Филипотен [Оноре де Бальзак] (fb2) читать постранично

Оноре де Бальзак Филипотен

I ФИЛИПОТЕН

Филипотен ни мал, ни велик ростом, ни толст, ни тонок; ясно только одно: он принадлежит к мужскому полу. У него есть голова, поскольку она есть у всех; но ни одна яркая черта не отличает ни эту голову, ни другие составные части его личности; он даже не совсем был бы уверен, что они принадлежат именно ему, если бы кому-нибудь вздумалось это оспаривать.

Одаренный такими приятными личными качествами, Филипотен постарался занять свое место в обществе по той простой причине, что свое место есть у каждого: он стал бакалейщиком. Это было в 1815 году. После того как он приобрел вывеску, надо было подумать и о приобретении политических взглядов. Филипотен знал многих бонапартистов: однажды один из них назвал его либералом; перепуганный Филипотен бросился к себе в спальню, зарывшись в тюфяки, закричал: «Да здравствует император!» — и на другой же день подписался на три месяца на газету «Конститюсьонель».

Потом Франция потеряла Людовика XVIII, а Филипотен — дядюшку; Франция взяла себе Карла X, а Филипотен — жену; потом Франция прогнала Карла X, а Филипотен прогнал кухарку. В этом совпадении событий заключалась единственная связь Филипотена с вероломным правительством.

Наступило 27 июля^[1]. Филипотен не знал, что ему делать, так как «Конститюсьонель» не вышел; посему он воздержался от действий. 28 июля он обошел свои погреба, чтобы проверить сохранность сыров и масла. К вечеру 29 июля его негодование разразилось в полную силу; он рвался на приступ Лувра, и его удалось остановить только сообщением, что патриоты захватили Лувр еще утром.

Именно с этого дня и началась политическая жизнь Филипотена. Однажды он отправился к одному несостоятельному покупателю, чтобы взыскать с него долг по просроченному счету. Он спросил деньги — ему предложили кресло; он предъявил счет — ему вручили грамоту; он пришел простым бакалейщиком без всяких отличий, а вернулся удостоенным июльской награды. Тут он подписался на «Конститюсьонель» на полгода.

Патриотические посулы, которые он читал в газете на каждой полосе, приводили его в восхищение, потому что ими восхищались все; но случилось так, что Филипотена охватило также особое, лично ему принадлежащее восхищение, когда королевская рука пожала его гражданскую руку. Две недели нельзя было уговорить его вымыть эту историческую часть тела; в тот день, когда он, наконец, подчинился, с его уст сорвалось знаменательное восклицание:

— Ах! Вот подлинный король лавочников. «Конститюсьонель» этого еще не сказал, но это так!

С этого момента для Филипотена существовали только мечты об общественном порядке; жизнь его превратилась в сплошные смотры, караулы, строевые занятия, аресты и патрулирование. Бескозырка сменила меховой картуз, военные брюки он носил, не снимая. Как-то он даже скомандовал «На кра-ул!» покупателю, спросившему у него шоколаду.

Но однажды произошел случай, несколько охладивший пыл Филипотена. Его рота блестящим образом атаковала нескольких беззащитных граждан, одного из них он собственноручно проткнул штыком и опрокинул на мостовую.

«Как! — подумал Филипотен. — Я, самый мирный человек на земле, убил человека, а ведь у меня никогда не хватило бы смелости даже оцарапать казака!»

И он отправился к своему старому клиенту рассказать о терзавших его угрызениях.

Тот выслушал его и спокойно ответил:

— Прежде всего пришлите мне завтра три сахарные головы и десять фунтов свечей.

Затем он объяснил, что убитый был не человек, а нарушитель порядка, враг трона и прилавка, и хорошо, что Филипотен избавил от него отечество, каковое не преминет по этому случаю пожаловать ему, Филипотену, домашний Пантеон, то есть орден Почетного легиона.

А так как Филипотена, казалось, по-прежнему терзали сомнения и он высказывал мысли, которые никак не мог почерпнуть в «Конститюсьонеле», клиент заверил его, что постарался бы приобщить его вместе с супругой к придворным развлечениям и балам и ввел бы его во дворец, где, несомненно, уже стали известны его заслуги и преданность, если бы, к несчастью, одежда четы Филипотен не была насквозь пропитана запахом имбиря и корицы, ненавистным для французской аристократии.

Видя уже себя при дворе, Филипотен в восторге упал перед своим клиентом на колени и поклялся завтра же продать все свои бакалейные запасы; но когда вместе с дыханием к нему вернулся здравый смысл, он спросил, а что же он станет потом делать, он, рожденный быть бакалейщиком и Филипотеном? Тогда ему дали понять, что его, несомненно, устроят соответственно его высоким заслугам и патриотизму и он вступит в ряды многочисленных должностных лиц, которые обязательно понадобятся, когда у короля-гражданина будет настоящий дом^[2]. Через неделю у Филипотена дома уже не было.

Он ждал, полный надежд. И вот, когда цивильный лист был проголосован и утвержден, Филипотен, считая, что все королевские замки и