Последние годы Сталина. Эпоха возрождения [Константин Константинович Романенко] (fb2) читать онлайн

Константин Романенко
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ СТАЛИНА Эпоха возрождения

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,

И Ленин великий нам путь озарил.

Нас вырастил Сталин на верность народу,

На труд и на подвиги нас вдохновил.

Текст С. Михалкова и Г. Эль-Регистана.

Из Гимна Советского Союза.

От автора

В марте 1993 года я выехал из Ашхабада в Москву. Мне предстояла учеба в Америке, и в «златоглавой» следовало дождаться оформления визы. То были дни, когда Верховный Совет РСФСР вступил в конфликт с Борисом Ельциным; дебаты парламентариев транслировались по телевидению, поэтому жители столицы были взбудоражены.

Они решали извечные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?».

В один из пасмурных дней я шел по улице Горького в сторону Кремля. Падал редкий снег; на асфальте он сразу таял, превращаясь в жидкую грязь. Возле одного из магазинов юноша сунул мне в руку листовку.

Разглядев, что «агитка» была в пользу Ельцина, я скомкал ее и демонстративно бросил на тротуар. Мой некультурный поступок привлек внимание двух интеллигентных дам бальзаковского возраста; в поношенной, но аккуратной одежде, съежившись от холода, они стоически держали плакат, тоже призывавший к поддержке президента.

Возникший обмен репликами привлек внимание прохожих; любопытные стали останавливаться, и вскоре образовалась небольшая толпа, болезненно реагировавшая на мои филиппики в адрес кумира москвичей. На меня сыпались вопросы, и, чтобы не мешать другим прохожим, я предложил отойти за угол на улицу против площади, на которой Юрий Долгорукий указывал «россиянам» дорогу в будущее.

За мной потянулось человек пятнадцать возбужденных мужчин и женщин среднего возраста. Встав на бордюрный камень, я разглядел своих оппонентов. По-внешнему виду это были служащие учреждений и институтов; армию представлял офицер с погонами подполковника.

Я отрекомендовался собравшимся как противник ельцинского режима, и это подогрело женщин, с криком «сообщивших» мне, что «коммунисты довели страну до ручки, в Москве нет продуктов, а хлеб дорогой, и только Ельцин спасет народ».

Я знал Ельцина лучше москвичей, поскольку жил в Свердловской области, когда он был там только секретарем обкома партии. Поэтому стал объяснять, что, как и Горбачев, Ельцин такой же «коммунист», точнее — перелицевавшийся ренегат партии. Но «коммунисты» бывают разные. И рвущийся к власти демагог и карьерист из провинциальной уральской деревни Бутка страну не спасет, а вот дров наломает еще больше.

Странно, но меня слушали, и когда кто-то пытался прервать мои аргументы, то одна из женщин требовала: «Дайте ему договорить — нас много, а он один!» Я действительно был один. Точнее, один из немногих, кто понимал авантюризм и бесперспективность очередного «благодетеля» России.

Конечно, я осознавал полнейшую бессмысленность этого импровизированного «митинга». Даже если бы я убедил этих растерявшихся людей, хотевших даже не «зрелищ, а хлеба(!)» то что бы от этого изменилось? Поэтому минут через 20 я прекратил дискуссию и предложил своим оппонентам мысленно встретиться на этом же месте через пять лет и уже тогда решить для себя: кто же из нас был прав?

Впрочем, что такое «демократия» по-ельцински, стало очевидно уже в том же трагическом году. Когда осенью «демократы» расстреляли из танков Верховный Совет и убили сотни людей, пытавшихся взять штурмом «иглу» телестудии Останкино, зомбирующую их волю и сознание.

И эту разрывавшую русскую душу драму — преступление века — обыватели всего мира могли наблюдать на экранах своих телевизоров, но мало кто проклял негодяя, развалившего великую державу, ограбившего ее народ, украв его собственность, созданную трудом нескольких поколений. Народ не поставил к столбу позора «главнокомандующего», преступно проигравшего две войны в Чечне и пустившего на американский ветер национальные богатства.

Более того, народ голосовал даже за идиотский лозунг «Наш дом — Россия!». Кстати, недавно я узнал, что в Израиле есть партия «Наш дом — Израиль!». Видимо, ее организовали выходцы из «нашего дома России», решившие наконец признаться, где все-таки их дом; люди, возлюбившие английский сленг — «эта страна». Эх, жаль, что нет до сих пор для этой публики партии «Ваш дом — тюрьма!».

Считается, что народ всегда прав. Тогда почему же он так простодушно поверил «шахтеру» Хрущеву, потом — «комбайнеру» Горбачеву и, наконец, как изголодавшаяся проститутка, в отчаянии упал в объятия «дирижера» Ельцина?

Предлагаемая читателю книга о Сталине и его времени (уже четвертая по счету) отразила и то, что я мог бы сказать тем людям у памятника основателю Москвы. Признаюсь, что, приступая к работе, я и не подозревал, во что она выльется. У меня и в мыслях не было писать четырехтомный труд, но оказалось: чтобы продраться через тернии лжи и инсинуаций к истине, недостаточно одной книги. Ложь сочинялась десятилетиями.

К тому же истина — это соответствие знания действительности, но в современной логике и методологии науки аргументированность истины дополняется понятием правдоподобности. Подчеркнем, что лишь дополняется — в степени соответствия объективности, — а не для извращения истины подменой ложных гипотез и теорий.

Но именно конъюнктурную правдоподобность люди чаще всего и принимают за истину. Особенно, если она подана в красивой упаковке. Еще Хрущев, начиная антисталинскую кампанию, не только вытер ноги о незапятнанную логику истины. Невежественный и недалекий, но практичный и хитрый политик опустил историю до роли служанки, обслуживающей только его личные цели. Причем, развернув борьбу с «культом личности Сталина», он всячески раздул собственный культ.

Но обратим внимание на одну бросающуюся в глаза особенность остервенелого антисталинизма. Наиболее активно в советском обществе (да и за рубежом; среди наших «друзей») антисталинскую кампанию поддержали евреи. Не будем спешить с их осуждением. К этому их подтолкнули солидарность, сострадание и обида за своих сородичей, попавших в послевоенные годы минувшего века под каток репрессий. Наоборот, позавидуем людям, столь заботливо и решительно демонстрирующим национальную солидарность.

Действительно, после войны жертвами репрессий стали члены Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), медицинские светила, арестованные по так называемому делу врачей-вредителей, и кроме того, была арестована значительная часть евреев в МГБ. И это не могло не дать евреям повода для «разочарования» в Вожде.

Причем одним из первых, кто услужливо подверг Сталина «осуждению», стал дважды лауреат Сталинской премии Илья Эренбург. Известный еврейский писатель и публицист, до небес восхвалявший Вождя при жизни, после его смерти, как водится, изменил свою точку зрения и в 1956 году написал повесть «Оттепель» (1954-1956), давшую название всему периоду правления Хрущева.

Затем в своих воспоминаниях «Люди. Годы. Жизнь» (кн. 1-6, 1961-1965) он открыл тот шлюз, из которого и потекла грязь, замешанная на хрущевских побасенках, очерняющая Вождя. И если всмотреться повнимательнее в биографии авторов других антисталинских книг, то станет очевидно, что подавляющее большинство их создателей либо принадлежит к одному национальному слою, либо это дети репрессированных при Сталине персонажей. Не будем перечислять фамилии всех этих Казакевичей и Алигеров и укажем лишь на автора «Детей Арбата», который на поверку оказался не Рыбаковым, а Ароновым.

За «десталинизацию» с почти детской наивностью деятели культуры прощали Хрущеву все ошибки и провалы. Так, в декабре 1962 г. Михаил Ромм, Илья Эренбург, Корней Чуковский (сын Эммануила Левинсона) и другие выразили Хрущеву признательность за борьбу против «культа личности».

И характерно, что еврейская интеллигенция всегда резко реагировала на любые попытки либерализировать отношение к Сталину. 30 мая 1965 года «коминтерновец» Э. Генри послал письмо тому же Эренбургу, опровергая «мудрость» и «гениальность» Сталина.

Он писал: «Не было государственного ума. Не было величия. Была довольно ограниченная хитрость и сила, опиравшаяся на самодержавную власть над огромными человеческими ресурсами. Была авантюристическая игра «ва-банк», объяснявшаяся не преданностью идее коммунизма, а невероятным самомнением, сладостной похотью к личной власти за счет идей».

Эрнст Генри (он же согласно энциклопедии Семен Ростовский), оказавшийся реально Хентовым(!), прославился в диссидентских кругах тем, что в 1969 году организовал антисталинское письмо в «инстанции», осуждающее в преддверье 25-летия Победы робкое намерение властей признать заслуги Сталина как выдающегося полководца. «Телегу» Генри (Хентова) также подписали многие «деятели советской науки и культуры», включая пресловутого академика Сахарова, которого не зря уже тогда в народе прозвали «Цуккерманом», и трусливая брежневская власть не решилась даже на робкое опровержение хрущевских мифов.

И все-таки почему? За что «дети Сиона» так возненавидели Вождя? Только ли за «дело ЕАК», «дело о еврейском заговоре в МГБ» и «дело врачей»?

Считается, что евреи умная нация, и не будем оспаривать это утверждение. Тем более что из их числа действительно вышло множество людей творческого труда: музыкантов и писателей, певцов и артистов, художников и врачей-гинекологов. Но какой бы ни была причина этой ненависти, совсем непонятно: почему вторым объектом их преследования стал Лаврентий Берия? Из него сделали своего рода «козла отпущения», а такие зловещие фигуры, как Ягода и Ежов, почти выпали из историографии советского времени.

И лишь недавно историки обратили внимание на то, что Лаврентий Берия, которого еще в 1943 году отстранили от руководства службой госбезопасности, ни «ленинградским делом», ни делом «ЕАК», ни «делом врачей» не занимался. Более того, именно он прекратил «дело врачей-вредителей» и все другие «еврейские» дела.

Но, объявив расстрелянного министра, возглавившего вторично госбезопасность лишь на несколько месяцев после смерти Сталина, виновником названных «преступлений», «бесноватый Никита» нашел в лице «умной нации» не только поклонников, но и ярых сторонников.

Причем Хрущев не просто припутал Берию к процессам, к которым тот не имел абсолютно никакого отношения. Как хороший егерь, он ловко пустил евреев по ложному следу. Между тем, крича: «Ату, его! Ату!…», хитрый Никита отвлек «прогрессивную общественность» от внимания к его собственным «проделкам».

И хотя среди евреев были не только «…веселые артисты — музыканты и шуты», наблюдались и математики, однако не много нашлось людей, способных сложить два и два в истории. И, не осознав простых истин, они двинулись по указанному Хрущевым следу так же истово, как тысячелетия назад пошли в пустыню за пророком Моисеем. И похоже, что многие бродят там до сих пор. Умная нация! А может быть, действительно — умная, и это мы, все прочие народы — дураки?

Ведь фактически, начиная с хрущевского периода, большая часть населения страны смотрела на фигуру Сталина именно глазами детей репрессированных или же ненавидевших его евреев. То есть находилась под жестким моральным и нравственным прессом диктатуры узкого слоя людей, которых и называли «дети оттепели».

Одним из объектов их критики послевоенной политики Вождя стала тема «борьбы с космополитизмом». Космополит, от греческого kosmoplitēs, означает «гражданин мира». Значимой фигурой, ставшей олицетворением этого направления в философии, в нашей стране был юный комбайнер-герой Миша Горбачев с его идиотским «новым мышлением», закончившимся удавкой для Наджибуллы и Саддама Хуссейна.

Между тем идея мирового гражданства появилась давным-давно, еще в эпоху Возрождения. Причем она была направлена как раз против раздробленности феодальных государств и на «освобождение индивида от феодальных оков».

В наше же время, представляя социально-политическую ориентацию на сближение народов и государств, космополитизм доводит свою практику до нигилистического отрицания их культур и традиций. В период перестройки сторонники «нового мышления» именно поэтому вновь набросились на Сталина с такой яростью, что горбачевская идея требовала разрушения патриотической философии, укоренившейся в стране со времен Вождя. Поэтому неокосмополиты клеветнически очерняли нашу историю, порочили наших героев и святыни и милицейскими дубинками били наших патриотов, называя их «красно-коричневыми».

Чем закончилась «перестройка» с горбачевским «новым мышлением», известно. Вместо вступления в «мировое гражданство» советские республики разбежались по национальным квартирам, где новоявленные «президенты» стали править народами, подобно самым примитивным феодальным правителям прошлого.

Однако обществу нужна общенациональная идея, способная объединить все слои населения. И в противовес горбачевскому космополитизму Ельцин, а вернее те, кто стоял за ним, подсунули народу идею суверенитета. Не будем вникать, с чьей подачи он это сделал, но для многонациональной страны эта идея была не только бредовой; она преступна уже в основе своей.

Суверенитет от кого? От народов, с которыми мы как братья жили столетия? И не просто жили — делили горе и радость, побратались кровью в своих детях и внуках.

Суверенитет — лозунг слабых и угнетенных наций, а великой державе не пристало держаться за соломинки дешевых лозунгов. Независимость государства определяется не ими, а мощью его оружия и его армии.

Сталин как никто понимал идею, способную объединить граждан многонациональной страны. Он сформулировал ее еще перед войной. Сущность такого единения заключалась в слове «патриотизм». Это понятие происходит от греческих слов patriõtēs — соотечественник и patris — родина.

Именно любовь к родине, привязанность к месту своего рождения и жительства составляют существо единства образа мыслей и гордости людей, живущих в определенном государстве.

С точки зрения нравственных принципов любовь к родине предполагает не только уважение к государству и просторам родной земли: ее лесам и полям, горам и рекам. Но это еще и солидарная общность со своими соотечественниками, а также уважение к традициям, славе и опыту предшествующих поколений и их истории.

Конечно, обращая внимание читателя на эти понятные истины, я, безусловно, не открываю Америку. Именно на этих принципах основывается и американский патриотизм. Американцы преданы своей родине и почти фанатично чтят свой гимн, герб и флаг, под которым потомки переселенцев из разных стран стремятся подчинить своим национальным интересам все остальные страны и народы.

Однако мне хотелось бы сделать в своей книге своеобразную рекламу. Во всяком случае, моя информация должна заинтересовать читателя. Я не только сам осознавал смысл патриотизма, но и попытался донести это до соотечественников.

Прочитав в 1999 году в газете, что президент В.В. Путин образовал комиссию по подготовке национального гимна Российской Федерации, в ноябре я направил в Кремль письмо со своим вариантом текста гимна.

Поскольку в то время начались дебаты об образовании союза России и Белоруссии, то я предлагал оставить первую строфу, а также две строки из припева гимна СССР, а далее шло следующее стихотворение:

То есть в тексте был представлен сюжет торжественной песни, прославлявшей Россию как государство. И я даже не удивился, что мои идеи, образы, рифмы и слова легли в основу официально утвержденного текста Государственного гимна Российской Федерации. (Жирным шрифтом выделены рифмованные окончания строк, а курсивом ключевые слова, заимствованные из моего варианта.)

Причем была принята как идея сюжета трех строф — прославление вековой державы, ее природы, народов и любви к стране, так и рифмы, составившие скелет всего текста.

Правда, в новой редакции, помимо прямого использования слов «священная», «любимая», «великая», «братства», «славы», «любви», произошла трансформация их в понятия. Мысль о «былых поколениях» переделана в «данную предками» (то есть «былыми поколениями») «мудрость». Фраза «гордость священная… живет» — превращена в «мы гордимся тобой!». Ключевое слово «веками» — в понятие «союз вековой». Но это не меняет существа.

И для наглядности приведу официально утвержденный текст:

Конечно, мой подвижнический жест не был подвигом, но фактическое принятие предложенных идей как минимум означало соавторскую причастность к созданию патриотической песни. Но я удивился, что мне даже не сообщили об использовании моего стихотворения в качестве рабочего варианта.

Более того, авторы текста вообще не были названы официально. Почему? Однако на мое пространное обращение в Государственную Думу с просьбой разъяснить недоразумение Председатель комитета по культуре и туризму Н.Н. Губенко 28.09.01 сухо ответил:

«Что касается сути Вашего обращения («жалобы»), то, по мнению наших специалистов, нельзя говорить о плагиате (или «краже») в отношении Вашего текста. Обращение в средства массовой информации либо в судебные органы — Ваше безусловное право».

Я действительно обратился в газету, и журналист Андрей Ванденко взял интервью у режиссера Н.С. Михалкова, опубликованное в еженедельнике «Сегодня», 2001 г., № 47, под заголовком «Роман с властью».

«Никита Михалков: А что гимн? До сих пор кое-кто не успокоился, что его написал мой отец. Почему же этот кое-кто не предложил другой текст, который был бы лучше? (Курсив мой. — К. Р.).

Андрей Ванденко: Может, и предложил. Кто знает?

Н. Михалков: Я знаю, поскольку входил в отборочную комиссию. Выбрали объективно лучший вариант. Или вы думаете, будто я навязывал текст Сергея Михалкова?… Ну, не взяли бы, и что? Это же не мои слова, верно?

А. Ванденко: И вас не волновало, пройдет ли папино творение?

Н. Михалков: Для меня было важно другое: если утвердят текст Михалкова, то именно его, а не еще восьми соавторов, которые якобы помогали отцу запятые расставлять.

А. Ванденко: А что соавторы? Люди известные?

Н. Михалков: Может быть, тебе и известные, а для меня нет. Я сказал: «Ради бога, возьмите любого из этой компании, но тогда отец фамилию рядом не поставит…»

Конечно, Никита Сергеевич лукавит. Во-первых, не «любого» — он использовал именно мой текст. Не могли же все восемь авторов предложить абсолютно идентичные варианты. Во-вторых, я почти убежден, что мой текст «переработал» именно Никита Михалков, а не его отец.

И в-третьих, в прежнем советском гимне тоже были два автора. Вторым по алфавиту назвали Г. Эль-Регистана, и все было корректно: «Это элементарно, Ватсон!»

Но я не в обиде на моего соавтора. В принципе, я и не рассчитывал, что мои идеи окажутся востребованными в полном объеме, и, посылая свой вариант в Кремль, прежде всего желал, чтобы моих соотечественников вдохновляла патриотизмом не мелодия Глинки, а музыка Александрова — Гимна СССР. Программу-минимум я для своих соотечественников обеспечил, так как мой вариант привлек внимание.

Я в обиде на Никиту Михалкова за другое. За его фильм «Утомленные солнцем», за который он схлопотал премию «Оскар» — этого «Золотого Осла» американской кинопромышленности. И не мной сказано: «Бойтесь данайцев, дары приносящих…» — и премию режиссеру американцы дали не за сентиментальную историю с избитым «чекистами» киношным героем — они снимают такие сцены круче.

Это премия за предательство, за аллегорию, за кадр с поднятым в финале фильма портретом Сталина, и такой лукавый «намек» режиссера, не знающего истории и не обременяющего себя философскими размышлениями, оскорбляет меня как патриота России.

Собственно говоря, Никита Сергеевич всегда плыл по ветру, стараясь, как мальчик, бездумно «шагающий по Москве», приспособиться ко всем режимам. Он верил побасенкам своего тезки, льстил Горбачеву, расшаркивался перед Ельциным. Он пытался быть «слугой всех господ».

Я не стал обращаться в суд и даже не требую сатисфакции. Но, получив «индульгенцию» от Председателя комитета Госдумы, решил использовать историю с гимном во вступлении представляемой мной читателю книги как своеобразную ее рекламу.

Между тем в том, что президент В.В. Путин вернул мелодию старого гимна, есть определенная символика. Свидетельство того, что с распадом Советского Союза в роковые девяностые годы достойная история страны не оборвалась. И она действительно продолжилась в новом столетии.

Впрочем, нет парадокса и в том, что идея содержания гимна родилась не в России, а в самом центре Германии, в горах Гарца, в маленьком курортном, городке Bad Harzburg, расположенном в 12 километрах от того места, где в часовне дворца, который начали стоить еще до основания Москвы, в 1047 году, в XIII веке было захоронено сердце германского кайзера Генриха III. Ибо благодаря Сталину нас не победил «тысячелетний рейх».

Но в том, что сегодня величие нашей страны освящает мелодия старого гимна, есть и заслуга моего отца, офицера Красной Армии, который даже в семидесятые годы писал в поэме о Сталине: «…И с ним мы были крепче стали, ни перед кем не трепетали, трусливо шапок не ломали, страну поднявши из руин!»

Константин Романенко

Германия. Зеезен

Глава 1 Польский вопрос

На польский — глядят, как в афишу коза.

На польский — выпячивают глаза

в тупой полицейской слоновости:

откуда, мол, и что это за

географические новости.

В. Маяковский.

«Стихи о советском паспорте»

25 мая 1945 года в Москве состоялся парад Победы. По Красной площади в триумфальном марше прошли сводные полки советских фронтов, а к подножию Мавзолея Ленина были брошены поверженные знамена и штандарты фашистских армий. Во время торжества шел сильный дождь, и казалось, что сама природа смывает цвета с реликвий разгромленного в тяжелых боях агрессора. После парада Сталин провел в Кремле торжественный прием в честь командующих войсками Красной Армии.

Праздничные столы были накрыты в Георгиевском зале. Военные мундиры перемежались со строгими цивильными костюмами и нарядными платьями дам. Кроме военачальников, на приеме присутствовали известные всей стране писатели, артисты, певцы и музыканты. Яркий свет огромных хрустальных люстр отражался в гранях стоявшей на столах посуды, а когда возглашались заздравные тосты, помещение заполнял мелодичный звон. Он исходил от многочисленных наград на груди победителей.

В завершение торжества Верховный Главнокомандующий произнес тост за здоровье советского народа, особо выделив русский народ. «Я пью, — говорил Сталин, — прежде всего за здоровье русского народа, потому что он заслужил в этой войне общее признание как руководящая сила Советского Союза среди всех народов нашей страны».

Русский народ он назвал «руководящим народом» и подчеркнул, что «доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества — над фашизмом.

Спасибо русскому народу за это доверие! За здоровье русского народа!»

В этой здравице ничего не было сказано о партии. Русский народ, который «пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии», а не партию, как это делали после смерти Вождя сменявшие его политики, Сталин назвал «решающей силой», принесшей «историческую победу» над врагом.

Сразу после триумфального парада Победы началась подготовка к предстоявшей конференции глав держав-победительниц. Окончание войны с Германией вызвало колоссальные перемены в политическом калейдоскопе мира. Теперь перед Сталиным стояла задача удержать те позиции, которые приобрела страна в ходе войны. Эта задача осложнялась тем, что после неожиданной смерти дальновидного и трезвомыслящего Рузвельта в Белом доме появился мелкий, недалекий и твердолобый, антисоветски настроенный президент Гарри Трумэн.

Смерть президента США Рузвельта, выдвинувшего в период американского кризиса свой «новый курс» (не побоявшись обвинения в «ползучем социализме»), а в годы Второй мировой войны оказавшего большую материальную и экономическую помощь Советскому Союзу, стала испытанием для антигитлеровской коалиции.

13 апреля 1945 г. в телеграмме на имя Трумэна Сталин писал: «Американский народ и Объединенные Нации потеряли в лице Франклина Рузвельта величайшего политика мирового масштаба и глашатая организации мира и безопасности после войны».

В соболезновании советский Вождь выражал «уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».

Безусловно, что союз лидеров трех великих держав в лице Сталина, Рузвельта и Черчилля, оформившийся на Тегеранской конференции (после разгрома немцев на Курской дуге в 1943 году) в Большую тройку, сыграл важную роль в сохранении послевоенной стабильности Европы. И не только как пример позитивного сотрудничества. В конечном итоге именно заложенные этим союзом принципы удержали мир от глобальной атомной катастрофы во второй половине XX столетия.

Поэтому посмотрим, хотя бы ретроспективно, на фигуры лидеров держав, объединившихся со Сталиным в этом союзе.

Самым старшим по возрасту был Уинстон Леонард Спенсер Черчилль. Потомок известного английского полководца герцога Мальборо, он родился в 1874 году и, благополучно пережив своих коллег по коалиции, умер своей смертью в 1965 г.

Он обладал отличной памятью и тем не менее плохо успевал в школе, а за недисциплинированность его порой секли розгами. Он не любил и не знал математику и вместо престижного университета поступил лишь в кавалерийскую школу^[1]. Там не было вступительного экзамена по ненавистному для него предмету.

Школу он окончил через полтора года и, приобретя не так уж много знаний, кроме навыков верховой езды и стрельбы, получил назначение в гусарский полк. Склонный к авантюрам молодой офицер добился командировки на Кубу. Затем служил в Индии, где занимался спортом, ловил бабочек и читал книги по истории и философии. Одновременно он посылал свои корреспонденции в одну из лондонских газет.

Проявив храбрость и находчивость, в Индии он участвовал в подавлении одного из местных восстаний и написал об этом книгу. Затем с помощью матери он добился перевода в Судан, где Великобритания вела колониальную войну. Став очевидцем событий, он опубликовал двухтомник «Речная война», повествовавший о завоевании англичанами Египта и Судана. Как военный корреспондент, публикациями статей он зарабатывал в 20 раз больше, чем остальные офицеры службой. За это его не любили сослуживцы, называя «саморекламщиком» и «охотником за медалями».

Уинстона не смущали такие разговоры, и, отправившись корреспондентом в Южную Африку, где Британия вела войну против буров — выходцев из Голландии, он попал в плен. Ему удалось бежать, спрятавшись в товарном вагоне. Местный англичанин скрывал его в старой шахте, и, добравшись до своих, молодой корреспондент красочно описал собственные приключения.

Книга принесла ему огромную популярность в Англии, а известность и связи проложили дорогу в парламент. В 1925 году Черчилль получил пост министра финансов. Теперь он стал вторым человеком в правительстве после премьер-министра. Но, безусловно, в том, что в 1929 году в капиталистическом мире разразился величайший экономический кризис, страшная катастрофа, не было вины британского министра финансов Черчилля.

Однако в новое правительство его не пригласили; и последующие 11 лет он находился на задворках политической жизни. Если такими задворками можно назвать консервативную партию Британского парламента.

Когда его не ввели в правительство в очередной раз, Уинстон переметнулся к либералам, за что получил прозвище Бленхеймская Крыса. Причем у его соратников по партии — консерваторов — имелись основания для презрения к перебежчику — они потерпели на выборах сокрушительный крах.

Впрочем, подобные «крысиные» маневры не являются исключением для «демократического парламентаризма», а предприимчивый потомок лорда Мальборо знал правила политических игр и не страдал излишним морализмом.

Забегая вперед, заметим: в том, что, «присягнув» после смерти Рузвельта новому американскому президенту Гарри Трумэну, Черчилль ополчился против Сталина, не было двуличия. То была позиция убежденного антикоммуниста, не только яростно защищавшего интересы своего класса, но и делавшего свою карьеру.

Но, сохраняя верность классовым принципам, Уинстон Черчилль не менял своих исторических оценок. И когда после смерти Вождя в СССР началась антисталинская истерия, бывший британский премьер писал и говорил с трибуны парламента о своем соратнике по Большой тройке с прежним восхищением. Правда, неизменно называл Сталина «диктатором».

С началом Второй мировой войны обанкротившийся в политике «умиротворения» Гитлера британский премьер Невилл Чемберлен вновь пригласил Черчилля в правительство. Ему выделили адмиралтейство — военно-морское министерство. В 1940 году положение Англии оказалось катастрофическим. Прижатый немцами к морю у Дюнкера английский экспедиционный корпус панически бежал через Ла-Манш.

Вот тогда и наступил долгожданный звездный час: новое правительство Британии возглавил лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль.

Конечно, Черчилль был подлинным сыном Великобритании. Державы, фактически сдавшей Гитлеру Польшу, Чехословакию, Францию, Бельгию, Голландию и другие страны Европы.

Но могли ли англичане, укрывшись на своем острове, противостоять германской военной машине? Способны ли они были спасти континентальную Европу от Гитлера?

Очевидно, что нет. Впрочем, они и не пытались этого делать. Тем более что у колониальной империи существовали другие, более значимые интересы, чем свобода и независимость соседей по Старому Свету.

Однако под угрозой оказалась собственная независимость англичан. И с началом нападения Гитлера на Советский Союз выбор был необходим. Либо объединиться с Гитлером против Сталина, либо содействовать Сталину в его борьбе против Гитлера.

Времени на размышление не было, и, стиснув зубы, Черчилль публично объявил о своей поддержке ненавистной ему Страны Советов. Мог ли он поступить иначе?

Однако, заявив о поддержке СССР, британский премьер не стал ввязываться в войну на Европейском континенте. Он предпочел войну с края. В окрестностях и на обочине Европы.

Он перебросил войска и танки в Африку, где, захватив часть территории колоний Великобритании, Муссолини рвался в Египет, к Суэцкому каналу — главной транспортной артерии британских колонизаторов.

Кто-то может возразить, что, мол, Англия во время войны посылала в СССР транспортные конвои… Да, это так. Располагавшие мощным флотом англичане перевозили к берегам Советского Союза американские материалы, сырье и даже военную технику. Но, во-первых, Англия сама получала от США военную и сырьевую помощь; она остро нуждалась в ней. Она даже выпросила у Рузвельта старые суда, поскольку их собственные корабли германские подводные лодки с немецкой педантичностью топили.

Во-вторых, за все поставки союзников Советский Союз расплачивался золотом. Но что самое главное — американцы и англичане были кровно заинтересованы в том, чтобы русские реально громили германские войска на фронте.

Можно ли уничтожить врага, не убивая его солдат? Как иначе добиться победы над фашизмом, если не вести реальных боевых действий?

Узнав о первом большом поражении гитлеровских войск под Москвой, направлявшийся в США Черчилль телеграфировал Сталину с борта линкора «Герцог Йорк»: «Невозможно описать облегчение, с которым я узнаю о каждом новом дне удивительных побед на русском фронте. Я никогда не чувствовал себя более уверенным в итоге войны».

Он не лгал. Премьер-министр был искренним, поздравляя советского Вождя с победой. И хотя при более пристальном рассмотрении становится понятно, что британский политик предпочитал таскать каштаны из огня чужими руками, Черчилль тоже внес свой вклад в разгром Германии Генералиссимусом Сталиным.

Впрочем, советский Вождь никогда не имел иллюзий в отношении подлинных целей своего британского коллеги по Большой тройке, отличавшегося торгашескими замашками. Он понимал его имперскую логику, но не пренебрегал лучшим экземпляром представителя высокомерной нации. Похоже, что он почти снисходительно относился к этому грузному и лысому англичанину, не расстававшемуся с толстой, как дымовая труба, сигарой. В общении с английским премьером он держался непринужденно и не скрывал своего остро развитого чувства юмора.

Накануне Ялтинской конференции (4-11 февраля 1945 года) Черчилль во второй раз прибыл в Москву. В этот период премьера, как никогда, занимали вопросы английского влияния на послевоенную Европу.

После продолжительных бесед в Кремле, демонстрируя расположение к гостю, Сталин принял приглашение Черчилля поужинать в здании английского посольства в Москве. Накануне Черчилль побывал в освобожденной Италии; он с упоением рассказывал о своих впечатлениях, подчеркивая, как его восхищенно приветствовали итальянцы.

Выслушав собеседника, Сталин улыбнулся и посетовал на непостоянство жителей Рима.

— Совсем недавно они так же восторженно славили Муссолини, — заметил он.

И его собеседнику пришлось умерить свой пыл в отношении итальянцев, столь легкомысленно распоряжавшихся своим театральным «Браво!».

Одной из проблем, давно мучившей московского гостя, была Польша. Та самая Польша, которую англичане беззастенчиво бросили на растерзание Гитлеру в начале войны. Для британского политика поляки стали своеобразной идеей фикс, занимавшей его вечно интригующий ум. Рассуждая о сотрудничестве трех великих держав после войны, Черчилль озвучил мысль о моральной ответственности Англии за духовные ценности польского народа.

По-видимому, намекая на семинарские годы учебы советского Вождя, он указал на важность того, что Польша католическая страна и нельзя допустить, чтобы ее послевоенное внутреннее устройство осложнило отношения с Ватиканом.

В устах лидера страны, где в качестве государственной господствовала англиканская (протестантская) церковь, еще с XVI века порвавшая с католицизмом, забота о мнении римского понтифика выглядела по меньшей мере несерьезно. Если не сказать, что эта мысль отдавала демагогией.

Сталин внимательно выслушал оппонента. И после небольшой паузы серьезно поинтересовался:

— А сколько дивизий у римского папы?

Прагматик Черчилль не мог не оценить этого аргумента — почти насмешки, подчеркивающей мизерность фигуры католического папы, охраняемого горсткой ряженых швейцарцев с алебардами.

После визита в английское посольство советский Вождь пригласил гостей в Большой театр. В первом отделении давали «Жизель». Во втором выступал Ансамбль песни и пляски Красной Армии. Многоярусный зал театра, от партера до галерки, был заполнен зрителями и залит теплым светом хрустальных люстр и светильников. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты.

Появившихся в правительственной ложе Черчилля и Сталина люди долго приветствовали стоя; бурное рукоплескание сочеталось с возгласами. Восторг был не менее эмоциональным, чем восклицания, какими одарили Черчилля темпераментные итальянцы. Сталин даже отступил в глубину ложи, чтобы все аплодисменты и приветствия достались гостю. Он давал ему возможность насладиться сладостью славы. Премьер-министр намек понял и, чуть склонившись, любезно пригласил хозяина выйти вперед.

Да, Вождь обладал отменным чувством юмора и мгновенно реагировал на экспромты собеседников. Во время антракта за ужином в небольшой гостиной кто-то из присутствовавших сравнил Большую тройку союзников со Святой Троицей.

Сталин мгновенно продолжил шутку:

— Если это так, то господин Черчилль, конечно же, Святой дух — он летает повсюду…

То был намек на последнее путешествие англичан в Италию. Посмеявшись, Черчилль и сопровождавший его Иден попросили провести их в туалет, помыть руки. Они долго не возвращались, даже после третьего звонка. А когда появились, Иден пояснил причину задержки:

— Мы заговорились и не услышали звонка. У премьер-министра там возникли некоторые новые идеи относительно Польши.

На следующий день Черчилль с Иденом были приглашены в кремлевскую квартиру Сталина. Встретив визитеров и проведя их в столовую, хозяин указал на одну из дверей и прокомментировал:

— Здесь ванная комната, где вы можете помыть руки, когда вам захочется обсудить важные политические проблемы…

Да, Вождь умел шутить, и об этом писали многие из его современников.

Истерически взбалмошная и самовлюбленная Польша (Rzezpospolita) занимала мысли Черчилля не потому, что он хотел восстановить справедливость. С этим можно было не считаться. В политическом смысле он хотел компенсировать английское предательство союзника накануне войны, оплатив его русской монетой победы.

Впрочем, Европа веками рассматривала Речь Посполитую как разменную монету в конфликтные моменты своей истории. Только в 1770-1790 гг. ее трижды делили между Пруссией, Австрией и Россией. Затем ее присвоил Наполеон, а после его свержения Венский конгресс произвел второй передел. В этот раз — на шесть частей. Вновь образованное царство Польское и Белостоцкий округ были переданы России, часть территории отошла Пруссии и Австрии, а Краков с округом был объявлен «вольным городом».

Фактически воинственная Польша часто служила куском «европейского мяса», которым «удовлетворяли» победителей. Увы, но, несмотря на амбиций, сама Польша никогда не была способна защитить собственную независимость; это приводило поляков в ярость, и гордые шляхтичи всегда выплескивали ее на Россию. Хотя именно Россия, громя на земле Европы агрессоров и захватчиков, рыскавших по полям Старого Света, неизменно вытягивала неуемных соседей из той бездны, в которой польская нация могла исчезнуть навсегда.

Человек, глубоко понимавший обостренную уязвимость национального сознания поляков, Сталин на Ялтинской конференции пошел на рациональный компромисс. Он согласился с решением Парижской конференции 1919 года. На ней министр иностранных дел Великобритании Керзон, премьер-министр Франции Клемансо и американцы предложили границей между Россией и Польшей линию Керзона. Она должна была пройти по реке Одра и Ныса-Лужицка.

Но, конечно, прежде всего Сталин учитывал интересы и собственной страны. Он не согласился со ссылкой Черчилля на позицию эмигрантского польского правительства, желавшего вернуть границу на рубежи конца Гражданской войны. Он риторически заявил:

— Что же, вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Этак вы доведете нас до позора…

Однако он был справедлив и отверг другое предложение британского премьер-министра: решить «польский вопрос» в отсутствие поляков. Советский Вождь пояснил:

— Черчилль предлагает создать польское правительство здесь, на конференции. Я думаю, господин Черчилль оговорился: как можно создать польское правительство без участия поляков?

Многие называют меня диктатором, недемократом. Однако у меня достаточно демократического чувства для того, чтобы не пытаться создавать польское правительство без поляков. Польское правительство должно быть создано только при участии поляков и с их согласия.

Мысль была неоспорима, и Сталина поддержал американский президент.

Еще один союзник Сталина Франклин Делано Рузвельт родился в 1882 году в семье крупного землевладельца и предпринимателя. Он имел высшее юридическое образование и занимал ответственные посты в крупных фирмах и банковских компаниях, а в 1910 году его избрали в сенат. Позже ему предложили пост помощника морского министра.

Но в 1921 году Рузвельта неожиданно постигло тяжелое несчастье. В результате заболевания полиомиелитом у него отнялись ноги. Потеряв возможность самостоятельно передвигаться, он не упал духом. Он продолжил занятия политической деятельностью и в 1928 году стал губернатором штата Нью-Йорк.

На следующий год в США начался страшный экономический кризис. По улицам городов блуждали десятки миллионов, безработных и бездомных, остановилось производство, банкротились банки; бросая обжитые места и дома, миллионы семей перемещались по просторам Америки. Наступила депрессия, начался голод и болезни; страна оказалась на грани социального и политического взрыва.

В этих сложнейших условиях Рузвельт рискнул принять участие в президентских выборах кандидатом от демократической партии. Одним из пунктов его программы было требование контроля над бизнесом. По словам Теодора Рузвельта, двоюродного брата Франклина, контроль над «этой безответственной антиобщественной силой может осуществляться в интересах народа одним способом» — предоставлением полномочий «федеральному правительству».

Практическим лозунгом предвыборной кампании нового кандидата стал тезис: «Собственность каждого человека подчинена общему правуколлектива регулировать ее использование в той степени, в какой это может потребовать общественное благо».

То был откровенный вызов олигархам. Он объявлял им войну, и они, в свою очередь, обвиняли Рузвельта в приверженности к «ползучему социализму». Однако Франклин Рузвельт настаивал: «…В настоящий момент наше общество должно вменить в обязанность правительству спасение от голода и нищеты тех сограждан, которые сейчас не в состоянии содержать себя».

Народ поддержал решительного кандидата, и избранный президентом США Рузвельт взял курс на планирование государственной экономики. Без чего, как он считал, «невозможно преодолеть хаос производства и эгоизм частных собственников».

Несмотря на травлю со стороны олигархов, промышленников, банкиров и главарей криминальных структур, он сумел преодолеть кризис. Сначала в сельском хозяйстве, а затем и в других секторах экономики. К началу Второй мировой войны США вышли из катастрофического кризиса, и страна четыре раза избирала его своим президентом.

Политические и экономические отношения с Америкой Сталин стал налаживать еще в 1933 году. Это отвечало интересам обеих великих держав, но Рузвельт действовал осторожно, с оглядкой на оппозицию и общественное мнение. Сообщение о восстановлении дипломатических отношений между США и СССР появилось 17 ноября, а затем начали развиваться торговые и финансовые связи.

Но дело шло сложно, и политическое сближение двух стран наметилось лишь в 1937 году, когда послом в Москве Рузвельт назначил Девиса. Новому американскому послу президент рекомендовал: «…Не только передавать правительству аккуратную информацию, а завоевать доверие Сталина».

Осенью 1941 года, когда немцами был взят Киев и началась блокада Ленинграда, Рузвельт направил в Москву своего ближайшего советника Гарри Гопкинса. Вернувшись в США, Гопкинс передал президенту слова Сталина:

«Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы можем сражаться три или четыре года». На Рузвельта это заявление произвело впечатление.

Еще большее впечатление на всю Америку произвело 7 декабря 1941 года. Днем, в 13 часов 10 минут, японские самолеты разбомбили корабли военного американского флота в бухте Перл-Харбор. Вскоре войну Соединенным Штатам объявил и Гитлер.

Личная переписка Рузвельта и Сталина продолжалась до конца жизни американского президента. Она началась 16 декабря 1941 года, но их первое знакомство состоялось только на Тегеранской конференции. К этому времени Сталин стал маршалом не только по званию. Он имел почти трехлетний опыт войны и практику руководства боевыми действиями многомиллионных войск на фронтах, протяженность которых превышала протяженность любого предшествовавшего вооруженного противостояния в истории человечества.

За его плечами были разработка и координирование нескольких десятков крупных операций, как дни поражений, так и дни побед. Крупнейшими из них стали величайшие в истории планеты: Московская, Сталинградская и Курская битвы.

Являясь руководителем страны и Верховным Главнокомандующим Красной Армии, в отличие коллег по Большой тройке, он непосредственно руководил планированием и проведением всех крупных операций. Его воле подчинялся и весь тыл — тысячи предприятий оборонной промышленности, снабжавшие воюющую армию танками и самолетами, орудиями и боеприпасами.

Идею встречи Большой тройки инициировал американский президент. Он давно хотел познакомиться с Вождем и военным руководителем государства, непосредственно противостоявшего в смертельной схватке мировому фашизму. Впервые Рузвельт и Сталин встретились в Тегеране.

Спокойные и уверенные манеры советского маршала, его логика и веские суждения, компетентность в знании ситуации и остроумие произвели сильное впечатление на Рузвельта. За поведением советского Верховного Главнокомандующего пристально следили и члены союзных делегаций.

После победы под Сталинградом весь мир посмотрел на Советский Союз иными глазами. Номер журнала «Тайм», вышедший в свет 4 января 1943 года с портретом Сталина на обложке, представил его как человека истекшего года с «лицом из гранита».

Могли ли они тогда писать иначе? Руководитель державы, сумевший в дни тяжелейших испытаний остановить врага на подступах к советской столице, а затем, мобилизовав средства и силы, разгромить противника под Москвой и Сталинградом, не мог не вызвать общего внимания и естественного интереса. Для Запада он по-прежнему оставался загадкой. Члены иностранных делегаций пристально следили за маршалом. Всматриваясь в каждый жест и ловя смысл его фраз, они пытались понять и осознать подлинное существо этого человека.

Наблюдавший Вождя в Тегеране Шервуд писал: «Сталин непрерывно чертил на клочке бумаги и курил на совещаниях. Говорил он тихо, едва слышно, и, обращаясь к переводчику, казалось, не тратил сил на то, чтобы подчеркивать те или иные фразы…» Но все обратили внимание на то, что за непринужденной сдержанностью манер в его рассуждениях четко проступали «интеллект, знания и живость ума».

Да, он не походил на жестокого диктатора из варварской страны, каким западная пресса рисовала Сталина до войны. Один из участников встреч Большой тройки американский адмирал Леги позже отмечал: «Мы сразу почувствовали, что имеем дело с исключительно умным человеком, который убедительно говорил и был преисполнен решимости добиться того, что хотел для России.

Подход маршала к нашим общим проблемам был прямым, доброжелательным и учитывающим точки зрения его двух коллег до тех пор, пока один из них не выдвигал какую-либо идею, которую Сталин считал неприемлемой с точки зрения советских интересов. В таких случаях он говорил правду в глаза вплоть до колкостей».

Он действительно иногда позволял себе «колкости». Периодически получая информацию о публикациях в «демократической» прессе, он знал о бытовавшем на Западе мнении, приписывающем ему склонность к жестокости. История сохранила эпизод, позволяющий оценить своеобразный юмор Вождя как реакцию на подобные истерические оценки.

Искушенный дипломат, привыкший к парламентской демагогии, Черчилль нередко прибегал в переговорах к тактике хитрости, обмана и проволочек. Впрочем, такой была вся школа английского дипломатического искусства, в течение столетий развивавшаяся на опыте успешных международных интриг и обмана.

На совещании представителей правительств США и Англии в апреле 1942 года по вопросу открытия второго фронта, стремясь оттянуть эту акцию, англичане использовали старый прием. Употребляя двусмысленные слова и выражения, они маскировали возможное под обещанное. При этом ложь трудно было отличить от правды.

Участник совещания американский генерал Ведемейер вспоминал: «Англичане вели переговоры мастерски. Особенно выделялось их умение использовать фразы и слова, которые имели более одного значения и допускали более чем одно толкование…Когда дело шло о государственных интересах, совесть наших английских партнеров становилась эластичной…»

Кстати, своеобразный дуализм слов и понятий — вообще одна из особенностей англосаксонских языков. В отличие от русского языка, где понятия оттенков и различий в значении сказанного выражены разными словами, у наших соседей разные понятия определяются одним словом. Употребив двусмысленное выражение, впоследствии можно извратить его смысл, объясняя, что говорившего неправильно поняли.

Вождь заметил эту особенность переговоров, стремление Черчилля и его окружения завуалировать скрытые мысли, придать им обтекаемость и неопределенность. Сталину приходилось требовать от переводчиков точного определения смысла и толкования сказанного.

Человек, прекрасно владевший тонкостями «великого и могучего», сам он излагал свои мысли предельно точно. Но, видимо, его раздражала подобная дипломатическая «игра в слова», и порой он противопоставлял английскому лицемерию русский гротеск.

В воспоминаниях Черчилль привел эпизод, произошедший во время Тегеранской конференции во время ужина лидеров Большой тройки в апартаментах Сталина. Когда речь зашла о послевоенной судьбе гитлеровских генералов, советский Вождь с непроницаемым лицом сказал, что после победы нужно будет как можно скорее казнить немецких генералов и офицеров как военных преступников, — их не менее 50 тысяч.

Черчилль пишет, что, возмущенный этой мыслью, он вскочил, заявив:

— Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! Англичане никогда не потерпят массовых казней!

Однако, уловив шутливый характер предложения, сын Рузвельта неожиданно поддержал Сталина. И это вызвало новый взрыв негодования британского премьера. Но, как бы выступив в роли третейского судьи, с улыбкой шутку продолжил сам президент Рузвельт:

— Необходимо найти компромиссное решение, — предложил он. — Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы сойдемся на сорока девяти тысячах?

Сообразив, что над ним откровенно иронизируют, Черчилль обиделся и, выйдя в соседнюю темную комнату, встал у окна. Позже он вспоминал, что неожиданно почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел Сталина и Молотова. Улыбаясь и глядя британскому премьеру в глаза, Сталин сказал, что он пошутил, а в продолжение разговора заключил:

— Крепкая дружба начинается с недоразумений.

Приведя этот эпизод в своей интерпретации, У. Черчилль отметил: «Сталин бывает обаятельным, когда он того хочет».

Да, Вождь понимал и ценил юмор, даже такой тонкий, как английский, но реагировал на шутки по-разному. Через несколько дней отмечали день рождения начальника английского генерального штаба Алана Брука. Выслушав поздравление, в ответном тосте именинник беспардонно заявил:

— Наибольшие жертвы понесли англичане в этой войне, сражались больше других и больше сделали для победы…

Если это была шутка, то выглядела она некорректно. Скажем больше, то был откровенней перебор. Жертвы советского народа, вынесшего всю тяжесть войны и обеспечившего разгром гитлеровских войск, многократно превышали потери как солдат, так и мирных жителей Альбиона. Вождь не мог пропустить такой очевидно провокационный пассаж без ответа. Он насупился и встал, претендуя на ответный спич.

Участие в конференциях Большой тройки он использовал не для демонстрации своего ума, знаний и интеллекта. Даже в часы застолий он работал, стремясь донести до союзников свою точку зрения.

— Я хочу сказать, — негромко произнес он, — о том, что сделали для победы президент Рузвельт и Соединенные Штаты. В этой войне главное — машины. Они могут производить ежемесячно 8-10 тысяч самолетов, Англия — три тысячи. Следовательно, Соединенные Штаты — страна машин. Эти машины, полученные по ленд-лизу, помогают нам выиграть войну…

Он ничего не сказал о жертвах советского народа. Это было очевидно само собой. Народ, который в одиночку выигрывал войну не мог не нести жертвы, но он нуждался в технической помощи. И, также ничего не сказав об американском народе, Сталин недвусмысленно призывал увеличить эту помощь, внося тем более полнокровный вклад американского народа в скорейшее достижение полной победы.

Реально вопрос о судьбе главных нацистских преступников был поставлен на повестку в последующие дни переговоров. И когда Черчилль предложил их казнить без суда и следствия, Сталин категорически возразил.

По признанию Черчилля в письме Рузвельту, Сталин «неожиданно занял ультраправую позицию. Не должно быть казней без суда: в противном случае мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал на трудности, связанные с международным правом, но он ответил, что, если не будет суда, они должны быть приговорены не к смертной казни, а к пожизненному заключению».

То был наглядный урок западному «демократу», называвшему советского Вождя «диктатором», — о действительных «правах человека». Даже если он преступник.

В воспоминаниях Черчилль приводит еще один пример мудрости Сталина. На Тегеранской конференции Рузвельт высказал мысль, что после войны мир будут контролировать «4 полицейских». Имелось в виду: «тройка» вместе с Китаем. Однако Сталин не согласился с такой точкой зрения. Китай не будет так силен, указал он, а европейским странам он чужд, поэтому лучше рассматривать Европу и Азию.

Черчилль резюмировал: «В этом вопросе советский Вождь показал себя определенно более проницательным и высказал гораздо более правильное понимание действительного положения вещей, нежели президент».

Уже с первой встречи Рузвельт и Сталин прониклись взаимными симпатиями и доверием. Вспоминая личные встречи со Сталиным, Рузвельт отмечал: «Этот человек умеет действовать. Работать с ним одно удовольствие. Никаких околичностей. Он излагает вопрос, который хочет обсудить, и никуда не отклоняется»^[2].

Лидеры внимательно присматривались друг к другу. И со временем в спорных вопросах президент все чаще вставал на сторону советского руководителя. Когда при обсуждении восточных границ Польши между членами Большой тройки уже сложилась договоренность: восстановить границу по «линии Керзона», — потребовалось уточнение.

Черчилль представил карту, где линия была нанесена. Обозначив ее движением пальца, министр иностранных дел Англии Иден указал, что она проходит восточнее Львова. Сталин отрицательно покачал головой. Он сказал, что у Молотова есть более точная карта — оригинал. Действительно, на подлиннике Львов отходил к СССР.

— Но ведь этот город еще недавно был польским! — в отчаянии возмутился Черчилль.

— Еще раньше Варшава была русской, — лаконично заключил Сталин.

И, чтобы у оппонентов не оставалось сомнений в правомерности советской позиции, Молотов продемонстрировал потемневшую от времени телефонограмму Керзона. В ней английский лорд перечислял города, по его плану отходящие к России; возражать было невозможно.

Конечно, премьер-министр понимал, что в сравнении с СССР и США его некогда мощная империя отходит на второй план. Позже, в воспоминаниях, он признавался, что на заседаниях Большой тройки все чаще осознавал, «какая малая страна Британия».

Он пишет: «С одной стороны от меня, скрестив лапы, сидел огромный русский медведь, с другой — огромный американский бизон. А между ними сидел бедный маленький осел… и только он один из всех трех знал верный путь домой». Под «маленьким ослом» он подразумевал символ своей партии.

Безусловно, трудно представить «маленьким ослом» самого Черчилля. Толстого, грузного и тяжеловесного англичанина, постоянно плетущего теплый плед для Британии из паутины политических интриг, коварства и хитрости. И если уж его стоило назвать «ослом», то безусловно большим.

Он не мог не ощущать своеобразный комплекс неполноценности. Озабоченная своими колониями Британия мало что могла принести на алтарь победы в Европе. Она не могла предложить союзникам ни танков, ни самолетов, ни даже достаточного количества солдат. Она все больше выглядела лишь как мелкий пособник, подручный, суетящийся у ног упрочивавшей свое влияние и мощь Америки и СССР, взявшего на свои плечи всю тяжесть войны.

Осознание слабости своей страны ущемляло самолюбие британского лидера. Чтобы поддержать собственное реноме, однажды в разговоре со Сталиным Черчилль попытался объяснить успехи союзников влиянием высшей силы, вставшей на его сторону как благонравного христианина. Он заявил:

— Я полагаю, что Бог на нашей стороне. Во всяком случае, я сделал все для того, чтобы он стал нашим верным союзником.

— Ну, тогда наша победа обеспечена, — сохраняя серьезное выражение лица, согласился Сталин. — Ведь дьявол, разумеется, на моей стороне. Каждый знает, что дьявол — коммунист. А Бог, несомненно, добропорядочный консерватор.

То был намек на то, что буржуазные консерваторы оказались неспособны добиться победы над Гитлером без союза с коммунистами.

Но советский Вождь не стремился оскорбить своего союзника. Вечером на юбилее британского премьер-министра Сталин провозгласил тост: «За моего боевого друга Черчилля!»

В ответ именинник заявил, что человек, поставленный в один ряд с крупнейшими фигурами в русской истории, подобными царю Петру I, заслуживает звания: «Сталин Великий».

Однако сам Сталин отреагировал на этот приятный комплимент неожиданно, но предельно ясно:

— Почести, которые воздаются мне, в действительности принадлежат русскому народу. Очень легко быть героем и великим лидером, если приходится иметь дело с такими людьми, как русские… Красная Армия сражается героически, но русский народ не потерпел бы иного поведения со стороны вооруженных сил. Даже люди не особенно храбрые, даже трусы становятся героями в России.

Эти слова, произнесенные в Тегеране, не были демонстрацией показной скромности или скрытым лицемерием. Хотя бы потому, что, выделяя русский народ, он невольно мог вызвать ревностную зависть и даже недовольство со стороны граждан СССР других наций и народностей.

Впрочем, эта мысль, высказанная в узком кругу лидеров великих держав, не предназначалась для печати. Но дело даже не в этом. Пройдет почти полтора года, и он повторит эту мысль 25 мая 1945 года, после Парада Победы, трансформировав ее в тост «О русском народе».

Такие слова не бросают на ветер. Это те сокровенные убеждения, которые оглашаются искренне. Своеобразное признание великого человека в уважении к великому народу. Народу, не однажды спасавшему Европу, а теперь и весь мир, от захватчиков. То были убеждения человека, вставшего во главе всех народов Советского Союза. Вождь искренне верил в то, что говорил; и он знал, о чем говорил. Он всю жизнь служил этому народу.

Нет, потомок древнего аристократического рода Мальборо Уинстон Леонард Спенсер Черчилль не был «большим ослом». Прожженный политик, хитрый и расчетливый, успешно лавировавший позади великих лидеров двух мировых держав, он всю войну оставался как бы в обозе сталинских, а позже и американских армий, идущих на Берлин.

Он не только спешил подбирать, что «плохо лежит». У американцев он выпрашивал экономическую помощь, а у русских хотел перехватить плоды побед. Забегая вперед, скажем, что, отойдя от Сталина, он уже никогда не встанет в рост великого мирового политика.

Но в начале 1945 года, на Ялтинской конференции, Черчилль еще купался в лучах славы, которую принес ему союз со Сталиным и Рузвельтом. Заместитель министра иностранных дел Англии Александр Кадоган записал 9 февраля в дневнике: «Премьер-министр чувствует себя хорошо, хотя и хлещет ведрами кавказское шампанское, которое подорвало бы здоровье любого обычного человека».

Да, Черчилль не жаловался на здоровье и еще будет маячить на прогнивших от ветхости парламентских подмостках милой ему Англии, но он не сделает ничего хорошего. Позже он долго будет писать мемуары, восславляя себя и роясь в тех крохах своих заслуг, которые он собрал с рабочих столов Сталина и Рузвельта.

Преданно служивший своему классу, он презирал «простой» народ, а в жителях английских колоний видел лишь человеческое «сырье», предназначенное для укрепления мощи английской нации. Жена Черчилля как-то обмолвилась: «Уинстон всегда смотрел на мир как бы в шорах… Он ничего не знает о жизни простых людей. Он никогда не ездил в автобусе и только один раз был в метро».

Конечно, не отсутствие опыта поездок в метро испортило репутацию премьера. Англия катастрофически утрачивала свое влияние как великая держава мира. «Британский лев» на знаменах империи линял и дряхлел. Его хватка ослабела, казалось, что у него выпадают зубы, и этого не могли не осознавать соотечественники Черчилля.

К концу войны становилось все более очевидным, что в сравнении со Сталиным и Рузвельтом лидер правительства Альбиона отошел на второй план.

Экспансивный Черчилль чувствовал падение своей собственной репутации. И когда она съежилась до опасных для его политической карьеры пределов, именно он начал одним из первых тянуть за трос, опустивший «железный занавес». Тогда на авансцену мировой истории вышло «чисто английское» привидение — незримый дух «холодной войны». Главная пакость, которую он сделал для народов мира.

В своих мемуарах, опубликованных уже после смерти Сталина, Черчилль писал, что его политическая стратегия стала меняться уже в марте 1945 года. Он так пояснял этот поворот:

«Во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира; во-вторых, надо незамедлительно создать новый фронт против ее стремительного продвижения; в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток; в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий — Берлин; в-пятых, освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет важное значение; в-шестых, Вена и по существу вся Австрия должны управляться западными державами…; в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито… Наконец — и это главное — урегулирование между Западом и Востоком по всем основным вопросам, касающимся Европы, должно быть достигнуто до того, как армии демократии уйдут…»

Странно, что на исходе жизни английский политик вообще решился публично огласить свою программу. Ибо в действительности он не сумел выполнить из нее ни одного пункта. Ни одного! По существу неглупый человек, Черчилль лишь признался в своем двуличии по отношению к своему великому коллеге по Большой тройке. Он не материализовал своих замыслов.

Наоборот, все — с точностью до противоположного — осуществил Сталин. И то, что, освободив Австрию и ее столицу Вену, Красная Армия позже вывела свои войска из этой страны, со стороны советского Генералиссимуса было своеобразным презентом западной демократии в лице Черчилля.

Сталин не только скрупулезно честно выполнил все обязательства, принятые им на Тегеранской и Крымской конференциях. По большому счету, только благодаря ему во второй половине XX столетия человечество избежало третьей мировой войны.

Но, оглядываясь на минувшее с позиции сегодняшних дней, следует спросить: а о какой «смертельной угрозе для свободного мира» вообще шла речь? Чем угрожал Советский Союз «демократии» Запада?

Разве Советский Союз убил миллионы людей в Корее, залил напалмом Вьетнам, уничтожал жителей Алжира и других слаборазвитых стран? Разве СССР пытался задушить Кубинскую революцию, едва не спровоцировав ядерную мировую войну?

Кто поддерживал десятки лет диктаторские режимы и подавлял народное освободительное движение во всех странах Азии, Африки и Южной Америки? На чьей совести уничтожение на планете десятков миллионов людей?

Может быть, это СССР уже в начале XXI века бомбил Сербию и Ирак и развязал там гражданскую войну?

Вот далеко не полный перечень войн и конфликтов, вспыхнувших уже после Второй мировой войны, во второй половине XX столетия. Вехи кровопролитной политики США и их сателлитов:

1945, сентябрь — война Франции против народов Вьетнама, Лаоса и Камбоджи.

1956, 31 октября — англо-франко-израильская агрессию против Египта с целью захвата Суэцкого канала.

1961, 12-15 августа — кубинские-эмигранты под прикрытием вооруженных сил США высадились в заливе Кочинос, где были разгромлены вблизи Плайя-Хирон.

1965, 7 февраля — американская авиация начала регулярные бомбардировки Демократической Республики Вьетнам.

1965, 8-9 марта — первые американские войска высадились в Южном Вьетнаме.

1965, 24 апреля — 26 мая — вооруженная интервенция США против Доминиканской Республики.

1967, 21 апреля — государственный переворот и установление военной диктатуры в Греции.

1967, 5-10 июня — шестидневная война Израиля против Египта, Сирии, Иордана, Ливана и Ирака.

1969, 14 августа — британские войска вошли в Северную Ирландию.

1973, 11-12 сентября — военный переворот при поддержке США в Чили.

1973, 6-23 октября — война Израиля против Египта и Сирии.

1982, 2 апреля — 14 июня — война Англии против Аргентины за Фолклендские острова.

1982, июль-август — осада израильскими войсками Бейрута.

1993, 27 июня — американский ракетный удар по Багдаду.

То была горячая, кровавая политика истерической «холодной войны». Нагнетание напряженности и угрозы в отношении СССР и стран народной демократии перемежалось в ней с реальными бойнями. В них государства западной «демократии» истребляли население десятков стран.

Приведем любопытный факт. В начале нового столетия статистика Америки насчитала только среди живущих в стране более 25 000 000 ветеранов минувших войн. Факт потрясающий! Это больше, чем количество солдат, воевавших по обе стороны фронта во Второй мировой войне.

То есть на протяжении всей второй половины XX и начала XXI столетия США ведут непрерывную, перманентную войну! Ау, «демократы» всех стран и народов! Ау, борцы за права «одного» человека! Ау, люди, истерически рыдающие «над слезой одного ребенка»! Где вы?

Стремясь подчинить мир, американская демократия знала лишь одну логику — удовлетворение собственных интересов. Это напоминает манию наркомана, сидящего на игле. Новое столетие страна непуганых демократов тоже открыла преступлениями: бомбовыми ударами по Сербии, Афганистану, Ираку, угрозами насилия в отношении Ирана и Сирии.

Странно, но мировая общественность даже не заметила, что причиной тотальных бомбежек Сербии стали не пресловутые права албанцев в Косово. Нет и нет! Завязнув в пошлой интриге с Моникой Левински, похотливый Клинтон решил отвлечь внимание глупцов из своей страны на другое событие.

Ему грозила отставка, как Никсону. Рассчитывая на принцип: «коней на переправе не меняют», американский президент организовал «маленькую» войну в Европе. Но, как гласило название одного из американских фильмов — «Загнанных лошадей пристреливают». И отчасти и за подобный террор американцы лишились двух «зубов», торчащих в небе Нью-Йорка.

Но начиналась эта шизофреническая серия шантажа и государственного терроризма еще до окончания Второй мировой войны. В дни, когда еще не смолкли пушки.

В послевоенных публикациях историков широко комментировался факт встречи в начале марте 1945 года командующего войсками СС в Италии генерала Карла Вольфа с руководителем американской разведки Алленом Даллесом. Встреча состоялась в Цюрихе, и, как вспоминал Черчилль, «сведения об этом сразу же были переданы в штаб-квартиру союзников». Речь не шла о советской стороне.

Сговор готовился втайне от СССР. И лишь 21 марта посол США в Москве сообщил о результатах переговоров Советскому правительству. Реакция Сталина была резкой. Он писал союзникам:

«В течение двух недель за спиной Советского Союза, который несет основное бремя войны против Германии, происходили переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и американского командования… — с другой…» Сталин констатировал: «Советское правительство в данном деле видит не недоразумение, а нечто худшее».

Как свидетельствует приведенная выше цитата из мемуаров британского премьера, его политическая стратегия стала меняться именно в марте 1945 года. То есть Вождь своевременно заметил, что союзный корабль старой Британии совершает фордевинд. На его палубе уже тянули снасти, наполняя паруса ветром «холодной войны».

Но если позже Черчилль признался в своих истинных намерениях, то тогда, в завершение войны, он юлил. Прикидываясь невинным агнцем, он отвергал упреки в отношении попытки сговора за спиной Сталина. Представляя их безосновательными, он писал:

«Имеется возможность, — предлагал предположить британский премьер, — что вся эта просьба о переговорах, с которой обратился германский генерал Вольф, была одной из тех попыток, которые предпринимаются с целью посеять недоверие между союзниками…»

И предложив допустить возможное коварство со стороны немцев, он пытался обвинить Сталина в чрезмерной подозрительности: «Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, то они на время достигли этого».

Однако Вождь был не из тех людей, которых можно водить за нос. В письме Рузвельту, копия которого была направлена премьеру Британии, он задавал неприятные, но справедливые вопросы:

«Я понимаю, что известные плюсы для англо-американских войск имеются в результате сепаратных переговоров… поскольку англо-американские войска получили возможность продвигаться в глубь Германии почти безо всякого сопротивления со стороны немцев, но почему надо было скрывать это от русских и почему не предупредили об этом своих союзников русских (курсив мой. — К. Р.)?»

Он не оставил без внимания и ссылку на немцев. Иллюстрируя их действия, он отмечал, что немцы «продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то мало известную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Маннгейм, Кассель.

Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным».

То есть, не преступая грань дипломатического этикета, Сталин говорил о симптомах того, что война Гитлера на два фронта превращается в войну на один фронт — против Красной Армии.

Но он привел еще более «непонятный» пример поведения самого командования союзников. «Судите сами, — писал Сталин. — В феврале этого года генерал Маршал дал ряд важных сообщений Генеральному штабу советских войск, где на основании имеющихся у него данных предупреждал русских, что в марте месяце будут два серьезных контрудара немцев на Восточном фронте, из коих один будет направлен из Померании на Торн, а другой — из района Моравска Острава на Лодзь.

На деле оказалось, что главный удар немцев готовился и был осуществлен не в указанных выше районах, а совершенно в другом районе, а именно в районе озера Балатон, юго-западнее Будапешта.

Как известно теперь, в этом районе немцы собрали до 35 дивизий, в том числе 11 танковых дивизий. Это был один из самых серьезных ударов во время войны с такой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избегнуть катастрофы и потом разбить врагов наголову, между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда, с некоторым опозданием, этот план…»

12 апреля 1945 года неожиданная смерть Рузвельта на время прервала выяснение отношений между союзниками в личной переписке. Впрочем, с приближением окончания войны у Черчилля появились и иные проблемы. Еще в декабре 1944 года в одной из лондонских газет появилась статья под заголовком: «Черчилль должен уйти».

В ней всемирно известный писатель-фантаст и общественный деятель Герберт Уэллс указывал: «Уинстон Черчилль, ныне являющийся будущим английским фюрером, представляет собой личность с набором авантюристических идей… Он никогда не обнаруживал широты мышления или способности к научному подходу… Сейчас он, кажется, совсем потерял голову. Когда английский народ был сыт унижением в связи с неумной политикой находившейся у власти старой консервативной шайки, задиристость Черчилля выдвинула его на первый план. Страна хотела бороться, а он любил драку. Из-за отсутствия лучших оснований он стал символом нашей воли к борьбе. Эта роль уже изжила себя… Черчилль выполнил свою задачу, и уже давно пришло время для того, чтобы он ушел в отставку и почил на лаврах, пока мы не забыли, чем ему обязаны».

В том же марте, когда Черчилль замыслил «незамедлительно создать новый фронт против… стремительного продвижения» Красной Армии в Европу, начали усиленно раздаваться голоса и скрипеть перья более мелких фюреров демократии.

Американский социалист Норманн Томас, выступая по радио 10 марта^[3], пугающе пророчествовал, что Россия «может распространить свое господство от Токио до Дакара…». А 7 апреля Дрю Пирсон, опубликовавший в газете «Вашингтон пост» «Открытое письмо Сталину», вопрошал: «Американский народ хочет знать, действительно ли Россия искренне стремится к установлению мира после войны, или появится мир, в котором доминировать будет она».

Но самый серьезный диссонанс в отношения между союзниками внесла польская проблема. В эти же дни американская газета «Трентон тайм»^[4] опубликовала редакционную статью. В ней подчеркивалось: «Россия, несомненно, полна решимости создать в Варшаве правительство, раболепствующее перед Москвой, и установить статус Польши как вассала Советского Союза».

Черчилль охотно и осознанно поддерживал подобных трубадуров «западной демократии». Идя на очередные выборы, в соответствии с требованиями британских законов 23 мая он подал в отставку и образовал переходное правительство. Он не сомневался в своей популярности и решительно мостил путь к успеху. Запугивая обывателя, свою предвыборную кампанию он строил на обещании жестких мер против «большевистской опасности».

Впрочем, обвинениями в склонности к тирании он пытался сокрушить и своих внутренних конкурентов. Устрашая страну, он предрекал: «Если лейбористы победят на выборах, в Англии будет гестапо». Один из его коллег-консерваторов разочарованно заметил: «Если он будет продолжать в том же духе, можно считать, что выборы проиграны».

Конечно, победа советского народа над фашизмом и освобождение Красной Армией порабощенных стран Европы изменили расклад сил как на «старом континенте», так и на всей планете. О новом устройстве мира размышляли не только газетчики.

Еще 26 февраля представлявший эмигрантские польские круги бывший посол в Москве Ромер имел беседу со Сталиным и Молотовым о границе. В статье, опубликованной американским журналом «Ньюс уик», говорилось, что Сталин заявил своему собеседнику что «ни одно советское правительство не пойдет на то, чтобы нарушить какую-либо статью нашей Конституции. А присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии к Советскому Союзу включено в Конституцию».

Ромер возразил на это: «С другой стороны вы не найдете ни одного поляка, который будет отрицать, что Вильно и Львов являются польскими. Я сам заявляю об этом в вашем присутствии с полнейшим убеждением».

Сталин не стал обнадеживать своего оппонента: «Я понимаю вашу точку зрения. Мы также имеем свою. Мы квиты…»

После освобождения Польши Красной Армией просидевшие всю войну в Британии польские националисты исходили бессильной злобой, пуская в адрес советского Вождя ядовитые стрелы.

Так, издающаяся в Лондоне на польском языке газета «Вороцимы» в одном из майских номеров в статье «Красный царь» писала: «Сталин является более опасным, чем Гитлер, который был лишь примитивным фанатиком, тогда как политическую хитрость Сталина… можно даже назвать цинизмом». Статья другого номера заканчивалась словами: «Следовательно, можно безошибочно сказать, что будь Сталин французом, бельгийцем или итальянцем, то он окончил бы свою жизнь в результате вполне заслуженного смертного приговора».

Итак, в те дни, когда еще не затихли сражения Второй мировой войны, а солдаты Красной Армии гибли в боях за освобождение Европы, «цивилизованный» западный мир возжаждал «свободы». Теперь уже от Советского Союза.

Но все ли желали этой «свободы» по-европейски? Что думали люди, далекие от политических расчетов?

Так, утверждениям западной антисоветской прессы о «незаконности» вхождения Закарпатской Украины в состав СССР противостояли голоса простых людей, которых тоже волновала собственная судьба. Еще 23 ноября 1944 года газета «Закарпатская Украина» поместила письмо женщин села Ташнад^[5]. В нем говорилось:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Помогите нам, мы не хотим жить ни с мадьярами, ни с чехами, мы хотим жить со своим народом, мы хотим, чтобы Красная Армия не уходила и наша родина Закарпатская Украина была присоединена к Советской Украине. Мы знаем, что этого хотят все женщины нашего украинского края, что лежит за Карпатскими горами. Неправильно, что мы не с Вами. Мы не хотим больше быть сиротами, тошно нам жить у чужих, злых людей в мадьярском доме, сиротливо нам у мачехи — в Чехословацком государстве, не наше оно, не могли и не хотят они нам дать то, что даст нам родина-мать Советская Украина.

Примите нас, товарищ Сталин, в свою семью!»

Должен ли был Сталин игнорировать такое мнение, рвущееся из глубины души «простых» людей?

Безусловно, не весь Запад страдал симптомом паранойи. Люди, заглядывающие в Страну Советов не через забор пропаганды, а пользующиеся иной методикой, имели другое мнение. Во время войны Председатель американской торговой палаты Джонсон провел в Советском Союзе 6 недель. Он совершил путешествие по просторам России, побывав в Москве, Ленинграде, на Урале, в Сибири; посетил среднеазиатские республики^[6]. В статье, опубликованной в сентябре 1944 года журналом «Лайф», он писал:

«…В качестве официального гостя мне позволили ездить куда я хотел, говорить с кем угодно. Для меня были открыты все возможности. Я видел некоторые вещи, которые иностранцам обычно не показывают. Вскоре пришел к выводу, что иногда мы неправильно судим о России из-за официальной таинственности, которая применяется не только для того, чтобы скрыть важные события, но и для того, чтобы скрыть недостаток их».

Конечно, страна с обезображенной еще не зажившими ранами территорией не могла быть местом для туристических экскурсий. Что могло дать праздное любопытство зевак? Сочувствие? Сострадание? Или — злорадство?

Однако Джонсону показали все, поскольку он приехал с иными помыслами: «оценивать все… с точки зрения возможного влияния этих фактов на советско-американские отношения в будущем».

Автор статьи описывал разрушения Сталинграда и решимость его жителей, восстанавливающих город как феникс из пепла. «Само его имя, — отмечал Джонсон, — город Сталина — залог того, что в конце концов он будет одним из самых производительных городов России — символ труда и возрождения».

Он побывал в московском военном госпитале, где была палата раненых партизанок; восторгался героизмом рабочих Ленинграда, работавших под бомбами. Ему показали план реконструкции города. «Я, — писал американский предприниматель, — знаком с планированием городов Америки, но, увидев планы Ленинграда, я был изумлен кругозором и архитектурным дерзанием, которые в них обнаруживаются». Он отмечал огромный промышленный потенциал Магнитогорска, Свердловска, Новосибирска и Челябинска. Восхищался колоссальной операцией по эвакуации предприятий в период войны.

Человека большого бизнеса приняли в Кремле. О своих впечатлениях после встречи с Вождем Джонсон пишет: «Сталин пользуется острым, язвительным юмором, чтобы довести ту или иную мысль до сознания собеседника. Он не терпит изысканности и уклончивых дипломатических речей. В разговоре он прям и откровенен и ожидает того же от собеседника».

Один из выводов, которые делал Джонсон по результатам поездки, выглядел так: «Судьба мира в значительной степени зависит от взаимоотношений между Россией и США. Может быть, для меня, как для делового человека, естественно чувство, что лучший способ добиться этого взаимопонимания заключается в значительном расширении обмена товарами и услугами между обеими странами».

Американский бизнесмен трезво и с далеким расчетом смотрел в будущее: «Если обе стороны будут вести честную и прямую игру, то завтра мы сможем работать вместе и вместе вершить дела».

В январе 1945 года в американской прессе появилась статья московского корреспондента журналов «Тайм» и «Лайф» Ричарда Лаутербаха. Посвященная юбилею Вождя советского народа, она называлась «Сталин в 65 лет».

В ней долго проживший в советской столице журналист пишет: «Три с половиной года войны, названной Сталиным «Великой Отечественной войной», сплотили большую часть народов СССР так прочно, как никогда они не были сплочены раньше, на поддержку нынешней диктатуры.

Даже патриарший местоблюститель недавно обратился к Сталину, называя его «любимым, Богом данным Верховным Вождем». У американцев такие выражения могут вызвать улыбку, но русские не видят в этом ничего смешного, смешным это не кажется даже коммунистам, которые остаются неверующими.

Десятки миллионов верующих русских убеждены, что родина была и на этот раз, как во времена Наполеона и других захватчиков, спасена от гибели могущественным и мудрым вождем, способным объединить народные массы и победить врагов. Сейчас русские так же не представляют себе Советского Союза без Сталина, как американцы США — без Конституции»^[7].

Задумаемся, читатель… Да, американцы свято поклоняются фетишу своей целомудренной Конституции, написанной «отцами-основателями» еще на заре формирования многоплеменной «нации», сложившейся из групп бродяг, которые собрались на американский «остров» со всего света.

И хотя впоследствии эта «священная бумага» обросла многочисленными поправками, как атоллы в океане прирастают омертвевшими кораллами, — она не спасла население страны ни от тяжелых кризисов, ни от терроризирующего разгула преступности предвоенных лет, ни от истерии расизма. Более того, она привела американцев к высокомерной претензии диктовать другим странам и народам свои правила морали и навязывать им преступные режимы, терроризирующие людей.

Начавшие строить свое государство с беспощадного уничтожения коренных жителей — индейцев прерий и множившие свое богатство и благополучие работорговлей, впоследствии колонизаторы Америки стали диктовать миру свои правила игры. Прикрываясь фиговым листком Конституции, фактически они действовали и действуют под фашистским тезисом, изменив в нем лишь одно слово — не Германия, а «Америка превыше всего!».

Впрочем, человек не может жить без веры в высший авторитет. И неважно, является ли этот авторитет Богом или «священной коровой», называемой Конституцией. Советский народ и многие люди других стран свято поверили в мудрость Человека, в Вождя Сталина, и они не ошиблись в своих надеждах.

В статье американского журналиста отмечался огромный запас знаний Сталина по военной истории, включая «знакомство с военными кампаниями Соединенных Штатов, начиная от Битвы при Валей Фордж до Виксбурга и Сент-Миэлья». Лаутербах делал вывод: «Эти виртуозные способности как нельзя лучше подтверждают представление о Сталине как о преемнике Александра Невского, Петра Великого, Суворова и других дореволюционных военных героев»^[8].

Конечно, автор статьи был вправе сравнить Сталина с Александром Невским, Петром Первым и Александром Суворовым как военными гениями Российского отечества. Но фигура советского Вождя была выше и масштабнее его предшественников. После братоубийственной Гражданской войны Сталин сумел сплотить народ и преобразовать весь характер жизни страны.

Кстати, гражданской войны не смогли избежать и самоуверенные американцы. Расистский мятеж южных штатов, настаивавших на сохранении рабства в стране, начавшись в апреле 1861 года, перерос в кровопролитную гражданскую войну с северными штатами. Она продолжалась четыре года, но лишь спустя почти сто лет американским неграм разрешили ездить в одном автобусе с белыми. Однако даже сегодня белые не рискуют вечерами соваться в Бруклин.

Могли ли российские гражданские катаклизмы принять более мягкие формы, чем у «цивилизованных» американцев? Нет. Сталину пришлось столкнуться с более острыми проблемами, чем были у потомков миссионеров, уничтожавших индейские племена.

Перевернувшая в России уклад бытия крестьян коллективизация; модернизировавшая промышленность индустриализация и обогатившая сознание людей культурная революция вывели страну на передовой рубеж развития цивилизованного мира. Но главное, что дал народу советский Вождь, — это оптимистическая уверенность в будущих перспективах жизни. Она сплачивала народ. То была вера в правоту дела, за которое было не страшно даже умереть. Именно эта вера поднимала бойцов в смертельные атаки со священными словами — призывом: «За Родину! За Сталина!»

Пожалуй, можно было бы провести некоторые параллели в сравнении деятельности Сталина и Рузвельта как лидеров высшей пробы политического искусства и организации государства. Период их правления не только совпал по времени; они выполняли сходные задачи: выводили свои страны из величайших кризисов, а затем сотрудничали в борьбе с фашизмом.

На этом схожесть условий их деятельности заканчивается. Ибо советскому Вождю пришлось решать несравненно более сложные задачи и в более тяжелой ситуации. Рузвельт выводил Америку лишь из экономического кризиса. Когда взбесившаяся от жадности и жажды стяжательства олигархов страна «непуганых» демократов должна была лишь прийти к мысли о необходимости делиться с людьми труда. В России капитал без боя не сдался. Развязав кровавую Гражданскую войну, он вверг страну в кризис, повлекший полное прекращение производства и одичание сельского хозяйства.

Сталину пришлось начинать с нуля, восстанавливая экономику на обломках империи, но и из Второй мировой войны Америка выходила, не пережив страданий и последствий оккупации. Наоборот, война обогатила нацию переселенцев. А Сталин, одержав победу над сорвавшимся с привязи цепным псом западных демократов Гитлером, и на этот раз снова был вынужден восстанавливать промышленность самой густонаселенной до войны части страны.

По силам ли была столь тяжелая ноша для одного человека? Возможно ли одному человеку дважды ликвидировать последствия тяжелейших военных разрух? Оказалось, что по силам!

Тогда почему неблагодарные потомки опорочили память спасителя своего Отечества? Почему об этом забыла церковь, называвшая спасителя «любимым, Богом данным Верховным Вождем»?

Известно, что Сталин относился к Рузвельту с намного большей симпатией и доверием, чем к британскому коллеге по коалиции. Он не скрывал этого в своей переписке с американским президентом; и тот почувствовал его расположенность.

Еще в письме от 18 марта 1942 г. Рузвельт откровенно предупредил Черчилля: «Я знаю, что Вы не будете возражать против моей грубой откровенности, если я сообщу Вам, что, как я думаю, я могу столковаться со Сталиным лучше, чем ваше министерство иностранных дел или другой государственный департамент. Сталин не выносит надменности ваших высших руководителей. Он исходит из того, что я нравлюсь ему больше, и я надеюсь, что он будет продолжать так думать».

Именно взаимные симпатии и разумные уступки двух могущественных и умных людей определили то, что после Крымской конференции сложилась ситуация, о которой газета «Филадельфиа бюллетин» оптимистично писала в феврале 1945 г.: «Все ветры в Ялте мощно дуют в направлении сотрудничества». Другая газета, «Провиденс джорнал», сообщала: «Когда читаешь заявление руководителей трех держав, чувствуешь, что небо очистилось от облаков».

Ближайший советник президента Рузвельта Гарри Гопкинс позже говорил: «В глубине души мы действительно верили, что это был канун того дня, о наступлении которого мы мечтали и говорили в течение многих лет. Мы были абсолютно уверены в том, что одержали первую великую победу мира, и под словом «мы» я разумею всех нас, все цивилизованное человечество. Русские показали, что они могут поступать разумно и проницательно, и ни у президента, ни у кого-либо из нас не оставалось никакого сомнения в том, что мы сможем ужиться с ними и работать мирно так долго, как только можно себе представить».

Сталин не столь оптимистично расценивал итоги конференции в Крыму. Он говорил в ее завершение: «В эти дни в истории Европы произошли изменения — радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза выиграть войну было бы невозможно.

Но союз против общего врага — это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело… союз для обеспечения мира и сохранения плодов победы… в эти дни здесь завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы обеспечения безопасности и укрепления мира^[9], — это большое достижение. Это поворотный пункт». Он подчеркнул: главная задача союзных стран в том, что «в дни мира… (они. — К. Р.) должны защитить дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни войны».

Как бы размышляя над этими высказываниями советского Вождя, газета «Канзас-Сити таймс» отмечала в редакционной статье: «Мы можем в полной мере оценить то, что достигнуто в Ялте, припомнив, что после окончания другой великой войны, в действительности еще до ее завершения, коалиция (стран Антанты) была разбита. Россия, которая была одним из основных союзников, не только заключила сепаратный мир с Германией. Во время мирной конференции в Париже англичане, французы и американцы вели малые необъявленные войны на территории России».

Автор делал вывод: «Союзники на Парижской мирной конференции 1918 г. оказались не в состоянии добиться длительного и прочного мира потому, что они были разъединенными, а не объединенными нациями». Журналист-аналитик оптимистично отмечал: «Международная организация не может объединить государства, которые расколоты», и подчеркивал: «Черчилль, Сталин и Рузвельт учли и использовали этот серьезный урок».

Однако, как это не однажды было в истории человечества, уроки прошлого ничему не научили людей, переживших Вторую мировую войну. Впрочем, в оптимистичность радужных надежд уставших от трагедии войны жителей Европы вмешался и случай. На фронтах еще продолжались тяжелые сражения, когда мир взбудоражило сообщение о внезапной кончине президента США.

О смерти Рузвельта В.М. Молотову сообщили глубокой ночью 13 апреля. Нарком иностранных дел был в своем кабинете, когда позвонил американский посол Гарриман. Он просил устроить ему встречу со Сталиным. Гарриман вспоминал, что Сталин держал его руку в своей почти полминуты и выглядел очень расстроенным. 15 апреля, в день похорон президента, в СССР был объявлен траур, а в здании американского посольства состоялась панихида. На нее пришли более 400 человек. В их числе были руководители советских учреждений и ведомств.

Примечательно, что накануне, 14 апреля, госдепартамент телеграфировал в Москву послу Гарриману: «Мы считаем, что было бы желательно, чтобы вы подчеркнули Сталину, если вам удастся встретиться с ним… что проблема, разделявшая наши страны… обострилась и далека от того, чтобы ее можно было решить путем переговоров с Польшей». В заключение отмечалось, что «польская проблема остается наиболее опасной в наших отношениях с Советским Союзом».

Не оглядываясь на американцев, Сталин решил польскую проблему по-своему. 21 апреля в Москве был подписан договор о дружбе и послевоенной помощи между СССР и Польской Народной Республикой. В дни, когда Красная Армия вела бои на польской земле, Уинстон Черчилль заявил: «Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы это сделать».

Мог ли советский Вождь допустить, чтобы после кровопролитных жертв при освобождении польской территории от немцев Польша стала игрушкой в руках англо-американцев в борьбе против СССР?

О том, какая это опасная «игрушка», свидетельствует практическая политика польских властей после выхода из Варшавского договора.

Конечно, смерть американского президента обусловила перегруппировку сил в Большой тройке, но Сталин предвидел такой поворот событий. Не случайно, посылая телеграмму Трумэну с соболезнованием по поводу смерти Рузвельта, он «выражал уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».

Внешне казалось, что для такой уверенности были все основания. Идея Рузвельта о создании всемирной коалиции государств вошла в фазу осуществления. 25 апреля, в день, когда советские и американские войска встретились на Эльбе, в Сан-Франциско начала свою работу Учредительная конференция Организации Объединенных Наций.

Однако уже с первых заседаний стало очевидно, что американская сторона ставит под сомнение договоренности, достигнутые лидерами Большой тройки в Крыму. Проинструктированная Сталиным, советская делегация держалась на совещаниях твердо и уверенно.

Комментируя позицию русских на конференции, имевший аккредитацию в Москве американский журналист Уолтер Дюранти 1 мая писал: «Нравится нам это или нет, Россия будет доминирующей силой в Восточной Европе. В Польше, Румынии, Чехословакии, Венгрии, Австрии, Югославии и Болгарии будут правительства, одобренные Россией. В какой-то мере они будут «марионеточными», но эти государства не войдут в состав Советского Союза».

Напомним, что 24 мая, после Парада Победы, Сталин провел в Георгиевском зале Кремля прием в честь военачальников Красной Армии. Через день он принял Гарри Гопкинса, бывшего советника и специального помощника президента США Рузвельта. Хотя к этому времени больной и стареющий Гопкинс уже оставил государственную службу, он с готовностью откликнулся на предложение Трумэна посетить Москву — теперь уже как доверенное лицо нового американского президента.

Послевоенная жизнь волновала всех. Как рядовых граждан, так и лидеров государств. Отвечая на сообщение своего министра иностранных дел Идена о результатах конференции в Сан-Франциско, премьер Великобритании Черчилль пояснял: «Добиваясь… прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугивать себя».

Как бы ни оценивать эту инструкцию, она была провокаторской. Но говорить и действовать на языке силы со Сталиным было бесполезно. Впрочем, дальнейшее развитие истории наглядно продемонстрировало, что говорить языком силы с державой, созданной великим Сталиным, тоже было бессмысленно. Ее можно было поставить на колени, только взорвав изнутри, внедрив в общество иную форму коллаборационизма^[10] — диссидентство. Но это другая история.

Первая встреча Сталина и Молотова с американскими представителями началась в 8 часов вечера 26 мая. Кроме Гопкинса, присутствовали посол США Аверелл Гарриман и помощник госсекретаря Болен.

Высоко ценивший Гарри Гопкинса, проявившего реализм и желание помочь Советскому Союзу в трудные дни 1941 года, Вождь принял представителя президента тепло. Собеседники вспомнили свои встречи во время войны и отметили заслуги Рузвельта, к которому оба относились с уважением.

По ходу разговора Гопкинс сообщил Сталину, что в Контрольном Совете по Германии Америку будет представлять генерал Эйзенхауэр. Сталин отреагировал сразу, сообщив, что представлять советскую сторону будет маршал Жуков. И добавил:

— Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время.

С американцами Сталин был откровенен, но дипломатичен. В беседе 27 мая он подчеркнул, что во взаимоотношениях с США «он не будет пытаться использовать советское общественное мнение в качестве ширмы, а скажет о тех настроениях, которые создались в советских правительственных кругах в результате недавних действий Соединенных Штатов».

Речь шла о том, что еще 8 мая, в день капитуляции Германии, Трумэн подписал приказ о прекращении поставок в Советский Союз по ленд-лизу. Этот почти демонстративный акт президент совершил без предупреждений и каких-либо объяснений советской стороне.

Сталин отметил, что «в этих кругах испытывают определенную тревогу по поводу позиции, занятой правительством Соединенных Штатов. По мнению этих кругов, в отношении Америки к Советскому Союзу наступило заметное охлаждение, как только стало ясно, что Германия потерпела поражение, и дело выглядит так, будто бы американцы теперь говорят, что русские больше не нужны».

Конечно, он умышленно обобщал, упоминая о советских «правительственных кругах». Возможно, до него дошла информация, что в своем кругу Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство развитием мира по пути, по которому следует идти».

Комментируя жест президента, Сталин определенно заявил Гопкинсу, что «полностью признает право Соединенных Штатов сократить поставки по ленд-лизу Советскому Союзу при нынешних условиях, поскольку обязательства в этом отношении были взяты (американцами) добровольно. Соединенные Штаты вполне могли бы начать сокращать поставки еще два месяца назад…»

При этом он выразил удивление, что, «несмотря на то, что в конечном счете это было соглашение между двумя правительствами, действие его было прекращено оскорбительным и неожиданным образом».

Сталин обдуманно и настойчиво прокладывал пути сближения с Америкой. Он никогда не забывал эту задачу. Он постоянно держал ее в поле своего зрения, и совместное участие в борьбе против фашизма подтвердило целесообразность такой коалиции. Однако он никогда не поступался интересами своего государства.

Когда Гопкинс затронул вопрос о разделе германского флота, Сталин четко обозначил свою позицию:

— Как нам известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского флота, он тоже капитулировал, и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один корабль не передан русским. Я послал президенту и премьер-министру телеграммы, чтобы по меньшей мере одна треть германских кораблей и торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению.

Если учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право Советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую основания полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского Союза; я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет крайне неприятно.

Однако Гопкинс возразил в отношении подобных намерений и заверил:

— Я уже говорил по этому поводу с адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого намерения задержать какую-либо часть германского флота, а хотят лишь осмотреть эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований.

После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между союзниками.

Кроме ленд-лиза, предметом длительной дискуссии на встрече стала судьба Польши. Для западных союзников, стремящихся превратить ее в «санитарный кордон» от коммунизма, было важно внедрить в страну эмигрантское правительство Миколайчика.

На третьей встрече обсуждался вопрос о начале военных действий Советского Союза против Японии. Оговорив необходимость обсуждения этой темы с Китаем, Сталин пообещал, что советские войска начнут боевые действия в августе. В заключительной беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав. Гопкинс напомнил, что по возвращении с Ялтинской конференции Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, и это будет символично для победы, которую одержат союзники.

— Я помню, — поддержал эту мысль Сталин, — мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.

То, что Советский Союз, вынесший на своих плечах основную тяжесть Второй мировой войны, выходил из нее победителем, подняло морально-политический авторитет Советского Союза и самого Сталина.

Его имя произносилось каждый день десятки раз миллионами людей. Его воле подчинялись не только народы СССР; он имел множество сторонников во всем мире. Авторитет советского Вождя и его страны подкреплялся зримыми приобретениями и реальным существом обстановки. Занятая советскими войсками половина Европы закономерно становилась сферой влияния СССР. Это понимали граждане освобожденных стран, где он стал символом осуществления надежд и устремлений широких общественных слоев.

Такое почитание нельзя было навязать автократическими методами; оно проистекало от родства убеждений и общности мировоззрения. Из осознанной уверенности в целесообразности строя, который представлял Сталин, веры в правоту того дела, которое он вершил. Он как никто понимал это.

Говоря 9 февраля 1946 года об основных факторах победы в речи перед избирателями Сталинского избирательного округа столицы, Вождь подчеркивает: «Война показала, что советский общественный строй является подлинно народным строем, выросшим из недр народа и пользующимся его могучей поддержкой».

При этом он выделил три составляющие, обеспечившие победу: «советский общественный строй», «советский государственный строй» и «Красная Армия». Это бесспорно, и иной точки зрения не может быть. При любом другом строе Россия никогда не смогла бы победить в такой тяжелой войне. Сталин закономерно отмечал, что базой военной победы стала техническая и экономическая мощь государства.

Но он указывал, что небывалый рост производства за 1922-1941 годы «нельзя считать простым и обычным развитием страны от отсталости к прогрессу. Это был скачок, при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной — в индустриальную».

Отмечая высокие темпы экономического развития в период довоенных советских пятилеток, он подчеркивал: «Не только отсталые люди, всегда отмахивающиеся от всего нового, но и многие видные члены партии систематически тянули партию назад и старались всяческими способами стащить ее на «обычный» капиталистический путь развития (курсив мой. — К. Р.).

Все антипартийные махинации троцкистов и правых, вся их «работа» по части саботажа мероприятий нашего правительства преследовали одну цель: сорвать политику партии, затормозить дело индустриализации и коллективизации. Но партия не поддалась ни угрозам одних, ни воплям других… Заслуга партии состоит в том, что она не приспосабливалась к отсталым… и все время сохраняла за собой позицию ведущей силы».

Конечно, у Вождя были не только поклонники, но и недоброжелатели. Так, еще в дни Крымской конференции 16 февраля 1945 года профашистски настроенная газета «Врэ»^[11] истерично утверждала: «22 июня 1941 года Гитлер бросился сломя голову в западню, поставленную перед ним. Маршал Сталин уже не выпустил его из своих рук. Кремлевский владыка по крайней мере по одному разу обманул Францию, Англию, Польшу, Германию. За кем очередь»? Такие заявления выглядели как бессильная истерика.

У определенных кругов Запада его фигура вызывала двойственные чувства. В этот же день брюссельский буржуазно-либеральный журнал в статье, посвященной советскому руководителю, писал: «Для буржуазии Запада, для наших братьев этот победитель, которому мы выражаем все наше восхищение и всю нашу признательность, вызывает у нас все же некоторую тревогу». Даже такая, в целом антисоветская, статья свидетельствовала об огромном авторитете советского Вождя и его страны в мире.

Примечательно, что Гитлер составил свое политическое завещание именно в дни работы Крымской конференции. Ощущая подступавшее отчаяние, он искал объяснение причинам надвигавшегося краха для потомков Третьего рейха. Он не хотел признавать, что проиграл историческую борьбу со Сталиным. Виновником поражения он называл немецкий народ. А 7 февраля он решил «поговорить о том чудовище, которое именует себя Соединенными Штатами… В то время как вся Европа, их мать, отчаянно сражается, чтобы остановить большевистскую угрозу, Соединенные Штаты под руководством Рузвельта не нашли ничего лучшего, как поставить свои сказочные ресурсы на службу этим азиатским варварам, которые думают, как бы удушить их».

Сталин не мог не гордиться победой своей страны. Война стала трудным, всесторонним испытанием для всего народа, потребовавшим проявления его внутреннего потенциала и способностей. Под его руководством Красная Армия совершила победоносный поход от стен Кремля и несокрушенных бастионов Сталинграда до поверженного Рейхстага. Никогда еще самая триумфальная победа не приносила такой радости и признательности ее организатору со стороны соотечественников и народов мира.

Оставаясь в одиночестве, порой он возвращался мысленно к тем трудным дням, когда перед ним встал исторический вопрос: «Быть или не быть государству, созданному им»?

Он один знал, насколько непростой, нечеловечески сложной была его задача. И честно выполнив свою работу, он испытывал чувство признательности и благодарности к тем, кто составлял его опору в этот труднейший в истории государства период.

Штеменко вспоминает, что летом 1949 года, когда он уже стал руководителем Генерального штаба, во время доклада на даче Сталина о состоянии ПВО, тот внезапно спросил: «А как думает молодой начальник Генерального штаба, почему мы разбили фашистскую Германию и принудили ее капитулировать?»

Застигнутый неожиданностью вопроса Штеменко привел мысли из выступления Сталина в феврале 1946 года. «Терпеливо выслушав меня до конца, — пишет Штеменко, — И.В. Сталин заметил: «Все, что вы сказали, верно и важно, но не исчерпывает всего объема вопроса… Война — суровое испытание. Она выдвигает сильных, смелых, талантливых людей. Одаренный человек покажет себя в войне за несколько месяцев, на что в мирное время нужны годы. У нас в первые же месяцы войны проявили себя замечательные военачальники, которые в горниле войны приобрели опыт и стали настоящими полководцами».

И он начал на память перечислять фамилии командующих фронтами, армиями, флотами, а также партизанских вожаков. Потом сказал, что замечательные кадры руководителей были не только на фронте, но и в тылу. «Разве смогли бы сделать другие руководители то, что сделали большевики?

Вырвать из-под носа неприятеля целые фабрики, заводы, перевезти их на голые места в Поволжье, за Урал, в Сибирь и в невероятно тяжелых условиях в короткое время наладить производство и давать все необходимое фронту! У нас выдвинулись свои генералы и маршалы от нефти, металлургии и транспорта, машиностроения и сельского хозяйства. Наконец, есть полководцы науки».

Все это так. И все же, говоря о подвиге, талантах и заслугах народа, величайшим проявлением неблагодарности потомков стала попытка принизить роль Сталина в исходе Второй мировой войны. Впрочем, для думающих людей очевидно, что величайшим подвигом, не имеющим аналогов, была вся его деятельность в этот критический в истории человечества период.

Словно спохватившись, через день после Парада Победы, 26 июня, Президиум Верховного Совета СССР вынес Указ о награждении И.В. Сталина за исключительные заслуги в организации Вооруженных сил СССР и умелое руководство ими в Великой Отечественной войне орденом «Победа» и присвоил звание Героя Советского Союза.

Правда, сам Сталин хотя и не отверг награждение вторым орденом «Победа», но в отношении награждения Золотой Звездой Героя Советского Союза проявил даже не щепетильность, а строптивость. А. Рыбин вспоминал, что, узнав о присвоении ему звания Героя, он возмутился: «Подхалимы придворные! Такая награда должна вручаться только воинам, проявившим героизм на поле боя! Я же в атаку с винтовкой наперевес не ходил и героизма не нроявлял».

Не ожидавшее такой реакции Сталина, продолжает Рыбин, «…правительство Задумалось, как вручить награду. Маленков было взялся за это, но… попросил Поскребышева (секретаря Сталина. — К.Р.). Тот лишь представил себе, как Сталин может вспылить! И тоже передал награду коменданту дачи Орлову. Сталин опять лишь выругался». Вождь ни разу не надел Звезды Героя — ее прикрепили к его кителю лишь после его смерти — перед гражданской панихидой. С его стороны это не было показной скромностью. Это был осознанный жест, свидетельствовавший об отсутствии тщеславия, которое как невольное проявление скрытого самолюбования присуще мелочным натурам.

Мысль о присвоении Сталину звания Генералиссимуса возникла в среде высшего командования как стремление «поднять» Верховного Главнокомандующего над остальными военачальниками. И для современников это было естественным признанием его заслуг. Обсуждение этого предложения маршалов произошло в его присутствии.

Сталин отреагировал на него резко отрицательно. Маршал Советского Союза Конев так изложил его позицию в своих воспоминаниях: «Хотите присвоить товарищу Сталину генералиссимуса, — возмутился он. — Зачем это нужно товарищу Сталину? Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без того имеет авторитет. Это вам нужны звания для авторитета. Подумаешь, — ворчал он, — нашли звание для товарища Сталина — генералиссимус. Чан Кайши — генералиссимус, Франко — генералиссимус. Нечего сказать, хорошая компания для товарища Сталина. Вы маршалы, и я маршал, вы что, меня хотите выставить из маршалов? В какие-то генералиссимусы?…» «Пришлось тащить разные исторические книги, статуты и объяснять, что это в четвертый раз в истории русской армии после Меньшикова и еще кого-то, и Суворова. В конце концов, он согласился».

Правда, позже Молотов рассказывал, что впоследствии Сталин «было ругался: «Как я согласился?»… Два раза пытались ему присвоить это звание. Первую попытку он отбил, а потом согласился и жалел об этом». Говорят, что он согласился только после вмешательства Маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского, заявившего: «Товарищ Сталин, вы маршал, и я маршал, — вы меня наказать не сможете!»

Но вряд ли Вождя можно было убедить таким простым аргументом. И по-видимому, в попытках объяснить «уступчивость» Сталина просматривается скорее личная позиция авторов приведенных свидетельств, чем действительная логика причины его согласия на высокое воинское звание.

Более того, все манеры, поведение и образ жизни Вождя говорят о том, что ему было чуждо мелкое личное тщеславие. Он не принадлежал к той породе недалеких людей, которым льстило откровенно демонстрируемое поклонение и подчеркивание собственного превосходства над окружавшими его людьми.

И если он не одергивал людей, восхвалявших его с трибуны, то лишь потому, что относил все сказанное к авторитету возглавляемой им партии, того политического направления, которое эта партия осуществляла. Его авторитет был заслужен огромным трудом на благо страны, делами; и он не нуждался во внешнем оформлении своей лидирующей роли в государстве.

В отличие от сменивших его Хрущева и уж тем более Брежнева, страстно «коллекционирующего» государственные награды, он до своей смерти почти ритуально носил лишь почетную звезду Героя Социалистического Труда. Еще скромнее были его запросы в одежде. Но в любом случае очевидно, что он принял высокий статус не без серьезных колебаний. Он его принял, когда понял — зачем ему это надо…

Подумаем: зачем? Было ли это свидетельством тщеславия?

Вновь учрежденное звание Генералиссимуса Советского Союза было присвоено И.В. Сталину Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июня 1945 года. И было бы глубоко ошибочно брать под сомнение действительное право на такую оценку заслуг Верховного Главнокомандующего самой сильной в мире армии.

И все-таки что заставило его принять этот редкий в мировой практике статут? Что определило поступок, явно смущавший его подчеркиванием военного иерархического превосходства?

Поэтому подчеркнем — Сталин ничего не делал случайно, в порыве эмоций. Но, добиваясь на благо народа своих политических и государственных целей, он никогда не пренебрегал мелочами. И понять мотивы, которыми он руководствовался, можно, если обратить внимание на текущие и последовавшие события.

Принять погоны высшего воинского звания Сталина убедили не маршальские уговоры и не экскурсы в историю, а чисто прагматические соображения о политических интересах государства.

Прежде всего, обратим внимание на дату присвоения Верховному Главнокомандующему высокого воинского звания. Оно произошло через месяц после того дня, когда в Москве начались переговоры, определившие местом проведения очередной встречи глав держав-победительниц Берлин.

Но накануне оглашения Указа Президиума произошло еще одно важное событие. 26 июня на Учредительной конференции в Сан-Франциско, созванной от имени СССР, США, Великобритании и Китая, делегаты 50 стран подписали устав Организации Объединенных Наций.

Больным зубом конференции стал польский вопрос. Как рассматривалось выше, в конце войны он остро дискутировался в зарубежной прессе. Речь шла о принципах формирования нового польского правительства. Со стороны поляков существовали и претензии к границам Польши. Молотов уехал с конференции в Сан-Франциско до ее окончания. После неудачных попыток сломить советскую сторону по польскому вопросу.

Вопрос о послевоенных границах должен был решиться окончательно на предстоявшей конференции лидеров Большой тройки.

Итак, случайны ли названные выше совпадения? Нет, они не могли быть случайными. Готовясь к конференции, вошедшей в историю под названием Потсдамской, Сталин счел уместным прибыть на эту важную, решающую встречу в статусе Генералиссимуса Советского Союза.

Это должно было символично подчеркнуть особую роль СССР в достижении победы. Правда, не будучи до конца убежденным в правильности своего согласия, которое могло быть расценено как проявление банальной «слабости», он отвел душу, когда на него попытались надеть «мундир Генералиссимуса».

Для показа формы в нее облачили главного интенданта Красной Армии генерал-полковника П.И. Драчева. «Мундир, — пишет Штеменко, — был сшит по модели времен Кутузова, с высоким стоячим воротничком. Брюки выглядели по-современному, но блистали позолоченными лампасами». Когда Драчев подошел к Сталину, он пристально посмотрел на начальника тыла А.В. Хрулева и иронически спросил: «Кого вы собираетесь так одевать?»

— Это предполагаемая форма для Генералиссимуса, — ответил Хрулев.

— Для кого? — словно удивившись, переспросил Сталин.

— Для вас, товарищ Сталин…

Верховный Главнокомандующий сухо велел Драчеву удалиться… После этого, «не стесняясь присутствующих, он разразился длинной и гневной тирадой», поясняя, «что это неумно, и он никак не ожидал того от начальника тыла».

Нет, он ничего не делал случайно. Человек, проходивший большую часть жизни в полувоенном костюме, не мог впасть в завораживающий гипноз блеска расшитых погон. Внешнее проявление влияния для него ничего не значило.

Примечательно, что именно в этот период он без церемоний отверг встречу с королем Великобритании Георгом VI, предполагавшим приехать в июле 1945 года в Берлин. На первое письмо Черчилля, стремящегося использовать эту встречу в целях рекламы консервативной партии на предстоявших парламентских выборах, он не ответил вообще. На второе обращение премьера нелюбезно сообщил: «В моем плане не предусматривалась встреча с королем, а имелось в виду совещание трех, о котором мы ранее обменивались с Вами и Президентом посланиями. Однако если Вы считаете нужным, чтобы я имел такую встречу, то я не имею возражений против Вашего плана…» Черчилль все понял и поспешил сообщить об отмене поездки короля в Германию.

Однако существовало и еще одно обстоятельство, заставившее Сталина сменить маршальские знаки отличия на звезды Генералиссимуса. Об этом речь пойдет в следующей главе.

Глава 2 Потсдамская конфереция

Сталин — удивительная личность. Он наделен необыкновенными способностями и разумом, а также умением схватывать суть практических вопросов.

Корделл Хелл, госсекретарь США

Война превратила многие города Германии в развалины. Среди груд кирпича и бетона высились остовы разрушенных зданий без крыш, с зияющими проемами вместо окон. Там, где обрушилась лишь часть межэтажных перекрытий, в разрубленных помещениях сохранились остатки мебели как свидетельство благополучия, утраченного немцами в результате войны. Американские хроникеры любовно снимали с самолетов на цветную пленку эти пейзажи, напоминавшие апокалипсис, но даже на дорогой пленке цветные кадры выглядели однотонными — грязно-серыми.

В Берлин Сталин прибыл литерным поездом. Во второй половине дня 16 июля к полуразрушенному Потсдамскому вокзалу подошел состав, состоявший из нескольких Вагонов. Еще накануне Генералиссимус позвонил Жукову и предупредил: «Не вздумайте для встречи строить там всякие караулы с оркестрами. Приезжайте на вокзал сами и захватите с собой тех, кого считаете нужным. Об охране на вокзале позаботится Власик. Вам ничего делать не следует».

С группой ответственных лиц Жуков встретил его около вагона. Коротким поднятием руки Сталин поздоровался с встречавшими его Вышинским и военными: Антоновым, Кузнецовым, Телегиным, Соколовским, Малининым. Быстро окинув взглядом привокзальную площадь, он не торопясь подошел к машине и, сев в нее, пригласил Жукова.

Берлин лежал в развалинах. Здесь «со вкусом» поработала не только советская артиллерия, но и авиация союзников. Как и в Дрездене, который накануне вступления советских войск англо-американская авиация ночью отбомбила тремя эшелонами в 1400 бомбардировщиков, а через 8 часов днем не только добила город бомбами, но и расстреливала жителей с истребителей. Более 134 000 убитых! 35 470 разрушенных и выгоревших зданий! Вряд ли союзники не жалели зажигательных бомб, чтобы дымами пожарищ указать русским точное местоположение города.

Выбрать в Берлине уцелевшие здания для проведения встречи победителей интендантские службы не смогли. И только в его пригороде — Потсдаме — оказался комплекс зданий, пригодных для ожидавшегося мероприятия. Ставший местом проведения пленарных заседаний замок кронпринца Цецилиенгоф имел форму четырехугольника со 176 комнатами и внутренним двориком. В пяти километрах от Цецилиенгофа в Баальсберге сохранились еще три виллы. Их превратили в резиденции для глав государств — участников Берлинской встречи. Американцы потребовали окрасить жилые помещения в голубой, англичане — в розовый цвета.

Резиденцию Сталина выкрасили белой краской. Приехавший заранее Власик сразу потребовал убрать из комнат ковры, заменив их дорожками. Вместо «двуспального сооружения» он распорядился поставить в спальне тахту. «Вы что, очумели? — пресек возражения телохранитель Генералиссимуса. — Хозяин этого не любит. Все убрать!» Осмотрев помещения, Сталин спросил: «Чья эта вилла была прежде?» — «Генерала Людендорфа», — сообщили ему. Но даже после «чистки» генерала он распорядился вынести из помещений лишнюю мебель.

Особые хлопоты доставил стол для зала заседаний. Круглого стола, как было задумано устроителями, в Германии не нашли. Поэтому огромный стол 6,8 метра в диаметре срочно изготовили на московской фабрике «Люкс». В Берлин его доставили военным самолетом.

Единственный из всех участников заседания, Сталин опоздал на совещание на один день. Трумэн плыл до Антверпена неделю, на «Августе» в сопровождении крейсера «Филадельфия». И уже оттуда 15 июля он прибыл в Берлин самолетом. Черчилль прилетел в тот же день.

Сменивший на президентском посту Рузвельта Гарри Трумэн был сыном неудачливого фермера. До сорока лет он бедствовал^[12]. Пытаясь создать дело, он шел от банкротства к банкротству. Ничего не добившись в бизнесе, в 1922 году Гарри подался в политику. Когда он сказал об этом приятелю, тот удивился: «Ты сошел с ума!» «Есть надо», — признался будущий лидер Америки.

Но вначале он стал окружным судьей в штате Миссури. Через год в результате поддержки местного политического босса Тома Пендергаста и махинации с 50 тысячами фальшивых бюллетеней он попал в сенат США. Там неудавшийся бизнесмен отличился только раз. В июне 1941 года, когда провозгласил с трибуны: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии».

Трудно сказать, почему Рузвельт согласился на выборах 1944 года выдвинуть пройдоху Гарри кандидатом на пост вице-президента. Бывший министр внутренних дел США Икес позже писал, что Трумэн стал вице-премьером благодаря связям того же Пендергаста. Но как бы то ни было, смерть Рузвельта превратила Гарри из округа Миссури в президента США.

Официальной причиной смерти американского президента был назван инсульт. Однако в 1948 году в США вышла книга, в которой утверждалось, что Рузвельт получил пулю в затылок. Примечательно, что вскрытия тела покойного произведено не было; тело лежало в закрытом гробу, который во время церемонии прощания открыт так и не был.

Но вернемся в Берлин. В ожидании Генералиссимуса свободный день президент Трумэн и премьер-министр Черчилль провели с пользой. Они осмотрели разрушенную имперскую канцелярию и разбитый русскими снарядами Рейхстаг. Между тем американский президент томился нетерпеливым ожиданием. Трумэна мучил его секрет. Он дожидался результата испытаний проекта «Манхэттен».

Внешне похожий на коммивояжера, Гарри Трумэн появился на церемонии открытия конференции в полосатом двубортном костюме с игривой бабочкой; грузный Черчилль был в светлом парадном мундире с тремя рядами орденских планок над левым карманом. Сталин вошел в зал заседаний в белом парадном кителе с золотыми погонами и Звездой Героя Социалистического Труда на груди. Его темно-синие брюки прочерчивали двойные лампасы.

Конечно, Сталин осознанно сменил погоны Маршала на погоны Генералиссимуса. Эта, казалось бы, незначительная деталь свидетельствовала не только о прочности его положения в своей стране, прежде всего она должна была служить для всех участников совещания постоянным напоминанием о роли советского государства в итогах войны.

Но была еще одна причина. В день приезда главы советского государства военный министр США Стимсон телеграфировал президенту шифровкой: «Операция проведена утром. Обследование еще не полное, но результаты кажутся удовлетворительными и уже превосходят ожидавшиеся… Довольный доктор Гровс возвращается завтра. Буду держать Вас в курсе происходящего».

Трумэн ответил министру тоже иносказательно: «Посылаю свои поздравления врачу и его клиенту».

Теперь подавлявшему союзников весу генералиссимусских звезд Сталина американский президент мог противопоставить эквивалент — сюрприз «большой бомбы».

Готовясь к конференции, Сталин знал, что ему предстоит не простая задача: отстоять послевоенные приоритеты СССР, и он не пренебрегал для этого даже мелочами. Он уже давно осознал мысль, что, даже выигрывая войны, Россия никогда не умела пользоваться плодами своих побед. Ему предстояло сделать то, что неумело упускали его предшественники: максимально обеспечить преимущества государства, взявшего на себя основные тяготы войны и принесшего миру победу.

Как и на двух прошедших встречах Большой тройки, он предложил председательствовать американскому президенту. Круг тем, предстоявших для обсуждения, был весьма широк. Напомним, что еще до начала конференции возник вопрос о судьбе германского флота, попавшего в руки союзников. И уже на первом заседании Сталин без обиняков обратился к британскому премьер-министру:

— Почему господин Черчилль отказывает русским в получении доли германского флота?

— Я не против, — возразил Черчилль. — Но раз вы задаете мне вопрос, вот мой ответ: этот флот должен быть потоплен или разделен.

— Флот нужно разделить, — подтвердил Сталин. — Если господин Черчилль предпочитает потопить флот, он может топить свою долю, я свою топить не намерен.

Сталин сразу задал тон переговорам.

— Я бы хотел, — продолжал он, — чтобы была внесена ясность в вопрос о том, имеют ли русские право на одну третью часть военно-морского и торгового флота Германии. Мое мнение таково, что русские имеют на это право, и то, что они получат, они получат по праву. Я добиваюсь только ясности в этом вопросе. Если же мои коллеги думают иначе, то я хотел бы знать их настоящее мнение. Если в принципе будет признано, что русские имеют право на получение трети военного и торгового флота Германии, то мы будем удовлетворены…

Вопрос о флоте передали на рассмотрение военно-морской комиссии и позже, по жребию, флот разделили на три примерно равные части.

Американский президент встретился со Сталиным еще накануне, 17 июня, в 12 часов дня. Стремясь подчеркнуть, что разговор не официальный, он начал беседу с заявления:

— Я приехал сюда, чтобы установить с вами дружественные отношения и иметь дело с вами непосредственно, чтобы можно было сразу решить по тому или иному вопросу — «да» или «нет», тем более что я не дипломат.

— Откровенность — хорошее дело… — согласился Сталин.

В начале знакомства, извинившись за опоздание на один день, он пояснил, чтопричиной стали переговоры с китайцами. Трумэн сказал, что «он это вполне понимает и рад познакомиться с Генералиссимусом Сталиным».

Президент указал, что «хочет обсудить ряд вопросов, которые имеют исключительно важное значение для США. С Генералиссимусом Сталиным он хотел бы установить такие же дружественные отношения, какие у Генералиссимуса были с президентом Рузвельтом. Он, Трумэн, уверен в необходимости этого, так как считает, что судьба мира находится в руках трех держав. Он хочет быть другом Генералиссимуса Сталина…»

— Со стороны Советского правительства имеется полная готовность идти вместе с США, — заверил Вождь.

— В ходе переговоров, конечно, будут трудности и различия во мнениях, — предположил президент.

— Без трудностей не обойтись, важнее всего желание найти общий язык… — логично указал советский руководитель.

Когда речь зашла об американских операциях, Трумэн заявил, что «дела у союзников против Японии не таковы, чтобы требовалась активная английская помощь. Но США ожидают помощи от Советского Союза».

Сталин пообещал:

— Советский Союз будет готов приступить к действиям в середине августа, и он сдержит это обещание.

После беседы Трумэн пригласил Сталина на ланч. Последовавший разговор носил общий характер. Собеседники пока присматривались друг к другу, и Трумэн записал в своем дневнике:

«На меня особое впечатление произвели его глаза, выражение его лица… Он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил. Он был в хорошем расположении духа, он был чрезвычайно вежлив. Он произвел на меня большое впечатление, и я решил говорить с ним напрямик…»

Отлично сказано, «напрямик»! По-американски! Однако «отважный» и «прямодушный» американец ни слова не сказал Сталину об атомной бомбе. Он даже не заикнулся об этом.

Впрочем, Советский Вождь тоже не спешил раскрывать свои карты. Однако он делал это по иным причинам. На следующий день состоялась встреча Трумэна с Черчиллем. На ней премьер сообщил своему коллеге, что накануне Сталин приватно информировал его о позиции Японии. Она хочет заключить мир с США, но не желает признать безоговорочную капитуляцию. Она готова согласиться на другие, щадящие ее гордость, условия прекращения войны.

Послание от императора с предложением о заключении мира между Японией и США Сталин получил перед поездкой в Потсдам через посла Японии в Москве. Но он не стал сообщать об этом Трумэну сам, предпочтя, чтобы западные союзники обсудили эту тему между собой. Черчилль предложил президенту пойти навстречу японцам.

На это Трумэн резко ответил категорическим отказом. Правительству США не нужно было бескровное завершение войны. Тем более при посредстве Москвы, которая в такой ситуации выглядела бы как покровитель миролюбия. Наоборот, американцам было необходимо, чтобы японцы ожесточенно сопротивлялись, и это давало возможность оправдать применение атомной бомбы. Как иначе можно было продемонстрировать всему миру устрашающую мощь Америки, овладевшей атомным секретом?

Между тем президент был взволнован. Скомкав разговор с британским премьером, он отправился на виллу к Сталину. Получив от Вождя копию послания японского императора, он сделал вид, что читает его. Но и на этот раз Трумэн ничего не сказал об атомной бомбе, ни «напрямик», ни намеком.

На следующий день, словно мстя за «неприятную» весть, Трумэн решил дать бой русским. При поддержке Черчилля он настойчиво добивался от Сталина согласия рассмотреть послевоенное устройство Германии в рамках границ 1937 года, то есть с Кенигсбергом и западной частью Польши. Стремясь не вступать в бессмысленную полемику, Генералиссимус согласился с такой постановкой вопроса, но с условием: она будет существовать лишь как «рабочая гипотеза».

Если Сталин при обсуждении рассматриваемых тем сохранял полное внешнее спокойствие, то Черчилль порой терял самообладание. Он несколько раз вскакивал и однажды чуть не опрокинул кресло. То, что он был возбужден с первого дня открытия заседаний, не случайно. 27 июля в Англии должны были состояться парламентские выборы. Черчилль нервничал и сопротивлялся многим предложениям советской делегации скорее по привычке. Его мысли занимал более важный вопрос: сохранит он власть или нет?

Трумэн тоже нетерпеливо елозил в кресле. «Атомный секрет», который он таил, продолжал его мучить, словно спрятанный в кармане кукиш. Снедаемый сенсационностью сообщенной ему информации, он не знал: как ее дороже «продать»? Как подступиться к тому, чтобы произвести потрясающий эффект, выбросив на стол такую козырную карту?

Премьер заметил необычность в поведении коллеги. «Трумэн, — писал Черчилль в мемуарах, — так энергично и решительно сопротивлялся русским, что я понял: он вдохновлен каким-то событием». Впрочем, у Трумэна была еще одна проблема. Как писал А. Борисов, не имевший дипломатического опыта, «новый американский президент вел переговоры по «шпаргалке» госдепартамента и больше всего боялся, как бы не отдать чего лишнего Советскому Союзу».

Между тем западные партнеры пытались поставить под сомнение те изменения, которые произошли в Юго-Восточной и Центральной Европе в результате победоносных действий Красной Армии. Они чинили преграды в признании Временного правительства Польши во главе с Берутом и Осубко-Моравским. Препятствуя расширению просоветской Польши на запад, Черчилль выступил и против признания границ по Одеру и Нейсе.

В качестве причин своего несогласия он даже выдвинул тезис о необходимости обеспечения Германии углем и продовольствием из Силезии, где уже установилась польская администрация. На что Сталин информированно возразил:

— Берлин получает уголь не из Силезии, а из Торгау (Саксония).

А сомнения премьера, не бурый ли это уголь, он успокоил утверждением, что «это — хороший каменный уголь», и заметил, что «бурый уголь хорошо используется в брикетах, а у немцев есть хорошие брикетные фабрики».

Как и на предыдущих конференциях, Сталин твердо и неукоснительно проводил свою линию. Возникающие на пути его планов препятствия и возражения он парировал убедительной и неоспоримой аргументацией, подкрепленной доскональным знанием существа вопросов. Сетования Черчилля на нехватку угля в Западной Европе и недостаток рабочей силы для его добычи Сталин отверг совсем неожиданным для британского премьер-министра аргументом:

— 400 тысяч немецких солдат сидят у вас в Норвегии, они даже не разоружены, и неизвестно, чего они ждут. Вот вам рабочая сила.

Осознав прямой смысл претензии Сталина, Черчилль стал оправдываться:

— Я не знал, что они не разоружены. Во всяком случае, наше намерение заключается в том, чтобы разоружить их… я наведу справки.

Сталин не ограничился устным утверждением, и в конце этого заседания он передал Черчиллю меморандум в отношении не разоруженных германских частей в Норвегии. Премьер-министр Великобритании заявил, что он не знаком с такой статистикой. И пообещал: «Но я могу дать заверение, что нашим намерением является разоружить эти войска».

— Не сомневаюсь, — ироничным тоном заверил Сталин.

— Мы не держим их в резерве, чтобы выпустить их из рукава. Я тотчас потребую доклада по этому поводу, — поспешил снова оправдаться Черчилль.

Ирония и скепсис Сталина в отношении попыток премьера оправдаться были обоснованными. Десять лет спустя, снова став премьер-министром, Черчилль признался, что летом 1945 года он лично отдал распоряжение не разоружать часть немецких войск на случай использования против СССР. При констатации такого факта очевидно, что у Сталина были основания не только для иронии, но и для недоверия союзникам, не отличавшимся высоким уровнем порядочности.

Дипломатическую гибкость, логику и настоятельность Сталин проявил и в отстаивании интересов СССР по отношению к его новым союзникам в Европе: Болгарии, Венгрии, Румынии. Накануне конференции западные партнеры Советского Союза были категорически против установления с этими странами дипломатических отношений и подписания мирных договоров.

Однако на заседании 20 июля Трумэн предложил облегчить положение Италии, резко сократив контроль над бывшей союзницей Германии. Сталин поддержал президента, но повернул обсуждение в иное русло:

«У нас нет оснований выделять вопрос об Италии из вопросов, касающихся других стран. Италия, конечно, первая капитулировала и в дальнейшем помогала в войне против Германии… Она думает включиться в войну с Японией. Это тоже является плюсом.

Но такие же плюсы имеются и у таких стран, как Румыния, Болгария, Венгрия. Они, эти страны, на другой день после капитуляции двинули свои войска против Германии… Следовало бы и этим странам дать облегчение.

Что касается Финляндии, то она серьезной помощи в войне не оказывала, но она ведет себя хорошо, добросовестно выполняет принятые на себя обязательства. Поэтому хорошо было бы, давая облегчение Италии, дать вместе с тем облегчение и этим странам и все эти вопросы рассмотреть совместно…»

— Я целиком согласен в этом вопросе с Генералиссимусом Сталиным, — заявил Трумэн.

Но Черчилль занял особую позицию. Акцентировав внимание на ущербе, нанесенном Англии Италией и Болгарией, он потребовал ужесточения линии по отношению к этим странам. Сталин возразил:

«Задача Большой тройки состоит в том, чтобы оторвать от Германии, как основной силы агрессии, ее сателлитов. Для этого существует два метода. Во-первых, метод силы. Этот метод с успехом применен нами… Но одного этого метода недостаточно для того, чтобы оторвать от Германии сообщников.

Если мы будем и впредь ограничиваться применением метода силы в отношении к ним, есть опасность, что мы создадим среду для будущей агрессии Германии. Поэтому целесообразно метод силы дополнить методом облегчения положения этих стран. Это, по-моему, единственное средство, если брать вопрос в перспективе, собрать вокруг себя эти страны и окончательно оторвать их от Германии.

Вот соображения большой политики. Все остальные соображения — насчет мести, насчет обид — отпадут… Поэтому я не имею принципиальных возражений против положений, выдвинутых в записке президента…»

То был предметный урок собеседникам о политике здравого смысла. Он отрицал принцип унижения, который использовали страны Антанты (Англия, Америка и Франция), загнавшие после Первой мировой войны Германию в «угол» Версальских условий, выйдя из которого она стала искать реванша.

Кстати, как и предполагал Генералиссимус, такое объединение в блоки, при доминирующей роли Германии, в дальнейшем состоялось с образованием НАТО. На что СССР ответил созданием Варшавского договора. Но по какому бы пути пошел ход истории, если бы американские солдаты и «Першинги» осели не в Германии, а, к примеру, у «сумасшедших» поляков? Слава богу, что история не любит сослагательных наклонений…

Продолжая логику своих мыслей, Сталин пояснял коллегам-консерваторам: «Теперь другая сторона вопроса. Я имею в виду речь г-на Черчилля. Конечно, у Италии большие грехи и в отношении России. Однако я считаю, что руководствоваться воспоминаниями об обидах или чувствами возмездия и строить на этом свою политику было бы неправильным.

Чувства мести или ненависти или чувство полученного возмездия за обиду — это очень плохие советники в политике. В политике, по-моему, надо руководствоваться расчетом сил… много трудностей, много лишений причинено нам такими странами, как Румыния, как Венгрия… Очень большой ущерб причинила нам Финляндия. Конечно, без помощи Финляндии Германия не могла бы осуществить блокаду Ленинграда.

Таковы грехи сателлитов против союзников, и против Советского Союза в особенности.

Если мы начнем им мстить на основе того, что они причинили нам большой ущерб, то это будет одна политика. Я не сторонник этой политики».

Человек, которого на Западе называли «диктатором», разъяснял лидерам мировых держав логику подлинной, а не демагогической гуманности. Он говорил о правилах «хорошего тона» в политике, основанного на достоинстве силы и трезвости разума, не опускающегося до мелочных обид в удовлетворении уязвленного национального самолюбия.

Эту политику с бывшими союзниками Германии он предложил «начать с восстановления дипломатических отношений с ними». «Могут возразить, — сказал он, — что там нет свободно избранных правительств. Но нет такого правительства и в Италии. Однако дипломатические отношения с Италией восстановлены. Нет такого правительства во Франции и Бельгии. Однако никто не сомневается в вопросе о дипломатических отношениях с этими странами».

В результате сталинской настойчивости в коммюнике конференции было отмечено: «Три правительства, каждое в отдельности, согласны изучить в ближайшее время в свете условий, которые будут существовать, вопрос об установлении… дипломатических отношений с Финляндией, Румынией, Болгарией и Венгрией до заключения мирных договоров с этими странами».

Сталин, как обычно, держался уверенно и, несомненно, был ведущей фигурой конференции, порой ставя своих оппонентов в тупик своими неожиданными репликами. На заданный, не без лукавства, вопрос Гарримана: «А ведь вам, должно быть, очень приятно, что вы, после всего того, что пришлось пережить вашей стране, находитесь сейчас здесь в Берлине». Сталин ответил, как всегда, остроумно и многозначительно: «Царь Александр до Парижа дошел…» На что Гаррйман не придумал ничего лучшего, как сказать: «Извините, я в туалет хочу».

На заседании 22 июля, когда зашла речь об установлении опеки над бывшими колониями Италии в Африке, захваченными британцами в период войны, Черчилль категорически отклонил возможность обсуждения этого вопроса, на чем настаивал заинтересованный в его рассмотрении Трумэн. Тогда Сталин вмешался: «Из печати, например, известно, что господин Иден, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? И если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех). Это очень интересный вопрос…»

Черчилль был задет и взволнованно, но высокопарно заявил: «Я могу на это ответить. Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна (курсив мой. — К.Р.) завоевала эти колонии».

Конечно, Сталин не собирался посягать на итальянские колонии, но все же дал понять, что такое утверждение некорректно.

— А Берлин взяла Красная Армия… — напомнил он. Этот намек вызвал новую волну одобрительного смеха, поэтому Черчиллю пришлось вновь оправдываться и объяснять, что Великобритания не ищет новых колоний и не заинтересована в них.

Но жизнь уже вторгалась в то недолговечное и, как оказалось, хрупкое сотрудничество, которое сложилось между союзниками антигитлеровской коалиции. Новое оружие создавалось перед угрозой общей опасности. Однако собранное в тучу ядерное облако, поднявшееся 16 июля 1945 года над полигоном в пустыне Нью-Мексико порывом обжигающего ветра «холодной войны», погубило ростки международного взаимопонимания и сотрудничества, о котором так мечтал президент Рузвельт.

Развернутый доклад об испытании Гарри Трумэн получил на четвертый день работы в Потсдаме — 21 июля. Ознакомившись с докладом, он заявил в своем кругу, что «все это дает совершенно новое положение на конференции». Теперь он казался более уверенным в себе и чаще демонстрировал собственное мнение. Радость распирала этого человечишку, и секретом о «чудо-бомбе» он поделился с британским премьером.

Партнеры несколько дней скрупулезно обсуждали, в какой форме довести до Сталина секретную информацию: «письменно или устно, на заседании или с глазу на глаз, в ходе конференции или в конце», и как использовать ядерный аргумент, чтобы сделать Советский Союз уступчивее.

Это выглядело бы несерьезно, если бы дело касалось банальной политической интрижки, но речь шла о состоянии мира. Радость президента США была велика. Он пояснял: «Теперь мы обладаем оружием, которое не только революционализировало военное дело, но может изменить ход истории и цивилизации». Пришедший в восторг Черчилль в свою очередь заявил, что теперь «есть в руках средство, которое восстановит соотношение сил с Россией».

25 июля в связи с отъездом Черчилля на выборы в Англию в проведении заседаний конференции был сделан перерыв. Но Черчилль чувствовал себя неудовлетворенным. Он настоятельно попросил Трумэна еще до его отъезда сделать сообщение об этом Сталину. Впрочем, Трумэн не менее своего партнера горел нетерпением узнать, какое впечатление эта новость произведет на Генералиссимуса Советского Союза.

Правда, окрыленные своим секретом союзники ничего не смогли придумать для эффектной упаковки, в которой следовало передать поразительную новость советскому Вождю. Реализован был не очень умный вариант. Покидая зал заседания после объявленного на два дня перерыва, Трумэн, словно мимоходом, сказал через переводчика Сталину:

— У нас в США создана новая бомба невероятно большой силы.

Черчилль вспоминал, что, когда президент подошел к Сталину, он занял место рядом, чтобы слышать разговор и наблюдать за реакцией Генералиссимуса. «Казалось, — пишет Черчилль, — что он (Сталин) был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача!»

Уже около автомобиля Черчилль взволнованно спросил президента:

— Как он отреагировал?

— Он не задал ни одного вопроса, — ответил недоумевающий Трумэн.

Тогда «проницательный» британец поспешно заключил:

— По-моему, он не понял, о чем идет речь…

Черчилль остался в наивном убеждении, что советский Вождь ничего не понял. Позже он писал: «…Я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали… Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершилась, то это сразу было бы заметно».

Но занятым мышиной возней американцу и англичанину только показалось, что Сталин ничего не понял. В действительности Советский Вождь узнал о результатах испытания из доклада Берии. Со слов присутствовавшего при этом разговоре генерал-полковника Серова сын Берии пишет: «Приехали люди из разведки, у которых были на руках материалы, связанные с испытаниями… Доложили отцу. Отец в свою, очередь тут же доложил Сталину.

Иосиф Виссарионович был очень недоволен. Раздражение понятно, американцы нас опередили… Естественно, в довольно резкой форме поинтересовался, как обстоят дела у нас». Берия доложил, что «сам плутоний уже получен, полным ходом идут работы над конструкцией самой бомбы». Сталин «внимательно выслушал доводы и сказал, что намерен в ближайшем будущем к этому вопросу еще вернуться».

Британский политик оставался в заблуждении об уровне осведомленности Сталина практически до конца своей жизни. Даже в написанных значительно позже мемуарах Черчилль сделает вывод: «таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которыми в течение длительного времени были заняты США и Англия, и на которые Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов».

Даже спустя много лет Черчилль не разобрался в ситуации, а она была гениально проста. Сталин не только по достоинству оценил вклад США в решение этой серьезной научной проблемы. Он рационально сэкономил для Советского Союза огромные средства на собственные исследования, не производя непродуктивных расходов…

Более того, в описываемый период Сталин лучше американского президента и британского премьера, вместе взятых, понимал существо атомной проблемы. И, возможно, раньше Трумэна, еще до конференции, знал о намечаемых в Америке испытаниях.

В секретном центре Лос-Аламос в глубокой тайне трудилось 45 тысяч ученых, инженеров, техников и рабочих, в том числе 12 лауреатов Нобелевской премии. Говоря об условиях безопасности «Проекта Манхэттен», генерал Лесли Гровс заявил: «Туда и мышь не проникнет». Даже став вице-президентом США, Трумэн не был посвящен в тайну века.

Впрочем, еще до прибытия в Потсдам Сталин знал об ориентировочной дате испытания атомной бомбы. Он узнал об этом из шифротелеграммы, переданной из Нью-Йорка заместителем резидента по научно-технической разведке (НТР) Леонидом Квасниковым. В архивах советской разведки сохранился этот документ:

«Совершенно секретно. Бомба типа «Не» (High explosive). В июле месяце сего года ожидается производство первого взрыва атомной бомбы.

Конструкция бомбы. Активным веществом этой бомбы является плутоний (элемент-94) без применения урана-235. В центре шара из плутония весом 5 килограммов помещается так наз. инициатор — берриллиево-полониевый источник альфа-частиц (…) Корпус бомбы, в который помещается это ВВ, имеет внутренний диаметр 149 см. Общий вес бомбы, включая пенталит, корпус и проч., — около 3 тонн.

Ожидается, что сила взрыва бомбы будет равна силе взрыва 5000 тонн ТНТ…

Запасы активного материала:

а) Уран-235. На апрель с/г было 25 килограммов урана 235. Его добыча в настоящее время составляет 7,5 кг в месяц.

б) Плутоний (элемент-94). В лагере-2 имеется 6,5 кг плутония. Получение его налажено, план добычи перевыполняется.

Ориентировочно взрыв ожидается 10 июля с/г.» На документе сделана пометка: «т. Курчатов ознакомлен 2.07.45 г.». Однако из-за плохой погоды испытание было перенесено и состоялось 16 июля.

Черчилль на конференцию не вернулся, его партия потерпела на выборах поражение, и после смерти Рузвельта из Большой тройки выпало второе связующее звено. Британскую сторону на окончании встречи представлял новый премьер Англии — Клемент Эттли. Личность более мелкая, чем его предшественник, и в силу малоопытности еще более зависимая от Америки.

Впрочем, даже атомная бомба не добавила и Трумэну уверенности в дипломатических поединках со Сталиным. С исчезновением поддержки Черчилля он все чаще стал отступать от позиции, казавшейся ему «жесткой». Логика и информированность советского Вождя были неоспоримы. Президент терялся под напором сталинской аргументации. Когда Сталин отверг его требования о вмешательстве США во внутренние дела восточноевропейских стран, а также «интернационализации» судоходства по Дунаю и Рейну, Трумэн уже не настаивал на своих предложениях.

Министр иностранных дел СССР А.А. Громыко, участник делегации на конференции в Потсдаме, так описывал поведение Трумэна: «Он мобилизовал все свое самообладание, чтобы не выдать волнения… Порой кажется, что он вот-вот улыбнется. Но это только кажется… мне представляется, что держится президент как-то нахохлившись. Видимо, играет тут свою роль и то обстоятельство, что у него нет еще опыта встреч на таком уровне, да еще с участием Сталина».

Конечно, дилетанту в дипломатии Трумэну было трудно тягаться с человеком такого интеллектуального уровня, как советский лидер. Нахохлившись, как ворон, которому не удалось ухватить понравившуюся блестящую безделушку, он сдавал позиции. 31 июля Вождь убедил партнеров в необходимости признать западную границу Польши по Одеру и Нейсе. Взамен СССР согласился на зональный принцип взимания репараций.

Кстати, после Потсдама Трумэн больше не встречался со Сталиным. В узком кругу он поклялся «никогда больше не иметь дела с русскими».

В ходе конференции напряженно обсуждалась и германская проблема. В Потсдаме союзники вновь выдвинули предложение о расчленении Германии на части. Сталин отклонил саму постановку такого вопроса. «Это предложение мы отвергаем, — заявил он, — оно противоестественно: надо не расчленять Германию, а сделать ее демократическим, миролюбивым государством». Советский Союз предлагал создать центральную германскую администрацию. Именно Сталин выдвигал принцип сохранения единства Германии, но в тот период союзники уже держались курса, ведущего к расколу страны.

В конце конференции, когда была поднята тема о четырехстороннем контроле за важной в промышленном отношении Рурской областью, Сталин предложил «этот вопрос сейчас отложить, а вот мысль, что Рурская область остается частью Германии (курсив мой. — К.Р.), эту мысль следует отразить в нашем документе».

На недоумение нового министра иностранных дел Великобритании Э. Бевина: «Почему ставится этот вопрос?» Сталин ответил: «Этот вопрос поднимается потому, что на одной из конференций, на Тегеранской конференции, ставился вопрос о том, чтобы Рур был выведен из состава Германии в отдельную область под контролем Совета… Мысль о выделении Рурской области вытекала из тезиса о расчленении Германии. После этого произошло изменение взглядов на этот вопрос. Германия остается единым государством… Советская делегация ставит вопрос: согласны ли вы, чтобы Рурская область была оставлена в составе Германии? Вот почему этот вопрос встал здесь…»

Изменение взглядов и идея сохранения единства Германии получили свое выражение под влиянием позиции Сталина. Эта тема ранее обсуждалась при посещении Черчиллем Москвы, уже после Тегеранской конференции. В ходе Потсдамской конференции было принято соглашение о политических и экономических принципах координирования политики союзников в отношении побежденной Германии в период союзного контроля.

В нем отмечалось: «Союзники в согласии друг с другом, сейчас и в будущем, примут другие меры, необходимые для того, чтобы Германия никогда больше не угрожала своим соседям или сохранению мира во всем мире».

По настоянию Сталина в резолюции конференций было отмечено: «Союзники не намерены уничтожать или ввергнуть в рабство немецкий народ. Союзники намереваются дать немецкому народу возможность подготовиться к тому, чтобы в дальнейшем осуществить реконструкцию своей жизни на демократической и мирной основе».

Таким образом, именно Сталин спас Германию от того расчленения на «банановые» государства, как это было совершено с Югославией в конце XX столетия. Более того, уже в начале 50-х годов Сталин снова предложил воссоединить территории восточной и западной частей Германии, но из политических расчетов канцлер Аденауэр не пошел на такой шаг. Кстати, эта инициатива, долго замалчиваемая в СССР, была достаточно широко известна на Западе.

Для решения вопросов послевоенного урегулирования был создан Совет министров иностранных дел в составе СССР, США, Великобритании, Франции и Китая и в Лондоне определено местопребывание Объединенного секретариата этого Совета.

Позиция, занятая Сталиным на конференции, во многом определила лицо послевоенной Европы, но особенно решительно он отстаивал интересы Советского Союза, понесшего в результате германской агрессии большие потери. И союзники не могли игнорировать ни жертвы, принесенные СССР во имя победы, ни решающую роль Советского Союза в разгроме нацистской Германии.

Принятое по его настоянию специальное соглашение о репарациях с Германией и о разделе германского торгового и военного флотов в некоторой степени компенсировало понесенные потери. Одновременно Берлинская конференция приняла решение о передаче СССР города Кенигсберг (Калининград) с прилегающим районом. Решением конференции были окончательно утверждены границы послевоенного устройства мира, оформившиеся в ходе переговоров в Тегеране и Ялте.

Немец А. Ноймар пишет, что на конференции «Сталин проявил завидную боеспособность, о чем свидетельствует унылая запись в дневнике доктора Морана: «Нам нечего было противопоставить настойчивости и упорству Сталина». Все это нашло отражение и в устройстве послевоенной Германии, которое соответствовало «Потсдамской декларации от 2 августа 1945 года».

В качестве примера патологической глупости так называемой демократической прессы нельзя не привести комментарий газеты «Нью-Йорк таймс». В день завершения работы конференции газета истерично подогревала обывателя:

«В Потсдам Сталин приехал для того, чтобы, воспользовавшись затруднительным положением Америки, связанной войной с Японией, путем запугивания, шантажа и вымогательства заполучить санкцию великих демократических держав на грандиозный грабеж и насилие в Восточной Европе и на Балканах».

Воистину, Америка — это страна запуганных идиотов! Но что писала бы «демократическая» пресса США, если бы знала в это время об испытании атомной бомбы, можно только догадываться…

И посмотрим на результаты деятельности Сталина здравым взглядом. Победа Советского Союза, возглавляемого Генералиссимусом Сталиным, во Второй мировой войне вывела страну в число супердержав мира. Результат дипломатических действий Сталина и его коллег по Ялтинской и Потсдамской конференциям определил мировой геополитический порядок. Тридцать лет спустя, в 1975 г., он был подтвержден в Хельсинки «Заключительным актом по безопасности и сотрудничеству в Европе».

Сталин не только сохранил государственные границы по западному профилю Прибалтийских республик, Бессарабии и Северной Буковины, установленные в 1939 году на основании договора о ненападении с Германией, но и границы 1939-1940 гг. в Южной Финляндии и Карелии. При согласии Черчилля, Рузвельта и Трумэна он присоединил к СССР Калининградскую область — бывшую Восточную Пруссию, а также вернул России Южный Сахалин и всю гряду Курильских островов на Дальнем Востоке.

Одновременно, образовав блок стран народной демократии, он не позволил странам Восточной Европы влиться в антироссийский агрессивный «северо-атлантический союз». Тем самым он не только обеспечил сохранение мира в Европе, но и создал противовес хищническим и эгоистичным устремлениям «демократической Америки» на других континентах планеты.

Однако победа над Германией еще не означала полного окончания Второй мировой войны. В соответствии с обещанием, данным союзникам, об участии в боевых действиях против Японии еще 5 апреля 1945 года Советский Союз денонсировал пакт о нейтралитете с Японией. Уже в начале июня Верховный Главнокомандующий рассмотрел план операции против Квантунской армии. В состав формирующихся на этом направлении фронтов вошли: Забайкальский — командующий маршал Р.Я. Малиновский, 1-й Дальневосточный — командующий маршал К.А. Мерецков, 2-й Дальневосточный — командующий генерал армии М.А. Пуркаев. Привлекаемый к кампании Тихоокеанский флот возглавил адмирал И.С. Юмашев. Главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке Сталин назначил A.M. Василевского. Подготовка операции велась в строжайшей секретности. И уже с конца июня, перед Потсдамской конференцией, командующие фронтами, под чужими фамилиями и в разное время, выехали на Дальний Восток.

Конечно, то, что 16 июля, в день испытания американцами атомной бомбы, Сталин позвонил Василевскому из Потсдама, не случайно. Как и то, что, спросив, как идет подготовка операции, он «поинтересовался, нельзя ли ее дней на десять ускорить». Василевский доложил, что «сосредоточение войск и подвоз самого необходимого не позволяют сделать этого, и попросил оставить прежний срок».

Сталин не стал торопить события. Однако и в данном вопросе он обнаружил свойственную ему склонность к смелым и своевременным решениям, основанным на всестороннем анализе новых, изменившихся реальных условий. После того как 6 августа американцы взорвали атомную бомбу над Хиросимой, они (реалии) несомненно стали иными, но мир еще не осознавал в полной мере этих изменений.

Как пишет В. Карпов, «в штабе Главкомата войск Дальнего Востока гораздо большее впечатление произвела полученная 7 августа около семнадцати часов по московскому времени директива Сталина о начале 9 августа боевых действий Забайкальского и 1-го Дальневосточного фронтов. Да и на японцев гораздо большее впечатление, чем бомба, произвела полученная вечером 8 августа» нота. В ней указывалось: «Советское Правительство заявляет, что с завтрашнего дня, то есть 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией».

Трумэн не рискнул отказаться от помощи СССР в войне с Японией. От этого его предостерегли военные, предложив ответить на простые вопросы.

Как справиться с тысячами самолетов, пилотируемых камикадзе? Как без поддержки кораблей с их мощными орудиями штурмовать укрепления в глубине территории? Что предпринять, когда японцы отойдут в горы и начнут партизанскую войну?

При отсутствии ответов на подобные вопросы командующий Тихоокеанским театром военных действий генерал Макартур пообещал президенту «десятилетнюю войну» и отказался даже от приблизительного прогнозирования возможных потерь.

В день объявления Советским Союзом войны Японии американцы сбросили вторую атомную бомбу — в Нагасаки.

Было ли нравственно испепелять атомным взрывом гражданское население города Хиросима? А затем уничтожать жителей Нагасаки? Конечно, такое варварство было демонстрацией демократического цинизма. Но разве не являлись проявлением американского цинизма ковровые бомбежки крестьян Кореи и Вьетнама? Чем оправдать бомбардировки городов Югославии, Ирака и поселений Афганистана уже в новом столетии?

Конечно, в ядерных ударах по городам Японии присутствовала не только демонстрация силы, но и практический расчет. Первая бомба была урановой, и на нее ушел весь запас обогащенного урана, имевшегося в распоряжении США. Вторая бомба была плутониевой; в случае ее «успешного» употребления у американцев появлялась возможность изготовить запас таких бомб. Кстати, в Нагасаки погибли не только до ста тысяч японцев, но и находившиеся в плену американские солдаты — «Америка — превыше всего!».

Однако даже две мощные сверхбомбы не заставили японцев капитулировать. И хотя премьер-министр Японии адмирал Мудзуки 9 августа на экстренном заседании Высшего совета заявил, что «вступление сегодня утром в войну Советского Союза ставит нас в окончательно безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны», Квантунская армия оказала упорное сопротивление советским частям. Несмотря на демонстрацию атомного оружия Соединенными Штатами, японские военные были намерены продолжить сопротивление.

Наступление Красной Армии началось в сезон дождей — вода, хлынувшая с вершин сопок в долины, размывала дороги, и даже небольшие ручьи превращались в полноводные реки. Территория, на которой предстояло развернуться военным действиям, имела сложный рельеф и географические условия. Лесные массивы на севере сменялись безводной пустыней Гоби на юге, а в центре Маньчжурии высились хребты Большого Хингана. Созданные здесь 17 укрепрайонов имели четыре с половиной тысячи дотов и дзотов, спрятанные в горах аэродромы. Квантунская армия насчитывала 1 млн. человек, 1,2 тыс. танков, 1,9 тыс. боевых самолетов, 6,6 тыс. орудий.

Общеизвестно, что территория противника не считается освобожденной, пока на нее не вступит солдат пехоты. И 12 августа передовые части Забайкальского фронта, преодолев Большой Хинган, устремились к ключевым центрам Маньчжурии — Чанчуню и Мукдену. Навстречу им наступали войска 1-го Дальневосточного фронта; темп продвижения составлял от 30 до 82 километров в день. Кровопролитные бои развернулись за порт Сейсин — военно-морскую базу японского флота, хорошо укрепленную и оснащенную мощной фортификационной системой обороны. Первая группа советских десантников, около 200 человек, захватила лишь небольшой плацдарм, но через несколько дней боев Сейсин был взят.

Поняв безвыходность положения и бессмысленность дальнейшего ведения боевых действий, 14 августа японское правительство приняло решение о капитуляции. Однако дальнейшие события показали, что намерения и планы командования Квантунской армии противоречили заявлению руководства страны. Прекратив сражаться против американцев, японские войска ожесточенно сопротивлялись русским. Повторялось то, что происходило в апреле — мае 1945 года на европейском фронте. Имели свои определенные цели и действия американцев. Опасаясь советизации Тихоокеанского побережья, вскоре американские экспедиционные силы начали высадку в Корее, и 18 августа было принято решение о разграничении зон ответственности СССР и США по 38-й параллели.

В связи с продолжающимся сопротивлением противника 16 августа 1945 года Генеральный штаб Красной армии огласил заявление: «Сделанное японским императором 14 августа сообщение о капитуляции Японии является только общей декларацией о безоговорочной капитуляции. Приказ Вооруженным силам о прекращении боевых действий еще не отдан, и японские вооруженные силы продолжают сопротивление…»

В связи с реальной обстановкой Вооруженные силы СССР продолжили наступательные операции. В ночь с 16 на 17 августа началась высадка морского десанта на остров Шумшу — самый северный в Курильской гряде. 20 августа был завершен разгром Квантунской армии. К полудню 25-го прекратили сопротивление японские войска на Сахалине, а с 18 августа по 4 сентября острова Курильской гряды были полностью очищены от противника.

Все кончилось в несколько недель. Японцы потеряли более 700 тыс. солдат и офицеров, в том числе 84 тыс. убитыми и более 640 тыс. пленными; советские потери составили 36,5 тыс. человек, из них убитыми и пропавшими без вести 12 тыс. Понимая бессмысленность дальнейшей войны, Япония прекратила сопротивление.

Нужно ли было Советскому Союзу вступать в войну с Японией? Кому было выгоднее? СССР или США? Можно ли было заставить Японию капитулировать, даже повергнув в прах ядерными взрывами два города с гражданским населением? Ковровые бомбардировки городов Германии союзной авиацией доказали, что нет. Впрочем, даже Черчилль в своих мемуарах отмечает: «Было бы ошибкой предполагать, что судьба Японии была решена атомной бомбой».

Вступление в войну с Японией стало ответственным выполнением Сталиным обязательств, данных союзникам. Знаменательно, что война Японии была объявлена ровно через три месяца после капитуляции Германии, но несомненно и то, что в действиях Генералиссимуса присутствовала не только целостная внешнеполитическая концепция, а и осознанные цели, основанные на удовлетворении национальных и государственных интересов советского народа.

Сталин придавал символическую значимость капитуляции Японии. Еще 16 августа, обращаясь к Трумэну, он предложил «включить в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам северную половину острова Хоккайдо».

Это, указывал он, «имеет особое значение для русского общественного мнения. Как известно, японцы в 1919-1921 годах держали под оккупацией своих войск весь советский Дальний Восток. Русское общественное мнение было бы серьезно обижено, если бы русские войска не имели района оккупации в какой-либо части собственно японской территории».

Обращение Вождя заканчивалось словами: «Я бы очень хотел, чтобы изложенные выше мои скромные пожелания не встречали возражений».

Однако Трумэн не имел той толерантности, которой обладал покойный Рузвельт. У провинциального выскочки, писавшего в дневнике о намерении говорить с Генералиссимусом «напрямик», не хватило мозгов понять дипломатической корректности такого пожелания.

Зато у него доставало с избытком наглости^[13], чтобы, отказав в этом символическом акте, тут же предложить Сталину организовать американскую военную базу «на одном из Курильских островов, предпочтительно в центральной группе, для военных и коммерческих целей». Жалкий миссурийский торгаш! Он так и не понял, с кем имел дело…

Сталин ответил 22 августа. Корректно, но убедительно указав на недостаток ума у своего союзника. «Получил Ваше послание от 18 августа.

1. Я понимаю содержание Вашего послания в том смысле, что вы отказываетесь удовлетворить просьбу Советского Союза о включении половины о. Хоккайдо в район сдачи японских вооруженных сил советским войскам. Должен сказать, что я и мои коллеги не ожидали от Вас такого ответа.

2. Что касается Вашего требования иметь постоянную авиационную базу на одном из Курильских островов, которые, согласно Крымскому решению трех держав, должны перейти во владение Советского Союза, то я считаю своей обязанностью сказать по этому поводу следующее.

Во-первых, должен напомнить, что такое мероприятие не было предусмотрено решением трех держав ни в Крыму, ни в Берлине и ни в какой мере не вытекает из принятых там решений.

Во-вторых, требования такого рода обычно предъявляются либо побежденному государству, либо такому союзному государству, которое само не в состоянии защитить ту или иную часть своей территории и выражает готовность ввиду этого предоставить своему союзнику соответствующую базу. Я не думаю, чтобы Советский Союз можно было причислить к разряду таких государств.

В-третьих, так как в вашем послании не излагается никаких мотивов требования о предоставлении постоянной базы, должен Вам сказать чистосердечно, что ни я, ни мои коллеги не понимаем, ввиду каких обстоятельств могло возникнуть подобное требование к Советскому Союзу».

Вот уж, воистину, все было объяснено со вкусом и — напрямик. После этого Вождь и президент обменялись еще некоторыми посланиями, но потепления в отношениях не появилось. Впрочем, не было и осложнения их.

Итак, Квантунская армия была разгромлена и деморализована. Япония капитулировала. 2 сентября 1945 года на борту американского линкора «Миссури» в Токийской бухте министр иностранных дел Мамору и начальник генерального штаба Есидзиро в присутствии полномочных представителей СССР, США, Китая, Великобритании, Франции подписали Акт о безоговорочной капитуляции.

Победа над Японией носила и моральный аспект. Выступив с обращением по радио в день капитуляции страны, союзной с Германией по военному блоку, И.В. Сталин говорил:

«Поражение русских войск в 1904 году в период Русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил…»

Конечно, Вождь предусматривал и вполне конкретные практические цели. Японская капитуляция, подчеркнул он, «означает, что Южный Сахалин и Курильские острова отойдут к Советскому Союзу и отныне будут служить не средством отрыва Советского Союза от океана и базой японского нападения на Дальний Восток, а средством прямой связи Советского Союзах океаном и базой обороны нашей страны от японской агрессии».

Выигрыш от четырехлетнего союза с Генералиссимусом получили не толькоАмерика и Англия. Сталин по праву сказал: капитуляция Японии «означает, что наступил конец Второй мировой войны». Конечно, в этот момент он не мог не испытать ощущения полного человеческого счастья. Он сделал все, что возможно со стороны государственного деятеля, чтобы привести свою страну, свой народ к этому дню.

«Мы пережили тяжелые годы, — говорил он. — Но теперь каждый из нас может сказать: мы победили. Отныне мы можем считать нашу Отчизну избавленной от угрозы немецкого нашествия на западе и японского нашествия на востоке. Наступил долгожданный мир для народов всего мира…» 3 сентября было объявлено Днем победы над Японией.

Глава 3 Начало «холодной войны»

В определенных исторических условиях сначала нужно делать то, что необходимо, даже если это будет стоить больших человеческих усилий.

Роже Гароди (французский философ)

Итоги мировой войны как бы подвели некую черту государственной и военной деятельности и политического творчества Сталина на протяжении значительного периода его жизни. Он принял власть в трудные для страны годы и, не ослабевая, нес это тяжелое бремя, сумев провести государство до победы в величайшей битве в истории человечества. Уже одно это должно было покрыть его имя неувядаемой славой. Мир был поражен целеустремленностью и упорством, с которыми Советский Союз мобилизовал свои силы для победы над Германией.

Конечно, тяжесть проведенной войны подорвала его здоровье. Сказалось огромное напряжение в предвоенное и военное время. Ему было уже шестьдесят шесть лет. В октябре 1945 года он ушел в длительный отпуск, продолжавшийся до середины декабря. Формальным руководителем государственного аппарата стал Молотов, и неожиданное отсутствие Сталина вызвало всплеск инсинуаций в иностранной прессе.

Уже 9 октября ряд итальянских газет опубликовали сообщения о «тяжелой болезни» Генералиссимуса Сталина: «Сталин тяжело болен»… «Сталину осталось несколько месяцев жизни»… Корреспондент французской «Пари пресс» 10 октября пишет из Лондона: «Известие об отъезде… Сталина из Москвы на отдых истолковывается здесь как подтверждение слухов о его болезни. В Потсдаме прошел слух, что он болен грудной жабой и предполагает отправиться на Кавказ. Вопрос о его преемнике выдвигает важную проблему…»

В эти же дни, когда западная пресса изощрялась в догадках и предположениях о физическом состоянии советского Вождя, 11 октября письмо Сталину отправил Трумэн. Президент писал:

«Уважаемый Премьер Сталин.

Одним из заветных желаний Президента Рузвельта было иметь здесь, в Вашингтоне, в Капитолии, картину с изображением Вас и г-на Черчилля и его самого как свидетельство исторической важности встреч в Тегеране и Ялте. Он обсуждал этот проект с художником г-ном Дугласом Шандором, который, как он полагал, больше, чем кто-либо другой, обладает особым даром для исполнения именно этой картины.

…Я хотел бы спросить Вас, не пожелаете ли Вы пожертвовать некоторым количеством Вашего драгоценного времени, чтобы позволить г-ну Шандору прибыть в Москву для написания этой картины».

Трудно сказать, хотел ли Трумэн на самом деле исполнить пожелание Рузвельта, или же таким, довольно примитивным, способом он намеревался выяснить действительное состояние Вождя.

Переписка между Сталиным и Трумэном продолжалась. Отношения между правительствами двух стран оставались не простыми, но на предложение позировать Сталин откликнулся только через два месяца, 23 декабря:

«Пользуюсь случаем, чтобы ответить Вам на письмо, которое я недавно получил от Вас по поводу приезда художника Шандора в Москву. Я долго отсутствовал в Москве, и в ближайшее время, к сожалению, мне было бы затруднительно ввиду многих обстоятельств выделить время для г-на Шандора. Разумеется, я готов послать ему свой портрет, если Вы найдете это подходящим для данного случая».

В письме говорилось: «Вполне согласен с Вами, что народы Советского Союза и Соединенных Штатов должны стремиться работать вместе в деле восстановления и поддержания мира и что следует исходить из того, что общие интересы обеих стран выше отдельных расхождений между нами».

Однако на это письмо Трумэн уже не ответил. Президент США уже готовился вместе с Черчиллем встать на тропу «холодной войны». Рукоятка атомной дубины уже зудила ладони «цивилизованных дикарей» Америки и Англии.

Между тем слухи о состоянии советского Вождя, будоражившие мировую общественность, множились. 12 октября в Стокгольме «подозревали, что у Сталина болезнь печени, а в Анкаре появилось сообщение, что он «якобы умер». Английская «Дейли экспресс» опубликовала серию статей своего московского корреспондента Аларика Джейкоба.

В ней говорилось: «Джейкоб задает вопрос: кто будет преемником Сталина? Джейкоб считает, что этим преемником будет мало известный человек с козлиной бородкой, рыжеватыми веснушками, по имени Николай Булга-нин… Когда Сталин окончательно отойдет от дел… Россией будет править комитет. Можно лишь строить догадки, однако имеется пять человек, которые могут выступить как соперники: Молотов, Булганин, Антонов, Микоян, Жданов. Я считаю, что Советский Союз после столь большого напряжения стал самым устойчивым обществом в мире, придерживающимся проверенного и подлинного учения, как они называют «марксизм-ленинизм».

Такова была реакция на его отпуск. Правда, состоявшаяся 26 октября встреча Гарримана с Генералиссимусом, заявившего на следующий день, что Сталин «находится в добром здравии и слухи о его болезни не имеют никаких оснований», притушила сенсационные сообщения.

Пережив необычайные потрясения, остановившие человечество на самом краю пропасти, люди не могли не испытывать к Сталину самую искреннюю благодарность. Общественное мнение в стране и за рубежом понимало его роль на историческом пути цивилизации. Сам он критически относился к этим выражениям признательности. Человек большого жизненного и мировоззренческого опыта, он прекрасно понимал, что в политике, как и личных отношениях, от любви до ненависти лишь шаг.

9 ноября 1945 года, с санкции Молотова, центральная советская пресса поместила выдержки из речи У. Черчилля, в которых тот лестно отзывался о вкладе СССР в разгром общего врага и давал высокую оценку Сталину как Верховному Главнокомандующему Красной Армии. Газета «Правда» опубликовала выступление Черчилля в палате общин, в котором бывший премьер-министр признавался в любви к Сталину и советскому народу:

«Я должен сначала выразить чувство, которое, как я уверен, живет в сердце каждого, — именно чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу…»

Говоря о Сталине, Черчилль отметил: «Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения, по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира и победоносному защитнику во время войны.

Даже если бы у нас с Советским правительством возникли сильные разногласия в отношении многих аспектов — политических, социальных и даже, как мы думаем, моральных, — то в Англии нельзя допускать такого настроения, которое могло бы нарушить или ослабить эти великие связи между нашими народами, связи, составляющие нашу славу и гордость в период недавних страшных конвульсий».

Казалось бы, Сталину должно было польстить такое славословие, но его реакция на публикацию речи Черчилля была неожиданно резкой и неадекватной. В шифровке, направленной на следующий день, 10 ноября, Молотову, Маленкову, Берии и Микояну, он пишет: «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина.

Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР. В частности, замаскировать тот факт, что Черчилль и его ученики из партии лейбористов являются организаторами англо-американо-французского блока против СССР.

Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвалы со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ.

Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами (курсив мой. — К.Р.). С угодничеством с иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство. Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня».

Позвольте, спросит кто-нибудь из простодушных читателей, а как тогда понимать, что Сталин якобы «сам раздувал свой культ личности»? Действительно, как понимать?

Эта переписка не закончилась одной шифровкой. 5 декабря 1945 года он вновь обратился к соратникам: «Три дня тому назад я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденцию газеты «Дейли Геральд» из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства… Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропустить корреспонденцию без особых строгостей.

Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру. Сегодня, однако, я читал в телеграммах ТАСС корреспонденцию московского корреспондента «Нью-Йорк Таймс», пропущенную отделом печати НКИД, где излагаются всякие клеветнические штуки насчет членов нашего правительства в более грубой форме, чем это имело место одно время во французской бульварной печати».

Может сложиться впечатление, что Сталин придирается к Молотову, посягая на пресловутую «свободу слова», которой так гордится демократия, но такое мнение поверхностно. Так называемая свобода слова — это лишь товар сенсаций. И как товар, используемый в пропагандистских и политических целях, он тоже подвергается как политической, так и внутренней цензуре авторов публикаций. Только очень наивные люди могут полагать, будто на западе нет цензуры. Есть, и еще какая, только она проявляется в высшей форме, — как самоцензура.

Отличие советской печати от «демократической» состояло в степени ее ответственности. Материалы, публиковавшиеся по принципиальным вопросам, всегда излагали официальную точку зрения, которая со временем практически не подвергалась переоценке. Именно поэтому в СССР, в широких слоях народа существовала почти фанатическая вера в правду «буквы и слова» печати.

В вопросах внешних отношений Сталин был очень щепетилен — они касались международного положения государства. Он не допускал никакой неопределенности и кривотолков своей позиции. Но вопрос уже перешел в принципиальную плоскость.

«На запрос Молотову по этому поводу, — продолжал Сталин, — Молотов ответил, что допущена ошибка. Я не знаю, однако, кто допустил ошибку. Если Молотов распорядился дня три назад навести строгую цензуру, а отдел печати НКИД (наркомата иностранных дел. — К.Р.) не выполнил этого распоряжения, то надо привлечь к ответу отдел печати НКИД.

Если Молотов забыл распорядиться, то отдел печати НКИД ни при чем и надо привлечь к ответу Молотова. Я прошу вас заняться этим делом, так как нет гарантии, что не будет вновь пропущен отделом печати НКИД новый пасквиль на советское правительство. Я думаю, что нечего нам через ТАСС опровергать пасквили, публикуемые во французской печати, если отдел НКИД будет сам пропускать подобные пасквили из Москвы за границу».

Его шифровки вызвали потрясение в Кремле, и Молотов дал свою версию случившегося. На следующий день члены Политбюро сообщили, что в злополучной публикации виноват заместитель заведующего отделом печати Горохов, не придавший ей значения.

Сталин отреагировал на эту информацию предельно резко. 6 декабря 1945 года он обратился уже только к Маленкову, Берии и Микояну, игнорируя Молотова: «Вашу шифрограмму получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной…

Присылая мне шифровку, вы рассчитывали, должно быть, замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом закончить дело. Но вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обратных результатов. До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно.

Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только вам троим. Я ее не послал Молотову, так как не верю в добросовестность некоторых близких ему людей (курсив мой. — К.Р.). Я прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту телеграмму полностью, копии ему не давать».

Фраза о недоверии поражает. Она не может не поразить. Почему вдруг столь негативное отношение к соратнику, с которым Сталин шел рука об руку в самые сложные периоды своей деятельности? «Безродные» антисталинисты все объясняют подозрительностью и чуть ли не патологией Вождя. Полноте, господа! Это логика кретинов, мажущих черной краской все, что попадает на глаза. Если в таких аргументах вообще есть логика.

Нет, все складывалось не вдруг и не просто. Уединившись на южном побережье, получив возможность на время отстраниться от текущих дел, он мог, не спеша в соперничестве со временем, слушать успокаивающий шелест волн; вглядываться в просторы неба, причудливо отчерченного рельефом гор, впитывать тепло воздуха и наслаждаться красотой окружающей его зелени.

Но он не мог не думать. Он не мог не переосмысливать события и проблемы последнего времени. Их было много: дипломатические баталии под визг и улюлюканье западной прессы; непростые отношения с бывшими союзниками, начавшими размахивать атомной дубиной; истощенная агрессией и фактически обессиленная страна и уставший от войны народ.

Как противостоять давлению извне, не потеряв плодов с таким трудом достигнутой победы? Что сделать, чтобы не впасть в зависимость от окрепшей и обогатившейся на войне Америки? Был ли выход из такого запутанного лабиринта?

Конечно, можно построить ублюдочную версию, даже множество версий. О подозрительности Сталина, обвинив его в антисемитизме, якобы выразившемся в отношении к жене Молотова Полине Жемчужиной, а, по-видимому, именно ее имел в виду Сталин. О якобы охватившем Вождя страхе из-за опасений утратить власть. Но подобная чушь сочиняется уже более полустолетия.

Попытаемся проследить логику событий во времени, во взаимозависимости, чтобы избежать обычной практики, когда факты сбрасываются в одно мусорное ведро, и в результате получается блюдо с антисталинскими приправами.

Итак, Вождь проявил раздражение, и члены правительства продемонстрировали согласие с такой позицией. 7 декабря 1945 года «тройка» телеграфировала Сталину: «Вызывали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к себе, прослезился…

Мы напомнили Молотову о его крупной ошибке в Лондоне, когда на Совете министров (иностранных дел союзных держав) сдал позиции, отвоеванные Советским Союзом в Потсдаме, и уступил нажиму англо-американцев, согласившись на обсуждение всех мирных договоров в составе 5 министров (с участием Франции и Китая)…

Мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки в вопросах цензуры идут в одном плане политики уступок англо-американцам и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, Молотовым, можно сработаться…»

Конфликт приобретал необратимый характер, и, стремясь разрядить ситуацию, Молотов самокритично написал Сталину: «Мною допущены серьезные политические ошибки в работе… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне как большевику и человеку, что понимаю как самое серьезное партийное предостережение… Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже жизни».

Видимо, Сталин посчитал разногласия исчерпанными, и шифрограмму от 9 декабря он озаглавил: «для четверки». Но затем он исправил обращение: «Молотову для четверки».

В окружении Сталина было немало людей, обладавших сильными деловыми качествами и высоким профессионализмом. Даже его фантастическая работоспособность не позволяла ему браться за все и контролировать все. Сталин давал большие права людям, решавшим государственные задачи, и то, что он не успевал сделать сам, он доверял ближайшим помощникам.

Их окружали почет и слава, их знала вся страна, их именами называли города и колхозы, предприятия и корабли. Молотов относился к их числу. Будучи требовательным к себе в вопросах соблюдения первоочередности государственных интересов, Сталин ожидал такого же от своих сподвижников.

Прежде всего он был политиком, и одним из его основных принципов являлось правило: думать о завтрашнем дне. Игнорирование обязанностей, ошибки он не спускал никому — даже самым близким людям. Тем более в принципиальных вопросах.

Обладавший огромной работоспособностью сам, он требовал этого же и от окружавших его людей. Кто не выдерживал — уходил. Да, ему часто недоставало деловых специалистов, но в этот период государство нуждалось и просто в работоспособных людях. Потери в людях в результате немецкой агрессии были огромными.

«Я не привык жаловаться, — заявил Сталин на Потсдамской конференции союзникам, — но должен сказать, что… мы потеряли несколько миллионов убитыми, нам людей не хватает. Если бы я стал жаловаться, я боюсь, что вы тут прослезились бы, до того тяжелое положение в России».

Страна обрела мир, но он достался нелегкой ценой. Демограф С. Максудов на основе данных переписи населения 1941-1946 гг., опубликовавший сведения «о весьма значительной эмиграции из западных областей СССР после 1941 года» поляков, немцев, прибалтов и других национальностей (примерно 5,5 миллиона человек), дал выверенную цифру людских потерь СССР.

Он сделал аргументированный вывод: «…И, значит, действительные жертвы войны — 19,9 млн. человек, не считая, правда, смерти детей, родившихся в годы войны». Для сравнения В. Кожинов напоминает и еще одну цифру: «…демографы Запада подсчитали, что в результате «войны на уничтожение» население их стран (в целом, включая Германию и ее союзников) потеряло 17,9 млн. человек».

Согласно «сравнительной таблице балансов использования людских ресурсов в Вооруженных силах СССР и Германии в период Второй мировой войны» демографические потери (списочного состава) на советско-германском фронте 1941-1945 гг.: СССР — 8668,4 тыс. чел. Германия — 5076,7 тыс. чел. Из них безвозвратные потери (убито и умерло от ран, болезней, погибло в катастрофах, покончило жизнь самоубийством, расстреляно по приговорам судов): СССР — 6885,1 тыс. чел.; Германия — 4457,0 тыс. чел.

Если вспомнить, что умершие от ран после истечения трехдневного срока с момента ранения в Германии не относились к военным жертвам (а уволено по ранению и болезни из германской армии 2463,0 тыс. чел.), то потери практически равнозначны.

Но, чтобы сравнить уровень «милосердия», следует указать, что из числа пропавших без вести и сдавшихся в плен во время Второй мировой войны 5059,0 тыс. человек было со стороны СССР и 7387,0 тыс. чел. со стороны Германии. Различие в том, что в гитлеровском плену умерло 2300,0 тыс. советских военнопленных, а в советском только 442,1 тыс. немцев.

Завершилась самая тяжелая война в истории человечества, но это была и самая крупная победа. В речи, произнесенной 9 февраля 1946 года, Сталин заявил: «Война устроила нечто вроде экзамена нашему советскому строю, нашему государству, нашему правительству, нашей Коммунистической партии и подвела итоги их работы… Наша Победа означает прежде всего, что победил наш советский общественный строй».

Теперь страна, измученная, обезлюдевшая, выстрадавшая невзгоды войны, жаждала плодов мира. Хотелось надеяться, что долгожданный мир обеспечит все для счастливой жизни, а еще лучше — сразу. Вождь знал, чего желает народ, и направлял свои усилия на удовлетворение таких чаяний.

Останавливаясь на ближайших перспективах по ликвидации последствий войны, Сталин указал: «Не говоря уже о том, что в ближайшее время будет отменена карточная система, особое внимание будет обращено на расширение производства предметов широкого потребления, на поднятие жизненного уровня трудящихся путем последовательного снижения цен на все товары, и на широкое строительство… научно-исследовательских институтов, могущих дать науке развернуть свои силы».

Он знал, что говорил. Кто решится отрицать значение в жизни общества науки? Величие Сталина как государственного деятеля в том, что он реально воспринимал жизнь. Он не давал популистских, невыполнимых обещаний. Повышение жизненного уровня населения страны он напрямую связывал с развитием науки.

Он опирался в своих расчетах на творческий потенциал той части населения, которая стояла на острие технического прогресса. Его планы — не благие намерения или отвлеченные от реальной жизни фантазии мечтателя. Это стратегия, основанная на науке, цементирующей фундамент прогресса. Со временем, под влиянием Сталина, в стране сложился определенный культ ученых и вера в почти безграничные возможности науки. Но, увы, корифеи умственного труда не всегда оправдывали такие надежды, и не только в технических исследованиях.

Читая антисталинскую литературу, нельзя не поразиться звериному примитивизму, которым наполнены эти работы. Написанные по большей части «профессионалами», они оставляют впечатление исторической безграмотности, замешанной на стремлении осквернить все, что составляет ценность национального самосознания народов России. В них белое подменяется черным, а черное мажется краской злословия, вообще не имеющей отношения к историографии.

Широко известно, что антисталинский шабаш «пишущей интеллигенции» вокруг памяти Вождя был организован Хрущевым. И кампания, поименованная борьбой с так называемым культом личности, превратилась в состязание привилегированной прослойки околопартийных приспособленцев и номенклатурщиков, в культовое шаманство «интеллигенции» по очернительству одного из самых выдающихся деятелей в истории цивилизации.

Говоря о значимости подобных «всемирно-исторических людей, героев какой-нибудь эпохи», Гегель писал: «Такие лица, преследуя свои цели, не сознавали идеи вообще; но они являлись практическими и политическими деятелями. В то же время они были мыслящими людьми, понимавшими то, что нужно и что современно. Именно это является правдой их времени и их мира, так сказать, ближайшим родом, который уже находится внутри.

Их дело было знать это всеобщее, необходимую ближайшую ступень в развитии их мира, сделать ее своей целью и вложить в ее осуществление свою энергию».

Однако «от великого до смешного — один шаг». Как отмечает Ричард Иванович Косолапов: «Общая черта руководителей послевоенного периода советской истории состояла в том, что все они без исключения претендовали на то, что живут, трудятся и управляют «по Ленину»^[14].

И хотя это были лишь слова, им вторил многоголосый хор кривлявшихся ниспровергателей «культа». С воплями прыгая вокруг костра, на котором сжигались книги, посвященные Сталину; шаманствуя так, они изгоняли сам «дух» Вождя советского народа.

Однако, насмотревшись на новых кумиров вроде рекламирующего импортную пиццу Горбачева, прыгающего с моста борца с номенклатурой Ельцина, «мальчиша-плохиша» Гайдара, интеллигенция сникла, полиняла, но не выронила из своих рук шаманские бубны.

И все-таки к началу нового столетия даже последовательные «дети оттепели» безнадежно измельчали. Набор наработанных ими мифов стал рассыпаться как карточный домик. Их казуистические построения начали рушиться; их словарный запас превратился в убогую брань обывателей.

В этом отношении характерным примером является книга В. Сироткина «Сталин. Как заставить людей работать?». Преподаватель МГИМО (нужно отметить, располагающий достаточной информацией и не склонный к прислуживанию «демократам») украсил очередной антисталинский пасквиль совсем уже примитивными перлами.

Главки своей работы он снабдил названиями, претендующими на якобы скрытую наукообразную «иронию»: «сталинский этатизм», «сумерки сталинизма», «сталинский кафтан».

Но почти умиление вызывает изобретенный Сироткиным прием: писать через дореволюционную букву «i» сочетание «крестьянский мiръ». «Профессор, снимите очки-велосипед!» Изнасилованная «демократами», ваша «история» уже ушла, и старорежимная «i» осталась лишь в написании названия телекомпании RTVi.

Феномен, именуемый «культом личности», сложился в безграничную веру и признательность народа Сталину после окончания великой войны. Впрочем, иного быть не могло. Народная психология вообще склонна к некому обожествлению выдающихся личностей, а для интеллигенции, во все времена охотно берущей корм из любых рук, поклонение «вождям» является почти рефлекторным инстинктом.

Сталин понимал культовый характер человеческой психологии и использовал ее в идеологической пропаганде. Однако он строил пропаганду на научно-практическом уровне, создав как Институт Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ), так и Управление пропаганды ЦК ВКП(б).

После войны во главе ИМЭЛ находился B.C. Кружков, а начальником Управления пропаганды с 1940 года был доктор философских наук, профессор Г.Ф. Александров. 28 декабря 1945 года в Кремле прошло совещание в связи с рассмотрением первого тома Сочинений И.В. Сталина. На нем присутствовали Маленков, Поскребышев, Александров, Иовчук, Кружков, Мочалов, Надточий.

В архиве историка, работника ИМЭЛ В.Д. Мочалова сохранились собственноручные записи содержания беседы. Мочалова вызвали в ЦК с заседания в Институте истории АН. Оттуда в машине Маленкова приглашенные историки направились в Кремль.

Приемная Сталина представляла собой высокую, отделанную светлым дубом комнату. Против входа — большой стол со свежими газетами и иностранными журналами. Посередине его письменный прибор и стопки бумаги. Справа от дверей стоял накрытый белой скатертью круглый стол с холодными напитками.

В 8 часов 05 минут вечера появившийся из кабинета Вождя Александров пригласил всех входить. Рабочий кабинет главы правительства выглядел как большой, несколько удлиненный зал. Слева от входа, вдоль стены — большой стол, покрытый темно-синим сукном. В конце его председательское место с письменным прибором.

Через открытую дверь в следующую комнату был виден огромный, почти в человеческий рост, глобус, на стене географическая карта. Кстати, именно об этом глобусе и рассказывал обывателям придурок Хрущев, уверяя их, что по нему Сталин руководил военными действиями своих армий.

Мочалов записал: «Мы вошли в зал гурьбой. Нам навстречу поднялся тов. Сталин, мы почти окружили его посередине зала. Лицо его, спокойное и сосредоточенное, и строгое, и одновременно притягивающее… Волосы на голове сплошь седые, несколько поредевшие… Сталин поздоровался с нами за руку и пригласил сесть за большой стол…

— Ну, рассказывайте, какие у вас были разногласия, — спросил Сталин».

Следует пояснить, что речь шла о противоречиях между директором ИМЭЛ Кружковым и сотрудником Мочаловым. Последний возражал в отношении включения в первый том нескольких анонимных статей из социал-демократической печати, написанных на грузинском языке.

Оспаривая авторство Сталина, он требовал тщательной научной экспертизы. За это строптивого ученого перевели из ИМЭЛ в Академию наук. Спор касался двух статей из газеты «Брдзола» («Борьба») и трех из «Кавказского рабочего листка». Мочалов изложил суть противоречий с Кружковым и своих возражений, касавшихся стиля работ. Он вызывал сомнения в принадлежности статей перу Вождя.

— Вас за это и вышибли из ИМЭЛ? — спросил Сталин. — Кто этим занимался?

— Это дело товарища Кружкова, — ответил Мочалов.

Он пояснил, что у него были также резкие стычки с Шария. Мочалов отстаивал новые переводы, а его коллега настаивал на сохранении старых вариантов.

— Перевод плохой, — согласился Сталин. — Переводили слова, пренебрегая законами русского языка… На грузинском языке имеется два слова, означающих «жизнь». В одном случае это слово обозначает биологическую жизнь («сицоцкие»), во втором случае — жизнь общественную («цховреби»). При переводе грузинского слова «жизнь» во втором смысле требуется добавить слово «общественная», хотя в грузинском тексте его нет и оно не требуется.

Или переводят на русский язык придаточные предложения без союза «что». В грузинском языке это слово — лишнее. А по-русски, если опустить союз «что», будет безграмотно…

Кое-что пришлось поправить, — сказал Сталин. — Например, серия статей «Анархизм или социализм?» предназначалась для газеты. Статьи приходилось писать по кусочкам, писать тут же в типографии, наскоро, на коленке и давать наборщику…

Они печатались с перерывом, поэтому, когда это собрано вместе, получились лишние резюме. Их пришлось исключить.

Одним из присутствующих было замечено, что они не могли этого сделать сами.

— Да, это уж право автора, — сказал Сталин. — Я не гнался за всем, много вычеркнул. Тут, видимо, редакторы стремились включить в книжный том больше материала. Хотели раздуть значимость автора. Я в этом не нуждаюсь.

Кто-то заметил, что в Сочинения Ленина входит все им написанное.

— То Ленин, а то я, — возразил Сталин».

Комментируя ситуацию в Грузии тех лет, он пояснил: «В «Брдзола» пишущим был я и, быть может, Северин Джугели… Ладо Кецховели был практиком, организатором. Орган вел Кецховели, но писал он мало. Он считался редактором, но редактировать не умел».

Сталин продолжал: «В Баку в 1900 году у нас была большая типография. В ней мы размножали «Искру» и распространяли ее на всю Россию…

Первое столкновение внутри «Месаме-даси»^[15] произошло по вопросу о нелегальной прессе. Левые придавали главное значение нелегальной прессе, а правые превозносили легальную прессу… Те, кто был за легальную прессу, почти все позже ушли, к меньшевикам… Руководители «Месаме-даси» не хотели иметь в Тифлисе нелегальной прессы, поэтому и издание «Брдзола» пришлось перенести в Баку.

…В «Кавказском Рабочем Листке» писали Спандарян и я. Правильно, что статьи «Эпизод великой русской революции» и «Елисаветопольские события» — не мои. Статья «Тифлис, 20 ноября» — моя. Это я помню.

Разговор Вождя с историками продолжался полтора часа. В завершение, когда встал вопрос о тираже первого тома, он сказал:

— Тысяч 30-40 будет достаточно.

Кто-то указал, что Сочинения Ленина печатаются в 500 тысяч экземпляров.

— То Ленин, а то я, — снова возразил Сталин.

Все дружно запротестовали, доказывая, что такой тираж первого тома слишком мал.

— Я смотрю на дело по существу, — пояснил автор. — Работы, составляющие первый том, теперь имеют лишь историческое значение, ну, еще биографическое… Эти произведения не для руководства. То, что необходимо для руководства, надо издавать в большем тираже.

— Нужно подумать о читателе, — стали доказывать присутствующие, — за книгой в библиотеках будут очереди. Да и нельзя печатать разные тома разными тиражами.

…В продолжение разговора, когда вопрос о тираже всплыл снова, Сталин уступил:

— Хорошо. Поскольку говорят, что тома нельзя печатать разным тиражом, пусть будет 300 тысяч экземпляров, — твердо заключил он, давая понять, что уступок больше не будет.

Конечно, намечая выпуск своего Собрания сочинений, Вождь руководствовался не мелочным тщеславием, присущим заурядным людям. Хотя несомненно и то, что, как любой человек, целенаправленно и творчески добивающийся политических целей, он не мог пренебречь своими работами, определявшими своеобразные вехи его деятельности.

К слову заметить, что амбициозный и самовлюбленный Троцкий до своей смерти таскал за собой по свету многотонный архив, который позже оказался никому не нужен, кроме идеологических врагов коммунизма в американских университетах.

Примечательно, что обсуждение предстоявшей публикации собрания политических работ Сталина состоялось за два месяца до выступления Черчилля в Фултоне. Нет, он ничего не делал случайно. Политические убеждения Вождя, сформулированные им взгляды на идеологическую и практическую позицию партии должны были стать инструментом, помогавшим ее членам ориентироваться в перипетиях борьбы.

Однако в коротко описанной выше беседе был еще один важный эпизод из биографии Вождя, свидетельствующий о понимании им самых тонких нюансов. Темы разговора уже казались исчерпанными, когда он сказал:

— Мне как-то прислали сборник статей Маркса о национальном вопросе. Его без предисловия издавать нельзя. Там проводится мысль, что польская нация никуда не годится…

Все присутствующие стали недоуменно переглядываться: кто мог бы составить такой сборник и прислать его Сталину. Александров высказал догадку, что это сделал Госполитиздат, а затем предположил, что — ОГИЗ, Юдин, наверное…

— Вы любите гадать, — слегка раздраженно заметил Сталин, — а надо сначала узнать. Юдин и его дружок, — пояснил он, имея в виду Митина.

Эта забота о достоинстве польской нации, идущая вразрез с оценкой самого основоположника марксизма, — наглядный урок для нынешних политических пигмеев. Напомним о том шабаше, который организовали эстонские националисты вокруг памятника советским солдатам, освобождавшим Таллин.

Эти события происходили уже в наше время, а тогда, в конце 1945 года, положение Советского государства еще более зависело не от желаний и устремлений нашего народа, а от политики лидеров стран-победителей — США, Англии и их союзников.

Очень скоро членам советского правительства стала ясна та предусмотрительность, с которой Сталин предостерегал от низкопоклонства перед Западом и от некритического восприятия похвал, раздававшихся оттуда.

Обладая особой внутренней интуицией, глубоко понимая психологию и устремления людей, и в первую очередь политиков, он знал законы и правила эпохи, формирующиеся на приоритете национальных и социальных интересов. Разглядев двурушничество бывшего премьер-министра Великобритании, Сталин не ошибся и в своих критических оценках. Более того, он предвосхитил события.

Конечно, результаты войны не могли не вызвать социальных изменений общественных отношений как в освобожденных странах Европы, так и в самой Германии. Еще в последней декаде декабря 1945 года в Берлине прошла конференция ЦК КПГ и ЦП СДПГ^[16], принявшая решение о слиянии двух партий.

В конце января член Военного совета группы советских войск в Германии Ф.Е. Боков позвонил Сталину по ВЧ, сообщив, что Вальтер Ульбрихт и Вильгельм Пик просят о встрече с руководством Советского правительства. Председатель Совнаркома принял немецких представителей вечером 2 февраля. В. Ульбрихт рассказал о подготовке к съезду партии и решении ЦК КПГ о проведении в Восточной Германии всенародного опроса о национализации крупных предприятий.

«Это будет хороший прецедент и для западных зон», — заметил Сталин. Ульбрихт просил о помощи СССР сырьем для пуска предприятий легкой промышленности и выделении средств на выплату сбережений мелким вкладчикам, вложившим деньги еще в нацистские госбанки. Поднятые вопросы были решены положительно. Сталин в свою очередь расспрашивал гостей о положении с кадрами в стране, о настроениях молодежи, крестьян, женщин. В конце беседы он задал вопрос: «Действительно ли убит Тельман?» Получив утвердительный ответ, он произнес:

— Тельмана очень жаль… Моего сына тоже убили в плену…

Мощное движение широких слоев населения за строительство общества на социалистических принципах вызвало страх в рядах правящей буржуазной элиты Европы. Воротилы капитала осознали, что почва под их ногами заколебалась.

Считается, что точкой отсчета начала «холодной войны» стало выступление Черчилля 5 марта 46-го года в Вестминстерском колледже города Фултон штата Миссури. Здесь отставной британский премьер-министр, стремясь вернуть себе утраченный политический вес, произнес злопыхательскую антисоветскую речь. Он объявил, что в Европе появился «железный занавес» от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике.

Черчилль призвал пересмотреть итоги Второй мировой войны и решения в отношении стран Центральной и Юго-Восточной Европы, зародившиеся на встречах глав трех держав в Тегеране, Ялте и Берлине.

Когда политологи и историки рассуждают о «холодной войне», то почему-то никто не обращает внимания, что антисоветизм — не только составляющая идеологического противостояния различных социальных систем.

В первую очередь и прежде всего: антисоветизм, как и гонка вооружений, являлся бизнесом! Огромным бизнесом, которым были заняты миллионы людей. Это профессия, карьера — хлеб насущный для множества профессионалов, посвятивших этому делу жизнь. А когда антисоветизм впитывался в плоть мозга, он становился наркотиком более сильным и эмоциональным, чем религия.

На антисоветизме, как широко реализуемом товаре, зарабатывали политики и ученые, представлявшие политологические и философские школы. В структуре антисоветского бизнеса действовали многочисленные институты и кафедры, органы разведок и контрразведок, советников и консультантов.

В его сфере функционировали специальные радиостанции, вещавшие на страны Восточного блока; крутились комментаторы телевидения, радио, акулье племя газетчиков и журналистов.

Но первым оракулом, предпринимателем новой отрасли бизнеса, подзахиревшего во время войны, стал выставленный из кресла премьер-министра Уинстон Черчилль. Он начал восстанавливать свою политическую карьеру 5 марта 1946 года.

Выступление Черчилля в Фултоне подтвердило политическую прозорливость Сталина, одернувшего Молотова за распространение заявлений бывшего премьера, восхвалявшего Вождя советского народа. Толстый потомок Мальборо не просто менял курс своего политического бизнеса на противоположный, он готовил истерический спектакль, в котором должен был исполнять обязанности режиссера.

Теперь он рекрутировал в антисоветский театр «солистов» — действующих политиков, «труппу» — членов буржуазных партий, «статистов и массовку» — из демократов, консерваторов и либералов, «осветителей и шумовиков» — прессу и радио. В оркестровой яме настраивали свои инструменты политологи, эксперты и прочая интеллектуальная шушера.

Сам Уинстон вышел на авансцену. «Это не та Европа, — кликушествовал отставной премьер, — ради создания которой мы боролись». Черчилль высказал возмущение, что страны Восточной Европы «в той или иной форме подчиняются все возрастающему контролю Москвы».

Складывающемуся послевоенному восточноевропейскому содружеству стран он призывал противопоставить «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке». Двуличие отставного премьера очевидно: обвиняя СССР в установлении «контроля» Москвы, он одновременно ратует за такой же контроль, но со стороны Запада.

На поле «холодной войны» Черчилль столбил свой золотоносный участок, и по его следам на Клондайк послевоенного антисоветизма ринутся миллионы подражателей, чтобы ухватить свою долю барыша.

Впрочем, «холодная война» не являлась войной в действительном смысле этого явления. Она была золотой антисоветской лихорадкой. Она несла обогащение организаторам и участникам устроенного ловким британцем фарса. С другой стороны, вся истеричная кампания препятствовала проникновению на рынки стран Запада товаров из Восточного блока, предотвращая конкуренцию предпринимателям Европы. Вспомним бойкот ФРГ в период строительства газопровода в Европу в 70-е годы предыдущего столетия на поставку в СССР труб широкого диаметра.

Конечно, и в конце сороковых годов антисоветизм стал неприятной реальностью трудного времени. В еще не успокоенном от потрясений войны мире возникала новая политическая ситуация. Впрочем, она была не столько новой, сколько видоизмененной; и антисоветский демарш Черчилля не стал для Сталина неожиданностью.

Он знал, с кем имеет дело. 14 марта в ответах на вопросы корреспондента «Правды» Вождь расценил речь бывшего коллеги по Большой тройке как «опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество… По сути, господин Черчилль и его друзья в Англии и США предъявляют нациям, не говорящим на английском языке, нечто вроде ультиматума: признайте наше господство добровольно, и тогда все будет в порядке, — в противном случае возможна война».

В суждениях Сталина не было попыток ввести общественность в заблуждение. Поясняя прагматическую направленность советской внешней политики, он отмечал, что в восточноевропейских странах перед войной были «правительства, враждебные Советскому Союзу».

Через эти страны, говорил он, «немцы произвели вторжение в СССР через Финляндию, Польшу, Румынию, Венгрию… Спрашивается, что же может быть удивительного в том, чтобы Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу?»

Таким образом, во внутренней и внешней политике советского лидера не было ничего ни коварного, ни необычайного. Она объяснялась совершенно прозаическими расчетами, связанными прежде всего с экономическими и политическими интересами своей страны, но, конечно, его не могла не тревожить вакханалия антисоветской истерии.

Отвечая на вопросы зарубежных корреспондентов: Э. Гильмора — 22 марта 1946 года, А. Верта — 17 сентября и Бейли — 23 октября, Сталин говорил, что нагнетание международной напряженности провоцируется «действиями некоторых политических групп» илично Черчиллем. Однако он выражал уверенность в «возможности дружественных отношений между Советским Союзом» и странами Запада и призывал к развитию «политических, торговых и культурных связей».

Говоря о послевоенном противостоянии двух социальных систем, практически никто не обращает внимание на то, что его причины крылись не столько в идеологии и даже не в страхе Запада утерять право на накопленный узким слоем правящей элиты государств огромный капитал или прибыльное общественное положение в политической сфере.

В принципе, по большому счету, периодически сменяющимся на трибунах парламентов и в кроватях президентских спален политическим лидерам глубоко плевать, какую «демократию» или какие «права человека» имеет какой-нибудь чукча в России или вьетнамский рыбак в Азии.

Если отбросить идеологические догмы, то причины мирового раздора кроются даже не в глобальных эгоистических интересах той или иной нации, а в завуалированном популизме, произрастающем из стремления политиков дорваться до вожделенной власти и в доступный конституционный период удержаться на этом скользком шпиле за счет эксплуатации темы национальных приоритетов.

Однако в так называемом свободном мире, построенном на рыночных отношениях, руководители государств практически не имеют возможности вмешиваться в хозяйственно-экономическую жизнь своих стран. В самом исключительном случае они могут лишь пересмотреть в пользу того или иного слоя граждан перераспределение средств, получаемых в результате сбора налогов.

Единственная возможность «засветиться» и иметь шансы на выборы или перевыборы в качестве лидеров партии — это поиграть «во внешнюю политику» с другими государствами. А если возглавляемые ими страны обладают к тому же достаточной военной мощью, то предоставляется и повод пощекотать нервы одуревшего от скуки обывателя, сорвав у него предвыборные голоса и популярность.

Весь политический театр «демократического» мира не более чем кривляние партийных марионеток, пытающихся играть судьбами народов. Но повторим, прежде всего антисоветизм являлся товаром, который можно было выгодно продать^[17].

Получив монополию на атомное оружие, сливки западной «демократии» спешили сорвать банк. Начавшаяся «холодная война» не могла не распространиться на сферу идеологии, превращая ее в объект психологической диверсии.

В директиве американского Совета национальной безопасности 20/4 говорилось: «Если Соединенные Штаты используют потенциальные возможности психологической войны и подрывной деятельности, СССР станет перед лицом увеличения недовольства и подпольной оппозиции в зоне, находящейся под советским контролем».

Такое же психологическое воздействие распространялось и на население самого Советского Союза. В докладе К. Клиффорда 24 сентября 1946 года подчеркивалось: «В самых широких масштабах, какие потерпит Советское правительство, мы должны доставлять в страну книги, журналы, газеты и кинофильмы, вести радиопередачи на СССР».

На первый взгляд казалось вполне, невинным и далеким от проблем дня появление в СССР американских киносказок, демонстрирующих «безбедность» заграничной жизни под веселенькие мелодии песенок голливудских див. На театральных подмостках шли пьесы англо-американских писателей, а издательства охотно печатали произведения западных авторов. Бойкие джазовые ритмы становились все более популярными в молодежной среде, и у многих людей складывалось впечатление о безоблачной жизни в «сказочно богатой» Америке. Но, как показал впоследствии развал социалистической системы, то были опасные «развлечения».

«Холодная война» пришла с Запада, и ее дыхание первыми ощутили сами американцы. После победы 1945 года страх перед «наступлением коммунизма» породил русофобию. В ноябре 1946 года президент Трумэн издал указ № 9806 об учреждении временной президентской комиссии по проверке лояльности государственных служащих.

Преобразованная позже в постоянное управление комиссия занялась проверкой политической благонадежности «более двух с половиной миллионов американцев». Тысячи людей, обвиненных в «антиамериканизме», были уволены с государственной службы. «Антиамериканизм» подразумевал просоветскую настроенность граждан. Начавшаяся «охота на ведьм» наложила мрачный отпечаток на историю Америки: в числе других неблагонадежных был подвергнут допросам и лишен постов «отец атомной бомбы» Роберт Оппенгеймер, эмигрировал из США Чарли Чаплин, кончили жизнь на электрическом стуле супруги Розенберг.

Конечно, жизнь в стране, перенесшей все ужасы и тяготы войны, была не такой безоблачной, как на американских кинолентах. Зима 1945 года в Москве была теплой и мокрой, с гриппом и насморком, и как закономерное наследие военного лихолетья, в городе усилилась преступность. Дочь Сталина писала отцу 1 декабря:

«…Последние полмесяца стали жутко грабить и убивать по ночам какие-то бандиты и хулиганы… Сегодня мне сказали, что ходит слух, что «Сталин вернулся в Москву и издал приказ ликвидировать бандитизм и воровство к Новому году».

Социальная и бытовая неустроенность давали питательную почву для критики состояния общества, и часть пишущей интеллигенции плотоядно эксплуатировала эти темы. На фоне сложного положения страны, после разрушений и тягот, перенесенных в результате войны, они создавали иллюзию превосходства Запада.

Сталин как никто остро почувствовал опасную подоплеку наивного восприятия «заграницы». Примитивные представления простодушных людей подкреплялись рассказами о процветающей Европе, не знающей сурового климата, и трофейными вещами, привезенными из похода на Берлин. В условиях начавшегося идеологического противоборства Запада против СССР Вождь должен был отреагировать на такие тенденции.

В атмосфере обострявшегося противостояния двух социальных систем он не мог не уделить внимание вопросам пропаганды и агитации. 13 апреля 1946 года Сталин подверг критике так называемые толстые журналы, назвав «самым худшим» московский «Новый мир». Однако летом при рассмотрении этих вопросов на заседании Оргбюро 9 августа 1946 года критика распространилась в основном на ленинградские журналы. Первый секретарь Ленинградского обкома и горкома П. Попков под нажимом Маленкова признал, что второй секретарь горкома Я. Капустин превратил «Звезду» в свою вотчину.

В. Кожинов высказывает мнение, что критика, прозвучавшая в постановлении 1946 года, была направлена не на публикуемых в журналах авторов, а против бывших ленинградских руководителей Жданова и Кузнецова. Возможно, Кожинов и прав, но безусловно, что Сталин был далек от этих меркантильных интриг своего окружения. Поэтому не согласимся даже с великолепным Вадимом Кожиновым.

Когда историки и политологи рассуждают о борьбе с космополитизмом или о мелких фигурах выходцев из среды украинской интеллигенции вроде лукаво паяцствующего Зощенко и примыкавшей к акмеизму Ахматовой (настоящие имя и фамилия Анна Горенко), они вырывают эту акцию из общего временного и логического контекста. При этом умышленно не называются ни сочинитель бытовой пародии на поэму А.С. Пушкина «Евгений Онегин» некий Хазин, ни другие авторы, ставшие объектом партийной критики.

Конечно, сами фигуры критикуемых авторов ничего значительного из себя не представляли. Ни как «литераторы», ни как носители той или иной идеологии. Выделенные постановлением ЦК персоны являлись лишь пылью в струе ветра «холодной войны», уже вползавшей в страну через «окно в Европу». Но пылью опасной, как невидимое излучение радиации.

Дети оттепели объясняли события, связанные с критикой ленинградских журналов, как некий удар по свободе и творческой интеллигенции. В новом столетии, связав эти события с последовавшей в 1949 году кампанией против «безродного космополитизма», либеральные критики Вождя наконец-то вывалили на свет то, что долго тайно держали за зубами.

Пожалуй, наиболее откровенно эту неолиберальную мысль сформулировал профессор МГИМО Сироткин. В книге «Сталин. Как заставлять людей работать» он пишет: «Сталин всегда был антисемитом… Уже в конце 1947г., еще при Жданове, в печать был запущен термин «космополитизм» (позднее он станет еще безродным). Затем началось противопоставление «патриотов» и «безродных космополитов».

Этот вывод Сироткин предваряет заявлением: «На практике Сталин начал антисемитскую кампанию…»

Нет, господин, профессор, Вождь не начинал «антисемитскую кампанию»! Он не намеревался стрелять из пушек по воробьям и не собирался уничтожить свободу слова и печати. Он преследовал совсем иные цели. И началась эта кампания не в 1947, а еще в 1946 году, с разгрома «ленинградских журналов»!

Именно тогда Сталин, кстати, как и накануне войны, снова четко обозначил смысл национальной идеи, которую до сих пор не могут сформулировать российские идеологи. Имя этой национальной идеи — Патриотизм! То есть — любовь к Родине!

(Смысл русских слов понимать надо, господин профессор. Кстати, почему вместо определения «антисемитом» вы не выбрали слово «антисионистом»?)

Космополитизм оттого и назывался «безродным», что он отторгал любовь к Родине как уважение к национальным приоритетам страны. И то, что под каток идеологии попала какая-то часть евреев, не было умышленным актом. Впрочем, забегая вперед, сошлемся на слова мудрого еврея Лазаря Моисеевича Кагановича, члена ЦК партии того времени, сказанные уже в смутные 90-е годы:

«Евреи всегда мутят воду, потому что они меньше всего зависят от традиций страны и больше всего поддерживают узы с зарубежными сородичами. Мы вполне разгромили еврейский буржуазный национализм, все эти сионистские организации еще в 1920-е годы.

Однако после войны, когда Красная Армия спасла евреев от Гитлера и когда советское правительство помогло евреям, пережившим трагедию гитлеровского геноцида, образовать государство Израиль в Палестине, еврейский буржуазный национализм в нашей стране снова поднял голову.

Хорошо зная психологию и тактику сионистов, я обеспокоился и сообщил о своей тревоге Сталину. Иосиф Виссарионович согласился с моими доводами о том, что целесообразно свернуть деятельность еврейского антифашистского комитета, слишком тесно связанного с зарубежными сионистскими центрами в США, Израиле и Европе, и нанести удар по «космополитизму», прежде всего по космополитично настроенной еврейской интеллигенции.

Я считаю, это была тогда правильная мера, она оздоровила идеологическую обстановку в партии и государстве. Сейчас же, в годы крушения коммунистических идеалов, нет ничего удивительного, что еврейские «возмутители спокойствия» снова в первых рядах»^[18].

Можно ли оспорить точку зрения Лазаря Моисеевича? И все-таки подкрепим его мысль статистикой. В 1948 году только в Москве проживало 400 тысяч евреев, но в период проведения последней переписи в начале нового века во всей России осталось лишь 250 тысяч жителей, назвавших при опросах себя евреями. Задачка для детей — где остальные свыше трех миллионов из проживавших в СССР?

Итак, предпринятые в 1946 году вынужденные меры были направлены против остро обозначившейся тенденции раболепного преклонения перед западным образом жизни, получившей распространение в интеллигентских кругах Москвы и Ленинграда.

Но в первую очередь идеологическая критика задела группировки северной столицы. На заседании, когда редактор журнала «Ленинград» Б. Лихарев стал хвалиться, что в журнале «напечатано много переводных произведений», Сталин пояснил:

«Вы этим вкус чрезмерного уважения к иностранцам прививаете. Прививаете такое чувство, что мы люди второго сорта, а там люди первого сорта, что неправильно. Вы ученики, они учителя. По сути дела неправильно».

Вождь указал Лихареву: «У нас перед заграничными писателями ходят на цыпочках. Достойно ли советскому человеку на цыпочках ходить перед заграницей? Вы поощряете этим низкопоклонные чувства, это большой грех».

Он своевременно разглядел эту послевоенную опасность папуасского обезьянничания и преклонения интеллигенции перед Западом, подрывавшего устои социалистического строя. Не могло быть простым совпадением и то, что накануне разрушения государства, возведенного Сталиным, организаторы этой акции стали реанимировать в общественном сознании забытых и практически к этому времени никем, кроме узкого круга снобов, никогда не читаемых авторов вроде Ахматовой.

Конечно, дело было не в, казалось бы, безобидном эстетстве весьма слабой, озабоченной пессимизмом личных переживаний поэтессы А. Ахматовой-Горенко. Которая, даже по словам пытавшегося защищать ее поэта Прокофьева, «не может дать что-то новое».

Сталин своевременно разглядел потенциальный вред, вносимый в общественную атмосферу страны разлагающей дух плесенью индивидуализма, столь приятного для праздного умозрительного состояния интеллигента-обывателя. Стенограмма сохранила любопытный диалог.

«Ахматова, — спрашивает Сталин Прокофьева, — кроме того, что у нее старое имя, что еще можно найти у нее?»

Прокофьев: В сочинениях послевоенного периода можно найти ряд хороших стихов. Это стихотворение «Первая дальнобойная» о Ленинграде.

Сталин: 1-2-3 стихотворения, и обчелся, больше нет.

Прокофьев: Стихов на актуальную тему мало, но она поэтесса со старыми устоями, уже утвердившимися мнениями и уже не сможет, Иосиф Виссарионович, дать что-то новое.

Сталин: Тогда пусть печатается в другом месте, почему в «Звезде»?

Прокофьев: Должен сказать, что то, что мы отвергли в «Звезде», печаталось в «Знамени».

Сталин: Мы и до «Знамени» доберемся, доберемся до всех».

Словно насмешка судьбы: когда «Звезды», «Знамена» и «Новые миры» добились вожделенной «свободы» и приоритетного права печатать «Ахматовых», то в результате не стало и литературы, которая читалась многомиллионными массами. Идеи поклонников «Ахматовых» оказались тем топором, который «обрубил сук» самой литературы, сделав ее ненужной потребностью общества.

Конечно, то, что персональным объектом критики стали публикации произведений, не было лишь делом случая. Они оказались подходящим материалом, на котором в своих обостренно резких докладах 14-15 августа Жданов развивал мысли по осуждению антисоветских тенденций в литературе.

Более пятидесяти лет «либеральная критика» сводила комментарий этого постановления до представления его существа как банального преследования «выдающейся» поэтессы Ахматовой и столь же «талантливого сатирика» Зощенко». В этом намеренном упрощении скрывалось стремление организаторов антисталинской пропаганды извратить идеологический и политический смысл постановления ЦК.

Но были ли называемые литераторы действительно талантливы? Не будем доказывать, будто язвительные рассказики Зощенко, написанные «простонародным» языком городских обывателей, не пользовались популярностью у реальных обывателей. Наоборот, его сочинения имели спрос, как рассказанные в узком кругу скабрезные анекдоты.

Конечно, даже в те годы не все население страны прочло доклад Жданова. Поэтому 21 августа основной смысл содержания постановления ЦК довела до общественности газета «Правда». И чтобы для читателя было понятно, вокруг чего ломались копья, приведем максимально полно выдержку из партийного документа, опубликованную в печати:

«ИЗ ПОСТАНОВЛНЕИЯ ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года. О журналах «ЗВЕЗДА» и «ЛЕНИНГРАД»^[19].

ЦК ВКП(б) отмечает, что издающиеся в Ленинграде литературно-художественные журналы «Звезда» и «Ленинград» ведутся совершенно неудовлетворительно.

В журнале «Звезда» за последнее время, наряду со значительными и удачными произведениями советских писателей, появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе.

Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности (курсивы мои. — К.Р.), рассчитанной на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание.

Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда» № 5-6 за 1946 г.) представляет собой пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей, в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляет советских людей примитивными и малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.

Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезды» хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как «Перед восходом солнца», оценка которой, как и оценка всего литературного «творчества» Зощенко, была дана на страницах журнала «Большевик».

Хотя содержание претензий, предъявляемых «сатирику», очевидно, все-таки попытаемся взглянуть на это содержание с точки зрения «гражданской» логики. Сатира всегда являлась острым и общественно необходимым оружием в руках незаурядных писателей.

В ряду великих сатирических имен по праву стоят Рабле, Вольтер, Франс, Салтыков-Щедрин и Гоголь. Как отмечает А. Ингер, «бичуя злейших врагов человечества», Рабле не терял «своей могучей жизнерадостности». Его смех происходил от избытка сил.

Смех Вольтера был язвительнее и ироничнее. Взирая на несовершенство человеческой жизни несколько со стороны, он не испытывал при этом «удовольствия от собственного остроумия, меткого словца». Свифт, прежде всего, являлся политическим сатириком. Его суждения неотделимы от «социально-политических, национальных и религиозных конфликтов его времени». Подобную позицию занимали Салтыков-Щедрин и Гоголь. Зощенко не был сатириком гуманистической направленности. В его примитивных сочинениях отсутствовало гражданское звучание; в них преобладало стремление к извращению и принижению достоинства человеческого существа.

В постановлении он не случайно называется «пошляком и подонком». Он не высмеивает своих героев. Отпуская грехи примитивным людям, Зощенко опускался до их уровня и, смакуя пороки, одновременно старался нагадить окружавшему его обществу.

Его «сатира» была кликушеством антисоветчика, остроумием из-за угла, — с «кривым ружьем». Когда он кого-то передразнивал, роясь на помойке человеческих слабостей и низких страстей, его лицо не сводила гримаса отвращения. То был разглагольствующий щелкопер с примитивным авторским языком. Он не умел писать иначе и не мог создать ничего полезного. Поэтому он наслаждался грязью, как мазохист, получавший удовольствие от боли, причиненной партнерам.

Не случайно и то, что, отсидевшись в тылу во время Отечественной войны, после ее окончания он продолжал сыпать песок в буксы локомотива государства, стремившегося как можно скорее увезти народ от военных окопов — в будущее.

Но продолжим чтение постановления ЦК. В нем шла речь еще об одной современнице Михаила Зощенко: «Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии.

Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшие на позиции буржуазно-аристократического эстетства и декадентства — «искусства для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».

Увы, это все, чем «порадовала» читающую публику партийная критика в статье «Правды». Поклонники «таланта» Анны Горенко могли бы обидеться, что для их кумира не нашлось даже «обличающих» слов. Зато перепало и другим «творцам»:

«Предоставление Зощенко и Ахматовой активной роли в журнале, несомненно, внесло элементы идейного разброда и дезорганизации в среду ленинградских писателей. В журнале стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада.

Стали публиковаться произведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни (стихи Садофьева и Комиссаровой в № 1 за 1946 г.). Помещая эти произведения, редакция усугубила свои ошибки и еще более принизила идейный уровень журнала.

Допустив проникновение в журнал чуждых в идейном отношении произведений, редакция понизила также требовательность к художественным качествам печатаемого литературного материала. Журнал стал заполняться малохудожественными пьесами и рассказами («Дорога времени» Ягдфельда, «Лебединое озеро» Штейна и т.д.). Такая неразборчивость в отборе материалов привела к снижению художественного уровня журнала…

Как и редакция «Звезды», редакция журнала «Ленинград» допустила крупные ошибки, опубликовав ряд произведений, проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному. Журнал напечатал ряд ошибочных произведений («Случай над Берлином» Варшавского и Реста, «На заставе» Слонимского). В стихах Хазина «Возвращение Онегина» под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград».

Конечно, государство не могло запретить этим людям, чуждым гражданского самосознания, думать так, как они думали. Но оно могло и должно было запретить распространение в печати непатриотических произведений, разлагавших общественное сознание. Когда страна оказалась неспособна на такой осмысленный поступок — ее не стало. И это не было случайностью — люди, разрушившие государство, несли на своих плакатах идеи Зощенко и Ахматовых…

Но в послевоенные годы постановление ЦК своевременно отреагировало на назревавшую негативную тенденцию и ставило закономерные вопросы:

«Как могло случиться, что журналы «Звезда» и «Ленинград», издающиеся в городе-герое, известном своими передовыми революционными традициями, в городе, всегда являвшемся рассадником передовых идей и культуры, допустили протаскивание в журналы чуждой советской литературе безыдейности и аполитичности?

В чем смысл ошибок редакций «Звезды» и «Ленинграда»? Руководящие работники журналов, и в первую очередь их редакторы тт. Саянов и Лихарев, забыли то положение ленинизма, что наши журналы, являются ли они научными или художественными, не могут быть аполитичными.

Они забыли, что наши журналы являются могучим средством Советского государства в деле воспитания советских людей, и в особенности молодежи, и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, — его политикой. Советский строй не может терпеть воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности.

Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства. Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитать молодежь, ответить на ее запросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия.

Поэтому всякая проповедь безыдейности, аполитичности, «искусства для искусства» чужда советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах».

Конечно, в наши дни, когда люди, склонные к нарушению даже библейских заповедей о запрете противоестественных половых связей, требуют «прав человека», резкая партийная критика безыдейности может показаться ограничением «свободы творчества».

Но у такой «свободы» двойное дно. Цинично показав на весь мир кадры преступно несправедливой казни Саддама Хуссейна, те же люди требуют запрета на осуждение к смерти преступников, насилующих детей, и «серийных убийц», патологически сладострастно уничтожающих случайных людей.

Впрочем, политическая мораль советского общества середины прошлого столетия не противоречила гражданским настроениям населения страны. И не принуждала к молчанию органы, рассчитанные на самую широкую аудиторию, а не на горстку будущих «диссидентов».

К тому же постановление ясно обозначило предмет своей критики. Оно указывало на групповщину в редколлегиях художественных журналов, образовавшихся из кучки приятельствующих людей одного круга, претендующих на положение своеобразных литературных снобов:

«Недостаток идейности у руководящих работников «Звезды» и «Ленинграда» привел также к тому, что эти работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения.

Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям и при котором заглушается критика, приводит к тому, что писатели перестают совершенствоваться, утрачивают сознание своей ответственности перед народом, перед государством, перед партией, перестают двигаться вперед.

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что редакции журналов «Звезда» и «Ленинград» не справились с возложенным делом и допустили серьезные политические ошибки в руководстве журналами».

Оставим читателю право самому решать, кто составлял круг людей, чьи приятельские и личные отношения складывались по принципу «рука руку моет». Обратим внимание на иной аспект.

Как это может показаться ни парадоксально, но в те годы политическая демократия проявлялась острее, чем в современном либерально-лицемерном мире. Демократия, если она подлинная, а не ханжески двуличная, не означает вседозволенности. Центральный комитет партии не оставил вне внимания и руководителей более высокого ранга, чем члены редакций журналов. В постановлении говорилось:

«ЦК устанавливает, что Правление Союза советских писателей, и в частности его председатель т. Тихонов, не приняли никаких мер к улучшению журналов «Звезда» и «Ленинград» и не только не вели борьбы с вредными влияниями Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей на советскую литературу, но даже попустительствовали проникновению в журналы чуждых советской литературе тенденций и нравов.

Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства журналами и предоставил возможность чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой, занять руководящее положение в журналах. Более того, зная отношение партии к Зощенко и его «творчеству», Ленинградский горком (тт. Капустин и Широков), не имея на то права, утвердил решением горкома от 26.VI — с. г. новый состав редколлегии журнала «Звезда», в которую был введен и Зощенко.

Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку. «Ленинградская правда» допустила ошибку, поместив подозрительную хвалебную рецензию Юрия Германа о творчестве Зощенко в номере от 6 июля с. г.

Управление пропаганды ЦК ВКП(б) не обеспечило надлежащего контроля за работой ленинградских журналов».

В постановляющей части этого документа Правлению Союза писателей и Управлению пропаганды ЦК ВКП(б) предписывалось: «принять меры к безусловному устранению… ошибок и недостатков журнала» и «обеспечить высокий идейный и художественный уровень». Главным редактором журнала «Звезда» утверждался A.M. Еголин «с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б)».

Еще менее известно в публицистической литературе другое постановление, касавшееся идеологического состояния советского общества. Об этом документе, имевшем огромное значение для последующего развития советского театрального искусства, в историографии упоминается лишь вскользь.

Речь идет о «ПОСТАНОВЛЕНИИ ЦК ВКП(б) от 26 августа 1946 г. «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», опубликованном в десятом номере журнала «Большевик»^[20].

В нем сообщалось: «Обсудив вопрос о репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению, ЦК ВКП(б) признает состояние репертуара театров неудовлетворительным. Главный недостаток нынешнего состояния репертуара драматических театров заключается в том, что пьесы советских авторов на современные темы оказались фактически вытеснены из репертуара крупнейших драматических театров страны.

В Московском Художественном театре из 20 идущих спектаклей лишь 3 посвящены вопросам современной советской жизни, в Малом театре из 20 — 3 спектакля, в Театре им. Моссовета из 9 — 2, в Театре им. Вахтангова из 10 — 2, в Ленинградском театре им. Пушкина из 10 — 2, в Киевском театре им. Шевченко из 10 — 2, в Свердловском драматическом театре из 17 — 5 спектаклей поставлены на современные советские темы.

Явно ненормальное положение с репертуаром еще более усугубляется тем, что среди небольшого количества пьес на современные темы, поставленных театрами, имеются слабые, безыдейные («Вынужденная посадка» Водопьянова и Лаптева, «День рождения» братьев Тур, «Самолет опаздывает на сутки» Рыбака и Савченко, «Новогодняя ночь» А. Гладкова, «Чрезвычайный закон» братьев Тур, «Окно в лесу» Рахманова и Рысс, «Лодочница» Погодина и некоторые другие).

Что же вызвало недовольство партийного руководства? Чем не устраивала государство деятельность людей, развлекавших публику со сценических подмостков?

«Как правило, — указывалось в постановлении, — советские люди в этих пьесах изображаются в уродливо-карикатурной форме, примитивными и малокультурными, с обывательскими вкусами и нравами, отрицательные же персонажи наделяются более яркими чертами характера, показываются сильными, волевыми и искусными. События в подобных пьесах изображаются часто надуманно и лживо, ввиду чего эти пьесы создают неправильное, искаженное представление о советской жизни.

Значительная часть поставленных в театрах пьес на современные темы антихудожественна и примитивна, написана крайне неряшливо, безграмотно, без достаточного знания литературного и родного языка. К тому же многие театры безответственно относятся к постановкам спектаклей о советской жизни.

Нередко руководители театров поручают ставить эти спектакли второстепенным режиссерам, привлекают к игре слабых и неопытных актеров, не уделяют должного внимания художественному оформлению театральных постановок, вследствие чего спектакли на современные темы получаются серыми и малохудожественными.

Все это приводит к тому, что многие драматические театры не являются на деле рассадниками культуры, передовой советской идеологии и морали. Такое положение дел с репертуарами драматических театров не отвечает интересам воспитания трудящихся и не может быть терпимо в советском театре».

На этот раз критика была обращена не на узкую группу людей, сплотившихся по «приятельским» связям. Причем ЦК не пытался заигрывать с авторами, эксплуатировавшими в своем творчестве исторические темы и псевдонациональные особенности. Об этом говорилось без обиняков:

«Крупными недостатками в деятельности Комитета по делам искусства и драматических театров является чрезмерное увлечение постановками пьес на исторические темы. В ряде пьес, не имеющих никакого исторического и воспитательного значения… идеализируется жизнь царей, ханов, вельмож («Новеллы Маргариты Наваррской» Скриба, «Хорезм» Хаджи Шукурова, «Тахмос Ходжентский» Касымова, «Мы казахи» Тажибаева, «Идукай и Мурадым» Бурунгулова).

Еще более резкой критике ЦК подвергло Комитет по делам искусств, предложивший театрам репертуар пьес зарубежных авторов. Постановление констатировало: «Эти пьесы являются образцами низкопробной и пошлой зарубежной драматургии, открыто проповедующей буржуазные взгляды и мораль».

В числе пьес, разосланных театрам страны Комитетом по делам искусств, перечислялись: «Убийство мистера Паркера» Моррисона, «Опасный возраст» Пиееро, «Круг» и «Пенелопа» Моэма, «Мое кафе» Борнара, «Пыль в глаза» Лабиша и Делакруа, «Гость к обеду» Кауфмана и Харт, «Знаменитая Мэри»Дюрана, «Корсиканская месть, или Причуды дядюшки» Ожье и Сандро…»

Постановление указывало, что широкое распространение подобных пьес, по существу, явилось «попыткой отравить сознание советских людей мировоззрением, враждебным советскому обществу, оживить пережитки капитализма в сознании и быту». ЦК сочло подобную практику «наиболее грубой политической ошибкой».

Конечно, такое однобокое увлечение театральных деятелей зарубежной драматургией не являлось умышленной идеологической диверсией. В стремлении обеспечить кассовые сборы театральное сообщество потакало жажде зрителя по экзотике. Подобно тому, как в годы так называемой перестройки экраны страны захлестнула волна американских киносказок, в сороковые годы прошлого столетия на сцену прорывалась драматургия ширпотреба.

Для этого существовали не столько внешние, сколько внутренние предпосылки. Наиболее важной причиной недостатков в репертуаре театров ЦК ВКП(б) назвал неудовлетворительную работу драматургов:

«Многие драматурги стоят в стороне от коренных вопросов современности, не знают жизни и запросов народа, не умеют изображать лучшие черты и качества советского человека.

Эти драматурги забывают, что советский театр может выполнять свою важную роль в деле воспитания трудящихся только в том случае, если он будет активно пропагандировать политику Советского государства, которая является основой советского строя».

Не было обойдено вниманием и Правление Союза советских писателей, которое «ничего не делает для повышения идейно-художественного уровня» создаваемых драматургами произведений, «не борется против пошлости и халтуры в драматургии». Одновременно ЦК указывал и на неудовлетворительную работу критиков:

«Отдельные критики руководствуются в своих оценках пьес и спектаклей не интересами идейного и литературно-художественного развития советской драматургии и театрального искусства, т.е. не интересами государства и народа, а интересами групповыми, приятельскими, личными. Публикуемые статьи о спектаклях часто пишутся малосведущими в искусстве лицами, деловой разбор новых спектаклей подменяется в этих статьях субъективными и произвольными оценками, не соответствующими значению и уровню спектаклей».

Ставя задачи перед драматургами и работниками театров «создавать яркие, полноценные в художественном отношении произведения о жизни советского общества, о советском человеке», в постановляющей части ЦК ВКП(б) указывал:

«Драматурги и театры должны отображать… жизнь советского общества в ее непрестанном движении вперед, всячески способствовать дальнейшему развитию лучших сторон характера советского человека, с особой силой выявившихся в Великой Отечественной войне.

Наши драматурги и режиссеры призваны активно участвовать в деле воспитания советских людей, отвечать на их высокие культурные запросы. Воспитывать советскую молодежь бодрой, жизнерадостной, преданной Родине, верящей в победу нашего дела, не боящейся препятствий, способной преодолевать любые трудности».

Скептически настроенный читатель может заподозрить, что ориентация творческой интеллигенции на создание высоконравственных театральных произведений, прозвучавшая с партийной трибуны, должна была повлечь за собой усиление цензурного контроля за авторским творчеством, создав тем препятствия для самовыражения индивидуальных качеств драматургов. Однако такое подозрение будет неверным, противоречащим действительным фактам.

Наоборот, в постановляющей части документа указывалось: «6. ЦК ВКП(б) отмечает, что серьезным препятствием для продвижения в театры советских пьес является наличие большого количества инстанций и отдельных лиц, имеющих право исправлять и разрешать пьесы к печати и постановке в театрах.' Рассмотрением пьес занимаются работники местных управлений по делам искусств, республиканские комитеты по делам искусств, Главрепертком, Главное театральное управление комитета по делам искусств, Художественный совет Комитета, руководители театров, работники редакций и издательств.

Это создает вредную волокиту и безответственность и мешает быстрому продвижению пьес на сценах театров.

Предложить Комитету по делам искусств устранять препятствия, мешающие опубликованию, распространению и постановке в театрах пьес советских драматургов, сократить до минимума количество инстанций, занимающихся рассмотрением пьес. Возложить на т. Храпченко личную ответственность за своевременное, быстрое рассмотрение в Комитете пьес, написанных советскими драматургами».

В это время произошли и кадровые реорганизации в различных творческих союзах. Так, уже в августе поэта Николая Тихонова на посту руководителя Союза писателей сменил писатель Александр Фадеев. Совершенствуя идеологическую и воспитательную систему гражданского общества, определявшуюся условиями «холодной войны», Сталин ясно представлял ее важнейшие цели и актуальную направленность.

Такая политика не была его прихотью. Она диктовалась практическими задачами укрепления государства в противостоянии западному мировоззрению, И при осуществлении мер для формирования практической позиции партии он опирался на Жданова, ставшего главным партийным идеологом. Оказавшийся на пике идеологической борьбы Андрей Александрович Жданов являлся сильной, неординарной личностью.

Он родился в Мариуполе, в семье инспектора народных училищ, и к революционному движению примкнул еще в 1912 году, а через два года вступил в РСДРП(б). В период Гражданской войны он был политработником в Красной Армии. Секретарем ЦК и членом Оргбюро его избрали в 1934 году на XVII съезде партии после убийства оппозиционерами Сергея Кирова. Оставаясь членом ЦК и Оргбюро, А.А. Жданов стал первым секретарем Ленинградского обкома и горкома ВКП(б). Во время Великой Отечественной войны он являлся членом Военного совета Северо-Западного направления и Ленинградского фронта; одновременно руководил парторганизацией и всей жизнью блокадного Ленинграда.

Очернительство секретаря ЦК ВКП(б) Жданова началось еще во время хрущевской «либеральной оттепели», но своего апогея оно достигло в пору так называемой перестройки. Правда, уже в изданном в 1995 году сборнике статей и документов «Блокада рассекреченная» неожиданно появился другой взгляд на гонителя «безродных космополитов».

В. Демидов и В. Кутузов писали: «Жданов резко выделялся личностными свойствами и характеристиками из общего фона ленинградских руководителей. Его отличали незаурядный здравый смысл, реалистическое мышление, умение быстро ориентироваться и адаптироваться к обстановке, неординарная память… самообладание и природный талант…»

После снятия ленинградской блокады в 1944 году он был переведен в Москву, где возглавил в ЦК Отдел пропаганды и агитации. Новое управление с 28 июня 1946 года стало издавать собственный печатный орган — газету «Культура и жизнь», в которой охотно печатались будущие хулители главного сталинского идеолога.

Андрей Жданов много сделал для укрепления идеологического климата страны в начале «холодной войны». Интеллигенция преклонялась перед ним, восхищаясь остротой его фраз и логикой мысли. Он никогда не боялся публичных выступлений. Он любил говорить перед широкой аудиторией, на собраниях и пленумах писателей, активах творческой интеллигенции. Его мысли и критические рассуждения неизменно находили многочисленных сторонников и последователей.

Впрочем, прошедшие после войны шумные идеологические кампании не заканчивались репрессивными мерами; критикуемых «творцов» не сажали в тюрьму и не ссылали в отдаленные места.

Им давали возможность поразмышлять над особенностями своего творчества, подсказывая, что оно должно быть не подрывным, а патриотическим и гражданственным. Впрочем, еще классик утверждал: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».

Может быть, если бы на грани двух столетий появились сдерживающие опошление гражданского самосознания преграды, то любителям телевидения не пришлось бы плевать в туман «голубого» экрана.

Косноязычного сатирика Зощенко, любителя рыться на дне обывательской грязи, простили уже спустя девять месяцев после публикации постановления ЦК. 13 мая 1947 года на вопрос главного редактора журнала «Новый мир» можно ли печатать рассказы Зощенко, Сталин спросил Костантина Симонова:

«Значит, вы, как редактор, считаете, что это хорошие рассказы? Что их можно печатать?… Ну, раз вы, как редактор, считаете, что их надо печатать, печатайте. А мы, когда напечатаете, почитаем».

Сталин разрешил публиковать опусы антисоветчика Зощенко; и в октябрьском номере «Нового мира» появился с десяток его рассказов. Вождь не стремился к грубому подавлению свободы творчества.

Он лишь ставил препятствие образованию своеобразной «пятой колонны» в среде людей, обслуживающих духовную сферу жизни общества. Это была государственная реакция на сооружение Черчиллем западного «железного занавеса», прививка против бациллы гражданской деградации.

Цель критики была направлена на то, чтобы поддержать дух советского народа, перенесшего тяжелейшую войну и живущего в обстановке возобновившегося противостояния двух социальных систем. И, конечно, Сталин не имел целью ни физическое, ни политическое, ни даже творческое уничтожение вечно путающихся в своих психологических комплексах людей умственного труда.

Война прошла по советской земле сокрушительным смерчем, сея хаос, смерть и горе. Следы войны запечатлелись разрушенными городами, сожженными дотла селами, взорванными заводами и фабриками; и сама земля, от западных границ доЛенинграда и Сталинграда, от берегов Кольского полуострова до предгорий Кавказа, изрытая окопами и рвами, казалась пропитанной кровью и до предела начиненной железом.

Мир не принес сразу того благополучия и состояния беспечности, которыми население питало свои надежды, вспоминая, как жили до войны. Он и не мог его принести. «Для понимания бытия страны в послевоенное время, — пишет В, Кожинов, — первостепенное значение имеет тяжкое и даже жестокое противоречие: в результате Победы СССР — Россия обрела величие мировой державы, в определенном отношении занявшей главенствующее положение на планете, а вместе с тем страна была тогда воистину нищей… на территории, подвергшейся оккупации, — а на них находилось около 40% населения страны… — экономика была разрушена до предела, а большая часть жилья уничтожена».

Сталин, как никто другой, понимал тяжесть положения, в котором оказалось государство. Возвращаясь в 1943 году с Тегеранской конференции, он посетил Сталинград: «ехали по коридору среди развалин зданий и штабелей немецкой техники». Все в городе было уничтожено.

Выступая 6 ноября 1943 года с докладом к 26-й годовщине Октябрьской революции, Сталин сказал: «В районах, где временно хозяйничали фашистские погромщики, нам предстоит возродить разрушенные города и села, промышленность, транспорт, сельское хозяйство, культурные учреждения, создать для советских людей, избавленных от фашистского рабства, нормальные условия жизни… Это большая общенародная задача. Мы можем и должны решить эту трудную задачу в короткий срок». И уже в августе 1943 года Центральный Комитет и Совнарком приняли постановление «О мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации».

Разрушение 1710 городов и поселков, более 70 тысяч сел и деревень, свыше 6 миллионов зданий, 31 850 уничтоженных заводов и фабрик, 40 тысяч больниц, 84 тысячи школ, техникумов и высших учебных заведений; оккупанты разорили и разграбили 98 000 колхозов, 1876 совхозов, 2890 машиннотракторных станций. Зарезали, отобрали или вывезли в Германию 17 миллионов крупного рогатого скота, 7 миллионов лошадей, 20 миллионов голов свиней — таков не полный перечень потерь, понесенных страной в результате немецкого нашествия.

Возможно ли было восполнить эти потери в короткий срок? У Сталина на этот счет не существовало сомнений. 19 августа 1945 года ЦК ВКП(б) и СНК СССР поручили Госплану разработку нового пятилетнего плана. Говоря о его целях в выступлении перед избирателями 9 февраля 1946 года, Сталин подчеркнул:

«Основные задачи нового пятилетнего плана состоят в том, чтобы восстановить пострадавшие районы страны, восстановить довоенный уровень промышленности и сельского хозяйства и затем превзойти этот уровень в более или менее значительных размерах».

Он предвидел и дальнейшие пути экономического укрепления государства, а предвидеть — значит управлять. «Что касается планов на более длительный период, — продолжал он, — то партия намерена организовать новый мощный подъем народного хозяйства, который бы дал нам возможность поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным…

Нам нужно добиться того, чтобы наша промышленность могла производить ежегодно до 50 миллионов тонн чугуна, до 60 миллионов тонн стали, до 500 миллионов тонн угля, до 60 миллионов тонн нефти. Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новые пятилетки, если не больше. Но это дело можно сделать, и мы должны его сделать».

Глава 4 Страдания «маршала Победы»

Был ли Жуков великим стратегом? А мог ли вообще безграмотный солдафон им быть?

Тонов А. «Независимая газета»,

5 марта 1994 г.

I сессия Верховного Совета СССР 2-го созыва состоялась 12 — 19 марта 1946 года. Она приняла Закон о 4-м пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства на 1946 — 1950 годы. В период работы сессии, 15 марта, после принятия решения о преобразовании Совета Народных Комиссаров СССР в Совет министров, Сталин стал его Председателем с сохранением обязанностей Министра вооруженных сил. Уже само переименование названия правительства свидетельствовало о том, что Вождь менял курс государственного корабля.

В числе его заместителей были В.М. Молотов — министр иностранных дел, И.Ф. Тевосян — министр металлургической промышленности, Н.А. Вознесенский — председатель Госплана. Министром вооружений остался Д.Ф. Устинов. Министерство госбезопасности возглавил В.Н. Меркулов, занимавший этот пост с 1943 года. 4 мая его заменит начальник Главного управления (военной) контрразведки (ГУКР), которая входила в наркомат обороны, B.C. Абакумов.

Одновременно Сталин произвел реорганизацию партийных структур. Состав Оргбюро увеличился почти вдвое — с 9 до 15 человек.

На Пленуме ЦК ВКП(б) 18 марта секретариат ЦК был утвержден в составе: А.А. Жданов, А.А. Кузнецов, Г.М. Маленков, И.В. Сталин. Членами Оргбюро были избраны

Г.Ф. Александров, В.М. Андрианов, НА. Булганин, А.А. Жданов, В.В. Кузнецов, Г.М. Маленков, Л.З. Мехлис, Н.А. Михайлов, Н.С. Патоличев, Г.М. Попов, М.И. Родионов, И.В. Сталин, М.А. Суслов, Н.Н. Шаталин.

Четыре года тяжелейшей войны оставили на освобожденной от оккупации территории еще большие разрушения, чем после войны гражданской. Все предстояло возрождать заново. Утвержденный пятилетний план предусматривал осуществление восстановления в кратчайшие сроки, и Сталин отчетливо понимал сложность стоящей перед ним задачи.

Трезво взвешивая все обстоятельства, он пришел к выводу: для успешного осуществления его планов необходим специальный системный компонент, способный мобилизовать и контролировать деятельность всех органов управленческого механизма.

Необходимость создания такой системы обуславливалась еще и тем, что за годы войны партия лишилась лучшей части своего состава. Из 3 млн. 872 тыс. членов партии и кандидатов, состоявших в ВКП(б) на 1 января 1941 г., в живых осталось 872 тыс. Правда, за счет военных призывов (только в 1943 году в партию было принято 2 млн. 794 тыс. человек) численность партии в полтора раза даже возросла. На 1 января 1946 г. она составила 5 млн. 511 тыс. человек^[21]. Но качественно кадровые потери были невосполнимы и не могли не повлиять на состояние общества.

Общеизвестно, что власть многих людей портит, а бесконтрольная власть — развращает. Особенно во время войны, когда в обществе возрождается принцип — война все спишет. Война выдвинула на высокие командные должности большой слой молодых военных. К ее концу из 2952 военачальников в звании генералов почти у 40 процентов возраст не превышал 35 лет. Из названого количества 1753 человека получили генеральские погоны во время войны. Примечательно, что 286 генералов были беспартийными, а 238 вступили в партию во время войны^[22].

Генералиссимус с особой заботой относился к военным, вынесшим на своих плечах ратную тяжесть минувшей войны, он придал им особый статус. Еще в 1943 году, как символ ратного иерархического отличия, в армии восстановили погоны, воинские звания, появилась походная и парадная формы. Государство учредило суворовские и нахимовские училища, в которые в первую очередь принимали детей погибших на фронте военнослужащих.

Действующие и демобилизованные фронтовые офицеры получали не только наградные деньги за ордена и медали, но и обеспечивались дополнительными вознаграждениями за выслугу лет, за звания, за должность. В условиях карточной системы офицеры и генералы могли пользоваться без карточек коммерческими магазинами и ресторанами. Более того, им воспрещалось посещение ресторанов ниже первого класса.

С 1946 года маршалам выделили государственные дачи в ближнем Подмосковье, а генералам — дачные участки площадью до одного гектара. В структуре военторгов открылись пошивочные мастерские и парикмахерские. Милиции запрещалось задерживать военнослужащих, от солдата до маршала, за любые нарушения. Задержание даже изрядно выпившего военнослужащего являлось прерогативой только военных патрулей.

Но, чтобы обеспечить связанность событий, вернемся назад, к первым месяцам 1946 года. Именно в то время, когда после фултонской речи Черчилля с Запада поползли тучи «холодной войны», а Жданов в связи с начавшимся противостоянием учил «интеллигентов», отсидевшихся в суровые годы в тыловых регионах страны, чувству патриотизма и гражданской гордости, произошли некоторые печальные, но, в принципе, незначительные события.

Однако после смерти Вождя злобствующие антисталинисты начали раздувать из этих банальных и довольно пошлых историй мыльный пузырь. Брызги этого пузыря рассыпались пакостными пятнами по портрету выдающейся исторической фигуры, якобы разрушая «культ личности».

Повторим, что война, даже -самая освободительная и благородная, развращает человека, понижает уровень его моральных и нравственных принципов. К сожалению, иллюзия, что война «все спишет», не обошла стороной некоторых наших военных. Однако Иосиф Сталин не руководствовался таким расхожим взглядом.

В период хрущевской вакханалии в истории «дело авиаторов» представлялось как один из эпизодов «сталинского беззакония» послевоенного периода. Но так ли уж были безобидны люди, осужденные по этому уголовному делу? И так ли всё просто с этим делом?

Долгое время наиболее громкие дела послевоенных лет услужливые пропагандистские перья объясняли чем угодно, только не их подлинными причинами. К числу «жертв» Сталина «дети оттепели» причислили и наркома авиационной промышленности А.И. Шахурина.

Сын крестьянина Алексей Шахурин получил образование в Московском инженерно-экономическом институте в 1932 году. После завершения учебы работал на авиационном заводе. В 1938— г. стал 1-м секретарем Ярославского, а в 1939 г. — Горьковского обкома ВКП(б). В начале января 1940 года Сталин назначил 36-летнего специалиста наркомом авиационной промышленности. Во время войны Шахурин провел большую работу по эвакуации предприятий отрасли на Урал, организовав резкое увеличение выпуска самолетов.

Казалось бы, с таким послужным списком наркому было гарантированно благополучное будущее. Однако 5 января 1946 года Шахурин был снят с поста. Но и это еще не свидетельствовало о крахе карьеры генерал-полковника инженерно-авиационной службы, Героя Социалистического Труда.

Но всплыли важные обстоятельства. Несмотря на строгую приемку продукции на предприятиях, сигналы о высокой аварийности в авиации поступали Сталину еще во время войны. В исторической литературе запечатлен эпизод, рассказывающий о том, как в июне 1943 г. в кабинете Верховного Главнокомандующего рассматривался вопрос о поставке в войска большой партии бракованных истребителей Як-9. У новых самолетов на фронте стала растрескиваться обшивка крыла.

Сталин был возмущен. Курская операция оказалась под угрозой срыва из-за отсутствия достаточного истребительного прикрытия войск. Однако замнаркома В.П. Деменьтьев пообещал Сталину устранить дефект в течение двух недель. Он выполнил обещание, и суровых санкций в отношении виновных высокого ранга не последовало.

Но еще в 1945 году начальник военной контрразведки Абакумов сообщил Сталину о письмах летчиков, в которых аварии самолетов во время войны объяснялись браком деталей и плохим качеством изготовления узлов самолетов. Сигналы об авариях в авиации поступали Сталину и после войны.

Между тем со времен Хрущева и до сегодняшних дней некоторые историки уперто и тупо утверждают, будто бы «дело авиаторов» 1946 года «сфальсифицировано». И более полусотни лет по публикациям «высоколобых» интеллигентов кочевала побасенка. Будто бы причиной ареста «авиаторов» явились слова, сказанные сыном Сталина Василием, который «пожаловался отцу, что американские самолеты лучше советских». Эту утку, похожую на плоский анекдот, пустил гулять по страницам антисталинских публикаций А.А. Новиков, освобожденный в мае 1953 года из заключения.

В действительности основанием для привлечения к уголовной ответственности работников авиапромышленности стало пространное письмо в ЦК «о недостатках в ВВС», написанное командующим ВВС Московского военного округа генералом Сбытовым.

В числе первых арестованных в январе 1946 г. оказался маршал авиации С.В. Худяков (Арменак Ханферянц)^[23]. Позже в кабинеты следователей попали главный инженер ВВС А.К. Репин и начальник главного управления авиазаказов ВВС Н.П. Селезнев. В числе арестованных оказались и партаппаратчики — заведующие авиационными секторами промышленного отдела ЦК ВКП(б) А.В. Будников и Г.М. Григорян.

Нити дела тянулись все выше. На основании следственных материалов 19 марта 1946 года нарком авиационной промышленности Шахурин был выведен из состава ЦК. Одновременно член ЦК Маленков, который во время войны курировал авиационную промышленность, был смещен с поста заместителя председателя СНК.

Георгий Максимилианович Маленков родился в семье служащего. Во время Гражданской войны был политработником; после войны учился в МВТУ им. Баумана. Не закончив последнего курса, он стал техническим секретарем Оргбюро. С 1934 г. возглавлял отдел руководящих партийных органов ЦК ВКП(б). До войны, в период Большой чистки, он выезжал в Белоруссию, Армению и другие регионы по вопросам контроля деятельности местного партаппарата. Член ЦК с 1939 года, в годы Великой Отечественной войны Маленков входил в состав ГКО, где отвечал за авиационную промышленность. Одновременно, с лета 1944 г., он был заместителем председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) СССР.

Примечательно, что накануне, 18 марта, место Шахурина в ЦК занял освобожденный с поста 1-го секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Алексей Александрович Кузнецов. Одновременно он стал членом Оргбюро и начальником управления кадров ЦК.

На описанных выше событиях следствие не закончилось. 23 апреля 1946 года арестовали еще одного авиатора — бывшего главкома ВВС, Главного маршала авиации А.А. Новикова.

Арестованный вместе с Новиковым бывший член Военного совета ВВС Н.С. Шиманов на следствии показал, что «за годы войны ВВС приняли не менее 5 тысяч бракованных самолетов». По данным СМЕРШа^[24], в результате конструкторского и заводского брака с 1942 года по февраль 1946 года произошло 756 аварий и 305 катастроф. И примерно в 45 тысячах случаев самолеты не смогли вылететь на боевые задания из-за поломок, произошедших на земле.

В своих показаниях Шиманов указывал, что бывший нарком авиапромышленности Шахурин «создавал видимость, что авиационная промышленность выполняет производственную программу, и получал за это награды. Вместо того чтобы доложить народному комиссару обороны, что самолеты разваливаются в воздухе, мы сидели на совещании и писали графики устранения дефектов на самолетах».

На оснований этих показаний 4 апреля арестовали бывшего наркома авиационной промышленности А.И. Шахурина.

Ситуация в авиапроме не могла не встревожить Сталина. В архиве Политбюро сохранился документ — секретная шифрограмма, направленная 4 апреля за подписью Сталина в партийные организации и государственные ведомства. В ней отмечалось:

«Проверка работы ВВС и жалобы летчиков с фронта на недоброкачественность наших самолетов привели к выводу, что бывший нарком авиапромышленности Шахурин, который сдавал самолеты для фронта, а затем бывший главный инженер ВВС Репин и подчиненный ему Селезнев, которые принимали самолеты от Шахурина для фронта, находились в сговоре между собой. С целью принять от Шахурина для фронта недоброкачественные самолеты, выдавая их за доброкачественные, обмануть таким образом правительство и потом получить награды за «выполнение» и «перевыполнение» плана.

Эта преступная деятельность поименованных выше лиц продолжалась около двух лет и вела к гибели наших летчиков на фронте».

Политбюро, рассмотревшее этот вопрос 4 мая, приняло секретное постановление. Оно обвиняло Шахурина в том, что из меркантильных целей, превышая служебные полномочия, он «допустил преступные нарушения в авиационной промышленности», повлекшие за собой гибель летчиков.

Следствием дела авиаторов стало и еще одно кадровое решение. В этот же день начальник Главного управления контрразведки СМЕРШ и заместитель наркома обороны СССР B.C. Абакумов сменил на посту министра Госбезопасности В.Н. Меркулова.

Сын офицера, комиссар госбезопасности 1-го ранга Всеволод Иванович Меркулов до революции учился на физико-математическом факультете Петербургского университета. Не завершив обучение, с началом Первой мировой войны поступил в школу прапорщиков и в 1916 году попал в действующую армию. Во время Гражданской войны был учителем школы слепых в Тифлисе.

Трудно поверить, чтобы романтически настроенный 22-летний юноша, оставивший институт для того, чтобы отправиться на фронт, занимался в националистической Грузии только учительством. Скорее всего, он принимал участие в подпольной работе. Потому в 1921 году Всеволод был принят в аппарат Закавказского ЧК. В 1938 году Меркулова вызвали в Москву, где он получил должности 1-го заместителя наркома внутренних дел СССР и начальника главного управления государственной безопасности (ГУГБ). При слиянии в 1941 году Народного комиссариата государственной безопасности (НКГБ) и наркомата внутренних дел (НКВД) он стал первым заместителем у Берии. Руководил 1-м (охрана правительства), 2-м (контрразведка) и 3-м (секретно-политическим) управлениями.

Под псевдонимом Всеволод Рокк Меркулов написал патриотическую пьесу «Инженер Сергеев». В апреле 1943 года, когда НКГБ вновь стал самостоятельным ведомством, его возглавил генерал армии Меркулов. После смещения 4 мая 1946 г. с поста министра госбезопасности почти год он оставался не у дел. Только в апреле 47-го года его назначили начальником главного управления советским имуществом за границей при Совете министров СССР. В октябре 1950 г. он был назначен министром государственного контроля СССР. После убийства Берии Хрущев приказал арестовать Меркулова. 23 декабря 1953 года на основании сфабрикованного по указанию Хрущева дела бывшего генерала армии приговорили к смертной казни и расстреляли. Фактически Хрущев расстрелял маршала.

Но вернемся вновь к субботе 4 мая 1946 года. И напомним, что в этот день Политбюро обвинило бывшего наркома авиапромышленности Шахурина в том, что он допустил в своем ведомстве преступные нарушения — «выпуск нестандартной, недоброкачественной и некомплектной продукции», повлекшей гибель людей, а министр госбезопасности Меркулов лишился своего поста.

В этот же день произошло еще одно событие, которое историография проигнорировала. Между тем оно косвенным образом проливает свет на те выводы, которые Сталин сделал из «дела авиаторов».

Министр внешней торговли СССР (1958-1985 гг.) Н.С. Патоличев в воспоминаниях, опубликованных в 1977 году, привел эпизод встречи со Сталиным 4 мая 1946 года. Накануне 18 марта Николай Семенович вместе с Родионовым и Сусловым был избран в Оргбюро на Пленуме. Повторим и то, что тогда же Кузнецов и Маленков вошли в число членов секретариата ЦК.

Вечером Патоличеву позвонил секретарь Вождя Поскребышев.

— Срочно приезжай в Кремль на квартиру к товарищу Сталину, — сказал он и положил трубку.

Вождь принял недавно назначенного заведующим организационно-инструкторским отделом ЦК партии, «челябинца»^[25], в присутствии секретарей ЦК Жданова и Кузнецова. Усадив гостя, Сталин продолжал медленно ходить по комнате.

Он расспрашивал Патоличева о работе отдела с региональными парторганизациями. Интересовался деталями утвержденного ГКО плана строительства на Магнитогорском комбинате и работой над тяжелым танком ИС. Задав другие интересующие его вопросы, в продолжение разговора Сталин спросил: достаточно ли полно ЦК контролирует работу на местах?

Патоличев пишет: «Ободренный его вниманием, я сказал, что практика ослабления контроля за местными партийными организациями продолжается и в мирное время… Он задал мне много вопросов и не торопил с ответами… Когда я ответил на его последний вопрос, он после некоторого молчания остановился, посмотрел на нас всех по очереди и сказал:

— Надо восстановить права ЦК контролировать деятельность парторганизаций…Давайте подумаем… Какие новые организационные формы должны быть введены в структуру ЦК, чтобы успешно осуществлять наши задачи? Давайте создадим специальное управление в ЦК и назовем его Управлением по проверке партийных органов. — Считая вопрос решенным, обращаясь к Патоличеву, он добавил: — А вас назначим начальником этого управления. Сколько вам нужно заместителей и кого вы хотели бы иметь в качестве заместителей?

После обсуждения кандидатур Вождь пояснил, что новое управление по проверке партийных органов должно не только «контролировать партийные организации, а активно помогать им в работе, хорошо представлять в местных парторганизациях ЦК». Он предложил назвать уполномоченных «инспекторами ЦК» и перечислил секретарей областных и краевых комитетов, которых рекомендовал назначить инспекторами.

Патоличев продолжает: «Сталин ходил по комнате, говорил негромко, будто думал вслух:

— Теперь новые задачи, 1946 год — первый послевоенный. Утверждена новая пятилетка… А это все опытные и авторитетные секретари. Они хорошо будут представлять Центральный комитет…

Сталин говорил просто и убедительно… Потом, остановившись, спросил:

— Сколько вам лет?

— Тридцать семь.

Сталин опять пошел и снова остановился:

— Что, если мы утвердим вас секретарем ЦК?

…Завершая беседу, он поднял трубку и, позвонив Поскребышеву, распорядился:

— Запишите второй пункт проекта решения ЦК — утвердить секретарем ЦК товарища Патоличева. — Каким был первый пункт, я не знал. Это стало известно несколько позднее. Он гласил, что Г.М. Маленков освобождается от обязанностей секретаря ЦК (курсив мой. — К.Р.)»^[26].

Конечно, организация нового управления не была экспромтом Вождя. Появившийся в этот период институт инспекторов ЦК фактически стал выполнять ту же роль, что и представители Ставки при военных Советах фронтов во время войны. Инспекторами ЦК стали лучшие секретари областных и городских комитетов. Опытные и грамотные организаторы, от имени ЦК они курировали работу на местах, сыграв значительную роль в выполнении планов пятилетки.

Для 37-летнего Патоличева этот вечер завершился скромным ужином в квартире Вождя, в компании с ленинградцами — Андреем Ждановым и Алексеем Кузнецовым. Став начальником Управления ЦК по проверке партийных кадров, а также заместителем председателя совета по делам колхозов при Совете министров СССР, он сделает блестящую карьеру. Он будет одним из доверенных сотрудников Сталина. В 1956 году Патоличева назначат 1-м заместителем министра иностранных дел, а с августа 1958 г. министром внешней торговли СССР.

Итак, первым пунктом постановления, утвержденного 6 мая, стало отстранение Маленкова от должности секретаря ЦК и начальника управления кадров. О его осведомленности как куратора ГКО по авиационной промышленности о поставке в войска бракованных самолетов говорили многие арестованные. Находившийся под следствием Главный маршал авиации А.А. Новиков 30 апреля в заявлении на имя Сталина писал:

«…Должен также заявить, что, когда Сталин вызвал меня и объявил, что снимает с должности командующего ВВС, и крепко поругал меня за серьезные недочеты в работе, я в душе возмутился поведением Маленкова, который при этом разговоре присутствовал, но ничего не сказал, в то время как Маленкову было хорошо известно о всех недочетах в приемке на вооружение ВВС бракованной материальной части от Наркомата авиационной промышленности».

Нет, Сталин не оставил эту информацию без внимания. Смещение старейшего члена ЦК Маленкова с постов в руководстве партии и правительстве стало наказанием за те нарушения, которые произошли в курируемой им отрасли. С непосредственными виновными Вождь обошелся суровее

Заседание Военной коллегии Верховного суда СССР состоялось 11 мая. Представшим на процессе семи ответственным работникам вменялось в вину, что в период войны Министерство авиапромышленности выпускало бракованную продукцию, а руководство ВВС принимало ее, направляя в действующие боевые части. В результате гибли летчики.

В качестве меры пресечения двум маршалам авиации Новикову и Ханферянц-Худякову, заместителю командующего ВВС А. Репнину, начальнику главного управления заказов ВВС Н. Селезневу, работникам ЦК Шиманову, Будникову, Григорьяну приговор определил от двух до семи лет тюремного заключения.

Нарком авиапрома Шахурин был приговорен к семи годам лишения свободы «за злоупотребления и превышение власти при особо отягощающих обстоятельствах» и «выпуск нестандартной, недоброкачественной продукции»

Вопрос: «Были ли эти обвинения необоснованными?» — праздный. На него ответил суд. Один из юридических принципов гласит: «De miniminon curat 1ех» — закон не занимается пустяками, а обвинения «военным авиаторам», рассматриваемые с позиции закона, были далеко не пустяковыми.

Таким образом, как бы низко ни ценила жизнь пилотов «демократическая» общественность, но налицо если не крупное вредительство, то вопиющая преступная халатность. Это признали и сами обвиняемые, получившие в результате суда разные сроки тюремного заключения.

Все было справедливо. Кстати, принятый еще в тридцатые годы закон о том, что «выпуск бракованной продукции является уголовно наказуемым преступлением», не был отменен до конца существования советского государства.

Впрочем, в авиапроме серьезный брак выявлялся и после войны. Еще 24 августа 1945 года Государственный комитет обороны принял специальное постановление «О самолете Як-9 с мотором ВК-107А», недоработанным и прошедшем только заводские, а не государственные испытания. Из поступивших в войска почти 4 тысяч самолетов 2267 сразу поставили на прикол.

После смерти Вождя осужденные будут амнистированы и восстановлены в званиях и должностях; им вернут награды. Правда, А. Шахурин станет не министром, а замминистра Минавиапрома. В декабре 1954 г. он выступит свидетелем в суде над Абакумовым. Спустя тридцать лет он напишет воспоминания. В книге, изданной под названием «Крылья победы», он расскажет о встречах со Сталиным, но ни словом не обмолвится ни о своем аресте, ни о суде, ни о заключении.

Однако «дело авиаторов» неожиданно обернулось крупными неприятностями еще для одного маршала. Уже через неделю после ареста, 30 апреля 1946 года, «большой друг Жукова» главный маршал авиации (с 1944 года) Александр Новиков написал на имя Сталина пространное заявление.

На следствии Новикову предъявили основательный список «полетных заданий» пилотов военно-транспортной авиации. Протоколы опросов летчиков свидетельствовали, что по заданию главного маршала авиации с июля по октябрь 1945 года с берлинского аэродрома самолеты чуть ли не эскадрильями возили в Москву «барахло»^[27].

Речь шла о коврах, мехах, хрустале, фарфоре и других «трофеях», которые, расходуя казенный керосин, «пилоты маршала» доставляли на подмосковные аэродромы, а оттуда на его дачу и дачи его друзей. Предъявленные показания солдат-грузчиков и описи обнаруженного «барахла» не позволяли Новикову запираться.

И, желая доказать свое искреннее раскаяние и лояльность, маршал авиации решил вывести на чистую воду своего главного друга, с которым занимался «трофейным бизнесом».

В заявлении на имя Сталина 30 апреля он сообщал: «Настоящим заявлением я хочу Вам честно и до конца рассказать, что, кроме нанесенного мною большого вреда в бытность мою командующим ВВС, о чем я уже дал показания, я также виновен еще в более важных преступлениях…

Хотя я теперь арестован и не мое дело давать какие-либо советы, в чем и как поступить, я хочу рассказать Вам о своих связях с Жуковым, потому что, мне кажется, пора положить конец такому вредному поведению Жукова; ибо если дело так далее пойдет, то это может привести к пагубным последствиям.

За время войны, бывая на фронтах вместе с Жуковым, между нами установились близкие отношения, которые продолжались до дня моего ареста.

Касаясь,Жукова, я прежде всего хочу сказать, что человек он исключительно властолюбивый и самовлюбленный, очень любит славу, почет и угодничество перед ним и не может терпеть возражений (курсивы мои. — К.Р.).

…Жуков ведет вредную, обособленную линию, т. е. сколачивает людей вокруг себя, приближает их к себе и делает вид, что для них он является «добрым дядей». Таким человеком у Жукова был я, а также Серов^[28].

Жуков был ко мне очень хорошо расположен, и я в свою очередь угодничал перед ним.

Жуков очень любит знать все новости, что делается в верхах, и по его просьбе, когда Жуков находился на фронте, я по мере того, что мне удавалось узнать, снабжал его соответствующей информацией о том, что делалось в Ставке…

Так, были случаи, когда после посещения Ставки я рассказывал Жукову о настроениях Сталина, когда и за что Сталин ругал меня и других, какие я слышал там разговоры и т. д.

Жуков очень хитро и тонко и в осторожной форме в беседе со мной, а также среди других лиц пытался умалить руководящую роль в войне Верховного Главнокомандования, и в то же время Жуков не стеснялся выпячивать свою роль в войне как полководца и даже заявляет, что основные планы операций разработаны им.

…Как-то в феврале 1946 года, находился у Жукова в кабинете или на даче, точно не помню, Жуков рассказывал мне, что ему в Берлин звонил Сталин и спрашивал, какое бы он хотел получить назначение. На это он, по словам Жукова, якобы ответил, что хочет пойти Главнокомандующим сухопутными силами.

Это свое мнение Жуков мне мотивировал не государственными интересами, а тем, что, находясь в этой должности, он, по существу, будет руководить почти всем Наркоматом обороны, всегда будет поддерживать связь с войсками и тем самым не потеряет свою известность. Все, как сказал Жуков, будут знать обо мне.

Если же, говорил Жуков, пойти заместителем Министра вооруженных сил по общим вопросам, то придется отвечать за все, а авторитета в войсках будет меньше»^[29].

Логика Жукова интересна: известности, власти и авторитета хочется, а «отвечать за все» — нет.

Очевидно и то, что Новиков не обладал эпистолярными талантами. Но это заявление 45-летнего маршала не страницы из «романа в письмах», а всего лишь попытка продемонстрировать свою преданность Генералиссимусу, чтобы уменьшить величину ожидавшегося наказания.

Сын крестьянина А.А. Новиков образование получил в учительской семинарии (1918), на курсах «Выстрел» (1922) и в академии имени Фрунзе (1930). С 1933 года — начальник штаба авиабригады, затем командир легкобомбардировочной эскадры. Во время советско-финской войны начальник штаба ВВС Северо-Западного фронта. В начале Великой Отечественной войны он командовал ВВС Северного и Ленинградского фронтов. В феврале 1942 года Сталин назначил сорокадвухлетнего генерала 1-м заместителем командующего. С апреля он стал командующим ВВС Красной Армии и, одновременно, заместителем Наркома обороны по авиации. То есть заместителем Сталина.

В качестве представителя Ставки он координировал действия авиации во всех наиболее крупных операциях, включая Сталинградскую и Курскую битвы, и в войне с Японией. Новиков имел звание Героя Советского Союза, а по положению в воинской иерархии фактически не уступал Жукову. Оба маршала направлялись Верховным Главнокомандующим на фронты в качестве личных представителей.

Напротив, когда в феврале 1944 года Сталин поручил Жукову командовать 1-м Украинским фронтом, освободив его от обязанностей своего заместителя, то положение Новикова оказалось даже более высоким — Новиков оставался в этом статусе при Сталине. И «сухопутный» маршал не случайно дружил с «авиационным».

Конечно, за такой «дружбой» со стороны Жукова стоял тонкий расчет. После смещения с командной должности Новиков ходил к более опытному коллеге, рассчитывая на его поддержку. Но «сухопутный маршал», кроме участливых слов, ничего не сделал. И теперь, находясь под следствием и прозрев в отношении подлинных причин «дружбы», Александр Александрович спешил резать правду-матку.

Он писал о позиции коллеги: «После снятия меня с должности главнокомандующего ВВС я, будучи в кабинете у Жукова, высказал ему свои обиды, что Сталин неправильно поступил, сняв меня с работы и начав аресты людей из ВВС.

Жуков поддержал мои мысли и сказал: «Надо же на кого-то свалить».

Больше того, Жуков мне говорит: «Смотри, никто за тебя и слова не промолвил, да и как замолвить, когда такое решение принято Сталиным». Хотя Жуков прямо не говорил, но из разговора я понял, что он не согласен с решением правительства о снятии меня с должности командующего ВВС».

Интересно, что Жуков имел в виду под словами «надо же на кого-то свалить». Вину в поставке на фронт бракованной продукции на самого Сталина?

Выше приведена цитата из этого же «заявления Новикова Сталину» о том, что «Маленкову было хорошо известно о всех недочетах в приемке на вооружение ВВС бракованной материальной части».

А.А. Новиков продолжает: «Когда я поделился с Жуковым (об осведомленности Маленкова. — К.Р.), то он ответил мне, что «теперь уже тебя никто не поддержит, все как в рот воды набрали».

Я хоть усмехнулся, говорит мне Жуков, когда Сталин делал тебе замечания по работе, и сказал два слова — «ничего, исправится».

«Усмехнемся» и мы, читатель. «Трехзвездный герой» отважился на усмешку и «два слова»! Какая смелость — показал фигу в кармане! Но если он действительно не считал Новикова виновным в случившемся, то где его принципиальность? Где «маршальский характер»?

Между тем маршалу была присуща не только «робость» перед Сталиным. Ему было свойственно и хвастовство. В кругу близких лиц он бравировал близостью с Верховным Главнокомандующим.

Новиков пишет: «Тогда же Жуков мне еще рассказывал о том, что в разговоре по «ВЧ» в связи с реорганизацией Наркомата Обороны Сталин спрашивал его, кого и на какие должности он считает лучше назначить.

Жуков, как он мне об этом говорил, высказал Сталину свои соображения, и он с ним согласился, но тем не менее якобы сказал: «Я подожду Вашего приезда в Москву, и тогда вопрос о назначении решим вместе».

Я этот разговор привожу потому, что, рассказывая мне об этом, Жуков дал мне понять, что как он предлагал Сталину, так Сталин и сделал».

Близостью к Сталину маршал бравировал и перед другими «друзьями». Тебе это хвастовство ничего не напоминает, читатель? Да, да! Это манеры Хлестакова, описанные пером великого классика, который рассказывал провинциалам о своей значимости и влиянии в Петербурге.

Но «не классик» Новиков дополняет портрет маршала-хвастуна и новыми деталями: «Говоря об этом, я должен привести Вам в качестве примера такой факт: Жуков на глазах всячески приближает Василия Сталина, якобы по-отечески относится к нему и заботится.

Но дело обстоит иначе. Когда недавно уже перед моим арестом я был у Жукова в кабинете на службе и в беседе он мне сказал, что, по-видимому, Василий Сталин будет инспектором ВВС, я выразил при этом свое неудовлетворение таким назначением и всячески оскорблял Василия. Тут же Жуков в беседе со мной один на один выразился по адресу Василия Сталина еще резче, чем я, и в похабной и омерзительной форме наносил ему оскорбления».

Нет, читатель, талант Гоголя был слабее возможностей природы в формировании человеческих характеров и их психологии! В психологии маршала она уместила не только хлестаковские черты, но и качества Ноздрева. Эдакий коктейль из хлестаковско-ноздревского норова, да еще и обидчивого.

Впрочем, когда «обиды» касались непосредственно самого Жукова, то он не молчал. Он говорил, но не в лицо Верховному, а за его спиной — друзьям.

Подследственный Новиков пишет: «После окончания Корсунь-Шевченковской операции командующий бывшим 2-м Украинским фронтом Конев получил звание маршала.

Этим решением правительства Жуков был очень недоволен и… говорил, что операция была разработана лично им — Жуковым, а награды и звания за нее даются другим людям. Тогда же Жуков отрицательно отзывался о Ватутине^[30]. Он говорил, что Ватутин неспособный человек как командующий войсками, что он штабист и если бы не он, Жуков, то Ватутин не провел бы ни одной операции.

В связи с этим Жуков высказал мне обиды, что, являясь представителем Ставки, провел большинство операций, а награды и похвалы получают командующие фронтами. Для подтверждения этого Жуков сослался на то, что (благодарственные. — К.Р.) приказы за проведение тех или иных операций адресуются командующим фронтов, а он, Жуков, остается в тени несмотря на то, что операции проводились и разрабатывались им. Во время этой беседы Жуков дал мне понять, чтобы я по приезде в Москву где следует замолвил об этом словечко.

В тот же период времени Жуков в ряде бесед со мной говорил и о том, что правительство его не награждает за разработку и проведение операций под Сталинградом, Ленинградом и на Курской дуге.

Жуков заявил, что, несмотря на блестящий успех этих операций, его до сих пор не наградили, в то время как командующие фронтов получили уже по нескольку наград.

В этой связи Жуков высказался, что лучше пойти командующим фронтом, нежели быть представителем Ставки».

Однако Жуков был не просто завистливо-обидчив, он еще и обидчиво-самоуверен. «Как-то в 1944 году, — продолжает Новиков, — я находился вместе с Жуковым на 1-м Украинском фронте, он рассказывал мне о том, что в 1943 году он и Конев докладывали Сталину план какой-то операции, с которым Сталин не согласился. Жуков, по его словам, настоятельно пытался доказать Сталину правильность такого плана, но Сталин, дав соответствующее указание, предложил план переделать. Этим Жуков был очень недоволен, обижался на Сталина и говорил, что такое отношение к нему очень ему не нравится.

Наряду с этим Жуков высказывал мне недовольство решением правительства о присвоении генеральских званий руководящим работникам оборонной промышленности. Жуков говорил, что это решение является неправильным, что, присвоив звание генералов наркомам и их заместителям, правительство само обесценивает генеральские звания».

Похоже, что «летописец» Новиков совсем запутал нас многогранностью особенностей психологического склада характера маршала. И, похоже, на его определение не хватит всей гоголевской палитры.

Впрочем, мы забыли еще один персонаж из «Мертвых душ» — незабвенного Плюшкина. Правда, не провинциального выжившего из ума скупца, хранившего старое барахло, а Плюшкина-приобретателя, расчетливо тащившего трофейное барахло из поверженной Германии. Среди мародерски добытых вещей было и «барахло» из германских музеев: фарфоровая посуда, дворцовые гобелены, старинные картины.

Заправлял таким собирательством ближайший друг, заместитель главноначальствующего Советской военной администрации в Германии Жукова и уполномоченный НКВД генерал И.А. Серов.

А.А. Новиков продолжает: «Хочу сказать Вам и о том, что в еще более близкой связи с Жуковым, чем я, находился Серов, который также угодничает, преклоняется и лебезит перед ним. Их близость тянется еще по совместной работе в Киеве. Они обычно бывали вместе и посещали друг друга.

На какой почве установилась между ними такая близость, Жуков мне не говорил, но мне кажется, что Жукову выгодно иметь у себя такого человека, как Серов, который занимает большое положение в Министерстве внутренних дел… Я тоже находился в дружеских отношениях с Серовым, и мы навещали друг друга.

Когда я был снят Сталиным с должности командующего ВВС, Серов говорил мне, чтобы я пошел к Маленкову и просил у него защиты. Во время моего пребывания в Германии Серов содействовал мне в приобретении вещей».

Очевидно и то, что в признаниях друга Жукова нет преувеличений и лжи в характеристике нравственной стороны поступков маршала.

Кстати, напомним, что когда Жуков проморгал попытку немцев вырваться из Корсунь-Шевченковского котла, то именно Конев проявил инициативу по исправлению этого промаха. За свою инициативу он, тогда генерал, и получил звание маршала.

В антисталинской литературе аресты ряда военных после войны представляются как следствие обостренной «подозрительности» Вождя и желание избавиться от «потенциальных конкурентов». Осужденных представляют невинными «жертвами огульных доносов».

Но были ли многочисленные жалобы доносами? Нет ничего удивительного в том, что обвинения против работников военной и оборонной промышленности часто выдвигали рядовые военнослужащие, требовавшие расследования обстоятельств гибели фронтовых товарищей или родных. И если в военное время факты проявления преступной халатности покрывались бытовавшей пошлой идеей, что, мол, «война спишет все», то после войны пришло время платить по счетам.

Однако потомки еще более замутили истину в этой истории. В 1995 году кинорежиссер Озеров, отснявший эффектный советский сериал-блокбастер «Освобождение», сотворил фильм «Маршал Жуков».

Лента была слеплена из тех кадров советского сериала, где артист Михаил Ульянов изображает маршала. Путем перемонтажа эпизодов и оснащения их закадровым текстом режиссер создал добротную агитку. И по справедливости ее следовало бы назвать — «Маршал Ульянов».

Ибо в картине нет ни одного диалога, ни одной мизансцены, ни одного факта, правдиво отражающего историческую реальность. Вся киношная история не более чем фантазии ее создателей. «Маршал Ульянов» решительно спорит с артистами, играющими в прежних сериях роли Верховного главнокомандующего. Орет на персонажей, представляющих других военных; в частности, на артиста, изображающего маршала Рокоссовского.

Говоря иначе, на экране предстает некий осовремененный «Чапаев». Но если авторы «Чапаева» не претендовали на документальность своего игрового фильма, то постановщики «Маршала Ульянова» толково вмонтировали в сюжет документальные кадры. Этим они создали иллюзию правдоподобности происходящего на экране.

Сценаристы и режиссер приписали артисту Ульянову заслуги вподготовке и проведении Сталинградской, Курской и других операций. В действительности же прототип изображаемого Ульяновым лица исполнял в них лишь роль представителя Ставки, обязанного информировать Сталина о развитии ситуации на месте.

Примечательно, что этот «интеллигентский» подлог произошел в то время, когда «главнокомандующий» Ельцин, расстреляв из танковых орудий Верховный Совет, отдал Россию на разграбление плутократам. А маршала Победы посадили на бронзовую лошадь возле Кремля, как бы «поставив на стреме» при разграблении великой державы.

Но может быть, реальный Жуков все-таки резонно обижался на то, что Верховный Главнокомандующий недооценил его? Может быть, Сталин сам завидовал славе своего маршала? Однако не будем гадать на кофейной гуще и проследим в краткой ретроспекции полководческую деятельность маршала накануне и во время войны, ибо ошибки Жуков совершал еще до начала войны. И самой тяжелой из них являлось то, что, заняв в 1940 году пост начальника Генерального штаба, он слепо стал осуществлять стратегическую концепцию, сформулированную «планом поражения» Тухачевского и его подельников по процессу 1937 года.

Суть ее состояла в следующем: при нападении на СССР противника, почти без паузы, Красная Армия должна была нанести «упреждающие контрудары». В соображениях «по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками» в мае 1941 года начальник Генштаба Жуков так представлял начало войны:

«…Считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому Командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания…»^[31]

Заманчиво выглядевшая на бумаге, такая идея могла быть осуществлена только при нанесении опережающего удара. Но тогда уже после первых выстрелов орудий инициатива нападения автоматически превращала бы Советский Союз в государство-агрессора, создавая у мировой общественности мнение, будто не Германия, а СССР развязал мировую войну.

Сталин сразу и решительно отмел этот провокационный замысел военных, но фактически концепция «упреждающего удара» осталась не только в умах высшего руководства армии.

Более того, она была реализована, когда начальник Генштаба Жуков и Нарком обороны Тимошенко выдвинули передовые части войск именно на те рубежи, где с началом германского нападения они стали удобной мишенью для авиации и артиллерии противника.

Уже в первые недели войны для Сталина стало очевидно, что ни Нарком, ни начальник Генштаба не справляются с задачами по руководству Красной Армией. Войска отступали. И тогда Вождь сделал единственно возможный выбор. Отстранив Тимошенко и Жукова, он послал их на фронт в качестве командующих. Обязанности Верховного Гавнокомандующего он взял на себя, а начальником Генерального штаба назначил маршала Шапошникова.

Жуков не был великим стратегом; он не был и тактиком. Но он обладал хваткой и мог, не оглядываясь на жертвы, жестоко «давить» на подчиненных ему командиров, заставляя их наносить контрудары по противнику.

Как показали дальнейшие события войны, Сталин не ошибся, использовав стремление Жукова выделиться любой ценой. Он назначил генерала командующим Западным фронтом при обороне Москвы. Командовать Калининским фронтом он поручил Коневу.

Генерал Жуков старался оправдать доверие. Он расстреливал малодушных, не церемонился с командирами и не считался с гибелью рядовых.

Однако на первом этапе Московской битвы дрогнул и Жуков. Как рассказывал генерал армии С.М. Штеменко: «Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой о разрешении перевода своего командного пункта подальше от линии обороны, к Белорусскому вокзалу. Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место».

То был весомый урок, и генерал больше не тревожил Верховного подобными просьбами. Он выполнял директивы, которые давали ему Сталин и Генштаб; и гитлеровская машина наступления встала. Ее гусеницы начали пробуксовывать в сугробах подмосковных снегов. Но главное не в этом. Постоянно пополняемые техникой и войсками ряды защитников советской столицы крепли, закалялись. Полки и дивизии воинов, оборонявших Москву, уже испытали пьянящую радость победы.

Конечно, в том, что у стен столицы враг был остановлен, есть и доля заслуги Жукова, как и других военачальников, принимавших участие в тяжелом сражении. Да, противник был остановлен, но не разбит. Исполняя директивы Сталина, оставшегося лишь с небольшой группой работников Генштаба в Москве, генерал требовал по телефону от командиров своих частей: держаться и побеждать. От этого зависела и его собственная судьба.

Но никаких особых полководческих заслуг Жукова нет в том, что, когда войска Западного и Калининского фронтов сдерживали силы противника на подступах к Москве, Сталин готовил резервы. Он не пускал их в ход до того момента, пока не стало очевидно, что немцы истощили свои наступательные возможности. Даже генштабисты считали, что он рискует, но Верховный дождался кульминации битвы за Москву.

Вот тогда и произошло то, что принято считать переломом — Сталин бросил на весы войны свои резервы. Утром 3-4 декабря началось запланированное Верховным Главнокомандующим контрнаступление Калининского, Западного и Резервного фронтов. Немцы были отброшены от Москвы, но они еще не побежали, и их части не попали в окружение.

Жуков подгонял командующих армий. Однако сам комфронта не блеснул в этой операции полководческим талантом. Он не нашел ни оригинального решения, ни хитрого маневра. Растрачивая в бесплодных лобовых атаках силы и средства, он настойчиво требовал у Сталина дополнительные резервы. С этими просьбами он и приехал вечером 5 января 1942 года на расширенное заседание Ставки.

На совещании Верховный главнокомандующий изложил замысел, предусматривающий проведение широкомасштабной операции на трех стратегических направлениях: северо-западном, западном и юго-западном.

Его целью было нанести поражение основным группировкам войск противника. Чтобы, не давая передышки, гнать на «запад без остановки, заставить их израсходовать резервы еще до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у немцев не будет больше резервов…».

Новое наступление 8 января начал Калининский фронт под командованием Конева, одновременно двинулись вперед центр и левое крыло Западного фронта Жукова. Оборона немцев была прорвана. И Верховный дал Жукову возможность отличиться.

1 февраля Сталин восстановил должность Главнокомандующего Западного направления. Поручив командование Жукову, он поставил ему задачу по «организации непрерывного взаимодействия Западного и Калининского фронтов».

Однако это назначение не прибавило генералу талантов. Осуществить окружение и разгромить ржевско-вяземско-гжатскую группировку, как этого требовал Сталин, генералу не удалось. Наоборот, в результате ошибок управления со стороны Жукова в районе Вязьмы полностью погибла группа войск вместе с командующим генералом М.Г. Ефимовым; и только часть кавалерийского корпуса генерала П.А. Белова вырвалась из окружения.

Силы армий Западного фронта таяли в бесплодных атаках; и 20 апреля Сталин дал согласие на просьбы Жукова о прекращении наступления.

Вправе ли был Жуков позже предъявлять претензии за то, что якобы недостаточно был отмечен за заслуги под Москвой?

После войны о своих потерях и неудачах маршал предпочитал не вспоминать. Собственные неудачи он относил на счет других, но зато чужие успехи присваивал себе.

В своем «сочинении…», написанном в преклонном возрасте, маршал охотно размышляет об операциях, к которым имел лишь косвенное отношение лишь как представитель Ставки. Между тем роль личных информаторов Сталина при командующих фронтами во время войны выполняли сотни генералов.

Очередной неудачей в июле — августе 1942 года для командующего Западным фронтом Жукова стала операция, проводимая совместно с Калининским фронтом. Развернув наступление на Брянск, он опять не сумел ни разгромить ржевско-вяземскую группировку, ни улучшить оперативное положение своих войск. По его собственному признанию, ему опять не хватило «одной-двух армий».

После остановки наступления «освободившегося» генерала Сталин послал 29 августа под Сталинград, в район Камышина. Здесь находились начальник Генерального штаба Василевский, член ГКО Маленков и нарком Малышев.

Жукову предстояло оказать помощь командующему Сталинградским фронтом генералу В.Н. Гордову, который должен был осуществить наступление в направлении Сталинграда. Оно началось 3 сентября. 10 сентября Жуков доложил Сталину, что прорвать немецкий коридор к Сталинграду и соединиться с войсками Юго-Восточного фронта Гордов не в состоянии.

Сталин отозвал Василевского и Жукова в Москву. Ему нужно было найти радикальное решение, коренным образом менявшее ситуацию как под Сталинградом, так и на всем Кавказе, где противник рвался к грозненской нефти.

Жуков пишет в своих мемуарах, что мысль о проведении крупномасштабной операции якобы появилась у него в кабинете Сталина. Но ведь Верховный Главнокомандующий для того и посылал своих представителей на место, чтобы, оценив обстановку, выработать наиболее рациональное решение.

Впрочем, над этим вопросом сам Сталин и Генеральный штаб работали уже после «харьковской неудачи». Уже тогда, отвлекая противника от советской столицы, Сталин стал заманивать Гитлера на юг. К вожделенной нефти. И Верховный не нуждался ни в каких «озарениях» своего информатора.

Еще летом 1942 года, после поражения Тимошенко под Харьковом, Сталин приказал строить вдоль Волги дорогу к Сталинграду. Секции рельс он распорядился снимать с БАМа и вторых путей ближайших к Волге дорог. Трасса начала функционировать еще в июле.

С момента ее пуска и по октябрь к Сталинграду прошло 23 тысячи вагонов, 16 тысяч цистерн с горючим. Поезда шли под бомбежками немецкой авиации на расстоянии 800 метров друг от друга. «С июля 1942 года по январь 1943 года в район Сталинграда было доставлено 3269 эшелонов с войсками и 1052 поезда с боеприпасами, вооружением, горючим, продовольствием, медикаментами и другими материально-техническими средствами»^[32].

Между тем Жуков в воспоминаниях пишет, что идея озарила именно его. Это не так. По заданию Сталина «идею» разгрома немцев под Сталинградом к этому времени уже прорабатывали офицеры Генштаба. И если уж искать автора, то им был не Жуков.

Скромный генштабовский полковник Потапов нарисовал на листе ватмана стрелы, обозначившие удары Красной Армии. В «легенде», перечислявшей соединения и силы частей, участвующих в операции, определялись ближайшие и последующие задачи фронтов. На карте дата — 30 июля 1942 года и подписи Потапова и Василевского.

План-карту, разработанную полковником и подписанную начальником Генштаба Василевским, утвердил, после детального рассмотрения замысла кампании, Сталин. Операция «Уран» обсуждалась на заседании ГКО, и, 15 октября Верховный Главнокомандующий назначил генерал-полковника Василевского своим заместителем, а в ноябре послал его под Сталинград координировать действия наступавших войск.

Именно за участие в подготовке и проведении Сталинградской операции 18 января 1943 года Василевский получил звание генерала армии, а 18 февраля Сталин присвоил ему звание маршала Советского Союза.

Однако Сталин рассчитывал и на Жукова. Он еще не утерял веры в способности тщеславного генерала. Совместно со Сталинградской операцией Генштаб прорабатывал план наступления Калининского и Западного фронтов.

Операция под кодовым названием «Марс» началась

25 октября 1942 года, через четыре дня после первых залпов орудий, возвестивших о развертывании Сталинградской битвы. Координацию этой операции — более значимой, чем сражение под Сталинградом — Верховный главнокомандующий поручил Жукову.

О том, что Сталин придавал этому наступлению даже более важное значение, чем Сталинградской битве, свидетельствует уже само ее название. Марс — более приближенная к Земле планета, чем Уран. Но дело не в этом. Силы, выделенные для проведения этой операции Жукову, более чем в два раза превышали возможности Василевского под Сталинградом.

У Василевского было 10 общевойсковых, 1 танковая и 3 воздушные армии. В то время как в распоряжение Жукова Верховный выделил 23 общевойсковых, 3 ударные, 1 танковую, 4 воздушные и 2 резервные армии^[33].

Перед Жуковым стояла та же задача, что и перед Василевским: прорвать оборону противника на двух направлениях, окружить и разгромить его группировки. Уже в ходе наступления только 20-я армия Западного фронта «получила усиление — два танковых корпуса, восемь отдельных танковых бригад и соответствующее количество артиллерии»^[34].

Но уже к 6 декабря шесть танковых бригад (из восьми) 20-й армии Западного фронта потеряли почти всю материальную часть. Поле боя было усеяно сгоревшими танками. К 13 декабря в 6-м танковом корпусе осталось

26 танков, в 5-м — 30 машин. Общие потери Западного и Калининского фронтов составили более 215 тысяч убитыми и ранеными. В районе Ржева и деревни Сычевки Жуков «сжег миллионы снарядов, угробил лучшие гвардейские артиллерийские, стрелковые, танковые и авиационные соединения», но с поставленной задачей не справился.

Напомним, что к числу еще одной якобы недооцененной Сталиным заслуги маршал относил свое участие в Курской битве. В художественном фильме «Освобождение», а затем в закамуфлированном под документальную ленту «Маршале Ульянове», режиссер Озеров иллюстрирует заслуги Жукова поистине эпической сценой.

В ней артист Михаил Ульянов появляется в штабе Центрального фронта, которым командовал К.К. Рокоссовский. Ульянов изображает процесс осмысления обстановки, мучительных размышлений и, наконец, решительный приказ об опережающей артиллерийской контрподготовке.

Но сошлемся на более объективного свидетеля, чем маршал Жуков, режиссер Озеров и артист Ульянов, вместе взятые. В части своих воспоминаний, которую пропаганда не допустила к публикации, маршал К.К. Рокоссовский пишет:

«Теперь о личной работе Г.К. Жукова как представителя Ставки на Центральном фронте. В своих воспоминаниях он широко описывает проводимую якобы им работу у нас на фронте в подготовительный период и в процессе оборонительной операции.

Вынужден сообщить с полной ответственностью и, если нужно, с подтверждением живых еще свидетелей, что изложенное Жуковым Г.К. в этой статье не соответствует действительности и выдумано им.

Находясь у нас в штабе в ночь перед началом вражеского наступления, когда было получено донесение командующего 13-й армией генерала Пухова о захвате вражеских саперов, сообщавших о предполагаемом начале немецкого наступления, Жуков Г.К. отказался даже санкционировать мое предложение о начале артиллерийской подготовки, предоставив решение этого вопроса мне как командующему фронтом. Решиться на это мероприятие необходимо было немедленно, так как на запрос Ставки не оставалось времени».

То есть не Жуков, как он некорректно пишет в своих мемуарах, а Рокоссовский принял решение о начале опережающей противника артиллерийской подготовки. Удар артиллерии по изготовившимся к наступлению немецким войскам начался в 2 часа 20 минут 5 июля 1943 года. Он ознаменовал начало Курской битвы.

Рокоссовский продолжает:

«В Ставку позвонил Г.К. Жуков примерно около 10 часов 5 июля. Доложив по ВЧ в моем присутствии Сталину о том (передаю дословно), что Костин (мой псевдоним) войсками управляет уверенно и твердо и что наступление противника успешно отражается, тут же он попросил разрешения убыть ему к Соколовскому. После этого разговора он немедленно от нас уехал. Вот так выглядело фактически пребывание Жукова Г.К. на Центральном фронте. В подготовительный к операции период Жуков Г.К. у нас на Центральном фронте не бывал ни разу».

Чем занимался Жуков во время начала величайшего сражения, когда решался вопрос: наступит ли в ходе войны коренной перелом?

Как указывает Рокоссовский, он уехал к Соколовскому. Генерал-полковник Соколовский в это время командовал Западным фронтом. В марте 1943 года генерал наконец взял Ржев, Вязьму и Сычевку. То есть исполнил то, чего год с лишним не мог осуществить его предшественник — «тщеславный маршал». Штаб Западного фронта находился в 740 километрах от командного пункта Рокоссовского. Чем занимался Жуков вдали от Курской дуги, где шли тяжелые бои, — он в своих «сочинениях» не писал.

Еще одной неудачей для Жукова закончилась координация действий фронтами на Правобережной Украине в 1944 году. Там окруженная немецкая группировка чуть не вырвалась из окружения. Сталин отстранил его от участия в операции и отозвал.

В следующей неудаче (при проведении двумя фронтами Львовско-Сандомирской операции) маршал-мемуарист вынужден был признаться сам. Конечно, он писал об этом в смягчающей свою вину форме: «Мы, имея более чем достаточные для выполнения задачи силы, топтались перед Львовом, я, как координатор двух фронтов, не использовал эти силы там, где необходимо было сманеврироватъ ими для успеха более быстрого и решительного, чем тот, который был достигнут».

Примечательно, что после этой «невезухи» Сталин больше не поручал маршалу координацию действий фронтов. Он поставил его командовать одним 1-м Белорусским фронтом, и руководство действиями многочисленных фронтов продолжал осуществлять только лично, сам связываясь с командующими напрямую, без посредников.

Итак, даже беглый перечень неудач Жукова не дает повода обвинять Верховного Главнокомандующего в недооценке заслуг маршала. Наоборот, каждому непредвзятому человеку очевидно, что Сталин слишком много прощал этому волевому, но зарвавшемуся военному.

Но оставим на время «обиды» маршала Жукова и вернемся к концу весны 1946 года. Как обычно бывает, аресты и последовавшие признания потянули за собой цепь звеньев, обнажая и обычные человеческие пороки — соперничество, зависть к чужой славе, обиды за то, что кого-то недооценили в заслугах, обошли наградами.

Именно в этот период стала всплывать на поверхность тема о злоупотреблениях начальствующим составом армии служебным положением, выразившихся в присвоении в особо крупных размерах трофейного имущества вывезенного из Германии.

Конечно, это был секрет полишинеля, но Сталин не мог не обратить внимание на откровения Новикова. Бывший маршал авиации писал: «Связь с Жуковым сблизила нас настолько, что в беседах с ним один на один мы вели политически вредные разговоры, в чем я и раскаиваюсь теперь перед Вами… У меня никогда не хватало мужества рассказать Вам о всех безобразиях, которые по моей вине творились в ВВС, и о всем том, что я изложил в настоящем заявлении».

Превосходно зная человеческие слабости, Вождь прощал людям, в том числе своим генералам и маршалам, многие ошибки, но он не прощал двуличия и лицемерия. Он не мог позволить себе роскошь злоупотребления доверием со стороны выделенных им людей, а Жуков, при всех его слабостях и недостатках, пользовался подчеркнутым доверием Генералиссимуса.

Об этом говорило уже хотя бы то, что, несмотря на очевидные промахи Жукова в ходе войны, он сделал его своим заместителем, и, конечно, откровения Новикова не могли не задеть самолюбия Сталина.

Попавшие к нему на стол признания свидетельствовали, что он имел неосторожность, неосмотрительность покровительствовать человеку, оказавшемуся на деле тщеславным, опускавшимся до уровня мелочных интриг завистником, с обостренным пороком честолюбия. Сталин не мог не отреагировать на создавшуюся ситуацию.

Однако он не стал спешить с выводами. Только через месяц после ознакомления с заявлением Новикова, 1 июня 1946 года, Министр вооруженных сил собрал заседание Высшего военного совета. На него были приглашены маршалы Советского Союза и маршалы родов войск.

Сам Жуков по поводу этого заседания вспоминал: «Генерал Штеменко занял стол секретаря Совета. Сталин почему-то опаздывал. Наконец он появился. Хмурый, в довоенном френче… Он надевал его, когда настроение было «грозовое»… Неторопливыми шагами Сталин подошел к столу секретаря совета, остановился и медленным взором обвел собравшихся. Его взгляд на какое-то мгновение сосредоточился на мне. Затем он положил на стол папку и глухим голосом сказал: «Товарищ Штеменко, прочитайте, пожалуйста, нам эти документы».

В своих мемуарах Жуков представил дело так, будто бы его хотели обвинить «в подготовке заговора с целью осуществления военного переворота». При этом он ссылался на якобы зачитанные показания другого «своего друга» — Телегина.

Однако Борис Соколов опровергает и эту «красивую» выдумку, отмечая, что «на заседании не могли быть зачитаны показания Константина Федоровича Телегина, которого арестовали лишь 28 января 1948 года». Телегин действительно дал на Жукова показания, но в другое время и при других обстоятельствах.

Мягко говоря, Жуков писал в «воспоминаниях» неправду. Он не мог признаться, что считал себя обиженным и полагал, что Сталин не в полной мере удовлетворил его жажду славы. Он хотел получить больше почестей, наград и особых привилегий. Но на Военном Совете ни о каком заговоре речь не шла. Никаких «политических» обвинений в отношении Жукова не выдвигалось; об этом вообще ничего не говорилось.

Впрочем, еще в августе 1945 г. начальник Управления контрразведки СМЕРШ Группы советских войск в Германии генерал-лейтенант А.А. Вадис докладывал: «Жуков груб и высокомерен, выпячивает свои заслуги, на дорогах плакаты: «Слава маршалу Жукову».

Конечно, маршалу, сочинявшему позже мемуары, не хотелось предстать перед читателями в роли мелкого завистника, карьериста и лица, злоупотребившего своим служебным положением. Поэтому в «воспоминаниях» он сослался на якобы «политические» моменты в разборе его дела.

Сочинитель лукавил. О заговоре не было сказано ни слова. Маршала обвиняли в более прозаических пороках. А ему нечего было возразить на нелицеприятную критику.

На заседании Высшего Военного Совета с осуждением поведения и жестких манер Жукова выступили Василевский, Голиков, Конев, Рокоссовский, Рыбалко, Соколовский, другие маршалы и генералы, не понаслышке знавшие своего коллегу. Его уличали в грубости, нескромности и стремлении перехватить заслуги других военачальников.

Маршал Голиков уличал коллегу в «невыдержанности и грубости по отношению к офицерам и генералам». Кстати, уже позже, в 1961 году на XXII съезде КПСС, при очередной разборке достоинств полководца Голиков назвал его «унтером Пришибеевым».

По предложению Высшего Военного Совета от 1 июня Совет министров СССР 3 июня вынес «предложение об освобождении Маршала Советского Союза Жукова от должности Главнокомандующего Сухопутными войсками и от обязанностей заместителя Министра Вооруженных сил».

В совершенно секретном приказе министра Вооруженных сил Союза СССР № 009 от 8 июня 1946 года указывалось:

«Обстоятельства дела сводятся к следующему. Бывший командующий Военно-воздушными силами Новиков направил недавно в Правительство заявление на маршала Жукова, в котором сообщал о фактах недостойного поведения со стороны маршала Жукова по отношению к правительству и Верховному Главнокомандованию.

Высший Военный Совет на своем заседании от 1 июня с. г. рассмотрел указанное заявление Новикова и установил, что Маршал Жуков, несмотря на созданное ему Правительством и Верховным Главнокомандованием высокое положение, считал себя обиженным, выражал недовольство решениями правительства и враждебно отзывался о нем среди подчиненных лиц.

Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывая при этом себе в разговорах с подчиненными разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной войны, включая те операции, к которым не имел никакого отношения (курсив мой. — К.Р.).

…Вопреки изложенным заявлениям Маршала Жукова на заседании Высшего Военного Совета было установлено, что все планы всех без исключения значительных операций Отечественной войны, равно как планы их обеспечения, обсуждались и принимались на заседаниях Государственного Комитета Обороны и членов Ставки в присутствии соответствующих командующих фронтов и главных сотрудников Генштаба, причем нередко привлекались к делу начальники родов войск.

Было установлено далее, что к плану ликвидации сталинградской группы немецких войск и к проведению этого плана, которые приписывает себе Маршал Жуков, он не имел отношения: как известно, план ликвидации немецких войск был выработан и сама ликвидация была начата зимой 1942 года, когда Маршал Жуков находился на другом фронте, вдали от Сталинграда (курсив мой. — К.Р.).

Было установлено далее, что ликвидация Корсунь-Шевченковской группы немецких войск была спланирована и проведена не Маршалом, как он заявлял об этом, а маршалом Коневым, а Киев был освобожден не ударом с юга, с Букринского плацдарма, как предлагал Маршал Жуков, а ударом с севера…

Было, наконец, установлено, что, признавая заслуги Маршала Жукова при взятии Берлина, нельзя отрицать, как это делает Маршал Жуков, что без удара с юга войск Маршала Конева и удара с севера войск Маршала Рокоссовского Берлин не был бы окружен и взят в тот срок, в какой он был взят».

Итак, заседание Высшего Военного Совета для чрезмерно амбициозного военачальника практически обернулось судом офицерской чести. В результате Совет министров СССР принял решение «об освобождении Маршала Жукова от занимаемых постов и назначил его командующим войсками Одесского военного округа».

Да, его лишили престижного кабинета в Москве, но не отправили ни в провинциальный Забайкальский округ, ни на Дальний Восток, ни в жаркую Среднюю Азию. 13 июня он прибыл в курортный город — «жемчужину у моря» — Одессу, но, конечно, для самого маршала это назначение стало почти трагедией. Между тем, кроме военных высокого ранга, в стране мало кто обратил внимание на неожиданное исчезновение из столицы заместителя министра Вооруженных Сил.

Но и это не вся правда. Новая неприятность настигла Жукова уже в теплой Одессе. 23 августа 1946 года на стол Сталина лег еще один любопытный документ, направленный заместителем министра Вооруженных сил А. Булганиным:

«Товарищу Сталину. В Ягодинской таможне (вблизи г. Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью. При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит Маршалу Жукову… Указанная мебель направлена в Одесский Военный Округ с сопровождающим капитаном тов. Ягельским. Транспорт №152/8431… Одесской таможне дано указание этой мебели не выдавать до получения специального указания…»

Но оставим на время рачительного маршала и вернемся назад. После смещения и ареста Шахурина министром авиапромышленности стал Хруничев. На очередном совещании, состоявшемся 8 июля 1946 года, Сталин выслушал доклад министра и его заместителя Яковлева о доводке серийных истребителей Ла-7, Як-3, Як-9. Но главным был вопрос о производстве реактивных истребителей. В это время уже создавалась база реактивной авиации тех

МиГов, Яков и серии самолетов «Ту», которые вскоре восхитят мир.

Как и в предыдущие годы, для осуществления своих намерений и планов Сталин остро нуждался в деловых, предприимчивых, но главное — в честных людях. Н.С. Патоличев позже вспоминал, как в том же году был свидетелем любопытного разговора. «Вечером, — пишет он, — мы с Кузнецовым были в кабинете Жданова. Вдруг звонок. У телефона — Сталин. Узнав у Жданова, кто у него в кабинете, он обратился к секретарям ЦК: «Назовите мне самого лучшего коммуниста».

Конечно, вопрос был совершенно неожиданным и необычным. Все замялись. Сталин любил иногда задавать вопросы, которые обескураживали собеседников своей логической необычностью. «Жданов, — отмечает Патоличев, — смотрит на нас, мы — на него. Потом догадались спросить Сталина, для каких же целей требуется «самый лучший коммунист». Сталин сказал, что надо подобрать работника для руководства торговлей в стране. Мы тогда долго перебирали руководящие кадры. И вот все единодушно остановились на В.Г. Жаворонкове».

Сын крестьянина, Жаворонков окончил Московский горный институт, работал секретарем Тульского и Куйбышевского обкома и горкома, во время войны был председателем Тульского комитета обороны. В 1946 году он стал заместителем, а с 1948 года — министром торговли СССР и долгое время возглавлял этот участок работы.

Человек дела, Сталин не любил показуху, он требовал безупречного исполнения дела. В августе на традиционном воздушном параде были впервые показаны Як-15 и МиГ-9. Накануне парада, позвонив Хруничеву, собравшему конструкторов, он поинтересовался, готовы ли реактивные машины; и когда министр заверил, что готовы, предостерег: «Если нет полной гарантии безопасности, лучше отставить реактивные».

Лето 1946 года в Москве было на редкость жарким. Горячий, сухой воздух надвигался с Украины. Отправившись в конце августа на юг, Сталин проехал по, трассе на машине. Генерал Рыбин свидетельствует:

«Осмотрели Курск, Орел, обойдя пешком. На одной из улиц посреди развалин вдруг выросла женщина, которая от изумления выронила ведра, всплеснула руками и бросилась обнимать Сталина. При этом плакала, причитая:

— Дорогой товарищ Сталин, как же вы по таким развалинам наших улиц ходите?

— А разве нам нельзя ходить по вашим улицам? — улыбаясь, спросил он».

Для принятия государственных решений ему не нужно было психологического настроя от упоения всеобщим преклонением. Его поездки были совершенно иного рода — делового. Без шума и торжественных встреч, без подхалимских приветствий и грома литавр оркестров. В этих поездках он схватывал существо вопросов.

Секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Пономаренко в 1945 году сопровождал Сталина при проезде по республике на пути в Берлин. Он вспоминал, что, задав вопрос: «Как идет восстановление жилищ в сельской местности и есть ли помехи, требующие вмешательства союзного правительства?», Вождь внимательно выслушал его информацию. А затем заметил, что «нужно обеспечить жильем всех, но на первых порах… в первую очередь» семьи военных, «особенно многодетных матерей, мужья которых в армии».

Впрочем, у него не было времени на праздные поездки. Но у него не было и недостатка в информации, питавшей его знакомством с проблемами людей. Его приемный сын Артем Сергеев рассказывал Ф. Чуеву, что «и дома у Сталина продолжалась работа. Когда он возвращался со службы, за ним шел его помощник Поскребышев с мешком писем и высыпал их на большой стол. Вероятно, прежде чем попасть к Сталину, письма эти заранее сортировались, отбирались, но он читал их постоянно и на каждом оставлял пометки… или писал краткие резолюции».

Один летчик писал Вождю о своей квартирной проблеме: обещают, но ничего не дают. «Если Вы не поможете, товарищ Сталин, буду жаловаться выше». «Интересно, — задает риторический вопрос Ф. Чуев, — какому богу собирался жаловаться летчик, но квартиру получил незамедлительно…»

Сложившийся чуть ли не с юности образ жизни Генералиссимуса был по-своему аскетичным и добровольно признанным. Стержень интересов его бытия составляла работа, дело, которому он служил. Как и в годы войны, он почти не оставлял себе свободного времени. Не изменил он и военной привычке заниматься делами до 3-4 часов утра, а с 10 часов снова приниматься за дела. «Сталин работал круглосуточно, — пишет А. Рыбин. — Только глухая полночь его настигала, и он ложился где придется. Кровати у него не было, спал на диванах».

Антисталинисты тупо свели историю СССР первых послевоенных лет до примитивного обсасывания «разборок» Вождя с «безродными космополитами», «ублюдочными генетиками», «жертвами ленинградского дела», «еврейскими националистами» и других мелкотравчатых эпизодов, никак не повлиявших ни на развитие человечества, ни даже на историю России.

Нет, не эти мелкие события — пыль на дороге истории — составляли предмет основной заботы Вождя. Не они занимали его государственный ум.

Глава 5 Как Сталин «расщепил атом»

Он принял страну с сохой, а оставил ее с атомным оружием.

У. Черчилль

(из выступления в палате лордов)

Очернительская вакханалия «либералов», начавшаяся с подлой хрущевской кампании «борьбы с культом», оставила в исторических потемках выдающиеся заслуги Генералиссимуса в укреплении обороноспособности государства. Между тем фундамент промышленности, составившей мощь советского оружия долгие годы сдерживающего западных недоброжелателей России от посягательств на ее независимость, был заложен именно Сталиным.

Но, говоря образно, и та дорога во вселенную, которую проложил первый советский космонавт Юрий Гагарин, тоже начиналась из сталинского рабочего кабинета.

Появление атомного оружия перевернуло мир; однако Вождь не был застигнут врасплох. И хотя в штабах западных стран разрабатывались реальные планы разгрома страны, победившей фашизм, атомную бомбардировку Советского Союза предотвратили не протесты сторонников мира и не пацифистские демонстрации.

Скажем еще определеннее: человек дела, остро ощущавший скоротечность времени, он отсеивал второстепенные вопросы, но не терял из вида главного. И даже если воля обстоятельств и сложность ситуации не позволяли ему своевременно решить проблему, он умел восполнить упущенное время. Он находил пути решения государственных задач и не ошибался в выборе методов для осуществления задуманного.

Идея расщепления атомного ядра возникла еще до войны. В 1933 году в СССР состоялась первая конференция по физике атомной энергии. До 1940 года прошло пять таких встреч советских ученых, но мысль об «освобождении» атома будоражила и умы исследователей Европы. Осенью 1939 года эмигрировавшие со старого континента в США Э. Ферми и Л. Сциллард склонили Эйнштейна к идее: написать письмо президенту Рузвельту с предупреждением о возможности создания нового оружия в Германии и с изложением перспектив его возможностей.

Идея стала реализовываться, и с марта 1940 года правительство Америки начало финансирование «проекта Манхэттен» по созданию атомной бомбы. Начальником проекта был назначен Лэсли Гровс. В подчинении генерала оказались Роберт Оппенгеймер, Нильс Бор, Энрико Ферми и другие европейские ученые.

В долине реки Теннесси появился город Ок-Ридж с 80 тысячами жителей, а в пустыне у реки Колумбия — второй секретный центр — 60-тысячный Хенфорд. Гровс позднее писал: «Наша стратегия в области охраны тайны очень скоро определилась… и одна из них — сохранить в тайне от русских наши открытия и детали наших проектов и заводов».

Новый род оружия еще не оформился в законченную конструкцию даже на бумаге, когда из Лондона в Главное разведывательное управление поступило первое сообщение о работах по созданию атомной бомбы англичанами. В декабре 1941 года в ГРУ пришел еще один (на сорока листах) доклад по атомной тематике.

В конце этого же года с письмом к Сталину по ядерной тематике обратился и 28-летний курсант Военно-воздушной академии, физик и будущий академик Г. Флеров, учившийся в Воронеже. Очередная информация о работе британских физиков, уже на ста пятидесяти страницах, поступила в январе 1942 года. Информация внешней разведки концентрировалась в деле «Энормоз». С латыни это слово переводится как нечто громадное, страшное и чудовищное. В марте научно-техническая разведка (НТР) подготовила аналитическую записку Сталину за подписью Берии. В ней указывалось:

«1.МВерховное военное командование Англии считает принципиально решенным вопрос практического решения использования атомной энергии урана 235 для военных целей…

3.МУрановый комитет английского военного кабинета разработал предварительную теоретическую часть для проектирования и постройки завода по изготовлению урановых бомб».

Для изучения и направления работ научно-исследовательских организаций СССР, занимающихся атомной энергией урана, авторы докладной предлагали: «проработать вопрос о создании научно-совещательного органа при Государственном комитете обороны…»

Однако Берия задержал передачу этого документа Сталину. В мае в руки уполномоченного ГКО по науке С.В. Кафтанова попало второе письмо лейтенанта Флерова. Он писал:

«…Знаете ли Вы, Иосиф Виссарионович, какой главный довод выставляют против урана? — «Слишком здорово было бы»…На первое письмо и пять телеграмм ответа я не получил. Это письмо последнее, после которого я складываю оружие и жду, когда удастся решить задачу в Германии, Англии или США. Результаты будут настолько огромны, что будет не до того, кто виноват в том, что у нас в Союзе забросили эту работу…»

Но и на этот раз письмо не дошло до адресата. Кафтанов передал обращение Флерова Берии, а тот переадресовал его начальнику внешней разведки Фитину. 7 мая 1942 года разведуправление направило письмо руководителю спецотдела Академии наук СССР М. Евдокимову. В нем спрашивалось: «Имеет ли в настоящее время эта проблема реальную основу для практической разработки вопросов использования внутриядерной энергии, выделяющейся при цепной реакции урана…»

В ответе академика В.Г. Хлопкина 10 июня 1942 года отмечалось: «Академия наук не располагает никакими данными о ходе работ в заграничных лабораториях по проблеме использования внутренней энергии, освобождающейся при делении урана… почти совершенно не публикуются работы, связанные с решением этой проблемы». Академик высказывал мнение: ему кажется, что этим «работам придается значение и они проводятся в секретном порядке».

Однако сотрудники научно-технической разведки уже не сомневались в важности решения атомной проблемы. В выводах новой докладной Квасников и Овакимян отмечали: «Учитывая, что в нашей стране крупные ученые не очень-то верят, что в ближайшем будущем можно создать атомное оружие, полагали бы целесообразным вышеперечисленные документы направить для оценки не светилам отечественной науки, а сравнительно молодому, честному и довольно известному в ядерной физике ученому».

Это заключение и легло на стол Председателя ГКО. В конце сентября в Кремле прошло совещание, на которое были собраны ученые, работающие в области ядерной физики. Доклад сделал Кафтанов, и первый вопрос, который задал Сталин специалистам-атомщикам, был прямым. Он касался фактов:

— Могут ли немцы или наши союзники создать атомную бомбу?

Последовавшее вслед за этим вопросом молчание научных светил он прокомментировал замечанием:

— Вот младший техник-лейтенант Флеров пишет, что надо незамедлительно заниматься созданием атомной бомбы, а вы, ученые специалисты, молчите…

Но по выражению исследователя Стефансона: «Ученый никогда не старается ничего доказать. Он устанавливает факты». И первым отреагировал 62-летний академик А.Ф. Иоффе:

— …Для решения стоящей перед нами весьма сложной научно-технической задачи есть только один плюс — мы знаем, что проблема атомной бомбы решена. Но минусов у нас гораздо больше. Англичане привлекли к урановым исследованиям крупных ученых со всего мира… Англия имеет солидные научные базы в Оксфорде, Бирмингеме, Кембридже и Ливерпуле… Британские ученые опираются на сильную промышленную базу. У нас же ей нанесен ущерб, а научная аппаратура эвакуирована в различные районы страны…

Конечно, Верховный Главнокомандующий, занимавшийся с начала войны постоянным координированием боевых действий многочисленных фронтов и ежедневно соприкасавшийся с вопросами снабжения армии танками, самолетами, артиллерией и другими бесчисленными проблемами, не хуже академиков понимал сложность атомной проблемы. Поэтому он пояснил:

— Я понимаю, что создание атомной бомбы потребует общегосударственной программы. Мы пойдем на это, несмотря на тяжелые условия военного времени. Трагичность ситуации состоит в том, что, когда надо обеспечить мир, нужно делать такие же вещи, как у противника… Я хотел бы услышать: сколько нужно времени и сколько будет стоить создание бомбы?

— Стоить это будет почти столько же, сколько стоит вся война, а отстали мы в исследованиях на несколько лет, — ответил Иоффе.

Кафтанов пишет в воспоминаниях, что после некоторого раздумья Сталин сказал: «Надо делать». Однако сам Иоффе не принял предложение возглавить все работы по атомной тематике. Он сослался на возраст и предложил кандидатуру И.В. Курчатова. 28 сентября 1942 года, в разгар боев на улицах Сталинграда, Сталин подписал постановление ГКО № 2352 «Об организации работ по урану».

Сорокалетний Игорь Курчатов окончил физико-математический факультет Крымского государственного университета в 1923 году и профессора И.М. Крылов и А.Ф. Иоффе были среди тех, кто читал там лекции. Поэтому молодой специалист впоследствии стал одним из ведущих сотрудников Ленинградского физико-технического института, созданного под руководством Иоффе.

С началом войны институт был эвакуирован в Казань. Здесь Курчатов работал над технологией подрыва немецких магнитных мин под действием магнитного поля, но в конце октября его вызвали в столицу. В уютном номере гостиницы «Москва» профессор больше недели изучал материалы разведуправления. В его распоряжении оказались три папки. Документы и сведения, добытые военной разведкой в Великобритании, захватывали воображение, однако предстоявшая задача казалась весьма и весьма непростой.

Поэтому в заключении, предназначавшемся Сталину, 27 ноября 1942 года ученый формулировал проблему довольно сдержанно: «В исследовании проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки… Ввиду того, что возможность введения в войну такого страшного оружия, как урановая бомба, не исключена (курсив мой. — К.Р.), представляется необходимым широко развернуть в СССР работы по проблеме урана и привлечь к ее решению наиболее квалифицированные научные и научно-технические силы Советского Союза».

Учитывая сложность и громадную трудность задачи, Курчатов отмечал, что «представляется необходимым учредить при ГКО Союза СССР под Вашимпредседательством специальный комитет, представителями науки в котором могли бы быть академик Иоффе А.Ф., академик Капица П.П. и академик Семенов Н.Н.».

На докладной Курчатова 28 ноября Молотов сделал пометку: «Т(ов). Сталину. Прошу ознакомиться с запиской Курчатова…» Уже на следующий день докладная Курчатова оказалась на столе Верховного Главнокомандующего. Современники называли Сталина гениальным; и, давая такую оценку, они прежде всего имели в виду прозорливость Вождя. Конечно, можно оспаривать такую формулу.

Но справедливо ли отказать ему в дальновидности? Можно ли отрицать, что он лучше, чем кто-либо из его современников, не только видел окружающее. С поражавшими настойчивостью и решительностью он принимался за реализацию сложнейших проблем. Правильно мыслить — значит созидать. Он находил нужных людей, необходимые средства и способы для осуществления самых трудных задач, доводя их до завершения.

11 февраля 1943 года Сталин подписал еще одно постановление ГКО об организации работ по использованию атомной энергии в военных целях. Общее руководство возлагалось на Молотова; и в апреле для реализации атомного проекта в Академии наук СССР была создана специальная лаборатория № 2. Ее руководителем назначили Курчатова, но комплектацией штатов занимались разведчики.

Для подбора кадров секретной лаборатории специальные группы отбирали перспективных специалистов из молодежи; отбирали не только физиков, но и математиков. Кандидатов приглашали на семинары и собеседования. В результате были созданы уникальные коллективы, способные реализовать ядерный проект.

От Совета Народных Комиссаров в апреле 1943 года к координированию работ по ядерной теме был привлечен и нарком химической промышленности М.Г. Первухин. Информируя наркома о принятом решении, Молотов подчеркнул: «Это личное поручение товарища Сталина».

Деятельность специалистов, посвященных в проблему, проходила в атмосфере повышенной секретности. Сразу после постановления ГКО по указанию Сталина внешняя разведка начала углубленную работу по делу «Энормоз». Руководством научно-технической разведки был разработан детальный план. Все документы исполнялись только от руки. Связь разведки с Курчатовым осуществлял доктор технических наук Гайк Овакимян. В Нью-Йорке, Вашингтоне, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско были учреждены должности заместителей резидентов. Резидентом в Нью-Йорк Сталин направил самого начальника НТР Л. Квасникова.

Вождь четко обозначил цели и задачи всех служб, и комплекс предпринятых им мер позволил советским ученым наверстать упущенное, а затем сделать стремительный рывок вперед. Ознакомившись с очередной информацией разведки, 7 марта 1943 года Курчатов писал заместителю Председателя СНК СССР М.Г. Первухину:

«Получение данного материала имеет громадное значение для нашего государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего научного исследования, они дают возможность нам миновать многие весьма трудоемкие фазы разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения…

…IV. Полученные материалы заставляют нас по многим вопросам проблемы пересмотреть свои взгляды и установить при этом три новых фазы для советской физики и направления в работе… Вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы в значительно более короткий срок, чем думают наши ученые, не знакомые еще с ходом работ по этой проблеме за границей».

Между тем американцы форсировали исследования. На юго-западе США, в пустыне штата Нью-Мексико, в маленьком городке Лос-Аламос строился атомный центр, и уже в 1943 году прибывший персонал начинал монтаж оборудования. 45 тысяч ученых, инженеров, техников и рабочих охранялись специально подготовленными частями.

В числе разработчиков проекта было 12 нобелевских лауреатов, а в конце 1943 года, по предложению руководителя американских исследований Роберта Оппенгеймера, к работе был привлечен Клаус Фукс. Именно его материалы в числе прочих и изучал в октябре 1942 года в гостинице «Москва» профессор Курчатов.

Конечно, Сталин понимал сложность задачи. Он никогда не строил песочные замки и прекрасно знал, что в любом деле побеждает тот, кто владеет информацией. Поэтому еще 7 декабря 1943 года в Первом Управлении НКГБ был создан Информационный отдел (ИНФО), начальником которого стал М.А. Аллахвердов.

Задачами управления стали: аналитическая обработка и реализация агентурных материалов по политическим и экономическим вопросам; определение достоверности и оценка разведывательных материалов на основе систематического изучения, сопоставления и сравнительного анализа сообщений различных источников. То есть центр должен был собирать воедино и анализировать информацию, поступавшую от внешней разведки, ГРУ и МИДа.

Несомненно и то, что работы по созданию ядерного оружия Советским Союзом не получили бы столь успешного и эффективного результата, если бы Сталин полагался только на талант и самостоятельный поиск своих ученых. В его концепции вновь проявился трезвый подход, объяснявшийся не одними экономическими причинами. Как ранее в авиации и танкостроении, он не собирался изобретать велосипед.

Он смотрел на атомную проблему под разными углами и не довольствовался знаниями только своих ученых. Если в лабораториях стран союзников специалисты продвинулись в практических вопросах расщепления атома дальше, то эта информации должна была стать достоянием советской науки.

По его указанию разведка стала скрупулезно собирать сведения об исследованиях в Америке и Англии. Они поступали непосредственно в Кремль, где в специальной комнате знакомился с материалами только Курчатов.

Говоря иначе, Сталин заставил своих специалистов «расщепить» сам американский «проект Манхэттен». Одним из ученых, обеспечивших советский успех в решении атомной проблемы, стал ученый-атомщик немец Клаус Фукс. Кстати сказать, что немецкое слово «Fuchs» переводится как лис, лисица.

К. Фукс родился 29 октября 1911 года в городе Рюсельхейм недалеко от Дармштадта в семье протестантского доктора богословия; его отец Эмиль Фукс еще в молодости вступил в Социалистическую партию Германии. Окончив школу с золотой медалью, в 1928 году Клаус поступил в Лейпцигский университет. В то же время он стал членом коммунистической партии Германии и после прихода к власти Гитлера оказался на нелегальном положении. В июле 1933 года по заданию компартии он выехал в Париж, а затем перебрался в Англию. Здесь он три года жил в доме промышленника Рональда Ганна, симпатизирующего СССР, и работал в лаборатории Бристольского университета у физика Невиля Нотта.

В 1936 году, в возрасте 25 лет, Фукс защитил докторскую диссертацию. По рекомендации доктора Нота он продолжил работу в Эдинбургском университете в лаборатории профессора Макса Бора, став автором ряда научных публикаций. Но в мае 1940 года — как немца — англичане интернировали его в концентрационный лагерь на остров Мэн, а позже перевели в Канаду, в лагерь Квебека. Однако в конце декабря, по ходатайству Рональда Ганна и ряда ученых, его освободили. Клаус принял английское гражданство и был зачислен в группу физика Р. Пайерлса, занимавшегося секретными ядерными разработками.

К сотрудничеству с советской разведкой немецкого эмигранта, входившего в десятку ведущих мировых физиков, привлек секретарь советского военного атташе в Англии полковник Семен Кремер. Поддерживая связь с Клаусом Фуксом, опытный работник лондонской резидентуры Кремер получил от него до двухсот страниц документов.

Но когда в июле 1942 года Кремер покинул Лондон, в одно из воскресений октября на встречу с физиком явилась элегантная, стройная английская леди. Разведчицу Красной Армии, числившуюся под псевдонимом Соня, звали Урсула Кучински; по происхождению она была немецкой еврейкой.

Она нашла ученого в Бирмингеме и поддерживала с ним связь с октября 1942-го по октябрь 1943 года, до его направления для совместной работы с американцами. Уже на первой встрече К. Фукс передал Соне 85 листов документов по проекту «Тьюб Эллоуз». Через месяц они были в Москве.

Английская миссия прибыла в США для участия в ядерной программе «Манхэттен прожект» в декабре 1943 года. С этого времени и Клаус Фукс вместе с группой Р. Пайерлса работал в Лос-Аламосе у Ганса Бете.

После переезда в США связь с Фуксом перешла из ГРУ к агенту резидентуры НКВД американскому гражданину Гари Гольду, скрывавшемуся под псевдонимом Раймонд. Через него шла в Москву информация о строительстве в Окридже, штат Теннеси, диффузионного завода и исследовательских работах ученых-атомщиков.

Позже свою информацию о секретах Лос-Аламосской лаборатории К. Фукс передавал Леонтине Коэн. Как отмечают исследователи, ее муж Морис Коэн был завербован советской разведкой еще во время гражданской войны в Испании. Супруги были известны как Питер и Хэлен Крогер.

Леонтина Коэн вручала материалы, полученные от Фукса, сотруднику советской резидентуры А. Яцкову, а позже — нелегалу Марку. Анатолий Яцков работал в Нью-Йорке под крышей советского консульства как дипломат Анатолий Яковлев с начала 1941 года и с 1943 года целиком переключился на «Манхэттенский проект».

Под псевдонимом Марк скрывался разведчик, известный советским людям как знаменитый Рудольф Абель. Но это был лишь очередной псевдоним, под которым резидент после своего ареста представился контрразведчикам ФБР. Настоящие имя и фамилия героя невидимого фронта — Вильгельм Фишер.

Через эту тайную цепь связей советская разведка уже в январе 1945 года получила от Клауса Фукса сведения о том, как атомная бомба будет выглядеть, а в мае было передано полное описание ее конструкции. 16 июня 1945 года советский агент Клаус Фукс присутствовал на испытаниях взрыва первой американской атомной бомбы, и лишь в июне 1946 года он вернулся в Англию, где в Харуэле была создана новая энергетическая установка.

Еще одним «бриллиантом» Генералиссимуса Сталина стал Ян Петрович Черняк, имевший в советском разведуправлении псевдоним Джен. Только в 1944 году Центр получил от Джена 12 500 листов технической документации и 60 образцов различной военной аппаратуры. Находясь с первой половины 1942 года в Лондоне, разведчик установил контакт с физиком Алланом Нанном Мэем. С Мэем работало ГРУ — военная разведка.

Родившийся в Бирмингеме в среднеобеспеченной буржуазной семье Мэй окончил Школу короля Эдуарда и Кембриджский университет. Талантливый физик работал в лаборатории Кавендиш в Кембридже. С 1936 года он профессор физики Королевского колледжа в Лондоне.

В апреле 1942 года профессор X. Холбан для исследований, связанных с расщеплением урана, пригласил Мэя в свою секретную лабораторию в Кавендиш. Британский физик передал Черняку-Джену данные по установкам для разделения изотопов урана, описания процесса получения плутония, чертежи «уранового котла». Ян Черняк получил от Мэя около 130 листов документов, часть из которых попала в руки Курчатова уже в 1942 году.

С января 1943 года А. Мэй в составе группы профессора Холбана из 12 человек продолжил работу над атомной проблемой в Монреальской лаборатории Национального научно-исследовательского Совета Канады. А в августе того же года в Канаду прибыл П. Ангелов (Бакстер). Он установил с ученым связь.

Позже в числе прочих материалов Мэй передал сотруднику аппарата военного атташе, советскому разведчику старшему лейтенанту Павлу Ангелову доклад Э. Ферми. В нем подробно описывалось устройство, принципы действия и схема уранового котла, а также установок для получения обогащенного урана. А 11 июля 1945 года в Москву был направлен доклад А. Мэя-Алекса с описанием принципов действия атомной бомбы и установок для получения обогащенного урана.

Знаменитый тезис Сталина «кадры решают все» получил свое возрождение в новом столетии, в период президентства В. Путина. Но именно обученные кадры, то есть профессионалы-специалисты, а не сброд диссидентов с улицы творят историю.

«Кадры» Сталина из разведки с немалой пользой привлекали для работы на Советский Союз «кадры» государств, противостоявших стране социализма. Ярким советским разведчиком, нелегалом в США был Артур Адамс — Ахилл. Революционер-эмигрант, он окончил Торонтский университет в Канаде. Вернувшись в 1920 году в СССР, он был директором автомобильного завода АМО; позже работал в Главном управлении авиапромышленности. С 1935 года он сотрудник Разведуправления Красной Армии и руководитель резидентуры в США.

Среди документов, переданных Артуром Александровичем Адамсом в Центр, — описания и чертежи экструзивного завода, доклад о восстановлении сырого продукта «49». Среди них были и материалы Клинтонской лаборатории, доклад на конференции в ВилмингтОне о ходе работ в США по производству урана, отчет об использовании экспериментальной продукции расходящейся структуры цепи Э. Ферми.

Обратим внимание на существенный факт. Люди, передававшие сверхсекретные сведения советской разведке, являлись интеллектуалами высокого уровня. Рискуя положением, карьерой и даже жизнью, они понимали, что в конечном итоге направляют информацию советскому Вождю. Они доверяли ему. Вера в его нравственные качества и его роль в разгроме фашизма оказалась выше приоритетов и преданности своему классу.

Специальных заданий по атомной тематике Адамс не имел, но 21 января 1944 года его агент Кларенс Хискей-Эскулап сообщил, что один из его друзей, ученый Мартин Кэмп, имеет доступ к секретным документам, имеющим отношение к атомной бомбе.

Первая встреча Адамса с Кэмпом состоялась в конце января 1944 года, а 23 февраля ученый передал разведчику около 1000 листов документов, а также образцы урана и бериллия. Среди них были доклады о разработке атомного оружия, инструкции и отчеты различных отделов лаборатории, схемы опытных агрегатов.

На следующей встрече Адамс получил от Кемпа для перефотографирования 2500 страниц закрытых материалов по атомному проекту, а с мая по август еще 1500 страниц. Однако сам Хискей оказался в поле зрения американской разведки. Она зафиксировала его встречу с Адамсом, а затем контакт последнего с вице-консулом Михайловым. В ноябре Хискея уволили из университета, послав в армию на Гавайи, а к Адамсу направили провокатора. Правда, разведчик быстро разоблачил «подставу», но в 1946 году ему пришлось перебраться в Канаду, а оттуда — в СССР.

Между тем, вернувшись в том же 1946 году в Англию, Клаус Фукс продолжил свою нелегальную деятельность. Он передал в центр подробнейшую информацию о химическом заводе в Уиндескейле, производящем плутоний, планы строительства предприятий для разделения изотопов. В Москву им были направлены сведения о результатах испытания американцами ура-ново-плутониевых бомб в районе атолла Энивиток, сравнительный анализ действия котлов с воздушным и водяным охлаждением.

Но что стало не менее важным, он сообщил принципиальную схему водородной бомбы. От него советской разведке поступила информация о ходе работ над водородной бомбой, проводимая в американской лаборатории физика-теоретика Эдварда Тейлора. Сведения, полученные от Фукса, позволили советским ученым закончить работы с термоядерным оружием раньше, чем это сделали в США.

В начале своей нелегальной деятельности К. Фукс сотрудничал с резидентурой ГРУ — Главного Разведывательного Управления Генерального штаба, а позднее с Первым (внешняя разведка) управлением МГБ-КГБ. Это сотрудничество продолжалось до лета 1949 года. В Англии информацию, полученную от Клауса Фукса, передавала в Москву советская разведчица Урсула Кучински. Она осуществляла это с помощью радиопередатчика, установленного в ее доме, располагавшемся неподалеку от Оксфорда.

Ученого-атомщика арестовали в январе 1950 года. В ходе следствия он признался в сотрудничестве с советской разведкой, и 1 марта лондонский суд приговорил его к 14 годам тюремного заключения. Незадолго до его ареста Урсула Кучински вместе с детьми бежала в Советский Союз. Впоследствии она жила в ГДР.

Информацию о судебном процессе опубликовало «Агентство Рейтер». В нем со ссылкой на генерального прокурора Великобритании сообщалось, что ученый-атомщик Фукс передавал атомные секреты «агентам Советского правительства». Но уже 8 марта ТАСС поспешило опровергнуть такое утверждение. В сообщении ТАСС говорилось, «что это заявление является грубым вымыслом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».

Можно ли было в условиях «холодной войны» поступить иначе? Конечно, нет. Это отвечало и правилам «тайной войны». Тем более что в то время советская разведка не знала ни обстоятельств ареста Фукса, ни последствий, которые могли возникнуть в результате провала. Тщательно скрывали такую информацию и западные спецслужбы.

Только спустя десятилетия, когда эти сведения оказались достоянием истории, стала известна подоплека событий. Оказалось, что непосредственной предпосылкой для подозрений в отношении ученого-атомщика послужила операция «Венона».

Еще в ходе войны западные спецслужбы собрали тысячи шифрограмм советских разведчиков. Однако вскрыть тайные коды не представлялось возможным, хотя к этой работе были привлечены лучшие математики и лингвисты Америки. Дело в том, что для шифрограмм применялись блокноты с одноразовыми листами. Но и это было не все. Группы цифр кодировались дважды. И все-таки у такой системы существовала своя ахиллесова пята. Спустя продолжительное время шифровальные листы использовались еще раз.

Впрочем, и это не привело бы к провалу некоторых разведчиков, если бы не произошло предательство. Еще в сентябре 1945 года в Оттаве сбежал шифровальщик резидентуры ГРУ Игорь Гузенко. Попросив политического убежища у канадских властей, предатель не только «слил» известную ему информацию, но и сдал похищенные из сейфа секретные документы. Канадская королевская полиция выявила имена 19 агентов ГРУ, из которых 9 были осуждены, а шифровальные материалы передала американским спецслужбам. В записной книжке арестованного Гальперина была обнаружена фамилия Клауса Фукса.

Правда, полученные сведения не сразу дали результат. Лишь спустя три года лингвист и криптолог американской армии Мередит Гарднер сумел проникнуть глубже в тайны советских шифров. В одной из шифрограмм, переданных предателем Гузенко канадцам, оказалась «наводка» на Клауса Фукса и его сестру Кристель, которая проживала в Кембридже. Между тем еще в 1945 году британские спецслужбы зафиксировали посещение ее квартиры Раймондом — агентом разведки НКВД Гарри Гольдом. Показания на связного Гольда дала Элизабет Бентли, а арестованный Раймонд показал в свою очередь на Фукса.

И все-таки судьба ученого-разведчика продолжилась сравнительно благополучно. 24 июня 1959 года он досрочно был освобожден из заключения. В 48-летнем возрасте он переехал в Восточный Берлин, где через два дня получил гражданство ГДР и должность заместителя директора Института ядерной физики, удачно женился. С 1952 года стал членом Академии наук ГДР и членом ЦК СЕПГ, а в 1975 году его удостоили Государственной премии I степени и наградили орденом Карла Маркса. Клаус Фукс скончался 28 февраля 1988 года в 77-летнем возрасте.

Однако с арестом Клауса Фукса активная работа разведки по атомной тематике не прекратилась. Упоминаемые выше супруги Морис и Леонтина Коэн (Морис и Лона Коэн), забиравшие информацию у Фукса в Америке, тоже продолжили работу в Великобритании. В последние шесть лет перед арестом они обеспечивали связь с Центром советского разведчика Гордона Лонсдейла. Настоящее имя Конон Тимофеевич Молодый.

Арест этой группы состоялся только в 1961 году. В Англии супруги Коэн проживали в образе преуспевающих букинистов. Во время обыска их квартиры в предместье Лондона сотрудники МИ-5 обнаружили передатчик, вмонтированный в карманный фонарик; работавшее в высокочастотном диапазоне приемное устройство, микроточечное считывающее устройство и используемый для скоростной передачи радиограмм наносимый на пленку магнитный железооксид.

В этом же году Гордона Лонсдейла приговорили к 25 годам тюремного заключения, его ближайших помощников супругов Коэн — к 20 годам. Впоследствии в 1969 г. Мориса и Лону Коэн обменяли на арестованного за антисоветскую пропаганду в Москве англичанина Джеральда Брука.

Но это была лишь верхушка айсберга. По сведениям американских исследователей материалов операции «Венона» Джона Хейнза и Харви Клера, в 1941-1945 годах только в США на советскую разведку работали 100 офицеров-оперативников, контролировавших 435 агентов и источников. Бывший офицер британской контрразведки Питер Райт считает, что число их превышало 800 человек.

Впрочем, сошлемся на более достоверный документ. 4 ноября 1944 года Сталин рассмотрел проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении наиболее отличившихся работников Первого управления НКГБ СССР. В нем отмечалось:

«В период Великой Отечественной войны сотрудники 1-го (разведывательного) управления НКВД/НКГБ проделали значительную работу по организации разведывательной сети за рубежом и получению политической, экономической и военной информации.

За этот период за границу были направлены 566 офицеров на нелегальную работу, завербовано 1240 агентов и информаторов, разведкой было получено 41 718 различных материалов, включая значительное число документов. Из 1167 документов, полученных по линии научно-технической разведки, 616 были использованы нашей промышленностью».

Конечно, сведения, полученные разведчиками, сыграли неоценимую роль в реализации атомной программы Советского Союза. Однако повторим, что исследования в области ядерной физики начались в СССР еще до войны — в 30-е годы. В 1937 году в ленинградском Радиевом институте под руководством И.В. Курчатова и А.И. Алиханова был создан первый в Европе циклотрон. В 1940 году академики В. Вернадский, Ферсман и В. Хлопин внесли в Академию наук предложение об использовании внутриядерной энергии урана. Война на время затормозила эти исследования.

О том, какое значение Сталин придавал атомной проблеме, говорит уже то, что в декабре 1943 года он рекомендовал включить кандидатуру Курчатова для избрания его академиком. Правда, на тайных выборах «ученые мужи» кандидатуру провалили; прошел Алиханов.

Тогда по прямому указанию Сталина в штат «светил» науки добавили еще одну «академическую единицу», и Курчатов был избран действительным членом Академии наук. Доверие и возвышение нужного государству человека являлись одной из характерных особенностей стиля работы Вождя.

Но он не забывал о деловой стороне, о практической работе, которой занималась Лаборатория Курчатова. В сентябре 1944 года академик написал письмо Берии о недостаточной обеспеченности исследовательской базы лаборатории и слабой организации контроля со стороны Молотова. Тогда Сталин отстранил последнего от руководства этим направлением, а наркому Берии сказал: «Эту проблему возьмешь под личный контроль и под личную ответственность».

Сталин внимательно следил за реализацией проекта. В начале 1944 года он утвердил ряд важнейших постановлений, касающихся ядерных исследований. Одно из них, постановление ГКО № 7357, поручало академикам А. Иоффе и А. Алиханову к 1 января 1946 года завершить строительство циклотронной лаборатории при Ленинградском физико-техническом институте.

Еще одно постановление ГКО — № 7408, подписанное его Председателем 27 января 1945 года, предусматривало организацию поиска, разработки и добычи урановой руды для первого советского атомного реактора в Болгарии. 21 февраля 1945 года Верховный Главнокомандующий подписал постановление ГКО № 7572 «О подготовке специалистов по физике атомного ядра» для смежных учреждений и лаборатории № 2.

И все получилось. Однако он оценивал возможности атома не только с точки зрения его военного использования. Той весной 1945 года, когда на Потсдамской конференции Трумэн «проверял» осведомленность Сталина о секрете атомной бомбы, Курчатов со своими коллегами уже разрабатывал конструкцию первого промышленного атомного реактора.

Сталин своевременно оценил все аспекты значимости новой технологии. Атомная бомбардировка Японии 6 и 9 августа 1945 года имела не столько военные, сколько политические цели. Генерал Лесли Гровс пишет:

«Когда мы приступали к работам в области атомной энергии, Соединенные Штаты Америки еще не планировали применения атомного оружия против какой бы то ни было державы… С течением времени, наблюдая, как проект пожирает гигантские средства, правительство все более склонялось к мысли о применении атомной бомбы». Напутствуя пилота Суини перед вылетом к Нагасаки, адмирал Пернелл сказал: «Молодой человек, ты знаешь, сколько стоит эта бомба?… Так вот постарайся, чтобы эти деньги не пропали зря».

Безусловно, что ядерная дубина, которой «цивилизованная» Америка вознамеривалась напугать весь мир, была дорогим удовольствием, но существовала еще и моральная проблема. Руководитель проекта «Манхэттен» Гровс вспоминал: принимая решение о бомбардировке Нагасаки, инициаторы операции знали, что в зону непосредственного действия взрыва попадет также несколько сотен солдат и офицеров США и Великобритании, находящихся там в лагере военнопленных. Но с этим не посчитались — это тоже «гуманизм» по-американски.

Атомная бомбардировка Японии, несомненно, заставила Вождя форсировать работы по ядерному проекту. Союзники вырвались вперед, и следовало выправлять положение. Погруженный в государственные заботы, он почти не обратил внимания на изменения в жизни дочери. Светлана Аллилуева позже писала: «…Отца я увидела снова лишь в августе, когда он возвратился с Потсдамской конференции. Я помню, что в тот день, когда я была у него, пришли обычные его посетители и сказали, что американцы сбросили в Японии первую атомную бомбу… Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были важные новости. Родился сын. Ему уже три месяца, и назвали его Иосиф…»

Взрыв в Альмагордо, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки заставили Сталина активизировать шаги по созданию атомного оружия. Уже на следующий день он вызвал к себе Курчатова. По просьбе Генералиссимуса академик подробно описал конструкцию атомной бомбы, принцип ее действия и объяснил специфические особенности технологии получения «ядерного заряда». Говоря о практической стороне дела, Курчатов сказал:

— Дело двигается очень медленно… Пока мы ведем только лабораторные эксперименты. Промышленной базы в нашей стране нет. Мы сейчас имеем подробные чертежи конструкции атомной бомбы. Мы знаем, как и чем ее начинить. Но речь идет о скорейшей ликвидации американской монополии… Надо в кратчайшие сроки создать новую отрасль промышленности, которая будет способна производить все необходимое для технологии изготовления атомной бомбы. Нужны геологические изыскания урановых месторождений… Необходимо разворачивать строительство экспериментальных заводов…

Беседа была продолжительной, как и в крупных военных операциях, Сталин вникал во все тонкости вопроса и, внимательно выслушав ученого, заключил:

— Хорошо, товарищ Курчатов. Дайте нам поскорее атомную бомбу, а мы решим, как быстрее заставить работать отечественную промышленность в нужном направлении и что необходимо сделать в первую очередь. Кстати, — поинтересовался он, — как вам помогает наша разведка?

Академик не мог обижаться на разведчиков и поспешил засвидетельствовать это:

— Товарищ Сталин, я постоянно получаю большой объем информации от товарища Фитина, и ни разу она не оказалась сомнительной или негодной. По ее содержанию можно сказать, что наши разведчики проникли в самый секретный центр «Проекта Манхэттен», в Лос-Аламосскую лабораторию…

Как свидетельствуют описанные ранее события, это соответствовало истине, но Сталин уже обдумывал новую стратегию расщепления атома. 18 августа 1945 года в Кремле прошло узкое совещание Государственного комитета обороны. Круг присутствующих был ограничен. В числе приглашенных оказались лишь наркомы — члены правительства, ученые и руководители разведки, посвященные в тайну атомного проекта.

В результате комплексного рассмотрения проблемы было решено создать Специальный комитет. Однако, чтобы придать работе управляемый, организованный характер, требовался инициативный человек, и Сталин нашел такую фигуру. Новую отрасль промышленности — атомную (первое главное управление) — он поручил возглавить Б.Л. Ванникову, одновременно за ним закрепили и руководство научными кадрами.

— Давайте назначим председателем Ученого совета товарища Ванникова, — предложил Сталин, — у него получится хорошо, его будут слушаться и Иоффе, и Капица, а если не будут — у него рука крепкая; к тому же он известен в нашей стране, его знают специалисты промышленности и военные.

Наркома боеприпасов вызвал он к себе еще накануне совещания. «Сталин, — вспоминал Ванников, — вкратце остановился на атомной политике США и затем повел разговор об организации работ по использованию атомной энергии и созданию атомной бомбы у нас в СССР».

Одновременно Ванников стал также заместителем председателя Спецкомитета. Включение в состав комитета Маленкова Сталин подкрепил другим рациональным соображением: «Это дело должна поднять вся партия, — Маленков секретарь ЦК, он подключит местные парторганизации».

По итогам совещания 20 августа 1945 года Генералиссимус подписал постановление № 9887 сс/оп «О специальном комитете при ГКО», на который возлагалось «руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии». В постановлении отмечалось: «…Возложить на Специальный комитет при ГКО:

— руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана;

— развитие научно-исследовательских работ в этой области;

— широкое развертывание геологических разведок и создание сырьевой базы СССР по добыче урана, а также использование урановых месторождений за пределами СССР (в Болгарии, Чехословакии и др. странах);

— организацию промышленности по переработке урана, производству специального оборудования и материалов…;

— строительство атомно-энергетических установок и разработку и производство атомной бомбы».

Вместе с тем Сталин не снимал с повестки дня и агентурную деятельность по добыче секретов атомной технологии. Наоборот, он усилил это направление.

Последний пункт постановления гласил: «Поручить тов. Берии принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, РУ КА и др.).

Этим же постановлением был утвержден Специальный (Особый) комитет при ГКО в составе членов Политбюро — Г. Маленкова (секретарь ЦК ВКП(б) и Н. Вознесенского (председатель Госплана), хозяйственников — Б. Ванникова, А. Звенягина и М. Первухина, ученых — И. Курчатова, А. Иоффе, П. Капицы. Председателем спецкомитета был назначен Л. Берия.

Для руководства атомной отраслью был создан и Ученый (технический) совет. По рекомендации Сталина в его состав вошли: Алиханов, Ванников, Иоффе, Звенягин, Капица, Кикоин, Курчатов, Харитон, Махнев. Это были крупные фигуры, но, зная характерные слабости людей из творческой среды, Сталин сразу предупреждающе определил: «Совет должен быть настоящий, научный и полезный, а не заниматься говорильней». На основании постановления ГКО вскоре было образовано Первое главное управление при Совете Народных Комиссаров СССР, во главе которого стал Ванников.

Поскольку в советское время допуск в печать материалов по атомной теме строго дозировался, то ее содержание историками в основном «обсасывалось» на сюжете изгнания из спецкомитета академика Капицы. При этом под обстрел критики «историков» попал Берия. Но так ли уж плох был Лаврентий Павлович, внесший весомый вклад в организацию и реализацию проблемы создания советской атомной бомбы?

Сталин хорошо знал людей. Его замечание о недопущении превращения деловой работы в ученой среде «в говорильню» имело веские основания. Очевидец событий Судоплатов пишет: «Мне пришлось наблюдать растущее соперничество между Капицей и Курчатовым на заседаниях спецкомитета… Капица… претендовал на самостоятельное и руководящее положение в реализации атомного проекта».

С течением времени споры и разногласия начали усиливаться. Скрытые распри, невидимые посторонним, стремление завоевать ведущее положение, болезненные амбиции — явления довольно распространенные в научной среде.

Впрочем, П. Капица соперничал не только с Курчатовым, он напал и на председателя спецкомитета. Свою позицию он изложил 3 октября 1945 года в письме к Сталину: «…Товарища Берию мало заботит репутация наших ученых (твое, дескать, дело изобретать, исследовать, а зачем тебе репутация). Теперь, столкнувшись с Берией по особому Комитету, я особенно ясно почувствовал недопустимость его отношения к ученым».

Берия пытался примириться со строптивым «защитником ученых», но суетящийся академик походил на попугая, повторявшего заученные истины, и продолжал путаться под ногами.

25 ноября Капица написал Сталину о своей настоятельной просьбе освободить его от участия в Особом Комитете и Техническом совете. Он мотивировал свою просьбу следующим:

«Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в особом комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это не плохо, но вслед за ним первую скрипку должен играть ученый. У тов. Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у товарища Берии слабо… У него один недостаток — чрезмерная самоуверенность, и причина ее, по-видимому, в незнании партитуры. Я ему прямо говорю: «Вы не понимаете физику, дайте нам, ученым, судить об этих вопросах», на что он мне возражает, что я ничего не понимаю в людях.

…У меня с Берией совсем ничего не получается. Его отношение к ученым, как я уже писал, мне совсем не по нутру… Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берии, дали почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ВЕДУЩАЯ, а не подсобная сила…

Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно…»

Что же не устраивало академика? Капица возражал против предложения Берии, чтобы он и Курчатов вносили альтернативные проекты и дублировали в своих научных лабораториях эксперименты. В принципе, демагогическими фразами Капица прикрывал нежелание допустить конкуренции различных научных идей.

Считая свою точку зрения единственно правильной, Капица видел в коллегиальной работе спецкомитета вред и настаивал: «Единственный путь тут — единоличное решение, как у главнокомандующего, и более узкий военный совет». Правда, Капица не называл кандидата на роль ученого — «главнокомандующего», но было очевидно, что он намекал на себя.

Сталин выполнил просьбу ученого и показал письмо Берии. Не откладывая дело в долгий ящик, нарком позвонил Капице и, отправившись в институт, попытался найти компромисс во взаимоотношениях. Однако вместо деловых предложений академик продолжал толочь в ступе воду, навязчиво повторяя свою позицию о приоритете ученых.

В историографии бытует мнение, что ученый стал «жертвой интриг» Берии. Но так ли это? Не вдаваясь в существо возникавших в тот период научных споров, следует предположить, что, видимо, они были связаны с конкретными решениями. При этом, оспаривая какие-то утверждения Капицы, Курчатов и Берия основывались на информации, полученной из зарубежных источников, происхождение которой они вряд ли афишировали. Капица об этом не знал.

Впрочем, Берия пытался использовать авторитет ученого и даже его профессиональные связи. Он получил от Капицы рекомендательное письмо к Нильсу Бору. Берия хотел выяснить, не согласится ли он сотрудничать с советскими учеными в создании атомной бомбы. В Данию сначала отправился начальник 2-го отдела НКВД Лев Василевский, а затем с рекомендацией Капицы молодой ученый Яков Терлецкий.

Бор на контакт не пошел и откровенно надсмеялся над «вербовщиками». Ответив лишь в общих чертах на поставленные вопросы, он вручил молодому ученому книгу Г.Л. Смита «Атомная энергия для военных целей». При этом Бор сказал: «В ней вы найдете более подробные ответы на интересующие советских ученых вопросы». После отъезда «делегатов» из Копенгагена об их визите он информировал датскую контрразведку.

Однако Сталин обошелся без либерального ученого Бора. Он обошелся и без Капицы. Правда, можно сказать, что он внял рекомендациям последнего… Но он сделал выбор — наоборот. Чтобы устранить препятствия в работе, он дал возможность осуществлять «единоличные решения» одному ученому, но им оказался не Капица, а академик Курчатов. 21 декабря 1945 года Капицу вывели из состава спецкомитета, а в конце года он был снят с должности директора Института физических проблем.

Позиция Капицы вредила ходу работы. Она вошла в противоречие с интересами государства. В качестве причин отстранения указывалось, что Капица «занимался только экспериментальной работой со своими установками, игнорируя лучшие заграничные установки и предложения советских ученых».

То, что Сталин отстранил Капицу от проекта — не случайно. Решение было осмысленным. Понять его позицию позволяет краткая запись беседы, сделанная Курчатовым. 25 января 1946 года Сталин вновь пригласил академика к себе. Описывая в черновых заметках эту встречу, Курчатов отмечает: «…беседа продолжалась приблизительно один час с 7.30 до 8.30 вечера. Присутствовали т. Сталин, т. Молотов, т. Берия. Основные впечатления от беседы. Большая любовь т. Сталина к России и В.И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране…

Во взглядах на будущее развитие работ т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая, всемерная помощь.

Т. Сталин сказал, что не нужно искать более дешевых путей, что не, нужно (усложнять. — К. Р.) работу, что нужно вести работу быстро и в грубых, основных формах…»

Сталин умел проявлять интерес к проблемам других людей, не забывая и житейскую сторону. «По отношению к ученым, — продолжает Курчатов, — т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы. Он сказал, что наши ученые очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо, — это уже плохо, и он говорит, что хотя наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы (несколько тысяч) человек жили на славу, имели свои дачи, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина.

О работе т. Сталин говорил, что надо идти решительно, с вложением решительно всех средств, но по основным направлениям…

Из беседы с т. Сталиным было ясно, что ему отчетливо представляются трудности, связанные с получением (наших) первых агрегатов, хотя бы с малой производительностью, т.к. (сказал он) увеличения производительности можно достигнуть увеличением числа агрегатов. Труден лишь первый шаг, и он является основным достижением».

(Видимо, Сталин имел в виду установки для обогащения урана. — К.Р.)

(Затем) были заданы вопросы об Иоффе, Алиханове, Капице и Вавилове и целесообразности работы Капицы.

…Было предложено написать о мероприятиях, которые были бы необходимы, чтобы ускорить работу, все, что нужно. Кого бы из ученых следовало еще привлечь к работе. Систему премий…»

Программа предстоявших работ была широкой и сложной. Она включала в себя не только конструкцию бомбы. Следовало создать специальные лаборатории и построить диффузионные заводы, изготовить ядерные котлы, циклотроны и ускорители и многое другое, без чего изготовить атомную бомбу было невозможно.

Конечно, Сталин не мог допустить, чтобы из-за распрей ученых пострадал успех дела. Дуэль самолюбий завершилась тем, что он выгнал склочного «оппонента» Курчатова из спецкомитета. Однако он умел щадить самолюбие человека. В ответе Капице на очередное письмо, 4 апреля 1946 года Сталин отмечал, что в его письмах «много поучительного — думаю как-нибудь встретиться с вами и побеседовать о них». Однако такая встреча не состоялась. Вождь подсластил пилюлю тем, что 30 апреля 1946 года Капице было присвоено звание Героя Социалистического труда.

Итак, Сталин выбрал Курчатова, и Игорь Васильевич блестяще оправдал его доверие. В 1943 году он стал первым директором Института атомной энергетики и до конца жизни руководил разработкой в СССР ядерных проектов для военных целей. Под его руководством в 1939 году был создан первый советский циклотрон, через год открыто спонтанное деление ядер урана, а в 1946 году был построен ядерный реактор.

Он сам проводил важнейшие эксперименты. Добрый и обаятельный человек, в научной работе Курчатов проявлял высокую ответственность и требовательность, принимая риск и ответственность на себя. За сравнительно короткий срок он стал трижды Героем Социалистического труда и был лауреатом четырех Сталинских премий.

Возможность создания в Советском Союзе атомного оружия на Западе воспринимали как весьма отдаленную перспективу. Так считали даже настроенные менее скептически исследователи Д.Ф. Хогерон и Э. Рэймонд. В 1948 году в журнале «Лук» они опубликовали статью «Когда Россия будет иметь атомную бомбу?». В ней авторы писали, что «1954 год, видимо, является самым ранним сроком, к которому Россия сможет… произвести достаточно плутония для того, чтобы она смогла создать атомное оружие». Однако жизнь опровергла все скептические прогнозы.

Сталин своевременно и в полном объеме осознал государственную важность атомных исследований. Он не принадлежал к тем людям, которые недооценивают отдаленной опасности. Вовремя обратив внимание на проблему и глубоко разобравшись в ней, он не мог позволить, чтобы после жертв, принесенных в годы войны, монополия других стран на новое оружие перечеркнула результаты усилий народа.

Для решения сложной задачи были привлечены лучшие силы промышленности, конструкторских бюро,институтов, лучшие руководители и специалисты, все звенья управления и партийных органов. Люди, вовлеченные им в этот процесс, работали с полной самоотдачей, всецело поглощенные решением стоящих перед ними задач; и это приносило свои плоды.

Вождь не ошибся и в организаторских возможностях наркома внутренних дел, поручив ему кураторство атомным проектом. Один из помощников Курчатова, профессор Игорь Головин писал: «В то время административные способности Берии были очевидны для всех нас. Он был необычайно энергичен. Собрания не растягивались на несколько часов — все решалось очень быстро… В то время мы думали только об одном: что должны завершить работу как можно скорее — прежде, чем американская бомба упадет на нас».

Но обратим внимание еще на одно свидетельство, говорящее о том, что Вождь до конца разобрался в ядерной проблеме и требовал полной отдачи от специалистов. Сын Берии, Серго, пишет: «Сталин торопил и с водородной бомбой. Надо отдать ему должное, ничего без его ведома тут не делалось. Здесь средств у него было много — от материального поощрения людей, занятых в проекте, до давления. Но помогал безусловно».

Со дня встречи с Курчатовым, 25 января, до пуска первого в Европе советского уран-графитового реактора (25 декабря 1946 года), в котором была осуществлена управляемая цепная реакция, оставалось ровно 11 месяцев. До испытания первой советской атомной бомбы — три года и семь месяцев.

Затраченные усилия дали результаты. Уже 6 ноября 1947 года Советский Союз объявил, что «секрета атомной бомбы больше не существует». Первая советская атомная бомба была взорвана на Семипалатинском полигоне 29 августа 1949 года — монополия США на новое оружие была ликвидирована.

И хотя официальных сообщений о взрыве не было, 23 сентября президент США Трумэн объявил, что в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Аналогичные заявления были сделаны английским и канадским правительствами. В связи с этим в заявлении, опубликованном 25 сентября, сообщалось:

«…ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР В.М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета уже давно не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении атомное оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В.М. Молотова как блеф, считая, что русские могут обладать атомным оружием не ранее 1952 года Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 году.

Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований…» Как говорится: «для кручины нет причины».

Конечно, информация, полученная сталинской разведкой от сторонников Советского Союза среди зарубежных ученых, позволила ускорить работу. Но в отечественных разработках были найдены собственные оригинальные решения.

Наши ученые не копировали слепо американскую бомбу. Специалисты СССР создали конструкцию на принципиально иной основе. Если в американском варианте плутониевый заряд как бы «выстреливался в стволе, за счет чего начиналась цепная реакция», академик Харитон предложил иную конструкцию. Вместо эффекта стреляющего ствола применялся принцип «обжатия шара».

Более сложная схема дала не только лучший КПД. Это позволило СССР к августу 1953 года опередить американских специалистов в создании водородной бомбы. Одновременно, впервые в мире, именно советской наукой была решена проблема использования атомной энергии в мирных целях.

После первого испытания атомной бомбы Сталин пригласил Курчатова и его ближайших помощников для обстоятельного разговора.

«Такое приглашение, — пишет Серго Берия, — в те годы расценивалось посильнее, чем самый высокий орден. Ученые остались довольны приемом. Все получили колоссальное материальное вознаграждение, автомобили, для них были построены дома. Словом, труд атомщиков был оценен по достоинству».

Однако организаторская роль Сталина в овладении ядерной мощью была не только в своевременной оценке ее значимости и всемерной поддержке необходимого темпа исследований и разработок. Решаемая задача потребовала создания новых технологий, приборов, станков, принципиально новых отраслей науки и техники, и не только в области атомных исследований. Без активных и последовательных действий Вождя в столь короткие сроки задача оказалась бы невыполнимой.

Ученые, а не переполненные личным пессимизмом Ахматовы или злобствующие Зощенко стали подлинными героями сталинского времени. И победы советской науки восторженно встречались всеми слоями общества; они отвечали национальным и патриотическим чувствам народа и воспринимались как торжество социалистического строя.

С подачи шестидесятников в советской историографии сложилось мнение: после войны Сталин якобы инициировал гонения против кибернетики, которую официально «представляли как лженауку». Конечно, это не соответствовало истине. Такую чушь могли писать лишь злобствующие или ограниченные и недалекие люди. В действительности все было наоборот. Более того, складывается впечатление, что «критика» кибернетики была лишь дымовой завесой, необходимой Сталину, чтобы не раскрывать своих планов.

На самом деле под завесой «разгрома кибернетиков» в обстановке строжайшей секретности в стране интенсивно велись работы по созданию вычислительной техники. «Осуждению» подвергались идеалистические мечты о создании искусственного интеллекта. Однако для гуманитариев-историков уловить такую особенность сталинской политики оказалось недостижимой умственной задачей — упражнением из области высшего пилотажа.

Из людей, сочинявших антисталинскую историю, вряд ли кто знал, что в действительности понималось под «кибернетикой» в 1948 году. Впрочем, даже сегодня мало кто может сказать, чем теория Н. Винера отличается от современных взглядов на эту науку.

Поэтому приведем еще одно свидетельство сына Берии. Серго Берия писал в середине 90-х годов: «Я как-то рассказывал своим нынешним коллегам, что у меня в институте тогда было вычислительных машин больше, чем сегодня. Одиннадцать! Да, большие по объему, еще первого поколения, но — были! Отечественная, кстати, техника.

Все расчеты и в атомном проекте, и в ракетном, да и других системах крупных были сделаны на нашей вычислительной технике… основные разработчики находились в Киеве и Харькове. Профессор Лебедев, целый ряд других ученых создали эти машины с помощью атомного комитета. Они предназначались изначально для реализации ядерного проекта».

Директор и главный конструктор НИИ «Комета» Серго Берия, работавший в области ракетной техники и знакомый с проблемой не понаслышке, хлестко пишет: пока «партия давила лженауку кибернетику, страна выпускала для оборонки эти крайне необходимые нам машины.

Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный и ракетный проекты, партийных работников близко не подпускали… Сталина интересовало дело. Цену аппарату ЦК он знал, поверьте… Ему он нужен был лишь для контроля. Во всяком случае — знаю точно — противником вычислительной техники он не был. Напротив, выделялись соответствующие средства, предприятия переходили на выпуск новой продукции».

Все это так, но подчеркнем самый важный фактор. Осуществление всего комплекса столь сложных задач оказалось бы не по силам, если бы к этому периоду страна не обладала мощным промышленным потенциалом и плановой экономикой. Ни при одном руководителе государства подобные темпы решения столь сложных проблем были невозможны. Именно благодаря Сталину страна стала ведущей мировой державой.

Лживая пропаганда и практика закрытости оборонных тем оставили в тени роль Сталина в решении еще одной технической задачи. А между тем только вследствие ее своевременной оценки Вождем, его усилий и предусмотрительности в этот же период Советский Союз сделал опережающий рывок в развитии реактивной техники. Позже номенклатурщики отнесли заслуги Вождя в послевоенном научно-экономическом прорыве на счет партии, и это стало профанацией действительной истории.

Впрочем, не будем голословны и приведем еще одно свидетельство дальновидной политики Сталина. Человек действия, он своевременно обратил внимание и на реактивную авиацию. Этим вопросом советские специалисты стали заниматься еще во время войны, но с ее окончанием Вождь предусмотрительно направил процесс по тому пути, при котором модели новых самолетов разрабатывались сразу несколькими конструкторскими бюро.

Он придал развитию реактивного самолетостроения комплексный характер. Слова из довоенной песни «все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц…» наполнялись иным смыслом. На смену пропеллеру приходила мощь реактивных и турбореактивных двигателей.

Уже 2 апреля 1946 года в кабинете Сталина состоялось расширенное совещание специалистов. С докладом о перспективах развития авиации выступил министр авиационной промышленности Михаил Васильевич Хруничев.

Конструктор А.С. Яковлев писал в воспоминаниях, что на этом совещании «была рассмотрена и утверждена динамика развития двигателестроения в нашей стране… В общих чертах намечена была и перспектива развития реактивных самолетов отечественной конструкции, которые реализовывались впоследствии на протяжении пяти-шести лет».

Причем Вождь в полной мере учитывал одно из незыблемых правил организации управления: лучший способ добиться, чтобы дело было сделано, — это поощрять соперничество в человеческом стремлении добиться признания личного созидательного превосходства. Люди, стоявшие близко к Сталину, неизменно отмечают, что в творческом процессе он широко использовал моральный фактор духа состязательности.

На очередной встрече конструкторам реактивных самолетов Як-15 Александру Яковлеву и МиГ-9 Артему Микояну Сталин пообещал:

— Если не подведете, сделаете машины в срок — пустим их на тушинский парад.

Не прошло и полгода, как в День авиации, 18 августа 1946 года, опытные образцы реактивных истребителей появились в небе Тушинского аэродрома, а после серийного освоения новых самолетов 1 мая 1947 года реактивные машины участвовали в параде над Красной площадью.

Конструктор, генерал-полковник авиации А.С. Яковлев при жизни Вождя стал Героем Социалистического Труда и шестикратным лауреатом Сталинской премии. Образование он получил в Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского, окончив ее в 1931 году. С 1940 года, одновременно с конструкторской деятельностью, он занимал пост заместителя наркома авиационной промышленности. Под его руководством созданы истребители Як-1, Як-3, Як-7, Як-9, бомбардировщики ББ-22, Як-28 и другие самолеты. В том числе первый советский самолет вертикального взлета.

Книга академика АН СССР Александра Яковлева «Цель жизни», появившаяся в шестидесятые годы, позволяет оценить и человеческие качества Вождя. Точнее, тот заботливый подход, который глава правительства проявлял во взаимоотношениях с деловыми и нужными государству людьми.

А. Яковлев писал: «Когда Сталин вызывал меня в Кремль для участия в обсуждении авиационных вопросов — касались ли они моей конструкторской деятельности, шла ли речь о боевом применении самолетов на фронте или о перспективах развития авиации после войны, — я всегда являлся к нему хотя и с волнением, но без боязни. В ходе совещания и в личной беседе свободно высказывал свое мнение. Я разговаривал с ним на авиационные темы легко, не испытывая напряжения.

Я чувствовал его неизменное доверие…

Летом 1946 года в связи с большой занятостью в конструкторском бюро я решил просить об освобождении меня от обязанностей заместителя министра (к этому времени наркоматы уже были преобразованы в министерства) авиационной промышленности. На это требовалось согласие Сталина. Я волновался, не зная, как он отнесется к моей просьбе.

8 июля 1946 года нас с министром Михаилом Васильевичем Хруничевым вызвал Сталин. Хруничев доложил о доводке серийных истребителей Ла-7, Як-3, Як-9. Их выпуск после окончания войны был существенно сокращен, но работа над ними еще продолжалась.

Сталин поинтересовался, как обстоят дела с бомбардировщиком Ту-2. «Не снять ли его с производства? Подумайте и дайте предложения», — сказал он.

Потом задал несколько вопросов о производстве истребителей:

— Где будем делать реактивные истребители? Целесообразно ли сейчас одновременно производить Як-3, Як-9, может быть, оставить один Як-9, а завод, выпускающий Як-3, освободить под реактивные истребители?

— Какие еще у вас дела? — спросил Сталин.

Хруничев доложил, что прошло уже более пяти месяцев, как было принято решение правительства о строительстве в одной из областей новой научно-исследовательской базы, а дело двигается плохо, не дают ни материалов, ни рабочих. Местные органы не только не помогают, но еще и мешают. «Даже людей, посланных министерством, вернуть не можем», — пожаловался Хруничев.

— Как так? — спросил Сталин.

— Да вот секретарь обкома задержал на месте временно посланных туда наших строителей, считает, что на восстановительных работах они нужней.

Сталин рассердился:

— Кто может мешать? Вы безрукие люди, у вас решение правительства, вы его не выполняете, да еще и секретаря обкома боитесь. Почему раньше не доложили?

Сталин приказал Поскребышеву соединить его по телефону с секретарем обкома.

— Ну, еще что?

Хруничев поддержал мою просьбу об освобождении меня от должности заместителя министра авиационной промышленности.

— Почему? — удивился Сталин, обращаясь ко мне.

Я сказал, что работаю в наркомате уже длительное время, что пока шла война и сразу же после ее окончания ставить вопрос об уходе не считал возможным. Но теперь, когда определены основы послевоенной перестройки нашей авиации на базе реактивных самолетов, прошу удовлетворить мою просьбу. Очень трудно совмещать конструкторскую и министерскую работу, и если я дальше останусь в министерстве, то неизбежно отстану как конструктор…

— Насчет того, что вы конструктор, у меня нет сомнений, — заметил Сталин, подумав немного, сказал:

— Пожалуй, вы правы. Прежде всего вы конструктор, и лишаться вас как конструктора было бы неразумно. Сколько лет вы работаете в министерстве?

— Да уже более шести лет.

— Ну как, хватит с него? — обратился он к Хруничеву. — А кем заменить?

Я назвал Сергея Николаевича Шишкина, который был в министерстве моим заместителем и начальником ЦАГИ.

— Это крупный ученый и хороший организатор.

— Ученый — это хорошо. Есть люди, которые много знают, но не организаторы, не умеют приложить свои знания и организовать людей. А если умный организатор — это хорошо. А вы как думаете? — обратился Сталин к Хруничеву.

Хруничев присоединился к характеристике, данной мною Шишкину, но высказал опасение, что Шишкин будет сопротивляться такому назначению.

— Почему?

— Это будет помехой его работе в ЦАГИ.

Но Сталин возразил:

— Какая же помеха? Наоборот, это поможет его научной работе»^[35].

На следующий день Яковлев обнаружил на своем столе в министерстве два документа. Один уведомлял о присвоении ему звания генерал-полковника, другой гласил:

«Совет министров Союза СССР постановляет:

удовлетворить просьбу товарища Яковлева А.С. об освобождении его от должности заместителя министра авиационной промышленности по общим вопросам в связи с большой его конструкторской работой по созданию новых самолетов.

За шестилетнюю руководящую работу в Министерстве авиационной промышленности наряду с личной конструкторской работой объявить т. Яковлеву А.С. благодарность.

Председатель Совета министров Союза ССР И. Сталин

Управляющий делами Совета министров Союза ССР Я. Чадаев».

В развитии самолетов нового поколения, помимо аэродинамических исследований, требовалось создание совершенно новой промышленности — двигателестроения. Для производства двигателей требовались новые жароупорные сплавы и материалы, высокотехнологичное оборудование, позволяющее с повышенной точностью изготовлять детали конструкций узлов и агрегатов, способных выдержать огромные температуры и нагрузки.

Сталин с успехом обеспечил решение этих проблем, и темпы, какими шло развитие реактивной авиации в СССР, поражали иностранных наблюдателей. Американец Р. Стокуэлл в книге «Советская воздушная мощь» пишет:

«Русские начали демонстрировать свои реактивные самолеты сразу же после того, как они поступили на вооружение ВВС в 1947 году. Военные представители западных стран видели их в День авиации в Москве, а также в Восточной Германии, Польше и других местах… Быстрота, с которой русские запустили МиГ-15 в серийное производство, была поистине невероятной… К концу 1949 года МиГ-15 можно было встретить в больших количествах в Восточной Германии».

Напомним, что еще в предвоенные годы, воспользовавшись заключением торгового соглашения с Германией, Сталин поручил своим специалистам приобрести лучшие образцы немецкой техники. Так, в 1940 году молодой авиаконструктор А. Яковлев по личному заданию Вождя закупил в Германии партию самолетов: истребители «Мессершмитт-109», «Хейнкель-100» и по два бомбардировщика: «Юнкерс-88» и «Дорнье-215».

Конечно, закупки образцов лучшей мировой техники за рубежом позволяли советским конструкторам и ученым оставаться на уровне современных достижений. Однако несомненно и то, что главную ценность сталинского строя составляли кадры, и Вождь никогда не разбрасывался людьми, представлявшими ценность для государства. Даже в тех случаях, когда эти кадры, по тем или иным причинам, вступали в противоречие с законом.

Долгое время не обладавшая ни фантазией, ни воображением, ни тем более трезвым аналитическим подходом к оценке действительных событий «творческая» интеллигенция смотрела на советскую историю полуслепыми глазами антисталиниста Солженицына. Кстати, одна фамилия этого «провидца», образованная от слова «солгать», могла бы вызвать недоверие к автору баек о ГУЛАГе, но до высоколобых снобов это не дошло, — не пробилось за толстую броню черепа.

К сочиненной им саге о ГУЛАГе — «Иван Денисович», Солженицын добавил набор баек о «шарашках». Причем забыв при этом упомянуть, что из-за неспособности заниматься научной работой самого сочинителя выперли из такого серьезного учреждения, направив на должность «сексота», прислуживающего лагерному начальству.

Истинная история закрытых учреждений, в которых работали лица, «арестованные за участие в антисоветских, вредительских, шпионско-диверсионных и иных контрреволюционных организациях», еще остается за семью печатями. Но великолепный аналитик Арсен Мартиросян со ссылкой на работу доктора исторических наук М.Ю. Морукова «Правда ГУЛАГа из круга первого» привел в своем исследовании «200 мифов о Сталине» ранее не публиковавшиеся факты. Поэтому воспользуемся этими сведениями.

Через 46 дней после официального утверждения в должности наркома НКВД, 10 января 1939 года, Л. Берия под грифом «совершенно секретно» издал приказ № 0021. В первом пункте этого документа предписывалось: «Создать при народном комиссаре внутренних дел СССР Особое техническое бюро для использования специалистов, имеющих специальное техническое образование». В Положении, прилагаемом к приказу, указывалось:

«2. Задачей Особого технического бюро является организация конструирования и внедрения в производство новых средств вооружения для армии и флота.

3. Бюро имеет в своем составе следующие группы по специальностям:

а) группа самолетостроения и авиационных винтов;

б) группа авиационных моторов и дизелей;

в) группа военно-морского судостроения;

г) группа порохов;

д) группа артиллерии, снарядов и взрывателей;

е) группа боевых отравляющих веществ и противохимической защиты;

ж) группа по внедрению в серию авиадизеля АН-1 (при заводе № 82)».

Фактически нарком НКВД создал секретный институт, занимавшийся разработкой проблем военной тематики. Взяв на себя общее руководство этим учреждением, нарком во главе «групп по специальностям» поставил помощников начальника Особого бюро. В их обязанности входила: «организация рабочего места группы; материально-бытовое обслуживание работающих…; организация технических консультаций для работников групп и подготовка к производству опытных моделей и образцов».

Передача испытанных образцов изделий в серийное производство происходила после утверждения их Комитетом обороны. Для своей работы Особое техническое бюро привлекало также и «вольнонаемных специалистов преимущественно из числа молодых специалистов».

Однако инициатива, проявленная наркомом, вступала в противоречие с юридическим правом. Большинство привлеченных к работе арестованных ожидала передача их дел в суд, но Берия посмотрел на проблему иначе. И 4 июля 1939 года он обратился к Сталину с оригинальным предложением. В направленном им Вождю письме, перечислив вышеназванные группы в Особом техническом бюро, он сообщал:

«В указанных группах работают 316 специалистов, арестованных органами НКВД в 1937-1938 гг. за участие в антисоветских, вредительских, шпионско-диверсионных и иных контрреволюционных организациях. Следствие по делам этих арестованных приостановлено еще в 1938 г., и они без приговоров содержатся под стражей на положении подследственных.

Возобновлять следствие и передавать их дела в суд в обычном порядке нецелесообразно. Так как, во-первых, это отвлечет арестованных специалистов на длительное время от работ по проектированию важнейших объектов и фактически сорвет работу Особого технического бюро.

И во-вторых, следствие не даст по существу положительных результатов вследствие того, что арестованные, находясь длительное время во взаимном общении во время работы, договорились между собой о характере данных ими показаний на предварительном следствии (курсив мой. — К.Р.). Между тем виновность арестованных подтверждена в процессе предварительного следствия личными признаниями арестованных, показаниями соучастников (многие из которых уже осуждены) и свидетелями.

Исходя из этого, НКВД СССР считает целесообразным:

1) арестованных специалистов в количестве 316 человек, используемых на работе в ОТБ НКВД СССР, не возобновляя следствие, передать суду Военной коллегии Верховного суда СССР;

2) в зависимости от тяжести совершенного преступления арестованных разделить на три категории: подлежащие осуждению на сроки до 10 лет, до 15 лет и до 20 лет;

3) отнесение к категориям поручить комиссии в составе наркома внутренних дел, прокурора СССР, председателя Военной коллегии Верховного суда СССР;

4) в целях поощрения работы арестованных специалистов в ОТБ, закрепления их на этой работе по проектированию важнейших объектов оборонного значения предоставить НКВД право выходить с ходатайством в Президиум ВС Союза СССР о применении к осужденным специалистам, проявившим себя на работе в ОТБ, как полного УДО (условно-досрочного освобождения), так и снижения сроков отбывания наказания».

У любителей «борьбы за права человека» и отдельную, абстрактную «слезу одного ребенка» может прозвучать возглас возмущения. Как так: не возобновляя следствие, Берия инициировал передачу дел суду Военной коллегии?! Да, это так, но не станем спешить с выводами.

Разве можно возражать против логического решения, что обвиняемые в преступлениях должны предстать перед судом? Но обратим внимание на своеобразный комизм ситуации. Фактически Берия открыто признается Сталину в том, что он развалил все следственные дела. Ибо, взяв под свое крыло арестованных специалистов и собрав их в ОТБ для совместной работы, именно нарком позволил арестованным сговориться.

Конечно, Сталин не мог не заметить такого логического вывода из обращения Берии. Однако он поддержал предложение наркома, и специалисты продолжили работу «в неволе». Но насколько сурова была эта неволя?

Чтобы донести до читателя условия, в которых шла работа в ОТБ, сделаем небольшое отступление. В отличие от студентов, проживавших в общежитиях, все будущие офицеры Советской армии, проходившие обучение в военных училищах, в зависимости от его срока, но по меньшей мере три года — жили на казарменном положении.

Это устоявшееся выражение означало, что они спали в одном помещении, питались в общей столовой, вставали по команде «подъем» и засыпали по команде дневального «отбой». Они выполняли и специфическую службу с несением караулов, строевыми занятиями и чисткой картошки на кухне. Более того, стены военных учебных заведений им разрешалось покидать только в выходные дни, по увольнительной записке. Конечно, такая строго регламентированная жизнь в замкнутом пространстве не казалась веселой, но нельзя сказать, что она являлась и тяжелой.

Скажем иначе: для государства она была просто необходимой! Такой образ жизни, складывающийся в общественном институте армии веками, обусловливался общественной потребностью. Только такой могла быть школа защитников народа и государства. Хотя бы потому, что офицер, не походивший «в солдатской шинели» и не знающий тягот воинской службы, никогда не сумеет командовать рядовыми; он просто не сможет их понимать.

Но вернемся к Особым техническим бюро наркома внутренних дел. Собрав профессионалов в стенах КБ, Берия фактически перевел их из тюремных камер «на казарменное положение». Одно из таких наркомовских КБ, которым руководил авиаконструктор А.Н. Туполев, находилось в Москве на углу улицы Радио и Салтыковской набережной.

Став всемирно известным конструктом, Андрей Николаевич не афишировал обстоятельства своего ареста. И для этого были веские основания: одной из причин, по которым он оказался за решеткой, стало обвинение «в причинении серьезного экономического ущерба советской промышленности». Дело заключалось в том, что, отправленный в 1936 году в США с заданием отобрать для производства в СССР по лицензии наиболее эффективные гражданские самолеты, конструктор допустил элементарную «глупость».

Он способствовал подписанию договора, в котором техническая документация не только не была переведена на русский язык, но и содержала обозначения всех параметров в дюймах. Между тем рабочая документация на самолет содержала в комплекте свыше 100 000, а то и 300 000 рабочих листов.

Документацию в дюймах требовалось пересчитать в метрическую систему. Причем все размеры следовало пересчитать с учетом системы допусков и посадок на изготовление деталей узлов. На практике это означало почти повторное «конструирование» самолета — с первой стадии и до разработки технологического процесса его производства.

Сейчас сложно сказать: создал ли Туполев такую проблему умышленно? Еще труднее поверить, что опытный человек допустил ошибку по глупости, но так или иначе, а деньги на закупку лицензии были выброшены на ветер. И это было еще не все. Следствие располагало материалами, что за границей позже оказалась документация на собственные разработки туполевского КБ.

Более того, в начале 1938 года немецкий военный журнал «Deutsche Wehr» опубликовал серию статей летчика Люфтваффе майора Л. Шеттеля. В них давался полный анализ состояния 74 советских заводов, работавших на авиацию. В их числе находились 28 авиационных, 14 моторостроительных и 32 авиационных приборостроительных предприятия, и в статьях приводились сведения об объемах производства наиболее крупных из них.

Так, к примеру, указывалось, что завод №1 «Дукс», находившийся в Москве, выпускает 30-35 самолетов в месяц. Предприятие № 22 в Филях производит 150-180 бомбардировщиков ТБ-3 и ТБ-Збис в месяц. А заводы № 46 в Рыбинске и № 29 в Запорожье выпускают моторы «12 V» по лицензиям Бристоль и Испано. Кроме того, Шеттель приводил сведения, характеризующие всю систему советского авиастроения: от конструирования до характера использования станочного парка.

Поэтому не только у Туполева, но и у ряда других работников авиационной промышленности появилась необходимость объяснять следователям, как такая информация могла попасть на Запад.

Но вернемся к инициативе Берии. Оказавшись в Особом техническом бюро наркома внутренних дел, специалисты проявили не только усердие, но и таланты. Дело успешно двинулось вперед, и уже летом 1940 года, на основании ходатайства НКВД и по согласованию со Сталиным, специалистов ОТБ начали амнистировать. Это произошло после того, как Туполев закончил конструирование самолета Ту-2. На свободу вышли Туполев, Петляков, Мясищев и еще 18 человек; все разработчики получили высокие награды и воинские звания. Так, Туполеву присвоили звание генерала, а авиаконструктор Владимир

Михайлович Петляков за создание пикирующего бомбардировщика Пе-2 уже в 1941 году был удостоен Сталинской премии.

Примерно в это же время в авиационной группе ОТБ оказался и будущий главный конструктор космических ракет С.П. Королев. С началом войны бюро перевели в Омск. Уже в Сибири он узнал, что его бывший коллега по Реактивному институту В.П. Глушко работает в подобном бюро над реактивными двигателями в Казани. Конструктор стал добиваться перевода в ту же группу и вскоре начал заниматься разработкой ракетных ускорителей для бомбардировщиков.

И все-таки позволим себе почти крамольную мысль: а получились ли бы выдающиеся создатели космической техники из Королева и Глушко, если бы они не прошли «академию» Особого технического бюро НКВД?

Но история не любит сослагательных наклонений, поэтому не станем заниматься гаданием на кофейной гуще. Лучше обратим внимание на другую сторону темы. Историография старательно замалчивала причины, по которым будущий космический конструктор Королев оказался под следствием.

Говорят, что позже он сам никогда не рассказывал о причинах своего ареста. Между тем сохранился документ, датированный 15 сентября 1939 года. Это письмо С.П. Королева Прокурору СССР А.Я. Вышинскому. В нем автор пишет: «Меня подло оклеветали директор института Клейменов, его заместитель Лангемак и инженер Глушко…» Письмо заканчивалось словами: «хочу продолжать работу над ракетными самолетами для обороны СССР».

Действительно, доносы на Королева написали названные им люди. Бывший начальник Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ) и сподвижник Тухачевского Иван Терентьевич Клейменов, оказавшись под арестом, настрочил донос на своего заместителя Королева. Еще один донос на будущего Главного космического конструктора написал другой протеже Тухачевского, тоже оказавшийся под арестом, — главный инженер РНИИ

Георгий Эрихович Лангемак. Попав за решетку вскоре после своего патрона, он стал писать доносы и на других своих сослуживцев. Однако этим он не смог спасти свою шкуру.

Впрочем, с руководителями института отношения у Королева не складывались еще с начала 30-х годов. Клейменов и Лангемак не давали хода предложениям Королева, зато оба активно осуществляли «безумную идею Тухачевского о разработке так называемых газодинамических орудий». В итоге материальные ресурсы, бесполезно растраченные на эти дорогие «эксперименты», к началу войны оставили РККА без достаточного количества артиллерии.

Параллельно Тухачевский со своими протеже тормозил вопрос разработки и серийного внедрения в производство реактивных снарядов для «катюш», на которые их изобретатель Иван Платонович Граве получил патент еще в ноябре 1926 года. Но, пожалуй, самое поразительное в том, что такой же донос на Королева написал и будущий его коллега по космической программе и создатель жидкостных реактивных двигателей (ЖРД) Валерий Петрович Глушко.

В исторической литературе нет свидетельств о каких-либо значительных разработках, выполненных Королевым и Глушко в период войны. Возможно, поэтому они были «досрочно освобождены со снятием судимости» лишь в 1944 году.

Известно другое. Уже в конце войны специальные команды американцев и англичан рыскали по разрушенным предприятиям и городам Германии, собирая документацию и вылавливая ведущих специалистов, причастных ракетной программе. Еще в 1945 году в США прибыли 127 немецких ракетчиков во главе с ракетным бароном Вернером фон Брауном.

В феврале 1946 года, для узкого круга приглашенных, англичане провели показательный пуск немецкой ракеты ФАУ-2, и будущий главный конструктор ракет С.П. Королев, с погонами подполковника-артиллериста, присутствовал на этой демонстрации под видом шофера.

Советские спецслужбы тоже искали в Германии документацию, способную дать информацию о содержании ракетных технологий, однако полученные сведения оказались незначительными; основная информация попала на Запад. Так, несколько тонн технической документации передали американцам бывшие заключенные, работавшие в подземном германском ракетном центре «Дора».

И все-таки Сталин нашел оригинальное решение для ускорения реализации ракетной программы Советского Союза. Для ее выполнения он осуществил беспрецедентную акцию. Он решил использовать практический опыт и знания немецких профессионалов меньшего ранга, чем ведущие немецкие конструкторы.

Осенью 1946 года в СССР была депортирована большая группа, около 8 тысяч инженеров, техников и рабочих, причастных к ракетной отрасли и авиастроению. Среди них были химики, топливники, конструкторы, специалисты по двигателям и авиационные техники. В начале ноября часть из них оказалась в подмосковном поселке Подберезье — ныне Дубна. Вторая группа была направлена на Волгу в поселок Управленческий. В эти трудные для страны годы немецким профессионалам были созданы все условия для обеспеченной, нормальной жизни, каких не было ни у их соотечественников на родине, ни у советских рабочих и инженеров.

Одновременно в СССР были доставлены узлы готовых изделий; привезли даже реактивный бомбардировщик «Юнкерс» с обратной стреловидностью крыла, достигавший скорости более 800 км в час. Восстановленную машину 23 мая 1947 года испытывал немецкий летчик-испытатель Пауль Юльке.

Депортированным предоставили добротные дома, им организовали достойное питание и выплачивали хорошие зарплаты. В местах поселения имелся шахматный клуб, спортивные секции и даже симфонический оркестр. Немцы работали добросовестно, но в конце рабочего дня столь же прилежно прекращали дела и закрывали документы в стол.

В конце 1948 года доктора Хармальда Янке Георга фон Штиля вызвали в Москву. Его поселили в лучшей столичной гостинице и пригласили на встречу с министром авиационной промышленности Хруничевым. Группу немецких специалистов привлекли к разработке турбовинтового двигателя мощностью 6 тысяч лошадиных сил для машины Туполева Ту-95.

Однако не все шло удачно. Для летных испытаний двигатель установили на опытный туполевский бомбардировщик Ту-4, но на 17-м полете двигатель загорелся, и самолет погиб. Позже выяснилось, что причиной аварии стала некачественно изготовленная шестерня редуктора; при испытаниях она развалилась.

Еще одной новинкой, над которой работали немцы, было изделие номер 30046 — самолет со стреловидным крылом. 1 сентября в Теплом стане на нем взлетел немецкий летчик-испытатель Вольфганг Цизе. Машина плохо слушалась управления; замкнутый, неразговорчивый Цизе работал в лежачем положении. Для дальнейших испытаний он передал самолет Петру Козьмину, но следующий полет завершился катастрофой. Летчик погиб. Катастрофой закончилась и судьба еще одного прогрессивного конструкторского решения: самолета 150 с турбореактивными двигателями и Т-образным хвостовым оперением. На этом тяжелом самолете впервые применили и «велосипедное шасси».

Тем не менее благодаря опыту немцев в разработке нового направления реактивной авиации советские специалисты сэкономили время. Некоторые конструкторские и технологические решения используются в авиации до сих пор. После смерти Сталина немцы были возвращены в Германию, где многие из них сделали великолепную карьеру и впоследствии признавались, что никогда в жизни они не работали столь продуктивно, как в СССР.

Но, пожалуй, одной из самых больших заслуг И.В. Сталина перед страной в области технического прогресса стало то, что именно он заложил фундамент будущих успехов советской науки в покорении космоса. Именно он придал мощный импульс созданию технологии космического ракетостроения, обеспечивший триумф советских ученых уже после смерти Вождя.

Человек с сильным умом и широким кругозором, он мгновенно схватывал новые веяния в развитии техники. Сразу после войны Сталин форсировал разработку технологий ракетостроения, которые позже потрясли и восхитили мир первыми советскими искусственными спутниками Земли и полетом Юрия Гагарина. Под прикрытием завесы секретности и политических инсинуаций в годы бурного освоения космоса эта тема умышленно замалчивалась.

Напомним, что 6 мая 1946 года был отстранен с поста секретаря ЦК «шеф над авиационной промышленностью» Георгий Маленков. По Москве циркулировали слухи, будто бы его сослали в Узбекистан. Вскоре он действительно уехал из столицы. Но не по тем причинам, о которых рассуждали все знающие московские обыватели. Сталин назначил Маленкова председателем Комитета по специальной технике при Совете министров СССР. Ему предстояло курировать организацию новой отрасли промышленности по производству реактивной техники.

Планы развития ракетной техники были рассмотрены в Кремле. На совещание вызвали большую группу руководителей военной промышленности, и в кабинете Сталина для Королева не хватило места. Заметив его смущение, Вождь взял свой стул, перенес его и усадил молодого подполковника. Доклад о реализации ракетной программы сделал Королев; он говорил не только о восстановлении советского варианта ФАУ-2 в виде ракеты Р-1, но и о будущих изделиях Р-2, Р-3, Р-7 и Н-1. Сталин подытожил:

— Р-2 делайте, Р-3 проектируйте. С последующими планами пока не будем спешить.

Вождь не был ни мечтателем, ни фантастом. Он взвешенно и трезво смотрел на вещи. 13 мая ГКО принял постановление «О вопросах ракетного вооружения». Главным конструктором по созданию комплекса автоматически управляемых баллистических ракет дальнего действия он назначил С.П. Королева.

Безусловно, что в определенный период в области ракетных технологий несомненного приоритета добились немцы. И Сталин с должной предусмотрительной практичностью оценил важность этого успеха. Уже в процессе освобождения Европы с территорий, на которых находились центры немецкого ракетостроения, по его приказу были переправлены в Москву конструкции ракет, детали узлов и документация.

Одновременно Вождь придал решению этой сложной технической задачи такой же направленный и даже необычный ход, как и в деле развития реактивной авиации. В том же 1946 году из Германии в СССР было депортировано несколько тысяч немецких специалистов, принимавших участие в создании и эксплуатации немецких ракет Фау-1 и Фау-2. В их числе находились аэродинамики, баллистики, специалисты по топливу, двигателям и конструкции реактивной техники. Всем им были созданы исключительные условия и платилась высокая зарплата, и уже летом в никому не известном местечке Капустный Яр вырос палаточный лагерь. Здесь началась подготовка к первым космическим стартам.

В короткий срок, по немецкой документации и при участии советских специалистов, к концу 1946 года были реставрированы две копии ракет Фау-2. Они были испытаны в новом году, а 10 октября 1948 года на полигоне Капустин Яр прошли испытания первых модификаций советских ракет Р-1. О пусках ракет кинодокументалисты сняли фильм, но единственным зрителем особо секретной ленты стал Сталин.

Первый отечественный ракетный двигатель представлял собой конструкцию с насосами для подачи топлива и окислителя и жароупорной камерой сгорания, составлявшей единое целое со сверхзвуковым соплом Лаваля. Космическая гонка двух великих держав, ознаменованная успешным запуском первого спутника и первым полетом человека, началась.

В это же время под руководством Вернера фон Брауна в США велись интенсивные работы по совершенствованию ракетной техники. Подъем двухступенчатой ракеты Фау-2-ВАК-Капрал (проект Бампер) на высоту 402 км был осуществлен американцами в 1949 году. Но в этом же году советская ракета В2А поднимала полезный груз массой 2200 кг на высоту 212 км, а ракета В5В — 1300 кг на высоту 512 км.

Из всего сказанного не следует, что Сталин получал все сразу и в готовом виде, но его предусмотрительные действия ускоряли продуктивность ученых и конструкторов, избавляя их от необходимости терять время на промежуточных фазах экспериментальных работ; форсировалось создание самых совершенных видов дорогостоящего оружия.

Конечно, первые ракеты прежде всего предназначались для военных целей. Они рассматривались как «оружие возмездия», но организаторы ракетной программы уже заглядывали в будущее. В октябре 1950 года группа засекреченных космических медиков Института авиационной медицины стала готовить к полету в космос 14 собак. Тренировки «космических дворняжек» начались зимой 1950 года. Через полгода подготовительная стадия была завершена.

В 4 часа утра 22 июля 1951 года собак Цыгана и Дэзика, одетых в специальные костюмы, разместили в головной части ракеты. Стартовав с полигона Капустин Яр, ракета достигла высоты в 110 километров. При ее возвратном падении на высоте 7 км раскрылся парашют спускаемой камеры. Полет первых живых существ в космос завершился благополучно.

Летом старты ракет с собаками осуществлялись на полигоне каждую неделю. Исследования показали, что живые существа успешно переносят и пятикратные перегрузки, и невесомость, и космический холод, но из-за технических неполадок были и жертвы. С начала исследований до старта первого космонавта из 48 летавших в космос собак погибло 28; однако братья меньшие открыли космос для человека.

Но когда 12 апреля 1961 года ракета мощностью в 20 миллионов лошадиных сил вынесла на космическую орбиту Юрия Гагарина, никто не вспомнил, что только благодаря дальновидной мудрости Сталина советский народ получил возможность считать себя народом — первопроходцем космоса.

Позже неблагодарные потомки забыли и об еще одной мудрости Вождя. Его дальновидной предусмотрительности и решительных действиях, спасших государство и его народы от новой агрессии. Они забыли, что все настоящее и будущеепроисходит из благотворительных деяний прошлого. Не осознали того, что будущее для многих людей могло не наступить.

Бывшие союзники были убеждены: обессиленный войной Советский Союз окажется неспособным противостоять их милитаристским планам, и неожиданное появление атомного оружия в СССР вызвало на Западе шок. Первыми его пережили военные, которые были вынуждены отказаться от плана «Филтвуд», принятого в сентябре 1948 года, намечавшего начало атомной войны против Советского Союза до 1 апреля 1949 года. Затем был погребен в недрах штабов и план «Троян», предусматривавший бомбардировку 100 советских городов 300 атомными бомбами до 1 января 1950 года.

Страх перед ответным ядерным ударом вызвал истерию в США: «в американских школах детей учили, как надо залезать под стол и сворачиваться в клубок, чтобы защитить жизненно важные органы тела от поражения ядерным взрывом». Один высоколобый американский политик с отчаянным криком: «Русские идут!» — выбросился из окна своего офиса в небоскребе.

Но военные стратеги, игравшие в более серьезные игры, проверив в штабных учениях свои планы, пришли к выводу, что при бомбардировках промышленных районов СССР вероятность достижения целей составит 70%, а потери наличного состава бомбардировщиков — 55%.

По подсчетам специалистов, пишет А. Яковлев, «вскрылось, что стратегическая авиация США, нанеся ужасающий урон городам СССР, выбывала из игры — она оказывалась без достаточного количества самолетов, баз, систем обеспечения и обслуживания и приходила в крайнее расстройство. А советские армии к этому времени уже вышли бы на берега Атлантического и Индийского океанов. Аксиомой американского планирования войны против СССР была утрата в первые месяцы Европы, Ближнего и Дальнего Востока».

Однако Генералиссимус Сталин не только заложил фундаментальную базу для развития баллистических ракет и войск стратегического назначения. Он организовал и вооружил отрасли, начавшие производство тактических ракет класса «земля — воздух».

Поучительным уроком для Запада, показавшим несостоятельность агрессивных планов, стал инцидент с американским бомбардировщиком Б-29 — «летающей крепостью», — вторгшимся 8 апреля 1950 года в воздушное пространство СССР над Латвией. Нарушитель границы был немедленно атакован советскими средствами ПВО и сбит ракетой.

И хотя в советской ноте протеста туманно указывалось, что «самолет удалился в сторону моря…», симптоматично иное. Уже через три дня, 11 апреля 1950 года, начальник оперативного управления штаба ВВС Америки С. Андерсон доложил министру авиации С. Саймону, что ВВС США не смогут выполнить план «Троян» и обеспечить противовоздушную оборону территории США и Аляски.

Урок оказался поучительным, и все-таки Америка не отказывалась полностью От намерения сокрушения Страны Советов, ее стратеги лишь отдаляли сроки нападения. Принятый в начале 1950 года новый план «Дропшот» только переносил срок агрессии против СССР на 1 января 1957 года.

Этот план, разработанный на основе новой глобальной стратегии, в связи с созданием 4 апреля 1949 года Североатлантического союза (НАТО) предусматривал вовлечение в войну против СССР как участников европейской шайки подельников США, так и нейтральные страны — Индию, Египет, Сирию. И только благодаря Сталину Америка не обошлась с Россией, как в начале нового XXI века она рассчиталась с Ираком!

Понимая возраставшую угрозу нового «крестового похода» против Советского Союза, Генералиссимус предпринял решительные шаги по нормализации отношений со странами, не входящими в НАТО. В связи с начавшимся голодом в Индии он принял посла С. Радхакришана. По словам Микояна, он даже без согласования с Политбюро распорядился «оказать помощь Индии поставкой в кратчайший срок 10 тыс. тонн пшеницы за плату…»

Невзирая на замечание Микояна, что Индия «недоплатит СССР за пшеницу», он настоял на немедленной ее отгрузке, указав, что «даже если мы будем иметь потери, политический эффект превзойдет их…».

Доброжелательный сталинский шаг послужил началом плодотворного сотрудничества с этой многомиллионной страной, получившей независимость в 1947 году. Кстати, опасения Микояна не подтвердились — Индия своевременно и полностью оплатила советские поставки.

Сталин не пренебрегал никакими дипломатическими контактами, во многом предопределив международную политику СССР в будущем. Прелюдией к дружеским отношениям со странами Латинской Америки стал прием Сталиным посла Аргентины, во главе которой находилось правительство Хуана Перона. В результате переговоров между двумя странами был подписан договор сроком на 10 лет, который предусматривал поставки оборудования и промышленных советских товаров в обмен на аргентинские товары: шерсть, кожу и прочее. Одновременно Аргентине был предоставлен кредит на 100 миллионов долларов. Аргентинский посол, который произвел на руководителя советской страны благоприятное впечатление, сам, в свою очередь, с восхищением говорил о Сталине.

Конечно, предпринимая дипломатические шаги по разрядке международной обстановки, Сталин не забывал известную истину: хочешь мира — готовься к войне, и последовавшее более чем полувековое состояние мира в Европе было заложено именно Сталиным. Более того, его действия стали основой сдерживания диктаторских устремлений Соединенных Штатов до конца всего XX столетия.

Он не скрывал своей позиции. Он четко обозначил ее еще осенью 1951 года, когда в Советском Союзе были проведены испытания атомного оружия с целью его совершенствования. В интервью корреспонденту «Правды» 6 октября Генералиссимус подтвердил намерение СССР проводить «испытание атомных бомб различных калибров… и впредь по плану обороны нашей страны от нападения англо-американского агрессивного блока».

Поясняя свои намерения, он указал, что «в случае нападения на нашу страну правящие круги США будут применять атомную бомбу. Это именно и вынудило Советский Союз иметь атомное оружие, чтобы во всеоружии встретить агрессоров». Вместе с тем Сталин подчеркнул, что «Советский Союз стоит за воспрещение атомного оружия и за прекращение производства атомного оружия».

Глава 6 Как накормить страну?

Где же ты, время благословенное,

Детское племя послевоенное.

Может, голодное, может быть, бедное;

Все же родное — послепобедное.

Камянчук Н.

(уральская поэтесса)

В годы «перестройки», критикуя бодрый и жизнерадостный послевоенный кинофильм «Кубанские казаки», либеральная интеллигенция долго и плутовато рассуждала об отсутствии в нем «правды жизни».

Сложно понять — прикидывались люди «творческого труда» идиотами или действительно впали в маразм. Но спустя годы потомки аборигенов «оттепели», подобно их учителям из Америки, вообще презрев всякие законы объективности, стали снимать киносказки не на бытовые, а на исторические темы. И к этому времени о «жизненной правде» уже никто не вспоминал.

Действительно, реальная жизнь послевоенной деревни значительно отличалась от той бодрой ленты 40-х, которая предстала в цветных кадрах прекрасного игрового советского фильма.

Война обезлюдила деревню, и не только потому, что миллионы крестьян не вернулись с «кровавых полей». В грозовые годы огромное количество молодежи из колхозов, в том числе и девушки подросткового возраста, пополнили цеха промышленных предприятий. Встав к станкам и машинам, деревенская молодежь заменила работников, ушедших на фронт.

Трудное положение деревни зависело не только от нехватки рабочих рук, но и тяжелых погодных условий. В результате засухи и нехватки рабочей силы в 1946 году погибли или остались неубранными зерновые на 2 млн. гектаров.

Профессор В. Сироткин, изображая сострадание, по этому поводу пишет, что «при этом колхозницам категорически запрещалось собирать колоски…». Эта кочующая по антисталинским публикациям забота либералов о «пяти колосках», за кражу которых в Советском Союзе якобы судили колхозников, могла бы умилить. Если бы она свидетельствовала только об ограниченной интеллектуальной способности людей умственного труда.

Впрочем, может быть, некоторые «аналитики», берущиеся рассуждать об исторических событиях, в самом деле не видят дальше собственного носа?

Конечно, профессор МГИМО сочиняет чушь. Неужели не ясно, что уголовные законы, принимаемые правительством, как до войны, так и после нее, не носили такой ублюдочной логики, которую им пытаются приписать «борцы за права» отдельного колхозника.

Одно из подобных постановлений — «О мерах по обеспечению сохранности хлеба, недопущению его разбазаривания, хищения, порчи» было принято ЦК ВКП(б) и Совмином СССР 27 июля 1946 года.

Следует заметить, что положение деревни послевоенных лет было значительно тяжелее, чем об этом можно судить, сидя за писательским столом. А меры, принимаемые руководством страны для обеспечения населения продовольствием, были решительнее и жестче абстрактных фантазий.

19 сентября 1946 года Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) приняли еще одно особое постановление: «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах». В нем на основании проведенных по ряду областей проверок Совмин и ЦК партии указывали на наличие серьезных нарушений колхозного Устава.

«Эти нарушения, — говорилось в постановлении, — выражаются в неправильном расходовании трудодней, расхищении общественных земель колхозов, в растаскивании колхозной собственности, злоупотреблениях со стороны районных и других партийно-советских работников, нарушении демократических основ управления делами сельскохозяйственной артели — выборности правлений и председателей колхозов, их подотчетности перед собраниями колхозников».

В числе первостепенного нарушения постановление указывало на раздувание в колхозах штатов управленческого и обслуживающего персонала, что вызывало чрезмерно высокие затраты на административно-управленческие расходы.

В постановлении констатировалось: «Неправильное использование труда вследствие ничем не обоснованного, чрезмерного расширения штатов административного и управленческого персонала привело во многих колхозах к нехватке трудоспособных колхозников для работы в поле и на фермах. В то время как на обслуживающих должностях оказалось много людей, ничего не делающих и получающих оплату более высокую, чем на производственных работах.

На ненужных и надуманных должностях в колхозах нередко укрываются рвачи и дармоеды, уклоняющиеся от производственной работы, проедающие накопления колхозов и живущие за счет труда тех колхозников, которые работают в поле или ухаживают за скотом».

Говоря иначе, вследствие злоупотреблений в расчетах и «приятельских отношений» одна часть колхозников «недополучала по причитающимся им трудодням натуру и деньги», а другая часть получала больше, «чем им причиталось по заработанным трудодням».

Кстати, поясним и то, что пресловутый трудодень, который не очень грамотные колхозники и слишком «грамотные» историки презрительно называли «палочками», в действительности представлял собой особую форму повременной оплаты труда. В отличие от сдельной оплаты на промышленных предприятиях, где учитывалось технологическое время на изготовление каждой детали, «трудодень» брался в расчет за единицу рабочего времени.

Чтобы не оставалось никаких кривотолков и недоговоренностей, разжуем для несведущих еще одну истину. В современных «западных» странах уже давным-давно подавляющее большинство работающих получает оплату за трудодень — за «палочку»! Точнее, за «трудочас», поскольку здесь действует почасовой учет рабочего времени. Поэтому все язвительные филиппики в адрес «трудодня-палочки» не более чем глупость людей, до сих пор так и не понявших, что хлебные булки на деревьях не растут.

Наряду с отмеченными недостатками постановление указывало, что во многих колхозах за счет трудодней колхозников содержались лица, «не работающие в колхозе и не имеющие никакого отношения к колхозному производству». В их числе назывались: дежурные, сторожа и курьеры сельсоветов, начальники пожарных дружин, различного рода внештатные работники сельсоветов и районных организаций.

Кроме того, зачастую за счет трудодней в колхозах содержались парикмахеры, сапожники, портные и другие работники, обслуживающие личные нужды колхозников. Широкое место занимала также вредная практика начисления трудодней за работы, выполняемые для различных сельских и районных организаций и учреждений (строительство и ремонт помещений, заготовка дров и стройматериалов, погрузочные работы и т. п.).

Конечно, такие факты, отражавшие нарушения финансовой дисциплины, не только вредили заинтересованности колхозников в труде, но и снижали их заработки.

Еще одним нарушением Устава сельхозартели стало расхищение общественных земель. Оно шло «по линии увеличения приусадебных участков колхозников путем самовольных захватов или незаконных прирезок со стороны правлений и председателей колхозов в целях раздувания личного хозяйства в ущерб общественному.

Постановление указывало: «Расхищение общественных земель идет также по линии незаконного отвода местными советскими и земельными органами, а то и самочинного захвата общественных земель колхозов всякими организациями и лицами под видом создания на колхозных землях всякого рода подсобных хозяйств и индивидуальных огородов рабочих и служащих».

Такой самозахват общественных земель при попустительстве и приятельском покровительстве председателей и правлений колхозов использовался «в целях спекуляции и личной наживы».

Фактически это воспроизводило ситуацию, подобную групповщине в журнале «Звезда», где «писатели», присосавшиеся «по приятельским отношениям» к издательской кормушке, получали преимущественное право на публикацию своих произведений.

Впрочем, своим положением пользовались не только колхозники и писатели. Авторы постановления указывали на факты злоупотреблений, выражающихся в растаскивании колхозной собственности, со стороны районных и партийно-советских работников.

В постановлении отмечалось: «Растаскивание колхозного имущества происходит в виде взятия у колхозов бесплатно или за низкую плату колхозного скота, зерна, семян, кормов, мяса, молока, масла, меда, овощей, фруктов и т. п.

Некоторые советско-партийные и земельные районные работники вместо того, чтобы строго охранять общественную собственность как основу колхозного строя, грубо нарушают советские законы. И, злоупотребляя своим служебным положением, незаконно распоряжаются имуществом, натуральными и денежными доходами колхозов, принуждая правления и председателей колхозов выдавать им бесплатно или за низкую цену имущество, скот и продукты, принадлежащие колхозам».

Легко понять, что такие факты произвола со стороны ответственных руководителей, без стыда залезавших «в имущество колхозов, как в свой собственный карман», разлагали руководящие кадры колхозов, толкая их на беззакония.

Но особое внимание Совет министров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП(б) обращали на нарушения «демократических основ управления колхозами».

«Эти нарушения, — подчеркивалось в постановлении, — выражаются в том, что во многих колхозах перестали собирать общие собрания колхозников, и, таким образом, колхозники оказались устраненными от участия в делах колхоза.

И фактически все дела сельскохозяйственной артели, в том числе распределение доходов, хозяйственные планы, распоряжение всеми материальными средствами, решаются только правлением или председателем колхоза, правление же колхоза и председатель не отчитываются перед общим собранием колхозников о своей деятельности.

В результате такого нарушения основ демократии общие собрания колхозников для выборов правления, председателя колхоза и ревизионной комиссии по нескольку лет не собираются, установленные Уставом сроки выборов правления и председателя колхоза не соблюдаются.

Дело доходит до такого безобразия, что председатели колхозов назначаются и снимаются районными партийно-советскими организациями без ведома колхозников.

Такое положение ведет к тому, что председатели колхозов перестают чувствовать ответственность перед колхозниками. Оказываются в независимом от них положении, теряют связь с колхозниками, что является извращением основ Устава сельскохозяйственной артели, нарушает демократические отношения между руководством колхоза и колхозниками и тем самым наносит серьезный ущерб делу укрепления колхозов.

Совет министров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП(б) считают изложенные выше злоупотребления и нарушения глубоко вредными для дела колхозов и крайне опасными для всего социалистического строительства нашей страны».

В постановляющей части документа констатировалось: «1. Осудить указанные в настоящем постановлении извращения политики партии и правительства в колхозном строительстве и нарушения Устава сельскохозяйственной артели как противоколхозные и противогосударственные, а виновных привлекать к судебной ответственности как уголовных преступников…

3. Покончить с практикой расхищения в колхозах трудодней и неправильного распределения колхозных доходов.

В двухмесячный срок проверить по всем колхозам и сократить раздутые штаты административного и обслуживающего персонала и затраты трудодней на их оплату, а административно-хозяйственные расходы привести в соответствие с Уставом сельскохозяйственной артели.

Снять с оплаты по трудодням лиц, не имеющих отно-. шения к колхозам, и воспретить районным советским и партийным органам требовать от колхозов оплаты трудоднями работ, не имеющих отношения к колхозам…

5. Установить, что работники советских, партийных и земельных органов и председатели колхозов, виновные в расхищении и незаконном распоряжении колхозным имуществом, общественной землей, денежными средствами, будут сниматься с постов и отдаваться под суд как нарушители закона и враги колхозного строя.

Вменить в обязанность советам министров республик, крайисполкомам, облисполкомам, ЦК компартий союзных республик, крайкомам, обкомам партии обеспечить в двухмесячный срок возвращение колхозам незаконно взятого у них имущества, скота и денежных средств и в месячный срок доложить Совету министров СССР и Центральному Комитету ВКП(б) о мерах, принятых в отношении конкретных виновников в расхищении колхозного имущества…

6. Запретить под страхом уголовной ответственности районным и другим организациям и работникам требовать с колхозов хлеб, продукты, деньги на нужды различного рода организаций для проведения съездов, совещаний, празднований, финансирования районных строительств…

8. Восстановить нарушенный во многих колхозах уставной демократический порядок созыва общих собраний колхозников для обсуждения и решения вопросов колхоза, избрание правлений и председателей колхозов общими собраниями, подотчетность правлений и председателей колхозов перед колхозниками и работу ревизионных комиссий.

Воспретить под строгой ответственностью райкомам партии, райсоветам и земельным органам назначать или снимать председателей колхозов помимо общих собраний колхозников.

Провести до 15 февраля 1947 года во всех колхозах общие собрания колхозников для заслушивания отчетов правлений колхозов об итогах хозяйственной деятельности за 1946 год и провести на них выборы правлений колхозов, председателей колхозов и ревизионных комиссий в том случае, если истекли уставные сроки или когда общее собрание колхозников сочтет необходимым сделать это досрочно.

9. Обязать советы министров республик, крайисполкомы, облисполкомы, ЦК компартий союзных республик, крайкомы, обком партии представить в Совет министров СССР и Центральный комитет ВКП(б) отчет о выполнении настоящего постановления к 1 января 1947 года…

Председатель Совета министров Союза ССР

Секретарь Центрального комитета ВКП(б)

И. СТАЛИН ЖДАНОВ

19 сентября 1946 года^[36]

Это никогда не цитировавшееся с ревизионистского периода постановление является весьма любопытным документом. В первую очередь потому, что фактически оно разрушает миф о «тоталитарности» советской системы.

Наоборот, сталинские колхозы в отличие от фермерско-кулацких хозяйств Запада имели действительно демократический способ управления и расходования прибыли. Уже само формирование правлений колхозов и назначение председателей являлось особой формой народной демократии предусматривающей выборность органов управления членами колхозов.

Что может быть еще демократичнее, чем колхозная демократия? Фактически это закрытое акционерное общество, где не тунеядцы-акционеры, владеющие акциями, а люди, непосредственно трудившиеся на земле, получали прибыль. И через выборность правления они могли осуществлять управление своим хозяйством.

Конечно, война с ее лозунгом «все для фронта — все для победы» и объективно востребованным возрождением единоначалия не могла не внести диссонанс в порядок «колхозной демократии».

Но уже то, что для восстановления норм сельскохозяйственного Устава правительство поставило вопрос ребром, свидетельствует, что Сталин не намеревался терпеть извращений в колхозной системе.

И правительство не ограничилось «обещаниями» суровых мер в отношении нарушителей. В 1946 году за должностные нарушения к уголовной ответственности было привлечено 9 тыс. 511 руководителей сельского хозяйства. По современным критериям это стало борьбой с коррупцией в деревне.

Твердый порядок, устанавливаемый Сталиным во второй половине сороковых годов, был продуманной линией по укреплению социалистической собственности и правовой системы, разбалансированных милитаризацией государства в условиях военного режима его существования.

И советский Вождь отдавал себе отчет, что за его действиями и поступками пристально наблюдают не только соотечественники, но и люди по другую сторону советских границ.

Еще в дни войны, когда весь мир с глубочайшим напряжением и вниманием следил за битвой гигантов, разворачивающейся на необъятных просторах таинственной России, в сознании сотен миллионов людей образ Сталина стал неотъемлемо ассоциироваться с фигурой великого полководца.

Человек, поднявший на защиту своей земли «народ и его ратников» в лице своих армий и возглавивший тяжелую оборону, отразившую нашествие завоевателей Европы, не мог не вызывать симпатий и признания прогрессивного человечества.

Мало известен факт, что респектабельный американский журнал «Тайм» дважды признавал Сталина выдающимся человеком года. Первый раз в 1939 году за пакт о ненападении с Германией и позже «за выдающиеся заслуги в деле лидерства и успешную борьбу против Гитлера». Тем более признание заслуг Вождя в Великой Отечественной войне не могло не укрепиться в умах и сознании победившего советского народа. И, как это обычно бывает, восторженная интеллигенция не скупилась на эпитеты в желании возвеличить Сталина.

Психологический парадокс в том, что после его смерти та же самая интеллигенция, провоцируемая негодяем Хрущевым, впав в маразм очернительства памяти великого гражданина, станет называть результат собственного экзальтированного восторга «культом личности».

Но даже среди трезво мысливших людей мало кто озадачился мыслью: как сам Сталин относился к безудержным стремлениям подхалимов неуклюже гиперболизировать и без того заслуженную им славу? Поощрял ли он ретивых служителей бойких перьев?

Между тем с началом «холодной войны» на Западе все чаще стали публиковаться злобные измышления, касавшиеся как идеологии Советского Союза вообще, так й эпизодов биографии Сталина в частности.

Тем более что в действительности западной публике было трудно что-либо понять и оценить. Фигура советского лидера казалась скрытой покровом таинственности. Впрочем, и в СССР его жизнь была скудно представлена лишь брошюрой «краткой биографии» и книгой Анри Барбюса, написанной в 1936 году.

Конечно, Сталин понимал истоки человеческого любопытства, заставлявшего иных заглядывать в замочную скважину, а в общей массе охотно довольствовавшегося плодами средств информации. Эта страсть неистребима; и в XXI веке она вообще превратилась в патологическую болезнь.

Конечно, он понимал пропагандистское значение издания такой политической книги. Однако человек, всегда тщательно взвешивающий необходимость на весах целесообразности, он не мог пустить работу над его биографией на самотек.

И в конце 1946 года он вынес биографическую тему на заседание Оргбюро. 23 декабря в 7 часов вечера генерал-майор Галактионов, Иовчук, Федосеев, Кружков, Мочалов и работники ЦК Поспелов, Александров, Кузнецов и Патоличев вошли в кабинет Вождя.

Сталин встретил приглашенных, стоя возле большого стола. Он начал говорить сразу после того, как все расселись. Из-за стука стульев, шуршания вынимаемых листков бумаги и блокнотов его первые слова даже трудно улавливались.

— Изучение Ленина, — говорил он, — обычно начинают с биографии. Так знакомится с Лениным громадное большинство людей.

Я говорю о простых людях, а не о тех, что сидят в канцеляриях. Они не могут читать 30 томов, им не под силу. Поэтому нужна хорошая биография Ленина.

Здесь начальник Управления пропаганды и агитации ЦК Александров вполголоса заметил, что ИМЭЛ издал биографию Ленина.

— Уж я знаю, как у вас ИМЭЛ издает, — несколько возбужденно заметил Сталин. И последующую попытку Александрова продолжить реплику он прервал:

— Вы в отношении ИМЭЛ покровительственно настроены… Но, когда ИМЭЛ издает что-либо без подписи, без фамилии авторов, это хуже воровства. Нигде в мире ничего подобного нет.

Почему вы боитесь поставить фамилии авторов?

Надо, чтобы люди имели свободу писать, но нужна и свобода высказываться, чтобы было кого критиковать. А когда спросишь, то Управление пропаганды ссылается на ИМЭЛ, а ИМЭЛ прикрывается именем ЦК как будто ЦК написал. За спиной ЦК вы все храбрые люди…

Нужна свобода высказываться, а то никто никого не смеет «трогать». Какие взаимоотношения у Агитпропа ЦК с ИМЭЛ?

Историк В. Мочалов пояснил, что согласно Уставу партии, принятому на XVIII съезде, ИМЭЛ значится Управлением пропаганды ЦК ВКП(б), а до этого был Отделом ЦК.

Считая тему исчерпанной, Сталин заключил:

— Тогда Агитпроп ЦК должен дать обстоятельную, вернее, среднюю по размерам биографию Ленина. Это очень большое пропагандистское дело.

Пока Сталин говорил, он держал в руках экземпляр своей биографии, представленный ему на просмотр институтом Маркса-Энгельса-Ленина. Приподняв томик, он сказал:

— Очень много ошибок. Тон нехороший, эсеровский. — И с иронией продолжил: — Получается, что у меня всякие учения вплоть до какого-то учения о постоянных факторах войны. Оказывается, у меня есть учение о коммунизме, об индустриализации, о коллективизации и т.п.

Похвал много в этой биографии — возвеличивание роли личности. Что должен делать читатель после прочтения этой биографии? Стать на колени и молиться на меня?

Мочалов отметил в своих записках, что после этого Сталин высказал ряд «сердитых характеристик», отражавших глубину его недовольства:

— Марксизму не воспитываете… Все рисуете так, что становись на колени и молись… о ком вы пишете… Нам идолопоклонники не нужны…

— Вот вы пишете, что у меня есть учение о постоянных факторах войны, тогда как в любой истории войн об этом написано. Может быть, у меня это же сказано несколько шире, но и только…

У меня, оказывается, есть учение о коммунизме. Как будто Ленин говорил только о социализме и ничего не говорил о коммунизме. В действительности о коммунизме я говорил то же, что есть и у Ленина.

Дальше. Будто бы у меня есть учение об индустриализации страны, сельского хозяйства и т.п. и т.п. На самом деле именно Ленину принадлежит заслуга постановки вопроса об индустриализации нашей страны, так же и относительно вопроса о коллективизации сельского хозяйства…

Сталин заключил свои соображения выводом:

— У нас есть учение Маркса-Ленина. Никаких дополнительных учений не требуется.

Продолжая мысль о пороках партийной пропаганды, он упрекнул ученых и пропагандистов:

— Рабов воспитываете… А если меня не станет?… Любовь к партии воспитывайте… Меня не станет, тогда что?…

Он поднял лежавшее на столе богато оформленное, иллюстрированное издание его биографии:

— Такое издание для чего?

Начальник Управления пропаганды Александров стал оправдываться, объясняя издание иллюстрированной биографии необходимостью оснащения библиотек и клубов. Сталин не поддержал его:

— Библиотек у нас сотни тысяч. От такого издания тошнота берет…»

Эти записи, сделанные участником совещания работником Академии наук В.Д. Мочаловым, пролежавшие в его архиве более полувека, воссоздают иной образ Вождя. Отличный от плебейских пасквилей, создаваемых хрущевской и другими формами либеральной пропаганды.

Мочалов рассказывал своей жене Р.П. Конюшей, что Вождь обрушился на ученых, составлявших его биографию, гневной филиппикой:

— Вы что эсеровщиной занимаетесь? Народ, партия — ничто, Сталин — все? Сталин стар. Сталин скоро умрет. Хотите, чтобы народ в панику впал — раз все делает он, то без него конец?»

Трагикомедия в том, что, борясь с «культом личности», более, полусотни лет профессионалы-историки буквально ломились в открытую дверь. Выходит, они не знали о резко негативной реакции Вождя на медвежьи «услуги» подхалимов. Но незнание — это невежество, а оно не является добродетелью.

Впрочем, была ли атака на Вождя после его смерти объяснима только невежеством? Нет, антисталинисты не случайно просиживали штаны в теплых кабинетах и не зря ели хлеб, выращенный народом. «Воспитатели чертовы» копали под тот фундамент, на котором держалось созданное Сталиным государство. И подкопались…

Но продолжим пересказ записей очевидца истории В.Д. Мочалова. Сталин указал и на другие недостатки в книге:

«— Вот относительно Баку. Говорится, что, дескать, до моего приезда там у большевиков ничего не было, а стоило мне появиться, как все сразу переменилось… Один все устроил… Хотите — верьте, хотите — не верьте!…

На самом деле как было дело? Надо было собрать кадры… Такие кадры большевиков в Баку сложились… Имена этих людей я в соответствующем месте перечислил… То же касается и другого периода… Ведь такие люди, как Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, жили, работали, а они в книге отсутствуют…

Это же относится и к периоду Отечественной войны… Надо было взять способных людей, собрать их, закалить… Такие люди собрались вокруг главного командования Красной Армии…»

Все это так, но все-таки прервем еще раз записанные историком по памяти воспоминания о беседе в Кремле. Конечно, Сталин не имел намерения воспрепятствовать созданию его краткой биографии. Однако он не желал, чтобы такая книга представляла его подхалимами в утрированном виде.

Человек, прекрасно разбиравшийся в литературных жанрах, он пояснял историкам те азы здравого смысла, которые нельзя переступать. Указывая на рамки корректности, он продолжал:

«— Нигде не сказано, что я ученик Ленина… Не помню, только где-то глухо об этом упоминается… На самом деле я считал и считаю себя учеником Ленина. Об этом я ясно сказал в известной беседе с Людвигом… Я — ученик Ленина. Ленин меня учил, а не наоборот. Он проложил дорогу, а мы по этой проторенной дороге идем.

Он резюмировал свою мысль:

— Надо написать биографию Ленина. Это первоочередная задача. Все прежние биографии — Керженцева, Ярославского и др. — устарели…

В продолжение разговора Сталин остановился на книге «История западноевропейской философии» профессора, доктора философских наук (1939), академика АН (1946) Александрова. Он вернулся к своему столу и, взяв лежавший там том, обратился к автору:

— Я хотел сказать относительно вот этой книги. Она не понравилась мне. Неудачная книга получилась. Читал ее и товарищ Жданов. Она ему также не понравилась. Это написал не боевой марксист, а книжник.

В прошлом были социалисты в кавычках и социалисты без кавычек. Легальные марксисты, они не были марксистами. Были катедер-социалисты^[37]. Они занимались пережевыванием бумажек. От настоящего марксизма они далеки.

И я боюсь, что у нас также будут катедер-коммунисты. Автор этой книжки смахивает на катедер-коммуниста. Может, это грубо сказано, но для ясности необходимо. Досадно, что такая книга появилась.

Непонятно, почему в Греции появилось много философов? Почему там получила такое развитие философия?

Привычно прохаживаясь по кабинету и обобщая главные вехи формирования философии цивилизации, он пояснял:

— Появился торговый класс из среды свободных граждан. Греки вели тогда большую торговлю со всем миром, а мир того времени — это район Средиземноморья. Они торговали со всеми средиземноморскими городами, везде по берегам имели свои колонии, тянули за собой всех «свободных». Греки объехали весь мир и развили науку.

Нечто подобное произошло в Европе и в эпоху Возрождения, когда корабли европейцев — итальянцев, испанцев, голландцев — весь мир обошли, стали бродить по свету…

Сталин остановился и продолжил мысль:

— Принято считать, что Гегель был идеологом немецкой буржуазии. Это не так. Философия Гегеля отражала реакционные стремления аристократии, боязнь немецкого дворянства Французской революции.

Поход на французский материализм — вот подоснова немецкой философии.

— Вот вы ловите Фурье^[38] на противоречиях, — обратился Вождь к профессору Александрову. — Ругаете его за эти противоречия. К чему это? Хорошо, что у них были противоречия.

Все они (немецкие философы) были против революции. Они были запуганы Французской революцией.

Без всего этого совершенно нельзя понять те или иные философские школы, чем объясняется их появление…

Он приподнял книгу, которую продолжал держать в руке, как бы демонстрируя ее:

— Вы на протяжении всей книжки не видите различия между понятиями «реакционный» и «консервативный», не различаете их между собой. Реакционный — значит идущий назад от того, что есть. Консервативный — значит стремящийся к сохранению того, что есть.

Гегель, Кант, Фихте тянули назад. Все, что угодно, только не идти по стопам Французской революции.

Льюис^[39] так писал историю философии. Марксист так не должен писать. Надо уму дать пищу…

Сталин остановился и, открыв заложенную страницу, процитировал абзац, касающийся системы Фурье: «Большим достижением социальной философии Фурье является учение о развитии человечества…»

— Что же это за «большое достижение»? — риторически спросил Сталин. И уже иронически продолжил цитату: — «В своем развитии общество проходит, по Фурье, четыре фазы: 1) восходящее разрушение, 2) восходящую гармонию, 3) нисходящую гармонию, 4) нисходящее разрушение…»

Закончив чтение, Вождь посмотрел прямо в глаза Александрова:

— Это же сумасбродство, глупость, а не «большое достижение». Вы поднимаете из пыли то, что забыто.

Конечно, эти отвлеченные рассуждения французского философа, пытавшегося в XVIII веке сконструировать проект общества гармонии, в котором человеческие способности развернутся на основе законов «притяжения по страсти», утратили свою просветительскую значимость.

Человек действия, реалист и прагматик, Сталин трезво смотрел на вещи и не видел необходимости в популяризации идей, не получивших научного развития. Он пояснял:

— Затем, нельзя все публиковать из того, что самим автором не предназначалось для печати… Вот «Философские тетради» Ленина. Их надо брать и цитировать только принципиальное, а не все, что там есть…

Откуда вы почерпнули какое-то «учение о кругах»? Какое это учение? Подумайте! Вы пустили в оборот «учение о кругах»… Молодой марксист ухватится за это и будет наворачивать, сбивая с толку массу рядовых читателей…

Учений всяких было много в истории. Но надо чувствовать различия между авторами учений — лидерами, как, например, Ленин, за которым шла масса. И философами, тоже имевшими учения, но с которыми они существовали сами по себе, — писали для себя.

Марксизм — это религия класса. Хочешь иметь дело с марксизмом, имей одновременно дело с классами, с массой…

Мы — ленинцы. То, что мы пишем для себя,— это обязательно для народа. Это для него и есть символ веры!»

Мысль о научном марксизме как религии выглядела почти еретически. Но в сказанном Сталиным не было ниспровержения марксизма. Действительно, любое философское учение принимается людьми определенных убеждений как вера. И в этом нет парадокса.

Собственно говоря, и наоборот. Любая религия с ее набором убеждений, правил и понятий в конечном итоге является ранней, примитивной формой философии. Системой понятий, еще не отягощенной научно-техническими знаниями развивающейся цивилизации.

«Сталин подытожил свой критический обзор:

— Эта книжка, конечно, не учебник. Разумеется, когда нет хлеба, едят и жмых, и лебеду едят…

— Я, товарищ Сталин, книжку переработаю, — поспешно заверил профессор Александров.

— Я хотел бы, — отреагировал на обещание доктора философии Сталин, — чтобы вы все это продумали… Возражайте! — добавил он, несколько повысив тон, — а то, как «системы перечислять», это вы Льюису предоставьте.

А вы социально объясните подоснову немецкой философии… У Гегеля и других немецких философов был страх перед Французской революцией. Вот они и били французских материалистов, — еще раз резюмировал свою мысль Сталин.

Уже завершая встречу, он заговорил о полученном им. письме профессора Белецкого:

— Если человек вынужден был писать мне, когда я был в отпуске, значит, он уже доведен до крайности.

Речь шла о том, что профессор жаловался Вождю на притеснение по национальному признаку. Присутствующие стали говорить о том, что отец профессора русский, до сих пор жив, и Белецкому напрасно предъявляют претензии, что он скрывает еврейское происхождение.

На это Сталин отреагировал жестко:

— Тот, кто скрывает национальное происхождение, трус, гроша ломаного не стоит…

Но нападки на профессора он решительно отмел:

— Нам нельзя бросаться людьми…

Заместители начальника Управления пропаганды Иовчук и Федосеев охарактеризовали Белецкого «как человека не позитивного, не способного к положительной работе, а склонного только к критике». Но даже после нелестных характеристик в адрес профессора Сталин не изменил позиции:

— Неряха, но человек думающий…

Говоря о письме Белецкого, он пояснил, что автор хотел бы «подискутировать» с Александровым по поводу его книги.

— Разрешим мы такую дискуссию? — спросил он секретарей ЦК Кузнецова и Патоличева. Те нехотя были вынуждены согласиться.

Конечно, не описанное событие составляло в это время предмет главных забот советского Вождя. И одной из окружавших его проблем стала необходимость восстановления обессиленного войной сельского хозяйства.

Великая Отечественной война, навязанная советскому государству немецкими захватчиками, задержала развитие в СССР колхозного сектора; и еще в ее ходе на селе возникли серьезные трудности. Из колхозов, МТС и совхозов была отвлечена в армию значительная часть кадров, тракторов, лошадей и автомашин. Работавшая на военные нужды промышленность прекратила производство для сельского хозяйства тракторов и значительно сократила выпуск сельскохозяйственных машин, запасных частей, удобрений и горючего.

Оккупанты разрушили и разорили захваченные территории, но в годы войны пострадали и не захваченные агрессором районы. В колхозах сократились посевные площади, уменьшилась площадь обрабатываемых паров, зяблевой вспашки, серьезно сократилось травосеяние. Все это не могло не отразиться на снижении урожайности в колхозах и совхозах, на уменьшении поголовья скота и понижении его продуктивности.

И все-таки в годы военного лихолетья колхозное сельское хозяйство не рухнуло. Более того, оно смогло максимально обеспечить потребности армии и сохранить достаточно прочный уровень жизни населения в тылу. Это доказало преимущества коллективного хозяйства и убедительно свидетельствовало о предусмотрительной политике Сталина, решившего накануне войны зерновую проблему.

Уже в 1940 году валовой сбор зерна в СССР превысил семь миллиардов пудов, а товарного зерна крестьяне произвели почти вдвое больше, чем в 1913 году. Одновременно в колхозах и совхозах был обеспечен значительный подъем животноводства.

Все, вместе взятое, позволило государству создать накануне войны полноценные стратегические резервы зерна, мяса, жиров и других сельскохозяйственных продуктов в размерах, обеспечивших продовольственные нужды страны и армии на протяжении всех военных лет; а промышленность в это время была обеспечена сырьем.

Благодаря победившему и окрепшему колхозному строю советское сельское хозяйство в период войны с успехом справилось с военными трудностями. И уже сразу после войны государство оказало колхозам освобожденных районов помощь тракторами, сельскохозяйственными машинами, автомашинами, оборудованием для МТС, лошадьми, продуктивным скотом для колхозов, семенами и фуражом.

Начиная с 1945 года на освобожденной территории была проведена значительная работа по восстановлению общественных построек и домов колхозников. В основном были восстановлены все машинно-тракторные станции. Принятые меры дали возможность обеспечить уже в 1946 году возобновление в колхозах и в крестьянских хозяйствах освобожденных районов до трех четвертей от довоенного уровня посевных площадей и более чем наполовину — животноводства в колхозах и у колхозников.

В колхозах и совхозах возрождались технологии сортовых посевов и травосеяние, стали возобновляться нарушенные во время войны и вводиться в действие новые севообороты. В результате принятых мер были достигнуты успехи в деле расширения посевных площадей и повышения урожайности хлопка.

Однако именно в 1946 году значительную часть европейской территории СССР охватила сильная засуха, по размерам онапревосходила засуху 1921 года. Валовой сбор и товарное производство зерна по стране оказались ниже, чем в 1945 году. Природная катастрофа не могла не повлиять на ухудшение снабжения населения продовольствием.

На эти погодные трудности глава правительства и партии Сталин отреагировал без промедления и масштабно. Он не стал откладывать решение проблемы в дальний ящик. В феврале 1947 года в Москве прошел Пленум ЦК ВКП(б). С докладом «О мерах подъема сельского хозяйства в послевоенный период» на нем выступил заместитель председателя Совета министров СССР Андрей Андреев.

В пространном докладе, сделанном им от имени Совета министров, говорилось, что после перехода к мирному строительству перед партией и государством во весь рост снова встала самая неотложная задача: обеспечить такой подъем сельского хозяйства, который бы позволил в кратчайший срок создать обилие продовольствия для населения, сырья для легкой промышленности и обеспечить накопление необходимых государственных продовольственных и сырьевых резервов.

Эта мысль и легла в основу решения Пленума. В нем указывалось: «Для того, чтобы успешно и в кратчайший срок решить эту задачу, необходимо:

1. Улучшить руководство сельским хозяйством со стороны партийных и советских органов, Министерства сельского хозяйства СССР, Министерства совхозов СССР и их местных органов. Все руководство сельским хозяйством снизу доверху должно быть поднято на более высокий уровень, соответствующий огромным задачам, стоящим перед сельским хозяйством.

Необходимо покончить с такими серьезными недостатками в руководстве сельским хозяйством, как отсутствие должной оперативности и запаздывание в подготовке и проведении сельскохозяйственных работ, с неправильным подходом к оценке работы колхозов, совхозов, МТС и районов по средним данным вместо дифференцированного подхода…

Нельзя терпеть таких недостатков, как подмена упорной систематической организаторской работы в колхозах и воспитания кадров администрированием, частой сменой председателей колхозов, нарушением внутриколхозной демократии».

В числе мер, направленных на кардинальный подъем сельского хозяйства, указывалось на необходимость устранить уравниловку в оплате труда колхозников на основе выработки новых «способов оплаты труда и поощрения хорошо работающих».

Директивы Пленума 2 февраля 1947 года опубликовала на своих страницах газета «Правда». Этот объемный документ касался всех отраслей и специальных аспектов сельского хозяйства. Он охватывал все стороны деятельности, но основным направлением оставалось резкое увеличение производства зерна.

Постановление обязывало партийные, советские организации, Министерство сельского хозяйства СССР, Министерство совхозов СССР и их местные органы:

«Восстановить в течение трех лет (1947-1949 гг.) по валовому сбору довоенный уровень производства зерна и значительно превзойти его к концу пятилетки. Обеспечить безусловное выполнение и перевыполнение поставленной пятилетним планом задачи получения валового сбора зерна в 1950 году в размере 127 миллионов тонн:

а) по озимой пшенице — в Украинской ССР, Краснодарском, Ставропольском краях, Ростовской, Крымской, Воронежской, Курской областях и Молдавской ССР восстановить в 1949 году до довоенного уровня производства… Значительно повысить урожайность, увеличив посев… в колхозах этих районов осенью 1947 года на 1500 тыс. гектаров по сравнению с уборочной площадью 1946 года и довести его до 7,2 миллиона гектаров, в том числе по Украинской ССР до 4,4 миллиона гектаров, и в 1948 году — до 8,3 миллиона гектаров, в том числе по Украинской ССР до 4,8 миллиона гектаров.

Обеспечить значительное повышение урожайности и увеличение валового сбора в остальных районах возделывания озимой пшеницы, особенно в районах Поволжья, Узбекской, Таджикской ССР, южных областях Казахской ССР, в Киргизской и Азербайджанской ССР;

б) по яровой пшенице — в колхозах восточных районов (Сибири, Урала и северо-восточных областей Казахской ССР) в соответствии с решением Совета министров СССР увеличить посевную площадь на 1324 тыс. гектаров. И довести ее в 1947 году до 7,9 млн. гектаров, в 1948 году до 9,4 млн. гектаров и в 1949 году до 11,4 млн. гектаров, обеспечив повышение урожайности. Размещать яровую пшеницу в первую очередь по пласту и обороту пласта целинных и залежных земель, по чистым перепаханным осенью парам и по зяблевой вспашке.

В Поволжье (Куйбышевской, Саратовской, Сталинградской и Ульяновской областях) принять меры к значительному расширению посевных площадей яровой пшеницы, в особенности сортов твердой пшеницы. Увеличить посев яровой пшеницы в колхозах этих областей на 300 тыс. гектаров. И довести его в 1947 году до 2,4 млн. гектаров и в 1948 году до 3 млн. гектаров…

Увеличить площади яровой пшеницы в колхозах областей Нечерноземной полосы на 200 тыс. гектаров и довести их в 1947 году до 1,6 млн. гектаров и в 1948 году до 1,8 млн. гектаров. Обеспечить повышение урожайности и валового сбора яровой пшеницы в остальных районах ее возделывания».

Уже сама масштабность планов советского правительства свидетельствует о наивности рассуждений профессора Сироткина, утверждающего, что успехи Сталина якобы «достигались за счет нечеловеческой работы в колхозе и на своих «шести сотках» от зари до зари». Но несомненно, что нелегкий крестьянский труд на полях отличался от «непыльного» профессорского времяпрепровождения, да и вознаграждение за него было поменьше в разы.

Однако хозяйственная политика и «громадье планов» Вождя строились совсем на иных предпосылках, чем те, которые ему пытаются приписать «остепененные» дилетанты. Да и могло ли быть иначе?

Забота о селе началась сразу с окончанием войны. Уже к началу 1947 года в стране были восстановлены тракторные заводы в Сталинграде и Харькове. Появились новые тракторные заводы — Алтайский и Владимирский. Возобновилось производство тракторов на Челябинском предприятии, заканчивалось строительство Липецкого тракторного завода.

К этому же времени находились в стадии восстановления и заводы сельскохозяйственного машиностроения, подвергшиеся разрушению во время оккупации. Одновременно были переведены на производство сельскохозяйственных машин многие предприятия, ранее занятые выполнением военных заказов.

Впрочем, даже по представлениям наших «профессоров» трудно допустить, что крестьянин мог бы насытиться только «пятью колосками», как Буратино — «тремя корочками хлеба». И хотя общий подъем страны уже был увязан с пятилетним планом, Вождь детализировал задачи для сельского хозяйства.

Правительственной программой предусматривалось не только восстановление довоенного уровня производства зерна. На повестку дня вставала необходимость резкого увеличения посевных площадей и производства зернобобовых культур (гороха, чечевицы, фасоли). Намечалось расширение посевов гречихи и элитных семян кукурузы, повышение урожайности проса и риса.

Причем работа по увеличению выращивания зерновых и других культур должна была вестись на основе внедрения «и быстрейшего размножения новых, более урожайных селекционных сортов», приспособленных к местным условиям.

Важной задачей правительство считало и восстановление до довоенного уровня производства технических культур: хлопка, льна-долгунца, сахарной свеклы. В связи с этим намечалось: «Для повышения урожайности размещать технические культуры на лучших землях… увеличить применение минеральных удобрений и полностью использовать орошаемые земли».

Так, с целью увеличения урожаев сахарной свеклы в 1947 году предписывалось «обеспечить подготовку ядохимикатов для борьбы с вредителями, завоз 397 тонн минеральных удобрений». В районах наибольшей транспортировки сахарной свеклы планировалось осуществить строительство шоссейных и узкоколейных железных дорог.

Программа Совета министров распространялась на все отрасли сельского хозяйства. Для удовлетворения потребностей населения отводилось свое место производству цитрусовых и зеленого чайного листа. В 1947 году предусматривалось увеличить площадь под цитрусовые культуры до 20,8 тыс. га, а под чайные плантации — до 55,6 тыс. га. С тем чтобы уже в 1949 году довести эти площади до 27,5 тыс. га и под чайные плантации до 60 тыс. га.

Увеличение площадей под цитрусовые культуры предлагалось производить исключительно за счет выращивания апельсинов и лимонов. Бралось во внимание и обеспечение развития других субтропических плодовых культур — маслин, инжира, граната, хурмы.

Широкая закладка новых садов вообще стала одной из особенностей послевоенного развития сельского хозяйства СССР. В 1947 году их площадь в колхозах должна была увеличиться на 16 700 гектаров, ягодников на 6700 га и на 11 400 га — виноградников. В 1948 году соответственно намечалось ввести еще 25 000 га садов, 10 000 га ягодников и виноградников — на площади в 25 000 га. Причем посадку кустов и плодовых деревьев планировалось осуществлять не только на государственных землях, но и на приусадебных участках колхозников, рабочих и служащих.

И все-таки переломным должен был стать 1947 год. Перспектива роста распространялась на все отрасли сельского хозяйства. Так, перед партийными и советскими организациями Молотовской, Свердловской, Челябинской, Кемеровской и Московской областей, Алтайского края, Удмуртской АССР, Грузинской, Армянской и Азербайджанской ССР, достигших и превысивших довоенный уровень производства картофеля и овощей в колхозах, была поставлена задача дальнейшего расширения посевных площадей и повышения урожайности этих культур.

В 1947 году требовалось расширить по СССР посевные площади овощных культур на 138 тыс. гектаров, в том числе в колхозах на 120 тыс. га. Из них по луку на 26 тыс. га и по капусте на 49 тыс. га. Довести посев овощных культур в 1947 году до 1800 тыс. гектаров, в том числе в колхозах до 835 тыс. га, и в 1948 году до 2000 тыс. гектаров, в том числе в колхозах до 900 тыс. га.

Вождь придавал исключительно важное значение снабжению продуктами питания населения промышленных центров. Поэтому в постановлении намечались меры по дальнейшему укреплению и развитию картофельно-овощных и животноводческих баз вокруг Москвы, Ленинграда, Баку, Харькова, Киева, Горького, Сталинграда. А также в районах Урала, Донбасса, Кузбасса, городов Сибири и Дальнего Востока и других крупных городов и промышленных центров, с тем чтобы полностью обеспечить снабжение их овощами, картофелем и в значительной степени молоком и мясом собственного производства. В то же время в этих же регионах предусматривалось всемерное развитие парниково-тепличного хозяйства для снабжения населения городов в зимне-весенний период ранними овощами и зеленью.

Производство овощей планировалось расширить и «в зонах консервных заводов». Особенно в Астраханской и Крымской областях, Краснодарском крае, Дагестанской АССР, Азербайджанской, Узбекской, Украинской и Молдавской ССР. Это позволяло полностью и бесперебойно обеспечить сырьем «предприятия овощного консервирования».

В целях повышения урожайности картофеля и овощей планировалось значительное расширение орошаемых площадей. Поэтому пленум ЦК обязал Министерство сельскохозяйственного машиностроения изготовлять дождевальные установки, Министерство тяжелого машиностроения — нефтяные двигатели. Министерство машиностроения и приборостроения должно было начать поставки водяных насосов в количествах, необходимых для своевременного проведения орошения, а Минсельхозу СССР предписывалось разработать типы новых поливных установок.

Одной из основных задач в ближайшие годы Сталин и возглавляемое им правительство считали необходимость восстановить и превзойти к концу 1948 года довоенный уровень поголовья крупного рогатого скота, овец и коз и к концу 1949 г. — поголовья свиней.

Одновременно предусматривалось значительно превзойти довоенный уровень по всем видам продуктивного скота к концу пятилетки. Поголовье лошадей в колхозах поднять к концу 1950 года на 58% по сравнению с 1946 годом.

Конечно, это были не простые задачи. Так, поголовье крупного рогатого скота в 1947 году должно было увеличиться на 5,2 млн. голов, чтобы довести его к 1 января 1948 года до 52 млн. голов. В том числе в колхозах увеличить поголовье на 2,6 млн. голов и довести его до 18,4 млн. голов.

Но уже к 1 января 1949 года намечалось увеличить количество крупного рогатого скота до 56,1 млн. голов, в том числе в колхозах — до 21,2 млн. голов. Поголовье коров к 1 января 1948 г. должно было вырасти до 24,7 млн. голов, в том числе в колхозах — 4,4 млн. голов. К 1 января 1949 года количество коров должно было составить в сельском хозяйстве 27,2 млн. голов, в том числе в колхозах — 6 млн. голов.

Обратим внимание, что подъем животноводства Сталин намеревался в значительной степени осуществить за счет личных крестьянских хозяйств. В отличие от авантюриста Хрущева, ограничившего после смерти Вождя содержание скота в частном владении, Сталин осознанно делал упор «на крестьянский интерес».

Человек, в кратчайшие сроки осуществивший коллективизацию и мобилизовавший страну на отражение агрессии, Сталин не строил «воздушные замки». Среди многих великих проектов, возникавших в его уме, он безошибочно находил самые верные решения, позволявшие даже при возникновении непредвиденных и осложнявших ситуацию обстоятельств доводить намеченное дело до конца.

Может показаться, что Вождь как бы делал от «колхозного проекта» шаг назад. Но это не так. Нет, он не отступал от преимуществ коллективизации. Наоборот, он совершенствовал симбиоз коллективного и частного. Коллективизация на основе использования техники — тракторов и комбайнов — позволила стране получить необходимый государству хлеб.

Однако решение вопросов животноводства в те годы еще невозможно было осуществить в полной мере техническими средствами. Ухаживать за скотом, кормить его и доить коров должны были люди. Поэтому, решая задачу стремительного увеличения производства мяса и молока, во главу угла Вождь ставил крестьянскую инициативу и личную заинтересованность жителей деревни.

Фактически речь шла о своеобразной реформе — увеличении частного сектора в деревне при сохранении коллективного хозяйства. Постановление указывало: «Считать одной из важных задач ликвидацию в течение 2-3 лет бескоровности и бесскотности среди колхозников».

Вместе с тем государство не оставалось сторонним свидетелем в деле развития частных крестьянских «ферм» в каждой семье. Руководителям на местах предписывалось: «Организовать в этих целях в течение 1947-1948 гг. государственную помощь кредитом бескоровным колхозникам для приобретения ими телок».

Но и это было не все. Постановление Пленума требовало: «Обязать местные партийные, советские органы и правления колхозов оказывать всемерную помощь колхозникам в обеспечении принадлежащего им скота грубыми и сочными кормами, а также пастбищами».

Конечно, увеличение коровьего поголовья в индивидуальном владении не могло быть обеспечено без предоставления частникам молодняка и централизованного сбора молока, не реализованного на колхозных рынках. Поэтому слово «обязать» встало перед всеми взаимосвязанными пунктами постановления:

«Обязать партийные, советские и сельскохозяйственные органы в течение 1947-1948 гг. обеспечить организацию молочно-товарных ферм во всех колхозах. А к концу 1950 г. добиться, чтобы все колхозы имели фермы с количеством маточного поголовья не менее установленного законом…

Обязать Министерство сельского хозяйства СССР и его местные органы при проведении зоотехнических и ветеринарных мероприятий по общественному животноводству колхозов оказывать зоотехническую и ветеринарную помощь животноводству, находящемуся в личном пользовании колхозников».

Одновременно правительство рассчитывало обеспечить к концу 1947 года повышение удоя. В среднем на одну корову в колхозных фермах на 15% по сравнению с 1946 годом и к концу 1948 года на 15% к 1947 году. Это позволяло резко умножить производство масла.

Поэтому в завершение цепи комплексной программы предписывалось: «Обязать партийные и советские органы, Министерство мясной и молочной промышленности СССР, Министерство сельского хозяйства СССР, Министерство совхозов СССР и их местные органы обеспечить значительное увеличение производства масла во всех областях, краях и республиках и особенно в районах издавна сложившегося товарного маслоделия — Сибири, Архангельской, Вологодской, Молотовской и Кировской областей — на основе более быстрого роста поголовья коров в колхозах, повышения их продуктивности, создания устойчивой кормовой базы и широкого развития сети молочных заводов».

Столь же решительно правительство обеспечивало развитие свиноводства, овцеводства и коневодства. Так, поголовье свиней в 1947 году предусматривалось: увеличить на 4,8 млн. голов и довести его к 1 января 1948 г. до 13,4 млн. голов, а к 1 января 1949 г. до 20,3 млн. голов. В том числе в колхозах в 1947 г. увеличить поголовье на 2,2 млн. голов и довести его к 1 января 1948 г. до 4,6 млн. голов и к 1 января 1949 г. до 6,3 млн. голов.

С целью обеспечения в колхозах кормовой базы для свиноводства предлагалось проводить специальные посевы кукурузы, бахчевых культур, сахарной свеклы, картофеля, закладку силоса, приготовление муки из люцернового и клеверного сена, организовать пастбищное содержание свиней.

Не осталось вне внимания и производство птицы. Создание птицеводческих ферм должен был обеспечить каждый колхоз, имеющий зерновые посевы, а в колхозах, имеющих водоемы, — организацию ферм водоплавающей птицы.

Увеличение поголовья птиц в колхозах в 1947 году планировалось не менее чем в два раза, а в 1948 году — не менее чем в 3 раза по сравнению с 1946 годом. Помимо улучшения работы существующих инкубаторно-птицеводческих станций, на селе предстояло построить в течение 1947-1948 гг. 120 новых станций, развернув производство новых инкубаторов.

Руководителям на местах предстояло начать широкое развитие птицеводства в личном пользовании колхозников, рабочих и служащих. Организовать в 1947-1948 гг. прием яиц для инкубации и продажу на льготных условиях цыплят с инкубаторно-птицеводческих станций как колхозникам, так и другим категориям населения, содержащим личное хозяйство.

Конечно, увеличение выпуска продукции животноводства оказалось бы невыполнимой мечтой, если бы оно не было подкреплено столь же решительными шагами по одновременному увеличению производства кормов. Постановление требовало от руководителей всех рангов:

«Довести сбор грубых кормов в колхозах в 1947 году до 95 млн. тонн, в том числе для общественного животноводства до 76 млн. тонн; в 1948 году до 105 млн. тонн, в том числе для общественного животноводства до 84 млн. тонн».

Для выполнения этого задания планировалось расширить площади посева кормовых культур — многолетних трав, кормовых корнеплодов и бахчевых (тыква, кормовой арбуз). Закладка силоса намечалась в 1947 году до 23 млн. тонн и в 1948 году до 25 млн. тонн. Одновременно предусматривалось проведение мероприятий по улучшению лугов и пастбищ и повышению их урожайности путем осушки, раскорчевки и подсева трав, особенно в районах Барабинской степи, в поймах Северной Двины, Волги, Оки, Камы и других рек.

Министерствам сельского хозяйства и сельхозмашиностроения поручалось восстановить машинно-сенокосные отряды при МТС, укомплектовав их необходимым количеством широкозахватных сенокосилок и граблей, а также запчастями к ним.

И все-таки, может быть, прав профессор Сироткин, утверждающий: «Ведь на один трудодень-«палочку»… давали не более 100-150 граммов зерна»? Может быть, не только в кино «солдаты НКВД увозили из колхоза даже семенной хлеб, обрекая колхозников на голодную смерть»? А «по весне нечем было засеивать поля»?

Конечно, следовало бы поймать лукавого профессора на противоречии, указав, что НКВД после войны не существовало. И пояснить, что кинофильм «Председатель» задумывался антисталинистами как очернительский вариант пропаганды — своего рода «Антикубанские казаки». Но возможно ли разубедить профессора МГИМО, изучавшего историю по художественным фильмам? Поэтому не будем ставить нереальные задачи!

Однако даже профессору было бы глупо предполагать, будто, начиная восстановление всего народного хозяйства, Сталин не считался в своей политике с интересами крестьянства. Наоборот, ему нужны были рабочие руки в промышленности. Он лучше «академиков» понимал, что предстояло максимально облегчить крестьянский труд. Хотя бы для того, чтобы обеспечить приток новых кадров из села в индустриальную сферу производства.

Как показали последующие события, подъем животноводства в колхозах сопровождался массовым строительством животноводческих ферм, помещений и построек. В стране налаживалось производство кирпича, черепицы, извести и других местных строительных материалов. Центросоюз увеличивал завоз для продажи колхозам стекла, гвоздей и цемента, скобяных изделий и инструмента. Колхозам степных районов оказывалась всемерная помощь в заготовке леса.

Именно в послевоенные годы развернулась широкая работа по внедрению механизации на животноводческих фермах: по подаче на фермы воды, приготовлению кормов, внутрифермскому транспорту, а в электрифицированных колхозах — внедрению электродойки коров и электрострижки овец. С этой целью, начиная с 1947 года, на предприятиях Министерства сельскохозяйственного машиностроения и местной промышленности началось производство оборудования для механизации животноводческих ферм.

Человек, имевший огромный опыт организации боевых операций, в послевоенных условиях Сталин подходил к вопросу восстановления народного хозяйства как к крупной стратегической кампании, разворачивающейся по всему экономическому фронту.

Одной из особенностей успеха колхозного строительства стало создание, еще в годы коллективизации, машинно-тракторных станций (МТС). Их организация позволяла сосредоточить наиболее сложную сельскохозяйственную технику в государственных руках, не обременяя колхозы затратами на закупку дорогостоящих машин и механизмов. МТС являлись своего рода «ноу-хау» Вождя.

И если мыслить «профессорскими» — художественными категориями, то следует подчеркнуть, что бодрая песня из довоенного кинофильма «Трактористы» воспевала не труд колхозников. Обещание: «Мы с железным конем все поля обойдем, соберем и посеем и вспашем…», — исходило из уст киногероев, трудившихся в МТС.

Но, конечно, правительство не могло руководствоваться в своей реальной политике даже самыми патриотическими песнями. Во главу угла деятельности работников МТС ставились принципы материальной заинтересованности. Вот кто должен был, по выражению Сироткина, в период посевных и уборочных кампаний — «работать от зари до зари».

Причем основной задачей по улучшению работы машинно-тракторных станций правительство определило: «повышение урожайности в обслуживаемых колхозах, дальнейшее улучшение использования машинно-тракторного парка, повышение качества тракторных работ и выполнение их в агротехнические сроки, своевременная уборка урожая и выполнение планов сдачи натуроплаты за работы МТС».

Вопрос ставился весьма серьезно. В оценке выполнения производственных планов МТС и их тракторных бригад устанавливался жесткий принцип оплаты по результатам труда. Работники получали премии только при условии выполнения плана тракторных работ по основным видам: «весновспашке, предпосевной культивации, весеннему севу, подъему и обработке паров, культивации пропашных культур, уборке урожая, озимому севу, вспашке зяби в установленные сроки и при непременном выполнении плана сдачи натуроплаты».

При этом в производственных заданиях тракторным бригадам МТС устанавливался объем каждого вида работ и обязательные агротехнические требования по качеству: глубине вспашки, числу следов обработок, норме высева, глубине заделки семян и срокам работ.

Контроль по качеству тракторных работ возлагался на главных агрономов районных отделов сельского хозяйства, главных и старших агрономов республиканских, краевых, областных управлений сельского хозяйства как на «государственных инспекторов».

Вместе с тем появилось и новое. В целях повышения ответственности и заинтересованности в улучшении качества работ и повышении урожайности в обслуживаемых колхозах, с 1947 года работникам тракторных бригад установили следующий порядок оплаты трудодней:

«Выдавать гарантийный минимум в размере трех килограммов зерна на трудодень трактористу, бригадиру, помощнику бригадира, учетчику-заправщику при условии выполнения установленного плана урожайности на участках колхозов, обработанных данной тракторной бригадой.

При невыполнении установленного плана урожайности — выдавать гарантийный минимум в два килограмма зерна»,

Таким образом, утверждение о том, что крестьяне якобы получали за «палочку»-трудодень только «по 100-200 граммов зерна», отражает лишь неосведомленность профессора МГИМО Сироткина.

Более того, уже сами колхозы выдавали вышеназванным членам тракторных бригад МТС за урожайность, полученную сверх плана, еще и дополнительную оплату — «наравне с колхозниками полеводческих бригад или звена».

Новое состояло также в том, что между МТС и обслуживаемыми колхозами началось заключение договоров, определяющих их взаимные обязательства.

Говоря образно, в то время в «битве за послевоенный урожай» историческое действие перешло с военных полей на мирные колхозные нивы. Теперь тракторные бригады играли роль танковых батальонов, а полеводческие звенья выполняли задачи пехоты. Соответственно организовывалось техническое обслуживание и проведение ремонта сельскохозяйственной техники: тракторов, комбайнов и сельскохозяйственных машин.

Она решалось комплексно. Так, в мастерских при МТС главным образом осуществлялся текущий ремонт тракторов, комбайнов и другого рода сельскохозяйственных машин и орудий. В период полевых работ для технического ухода и устранения неисправностей на поля выводились автопередвижные мастерские с набором слесарно-монтажного инструмента и походным кузнечным горном и комплектом съемников. Министерству сельского хозяйства было предписано организовать в 1947-1948 годах в МТС до 10 ООО таких авторемонтных передвижных мастерских.

Проведение полного капитального ремонта тракторных и комбайновых двигателей, отдельных узлов и агрегатов — магнето, динамо, шлифовка коленчатых валов, распределительных валов, расточка блоков, ремонт топливной аппаратуры и электрооборудования осуществлялись в межрайонных мастерских.

На 32 областных ремонтных заводах страны выполнялся капитальный и текущий ремонт автомашин, станков и стационарных двигателей для МТС. Здесь же осуществлялось изготовление ремонтного оборудования и приспособлений для мастерских МТС и тракторных бригад.

На технологическое оснащение вышеназванных ремонтных предприятий правительство выделило сельскому хозяйству (для МТС и совхозов) 25 тысяч металлорежущих станков. В том числе 20 тысяч из них в 1947 году было изъято с предприятий гражданского и военного машиностроения. Остальные поставлялись за счет нового производства. Помимо станков, заводам было выделено кузнечно-прессовое, электрическое, электросварочное и другие виды оборудования.

И все-таки основной задачей на главном направлении наступления оставалось само производство тракторов и сельскохозяйственной техники. Совет министров обязал Министерство сельскохозяйственного машиностроения обеспечить из общего плана производства поставку для сельского хозяйства в 1947 году тракторов — 30, 3 тыс. штук. Из них СТЗ-НАТИ — 23,5 тыс. штук, «Кировец Д-35» — 2 тыс. штук, «Универсал 1 и 2» — 4, 8 тысячи.

Одновременно министерству предписывалось произвести сельскохозяйственных машин на сумму 510 млн. рублей. В том числе: плугов тракторных — 32 тыс., плугов конных — 80 тыс., культиваторов тракторных — 37 тыс., культиваторов конных — 78 тыс., сеялок тракторных — 30 тыс., сеялок конных — 38, 8 тыс., лущильников тракторных — 10 тыс. Комбайнов — 7 тыс., в том числе самоходных — 700 штук, жаток — 50 тыс., косилок конных — 55 тыс.

Задуманный Сталиным план требовал быстроты осуществления, и естественно, что производственные возможности лишь одного министерства не могли удовлетворить потребности села. Но, как и в военных операциях, у Вождя имелись свои «резервные армии». Для материализации продовольственной программы он привлек к действию оборонные предприятия.

В их числе Министерству транспортного машиностроения, помимо выпуска танков, предстояло обеспечить производство и поставку для сельского хозяйства в 1947 году 3800 гусеничных тракторов марки С-80. Кроме того, Совет министров постановил:

«Обязать Министерства авиационной промышленности, строительного и дорожного машиностроения, машиностроения и приборостроения, местной промышленности союзных республик и Управление промкооперации при Совете министров РСФСР обеспечить для сельского хозяйства в 1947 году выпуск сельскохозяйственных машин на сумму 36,75 млн. рублей. Из них на заводах Министерства авиационной промышленности — комбайнов самоходных 600 штук; Министерства строительного и дорожного машиностроения — плугов тракторных 8000 штук».

Безусловно, что Сталина не устраивала перспектива затяжного процесса восстановления сельскохозяйственного производства. Ему нужна была полновесная и убедительная победа, обеспечивающая полное удовлетворение потребностей населения страны в продуктах питания, а промышленности в сырье.

Поэтому его программа предусматривала: из общего государственного плана производства тракторов в 1948 году 75 500 единиц выделить для сельского хозяйства 67 000. Одновременно Министерство транспортного машиностроения обязывалось: выделить из общего плана для сельского хозяйства 10 400 гусеничных тракторов С-80.

В этом же году Министерствам сельскохозяйственного и транспортного машиностроения надлежало поставить в деревню:

«Комбайнов — 25 тыс., плугов тракторных — 80 тыс., плугов конных — 140,2 тыс., культиваторов тракторных — 55 тыс., культиваторов конных — 85 тыс., сеялок тракторных — 67 тыс., сеялок конных — 49,55 тыс., сошниковых картофелесажалок — 2 тыс., лущильников тракторных — 32 тыс., жаток конных — 62 тыс., косилок конных — 114 тыс., граблей конных — 90 тыс., молотилок сложных — 16,5 тыс., молотилок конных — 34,95 тыс., сенокосилок тракторных — 2 тыс., тракторных граблей — 2 тыс., картофелеуборочных машин — 2 тыс., свеклоподъемников тракторных — 4 тыс., триеров — 21 тыс., силосорезок — 22 тыс., дробилок молотковых — 20 тыс., жмыходробилок — 25 тыс., корнерезок — 35 тыс. штук».

С 1947 года для действующих заводов Министерства сельскохозяйственного машиностроения и других промышленных министерств: автомобильной, авиационной промышленности, транспортного машиностроения, вооружения и др. устанавливался особый порядок снабжения запасными частями:

«а) каждый выпускаемый трактор и комбайн должен быть снабжен соответствующим заводом-поставщиком индивидуальным комплектом запасных частей, инструмента и приспособлений для обеспечения технического ухода;

б) на каждые 10 тракторов и комбайнов заводом-поставщиком поставляется комплект запасных частей для проведения текущего ремонта;

в) на каждые 50 тракторов и комбайнов заводом-поставщиком поставляется комплект запасных частей для проведения капитального ремонта».

Причем на предприятиях, производивших тракторы, комбайны и другую сельскохозяйственную технику вводилась внешняя приемка. Наряду с этим министерствам предписывалось улучшить качество выпускаемых тракторов, сельскохозяйственных машин и запасных частей к ним, применяя в технологии производства новейшие достижения техники.

В это же время началось строительство будущего гиганта — Минского тракторного завода. Окончание работ намечалось в первой половине 1948 года, а во втором полугодии планировалось оснастить предприятие оборудованием для производства тракторов «Кировец Д-35». Все заводы тракторных и сельскохозяйственных машин объявлялись в стране первоочередными и ударными стройками.

Обеспечение сельского хозяйства тракторами и машинами стало первоочередной и важнейшей государственной задачей. ЦК ВКП(б) обязал ЦК компартий союзных республик, крайкомы и обкомы, советы министров республик, крайисполкомы и облисполкомы: оказывать систематическую помощь заводам тракторного и сельскохозяйственного машиностроения и строительным организациям, ведущим строительство, в быстрейшем восстановлении и вводе производственных мощностей, укомплектовании предприятий кадрами и улучшении жилищно-бытовых условий.

Придавая особое значение скорейшему внедрению в сельское хозяйство новых типов тракторов и сельскохозяйственных машин, Центральный комитет обязал Министерство сельскохозяйственного машиностроения обеспечить конструирование и внедрение более совершенных тракторов, самоходных комбайнов и других машин для уборки зерна, навесных тракторных машин, машин для технических культур.

Особое внимание уделялось конструированию и производству машин для уборки хлопка, свеклы, льна-долгунца, кок-сагыза, посадочных и уборочных машин для картофеля, кукурузы, машин по сборке и прессованию сена, машин для механизации работ на животноводческих фермах и машин для разбивки ледяной корки и расчистки снежного покрова на участках зимних пастбищ.

Помимо этого Министерству сельскохозяйственного машиностроения поручалось обеспечить конструирование и производство ручного моторизованного инвентаря для механизации работ в овощеводстве, садоводстве и при возделывании технических культур.

Для выполнения продовольственной программы село нуждалось не только в машинах и технике, работавшей на полях. Уже в 1947 году Министерство заготовок выделило для МТС, совхозов, колхозов и заготовительных организаций 40 тысяч, а в 1948 году — 60 тысяч грузовых автомобилей. Увеличилось снабжение МТС и совхозов легковыми автомашинами «ГАЗ-67».

Важная роль в повышении урожайности колхозного поля отводилась увеличению производства минеральных удобрений, средств борьбы с вредителями и болезнями растений. Министерствам химической промышленности и черной металлургии поручалось не только выполнить план 1947 года, но и обеспечить в 1948 году производство не менее 3130 тыс. тонн (в пересчете на стандартные соли) суперфосфата, фосфоритной муки, азотистых и калийных удобрений. В том же 1947 году было завершено строительство и ввод в эксплуатацию Лисичанского химического комбината по производству удобрений и химикатов.

Конечно, жизнь селян, особенно в годы поразившей страну засухи, не была безоблачной. В начале 1947 года ЦК снова обратил внимание на нарушение «основ управления делами сельскохозяйственной артели». Правительство обязало «местные партийные и советские организации ликвидировать до конца эти нарушения и извращения, принять меры к всемерному укреплению общественного хозяйства колхозов и серьезному улучшению руководства колхозами».

Умножение общественной собственности колхозов объявлялось «главной задачей партии». В обязанность партийных и советских органов входила ответственность, «за сохранность и увеличение общественных средств производства — рабочего и продуктивного скота, семенных, фуражных и страховых фондов, сельскохозяйственного инвентаря», развитие «подсобных отраслей сельскохозяйственного производства, обзаведения хозяйственными постройками и увеличения неделимых фондов артели».

В качестве конкретных мер для ликвидации «обезлички в использовании земли в колхозах» предлагалось закрепить за полеводческими бригадами «постоянные участки в полях севооборота, инвентарь и скот». Не допускать текучести состава полеводческих бригад. Рекомендовалось создавать внутри бригад звенья с закреплением за ними пропашных, технических, овощных культур и семенных участков.

Серьезное препятствие для повышения производительности труда, роста урожайности и продуктивности животноводства Сталин и его помощники усматривали в наличии «уравниловки в оплате труда, при распределении трудодней и колхозных доходов между колхозниками», недостаточном применении индивидуальной и мелкогрупповой сдельщины на полевых и других работах.

Для более бережного и правильного расходования трудодней колхозам рекомендовалось «планировать с начала года затраты трудодней для работ по отдельным отраслям и сельскохозяйственным культурам с установлением строгого контроля за правильностью начисления трудодней в соответствии с выполненной работой и планами затрат трудодней для бригад и звеньев.

Распределение доходов в колхозах рекомендовалось производить с учетом урожая, с тем чтобы колхозники бригад и звеньев, получивших более высокие урожаи, получали соответственно и более высокую оплату»..

Однако Сталин не пускал решение этого вопроса на самотек. Совету по делам колхозов при правительстве v Министерству сельского хозяйства СССР поручалось: разработать и внести в Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) предложения по улучшению в колхозах дела организации оплаты труда, повышению норм выработки и наведению порядка в начислении трудодней.

При этом указывалось на недопустимость ситуации, когда «закон о дополнительной оплате проводится еще не во всех колхозах». Как и того, «что во многих случаях причитающаяся дополнительная оплата за перевыполнение плана по урожайности и продуктивности животноводства выдается колхозникам несвоевременно».

Также обращалось внимание на улучшение организации труда, более продуктивное использование рабочего времени и обеспечение надлежащих бытовых условий в период сельскохозяйственных работ. С этой целью, в частности, рекомендовалось:

«Колхозам на участках, удаленных от сел и деревень более 8 километров, организовывать постоянные полевые станы… для колхозников полеводческих, тракторных и животноводческих бригад. В полевых станах возводить постройки для жилья — постоянные и летние общежития, кухни-столовые; для содержания скота возводить необходимые животноводческие постройки; для хранения сельскохозяйственных машин и инвентаря организовать постройку навесов и сараев».

Однако существовала еще одна проблема. Сталин сформулировал ее еще в период индустриализации, превратив в знаменитую сжатую фразу, которая потом часто повторялась: «Кадры решают все!». Кроме современной техники, селу прежде всего нужны были свежие, грамотные специалисты. И не только хорошие организаторы, способные руководить делом на всех уровнях колхозного производства.

Задачи подъема сельского хозяйства требовали усиления агрономической и зооветеринарной помощи колхозам. Село нуждалось и в неугомонных, грамотных людях, способных содержать и продуктивно использовать технику: инженерах, механиках, механизаторах. И Вождь решил кадровую проблему.

Для укрепления агрономических участков МТС и районных отделов сельского хозяйства, а также в крупные колхозы в 1947 году государство направило значительное количество агрономов из ведомств, учреждений и учебных заведений.

В их число входили и выпускники агрономических, зоотехнических и ветеринарных высших учебных заведений. После окончания вузов они направлялись в МТС, совхозы, колхозы, на агрономические и зооветеринарные участки. Здесь молодые специалисты должны были в течение года пройти стажировку в должностях младших агрономов и зоотехников и младших ветврачей.

Причем агрономам, зоотехникам, ветврачам, инженерам, механикам и другим специалистам сельского хозяйства, работающим непосредственно в колхозах, совхозах и МТС, заработная плата устанавливалась на 25 процентов выше, чем соответствующим работникам в аппаратах.

В 1947 году для подготовки и переподготовки колхозных кадров — председателей колхозов, бригадиров, заведующих фермами и счетоводов, — в областях, краях и республиках были организованы одногодичные и двухгодичные государственные школы с образцовыми учебно-опытными хозяйствами при них. Для краткосрочной переподготовки председателей колхозов в каждой области, крае, республике были созданы постоянно действующие шестимесячные курсы.

Исходя из необходимости быстрейшей подготовки агрономов, было признано целесообразным создание областных агрономических школ с 3-летним сроком обучения. Лицам, оканчивающим областные агрономические школы, присваивалось звание младшего агронома. По всей стране была резко расширена сеть годичных государственных сельскохозяйственных школ, выпускавших полеводов, животноводов, садоводов, овощеводов, пчеловодов.

Так выглядела в общем плане широкомасштабная кампания, развернувшаяся по подъему сельскохозяйственного производства. О том, что она была решена успешно, свидетельствует отмена в декабре 1947 года карточной системы.

И не было вины Сталина в том, что в годы так называемой перестройки именно продовольственная программа стала косвенной причиной разрушения державы Сталина. Впрочем, и сегодня Россия находится в жесточайшей продовольственной зависимости от внешнего мира, угрожающей ее национальной безопасности.

Нельзя не отметить, что в послевоенные годы учиться начали многие слои населения. Вузы страны, заполняли как выпускники средних школ, так и демобилизованные военные. Учеба стала своеобразной государственной религией. Следует сказать и о том, что тот слой технической интеллигенции, который в последующий период поддерживал равновесие в соперничестве двух экономически наиболее развитых держав — СССР и США, формировался именно в период первой послевоенной пятилетки.

Решая важнейшую для государства задачу быстрейшего восстановления довоенного уровня сельского хозяйства и индустриального сектора, Сталин не терял из поля своего внимания отношения с союзниками. Он хотел добиться с ними взаимопонимания, но не намеревался уронить лицо перед возможными партнерами.

Принимая 10 января 1947 года начальника британского генерального штаба Б. Монтгомери, на его вопрос: как отнесся бы Сталин к военному союзу «между Британией и Россией», Генералиссимус прореагировал положительно.

Однако он ни с кем не заигрывал. Он сказал, что не хочет быть понятым так, будто он просит, чтобы Монтгомери передал правительству Англии такое предложение. Но он не будет возражать, если фельдмаршал передаст кому-либо мысль,что «он (Сталин) приветствовал бы военный союз с Британией и считал бы его необходимым». Монтгомери пишет: «Он повторил это заявление дважды, и мне показалось, что он очень хотел, чтобы я его правильно понял».

В советском Генеральном штабе британскому фельдмаршалу подарили форму Маршала Советского Союза, беличью бекешу и генеральскую папаху. Подарки понравились гостю. Явившись в них на обед, устроенный в его честь в Большом Кремлевском дворце, Монтгомери отказался раздеваться. Заметив недоумение на лицах присутствующих, он заявил:

— Хочу, чтобы меня увидел Генералиссимус Сталин в русской форме.

Сталин посмеялся и сфотографировался вместе с Монти, как называли фельдмаршала англичане. На обеде Вождь сказал: «Мы — военные люди, способные решать проблемы сотрудничества лучше политиков». Он проявил к гостю подчеркнутое внимание; британский фельдмаршал был награжден орденом Победы.

Монтгомери был доволен поездкой в СССР и позже писал: «Сталин был интересной личностью. У него острое чувство юмора. Он гостеприимный хозяин… и вежлив по отношению к своим гостям». Британец, встретившийся с Генералиссимусом впервые в июле 1945 года в Потсдаме, вспоминал, что на встрече в Москве уже «чувствовался его возраст». «Он выдержан в отношении еды и питья… За обедом он говорил мало, но он быстро подхватывал разговор, если мы его начинали».

Из увиденного в СССР фельдмаршал вынес трезвые суждения. «В целом, — отметил он в своих мемуарах, — я пришел к выводу, что Россия не в состоянии принять участие в мировой войне против любой сильной комбинации союзных стран, и она это понимает. Россия нуждалась в долгом периоде мира, в течение которого ей надо восстанавливаться. Я пришел к выводу, что Россия будет внимательно следить за обстановкой и будет воздерживаться от неосторожных дипломатических шагов, стараясь не «переходить черту» где бы то ни было, чтобы не спровоцировать новую войну… Я сообщил об этом в докладе британскому правительству и начальникам штабов».

Результатом этого сообщения стало то, что между Сталиным и 3. Бевином в начале 1947 года последовал обмен письмами. Причем глава СССР предложил продлить «Договор (от 26 мая 1942 года. — К.Р.) между СССР и Великобританией о союзе в войне… и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны».

Это был многообещающий шаг для всеобщего мира. В Части II этого договора было записано, что «Высокие Договаривающиеся Стороны заявляют о своем желании объединиться с другими единомышленными государствами в принятии предложений об общих действиях в послевоенный период в целях сохранения мира и сопротивления агрессии».

Примечательно, что Статья 4 этого Договора предусматривала, что если одна из договаривающихся сторон «в послевоенный период снова окажется вовлеченной в военные действия с Германией или всяким иным государством…», то другая сторона», «сразу же окажет… всякую военную и другую помощь и содействие, лежащее в ее власти».

Это означало продолжение союзного сотрудничества в послевоенном мире. Обратим внимание: договор 1942 года предусматривал, что эта статья «останется в силе на период в 20 лет… до отказа от нее со стороны любой из Высоких Договаривающихся Сторон…». Практически она должна была действовать до 1962 года, но не СССР отказался от мирного сотрудничества!

Это случилось позже, а весной 1947 года, рассматривая вопросы германского урегулирования, в Москве провели семь недель Бевин и Маршалл. Московская сессия Совета министров иностранных дел шла с 10 марта по 25 апреля, в течение этого периода состоялось сорок три заседания. Однако, продолжившись затем в Лондоне, конференция затянулась до конца года и закончилась, не определив даже даты следующей встречи.

Для Сталина не составляло труда разобраться, что англичане уже не располагают ни ресурсами, ни промышленным потенциалом, чтобы сохранить ведущую мировую или хотя бы европейскую роль. Англия столкнулась с экономическими трудностями и сама избрала путь лакея Америки, утратив статус великой державы. Страна оказалась перед банкротством, и, как оказалось, единственным выходом из этого состояния была возможность получить американские кредиты.

Кризис наступил в феврале 1947 года, когда экономические трудности в Англии достигли своей кульминации и заставили правительство признать, что страна не в состоянии выполнять ту программу, которую осуществляла с XVIII века.

Буквально в течение нескольких дней оно объявило дату окончательного ухода из Индии, а вскоре вывела свои части и миссии из Бирмы и Цейлона. Одновременно Англия передала проблему Палестины Организации Объединенных Наций, с которой тайно договорилась и о выводе своих войск из Греции и Турции.

Современному читателю это может напомнить развал СССР. Но у Англии не было своих Горбачевых и Ельциных. Поэтому процесс краха империи не выглядел столь жалким и предательским со стороны правящей элиты, как произошло при изменническом курсе советских ревизионистов.

Образовавшийся мировой политический вакуум уверенно заполняла Америка. Еще в июле 1944 года по инициативе Рузвельта и при поддержке Черчилля в маленьком американском городе Бреттон-Вудс прошла конференция 44 стран, рассмотревших вопрос о внедрении в мире единой платежной единицы. Важнейшей задачей этой акции было намерение обеспечить золотом бумажные банкноты США. Доллар приравнивался к золотому стандарту.

Для этого следовало прибрать к рукам «бесхозное золото», и управление стратегической разведки (с 1947 года ставшее известным как ЦРУ) занялось поисками нацистского золота. Подвергнувшаяся американскому давлению, в 1948 году Швейцария раскрыла часть тайных нацистских счетов в своих банках.

Швейцарцы согласились на компромисс, но открыты были лишь «еврейские деньги», да и то составлявшие лишь 10 процентов от реально утаиваемых сокровищ. Как утверждает В. Сироткин, действительный начальный капитал для хранилищ МВФ в Вашингтоне проектировщики плана Маршалла получили от «царского золота», вывезенного в США из Европы.

Говоря проще, послевоенная капитализация Америки и укрепление благополучия Европы строились в то время на совершенно иных принципах, чем грабительская политика «приватизации» богатств советского народа, осуществленная ельцинскими «младореформаторами» из среды завлабов. Для этого не понадобилось строительство хищнических пирамид, краж банковских вкладов населения из сбербанка. Не было и захвата государственных предприятий олигархами — за ваучеры, напечатанные на «туалетной» бумаге.

Необходимо пояснить, что под «царским золотом» имеется в виду золото, вывезенное из России под залог закупки у союзников оружия в Первую мировую войну. Однако в США хранилось также и «николаевское золото». Оно было тайно вывезено Николаем II еще до Первой мировой войны.

То было «казенное» русское золото, предназначавшееся для образования всемирной резервной Федеральной системы, в создании которой принимали участие акционерные банки Ротшильдов, Рокфеллеров, Морганов и Мендельсонов и других «акул капитализма».

В 1913 году такая резервная система действительно была создана, но не как мировая, а в качестве национальной сокровищницы США. Уплывшие за океан николаевские червонцы, хранившиеся в просторных подвалах форта Нокс, теперь гарантировали финансовую безопасность американцам и их предприимчивым сателлитам в капиталистическом мире.

Советская делегация во главе с заместителем наркома Внешторга СССР М. Степановым тоже участвовала в Бреттон-Вудской конференции. Однако уже в декабре 1945 года Сталин отказался ратифицировать все подписанные там соглашения. Не поддался он на посулы американцев и в 1947 году.

Был ли советский Вождь не прав? Не ошибся ли он, отказавшись входить «в долларовую зону»? На такие «детские вопросы» ответили события в России после 2 января 1992 года, начавшиеся гайдаровским отпуском цен и продолжившиеся обвальными ельцинскими реформами.

Но первоначально в «долларизации» мира американцы рассчитывали и на Страну Советов. Занявший место Бирса на посту государственного секретаря бывший начальник объединенного комитета штабов США Джордж Маршалл встретился со Сталиным 15 апреля 1947 года. На встрече он повторил тезисы опубликованной за месяц до этого декларации Трумэна, определявшей принципы новой американской политики. Одновременно речь шла и о предстоявшем летом Парижском совещании союзных министров иностранных дел.

Сталин выслушал Маршалла бесстрастно. Затем негромко изложил основные позиции СССР на конференции и указал, что «возможно, что на этой сессии значительного успеха достигнуто не будет, но он считает, что компромиссы возможны по всем основным вопросам, включая демилитаризацию, политическую структуру Германии, репарации и экономическое единство. Необходимо проявить терпение и не впадать в пессимизм».

Конечно, Сталин знал, с кем имеет дело и что может. Первоначально он положительно воспринял программу помощи Европе, предложенную 5 июня 1947 года в Париже государственным секретарем (то есть министром иностранных дел) США Джорджем Маршаллом. Сталин даже намеревался принять в ней участие.

Судоплатов пишет, что негативное отношение к этой программе стало формироваться у Советского правительства после получения информации от начальника канцелярии британского посольства в Вашингтоне Д. Маклина, являвшегося советским разведчиком.

На основании секретной переписки министра иностранных дел Англии Э. Бевина с членами американского правительства он сообщил, что «цель плана Маршалла» заключается в установлении американского экономического господства в Европе. А новая международная экономическая организация по восстановлению европейской промышленности будет находиться под контролем американского капитала.

Все становилось определенно ясным. Основываясь на этой информации, отмечает Судоплатов, «по указанию Сталина Вышинский направил находившемуся в Париже Молотову шифровку, где кратко суммировалось сообщение Маклина… Сталин предложил Молотову выступить против реализации «плана Маршалла» в Восточной Европе».

Получив инструкции Вождя, на заключительном заседании Совета министров иностранных дел 2 июля Молотов отверг предложения бывшего начальника штаба армии США Джорджа Кэтлетта Маршалла и англо-французский план европейского восстановления, включавший и Германию. От участия в американском проекте отказались и восточные страны народной демократии; не поддалась на «бесплатный сыр» и Финляндия.

Однако помощь приняла Югославия. Видимо, за эту помощь американцы и взяли плату с югославов в новом столетии, расщепив югославскую федерацию на осколки и разделав под орех строптивых сербов.

Антисоветской направленности своей «миссионерской» деятельности не скрывал и сам Дж. Маршалл. В своем выступлении в феврале 1948 года он без обиняков заявил, что Америка оказывает помощь Европе, чтобы не допустить ситуации, при которой «европейский континент перешел бы под контроль строя, открыто враждебного нашему образу жизни и форме правления».

Эта акция была реализована не без успеха, но, вспоминая с благодарностью о плане Маршалла, европейские историки редко говорят о той кардинальной экономической выгоде, которую получили от его реализации прежде всего сами Соединенные Штаты.

Экономическая ситуация в Старом Свете была не из блестящих. И совершив в мае 1947 года поездку по Европе, заместитель госсекретаря Клейтон отметил колоссальный платежный дефицит стран капиталистической Европы. Он здраво предостерегал, что «крушение Европы неминуемо и катастрофически отразится на американской экономике».

Вскоре после опубликования «плана» — 24 июня 1947 года — советский экономист академик Е.С. Варга писал: «Решающее значение при выдвижении плана Маршалла имело экономическое положение США». Академик пояснял, что американцам была необходима «продажа излишних (в условиях капитализма) товаров за границей, не покупая одновременно на соответствующие суммы товаров из-за границы… США в собственных интересах должны дать гораздо больше кредитов, чем они давали до сих пор, чтобы освободиться от лишних товаров внутри страны…»

Конечно, не Сталин создал конфронтацию послевоенного периода. Человек высокого государственного ума, он прежде всего был реалистом. Еще в беседе с деятелем республиканской партии Америки Гарольдом Стассеном 21 декабря 1946 года он рекомендовал «не увлекаться критикой системы друг друга».

Позже Стассен предал гласности содержание этой беседы. Он вспоминал: «Что касается Маркса и Энгельса, — говорил Сталин, — то они, конечно, не могли предвидеть то, что произойдет через 40 лет после их смерти. Советскую систему называют тоталитарной или диктаторской, а советские люди называют американскую систему монополистическим империализмом. Если обе стороны начнут ругать друг друга монополистами или тоталитаристами, то сотрудничества не получится. Надо исходить из исторического факта существования двух систем, одобренных народом. Только на этой основе возможно сотрудничество.

Что касается увлечения критикой монополии и тоталитаризма, то это пропаганда, а он, И.В. Сталин, не пропагандист, а деловой человек. Мы не должны быть сектантами… Когда он, И.В. Сталин, встречался с Рузвельтом и обсуждал военные вопросы, то он и Рузвельт не ругали друг друга монополистами и тоталитаристами. Это значительно помогло тому, что он и Рузвельт установили взаимное сотрудничество и добились победы над врагом».

Нужны ли комментарии к позиции Сталина? Впрочем, все объективные исследователи единодушно отмечают, что советский Вождь был категорически против развязывания какой-либо войны. Очевидно и то, что Победа Советского Союза не могла не привести к контролю СССР над Восточной Европой. Это стало неизбежным следствием, диктуемым общим состоянием мира после 1945 года. Состоянием, в основе которого была тотальная конфронтация США против СССР, получившего статус второй великой державы. Осознавая историческую роль Советского Союза, Сталин занял активную позицию в ООН по всем острым вопросам международных отношений.

Следует напомнить также и то, что в первой половине XX столетия многие страны еще продолжали оставаться в колониальной зависимости. Только существование советской системы разрушило укоренившиеся стереотипы во взаимоотношениях между «цивилизованными» и колонизированными народами. Сталин первым показал пример отсутствия у СССР эгоистических целей, направленных на эксплуатацию других народов.

Уже к маю 1946 года СССР вывел свои войска из Северного Ирана. Еще на первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН 29 октября 1946 года Молотов требовал признания «суверенного равенства» Индии, осуждал колониальную войну Голландии против Индонезии. Советский министр иностранных дел подверг критике и действия диктаторского правительства Греции против «коммунистических» партизан.

Однако открытая и демократическая политика СССР не нашла поддержки со стороны стран Запада. Основной причиной начала острого холодного противостояния стало появление у Соединенных Штатов монополии на атомное оружие. Черчилль, с его набором демагогических аргументов и истерических призывов к борьбе против коммунистической опасности, лишь выскочил первым на авансцену театра в политической трагикомедии мировой истории.

То, что Запад не мог сидеть спокойно на горячей плите ядерного котла, сегодня очевидно. Планы развязывания войны против СССР возникли сразу после появления нового атомного оружия. Еще не смолкло эхо минувшей войны, когда правящие круги США стали вынашивать идею мирового господства.

Уже 9 октября 1945 года комитет начальников штабов США принял секретную директиву 1518 «Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США», предусматривающую нанесение атомного удара по Советскому Союзу. 14 декабря, в следующей директиве № 432/d, были определены двадцать промышленных центров СССР в качестве объектов бомбардировок.

Конечно, свое стремление к мировому диктату Америка устилала пропагандистской демагогией об отражении советской угрозы. Помощник президента США К. Клиффорд 24 сентября 1946 года представил доклад «Американская политика в отношении Советского Союза».

В нем призывалось: «Надо указать Советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения, но и для быстрого сокрушения СССР в войне… Чтобы держать нашу мощь на уровне, который эффективен для сдерживания Советского Союза, США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну». Эти намерения не были мифическими планами, в которых позже американцы обвинили Саддама Хуссейна.

Американские замыслы приобретали все более агрессивную направленность. Уже к середине 1948 года комитет начальников штабов США разработал план «Чариотир», включавший использование в первые 30 дней войны 133 атомных бомб против 70 советских городов; в том числе предусматривалось сбросить 8 бомб на Москву и 7 — на Ленинград. Правда, даже американские «мечтатели» не рассчитывали на эффект блицкрига в борьбе с Советским Союзом — война не казалась им скорой. Поэтому в последующие два года войны планировалось сбросить против СССР еще 200 атомных бомб и 250 000 «обычных».

Конечно, на протяжении развития цивилизации интересы многих государств и во многих уголках мира вступали в противоречия. Но, казалось бы, в стратегии Америки, не соприкасавшейся с СССР пригранично, не могло быть спорных территориальных противоречий. В описываемое время их действительно не было.

У страны, колонизировавшей континент индейцев, имелись иные мотивы. Их существо выражалось в гиперболизированной жажде гегемонии. В неукротимом желании подчинить своему господству весь мир. 18 августа 1948 года совет национальной безопасности США принял директиву СНБ 20/1 «Цели США в отношении России».

В ней отмечалось: «Наши основные цели в отношении России сводятся к двум: а) свести к минимуму мощь и влияние Москвы; б) провести коренные изменения в теории и практике внешней политики, которых придерживается правительство, стоящее у власти в России. Речь идет прежде всего о том, чтобы сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, военном и психологическом отношении по сравнению с внешними силами, находящимися вне пределов его контроля».

Разработанная в те годы программа смогла получить реализацию лишь спустя много лет после смерти советского Вождя. Но уже в конце 40-х годов она предусматривала: «Мы должны принять в качестве безусловной предпосылки, что не заключим мирного договора и не возобновим обычных дипломатических отношений с любым режимом в России, в котором будет доминировать кто-нибудь из нынешних советских лидеров или лица, разделяющие их образ мышления…

Мы должны создать автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и номинально дружественный нам режим: а) не имел большой военной мощи; б) в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира; в) не имел серьезной власти над национальными меньшинствами…»

Конечно, эти «миролюбивые» планы и намерения держались в тайне от мировой общественности. Однако «секреты» бывших союзников не были тайной за семью замками для Сталина. Выступая 25 сентября 1948 года на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, А.Я. Вышинский, перечислив многочисленные заявления и публикации в печати, указал, что они направлены к призыву нанесения

«ударов по нефтепромыслам Батуми и Баку, по Донецкому бассейну и по промышленному району за Уральскими горами».

Заявление заместителя министра иностранных дел СССР не было пропагандистским трюком. Но и американские политики не были лишь стаей взбесившихся собак. Уставшие от продолжительной войны народы Европы желали мира и улучшения своего благополучия. Население европейских стран не могло не взвешивать на весах здравого смысла преимущества различных социальных систем.

Это понимали и за океаном, и еще 3 апреля 1948 года американский конгресс санкционировал выделение 17 миллиардов долларов на четырехлетний период кредитования Европы. К такому решению подтолкнул не альтруизм американцев. В первую очередь американских янки пугало стремительно усиливающееся влияние в европейских странах коммунистических партий.

Так, во Франции численность коммунистов достигла 900 000 человек, значительно превосходя другие политические партии и получив сильные позиции в профсоюзном движении. В Италии, где коммунисты играли ведущую роль в движении Сопротивления, в партии, руководимой Тольятти, число членов достигло двух миллионов. Коммунисты вошли в состав коалиционных правительств Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии и Болгарии; не говоря уже об Албании и Югославии, где правительства целиком стояли на коммунистических позициях.

В феврале 1948 года коммунисты установили контроль над полицией в Чехословакии, а слияние с социалистами закончилось принятием новой Конституции и проведением выборов. На них за «левый список» проголосовало от 86% избирателей в Словакии и до 90% в Богемии и Моравии. К концу года таким же образом развернулись события в Венгрии, Румынии и Болгарии.

На партийном съезде, в декабре, глава болгарского правительства Георгий Димитров сказал: «Советский строй и народный демократический фронт — это формы одного и того же государственного устройства, и то, и другое базируется на диктатуре пролетариата. Советский опыт является единственным и наилучшим образцом строительства социализма в нашей стране, так же как и в других странах народной демократии».

Эти события ни могли не вызвать резкого усиления антикоммунистической пропаганды со стороны сил реакции. Оголтелая кампания антисоветской истерии достигла своего пика в период так называемого берлинского кризиса 1948-1949 годов. Основой возникшего «кризиса» стало одностороннее введение в конце июня 1948 года западными союзниками «новой немецкой марки» на территории своих зон оккупации Германии, и в частности в западной зоне Берлина. В ответ на это на востоке страны были введены своя единая государственная валюта и транспортные ограничения «на пути между Западным Берлином и Западной Германией».

Американцы превратили «кризис» в яркое пропагандистское шоу. 26 июня англо-американские ВВС открыли «воздушный мост» для снабжения своей зоны оккупации Берлина углем и продуктами питания. На подлете к аэродрому пилоты выбрасывали из кабин маленькие парашютики с привязанными к ним шоколадками; их разыскивали немецкие, дети, а пресса помещала на первых страницах газет снимки с широко улыбавшимися героями. Одновременно с продуктами американцы перебросили в Европу три группы бомбардировщиков Б-29 с атомными бомбами на борту.

Вопреки ожиданиям Сталин не спешил разрядить ажиотаж, возникший вокруг берлинской «блокады». Для того чтобы разглядеть комическую сторону в происходившем, не нужно было обладать ни опытом, ни кругозором. Он не торопил события и не ошибся, спокойно выжидая прекращения истерического шоу вокруг Берлина.

В августе три западных посла дважды встретились со Сталиным. Он занял рассудительную и примирительную позицию, опровергнув мысль, будто бы СССР собирается выбросить Запад из Берлина. «Мы все еще союзники», — сказал он. И хотя в августе 1948 года в Москве было достигнуто соглашение по Берлину с одновременным снятием транспортных ограничений, западные державы перетащили этот вопрос в Совет Безопасности.

В обстановке оголтелой провокаторской истерии Сталин апеллировал к трезвой части мировой общественности. Отмечая объявление представителями США и Англии этого соглашения несуществующим, Сталин указывал на незаинтересованность этих стран в «соглашении и сотрудничестве с СССР… Поджигатели войны, стремящиеся развязать новую войну, более всего боятся соглашений и сотрудничества с СССР… Политика нынешних руководителей США и Англии есть политика агрессии, политика развязывания новой войны».

Советский Вождь трезво оценил реально изменившиеся исторические условия эпохи. Но он не собирался уступать нажиму и сразу нашел действенные решения. Политике нагнетания войны он противопоставил политику мира с учетом особенностей географического положения своей страны. Уже весной 1948 года Советский Союз заключил с бывшими союзниками гитлеровской Германии — Болгарией, Венгрией и Румынией — договоры о взаимопомощи. Еще ранее такие договоры были подписаны с Югославией, Чехословакией и Польшей.

Такие шаги вызвали болезненную реакцию Америки. В ответ на образование санитарного кордона в Европе 17 марта 1948 года в Брюсселе Англия, Франция, Бельгия, Нидерланды и Люксембург подписали договор об экономическом сотрудничестве и самообороне, получивший название «Западного союза». Он ознаменовал рождение пресловутого НАТО. Этот договор, обильно подпитываемый, как «молоком», оружием США, оформил деление Европы на два противостоящих военно-политических блока. Показательно, что единственным практическим боевым результатом этого союза стали бомбардировки в конце XX столетия Югославии!

Однако советский Вождь не рассматривал противоречия между Западом и Востоком как неустранимые. Откликаясь на инициативы по прекращению «холодной войны», в ответе на открытое письмо кандидата на пост президента Америки Генри Уоллеса Сталин 17 мая 1948 года подчеркивал, что «несмотря на различие экономических систем и идеологий, существование этих систем и мирное урегулирование разногласий между СССР и США не только возможны, но, безусловно, необходимы в интересах всеобщего мира».

Опасность «холодной войны» понимали и прогрессивные силы Европы. Сталин своевременно оценил значимость такого направления общественного мнения. В противовес инициаторам сползания к новой войне он заложил фундамент политического и общественного движения сторонников мира.

Всемирный конгресс деятелей культуры, состоявшийся при активной поддержке СССР в августе 1948 года в польском Вроцлаве, провозгласил тезис: «Народы мира не хотят войны и имеют достаточно сил для того, чтобы отстоять мир и культуру от посягательств нового фашизма». В апреле 1949 года был созван первый Всемирный конгресс сторонников мира, а в марте 1950 года постоянный комитет этого конгресса принял воззвание о запрещении атомного оружия.

Теперь всемирное движение за мир превратилось в важное оружие советской внешней политики. Прошедший в разных странах сбор подписей под стокгольмским воззванием продемонстрировал 500-миллионный коллективный протест населения планеты против планов использования атомного оружия. Эмблемой движения стал символ голубя мира, нарисованный Пикассо.

Поощряя мирные инициативы людей, не являвшихся членами коммунистических партий, 20 декабря 1949 года Верховный Совет СССР принял указ об учреждении Международных Сталинских премий «За укрепление дружбы между народами».

Да, ситуация в мире была сложной, имевшей много подводных камней и недоговоренностей, прикрываемых пеной демагогии политических кругов Запада. Мир уже реально балансировал на грани войны. И угроза ядерной войны не была Плодом воображения Сталина.

Об этом говорит уже то, что еще 21 октября 1948 года главнокомандующий ВВС США в оперативном плане САК ЕВП 1-49 отмечал: «Война начнется до 1 апреля 1949 г.».

Война была спланирована поэтапно, с учетом всех тонкостей стратегического развертывания. К 1 февраля 1949 года части американских ВВС должны были получить карты для бомбардировки 70 городов СССР. «Первая фаза атомного наступления, — указывалось в оперативном плане, — приведет к гибели 2 700 000 человек и в зависимости от эффективности советской системы пассивной обороны повлечет еще 4 000 000 жертв. Будет уничтожено большое количество жилищ, и жизнь для 28 000 000 из уцелевших человек будет весьма осложнена».

Такими были людоедские планы американских стратегов. Такова настоящая, а не декларируемая для обывателя сущность намерений Запада — подлинное лицо пресловутой демократии. То, от чего спас Сталин народы Советского Союза, наглядно показала война в Ираке, но атомная «демократизация» страны, победившей немецкий фашизм, конечно, стала бы много пагубней.

Трагичнее были бы и ее результаты. Ужаснее, чем жертвы Хиросимы и Нагасаки, страшнее подлости ковровых бомбардировок Кореи и напалмового ада Вьетнама. У Америки 50-х годов, еще продолжавшей «размазывать» по асфальтам городов своих негров и пока не прикрывавшей свои истинные цели лоском внешней респектабельности, было не менее жестокое лицо, чем в начале нового столетия.

Сложившееся международное противостояние двух общественных систем не могло не отразиться на внутренних идеологических лозунгах и общественных настроениях в стране. В начале 1947 года получила свое дальнейшее развитие борьба с антипатриотизмом.

Она стала своего рода антиподом начавшейся в США кампании «антиамериканизма», но эта идеологическая акция в СССР не копировала политический климат за океаном. В определенной степени намерение Сталина пресечь преклонение интеллигенции перед Западом стало развитием мыслей, изложенных ранее в письме П.Л. Капицы.

Направляя в 1946 году Сталину свои соображения по атомным исследованиям, академик приложил рукопись книги историка Л.И. Гумилевского. Ссылаясь на эту работу, Капица указывал, что в советской науке бытует «недооценка своих и переоценка заграничных сил… Для того чтобы закрепить победу (в Великой Отечественной войне) и поднять наше культурное влияние за рубежом, необходимо осознать наши творческие силы и возможности… Успешно мы можем это делать, только когда будем верить в талант нашего инженера и ученого… когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других…»

Рассуждения Капицы были связаны с отстаиванием своих методик при работе над атомным проектом, в котором приоритетная роль отдавалась Курчатову, применявшему в исследованиях результаты, полученные разведкой из иностранных источников. Сталин понимал, что предпочтение, оказываемое Курчатову, ущемляло самолюбие ученого.

Он ответил: «Тов. Капица! Все ваши письма получил. В письмах много поучительного… Что касается книги Л. Гумилевского «Русские инженеры», то она очень интересна и будет издана в скором времени».

Работа Гумилевского, основанная на анализе истории русской инженерной мысли, говорила о том, что такие крупные интеллектуальные начинания, как самолет Можайского (1881 г.), лабораторная телепередача Розинга (1911 г.), зарождались в России, но эти открытия не были развиты вследствие недооценки их значения. Сталин сдержал слово. Книга была издана в 1947 году, но для себя Вождь сделал более осмысленные и значительно далее идущие выводы, перешагнув рамки локального конфликта между Капицей и Курчатовым.

Давлению, оказываемому на советскую интеллигенцию извне, он противопоставил мобилизацию ее воспитанием национального патриотизма. Причем он перевел этот процесс в своеобразное общественно-правовое русло. 28 марта 1947 года «при министерствах и ведомствах были учреждены «суды чести». Согласно их уставу, они должны были «повести непримиримую борьбу с низкопоклонством и раболепием перед западной культурой, ликвидировать недооценку значения деятелей русской науки и культуры в развитии мировой цивилизации». Но было и еще одно обстоятельство, заставившее Сталина взяться за эту проблему.

Борьба с низкопоклонством перед заграницей, говоря иначе — с «антипатриотизмом», стала одним из идеологических направлений духовного воспитания общества. Однако Вождь не только критиковал деятелей интеллектуального труда, одновременно он стимулировал их творчество. 13 мая 1947 года Сталин принял генерального секретаря Фадеева, его первого заместителя Симонова и секретаря парторганизации Правления СП Б.Л. Горбатова. Встреча состоялась по просьбе руководителей Союза писателей.

Приглашенные собрались в приемной без пяти шесть вечера. От накаленного солнцем окна в помещении было жарко. Посредине приемной стоял стол с разложенной на нем иностранной прессой — еженедельниками и журналами.

К.М. Симонов пишет: «В три или четыре минуты седьмого в приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли через одну комнату и вошли в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом… В глубине, вдали стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один стол — довольно длинный, человек на двадцать — для заседаний.

Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, с ним рядом Молотов, рядом с Молотовым Жданов. Они поднялись нам навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу…Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным — тонкая папка, которую он сразу открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам».

Беседу с руководителями Союза писателей Сталин начал с вопроса о гонорарных ставках авторам литературных произведений. Указывая на причину установления предшествующих ставок, он пояснил:

— Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хотели избежать того явления, при котором писатель напишет одно произведение, а потом живет на него и ничего не делает. А то написали по хорошему произведению, настроили себе дач и перестали работать. Нам не денег жалко, — добавил он, улыбнувшись, — но надо, чтобы этого не было.

Предложив создать комиссию по решению этого вопроса, Сталин повернулся к Жданову:

— Какое у вас предложение по составу комиссии?

— Я бы вошел в комиссию, — сказал Жданов.

Сталин засмеялся и сказал:

— Очень скромное с вашей стороны предложение.

Все расхохотались, а Сталин заметил, что следовало бы включить в комиссию присутствующих здесь писателей.

— Зверева, как министра финансов, — предложил Фадеев.

— Ну что же, — сказал Сталин, — он человек опытный. Если вы хотите, — Сталин подчеркнул слово «вы», — можно включить Зверева. И вот еще кого, — добавил он, — Мехлиса, — добавил и испытующе посмотрел на приглашенных писателей. — Только он всех вас там сразу же разгонит, а?

Все снова рассмеялись. Среди тех, кто составлял ближайшее окружение Вождя, Лев Мехлис считался человеком с жестоким характером. Высокий, сухопарый еврей, с желтоватым лицом и почти не выпускавший изо рта папиросу, он всегда стремился показать себя предельно исполнительным, жестким и решительным. Несмотря на грубые промахи, допущенные Мехлисом во время войны, Сталин продолжал доверять старательному и исполнительному работнику. Жданов знал об этом и поддержал:

— Он все же как-никак старый литератор.

После обсуждения вопросов о штатах Союза писателей и помощи в улучшении жилищных условий писателей Сталин, помолчав, спросил:

— Ну, у вас, кажется, все?

«До этого момента, — вспоминает К. Симонов, — наша встреча со Сталиным длилась так недолго, что мне вдруг стало страшно жаль: вот сейчас все это оборвется, кончится, да, собственно говоря, уже кончилось». Однако Вождь продолжил:

— Если у вас все, тогда у меня есть к вам вопрос. Какие темы сейчас разрабатывают писатели?»

Фадеев ответил, что для писателей по-прежнему центральной темой остается война, а современная жизнь, в том числе производство, промышленность, пока еще находит куда меньше отражения в литературе, причем когда находит, то чаще всего у писателей-середнячков…

«А вот есть такая тема, которая очень важна, — сказал Сталин, — которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, профессоров, врачей — у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра.

У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, — сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: — «засранцами», — усмехнулся и снова стал серьезным».

Так неожиданно для писателей Сталин поднял тему державного патриотизма, идею необходимости борьбы с самоуничижением — «с неоправданным преклонением перед чужим в сочетании с забвением собственного».

— Простой крестьянин, — продолжал он, — не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает чувства достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь и они хвосты задрали».

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

— Почему мы хуже? В чем дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает. — И он снова заговорил о профессоре, о котором уже упоминал: — Вот взять такого человека, не последний человек, — еще раз подчеркнуто повторил Сталин, — а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство.

Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов.

Сталин повернулся к Жданову:

— Дайте документ.

Жданов вынул из папки несколько скрепленных между собой листков с печатным текстом. Перелистав их, Сталин поднялся и, передав документ Фадееву, сказал:

— Вот возьмите и прочтите вслух…

Когда Фадеев начал читать письмо, Сталин стал прохаживаться вдоль стола. Он ходил и слушал, как читает Фадеев, слушал с напряженным выражением лица. Он слушал, с какими интонациями тот читает, он хотел знать, что чувствует Фадеев, читая это письмо, что испытывают присутствующие, слушая это чтение. Чтобы не сидеть спиной к ходившему Сталину, Фадеев инстинктивно полуобернулся. Повернулись и Горбатов с Симоновым.

Симонов пишет: «До этого с самого начала встречи я чувствовал себя по-другому, довольно свободно в той атмосфере, которая зависела от Сталина и которую он создал. А тут почувствовал себя напряженно и неуютно. Он так смотрел на нас и так слушал фадеевское чтение, что за этим была какая-то нота опасности — и не вообще, а в частности для нас, сидевших там.

Делал пробу, проверял на нас — очевидно, на первых людях этой категории, на одном знаменитом и двух известных писателях, — какое впечатление производит на нас, интеллигентов, коммунистов, но при этом интеллигентов, то, что он продиктовал в этом письме о Клюевой и Роскине, тоже двух интеллигентах. Продиктовал, может быть, или сам написал, вполне возможно. Во всяком случае, это письмо было продиктовано его волей — ничьей другой.

Когда Фадеев дочитал письмо до конца, Сталин, убедившись в том, что прочитанное произвело впечатление, — а действительно так и было, — видимо, счел лишним и ненужным спрашивать наше мнение о прочитанном»^[40].

Когда письмо было прочитано, Сталин только повторил то, с чего начал:

— Надо уничтожить дух самоунижения. — И добавил: — Надо на эту тему написать произведение. Роман. Надо противопоставить отношение к этому вопросу таких людей, как тут, — сказал Сталин, кивнув на лежавшие на столе документы, — отношению простых бойцов, солдат, простых людей. Эта болезнь сидит, она прививалась очень долго, со времен Петра, и сидит в людях до сих пор.

Воспоминания К. Симонова ценны тем, что это свидетельство очевидца, прояснявшее подлинные, а не выдуманные дилетантами обстоятельства, послужившие в 1947 году основанием для развертывания нового этапа борьбы с низкопоклонством. Мысли, высказанные Сталиным на этой встрече, Фадеев старался реализовать на состоявшемся в июне 1947 года пленуме Правления Союза писателей.

В примитивной номенклатурной историографии борьба с «антипатриотизмом» истолковывается как направленная главным образом или даже исключительно против евреев. Это совершенно не соответствует действительности. «Еврейский вопрос» — это совершенно иная тема. Она приобрела остроту только к концу 1948 года в связи с созданием в мае этого года государства Израиль.

Комментируя этот аргумент, Кожинов пишет: «Нельзя не обратить внимание на тот факт, что среди трех главных руководителей Союза писателей СССР, перед которыми Сталин выдвинул программу борьбы с «низкопоклонством», был еврей Борис Горбатов, притом К. Симонов сообщил: «…назначение Горбатова парторгом Правления (СП. — Р. К.) шло от Сталина… в Горбатове как секретаре партгруппы предполагалось некое критическое начало».

Записи, сделанные К. Симоновым на встрече 13 мая, являются свидетельством еще одной стороны философии Вождя. Как хороший психолог, он великолепно осознавал, что для полнокровной жизни обществу необходимо определенное фрондерство. Он знал, что для общественной публицистической мысли необходимы некоторые преувеличения. Но он не просто осознавал необходимость социального «брожения» в умах людей, он поощрял их.

— Мы думаем, — сказал Сталин, — что Союз писателей мог бы начать выпускать совсем другую «Литературную газету», чем он сейчас выпускает. Союз писателей мог бы выпускать своими силами такую газету, которая более остро, чем другие газеты, ставила бы вопросы международной жизни, а если понадобится, то и внутренней жизни.

Все наши газеты — так или иначе официальные газеты. А «Литературная газета» — газета Союза писателей, она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально.

«Литературная газета» как неофициальная газета может быть в некоторых вопросах острее, левее нас, может расходиться в остроте постановки вопроса с официально выраженной точкой зрения. Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это «Литературную газету», но она не должна бояться этого. Она, несмотря на критику, должна продолжать делать свое дело.

Развивая свою мысль, Сталин объяснял руководителям Союза писателей:

— Вы должны понять, что мы не всегда можем официально высказываться о том, о чем хотелось бы сказать. Такие случаи бывают в политике, и «Литературная газета» должна нам помогать в этих случаях. И вообще не должна слишком оглядываться. Не должна слишком консультироватьсвои статьи по международным вопросам с Министерством иностранных дел… Министерство иностранных дел занимается своими делами, «Литературная газета» своими делами.

Сталин поинтересовался: «Сколько экземпляров газеты выпускается сейчас?» — И когда Фадеев назвал тираж 50 тысяч, — сказал:

— Нужно сделать его в десять раз больше.

Несомненно, что в проведении определенной официальной линии Сталина заботило не личное «лицо», а интересы государства. В деятелях литературы и культуры он видел проводников государственной политики, готовых сознательно выполнять свой патриотический долг перед страной.

Пожалуй, к литературе Вождь имел особое пристрастие, и о его отношении к этому виду труда существует много воспоминаний, порой почти фольклорных. Рассказывают, что один из партийных руководителей писательской организации Д. Поликарпов жаловался Вождю: «Трудно работать с творческой интеллигенцией: один — пьет, другой — гуляет, третий — плохо пишет, четвертый — вообще не пишет». «Товарищ Поликарпов, — сказал Сталин, — других писателей у меня нет. Будем работать с этими».

Когда министр финансов Зверев подготовил докладную записку, указывая на то, что ряд писателей получает очень крупные гонорары, Сталин отреагировал неожиданно:

— Получается, что у нас есть писатели-миллионеры? Ужасно звучит, товарищ Зверев? Миллионеры — писатели…

— Ужасно, товарищ Сталин, ужасно, — подтвердил министр.

Сталин вернул финансисту его докладную и завершил свою мысль:

— Ужасно, товарищ Зверев, что так мало писателей-миллионеров… Писатели — память нации. А что напишет писатель, если он будет жить впроголодь?

Конечно, жизнь в этот период продолжала оставаться трудной, но народ верил в своего Вождя во всем, и чувство слитности с народом придавало ему силы. Он реализовывал их в своих делах и планах. Страна уже стала возрождаться, выправляя ущерб, нанесенный войной. 3 марта 1947 года был пущен в эксплуатацию первый агрегат Днепровской ГЭС, 4 ноября начала работу первая очередь «Ростсельмаша». Послевоенные новостройки не просто восстанавливали разрушенное.

В Киеве, Минске, Москве выросли комплексы зданий, ставшие символами нового облика столиц, отразив характерные особенности «стиля сталинской эпохи». Высотные здания Москвы, заложенные в сентябре 1947 года к 800-летию города, до сих пор являются архитектурными достопримечательностями своего века.

Сталинград, Севастополь, Одесса, Смоленск, Новгород, Псков, Орел, Харьков, Ростов-на-Дону и множество других городов на глазах возрождались из пепла. И Сталин не жалел на эти цели средств. Когда в Саратовской области было открыто месторождение газа, он распорядился закупить трубы в Америке, и уже в июле 1946 года был пущен газопровод Саратов — Москва.

После войны Вождь возобновил свои поездки на юг. Однако в 1947 году он отправился в отпуск не как обычно — железной дорогой, а на автомобиле до Харькова и лишь там продолжил путешествие на поезде.

Выехали 16 августа, с тремя остановками — в Щекино Тульской области, Орле и Курске. В дороге между Тулой и Орлом на «паккарде» перегрелись покрышки. Пока водитель менял их, Сталин пошел вперед пешком. На обочине шоссе стояли три грузовика, шофер одного из них тоже возился с машиной. Ожидавшие окончания ремонта рабочие, заметив подошедшего Сталина, сначала растерялись, а затем проявили бурный восторг: так неожиданно увидеть Вождя!

В Щекино и Курске его прогулки по городу прошли без шума и встреч. В Курске он остановился на отдых на квартире одного из работников-чекистов. «Квартира была чистенькая и уютная, — рассказывал генерал-лейтенант Власик, — на полочке перед диваном было много фарфоровых безделушек, а на подоконнике стояло много красивых флаконов с духами… Сталин внимательно осмотрел всю обстановку квартиры, потрогал безделушки, стоявшие на полочке, посмеялся, а когда собрались уезжать, спросил меня, что же мы оставим хозяйке на память и нет ли у нас одеколона». Генерал нашел красивый флакон, и Сталин отнес его в спальню, где отдыхал, поставив его на подзеркальник.

Конечно, ему претили бурные восторги людей, доходившие до неистовства. Всеобщее поклонение не могло приносить ему удовольствия, но его не устраивал и удел затворника. Отдыхая в Сочи, Сталин часто гулял пешком по городу и по шоссе, что доставляло немало волнений его охране. Он не любил, когда его сопровождала охрана. Обычно около него присутствовал секретарь Поскребышев и два-три офицера.

Однако ему приходилось мириться с демонстрацией народного поклонения. Увидев гуляющего Вождя, на улице появлялись толпы отдыхающих. Люди приветствовали его, стремились пожать руку. Поэтому его отдых не отличался разнообразием. Основными его развлечениями были охота и купание в море; иногда он играл в городки с Ворошиловым и другими ближайшими коллегами. Проигрывал редко.

Человек, детство которого прошло на фоне живописных ландшафтов Грузии, он любил природу не только в эмоциональном и созерцательном восприятии. Его очень беспокоили эпидемии малярии, возникавшие у местного населения. По его инициативе в Сочи были проведены большие посадки эвкалиптов, обладавших свойством высушивать почву, уничтожая рассадники малярийных очагов. В Сочи он посадил в саду много лимонных и мандариновых деревьев и сам следил за их ростом, искренне радуясь, когда они хорошо принимались и давали плоды.

Как это присуще большинству людей, он любил текущую воду, словно олицетворявшую вечность движения и изменчивость состояния бытия. Во время отдыха он часто рыбачил на Черной речке. Рожденный в недрах гор, прозрачный и холодный поток то струился по перекатам, то образовывал мелководья. Вода была чистая и вкусная, а в глубоких местах водились осетры. Лучи южного солнца переливались в бурлящих струях, ярко высвечивая цвета гальки, устилавшей каменистое дно.

Ему были присущи и обычные человеческие пристрастия к «меньшим братьям» человеческого рода. Власик отмечает, что Сталин любил животных: «Однажды в Сочи он подобрал голодного бездомного щенка. Сам лично кормил его и заботился о нем». На одной из сочинских дач «с благословления Иосифа Виссарионовича жил медвежонок, пойманный на осенней охоте».

Вместе с тем его отдых не являлся лишь праздным времяпровождением. Он никогда не отдалялся от текущих государственных дел. Во время отпуска он много работал и продолжал получать обширную почту.

«На юг, — вспоминал Н. Власик, — он всегда брал кого-нибудь из сотрудников. В 20-х годах с ним ездил шифровальщик, а начиная с 30-х годов — секретарь. Фельдъегерская почта приходила из Москвы. Эту массу бумаг разбирал Поскребышев, наиболее важные документы Сталин читал от начала до конца, другие просматривал. Во время отпуска проходили и деловые встречи. Так, в конце 40-х годов к нему приезжали К. Готвальд и Э. Ходжа. Перед назначением в Польшу к нему на дачу в Гаграх приезжал К.К. Рокоссовский».

Повторим, что все современники отмечают исключительное чувство юмора, присущее Вождю. Министр иностранных дел СССР А. Громыко вспоминает, как «во время выступления Козловского на одном из концертов некоторые члены Политбюро стали громко выражать пожелание, чтобы он спел задорную народную песню. Сталин спокойно во всеуслышание сказал:

— Зачем нажимать на товарища Козловского? Пусть он исполнит то, что желает. А желает он исполнить арию Ленского из оперы Чайковского «Евгений Онегин».

Все дружно засмеялись, в том числе и Козловский. Он сразу же спел арию Ленского. Сталинский юмор все воспринимали с удовольствием».

И все-таки самой главной, одной из наиболее характерных черт, на которую обращали внимание общавшиеся с ним люди, являлась убедительность его аргументации и неоспоримость логики мышления. «Сталин, — пишет Уинстон Черчилль, — обладал большим чувством юмора и сарказма, а также способностью выражать свои мысли. Сталин и речи писал только сам. В его произведениях всегда звучала исполинская сила. Эта сила настолько была велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей всех времен и народов».

Глава 7 О чем плакал маршал?

Жуков опасный и даже страшный человек…

Я 30 лет работаю с Жуковым. Он самовластный, безжалостный человек… Я видел, какое невероятное хамство проявил Жуков к ряду людей, в том числе крупным волевым людям.

Маршал Советского Союза

Р.Я. Малиновский

Меры, принятые для подъема сельского хозяйства, принесли свои плоды. Страна получила хлеб, и Вождь сумел исполнить свой обещания. 14 декабря 1947 года Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары».

Однако мало кто знает, что подготовка денежной реформы началась задолго до момента ее осуществления. Идея о проведении такой акции родилась у Сталина еще в декабре 1943 года! В ходе войны стало очевидно, что денежная масса выходит из-под контроля государства, расшатывая товарно-денежные отношения. С одной стороны, возросли платежи населения по налогам и займам, с другой — увеличившееся денежное обращение вызвало обесценивание рубля. Но еще более значимым стало то, что во время войны у определенных слоев населения появилась возможность спекуляции. Особенно продуктами питания.

Сталин сразу обратил внимание на эту проблему. Как вспоминал министр финансов СССР (1938-1960 гг.) А.Г. Зверев, в конце 1943 года, в пять часов утра, Сталин неожиданно позвонил ему на дачу и, извинившись за столь ранний звонок, сказал, что речь идет о чрезвычайно важном деле. Последовавший вопрос оказался еще более неожиданным для наркома. Вождь поинтересовался:

— Что думает Наркомат финансов по поводу послевоенной денежной реформы?

Во время последовавшего 40-минутного разговора Зверев высказал две идеи. Во-первых, основную тяжесть реформы переложить на плечи тех, кто создал запасы денег спекулятивным путем. И во-вторых, выпуская новые деньги в обращение, не спешить, а создать эмиссионные резервы государства.

Выслушав наркома, Сталин согласился и изложил свои соображения о социальных и хозяйственных основах будущего мероприятия. Все сказанное свидетельствовало о том, что он не впервые думает о будущей реформе. Вечером следующего дня разговор продолжился в Кремле. На этот раз беседа была еще более продолжительной. В ее" ходе были подробно проанализированы перспективы перевода производства на мирный лад. Не менее тщательно были рассмотрены причины возникновения «излишков денег».

Они складывались объективно. С одной стороны, розничный товарооборот не обеспечивал имеющегося спроса — значительная масса товаров поступала не населению, а в армию. С другой — остающиеся на руках деньги перемещались продавцам сельских продуктов, но еще чаще оседали в карманах спекулянтов.

Следовало разобраться во многих вопросах. У каких категорий населения оседает излишек денег? Чему равен размер государственного долга? Кто является кредитором по этому долгу? Сколько понадобится времени для напечатания денег?

В процессе рассмотрения этих и других проблем Сталин дал наркому несколько указаний, которые надлежало воспринимать как директивы. Наиболее важными он считал следующие принципы: после войны финансовая система должна остаться не менее прочной, чем до нее; она должна быть приспособлена к меняющимся условиям. В частности, к неизбежному росту расходов при ежегодном увеличении бюджета. Но самое главное, на что обращал внимание Сталин, закликалось в реакции на реформу граждан страны. Он понимал, что трудности восстановления народного хозяйства потребуют от населения дополнительных жертв, и оно должно быть уверено, что эти жертвы — последние.

Великий Вождь прежде всего думал о народе. О перспективах и проблемах, которые появятся после войны. Надо опережать события, и он уже искал оптимальные решения. Могут ли сравниться с такой государственной ответственностью и взвешенной предусмотрительностью реформаторы-демократы конца века? Люди, иронизирующие в отношении принципа «экспроприации экспроприаторов».

История сказала — нет! Как бы подтверждая старую истину о том, что от великого до смешного только шаг. Политики, не годившиеся в подметки большевикам, алчные шакалы демократии разорили страну, отбросив ее на десятилетия назад. Они тащили все, успевая прихватить из Кремля даже доллары «в коробке из-под ксерокса». Их поступки были красноречивее демагогических речей.

Разве не смешон страдающий ожирением внук известного писателя? Напыщенный, как пустой пузырь, он пытался урвать взятку за собственную еще даже не написанную книгу, представляя ее как гонорар, превышавший вознаграждение мировых классиков. Политические пигмеи, недалекие завлабы, беззастенчиво ограбившие народ страны четырежды, что понимали они в финансовой политике?

Отобрав в одночасье у граждан СССР их собственность: заводы и фабрики, землю и национальные ресурсы ее недр, они обесценили деньги и присвоили вклады населения в государственном банке. Начав под улюлюканье противников народной собственности грабеж века, они продолжили его созданием пирамид, обанкротивших вкладчиков, и завершили реформы грандиозным дефолтом, теперь «раздевшим» уже «собственников».

Как верно заметил еще Наполеон: «Жульничество имеет какие-то границы — глупость беспредельна». Но, чем бы ни объяснялись эти грандиозные мошенничества «демократов-реформаторов»: невежеством и кретинизмом или наглым обманом народа, — они являлись государственными преступлениями. Грандиозными, беспримерными по своему размаху и наглости финансовыми спекуляциями. И по любым законам их организаторы должны были сесть на скамью подсудимых. Однако этого не произошло. Под суд не попал даже самый большой политический авантюрист и жулик — Ельцин.

Трагикомедия в том, что именно сторонники частного рынка после отставки оказались даже не на свалке истории, а во главе крупнейших государственных компаний. Вот тебе, бабушка история, и Юрьев день!

Но вернемся в 1943 год и посмотрим, как решил проблему финансовой реформы Вождь народа, не на словах, а на деле заботившийся о государстве и его гражданах. В ходе разговора со Зверевым Сталин трижды оговорил требование соблюдать при подготовке реформы абсолютную секретность. Он взвесил проблему, но не торопил наркома с предложениями, и лишь через год тот доложил на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) план намечаемых мероприятий.

На втором этапе наркому было разрешено использовать для дальнейшей работы трех специалистов. В конце 1945 года Вождь отправился в отпуск. Уже находясь на юге, он попросил Зверева прислать доклад. Материал, направленный фельдъегерской почтой, содержал 12 страниц машинописного текста. Ознакомившись с ним, глава правительства предложил наркому в двухнедельный срок расширить информацию до 90-100 страниц, дополнив ее более детальными объяснениями.

Наряду с другими вопросами в доклад вошел особый раздел, касавшийся упорядочивания финансов тяжелой промышленности и упорядочивания цен. Так, дополнительные условия деноминации предполагали снижение доходов граждан, но, чтобы они не пострадали, предусматривалось снижение цен на товары народного потребления и тарифы за транспортные и иные услуги в 5 раз.

Когда расчеты были закончены, Сталин вновь пригласил наркома к себе. Теперь он обсудил со Зверевым детали реформы вплоть до организационно-подготовительных мер. Таких, как темы агитационных плакатов и пропагандистских лекций, подбор с художником из Гознака рисунков на денежных купюрах и т.п. На этот раз Сталин дал разрешение привлечь к делу еще 15 человек — 14 из Министерства финансов и одного из Госбанка СССР.

На этом этапе было окончательно решено: отмена карточной системы произойдет одновременно с обменом старых денег на новые и переходом к единым государственным розничным ценам на товары. Звереву было поручено не только подготовить проект постановления, но и проект обращения к советским гражданам. И спустя еще год, 14 декабря, граждане СССР прочли в газетах:

«1. Одновременно с проведением денежной реформы, то есть с 16 декабря 1947 г., отменить карточную систему снабжения продовольственными и промышленными товарами, отменить высокие цены по коммерческой торговле и ввести единые сниженные государственные цены на продовольствие и промтовары.

2. При установлении единых розничных государственных цен на продовольствие и промышленные товары исходить из следующего:

а) на хлеб и муку снизить цены в среднем на 12% против ныне действующих пайковых цен;

б) на крупу и макароны снизить цены в среднем на 10% против ныне действующих пайковых цен;

в) на мясо, рыбу, жиры, сахар, кондитерские изделия, соль, картофель и овощи сохранить цены на уровне действующих пайковых цен;

г) на молоко, яйца, чай, фрукты в отмену ныне действующих высоких коммерческих цен и слишком высоких пайковых цен установить новые цены применительно к уровню действующих пайковых цен на основные продовольственные товары;

д) на ткани, обувь, одежду, трикотажные изделия в отмену ныне действующих высоких коммерческих цен и слишком низких цен нормированного снабжения, установленного в городах и рабочих поселках, установить новые цены на уровне в 3, 2 раза ниже коммерческих цен;

…

4. Цены, установленные настоящим постановлением, не распространяются на колхозный рынок и на кооперативную торговлю товарами собственных закупок».

Итак, спустя всего два года после войны и несмотря на неурожай 1946 года, в СССР цены на основные товары были не только сохранены на уровне «пайковых», т. е. государственных, но и снижены.

Такое решение имело как нравственную, так и политическую подоплеку. Осуществленной реформой Вождь уничтожил ту антисоветскую трибуну, с которой буржуазная пресса могла бы злословить в адрес Страны Советов. Впрочем, могла ли она злословить?

Для Запада такие действия были неожиданными и недостижимыми. Англия, менее СССР пострадавшая в ходе войны и продолжавшая получать помощь заокеанского партнера, еще в 50-х годах распределяла по карточкам не только мясо и хлеб, но и дешевую треску.

К этому времени утвердившаяся в СССР политика ежегодного снижения цен принесла реальный рост заработной платы. Даже бывший партаппаратчик и сподвижник Хрущева Д.Т. Шепилов отмечал: «В 1952 году государственные магазины и колхозные рынки были завалены продуктами».

С 16 декабря 1947 года в обращение поступили новые деньги. В ходе реформы 10 рублей образца 1938 года менялись на 1 рубль 1947 года выпуска. Поражающим феноменом этой реформы в отличие от грабежа века постперестроечного периода стало то, что вклады в государственных сберкассах «до 3000 рублей переоценивались рубль за рубль». Суммы от 3000 рублей до 10 000 тысяч обменивались из расчета 3 старых рубля на один новый. Сбережения свыше 10 000 рублей пересчитывались из расчета 2 старых рубля на 1 новый рубль.

То есть практически, в сравнении с обменом денег, находящихся на руках, номинальная сумма вкладов в сберкассах увеличилась от двух раз до десяти. Реформа ударила лишь по спекулянтским, «грязным» деньгам. В постановлении о ее проведении указывалось:

«Сокращение государственной и кооперативной торговли предметами широкого потребления и увеличение спроса населения на колхозных рынках привели к резкому повышению рыночных цен, которые в отдельные периоды были выше довоенных цен в 10-15 раз. Понятно, что спекулятивные элементы воспользовались наличием большого разрыва между государственными и рыночными ценами, равно как и наличием фальшивых денег, для накопления денег в больших размерах в целях наживы за счет населения… Нельзя… допустить, чтобы спекулятивные элементы, нажившиеся в период войны и накопившие значительные суммы денег, получали возможность скупать товары после отмены карточной системы».

Реформа сразу дала ощутимые результаты. Одновременно с ней было предпринято снижение розничных цен на основные продукты питания и потребительские товары, а с 1949 года такие снижения цен стали регулярными, о них, накануне 1 марта, сообщалось по радио.

Эта акция реального повышения благосостояния всех граждан государства касалась в первую очередь продуктов питания и предметов первой необходимости, цены на которые снизились от пяти до двадцати пяти процентов.

Поистине уникальным стало реальное первое снижение цен: на хлеб — на 58%, крупу — от 53 до 63%, хлебобулочные изделия — до 50%, макароны — на 55%, сахар — на 33%, водку и вина — на 25%. В Москве открылись новые хлебные магазины, в которых продавались до 44 видов хлебобулочных и мучных изделий.

Знаменательно, что сталинская цена 16-20 копеек (в исчислении 1961 года) за буханку хлеба продержалась до ликвидации советской власти. То была не популистская, а истинная забота о народе. Не случайно люди военного поколения еще долго, как о «манне небесной», с благодарностью вспоминали о послевоенных снижениях цен.

При наведении порядка и дисциплины в экономике Сталин не ограничился денежной реформой. Напомним, что незадолго до ее начала, в том же 1947 году, вступил в действие новый закон «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Он предусматривал суровое наказание — от пяти до восьми лет лагерей с конфискацией личного имущества — за «кражу, присвоение, растрату или иное хищение колхозного, кооперативного или иного общественного имущества».

Повторим и то, что антисталинская литература лукаво, а вернее, цинично представляла этот закон как «репрессии», направленные против колхозников, «собиравших колоски», оставшиеся на уже убранном крестьянском поле. То была сказка для Буратино, посеявшего на поле чудес пять золотых сольдо. В действительности эти меры ударили совсем по другому слою населения, не имевшему никакого отношения к колхозным «колоскам».

Для таких жестких мер было достаточно оснований. Еще в январе 1947 года МВД совместно с Министерством госконтроля осуществило выборочную проверку Главособунивермагторга в Москве, являвшего собой особое управление Министерства торговли. Одновременно прошла ревизия его филиалов: закупочной конторы в Берлине и отделения реализации в Хабаровске. Лишь в секции Хабаровского универмага «недостача» составила 13 027 669 дореформенных рублей.

В апреле 1948 года ОБХСС МВД СССР совместно с местными партийными и советскими органами провел «контрольные замеры» 81 тысячи 700 магазинов, столовых, палаток и ларьков системы Минторга СССР. Одновременно такая проверка распространялась также на систему промкооперации в деревне, магазины Военторга и филиалы ОРСов^[41] всех министерств и ведомств.

В результате ревизии нарушения правил торговли обнаружились в 16 087 торговых точках. Осуждению и лишению свободы с конфискацией имущества подверглись 4992 человека. В 1947 году Министерством внутренних дел по новому закону о хищениях было привлечено к уголовной ответственности и посажено 18 555 работников Минторга и потребкооперации. На следующий год количество «интеллигентов от торговли», оказавшихся за решеткой, составило 28 810 человек.

Меры, предпринятые правительством в период денежной реформы, показали, что «специалисты прилавка» склонны к нечестным методам обогащения. Рассекреченные только в конце XX столетия данные свидетельствуют, что с января по сентябрь 1948 года в сфере торговли украдено товаров и совершено растрат на 169 млн. послереформенных рублей. На 28 миллионов больше, чем в предыдущем году. В потребкооперации совершено хищений на 327 млн. руб., или на 20,5 млн. руб. больше, чем в 1947 году.

Обогатиться за счет нетрудовых доходов не брезговали не одни предприимчивые торгаши. Именно с проведением денежной реформы, усилением финансовой дисциплины и правопорядка были связаны расследования, задевшие некоторых лиц, принадлежавших к высшему армейскому генералитету.

Следует подчеркнуть, что еще весной 1946 года было арестовано 74 генерала и офицера Группы советских войск в Германии. Их обвиняли в растратах денежных фондов и вывозе в личных целях «ценностей, мебели, картин и драгоценностей из Германии и Австрии». Несомненно, такие факты не красили армию, и поэтому осуждение высокопоставленных рвачей не афишировалось в прессе.

Напомним и то, что еще 23 августа 1946 года на стол Сталина легла докладная заместителя министра Вооруженных сил Союза ССР Н.А. Булганина. В ней сообщалось о задержке на Ягодинской таможне 7 вагонов, прибывших из Германии, в которых находилось 85 ящиков с мебелью. При проверке документов оказалась, что мебель была лично заказана маршалом Жуковым на фабрике «Альбин Май».

Даже простое сопоставление дат свидетельствует, что никакого особого «преследования» Жукова организовано не было. Но почему же то, что ставилось в вину 74 генералам и офицерам, могло обойти Жукова? Чем его злоупотребления отличались от корыстных действий других военных?

И не обошлось! Правда, позже «опала» Жукова, оказавшегося причастным к должностным злоупотреблениям, его почитателями подменялась вымыслом. Историки утверждали, что якобы причиной падения маршала стало обвинение его в «заговоре». Однако все оказалось проще и до примитивности банально, но даже в этот период никаких особых санкций по отношению к маршалу-дельцу не последовало.

Новый 1947 год командующий Одесским военным округом почему-то встретил не в «жемчужине» у Черного моря. Решив отпраздновать его в столице, он пригасил многих. Среди приглашенных оказались и супруги Телегины.

Генерал-полковник К.Ф. Телегин близко сошелся с Жуковым в Берлине, где совсем недавно являлся членом Военного совета группы войск и военной администрации в Германии. В этих органах он представлял Главное политическое управление. Еще вчера Телегин считался вторым человеком в идеологической обойме армии, а теперь же он учился на курсах усовершенствования политсостава.

Сын генерала Телегина пишет о впечатлениях своих родителей от визита к маршалу: «Та же дача встречала их какой-то тревожной тишиной. Георгий Константинович вышел на крыльцо, провел в прихожую, помог маме снять шубу, открыл дверь в большую комнату, и, как сказала мама, она вздрогнула от увиденного: щедро сервированный стол, за которым год назад сидела масса людей, сейчас был пуст. Лишь дальний угол был застелен скатертью, на которой стояло четыре прибора.

Георгий Константинович как-то виновато посмотрел на гостей и сказал:

— Спасибо, что приехали. Я многих обзвонил. Но все по разным причинам отказались…

Настроение у Георгия Константиновича и Александры Диевны было настолько подавленным, что скрыть это при всем желании они не могли. А после традиционного тоста: «С Новым годом, с новым счастьем!» и бокала шампанского Георгий Константинович опустился в кресло и вдруг горько заплакал…»

Однако не будем предаваться сентиментальности и тоже лить слезы, переживая за Жукова.

Но сначала озадачимся вопросом: о чем же плакал командующий Одесского округа? Кого жалел жестокий человек, при одном взгляде которого подчиненные приходили в трепет?

Ибо, к слову сказать, одной из особенностей образа жизни «полководца» было то, что он всегда окружал себя подхалимами и лизоблюдами. Друг и собутыльник маршала, артист Борис Сичкин так описал обстановку в штабе Жукова:

«Обслуживающий персонал состоял из лиц мужского пола в чине не ниже генерал-майора. Они были откровенными холуями: чистили маршалу сапоги, накрывали на стол и убирали со стола. Словом, походили на услужливых собак. Когда они выслушивали распоряжения маршала, то сгибались до полу. Противно было смотреть на этих людей, потерявших к себе всякое уважение… Для маршала эти холуи были кем-то вроде декоративных собачек… Точнее, они по натуре были псами»^[42].

Конечно, барские манеры в отношениях с подчиненными не свидетельствовали об интеллекте Жукова, но сошлемся еще на одного «свидетеля». Адмирал Флота Советского Союза Николай Герасимович Кузнецов был назначен Сталиным народным комиссаром Военно-морского флота еще в 1939 году. На этом посту он провел всю войну; в его подчинении находились четыре флота.

После смерти Вождя он лишится не только «министерского» поста, но и воинского звания. Это произойдет, когда Жуков, поддержав другого любителя власти Хрущева, снова заберется на вершину военной иерархии.

Много лет спустя Кузнецов напишет в ЦК о тех манерах, которые были присущи его сухопутному «коллеге»:

«15 февраля 1956 года я был вызван бывшим министром обороны (Жуковым. — К.Р.), и в течение 5-7 минут в исключительно грубой форме мне было объявлено о решении понизить меня в воинском звании и уволить из армии без права восстановления. После этого меня никто не вызывал для формального увольнения. Какой-то представитель управления кадров (даже без меня) принес и оставил на квартире увольнительные документы…

Не будучи совершенно осведомленным в причинах своего наказания, я попросил ознакомить меня с документами, меня касающимися, но так и не получил возможности».

Сын крестьянина Н. Кузнецов образование получил в Военно-морском училище имени Фрунзе, а затем закончил и Военно-морскую академию. Всю войну адмирал руководил боевыми действиями Военно-морского флота, а в 1951 году он стал военно-морским министром СССР. Позже, после вхождения морского министерства в состав Министерства обороны СССР, он был назначен главнокомандующим ВМС и первым заместителем министра.

Кузнецов продолжает: «Меня пытались буквально раздавить. Без вызова к руководству страны, без дачи объяснений и даже без предъявления документов о моем освобождении я был отлучен от Военно-морского флота.

Маршал Жуков в грубой, присущей ему форме объявил, что я снят с должности, понижен в звании до вице-адмирала. На мой вопрос, на основании чего и почему это сделано без моего вызова, он, усмехнувшись, ответил, что это совсем не обязательно».

Однако дикая расправа над своим заместителем имела более глубокую подоплеку. В отличие от адмирала Жуков «академиев не проходил». За его спиной было лишь четыре класса школы, кавалерийские курсы и непродолжительные курсы высшего комсостава. На «великом и могучем» он умел говорить только с употреблением «идиоматических» выражений. И вот этот не шибко образованный и властолюбивый «сухопутный маршал» «с усмешкой» сорвал погоны с Адмирала Флота, понизив его в звании на три ранга.

Обратим внимание на важное обстоятельство. Причиной демонстративного произвола в отношении главнокомандующего ВМФ стала гибель в 1953 году линкора «Новороссийск». Ночью под днищем корабля, стоявшего на бочке, взорвалась мина. Команде удалось выровнять крен, но заполнившая ряд отсеков вода выдавила переборки. Метацентрическая высота понизилась, и корабль перевернулся, несколько сотен моряков погибло.

Искали «стрелочника»; Жуков сделал таковым Кузнецова. Но если подходить к наказанию Кузнецова беспристрастно, то министр обороны Жуков формально нес за гибель корабля точно такую же ответственность, как и адмирал. Министр Жуков осознавал это и, разжаловав своего заместителя, отвел ответственность от себя.

Адмирал Кузнецов был не единственным, кто указывал на неприемлимое поведение «сухопутного маршала». Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский говорил в выступлении на октябрьском пленуме ЦК КПСС 1957 года:

«Жуков опасный и даже страшный человек… Я 30 лет работаю с Жуковым. Он самовластный, деспотичный, безжалостный человек… Я видел, какое невероятное хамство проявлял Жуков к ряду людей, в том числе крупным, волевым людям».

Как-то не принято об этом писать, но маршал был большим любителем «Бахуса». Близко наблюдавший полководца артист Борис Сичкин описал в книге «Я из Одессы, здрасьте…» сцену, случившуюся в завершение войны при передаче Рокоссовским командования 1-м Белорусским фронтом Жукову.

Сичкин пишет: «Наш ансамбль выступал на этом вечере. На возвышении стояли два мощных кресла, на которых восседали оба маршала… В ансамбле работал солистом хора Яша Мученик… После его выступления Жуков подозвал его к себе и, усадив рядом, на место маршала Рокоссовского, весь вечер не отпускал. Яша робко пытался что-то сказать маршалу, но Жуков успокаивал Яшу:

— Не волнуйся, сиди спокойно, пусть он погуляет.

Солдат еврей Яша Мученик весь вечер просидел на троне вместо Рокоссовского с прославленным маршалом Георгием Константиновичем Жуковым».

Тот же Сичкин свидетельствует: «Жуков любил петь кабацкие русские песни. Самая любимая была «Не за пьянство, не за буянство и не за ночной разбой…»

Один из банкетов, на котором пришлось присутствовать «придворному» артисту ансамбля в конце войны, прошел в присутствии иностранных представителей. Сичкин пишет: «Начались танцы. Член Военного совета генерал-лейтенант Телегин танцевал русский танец с платочком в руке и напоминал колхозного гомосексуалиста…»

Автор воспоминаний намекает на то, что генерал-лейтенант Телегин был высоким человеком, с широким лицом, лысой головой и грузной фигурой. Но артист из Одессы продолжает: «Герой Сталинграда генерал Чуйков был легендарной и незаурядной личностью. Несмотря на свою славу, в жизни это был простой, жизнерадостный человек… На том банкете он расстегнул китель, из под которого показалась тельняшка… Жуков пригласил на танец генерала Чуйкова. Чуйков в матросской майке, огромный, с железными зубами…»

Но вернемся в новогодний день 1947 года, к плачущему маршалу. Полковник Телегин продолжает описывать посещение его родителями дачи Жукова: «Часа в два ночи неожиданно приехали В.В. Крюков и Л.И. Русланова, «сбежавшие», как объясняла Лидия Андреевна, с какого-то вечера, где она выступала. Человек редкостной чуткости, она сразу же уловила настроение присутствующих, развернула принесенный с собой большой пакет и кинула на стол двух подстреленных тетеревов.

— Я желаю, Георгий Константинович, — сказала она, — чтобы так же выглядели все твои враги!»

Читатель, восхитимся сценой! Крупная женщина, известная голосистая певичка модных песен, «человек редкостной чуткости» желает расстроенному другу, чтобы все его враги валялись с простреленными головами.

Не будем задаваться вопросом, кого из врагов имела в виду певица, а лучше посмотрим на «друзей» маршала.

Будущий маршал и будущий генерал-лейтенант Крюков встретились еще в 1933 году, когда последний командовал кавалерийским полком. Позже, поднимаясь по служебной лестнице, Жуков постоянно тащил друга за собой. И нужно отдать должное маршалу, сам ценивший перезвон наград, он щедро одарял ими и свое окружение.

Так Крюков по представлению друга был награжден восьмью орденами. Жену генерала певицу Русланову Жуков также щедро наградил — воинским орденом Отечественной войны I степени. Заметим, что в статуте на право получения этой боевой награды перечислялись такие заслуги, как подавление огнем не менее пяти батарей противника или для летчика-истребителя — три сбитых самолета. Этой наградой поощряли того, кто захватил и привел на свою базу корабль противника…

Понятно, что голосистая, дородная певица артиллерийских батарей не уничтожала, самолетов не сбивала и кораблей врага не захватывала. Она с мужем составляла ближний круг «полководца».

Впрочем, у супругов Крюковых — Руслановых, помимо наград, имелись и иные, не афишируемые тайные наклонности. Их страстью, особенно у Руслановой, стало собирательство. В течение войны она собрала целую картинную галерею из 132 картин. В ее коллекции оказались шедевры великих русских мастеров: Шишкина, Репина, Серова, Сурикова, Васнецова, Верещагина, Крамского, Брюллова, Тропинина и других великих русских художников.

Авторы, пишущие о финансовой основе собирательской страсти жены генерала, поясняют: во время блокады Ленинграда во второй столице расцвел черный рынок. Самой твердой валютой блокадного города стала американская тушенка. Юз Алешковский пишет: «В те времена за кружок «Краковской» можно было получить Левитана, Кандинского, Сомова…» Конечно, популярная певица не владела колбасным заводом, но ее высокие друзья распоряжались не только армейскими поставками тушенки и колбасы.

К их рукам прилипали более значительные ценности. Позже, на следствии, майор Гришаев спрашивал Русланову:

«Следователь: Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаете ли вы это?

Русланова (резко): Не признаю.

Следователь: Но при обыске на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Откуда?

Русланова: Это имущество принадлежит моему мужу. А ему прислали в подарок из Германии сослуживцы».

Однако на суде в 1951 году муж певицы генерал Крюков признался, что обнаруженное имущество — результат хищений. В числе вывезенных из Германии ценностей на следствии фигурировали огромный восьмиместный автомобиль «Хорьх 951», два «Мерседеса» (один из них — спортивный кабриолет «540К») и «Ауди». Помимо трех квартир и двух дач, у генеральской четы конфисковали 700 тысяч рублей.

Кроме того, у супругов нашли «107 килограммов изделий из антикварного серебра, 35 старинных ковров, меха, скульптуры из бронзы и мрамора, декоративные вазы, огромную библиотеку старинных немецких книг с золотым обрезом, 312 пар модельной обуви, 87 костюмов, штабеля шелкового нательного и постельного белья и пр., пр.»^[43].

И так как в то время в стране царили закон и порядок, то годы, оставшиеся до смерти Вождя, запасливые супруги провели в составе группы художественной самодеятельности лагерного театра, откуда в 1953 году их вытащил вновь возвышенный Хрущевым старый друг — маршал Жуков.

При пересмотре дела Главной военной прокуратурой генерал Крюков заявил, что изъятые при его аресте ценности принадлежали его жене. Действительно, теперь Русланова затребовала свои несметные сокровища назад. Только стоимость бриллиантов, хранившихся в конфискованной у нее шкатулке, она оценила в 2 миллиона послереформенных рублей.

Самому наивному читателю, способному поверить, будто певица могла заработать такие деньги во время войны концертами, поясним простую истину. За выступления творческих агитбригад перед военными больших денег не платили. Бешеных денег для оплаты концертов Руслановой не было и у гражданского населения, трудившегося у станков и мартенов, а патриотическая интеллигенция на хранившиеся ценности покупала для армии танки и самолеты.

На допросе 1 октября 1948 года следователь задал генерал-лейтенанту Крюкову вопрос: «Вы сказали, что, опускаясь все ниже и ниже, превратились по существу в мародера и грабителя. Можно ли считать, что таким же мародером и грабителем был Жуков, который получал от вас подарки, зная их происхождение?»

Закономерный и оправданный вопрос.

Однако маршал не был заурядным мародером и грабителем. Он не рыскал по немецким хранилищам. В этом для него не было необходимости; ворованные ценности ему вручали «с доставкой на дом», поэтому Главноначальствующий Советской военной администрации по управлению восточной зоной оккупации Германии и не пресекал грабеж и мародерство своего окружения.

Подчеркнем, что арест Крюкова и Руслановой произойдет значительно позже, а тихое празднование Нового 1947 года на даче — «со слезами на глазах» и подстреленными тетеревами — для гостей, как и для самого Жукова, закончилось тихо. Не принес ему особых неприятностей и вывоз из Германии семи вагонов мебели. Проблемы у маршала появились год спустя, когда началось расследование «дела о бриллиантах».

Итак, прошло больше 365 дней, прежде чем 5 января 1948 года министр госбезопасности Абакумов приказал произвести негласный обыск в московской квартире маршала.

О результатах этой акции генерал-полковник госбезопасности Абакумов 10 января писал в сообщении Председателю Совета министров Сталину:

«Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями. В процессе обыска чемодан обнаружен не был, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате. В шкатулке оказалось:

часов — 24 шт., в том числе золотых — 17 и с драгоценными камнями — 3;

золотых кулонов и колец — 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями;

золотой брелок с большим количеством драгоценных камней;

другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В связи с тем, что чемодана в квартире не оказалось, было решено все ценности, находящиеся в сейфе, сфотографировать, уложить обратно так, как было раньше, и произведенному обыску не придавать гласности.

По заключению работников, проводивших обыск, квартира Жукова производит впечатление, что оттуда изъято все то, что может его скомпрометировать. Нет не только чемодана с ценностями, но отсутствуют даже какие бы то ни было письма, записи и т.д. По-видимому, квартира приведена в такой порядок, чтобы ничего лишнего в ней не было».

Может быть, маршала оговорили? Но какой таинственный чемодан искали у Жукова? Дело в том, что при расследовании дел о трофейных ценностях из показаний личного шофера маршала Семочкина следствию стало известно, что его шеф вывез из Германии бриллианты, которые хранил в небольшом чемоданчике.

Однако информация о бриллиантах существовала, и, чтобы установить истину, в ночь с 8 на 9 января руководитель госбезопасности приказал провести негласный обыск на даче Жукова, находившейся под Москвой в Рублево. Участников этой акции ожидало почти потрясение.

«В результате обыска обнаружено, — констатирует Абакумов, — что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей.

Например, шерстяных тканей, парчи, панбархата и других материалов — всего свыше 4000 метров;

мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракулевых — всего 323 шкуры;

шевро высшего качества — 35 кож;

дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др. дворцов и домов Германии, — всего 44 штуки, часть которых разложена и развешена по комнатам, а остальные лежат на складе…

…ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамах — всего 55 штук…

дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) — 7 большихящиков;

серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов — 2 ящика;

аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук;

уникальных охотничьих ружей фирмы Голанд-Голанд и других — всего 20 штук.

Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также лежит навалом.

Кроме того, во всех комнатах дачи, на окнах, этажерках, столиках и тумбочках расставлены в большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы, а также всякого рода безделушки иностранного происхождения».

Сокровища на даче маршала потрясли воображение даже многоопытных специалистов разведки, и генерал-полковник Абакумов не скрывал их реакции:

«Заслуживает внимания заявление работников, проводивших обыск, что дача Жукова представляет собой, по существу, антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картинами…

Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее.

Свыше двух десятков ковров больших покрывают полы почти всех комнат.

Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах, — заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет места ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу.

На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке.

Зайдя в дом, трудно представить, что находишься под Москвой, а не в Германии».

Последнее замечание о немецких книгах могло бы умилить поклонников маршала его литературными интересами. Однако абсолютно точно известно, что на немецком языке Жуков не читал. Он вообще не знал ни одного иностранного языка, «академиев» ведь не кончали!…

По окончании обыска Абакумов был вынужден для охраны трофейного добра маршала выставить стражу. И делает предположение: «Что касается не обнаруженного на квартире Жукова чемодана с драгоценностями, о чем показал арестованный Семочкин (личный шофер маршала. — К.Р.), то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена Жукова и при поездках берет с собой.

Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него на квартире, где и находится в настоящее время.

Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями…»

Так был или нет у Жукова таинственный чемодан с драгоценными камнями? Писатель В. Соколов высказывает версию, что впоследствии жуковские бриллианты «все-таки оказались изъяты, но чекисты, изымавшие их, даже не подозревали, что имеют дело с бриллиантами из жуковского чемоданчика».

Действительно, «чемоданчик с драгоценными камнями» все-таки всплыл. Но не сразу после ареста 18 сентября 1948 года друга Жукова генерала Крюкова и его жены певицы Лидии Руслановой. А лишь спустя пять с лишним месяцев.

5 февраля 1949 года следователь майор Гришаев потряс Лидию Андреевну следующим сообщением: «Дополнительным обыском в специальном тайнике на кухне под плитой в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживавшей на Петровке, 26, были изъяты принадлежавшие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия».

Однако не будем забегать вперед и, вернувшись в январские дни 1948 года, попытаемся не утерять нить повествования. Уже на следующий день после того, как сведения о находках, обнаруженных в результате обысков на квартире и даче маршала, легли на стол Сталина, Жуков был вынужден написать объяснительную записку.

Правда, маршал не был информирован об обыске. Его вызвали в ЦК, где предъявили лишь письменное заявление его бывшего адъютанта полковника Семочкина.

Назвав заявление своего подчиненного «клеветническим», в своем объяснении от 11 января 1948 года в Центральный Комитет ВКП(б) на имя Андрея Александровича Жданова Жуков писал:

«Обвинение меня в том, что я враждебно настроен к т. Сталину и в ряде случаев принижал и умалчивал роль т. Сталина в Великой Отечественной войне, не соответствует действительности и является вымыслом (курсив мой. — К.Р.).

Факты, изложенные в заявлении Семочкина, состряпаны Семочкиным и являются результатом того, что Се-мочкин в конце 1947 года узнал о характере клеветнического заявления Новикова лично от меня.

Я признаю, что допустил грубую и глубоко непартийную ошибку, поделившись с Семочкиным своим мнением о характере заявления Новикова. Это я сделал без всякой задней мысли и не преследовал никакой цели».

Не согласимся сразу с утверждением, будто бы Жуков не принижал и умалчивал роль Верховного главнокомандующего Сталина в Великой Отечественной войне. Принижал… и еще как принижал! Впрочем, не будем цитировать заявление адъютанта Семочкина, сошлемся на самого маршала.

В период начала антисталинской кампании по «развенчанию» так называемого культа личности 19 мая 1956 года Жуков написал своему новому шефу Хрущеву: «Секретно… Посылаю Вам проект моего выступления на предстоящем Пленуме ЦК КПСС».

В этом проекте доклада излагалась широкая программа по дискредитации Генералиссимуса Советского Союза И.В. Сталина и на основе принижения его роли предлагалось переписать историю, сменив идеологические акценты пропаганды.

. Конечно, этот шедевр создавался не самим министром Вооруженных сил; видимо, как это водится, его готовили «специалисты» из Главного политуправления армии. Но под ним стояла подпись Жукова, поэтому не станем оспаривать авторство документа.

Жуков писал: «Я должен сказать, что культ личности Сталина в освещении войны приводил к тому, что роль нашего народа, Партии и Правительства, наших Вооруженных сил принижалась, а роль Сталина непомерно преувеличивалась.

Во имя возвеличивания Сталина в нашей военно-идеологической работе было допущено грубое искажение ряда исторических фактов, замалчивание неудач, ошибок и недочетов и их причин, а достижение успехов приписывалось исключительно руководству Сталина… Тем самым нарушалась основа партийности в нашей идеологической работе — ее историческая правдивость»^[44].

То есть человек, не имевший ни высшего военного, ни какого бы то ни было гуманитарного образования, предлагал «в идеологической работе» свой вариант «исторической правдивости».

В чем же видел «историческую правдивость» новоявленный партийный идеолог? Жуков писал: «На протяжении нескольких лет перед Отечественной войной советскому народу внушалось, что наша страна находится в постоянной готовности дать сокрушительный отпор любому агрессору.

На все лады восхвалялась наша военная мощь, прививались народу опасные настроения легкости победы в будущей войне, торжественно заявлялось о том, что мы всегда готовы на удар врага ответить тройным ударом, что несомненно притупляло бдительность советского народа и не мобилизовало его на активную подготовку страны к обороне».

Читатель, вдумайся в абсурдный смысл этих тезисов. Оказывается, неудачи армии на первом этапе войны объяснялись не профессиональным уровнем наших военных — от солдата до маршала, не замыслами начальника Генерального штаба, который перед войной возглавлял именно он, Жуков, а тем, что, оказывается, народ был настроен на легкую победу.

Исходя из утверждений маршала, получается, что в первые полгода войны «дурак народ» не мог понять: почему его армия бежит до Москвы? Более того, это он — народ, поверивший пропаганде, оказался неспособен мобилизоваться «на активную подготовку страны к обороне».

Но кто осуществлял в стране эту хвастливую пропаганду? Партия! Следует еще добавить: и военные высокого ранга, со всех трибун заверявшие народ, что армия готова ответить на происки врага «тройным ударом».

И все-таки, какой бы несовершенной ни была предвоенная пропаганда, разве надо было ее строить на утверждениях, что с началом войны наша доблестная армия побежит? Что она не сумеет защитить свой народ? Можно ли было готовить народ к войне, утверждая, что армия не «готова»?

Вот такими нехитрыми приемами — доведением мысли до абсурда — «новый идеолог» советовал своему другу Хрущеву объяснять неудачи Красной Армии в первые полгода войны. И хотя Хрущев не дал Жукову выступить с его докладом, трагикомедия состоит в том, что все положения этого доклада стали основой всей последующей идеологической кампании по дискредитации Сталина.^[45]

То есть именно с подачи Жукова низколобые совковые интеллигенты утверждали, что заявление ТАСС, опубликованное в печати 14 июня 1941 года, «дезорганизовало советский народ, партию и армию и притупило их бдительность». Со слов неблагодарного военачальника Жукова утверждалось, что якобы «Сталин неудачи первого периода войны объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно».

Так как же рассматривать заявление маршала Жданову в 1948 году? Было ли правдой утверждение: «Обвинения меня в том, что я враждебно настроен к т. Сталину и в ряде случаев принижал и умалчивал роль т. Сталина в Великой Отечественной войне, не соответствуют действительности и являются вымыслом».

Между тем уже в те годы полковник Семочкин поведал о чрезмерной амбициозности своего шефа и стремлении прославиться. В заявлении Жданову «маршал Победы» продолжал: «Ни Славина, ни кого-либо другого я никогда не просил о себе что-либо писать и Славину никакой книги не заказывал. Семочкин пишет явную ложь.

…О моей, алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей.

Я признаю серьезной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату…

Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более 4 тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт фактическому состоянию.

Картины и ковры, а также люстры действительно были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался…

Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций…

О сервизах. Эти сервизы я купил за 9200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы, и может подтвердить т. Серов, через кого я покупал сервизы… Серебряные ложки, ножи и вилки присланы были поляками в честь освобождения Варшавы…»

Жуков лукавил и, завершая страницы, касавшиеся трофейных ценностей, пытался принизить масштабы своих «приобретений».

Он пишет: «Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно… Обвинение меня в том, что (я) соревновался в барахольстве с Телегиным, является клеветой».

Оправдания Жукова по меньшей мере наивны, и, как говорится, из песни слова не выкинешь. Но были ли его присвоения «никому не нужным» барахлом»?

Бывший офицер восточногерманского министерства госбезопасности, — пресловутого «Штази» — X. Зойферт свидетельствовал позже:

«Маршал Жуков забрал из Веймарского собрания «Хольцдорф» более двух десятков картин и других произведений искусства». Дело с трофейным имуществом явно не вписывается в благостный образ «великого» полководца, и, как видим, это «дело» возникло не на основании политических подозрений.

Конечно, Жуков всячески выкручивался, объясняя происхождение трофейных вещей покупками на зарплату. Он не смог предъявить никаких оправдательных документов, и все найденные у него вещи были конфискованы.

Об этом свидетельствовал «Акт о передаче Управлению Делами Совета министров СССР изъятого Министерством Государственной Безопасности СССР у маршала Советского Союза Г.К. Жукова незаконно приобретенного и присвоенного им трофейного имущества, ценностей и других предметов.

I.

Кулоны и броши золотые (в том числе один платиновый) с драгоценными камнями — 13 штук.

Часы золотые — 9 штук.

Кольца золотые с драгоценными камнями — 16 штук.

Серьги золотые с бриллиантами — 2 пары.

Другие золотые изделия (браслеты, цепочки и др.) — 9 штук.

Украшения из серебра, в том числе под золото — 5 штук.

Металлические украшения (имитация под золото и серебро) с драгоценными камнями (кулоны, цепочки, кольца) — 14 штук.

Столовое серебро (ножи, вилки, ложки и другие предметы) — 713 штук.

Серебряная посуда (вазы, кувшины, сахарницы, подносы и др.) — 14 штук.

Металлические столовые изделия под серебро (ножи, вилки и др.) — 71 штука.

II.

Шерстяные ткани, шелка, парча, бархат, фланель и другие ткани — 3420 метров.

Меха — скунс, норка, выдра, нутрии, черно-бурые лисы, каракульча и другие — 323 штуки.

Шевро и хром — 32 кожи.

Дорогостоящие ковры и дорожки больших размеров — 31 штука.

Гобелены больших размеров художественной выделки — 5 штук.

Художественные картины в золоченых рамах, часть из них представляет музейную ценность — 60 штук.

Дворцовый золоченый художественно выполненный гарнитур гостиной мебели — 10 предметов.

Художественно выполненные антикварные вазы с инкрустациями — 22 штуки.

Бронзовые статуи и статуэтки художественной работы — 29 штук.

Часы каминные антикварные и напольные — 9 штук.

Дорогостоящие сервизы столовой и чайной посуды — 820 предметов.

Хрусталь в изделиях (вазы, подносы, бокалы, кувшины и другие) — 45 предметов.

Охотничьи ружья заграничных фирм — 15 штук.

Баяны, аккордеоны художественной выделки — 7 штук.

Пианино, рояль, радиоприемники, фарфоровая и глиняная посуда и другие предметы согласно прилагаемым поштучным описям.

Всего прилагается 14 описей.

Сдали:

Заместитель министра Госбезопасности СССР

генерал-лейтенант

БЛИНОВ А.С.

Начальник отдела «А» МГБ СССР генерал-майор

ГЕРЦОВСКИЙ А.Я.

Приняли:

Управляющий делами Совета министров СССР

ЧАДАЕВ Я.Е.

Зам. Управделами Совета министров Союза ССР

ОПАРИН И.В.

3 февраля 1948 года, город Москва.

Итак, «великий маршал» всячески выкручивался, пытаясь представить свои трофейные хищения невинной неосмотрительностью. В объяснении Жданову он отрицал и «шестое» обвинение своего адъютанта полковника Семочкина:

«Обвинение меня в распущенности является ложной клеветой, и она нужна была Семочкину для того, чтобы больше выслужиться и показать себя раскаявшимся, а меня грязным. Я подтверждаю один факт — это мое близкое отношение к 3-вой, которая всю войну честно и добросовестно несла свою службу в команде охраны и поезде Главкома.

3-ва получала медали и ордена на равных основаниях со всей командой охраны, получала не от меня, а от командования фронта, который мною обслуживался по указанию ставки. Вполне сознаю, что я также виноват и в том, что она длительное время жила со мною. То, что показывает Семочкин, является ложью. Я никогда не позволял себе таких пошлостей в служебных кабинетах, о которых бессовестно врет Семочкин».

И все-таки не поверим маршалу в утверждении, что его подчиненный лгал. Хотя бы потому, что лгать в кабинетах следователей МГБ было рискованным делом. Поясним, речь идет о том, что, отправляясь в качестве представителя Ставки в штабы фронтов, в составе поезда Жуков возил с собой Лидию Захарову. Личную медсестру — в звании старшего лейтенанта. Офицерского звания медсестре не полагалось, но свою, «маршальскую медсестру», Жуков произвел в офицеры.

Кроме того, Л.В. Захарова имела несколько боевых наград! Медаль «За боевые заслуги», орден Красной Звезды и Красного Знамени. В числе наград были и польские ордена. Между тем еще 2 мая 1943 года Верховный Совет СССР издал указ «Об ответственности за незаконное награждение орденами и медалями СССР». Это должностное преступление каралось тюремным заключением сроком от 6 месяцев до 2 лет.

Впрочем, о нравах, царящих в кругу Жукова, свидетельствовал и уже упоминавшийся артист агитбригады Борис Сичкин. На праздновании немецкой капитуляции с иностранными гостями еще одним участником застолья был друг Жукова генерал-полковник Серов. Проявляя гостеприимство, главнокомандующий Группой советских войск в Германии маршал Жуков приказал Серову обслужить гостей по первому разряду.

«Серов, — рассказывает Сичкин, — не обращая на меня никакого внимания, набрал номер и жлобским голосом приказал:

— Нужны бляди. Штук восемь. Французы остаются и пара англичан. Ничего не знаю, достань блядей где хочешь. Пойми, это важно. Четырех мало, их должно быть не меньше восьми… Слушай меня, они должны быть прилично одеты, в вечерних платьях… Надень им на платья ордена, медали и гвардейские значки. Одну сделай Героем Советского Союза».

Может быть, Боря Сичкин из Одессы лжет? Может быть. Но, как показывает пример со старшим лейтенантом-медсестрой Л. Захаровой, у маршала была слабость: вешать на грудь женщинам ордена. Союзников уважили, и Сичкин продолжает:

«Жуков смеялся до слез. У нашей Клавы — «героя» Советского Союза — была огромная грудь, ее короткие руки не доставали до сосков, а на самом конце груди висели Золотая Звезда и орден Ленина. Француз был в восторге от Клавиной груди и нежно ее целовал, как все пьяные люди, не сомневаясь, что этого никто не видит. Со стороны же было полное впечатление, что он целует Ленина на ордене».

Конечно, читать такие «откровения» наших русскоязычных бывших сограждан очень неприятно. Однако даже если Сичкин и сочиняет, то менее подло, чем Жуков, принижавший роль в войне своего Верховного Главнокомандующего и Генералиссимуса Победы И.В. Сталина.

Странно, но и по сей день существуют наивные люди, считающие маршала Жукова выдающейся личностью и пишущие историю с книги воспоминаний «полководца Победы».

Между тем, кроме упомянутых «Воспоминаний и размышлений», маршал не оставил для истории никаких иных свидетельств своего «полководческого» таланта. У него нет ни трудов по совершенствованию военного искусства, ни описания оригинальности задуманных им боевых операций. Его присутствие на полях сражений в основном сводилось к старательному, но, к сожалению, не всегда умелому исполнению заданий Верховного Главнокомандующего.

Но вернемся в очередной раз в 1947 год. Приведенные выше сведения не могут не вызвать чувство брезгливости. Высокопоставленный военачальник не только пытался присвоить себе чужую славу, он попросту обогащался. И желание Жукова объяснить позже, в воспоминаниях, свою «опалу» липовым обвинением его в «военном заговоре» понятно.

Маршалу менее всего хотелось бы предстать в глазах потомков обыкновенным рвачом, пострадавшим от своей алчности. Но прежде ему предстояло объяснить свои поступки как коммунисту.

Пространное объяснение по поводу трофейных вещей, обнаруженных в его квартирах, Жуков завершил просьбой: «3. Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла, и я на деле никогда не был плохим слугой (курсивы мои. — К.Р.) партии, Родине и великому Сталину.

Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения т. Сталина.

Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей.

Я уверен, что еще нужен буду Родине, великому вождю т. Сталину, партии.

Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки…»

Сталин счел неудобным доводить трофейную «болезнь» Жукова до юридического диагноза. Он удовлетворился тем, что маршал сам дал себе оценку. Через день после передачи цитируемого выше текста заявления Андрею Александровичу Жданову, 20 января, «маршалу Победы» снова предоставили «возможность исправиться и стать честным членом партии».

Сталину, как всегда, катастрофически не хватало «кадров». Деловых, активных, грамотных и преданных государству людей. Напомним, что из 3 млн. 872 тыс. коммунистов, состоявших в партии до войны, в живых осталось 872 тысячи. Остальных скосила кровавая жатва войны.

Погибла «сталинская гвардия» — наиболее преданные делу русского народа люди. Те, кто не сидел по штабам и не провел войну на теплых должностях в тылу. Впрочем, напомним и слова Сталина, сказанные по поводу нападок на профессора Белецкого: «Нам нельзя бросаться людьми…»

Итак, Вождь «простил» Жукова. Правда, он не вернул его в теплую Одессу, а назначил командующим Уральского военного округа. 12 февраля маршал выехал в «столицу» Урала, Свердловск. Многие, наверно, удивятся, но и там люди живут.

Чтобы не возвращаться к судьбе этой уже, видимо, изрядно поднадоевшей читателю фигуры, отметим: история с «ошибками» маршала не была предана гласности. Поэтому в 1950 году Ирбитский мотоциклетный завод поддержал предложение Свердловского обкома партии и выдвинул командующего округа кандидатом в Верховный Совет СССР, а в 1952 году он стал вновь и кандидатом в члены ЦК КПСС.

Наверное, одним из самых омерзительных пороков человека является предательство, но не менее достойна презрения черная неблагодарность. Ко всем прочим своим недостаткам как человек Жуков был еще и неблагодарен.

В секретном докладе, направленном в 1956 году Хрущеву, Жуков обвиняет Верховного Главнокомандующего в издании приказов, «позорящих армию».

Министр обороны сообщал Хрущеву, что Сталиным «был издан ряд приказов, в которых личный состав наших войск, особенно командиры и политработники, огульно обвиняются в малодушии и трусости».

Сталин счел нужным в одном из своих приказов написать: «Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама бежит на восток».

Эти слова Народного комиссара обороны Союза СССР Сталина обращены к войскам в знаменитом Приказе № 227 от 28 июня 1942 года, известном в народе под названием: «Ни шагу назад!»

Они написаны в дни, когда враг рвался к Сталинграду и дальнейшее отступление грозило гибелью государства и народа. В них вся боль сердца и вся нелицеприятная правда.

В этом же приказе Сталин писал: «Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет теперь преобладания над немцами в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину».

Однако человек, севший в кресло министра обороны в 1955 году, не мог или не хотел понять этих сокровенных, патетических строк.

Но как же сам устранял «малодушие в армии» генерал Жуков? Об этом стало известно сравнительно недавно

Вот некоторые образцы его «воодушевляющих» армию приказов. В боевом приказе войскам Ленинградского фронта 17.9.41 командующий Жуков пишет: «За оставление без письменного приказа военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу…»

Через два дня, 19 сентября, он издает приказ: «Военный совет Ленинградского фронта ПРИКАЗЫВАЕТ командирам частей и Особым отделам расстреливать всех лиц, бросивших оружие и ушедших с поля боя в тыл».

В эти же три недели пребывания под Ленинградом Жуков направил командующим частями фронта и Балтийского флота шифрограмму № 4976: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны, по возвращении из плена они тоже будут расстреляны».

Как в голове Жукова вообще могла зародиться такая варварская мера — сделать заложниками родственников военнослужащих?

Существует фотография, на которой Жуков — автор воспоминаний — изображен в позе мыслителя. На ней он не выглядит столь решительным, как артист Ульянов из фильмов режиссера Озерова. Это пожилой, но еще бодрый старичок, с лицом, напоминающим согнувшийся огурец: узкий лоб, переходящий в широко раздвинутые скулы, заканчивается вытянутым мефистофельским подбородком.

Лицо, с клочком светлых волос на макушке, могло бы показаться даже приятным, если бы его не портили маленькие глаза под массивными очками и узкий сжатый рот, какой бывает у очень злых и нервных людей. Фотографию не украшает и натянутая поза сочинителя, опирающегося щекой на безвольную руку, в которой между пальцев торчит шариковая ручка.

Жалок вид увядающего интригана и славолюбца. В. Суворов назвал свою книгу о Жукове «Тень победы», пожалуй, такое название удачно, если принять за символ победы Сталина.

Но если «маршала Победы» Сталин простил, то для некоторых других высокопоставленных генералов из окружения бывшего главноначальствующего Советской военной администрации в Германии Жукова трофейное мародерство обернулось более плачевными результатами.

6 февраля 1948 года министр госбезопасности Абакумов писал: «№ 3738 гор. Москва. Сов. секретно, экз. № 1.

Совет министров СССР товарищу Сталину И.В.

При этом представляю протокол допроса арестованного генерал-лейтенанта Сиднева A.M., бывш. начальника оперативного сектора МВД в Берлине; о мародерстве и грабежах в Германии.

Бывш. начальник финансового отдела аппарата Серова в Германии Сачков и бывш. начальник финотдела берлинского оперативного сектора МВД Ночвин, которые для того, чтобы замести следы преступлений, участвовали в сожжении документов о количестве наворованных Сидневым и другими ценностей и германских марок, — нами арестованы…»

В пространном протоколе допроса от 6.02.48. г. (разосланном министром Сталину и Кузнецову) Сиднее, в частности, показал: «Как известно, частями Советской Армии, овладевшими Берлином, были захвачены большие трофеи. В разных частях города то и дело обнаруживались хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей.

Одновременно было найдено несколько огромных хранилищ, в которых находились дорогостоящие меха, шубы, разные сорта материи, лучшее белье и много другого имущества. О таких вещах, как столовые приборы, я уже не говорю, их было бесчисленное множество. Эти ценности и товары различными лицами разворовывались».

На квартире Сиднева обнаружили «5 уникальных большой ценности гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII и XVIII веков», которым «место только в музее».

И старший следователь по особо важным делам МГБ подполковник Путинцев задал арестованному вопрос: «Зачем они вам понадобились?»

Генерал признался: «По совести сказать, я даже не задумывался над тем, что я ворую. Подвернулись эти гобелены мне под руку, я их и забрал.

— Однако вы воровали не все подряд, — не принимает на веру простодушия генерала следователь, — а лишь наиболее ценные вещи. Следовательно, вы не обычный вор? — Этот же риторический вопрос он мог задать и Жукову.

Нужно заметить, что «могучая кучка» военных трофейные гобелены в Берлине «делила честно». Как уже говорилось, при обыске на даче у Жукова тоже было обнаружено только 5 таких произведений искусства, но на совести военачальников были и другие грехи.

В процессе допроса Сиднев признался: «При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок. Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин)… Хранение такого количества денег, конечно, было незаконным, но сделано это было по указанию Серова (1-го заместителя министра МВД. — К.Р.)… папки с отчетными материалами об израсходованных немецких марках… и записи на выданные мною деньги были по указанию Серова сожжены».

Рассказывая подробно о присвоении ценностей, Сиднев отмечает: «Серов же, помимо того, что занимался устройством своих личных дел, много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым был тесно связан. Оба они одинаково нечистоплотны и покрывали друг Друга».

На реплику следователя Путинцева: «Разъясните это ваше заявление!» генерал-лейтенант МВД ответил:

— Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал… Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова передать в подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные Жуковым для переделки три кинжала, принадлежащие в прошлом каким-то немецким баронам.

Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стека, который Жуков хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».

Сиднев был не единственным обвинителем Серова. В записке 8 февраля 1948 года еще один «друг Жукова» из Министерства внутренних дел Серов пишет Сталину:

«С тех пор, как я прислал Вам, товарищ Сталин, объяснительную записку по поводу лживых показаний Бежанова, Абакумов арестовал до 10 человек из числа сотрудников, работавших со мной, в том числе двух адъютантов. Сотрудники МГБ и МВД СССР знают об этих арестах, «показаниях» и открыто говорят, что Абакумов подбирается ко мне».

Серов тоже указывает и на Жукова. Отмежевываясь от него, он обвиняет Абакумова в желании «выслужиться перед Жуковым» и докладывает «о некоторых» фактах «самоснабжения Абакумова во время войны за счет трофеев».

Конечно, Сталину не доставляло удовольствия читать эти оправдания и взаимные обвинения, но ни о какой «политике» в этих суетливых объяснительных не идет и речи. Как поется в известной арии: «Люди гибнут за металл…»

Очевидно, что бывший «заместитель Верховного» попал между жерновов двух борющихся руководителей карательных министерств не в результате недоброжелательности Сталина, а вследствие собственной нечистоплотности.

Повторим покаяние Жукова в его объяснении: «Некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла, и я на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину.

Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения Сталина».

Кстати, какими бы ни были мотивы, которыми Жуков руководствовался при сочинении своего объяснения, — кстати, весьма спорного — самоуничижение до уровня «слуги» в любом случае не делает чести маршалу.

Но, хотя Жуков и имел определенные неприятности в результате присвоения трофейных ценностей, в отличие от своего друга В.В. Крюкова, арестованного Абакумовым и после суда помещенного в знаменитый ГУЛАГ вместе со своей женой Лидией Руслановой, маршал под суд не попал. Впрочем, и само дело не получило огласки.

Можно ли упрекнуть Сталина за то, что он не хотел компрометировать себя в глазах мировой и внутренней общественности банальной непорядочностью некоторых своих военных?

Маршал авиации Голованов рассказывал Ф. Чуеву, что когда у одного известного генерал-полковника после выхода приказа Сталина — отбирать на границе трофейные ценности в пользу государства — конфисковали «целый вагон вещей», тот возмущался и грозил написать товарищу Сталину. «И ведь хватило ума написать!» — восклицал Голованов.

Ответ Сталина поступил в виде резолюции, которая стала известна всему высшему командованию и долго служила поводом для насмешек над этим генералом. Резолюция выглядела так: «Вернуть г-полковнику барахло. И. Сталин».

Он не был склонен к идеализации людей и не любил людей «нравственного разложения», стремившихся заполучить материальные блага нечестными средствами. Но он понимал, что разум часто бессилен перед человеческими страстями — обыкновенный человек уступает своим слабостям. Это не означало, что он игнорировал материальные стимулы и не стремился поощрить достойных. В середине весны того года, когда неразборчивый в средствах Жуков выехал «служить Вождю» на Урал, в Кремле состоялось очередное рассмотрение вопроса о премиях в области литературы. Были приглашены председатель СП Фадеев и редакторы толстых журналов Панферов, Вишневский, Симонов и Друзин.

В ходе обсуждения произведений, выдвинутых на соискание Сталинской премии, глава правительства пояснил, что количество премий — «элемент формальный». Если появилось больше достойных произведений, то можно увеличить и число премий.

К. Симонов пишет, что «по всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясающую меня осведомленность». Разумеется, в литературе он видел не только функции просвещения. Прежде всего он ценил ее воспитательские возможности, в том числе и формирование чувства патриотизма. Он считал, что литература должна помогать решению общественных проблем и поэтому отражать реальную жизнь. Однако он превосходно понимал и то, что уровень произведения отражает глубину знания жизни самим автором.

При обсуждении романа Ильи Эренбурга «Буря» Шепилов, докладывавший от комиссии ЦК по премиям в области литературы и искусства, стал говорить о недостатках книги. Главным он считал то, что французы в ней изображены лучше русских. Сталин возразил:

— А разве это так? Разве французы изображены в романе лучше русских? Верно ли?

Тут он остановился, ожидая, когда выскажутся присутствующие. Мнения разошлись. Но большинство склонялось к тому, что русские персонажи выведены в произведении сильно. И в эпизодах, описывающих Францию, показана любовь французских партизан и коммунистов к Советскому Союзу. Сталин поддержал эти соображения:

— Нет, по-моему, тоже неверно было бы сказать, что французы изображены у Эренбурга лучше русских. — Потом, помолчав, он задумчиво добавил: — Может быть, Эренбург лучше знает Францию? Это может быть. У него есть, конечно, недостатки. Он пишет неровно, иногда торопится, но «Буря» — большая вещь.

А люди, что ж, люди у него показаны средние. Есть писатели, которые не описывают больших людей — больше средних, рядовых. — Выдержав еще одну паузу, Сталин добавил: — У него в романе хорошо показано, как люди с недостатками, люди мелкие, порой даже дурные люди в ходе войны нашли себя, изменились, стали другими. И хорошо, что это показано.

Еще больше расхождений во мнениях вызвало обсуждение романа В. Пановой «Кружилиха». Объясняя причины, по которым на заседании Комитета по Сталинским премиям этот роман был отвергнут, Фадеев назвал присущий автору объективизм в изображении действующих лиц.

— Что это — плохо? — спросил Сталин у Фадеева. — Объективистский подход?

Фадеев подтвердил, что, по его мнению, это — безусловно плохо.

— А скажите, — спросил Сталин, — вот «Городок Окуров» как вы оцениваете?

Фадеев сказал, что в «Городке Окурове» за всем происходящим стоит Горький, с его субъективными взглядами. И, в общем-то, ясно, кому он отдает предпочтение и кому — свои антипатии…

— Но, — добавил Фадеев, — мне лично кажется, что в этой вещи слишком многое изображено слишком черными красками, и авторская тенденция Горького, его субъективный взгляд не везде достаточно прощупываются.

— Ну а в «Деле Артамоновых» как? На чьей стороне там Горький? Вам ясно?

Фадеев сказал, что ему ясно, на чьей стороне там Горький.

Сталин немного развел в стороны руки и, усмехнувшись, полувопросил, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности:

— Ясно? — и сделал руками неопределенно насмешливый жест, обозначавший: «А мне, например, не так уж ясно, на чьей стороне Горький в «Деле Артамоновых».

Продолжая обсуждение «Кружилихи», кто-то стал критиковать Панову за то, как она изобразила предзавкома Уздечкина. Жданов подал реплику, что Уздечкин — один из тех, в ком особенно явен разлад между бытием и сознанием.

— Один из многих, один из многих, — согласился Сталин. — Вот все критикуют Панову за то, что у людей в ее романе нет единства между личным и общественным, критикуют этот конфликт. А разве это так просто в жизни решается, так просто сочетается? Бывает, что и не сочетается, — И, как бы ставя точку в спорах о «Кружилихе», завершил: — Люди у нее показаны правдиво».

Человек, предельно загруженный государственными делами, Вождь нуждался в книгах как в возможности смены умственной деятельности, можно сказать, — особого рода отдыхе. Но была и еще одна необходимость в чтении. Как это бывает всегда, люди высокого общественного ранга ограничены в обычном человеческом общении, и литература помогает им восполнить такую практику.

Впрочем, уже сама государственная деятельность Сталина предопределяла его интерес к обычной жизни обычного человека. Существует множество свидетельств, обнаруживающих поразительную осведомленность и прекрасную ориентацию Сталина в море книг разных эпох, от трудов философов до поделок ремесленников.

Симонов пишет, что Вождь имел обыкновение брать с собой на заседания «небольшую пачку книг и журналов. Она лежала слева от него под рукой, что там было, оставалось неизвестным до поры до времени, но пачка эта не только внушала присутствующим интерес, но и вызывала известную тревогу — что там могло быть. А были там вышедшие книгами и напечатанные в журналах литературные произведения, не входившие ни в какие списки, представленные на премию Комитетом».

Одна из задач литературы — объяснять поведение людей, испытывая их «предостерегающей требовательностью», и, конечно, у Сталина были свои критерии в отношении норм нравственности. Они резко контрастировали с манерами начальственно-барской вседозволенности военных, позволивших себе «трофейное мародерство».

Генерал-лейтенант Власик вспоминал: «Однажды, во время отдыха на юге, Сталин заехал в порт. Доехав до причала, мы вышли из машины. В порту разгружался теплоход «Ворошилов»…Когда мы возвращались к машинам, в порту уже собралась большая толпа. Всем хотелось посмотреть на Вождя… Подойдя к машинам, Сталин тепло ответил на приветствия и, открыв дверцу, пригласил ребят, которые сбежались, прокатиться с нами… Сталину захотелось доставить детям какое-нибудь удовольствие, чем-нибудь их угостить.

Поехали на «Ривьеру», там было открыто кафе. Мы зашли туда, усадили ребят за столики, но получилось то же, что в порту. Отдыхающие окружили нас, среди них было много детей. Я принес из буфета большую вазу конфет, и Сталин начал угощать детей конфетами. Одну маленькую девочку, видимо, робкую, ребята оттеснили, и ей ничего не досталось. Она заплакала. Тогда Сталин взял ее на руки, чтобы она сама выбрала конфеты, которые ей нравятся»

Моментом раздали два ящика. Вечером Сталин спросил Власика: «Вы расплатились за конфеты?». «Нет, — признался Власик. — Не успел». «Немедленно поезжайте, — распорядился Сталин, — и расплатитесь с киоскером».

Ранее уже говорилось о нетерпимости Сталина к проявлениям всеобщего экзальтированного поклонения, но в обширной антисталинской литературе Вождь изображался неким кремлевским затворником, якобы боявшимся встреч с народом.

Но что дают народу «уличные» контакты государственных деятелей с возбужденной толпой? Возможность через плечи телохранителей соприкоснуться кончиками пальцев с высокой персоной? Было ли зерно практического смысла в посещениях высокопоставленными особами образцовых предприятий промышленности или сельского хозяйства?

Сталин не терпел показных поездок с «явлением народу». Ему был чужд дешевый популизм, которому сладострастно предавались последовавшие после него лидеры. Дочь Сталина вспоминала поездку летом 1951 года в Боржоми, в Грузию.

«Неприятной была для отца дорога сюда, — писала она. — Отец вообще не выносил вида толпы, рукоплещущей и орущей «ура!»… На вокзале в Кутаиси земляки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагона, невозможно было сесть в машину и ехать… Люди бросались чуть не под колеса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой. Это было неподдельно, искренне и от самого сердца, но отец от этого раздражался. Он привык к тому, что вокзал — пуст, когда он приезжает, что дорога пуста, когда он едет, чтобы не бросались к нему с криками в машину…

Поэтому он только раз потом попробовал выехать из Боржоми в сторону Бакуриани, он вернулся с полдороги домой… В первой же деревне дорогу устлали коврами, все жители вышли на шоссе, машину остановили… Пришлось выйти, сесть за стол…»

Это всеобщее поклонение людей, переживших тяжелейшую войну, было закономерным как естественное признание его заслуг. Он понимал причины восторженной экзальтации и избегал как таких шумных, так и парадных встреч.

Однако Сталин не пренебрегал возможностями получить личное эмоциональное впечатление от деловых поездок, совершаемых без помпы и вспышек магния около фотоаппаратов корреспондентов. Сталин предпочитал деловое общение.

В управлении государством Сталин руководствовался не только политической целесообразностью, но в значительной степени здравым смыслом. Поэтому он всячески поощрял научную деятельность. Выше уже говорилось о том, что выдающихся ученых он награждал премиями, дачами и машинами; они получали высокие зарплаты, почетные звания и государственные награды.

Это относилось и к сфере теоретических исследований, но он предельно ясно осознавал, что теория должна иметь непосредственный практический выход. В широком смысле понимания это означало, что наука должна не только укреплять мощь государства и помогать решению общественных проблем. В конечном счете наука должна улучшать материальное обеспечение жизни населения.

Долгие годы излюбленным аргументом антисталинской пропаганды оставались стенания о якобы недооценке Вождем передовой науки генетики. Речь идет о «разгроме» в 1948 году группы «вейсманисто-менделистов», пытавшихся «затоптать» академика, президента ВАСХНИЛ с 1938 года Т.Д. Лысенко.

Ученый-селекционер Трофим Денисович Лысенко родился в семье крестьянина и окончил Киевский сельскохозяйственный институт. На основе разработанной им теории стадийного развития растений возникли агротехнические приемы яровизации озимых и яровых зерновых, картофеля и других культур для повышения урожайности, получившие распространение в сельском хозяйстве.

В отличие от «генетиков»-вейсманистов, утверждавших до открытия ДНК, что «гены» — это только «шарики диаметром 0,02-0,06 микрона, не зависящие ни от самого организма, ни от окружающей среды», Лысенко пришел к иному выводу.

Ученый утверждал, что наследственность организма изменяется под воздействием окружающей среды, и это давало возможность сознательного выбора родительских пар для скрещивания при выведении новых сортов растений. На этом же принципе основывалась и теория биолога-селекционераакадемика ВАСХНИЛ И.В. Мичурина.

Заметим сразу, что спустя 50 лет в 1983 году, подтвердив подобный вывод, Барбара Макклинток получила Нобелевскую премию. Одновременно подчеркнем, что нападки на президента ВАСХНИЛ предпринимались еще накануне войны. Двое «ученых-биологов» — А.А. Любищев и В.П. Эфроимсон обратились в ЦК партии с письмом. В нем в резких тонах они обвиняли Лысенко «в подтасовке фактов, невежестве и интриганстве». Они призывали к суровым выводам по отношению к «шарлатану», наносящему «вред биологической науке».

Донос стал предметом разбирательства в Политбюро. На совещании в Кремле Лысенко приводил свои доводы, но не пытался добиться «контрсанкций» в отношении обидчиков. В числе участников заседания, рассматривавших обвинения в адрес Лысенко, находился Иван Александрович Бенедиктов.

Сын почтальона, Бенедиктов получил образование в Московской сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева. В ноябре 1938 года он стал наркомом земледелия СССР. В марте 1946 года он возглавил Министерство земледелия, которое в феврале следующего года было преобразовано в Министерство сельского хозяйства СССР. После смерти Вождя Бенедиктов потерял свой пост. Но уже к концу года его вернули на должность министра, а в 1957 году одновременно с министерскими обязанностями он стал исполнять и функции заместителя председателя Совета министров РСФСР.

Участвующий в 1940 году в проверке доноса на Лысенко Бенедиктов вспоминал: «Вот видите, — сказал по этому поводу Сталин, органически не выносивший мелких склок и дрязг, характерных для научной среды. — Его хотят чуть ли не за решетку упечь, а он думает прежде всего о деле и на личности не переходит. Хорошее, ценное для ученого свойство».

То есть в конфликте с коллегами Лысенко оказался оклеветанной стороной. Бенедиктов пишет: «Лысенко же даже под угрозой четвертования не оговорил бы ни себя, ни тем более других. У него была железная воля и стойкие моральные принципы, сбить с которых этого человека представлялось просто невозможным».

Вождь защитил ученого, подвергнувшегося нападкам коллег, но уже в 1948 году сторонники вейсманизма вновь попытались растоптать «мичуринскую генетику». Организовав новую травлю президента ВАСХНИЛ Лысенко, в свою интригу его противники втянули сына Андрея Александровича Жданова — Юрия, работавшего в отделе науки ЦК. Оскорбленный ученый попросил у Сталина отставки с поста президента ВАСХНИЛ. Однако Вождь был не из тех людей, кто поощрял подковерные интриги.

Во время обсуждения очередных Сталинских премий, проходившего на двухдневном заседании Политбюро 31 мая — 1 июня 1948 г., Вождь неожиданно высказался по иному вопросу. Он раскритиковал присутствовавшего на заседании сына секретаря ЦК Юрия Жданова, который, поддержав «вейсманистов-морганистов», недавно выступил с критикой Лысенко на семинаре. (Пикантность ситуации заключалась в том, что Юрий Жданов совсем недавно стал мужем дочери Вождя Светланы.)

Определяя свою позицию, Сталин сказал: «Лысенко — это Мичурин в агротехнике». Действительно, Лысенко внес в развитие советской биологии больше, чем все его противники «генетики», вместе взятые. На основании его работ были созданы новые сорта сельскохозяйственных культур. В том числе яровая пшеница «Лю-тенцес-1173», «Одесская-13», ячмень «Одесский-14», хлопчатник «Одесский-1».

Сталин ценил Лысенко и поручил провести дискуссию между сторонниками различных точек зрения в генетике: группой Лысенко и поклонниками вейсманистов.

Дискуссия, прошедшая на сессии ВАСХНИЛ с 31 июля по 7 августа 1948 года, была жаркой и носила профессиональный характер. Ее результат не был предрешен, выиграть могла любая сторона. Так, со ссылками «на десятки тысяч экспериментов» вейсманист-менделист И.А. Рапопорт утверждал, что «переделка животных и растений в результате только нашего желания не может быть достигнута».

Однако «вейсманисты» проиграли, у них не хватило аргументов. Победу одержали генетики-лысенковцы, отстоявшие практику Мичурина. Выступавший оппонентом вейсманистов-менделистов Н.И. Турбин даже съязвил по поводу утверждения о том, что «цитогенетикам якобы известны и удается искусственно получать полезные мутации».

Опровергая это утверждение, ученый заявил: «Говорить о полезных мутациях можно только в одном смысле — что эти мутации полезны для тех, кто их изучает… они являются вполне надежным источником материала для написания диссертаций и сравнительно легкого получения ученых степеней».

На эту филиппику И. Рапопорт бессильно вскричал:

— Она является лучшей теорией, чем ваша. Обскуранты!»

На истерику коллеги Турбин отреагировал мгновенно:

— Товарищ Рапопорт, желая упрекнуть мичуринцев, сказал, что нужно растить правдивые кадры, которые открыто смотрят на факты и не лгут ни себе, ни другим. Но те средства, к которым прибегает товарищ Рапопорт для защиты «генной» теории, замалчивание и боязнь фактов, оскорбительные реплики и истерические выкрики — все говорит о том, что сам товарищ Рапопорт не принадлежит к правдивым кадрам.

Все это так. Но, как оказалось значительно позже, дискуссия сторонников Лысенко с вейсманисто-менделистами стала «полезной» еще для целой плеяды других бесплодных дилетантов-паразитов. Не вникая в профессиональную глубину научного спора и не понимая его существа, тысячи интеллектуалов пера зарабатывали на хлеб с маслом, тиражируя «критику» в адрес Сталина, якобы устроившего «гонения» на ученых-«генетиков».

Кстати, о «принципиальности» убеждений говорит уже тот факт, что многие сторонники «вейсманизма» тут же на сессии стали каяться в своих заблуждениях. Присутствовавший на диспуте Юрий Жданов уже 7 июля написал письмо Сталину с признанием неверности своей позиции, и 4 августа оно было опубликовано в «Правде».

Конечно, это было выяснение конкурентных точек зрения. Позже корреспондент «Молодой гвардии» задал вопрос бывшему наркому земледелия Бенедиктову: «Как вы расцениваете широко распространенное утверждение о шарлатанстве Лысенко и мученичестве Вавилова?»

Бенедиктов ответил: «Как типичнейший пример групповщины. В интересах утверждения своей монополии определенные люди — а последние 20 лет, как известно, «генетики» держат в биологии ключевые участки — распространяют заведомо ложные, порочащие «конкурентов» сведения».

Казалось бы, что все ясно. Но вместо точки в споре лысенковцев и вейсманистов поставим перед здравым читателем почти детские вопросы.

Что он предпочтет на десерт? Ароматное селекционное мичуринское яблоко? Или же плод генной мутации, не имеющий ни вкуса, ни запаха, ни даже названия? И пожелаем ему аппетита.

Еще одной проблемой, тоже основанной на амбициозных замашках, с которой советский Вождь столкнулся в 1948 году, стали противоречия с Югославией.

Запад болезненно реагировал на любое проявление растущего международного влияния Советского Союза. В значительной степени это касалось складывающегося блока государств, вставших на путь социалистического развития, и Югославия занимала серьезное место в содружестве стран народной демократии.

Сталин с большой симпатией отнесся к борьбе балканских народов против фашизма; его расположенность распространялась и на югославских лидеров. Однако его беспокойство вызывала «революционная» наивность и поспешность шагов молодых руководителей Югославии, не учитывающих политических нюансов международной обстановки и реальностей «холодной войны».

Одной из первых шероховатостей в советско-югославских взаимоотношениях стало заключение договора между Болгарией и Югославией. Болгария рассматривалась всем миром как бывший союзник Германии, побежденный в результате войны. Сталин принципиально одобрял заключение такого договора, но он противоречил международным требованиям к Болгарии как стране, воевавшей на стороне Германии.

И советское правительство просило участников соглашения отложить его подписание до момента ратификации мирного договора с Болгарией. Однако воодушевленные эйфорией «коммунистического братства» Тито и Димитров игнорировали эту просьбу. Более того, подписав договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, они поспешили объявить его «бессрочным».

Сталин ясно понимал, что Запад крайне нервозно отнесется к этому очевидному намеку на план создания болгаро-югославской федерации. Еще 12 августа 1947 года в письме Тито Сталин писал: «Советское правительство считает, что своей торопливостью оба правительства облегчили дело реакционных англо-американских элементов, дав им лишний повод усилить военную интервенцию в греческие и турецкие дела против Югославии и Болгарии».

Пророчество Сталина подтвердилось в ближайшее время. Запад объявил договор «агрессивным балканским, или славянским, блоком». И хотя, признав ошибку, Тито и Димитров попытались ее исправить и через два месяца после ратификации мирного договора с Болгарией организовали подписание нового болгаро-югославского договора с 20-летним сроком действия, и новый договор был воспринят в западных странах как серьезная угроза Греции.

Обладавший несравненно большим политическим и государственным опытом, чем молодые руководители братских стран, Сталин до определенного периода ограничивался их «кулуарной» критикой. Однако единства мнений не было и в руководящих кругах «балканского узла».

Когда Югославия приступила к реализации намерений присоединения к ней Албании, против этих планов выступил председатель Госплана Албании Нику Спиру, которому противостоял член Политбюро албанской партии труда Кочи Дзодзе.

В самой Югославии этот шаг объясняли желанием «создания единого государства для албанцев, проживающих как в Албании, так и в Косово — Метохии».

Руководитель Албании Энвер Ходжа писал позже в своих мемуарах, что представитель ЦК КП Югославии в Албании С. Златич по поручению Тито заявил, что «по мнению югославского руководства, создаваемый шаг за шагом союз наших стран, включая Болгарию, по существу представляет основу будущей балканской федерации, ядром которой является Югославия…».

Противоположные мнения в среде албанских лидеров и югославов привели к конфликту в руководстве албанской партии. Златич назвал Нику Спиру «агентом империализма», и его поддержал Кочи Дзодзе. Противоречия достигли такого накала, что в результате политических обвинений Спиру застрелился, направив перед этим письмо в советское посольство. Он писал в нем: «После тяжелых обвинений югославского руководства в мой адрес я вынужден покончить с собой».

Сталин не мог не отреагировать на такое обращение. И в послании к Тито от 23 декабря 1947 года для прояснения ситуации попросил прислать «в Москву ответственного товарища, может быть, Джиласа или другого наиболее осведомленного о положении в Албании. Я готов выполнить все Ваши пожелания, но нужно, чтобы я знал в точности эти пожелания».

Прибывший 9 января 1948 года в Москву Милован Джилас уже через три часа после размещения в гостинице был приглашен к Сталину. Сталин встретил Джиласа словами: «Значит, члены ЦК в Албании убивают себя из-за вас! Это очень нехорошо, очень нехорошо».

Выслушав югославского представителя, он сказал: «У нас нет особых интересов в Албании. Мы согласны, чтобы Югославия объединилась с Албанией… Между нами нет расхождений. Вы лично напишите Тито телеграмму об этом от имени Советского правительства и передадите мне завтра».

Идея создания в центре Европы объединенного государства, по примеру Советского Союза, нашла много сторонников. Еще до отъезда из СССР Джиласа, 17 января, Г. Димитров заявил о желательности образования федерации или конфедерации Балканских и придунайских стран с включением Польши, Чехословакии и Греции.

В Греции в этот момент шла война между монархистами и коммунистами, и было очевидно, что Димитров забегал вперед хода событий. Это заявление вызвало яростную кампанию на Западе против «вредоносного советского изобретения».

Сталин понимал опрометчивость таких намерений, вызывавших на Западе реакцию, подобную действию красной тряпки на быка. И он постарался разрядить ситуацию. «Трудно понять, — пишет Сталин 24 января 1948 года Димитрову, — что побудило Вас делать на пресс-конференции такие неосторожные и непродуманные заявления». Чтобы сгладить накал страстей, 28 января газета «Правда» представила идею «организации федерации или конфедерации Балканских и придунайских стран» как «проблематичную и надуманную».

Между тем поспешные шаги Софии и Белграда затрудняли взвешенные действия Сталина на международной арене. В телеграмме Димитрову и Тито от 4 февраля Молотов отметил: «Неудачное интервью тов. Димитрова в Софии дало повод ко всякого рода разговорам о подготовке восточноевропейского блока с участием СССР…

В теперешней обстановке заключение Советским Союзом пактов о взаимопомощи, направленных против любого агрессора, было бы истолковано в мировой печати как антиамериканский и антианглийский шаг со стороны СССР, что могло бы облегчить борьбу агрессивных англо-американских элементов против демократических сил США и Англии».

Неуклюжая политика руководителей братских государств, в конечном итоге неблагоприятно отзывалась на Советском Союзе, заставляя Запад подозревать его в коммунистических происках. К тому же, предпринимая определенные действия, имеющие непредсказуемые последствия, югославская сторона часто не ставила в известность Советское правительство.

Так случилось с намерением Югославии ввести на юг территории Албании в район города Корча, находящегося на границе с Грецией, 2-ю югославскую пролетарскую дивизию. Не проконсультировавшись с советской стороной, с таким предложением Тито обратился к лидеру Албании Энверу Ходже 26 января 1948 года.

Конечно, при реальном кипении атомного котла не было никакой необходимости лить бензин в костер международных противоречий. Демонстрируемая вольность на практике оборачивалась обыкновенной политической ребячливостью, путавшей дипломатические планы Сталина. В связи с поступившей от албанцев информацией 28 января Сталин через Молотова поручил послу в Югославии Лаврентьеву передать:

«В Москве получено сообщение, что Югославия намерена в ближайшие дни направить одну свою дивизию в Албанию к ее южным границам. Так как Москва не получила подобного сообщения от Югославии, то Молотов запрашивает, соответствует ли действительности это сообщение. Москва опасается, что в случае вступления югославских войск в Албанию англосаксы расценят этот акт как оккупацию Албании югославскими войсками и нарушение ее суверенитета, при этом возможно, что англосаксы используют этот факт для военного вмешательства в это дело под предлогом «защиты» независимости Албании».

29 января в беседе с послом СССР в Югославии А.И. Лаврентьевым Тито подтвердил существование такого намерения, сославшись на то, что греческие монархисты якобы собираются захватить южную часть Албании. Подчиняясь требованию Советского правительства, Тито воздержался от опрометчивого действия. Однако одновременно югославский лидер легкомысленно заявил, что «не разделяет высказанного Москвой опасения относительно возможных шагов англосаксов. Не исключено, что поднимется некоторая газетная шумиха, но к газетной клевете уже не привыкать».

Такое политическое легкомыслие не могло не тревожить Москву. В случае возникновения между Югославией и Англией военного конфликта СССР в силу имевшегося договора неизбежно оказался бы в него вынужденно втянутым. И Сталин поручил Молотову поставить зарывающегося югославского «Макиавелли» на место.

В телеграмме от 1 февраля, согласованной со Сталиным, Молотов разъясняет азы принципов международной дипломатии: «Из вашей беседы с Лаврентьевым видно, что Вы считаете нормальным такое положение, когда Югославия, имея договор о взаимопомощи с СССР, считает возможным не только не консультироваться с СССР о посылке своих войск в Албанию, но даже не информировать СССР об этом в последующем порядке. К Вашему сведению сообщаю, что Совпра (Советское правительство) совершенно случайно узнало о решении югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию из частных бесед советских представителей с албанскими работниками. СССР считает такой порядок ненормальным.

Но если Вы считаете такой порядок нормальным, то я должен заявить по поручению Правительства СССР, что СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом. И, конечно, понятно, что СССР, как союзник Югославии, не может нести ответственность за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома Советского правительства…»

Молотов указал также на имеющиеся «серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими» обязательствами, и предложил «во избежание недоразумений» эти разногласия «так или иначе исчерпать».

С этой целью Советское правительство предложило провести трехстороннюю советско-болгаро-югославскую встречу в Москве. Ознакомившись 1 февраля в присутствии советского посла с письмом Молотова, Тито признал, что допустил ошибку в вопросе о вводе югославской дивизии в Албанию, но отрицал наличие разногласий с СССР. Он отказался ехать на встречу, «сославшись на плохое состояние здоровья».

Очевидно, что Тито повел себя как провинившийся школьник, мгновенно признавший свой проступок, но старающийся избежать последующих нравоучений. Встреча с делегациями Болгарии и Югославии состоялась 10 февраля 1948 года в кремлевском кабинете Сталина.

Перечислив все факты шагов Болгарии и Югославии, осуществленных без согласования с Советским правительством, Молотов зачитал пункт из болгаро-югославского договора, обязывающий выступить «против любой агрессии, с какой бы стороны она ни исходила».

И Сталин прокомментировал это условие:

— Но ведь это же превентивная война, это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная громкая фраза, которая только дает пищу врагу.

Уже без обиняков и недосказанностей он обрушился и на Димитрова:

— Вы зарвались, как комсомолец. Вы хотите удивить мир — как будто Вы еще секретарь Коминтерна. Вы и югославы не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице. Вы ставите нас перед свершившимся фактом.

Это была очевидная истина, неприукрашенная правда, и Молотов присовокупил к этому:

— А все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома.

Осуждая планы поспешного ввода югославской дивизии, Сталин не отрицал возможность поддержки албанской стороны.

— Если Албания будет подвергнута нападению, — указал он, — пусть тогда албанское правительство обращается к нам за помощью.

Но, чтобы не допустить повторения подобных легкомысленных действий, на следующий день было подписано соглашение между СССР, Болгарией и Югославией об обязательных консультациях по внешнеполитическим вопросам. Казалось бы, противоречия были разрешены, но члены югославской делегации уехали из Москвы с чувством затаенной обиды.

На состоявшемся 1 марта 1948 года расширенном заседании югославского политбюро, докладывая о результатах встречи в Москве, Кардель с апломбом недалекого человека рассказывал, что «Сталин говорил грубо, как с комсомольцами… в основном критикуя нас».

Демонстрируя свою политическую «компетентность», он призвал: «Албанию надо прочно удерживать, ибо мы много вложили в нее, и она для нас важна… Мы имеем право контролировать то, что делают албанцы, какие соглашения они заключают… Если Албания хочет заключать какие-либо соглашения, то она должна согласовывать их с нами».

Любопытно, что, возражая против чрезмерной «опеки» со стороны руководства Советского Союза, сами югославские лидеры претендовали на гегемонию во взаимоотношениях с соседними странами. И это идеологическое ребячество левизны ярко проявилось как со стороны югославского главы руководства, так и его сторонников.

Подстрекаемый своими единомышленниками, Тито заявил: «Югославия подтвердила свой путь к социализму. Русские по-иному смотрят на свою роль. На вопрос надо смотреть с идеологической точки зрения. Правы мы или они? Мы правы… Мы не пешки на шахматной доске… Мы должны ориентироваться только на собственные силы».

Подчеркнутую провинциальную строптивость демонстрировал не только югославский лидер. Член политбюро Гошняк на мартовском совещании заявил, что «политика СССР — это препятствие к развитию международной революции».

Тито откликнулся одобрительной репликой: «Точно»; а другой архиреволюционер Кидрич стал доказывать, что «русские будут противиться строительству социализма, поскольку в СССР происходит перерождение».

Позже история развеяла заблуждения и амбиции югославского «теоретика» социализма. Прочность положения югославской федерации целиком зависела от Советского Союза. С его распадом детище Тито рассыпалось, как карточный домик, а западные ненавистники союза балканских народов нагло и безнаказанно забросали Югославию бомбами.

Однако не все руководители Югославии были согласны с партийными леваками. Участник заседания, член политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного фронта ФНРЮ и министр финансов С. Жукович не только проинформировал советского посла А.И. Лаврентьева об антисоветской направленности собрания 1 марта. Одновременно он выразил готовность публично выступить с разоблачением истинных позиций соратников по партии.

По поводу резкого отхода Тито и его сторонников от СССР Жукович даже высказал предположение: «Уж не договорились ли между собой Тито и англо-американцы, к чему, может быть, приложил руку Велебит…». Велебит был главой военной Югославской миссии в Лондоне, а впоследствии послом в Италии и Англии.

Белградское заседание 1 марта повлекло за собой обострение отношений. Встав на позицию конфронтации, правительство Тито прекратило передачу экономической информации советским специалистам, работавшим в Югославии. Под влиянием этой очевидной недоброжелательности 18 марта 1948 года Советский Союз отозвал всех советников и специалистов из страны. Несомненно, что левацкая позиция югославских лидеров была неосмотрительно провокационной.

Однако Сталин не мог допустить, чтобы у агрессивных кругов США и их союзников сложилось мнение, что, сдерживая Югославию, якобы бросающую «вызов» империализму, СССР боится ядерного конфликта. Такое впечатление только усилило бы агрессивность стран Запада. Поэтому в вопросе о возникших разногласиях с Югославией Советское правительство не стало афишировать международную опасность внешней политики своих союзников.

В письме от 27 марта, направленном «товарищу Тито и остальным членам ЦК Компартии Югославии», Сталин и Молотов сделали акцент на внутренней и идейно-теоретической позиции югославского руководства. Указывая на антисоветский характер заявлений участников совещания 1 марта, они отметили: «эти антисоветские заявления обычно прикрываются левацкой фразеологией о том, что «социализм в СССР перестал быть революционным».

Советские лидеры указали и на двурушническую позицию руководителей Югославии, обратив внимание на то, что, говоря публично о солидарности с ВКП(б), келейно они высказывают в ее адрес обвинения.

«Именно поэтому, — отмечалось в письме, — такая критика превращается в клевету, в попытку дискредитировать ВКП(б), в попытку взорвать советскую систему».

Авторы письма без обиняков указали на сходство методов борьбы югославского руководства с методами Троцкого. «Как известно, — отмечалось в письме, — Троцкий был выродком, и впоследствии, после разоблачения, он открыто переселился в лагерь заклятых врагов ВКП(б) и Советского Союза. Мы считаем, что политическая карьера Троцкого поучительна».

Конечно, письмо было резким. Сталин пришел к выводу, что поступки Тито не являлись лишь следствием случайных ошибок. В его действиях прослеживалась осознанная линия поведения. И, называя вещи своими именами, советский Вождь уже не стал щадить самолюбие самоуверенного югослава.

В сложившихся условиях Тито не мог не понимать, что пришла пора сделать выбор между своими амбициями и здравым смыслом, и он его сделал. Правда, на пленуме ЦК КПЮ, состоявшемся 12-13 марта в Загребе, он стал доказывать, что обвинения Сталина и Молотова — следствие «дезинформации и превратной интерпретации» его действий. Большинство членов центрального комитета поддержали Тито.

Против выступили только С. Жуйович и недавно исключенный из политбюро А. Хебранг, который направил пленуму письмо в поддержку Сталина. Тито обвинил Жуйовича и Хебранга в том, что они оклеветали КПЮ в глазах Сталина. Они были сняты с занимаемых постов, а позже арестованы.

Дискуссия в югославском руководстве перешла в стадию непримиримости. Узнав об этих арестах, 9 июня 1948 года Сталин поручил Молотову передать:

«ЦК ВКП(б) стало известно, что югославское правительство объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы понимаем это так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) заявляет, что если Политбюро ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы расследование дела Хебранга и Жуйовича происходило с участием представителей ЦК ВКП(б)…»

Однако югославский лидер уже сжигал за собой мосты. И, хотя Жуйович не был казнен, в отношении Хебранга было объявлено, что он повесился в тюрьме. В августе было сообщено, что якобы при попытке перехода румыно-югославской границы был убит еще один противник Тито — начальник генерального штаба Югославии Арсо Йованович.

В течение 1948 года более 55 тысяч — около 12% — коммунистов Югославии были исключены из партии, а 16 312 арестованы. Конфликт между двумя партиями постепенно привел к разрыву союзнических отношений с Югославией не только со стороны СССР, но и других стран народной демократии.

О том, что разногласия Югославии с СССР были на руку Западу, свидетельствует директива Совета национальной безопасности, утвержденная Трумэном 14 сентября 1949 года. В ней отмечалось: «Задача состоит в том, чтобы облегчить рост еретического коммунизма…»; подобные тенденции «серьезно ослабят советский блок. Такую слабость Соединенные Штаты должны использовать… двинув как острие клина для подрыва авторитета СССР создание группы антимосковских коммунистических государств».

Нет, в вопросах политики Сталин не занимался пустяками. Конфликт с Тито не явился противоречием на пустом месте. Уже в новом столетии, как бы подтверждая предостерегающую дальновидность советского Вождя, за развязывание югославо-албанского узла взялись «дипломаты» Европы и Америки. Они решали проблему чисто демократическими методами. Отбомбив Белград и Косово, они поставили на колени сербов и пустили в странствие по Европе миллионы албанских беженцев.

Глава 8 «Крымский» вопрос

Вы ничего не понимаете ни в Сталине, ни в его времени.

П. Жемчужина (жена Молотова)

На волнующий евреев вопрос: был ли Сталин антисемитом? — существует вполне определенный ответ. Еще в 1931 году на запрос Еврейского телеграфного агентства из Америки Сталин писал:

«Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам, как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся… Поэтому коммунисты, как последовательные интернационалисты, не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма. В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм как явление, глубоко враждебное советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью».

Именно при Сталине в 1934 году, впервые в мировой истории, на территории СССР в Хабаровском крае была образована Еврейская автономная область. Правда, с ее заселением евреи почему-то не спешили. В 1939 году в еврейской автономной области проживало 17 695 Евреев, что составляло лишь 16% от общего населения области.

Накануне войны, в апреле 1940 года, депутат Верховного Совета СССР Лишнянская обратилась к председателю Совнаркома Молотову: «В последние годы почти приостановилось переселение трудящихся евреев в Еврейскую автономную область. Сейчас в Еврейской автономной области проживает не больше 20 тыс. евреев.

В 1939 году было намечено переселение 250 еврейских семей, однако ни один человек не приехал… просьба к Вам, товарищ Молотов, чтобы усилить переселение трудящихся евреев, и под руководством партии и правительства наша область превратится в республику. Основная нехватка сил ощущается в колхозах области и промысловой кооперации».

Это обращение депутата звучит как концовка известного анекдота: «Колхозы повсеместно организованы — шлите колхозников». Но Молотов не смог помочь народной избраннице, и, видимо, не потому, что «трудящихся евреев» в стране в тот период не оказалось.

По переписи населения СССР 1939 года, не включавшей территории Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтийских республик, общее число евреев, проживавших в стране, составляло 3 028 538 человек. Жорес Медведев пишет, что «реальной столицей еврейского народа не только в СССР, но и в Европе была Москва».

Уже вскоре после войны, в 1948 году, в Москве их насчитывалось около 400 тысяч человек. До войны более 200 тысяч евреев проживало в Ленинграде. Однако преимущественная часть еврейского населения предпочитала Киев, Одессу, столицы советских республик и крупные областные центры. То есть евреев в стране было много, и они активно участвовали во всех сферах деятельности, особенно не связанных с физическим трудом.

Конечно, с началом Великой Отечественной войны евреев не мог не волновать исход военного противостояния. Однако они не рвались на фронт, но еще в 1942 году в СССР был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), задачей которого стало установление связей с влиятельными международными еврейскими кругами, и в частности с американским сионистским движением.

Во главе ЕАК стал руководитель московского еврейского театра Соломон Михоэлс, находившийся в «связях с НКВД»; активную роль в деятельности комитета играл «давний агент НКВД писатель Фефер». В. Сироткин пишет: «Давними «сексотами» ОГПУ были и другие видные члены правления ЕАК — писатель Илья Эренбург, литературный критик Шахно Эпштейн и другие».

Конечно, образование подобной организации не могло осуществляться без участия НКВД. В годы войны «еврейское направление» курировал заместитель начальника 2-го контрразведывательного управления генерал Л.Ф. Райхман. Однако функции антифашистского комитета были достаточно скромными. Во время войны ЕАК издавал в СССР газету на идиш и четыре раза в неделю проводил радиопередачи на разных языках, транслируемые на Европу и Америку.

И хотя более значительных следов от «борьбы с фашизмом» в деятельности комитета не сохранилось, уже в феврале 1944 года ЕАК подготовил письмо с предложением по созданию Еврейской советской республики в Крыму!

Записку о Крыме руководство комитета передало в канцелярию Сталина 15 февраля, но, поскольку ее авторы не были уверены в том, что она попадет на его стол, то через неделю было решено адресовать ее еще и Молотову. Документ вручили заместителю Председателя Совета народных комиссаров Лозовскому через жену Молотова — Полину Жемчужину.

В «Записке о Крыме» от 21 февраля 1944 года, подписанной С.М. Михоэлсом, Шахно Эпштейном и Ици Фефером, отмечалось:

«Дорогой Вячеслав Михайлович! В ходе Отечественной войны возник ряд вопросов, связанных с жизнью и устройством еврейских масс Советского Союза.

До войны в СССР было до 5 миллионов евреев, в том числе приблизительно полтора млн. евреев из западных областей Украины и Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии и Буковины, а также Польши. Во временно захваченных фашистами советских районах, надо полагать, истреблено не менее 1/2 млн. евреев.

За исключением сотен тысяч бойцов, самоотверженно сражающихся в рядах Красной Армии, все остальное еврейское население СССР распылено по среднеазиатским республикам, в Сибири, на берегах Волги и в некоторых центральных областях РСФСР.

…весь еврейский народ переживает величайшую трагедию в своей истории, потеряв от фашистских зверств в Европе около 4 миллионов человек, т. е. 1/4 своего состава. Советский Союз же единственная страна, которая сохранила жизнь почти половине еврейского населения Европы. С другой стороны, факты антисемитизма в сочетании с фашистскими зверствами способствуют росту националистических и шовинистских настроений среди некоторых слоев еврейского населения».

Далее авторы записки указывали, что с целью «нормализации экономического роста и развития еврейской культуры» они считают целесообразной «постановку вопроса о создании еврейской советской социалистической республики».

В документе указывалось: «Нам кажется, что одной из наиболее подходящих областей являлась бы территория Крыма, которая наиболее соответствует требованиям как в отношении вместительности для переселения, так и вследствие имеющегося успешного опыта в развитии там еврейских национальных районов».

Авторы идеи заканчивали свое обращение словами: «В строительстве еврейской советской республики оказали бы нам существенную помощь и еврейские народные массы всех стран мира, где бы они ни находились.

Исходя из вышеизложенного, предлагаем: «1. Создать еврейскую советскую социалистическую республику на территории Крыма. 2. Заблаговременно, до освобождения Крыма, назначить правительственную комиссию с целью разработки этого вопроса».

Этот документ, тщательно скрываемый в советское время от глаз общественности, вряд ли можно назвать сенсационным. Однако обратим внимание на существенную деталь. Предложение ЕАК предусматривало создание в Крыму не «автономной», а «союзной» республики, то есть территориального образования с предоставлением права отделения от СССР.

Судоплатов утверждает, что это предложение получило поддержку со стороны Молотова, Калинина, Микояна, Ворошилова, Вознесенского и Берии. Видимо, это не случайно; и историки обратили внимание, что из 10 членов советского правительства того периода у семи жены были еврейками.

И все-таки авторы «еврейского проекта» забежали вперед событий. В описываемый момент Крым был еще занят немцами. Красная Армия освободила его лишь в апреле 1944 года. При проведении операции были убиты 110 тысяч немецких и румынских солдат и офицеров, 25 тысяч попало в плен. Поэтому в мае 1944 года, когда была осуществлена депортация с полуострова 200 тысяч крымских татар, чьи лидеры во время войны сотрудничали с немецкими оккупантами, идея о создании еврейской «Калифорнии в Крыму» получила новый импульс.

В качестве убеждающего аргумента авторы «крымского проекта» использовали обещание, что его реализация якобы «позволит получить многомиллиардную помощь от США на восстановление разрушенного войной хозяйства». Для ведения переговоров с еврейской общиной в Америку был направлен Михоэлс. Но ЕАК не смог получить от американских евреев под организацию еврейской республики ни одного цента.

Поясним еще одно обстоятельство: «крымский проект» родился не в годы войны. Еще в 1923 году А. Брагин предложил план поселения евреев в Крыму, Одессе и Николаеве. Участником разработки проекта был «большевик» Ю. Ларин (М.А. Лурье). Замысел его авторов предусматривал переселение в Крым двухсот восьмидесяти тысяч евреев и создание крымской еврейской автономии. План одобрили Троцкий, Каменев, Бухарин и Цуюрюпа.

Считается, что идею активно поддержал и «всесоюзный староста» М.И. Калинин, и казалось бы странным то, что против нее выступили члены еврейской секции ВКП(б) и… сионисты. Последние считали, что осуществление этого предложения помешает колонизации Палестины.

Конечно, у крымского варианта имелись и другие противники. Израильский историк И. Недава отмечает, что в конце 20-х годов многие задавали справедливый вопрос: «Почему Крым, оазис Средиземноморья в России, с уникальной природой и альпийскими пейзажами, отдавать евреям? Почему евреи в Крыму получили хорошую землю, а русские плохую? Почему евреям всегда достается все самое лучшее?»

И хотя официально проект принят не был, переселение шло, и в 1936 году в Крыму и на юге Украины существовало пять еврейских национальных районов -

11 035 хозяйств. И во время войны лелеемый в душах определенных слоев населения страны замысел получил новых сторонников его реализации. В период посещения в 1943 году Америки С. Михоэлс и еврейский писатель И. Фефер установили связи с лидерами сионизма X. Вайцманом — впоследствии первым президентом Израиля, — руководителем Всемирного еврейского конгресса Н. Гольманом и раввином С. Вайзом, являвшимся лидером масонской ложи «Сыны Сиона».

При встрече представителей ЕАК с американским миллионером Д. Розенбергом, одним из руководителей еврейской организации «Джойнт», снова зашла речь о проекте переселения евреев в Крым. По признанию Фефера на суде в 1952 году, Розенберг во время беседы сказал: «Крым интересует нас не только как евреев, но и как американцев, поскольку Крым — это Черное море, Балканы и Турция».

Организация «Джойнт», о которой идет речь, не была безобидным обществом. Существовавшая под видом благотворительной организации, она активно поддерживалась американскими спецслужбами. И гости из СССР осознали долг перед американскими единоверцами. В феврале Михоэлс и глава Советского информбюро С. Лозовский (Дридзо) для реализации плана евреизации Крыма добились приема у Молотова.

Правда, историки утверждают, что осторожный Молотов посоветовал проектантам бросить это опасное дело, но члены ЕАК уже распределяли места в будущем правительстве республики; и Михоэлс фигурировал в нем как «наш президент». (Кстати, это так «умилительно» похоже на известный лозунг, рожденный демократами в период разрушения Советского Союза: «Ельцин — наш президент!»)

Итак, руководители ЕАК передали письмо Молотову 21 февраля 1944 года, указав, что «организовать Израиль» желательно в Крыму. Заместитель председателя СНК переадресовал это письмо секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову, председателю Госплана Вознесенскому и в Главное политуправление Красной Армии.

Однако Сталин резко отреагировал на эти посягательства. В. Успенский пишет, что он сказал по этому поводу: «Необходимо опять заняться проклятым вопросом, которым я занимался всю жизнь, но, как видно, немногого достиг. Это национальный вопрос… Некоторые товарищи еврейского происхождения думают, что война ведется за спасение еврейской нации. Эти товарищи ошибаются. Великая Отечественная война ведется за спасение, за свободу и независимость нашей Родины во главе с великим русским народом».

Впрочем, уже само то, что вопрос о передаче Крыма в распоряжение евреев был предложен для рассмотрения правительством, поражает своим откровенным нахальством. Одновременно уже сама его постановка свидетельствует, что в Советском Союзе евреи чувствовали себя далеко не изгоями.

И это было действительно так. В то время как спасавшиеся от Гитлера евреи не были приняты Соединенными Штатами Америки, возвращавшими корабли с беженцами, а демократическая Великобритания отправила их в концлагеря Австралии, СССР проявил участие к «гонимой нации».

Только из Польши после оккупации немцами около 500 000 евреев перешли на территорию Советского Союза, а с началом немецкой агрессии более двух миллионов евреев из европейской части страны были эвакуированы во внутренние районы страны.

Этим они были спасены от рук нацистов. Крайне правый сионист, бывший премьер-министр Израиля Менахем Бегин сказал: «Я не могу забыть, и ни один еврей не должен забывать этого…»

Между тем, добросовестно «отбыв» войну в эвакуации, после ее окончания евреи стали массово возвращаться на освобожденные территории. Такая возвратная миграция создавала сложности. Судоплатов пишет, что «Хрущев, тогда секретарь коммунистической партии Украины, звонил Усману Юсупову, секретарю коммунистической партии Узбекистана, и жаловался ему, что эвакуированные во время войны в Ташкент и Самарканд евреи «слетаются на Украину, как вороны». Он заявил, что у него просто нет места, чтобы принять всех, так как город разрушен, и необходимо остановить этот поток, иначе в Киеве начнутся погромы».

Между тем еврейское население СССР по своему менталитету было далеко не однородным. В 1939 году лишь 30% евреев считало идиш или иврит своим родным языком. Кроме того, еврейское население страны было разделено на две основные группы: националистическую и ассимилированную. К тому же в пределах каждой из них «существовало много разных менталитетов, связанных с уровнем" религиозности или степенью ассимилированности».

С окончанием войны антифашистский комитет активизировал свою деятельность. Стремясь «обустроить» своих людей, возвращавшихся в места прежнего проживания в 1946-1947 гг., прежде всего он стал защищать интересы евреев, стремившихся не к ассимиляции, а к культурной автономии. Такая националистическая направленность не могла не вызвать конфликт с властями и, соответственно, не могла не инициировать предложения о ликвидации ЕАК.

Как утверждает Судоплатов, причиной обращения с таким предложением только что назначенного министром госбезопасности Абакумова к Сталину стала активная деятельность председателя ЕАК Михоэлса по предпочтительной защите интересов «евреев в имущественных и жилищных вопросах».

Евреи требовали компенсации потерь, связанных с эвакуацией. И Абакумов, указывает Судоплатов, «обвинил руководителей Еврейского антифашистского комитета в националистической пропаганде, в том, что, по его мнению, они ставят еврейские интересы выше интересов советской страны». Он предложил правительству упразднить ЕАК, поскольку вместо «коммунистической пропаганды» он ведет — «националистическую».

Действительно, созданный под флагом антифашизма, с окончанием войны ЕАК изменил цели своей деятельности. Теперь она была устремлена к упрочению в стране роли еврейской диаспоры. Казалось, что для такой тенденции даже существуют беспроигрышные предпосылки.

Обратим внимание, чтоименно весной 1944 года дочь Сталина Светлана Аллилуева вышла замуж за сына бухгалтера московской парфюмерной фабрики еврея Г. Морозова (Мороза). Трудно сказать, был ли этот брак случаен или же ему каким-то образом «помогли» стать реальностью?

Но, как бы то ни было, а такой оборот событий мог стать залогом успешного решения «крымского вопроса». И с целью оказания влияния на Сталина по созданию еврейской республики в Крыму инициаторы этой идеи не могли не воспользоваться таким весомым аргументом.

Отец мужа Светланы Аллилуевой Иосиф Мороз родился в Могилеве в богатой еврейской семье. Жорес Медведев в книге «Сталин и еврейская проблема: новый анализ» пишет: «Революционных заслуг у него не было, и до 1917 года он занимался коммерческой деятельностью. В период нэпа в 1921 году Иосиф Мороз открыл в Москве частную практику. Однако за взятку налоговому чиновнику был арестован и провел год в тюрьме. Выйдя на свободу, Мороз прекратил коммерцию и устроился бухгалтером в государственное учреждение, ведя скромную жизнь служащего.

Однако после женитьбы своего сына на дочери Сталина Иосиф Мороз изменил образ жизни. Он везде стал представляться старым большевиком и профессором. Родство со Сталиным и репутация «старого большевика» позволили Иосифу Морозу войти в круг влиятельной советской элиты. Иосиф Мороз стал встречаться с женой Молотова Полиной Жемчужиной, с Розалией Землячкой и другими старыми большевиками, объединенными в Москве в «Общество старых большевиков», имевшее клуб и прикрепленное к элитным распределителям продовольственных и промышленных товаров»^[46].

Казалось бы, что такая жизнь в среде столичного «бомонда» лишь частное дело, свалившееся на «удачливого» человека. Но, как пишет Г. Костырченко, теперь «в разговорах Иосиф Морозов неизбежно упоминал о своих мнимых встречах со Сталиным, который якобы приглашал его на приемы в Кремль».

После смерти Рузвельта и отстранения от власти Черчилля Сталин оставался самым знаменитым человеком всего послевоенного мира. Поэтому любопытство к деталям личной жизни советского Вождя, привычкам и семейной хронике проявляла не только падкая на сенсации «свободная» западная пресса.

Но обратим внимание еще на один любопытный факт. Именно в это время Морозов подружился с Л.С. Штерн, которая возглавляла Институт физиологии Академии наук СССР. Более того, Штерн назначила самозваного «профессора» Иосифа Мороза своим заместителем по административно-хозяйственной работе.

Случайно ли это? Наверное — нет. Ибо «историческая» пикантность заключается в том, что Л.С. Штерн одновременно являлась членом ЕАК.

Конечно, органы госбезопасности заинтересовались как таинственными замыслами и американскими связями членов антифашистского комитета, так и источниками той информации, которая уходила на Запад из так называемого родственного окружения дочери Сталина.

10 декабря 1947 года Министерство госбезопасности арестовало Евгению Аллилуеву и ее мужа Молочникова. Евгения была бывшей женой умершего брата матери Светланы — Павла Аллилуева. Другую «тетку» Светланы — Анну Аллилуеву арестовали в конце января 1948 года.

Как пишет Г. Костырченко, по материалам МГБ, информация о личной жизни Сталина уходила за границу по двум каналам. Через старшую дочь Евгении Молочниковой — Киру Павловну и работавшего в посольстве США в Москве ее друга В. Зайцева.

Второй канал представлял собой друзей Молочниковых, Светланы и ее мужа Григория Морозова. Прежде всего он включал Исаака Гольдштейна и Захара Гринберга. Экономист Гольдштейн являлся старым другом четы Молочниковых еще по работе в Берлине. Регулярный посетитель Еврейского театра Гринберг в свое время познакомил Михоэлса с кружком Евгении Аллилуевой — театроведом Л. Шатуновской и ее мужем Львом Тумерманом.

Квартира Евгении Аллилуевой-Молочниковой в МГБ характеризовалась как «нехорошая квартира» — «место для антисоветских сборищ». Вместе с женой под арестом оказался и вселенный в эту квартиру генерал-майор Г. Угер и проживавшие в том же доме Шатуновская с Тумерманом.

Как верно писал великий Булгаков, «жилищный вопрос испортил москвичей».

Старший научный сотрудник Института экономики АН СССР Гольдштейн оказался под следствием 19 декабря 1947 года, а 28-го числа в кабинетах госбезопасности появился и сотрудник Института мировой литературы Гринберг.

Трудно сказать, какую роль в этих арестах сыграл факт общения научных сотрудников с семьей Морозовых, но оба посетителя «нехорошей квартиры» Е. Аллилуевой-Молочниковой были членами ЕАК. И уже вскоре «арестованные сообщили об антисоветской националистической деятельности Лозовского, Фефера и других участников комитета».

Ссылаясь на архивные документы, племянник жены Сталина В. Аллилуев отмечает: «9 января 1948 года И.И. Гольдштейн в ходе следствия показал, что С.М. Михоэлс, находясь в США, вступил в контакт с сионистскими кругами, которые впоследствии проявили большой интерес к браку Светланы с Григорием Морозовым…»

Историк Жорес Медведев тоже пишет: «Все эти протоколы и доклад Абакумова Сталину о том, что Михоэлс прежде всего интересовался взаимоотношениями Светланы и Григория Морозова и что именно это было важным «для наших друзей в США», сохранился в архивах МГБ…» Из протоколов допросов Гольдштейна, Гринберга и других, отмечает Медведев, «видно, что Михоэлс действительно активно собирал информацию о семье Сталина для передачи за границу, делая это по заданию каких-то сионистских организаций»^[47].

Казалось бы, что после таких показаний для органов госбезопасности была возможность произвести арест Соломона Моисеевича Михоэлса. Однако обстоятельства «спасли» его от тюрьмы. В ночь с 12 на 13 января 1948 года в Минске, возвращаясь с «еврейской свадьбы», актер Михоэлс попал… нет, не под трамвай! Вместе с приятелем он попал под колеса грузовика.

Уже на следующий день рапорт с сообщением белорусской милиции о чрезвычайном происшествии из секретариата МВД СССР за подписью министра генерал-полковника Сергея Круглова был направлен Сталину. Копии получили Молотов, Берия, Ворошилов и Жданов.

В нем сообщалось, что погибших нашли только в 7 часов 10 минут утра. Прибывшая на место происшествия группа обнаружила «…два мужских трупа, лежавшие лицом вниз. Около трупов имелось большое количество крови (курсив мой. — К.Р.). Одежда, документы и ценности были не тронуты… У обоих оказались поломанные ребра, а у Голубова-Потапова также и правая рука в локтевом изгибе. Возле трупов обнаружены следы грузовых машин, частично заметенные снегом. По данным осмотра места происшествия и первичному заключению медицинских экспертов, смерть Михоэлса и Голубова-Потапова последовала в результате наезда автомашины, которая ехала с превышающей скоростью и настигла их, следуя под крутым уклоном…».

Поскольку погибший пользовался большим уважением в еврейских кругах, то, как это часто бывает, в Москве сразу стали распространяться слухи, представляющие этот несчастный случай как «организованное убийство». На исследовании этой «пьяной» истории поломано немало копий в попытке обосновать якобы заинтересованность Сталина в смерти известного еврейского актера. Но факты категорически противоречат таким нелепым утверждениям.

Расследование МВД СССР об обстоятельствах смерти пострадавших продолжалось почти месяц. Одновременно оно было взято под контроль и МГБ СССР. В докладной записке по его результатам отмечалось, что «никаких данных о том, что Михоэлс и Голубов-Потапов погибли не от случайного на них наезда, расследованием не добыто».

Похороны известного артиста состоялись в Москве 16 января, на них присутствовала жена Молотова Полина Жемчужина. Гроб с телом покойного был выставлен на сцене Еврейского театра, который вскоре был назван именем Михоэлса.

Правда, в феврале 1948 года был арестован отец бывшего мужа Светланы Аллилуевой. Осужденный на 15 лет «за клеветнические измышления против главы Советского государства» Мороз-Морозов в апреле 1953 года будет досрочно освобожден по распоряжению Берии. Обратим внимание, что его сын Григорий никоим образом не пострадал. Наоборот, в 1949 году он кончил МГИМО и получил работу в Министерстве иностранных дел.

Кроме бывшего тестя дочери Сталина, на срок от 5 до

25 лет в 1948 году были осуждены все посетители «нехорошей квартиры» Евгении Аллилуевой-Молочниковой.

Однако, несмотря на показания Гольдштейна и Гринберга об антисоветской и националистической деятельности членов ЕАК, руководителем которого являлся Михоэлс, в это время не было принято никаких репрессивных мер и по отношению к этой организации. И когда

26 марта 1948 года Министерство госбезопасности вторично предложило упразднить ЕАК, то и на этот раз Политбюро отвергло такое предложение.

Более того, советское правительство способствовало осуществлению «мечты евреев» о своем государстве. Еще в ноябре 1947 года, когда ООН поставила вопрос о создании на территории Палестины (находившейся под британским управлением по мандату Лиги Наций) двух государств — еврейского и арабского, то советское правительство активно поддержало такое предложение.

Израильский политолог и дипломат Йосеф Говрин пишет: «Позиция Советского Союза, высказанная в решительной форме, оказала определяющее влияние на формирование решения, которое привело к провозглашению 15 мая 1948 года государства Израиль».

Причем СССР стал не только первой страной, признавшей уже 17 мая «де-юре» государство Израиль. Через Чехословакию он оказал еврейскому государству военную помощь для отражения вторгшихся на его территорию арабских армий.

«Кто знает, — писала бывший премьер-министр Израиля Голда Меир в 1973 году, — устояли бы мы, если бы не оружие и боеприпасы, которые мы смогли закупить в Чехословакии?…Советское признание Израиля… имело для нас огромное значение».

Действительно, на следующий день после провозглашения Израиля независимым государством США признали это лишь «де-факто», то есть без предоставления полных дипломатических отношений. Но после начала первой израильско-арабской войны Америка объявила эмбарго на поставки на Ближний Восток оружия.

Может показаться странным, что образованию еврейского государства в то время препятствовала Америка! Но как бы ни воспринимать события тех лет, конечно, Сталин был вправе ожидать, что в ответ на политическую и военную поддержку Израиль станет на его сторону в конфронтации между двумя блоками — СССР и США.

Впрочем, как трезвый политик, он вряд ли испытывал такие иллюзии. В том, что Израиль выбрал патронат Америки, не было парадокса. Напротив, то, что связи между СССР и Израилем стали использоваться западными кругами как один из каналов влияния на советских евреев, в качестве инструмента психологической войны, стало почти закономерностью. И советский Вождь не мог игнорировать эти немаловажные обстоятельства.

Тем более что «холодная война» уже переходила в следующую фазу. Еще 17 марта в Брюсселе был подписан договор о создании Западного союза — военно-политической организации, объединившей Великобританию, Францию, Бельгию, Нидерланды и Люксембург в блок НАТО.

Вскоре, не уведомив СССР, союзники провели в своих зонах оккупации сепаратную денежную реформу. В ответ на этот провокационный шаг 15 мая Советский Союз перекрыл транспортное снабжение западной части Берлина, означавшее фактическую блокаду западной зоны города.

Вскоре противоречия возникли и среди стран «восточного блока». 20 июня руководство Коммунистической партии Югославии отказалось от предложения принять участие в обсуждении югославского вопроса на заседании Информбюро в Бухаресте. 29 числа «Правда» опубликовала резолюцию Информбюро с призывом «к здоровым силам КПЮ сменить нынешних руководителей и выдвинуть новое, интернационалистическое руководство».

Чтобы понять смысл позиции Тито и его окружения, обратим внимание на то, что она проявилась подозрительно вовремя для стран Запада. Она откровенно лила воду на мельницу противников СССР; и желали того или нет югославы, но они способствовали антисоветской стратегии стран капиталистической ориентации.

Примерно в это же время кадровые перестановки произошли и в ЦК ВКП(б). В связи с осложнением здоровья Жданова в июле секретарем ЦК вновь был избран Г.М. Маленков. Ему была поручена идеологическая работа и одновременно вопросы курирования сельского хозяйства, а 4 сентября путем опроса в состав Политбюро ввели А.Н. Косыгина.

Как свидетельствуют документы, Сталин не случайно стремился укрепить союз стран народной демократии и призывал общественность других стран к борьбе за мир. Население Европы устало от тягот войны, и это понимали прогрессивные общественные слои во всех переживших ее странах.

Однако лидеры нажившихся на войне США, которым была доверена власть, строили иные планы. Президента Трумэна и его советников к этому подталкивала уверенность в монопольном обладании секретом атомной бомбы. Замыслы американских ястребов приобрели четкие очертания 18 августа, когда Совет национальной безопасности США принял директиву СНБ 20/1. Она называлась «Цели США в отношении России».

Эти стратегические цели свелись к двум задачам: «а) свести к минимуму мощь и влияние Москвы; б) провести коренные изменения в теории и практике внешней политики, которых придерживается правительство, стоящее у власти в России».

В директиве не скрывалось, что Америка намеревается «сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, военном и психологическом отношении…».

Но еще накануне ее принятия американским генштабом был утвержден план «Чарокер», предусматривающий в войне с бывшим союзником сбросить 133 атомные бомбы. В последующие годы планы атомного нападения на Советский Союз будут совершенствоваться, но, отслеживая коррективы в реальном времени, советская разведка доведет эти сведения до Сталина.

Между тем к осени в СССР произошло еще несколько событий — 31 августа 1948 года в санатории на Валдае умер член ЦК Андрей Александрович Жданов. Сразу после похорон соратника Сталин уехал в отпуск на юг. Примерно в это же время, 3 сентября, в Москву прибыло первое посольство Израиля. И через месяц после прибытия (4 октября) возглавлявшая его Голда Меир с группой сотрудников посетила московскую синагогу. Она писала в мемуарах:

«Наступил праздник Рош-ха-Шана — еврейский Новый год… Перед праздником, однако, в «Правде» появилась большая статья Ильи Эренбурга, известного советского журналиста и апологета, который сам был евреем. Если бы не Сталин, набожно писал Эренбург, то никакого еврейского государства не было бы и в помине. Но, объяснял он во «избежание недоразумений», государство Израиль не имеет отношения к евреям Советского Союза, где нет еврейского вопроса и где в еврейском государстве нужда не ощущается».

Действительно, ехать в Палестину советские евреи не рвались, но, судя по последовавшим событиям, с утверждениями Эренбурга в Москве было много несогласных. «В тот день, — продолжает Меир, — мы отправились в синагогу… Но улица перед синагогой была неузнаваема. Она была забита народом… Обычно по праздникам в синагогу приходило примерно сто — двести человек — тут же нас ожидала пятидесятитысячная толпа».

На следующий день в СССР был объявлен официальный траур по случаю гибели свыше 100 тысяч человек от землетрясения в Ашхабаде. Столица советской Туркмении была полностью разрушена. Сохранилось лишь несколько зданий. Погибших, извлеченных из-под обломков, хоронили на окраине города. С 6 октября находившемуся на юге Сталину поступали ежедневные сводки о мерах, предпринимаемых для ликвидации последствий землетрясения.

Однако даже это трагическое событие не смутило восторженных почитателей израильского посла. Через восемь дней после трагедии, в еврейский праздник Судного дня, демонстрация в Москве была повторена. Ю. Мухин пишет: «50 тысяч евреев съехались со всего СССР, даже из далекого сибирского Новокузнецка». Г. Костырченко тоже отмечает, что празднование еврейского Нового года «вылилось во внушительную демонстрацию еврейского национального единства».

Но какими бы чувствами ни была вызвана эта многолюдная сходка, она приобрела неожиданный характер. Нет, собравшиеся евреи не просили «отпустить их в Израиль». Они стали требовать передачи им Крыма. Конечно, это не могло быть спонтанным, неуправляемым актом — за спиной демонстрантов стояли организаторы. Фактически состоялась антисоветская «демонстрация протеста». Московские демонстрации вызвали ликование в сионистских кругах США. Иностранная пресса, особенно в Израиле, была полна сенсационных репортажей.

Активную роль в попытках евреизации Крыма играла жена В.М. Молотова Полина (Пери) Жемчужина. Фамилия ее сохранилась от первого мужа Арона Жемчужина. Она была одной из активных сотрудниц ЕАК. Голда Меир вспоминала, что жену высокопоставленного советского руководителя она встретила на приеме в МИДе 8 ноября 1948 года.

«После того, — пишет Меир, — как я пожала руку Молотову, ко мне подошла его жена Полина.

— Я так рада, что вижу вас наконец! — сказала она с неподдельной теплотой, даже волнением. И прибавила: — Я ведь говорю на идиш, знаете?

— Вы еврейка? — спросила я с некоторым удивлением.

— Да! — ответила она на идиш. — Их бин а идише тохтер (я дочь еврейского народа).

Мы беседовали довольно долго. Она знала, что произошло в синагоге, и сказала, как хорошо было, что мы туда пошли: «Евреи так хотели вас увидеть»…

Я представила ей Сару (дочь Г. Меир. — К.Р.) и Яэль Намир… Она говорила с ними на идиш и пришла в восторг, когда Сара ответила ей на этом языке».

К демонстрациям о передаче Крыма евреи стали прибегать как к средству давления на правительство. Бывший офицер кремлевской охраны С. Красиков пишет: «Несколько таких демонстраций во главе с Жемчужиной было проведено в Крыму, несколько в Москве. Одна из них происходила на Красной площади с выкриками: «Крым — евреям! Крым — евреям!»

Осенью 1948 года для Сталина стало совершенно очевидно, что созданный при поддержке Советского Союза Израиль занял откровенно проамериканскую ориентацию, и через полтора месяца после приезда израильского посольства в Москву постановлением Бюро Совета министров СССР от 20 ноября 1948 года ЕАК был упразднен. В постановлении указывалось: «как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки».

Во время пребывания Сталина в отпуске партийными делами в Москве руководил Маленков, правительственными — Вознесенский и Берия. Однако историками так и не установлено: кто из этой тройки, в отсутствие Сталина, вел заседание, на котором было принято это решение, долгие годы будоражившее воображение еврейских авторов антисталинских публикаций.

Текст решения о роспуске ЕАК кончался словами: «органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать, пока никого не арестовывать». Но несомненно, что вопрос о роспуске ЕАК нельзя было утвердить без согласования с Председателем Совета министров.

Конечно, массовые произраильские демонстрации подтолкнули события, однако у Сталина были и другие основания для роспуска ЕАК. С окончанием войны организация, созданная как антифашистская, утратила свой первоначальный смысл. Фактически она стала превращаться в самостоятельную националистическую партию, лоббирующую интересы одной нации. Но можно ли было допустить, чтобы в стране, где проживали люди более сотни национальностей, появилась привилегированная партия, представлявшая интересы иностранного государства?

Сталин проявил бы неоправданную политическую близорукость, если бы не осуществил этой акции. Особые привилегии одной нации противоречили самой интернационалистической сущности советского строя. Кроме того, это создало бы прецедент, позволявший и другим народам требовать образования своих партий.

И все-таки более важно даже не это. Занимавшие высокие посты в системе государственной иерархии евреи стали передавать в посольство Израиля и сионистской организации «Джойнт» в Америке конфиденциальную и секретную информацию. Впрочем, зная экзальтированную еврейскую солидарность, можно было бы удивиться, если бы они этого не делали.

Могла ли и Голда Меир не воспользоваться знакомством с женой министра иностранных дел страны пребывания посольства — «дочерью еврейского народа»? Если нет, тогда зачем «посолыпа» вообще приехала в СССР?

Сталин вернулся из отпуска в начале декабря 1948 года. В представленных ему документах сразу стала мелькать фамилия жены Молотова. Бывший офицер кремлевской охраны С. Красиков приводит в книге диалог Вождя с приглашенным к нему Молотовым:

«Скажи, правильно ли это, если высокий иностранный гость живет дома у членов правительства?» Молотов отвечает: «Разумеется, нет». Сталин: «Скажи, а как следовало бы поступить с таким членом правительства?» Молотов: «Наказать по закону». Сталин: «Ну, так и поступай». Трудно с достоверностью утверждать, что такой разговор состоялся.

Но Молотов развелся со своей женой, а 29 декабря Полину Жемчужину исключили из членов ВКП(б). Примечательно, что на заседании Политбюро Молотов вместе с другими голосовал за ее исключение. Однако Сталин проявил великодушие. Он не разрешил Абакумову включать бывшую жену соратника в список о сионистском деле ЕАК.

Ее не обвинили ни в антисоветском заговоре, ни в шпионской деятельности. Спустя чуть больше двух месяцев, 28 января 1949 года, бывшая жена Молотова, работавшая начальником главка текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома, была арестована: «за утерю секретных документов». Судить официально ее не стали, но решением Особого совещания при МГБ СССР отправили в ссылку в Кустанайскую область.

Из ссылки, после трехлетнего пребывания, она вернулась уже после смерти Сталина. Она снова стала жить с мужем. Как будто в их жизни ничего не произошло. Но поэт Феликс Чуев, посещавший семью Молотовых, приводит потрясающее свидетельство: «Однажды один из родственников Полины Жемчужиной за столом стал осуждать Сталина. Она его быстро поставила на свое место:

«Молодой человек, вы ничего не понимаете ни в Сталине, ни в его времени».

Конечно, массовые еврейские демонстрации в 1948 году не могли не насторожить Вождя. Он не мог допустить, чтобы многонациональный Советский Союз превратился в заложника и выразителя преимущественных интересов одной нации.

Вместе с тем он отдавал себе трезвый отчет, что в случае демонстративной остановки откровенно националистических поползновений на него обрушатся обвинения в антисемитизме. Он оказался в сложном положении. Поэтому никаких гонений на произраильски ориентированных евреев не последовало.

Правда, наиболее активные и сионистски настроенные члены ЕАК были исключены из партии и арестованы. Дело началось с ареста Абакумовым 26 января 1949 года бывшего начальника Совинформбюро С.А. Лозовского (настоящее имя Соломон Абрамович Дридзо). Вскоре Министерство госбезопасности арестовало поэта Исаака (Ицико) Фефера, назначенного после смерти Михоэлса председателем ЕАК, и писателя Перца Маркиша.

В начале 1949 года получила продолжение кампания по борьбе с космополитизмом. В январе секретариат под председательством Маленкова принял постановление «О заявлениях, поступивших в ЦК ВКП(б), о деятельности антипатриотической группы театральных критиков».

Под защиту ЦК были взяты пьесы Николая Вирты, Б. Ромашова, А. Сафронова и других авторов, а с 5 по 10 января в Ленинграде прошла расширенная выездная сессия Президиума АН СССР, рассмотревшая вопросы утверждения русских приоритетов в науке.

Профессор Сироткин в своем весьма тенденциозном сочинении «Сталин. Как заставить людей работать?» делает поспешный вывод: «После этой сессии «космополитов» (т. е. евреев) начали пачками выгонять из академических институтов и вузов. Погром, как пожар, распространился на все другие учреждения — издательства («Советский писатель», «Госполитиздат» и др.)».

Однако такое «профессорское» прочтение истории легковесно и бездоказательно. Продолжение патриотической кампании не имело «антиеврейского» ракурса. И если в поле внимания критики оказалось много евреев, то это объяснялось лишь тем, что в столичных учреждениях вообще было «ну о-о-очень много» сотрудников с одними корнями.

29 января «Правда» опубликовала статью, дополнявшую закрытое письмо ЦК ВКП(б), объясняя причину ликвидации ЕАК и сущность понятия «буржуазный националист». Автором статьи являлся Маленков, а его соавторами — Петр Поспелов, редактор «Правды» с 1940 до июня 1949 года, и заместитель Суслова Дмитрий Шепилов.

Но, безусловно, в намерения Сталина не входило огульное преследование «детей Сиона». Его национальная политика была взвешенна и направлена на удовлетворение интересов трудящихся, а не кастовых приоритетов националистических элит. Впрочем, как бы подчеркивая созидательный вклад еврейского народа в жизнь страны, именно в этот период стали чаще отмечаться (и не вполне заслуженно) именно успехи работников культуры и литературы еврейской национальности.

Поэтому для обвинения Сталина в антисемитизме нет даже элементарных предпосылок. Очевидно другое, пишет В. Кожинов, что масштабы репрессий «против людей еврейского происхождения крайне, даже фантастически преувеличены во множестве сочинений».

Русский философ отмечает: «В 1949-1952 годах, то есть во время разгула (так называемого. — К.Р.) «антисемитизма», лауреатами Сталинской премии по литературе стали евреи А.А. Барто, Б.Я. Брайнина, М.Д. Вольпин, Б.Л. Горбатов, Е.А. Долматовский, Э.Г. Казакевич, А.А. Кассиль, С.И. Кирсанов (Корчак), Л.В. Никулин, В.Н. Орлов (Шапиро), М.Л. Поляновский, А.Н. Рыбаков (Аронов), П.Л. Рыжий, Л.Д. Тубельский, И.А. Халифман, А.Б. Чаковский, Л.Р. Шейнин, А.П. Штейн, Я.Е. Эльсберг, притом они составляли около трети общего числа удостоенных Сталинских премий в эти годы авторов, пишущих на русском языке! Не слишком ли много высоко превознесенных литераторов-евреев для диктатора-«антисемита»?!

Все это так. Впрочем, сущность интернациональной политики Вождя понимали и сами евреи, его современники. Это позже ее направленность стала извращаться. Опровергая такие тенденциозные обвинения, В. Кожинов пишет:

«В 1949-1952 годах Сталинских премий удостоились вместе с Роммом целый ряд кинорежиссеров еврейского происхождения — Р.Л. Кармен, Л.Д. Луков, Ю.Я. Райзман, A.M. Ромм, Г.Л. Рошаль, А.Б. Столпер, A.M. Файнциммер, Ф.М. Эрмер… Это были самые прославляемые деятели кино. Притом рядом с ними работали намного более значительные Довженко, Пудовкин, Эйзенштейн (последнего подчас ошибочно считают евреем), но их критиковали гораздо больше и суровее, нежели перечисленных кинорежиссеров еврейского происхождения!

И в конце концов показателен тот факт, что эти трое наиболее выдающихся получили за все время их деятельности всего по 2 Сталинских премии, между тем как Эрмлер — 4, Ромм — 5, Райзман — 6! Как можно, зная это, говорить о притеснении евреев как евреев? Ведь выходит, что великие — украинец Довженко, русский Пудовкин и обрусевший прибалтийский немец Эйзенштейн были менее поощряемы, чем их коллеги-евреи».

Действительно национальная политика Сталина не давала повода для обвинений в притеснении евреев. Однако такие противоречившие истине обвинения появились, и, как следствие обратного мнения, исследователи обратили внимание на поражающую статистику.

Оказалось, что, например, среди работников ТАСС того периода, важнейшего идеологического информационного звена, из 323 работников 73 человека, то есть 22%, составляли евреи. В Московском юридическом институте, крупнейшем очаге государственного права, в августе 1949 года среди преподавателей русские — 74 человека, евреи — 56 и только 12 принадлежали к прочим нациям. Нет ничего удивительного в том, что четверть студентов этого института составляли евреи…

Заострение публицистами внимания на этих фактах закономерно как выражение библейской истины: «Не судите и не судимы будете». Поэтому подчеркнем, что было бы нелепостью предполагать, что это засилье столичных кафедр и учреждений лицами определенной национальности являлось следствием каких-то «особых» или «выдающихся» способностей в творческой деятельности одной нации среди всех народов, населяющих страну.

Дело в ином. Свойственные этой нации солидарность и взаимная поддержка в реальных ситуациях выражались не только в умении пристраивать своих людей на «доходные» места, но и избегать «опасного». Иллюстрацией может стать состав выпускников физического факультета МГУ. Как пишет Юрий Мухин, если в 1938 году его окончили 57% русских и 48% евреев, то в годы первых военных мобилизаций: в 1941 году русских — 26%, евреев — 74%, а в 1942 году соотношение оказалось совершенно невероятное — только 2% русских и 98% евреев!

Нет, Сталин не был антисемитом. Однако идеологическая кампания по борьбе с низкопоклонством перед Западом, продолжившаяся в начале 1949 года, видимо, имеет некую косвенную связь с делом ЕАК. Но обратим внимание даже в период хрущевской антисталинской кампании в литературе никогда не говорилось, что борьба с «космополитизмом» была направлена против «сионистов».

Конечно, не дела евреев из ЕАК занимали первоочередное внимание Сталина. И если уж говорить о направленности его мысли, то в это время она была геополитической. В начале 1949 года газеты сообщали о новостях, имевших важное как международное, так и внутреннее значение. Совещание представителей СССР, Болгарии, Венгрии, Чехословакии, прошедшее 5-8 января, завершилось созданием Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ).

1 февраля началась работа над генеральным планом реконструкции Москвы. 12 марта 1949 года приступил к исполнению своих полномочий Верховный Совет СССР 3-го созыва. С декабря 1922 года это был десятый по счету высший орган государственной власти страны. Председателем президиума Верховного Совета остался Н.М. Шверник, занявший этот пост в 1946 году.

В этот период Председатель Совета министров Сталин произвел перестановки в руководстве ряда министерств. Хотя В.М. Молотов остался заместителем председателя Совмина и членом Политбюро, 4 марта он был освобожден с поста министра иностранных дел, который занимал с 1939 года. Новым министром иностранных дел СССР стал Андрей Вышинский.

В тот же день лишился должности министр (с 1938 года) внешней торговли А.И. Микоян, а 5 числа — председатель Государственного планового комитета Н.А. Вознесенский, через два дня он лишился всех своих постов и оказался в бессрочном отпуске. 8 марта вместо Вознесенского в число заместителей Сталина вошел освобожденный от обязанностей министра станкостроения А.И. Ефремов. Произошла рокировка и в армии. Н.А. Булганин, министр Вооруженных сил с марта 1947 года, 24 марта был заменен маршалом A.M. Василевским.

Бюро Совмина было преобразовано в Президиум Совета министров СССР. Политбюро постановило: «…председательствование на заседаниях Бюро Президиума Совета министров СССР в случае отсутствия тов. Сталина осуществлять первому заместителю Председателя Совета министров СССР тов. Булганину Н.А.». БПСМ — этому узкому органу власти поручалось «рассмотрение срочных вопросов текущего характера, а также вопросов секретных».

Берии, Булганину и Маленкову и в меньшей степени Молотову поступала вся секретная информация в виде докладов и рапортов МВД и МГБ. Потеряв пост министра, Молотов от Политбюро продолжал контролировать работу МИДа.

Теперь Берия и Маленков оказались самыми влиятельными фигурами в правительстве после Сталина. Не имевший собственной сильной воли Маленков быстро сдружился с энергичным и обладавшим организаторскими способностями Берией. По-видимому, этому способствовало то, что Маленкову пришлось курировать ракетный проект.

Положение Берии еще более укрепилось после успешного испытания 29 августа 1949 г. первой советской атомной бомбы. В партийных делах следующим по влиянию после Маленкова оказался молодой партработник Суслов. Являясь начальником Агитпропа, он контролировал Главлит, а в июне был назначен еще и главным редактором газеты «Правда».

В декабре 1949 года в столице появится приглашенный из Киева Хрущев. Он получит не только пост первого секретаря Московского горкома партии, но и пост секретаря ЦК ВКП(б). Поскольку Хрущев руководил московской парторганизацией еще до войны (в 1934-1938 гг.), его роль в партии станет выше по положению, чем у Маленкова.

Но кадровые замены не сразу приобрели такой окончательный характер. В том же временном срезе, что и «дело еврейского комитета», лежат истоки «ленинградского дела». Последнее, о чем речь пойдет ниже, формально даже можно рассматривать как ликвидацию «шовинистической» группировки в ЦК.

Однако и это не так. Пожалуй, оба эти расследования выглядят скорее как своего рода рутинное занятие органов госбезопасности и ЦК. Причем сначала вообще ничто не свидетельствовало о каких-либо судебных процессах. Будущие участники «ленинградского дела» лишь потеряли позиции в партийной иерархии.

Еще в ноябре 1948 года на заседании бюро Совмина, прошедшем в отсутствие Сталина, Вознесенский санкционировал принятие постановления «О мероприятиях по улучшению торговли». Оно касалось реализации на межобластных оптовых ярмарках товаров со складов госторговли и Центросоюза на сумму 5 млрд. рублей.

Одна из таких ярмарок прошла в Ленинграде с 10 по 20 января 1949 года, и предсовмина РСФСР Родионов 13 января направил в Секретариат ЦК информацию о результатах этой торговли, представленной как всероссийская акция.

На пленуме ЦК 28 января 1949 года с объявлением строгого выговора был освобожден от должностей секретарь ЦК (с марта 1946 г.) и начальник управления кадров Центрального Комитета Алексей Кузнецов, курировавший МГБ и МВД. 3 марта он был выведен из состава ЦК, а 7-го числа из состава Оргбюро.

В этот же день был исключен из состава Политбюро Н.А. Вознесенский. 15 февраля 1949 года с объявлением строгого выговора были сняты с постов первый секретарь Ленинградского горкома и обкома П.С. Попков, 2-й секретарь Ленинградского горкома Я.Ф.Капустин и член Оргбюро ЦК, председатель Совета министров РСФСР М.И. Родионов.

Одной из причин разжалования высоких функционеров стала фальсификация результатов выборов Ленинградского обкома, но более серьезной провинностью явилась организация в январе 1949 года в Ленинграде — без санкций Совета министров — Всероссийской оптовой ярмарки промышленных товаров. Собственно в вину организаторам вменялось не столько само проведение ярмарки, а то, что в ее ходе «было загублено немало продовольствия, что было скрыто от правительства».

В постановлении «Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) товарища Кузнецова А.А. и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) тт. Родионова А.А. и Попкова П.С.» говорилось, что их «противогосударственные действия явились следствием нездорового, небольшевистского уклона, выражающегося в демагогическом заигрывании с ленинградской организацией, охаиванием ЦК ВКП(б), в попытках представить себя в качестве особых защитников Ленинграда… и отдалить таким образом Ленинградскую организацию от ЦК ВКП(б)».

Для разъяснения решения на объединенное заседание бюро Ленинградского горкома и обкома партии выехал Маленков. Однако иных карательных мер в отношении «разжалованных» партаппаратчиков в это время не последовало. В феврале Кузнецов был назначен секретарем Дальневосточного бюро ЦК ВКП(б). Провинившихся Попкова и Родионова в марте командировали на учебу в Академию общественных наук при ЦК ВКП(б). Капустин с апреля стал слушателем Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б).

О причинах «падения» Н.А. Вознесенского, ставшего позже одним из участников судебного процесса по «ленинградскому делу», историография достоверными фактами не располагает. В период так называемой реабилитации участников этого дела материалы суда тоже остались закрытыми, и, видимо, именно в этот момент все материалы темной ленинградской истории были уничтожены.

Почему? На этот вопрос пока нет полного ответа. Поэтому все публикации и рассуждения, посвященные этой теме, строятся на слухах и тенденциозных выводах. В частности, указывается, что одной из причин отставки Вознесенского явилось то, что Берия представил Сталину записку, направленную заместителем председателя Госплана М.Т. Помазневым на имя Н.А.Вознесенского.

В ней говорилось: «Мы правительству доложили, что план этого года в первом квартале превышает уровень IV квартала предыдущего года. Однако при изучении статистической отчетности выходит, что план первого квартала ниже того уровня производства, который был достигнут в четвертом квартале, поэтому картина оказалась такой же, как в предыдущие годы».

Получив ее, пишет Микоян, Вознесенский «сделал от руки надпись: «В дело», то есть не дал ходу. А он был обязан доложить ЦК об этой записке и дать объяснение. Получалось неловкое положение — он был главным виновником (дезинформации ЦК) и, думая, что на это никто не обратит внимания, решил положить записку под сукно. Вот эту бумагу Берия и показал, а достал ее один сотрудник Госплана, который работал на госбезопасность и был ее агентом».

Возможно, что дискредитация Н.А. Вознесенского в глазах Сталина стала результатом партийных интриг. Но уже само то, что после смерти Вождя «реабилитаторы» скрыли действительную подоплеку обстоятельств, приведших Вознесенского и «ленинградцев» на скамью подсудимых, свидетельствует о том, что причины для освобождения его с поста председателя Госплана были действительно объективными.

Правда, хитрый Микоян вскользь свидетельствует, что, узнав о фальсификации Госпланом статистической отчетности, «Сталин был поражен. Он сказал, что этого не может быть. И тут же поручил Бюро Совмина проверить этот факт, вызвать Вознесенского. После проверки на Бюро, где все подтвердилось, доложили Сталину. Сталин был вне себя: «Значит, Вознесенский обманывает Политбюро и нас, как дураков, надувает? Как это можно допустить, чтобы член Политбюро обманывал Политбюро? Такого человека нельзя держать ни в Политбюро, ни во главе Госплана!»

Но, по всей видимости, Микоян в воспоминаниях лукавил. Впрочем, известно, что Вождь деловыми людьми никогда не разбрасывался! Наоборот, похоже, что он продолжал сохранять определенные симпатии к бывшему руководителю системы планирования. Хрущев в своих «надиктованных мемуарах» утверждал:

«Вознесенский, освобожденный от прежних обязанностей, еще бывал на обедах у Сталина… Хотя Сталин освободил его от прежних постов, однако еще колебался, видимо, веря в честность Вознесенского. Помню, как не один раз он обращался к Маленкову и Берии:

— Так что же ничего не дали Вознесенскому? И он ничего не делает? Надо дать ему работу, чего вы медлите?

— Да вот думаем, — отвечали они.

Прошло какое-то время, и Сталин вновь говорит:

— А почему ему не дают дела? Может быть, поручить ему Госбанк? Он финансист и экономист, понимает это, пусть возглавит Госбанк. — Никто не возразил, а предложений не поступило…»

И если Хрущев выдумал эти эпизоды с целью обелить себя и изобразить в неприглядном свете Берию и Маленкова, очевидно иное: даже «болтливый Никита» не пытается представить Сталина как инициатора «ленинградского дела».

Примечательно, что и хитроумный Микоян пишет: «Шло время. Вознесенский не имел никакого назначения. Сталин хотел сперва направить его в Среднюю Азию во главе Бюро ЦК партии, но пока думали, готовили проект, у Сталина, видимо, углубилось недоверие к Вознесенскому. Через несколько недель Сталин сказал, что организовывать Бюро ЦК нельзя. Потому что если Вознесенский будет во главе Бюро, то и там будет обманывать. Поэтому предложил послать его в Томский университет ректором. В таком духе шли разговоры. Прошло два месяца. Вознесенский звонил Сталину, Сталин его не принимал. Звонил нам, но мы тоже ничего определенного сказать не могли, кроме того, что намечалось. Потом Сталин принял решение — вывести Вознесенского из состава ЦК».

Странное дело, но в защиту Н.А. Вознесенского не выступил никто, и это не случайно. В Совете министров и ЦК выдвиженца Жданова откровенно не любили из-за высокомерного, вздорного характера. По словам Я.К. Чадаева, «Сталин весьма ценил ум и организаторский талант Вознесенского, поручая ему все более ответственные дела».

Но, отмечая энергичность, компетентность и кругозор Н.А. Вознесенского как руководителя — «в центре его внимания были вопросы совершенствования планирования», — Чадаев приоткрывает и негативные черты этой фигуры. Бывший управделами пишет: «Но он не умел скрывать своего настроения, был слишком вспыльчив. Причем охое настроение проявлялось крайней раздражительностью, высокомерием и заносчивостью…

Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг внезапно он не вскипит, не обрушит на собеседника своего сарказма, злой, издевательской реплики. У Николая Александровича была привычка начинать разговор с придирки к чему-либо».

Вряд ли можно совместить этот портрет невоздержанного, неврастенического барина и чинуши с фигурой ответственного государственного политика. В восторге от характера Вознесенского не был никто. Но Микоян в воспоминаниях не только высказывает сомнения в «теоретических установках» главы Госплана, а и обращает внимание на его «недостаточное знакомство… с конкретной практикой народного хозяйства СССР».

Критикуя Вознесенского за «амбициозность» и «высокомерие», Микоян идет дальше и обвиняет его в шовинизме, для которого «не только грузины, армяне, но даже украинцы — не люди».

Короче говоря, недостатков у Вознесенского хватало, и исключение его из состава ЦК не было единоличным решением Сталина. Впрочем, и это произошло лишь спустя полгода. Формально основанием для новых санкций в отношении бывшего Председателя Госплана стало решение Комитета партийного контроля, представленное 9 сентября 1949 г. в Политбюро заместителем председателя КПК Шкирятовым.

Рассмотрев это представление, 12 сентября 1949 года Пленум ЦК принял решение об исключении Вознесенского из членов ЦК ВКП(б) и сделал вывод о «необходимости привлечения его к судебной ответственности за утрату служебных документов» в период работы председателем Госплана.

Существуют свидетельства, утверждающие, что вэти годы в сознании Сталина зрела мысль об отставке. Огромное напряжение военных лет подорвало его здоровье. Накопившаяся усталость давала о себе знать. Только огромная воля поддерживала его. Адмирал флота Н. Кузнецов пишет, что в последние годы жизни он «в разговорах в его кабинете все чаще жаловался на старость, говорил полушутя, полусерьезно, что ему все еще приходится нервничать и ругаться». Руководство многими вопросами он перепоручил своим замам. Более крупные дела решались «тройками» или «пятерками». Проекты решений посылались на утверждение, и его виза служила одобрением выработанного мнения.

Есть и другие свидетельства. Уже «после войны, — рассказывал Молотов Феликсу Чуеву, — Сталин собирался уходить на пенсию и за столом сказал: «Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе». Разговор у него на даче был в узком кругу». Такое намерение подтверждают и югославы, участники встречи со Сталиным в мае 1946 года Сталин сказал, писали они, что вместо него «останется Вячеслав Михайлович».

Нелепо предполагать, что Вождь не понимал того, что он не вечен. Осознавали это и в его окружении, и мысль о переменах не могла не волновать его сподвижников. Микоян отмечает: «Все понимали, что преемник будет русским, и вообще Молотов был очевидной фигурой». Правда, тот же Микоян утверждает, что Сталин предполагал омолодить руководство.

«Кажется, это был 1948 год, — пишет Микоян. — Как-то раз Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях, к себе на дачу на озеро Рица. Там он при всех объявил, что все члены Политбюро стареют (хотя большинству было немного более 50 лет и все были значительно младше Сталина, лет на 15-17, кроме Молотова, да и того разделяло от Сталина 11 лет). Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми (ему было 42-43 года), и вообще, вот такой человек может когда-нибудь стать его приемником по руководству партией и ЦК».

Итак, ничто не говорило о неприязни Вождя к будущим участникам «ленинградского дела», но события приобрели иной характер. Еще за месяц до исключения Вознесенского из состава ЦК, 13 августа 1949 года, в приемной Маленкова офицеры госбезопасности арестовали Кузнецова, Родионова и Попкова, но лишь 27 октября был арестован бывший председатель Госплана.

Существует версия, что Вознесенский и «ленинградцы» стали жертвой межусобных интриг Берия, Хрущева и Маленкова, но вряд ли следует спешить и принимать на веру поспешные и примитивные выводы. Заметим, что, лишенные властных партийных полномочий пять месяцев назад, эти люди уже не могли больше представлять угрозы потенциальной конкуренции для действующих членов ЦК.

Тогда в чем дело? Что стало причиной их ареста? Как уже указывалось, сведения о «ленинградском деле» остаются под завесой умолчания. В советские времена в литературе бытовала версия о том, что Кузнецов и Вознесенский хотели противопоставить РСФСР «остальному Союзу. Утверждалось, что их обвиняли в намерении объявить город на Неве столицей Российской Федерации». И якобы именно на этой почве «против них были выдвинуты обвинения в попытке антиправительственного заговора и измене Родине».

Конечно, такой букет обвинений читающей публикой воспринимался как верх нелепицы и абсурда. Однако 1991 год убедительно показал, чем угрожал стране подобный «прагматический» сепаратизм. Не Ленинградский, а «Свердловский обком» завершил акт государственной измены, «отделив» Россию от России.

Именно действия сторонников эрэсэфэсэровской «независимости» (?) обусловили распад великой державы, и похоже, что поведенческие манеры Вознесенского мало чем отличались от амбиций, раздутой самоуверенности и властного тупого эгоизма Ельцина.

Р. Баландин и С. Миронов пишут: «Однажды на квартире Кузнецова собрались Вознесенский, предсовмина РСФСР М.И. Родионов и Первый секретарь Ленинградского обкома B.C. Попков. Угощение было обильным, спиртного тоже было вдоволь. Начались разговоры на опасные темы, а квартира прослушивалась… Прозвучали предложения сделать столицей РСФСР Ленинград и создать компартию РСФСР… Обсуждалась кандидатура на пост первого секретаря… Решили, что им должен стать Кузнецов».

Но повторим уже сказанное. Кажущаяся туманность послевоенных дел — «еврейского комитета», «еврейских врачей» и «ленинградского дела» — проистекает из того, что после заявления о реабилитации их участников ни тогда, ни позже фактические документы этих процессов не публиковались. Поэтому исследователи вынуждены лишь интерпретировать обрывки информации и домыслов.

Конечно, намерения, цели и поступки Вождя в этот период далеки от того примитивного упрощенчества, с каким их оценивает тривиальная литература. Наоборот, богатый жизненный опыт сделал его более терпимым к человеческим слабостям, менее категоричным в суждениях.

На заседание Комитета по присуждению государственных премий 31 марта 1949 года были приглашены Фадеев и редакторы толстых журналов — Панферов, Вишневский, Друзин и Симонов. В ходе обсуждения Сталин указал на то, что количество премий — элемент формальный и если появилось больше достойных произведений, то число премий можно увеличить, что и было сделано.

При обсуждении одного из произведений на реплику, что автор «молодой», Сталин возразил: «Молодой автор. Что значит молодой автор? Зачем такой аргумент? Вопрос в том, какая книга — хорошая ли книга? А что же — молодой автор?»

Учреждение Сталинских премий произошло еще в 1941 году, и в числе первых лауреатов были Алексей Толстой, Галина Уланова, Михаил Шолохов. Это выявление лучших стало своеобразным хобби Вождя.

«Сталин, — пишет Д. Шепилов, — приходил на заседания, посвященные присуждению Сталинских премий, пожалуй, наиболее подготовленным по сравнению с остальными. Он всегда пытливо следил за выходящей социально-экономической и художественной литературой и находил время просматривать все, имеющее сколько-нибудь существенное значение. Причем многочисленные факты свидетельствовали о том, что все прочитанное ложилось у него в кладовые мозга очень крепко, получив своеобразные оценки и характеристики».

Даже с возрастом он не утратил любви к книге. Как явствует из свидетельств, Сталин читал много и систематизирование «Толстые» литературно-художественные и научно-гуманитарные журналы — «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Звезда», «Вопросы философии», «Вопросы экономики», «Вопросы истории» и другие он успевал прочесть на стадии первых сигнальных экземпляров. На вопрос академика Юдина: когда он успевает прочесть столько литературы, Сталин ответил: «А у меня есть контрольная цифра на каждый день… примерно 300 страниц».

Он не просто знал литературу, «по всем вопросам литературы, — пишет К. Симонов, — даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясшую меня осведомленность»; Широта кругозора, трезвость и компетентность его оценок при обсуждении произведений, представленных на соискание премий, сочетались с меткостью замечаний, отражавшей сущность обсуждаемых вопросов.

Когда при рассмотрении пьесы А. Корнейчука «Макар Дубрава» прозвучало высказывание, что повесть очень современна, Макар Дубрава — это настоящий советский шахтер, Сталин отреагировал словами: «Мы обсуждаем вопрос не о том, кто Макар Дубрава — шахтер или не шахтер, пролетарского он происхождения или нет. Речь идет о художественных достоинствах пьесы, создан ли художественный образ советского шахтера, ведь это решает дело…»

Столь же взвешенны и заинтересованны были его суждения и в области искусства. При обсуждении премий по искусству, когда председатель Комитета П. Лебедев при упоминании балета Глазунова «Раймонда» неудачно заметил, что у балета «средневековый сюжет», Сталин возразил: «А разве «Борис Годунов» и многие другие произведения написаны не на «старые сюжеты»? Почему в комитете по делам искусств такие примитивные взгляды?»

Он компетентно и придирчиво рассматривал основания для присуждения научных и технических премий, стремясь при этом поощрить оригинальные и перспективные решения. «А этот тип истребителя у Лавочкина оригинален? — спрашивает он министра авиапромышленности М. Хруничева. — Он не повторяет иностранного образца?»

К министру вооружения Д. Устинову он обращает иные вопросы: «Очень способный конструктор вооружений Симонов, а почему мало представлены уральские артиллеристы? У нас отстает точная промышленность: измерительные приборы. Надо это дело поощрять. Тут все еще монополисты швейцарцы». И хотя Сталин был щедр на премии, он требовал: «Надо представлять к награждению обоснованно. Мы ведь здесь не милостыню раздаем — мы оцениваем по заслугам».

По заслугам в это время воздавалось не только за успехи, но и за интеллектуальные «творческие» вывихи. Конечно, после проведенной тяжелейшей войны, по праву названной Великой Отечественной, Сталин не мог допустить принижения того народного духа, патриотизма и чувства национального достоинства, которые помогли обеспечить победу.

Доклад 1946 года А. Жданова и постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», фильме «Большая жизнь», «О репертуаре драматических театров и мерах по их улучшению» стали политическими документами, призывавшими деятелей литературы и искусства служить воспитанию патриотизма и национального самосознания.

Он не мог позволить, чтобы вернувшаяся из эвакуации и не прочувствовавшая всей цены войны так называемая творческая интеллигенция упражнялась в эстетстве или паяцствовала в злословии. Стране нужны были другие темы и герои, другие песни, другая «музыка».

Принятые в послевоенные годы постановления ЦК ВКП(б) резко критиковали отечественные произведения, очернявшие советскую действительность, проповедовавшие идеи, чуждые советской жизни, или использовавшие формалистические художественные средства авторского самовыражения. В их числе оказалось и постановление от 10 февраля 1948 года об опере «Великая дружба» В. Мурадели.

Оно давало негативную оценку работам композиторов Д. Шостаковича, С. Прокофьева, А. Хачатуряна, В. Шабалина, Г. Попова, Н. Мясковского. За произведения, в которых «особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам».

Возможно, критические оценки были чрезмерно резкими. Но мир уже скользил по наклонной плоскости потребительской деградации. В постановлении говорилось, что эти музыкальные произведения с «сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков», отображают «маразм буржуазной культуры, полное отрицание музыкального искусства, его тупик».

Примечательно, что сама жизнь подтвердила правильность и своевременность критики этих произведений культуры в 1946-1948 годах. Она не сохранила в музыкальной истории и человеческой памяти ни одного из названных «шедевров» этих авторов.

Но для «вдохновения» творческой интеллигенции Сталин применил не столько «кнут», сколько «пряник». Недавно раскритикованные композиторы не только не были исключены из творческих союзов — они получали высокие награды. В 1950 и 1952 годах две Сталинские премии были присуждены Шостаковичу, в 1951 году такие же премии получили Прокофьев, Хачатурян, Мясковский; к концу 1952 года Сталинскими премиями были награждены 2339 человек.

Очевидна истина: «человек не может от рождения обладать здравым смыслом — он должен этому учиться». Сталин осмысленно заботился о духовном и нравственном воспитании народа. Он прекрасно понимал, что люди, создающие произведения литературы, искусства, музыки, сами должны учиться и осознанно понимать задачи и ответственность, стоящие перед ними.

Однако Сталин не ограничивался идеологической критикой и призывами, он создавал условия для развития лучших способностей каждого человека с помощью признания его достоинств и поощрения. Сталин обладал ценным качеством: умением вызывать у людей энтузиазм.

Наиболее широко его государственное кредо выразилось в развитии стахановского движения в промышленности и народном хозяйстве. Элементы состязательности он использовал во всех сферах деятельности. Он награждал орденами и медалями, премиями и признанием отличившихся военачальников, писателей и музыкантов, ученых и рабочих, колхозников и конструкторов — всех, от кого зависело укрепление мощи и благосостояния государства.

Общественное признание становилось нравственным стимулом доминирующей естественной потребности человека к самовыражению, поощрением стремления «стать значительным». Уильям Джеймс отмечал: «Глубочайшим свойством человеческой породы является страстное стремление людей быть оцененными по достоинству». Под эту закономерность Сталин и «подгонял» человеческое честолюбие, обращая его на общественно полезные деяния.

Глава 9 Приспособленец Хрущев

Сталин, с которым мы работали, был выдающимся революционером.

Хрущев Н.

(Из выступления 18 февраля 1957 г. в болгарском посольстве)

21 декабря 1949 года в Москве было торжественно и ярко отмечено семидесятилетие Сталина. Эту дату праздновал весь мир. На торжества в Москву приехали Мао Цзэдун, Пальмиро Тольятти, Вальтер Ульбрихт и другие гости. В отличие от предшествовавшей 60-летней даты, прошедшей по требованию Сталина без празднеств, на этот раз в Большом театре состоялось торжественное собрание. И на нем искренние заверения в любви и преданности Вождю переплелись с дифирамбами льстецов.

Члены Политбюро с приветственными речами не выступали. Речи гостей перемежались с выступлениями второстепенных общественных фигур. Все обратили внимание, что юбиляр не произнес ответного слова, как этого требовала подобная церемония. А когда один из ораторов стал особо ретиво славословить юбиляра, Сталин вообще встал и чуть ли не демонстративно ушел со сцены.

Он неприветливо перенес эту вынужденную помпезность. Ф. Чуев приводит рассказ П. Попиводы, что во время этой торжественной церемонии Сталин был мрачен, не слушал речей, выходил из президиума за кулисы, курил. За кулисами навстречу ему попал венгерский лидер Матиас Ракоши. «Сколько вам лет, товарищ Ракоши?» — спросил Сталин. «Пятьдесят шесть», — вытянулся Ракоши. «Комсомолец», — сказал Сталин и похлопал его по плечу.

Накануне юбилея Верховный Совет СССР принял Указы о награждении Сталина орденом Ленина в связи с 70-летием и об учреждении Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами».

Но потворствовал ли он своему возвеличиванию? Каким его воспринимали современники? К. Симонов пишет: «В своих выступлениях Сталин был безапелляционен, но прост. С людьми — это мы иногда видели в хронике — держался просто. Одевался просто, одинаково. В нем не чувствовалось ничего показного, никаких внешних претензий на величие или избранность. И это соответствовало нашим представлениям о том, каким должен быть человек, стоящий во главе партии. В итоге Сталин был все это вкупе: все эти ощущения, все эти реальные и дорисованные нами положительные черты руководителя партии и государства».

Конечно, Победа как никогда высоко подняла его авторитет и возвысила в глазах окружающих его роль в жизни государства и мира. Но для возвеличивания Вождя не нужно было выдумывать аргументы. Их представляла сама жизнь. В это время Сталин стал политической фигурой планетарного масштаба, он был «патриархом» среди государственных деятелей. Он действительно являлся выдающейся личностью.

Но нельзя не обратить внимание на то, что «обвал грубой лести», безмерное славословие Вождя на всем протяжении его жизни проистекали в первую очередь со стороны творческий интеллигенции. И как оказалось впоследствии, более всего усердствовали люди, в душе ненавидевшие его.

Это распространялось и на людей умственного труда. Однако, стремясь подчеркнуть свои «патриотические чувства», многие из недавно критикуемых авторов преувеличенно услужливо стали демонстрировать личную «верность» самому Сталину. Шостакович написал музыку к кинофильму «Падение Берлина», в котором восхвалялась роль Вождя в организации победы в Великой Отечественной войне.

В юбилейные дни страницы газет были заполнены поздравлениями и пожеланиями, посылаемыми не только из разных мест страны, но и со всех концов света. По случаю 70-летия Сталина Анна Ахматова написала новые стихи «И Вождь с орлиными очами…» В них она говорила:

Принято считать, что «творческая интеллигенция» создает духовные документы эпохи, но именно она наиболее склонна к конъюнктуре. Впоследствии поэтесса проявит продажную мимикрию; признание искренно — лесть лицемерна.

Шолохов тоже писал в эти дни: «…21 декабря мы обратим наши взоры к Кремлю, но в этот день мы не забудем и про другое: мысленно перенесемся в окрестности Тбилиси, поднимемся на гору Давида и с благоговейной скорбью и горячей благодарностью в сердцах склоним в молчании головы над святым для нас прахом маленькой, скромной грузинской женщины-матери, семьдесят лет назад подарившей миру того, кто стал величайшим мужем человечества, нашим вождем и отцом…»

Писатель останется верен своей позиции. Позже в дни, когда имя Вождя будет предано поруганию, он заявит: «Да, культ личности был, но ведь и личность была!» В юбилейные дни поэт Михаил Исаковский сказал о сокровенном:

Принимал ли сам Сталин эти славословия на веру? Трудно сказать, но он не потворствовал выражению почитания. Известный народный художник СССР, президент академии художеств A.M. Герасимов, безусловно, пользовался благорасположением в правительственных кругах. После смерти Жданова, в марте 1949 года, рассматривалось предложение Комитета по Сталинским премиям в отношении полотен Герасимова «И.В. Сталин у гроба А.А. Жданова» и портрета Молотова.

Сталин был категоричен. «Ничего особенного в этих картинах нет, — сказал он. — Герасимов не молодой художник. Поощрялся. Нужны ли еще поощрения?… Потом нельзя же так: все Сталин и Сталин. У Герасимова — Сталин, у Тоидзе — Сталин, у Яр-Кравченко Сталин».

Тому, что он неоднократно одергивал славословие в свой адрес, есть множество свидетельств. В широко известном в ту пору его ответе на письмо военного историка Е. Разина была фраза: «Режут слух дифирамбы в честь Сталина — просто неловко читать».

Понятно, что он не мог официально запретить эту демонстрацию «интеллигентской» преданности, сожительствующую с вынашиваемым предательством, но он скептически относится к очевидным приспособленческим жестам «прорабов» творческого фронта.

Как свидетельствует Е. Вучетич, посетив выставку макетов для мемориального комплекса, где в качестве центральной фигуры предлагалось поставить в центре скульптуру Сталина, Вождь «долго и мрачно разглядывал свое изображение, а потом, повернувшись к автору, неожиданно спросил: «Послушайте, Вучетич, а вам не надоел этот тип с усами?»

Затем, указав на закрытую фигуру, поставленную в стороне от макета, спросил: «А это что у вас?» «Тоже эскиз», — ответил скульптор и снял бумагу со второй фигуры… Эскиз изображал советского солдата, который держал на руках немецкую девочку… Сталин довольно улыбнулся и сказал: «Тоже, да не то же!» И после некоторого раздумья заключил: «Вот этого солдата с девочкой на руках как символ возрождения Германии мы и поставим в Берлине на высоком холме! Только автомат вы у него заберите… Тут нужен символ. Да! Вложите в руку солдату меч! И впредь пусть знают все — плохо придется тому, кто вынудит этот меч поднять вновь!»

Вступление в новую «современную» послевоенную историю не могло не вызвать стремления к самоутверждению со стороны интеллигенции во всех сферах деятельности, включая и идеологическую. Возникшие в то время дискуссии и дебаты отражают брожение в умах их непосредственных участников. Но для большинства из них эта газетная «перепалка» стала способом личного самоутверждения.

Позже было вылито много грязи по поводу возникшего тогда противостояния «патриотов» и «космополитов». Но во время этой дискуссии сам Вождь публично на эту тему не высказывался. Он не одобрял крайностей. Когда 28 марта 1949 года Симонов вместе с Сафроновым направил Сталину и Маленкову послание, в котором поставил вопрос об исключении целого ряда «космополитов» из Союза писателей, то поддержки в этом вопросе инициаторы такой меры не получили.

Сталин понимал, что за всем шумом этой окололитературной борьбы, этой «бури в стакане» стояли не столько идеологические мотивы, как извечная интеллигентская болезнь — стремление к устранению конкурентов. Однако он не мог допустить спекуляции на идеологической почве и нашел повод, чтобы пресечь поползновения откровенно зарвавшихся «новаторов в науке».

Обратим внимание, что для изложения своей позиции он избрал, казалось бы, нейтральную тему, но он это сделал умышленно. К юбилею Вождя Академия наук издала книгу, в которой была опубликована статья «Языкознание в сталинскую эпоху». В ней академиком И. Мещаниновым и профессором Г. Сердюченко восхвалялась «перестройка (какое знакомое слово! — К.Р.) теории языкознания, осуществленная в послеоктябрьский период крупнейшим советским языковедом и новатором в науке академиком Н.Я. Марром».

Указывая, что свое учение о языке Марр создавал «под непосредственным сильнейшим воздействием ленинско-сталинской национальной политики и гениальных трудов товарища. Сталина», авторы утверждали, что язык — «это сложнейшая и содержательная категория надстройки», «незаменимое орудие классовой борьбы». Восхваляя учение Марра о «стадиальности развития языков», авторы доказывали, что оно основывается «на учении товарища Сталина об образовании наций в период развивающегося капитализма».

Сталин решил остановить эту явную конъюнктурную спекуляцию. 20 июня 1950 года «Правда» опубликовала его статью «Относительно марксизма в языкознании», написанную в форме ответов на вопросы. Он отверг утверждение, что положения «учения Марра» о том, что «язык есть надстройка над базисом», «классовый характер языка», «стадиальность развития языка» являются марксистскими. Используя в качестве примера языкознание, он, по существу, осудил складывающуюся в научной среде порочную тенденцию — практику создания непогрешимых официальных «кумиров».

Сталин пишет: «В органах языкознания как в центре, так и в республиках господствовал режим не свойственный науке и людям науки. Малейшая критика положения дел в советском языкознании, даже самые робкие попытки критики так называемого нового учения в языкознании преследовались и пресекались со стороны руководящих кругов языкознания.

За критическое отношение к наследству Н.Я. Марра, за малейшее неодобрение учения Н.Я. Марра снимались с должностей или снижались по должности ценные работники и исследователи в области языкознания. Деятели языкознания выдвигались не по деловому признаку, а по признаку безоговорочного признания учения Марра».

Очевидно, что выбор Сталиным, казалось бы, довольно нейтральной темы — «языка» — не случаен. На отвлеченном примере он осудил экстремизм в науке, групповщину и конъюнктурность, обострившиеся в академической среде. То взаимное «затаптывание», которым стали пользоваться люди науки. В том числе и критиковавшие сторонников Лысенко.

«Общепризнанно, — поясняет Сталин научным «светилам», — что никакая наука не может развиваться без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом. Создавалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать…

Если бы я не был убежден, — делает предупредительную оговорку Сталин, — в честности товарища Мещанинова и других деятелей языкознания, я бы сказал, что подобное поведение равносильно вредительству. Как это могло случиться? А случилось потому, что аракчеевский режим, созданный в языкознании, культивирует безответственность и поощряет такие бесчинства (курсив мой. — К.Р.)».

Смысл написания этой сталинской статьи был даже не в осуждении «ошибок Марра». И не в демонстрации своих познаний в лингвистике, как это примитивно излагали «критики» Вождя в период так называемей оттепели. Он предотвращал развитие радикализма при борьбе с оппонентами в науке. Так же, как статьей «Головокружение от успехов» Сталин остановил перегибы в коллективизации, а затем — антагонистическое противоборство, перешедшее в предвоенной чистке в синдром «ежовщины», он останавливал экстремизм. Он возразил против поверхностного, догматического и начетнического подхода к науке.

Вслед за этой статьей в июле — августе 1950 года появились его ответы Крашенинниковой, Санжееву, Белкину, Фуреру, Хлопову. В полемике с последним он, в частности, осудил догматический подход к марксистским формулам.

«Начетчики и талмудисты, — пишет Сталин, — рассматривают марксизм, отдельные выводы и формулы марксизма как собрание догматов, которые «никогда» не изменяются, несмотря на изменение условий развития общества. Они думают, что если они заучат наизусть эти выводы и формулы и начнут их цитировать вкривь и вкось, то они будут в состоянии решать любые вопросы в расчете, что заученные выводы и формулы пригодятся для всех времен и стран, для всех случаев жизни. Но так могут думать лишь люди, которые видят лишь букву марксизма, но не видят существа, заучивают тексты выводов и формул марксизма, но не понимают его содержания (курсив мой. — К.Р.)».

Выступая против догматизма в философии, Сталин пояснял: «Марксизм как наука не может стоять на одном месте, — он развивается и совершенствуется. В своем развитии марксизм не может не обогащаться новым опытом, новыми знаниями… Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма».

Поясняя существо проблемы, он предупреждающе указал, что наука будет обречена на гибель, если в той или иной сфере будет устанавливаться монополия на истину. Пророчество Сталина подтвердилось ходом истории; и догматическое упрощение марксизма привело к общему кризису мировой философии. К ренегатству с горбачевско-ельцинским лицом.

Но в рассматриваемый период его мысли нашли отклик в научной среде. Поняв и приняв аргументы Сталина, П. Капица в письме от 30 июля 1952 года жалуется Вождю: «Вы исключительно верно указали на два основных все растущих недостатка нашей организации научной работы — это отсутствие научной дискуссии и аракчеевщина…

После вашей статьи о языкознании, к сожалению, аракчеевщина у нас не прекращается, но продолжает проявляться в самых различных формах, я лично самую вредную форму аракчеевщины нахожу тогда, когда, чтобы исключить возможность неудач в творческой научной работе, ее пытаются взять под фельдфебельский контроль… Аракчеевская система организации науки начинает применяться там, где большая научная жизнь уже заглохла, а такая система окончательно губит ее остатки».

Несомненно, что, подобно тому как борьба за самоутверждение развивалась в научной и творческой среде, точно так же она возникала и в политических эшелонах власти. Но особенно остро она проявлялась в сфере, связанной с органами государственной безопасности.

Напомним, что генерал-полковник B.C. Абакумов стал министром госбезопасности еще в мае 1946 года. До назначения на министерский пост с 14 апреля 1943 года он являлся Замнаркома обороны и одновременно начальником Главного управления контрразведки, известного под названием СМЕРШ (смерть шпионам).

Однако по линии Центрального Комитета Министерство Госбезопасности (МГБ) с марта 1946 года и до смещения с поста секретаря ЦК в конце января 1949 года курировал начальник Управления кадров ЦК М.А. Кузнецов. «С декабря 1949 года, — пишет В. Кожинов, — куратором МГБ в ЦК являлся не кто иной, как Никита Сергеевич Хрущев!»^[48]

Хрущев появился вторично в Москве после того, как 16 декабря «за зажим критики, отсутствие самокритики и неправильное отношение к кадрам» был выведен из Оргбюро и освобожден от должности секретаря ЦК и 1-го секретаря МГК Г.М. Попков. Кстати, Попкова не лишили всех постов. Он остался руководителем Моссовета, но на его место в партийной иерархии и пришел будущий «обличитель» репрессий.

Напомним, что возвращение в декабре 1949 года в столицу обеспечило Хрущеву не только место руководителя московской партийной организацией, но и пост секретаря ЦК. Это позволило ему продолжить вскарабкивание к вершине высшей власти. Вывод из Политбюро «ленинградцев» повысил реальную кредитоспособность этого внешне простоватого, услужливого, но чутко понимавшего конъюнктуру карьериста.

Но обратим внимание на другие моменты. Завороженные наглым фиглярством «отца оттепели» историографы долгое время закрывали глаза на скрываемый им факт. На то, что все громкие дела послевоенного периода, в том числе суд над «ленинградцами», «дело врачей», проходили под руководством и при непосредственном участии Хрущева.

Впрочем, сын Маленкова обвиняет крестного «отца оттепели» без обиняков. «В конце сороковых годов… — пишет А.Г. Маленков, — Хрущев занимал пост секретаря ЦК по кадрам и, по долгу службы контролируя деятельность репрессивных органов, нес личную вину за гибель А. Кузнецова и других ленинградских руководителей»^[49].

Но скажем больше. Политические зигзаги истории вообще невозможно оценить здраво, если не рассмотреть объективно роль, сыгранную этим номенклатурным выдвиженцем в рассматриваемый период. В своих воспоминаниях, записанных на магнитофон в конце 60-х и начале 70-годов, Хрущев объяснял причину перевода в Москву так. Сталин сказал: «У нас плохо обстоят дела в Москве и очень плохо — в Ленинграде, где мы произвели аресты заговорщиков. Оказались заговорщики и в Москве…»^[50]

Эту мысль Хрущев повторяет еще дважды: «Сталин, сказав, что мне нужно перейти в Москву, сослался на то, что в Ленинграде раскрыт заговор»^[51]. И спустя время (сорок четыре страницы в книге) он снова почти повторяет ту же мысль: «Сталин говорит: «Мы хотим перевести вас в Москву. У нас неблагополучно в Ленинграде, выявлены заговоры. У нас неблагополучно в Москве»^[52].

Что это? Старческий маразм? Или попытка заретушировать пятна на собственной биографии?

Конечно, рассуждая о существе дела, хитрый Никита отмежевывается от участия в событиях. Он пытается выглядеть лишь неосведомленным «свидетелем». Он виляет: «… обвинили «группу Кузнецова в Ленинграде», будто там проявился «русский национализм» и противопоставили себя общесоюзному ЦК. Что-то в этом духе, точно не помню, а документы не видел… Со мной о «ленинградском деле» Сталин никогда не говорил»^[53].

Но он уже проговорился. И исследователи обратили внимание, что, хотя Хрущев в своих «воспоминаниях» отмежевывается от «ленинградского процесса», он делает предусмотрительную оговорку: «Не зная подробностей этого дела, допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись»^[54].

В. Кожинов обоснованно иронизирует: «Как же так? «Документов не видел», а подпись под ними, «допускаю», поставил?! Или другое противоречие: Сталин переводит Хрущева (по его же признанию) в Москву секретарем ЦК из-за Ленинградского дела, но затем-де не говорит ему об этом деле ни словечка!»

Между тем 1 декабря 1950 года, на момент осуждения «ленинградцев», Хрущев, возглавив «кадровую работу в ЦК», уже 11 месяцев курировал МГБ. Именно он довел дело до завершения. То есть до того часа, когда Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила участников «ленинградского дела» к расстрелу. Все это так, и даже английский историк А. Буллок указывает прямо: «Хрущев… признался, что подписал документ об их казни…»

Таким образом, с конца 1949 года до начала 1953 года именно Хрущев выполнял ту роль в репрессивном аппарате, которую именно с его подачи позже приписывали Берии. В действительности это Хрущев, а не Берия был тем «сверхпалачом», от свирепости которого кумир «детей оттепели» якобы избавил страну. Переложив на Берию ответственность за свои действия, Хрущев не только избежал ответственности, он ловко сумел превратить свою вину в благодеяние. Придурки «оттепели» чуть ли не молились на своего кумира.

То, что в послевоенные годы Берия не занимался органами безопасности, теперь уже очевидно. В определенный период Сталин сориентировал его на атомную промышленность, Маленкова — на ракетостроение. Место наблюдателя за системой безопасности стало вакантным. Заняв должность секретаря ЦК по кадрам и куратора МГБ, Хрущев сосредоточил в своих руках практическую деятельность по расстановке ответственных работников.

Но сошлемся на воспоминания самого Хрущева. Он надиктовал на магнитофонную ленту: «У меня сложилось впечатление, что Сталин, вызывая меня в Москву, хотел как-то повлиять на расстановку сил в столице и принизить роль Берии и Маленкова».

Так это было или нет, сегодня, пожалуй, даже не важно, но, так или иначе, в начале 1950 года Хрущев оказался в той «четверке», которая составила дееспособное ядро Политбюро.

Правда, «бесноватый Никита» внешне как бы находился в тени, но реально именно он стал «серым кардиналом» репрессий. Свое реальное руководство партаппаратом и карательной системой Хрущев использовал в полной мере. Это кураторство проявилось, в частности, в том, что уже вскоре после перевода в Москву, в феврале 1950 года, именно Хрущев был назначен председателем комиссии по расследованию положения дел на автомобильном заводе имени Сталина.

В результате проверки и подготовленной Хрущевым итоговой записки на ЗИСе разоблачили «заговорщицкую организацию американских шпионов» и 18 марта арестовали «помощника директора завода еврея Эйдинова и десятки других работников». В ноябре этого же года группе «американских сионистов» были вынесены «самые суровые» приговоры.

Некоторых расстреляли, но эта история из биографии Хрущева не вызвала проклятий со стороны «творческой интеллигенции». Почему? Примечательно и то, что просто «секретарем» ЦК «бесноватый Никита» оставался до ликвидации Берии, и лишь в сентябре 1953 года его фактическое положение обозначилось открыто — он стал называться 1-м секретарем.

Участников «ленинградского дела» судили накануне процесса над «зисовцами». Но напомним читателю: в историографии до сих пор нет никакой внятной информации и по этому процессу. Все, что опубликовано за многие десятилетия в литературе, — лишь пара-другая обрывочных фраз, вырванных из неизвестно какого текста.

Так, в одной из последних вариаций на эту тему профессор Сироткин эмоционально сообщает, что арестованных с начала августа по декабрь 1949 года «допрашивали»… выбивая самые немыслимые признания». Какие признания? — профессор не считает необходимым даже упоминать.

Правда, профессионал-историк пишет, что якобы «18 января Абакумов представил Сталину список на 44 человек, из которых 9-10 человек «главарей» предложил расстрелять, а остальным дать различные сроки лагерей. При этом судить не в открытом процессе с участием обвинения и защиты, а «тройкой» — закрытым выездным заседанием военной коллегии Верховного суда в Ленинграде».

•Эта цитата вызывает столь же потрясающее недоумение. За что все-таки предлагалось расстрелять «главарей»? И если процесс закрытый, то какого черта подсудимых понадобилось тащить в Ленинград? Не проще ли было их «с комфортом» расстрелять в особой московской тюрьме?

Причем Сталин не сразу согласился на такой «сценарий». Суд состоялся только спустя целых восемь месяцев!. Он действительно прошел 29-30 сентября 1950 года в окружном доме офицеров Ленинграда. 1 октября в 00 час. 59 минут суд огласил приговор. Как на следствии, так и на процессе подсудимые признали свою вину, и в два часа ночи пятерых из них расстреляли.

Подчеркнем, что, кроме обрывочной информации, подобной приведенной выше, в литературе никаких документов по процессу тоже никогда не публиковалось. И следует предположить, что, видимо, вся информация по этому делу уничтожена. Тогда возникает тот же наивный вопрос: «Почему?»

Если в отношении осужденных был совершен произвол, то самым простым способом их реабилитации могло явиться предание гласности всей информации. Только наивным людям непонятно: когда что-либо скрывается, то за этим стоят неправедные цели.

Более въедливый автор Борис Соколов в книге «Наркомы страха» все-таки приводит цитату, убого поясняющую, в чем обвиняли ленинградцев. Он пишет, что обвинительное заключение, в частности, гласило: «Кузнецов, Попков, Вознесенский, Капустин, Лазутин, Родионов, Турко, Закржевская, Михеев признаны виновными в том, что, объединившись в 1938 году в антисоветскую группу, проводили подрывную деятельность в партии, направленную на отрыв Ленинградской партийной организации от ЦК ВКП(б) с целью превратить ее в опору для борьбы с партией и ее ЦК…

Для этого пытались возбуждать недовольство среди коммунистов Ленинградской организации мероприятиями ЦК ВКП(б), распространяя клеветнические утверждения, высказывали изменнические замыслы… А также разбазаривали государственные средства».

Конечно, эта урезанная информация не дает возможности осознать масштабов и глубины заговора в Ленинграде. Поэтому Соколов поясняет: «Родионов предлагал создать не только Компартию Российской Федерации, но и учредить собственный российский гимн, флаг — традиционный триколор, но с серпом и молотом».

Однако не станем клевать и на этот простенький пассаж. Бывшего председателя Совмина РСФСР не могли расстрелять лишь из-за такой дешевой идеи, и уж тем более Хрущев не стал бы уничтожать материалы процесса. Впрочем, чем закончились игры «с флагом и гимном» в конце столетия, читателю известно. Но согласись, читатель, что за эти «игры» — и расстрелять мало!…

Между тем, возглавив кадровую работу в ЦК, Хрущев был посвящен не только в секреты «ленинградской команды». Поскольку в связи с арестами «ленинградцев» лишились своих постов еще около двух тысяч «начальников», то естественно, что секретарь, курировавший МГБ, не мог быть не посвящен в обстоятельства такого разгона аппаратчиков. Наоборот, решение судеб этих людей входило в его непосредственную компетенцию.

Опытный интриган Хрущев умело использовал благоприятную ситуацию и для расстановки своих людей в министерстве госбезопасности. Профессионально осведомленный П.А. Судоплатов пишет: «Во время последних лет сталинского правления Хрущев… умудрился… внедрить четырех своих ставленников в руководство МГБ-МВД: заместителями министра стали Серов, Савченко, Рясной и Епишев. Первые трое работали с ним на Украине, четвертый служил под его началом секретарем обкома в Одессе и Харькове».

Именно пост секретаря ЦК по кадрам, и особенно кураторство МГБ, дали Хрущеву возможность продолжить свое карабканье по ступеням власти. Постепенно он становился всё более и более влиятельным лицом, и хотя это льстило его провинциальному самолюбию, он добивался гораздо большего. И здесь важную роль в осуществлении иезуитских планов Хрущева сыграл партаппаратчик С.Д. Игнатьев.

Нельзя не заметить, что в судьбах этих людей было много общего. Сын крестьянина-украинца с Херсонщины, Семен Игнатьев, как и Никита Хрущев, образование получил в Промакадемии, правда, на пять лет позже, чем его будущий покровитель. Выпускники одной «альма-матер» познакомились в 1935 году. Тогда Хрущев уже работал 1-м секретарем московской областной и городской парторганизаций, а молодой выходец из «комсомольцев Туркменистана» был переведен в промышленный отдел ЦК.

Снова Игнатьев оказался в поле зрения будущего разоблачителя «культа личности» в 1947 году. Тогда «бесноватый Никита» вторично занял кабинет первого секретаря Компартии Украины, а Семен Игнатьев стал секретарем ЦК Белоруссии по сельскому хозяйству.

К этому времени Хрущев прочно усвоил неписаное правило номенклатуры всех времен и народов — опираться в работе только на своих, проверенных людей. Оказавшись вновь в Москве и заняв должность секретаря по кадрам, он вспомнил про Игнатьева. И с его подачи секретарь Среднеазиатского бюро ЦК Игнатьев был назначен в 1950 году заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК. Находясь в непосредственном контакте с Хрущевым, он стал осуществлять контроль за всей партийной номенклатурой.

Ярким показателем этого сближения стало то, что именно в кабинете Игнатьева 2 июля 1951 года старший следователь Следственной части МГБ по особо важным делам Виктор Семенович Рюмин написал известное заявление на своего начальника B.C. Абакумова. Вероятно, что инициатива такого заявления принадлежала не самому Рюмину. Он, как следователь, был не такой крупной фигурой, чтобы замахнуться на министра госбезопасности. Да и сам Игнатьев не мог решиться на такой шаг без твердой поддержки сверху.

Предполагаю, что организатором этого доноса являлся Хрущев. Всю жизнь делавший карьеру на обличении врагов и умевший до поры оставаться в тени, он тонко провел интригу, закончившуюся смещением Абакумова. Впрочем, глава московской парторганизации Хрущев был не единственным, кого интересовало падение министра госбезопасности.

Абакумов имел немало врагов, и в первую очередь в конкурирующем ведомстве. Против него давно и активно интриговал первый заместитель министра внутренних дел И.А. Серов. Абакумов жаловался Берии: «Серов известен своими провокационными выходками и склоками… пора положить конец этому».

Абакумов знал, о чемговорит. В связи с его попытками привлечь к ответственности за присвоение трофейных вещей и ценностей Серова и ряд генералов и офицеров МВД, работавших в Берлине, 8 февраля 1948 года Серов послал Сталину пространное объяснение. Оправдываясь, он писал: «Несомненно, что Абакумов пытается свести счеты не только со мной, а также с остальными врагами — это с тт. Федотовым, Кругловым, Мешиком, Рапава, Мильштейном и другими».

В этом многостраничном документе, выгораживая себя, Серов пытался задеть самолюбие Сталина и морально опорочить Абакумова, приводя многочисленные мелкие факты из различных периодов — от войны «до последнего времени».

«Во внутренних войсках, — доносил Серов, — переданных из МВД в МГБ, офицерам запрещено вспоминать о проведенных операциях во время войны (по переселению немцев, карачаевцев, чечено-ингушей, калмыков и др.). Можно только ругать эти операции… Не так давно Абакумов вызвал одного из начальников Управления и ругал за то, что тот не резко выступал на собрании против старых методов работы МГБ».

Если бы Сталин действительно был подозрителен и мнителен, то после такой, полной очернения «телеги» Серова он немедленно сместил бы Абакумова. Однако Вождь отреагировал на многочисленные наговоры своеобразно. В значении наоборот.

Он отверг грязь мелочей, но учел жалобу Серова на передачу в ведение МГБ московских регулировщиков. В дополнение он подчинил министру госбезопасности практически все органы, занимавшиеся как борьбой с политической, так и с уголовной преступностью. В октябре 1949 года в МГБ было переведено Главное управление милиции, а 21 июля 1950 года туда перешло Главное управление по оперативному розыску — борьба с бандитизмом.

Итак, в 1948 году Серов не сумел дискредитировать министра госбезопасности, но в лице Хрущева, с которым был знаком по совместной работе на Украине, он нашел сообщника. Можно даже предположить, что первоначально именно Серов оказал определенное влияние на Хрущева, настраивая его против Абакумова.

Как бы то ни было, но донос Рюмина, написанный в кабинете Семена Игнатьева, имел свои последствия. «Рюмин утверждал, — пишет В. Соколов, — что по вине Абакумова не расследуются «террористические замыслы» вражеской агентуры. При этом грубо нарушается постановление ЦК от 17 ноября 1938 года, требующее в обязательном порядке протоколировать все допросы свидетелей и подследственных. Следователи делали лишь черновые заметки по ходу работы с арестованными, а потом уже составляли обобщающие протоколы…»

Донос старшего следователя получил ход. Используя существовавшую практику, Хрущев обернул дело так, что 5 июля 1951 года Абакумов, его заместитель Огольцов и Рюмин ночью были вызваны в кабинет Сталина для объяснений. На следующий день была создана комиссия ЦК ВКП(б) для проверки деятельности МГБ. Ее возглавил тот же С.Д. Игнатьев, а в состав вошли Маленков, Берия и председатель комиссии партконтроля (КПК) Шкирятов.

В заявлении Рюмина также указывалось, что министр госбезопасности присвоил немало трофейного имущества и проявил нескромность в быту. Действительно, позже при обыске на квартире и даче Абакумова нашли 1260 метров различных тканей, 16 мужских и 7 женских наручных часов, в том числе 8 золотых, много столового серебра, 65 пар запонок, чемодан мужских подтяжек и т.д. То был рассчитанный удар. В окружении Вождя знали о его нетерпимости к «трофейным слабостям» военных. Увы, Абакумов не избежал искушения. Правда, у маршала Жукова тканей оказалось побольше — 4260 метров, но это не меняло сути дела.

В общем, Хрущев сыграл роль Яго лучше Серова. 11 июля Политбюро приняло решение «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности» и смещении Абакумова. На следующий день его арестовали. А 13 июля в обкомы, крайкомы, ЦК союзных республик и областные управления МГБ было разослано закрытое письмо «О неблагоприятном положении в Министерстве государственной безопасности». Временно исполняющим обязанности министра назначили заместителя Абакумова генерал-лейтенанта Сергея Огольцова.

Среди прочих обвинений, с помощью которых Хрущеву удалось сместить всесильного министра, был еще один мотив. В письме о неблагополучном положении в министерстве, подготовленном секретарем ЦК (с декабря 1949 года) Хрущевым, отмечалось:

«В ноябре 1950 года был арестован еврейский националист… врач Этингер. При допросе старшим следователем МГБ т. Рюминым арестованный Этингер без какого-либо нажима признал, что при лечении т. Щербакова А.С. имел террористические намерения в отношении его и практически принял все меры к тому, чтобы сократить его жизнь…Среди врачей, несомненно, существует законспирированная группа лиц, стремящихся при лечении сократить жизнь руководителей партии и правительства… Однако Абакумов признал показания Этингера надуманными, заявил, что это дело не заслуживает внимания, заведет МГБ в дебри, и прекратил дальнейшее расследование по этому делу…»

Смещение «шефа» вызвало растерянность среди сотрудников министерства. Очевидец событий того времени П. Дерябин свидетельствовал, что после ареста Абакумова именно Хрущев объяснял сотрудникам Министерства госбезопасности, почему это произошло, назвав одной из причин «запоздалое обнаружение ленинградского заговора»^[55].

Вместе с министром были арестованы генерал-лейтенант ГБ Ф. Райхман, полковники ГБ Я.М. Броверман, А.Я. Свердлов, А.А. Шварцман — все по национальности были евреями. Кстати сказать, что именно Шварцман в свое время вел дела известных расстрелянных евреев: Бабеля, Кольцова (Фридлянда) и Мейерхольда.

Обратим внимание, что освободившиеся в МГБ места руководителей заняли «люди Хрущева», переведенные с Украины: «секретарь Винницкого обкома партии В.А. Голик, Херсонского — В.И. Алидин, Кировоградского — Н.Р. Миронов, Ворошиловградского — Ермолаев и Одесского — Епишев». Причем Епишев 26 августа стал заместителем министра по кадрам, а позже, после убийства Берии, Хрущев назначит его начальником Главного политического управления армии и флота.

Дело ЕАК действительно притормозилось. Показания на профессора 2-го медицинского института Якова Этингера — «как буржуазного националиста» — в ходе следствия дал Фефер. Кстати сказать, «активный еврейский националист, резко антисоветски настроенный человек», Этингер был личным врачом Берии. Установив, что профессор слушает по радио Би-би-си и «Голос Америки» и критикует власти, его арестовали осенью; но человек уже преклонного возраста, он не выдержал стрессовой ситуации и умер в тюрьме.

Казалось бы, что после смерти Сталина и ареста Берии пострадавший за свою «гуманность» Абакумов мог рассчитывать если не на оправдание, то хотя бы на смягчение наказания. Однако этого не произошло. На выездном заседании Военной коллегии Верховного суда в Ленинграде 12-19 декабря 1954 года «большой жизнелюб, любитель фокстрота и футбола» Абакумов был назван «членом банды Берии». Его обвинят в измене Родине, вредительстве, участии в контрреволюционной организации и приговорят к смертной казни. Хрущев не мог оставить опасного свидетеля в живых.

Обретя после смерти Сталина власть, Хрущев не забудет и Серова. Генерала повысят в должности до 1-го заместителя министра внутренних дел, а 13 марта 1954 года он станет первым председателем КГБ при Совете министров СССР.

Отмечая поспешность заметания Хрущевым следов своей репрессивной деятельности, К. Столяров указал на то, что во время суда и расстрела Абакумова в 1954 году «торопил следствие и пытался форсировать события генерал Серов, человек Хрущева… Хрущев стремился как можно скорее разделаться с Абакумовым — его расстреляли через час с четвертью после оглашения приговора».

Но вернемся вновь назад. Интрига против Абакумова произошла столь неожиданно, что Сталин не сразу принял решение о назначении нового руководителя госбезопасности. Вопрос решился только через месяц. Заседание «восьмерки» Политбюро 9 августа 1951 года началось в 21 час. Присутствовали Молотов, Маленков, Хрущев, Микоян, Булганин, Берия, Каганович. С 21.10 до 21.50 слушалось военные вопросы. С.Д. Игнатьев был приглашен в кабинет Сталина лишь в 22.00. Его назначение министром МГБ состоялось в 15 минут.

С этого момента и до смерти Сталина службу Госбезопасности возглавлял «человек Хрущева». И это обстоятельство проторило тропу для дальнейшей карьеры «бесноватого Никиты» на пути к вершине пирамиды власти. Если говорить по большому счету, то эти 15 минут стали роковыми не только для самого Вождя, они стали фатальными для всей страны, но об этом речь пойдет позже.

У этого теплого августовского вечера была и еще одна особенность. На следующий день Сталин выехал в продолжительный отпуск. На этот раз его отдых в Абхазии затянется. Вождь вернется в столицу лишь спустя 5 месяцев.

Все это время процессом расследования щепетильных «дел» будет заведовать Хрущев. Теперь, когда во главе органов безопасности встал его человек, Хрущев чувствовал себя уверенней, и, стремясь отличиться, он торопил своего протеже. Впрочем, Игнатьев и сам старался показать себя в новой роли. Получил свои дивиденды и Рюмин. Его произвели в полковники и назначили начальником следственной части по особо важным делам и заместителем министра госбезопасности.

После смерти Сталина все судебные процессы конца сороковых годов станут представлять как «политические» и «необоснованные», обусловленные якобы «чрезмерной подозрительностью» Вождя. Однако элементарная оценка действительных фактов позволяет сделать вывод, что они не являлись «политическими». Так или иначе, главным в них фигурировало злоупотребление служебным положением или расхищение государственной собственности.

Халатность при приемке боевой техники стала причиной осуждения военных-«авиаторов»; трофейное стяжательство вызвало осуждение ряда высокопоставленных военных из группы оккупационных войск. Разбазаривание продовольствия в период Всесоюзной ярмарки стало отправным пунктом расследования, переросшего в «ленинградское дело».

Война с ее фатальной непредсказуемостью раскрепостила банальный принцип: «один раз живем»; и хотя руководители понимали, что их проверяют и контролируют, жажда наживы оказывалась выше нравственных и партийных норм. Та же «экономическая» подоплека — взятки — стала причиной возникновения «мингрельского дела».

Бывший начальник Управления охраны №1 генерал Власик вспоминал: «Во время последней поездки Сталина в Грузию в 1951 году, когда мы жили в Боржоми и Цхалтубо, ко мне поступили сведения от замминистра путей сообщения, сопровождавшего наш состав, о неблагополучном положении в Грузии. При поступлении в вузы требовалась взятка в размере 10 тысяч рублей, и вообще о процветании взяточничества. Я доложил об этом Сталину. Он вызвал министра госбезопасности, который подтвердил, что такие факты действительно имели место…»

Министра госбезопасности Грузинской ССР Н.М. Рухадзе Сталин вызвал в октябре 1951 года; он поручил ему начать расследование дел о взятках в республике. В Москве следствие курировал тот же Игнатьев. В ноябре, в отсутствие Сталина, Политбюро приняло резолюцию о «мингрельском деле». В процессе проверок факты подтвердились, и первый секретарь ЦК партии Грузии Чарквани был снят с работы. Понесли наказание и другие виновные.

Однако то, что это «дело», возникшее как чисто уголовное — в связи со взяточничеством, — в ходе расследования обросло политическими обвинениями в заговорщицких связях лиц мингрельской народности с зарубежьем, стало своеобразной данью времени. Следствием того морального внутреннего и внешнего политического фона, в котором пребывала страна, оказавшаяся в состоянии холодной психологической войны.

Следствие и по делу ЕАК завершилось зимой. 3 февраля 1952 года Игнатьев в присутствии следователя М.Д. Рюмина и председателя Военной коллегии А.А. Чепцова представил исполнявшему обязанности Председателя Совмина Маленкову обвинительное заключение и предложения о мерах пресечения.

То, что в отсутствие Сталина на правах Председателя Совмина Маленков оказался причастным к делу ЕАК, затмило активную роль в нем Хрущева, непосредственно курировавшего со стороны ЦК ход самого следствия. Сталину Игнатьев направил материалы только через два месяца — 3 апреля.

Напомним, что в 1952 году Вождь вернулся в Москву с юга 12 февраля. В день возобновления им работы в Кремле на заседание Политбюро к 22 часам был приглашен заместитель министра авиации П. Дементьев. В 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин. Они пробыли на совещании до 23.05. По-видимому, среди рассматриваемых вопросов обсуждались и результаты следствия по делу Абакумова.

После этого совещания Вождь появился в кремлевском кабинете лишь 15 марта. В это время его внимание было занято иными вещами. Накануне поздним вечером он пригласил к себе на дачу в Кунцево Шепилова, с которым почти четыре часа обсуждал вопросы учебника политэкономии социализма.

По воспоминаниям Шепилова, за эти четыре часа Вождь ни разу не присел. Он ходил по комнате, почти непрерывно куря трубку. Шепилов пишет: «Сталин затронул большой круг теоретических проблем. Он говорил о мануфактурном и машинном периодах, о заработной плате при капитализме и социализме, о первоначальном капиталистическом накоплении, о монопольном капитализме, о методе политической экономии…»

Нетрудно уловить те тенденции, по которым Вождь сосредоточил свое внимание на этих, по существу, философско-экономических вопросах; их постановка была закономерной. Государство, живущее в условиях обобществленной собственности, нуждалось в осмыслении социальных и экономических законов своего развития; в теоретическом закреплении приобретенного опыта. В июне он объявит соратникам о необходимости созыва XIX съезда партии.

Конечно, на фоне серьезных государственных проблем Сталину не доставляло удовольствия разбираться с преступной халатностью и мародерством военных, воровством и взяточничеством государственных чиновников. Это не вызывало у него ничего, кроме грустных чувств и возмущения. И 28 марта 1952 г. Политбюро приняло еще одно постановление по «мингрельскому делу».

Нетерпимость Сталина к злоупотреблениям не являлась секретом. И складывается впечатление, что кто-то старался воспользовался этой чертой Вождя, чтобы удалить из его окружения наиболее преданных ему лиц.

В мае 1952 года ему доложили о неблагополучии в управлении охраны, возглавляемом генерал-лейтенантом Н.И. Власиком. Речь шла о хозяйственных вопросах. Для рассмотрения ситуации была образована комиссия под председательством Маленкова, в которую вошли Берия и Рясной.

Комиссия выявила злоупотребления со стороны Власика. По подсчетам получалось, что расходы на содержание правительственной дачи были необоснованно велики, и Сталин был возмущен результатами проверки. B.C. Рясной вспоминал: «Сталин потом сам смотрел все выкладки… «Это что, я столько съел, столько сносил одежды? — шумел Сталин. — Я одни ботинки каждый год ношу! А тут одна селедка у Власика десять тысяч рублей стоит!»

Позже Власик сетовал: «Получалась баснословная сумма, которую и доложили т. Сталину, не дав мне, ни моему заместителю объяснить, каким образом получалась эта сумма, ее ошибочность». По словам Рясного, Сталин «поразился тому, что селедка, которую ему подавали на стол, стоила на бумаге «в тысячу» раз дороже обычной. «Это что же за селедка такая! — возмутился Иосиф Виссарионович. — Пусть Власик посидит и подумает, что почем в нашем государстве».

Впрочем, генерала не посадили. 29 апреля 1952 года Н.С. Власик был снят с работы и переведен заместителем начальника Баженовского исправительного трудового лагеря в городе Асбесте Свердловской области. Эта внешне почти тривиальная история имела серьезные последствия.

После удаления Власика охрану Сталина возглавил человек Хрущева — министр Госбезопасности Игнатьев. Но непосредственное руководство службой теперь осуществлял генерал Рясной, занявший 14 февраля 1952 года, тоже по протекции Хрущева, пост заместителя министра МГБ. Он являлся выпускником той же Промакадемии, где Хрущев был секретарем парткома.

Но приведем свидетельство автора книги «Сталин и разведка» Игоря Дамаскина. Он пишет, что бывший заместитель начальника личной охраны Сталина Н.П. Новик в последний год жизни ему рассказывал:

«Сталин не терпел, когда к нему приходили с докладом, не имея готовых предложений. Когда министр внутренних дел Игнатьев после ареста Власика доложил Сталину, что надо бы назначить Сталину нового начальника охраны, Сталин спросил:

— Ваши предложения? — Игнатьев замялся. — Вот вы и будете новым начальником охраны, — отрубил Сталин».

Вне зависимости от того, можно или нет верить рассказу Новика, но с удалением Власика охрана Вождя перешла в руки людей, так или иначе обязанных своей служебной карьерой секретарю ЦК Хрущеву.

9 мая Игнатьев издал приказ о чистке в управлении охраны. Но и этим смена ближайшего окружения Сталина не завершилась. В ноябре этого же года Хрущев сумел убедить Сталина в необходимости удаления еще одного его ближайшего помощника генерал-лейтенанта А.И. Поскребышева, назначенного заведующим канцелярией Генерального секретаря ВКП(б) еще в 1935 году. На XX съезде Хрущев назвал его «верным оруженосцем Сталина».

Эти кадровые перестановки давно известны историкам, но со временем они приобрели зловещий оттенок, насторожив исследователей как направленные действия, имевшие конечной целью устранить из окружения Вождя людей, длительное время работавших с ним.

Но обратим внимание еще на одно странное стечение обстоятельств. Буквально накануне 8 мая начался судебный процесс по делу о «еврейском комитете». Военная коллегия Верховного суда под председательством генерала Чепцова рассматривала на судебном процессе 1952 года обвинения в отношении 15 членов ЕАК до 18 июня. То есть 72 дня! К высшей мере было приговорено 13 участников процесса.

И все-таки это был не простой суд. Только много лет спустя появились сведения, что каждый третий член руководства еврейского комитета был сотрудником НКВД-МГБ. Судоплатов свидетельствовал, что И.С. Фефер, ответственный секретарь ЕАК с 1945 года, был «крупным агентом НКВД». Но более важным агентом был «сам Михоэлс», находившийся в агентурной работе с 1935 года. И одной из целей Михоэлса был выход «на руководящие круги американской сионистской организации «Джойнт».

По документам, исследованным Г.В. Козырченко, сотрудниками НКВД были и другие активисты ЕАК — член Президиума Юзофович с 1938 года, Ватенберг с 1934 года, Ватенберг-Островская с 1934 года.

В материалах, предъявленных суду следователями МГБ, подсудимые обвинялись в «заговоре с целью отделения Крыма от Советского Союза, превращения его в европейскую буржуазную республику, которая должна была послужить плацдармом для врагов СССР»^[56].

Жорес Медведев пишет: «В приговоре, вступительная часть которого состояла из перечисления преступлений обвинявшихся, главой сионистского заговора ЕАК объявлялся Соломон Лозовский. Его представляли скрытым врагом Коммунистической партии, который намеренно поставил во главе ЕАК еврейских буржуазных националистов Михоэлса и Эпштейна, бывших членов Бунда.

Эпштейн умер собственной смертью еще до роспуска ЕАК. Именно Лозовский, пользуясь своим положением члена ЦК ВКП(б) и заместителя наркома иностранных дел, обеспечил длительную поездку Михоэлса и Фефера в США в 1943 году и поручил им установить личные конфиденциальные контакты с еврейскими националистическими кругами…

Авторство «еврейской республики в Крыму» приписывалось американскому миллионеру Розенбергу, который намеревался поставить эту республику под контроль американских сионистов»^[57].

В целом с 1948 по 1952 год было осуждено 110 еврейских активистов, но к высшей мере наказания из них приговорено только 10 человек.

12 августа 1952 года, кроме Лозовского и Фефера, казнены: историк Иосиф Юзефович, директор Боткинской больницы в Москве Борис Шимелевич, поэт Лейб Квитко, поэт Перец Маркиш, поэт Давид Бергельсон, поэт Давид Гофштейн, директор Государственного еврейского театра Вениамин Зускин, журналист Лев Тальма, редактор Эмлия Теумин, редактор Илья Ватенберг и переводчик Хайке Ватенберг-Островская.

Как и все авторы-антисталинисты, писавшие на темы процессов, не утруждая себя доказательствами, думающий историк Ж. Медведев тоже заученно утверждает: «Значительная часть показаний, полученных следствием, была выбита из обвиняемых с помощью пыток и избиений».

И не может не возникнуть наивное недоумение: а для чего? Зачем советскому правительству вообще был нужен этот закрытый процесс, не приносивший никакой общественной пользы? Для чего понадобилось держать под арестом и якобы «выбивать» доказательства, а затем судить и расстреливать пятерых поэтов, двух редакторов и переводчика, историка и директора больницы?

Все становится на свои места, если понять, что эти безусловно преданные национальной идее поэты, переводчики, историки и литераторы, послевоенные «демократы» готовы были сотрудничать с кем угодно, чтобы добиться не только осуществления идеи об образовании «Крымской еврейской республики».

В менталитете людей еврейской национальности Запад всегда рассматривался как некий эталон для подражательства, и напомним массовый «исход» евреев из СССР в 70-е годы. Причем речь не идет о «диссидентах»; выехать из СССР стремилась молодежь, жаждавшая приобщения к благам «заморской цивилизации». Поэтому «отказники» ехали не «на историческую родину», а в Европу и Америку.

Обратим внимание также и на то, что расследование дела еврейского «комитета» длилось более двух с половиной лет. Его материалы трижды рассматривались в Политбюро. Член Политбюро Шкирятов выезжал в тюрьму и «лично один на один» беседовал с каждым из подследственных. Причем в ходе процесса все подсудимые подтвердили признания, данные на предварительном следствии.

И подчеркнем, что материалы этого процесса, как и других «послевоенных дел», никогда не публиковались. Ибо дело членов ЕАК оборачивалось не только банальной «государственной изменой», но и профессиональным предательством.

Противники Вождя боялись открыть ящик Пандоры. Только спустя более 50 лет в печати появилось высказывание Сталина на заседании Президиума ЦК 1 декабря 1952 года: «Любой еврейский националист — агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США». Этот вывод не потерял актуальности и сегодня; наоборот, в идеологическом значении он даже стал очевиднее.

И все-таки, отметая набившие оскомину бездоказательные утверждения историков, будто показания подсудимых на процессах послевоенных, да и предвоенных лет якобы «выбиты следователями», сошлемся на иные факты. Они свидетельствуют, что некоторые подследственные, стремясь сохранить себя, не только не сопротивлялись следствию сокрытием информации, а наоборот, охотно давали показания на всех знакомых и малознакомых, лишь бы спасти свою жизнь.

Так, за многие годы очернительства Сталина демократическая журналистика вылепила фигуры великомучеников из крупных еврейских журналистов Михаила Кольцова и режиссера Всеволода Мейерхольда.

Однако мало кто знает, что при ближайшем рассмотрении этих фигур выпячивается и другая сторона. Р. Косолапое приводит потрясающие факты:

«Кольцов, уличенный руководителем интербригад в связях с испанскими троцкистами, после второго допроса и месячной паузы стал давать показания на (назову только известные имена) подругу Маяковского Лилю Брик, ее мужа Осипа и сестру (жену Арагона) Эльзу Триоле, на пушкиниста Зильберштейна, писателя Вишневского, Ставского, Пастернака, Эренбурга, Бабеля, Евгения Петрова, Кирсанова и Алексея Толстого, на кинорежиссера Кармена, артистов Сац, Берсенева и Гиацинтову, дипломатов Литвинова, Майского и Потемкина, на ряд военных, даже на свою жену Марию Остен.

Похоже вел себя Мейерхольд. На допросах он говорил о своем «антисоветском влиянии» и о якобы близких настроениях Эйзенштейна, Охлопкова, Дикого, Гарина, Олеши, Пастернака, Шостаковича, Шабалина, Сейфулиной, Кирсанова, Всеволода Иванова, Федина, Эренбурга и др. Правда, потом Всеволод Эмильевич от этих наветов отказался»^[58].

Людей ломали не избиения, в которых не было необходимости, — человека сокрушает страх за свою собственную жизнь, и мало находится героев, способных противостоять этому почти животному страху.

Глава 10 Война в Корее

Сталин никогда не ошибался. За всю свою жизнь он не ошибся ни разу.

Стейнбек А.

Война содействовала росту американского экспорта, и Америка не замедлила воспользоваться обретенными в результате этого преимуществами. Реальная война, обессилившая Европу, стала благотворными дрожжами, способствовавшими подъему американской экономики вообще и военно-промышленного комплекса, в частности.

Поэтому, строя свою внешнюю политику, Сталин не мог не учитывать усиления мощи и влияния бывших союзников. Намерения приручить мир Америка начала осуществлять с Европы, но параллельно она продолжила упрочивание своей гегемонии в Азии.

Еще в 1945 году американцы высадили своих солдат в Корее, и Корейский полуостров был разделен по 38-й параллели на две зоны: Северную и Южную. В мае 1948 года о своем образовании заявили два государства: Корейская Народно-Демократическая республика со столицей Пхеньян и Республика Корея с центром в Сеуле. Сталин хотел взглянуть на проблему изнутри, и в марте 1949 года по его приглашению в Москву прибыл Ким Ир Сен.

Во время переговоров, проходивших при участии советского посла в КНДР генерала Штыкова, Сталин поинтересовался количеством американских войск в Южной Корее и наличием на Юге национальной армии. Он пообещал оказать помощь во всех военных вопросах, и в частности авиацией.

Он был заинтересован в укреплении КНДР. Однако отдавал себе ясный отчет, что демонстрация активной поддержки Корее могла вызвать болезненную реакцию американцев и обусловить обострение международной обстановки. Поэтому в отличие от обычной практики в результате встречи был заключен не договор о взаимопомощи, а лишь соглашение об экономическом и культурном сотрудничестве.

Вскоре Советский Союз направил в КНДР значительное количество вооружения, но Сталин был против развязывания конфликта на Корейском полуострове. Реагируя на участившиеся стычки на 38-й параллели, в шифрограмме от 27 октября 1949 года Штыкову Сталин требует: «Вам было запрещено без разрешения центра рекомендовать правительству Северной Кореи проводить активные действия против южных корейцев… Обязываем дать объяснения».

Это категорическое распоряжение может показаться странным, если не рассмотреть события в ретроспективе. Война кардинально изменила мир, но основным событием послевоенного политического ренессанса стала победа народной революции в Китае. Для мировой общественности это произошло почти неожиданно. Историки обратили внимание, что в конце сороковых годов советская пресса уделяла необычайно много внимания «большому берлинскому мосту».

К этому шоу вокруг блокады Берлина, вызвавшей необыкновенный ажиотаж, были прикованы взоры политиков всех стран. Но, пока американцы, упиваясь своим благородством, возили самолетами в Берлин муку и уголь, как-то тихо и незаметно для Запада произошла народная революция в Китае. И в этом не было случайности. Военный стратег, имевший опыт отвлекающего маневра, Сталин тайно отправлял в Китай оружие.

Фактически блокада Берлина со стороны Сталина была военной операцией. Блестящим отвлекающим маневром. Вся транспортная авиация американцев бессмысленно жгла бензин, по существу, работая на успех китайской революции! Позже кто-то из американских деятелей сострил: «Мы долго и внимательно смотрели на «большой берлинский мост» и потеряли маленький Китай».

Но западные немцы, так и не постигшие византийской мудрости советского Генералиссимуса, до сих пор наивно славят американцев, считая, что эти простаки, проглядевшие коммунистический Китай, спасли их «демократию» в Берлине.

Китайская Народная Республика была провозглашена 1 октября 1949 года, и, конечно, установление коммунистической власти в Китае имело для Сталина большое значение. Накануне избрания председателя компартии Сталин послал военному советнику в Китае Р.Я. Малиновскому телеграмму: «Завтра в Шанхае состоится пленум ЦК Компартии Китая, на котором будет избран Мао Цзэдун. Это может иметь крупные политические последствия, товарищ Малиновский…»

Сталин умел заглядывать вперед, он умел перекраивать политические карты мира. И несомненно, что победе китайской революции способствовали разгром Квантунской армии и поражение Японии. Теперь ему оставалось закрепить результаты этого важного исторического события. В Москву Мао Цзэдун прибыл для участия в праздновании 70-летия Сталина.

На торжественном заседании 21 декабря 1949 года Вождь китайских коммунистов заявил: «Товарищ Сталин является учителем и другом народов всего мира, учителем и другом китайского народа. Ему принадлежит развитие революционной теории марксизма-ленинизма и в высшей степени выдающийся колоссальный вклад в дело международного коммунистического движения. Китайский народ в борьбе против угнетателей всегда глубоко и остро чувствовал и чувствует всю важность дружбы товарища Сталина».

Союз с Китаем входил в приоритетные внешнеполитические расчеты Сталина. Мао Цзэдуна поселили в Кремле, но, кроме официальных встреч в присутствии членов Политбюро, беседы двух лидеров проходили и на даче Сталина в Кунцеве. «Прислуги, — рассказывает переводчик Н. Федоренко, — в комнате не бывало. Приходила лишь одна официантка, которая приносила какое-либо горячее блюдо, показывала его хозяину и затем относила на сервировочный стол. Вино каждый наливал себе сам, но… большинство скорее делало вид, что выпивает… Сталин обычно отпивал один-два глотка сухого вина из своего хрустального бокала на ножке, смешивая красное и белое вина из двух бутылок…»

Конечно, страны существенно отличались друг от друга. Прежде всего уровнем развития, национальными особенностями и даже количеством населения, и лидерам государств было что сказать друг другу. Мао Цзэдун оставался в Москве более двух месяцев. Сталин осмысленно придавал исключительную важность новому союзу. Темы собеседования были самыми различными, строгой повестки дня не существовало.

После продолжительных переговоров 14 февраля 1950 года был подписан советско-китайский договор о дружбе и взаимопомощи сроком на 30 лет. Одновременно было принято соглашение о передаче Китайской Народной Республике Чаньчуньской железной дороги, Порт-Артура и Дальнего. Китаю был предоставлен кредит в 300 миллионов долларов для оплаты поставок железнодорожного и промышленного оборудования из СССР. Уже после подписания договора Мао Цзэдун попросил Сталина о присутствии на ответном приеме; китайская делегация решила организовать его в «Метрополе». После некоторого колебания Сталин согласился.

В назначенный день, 14 февраля, вспоминает переводчик Вождя, в вестибюле «открылась парадная дверь, и на пороге, как в раме на портрете во весь рост, стоял Сталин. Быстрым взглядом он обвел вестибюль… Приблизившись к гардеробу, Сталин начал расстегивать шинель, услужливый гардеробщик подскочил и произнес:

— Разрешите, Иосиф Виссарионович, подсобить… — Прищурившись, Сталин взглянул на него и, вежливо поздоровавшись, с легкой иронией произнес:

— Благодарю, но это, кажется, даже я умею. — Сняв шинель, он подошел к вешалке, повесил ее, положил на полку свою фуражку и, посмотрев в зеркало, поправил волосы… Банкетный зал встретил его громкими рукоплесканиями и шумными возгласами восторга. На какой-то миг Сталин остановился, окинул взглядом собравшихся и пошел к Мао Цзэдуну, который стоял за длинным столом «президиума».

Установление официальных дружественных отношений было с огромным энтузиазмом встречено народами обеих стран. Теперь к социалистическому лагерю относилось более 800 миллионов населения планеты; по радио регулярно транслировалась новая песня на музыку Мурадели, начинающаяся словами «русский с китайцем — братья навек». В Китай выезжали десятки тысяч советских специалистов, китайские студенты приезжали в советские вузы и другие учебные заведения. После смерти Вождя эту много обещавшую «дружбу — навек» самонадеянно разрушил любитель американской кукурузы Хрущев.

Появление нового государства, вставшего на путь социалистического строительства, коренным образом меняло расстановку сил на Дальнем Востоке, и к весне 1950 года «сдержанное» отношение Сталина к корейской проблеме изменилось. Пхеньян тоже продолжал настаивать на решении вопроса об объединении Кореи.

И 15 мая в шифрограмме, направленной в Пекин под псевдонимом Филиппов, Сталин отметил: «В беседе с корейскими товарищами Филиппов и его друзья высказали мнение, что в силу изменившейся международной обстановки они согласны с предложениями корейских товарищей приступить к объединению. При этом было оговорено, что вопрос должен быть решен окончательно китайскими и корейскими товарищами совместно, а в случае несогласия решение вопроса должно быть отложено до будущего обсуждения».

Настаивая на скорейшем выводе американских войск с южной части полуострова, руководство КНДР указывало, что более трех четвертей населения этой территории Кореи «нелегально проголосовало за депутатов Народного собрания», находившегося в Пхеньяне. Но если Ким Ир Сен требовал восстановления «законной власти», то посаженный американцами на юге страны президент Ли Сын Ман, в свою очередь, выступал с призывами «освободить» Северную Корею.

Кто был прав в этой ситуации? Очевидно, что с точки зрения демократического волеизъявления народа права была северная сторона. И в тот исторический период без американской поддержки никакое марионеточное правительство не удержалось бы на юге станы даже несколько недель. Для этого не требовалось вмешательство советских войск, которые к этому времени были выведены из Северной Кореи.

Ситуация была определенно понятна как в Сеуле, так и в Пхеньяне, и напряжение на границе по 38-й параллели, переходящее в вооруженные стычки, нарастало. В воскресенье 25 июня 1950 года после двухчасовой артиллерийско-минометной подготовки части Народной армии Кореи двинулись на юг. Уже через три дня был взят Сеул, а к середине августа армия подошла к Тэгу и Пусану. Казалось, что поверженный противник вскоре будет сброшен в море.

Такого развития событий Америка не могла допустить. Спешно заручившись поддержкой ООН, Соединенные Штаты ввели в Корею свои войска. Демократизацию по-американски они начали с излюбленного приема. С ковровых бомбардировок деревень, городов и поселков, что впоследствии стало обычной тактикой ведения американских войн по всему миру. Наступление корейской Народной армии на крайнем юге полуострова у города Тэгу затормозилось.

В ответ на просьбу Ким Ир Сена к советскому правительству о военной помощи посол СССР Штыков пообещал прислать в народную армию советских офицеров. Однако самодеятельность посла была одернута шифрограммой Сталина:

«Пхеньян, Совпосол. Как видно, вы ведете себя неправильно. Так как пообещали корейцам дать советников, а нас не спросили. Вам нужно помнить, что Вы являетесь представителем СССР, а не Кореи. Пусть ваши советники пойдут в штаб фронта и в армейские группы в гражданской форме в качестве корреспондентов «Правды» в требуемом количестве. Вы будете лично отвечать за то, чтобы они не попали в плен».

Шифрограмма была подписана «Фын Си». В переводе с китайского это звучало как «Северный ветер». На защиту диктаторского режима Ли Сын Мана Соединенные Штаты мобилизовали и войска ООН. 15 сентября мощный морской десант высадился в тылу северокорейских армий в районе Инчона, на рейде которого в 1904 году принял бой с японской эскадрой и затонул русский крейсер «Варяг». Начав наступление с Пусанского плацдарма, американцы оттеснили войска Народной армии Кореи. Сеул был сдан, и бои развернулись на подступах к Пхеньяну. 1 октября американский генерал Макартур предложил Ким Ир Сену капитуляцию.

Конечно, такой оборот событий нельзя было допустить, но Сталин не пошел на риск прямого столкновения с США. Почему?

Как свидетельствует Серго Берия, Сталин знал о готовившейся высадке американского десанта. Разведка доложила ему, что вблизи Сеула сосредоточены десантные корабли, линкоры, несколько авианосцев и вспомогательные суда, и накануне высадки американцев в Кремле состоялось совещание. К этому времени в Советском Союзе были проведены успешные испытания противокорабельных ракет, и изделия были запущены в серию.

— Американцы хотят отбросить северокорейские войска и подготовили крупный десант. Сможем ли мы помешать американцам, имея новое оружие? Что скажут наши военные и конструкторы? — обратился к присутствующим Сталин.

«Мы доложили, — пишет С. Берия, — что можем поражать такие цели на расстоянии ста с лишним километров. Как показали испытания, чтобы вывести авианосец из строя, необходимо от четырех до шести ракет, для большого транспорта достаточно одной ракеты. О готовности авиационных полков, результатах учебных стрельб доложил Павел Петрович Жигарев, главком ВВС… Затем стал докладывать Дмитрий Федорович Устинов, министр вооружения».

Серго Берия отмечает: в процессе обсуждения его отец Л. Берия напомнил, что, по имеющимся данным, в случае начала большой войны американцы планируют нанести ядерные удары по основным промышленным центрам Советского Союза. Могут начать бомбить Москву, и он полагает, что «любые действия должны быть предприняты с учетом этого непреложного факта».

Это совещание мне особенно запомнилось, вспоминал С. Берия, потому что, когда при обсуждении, «не дожидаясь, что скажут другие», я, по молодости, вмешался в обсуждение, «нас Сталин оттуда… выставил».

Дальнейшее ему стало известно со слов Василевского. Сталин обратился к военным. Василевский и Штеменко доложили: средства, которыми располагает противовоздушная оборона, не позволяют даже с 60-процентной гарантией утверждать, что все американские самолеты будут сбиты. Советские истребители могут перехватить бомбардировщики на высоте 12 километров, а потолок американских самолетов достигает 18 километров.

— Так дело не пойдет! — завершил обсуждение Сталин. — Верните тех мальчиков, которых мы выставили.

С. Берия пишет, что после возвращения конструкторов Сталин сказал:

— Мне доложили, что вы работаете над ракетой ПВО.

Я сказал, что работаем, докладывали о своих разработках военным, но те не очень заинтересованы.

— У кого уже есть такие ракеты? — спросил Сталин.

— В Швейцарии, у фирмы «Эрлинктон», но на меньшее расстояние.

— У нас, — пояснил Сталин, — возник вопрос: если американцы проведут налет на Москву, ваши ракеты достанут цели на высоте двенадцати — шестнадцати километров, а может быть, восемнадцать километров?

Когда конструктор доложил, что потенциальная дальность до двадцати пяти километров, Сталин дал поручение Маленкову и Берии:

— Организуйте на базе уже имеющихся коллективов с привлечением министерства вооружения, любых других организаций эти работы. Мы должны получить ракету ПВО в течение года.

Работы пошли в ускоренном темпе. К исполнению задания Сталина было привлечено 50 заводов, и через год ракеты «земля — воздух» поступили на вооружение. При испытаниях «первой же ракетой на высоте 12-14 километров были уничтожены летящие на автопилоте на максимальной скорости МиГ-15… Сталин остался доволен».

Параллельно началось строительство защитного кольца вокруг Москвы. «Могу сказать без преувеличения, — пишет С. Берия, — мир таких темпов не знал… В строительстве кольца участвовали десятки тысяч людей. Мы, разработчики, а в основном это были люди до 30 лет, неделями пропадали на испытаниях, на позициях, на строительстве».

Своеобразный триумф противовоздушной обороны СССР, заложенной Сталиным, состоялся 1 мая 1960 года, когда такими ракетами в районе Свердловска был сбит самолет-шпион У-2, пилотируемый летчиком Френсисом Гарри Пауэрсом.

Между тем в Корее началась настоящая война. И хотя Сталин отказался от вступления в открытый конфликт с Америкой, он не мог не вмещаться в ситуацию. Америке следовало преподнести урок, и он обратился к Мао Цзэдуну с предложением оказать помощь корейцам. Однако в китайском руководстве мнения о возможности помощи соседней стране разошлись, и лишь 13 октября 1950 года из Москвы ушла шифрограмма:

«Пхеньян. Штыкову для товарища Ким Ир Сена. Только что получил телеграмму от Мао Цзэдуна, где он сообщает, что ЦК КПК вновь обсудил положение и решил все же оказать военную помощь корейским товарищам. Фын Си».

А через день в новой шифрограмме Сталин сообщил: «передать Ким Ир Сену следующее. После долгих колебаний и ряда временных решений китайские товарищи наконец приняли окончательное решение об оказании помощи Корее войсками. Я рад, что принято наконец окончательное и благоприятное для Кореи решение… Желаю Вам успехов. Фын Си».

Но пока ни в американских штабах, ни в политических кабинетах Запада не оставалось сомнений в неминуемом разгроме Северной Кореи. Сдав 23 октября Пхеньян, части Народной армии отступили к северной границе страны. Впрочем, могло ли быть иначе? Хорошо вооруженные, поддерживаемые авиацией регулярные войска ООН, в большинстве состоявшие из американцев, практически сражались с армией крестьян. Казалось, результат был предрешен.

Но так только казалось. 25 октября корейскую границу пересек 800-тысячный корпус добровольцев Китайской Народной Республики под командованием маршала Пын Дэхуая. Ход войны резко переменился. Китайские войска не только остановили противника, а, перейдя 25 ноября в наступление, отбросили элитные армии запада с захваченных рубежей.

Поражение американских войск вызвало шок во всем «демократическом» мире. Растерянный и озлобленный Трумэн 30 ноября 1950 года заявил о готовности применить против КНДР и Китая атомную бомбу. Однако такое заявление вызвало беспокойство в Англии. 4 декабря премьер-министр Великобритании Эттли срочно прибылв Вашингтон и в беседах с Трумэном назвал расширение войны в Корее самоубийственным решением. Эту позицию поддержали многие страны.

Сметая на своем пути противника, войска Китая и Корейской Народно-Демократической республики стремительно продвигались вперед. Вскоре они освободили всю территорию Северной Кореи и, перейдя 38-ю параллель, снова взяли Сеул. Правда, 25 января, приложив значительные усилия, войска ООН все же отбили город, но поражение западных инвесторов сеульского режима было очевидно.

Ситуация вокруг событий на Корейском полуострове обострялась. Руководивший действиями войск ООН генерал Макартур, в порыве идеологической истерии, 7 февраля заявил, что в Азии началась война против коммунизма, и призвал оказать помощь Чан Кайши для возвращения на территорию континентального Китая. Мир стал балансировать на грани реальной новой мировой войны.

Хотя Советский Союз официально не принимал участия в Корейской войне, но пропагандистская истерия и связанное с ней нагнетание напряжения затрагивало его непосредственные интересы. Сталин учитывал барометр общественного мнения и, чтобы не допустить негативных последствий для своего союзника, поспешил оповестить мир о своей позиции.

В опубликованной 14 февраля 1951 года беседе с корреспондентом «Правды» он осудил решение ООН, объявившей Китай агрессором, и подчеркнул, что стремления США и Англии добиться победы в войне с Кореей бесперспективны. Он указал, что западным странам следует принять предложения Китая о прекращении боевых действий на сложившейся линии фронта. Отмечая возможность прекращения усиления международной напряженности и предотвращения сползания к третьей мировой войне «по крайней мере в настоящее время», он сказал:

«Мир будет сохранен и упрочен, если народы мира возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать его до конца… Война может стать неизбежной, если поджигателям войны удастся опутать ложью народные массы, обмануть их и вовлечь их в новую мировую войну… Что касается Советского Союза, то он и впредь будет непоколебимо проводить политику предотвращения войны и сохранения мира».

Трезвая позиция Сталина нашла поддержку в широких международных общественных кругах, но она не охладила американских «ястребов». Уже не надеясь на успех вверенных ему сил, 24 марта 1951 года Главнокомандующий войсками ООН генерал Макартур потребовал применить против Северной Кореи и Китая атомное оружие. Это экстремистское заявление вызвало неприятие даже в Вашингтоне. Воинственного генерала спешно сняли с поста, назначив нового главнокомандующего — генерала Ван Флита. Тем временем война в Корее продолжалась с переменным успехом для противоборствующих сторон. Если с 22 апреля, после начала нового наступления, северокорейские и китайские части потеснили противника, то ответное контрнаступление в мае принесло успех ооновским силам.

К середине 1951 года фронт стабилизировался на 38-й параллели, но опасность превращения войны в Корее в глобальный конфликт продолжала сохраняться. Выступая по американскому телевидению 23 июня 1951 года, постоянный представитель СССР в ООН Я.А. Малик призвал воюющие в Корее стороны приступить к переговорам о перемирии. Однако переговоры, начавшиеся 10 июля, затянулись на неопределенный срок.

Между тем против маленькой Кореи было брошено самое современное «обычное» оружие, но особенностью этой войны, проводимой американцами, стали не прекращавшиеся массовые бомбардировки гражданского населения. Газеты мира пестрели фотографиями разрушенных городов и сел, истощенных крестьян, женщин и детей, убитых цивилизованными варварами. Во время войны погибло ДЕВЯТЬ миллионов корейцев!

Интересно, когда состоится мировой трибунал, на котором будет осужден демократический фашизм американцев? За массовое уничтожение народов Кореи, Вьетнама, Югославии, Ирака и других стран планеты.

Массовое убийство гражданского населения облегчалось тем, что Народная армия Кореи не имела своей авиации. В этих условиях Сталин принял неординарное решение. По его приказу на китайской территории близ корейской границы было развернуто несколько советских авиадивизий. Одетые в китайскую военную форму, с китайскими опознавательными знаками на плоскостях боевых машин, советские пилоты взяли под охрану воздушное пространство над Северной Кореей. Чтобы исключить опасность плена, летчикам было категорически запрещено пересекать линию фронта.

Появление в небе Кореи советских реактивных самолетов сразу переломило ситуацию. Авиаконструктор А. Яковлев пишет, что использование Миг-15 «против новейших реактивных истребителей «Норт Америкен» и «Сейбр» наглядно показало американцам, на что способны советская наука и советские конструкторы».

Такого поворота событий трубадуры войны не ожидали. Советские пилоты в течение этой войны сбили свыше 1300 американских самолетов, потеряв со своей стороны 345 машин. Только дивизия трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба уничтожила 258 боевых машин противника.

Основной реактивный стреловидный истребитель МиГ-15, находившийся на вооружении Советской армии, был хорошей машиной, но уже в июне 1951 года на совещании в Кремле был рассмотрен вопрос о создании на его базе тоже серийного нового истребителя МиГ-17.

На очередном совещании у Сталина, состоявшемся 30 июля, было утверждено постановление о постройке легкого малогабаритного двигателя АМ-5 конструкции Микулина, двухместного барражирующего всепогодного и ночного перехватчика Як-25, а также самолета, послужившего основой известного советского истребителя МиГ-19.

Сами реальные события продемонстрировали бесперспективность надежд на политику атомного шантажа не только в отношении Советского Союза, но и даже применительно к маленькой стране. Это понимали и трезвые политики на Западе. Конечно, поддерживая в освободительной борьбе народ Кореи, Сталин не собирался импортировать революции.

Он искренне желал мира. Тонкий политик, умудренный опытом жизни государственный деятель планетарного масштаба, он готов был пойти на разумные компромиссы. В это время его осмысленным жестом доброй воли стал шаг, умышленно не афишируемый в Советском Союзе после смерти Сталина и превратно истолковываемый на Западе, касавшийся Германии.

Именно в период американо-корейской войны Сталин вернулся к мысли о воссоединении Германии как единого и целого государства. Человек, глубоко понимавший психологию национального самосознания, он не хотел, чтобы разделение страны ущемляло самолюбие немцев, подобно унижению условий Версальского договора.

В интервью группе редакторов американских газет, опубликованном 2 апреля 1952 года, Сталин высказал идею о встрече глав великих держав и объявил предложение об объединении Германии. В этом сталинском интервью впервые была изложена идея мирного существования государств с различными социальными системами.

«Мирное существование капитализма и коммунизма, — заявил Сталин, — вполне возможно при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности взять на себя обязательства, при соблюдении принципа равенства и невмешательства во внутренние дела других государств».

Может показаться поразительным, но предложение об объединении Германии отверг не кто иной, а германский канцлер Аденауэр. Что же заставило его не принять такое предложение?

Причин было три. Разделение Германии было выгодно немецкому канцлеру. Убежденный антикоммунист, он понимал, что разделение страны приносит политические и экономические дивиденды. Германия оказалась в центре европейского и мирового внимания как оплот Запада в противостоянии с Востоком. И в силу этого Америка оказывала своему партнеру усиленную экономическую и военную помощь. Воссоединение страны лишило бы Германию роли «обиженной нации».

Кроме того, эта обида за разделение страны могла служить вечным импульсом для морального неудовлетворения немцев, но более всего Аденауэр боялся, что при проведении всеобщих выборов победу могут одержать прокоммунистические силы. Чтобы ликвидировать развитие просоветского мировоззрения, позже в стране был введен «запрет на профессии», не позволявший членам коммунистической партии выполнять некоторые виды работ.

Предложения Сталина не являлись результатом случайного экспромта. Его намерения были тщательно продуманы и осмысленно взвешены. Возросшая сила социалистического лагеря стала очевидной, когда к нему примкнул коммунистический Китай. Сталин скептически относился к военным возможностям Америки. Во время новых переговоров, начавшихся 17 августа 1952 года с Китайской Народной Республикой, Сталин сказал премьеру Госсовета КНР Чжоу Эньлаю:

«Америка не способна вести большую войну. Вся их сила — в налетах, атомной бомбе… Американцы — купцы. Немцы в 20 дней завоевали Францию; США уже два года не могут справиться с маленькой Кореей. Какая же это сила? Атомной бомбой войну не выиграть…» Позже его точку зрения убедительно подтвердила позорно закончившаяся для США война во Вьетнаме.

И все-таки он всеми способами содействовал прекращению кровопролития. 21 декабря 1952 года корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Джеймсу Рестоуну Сталин сказал о своей готовности сотрудничать в любом «новом дипломатическом мероприятии, имеющем целью положить конец войне в Корее… СССР заинтересован в ликвидации войны в Корее».

Восстановление подлинного мира он видел в ликвидации самой «холодной войны» и выражал готовность встретиться с новым президентом США, победившим на выборах 1952 года Дуайтом Эйзенхауэром. Хотя война в Корее была прекращена лишь 27 июля 1953 года — уже после смерти Сталина, — но именно его политика стала основой наступления мира на Корейском полуострове.

Его намерения определялись прагматизмом. В эти годы страна жила полнокровной, насыщенной жизнью, полной творческого подъема, народного энтузиазма и уверенных перспектив в будущем. Восстановившее за одну пятилетку довоенный уровень производства, государство Сталина сделало экономический рывок. Это понимали и за рубежом. В год смерти Сталина в статье «Русские догоняют нас…», опубликованной в сентябрьском номере журнала «Нейшнл бизнес», Герберт Гаррис писал, что «темп роста в СССР в 2 — 3 раза выше, чем в США. По темпам роста экономической мощи СССР опережает любую страну».

Страна действительно преображалась на глазах. Советские люди строили Орско-Халиловский, Череповецкий и Закавказский металлургические заводы, в 1950 году был введен в эксплуатацию Минский тракторный завод; сотни индустриальных гигантов возникли в различных регионах. На Волге, Ангаре, Каме и Днепре велось сооружение крупнейших в мире гидроэлектростанций, завершалось строительство Волго-Донского канала. Его открытие состоялось 31 мая 1952 года. Шло строительство Цимлянской ГЭС. Одновременно велись работы по созданию первой в мире атомной электростанции.

Все то, чем впоследствии гордился советский народ: от космических ракет до атомных ледоколов, от гигантских гидроэлектростанций до атомных станций на ядерных реакторах, от самолетов «Ту 134» и до оборонной мощи Вооруженных сил, он был обязан провидческой воле Сталина.

Страна превратилась во всенародную стройку. В сентябре 1947 года было ярко отмечено 800-летие столицы государства. В связи с этим юбилеем Сталин в «Правде» писал: «Заслуги Москвы состоят не только в том, что она на протяжении истории нашей Родины трижды освобождала ее от иноземного гнета — от монгольского ига, польско-литовского нашествия, от французского вторжения. Заслуга Москвы состоит прежде всего в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительством, с единым руководством…

Но этим не исчерпываются заслуги Москвы перед Родиной. После того как по воле великого Ленина Москва вновь была объявлена столицей нашей Родины, она стала знаменосцем нашей советской эпохи».

Глава 11 Завещание вождя

…Чтобы ярче заблистали наши символы побед,

чтобы руку поднял Сталин, посылая нам привет.

Кипучая, могучая, никем не победимая,

страна моя, Москва моя — ты самая

любимая.

Из песни «Москва майская»

Своеобразной вехой, которая подвела черту партийной истории сталинской эпохи, стал XIX съезд партии. Он состоялся через 13 лет после последнего партийного форума, проведенного накануне войны. Очередной съезд был необычным как по форме его проведения, так и по содержанию организационных решений, кардинально менявших все структуры руководства партией. Микоян вспоминал: одним из отличительных моментов стало то, что «Сталин вопреки нашим настояниям отказался делать политический отчет на съезде. Он поручил это сделать Маленкову…».

Решение о проведении съезда Вождь принял в июне 1952 года. 20 августа газета «Правда» в № 233 опубликовала сообщение: «К СВЕДЕНИЮ ВСЕХ ОРГАНИЗАЦИЙ ВКП(б). На днях состоялся в Москве пленум Центрального Комитета ВКП(б).

Центральный Комитет ВКП(б) постановил созвать 5 октября 1952 года очередной XIX съезд ВКП(б).

ПОРЯДОК ДНЯ XIX СЪЕЗДА:

Отчетный доклад Центрального Комитета ВКП(б) — докладчик Секретарь ЦК тов. Маленков Г.М.

Отчетный доклад Центральной ревизионной комиссии ВКП(б) — докладчик Председатель Ревизионной комиссии тов. Москитов П. Г.

Директивы XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951-1955 годы — докладчик Председатель Госплана тов. Сабуров М.З.

Изменения в Уставе ВКП(б) — докладчик Секретарь ЦК тов. Хрущев Н.С.

Выборы центральных органов партии.

Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин».

В августе был опубликован проект нового устава ВКП(б), и Ю. Мухин справедливо обращает внимание на такую, казалось бы, формальную сторону, как изменение названия партий. Наименование «Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков)» менялось на «Коммунистическая партия Советского Союза». Если слово «всесоюзная» означало территорию, на которой партия действовала как «ВКП(б) — секция Коммунистического Интернационала», а определение «большевиков» указывало на идеологическую особенность ее теоретических позиций как марксистского направления, то новое название подчеркивало государственную принадлежность партии в качестве структурного подразделения Советской власти.

Но более существенным стало упразднение Политбюро и Оргбюро. Вместо них предлагалось сформировать расширенный Президиум. В докладе на съезде говорилось: «В проекте измененного Устава предлагается преобразовать Политбюро в Президиум Центрального Комитета партии, организуемый для руководства работой ЦК между пленумами…»

Вместо 9 членов Политбюро руководить партией должны были 25 членов и 11 кандидатов, имеющих совещательный голос. Это было многозначительное новшество. Как показали итоги съезда, в состав Президиума вошли преимущественно не партийные, а государственные деятели, подчинявшиеся Председателю Совета министров и, соответственно, Верховному Совету. В государственном тандеме руководство страной из рук партийной номенклатуры переходило приоритетно к Советской власти.

Успехи страны в интенсивном продвижении вперед были несомненны. В отчетном докладе ЦК, зачитанном Маленковым, констатировалось: «Советское государство в короткий срок, за счет своих собственных сил и средств, без помощи извне восстановило разрушенное войной хозяйство и двинуло его вперед, обставив показатели довоенного времени… Уровень довоенного, 1940 года по общему годовому производству промышленной продукции был достигнут и превзойден в 1948 году».

Указывая конкретные показатели, докладчик отмечал, что «только за последние три года — 1949-1951 гг. — прирост выплавки чугуна составил 8 миллионов тонн… стали — 13 миллионов тонн и прирост производства проката — 10 миллионов тонн… отечественным машиностроением только за 3 последних года создано около 1600 новых типов машин и механизмов».

Отмечая достижения СССР в атомной промышленности, доклад подчеркивал заинтересованность Советского государства в том, «чтобы этот новый вид энергии использовался в мирных целях». Первая в мире атомная электростанция в Обнинске дала ток уже 27 июня 1954 года.

Одной из особенностей отчета Политбюро стало то, что наряду с обсуждением хозяйственных и экономических вопросов значительное место в докладе съезду партии было уделено внутрипартийной жизни. На конкретных примерах резко критиковалась практика бюрократизма в ряде партийных организаций, отмечалось проявление местнических тенденций и групповщины, зажима инициативы рядовых членов партии.

Для борьбы с этими негативными явлениями призывалось развернуть широкую критику и самокритику. По существу это был призыв к демократизации партийной жизни и ограничению власти партийной номенклатуры. Сталин своевременно предупредил о той опасности, которая впоследствии привела партию к перерождению и утрате поддержки в обществе.

Война усилила морально-политическое единство советского народа, и символом этого патриотического единения оставался Сталин. Его портреты висели во всех учреждениях, учебных заведениях, дворцах, клубах и в миллионах квартир простых граждан. Позже политический ренегат Хрущев назовет эту всенародную веру в Вождя «культом личности».

Да, это действительно был «Культ великой исторической Личности», но он формировался не на мистической вере в потусторонние силы. Всенародный авторитет и признательность в правоте действий Вождя формировала жизнь. Реальное улучшение ее благосостояния укрепляло уверенность народа в завтрашнем дне, убеждая граждан страны в том, что в дальнейшем «жизнь может только улучшаться».

И главным свидетельством правильности государственной политики Вождя стал стремительный рост экономики. Повторим, что уже в 1948 году страна превзошла довоенный уровень промышленного производства, а в 1952-м его объем превысил уровень 1940 года в 2,5 раза. По нормальным меркам такое было немыслимо. Если считать «нормальным» развитием — рыночную экономику.

Как и перед войной, сталинские успехи обеспечил не стяжательский рынок, а «усиление финансовой системы государства в тесной связи с планированием». Конверсия военной промышленности была осуществлена в короткие сроки, повысив уровень гражданских отраслей хозяйства.

Организационно это обозначилось реформой управления. Еще в 1946 году Наркомат боеприпасов был преобразован в Министерство сельского хозяйства. Наркомат минометного вооружения стал Наркоматом машиностроения и приборостроения, Наркомат танкостроения перестроили в Наркомат транспортного машиностроения и т.д.

При этом сама оборонная промышленность не была развалена, как это произошло в 90-е годы, в период «демократизации» страны. Наоборот, появление мощного ядерного оружия привело к необходимости создания принципиально новой промышленности для его производства. Одновременно его появление обусловило развитие баллистических ракет, реактивной истребительной и турбовинтовой бомбардировочной авиации.

В историографии прочно утвердилась точка зрения, будто преждевременная смерть И.В. Сталина не позволила ему оставить политическое завещание.

Соответствует ли такое утверждение действительности? Правы ли кропящие в архивах профессионалы, просвещающие досужую публику?

Нет, подобное поверхностное мнение не только ошибочно, оно еще и примитивно. Но не будем голословны и напомним читателю известные факты. После смерти Ленина его неофициальным политическим «Завещанием» стали считаться последние надиктованные им записи, известные как «Письмо съезду». Не будем оспаривать этот расхожий миф, но обратим внимание, что Сталин обозначил политические заветы своего учителя иначе.

В своей речи на II съезде Советов преемник основателя партии четко и почти в летописной форме сформулировал основные постулаты заветов умершего. «Клятва Сталина», произнесенная над гробом умершего, начинались словами: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам высоко держать и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь!»

Далее он перечислил шесть принципов, сформулированных как посмертная воля: «хранить единство нашей партии», «хранить и укреплять диктатуру пролетариата», «укреплять всеми силами союз рабочих и крестьян», «укреплять и расширять союз республик», «укреплять и расширять союз трудящихся всего мира». Эти постулаты прозвучали как реквием, с повторявшимся рефреном обещанием: «Клянемся…»

Преемники Сталина не говорили таких слов. Впрочем, Вождь и не рассчитывал на подобный эмоциональный порыв со стороны собственных соратников, но он оставил свое «Завещание». Более того, партия, даже введенная в заблуждение «политическим шоу» — так называемой «борьбой с культом личности», выполняла главную составляющую заветов Сталина.

Она не могла их не выполнить, поскольку Вождь осмысленно облек свою волю в форму директив XIX съезда Коммунистической партии. Впрочем, уже само изменение названия партии говорило о том, что Сталин провел линию, размежевавшую его политику с символикой партийного строительства предыдущей ее истории.

Успешное выполнение четвертого пятилетнего плана позволило Сталину в новой пятилетке рассчитывать на дальнейший «подъем всех отраслей народного хозяйства, рост материального благосостояния, здравоохранения и культурного уровня народа». Такой тезис стал преамбулой Директив «по пятилетнему плану развития СССР на 1951-1955 годы», принятых съездом 10 октября.

С докладом о перспективах развития народного хозяйства на съезде выступил Председатель Госплана М.З. Сабуров. В резолюции съезда по этому вопросу было записано: «Установить повышение уровня промышленного производства за пятилетие примерно на 70 процентов при среднегодовом темпе роста всей валовой продукции промышленности примерно в 12 процентов. Определить темп роста производства средств производства (группы «А») в размере 13 процентов и производства предметов потребления (группы «Б») 11 процентов».

При этом в области промышленности контрольные цифры предусматривали увеличение производства важнейших видов промышленной продукции в 1955 году по сравнению с 1950 годом в следующих размерах: «Чугун на 76%, сталь на 62%, прокат на 64%, уголь на 43%, нефть на 85%, электроэнергия на 80%». В соответствии с задачей столь значительного повышения выработки электроэнергии предусматривалось увеличить производство паровых турбин в 2,3 раза, гидротурбин в 7,8 раза, паровых котлов в 2,7 раза.

Конечно, такие темпы роста требовали соответствующего усиления отраслей, изготовляющих средства производства. Поэтому выпуск металлургического оборудования намечалось увеличить на 85%, крупных металлорежущих станков в 2,6 раза, нефтеаппаратуры в 3,5 раза; рост изготовления автомобилей планировался на 20 процентов и на 19% — тракторов.

Серьезные цели определялись в производстве товаров народного потребления и продуктов питания. Так, выпуск шерстяных тканей должен был возрасти на 54%, хлопчатобумажных — на 61%, а кожаной обуви — на 55%. Еще более весомые задания ставились перед сельским хозяйством и перерабатывающими отраслями. Производство мяса предстояло увеличить на 92%, рыбы — на 58%, масла животного — на 72%, растительного — на 77%, сахара — на 78%, консервов — в 2,2 раза.

Увеличивая, по сравнению с предыдущей пятилеткой, капитальные вложения в 1951-1954 гг. в два раза, Госплан наряду с вводом в действие новых предприятий планировал обеспечить увеличение мощностей действующих предприятий. Осуществить это планировалось «за счет их реконструкции, установки нового оборудования, механизации и интенсификации производства и улучшения технологических процессов».

Обратим внимание на важную особенность — в новой пятилетке Вождь не намеревался ограничиться ближайшими целями. В расширении предприятий он ставил задачу: «Создать заделы в строительстве металлургических предприятий, электрических станций, заводов по переработке нефти, заводов химической промышленности и угольных шахт с тем, чтобы обеспечить необходимое развитие этих отраслей промышленности в последующие годы».

Особое внимание в новой пятилетке Сталин уделял улучшению географического размещения строящихся промышленных предприятий. Имелось в виду: «приближение промышленности к источникам сырья и топлива с целью ликвидации нерациональных и чрезмерно дальних перевозок». Так, наряду с развитием черной металлургии в районах Юга, Урала, Сибири, Центра и Северо-Запада намечалось дальнейшее развитие металлургической промышленности в районах Закавказья и проведение проектно-изыскательских работ по железорудным месторождениям в других регионах.

Ведущая роль в развитии металлургии отводилась улучшению качества специальных сталей и сплавов для нужд машиностроения, расширению ассортимента, автоматизации и механизации агрегатов и трудоемких работ. Одновременно предусматривалось значительное расширение производства цветных металлов: «меди рафинированной — на 90 процентов, свинца в 2,7 раза, алюминия не менее чем в 2,6 раза, цинка в 2,5 раза, никеля на 53 процента и олова на 80 процентов».

Но, пожалуй, самый мощный прорыв Вождь готовил в области электрификации страны. Впрочем, скажем иначе, — именно в этой сталинской пятилетке было положено начало грандиозному строительству каскада новых гидроэлектростанций, которыми в последующие годы гордились народы СССР.

Именно эти сооружения, рожденные замыслами Вождя, обеспечили потребности страны в электроэнергии на всю вторую половину минувшего столетия и продолжают их обеспечивать вплоть до сегодняшнего времени. Общую мощность электростанций за пятилетие предусматривалось увеличить вдвое, а гидроэлектростанций — втрое.

Пятилетним планом предусматривалось ввести в действие крупные гидроэлектростанции, в том числе Куйбышевскую на 2100 тысяч киловатт, а также Камскую, Горьковскую, Мингечаурскую, Усть-Каменогорскую и -другие общей мощностью 1916 тысяч киловатт. Осуществить строительство и ввести в действие линию электропередачи Куйбышев — Москва.

Но это было не все. Принятая на съезде директива Сталина предписывала: «Развернуть строительство Сталинградской, Каховской и Новосибирской гидроэлектростанций, начать строительство новых крупных гидроэлектростанций: Чебоксарской на Волге, Боткинской на Каме, Бухтарминской на Иртыше и ряда других.

Начать работы по использованию энергетических ресурсов реки Ангары для развития на базе дешевой электроэнергии и местных источников сырья алюминиевой, химической, горнорудной и других отраслей промышленности. Впоследствии этот тезис был реализован легендарным строительством Братской ГЭС.

Конечно, Вождь отдавал себе отчет в том, что осуществление его планов займет больше времени, чем отпущено одной пятилеткой. Поэтому наряду с организацией грандиозных строек в целях серьезного улучшения электроснабжения Юга, Урала и Кузбасса его замысел предусматривал «обеспечить значительный рост мощностей тепловых районных и заводских электростанций в этих районах».

То есть наряду со строительством крупных электростанций он планировал осуществлять строительство небольших и средних электростанций для обеспечения электроснабжения городов и районов. Эта же практика касалась и Прибалтийских республик, где «сидело со свечой» не только население хуторов, но и городов.

Но для подъема экономик молодых братских республик он ставил вопрос в особой плоскости. Он наметил программу их «дальнейшей индустриализации». С этой целью Сталин предписывал: «Обеспечить увеличение в 2-2,5 раза выработки электроэнергии в Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР. Построить Нарвскую гидроэлектростанцию, Рижскую теплоэлектроцентраль и развернуть строительство Каунасской гидроэлектростанции. Провести проектно-изыскательские работы по строительству гидроэлектростанций в Прибалтике.

Обеспечить строительство теплоэлектроцентралей и теплосетей для осуществления широкой теплофикации городов и промышленных предприятий».

Говоря образно, в квартирах жителей прибалтийских столиц, других городов и сельских хуторов и по сей день горят даже не «лампочки Ильича», а — «светильники Иосифа Сталина». Впрочем, медленно соображающие прибалтийские политики не поняли до сих пор не только этой элементарной аксиомы. Их попытка «переписать историю» смешна уже по своей сути. Не Сталин прибрал этих сирот истории в семью народов своей империи.

И «плевать» прибалтам следует не против ветра истории, в сторону не любимой ими России, а на могилы своих недальновидных предков, которые выбрали «неправильное» место для поселения своих первобытных племен и поэтому стали путаться под ногами великих государств. Само геополитическое положение не оставило народам этих стран никаких шансов на сколько-нибудь самостоятельное существование в разрешении противоречий мировой политики; им суждено прислуживать чужим политикам и интересам.

Но, видимо, «дураков и могилы не лечат». Ибо это какой пещерный уровень нужно иметь, чтобы романтизировать осужденный историей фашизм? Впрочем, не только прибалты, но и некоторые другие бывшие граждане СССР странно быстро и неблагодарно забыли, что в годы советской власти только РСФСР, Белоруссия и Украина вносили вклад в Союзный бюджет. Все остальные республики жили «на свои деньги», получая огромные дотации от братских соседей. И если, как им могло показаться, они «плохо» жили, то винить следует только своих граждан — значит, и плохо работали!

Между тем именно с директив Сталина в стране начался стремительный подъем судостроения. Уже к 1955 году морской флот был обеспечен грузовыми судами и танкерами, речными пассажирскими судами, сейнерами для рыбопромыслового флота. Причем создание промыслового флота было ориентировано на организацию судостроения, турбостроения, электромашиностроения и станкостроения — в Литовской, Латвийской ССР и Эстонской ССР.

Однако вернемся к «Завещанию Сталина». В новой пятилетке важное значение Вождь придавал темпам развития нефтяной промышленности. Намечалось дальнейшее увеличение добычи нефти на морских нефтяных месторождениях, а также приближение нефтеперерабатывающих заводов к районам потребления нефтепродуктов.

За пятилетие мощности заводов по первичной переработке нефти предстояло повысить в 2 раза, а по крекингу сырья — в 2,7 раза. Наряду с углублением переработки нефти планировалось строительство и ввод в действие магистральных нефтепроводов и емкостей для хранения нефти и нефтепродуктов.

В планы новой пятилетки входило также и развитие газовой промышленности. Добыча природного и попутного газа должна была увеличиться на 80 процентов при одновременном расширении использования газа для бытовых нужд и применения его в качестве автомобильного топлива.

К слову сказать, в Эстонской ССР намечалось увеличить в 2,2 раза производство искусственного газа из сланцев и окончить строительство газопровода Кохтла-Ярве — Таллин. Впрочем, угледобыча оставалась одной из важнейших отраслей. Основное внимание уделялось росту добычи угля для коксования. За пятилетку добычу коксующихся углей следовало поднять на 50%.

Но вне внимания не осталось и использование низкокалорийных углей для бытовых и промышленных целей. Следовало повысить качество угля, расширив в 2,7 раза его обогащение и брикетирование. Предусматривались всемерная механизация трудоемких процессов добычи, в первую очередь при навалке угля в лавах, погрузке угля и породы, внедрение механизированных способов крепления лав.

Конечно, не только развитие угледобычи, а всей промышленности зависело от машиностроения как основы мощного технического прогресса во всех отраслях народного хозяйства СССР. Увеличить производство продукции машиностроения и металлообработки за пятилетие надлежало в 2 раза.

Особо важной задачей для этой отрасли стало полное обеспечение оборудованием электростанций, предприятий черной и цветной металлургии, строительство заводов по переработке нефти и производству искусственного жидкого топлива. В перечне продукции машиностроения важнейшими считалось: «производство гидравлических и паровых турбин, генераторов, высоковольтной аппаратуры и приборов управления для крупных гидравлических и тепловых электростанций, металлургических, нефтеперерабатывающих и других заводов, крупных станков и кузнечно-прессового оборудования».

Именно с принятия сталинских директив на четвертую пятилетку в СССР начнется стремительный рост производства прокатного оборудования, станков повышенной точности, тяжелых кузнечно-прессовых машин, выпуск приборов управления и контроля, автоматики и телемеханики. Начнется строительство новых заводов по производству прокатного оборудования, турбин и котлов, произойдет реконструкция действующих заводов энергетического машиностроения и прокатного оборудования.

Как и в годы первых пятилеток, страна превратилась в огромную стройку. К 1955 году вошли в действие новые мощности по производству крупных станков, кузнечно-прессовых машин, а также точных измерительных приборов и приборов автоматического управления технологическими процессами. Расширились существующие и были построены новые предприятия по производству нефтеаппаратуры, подъемно-транспортного оборудования и комплектного оборудования для промышленности строительных материалов.

Новое строительство потребовало увеличения производства строительных материалов. Особо крупные масштабы расширение их производства приняло в крупных промышленных районах: на Урале, в Сибири, в районах Поволжья, на Дальнем Востоке и в Средней Азии. Мощности цементной промышленности увеличились в стране более чем в 2 раза. Возросло производство подъемно-транспортного оборудования, машин для механизации трудоемких работ и оборудования для производства стройматериалов.

Послевоенная техническая революция не обошла стороной и другие отрасли народного хозяйства. Возрос выпуск автоматического оборудования для отраслей легкой и пищевой промышленности, новых ткацких станков. Развивалось производство высокопроизводительных машин и оборудования для лесозаготовительной, целлюлозно-бумажной, лесопильной и деревоперерабатывающей промышленности.

Химическая промышленность обеспечила высокие темпы увеличения производства минеральных удобрений, соды и синтетического каучука, пластмасс и синтетических материалов — заменителей цветных металлов, красителей и сырья для искусственного шелка. Появились новые производственные мощности по производству аммиака, серной кислоты, синтетического спирта и минеральных удобрений.

Директивы XIX съезда предусматривали высокие темпы роста и в обеспечении населения предметами массового потребления. Так, увеличение производства продукции легкой и пищевой промышленности планировалось на 70 процентов, для чего предстояло широко внедрить автоматизацию и механизацию технологических процессов.

К концу 1955-го, по сравнению с 1950 годом, производственные мощности должны были вырасти: по выработке хлопчатобумажных тканей на 32%, искусственного волокна — в 4,7 раза, обуви — на 34%. Предстояло увеличить мощности заводов по выработке сахара-песка — на 25%, сахара-рафинада — на 70%, чая — на 80%; маслоэкстракционных заводов — в 2,5 раза, овощесушильных заводов — в 3,5 раза.

Столь же высокими темпами панировалось усилить мощности предприятий мясомолочной и консервированной продукции. Мощности заводов по выработке рыбных, овощных и фруктовых консервов увеличивались на 40 процентов; холодильных емкостей рефрижераторного флота по заморозке рыбы — на 70%, мясокомбинатов — на 40 процентов, заводов по выработке масла животного — на 35%, сыроваренных заводов — в 2 раза, молочно-консервных заводов — в 2,6 раза, сухого молока — в 2 раза, цельномолочной продукции — на 60%.

Одновременно в стране началось строительство большого количества предприятий легкой и пищевой промышленности. В особенности хлопчатобумажных комбинатов, хлопкоочистительных заводов, заводов искусственного волокна, шелковых, швейных, трикотажных, кожевенно-обувных предприятий, сахарных, маслобойных, овощесушильных заводов. Появились новые предприятия кондитерской, чайной, консервной, пивоваренной, винодельческой, мясной, рыбной, маслодельной и сыроваренной промышленности.

Конечно, быстрорастущие потребности народного хозяйства в сырьевых и топливных ресурсах требовали обеспечить дальнейшее развитие работ по разведке природных богатств, выявлению запасов полезных ископаемых. В первую очередь цветных и редких металлов, коксующихся углей, алюминиевого сырья, нефти, богатых железных руд и других видов промышленного сырья.

Однако, как и в начале предыдущей пятилетки, в центре внимания оставалось сельское хозяйство. И главной задачей в этой области оставалось повышение урожайности всех сельскохозяйственных культур, дальнейшее увеличение общественного поголовья скота при одновременном росте его продуктивности.

Увеличение валовой и товарной продукции земледелия и животноводства предусматривалось путем дальнейшего укрепления и развития общественного хозяйства колхозов; улучшения работы совхозов и МТС на основе внедрения в сельском хозяйстве передовой техники и агрокультуры.

Земледелие должно было стать еще более продуктивным и квалифицированным, с развитым травосеянием и правильными севооборотами, более высоким удельным весом посевных площадей технических, кормовых, овощных культур и картофеля.

За пятилетие предстояло увеличить: валовой урожай зерна на 40-50%, в том числе пшеницы на 55-65%; хлопка-сырца на 55-65%, льна-волокна на 40-50%; сахарной свеклы на 65-70%; картофеля на 40-45%; подсолнечника на 50-60%; винограда на 55-60%; табака на 65-70% и сортового зеленого чайного листа на 75%. Предстояло увеличить производство кормов: сена на 80-90%, клубне— и корнеплодов в 3-4 раза и силоса в 2 раза, а также повысить производство льна-кудряша, сои, арахиса и других масличных культур.

Однако, если в предыдущей пятилетке повышение эффективности сельского хозяйства в большей степени осуществлялось за счет восстановления заброшенных земель, то теперь уклон делался в сторону повышения качества землепользования. Так, намечалось повысить урожайность зерновых культур Южной Украины, Северного Кавказа, в районах Поволжья, в центрально-черноземных областях, а также в Нечерноземной полосе, в районах Урала, Сибири и Северо-Восточного Казахстана и Закавказья — за счет орошения.

Планировалось на поливных землях довести урожайность риса до 40-50 центнеров с га. И на орошаемых землях повысить урожайность хлопчатника в районах Средней Азии, Южного Казахстана, Закавказья и в южных районах Европейской части страны.

Сбор сахарной свеклы по районам Украинской ССР, Молдавской ССР и Северного Кавказа предстояло увеличить до 255-265 ц, по районам центрально-черноземных областей до 200-210 ц, и по районам Средней Азии и Казахстана до 400-425 центнеров с гектара.

Урожайность картофеля следовало довести: по районам Нечерноземной полосы до 155-175 ц, по районам центрально-черноземных областей до 140-160 ц, по районам Юга и Северного Кавказа до 135-155 ц и по районам Урала и Сибири до 125-145 центнеров с гектара.

За пятилетие было необходимо осуществить существенное увеличение и продукции животноводства: мяса и сала на 80-90 процентов, молока на 45-50 процентов, шерсти в 2-2,5 раза, яиц в колхозах и совхозах в 6-7 раз.

С этой целью увеличивалось поголовье крупного рогатого скота по всему сельскому хозяйству на 18-20 процентов. В том числе в колхозах: крупного рогатого скота на 36-38% и коров в 2 раза; овец по всему сельскому хозяйству на 60-62%, в том числе в колхозах на 75-80%; свиней на 45-50%, в том числе в колхозах на 85-90%; поголовье птицы в колхозах в 3-3,5 раза; лошадей по всему сельскому хозяйству на 10-12%, в том числе в колхозах на 14-16%.

При этом для повышения молочной продуктивности крупного рогатого скота в колхозах и совхозах особо важным направлением стало дальнейшее внедрение стойловой системы содержания скота и качественного улучшения кормовой базы. Дальнейшее развитие высокопродуктивного животноводства, особенно молочного скота и свиней, намечалось в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР.

Одной из особенностей послевоенного периода развития сельского хозяйства в стране стал «План преобразования природы». Эта широко развернувшаяся программа предусматривала массовую организацию работ по полезащитному лесоразведению в степных и лесостепных районах. Она включала комплекс агролесомелиоративных мероприятий по борьбе с эрозией почв, облесению песков, создание лесов хозяйственного значения. А также организацию зеленых зон вокруг городов и промышленных центров, по берегам рек, каналов и водохранилищ.

В течение нового пятилетия предстояло заложить не менее 2,5 миллиона гектаров защитных лесных насаждений в колхозах и совхозах и около 2,5 миллиона гектаров посевов и посадок государственных лесов. Одновременно проводилось внедрение в землепользование орошаемых и осушенных земель.

Именно благодаря «Сталинскому плану преобразования природы» с 1946 года в Советском Союзе была ликвидирована угроза голода от периодически повторяющихся в разных регионах страны засушливых периодов. После смерти Вождя номенклатурная пропаганда постаралась вычеркнуть из памяти народов страны эту поистине историческую программу. Поэтому приведем фрагмент из директив XIX съезда партии, относящийся к существу решенной в стране задачи:

«Считать первоочередными работами строительство оросительных и обводнительных систем на базе использования электроэнергии Куйбышевской гидроэлектростанции и в зоне Волго-Донского судоходного канала имени В. И. Ленина; приступить к строительству оросительных и обводнительных систем в зоне Сталинградской гидроэлектростанции, Главного Туркменского, Южно-Украинского и Северо-Крымского каналов.

Провести подготовительные работы к строительству оросительных систем для орошения и обводнения земель Кулундинской степи. Продолжить работы по строительству оросительных систем в центрально-черноземных областях, в Кура-Араксинской низменности, в бассейнах рек Сырдарьи, Зеравшана и Кашкадарьи, в районах Центральной Ферганы, Кубань-Егорлыкской системы, Орто-Токайского водохранилища и Большого Чуйского канала. Увеличить за пятилетие площадьорошаемых земель на 30-35%, построить в колхозах и совхозах 30-35 тысяч прудов и водоемов и обеспечить всестороннее хозяйственное их использование.

Провести работы по осушению болот в Белорусской ССР, Украинской ССР (в первую очередь в районах Полесской низменности), Литовской ССР, Латвийской ССР, Эстонской ССР, Карело-Финской ССР, северо-западных и центральных районах РСФСР, в Барабинской низменности и других районах. Увеличить за 1951-1955 годы площадь осушенных земель на 40-45 процентов.

Для дальнейшего развития овцеводства организовать оборудованные пастбища в районах обводнения Волго-Донского судоходного канала имени В.И. Ленина, в Прикаспийской низменности, Ногайской степи и в районах Туркменского канала, проводя обводнение пастбищ по мере ввода в действие обводнительных сооружений, с тем чтобы в этих районах были созданы хорошо организованные пастбища для крупных и крупнейших стад овец.

В районах Средней Азии и Казахстана обеспечить создание участков высокоурожайных сенокосов и пастбищ путем применения местного орошения и использования артезианских вод, с тем чтобы постепенно сократить дальние перегоны скота».

В пятой сталинской пятилетке практически была осуществлена полная механизация основных полевых работ в колхозах. Одновременно широко развернулась механизация трудоемких работ в животноводстве, овощеводстве, садоводстве, работ по транспортировке, погрузке и разгрузке сельскохозяйственной продукции, по орошению, осушению заболоченных угодий и освоению новых земель.

Напомним, что одной из находок Сталина по преобразованию частного сельского хозяйства в колхозное стала организация машинно-тракторных станций. Они не только являлись связующим звеном между государством и селом, объединенным в коллективные хозяйства.

МТС были тем мощным государственным локомотивом, который вытащил деревню из нужды и избавил ее жителей от необходимости пахать землю на тощих лошадях и дохлых волах. К концу 4-й пятилетки мощность тракторного парка МТС увеличилась на 50 процентов, особенно в их обеспечении пропашными тракторами с навесными орудиями для междурядной обработки сельскохозяйственных культур. Завершилось внедрение в производство более экономичных дизельных тракторов.

Составной частью улучшения работы машинно-тракторных станций было расширение их деятельности по механизации трудоемких работ во всех отраслях колхозного производства и повышению ответственности МТС за выполнение планов по урожайности сельскохозяйственных культур и продуктивности животноводства.

Для обеспечения намечаемого роста сельскохозяйственного производства на пятилетие объем государственных капиталовложений в сельское хозяйство был установлен в 2,1 раза больше, чем в четвертой пятилетке, причем на ирригацию и мелиорацию — больше в 4 раза.

На основе роста промышленного и сельскохозяйственного производства за пятилетие предусматривалось увеличить розничный товарооборот государственной и кооперативной торговли на 70%. В 1955 году, по сравнению с 1950 годом, должна была возрасти продажа населению:

«Мясопродуктов на 90%, рыбопродуктов на 70%, масла животного на 70%, сыра в 2 раза, масла растительного в 2 раза, консервов овощных, фруктовых и молочных в 3,0 раза, сахара в 2 раза, чая в 2 раза, вина виноградного в 2 раза, пива на 80%».

Такой же рост намечался и в обеспечении населения изделиями легкой промышленности: одежды на 80%, тканей хлопчатобумажных, шерстяных, шелковых и льняных на 70%, обуви на 80%, трикотажных изделий в 2,2 раза, мебели в 3 раза, металлической посуды в 2,5 раза, велосипедов в 3,5 раза, швейных машин в 2,4 раза, радиоприемников и телевизоров в 2 раза, часов в 2,2 раза. Предусматривалось увеличение выпуска бытовой техники: домашних холодильников, стиральных машин, пылесосов.

Предстояло значительно расширить за пятилетие сеть столовых, ресторанов, чайных, на 80% увеличить выпуск продукции предприятиями общественного питания, значительно улучшив их ассортимент. Увеличить количество специализированных магазинов по продаже пищевых товаров, одежды, обуви, тканей, мебели, посуды, хозяйственных товаров, предметов культурного обихода и строительных материалов.

Конечно, Сталин не мог не учитывать масштабы Советского Союза и возникающие в связи с этим проблемы транспортных перевозок. Директивы съезда предусматривали к 1955 году рост грузооборота железнодорожного транспорта на 35-40%, речного — на 75-80%, морского — на 55-60%, автомобильного — на 80-85%, воздушного — не менее чем в 2 раза, трубопроводного — в 5 раз.

Важнейшей задачей в области железнодорожного транспорта являлось увеличение пропускной способности железных дорог. В соответствии с этим предусматривалось увеличить на 60% ввод в действие вторых путей и в 4 раза электрифицированных железных дорог.

Предстояло завершение строительства Южно-Сибирской магистрали на участках от Абакана до Акмолинска и строительство железнодорожной линии Чарджоу — Кунград. Одновременно намечалось развернуть строительство железных дорог: Красноярск — Енисейск, Гурьев — Астрахань, Агрыз — Пронино — Сургут. Провести необходимые работы по реконструкции железных дорог в Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР.

Планировалось полностью обеспечить потребность железнодорожного транспорта в магистральных паровозах, электровозах, тепловозах, грузовых, изотермических и пассажирских вагонах и приступить к производству новых мощных паровозов, электровозов и тепловозов. Вдвое увеличить пропускную способность речных портов. И в первую очередь — закончить работы по реконструкции портов в Сталинграде, Саратове, Куйбышеве, Ульяновске, Казани, Горьком, Ярославле, Молотове, Омске, Новосибирске, Хабаровске, Острове, Котласе и Печоре.

Одной из важных задач являлось завершение работы по переустройству Волго-Балтийского водного пути, увеличение судоходных глубин на Каме и создание единой глубоководной транспортной системы в Европейской части СССР. Предусматривалось улучшить судоходство на реках Неман и Даугава, а также строительство мостов через Неман в Каунасе и через Даугаву в Риге.

Предстояло реконструировать существующие и построить новые судостроительные и судоремонтные предприятия для речного флота. Обеспечить строительство пассажирского и грузового речного флота, отвечающего условиям плавания по крупным водохранилищам. Повысить роль речного транспорта в перевозках грузов в районах Сибири и Крайнего Севера.

Для увеличения тоннажа морского торгового флота намечалось расширить базу морского отечественного судостроения путем строительства новых и расширения существующих судостроительных и судоремонтных заводов.

В связи с этим предстояло провести реконструкцию Ленинградского, Одесского, Ждановского, Новороссийского, Махачкалинского, Мурманского, Нарьян-Марского и дальневосточных морских портов. Обеспечить дальнейшее развитие морского транспорта в Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР, провести расширение Рижского и Клайпедского портов. Пополнить морской флот новыми ледоколами и увеличить перевозки грузов по Северному морскому пути.

Народнохозяйственные задачи требовали строительства и реконструкции автомобильных дорог с твердым покрытием. Таких работ планировалось выполнить на 50% больше, чем в 4-й пятилетке, особенно в южных районах, в Закавказье и Прибалтике.

В отношении автомобильного транспорта проявлялся качественно новый подход: повысить удельный вес в перевозках грузов и пассажиров, завершить укрупнение автомобильных хозяйств ведомственного значения. За пятилетие предстояло расширить сеть авторемонтных предприятий и станций технического обслуживания автомобилей. И вдвое увеличить протяжение постоянно действующих междугородных автобусных линий.

Одновременно планировалось значительно увеличить парк транспортных самолетов гражданского воздушного флота, а также сеть воздушных линий и аэропортов, оборудованных для круглосуточной работы. Именно с этой сталинской пятилетки начался ускоренный рост грузопассажирских авиаперевозок, и воздушный транспорт в СССР станет одним из доступнейших и самых дешевых в мире средств сообщения.

Директивы уделяли также серьезное внимание средствам коммуникаций и информации. Предстояло обеспечить дальнейшее развитие средств связи, увеличить протяжение междугородного телефонно-телеграфного кабеля не менее чем в 2 раза. Значительно увеличить мощность радиовещательных станций. Развернуть работы по внедрению ультракоротковолнового радиовещания и радиорелейной связи. Расширить мощность городских телефонных станций за пятилетие на 30-35%.

В соответствии с планом дальнейшего развития транспорта и связи, доставки населению печати и почтовых отправлений государственные капитальные вложения возрастали на 63%.

Однако при всей значимости проблем в развитии хозяйства и экономики страны главной задачей, которую ставил Сталин перед партией, правительством и населением, являлся дальнейший рост материального благосостояния, здравоохранения и культурного уровня народа.

На основе непрерывного роста социалистического производства и повышения производительности общественного труда национальный доход в СССР за пятилетие должен был возрасти не менее чем на 60 процентов. Это позволяло обеспечить дальнейший рост доходов рабочих и служащих и доходов крестьян.

Такая задача не была популистским обещанием, к которым были склонны недалекие люди, политические пигмеи, пришедшие к власти после смерти Вождя. Суетящийся авантюрист Хрущев, или безвольный ренегат партии Горбачев, или политический проходимец и алкоголик Ельцин — жалкие марионетки в руках расчетливых акул Запада и тупых доморощенных либералов.

При этом в соответствии с ростом объема производства и производительности труда, а также заданиями в области культурного строительства предусматривалось увеличение численности рабочих и служащих в народном хозяйстве в 1955 году на 15 процентов.

Нет, задачи, которые ставил Сталин перед страной, не были пустыми обещаниями. С 1946-го по 1950 год крупное и регулярное снижение цен произошло 13 раз. В результате, к примеру, хлеб подешевел втрое, а мясо в 2,5 раза. И новые директивы гарантировали продолжение политики реального повышения заработной платы. В них указывалось:

«Неуклонно проводить и впредь снижение розничных цен на предметы массового потребления, имея в виду, что снижение цен является главнейшим средством систематического повышения реальной заработной платы рабочих и служащих и повышения доходов крестьян. Повысить реальную заработную плату рабочих и служащих, с учетом снижения розничных цен, не менее чем на 35 процентов.

На основе увеличения производительности труда колхозников, роста колхозного производства, увеличения продукции земледелия и животноводства повысить денежные и натуральные доходы колхозников (в денежном выражении) не менее чем на 40 процентов».

Вдумаемся в эти цифры и обратим внимание, что во всех демократических странах еврозоны реальная зарплата работающих ежегодно снижается в результате инфляции. В 70-х годах протесты прокатились по всей Европе, вызвав столкновения с полицией.

Однако и по сей день с требованием повысить зарплату ежегодно на улицы ее столиц и городов выходят не только мусорщики, но и врачи, железнодорожники, учителя и другие категории работников. Они будут ходить и в будущем, вымаливая у властей жалкие подачки за свой труд, потому что противоречие между трудом и капиталом антагонистично, то есть непримиримо.

Советский Вождь смотрел на проблему иначе и не ограничивался тенденцией повышения реального заработка. Для дальнейшего улучшения жилищных условий рабочих и служащих планировалось всемерно расширять жилищное строительство. По сравнению с предшествующей пятилеткой капитальные вложения на эти цели увеличивались в 2 раза.

В городах и рабочих поселках планировалось ввести в действие по линии государственного строительства новые жилые дома общей площадью около 105 миллионов квадратных метров. Одновременно предписывалось всячески «содействовать строительству индивидуальных жилых домов в городах и рабочих поселках, осуществляемому населением за счет собственных средств и с помощью государственного кредита».

Наряду с этим планировалось: улучшить коммунальное и бытовое обслуживание населения городов и рабочих поселков, расширить сеть водопроводов и канализации, теплофикацию и газификацию домов, городской транспорт, улучшить городское благоустройство. Капитальные вложения на коммунальное строительство возрастали на 50% против 1950 года.

Одной из несомненных заслуг Сталина как великого государственного деятеля являлось то, что он еще до войны обеспечил развитие в стране самой доступной и эффективной медицины в мире. Причем здравоохранение в СССР носило не только лечебный, но и профилактический характер.

Улучшение условий жизни и всемерное развитие здравоохранения отразилось на сокращении смертности населения. Если в 1913 году в России умерло 30,3 человека (в расчете на 1 тыс. человек населения), а в 1940 г. — 18,1 чел., то в 1950 году этот показатель смертности в СССР составил 9,7 чел.

Это означало естественный прирост количества населения в стране. Но сошлемся на статистику еще раз. Естественный прирост, то есть превышение рождаемости над смертностью (тоже в расчете на 1 тыс. чел.), был в 1913 г. 16,8 чел., в 1940 г. — 13,0 чел., в 1950 г. он поднялся до 17,0 чел. Кстати сказать, а в 1960 г. этот показатель вырос не столь значительно, как в сталинские годы, — лишь до 17,8 чел. на тысячу.

С целью обеспечить дальнейшее улучшение и развитие здравоохранения для населения СССР в новой пятилетке планировалось: расширить «сеть больниц, диспансеров, родильных домов, санаториев, домов отдыха, детских яслей, детских садов, увеличив число коек в больницах не менее чем на 20%, число мест в санаториях примерно на 15%, в домах отдыха на 30%, в детских яслях на 20% и детских садах на 40%».

Обратим внимание, что в отсталых Прибалтийских республиках в силу недоразвитости медицины в досоветские годы число больничных коек должно было возрасти в большей степени, чем в целом по стране. По Литовской ССР — на 40%, а по Латвийской и Эстонской ССР на 30%. Вот таким образом — лечением «насиловали» самодовольных прибалтов русские «оккупанты»… но, похоже, так и «не долечили»…

Конечно, Сталин рассматривал проблему здравоохранения комплексно. Планировалось обеспечить дальнейшее оснащение больниц, диспансеров, санаториев новейшим медицинским оборудованием и «повышение культуры их работы».

Одновременно требовалось увеличить за пятилетие количество врачей в стране не меньше чем на 25% и расширить мероприятия по усовершенствованию врачей. При этом направить усилия медицинских научных работников на решение важнейших задач здравоохранения, сосредоточив особое внимание на вопросах профилактики, обеспечить быстрейшее внедрение в практику достижений медицинской науки.

Естественно, что задачи развития здравоохранения не ограничивались вышеперечисленными мерами. Составной частью в программе заботы о здоровье людей стало совершенствование фармакологической отрасли и технического обеспечения. Производство медикаментов, медицинского оборудования и инструментов планировалось увеличить в 2,5 раза:

«Обратить особое внимание на расширение производства новейших медикаментов и других эффективных лечебно-профилактических средств, а также современного диагностического и лечебного медицинского оборудования». Намечалось и дальнейшее развитие физической культуры и спорта.

Шесть лет, минувшие после окончания войны, которые вывели страну на подъем экономики, промышленности и сбалансированную систему финансов, позволяли Сталину взяться и за решение еще одной важной задачи. Среди многих проектов, волновавших его государственный ум, всегда присутствовала забота об образовании народа. По сравнению с предыдущим пятилетием строительство городских и сельских школ в стране увеличивалось на 70%.

Однако на этот раз Вождь подходил к решению задачи образования еще более кардинально. Его директива предусматривала: «Завершить к концу пятилетки переход от семилетнего образования на всеобщее среднее образование (десятилетка) в столицах республик, городах республиканского подчинения, в областных, краевых и крупнейших промышленных центрах.

Подготовить условия для полного осуществления в следующей пятилетке всеобщего среднего образования (десятилетка) в остальных городах и сельских местностях.

В целях обеспечения возрастающей сети школ необходимым количеством учителей увеличить прием в педагогические институты в 1951-1955 годах на 45% по сравнению с приемом за 1946-1950 годы».

Обратим внимание, что Вождь опять не забыл о новых Прибалтийских республиках. В документе особо указывалось: «предусмотреть увеличение приема в педагогические институты Литовской ССР в 2,3 раза, Латвийской ССР на 90% и Эстонской ССР на 60%».

Французский философ, лауреат Нобелевской премии по литературе Анри Бергсон довольно точно заметил: «Исторический опыт доказал, что технологическое развитие общества не обеспечивает нравственного совершенства живущих в нем людей. Увеличение материальных благ может оказаться даже опасным, если оно не будет сопровождаться соответствующими духовными усилиями».

Впрочем, даже если Вождь не был знаком с этим высказыванием своего современника, он прекрасно осознавал: лучшее, что может дать государство новому поколению, — это образование. И он, безусловно, солидаризировался с Лениным, который сформулировал еще одну мысль: «Школа вне политики — это ложь и лицемерие».

Образование в СССР не было бездуховным, но Сталин стремился придать ему более направленный, прагматический характер, и в новой пятилетке он планировал осуществить школьную реформу. В директивах XIX было записано:

«В целях дальнейшего повышения социалистического воспитательного значения общеобразовательной школы и обеспечения учащимся, заканчивающим среднюю школу, условий для свободного выбора профессий приступить к осуществлению политехнического обучения в средней школе и провести мероприятия, необходимые для перехода к всеобщему политехническому обучению».

Позже Хрущев попытается осуществить внедрение задуманной Вождем школьной реформы. Он начнет ее с опозданием на пять лет, но идея ориентации на политехническое обучение закончится ничем; как и все реформы бездарного любителя кукурузы, она окажется не подготовленной.

Зато получит воплощение, хотя тоже не без недочетов, другое направление замыслов Сталина: «В соответствии с задачами дальнейшего развития народного хозяйства и культурного строительства увеличить за пятилетие выпуск специалистов… из высших и средних специальных учебных заведений на 30-35%».

В новой пятилетке планировалось увеличить в 2 раза выпуск специалистов высших учебных заведений для важнейших отраслей промышленности, строительства и сельского хозяйства. В таком же соотношении предстояло расширить подготовку научных и научно-педагогических кадров через аспирантуру высших учебных заведений и научно-исследовательских институтов.

Одновременно предписывалось «улучшить работу научно-исследовательских институтов и научную работу высших учебных заведений. С тем, чтобы на основе обобщения передового опыта полнее использовать научные силы для решения важнейших вопросов развития народного хозяйства, обеспечивая широкое практическое применение научных открытий.

Всемерно содействовать ученым в разработке ими теоретических проблем во всех областях знания и укреплять связь науки с производством».

Но и этот завет Вождя не был исполнен в задуманном им значении. Увеличение разработок кандидатских и докторских диссертаций для многих научных работников постепенно превратилось в самоцель, в способ увеличения материального содержания. Большинство «научных» работ не смогло получить практического применения не только из-за сложности их внедрения. Еще чаще они не имели практического значения. Симбиоз науки с производством не состоялся.

Это стало одной из причин возникновения постепенного застоя в промышленности, что и привело в итоге к утрате преимуществ советского строя. Пожалуй, можно даже сказать иначе. Если, как утверждают, войну с Германией «выиграли десятиклассники» — питомцы школьных учителей, то «холодную войну» народ проиграл из-за «тупых завлабов» из высшей школы, из-за «Гайдаров» — без божьего дара.

Однако, решая задачу введения в стране системы всеобщего обучения, Вождь не забыл и о стремлении к повышению образования взрослого населения. Тех людей, которые не сумели его завершить из-за войны. Поэтому в директивах требовалось «обеспечить дальнейшее развитие заочных и вечерних высших и средних специальных учебных заведений, а также общеобразовательных школ для обучения трудящихся граждан без отрыва от производства».

Вместе с тем для удовлетворения растущих потребностей народного хозяйства в квалифицированных кадрах, в связи с внедрением в производство передовой техники, в стране была усовершенствована подготовка молодых квалифицированных рабочих в системе государственных трудовых резервов. Одновременно улучшилась подготовка и повышение квалификации рабочих путем индивидуального и бригадного обучения и через систему курсов и школ, организуемых на предприятиях.

Конечно, Вождь заботился о духовной атмосфере общества; и это выражалось не только в разгроме антипатриотов и космополитов. Директивы съезда предусматривали дальнейшее развитие кино и телевидения, расширение сети кинотеатров и увеличение количества киноустановок и выпуска кинофильмов.

Предстояло не менее чем на 30% расширить сеть массовых библиотек и на 15% сельских клубов, улучшив их работу по обслуживанию населения. Для обеспечения значительного роста выпуска художественной и научной литературы, учебников, журналов и газет следовало модернизировать полиграфическую промышленность, улучшить качество печати и оформление книг. Для развития здравоохранения, просвещения, научных и культурно-просветительных учреждений объем капитальных вложений увеличивался на 50%.

Пятый пятилетний план определял новый мощный подъем народного хозяйства СССР и обеспечивал дальнейший значительный рост материального благосостояния и культурного уровня народа.

Повышение эффективности производства должно было осуществляться на основе внедрения во всех отраслях народного хозяйства передовой техники, улучшения организации труда и повышения культурно-технического уровня трудящихся. Повышение производительности труда за пятилетие в промышленности планировалось на 50%, в строительстве — на 55%, в сельском хозяйстве — на 40%. В промышленности и строительстве следовало в основном завершить механизацию тяжелых и трудоемких работ; снизить себестоимость продукции на 20-25%, сократить сроки строительства и обеспечить повышение его качества.

Мирное развитие советской экономики, намечаемое пятилетним планом, противостояло экономике капиталистических стран, идущих по пути милитаризации народного хозяйства для получения наивысших прибылей.

Да, этот пятилетний план является планом мирного хозяйственного и культурного строительства. Но Вождь не забывал старую истину: хочешь мира — готовься к войне. Уже в конце этого обширного документа, определявшего перспективы развития страны на последующие десятилетия, стоял важный тезис: «Увеличить вдвое государственные материальные и продовольственные резервы, могущие обеспечить страну от всяких случайностей».

Одним из преимуществ хозяйственной системы Советского Союза являлось то, что еще в 1931 году, когда Сталин поставил задачу — за 10 лет преодолеть разрыв в отставании от ведущих капиталистических государств, он обратил внимание хозяйственников на необходимость введения на предприятиях принципов хозрасчета. Выступая 4 февраля 1931 года с докладом «О задачах хозяйственников», он подчеркивал: «Вы знаете, что каждый процент снижения себестоимости означает накопление внутри промышленности в 150-200 миллиардов рублей».

И его пятый пятилетний план, тоже нацеливавший страну на очередной резкий подъем народного хозяйства, прежде всего ориентировался на калькуляции хозрасчета, позволяющие снизить себестоимость продукции. А. Мартиросян отмечает, что «на рубеже 1940— 1950 гг. окончательно была разработана базисная конструкция экономики социализма — так называемая двухмасштабная система цен. К слову сказать, самая эффективная в истории человечества. Ее до сих пор используют японцы».

Японский миллиардер Хероси Теравама еще в 1991 году указывал так называемым советским экономистам и социологам:

«Вы не говорите об основном. О вашей первенствующей роли в мире. В 1939 г. вы, русские, были умными, а мы японцы, дураками. В 1949 г. вы стали еще умней, а мы были пока дураками. А в 1955 г. мы поумнели, а вы превратились в пятилетних детей.

Вся наша экономическая система практически полностью скопирована с вашей, с той лишь разницей, что у нас капитализм, частные производители, и мы более 15% роста никогда не достигали, а вы же при общественной собственности на средства производства достигали 30% и более. Во всех наших фирмах висят ваши лозунги сталинской поры».

Вот в чем состоял секрет «японского чуда», восхищавшего весь мир во второй половине XX века! Но обратим внимание, что руководители страны «превратились в пятилетних детей» в уже 1956 году. Именно с той поры, когда закончилась последняя сталинская пятилетка, а на XX съезде началось ниспровержение Вождя.

Однако запас энергии, который вложил Сталин в экономику государства, был настолько велик, что страна еще продолжала двигаться вперед по инерции. Она еще не потеряла потенциал, заложенный Вождем, и поражала весь мир — и запуском первого спутника, и полетом Гагарина в космос, и атомным ледоколом «Ленин», и баллистическими ракетами, охранявшими народ от агрессии.

Впрочем, поясним смысл системы советских цен. Цены действовали в двух формах — оптовой и розничной, и доход от производственной деятельности (прибыль) государство получало не из цены промежуточного продукта. Не с помощью налога на добавленную стоимость, как это делается в странах рыночной экономики. Оптовые цены при закупке комплектующих изделий предприятиями оставались практически на уровне их себестоимости.

Доход экономики формировался из розничных цен, при продаже конечного продукта. Это позволяло пускать прибыль на расширенное воспроизводство и на общественные фонды потребления, возвращаемые населению в виде дешевой квартплаты и коммунальных услуг, бесплатной медицины и оздоровительных санаториев, пенсий и низких цен на продукты, товары первой необходимости, и многих других формах.

Конечно, Вождя не могли не тревожить те негативные тенденции, которые стали появляться в партии и получили развитие после его смерти. Чтобы не допустить перерождения партии, на съезде был принят новый Устав, ясно определявший ее задачи. Они были сформулированы предельно четко:

«Ныне главные задачи Коммунистической партии Советского Союза состоят в том, чтобы построить коммунистическое общество путем постепенного перехода от социализма к коммунизму, непрерывно повышать материальный и культурный уровень общества, воспитывать членов общества в духе интернационализма и установления братских связей с трудящимися всех стран, всемерно укреплять активную оборону Советской Родины от агрессивных действий ее врагов».

Но главное, что должно было отличать коммуниста от других граждан страны, определял раздел об обязанностях члена партии. В нем, в частности, указывалось:

«б)…Для члена партии недостаточно только согласия с партийными решениями, член партии обязан бороться за претворение этих решений в жизнь. Пассивное и формальное отношение коммунистов к решениям партии ослабляет боеспособность партии и потому несовместимо с пребыванием в ее рядах».

Обязанности члена партии выглядели как своеобразные библейские заповеди, объяснявшие нормы поведения коммунистов. Одна из них требовала:

«г) повседневно укреплять связь с массами, своевременно откликаться на запросы и нужды трудящихся, разъяснять беспартийным массам смысл политики и решений партии, памятуя, что сила и непобедимость нашей партии — в ее кровной и неразрывной связи с народом».

И нельзя не обратить внимание и на то, что наиболее жесткие требования были адресованы не рядовым коммунистам, а руководителям. Так, требование соблюдать партийную и государственную дисциплину объясняло:

«е)…В партии не может быть двух дисциплин — одна для руководителей, другая для рядовых. Партия имеет одну дисциплину, один закон для всех коммунистов независимо от заслуг и занимаемых ими постов. Нарушение партийной и государственной дисциплины является большим злом, наносящим ущерб партии, и потому несовместимо с пребыванием в ее рядах».

Сталин прекрасно знал человеческие слабости, и, чтобы сохранить партию от парадности и бюрократизма, он давал в руки рядовых коммунистов оружие критики:

«ж) развивать самокритику и критику снизу, выявлять недостатки в работе и добиваться их устранения, бороться против парадного благополучия и упоения успехами в работе. Зажим критики является тяжким злом. Тот, кто глушит критику, подменяет ее парадностью и восхвалением, не может находиться в рядах партии;

з) сообщать в руководящие партийные органы вплоть до Центрального Комитета партии о недостатках в работе невзирая на лица. Член партии не имеет права скрывать неблагополучное положение дел, проходить мимо неправильных действий, наносящих ущерб интересам партии и государства. Тот, кто мешает члену партии выполнять эту обязанность, должен строго наказываться как нарушитель воли партии».;

Обязывая члена партии «быть правдивым и честным… не допускать сокрытия и искажения правды», Устав предусматривал тщательный подбор людей на руководящие посты. Он требовал:

«л) на любом посту, порученном партией, неуклонно проводить указания партии о правильном подборе кадров по их политическим и деловым качествам. Нарушение этих указаний, подбор работников по признакам приятельских отношений, личной преданности, землячества и родства несовместимы с пребыванием в партии».

Эти требования к членам Коммунистической партии были глубоко осмыслены Вождем. Они стали составной частью его «Завещания». Они должны были являться преградой для проникновения в ряды партии карьеристов и приспособленцев. Людей, для которых партийность была лишь средством, позволявшим обеспечить осуществление своих личных целей.

Казалось бы, что он сделал все для сохранения чистоты партии и ее связи с народом. Однако он не мог предотвратить предательства. Позже будет принят новый Устав, и в нем уже не останется этих жестких сталинских формул. И, претерпев ревизию, построенная им партия начнет деградировать. В первую очередь эта деградация произойдет в ее ЦК.

Подобно крысам, бегущим с тонущего корабля, расчетливые негодяи начнут заявлять с трибун о выходе из партии, которую они сами предали; фиглярствуя, жечь партийные билеты. Они станут смеяться над ее идеологией, не стесняясь признаваться в собственной низости и продажности. Остановить этот шабаш жалких паяцев будет некому, и даже комитет госбезопасности не погрозит им хотя бы пальцем.

Свое выступление 14 октября 1952 года Сталин ограничил международной темой. Его короткая речь была посвящена принципам равноправия, действительной, а не декларируемой системе в практике управления обществом. Обращаясь к присутствовавшим на съезде гостям, он обратил внимание на подавление демократических свобод и американский гегемонизм во всем мире, проявившийся в результате маккартизма.

«Раньше, — говорил Сталин, — буржуазия позволяла себе либеральничать. Отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем самым создавала популярность в народе. Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой свободы личности — права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации (курсив мой. — К.Р.).

Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан…»

Эта критика глобальной американизации со временем не потеряла актуальности. «Раньше, — отмечал он, — буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их «превыше всего».

Теперь не осталось и следа от «национального принципа». Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его больше некому поднять…»

Его короткая речь Тоже стала частью политического завещания. Ему уже шел 75-й год, и он думал о том, что будет со страной после него. По предложению Сталина состав Центрального Комитета на съезде был увеличен вдвое — избрано 125 членов и 111 кандидатов. Его выступление на пленуме ЦК 16 октября до сих пор не обнародовано, но уже то, что из двух часов, в течение которых продолжалось заседание, он говорил полтора часа, свидетельствует о необычности его речи.

Присутствовавший на съезде писатель К. Симонов свидетельствовал: «Говорил он от начала до конца сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают о нем люди, сидящие перед ним и сзади.

И тон его речи, и то, как он говорил, — все привело всех сидевших к какому-то оцепенению».

Об этой последней политической сталинской речи сохранились лишь скудные воспоминания очевидцев. Вот как выглядит ее начало в записи и фрагментной интерпретации Л.Н. Ефремова:

«…Итак. Мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями.

Говорят, для чего мы значительно расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела, кто понесет ее вперед? Для этого нужны молодые, преданные люди, политические деятели.

А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля.

Но одного желания мало. Воспитать идейно стойких государственных деятелей можно только на практических делах, на повседневной работе по осуществлению генеральной линии партии, по преодолению сопротивления всякого рода враждебных оппортунистических элементов, стремящихся затормозить и сорвать дело строительства социализма (курсив мой. — К.Р.). И политическим деятелям ленинского опыта, воспитанным нашей партией, предстоит в борьбе сломить враждебные попытки и добиться полного успеха в осуществлении наших великих целей.

Не ясно ли, что нам надо поднимать роль партии, ее партийных комитетов? Можно ли забывать об улучшении работы партии в массах, чему учил Ленин? Все это требует притока молодых, свежих сил в ЦК — руководящий штаб нашей партии. Так мы и поступили, следуя указаниям Ленина. Вот Почему мы расширили состав ЦК. Да и сама партия намного выросла.

Спрашивают, почему мы освободили от важных постов министров видных партийных и государственных деятелей. Что можно сказать на этот счет? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании?

Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы должны их поддержать в ответственной работе.

Что касается самых видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы перевели их на работу заместителями Председателя Совета министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей.

Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст душу за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы.

Почему? На каком основании потребовалось дать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг, и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет?

Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.

А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно было допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение?

У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика, а товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро, и мы категорически отклоняем его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо».

«Говорилось это жестко, местами более чем жестко, — комментирует эти слова Сталина Симонов. — Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам… В зале стояла страшная тишина… у членов Политбюро были окаменелые, напряженные, неподвижные лица».

— Теперь о товарище Микояне, — продолжал Сталин. — Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Микоян? Что ему не ясно?

Мужик наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили землю за колхозами навечно. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна…»

Внимание, уделенное ошибкам Микояна, тоже имело свои предпосылки. Еще накануне специальная комиссия рассмотрела подготовленную Министерством финансов справку о размерах подоходного налога с колхозов, налога с граждан, занимавшихся сельским хозяйством, и ряд других форм налогообложения. Когда возникли разногласия, справку показали Сталину, и он позвонил министру финансов Звереву.

— Как вы истолковываете природу налога с оборота? — спросил он.

— Налог родственен прибыли, товарищ Сталин, — пояснил свою точку зрения министр, — это одна из форм прибавочного продукта.

— Верно, — подтвердил Сталин. — А помните, еще до войны на заседании ЦК высказывалось мнение, что налог с оборота — это акциз?… И чем вы объясняете столь высокий процент налога с оборота по основным видам сельскохозяйственной продукции?»

Сталин знал, о чем говорит. В результате откровенно враждебной политики Запада Советский Союз не смог получить кредиты на финансирование восстановления разрушенного войной хозяйства, о чем были договоренности на встречах Большой тройки.

Как и в период коллективизации, для восстановления страны и развития индустрии, у него не было иного пути, кроме как снова опереться на крестьянство. Конечно, он понимал, что этот пресс вызовет недовольство, но он оставался реалистом, и его политика никогда не была политикой химер и авантюр.

Однако критика ближайших сподвижников была неожиданной как для членов Пленума, так и для критикуемых. Выйдя на трибуну после выступления Вождя, Молотов признал свои ошибки и, оправдываясь, заверил, что он был и остается верным учеником Сталина. Сталин резко отверг эту лесть и прервал его:

— Чепуха! У меня нет никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

Выступление оправдывающегося Микояна, сославшегося на некоторые экономические расчеты, он тоже прокомментировал репликой:

— Вот Микоян — новоявленный Фрумкин. Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном и принципиальном вопросе».

Его критика не была проявлением каприза или подозрительности. Как всегда, он заботится об интересах государства. Он по-прежнему был поглощен своим многообразным трудом, кажущимся непосильным для одного человека, он привычно и без сантиментов управлял ходом событий, людьми и временем.

Но более всего поразило присутствовавших на заседании обсуждение организационного вопроса. Выступая по выборам руководящих органов партии, он предложил вместо Политбюро образовать Президиум и секретариат ЦК в расширенном составе — 25 членов и 11 кандидатов. Сталин пояснил:

— В списке находятся все члены Политбюро старого состава, кроме А.А. Андреева. Относительно уважаемого Андреева все ясно, совсем оглох, ничего не слышит, работать не может, пусть лечится…

Его слова прервал услужливый голос с места:

— Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС.

— Нет! — резко возразил Сталин. — Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК и Председателя Совета министров.

Симонов, наблюдавший из зала ведущегозаседание пленума Маленкова, вспоминал: «На лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтобы испуга, а выражение человека, осознавшего смертельную опасность… Лицо Маленкова, его жесты, воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в этой просьбе… Зал тревожно загудел: «Нет! Нельзя! Просим остаться!»

Почувствовавший солидарность зала, уже привычным голосом Маленков объявил: «Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего Вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС».

Раздались одобрительные, бурные аплодисменты, но Сталин решительно и довольно резко остановил эту реакцию зала:

— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты… Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. — И после наступившей напряженной тишины и небольшой паузы повторил:

— А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР. — Он снова сделал паузу.

— Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

Наступившая тишина стала гнетущей. Все ждали, что он продолжит говорить, но он — молчал. Эту несколько затянувшуюся паузу нарушил командирский голос Тимошенко:

— Товарищ Сталин, народ не поймет этого… Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

Словно очнувшись от гипноза, все встали. Разразилась буря горячих и не прерывавшихся аплодисментов.

«Сталин долго стоял, — пишет очевидец, — и смотрел в зал, потом тяжело махнул рукой и сел на свое место».

В этот же день был утвержден состав Президиума ЦК КПСС. В него вошли 25 членов и 11 кандидатов, одновременно было избрано Бюро Президиума из 9 человек. Кроме Сталина, его членами стали Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров и Хрущев. Вождь собрал всех секретарей 17 ноября. В этот день между ними были распределены сферы ответственности. Контроль за работой прессы возложили на Суслова, а редактором «Правды» вместо Ильичева был назначен Шепилов, одно время считавшийся другом Жданова и членом «ленинградской группы». Новый состав редколлегии утверждался Секретариатом ЦК, и по воспоминаниям Шепилова, «Сталин выглядел хорошо и почему-то был очень весел: шутил, смеялся и был весьма демократичен».

Глава 12 Эхо кардиограммы Жданова

Если воздавать каждому по его заслугам, то много ли найдется людей, которых не следовало бы выпороть?

Шекспир

После смерти Сталина возникшее в 1953 году «дело еврейских врачей» хрущевская пропаганда представляла как событие, не имеющее под собой реальных оснований, а врача-кардиолога Тимашук в исторической литературе характеризовала как доносчицу.

Официально была распространена версия: будто бы, желая «отличиться», в 1953 году некая «медсестра» Тимашук направила сфальсифицированный донос на врачей. Она якобы клеветнически утверждала, что они неправильно лечили членов правительства, и поэтому советские газеты начали «антисемитский шабаш против всех евреев вообще».

Знакомство с подлинными документами опровергает этот миф. Факты неопровержимо показывают, что врач-кардиолог Лидия Федоровна Тимашук, проработавшая 38 лет в Лечебно-санитарном управлении Кремля, не только не обвиняла евреев, но и не писала никаких «доносов».

Тогда за что кардиолога Тимашук Первый секретарь ЦК Хрущев подверг в 1956 году публичному «избиению»?

Напомним, что член Политбюро ЦК ВКП(б) и главный партийный идеолог Андрей Андреевич Жданов умер 31 августа 1948 года в санатории на Валдае. Сын инспектора народных училищ Жданов пользовался несомненной симпатией Сталина. Еще в декабре 1934 года он сменил на посту убитого секретаря Ленинградского горкома и обкома ВКП(б) СМ. Кирова. С 1939 года он член Политбюро ЦК. Во время блокады Ленинграда как член Военного совета он руководил обороной города, и в 1944 году ему присвоили звание генерал-полковника.

Эрудированный и яркий человек, по свидетельству знавших его современников, Жданов любил интересных, оригинальных людей, активно привлекая их к работе в партийной, идеологической и культурной областях. Он не терпел посредственностей, «тех стандартизированных агитпропщиков, весь духовный мир которых был заключен в ограниченном наборе заученных цитат и марксистскообразных формул».

Крупный государственный деятель, открытый и прямой русский патриот, он стал одним из главных идеологов партии. Умер Жданов почти неожиданно. В любом случае, «неожиданно» для лечивших его врачей, если его смерть не была спланированным убийством. У больного был инфаркт, а врачи агрессивно отвергли такой диагноз.

Причем, обследовав больного, еще за два дня до его смерти, 29 августа 1948 года, заведующая кардиологическим кабинетом Тимашук послала заключение о состоянии Жданова на имя начальника Главного управления охраны МГБ СССР генерал-лейтенанта Н.С. Власика.

Из содержания этого документа видно, что ее обращение не было доносом. Врач имела целью лишь предохранить себя лично от возможных обвинений в профессиональной некомпетентности.

«28/VIII-с/г., — пишет Л.Ф. Тимашук, — я была вызвана нач. ЛСУК профессором Егоровым к тов. Жданову А.А. для снятия ЭКГ.

В тот же день вместе с пр. Егоровым, акад. Виноградовым и пр. Василенко я вылетела из Москвы на самолете к месту назначения (в Валдай. — К.Р.). Около 12 ч. дня сделала А.А. ЭКГ, по данным которой мною диагностирован «инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочковой перегородки», о чем тут же поставила в известность консультанта.

Пр. Егоров и д-р Майоров заявили мне, что это ошибочный диагноз и они с ним не согласны, никакого инфаркта у А.А. нет, а имеется «функциональное расстройство на почве склероза и гипертонической болезни», и предложили мне переписать заключение, не указывая на «инфаркт миокарда», а написать «осторожно», так, как это сделала д-р Карпай на предыдущих ЭКГ.

29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный припадок, и я вторично была вызвана из Москвы. Но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова ЭКГ 29/VIII — в день сердечного приступа не была сделана, а назначена на 30/VIII, а мне вторично в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чем я поставила в известность т. Белова A.M. (начальника охраны Жданова. — К.Р.).

Считаю, что консультанты и лечащий врач Майоров недооценивают безусловно тяжелое состояние А.А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ и в дальнейшем может привести к роковому исходу (курсив мой. — К.Р.).

Несмотря на то что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней «инфаркт миокарда», остаюсь при своем мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А.А. 29/VIII. Зав. каб.

Передано майору Белову A.M. 29/VIII в собственные руки».

Этот документ был написан еще до смерти Жданова, и, несомненно, какими бы причинами ни руководствовалась Тимашук, она исполнила свой служебный долг. Однако своевременное предупреждение кардиолога не спасло члена ЦК. Через день после написания этого документа, 31 августа, А.А. Жданов умер. И заключение Тимашук Н.С. Власик вернул профессору Егорову, не поставив в известность Политбюро.

Эта, казалось бы, естественная попытка «подстраховаться» неожиданно обернулась для заведующей кардиологическим кабинетом незаслуженными неприятностями. Уже после смерти Жданова Тимашук 7 сентября вынуждена написать новое заявление «секретарю ЦК ВКП(б) тов. А.А. Кузнецову». В нем, изложив приведенные выше обстоятельства диагностирования больного Жданова, врач продолжает:

«…29/VIII после вставания с постели у больного Жданова А.А. повторился тяжелый сердечный приступ болей, и я вторично была вызвана из Москвы в Валдай. Электрокардиограмму в этот день делать не разрешили, но проф. Егоров П.И. в категорической форме предложил переписать мое заключение от 28/VIII и не указывать в нем на инфаркт миокарда. Между тем ЭКГ явно указывала на органические изменения в миокарде, главным образом, на передней стенке левого желудочка и межжелудочковой перегородки сердца на почве свежего инфаркта миокарда. Показания ЭКГ явно не совпадали с диагнозом «функционального расстройства».

Опытный кардиолог, уверенная в своей профессиональной правоте, Лидия Тимашук делает объективный вывод. Дальше она пишет:

«…Игнорируя объективные данные ЭКГ от 28/VIII и ранее сделанные еще в июле с/г в динамике, больному было разрешено вставать с постели, постепенно усиливая физические движения, что было написано в истории болезни.

29/VIII больной встал и пошел в уборную, где у него вновь повторился тяжелый приступ сердечной недостаточности о последующим острым отеком легких, резким расширением сердца, что и привело больного к преждевременной смерти.

Результаты вскрытия, данные консультации по ЭКГ профессора Незелина В.Е. и др. полностью совпали с выводами моей электрокардиограммы от 29/VIII-48 г. о наличии инфаркта миокарда».

Однако у специалистки, отстаивающей объективность собственной позиции, сразу же начались неприятности, и кардиолог продолжает:

«4/IХ-48 г. начальник ЛечСанупра Кремля проф. Егоров П.И. вызвал меня к себе в кабинет и в присутствии глав, врача больницы В.Я.Брайцева заявил: «Что я вам сделал плохого? На каком основании вы пишете на меня документы? Я коммунист, и мне доверяют партия и правительство и министр здравоохранения, а поэтому ваш документ мне возвратили. Это потому, что мне верят, а вот вы, какая-то Тимашук, не верите мне и всем высокопоставленным консультантам с мировым именем и пишете на нас жалобы…»

Даже невооруженным глазом видно, что, обращаясь к секретарю ЦК А.А. Кузнецову, Лидия Тимашук не пыталась разоблачить врачей-вредителей. Она, можно сказать, «по-бабьи» защищала себя! Но, поскольку ее первое предупреждающее обращение к Власику обернулось для нее служебным «бумерангом», Тимашук начинает бороться за восстановление своих попранных прав. Теперь уже против профессора Егорова.

«6/ТХ-48 г., — продолжает Тимашук, — начальник ЛечСанупра Кремля созвал совещание в составе академ. Виноградова В.Н., проф. Василенко В.Х., д-ра Майорова Г.И., патологоанатома Федорова и меня. На этом совещании Егоров заявил присутствующим, что собрал всех для того, чтобы сделать окончательные выводы о причине смерти А.А. Жданова и научить, как надо вести себя в подобных случаях.

На этом совещании Егоров еще раз упомянул о моей «жалобе» на всех здесь присутствующих и открыл дискуссию по поводу расхождения диагнозов, стараясь всячески дискредитировать меня как врача, нанося мне оскорбления, называя меня «чужим, опасным человеком».

Конфликт разрастался. Используя властные полномочия, профессор Егоров собрал врачей, причастных к постановке неправильного диагноза умершему Жданову. Организовав круговую поруку специалистов и сориентировав их на корпоративный заговор, он поставил на место «белую ворону». Однако профессор не учел бойцовских качеств женщины-кардиолога. Она перешла в нападение, и на ее стороне была неопровержимая истина.

«В результате вышеизложенного, — продолжает Тимашук, — 7/IX-48 г. меня вызвали в отдел кадров ЛечСанупра Кремля и предупредили о том, что приказом начальника ЛечСанупра с 8/Х с/г я перевожусь на работу в филиал поликлиники.

Выводы:

1) Диагноз болезни А.А. Жданова при жизни был поставлен неправильно, т.к. еще на ЭКГ от 28/VIII-48 г. были указания на инфаркт миокарда.

2) Этот диагноз подтвердился данными патологоана-томического вскрытия (д-р Федоров).

3) Весьма странно, что начальник ЛечСанупра Кремля пр. Егоров настаивал на том, чтобы я в своем заключении не записала ясный для меня диагноз «инфаркт миокарда».

4) Лечение и режим больному А.А. Жданову проводились неправильно, т. к. заболевание инфаркта миокарда требует строгого постельного режима в течение нескольких месяцев (фактически больному разрешалось вставать с постели и проч. физические нагрузки).

5) Грубо, неправильно, без всякого основания профессор Егоров 8/IX убрал меня из Кремлевской больницы в филиал поликлиники якобы для усиления там работы.

7/IX-48 г. Зав. кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы врач Л. Тимашук».

Это был вопль обиженной души, но член ЦК Кузнецов на жалобу Лидии Тимашук никак не прореагировал и автору заявления бюрократически не ответил.

Поэтому спустя восемь лет, в 1956 году, в другом обращении, теперь уже к министру здравоохранения СССР, Тимашук поясняет: «Я не получила ответа на письмо, и 7 января 1949 г. вторично послала в ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецову письмо с просьбой принять меня по делу покойного Жданова, но и на это письмо ответа не получила, с тех пор я больше никуда не обращалась по этому вопросу.

Обследование тела Жданова 31 августа 1948 года провел патологоанатом Федоров. Странно, что эта процедура была осуществлена там же, в санатории на Валдае, а не в специализированной операционной.

По установленным правилам при освидетельствовании причин смерти члена Политбюро на экспертизе обязан был присутствовать секретарь ЦК А.А. Кузнецов. Специалисты должны были объяснить ему результаты экспертизы. Однако на вскрытии присутствовали Вознесенский и Попков. Через два года они станут фигурантами по «ленинградскому делу».

Обращая внимание на приведенные выше обстоятельства, Г.В. Костырченко пишет: «Эти честные партийцы» обеспечили все, чтобы «сделанное Федоровым описание обнаруженных на сердце Жданова свежих и застарелых рубцов, свидетельствовавших о нескольких перенесенных им инфарктах, содержало массу неопределенных и туманных формулировок («некротические очажки», «фокусы некроза», «очаги миомаляции» и т. п.), имеющих цель скрыть эти инфаркты.

Инфарктов «не заметили» и участники организованного 31 августа в Москве консилиума. В нем участвовали профессора В.Н. Виноградов, В.Ф. Зеленин, A.M. Марков, В.Е. Незлин, Я.Г. Этингер и П.И. Егоров.

Ознакомившись с клинической и паталогоанатомической документацией; с анатомическим препаратом сердца покойного, доставленным с Валдая на самолете, они оставались верными принципам корпоративной солидарности. Подтвердили правильность официального диагноза.

Таким образом, врачами лженамеренно утверждалось, что Жданов умер не от инфаркта, а от «паралича болезненно измененного сердца при явлении острого отека легких». Но дело даже не в самом неверном диагнозе. По существу, именно врачи убили больного. Ибо причиной кризиса и последовавшей смерти стал не щадящий больного режим.

Однако давно известно, что все тайное со временем становится явным. И обстоятельствами смерти члена ЦК заинтересовались компетентные органы. Впрочем, сначала в поле их зрения попала другая смерть.

Врача-кардиолога еврейку Софью Ефимовну Карпай арестовали еще в июле 1951 года. Это она в конце войны устанавливала диагноз во время болезни Первого секретаря Московского горкома и обкома партии Щербакова. Он жаловался на боли в сердце. Его поместили в больницу, но 9 мая 1945 года ему неожиданно отменили постельный режим. Обрадованный Щербаков поехал смотреть салют, а на следующий день неожиданно умер.

И хотя следователь Рюмин не добился прорыва в следствии, 20 сентября 1951 года он был назначен одним из заместителей министра Государственной безопасности Игнатьева. Это не было поощрением со стороны Сталина. Напомним, что в это время он находился в продолжительном отпуске; у следователя были другие покровители.

Расследование причин смерти Щербакова в МГБ продолжалось. Для консультаций по поводу его лечения 24 июля и 11 августа к следователю вызвали еще одного кардиолога — Лидию Тимашук. Однако следствие затянулось. И лишь в середине 1952 года документы, связанные с лечением и обстоятельствами смерти Щербакова, рассмотрела экспертная следственная комиссия. Одновременно она изучила материалы лечения Жданова, тоже умершего скоропостижно.

Комиссия, работавшая под председательством главного терапевта Минздрава СССР профессора П.Е. Лукомского, пришла к выводу, что при лечении Жданова был установлен неверный диагноз, ставший несомненной причиной ускорения смерти члена ЦК.

Трудно с полной определенностью сказать, был ли сразу информирован о выводах комиссии Сталин. Скорее всего, нет. В это время в поле внимания Вождя находились более важные вопросы, связанные с подготовкой, а затем проведением XIX съезда партии.

И лишь через девятнадцать дней после его окончания, 3 октября, Сталин вызвал к себе заместителей Игнатьева Гоглидзе, Рясного и Рюмина. Кроме приглашенных, в кабинете присутствовал секретарь по идеологии Маленков. Совещание продолжалось два часа.

И, по-видимому, только на нем Сталину доложили о выводах, сделанных комиссией Лукомского в отношении вскрывшихся новых обстоятельств смерти Жданова. Поскольку на следующий день, 4 ноября, были арестованы профессора Виноградов. Василенко, Вовси и Б.Б. Коган.

Мог ли Сталин отреагировать на доложенную ему информацию иначе? Конечно, нет. Более того, в соответствии с правовыми нормами другого развития событий не могло быть. Налицо было должностное преступление, и причастные к нему люди должны были понести наказание.

Но, казалось бы, такой поворот гарантировал дальнейшее продолжение карьеры ставленника Хрущева Рюмина. Однако Сталин сделал и другие выводы; 12 ноября он подписал распоряжение об увольнении заместителя министра Рюмина из органов МГБ.

На совещании у Сталина, прошедшем через десять дней, 13 ноября, Рюмина в штатах МГБ уже не было. На этот раз совещание прошло уже при участии «четверки»: Булганина, Маленкова, Берии, Хрущева. Присутствовали министр МГБ Игнатьев, работники министерства Гоглидзе, Огольцов, Е.П. Питрованов и Рясной. На совещании обсуждался вопрос о кардинальной реорганизации органов разведки.

Однако это выглядит странно, что когда дело о «заговоре врачей» стало приобретать реальные контуры, его «инициатор» Рюмин был беспардонно выброшен из органов. 20 ноября первым заместителем министра МГБ был назначен генерал-лейтенант С.И. Огольцов, одновременно он стал руководителем только что сформированного Главного разведывательного управления МГБ.

Так что же стало причиной увольнения Рюмина? Почему человека, которого во времена Хрущева считали инициатором «дела врачей», выгнали из МГБ?

Поясним это кажущееся противоречие. Первоначально дело Абакумова рассматривала Прокуратура, но 22 февраля 1952 г. оно было передано в МГБ, где оказалось в руках Рюмина. Инструктируемый непосредственно Хрущевым, при покровительстве Игнатьева следователь развернул активную, но незаконную практику. В ходе следствия он стал применять меры физического воздействия.

Еще весной бывший министр был подвергнут содержанию в карцере-холодильнике. После этого Абакумов написал письмо Берии и Маленкову. Он сообщал: «Я все время расспрашивал, кто разрешил проделать со мной такую штуку. Мне ответили: «Руководство МГБ». Путем расспросов узнал, что это Рюмин, который делает что и как хочет…»

Тогда, весной, Берия и Маленков на письмо Абакумова не отреагировали. Осенью Абакумов написал «дорогим Лаврентию Павловичу и Георгию Максимилиановичу» новое обращение. Он жаловался: «Продолжают мучить меня, называя «узурпатором». Приводят умопомрачительные показания различных лиц. Многие сидели в холодильнике и лгут, кто как может. Об этом страшилище-холодильнике я вам писал в прошлый раз… Может быть, было бы лучше закончить всю эту историю до отъезда тов. Сталина в отпуск?… Поймите мое положение и поэтому извините за такой совет».

Теперь письмо бывшего министра Маленков передал Сталину, и тот был разгневан. Конечно, ему не нужны были фальсифицированные признания. Он затребовал протоколы допросов, и 14 ноября Рюмин был снят с поста заместителя министра государственной безопасности.

Эта перемена благоприятно отразилась на Абакумове, на следующий день его перевели из Лефортово в Бутырскую тюрьму, и допросы с помещением в карцер прекратились.

Правда, Сталин не отдал распоряжения об аресте Рюмина. После увольнения из органов его назначили старшим контролером Министерства государственного контроля, к бывшему министру госбезопасности Меркулову.

Ретивого следователя не забыл Берия. Сразу после смерти Сталина 17 марта 1953 года по его личному приказу Рюмина арестовали, но приговорен к смертной казни он будет 7 июля 1954 года. После убийства Берии. Хрущев уберет своего протеже Рюмина как опасного свидетеля.

Но это произойдет позже, а теперь всю следственную группу по «делу врачей» возглавил заместитель министра МГБ Гоглидзе. 20 ноября Огольцов и Гоглидзе снова присутствовали на заседании «четверки», а в середине декабря в Кремле вновь побывал министр Игнатьев со своими заместителями.

И уже вскоре расследование вышло на Лидию Тимашук. Спустя несколько лет она писала: «В конце 1952 г. меня вызвали в МГБ к следователю по особо важным делам, который предложил мне написать все, что я знаю о лечении и смерти Жданова А.А. Я изложила то, что мною было написано в 1948 г. в ЦК ВКП(б) т. Кузнецову А.А. После этого меня еще вызывали в МГБ по тому же вопросу».

Теперь в руки следствия попали документы четырехлетней давности, касавшиеся обстоятельств смерти Жданова. И то, что в числе «подозрительных событий» рассматривалась смерть бывшего председателя Коминтерна Георгия Димитрова и лидера французских коммунистов Мориса Тореза, тоже не являлось случайностью.

Показания Тимашук обусловили арест бывшего начальника охраны Сталина Власика, который в 1948 году отдал жалобу Тимашук профессору Егорову. Генерала арестовали в городе Асбесте 16 декабря 1952 года. В продолжение следствия были арестованы и ряд других медицинских специалистов. Вскоре их назовут «врачами-вредителями.

Профессора Егорова арестовали 18 октября 1952 года. На следствии он признался: «Не подлежит никакому сомнению, что если бы Абакумов и Власик провели должную проверку заявления Тимашук сразу же после его поступления, то мы, врачи, виновные в гибели Жданова, были бы разоблачены еще в 1948 году».

Такова история смерти А.А. Жданова. Вне зависимости от того, воспринимать ли его смерть как предумышленное убийство или как преступную халатность, она стала следствием неверно поставленного диагноза и последовавшего за этим неправильного лечения. Можно ли усомниться в том, что виновные должны были ответить за совершенное преступление?

Не стало парадоксом и то, что для героини, которая помогла следствию, наступила «минута славы». Позже Лидия Тимашук писала: «20/01 — 1953 г. меня вызвали в Кремль к Г.М. Маленкову, который сообщил мне о том, что от имени Совета министров СССР и И.В. Сталина передает благодарность за помощь Правительству в разоблачении врачей — врагов народа, и за это Правительство награждает меня орденом Ленина. В беседе с Г.М. Маленковым речь шла только о врачах, лечивших Жданова. Я ответила, что ничего особенного не сделала для того, чтобы получить столь высокую награду, и на моем месте любой советский врач поступил бы так же».

Кстати сказать, ссылка Маленкова на «просьбу Сталина» совершенно не означает, что награждение Тимашук было инициировано Вождем. В этот период в отличие от ранее существовавшего порядка все важнейшие документы направлялись не ему. В том числе запросы МГБ о санкциях на аресты и уж тем более представления к наградам.

Как ни крути, а все аресты и награждения в первую очередь могли быть санкционированы лишь секретарем ЦК по кадрам и, что еще более важно в исследуемом вопросе, — куратором МГБ Хрущевым. Более того, личная подпись Сталина на большинстве документов даже не требовалась: у всех членов «четверки» имелись разной формы печати с факсимильной подписью Сталина!

Однако конец личной истории кремлевского кардиолога испортил тот же Хрущев. Уже после смерти Сталина, в 1954 году, он наградил Тимашук еще одним орденом — Трудового Красного Знамени. Но в апреле 1964 года ее неожиданно уволили с должности зав. отделением функциональной диагностики, она потеряла возможность получить квартиру, ей отказали в характеристике для получения персональной пенсии, и она умерла оклеветанной.

За что? За то, что слишком много знала? Да, ибо в это время «бесноватый Никита» раскручивал уже другую интригу.

«Холодная война» усилила тайную деятельность противостоящих общественных систем. Секретные службы оттачивали методы своей работы. В этот период контрразведывательные службы США и Англии целиком сосредоточились на борьбе против СССР, и у советских профессионалов появились серьезные проблемы. В связи с послевоенной реорганизацией заграничных военных и политических ведомств многие советские агенты потеряли свои выгодные позиции. Значительный вред нашей разведке причинили перебежчики Гудзенко, Бентли и Чамберз, но самый ощутимый ущерб нанесла расшифровка американскими аналитиками советских шифров в процессе операции «Венона».

Еще в мае 1947 года правительство приняло постановление о создании при Совете министров СССР Комитета информации (КИ). Его возглавил заместитель председателя Совмина и министр иностранных дел Молотов. Представителями КИ за рубежом (то есть главными резидентами) стали послы, а их заместителями — бывшие резиденты ГРУ и ПГУ, т. е. военной и внешнеполитической разведки.

Правда, эта схема просуществовала недолго. В январе 1949 года военная разведка (ГРУ) выведена из КИ и возвращена в Министерство обороны, а в 1951 году внешнеполитическая разведка стала Первым главным управлением Министерства госбезопасности.

Конечно, Сталину поступала не вся информация, добываемая резидентурами, а наиболее важные сведения. Так в октябре 1948 года на его стол легла информация о военно-политических переговорах по Североатлантическому пакту, а в декабре — 74-страничный протокол сессии Консультативного совета Западного союза, состоявшейся в Париже.

Понимая правила игры, Сталин не мог пренебрегать агентурной информацией, важным инструментом в системе политического противостояния, и в конце 1952 года он вернулся к проблемам разведки. 9 ноября бюро Президиума ЦК КПСС создало комиссию по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб. В декабре был подготовлен проект постановления ЦК «О главном разведывательном управлении МГБ СССР».

В его рассуждениях была целостная концепция, в которой он связывал воедино как политические цели, так и профессиональные правила действий солдат невидимого фронта. При обсуждении этих вопросов с профессионалами Сталин подчеркнул:

«Главный наш враг — Америка, но основной удар надо делать не собственно на Америку. Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах. Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия. Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке».

Он хорошо знал людей и, как тонкий психолог, предостерегал: «Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, это будет ненадежный агент».

Хотя невидимая глазу обычного обывателя война между Западом и Востоком называлась холодной, она велась по тем же политическим правилам, что и реальные боевые действия. Стремление Америки к неограниченному господству в мире толкало ее лидеров к применению все более изощренных приемов для подрыва советского строя.

Борьба была непримиримой, диктуемой логикой идеологий и экономических целей государств. Он ясно осознавал опасность и своевременно готовил силы в этой психологической войне, в которой противник противопоставлял его стремлению к миру политику давления и угрозы агрессии.

Трезвый реалист, он требовал высочайшего профессионализма, гибкости и самокритичности от агентурной службы. По словам Судоплатова, Сталин подчеркивал на заседании комиссии: «Работа против нашего главного противника невозможна без создания мощного агентурно-диверсионного аппарата за рубежом… мощной разведывательной агентурной сети».

Он указывал, что «разведка — святое, идеальное для нас дело», необходимо «в разведке иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров», и предусмотрительно требовал: «полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику, методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет… В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать в обход. Иначе будут провалы, и тяжелые провалы».

Человек, сам прошедший жизненную школу нелегальной революционной подпольной работы, он не идеализировал возможности профессионалов и подчеркивал: «Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально… Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признает свои ошибки, а уже потом поправляется…Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки».

Начальником сформированного мощнейшего Главного разведывательного управления министерства Госбезопасности СССР 1 января 1953 года был назначен генерал-лейтенант С.И. Огольцов, оставшийся в должности 1-го заместителя министра МГБ.

Доклад МГБ по «делу врачей» был заслушан на расширенном заседании Бюро Президиума ЦК КПСС, состоявшемся в Кремле 9 января 1953 года. На заседание были приглашены все секретари ЦК, председатель Комитета партийного контроля М. Шкирятов и редактор «Правды» Д. Шепилов.

Сталин на заседании не присутствовал, «хотя в списке участников числился первым»^[59]. Странно, но исследователи не задаются естественными вопросами. Кто же в таком случае вел заседание? Кто готовил его? Но поскольку такой информации нет, то логично предположить, что проводил это совещание курирующий МГБ секретарь ЦК Хрущев.

Как бы то ни было, через три дня страна была взбудоражена. Опубликованная 13 января 1953 года «Хроника ТАСС» сообщила: «Арест группы врачей-вредителей. Некоторое время тому назад органами госбезопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сокращать жизнь активным деятелям Советского Союза.

В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М.С., врач-терапевт; профессор Виноградов В.Н., врач-терапевт; профессор Коган М.Б., врач-терапевт; профессор Егоров П.И., врач-терапевт; профессор Фельдман А.И., врач-отоларинголог; профессор Этингер Я.Г., врач-терапевт; профессор Гринштейн A.M., врач-невропатолог; Майоров Г.И., врач-терапевт.

Документальными данными, исследованиями, заключениями медицинских экспертов и признаниями арестованных установлено, что преступники, являясь скрытыми врагами народа, осуществляли вредительское лечение и подрывали их здоровье.

Следствием установлено, что участники террористической группы, используя свое положение врачей и злоупотребляя доверием больных, преднамеренно злодейски подрывали доверие последних, умышленно игнорировали данные объективного исследования больных, ставили им неправильные диагнозы, не соответствовавшие действительному характеру их заболевания, а затем неправильным лечением губили их.

Преступники признались, что они воспользовались болезнью товарища А.А. Жданова, неправильно диагностировали его заболевание, скрыв имеющийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому тяжелому заболеванию режим (курсивы мои. — К.Р.) и тем самым умертвили товарища А.А. Жданова. Следствием установлено, что преступники также сократили жизнь товарища А.С. Щербакова, неправильно применяли при его лечении сильнодействующие лекарственные средства, установили пагубный для него режим и довели его таким путем до смерти.

Врачи-преступники старались в первую очередь подорвать здоровье советских руководящих военных кадров, вывести их из строя и ослабить страну. Они старались вывести из строя маршала Василевского A.M., маршала Говорова Л.А., маршала Конева И.С., генерала армии Штеменко С.М., адмирала Левченко Г.И. и др…

Большинство участников террористической группы (Вовси М.С, Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн A.M., Этингер Я.Г. и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт» (речь идет о еврейско-сионистской организации «Америкэн Джойнт Дистрибьюшн Комити. — К.Р.), созданной американской разведкой якобы для оказания международной помощи евреям в других странах.

На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую, террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе.

Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от организации «Джойнт» через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейско-буржуазно-го националиста Михоэлса (арестованный Вовси — родной брат Соломона Михоэлса, настоящая фамилия которого Вовси. — К.Р.).

Другие участники террористической группы (Виноградов, Коган М.Б., Егоров) оказались давнишними агентами английской разведки.

Следствие будет закончено в ближайшее время (ТАСС)».

Информация об этом расследовании никогда не была опубликована, и эта недосказанность вызывает много вопросов. Исследователи обратили внимание на ту подозрительную деталь, что именно в последний год жизни Сталина из его окружения был выведен генерал-лейтенант Н.С. Власик, начальник личной охраны, и генерал-лейтенант А.И. Поскребышев — его личный секретарь.

Однако мало известен тот факт, что через четыре дня после опубликования «Хроники ТАСС» о «заговоре врачей», 17 февраля 1953 года, неожиданно «безвременно» скончался молодой, полный сил генерал Косынкин, комендант Кремля, назначенный на эту должность лично Сталиным из своей охраны».

Долгое время дело «врачей-вредителей» объяснялось пропагандой как результат «подозрительности» Вождя, якобы без оснований поверившего «доносу» неизвестной «медсестры». Впервые эта инсинуация была озвучена на XX съезде партии косноязычным Хрущевым, но в архиве сохранился черновик его доклада с собственноручно сделанным им «добавлением» к тексту, написанному его помощниками.

«Дело врачей, — паяцствовал Хрущев. — Это может быть не дело врачей, а дело Сталина, потому что никакого дела о врачах не было, кроме записки врача Тимашук, которая… написала письмо на имя Сталина».

Хрущев лжет. Жорес Медведев пишет: «Делом врачей» Сталин напрямую в январе — феврале 1953 года не занимался»^[60]. Но Хрущев лжет изначально. Как очевидно из документов, приведенных ранее, — заведующая кабинетом электрокардиографии Кремлевской больницы письма Сталину не писала! Она послала два письма «в ЦК ВКП(б) на имя секретаря Кузнецова А.А.».

Ее заявлениям секретарь ЦК хода не дал, и, видимо, не случайно: именно Кузнецов являлся тем человеком, по рекомендации которого «ленинградец» профессор Егоров попал в Кремлевскую больницу. Копию заявления врач направила «начальнику главного управления охраны МГБ СССР Н.С. Власику», но он вернул письмо самому Егорову. Причем напомним, что Тимашук никого не обвиняла. В связи с увольнением она лишь защищала себя от обвинения в некомпетентности.

Казалось бы, это незначительная деталь — кому писала Тимашук? Но версия Хрущева, изложенная им участникам съезда, сразу сориентирована на заведомо предвзятые выводы. И это не ошибка неосведомленного человека, а осмысленная мелкопакостная ложь негодяя, создающая фон для большой политической клеветы.

«И вот по этому письму, — продолжал свою мысль Хрущев, — было создано дело врачей… которые допускались до лечения самого Сталина, например Смирнов лечил Сталина…»

Хрущев вдохновенно, беззастенчиво и нагло импровизировал: «И вот достаточно было такого письма Сталину (?), как Сталин сразу этому поверил. Ему следствие не нужно было… Он сказал — и их арестовали. Он сказал — Смирнову надеть кандалы…»^[61].

Хрущев опять лгал, и лишь единицы из слушавших его знали, что никто на Ефима Ивановича «кандалы» не надевал! В связи с ревизией министерства правительственной комиссией 9 декабря 1952 года министра здравоохранения Е.И. Смирнова перевели «вновь в военное ведомство на прежнее амплуа — начальником Военно-санитарного управления». Причем это была не такая фигура, чтобы перевод министра осуществлялся без ведома секретаря ЦК по кадрам Хрущева.

«Вот здесь делегат съезда Игнатьев, — делает вставку в будущий доклад Никита, — которому Сталин сказал: если не добьетесь признания у этих людей, то с вас будет голова снята». Автор клеветы придумал удачный аргумент. Последняя фраза, отмечается в варианте уже опубликованного доклада, вызвала «шум возмущения в зале».

Прожженный мастер интриги сразу поспешил усилить эффект от сказанного в сознании одураченных партийных функционеров и продолжил: «Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывая методы следствия, а методы были единственные — бить, бить и бить. Через некоторое время после ареста врачей мы, члены Политбюро, получили протоколы с признанием врачей. После рассылки протоколов Сталин говорил нам: «Вы слепцы, котята, что будет без меня — погибнет страна…»

В таком примитивно-гротескном виде Хрущев представил обстоятельства дела на XX съезде партии. Если свести высказанное Хрущевым к краткой формулировке, то он обвинил Сталина в том, что тот поверил «клевете» на невиновных людей и лично заставил следователя применить незаконные методы, чтобы добиться признательных показаний..Но обратим внимание, что одновременно Хрущев вывел из-под удара министра МГБ Игнатьева, присутствующего в зале.

Между тем существует еще один документ. Это воспоминания Хрущева, написанные много лет спустя. «Однажды, — диктовал Хрущев, — Сталин пригласил нас к себе в Кремль и зачитал письмо. Некая Тимашук сообщала, что работает в медицинской лаборатории и была на Валдае, когда умер Жданов. Она писала, что Жданов умер потому, что врачи лечили его неправильно: ему делали такие процедуры, которые неминуемо должны были привести к смерти, и это делалось преднамеренно… (курсив мой. Хрущев намеренно извращает смысл докладной Тимашук. — К.Р.).

Одним словом, врачи были арестованы… Когда мы сходились не за столом Президиума и обменивались между собой мнениями, то больше всего возмущались письмом, полученным от Конева… Письмо, которое прислал Конев, клеймило не только тех, которые уже были «выявлены», но толкало Сталина на расширение круга подозреваемых…»

Из сказанного видно, что, помимо «письма» врача-кардиолога, в деле врачей фигурировало еще и письмо маршала Конева, но важно не это. Хрущев продолжает: «Начались допросы «виновных». Я лично слышал, как Сталин не раз звонил Игнатьеву… Он (Сталин) требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковывать их в кандалы…»

Распаляя старческое воображение, мысль, высказанную на XX съезде: «методы были единственные — бить, бить и бить», теперь Хрущев превращает в якобы принадлежащее Сталину требование «бить, лупить нещадно, заковывать их в кандалы». Очевидно, что со сцены исчез мифический «следователь», и в расследовании дела врачей более определенно обозначилась роль министра МГБ.

Но Хрущев неосмотрительно проговорился. Из сказанного им неизбежен вывод, что если в присутствии Хрущева с Игнатьевым якобы «не раз» были разговоры по телефону относительно расследования дела, то это не случайность, а прямое свидетельство того, что Хрущев играл в деле врачей не последнюю роль.

Тогда какую? Да самую прямую. Напомним, что назначение Игнатьева 9 августа 1951 года на пост министра было инициировано именно Хрущевым, как секретарем ЦК по кадрам и куратором МГБ. И покровитель дает Игнатьеву характеристику: «Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек… Я к нему относился очень хорошо…»

На момент ареста первого врача — Егорова (18 октября 1952 года) креатура Хрущева Игнатьев руководил карательным ведомством уже более 14 месяцев. Возможно, что министр был действительно «мягкого характера, вдумчивый человек». Поскольку сразу после вступления в должность на совещании в МГБ Игнатьев довольно сдержанно сформулировал свое кредо.

Сотрудник следственной части подполковник Федоров писал 24 марта 1953 года в рапорте, направленном Берии: «бывший министр госбезопасности Игнатьев… сказал, что «нужно снять белые перчатки» и «с соблюдением осторожности» прибегнуть к избиениям арестованных… Товарищ Игнатьев дал понять, что по этому поводу имеются указания свыше. Вскоре во внутренней тюрьме было оборудовано отдельное помещение для избиения…»

То есть при Абакумове такие методы следствия не применялись, ими начали пользоваться только с появлением в МГБ Игнатьева. Причем бить в первую очередь стали именно арестованных людей Абакумова. Напомним, Сталин дать такого указания Игнатьеву не мог физически. Как указано выше, на следующий день после назначения министра МГБ Вождь на полгода уехал в отпуск в Абхазию.

«Снять белые перчатки» своему ставленнику предложил не кто иной, как сам Хрущев. Конечно, не следует обвинять Хрущева в садистских комплексах. Все значительно проще. Для подтверждения действенности его кадровой политики и эффективности кураторства им органов безопасности Хрущеву нужны были реальные результаты. Поэтому именно он требовал от своего выдвиженца и послушного исполнителя: «бить, лупить нещадно, заковывать… в кандалы» подследственных.

Давно известно, что, объясняя поступки других людей, человек прежде всего основывается на личном опыте. И, выступая на июльском Пленуме ЦК в 1953 году, Хрущев так объяснял логику работников МВД: «Конечно, если деньги платят, то нужно что-то делать. А если проступков нет, а начальство спрашивает: ты, сукин сын, работаешь? Если нет, так надо сделать».

Такая импульсивная агрессивность карьериста была характерной чертой именно самого Хрущева. Стенограмма сохранила свидетельство, что еще в январе 1936года (еще за год до 37-го!) он с «неудовольствием констатировал: «Арестовано только 308 человек… 308 для нашей Московской организации — это мало».

И 14 августа 1937 года он требовал: «Нужно уничтожать этих негодяев… нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врага на благо народа». Результатом стало то, что в Москве «…к началу 1938 г… были репрессированы фактически все секретари МК и МГК (38 из 41), большинство секретарей райкомов и горкомов (136 из 146)…»

В воспоминаниях современника отмечается, что, когда подобную практику Хрущев стал позже осуществлять на Украине, Сталин гневно написал ему: «Остановись, дурак!» Впрочем, напомним и то, что именно Хрущев не убоялся пообещать на заседании Организации Объединенных Наций «показать кузькину мать» самим американцам — и для усиления веса своих угроз, сняв обувь, принялся лупить подошвой по трибуне!

Итак, повторим: «делом врачей» Сталин в 1952-1953 гг. напрямую не занимался! Более того, в 1951-1952 гг. был резко сокращен поток рапортов, поступавший из МГБ и МВД в ЦК. Они шли Хрущеву, Маленкову, Берии и Булганину. Так, последний доклад «О рассмотрении Особым Совещанием при МВД следственных дел на 112 человек 14 июля 1950 года» поступил Сталину летом этого же года.

Тогда кто контролировал информации МГБ и МВД? Вся информация этих министерств концентрировалась в канцелярии секретаря ЦК по кадрам Хрущева, курировавшего как раз эти министерства. Именно «бесноватый Никита» контролировал и санкционировал действия Игнатьева. Для этого в декабре 1949 года его и отозвали в Москву из Киева.

Но обратимся к свидетельству самого Абакумова. Сразу после его ареста на одном из первых допросов заместитель Генерального прокурора СССР К. Мокичев предъявил бывшему министру обвинение, что он дал указание поместить подследственного Этингера «в сырую и холодную камеру».

На что Виктор Семенович резко отрезал: «Ничего особенного здесь нет, потому что он наш враг». И уже без обиняков разъяснил прокурору: «Мы можем и (даже) бить арестованных — в ЦК ВКП(б) меня и моего первого заместителя Огольцова неоднократно (по выражению Хрущева: «не раз». — К.Р.) предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно… Арестованный есть арестованный, а тюрьма есть тюрьма. Холодных и теплых камер там нет… пол везде каменный».

То есть Абакумов вполне определенно указывает, что инициатива применения физических мер воздействия исходила из ЦК.

Но кто призывал «переступать через трупы врага»? Кто еще до ареста Абакумова, кроме секретаря ЦК по кадрам Хрущева (курировавшего МГБ уже 14 месяцев), мог дать такие рекомендации министру?

Правда, в отличие от Игнатьева Виктор Семенович ими не воспользовался. На суде 14 декабря 1953 года, когда Хрущев уже полностью контролировал власть, Абакумову не предъявили обвинений в применении насилия к подследственным. Наоборот, это он потребовал от суда «рассмотреть факты применения к нему и другим подсудимым мер физического воздействия» со стороны следователей Игнатьева. На что исполнявший политический заказ Хрущева прокурор Руденко никак не отреагировал.

Это вынужденное возвращение к делу врачей и заострение внимания на действительной роли в нем Хрущева необходимо потому, что оно помогает понять последовавшие через неполные полтора месяца после появления публикации ТАСС события.

Конечно, это сообщение произвело тревожное впечатление на еврейскую интеллигенцию столицы, породив множество слухов. И еврейская общественность не могла не отреагировать на такую ситуацию. Между 20 и 23 января был организован сбор подписей для коллективного письма в редакцию «Правды», в котором общественность хотела отмежеваться от преступных действий врачей-вредителей.

Организацию сбора подписей возглавили академик Исаак Израильевич Минц, Марк Борисович Митин и Я.С. Хавинсон-Марин — главный редактор журнала «Мировая экономика и международные отношения». Письмо подписали 50 человек: известные писатели, поэты, композиторы, артисты и другие представители творческой интеллигенции.

Содержание письма обосновывало «различие между небольшой группой врачей-евреев, которые оказались завербованы иностранной разведкой, и всем еврейским народом СССР, который считает Советский Союз своей родиной и верен интересам социализма»^[62].

29 января проект был направлен, возможно, через Маленкова Сталину. Однако Вождю это письмо не понравилось, и не столько резкостью тона. Подписавшие его лица требовали «самого беспощадного наказания преступников», то есть смертной казни. В числе подписавших письмо были A.M. Каганович, И.М. Эренбург, Л.Д. Ландау, С.И. Вольфкович, М.И. Ромм, Д.Ф. Ойстрах, Э.Г. Ги-лельс и другие известные евреи.

Между тем текст письма уже был набран в макет газеты, но 1 февраля поступило запрещение публиковать письмо, и все копии, верстки и корректуры из редакции были изъяты. Конечно, Сталин понимал, что такое письмо вызовет резкую негативную реакцию не только евреев за границей, но и внутри страны.

Создав в обществе нездоровый ажиотаж вокруг «дела врачей», оно могло вызвать шквал международных протестов, и это бы ударило в первую очередь по самому Сталину.

Новый проект письма был передан в Агитпроп Михайлову 20 февраля, и на дачу Вождя он поступил «21 или 22 февраля в форме машинописного текста и готовой типографской верстки». Под проектом стояли те же подписи. Новый текст не содержал призыва «самого беспощадного наказания преступников». Наоборот, он вносил предложение «вместе… поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев».

Письмо в «Правду» заканчивалось призывом к «сплочению всех прогрессивных сил еврейского народа населения СССР и за рубежом».

По-видимому, Сталина удовлетворил такой вариант. 28 февраля он позвонил главному редактору «Правды» Шепилову и дал указание о прекращении воинственных публикаций на тему вредительства. Поэтому очередной номер газеты, вышедший 2 марта, уже не содержал материалов, посвященных «шпионам», «вредителям» и «буржуазным националистам»

Это не только опровергает миф, что Сталин якобы намеревался провести публичный процесс по «делу врачей». Тем самым автоматически опровергается и миф «об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации».

Естественно, что такую резкую смену курса необходимо было объяснить общественности. И вслед за этим указанием в отношении виновных в перегибе должны были последовать оргвыводы. Под меч возмездия в первую очередь должны были попасть люди, инициировавшие кампанию: министр МГБ и куратор министерства Хрущев. Но прежде чем перейти к дальнейшему исследованию событий, сделаем отступление.

В связи с проведением съезда в конце 1952 года Сталин не уехал для отдыха на юг, и большую часть свободного времени он проводил на Ближней даче. Кунцевская дача располагалась на выезде из Москвы по Минскому шоссе, с поворотом на Поклонную гору. Неподалеку от сегодняшнего мемориала Победы.

Дом на ближней даче из семи комнат спроектировал архитектор Мирон Мержанов. Его окружал высокий деревянный забор и густой еловый лес; других жилищ тогда поблизости не было. Во время войны здесь постоянно бывали работники Генерального штаба, решавшие вместе с Верховным Главнокомандующим «судьбы страны и Европы».

Комнаты были оборудованы по-спартански. Простая мебель, несколько портретов и много книг. Комфорт создавали диваны, расставленные у стен. Солидно выглядел паркетный пол в Зале и появившийся позже большой персидский ковер ручной работы — подарок каких-то почитателей Вождя. Средину зала занимал большой стол, покрытый темно-зеленым сукном, который окружали кресла из светлого дерева, а в углу был камин.

Рядом с залом заседаний Политбюро находилась дверь, ведущая в маленькую квадратную спальню с двумя окнами. Слева от входа — высокая старинная кровать с деревянными спинками, аккуратно застеленная покрывалом, с взбитыми подушками, накрытыми накидками. Против кровати стояли платяной и книжный шкафы, а перед окнами с белыми шторами сверкал черным лаком рояль, раньше принадлежавший Жданову.

Дом окружали террасы. Одна была застеклена со всех сторон и две — открытые, с крышей и без крыши. Сталин любил маленькую западную терраску, на которую падали последние лучи заходящего солнца. Она выходила прямо в сад, в цветущие вишни.

Сад, цветы и окружавший дачу лес были любимым развлечением Вождя в свободное время. Иногда он брал садовые ножницы и подстригал деревья. В саду и прибранном выкошенном лесу располагалось несколько веранд, куда ему летом приносили бумаги, газеты и чай. Одна из тропинок парка через мост и березовую рощу вела к оранжереям. Кроме гирлянд винограда, яблонь, груш и лимонных деревьев, здесь висели клетки с попугайчиками и канарейками.

По воспоминаниям заместителя коменданта Ближней дачи в Кунцево И.М. Орлова: «Сталин работал круглосуточно. Только глухая полночь его настигала, и он ложился, где придется. Спал на диванах. Еще стояло два плетеных топчана.

Как-то в 6 часов я пошел по комнатам искать хозяина дачи. Зашел на террасу, а он отдыхает на плетеном топчане в шинели, ботинках, фуражке, Но, поскольку заходило солнце и лучи падали на его лицо, он прикрыл его маршальской фуражкой.

Обедал в разное время… Щи русские, гречневая каша с кусочком мяса, компот из сухофруктов. Иногда заказывал яичницу-глазунью. Пил Сталин вина мало, только перед обедом. Одну бутылку цинандали пил целую неделю. Но для гостей были на столе всякие вина и закуски…»

Приемный сын Сталина Артем Сергеев рассказывал: «Когда Сталин приходил домой с работы, за ним шел Поскребышев с мешком писем. Сталин садился за стол, читал, некоторые — вслух. На письмах делал пометки или писал краткие резолюции. В основном просьбы, жалобы…»

Еще один охранник, генерал А.С. Рыбин, тоже отмечал: «Каждую ночь он работал до двух, трех часов. Лишь тогда в кабинете гасло электричество. Днем в свободное время трудился в саду, ухаживал за посадками кустарника или копался в огороде.

Конечно, это чтение писем не означало, что он внимательно просматривал абсолютно всю поступавшую к нему документацию. Это было невозможно. А. Хрулев свидетельствует: «Сталин подписывал документы, часто не читая, — это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на огромном доверии. Но стоило ему только (может быть, это чисто национальная черта) убедиться, что этот человек — мошенник, что он обманул, ловчит, судьба такого работника была решена».

По сложившейся практике многие совещания в Кремле завершались на квартире или даче Вождя. А. Яковлев пишет: «Сталин часто приглашал после этого к себе домой ужинать, или, как он говорил, «обедать».

— На сегодня, кажется, хватит, — говорил он, — Не знаю, как другие, а я проголодался. Специально никого не приглашаю, чтобы не приняли как обязательное и обременительное, а кто хочет обедать, прошу!»

Но еще чаще приехать в гости означало — решить какой-то вопрос. В Кунцево обедали в большом зале, тут же принимали приезжавших гостей.

Обстановка в столовой была более чем скромной. Налево, во всю стену, старинный, громоздкий, из черного дерева буфет с бокалами и, по кавказскому обычаю, рогами для вина. Посредине — стол, накрытый белоснежной скатертью, человек на десять. В простенке, напротив входной двери, между окнами, тахта-диван. Направо у стены — шкаф с книгами и дверь во внутренние комнаты. В одном из углов стояла радиола с набором пластинок.

В числе приглашенных в гости на дачу часто бывали военные. Маршал Конев пишет: «Принимая кого-то, приезжающих на даче — иногда это бывало не на даче, — он после разговора к обеду или ужину вызывал членов Политбюро, тех или иных, передавая через Власика, начальника охраны своей, и предполагалось, что все быстро и беспрекословно явятся. Так было заведено».

Александр Яковлев писал в своей книге «Цель жизни»: «К приходу приглашенных на ужин стол накрыт. Поставлены приборы.

На правом от входа конце стола все холодные кушанья, закуска. Несколько бутылок, включая шампанское и коньяк. Водка в графинах. Две суповницы, накрытые крышками: харчо и другой какой-либо суп. Стопка тарелок. Суп каждый сам себе наливает. Вообще никакого обслуживающего персонала за столом нет. Изредка женщина в белом халате и головной повязке приносит что-нибудь горячее».

Хозяин занимал место в торце стола. С правой руки всегда стоял графин с чистой водой. Начальник Генерального штаба С. Штеменко тоже отмечал в воспоминаниях непринужденность обстановки на «обедах»: «Сталин подходил к судкам, поднимал крышки и, заглядывая туда, вслух говорил, ни к кому не обращаясь:

— Ага, суп… А тут уха… Здесь щи… Нальем щей. — И сам наливал, а затем нес тарелку к обеденному столу.

Без всякого приглашения то же делал каждый из присутствовавших независимо от своего положения. Наливали себе кто что хотел.

Затем приносили набор вторых блюд, и каждый также сам брал из них то, что больше нравится. Пили, конечно, мало, по одной-две рюмки… Вместо третьего чаще всего бывал чай. Наливали его из большого кипящего самовара, стоявшего там же на отдельном столе, Чайник с заваркой подогревался на конфорке».

Авиаконструктор генерал-полковник А.С. Яковлев пишет: «Ужин, или, как говорил Сталин, обед, по существу, являлся продолжением совещания, начатого в служебном кабинете. Но разговор шел свободнее, чередовался обменом мнениями на самые разнообразные темы: политические, международные, по вопросам техники, литературы, искусства. Увлекшись каким-нибудь вопросом, Сталин шел к шкафу, доставал нужную книгу. Если в разговоре требовалась справка по географии, он брал свою старую, уже потертую карту и раскладывал на столе».

По словам Молотова, в общении Сталин был «простой, очень, очень хороший, компанейский человек. Был хороший товарищ». Его открытость подтверждает А. Рыбин:

«Сталин был очень артельным человеком, веселым и щедрым. Мало кто из членов Политбюро так просто общался с охраной. Нередко где-нибудь на горе в лесочке мы жарили шашлык. Верней, непосредственно у шашлычного гриля Сталин стоял сам, никому не доверял эту важную операцию и давал нам необходимые указания. Один приносил дрова. Второй железные прутья готовил, третий мясо насаживал. Четвертый стол накрывал. Работа кипела. Когда с нами не было других членов Политбюро, весь нажаренный Сталиным шашлык мы под метлу зачищали!»

После съезда наиболее частыми посетителями дачи Вождя стала четверка: Хрущев, Берия, Маленков и заместитель председателя Совмина Николай Булганин. В какое-то время в историографии появилась, а позже стала упрочиваться точка зрения, будто бы наиболее тесные отношения в этой четверке были между Берией и Маленковым. Это не совсем так. Точнее, эти взаимоотношения не были дружбой.

Если считать, что между политиками такого ранга бывают дружеские отношения, то до определенного периода как раз между собой — именно Хрущев и Берия. Лазарь Каганович рассказывал Феликсу Чуеву: «Хрущев и Берия были неразлучная пара, дружили». Этому способствовала психологическая родственность поведения, можно даже сказать, «души».

Они оба были людьми, претендующими на лидерство и обретение всей полноты власти. Но два медведя не могли ужиться в одной берлоге, и эта «дружба» завершилась в пользу более хитрого и агрессивного Хрущева, который жестоко расправился с Берией.

Впрочем, «бесноватый Никита» так объяснил взаимоотношения Берии и Маленкова: «Берия как-то сам сказал: «Слушай, Маленков — безвольный человек. Вообще козел, может внезапно прыгнуть, если его не придержать. Поэтому я его и держу, хожу с ним. Зато он русский и культурный человек, может пригодиться при случае»^[63].

Действительно, «культурный человек» Маленков хотя и «выделялся работоспособностью и энергией», но он был добросовестным исполнителем, а не лидером; к такому же типу людей относился и Булганин.

В соответствии с книгой записей в феврале 1953 года Сталин вел совещания и приемы в своем кремлевском кабинете только четыре раза. 16 февраля к нему были приглашены Берия, Булганин и Маленков, но их беседа продолжалась только 15 минут. На следующий день он принял на полчаса посла Индии К. Менона, после чего к нему вошли, и опять только на 15 минут, Булганин, Берия и Маленков. Нет никаких данных, что между 18 и 28 февраля члены «четверки» приглашались на дачу Сталина.

Между тем в мемуарах Хрущева настойчиво подчеркивается, что пребывание «четверки на даче в Кунцево было системой: «Когда мы приезжали на дачу, «заседание» продолжалось, если это можно назвать заседанием. Подобная система работы, если это можно назвать работой, существовала в послевоенный период вплоть до смерти Сталина… Заседания в узком кругу продолжались с точностью до часового механизма. Если он не вызывал нас два-три дня, мы думали, что он заболел или с ним что-нибудь случилось»^[64].

В другом опубликованном томе эта мысль повторяется: «Мы очень часто ездили к Сталину, почти каждый вечер. Только когда нездоровилось Сталину, были пропуски. Других причин не было».

Так ли это? Можно ли верить Хрущеву? А если нет, то почему автор мемуаров настойчиво навязывает такую мысль?

Впрочем, мысль о почти ежедневных посещениях «четверкой» кунцевской дачи опровергается элементарными соображениями. Во-первых, приглашение соратников на дачу было своего рода поощрением либо завершением решения какого-то делового разговора.

Во-вторых, Сталин не мог не понимать, что постоянное общение с подчиненными в «раскрепощенной» обстановке, да еще и с пьяными людьми, превращает такие взаимоотношения в фамильярные, лишая руководителя ореола таинственности. Умный руководитель держит подчиненных на расстоянии.

И, наконец, трудно допустить, чтобы Сталину доставляло удовольствие видеть каждый вечер одни и те же маячащие перед глазами лица.

Нельзя избежать еще одного вопроса: поскольку книга посещения кремлевского кабинета сохранилась, то где книга посещения дачи в Кунцево? И если она уничтожена, то почему? Но главное — кем?

Обратим внимание еще на одну деталь. Читателям своих будущих мемуаров Хрущев настойчиво навязывал и другую мысль: будто бы Вождь «страдал болезненной подозрительностью». Причем прежде всего он якобы боялся отравления!

На странице 57 второго тома отмечено: «Сталин уже не доверял людям Берии. В результате своего болезненного состояния он не доверял уже и русскому обслуживающему персоналу… Теперь Сталин, находясь за столом, не ел, не пил, пока кто-либо другой не попробует из этого блюда или из этой бутылки. А он находил к тому повод. Идет, например, дегустация вина: грузины прислали… Но ему требовалось, чтобы мы попробовали, а он выжидал: человек не падает, тогда он немножко выпьет… Хочет он чего-нибудь откушать, так на этот случай у каждого из нас имелось «любимое блюдо», и каждый должен был первым попробовать его.

«Вот гусиные потроха, Никита, вы еще не пробовали?» — «Нет, — отвечаю, а сам вижу, что он хочет взять, да боится… Я возьму, тогда и он берет. И так каждое блюдо имело своего дегустатора, который выявлял, отравлено оно или нет, а Сталин смотрел и выжидал».

Через 28 страниц эта мысль повторяется: «Когда мы обедали с ним, Сталин не притрагивался ни к одному блюду, закуске или вину, пока кто-нибудь не попробовал их»^[65].

Возможно, что, обладая «демократическим» мышлением, этот идиотический бред можно принять на веру, но вдумаемся в его абсурдность.

С одной стороны, продукты для высшего руководства выращивались и приготовлялись на специальных фермах и комбинатах под строгим наблюдением особого отдела правительственной охраны. Кстати, руководил этим деликатным делом главный повар — генерал МГБ Игнаташвили.

И с другой — если Вождь держал «четверку» за подопытных кроликов, то на ком он «испытывал» пищу при обычных трапезах? В отсутствие такого «удобного» материала. Безусловно, утверждения Никиты можно было бы воспринимать как бред идиота, но это не так.

Конечно, Хрущев не случайно муссирует такую версию. Приписывая Вождю «чрезмерную подозрительность», он хочет убедить читателя, что тот не мог быть отравлен. И не просто убедить, а убедить категорически, чтобы у внимавщих ему не оставалось на этот счет абсолютно никаких сомнений.

Поэтому снова напишем уже набившее оскомину слово «почему?». Однако обратим внимание на то, что, выдвигая версию, Хрущев почти пальцем указывает на Берию, подсказывая, будто бы Вождь опасался именно его.

Глава 13 Голгофа

Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее!

Сталин И.

Вечер 27 февраля 1953 года Сталин провел в своем любимом Большом театре; он смотрел «Лебединое озеро» — этот классический балетный шедевр с чарующей музыкой и пленительными танцами. До конца спектакля он сидел один в глубине правительственной ложи, а затем попросил директора поблагодарить артистов за филигранную отточенность спектакля, после чего уехал на Ближнюю дачу.

Ничто не предвещало потрясений… Но днем 3 марта страна вздрогнула от правительственного сообщения. ЦК КПСС и Совет министров СССР сообщали «о постигшем нашу партию и наш народ несчастье — тяжелой болезни товарища Сталина».

В короткой информации «О болезни Председателя Совета министров СССР и Секретаря Центрального Комитета товарища Иосифа Виссарионовича Сталина», взбудоражившей своей внезапностью мир, отмечалось, что она вызвана «кровоизлиянием в мозг», которое произошло, «когда он находился в Москве в своей квартире… в ночь на 2 марта».

Сообщалось, что у Сталина развился паралич правой руки и ноги с потерей сознания и речи, появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания. Перечислив фамилии и звания врачей, привлеченных для лечения Сталина, составители сообщения указали, что «лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства.

Это была умышленная ложь. Информация, обнародованная для общественности, в принципиальных аспектах накладываясь на действительное состояние больного, однако скрывала важные факты и детали. Первая ложь заключалась в том, что «инсульт» у Сталина произошел не в московской квартире, а на Кунцевской даче в Волынском.

Казалось бы, какая разница, где постаревшего Вождя постигло несчастье? В кремлевской квартире или на даче? Но, как будет видно из последующих свидетельств, эта деталь существенна. Перенесение событий в Москву было сделано намеренно. Это подразумевало, что они случились если не на глазах близких Сталина, то, безусловно, при присутствии его окружения и очевидцев.

Поэтому обстоятельства смерти Вождя не требовали дополнительных комментариев, но в действительности происшедшее вызывает массу вопросов и подозрений. Более того, даже если в обстоятельствах смерти Сталина нет твердых доказательств для прямого обвинения в физическом умерщвлении, то, в любом случае, они свидетельствуют об умышленном убийстве на основе неоказания своевременной помощи при инсультном состоянии.

«Умер Сталин неожиданно, — рассказывал Каганович. — Хотя некоторые из нас в последние периоды его жизни реже бывали у него в домашних условиях, но на совещаниях, официальных заседаниях мы с удовлетворением видели, что, несмотря на усталость от войны, Сталин выглядел хорошо. Он был активен, бодр и по-прежнему вел обсуждение вопросов живо и содержательно».

Да. В действительности все произошло не так, как предполагало население страны. Фактические обстоятельства несчастья вызывают не только вопросы, но и обоснованные подозрения в неестественности смерти Вождя.

В позднем пересказе Хрущева эта цепь неопределенностей начинается с субботы 28 февраля, в ночь на 1 марта 1953 года. «И вот как-то в субботу, — поясняет Хрущев, — от него позвонили, чтобы мы пришли в Кремль. Он пригласил туда персонально меня, Маленкова, Берию и Булганина. Приехали. Он говорит: «Давайте посмотрим кино». Посмотрели. Потом говорит снова: «Поедемте покушаем на Ближней даче».

Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра (это точное указание времени существенно в оценке последовавших событий и в их интерпретации. — К.Р.). Обычное время, когда кончались его «обеды». Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Распрощались мы и разъехались».

Навязчиво подчеркивая, что Сталин находился в обычном состоянии, Хрущев вносит в рассказ подробности: «Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся вроде бы пальцем и толкнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы тоже уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось…»

Почему Хрущев так старательно подчеркивает, что Сталин был в нормальном, дееспособном состоянии и что «ничего плохого… не случилось»? Не напоминает ли это попытку организовать своеобразное алиби?

Кстати, А. Яковлев отмечает, что обычно Сталин заканчивал работу «не раньше двух-трех часов ночи», а И. Горский пишет: «Сталин ложился спать после четырех часов утра». Так что более позднее завершение встречи «в пять или шесть утра» отнюдь не обычно.

Между тем Хрущев врет уже с самого начала своего рассказа. Повторим, что с 17 февраля Сталин был в Кремле лишь четыре раза. 28 февраля посетителей в его кремлевском кабинете не зарегистрировано.

Тогда зачем такая бессмысленная и, казалось бы, малозначительная ложь? И для чего вообще Сталин пригласил соратников на своеобразную «тайную вечерю»?

Сталин не был в Кремле. Он ждал приглашенных в Кунцево. Дочь Сталина пишет: «Приехать обедать к отцу — это означало приехать решить какой-то вопрос», и эта встреча не была праздным застольем, как пытается лукаво изобразить Хрущев. Она состоялась не спонтанно.

Застолья как такового вообще не было. Генерал-лейтенант А. Рыбин пишет, что «гостям подали только виноградный сок, приготовленный Матреной Бутусовой. Фрукты, как обычно, лежали на столе в хрустальной вазе. Сталин привычно разбавил кипяченой водой стопку «Телиани», которой хватило на все «застолье».

Ю. Мухин аргументированно поясняет, почему ночное «собрание» у Сталина не было обычным обедом. «Историки упоминают, — пишет Мухин, — но не придают значения цели, с которой Сталин позвал к себе ряд членов Президиума ЦК на ужин в субботу 28 февраля. Дело в том, что 2 марта в понедельник должно было быть заседание Президиума ЦК, и Сталин собрал товарищей 28 февраля, чтобы неофициально обсудить вопросы повестки дня этого заседания… Но об одном вопросе можно сказать абсолютно точно — в понедельник 2 марта 1953 года Президиум ЦК решил бы вопрос об объединении МВД и МГБ в одно министерство и о назначении министром Берии…

Дело в том, что вопрос об этой реорганизации в числе 16 других вопросов Президиума ЦК и Совмина решили 5 марта 1953 г., в день смерти Сталина (но когда Сталин был еще жив). На все 16 вопросов у членов Президиума ушло 40 минут. До 5 марта члены Президиума и правительства дежурили у постели Сталина и на Президиум не собирались. Такой вопрос, как реорганизация двух ведомств, не может быть решен мгновенно, за 2,5 минуты, это исключено. Такие вопросы обсуждаются очень долго и заблаговременно…»

И этот ход мыслей неоспорим: председатель Совета министров Сталин 28 февраля на совещании с членами «пятерки» Политбюро принял предварительное решение о реорганизации Министерства госбезопасности. Игнатьев, при котором состоялись аресты по «делу врачей-вредителей», снимался с должности.

Кстати, министр уже ждал такого оборота событий. Судоплатов пишет: «В конце февраля 1953 г., за несколько дней до смерти Сталина, я заметил в поведении Игнатьева нарастающую неуверенность».

Но падение Игнатьева должно было произойти не случайно. Оно определилось решением Сталина о прекращении дела «еврейских врачей», а тогда для курирующего деятельность МГБ и тесно общавшегося с министром Хрущева это влекло за собой непредсказуемые последствия. Знаменательно, что уже 2 марта, в понедельник, газеты прекратили публикации по этой теме.

Пожалуй, наиболее связным свидетельством обстоятельств гибели Вождя является рассказ бывшего помощника коменданта дачи «Кунцевская» Петра Лозгачева. «В ночь на первое марта, — вспоминал он, — я был на даче — дежурил… Орлов, комендант дачи, только что пришел из отпуска и был выходной… В ту ночь на объекте должны были быть гости — так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали.

Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на первое марта у нас было меню: виноградный сок «Маджари»… Это было виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. Что касается фруктов, то они стояли в вазе на столе».

Подчеркнем сложившуюся после войны закономерность, что принципиальные перестановки в Совете министров, как правило, Сталин производил в начале марта. Видимо, это было связано с хронологией и сроками избрания Верховного Совета СССР.

Итак, рабочее совещание у Сталина завершилось под утро, и все же отъезд посетителей выглядит не «как обычно». С момента завершения встречи начинается цепь странных и необычных для сложившегося уклада жизни Сталина поступков охраны и поведения его окружения.

Почти библейским слогом П. Лозгачев продолжает: «А когда Хозяин гостей провожал, то прикрепленный (полковник охраны. — К.Р.) тоже провожал — двери закрывал за ними. И прикрепленный Хрусталев Иван Васильевич закрывал двери и видел (?! — К. Р.) Хозяина, а тот сказал ему: «Ложитесь-ка вы спать. Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь» (?!). И Хрусталев пришел и радостно говорит: «Ну, ребята, никогда такого распоряжения не было…» И передал нам слова Хозяина…

Здесь Лозгачев прибавил: «И правда, за все время, что я работал, это был единственный раз, когда Хозяин сказал: ложитесь спать…» Обычно спросит: «Спать хочешь?» — и просверлит тебя глазами с ног до головы. Ну, какой тут сон!… Мы были, конечно, очень довольны, получив такое указание, и смело легли спать».

В рассказе помощника коменданта дачи несомненная странность, и обратим внимание на то, что, кроме полковника Хрусталева, никто из охраны Вождя в момент отъезда посетителей Сталина не видел.

Но умудренный опытом Ю. Мухин вообще отвергает возможность такого оборота дела: «Сталин действительно очень хорошо относился к охране и обслуживающему персоналу. Довольно часто приглашал их к столу, а увидев однажды, что часовой на посту мокнет под дождем, распорядился немедленно построить на этом посту грибок. Сон на посту — это воинское преступление. «Спать…» — такую команду Сталин дать не мог…»

Телохранитель Сталина генерал А.Т. Рыбин тоже подчеркивает, что «подобного распоряжения он никогда не отдавал. Оно удивило Хрусталева необычностью. Хотя настроение у Сталина было бодрым». Однако ни Рыбин, ни сам Лозгачев не свидетельствуют, что это разрешение последовало из уст Сталина. Оно преподносится со слов Хрусталева.

Тогда чье распоряжение о разрешении охране «спать» исходило от начальника смены? «Мы действительно легли спать, чем были очень довольны. Проспали до 10 часов утра», — рассказывает П. Лозгачев.

Неуклюже обойдя щепетильную тему, офицер предусмотрительно подчеркивает: «Что делал Хрусталев с 5 часов до 10 часов утра, мы не знаем. В 10 часов утра (1 марта. — К.Р.) его сменил другой прикрепленный — М. Старостин».

Герой Советского Союза, историк и публицист М.С. Докучаев пишет: «В ночь с 28 февраля на 1 марта Сергей Васильевич Гусаров стоял на посту у входа в главный дом дачи, видел, как выходили примерно в 4.00 часа утра Маленков, Берия и Хрущев. Ему вспомнилось, что Маленков тогда облегченно вздохнул, и все разъехались по домам.

Когда Молотову был задан вопрос: «Могло быть, что они… отравили Сталина, когда выпивали с ним в последний день перед болезнью?» — он прямо ответил: «Могло быть. Берия, Маленков были тесно связаны, Хрущев примкнул к ним и имел свои цели. Он всех перехитрил».

Поражающая скудость официальной информации о последних днях жизни Вождя не могла не вызвать лавину предположений и догадок. По версии А. Авторханова, со ссылкой на неких «старых большевиков», Маленков, Хрущев и Булганин уехали с дачи Сталина довольно рано, но не домой, а в Кремль.

Действительно, если «гости» уехали от Сталина в пятом часу, то почему 1 марта в воскресенье Хрущев приехал домой только почти через два часа? Чем он занимался это время? Сын Хрущева пишет: «В то утро он вернулся домой на дачу часов в семь… Обедать отец не стал, пошел пройтись, наказав: если позвонят оттуда, его надо немедленно позвать».

Конечно, отравить Сталина не составляло особого труда. Яд можно было высыпать в бутылку с минеральной водой или с помощью иглы шприца ввести в фрукты, стоящие «в вазе на столе», о которых, видимо, не случайно, упоминает Лозгачев.

Но постановка вопроса: был ли у Сталина инсульт? — закономерна. Более того, она естественна. Разрешение «спать» не может не рассматриваться иначе как приказание охране не заходить в помещения дачи, чтобы предотвратить обнаружение беспомощного состояния Вождя, а совпадение необычного указания с трагическим исходом последовавших событий даже не выглядит поразительно.

Но время шло, и когда 1 марта, в 10 часов утра, полковника Хрусталева сменил «прикрепленный охранник — Старостин», кроме помощника коменданта дачи Лозгачева, из персонала смены на дежурстве присутствовали — помощник Старостина Туков и подавальщица Матрена Бутусова.

«На следующий день (1 марта. — К.Р.), — продолжает Лозгачев, — было воскресенье. В десять часов мы, как обычно, уже все были на кухне, начинали дела на сегодняшний день планировать. В 10 часов в его комнатах — нет движения (так у нас говорили, когда он спал). Но вот пробило 11 часов — нет, и в 12 — тоже нет. Это уже было странно.

Обычно он вставал в 11-12 часов, иногда даже в 10 часов он уже не спит. Но уже час дня — и нет движения. И в два — нет движения в комнатах. Ну, начинаем волноваться. В три, в четыре часа — нет движения. Телефоны, может, и звонили к нему, но, когда он спит, обычно их переключают на другие комнаты. Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: «Что-то недоброе, что делать будем?» Действительно, что делать — идти к нему? Но он строго-настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет».

То, что, ссылаясь на боязнь наказания, Лозгачев лжет, ясно из других свидетельств, о которых речь пойдет позже. Охрана даже могла «подсматривать» за Сталиным. Версия Лозгачева — лишь попытка скрыть действительную ситуацию и объяснить бездействие офицеров охраны. Он не хочет называть лицо, которое отдало приказ: не заходить в помещения главного дома.

«И вот, — продолжает Лозгачев, — мы сидим в своем служебном доме, дом соединен коридором метров 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже шесть часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит часовой с улицы: «Вижу, зажегся свет в малой столовой».

Ну, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь — ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять — нету движения, в десять — нету. Я говорю Старостину: «Иди ты, ты — начальник охраны, ты должен забеспокоиться». Он: «Я боюсь». Я: «Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?» В это время почту привозят — пакет из ЦК. А почту обычно передаем мы. Точнее, я, почта — моя обязанность».

Конечно, Лозгачев лжет, говоря о зажегшемся свете «в малой комнате», о чем якобы сообщил часовой наружной охраны. Свет горел с утра, и «так было заведено». Правда, с приближением вечера его наличие просто могло стать совершенно очевидным, но если поверить рассказчику, то реакция на необычную обстановку профессионалов, офицеров высокого ранга напоминает поведение инфантильных подростков.

И для читателя, не знакомого с воинской службой, следует дать некоторые пояснения. Говоря военным языком, на даче Сталина располагался миниатюрный воинский гарнизон, комендантом которого являлся комендант дачи. В отсутствие Орлова эти обязанности исполнял Лозгачев. Непосредственная группа телохранителей Сталина, называвшаяся на жаргоне охраны «девяткой», состояла из офицеров трех «троек», являвшихся фактически «караулом». Он сменялся раз в сутки, а так называемый прикрепленный являлся начальником караула.

Советский дипломат О.А. Трояновский пишет: «Сотрудников охраны в непосредственной близости от основного дома было немного — три полковника КГБ (МГБ. — К. Р.) и несколько майоров, которые дежурили по очереди. Они занимали отдельный дом, который непосредственно прилегал к даче Сталина. Причем проезд, который вел к даче, как бы прорезал здание для охраны. Обычно я питался в этом здании вместе с полковниками… Пока Сталин был на даче, их задача состояла в том, чтобы поменьше мозолить ему глаза. Можно не сомневаться, однако, что по периметру территории располагалась многочисленная охрана».

В воскресенье 1 марта в служебном помещении дачи, примыкавшем к комнатам, где жил Сталин, с 10 часов утра дежурили старший сотрудник для поручений при Сталине подполковник Михаил Гаврилович Старостин, помощник коменданта дачи Петр Лозгачев и подавальщица-кастелянша Матрена Бутусова.

Саму охрану дачи осуществляло особое подразделение МГБ. Часовые осуществляли охрану с собаками всей территории по периметру между двумя деревянными заборами. Возле ворот на въезде находилась «дежурная» — помещение старших офицеров охраны. Проверка приезжавших на дачу производилась у шлагбаума на повороте к даче с Минского шоссе, вторая проверка осуществлялась у ворот, а третья — при входе на дачу.

При смене караула новый начальник принимал от сменяемого рапорт, в котором устно и письменно указывались наиболее существенные события, случившиеся за время несения службы. Таким образом, годами копилась совершенно секретная информация, и она фиксировала все связанное с охраной Сталина, в частности, сведения о посещении дачи посторонними лицами. Такая документация должна быть в «Архиве президента». Поэтому можно практически с протокольной достоверностью установить обстоятельства смерти Сталина.

Но если эта информация не сохранилась, значит, она уничтожена умышленно. Тогда остается лишь перефразировать поэтическую мысль Маяковского: если информацию уничтожают, «значит, это кому-то нужно. Значит, необходимо…» было скрыть следы. И это уже не маленький «плевочек» в историю, а сокрытие преступления.

Все комнаты дачи и дежурных помещений соединялись внутренней телефонной связью — домофоном. Аппараты домофона стояли в каждой комнате, кроме них, везде, где мог находиться Сталин, имелись телефоны правительственной связи и обычной московской коммутаторной сети.

Но и это не все. Во всей мягкой мебели дачи стояли датчики, сигнализировавшие охране о перемещениях хозяина, на контрольное табло поступала также информация о том, какая дверь в комнатах открывалась или закрывалась.

Помещение, в котором находились Лозгачев и Старостин, размещалось в служебном доме, соединенном с дачей коридором длиной в 25 метров. Двери, ведущие в жилые комнаты дачи, никогда не запирались. Охрана не могла бояться потревожить своего подопечного, поскольку отношения Сталина и прикрепленных, как, впрочем, и другого персонала, были простыми и неофициальными.

Конечно, охрана не могла вести себя так, как рассказывает Лозгачев. При первых же сомнениях в естественности обстановки и установлении необычности в поведении Сталина самое простое, что мог сделать начальник караула, — это позвонить вышестоящему начальнику. Впрочем, Старостин просто обязан был позвонить министру МГБ Игнатьеву, являвшемуся одновременно руководителем Управления охраны.

Известен такой эпизод: по субботам Сталин ходил в баню, построенную на территории дачи. Эта процедура занимала около часа, но однажды он не вышел в отрезок этого времени — через 20 минут охрана доложила заместителю начальника Главного управления охраны МГБ полковнику Н.П. Новику. Тот позвонил Игнатьеву, и еще через 26 минут телохранитель и полковник Новик «бежали с фомкой» к бане, чтобы взломать дверь. Правда, тут она открылась, и на пороге появился слегка заспанный Сталин.

Но продолжим рассматривать «наивности» Лозгачева: «Ну что ж, говорю, я пойду… Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь… Ну, я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну, я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую (курсив мой. — К.Р.), а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так. — Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку. — Все во мне оцепенело. Руки-ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь.

Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?» Он, правда, обмочился в это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?» А он в ответ так невнятно: «Дз… дз» — дзыкнул, и все.

На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда, я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды «Нарзан», он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся».

Так примитивно, этим упоминанием о валявшихся на полу часах Лозгачев хочет зафиксировать точное время. Хотя часы (если они были) могли остановиться и не от удара, а по окончании механического суточного завода. Правда, для смещенного ночного режима работы Сталина завод часов около 7 часов не типичен — обычно он в это время спал. Очевидно и то, что показание на циферблате «6 час. 30 мин.» совершенно не означает вечер, а точно так же время шесть часов тридцать минут утра, но все-таки запомним эту деталь.

И напомним, чтоХрущев указывал: участники совещания ушли от Сталина между 5 и 6 часами утра 1 марта. Именно после этого якобы поступила абсурдная команда охране — «спать». Конечно, по глупости необычный «приказ спать» охрана могла воспринять как приятный сюрприз, но по любому уставу караульной службы — сон часового на посту является воинским преступлением и карается наказанием, в зависимости от тяжести связанных с ним последствий, вплоть до расстрела.

Лозгачев это прекрасно знал и, по-видимому, иносказательно хотел сообщить, что охрану «загипнотизировал» чей-то категорический приказ: не заходить в помещения. Поэтому его слова не следует воспринимать буквально.

Но если Сталин потерял сознание вскоре после ухода посетителей, то к моменту его обнаружения в таком состоянии он лежал без помощи уже 17 часов. Вместе с тем больной контролировал себя. Полупарализованный, обездвиженный и утомленный, собрав волю, он ждал помощи и, только когда она появилась, расслабил волю. Теперь он мог положиться на свою охрану.

Но Лозгачев проговорился. Оказывается, охрана могла вызвать врача самостоятельно, без консультаций с вышестоящими начальниками. Впрочем, было бы абсурдом, если бы такой возможности не было. Пусть читатель простит за откровенные нелепости: а если бы кто-то из охранников «ломом» подавился? Что тогда делал бы комендант дачи? А если бой?…

Но охрана не сделала этого естественного и единственно здравого шага. Вместо этого она стала связываться с «начальством». «Пока я у него спрашивал, — рассказывает Лозгачев, — ну, наверное, минуты две-три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек. По домофону поднял трубку, дрожу, пот прошибает, звоню Старостину: «Быстро ко мне в дом».

Пришел Старостин, тоже оторопел. Хозяин-то без сознания. Я говорю: «Давай его положим на диванчик, на полу-то неудобно». За Старостиным Туков и Мотя Бутусова пришли. Общими усилиями положили его на диванчик. Я Старостину говорю: «Иди звонить всем без исключения». Он пошел звонить. А я не отходил от Хозяина, он лежал неподвижно и только хрипел. (Сейчас установлено, что хрип мог быть признаком ненормальной работы сердца. — К.Р.)

Старостин стал звонить в КГБ (Лозгачев путает название МГБ. — К.Р.) Игнатьеву, но тот испугался и переадресовал его Берии и Маленкову. Пока он звонил, мы посовещались и решили перенести его в большую столовую на большой диван…

Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень слаб, пролежал без помощи с семи вечера (Сталин пролежал без помощи с шести тридцати утра — уже 17 часов! — К.Р.). Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки — ему, наверное, было холодно. В это время Старостин дозвонился до Маленкова.

В ответ Георгий Максимильянович пробормотал что-то невнятное и положил трубку. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: «Берию я не нашел, ищите сами». Старостин бегает и шумит: «Звони, Лозгачев». А кому звонить, когда все уже знают о болезни Сталина. Прошло еще полчаса, звонит Берия: «О болезни товарища Сталина никому не говорите». Также мигом положил трубку».

Что это? Реакция идиотов? Или преступников? Это невероятное распоряжение, но и оно свидетельствует, что Берия воспринял состояние Сталина как болезнь. Обратим внимание: по рассказу Лозгачева, три человека из высшего состава руководства, получившие информацию, что глава страны обнаружен на полу в бессознательном состоянии, ведут себя как придурки из комедии абсурда.

Но прервем рассказ Лозгачева и обратимся к другой имеющейся версии случившегося. Много лет спустя, рассказывая о тех трагических событиях, постаревший, заплывший жиром и обрюзгший Хрущев, которому семья его зятя Аджубея дала кличку Иудушка Головлев, надиктовывал:

«Я ожидал, что, поскольку завтра (1 марта. — К.Р.) выходной день, Сталин обязательно нас вызовет, поэтому целый день не обедал, думал, может он вызовет пораньше?»

Характерный штрих. Хрущев через двадцать с лишним лет «помнит», что он в этот день не ел. Он действительно не ел, потому что томился, ожидая все решающего сообщения.

«Потом все же поел, — продолжает он. — Нет и нет звонка!… Уже было поздно, я разделся, лег в постель. Вдруг звонит мне Маленков: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда. Я звоню тебе и известил Берию и Булганина. Отправляйся прямо туда».

Я сейчас же вызвал машину. Она была на даче. Быстро оделся, приехал, все это заняло минут пятнадцать (курсивы мои. — К.Р.). Мы условились, что войдем не к Сталину, а к дежурным. Зашли туда, спросили: «В чем дело?»

Обратим внимание, что на то, чтобы одеться и доехать до дачи Сталина, Хрущеву понадобилось всего 15 минут. Напомним, что утром он добирался домой почти два часа.

Хрущев продолжает: «Зашли туда, спросили: «В чем дело»? Они: «Обычно товарищ Сталин в такое время в одиннадцать часов вечера обязательно звонит и просит чаю. Иной раз и кушает. Сейчас этого не было». Послали мы на разведку Матрену Петровну, подавальщицу, немолодую женщину, много лет проработавшую у Сталина, ограниченную, но честную и преданную ему женщину (оказывается, у охраны в течение дня была возможность в любое время проверить состояние Вождя хотя бы под предлогом напоминания о пище. — К.Р.).

Чекисты сказали нам, что они посылали ее посмотреть, что там такое. Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено. Чекисты подняли его и положили на кушетку в малой столовой. Там были малая столовая и большая. Сталин лежал на полу в большой столовой».

Напомним, что в рассказе Лозгачева больной был обнаружен в малой столовой. Может быть, Хрущев забыл подробности? Нет. Как будет видно из других свидетельств самого Хрущева, он прекрасно помнит ситуацию; и в данном случае он передергивает факты умышленно, чтобы навязать свою версию событий:

«Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал и подмочился. Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам»^[66].

Сравним характерные особенности обеих версий. Лозгачев рассказывает, что охрана весь день томилась в догадках, почему в помещениях нет движения, и, когда попыталась разрешить их, нашла главу государства на полу в бессознательном состоянии. Безусловно, что начальник караула Михаил Старостин доложил приехавшим, что «хозяин» весь день не подавал признаков жизни.

Однако Хрущев о начальнике караула не вспоминает, а, ссылаясь на подавальщицу Матрену Бутусову, объясняет: «Сталин лежал на полу в большой столовой. Следовательно, поднялся с постели, вышел в столовую, там упал…»

Лозгачев же утверждает, что больного нашли в «малой столовой». И это действительно так, но малая столовая не была помещением для приема пищи, а практически являлась жилищем Сталина. «Отец жил всегда внизу, — пишет С. Аллилуева, — и по существу, в одной комнате. Она служила ему всем. На диване он спал (ему стелили там постель), на столике возле стояли телефоны, необходимые для работы; большой обеденный стол был завален бумагами, газетами, книгами. Здесь же на краешке ему накрывали поесть, если никого не было больше».

К этому времени, когда Хрущев приехал на дачу после звонка Маленкова, охрана уже перенесла больного в большую столовую, где Бутусова «отвернула… завернутые рукава сорочки». Конечно, охрана доложила приехавшим об этом, как и о том, что «спящий» при этом не пришел в себя.

Можно ли допустить, что такая информация не произвела впечатления? Можно ли поверить Хрущеву, что негодяи проявили тактичную скромность, чтобы не посмотреть на беспомощного Вождя? Ну, хотя бы одним глазом?

«Не верю!» — кричал в таких случаях великий Станиславский. Не поверим тоже… Но если приехавшие не проявили любопытство, следовательно, им незачем было смотреть на больного. Они прекрасно знали, что произошло! Вместе с тем о приезде на дачу Хрущева Лозгачев умолчал. Почему? Что произошло в это время?

Пропустив три часа действия, комендант дачи продолжает «свидетельство»: «Я остался один у постели больного. Обида от беспомощности перехватила горло, и душили слезы. А врачей все нет и нет. В 3 часа ночи слышу — подъехала машина, приехали Берия и Маленков. Я полагал, что это врачи приехали, но с появлением Берии и Маленкова надежда на медицинскую помощь лопнула. Берия, задрав голову, поблескивая пенсне, прогромыхал в зал к Сталину, который лежал под пледом вблизи камина. У Маленкова ботинки скрипели, помню, снял он их, взял под мышку. Встали поодаль от больного Сталина, который по роду заболеваемости захрипел.

Берия на меня матюшком: «Что же ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!» Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ «дзыкнул» невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали…

Опять остался я один. Думаю, надо опять звонить Старостину, пусть он опять всех поднимает. Говорю: «Иначе он умрет, а нам с тобой крышка будет». Звони, чтоб приехали».

Лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Около девяти часов действительно появились врачи…»

Таким образом, по словам Лозгачева, с момента обнаружения охраной тяжелого состояния больного прошло еще четыре с половиной часа, когда вместо врача появились только два члена ЦК — Берия и Маленков — и, убедившись в беспомощности Вождя, преступно удалились. О приезде на дачу Хрущева комендант не упоминает.

Однако сам Хрущев признается в посещении дачи перед полуночью, куда он доехал после сообщения Маленкова за 15 минут, но утверждает, сославшись на нежелание проявить бестактность, что визитеры в помещение главного дома не заходили.

Он продолжает: «Мы разъехались по домам. Прошло небольшое время, опять слышу звонок. Вновь Маленков: «Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то с ним не так… Надо еще раз съездить». Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича, которые отсутствовали на обеде и в первый раз (в первый ли? — К.Р.) на дачу не приезжали».

Не составляет большого труда обнаружить в обеих версиях как расхождения, так и откровенные нелепости, порождающие множество вопросов. Вот основные. Чем объяснить странное поведение охраны в течение всего дня 1 марта? По какой причине Хрущев и кто-то прибывший с ним перед полуночью 1 марта не вошли в помещение к больному? Почему после сообщения охраны, что руководитель государства найден на полу в беспомощном состоянии, ни охрана, ни высшие чины не вызвали врача?

Ответ на эти вопросы может быть вполне определенным: уже с утра 1 марта люди, руководившие службой безопасности, все эти томительные часы знали о кризисном состоянии, в котором находился Сталин. Более того, они умышленно и намеренно дезинформировали охрану, не позволив ей принять необходимые меры, предотвращавшие трагический исход.

И главным лицом, способным ввести охрану в состояние пассивного ожидания, прежде всего был непосредственный начальник, которому охрана не могла не подчиниться. Такими полномочиями обладал министр МГБ Игнатьев.

Однако осуществить такие преступные действия без гарантии, что он останется безнаказанным, Игнатьев не мог. И не только потому, что, по свидетельству современников, был довольно слабовольной личностью. Так или иначе он должен был примазаться к выигравшему от этого преступления политическому лидеру, способному дать ему прикрытие.

Как станет ясно из дальнейшего, такой фигурой являлся секретарь ЦК Хрущев, курирующий Министерство безопасности, но и для него должны были существовать достаточно веские мотивы, чтобы пойти на столь дерзкое преступление.

Общеизвестно, что для совершения любого преступления исходной точкой являются мотивы, и они были. Первый из них — дело врачей. «Сталина хотели убрать, это бесспорно, — говорил писателю Ф. Чуеву генерал-лейтенант МГБ Рясной, — но «дело врачей» только ускорило его смерть. Я считаю, что оно было провокацией. Вся эта история не больше и не меньше как прямая провокация, вызванная элементами, желавшими свержения Сталина. Все было подготовлено к его гибели».

Ему вторит другой чекист — Судоплатов. Он пишет, что «дело врачей» являлось продолжением борьбы, в которой сводились старые счеты в руководстве страны… Однако вся правда в отношении «дела врачей» так никогда и не была обнародована, даже в период горбачевской гласности. Причина в том, что речь шла о грязной борьбе за власть, развернувшейся в Кремле перед смертью Сталина и захватившей по существу все руководство».

Для руководящего слоя государства уже на XIX съезде партии, прошедшем с 5 по 14 октября 1952 года, стало совершенно ясно, что Сталин осознанно потеснил когорту своих «старых» соратников, заменив их молодыми выдвиженцами.

«Когда пленум завершился, — вспоминал Хрущев, — мы все в президиуме обменялись взглядами. Что случилось? Кто составлял этот список?… Я признаюсь, что подумал, что это Маленков приготовил список нового Президиума… Позднее я спросил его об этом. Но он тоже был удивлен. «Клянусь, что я никакого отношения к этому не имею. Сталин даже не спрашивал моего совета или мнения о возможном составе Президиума».

И хотя в руководящую пятерку, ставшую высшим неофициальным органом политической власти в стране, кроме Сталина, вошли Хрущев, Берия, Маленков и Булга-нин, никто из четырех не мог быть уверен, что пользуется абсолютным доверием Вождя. Конечно, все жаждали первенства, но, как показали последовавшие после смерти Сталина события, реальными фигурами, между которыми возникла смертельная борьба за власть, стали Хрущев и Берия.

Причем до ночного совещания у Сталина 1 марта Хрущев имел абсолютное преимущество. Он мог опираться как на партийный актив, так и на Министерство госбезопасности, которым руководил его назначенец Игнатьев.

Более того, слабый, недалекий и безвольный человек, Игнатьев полностью находился под влиянием Хрущева. Судоплатов так отзывался о министре: «Всякий раз, встречаясь с Игнатьевым, поражался, насколько этот человек некомпетентен. Каждое агентурное сообщение принималось им как открытие Америки. Его можно было убедить в чем угодно: стоило ему прочесть любой документ, как он тут же попадал под влияние прочитанного, не стараясь перепроверить факты».

То есть, оказывая влияние на своего протеже, Хрущев фактически мог заведовать политической стратегией госбезопасности. Ситуация резко изменилась, когда на совещании в ночь на 1 марта Сталин принял решение о реорганизации ведомства.

И причиной такой реорганизации стало дело врачей. Сталин намеревался его свернуть, и, подобно тому, как в свое время он сместил Ягоду и Ежова, он решил освободиться от Игнатьева и вернуть в министерство Берию. Но при такой рокировке автоматически под удар попадал инициатор «еврейского дела» — Хрущев. И «бесноватого Никиту» охватила паника. Почва уходила из-под его ног.

Вопрос был даже не гамлетовский: «быть или не быть» — дело оборачивалось катастрофой. Как будет предельно ясно из признаний самого Хрущева, о которых речь пойдет позже, он продолжал паниковать все часы, пока Вождь лежал на смертном одре, уже в окружении врачей.

«Если Берия получит госбезопасность — это будет началом нашего конца. Он возьмет этот пост для того, чтобы уничтожить нас, и он это сделает!»^[67], — говорит Хрущев на ночном дежурстве Булганину.

Казалось бы, откуда простоватый Никита мог знать о намерениях Берии, когда официальное разделение власти еще не произошло? Но Хрущева такая перспектива пугала не гипотетически. Она действительно станет реальностью, но только 5 марта, когда Берия возглавит объединенное Министерство внутренних дел; кстати, которое практически сразу после устранения Берии вновь будет разделено. Конечно, все было утверждено Сталиным еще ночью на совещании 1 марта.

Но, заняв место министра, первое, что сделал Берия, — это сразу прекратил дело врачей, добился лишения Игнатьева всех постов, арестовал бывшего следователя Рюмина и заместителя министра госбезопасности Огольцова — всех связанных с делом врачей.

Причем действия Берии были не только решительны сами по себе, они не встретили сопротивления со стороны членов Политбюро. И единственным убедительным аргументом, которым мог, как мандатом, оперировать новый министр, являлась ссылка на предшествовавшее указание Вождя.

Вместе с тем очевидно и другое. Все эти действия Берии имели целью нейтрализовать Хрущева, а в случае признаний на следствии и суде Рюмина и Огольцова над Хрущевым действительно нависала смертельная опасность — быть обвиненным в фабрикации дел, получивших ход в период его кураторства Министерства безопасности.

Но только ли в этом заключалась угроза для Хрущева? После смерти Сталина Берия явно понукал и манипулировал Хрущевым и даже не скрывал своего торжества. «В апреле 1953 года, — пишет П. Судоплатов, — в поведении Берии я стал замечать некоторые перемены: разговаривая по телефону в моем присутствии… с Маленковым, Булганиным и Хрущевым, он открыто критиковал членов Президиума ЦК партии, обращался с ними фамильярно на «ты»…

Однажды зайдя в кабинет к Берии, я услышал, как он спорит с Хрущевым… Развязный тон Берии в обращении с Хрущевым озадачивал меня: ведь раньше он никогда не позволял себе такую вольность, когда рядом были его подчиненные»^[68].

Да, Берия считал, что теперь он держит Хрущева в руках, но компромат по еврейскому делу стал лишь одной из нитей. Несомненно, за этим делом оставалось скрыто больше, чем было видно на поверхности. Еще 23 января 1953 года в «Рейнише меркур» немецкий социолог Франц Боркенау писал, что арест личных врачей Сталина означает заговор против него соратников во главе с Маленковым и Берией — они хотят приставить к Сталину своих врачей, чтобы решить его судьбу.

И хотя это только интуитивные догадки, и Боркенау ошибается в определении главных фигур интриги (врачей арестовали не но инициативе Маленкова и Берии, а с подачи Хрущева и Игнатьева), но немецкий социолог по существу прав.

Напомним, что первый врач профессор Егоров был арестован 18 октября, а через неполный месяц, 14 ноября 1952-года, отстранен от следственной работы и уволен из министерства Рюмин. Через полтора месяца после увольнения Рюмина аресты других врачей производил уже сам Игнатьев, но вдохновителем и неким мотором этой акции являлся Хрущев

В этой кампании отчетливо прослеживается «почерк» неистового Никиты. И, в принципе, даже не важно, замышлял ли Хрущев использовать дело врачей как прикрытие для того, чтобы действительно убить Сталина, или рассчитывал на него как на средство для упрочения своего иерархического положения в руководстве.

Если окинуть хотя бы мимолетным взглядом политическую карьеру Хрущева, то он все время с кем-то суетливо боролся. Сначала с троцкистами против сталинцев, затем — со сталинцами против троцкистов. Перед войной он уничтожал вредителей и врагов народа, националистов на Украине. Хрущев не изменил этой пожиравшей его маниакальной страсти и после смерти Вождя.

Он уничтожил Берию, потом поверг «антипартийную» группу, затем развернул антисталинскую кампанию. Это он преследовал православную церковь и устроил разнос московским авангардистам. Венцом его волюнтаризма, взрывчатой и почти патологической напористости стали «Карибский кризис» и безответственная демонстрация, устроенная им в ООН — с башмаком на трибуне.

Оказавшись с декабря 1949 года куратором МГБ, Хрущев просто не мог в силу своей патологической психологии оказаться в стороне от «ленинградского дела», «дела ЕАК» и в качестве его продолжения «дела врачей» и «дела о еврейском заговоре в МГБ». Есть мнение, что он не только участвовал в решении судьбы «ленинградцев» на завершающем этапе, а именно его «донос» стал началом их конца.

Причем этот агрессивный стиль Хрущева не был идейной борьбой. Хамелеонствуя, он не утруждал себя сменой окраски. Обладая низким интеллектуальным уровнем, он взял на вооружение имидж простоватого, преданного партийца, но к решительным действиям его подталкивала обостренная неудовлетворенность, основанная на мании самоутверждения.

Вместе с тем логично предположить и то, что публикация об аресте врачей-вредителей могла служить своеобразным прикрытием с целью отвлечения внимания от истинных виновников планируемой смерти Вождя, которую предусматривалось представить как последствия неправильного лечения.

Впрочем, основания для ареста врачей действительно были. Как указывалось выше, причиной смерти Андрея Александровича Жданова действительно стал неправильный диагноз. Последовавшее оправдание врачей свелось к клеветническому очернению кардиолога Лидии Тимашук, но в реальности это дело имеет двойное дно.

На первом — обвинение «русских» врачей, «залечивших» Жданова. Это неоспоримо, как и то, что и без письма Тимашук правительственная врачебная экспертиза доказательно и аргументированно установила: диагноз Жданову был поставлен неверно. И любой суд, даже состоящий из самых тупых «присяжных», несомненно приговорил бы группу Егорова — Виноградова к наказанию хотя бы за преступную халатность.

Оказывая давление на министра МГБ Игнатьева, Хрущев руководствовался чисто практическими интересами. После разоблачения «врачей-убийц» он мог стать почти национальным героем. Его фамилия, символично начинавшаяся на букву «X» и стоявшая в конце списка членов Политбюро, автоматически переходила во главу его, потеснив в номенклатурном алфавите «Б» — Берию.

Разоблачение группы Егорова — Виноградова было очевидным, но в глубине следственного чемодана лежали другие документы, и сенсационной ситуация стала тогда, когда лечащих врачей Жданова объединили с «еврейскими» врачами.

То, что в недрах НКВД-МГБ существовала секретная токсикологическая лаборатория, историкам известно давно. До ареста ею руководил бывший член еврейской организации «Бунд» (Всеобщий еврейский рабочий союз), учившийся в медицинском институте Георгий Моисеевич Майрановский. Майрановский был арестован в бытность работы в МГБ Рюмина. Уже после смерти Сталина из тюрьмы Майрановский пишет 21 апреля 1953 года Берии: «В органах безопасности я организовал специальную службу на научных основах согласно вашим указаниям… Вами было утверждено положение об этой особой лаборатории и узко ограниченный круг лиц, имевших доступ в нее, которые только одни знали о ее существовании».

В письме на имя Берии от 17 июля 1953 года Майрановский сообщает: «У меня есть предложения по использованию ряда некоторых новых веществ как снотворного, так и смертельного действия — в осуществлении этой вполне правильной Вашей установки, данной мне, что наша техника применения наших средств в пищевых продуктах и напитках устарела и что необходимо искать новые пути воздействия через вдыхаемый воздух».

Арестованный профессор Майрановский, руководитель секретной токсикологической «Лаборатории — X» в составе МГБ, создававшей «яды скрытого действия», не называется в сообщении ТАСС от 13 января в числе подозреваемых, привлеченных по делу врачей. Однако Хрущев не только знал о существовании такой лаборатории. Имеются свидетельства, что именно при его участии в Западной Украине было осуществлено устранение ужгородского архиепископа Ромжи, принадлежавшего к униатской церкви, которая подчинялась Ватикану.

Когда Майрановский выехал в Ужгород, то на остановке в Киеве в его вагон пришел Хрущев, который передал ему от имени правительства Украины приказ на казнь Ромжи. «В Ужгороде Майрановский передал ампулу с ядом медсестре местной больницы — агенту МГБ, она сделала лечившемуся в этой больнице Ромже укол».

Когда следователь Рюмин арестовал Майрановского как соучастника «заговора в МГБ», расследованию этой ветви дела помешали. Трудно сказать, кто был больше в этом заинтересован — Берия или Игнатьев?

Сталин не поощрял такие методы, и, когда Маленков представил Сталину письмо — жалобу Абакумова на применение Рюминым к подследственным физических методов допросов, разгневанный Сталин выбросил следователя из МГБ. С другой стороны, после увольнения Рюмина именно Игнатьев выделил дело Майрановского в отдельное производство. Его рассмотрело особое совещание при МВД, и, назначив Майрановскому 10 лет, «отправило его во Владимирскую тюрьму». Кто-то упорно не хотел рассматривать версии об организации убийства руководителей государства с помощью яда.

Однако лаборатория продолжала существовать, и непосредственный доступ к ней имел заместитель Игнатьева Огольцов. Примечательно, что после ареста Рюминым Майрановского Огольцов был переведен Игнатьевым на должность министра МГБ Узбекистана, но вслед за увольнением ретивого следователя из органов Огольцов вернулся в Москву на должность 1-го заместителя министра. Огольцов был тем человеком в госбезопасности, который лично руководил «Лабораторией — X» и вел отчетную документацию по ядам. Отчеты по операциям с помощью ядов «составлялись Огольцовым, как старшим должностным лицом… Они хранились в специальном пакете. После каждой операции печать вскрывали, добавляли новый отчет, написанный от руки, и вновь запечатывали. На пакете стоял штамп: «Без разрешения министра не вскрывать. Огольцов».

Судоплатов в своей книге многозначительно подчеркивает, что Хрущев почему-то панически боялся любой связи его имени с ядами «Лаборатории — X». В соответствии с этим Юрий Мухин отмечает характерный момент:

«Когда профессор Майрановский вышел из тюрьмы, то направился на прием к Хрущеву, и тот принял его, что само по себе удивительно». Через два дня Майрановского снова арестовали и «выслали из Москвы в Махачкалу, где он умер с диагнозом, очень похожим на тот, который был бы после применения к нему его собственного яда».

Итак, расследование дела врачей продолжилось без участия в нем Майрановского. Зато Хрущев с Игнатьевым вывели на авансцену Тимашук, а затем организовали публикацию сообщения ТАСС по делу врачей-убийц. Возможно, Сталин в какой-то период поддерживал шаги Хрущева, но шум, поднявшийся вокруг врачей-евреев, ему был не нужен. Напомним, что все довоенные процессы, связанные с покушениями непосредственно на него (кремлевское дело, дело военных и другие), Сталин не афишировал.

В деле врачей абсолютно не прослеживается его осторожный политический «почерк». Более того, Сталин никогда бы не допустил, чтобы столь сенсационная информация стала объектом публикации до полного окончания следственного процесса, а в сообщении от 13 января было лишь обещание, что «следствие будет закончено в ближайшее время».

Кстати, зачем нужна была эта сенсационная поспешная реклама? К чему до завершения следствия настораживать возможных сообщников преступников? Это, безусловно, не сталинский «метод».

Сталин вообще мог узнать о «деле врачей» только из газет. Его дочь пишет: «Дело врачей происходило в последнюю зиму его жизни. Валентина Васильевна (Истомина, экономка, работавшая у Сталина. — К.Р.) рассказывала мне позже, что отец был очень огорчен оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом, во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Отец говорил, что не верит в их «нечистоплотность», что этого не может быть…»

Но не была ли это последняя «вечеря» Сталина? Не был ли это тот «обед» 28 февраля 1953 года, завершившийся трагической смертью Вождя?

Впрочем, самое поражающее в «деле врачей» то, что как раз накануне объявленного предъявления доказательств преступной деятельности убийц происходит именно то, что могло составлять высший интерес их планов, — «неожиданно» умер сам Сталин.

Правда, возможно предположить и другое: Сталин мог обвинить соратников в тайной интриге против него самого. Не может не насторожить тот факт, что вскоре после его смерти подозреваемые спешно освобождаются! Очевидный детерминизм этих событий никогда не развеет подозрения об их взаимосвязанности.

Но в любом случае примечательно, что именно 2 марта пресса прекратила публикации по делу врачей.

Именно в понедельник 2 марта должно было состояться решение вопроса об объединении МГБ и МВД, и на главную роль снова возвращался Берия. Конечно, Хрущев не мог знать, как далеко пойдет Сталин, но он знал, чем закончилась карьера столь же ретивого, как он, борца с врагами наркома Ежова!

История как бы повторяла свой круг, и теперь инициировавший дело врачей Хрущев оказался на грани разоблачения и перед необходимостью форсировать события. Страх подгонял его. Он не отпускал «бесноватого Никиту» до тех пор, пока не расправился с Берией.

Кстати, что заставило его впоследствии убить Берию? Только ли разоблачение его участия в деле врачей пугало Хрущева? Не лежало ли на его совести (если у негодяев бывает совесть) другое преступление? Но может быть, в отличие от хрестоматийной библейской истории Иуд, готовых на предательство, было трое? А Хрущев оказался лишь самым «решительным»?

Какое множество вопросов! Впрочем, чтобы убить Вождя, не нужно было его «предавать за тридцать сребреников». Даже не было необходимости подкладывать ему яд. Хотя такая возможность существовала. Для каждого Цезаря находится свой Брут. В общем, под каким бы углом зрения ни рассматривать смерть Сталина, она не выглядит безупречно естественной.

Поэтому вернемся в март 1953 года и приведем еще один документ. Рукописи с воспоминаниями академика, терапевта, специалиста по сердечно-сосудистым болезням А.А. Мясникова, умершего в 1965 году, после его смерти были изъяты в закрытый архив ЦК.

Вот фрагмент из них. Только «поздно вечером 2 марта 1953 г., — свидетельствует Мясников, — к нам на квартиру заехал сотрудник Кремлевской больницы: «Я за вами — к больному Хозяину». Я быстро простился с женой, мы заехали на улицу Калинина, там ждали нас проф. Н.В. Коновалов (невропатолог) и Е.М. Гараев, и помчались на дачу Сталина в Кунцево…

Наконец мы в доме (обширном павильоне, обставленном широкими тахтами; стены отделаны полированной фанерой). В одной из комнат был министр здравоохранения… (А.Ф. Третьяков. — К.Р.)

Министр рассказывал, что в ночь на второе марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, с потерей сознания и речи, параличом правой руки и ноги. Еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер охраны еще в 3 часа ночи видел его за столом (он смотрел в замочную скважину). Все время и дальше горел свет, но так было заведено». Сталин спал в другой комнате, в кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник снова посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном. Он был без сознания. Больного положили на диван, на котором он и пролежал все дальнейшее время».

То есть министр излагает официальную версию, которую «тройка», проинструктировав охрану, выдает за действительные обстоятельства событий, сместив их на сутки. Из этой версии выпадает факт о том, что больной 17 часов пролежал без внимания и помощи на полу. Исключается информация о ночном вызове на дачу Берии, Хрущева и Маленкова, после которого к больному как минимум еще 6 часов не приглашались врачи. Наступление инсульта переносится с утра 1 марта на утро второго.

Это официальная ложь, но без согласования с «тройкой» охрана лгать не могла. Таким образом, с какого-то периода охрана находится в состоянии сговора с представителями власти.

В официальной версии, распространенной для «служебного пользования» и записанной профессором А. Мясниковым со слов министра здравоохранения А.Ф. Третьякова, утверждалось, что в замочную скважину «утром в седьмом часу… охранник… увидел Сталина распростертым на полу».

Конечно, основная информация заключалась в объяснении способа обнаружения критически-бессознательного состояния Вождя, а время могло быть привязано к сроку вызова врачей утром 2 марта. Но это время — «полседьмого», которое называет и Лозгачев, настораживает.

Это не простое совпадение, а почти подсознательное желание удержать зафиксированный факт. Тем более что в рассказе Лозгачева именно этот период попадает в полосу якобы глухого сна охраны утром.

Ведь версия коменданта дачи, что Сталин упал на пол «полседьмого», основывается лишь на ссылке о якобы валявшихся там наручных часах и сообщении часового, что в малой столовой зажегся свет. Но, как видно из свидетельства Мясоедова: «все время и дальше горел свет, так было заведено».

Впрочем, существует свидетель, который подтверждает, что «удар» случился у Сталина именно к утру 1 марта.

И этот свидетель Хрущев! Правда, Хрущев лишь неосмотрительно проговорился, когда надиктовывал воспоминания:

«Наверное, начну рассказ с того последнего дня, когда мы были еще у живого Сталина… Мы у него проводили время в последний субботний вечер, и он был в хорошем настроении, казался нам здоровым, и внешне ничего не вызывало какой-либо тревоги относительно такого конца, который наступил уже к утру (1 марта. — К.Р.)».

Это «уже к утру» текущего дня — ключевая дата. Таким образом, время указано определенно, но что особо знаменательно, диктуя этот фрагмент воспоминаний, четко обозначив время и место, где началась трагическая развязка, Хрущев сразу переводит разговор на иную тему: «А сейчас скажу сразу, как-то в последние недели жизни Сталина мы с Берией проходили мимо его столовой (так называемая малая столовая. — К.Р.), и он показал мне на стол, заваленный горою нераспечатанных красных пакетов. Видно, к ним давно никто не притрагивался. «Вот тут, наверное, и твои лежат», — сказал Берия». Стремясь увести нить рассказа в сторону, Хрущев не заметил, что снова проговорился.

Эта своеобразная самозащита, почти инстинктивное подчеркивание Хрущевым того факта, что в помещение, где Сталин был найден без сознания, сам он никогда не заходил, и обличает его во лжи. Очевидно, что Хрущев вспомнил о бумагах в ассоциации с местом, где у Сталина произошел инсульт.

Правда, в ходе мыслей Хрущева почти комизм: «Уже после смерти Сталина я поинтересовался, как поступали с такими бумагами. Начальник охраны Власик ответил: «У нас был специальный человек, который потом вскрывал их…» Нелепость в том, что Хрущев не мог говорить с Власиком, который еще 16 декабря 1952 года был арестован, затем приговорен к 3 годам тюремного заключения и позже — еще к пяти годам высылки.

И все-таки, не отказываясь от сказанного, возможно и несколько иное объяснение того факта, что Хрущев знал точное время наступления трагического исхода, который опровергает утверждение Лозгачева о том, что охрана якобы спала. Когда члены политбюро разъехались, Хрусталев «утром в седьмом часу» «вновь посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столиком и диваном».

Озвучивший этот факт генерал-лейтенант Рясной рассказывал Феликсу Чуеву: «В комнате стояли диван, стол, маленький столик для газет и рядом мягкий диванчик, покрытый шелковой накидкой… Сталин лежал на полу, и похоже было, что он спиной съехал с диванчика по шелковой накидке…Рядом, под большим столом, лежали кучи пакетов постановлений Совета министров…» Это те пакеты, о которых вспоминает Хрущев.

Правда, в соответствии с официальной версией генерал тоже переносит время обнаружения Сталина на сутки позже, но в этом нет ничего удивительного — он также отвечал за охрану Вождя, и не в его интересах было, даже по прошествии времени, признаваться, что он вступил в соучастие с преступниками. Но в любом случае Рясной показывает, что бессознательное состояние больного было обнаружено именно утром.

В литературе, описывающей последние годы жизни Сталина, усиленно распространяется версия, что он избегал пользоваться услугами врачей. Кем утверждение было запущено в обиход? Правильно, мудрый читатель: именно Хрущевым! Но, это утверждение, строящееся лишь на предположениях, может быть легко опровергнуто.

Да, действительно. Присутствие врача возле потерявшего сознание главы правительства не прослеживается ни в чьих свидетельствах. Более того, С. Аллилуева пишет: «…Когда во вторую половину дня 1 марта 1953 года обслуживающий персонал нашел отца лежащим на полу возле столика с телефонами без сознания и потребовал, чтобы вызвали немедленно врача, никто этого не сделал… Члены правительства потребовали, чтобы больного перенесли в другую комнату, раздели и положили в постель, — все еще без врачей, то есть с медицинской точки зрения делали недопустимое. Больных с ударом, с кровоизлиянием нельзя передвигать и переносить. Это в дополнение к тому факту, что врача, имевшегося поблизости, так и не вызвали для помощи больному»^[69].

Может быть, Светлана Иосифовна ошибается? По свидетельству Лозгачева, ее отца перенесли в другую комнату не «по распоряжению правительства», — это сделала охрана 2 марта в 22.30 по «распоряжению» «кухарки» Моти Бутусовой, которая, конечно, не знала о медицинских тонкостях.

Однако врач, способный в любое время освидетельствовать больного, действительно был. Более того, этот врач постоянно находился вблизи Сталина, и без утомительных хождений по «профессорам» Вождь всегда мог воспользоваться его услугами, потому что он входил в штат обслуживающего персонала дачи.

С. Аллилуева мучительно многократно возвращается к этой теме: «…Врач пришел бы тут же. Но вместо этого, в то время как весь взволнованный происходящим персонал требовал вызова врача (тут же, из соседнего здания, в котором размещалась охрана), высшие чины охраны решили соблюдать «субординацию»: известить своих начальников и спросить, что делать (отец лежал тем временем на полу безо всякой помощи).

По официальной версии, врачи осмотрели больного лишь утром 2 марта. Описывая момент прибытия врачей, Хрущев пишет: «Из врачей помню известного кардиолога профессора Лукомского… Зашли мы в комнату. Сталин лежал на кушетке. Мы сказали врачам, чтобы они приступили к своему делу и обследовали, в каком состоянии находится товарищ Сталин. Первым подошел Лукомский, очень осторожно… Он прикасался к руке Сталина, как к горячему железу… Берия грубовато сказал: «Вы врач, так берите как следует». Лукомский заявил, что правая рука у Сталина не действует. Парализована также левая нога, и он не в состоянии говорить. Состояние тяжелое». Казалось бы, эта часть свидетельства Хрущева совпадает с рассказом Лозгачева.

По записям Мясникова, сделанным со слов министра здравоохранения Третьякова, после того как утром «в седьмом часу» Сталина нашли «распростертым на полу… больного положили на диван, на котором он и пролежал все дальнейшее время». То есть этой официальной версией обнаружение больного на полу переносится уже на утро 2 марта.

Но, описывая прибытие врачей, Хрущев дальше начинает врать: «Тут ему сразу разрезали костюм, переодели и перенесли (курсив мой. — К.Р.) в большую столовую, положили на кушетку, где он спал и где побольше воздуха. Тогда же решили установить рядом с ним дежурство врачей».

Однако вспомним. Лозгачев рассказывал, что больного перенесли из «малой столовой» в «большую столовую на большой диван… Мы перенесли потому, что там воздуха было больше… Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки». Эта перетранспортировка произошла, по его словам, в 10 часов 30 минут вечера 1 марта, когда Старостин якобы передавал по телефону Игнатьеву информацию о том, что Сталина нашли лежащим на полу. Но Хрущев в воспоминаниях утверждает, что, прибыв после этого звонка охраны на дачу, члены политбюро в главный дом якобы не заходили.

Очевидно, что переодевание и перенос больного из помещения в помещение происходили без участия профессора Лукомского. Врачи просто не имели права разрешить недопустимую транспортировку больного в инсультном состоянии, тем более его «переодевание», но, по признанию Хрущева, это было сделано.

Когда? С какой целью? И в какую одежду? Ответ на второй вопрос можно найти в описании последних минут жизни Вождя. Молодых специалистов Г.Д. Чеснокову и Владимира Неговского привезли из НИИ с установкой для искусственного дыхания. Кроме них, никто не умел ею пользоваться.

«К вечеру 5 марта сердце начало останавливаться, — вспоминала Г.Д. Чеснокова. — Мы с Неговским решили — надо делать массаж сердца. Мы открыли его грудь. Сталин был одет в домашний халат, под ним рубаха без пуговиц, брюки. Я распахнула халат, спустила брюки. Рубашка мешала. Я сначала хотела ее стянуть, а потом разорвала. Руками. Я сильная была. А ножницы искать уже времени не оставалось. Было видно, что сердце останавливается, счет шел на секунды. Я обнажила грудь Иосифа Виссарионовича, и мы с Неговским начали попеременно делать массаж — он пятнадцать минут, я пятнадцать минут».

Эта «рубашка Сталина» мешала не только Галине Дмитриевне. Обратим внимание. Она появляется во многих свидетельствах. Дважды в рассказе Лозгачева. Когда Матрена Бутусова раскатывала у нее рукава и затем: «В 9 часов 2 марта приехали врачи… Начали осматривать Сталина. Руки у них тряслись. Пришлось помочь разрезать рубашку на товарище Сталине». «Пришлось разрезать ее ножницами», — пишет Рыбин.

Но что поражает в воспоминаниях Чесноковой? Это то, что на умиравшем был домашний халат! Если бы его переодевали врачи, то «домашний халат» совершенно не уместная одежда для находившегося в бессознательном, инсультном состоянии больного. Как будет видно позже, в освидетельствовании утром 2 марта врачи отметили: «больной лежит на диване на спине… абсолютный покой, оставить больного на диване».

То есть в домашний халат больного одели до прихода врачей и с единственной целью: создать впечатление, что в момент наступления инсультного состояния он только что встал с постели. Как вскользь упоминает С. Аллилуева, «…через несколько часов, так как вся охрана дачи и вся обслуга уже не на шутку разъярились. Наконец члены правительства потребовали, чтобы больного перенесли в другую комнату,раздели и положили в постель, — все еще без врачей».

Кто эти «члены правительства»? По чьему указанию перенесли и переодели больного? Чтобы ответить на эти вопросы, вернемся к «мемуарам» Хрущева. «Тут ему сразу разрезали костюм, — рассказывал он, — переодели и перенесли в большую столовую, положили на кушетку, где он спал и где побольше воздуха».

Примечательно, что в другом фрагменте дочь Сталина пишет, что решение высших чинов охраны «соблюдать «субординацию»: известить сначала своих начальников и спросить, что делать… заняло многие часы (отец лежал тем временем на полу безо всякой помощи), и наконец приехало все правительство, чтобы воочию убедиться, что действительно произошел удар, — диагноз, который первой поставила подавальщица Мотя Бутусова». Очевидно, что С. Аллилуева «правительством» называет «четверку» политбюро: Хрущев, Маленков, Берия и Булганин.

С учетом приведенных свидетельств и версий попробуем все-таки разобраться, что же произошло на Кунцевской даче в действительности?

Чтобы ответить на этот вопрос, попытаемся реконструировать события на основе приведенных выше документов, дополнив их логическими связками, и будем исходить из общеизвестной истины, что всякая обдуманная ложь на 99 % строится на реальных событиях, позволяющих создать достоверный фон случившегося, и только один ее процент служит для искажения самого существа информации.

Правда, распространена и обратная разновидность лжи: откровенная клевета, но это полемическая форма политической борьбы, и в данном случае она не могла быть реализована полностью.

Так как же могли реально развиваться события в действительности?

Хрущев в своих воспоминаниях указывает: «В феврале 1953 г. Сталин внезапно заболел. Как это случилось?» Обратим внимание, что автор внезапную болезнь связывает не с мартом, что казалось бы естественным, а именно с февралем. С днем совещания, начавшегося в 24 часа 28 февраля, с «обедом» на сталинской даче.

Между тем он неоднократно подчеркивает, что, прощаясь с гостями, Сталин был здоров. «Мы уехали в хорошем настроении, — отмечал он в воспоминаниях, — потому, что ничего плохого не случилось, а не всегда такие обеды кончались в добром тоне».

А. Гарриман тоже пишет в книге «Мир с Россией», что Хрущев рассказывал ему: «Однажды в субботу он пригласил нас на ужин на загородную дачу. Сталин был в хорошем настроении. Это был хороший вечер, и все мы были довольны».

Казалось бы, как это обычно бывает, Хрущеву можно блеснуть своей наблюдательностью и говорить, что еще накануне он заметил признаки болезни. Но нет. Он упорно настаивает, что Сталин был в абсолютном здравии и был здоров. Это не может не настораживать.

Более того, как уже указывалось выше, Хрущев все-таки проговорился, рассказывая: «в последний субботний вечер, и он был в хорошем настроении, казался нам здоровым, и внешне ничего не вызывало какой-либо тревоги относительно такого конца, который наступил уже к утру».

Поэтому возможно, что Сталин неожиданно потерял сознание уже в присутствии Хрущева, Берии, Маленкова и Булганина, еще в ходе совещания около четырех часов утра. Этому мог предшествовать эмоциональный стресс в ходе состоявшегося напряженного разговора. Гусаров вспоминал, что перед отъездом посетителей при выходе из дома «Маленков облегченно вздохнул».

Бессознательное состояние наступило в момент, когда он сидел на диванчике. Растерянные «соратники» решают, что предпринять? Первым их порывом было вызвать охрану, но тогда последует неприятная процедура. Оказавшись в роли свидетелей, им в любом случае придется объяснять как это произошло. Могли возникнуть шероховатости. Кто-то, вероятно, Хрущев или Берия, подает мысль оставить все как есть и ждать дальнейшего развития событий.

Причем у «четверки» практически нет сомнений в их трагическом завершении, но этому нужно «помочь». Решившись на такой шаг, они объясняют начальнику караула Хрусталеву, что «Хозяин» «перебрал» и, чтобы не ставить Сталина в неудобное положение, тревожить его не надо. Такой вариант развития событий мог бы стать единственным логическим объяснением последовавшего странного поведения охраны.

Совещание у Сталина началось в 00 часов 1 марта, и, как бы ни был велик круг обсуждаемых вопросов, их рассмотрение не могло продолжаться более четырех часов. Часовой у входа в главный дом дачи А.Ф. Гусаров свидетельствовал, что Хрущев, Берия, Маленков покинули дачу около четырех часов утра. И хотя дежурный офицер охраны в «три часа» через замочную скважину видел Сталина сидящим за столиком на диванчике, в помещении «горел свет, но так было заведено», это не означает, что Сталин был в сознании.

Но возможно, что Вождь действительно был здоров и бодр, когда уезжали посетители, и только когда «утром в половине седьмого охранник вновь посмотрел в замочную скважину, увидел Сталина распростертым на полу». Обнаружив это, начальник караула сразу же позвонил Игнатьеву, и министр госбезопасности тут же связался с секретарем ЦК и куратором министерства Хрущевым. В пределах получаса секретарь ЦК и министр прибыли в Кунцево.

Министр, отвечавший за охрану Председателя правительства, просто не мог не приехать, как и секретарь ЦК Хрущев, курирующий МГБ. Каким бы ни было его состояние, Игнатьев не мог не убедиться лично в остроте ситуации, причем обязательно в присутствии врача; он не мог не поставить в известность и своего цековского куратора Хрущева. Они не могли вести себя иначе потому, что в случае благоприятного для больного исхода у них могли быть нешутейные неприятности.

Конечно, они приехали на место событий и сразу поняли, что у Вождя случился удар. Впрочем, по словам самого же Хрущева, у него были сомнения относительно серьезности ситуации. Как проговорился он сам: «конца, который наступил уже к утру» 1 марта».

Так родилось преступление. Оценив положение, Хрущев рассказал министру о решениях, принятых Сталиным на совещании, и о той роковой опасности, которая ожидает их обоих в связи с реорганизацией органов МГБ и прекращением дела врачей.

Ситуация означала не только крушение дальнейшей карьеры. Это был вообще — конец; но теперь сама судьба дала им случай, которым в их положении нельзя было не воспользоваться. Причем они практически не рисковали в случае, если бы удалось оттянуть время до того момента, чтобы ситуация стала необратимой.

Однако на этот шаг они решились не сразу, а лишь после того, как вызванный заговорщиками из штата обслуги дачи врач осмотрел больного тут же на полу. Хрущев не сообщил врачу, что накануне Сталин чувствовал себя абсолютно здоровым, а заявил, что хозяин «перебрал». Придет в себя — ему будет неудобно. Поэтому не нужно его тревожить. Больного даже не перенесли на диван.

Чтобы не было недоговоренности и кривотолков, подчеркнем, что в отличие от Хрущева Сталин никогда не злоупотреблял спиртными напитками, более того, его дочь вспоминала, что в последние годы он даже бросил курить. «Странно — отец не курит», — пишет она. Это свидетельствует о силе воли. Не просто отказаться от привычки, сложившейся в течение жизни.

Но возможно, что заговорщики даже позволили врачу прослушать пульс больного. На такую мысль наводят закатанные рукава его рубашки, которые позже расправила Матрена Ивановна Бутусова. Допустимо также и то, что врач сделал какой-то укол. Какой? Вспомним о ядах из «Лаборатории — X» МГБ.

Участвовал ли врач в заговоре? Или только оказался инструментом в руках высоких чинов? На эти вопросы ответа уже не будет никогда. Но нельзя не обратить внимание, что находящийся в штате обслуги врач, о котором говорит дочь Сталина, в официальной версии никем не упоминается.

Почему? Но в любом случае очевидно, что введенный в заблуждение врач, к тому же, видимо, не обладавший достаточным опытом, не мог не поверить представителям государственной власти. К тому же без жалоб больного определить состояние инсульта, не зная предшествовавшей ситуации, практически невозможно.

Откуда они могли знать, что это инсульт? И они должны были обратиться к врачу, обслуживающему персонал дачи. Именно поэтому ни Игнатьев, ни врач вообще не всплывают в оглашенных версиях событий. Позже Хрущев просто вывел их из поля зрения, чтобы не допустить противоречий в объяснении случившегося.

А версия о состоянии «опьянения» вообще сводила вероятность постановки диагноза к нулю. Напомним и случай со Ждановым, когда двое «профессоров» при наличии электрокардиограммы поставили неверный диагноз (если, конечно, не сделали этого умышленно) и исключили инфаркт.

Разоблачение заговорщиков могло наступить лишь при условии, если бы больной пришел в себя. Поэтому Хрущев с Игнатьевым сделали все, чтобы этого не произошло. Та же версия «опьянения» была навязана и начальнику караула Хрусталеву, он тоже был введен в заблуждение.

И присутствие врача способствовало обману. Позже, когда охрана стала догадываться, что ее провели, исправить уже ничего не представлялось возможным, а любые попытки объективно изложить происшедшее были чреваты лишь угрозой для собственной жизни.

О том, что такая угроза была не гипотетической, свидетельствует много фактов, на которые исследователи обратили внимание уже давно. В книге А. Н. Зенкевича «Тайны уходящего века — 3» указывается, что телохранитель Сталина полковник Хрусталев, которому вождь якобы дал команду «спать», вскоре после его смерти «безвременно скончался»(!), избавив историков (или следователей?) от ненужных вопросов.

Полковник скончался тихо, по неизвестным причинам, — здоровый охранник, атлет. Напомним, что незадолго до смерти Сталина, 17 февраля 1953 года, «безвременно» скончался полный сил комендант Кремля генерал Косынкин. Не слишком ли много совпадений?

Затем «покончили с собой» еще два охранника из группы, обслуживающей Вождя. Но еще перед этим практически всех, кто охранял Сталина, выслали из Москвы». С. Аллилуева пишет: «Весь персонал и охрана… были уволены. Всем было велено молчать. Дачу закрыли, и двери опечатали. Все имущество и мебель вывезли. Никакой дачи «не было».

Официальное коммюнике правительства сообщило народу ложь: «Сталин умер в своей квартире в Кремле». Вторая ложь заключалась в том, что в правительственном сообщении, обнародованном только 3 марта, расплывчато говорилось лишь о болезни Сталина.

При изложенной реконструкции событий рассказ Лозгачева уже не кажется лепетом инфантильного идиота. Наоборот, он естественно объясняет бездеятельность охраны, но в 11.30 вечера 1 марта охрана наконец соображает, что при любом состоянии опьянения нормальный сон человека так долго продолжаться не может.

Старостин снова звонит Игнатьеву, приезжавшему утром на дачу, но министр, уже информированный Хрущевым, что его пост займет Берия, переадресовал начальника караула к новому «шефу». Однако в такой щепетильной ситуации Берия не спешит принимать на себя полномочия, ведь официального решения еще нет. Поэтому вторично, к ночи 1 марта, Хрущев приехал в Кунцево с Булганиным и Игнатьевым.

Чтобы создать видимость, что инсульт у Сталина произошел после того, как он якобы встал с постели, приехавшие заставили охрану переодеть больного. О том, что смысл этого переодевания заключался в маскировке, свидетельствует домашний халат, одевать который в противном случае не имело смысла.

Об этом переодевании, осуществленном в его присутствии, Хрущев проговорился, но он перенес его на момент прибытия врачей утром 2 марта: «…ему сразу разрезали костюм, переодели и перенесли в большую столовую, положили на кушетку, где он спал и где побольше воздуха».

С. Аллилуева тоже пишет: «Наконец члены правительства потребовали, чтобы больного перенесли в другую комнату, переодели… — все еще без врачей… Они уверяли охрану, что не надо паниковать».

Впрочем, отдавая такое распоряжение, даже не нужно было заходить в помещения дачи, но уже само это переодевание тоже свидетельствует, что Хрущев с утра знал, что произошло. Он был на месте и именно с членом правительства — Игнатьевым. Кстати, сам Никита тогда членом правительства не являлся.

Более того, увидев очевидно беспомощное состояние больного, он уже не сможет отделаться демонстрацией непонимания ситуации, но пока вызов врачей был для Хрущева опасен. Больной еще мог прийти в себя, «тогда — конец». Но он не мог уехать с места, не повидав больного.

Но после этого переодевания у охраны уже не оставалось сомнений в том, что ее обманули; она взбунтовалась, но ей нечего было предпринять больше, как снова звонить заговорщикам. И в три часа ночи вся группа собралась на даче. Берия и Маленков все-таки решают лично оценить ситуацию и уже совсем откровенно, цинично обвиняют Старостина в паникерстве.

Однако и на этот раз заговорщики продолжают тянуть время. Идеальный для них вариант — скорейшее наступление смерти Сталина; они приехали лишь для того, чтобы убедиться в ее приближении. Преступники собрались без врачей, и они знали, что делали. Только около 10 часов утра появляются врачи, но это не лечащие практики. Это чиновники от медицины. Эксперты. Профессионала-специалиста по сердечно-сосудистым болезням А.Л. Мясникова доставили на место событий только к 21 часу 2 марта. Фактически врачебная помощь не оказывалась больному более 40 часов.

Но и теперь, даже к утру 2 марта, создавая себе алиби, преступники стали вызывать в первую очередь не врачей, а членов Политбюро. Иначе для чего понадобились Ворошилов и Каганович?

«Когда меня ночью вызвали на Ближнюю дачу, — пишет Каганович, — я застал там Берию, Хрущева и Маленкова. Они мне сказали, что со Сталиным случился удар, он парализован и лишился дара речи, что вызваны врачи. Я был потрясен и заплакал. Когда мы зашли в комнату, где лежал Сталин с закрытыми глазами, он открыл глаза и обвел нас всех взглядом, всматриваясь в каждого из нас. По взгляду видно было, что он сохранил сознание, силился что-то сказать, но не смог и вновь закрыл глаза. Мы все с глубокой скорбью и печалью смотрели на Сталина, находившегося в тяжелом состоянии. Вскоре приехали остальные члены Политбюро: Ворошилов, Молотов, Микоян и другие».

Молотов рассказывал: «Сталин лежал на диване. Глаза закрыты. Иногда он открывал их и пытался что-то говорить… Когда он пытался говорить, к нему подбегал Берия и целовал его руку».

Но врачей все еще не было. Хрущев пишет: «Условились также (?! — К.Р.), что вызовем и врачей». Лозгачев свидетельствует: «Лишь в половине восьмого приехал Хрущев, утешив: «Скоро будет медицина». Около девяти часов приехали врачи…» «Прибыли Каганович, Ворошилов, — продолжает Хрущев, — врачи. Из врачей помню известного кардиолога профессора Лукомского. А с ним появился еще кто-то из медиков, но кто, сейчас не помню».

Следует напомнить! Как уже сказано, Берия, Хрущев и Маленков пригласили не лечащих врачей для спасения больного, а «экспертов». Помимо Лукомского (делавшего экспертизу и давшего заключение о неверности предсмертного диагноза Жданова), в первую очередь был приглашен министр здравоохранения Третьяков.

«Тройка» уже не сомневалась в неизбежности трагического исхода и вызывала большие медицинские чины, чтобы постфактум засвидетельствовать это. «Начался цирк с Академией медицинских наук, — пишет С. Аллилуева, — как будто для установки диагноза нужна Академия. Не раньше чем в 10 часов утра прибыли наконец врачи…»

В момент освидетельствования врачами Сталин лежал на диване, на спине, голова его была повернута влево, глаза закрыты. Он был в бессознательном состоянии. В области правого локтевого сустава обнаружили небольшую припухлость — след недавнего ушиба.

Но было ли это следом ушиба? Не являлось ли это следом инъекции? При попытке врача прощупать пульс «на левой лучевой артерии появилось двигательное беспокойство» на левых руке и ноге. Пульс был 78 в 1 минуту, кровяное давление 190-110.

После освидетельствования и консилиума начальник Лечсанупра Кремля (Лечебно-санитарное управление Кремля) Куперин И.И, профессора Лукомский П.Е, Глазунов И.С. доцент Иванов-Незнамов В.И. поставили диагноз:

«гипертоническая болезнь, общий атеросклероз с преимущественным поражением сосудов головного мозга».

Отметив, что состояние больного крайне тяжелое, сделали «назначения: «абсолютный покой, оставить больного на диване, пиявки за уши (поставлено 8 шт.), холод на голову… От питания на сегодня воздержаться». На этом «лечение» практически закончилось. Правда, было организовано круглосуточное дежурство — невропатолог, терапевт, медсестра.

Днем вызвали дочь Сталина Светлану и сына Василия. Кстати, дочь Вождя тоже обманули, ибо ей сообщили неверную дату приступа. Ибо она писала: «В доме, уже в передней, было все не как обычно, вместо привычной, глубокой тишины кто-то бегал и суетился. Когда мне сказали наконец, что у отца был ночью удар и что он без сознания, я почувствовала даже облегчение, потому что мне показалось, что его уже нет».

Василий, видимо, уже переговоривший с охраной, с порога закричал: «Сволочи, загубили отца!» Члены правительства ощетинились, а Ворошилов стал урезонивать: «Василий, успокойся. Мы принимаем все меры для спасения жизни товарища Сталина».

Члены Политбюро разбились для дежурства попарно. Днем Берия с Маленковым, вечером Каганович с Ворошиловым, — ночь выпала на Хрущева и Булганина. Эти дежурства становились «политической кухней» борьбы за власть.

Однако решение о реорганизации органов безопасности, принятое накануне начала трагедии, продолжало мучить Хрущева. Он остро сознавал грозящую опасность и понимал, что теперь, с новым преступлением, она еще более усугубилась.

Даже спустя много лет, диктуя свои «мемуары», он не скрывает своего страха. Правда, он пытается преподнести волновавшее его как заботу о «партии», но не будем проявлять простодушия. Он лихорадочно нащупывал выход. Ему нужны были сторонники, и он искал их уже у постели умиравшего Вождя.

О том, какие «самые сокровенные мысли» угнетали его в эти дни, он признается в «мемуарах». «Наступило наше дежурство с Булганиным, — рассказывает Хрущев, — и я сказал: «Николай Иванович, видимо, мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрет. Он явно не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?» — «Какой?» — «Он возьмет пост министра государственной безопасности (в ту пору министерства государственной безопасности и внутренних дел были разъединены). Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность — это будет начало нашего конца…» И мы стали обсуждать, как будем действовать. Я ему: «Поговорю с Маленковым. Думаю, что Маленков такого же мнения, он ведь должен все понимать. Надо что-то сделать, иначе… будет катастрофа^[70].

Конечно, это были чисто шкурные интересы, но повторим: Хрущев мог знать, что Берия станет главой соединенных министерств МГБ и МВД, только в том случае, если этот вопрос обсуждался накануне «болезни» Сталина.

С Маленковым, пишет Хрущев, ему удалось поговорить, «как только Сталин умер». «Егор, — говорю, — мне надо с тобой побеседовать». «О чем?» — холодно спросил он. «Сталин умер. Как мы дальше будем жить?» — «А что сейчас говорить? Съедутся все, и будем говорить. Для этого и собираемся». Казалось бы, демократический ответ. Но я понял по-другому, понял так, что уже все вопросы оговорены им с Берией, все давно обсуждено. «Ну ладно, — отвечаю, — поговорим потом»^[71].

Хрущев понимал, что смерть Сталина еще не означала выход из того сложного и угрожающего положения, в котором он оказался. «Чувствовал, — вспоминал он, — что сейчас Берия начнет заправлять всем. А это — начало конца». Он лихорадочно, но пока еще не выдавая своих намерений, прощупывал членов ЦК, и следующим объектом его вербовки оказался Каганович.

Лазарь Моисеевич вспоминал: «Вместе с Хрущевым я был включен в комиссию по похоронам Сталина, и вот, когда мы ехали в авто с телом Сталина, Хрущев тронул меня за рукав и сказал: «Как, Лазарь, будем жить-то и работать без Сталина? Тяжело будет нам».

Каганович сделал вид, будто не понял глубинного смысла внешне тупого хрущевского вопроса и ответил нейтрально: «…Если будем твердо держаться… ленинского пути, по которому нас вел Сталин, мы выживем и будем успешно двигаться вперед». Хрущев пожал мою руку и сказал: «Ты говоришь правильно, будем все время вместе идти по этому пути, по которому нас вел Сталин».

Даже не зная обстоятельств смерти Сталина, могло бы броситься в глаза, что, кроме Хрущева, такой повышенной нервозности о том, «как мы дальше жить будем?», больше не проявляет никто… Казалось бы, откуда эта обостренная нервозность, если он не чувствовал за собой вины?

Никто не мучается мыслью: «это — начало конца»! И, как показали дальнейшие события, проблемы, «как дальше жить», возникли как раз не у Хрущева. Именно «бесноватый Никита» из этого косноязычного и внешне туповатого зондирования «соратников» сделал далеко идущие выводы. Он найдет тех, с кем будет «жить дальше».

Более того, впоследствии он вычеркнул из жизни всех тех, кто не захотел его понять: сначала Берию, затем Маленкова и Кагановича. «Он всех провел», — скажет Молотов.

Примечательно, что Хрущев не забыл своего сообщника. Бывший министр КГБ Игнатьев, исключенный 28 апреля из членов ЦК, уже на пленуме 2 июля 1953-го — сразу после ликвидации Берии — был возвращен в его состав. Но все это произойдет потом…

За профессором А. Мясниковым приехали, чтобы отвезти на место событий, только «поздно вечером 2 марта». «Состав консилиума, — пишет он, — решил остаться на все время, я позвонил домой. Мы ночевали в соседнем доме». Описывая состояние Сталина, Мясников отмечал: «Он тяжело дышал, периодически то тише, то сильнее (дыхание Чейн-Стокса), Кровяное давление 210-110. Мерцательная аритмия, лейкоцитоз до 17 000. Была высокая температура — 38 градусов с долями. При прослушивании и выстукивании сердца особых отклонений не отмечалось, в боковых и передних отделах легких ничего патологического не определялось.

Диагноз: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза. Каждый из нас нес свои часы у постели больного… Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе. Ответ наш мог быть только отрицательным — смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения…

…Сталин дышал тяжело, иногда стонал. Только на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих его. Тогда Ворошилов склонился над ним и сказал: «Товарищ Сталин, мы все здесь, твои верные друзья и соратники. Как себя чувствуешь, дорогой?»… Ночью много раз казалось, что он умирает.

На следующее утро, четвертого, кому-то пришла в голову идея, нет ли вдобавок ко всему инфаркта миокарда. Из больницы пришла молоденькая врачиха, сняла электрокардиограммы и безапелляционно заявила: «Да, инфаркт».

Переполох. В деле врачей уже фигурировало умышленное недиагностирование инфаркта миокарда у погубленных-де ими руководителей государства… Жаловаться на боль, столь характерную симптому инфаркта, Сталин, будучи без сознания, естественно, не мог. Лейкоцитоз и повышенная температура могли говорить в пользу инфаркта».

Первый бюллетень о состоянии здоровья Сталина составили на 2 часа ночи 4 марта. В нем сообщалось: «Второго и третьего марта были проведены соответствующие мероприятия, направленные на улучшение нарушенных функций дыхания и кровообращения, которые пока не дали существенного перелома в течении болезни». В сообщении содержалась фраза, рассчитанная на успокоение страны: «Проводится ряд терапевтических мероприятий, направленных на восстановление важных функций организма».

В принципе, это была ненужная ложь. До смерти Вождя успели обнародовать только два бюллетеня — второй на 2 часа ночи пятого марта. Во втором повторялась информация, что и в первом: «К ночи на пятое марта состояние И.В. Сталина продолжает оставаться тяжелым. Больной находится в ступорозном (глубоком бессознательном) состоянии. Нервная регуляция дыхания, а также деятельность сердца остаются резко нарушенными». Третий бюллетень был опубликован в «Правде» одновременно с сообщением о кончине Сталина.

Мясников пишет в рукописи: «Утром пятого у Сталина вдруг появилась рвота кровью: эта рвота привела к упадку пульса, кровяное давление упало. И это явление нас несколько озадачило — как его объяснить?

Для поддержки падающего давления непрерывно вводили различные лекарства. Все участники консилиума толпились вокруг больного и в соседней комнате в тревоге и догадках… Дежурил от ЦК Н.А. Булганин. Я заметил, что он на нас посматривает подозрительно и, пожалуй, враждебно… Стоя у дивана, он обратился ко мне: «Профессор Мясников, от чего это у него рвота с кровью?» Я ответил: «Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера — в связи с гипертонией и инсультом». «Возможно? — передразнил он неприязненно. — А может быть, у него рак желудка, у Сталина? Смотрите, — прибавил он с оттенком угрозы, — а то все сосудистые да сосудистые, а главное и про… (Он явно хотел сказать — провороните или прошляпите, но спохватился и закончил: «пропустите».)»

Врачи почему-то не удосужились взять рвоту на исследование. «Объяснение желудочно-кишечных кровоизлияний, — продолжает Мясников, — записано в дневнике и вошло в подробный эпикриз, составленный в конце дня, когда больной еще дышал, но смерть ожидалась с часу на час… Весь день пятого мы что-то впрыскивали, писали дневники, составляли бюллетени. Тем временем на втором этаже собрались члены ЦК: члены Политбюро подходили к умирающему, люди рангом пониже смотрели через дверь, не решаясь подходить ближе даже к полумертвому хозяину. Помню Н.С. Хрущев… также держался у дверей…»

Да, Иуда не решался войти к умиравшему Учителю. В это время, вечером пятого марта, в Свердловском зале Кремля собирались участники совместного заседания ЦК, Совета министров и Верховного Совета. Задолго до начала в зале собралось более половины участников, а за полчаса до времени открытия заседания пришли все.

«И вот несколько сот людей, — пишет К. Симонов, — среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели молча… Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто не говорил друг другу ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал… До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут так молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».

В правительственном сообщении указывалось, что несчастье с Вождем случилось в его кремлевской квартире, то есть где-то рядом; и для присутствовавших это усиливало остроту восприятия происходившего. Председателем Совета министров, еще при жизни Сталина, был назначен Маленков. И когда уже был утвержден дележ власти, обусловленный заговорщиками, сердце Вождя стало останавливаться.

Рыбин пишет, что больной иногда «пытался открыть глаза или шевельнуть губами. 5 марта пульс стал падать, больной иногда пытался открыть глаза, Берия подошел к нему со словами: «Товарищ Сталин, скажи что-нибудь. Здесь все члены Политбюро».

Ворошилов оттащил его за рукав, говоря: «Пусть к нему подойдет обслуга. Он лучше ее узнает». Пока охрана протискивалась через тесное кольцо членов правительства, Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились, и минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный или поднять или погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили…»

Г. Чеснокова рассказывала: «Незадолго до смерти Сталин неожиданно поднял левую руку. Казалось, что он пришел в сознание и хочет что-то сказать. Все правительство, которое стояло перед нами, напряглось, приумолкло. Но он уронил руку обратно и ничего не сказал».

«В какой-то момент, — пишет дочь Сталина, — не знаю, так ли это на самом деле, но так казалось, — очевидно, в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг… Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку… и не то указал ею куда-то наверх, не то пригрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому он относился… Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело, приняло свой знакомый облик; через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли, окаменев, в молчании, несколько минут, — не знаю сколько, — кажется, что долго».

Вождь советского народа скончался на диване с круглыми валиками и высоко взбитой спинкой, находившемся в левой части спальни. Рядом на светлом лакированном паркете стояло несколько пальм. В последней строке заключения консилиума от 5 марта 1953 года написано: «21.50. Товарищ И.В. Сталин скончался».

Профессор Мясников вспоминал: «Это был момент, конечно, в высокой степени знаменательный. Как только мы установили, что пульс пропал, дыхание прекратилось, в комнату тихо вошли руководящие деятели партии и правительства, дочь Светлана, сын Василий и охрана. Все стояли неподвижно в торжественном молчании долго, я даже не знаю сколько — около тридцати минут или дольше. Свершилось, несомненно, великое историческое событие. Ушел из жизни Вождь, перед которым трепетала вся страна, в сущности, в той или иной степени и весь мир».

«Ворошилов плакал, — вспоминает Г. Чеснокова. — Маленков был спокоен. Берия кричал, носил мундир Сталина, что-то еще на улицу в машину. «Скорую» он вызвал…» По словам С. Аллилуевой: «В последние минуты, когда все уже кончилось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: «уведите Светлану!» На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто не подумал пошевелиться… он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталев! Машину!»

Никто не обратил внимания на Хрущева. Был ли он среди присутствовавших? Затем, продолжает С.И. Аллилуева, «пришла проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники — все тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слезы, как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьяну, сама плача…

Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, Валечка, как ее все звали, экономка, работавшая у отца на даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди, служившие у отца, любили его.

Он не был капризен в быту, наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников» — генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, наоборот, часто просила у него помочь в чем-либо, и никогда не получала отказа. А Валечка — как и все они… до последних дней своих она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех никогда и ничем».

Тело на вскрытие увезли уже под утро, а в ванной комнате в пять часов утра рыдала медсестра, проявлявшая кардиограмму, «громко плакала, она плакала так, как будто погибла сразу вся ее семья… «Вот заперлась и плачет уже давно», — объясняли охранники.

Член врачебной комиссии профессор Мясников свидетельствует: «Шестого марта в 11-12 часов дня на Садовой-Триумфальной во флигеле во дворе здания, которое занимает кафедра биохимии 1-го МОЛМИ, состоялось вскрытие тела Сталина. Присутствовали из состава консилиума только я и Лукомский…Вскрывал А.Н. Струков, профессор 1-го МОЛМИ, присутствовал Н.Н. Аничков (президент АМН), биохимик профессор С.Р. Мардашев, который должен был труп бальзамировать, патологоанатомы: проф. Скворцов, Мигунов, Русаков.

По ходу вскрытия мы, конечно, беспокоились — что с сердцем? Откуда кровавая рвота? Все подтвердилось. Инфаркта не оказалось (были найдены лишь очаги кровоизлияний)».

И все-таки организм Сталина оказался поразительно силен. Практически пять дней он сопротивлялся смерти. Врачи не установили инфаркта, а кровавую рвоту объяснили очагами «кровоизлияния». И хотя медикам известно, что такой симптом бывает при отравлении, нет сведений, что делалась хотя бы попытка экспертизы такого рода, а если делалась, то каковы ее результаты?

Конечно, версия об отравлении не может быть полностью исключена. Поэтому писатель В. Карпов в книге «Генералиссимус» обоснованно рассуждает: «Были на даче четыре вероятных сообщника — Берия, Хрущев, Маленков и Булганин», и задает почти риторический вопрос: «Мог кто-нибудь… подсыпать в стакан Сталина какого-то зелья? Вполне. Они вставали и курили, ходили в туалет… Можно предположить и другую версию — яд подсыпал в минеральную воду Хрусталев, когда разъезжались гости, а Сталин вышел их провожать».

Все это так. Поэтому нельзя не привести и информацию Авторханова, который, со ссылкой на западного историка Т. Витлина, обращает внимание и на странность судеб врачей из комиссии, лечившей Вождя и делавшей вскрытие: «Большинство врачей этих двух комиссий исчезли сразу после смерти Сталина. Один из врачей, участвовавших во вскрытии тела Сталина, — профессор Русаков, «внезапно» умер. Лечебно-санитарное управление Кремля, ответственное за лечение Сталина, немедленно упраздняется, а его начальник И.И. Куперин арестовывается. Министра здравоохранения СССР А.Ф. Третьякова, состоявшего по чину во главе обеих комиссий, снимают с должности (01.03. 1954 г. при Хрущеве. — К.Р.), арестовывают и вместе с Купериным и еще двумя врачами, членами комиссии, отправляют в Воркуту. Там он получает должность главврача лагерной больницы. Реабилитация их происходит только спустя несколько лет…»

Не исключающий версии отравления Вождя, вызвавшего симптомы инсульта, писатель В. Карпов подозревает в этом Берию. Встречавшийся с попавшим в опалу Молотовым Карпов приводит — лично ему высказанные — слова бывшего члена правительства: «На трибуне Мавзолея 1 мая 1953 года произошел такой разговор. Берия был тогда близок к осуществлению своих замыслов по захвату власти. Он уже сам, да и все мы считали его самым влиятельным в Политбюро. Боялись его. Вся охрана была его ставленники. Он мог нас в любой момент ликвидировать. Но он понимал, что так поступать нельзя, народ не поверит, что мы все враги. Ему было выгодно превратить нас в своих сторонников. И вот, как бы напоминая, что произошло на Пленуме после XIX съезда, когда Сталин хотел с нами расправиться, Берия, на трибуне Мавзолея, очень значительно сказал мне, но так, чтобы слышали стоявшие рядом Хрущев и Маленков: «Я вас спас…»

Однако, гипотетически допуская возможность участия в убийстве Сталина Берии, подчеркнем, что, высказывая такие мысли спустя много лет после событий 53-го года, Молотов, безусловно, находился под влиянием уже утвердившейся в общественном сознании версии, будто Берия «хотел захватить власть».

Но есть ли, кроме предположений, хотя бы какие-то документальные подтверждения таких намерений? Их нет. Впрочем, уже в словах Молотова заключено противоречие. Зачем Берии было захватывать власть силой, когда все «считали его самым влиятельным в Политбюро»? Наоборот, сам Молотов говорит, что «ему было выгодно превратить нас в своих сторонников».

И все-таки узурпация власти произошла! И она была совершена не Берией, а Хрущевым! Именно тем человеком в Политбюро, который обвинил министра МВД в коварных намерениях. Причем и в устранении Берии, а позже и так называемой антипартийной группы, Хрущев использует один и тот же беспроигрышный жульнический прием, который, как вопль «Держи вора!», отвлекает «толпу» (в названных случаях партию) от его собственной роли в происходящем и его истинных целей.

Причем Хрущев не просто убрал Берию как опасного лично для него свидетеля. Он устранил его физически, пристрелив руками военных в бункере МВО, не дав возможности для самозащиты, а политические обвинения в отношении Берии, предъявленные общественности, были полностью сфальсифицированы. И не понять того, что Хрущев осмысленно убил Берию, значит — вообще ничего не понять.

Поступки Хрущева сложились в цепь взаимно обусловленных событий: инициирование дела врачей, убийство Сталина, убийство Берии и венцом этой последовательной эволюции негодяя стала антисталинская кампания.

Пытаясь объяснить действия Хрущева по развертыванию антисталинской кампании, историки раскопали вроде бы веский мотив, указывая на то, что уже со времени расстрела первого сына Хрущева Леонида, как предателя и изменника, перешедшего в период войны на сторону противника, он затаил в отношении Вождя чувство мести. Приводится свидетельство, что однажды Хрущев в порыве откровения признался: «Я ему отомстил…»

Конечно, такой мотив мог иметь место, но психологические причины, определившие все дальнейшие поступки и действия 1-го секретаря ЦК, позже уличенного в волюнтаризме, являются следствием значительно более глубоких мотивов.

И поэтому небезынтересно свидетельство сына Хрущева (от второй жены), как повел себя его отец сразу после смерти Вождя. «Пятого марта 1953 года, — пишет С. Хрущев, — отец возвратился домой раньше обычного, где-то перед полуночью… Пока отец снимал пиджак, умывался, мы молча ожидали, собравшись в столовой. Он вышел, устало сел на диван, вытянул ноги. Помолчал, потом произнес: «Сталин умер. Завтра объявят»… Отец продолжал сидеть на диване, полуприкрыв глаза.

…Помявшись, (я) спросил: «Где прощание?» «В Колонном зале. Завтра объявят», — как мне показалось, равнодушно и как-то отчужденно ответил отец. Затем он добавил после паузы: «Очень устал за эти дни. Пойду, посплю». Отец тяжело поднялся и медленно направился в спальню. Я был растерян и возмущен: «Как можно в такую минуту идти спать. И ни слова не сказать о нем. Как будто ничего не случилось!» Поведение отца поразило меня…»^[72]

С учетом изложенного выше поведение Хрущева вряд ли поразит читателя. Наоборот, оно естественно. Библейская история сохранила для памяти потомков свидетельство о поведении человека, предавшего Иисуса Христа. Евангелие от Матфея (27.5.6) говорит: «И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился». В отличие от своего предшественника Иуда Искариот из среды партийных «апостолов» Вождя — пошел спать…

То, что Никита Хрущев виновен в смерти Сталина, не может подлежать сомнению. Более того, только с учетом этого совершенного им преступления можно понять поступки Хрущева в последовавший период, вплоть до отстранения его от власти.

Оказавшись в почти безнадежном положении, он пошел на преступление, дававшее ему отсрочку от ответственности за фабрикацию не только дела врачей, и единственным, кто мог уличить его в содеянном, помимо обманутой им охраны, мог стать Берия. Получив пост министра МВД и имея свидетельства охраны, он действительно представлял опасность, но не для всех членов Политбюро, а непосредственно для Хрущева.

Ошибка Берии была в том, что он повел свою игру в одиночку, недооценив «бешеного Никиту». В надиктованных воспоминаниях Хрущев, не скрывая, признается, что панически «боялся Сталина», но после убийства Вождя теперь он боялся и Берии.

Став министром МВД, Берия держал Хрущева в руках. Он знал о его преступлении в отношении Вождя. Однако поспешное разоблачение Хрущева не давало Берии особых преимуществ. Он рассчитывал, что гораздо большую пользу ему принесет умолчание о содеянном. Это позволяло сделать Хрущева послушным инструментом в осуществлении собственных планов.

Одновременно Берия считал, что, помимо того властного влияния, которое принесло ему право руководства органами безопасности, утраченное им в годы войны, серьезным рычагом в облегчении восхождения к ступени первенства, как катализатор общественного мнения, станет либерализация системы отправления наказания. Он повторял ту же практику, что и в 1938 году.

Получив с разделением власти пост 1-го заместителя председателя Совмина и возглавив объединенное Министерство внутренних дел, первым шагом, который предпринял Берия, явилось прекращение дела врачей. Правда, он не стал афишировать, что это решение было принято еще Сталиным.

По радио 4 апреля 1953 года несколько раз передавали сообщение Министерства внутренних дел, что «арестованные… и другие привлеченные по этому делу полностью реабилитированы в предъявленных обвинениях… из-под стражи освобождены».

Но другие инициативы, видимо, принадлежали уже самому министру. По ходу их осуществления, 10 апреля он закрыл неприятное для него «мингрельское дело». А 3 мая, с подачи Берии, Президиум ЦК принял решение о пересмотре дела Кузнецова, Попкова, Вознесенского, главную роль в организации которого играли Маленков и Хрущев. 9 мая вообще была объявлена широкая амнистия заключенных.

Теперь Берия имел в запасе серьезные козыри против всех потенциальных соперников. Но он пошел дальше. 17 марта 1953 года был арестован Рюмин — следователь, занимавшийся делом Абакумова, который, под влиянием тех же Хрущева и Игнатьева, стал применять к бывшему министру физические меры воздействия, за что был удален Сталиным из МГБ.

1 апреля 1953 года в записке Президиуму ЦК Берия потребовал: «…Рассмотреть вопрос об ответственности бывшего министра государственной безопасности СССР т. Игнатьева С.Д.». Накануне оглашения сообщения МВД о врачах, 3 апреля 1953 года, был арестован 1-й заместитель министра С.И. Огольцов, «предпринявший большие усилия по раскручиванию дела врачей».

Через день, 5 апреля, опять же по настоянию Берии, Игнатьева отстранили от должности секретаря ЦК, а 6 апреля было объявлено, что он «лично виновен в создании дела врачей». 24 апреля Игнатьева вывели из состава ЦК, правда, пока еще не привлекая к юридической ответственности.

Берия осознанно и последовательно подводил мину под Хрущева. О.В. Хлевнюк пишет: «гласное и даже демонстративное прекращение «дела врачей» не только позволяло рассчитывать на сочувствие интеллигенции, нобыло и хорошим поводом для кадровой чистки МВД от «чужих людей». Автоматически под удар попадал Хрущев, сторонники которого занимали ключевые посты в МГБ» в период расследования дела врачей. Не случайно Хрущев сделал все возможное для оправдания прежнего министра Госбезопасности С.Д. Игнатьева».

Добавим, что Берия брал на прицел этих людей не только как сторонников «бешеного Никиты», он копал глубже. Он загонял в угол самого Хрущева. За арестом бывшего министра могло последовать обвинение в осуществлении Хрущевым и Игнатьевым убийства Сталина. И такой ход стопроцентно гарантировал Берии высший пост в государстве! 25 июня в записке Маленкову Берия предложил арестовать Игнатьева, но он не успел…

Загоняемый в угол, остро чувствовавший угрозу разоблачения Хрущев не просто озлобился, он был в панике, и он пошел на отчаянный ход. Ему уже нечего было терять. На следующий день, 26 июня, был арестован сам Берия. Хрущев больше не мог откладывать в долгий ящик возможность разделаться с опасным соперником, способным указать на него пальцем как на убийцу и заговорщика.

О том, что арест и убийство Берии нельзя рассматривать вне отрыва от обстоятельств дела врачей и смерти Сталина, говорит тот факт, что уже спустя двенадцать дней после устранения Берии все изменилось — до обратного.

Уже 7 июля 1953 года Хрущев восстановил Игнатьева в качестве члена Центрального Комитета, а 6 августа освободили и полностью реабилитировали Огольцова. Правда, ему не предоставили работу, зачислив в распоряжение отдела кадров МВД СССР»

Конечно, идея либерализации была лишь частью общего плана Берии. Осуществляя его, он становился хозяином положения. Однако своим поспешным предложением по аресту Игнатьева Берия предопределил неизбежность своего устранения. Угроза разоблачения заставила Хрущева проявить отчаянную активность. Нависшая опасность и острая способность к самосохранению не оставляла ему иного выбора, кроме как физического уничтожения опасного свидетеля его преступлений.

Мысль об опасности, исходившей от Берии, которую Хрущев высказал Булганину еще в период дежурства у постели умиравшего Вождя: «это будет начало нашего конца… Надо что-то сделать, иначе будет катастрофа», угнетала его. И в этом «что-то сделать» Хрущев оперся на Булганина, ставшего министром обороны.

История физического устранения Берии до сих пор не прояснена до конца, хотя существовало немало исполнителей этой акции. По одной версии, 26 июня 1953 года, объединившись с Булганиным и Жуковым, Хрущев организовал арест министра внутренних дел на заседании Политбюро, обвинив его в намерении захватить власть. Сторонники ее утверждают, что после полугодового следствия он был осужден специальным судебным присутствием Верховного суда СССР.

Публикация от 17 декабря 1953 года сообщала, что Берия «сколотил враждебную Советскому государству изменническую группу заговорщиков, которая ставила своей целью… поставить МВД над партией и правительством для захвата власти, ликвидации советского строя, реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии». Утверждалось, что свои расчеты заговорщики строили на поддержке «реакционными силами из-за рубежа, установлении связи с иностранными разведками». Существует «Акт» приведения в исполнение приговора от 23 декабря, подписанный генерал-полковником Батицким, генеральным прокурором Руденко и генералом армии Москаленко, но без положенного свидетельства врача.

Сын Берии, Серго, отвергает эти версии и со ссылками на известные ему факты свидетельствует, что его отец «был убит 26 июня 1953 года без суда и следствия в городе Москве» в особняке, где жил с семьей, на Малой Никитской улице, неподалеку от площади Восстания. При перестрелке погибли два охранника министра внутренних дел».

Но, пожалуй, наиболее убедительна версия В. Соколова: «Лаврентия Павловича застрелили в бункере штаба Московского округа в конце августа или начале сентября 1953 года без какого-либо приговора суда». По распоряжению Хрущева это сделал генерал Батицкий.

Действительно, убийца Сталина Хрущев просто не мог дать Берии возможность сделать на суде разоблачающие его признания. Как бы ни произошло это убийство, но в любом случае очевидно, что, уничтожив своего противника, позже Хрущев переложил на опасного свидетеля всю ответственность за репрессии, инициатором которых являлся сам. Но более важным для Хрущева являлось то, что, убив Берию и сделав его козлом отпущения, он избежал разоблачения и юридической ответственности за свои собственные преступления.

Признания Игнатьева стали бы той переломной гранью, от которой началось бы падение Хрущева вниз, но он сумел предотвратить грозившую ему катастрофу, избежал справедливого возмездия, и обретенное чувство облегчения даже изменило его поведение.

По воспоминаниям зятя Хрущева журналиста Алексея Аджубея, «когда Берию убили (курсив мой. — К.Р.)», Хрущев не только обеспечил себе приоритетное положение в партийной иерархии. После расстрела Берии Хрущев даже внешне очень изменился. Стал более уверенным, динамичным… Иначе, более нагло стала вести себя даже охрана Хрущева… Автомобиль Хрущева подавался к подъезду первым, его выходили провожать другие члены Президиума ЦК и т.д.».

Он заметал следы. Заметать следы Хрущев начал сразу после смерти Сталина. Еще не высохли искренние слезы на глазах людей, потрясенных смертью Вождя, как 5 марта 1953 года была создана комиссия для изучения материалов архива И.В. Сталина. Хрущеву, Маленкову и Берии было «поручено» принять меры, чтобы «документы и бумаги И.В. Сталина были приведены в должный порядок». Они сразу оказались в руках Хрущева.

«Куда девался архив Сталина? — удивился вопросу Ф. Чуева генерал Рясной. — Забрали в ЦК, Суслов забрал». Примечательно, что Хрущев думал об изъятии документов уже в тот момент, когда Вождь еще был жив, и осуществил эту акцию под видом организации музея Сталина. Рясной свидетельствует: «Когда стало видно, что Сталин умрет, договорились с Хрущевым открыть музей в Ближней даче и туда кое-чего стали стаскивать». О том, что эта инициатива исходила от Хрущева, свидетельствует оговорка Рясного: «А из чего делать музей — непонятно. У него личных вещей почти не было. Да и Суслов все канителился, а потом приняли решение никакого музея там не открывать».

Повторим слова Яна Гуса, произнесенные им на костре инквизиции: «О святая простота!» «Чекист» Рясной даже к концу жизни не понял, что Хрущева музей вещей Сталина совершенно не интересовал. Ему нужны были документы.

Конечно, его интересовали в них не безобидные факты, подобные заявлению Хрущева по поводу ошибочности его выступления, призывавшего к укрупнению колхозов и опубликованного газетой «Правда» в марте 1951 года.

Тогда, оправдываясь, Хрущев пресмыкался: «Дорогой товарищ Сталин… Глубоко переживая допущенную ошибку, я думаю, как лучше ее исправить. Я решил просить вас разрешить мне самому исправить эту ошибку. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью… подробно разобрать ее ошибочные положения… Прошу вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мной грубую ошибку и тем самым, насколько это возможно, уменьшить ущерб, который я нанес партии своим неправильным выступлением. Н. Хрущев».

Самый опасный яд в животном мире вырабатывают пресмыкающиеся. Поиск компрометирующих его документов Хрущев продолжил и после убийства Берии. Секретарь ЦК Н.Н. Шаталин, помощник Маленкова Д.Н. Суханов и заведующий административным отделом ЦК КПСС А.К. Дедов изъяли все документы из личных и служебных сейфов министра внутренних дел.

На пленуме ЦК, состоявшемся после устранения Берии, главным обвинителем бывшего «друга» выступил Хрущев. Затем подошедший к трибуне Шаталин сообщил, что специальная комиссия обследовала рабочий кабинет, приемную, дачу и квартиру Берии и что «найдены документы, порочащие ряд деятелей, включая нескольких членов высшего руководства». Р. Баландин и С. Миронов подчеркивают: «Обратим внимание на то, что все-таки были найдены документы (а не просто записи или фальшивки), порочащие неких высших руководителей».

О том, какое значение Хрущев и Маленков придавали этим документам, рассказывает сын Берии, которого после убийства отца, в 1953 году, заключили в тюрьму Лефортово. Там его дважды посетил председатель Совмина Маленков.

При второй встрече посланец Хрущева «как-то очень по-человечески» произнес: «Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа Виссарионовича? — «Понятия не имею…» — «Ну как же… У твоего отца тоже ведь архивы были, а?» — вопрошал Маленков. — «Тоже не знаю, никогда не слышал». — «Как не слышал?! — тут Маленков уже не сдержался. — У него должны быть архивы, должны!» Он очень расстроился. Все предельно стало ясно: им нужны архивы, в которых могли быть компрометирующие их материалы».

Какие это были обличительные материалы? Что за компромат они содержали? На эти вопросы уже никогда не будет полного ответа. Повторим почти навязчивое «казалось бы»: с началом хрущевской «критики» Вождя появилась полная возможность предать гласности все документы, отражавшие малейшие оттенки «ошибочных» действий Сталина, не оставляя сомнений в обоснованности выдвинутых против него «обвинений». Но этого не произошло.

И все-таки «бешеный Никита» собрал компрометирующие его документы. В 1955 году по распоряжению Хрущева были сожжены одиннадцать мешков с «бумагами Берии» и документами Сталина. В историографии образовался вакуум, и исследователь В. Наумов сетовал в 1994 году: «Сейчас стало особенно ясно, что мы не можем получить очень важные документы и свидетельства… Может быть, отсутствуют самые важные документы…»

Теперь у Хрущева были развязаны руки. Вместо скамьи обвиняемого в зале суда, которая предназначалась ему за совершенные преступления, он обрел всю полноту власти. Однако он не мог отказаться от сложившихся привычек: укреплять свое карьеристское положение, выступая в роли «борца» и «обличителя».

Тем более что, опираясь на послушных подхалимов из аппарата, теперь он мог уже без особой оглядки тиражировать ложь и инсинуации. В дальнейшем его клевета не ограничивалась даже рамками здравого смысла. Она уже не подвергалась цензуре и зависела лишь от гротеска его фантазий и рецидивов обостренной наглости. От количества яда ненависти, переполнявшего его.

История была сведена до роли служанки, вносившей на пир негодяев дурно пахнувшие, отравлявшие общественное сознание блюда, приготовленные в кремлевской кухне. В. Кожинов пишет: «…Причиной затемненного и искаженного представления о послевоенном времени явилась мощная идеологическая кампания, предпринятая после смерти Сталина, — так называемое разоблачение культа личности, которое строилось по модели детской сказки об ужасном злодее, а кроме того, было по сути дела тем же культом личности, хоть и «наизнанку»…»

Но великолепный Кожинов не задумался над естественным вопросом: что двигало Хрущевым в его страстном, почти патологическом стремлении «развенчать» Сталина? Поведение Хрущева по отношению к Сталину не типично для нормального человека.

Он не мог не понимать, что всем, что было в его жизни — и «плохим», и «хорошим», — он обязан в конечном итоге Сталину. И не только тем, что на его долю выпала возможность встать у руля мощнейшего в мире государства.

Если бы Сталин не обратил внимания на Хрущева и не приблизил к себе, мир бы и не заметил, что была такая микроскопическая величина: «дорогой Никита Сергеевич», как угодливо называли его подхалимы.

Даже чувство элементарной благодарности, присущее нормальному человеку, обязывало Хрущева придерживаться в «критике» Вождя хотя бы видимости объективности. Причем он не посягал на политические и мировоззренческие позиции Сталина, подобно Троцкому. Конечно, выставление себя в роли либерала в отличие от якобы жесткого Вождя приносило политические дивиденды, но и это не объясняет шизофренической ненависти Хрущева в отношении Сталина.

Обращает на себя внимание, что вся антисталинская политика Хрущева строилась на беззастенчивой, умышленной лжи. И этот небывалый ранее по масштабам в истории идеологический подлог, извращающий существо эпохи Сталина, начался с хрущевского доклада на XX съезде партии.

Хрущев, отмечает исследователь ГУЛАГа В.Н. Земсков, «с целью помасштабней представить собственную роль освободителя жертв сталинских репрессий» утверждал: «…Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек». Опровергая эту ложь, В.Н. Земсков сообщает, что сохранились «копии докладных записок руководства МВД СССР на имя Н.С.Хрущева, в том числе на момент смерти И.В. Сталина. Следовательно, Н.С. Хрущев был прекрасно информирован о подлинной численности гулаговских заключенных и преувеличил ее в четыре раза преднамеренно».

Нет! Не соглашается Вадим Кожинов: «…Хрущев, который, называя цифру 10 млн. заключенных ко времени смерти Сталина, конечно же «подразумевал», что это… жертвы политического террора», поэтому он преувеличил не в четыре, а в двадцать раз!» Действительно, на 1 января 1953 года осужденных за антисоветскую деятельность в исправительно-трудовых лагерях содержалось 465 тысяч 256 человек^[73].

Конечно, после войны в стране происходили и «политические» репрессии, но нет необходимости доказывать, что подавляющее большинство из числа 490 тысяч осужденных в 1946-1952 годах «обвинялись в сотрудничестве с неприятелем». «Как ни прискорбно, — отмечает В. Кожинов, — одна только «численность воевавших на стороне гитлеровских войск национальных формирований из числа народов СССР была свыше 1 млн. человек» (по разным подсчетам — от 1,2 до 1,6 млн.), притом именно непосредственно воевавших на стороне врага, а не просто сотрудничавших с ним».

Примечательно, что именно в этот период, 26 марта 1947 года, в СССР был издан указ о запрещении смертной казни, и с 1948 по 1949 год не было вынесено ни одного смертного приговора; правда, 12 января 1950 года эта мера наказания была восстановлена.

Суть хрущевской политики «разоблачения» Кожинов аргументирует мыслью: «правитель, оказавшийся у власти после смерти обожествленного вождя, в сущности, вынужден был… «принизить» его (иначе в сравнении с ним, «богом», предстал бы в качестве недееспособного)… явить собой «спасителя страны», а также избавиться «от своих соперников по борьбе за верховную власть. Для этого новому «вождю» нужно было, в частности, уничтожить те или иные следы своей собственной предшествующей деятельности».

Все это так; и несомненно, что Хрущев активно заметал следы, но наивно предполагать, что Хрущев прятал в архивных кострах документы, «обличающие» Сталина в репрессиях. Чистка ревизионистами истории проводилась направленно и масштабно, но если нацисты сжигали на кострах книги публично, теперь это делалось тайно.

Назначенный в 1961 году председателем КГБ В. Семичастный в 1992 году признал, что, когда он занял свой пост, «многие документы уже были уничтожены или подчищены, вытравлен текст. Это мне сказали и показали архивисты». По приказу Хрущева в 1957 году «был сформирован специальный состав с такими документами, которые затем сжигали под тщательным наблюдением».

И все-таки, как ни важны были для Хрущева околополитические мотивы, нельзя объяснять его поведение только ими. «Бешеного Никиту» не тревожило чувство вины за участие в репрессиях, осуществляемых им из карьеристических соображений в тридцатые годы. Он не один принимал тогда решения и в большинстве случаев вообще не видел людей, пострадавших от его действий.

Тогда чем можно объяснить патологическую «борьбу» Хрущева с памятью о Вожде? Почему его ненависть к человеку, по существу, приведшему его на вершину власти, так патологически обострена?

Единственным, что объясняет полностью психологическую мотивацию его поступков, является чувство вины за убийство Сталина. Даже после узурпации власти Хрущева подспудно мучило ощущение собственной мерзости. Образ Сталина, как призрак Командора, пугал его. Это пятно негодяя, посягнувшего на человека, перед которым преклонялся не только советский народ, но и миллионы людей за рубежом, было несмываемо.

Именно ощущение собственной подлости не давало Хрущеву покоя. Общеизвестно, что любой преступник ищет оправдания своим преступлениям. Виновным тягостно чувство собственной подлости как признание самоунижения. И они стараются избавиться от неприятных переживаний, трансформируя их в отрицательные эмоции по отношению к тем, перед кем провинились, кого предали.

Ощущение предательства, собственной неблагодарности и вероломства угнетало его; и, чтобы успокоить зачатки совести, Хрущев постоянно искал оправдания своему преступлению.

Он наркотически взвинчивал себя, приписывая Сталину не присущие ему отрицательные качества, поступки и действия. Он старался доказать, и прежде всего самому себе, что его преступление носило якобы «благородные» цели. Хрущев начал разнузданную кампанию по дискредитации Вождя, чтобы вытравить не столько в сознании народа, а прежде всего из собственной души любые напоминания о величии Сталина.

Его не мучила расправа над Берией. На него Хрущев переложил вину за собственные действия, представив уничтоженного свидетеля как исчадие ада и не дав ему права на защиту. Напомним, что «еще с апреля 1943 года Берия не руководил аппаратом политических репрессий — НКГБ (с 1946 г. — МГБ)». Во время войны Сталин разделил наркомат внутренних дел (НКВД) и Госбезопасность (ГБ). Оставаясь до 29 декабря 1945 года наркомом внутренних дел (ВД), Берия с 20 августа 1945 года сосредоточился на «Спецкомитете» по атомной энергии и имел связь с Министерством Госбезопасности только по линии внешней разведки, в связи с добыванием сведений об атомной программе Запада.

Но Хрущев уже не мог остановиться. Убив и Берию, через три года «бешеный Никита» освободится и от троих возможных конкурентов на влияние — Молотова, Кагановича и ставшего уже ненужным Маленкова, «примкнувшего» к ним и достаточно много знавшего бывшего главного редактора «Правды» Шепилова.

Хрущева не раздражал так называемый культ Сталина. Как идейный троцкист, он ничего не имел против собственного «культа» личности. Он не демонстрировал даже зачатков скромности и не пытался придержать подхалимов, льстиво раздувавших значимость его собственной личности. Но — от великого до смешного лишь шаг.

Он начинает «бороться» против «культа» Сталина, одновременно насаждая собственный культ. Впрочем, дело не в «культе личности». Эта борьба приняла патологический и психологически-садистский характер. Он осмысленно осквернял память о делах Вождя. Жажда его ниспровержения превратилась у Хрущева в маниакальную, навязчивую идею, и он возвращается к ней постоянно.

Из библиотек страны изымались книги, имеющие хотя бы малейшее упоминание имени Сталина, в архивах уничтожались документы. Ретивые подхалимы пытались украсть у Генералиссимуса даже историческую победу под Сталинградом, чтобы приписать ее Хрущеву — бездарному, но активному выскочке, ошивавшемуся около военных штабов.

А поскольку зачеркнуть полностью историю «Государства Советского» было невозможно — заслуги его главы стали приписываться безликому «многоличию» партии и ЦК. Самое преступное в том, что, лишив народ идеала, Хрущев подспудно унавозил почву для гражданского нигилизма. Это он начал разрушение нравственных идеалов и моральных ценностей, скреплявших гражданское общество.

С него началось то сползание к «новому мышлению», которое на поверку оказалось предательством по отношению к своему народу, его менталитету и приверженности традициям. Все обернулось крушением Державы и торжеством низменных интересов и паразитирующих слоев общества.

Выступив с «осуждением» якобы незаконных репрессий и дискредитировав Сталина, Хрущев реабилитировал именно всех организаторов репрессий 30-х годов. При этом он скрывал свое собственное практическое участие в этих репрессиях. Одновременно, с XX съезда, он реализовал на практике принцип ненаказуемости лиц из высшей партийной номенклатуры. Именно такой прием обеспечил ему поддержку и дал репутацию отца «оттепели».

Антисталинизм стал козырной картой в политических манипуляциях Хрущева. Всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление, препятствия и неудачи в своей политике, он спешил вытащить на поверхность дня новые обвинения в адрес Сталина. Он запугивал своих оппонентов сталинизмом, как жупелом, уверяя, что в случае утраты им власти его противники развяжут террор против партийного руководства.

В «разоблачениях» Сталина Хрущев руководствовался чисто политиканской практикой. Грубо искажая факты, создавая образ «маникального тирана», озабоченного поисками мнимых врагов и жаждущего всеобщего восхваления. Все сделанное Сталиным для страны и народа было предано забвению. Деятельность Вождя представлялась как сплошная цепь ошибок и преступлений, причем его образ рисовался не на основе документов и фактов, а на фоне баек и инсинуаций, грубо искажавших истину.

Такое переписывание истории смогло осуществиться еще и потому, что вернувшиеся из заключения и родственники «реабилитированных» врагов народа, озлобленные и полные желания мстить, имели возможность публиковать свои инсинуации, искажающие образ минувшей эпохи и влияя на умонастроения людей. И мина замедленного действия взорвалась развалом государства.

И все-таки за всей суетливой возней Хрущева прежде всего стояло стремление оправдать свое преступление. Причем по юридическим меркам это было обдуманное преступление, а не жест отчаяния, совершенный в силу стечения обстоятельств.

О том, что Хрущев вынашивал идею устранения Вождя, пишет в своей статье, посвященной столетию Сталина, Генеральный секретарь Албанской компартии Энвер Ходжа: «…сам Микоян признался мне и Мехмету Шеху, что они с Хрущевым планировали совершить покушение на Сталина, но позже, как утверждал Микоян, отказались от этого плана». Это признание было высказано Микояном в процессе переговоров с руководителями Албании для перетягивания албанцев в оппозицию к Мао Цзэдуну.

«Микоян, — пишет Э. Ходжа, — вел разговор таким образом, чтобы создать у нас впечатление, будто они сами стояли на принципиальных, ленинских позициях и боролись с отклонениями китайского руководства… Единственная разница между Мао Цзэдуном и Сталиным в том и состоит, что Мао не отсекает головы своим противникам, а Сталин отсекал. Вот почему, — сказал далее этот ревизионист, — мы Сталину не могли возражать. Однажды вместе с Хрущевым мы подумали устроить покушение на него, но бросили эту затею, опасаясь того, что народ я партия не поймут нас».

Но кровь была. Даже зять Хрущева А. Аджубей пишет: «Я хорошо запомнил странную фразу, брошенную однажды Ворошиловым на даче в Крыму, когда там отдыхал Хрущев, было это летом 1958 или 1959 г. Ворошилов приехал в предвечернее время, погуляли, полюбовались закатом, сели ужинать. Ворошилов… проглотил лишнюю рюмку горилки с перцем… И вдруг он положил руку на плечо Никиты Сергеевича, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал: «Никита, не надо больше крови…»

Однако, разделив вечером 5 марта 1953 года власть, «наследники» еще не были готовы к покушению на память Вождя и Генералиссимуса. Они готовились похоронить его с соответствующими заслугам почестями. В протоколе заседания комиссии по организации похорон записано: «Установить, что тело товарища Сталина должно быть положено в гроб в военной форме (не парадной). На кителе прикрепить медали Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, а также планки к орденам и медалям».

Генерал-лейтенант Рясной, на которого была возложена исполнительская часть траурной церемонии, рассказывал: «На даче выяснилось, что хоронить Сталина не в чем…» Ф. Чуев пишет: «Рясной открыл шкаф, а там «всего четыре костюма — два генералиссимусских и два гражданских, серый и черный. Черный сшили, когда приезжал Мао Цзэдун, специально сшили, насильно, и Сталин его так ни разу и не надел. Да еще бекеша висела — старинная, облезлая, выцветшая. «Лет сто ей, наверное, было, ей-богу, — говорит Рясной. — Бекеша или архалук вроде шубейки — наденет, бывало, и по саду гуляет. Один (зеленый) китель генералиссимусский был весь замазанный, засаленный, а другой — обштрипанный…

Да, в этом отношении о нем ничего не скажешь…

Вспоминаю потрясение женщины-врача, которая как-то вела Сталина под руку в поликлинике и обратила внимание, что локоть шинели его зашит грубо и по-мужски неумело…» Рясной поднял чекистов, вручил им генералиссимусский китель с обтрепанными рукавами и велел отвезти в правительственную химчистку в Кунцево: «Вычистите и привезите туда, где будет вскрытие». Новый костюм не шили. Сталин лежал в гробу в своем стареньком, но сносном: рукава подшили, китель вычистили».

Утром 6 марта 1953 года из всех репродукторов раздавалась траурная музыка, прерываемая время от времени трансляцией обращения ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР, сообщением о смерти Вождя. Его внезапная болезнь и смерть потрясли и взволновали весь мир. Для современников Вождя свидетельства эпохи еще не писались «поверх тщательно выскобленных пергаментов поры минувшей», и не воспринимать «Сталина великой фигурой было невозможно».

Премьер-министр Джавахарлал Неру в послании советскому правительству писал: «Служба Сталина своему народу в мирное и военное время принесла ему уникальную славу, и его смерть вырвала из современного мира личность исключительных дарований и великих достижений. История России и всего мира будет носить отпечатки его усилий и достижений…»

В личном соболезновании генерала де Голля сказано: «Имя Сталина навсегда останется связанным с памятью о великой борьбе, которую народы СССР, французский народ и союзные народы совместно довели до победы».

Но в самой стране смерть Сталина вызвала не только чувства горя и скорби — она захлестнула людей волной растерянности, трагизмом и тяжестью непреодолимой катастрофы, разрушением уверенности в осуществлении надежд на будущее.

Люди не скрывали своих слез, как в семье не прячут своего глубокого горя при потере любимого отца. Дети, женщины и даже мужчины плакали на улицах и в вагонах метро, в школах и учреждениях, на фабриках и заводах, в ухоженных квартирах и скромных комнатах — это было воистину общенациональное горе, общая трагедия, охватившая все слои населения. Страна ощутила себя осиротевшей.

Хотя власти закрыли въезд в столицу, вся страна повалила в Москву» «Меня обвиняют, — жалуется Рясной, ответственный за устройство похорон, — что я не обеспечил порядок на улицах Москвы… Но за это отвечал Серов. Конечно, на улицах творилось не поймешь что. Кто думал, что умрет Сталин? Был сплошной массовый плач. Идут, рыдают, падают в обморок. Возникают давки. 129 человек погибло. Приостановили это дело только тем, что прекратили пропускать поезда в Москву, а то вообще… что было б, если б вся страна съехалась!»

Гроб с телом Сталина был установлен в Колонном зале Дома союзов. На груди военного мундира Генералиссимуса были приколоты две звезды — Героя Социалистического Труда и Героя Советского Союза; с последней у организаторов траурной церемонии вышли затруднения. Ее не нашли в личных вещах — оказалось, что она находилась в наградном отделе Верховного Совета. Сталин не стал ее получать, считая, что она ему не положена по статусу, поскольку она дается за подвиги, совершенные непосредственно на поле боя.

Так считал он. Но если рассуждать с позиции гражданского пафоса, то его полем боя была вся жизнь, и она вся была подвигом, совершенным на благо народа. Прощание со Сталиным продолжалось 6, 7 и 8 марта; очередь соотечественников, желавших отдать дань уважения Вождю, была нескончаема; люди стояли ночами — 9-го марта 1953 года состоялись похороны. «Похоронили Сталина… Похоронили Бога»!

Когда в Москве проходили похороны, мировая пресса публиковала не только мысли сторонников Вождя. 8 марта 1953 года швейцарская «Нойе Цюрихер цайтунг» отмечала: «Неожиданная смерть Сталина всколыхнула весь мир…» Американская «Нью-Йорк таймс» 6 марта 1953 года писала: «Со Сталиным закончилась целая эпоха мировой истории. Он заставил Запад уважать мощь новой России и постарался вывести ее в число великих держав…»

В Тайване антикоммунист, противник красного Китая Чан Кайши, в интервью 7 марта 1953 года заявил: «Сталин был первый среди равных в союзнической коалиции. Послевоенная внешняя и внутренняя политика сталинского государства обусловлена прежде всего стремлением Сталина укрепить державный статус России, обеспечить ее глобальные интересы…»

Давая интервью французскому радио, 6 марта президент Франции Шарль де Голль говорил: «Сталин имел колоссальный авторитет, и не только в России. Он умел «приручить» своих врагов, не паниковать пред проигрышем и не наслаждаться победами. А побед у него было больше, чем поражений.

Сталинская Россия — это не прежняя Россия, погибшая вместе с монархией. Но сталинское государство без достойных Сталину преемников — обречено».

Эту тревожную ноту подхватывает французская «Фигаро», и 6 марта в передовой статье газета вопрошает: «Пирамида великой тотальной империи лишилась своего вдохновителя и руководителя… Но сохранится ли СССР в будущем, без Сталина?»

Эпилог

Прошло восемь лет. Хмурый октябрьский день 1961 года близился к концу. На Красной площади собралось много народа. Гости столицы ходили группами, подходили к Мавзолею. Но к 18 часам наряды милиции очистили площадь от гулявших людей под тем предлогом, что состоится репетиция войск и техники Московского гарнизона к параду 7 ноября.

Когда стемнело, рядом с Мавзолеем солдаты начали копать могилу. Место работы обнесли фанерой и осветили прожекторами. Примерно к 21 часу она была готова. Сотрудники комендатуры Мавзолея и научный персонал перенесли тело Сталина из саркофага с прозрачным колпаком и положили его в дощатый гроб.

С кителя Генералиссимуса сняли Золотую Звезду Героя Социалистического труда, тело прикрыли темной вуалью, оставив открытым лицо и половину груди. К 22 часам прибыла комиссия, возглавляемая Шверником. Все были напряжены и чувствовали себя подавленно. На глазах у Шверника выступили слезы. Когда гроб накрыли крышкой, не оказалось гвоздей, чтобы приколотить ее.

Затем восемь офицеров подняли гроб и вынесли через боковой выход Мавзолея. В это время по Красной площади стройными колоннами проходили военные автомобили, «тренирующиеся» в парадном марше. Офицеры, солдаты и сержанты, сидящие в кабинах машин, не знали, что они совершают последний Парад перед великим государственным деятелем, Генералиссимусом Советского Союза — зодчим Победы Иосифом Виссарионовичем Сталиным!

В 22 часа 15 минут гроб с телом Вождя установили на подставки и, после полутораминутного молчания, осторожно опустили в могилу, где из бетонных плит было сооружено подобие саркофага. Кое-кто из офицеров украдкой бросил в темневшую глубину могилы горсть русской земли.

Любимец белоэмигрантских камерных и ресторанных застолий, не принявший революцию, но оценивший подвиг великой Победы, Александр Вертинский пел перед возвращением на родину в освобожденном Париже:

Парадоксально, но в год, когда человечество восхищалось прорывом первых советских космонавтов в просторы Вселенной, государственный деятель, благодаря трудам которого страна сумела продемонстрировать миру такие достижения, был подвергнут попытке предания забвению.

История неразумно распорядилась сталинским наследием: почти полстолетия советская и антисоветская пропаганда пыталась вытравить его образ победителя и творца со страниц летописи человечества. В беседе с В.М. Молотовым в 1972 году Феликс Чуев заметил: «Мы — единственная страна в мире, где есть не только могила Неизвестного солдата, но и Неизвестного Верховного Главнокомандующего».

Сталин был сыном своей эпохи, своего времени и не мог не запечатлеть в своих деяниях его черты. Он жил в русской истории, и своими делами в мирное время и победой в войне он не позволил обессмыслить тысячелетнюю русскую историю. В основе социального строя, создаваемого и укрепляемого Сталиным, лежали солидарность людей и дружба народов, а не «звериный индивидуализм» с его оправданием господства сильного над слабым и поэтому правом на эксплуатацию.

В одно десятилетие он осуществил то, на что Европе потребовались столетия. Страна-сверхдержава с высокоразвитой промышленностью, передовой наукой, современной боеспособной армией, образованным населением, имевшим социальные гарантии и уверенность в будущем, заставила уважать себя весь мир.

«Нет свободы, когда нет силы защитить ее», — предупреждающе писал Карамзин. Государственно-бездарные преемники Сталина свели на нет тот громадный труд и достижения народа, которые были достигнуты в его эпоху. Казалось бы, что противники Вождя победили, но эта мнимая победа оказалась пирровой.

Человечество до конца еще не осознало этого своего проигрыша. СССР и социалистические страны дали миру урок того, что действительно означает социальная справедливость. Государство Сталина было гарантом для человечества в том, что планета не превращалась в плантацию, обязанную служить для удовлетворения вожделений «золотого миллиарда».

Но и сами народы так называемых западных стран потеряли ориентир социальной справедливости и рано или поздно утратят те действительные, а не мнимые права, которые обрели под влиянием СССР, а их государства на сцене мировой истории превратятся в безмолвных статистов самодовольной Америки.

Сохранит ли себя в этом мире Россия? Сохранит, если она в делах новых политиков возродит те идеалы, служению которым посвятил свою жизнь Великий Сталин.

БИБЛИОГРАФИЯ

Аллилуева С. Двадцать писем другу. М., 2000.

Баландин Р. и Миронов С. Дипломатические поединки Сталина. От Пилсудского до Мао Цзэдуна. М., 2004.

Бережков В. Страницы дипломатической истории. М., 1984.

Берия С. Мой отец Лаврентий Берия. М., 1994.

«Большевик» № 10, 1946 г.

Василевский А. Дело всей жизни. М., 1974.

Гусляров Е. Сталин в жизни. М., 2003.

Гровс Л. Теперь об этом можно рассказать. М., 1964.

Дамаскин И. Сталин и разведка. М., 2004.

Джилас М. Беседы со Сталиным. М., 2002.

Документы внешней политики. Кн. 2. М., 1992.

Емельянов Ю. Сталин (на вершине власти). М., 2002.

Залесский К. Империя Сталина. М., 2000.

Зенькович Н. Тайны уходящего века — 3. М., 1999.

Иванов Р. Сталин и союзники. М., 2005.

Итоги Второй мировой войны. М., 1957.

Капица П. Письма о науке. М., 1989.

Кара-Мурза С. Истмат и проблема Восток — Запад. М., 2001.

Карпов В. Генералиссимус. Кн. 1-2. М., 2002.

Кожинов В. Россия, век XX (1939-1964). М., 2002.

Конев И. Записки командующего фронта. М., 1985.

Косолапое Р. Слово товарищу Сталину. М., 2002.

Краснов В. Неизвестный Жуков. (Приложение 1). М., 2002.

Кульков Е., Мягков М., Ржешевский О. Война 1941-1945. М., 2001.

Лазаренко Н. Тот самый Жуков. «Европа-Экспресс», 24 февраля 2002 г.

Лозгачев П. Последние дни Сталина. Досье. «Гласность». 13 дек. 2001.

Маленков А. Омоем отце Георгии Маленкове. М., 1992.

Мартиросян А. Сталин и достижения СССР. М., 2007.

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. М., 2004.

Мартиросян А. Заговор маршалов. М., 2003.

Мухин Ю. Убийство Сталина и Берии. М., 2002.

Патоличев Н. Испытания на зрелость. М., 1977.

Пегое Н. Близкое-далекое. М., 1982.

Переписка Председателя Совета министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Т. 1. М., 1957.

«Правда», 21 августа 1946 г.

Рыбин. А. Рядом со Сталиным. Записки телохранителя. М., 1994.

Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1989.

Сироткин В. Сталин. Как заставить людей работать? М., 2004.

Сичкин Б. Я из Одессы, здрасьте… СПб., 1996.

Соколов В. Неизвестный Жуков. Минск, 2000.

Соколов В. Наркомы страха. М., 2001.

Соловьев Б., Суходеев В. Полководец Сталин. М., 2001.

Сталин И.В. Сочинения. Т. 15. М., 1997.

Суворов В. Тень победы. М., 2003.

Суворов В. Беру свои слова обратно. М., 2005.

Судоплатов П. Спецоперация. Лубянка. Кремль. М., 1997.

Суходеев В. Энциклопедия. Эпоха Сталина. Наша родина — Советский Союз. М., 2004.

Трузановский В. Уинстон Черчилль. Политическая биография. Т.1. М., 1967.

Устинов Д. Во имя победы. М., 1988.

Хрущев Н. Воспоминания. М., 1997.

Хрущев Н. Время, люди, власть. Т. 1-2. М., 1989.

Хрущев С. Никита Хрущев. Кризисы и ракеты. М., 1994.

Черчилль У. Вторая мировая война. Соч. Т. 1-3. М., 1991.

Чуев Ф. Солдаты империи. Беседы. Воспоминания. Документы. М., 1998.

Шахурин. А. Крылья победы. М., 1985.

Штеменко С. Генеральный штаб в годы войны. Кн. 2. М., 1981.

Яковлев А. Цель жизни. Записки авиаконструктора. М., 2000.

Яковлев Н. Об артиллерии и немного о себе. М., 1982.

Примечания

1

Здесь и далее в биографиях Черчилля и Рузвельта использованы сведения, приведенные в книге Р. Баландина и С. Миронова «Дипломатические поединки Сталина. От Пилсудского до Мао Цзэдуна». М., 2004. С 134-137. С 228-231.

(обратно)

2

Цит. по: Эпоха Сталина. События и люди. Энциклопедия. М., 2004. С. 548.

(обратно)

3

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 405.

(обратно)

4

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 406.

(обратно)

5

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 426.

(обратно)

6

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 352-354.

(обратно)

7

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 336.

(обратно)

8

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005… С. 367.

(обратно)

9

В Вашингтоне на вилле Думбартон-Окс в 1944 г. прошла конференция с участием представителей СССР, США, Великобритании и Китая. Подготовленные на ней предложения легли в основу Устава ООН. — Автор.

(обратно)

10

Коллаборационисты (от фр. collaboration — сотрудничество) — лица, сотрудничавшие с оккупационными властями в странах, захваченных во время войны Германией.

(обратно)

11

Иванов Р. Сталин и союзники. 1941-1945 годы. М., 2005. С. 423-424.

(обратно)

12

Биография Трумэна излагается по сведениям книги Р. Баландина и С. Миронова «Дипломатические поединки Сталина. От Пилсудского до Мао Цзэдуна». М., 2004. С. 134-137. С. 282-283.

(обратно)

13

Как и у пресловутого Чубайса, мобилизовавшего демократов на разграбление государства под призывом: «Побольше наглости!». — Авт.

(обратно)

14

Косолапов Р. Слово товарищу Сталину. М., 2002. С. 449.

(обратно)

15

Месаме даси — «третья группа» — социал-демократическая организация, возникшая в Грузии летом 1892 г.

(обратно)

16

ЦК КПГ — Центральный комитет коммунистической партии Германии; ЦП СДПГ — Центральное правление социал-демократической партии Германии.

(обратно)

17

В СССР таким же товаром на продажу являлся антисталинизм. Сотни тысяч так называемых интеллигентов устраивали свою жизнь, занимаясь сочинением пасквилей и мифов, дискредитирующих Вождя. В сегодняшней России люди с подобными патологическими склонностями к «фобиям» подвизаются на ниве «демократии и прав человека». Характерный пример — филиал RTVi, он же радио- и телестудия «Эхо». — Авт.

(обратно)

18

Каганович А. (из бесед с Зоей Касаткиной). Цит. по: Гусляров Е. Сталин в жизни М. С. 560.

(обратно)

19

3десь и далее цит по: «Правда», 21 августа 1946 г.

(обратно)

20

«Большевик» № 10, 1946 г.

(обратно)

21

Сироткин В. Сталин. Как заставить людей работать? М., 2004. С. 101.

(обратно)

22

Сироткин В. Сталин. Как заставить людей работать? М., 2004. С. 90.

(обратно)

23

Сироткин В. Сталин. Как заставить людей работать? М., 2004. С. 96.

(обратно)

24

Главное управление контрразведки — СМЕРШ (расшифровывается как «Смерть шпионам») руководило контрразведкой в армии и на флоте.

(обратно)

25

В 1941-1946 гг. Н.С. Патоличев работал секретарем Челябинского обкома и горкома ВКП(б). — Авт.

(обратно)

26

Патоличев Н. Испытание на зрелость. М., 1977. С. 279-284.

(обратно)

27

Сироткин В. Сталин. Как заставить людей работать? М., 2004. С. 99-100.

(обратно)

28

Серов И.А., комиссар госбезопасности 2-го ранга. В январе — июне 1945 года являлся заместителем командующего 1-м Белорусским фронтом Жукова и уполномоченным НКВД.

(обратно)

29

Цит по: Краснов В. Неизвестный Жуков: лавры и тернии полководца. М., 2002. С. 456-462.

(обратно)

30

Н.Ф. Ватутин во время Курской битвы — командующий 1-м Украинским фронтом. До войны окончил Военную академию им. Фрунзе и Академию Генштаба. Умер в 1944 г. от ран, полученных в бою с украинскими националистами.

(обратно)

31

Цит по: Мартиросян А. 22 июня. Правда генералиссимуса. Приложение № 6. С. 590. Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками.

(обратно)

32

Карпов В. Генералиссимус. М., 2002. С. 98.

(обратно)

33

Суворов В. Тень победы. Минск, 2002. С. 236.

(обратно)

34

Суворов В. Тень победы. Минск, 2002. С. 238.

(обратно)

35

Яковлев А. Цель жизни. М., 1987. С. 385-387.

(обратно)

36

«Правда». № 224, 20 сентября 1946 г.

(обратно)

37

Катедер-социализм (от немецкого «Katheder» — кафедра). Социал-демократическая концепция, возникшая в 60-70 гг. XIX в. Отстаивала переход от капитализма к социализму с помощью государственных реформ. — Авт.

(обратно)

38

Фурье Шарль (1772-1837) — французский социалист, разработал проект общества — строя «гармонии».

(обратно)

39

Льюис Кларенс Ирвиг (1885-1954) — американский философ, логик, близкий к прагматизму. Основоположник модальной логики.

(обратно)

40

Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1989. С. 124-136.

(обратно)

41

ОРСы — отделы рабочего снабжения.

(обратно)

42

Синкин Б. Я из Одессы, здрасьте… СПб., 1996. С. 79.

(обратно)

43

Суворов В. Тень победы. Минск, 2002. С. 340-341.

(обратно)

44

Из проекта выступления маршала Г.К. Жукова для несостоявшегося пленума ЦК КПСС о разоблачении культа личности. 19 мая 1956 г. Цит. по: Краснов В. Неизвестный Жуков. Лавры и тернии полководца. М., 2002. С. 562.

(обратно)

45

Из проекта выступления маршала Г.К. Жукова для несостоявшегося пленума ЦК КПСС о разоблачении культа личности. 19 мая 1956 г. Цит. по: Краснов В. Неизвестный Жуков. Лавры и тернии полководца. М., 2002. С. 565.

(обратно)

46

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 35.

(обратно)

47

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 45.

(обратно)

48

Кожинов В. Россия, век XX (1939-1964). М., 2002. С. 229.

(обратно)

49

Маленков А. О моем отце Георгии Маленкове. М., 1992. С. 88.

(обратно)

50

Хрущев Н. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997. С. 214.

(обратно)

51

Хрущев Н. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997. С. 216.

(обратно)

52

Хрущев Н. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997. С. 260.

(обратно)

53

Хрущев Н. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997. С. 219, 225.

(обратно)

54

Хрущев Н. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997. С 226.

(обратно)

55

Кожинов В. Россия, век XX (1939-1964). М., 2002. С. 233-234.

(обратно)

56

Торчинов В. Аеонтюк А. Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник. СПб., 2002. С. 221.

(обратно)

57

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 111-112.

(обратно)

58

Косолапов Р. Слово товарищу Сталину. М., 2002. С. 495-496.

(обратно)

59

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С 160.

(обратно)

60

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 169.

(обратно)

61

3десь и далее цит по: Мухин Ю. Убийство Сталина и Берии. М., 2002. С. 648-650.

(обратно)

62

Медведев Ж. Сталин и еврейская проблема. Новый анализ. М., 2004. С. 178.

(обратно)

63

Хрущев Н. Воспоминания. М., 1997. С. 259.

(обратно)

64

Хрущев Н. Время, люди, власть. М., 1999. Т. 1. С. 41.

(обратно)

65

Хрущев Н. Время, люди, власть. М., 1999. Т. 2. С. 85.

(обратно)

66

Хрущев Н. Время, люди, власть. М., 1999. Т. 2. С. 127, 398.

(обратно)

67

Хрущев Н. Время, люди, власть. М., 1999. Т. 2. С. 131-132.

(обратно)

68

Судоплатов П. Спецоперация. Лубянка. Кремль. М., 1997. С. 121-122.

(обратно)

69

Алиллуева С. Двадцать писем другу. М., 2000. С. 217.

(обратно)

70

Хрущев Н. Воспоминания. Т.2. М., 1999. С. 131-132.

(обратно)

71

Хрущев Н. Воспоминания. Т.2. М., 1999. С. 133.

(обратно)

72

Хрущев С. Никита Хрущев. Кризисы и ракеты. М., 1994. С. 24.

(обратно)

73

Мартиросян А. Сталин и достижения СССР. М., 2007. С. 246.

(обратно)

Оглавление

От автора

Глава 1 Польский вопрос

Глава 2 Потсдамская конфереция

Глава 3 Начало «холодной войны»

Глава 4 Страдания «маршала Победы»

Глава 5 Как Сталин «расщепил атом»

Глава 6 Как накормить страну?

Глава 7 О чем плакал маршал?

Глава 8 «Крымский» вопрос

Глава 9 Приспособленец Хрущев

Глава 10 Война в Корее

Глава 11 Завещание вождя

Глава 12 Эхо кардиограммы Жданова

Глава 13 Голгофа

Эпилог

БИБЛИОГРАФИЯ

*** Примечания ***