Чингис-хан – неожиданный ракурс [Лев Николаевич Гумилёв] (fb2) читать постранично

Л.Н. Гумилеев, В.Ю. Ермолаев Чингис-хан – неожиданный ракурс

История культуры часто бывает трагична. В XX столетии самым явным свидетельством кризиса некогда единой и великой культуры России стал ее распад. Политические коллизии последних десятилетий привели к эмиграции множества выдающихся культурных деятелей, а оставшимся на Родине пришлось выбирать между молчанием и участием в «советской культурной работе». Таким образом, естественная взаимосвязь между русским Зарубежьем и его Отечеством оказалась прервана по чисто идеологическим мотивам.

Справедливости ради заметим, что наше знание русской зарубежной культуры было и остается неодинаковым в разных ее областях. Если имена деятелей искусства – писателей Владислава. Ходасевича, Владимира Набокова, Бориса Зайцева, Ивана Бунина, музыкантов Игоря Стравинского, Сергея Рахманинова – все же пользуются известностью, то с представителями зарубежной русской науки дело обстоит гораздо хуже. Лишь специалистам ведомы труды инженера Игоря Сикорского, изобретателя цветного телевидения Владимира Зворыкина, лауреатов Нобелевской премии экономиста Василия Леонтьева, естествоиспытателя Ильи Пригожина. А что скажут большинству наших современников имена филолога князя Николая Трубецкого, философа и политолога Ивана Ильина, историка Георгия Вернадского? Почти ничего. '

Между тем наука в русском зарубежье развивалась и ничуть не менее, а может быть, и более интенсивно, чем на покинутой эмигрантами Родине. К числу выдающихся деятелей этой науки, без сомнения, с полным правом может быть причислен и д-р Эренжен Хара-Даван.

Детали биографии Э. Хара-Давана практически неизвестны. Достоверно можно утверждать лишь то, что в потоке первой волны русской эмиграции д-р Хара-Даван покинул Россию и обосновался в Югославии, где и увидела свет его книга, изданная на собственные средства автора.

В своей научной деятельности за рубежом д-р Э.Хара-Даван примкнул к одной из наиболее значимых и крупных историко-политических школ, получившей название «евразийства». Отношение Э. Хара-Давана к «евразийству», бесспорно, само по себе является ключом для понимания всего его творчества, в том числе и для понимания рассматриваемой книги о Чингис-хане. А поскольку «евразийство» принадлежит к числу наиболее сложных и дискуссионных явлений русской интеллектуальной жизни XX в., то, наверное, не будет лишним сказать несколько подробнее о его месте и содержании.

Среди эмигрантских историков и политиков, очутившихся в изгнании, резко преобладали две точки зрения на происшедшее в 1917-1920 гг. Находящиеся в большинстве деятели либерально-западнического толка рассматривали революцию и большевистскую диктатуру как результат победы традиций азиатско-татарской «нецивилизованной» русской государственности над неокрепшими институтами российской демократии, утвердившейся в феврале 1917 г. Малочисленные патриоты-почвенники вообще отказывались от какого-либо содержательного анализа происшедшего. Для них революция и террор были скорее жуткой случайностью, последствиями «дьявольского морока», затмившего души и умы «народа-богоносца».

Однако нашлись люди, одинаково отвергавшие и ту и другую точку зрения. Среди эмигрантов молодого поколения особенно сильным было стремление непредвзято разобраться в глубинных корнях случившегося в России и извлечь уроки на будущее. Именно эти представители «молодых эмигрантов» составили костяк кружка «евразийцев». Виднейшими представителями «евразийства» стали Н. С.Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Вернадский, Н. Толь, Э. Хара-Даван.

Полный содержательный анализ концепции «евразийства» потребовал бы слишком много места, поэтому на этих страницах мы коснемся лишь тех аспектов «евразийской концепции», которые непосредственно относятся к теме книги Э. Хара-Давана.

Основным парадоксальным выводом в историографии евразийцев стал абсолютно новый взгляд на ту роль, которую сыграло военно-политическое наследие Чингис-хана в русской истории. Евразийцы стали первыми русскими учеными, отказавшимися от концепции татаро-монгольского ига. Эта заимствованная и глубоко поверхностная концепция официально утвердилась в русской историографии еще со времен В. Н. Татищева и Н. М. Карамзина, то есть с окончательной победой русского западничества, и сие нисколько не удивительно. Ведь подлинным автором этой теории был статс-секретарь Стефана Батория Геберштейн.

А между тем в русском языке ХШ-XIV вв. само слово «иго» никогда и не употреблялось в значении «господство», «угнетение» («иго» для русичей тех времен обозначало то, чем скрепляют узду или хомут). Употребление слова «иго» в его политическом смысле восходит лишь к эпохе Петра: так писали в грамоте запорожские казаки, указывая, что они «с немалой жалостью под игом московского царя воздыхают».

Ничуть не меньшей была и методологическая новизна евразийских идей. Евразийцы первыми обратились к реальному изучению тех