откинулся на спинку кресла. — Первое: он потрошит тела жертв. Второе: одержим живописью. Третье: приносит на место преступления свои картины. Четвертое: идентифицирует цвета по надписям на этикетках цветных карандашей. Пятое…

— Погодите. А зачем ему идентифицировать цвета?

— Навязчивый невроз?

— Возможно. Но есть еще версия. А вдруг он просто не знает цветов? Если у него детское сознание, такое возможно. — Кейт встряхнула головой. — Я чувствую, мы пропускаем что-то главное.

Фримен подался вперед:

— Нам нужно понять, что им движет.

— Это должно быть в его картинах. — Кейт посмотрела на часы. — Пошли. Доктор уже выехал.

Просыпаясь, он некоторое время дергается, затем вытирает с подбородка слюну. Пора. Он это чувствует. Интуитивно. Точно так же, как рекламу кока-колы, которая время от времени звучит в его голове, как Том чует Джерри, а Джессика из сериала раскрывает преступления.

Впускает в каждый глаз по нескольку капель. О глазах нужно заботиться, особенно теперь, когда начались чудеса.

Все эти годы его не покидало желание навеки закрыть глаза. Умереть. Но теперь появился реальный стимул продолжать жить. И все благодаря ей, исто-рич-ке искусств.

Он бросает взгляд на газету, где указан ее адрес. Рядом с Центральным парком. Как это мило с их стороны сообщить такую полезную информацию.

Он хорошо знает Центральный парк, потому что одно время зарабатывал там деньги. Известно на чем.

Надо сходить туда. Посмотреть, где она живет. Может, удастся увидеть цвет ее волос. Но разве это возможно без…

Нет! Он отбрасывает ногой газету, недовольный собой, своими мыслями. Об этом нельзя даже думать. По крайней мере пока.

Он закрывает глаза. От одной только мысли о ней, об исто-рич-ке искусств, тело начинает терзать желание. Знакомое чувство. Значит, это просто вопрос времени. Но в данный момент его ждет другая девушка.

Он отрезает от рулона кусок загрунтованного холста. Готовит ножи. Точит зазубренный; этот быстро тупится, как только перережешь ребра. Собирает свои инструменты, негромко напевая под нос: «Принимайся, приятель, за работу — за работу, работу, работу». Деловито двигается по комнате, заворачивает ножи в холст. «За работу, работу, работу, работу». Ставит рядом с холстом бутылочку хлоргидрата и рулон широкой липкой ленты. «Работу, работу, работу, работу». Выбирает пару волосяных кистей с длинными ручками. После чего перестает напевать и внимательно рассматривает натюрморт темноволосого парня. На темно-синей скатерти светло-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. Он все прекрасно запомнил.

Неожиданно принимает позу культуриста и напрягает впечатляющие бицепсы. Он уже больше года занимается с гантелями и гирями, и вот результат. В его положении нельзя быть слабым.

Когда он потрошил лягушек, мышей или даже кошку, это было легко.

Воспоминание.

Белая комната. Доктора. Крик медсестры. Он ухитрился разрезать пополам мышь тупым обеденным ножом. Но это сработало, возникли цвета. Красота. Вот тогда он и понял, как надо действовать.

Стоило воткнуть нож, и черное становилось красным.

Разве можно забыть такое?

Затем он попробовал кошку. И зря. Больше он к кошкам не прикасался. Потому что чуть не лишился тогда глаза. Это было… как там сказал художник в телевизионной передаче Кейт?.. ага, вспомнил — непродуктивно.

Он влезает в комбинезон и принимает вид механика гаража. Засовывает в глубокие внутренние карманы кисти, холсты, пленку, усыпляющее снадобье, ножи. Сверху оставляет латексные перчатки. Резким движением застегивает молнию от промежности до шеи. Затем хватает гантели и торжествующе вскидывает над головой.

Да, он стал крепче, сильнее, но не счастливее. На мгновение накатывает привычное ощущение безысходности. В этой тускло освещенной комнате он совсем один. Мерцающий экран телевизора, вертящиеся в голове обрывки песенок и рекламных объявлений, отрывистые голоса радиоведущих, глухие, как из бочки.

Но к черту. Это все нужно забыть. Потому что он собирается на работу, важную работу, которой ничто не должно мешать. Потому что это… непродуктивно.

Итак, вперед. Она ждет его. И на этот раз, может быть, повезет больше. Он все увидит и запомнит.

Доктор Курт Эрнст, высокий, худощавый, слегка сутулый. Ему за семьдесят. Седой. Поправляя подрагивающими руками очки без оправы, он медленно переходил от одной картины к другой.

Волнующее зрелище. Ведь не каждый день выпадает возможность увидеть работы настоящего маньяка-убийцы.

Рядом с ним в комнате вещественных доказательств стояли Браун, Кейт и Фримен. Завернутые в пластик холсты из Бронкса прикреплены к пробковой доске.

— Цвета, конечно, ужасные, — сказал Эрнст, — но о возрасте автора судить трудно. Дело в том, что между умственным развитием и биологическим возрастом не существует устойчивой корреляции. Убийца может быть как шестнадцатилетним, так и значительно старше. — Доктор произносил английские фразы очень правильно, с чуть заметным акцентом. — Незрелость этих работ отражает лишь состояние его умственного развития. — Он посмотрел на картины. — Абсурдные цвета и каракули по краям — такое я вижу в первый раз. Конечно, каждое заболевание проявляется по-разному. Доктор подошел ближе, почти коснувшись носом пластикового футляра. — Эти каракули напоминают творчество шизофреников.

— Повторяемость, — заметил Фримен. — Вы считаете, что это шизофрения?

Эрнст посмотрел на Фримена поверх очков.

— Да, это вероятный диагноз, хотя полной уверенности нет. — Он наклонился к одной из картин. — Вы расшифровали эти каракули?

— Да, — ответила Кейт. — Он написал какие-то имена.

— Их идентифицировали? Это выдуманные имена или… известные? Скажем, из новостей?

— Просто имена.

— Нет, не просто имена. — Эрнст пронзил Кейт взглядом. — Для него они что-то значат. Какие это имена?

— Точно мы пока расшифровали только Тони, — сказала Кейт. — Может быть, Бренда и Дилан.

— Но ни одной из жертв они не принадлежат, — уточнил Фримен.

— Ну, во-первых, это могут быть имена тех, кого он любит, — сказал Эрнст. — Но более вероятно, что так зовут каких-то фантастических персонажей. Душевнобольные часто воплощают в живописных работах свои бредовые фантазии. — Он снова посмотрел на картины. — Но тут бред полностью отсутствует. Сюжеты стандартные, можно сказать, академические. Вы согласны, Катрин?

Кейт кивнула.

— Таким образом, здесь мы имеем соединение трех разнородных компонентов. Реализм, искажение цвета и каракули душевнобольного. — Эрнст посмотрел на Кейт. — Вы, разумеется, видели коллекцию Принцхорна?

— Только отдельные экспонаты, показанные на выставке в Центре рисунка, но я изучала Принцхорна в университете. — Она вспомнила картины и рисунки из коллекции известного швейцарского психиатра, изучающего искусство душевнобольных. Коллекция сейчас хранится в Гейдельберге. Из подобных коллекций она, возможно, самая большая в мире. В ней собраны работы пациентов психиатрических лечебниц начиная с конца восемнадцатого века до 1933 года.

— Я упомянул Ханса Принцхорна потому, что он сравнивал живопись душевнобольных с творчеством современных художников и находил весьма любопытные параллели. Некоторые современные художники также выражали в полотнах состояние своей психики. Разумеется, они делали это сознательно, тогда как сумасшедшие действовали рефлекторно.

— Но это сравнение творчества душевнобольных с живописью современных художников носило позитивный характер.

— Конечно, — ответил Эрнст. — Это потом его извратили.

— Нацисты? — спросила Кейт.

— Именно, нацисты.

— Дегенеративное искусство.

Эрнст грустно улыбнулся.

— Вы совершенно правы, Катрин.

Кейт слегка покраснела.

— Я это помню из университета. Нацисты считали, что между творчеством таких крупных художников, как Макс Бекманн, Эгон Шиле, Пауль Клее, а также футуристов, дадаистов, экспрессионистов, членов немецкой группы «Баухаус», и живописью душевнобольных нет никакой разницы.

— Простите мое невежество, — вмешался Браун, — но я не понимаю, о чем вы говорите.

— Прошу прощения, детектив, — сказал Эрнст. — Сейчас объясню. В 1937 году в Мюнхене нацисты открыли большую выставку так называемого дегенеративного искусства, которая потом побывала почти в каждом крупном городе Германии. В сорок первом эта вакханалия, к счастью, закончилась. Выставка была необычайно популярна, привлекала массу людей. И делала свое черное дело.

— В чем оно заключалось? — спросил Браун.

— У обывателя формировалось убеждение, что современное изобразительное искусство делают сумасшедшие. — Эрнст снял очки. — Целью нацистов было представить всех авангардистов душевнобольными.

— Чтобы применить к ним эвтаназию, — добавила Кейт. — Так же, как они поступали со всеми душевнобольными.

— Совершенно верно, — подтвердил Эрнст. — Многие художники не успели убежать из рейха и погибли в концентрационных лагерях.

— Сомневаюсь, что граждане США воспротивятся, если государство применит эвтаназию к нашему психопату, — произнес, помолчав, Браун.

— Но позвольте, детектив, — вскинулся Эрнст, — возможно, ваш псих полностью невменяем и даже не осознает своих действий.

— Вот в этом-то и вопрос, доктор, — сказал Браун. — Кто этот жестокий убийца? Вменяемый выродок или душевнобольной?

Эрнст водрузил очки на нос и снова посмотрел на картины.

— Если честно, детектив, я не вижу в этих работах ничего разумного.

— А ты симпатичная.

Девушка делает небольшой пируэт и хихикает.

— Ну а ты прямо писаный красавчик.

Он пожимает плечами. Затем широко расставляет ноги и засовывает руки глубоко в карманы. Эта поза позаимствована у персонажа какого-то мультфильма. Он уже не помнит, какого именно. Но это не важно. Она купилась на милого мальчика с телом зрелого мужчины.

— А зачем темные очки? — спрашивает она. — Ты что, кинозвезда? Боишься, что тебя кто-то узнает?

— Чепуха. — Он снимает очки, — сейчас ночь, темно, а значит, безопасно. — Смотрит на нее с вызовом, копируя агента 007, и произносит глубоким баритоном: — Только пошевелись, и ты покойник.

Она смеется.

— Bay, какие у тебя чудные ресницы! Жаль, что ты не девушка.

Эту банальщину ему уже говорили, и не раз. Он водружает очки на место.

— Сколько?

— Зависит от того, что ты хочешь.

— Хм… — Он вглядывается в нее сквозь темные очки. — Я хочу пойти к тебе.

— Это стоит дороже.

— У меня сотня.

— Прекрасно, но деньги вперед.

Он достает сложенную купюру.

— Что это у тебя? — спрашивает она, увидев торчащую из кармана кисть.

— Это мне нужно для работы. Я художник.

— Правда?

— Может быть, я сегодня тебя нарисую. Меня вдохновляет твоя розоватая кожа и золотистые волосы.

Она снова смеется.

— С чего ты взял, что у меня золотистые волосы? Они платиновые.

— А я вижу их золотистыми. Там смешаны три цвета — золотарник, лимонник и солнечное сияние.

— Bay. Да ты действительно художник. — Она трогает свои высветленные волосы. — Должна тебя разочаровать, но я не натуральная блондинка.

— Выходит, я получаю два цвета по цене одного — золотарник и каштан. Это здор-р-рово!

Девушка заливается смехом.

Глава 18

— Позвони Перлмуттеру, скажи, чтобы срочно связался со мной, — крикнул Браун полицейскому и быстро пошел по коридору к выходу.

Посмотрел на предгрозовое серое небо и, тяжело вздохнув, взгромоздил на крышу автомобиля проблесковый маячок. Включил зажигание. «Проклятие! Ведь мог же уйти в отставку еще в прошлом году. А вот теперь опять надо тащиться в Бронкс, глаза бы мои его не видели».

Браун выехал на площадку, развернулся, включил сирену.

Только что позвонил Макнил. Очередное убийство. Очередная картина.

Теперь уж точно начнется шумиха. Полная мобилизация всех копов и агентов. Начнет давить мэр. Браун был уверен, что Тейпелл предстоит пресс-конференция. Наверное, она уже готовит речь.

Перлмуттер гнал машину на предельной скорости. Кейт молча сидела рядом. Перед глазами, как фрагменты немого кино, всплывали и исчезали эпизоды дел, которые она расследовала в Астории. Самое последнее дело — Руби Прингл. Гравий, насыпанный вокруг мусорного бака, а в нем тело девочки. Взгляд застывших голубых глаз Руби сменили славные лица белокурых мальчиков в Лонг-Айленд-Сити с кляпами во рту, все в кровоподтеках. Через секунду они трансформировались в шрам на теле Ричарда, оставшийся после вскрытия. Медэксперт приподнял ослепительно-белую простыню, но вскоре белизна начала сереть, и Кейт осознала, что смотрит невидящими глазами на облака за ветровым стеклом. Быстро смахнула со щеки слезу, но Перлмуттер заметил.

— Что-то не так?

— Все прекрасно. — Кейт попыталась улыбнуться.

Уже начало темнеть, когда Перлмуттер поставил машину рядом с двумя фургончиками технической бригады. Заморосило. Уличные фонари придавали дождю лимонный оттенок. Вспыхивающий каждые несколько секунд проблесковый маячок полицейского автомобиля окрашивал жилые дома и толпу зевак в ярко-красный цвет. Звуковое сопровождение обеспечивал визгливый вой сирен. Сцена была по-кинематографически красива. Жизнь, имитирующая искусство.

— Как они узнают это так быстро? — пробормотал Перлмуттер, кивая на двоих телерепортеров с камерами.

У входа в дом стояли Флойд Браун и Марти Грейндж с помощниками.

— Ну и что там? — спросил Перлмуттер.

— Наш клиент сработал, это точно, — отозвался Браун.

Марти Грейндж бросил недоуменный взгляд на Кейт, затем на Брауна. Как будто спрашивал: какого черта она приперлась сюда?

— Фримен уже там, — сказал Браун. — Захотел сам осмотреть место преступления. Тейпелл — тоже. — Он вздохнул. — Ладно, пошли посмотрим.

Кейт и Перлмуттер сменили обувь на специальные сапожки, надели лабораторные халаты и перчатки. На лестничной площадке члены технической бригады посыпали поверхности порошком для выявления отпечатков пальцев, фотографировали кровавые следы ладони на стене. Перлмуттер ушел вперед, а Кейт задержалась, пытаясь представить себе, что здесь происходило. В гостиной толпился народ. Детективы, двое полицейских, несколько технарей. В дальнем углу Перлмуттер стоял рядом с Макнилом, шефом полиции Бронкса. Тот что-то объяснял Тейпелл, шефу полиции Нью-Йорка. Все говорили шепотом, словно находились в церкви.

Митч Фримен неподалеку присел на корточки, переводя взгляд с мертвого тела на картину, натюрморт, стоящий на дешевом складном стуле. Каждые несколько секунд он нервно сглатывал. Кейт опасалась, как бы его не стошнило.

Перлмуттер, видно, тоже почуял неладное. Наклонился и похлопал психоаналитика ФБР по плечу.

В центре комнаты лежала девушка, вернее то, что от нее осталось. Из одежды только порванные колготки в крупную сетку, спущенные на лодыжки и несколько браслетов на запястьях. Брюшная полость и торс разворочены. Вокруг лужа крови в форме почти правильного круга. Издали казалось, что тело плавает в черешневом желе.

Кейт то и дело вздрагивала, когда фотовспышки превращали сцену в ослепительно-белую.

Подошел Перлмуттер.

— Похоже, ему на этот раз пришлось за свои деньги немного побегать. Технари говорят, что он напал на нее сразу, у входной двери. Пырнул ножом. Но она начала сопротивляться, побежала по коридору и погибла здесь.

Кейт кивнула, представив жуткую погоню охотника за дичью, какой нет ни в одном, даже самом страшном фильме ужасов.

— Никаких следов взлома, — сказал Браун. — Она либо впустила его, либо привела с собой.

Склонившийся над телом медэксперт вынул из раны термометр. Технарь в это время вычищал ногти девушки.

Кейт отвернулась.

— Документы какие-нибудь нашли? — спросил Браун одного из технарей.

— Только водительское удостоверение, выданное в Пенсильвании. Зовут Мона Джонсон. Очевидно, уличная проститутка.

Браун посмотрел на маленькую фотографию. Симпатичное молодое лицо, ничем не напоминающее сломанную раскрашенную куклу на полу. Взглянул на год рождения. Прикинул в уме. Семнадцать.

— Он забрал у нее все деньги, — сообщил другой технарь. — Бумажник пустой, в карманах — тоже. Медэксперт говорит, что это произошло под утро. Так что она была с заработком.

Шеф полиции Тейпелл позвала Брауна.

— Я еду на пресс-конференцию.

— Судя по всему, у прессы уже есть кое-какие сведения, — отозвался он.

Тейпелл грустно усмехнулась.

— По крайней мере я успокою жителей Манхэттена и Куинса. Психопат, кажется, предпочитает Бронкс.

— Пока, — заметил Браун.

Тейпелл стрельнула в него усталыми глазами.

— Даже слышать этого не хочу. Ладно, заканчивайте здесь. Поговорим позже. У меня потом еще встреча с мэром.

Мертвую девушку тем временем начали упаковывать в чехол. Кейт сосредоточила внимание на картине, на этот раз совершенно нормальной.

— Посмотрите. — Она показала Брауну на нижний правый угол картины. — Инициалы — М. Л.

— Боже, неужели псих начал подписывать их?

— Это не он, — возразила Кейт. — Картина натянута на подрамник, цвет нормальный, нет никакой писанины по краям.

— Может, это еще одна картина Мартини? — предположил Грейндж.

— Здесь совсем другая манера. Академическая.

— Но ведь, по словам доктора Эрнста, в картинах психа есть академический компонент, — вставил Перлмуттер. — Не решил ли он на этот раз сделать все в такой манере?

— Нет, — сказала Кейт. — Взгляните, какие здесь аккуратные мазки, и сравните с мазками маньяка из Бронкса.

— И что же это значит? — спросил Грейндж.

Кейт надела очки и внимательно рассмотрела натюрморт.

— Здесь применена старомодная техника шпаклевки, которую несколько веков назад использовали итальянские художники. Весь холст покрывают тонким слоем жидкой краски. Обычно это жженая сиена или жженая умбра. При этом одни места художник затемняет, а другие осветляет…

— Сложновато. — Перлмуттер внимательно осматривал холст.

— Поясняю. Художник дает темным и светлым местам высохнуть, а затем накладывает сверху цвет. Глядите. — Все наклонились к картине. — Видите, осталось несколько участков коричневой подложки, где художник еще не положил цвет.

— То есть картина не закончена? — спросил Перлмуттер.

— Вполне возможно, — ответила Кейт.

— А инициалы М. Л. вам не знакомы? — поинтересовался Браун.

Кейт покачала головой.

— А где учат такой технике? — осведомился Грейндж.

— В художественных училищах традиционной ориентации. — Кейт задумалась. — Это Школа визуального искусства Парсонса, Школа-студия и, наверное, Лига творчества на Пятьдесят седьмой улице. Самое старое учебное заведение.

Глава 19

Мишель Лоренс, Школа визуального искусства.

Мэрилин Линкольн, Школа-студия.

Марк Ландау, Лига творчества.

Мишель Лоренс и Мэрилин Линкольн детективы нашли довольно быстро. Вызвали с занятий, допросили.

Ни та, ни другая никому никаких картин не продавала и не дарила. Натюрморт, оставленный на месте преступления, они не опознали. В общем, причислить их к подозреваемым нельзя было ни по каким показателям.

Задали вопросы насчет бойфрендов. Мишель Лоренс тут же расплакалась и рассказала о недавнем разрыве с преподавателем курса живописи Харви Блиттенбергом, который более чем в три раза старше ее. Его допросили и отпустили, убедившись в том, что в этом семестре он вел главным образом вечерние занятия. Ни одно из них Харви не пропустил, а свободные вечера проводил в постели с Мишель. В последнюю неделю, после разрыва, — с другой студенткой, подтвердившей это. На вопрос одного из детективов, как Харви, которому за шестьдесят, управляется с двадцатидвухлетними студентками, тот ответил: «Спасибо виагре». Детективы не понимали, чем прельщал молоденьких девушек пожилой лысый мужчина с избыточным весом. Они просто не знали, насколько они зависят от него.

В Лиге творчества детективы разыскали преподавателя техники живописи маслом Марио Фиорелли, семидесяти четырехлетнего итальянца. У себя на родине он овладел флорентийской техникой шпаклевки и уже многие годы с успехом преподавал ее студентам. Фиорелли выразил удивление по поводу того, что Марк Ландау пропустил два последних занятия и даже не позвонил. Он отозвался о нем как о «добросовестном студенте и очень приятном спокойном молодом человеке».

Фиорелли показали картину, обнаруженную на месте убийства Моны Джонсон. Он уверенно заявил, что она сделана в его группе и, вероятнее всего, Марком Ландау.

Нельзя было терять ни секунды. Немедленно вызвали группу захвата.

Прибыли спецназовцы-полицейские в пуленепробиваемых жилетах и касках. Три копа заняли позицию у входа в дом, три у пожарного выхода, с оружием наготове. Командир группы захвата, рослый детина в тяжелых ботинках с металлическими каблуками, выбил ногой дверь квартиры Марка Ландау.

Кейт приехала, когда тело Ландау уже отправили в морг, а технари заканчивали осмотр квартиры. Члены группы во главе с Брауном, стоя неподалеку от двери, наблюдали в монитор за их работой. Технари были в защитных костюмах и капюшонах, предохраняющих от ультрафиолетовых лучей катодной камеры. Они сканировали квартиру в поисках любой человеческой органики, не поддающейся обнаружению никакими другими способами.

Вышли они через полчаса.

— Образцов много, — сказал один, сняв защитные очки и откинув капюшон. — Большая часть принадлежит убитому, но мы нашли выделения подозреваемого.

— Их нужно немедленно отправить в Квонтико, — распорядился Грейндж и повернулся к помощникам: — Следуйте за мной.

Кейт начала надевать перчатки. Посмотрев на нее, он обратился к Брауну:

— А она здесь по какому поводу?

Кейт ответила ему, взглянув на Брауна:

— Она здесь в связи с осмотром картин убитого.

Грейндж сердито хмыкнул и открыл дверь.

* * *

В небольшой квартирке Ландау было сумрачно и душно. В воздухе плясали пылинки. Все стены были завешаны картинами, многие стояли внизу, у плинтусов. Одна, натюрморт, была еще на мольберте.

Кейт посмотрела на Брауна.

— Тип шпаклевки тот же, что и на картине с места убийства Моны Джонсон. Надо взять для анализа, чтобы была полная уверенность.

Несмотря на духоту, Кейт знобило. Она двигалась от картины к картине, осторожно обходя темные пятна крови на полу.

На фотографии ее больше всего поразило лицо Марка Ландау. Такое милое, молодое, как у тех, кого она разыскивала в Астории. За что подонок так зверски расправился с этим славным парнем? Он непременно должен понести наказание. Кейт удивилась тому, что хочет найти маньяка из Бронкса не меньше, чем убийцу Ричарда.

— А его соучеников уже опросили? — спросил Перлмуттер.

— Сомнительно, чтобы это сделал кто-то из них, — заметил Грейндж. — Не та манера. Скорее всего убийца посторонний, которого Ландау сам привел к себе.

— Детективы опросили всех студентов и преподавателей, — сообщил Браун. — Одна девушка из группы Ландау сказала, что в тот день разговаривала с парнем, который рисовал здание училища. Прежде она не видела его.

— И как он выглядел?

Браун посмотрел в записи.

— Двадцать лет, привлекательная внешность. «Очень симпатичный», это ее слова. — Браун нахмурился. — Однако, создавая словесный портрет, девушка не могла вспомнить, продолговатое у него лицо или круглое. И никаких особых примет, кроме темных очков.

— Еще кто-нибудь видел этого парня? — спросил Перлмуттер.

— Вроде бы нет.

— Значит, убийца взял картину Ландау, чтобы оставить ее на месте следующего убийства и тем самым одурачить нас, — проговорила Кейт.

— Почти сработало, — отозвался Браун. — Какое-то время мы потеряли.

— Разве он не мог просто взять картину, не убивая мальчика?

— Конечно, мог, — ответил Браун. — Но ему зачем-то нужно убивать.

Перлмуттер посмотрел в свои записи.

— Согласно заключению коронера, смерть наступила вскоре после окончания занятий. Вероятно, убийца встретился с Ландау у Лиги живописи.

— Более вероятно, что он выбрал его, — заметил Браун. — Из нескольких кандидатов.

— Бедный парень, — вздохнул Перлмуттер.

— Чепуха, — буркнул агент Собецки. — Подумаешь, одним пидором стало меньше.

Перлмуттер сбросил латексные перчатки и быстро вышел за дверь.

Браун хмуро взглянул на агента:

— А вот за такие замечания, приятель, можно угодить в тюрьму, и на солидный срок.

Агент Собецки покраснел и отвернулся.

Она сопротивлялась. А зря.

«Во-первых, боль для меня ничто, а во-вторых, ведь это не просто так — я пришел, чтобы увидеть цвет».

Наверное, следовало дождаться, когда она ляжет в постель. Тогда все было бы проще.

Он стоит в ванной комнате, внимательно смотрит в зеркало. Пробегает пальцами по широким царапинам на лице. Фигурные трещины в зеркале разрезают его на две неравные части. Так что он видит не одно лицо, а два.

Он щурится. Вот эта царапина на скуле, какого она цвета? Наверное, розовая или земляничная? Он трогает царапину, сначала чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. По щеке течет тонкая струйка крови, капает в раковину.

Короткая вспышка, всего на мгновение. Темно-бордовые капли. «О Боже! Я увидел!»

Но уже в следующее мгновение кровь в раковине приобретает цвет чернил, а на щеке лишь унылая серая полоса. Он открывает кран, смотрит, как темная вода уходит в трубу.

И все же это было.

Он смотрит в зеркало на свое раздвоенное лицо, плещет на него ледяную воду. Кровоточащая щека подергивается.

Прокручивает в памяти эпизоды недавней охоты. Спастись она не имела шансов. Особенно с выключенным светом. Здесь у него было подавляющее преимущество.

Пытается вспомнить цвет волос девушки. Определенно золотистые. Наверное, нужно попытаться нарисовать ее.

Но в этот раз все было хорошо. Он увидел все цвета на картине парня. И до сих пор не забыл. На темно-синей скатерти светло-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. В точности как в первый раз тогда, в его квартире.

А все это началось с нее, Кейт, исто-рич-ки искусств. С ее каштановых волос и голубых-голубых глаз.

— Не думаю, что ее глаза голубые. Они зеленые, — произносит он голосом Донны и отвечает:

— Ты ошибаешься, Донна. Они голубые.

Пытается вспомнить. Ему кажется, что когда-то он уже видел их и цвет знает точно.

Может, это от усталости?

Он кладет голову на подлокотник дивана. В ушах звучит обрывок песни: «Разбуди меня перед уходо-о-ом…»

Нет, заснуть не удается.

Нужно немного поработать, порисовать. Хочется произвести на нее впечатление.

Он выбирает одну из недавно законченных картин, натюрморт. Проверяет, высохла ли краска, затачивает карандаши и начинает писать знакомые имена. Снова и снова. Бренда, Брендон, Донна, Дилан, Тони. А после, почти автоматически, новое имя — Катрин Макиннон-Ротштайн. Много, много раз. Пока все не превращается в сплошные каракули. Но зато края картины окаймляет красивая вязь. И тут он придумывает способ, как дать ей знать о себе. Возможно, она вспомнит.

На небольших, оставшихся чистыми местах картины он делает небольшие рисунки карандашом. Отставляет в сторону, уверенный, что она поймет.

Потом включает телевизор. На экране Рики Лейк, как всегда, вместе со своей публикой в студии над кем-то издевается. Сейчас это толстая девушка и неуклюжий парень. Тоже очень толстый и прыщавый. Почему-то плачет.

Он переключается на мультфильм. Вот это другое дело.

Постепенно глаза начинают слипаться. Усталость одолевает его. Он ложится на диван, в самом углу, подгибает по себя ноги, засовывает в рот большой палец. Сейчас это просто грустный мальчик с алыми царапинами на щеке. Некоторое время хихикает над проделками героев мультфильма, мечтает о чуде, когда снова увидит цвет, думает о Центральном парке. Скоро он убедится, действительно ли глаза исто-рич-ки искусств голубые. Или зеленые.

Глава 20

В комнату для заседаний вошел Браун. Усталый, с припухшими глазами. Шлепнул на стол пачку папок, подождал, пока все рассядутся.

— К сожалению, проверка подозреваемых по делу об убийствах в Бронксе пока ничего не дала. — Он вздохнул. — Что касается последней жертвы маньяка, Ландау, то лаборатория еще не закончила анализы ДНК добытых образцов.

— Если у вас не справятся, я отошлю образцы в Квонтико, — сказал Грейндж.

— Прекрасно. — Вступать в пререкания со спецагентом ФБР Брауну не хотелось. Он перебрал бумаги.

— Вот результаты медицинской экспертизы трупа художника, Леонардо Мартини. Кровоподтеки на шее указывают на то, что его душили.

— Перед тем как всунуть в рот дуло пистолета? — спросил Перлмуттер.

— Возможно. Также обнаружены гематомы в нижней части спины. Скорее всего, он получил пару ударов по почкам. — Браун перевернул страницу. — За Мартини не числится никакого зарегистрированного оружия. В том числе и пистолета, который обнаружили у него в руке. — Браун снова перелистнул страницу. — Заключение токсиколога. Ворганизме Мартини есть следы диазепама и хлоргидрата. Дозы не смертельные, но достаточные для усыпления. В его аптечке этих препаратов нет, как и рецептов на них и регистрации в местной аптеке. Ко всему прочему у него в крови обнаружено 2,1 процента алкоголя.

— Таким образом, достоверно подтверждены два факта, — подытожил Грейндж. — Первый — картину из центра написал Мартини, и второй — это не самоубийство, а убийство.

— И оно, вероятно, связано с этой картиной, — продолжила Кейт. — Это был опустившийся человек. Поэтому, когда некто, — например, мистер Бальдони, у которого Мартини работал, — заказал ему картину, он с радостью согласился. Ему нужны деньги. Через некоторое время в газетах появляется описание картины, найденной на месте убийства, и Мартини приходит в голову, что можно получить еще денег. Он начинает шантажировать Бальдони. Что в конце концов приводит его к гибели.

Браун посмотрел на Грейнджа:

— Ваши ребята продолжают следить за Бальдони?

— К сожалению, след потерян. Копировальная мастерская закрыта. Место жительства не установлено. Он постоянно менял квартиры. Потому что не платил налоги, как всякий «хороший мальчик». — Грейндж повернулся к Кейт: — Прошу меня извинить, но вынужден задать один вопрос. У вас есть какие-то предположения относительно того, почему этот профессиональный убийца занимался вашим мужем?

Кейт старалась держаться спокойно, хотя слова Грейнджа больно ударили по нервам.

— Возможно, вам известно, мистер Грейндж… извините, агент Грейндж, что Ричард был довольно заметной фигурой в адвокатском мире и, следовательно, наверняка имел недоброжелателей. На общественных началах он оказывал юридическую помощь мэру, предыдущему, вел переговоры с управлением окружного прокурора. Подозреваю, что его действия раздражали многих негодяев, которые были бы рады увидеть его… — она сглотнула, — мертвым.

— Составьте список предполагаемых раздраженных негодяев, — Грейндж повернулся к помощникам, — которые могли быть заинтересованы в убийстве мистера Ротштайна. — Он посмотрел на Брауна. — Не целесообразно ли, чтобы ваш отдел сконцентрировался на поисках убийцы из Бронкса, а мы занялись бы этим делом?

Браун посмотрел на Кейт и на Грейнджа:

— Пока Тейпелл, шеф полиции Нью-Йорка, поручила мне вести оба дела.

Грейндж, хоть убей, не понимал, почему шефу полиции Нью-Йорка так необходимо участие Макиннон в расследовании. Это следует выяснить.

— Ладно, — бросил он. — Но Бальдони будем вести мы.

Браун кивнул, раскрыл другую папку и положил на стол несколько черно-белых фотографий.

— Результаты наружного наблюдения. Снято сильным телеобъективом. Вы не ошиблись, Макиннон, к Стоуксу нужно было приставить хвост.

На фотографиях значились дата и время. Стоукс выходит из офиса, останавливает такси, снимает проститутку в Бронксе, ведет ее в отель, выходит оттуда через полчаса.

Перлмуттер вгляделся в фотографию, на которой Стоукс выходит из отеля.

— Это же на Зегер-авеню.

— Правильно, — подтвердил Браун. — Дом, где жила первая убитая, Сузи Уайт.

Кейт не знала, что и подумать. Энди Стоукс, помощник Ричарда, снимает в Бронксе проститутку. Неужели убийства связаны?

— Нужно показать фотографии Росите Мартинес. Может быть, она опознает в Стоуксе постоянного клиента Сузи Уайт.

— И Ламару Блэку тоже, — подсказал Перлмуттер. — Возможно, он тоже его знает.

— К сожалению, со Стоуксом случился прокол, — сказал Браун. — Я послал к нему полицейских, как только увидел эти фотографии, — но его нет ни дома, ни в офисе. Секретарша не видела Стоукса со вчерашнего дня, жена говорит, что собиралась заявить о его исчезновении, поскольку вчера он дома не ночевал.

В голове у Кейт вертелось: Стоукс, Сузи Уайт, Анджело Бальдони… что между ними общего?

— Кто-нибудь беседовал с этой проституткой? — спросил Перлмуттер, постукивая пальцами по фотографиям.

— Пока ее ищут, — ответил Браун.

— Я все пытаюсь вспомнить, — проговорила Кейт, — есть ли у Энди Стоукса загородный дом, где он мог спрятаться.

Браун посмотрел в свои записи.

— По словам жены, дом в Бриджхэмптоне они продали полгода назад. Сейчас у них только квартира на Семьдесят второй. — Он посмотрел на Кейт: — Не поговорите ли с ней по душам, а? Ведь ваши мужья работали вместе.

Кейт встала и направилась к двери. Брауну незачем было это предлагать. Она уже сама решила поговорить с Норин Стоукс.

— Если вам удастся что-то из нее вытянуть, сразу же сообщите мне, — сказал Браун.

— Конечно, — отозвалась Кейт. — Но не стоит рассчитывать на что-то существенное. Мы ведь едва знакомы.

Грейндж положил мясистую руку на предплечье Брауна:

— Задержитесь на секунду.

Он подождал, пока за Перлмуттером закроется дверь.

— Что-то случилось? — спросил Браун. Ему не нравился огонек в глазах спецагента ФБР.

Грейндж кивнул Маркусу и Собецки, и те тоже вышли.

— Нужно поговорить.

— О чем?

— Я понимаю, это неприятно, но тем не менее. Убийство Ротштайна явно заказное. И вы прекрасно знаете, что первая подозреваемая в таких случаях — супруга.

Флойд Браун искренне рассмеялся:

— Макиннон? Вы, наверное, шутите.

Лицо Грейнджа застыло.

— Полагаете, вам все известно об этой семье? А если, скажем, Ротштайн трахал свою секретаршу, а она их застукала, или…

— Я знаю Макиннон. И знал ее мужа. Вы заблуждаетесь.

Грейндж вздохнул.

— Мне очень хочется, чтобы вы оказались правы, но я предлагаю просто проверить. Всю подноготную, поговорить с друзьями, знакомыми…

— Я не стану этого делать, — отрезал Браун. — И вам не советую. Пустая трата времени.

— Извините, но в этом и заключается моя работа. Никому не верить и все проверять. — Глаза Грейнджа напоминали черные стеклянные шарики. — Я мог бы вам вообще ничего не говорить. Мне не нужно ваше разрешение. Но я надеялся на сотрудничество.

Браун тяжело вздохнул.

— Но нет абсолютно никаких мотивов. К тому же после смерти супруга ее материальное положение существенно изменится. В худшую сторону.

— Не скажите. Жизнь Ротштайна застрахована на пять миллионов.

— Я гарантирую, живой Ричард был для нее бесконечно дороже.

— Возможно, — согласился Грейндж. — Но могли возникнуть некие обстоятельства. Например, другая женщина, другой мужчина. Откуда вам знать, может, они ненавидели друг друга?

— Но Макиннон вызвалась участвовать в расследовании, чтобы найти убийцу мужа. Зачем?

Грейндж вперил в Брауна свои стеклянные шарики.

— А для прикрытия.

— Но сначала я попросил ее об этом.

— Вот-вот — сначала. Проконсультировать по делу об убийстве в Бронксе, еще до гибели ее мужа.

Браун втянул в себя воздух.

— Напоминаю вам: именно Макиннон доказала, что найденную на месте убийства ее мужа картину написал не маньяк из Бронкса, а другой человек. Зачем она это сделала, имея прекрасную возможность прикрыть преступление? Если Макиннон специально участвует в расследовании, чтобы быть в курсе дела и сбивать нас со следа, она могла бы приписать все три картины маньяку, и все было бы шито-крыто.

— Макиннон — умная женщина.

— В каком смысле?

— Умная и все. — Грейндж поджал губы. — Не думайте, что мне нравится этим заниматься, но все необходимо проверить.

— Если в этом есть смысл.

— Я выполняю свою работу. — Грейндж постучал пальцем по папкам Брауна. — Бальдони в разное время подозревали в совершении по крайней мере шести заказных убийств.

— Это все бандитские разборки, — сказал Браун. — Мужчины и женщины не нанимали его для убийства своих благоверных.

— Но ведь мы не знаем, почему убили Ричарда Ротштайна. — Грейндж скрестил толстые руки на груди. — И я намерен это выяснить.

Глава 21

В квартире Стоуксов все было в бледных тонах. Темно-бежевые диван и кресла, чуть светлее шторы и ковры, и еще светлее стены, увешанные пастельными пейзажами, работами американских импрессионистов второго ряда, но все равно не дешевыми.

Энди и Норин Стоукс жили в элитном многоэтажном доме между Мэдисон-сквер и Парк-авеню. Их квартира была примерно такой же, как и коллекция живописи. Не первого класса, но дорогой. Кейт понравился вид, открывающийся с четырнадцатого этажа. Внизу кругом дома, кроме маленькой заплатки Центрального парка. Но много неба, а оно на Манхэттене — большой дефицит. Кейт удивилась: неужели Энди Стоукс зарабатывал так много, чтобы иметь подобную квартиру?

На меньшей стене, отделяющей гостиную от столовой, висели пять картин, пейзажи и натюрморты. Кейт подошла поближе. Слабые любительские работы. Цвета яркие, но вкус отсутствовал напрочь.

— Это Эндрю, — сказала Норин. — Он ведь у нас увлекается живописью.

Кейт присмотрелась внимательнее. На картины из Бронкса не похоже, но ей стало как-то не по себе.

— И куда же подевался Энди?

— Понятия не имею. Просто вообразить не могу. Я обзвонила всех приятелей, больницы. — Норин Стоукс была в розовато-бежевом платье до пят — в тон комнате. Женщина обычная, ничего примечательного. Роста небольшого, густые каштановые волосы и очень тонкая, почти прозрачная кожа, на которой проступали все жилки. — Я ужасно волнуюсь, — добавила она, правда без особых эмоций.

«Если бы пропал Ричард, — подумала Кейт, — я бы не находила себе места». И она вдруг позавидовала Норин Стоукс, чей муж еще может найтись.

— Присядьте, пожалуйста. — Норин указала на бежевый диван. — Хотите чего-нибудь выпить?

— Для скотча еще рано, так что спасибо. — Кейт заставила себя улыбнуться. — Извините, но такое бывало прежде? То есть Энди когда-нибудь исчезал?

Норин Стоукс посмотрела на Кейт, собираясь что-то сказать, но, видимо, передумала.

— Нет.

Кейт разглядывала эту невзрачную женщину и удивлялась, что ей удалось заполучить в мужья такого красавчика, как Энди Стоукс.

— К сожалению, я почти не знала вашего мужа. Ричард не посвящал меня в свои служебные дела. Почему-то считал, что мне это не интересно.

Норин Стоукс кивнула, нашла на рукаве платья нитку и начала наматывать на палец.

— Энди то же самое.

— Вытянуть что-нибудь из Ричарда — это такая мука. — Кейт видела, что Норин напряжена, и пыталась разговорить ее. — Сколько раз я просыпалась в три ночи и обнаруживала, что его нет рядом. Бросалась звонить в офис, а он как ни в чем не бывало начинал свою песню: «Ой, извини, дорогая, я так заработался, что потерял чувство времени». — Кейт вздохнула. — Разве они думают о нас?

— Да, Эндрю тоже часто отсутствовал… по нескольку дней, и… — Спохватившись, Норин замолкла. Нитку она так туго намотала на указательный палец, что он побелел.

— Кажется, вы сказали, что он прежде не исчезал надолго?

— Да… но я имею в виду деловые поездки. Уедет неожиданно, забудет позвонить… ну, все как у вас.

Кейт мягко улыбнулась.

— Понимаю. А ему нравилось работать у Ричарда?

— Почему вы спрашиваете?

Кейт вздохнула, неожиданно почувствовав усталость. Играть дальше в игры расхотелось.

— Послушайте, Норин, я пытаюсь понять, почему погиб мой муж. И если хоть какая-нибудь информация поможет пролить свет…

— Полагаю, Энди удовлетворяла работа в фирме вашего мужа. — Норин начала медленно разматывать нитку. — Во всяком случае, он чувствовал себя здесь много комфортнее, чем у этих ханжей, Смита, Хендерсона, Дженкинса и…

— …Тайтона? — закончила Кейт.

— Да.

— Я не удивлена, потому что Ричард тоже не ладил с этой фирмой.

— Правда? Энди проработал там… я уж не помню сколько. Он вообще на одном месте долго не задерживался. Мне даже иногда казалось, что он ошибся в выборе профессии. Говорил, что… впрочем, это вам все равно не поможет. — Норин замолчала, вытянув вдоль бедер подрагивающие руки.

Кейт впилась в нее взглядом.

— Что он говорил? Норин, разве вы не хотите найти мужа?

Норин Стоукс молчала. У Кейт возникло ощущение, что воздух в комнате стал гуще, антикварные стенные часы затикали громче, а от запаха жасминовых духов хозяйки просто некуда было деться.

— Если вы больше ничего не можете мне сказать, я пойду.

— Да, — ответила Норин Стоукс, не меняя позы. — Идите.

На улице похолодало. Видимо, действительно грядет зима.

Кейт прислонилась спиной к почтовому ящику, вдохнула полной грудью прохладный влажный воздух. Вытащила пачку «Мальборо».

«Ричард, пожалуйста, скажи мне, что случилось. Пожалуйста!»

Прямо напротив виднелась вывеска маленького бистро, где они с Ричардом часто бывали. У нее защемило сердце. Норин Стоукс понятия не имеет, как она счастлива. Наблюдая, как ветер разрывает сигаретный дым на небольшие серые клочья, Кейт попыталась подвести итоги разговора. В одном она не сомневалась: Норин Стоукс лгала. Она знала, где муж. Кейт была в этом уверена. Может, забрать ее в участок и попытаться запугать? Быстро подняться на четырнадцатый этаж, взять эту стерву за ухо и вытащить наружу. Но Кейт знала, что это бесполезно. За десять лет работы в полиции она научилась распознавать людей не хуже, чем психотерапевт. Кейт видела: Норин предана своему мужу и готова лгать ради него сколько угодно. И ничем ее не запугаешь.

Итак, Эндрю часто отсутствовал по нескольку дней… возможно, ошибся в выборе профессии… долго на одном месте не задерживался…

Вот так.

На скромной бронзовой табличке рядом с дверью значилось: «Смит, Хендерсон, Дженкинс и Тайтон».

Приемная выглядела как мужской клуб в Старом Свете. Темное дерево и кожа. Кейт показалось, что воздух с ароматом дорогого табака нагнетается сюда из специального резервуара. Или его выделяют поры этой пожилой дамы, явно англичанки.

— Присядьте пожалуйста. Мистер Смит примет вас через несколько минут. — Произношение у дамы было чистое, как у Кэтрин Хэпберн.

Утонув в диване, обитом бархатистой кожей, Кейт вдруг почувствовала невероятную усталость. Она знала, что если закроет глаза, то заснет мгновенно. Поэтому заставила себя просматривать газеты и журналы, сложенные на низком дубовом столике, «Форбс», «Бизнес уик», «Американ-лоу джорнал». Потянулась было за «Уолл-стрит джорнал», но ее пригласила следовать за собой секретарша мистера Смита, тоже англичанка или пытающаяся походить на нее, женщина за шестьдесят с как будто накрахмаленными седыми волосами и в соответствующем костюме, застегнутом до шеи. Они прошли по коридору в кабинет Чарльза Смита.

Кейт встретил элегантно одетый видный пожилой мужчина лет семидесяти. Крепко пожал руку.

— Примите мои соболезнования. Безвременная кончина вашего супруга — огромная потеря для всех нас. Он был гордостью коллегии адвокатов.

— Спасибо.

Указав Кейт на небольшое кожаное кресло, Смит сразу перешел к делу.

— Вы упомянули по телефону, что хотите побеседовать об Эндрю Стоуксе. Сослались на мистера Брауна из полиции. Я переговорил с ним, он подтвердил ваши полномочия. Итак, я слушаю вас.

— Почему Эндрю Стоукс ушел из вашей фирмы? — спросила Кейт.

— Мы уволили его. Отношения Стоукса с одним из клиентов стали, скажем так, слишком неформальными. Что у нас не принято.

— Любовная история?

— О нет, я не это имел в виду. — Смит усмехнулся. — Суд поручил нашей фирме защиту мистера Джулио Ломбарди. По доброй воле мы с такими клиентами дел не имеем.

Джулио Ломбарди был дядей Анджело Бальдони. Кейт кивнула.

— Мне знакома эта фамилия.

— Да, этот человек известен в определенных кругах. — Смит поправил галстук. — Но когда адвокатов назначает суд, с этим ничего не поделаешь. Уверен, вам знакома подобная практика. Замечу: мы дали это дело Стоуксу, потому что он был новым сотрудником, а также потому, что, хм… если честно, не обнаружил больших способностей. Но он удивил нас. Ему каким-то образом удалось вытащить Ломбарди. Мы были довольны, думали, что недооценили Стоукса. Но, избавив клиента от наказания, он завязал с ним дружбу.

— Дружбу?

— Да. Один из наших коллег несколько раз видел их в баре где-то в центре. Они весело проводили время. Для сотрудника нашей фирмы такое поведение совершенно неуместно. Но сначала мы никаких мер не принимали. После завершения слушания дела в суде прошло лишь несколько недель, и мы надеялись, что торжества скоро закончатся. Признаться, я попросил коллегу понаблюдать за Стоуксом. Осторожность не помешает.

— Совершенно согласна с вами.

Смит сдержанно улыбнулся.

— Так вот, через некоторое время коллега сообщил, что Стоукс и Ломбарди продолжают встречаться. Часто в компании с… — он откашлялся, — с определенного рода женщинами. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

— Разумеется.

— Я вызвал Стоукса, высказал ему свое недовольство. А тот имел наглость спорить со мной. Можете в это поверить? Он, видите ли, считает Ломбарди выгодным клиентом и потому добивается его расположения. Естественно, я объяснил, что нам такие клиенты не нужны. Полагал, что Стоукс меня понял, но ошибался. Их дружба продолжалась. Дальше позволять подрывать репутацию фирмы мы не могли, и нам пришлось уволить Стоукса. Любой адвокатской фирме следует соблюдать осторожность. Особенно с такой клиентурой, как наша. Дружба адвоката с откровенным мафиози в наших кругах немыслима.

— А как Стоукс отнесся к увольнению?

— А что ему было делать? — Смит задумался, затем прошептал: — К тому времени нам стало известно о нем кое-что еще.

— Неужели?

— Да. Оказалось, что слежку за ним ведем не только мы. — Смит чуть подался вперед. — Но и один частный детектив. Некто по фамилии… — он на мгновение закрыл глаза, — Баумс.

Кейт вспомнила, что часы у нее швейцарской фирмы «Баумс-Мерсье». На последний день рождения Ричард подарил ей безумно дорогие часы тоже одной швейцарской фирмы. Корпус из белого золота, усыпанный бриллиантами. Она обменяла их на эти, поскольку они стоили в пять раз дешевле, а сэкономленные деньги попросила Ричарда вложить в фонд «Дорогу талантам», где они были гораздо нужнее.

Кейт с улыбкой посмотрела в глаза мистеру Смиту.

— А вы, случайно, не знаете, кто нанял этого частного детектива?

— Случайно знаю, — отозвался Смит. — Его наняла жена Эндрю Стоукса.

Ламар Блэк считал, что неприятностей у него и так хватает. Поэтому идти на поводу у этого белого мудака он не станет. Во-первых, это законченный неудачник, а во-вторых, от него тянулась ниточка к умнику-итальяшке.

«Еще неизвестно, может быть, Сузи, мою медово-сахарную булочку, убил кто-то из них».

Глаза Ламара затуманились печалью. Но тут его охватил голод. Он не ел с утра и мечтал вонзить зубы в шипящую яичницу с ветчиной. Однако сначала нужно сходить к банкомату.

Ламар представил себе, как этот белый придурок лежит сейчас в его берлоге, свернувшись на диване, и пускает слюни, одурев от наркотиков. Ламар сегодня не жадничал, а подмешал к обычной порции кокаина приличную дозу героина.

Уже целый год этот парень раз в неделю отоваривался у него кокаином. Копам Ламар об этом, конечно, не сказал. А зачем? Он что, дурак? Они не предлагали ему взамен ничего хорошего. Когда это случилось с Сузи, Ламар сразу же заподозрил хлыща. В самом деле, он знает о нем только то, что тот любит шлюх и наркотики. Больше ничего. Так что этот наркоман вполне мог убить Сузи. Или кто-нибудь из его друзей-итальяшек. В общем, все правильно.

А то заявился вчера, начал ныть, как будто Ламар ему чуть ли не брат.

«Можно я у тебя поживу? Только пару ночей, братан, и все. Пока улажу свое дерьмо».

Вначале Ламар чуть не рассмеялся ему в лицо. Но быстро смекнул, что извлечет из этого кое-какую выгоду. «Ну что ж, братан, улаживай свое дерьмо, а я свое». Именно этим Ламар сейчас и занимался, собираясь очистить его банковский счет. Намешал коку с героином, подождал пока придурок отключится. Этот трепач признался, что у него там три или четыре «косых». Он намеревался их снять и свалить на какой-то остров, потому что копы вроде бы им заинтересовались. Все это он выпалил Ламару, умолял поехать вместе с ним, обещал за помощь приличные проценты. Но Ламара устраивали только сто процентов. Если этот скот убил милашку Сузи, то это будет справедливо.

Ламар засунул карточку в щель банкомата, набрал код «БОГОРОДИЦА». Это он вытянул из него без труда. Под наркотиком у парня так развязался язык, просто никакого удержу не было.

Вот дурак! Ламар рассмеялся. Но ему стало не до смеха, когда банкомат сообщил, что может единовременно выдать только пятьсот долларов. Он едва удержался оттого, чтобы не пнуть эту дурацкую машину.

Ну и ладно. Ламар вздохнул. «Завтра сниму еще пятьсот долларов, а послезавтра еще пятьсот. И так, пока деньги не закончатся. А сейчас пять сотен в хрустящих двадцатках тоже неплохо».

Ламар посмотрел на банкноты, прикинул в уме насчет этих умников-итальяшек и полиции и решил пока в свою берлогу не возвращаться. Подождет несколько дней, возможно, даже неделю. К тому времени постоянного клиента Сузи либо арестуют, либо он куда-нибудь смоется. Или умрет. Что еще лучше.

Ламар сунул в карман хрустящие двадцатки, откинул голову и разразился смехом. При этом обнажился его широкий пурпурный шрам через всю шею. Затем он направился к золотым аркам на углу вкусить яичницы «Мак-Маффинс».

Глава 22

Кейт сжевала сразу две пластинки «Никоретт», отчего заболела челюсть.

В голове вертелся недавний разговор с Норин Стоукс. Она дважды набирала ее номер, но отключалась, когда та отвечала. Потому что сказать было нечего.

Моросил холодный дождь. Кейт ждала, укрывшись в нише здания напротив дома Стоуксов. Продрогла до костей. Норин лгала. Она прекрасно знала, где Энди. Она вообще все знала, если уже несколько лет назад нанимала частного детектива следить за муженьком. Можно представить себе, сколько дерьма он ей сделал, но она все равно его покрывала.

Вот какими бывают некоторые женщины. Кейт не сомневалась: если бы Ричард сделал хотя бы что-то подобное, хотя бы сотую часть, она бы тут же прикончила его.

«Ой ли?

А ты уверена, что Ричард ничего такого не делал?

Или просто ослеплена любовью? Точно также, как Норин».

— Ричард… — прошептала она еле слышно. — Ричард, пожалуйста, скажи мне, что произошло.

Завибрировал мобильный телефон. Кейт увидела номер Флойда Брауна. Нет, сейчас говорить с ним нельзя. Иначе все пойдет насмарку.

Кейт сунула в рот свежую пластинку жвачки. Все было как в старые времена. Скрытое наблюдение, многочасовое сидение в полицейской машине. Одна сигарета кончалась, тут же прикуривалась другая. Единственная отрада — стаканчик скверного кофе. Но сейчас не было ни машины, ни сигареты, ни кофе. И конечно, власти. Браун убил бы ее на месте, если бы знал, что она здесь выслеживает Норин Стоукс, надеясь, что эта женщина приведет ее к Энди.

Представила себе спецагента ФБР Марти Грейнджа, наверняка подозревающего ее в чем-то нехорошем. Выходит, он прав.

Телефон завибрировал снова. Опять Браун. Наверное, следовало ответить, сказать, где она и чем занимается. Но Кейт решила, что все объяснит потом. Когда узнает.

Что узнает?

Кейт посмотрела на свои сырые туфли и мысленно приказала себе: «Оставь эту блажь, иди домой». Но не сдвинулась с места. Она на время потеряла способность здраво рассуждать. Во-первых, от хронического недосыпа, а во-вторых, знала, что не может позволить Энди Стоуксу исчезнуть вместе с ценной информацией. Она поклялась Ричарду и себе найти убийцу и будет держаться до конца, независимо от того, как все обернется. Она должна узнать правду первой. Потому что имеет на это право.

Кейт бросила взгляд наверх, на окна четырнадцатого этажа. Там квартира Стоуксов, где хранятся какие-то тайны, о которых, возможно, ей лучше не знать.

На мгновение Кейт вдруг захотелось, чтобы Норин Стоукс так и не вышла из дома.

Норин Стоукс отодвинула в сторону стопку аккуратно сложенных свитеров в задней части платяного шкафа и вытащила обитую бархатом коробочку от ювелирных украшений. Положила на кровать. Там уже давно нет никаких украшений. Жемчужное ожерелье, золотые серьги и даже ее обручальное кольцо с бриллиантом проданы. Все это, конечно, сопровождалось обычными обещаниями, что времена изменятся и он купит ей гораздо лучшие украшения. Чепуха!

Впрочем, украшения Норин никогда не интересовали. Она вообще ничего особенного от жизни не ожидала. Заурядная девушка со Среднего Запада с дипломом библиографа.

Норин вспомнила знакомство с Эндрю Стоуксом, когда он подошел к библиотечной стойке и улыбнулся своей потрясающей улыбкой. Их первое свидание. Норин долго не могла поверить, что на нее обратил внимание такой красавец. Неожиданное предложение руки и сердца, после третьего свидания. Она спросила, почему он хочет на ней жениться, и Эндрю ответил, что ему с ней спокойно. Не такой ответ надеялась услышать Норин, но предложение есть предложение. Ее отец, банковский служащий, и библиотекарша мама тоже ничего не понимали, пока он не начал просить у них взаймы. Меньше чем через год после свадьбы. И они первое время давали. Разумеется, без отдачи.

Норин приподняла дно коробочки, достала банкноты, свернула в рулончик. Остаток наличных. Она начала откладывать деньги, осознав, что ее лихой муж — не кормилец, а совсем наоборот. За десять лет Норин удалось накопить больше двадцати тысяч долларов.

Она уходила от него. Несколько раз. В самом деле, терпеть выходки Эндрю было невозможно. Он исчезал на несколько дней, а потом возвращался без всяких объяснений. Пьянство. Наркотики. Чашу терпения переполнил отчет частного детектива. Когда он показал фотографии Эндрю с этими женщинами, Норин обомлела.

Но все это в прошлом. Сейчас она нужна ему, как никогда прежде. Он умолял, просил прощения, валялся в ногах, говорил, что всегда любил только ее одну. Уверял, что все осознал, обещал исправиться, слезно моля дать последний шанс. Они уедут, начнут новую жизнь. Все будет замечательно. Хотя внутренний голос убеждал Норин: «Не верь», — она поверила. Потому что когда Эндрю Стоукс улыбался ей своей потрясающей улыбкой, это было счастье, забыть которое невозможно. Норин казалось, что на этот раз жизнь действительно наладится. Тем более что все козыри были у нее на руках.

Норин скрепила банкноты резинкой, положила в самый низ небольшой дорожной сумки. А сверху легли несколько смен нижнего белья, блузка, легкий свитер, купальник, босоножки и кое-что из вещей Энди.

Сердце у нее колотилось. Ни разу в жизни она не делала ничего подобного. Это волновало. Побег с Энди, ее красивым мужем-негодяем. Она уже обо всем позаботилась. Выставила на продажу квартиру, открыла оффшорный счет за границей, забронировала номер в отеле в Гвадалахаре. «Небольшом, очаровательном, в стороне от проторенных дорог» — так говорилось в путеводителе. В аэропорту имени Кеннеди их ждали билеты на самолет. Уже завтра они будут гулять рука об руку по пустынному берегу мексиканского озера Чапала.

Норин сунула паспорта в карман, накинула на голову бежевый платок, завязала его под подбородком. Хотелось бы выйти в берете или мягкой мужской шляпе, какую носила Ингрид Бергман в «Касабланке» или Фэй Дануэй в «Бонни и Клайд». Хотелось выглядеть такой же шикарной и способной на все.

Норин представила себе грустного напуганного мужа, прячущегося сейчас в Бронксе. Он ждет ее как манну небесную. Она придет и спасет, а он потом будет навек обязан ей.

Номер в отеле, забронированный ею в Гвадалахаре, наверное, очень милый. И вообще, в этот раз, если Энди захочет, она обязательно залает.

Молодой человек в неприметном пиджаке и шляпе, закрывающей половину лица, прятался под навесом за фургончиком почтовой службы рядом с темно-синим «шевроле-малибу». Он провел здесь уже два часа, и моросящий дождь не прекращался ни на секунду. В «шевроле» за рулем сидел другой молодой человек. Ждал команды.

Первый молодой человек посмотрел на дом Стоуксов, потом на Кейт, — она в это время отправила в рот пластинку «Даблминт» — и почему-то вспомнилась глупая реклама: «Сделай себе приятное, удвой удовольствие».

Кейт тоже ждала. Он начал представлять ее в постели, но тут из подъезда вышла Норин Стоукс, и фантазии как ветром сдуло. Привратник открыл для нее дверцу ожидающего такси.

Несколько секунд спустя Кейт остановила такси, которое двинулось следом. Тогда молодой человек легко скользнул на сиденье «шевроле-малибу» и кивнул напарнику.

Нельзя сказать, что Энди Стоукс чувствовал себя скверно. Так плохо ему еще не было. Действие наркотиков закончилось, все тело чесалось, в желудке жгло, мутило. Его вырвало желчью, он едва успел добежать до побитого допотопного унитаза. Подошел к зеркалу. Уже начинающие редеть белокурые волосы растрепаны, лицо бледное, одутловатое, глаза красные.

Может, это просто дурной сон?

Его снова вырвало.

«Проклятие! Разве я виноват в том, что так устроен? Разве я такой уж плохой? Но если внутри сидит что-то и все время тянет, что тут поделаешь?»

Через несколько минут он обнаружил, что Ламар сбежал, прихватив его бумажник. Нет, это не дурной сон, это кошмар.

Энди увидел на замызганной раковине ржавое лезвие. Схватил, приставил к запястью. «К черту! Пора покончить со всем этим дерьмом. И мне станет легче, и остальным».

Но не получалось. Черт возьми, оказывается, это не так просто.

И тут он вспомнил наконец о Норин.

«Она придет, вызволит меня отсюда, из этой грязи. Мы уедем в Мексику, и все неприятности останутся позади. Начнем все сначала. Я сказал, что люблю ее, и она снова поверила».

Стоукс хрипло рассмеялся. Старуха Норин. Преданная жена. Жаль только, что не такая красивая, как эта дерьмовая кукла.

Он поднял глаза на небольшую фотографию Сузи Уайт, которую Ламар прикрепил в ванной рядом с зеркалом. Снял, посмотрел в последний раз, затем разорвал на кусочки и спустил в унитаз.

Норин вышла из такси и исчезла в здании, возможно, самом худшем из жилых домов не только района, но и города. Крошащиеся кирпичные стены, окна верхнего этажа заколочены досками, дверь подъезда заклеена газетами.

Кейт огляделась. По тротуару прохаживались два чернокожих мальчика лет десяти — двенадцати. Нелепые мешковатые штаны съехали вниз, в ушах торчали наушники. Неоновая вывеска ночного супермаркета мерцала так, словно вот-вот перегорит.

Моросящий дождь перешел в настоящий. Капли противно барабанили по крыше такси. Кейт напряженно ждала. В любую минуту могла выйти Норин. С Энди.

«Браун убьет меня. Это точно. Нужно быстро придумать какое-нибудь вранье. Хотя он вряд ли поверит. Но это потом. Сейчас главное прихватить Энди Стоукса, заставить его рассказать все».

У дома резко затормозил темно-синий автомобиль. Высадил человека в надвинутой на лоб шляпе и отъехал. Человек решительно вошел в подъезд. Что-то знакомое было в его движениях и осанке, но Кейт не успела сообразить, что именно.

Придется звонить Брауну.

— Вы где? — хрипло спросил он.

— Угол Зегер-авеню и Сто сорок седьмой. Я выследила Норин Стоукс, и…

— Я же просил вас позвонить.

— Не было времени. Сразу же после встречи со мной она взяла такси и…

— Я позвоню Макнилу, чтобы прислал машины, патрулирующие поблизости. Как можно скорее. А вы не рыпайтесь, понятно?

Кейт отсоединилась, не ответив. Как это не рыпаться, если все зашло так далеко? Если сейчас появилась реальная возможность узнать правду о том, в какое дерьмо вляпался ее муж. Она сунула в руку таксиста пятидесятидолларовую купюру, попросила подождать. Вылезла из машины, потрогала пистолет.

В этот момент на втором этаже раздались три выстрела и следом женский крик.

Кейт рванула дверь подъезда, оглядела тускло освещенный серый коридор. Наверху послышались громкие шаги. Кто-то бежал к лестнице. Она выхватила пистолет и замерла, приняв боевую стойку. Шаги приближались. Наверху лестницы появился человек в шляпе. Он бежал к Кейт, направив пистолет прямо в грудь.

Первая пуля угодила ему в плечо. Он накренился набок, затем выпрямился и выстрелил, целясь ей в голову.

Кейт выстрелила. Затем еще. И еще. Никаких церемоний. Сколько на ее памяти погибло хороших копов только потому, что вздумали играть честно. Делали предупредительные выстрелы, старались ранить преступников. А их следовало убивать.

Человек в шляпе повалился вперед, покатился по ступеням к ногам Кейт. Пистолет он крепко сжимал в руке.

Крики наверху замерли.

Стало тихо. Только звенело в ушах.

Кейт выбила ногой оружие из руки бандита, нагнулась, приставила пистолет к его виску и только потом потрогала артерию на шее. Пульса не было. Она полезла рукой под пиджак, проверить, бьется ли сердце. Там все было пропитано кровью.

Она перевернула тело Анджело Бальдони. Глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели на нее невидящим взглядом. Из пулевых отверстий на животе, груди и плече хлестала кровь.

Вдалеке послышался вой сирен.

Кейт переступила через Бальдони, начала подниматься по лестнице.

На втором этаже все двери были заколочены, кроме одной, полуоткрытой. Оттуда доносились звуки, напоминающие голубиное воркование.

Кейт вошла. Норин на полу нежно качала на руках мужа, что-то тихо напевая. Его руки болтались вяло, как у куклы. Из раны во лбу сочилась кровь, отчего на его лице образовались ярко-алые полоски, как у клоунов.

На платье Норин тоже была кровь. Значит, и она была ранена?

Это выяснилось через несколько минут, когда в комнату вбежали полицейские и оторвали ее от тела мужа. Норин Стоукс, как будто удивившись, потрогала пальцами рану на груди и без чувств повалилась на руки Кейт.

Глава 23

— Да. Это бизнесмен Сузи. — Росита Мартинес вернула Брауну фотографию Энди Стоукса и покосилась на Кейт. Та прислонилась к стене. — Это он убил ее?

— Спасибо за помощь, — сказал Браун, но Мартинес продолжала внимательно смотреть на Кейт.

Та улыбнулась.

— Нет, не он. А теперь, Росита, идите, полицейский отвезет вас домой. Спасибо.

Подождав, пока закроется дверь кабинета, Браун положил ладони на стол и посмотрел в упор на Кейт.

— Вы что, не могли позвонить?

— Я позвонила.

— Поздно.

— Очень жаль, что так получилось.

— Мне тоже.

— Что с Норин Стоукс?

— Легкое ранение. Бальдони застрелил мужа у нее на глазах. Она все еще в шоке. Но поправится. Должно быть, вы испугали его, когда вошли в подъезд, иначе он прикончил бы ее.

— Видите, кое-что я сделала правильно.

— Не каждый с этим согласится.

— Так что выходит? Стоукс задолжал Бальдони и не расплатился, за что и получил пулю в лоб?

— Похоже на это. Нам известно, кто такой Бальдони. Дядя ростовщик, мафиози, сам он выполнял заказные убийства. — Браун вздохнул. — Теперь к этому подключился Отдел по борьбе с организованной преступностью.

— По-моему, тут должно быть что-то еще, — сказала Кейт. — Не ясна роль картины, оставленной убийцей рядом с Ричардом.

— Бальдони мертв, поэтому спросить не у кого. А в квартире Блэка технари обнаружили в унитазе обрывки фотографии убитой проститутки Сузи Уайт. Чья это работа, и как попал в эту квартиру Стоукс? Блэк исчез. Его ищут по словесному портрету. — Браун потер виски. — Полагаю, что ваш муж стал кому-то поперек дороги. Возможно, попытался помочь Стоуксу или это просто ошибка. Убийца принял его за Стоукса.

Кейт это тоже приходило в голову.

— Но если Стоукс брал у Бальдони деньги в долг, тот никак не мог его с кем-то спутать.

Браун кивнул.

— Но Бальдони мог поручить покончить со Стоуксом кому-то другому. И другой убийца спутал Ричарда и Стоукса.

Неужели это так просто? Версия, что ее мужа убили по ошибке, ужасала и вместе с тем приносила некоторое облегчение. Но Кейт не верила в нее.

— Посмотрим, что накопают ребята из ОБОП. Да, вспомнил, эксперты обнаружили, что волос, взятый с воротничка рубашки Мартини, ему не принадлежит. Если окажется, что это волос Бальдони, тогда не будет сомнений в его причастности к убийству Ричарда.

— У меня тоже есть кое-какие соображения, но их нужно проверить.

— Вы, должно быть, шутите?

— Вовсе нет.

— Макиннон, в расследовании вы больше не участвуете. Я заявляю это совершенно официально.

— Почему? То, что я прокололась, не значит…

— Значит. — Браун поднял руку, останавливая ее. — Понимаете, Макиннон, прежде чем что-то делать, надо подумать.

— Согласна, я действительно не подумала, нарушила несколько правил…

— Несколько? Может, почитать вам наставление и перечислить хотя бы первые десять?

— Но тогда все решали какие-то секунды. Потеря времени была равносильна провалу. Я просто…

— Вы сейчас сами признали, что хорошенько не подумали о последствиях.

— Просто я… должна была… — Кейт умолкла. Ей не хотелось обманывать Брауна. — Это все ради него, Ричарда. Я… я пообещала ему, что… — Она взмахнула рукой. — Ладно… это не важно.

— Вы правы, это не важно. — Браун смягчился. — Я все понял. И поверьте, если бы это зависело от меня, вы бы остались. Но Грейндж этого не допустит, не стоит и надеяться. К сожалению, в этом деле у него больше власти.

Кейт вздохнула.

— Не понимаю, чего он добивается. Бальдони спускался по лестнице с пистолетом, направленным прямо на меня. Еще пара секунд, и я была бы мертва. Что, Грейндж стал бы от этого счастливее?

— Возможно.

— Комиссия признала, что я действовала в пределах необходимой самообороны. Какие у него после этого претензии?

— А такие: он имеет на вас, извините за прямоту, большой зуб. Вынашивает идиотское предположение, что вы подставили Стоукса и намеренно навели на него Анджело Бальдони.

— Зачем?

— Чтобы затруднить расследование убийства Ричарда.

— Ч-что?.. — Кейт не находила слов. — Вы это серьезно? Да я… я… больше, чем он, заинтересована в успехе расследования.

Браун потер ладонями лоб.

— По версии Грейнджа, убийство Ричарда заказали вы.

Кейт невесело рассмеялась.

— Погодите, вы это серьезно?

— Я — нет. Но Грейндж — да. Вы же знаете, при расследовании такого рода убийств первыми подозреваемыми становятся супруги. — Браун вздохнул. — Представьте себе, как рассуждает Грейндж. Вы работаете в бригаде, расследующей убийство вашего мужа. Обнаруживаете какую-то нить, ведущую к его сотруднику. Беседовали с его женой. Получили какую-то информацию, которой, видимо, не намерены делиться, и…

— Это неправда. Я просто хотела…

— Дайте мне закончить. Вы не позвонили, не попросили помощи. Последовали за Норин Стоукс. Она привела вас к своему мужу, располагающему какими-то сведениями об убийстве Ричарда. За вами последовал человек, который скорее всего убил художника, автора картины, обнаруженной на месте убийства вашего мужа. Этот наемный убийца прикончил Стоукса, а затем вы прикончили его. Таким образом, в один прием вы убрали всех свидетелей. Вот как видит это Грейндж.

— Боже мой, неужели вы думаете, что мне не хотелось взять свидетелей живыми?

— Не важно, что я думаю. — Браун нахмурился. — Грейндж также обыгрывает факт, что у Ричарда оказался страховой полис на пять миллионов долларов. Это тоже работает не в вашу пользу.

— Да разве деньги для меня что-то значат? Боже, мой муж погиб, а тут… — Кейт вскочила, едва сдерживая слезы. Ей не хотелось, чтобы Браун видел ее плачущей. — Я пойду.

Браун схватил ее за руку:

— Погодите. Не обижайтесь. Я вам выложил все начистоту.

Она устало опустилась в кресло. Только сейчас до Кейт дошло, что ее действия действительно можно истолковать подобным образом. И в этом есть своя логика.

— Хорошо хотя бы то, — сказал Браун, — что у Грейнджа нет никаких доказательств. Он способен добиться одного — отстранить вас от дела.

— Молодец.

— Уверен, в душе он прекрасно понимает, что все это чепуха. Но ему не нравится в первую очередь то, что в расследовании принимает участие женщина, причем не работающая в полиции. Он убедил руководство, что свою часть работы вы уже сделали — расшифровали картины маньяка из Бронкса — и теперь ваша миссия закончена. — Браун быстро сжал ее руки, затем потер виски. — Вам нужно немного отдохнуть, Кейт. Поезжайте куда-нибудь, хоть на недельку. Не давайте агенту Грейнджу повода для суеты.

Кейт достала коробочку с таблетками и положила две на раскрытую ладонь Брауна.

— А как же маньяк из Бронкса?

— А что с ним?

— По этому делу я тоже не могу работать?

— К сожалению, нет, — проговорил Браун, запивая экседрин.

Кейт вышла из участка. Посмотрела на серые нагромождения низких, тяжелых облаков. Остановилась.

Она знала, что без последствий это не останется. Но такого не ожидала. Ее отстранили от работы. Катастрофа.

Голова трещала. Пожалуй, нужно тоже принять пару таблеток экседрина и поспать. Просто поспать.

Может, пойти к Тейпелл? Но зачем подставлять шефа полиции в такое трудное для нее время? Это исключено.

— Кейт. — Митч Фримен мягко тронул ее за руку.

Ей очень не хотелось сейчас разговаривать с психоаналитиком ФБР. И вообще ни с кем.

— Вы уже знаете, что меня отстранили?

Фримен кивнул.

— Пойдемте куда-нибудь, выпьем по чашечке кофе. У вас есть время?

Кейт вздохнула.

— Сейчас у меня полно времени. Просто некуда его девать.

Они прошли несколько кварталов молча, выбрали почти настоящее французское кафе, устроились за небольшим столиком. Фримен заказал для обоих кофе с молоком и миндальные круассаны.

— Как у вас со сном? Вы выглядите усталой.

— На ночь принимаю амбьен. Вроде помогает.

— Гипнотик.

— Я не знала, что амбьен гипнотик.

— Да, это лекарство относят к гипнотикам. Правда, мягкого действия. Но его следует принимать только в том случае, если впереди хотя бы семь часов сна. Иначе может возникнуть «синдром амнезии пассажира».

— Что это такое?

— Некоторые ошибочно принимают амбьен в самолете и просыпаются через три-четыре часа, когда он еще продолжает действовать. Сходят с самолета в состоянии, близком к гипнотическому. В принципе открыты для внушения. А потом ничего из того, что происходило, не помнят.

— Ладно, я буду принимать амбьен, только когда есть время для сна. Обещаю.

Фримен улыбнулся.

— И не увеличивайте дозу. Гипнотики воздействуют на передачу импульсов между клетками головного мозга, увеличивая или снижая их электрическую активность.

— Уж больно сложно звучит.

— Для миллионов страдающих бессонницей эти таблетки — благо. Но принимать их следует строго по предписанию. Иначе порой возникают не только проблемы с памятью, но и отклонения в поведении.

Они помолчали пару минут.

— Вы могли погибнуть, — сказал Фримен, когда официантка поставила чашки размером с кувшин.

— Я не думала о себе.

— А не пора ли подумать?

Подняв кружку обеими руками, Кейт почувствовала тепло на лице.

— Зачем?

— Что значит зачем? — Фримен посмотрел ей в глаза.

— Доктор, вы пытаетесь провести со мной сеанс психотерапии?

— Да. Так что значит это ваше «зачем»?

— Мне было безразлично, что станет со мной.

— Это не ответ.

— А что вы хотите услышать? Что сожалею о случившемся? Что сожалею о том, что Энди Стоукс убит и Бальдони тоже? Так я сожалею, очень сожалею о том, что… — Кейт перевела дух, стараясь сдержать слезы, — что потерпела неудачу.

— Но это еще не повод для того, чтобы потерять интерес к жизни. Всякое случается, Кейт. Порой ужасное, но…

— Я знаю, Митч, вы пытаетесь утешить меня, но, пожалуйста, не надо. Я действительно тогда не думала о себе. Такое случалось и раньше, во время работы в полиции.

— Но подобные настроения иногда, рано или поздно, перерастают во что-то серьезное. Это опасный путь, Кейт. — Фримен внимательно посмотрел на нее сквозь очки. — Перестаньте размышлять об этом.

— О чем?

— О смерти. Я понимаю, потеря ужасная, но вы должны найти в себе силы продолжать жить. Поезжайте куда-нибудь, смените обстановку. Это поможет.

Кейт заставила себя улыбнуться.

— Пожалуй, я воспользуюсь вашим советом.

Антисептики не заглушали запахов человеческой хвори. Приоткрытые двери позволяли мельком взглянуть на то, что происходит в палатах. Больные, лежачие и выздоравливающие, с некоторыми друзья или родственники.

Что не любила посещать Кейт, так это больницы. Это осталось еще со времен болезни матери. Она быстро шла по коридору, не вполне понимая, почему ей захотелось увидеть Норин Стоукс. Возможно, потому, что через пару часов ее сюда никто не пустит.

Полицейский у двери палаты мельком взглянул на временное удостоверение, которое забыл отобрать Браун, и посторонился.

Внутри задвинутые шторы, бледный свет флюоресцентных ламп.

Норин Стоукс в постели, в полусидячем положении. Одеяло натянуто до шеи, руки лежат поверх него. Из вены торчит игла капельницы. Лицо белее подушки.

Когда вошла Кейт, Норин повернула голову и тут же зажмурилась, видимо, желая, чтобы та исчезла.

— Как вы?

Норин не ответила, но ее веки дрогнули.

— Я искренне вам сочувствую.

Глаза Норин открылись, как у куклы.

— Неужели?

— Да.

— Вы привели человека, который убил моего мужа, а теперь, значит… сочувствуете? — В словах, произнесенных хриплым шепотом, звучала ненависть.

— Нет, Норин, Бальдони явился сам. А я собиралась поговорить с Энди. Выяснить, что произошло.

— Что произошло? Я скажу вам, что произошло. Ваш муж приговорил Энди к смерти, а вы помогли казнить его.

— Это неправда, я…

— Вы спросили, я ответила. Ваш муж залез в долги, поставил фирму на грань финансового краха. Энди пытался помочь… — Норин тяжело вздохнула. Жилки на ее висках напряженно пульсировали. — Бальдони, обязанный Энди, который успешно защитил в суде его дядю, дал Ричарду деньги, что спасло его от разорения.

Кейт внимательно слушала, не понимая ни слова. Как будто Норин говорила на каком-то незнакомом языке. Ричард залез в долги и связался с бандитами?

— Ричард не выплатил вовремя долг. И вот теперь они оба мертвы.

— Откуда вам это известно?

— Энди рассказал мне все. Как Ричард пришел к нему, просил помочь, умолял. — Норин снова глубоко вздохнула. — После убийства Ричарда Энди знал, что он следующий. Естественно, у него не было денег выплатить долг. Он решил сбежать. — Норин злобно посмотрела на Кейт. — А вам было мало того, что ваш муж убит. Понадобилось следом за ним отправить и Энди. Чтобы скрыть правду.

— Какой вздор! Норин, положение больной не дает вам права делать такие безответственные заявления. Какие у вас доказательства, кроме слов мужа? Вы уверены, что он говорил правду?

— Уверена. Энди знал, что вы будете приставать с расспросами, и предупредил, чтобы я ничему не верила. Ясное дело, вам важно защитить своего мужа.

Кейт нащупала на цепочке обручальное кольцо Ричарда и успокоилась.

— Вы знали о связи Энди с некой Сузи Уайт?

— С кем?

— С Сузи Уайт, уличной проституткой, зверски убитой в Бронксе.

— Теперь вы хотите приписать Энди еще и убийство.

— Я этого не сказала. А только спросила, известно ли вам об их связи.

— Я не желаю отвечать на такой вздор.

— Это не вздор, Норин. Квартира, где скрывался Энди, принадлежит наркоторговцу и сутенеру Ламару Блэку. Сузи Уайт работала на него.

— Как вы смеете?!

— Не прикидывайтесь, Норин. Разве не вы нанимали частного детектива следить за мужем? И какие фотографии были в отчете?

Норин Стоукс начала хватать ртом воздух.

— По заключению медэксперта, в крови Энди обнаружены героин, кокаин, а также…

— Убирайтесь! Убирайтесь отсюда!

Норин Стоукс дернулась так сильно, что игла выскочила из вены. По руке заструилась кровь.

Кейт вышла позвать сестру.

Глава 24

На диване разложены два пакета печенья «Туинкиз» с кремовой начинкой, пакет сырных палочек, литровая бутылка колы. Он ждет. Закапывает по нескольку капель в каждый глаз. Потому что горят. Еще бы, за такой короткий срок создать шесть картин. Несколько кистей полностью износились, десяток карандашей исписаны до основания. Теперь он готов показать их ей. Но где? И как?

— Эй, Тони, скоро начнется. Донна, ты будешь смотреть? Тогда поторопись! — Он выкрикивает это в темноту, кивает, улыбается друзьям. — А где Брендон и Бренда?

— Брендон работает, а Бренда говорит, что у нее болит голова, — произносит он фальцетом Донны. — Но думаю, она врет. Потому что ревнивая.

— Вот они какие, девушки, — шепчет он, толкая локтем воображаемого тигренка-Тони.

«Это здор-р-рово!»

— Да, конечно. Иногда.

Он наклоняется, настраивает изображение на экране.

— Все. Замолчите. Сейчас начнется.

Титры сменяет панорама улицы. Офисные здания, кафе, магазины. Камера следует за красивым плотным мужчиной, идущим легким неторопливым шагом. Крупно название улицы: Малбери-стрит. Понятно, понятно. Жирным черным фломастером он записывает название в блокнот. Человек на экране открывает дверь, монтажная перебивка, и он входит в кабину большого грузового лифта. Вид снизу на поднимающуюся кабину. Следующий кадр: огромная мастерская, везде картины, большие окна, много света. Наплыв, и весь экран заполняет лицо Кейт. И вновь происходит чудо. Он видит, что волосы у нее каштановые, а глаза голубые.

— Видишь, Донна? Что я тебе говорил?

— Не знаю, — отвечает он голосом Донны. — Может, и не голубые. Ты вечно ошибаешься.

— Почему это ты всегда права, а я не прав?

— Потому что.

— Заткнись!

— Сегодня, — произносит Кейт с экрана, — у нас редкая возможность пообщаться с одним из крупнейших художников нашего времени, Бойдом Уэртером. — Камера дает панораму мастерской художника. Прислоненные к стенам картины, на полу лабиринт бутылок с грунтовкой и маслами, банок со скипидаром, краской. На одной лежит кисть. Возле какой-то картины по полу разбросаны несколько тюбиков с краской, как будто художник уронил их в творческом порыве, тогда как на самом деле его помощники перед прибытием съемочной группы тщательно все разложили в соответствии с подробными инструкциями. Камера берет крупным планом фрагмент одной картины, затем другой. За кадром бесплотная Кейт комментирует. — В «Арт ньюс» картины Бойда Уэртера называют соединением утонченной японской каллиграфии с безудержным абстрактным экспрессионизмом.

Он напрягается, пытается что-то увидеть. Но для него все на экране серое. Нет больше каштановых волос и прочего. Цвет полностью исчез. Как будто пролился через днище телевизора на пол. Он смотрит, но и там ничего нет.

— Тони, ты понял эти картины?

«Это здор-р-рово!»

— Неужели? — Ему кажется, что Тони говорит так обо всем, что видит.

После картин Уэртера показывают работы Кандинского и фрагменты стенной росписи в пещере Ласко.

— …все это повлияло на творчество Уэртера…

Он хватает горсть сырных палочек, запихивает в рот. Громко чавкает.

Теперь Кейт сидит в мастерской рядом с красивым грузным человеком, который переоделся во что-то свободное, вроде пижамы. Вокруг расставлены большие холсты.

— Мы с вами в нью-йоркской мастерской Бойда Уэртера. Он назвал ее «НоЛиТа…» — произносит Кейт.

Он хватает жирный черный фломастер и пишет в блокноте под названием улицы слово «НоЛиТа».

Кейт и Уэртер беседуют. На экране возникают фрагменты картин. Скоро сырные палочки кончаются, и он вскрывает пакет с печеньем. Пытается запомнить разговор, где мелькают такие выражения, как «вскрытие противоречий», «формальное в противовес антиформальному» и «модерн в отличие от постмодерна». Ничего из этого в его голове не откладывается, но неожиданно вспыхивает ослепительной зеленью свитер Кейт и тут же гаснет. Затем Бойд Уэртер произносит, почесывая свой объемистый живот:

— В самом деле, зачем вообще заниматься живописью, если не собираешься использовать такой замечательный инструмент, как цвет?

— Да, да, — говорит он в экран. — Я согласен. И тоже хочу его использовать.

— Художник, отказывающийся от цвета, впустую тратит время.

— Но я пытаюсь, пытаюсь увидеть. — Он наклоняется ближе к экрану. — Действительно пытаюсь.

— Что касается меня, — говорит Бойд Уэртер, — то я в нем существую. Сны у меня тоже цветные.

Цветной сон. Да, тоже видел цветной сон. Видел? Когда? Он пытается вспомнить. Обхватывает голову, которая начинает болеть. Вместе с болью накатывает волна тошноты, и перед глазами возникают мужчина и женщина в постели, вспышка лезвия ножа, красное, черное, черное, красное.

Художник делает жест в сторону больших холстов, прислоненных к стенам мастерской.

— Посмотрите, чего можно достичь с помощью настоящего цвета. Разве это не чудо?

Чудо? Он вглядывается в экран и не видит ничего, кроме мертвых картин. Вскрикивает:

— Где же, черт возьми, мое чудо?

Камера перескакивает на Кейт, и он получает свое чудо. Великолепные волосы Кейт сияют. Они золотисто-каштановые. А ее свитер цвета прекрасного нефрита. Теперь он понимает: это она. Только она может сотворить чудо.

Он лижет экран. Верит, что действительно чувствует вкус ее удивительного зеленого свитера.

— Смотрите, — говорит художник и поднимается с кресла. Подходит к длинному столу, заваленному тюбиками с краской и банками с пигментом. Поднимает стеклянный сосуд с темным порошком. Камера дает крупный план.

— Порошок черный, верно?

— Да, да, — отвечает он с восторгом, приблизив лицо почти вплотную к экрану.

Уэртер снимает крышку и высыпает на стеклянную палитру горку порошка.

— Это сырой пигмент. Накладывается перед основной работой. — Художник отвинчивает крышку с металлической банки, добавляет в пигмент капельку маслянистой жидкости. — Поясняет: — Льняное масло, — а затем с помощью плоского мастихина начинает перелопачивать порошок, пока он не превращается в искрящуюся пасту. — Уэртер вытаскивает из банки из-под кофе кисть, погружает в только что приготовленную масляную краску и накладывает на чистый холст длинный мазок. — Видите, он стал голубым. Похоже на волшебство, верно?

Голубой? Для него паста по-прежнему черная.

— Конечно, для получения идеальной смеси сырой пигмент и льняное масло следует растереть в ступке пестиком, — говорит Уэртер, усаживаясь на свое место рядом с Кейт. — Но вы убедились, как масло оживило пигмент.

— Действительно красиво, — соглашается Кейт.

Красиво? Почему?

— Живопись маслом придумали очень давно, — продолжает Уэртер. — Но для меня она по-прежнему numero uno.^[26]

— Да, — произносит Кейт, и камера показывает ее крупным планом, — изобретение живописи маслом (где-то в первой трети четырнадцатого века) приписывают голландцам. Возможно, это великий Флемальский мастер^[27] или братья Губерт и Ян Ван Эйк. Масляная краска позволяла добиться более ровных тонов и великолепных оттенков, которых не позволяла достичь быстро высыхающая яичная темпера.

— Это было величайшее изобретение, — подтвердил Уэртер.

— Что вы сказали бы художникам, которые сознательно ограничивают свою палитру или вообще не используют цвет? — спрашивает Кейт.

— Я бы посоветовал зря не суетиться. Посмотрите на работы Франца Клина. Он уже все сделал, лучше не получится. А работать в подобной манере сейчас… было бы очень скучно. В общем, это не для меня. Ни при каких обстоятельствах. — Бойд Уэртер пожимает плечами. — Признаться, я покончил бы с собой, если бы лишился цвета.

В его ушах снова и снова звучат эти слова. «Покончил бы с собой, если бы лишился цвета… Покончил бы с собой, если бы лишился цвета… Покончил бы с собой, если бы лишился цвета…»

На экране панорама рабочего стола Уэртера.

О, как же ему хочется увидеть! Смешать свой собственный цвет, как это только что сделал художник, и увидеть.

Он хочет, чтобы художник научил его.

— В следующий раз, — говорит Кейт, — мы посетим с вами Часовню Ротко^[28] в Хьюстоне, одно из крупнейших явлений искусства двадцатого века. — Она тепло улыбается. — И не забудьте посетить выставку Уильяма Хандли, которая открывается в «Галерее Винсента Петрикоффа» в Челси. — Еще одна последняя улыбка, и ее лицо сменяют титры.

В блокноте, где уже написано «Малбери-стрит» и «НоЛиТа», он пишет: «Уильям Хандли, УЛК, Галерея Винсента Пе-три-коффа, Чел-си», затем поднимается с дивана, убеждается, что картины высохли, и подрагивающими от волнения руками начинает заворачивать их в пленку. Затем осторожно снимает со стены несколько репродукций великих. По одной Френсиса Бэкона, Сутина и Джаспера Джонса. Он хочет знать мнение художника о них. Если разговор получится интересный, то, может быть, он какую-нибудь подарит. В знак уважения.

Он задумывается, роется в рюкзаке и вытаскивает кисти. У художника их полно.

Ему предстоит разговор с настоящим художником. Он трепещет от восторга.

Берет лупу, внимательно изучает карту Нью-Йорка. Находит Малбери-стрит и ближайшую станцию подземки. Затем прикрывает глаза, пытаясь вспомнить начало передачи. Художник шагает по улице, открывает дверь ключом. Над дверью номер — 302. Замечательно.

Глава 25

Нола настояла на том, чтобы они посмотрели «Портреты художников», хотя у Кейт никакого настроения не было. Она все прокручивала в голове события дня. Вначале разговор с Брауном и Фрименом, а затем вздорные обвинения Норин Стоукс. Беседа с Бойдом Уэртером на экране в данный момент ее совершенно не интересовала. Потом она о чем-то поболтала с Нолой, заставила себя улыбнуться, пожелала спокойной ночи. Когда та ушла спать, налила себе виски «Джонни Уокер» и начала размышлять, поставив на проигрыватель любимый диск Джулии Фордем. Кейт ни разу не слушала его после гибели Ричарда и думала, что не вернется к нему никогда. Там слишком много песен о несчастной любви. Но сейчас она негромко подпевала одной из своих любимых, «Как мне тебя не хватает», вдруг осознав, что этими стихами пропитано в квартире все — стены, ковер и, самое главное, ее стонущее сердце. Она поняла, что эта песня звучала в ее голове много дней. Мантра по Ричарду, которого ей так не хватает.

Прошла на цыпочках по полутемному коридору, заглянула в комнату Нолы. Прислушалась к мерному дыханию девушки. Осторожно закрыла дверь и вернулась в гостиную, где налила себе еще скотча под чарующий голос Джулии Фордем.

Днем Кейт позвонила бухгалтеру мужа, и тот подтвердил, что за неделю до гибели Ричарда со счета фирмы были сняты крупные суммы. Без объяснений. Он звонил Ричарду, они условились встретиться после его приезда из Бостона. Но не получилось.

Неужели Ричард действительно задолжал и снимал деньги, чтобы заплатить ростовщикам? Но разве не проще было взять деньги с личного счета? Бухгалтер заверил Кейт, что их личный капитал в полном порядке. Очень странно. При этом Норин Стоукс утверждала, будто Ричарда убили, потому что он не выплатил долг. А выходит, выплатил. Почему же его убили?

Кейт мерила шагами гостиную, посматривая на картины. Она не колеблясь отдала бы их, лишь бы узнать правду о Ричарде.

Потянувшись к телефону, Кейт уже начала набирать номер Флойда Брауна, чтобы просить восстановить ее в группе расследования. Сказать ему, что тут все очень запутанно.

Но как докопаться до правды, если Стоукс и Бальдони мертвы?

И Ричард — тоже. Кейт похолодела. Ричард мертв. Не важно, по какой причине, перепутали его с кем-то или убили намеренно. Какая разница? Главное, его нет. И нет людей, способных прояснить ситуацию.

Кейт посмотрела в окно на ночное небо, потом вниз, на чернильно-черный парк.

В ванной комнате вытряхнула на ладонь таблетку амбьена. Наверное, не следовало бы принимать его после скотча, но еще одна бессонная ночь будет непереносимой. Митч Фримен прав. И Браун тоже. Наверное, ей нужно послать все к чертям и лечь в клинику Бетти Форд.^[29]

Она чувствует пальцы на своей груди. Они медленно ласкают сосок, затем спускаются вниз, к промежности. Она выгибает спину, прижимаясь к его телу. Покрывает поцелуями шею, вдыхая аромат цитруса.

Его пальцы очень нежные и умелые. Он целует ее в губы, мягко раздвигая их языком.

Это так знакомо.

Но почему она ничего не чувствует? Шепчет: «Ричард, Ричард…» — поднимает бедра, готовая встретить его, но картина смазывается, и возникает проход, который теперь темнее, чем тогда, и длиннее. Он бесконечный. Туфли липнут к тротуару, как будто она идет по только что положенному асфальту. Серебристый свет в конце прохода тускнеет. Она протягивает руки, касается стены, и они погружаются во что-то теплое и вязкое.

Кейт охает, чувствуя, что попала в ловушку. Свет в конце прохода гаснет, словно кто-то щелкнул выключателем. Полная темнота. Черно.

Она идет, пошатываясь, волоча ноги по мерзостной грязи. С рук что-то капает, какая-то гадость.

Внезапно в проходе чуть светлеет, и она видит в конце его Леонардо Мартини. Он лежит, а над ним склонился человек с ножом. Это Ричард. Он вонзает нож в тело художника много-много раз. Из ран хлещет кровь, широким ручьем течет по проходу, омывает ее туфли.

Красная.

Постепенно кровь розовеет и превращается в облако на картине маньяка из Бронкса. Затем картина оживает. Кейт идет по улице мимо оранжевых домов и ослепительно-желтых мусорных баков. Это Ричард раскрасил все в такие дикие цвета.

— Нравится?

— Нет, — отвечает Кейт. — Это как на картинах маньяка.

— Жаль.

— Почему ты убил его?

— Кого?

— Мартини.

— Так надо, — говорит Ричард, продолжая рисовать на тротуаре розовые полосы. — Он слишком много знал.

— Как в кино, — произносит неожиданно появившийся Ники Перлмуттер. — Помните фильм Альфреда Хичкока «Человек, который слишком много знал»? — Он начинает напевать глубоким басом мелодию из этого фильма.

— Перестаньте, — говорит Кейт. — Это серьезно.

— Конечно, серьезно, — соглашается Ники и продолжает петь.

Карамельные цвета бледнеют, и Кейт оказывается в полутемном подъезде. Гулкие шаги навстречу. Отчаянно колотится сердце. Прямо перед ней возникает Анджело Бальдони. Она вскрикивает. Он широко улыбается, приставляя пистолет к ее животу. Медленно взводит курок. Кейт пятится, спотыкается и падает. Падает, падает, падает сквозь тьму, назад, в проход. Там уже два Ричарда. Один, мертвый, лежит на тротуаре, другой, живой, занят живописью. Он заканчивает небольшую картину, прислоняет ее к стене.

— Хорошо?

— Неплохо. — Кейт рассматривает натюрморт с вазой в голубую полоску. — Но что все это значит?

— Имитирую свою смерть. Хорошо получается?

— Конечно. Но… зачем?

— Милая, я должен уйти. Увидимся. — Он улыбается. Его живая ипостась рассеивается, превращаясь в дым — как в мультфильме с призраками, — и проникает в мертвого Ричарда, лежащего на тротуаре.

— Нет, Ричард. Подожди! Пожалуйста. Скажи мне, почему все так получилось?

— Ш-ш-ш… — Глаза мертвого Ричарда оживают. Он смотрит на нее. — Это тайна.

В проходе темнеет, а затем Кейт оказывается в очень яркой комнате. Здесь все белое — стены, пол. Она поднимает глаза и не видит потолка. По бледно-голубому небу проносятся серые облака. Словно она попала в картину сюрреалиста Рене Маргита. Перед ней белый стол. На нем Ричард. Медэксперт Даниел Маркович пытается снять с его пальца кольцо.

— Не снимается, — огорченно произносит он. — Придется так. — Он берет пилу Страйкера.

— Погодите. Лучше я. — Кейт выхватывает у него пилу и начинает отпиливать палец. Брызжет кровь, окрашивая все в глубокий алый цвет.

Кейт вскрикнула и проснулась. Несколько минут лежала не двигаясь, желая убедиться, что кошмар наконец закончился. Нащупав кольцо Ричарда на цепочке, она вскочила с постели.

Такие сны к ней еще не приходили. Прежде снились большей частью приятные. Они с Ричардом наслаждались друг другом, он начинал удаляться, Кейт всеми силами пыталась удержать его. На этом обычно все заканчивалось.

Она сбросила его пижаму, приложила к лицу. Запах Ричарда уже почти не ощущался.

Схватила с туалетного столика фотографию в серебряной рамке, посмотрела в смеющиеся глаза.

— Во что ты впутался, Ричард? Почему тебя убили?

Но он продолжал улыбаться, прикрываясь ладонью от солнца.

Кейт посмотрела на выгоревшие до основания свечи. Поставила фотографию на место.

«Фримен прав. Мне нужно уехать. Подумать. А может быть, вообще не думать».

Съемочная группа сейчас в Хьюстоне, снимает часовню для следующей передачи. Они вполне обойдутся без Кейт, но у нее был бы подходящий предлог для отъезда. До родов Нолы еще недели две, Лусилл присмотрит за ней пару дней. Так что прочь из этой квартиры, прочь из Нью-Йорка. Это хорошо. В Хьюстоне она избавится от воспоминаний. Они с Ричардом там никогда не были.

За час Кейт все уладила — билет на самолет, отель. Еще час, и она дозвонилась приятельнице, работавшей в знаменитой часовне.

Кейт вытащила из стенного шкафа небольшой чемодан. Положила на кровать, начала укладывать вещи.

Часовня Ротко. Место поклонения цвету. Живопись, возведенная в ранг религии. Религия в форме живописи. Когда-то она действительно верила, что такое возможно. Но сейчас веры нет. Ни во что.

Глава 26

Бойд Уэртер вошел в лифт. Недовольный. Ему уже пришлось сегодня принимать визитеров. Вначале кураторов лондонской галереи «Тейт модерн», а потом нового директора Музея Уитни. Отпустил помощниц и охранников и собирался немного отдохнуть, когда снизу позвонил знакомый Кейт Макиннон. Парень оказался настырным, все звонил и звонил. В конце концов Бойд плюнул и решил уделить ему несколько минут. До прихода Виктории. Потом они будут готовить к отправке рисунки, и парня он спокойно спровадит. «Ладно, посмотрю его работы, — думал Уэртер. — Это же не кто попало, а приятель Макиннон. Выскажу несколько мудрых замечаний, потом он повиляет хвостом перед моими картинами. Все как обычно».

Парень оказался чертовски красив. С очень милой застенчивой улыбкой.

— Откуда вы знаете Кейт Макиннон? — спросил Бойд, когда они поднимались в лифте.

— Она была моей… преподавательницей.

— В Колумбийском? История искусств?

— Да. А потом мы подружились.

— Это она посоветовала вам встретиться со мной?

— Да. Сказала, что вы можете дать много ценных советов. Я вас долго не задержу.

— Ну и славно.

Уэртер привел парня в мастерскую.

Тот сразу же развернул свои картины, разложил на полу. Уэртер едва сдержал стон. Они были хуже некуда. Непрофессионально сделанные, неуклюжие, цвета кричащие, безвкусные. «И я должен обсуждать такое барахло?» Придется позвонить Макиннон, спросить, зачем она присылает идиотов. Уэртера также раздражало, что парень даже не взглянул на его картины. Он к этому не привык. Молодые художники обычно глаз не отводят от его работ, трепещут от восторга.

Парень, разложив свои холсты, отошел в сторону. Упер руки в узкие бедра.

— Что скажете?

— Хм… — Уэртер почесал подбородок. — Для начала я предложил бы вам снять темные очки.

— Извините, забыл. — Парень снял солнечные очки и заморгал.

Уэртер заглянул ему в глаза и отшатнулся. Столько в них было страдания и боли.

— Вы здоровы?

— Конечно.

— Но вы так щуритесь и моргаете, что я подумал, может быть…

— Не-а, это нормально. Я просто… привыкаю к освещению.

«Да, — размышлял Уэртер, разглядывая картины, — именно освещение. Талантом тут и не пахнет».

— Так что скажете?

Боже, какая мука!

— Ваши работы, хм… интересные.

— В каком смысле?

«О черт!»

— Хм… во-первых, то, как вы используете цвет. Довольно… необычно.

— Да? — Молодой человек вгляделся в свои работы. — Не понимаю почему. — В его голосе чувствовалось нетерпение.

— Но… вы должны признать, что это нестандартно. Пурпурные облака, синие яблоки. Вы видели картины фовистов?

Молодой человек продолжал пристально рассматривать картины, не понимая, о чем говорит художник. Он выбрал цвета правильно.

— Полагаю, вы ошибаетесь.

— Насчет фовистов?

— Нет.

— Что же тогда? Немецкие экспрессионисты?

— Нет. — Голова начала слегка подергиваться, и заиграла музыка на фоне рекламных слоганов.

— Не знаю, чему сейчас учат в художественных институтах.

— Я не учился в художественном институте.

— Вы же сказали, что Кейт была вашей преподавательницей в Колумбийском.

— Я ходил на вечерние занятия. — Парень прищурился, будто ослепленный яркой вспышкой, затем изобразил отработанную улыбку.

Уэртер присмотрелся к нему. Пухлые губы, красивые глаза, стройный. Но что-то в нем не так.

— Не перенести ли нам разговор на другой раз?

— Нет. Сейчас самое время. Вот именно! Кока-кола — это вещь!

— Не понял.

— Погодите. — Он выхватил из рюкзака пакет. — Это для вас. Подарок.

Уэртер развернул. Несколько репродукций, вырванных из книг. Края неровные. Френсис Бэкон, Джаспер Джонс, Сутин.

— Спасибо.

— Это здор-р-рово! Да?

— Хм… Джонс очень хорош. Сутин тоже интересен, хотя, на мой вкус, слегка перегрет. Ну а Френсис Бэкон, хм… — Он посмотрел на репродукцию, наморщил нос. — Не могу я в него вникнуть. Никак.

«Не могу я в него вникнуть… Не могу я в него вникнуть…» Слова художника эхом отдавались в его голове вместе с песенками, рекламами и прочим.

— Почему?

Уэртер пожал плечами:

— Не знаю. — Он протянул репродукции парню. — Оставьте это себе. Для вас они важнее, чем для меня.

— Вам не нравятся?

— Почему же? Но у меня много книг по искусству. Есть даже одна картина Джонса.

— Как это?

— Я купил в свое время картину Джаспера Джонса.

— Можно ее увидеть?

— Она у меня дома. А это мастерская. — Уэртер начал терять терпение. — Видите ли, мне нужно идти.

— Но мы только начали. Вы еще ничему не научили меня.

— Послушайте. — Уэртер вздохнул. — Давайте встретимся через пару дней, а? Дело в том, что сегодня я очень устал. Было много разных дел и…

— Еще несколько минут, и я уйду. Хорошо? — Парень посмотрел на художника своими грустными прищуренными глазами.

Уэртер бросил взгляд на часы. Ну ладно, пять минут.

— Хорошо.

— Здор-р-рово! — Молодой человек показал на городской пейзаж. — Что скажете об этой картине?

— Хм… мило. Неплохо… построена. — По какой-то причине ему было неловко сказать парню, что его картины полное дерьмо.

— Как это понимать?

— Ну… композиция… то, как вы расположили все на холсте. Очень мило. — Уэртер с трудом придумывал, что бы еще такое сказать.

Парень улыбнулся.

— А цвет?

— Цвет?

— Да.

— Хм… но здесь нет цвета.

— Что значит — нет? Вы что, спятили? Иногда вы напоминаете мне чокнутого.

— Хм… если вы имеете в виду градации яркости, или…

— Нет, цвет.

— Но картина черно-белая.

— Вы лжете. — Парень возбудился. — Решили поиздеваться надо мной?

— Зачем мне это делать?

— А затем… — Он не знал, почему художник так жесток к нему. Схватил с пола холст, поднес вплотную к лицу. — Здесь полно цвета. Неужели вы не видите?

Черт возьми, это уж слишком!

— Послушайте, мне пора уходить.

— Куда?

— Домой.

— Один последний вопрос. Пожалуйста.

Уэртер тяжело вздохнул.

— Ну.

— Ладно. Пусть картина черно-белая, но хорошая. Да?

— Да. Она прекрасно написана.

— Прекрасно? — Сильно моргая, парень уставился на художника своими грустными глазами. — На самом деле вы не считаете, что она прекрасно написана. Вы считаете, что она черно-белая и скучная. Вы считаете, что любой художник зря тратит время, если не использует цвет.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Я видел вас… слышал, что вы сказали насчет черного и белого. Вы сказали, что это скучно.

— Ах вот оно что! — Уэртер рассмеялся. — Вы имеете в виду телевизионную передачу Кейт?

— Да.

— А теперь соберите, пожалуйста, все это. — Уэртер показал на картины. — Мы поговорим в другой раз.

— Но я хочу научиться. Очень хочу.

— Конечно, конечно. — Уэртер увидел на щеках парня слезы и поморщился. Надо поговорить с Кейт. Он уже сомневался, что она знакома с парнем. — Мы встретимся еще раз и поговорим обстоятельно.

Парень утер слезы и дождался, когда Уэртер отвернется.

Бойд Уэртер с трудом открыл глаза, попытался пошевелиться и почувствовал, что не может. Ужасно болела голова. Через несколько секунд он обнаружил, что привязан к креслу липкой пленкой. Запястья, лодыжки, торс — все было многократно обернуто пленкой. Он не мог определить, сколько времени находился без сознания. Последнее, что помнил художник, — это как парень, плача, собирал картины. Нет, потом было что-то еще. Рука парня, а в ней бутылочка с отвратительным химическим запахом. Он вспомнил, что попытался оттолкнуть руку, но затем все завертелось перед глазами.

— Вы сделали мне больно, — сказал парень, потирая руку.

— Что ты задумал, сукин сын?

Парень моргнул и посмотрел направо.

— Эй, Тони, погаси свет. — Подождал, заслоняя глаза, потом рванул к стене, нашел выключатель, и в мастерской стало сумрачно. — Приходится все делать самому. Премного благодарен, Тони.

Бойд Уэртер посмотрел на пустое пространство рядом с парнем.

— Я спрашиваю, что, черт возьми, ты затеваешь?

— Мне… мне нужна ваша помощь.

— Сначала развяжи меня! Немедленно! Ты что, мать твою, совсем спятил? — Уэртер начал извиваться, и кресло слегка подпрыгнуло.

Парень подскочил и примотал кресло к трубе отопления.

Уэртер приказал себе успокоиться.

— Что ты делаешь? Скажи, что тебе нужно. Я уверен, мы сможем договориться.

— Ш-ш-ш… — Парень наклонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. — Что? Нет, Тони. Не сейчас! Извини. — Посмотрел на Уэртера. — Так что вы спросили?

— Я… хм… спросил, что тебе нужно.

— Поговорить.

— Поговорить?

— Ага.

Бойда Уэртера охватил ужас. К горлу подступила желчь, он чувствовал, что его вот-вот стошнит. «Нет, нужно держаться. Это же просто парень, какой-то хлюпик. Я справлюсь с ним, нужно только выиграть время».

— Я же сказал, мы можем поговорить в любое время.

— Нет, вы хотели, чтобы я ушел.

— Потому что устал.

— И вам они не понравились. — Парень показал на разбросанные по полу репродукции Френсиса Бэкона, Джонса и Сутина.

— Ты неправильно меня понял. Зачем бы я стал покупать картину Джаспера Джонса, если бы он мне не нравился?

— Он… болен и очень страдает. Вы это знаете?

— Кто?

— Джаспер Джонс.

— В самом деле?

— Да.

Уэртер не видел часы, но знал, что скоро должна прийти ассистентка Виктория. Нужно затянуть разговор.

— Сколько тебе лет? Двадцать два или двадцать три?

— Почему вы спросили? — Парень в это время беспорядочно двигался по мастерской, что-то бормоча себе под нос. Он действительно не знал, сколько ему лет.

— Мне… мне просто стало любопытно, что ты такой молодой и профессионально занимаешься живописью… — Уэртер, охваченный паникой, соображал, что еще сказать. — Я, хм… всегда хотел… иметь сына, чтобы можно было передать ему опыт.

Парень замер.

— Передать опыт?

— Да. Открыть секреты мастерства. Да, я мог бы помочь тебе… в твоем творчестве.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно. Очень хотелось бы помочь тебе.

— Здорово. Это здор-р-рово! Вы классный чувак. Таких, как вы, очень мало! — Парень замолчал, положил руку на плечо Уэртера. — Давайте поиграем. Я буду показывать на ваши картины, а вы назовете цвет.

— С выключенным верхним светом это будет довольно трудно. — Уэртер вспомнил, как парень щурился при ярком свете.

Через секунду в мастерской снова стало светло.

— Я сделал для вас свет. Чтобы было более… продуктивно. Что это? — Он показал на сверкающую серебряную цепочку на шее художника.

— Амулет. Очень старый. Средневековый.

— Я читал об этом. Знаю. Средние века, это здор-р-рово.

Уэртер вспомнил, как занимался любовью со своей первой женой, красавицей. А потом она надела ему на шею этот амулет. В любое другое время это вызвало бы у него улыбку.

— Я ношу его на счастье. — И тут Уэртера осенило. — Хочешь я подарю его тебе? Он принесет удачу.

— Bay, это так мило с вашей стороны. — Парень наклонился, и Уэртер уже собрался вонзить ему в предплечье зубы, но увидел на запястье широкий неровный шрам и замешкался, а потом было поздно.

Парень подержал цепочку в руке, восхищаясь, потом надел на шею.

— Я никогда не забуду вашей доброты.

— Не стоит благодарности. — Уэртер натянуто улыбнулся.

— Ладно. Теперь играем. В цвета.

— Давай.

Парень повернулся к огромному абстрактному полотну Уэртера, показал пальцем.

— Какой это цвет?

— Желтый.

— Желтый? Вы уверены? А это?

— Это… хм… красный.

Парень прищурился.

— Не дурачьте меня.

— Но это красный. Ты что, не видишь?

— Конечно, вижу!

Уэртер пытался пошевелить руками, но пленка держала крепко.

— У тебя что, непорядок с глазами?

— В каком смысле?

— Не знаю. Но… мне кажется, у тебя трудности… с правильным определением цвета.

Парень подошел к нему и выпалил в лицо:

— Нет… Нету меня никаких трудностей.

— Прекрасно. Нет так нет.

Парень метнулся к рабочему столу. Быстро осмотрел тюбики с краской, свинтил с одного крышку, подошел, сунул под нос художнику.

— Вот он, красный.

Уэртер смотрел на ярко-зеленую масляную краску, не зная, что сказать.

— Это красный?

— Хм… нет.

— Вы говорите, что это не красный?

— Посмотри на этикетку.

Парень поднес тюбик вплотную к глазам, но без лупы не удавалось прочитать четкую надпись на этикетке: «фалоцианиновая зелень». Он лизнул краску языком.

— На вкус красная. Попробуйте. — Он выдавил краску на плотно сжатые губы художника.

— Правильно, — промямлил Уэртер, отплевываясь. — Я ошибался.

Парень подошел к картине Уэртера и быстрым движением выдавил на холст весь тюбик зеленой краски. Отступил в сторону, посмотрел.

— Разве не подходит? — Он заморгал и нахмурился, видимо, чувствуя, что оттенок совсем другой. Взглянул на художника: — Может быть, вы правы. Но только, пожалуйста, не врите. Это снизит продуктивность. Ведь вы собирались передать мне… как вы сказали?

— Передать опыт.

— Ага, опыт.

Уэртер спокойно наблюдал, как толстая зеленая гусеница сползает вниз по его недавно законченной картине, портя все.

— А здесь какой цвет? — Парень показал на темно-оранжевый.

Уэртер вздохнул, стараясь не облизывать запачканные краской губы.

— Оранжевый. Смесь кадмиевой красной с лимонно-желтой и небольшое количество титановых белил.

Парень прищурился, рассматривая часть картины, казавшейся ему серовато-коричневой.

— Покажите.

Уэртер дернулся.

— Как мне это сделать?

Парень подбежал к рабочему столу, начал укладывать тюбики с краской себе на руки, как младенцев.

— Он передвигается, — сказал Уэртер.

— Что?

— Рабочий стол. Он на колесиках.

— О, клево! — Парень подкатил стол к художнику. — У вас есть лупа?

— Да. Вон там. — Уэртер показал подбородком на стол в противоположном конце мастерской.

— Зачем она вам? Вы больны?

— Я… использую ее, чтобы проверить, ровно ли положена краска.

— А… — разочаровано буркнул парень. Провел лупой над тюбиками с дорогой масляной краской, выбрал кадмиевую красную, лимонно-желтую и титановые белила. Свинтил крышки, выдавил солидные порции на палитру и, отчаянно моргая, начал месить толстой волосяной кистью. Посмотрел на художника. — Как? — Ему масса по-прежнему казалась серовато-коричневой.

Уэртер смотрел на грустного красивого юношу, не веря в реальность происходящего.

— Добавь, пожалуй, еще немного желтой.

Моргающие глаза парня метались между порциями краски на палитре.

— Та, что справа, — уточнил Уэртер почти шепотом, опасаясь, что его помощь будет неправильно истолкована.

— Я знаю! — крикнул парень и добавил в смесь желтой. Затем провел кистью широкую полосу на картине, в том месте, которое Уэртер назвал оранжевым, и отошел в сторону. Сейчас ему почудилось, что оттенки соответствуют. — На этот раз вы сказали правду.

— Зачем мне врать?

— Все врут. — Парень показал кистью на широкую цветную ленту, проходящую от верха до низа картины. — Это тоже оранжевый цвет?

— Нет… розовый.

Парень провел кистью с оранжевой краской по розовому. Для него оттенки полностью совпадали.

— Вы опять шутите?

— Нет.

— Но это оранжевый?

— Ладно.

— Что — ладно?

— Ладно, ты прав. Оранжевый.

Парень посмотрел вбок.

— Тони, это оранжевый или розовый? — Он выпрямился и прорычал: — Это здор-р-рово! — Затем произнес своим обычным голосом. — Тони иногда врет. С ним это бывает. — Теперь парень повернулся налево. — Кто из них врет, Донна? — И ответил, повысив голос на две октавы. — Они оба врут! — Затем повернулся к художнику. — Как же вы передадите мне секреты мастерства, если врете?

Уэртер не знал, что ответить. Нервозно облизывал губы, не обращая внимания на краску. Парень подошел и наставил ему в грудь кисть, как пистолет.

— Я… я, наверное, ошибся, — пробормотал Уэртер. — Ведь если не ты, то тогда я…

— Я не ошибаюсь! — выкрикнул парень, дико моргая. — Вы считаете меня дураком?

— Нет, нет. Вовсе нет.

— Но тогда как же я могу ошибиться? — Он лизнул кисть кончиком языка. — На вкус чисто оранжевый.

— Да, да. Конечно. Оранжевый. Ты прав. — Сердце Уэртера отчаянно колотилось.

Парень подошел ближе, приложил кисть ко рту художника.

— Попробуйте.

— Да. Оранжевый, — пробормотал Уэртер сквозь стиснутые зубы.

— Попробуйте! — Парень сильно потянул пальцами щеки художника, пока не раскрылся рот, и сунул туда кисть. — Чувствуете вкус? Оранжевый! Верно? Оранжевый! — Он рывком вытащил кисть.

Художник ловил ртом воздух, выплевывая ошметки масляной краски.

— Верно, это оранжевый. Ты что, определяешь цвета на вкус?

— Да.

Парень схватил со стола скребок, которым чистят палитру. Он представлял собой опасную бритву, вставленную в держатель. Потом развернулся и подбежал к самому большому полотну художника. И раз! Резанул налево, затем направо, наверх, вниз. За несколько секунд картина, стоимость которой выражалась шестизначной цифрой, была уничтожена. Куски холста свисали с деревянного подрамника, как тряпки. Несколько упали на пол. Парень схватил один, понюхал, затем поднес к Уэртеру.

— Какой это цвет?

— Этот… этот… — Уэртер едва ворочал языком, обмазанным смесью масляной краски, пигмента и скипидара. Его тошнило.

— Я намекну. Это мой любимый цвет.

— Неужели?

— Ага. Так какой это?

— Хм… необожженная сиена.

— Нет, неправильно. — Парень наклонился над художником. — Это ослепительный.

— Ослепительный? Я не знаю тако…

Лицо парня покраснело, он заморгал еще сильнее.

— Вы называете себя художником и не знаете, что такое «ослепительный»?

— Объясни. Пожалуйста. — Уэртер чувствовал, как краска проникает в желудок, обжигая пищевод.

— Нет уж, вы объясните мне. Вы же знаете о цвете все.

— Нет… я… я не знаю.

— А говорили, что знаете.

— Нет, не говорил.

— Говорили.

— Когда?

— По телевизору. Вспомнили?

— Нет, я…

— Знаете, знаете. Просто не хотите научить меня. А обещали.

— Я научу. Клянусь. Я передам тебе секреты мастерства. Развяжи меня, и я научу тебя. Мы станем друзьями.

— Друзьями? — Парень задумался. — Донна, Дилан, что вы об этом скажете? — Он внимательно слушал, наклонив голову. — Ага, я согласен.

— Что?

Парень грустно улыбнулся и наклонился к Уэртеру.

— Они считают, что вы лжете.

— Кто?

— Мои друзья.

— Я не лгу.

Парень посмотрел на свои картины, сложенные в стопку на полу. Сверху черно-белый городской пейзаж.

— На самом деле вы думаете, что черное и белое — это скучно, и я тоже скучный. По словам Донны, вы врете, чтобы я почувствовал себя плохо. А Донна всегда знает. — Он поднял с пола черно-белую картину. — Вы сказали, что здесь только черное и белое, а вот Донна видит много красивых цветов. — Схватив со стола банку сырого пигмента и отвинтив крышку, парень высыпал порошок на голову Уэртера. — Вы сейчас очень красивый. — Парень засмеялся. — А теперь… — Он отошел в сторону, оценивая Уэртера, как свое произведение, схватил тюбик краски, разломил пополам и измазал ею лицо и грудь художника. — А это какой цвет, а?

— …Красный.

— Лгун!

— Нет, я…

— Вы смотрите на зеленый, а говорите «красный»? Вы? Тот, кто видит цветные сны? — Парень схватил еще тюбик, надавил на подбородок художника, заставив его открыть рот, и выдавил весь без остатка. Швырнул на пол, схватил другой тюбик, выжал, потом еще и еще. Изо рта крупнейшего художника современности извергалась настоящая радуга, стекая по подбородку на рубашку, колени.

Уэртер давился, но еще дышал. И тут парня осенило. Зачем терять редкую возможность испытать это с настоящим художником? Подбежав к своему рюкзаку, он начал рыться в нем. Уэртер в это время охал, выплевывал краску, ловил ртом воздух. Парень подбежал и одним быстрым движением распорол ему живот. И в одно мгновение все вокруг засияло волшебными яркими красками, каких он еще не видел, даже не воображал. Парень схватил в руки внутренности художника и начал бегать от одного громадного полотна к другому, нанося широкие мазки.

Бойд Уэртер, к сожалению, умер, несразу. Некоторое время он наблюдал за безумцем. Видел, как тот подбегает к его истекающему кровью телу, окунает руки во вспоротый живот, а затем мчится к его картинам. Наконец взор Уэртера окончательно помутнел, и художник стал почти неотличим от мясной туши на репродукции картины Сутина, лежавшей на полу у его ног.

Парню надоело бегать туда-сюда. Он схватил со стола банку из-под кофе, подержал, пока она не наполнилась кровью, хлеставшей из брюшной полости художника, затем взял кисть и, переходя от картины к картине, начал наносить широкие мазки. До тех пор, пока алый цвет не превратился в розовый. А потом все цвета стали бледнеть, так что через минуту мастерская была уже бледно-серой. И в этот момент он услышал, как хлопнула дверь лифта. Повернулся, вытер обо что-то руки и пошел за ножом. К тому времени, когда дверь мастерской Бойда Уэртера распахнулась, он был уже во всеоружии.

Глава 27

Выйдя из здания аэропорта, Кейт вдохнула влажный техасский воздух. Голова гудела. В полете расслабиться не удалось. Мешали тяжелые раздумья о Ричарде. Зачем он снимал такие крупные суммы со счета фирмы? Неужели в словах Норин Стоукс есть хоть доля правды? Она отгоняла от себя эти мысли, и тут же воображение рисовало ей Анджело Бальдони с пистолетом в руке. Кейт вспомнила, как на долю секунды тогда вспыхнула безумная мысль: «Пусть стреляет, пусть убьет, пусть весь этот кошмар закончится, и я наконец встречусь с мужем». Но наверное, Митч Фримен ошибся. Стремление жить в ней оказалось сильнее.

Услышав сигнал клаксона, Кейт подняла голову и улыбнулась. Из окна машины ей махала Марианна Эгберт, куратор Часовни Ротко, приятельница со времен учебы в аспирантуре.

— У вас здесь еще август, — сказала Кейт, садясь в машину.

— Ты в Техасе, дорогая, — ответила Марианна, по-местному растягивая слова.

Она собиралась о чем-то спросить, но Кейт опередила ее.

— Со мной все в порядке. И вообще, если не возражаешь, не будем обсуждать это. — Она откинула голову на кожаный подголовник сиденья. — Очень хочется отдохнуть.

Марианна кивнула.

— К завтрашним съемкам все готово. Но к сожалению, больше двух часов мы вам дать не можем. Извини.

— Этого вполне достаточно, — ответила Кейт. — Нам нужна только панорама часовни. Я буду переходить от картины к картине. Всего несколько минут. Честно говоря, и меня не обязательно снимать, но я решила приехать. Побыть там одной хотя бы полчаса. Это возможно?

— Приезжай пораньше, до съемок. И все. — Марианна улыбнулась. — Там действительно благотворная карма. Часовню освятили далай-лама и еще по крайней мере семь понтификов. Так что место намоленное.

— Вот на это я и надеюсь.

Марианна вывела машину на оживленную магистраль.

— А теперь поехали, я угощу тебя настоящей техасской «Маргаритой».

— Я выпью не меньше двух бокалов, — обрадовалась Кейт.

Клэр Тейпелл потерла усталые глаза, посмотрела в окно. Встреча с мэром прошла без сюрпризов. Как и ожидалось.

Действительно, одно дело, когда безумец убивает проституток, и совсем другое, если от его рук погибает сначала студент училища живописи, а затем всемирно известный художник и его помощница. Этому нужно положить конец.

— Я на вас очень рассчитываю, — произнес мэр со значением.

Смысл его слов был понятен. Если она не оправдает его ожиданий, значит, выполнять обязанности шефа полиции Нью-Йорка ей не по силам. А до переаттестации остался всего месяц. И у мэра появится прекрасная возможность избавиться от нее. Если захочет. А Тейпелл знала, что он захочет.

В последнее время нападки в прессе усилились. Критиковали ее план укрупнения полицейских участков с целью сократить расходы, до сих пор упоминали о неприятном прошествии в Верхнем Уэст-Сайде полгода назад, где два копа похитили из вещественных доказательств наркотики. Теперь профсоюз полицейских угрожал общегородской забастовкой.

Черт возьми, дело маньяка из Бронкса необходимо раскрыть не позднее чем через несколько недель.

Тейпелл вздохнула, раскрыла папку с результатами предварительного расследования убийства Бойда Уэртера. Преступник явно имеет какое-то отношение к живописи. Никаких следов взлома. Художник впустил его сам. Значит, либо они были знакомы, либо…

Еще одно важное обстоятельство. Убитый был приятелем Кейт Макиннон, и передача о нем совсем недавно прошла в эфире. Возможно, это совпадение. В любом случае придется привлечь Кейт к расследованию.

Тейпелл с тяжелой душой отстраняла Кейт от дела. Под давлением ФБР. Ожидала, что она придет, будет умолять, чтобы восстановили. Но этого не случилось.

Так вот теперь…

Тейпелл сцепила пальцы и посмотрела в окно.

Теперь без нее не обойтись.

С утра переменная облачность смягчала жару. Кейт вылезла из такси с пластиковой чашечкой кофе в руке. Допила остатки, поискала глазами бак, выбросила чашечку и направилась к Часовне Ротко. Побаливала голова. За вечер она выпила четыре «Маргариты», пока изливала душу старой подруге.

В этой часовне Кейт была много лет назад на ознакомительной экскурсии с группой студентов четвертого курса факультета истории искусств. Тогда ей не очень понравилось. Зануда лектор извергал на них нескончаемый поток фактов и дат, давая подробный анализ картин и особенностей архитектуры здания. Экспозицию создали богатые техасские меценаты Доминик и Джон де Менил. В работе над проектом принимали участие различные архитекторы, включая Филипа Джонсона, который потом отказался, потому что не поладил с художником. Работа начата в шестьдесят пятом году, закончена в семьдесят первом, через год после смерти художника. Гонорар Ротко составил двести тысяч долларов, по тем временам огромные деньги.

Кейт миновала плавательный бассейн, девятиметровую стальную скульптуру Барнета Ньюмана «Сломанный обелиск». Впереди показался светло-красный фасад часовни. Здание без окон. Ни надписей, ни религиозных символов. Первоначально задуманная как католическая часовня, она превратилась в символ экуменизма, «универсальное святилище».

Охранник бросил взгляд на идентификационную карточку Кейт, затем на ее водительское удостоверение. Улыбнулся.

— На полчаса помещение в вашем полном распоряжении. Мисс Эгберт просила передать, что увидится с вами после съемки. — Он раскрыл тяжелую деревянную дверь.

Кейт вошла.

Тишина. Как в гробнице.

Загадочно.

Поспешно двинулась вперед, глядя под ноги, чтобы не видеть картин, пока не оказалась в центре правильного восьмиугольника.

Со всех сторон на Кейт смотрели картины. Четырнадцать крупных полотен. Казалось, они исполняли вокруг нее медленный танец. Приближались, удалялись. Темно-бордовые и черные, они словно играли с ней в прятки. Она почти чувствовала на коже их дыхание. Справа, слева полотна — лишенные образов темные прямоугольники — интриговали, требовали интерпретации, которую никто не был способен предложить. Что означает эта чернота? Куда приглашает или, напротив, преграждает вход? В какую пропасть?

Кейт слегка покачнулась, глубоко вздохнула, чувствуя, будто попала в ловушку. Эти темные поверхности не давали утешения.

Именно за этим она сюда и явилась. За утешением.

Ведь муж ушел не попрощавшись, ничего не объяснив.

Глаза Кейт блуждали по мрачному темно-бордовому пространству, пока не уткнулись в крапчатую черноту.

Ричард — невинная жертва или сам виноват в своей гибели? Неужели тайна его убийства навеки останется такой же непостижимой, как и эти картины?

Как бы вопрошая небеса, Кейт подняла глаза на застекленную крышу — над ней проплывала гряда облаков. Потом снова посмотрела на картины, лишенные художником всякого смысла.

Это были не произведения живописи, а скорее объекты медитации. Марк Ротко, убрав цвета, решил оставить зрителя наедине с самим с собой, наедине со своим отчаянием.

Проносящиеся по небу облака то затеняли помещение, то открывали дорогу свету. Словно Бог играл с выключателем. Черные поверхности были то глянцевыми, то матовыми, а то и дымчатыми. Кейт снова подняла глаза, и в этот момент облака раздвинулись, пропустив поток солнечных лучей. На мгновение он ослепил ее, а затем, прищурившись, она опять посмотрела на картины. Они странным образом меняли цвет. Черное — белое, позитив — негатив. И тут в ее сознании всплыли другие картины. С диковинными цветами, не соответствующими названиям, заранее написанным в разных местах.

Ну конечно, как же я сразу не догадалась! Ведь он слепой. Не в буквальном смысле. Он не видит цветов. Он дальтоник.

Вот именно, дальтоник. Пишет названия цветов — красный, зеленый, арбузный, ослепительный — и все равно накладывает другие краски. Потому что для него они все одинаковы.

Как просто. Маньяк из Бронкса — художник-дальтоник.

Облака закрыли солнце, и серое на полотнах стало черным.

Кейт не успела даже как следует осознать открытие, потому что тишину в часовне разорвал звонок мобильного телефона.

Хорошо, что она здесь одна.

На дисплее высветился номер телефона Брауна. «Странно, — подумала Кейт, — ведь я как раз намеревалась позвонить ему».

— Я сейчас долго говорить не могу, — сказала она шепотом. — Я в часовне, в Хьюстоне.

— В Техасе?

— Да.

— Когда возвращаетесь?

— Сегодня в конце дня. А что?

— Приезжайте сразу ко мне. Вы очень нужны.

— Но ведь меня отстранили.

— Уже восстановили. — Браун вздохнул. — Кое-что случилось.

Глава 28

На похороны Бойда Уэртера собрался весь бомонд, те, кто имел отношение к изобразительному искусству. Причем не только из Нью-Йорка. Художники, арт-дилеры, музейные работники, галерейщики, коллекционеры. На поминках речи следовали одна за другой. Восхваляли человека, которого большинство из присутствующих, Кейт знала это, недолюбливали. Завидовали его известности и богатству. А теперь вот явились все в дорогих черных одеждах. К словам выступающих Кейт не очень прислушивалась. Ее угнетала мысль, что она каким-то образом навела убийцу на Уэртера.

Перед похоронами состоялось короткое заседание группы. Кейт увидела фотографии. Но сейчас в голове прокручивалось не то, что убийца сотворил с Уэртером, а картины, которые он аккуратно расставил вдоль стены. Как будто устраивал выставку. Для Уэртера? Или для полицейских, которые непременно явятся?

Помимо всего прочего, обнаружилась жуткая подробность. Среди каракулей на краях картин появились ее имя и фамилия. Это повергло Кейт в шок. Откуда он узнал о ее существовании? Скорее всего из газет, освещавших ход расследования. Фримен считал, что маньяк мог видеть ее программы по телевидению. Кейт похолодела. Ведь интервью с Уэртером было показано лишь несколько дней назад. Неужели этот подонок прячется где-то неподалеку, наблюдает, а потом пишет ее имя на краях картин рядом с именами Тони и прочих персонажей?

Фримен считал, что убийца изменил ритуал. В мастерской Уэртера он ничего не убрал. На кистях осталась слюна, которую легко проверить на ДНК. Правда, пока не с чем сравнивать. Но в чем причина небрежности? Он хочет, чтобы его поймали? И что означает переход от проституток к таким людям, как Уэртер и его помощница?

Грейндж уехал в Вашингтон, чтобы подобрать группу агентов. Тейпелл мобилизовала на охоту за маньяком почти все подразделения нью-йоркской полиции.

Кейт покосилась на Блэр Самнер: та внимательно слушала выступление молодой женщины, едва сдерживающей слезы.

— Последние два года я была помощницей Бойда.

«Тебе повезло», — подумала Кейт.

— Бойд Уэртер научил меня очень многому. Прежде всего, одержимости работой. Еще он убеждал обращать внимание на мельчайшие детали.

Одержимый. Неужели убийца зациклился на Уэртере?

— Едва ли убийца был одержим охотой на Уэртера, — сказал Фримен на совещании.

— На ком же в таком случае? — спросил Перлмуттер.

Фримен посмотрел на Кейт:

— Мне неприятно говорить это, но вероятнее всего он нацелился на вас. Об этом свидетельствуют ваши имя и фамилия, включенные убийцей в обрамление картин. А Уэртера он выбрал потому, что увидел по телевизору ваше интервью с ним. Таким ребятам для возникновения навязчивой идеи много не нужно. Иногда это может быть просто случайный прохожий, а иногда Джоди Фостер. Вы же у нас хоть и небольшая, но тоже знаменитость.

Кейт поежилась. Блэр погладила ее руку.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Прекрасно.

Это была неправда. Ее всю трясло. Перед глазами то и дело вспыхивали фрагменты фотографий, сделанных в мастерской Уэртера. Его раскромсанное тело, порезанные картины, названия цветов, написанных на них убийцей. Одни были названы правильно, большая часть неверно.

Кейт объявила на совещании, что уверена: убийца — дальтоник. Она даже представила себе, какую игру он затеял с Уэртером. Названия цветов. Возможно, художник сделал какое-то опрометчивое замечание. Маньяк пришел в ярость и убил его. Его, а затем и помощницу.

Помощница, которой посчастливилось остаться в живых, наконец заплакала, прикрыв ладонью рот, и Кейт вспомнила еще одну деталь, появившуюся на краях картин маньяка. Небольшие карандашные рисунки. Лица со ртами, заклеенными пленкой. Фримен предположил, что это автопортреты.

Он что, не только дальтоник, но и немой?

— Кейт. — Блэр похлопала ее по плечу. — Кейт.

— Что?

— Панихида закончилась. Пошли?

— Извини, дорогая, но я хотела бы побыть здесь какое-то время. Из уважения к памяти Бойда.

На столах стояли закуски и бутылки с вином, как на вернисаже. Через несколько минут Кейт пожалела, что не ушла с Блэр.

К ней подошел известный галерейщик Винсент Петрикофф.

— Если надумаете расстаться с одной или двумя картинами Уэртера, висящими у вас в загородном доме, вспомните обо мне.

Поначалу Кейт даже не поняла, о чем речь.

— Все новые работы Бойда уничтожил безумец, — пояснил галерейщик, — так что…

— Пока продавать картины я не собираюсь, — ответила Кейт.

К ним присоединилась Рамона Гросс, глава одного из ведущих аукционных домов Нью-Йорка «Современное изобразительное искусство».

— Ужасно! — Она драматически прикрыла сильно накрашенные веки и надула алые губы. — Не понимаю, зачем было портить его картины? Кого они раздражали?

— Меня, — насмешливо проговорила художница-концептуалистка. Ей было двадцать с чем-то, и известность она приобрела своими скандальными перформансами, где появлялась либо голая, либо в нижнем белье. — Абстрактная живопись, цветные поля — все это уже давно умерло.

— Если уж фильмы с Эстер Уильямс^[30] до сих пор живы, то творчество Бойда Уэртера и подавно, — возразил Петрикофф.

Довольно. Кейт поспешно попрощалась и начала протискиваться к выходу.

Перед глазами сменяли друг друга фрагменты фотографий, сделанных в мастерской Уэртера. Поражало то, как обошелся маньяк с художником и его работами, при этом потратив время, чтобы аккуратно расставить свои картины.

Ну конечно же! Почему она не подумала об этом раньше? Он мечтает о своей выставке. А ее можно устроить, если начальство одобрит идею.

Кейт посмотрела на часы. Если она права и маньяк действительно дальтоник, нужно подробнее узнать об этом заболевании.

Профессор Абрахам Бриллштайн оказался таким, каким его Кейт и представляла. Невысоким, сутулым, с длинным заостренным носом, редкими, зачесанными назад седыми волосами и красноватыми карими глазами, увеличенными очень сильными очками до размеров мячей для гольфа. В свое время он возглавлял неврологическую клинику «Монт-Синай» и имел собственную практику, приносящую хороший доход, но бросил все это, занявшись исследованием литикободигии. Это заболевание, похожее на болезнь Паркинсона, он обнаружил во время экспедиции с группой невропатологов на острове Гуам. За ней последовало еще несколько экспедиций на небольшие острова Тихого океана, где одна малочисленная народность состояла в основном из дальтоников. Изучению этого заболевания он посвятил всю жизнь.

Кейт обратила внимание на то, что в кабинете профессора преобладали черные тона. Возможно, это позволяло ему лучше понять своих пациентов.

— Представьте, если бы эта жидкость казалась вам коричневой. — Бриллштайн поднял свой наполовину выпитый бокал с апельсиновым соком. — Уверен, вы бы ее пить не стали. Верно?

— Не стала бы, — вполне серьезно согласилась Кейт.

— А теперь пойдемте дальше. Серый ростбиф, черный томатный сок, светло-коричневый банан. Даже звуки мозг интерпретирует так, что музыка становится угнетающе скучной, бесцветной. — Он залпом допил сок.

— Разве такое возможно?

— В случае полной церебральной ахроматопсии — да. — Он посмотрел на нее своими увеличенными глазами.

— И что это значит?

— Извините. — Бриллштайн постучал карандашом по краю стола, заваленного книгами, бумагами, папками, среди которых виднелись небольшие кучки перекрученных скрепок. — Речь идет об экстремальной форме дальтонизма. Обычно она врожденная, но иногда возникает в результате несчастного случая. Врожденный дальтонизм — не такая уж редкость, особенно у мужчин. Разумеется, есть несколько градаций остроты заболевания. — Профессор начал загибать искривленные артритом пальцы. — Самая распространенная форма дальтонизма — аномальное восприятие трех основных цветов. Субъект видит цвета, но путает их. Дальше идет так называемый красно-зеленый дальтонизм, или дейтераномалия, поражающая приблизительно пять человек из каждой сотни, и протаномалия, которая поражает одного из сотни. Протаномалик плохо воспринимает красный цвет. Красный сигнал светофора он видит желтым или янтарным.

— Для такого человека пересечение улицы — большой риск, — заметила Кейт.

— Конечно. — Бриллштайн подтолкнул очки к переносице, и его глаза увеличились еще на десять процентов. — Но полная ахроматопсия — заболевание редкое. И очень тяжелое. Ему подвержены, скажем, тридцать или сорок человек из сорока тысяч.

— Не работают колбочки? — спросила Кейт.

— Да. — Бриллштайн улыбнулся. — Колбочки, ответственные за цвет, расположены в центре сетчатки. Упрощая, можно выделить три разновидности. Красные, синие и зеленые. — Он сменил карандаш на скрепку и начал интенсивно сгибать ее.

— Преступник, которого мы разыскиваем, рисует. Но цвета все неправильные. Он даже вначале надписывает названия, но все равно краски выбирает не те, — сказала Кейт.

— То есть вы не видели его? — Профессор Бриллштайн удивленно посмотрел на нее.

— К сожалению, нет.

— В таком случае откуда вам известно, что он дальтоник?

— Не знаю. — Кейт взяла со стола скрепку и тоже начала сгибать ее. — Я просто это чувствую. Интуитивно. Конечно, для доктора это звучит абсурдно, но…

— Вовсе нет. — Профессор мягко улыбнулся. — Дело в том, что половина результатов любого серьезного исследования основана на интуиции ученого. Правда, потом все проверяется и перепроверяется экспериментально, но без этого мы никогда бы ничего не достигли. — Он снова улыбнулся. — Так что, пожалуйста, расскажите, почему у вас такое ощущение.

Следующие двадцать минут Кейт подробно рассказывала о картинах с искаженными цветами, надписанных названиях, об убийстве Бойда Уэртера, о своем состоянии в Часовне Ротко. В общем, обо всем, что удалось вспомнить. Показала фотографии.

— Я пришла к заключению, что убийца отчаянно пытается каким-то образом ощутить цвета. Следовательно, он дальтоник.

Бриллштайн снял очки, потер на удивление маленькие глаза.

— Нормальная гипотеза, моя дорогая. Вполне имеет право на существование.

— Давайте предположим, что эта гипотеза верна. Как вы прокомментируете его действия?

Доктор водрузил очки на место, пробежался пальцами по волосам.

— Хм… ну, во-первых, вполне вероятно, что он жертва несчастного случая, в результате которого прервалась связь нервных окончаний мозга с глазами. Какая-то мозговая травма.

— И это повлияло на его поведение?

— Разумеется. А если для вас мир вдруг станет серым, разве это не повлияет на ваше поведение?

— Да, но я имела в виду… патологию.

— Хммм… — Профессор начал сгибать скрепку. — Реакция тут может быть самая разная, но если речь идет о художнике, живописце, то… ну давайте представим: утратить способность видеть цвет — это уже само по себе ужасно, даже для бизнесмена. Но гораздо ужаснее для художника, чья жизнь целиком связана с цветом. — Он покачал головой: — Это настоящая трагедия.

— Да, — согласилась Кейт, пытаясь представить себе бесцветный мир.

— Дальтоники с врожденным пороком обычно неплохо приспосабливаются к жизни, потому что никогда не видели мир в цвете. Но для церебрального ахроматопа все обстоит иначе. Его страдания бесконечны. — Профессор вздохнул. — Ведь для него зеленая трава, голубое небо и все остальное, такое привычное, неожиданно стало серым. С незначительными оттенками.

— Как черно-белое кино?

— Еще хуже. При полном дальтонизме острота визуального восприятия существенно ослабляется. Вот я вспомнил один случай. Молодая женщина, художница, попала в аварию на мотоцикле. В результате полный дальтонизм. Через некоторое время она наложила на себя руки. Жизнь потеряла для нее всякий смысл. Или вот еще один любопытный пример… — Профессор задумался. — Жаль, но не могу вспомнить. — Он пожал плечами и грустно улыбнулся. — Старость. Склероз.

— Со мной тоже иногда такое случается, — попыталась утешить его Кейт. — Но если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное, пожалуйста, позвоните мне. Этот убийца загнал полицию Нью-Йорка в угол, так что сейчас для нас важна любая мелочь.

— Обязательно, — пообещал Бриллштайн. — Так о чем я говорил? О да, потеря ощущения цвета. Для полного дальтоника жизнь не только трудна, но и… очень уныла.

Кейт попыталась представить лишенными цвета песчаный пляж рядом с ее домом в Ист-Хэмптоне и поблескивающий на солнце голубовато-зеленый океан. Да, потерять чувство цвета ужасно, но ее утрата не менее тяжела. Она больше никогда не будет гулять по этому пляжу с Ричардом.

— А как выглядит такой человек?

— Выглядит? Ах да, понимаю. — Профессор кивнул. — Думаю, он носит темные очки. Не снимая. Стекла, возможно, янтарного цвета, скорее всего широкие, изогнутые. Чтобы не пропускать к глазам даже косые лучи.

Солнечные очки. Парень, который околачивался напротив Лиги творчества в тот день, когда был убит Марк Ландау.

— А почему очки?

— Ахроматопы чрезвычайно чувствительны к свету. При ярком свете они практически слепы. — Бриллштайн поднял палец, чтобы подчеркнуть важность сказанного. — Справиться с этой проблемой для них весьма сложная задача. С другой стороны, в полумраке они ощущают себя довольно комфортно. Гораздо лучше, чем я или вы. Кроме того, они значительно острее ощущают очертания предметов.

Кейт вспомнила о резко очерченных контурах на картинах маньяка.

— Он также постоянно моргает и щурится, — продолжил профессор. — Даже в темных очках ахроматопы моргают и прищуриваются, чтобы защитить глаза от света.

— А эту нарушенную связь между глазом и мозгом возможно восстановить? Хирургическим путем. Чтобы больной снова видел цвета.

— О нет. — Профессор Бриллштайн грустно покачал головой. — К сожалению, церебральный ахроматоп пожизненно лишен цвета. Это заболевание неизлечимо.

Глава 29

Он прохаживается по затемненной мастерской, как полководец после триумфального сражения. Он никогда не чувствовал себя таким могущественным. Это, наверное, потому, что выпил крови художника, зачерпнув ладонями, и теперь у него возникло ощущение, будто художник стал его частью. Прежде он никогда такого не делал, но этот случай был особенный. И все, больше никаких перчаток. Он уже не боялся, что его поймают. Потому что он сильнее и умнее любого из них.

Но затем, как обычно, накатила волна удушья. Он слышит хрипы, стоны на фоне музыки и рекламных слоганов.

Усмехается.

Доктора всегда хотели, чтобы он рассказывал об этом.

«Расскажи нам, что с тобой произошло. Это был несчастный случай? Авария?»

Но он не рассказал, не выдал свою тайну. Свою боль, которую лелеял.

Один раз, правда, проявил слабость. Открылся этой женщине-доктору. Просто для забавы. Чтобы попробовать. На ее глазах появились слезы, и ему тоже захотелось плакать. Вместе с ней. Но он сдержался, не заплакал. А на следующий день со смехом объявил, что все это выдумал. Они считали его дураком. Но он показал им, хорошо показал. Оставил кое-что на память. В глубине сознания вспыхивает картинка: белый халат, который скоро становится красивым ярко-красным, а на нем табличка с именем, тоже красивым, Белинда.

Следом еще воспоминание… Вкус резины во рту. Все как будто разбито и поломано — челюсть, голова. На ней тяжелая повязка. Руки и ноги слабые, болят. Картинки, шум, даже друзья — Тони, Дилан, Бренда, Донна, — все исчезли, куда-то подевались. Он ждал их возвращения, мучаясь от одиночества, и они наконец появились, принеся с собой весь этот гам. Но ради друзей можно вытерпеть и не такое.

Он с силой сжимает виски, отгоняя давние воспоминания. Хочется думать о самой последней работе. Как удачно все получилось. Сначала художник, потом она. Почти без перерыва. Двойное удовольствие. Девушка прибыла точно в нужный момент — как раз, когда все начинало бледнеть, — так что действие удалось продлить. Цвета — о, цвета! — как они искрились и сверкали! Ничего подобного он прежде не видел.

Она стала свидетельницей того, как хорошо он определил цвета. Подтвердила, что на полотнах художника все написано правильно. Он даже подумывал, не взять ли девушку с собой. Держать в мастерской, чтобы она помогала ему, как помогала художнику, которому больше ее помощь не нужна. Но испугался, что Донне и Бренде это не понравится. К тому же девушка показалась ему немного нервной. Все вскрикивала, плакала. Кому это нужно?

— Мне не нужно, — произносит он и прикрывает покалывающие глаза. Представляет исто-рич-ку искусств. Она рассматривает его работы, расставленные у стены в мастерской художника. Теперь он старается только для нее. Она — та самая. Настоящая. Его спасительница. Может быть, она даже расскажет Джасперу Джонсу, как он все делает здор-р-рово, и тогда они втроем соберутся, поговорят о живописи. Возможно, даже выпьют, как это делают в кино.

Он бросает взгляд на свои руки, замечает легкое изменение оттенка кожи. Это потому, что в его жилах теперь течет темно-красная, алая, малиновая, пурпурная, багровая, светло-вишневая, ослепительная кровь художника.

Включает телевизор. Перескакивает с канала на канал, пока не находит что-то приятное и знакомое. «Флинтстоуны». Ему кажется, что он видит Фреда и Вилму на фоне многоцветного доисторического леса, переключает канал, и действительно, волосы у Зены блестящие, иссиня-черные. Но затем все бледнеет, выцветает, и он вспоминает первые дни после катастрофы, когда очень хотелось умереть.

Но не сейчас.

Он чувствует, что после расправы над художником стал ближе к Кейт, исто-рич-ке искусств. И скоро станет еще ближе.

Едва увидев Уилли, Кейт заплакала. Последние две недели она так старательно прятала свое горе, и вот сейчас оно вдруг выплеснулось на поверхность и соединилось с радостью, образовав гремучую смесь. Уилли, этот славный талантливый мальчик, которого они с Ричардом пестовали с шестого класса, сейчас вырос и стал успешным художником. Уилли был ей почти как сын.

— О Боже, извини! Это потому, что я рада видеть тебя. — Кейт прижала его к себе, и он тоже заплакал. Они стояли так долго, приникнув друг к другу. Наконец Кейт отстранилась. Внимательно посмотрела на Уилли. — Ну что ж, выглядишь замечательно. Возмужал.

— Но выше ростом не стал.

— Эх, мой мальчик, не думай, что иметь рост два метра — это такое уж счастье. — Кейт положила ему руку на плечо и повела по коридору. — Помню себя в девятом классе с ростом метр восемьдесят. Кошмар. — На кухне она вытерла слезы, вставила фильтр в кофеварку. — Так что будь таким, какой есть.

Уилли улыбнулся.

— Знаешь, в Германии хорошо, но дома лучше.

— Ты надолго?

— К сожалению; только на неделю. Поеду дочитывать лекции в Берлине и Франкфурте.

— Когда начнешь готовить выставку?

— Сегодня встречаюсь с галерейщиком. Кстати, что за тип этот Петрикофф?

— Владелец лучшей галереи в Нью-Йорке.

— Ну что ж, славно. — Уилли улыбнулся и сразу помрачнел. — До сих пор не верится в то, что случилось с Бойдом Уэртером.

— Это ужасно. Я тоже не могу привыкнуть к мысли, что его больше нет.

— Петрикофф, кажется, был арт-дилером Уэртера?

— Да. Теперь вот удваивает цены на его полотна. — Кейт принужденно засмеялась. — Ладно. Когда мы увидим твои новые картины?

— Развешивать начнем завтра. Приходи в галерею. Посмотришь.

— Обязательно.

— А где Нола?

— На приеме у врача. Скоро должна вернуться. Умирает, так хочет тебя увидеть.

— Я тоже жду с нетерпением. В последнем письме она написала, что стала размером с кита. С трудом представляю, что у нее будет ребенок.

— Я уже привыкла.

Они выпили кофе, поболтали, и Уилли ушел на встречу с обозревателем журнала «Искусство в Америке». Тот делал материал о предстоящей выставке.

Зазвонил телефон. Кейт подождала, пока сработает автоответчик, но, услышав голос доктора Бриллштайна, быстро сняла трубку.

— Я вспомнил. Это конкретное социологическое исследование. Подростка-дальтоника госпитализировали в середине девяностых. Его лечащим врачом была Марго Шиллер. Позднее она написала об этом пациенте статью в психиатрическом журнале. Если хотите, могу передать ее по факсу. Думаю, она заинтересует вас.

Через несколько минут Кейт вынула листы из аппарата и устроилась на диване.

«Тони Т., пациент психиатрического центра „Пилигрим-стейт“, полный дальтоник…»

Она начала читать, пропуская технические подробности:

«…пациент страдает от тяжелой формы паранойи… …многократное раздвоение личности… …разговаривает и советуется с воображаемыми друзьями… …прежде убивал насекомых, теперь грызунов… …убежден, что в момент убийства к нему возвращается способность видеть цвет…»

Удалось ли вылечить пациента и вообще жив ли он — об этом в статье ничего не было сказано.

Кейт ожидала увидеть сухую мегеру, но доктор Марго Шиллер оказалась симпатичной пятидесятилетней женщиной. На веках тени, ухоженные волосы, искрящиеся глаза, звонкий приятный голос, в котором прорывалось что-то детское. Она привела Кейт в комнату с огромным окном, откуда открывался вид на Пятую авеню до Эмпайр-стейт-билдинга.

Кейт сразу перешла к делу.

— Меня интересует Тони Т. Прошу вас, расскажите о нем все, что помните.

— Его настоящие имя и фамилию выяснить так и не удалось. В том числе и в полиции. Он называл себя Тони Тигренок или просто Тони.

Кейт напряглась. Тони — это одно из имен, какие маньяк писал на краях своих картин.

— Он не скрывал, что взял себе такое имя, — продолжила доктор Шиллер. — Утверждал, что своего настоящего имени не помнит. Но определить, врет он или говорит правду, было невозможно. Не исключено, что он даже не знал своего имени. Мальчик часто прерывал речь на половине фразы. Уверена, он слышал голоса. То есть имел слуховые галлюцинации.

— Как Дэвид Беркович, Сын Сэма?^[31]

— Возможно. В любом случае вытащить из него правду было очень трудно.

— А что с его детством?

Доктор Шиллер усмехнулась.

— Он заявлял, что родителей не помнит, вырос на улице, но однажды вдруг сломался и подробно рассказал о своем ужасном детстве с леденящими кровь подробностями. Однако на следующий день заявил, что все это выдумка и так научил его говорить один из приятелей. — Она пожала плечами. — Я склонна считать, что его рассказ об ужасном детстве был правдой.

Кейт кивнула. Работая в полиции, а потом в фонде «Дорогу талантам», она насмотрелась такого, что ничему не удивлялась.

— Сколько ему тогда было лет?

— Трудно сказать. Мы не располагали никакими данными. Полагаю, ему было лет двенадцать-тринадцать. Возможно, чуть больше. Свой день рождения и возраст он менял каждые несколько недель. Во многих случаях вел себя как маленький ребенок, но порой проявлял качества, присущие взрослому. — Доктор Шиллер посмотрела в окно, словно заглядывала в прошлое. — У него были потрясающие голубые глаза, но какие-то… мертвые. — Она посмотрела на Кейт. — Я встречалась с ним два раза в неделю почти год, но так и не узнала его. Разумеется, нигде не учился, но был очень смышленый от природы. Настроение менялось каждую минуту. Только что был сама доброжелательность, и вот уже сидит угрюмый и злобный. Но очень… красивый. О чем прекрасно знал. — Доктор вскинула аккуратно подведенные брови. — Он часто флиртовал со мной совершенно неподобающим образом. Многие несчастные дети становятся чрезвычайно сексуальными. Он тоже пускал в ход свою привлекательность, если хотел чего-то добиться. — Она вздохнула. — Думаю, на подсознательном уровне он искал любви, хотя сомневаюсь, что принял бы настоящую любовь или даже привязанность. Это было существо, испорченное до мозга костей. С огромным самомнением. Настоящий социопат, склонный к антиобщественным поступкам. В нем одновременно было что-то пугающее и трагическое. Он сторонился любого общества. Оставшись один, часто шевелил губами, говорил разными голосами. Разумеется, когда не знал, что на него смотрят.

— Воображаемые друзья?

— Видимо, да. Хотя он ни разу не признался, сколько его ни спрашивали.

Кейт подняла глаза от блокнота.

— Он был дальтоник?

— Полный. К нам его перевели из клиники, куда он попал с травмой головы.

— Может быть, вы вспомните фамилию кого-нибудь из врачей?

— Очень легко. Дело в том, что сюда Тони направил мой приятель, доктор Уоррен Вайнберг, который наблюдал его в госпитале Рузвельта.

— И почему он решил перевести мальчика в психиатрическую клинику?

— Утратив способность видеть цвет, мальчик впал в тяжелейшую депрессию. Доктор Вайнберг надеялся, что мы поможем ему. Кстати, факт дальтонизма мальчик категорически отрицал, хотя налицо были все симптомы церебральной ахроматопии. Очень слабое зрение и острая чувствительность к свету. Он постоянно носил темные очки. Говорил, что хочет выглядеть крутым. Всячески пытался доказать, что он не дальтоник. Любил делать комплименты по поводу одежды. Например, говорил при встрече: «Какая на вас сегодня красивая розовая кофточка» или что-то в этом роде. Большей частью ошибался в цвете. Если его поправляли, злился. Однажды какому-то санитару захотелось подразнить его. Мальчик так свирепо набросился на него, что еле оторвали.

— Но из вашей статьи не ясно, удачно ли прошло лечение.

— К сожалению, психотропные препараты на него эффективно не действовали. Пришлось применить ЭШТ.

— Что это такое?

— Электрошоковая терапия.

Кейт удивленно вскинула брови:

— Я не знала, что ее до сих пор применяют.

— Почему же? ЭШТ — довольно распространенный метод лечения тяжелобольных. С ее помощью удалось излечить уже свыше ста тысяч пациентов. Я понимаю, после фильма «Пролетая над гнездом кукушки» в обществе сформировалось представление об ЭШТ как о каком-то варварском методе лечения. Уверяю вас, после сестры Ретчет методика применения электрошоковой терапии существенно изменилась. Пациентов не приковывают к каталкам. Сеансы ЭШТ проходят под наблюдением анестезиолога, кардиолога и других специалистов. — Доктор Шиллер вздохнула. — Считается, что ЭШТ весьма эффективна для лечения больных, страдающих тяжелыми формами депрессии или суицидными устремлениями. Когда медикаменты не действуют.

— И как отреагировал на эту терапию Тони?

— Кажется, он перестал слышать голоса, успокоился. Но только на время. К сожалению, лечение продолжить не удалось, потому что он исчез.

— Что, просто взял и ушел?

— Миссис Макиннон, он содержался у нас не как преступник. Его собирались перевести в другую клинику, с более строгим режимом, но не успели. Его, конечно, искала полиция, но безуспешно. Ведь у них не было абсолютно никаких данных. Кроме, возможно, состояния зубов, но это не помогло. Тут следует упомянуть одно тяжелое обстоятельство. За день до его исчезновения у нас погибла сестра. Убита, зверски изувечена. Преступника так и не нашли. Доказательств, что это сделал Тони, не было. Но подозрение осталось.

— Вы не запомнили имя сестры?

Шиллер задумалась.

— Кажется, Линда или нет… Белинда. Фамилию не помню. Ведь это случилось десять лет назад.

— Вы и так довольно много вспомнили.

Доктор посмотрела на Кейт:

— Некоторых пациентов забыть не удается никогда.

— Доктор Шиллер, я уже упоминала, почему меня заинтересовала ваша статья. Серийный убийца, которого мы разыскиваем, скорее всего, дальтоник. Мне хотелось бы услышать ваше профессиональное мнение об одном предложении.

— Пожалуйста.

— Я задумала устроить выставку его картин. Тех, что он оставил на месте преступления. Как, по-вашему, он может отреагировать?

Доктор Шиллер задумалась.

— Если бы речь шла об обычном пациенте, то я полагала бы, что такая выставка будет для него огромным искушением, которому трудно противостоять. Но, — она внимательно посмотрела на Кейт, — такой параноидальный тип, как Тони Т., думаю, отнесется к этому мероприятию с подозрением, усматривая в нем опасность для себя.

— Понимаю. — Кейт слегка постучала ручкой по блокноту. — Как вы считаете, этот Тони до сих пор жив? Ведь ему, должно быть, года двадцать четыре.

— Трудно сказать. Но подобного рода типы очень живучи. Они способны существовать в самых невероятных условиях.

— Вы упомянули, что он пытался угадывать цвет.

— Да. Но обычно ошибался. И использовал странные названия. Вроде… — Доктор Шиллер прикрыла глаза. — Волшебная мята, шелковица или…

— Ослепительный? — спросила Кейт.

— Да, точно. Ослепительный.

* * *

Доктор Уоррен Вайнберг снял с белого халата кусочек тунца.

— Расплата за разговор во время еды. — Он посмотрел на Кейт и улыбнулся.

Она тоже улыбнулась.

— Извините, доктор, что отнимаю у вас время, но это очень важно.

— У меня совсем нет времени, так что вам нечего отнять. — Он положил сандвич на стол и вздохнул. — Двадцать пациентов в день, а вечером еще дежурства в госпитале Рузвельта.

— Именно там вы и лечили его?

— Да, я помню его. Необычный случай. Церебральная ахроматопсия. Полная потеря цветового восприятия. Больше мне такие пациенты не попадались. — Доктор на пару секунд прикрыл глаза. — В тот вечер я дежурил в приемном покое. Мальчик лет тринадцати поступил в ужасном состоянии. То ли после какой-то жуткой аварии, то ли после драки. Черепно-мозговая травма средней тяжести. Как ни странно, но он довольно быстро оправился. Никто ни о какой ахроматопсии не догадывался, его уже собирались выписывать, но тут произошел неприятный инцидент. Мальчик неожиданно набросился на девушку, добровольно выполнявшую у нас обязанности медсестры, очень милую. Она пыталась развлечь его во время осмотра. Сказала что-то насчет моей голубой рубашки, а он вдруг взбесился и начал твердить, что она серая. Девушка вздумала спорить, и он накинулся на нее как сумасшедший.

— А ваша рубашка была действительно голубая?

— Ярко-голубая, — сказал Вайнберг. — Его потом обследовали и обнаружили полный дальтонизм. Хотя он это отрицал. Впал в тяжелейшую депрессию. Даже пытался покончить с собой. Вскрыл вены на запястье.

— Значит, у него остался шрам.

— О да, и широкий. Потому что он орудовал ножницами. — Доктор потянулся за сандвичем, но передумал. — У него на теле были еще шрамы от многократных избиений. Обследование показало, что мальчика также часто насиловали. Вероятно, с очень раннего возраста.

Кейт поморщилась.

— У вас были какие-то данные о родителях и отношении к нему в семье?

— Никаких. Он заявил, что ничего не помнит. Ни родителей, ни своего имени, ни о том, как получил травму, — ничего. Полная амнезия. Возможно, это результат сильного удара по голове. Не знаю. Пришлось переправить в клинику «Пилигрим-стейт». — Доктор задумался. — Очень странный мальчик. То дитя, а то… совсем как взрослый. Понимаете, что я имею в виду? Внешне ребенок, но хитрый и коварный. Я бы сказал, даже мудрый. — Примерно то же самое говорила и доктор Шиллер. — Не все отклонения в его поведении я связал бы с ударом по голове, — заметил доктор Вайнберг.

— Вы могли бы описать его?

— Это было давно, но… — Вайнберг снова прикрыл глаза. — Рослый, худой. Светлые волосы. Большие голубые глаза. Красивый, но как-то по-женски. По-моему, у тинейджеров такой типаж сейчас пользуется успехом. Не знаю, удалось ли ему выжить.

Кейт раздала присутствующим экземпляры статьи из психиатрического журнала, затем кратко изложила содержание своих встреч с докторами Бриллштайном, Шиллер и Вайнбергом.

— Относительно медсестры, убитой за день до исчезновения Тони Т., удалось выяснить следующее. Белинда Маконнелл, дипломированная медсестра, убита тем же способом, каким расправляется со своими жертвами маньяк из Бронкса.

— Но как найти человека, о котором нет никаких данных? — Браун развел руками.

— И в ФБР — тоже, — добавил Грейндж.

— Давайте попробуем заставить его раскрыться, — ответила Кейт, выдержав паузу.

— Как? — спросил Грейндж.

Она разложила фотографии с аккуратно расставленными картинами маньяка в мастерской Бойда Уэртера.

— Думаю, он намекает на то, что хочет устроить персональную выставку. И мы предоставим ему эту возможность. У нас есть его картины. В противном случае придется ждать очередного трупа.

— А если он не клюнет? — спросил Грейндж.

— Тогда мы ничего не потеряем.

— Кроме долларов налогоплательщиков, — заметила Тейпелл.

— Я поддерживаю предложение о выставке, — подал голос до сих пор молчавший Фримен. — Едва ли он устоит перед искушением.

— Так же считает и доктор Шиллер, — сказала Кейт. — Позвольте показать вам двухминутную запись, которую я сдала на телевидение. — Она поставила кассету, и через секунду появилась на экране с кратким сообщением о месте и дате проведения выставки. В качестве иллюстрации были показаны несколько картин преступника.

— Вы сделали это без разрешения, — недовольно заметил Грейндж.

— Агент Грейндж, я сделала запись. А использовать ее или нет, зависит не от меня.

— Игде, вы сказали, это можно устроить? — спросил Браун.

— Я переговорила с Хербертом Блумом, владельцем небольшой галереи в Челси. Он согласен предоставить ее в наше распоряжение на два-три дня. Там только один вход, он же выход. С улицы.

— В любом случае это будет полномасштабная операция, — сказал Браун. — Потребуется десяток человек внутри галереи, столько же снаружи.

— Плюс агенты, — добавил Грейндж. — Но это еще не значит, что я согласен.

— Придется задействовать по крайней мере два десятка копов на три дня. — Тейпелл задумалась. — А почему так надолго?

— Нужно дать ему время на размышления, — ответила Кейт, извлекая кассету из видеомагнитофона. — Если нам повезет, он появится в первый день.

— Вот именно, если, — заметила Тейпелл.

— Такого в полицейской практике еще не было, — проговорил Браун. — И если об этом узнают репортеры…

— Нам незачем делать сообщения для печати, — отозвалась Кейт.

— С каких это пор им нужны пресс-релизы? — осведомился Браун.

Тейпелл поднялась, заходила по комнате.

— Я еще не решила, но… Флойд, сколько времени вам понадобится на подготовку?

— Достаточно одного дня. — Он повернулся к Кейт: — А как с галереей?

— Картины развесят за два часа.

Все засуетились. Грейндж говорил по мобильному, Браун делал заметки в блокноте.

— Мне нужно побеседовать с мэром. — Тейпелл быстро направилась к выходу.

— Возможно, это сработает, — сказал ей вслед Браун.

Она обернулась:

— Будем надеяться.

Глава 30

Лиз откинулась на спинку дивана. Обвела взглядом гостиную Кейт.

— В общем, я неплохо провела здесь время. Повидалась с сестрой, понянчилась с ребенком, пообщалась с тобой. Хотя, конечно, недостаточно.

Кейт грустно улыбнулась:

— Извини, дела. С утра до вечера. Сейчас только что с совещания.

— Теперь уже ясно, что он дальтоник?

— Да. Возможно, это тот самый подросток, которого госпитализировали в «Пилигрим-стейт». Он сбежал после того, как прирезал там медсестру. Таким же способом, как маньяк из Бронкса.

— Думаешь, это он?

— Почти уверена. — Кейт встала, села, снова встала. — Через полтора часа я встречаюсь с Уилли. Есть время. Может, прогуляемся?

Над городом, как обычно, висели низкие серые облака.

Лиз взяла Кейт под руку.

— Тут где-то неподалеку мемориал Леннона, «Земляничная поляна». Хотелось бы посмотреть.

— Это там. Рядом с домом, где он жил с Йоко. — Кейт показала на особняк в псевдоготическом стиле на углу Семьдесят второй улицы. — Пошли.

Извилистая дорожка в парке привела их к окаймленной деревьями «Земляничной поляне».

— Вот! — Кейт показала на большой мозаичный круг, в центре которого было выложено слово ТВОРИ. — Здесь вначале действительно нечто творилось. После того как Йоко Оно поместила в «Таймс» объявление о создании мемориала, со всего мира начали приходить подарки. Присылали скамейки, даже фонтаны. Но администрация парка воспротивилась, так что в конце концов пришлось ограничиться этим.

В качестве элементов мозаики были использованы монеты и фотографии. Повсюду лежали букеты цветов, большей частью увядшие.

Они постояли.

— А теперь, — сказала Кейт, — я покажу тебе самую тихую часть парка.

Это что, видение или на самом деле?

Он снимает темные очки, трет глаза.

Невероятно. Исто-рич-ка искусств. В цвете. Легкий ветерок колышет каштановые волосы.

После такого и умереть не страшно.

Он уже столько времени продежурил у ее дома, а она все не появлялась. Ему уже казалось, что он придумал ее. Что она плод его воображения. Так нет же. Вот она, во плоти!

Его сердце бешено колотится.

— Видишь, Тони, это она, — шепчет он, наблюдая, как Кейт входит в парк под руку с какой-то женщиной.

Кейт выбрала дорожку, ведущую вдоль пруда. Вокруг никого, лишь вдалеке на темно-зеленой поверхности покачивались несколько лодок.

— Никогда не придет в голову, что находишься в центре Манхэттена, — сказала Лиз.

— Да, Олмстед — гений, — согласилась Кейт, имея в виду устроителя Центрального парка, Фредерика Лоу Олмстеда.

— А как отнеслась группа к твоей идее устроить выставку картин убийцы?

— Положительно, — ответила Кейт. — Все-таки действие лучше, чем бездействие.

Они дошли до середины мостика и остановились, чтобы полюбоваться пейзажем.

— Просто фантастика! — воскликнула Лиз, глядя на покрытую ряской воду.

Кейт повела подругу дальше, за мост, где дорожка терялась в деревьях.

— Вот место, которое я хотела тебе показать.

Этот район знаком ему с детства. У него здесь даже есть любимые деревья.

Скрытый кустами, он наблюдает сверху за исто-рич-кой искусств и ее спутницей. Она что-то говорит, жестикулирует. Он улавливает лишь интонации и мгновенно узнает их. Они такие же, как в телевизионной передаче. Ему хочется выйти на дорожку, приблизиться, коснуться ее, обнять хотя бы на секунду, объяснить, что она для него значит. Сказать, что благодаря ей он обрел способность видеть цвет, а следовательно, стимул к жизни.

Боже, как он любит ее!

Перед глазами вспыхивает лицо той, другой. Это тоже она. Что он чувствует к ней? Любовь? Ненависть?

«Обними ее. Ласкай. Сделай больно. Трахни. Убей!»

«Нет. Не ее. А кого же? Какую „ее“? Которую?»

В голове все начинает путаться.

Они медленно двинулись по дорожке мимо огромных замшелых камней.

— Я записала на телевидении анонс выставки, — сказала Кейт. — По нашему сигналу его будут передавать в эфир каждый час.

— Думаешь, он смотрит телевизор?

Кейт помедлила с ответом. Ей показалось, что в листве мелькнуло что-то похожее на человеческую руку. Вглядевшись, она сунула в рот пластинку «Никоретт».

— А как же он узнал о Бойде Уэртере? Полагаю, только из моей передачи. Так что скорее всего смотрит.

Лиз улыбнулась:

— Забавно видеть, что ты жуешь резинку. Ты не баловалась этим даже в старые времена, до того как стала леди.

— Что поделаешь. — Кейт пожала плечами. — Это «Никоретт». Понимаю, что выгляжу глупо, но он помогает.

— Знаешь, а здесь немного жутковато. — Лиз поежилась. — Перейдя мост, мы не встретили ни одного человека.

Кейт улыбнулась:

— Так ведь именно в этом и прелесть. Хотя я не рекомендовала бы молодым девушкам гулять здесь по вечерам. — Она посмотрела на подругу. — Давай прибавим шагу. Там, впереди, Бельведерский замок, где всегда полно людей.

«Нет. Она не может вот так взять и уйти. Не надо. А что, если мне… заговорить с ней? Задать какой-нибудь вопрос? Например: „Это вы недавно ехали на „форде“ и чуть не задавили меня?“ Или рассказать что-нибудь?»

Оттягивайся! Смотри свое Эм-ти-ви! Политика страховой компании «Оллстейт» — сделать все и даже больше!

«Не обращай внимания. Сосредоточься. Куда они идут? К Бельведерскому замку? Наверное».

Забор не проблема. Через него легко перелезть. А вот и каменные ступени. Он знает, что их пятнадцать. А внизу заколоченная пещера. Сколько раз он побывал в этом аду? Десять? Сто? Превосходное место для свиданий за двадцать долларов.

У пещеры он замирает. Перед глазами проносится множество лиц — Кейт, она, лица тех, кого он убил. На долю секунды он видит яркие ослепительные цвета, потом все меркнет.

«Ладно. Давай, двигай к замку».

Они поднялись на каменную террасу, нависшую над Черепаховым прудом. Внизу темно-зеленый тростник, зеленоватая вода. Неподалеку от них человек двадцать туристов. Двое детей бросают в воду камешки.

— Здесь мило, — сказала Лиз, — но как-то одиноко.

«Вот именно одиноко, — подумала Кейт. — Но мое главное одиночество еще впереди».

Она повернулась к подруге:

— Мне пора.

Детей он ненавидит. Особенно тех, в ком души не чают родители. Их веселый пронзительный смех приводит его в ярость.

Он стоит рядом с двумя супружескими парами, говорящими на непонятном языке. А может, это пришельцы объясняются друг с другом с помощью специального кода? Похожи на людей, но это камуфляж. Исто-рич-ка искусств не видит его, а он видит ее прекрасно. И другую женщину, которая тоже кажется ему знакомой. Почему? Сейчас не время гадать. Он слишком возбужден.

Кейт смотрит на воду.

Выглядит печальной. Ему непонятно почему.

О чем ей грустить?

Он смешивается с группой туристов, перемещается вместе с ними, сгорая от желания приблизиться к ней и задать несколько простых вопросов: «Как это у вас получается включать для меня цвет? Вы волшебница?»

Они направляются к выходу из парка.

Он крадется следом. Разумеется, прячась за деревьями.

Когда он видит ее, деревья вспыхивают, становятся ярко-зелеными. Когда она исчезает, чернеют.

Да, Кейт — волшебница.

За оградой женщины обнимаются. Затем она останавливает такси.

Он притаился за зелено-черными деревьями. В крови бушует адреналин. Когда она захлопывает дверцу машины, он делает рывок и тоже останавливает такси.

Прислушивается к работе счетчика, отщелкивающего доллары и центы. За окном расплываются серо-коричневые деревья. На короткое мгновение вспыхивает бледный цвет. Этого достаточно, чтобы подогреть надежду. Ее нельзя потерять. Ни в коем случае.

— Куда вас везти? — спрашивает водитель.

— Не могли бы вы… хм… поехать вон за тем такси? — говорит он. — Там моя… приятельница.

Он никогда прежде не попадал в такую ситуацию. Замечательно, как в шпионском фильме.

Кейт откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза.

Убийца пишет теперь на своих картинах ее имя. Это ужасно.

«Ну почему преследование преступников приводит к тому, что они начинают преследовать меня? Не слишком ли близко я подбираюсь? Или касаюсь каких-то болевых точек?»

Она вдруг вспомнила все мерзости и уродства, виденные ею. Те, с какими коп встречается почти ежедневно. При этом жалованье не ахти какое, а еще сильно портится характер. Любой коп в конце концов становится подозрительным. Все люди кажутся ему обманщиками, если не хуже. Это накладывает тяжелый отпечаток на личную жизнь, в том случае, когда кто-то еще ухитряется иметь ее.

«Почему в парке мне вдруг стало так тревожно? Только потому, что это наше с Ричардом любимое место?»

Кейт снова закрыла глаза. Вспомнила их первое свидание, оперную постановку в парке. Через три недели он сделал ей предложение. В пиццерии, всего в квартале от участка Кейт. Боже, она тогда чуть не подпрыгнула от радости. Конечно, главным была любовь. Но возможность бросить это постылое занятие и начать новую жизнь тоже кое-что значила.

И все сложилось хорошо, даже лучше, чем она ожидала. И вовсе не из-за денег или чего-то другого, хотя это точно не помешало. Разумеется, они не достигли идеала. Как и в любом браке. Она и сама не идеальная. Бывала угрюмой, замкнутой. И Ричард порой проявлял эгоизм и расточительность. Хотя мотовство свидетельствовало о его щедрости, особенно к ней. Он не мог снять такие крупные суммы со счета фирмы и не сказать ей. Кейт не верила в это. В их совместной жизни не было места лжи.

«Ты ведь не лгал мне, верно, Ричард?»

За окнами такси расплывались городские огни.

Их брак не был идеальным, но они любили друг друга. И доверяли друг другу. И она докажет, что Ричард был хорошим, достойным человеком, павшим жертвой каких-то негодяев.

Обязательно докажет.

Поход по галереям, вот как это называется. Художники, коллекционеры, туристы, просто посетители. Все снуют туда-сюда по широкой улице Челси, запахивая куртки, кутаясь в кофты и свитера, удивляясь, кто это украл у них ясное осеннее солнце.

Кейт была рада отвлечься. Особенно на картины Уилли. Пересекла улицу, посмотрела на часы. Нола, наверное, уже в галерее. Вспомнила последнюю выставку Уилли, то, как он остроумно разместил свои картины, эти сложные комплексные работы, объединяющие фигуративную живопись и абстракцию. Погруженная в свои мысли, Кейт не заметила, как попала в центр группы оживленно болтающих женщин, явно приезжих, которые заполнили весь тротуар.

— Ой! — вскрикнула блондинка, когда Кейт наступила ей на ногу.

— Извините.

Блондинка присмотрелась к ней и просияла:

— О Боже! Вы Катрин Макиннон.

И тут же все десять женщин заговорили одновременно: «Я обожаю вашу передачу!», «Это потрясающе!», «Вы потрясающая!»

— Спасибо, спасибо, — бормотала с улыбкой Кейт, протискиваясь вперед. Наконец группа свернула в галерею налево. Ей нужно было идти дальше, но она застыла на месте. Навстречу двигался высокий молодой человек в больших полукруглых темных очках. Кейт не успела как следует разглядеть его, как из галереи вышла девушка и бросилась ему на шею.

Неужели именно так выглядит сейчас угрюмый невропат, которого описала доктор Шиллер? Вполне возможно. Она сказала, что он обаятелен и очень хитер. Кейт посмотрела вслед молодой паре, идущей в обнимку, и усмехнулась.

«Меня насторожили его темные очки? Так это же абсурд! Я сама иногда ношу такие. Ну и что?»

Как красиво! Оказывается, ее волосы отливают медью, а блузка темно-сливовая. Он видит цвет. Все работает.

Он наблюдает за ней с противоположной стороны широкой улицы — в этот момент она смотрит вслед молодым людям, которые идут, держась за руки, — и воображает, как он потрошит их, как расплескиваются по тротуару внутренности и на него, будто из рога изобилия, обрушиваются великолепные, первоклассные цвета. Экстаз.

Через секунду она исчезает за дверью галереи.

Попытаться пойти за ней? Нет. Слишком рискованно. Он подождет. Мимо него проходит группа женщин. Хорошо одеты, приятно пахнут. О чем-то разговаривают, оживленно жестикулируя. Две, или даже три, посмотрели в его сторону. Улыбнулись. Да, таких он еще не пробовал.

Но сейчас не время.

* * *

Галерея Винсента Петрикоффа занимала полквартала и размещалась в одном из лучших зданий Челси. Кейт открыла дверь с табличкой «ИДЕТ ОФОРМЛЕНИЕ ВЫСТАВКИ».

Для экспозиции Уилли отвели пространство размером со спортивный зал олимпийского стандарта с высоченным потолком. По полу разбросаны деревянные упаковочные обрешетки и обертки из пузырчатого полиэтилена. Рабочие галереи, кто на стремянке, кто внизу. В общем, обычная суета.

В центре зала Уилли дает указания рабочим. Эту картину передвинуть на десять сантиметров направо, вон те две поменять местами. Рядом с ним Нола.

Кейт подошла, расцеловала обоих. Осмотрела прислоненные к стенам картины.

Большие, от двух с половиной до трех с половиной метров шириной. Все выполнены в характерном стиле Уилли, гибрид живописи и скульптуры. Прибитые гвоздями погнутые металлические крышки от мусорных баков, покрытые граффити, в обрамлении абстрактного узора. Работа походила на археологическую находку будущего при раскопках негритянского гетто. Мозаика, составленная из вмазанных в краску осколков стекла и зеркала, в которых многократно отражается лицо зрителя.

Кейт двигалась от одной картины к другой.

— Изумительно!

— Ты говоришь, чтобы просто что-то сказать?

— Нет. — Кейт подумала, что перед выставкой, наверное, волнуются даже самые маститые художники. — Ты действительно сделал шаг вперед. В общем, мне нравится.

— Иногда мне кажется, что это все напоминает мусорную свалку.

Кейт вскинула руку, останавливая его.

— Успокойся. Картины прекрасные.

Уилли засмеялся:

— Обычный мандраж перед выставкой. Но тебе в самом деле нравится?

— Уилли, разве я когда-нибудь обманывала тебя?

— Нет, но тебе всегда все у меня нравится.

— Верно, нравится. Потому что талантливо.

— Я уже говорила ему это раз десять, — подала голос Нола.

— А кто сказал, что десять раз достаточно? — Уилли улыбнулся. — Я люблю вас обеих.

— Мы тебя тоже любим. — Кейт бросила взгляд на картину с зеркалами. — Я поменяла бы ее местами с той картиной. Зритель должен натолкнуться на эту неожиданно, а не сразу у входа.

— Хорошая мысль, — согласился Уилли.

К ним подошел Винсент Петрикофф. Поцеловал Кейт в щеку.

— Ну как?

— Замечательно. Ярко. Мощно. Умно.

— Может, напишете рецензию?

Кейт улыбнулась:

— Пожалуй, не стоит. Я и так уже разрекламировала выставку в своей передаче. К тому же все знают, что он фактически мой приемный сын. Слишком много участия с моей стороны может только повредить. Меня заинтересовала эта работа. — Кейт показала на картину с зеркалами, которую рабочие переносили на другое место. — Она продается?

— В принципе — да. Но на нее уже очередь. — Петрикофф задумался. — Первым в списке стоит куратор мадридского музея «Рейна София». Он тоже очень заинтересовался этой работой.

— Неужели? — удивился Уилли.

— Да. Он был здесь вчера, когда мы только распаковали ее. — Петрикофф посмотрел на Кейт. — И сразу же вцепился в нее. Правда, я проявил дипломатичность. Сказал, что подожду, посмотрю, кто еще проявит серьезный интерес.

— Ну я, конечно, не стану перебивать покупку у музея, — сказала Кейт. — Это важно для карьеры Уилли.

— Я позвоню ему, — сказал Петрикофф. — Он заинтересовался еще несколькими работами. Так что, возможно, удастся договориться.

Кейт действительно не хотела портить выгодную для Уилли сделку, но не исключала, что галерейщик блефовал.

— Пожалуй, я сама позвоню Карлосу. Мы хорошо знакомы. Где он остановился?

— О… — Петрикофф смутился. — По-моему, он уже уехал.

— Ничего, я позвоню ему в Мадрид.

— Почему не в перчатках? — вдруг крикнул галерейщик рабочему.

От неожиданности парень выронил картину. Раздался глухой стук.

Уилли охнул.

— Идиот! — Петрикофф пошел к парню. — Вон отсюда! Ты уволен! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Ты слышал меня? Расчет получишь по почте!

Другие рабочие замерли, прислушиваясь. Уилли проверил картину.

— Она в порядке. Вообще-то мои картины трудно разрушить. Разве что топором. Так что не стоит увольнять парня.

Петрикофф побагровел:

— Не учите меня, как управлять моей галереей.

Уилли насупился:

— Я говорю не о вашей галерее, а о своих картинах.

Кейт уже хотела вмешаться. Все знали, что на Петрикоффа нападают приступы ярости. Но, посмотрев на Уилли, она увидела, что тот уже улыбается. Галерейщик тоже улыбнулся. Слава Богу, инцидент исчерпан. Значит, Уилли способен умерять спесь. Это хорошо.

Кейт прошлась по периметру зала, замечая детали картин, при первом просмотре ускользнувшие от ее внимания. Не давала покоя мысль о другой выставке, в Галерее аутсайдеров. Придет он или нет?

— Уилли, я пошла. Увидимся на открытии. И не забудь, потом мы ужинаем вместе. Втроем. Ты, Нола и я.

— Конечно.

— Я тоже пойду с тобой, — сказала Нола и чмокнула Уилли в щеку.

— Винсент. — Кейт помахала галерейщику. — Может, вы сами позвоните Карлосу?

Петрикофф улыбнулся:

— Разумеется.

— Если он не выразит неукротимого желания купить картину с зеркалами, я возьму ее.

Галерейщик просиял:

— Постараюсь, чтобы она досталась вам.

Кейт в последний раз взглянула на картину. Почему-то эта вещь напоминала ей ее прежнюю жизнь.

Низкие облака угрожали неминуемым дождем. С Гудзона веяло холодом.

Нола поежилась:

— Боже, почти как зимой.

— Да, — согласилась Кейт, положив руку на плечо девушки, — зима в этом году будет ранняя.

Из галереи выскочил Уилли.

— Хочу еще раз поблагодарить вас за поддержку. Думаю, она мне еще понадобится. Особенно… в отношениях с галерейщиком.

— Ты должен поладить с ним, — твердо сказала Кейт. — Понял? А за выставку не волнуйся, она будет успешной. Поверь мне.

Не успели они дойти до угла, как у Кейт зазвонил мобильный.

Звонил Браун.

Тейпелл дала добро на проведение выставки картин маньяка.

На противоположной стороне улицы он укрылся за фонарным столбом. Наблюдает. Темные очки, как всегда, на нем.

Кто они такие? Родственники? Дети? Но нигде не сказано, что у нее есть дети. К тому же они не похожи на нее. У нее лицо белое, а у них темные.

Они ей нравятся, это очевидно. Может быть, даже она любит их. Хотя он не понимает, в чем тут разница. Он даже осмеливается подойти чуть поближе, чтобы получше разглядеть. Они слишком поглощены друг другом, чтобы заметить его.

Неожиданная вспышка ревности гасит цвета. Волосы Кейт, которые минуту назад были медно-каштановыми, блекнут, а красноватые кирпичные здания становятся грязноватыми.

Это они виноваты. Все испортили. Разрушили то, что дала ему исто-рич-ка искусств.

Темнокожий парень возвращается в галерею. Кейт с девушкой скрываются за углом. Устало прислонившись к фонарному столбу, он бормочет:

— Ничего, они еще заплатят за это.

Глава 31

Канал Пи-би-эс передавал анонс о выставке примерно каждый час. Херберт Блум освободил место в своей галерее. В «убойном отделе» тоже готовились.

Браун собрал людей на инструктаж.

— Запомните приметы, — сказал он, оглядывая собравшихся. — Белый мужчина лет двадцати пяти. Скорее всего, в темных очках. Когда без очков, моргает и щурится. На запястье широкий шрам.

— А если это не тот парень, который сбежал из психушки? — спросил молодой детектив из первого ряда.

— В любом случае он психопат, — ответил Браун. — Невменяемый.

— Означает ли это, что он может начать стрельбу? — спросил другой коп.

— Сомнительно. Психоаналитики считают, что он захочет сначала посмотреть на свои картины, а потом уже станет затевать что-нибудь. Но каждый обязательно должен быть в бронежилете. — Браун задумался. — Кроме вас в галерее будут по крайней мере человек двадцать посетителей — любители искусства и коллекционеры. Галерейщик пригласил их, чтобы все выглядело правдоподобно. Поэтому ведите себя осторожно, ребята. Выбирайте слова. Посетителей будут пропускать по списку, но любой более или менее соответствующий приметам пройдет свободно. — Он посмотрел на агентов Маркуса и Собецки. — От Бюро там тоже будут агенты с портативными рациями. И на противоположной стороне улицы трое. Теперь Макиннон проинструктирует вас насчет одежды. — Браун кивнул Кейт.

— Все непременно должны быть в черном. — Она посмотрела на полицейских и детективов, мужчин и женщин, которым предстояло изображать в Галерее аутсайдеров любителей живописи. — Так принято в этой среде. Если кто-то придет в цветастой рубашке и подтяжках, это провал. Пусть выставка не отличается от настоящей, ведь мы не знаем, искушен ли подозреваемый в таких вещах. Мужчины могут надеть черные джинсы с черной рубашкой или даже футболкой. Это допускается. Рубашка может быть белая, но воротничок без пуговиц.

— А джинсовая куртка пойдет? — спросил Браун. — Ведь им нужно где-то спрятать оружие.

— Пойдет, — ответила Кейт. — Джинсовая, спортивная — но только черная. Женщины также должны быть в черном. Черные джинсы, брюки, топы. Блузки, только самые простые, могут быть черными и белыми. Ничего фасонного и уж тем более цветного. Туфли только модельные, разумеется, черные. — Кейт оглядела женщин, копов и детективов, вспомнила себя во время службы в Астории, и ей захотелось сделать им подарок. — Если у вас нет ничего подходящего, пойдите и купите себе настоящие дорогие черные туфли, например, у Джеффри всего в нескольких кварталах от Четырнадцатой улицы. Именно там покупают себе обувь женщины из мира искусства. Те, кому это не карману. И ценники пусть вас не смущают. Главное, чтобы туфли были черные. — Она кивнула Флойду Брауну, давая понять, что оплату счетов на дюжину пар модельных туфель возьмет на себя.

Во втором ряду подняла руку моложавая женщина, крашеная блондинка.

— Вам придется причесаться иначе, — сказала Кейт, предвидя вопрос.

— А что надевать нам? — спросил здоровенный детектив из третьего ряда.

— Черные туфли или кроссовки, — ответила она. — Для мужчин это не так важно. Теперь несколько слов о том, как вести себя на выставке. Самое главное, равнодушие. Ни в коем случае не проявляйте интереса. — Скрестив на груди руки, Кейт бросила скучающий взгляд на пробковую доску на стене с ужасными фотографиями с мест преступления. Надула губы, вскинула брови. — Примерно с таким видом нужно осматривать экспонаты. Ясно?

— Это как если кто-то испортил воздух в комнате, вам следует сделать вид, что не заметили? — произнес тот же самый здоровенный детектив. Очевидно, в классе шестом-седьмом он играл среди ребят роль клоуна и до сих пор из этой роли не вышел.

— Не совсем, — серьезно ответила Кейт. — Но что-то вроде этого. И разговаривайте со своим напарником. Допустимы замечания вроде: «эта картина интересная» или даже «потрясающая», но ни в коем случае не «симпатичная».

— А «ужасно миленькая» тоже нельзя сказать? — спросил «школьный клоун».

Браун бросил на него хмурый взгляд:

— Маграт, ты, наверное, забыл, что мы охотимся на убийцу. Хитрого, коварного психопата. Молодого и сильного. Теперь слушайте все. Оружие держите наготове, но применяйте только в самом крайнем случае. Не дай Бог нам его спугнуть. Он нужен живым.

— Зачем? — спросил молодой коп у стены.

— Затем, — ответил Браун, — чтобы задать ему несколько вопросов.

Из комнаты для совещаний Кейт вышла вместе с Ники Перлмуттером. Их обогнали двое детективов, «школьный клоун» и его напарник. «Клоун» хлопнул Перлмуттера по спине:

— Ники, мальчик, поторопись. А то девушки расхватают у Джеффри все туфли и тебе не достанется. — Он толкнул локтем напарника, и они, захихикав, свернули за угол.

— Тупой и еще тупее, — заметила Кейт.

— Верно, — отозвался Перлмуттер. — Представляете, каково быть копом-геем?

— Нет. Но я знаю, каково быть копом-женщиной. Это граждане второго сорта.

— В таком случае все геи-мужчины относятся к третьему сорту, а геи-копы… трудно даже сказать. Бывало, еще не выйдешь из комнаты, а уже кто-нибудь из засранцев бормочет себе под нос: «У, пидор поганый!» Вы слышали замечание нашего добряка, агента Собецки? «Одним пидором меньше». Это он так высказался насчет зверского убийства того бедного парня.

— Собецки — дрянь, — бросила Кейт.

— Да у нас половина людей думает так же, как он. А как ненавидят афроамериканцев. Особенно с дипломами Гарварда. Тоже шепчут им вслед: «У, ниггер поганый». — Перлмуттер вздохнул. — Помню, раз в церкви, мне тогда было лет десять, я сидел с мамой. Она оставалась набожной, хотя и вышла замуж за еврея. Постоянно посещала церковь. Так вот, священник с кафедры предавал анафеме гомосексуалистов. Говорил, что всем им уготовано место в аду. Никогда этого не забуду.

— Господи, а сами священники! Помните дело педофилов? — Кейт улыбнулась. — Есть даже анекдот на эту тему. Плывут на «Титанике» учитель, адвокат и священник. Корабль начинает тонуть. Учитель кричит: «Спасайте детей!», адвокат вопит: «В задницу этих ваших детей!», а священник деловито осведомляется: «Вы думаете, у нас хватит времени?»

Перлмуттер рассмеялся.

— И в аду наверняка веселее, — добавила Кейт. — Так что не расстраивайтесь.

* * *

Неужели это не сон?

Он протягивает руку, касается экрана телевизора, желая убедиться, что это на самом деле. Ошеломленный, смотрит на свою картину, городской пейзаж, а исто-рич-ка искусств объявляет что-то насчет галереи. Он мигает, щурится, ловит ртом воздух. Затем хватает блокнот, быстро записывает. Потом, когда она исчезает с экрана, он читает и перечитывает ее слова, которые нацарапал в блокноте.

«Многообещающий новичок. Талантливый художник. Галерея Херберта Блума. В Чел-си».

Внимательно смотрит на свои записи целую минуту. Затем зовет:

— Донна! Тони! Дилан! Бренда! Все! Слушайте! — Он несколько раз рассказывает им о своей картине, показанной по телевизору, о выставке. — Она видела. Мои картины. И они ей нравятся!

Однако эйфория длится недолго.

Как попасть на выставку? Что, просто войти в галерею и сказать: «Это мои картины»? Нет. Они, наверное, думают, что он дурак? Полезет в ловушку?

— Что скажешь, Донна?

— Полагаю, ты должен что-то придумать.

— Конечно, конечно, — произносит он голосом Дилана. — Ты должен что-то придумать. У тебя ведь всегда получалось.

Он размышляет. В голове, как всегда, мешанина — рекламные слоганы, песенки, обрывки радиопередач.

Да, это правда. У него всегда получалось.

Он бросает взгляд на экран. Там женщина с волосами красного дерева в блузке цвета земляники бредет по зеленой лужайке с бокалом колы в руке. Падает спиной на диван и плачет от счастья. Слезы затуманивают глаза, отчего цвета на экране сливаются в яркую радугу.

«Это действительно чудо — я излечился и… выставка.

Моя выставка!»

Теперь осталось только разработать план.

Глава 32

ВЫСТАВКА ТВОРЧЕСТВА УБИЙЦЫ

Слушаешь и не веришь своим ушам. Видимо, в Управлении полиции Нью-Йорка решили заняться бизнесом. И не любым, а связанным с искусством. Вы, конечно, читали о серийном убийце из Бронкса, который оставляет на месте преступления свои картины, а совсем недавно зверски прикончил знаменитого художника Бойда Уэртера. Так вот, ему устраивают персональную выставку. В Галерее творчества аутсайдеров.

Мы все знаем, что сейчас в экономике наблюдается определенный спад, но неужели Управлению полиции Нью-Йорка так урезали финансирование?

Владелец галереи, Херберт Блум, так объяснил, кто такие аутсайдеры: «Аутсайдеры — это те, кто нигде не учился, они не имеют никакого профессионального опыта, часто душевнобольные».

Звучит вдохновляюще, особенно последняя часть…

Клэр Тейпелл смяла «Пост» и швырнула на стол.

Браун покачал головой:

— Чертова пресса всегда узнает все раньше нас.

Тейпелл шумно вздохнула.

— Это может привлечь публику.

— У нас подготовлен список гостей, — сказала Кейт. — В галерею никто не войдет… кроме подозрительных молодых людей.

— Но их может оказаться больше, чем мы ожидали, — заметила Тейпелл.

— Едва ли кто-то из серьезных любителей искусства заинтересуется этим. — Кейт показала на газету. — Зеваки, возможно, захотят поглазеть на картины убийцы. А вообще нью-йоркская публика пресыщена живописью всех направлений и жанров, так что суетиться не станет. Кроме того, в газетах напечатаны репродукции его картин. И все увидели, что это барахло.

В комнату вошел агент Грейндж с газетой «Нью-Йорк пост» в руке.

— Вы уже видели?

— Только что прочитала, — сказала Тейпелл.

— Этим репортером… — он посмотрел на фамилию автора материала, — мы немедленно займемся.

— Давайте вначале проведем выставку, а с ним вы разберетесь завтра, — устало проговорила Клэр Тейпелл.

— В галерее у меня шесть агентов. — Грейндж бросил взгляд на Кейт. — Не беспокойтесь, они все в черном. Шестеро мужчин и две женщины. Все с рациями, встроенными в браслеты. За углом будет стоять фургончик. На случай, если он появится раньше, с пяти до семи на противоположной стороне улицы я поставил двух агентов, закамуфлированных под туристов, с картой Нью-Йорка, все как положено. Потом один, изображающий бездомного, останется на ночь.

Браун посмотрел на часы.

— Двое моих детективов уже в галерее. А к шести на выставку прибудут еще двадцать копов, якобы коллекционеры и критики. Плюс бармен и официант. Два детектива будут дежурить всю ночь в обычной машине напротив галереи. Если он захочет посмотреть выставку после закрытия, ему придется ломать замки или бить окна.

— Я тоже буду в галерее с шести до восьми, — сказала Кейт.

— Обязательно возьмите с собой пистолет, — предупредил ее Браун.

— Конечно. Хотя вряд ли он попытается предпринять что-то на людях.

— Никогда заранее не знаешь, какой фортель выкинет психопат, — сказал Браун. — Я буду неподалеку. При малейшем намеке на опасность вы подадите сигнал мне или любому из копов.

— Я тоже буду рядом, — вставил Фримен.

— А психоаналитики ФБР носят оружие? — спросил Браун.

— Нет. — Фримен улыбнулся. — Думаете, оно мне понадобится?

— В случае чего я защищу вас, — заверила его Кейт, улыбнувшись.

Тейпелл посмотрела на Фримена:

— Полагаете, он забеспокоится, прочитав заметку в газете?

— Возможно, — ответил Фримен. — Но психопаты обычно просчитывают все варианты. Всем известно, как великолепно они организуют убийства. Едва ли газетное сообщение повлияет на его решение посетить выставку. Сомневаюсь, что он откажется от такого удовольствия.

Он мечется по полутемной комнате, машет газетой.

— Тони, Донна, вы это видели?

— Это здор-р-рово!

— Нет, не здорово, Тони! Они думают, что я душевнобольной! Идиоты! Идиоты!

— Не переживай, — произносит Донна. — Ты умный. И все правильно рассчитаешь.

— Конечно, — вставляет Бренда. — Это же твоя выставка. Твои картины. А они почти всех художников считают сумасшедшими.

— Это правда, — шепчет он, успокаиваясь. — Все великие для них сумасшедшие. — Он достает книгу о Джаспере Джонсе, перелистывает страницы. Всматривается в одну репродукцию, на которой изображена половина стула с перевернутым гипсовым слепком человеческой ноги, прикрепленным к верху. — Джаспера Джонса они наверняка называли сумасшедшим, верно?

— Верно, — говорит Донна. — А он теперь знаменитый.

— И был поражен той же болезнью, что и ты, — добавляет Бренда.

— Это правда, — соглашается он.

— Да, дружище, — произносит Дилан низким голосом, — пусть тебя это не тревожит.

«Какие хорошие у меня друзья», — думает он, включая телевизор. Переключается с канала на канал, пока не находит что-нибудь успокаивающее, например, мультфильм. Смотрит с минуту — и вдруг осознает, что цвета отсутствуют, все опять серое. А все из-за этого. Пнув газету, он взвизгивает так громко, что друзья выбегают из комнаты.

Аутсайдер? Душевнобольной?

Это ее работа, исто-рич-ки искусств?

«Почему они так обо мне пишут? Я думал, она другая, а она такая же, как все». Он вспоминает молодого художника у Галереи Петрикоффа, который поцеловал Кейт и беременную девушку. «Если исто-рич-ка искусств попытается обмануть меня, я отплачу ей. Отберу у нее этих любимцев». Он воображает, как вспарывает живот беременной девушке. Это будет восхитительно. Он передергивается.

Дилан снова проскальзывает в комнату:

— Они просто дурачат тебя, парень. Завидуют.

— Ты так считаешь?

— Конечно. Ты вовсе не сумасшедший, а просто умный.

Вспоминается небольшая комната, доктора, вкус резины во рту, боль.

«Дилан прав. Я умнее их. Определенно умнее газетчиков. Они, наверное, специально так написали, чтобы досадить мне». Он снова пинает скатанную в шар газету, смотрит на экран, пытается сосредоточиться. «Я должен побывать на выставке, это не обсуждается. Нужно только все хорошенько обдумать».

Он лезет за коробкой с пистолетом, которую не доставал много лет. Обхватывает пальцами дуло, цилиндрический глушитель. Эта штука будет сейчас как нельзя кстати. Странно, но порой кое-что получается само собой. После катастрофы он нашел пистолет у этого негодяя. Спрятал. Ни разу не использовал. Даже не думал, что когда-нибудь пригодится. Для познания цвета пистолет действительно не нужен. Но сейчас другое. Ему приятно чувствовать его в руке, вдыхать прохладный запах металла. Он проводит языком по дулу. Задумывается. Скорее всего это серебрянка, смешанная с бирюзой.

«Да, я покажу им, какой я умный, какой талантливый. И насколько сумасшедший — тоже. Не стану их разочаровывать».

Глава 33

Кейт сунула голову в черный кашемировый свитер, и перед глазами вспыхнули вначале черные картины Ротко, затем залитая кровью мастерская Бойда Уэртера и наконец молодой человек без лица. Дальтоник-убийца. Придет или нет?

— Ты слушаешь меня? — прорезался голос Нолы.

— Конечно.

— Так зачем ты идешь в эту Галерею аутсайдеров?

— Херберт Блум просил помочь.

— Я случайно видела твой анонс по телевизору. С каких это пор ты рекламируешь коммерческие галереи?

— Дорогая, это просто любезность. Никаких комиссионных от продажи я не получу. — Кейт надела туфли. — Не беспокойся, я долго там не задержусь.

Перед Галереей творчества аутсайдеров собралась небольшая толпа.

«Все из-за этой чертовой статьи», — подумала Кейт.

Коп в черных джинсах проверял фамилии по списку. Хотела пройти женщина с обильной татуировкой, но он завернул ее.

— Идите вы в жопу с вашими частными показами, — возмутилась она. — Всем этим пидорам, значит, пожалуйста, а мне нельзя? — Женщина пробормотала несколько изощренных ругательств и зашагала по улице.

В галерее было душно. Кейт очень хотелось снять кофту, но не позволял пистолет.

Браун в белой рубашке и черной спортивной куртке со скучающим видом рассматривал картины психа.

— Одеты вы прекрасно, — сказала она, подходя.

— Запарился, — признался Браун.

— Я тоже. — Кейт обвела глазами зал. — Заметили что-нибудь подозрительное?

Браун мотнул подбородком налево:

— Вон там. В задней части.

— Парень в темных очках. Вижу. Но по-моему, он постарше нашего психа. Ему лет тридцать. — За парнем внимательно наблюдали двое копов.

— Настоящий аутсайдер, во всех отношениях, — заметил приглашенный коллекционер, рассматривая городской пейзаж. — Рисунок ни к черту, цвет идиотский. Но… по-своему берет за душу.

— А мне нравятся эти странные каракули по краям, — добавила его молодая спутница.

К Кейт и Брауну приблизился Херберт Блум. Массивные очки сползли на середину носа.

— Я не ожидал такого интереса. Уже появились желающие.

— Желающие? — спросила Кейт.

— Да. Я уже завел список. На каждую картину два-три претендента.

Браун насупился.

— Мистер Блум, эти картины — вещественные доказательства. Они не для продажи.

— Понимаю, но, может быть, не сегодня, а… позже.

Одна из постоянных посетительниц галереи показала на один из натюрмортов:

— Херб, после закрытия я беру вот эту. У меня уже есть две в таком же духе. Так что смотреться будет потрясающе.

— Ладно, я включу вас в список очередников. — Блум многозначительно взглянул на Кейт: — Видите, что творится. — Затем прошептал Брауну: — Я продам их очень тихо. Никто не узнает. Полиция получит хорошие комиссионные. Поговорите с начальством. Может быть, согласятся.

— Нет, — ответили в унисон Кейт и Браун.

Невероятно худая женщина в кожаных брюках в обтяжку обвила длинной тонкой рукой плечи Блума.

— Просто не верится, что это работы настоящего убийцы. Действительно memento mori.^[32] Но к сожалению, по цвету они не подходят к тем, что я купила у вас в прошлом году. И к медным вещам тоже.

— Не припомню, чтобы я продавал вам что-то из меди, — сказал Блум.

— Я привезла их из путешествия по Амазонии. Забыла названия племени. Потрясающие ребята. Впрессовывают скелеты младенцев в мягкую медь. Не знаю, как это у них получается, но смотрится великолепно. Конечно, это все незаконно, но умерших детей у них не хоронят, а используют вот так, для продажи. — Она скользнула пустыми глазами по картинам психа. — Херб, а у вас нет чего-нибудь его же, но в более темных тонах?

К Кейт наклонился Ники Перлмуттер. Мускулистый, спортивный, в черной футболке и превосходно сидящих черных джинсах.

— Гадкие некрофилы. Их заинтересовали картины маньяка. Клюшка для гольфа Джона Кеннеди, лента со свадебного платья Мэрилин — это уже не так круто. Им подавай скелеты детей, картины серийного убийцы. Я слышал, что Смитсоновский институт^[33] купил для своего музея член Диллинджера.^[34] Вот такую штуковину и я бы не прочь повесить у себя в гостиной.

— Опоздали. — Кейт чуть не рассмеялась, но удержалась, увидев молодого человека, только что вошедшего в галерею. Коп у двери подал условный знак. Парень остановился неподалеку. В широких зеркальных очках отражалась и картина, и лицо Кейт. Она скользнула рукой под черный блейзер, ухватив кончиками пальцев рукоятку пистолета. Парень явно вылил на себя слишком много одеколона.

Перлмуттер придвинулся ближе и оттеснил его к Грейнджу.

— Эй, приятель. — «Наодеколоненный» посмотрел на Грейнджа. — Тебе что, места не хватает?

На вид ему было лет двадцать пять. Высокий, худощавый, симпатичный.

— Неужели можно что-то увидеть, если смотреть на картины вот так? — спросила Кейт, улыбаясь.

— Как именно? — Он выпрямился и с любопытством взглянул на нее.

— В очках, — ответила она. — Ведь никаких цветов не видно.

Перлмуттер и еще несколько копов напряглись.

«Наодеколоненный» сдернул очки.

— Хоть так смотри, хоть эдак — все равно барахло.

— Вам не нравится? — спросила Кейт.

— Конечно, нет. Ужас какой-то.

Вряд ли псих стал бы так говорить о своих картинах. Но возможно, он хороший актер?

— А как цвет?

— Дрянь. — «Наодеколоненный» поморщился. — Я пришел сюда из любопытства. Захотелось увидеть картины настоящего психа, но, признаться, они разочаровали меня. — Он повернулся, встретился взглядом с Перлмуттером и водрузил темные очки на место.

— Не наш тип, — прошептала Кейт Грейнджу и Перлмуттеру. — Картины его не интересуют.

— А это не игра? — спросил Грейндж.

— Думаю, нет. К тому же он не моргает и не щурится. На запястьях никаких шрамов.

— Согласен, — сказал Перлмуттер, следя глазами за «наодеколоненным», — это не наш. Но все равно симпатичный.

— Так последите за ним еще какое-то время.

— Пожалуй.

Кейт двинулась в центр зала, внимательно оглядывая каждого посетителя. Еще один парень в темных очках в углу болтал с девушкой. Очевидно, она интересовала его больше, чем картины. Значительная часть посетителей была из списка гостей Блума. Пока ничего интересного.

Подошел Митч Фримен, они немного побеседовали. И тут в галерею вошел молодой человек. Не вошел даже, а как-то странно проскользнул. На лоб надвинута бейсбольная кепка, на глазах темные очки.

Кейт легонько толкнула локтем Блума.

— Он в вашем гостевом списке?

Галерейщик отрицательно покачал головой.

Молодой человек начал медленно обходить зал, внимательно рассматривая каждую картину.

На него уже обратили внимание все копы. Он полностью соответствовал приметам. Двадцать с лишним лет, светлые волосы, моргает.

Моргает!

Кейт быстро пересекла зал.

Два копа, «школьный клоун» и «крашеная блондинка», подошли к нему вплотную и по сигналу Брауна схватили за руки. Все произошло настолько быстро, что никто из присутствующих ничего не заметил.

Парня вывели на улицу.

— Отпустите меня, я ничего не сделал, — захныкал он. Голос мягкий и высокий, вроде бы с южным выговором. — Я не собирался воровать. Клянусь.

«Школьный клоун» прижал парня к кирпичной стене. Два копа из наружного наблюдения выскочили из автомобиля и пересекли улицу с пистолетами в руках. Агент, изображающий бездомного, за ними.

«Крашеная блондинка» защелкнула на запястьях парня наручники.

— Я ничего не сделал, — плаксиво повторил он.

— Фамилия и имя? — спросил Браун.

— Бобби-Джо Скотт.

Кейт заметила, что он сильно напуган.

— Как ты сюда попал, Бобби? — спросила она.

— Б-боб-б-би-Джо.

— Бобби-Джо. — Положив руку ему на плечо, она посмотрела на «школьного клоуна». — Отпустите его, пожалуйста.

— Давай рассказывай, — приказал Браун.

— Ч-что рассказывать, сэр?

— О себе. Все о себе.

— Я… я не знаю, что говорить. Я художник. Кое-что вырезаю из дерева. Понимаете? — По его щекам струились слезы.

— Что вырезаешь? — спросил Грейндж.

— Ну, строгаю ножом, сэр. Дерево. Понимаете? Разные фигурки.

— Откуда ты? — спросил Браун.

— Из Алабамы.

— У тебя есть документы?

— Д-да, сэр. — Парень тяжело сглотнул. — У меня в кармане. В заднем.

Перлмуттер выудил из джинсов парня потертый коричневый бумажник.

— Это, это… м-моя первая поездка сюда, сэр, в Н-нью-Йорк, и… и…

— Успокойся, — сказал Браун, вынимая из бумажника водительское удостоверение. — Похоже, он действительно Бобби-Джо Скотт из Тускалуса, Алабама. Запястья чистые, без шрамов.

— Сколько тебе лет? — спросила Кейт.

— Девятнадцать. Я только вчера приехал. У… у меня там лежит а-автобусный билет.

Браун вытащил заложенный между купюрами билет и два дорожных чека. Посмотрел на окружающих.

— Думаю, нам следует извиниться перед парнем.

Перлмуттер взял у «крашеной блондинки» ключ и снял наручники.

Парень потер запястья.

Грейндж отправил своих агентов на их посты.

Браун погладил Бобби-Джо по плечу:

— Мы ищем очень плохого человека, сынок. Вот и ошиблись. Извини.

— А что у тебя с глазами? — спросил «школьный клоун».

— Мама называет это тиком, — ответил Бобби-Джо, уже улыбаясь. Потому что все по очереди дружески потрепали его по плечу и похлопали по спине.

— Вызови машину, — сказал Браун «школьному клоуну». — Пусть отвезут Бобби-Джо, куда он захочет. Ты потом расскажешь приятелям дома, что тебя возили нью-йоркские полицейские. Уверен, они позавидуют тебе.

— Да, сэр. — Бобби-Джо пожал руку Брауну.

Тот повернулся к Кейт и Перлмуттеру. Покачал головой:

— Зря потеряли время.

Свет в галерее погас на полчаса раньше. Все разошлись. Женщины, сменив модельные черные туфли на кроссовки, направились к подземке. Она повезет их в пригороды, к мужьям и детям, которым они разогревают готовые блюда, купленные в супермаркете. Молодые парни-копы хотя и устали, но кровь у них еще играла. Они направились в бары немного выпить, расслабиться. Остались только официант и бармен. Двое сотрудников галереи занимались уборкой. Херберт Блум подошел попрощаться.

— Картины останутся здесь еще на два дня, — сказал Браун. — Разумеется, под нашей охраной. Возможно, он еще появится. — Он посмотрел на бармена и официанта — молодые парни, новички, присланные из другого отдела. — Смена придет в семь утра. Спокойной ночи, ребята.

— Кресло, чур, мое. — Бармен мотнул квадратной челюстью в сторону массивного кожаного кресла рядом со столом Блума.

— А мне что? — спросил официант.

— Вон стоит складное. Тебе на нем будет удобно. — Бармен расхохотался.

— Не забудьте, — сказал Браун, — в машине на той стороне улицы дежурят Бреннан и Карвалье. Также агент ФБР под видом бездомного. Если кто сунется, вызывайте их. Вы меня поняли?

— Да, — ответил официант.

Бармен уже устраивался в кожаном кресле, потягивая кофе из пластикового стаканчика.

Пятнадцать минут второго ночи. Ни одного человека на улице, кроме бездомного. Но он знает, что это коп. И в машине напротив галереи еще двое. Один раскрыл газету, другой откинул голову на спинку сиденья. Может, спит. Он засек их давно, когда закрутилась эта кутерьма с парнем из Алабамы.

По улице с грохотом двинулся мусоровоз. Прекрасный момент. Надо его использовать.

Он поворачивается к стоящему рядом с ним:

— Я вернусь за тобой через минуту. Жди.

— А потом что?

— Сделаешь, как я сказал. — Он взмахивает руками. — И все будет здор-р-рово!

Глава 34

Нола заснула в кресле под старый фильм о Джеймсе Бонде. На экране красавица азиатка проводила прием карате против невозмутимого Шона Коннери.

Она проснулась, когда Кейт выключила телевизор. Потянулась, зевнула.

— Как прошло открытие выставки?

— Поверь, ты ничего не пропустила.

«А вот мы наверняка что-то пропустили. Возможно, он все время находился где-то рядом. Иначе быть не могло. Маньяк обязательно появится. Но когда и как?»

— Хочу есть, — сказала Нола.

— Идем посмотрим, что у нас там в холодильнике. — Кейт обняла девушку за плечи и повела на кухню. Собралась было спросить, не звонил ли Ричард, но вовремя спохватилась.

* * *

Агент Марти Грейндж смотрел по телевизору какую-то дурацкую передачу о копах. Повтор. Глотнул из бокала «Будвайзера», бросил взгляд на папку с материалами на Макиннон. Ее служба в Астории. Два проваленных дела, но благодарностей больше, чем взысканий. Копия свидетельства о браке, расшифровка телефонных разговоров, банковские документы с поражающими воображение цифрами. Все это была напрасная суета. Грейндж так до конца и не понял, почему эта женщина раздражает его.

Он допил пиво, заставил себя подняться. Пошел за другой бутылкой. Сегодня его день рождения. Пятьдесят семь лет. Без семьи. Без близких. Не с кем даже отметить. Вся жизнь посвящена Бюро. А зачем?

Если бы операция против маньяка прошла успешно, он доказал бы всем в Бюро и, главное, новому руководителю, что еще на что-то способен.

Грейндж откупорил бутылку, сунул бумаги в папку, прикрыл веки. Представил себе Макиннон. Зеленые глаза, потрясающие волосы, царственная осанка. О такой женщине бессмысленно даже мечтать.

Вонетта Браун лежала, свернувшись, на диване в гостиной.

Флойд поцеловал жену в щеку, и ее веки затрепетали.

— Сколько времени?

— Самая пора уйти в отставку, — ответил он.

— Я это уже слышала, и не раз. — Она улыбнулась мужу. — Ты хоть там поел?

— Что-то нет аппетита, — пробормотал Флойд. Вспомнил Бобби-Джо Скотта и гостеприимство, с каким большой город встретил бедного парня. «Хорошо, что так обошлось. А то ведь могли и пристрелить. Ну что ж, подождем еще пару дней».

Флойда удивило, что маньяк сегодня не появился. В прошлом, когда речь шла о художниках — нормальных или сумасшедших, — Макиннон никогда не ошибалась.

Вонетта поднялась с дивана, ухватившись за руку мужа.

— Я сейчас приготовлю тебе мясо в микроволновке.

Браун последовал за женой на кухню. Устало опустился на стул.

— Что-то случилось? — спросила она, устанавливая таймер.

— Просто устал. — Он заставил себя улыбнуться. — И наверное, проголодался.

Минут через десять надо будет позвонить в галерею, узнать, как дела.

Он на мгновение застывает, затем делает рывок. Задремавший было «бездомный» разлепляет веки. Видит его, лезет за пистолетом, но получает между глаз пулю. Хлопок выстрела из пистолета с глушителем тонет в шуме мусоровоза и рокоте подземки. Теперь всего несколько метров отделяют его от автомобиля. Коп с газетой слишком поздно чувствует неладное. Стекло в машине опущено. Еще несколько выстрелов, и с копами покончено.

Забибикал пейджер. Ники Перлмуттер потянулся к брюкам — они на полу, рядом с постелью, — вытащил пейджер. На дисплее светился номер телефона Брауна.

— Надо идти, — прошептал он.

— Так скоро?

— Работа зовет.

«Наодеколоненный» пробежался рукой по мускулистой груди Ники.

— Как хорошо, что я пришел сегодня на эту дурацкую выставку.

Перлмуттер вспомнил картины в галерее. Маньяк так и не появился, но еще есть время. Лишь бы все обошлось без потерь.

— О чем ты задумался?

— Так. О работе.

— А вот я даже не знаю, что такое работа. Ну, в смысле служба, как у тебя. Художнику это неведомо.

— Счастливчик. — Перлмуттер взъерошил ароматные волосы парня. — Покажешь мне свои картины?

— Это означает, что ты хочешь со мной увидеться?

— Конечно. — Перлмуттер натянул черную футболку, снова посмотрел на светящийся номер телефона Брауна. — Мне надо двигать. Я позвоню тебе.

Коп-бармен на полу, ловит ртом воздух. Остекленевшие глаза широко раскрыты. Из вспоротого живота хлещет кровь. Жить осталось считанные секунды. Коп-официант рядом, мертвый. Убит выстрелом в сердце. Также мертвы двое в машине и «бездомный». Застрелены. Бах-бах.

Он смотрит на залитый кровью пол. Фуксин, пурпур с небольшой примесью розоватого. Красиво.

Но настоящая красота на стенах. Его картины.

Включать свет незачем. Для него так даже лучше — мягкий свет уличных фонарей. Какими элегантными кажутся они при таком освещении.

Здесь не хватает лишь исто-рич-ки искусств. Чтобы она рассказала, как замечательны его картины.

Он медленно обходит зал. Цвета расплываются, потому что в глазах слезы. Вот оно — настоящее счастье, после стольких лет страданий.

Но пора приниматься за дело. Он открывает небольшую канистру, разбрызгивает бензин по полу и стенам, отворачивая нос, потому что запах противный. Склоняется над еще одним мертвецом, обильно поливает его, а затем со всей силой бьет ногой по голове, стараясь выбить зубы.

Смотрит на картины в последний раз. Цвета бледнеют. Может, это из-за слез? Не важно. Теперь уже не важно.

Жертву необходимо принести.

Потому что эта часть жизни завершена.

Сегодня у него триумф. Теперь уже никто не усомнится, что он настоящий аутсайдер.

В голове удивительная чистота. Никаких реклам, песенок, никакого шума. Ничто не отвлекает. Все наполнено необыкновенным смыслом.

Он прикрывает глаза и видит ее. Она стоит перед ним как живая. Сара-Джейн. Его мучительница. Она родила его, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Конечно, ему не дано было знать, что он родился с наследственной приверженностью к героину. Не понимал он также и того, почему порой накатывает удушье. Да потому, что она заклеивала ему рот скотчем в младенческом возрасте. Чтобы не орал.

Следом появляется подонок, которого она привела в тот вечер. Тому почему-то не понравилось, что он рисует. Этот сукин сын разорвал в клочья его рисунки, растоптал карандаши и пастельные мелки. А Сара-Джейн даже пальцем не пошевелила.

Он трогает шрам в форме полумесяца на голове под волосами. Вспоминает, как пытался спасти свои работы, но тяжелый кожаный ботинок ударил по голове, и все стало черным.

Сколько он провел без сознания минут, часов? Неизвестно.

Пришел в себя под песенку Боя Джорджа «Ты что, хочешь сделать мне больно?». В постели двое. Контуры расплывались, но он знал, что это Сара-Джейн и подонок. Отвратительно! Нет, не наблюдать, как твоя мать трахается с человеком, который обидел тебя. Такое он видел и прежде. Его потрясло, что их кожа стала серой. Как будто совокуплялись два трупа. Стонали и хрипели.

На короткое мгновение в сознании вспыхивает картина Френсиса Бэкона «Две фигуры», и он снова возвращается в комнату, где мать трахается с этим подонком. Кругом все серое.

Почему?

Ее любимые цветные лампочки по-прежнему горели, но голубая, красная и зеленая стали одинаково серыми. Он поднял руку, она тоже была серой. Коснулся раны на виске, поднес липкие пальцы к глазам — они были в чем-то черном. И он вдруг понял — что-то случилось с его глазами. К горлу подступила тошнота, в голове задергало, пол закачался, комната завертелась.

И в этот момент его заметил подонок. Оттолкнул Сару-Джейн, слез с постели, омерзительный, голый. Посмотрел на него с вожделением, обернулся к ней. «Оказывается, он у тебя вон какой красавчик… я, пожалуй, его трахну». «Как хочешь», — ответила она, слегка мотнув головой, и спокойно начала заворачивать «косячок». А этот монстр схватил его за плечи, поднял и засунул свой вялый член ему в окровавленный рот. Такое было для него не в новинку. Его заставляли делать это много раз с раннего детства, а потом он научился так зарабатывать деньги. Но теперь, после того как весь мир стал серым, в нем что-то надломилось. Во всем виноват этот подонок, и он должен ответить.

В кармане обжигал пальцы большой перочинный нож. Он хотел отрезать ему член. Представил, как сукин сын мечется по комнате, похожий на курицу с отрубленной головой, но не рискнул. У мерзавца все равно хватит сил справиться с ним. И он продолжал каторжную работу, пристально вглядываясь в лицо подонка. А когда тот прикрыл глаза, уже близкий к оргазму, он выхватил нож и нанес три быстрых удара. В живот, легкие и сердце. Хлынула кровь, и он удивился, потому что на время все снова стало цветным.

Подонок повалился на пол, дико выпучив глаза, прижав руки к ранам в тщетной попытке остановить кровь. До сих пор свежи в памяти темно-малиновые полосы на абрикосовой коже. Куда бы он ни смотрел — на пол, потолок, стены, — всюду мерцали цветные огни Сары-Джейн. Затем цвета начали бледнеть, кожа подонка стала белой, а кровь почернела. Сара-Джейн кричала, но он быстро успокоил ее.

Потом склонился над ней и смотрел до тех пор, пока ее золотистые волосы не стали пепельными, а стены бледно-серыми. Просто не верилось, что всего несколько минут назад, когда он убивал их, комната сияла всеми цветами радуги.

«Это Кейси Касем^[35] со своим…» — начал бодрым голосом по радио знаменитый шоумен. Он встрепенулся и перетащил Сару-Джейн на пол рядом с подонком. Вложил ему в руку нож. «Проститутка и клиент что-то не поделили, верно, шериф?» — так, наверное, отреагировала бы на эту сцену Джессика из сериала «Она написала убийство».

В карманах подонка наряду с деньгами оказался и этот пистолет. И он прихватил его, на всякий случай.

Потом умылся, переоделся, забрал свои деньги и отправился на автобусную станцию, где положил все в автоматическую камеру хранения. А через некоторое время закружилась голова, ослабли ноги.

В себя он пришел в белой комнате. Подумал, что умер, и обрадовался.

Но к сожалению, жизнь продолжалась. Однако в бесцветном мире.

Доктор, залечивший голову, долго допытывался, где он получил такую мозговую травму. Но он ничего не рассказал. Первое время отказывался от серого вещества в тарелках, похожего на грязь, которое считалось едой, смотрел в окно на унылое оловянное небо и тешил себя надеждой, что однажды цвета вернутся. Но где-то внутри грела уверенность, что этого не случился, поэтому на его мечте стать художником придется поставить крест.

Он возвращается к действительности, смотрит на свои яркие картины и улыбается.

«Я излечился».

Переходит от одной картины к другой. Наклоняется очень близко, задевая носом холст. Вдыхает приятный запах масла, лижет, как будто целуя на прощание.

По щекам струятся слезы. В голове опять поднимается шум — песенки, рекламные слоганы, голоса радиоведущих.

Все. Хватит.

Он чиркает спичкой.

Пустой, бездушный звук.

Танцует пламя. Становится жарко.

Он зачарованно смотрит, как пламя лижет картины. Они чернеют, сворачиваются. Тянет руку, чтобы прикоснуться к ним на прощание, но обжигает пальцы. Огонь подбирается к его ногам, края брюк начинают дымиться.

Глава 35

Вой полицейских сирен, огни проблесковых маячков. Все как положено.

Пожар уже потушен. Сейчас из окон Галереи творчества аутсайдеров валил только черный дым.

Один из членов команды технических работников протянул Брауну пакет с тяжелой цепочкой:

— Вот, шеф, это было на мертвеце.

Браун кивнул Кейт.

— Хотите посмотреть?

Она взяла пакет, подошла к фонарю. Переместила цепочку со звеньями в форме крестов несколько раз туда-сюда.

— Да, это амулет Бойда Уэртера. Я в этом совершенно уверена, но нужно связаться с его первой женой, чтобы она опознала.

— От парня почти ничего не осталось, — сказал Браун. — Солнечные очки сплавились с кожей. Пистолет сохранился лучше. Ему нанесли сильный удар, видимо, ногой. Половина зубов выбита. А перед этим он сам убил четверых. — Браун вздохнул. — Реконструировать события очень трудно. К сожалению, придется признать, что ему удалось застать их врасплох. Сначала он стреляет в «бездомного», затем убивает двоих в машине. И что дальше? Направляется к галерее, стучит в дверь, и они открывают? Бессмыслица какая-то.

— А может, копы, услышав выстрелы, выбежали на улицу? — предположил Перлмуттер.

— Пистолет был с глушителем, — заметил Браун. — Скорее всего, они сами ему открыли, думали, что справятся. Надеялись, что двое в машине в случае чего подстрахуют.

— Они звонили? — спросила Кейт.

— В полночь. Доложили, что все тихо.

— Флойд, утром пресс-конференция. — Тейпелл села в машину. — И позвоните родственникам…

— Уже позвонили, — сказал Браун. — Плохо, если они узнают об этом из новостей. — Он кивнул в сторону двух телевизионных групп. Репортеры стояли перед камерами на фоне галереи и о чем-то вещали со скорбными лицами.

— Жаль, конечно, что нам не удалось допросить его, — проговорила Кейт.

— Да, — отозвался Перлмуттер, — свою тайну он унес с собой.

У Кейт не было особых причин ехать в полицию, но когда в спальню ворвался утренний свет после нескольких часов полусна, она поняла, что не в силах сидеть в своей квартире и думать, как провести остаток жизни.

Забрать вещи из шкафчика. Что ж, нормальный предлог. И она использовала его.

Они с Перлмуттером посмотрели пресс-конференцию по телевизору в комнате для заседаний. Тейпелл сообщила о ликвидации серийного убийцы, предоставив Брауну рассказать о героях, отдавших жизни делу борьбы с преступностью. Потом они ответили на вопросы, пытаясь смягчить ситуацию насколько возможно. Репортеры, вероятно, имели какую-то информацию, потому что называли убийцу дальтоником.

— Мы так и не узнали, кем он был. — Кейт выключила телевизор.

— Предварительные анализы показали наличие в организме героина, — отозвался Перлмуттер. — Помните фильм «Идет мертвец»? Там играет одна миловидная актриса, которую номинировали на «Оскар» только потому, что она была без макияжа. В общем, я рад, что маньяк мертв.

— Ничего не понимаю. При чем здесь фильм?

— А при том, что не будет суда. И толп сердобольных граждан, требующих, чтобы его не казнили.

— Вы за смертную казнь?

— Давайте лучше представим себе, что его арестовали. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что маньяка признают невменяемым. На суде выступят врачи из психиатрической клиники «Пилигрим-стейт». Адвокат выжмет из присяжных слезу жалобным рассказом о его тяжелом детстве. О том, что бедный мальчик сам был жертвой. Верно? Он проведет, возможно, лет десять в психушке, одурманенный лекарствами. А потом выйдет и снова начнет убивать.

— Вы упрощаете, — возразила Кейт. — Его вряд ли выпустят.

— Откуда такая уверенность?

— Я отнюдь не сердобольная, но… думаю, он, скорее всего, действительно был жертвой. Конечно, это монстр, но нужно очень постараться, чтобы сотворить такого монстра.

— У многих было тяжелое детство, но не все они стали убийцами, — заметил Перлмуттер.

— Вы правы. Взять хотя бы ребят из фонда «Дорогу талантам». Что касается смертной казни, то всегда существует вероятность ошибки.

— Еще один великий фильм. «Не тот человек» Хичкока.

— Вижу, у вас есть фильмы на все случаи жизни.

Перлмуттер улыбнулся:

— Просто мне нравится сопоставлять жизнь с литературными и киносюжетами.

Кейт встала.

— Пойду заберу свои вещи и поеду домой.

Перлмуттер взялся проводить ее. В коридоре им встретился Марти Грейндж, и они невольно сыграли в известную игру. Одновременно все подались направо, затем налево.

— Давайте так, — сказала Кейт, глядя на Грейнджа. — Я буду стоять, а вы проходите. На счет три.

Он почти улыбнулся.

— Возвращаетесь в Бюро? — спросила она.

— Да. — Грейндж посмотрел ей в глаза, впервые за все время, и неожиданно протянул руку. — Послушайте, я… очень не хочу, чтобы вы обижались на меня.

Кейт пожала руку, теплую и влажную.

— Помилуйте, какие обиды. — Она улыбнулась. — Мы с вами славно поработали.

Грейндж кивнул — причем кивок этот походил на поклон, — затем похлопал по карману:

— Ключи. Представляете, обыскался, а они, оказывается, преспокойно лежат в кармане. Вот. — Он извлек небольшую связку.

— Надо же, как у вас их много, — удивилась Кейт.

— Понимаете, квартира здесь, в Нью-Йорке, и еще в Вашингтоне.

— Ну, успехов вам, — сказала Кейт.

— Да, да, до свиданья. — Грейндж снова кивнул и зашагал по коридору.

— Вот это да! — воскликнул Перлмуттер, глядя ему вслед. — Вы сотворили с агентом Грейнджем настоящее чудо.

— Какое еще чудо?

— Но… когда мужчина в присутствии женщины ведет себя так глупо и бормочет что-то невнятное…

— Ники, очень прошу вас, замолчите. — Кейт улыбнулась.

Квартира теперь стала для нее музеем, на экспонаты которого она не могла смотреть без слез. Каждый вызывал цепь воспоминаний.

Кейт перебралась из кабинета в гостиную, оттуда в библиотеку. Взяла несколько книг по искусству, полистала. Может, начать писать новую книгу? Сейчас эта задача казалась совершенно невыполнимой. Наконец она добралась до спальни, бросила взгляд на фотографию смеющегося Ричарда. Взяла с туалетного столика зажим для банкнот. Повертела, положила на место и снова направилась в кабинет, где села в кожаное кресло у телефона.

Поговорила с матерью Ричарда. Та продолжала настаивать, чтобы Кейт приехала во Флориду навестить ее. Кейт пообещала приехать после родов Нолы. Возможно, они явятся все трое. Потом недолгий разговор с Блэр. Та предлагала встретиться в узкой компании, одни женщины, в их любимом загородном ресторане.

— Давай на следующей неделе, — взмолилась Кейт.

— Ну что ж, давай, — согласилась Блэр, — но у тебя вечно все на следующей неделе.

Кейт положила трубку, обвела взглядом книжные полки. Придвинула к себе желтый блокнот, совершенно чистый, взяла карандаш и начала записывать все, что ей известно о гибели Ричарда.

Рядом с телом Ричарда найдена картина работы Леонардо Мартини.

Мартини работал у Анджело Бальдони… который заказал ему эту картину.

Волос, обнаруженный на рубашке Мартини, принадлежит Бальдони.

Бальдони — вероятный убийца Мартини.

Она задумалась — рука с карандашом застыла в воздухе, — затем продолжила.

Бальдони — наемный убийца. На него в ФБР есть досье.

Бальдони — подозреваемый номер один по делу об убийстве Ричарда.

Бальдони — племянник Гвидо Ломбарди.

Ломбарди — известный мафиози.

Исчез без следа. Его не могут найти ни полиция, ни ФБР.

Что еще? Кейт бросила взгляд в окно на верхушки деревьев в Центральном парке, затянутые осенней дымкой. Вспомнила картины из Бронкса, мастерскую Бойда Уэртера после погрома, выставку картин маньяка-дальтоника, который унес свою тайну в могилу.

Эндрю Стоукс защищал Ломбарди в суде и завел с ним дружбу.

Ломбарди — дядя Бальдони.

Стоукс и Бальдони?

Стоукс убит в квартире Ламара Блэка.

Росита Мартинес опознала в Стоуксе постоянного клиента Сузи Уайт.

Сузи Уайт убил маньяк-дальтоник.

Энди Стоукс — Ламар Блэк — Сузи Уайт — Анджело Бальдони. Какая между ними связь?

Не попытаться ли еще раз поговорить с Норин Стоукс? Вспомнив их разговор в больнице, Кейт поняла, что это невозможно.

Просмотрела написанное. Вздохнула. Почти все фигуранты мертвы.

«Так кто же из живых мог бы рассказать мне что-нибудь, чего я еще не знаю? Если не Норин Стоукс, то кто?»

Кейт взглянула на часы фирмы «Баумс-Мерсье».

Баумс, частный детектив. Конечно.

Детективное агентство Баумс располагалось на восьмом этаже одного из типовых многоэтажных манхэттенских зданий. Всего две комнаты — приемная и кабинет.

— Вы записаны? — спросила секретарша, дама среднего возраста с волосами цвета спелых флоридских апельсинов.

— Нет, — ответила Кейт. — Я прошу мистера Баумс уделить мне несколько минут.

Секретарша подала ей формуляр:

— Пожалуйста, заполните.

Фамилия. Адрес. Номер телефона. Цель визита. Способ оплаты.

— Мне только поговорить.

— Мистер Баумс — мой муж, — Секретарша кисло улыбнулась. — Поэтому все условия можете узнать у меня. Оплата почасовая. Сто двадцать пять долларов плюс расходы. Первая консультация бесплатно. Но он не станет терять время, если у вас нет конкретного дела.

— И давно вы работаете с мужем? — спросила Кейт, чтобы выиграть время.

— С самого начала. — Секретарша усмехнулась. — У вас неприятности с мужем?

— Почему вы так решили?

— Потому что Юджин специализируется на слежке за мужьями и женами.

— Нет. Меня интересует давний заказ, который он выполнял для Норин Стоукс.

— Фамилия знакомая, но нужно проверить по документам.

Кейт собиралась спросить что-то еще, но дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Юджин Баумс, невысокий лысый мужчина с припухшими веками. Оглядев Кейт, он пригласил ее в кабинет.

— Сколько лет вы прослужили в полиции? — спросила она, устраиваясь в кресле.

Баумс улыбнулся:

— Это видно?

— Я сама прослужила десять лет в Астории. Пропавшие люди. Убийства. Теперь уже десять лет, как уволилась. — Она тоже улыбнулась. — Мне сразу видно, что вы коп.

— А как же. Одиннадцать лет. Потом вот решил внести в жизнь разнообразие. — Он внимательно посмотрел на Кейт. — Вы приятельница миссис Стоукс?

— Вы помните ее?

— Я помню всех клиентов.

— Меня интересует ее муж.

Баумс выпрямился.

— Дела клиентов я не обсуждаю ни с кем и никогда.

— Конечно. Это правильно. — Кейт положила на стол свое временное полицейское удостоверение.

— Вы же сказали, что уволились, — удивился Баумс.

— Да, но сейчас участвую в одном расследовании. Долго рассказывать.

— Но вы знаете правила игры. Прежде всего конфиденциальность. У вас есть ордер?

— Мистер Баумс, — Кейт попыталась улыбнуться, — у меня дело не совсем официальное. Скорее личное. Всего несколько вопросов.

— Что, полиция Нью-Йорка затеяла какую-то аферу? — Баумс насупился.

— Нет. Я же сказала, это личное.

— Извините. Никаких разговоров без ордера. Прошу вас.

Баумс открыл дверь. Посмотрел на жену.

— Фрэнни, я закончил прием.

Кейт вышла, ругая себя за неумелые действия. А как следовало разговаривать с этим мастодонтом? О том, чтобы получить ордер, нечего и думать. Она уже не участвует в расследовании, да и никакого расследования больше не ведут. Еще несколько недель, и дело об убийстве Ричарда будет закрыто окончательно. Очередной висяк.

Кейт раскрыла мобильный телефон.

— Ты что, где-то в центре? — спросила Лиз.

— На Таймс-сквер.

— Чего это тебя туда занесло?

— Долго рассказывать. Послушай, мне нужна помощь. — Кейт объяснила ситуацию. Спросила, нельзя ли как-нибудь из Квонтико заставить Баумс говорить без ордера.

— Извини, но я имею права на какие-то действия, если только не занята расследованием конкретного дела. В противном случае возникнет много вопросов, что приведет к не меньшему количеству неприятностей. Уверена, ты не хочешь этого.

— Конечно.

— А разве дело маньяка еще не закрыто?

— Я имела в виду дело Ричарда.

— Ах вот оно что. — Лиз помолчала. — Тогда тебе нужен тот, кто уже участвовал в расследовании.

— Например?

— Например, Марти Грейндж. Кстати, наше руководство считает, что он провалил дело маньяка из Бронкса. Ходят слухи, что его собираются отправить в отставку.

— Грейндж не станет тратить на меня время.

— Зря ты так думаешь. Он странный, это правда, но исключительно порядочный и прекрасно разбирается в людях.

Кейт закончила разговор. Убрала телефон. Невидящим взглядом уставилась на проезжающие машины.

«Марти Грейндж? Спасибо, Лиз, такое мне в голову не приходило».

Глава 36

Манхэттенское отделение ФБР. Мягкие ковры. Тишина. Ни запаха скверного кофе, ни отслаивающейся краски на стенах. Ни задержанных, качающих права.

Кейт шла по коридору, глядя на таблички на дверях. Вот с его фамилией, полуоткрыта. Она заглянула и увидела агента Марти Грейнджа. Он стоял наклонившись, засовывал папку в нижний ящик.

Грейндж поднял глаза, опустил, затем снова поднял и выронил папку. Быстро выпрямился, расправил аккуратно отглаженные брюки.

Кейт глубоко вздохнула, понимая, что решилась на безумный шаг.

— Мне нужна ваша помощь.

— Помощь?

— Да.

— И какая? — Их взгляды встретились, но Грейндж быстро отвел глаза.

— Я должна посмотреть досье Анджело Бальдони.

— Вы хотите, чтобы я достал его?

— Да.

— И зачем мне это делать? — Грейндж нагнулся за упавшей на пол папкой, то же самое сделала и Кейт. Несколько секунд они стояли почти вплотную друг к другу в неловких позах.

— Просто потому, что я прошу. — Кейт выпрямилась с папкой в руке. — И все. — Она улыбнулась.

Грейндж взял папку, не зная, что с ней делать.

— Видите ли, я не удовлетворена тем, как закончилось дело о гибели моего мужа.

— И вы хотите открыть его?

— Напротив, закрыть. Но прежде выяснить, что произошло на самом деле. А разве вы не хотите знать? И остальные в Бюро?

Грейндж задумался.

— Полагаете, досье на Бальдони поможет?

— Возможно. — Кейт шагнула вперед.

Грейндж уловил слабый аромат ее духов и затрепетал.

— Хорошо.

— Хорошо?

— Да. Я достану досье.

— Неужели? — Она не верила своим ушам.

— Не такое уж это большое дело. — «Особенно сейчас, — подумал он, — когда меня собираются отправить в отставку. Подлецы, столько лет безупречной службы, и вот благодарность».

Грейндж чувствовал, как по телу струится пот. Кейт стояла в метре от него, и он понимал, что если она не отодвинется, ему придется бежать по коридору в туалет и окатить лицо холодной водой. А может быть, принять душ.

— Это все?

— Вообще-то нет. Мне еще нужно досье на его дядю, Джулио Ломбарди.

— Боже, Макиннон, вы что, хотите получить полный доступ к материалам ФБР?

— Это было бы прекрасно. — Кейт засмеялась, отбросила волосы, и Грейндж услышал, как произнес: «Ладно».

Она схватила его руку, начала трясти, и Грейндж вдруг осознал, что если Кейт Макиннон сейчас попросит его поехать в Белый дом и застрелить президента, он снова скажет: «Ладно».

— Вы просто прелесть! — воскликнула Кейт. Она не могла даже вообразить, что когда-нибудь скажет Марти Грейнджу такие слова.

Его губы дернулись в слабой улыбке.

— Я привезу бумаги вам домой. Назовите адрес.

— Центральный парк… Но я могу сама зайти и забрать. Зачем вам затрудняться. Когда вы их получите?

Грейндж посмотрел на часы:

— Через пару часов. Я все равно буду в вашем районе.

— Но мне и так неловко перед вами…

— Я же сказал, что занесу их вам. Мне в любом случае придется быть сегодня в Верхнем Уэст-Сайде.

Вранье. Нигде ему сегодня не нужно быть.

— Хорошо. Спасибо. — Кейт улыбнулась совершенно искренне. — Но есть еще…

— Еще одно досье?

— Нет.

— А что же?

Она покачала головой:

— Не важно.

— Что? Говорите. — Грейндж вдруг испугался, как бы Макиннон сейчас не сказала, что передумала и никаких досье ей не нужно. А ему очень хотелось посетить ее квартиру. Просто посидеть и посмотреть на нее. — Я же сказал, что привезу досье.

— Не о досье речь. Но я… хм… я и так уже слишком нагрузила вас своими просьбами.

— Пожалуйста, скажите, что еще?

— Есть один частный детектив, который следил за Эндрю Стоуксом по заказу его жены. Так вот, он ничего не хочет рассказывать без ордера.

— Вы уже пытались?

— Да. Я знаю, вы думаете, что…

— Откуда вы знаете, что я думаю? — Грейндж вытер влажные ладони о брюки. — Где работает этот ваш частный детектив?

— В центре. Угол Сорок седьмой и Шестой авеню.

Это было всего в квартале от отеля, где жил Грейндж.

— Мне нужно кое-куда позвонить, чтобы досье подготовили, когда мы вернемся. На это уйдет полчаса.

— Да, не шикарно, — громко произнес Грейндж, чтобы услышала жена-секретарша Баумс.

Она надулась:

— Юджин сейчас занят.

Кейт наклонилась к ее столу:

— Понимаете, у нас важное…

Грейндж невозмутимо распахнул дверь кабинета детектива.

— У вас есть ордер? — спросил тот, увидев Кейт.

— Нет, но…

— Я же сказал, что не могу ничего вам рассказать без ордера. Это частная информация и, согласно восемнадцатой статье…

Грейндж уперся руками в его стол.

— Забудьте о восемнадцатой статье, а также о девятнадцатой, тридцать восьмой, пятидесятой и девяносто восьмой… впрочем, пошлите к черту и все остальные.

— А кто вы такой? — Баумс посмотрел в темные мраморные глаза Грейнджа и осекся. — Я же сказал вашей приятельнице… мне нужен ордер.

Посмаковав слова «ваша приятельница», Грейндж шлепнул на стол удостоверение.

— К вашему сведению, в последнее время ФБР работает в тесном контакте с налоговой полицией. Проверяем малый бизнес, особенно частных детективов. Вы удивитесь, узнав, скольким пришлось прекратить деятельность.

Баумс вздохнул.

— Что вас интересует?

— Стоукс, — ответила Кейт. — Эндрю Стоукс.

Колесики скрипнули, Баумс откатился назад на своем кресле, дернул нижний ящик старого металлического шкафа, вытащил папку, положил ее на стол.

Кейт раскрыла, начала просматривать пачку черно-белых фотографий.

— Рассказывайте, — потребовал Грейндж.

— О чем?

— О Стоуксе. Я не люблю читать. Так что рассказывайте и постарайтесь ничего не упустить.

Баумс снова вздохнул.

— За Стоуксом я следил примерно месяц. Действительно, он вел скверный образ жизни, хотя и адрес приличный, и работа тоже. Снимал проституток, играл, употреблял наркотики. Постоянно. Время от времени покупал наркотики прямо на улице. Там где-то есть фотография. Жена, разумеется, ни о чем не подозревала.

Фотографии были зернистые, объекты сняты телеобъективом с большого расстояния, но Кейт все же узнала Сузи Уайт.

Баумс кивнул.

— Стоукс был весьма неравнодушен к этой малышке. Обычно они встречались два раза в неделю в центре.

— В центре? — спросила Кейт.

Странно, ведь Сузи работала в Бронксе.

— Да. Ее место было на углу Десятой авеню и Тридцать девятой улицы. Я это запомнил, потому что там есть симпатичное кафе, где выпекают маленькие кексы в гофрированной формочке. Я заходил туда перекусить. Хорошо, что все продлилось только месяц, иначе я поправился бы килограмм на десять. — Баумс засмеялся, но Кейт и Грейндж не поддержали его. — В другие дни они встречались у адвокатской фирмы, где он работал. Название там записано.

— «Ротштайн и партнеры»? — спросила Кейт.

— Да. А это, — Баумс показал на другую фотографию, — парень, на которого работала шлюха.

— Анджело Бальдони, — сказала Кейт и посмотрела на Грейнджа. — Выходит, Бальдони был сутенером Сузи Уайт, умник-итальяшка, как называл его Ламар Блэк. Это от него она сбежала в Бронкс.

— Этот парень, Бальдони, — продолжил Баумс, — пас небольшую группу девушек, очень молоденьких. Я видел, как он собирает с них деньги. Очень грубый. Настоящая скотина. Выяснив, кто он такой, я тут же решил бросить это дело. — Баумс настороженно посмотрел на Грейнджа. — Вы знаете Бальдони?

— Знаю.

— Читал, что его убили. В час добрый. — Он взял у Кейт фотографии, выбрал ту, где двое мужчин выходят из ресторана. Один из них Стоукс. — А этого типа узнаете?

— Джулио Ломбарди, — сказал Грейндж.

— Вот именно. Стоукс, оказывается, водился с бандитами. Боже правый! Осознав это, я немедленно прекратил работу. С такими типами, как Джулио Ломбарди, связываться крайне опасно.

— Мудрый шаг. — Грейндж взял фотографию. — У вас есть такая, где Бальдони и Ломбарди вместе?

Баумс покачал головой:

— Только Стоукс с каждым из них. Бальдони снабжал его наркотиками. В том числе и с доставкой по месту работы. Два раза видел, как Бальдони входил в офис фирмы «Ротштайн и партнеры» с коричневой сумкой.

Кейт глубоко вздохнула.

— А его босс, Ричард Ротштайн?

— О нем я ничего не знаю. Видел, как он входит и выходит из здания, но следить за ним мне никто не поручал.

— А с Ломбарди или Бальдони вы когда-нибудь видели его? — спросил Грейндж.

— Нет. Никогда.

Кейт перевела дух.

Грейндж вгляделся в одну из фотографий.

— Где это снято?

Баумс задумался.

— Это с последней пленки. Я запомнил, поскольку опасался, что не хватит кадров. Стоукс только что встретился с Бальдони, а затем появился этот тип. Не знаю, кто он такой. Не успел выяснить. Это был последний день, когда я работал по делу.

— Не возражаете, если я возьму ее? — спросил Грейндж, отправляя фотографию в карман пиджака.

— Разве имеет значение, возражаю я или нет? — вздохнул Баумс.

— Вообще-то нет. — Грейндж посмотрел на Кейт. — Пожалуй, мы возьмем всю папку. Едва ли она пригодится мистеру Баумс.

— Как хорошо все получилось, — сказала Кейт, когда они вышли на улицу. И сжала руку Грейнджа так, что он тихо ойкнул. Впрочем, это было почти не слышно на фоне городского шума. — Так кто на этой фотографии?

Не сразу придя в себя, Грейндж достал фотографию.

— Это Чарли д'Амато, он же Чарли Д. Один из главарей мафии.

С фотографии на Кейт смотрел благообразный седой дедушка.

— Вроде крестного отца?

— Он у них в ранге, соответствующем вице-президенту. Сейчас отбывает пожизненный срок в Синг-Синге, но по-прежнему наделен очень большой властью.

Глава 37

— Макиннон, вы удивительная женщина. — Перлмуттер вывел машину на скоростное шоссе.

— О чем вы?

— Какие у вас дела с Грейнджем?

— Извините, но я дала обет молчания.

— Какой, к черту, обет?

— Вы не слишком любезны. Мы с агентом Грейнджем достигли взаимопонимания. Такой ответ вас устраивает?

— Ага. — Перлмуттер отвел глаза от дороги и посмотрел на Кейт. — И это взаимопонимание начало приносить плоды. В частности, с подачи вашего нового поклонника мне дали поручение вывезти вас на прогулку. Так что пусть ваши дела с ним продолжаются.

На небе в нагромождении серых облаков появились небольшие голубые просветы.

— Как я понимаю, эту экскурсию организовал Браун, — заметила Кейт.

— Разумеется. После беседы с вашим новым лучшим другом, агентом Грейнджем, он согласовал это с шефом Тейпелл. Она решила, что никакого вреда это не принесет.

Кейт вспомнила инструкции Грейнджа насчет предстоящего разговора. Вдруг из старика удастся что-нибудь вытянуть?

— Брауну не пришлось долго уговаривать меня. — Перлмуттер улыбнулся. — К тому же я давно интересуюсь тюрьмами. Хорошо знаю их историю.

— Неужели вас интересует что-то, кроме кино?

— Кстати, о тюрьмах снято несколько превосходных фильмов. Например, «Скованные одной цепью» с Тони Кертисом и Сиднеем Пуатье. И еще «Птицелов из Алькатраса» и «Побег из Шоушенка». — Перлмуттер постучал по рулевому колесу. — Ладно, вот вам вопрос совсем не о кино. Самые знаменитые узники тюрьмы Синг-Синг?

— Понятия не имею.

— Ну хотя бы попытайтесь.

Лицо Кейт выражало недоумение.

— Аль Капоне?

— Аль Капоне? Исключено. Даю подсказку: Джулиус и Этель.

— Розенберги?^[36]

— Правильно. Их там поджарили на электрическом стуле. Была и еще одна забавная пара, Марта Бек и Раймонд Фернандес.

— О да. «Убийцы Одинокие Сердца». О них еще есть фильм категории Б. Кто там играет, не помните?

— Конечно, помню, не сомневайтесь. Тони Ло Бьянко и Шерли Столлер.

— Ники, зачем вы засоряете свою память всяким мусором?

— Мусором? — Он преувеличенно тяжело вздохнул. — Какое кощунство!

Некоторое время они ехали молча, потом Ники включил приемник. Зазвучала бездарная попсовая песенка.

— Может, поищете что-нибудь более приятное?

Перлмуттер крутил ручку настройки, пока не поймал песню Дилана «Просто превратность судьбы».

— Дилан подойдет?

Эта песня напомнила ей о Ричарде, но Ники уже начал подпевать, и она сказала:

— Вполне.

Дилан. Имена, которые убийца писал на краях своих картин. Дилан, Тони, Бренда. Кто они?

Достав пластинку «Никоретт», Кейт сунула ее в рот.

После моста Перлмуттер съехал с шоссе на дорогу к городку Оссининг. Вскоре замелькали исторические здания, хорошо сохранившиеся. Через несколько поворотов дорога пошла в гору. Наверху показалась башня тюрьмы Синг-Синг.

— Вы когда-нибудь задавали себе вопрос, откуда произошло название Синг-Синг?

Кейт пожала плечами:

— От индейского «син-синк», что означает «камень на камне». Дело в том, что вся южная часть Оссининга, которая в давние времена называлась Синг-Синг, стоит на обширной известняковой платформе. Потом так стали называть только тюрьму.

— Да вы настоящий кладезь информации.

— Стараюсь. О чем еще вам рассказать? Сколько людей казнили там на электрическом стуле? Или какие типы пыток применялись до преобразования тюрьмы?

Они подъехали к воротам. Ники показал охраннику удостоверение.

Другой охранник привел их в небольшую комнату и оставил одних.

— Сейчас ваш выход, — сказал Перлмуттер. — Я здесь, только чтобы улаживать формальности.

Кейт кивнула, огляделась. Комната примерно три на три метра, без окон, флюоресцентное освещение, в дверь вделана небольшая стеклянная панель, два металлических стула, табличка «НЕ КУРИТЬ». Посмотрев на нее, она сунула в рот новую пластинку «Никоретт».

— Похоже, вам скоро придется отучаться и от этой привычки, — заметил Ники.

— И не говорите. А ведь такая жвачка дороже сигарет.

Раскрылась дверь, и охранник ввел старика с фотографии частного детектива Баумс. Руки и ноги его были скованы кандалами.

— Садись. — Охранник пристегнул его ноги к нижней части вделанного в бетон металлического стула. Посмотрел на Кейт. — Я буду за дверью.

Чарли д'Амато оказался ниже ростом, чем ожидала Кейт. И выглядел старше. Седые волосы не были такими густыми, щеки обвисшие, как у бассета, кожа на руках в пигментныхпятнах.

Он бросил взгляд на Перлмуттера, прислонившегося к стене.

— Кто вы?

— Детектив Перлмуттер. Не обращайте на меня внимания. — Ники вытащил из заднего кармана «Дейли ньюс» и углубился в чтение.

Д'Амато пожал плечами и посмотрел на Кейт:

— Надеетесь узнать от меня обстоятельства гибели вашего мужа?

Кейт старалась не выказать удивления.

— Так вы знаете, почему я здесь?

— Слухами земля полнится. — Старик сдержанно улыбнулся.

— Хорошо, — сказала Кейт. — Значит, незачем тратить время на объяснения.

— Верно. Рад, что вы решили обойтись без обычного лицемерия. — Он показал подбородком на сигареты в нагрудном кармане. — Не поможете ли мне, дорогая? Как видите, руки заняты. — Старик засмеялся так, словно закашлялся.

Кейт сунула ему в губы сигарету «Уинстон», дала прикурить.

Д'Амато затянулся и, с трудом подняв руку в наручнике, вытащил сигарету изо рта. Внимательно посмотрел на Кейт сквозь пелену дыма.

— У меня дочь примерно вашего возраста. Тереза, живет в Нью-Брунсуике, Джерси, в симпатичном домике. Двое детей. Один тинейджер, мальчик. Чарли. Назвали в честь дедушки. Давно не видел его. — Он вздохнул. — А у вас есть дети?

— Мистер д'Амато, полагаю, вам все обо мне известно. И поскольку время у меня ограничено…

Д'Амато выпустил изо рта струю дыма.

— Зато у меня — уйма.

— Тоже, я слышала, не так уж много. — Грейндж сказал, что старик серьезно болен. — Как вы понимаете, я приехала не с пустыми руками. У меня припасено несколько козырей. Так, может быть, вы просто изложите свои пожелания?

— А кто сказал, что мне что-то нужно?

Кейт понимающе улыбнулась:

— Нам всем что-то нужно, д'Амато. — Она придвинула свой стул ближе к старику.

— Зовите меня Чарли, — предложил он, прикинувшись добрым дедушкой.

— Давайте начнем игру, Чарли. Правила известные. Вы кое-что расскажете мне. Потом я вам. Первый ход ваш.

Д'Амато попыхтел сигаретой, выпустил пару неровных колец. Бросил взгляд на Перлмуттера.

— Вашего мужа убил Анджело Бальдони. Как для начала?

Кейт ожидала услышать это, но все равно вздрогнула.

— Почему?

— Теперь ваша очередь, дорогая. — Он подался чуть вперед, звякнув целью. — Прошу разрешить свидания с внуками.

Кейт ответила так, как проинструктировал ее Грейндж.

— Я имею полномочия заверить вас, что вашу просьбу удовлетворят.

— И не через стекло, а в комнате.

— Хорошо. Я это устрою. Теперь ваша очередь. — Она глубоко вздохнула. — Почему Бальдони убил Ричарда?

Старик недоуменно пожал плечами:

— Так получилось.

— Что значит получилось?

— Лучше я расскажу вам о камере, где меня содержат, дорогая. Темная ужасно. А прогулки раз в день и всего полчаса. Не успеваю даже подышать свежим воздухом. А я слышал, у них есть камеры на северной стороне, с окнами.

— И вы хотите такую?

— Конечно.

— Ладно, постараюсь договориться с администрацией.

— Мне не нравится слово «постараюсь». Я ведь не так уж много прошу. Больной старик.

— Хорошо. Ваше пожелание выполнят.

Старик улыбнулся.

— Вашего мужа заказали.

— Кто?

— А разве это имеет для вас большое значение?

Кейт посмотрела в его слезящиеся глаза.

— Да.

— Ладно. Расскажу только потому, что вы напоминаете мне дочь. — Он снова бросил взгляд на Перлмуттера: — Может, оставите нас одних и подождете за дверью? Оттуда будете наблюдать через стекло. Как это делает охранник.

Ники встретился глазами с Кейт. Она кивнула.

Д'Амато подождал, пока за ним закроется дверь.

— Так лучше, верно?

— Продолжайте, — сказала Кейт. — Так кто заказал моего мужа… и почему?

Д'Амато вздохнул.

— Этот подонок Стоукс. А Анджело… — Он выпустил струю дыма. — Рядовой пехотинец, почти робот. К тому же недалекий. Единственное, что умел, так это нажимать на курок. — Д'Амато загасил сигарету. — Я не говорю, что Анджело был святой. Нет. Но для него это была работа. Он ничего не имел против вашего мужа.

Сердце Кейт сжалось. Просто работа. Убить Ричарда. Просто работа.

— Это был не обычный заказ, — продолжил д'Амато таким тоном, будто речь шла о погоде. — Ломбарди, дядя Анджело, поручил ему сделать это. Он хотел полностью рассчитаться со Стоуксом. Тот надоел ему хуже горькой редьки. Выпрашивал деньги, которые тут же тратил на шлюх. Ломбарди хотел покончить с этим. Понимаете? Поэтому, когда Стоукс попросил об одолжении — убить Ротштайна, — Ломбарди решил пойти ему навстречу. В последний раз. И озадачил Анджело, проявившего несвойственную ему изобретательность. Заказал этому зануде, который работал у него, картину, чтобы все выглядело так, словно вашего мужа убил этот псих.

— А потом Бальдони убил художника, Мартини, верно?

Д'Амато кивнул.

— За жадность. Деньги очень портят людей, я это давно заметил. — Он удрученно покачал головой. — Дело в том, что Стоукс подделал какие-то документы в адвокатской фирме: это позволило ему снимать со счета деньги. Ваш муж, видимо, раскусил его и собирался не только уволить, но и передать властям. Стоукс побежал к Ломбарди, начал скулить, что, мол, Ротштайн намерен назвать полиции кое-какие фамилии и так далее. В общем, наговорил очень много. Хотел, чтобы Ломбарди был заинтересован в смерти Ротштайна. Вы же знаете, как это происходит.

«Хотел, чтобы Ломбарди был заинтересован… в смерти Ротштайна. Вы же знаете, как это происходит». Слова старика звенели у нее в ушах. Кейт кивнула, поощряя д'Амато продолжить.

— Они стоили один другого. Бальдони и Стоукс. Анджело тайком от дяди потребовал от Стоукса за работу пятьдесят штук. А тот набрался наглости и снял эти деньги со счета фирмы. По иронии судьбы за убийство вашего мужа он расплатился его же деньгами.

У Кейт закружилась голова. Энди заказал убийство Ричарда и заплатил за это деньгами фирмы.

— Откуда вам это известно?

— Странный вопрос, дорогая. — Он улыбнулся фальшивой улыбкой доброго дедушки. — Когда Ломбарди сообщил мне об этом, я приказал немедленно убрать Стоукса. А потом… я слышал, ФБР ищет Ломбарди. Так вот, открою вам секрет, дорогая. Они не найдут его. — Кейт не задала вопроса, зная, что Ломбарди мертв. — Передайте им от меня, чтобы не тратили зря время, — сказал д'Амато. — Что касается Стоукса, то от этого подонка можно было ожидать чего угодно. К тому же он очень много болтал.

— Вы отдавали приказы отсюда?

— А что в этом особенного?

— Наверное, ничего.

— Вот именно… И позвольте мне сказать вам кое-что, дорогая. Вы были на волоске от гибели.

— Вас огорчает, что я убила его?

— Не в этом дело. — Д'Амато пожал плечами.

— Знаете, — вдруг вырвалось у Кейт помимо воли, — это было бы даже неплохо.

— Не говорите так, дорогая. Вот вы сидите здесь сейчас со мной. Живая. Но в следующий раз может повезти меньше. Так что будьте осмотрительнее.

«Должна ли я радоваться, что осталась жива?» Кейт задумалась. Еще совсем недавно она считала, что все в ее жизни уже закончилось. Но, оказывается, Ричард невиновен.

Невиновен.

Кейт впервые осознала: она счастлива, что не погибла.

— Так я могу надеяться на новую камеру?

— Несомненно. — Кейт посмотрела на старика. — Скажу вам больше, вас переведут в другую тюрьму, с менее строгим режимом. В удобную камеру с хорошим видом из окна.

Д'Амато просиял.

— Дорогая, думаете, я сказал бы вам хоть слово, если бы заранее не знал об этом?

Кейт и Перлмуттер молча шли к машине. Он, разумеется, все слышал и понимал, что творится у нее на душе.

Кейт пыталась отделить хорошие новости от плохих. Ричарда убил Энди Стоукс. Чужими руками. Муж погиб, потому что ошибся, недооценил мерзавца. Своевременно не пошел в полицию, решил разобраться с ним сам.

«Мне все-таки удалось докопаться до истины, и я… отомстила. Убила исполнителя. И что дальше?»

Кейт посмотрела на небо, теперь скорее голубое, чем серое, и глаза ее наполнились слезами. Удастся ли когда-нибудь залечить эту рану? Она узнала правду, но Ричарда все равно не вернуть.

Наблюдая, как ветер лениво разгоняет похожие на сахарную вату облака, она грустно улыбнулась. Может, сегодня ночью наконец удастся выспаться.

Глава 38

Неужели проходы между полками в супермаркете сузили, или это только кажется? Нола осторожно пробиралась вперед, стараясь ничего не свалить. Сунула в тележку пару коробок печенья «Малломарс».

— Я тоже его люблю, — раздалось сзади.

Только этого и не хватало. Чтобы какой-то зануда начал приставать с разговорами. Она обернулась и увидела очень красивого парня.

— Вам нравится «Малломарс»?

— Ну, лучше, наверное, только «Ореос». — Он улыбнулся.

Какой симпатичный!

— Кстати, — сказала Нола, — я пополнела не от печенья. Просто беременная.

Парень засмеялся:

— Мне следовало бы самому догадаться. — Он кивнул и двинулся дальше по проходу.

«Я беременная, а не толстая. Вот бестолочь. Да это видно любому дураку. Ладно, забудь». Она и не мечтала, чтобы какой-то парень посмотрел сейчас в ее сторону. Нола вздохнула, наблюдая, как красивый молодой человек достает с полки коробку сухих крендельков. Может, подойти, пригласить на чашку кофе с печеньем «Малломарс»? Но поздно, он уже ушел. И вообще поздно. Она, видимо, спятила, если в таком положении думает о мальчиках.

Расплатившись у кассы, Нола осознала, что купила слишком много. Молоко, сок, печенье. Два тяжелых пакета. Ладно, чепуха. Неужели не донесет? Тут идти всего несколько кварталов.

— Вы что, собираетесь нести эти пакеты сами? — На столике рядом симпатичный парень укладывал продукты в пакет.

— Придется.

Он быстро подхватил ее пакеты.

— Вам не следует носить такие тяжести. Нужно думать о будущем ребенке.

— Я думаю.

— Куда вам идти?

— К Центральному парку. Отсюда четыре квартала.

— Пойдемте, я провожу вас.

Они прошли квартал, и у Нолы заболела спина. Она была рада, что парень вызвался помочь. Особенно такой симпатяга. Хотя после Матта Браунштайна Нола поклялась себе держаться подальше от мужчин, особенных белых.

— Вы живете прямо у Центрального парка?

— Да.

— Парк замечательный.

— Не то слово.

— Что?

— Конечно, замечательный. Я живу у приятельницы. Пока не рожу ребенка, а там будет видно.

— Ага.

Нола представила себе, что он думает. Обрюхатилась, значит. Без мужа. Живет с приятельницей. Несчастная.

— Я учусь в колледже Барнарда, — добавила она, когда они пересекли Амстердам-авеню.

— А что это?

— Барнард — один из колледжей Колумбийского университета. Кажется, теперь самостоятельное учебное заведение.

— Надо же! Круто!

Странно, что он не знает Барнард. Какой темный. Но милый. За такую внешность многое можно простить.

— Хм… я вообще-то прекратила учебу. Пока. — Она погладила живот.

Парень кивнул. В метрах десяти от дома он остановился. Протянул пакеты.

Она улыбнулась.

— Меня зовут Нола. А вас?

— Что?

— Ваше имя?

— А… Дилан.

— Красивое.

— Спасибо. А вы… хм… что делаете сегодня вечером?

— Вечером? Собираюсь на открытие выставки в Челси.

— Художественной выставки?

— Да, вы знаете, мой друг — художник. Это в Галерее Петрикоффа на Двадцать пятой улице.

— Уильям Хандли?

— Вы знаете Уилли?

— Видел его работы по телевизору.

— Вы смотрите передачи Кейт?

— Да.

— Так приходите.

— Постараюсь.

— Я скажу Кейт, что познакомилась с ее поклонником. Правда, она замечательная?

— Да. — Парень на секунду снял овальные темные очки, заморгал, улыбнулся, затем водворил их на место. — То, что она делает, это здор-р-рово!

— Я познакомилась с очень милым парнем, — сообщила Нола, занося пакеты на кухню.

— Зачем ты тащила такую тяжесть? — Кейт начала разгружать пакеты.

— Не сердись. — Нола широко улыбнулась.

— Нужно было попросить, чтобы доставили.

— Я не несла их. Помог этот парень. Мы заговорили о печенье «Малломарс», потом случайно столкнулись у кассы. И он предложил донести пакеты до дома. — Она погладила живот. — Наверное, пожалел меня.

— И что дальше?

— Дальше ничего. Но он милый. Очень. — Нола вздохнула. — Не знаю, в чем сегодня идти. Я такая толстая.

— Ты не толстая, а беременная.

— Именно это я ему и сказала.

— Накинешь мой кашемировый платок. Он скрадывает полноту.

— Наверное, придется сшить два платка вместе.

Кейт засмеялась, но не слишком весело. Ее настроение менялось почти каждую минуту. Хотелось побыть одной, разобраться в своих чувствах, но предстояло идти на выставку, встречаться с людьми, разговаривать.

— Я полежу немного, — сказала Нола. — Если через полчаса не проснусь, разбуди. Хорошо?

Сегодня Кейт одевалась с особой тщательностью. Хотела выглядеть хорошо ради Уилли… и Ричарда тоже. В первый раз после его гибели она подумала о своей внешности.

Надо же, прошло всего три недели. А кажется, будто целая вечность.

— Ну как тебе это, милый? — спрашивала Кейт мужа, роясь в гардеробе, показывая то одно платье, то другое.

Наконец она сняла с вешалки бежевую блузку от Армани, купленную Ричардом в бутике на Мэдисон-авеню. Просто он шел мимо, увидел в витрине и купил.

Блузка шла ей необычайно. Полукруглый воротник открывал длинную шею, подчеркивая белизну кожи, на фоне которой прекрасно смотрелась цепочка с кольцом.

Ансамбль дополнили изящные черные брюки и черные туфли на высоком каблуке.

Кейт причесалась, распустив волосы по плечам, как нравилось Ричарду. Немножко подрумянила щеки, нанесла на губы блеск, наложила на веки мягкие дымчатые тени, на ресницы тушь.

Посмотрела в зеркало, сжимая кольцо Ричарда. Представила себе, как он сейчас улыбался бы, довольный.

— Вот и отлично. — Кейт поправила на плечах Нолы платок стального цвета.

— А я не буду смотреться в этом платке как гудийровский дирижабль?^[37]

Кейт отошла назад, присмотрелась.

— Нет. Дирижабль меньше.

— Ну вот, я же говорила.

— Перестань скулить. Ты выглядишь замечательно. И потом, посетителей вернисажей обычно интересует лишь то, как выглядят они сами.

— Да, но… — Нола теребила платок, пытаясь ослабить его. Потом снова затянула. — Я вроде как пригласила Дилана. Он сказал, что, может быть, придет.

— Дилана?

— Ну, парня из супермаркета. А что? — Ее удивил напряженный взгляд Кейт.

— Так, ничего.

* * *

Нужно принять душ. Это обязательно. Он хочет выглядеть хорошо, и пахнуть — тоже. Для нее, для исто-рич-ки искусств.

Он устал ждать. Пришло время действовать.

Вспоминает беременную девушку, Нолу. Представляет, как она будет выглядеть со вспоротым животом. Он понравился ей, это точно. И она пойдет с ним куда угодно.

Куда? Он задумывается и решает, что пусть она поведет его куда захочет. Что, хорошая идея?

«Это здор-р-рово!»

— Спасибо, Тони.

Выставка Уилли Хандли. Галерея Петрикоффа. Посмотрим, что там сделал этот парень.

Он вытирает насухо волосы, смотрит в зеркало. Кожа пока еще слегка серая, но волосы уже приобрели коричневатый оттенок с легким намеком на желтизну. Он почти исцелился. А после того, как увидит ее, поговорит с ней, с Кейт, с исто-рич-кой искусств, исцеление будет полным. Он в этом уверен.

Галерея гудела. От картины к картине переходили художники, дилеры, коллекционеры, обычные посетители. Все в черном и сером.

Кейт остановилась рядом с одной парой.

— Это специальные мускулы, которые управляют тестикулами, — сказал мужчина.

— Ты уверен? — Женщина подняла на него глаза. — Я не знала, что в «Кремастере»^[38] речь идет о тестикулах.

— Да. Я специально посмотрел в энциклопедии после того, как увидел фильм. Это специальные мускулы.

— Так что, это фильм о том, как поднимаются яйца?

— Вроде бы. Ведь там играет Урсула Андресс. Помнишь ее в «Докторе Нет»?

— А что это за фильм?

— Ну, о Джеймсе Бонде. Девушка на пляже, в бикини.

— А, какая разница? — Женщина пожала плечами. — Я помню его первый видеофильм, где он взбирается по смазанной, кажется, вазелином стене галереи в одном бандаже «джокстреп».^[39]

— Хм… здесь такая духота.

— Может, этот «джокстреп» как-то связан с «Кремастером», в том смысле, что и то и другое соотносится с тестикулами?

— Замечательно. Я даже не подумал об этом.

— Извините. — Потеряв терпение, Кейт начала протискиваться к центру зала. Огляделась. Казалось, все в порядке, но почему-то не проходило странное ощущение тревоги.

К ней подошел Петрикофф. Чмокнул в щеку. Загорелое лицо, длинные седые волосы аккуратно собраны в хвостик.

— Поздравляю, «Беда» — ваша.

— Беда?

— Ну да. — Галерейщик показал в сторону картины с зеркалами, большую часть которой загораживали фигуры посетителей.

— Я не знала, что она так называется. — «Мало бед свалилось на меня в последнее время, так теперь еще одна», — подумала Кейт. Хотя о покупке картины не жалела. Просто не понравилось название. Она попыталась улыбнуться, но получилось плохо. Расслабиться мешало растущее ощущение тревоги.

— Все продано, — сообщил Петрикофф.

— Что?

— Я говорю, картины все проданы. До единой. Музею «Рейна София» придется подождать, когда наш талантливый мальчик сотворит новые. — Петрикофф извинился и исчез в толпе.

— Дорогая, я знала, что встречу тебя здесь.

Кейт повернулась и расцеловалась с Блэр. Вгляделась в лицо приятельницы.

— Что я вижу! Кожа как у пятнадцатилетней, без следов новых подтяжек.

— Специальная терапия «Ботокс». Как ты заметила, действует. — Блэр рассмеялась, слегка приоткрыв рот. Больше ни один мускул на ее лице не шевельнулся. — Тебе тоже следует попробовать.

— Боюсь, что без родителей перестанут пускать на вечерние сеансы в кино.

— Все шутишь. — Блэр надула губы. — А старость — это совсем не шутка. Потом поймешь.

А когда шестидесятилетняя дама рядится под шестнадцатилетнюю, это как называется? «Хотя, кто знает, — подумала Кейт, — как я буду рассуждать через десять лет, когда кожа по-настоящему начнет обвисать. Тоже, возможно, захочется вернуть молодость».

Между ними втиснулся Уилли. Поздравления, поцелуи. Кейт радовалась и печалилась одновременно. Если бы только Ричард мог сейчас разделить с Уилли его успех. Ведь он был первым коллекционером, купившим картины тогда совсем неизвестного художника.

— Все изумительно, — сказала Блэр, — но у меня для твоих работ нет стен. Они такие огромные. Не сделаешь ли парочку поменьше?

Уилли расплылся в улыбке.

— Там, дальше, выставлены рисунки. Они небольшие.

Кейт внимательно оглядывала посетителей выставки, сама не зная зачем. Увидела Нолу, она с кем-то разговаривала. Все хорошо, но на душе неспокойно. Почему? Может, просто от волнения, духоты или это отголоски недавних ужасов? Но подобное ощущение было ей знакомо со времен службы в полиции, когда она нападала на след. Блэр куда-то исчезла, Уилли оживленно беседовал с директором одного из музеев. Кейт отошла. Помахала, пытаясь привлечь внимание Нолы, но та не заметила, увлеченная разговором с каким-то молодым человеком, который стоял спиной к Кейт. Нола улыбалась, возможно, даже флиртовала. Скорее всего это д'Агостино, арт-критик, который уже давно был неравнодушен к ней. «Пусть девушка потешится, — подумала Кейт. — А мне нужно — первое, сегодня ночью хорошенько выспаться, а второе, съездить во Флориду, посидеть недельку на веранде со свекровью, полюбоваться фламинго».

Потом начали один за другим подходить художники, кураторы, арт-критики и просто добрые знакомые. Многих Кейт не видела уже много недель. Говорили о музейных выставках, фильмах, знакомых художниках, кинорежиссерах, поэтах, и вскоре тревога отступила.

— Привет!

— Вот это встреча! — Кейт улыбнулась Ники Перлмуттеру.

— Дэниел привел меня, чтобы я повысил культурный уровень. — Он представил своего спутника, стройного молодого человека, в котором Кейт узнала первого подозрительного парня в темных очках на выставке картин маньяка из Бронкса.

— Действительно интересные работы, — сказал Дэниел.

Кейт улыбнулась:

— Идите и скажите это автору.

— А где он?

— Вон там. Пойдемте, я познакомлю вас.

Они протиснулись сквозь толпу к Уилли, который болтал с десятком людей одновременно.

Кейт внезапно почувствовала огромную усталость.

— Я ухожу.

— Ты не останешься на ужин?

— Извини меня, дорогой, но просто валюсь с ног. Нола составит тебе компанию.

— Едва ли. Она уже ушла со своим новым приятелем, Диланом.

— Дилан? Надо же, скольких мальчиков назвали в честь старины Бобби Циммермана.^[40]

— Разве Дилан — не настоящая фамилия Боба? — удивилась симпатичная молодая блондинка, знакомая Уилли.

— Нет, — ответила Кейт. — Это псевдоним. Полагаю, Боб назвал себя так в честь поэта Дилана Томаса.

— О, в самом деле? — Блондинка засмеялась. — А я, когда слышу имя Дилан, сразу же вспоминаю сериал «Беверли-Хиллс 90210». Там есть Дилан, плохой парень. А Брендон хороший. У него сестра Бренда и еще…

— Донна, — вырвалось у Кейт.

— Верно, Донна. Мне так нравился этот сериал. Правда. Я до сих пор иногда смотрю повторы.

Ах вот оно что! Бренда, Брендон, Донна, Дилан, имена, многократно написанные на краях картин маньяка, — это персонажи известного сериала. Кейт не знала этого, потому что никогда не смотрела сериалы. Тревога возобновилась с новой силой. Странно — почему? Имя как имя.

— Куда они пошли? — спросила она, пытаясь взять себя в руки. Почему вообще нужно волноваться? Ведь маньяк мертв.

— Не знаю, — ответил Уилли, которого снова окружили поклонники.

«Я слишком остро на все реагирую», — подумала Кейт, протискиваясь к выходу.

Глава 39

— Нола! — позвала Кейт, захлопнув за собой дверь.

Тишина. В коридоре было темно, но свет она не включила. Громко стуча каблуками, прошла в малую гостиную, где Нола вечерами смотрела телевизор. Никого. Сердце заколотилось сильнее. «Успокойся. Не взвинчивай себя по пустякам. Подумаешь, Дилан».

Что это? Какие-то странные звуки. Или показалось?

— Нола! Ты дома, дорогая?

Кейт заглянула в ее комнату. Никого.

«Успокойся. Что с ней может случиться? Наверное, пошла с д'Агостино выпить где-нибудь кофе. Скоро придет».

Кейт достала из сумочки мобильный, нажала кнопку. Телефон зазвонил где-то в квартире, и она почувствовала облегчение. Наверное, Нола на кухне, объедается печеньем.

— Нола!

Тишина.

В гостиной темно. Кейт щелкнула выключателем. По-прежнему темно. И какой-то звук, похожий на дыхание. Или это кровь пульсирует в ушах?

— Нола!

Кейт снова попыталась включить свет. Ничего. Глаза уже привыкли к темноте. Вон там, впереди, контуры двух диванов, перед ними столик. Сбоку еще по одному с лампами. Что такое со светом? Нужно позвонить привратнику. Наверное, опять сгорел главный предохранитель. Только сейчас Кейт заметила, что шторы на окнах задернуты. Странно. Лусилл этого сделать не могла.

Где Нола? Неужели заходила и ушла? Без мобильного телефона?

Кейт сделала несколько шагов, ударилась коленом о боковой столик. Потянулась к лампе, и вдруг под ногами что-то хрустнуло. Лампа не зажглась.

Она присела на корточки, пощупать, что это хрустит, и укололась.

Битое стекло.

— Черт!

Кейт сунула палец в рот и замерла.

Теперь она уже отчетливо слышала негромкие вздохи. Кейт обвела глазами комнату. Диваны, декоративные лампы, африканскую маску.

На трехметровой дубовой стойке, разделяющей гостиную и столовую, возвышалось что-то бесформенное и массивное. Оттуда исходили эти звуки.

Она подошла ближе, и все стало ясно. На стойке лежала Нола. Руки и ноги крепко обмотаны пленкой, рот залеплен. Над ней возвышался силуэт с ножом для разделки мяса в руке, взятом на кухне.

О Боже!

— Извини, но света пока не будет. Мне так легче. Лампочки тебе придется купить новые.

Кейт сделала еще шаг. Под подошвой снова хрустнуло стекло. Пистолет лежал в сумочке на плече.

— Мне нужно поговорить с тобой, — продолжил он.

Кейт задержала дыхание.

— Но я не вижу тебя.

— Это не важно. Главное, я тебя вижу.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя видела?

— Просто так лучше. Давай поговорим.

— Давай.

— Ты хотела обмануть меня?

— Обмануть? Конечно, нет. Ни в коем случае. — «Думай, думай». — Почему ты решил, что я хотела тебя обмануть?

— А все эти полицейские там.

— Это от меня не зависело. Они мне не подчиняются. Но это я придумала устроить твою выставку. Надеялась, что тебе понравится. Понравилось?

— Да, было… было красиво. — Его голос осекся. — Но теперь их нет.

— Картин?

— Да.

— Но их видела я и еще много людей.

— Они смеялись?

— Нет. Напротив, восхищались. Хотели купить их.

— Зачем это им?

«Потому что они идиоты», — подумала Кейт.

— Потому что они им очень понравились. Но я решила, что ты не захочешь расставаться с ними. Но…

— Донна сказала, что это к лучшему.

— Она твой друг?

— Да.

— Хороший, я уверена.

— Самый лучший. — Он взмахнул ножом над животом Нолы, и Кейт стиснула зубы.

— Пожалуйста. Не надо.

— Пока ты разговариваешь со мной, я ничего ей не сделаю. Иногда люди не хотят со мной общаться по доброй воле.

— Конечно, я буду с тобой разговаривать. Сколько захочешь. — Она думала о пистолете, но пока было рано. Даже если выстрелить, он все равно успеет всадить нож в Нолу. — Мне сразу понравились твои картины.

— Да?

— Очень.

— Я хороший художник, правда?

— Хороший.

— Последние картины я писал для тебя. Рад, что они тебе понравились. — В голове завертелись рекламные слоганы: «Тефаль, ты думаешь о нас…», «Выпей колы, не дай себе засохнуть!..» Он прижал руку к затылку. — Перестань!

— Что?

— Ты видела свое имя?

— Да, на краях картин. Спасибо. Я очень польщена. Но можно спросить почему? Почему ты написал картины для меня?

— Потому что ты исцелила меня.

— Как? — Ладонь Кейт, сжимавшая сотовый телефон, который она не выключила после звонка Ноле, вспотела. Кончики пальцев нащупывали кнопки. Но какой телефон Брауна?

У него в ушах продолжался шум.

— Перестаньте! Пожалуйста!

— Что — перестаньте?

— Да эта реклама «Кодака». Я ненавижу ее. — Он заморгал. — А зон та картина голубая?

— Какая картина? Я ничего не вижу, но уверена, что ты прав.

— Шутишь?

— Ни в коем случае.

— Правильно. Не советую. — Неожиданно он запел: — «Каждый твой вздох»…

— Я знаю эту песню. Она мне нравится.

— Нравится?

— Да. А тебе?

— Нет. Ей нравилась.

— Кому — ей?

— Ей. Ну, той. И остальным, таким, как она.

— Каким остальным?

— Другим, понимаешь? Тем, кто помогал мне видеть. Я должен был с ними это сделать. Чтобы увидеть.

Понятно, убитые им проститутки. Доктор Шиллер говорила, что он надеется с помощью убийств увидеть цвет.

— Но зачем ты убил Бойда Уэртера?

— Я не собирался. Вначале. Просто хотел, чтобы он помог мне. Не получилось. — Он снова запел. — «Каждый твой вздох»…

— Ты же сказал, что эта песня тебе не нравится.

— Мне — нет, но Бренде нравится. А она хороший друг.

— Бренда здесь? Сейчас?

— Конечно.

— Тебе повезло, что ты завел таких хороших друзей… — После нескольких секунд колебаний Кейт добавила: — И Тони.

— Почему ты о нем вспомнила?

— Знаешь, мне раньше казалось, что Тони — твое имя.

Он громко рассмеялся.

— Это смешно, верно, Тони?

Кейт тоже рассмеялась.

— Привет, Тони. Я не знала, что ты тоже здесь. Это здор-р-рово.

— Слышал, Тони? Что я тебе говорил? Она все понимает.

— Да, понимаю. — «Продолжай вот так отвлекать его, а сама лезь за пистолетом». — Как тебя зовут?

— У меня нет имени.

— У каждого есть имя.

— Она звала меня Джаспер.

— Тогда и я тоже буду так звать тебя. Хорошо?

Он задумался.

— Хорошо. Потому что… так звали художника Джаспера Джонса.

— Тебе он нравится?

— Это один из моих идолов. Такое же имя, и… он был тоже болен. Как и я.

— Он был болен?

— Да. Но мне теперь стало лучше, и я хочу, чтобы Джасперу Джонсу тоже стало лучше. Может, ты поможешь и ему.

— Конечно. — Кейт подвинула руку чуть ближе к сумке. — Я очень огорчилась, узнав, что ты погиб.

— Это был не я. — Он коротко рассмеялся. — Я всех обманул.

— Какой ты умный. Так одурачить копов. Как же ты это сделал?

— Просто. Заплатил одному уличному бродяге. Потом убил копов, тех, что на улице, и послал его в галерею. Все сделал как надо, заставил надеть темные очки и все такое. Они очень обрадовались. Решили, что поймали меня. Но я появился чуть позже. Спокойно вошел через пару минут, они ничего не ожидали. А я — хлоп-хлоп, и ты мертвец. Не ты, конечно, а они. Те, в машине, уже давно были мертвые. Хлоп-хлоп. Мне нравится, какой звук издает пистолет с глушителем, хлоп-хлоп. — Он нацелился ножом, как пистолетом, и Кейт прикидывала, успеет ли сделать быстрый рывок и схватить его. Нет, нож по-прежнему находился очень близко от Нолы. — Они даже не успели испугаться. Хлоп-хлоп, пук-пук, бзз-бзз. Я ведь умею становиться невидимым.

— Неужели?

— Да. Но не сейчас. — Он сгорбился, нож задрожал в его руке. — Потом мне стало грустно. Я долго смотрел на свои картины на стенах галереи, там… — Его голос снова пресекся. — Но иногда приходится чем-то жертвовать, верно?

— Да. — Рука еще на несколько сантиметров придвинулась к сумке.

— Ты считаешь, я поступил правильно?

— Конечно. Ты очень храбрый.

— Я храбрый, крепкий, как гвоздь. Твердый, как сталь. Могу спрыгнуть с любого высокого здания!

— Супермен?

— Ага! Правильно. А ты Лоис Лейн.

— Я?

— Нет. — Он засмеялся. — Я знаю, кто ты. Не запутывай меня.

— Я не собиралась тебя запутывать.

— Люди постоянно пытаются сбить меня с толку. И обидеть.

— Жаль.

— Конечно, жаль. Но ты вылечила меня.

— Объясни как.

— Сделала так, что я вижу цвета. Это чудо.

— Покажи.

— Что значит — покажи?

— Я хочу убедиться, чтобы радоваться вместе с тобой. Покажи, чему ты научился, как я вылечила тебя. — Кейт сделала шаг вперед, хрустнуло стекло.

— Пожалуйста, оставайся на месте. Я не хочу делать тебе больно и не хочу, чтобы ты делала мне больно. Потому что…

— Я не собираюсь причинять тебе боль.

— Знаешь, что они делали со мной?

— Кто?

— Ну, доктора. Там. Моя голова до сих пор…

Кейт знала, что это электрошоковая терапия, о которой рассказывала доктор Шиллер.

Он взмахнул ножом, и Нола застонала.

— Не надо. Пожалуйста.

— Почему ты меня не узнаешь? Я думал, это будет легко по рисункам, которые я поместил на картинах.

— Каким рисункам?

— Ну, лица… с заклеенными ртами.

— Да. Я видела их, но…

— Я думал, это поможет тебе вспомнить.

— Мне хотелось бы. Но… ты просто скажи.

Он сделал несколько взмахов ножом над Нолой. Туда-сюда.

— Пожалуйста, покажи мне, как ты теперь видишь цвета.

— Но ведь здесь…

— Позади тебя, в столовой, есть еще лампы. Выключатель на стене, слева. Света много не будет, не беспокойся.

— Я и сейчас хорошо все вижу.

— А я — нет. И поэтому не смогу определить, правильно ли ты называешь цвета.

— Ладно. Я включу на минутку. Только чтобы показать тебе.

— Здор-р-рово! — сказала Кейт.

— Не надо смеяться над Тони.

— Я не смеялась. Думала, Тони это понравится.

— С ним никогда не знаешь, что понравится, а что нет.

Выключатель находился в двух метрах от того места, где он стоял. Может, хватит времени достать пистолет.

Он сделал рывок вбок, включил свет и быстро прыгнул назад, остановив нож в нескольких сантиметрах от живота Нолы. Нет, времени не хватило.

Бра осветило комнату мягким рассеянным светом, и теперь наконец Кейт увидела его. Красивое, немного кукольное лицо, гладкие щеки, светло-каштановые волосы, прекрасные печальные глаза. Не верилось, что этот славный юноша — маньяк, зверски убивший стольких невинных людей. Какой ужас!

— Теперь ты покажешь мне… как вылечила тебя? Давай поиграем.

— Зачем? Я устал от игр. — Он отчаянно заморгал. В голове завертелось: «Удвой удовольствие… у микрофона Кейси Касем со своим радиошоу… у микрофона Вольфганг Джек…» — Нет! Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь! — На этот раз нож опустился так низко, что задел блузку Нолы.

О Боже!

— Послушай меня. Послушай. — Кейт сделала еще шаг вперед. Его можно было уже схватить. Но если не получится, Ноле крышка. — Давай поговорим. Расскажи, как я тебя спасла.

Он на секунду закрыл глаза, и Кейт просунула пальцы в сумку.

— Что ты делаешь?

— Ничего. — Она показала ему пустую ладонь. — Видишь, ничего.

— Посмотри на меня.

— Я смотрю.

— Это был я. Неужели не можешь вспомнить? Смотри.

— Но…

— Я хочу, чтобы ты узнала меня, — произнес он очень грустно.

— Но как?

— Ты спасла меня. А теперь вот не можешь вспомнить. — В его голосе слышались слезы.

— Я пытаюсь вспомнить, но…

— Думай!

Кейт казалось, что он бредит.

— Я думаю, думаю. Но ты помоги. Мне тоже нужна помощь.

— Зачем?

Кейт ответила не сразу.

— Потому что мне тоже больно. Очень, очень больно. Погиб мой муж. Его убили. И мне больно. Так, что хочется плакать. Все время.

— Мне очень жаль тебя.

— А теперь скажи, что я должна вспомнить. Пожалуйста.

— Того человека. Ну, из тех. Одного из многих. Понимаешь? Которому она продала меня. Он связывал нас и фотографировал. Меня… и другого мальчика.

О Боже! Вот, значит, что означали эти лица на краях его последней картины, с заклеенными пленкой ртами. Конечно. Кейт только сейчас поняла. Лонг-Айленд-Сити. Они с Лиз выследили детского порнографа, Малколма Громли. Обнаружили в его логове двоих несчастных мальчиков, Денни Клингмана и еще одного. Связанные, голые, с заклеенными ртами. Она тогда этого Громли чуть не убила, после того как Лиз увезла ребят в участок.

— Когда я увидел тебя по телевизору, а потом вспомнил, я знал, что ты снова спасешь меня. И ты спасла. Теперь я вылечился. А тогда… зачем ты отдала меня ей, Саре Джейн? Зачем? Моей… матери… она продала меня Змею. Но потом я с ней разобрался… и с такими, как она.

Понятно, понятно, все понятно. Его мать была проституткой. Совсем юная, сама еще ребенок. Он убил ее. И потом выбирал для своих экспериментов с цветом тоже шлюх.

Кейт попыталась вспомнить, как выглядела Сара Джейн, но ей не удалось.

— Это от меня не зависело, — сказала она. — Я бы никогда не позволила, но тебя передали в другой отдел полиции. Жаль, что так получилось.

— Жаль?

— Да.

— Все всегда жалеют, когда уже поздно. Только и слышишь — извините, не туда попал. Извините! Извините! Извините! — Его лицо задергалось, руки задрожали, нож для разделки мяса закачался над огромным животом беременной Нолы, задевая кончиком блузку.

Девушка издала приглушенный стон, и Кейт наконец встретилась с ней взглядом. «Я спасу тебя», — показывала она глазами. Все будет в порядке. Хотя, видит Бог, она совсем не была уверена в этом. Нужно достать пистолет.

— Она продала меня. Продавала. Много раз. Змею. Другим. Дайте мне это — то, что справа, такое большое, крепкое, заткнись, заткнись. Сегодня переменная облачность, временами осадки с… где мясо? Заткнись, заткнись, заткнись…

Теперь уже трудно было понять, когда он бредит, а когда говорит осмысленно. Если войдет в транс, то спасти Нолу не удастся. Глаза Кейт наткнулись на флакончик с таблетками амбьен, который она оставила вчера на стойке. Возможно, это выход. Надо попытаться.

— Я знаю, это было ужасно. Ты столько пережил. — Кейт вспомнила миловидного мальчика с пухлыми губами, который не переставая плакал. — Пожалуйста, позволь мне теперь помочь тебе.

— Помоги, помоги мне, — забормотал он, прикрыв глаза. — Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне.

Кейт полезла за пистолетом, но он мгновенно очнулся.

— Перестань! Что ты делаешь? Хочешь обидеть меня?

— Нет. Я… я… — Кейт вытащила руку из сумки. — Ты вспомнил, как я спасла тебя, забрала у того злодея. Но потом сказал, что я спасла тебя снова. Как?

— Чудо. Чудесный крем. Похожий на сливки, снимки, обрывки, проститутки. Мать, перемать, как снимать! Ребенка… ребенка… ребенка! — Он моргал и бешено вращал глазами. Сверкали белки. Рука с ножом дрожала, готовая в любую секунду опуститься.

Пистолет. Но страшно пробовать, он снова может очнуться.

— Джаспер. Джаспер. — Кейт мягко произнесла имя, и это, видимо, вернуло его к реальности. Он посмотрел на нее. — Послушай меня. Давай решим кое-что. Ты и я. Вместе. Хорошо? Ты слушаешь меня?

— Слушаю. — Его лицо опять задергалось.

— Расскажи мне о чуде.

— Сейчас все прекрасно. Все… восстановилось. — Он улыбнулся и вдруг стал почти нормальным. Даже не моргал. — Я знал, что если увижу тебя, поговорю с тобой, то все будет в порядке. И чудо останется навсегда. Так и есть. Я теперь вижу все цвета.

— Замечательно. Я рада. Но тогда тебе больше не нужно никого обижать.

— Может быть… — Он окинул взглядом комнату и снова заморгал. — Вот эти картины, ковер. Они такие красивые. Смотри. — Он использовал нож как указку. — Вон, на той картине. Верх весь зеленый. Это хвоя. Верно? — На самом деле верх картины был темно-синий. Кейт не знала, чего он хочет. Чтобы она лгала или говорила правду. — А здесь… — он показал ножом на ковер, — пурпур, фуксин и… да, да, ярко-лимонный. — Ковер был желтовато-коричневый с примесью серого. — А твои глаза. — Он улыбнулся ей. — Твои красивые глаза. Они голубые, верно?

— Ага, — пробормотала Кейт.

— Ты не будешь мне лгать, да? Пожалуйста, не надо. Только не ты. — Он занес нож прямо над сердцем Нолы.

Кейт сдержала крик.

— Нет. Я не буду тебе лгать. Никогда. Но ты не сделаешь этого. Пожалуйста, не надо.

— Хорошо. — Он улыбнулся, перегнувшись через огромный живот Нолы.

— Я скажу тебе правду, Джаспер. — Кейт вздохнула. — Цвет моих глаз зеленый.

— Они голубые.

— Мне жаль, но они зеленые.

— Этого не может быть. — На его висках вздулись жилы.

О Боже! Неужели она неправильно рассчитала? Но выбора не было.

— Они должны быть голубые, — завопил он, и лицо его перекосилось. — Неужели ты не понимаешь? Неужели не видишь? Должны быть! Голубые пахнут голубым. Коснись меня там, нет, там, нет, там, здесь, там, везде! — Нож находился в нескольких сантиметрах от сердца Нолы, готовый вонзиться в любой момент.

— Нет, Джаспер, послушай меня. — Она отчаянно пыталась удержать его внимание. — Я помогу тебе увидеть, что мои глаза зеленые, картина синяя, а ковер коричневый и серый.

— Нет! — Он поднял нож над животом Нолы. — Ты ошибаешься. Я докажу тебе!

— Остановись! — Сердце Кейт бешено колотилось. — Подожди. Ничего не делай. Посмотри на меня. Посмотри. Я помогу тебе. Послушай меня. Я уже спасала тебя, верно? Позволь мне сделать это еще раз. — Она пыталась заглянуть в его дергающиеся глаза. — Позволь мне спасти тебя. Пожалуйста.

— Пожалуйста, обними меня, подразни меня. Подразни меня. Доставь удовольствие. Прикоснись ко мне. Оближи меня. Трахни меня.

— Джаспер, — резко оборвала его Кейт. — Перестань сейчас же. И слушай меня. Понял?

Он застыл с полуоткрытым ртом, продолжая моргать. Ее спокойный уверенный тон вернул его к реальности. По крайней мере на какое-то время.

— Но я должен это сделать. Как ты не понимаешь? Это же для меня единственный способ увидеть цвет. — Он ухватился второй рукой за рукоятку ножа и слегка покачнулся. — Единственный способ.

— Нет, не единственный. Я знаю другой.

— Другой?

— Да. Вон там, рядом с тобой. Таблетки. Видишь их? — Он перевел взгляд на флакончик с амбьеном. — Я тоже болела, не различала цвета. Начала принимать таблетки, и все в порядке. Вижу замечательно.

Он быстро взглянул на нее.

— Они тоже давали мне таблетки. Там. Но я дурачил их.

— Да, дурачил. И правильно. Но эти таблетки другие. Специальные. — Кейт вспомнила, что говорил Митч Фримен о действии гипнотика. — Они помогут тебе увидеть. Обещаю.

Он задумался. Затем снял одну руку с рукоятки ножа и бросил ей флакончик.

— Сначала ты прими одну.

«Смогу ли я сопротивляться действию лекарства? Ведь таблетка замедлит рефлексы, возможно, даже вызовет галлюцинации. Но на него она подействует точно так же. В любом случае успокоит».

Кейт отвинтила крышку, положила таблетку на язык. Там оставалось еще четыре — достаточно, чтобы выключить его.

— Не прячь таблетку, — приказал он. — Я так делал. Когда их дурачил. Я хочу видеть, как ты проглотишь ее.

В горле было сухо, и таблетка на мгновение застряла. Но все же ее удалось проглотить. Она кинула флакончик обратно, он приземлился на стойке рядом с Нолой.

— Ой, как вокруг все стало красиво!

— Что, так быстро подействовало?

— Это потому, что я давно уже принимаю их. А вообще, чем больше таблеток принимаешь, тем скорее действует.

— Не врешь?

— Я тебе никогда не врала… и не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— И ты меня не обидишь?

— Нет, не обижу.

— Клянешься?

Теперь он был очень похож на того беспомощного мальчика, которого она спасла от рук педофила.

— Да. Таблетки помогают. Ты будешь видеть цвет. Поверь мне.

Он отвинтил крышку одной рукой, вытряхнул все таблетки в рот и проглотил.

Тишина. Нож по-прежнему был занесен над животом Нолы. Пальцы так крепко сжимали рукоятку, что побелели костяшки.

— В первый раз это занимает минут десять. Так что подожди. — Кейт затаила дыхание.

Джаспер продолжал моргать, щуриться. Бормотал обрывки рекламных слоганов, песенок, радиопередач.

— Потерпи. — Кейт взглянула на часы.

Прошло пять минут, а ей казалось, что два часа. Но зато было время подумать и вспомнить, что номер Брауна находится на пятой кнопке ее телефона. Она запрограммировала его по числу букв в фамилии. Верно. Кончики пальцев осторожно прошлись по маленьким рельефным кружочкам, отсчитывая. Наконец нажала одну, надеясь, что это пятая.

Джаспер все еще моргал, но уже в замедленном темпе. Значит, таблетки начали действовать. Он облизнул губы, качнул головой. Ссутулился. Перестал бормотать.

— Я вижу. Цвета. Настоящие цвета.

— Конечно. А теперь посмотри на меня. Мои глаза зеленые?

Он медленно перевел на нее сонный взгляд.

— Да.

Кейт не знала, придумывает он или лекарство вызвало галлюцинации. Она тоже чувствовала легкое головокружение. Веки отяжелели.

— Они очень красивые… цвета морской волны, — произнес он, едва ворочая языком.

— Да. Теперь посмотри вон на ту картину. Видишь, что небо темно-голубое?

Он пристально вгляделся вкартину, чуть подрагивая веками.

— Да… темно-синее.

— Правильно, темно-синее. Прекрасно. — Он что, действительно видит? — Теперь смотри ниже. Под синим очень красивый цвет. Оранжевый. — Она сунула руку в сумку. — Видишь?

— Да… оранжевый…

Он все еще сжимал в руке нож, но веки были наполовину прикрыты. Пальцы Кейт коснулись рукоятки пистолета, и в этот момент из телефона раздался негромкий скрипучий голос. Она замерла.

— Что это? — Он раскрыл глаза и заморгал.

— Я ничего не слышала, — сказала Кейт. — Ничего.

— Это опять… шум, — пробормотал он. — Всегда один и тот же шум…

— Все в порядке. — Кейт говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово, чтобы было понятно на том конце линии. — Тебе здесь, со мной, ничего не угрожает, в моей квартире у Центрального парка. И больше незачем никого обижать. Положи нож. И ничего не говори. — Последнюю фразу она адресовала не Джасперу, а тому, кто был на другом конце линии. — Понял? Не говори.

Джаспер склонил голову набок, прислушался. Голоса в голове замерли.

— Я так… устал.

— Пора отдохнуть, — сказала Кейт, надеясь, что Браун слышит ее. — Ты прекрасно видишь цвета. Значит, действительно вылечился.

— Но… — Он вгляделся в Кейт. — Мне кажется, они… пропадают.

— Это потому, что ты устал. — Теперь ей наконец удалось крепко ухватиться за рукоятку пистолета. Она могла выстрелить немедленно. Это было не трудно. Он уже не успеет среагировать. Кейт прижала палец к курку.

— Нож, Джаспер. Положи. Осторожно.

Он несколько секунд с удивлением рассматривал нож в своей руке, затем медленно положил его на стойку. Кейт, затаив дыхание, наблюдала за ним.

— Вот так. Ты хороший мальчик. Чудесный мальчик. Умный, талантливый мальчик.

Он положил нож и посмотрел на нее. Его полузакрытые глаза наполнились слезами.

— Оставь нож там и иди ко мне. Я позабочусь о тебе.

Не отпуская рукоятку пистолета, она положила мобильный телефон на столик и протянула ему руку.

Он смотрел на нее, медленно моргая, затем подался вперед и приник к ней. Кейт быстро схватила нож, разрезала пленку, освободив руки и ноги Нолы, и тихо бросила:

— Иди.

Та выбежала из комнаты.

Кейт обняла его за талию и повела к дивану. Уложила. Он тут же начал снова бредить, но теперь уже шепотом.

— Ты… действительно… хочешь… обидеть меня… иногда я… чувствую себя таким… молодым… удвой… удовольствие… удвой…

Она начала гладить его, продолжая сжимать другой рукой пистолет. Вдруг он раскрыл покрасневшие глаза.

— Расскажи мне… о них. О цветах. Сделай так, чтобы… я снова увидел их.

— Закрой глаза. — Кейт крепко прижала пальцами его веки. — Теперь представь себе цветок.

— Какой… цветок? Я не знаю никаких цветков.

— Ш-ш-ш… Успокойся. Я выберу для тебя цветок, хорошо?

— Да. — Он снова прижался к ней, обжигая дыханием шею.

— Это мой любимый цветок, — сказала Кейт. — Маленький, размером примерно с серебряный доллар. Можешь представить?

— Да.

— Называется анютины глазки. Растет небольшими пучками, как группа друзей.

— Друзей, — повторил он.

— Правильно. У каждого цветка несколько лепестков, окрашенных в прекрасные цвета. Такие насыщенные и разнообразные. Индиго, синевато-фиолетовый и пурпурный. Представил?

— Да. Пурпурный и… синевато-фиолетовый. Я представил.

— Анютины глазки похожи на лица, прекрасные лица. Там есть еще яркий розовый цвет и…

Он с усилием поднял голову.

— И… ослепительный?

— Да, ослепительный тоже.

Он снова уронил голову ей на плечо, закрыл глаза.

— Я могу… видеть их. Могу. Они… такие… красивые.

Его веки еще немного подергались, а затем он затих.

— Это хорошо, очень хорошо, — прошептала она, забыв, что перед ней монстр, кровавый маньяк, загубивший больше десятка жизней.

Кейт и Ники Перлмуттер наблюдали, как двое дюжих полицейских выводят Джаспера из ее квартиры. В наручниках, волоча ногами по полу, он напоминал тряпичную куклу. Рядом стояли Флойд Браун и медик из команды «скорой помощи».

— Я знаю, вы думаете, что я должна была пристрелить его, когда представилась возможность, — сказала она, напрягаясь, чтобы держать глаза открытыми.

— Почему вы не сделали этого?

— Прежде всего, потому, что не было необходимости. Лекарство подействовало. Он отключился. — Кейт сдержала зевок. — Я рискнула, решила сыграть в русскую рулетку, надеялась, что справлюсь с ним.

— Опасная игра.

— Но у меня был пистолет.

— Что он принял? — спросил медик.

— Снотворные таблетки. Тридцать миллиграмм амбьена.

— И совсем не похож на убийцу, — пробормотал Перлмуттер.

— Да, — согласилась Кейт, — совсем не похож.

В гостиную заглянул другой медик.

— С девушкой все в порядке, но начали отходить воды.

— Что? — Кейт встрепенулась. — О Боже!

Глава 40

На зеленой лужайке расстелено покрывало. Сквозь ветви пробиваются солнечные лучи, покрывая его яркими желтыми пятнами. Ричард откупоривает шампанское. Улыбается. Бутылка поблескивает. Кейт щурится. Она знает, что он собирается сказать.

— Выходи за меня замуж.

— Почему бы и нет? — отвечает она.

Они оба смеются. Затем пикник расплывается, и она оказывается в зале. Кругом люди, много людей. Все рассматривают развешанные по стенам картины маньяка с резкими абсурдными цветами. Кейт берет сигарету у мужчины рядом — это Чарли д'Амато, — смотрит на картины. Внезапно ее имя, многократно написанное на краях, отделяется и начинает плавать по комнате, похожее на змея из сказки. А рядом небольшие нарисованные карандашом лица с заклеенными ртами. Она силится вспомнить, что они значат, и не может.

К ней протискивается Ричард, и Кейт замечает, что он какой-то странно прозрачный.

— Я хочу, чтобы ты не курила, — говорит он.

— Все, бросаю, бросаю, — отвечает она.

Д'Амато улыбается и угощает ее новой сигаретой. Дает прикурить. Его запонки сверкают, из зажигалки вырывается оранжевое пламя, которое охватывает зал. Начинается паника, но они заняты только друг другом.

Ричард кивает с улыбкой:

— Все будет в порядке.

— Я знаю, — отвечает Кейт.

Он касается ее лица кончиками пальцев. Они теплые.

— Я люблю тебя.

— И я тебя.

— Но мне нужно уходить.

— Пожалуйста, останься со мной.

Ричард ласково улыбается:

— Не могу. Но я всегда здесь, когда нужен тебе.

— Ладно. Я поняла. — Его пальцы становятся холодными.

— Спасибо, — говорит он.

— За что? — спрашивает Кейт и смотрит в окно, за которым видно темно-синее небо со звездами, мерцающими, как лампочки на новогодней елке.

— За все хорошее. Его было так много.

— Не так уж много.

Звезды собираются в туманность, завихряются и уносят его с собой.

Кейт посмотрела на подушку Ричарда, залитую ярким солнечным светом, который в первый раз за несколько недель пробил облака. И этот сон тоже в первый раз за все время не был таким кошмарным.

Она встала, приняла душ, вымыла голову, оделась.

Убрала с туалетного столика рядом с фотографией Ричарда оплывшие поминальные свечи. Отнесла на кухню и бросила в мусорную корзину, где заметила пустой пузырек от амбьена.

«Как хорошо, что я не убила его. Хватит смертей, их и так слишком много. Возможно, Ники Перлмуттер прав — такому, как Джаспер, нет места на земле, но жил ли вообще этот мальчик? — Кейт задумалась. — Если бы он не успокоился и Ноле по-прежнему угрожала опасность, я бы, конечно, пристрелила его».

Она прошла в гостиную. Ей не терпелось увидеть Нолу и дитя, но вначале предстояло заехать в участок, написать рапорт и сдать жетон. Кейт выпила кофе, достала из почтового ящика «Таймс». Раскрыла раздел происшествий. Увидела заголовок крупными буквами:

СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА НАКОНЕЦ ПОЙМАН.

Читать не стала, только привычно удивилась, как быстро они всегда получают информацию. Заглянула в раздел «Искусство», где в маленькой заметке сообщалось, что Херберт Блум арендовал новую большую галерею. Там же Кейт уловила легкий намек, что ему удалось сохранить несколько картин маньяка. Кейт решила, что он написал их либо сам, либо заказал одному или нескольким художникам-аутсайдерам.

На видном месте красовалась фотография с выставки Уилли, а ниже была помещена восторженная рецензия на две колонки. И это на следующий же день после открытия. Потрясающий успех! Ей понравился заголовок: «„Беда“ Уильяма Хандли в Галерее Винсента Петрикоффа».

Кейт подошла к телефону, хотела поздравить, но быстро опомнилась. Вряд ли Уилли обрадуется ее звонку в шесть тридцать утра.

Прочитала рецензию второй раз. Вслух, для Ричарда. Потом посидела, вспомнила кое-что из их жизни, погрустила.

В малой гостиной нашла компакт-диск ритм-энд-блюзового певца Джулса Холланда, который Ричард купил незадолго до гибели, но так и не прослушал. Вставила в проигрыватель. Нашла песню «Когда я в первый раз увидел твое лицо» и увидела лицо Ричарда. Такое, каким оно было тогда, в первый раз в зале суда. Молодой адвокат в костюме и галстуке, высокий, красивый, импозантный. Он смотрел на нее и улыбался своей замечательной незабываемой улыбкой.

Митч Фримен заглянул в кабинку, когда Кейт закончила печатать рапорт.

— Не думал, что найду вас здесь.

— Я тоже не думала.

Он улыбнулся, откинул со лба волосы. Посмотрел на часы.

— Только что сдал рапорты и снова собираюсь в Бюро. Может, пойдем выпьем где-нибудь кофе?

— Не возражаю.

Они устроились в уютном кафе на Восьмой авеню. Кейт взяла кофе со сливками, а Фримен еще две булочки.

— Я не завтракал. — Он смущенно улыбнулся.

— Вам незачем оправдываться.

— Кстати, агент Грейндж шлет вам самые горячие поздравления. У него все в порядке. Он вернулся в Вашингтон, получил повышение. Вы так замечательно и, главное, безболезненно вытащили из Чарли д'Амато очень ценную информацию.

— Он совсем неплохой.

— Д'Амато?

— Нет, Грейндж. — Кейт до сих пор не совсем понимала, почему он помог ей. Может, Ники Перлмуттер прав и Грейндж действительно к ней немного неравнодушен. Как бы то ни было, она радовалась, что это помогло и ему тоже.

— А ваше настроение, надеюсь, изменилось? — Перехватив взгляд Кейт, Митч поспешно добавил: — Это не терапия. Я спрашиваю как друг.

Кейт глотнула кофе.

— Нола родила мальчика. Уже набрана новая группа детей в фонд «Дорогу талантам». Так что у меня есть чем жить.

Фримен улыбнулся:

— Это хорошо.

Они помолчали.

— Не расскажете ли, как вам удалось усмирить этого маньяка? — спросил он.

— Да рассказывать особенно нечего. Основное вы знаете. Меня вот кое-кто упрекает, что я не пристрелила его.

— Теперь это не важно. Он помещен в клинику для невменяемых преступников, где скорее всего останется навсегда.

Кейт поежилась, вспомнив, как вчера обнимала Джаспера.

Несмотря на задернутые шторы, в больничной палате было светло.

— Ты видела его? — спросила Нола.

— Да, — ответила Кейт. — Он красивый.

— И длинный, ты заметила? Наверное, будет высокий.

— Наверное.

Нола улыбнулась. Она выглядела измученной, но удивительно хорошо при том, что пережила накануне.

— Как ты? — спросила Кейт.

— Нормально. Но вчера, конечно, натерпелась страху.

Кейт кивнула и погладила руку Нолы. Перед глазами вспыхнуло лезвие ножа, качающегося над животом бедной девушки. «Нет, в случае чего я бы точно пристрелила его».

Дверь отворилась. Вошла сестра и подала Ноле новорожденного.

— Желтуха почти прошла, так что завтра можете взять его домой. — Она поправила головку младенца у груди Нолы. Он захватил губами сосок и начал причмокивать.

— Что-то я боюсь пока оставаться с ним одна, — сказала Нола. — Вдруг сделаю что-нибудь неправильно.

— Скоро привыкнете, — заверила ее сестра. — Позвоните мне, если возникнут проблемы.

Нола погладила темно-каштановую головку сына.

— Смотри, сколько у него волос.

— Он прекрасен, — улыбнулась Кейт. — А ты уже решила, как его назвать?

— Разве я не говорила тебе?

— Нет.

— Я назвала его Ричард.

— Ричард, — повторила Кейт, положив руку на спинку младенца. По щекам ее потекли слезы. — Хорошее имя.

— Тебе нравится?

— Конечно. — Кейт вытерла слезы. — Ричард наверняка был бы в восторге.

Нола нахмурилась:

— Я все размышляю, как же быть с университетом. Очень хотелось бы продолжить учебу.

— И продолжишь. — Кейт погладила затылок младенца. — А с ребенком я помогу.

— Но ты тоже занята.

— Не волнуйся, что-нибудь придумаем. — Она представила ребенка в детской с нарисованными на потолке облаками. В новой колыбели. — Ты будешь учиться, а о маленьком Ричарде позабочусь я.

Нола улыбнулась.

Через несколько минут младенец отпустил грудь и закрыл глазки. А следом за ним закрыла глаза и его мама. Кейт смотрела на двух теперь самых дорогих для нее существ, пока младенец не начал шевелиться. Тогда она взяла его на руки и прижала к себе.

Примечания

1

Альберс Йозеф (1888–1976) — американский художник (немец по происхождению), скульптор, поэт и теоретик искусства; основоположник нескольких стилей абстрактной живописи. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Рейнхардт Эд (Адольф Фредерик) (1913–1967) — видный американский художник-абстракционист.

(обратно)

3

Мапплторп, Роберт (1946–1989) — американский эпатажный фотохудожник. На его черно-белых фотографиях большей частью изображены цветы и разного рода гомосексуальные композиции.

(обратно)

4

Холли, Бадди (1936–1959) — знаменитый композитор и исполнитель рок-н-ролла, погиб в авиационной катастрофе на взлете многообещающей карьеры; имел внешность умного студента, носил очки в круглой металлической оправе.

(обратно)

5

Биллем де Кунинг (1904 г.р.) и Марк Ротко (1903–1970) — американские художники, абстрактные экспрессионисты.

Джексон Поллак (1912–1956) — выдающийся американский художник-абстракционист; создавал картины, разбрызгивая краску по расстеленному на полу холсту, а затем при помощи разнонаправленных ударов веревки вычерчивал густую, чаще всего белую, паутину линий.

(обратно)

6

Клин, Франц (1910–1962) — американский художник, абстрактный экспрессионист, большинство его работ представляют собой четкие черные мазки на белом поле.

(обратно)

7

Парк-авеню — улица в Нью-Йорке, проходящая вдоль Центрального парка; символ роскоши и богатства, здесь живут миллионеры.

(обратно)

8

Программа Фулбрайта составлена с целью международных обменов в области образования; начата в 1946 г. по инициативе сенатора У. Фулбрайта.

(обратно)

9

«Шива» — у верующих евреев семидневный период оплакивания усопшего после похорон, в течение которого ближайшие родственники сидят на низких скамеечках, не покидая помещения.

(обратно)

10

Квонтико — город в 35 милях от Вашингтона, где расположена академия ФБР.

(обратно)

11

Находясь в болезненном состоянии, этот человек общается с Тигренком Тони, изображенным на коробке с кукурузными хлопьями фирмы Келлог, где он торжествующе рычит: «Это здор-р-р-рово!» Тигренка Тони в США знают все, он популярный персонаж комиксов и мультфильмов.

(обратно)

12

Дредлоксы — многочисленные туго завитые косички; распространенная в последнее время прическа у афроамериканцев, мужчин и женщин.

(обратно)

13

Хокни, Дэвид (1937 г. р.) — английский художник, график и сценограф.

«Еврейский Великан» — одна из знаменитых фотографий Дайаны Арбус (1923–1971), скандально известной американской художницы-фотографа.

(обратно)

14

Рекламный лозунг крупнейшей в США страховой компании «Оллстейт иншуранс».

(обратно)

15

«Грейсленд» — знаменитая усадьба Элвиса Пресли, место паломничества его поклонников.

(обратно)

16

Да (исп.).

(обратно)

17

Попай — персонаж комиксов и мультфильмов; забавный пучеглазый морячок, способный, если нужно, превращаться в силача.

(обратно)

18

Бэкон, Френсис (1909–1996) — английский художник, писавший мрачные, насыщенные глубоким колоритом искаженные фигуры людей, собак и туши животных.

(обратно)

19

Сутин, Хаим (1893–1943) — французский художник-экспрессионист (русский эмигрант), известный своими портретами и натюрмортами, особенно изображениями туш животных.

(обратно)

20

Майбридж, Эдвард (1830–1904) — американский фотограф, известный своими фотоэскизами людей и животных, заснятых в движении.

(обратно)

21

Луис, Моррис (1912–1962) — американский художник, абстрактный экспрессионист. Его картины (в основном ленты и полосы) отличает великолепная цветовая гамма.

Франкенталер, Хелен (1928 г. р.) — американская художница, также культивирующая абстрактный экспрессионизм, известна своей новаторской техникой и великолепным колоритом.

(обратно)

22

«Никоретт» — специальная жевательная резинка; средство, помогающее бросить курить.

(обратно)

23

Сальса — жгучий мексиканский соус из помидоров, лука и острого перца.

(обратно)

24

Желтый (англ.).

(обратно)

25

УЛК — инициалы Уильяма Лютера-Кинга Хандли, воспитанника Кейт, которыми он подписывает свои работы. (См. предыдущий роман Д. Сантлоуфера «Живописец смерти».)

(обратно)

26

Номер один (ит.).

(обратно)

27

Флемальский мастер — нидерландский художник Робер Кампен (1379–1444), известный своими росписями алтарей.

(обратно)

28

Видный американский художник, абстрактный экспрессионист Марк Ротко (1903–1970, выходец из России Маркус Роткович) с 1958 по 1966 г. работал в Хьюстоне, где создал 14 огромных полотен (3x5 м), выставленных в экуменической часовне, которая после его смерти стала называться Часовней Ротко.

(обратно)

29

Форд, Бетти (1918 г. р.) — супруга 38-го президента США Джеральда Форда; в 1976 г. основала в Калифорнии клинику для лечения неврозов.

(обратно)

30

Уильямс, Эстер (1923 г. р.) — бывшая чемпионка и рекордсменка мира по плаванию; в 1940-е и 1950-е гг. стала знаменитой звездой Голливуда, снималась в мюзиклах с красочными сценами в плавательных бассейнах.

(обратно)

31

Беркович, Дэвид (Сын Сэма) — знаменитый серийный убийца, орудовавший в Нью-Йорке в семидесятые годы; приговорен к пожизненному заключению.

(обратно)

32

Помни о смерти (лат.).

(обратно)

33

Смитсоновский институт — крупнейший в США комплекс культурно-просветительских и научных учреждений.

(обратно)

34

Диллинджер, Джон — знаменитый бандит и убийца, в 1934 г. застрелен в Чикаго агентом ФБР.

(обратно)

35

Касем, Кейси — ведущий популярного многие годы радиошоу «American Тор 40».

(обратно)

36

Супруги Розенберг были казнены по приговору суда в июне 1953 г. за шпионаж в пользу СССР. Они передали секрет атомной бомбы.

(обратно)

37

Гудийровский дирижабль с символикой компании «Гудийр — шины и резиновые изделия» запускают в рекламных целях на больших стадионах во время соревнований.

(обратно)

38

«Кремастер» — один из серии фильмов скульптора-авангардиста Мэтью Барни; само слово «кремастер» — медицинский термин, означающий мышцу, поднимающую яичко.

(обратно)

39

«Джокстреп» — поддерживающая повязка для мошонки, средство профилактики спортивных травм в дзюдо, конном спорте и пр.

(обратно)

40

Циммерман, Роберт (Бобби) Аллен — настоящее имя выдающегося американского барда Боба Дилана.

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

*** Примечания ***