Наследник Фархада [Николай Юрьевич Рубан] (fb2) читать онлайн

- Наследник Фархада (а.с. Гавань летучих рязанцев -2) 710 Кб, 140с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Николай Юрьевич Рубан

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Рубан Николай Юрьевич Наследник Фархада

Возвращение

Поезд медленно отходил от перрона. Высунувшись из двери тамбура и не обращая внимание на ворчание бокастого проводника, Рустам Садыков махал фуражкой провожавшим его отцу с братом. И (чего уж там) в горле у него ощутимо скребло, словно застрял там какой-то колючий орех: не проглотить, ни выплюнуть. Вот и верь словам древнего мудреца Ибн-Хазма: «В разлуке три четверти горя берет себе остающийся, уходящий же уносит всего одну четверть»…

Современные центральные улицы Ташкента убегали назад, сменяясь глинобитными окраинами, утопающими в пыльной зелени садов. И Рустам отчаянно цеплялся взглядом за такие знакомые с детства детали местного пейзажа: вспыхивающие на солнце синие нити арыков; неторопливо вращающееся большущее водозаборное колесо-чигирь; терпеливый серый ишачок, запряженный в арбу, доверху груженную золотисто-песочными дынями… Правил ишачком прожаренный солнцем пацан в закатанных до колен «трениках» и тюбетейке. На шее у пацана болтался маленький транзистор. Небось, «Яллу» слушает… И вообще, этот пацан выглядел просто оскорбительно довольным жизнью. Рустам вздохнул, попытался проглотить застрявший в горле колючий орех (не получилось) и уныло побрел к своему купе.

Конечно, ничего нового тут не было — вот вы можете себе представить хоть одного солдата или курсанта, который с легким сердцем возвращается из отпуска, горя неистовым желанием поскорее вернуться к исполнению своих служебных обязанностей? Если найдете хоть одного — можете смело рекомендовать такого уникума для занесения в книгу Гиннеса, а Шерлок Холмс в таком случае — сущий салага по сравнению с вами.

Но что с того самому-то солдату? Ведь каждый переживает эти горькие минуты сам, лично — и дела ему нет никакого до переживаний всех остальных. Попробуйте-ка успокоить смертельно больного увещеванием в том смысле, что не он первый, не он последний. Что, легче человеку станет? Можно даже предположить, что и думают все в похожих ситуациях похожим образом, так что с того? Все равно каждый думает САМ. И каждый уверен, что только ему одному такие мысли в голову и приходят. Вот и сейчас: трясся бедный Рустам в душном, прокаленном солнцем вагоне, и страдала его душа, которую раздирали на части, словно злые шакалы, непримиримые противоречия. И каждый такой шакал старался оттяпать себе кусок Рустамовой души, да побольше.

Сомнение первое: да тем ли я, шайтан меня укуси, занимаюсь?! Ведь войны-то не будет, так чего на это дело всю жизнь тратить? Ну какая сейчас может быть война? С кем? Да кто на нас может осмелиться хоть вякнуть, на такую державу?! Китай? Да они еще полсотни лет от своей «культурной революции» очухиваться будут. Вон, попытались они на Вьетнам полезть — и то огребли по полной программе. Вьетнамцы им банок накидали! И что, после этого у них ума хватит на НАС рыпнуться? Так, с этими ясно. Кто там еще остается? Немцы, французы? Ой, да не смешите меня — прошлый век на дворе, что ли… Остаются Штаты. Ну, тут уж… Если что и начнется, то наш брат и не пригодится — ракетчики да подводники будут разговоры вести. Ну, стратегические бомберы еще может, чего успеют скинуть — да и то не все, а только кто на боевом дежурстве в небе висит. Ну так и американцы ведь не чокнутые: понимают же, что при таком раскладе им тоже ни фига не светит, так что и пробовать не стоит. Значит, дальше будет что? Будут ракеты совершенствовать, да друг за дружкой следить, чтобы сдуру никто не пальнул, потому что если ПОЙДЁТ, то уже не остановишь.

А что же всем другим остается при таком раскладе? Караульную службу нести, на парады ходить, да изредка на учениях изображать что-нибудь военнообразное. И на это вот — жизнь тратить?! А смысл?!

Рустам обхватил согнутые колени и уткнулся в них лбом. Нет, ну в самом деле. Кого из одноклассников ни возьми — ведь каждый настоящим делом занимается. Колян Гречко — в гидрогеологическом учится, будет пустынные земли орошать — дело! Толян Цуцман — в медицинском учится, людей лечить будет. И что с того, что будет стоматологом, а не хирургом? Врач — он и есть врач, тоже настоящее дело. А друг Джамал Исманбеков? На заводе имени Чкалова транспортные «Илы» строил, теперь срочную служит — знаменитый БАМ строит! Ну ведь все нормальные люди настоящим делом заняты, один я — болтаюсь как это самое в проруби…

За этими грустными раздумьями Рустам и не заметил, как родной живописный узбекский пейзаж сменился скудной казахстанской степью. Поезд летел сквозь пески Кызылкумов, вслед ему поворачивали губастые головы задумчивые верблюды. Скоро блеснет отраженным лунным светом Аральское море. Старухи-казашки потащат по вагонам на продажу истекающую бронзовым жиром пахучую копченую рыбу и крепко пахнущие, но такие теплые и не знающие износа носки из верблюжьей шерсти.

Соседи по купе укладывались спать — пожилая супружеская пара, едут в Подмосковье навестить родню, да замотанный командировочный из Москвы, нефтяник из министерства. Ездил на Ферганский нефтеперерабатывающий завод, вел контроль монтажа нового оборудования. Упахался там и почти сразу же завалился спать, как только в вагон сел. Похоже, так и не собирается просыпаться до самой Москвы: «В министерстве совру, что на самолет билет не достал — хоть высплюсь…». Вот, пожалуйста: тоже человек делом занимается. И, видно, дело это — действительно стоящее, раз он так упахивается…

Рустам деликатно вышел в коридор — пусть люди спокойно постелятся, улягутся. Все равно самому уснуть удастся еще не скоро, судя по всему. Подошел к полуоткрытому окну, жадно вдохнул запах ни на что не похожего пустынного ветра с примесью вагонного дымка… Так. И что дальше? Написать рапорт об отчислении? Рустам вздохнул. Ну, отслужил бы потом солдатом в войсках два года — подумаешь. Потерял бы год — ерунда, вся жизнь впереди. А вот домашним это каково будет?

Как же отец гордился тем, что сын офицером будет! Как все соседи в махалле его хвалили, как школьные учителя за него радовались! А мама — так та вообще на десять лет помолодела, когда он в отпуск приехал — эдаким красавцем в парадной форме. Как она принаряжалась, чтобы просто в магазин сходить — и обязательно просила Рустама ее проводить, и чтоб он обязательно форму надел. И Рустам послушно натягивал парадку, и шел с мамой под ручку — чинно, не торопясь, вежливо раскланиваясь со всеми соседями — а как же. И в эти минуты мама цвела — ну просто чайная роза! И у кого язык повернулся бы позубоскалить по этому поводу?

Девчонки глазели… Даже первая махаллинская красотка, гречанка Василика Хадзипанакис из параллельного класса, по которой половина парней сохли — нет-нет, да и забегала (ну, типа так просто — с его сестренкой Маликой поболтать). А он (во балбес!) так и не набрался храбрости хотя бы в кино ее пригласить… Ну и с какими глазами прикажете после всего этого потом дома появляться, если решишь училище бросить?

Рустам скрипнул зубами от досады: вот ведь понесла нелегкая дурака… Чего он вообще с этой армией связался? А вот романтика в заднице играла: офицер — это же о! А офицер-десантник — так это же вообще полный атас! Форма! Выправка! Не жизнь, а сплошные геройства и приключения! И всю страну посмотреть! И зарплата достойная: чуть не в два раза выше, чем у выпускника гражданского ВУЗа!

И что? А ничего. Как-то быстро кончилась вся эта романтика. Форма? Не такая уж она и удобная — летом в ней жарко, зимой холодно, а уж возиться с ней приходится — как барышне с бальным платьем. Выправка? Подумаешь, ценность. Дед Рахим-бобо уж пол-жизни, как сгорбленный ходит, а с ним все встречные за сто метров раскланиваются, ибо он — врач золотые руки, диагност от бога, и на прием к нему аж из Москвы люди приезжают.

Что там еще остается? Геройства всякие с приключениями? Фигня все это. Геройства да подвиги начинаются там, где до этого раздолбайство было. Не раскрылся парашют, десантник геройски спустился на запаске. А как ты парашют укладывал, баклан?! И куда твой проверяющий смотрел на укладке, спрашивается? А если без раздолбайства, то остается просто работа. Штатно, спокойно — как положено. Так это во всем так. Ну, что еще? Страну посмотреть? А кроме как в погонах, больше это никак нельзя сделать, ага. Зарплата? Будто одни военные хорошо зарабатывают. Короче, вляпался ты, братец, конкретно, вот что…

Захотелось есть. И Рустам даже обрадовался: хоть чем-то от мрачных мыслей можно отвлечься. Разжившись у полусонного проводника чаем, Рустам полез в сумку с дорожными припасами, стараясь не особо шуршать в тишине уснувшего купе. Достал мясистый розовый помидор, с удовольствие разломил его пополам. Хоть и не видно в темноте, но Рустам знал, какой он сахарный, словно подернутый морозным инеем на изломе. Замечательный сорт, «Юсуповский». Еще вчера на грядке красовался, задорно светился пунцовым фонарем из темной листвы. А самсу мама только утром испекла… Остыла уже самса, но все равно ничего на свете вкуснее нет: домашняя… На зубах тихонько хрустнул маленький уголек, прилипший к самсе в печке-тандыре. Но и даже это ностальгически умилило Рустама: в настоящем тандыре самсу пекли, на живом огне! Эх, сколько же прекрасного он просто не замечал раньше!

До чего же замечательно пахнет земля, когда копаешься с отцом в огороде! А какой восхитительный запах висит в воздухе, когда сестренка щедро обрызгает водой подметенный двор! А как дивно начинают петь птицы, когда встречаешь солнце на реке с удочкой, как славно шумит утренний ветерок в камыше…

Черт, да почему же тогда дома этих мыслей не возникало?! Даже наоборот: сидишь себе на рыбалке с удочкой, а сам уже как-то машинально отмечаешь про себя, что бережок этот — на редкость удобная площадка для высадки группы с вертолета. А на том вон склоне — самое место было бы для засады… А если у той развилки троп засесть с гранатометом, то можно даже в одиночку хоть танковый полк не пропустить. Ну, как положено, еще надо будет только пару запасных позиций подготовить…Ну вот что за скотина такая — человек? Все ему не так, и все ему не эдак. В училище по дому скучал, а к концу отпуска уже и по ребятам соскучился, и от вольной жизни как-то даже подустал: даже по утрам кроссы бегать начал (во додумался, идиот — будто в училище не набегается!).

Рустам тихонько свернул газету с огрызками и пошел в тамбур — выбросить. В тамбуре гулял ночной ветерок — проводник открыл вагонную дверь и, присев на корточки, задумчиво курил, глядя долгим взглядом в ночную степь.

— Чего не спишь, парень? — мельком глянул он на Рустама.

— Не хочется, — вздохнул Рустам, — Дом вот вспоминаю…

— Э-э, всегда так, — кивнул проводник, — Я вот тоже: пока в рейсе — по дому скучаю, домой приехал — в рейс тянет…

И Рустаму стало чуть легче. Они согласно помолчали, глядя на летящую сквозь ночь бескрайний океан пустыни. Внезапно где-то вдали степь озарилась дымной вспышкой. В этой вспышке родилась ослепительная звезда и — пошла, и пошла ввысь, прямо к звездам, висевшим мерцающими гроздьями над серыми песками!

— Тюра-Там скоро будем, — зевнул проводник, — Вон, Байконур уже рядом…

Рустам вернулся в купе и скользнул под простыню. Поморщившись, вдохнул почти казарменный запах казенной наволочки. Эх, шайтан меня укуси, ну что же я за человек такой нескладный? Почему не могу жить ясно и спокойно, как все нормальные люди? Взрослеть надо поскорее, вот что — может, пройдет…

Не прошло. И уже лет двадцать спустя, в мутное время, называемое «постперестроечным», сидел подполковник Садыков с верным другом Маргусом Ауриньшем в штабе бригады, глубокой ночью, в компании с бутылкой водки под распотрошенный сухпаек, изъятый из «тревожного» чемодана.

— Слушай, Рустам, — осторожно пытался втолковать ему Маргус (тоже подполковник, начальник штаба бригады), — Ну, подумай ты еще, а? Зачем тебе увольняться? Ведь сорока лет еще нет, а и ордена, и академия — всё при тебе. Только и служить.

— Эх, Марик… Ну что ты в самом деле — не видишь, что за время на дворе?

— Да не, я понимаю… Жилья нет, зарплату четвертый месяц не платят — кого хочешь, достанет… Но ведь не вечно же такое будет, кончится этот бардак рано или поздно.

— Да не в том дело, Марик. Нам что — голодать впервой? Ненужность угнетает, понимаешь?

— Я еще плесну?

— Давай… Будем! — кивнули, глотнули, хрустнули каменными галетами, — Вот приезжает начальство… И посмотришь на них — такое впечатление, что у них одна забота: как бы поскорее от нас избавиться. Не так, скажешь?

— Да ладно, Рустик. Ну, дураки они. Ты на них тьфу. Не им же служим, верно?

— А кому? Родине? Государству? А государство взяло, да меня просто так эмигрантом сделало, и меня не спросило. И ведь никуда уезжать не пришлось — сама страна из-под меня куда-то укатила. Скоро надо будет в посольство обращаться, чтоб к деду на могилу съездить — не дурдом? А самое главное, что сами мы в этом и виноваты…

— В чем это мы виноваты?

— А вспомни, когда объявили, что Союза больше нет — хоть кто-нибудь из нас дернулся? Хоть кто-то сказал: ребята, мы же присягу давали: «Я всегда готов выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических республик…». А Союз-то уничтожают! Какое там, кое-кто даже обрадовался: во, перестанем москалей кормить — как заживем-то гарно!

— Ты не совсем точно цитируешь присягу. Там говорится: «Я всегда готов ПО ПРИКАЗУ МОЕГО КОМАНДОВАНИЯ выступить на защиту…». Приказа-то не было….

— Знаешь что, Марик? Учили нас, конечно, хорошо, но одной вещи все-таки не научили.

— Какой вещи?

— Задавать себе простые вопросы: «Если не я, то кто? Если не здесь, то где? Если не сейчас, то когда?». Наверное, офицеру вообще думать не следует, а то совсем неудобные мысли в голову приходят.

— Например?

— Ну, понимаешь… Мне сорок лет уже скоро будет, правильно ты сказал. А что я на этом свете толкового сделал? Зачем я вообще в этот мир пришел? Затем, чтобы от генерала за непобеленные бордюры пистоны огребать? Большое спасибо.

— Не, ну это ты зря так, Рустик. Хочешь сказать, что ничего в этой жизни ценного не совершил? А сколько ты караванов в Афгане завалил — ведь сколько жизней спас, считай! А в этих Карабахах-барабахах сколько погромов прекратил — я ж помню, как ты со своим отрядом тогда мотался. Ну вот подумай, а вдруг кто-то из тех детей, что ты тогда спас, великим ученым станет? Или там, инженером — откроет что-нибудь такое, что полный атас!

— Э. Великими бандитами они будут. Если с такого возраста в человека ненависть заложить — что хорошего из него выйдет?

— Всякое бывает. Гагарин вон — детство в оккупации провел. Ну, пусть он военным стал, но это же не главное. Ведь не просто военным он стать хотел, а — летчиком. Да таким, чтоб летать выше всех… Понимаешь? Летать он хотел, а не бомбить.

— Ну хорошо, если так — уже легче. Но все равно, ведь ясно: уйди сейчас — они только вздохнут с облегчением. Одной проблемой меньше, кому зарплату платить. А ни опыт мой, ни я сам им и на фиг не нужен. Решил я, Марик. Буду нужен — сами придут и попросят. А пока что они одним озабочены — как бы нас сократить поскорее. И чего я цепляться буду? Ну не таракан же я, в самом деле — в щель зашхериться, авось не заметят, пересижу мутное время…

— Ну что — еще по одной?

— Наливай…

Это будет еще не скоро — через долгих двадцать лет, пролетевших так быстро… А пока юный Рустам Садыков, закинув руки за голову, лежал на жесткой вагонной полке, прислушиваясь к стуку колес под вагоном и безуспешно пытался уснуть, чего раньше с ним никогда не случалось.

Ясное солнечное утро окрасило в блекло-голубой цвет безоблачное небо. Пустыня за окном вагона уже сменилась пейзажем юга России. Хвойных лесов еще не было, но среди бескрайних полей уже вспыхивали зеленые острова рощиц, еще не тронутые красками осени.

Стоя у открытого окна, Рустам тихо радовался, любуясь этой неброской прощальной красотой уходящего лета. Совсем скоро уже осень… И совсем не такая, как дома — узбекская осень теплая, ясная и короткая. С щедрым, не пропадающим надолго солнцем, без нудных многодневных дождей… Вот шайтан, как же это люди в России всю жизнь живут? Неужели можно привыкнуть к тому, что зима такая долгая, что осень и весна такие затяжные, слякотные и бессолнечные? За год так и не привык — только обозлился на такое безобразие. Сколько же еще привыкать придется?

— Чё грустишь, зёма? — опустилась ему на плечо увесистая лапища.

Рустам обернулся. Рядом слегка покачивался мордастый, умиротворенно сияющий Дембель — во всем своем дембельском великолепии. Ушитые до треска штаны непонятно каким образом вмещали внушительный объем ядреной задницы. Перед парадным мундиром Дембеля потускнело бы дворцовое облачение Екатерининских кавалергардов. Среди усыпавших парадку знаков не было разве что ордена «Мать-героиня». Новенькими белоснежными парашютными стропами были любовно обшиты не только воротник парадки, но и каменные от вставок погоны, шеврон и даже обшлага рукавов. Сплетенный из парашютных же строп аксельбант был шириной в ладонь и украшен пушистыми помпонами и разноцветными висюльками. Новенький тельник распирало раннее пузцо, а на красную будку Дембеля не налезла бы никакая каска. Отглаженные утюгом сапоги казались отлитыми из полированного чугуна, а их пятисантиметровые каблуки были кокетливо заточены на конус и смахивали на дамские шпильки. Рядом со всем этим великолепием щуплый Рустам в своих стареньких «трениках» и футболке с эмблемой «Пахтакора» почувствовал себя просто каким-то бедным родственником.

— Чё грустишь, спрашиваю? — встряхнул его Дембель, — Из дома уезжать неохота? Откуда сам?

— Из Намангана.

— А я — с Люберец. Слыхал? Любер я, поал? — хохотнул Дембель и широким жестом протянул Рустаму лапу, — Лёха!

— Рустам, — ладонь Дембеля была толстой, теплой и влажной, — Ты как, отслужил уже?

— Не, в отпуск еду! — Леха блаженно улыбался, — Ух, дам шороху! А ты куда?

— А, на учебу…

— У, тоска… Блин, вчера весь день проквасил, трубы горят! Ты как — пивка, а?

— Да не, спасибо…

— Чё — «спасибо»? Давай, я затарился!

— Не, правда: неохота с утра.

— Ну, смотри. А я — маленько подлечусь с утреца… — Леха нырнул в свое купе и скоро показался с парой «Жигулевского». Смачно шмыгнул в счастливом предвкушении и, зажмурившись, присосался к бутылке, — Ум-м… ум-м… ум-м… Ф-фу! — утер он выступившие слезы облегчения, — Ой, мля-а, кайф! Айда, покурим!

В тамбуре Леха гусарским жестом раскрыл перед Рустамом свежераспечатанную пачку «БТ» (Чё, и не куришь? Ну, молоток — здоровье бережешь! Или ты только анашу употребляешь, гы-гы!). Вольготно прислонился к стенке тамбура и принялся неторопливо, через затяжечку, смаковать вторую бутылку.

— Не, все же фиговенькое пивко в Ташкенте делают, — поморщился он с видом заправского знатока, — У нас в Фергане — и то лучше.

— Служишь там?

— Ну!

— В десантных?

— Ну!

— Трудно?

— Ну, как… — Леха поскреб небритую шею, — Сейчас-то уже ничо, втянулся. Ну, а поначалу-то — конечно, тяжко было. Дрючат-то будь здоров, как. Это ж — не пехота!

— Бегать, наверное, много приходится?

— Ну, а ты думал! Каждое утро — марш-бросок двадцать пять кэмэ — отдай и не греши. Да с оружием, со всей выкладкой — пуда два, считай. Ну, и вечером, перед ужином, десятку — это так, ради променада…

— Здорово! Это что же — каждый день так?

— Ну, а то. Ничо, привыкли. У нас как говорят: «Десантник должен стрелять, как ковбой и бегать, как его лошадь»!

— Ничего себе… А стреляете часто?

— Да каждый день, считай. А то и ночью. Со всех видов.

— Ух, ты… Прямо — со всех?

— А ты думал. Мы ж — не просто десантура, мы — разведка! Я вот — командир разведгруппы, поал? Эт тебе не хер собачий…

Леха прикончил бутылку и споро смотался за следующей, попросив Рустама не уходить. Судя по всему, ветеран страстно алкал благодарной аудитории.

— Во чего и говорю, — продолжил он, появившись в тамбуре с новой парой пива, — В разведке я служу — слыхал такое дело?

— Ну, в кино видел…

— Хэ, кино! — отмахнулся Леха, — В жизни все круче в сто раз. У нас вот как: среди ночи — хер-рак! Тревога!! Сорок секунд — одеться, экипироваться и в УАЗик прыгнуть — их уже к самой казарме для нас подгоняют. И — на аэродром! Там парашюты в темпе надели — и на взлет! Приказ уже в воздухе получаешь, бойцам своим задачу ставишь и — вперед! У меня бойцы — во какие пацаны! Ну, я их деру, конечно — чо ты хочешь: служба. Но они за меня — горой!

— А прыгаете часто?

— Ну, как… В неделю раза три-четыре — стабильно. И затяжными, и по-всякому…

— А с какими парашютами прыгаете?

— Да со всякими. И с простыми, и c фигурными…

Во чудо в перьях… Он хоть названия парашютов-то знает, этот ветеран?

— А я вот читал, сейчас такие новые парашюты появились, РД-54[1] — у вас таких нет? — невинно поинтересовался Рустам.

— Ну, как — нет! Все есть. Только это — новая модель, экспериментальная. У нас с ними пока только спортсмены прыгают. Но нам в разведроту их тоже через полгодика обещали дать.

— А из иностранного оружия не стреляете?

— Ну, как не стреляем! Я ж говорю — со всех видов. Во, у нас недавно как раз новое упражнение ввели: короче, прыгаешь с американской базукой, затяжным. Раскрываешь парашют на двухстах метрах и, пока не приземлишься, должен успеть с воздуха два танка подбить!

— Во здорово! Трудно?

— Да чё там… Мои пацаны уже все на «отлично» выполняют.

— А кормят как?

— Да ничё кормят, десантная норма. Шоколад, сгущенка — все как положено. Жри от пуза. Ну, правда, надоедает казенное, так я чего делаю? Вызываю своего зама, ставлю задачу: провести тренировку по захвату «языка». Он так: я все поал! Берет пару бойцов, надевают маскхалаты — и за забор! Через полчаса смотришь — барана волокут. Каждый день шашлыки жрем.

— Ого! А вдруг заловят?

— Да ты чо? Кто ж их заловит? Разведка же! Да даже и попытался бы кто их заловить — у меня же любой боец один пятерых укладывает! Ты чо.

— А если командиры узнают?

— Ну и фиг ли? Мы — разведка, нам можно. Обожди, я щас пожурчу и — еще пивка… — и, покачнувшись, бравый Леха покинул тамбур.

Рустам восхищенно почесал затылок. Ну и трепло!! Чего же он еще набрешет, интересно? Леха ждать себя долго не заставил, и спустя пять минут уже появился в тамбуре с новой парой пива и вдохновенным блеском в осоловевших глазках. Ветерана распирало.

— Нам почему все разрешают? — с ходу продолжил он свое повествование, — У нас же рота особая, нам, братан, такие задания дают — ты чо!

Он молодецки приложился к бутылке, затянулся сигаретой и со вкусом продолжил: — Вот, помню, было дело… Только это… Ты не болтай, смотри — это дело секретное. Короче, выбросили нас в Чили. Поставили задачу: освободить ихнего Луиса Корволана. Агентура наша сообщила: его ночью в другой город будут перевозить в фургоне. Мне сам Маргелов задачу ставил: давай, грит, сынок — не подведи! Во такой мужик наш Дядя Вася! Ну, десантировались мы нормально, один пацан только на дерево налетел в темноте. Ну, не на дерево, а на этот… На кактус, они там знаешь, здоровые какие! С березу ростом. Блин, поранился весь об колючки, но ничо — сам слез, перевязался… Ну, чо. Вышли мы на дорогу, засаду организовали, все чики-пики! Раз-змолотили на хрен всю охрану, что при фургоне была, открываем фургон — там десяток чилийцев сидят. В арестантской робе, тощие все, израненные — чо ты хочешь… А Корвалола… э-э-э, Корволана нету! Эти говорят: мы коммунисты, члены ЦК компартии Чили, Луис тоже с нами сидел, а вчера его от нас забрали.

Ну, чо делать? Фургон на ходу, я — за руль, группу — к мужикам, и — на побережье погнал, нас там у берега подводная лодка ждала. Подкатываем на берег, вылезли, лодки достали…

— Лодки?

— Ну! Такие специальные лодки, секретные. Они надувные, шесть человек спокойно вмещают. А когда сдуешь — в спичечном коробке умещаются.

— А весла?

— Весла тоже надувные. Интересный материал такой, секретный: как надуешь — прям твердый такой становится, как дерево! Вот. И только мы на лодки погрузились — хер-рак: три машины на берег вылетают, пять бэтээров — погоня, блин! Ну, чо делать? Командую заму: гребите, прикрою! А сам с двумя пацанами остался отход прикрывать. Первым делом бэтээры сожгли: у нас такие секретные гранатометы были, «Муха» называются. Так мы их всех — метров с четырехсот — как один! И от пехоты отстреливаемся. Намолотили их там кучу, а они все прут и прут, фашисты. А у нас уже патроны кончаются. Ну, мы ножи метнули — еще троих уложили. Я так смотрю: наши уже далеко отплыли, рядом с ними уже подводная лодка всплыла.

Ништяк, говорю, мужики! Вырубайте врукопашную, у кого кто поближе, и отчаливаем! Ну, чо — Миха двоих отключил, Витек одного, я — троих. Уходим! И — прямо со скалы — в море! И гребем под водой, гребем (у нас же норматив — минимум сто пятьдесят метров должен под водой проплыть). Выныриваем — берег уже далеко и стрельбы не слышно. Небось подумали, что мы все утонули на хрен. Ну, тут уж все нормально: подплыли к лодке спокойно, внутрь спустились, капитан нам спиртику налил. Тяпнули, пожрали и — спать. Просыпаемся — уже в Москве.

— Как — в Москве? Вместе с лодкой?

— Ну. А как же?

— Так это… Как она до Москвы-то доплыла? Там же моря нету!

— А я откуда знаю? Это капитана спрашивать надо. По рекам, наверное, по каналам… Ну, короче: вылезаем — Москва! Прям напротив Кремля, на Москве-реке пришвартовались. И опять — сам Маргелов нас встречает. Я ему докладываю: так мол, и так, товарищ командующий — не было Луиса Корволана, вот — привезли тех, кто был… Он грит: ничо, все нормально, потянет. После вашего рейда америкосы уже согласились его обменять — поняли, что лучше отдать, пока добром просят, а то будет, как в этот раз…

Ну, орденами наградили… Только не выдали — прочитали секретный приказ о награждении, и все. А сами ордена, сказали, через десять лет в военкомате дадут — пока нельзя, операция-то была совершенно секретная…

— Ну ничего себе… И что, офицеров с вами не было?

— Да на фига они нужны? Обычное задание, чё там особенного…

— Во класс… Вас и драться, наверное, учат?

— Ну а куда ж без этого. Дзю-до, каратэ-шмаратэ, как положено. У нас знаешь, как по рукопашному бою зачеты сдают? Набирают из тюряги смертников и говорят им: вот, замочите десантника — свободу получите! И — по пять смертников на одного нашего! Им еще ножи дают, арматурины, лопаты саперные, а нам — хрен в зубы, голыми руками отбивайся…

— И что?!

— Ну, что… Жить захочешь — отобьешься… — Леха залпом допил пиво, — О, а пошли ко мне, альбом покажу!

При появлении Лехи в купе две сидевшие там интеллигентного вида бабульки синхронно вздрогнули и торопливо засеменили в коридор.

— Э, калоши старые, — пробурчал им вслед Леха, копаясь в габаритном «дипломате», — Всю дорогу на меня таращатся, спокойно отдохнуть не дают человеку. Во, гляди!

Рустам уважительно принял увесистый фолиант, оклеенный алым бархатом и крепко пахнущий эпоксидкой и нитрокраской. Латунные буквы на обложке складывались в гордые слова: ВДВ-ФЕРГАНА-ДМБ и придавали альбому отдаленное сходство с мемориальной доской. На первом развороте красовались вырезанный из газеты приказ Министра обороны о призыве (подразумевалось, что именно Лехи) на действительную военную службу, а также портрет Главнокомандующего ВДВ генерала армии Маргелова, любовно подкрашенный разноцветными фломастерами. Далее шли фотографии, при виде которых Шварценеггеру вместе со Сталлоне и остальными звездами Голливуда впору было бы удавиться от зависти и почтения: спортсмен Леха, поднимающий штангу весом, как минимум, в три центнера; парашютист Леха, отважно покидающий борт самолета; крутой рукопашник Леха, со свирепым лицом вырубающий одновременно троих противников в яростной схватке; Леха, торчащий из люка БМД;[2] Леха, мужественно бредущий по грудь в какой-то грязи (наверное, такое болото), со вскинутым над головой гранатометом…

Свободное от фотографий пространство было щедро украшено цветочками, вспышками салюта и многочисленными афоризмами, вроде: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а солдат из ВДВ заменяет их вдвойне!», «Девушка — как парашют: всегда может отказать, поэтому десантник всегда должен иметь запасной!», «Пьяный десантник страшнее танка!».

— Сила… — восхищенно покрутил головой Рустам, — Неужели все сам делал?

— Да не, это мне мои молодые подарок сделали… Уважают командира! — Леха прикончил очередную бутылку и страстно, с подвыванием, зевнул, — Покемарить, что ли…

— Давай, Леша, отдыхай, — засобирался Рустам, — Увидимся!

— Давай, братан, — благосклонно кивнул притомившийся ветеран и откинулся на подушку, не утруждаясь скинуть свои шикарные сапоги.

Придя в свое купе, Рустам еще долго не мог справиться с накатывающими волнами веселья: н-ну, Леха, н-ну, артист! И ведь ни фига же не знает, паразит, а уж треплется!.. Ёлки-палки, ну не дай бог, у меня такие же бойцы будут — со стыда сгореть… Стоп. «У меня бойцы таким не будут» — это что, конец твоим сомнениям, парень? Да нет, скорее всего — далеко не конец. Но уже легче, жизнь хоть какой-то смысл обретает: делать из пацанов нормальных бойцов, а не таких вот бакланов…

И проснулся утром Рустам совсем рано — только начало голубеть небо за окном. С энтузиазмом сделал зарядку в пустом тамбуре, покряхтывая, «потянул растяжку» — эх, расслабился все же за отпуск, теперь наверстывать придется… Угостил проводника домашним виноградом, с удовольствием попил у него в купе зеленого чаю. За окном промелькнула малюсенькая неказистая станция. «Чучково», успел прочитать Рустам. Вот оно, возможное место службы… Значит, и Рязань уже скоро, пора собираться. Переодевшись в форму, Рустам вышел в коридор и нос к носу столкнулся с ветераном Лехой.

— Опаньки! — вытаращил тот глаза, — Не поал!!

— Салям алейкум, Леша, — улыбнулся Рустам, — Как здоровье?

— Н-ну ни себе хрена! — начал приходить в себя оторопевший Леха, — Так ты чо — тоже из десантуры?! А чо ж молчал-то, блин?

— Да ты так рассказывал интересно, а мне и сказать-то нечего…

— Гм! Блин, братан, ты это… Короче, в голову не бери, чего я тебе по пьяни натрепал…

— Да ладно! — засмеялся Рустам, — Как там у тебя в альбоме написано: «Скромность украшает человека, но не десантника»! Нормально все. Только не рассказывай никому, что из «Мухи» в БТР на четыреста метров попадаешь — у нее всего двести прицельная дальность, а реально — дай бог на полторы сотни попасть…

— Так ты где? В Рязанском? В РКПУ[3]?

— Ну да.

— Круто… Блин, была у меня мечта туда поступить, да там, говорят, конкурс — как во ВГИК…

— Да ерунда, ничего особенного. Попробуй, если хочешь, я тебе напишу, как и что. Слушай, я вот про альбом твой спросить хочу — как ты штангу-то поднимал? Она же — как для Жаботинского!

— А, это… — полыхнул ушами Леха, — Да фигня, это просто делается: четверо штангу поднимают, один под нее подлазит — и все. Главное — успеть щелкнуть, пока те из кадра выскочат, а ты штангу не уронил…

— Нормально! Так ты где служишь-то? В какой роте?

— Да на подсобном я… — закручинился Леха, — Уж сколько раз в нормальную роту просился — прапор, сука, не отпускает. Мне, грит, нормальные свинари во как нужны, а с пулеметом по горам любой дурак бегать сумеет…

— Да ладно, Леш, не бери в голову, — утешил его Рустам, — Служба — везде служба. Слушай, ты мне не поможешь маленько?

— Давай! А чего делать?

— Да барахло мое в тамбур перетащить, родители понасовали столько, что один не справлюсь…

Спустя полчаса Рустам с помощью Лехи выгружал па перрон вокзала «Рязань-1» дары щедрой узбекской земли: и ящики с виноградом пяти сортов, персиками и грушами, нежными, как первая любовь, и мешки с орехами и сушеным урюком, и увесистые, как снаряды и благоуханные, как поцелуй пери, чарджоуские дыни. Помахав вслед отходящему поезду, Рустам оглянулся по сторонам. Как теперь переправить всю эту груду сокровищ до такси? Ведь сопрут, только отойди на минуту! И тут на перроне показался патруль во главе с командиром курсантской роты капитаном Лебедем. И это был уникальный случай, когда при виде патруля курсант искренне обрадовался.

— Товарищ капитан! — ликуя, подскочил Рустам к начальнику патруля и лихо козырнул, — Курсант Садыков из очередного отпуска прибыл, замечаний не имел!

— Поздравляю, — сдержанно кивнул капитан, — Все нормально? Водки много везешь?

— Нет водки! Правда, нет! Товарищ капитан, разрешите обратиться!

— Валяй.

— Разрешите ваших патрульных задействовать, товарищ капитан? Вон — только до такси пусть помогут донести, а?

— Ну, ты наглец. Какая рота?

— Девятая, товарищ капитан.

— Я так и думал. Обнаглели вы в корень, девятая рота. Где это видано, чтобы курсанты патруль припахивали? Им патруля бояться положено!

— Товарищ капитан, ну пожалуйста! Или пусть хоть покараулят, я сам перетаскаю…

— Да сам ты до вечера мудохаться будешь. Во припер-то: всю роту накормить решил?

— Ну, роту-не роту, а на взвод должно хватить…

— Ладно, поможем, — капитан обернулся к патрульным, — Давайте, люди — выручайте спецназ…

При виде груженых, как верблюды, патрульных, таксист немедленно запросил двойную цену. Рустам согласился — а куда денешься? И, сияя, принялся всучивать Лебедю самую увесистую дыню.

— Да брось ты! — пытался тот отказаться, — Что нам с ней делать-то? С собой таскать такой дирижабль?

— Зачем таскать, товарищ капитан? Вон там, в скверике скамейка есть, так вы ее прямо сейчас, на газетке… Пожалуйста, товарищ капитан — со своего огорода, от чистого сердца, да?

Патрульные топтались на месте, поскуливали и облизывали капитана молящими взглядами: соглашайся!!!

— Ну ладно, — дрогнул, наконец, Лебедь, — Калганов, забирай эту бандуру. Скажи дяде спасибо.

— Вам спасибо большое! — и сияющий Рустам хлопнул дверцей машины.

Оставался последний отрезок маршрута: переправить груз от КПП училища в роту.

— Дневальный, дежурного позови! — уверенным голосом скомандовал Рустам по телефону салаге-первокурснику.

— Дежурный по роте курсант Ауриньш слушает, — послышался в трубке голос с таким знакомым прибалтийским акцентом.

— Марик!!! — заорал Рустам, приплясывая на месте, — Ты вернулся!!

— Вернулся. Это ты, Рустам?

— Ага! Я тоже вернулся! Слушай, пришли на КПП своих дневальных, у меня тут столько всего — один не дотащу!

— Хорошо, Рустам. Сейчас подойдем.

Положив трубку, Рустам в немом восторге лихо сдвинул фуражку на затылок. Ну до чего же здорово, когда люди возвращаются!

День разведки

Дни родов войск для нашего человека — явление известное. Самые знаменитые — День ВДВ, День ВМФ и День Пограничника — благодаря удалым отмечаниям этих праздников во всех городах России ветеранами голубых беретов и зеленых фуражек. Менее известны такие дни, как День Ракетных войск и артиллерии и день Танковых войск. И почему-то совсем нет Дня Пехоты. Несправедливо это, но так уж сложилось. И даже если этот праздник введут официально, то вряд ли он приобретет широкую известность — возможно, из-за природной скромности этих основных рабочих лошадок войны. Тут ведь как: сам себя не похвалишь — ни одна собака не похвалит, ходи как оплеванный.

Но есть среди всех военных праздников еще один — полусекретный, не отмеченный в календарях красным цветом — 5 ноября, День военной разведки. Отмечают его разведчики в своем узком кругу, без шума и понтов, как говорят сами разведчики: «…глубокой ночью, накрывшись с головой одеялом и закусывая вареными огурцами, чтоб хруста слышно не было».

Разумеется, в девятой роте этот праздник был одним из главных и почитаемых. В актовом зале торжественно зачитывались приказы о присвоении очередных званий офицерам и награждении их медалями за выслугу лет, курсантам же доставались ценные подарки, благодарности и снятия ранее наложенных взысканий. Главным же гвоздем программы был концерт художественной самодеятельности курсантов роты, на который старались пролезть всеми правдами и неправдами все, кто только мог, ибо концерт того стоил.

Кто его знает, как так вышло, но по-настоящему талантливых людей в девятой роте всегда хватало. Чего стоил, к примеру, знаменитый дуэт братьев-близнецов Сашки и Сереги Лавровых! Этим орлам ничего не стоило скромно притопать в воскресенье на танцплощадку в городском парке, скромно пристроиться где-нибудь в уголке, у стеночки и начать ВЫДАВАТЬ под израненную во многих драках гитару. И все: через пять минут штатный ансамбль танцплощадки оставался не у дел, а вся аудитория танцплощадки обступала братьев плотным кольцом. И был сей знаменитый дуэт выперт из училища за удалые пьянки и самоволки, и стал на гражданке лауреатом всесоюзного конкурса «Золотой камертон», но это — позже…. А дивный плясун Валерка Доценко с его знаменитой «десантной цыганочкой»! А Вовка Зубков с его бардовским песнями! Да, были люди…

Однако супергвоздем самодеятельности девятой роты были, конечно же, спектакли. Точнее, это не было спектаклями в их привычном понимании, ибо традиционные рамки сего жанра были размыты до полнейшей прозрачности. Объединяла их лишь общая тематика сюжетов: вначале на сцене вдохновенно предавались разврату Враги (белогвардейцы, махновцы, фашисты в оккупированном Париже). По ходу дела Враги обсуждали планы операции по борьбе с Нашими (буденовцами, партизанами, борцами Сопротивления). Один из врагов, естественно, оказывался Нашим Разведчиком и подавал Нашим условный сигнал, когда Враги доходили до необходимой кондиции. Лихим налетом Наши вламывались в сие гнездо разврата и очень красиво задавали Врагам перцу — с тщательно отрепетированными рукопашными схватками, под аккомпанемент пальбы холостыми патронами и поросячий визг девиц легкого поведения, безнравственных подружек подлых Врагов.

Здесь надо признаться: увы, желающих исполнять роли Врагов всегда было больше, чем претендентов на роли Наших. И то сказать — развалиться в кресле на глазах у сидящего в зрительном зале начальника политотдела — да в расстегнутом белогвардейском мундире, да нагло лапая веселенькую приглашенную подружку-статистку, да распевая пьяным голосом: «…Мой отец в Октябре-е-е убежать не успел, но для белых он сделал немала-а…»! Или: скакать в черной эсэсовской форме верхом на стульях, маша пивными кружками, да вокруг стола, на котором задирают ножки в пьяненьком канкане все те же подружки-статистки! Да распевая при этом во всю глотку «Хорст Вессель»! Это ж какой кайф, вы только представьте!

Присутствующее в зале начальство пыхтело от досады, но увы, формально придраться было не к чему: на то они и Враги, чтобы выглядеть столь отвратительно, тем более все равно им сейчас банок накидают.

Подготовка к очередному концерту в честь Дня разведки была в самом разгаре, когда слухи о незаурядных способностях Ауриньша в области хореографии дошли до Вовки Зубкова — в этом году подготовку концерта взвалили на него.

— Марик, — разыскал Зубков его в спортуголке, — Айда сюда, дело есть.

— Говори, что за дело, — отозвался Ауриньш, не отрываясь от зашивания разорванной дермантиновой шкуры борцовского мата.

— Такое дело, Марик. Надо на концерте выступить. Степ долбить умеешь?

— Степ — это что? Шаг?

— Это по-английски «шаг». А вообще, это танец такой, чечетка. Бацаешь?

— Нет. Не бацаю.

— Блин, Марик, надо научиться! Вот такой номер пропадает!

— Что за номер?

— Короче, сюжет такой: идет совещание в генштабе НАТО. Они там все бухают, с бабами обжимаются и все такое. И тут же — висит карта Союза, и они по ходу дела решают, как с нами войну начать. Потом один генерал заявляет: «Господа! Я решил порадовать вас небольшим сюрпризом и пригласил сюда любимца Бродвея, знаменитого Джимми Сноу!». Бабы визжат, мужики аплодируют. И тут появляешься ты — негр! В клетчатых штанах, в белых перчатках, в канотье, при бабочке — ну, все дела. И — фигачишь чечетку, штатники же все от нее торчат! И — втихаря карту переснимаешь с их планами (у тебя, с понтом, фотоаппарат в бабочке). Ну, типа, ты — наш разведчик. Все генералы в атасе, бабы в экстазе и лезут к тебе отдаваться. Тут один поддатый генерал (из южан, видать) начинает возбухать в том смысле, что нефиг всяким грязным ниггерам тут отираться. И пытается въехать тебе в дыню. Ну, ты его так культурно бортанул, сдал с рук на руки и гордо так сваливаешь. А потом встречаешься с нашим резидентом (это я, скорее всего, буду) и он тебе говорит, что за добытые сведения чрезвычайно важности указом Советского правительства ты награжден орденом Ленина. Ну, а ты: «Служу Советскому Союзу!». Ну как?

— Володя, я извиняюсь, конечно, но это же… — Ауриньш на секунду задумался, — А, полная лажа, вот. Так не бывает.

— Ну блин, мне еще критика только не хватало! Да что ты вообще в таких вещах понимаешь!

— Кое-что понимаю.

— Да я не про то! Не про оперативную работу! Это ж, блин — драматургия, ну!

— Драматургию я тоже изучал. Так неправильно. Очень низкий класс.

— Да тебе-то какая разница, если народу нравится!

— А если народу будут, например, наркотики нравиться? На концертах надо будет в зал закись азота выпускать? Или дым от марихуаны?

— Ма-рик! Ну не занудствуй ты, а? Если нормально выступим — всех в увольнение отпустят. Трудно тебе для ребят постараться?

— Ну, если только так… Хорошо, я попробую. Но имей в виду, я остаюсь при своем мнении: это — не искусство.

— Ладно, ладно… Тонкий ценитель.

Как и можно было предположить, спектакль имел сногсшибательный успех у почтенной публики и впоследствии даже занял первое место на окружном смотре художественной самодеятельности! Сплошь и рядом такое бывает, когда вещи имели большой успех при весьма прохладном отношении к ним самих авторов. Взять хотя бы Конан Дойля — ну не любил он своего Шерлока Холмса! Халтурой, видите ли, считал. Или Стругацкие от своего «Трудно быть богом» не в восторге были — и что с того? Ничего, другие оценят.

… Итак, совещание в генштабе НАТО набирало обороты. Стол ломился от полных и опрокинутых бутылок. С закуской в НАТО было послабее: сморщенные соленые огурцы цвета хаки, на скорую руку ободранные луковицы, да кривые жареные рыбки. Понятно, что сии деликатесы были добыты в курсантской столовке. Но почтенная публика вполне понимала право искусства на некоторую условность и великодушно прощала артистам как скудость стола, так и сервировку его гнутой столовскойалюминиевой посудой.

Пьяные в хлам «генералы» упоенно горланили «Глори, глори, алиллуйя» и «Йеллоу сабмарин», время от времени лихо опрокидывая все новые и новые стаканы на зависть почтенной публике. После чего размашисто малевали на политической карте СССР толстенные стрелы направлений наступлений и жирные кляксы ракетно-ядерных ударов, сопровождая нанесение оперативной обстановки злорадным гоготом и неприличными телодвижениями.

— Гссспда! — покачиваясь, воздвиглась со стаканом в руке конопатая Милка Савичева (Рязанское культпросветучилище, 2 курс) в форме штаб-сержанта 82 воздушно-десантной дивизии США. Форменная юбка на сержанте была длиной в полторы ладони ниже пояса. Особую порочность образу сержанта придавали черные сетчатые чулки с поросячье-розовыми подвязками.

— Гссспда! — отвязно продолжал развратный сержант, — Кажется, не все здесь пс… пссютстсие верят, что до поступления на службу в армию я имела… этого… А, да! Я имела б-ешшеный успех! Нна самом Бродвее! И даже выступала с гастролями в Париже! В з-знаменитом кабаре «Ммулен руж»!

— Да ясный перец — свистишь, подруга! — провокационно загалдели «генералы».

— Н-нухшо… Я д-докажу! Эй, кто-нибудь — мммузыку! — и сержант Милка полезла на стол, услужливо подсаживаемая ручищами с отлично развитым лапательным рефлексом.

Лязгнула клавиша заезженного магнитофона «Спутник», и в облака табачного дыма, плавающего над сценой (кубинские курсанты оказали интернациональную помощь в размере десятка сигар) плавно вплелись томные извивы призывного голоска Барбары Стрейзанд. Разумеется, знаменитая «Stop» — уж и не сосчитать, сколько стриптизерш прокормила эта дивная песенка о целомудренной любви.

Одним движением выхватив заколки, Милка разметала по плечам торжествующий вопль огненной гривы и, алчно облизнувшись, начала расстегивать и без того готовые отскочить пуговицы форменного мундира. До треска обтянутые оливковой юбчонкой бедра Милки призывно плавали над бутылками. Зал замер, напряженно сопя. Взмах — и мундир летит в сторону, в готовно подставленные руки зрителей. Вслед мундиру полетел форменный галстук. Хищно улыбаясь, Милка изогнулась в талии и взялась наманикюренными пальчиками за пуговицы блузки. Одна… Вторая!.. Литые ядра Милкиных грудей отчаянно рвались на свободу.

— Не, не, господа — это все старье, мы видели такое уже тысячу раз! — «сайгонский генерал» Витька Цой ленивым шлепком согнал Милку со стола.

Зал взвыл. Обладай свирепый взгляд хоть небольшой температурой — Витька был бы испепелен на месте. Начальник политотдела перевел дух с противоречивым чувством облегчения и разочарования.

— Я, господа, хочу предложить вам действительно уникальный номер! — голосом циркового «объявлялы» продолжал Витька, хладнокровно игнорируя нелестные эпитеты, которыми его щедро осыпала почтенная публика, — Это суперзвезда, поднявшаяся из трущоб Гарлема и ослепившая своим сиянием Нью-Йорк, Париж и все остальные столицы мира! Да, да, это он — великий и неподражаемый король степа… Джимми Сноу!!!

Поперхнувшись, «Спутник» заиграл «Золотую Калифорнию» и на сцене возник великолепный негр Ауриньш, разодетый, как бразильский сутенер. Знакомые девчонки из культпросветучилища не поскупились и притащили все самое блестящее и пижонское барахло, какое только смогли разыскать в своей реквизиторской. Не смогли подобрать лишь подходящих концертных туфель — их с успехом заменили уставными парадными «гадами», подошвы которых для лучшего звучания подбили жестянками из консервных банок.

— О-о-у, й-е-есс!! — восторженно зааплодировали «генералы», — Джимми, камон!!

Раскланявшись и разослав воздушные поцелуи, Ауриньш замер, раскинув руки — словно вот-вот взлетит. И — пошел, и пошел! Спустя секунду публика уже забыла про облом со стриптизом и от души награждала Маргуса восторженными воплями и свистом. Восторженно бесновались также и «натовцы», пытаясь присоединиться к бешеному пламени танца, а «вражеские дамочки», повизгивая, пытались повиснуть у великолепного негра на шее — тот ловко, не нарушая рисунка танца, уклонялся от их пьяненьких объятий. Несколько раз, повернувшись в танце к размалеванной карте СССР, Джимми элегантно поправлял свою блестящую «бабочку», и сцена в этот миг озарялась коротким блеском фотовспышки. Судя по всему, «натовцы» были народом туповатым и ничего не замечали, либо принимали это за сценический эффект.

И вот — финальная сцена спектакля. «…Служу Советскому Союзу», — застенчиво говорил негр Джимми, сидя на скамейке рядом с советским резидентом Вовкой Зубковым. Резидент великой державы был одет в мятый пиджак, рукава которого еле прикрывали локти и в линялые польские джинсы «Sharik». На поводке резидент еле удерживал таксу Фроську, одолженную на спектакль у Валентины Алексеевны. Фроська то малодушно пыталась удрать со сцены, то пряталась под скамейку, то совалась между ног резидента, наконец от безнадеги надула на сцене блестящую лужицу, забилась под скамейку и притихла.

— Ты молодец, Джимми, — отечески похлопал резидент негра по коленке, — Россия тебя не забудет.

— Россия… — мечтательно вздыхал бедный негр, — Когда же я увижу настоящие белые березы?.. Мавзолей товарища Ленина?.. Знаменитый Рязанский Кремль?..

— Скоро, Джимми, совсем скоро, — добрым голосом говорил Вовка, — Но пока ты еще нужен здесь…

— Я понимаю…

— Ну, мне пора. До встречи, товарищ Джимми. Связь — как обычно.

— До встречи, Владимир Иванович.

С чувством пожав негру руку, резидент удалялся со сцены, поигрывая тросточкой и таща за собой на поводке упирающуюся Фроську. А Джимми стоял на месте и грустно глядел ему вслед, чуть покачивая ладонью у плеча. Потом тихо-тихо начинал напевать голосом прогрессивного негра Поля Робсона: «Не слишни в саду дажье шё-ро-хи… Всё здесь са-мер-лё до утра…». И — ей-богу, зал, как завороженный, начинал подпевать! Сначала шепотом, а потом и в полный голос! А конец песни, когда участники спектакля выходили на поклон, тонул в бешеных аплодисментах, среди которых и шмыгания слышались, и всхлипы. Пипл, что называется, хавал. Да не просто хавал — а в облизку и с причмокиванием!

Как и положено по всем театральным традициям, премьера спектакля была незамедлительно отмечена. Отпущенная в полном составе в увольнение, труппа отнесла в культпросветучилище одолженный реквизит, после чего уютно расположилась в тесноте да не в обиде в одной из комнаток девчачьего общежития. Тортик, печеньки, чайник, да пара бутылок «партейного» — вот и весь банкет. Да много ли и надо-то для хорошей компании?

— Марик, ну ты гений! — восхищалась рыжая Милка, — Ведь считай, почти без репетиций, а как выдал, а!

— Нет, — справедливо возразил Маргус, — Лучший номер был твой, Мила… Если бы Витька не помешал…

— Ну, за праздник!

— С Днем разведки!

Сдвинули разнокалиберные стаканы и чашки, одолженные по соседним комнатам.

— Вовчик, ты споешь? — присела рядом с Зубом хрупкая глазастая Юлька.

— Вован, давай — нашу! — тут же передали ему гитару.

И — негромко так, вполголоса, все подхватили:

Мы были лучше и честней,
Мы нашу жизнь, как песню, пели.
И над могилами друзей
Который год поют метели.
Уютный дом и тишина
Нам доставались в жизни редко
У нас с тобой одна война,
Одна профессия — разведка…
Как-то незаметно пропадали улыбки, лица становились все задумчивей и серьезней.

Нам шар земной, как дом, знаком
В дорогах запада и юга,
Случалось нам и пить с врагом,
И пулю получать от друга.
Но друг ни в чем не виноват
И не права молва людская —
Ведь ты — солдат, Москвы солдат,
У нас профессия такая…
Последние строки пели уже просто угрюмо, словно сетуя на такую вот нескладную свою судьбу. Но увы, такую необходимую Родине:

Давно чужие имена
Сданы в архивы на храненье,
Но с шагом шефов вдруг война
Ворвется в наши сновиденья.
Отчета требуют опять
За каждый день, который прожит —
Разведчик может век молчать,
Но позабыть ни дня не может.

Китайское народное творчество

Возможно, в наши дни еще кто-то помнит такое понятие, как «самиздат». Если нет, то — коротко: берется литературное или публицистическое произведение запрещенного (или полузапрещенного) в СССР автора и перепечатывается вручную на машинке, дабы потом втихаря читать самому и давать почитать самым надежным друзьям. Считается, что занимались этим делом сплошь высоколобые интеллектуалы, отпетые диссиденты, ну и — в большинстве своем, евреи — а как же, куда ж без них, родимых.

Так вот, все уверения диссидентов в своем полном господстве в самиздате (кто их, кстати, помнит сегодня — ну хоть одного?) — полная чепуха. Ибо в то время самиздатом занимались все поголовно! Просто далеко не у всех хватало наглости делать из этого профессию, ибо серьезным занятием это никак считаться не могло, а отводилась этому делу всего лишь роль эдакого предохранительного клапана для сброса излишней энергии. Это уж — как в любом другом деле, у кого подо что лучше руки заструганы: кто штангу тягает, кто бляху иголкой полирует, ну, а кто — самоиздаёт.

И вот вам пример, и это — абсолютная правда: в самые наизастойнейшие годы (живой Высоцкий, Олимпийский Мишка, пепси-кола — только в Москве, а кока-кола еще по прежнему главный символ империализма), в одном из наисекретнейших учебных заведений Министерства Обороны — совершенно спокойно издавался самый настоящий подпольный рукописный журнал. И не абы какой, а на китайском языке! Название его звучало очень красиво, словно строка из стихов Ли Бо: «Куайлэ пхигужэндэ хэцзошэ хуабао», что означало «Иллюстрированный журнал «Кооператив веселых педерастов»». Как родилось столь неординарное название? Да очень просто.

Курсанты английских языковых групп к третьему курсу уверенно шпарили в подлиннике «Аэропорт» Хейли, «французы» читали Гюго и бульварные романы, изданные в Париже, немецкие группы выписывали дивный журнал, издававшийся в ГДР «Арми рундшау» (и именуемый в курсантской среде не иначе, как «Зольдатен унд секс»). Вот это, доложу я вам, был журнал! Уж в чем, в чем, а в солдатской психологии немцы всегда разбирались. И было в этом журнале то, что действительно нравится солдату: отличные фотографии военной техники (в том числе и той, что в Союзе проходила под всевозможными грифами секретности) и — БАБЫ! Черт побери, какой же лютой завистью завидовали наши парни шикарной жизни своих немецких коллег, глядя, к примеру, на такой снимок: бравый немецкий десантник, приземляющийся не куда-нибудь, а прямо на берег озера, в котором плещутся голенькие грудастые немецкие нимфы! Или просто: морячок в увольнении, идет с подружкой. Идут они в обнимочку, невинно ухватив друг друга за попки. Снимок сделан со спины, подружка морячка, разумеется, в потрясном мини-платьице и на шпильках, удлиняющих и без того длиннющие ножки.

«Пир духа», одним словом. Ну, а что же доставалось несчастным «китайцам»? Увы, меню за этим столиком было куда скромнее: газета «Жэньминь жибао» (месячной давности, да и та — не целиком, а в виде вырезок), брошюрки-агитки периода «Сталин и Мао слушают нас», да журнал «Сулянь хуабао» («Советский союз») на китайском языке (в котором лишь изредка попадались красивые фотографии советских гимнасток). Попробуй тут не взбелениться. И чего, спрашивается, удивляться тому, что тот самый подпольный журнал зародился именно в китайской группе? Да просто на фига самиздат тем, кому и так хорошо?

А родился этот журнал, как оно чаще всего и бывает, довольно спонтанно и стихийно. Китайская группа третьего взвода вторую неделю подряд охреневала, изучая славную историю крестьянского кооператива «Восьмое августа». Председателем кооператива был доблестный ганьбу (кадровый работник) товарищ Чжан Ёувэн, контуженый ветеран Великого Похода. Каждый рабочий день в кооперативе Чжан Ёувэн начинал с митинга, в результате которого все крестьяне «горячо воодушевлялись» и, как наскипидаренные, принимались «нулидэ гундзо», то есть старательно работать. И так происходило везде: в поле, на свиноферме, на рытье оросительного канала. И ведь что характерно: на протяжении всего курса изучения китайского языка этот самый Чжан Ёувэн периодически появлялся то там, то сям, почти в любом тексте — будь то описания дня студента Пекинского университета, рабочего Шанхайского тракторного завода, или повара Сычуаньской столовой. Наверное, автору учебника было просто лень придумывать разные имена и он лепил бедолагу Чжана куда не попадя.

И вот, на исходе второй недели изучения трудовых подвигов неутомимого Чжана, Рустам Садыков ни с того ни с сего плюнул, в сердцах отшвырнул ручку в сторону и что-то убедительно сказал по-узбекски.

— Чего психуешь, Рустик? — поинтересовался невозмутимый командир отделения Витька Семенов (Солидный Сэм).

— Да заколебал он уже совсем, этот Чжан Ёувэн! — грохнул лбом о крышку стола Рустам, — «Воодушевились — зааплодировали»! «Развивать критику и самокритику»! Самокретины, билят…

— Ну возьми, да переделай учебник, чтоб интересно было, делов-то… — бросил кто-то вскользь, не подозревая, какого джинна выпускает он из бутылки.

Мгновение спустя Рустам подобрал ручку, решительно раскрыл тетрадь для черновых прописей и черные глаза его полыхнули пламенем вдохновения. Увлеченно свесив язык набок, он принялся что-то стремительно черкать в тетради, прерываясь только для того, чтобы яростно поскрести стриженый затылок. Через полчаса он подал голос:

— Мужики! Как по-китайски будет «джаляб»?

— Оба-на! — все разом повернулись в его сторону, — А тебе зачем?! (Смысл этого узбекского слова давно был всем известен: взаимопроникновение культур, так сказать…)

— Надо! — коротко бросил Рустам, не отрываясь от своего занятия.

— Ну-ка, покажь, чего ты тут наваял! — обступили все стол Рустама. И — тут же замерзшие стекла задрожали от залпа жеребячьего ржания, а тетрадь чуть не разорвали на части, таща в разные стороны.

Перед курсантами был самый настоящий комикс — искусство, практически неизвестное в СССР тех времен, и оттого особенно привлекательное. На первом рисунке была изображена встреча двух знаменитых фольклорных персонажей: Ходжи Насретдина верхом на ишаке и Чжана Ёувэна на тракторе. Тут же в воздухе плавали иероглифы, излагающие содержание суть их беседы:

— Ни хао! (Здравствуй)

— Хао! (Здравствуй)

— Ни ши шуй? (Ты кто?)

— Во ши Ходжа Насретдин, ни нэ? (Я-Ходжа Насретдин, а ты?)

— Во ши Чжан Ёувэн.

— А куда ты направляешься, Чжан?

— Я отгоняю этот сломанный трактор в ремонт, в город Пекин.

— А я собрался посетить Париж.

— А зачем?

— Я слышал, там есть много красивых джаляб!

— Ай-йя, Ходжа Насретдин! Я тоже хочу в Париж!

— Хоп майли (ладно), пошли вместе!

Дальнейшие рисунки красочно живописали похождения этих двух славных героев в дивном городе мушкетеров и шансонеток. Успех творения Рустама был просто оглушительным. Он был счастлив — не каждому автору доведется при жизни познать признание читателей. Но, как всегда бывает, не обошлось и без критиков.

— А чего это у тебя иероглиф «женщина» такой раскоряченный? — брюзгливо поинтересовался Витька Сэм, большой педант по части каллиграфии.

— Это специально так, — пояснил Рустам, — Это иероглиф изобразительно-смысловой категории, означает «джаляб». Только как он будет звучать по-китайски, я еще не придумал…

Нет, все же оцените, каков творческий подход! Есть иероглиф «женщина», по китайски — «Ню». Это иероглиф изобразительной категории: при известной доли фантазии в нем можно увидеть и ручки, и ножки, и даже талию:

А есть, например, иероглиф «крыша», он тоже относится к изобразительной категории:

Если же эти два иероглифа соединить в один, получится иероглиф «Ань». Что означает «мир, спокойствие» и является уже иероглифом изобразительно-смысловой категории. Логично: женщина под крышей — вот тебе и мир. Или, если соединить тот же иероглиф «женщина» с иероглифом «Цзы»: (ребенок), то получится иероглиф «Хао»: (хорошо) — это тоже иероглиф изобразительно-смысловой категории: что может быть лучше, чем женщина с ребенком?

Даже удивительно, насколько стремительно охватила эта эпидемия самиздата четвертую группу. Моментально были определены формат, концепция и периодичность нового издания. Название журнала также родилось стихийно, и было принято единогласно, так как, по решению редколлегии, главными его героями должны были стать члены так задолбавшего их всех самоотверженного кооператива, который тут же подвергся переименованию. Тут же были распределены должности обозревателей, художественного редактора, корректора ну, и всех остальных, положенных по штату. За исключением должности главного редактора, ибо Рустам из природной скромности от столь высокой должности отказался, а остальные здраво рассудили, что в случае чего «крайней задницей» тоже быть ни к чему. Поэтому ограничились должностью ответственного секретаря — по очереди, на каждый номер.

Первый номер журнала вышел уже через три дня и включал в себя уже известные читателю похождения Ходжи Насретдина с Чжан Ёувэном в Париже. Кроме того, на страницах журнала заведующий свинофермой товарищ Цзао Любин докладывал председателю кооператива о том, что его подшефные хряки приняли на себя повышенные соцобязательсва и включились в соцсоревнование по сверхплановому увеличению свинячьего поголовья кооператива. Репортаж со свинофермы был красочно проиллюстрирован. Новости спорта включали в себя репортажи с соревнований на первенство кооператива по кунфу и лянге.

И пусть, кто хочет, обвиняет редакцию журнала в безвкусии, дешевом хохмачестве и нездоровой тяге к половым извращениям — все обстояло с точностью до наоборот: и здоровая ирония здесь была, и здоровый юмор, а более всего — неистребимая тоска по элементарному здравому смыслу, оформленная в такую вот дивную издевку.

И журнал начал жить! И приобрел бешеную популярность сначала в китайских группах, а потом его оценили и «европейцы». Появились подражания. «Англичане» начали выпуск многосерийного романа «Похождения матерого шпиона Джонни Уокера». «Немцы» издали роскошный комикс «Невероятые приключения ПДБ[4] на БМД[5] на ЦЕ ТВД[6]». Диссидентская же деятельность «французов» ограничилась сочинением русско-французской песни, исполняемой на мотив «Марсельезы»:

«Пришла зима, настало ле-это,
Le jour de gloire est arrive!
Спасибо партии за э-это,
L'etendard sanglant est leve!»
— ну и дальше в том же духе.

В общем, пусть нынешние диссиденты на пенсии особенно не пыжатся на своих Брайтонах — и без них народное творчество жило и не хирело.

Неизвестно, сколько бы просуществовал этот патриарх диверсантского самиздата, славный «Хэцзошэ хуабао». Возможно, просто тихо заглох бы с наступлением весны: в эту пору духовная энергия курсантов перенацеливается в другом направлении. Но — случилось так, что волею судьбы вся стопка из пяти изданных журналов попалась на глаза двум неразлучным преподам военного перевода, майорам Куркову и Оверчуку. Вот чего, спрашивается, они в классе языка после занятий забыли — своей преподавательской у них нет, что ли? Наверное, решили хлопнуть по стопарю без лишних свидетелей. Ну и — обнаружили у Сэма в столе весь тираж, каковой и был сей же секунд ими арестован. Нет, разумеется, не для того, чтобы докладывать об этом кому-то, вы что, не такие они люди. Но когда преподу попадает в руки ТАКОЕ творение учеников — да какой же нормальный препод с таким сувениром расстанется! Это же — на всю жизнь память и доказательство своих незаурядных педагогических успехов! Ну, естественно, командир китайской группы об аресте тиража был проинформирован. И было ему высказано отеческое напутствие в приватной беседе с преподавателями: несмотря на то, что они, преподаватели, несказанно рады таким успехам курсантов во внеклассном изучении языка, впредь настоятельно рекомендуется не искать приключений на свою задницу и выпуск журнала прекратить. Тем дело и закончилось. Ну, а невольно пострадал в результате всего этого один лишь невезун Рустам.

Дело было так. Две недели спустя Рустам сидел, никого не трогал, на лекции по военной истории. И так получилось, что собираясь на занятия, он впопыхах перепутал тетради: вместо конспекта лекций по истории он сунул в сумку ту самую тетрадь черновых прописей, на страницах которой и родился незабвенный «Хэцзошэ хуабао» — обложки у тетрадей были одинаковые. Ну, что. Такое дело. Не бежать же обратно в казарму с занятия — ладно, авось пронесет…

Рустам перелистывал страницы с похождениями удалых Ходжи Насретдина и Чжана Ёувэна и ностальгически вздыхал. Эх, хороший журнал был все-таки…

— Та-ак, товарищ Садыков! — раздался вдруг над ним брюзгливый голос преподавателя военной истории полковника Салангина, — Теперь понятно, почему вы так плохо военную историю знаете!

Это было жуткой несправедливостью! Военную историю Рустам знал и любил. Более того, он даже был нештатным экскурсоводом в знаменитом музее ВДВ, а это далеко не каждому доверяли. Но — что тут скажешь? Как в том анекдоте: попал в дерьмо — так не чирикай.

— Вот, я думаю, вашему командиру с этим интересно будет ознакомиться! — злорадно продолжал Салангин, — Уж он, я думаю, правильные выводы-то сделает!

Разумеется, Бздынь правильные выводы сделал.

— А курсант Садыков вообще уже нюх потерял! — гневно объявил ротный на субботнем подведении итогов недели, — Полковник Салангин задал летучку по военной истории, так товарищ Садыков ему на листочке болт ишачий нарисовал! Да еще и стишок какой-то китайский накорябал — на, полковник! Оцени, какой я дерзкий мужик! С-садыков!! Что ты мне еще завтра преподнесешь, вьюнош ты мой бледный со взором горящим?! У меня уже вся жжопа в шрамах от ваших фокусов! Р-рогов!! Три наряда… Не, ни хера — пять нарядов от меня этому орёлику наманганскому! Через день — под р-р-ремень, чтоб задница у него к этой тумбочке приросла! Все — свободны все, великий народ!

Прошагав безумной походкой в канцелярию, капитан хлопнул дверью так, что от косяка отлетел кусок штукатурки. И — спустя минуту из-за двери полились отчаянные рыдания старенькой гармони: «…Эй, баргузин, пошевеливай ва-ал! Молодцу плыть недале-ечко!».

Курсанты прошмыгивали мимо дверей канцелярии бесшумным индейским шагом: ротный сбрасывал стресс, и тревожить эго в эти минуты было — ну просто западло…

Тайна монастырского подземелья

Что интересует туристов, приезжающих в Рязань? Как правило, немногое: Рязанский кремль на берегу речки Трубеж, да дом Есенина в селе Константиново. А между прочим, есть в Рязани совершенно уникальная вещь — единственный в мире музей истории воздушно-десантных войск.

Странно, но почему-то знают о нем немногие. Во всяком случае, музей Мыши в скромном городе Мышкине и то более знаменит. А находится сей музей истории ВДВ на той же улице Каляева, и располагается в том же здании, где помещаются штаб и учебные классы училища.

До революции это было здание Рязанской духовной семинарии. И по легендам, ходившим среди курсантов, существовал подземный ход, соединявший церковь, семинарию и Рязанский кремль. Для чего этот самый ход понадобился смиренным священнослужителям — никто особенно не задумывался, но в достоверности легенды никто не сомневался. Хотя бы потому, что строить в те времена умели. Уж сколько лет прошло с тех пор, а здание практически не требовало ремонта (в отличие от новых корпусов). На совесть было сработано, чего уж там. И если вдуматься, чего стоило тем давним мастерам, отстроившим такое капитальное сооружение, прокопать заодно и подземный ход? Ну так, на всякий случай — чтоб было. Да любой нормальный игумен так бы поступил.

Поисками этого хода периодически занимались многие курсанты, и любознательный Рустам не был исключением. Как и всякого нормального человека его возраста, Рустама не могли не волновать тайны древних подземелий. А одним из самых горьких воспоминаний юности остался день, когда отец не отпустил его летом вместе со старшим братом-археологом на раскопки древнего Хорезма: мол, это для городских бездельников баловство. Оно понятно, летний день зимнюю неделю кормит, и дел в крестьянском хозяйстве для молодого парня выше крыши — а все равно, горевал Рустам в те дни безмерно…

И вот, став курсантом и прознав про такое дело, Рустам немедленно загорелся идеей поиска этого самого хода. Неделю он ходил, как ушибленный, натужно размышляя: где бы он, будучи строителем, расположил вход? Вариантов было много, но первым делом стоило внимательно осмотреть подвалы. Один из подвалов располагался в торцевой части казармы — его использовали под лыжный склад роты. При первом же посещении склада Рустам сразу заметил, что кирпичная кладка одной из стен неоднородная — среди темного старого кирпича отчетливо светлел кирпичный прямоугольник явно более позднего происхождения. Простукивание стены подтвердило догадку: за свежим кирпичом — пустота.

Все. С этого момента Рустам потерял всякий покой и бульдожьей хваткой вцепился в однокурсника Женьку Богомолова (по прозвищу Вольф), назначенному каптером лыжного склада.

— Жень, ну давай посмотрим!

— Да чего там смотреть — нету там ни фига, — упирался неромантичный Вольф.

— А ты откуда знаешь?

— Оттуда. От верблюда. Не доставай, Рустик — нельзя. Залеты тебе нужны, что ли? — Неромантичный, но весьма практичный Вольф не собирался искать приключений на свою задницу: быть каптером, иметь в своем распоряжении шикарный загашник — и рисковать этим ради какой-то неясной авантюры? Нема дурных.

— Да кто узнает-то, блин!

— Не, ну ты вообще думаешь? Начнем стенку ломать — в момент сбегутся.

— Во-первых, никто ничего не услышит: стены во какие толстые. Во-вторых, я не ломать буду, а аккуратно разберу все эти кирпичи. И обратно все заделаю, как было. Кто узнает?

— Да нету там ничего!

— А вдруг есть? Вдруг — клад?

— Откуда?! Ты чо, Рустик?

— Да ты сам подумай: революция, то, се… В церквях же до фига драгоценностей всяких было, так? Был бы ты попом — что, не зашхерил бы их в такое время? Или — оружие старое может быть, кольчуги всякие — раньше ведь в монастырях всегда осаду держали…

— Уф-ф, заколебал ты уже совсем, Рустик. Нету там ни фига, понял? Не-ту, и все. Так что — отвали.

— Блин, забздел — так и скажи!

— Кто забздел?! — мигом вскипел Вольф, — Да я — хоть прям щас!

— Не, сейчас не надо. Фонари надо взять, инструмент… Вообще подготовиться. Давай — в субботу, во время ПХД. Скажем, что порядок там надо наводить — никто и искать не будет.

— Ладно, давай. Кладоискатель Сильвер…

***
К проникновению в таинственное подземелье подготовились обстоятельно и продуманно. Помимо фонарей с запасными батарейками и лампочками прихватили по паре свечей, а спички на всякий случай запаяли в полиэтилен. Помня о несчастной судьбе заблудившихся в подземельях, кладоискатели раздобыли бухту прочного шпагата (нить Ариадны!) и, на всякий случай, запаслись куском мела — ставить отметки на стенах. А еще Вольф прихватил пару респираторов: вспомнил жуткую историю о том, как умерли исследователи египетских пирамид. Мистики завопили тогда, что это сработало проклятье древних жрецов, направленное против осквернителей фараоновых усыпальниц. А бедолаги-ученые просто надышались пылью, смешанной с навозом летучих мышей, живших в пирамидах…

Ну — и десяток окаменелых пайковых армейских сухарей, да по фляге воды на брата: идешь на час — запасайся на день, идешь на день — запасайся на неделю. Компас, блокнот, карандаш. Саперные лопатки, ножи. Экипированные таким образом, кладоискатели переглянулись.

— Однако, Рустик, дырку в стене пошире надо будет делать, — озабоченно проговорил Вольф, — Что-то мы, прямо как на полюс экипировались…

— А что делать? — откликнулся Рустам, сноровисто выкрашивая зубилом раствор, скрепляющий кирпичную кладку, — И так вроде лишнего ничего не брали, только самое нужное…

— Э, стоп! — спохватился Вольф, — А в чем понесем-то? Ни мешка не захватили, ни вообще ни фига!

— Чего «понесем»?

— Ну. Чего найдем.

— А-а, это! — засмеялся Рустам, — Да главное — найти, а там разберемся. А вообще, это хорошо, что ты так думаешь: уверенность в успехе — уже половина дела!

Вынутые из кладки кирпичи он аккуратным штабелем складывал у стены. Из образовавшегося темного проема тянуло холодной сыростью и плесенью. Не дожидаясь, пока Рустам закончит работу, Вольф нетерпеливо сунулся в дыру с фонарем.

— Блин, Рустик! ЕСТЬ!!

— Что есть? Уже — клад?!

— Да не! Ход есть! Смотри!

Луч фонаря выхватил из сырой темноты узкий, выложенный потрескавшимся кирпичом ход со сводчатым потолком.

— Давай, ломай быстрее! — в нетерпении начал притоптывать Вольф.

— Помогай, елки! Быстрый какой… — проворчал Рустам, сам охваченный зудом нетерпенья.

Наконец, действуя в четыре руки, не столько помогая, сколько мешая друг другу, они расширили проход до необходимого размера.

— Так! — стал вдруг строгим и собранным Рустам, — Теперь — аккуратно. Идем по одному, с интервалом в три шага. Фиг его знает, как оно там.

— А чего там может быть?

— Ну… Ход-то старый. Вдруг потолок обвалится, или наоборот — пол провалится. Короче, я — первый, ты — за мной. Привязывай шпагат.

— Вот уж хренушки! — возмутился Вольф, — Сам привязывай, я первым пойду!

— А чего это ты — первый?!

— А ты — с каких щей?

— Да с таких! Я это придумал! И я нашел!

— А каптерка вообще вся моя! Без меня ты бы сюда вообще хрен влез!

— Блин, ну ты буржуй! Когда эта каптерка твоя стала?! Она — всехняя!

— Да? Ну так давай, иди — расскажи всем, что ты в ихней каптерке нашел. Чего стоишь?

— Вольф, ну ты — жопа!

— Сам такой. Короче — кидаем!

— Давай. На кого выпадает — тот первый.

Выбросили пальцы, сложили, посчитали. Выиграл Рустам. «Бог не фраер», удовлетворенно подумал он, но вслух сказал другое, чтобы не злить раздосадованного Вольфа:

— Давай, я шпагат привяжу…

— Ладно, иди. Я сам привяжу, — буркнул Вольф. — Ты это… Осторожней там. Будешь идти — пол впереди прощупывай, вроде как по болоту идешь.

— Ага. Ну, я пошел, — и, глубоко вдохнув, словно перед нырянием в воду, Рустам шагнул в темный провал.

Пыльный луч фонаря выхватил из темноты выкрошенные кирпичные стены с пятнами бледно-бирюзовой плесени. Пол подземного хода был устлан битым кирпичом, поэтому приходилось все время светить под ноги, чтобы не споткнуться. Высота подземного хода не превышала полутора метров.

— Шланги были эти монахи, — проворчал Рустам, — не могли повыше ход прокопать, горбаться теперь, понимаешь…

По правде говоря, ворчал он больше для того, чтобы ободрить себя. В голову вдруг полезли всякие непрошеные воспоминания об умерших монахах, каковых их духовные братья хоронили в таких вот подземельях. Лучом фонаря Рустам скользнул по стенам — нет ли эдаких ниш с соответствующими обитателями? Да нет, ничего похожего не наблюдалось, стены как стены. Рустам раздул ноздри, боязливо принюхиваясь и страшась уловить запах тлена, про каковой неоднократно читал в книгах, хотя и не представлял себе толком, какой, собственно, запах должен иметь этот самый тлен. Пахло сырым кирпичом и плесенью.

— Ну, чего застрял? — нетерпеливо подпихнул его с тыла Вольф, — Нашел уже чего?

— Да нет пока. Смотрю вот…

— Хрен ли смотреть. Шагай уже. Или меня вперед пусти!

— Иду, иду… — Рустам двинулся дальше, слыша где-то в глотке стук собственного сердца.

Шагов через пять проход стал резко сужаться. Точнее, подниматься к потолку. Кирпичные обломки, устилавшие пол, образовали пологую кучу, почти полностью перегораживавшую весь проход. Лишь у самого потолка оставался еще небольшой просвет, пролезть в который можно было только ползком.

— Так, — голос Рустама предательски просел, хоть он и старался говорить твердо и хладнокровно, — Похоже, тут кого-то завалило…

— Да не, ни хрена, — осторожно возразил Вольф, — Смотри, стены-то целые. И потолок…

— Тогда откуда эта куча взялась?

— А я откуда знаю? Слушай, а давай разберем? Попробуем, а? Вдруг — под ней?

— По-моему, только последний идиот стал бы так клад прятать.

— А может, он на это и рассчитывал? О, смотри! — просунувшись вперед, Вольф стал вдруг быстро-быстро, по-собачьи, копаться в куче, откидывая назад кирпичные обломки.

— Во, нашел! — торжествующе провозгласил он, — Разгребаем в темпе!

Из-под кирпичных обломков торчал исцарапанный угол деревянного ящика, окрашенного в защитный цвет.

— Ну блин, Вольф, это же укупорка! — раздосадованно фыркнул Рустам, — Откуда у монахов снарядные ящики, ты сам подумай!

— Ну, мало ли! — Вольф сноровисто откидывал кирпичи назад, обнажая дощатую крышку, — А может быть, это белогвардейцы какие-нибудь заховали! Или нашел кто, да перепрятал. Помогай давай.

Рустам принялся откидывать кирпичи, ощущая поднимающуюся изнутри тоскливую волну разочарования. Вот так. Была тайна — и нет ее. Была загадка, было таинственное подземелье, а оказалось все банальной свалкой — это было уже совершенно ясно. Вольф, однако, энтузиазма не терял.

— Так, Рустик! — азартно проговорил он, откидывая последние обломки с крышки ящика, — Чур, все пополам! Блин, хомуты проржавели насквозь… Давай лопату!

Нетерпеливо подцепив саперной лопаткой ржавый хомут, Вольф крякнул и сковырнул его. Второй, третий… Чавкнув, поднялась прилипшая крышка…

— М-да… — только и сказал Вольф.

А Рустам ничего не сказал — ему и так давно было все ясно. Ящик был доверху набит старыми противогазами. Резиновые маски были порваны, стекла очков большей частью — разбиты, гофрированные шланги — изъедены плесенью.

— Гадство это с вашей стороны, товарищи монахи — такую херню нам подсовывать! — вздохнул Вольф, уныло поковырявшись в ящике, — Э-э, смотри-ка, тут еще что-то есть!

Подняв облако вонючей пыли, он извлек из ящика две саперные лопатки.

— А че — сгодится! — бодро проговорил он, — Вполне целые. Ну ни фига ж себе! Смотри, какого года выпуска!

На темном, тронутом ржавчиной металле были отчетливо видны выбитые цифры: 1905.

— Слу-ушай! Это что получается? Этими лопатами, может быть, еще под Порт-Артуром окапывались?

— Ну ни фига себе… А рукоятки — глянь, даже и не сгнили совсем!

— А чего им сделается? Это ж — дуб, он от влажности, да от времени только прочнее становится! Мореный называется. Умели же делать раньше, а?

Настроение улучшилось. Все же какие-никакие, а трофеи! А уж иметь в экипировке такую вещь, какой ни у кого нет — это для любого солдата верх престижа. Не говоря уж про то, что были эти белогвардейские лопатки куда легче, удобней и надежней нынешних — норовящих сломаться от одного чиха.

— Ну что, Рустик — дальше полезем? — захлопнул Вольф крышку «клада».

— Туда? — Рустам без энтузиазма глянул на узкий проем под потолком, — Блин, перемажемся же, пока протиснемся…

— Так затем же комбезы и надели, — пожал Вольф плечами, — Ладно, давай я первым полезу…

Вскарабкавшись на карачках по кирпичной куче, он просунулся в проем, светя себе фонариком.

— Все, Рустик — кончился ход! — гулко прозвучал его разочарованный голос, — Стенка дальше.

— Ну и лезь обратно, — откликнулся Рустам, — Через полчаса уже на построение топать.

— Щас… Ого! Ну ни фига себе!

— Чего там?! — вмиг напрягся Рустам.

— Написано чего-то… Я полез! — и Вольф, шустро вихляя комбезным задом, исчез в проеме.

Отталкиваясь коленками и локтями от острых обломков, пролез вслед за ним и Рустам. Ход заканчивался глухой стеной. Стена была древней, без каких-либо признаков проникновения сквозь нее. Но зато на ней теснилось множество надписей. Верхняя, под самым потолком, была начертана жирным черным карандашом. Строгие, выписанные почти академическим шрифтом буквы складывались в слова: «Привет всем будущим кладоискателям и исследователям таинственных подземелий! Никаких кладов здесь нет, мы проверили. Ну и пусть, зато интересно было! Как у вас в будущем дела? У нас — все хорошо! А скоро будет еще лучше! Курсанты Вересов, Нахабин. 15 мая 1937 г.».

— Да уж, офигительно лучше у них будет… — пробормотал Вольф, — Тридцать седьмой… Это же когда чекисты всех подряд начали грести — за всю мазуту…

— А ты откуда знаешь?

— Дед рассказывал…

Остальные надписи были выполнены мелом, краской, а некоторые — просто выцарапаны:

«Мы освободили Западную Украину и Белоруссию! К-т Шадрин, 1940 г.».

«Мы разбили немцев под Курском! Гитлеру — кранты! К-т Бойко, 1943 г.».

«Наши войска разгромили самураев. Американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Война кончилась, а мы на нее так и не успели. Но мы еще повоюем за торжество коммунизма во всем мире! Да здравствует товарищ Сталин!! К-ты Звягин, Паперник, октябрь 1945 г.».

«А у нас — ГАГАРИН!!! УРА!!! К-т Губайдуллин, 10.05.1961 г.»

«Мы вломили чехам! К-ты Кудараускас, Перцев, 1968 г.»

Последняя надпись была лапидарной, как послание Юлия Цезаря сенату:

«ДМБ-74 — Тамбов. Никифоров».

— Во, блин — история… — выдохнул Вольф, поводя лучом фонаря по стене, — Напишем тоже чего-нибудь?

— Давай. А про что писать-то? — замешкался вдруг Рустам, — У них-то вон чего было… А у нас?

— Ну. У нас тоже есть про что…

— Ну так про что напишем? Про двадцать четвертый съезд КПСС?

— Да иди ты. Во, давай про «Салют» напишем! Ну, про орбитальную станцию.

— Н-ну, можно… А еще про что? У нас в Ташкенте метро построили…

— А про Олимпиаду в Москве?

— Так это в будущем году только будет.

— Елки, так про что писать-то, если все нормально? Про то, что с колбасой в последнее время что-то хреновато дела обстоят?

— Да не смеши. Кому это интересно читать будет? И вообще, чего это здесь в России так без колбасы страдают? У нас в Узбекистане и без нее хорошо: плов, самса, шашлык-машлык…

— Блин, Рустик, завязывай! И так жрать уже охота! Пиши что-нибудь, да полезли обратно — на ужин уже собираться пора, бигус остывает

— Ну ладно, — Рустам достал из кармана кусок мела и, чуть помедлив, вывел четким почерком: «У нас все нормально! К-ты Богомолов, Садыков — 1979 г.».

— Ну и написал! — хмыкнул Вольф, — Вот лет через двадцать залезет кто-нибудь сюда, посмотрит и решит, что у нас вообще ничего интересного не было…

Ошибался Женька, ошибался. Уже через пол-года полыхнет Афган. А затем наступит то самое «интересное время», жить в котором, согласно древней китайской пословице, не пожелаешь и врагу…

Вечером, в курилке, отчищая царскую лопату от ржавчины куском наждачки, Рустам похвалился трофеем перед приятелем Вовкой Зубковым. А заодно рассказал о наскальных надписях в подземелье.

— Классно! — одобрил Вовка, — Слушай, Рустик, а — давай к нам в музей, экскурсоводом? Ты же, как я понял, историю любишь? Я уже почти год там — интересно, знаешь…

— Да ну, ты что! — отмахнулся Рустам, — Куда мне…

— Туда тебе. Давай, чего там: дело нехитрое.

— Да брось! Скажешь тоже. На фиг оно мне вообще? И так времени нету…

— Вот времени-то как раз побольше будет. Пошлют тебя в воскресенье на территорию долболедизмом заниматься — и все, весь выходной там и промудохаешься. А так — звякнул в музей, тебя и вызвали: с понтом, срочная экскурсия. А там хочешь — конспекты учи, хочешь — с девчонками болтай. И вообще.

— Что — «вообще»?

— Ну. Дикцию выработаешь, методические навыки приобретешь. Это ж все пригодится, как в войска пойдем, скажешь — нет? Да и просто интересно же, в конце-то концов!

Рустам хмыкнул, качнул головой, задумался. А фигли, в самом-то деле?

— Ладно, можно попробовать. А меня возьмут?

— Я отрекомендую, не дрейфь.

Так Рустам и стал внештатным экскурсоводом рязанского музея истории воздушно-десантных войск.

Кавалер почетной грамоты

Если кто-то думает, что работа музейного экскурсовода — занятие исключительно для пыльных бабушек, то он сильно ошибается. Это смотря какой музей! Большинство экскурсоводов музея истории ВДВ были как раз молодыми — курсанты училища и девчата — парашютистки. И занимались все они без исключения этим делом совершенно бесплатно. Почему? А вот потому. Интересно. Нравилось. И вообще — когда еще в жизни доведется настоящий пулемет «Максим» разобрать-почистить? Или уложить парашют, с которым катапультировался сам Пауэрс с подбитого U-2? Ну, а про то, что еще можно под благовидным предлогом улизнуть с самоподготовки или парково-хозяйственного дня, упоминать не будем, и так ясно: должен же человек хоть как-то быть вознагражден за бескорыстные труды! А труды, если честно, были. И немало.

Во-первых, надо было как следует проштудировать кучу исторических материалов. И попробуй только ошибиться в номере какого-нибудь отдельного батальона, когда экскурсию ветеранов ведешь — ого, сколько обид будет! И горячиться начнут, и встревать с поправками, и вопросики задавать на засыпку — полный абзац, короче. После часа такого кошмара экскурсовод становится мокрым, как после марш-броска и, прикуривая, ломает спички трясущимися пальцами, проклиная все на свете, а в первую очередь — себя, идиота, за то, что ввязался во всю эту авантюру. Интересно ему было, придурку. Дикцию усовершенствовать хотел, ага. Методические навыки, бл-лин! Да чтоб я еще хоть раз!.. Да пошли они все!!

Во-вторых, приходится дополнительно заниматься стиркой и глажкой: ты — лицо училища! И никого не волнует, что ты только что оттрубил сутки в карауле или пробежал десятикилометровый марш-бросок: раз пришел — будь добр выглядеть как на парад.

Ну а про то, что надо постоянно над языком работать, и говорить не приходится. Никаких «мнэ-ээ…», «ну-у-у…», «эт самое…»! Никаких жаргонизмов! И голосом владеть не хуже теледиктора. И чтобы в своей группе все тебя слышали, а группам в соседних залах ты не мешал. Опять же, над выправкой работать приходится — не слабее, чем на строевой подготовке. Да что там — на строевой подготовке-то как раз проще: имей вид «лихой ипридурковатый», и будешь молодец. А здесь — держаться изволь прямо, словно шомпол проглотил и упаси тебя Бог чесаться, указку вертеть и в сапог ее засовывать или, скажем, талией вращать. Короче говоря, дело это было непростое.

И все равно — Рустам это дело полюбил. А больше всего ему нравилось проводить экскурсии со школьниками. Штатные-то экскурсоводы эту публику недолюбливали: неспокойный народ! Глаз да глаз за ними, чтоб не трогали ничего своими шаловливыми ручонками, да не разбредались по всему музею, а держались тесной кучкой. А для Рустама никакой проблемы в этом не было.

— Так, люди! Давайте перед началом экскурсии сразу договоримся, ладно?

— Давайте! А про что договоримся?

— Без спроса ничего руками не лапать. Вон тому парашюту знаете, сколько лет? Почти сто! Если каждый его лапать будет — на что он похож будет? А стирать его нельзя — от старости развалится. Я вам сам дам потрогать то, что можно, хотите?

— Ага! А — что можно?!

— Оружие. Пулеметы, пэтээры, ЗГУ…

— А пэтээры — это что?

— Противотанковые ружья. Ну, так как? Договорились?

— Договорились!

И не было ни одного случая, чтобы пацаны слово нарушили. Если очень уж чесались руки — они их в карманы засовывали. И в очереди подержаться за рукоятки «Максима» не толкались, несмотря на жгучее нетерпение. И по залам не разбредались — Рустам рассказывал им такие истории, что пацаны уши развешивали и рты разевали.

— Смотрите сюда, люди: на этой фотографии — десантирование с самолета ТБ-3 на учениях Киевского военного округа в 1935году. И попробуйте как следует представить, как приходилось прыгать в то время десантникам. ТБ-3 ведь не был транспортно-десантным самолетом, в то время их вообще не было. Это был тяжелый бомбардировщик. Во время перелета десантники сидели внутри фюзеляжа, а перед десантированием перебирались на крылья.

— Прямо на ходу, что ли?!

— Ну а вы как думали — на остановке, что ли?

— А как их не сдувало?

— Вдоль крыла были натянуты тросы, они за них держались. Потом штурман подавал сигнал на десантирование — поднимал флажок у себя в кабине. Кстати, обратите внимание — кабина штурмана была открытой, только с козырьком.

— Во! Как на коляске от мотоцикла!

— Точно. И вот, когда десантники видели поднятый флажок, они соскальзывали с крыла и падали вниз, раскрывая парашюты. А один немецкий генерал, сам десантник, в своей книге «Внимание, парашютисты!» просто поразился, когда увидел, как наши десантники прыгали в тыл противника. Вот с этих самых самолетов, зимой 1942 года. Вот как он это описал: «Нет слов, чтобы выразить восхищение этими парнями — это был абсолютно русский, не повторенный никем в мире, способ десантирования. Тихоходные бомбардировщики снижались над заснеженным полем до высоты бреющего полета, и десантники прыгали в снег без парашютов! И тут же вступали в бой! При всем трагизме ситуации, в котором оказались наши войска, я не мог не восхититься этой смелостью и удалью, живо напоминающими о национальных русских забавах — катании на тройках».

— Во класс! А вы так — не пробовали?

— Да нет, откуда… По сравнению с ними, мы — так вообще в тепличных условиях. Самолеты сейчас хорошие, комфортные, можно сказать. И парашюты гораздо надежнее, и оружие легче… Ну, до этого мы еще дойдем. А сейчас пошли в следующий зал, я вам расскажу о том, как воевали десантники в Великой Отчественной…

Надо сказать, в этом зале Рустаму почти всегда приходилось привирать. Завидев в экспозиции портрет генсека Брежнева, посетители восхищались: неужели дорогой Леонид Ильич — тоже десантник?! А как же, не моргнув глазом, сообщал Рустам, полковник Брежнев был начальником политотдела восемнадцатой десантной армии, из состава которой формировались морские и воздушные десанты на Малую Землю. И что, интересовались наиболее дотошные, он и с парашютом прыгал? В десанте прыгают все — от солдата до генерала, отрезал Рустам и аккуратно переводил внимание аудитории на диораму художников-грековцев Мальцева и Присекина «Вяземский десант».

Несомненно, эта диорама была настоящей жемчужиной музея. На ней был изображен эпизод из самого массового десанта второй мировой войны — воздушно-десантной операции четвертого воздушно-десантного корпуса, проведенной в ходе Московской контрнаступательной операции. Тогда в тыл немцев, под Вязьму, был десантирован весь четвертый ВДК — свыше десяти тысяч десантников. Диорама изображала бой за деревню Ключи. Выписанная на огромном вогнутом полотне, картина завораживала своей достоверностью. Купола парашютов, казалось, наплывали на зрителей прямо из морозного солнечного неба. Фонограмма оглушала разрывами гранат и пулеметными очередями, а от посвиста пуль у посетителей сами собой втягивались головы в плечи. Обгорелые бревна развороченной избы тлели люминесцентной краской. Яростный бой шел буквально в паре шагов от зрителей. Каждый раз при виде диорамы Рустаму вспоминались строки Анчарова:

… Парашюты рванули и приняли вес,

И земля покачнулась едва.

А внизу — дивизии «Эдельвейс»

И «Мертвая голова».

Пулеметы завыли, как суки в мороз,

Автоматы били в упор.

А мертвое солнце на стропах берез

Мешало вести разговор…

Посетители отходили от диорамы в состоянии изрядного смятения, к которому примешивались и восторг, и ужас, и почтение перед экскурсоводом — представителем славной когорты этих чудо-героев, отчего сам Рустам чувствовал себя довольно неловко.

Нет, ну в самом деле — что такое нынешняя служба в сравнении с тем, что выпало на долю тех парней и девчонок в военные годы? Что оружие, что парашюты — легче раза в полтора, а про характеристики и говорить не приходится. Чтобы снять часового, уже не надо к нему подползать по-пластунски с финкой в зубах — есть бесшумные автоматы с приборами ночного видения. Или вот, почему Зою Космодемьянскую повязали? Да потому, что всех зажигательных средств у нее было — банальные бутылки с бензином. Поковыряйся с ними на морозе, когда собственных пальцев не чуешь… Нынешнему диверсанту проще: выдернул чеку из зажигательной мины-гранаты, закинул ее аккуратненько куда надо и — отползай незаметно, через отмеренное время сработает взрыватель и «подарок» полыхнет ослепительной вспышкой термитного пламени. А температура у этого пламени такая, что спокойно прожигает даже стальные листы — надежная работа. Так что по сравнению со своим дедом сегодняшний десантник — ну, пусть не турист на войне, но все же…

Надо сказать, ворчливые замечания на эту тему Рустам не раз слышал от дедов-ветеранов. И ответить было нечего. И лишь однажды испытал он такое чувство благодарности, что даже в горле запершило. Вел он очередную экскурсию ветеранов. Как обычно, был среди них один дед — из тех, что вечно всем недовольны, свято верящий в то, что раньше и сахар был слаще, и девки толще, и вода мокрее, а нынешняя молодежь ни на что и не годны. И задоставал он своим ворчаньем даже своих друзей-ветеранов.

— Слушай, Петрович, да кончай ты бухтеть, пердун ты старый! — в сердцах осадил его высокий сухой старик с корявым шрамом, пересекавшим пол-лица, — Да откуда ты знаешь, что этим пацанам еще хлебнуть доведется? Да им, может, еще такое выпадет, что тебе и не снилось — у нас в России хоть одно поколение жило нормально? Вот то-то…

Этого старика со шрамом Рустам будет потом вспоминать еще не раз… А в тот день он испытал самый настоящий восторг, вдруг узнав его на одной из фронтовых фотографий — молодого, ловкого, с трофейным «шмайссером» на плече, скалящего крепкие кукурузные зубы в разбойничьей усмешке.

С этого дня Рустам стал внимательно вглядываться в лица солдат на фронтовых фотографиях, словно пытался разгадать какую-то тайну, известную только им. Это были славные люди — смелые, гордые, беспощадные к врагу и великодушные к побежденным. И такие у них были открытые улыбки, такие ясные лица, каких никогда не встретишь в сегодняшней толпе. Конечно, война выжимает из человека все силы и чувства. И не отпускает уже никогда, возвращаясь в терзающих снах наползающим танком, разрывом снаряда, приближающимся шелестом падающей мины, предсмертным криком друга…

Но. Но. Держа в руках боевое оружие, или отбив атаку врага, или вернувшись в свою часть из тыла противника — пусть смертельно усталый, раненый, вымокший и голодный, как собака — ну ведь настолько себя любой мужик человеком чувствует! Пусть на гражданке на него начальник рычал и жена с тещей веревки из него вили, зато сейчас он — мужчина. И такого чувства никогда и нигде больше не испытать. И никогда они не забудутся — те самые минуты, когда ты чувствовал себя Человеком — сильным, гордым, равным среди равных.

А еще — солдату надо знать, что за правое дело воюешь, это обязательно — иначе просто спиться недолго, стараясь страх заглушить и от неудобных мыслей избавиться. Сейчас ведь уже не бьются, как в давние времена: я завоюю эту землю для себя и моих детей и внуков, я тут самый сильный, а кто не согласен — выходи, сразимся! Спроси сегодняшнего солдата, которого послали воевать за тридевять земель: вот тебе, лично тебе — эта страна нужна? Хочешь ты здесь жить? Или чтобы дети твои здесь жили? Или просто — в отпуск сюда приезжать? Да боже упаси, дембельнуться бы скорей и забыть эти горы, или пески, или джунгли, как страшный сон. А все равно — даже самый распоследний отморозок-наемник сам себе «бла-ародную» миссию сочинит, что вы хотите. Мол, «я несу бремя белой расы». Или: «я очищаю этот погрязший в грехе мир от неверных и несу ему мою, единственно истинную веру». Или: «я борюсь с сепаратизмом, сохраняю целостность моей великой державы» (хотя год назад он воевал в другом месте, с другой мыслью: «я помогаю братскому народу обрести свободу и независимость»). В бою-то идеология не нужна, тут просто: или ты, или тебя. Или когда над погибшим другом от ярости заледенел: н-ну, молитесь, с-суки! Звездец вам пришел!! А вот когда один на один со своими мыслями остаешься — то без этого трудно.

А тут и сочинять ничего не надо: Родину защищаешь, может ли быть дело более святое?

Потому и встречались, и будут встречаться ветераны — думаете, им негде больше водки выпить и некому на болячки пожаловаться? Понятно, живых друзей повидать, ушедших помянуть — это святое. Да, то святое, что у каждого человека должно быть, а без этого он и не человек. И все же — каждый — хоть, может быть, он и не осознает это — хочет вновь испытать то давнее чувство значимости, силы, правоты своей. Человеком себя почувствовать.

***
Как оно чаще всего и бывает, наиболее значительные события случаются тогда, когда их меньше всего ожидаешь. Так было и в этот раз. В одну из суббот начальник музея полковник запаса Киваев отпустил всех штатных сотрудников пораньше. Заявок на экскурсии не поступало — чего людей зря мариновать. Сам же начальник музея остался, чтобы спокойно поработать над статьей для «Военно-исторического журнала».

Рустам же, пользуясь случаем, попросил у Киваева разрешения почистить крупнокалиберный пулемет ДШК, стоявший в зале «ВДВ в предвоенные годы». Ему уже давно не терпелось изучить устройство этой серьезной машины, а в курсе огневой подготовки она не значилась, ибо давным-давно была снята с вооружения ВДВ. Для чего ему это понадобилось, спросите? А почему вообще мужчины так оружие любят? Да самый-рассамый пацифист, и то — ну не может не получить удовольствие от надежной тяжести пистолета, удобно впечатавшегося в ладонь рубчатой рукояткой. И пусть не врет, что это не так — природу не обманешь, и никуда генная память мужчины-воина, мужчины-охотника не денешь. А что же тогда говорить о нормальном курсанте, для которого стремление овладеть любым оружием — естественно, как дыхание?

Киваев, как любой нормальный начальник и командир, на пути трудового энтузиазма никогда не становился, дал добро и даже снабдил Рустама ветхозаветной инструкцией по эксплуатации этого легендарного монстра. Сбегав в казарму за ветошью и ружейной смазкой, Рустам со вкусом приступил к работе. Произвел неполную разборку, любовно почистил и смазал все детали этого солидного зверя, собрал… И даже немного огорчился, что управился так быстро — времени ушло всего ничего. А в казарму возвращаться не хотелось. И на спортгородок не тянуло — завтра воскресный марш-бросок бежать, успею вспотеть. От нечего делать Рустам принялся азартно тренироваться в перезаряжании пулемета, благо коробка с патронной лентой находилась тут же. Клац-клац, щелк-щелк — к бою готов! Рустам лихо развернул пулемет на треноге и прицелился в модель бомбардировщика ТБ-3, висевшую под потолком.

— Ды-ды-ды-ды!! У-а-а-уу!!! — воспроизвел он фонограмму зенитного огня и падения подбитого бомбера.

И в этот драматический момент задребезжал звонок у входной двери. Кого там еще нелегкая принесла? Ну не могут, чтоб человеку кайф не обломать… Чертыхнувшись, Рустам направился к двери и предстал на пороге музея, как был — с закатанными рукавами, оттирая руки ветошью от ружейной смазки и с сильно недовольным выражением «морды лица». И недовольное это выражение пришлось срочно менять на сдержанно-приветливое, ибо перед входом топталась группа солидных мужиков и теток десятка в полтора. К тому же были они явные иностранцы: пара негров — таких тощих и умученных, словно они только что сбежали с Алабамской плантации; пяток индусов — хоть и в тюрбанах, но явно не йоги и не факиры, судя по круглым щекам; и даже (ого!) самые настоящие китайцы — в синих френчах-«сталинках», со значками с портретами Председателя Мао, исполненные скромного достоинства.

Перед группой суетливо хлопотала нервным личиком очкастенькая барышня в узких джинсиках. Завидев Рустама, она обрадовалась ему, как сто лет не виденному родному братцу:

— Ой, здравствуйте! А наши уже у вас?

— Здравствуйте. А ваши — это кто?

— Из министерства культуры, референт с переводчиками — не подходили?

— Да нет, сегодня никого не было. А что, должны были?

— Ой, ну я не знаю прямо! — в отчаянии всплеснула барышня хрупкими ручками, — Еще вчера должны были!..

— Подождите, пожалуйста, я сейчас доложу о вас начальнику музея, он решит вопрос. — Рустам принял единственное верное решение: спихнуть проблему на начальство.

— Добрый день, товарищи, слушаю вас, — возник за спиной Рустама сам Киваев.

Передав позицию подошедшему подкреплению, Рустам ретировался к пулемету — приводить экспозицию в порядок. Закончив, он вернулся в вестибюль, где стал невольным свидетелем зарождавшейся драмы.

— Ну, товарищи дорогие, нельзя же так! — разводил руками Киваев, похожий на Дон Кихота в штатском. К барышне он, как принято в подобных случаях, обращался во множественном числе. — Такие вещи ведь заранее согласовываются, как вы не понимаете?

— Ой, да я все понимаю! — канючила барышня, — Но этим вообще не я должна заниматься, понимаете? Я только группу сопровождаю…

— Так где ж эти ваши референты с переводчиками?

— Ой, ну не зна-а-ю я!! — глазки барышни за модной тонкой оправой очков набухли слезами, — Такое вот… Только-только начали связи культурные восстанавливать… Ну вы понимаете, в каком я положении оказалась?!

Ну что тут было делать? Вот не мог Рустам видеть, как девчонки ревут — не мог, и все. Это у него еще с детства в душе засело, после того, как обидел как-то младшую сестренку. Ну, вредничала она, капризничала — какие девчонки без этого? А он взял, да отвесил ей подзатыльник как-то в сердцах — за то, что залезла к нему на стол и тетрадь чернилами залила. И ведь главное, сама перепугалась того, что наделала — сидела и беспомощно глазами хлопала, глядя на черное дело своих ручонок шаловливых. Получив от психанувшего братца оплеуху, Раношка не разревелась так, как она умела и любила это делать — взахлеб, от души — а заплакала тихонько, как мышка. Но так горько! Так безутешно и обиженно, что Рустам аж замычал от стыда и резанувшей по сердцу жалости к этой крохе. Подхватив Раношку на руки, он долго таскал ее по комнате, прижимая к себе и шепча в ушко ласковые слова, пока, наконец, она не засопела сонно, обхватив его за шею и слюнявя брату плечо. И с того раза не то, что пальцем не тронул — даже и не ругал никогда сестренку (чем та, надо сказать, беззастенчиво пользовалась). Кого любишь, тому многое прощаешь, это давно известно.

— Товарищ полковник! — оттолкнулся он от стены, — А давайте, я их проведу!

— Да как ты их проведешь-то? — обернулся к нему Киваев, — Они ж по-русски не бум-бум…

— Ну. Попробую. Английский со школы еще не совсем забыл. С китайским — нет вопросов. Кто там у вас еще в группе, девушка?

— Турки еще…

— Ну и нормально — узбекский должны понять. Разрешите, товарищ полковник?

— Гм. Думаешь, справишься?

— Постараюсь, товарищ полковник. Не такие дела заваливали! — легко улыбнулся Рустам, доставая указку из «пирамиды», — Вы мне только фонограмму включите, ладно? А то некому…

Обычно фонограмму с записью боя включал свободный экскурсовод, когда очередная группа подходила к диораме. Но сейчас сделать это и в самом деле было некому.

— Добро, Садыков, — принял решение Киваев, — заводи группу.

Рустам энергично утер нос кулаком и решительно ухватил быка за рога.

— Заходите, пожалуйста, товарищи! — простер он руку в гостеприимном жесте, — Кам ин, комрадз, пли-из!

Гости с почтительным интересом оглядывали сводчатый зал, восторженно разинули рты при виде огромной модели транспортника Ли-2, висевшей под потолком.

— Так, товарищи! — с ходу взял их в оборот Рустам, — Кто понимает по-русски — поднимите руки, пожалуйста!

Тщедушные негры с готовностью вскинули розовые ладошки.

— Очень хорошо! — кивнул им Рустам и продолжил с веселым напором: — Ху из андестэнд инглиш — хэндз ап, пли-из!

Еще пять-семь ладоней воздвиглись над группой.

— Вэри вэлл! Шуэй хуй джунг вэн — цин, шоу шан! — и радостно обалдевшие китайцы по-школьному вскинули правые руки, подперев их горизонтально левыми.

— Хао дилэ! Орангизда узбек тилида гапирадиганлар мархамат булса, кулингизни кутаришингизни сурайман!

Гордо поглядывая по сторонам, затрясли поднятыми руками последние трое и — вся группа вдруг разразилась смехом и восторженными аплодисментами.

Ободренный такой поддержкой, Рустам продолжил, уже без предательской дрожи в коленях:

— Я — общественный экскурсовод музея истории воздушно-десантных войск, курсант Садыков. Наш музей — единственный музей ВДВ в мире… Ай эм из зе волантари гайд оф зе мьюзиам оф эабон труппс. Май нейм из Рустам Садыков. Во ши кундянбин лиши боугуаньдэ даою. Водэ минцзы дяо Рустам Садыков. Мен — хаво-десанти кушинлари тарихи музейнинг экскурсаводи, курсант Рустам Содиков буламан…

И дело пошло! Уже во втором зале Рустаму даже не требовалось дублировать все, сказанное по-русски, на трех языках: гости схватывали сказанное с полуслова, вполголоса обменивались пояснениями, поощрительно кивали.

— Цин, кань чжэгэ дигуаньцян. Зис из зэ ладж-калиба мэшинган Дэ-Шэ-Ка, констракшн оф Дегтярев энд Шпагин. В десантных войсках того времени этот пулемет применялся также как зенитное средство. Энти-эакрафт уэппон, андестэнд? Очень хорошо, джуда яхши, уртоклар!

— Ай-йя! — радостно воодушевился вдруг плотный пожилой китаец и, захлебываясь от восторга, что-то торопливо затарахтел.

— Дуйбуци…[7] — опешил от такого темпа Рустам. Он ровным счетом ничего не понял! И сразу вспомнил, как один предприимчивый владелец ресторана в Париже поместил над входом в свое заведение специальную табличку для туристов: «Здесь понимают тот французский, которому вас учили в школе!».

— Цин, тунджи, шо цзай ибень… Ман-манда шо…[8] — враз севшим голосом проговорил он.

Китаец с готовностью сбавил темп и Рустам с облегчением разобрал, что оказывается, этот дядька в молодости служил в армии и был командиром расчета этого пулемета.

— Во хэн хао хуй джэгэ цян![9] — с нескрываемой гордостью поведал китаец. Радостно обернувшись к группе, он принялся воодушевленно жестикулировать, тыча то в пулемет, то себя в грудь и изображая трясущимися кулаками пулеметную стрельбу. Затем, завидев патронную коробку, обрадованно ухватился за нее.

— Кэи?![10] — с энтузиазмом кивнув на пулемет, спросил он Рустама.

— Кэи, — кивнул Рустам, воровато оглянувшись в сторону коридора — не видит ли директор.

Китаец с явным наслаждением, подчеркнуто аккуратно подсоединил коробку к пулемету, продернул патронную ленту и, вцепившись в рукоятки, захлебнулся в счастливом татакании. Группа зааплодировала.

Порозовевший от удовольствия китаец разрядил пулемет и подмигнул Рустаму, кивнув на коробку:

— Ни кэи чжеян ма?[11]

Блин, во как вовремя потренировался-то! А то бы пришлось выкручиваться: дескать, нельзя, да это музейный экспонат, да это только вам, как гостю…

Усмехнувшись, Рустам снял парадный китель и попросил его подержать стоявшего рядом индуса. И, закусив губу, выполнил заряжание пулемета по-боевому: с треском и блеском, «со скоростью поросячьего визга» — когда настроение хорошее, все получается как надо. И вновь аплодисменты разорвали прохладную музейную тишину! Привлеченный шумом, в зал заглянул директор и, оценив обстановку, показал Рустаму большой палец.

В течение всей экскурсии Рустам настороженно ждал от этого пулеметчика какого-нибудь подвоха. И совершенно напрасно — вполне нормальный дядька оказался. Слушал Рустама во все уши, уважительно покачивал коротко стриженой крепкой башкой, понятливо кивал. А однажды так вообще обрадовался — ну как ребенок, право слово.

— Бу пичок билан биринчи космонавт Юрий Гагарин порашют билан сакраган… А вот с этим ножом совершал парашютные прыжки первый космонавт Юрий Алексеевич Гагарин, — остановился Рустам у очередного стенда, — Э-э-э… Уэн зэ фёст козмонот Юрий Гагарин джампд уиз парашют, хи юзд зис найф…

— Дядялин?! — вдруг шумно восхитился китаец.

Группа дружелюбно засмеялась, для Рустама же ничего смешного в этом не было. Не знакомы люди с азами китайского языка, вот и смеются. Дело в том, что в китайском языке нет таких слогов, как «га» или «рин». Ну, как в японском языке, например, нет буквы «л» — и японцы заменяют ее буквой «р». Так и китайцы — за неимением подходящих слогов в родном языке заменяют их похожими, когда надо воспроизвести иностранные слова или фамилии. Например, фамилия «Брежнев» по-китайски звучит так: «Билешинефу». А «Рейган» — «Лиган».

— Дуй, Дядялин,[12] — серьезно кивнул ему Рустам.

— Дядялин — е ши саньбин ма?![13]

Ох, до чего же Рустаму хотелось гордо подтвердить эту версию! Блин, вот люберецкий дембель Леха небось, ни секунды бы не сомневался! Но что поделать? Престиж престижем, но совесть иметь надо…

— Нет, он был летчиком, — со вздохом покачал он головой, — Та ши фэйсинъюань. Но весь отряд космонавтов учил прыгать с парашютом десантник — полковник Никитин. Вот, на этой фотографии они рядом… И, кстати, первая фотография Гагарина, по которой его узнал весь мир, была сделана во время прохождения им парашютной подготовки. Вот она, посмотрите. Гагарин — в прыжковом шлеме, с парашютом. И после окончания полета в космос он приземлился с парашютом, катапультировавшись из капсулы космического корабля.

— Бат уай? — удивился индус, — Ит воз эксидент?

— Ноу, ытызнт, — неохотно проговорил Рустам, — Ит воз южал мэна оф ретёнинг фром спейс ин зэт тайм. — Блин, сейчас скажут: у-у, деревня! Колхоз «Пиёз»…

И вот ничего подобного не произошло. Напротив, гости воззрились на портрет Гагарина с искренним восхищением, а «пулеметчик» даже тихонько зааплодировал.

К концу экскурсии Рустаму ужасно хотелось вывалить язык, как собаке. А еще лучше — закинуть его на плечо: ну одеревенел уже просто! Собравшись с силами он глубоко вздохнул и, стараясь не торопиться, выдал уже просто на автомате:

— Экскурсия окончена, товарищи. Благодарю вас за внимание, будем рады видеть вас вновь в нашем музее, всего вам самого доброго! Экскёшн из оува, диа комрадз. Сэнк ю фо ё аттеншн, глэд ту си ю ин ауа мьюзиам эгейн, гуд лак! Экскурсия нихоясига етди, эътиборингиз учун рахмат. Сизлар билан музейда яна кайта учрашишдан мамнун буламиз. Хайр, саломат булинг. Лийю ваньляо, тунджимэн. Сесе нимэнда чжуи, хэнь гаосин цзай и цы цзайдао нимэн, ицэ шунь ли! — Ф-фу! — не удержавшись, перевел он дух и полез в карман за платком — промокнуть, наконец, взмокший лоб.

Ну, а дальше все было хорошо. Гости пожимали Рустаму руку, от души благодарили за экскурсию, надарили кучу значков. (Маленький алый значок с профилем Мао Цзедуна Рустам потом целый месяц носил вместо комсомольского значка на кителе, пока не потерял во время марш-броска. И никто из командиров не заметил!). Выражали восхищение языковой подготовкой курсантов училища, интересовались, все ли курсанты знают несколько языков. Рустам пояснил, что всем языкам, кроме английского, он обучился еще в детстве, в родной Наманганской махалле.

— У нас в Узбекистане много разных людей живет, — рассказывал он, — Немцы, греки, корейцы, китайцы, уйгуры, дунгане, казахи, татары, евреи… Я, к примеру, учился в русской школе, а более-менее русских ребят в моем классе было всего пять человек. А остальные — всякие.

— И как вы общались? — поинтересовалась сопровождающая группу барышня (Марина, как она потом представилась).

— Да как — нормально общались. Чаще всего по-русски, а вообще, по-всякому. Когда вместе живешь, языки легко запоминаются.

— А вообще, как живете-то? Ну, если все разные такие…

— Да отлично живем! Приезжайте, посмотрите. И — какие мы разные? Ну, имена разве что отличаются: тот — Махмуд, тот — Христофор, та — Марта… А так — вместе росли, вместе учились… Многие женятся. Чего различать-то?

Беседуя с гостями, Рустам краем глаза засек, что у крыльца музея Киваев что-то выговаривает четырем мужикам номенклатурного вида. Одеты мужики были весьма прилично, все — при галстуках, но вся эта великолепная четверка была явно с хорошего бодуна. И выглядели они — как нашкодившие школьники перед беспощадным завучем.

Окатив сию четверку ушатом ледяной учтивости, начальник музея сухо кивнул, давая понять, что разговор закончен. Рустам догадался, что эти подгулявшие мужички и есть те самые пропавшие референты с переводчиками.

Наконец, сердечно распрощавшись, группа проследовала в автобус. Последними загрузились блудные детки, имевшие после беседы с Киваевым вид весьма и весьма сконфуженный.

— Р-разгильдяи… — сощурившись, процедил им вслед Киваев, — Р-р-работнички…

Дело, как выяснилось, приключилось самое банальное: референт из Минкульта вместе с переводчиками должен был прибыть накануне, дабы согласовать время экскурсии. Переводчики же должны были ознакомиться с экспозицией и подготовиться к специфическому переводу. Но, приехав в Рязань, референт первым делом решил навестить своего друга-однокашника, с которым вместе учился в высшей комсомольской школе. И вот этот самый друг, функционер Рязанского обкома комсомола, оказался мужиком радушным и хлебосольным. Первым делом он разместил гостей на обкомовской даче (чего вам по гостиницам клопов кормить). А дальше — как положено: ну, за встречу, по маленькой! Эх, славно-то как, с дорожки-то! Так, между первой и второй… да ничо, не переживай, все устроим, делов-то! А помнишь?… Ну, еще бы! Эх, времечко было! Ну, давай за нас! Да л-ладно, не парься, завтра с утреца все решим! Нормально сидим, ну! А давай — нашу: кам-самоль-цы! Даб-ра-воль-цы!!..

Короче, гости очухались только к полудню следующего дня. Пока соображали, где они находятся, да что делать, да пока добрались до места назначения — все само собой и устроилось.

Понятно, почему Киваев с ними таким морозным тоном беседовал: у кого как, а в офицерской среде весьма презирают тех, кто не умеет совмещать выпивку со службой. Можешь гулять накануне, насколько тебе финансы и фантазия позволяют, но чтоб утром — как штык! — был на построении, готовый к работе, тогда ты — офицер. А не можешь — лучше не берись, дабы не позориться. А вот Рустама Киваев похвалил, хоть и весьма сдержанно: собственно, что такого произошло? Что, впервые у нас армия за головотяпство гражданских отдувается, что ли? У кого как, а у нас это скорее правило, чем исключение из правила.

— Нормально сработал, Садыков, — дозированно отмерил похвалу начальник, — Не подвел. Волновался?

— Вначале — да, — признался Рустам, — А потом ничего, легче пошло…

— А вообще, ты молодец! — улыбнулся Киваев, — Прямо как Фидель Кастро. Довелось мне на его выступлении как-то побывать — давно, еще когда в Москве фестиваль молодежи и студентов проходил. Представляешь: три часа он без передыху говорил — и все сам, без бумажки. И что самое интересное: говорит по-испански, а все понятно! А этим организаторам я, будь моя воля, хвоста бы накрутил… Совсем совести нет, что ли?

Как оказалось впоследствии, совесть у организаторов все-таки была. Помимо благодарственного письма руководству музея, привезли они через неделю почетную грамоту лично для Рустама, каковую Киваев и вручил ему торжественно, под аплодисменты всех сотрудников музея.

— Вот и первая награда! — резюмировал Киваев, пожимая руку Рустаму, — Теперь, когда станешь большим ученым, можешь смело подписывать свои научные статьи таким образом: «Р. Садыков, доктор исторических наук, кавалер почетной грамоты Рязанского обкома комсомола»!

Террорист

— С-садыков! Долго ты еще свой триппер в каптерке хранить собираешься?! Или забирай, или выкину на хрен — мне порядок наводить надо!

— Ко-оль, да ладно, че ты?

— Какой, я тебе, на фиг, Коля?! Ну ваще уже оборзели!

— Ну, товарищ старшина! Пусть еще полежит немного, я заберу скоро.

— Ты мне что говорил, когда эту коробку свою приволок? «На денек всего» — не так? А сам уже второй месяц никак это барахло не заберешь, только еще новое тащишь, как хомяк в норку. У меня тут что — склад для всякого вашего триппера, что ли?!

— Ну я же не просто так это все собираю! Мне для курсовой надо. А где это все хранить? Под койкой — нельзя, в чемодане — не поместится…

— Кар-роче! До конца недели чтоб убрал. А то выкину к черту, и пошли все на фиг. Устроили мне тут антикварную лавочку… Ты чего пришел-то? — остывая, поинтересовался у Рустама старшина Рудаков.

— Да вот… Еще одну штучку принес… Я положу пока в коробку, ага? — и, пока старшина не успел опомниться от столь вопиющей наглости, Рустам быстренько-быстренько вскарабкался на верхний стеллаж, к своей коробке с накопленными сокровищами.

— Видал наглецов, — покачал головой старшина, — Сам наглец, но таких… Что хоть за курсовая? По какой кафедре?

— По МПД… Самодельные мины и мины-сюрпризы, Тимофеев тему дал.

— Мороки хватает?

— Хватает…, - вздохнул Рустам, копошась в коробке, — И писанины — на всю тетрадь, и макетов штук десять сделать надо, и живых мин пару штук надо состряпать…

— Покажи хоть — чего ты там нагреб-то?

— А, до фига всякого, — Рустам кое-как, придерживая коробку, спустился вниз и принялся раскладывать на полу каптерки свои сокровища: мышеловку-хлопушку, жестяной карманный фонарик, детскую игрушечную гармошку, толстый «Сборник задач по физике для поступающих в ВУЗы», красивую фигурную бутылку зеленого стекла из-под Карлсбадского ликера…

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался старшина, — Так, с гармошкой вроде ясно: на одну сторону крепим гранату, ко второй цепляем растяжку, начинаем играть и взрываемся на фиг, правильно? Только это… Ты что, для детей собрался мины делать?

— Зачем для детей? — досадливо возмутился Рустам, — Для взрослых. Так настоящая гармошка пол-стенда займет, а куда я остальные мины пихать буду? Да и где мне настоящую гармошку взять? Вот, купил эту в «Детском мире» — главное, чтобы принцип поняли…

— Ага. Ну, а студенты чем тебе не угодили? — начал забавляться старшина, раскрывая задачник по физике, — Э, да ты ее еще и порезал всю…

— А, да просто взял, какая по толщине подходила. Во, смотри: сюда помещаем тротиловую шашку с электродетонатором, сюда — батарейку. На эти вот страницы клеим фольгу и подсоединяем провода, получается замыкатель. Между кусками фольги помещаем диэлектрик. Ну, можно кусок картона или пластика к книжной полке приклеить хотя бы. Пока книга стоит на полке — все ништяк. Станешь снимать — картон остается на месте, а куски фольги замыкаются. И все — выходи строиться. Такую штуку можно на конспиративных квартирах оставлять, на явках — ну, если уже явка провалена и надо срочно линять — будут обыск проводить, пускай полетают…

— А если не станут ее с полки снимать?

— Тогда можно вместо картона червонец засунуть. И положить книгу на видном месте, чтоб этот червонец торчал, как закладка. Кто-нибудь да стырит. Эффект тот же.

— Так, ясно. А мышеловку ты тоже минировать собрался? Чтоб уж мышке точно кирдык настал?

— Ну блин, Иваныч! Хорош придуриваться! Вы что, эту тему не проходили, что ли?!

— Да проходили, проходили. Только вот эту хреновину — убей, не помню.

— А, ну это просто. Это у меня мина-сюрприз разгрузочного действия. Под мышеловкой крепим шашку с электродетонатором и батарейку. Сюда, куда рамка шлепает, вбиваем гвоздик и загибаем его — это контакт. Отгибаем рамку, временно контрим ее стропой и подсоединяем провода к рамке и гвоздику. Теперь делаем что? Копаем такую ямку маленькую, кладем туда мину, чтоб была заподлицо с поверхностью и сверху на нее — чего-нибудь тяжелое. Ну, хоть полевую сумку. Чтоб рамку удерживала. Теперь аккуратно стропу перерезаем и маскируем это дело. Ну и все. Кто-нибудь сумку поднимет, рамка по гвоздю хлопает, цепь замыкается — хренак! Ну, к шашке еще можно гвоздей каких-нибудь изолентой примотать, чтоб радиус поражения увеличить, хотя и так нормально.

— Садист ты, Садыков, — ухмыльнулся старшина, — Сразу видно, что из Азии — басмаческие замашки у тебя какие-то!

— Сам ты басмач! — возмутился Рустам, — При чем тут Азия? Эти мины везде делают. Вон, хоть Францию твою взять, там партизаны смотри что во время войны делали: брали бутылку из-под вина, наливали туда бензин с эфиром и добавляли какой-нибудь загуститель — да хоть то же мыло. И получался напалм. А пробку покрывали терочным составом. Немец бутылку взял, штопор закрутил, пробку — чпок! И все, шашлык получился.

— Да ладно, не обижайся. Я ж так просто — прикалываюсь..

— А немцы? — не успокаивался Рустам, — Те вообще: и игрушки минировали, и шоколадки… Тоже Европа!

— Не, ну ты сравнил! Фашисты — они фашисты и есть, чо ты хочешь…

— Да? Ладно, а вот англичан возьми — цивилизованный народ, джентльмены, да? Так и они это уверенно делали. Вот, хотя бы такое, — Рустам быстро нацарапал на крышке коробки чертеж, изображавший курительную трубку, — Смотри, устройство какое: здесь запрессовывается патрон. Как трубку в зубы взял, так тебе пуля прямо в рот и направлена. Здесь — пороховой столбик. Как трубку докурил, так он и воспламенился. И получаешь пулю в пасть, очень просто.

— Ну-у, конечно, джентльмены. Хоть дают спокойно докурить перед смертью… Ладно, собирай свои прибамбасы. Когда защищаешься?

— Ох, через две недели уже. А у меня еще ишак не валялся — только материал собрал.

— Ты давай, до последнего не оттягивай, в последний день по закону подлости вечно чего-нибудь случается — хоть наряд внеплановый. Может, помочь чего надо?

— Спасибо, Коль, справлюсь…

— А вообще, ну и темку же себе ты выбрал! Пахать — не перепахать. Трудоголик ты, что ли?

Вот тут старшина немного ошибался. Выбирая тему курсовой работы, хитрый Рустам руководствовался прежде всего банальной ленью. Ну много ли по такой теме можно материала накопать? Раз, два — и обчелся. Что и требуется: вроде и работа проведена добросовестно, а что материала мало — так то не моя вина, чем богаты, тем и рады, что нашел, тои предоставил.

Однако, после первого же визита в библиотеку «для служебного пользования», Рустам в панике понял, как же серьезно он вляпался. Ибо изобретательное человечество за время своего существования умудрилось создать столько разнообразнейших самодельных мин и мин-сюрпризов, что просто оторопь брала. И ведь что характерно: с развитием прогресса мины-сюрпризы становились все коварнее и подлее (хотя, конечно же, сами мины тут ни при чем, речь идет об их создателях). И еще одна закономерность: наиболее «подлые» мины изготавливались, как правило, в более «цивилизованных» странах.

Великими мастерами мин-сюрпризов были вьетнамцы и китайцы, но их мины отличались простотой, дешевизной и простодушием (если можно употребить такие слова по отношению к минам). Например: берется обыкновенный стакан, в него вкладывается обыкновенная граната. Затем из гранаты выдергивается предохранительная чека. Стенки стакана удерживают предохранительный рычаг гранаты в прижатом положении и не дают сработать взрывателю. Как правило, такие мины устанавливаются над дверью. Дверь открывается, стакан падает и разбивается. Рычаг, соответственно, отскакивает, граната взрывается. Дешево и сердито.

Или, к примеру, как устроена китайская противодесантная мина: выкапывается ямка, в нее закладывается тротиловая шашка с электродетонатором. Заряд засыпается землей и аккуратно утрамбовывается (это называется забивка), провода детонатора выводятся наружу и отходят на пульт подрывника. Сверху на засыпанный заряд кладут несколько осколочных ручных гранат, чеки которых привязывают к колышкам, вбитым в землю. Такие мины устанавливаются на различных охраняемых объектах. Работают такие мины просто и надежно: противник выбросил на объект парашютный десант. Подрывник спокойно ждет, пока парашютисты опустятся пониже и в расчетный момент подрывает мину. Шашка взрывается и зашвыривает гранаты вверх, к спускающемуся десанту. Чеки гранат, как вы поняли, остаются на земле. Гранаты достигают нужной высоты и взрываются, образуя сплошное облако осколков и поражая всех находящихся в воздухе парашютистов. Дешево, эффективно и остроумно. И — направлено против конкретного противника, строго адресно, посторонние не страдают.

Противотанковые же мины весьма наглядно характеризуют менталитет сынов Поднебесной империи: вместе с горячей отвагой и ледяным презрением к смерти — основательная крестьянская рачительность и экономность. Это только в анекдотах китайский противотанковый взвод включает в себя три отделения по сто человек, вооруженных отвертками и гаечными ключами. На деле же боец китайского народного ополчения был вооружен брикетом аммиачно-селитренной взрывчатки, привязанным к длинному бамбуковому шесту. Замаскировавшись в окопчике, боец пропускал танк над собой, после чего, воспламенив зажигательную трубку, выскакивал и укладывал заряд на моторное отделение танка. А затем бежал вслед за танком, удерживая заряд на месте и отсчитывая секунды горения шнура. Отпустить заряд и ложиться можно было не раньше, чем за одну-две секунды до взрыва, ибо безрезультатная трата взрывчатки — вещь для китайского бойца совершенно недопустимая, однозначно грозящая полевым трибуналом и презрением товарищей. А вы как думали?

Да китайский боец после каждого боя должен был на собрании за каждый патрон отчитываться — сколько раз выстрелил и сколько врагов уничтожил. А тут — целый заряд! И можете над таким отношением к боеприпасам смеяться, можете плечами пожимать недоуменно, но если доведется с ними воевать, то должны отчетливо представлять себе, что это за противник.

А вот чего Рустам не мог понять — почему европейцы, мнящие себя очень цивилизованными, создавали мины-сюрпризы из шоколадок, книг и даже детских игрушек? Это что же получается: да, мы цивилизованные и гуманные, но — только по отношению к своим — так, что ли? Уже значительно позже Рустаму попалась книга с описанием дня Эйзенхауэра. Того дня, в который он отдал приказ об атомной бомбардировке Хиросимы. Что больше всего поразило Рустама — обыденность. Отдав приказ, мистер Айк позавтракал с семьей и отправился играть в гольф. Он что, не понимал, сколько людей погибнет в результате этого приказа? Причем не солдат — мирных жителей: детей, стариков… Все он понимал.

Никто не осудил его за этот приказ. По большому счету он кто? Солдат. Какое солдату дали оружие, таким он и воюет:

«…Как просто быть ни в чем не виноватым
Совсем простым солдатом, солдатом…».
И все же, все же… Если бы он пошел в церковь, или напился бы в одиночку — это было бы понятно. Да черт с этим, хотя бы просто у себя в штабе весь день провел — так нет же. Он ИГРАЛ…

***
Рустам отчаянно, с подвыванием зевнул и, перехватив поудобнее обломок ножовочного полотна, продолжил свой нелегкий труд. Пристроившись на подоконнике умывальника, он выпиливал кусок стенки гильзы крупнокалиберного пулеметного патрона. Работа продвигалась медленно: сталь гильзы была прочной, а полотно — старое, с выкрошенными зубьями. Не такое уж это простое дело — изготовление макета мины-сюрприза. Уж во всяком случае, изготовить боевую мину-сюрприз было куда проще: извлек пулю, заменил порох гексогеновым или тетриловым зарядом, вставил пулю на место — и все дела. Ну, лаком еще сверху следы работы замаскировать — на пять минут всей работы, готова мина. Теперь ее можно переправлять по особому каналу в стан противника. Ничего не подозревающий пулеметчик воткнет ее в пулеметную ленту среди других патронов и… И дальше ничего хорошего ему не светит. Дождавшись своей очереди, мина скакнет в патронник и добросовестно разворотит ствольную коробку пулемета, а заодно и голову пулеметчика.

А вот с макетом этой мины предстояло как следует повозиться. Выпилить кусок стенки гильзы (дабы показать устройство мины в разрезе), поместить внутрь гильзы пенопластовый муляж заряда, наглядно его раскрасить и снабдить пояснительными надписями…Короче, на пол-ночи работа. А что делать? Другого времени тебе для этого никто не предоставит. И другого места, кстати, тоже: начни ты среди ночи в кубрике ножовкой скрести — живо много интересного в свой адрес услышишь…. Чтобы отогнать сон, Рустам принялся напевать бодрую песенку о солдате в увольнении:

— А солдат па-пьет пив-ка, купит колбасы! — браво напевал он, вгрызаясь тупой ножовкой в твердую сталь, — Никуда не та-ра-пясь за угол посцыт…

… Пройдет всего три года, и Рустаму доведетсяизготавливать точно такие же мины уже по-настоящему. Холодный ночной ветер будет громыхать брезентовым пологом палатки и подвывать в жестяной трубе печки-буржуйки. Будет шипеть китайская лампа-бензинка, освещая сколоченный из снарядных ящиков стол с разложенными на нем инструментами и материалами подрывника.

Пять патронов калибра 12,7 миллиметров — пять мин-сюрпризов. Завтра Рустам передаст их сотруднику ХАД капитану Каххару, а тот по своим каналам переправит их в банду Балауддин-хана. Если сработает хоть одна — на один ДШК у «духов» станет меньше. И на одного обученного пулеметчика.

И не будут терзать Рустама никакие сомнения, абсолютно никакие. Ибо мины-сюрпризы для разведчика — точно такое же оружие, как автомат для пехотинца. Работа такая. Да и враг твой работает точно такими же средствами. В одну из своих первых боевых операций Рустам сам чуть не подорвался, найдя в брошенном «духами» доме красивый латунный кумган, украшенный бадахшанской чеканкой. Обрадовался неопытный лейтенант такому экзотическому трофею и живо потянул к нему свои лапы, по которым и получил от своего же сержанта, по счастью оказавшегося рядом.

— Вам что, жить надоело? — деловито осведомился сержант, светя внутрь кумгана тонким китайским фонариком, — Во, глядите, чего там…

Лейтенант заглянул в кумган и мысленно отвесил себе подзатыльник: «С-салага…». Половина кумгана была забита желтоватым пластитом. Торчащие из пластита провода тянулись к миниатюрной батарейке и ртутному замыкателю, запаянным в полиэтилен и прилепленным липкой лентой к стенкам кумгана. И все это покрыто водой. Просто, как три рубля: вваливается в дом проклятый шурави с пересохшей глоткой и видит на столе кувшин с водой. Обрадованно хватает его и пытается напиться. И — привет: от наклона кувшина ртуть в пузырьке заливает контакты, замыкается цепь и пол-кило пластита моментально переносят неверного в мир иной. А заодно и всех тех, кто с ним рядом окажется.

Долго любоваться этим произведением народного промысла не стали, вызвали сапера. Миниатюрный усатый старлей-сапер бегло осмотрел сувенир, почесал камуфлированный зад и извлек из рюкзака моток капронового шнура.

— Всё, товарищи, — кивнул он Рустаму с сержантом, — Всем спасибо, все свободны.

— А это… — заикнулся было Рустам, — Обезвредить никак нельзя? Вон кумган какой красивый…

— Щ-щас! — с сарказмом отозвался сапер, — Всё брошу и буду вам шарики надувать…

— Пойдемте, — тронул Рустама сержант, — Он тут сам справится.

Пятясь, сапер вышел из дома, разматывая моток шнура. Отогнал Рустама с сержантом за угол, встал рядом, глянул по сторонам.

— Никто там рядом не швенькается?.. Внимание! — прижал он к щеке черный отросток микрофона рации, — Я — четыреста третий! Обнаружил мину на восточной окраине кишлака, провожу подрыв. Внимание всем! Повторяю….

Выбрал слабину шнура, высморкал пыль, сухо сплюнул.

— Ну все, кто не спрятался — я не виноват… — и коротко дернул шнур.

Взрыв невидимой кувалдой долбанул по барабанным перепонкам, скакнул отраженным эхом по выгоревшим стенам дувалов, прошелестел вышвырнутыми камешками в пыльной зелени виноградника. Рустам запоздало присел.

— Ну, я пошел, — сапер скучающе наматывал шнур на локоть, — Еще чего интересного найдете — звоните…

— Тоже мне, профи! — с досадой фыркнул ему вслед Рустам, — Так-то и я умею. Можно было и не звать, сами бы справились…

— А на фига? — резонно возразил сержант, колупая облупленный нос, — Если б его не было — тогда понятно. А если он — вот он? Нефиг, каждый баран за свои яйца отвечает. А подорвали бы мы сами, так нас бы потом и задрали: мол, почему сапера не вызвали? Оно нам надо?

— Слушай, Саш… — дошло вдруг до Рустама, — А ты ведь мне это… Жизнь спас, а? В общем… Спасибо, старик.

— Спасибо — много, — отмахнулся сержант, — три рубля в самый раз будет! Да шучу, шучу… Этот кумган — фигня, в общем-то. Вернемся — я вам расскажу, какие тут приколы эти кенты устраивают.

Хорошей школой был Афган для Рустама. Настоящей. А то, что оставил он о себе память в виде засевших осколков, да тифа с желтухой — что ж, а у кого не так было? Работа такая. Вот, правда, то, что еще долгое время потом чувствовал себя неуютно при езде в кабине машины — это да, напрягало. Страшно не нравилось ездить по наезженной колее, да и вообще — ужасно хотелось выбраться на крышу, как в бэтээре: так оно и привычнее, и безопаснее… Потом прошло и это.

Курсовую работу Рустам защитил на «отлично». И стенд с макетами его мин и по сей день стоит в классе минно-подрывного дела, как учебное пособие. Однако, как мудро подмечали древние: кого любят боги — тому они посылают много радости и много страданий. А проще говоря, судьба не дает своим любимцам счастья без горьких довесочков. В качестве довесочка к своей выстраданной пятерке за курсовую работу Рустаму досталось трое суток гауптвахты. А дело было так.

Защитив курсовую, Рустам сразу же испытал прекрасно знакомый всем исследователям зуд неудовлетворенности. Эдакой логической незавершенности, если хотите. Теоретические исследования требовали незамедлительного испытания их на практике, ну никак не могло быть одного без другого. Сторонникам «чистой» науки, рыцарям голой теории адресуем изречение Михайлы Ломоносова: «Посев научный да взойдет для жатвы народной!». А всем тем, кого хлебом не корми, а дай просчитать возможные опасные последствия эксперимента, и под этим соусом запретить сам эксперимент, напомним случай из практики работы академика Сахарова, отца водородной бомбы, а также общепризнанного либерала и правозащитника.

Закончив работу над созданием водородной бомбы и получив все причитающиеся награды, академик задоставал руководство страны требованиями об испытании нового боеприпаса а Атлантическом океане. Чтобы, значит, взорвать бомбу в нейтральных водах, но как-нибудь поближе к побережью США. По расчетам, должна была получиться неслабая цунами, способная смыть Нью-Йорк. Проведение данного эксперимента академику почему-то не разрешили, и он еще долго сокрушался по этому поводу. А что вы хотите? Ну совершенно же естественное дело для настоящего ученого, исследователя: проверить, как твое изобретение работает на практике! Оставить весь труд без логического завершения, это — ну, я не знаю… Ну как если бы благородный идальго Дон Жуан долгое время добивался бы благосклонности неприступной прекрасной дамы, а в тот момент, когда она, покоренная дивными серенадами и остальным арсеналом знаменитого повесы, уже раскрывает ему свои объятия — вдруг поцеловал бы галантно ей ручку и откланялся. Нелогично, нелепо! Так что — можете Рустама осуждать, но понять его тоже надо.

Поскольку об изготовлении боевых самодельных мин-сюрпризов можно было и не заикаться (какой нормальный препод будет лезть в авантюру, не предусмотренную программой?), пришлось обходиться их имитационными аналогами.

Сначала Рустам изготовил несколько самодельных электровоспламенителей из лампочек для карманного фонаря, проводков и пороха из заначенного взрывпакета. Теперь их можно было подсоединять к капсюлям-детонаторам, либо, как в данном случае, к миниатюрным пороховым зарядам. Это — базовый элемент любой мины. Ну а после этого можно изготавливать мины любого принципа действия: нажимного, разгрузочного, натяжного…

Рустам решил начать с простого и, недолго думая, смастерил мину нажимного действия с замыкателем из спичечного коробка. На внутреннюю поверхность противоположных стенок фанерного коробка он наклеил по кусочку фольги, к которой были припаяны концы проводов. При наступании на коробок тот сминался, контактные поверхности замыкались, электроимпульс от батарейки накалял спиральную нить лампочки, от этого воспламенялся порох и происходил подрыв заряда.

Первое испытание этой мины Рустам провел лично, расположив конструкцию в узком пространстве между казармой и кирпичным забором. Удалив подрывной заряд на безопасное расстояние, Рустам неторопливо подсоединил провода, еще раз проверил контакты и решительно (й-о-о, бисмилла!) даванул каблуком по замыкателю. Хруст раздавленного коробка слился с резким хлопком разорвавшегося заряда, обмотанного изолентой.

Так. Порядок. Работает. Но! Но. Эти испытания можно было отнести лишь к категории лабораторных. Для чистоты эксперимента требовались испытания на реальном, то бишь на ничего не подозревающем противнике. Поскольку с реальным противником была известная напряженка, Рустам здраво рассудил, что эту роль вполне может сыграть и свой брат-курсант. Вреда такой зарядик не принесет, а нервная система у десантника должна быть достаточно устойчивой, чтобы без ущерба перенести внезапный хлопок поблизости.

Поэтому следующим испытательным полигоном стал небольшой, укрытый голубыми елками пятачок в углу забора, хорошо утрамбованный курсантскими сапогами: именно сюда спрыгивали курсанты, возвращаясь из самоволок. Времени на подготовку очередной мины потребовалось немного. Уже через пять минут заряд располагался под стеной, а коробчатый замыкатель — в центре утоптанного пятачка, провода подсоединены, заизолированы и замаскированы. А изобретатель, испытатель и председатель приемной комиссии в одном лице сидел спиной к забору неподалеку на ограде клумбы и изображал скучающий вид. Ждать пришлось недолго. Вскоре за забором кто-то заскреб сапогами по кирпичной стене, легко перемахнул через утыканный ржавыми железными штырями верхний обрез забора, и…

— БУМ!

— ТВОЮМАТЬЧОЗАХЕРНЯ!!!

Рустам обернулся. Над испытательным полигоном клубилось облачко сизого дыма, дивно пахнущее полем боя. В этом облачке топтался «англичанин» Эдька Федосеев, сжимая горлышко разбитой бутылки.

— Чего случилось, Федь? — невинно окликнул его Рустам.

— Ты, блин, еще спрашивать будешь! — начал приходить в себя Федос, — Рустик, зараза, урою ведь за такие шуточки!

— Да иди ты! — очень натурально возмутился Рустам, — Лазишь где попало, а я тебе виноват?

— Н-ну, падла… — Федос огорченно отбросил разбитое горлышко, — Пузырь раскокал, блин. Н-ну, невезуха…

— Там, вроде бы, из «траков» кто-то возился, — «припомнил» Рустам, — Я толком не присматривался. Что, приколоться решили?

— Блин, поймаю такого приколиста — он у меня вокруг собственной задницы по-пластунски ползать будет! — Федос плюнул и угрюмо потопал в казарму.

А Рустам испытал легкий укол совести — ну вот, взял да и подложил свинью человеку. И решил больше на людях эксперименты не проводить — ну его. Поэтому следующую мину он установил просто на самоликвидацию, снабженную замыкателем замедленного действия, изготовленного из обычного стакана, наполовину заполненного сухим горохом. На поверхности гороха Рустам уложил кружок фольги с припаянным проводом. Второй контакт — полоска тонкой жести — накрывал стакан сверху. Для приведения замыкателя в действие требовалось просто обильно смочить горох водой. Спустя некоторое время горох начинал разбухать и выталкивать фольговый кружок наружу, до встречи его со вторым контактом, вследствие чего и происходил подрыв заряда.

Рустам долго выбирал место для установки мины, стараясь предусмотреть все случайности и исключить малейшую вероятность случайных жертв. Наконец, после долгих поисков, он обнаружил неприметную дыру под забором. То, что надо. Место безлюдное, дыра маленькая — никто сюда не полезет.

Добросовестно полив горох водой из фляжки, Рустам аккуратно засунул мину в дыру и замаскировал ее смятой газетой. Приблизительно через пару часов должно сработать. И Рустам с легким сердцем отправился в казарму — наблюдать за ходом испытания из окна, весьма довольный выбором места для мины. Главное, что безопасно: ни одна собака сюда не сунется…

Само собой разумеется, именно собака туда и сунулась — в таких случаях закон подлости работает без осечек. Правда, с другой стороны забора. И выгуливала эту моську зловредная бабка, страдающая бессонницей. Ну вот чего, спрашивается, понадобилось этой моське искать под забором прославленного дважды краснознаменного училища? Что, больше негде было свою паршивую лапу задирать?

От взрыва обделалась моська по самые не могу и кинулась к своей не менее обалдевшей хозяйке. А та, придя в себя от стресса, полетела, клокоча яростью, на КПП училища и закатила там дежурному дикий бенц, грозя дойти с жалобой аж до самого министра обороны маршала Гречко. А дежурным по училищу стоял в тот день сам Бздынь. Осмотрев место происшествия, он в пять секунд вычислил виновника происшествия, коего и задрал в тот же миг со страшной силой.

По возвращении с гауптвахты Рустам был задран повторно — на комсомольском собрании, где ему был объявлен строгач «за нарушение мер конспирации при проведении спецмероприятия». Рустам даже не пытался оправдываться, ибо уже усвоил твердо: не за то цыгана бьют, что кобылу украл, а за то, что попался.

На память обо всей этой истории остался у Рустама кусок ватмана с рисунком, вырезанный им из ротной сатирической газеты «Динамит». На рисунке была изображена ошалевшая бабка, шарахающаяся в сторону от дымного куста взрыва и ехидно ухмыляющаяся физиономия Рустама в клетчатой арафатке, выглядывающая из-за забора. Надпись под рисунком гласила:

«Дала бабушка обет
Впредь носить бронежилет:
Вышла бабушка гулять,
Свежим воздухом дышать.
Вдруг как ахнет посредь ночи!
Бабка — ходу что есть мочи.
Подготовил ей сюрприз
Р. Садыков, террорист».

Наука выживать

Земляного червяка полагается есть так: берется червяк (желательно покрупнее), от него отрывается кончик, затем из червяка, как из тюбика, выдавливается все содержимое. Вот, собственно, и все — червяк готов к употреблению. Ну, можно еще его ополоснуть, если есть вода. А нет — так и не обязательно. Варить, жарить и даже жевать его, кстати, тоже не обязательно — он прекрасно проглатывается и так. Как утверждают знающие люди, черви — весьма и весьма калорийный и полезный продукт. И ведь не врут: чувство голода после десятка червей пропадает довольно быстро — наверное, усваиваются они хорошо. Правда, у червей есть один существенный недостаток: они являются сезонной дичью, которую можно раздобыть лишь в теплое время года.

Но и зимой, когда мерзлую землю особенно не поковыряешь, десантник не пропадет — в лесу водится нагулявший на зиму жирок зверь и птица, в дуплах и под пнями можно разыскать зимние беличьи запасы, а горькая хвоя сосен и елей всегда обеспечит необходимой дозой витаминов — просто заваривай, как чай и пей. Ну, поморщишься, поплюёшься с непривычки — зато зубы шататься не будут. И вообще, если не быть особенно брезгливым, в лесу можно спокойно прожить на подножном корме хоть весь год. Да и не только в лесу — в пустыне, к примеру, посложнее, но тоже можно. Правда, в пустыне нет муравейников, это вот большой минус. Во-первых, кисленьких муравьев можно есть. А во-вторых, в отсутствие бани муравьи отлично помогают избавиться от платяных вшей — достаточно снять нательное белье, вывернуть его наизнанку и бросить на муравейник — будьте спокойны, через полчаса они его прекрасно очистят ото всей этой ползучей и кусачей дряни. Остается только набраться терпения в течение этого времени отгонять комаров от своей голой задницы.

Науку выживать курсантам преподавал врач-психоневролог майор Веривский. И в этом нет ничего странного: ведь первое, с чего необходимо начинать борьбу за выживание в экстремальных условиях — это привести в порядок свои нервы, психику и самообладание. Сумеешь сделать это — выживешь. Как именно это сделать — каждый выбирает сам. Кто-то помнит только о том, что должен во что бы то ни стало выполнить приказ, а для этого при необходимости можно и без угрызений совести съесть кусок ляжки погибшего боевого товарища (ему все равно, а мне для дела надо, он не обидится). Кто-то рассматривает ситуацию с пропавшим питанием как приключение и вспоминает любимых в детстве Робинзона и индейцев. А кто-то свято верит в то, что раз Всевышний послал ему такое испытание, то даст и силы его преодолеть. И ему от этого легче и спокойней, даже если он и не уверен на все сто, что там, наверху, к нему очень хорошо относятся.

Знать по этому предмету нужно много: начиная с того, как устроить временное жилище в лесу, в тундре или на болоте, и заканчивая тем, как в полевых условиях приготовить из подручных средств одеколон и гуталин для чистки обуви. И не смейтесь — вот знаете, чем отличается настоящий профессионал от дилетанта? Профессионал всегда чистый и опрятный. Ладно, шахтеров в расчет не берем, а вот взять хотя бы шофера — если он дилетант, так он весь двигатель переберет, пока до неисправности докопается. Ну и соответственно, перемажется весь. А профессионал на слух определит, что в двигателе барахлит. Так и разведчик — если он профессионал, то он и после недели лесной жизни будет как человек выглядеть, а не как пленный румын — здесь и умение, и самодисциплина и все остальное, что и отличает настоящего мастера своего дела.

Предмет этот был по-настоящему интересный. И не требовалось никого убеждать в том, что необходимо его добросовестно изучать — это и так всем ясно было. Одна беда: отработать на практике полученные знания получалось не так уж часто — в основном, только во время учений и полевых выходов, а они далеко не каждый день случаются. Но уж если случались — то тут курсанты оттягивались по полной программе! Прямо из шкуры вон лезли, чтобы отличиться перед другими группами чем-то особенным. Ну, скажем, построить шалаш летом или ярангу зимой — много ума не надо. А вот замаскировать жилье так, чтобы пройти в двух шагах и не заметить его — о, вот это уже класс. И чтоб дыма не было видно от костра — это уже само собой разумеется. Или выстроить из снега полусферический эскимосский дом — иглу: на картинках вроде ничего сложного, а попробуй-ка сам, своими руками! Сто потов сойдет, пока подходящий снег найдешь, да научишься правильно блоки вырезать, да как надо их укладывать. Зато если справишься — ну так ты собой горд, словно восьмое чудо света отстроил! Ну, а что касается кормежки — тут уж и говорить не приходится, каждая группа старалась сообразить что-то такое, чтобы все остальные обзавидовались.

Так было и в этот раз. Сами по себе учения были несложными: ночной прыжок, марш через лесной массив к району разведки, поиск все той же многострадальной резиновой ракеты, засада на автобус с преподавателем ТСП. Но было и кое-что новое, а именно: устройство схронов, закладка и отыскание тайников. Ну и попутно — тренировки в обеспечении жизнедеятельности групп, а попросту говоря, в выживаемости.

Упакованные в десантную сбрую, курсанты сидели на траве аэродрома в ожидании появления летчиков из эскадрильи «Аннушек». Говорят, что нет ничего хуже, как ждать и догонять. Но такое вот спокойное ожидание — штука очень даже приятная. Все хорошо отдохнули перед учениями, ноги еще не сбиты в кровь от многокилометровых переходов, а плечи еще не натерты лямками рюкзака и ремнями оружия. Сапоги и портянки пока еще сухие, не промокшие от росистой травы и болотной жижи, а маскхалаты еще чистые, не заскорузлые от пота и грязи. И даже рация, упакованная в грузовой контейнер, пока еще кажется совсем не тяжелой. Сиди себе в мягкой травке, откинувшись на парашютный ранец, как на спинку кресла, попукивай сладко, переваривая недавний ужин, да любуйся изумрудно-коралловым закатным небом — много ли человеку для счастья надо?

Начали рассыпать свои вечерние песни невидимые кузнечики, им принялись подпевать лягушки из скрытого за соснами лесного озера. Прорезались в прохладном вечернем воздухе первые крики ночных охотников — стремительных козодоев. Эх, хорошо-то как… Сидеть бы так и сидеть. До самого отпуска…

Но — все на свете заканчивается — и плохое, и хорошее. С той лишь разницей, что хорошее почему-то всегда заканчивается куда быстрее. Так вот и сейчас: сыто позевывая после доброго ужина, появился на старте экипаж «Аннушки».

— Сидим? — дружелюбно окликнули они курсантов, — Скучаем? А то — побегали бы, размялись маленько!

Навьюченные, как мулы горно-артиллерийского дивизиона, курсанты дружескую шутку оценили. И вякать сердито не удосужились — просто встали, построились по корабельным группам. Подошедший препод ВДП Иванычев еще раз (на всякий случай) осмотрел их парашюты и снаряжение.

— Первая группа — напра-во! В самолет шагом — марш!

Сгорбившись от груза, питекантропской походкой (поддают сзади по ногам рюкзаки, да грузовые контейнеры), первая группа зашагала к замершему на старте самолету. Везет этим «англичанам» — все им в первую очередь: что новые сапоги в каптерке получать, что прыгать. Вот и сейчас: прыгать они будут в сумерках, когда все еще прекрасно видно, а прыжок им все равно оплатят, как ночной — на полтора рубля дороже обычного. А до «китайцев» пока очередь дойдет, полноценная ночь наступит. И даже луна не успеет взойти — на убыль пошла. Ладно, не впервой…

Вот и наша очередь. Короткий разбег, отрыв от взлетки, и — почти сразу же мягко закладывает уши от перепада давления. На темном плексигласе иллюминатора дрожат отблески бортовых аэронавигационных огней. Сигнал штурмана — и выпускающий открывает дверь. Темный проем пересекает сверкающая алмазной пылью полоса Млечного пути.

— Пошел! — и шаг за борт, прямо в этот самый Млечный путь, в космическую невесомость, пронизанную свистом режущего ветра.

Рывок раскрывшегося купола и — плотно окутавшая прохладная тишина, нарушаемая лишь стрекотом удаляющегося самолета. Та-ак, где тут у нас земля должна быть? Где-то внизу, пока толком не видно ни черта. Ладно, чуть позже по линии горизонта можно будет определиться. А пока — отцепим на фиг этот чертов гэ-ка. И плевать, что положено это на двухстах метрах делать. А ну как ремень зацепится и не отвалится эта бандура? Приземляться вместе с ней — в лучшем случае задницу отшибешь, а то ведь можно и ноги запросто поломать.

С коротким звяком пряжка ремня крепления отскакивает в сторону и контейнер с рацией послушно отваливается от зада, прошелестев на прощание капроновым фалом. До-о-олгая секунда ожидания — хоп! Нормалек: увесистый контейнер дернул за подвесную систему и повис, раскачиваясь на фале, где-то внизу, в темноте. Никого там внизу нет, случайно? Вроде, никого — а то бы уже развопились на все небо. Хорошо, когда ночью прыгаешь с контейнером: хоть и приходится таскать его, заразу, зато в темноте он исправно сигнализирует о приближающейся земле. Как услышишь стук под собой — сжимай ноги покрепче, через пару секунд — твоя очередь о планету шмякаться.

Оп-ля! Есть земля! Ого, а ветерок-то появился, и довольно ощутимый… Вот тебе и еще одна польза от контейнера: застрял он под каким-то кустом и держит своим фалом, как якорь, не дает куполу по земле волочить. Подтягиваем нижние стропы, гасим спокойненько купол… Вот и все дела, теперь в темпе собираем все свое барахло и топаем на пункт сбора. Ну, и где ж это там наш командир удалой? Чего фонарем не сигналит? Ну что ж, бум искать…

Собралась группа быстро. Больше времени ушло на то, чтобы отыскать командира: Солидного Сэма отнесло в болото. Выбираясь из торфяной жижи, он вполголоса проклинал урода-штурмана, долбаный ветер и гадское болото, которому угодно было образоваться именно на месте его приземления. Проклинал бы громче — нашли бы его скорее.

— Ну что, все собрались? Ничего не профукали? Так, Леха, Паша — в головной дозор. Серый — в тыловой. Во-он на ту просеку — почапали!

— Э, мужики! Ну так что — сухпай не трогаем?

— Ну, как решили! Что по дороге съедобного попадется — гребем, на дневке разберемся…

— Ну все, мы пошли… — и дозор зашагал к лесу, мелькая среди чахлого подлеска.

Поиск резинового «Першинга» особой сложности не составил: старшекурсники поделились ценной информацией об излюбленных преподами местах развертывания «стартовых площадок». Разумеется, места эти располагались на живописных опушках леса, у речки, изобилующей откормленными лещами. Нашли объект вовремя, хоть и взмокли изрядно, укладываясь в жесткий норматив. Передали в «Центр» радиограмму с координатами объекта и получили указание устраиваться на дневку.

Ух-х, дневка!! Самое лучшее, что может быть на учениях! Скинуть к черту оттянувший все плечи рюкзак! И — вслед ему — гранатомет! А потом — стянуть промокшие пудовые сапоги! И… с нас-лаж-де-ни-ем… размотать сбившиеся мокрые портянки! М-м-м! А-а-а… И — босиком! На росистую мягкую травку! И — пальчиками пошевелить… О-о-о! И — умыться в холодненьком бочажке! О, Господи…

— Так, мужики! Хорош балдеть! — возмутился Сэм, — Давайте по быстрому: кто шалашом занимается, кто — жрачкой, кто — за дровами. Лёха — в охранение.

— Да на фиг оно нужно, это охранение! — ответно возмутились все, кроме Лёхи, — Мы все вкалывать будем, а он — под кустом тащиться?!

— Все, все — кончили базар. Сейчас Митрофан пойдет дневки проверять — залеты нам нужны, что ли?

— Тогда пускай на дерево лезет! — строптиво встрял Цунь, — А то он под куст как заляжет — так сразу и закемарит. И Митрофана проспит.

— Сам знаю, — проворчал Сэм, — Давай, Лёха, двигай. Сигналы — как обычно. Да смотри, не засни там на дереве — а то свернешь шею — тащи тебя потом…

Лёха сообщил Цуню, что тот — чмо болотное и раздосадовано удалился в охранение. Остальные занялись делом. Приготовление обеда единогласным решением было поручено Рустаму: кто же, как не узбек, с этим делом лучше всех справится? Климешов с Клешневичем отправились на охоту и вернулись полтора часа спустя, гордо таща добычу: шесть ужиков и трех ежиков. Ежи были живыми и порывались удрать из рюкзака, в который их запихнули бравые охотники.

— Ну, блин! — возмутился Рустам, — Чего вы мне их живыми притащили! Я, что ли, их убивать должен?!

— А чего такого? — удивился Пашка, — Ты же говорил, что дома баранов резал?

— Сравнил! То — баран…

— Давай, давай. Обещал же, что «борьбу дракона с тигром» приготовишь!

«Борьба тигра с драконом» — знаменитое китайское национальное блюдо, которое готовят из мяса змей и кошек. Недавно Рустам раздобыл рецепт этого блюда и опрометчиво пообещал его приготовить при первом удобном случае. Остальные не менее опрометчиво пообещали это блюдо съесть.

— Для этого хавчика ежики не подходят, — начал выкручиваться Рустам, — В рецепте ясно сказано: кошка. Давайте кошку!

— А пантеру тебе поймать не надо?! — возмутился Клешневич, — Леопёрда, блин!

— Мересьев ежиков уверенно хавал, — авторитетно заявил Климешов, — Так что давай, мочи их на фиг!

Рустам плюнул, вооружился штык-ножом, подхватил шевелящийся рюкзак с торчащими сквозь брезент иголками и направился к бочагу. Вернулся он только через час. Без ежей, но зато с полным рюкзаком молодых сморчков.

— А ежи-то где? — поинтересовался Сэм.

— Сбежали, — отрезал Рустам.

И, надо сказать, никто не попенял за это растяпе-повару, все сделали вид, что эта оплошность ему великодушно прощается. Да и змеиный супчик с грибами получился замечательным. Густой, наваристый, пахучий. И сам полковник Митрофанов, зашедший проверить обустройство дневки, супчик оценил.

— Эх, объедение! — покрякивал он, споро орудуя ложкой, — Молодцы, хунхузы! Вижу, уже вполне толковыми разведчиками становитесь, ё! С чем супчик-то, я толком не понял?

— Да так, всякое, — заскромничал Рустам, — Грибки, рыбка…

— А что за рыбка? — полковник начал внимательно изучать фрагмент змеиного позвоночника, подцепив его ложкой.

— Ну, эта… Как ее… А, угорь!

— Да ну?! — удивился полковник, — Откуда они здесь? Никогда не было.

— Так они же по всему свету путешествуют, угри эти! — наперебой принялись все убеждать его, — Как у себя в Саргассовом море вылупятся, так и пошли вокруг всей Земли плавать! А потом обратно в Саргассово море возвращаются, нерестятся и только после этого дохнут.

— Ты смотри… А по вкусу — и не похоже даже на рыбу, больше на курятину смахивает…

— Ага, угри — они такие…

— Голова никому там не попалась? — поинтересовался полковник, — Хоть посмотреть, какая она.

— Не, головы я выкинул! — торопливо открестился Рустам.

— А вот это ты зря! — не одобрил Митрофанов, — В голове-то самый смак у рыбы! И фосфор, опять же…

— Буду знать, товарищ полковник!

— А вообще — хороший супчик, молодец. А то вот я сейчас у «французов» был, так они меня шашлыком из лягушек угостить хотели, ё! А сами — не жрут! Небось, хотели на мне сперва испытать…

— И что — так и не попробовали?

— Да что ж я — дурак, что ли, ё?!.. — рассмеялся полковник, — Ну, спасибо за хлеб-соль, пойду я. Англичан с немцами еще посмотреть надо.

— А чайку, товарищ полковник! Со зверобоем, с душицей, с малиной — высший сорт, попробуйте!

— Спасибо, хлопцы, спасибо. Вечерком зайду — попробую, — и полковник бодро зашагал в лес, отмахиваясь от комаров березовой веткой.

— А здоров наш Митрофан трескать! — уважительно отметил Сэм, глядя ему вслед, — Полный котелок забодал. Может, не стоило ему врать насчет угрей — а, Рустик?

— А зачем? — пожал тот плечами, — Ну, метнул бы он харч прямо здесь — чего хорошего? А так — нормально позавтракал человек…

— Ага, это как Джером писал: «Глаза не видят — желудок не страдает».

— Точно. Меньше знаешь — крепче спишь.

Закладка тайника — не такое уж простое дело, как может показаться на первый взгляд. Это пиратам несложно было свои сундуки с сокровищами прятать: был бы остров побезлюднее, да место для клада поприметнее — вот и все дела. Оно и понятно: не для чужого дяди, для себя закапывали.

Разведчик же чаще всего закладывает тайники не для себя, а для своих коллег: связного, агента, либо командира разведдиверсионной группы. Поэтому для закладки таких тайников существует целый ряд важных правил. Во-первых, тайник надо устраивать так, чтобы коллега смог его найти. Во-вторых, он не должен привлекать внимания посторонних. В-третьих, очень желательно, чтобы место тайника обеспечивало скрытный подход к нему. А еще место тайника должно увязываться с так называемой легендой, то есть обоснованием присутствия разведчика в конкретное время в конкретном месте.

К примеру: разведчик, действующий в США, отправляется в лес, чтобы забрать радиостанцию, которую резидент спрятал для него под еловым пнем на развилке тропинок. На случай встречи с местным шерифом у него заготовлена легенда: я пришел сюда собирать грибы, вот и корзина у меня для этого, и ножик… Убедительно? Увы, нет: в Штатах грибы в лесу почти никто не собирает — за исключением, разве что, бойскаутов-экстремалов, да русских эмигрантов. Вот и подумайте, для сравнения: а что бы стал делать наш, российский Анискин, встреть он человека, который, по его словам, собирается, скажем, наловить лягушек себе на ужин? Арестовывать с ходу он его, может быть, и не станет, но глаз на этого типа положит точно. И существует еще масса подобных правил и мелочей, пренебрегать которыми нельзя ни в коем случае.

Обо всем этом курсанты многократно слышали на лекциях и читали в учебниках и наставлениях, однако закладывать тайники на практике им предстояло впервые. Командирами групп были получены радиограммы с соответствующими приказами. Пункт первый в этих приказах гласил: заложить тайник с сухими пайками и передать командиру соседней группы радиограмму с его описанием. Согласно второго пункта, необходимо было отыскать аналогичный тайник, заложенный коллегами, пользуясь описанием из их радиограммы. Методика данного занятия была неоднократно испытана преподавателями ТСП на многочисленных учениях и была проста и убедительна, как милицейская дубинка: захотят жрать — найдут. Не учитывалось лишь одно: профессиональный энтузиазм курсантов и неистребимое стремление на практике постичь науку выживать. А посему народ отнесся к поиску тайников ну, скажем так: с интересом, но без душевного трепета. Найдем — хорошо, а не найдем — да и фиг с ним, с голоду не пропадем, а тащить на себе меньше придется.

Однако для коллег-«французов» «китайская» группа заложила тайник вполне добросовестно. Тщательно определившись по карте, место выбрали вблизи пересечения линейных (самых надежных!) ориентиров — тропы и ручья. Из-под единственного (не ошибешься) массивного валуна размером с юного бегемота выгребли землю и на плащ-палатках отнесли ее подальше, разбросав в ручье. Заложив пайки, тщательно замаскировали поверхность земли вокруг валуна свежим мхом — словно всю жизнь он тут рос. Отправили радиограмму с описанием тайника и отправились на поиски своего клада.

К предполагаемому месту закладки вышли через полчаса.

— Так! — хозяйским взглядом окинул Сэм окрестности, — В назначенный квадрат мы пришли. Теперь, по идее, через двести метров будет развилка троп. Леха, считай пары шагов.

Пара шагов — это приблизительно рост шагающего. Если рост разведчика метр восемьдесят, то через сто пар шагов он пройдет сто восемьдесят метров. Ну, плюс-минус «трамвайная остановка». Не совсем точно, а что делать — переносных спутниковых систем навигации тогда еще не было.

Отсчитали сто десять пар шагов. Развилка не появилась. Отшагали еще двадцать. Потом еще полсотни — тот же результат. После этого шаги считать перестали, а просто рассыпались цепью и начали прочесывать местность в поисках любой развилки троп. Вскоре почти одновременно обнаружили сразу две, однако дальше этого дело не пошло: ничего похожего по описанию тайника вблизи этих развилок обнаружено не было.

Начал накрапывать дождь. Сначала тихий, несильный — даже приятно было слышать его шелест высоко над головами, в кронах деревьев. Но вскоре он ощутимо усилился, противно зачавкало под сапогами, и по шее начали стекать на спину омерзительно холодные струйки. Пока достали скатанные плащ-палатки, пока подстегнули их хвосты и затянули капюшоны — совсем стемнело. Времени на отыскание тайника оставалось все меньше — через два часа группа должна была выйти к месту проведения засады.

— Ладно, хрен с ним, — принял волевое решение Сэм — Еще раз проходим по квадрату, не находим — чапаем засаживать. А французам после банок накидаем и свой сухпай обратно отберем.

— Если они его не сожрут к тому времени, — уныло буркнул Цунь, отжимая портянку, — Вот зза-ра-за, ведь только-только высушил все…

«Посылку из Парижа» незадачливые китайцы так и не нашли. Зато засаду провели лучше всех, ибо к тому времени были злы и свирепы, как туркменские волкодавы. Правда, потом они немного успокоились, узнав, что французам с их тайника тоже ничего не обломилось. Обозначенный валун французы нашли к тому времени, когда дождь разошелся не на шутку и «стегал их кошками и собаками», как говорят англичане. Обнаруживший тайник Юрка Блинников (жердина рижская!) с победным кличем вскочил на него и… ухнул на метр вниз, вместе с просевшим каменюкой. Тут ведь что получилось? Лежал себе валун тыщу лет, никого не трогал, и вдруг под него начали подкапываться какие-то деятели. И подкопались неслабо — только на краешках ямы он и держался. А тут еще и дождь края той ямы подмыл. Короче, не хватало самой малости для того, чтобы этот мастодонт ухнул вниз, в подготовленную ловчую яму. Ну вот Билли эту жирную точку и поставил, расплющив в жестяные блинчики и сухарно-сахарную пыль двухдневный запас продовольствия. Бравые французы аж растерялись поначалу: то ли Биллу морду набить, то ли китайцам? Потом все же решили, что это был не худший вариант — при ином раскладе ведь и придавить могло кого-нибудь при попытке извлечения клада. А посему решили поквитаться с гадами-китайцами при встрече и свой сухпай у них отобрать. Разумеется, аналогичные мечты лелеяли и «китайские мизерабли».

— Блин, хунхузы! — дружески приветствовали друг друга группы на условленном месте встречи, — Охренели совсем, уроды? Задавить нас решили, вредители?!

— Сами козлы! — не менее любезно парировали китайцы, — Куда вы тайник заховали, жлобы? В задницу себе, что ли?

— Да вы, косоглазые, ваще на ровном месте ни фига не видите!

— А вы бы еще трактором сверху тот камень прижопили! Думать-то надо хоть маленько? Давайте, ищите сами свой тайник! Хрен чего найдете!

— Да мы-то найдем! Только вам болт ишачий с него обломится! Выколупывайте свои блинчики из-под этого мавзолея…

Самым интересным оказалось то, что французы свой тайник и в самом деле не нашли. Так он и лежит, наверное, и по сей день в лесу, дожидаясь удачливого грибника, либо археолога из будущего века. Собственно, ничего здесь необычного нет — почти во всех книгах с историями о поисках кладов их героям в лучшем случае удавалось ухватить лишь малюсенькую толику найденных сокровищ — а дальше вступали в силу либо скрытые механизмы таинственной пещеры, либо еще что-нибудь, что вынуждало кладоискателей срочно уносить ноги. Одним словом, профессиональный энтузиазм к овладению науки выживать в тот день был подкреплен мощным стимулом необходимости, ибо другого выхода, как прожить на подножном корме, не оставалось, а жрать хотелось уже конкретно.

Оставшись с Рустамом для обустройства дневки, Сэм отослал всю группу для снискивания насущного пропитания. И бог разведчиков не оставил своих подшефных в беде на этот раз, послав им лесное озерцо, в котором водились золотистые карасики. Размером карасики были с пол-ладони, зато клевали чуть ли не на голый крючок. Оставив Клешневича промышлять карасят, Климешов с Архиповым двинулись дальше и вскоре вышли на берег извилистой рязанской речушки с ухарским названием Вобля. В надежде отыскать в ней раков они исползали всю прибрежную полосу. Раков не нашли, зато нагребли полный рюкзак речных ракушек — беззубок и перловиц.

Без добычи вернулся лишь Цунь. А ведь как все удачно складывалось поначалу: не успел он отойти от дневки и на сотню метров, как услышал задорный барабанный бой в недалеком ельнике. «Пионэры»! — усмехнулся про себя Колдин, — «Это хорошо. Наверняка у них и пионэрвожатая имеется, с ней и сговориться можно… Насчет хавчика хотя бы…». Прокравшись индейским шагом к ельнику, Серега торопливо состряпал измученно-мужественное выражение морды лица и осторожно раздвинул тяжелые лапы ели.

М-да. Мог бы и догадаться: пионэры — они галдят на весь лес, как сороки, а тут — тихо, один барабан стучит. Конечно же, это был мощный задастый заяц-русак, выбивавший на поваленном бревне лихую дробь. Поглощенный творческим экстазом, длинноухий ударник, казалось, не видел и не слышал ничего вокруг.

Так. Палкой его не зашибешь — я вам не мастер спорта по городкам, товарищи. И боевого патрона — ни одного: не хватило задницы хоть один со стрельб зажать… Значит, остается что? Вставить в ствол автомата шомпол и палить холостым. Знающие люди утверждали, что таким макаром можно даже молодую сосну прострелить, ну а на этого ушастого и подавно хватит. Нежно-нежно, по миллиметру, чтобы не звякнуть ненароком, Серега вынул шомпол, вставил его в ствол автомата, снял автомат с предохранителя и дослал патрон в патронник. Так! А теперь — замри, мой ушастенький… Трах!! Заяц ошпарено подскочил на месте и с ходу метнулся в сторону, без звука исчезнув в непролазном ельнике. Блин… Сколько же теперь этот шомпол искать придется? К счастью, шомпол нашелся быстро — бодренько так торчал в соседней березе и тонко вибрировал.

Вернувшись с пустыми руками на дневку, Цунь застал Рустама а весьма экзотичным занятием: дежурный по камбузу упорно пытался добыть огонь трением. Расколов напополам обрубок сосны (внутри древесина всегда сухая, даже если лежала под дождем), Рустам проковырял в ней ямку и, вставив в нее палочку, изображал старательного питекантропа из учебника истории за пятый класс. Время от времени он вынимал палочку из ямки, озабоченно нюхал ее и, сокрушенно покачав головой, принимался вновь вращать ее, зажав между ладонями.

— Рустик, ты чего херней маешься? — осторожно поинтересовался Цунь.

— Да блин, спички под дождем размокли совсем, — смахнул пот со лба Рустам, — Вот, засунул в волосы, сушу… А пока решил так вот попробовать — все равно учиться надо…

— Так! — В Сереге взыграл профессиональный интерес, — А по-другому не пробовал?

— А как по-другому? Солнца нет, а то бы давно биноклем разжег.

— А это… Искры высекать?

— Обо что? Искры от напильника хорошо получаются, или от кремня. Есть у тебя?

— Нету…

— Ну и не лезь тогда.

— Э, стоп! — хлопнул себя Цунь по лбу, — А чего это мы мучаемся? Ща будет огонь! — и он, споро отсоединив магазин автомата, лихо выщелкнул из него холостой патрон.

— Стрелять собрался? — догадался Рустам.

— А чего париться? — пожал Цунь плечами, — Ща мы его… — он зубами выколупал из патрона пластмассовую пулю и забил отверстие гильзы лоскутком, оторванным от бинта. Затем аккуратно загнал сей поджигательный патрон в патронник и с победным видом подмигнул Рустаму:

— Учись, салага, пока я живой! Где он, твой костер? Дав-вай его сюда!

Заготовка для костра располагалась рядом — Рустам соорудил ее по всем правилам. В середину уложил сухой сверток бересты, накрыл его шалашиком из тонких веточек, рядом лежали ветки потолще — их положено накладывать тогда, когда растопка уже разгорится. И делать это надо аккуратно, постепенно увеличивая толщину веток, и не абы когда, а в тот момент, когда пламя становится наиболее сильным. Да не наваливать кучей, а оставлять пространство между сучьями — костер должен дышать.

— Держи, Рустик — получай костер! — с этими словами Цунь сунул ствол автомата в середину растопки и нажал на спуск. Автомат прогрохотал короткой очередью, разметав в стороны все то, над чем так старательно трудился Рустам.

— Блин, Серега! — взбеленился Садыков, — А ну, вали отсюда, помощник хренов!

— Ё-мое, Рустик, гад буду — не нарочно! На одиночный огонь забыл переставить!

— Башку тебе переставить, уроду! Я все это час целый за пазухой сушил, где теперь возьму? Мокрое же все кругом!

Как следует прооравшись, братья-разведчики решили прибегнуть к очередному способу добыванию огня, почерпнутому из учебника. Срубив ореховый сук, Цунь выудил из кармана кусок стропы и соорудил подобие лука. Обернув тетиву вокруг палочки, он с сомнением глянул на это сооружение.

— Как думаешь, Рустик — получится?

— Давай попробуем… Только надо палку сверху камнем придавить.

— Ага. Значит, ты держи камень, а я эту фигню буду дрочить туда-сюда…

С первого раза процесс не пошел — при вращении палка выскакивалаиз-под камня, который, в свою очередь, брякал Сереге по пальцам.

— Блин, Рустик! У тебя что — мухи в руках сношаются?! — возмутился Цунь, — Держи булыган, ёксель-моксель!

— Да он круглый — чего я сделаю?!

Получив по пальцам еще пару раз, Серега сообразил приспособить для верхнего упора крышку ствольной коробки автомата.

— Во! Из этой выемки хрен куда она выскочит! Держи давай!

И, к немалому удивлению самих Прометеевых подмастерьев, дело, действительно, сдвинулось! Уже через пару минут конец палочки почернел и начал пованивать дымком, а вскоре на ее конце появился ярко тлеющий уголек, который Цунь тут же принялся свирепо раздувать, прикладывая клочок сухого бинта. Вскоре затлел и бинт. Ну, а раздуть огонь из тлеющей тряпки — и вовсе дело плевое. Скоро костер весело потрескивал и с аппетитом пожирал услужливо подсовываемые сучья.

— Й-й-е-х-уу!! — издал вдруг Цунь индейский вопль и заскакал вокруг костра. К нему тут же присоединился и Рустам, лихо отплясывая «андижанскую польку». Теперь вам ясно происхождение дикарских плясок вокруг костра? Какие там духи, какие там боги — вот так намудохаешься с его разведением — еще не так заскачешь!

Суп из ракушек и карасиков получился вполне съедобным, а на похрустывающие на зубах песчинки оголодавший народ никакого внимания не обращал.

— Вообще-то я слышал, речных ракушек хавать вредно, — сообщил Клешневич, споро вычерпывая из ведра остатки супа.

— Чего это вдруг? — заинтересовались все.

— Да они, вроде бы, всякую дрянь в себе собирают, когда речную воду фильтруют.

— Рустик, ты чем это нас накормил, злодей?!

— Уй, да не бойтесь вы, — успокоил их Рустам, — Я первую воду слил, как положено. Ничо, не отравитесь. В крайнем случае, на струю сядете, как лунный модуль «Аполлона» — не смертельно. Хотя, не должны по идее. ДЭсЭрт будете?

— Ох, да ни фига себе! Чего у тебя там?

— Рязанский рахат-лукум! — гордо выставил Рустам закопченный котелок с густой жижей подозрительного цвета.

— Что за фигня? Ты сам-то пробовал?

— А как же, — не моргнув глазом, соврал Рустам, — Все нормально.

— Да что за жорево-то? — все принялись принюхиваться к котелку с опасливым видом.

— Короче, берется корень лопуха и щавель, — объяснил Рустам, — Все режем и заливаем водой. И варим на медленном огне. В корне лопуха есть крахмал, он взаимодействует с кислотой и получается глюкоза. Или фруктоза — какая вам разница, главное, сладко получилось. Ну и малины маленько добавил для вкуса. Короче, рубайте.

Сначала с опаской, затем все быстрей замелькали ложки. Рустама чуть было вообще не оттерли от котелка: ты и так нажрался, пока готовил! Вот и делай добро людям! Верно говорят — ни одно доброе дело безнаказанным не остается…

Задание последнего дня учений включало в себя обустройство так называемых схронов — индивидуальных замаскированных убежищ. Дело это не столько увлекательное, сколько трудоемкое и требующее большой аккуратности.

Сначала вырубается квадрат дерна — примерно метр на метр. Он аккуратно переворачивается «на спину» и усиливается с нижней стороны решеткой, сплетенной из прочных сучьев. Затем выкапывается яма с периметром, чуть меньшим, чем вырубленный квадрат. Глубина — в зависимости от роста и комплекции разведчика, который залезает внутрь, накрывается дерновой крышей и пережидает время, пока враги прочешут этот район. А для того, чтобы следов работы не было заметно, всю вырытую землю надо относить подальше от места схрона. Ну, а после того, как все разведчики спрячутся, последний из них должен еще раз тщательно замести оставшиеся следы, только после чего может прятаться сам.

Занятие осложнялось тем, что на него в качестве противника были задействованы курсанты Рязанской высшей школы МВД — давние и непримиримые враги десантуры. Можете себе представить, до чего же им было в кайф поглумиться над вечными недругами! И главное — на законном основании.

К полудню схроны были готовы. Группа сидела наготове и нетерпеливо ждала сигнала Митрофанова о приближении противника. Прятаться последним выпало Колдину. Командир группы должен быть с группой, чтобы в случае чего дать команду, сообразуясь со сложившейся обстановкой. Остальные тянули жребий. Вытянув короткую спичку, Цунь приуныл, зато боевые товарищи ощутимо воспряли духом:

— Ну, Серый — теперь давай, крепись! — напутствовал его Архипов, — Поймают тебя менты — чтоб изо всех сил Зою Космодемьянскую изображал! Не дай бог, кого вложишь!

— Не, в натуре: если тебя заметят — ты сразу: жопу в горсть и — скачками! Кругами их поводишь, а потом сюда выходи.

— Ага, «скачками». Эти лоси не хуже тебя бегают. Да еще, говорят, у них барбосы будут…

— Барбосы?! — Цунь на мгновение помрачнел, но вскоре вновь приободрился, — Фигня, прорвемся. Давайте курево, у кого какое есть! Да побольше, не жмитесь!

— А харя у тебя не треснет? — деликатно поинтересовался Сэм, с величайшим сожалением расставаясь с пижонской коробкой «Герцеговины Флор», — Своей «Примы» не хватит?

— Ничо, Сема, не жмись — о тебе же забочусь, — Цунь деловито потрошил сигареты в подставленный берет, — Давайте, расползайтесь уже по своим шхерам, мне вас еще замаскировать надо, — после чего, с чувством исполненного долга, он спокойно переправил половину собранного курева в свой рюкзак.

Сердито шипя, взлетела над лесом красная ракета. «Ахтунг! Зондеркоманден!» Крышки схронов захлопнулись и на поляне остался один Колдин, разбрасывающий табак взмахами пьяненького сеятеля.

— Сеем-сеем-посеваем… Сеем-сеем-посеваем…, - бормотал он себе под нос, — Так, тут нормально… Тут тоже не видно… Ага, вот тут притоптать маленько надо… Ё-мое, а где ж мой-то схрон?!

Вот так всегда и бывает. Всех обслужил, а свой схрон потерял. Ну, забыл крышку палкой подпереть, думал: куда он денется? А вот делся… Где-то за соснами залаяла собака. Это могла быть любая приблудная псина, но в распаленном Серегином воображении отчетливо, как на киноэкране, был уже виден строй эсэсовцев с беснующимися от злобы концлагерными овчарками на натянутых поводках. У-у, сссуки! — и Серега, подвывая, метнулся к болоту, зеленеющему редкой стеной камыша.

Так. Уходить через болото — фиг успеешь, он вон, здоровое какое. И гоняться не будут: пальнут в твою сторону, и все — условно кирдык, можешь вылезать и сушиться. И заодно выслушивать издевательские подгрёбки. Вот хренушки вам! Так, а что наш непобедимый друг Чжан Ёувэн в такой ситуёвине делал, когда с японскими захватчиками сражался? Блин, если этот Чжан не сбрехал — стоит попробовать! В следующее мгновение Цунь стремительно срезал камышовый стебель, отсек трубку нужной длины (не более сорока сантиметров!) и прочистил ее шомполом. Для обстоятельных испытаний сего акваланга времени уже не оставалось — среди сосен уже мелькали темно-красные околыши вражеских фуражек.

Присев по уши в яме с прогретой солнцем вонючей жижей, Цунь плотно обхватил губами гладкую камышинку, попробовал втянуть воздух. Вроде — ничего, получается. Теперь главное, как подойдут — погрузиться без плеска и сидеть, сколько терпения хватит. Не будут же они час у болота торчать? Комары загрызут на фиг.

События на берегу тем временем развивались без особой драматичности. Пытаясь обнаружить замаскировавшуюся группу, «враги» почему-то большей частью глядели наверх: пытались высмотреть разведчиков в кронах сосен, заглядывали в дупла (и даже пытались забрасывать туда всякую подножную дрянь), лениво ворошили кучи прошлогоднего валежника. Собака у них была, но слонялась она между ними с довольно неприкаянным и некормленым видом, а никакого деятельного участия в поисках не принимала. Да ее никто особенно и не напрягал.

Серега ужу было обрадовался, что дело складывается так удачно, но — не тут-то было… Сначала он почувствовал просто несильный укол в районе ляжки. Ну, подумаешь, мало ли какая травинка кольнуть может… Но вскоре такой же укол повторился у ключицы. Серега скосил глаза и еле удержался, чтобы не заорать на всю Рязанскую область: к ключице мирно-невинно присосалась темно-коричневая пиявка и, судя по всему, в скором времени отшвартовываться не собиралась. Еще одна алчная тварь мягко скользнула по бедру. Вот тут-то Серега запаниковал не на шутку и судорожно предпринял единственно возможную в его положении меру предосторожности: крепко собрал в кулак свое мужское достоинство, которое от страха и само было готово спрятаться внутрь организма. Отчетливо послышался чавкающий и потрескивающий звук приближающихся вражеских сапог. «Ну, с богом!» — прошептал про себя Серега и, присосавшись изо всех сил к камышинке, погрузился с головой в пропахшую торфом противно-теплую водицу.

Разумеется, на щеке тут же обосновалась еще одна кровопийца. «Мои дорогие… мои дорогие… весьма дорогие пиявочки!..» — принялся мысленно заклинать их Серега, — Да чего вы во мне нашли?! Да я же невкусный, совсем говно! И желтухой на первом курсе болел, и курю — тьфу, просто параша у меня, а не кровь! Плюнь, да плыви себе с богом, другого психа поищи!». Увы, пиявки, судя по всему, гурманами не являлись и Серега вполне пришелся им по вкусу. Оставалось поскуливать (про себя) и терпеливо ждать, пока враги удалятся. Надо сказать, удаляться враги особенно не торопились. Мало того, вскоре Серега с омерзением и возмущением услышал звуки мощных струй, пузырящих поверхность болота в непосредственной близости от него. Вот гады!!! Еще кругами, кругами водят, уроды!! Наконец, когда Серега уже готов был с утробным воем вынырнуть из вонючей пучины, дабы хоть напугать врага своим ужасным видом, а затем, если повезет, заехать ближнему по жбану и, используя фактор внезапности, дать деру — в этот самый момент шаги, наконец, начали удаляться.

Вот тогда-то Сергей испытал прилив настоящей гордости. СМОГ, едрена Матрена!! Не хуже Чжан Ёувэна, блин! И вмиг появилась уверенность, что еще хоть сутки смог бы так просидеть. И пиявки — подумаешь! Раньше-то их от всех болезней вместо таблеток принимали, так чего бояться?

Позавидовав лягушкам (у них глаза на макушке), тихо-тихо, по сантиметрику, Серега всплыл на поверхность. На берегу был полный порядок — донельзя довольные, разведчики выбирались из схронов — судя по всему, была дана команда «отбой». Все гордо демонстрировали «преследователям» свои убежища. Противник оценивающе качал головами и одобрительно отзывался в том смысле, что «ну да ни хрена ж себе!». Появление Сереги вызвало взрыв хохота и аплодисментов. Но прежде чем избавить Серегу от пиявок, все (включая противника) принялись фотографироваться с ним в обнимку. Цунь гордо терпел.

Кстати, не пытайтесь оторвать присосавшуюся пиявку — дохлый номер. В лучшем случае, разорвете ее напополам. Просто смажьте ее йодом, или присыпьте сигаретным пеплом — сама отвалится, проверено.

Наследник Фархада

Почему-то принято считать, что в приеме радиограммы никаких особых сложностей для разведчика нет. Вот передать радиограмму — это да! Вокруг снуют враги с радиопеленгаторами, чутко прослушивая эфир и моментально вылавливая из него писк чужой морзянки. А бедный радист засел со своей рацией где-нибудь среди развалин Берлина и пытается согреть дыханием пальцы, ибо на морозе они совсем задубели и ключа не чувствуют. И стоит ему только отправить в эфир первые точки-тире, как вся свора матерых волков из вражеской контрразведки мгновенно узнают его почерк и в ту же секунду бросаются на его поимку.

А прием радиограммы — ну что там может быть особенного? Сиди себе и слушай — даже самому в эфире светиться не надо, только настройся в определенное время на определенную частоту. Иногда разведчики для этого дела даже из дому не выходят: включают обычный радиоприемник и прослушивают какую-нибудь сводку погоды, в которой, специально для них, диктор передает зашифрованное сообщение.

В жизни же все случается с точностью до наоборот. Сегодня для передачи радиограммы радисту уже не требуется выстукивать ключом каждую цифру зашифрованного сообщения: в радиостанции имеется устройство, позволяющее набирать цифры автоматически. Сиди себе и дави на кнопки — нажал двойку: ти-ти-та-та-та, пропищал автомат. Шестерка: та-ти-ти-ти-ти. Ну и так далее, пока весь текст радиограммы не накопишь в электронной памяти радиостанции. Затем, связавшись с Центром и убедившись в том, что он тебя слышит и к приему готов, нажимаешь кнопку передачи. И вся радиограмма выстреливается в эфир даже не со скоростью поросячьего визга, а со скоростью комариного чиха. Центр же, в свою очередь, принимает это спрессованное во времени послание и, растянув его до нормальной скорости, прочитывает всю переданную информацию.

Конечно же, гладко эта процедура проходит далеко не всегда. Например, очень важно, чтобы радист Центра не спал, когда ты на связь выходишь. А то ведь это просто отчаяние какое-то: разведчики носятся, как бешеные собаки, голодают, холодают, потом и кровью добывают разведданные для Центра, а именно в тот момент, когда их радист собрался передать в Центр сверхценную информацию, радисту Центра приспичило пойти отбомбиться. А на обратной дороге он, паразит, обязательно встретит землячка или зазнобу-радистку из соседней роты. И естественно, протреплется с ними полчаса, ссскотина! А радист разведгруппы в это время, зверея, посылает и посылает в эфир свои позывные, пытаясь услышать отклик Центра и коэффициент перехода на частоту приема. Вот именно в это время его вражеские пеленгаторщики и засекают.

И становится понятным крылатое изречение: «Связь — как воздух: ее не замечаешь, пока она есть». А есть еще и такое: «Связь — королева ВДВ!». Автор второго изречения — преподаватель кафедры связи полковник Рогачев, авторство же первого приписывают многим: от Чингиз-хана до Гагарина.

Что же касается приема радиограммы, то здесь все просто только на первый взгляд. Во-первых, далеко не всегда удается выбрать подходящее место для сеанса связи, так как для решения этой задачи даются два взаимоисключающих условия: с одной стороны, надо расположиться скрытно, чтоб враг не поймал (лучше всего где-нибудь в низиночке, в лесу), а с другой стороны — чтобы рядом не было элементов рельефа или предметов, мешающих прохождению радиоволн (лучше всего на открытой местности, да повыше). Вспомним опять же вечную беду радистов — не вовремя сдыхающие аккумуляторы рации. Приплюсуем измотанность радиста, льющий за шиворот дождь, или сковывающий пальцы мороз, или тех же гадов-комаров, жрущих нещадно бедолагу- радиста, который даже не может от них отмахнуться — руки заняты. И вот среди всех этих несчастий радисту нужно сохранять голову ясной, а слух — чутким, способным выловить тонкий писк морзянки Центра среди океана эфирных помех.

Хорошо китайцам с их поголовным музыкальным слухом, с рождения натренированным словами, произносимыми четырьмя различными тонами — у них практически любой в радисты годится. У нас же отобрать и выпестовать толкового радиста — еще та работка.

Поэтому в спецназе хороших радистов знают наперечет, и толковые командиры групп готовы идти на любые ухищрения, чтобы заполучить такого спеца к себе в группу на время учений или боевого выхода. И трясутся они над ними, как над любимым дитятей: во время десантирования или марша держат радиста рядом с собой, распределяют его груз между другими разведчиками, и насколько можно, оберегают его от любого риска. А уж во время сеанса связи выделяют самых надежных бойцов для его охранения и даже дают указание натянуть над радистом тент, если дождь, или развести костерок — погреть руки, если мороз. А если садятся аккумуляторы — вся группа по очереди крутит тугую рукоятку зэушки, и ни у кого (во всяком случае, вслух) не возникает вопроса: а с каких это, собственно, щей я должен чужую работу делать? Небось, радист мой гранатомет ни таскать, ни драить не будет! Ибо все понимают прекрасно, что без связи — нет группы. Можешь добыть кучу ценнейшей информации, можешь хоть генштаб противника взорвать, хоть самого Гитлера в плен захватить, но пока ты не сообщил об этом в Центр — ничего этого, считай, не происходило. И вообще, группа твоя без связи — так, мираж, фантом, условное понятие.

Командир группы Солидный Сэм всех этих тонкостей пока не знал — а откуда ему было их знать? Ну да, говорили об этом и преподы, и командиры, так пока на своей шкуре все это не прочувствуешь — все равно не поймешь. А посему священного трепета перед сеансами связи пока что не приобрел — как, впрочем, и все остальные курсанты группы. Вопрос о кандидатуре радиста группы на учения решился быстро и демократично — при помощи все того же банального жребия. Разумеется, эта честь выпала Рустаму — как самому везучему. И боевые товарищи шумно возликовали по этому поводу, ибо таскать на себе лишние пол-пуда никто особенно не жаждал. Рустам же, дабы не доставлять боевым товарищам еще большей радости, постарался максимально сохранить лицо и открыто не горевать по этому поводу. Ну, радист и радист — подумаешь, фигня какая.

И сохранять лицо было необходимо в течение всего времени учений. Ну, вымотался. Ну, стер себе все плечи лямками этой чертовой бандуры, из-за которой рюкзак приходится на грудь перевешивать (а кто его за тебя тащить должен?), и автомат вместе со всей остальной амуницией ни на кого другого не перегрузишь — так что с того? Все вымотались, у всех плечи стерты и ноги сбиты. Можно, конечно, изобразить из себя изнемогающего страдальца: волочить ноги, тащась в хвосте группы и сбавляя темп марша, а на коротких привалах — валиться наземь с видом узника концлагеря, вернувшегося из каменоломни. Такое актерское мастерство заметят и оценят — помогут тащить тебе твой груз и сочтут тебя жалкой, ничтожной личностью, а попросту говоря, чмом болотным. И будут помнить это еще о-о-очень долго. Так что лучше уж стиснуть зубы и терпеть. Что Рустам и делал. И даже не скидывал на привалах осточертевшее железо с натертых до ссадин плеч (хотя именно этого больше всего и хотелось), а сгружал рацию бережно, словно корзину с яйцами.

Короткая летняя ночь уступала место ранним предутренним сумеркам, подмигивая на прощанье последними гаснущими звездами. Рустам разворачивал рацию для очередного сеанса связи и вдруг ощутил, что он, кажется, даже начал находить вкус в этом деле. Любое дело становится приятным, когда хорошо получается. Или близится к завершению. А здесь было и то, и другое: наступало утро последнего дня учений, все задачи были выполнены и оставалось самое приятное — принять радиограмму с указанием места и времени эвакуации группы из «тыла противника».

Радиостанция развернута. Взгляд на индикатор питания — слабовато, но ничего, должно хватить. Время… Еще пяток минут обождать надо. Надев наушники, Рустам приготовил блокнот с карандашом и, прикрыв глаза, погрузился в тихо потрескивающий шорохами океан эфира. Перед работой радисту необходимо настроиться. Отключиться от внешних раздражителей, полностью сосредоточиться на восприятии попискивающих среди трескучих и шипящих помех точек-тире, складывающихся в цифры шифровки. Необходимо войти в особое состояние — сродни тому, в котором читатель как бы не замечает букв текста, а видит картины, которые рисует для него писатель. Или как переводчик — читая текст, он не переводит каждое слово а понимает слова и фразы. Так же и радист: в нужном, рабочем состоянии у него происходит своеобразное раздвоение сознания, когда мозг принимает услышанные сигналы и распознает их, а рука записывает принятые цифры как бы сама по себе. Важнее всего в этом деле непрерывность и естественность процесса — вроде того, как человек не задумывается над тем, как именно он дышит. Стоит спотыкнуться, пропустить одну цифру — и ровный процесс летит, как эшелон под откос, громоздя друг на друга наезжающие вагоны. Радист начинает нервничать, допускает одну ошибку за другой, и в результате приходится самому вылезать в эфир с просьбой повторить ту или иную группу цифр. А это, как вы уже поняли, чревато.

Рустам уже почти вошел в это нужное состояние, когда на шею ему вдруг сел комар. К подробному рассказу о рязанских комарах мы вернемся позже, ибо эти твари того стоят. А пока отметим тот факт, что после пары суток скитаний по рязанским лесам у человека вырабатывается устойчивый обостренный рефлекс на любое легкое прикосновение к собственной коже. И лупит он по этому месту с реакцией, резкостью и силой чемпиона Китая по пинг-понгу.

Хрясь! Подлый комар, однако, умудрился увернуться, чтобы вскоре вновь приземлиться на то же самое место. Хрясь!! Опять улизнул, падла… И через несколько секунд сел опять. ХРРРЯСЬ!!! Тьфу, з-зараза… Чертыхнувшись, Рустам покрутил избитой шеей и натянул на голову капюшон маскхалата. И — услышал за спиной довольное ржание. Яростно обернулся и увидел веселящегося Леху Архипова с тонким прутиком в руках. Рустам рассвирепел.

— Лабус, урод! Делать нечего, что ли?!

— Ты так классно медитировал! — Леха сморщил физиономию, изображая сосредоточенность, — Прям — факир!

— Отвали на фиг, придурок! Мешаешь же!

— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…

— Лабус, кончай в натуре! — вступился за Рустама добряк Пашка Раковский, — Что ли, руки занять больше нечем? Он и так эту бандуру таскал все учения, так еще и ты прикалываться будешь. Нет, чтобы помочь человеку…

— А я — чего? — фыркнул Леха, — Что, пошутить уже нельзя? А эту бандуру я и потаскать могу, мне не в западло. Не обижайся, Рустик — обратно я ее поволоку!

— Вот и давай, раз не в западло…

Когда Леха сообразил, что хитрый Клешневич его банально «припахал», давать задний ход было уже поздно. Оставалось лишь возмущаться про себя в том смысле, что здорово удобно быть великодушным за чужой счет.

Рустам же через пять минут закончил записывать принятую радиограмму и передал Сэму блокнот с неровными колонками пятизначных цифровых групп.

— Держи, Сёма — переводи. Вроде бы все правильно принял, — и сладко потянулся с чувством выполненного долга, — Пойти, что ли, венок возложить…

— Ты обожди, не уходи далеко, — пробормотал Сэм, сосредоточенно водя пальцем по кодировочной таблице, — Вдруг чего не так принял, опять на связь выходить придется…

— А вот это уж — хренушки! — сверкнул счастливой улыбкой Рустам, — Батарея села! Можете пока зэушку покрутить, если надо… — и, отмахиваясь веткой от комаров, скрылся в густом ельнике, сорвав по дороге могучий лопух.

Вернувшись, Рустам обнаружил, что в стане однополчан произошло некоторое смятение. Возмущение на лицах бравых диверсантов соседствовало с изрядной растерянностью.

— Чего случилось, люди? — встревожился Рустам, — Эргэ не читается?

— Все читается, — угрюмо буркнул Сэм, — На, читай, чего ты принял! Вредитель…

Расшифрованный текст радиограммы извещал группу о том, что эвакуация группы автомобильным, воздушным, морским и вообще всяким другим транспортом отменяется. Группе надлежит прибыть в пункт постоянной дислокации своим ходом — сегодня, не позднее 14.00.

— Рустик, — вкрадчиво поинтересовался Лабус, — Что у тебя на родине делали с гонцами, которые хреновые вести приносили?

— Да иди ты… А почему не позднее четырнадцати прибыть надо, интересно? Может, случилось чего?

— Если бы чего случилось — так тогда бы транспорт точно нашли, — проворчал Клешневич, вытягиваясь на траве, — Я так думаю, в наряд нас уже запланировали, вот что. К двум приходим, развод — в шесть. Как раз: положено четыре часа на подготовку — нате, получите…

— Не, ну это ваще уже! — возмутился Климешов, размазывая комара по круглой щеке, — Не положено в караул ставить, если в ночь перед этим пахал!

— А нас в караул и не поставят, — успокоил его Клешневич, — На кухню засунут, или еще куда — наряд большой, места всем хватит.

— Каз-злы… — выразил общее мнение Лабус.

— Ладно, мужики, — плюнул Сэм, — давайте собираться…

— Сёма, да ты чо?! — наперебой принялись возмущаться все, — Только пришли — не отдохнули, не пожрали! Нашел биороботов, блин….

— Хорош бухтеть, — хладнокровно подавил бунт на борту Сэм, — Здесь, что ли, на привал собрались устраиваться? Болото в двух шагах — еще не поняли? Выберем место получше, там и отдохнем. А здесь комары через полчаса до самых костей обглодают…

С кряхтеньем и негромкими проклятьями поднялись, собрались. И потащились растянутой цепочкой туда, где светлела между сосен опушка леса.

Прикусив губу и беззвучно поскуливая, Рустам переставлял стертые в кровь ноги и ощутимо комплексовал. Нет, вот посмотришь в кино на разведчиков, возвращающихся из тыла противника: люди как люди. А мы — как эти самые… на блюде. Маскхалаты у киношных разведчиков чистые, морды — все подряд героические и исполненные готовности хоть сейчас выйти на новое задание и даже — ПОБРИТЫЕ! И все разведчики — в сапогах! Черт его знает, в чем тут дело: то ли те — люди из другого материала, то ли нам — до настоящих разведчиков, как до Пекина раком: вся группа уже переобулась в кеды, да и в них-то чапают какой-то походкой беременных пеликанов. Сапоги, раскисшие в болотах и задубевшие у костров, кое-как привязаны к рюкзакам (а еще сколько придется попариться, пока эти сапоги в божеский вид приведешь!).

И грязные все, и насквозь провонявшие потом, да дымом костровым — черт его знает — вроде и умывались на дневках, а все равно, как поросята какие. А главное — нет ни у кого во взгляде ни лихости, ни героизма — одна сплошная замордованность, да еще ожесточенная упертость. Вспомнишь музейные фотографии разведчиков-фронтовиков: вот же орлы были мужики! В кубанках, необъятных диагоналевых офицерских шароварах и хромовых сапожках гармошкой, щегольски поигрывающие трофейными шмайссерами и изящно-хищными финками — ну гусары просто! Блин, а тут плетешься, как корова колченогая, и вид у тебя страшнее, чем у пленного румына — есть от чего в уныние впасть. Какой из меня, к черту, разведчик… Чмо болотное…

И некому было сказать в ту пору Рустаму: брось ты дурака валять, парень! Все путем! Тебе всего восемнадцать, а отпахал ты по полной программе, и выполнил все, что от тебя требовалось, и не заскулил, а сделал все через «не могу»! Так чего тебе еще надо? И какая разница, как ты при этом выглядишь: это уже дело двадцатое, знаешь. Эх, юношеские горести, да печали… Оглянется так вот человек назад, да подумает: да с чего, собственно, я так переживал тогда? Причины-то, в общем, ерундовые были. После-то в жизни куда более горькие вещи случались, а вот так, как в юности, и не горевал. Почему так? Наверное, потому, что в юности вообще все острее человек чувствует — и печали, и радости. И уж точно не правы те, кто считает юность беззаботной: девочка из-за прыщика на носу будет горевать больше, чем старуха — королева из-за потери флота в сражении. Но зато и поводов для счастья больше.

Вот и сейчас: выйдя из леса, Рустам глянул вперед, мгновенно забыл обо всех невеселых мыслях и прямо задохнулся от внезапно нахлынувшей теплой волны радости бытия: ну такая красота расстилалась вокруг!

На розовеющем небе прямо на глазах загорались золотистым светом призрачные мазки перистых облаков. Белесый туман сонно поднимался над сизой лентой Оки и расползался по заливному лугу. В нем тускло светились пунцовые свечи иван-чая. Где-то позади, в лесу, уже начал рассыпать в предутреннем воздухе свою бодрую дробь трудяга дятел. Словно откликнувшись знакомому, прокричала иволга в роще за дорогой. А прямо рядом с дорогой на лугу высились стожки свежего сена — такие ладные и даже на вид мягкие, что просто смеяться захотелось от радости.

Сладострастно подвывая, разведчики с восторгом повалились в стожок и замерли ошеломленно, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат скошенного разнотравья. Вот оно — счастье! Которое для всех и даром!

— Ох, мужики… — нарушил, наконец, блаженное молчание Колдин, — Вот вы как хотите, а Бог есть! И он нас любит!

— Вы чего это тут развалились? — раздался вдруг откуда-то сверху строгий голос, — Для вас, что ли, сено сгребали?

Все вздрогнули и, как по команде, задрали головы. Над ними нависла сонная морда тощей кобылки мышастой масти. Верхом на кобылке сидела закутанная платком конопатая девчонка в телогрейке и кирзовых сапогах. Взгляд амазонки был весьма и весьма неодобрительным.

— Хорош выступать, пейзанка! — дерзко хохотнул пошляк Лабус, — Чего невеселая такая? Не дрючит никто, что ль?

Рустам стиснул зубы. Ну не могло его восточное воспитание мириться с сальными шуточками в адрес женщины, не могло — и все тут. Так и не привык он за всю жизнь в России к подобным вещам. И он уже набрал воздуха, чтобы осадить зарвавшегося Лабуса, но амазонка и сама оказалась не промах.

— Дурак, — презрительно бросила она, сдвинув медные бровки, — Что, от этого веселятся здорово?

— Ну, а то ж! Что, не веришь? Хочешь, докажу? — веселился Лабус.

— Давай, докажи. Дрюкни мою кобылу разок — может, она повеселее свои копыта переставлять будет…

Взрыв общего хохота с головой накрыл незадачливого остряка. Ай да девка! Н-ну, молодец!

— Не извольте сердиться, сударыня! — проворковал галантный Сэм, поскребывая небритую шею, — Мы после себя все приведем в порядок в наилучшем виде, честное благородное!

— Смотрите, не курите в сене-то… — смягчилась амазонка.

— Не, мы не будем. А позвольте спросить: отчего это вы в такую рань путешествуете?

— Да какая рань-то? Пятый час уже. С фермы еду, ночная смена у меня там была…

— С фермы? — живо заинтересовались все, — Так это… Может, молочком угостите? Окажите помощь изнемогшим защитникам!

— Ну дак идите, да попросите — жалко, что ли?

— А далеко ли ферма-то, хозяйка? — все же настолько у девчонки был свежий крестьянский вид, что все остро ощутили нехватку плисовых штанов, гармони и картуза с лаковым козырьком.

— Ну… отсюда — километра три будет, — мотнула она головой, — Вон в ту сторону, по дороге.

А вот это был конкретный облом. Молоко — это, конечно, вещь, но топать за ним на разбитых копытах три километра… Да потом обратно столько же…

— М-да, — резюмировал Сэм, — Далековато… А может, вы это… Лошадку нам свою одолжите, а?

— Да щ-щас, — кивнула девчонка, — С разгону. Буду я вам мою Катьку доверять… Она кроме меня и не признает никого. Что с вами делать-то? Вот же свалились вы на мою голову… — она размотала низко надвинутый платок, откинула его на плечи и полыхнула вдруг такой блестящей медью пушистых волос, такой пронзительной синью шалых глаз, что у Рустама перехватило дыхание и сладко заныло в груди.

— Ладно, — приняла решение медноволосая Цирцея, — Делаем так: собирайте тару, куда налить и давайте одного со мной — отвезу…

— Эт мы мигом! — возликовал Сэм, — Мужики, освобождайте фляги в темпе! Рустам, чего тормозишь? Флягу давай, говорят!

А что — Рустам? Не надо было Рустаму никакого молока, только побыла бы она здесь еще хоть минутку…

— Так, всю тару собрали? — Сэм деловито нанизывал фляги на ремень толстой гирляндой, — Леха, остаешься за меня! Я к вашим услугам, сударыня! Где прикажете разместиться — спереди, сзади?..

— Шустрый какой! — усмехнулась девчонка, — Куда моей Катьке такого кабана таскать? Она у меня уже старенькая… — погладила кобылку по шее и вдруг улыбнулась Рустаму уголком губ: — Идем, парень. Ты, вроде, полегче будешь…

Изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, Рустам скинул экипировку, забрал у раздосадованного Сэма фляги и подошел к девчонке, отводя глаза.

— Сзади садиться?

— Сзади… Сумеешь залезть-то?

— Ага… — Рустам взлетел легко, как на крыльях. Сейчас он мог запросто взлететь хоть на Эверест.

— Ух ты! — весело удивилась девчонка, — Не городской, видать?

— Да вообще-то городской. Но мы на окраине города живем, у нас дом свой, хозяйство…


Развернув кобылку, девчонка направила ее неспешным шагом по проселочной дороге, пролегавшей через луг.

— А откуда сам будешь?

— Из Намангана. Это в Узбекистане город такой.

— А, знаю! У мамани пластинка такая есть: «В Намангане яблоки зреют ароматные…».

— «… На меня не смотришь ты — неприятно мне!», — со смехом подхватил Рустам, — Точно, есть такая песня…

— В Рязани служишь?

— Учусь, в училище.

— А, эти — попрыгунчики, да?

— Ну да, попрыгунчики… — нет, ну она просто прелесть, что за девчонка.

— Не свалишься там? — заботливо поинтересовалась она.

— Да ничего, нормально, спасибо…

— Ну-ка… — и, легко подхватив Рустама за тощие ляжки, она основательно, по-хозяйски придвинула его ближе к себе, — Нормально так?

— Ага, нормально… — Рустам с трудом восстановил сбившееся дыхание.

— Лапы не распускай, смотри, — с ненатуральной строгостью предупредила амазонка, — А то враз слетишь у меня…

— Да не… Меня Рустам зовут, а тебя?

— Маша, — протянула она через плечо маленькую твердую ладошку.

Ладошка оказалась неожиданно горячей — словно Маша ее у печки грела. А еще Рустам готов был поклясться, что уже знал ее имя за секунду до того, как она его назвала. Ну, конечно же, только так ее и можно было назвать.

— А ты работаешь, учишься?

— И учусь, и работаю. В веттехникуме учусь, на заочном. А работаю — на ферме у мамани. Ее как оставишь? И работа трудная, и прибаливает, и хозяйство, опять же…

— А отец?…

— А, — недовольно отмахнулась Маша, — Поддает, паразит такой. Как отучить — не знаю просто. Зла не хватает…

— Бывает, — сочувственно вздохнул Рустам.

— У нас в деревне все мужики квасят, — горько вздохнула Маша, — Не могут они без этого, что ли? У вас тоже так, небось?

— Да ты знаешь — нет.

— Что — вообще не пьют, что ли?! — она даже обернулась.

— Почему? Пьют, только не столько.

— А вот почему?

— Ну, я даже не задумывался, — засмеялся Рустам, — Может, оттого, что жарко: на жаре-то как пить? И не хочется даже, чай горячий — другое дело. А вообще, у нас мужики больше покушать любят!

— Правда, что ли?

— Конечно, правда! Здесь мужики бутылку вскладчину покупают, а у нас плов готовят вскладчину: один приносит мясо, другой — рис, третий — морковку с луком… Приходят в чайхану и там плов готовят. Покушали, чай попили — хорошо!

— Ой, ну слушай — молодцы какие! Только их что, дома не кормят?

— При чем тут «не кормят»? Просто — традиция такая… Ну, вроде мужского клуба.

— Ой, а у нас в клубе танцы сегодня будут! Приходи со своими ребятами!

— Ага, сейчас! — развеселился Рустам, — У нас сегодня вечером свои танцы будут… Со шваброй в обнимку…

— Ну вот, приехали, — ферма шибанула в нос хорошо знакомыми ядреными запахами, — Слезай.

Рустам соскользнул с костлявого кобыльего крупа и с удовольствием погладил бархатную серую шею: «спасибо, лошадка…».

— Машунь, ты чего вернулась-та? — вышла им навстречу румяная толстуха в клеенчатом переднике, — Забыла чего?

— Да ничего не забыла. Тут ребята с десантного училища на учениях, молочка попросили…

— А-а, ну эт пожалуйста! А я уж думала — жениха ты поймала, да знакомиться привезла!

— Мам, да кончай ты! — возмутилась Маша, — Скажешь тоже!

— А чего? — веселилась толстуха, — Вон парень какой: краси-ивай, черногла-азай!

— Здрасте, — выдавил, наконец, покрасневший Рустам.

— Здравствуй, здравствуй, друг прекраснай! — весело оглядела его толстуха, — Ну дак чо — молочка, что ль, вам налить?

— Ну, если можно…

— Ну а чо ж — нельзя? Проведи, Машунь!

— Идем, — тронула его Маша за локоть.

Ферма производила странное впечатление — словно дом, в котором есть хозяйка, но нет справного хозяина. Коровенки выглядели сытыми и довольными, но при этом внутренний полумрак был многократно проткнут столбами света, падавшими сквозь дырявую крышу. Почти ни одна лампочка не горела. Щелястые стены давно и безответно взывали о ремонте.

— Маш, — неловко спросил Рустам, — Может, чего помочь надо?

— А чего ты поможешь? — пожала она плечами, — Сам видишь, как оно у нас тут… Что механик, что электрик — не доищешься никого, квасят вечно, паразиты. Автопоилка уже второй месяц, как сломалась — дак чего? Думаешь, почесались? Так и таскаем воду от реки — руки отрываются, пока всю эту ораву напоишь…

— Слушай, а можно, я гляну?

— Поилку-то? А ты что — соображаешь?

— Ну. У меня дядя на ферме работает, я ему часто помогал. Они же все стандартные, поилки эти?

— Да кто их знает — посмотри… Только вряд ли у тебя чего получится: оно же еще при Иване Грозном, наверное, строилось.

— Посмотрим. Инструменты есть тут какие-нибудь?

— В подсобке есть какие-то, глянь…

Ого, с каким энтузиазмом Рустам взялся за дело! Вот вам особенности национального менталитета — чешите грудь, делайте выводы: европейские рыцари ради покорения прекрасной дамы совершали грабительские походы и рубили, как капусту, головы огнедышащим драконам. Вошедший в легенду китайский уличный продавец масла очаровал самую прекрасную гетеру галантным обхождением и заботой. Русские Емеля да Иван-дурак вообще сами ничего не делали для покорения царских дочек — предоставили отдуваться за себя щукам да конькам-горбункам. А вот что делал узбекский богатырь Фархад для того, чтобы завоевать сердце красавицы Ширин, знаете? Он пахал! Сокрушал горы, перегораживал горную реку для того, чтобы напоить иссохшую долину и спасти от голода тысячи и тысячи дехкан. Вот это, по большому счету, Подвиг! Увы, но по какой-то ужасной несправедливости в памяти людей почему-то чаще остаются разрушители, а не созидатели. Все знают тупого тщеславца Герострата. А вот кто знает, как звали изобретателя пожарной машины?

Вся работа потребовала часа с небольшим. Ерунда, скажете? Это если знаешь, как делать — тогда ерунда.

— Маша, глянь в емкость! — крикнул Рустам и решительно повернул запорный вентиль.

Глухо бормотнув, труба отозвалась утробным звуком и тут же ровно загудела, изрыгнув мощную струю в пересохший бак. Маша обрадованно засуетилась, торопливо выметая из чашек автопоилки клочки засохшего сена. Вскоре довольные буренки уже с наслаждением всасывали свежую воду и удовлетворенно орошали мощными струями пол коровника.

— Ой, Рустамчик, ну ты молодец! — счастливая Маша решительно расцеловала Рустама в чумазые щеки, — А то мы, как на работу идти — прямо выть были готовы…

— Да ладно тебе! — вспыхнул Рустам, — Я же грязный весь как свин — чего ты за меня хватаешься…

— Иди вон, к колонке, умойся. Я сейчас мыло принесу. Ы-ы-ы, колонка работает!!! — восторженно повизгивая, Маша метнулась в подсобку.

А счастливый Рустам вытянул руки из рукавов маскхалата и, покряхтывая (саднили натертые лямками плечи) стянул маскхалат с плеч и подпоясался его рукавами. Тельняшка-безрукавка была грязнючей, как смертный грех. Рустам стянул и ее, сразу же сунув под струю воды. Как следует, конечно, не отстирать, но хоть намного освежить, что ли…

— Ой, мамочки мои! — услышал он позади испуганный Машин голос, — что это у тебя с плечами-то?!

— Чего там такое? — вывернул шею Рустам, — А, это… Да ерунда, натер немного. Ничего страшного.

— Ничего себе ерунда! Как вожжами отстегали, все равно! Давай, я хоть зеленкой помажу, что ли…

— Да не надо ничего мазать! — испугался Рустам — Само пройдет, еще быстрее. Дай мыло, пожалуйста…

— Нагнись, — решительно скомандовала Маша и принялась осторожно намыливать его жилистую шею и спину.

Рустам просто задохнулся от восторга, ощутив растертой спиной быстрое прикосновение горячих ладошек. Ладошки были твердые и слегка царапали спину колючками мозолей, но все равно — это было божественно! Рустам подставил пылающую голову под ледяную струю и счастливо отфыркивался. О, если бы это никогда не кончалось!

— Ну вот, — улыбнулась Маша, набросив ему полотенце на шею, — Совсем красивый стал!

— Спасибо… — Рустам стыдливо отводил счастливые глаза, — А то это… Совсем в этом лесу в чушку превратился. Людям показаться стыдно…

— Да ладно! — шалая синева притягивала так, что не вздохнуть, — Чернявый-кудрявый… Девки, небось, в Рязани на шею так и вешаются?

— Нет! — Рустам испуганно замотал головой так, словно хотел стряхнуть голову с шеи.

— Так я тебе и поверила…

— Да правду говорю! — воспламенился Рустам, — Маша…

— Ну чо, Машутка? Набрали молочка-та? — мамаша возникла как всегда, вовремя.

— Сейчас наберем, мама, — Маша ловко полоскала тельняшку Рустама под струей воды, — Нам Рустам поилку починил — видала?

— Ох, правда, что ль? Касатик ты мой! — мамаша всплеснула толстыми руками, — Ну, мужик — он мужик и есть! Ох, зятька бы мне такого!

— Ма-ма!!

— А чо — мама? Чо- мама? Сурьезная! — кивнула она в строну дочери, — Тебя Рустам зовут? А меня — Дарья Никитишна. Вот и ладненько. Ну, идем, сынка — я тебе парного-то налью…

Наполнив капроновые фляги теплым, пахнущим счастливым детством молоком, Рустам неслышно вздохнул. Вот и все. Пора и честь знать. Что делать, раз такую судьбу себе выбрал, что предстоит теперь прощаться всю жизнь. Хотя, не выбери он такую судьбу — выпала бы ему эта встреча?

— Спасибо вам большое, — неловко поклонился Рустам.

— И тебе спасибо, сыночка, — погладила его по смуглой щеке Дарья Никитишна, — Будешь в нашей деревне — заходи, мы — Кузьмины, нас всякий знает.

— Садись ты первый, — подвела кобылку Маша, — Я сзади сяду.

Рустам отыскал в кармане половинку армейского сухаря и угостил кобылку, с удовольствием ощутив прикосновение бархатных губ к ладони. Катерина деликатно схрупала угощение и фукнула теплым воздухом из ноздрей прямо Рустаму в ухо. Рустам засмеялся, потрепал добрую кобылку по шее и легко вскочил ей на спину, покрытую одной попонкой — наверное, старая кобылья спина уже не выносила жесткого седла. Маша накинула на костлявый кобылий круп свою телогрейку и с легкой грацией дочери индейского вождя разместилась позади него.

— Ну все, мам, пока!

— До свиданья, Дарья Никитишна! Спасибо большое!

— С богом, детки! Машунь! Поросятам там кинуть не забудь!

— Ладно! — отозвалась Маша и с легким вздохом обхватила Рустама за пояс, положив голову ему на плечо.

До этого мгновения Рустам считал, что весь запас восторгов, отпущенных на его жизнь, истрачен за один этот день. Но когда он вдруг вдохнул солнечный запах Машиных волос и ощутил нервной кожей спины прикосновение двух жарких тугих полушарий, сердце его бешено заколотилось где-то в глотке, а перед глазами вспыхнули огненные пятна. Что в такой ситуации обязан был сделать любой нормальный парень? Разумеется, первым делом — ухватить всадницу за крепкиебедра! А там — как повезет…

Рустам же, как ни досадно будет осознавать это читателю, все-таки был сыном Востока, строго воспитанном в лучших его традициях. Бабушка Хадиджа — светлая ей память — накрепко вдолбила в голову внука правила общения с девушками. Вот одно из них: при разговоре с девушкой парень ни в коем случае не должен смотреть ей в глаза — это нескромно! Глядеть только себе под ноги, благовоспитанно скрестив руки на животе! Такое не забывается.

И все же разрывающий грудь Рустама восторг требовал выхода. И Рустам, вскинув руки, счастливо запел, с упоением закатив глаза:

Чип-чип,
жужаларим
Чип-чип,
жужаларим
Ола-була жужаларим
Келинг Сизга сув берайин
Нон берайин, дон берайин
Ой, меним
Жужаларим!
Ой, меним
Жужаларим!
Он пел вольно, восторженно, вволю давая излиться переполнявшему его счастью, Смуглые руки его то взмывали ввысь, то превращались в легкие волны, над которыми плавала туда-сюда его кудрявая голова на гибкой шее. Что это было — концерт, серенада? Да какая разница — радостное влюбленное сердце это пело, вот и все.

— Ух, ты-ы!! — восторженно ахнула Маша, когда он закончил, — Ну ничего ж себе, у тебя голосище! Бюль-бюль Оглы!

— Тебе понравилось?! — вытер счастливый пот Рустам.

— Еще бы! Ты что — учился где?

— Ну… В школьном хоре был солистом когда-то…

— Ух, здорово! Девки наши не слышат — поумирали бы все! А что за песню ты пел?

— Да это детская песня! — засмеялся Рустам, — Цып-цып-цып, мои цыплятки… — неужели никогда не слышала?

— Не, никогда! Это японская, наверное?

— Да какая японская?! Узбекская, композитор — Гуссейнли, слова Мутталибова… У нас ее все детские хоры пели. Вообще-то, соло в ней должна девочка петь, в нашем хоре ее обычно Динка Лурье исполняла. Но если ее не было — то мне поручали.

— А что за Динка? — в голосе Маши вдруг проскользнули холодные льдинки, — Красивая?

— Динка-то? — вздохнул Рустам, — Она на тебя похожа была… Тоже рыженькая и с конопушками. Только глаза не синие, как у тебя, а зеленые.

— А почему «была»? — насторожилась Маша, — Покрасилась?

— Нет, не красилась… Она с родителями в Израиль уехала в седьмом классе. И там погибла через месяц — террористы школьный автобус подорвали… Наши девчонки все ревели так…

— Ой, извини — я не знала…

— Да ну, что ты…

За поворотом показался знакомый стог. Бравые диверсанты дрыхли, как трофейные лошади, лишь запихав оружие и снаряжение поглубже в сено и отважно наплевав на охранение.

— Давай тут попрощаемся, — шепнула Маша на ухо Рустаму.

— Давай… — Рустам соскочил с кобылки и решительно взял в руки Машины горячие ладошки, — Маша… Можно, я приду к тебе?

— Когда ты придешь-то… — с грустью посмотрела она на него.

— Ну, я точно не знаю еще — сегодня нас в наряд засунут, скорее всего… Но на той неделе — точно вырвусь!

— Да ваши лагеря же пятнадцать километров отсюда. И автобусы не ходят…

— Да ерунда какая! Я — бегом! Можно, Маша?

— Ну, приходи… Не боишься, что парни наши тебе по шеям накидают?

— Да плевал я на них! — сейчас Рустам готов был сразиться хоть с батальоном бенгальских тигров.

— Ух, ты… смелый какой! — засмеялась Маша, — Ну, смотри!

— Ну… досвиданья?

— Пока… — и, наклонившись, Маша легко коснулась губами его смуглой щеки, взлохматила ладошкой волосы, — Муслим Магомаев!

Путь до учебного центра Сельцы показался Рустаму совсем коротким — собственно говоря, он его даже толком и не заметил. Шел себе, счастливо улыбался и не понимал, чего это однополчане сдыхают на ходу. Вот уже и границы центра: стрельбище, аэродром, диверсионный городок… Теперь — в лес по тропинке и через сотни три метров — приветствую тебя, девятый эскадрон!

Однако у лесной тропинки их поджидал сержант Ауриньш.

— Марик, здорово! — шумно обрадовались ему все, — Чего сидишь, скучаешь? А ну, давай — встречай, Прасковья героя-мужа своего!

— Привет чемпионам! — оторвался Маргус от выстругивания нунчаки из дубового сука, — Вы первые пришли, молодцы. А меня вот всех встречать тут поставили.

— А хлеб-соль где? А ордена героям? А наркомовские сто грамм?

— С этим делом в стране напряженка, понимать должны. Короче, мужики — сюда пока нельзя.

— Чего такое? — встревожились все, — Карантин, что ли? Обхезались все, пока нас не было?

— Да нет, все нормально. Просто комиссия из ЦК КПСС приехала. Мы двое суток тут бордюрную войну вели — красили, белили, подметали… Траки даже шишки вокруг сосен собирали. Ну вот, а сегодня с утра всех, кого можно из лагеря вытурили, чтоб было как в образцовой тумбочке: чисто и пусто. А меня сюда поставили, в оцепление — если кто пойдет, то заворачивать всех от центральной аллеи.

— Х-хе! Да мы вообще можем не возвращаться! Забуримся тут в лесу, да покемарим до вечера!

— Нет, мужики — возвращаться надо, ротный ждет.

— Небось, в наряд ставить некого?

— Точно. А вы откуда знаете?

— А чего там знать-то…. Ладно, почапаем потихоньку, огородами.

— Мужики, вы — леском, вдоль ВДК шагайте, а потом уже к роте выходите…

— Ага… Ну бывай, Марик. Заходи вечерком…

И группа направилась по указанному маршруту, привычно маскируясь в тени раскидистых сосен и зорко осматривая прилегающую местность.

— Сэм, атас! — вскинул вдруг руку дозорный Цунь, — Вон они!

По центральной аллее, вылизанной до первозданного блеска, вальяжно шествовала группа дядек в сопровождении начальника училища. Были в группе и незнакомые военные чины — столько лампасов и маршальских погон парням встречать еще не доводилось.

— Залегли! — скомандовал Сэм, приникнув к биноклю, — Ну ни хрена себе… Живое политбюро канает… Как в телевизоре, все равно…

— Сема, девай поближе подберемся! — толкнул его в бок Рустам, — Посмотрим!

— Дурной, что ли, Рустик? Засекут еще.

— Да ни фига! Вон — вдоль ВДК[14] проскочим и — к корпусу ТВДТ.[15] А там в кустах засядем и фиг кто нас увидит. Ну, Сэм! Когда еще живого Брежнева доведется увидеть!

— Да нету там Брежнева. Романов вроде вон топает… Демичев… У! Маргелов!!

— Ну, Сёма!!!

— Ладно, давай. Мужики, еще кто пойдет?

Больше энтузиастов не оказалось. Опять ползти, короткими перебежками перемещаться по пересеченной местности — нема дурных. Сэм с Рустамом скинули оружие и снаряжение и налегке скользнули в низкий подлесок, окружавший комплекс ВДП. Как и рассчитывал Рустам, они легко подобрались незамеченными к самой центральной аллее и устроились вблизи свежевыкрашенной БМД, которую готовили к десантирования курсанты четвертого курса десантного факультета.

Выглядели курсанты, как манекены из Дома моделей Министерства Обороны: новенькие оливковые комбинезоны с белоснежными подворотничками, на которые даже не поленились пришить курсантские погоны; сияющие небесной голубизной отглаженные береты, надраенные знаки и сверкающие сапоги… Только что аксельбантов не хватало, а так — хоть на парад. Работали они, впрочем, спокойно, увлеченно. Крепили на броне увесистые камеры МКС,[16] глухо клацали замками, подсоединяя стренги подвесной системы.

— Кра-са-вчики, — уважительно протянул Сэм, — Небось, пол-ночи готовились…

— Чш, тихо! Идут!

Комиссия приблизилась вплотную к месту образцово-показательного занятия и встала в ожидании, что сейчас их тут начнут красиво и четко приветствовать. А вот ни фига подобного и не произошло. Как работали люди, так и продолжали работать. Вообще, сплошь и рядом такое случается: ждут, трепещут, напрягаются, а потом как-то в самый ответственный момент увлекаются работой и оказывается, что долгожданное высокое начальство они прошляпили. Начальник училища, врубаясь в ситуацию, начал ее оперативно разруливать:

— А здесь, товарищи, — объявил он отлично поставленным командирским голосом, — проходят занятия по воздушно-десантной подготовке!

Никакого результата. Идет работа своим чередом. А руководитель занятия — так тот вообще, кажется, ничего вокруг не видит и не слышит, полностью поглощенный процессом проверки готовности машины для десантирования.

— Гм!! — продолжил начальник училища, метая молнии из глаз в сторону комбезного зада руководителя занятия и с каждым словом повышая в голосе градус торжественности, — Занятие по подготовке к десантированию боевой машины десанта ведет Лучший Методист Училища… Полковник Озолин!!

— …ТВОЮДУРАКАМАТЬ!!! Чего делаешь, урод!!! — описав плавную дугу, прямо у ног комиссии летающей тарелочкой приземлился берет, слетевший с бестолковой головы незадачливого курсанта. Следом за беретом, кувыркнувшись, слетел и сам его хозяин с жидким ужасом в вытаращенных очах. Приземлившись на карачки у ног комиссии, он, не вставая с карачек (человек-паук!) подвывая, шустро убежал за угол корпуса.

— …УДАК!! На разбой систему готовишь, вредитель?! Убью, придурок!!! — потрясал ему вслед кулачищами размером с тыкву Лучший Методист Училища.

Кое-кто из гражданских членов комиссии вдруг скрючился, скрестив по-футбольному ручки на мошонке. Те, у кого нервы были покрепче, отделались отвисшими челюстями. Маршалы же, напротив — растроганно просияли, словно меломаны на любимом концерте, блаженно внимая звукам Великого Военного Языка.

— Н-ну, Василь Филиппыч, теперь понятно, почему твои ребята — орлы такие, — завистливо протянул один из маршалов, — С такой-то методикой… Конечно!..

***
Остаток дня пролетел быстро и рутинно. Доложили ротному о возвращении и отсутствии потерь в личном составе, вооружении и документах, вычистили оружие и принялись готовиться к наряду по кухне — чего бухтеть напрасно: людей в центре мало, а жрать готовить кому-то надо… Помылись, побрились, переоделись в кухонные комбезы, да и отправились чистить картошку и драить бачки с мисками. Откуда, спрашивается, у людей силы берутся в молодости? Рустам вспомнил, как в десятом классе, отпахав весь день на хлопковом поле, все пацаны, как один, принимались чиститься, да причесываться. А затем, прихватив магнитофон, отправлялись за пять километров на соседнее поле, где собирала хлопок девчачья бригада — на танцы!

Вот и сейчас — шустро орудуя ножиком, он без страха смотрел на ванну, которую предстояло наполнить начищенной картошкой. Фигня, глаза боятся — руки делают… Правда, вскоре на помощь ему пришел верный товарищ Ауриньш — он всегда при удобном случае заглядывал в родное отделение. Вот и сегодня, сменившись с наряда, он тут же появился на кухне и без лишних слов вооружился ножом, пристроившись рядом с Рустамом в корнечистке. Картофельная кожура вылетала из-под его ножа, как лента серпантина. Плюх-плюх-плюх: не успел Рустам оглянуться, как половина ванны была уже полной.

— Ух, Марик — ну ты гигант! — восхитился он, — Я бы без тебя тут всю ночь загибался, елки…

— А, чего такого… Мне даже нравится. Как на учениях сработали?

— Нормально… Тайник с сухпаем только не нашли — эти уроды-французы его сами сожрали, наверное. Слушай… Я с такой девчонкой сегодня познакомился!..

Хорошо, когда у человека есть друг, которому можно рассказать все на свете. Маргус слушал внимательно, понимающе помалкивал. И, конечно же, можно было не опасаться идиотских вопросов типа: «Ну так ты ее — того?».

— Очень хорошо, Рустам, — чуть улыбнулся он, — Я за тебя очень рад — честно, без дураков. Давай их с Лилей познакомим?

— Да мне бы хоть самому с ней толком познакомиться! — засмеялся Рустам, — Хочу на той неделе к ней в деревню сгонять. Только она говорит, у них там парни чужих лупят — э, везде так. Ты не думай, я не боюсь — просто времени мало совсем будет: пока от них отмахаешься…

— А, ерунда. Вместе пойдем — если что, я рядом буду. Ну что, поднажмем? Еще в кино успеть можем…

Клуб в учебном центре был так называемый «летний» — то есть без крыши, открытый дождям, ветрам и всем окрестным комарам. Любопытное зрелище представляли из себя курсанты, отправляющиеся на сеанс: в шинелях, накинутых на плечи по — Грушницки и свисающих из-под беретов белых бурнусах, изготовленных из вафельных полотенец, напоминали они больше всего африканских бедуинов, призванных в румынское войско. А кое-кто предпочитал смотреть кино в противогазе. Ничего, нормально — только приходится резину оттягивать, когда к окурку присасываешься.

А что делать? Все в нашей армии предусмотрено, кроме защиты солдата от комаров и прочего гнуса. Конечно, комар — это не вражеский бомбардировщик… А вот все равно — ну до того хочется порой кого-нибудь из Арбатского округа в Мещерские края привезти! Может, хоть тогда почешутся, да снабдят чем-нибудь солдата против этих гадов.

Рязанский комар, что бы там ни говорили разные северяне, да дальневосточники, явление в животном мире уникальное. Зверь этот ядрен, кровожаден, свиреп и невероятно плодовит. Нигде от этой напасти спасения нет: даже в сортир, заваленный хлоркой, курсанты отправлялись не иначе, как вооружившись парой березовых веток (описывать подробно сам процесс не будем: если у человека есть хоть капля воображения, он это представит себе во всех деталях). И каждой ночи ждали, как узник гестапо — очередного допроса.

Вот и сейчас — не досмотрев и половины фильма про трактористов с участием бравого Николая Крючкова, Рустам ретировался в палатку: ну просто сил уже никаких не было лупить себя ежесекундно по щекам и шее. Лихорадочно раздевшись, он нырнул под тощее солдатское одеяльце и мгновенно начал заворачиваться в него, как тутовый шелкопряд — в кокон. Черт, кое-кто все же успел заскочить… Н-на тебе! Н-на!! Так. Вроде, не пролезают. А то, что звенят над ухом (надо сказать, этот звон, пробивающийся даже сквозь байковое одеяло, хуже всего действует на нервы) — ничего, потерпеть можно… Уснуть бы поскорее…

И вот с этим-то как раз вышла осечка. Часто так бывает, когда переработаешь: вроде упахался так, что света белого не видишь, не спишь третьи сутки, кажется: только ляжешь, так сразу и провалишься. А только лег — так весь сон и пропал куда-то, осталась какая-то трясучка противная. Повертевшись с полчаса, Рустам в отчаянии плюнул и принялся одеваться: еще хуже, когда лежишь так вот, как тушка, и сна нет, а над тобой эти монстры, злобные порождения ночи, свою зловещую песню выводят. Выбравшись из палатки, Рустам раздул кадило, изготовленное из консервной банки и заряженное сосновыми шишками. Помахал вокруг себя, окуривая палатку едким дымом — ни черта их не берет, паразитов. Беззвучно взвыл и пошел куда глаза глядят — лишь бы на месте не стоять…

Спотыкаясь в темноте о корни сосен, добрел до парашютной вышки, чуть не налетев на нее лбом. И замер, озаренный гениальной идеей! Так. Только бы никому эта идея, кроме меня, в голову раньше не пришла… И Рустам, скинув сапоги, чтобы не громыхать по железным ступеням, бесшумно взлетел на самую верхнюю площадку вышки. Площадка была пуста! Рустам сел на теплые доски, прислушался и тихо засмеялся от счастья. Ни одного комара не звенело над ухом! Только сильный и теплый ночной ветер мягко гудел в опорах вышки, да шумел внизу кронами сосен. Изможденный, Рустам блаженно улегся на спину. Рассохшиеся доски настила давили сучками на истертые лопатки, но все равно, это было счастье! Рустам раскинул руки, словно старался обнять черное небо, нависшее над ним гроздьями пушистых звезд. Окутанная лунным дымом, Земля плыла сквозь безбрежный океан сиявшей алмазными россыпями ночи. Вселенная тихо баюкала Рустама на своих ладонях…

Ангел в берете

Каждому знакомо странное чувство, часто возникающее при ожидании скорой разлуки с близким человеком: к горечи расставания и жаждой продлить эти последние минуты непонятно как примешивается подсознательное желание, чтобы все это поскорее закончилось. И возникает тягостное молчание, изредка прерываемое ничего не значащими фразами — так всегда бывает, когда говоришь одно, а думаешь совсем о другом.

Но — благословенная юность! — в этот вечер ничего подобного не возникало. Рустам с Маргусом плечом к плечу сидели на склоне за учебным корпусом и не могли наговориться. На следующий день был назначен выпуск лейтенантов, окончивших училище. Вместе со вторым взводом выпускался и Маргус, и для того, чтобы проводить друга, Рустам пожертвовал тремя днями отпуска, вернувшись в училище раньше времени. Может быть, поэтому и не молчалось — друзья наперебой рассказывали друг другу о том, как прошел сентябрь. Рустам провел его в дома, в отпуске, Маргус — в учебном центре, сдавая госэкзамены.

— Макс на экзамене по ТСП корку отмочил, — улыбаясь, вспоминал Маргус, — прикинь: вторым вопросом выпала ему РХБР.[17] А Макс чего-то затормозил так — ну не в зуб ногой! Ну, препод уже сам старается его как-то вытянуть: ну не бывает же так, чтобы выпускник на госе банан получил! Это что ж выходит — его ничему не научили за четыре года? И задает дополнительный вопрос: ну расскажите хотя бы приблизительно, как работает прибор ДП-5В? Макс: приблизительно? Препод: ну да, хотя бы приблизительно! Макс: ну, приблизительно, так: пстык-пстык-пстык! Ох, что было!..

— И чего — вклепали банан? — покатился Рустам.

— Да ну, что ты… Но Митрофанову потом всю ночь квасить с комиссией пришлось…

— Ну, а у тебя как — нормально все прошло?

— Нормально… Дмитрий Олегович даже приехал за меня поболеть, вместе с Вией Карловной…

— А, это та красивая тетка — она, да?

— Ага… Они, честно говоря, волновались — дадут мне диплом, или нет?

— А чего волноваться-то? Ты что, плохо экзамены сдал?

— Да нет, с этим-то как раз все в порядке. Но знаешь… Вдруг упрутся: не положено, мол, раз в порядке эксперимента я здесь учился… Бюрократы-то везде есть. Ну, он к начальнику учебного отдела: так и так — будут ли проблемы с этим вопросом? Так Ашихмин даже обиделся: какие проблемы могут быть? Мы что, по-вашему, неучей тут выпускаем? Раз уж мы человека взяли, так будьте спокойны: мы из него офицера сделаем!

— Дед — молодец… Фронтовик, одно слово…

— Ага… А как он нас драл — помнишь?

— Ну, так за дело же! Подумаешь — никто и не обижался. Деда все уважают.

— А ты что в отпуске делал?

— Да как обычно — дома был. Сейчас в хозяйстве скучать некогда: урожай убирать, скотине на зиму хавчик заготавливать — крутился, в общем. И отдохнул нормально: у нас же еще вовсю лето стоит, до ноября купаться можно.

— Машу видел?

— Конечно! Завтра, кстати, обещала приехать на выпуск. Вот и познакомим их с Лилей. Как она?

— Ну, как… Так-то ничего, а иногда ревет: говорит, уедешь ты и меня забудешь… Балда, — тепло улыбнулся Маргус.

— А с тобой ехать не хочет?

— Еще как хочет! Так в институте последний курс остался — как бросишь? И маманя у нее прихварывает… Ничего, подождем годик. А я там пока обустроюсь, с жильем разберусь — чтобы вместе с мамой она приехать смогла.

— Слушай, а чего тебя на Дальний восток посылают? Тебя же, вроде, с самого начала на Европу ориентировали?

— Да кто их знает. На распределении спрашивают: где желаете служить? Ну, я отвечаю, как все: где Родина скажет! А мне и говорят: ну, тогда начнем с Уссурийска. А что, нормально. Красивые края, говорят: тайга, сопки, море… А в Европе что интересного?

— Ну. Замки старые… Архитектура…

— Ну, это, наверное, только тебе интересно. Остальные, по-моему, только барахлом там интересуются. А мне оно и на фиг не нужно. Слушай, а ты с Машей у нее в деревне виделся? Как там парни местные — не цеплялись?

— Не! Нормальные пацаны — семечек насыпали, на мотике до автобуса подвезли. Тебе привет передавали… Ты с ними подружился, видать?

— Ну, не знаю. Но познакомиться — познакомились…

***
На свидание к Маше Рустам удрал из лагеря через три дня после возвращения с учений. Маргус, как и обещал, вызвался сопровождать его в этом небезопасном мероприятии: кто их знает, этих парней местных, что у них на уме. И, как оказалось, мера эта не была излишней — на уме у местных парней было то же самое, что и у всех: накидать банок всяким фраерам заезжим, чтоб неповадно было наших девок кадрить. И неважно, что заезжий фраер ни у кого девку не отбивал — а вот из принципа!

Маргусу это стало ясно еще до того, как они с Рустамом разыскали Машин дом: проходя по деревенской улице, он отметил, какими многообещающими взглядами проводили их трое парней, возившихся у хлипкого забора с полуразобранным обшарпанным мотоциклом. Рустам же, понятное дело, ничего вокруг не видел и не слышал, охваченный трепетом от предстоящего первого в жизни свидания — только нервно тискал букетик полевых ромашек, сорванных по дороге.

— Так, Рустам, — оценил обстановку Маргус, — Кажется, мы уже почти пришли. Топай дальше сам, а я тебя здесь подожду. Если что — свистни.

— Ага… Блин, волнуюсь я, Марик!

— Ничего, все нормально будет. Удачи! — и Ауриньш присел на скамеечку у ближайшего дома, обнесенного кривоватым плетнем.

Из-за плетня торчали лохматые и голенастые подсолнухи, похожие на хулиганистых подростков. Из дырки в плетне выбрался рыжий котенок. Хрипло мявкнул и доверчиво полез к Маргусу на колени, цепляясь растопыренными коготками за штанину синей «олимпийки». Вскарабкался, повозился, устраиваясь поудобнее, подсунул ушастую головешку под ладонь Маргусу: погладь! — и заурчал умиротворенно, легонько царапаясь острыми коготками. Для полной деревенской идиллии не хватало, пожалуй, лишь балалайки, да доброго кулька семечек.

Семечки, впрочем вскоре появились — в сопровождении троицы аборигенов, которых Маргус приметил совсем недавно. Аборигены были похожи друг на друга, словно родные братья: мордатые, губатые и лохматые. Видно было, что здоровы они от природы, как новенькие трактора, и ни черта на их крестьянское здоровье не влияло — даже впитанные чуть ли не с мамкиным молоком противозачаточный самосадный дым и термоядерная самогонка. Щедро устилая свой путь подсолнуховой лузгой, аборигены лениво проследовали по улице и остановились перед Ауриньшем, разглядывая пришельца, словно троица бравых егерей, словивших городского лопуха-браконьера в своих угодьях. Разглядывая, они держали классическую паузу «по Станиславскому», давая возможность противнику как следует перетрухнуть и запаниковать.

Ауриньш поудобнее устроился на скамейке и безмятежно продолжал поглаживать урчащего котенка.

— Э, фраер! — не выдержал, наконец, такой наглости самый мордатый, — Ты чо это чужих котов цапаешь?

А теперь мастерскую паузу выдержал Ауриньш — не суетиться, не напрягаться и сбить тем самым боевой напор противника.

— Слыхал, Рыжик? — доверительно обратился он к котенку, почесывая его за ухом, — Говорят, что я тебя цапаю. А никто никого не цапает, мы просто познакомились, верно?

— Ты ваньку-та не валяй! — начал терять терпение Мордатый, — Кто такой, хрен ли тут делаешь?

— Сижу, — пожал плечами Маргус, — С тобой вот разговариваю…

— Ща досидисся! — деловито пообещал второй абориген с кривым адидасовским трилистником, нарисованным шариковой ручкой на некогда белой футболке. — Чо приперся, тебя спрашивают!

— У моего друга здесь дело, — обстоятельно пояснил Маргус, — А я — с ним.

— Знаем, чо за дела, — ухмыльнулся третий, длиннорукий, как горилла, — К Машке Кузьминой кадриться собрался, что ль?

— Мне не нравится слово «кадриться» — подбери другое, — холодно отбрил его Ауриньш. — И что ты имеешь против? Она что, помолвлена с кем-то из вас?

— Чо-о?!

— Что — нет? Тогда в чем дело?

— Н-ну ни хрена ж себе! — изумился Мордатый, — Будут еще чурки всякие наших девок кадрить!

— Это Рустам — чурка? — Ауриньш глянул на него презрительно, словно тевтонский рыцарь на сермягу-ополченца, — Да когда твои предки еще в звериных шкурах ходили, его предки уже обсерватории строили. Вот и посуди сам, кто из вас чурка.

— Чо-о?!! — и прямо в глаз Маргуса полетел увесистый конопатый кулак Мордатого. Судя по всему, оппонент решил уклониться от дискуссии о роли этносов в истории человечества.

И то верно: чего бодягу зря разводить, если итог почти наверняка заранее известен? Ну, поехали: уход уклоном с линии удара, котенка (аккуратно!) в сторонку, захват атакующей руки, загиб за спину с разворотом противника к себе спиной и одновременным взятием глотки соперника на удушающий прием — есть! И — ребром стопы ему в подколенный сгиб — эть! Так, просто — чтоб назад не лягался. И — прикрываемся им, как щитом, от суматошных ударов остальных противников. Раз-два, готово: сдавленно мекнув, Мордатый грузно обвис на руках Маргуса.

— Стоп! — властно скомандовал Маргус, укладывая Мордатого на траву, — Тайм-аут…

В этот момент из переулка появились Маша с Рустамом. Влюбленные держали друг друга за руки «по-детсадовски» и блаженно улыбались. При виде батальной композиции Рустам враз посерьезнел, высвободил руку и решительно встал рядом с Маргусом. Маша не стала хватать его за руки и убеждать не связываться — смотрела на происходящее с веселым интересом. А какой девчонке не нравится, когда из-за нее парни дерутся?

— Это ты его? — вполголоса уточнил он у Маргуса.

— Нет, это они! — честно открестился Ауриньш, — Кажется, по печени попали…

— Не, ну вы что — больные совсем?! — искренне возмутился Рустам, — Вдвоем на одного! Кто так делает?! Ну-ка, Марик, дай я… — и, опустившись на колено, он умело нащупал пульс у пострадавшего. Затем ловко задрал вверх его ноги — так дзюдоисты приводят в чувство потерявших сознание от удушающего приема.

Вскоре Мордатый прерывисто вздохнул и открыл мутноватые глаза. Рустам заботливо, придерживая за спину, помог ему сесть, мягко похлопал по щекам.

— Ну как, нормально? В голове не звенит?

— Нормально… — прокряхтел Мордатый и поднял глаза на Гориллу, — Толян, пала! Урою, мля!!

— Ну ты чо, Санек!.. — потерянно отозвался тот, — Не нарочно же, падла буду!

— Рустам, вы идите, — кивнул Маргус, — Здесь все в порядке, я вас догоню…

— У вас тут что — всегда так махаются? — неодобрительно поинтересовался на прощание Рустам, — Как хотите, пацаны, а это не дело. Нечестно так! Хотите помахаться — так по очереди договаривайтесь, а так — это что? Только шакалы так себя ведут…

— Понятно, фраера? — вздохнул мордатый Санек, глядя вслед уходящим Рустаму с Машей, — Взял приезжий бабай, да и сопли вам утер… Ничо махаешься! — признал он, протягивая Маргусу пачку «Примы», — В десантуре, что ль, так учат?

— Спасибо, не курю. — кивнул Ауриньш, — Да я-то так, середнячок… Это Рустам у нас боец классный. Чемпион училища по боксу, между прочим.

— Неслабо… — уважительно протянул Толян и о чем-то задумался.

Все это время рыжий котенок скакал вокруг, угрожающе шипел и выгибал спину. Наконец, решил, что пора вносить и свою лепту в наведение общественного порядка — решительно протопал к Толяну и, встав на задние лапы, принялся терзать передними его трикотажную штанину. Тот взвыл и собрался было отшвырнуть наглеца ногой, но споткнулся о взгляд Ауриньша и, втягивая с шипением воздух сквозь зубы, кое-как отцепил котенка, продолжавшего воинственно растопыривать лапы.

— Ты, морда! — убедительно обратился он к котенку, поднеся его к самому носу, — будешь об меня свои когти точить — хвост оторву на фиг, и скажу, что так и было! Понял, жопа рыжая?

С такой постановкой вопроса котенок был явно не согласен. И, фыркнув, ловко цапнул Толяна лапой за нос. Тот скорчил свирепую рожу и оглушительно гавкнул прямо в морду рыжему обидчику. Все облегченно заржали, и долго еще не могли успокоиться.

О стычке с парнями Маргус Рустаму ничего не рассказал — да и зачем, собственно? Но и сам Ауриньш не узнал об услуге, которую оказал ему Рустам месяц спустя, когда они вернулись из лагерей в Рязань.

В тот субботний день Рустам был отпущен в увольнение. Каких-то определенных планов на это увольнение у него не было, но не отказываться же, раз отпускают. Отгладив парадку и надраив ботинки, Рустам покинул стены родной альма-матер и неспешно направился в городской парк — побродить бездумно по тенистым аллеям, полюбоваться стенами старого Кремля, подышать воздухом вольной жизни. Дойдя до памятника Сергею Есенину, раскинувшего руки навстречу рязанским просторам (на правой ладони поэта красовался традиционный граненый стакан с остатками портвейна), Рустам заметил на скамейке Маргуса с Лилей, склонившихся над толстой тетрадью. Маргус что-то объяснял Лиле, быстро черкая в тетради карандашом. И был Маргус одет не в парадку, а в повседневное «хэбэ».

— Добрый день, Лиля, — приветливо поздоровался Рустам, — Привет самоходчикам! — подмигнул он Маргусу.

— Ой, Рустам, приве-ет! — заулыбалась Лиля, — В увольнении?

— Ага… А вы тут — чего?

— Да Марик мне вот к семинару готовиться помогает. Я к концу семестра что-то совсем в голове тупая стала — ну ничего не держится! Ой… — опомнилась она вдруг и в упор глянула на Маргуса, — А ты что — в самоволку удрал?!

— Подумаешь, — независимо оттопырил челюсть Ауриньш, — Все ходят…

— Не, ну ты что — совсем, что ли, балбес? А вдруг заловят?

— Не заловят.

— И я — как дура! Уселась тут с ним на лавочке! Да тут патрули каждые пять минут ходят! Хоть бы сказал, что ли — я бы в общаге с комендантшей договорилась…

— В общаге девочек много, — возразил рассудительно Маргус, — Им то переодеться надо, то еще что… Не хотелось мешаться.

— Ладно, люди, я пошел, — поспешил откланяться Рустам, — Вы тут сами разбирайтесь…

Пройдя по аллее до поворота, Рустам глянул вперед и тут же оценил Лилину прозорливость — навстречу неспешно выдвигался комендантский патруль. Хотя какая тут, к бабушке, прозорливость? Любому дураку известно, где патрули ходят. Любому, кроме Маргуса. Вот же черт. Рвануть обратно — предупредить его? Можно, однако, толку не будет: Ауриньш лучше предпочтет с норманнским достоинством предаться в лапы патруля, чем сигать в присутствии Лили в кусты — это Рустам знал совершенно точно. Значит, остается одно. Хмыкнув, Рустам одним движением расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и сдвинул узел галстука чуть ли не под ухо. Расстегнул китель, дерзко засунул руки в карманы и, демонстративно покачиваясь, решительно двинулся навстречу патрулю, заранее напустив на физиономию осоловелое выражение.

— Здрасссьте, — светски приподнял он фуражку, поравнявшись с патрулем.

— О…о…о… — сокрушенно покачал головой полковник-связист, начальник патруля, — Как все запущено… Взя-ать!!

Курсанты-патрульные хватать Рустама не спешили — они что, совсем дурные? Просто подошли и встали по бокам, как почетный эскорт. Тем более, что тот и не пытался бежать — дурашливо вскинул руки (сдаюсь!) и солнечно улыбался.

— Документы, товарищ курсант! — потребовал полковник.

— Нету, тащщковник… — для убедительности Рустам вывернул карманы.

— Фамилия? Рота какая? — полковник зацарапал в блокноте карандашным огрызком.

— Гуссейнов, пятая рота, — Рустам со вздохом вспомнил Мамеда из Кировабада — славного парня с десантного факультета, отчисленного полгода назад за хроническую неуспеваемость.

— В комендатуру! — удовлетворенно рыкнул полковник. Служба шла удачно: не успел заступить, как задержал нарушителя формы одежды, самовольщика, да к тому же в нетрезвом состоянии! План выполнялся успешно.

Покаянно заложив руки за спину, Рустам смиренно зашагал по аллее, провожаемый сочувствующими улыбками гуляющих граждан. Так. Нормалек. Первая часть плана выполнена успешно: угроза от Маргуса отведена. Теперь — не выпендриваться, не привлекать к себе излишнего внимания, дабы усыпить бдительность начальника патруля и не дать как следует себя запомнить. Только бы никто из знакомых офицеров по дороге не встретился…

И судьба была в тот день снисходительна к Рустаму — до комендатуры они добрались без нежелательных для него встреч. Приближался проходной двор, расположенный за два дома от пункта назначения — он числился второй частью в плане Рустама. Так. Еще пару шагов… Приготовиться…

— Ох, да ни фига ж себе!! — внезапно вытаращил Рустам глаза, глядя на противоположную сторону улицы.

Естественно, патруль машинально обернулся туда же. А в следующее мгновение они уже обескураженно смотрели на пустое место, на котором только что стоял нарушитель.

— Догнать!! — взревел начальник патруля и первым ринулся в темный проем арки двора, откуда доносился шустрый удаляющийся топот удиравшего Рустама.

А вот это он напрасно так поступил, право слово. Видать, совсем недавно полковником стал, не приобрел еще приличествующей званию вальяжности и рассудительности. И то сказать: царское ли это дело — самому за нарушителями гоняться? Для чего тебе патрульные дадены? Ну, сам и виноват: не успев сделать двух скачков, налетел бедный полковник на занозистый ящик, предусмотрительно брошенный Рустамом за спину, на пути преследователей. Заслышав усиленные эхом высказывания полковника по этому поводу, Рустам сочувственно поморщился: извините, но как меня учили, так я и действую: минировать пути отхода, дабы снизить скорость преследователей. Подняв и отряхнув начальника, патрульные, стараясь не переусердствовать, продолжили преследование. И, очутившись во дворе, увидели у противоположной стены Рустама с фуражкой в зубах, который ловко, как шимпанзе, карабкался по высокому штабелю пустых ящиков. Достигнув вершины штабеля, Рустам легко перемахнул через забор, не забыв оттолкнуть ящики в сторону — грохот развалившегося штабеля поглотил сердечные приветы полковника вслед ускользнувшей добыче.

Приземлившись, Рустам выхватил из зубов закушенную фуражку (не дай бог было ее потерять на виду у преследователей: на внутренней стороне вытравлены хлоркой фамилия и инициалы владельца!) и хорошо знакомым кратчайшим маршрутом рванул к училищу. Ну вот, а он еще не знал, чем в увольнении заняться…

***
Стройная белоснежная церковь возвышалась над алыми облаками осенних рябин и была похожа на стартующий космический корабль. Над бронзовой маковкой, в зеленом закатном небе, проклюнулась и начала стремительно разгораться умытая Венера. Разлапистый золотой кленовый лист, кружась, спланировал вниз и маршальской звездой опустился на погон Маргуса.

— А все-таки хороший город Рязань, — вздохнул Ауриньш, — Я буду скучать по нему…

— Ну! Ты еще наших городов не видел. Посмотришь Самарканд, Бухару, Ташкент — обалдеешь!

— Хорошо бы… Только когда это будет?

— Будет, обязательно! — уверенно сказал Рустам, — В отпуск ко мне приедешь. Или самого в Чирчик служить переведут…

— Да, этот вариант вероятен. Там же сейчас учебку для Афгана организуют… Ну что — пойдем? Мне парадку еще погладить надо — я раньше в бытовку не совался, все равно все утюги заняты. А еще вместе с десантурой будем сегодня ночью ангела одевать, тоже подготовиться нужно.

— Айда, Марик. Если утюги освободились, так мы в четыре руки в пять секунд все сделаем.

В казарме царила особая, ни с чем не сравнимая атмосфера скорого выпуска. Даже запах стоял особый: воздух был пестро прослоен ароматами горячих утюгов, гуталина и купленных по торжественному случаю дорогих одеколонов. Разумеется, присутствовал в атмосфере и тонкий алкогольный выхлоп, но все было в рамках приличия: по неписаным правилам, считалось здорово непорядочным наглеть перед командирами, пока не окончена вся процедура производства в офицеры (а после нее — тем более), поэтому выпивали выпускники аккуратно: не прячась, но и не демонстративно. И — блюли дозу: чего накачиваться, завтра, после выпуска, можно будет оттянуться как следует, а сегодня — так только, для душевного комфорта и потепления беседы и воспоминаний.

Выпускники толкались перед зеркалами, придирчиво и самодовольно разглядывая себя в парадных офицерских мундирах — золото новеньких погон и парадных ремней сдержанно сияло на синем сукне, оттеняя снежную белизну рубашек (катастрофически не хватало орденов к этому великолепию!). Выглядели выпускники внезапно повзрослевшими — то ли от повышающей их статус офицерской формы, то ли от напускаемой на себя солидности, положенной по сему статусу. Хотя до известной степени дело обстояло как раз наоборот: были вы опытными, матерыми курсантами выпускного курса, вызывавшими зависть первокурсников и уважение командиров и преподавателей, а стали зелеными салагами-лейтенантами, которым еще только предстоит зарабатывать в войсках и уважение подчиненных, и признание коллег-офицеров. «Товарищи офицеры свободны, командиры взводов — остаться» — кому из командиров не знакома эта команда из лейтенантской юности? Ну а пока что все эти будущие проблемы не особенно омрачали выпускников — они пребывали в благодушном настроении и щедро одаривали салажат-первокурсников своим добром, скопившимся за курсантские годы — от нагрудных знаков до старых конспектов и шерстяных носков.

Как и предполагал Рустам, утюги в бытовке уже освободились. И они слаженно, в четыре руки, за какие-то полчаса отутюжили весь комплект офицерской формы Ауриньша: парадный мундир, повседневную и полевую форму, а также летнее пальто. Парадную и повседневную шинели решили не трогать: все равно помнутся в чемодане.

— Готово дело! — подвел итог Рустам, отключая пованивающий старый утюг, — Надевай парадку, чего ждешь?

— Да зачем? — отмахнулся Маргус, — Завтра надену, чего сейчас ее зря мять?

— Ну. Посмотреть хоть на тебя — какой из тебя офицерик получился!

— Да брось. Завтра посмотришь. Ничего особенного.

— Какой-то ты ну совсем не романтичный товарищ… Ладно, как знаешь. Когда на колокольню отправимся?

— Примерно через полтора часа. Ребята из десантуры звякнуть должны, вместе пойдем.

У курсантов всех военных училищ существуют свои многолетние традиции, связанные с выпуском и получением офицерских погон. Гардемарины славного города Питера, к примеру, в ночь перед выпуском начищают ваксой сапоги памятнику адмиралу Крузенштерну, а также надраивают до золотого блеска гениталии коня Медного Всадника. А курсанты — десантники в ночь перед выпуском обряжают в тельняшку и голубой берет мраморного ангела на колокольне рязанского кремля. К этому мероприятию они готовятся загодя, сшивая одну тельняшку из трех, ибо размеры ангела весьма внушительные. Ангельский же берет по своим габаритам не уступает доброй крестьянской сковороде. Городские власти всякий раз пытаются воспрепятствовать этой традиции — вход в колокольню запирается на замок, а сама колокольня охраняется милицейскими патрулями. И, тем не менее, каждый год ангел оказывается одетым по форме, как и подобает хранителю лихого крылатого войска.



Прохладная сентябрьская ночь накрыла город бархатным, мерцающим серебряными искрами куполом. В свете парковых фонарей вспыхивали золотыми медалями облетающие под ночным ветром листья берез, призрачно белеющих в темноте. У крепостной стены седого кремля собралась пятерка самодеятельных кутюрье, облаченных в прыжковые комбинезоны.

— Ну что, мужики — приступаем? — деловито проговорил Король Горрощи, без пяти минут лейтенант, — Кто на разведку?

— Давайте я, — кивнул Рустам и принялся взбираться вверх по крутому крепостному валу.

— Двое ментов, — доложил он, вернувшись через десять минут, — По мосту швенькаются туда-сюда. Здоровые. Больше никого поблизости не видать.

— Ну, двоих-то мы сделаем, — пренебрежительно махнул рукой Король, — Давайте так: мы с Михой их снимаем, вы их караулите, пока мы лазить будем…

— Силовое решение проблемы следует рассматривать как крайний вариант, — авторитетно заявил Ауриньш, — Какие еще будут предложения?

— Может, с бабцами какими-нибудь договоримся? — предложил Ренат Гайнутдинов, имевший длинное прозвище Офицер Сайгонских ВВС, — Пускай они их отвлекут, а мы по — тихому залезем…

Свое прозвище кандидат в мастера по парашютному спорту Гайнутдинов заработал еще на первом курсе, когда заместитель командующего ВДВ генерал Курочкин посетил тренировку сборной училища в учебном центре. Увидев скуластого раскосого Рената — в белом пластиковом шлеме, упакованного в парашютную сбрую, генерал так и высказался: вылитый офицер Сайгонских ВВС! Так и прилепилось…

— Слушайте, мужики, а может, я договориться с ними попробую? — предложил Рустам.

— Ага, договоришься с ними, как же… В комендатуру отправят, да еще круче бдеть будут!

— Да я серьезно! Если не ошибаюсь, один из них — мой знакомый…

— Ну? И когда ты с ним познакомиться успел?

— А, еще когда поступал! — улыбнулся Рустам, — Короче, пока в Рязань ехал, у меня в поезде чемодан скоммуниздили. И костюм там был, и бабки — всё. Хорошо хоть, документы отдельно лежали — в пакете под подушкой. Ну что — вылезаю на вокзале как был — в трико, в футболке и тюбетейке. Нашел училище, мне говорят: у тебя в предписании когда сказано явиться? Через два дня. Гуляй пока, а послезавтра приходи. А куда мне деваться? Денег — всего рупь случайно в кармане завалялся — на гостиницу маловато. Походил по городу, в Оке искупался, а спать пошел в парк. Нашел газету, лег на лавочку, укрылся — как безработный в Америке, все равно. Поворочался, уснул кое-как. Среди ночи мильтоны будят — кто такой, чего здесь делаешь? Ну, я им все рассказал — так мол, и так, документы показал. Сам думаю: ну всё — приплыли: сейчас зацапают, заарестуют и накрылось мое поступление. А они меня к себе в отделение привезли, покормили, бушлат дали — ложись, спи, говорят. Нормальные мужики оказались. А утром их начальник в училище позвонил и попросил меня на день раньше запустить. У нас, говорит, с беспризорщиной уже пятьдесят лет назад покончили…

— Класс! И что — точно там твой знакомый?

— Да вроде точно. Ну так что — попробую?

— Н-ну давай… Если что, свистни — подскочим.

Вскарабкавшись на крепостной вал и перемахнув через чугунную ограду парапета, Рустам уверенно направился к милицейскому патрулю.

— Добрый вечер! — бодро поприветствовал он их, лихо бросив два пальца к виску, — Курсант Садыков, здравия желаю!

— О! Привет, старый знакомый! — обрадовался розовощекий лейтенант, — Как жизнь, дитя подзаборное?

— Нормально! Вы меня помните?! Ну ничего ж себе — зрительная память у вас! — с ходу польстил Рустам.

— Помню, а как же! — закивал лейтенант, — Лежит такой подкидыш… Как Чарли Чаплин. Ты, я смотрю, поступил? Хоть бы зашел, чтоли…

— Да неудобно было как-то… Не думал, что кто-то запомнит. Чего, скажут, приперся?

— Да брось ты, скажешь тоже! Заходи, чего там. Посидим, чайку попьем… А то к нам просто по-доброму фиг кто заходит — только если стрясется что-нибудь.

— Обязательно зайду!

— А ты чего тут так поздно? В самоходе, что ли? Свидание, небось?

— Да нет, тут такое дело… — Рустам с заговорщицким видом поманил лейтенанта, — Понимаете, у нас традиция такая…

— Ангела, что ль, одеть? — засмеялся лейтенант, — За этим сюда пришел? А где барахло-то?

— Тут, рядом. У ребят.

— А мы уж думаем — чего не идут? Ждем, ждем… — хохотнул второй милиционер, квадратный сержант с пшеничными усами, — Ну, думаем — не тот выпускник пошел, совсем традиции чтить перестал!

— Ну, так как, а? — просительно глянул Рустам, — Можно? Мы по-быстрому…

— По быстрому как раз не надо. Навернетесь оттуда второпях, а нам отвечать. Страховку взяли? Веревки, или еще чего?

— Конечно!

— Тогда ладно. Делаем так: я с вами буду — присмотрю на всякий случай, а ты, Антон, здесь поляну попаси, — кивнул он сержанту и достал рацию, — Если что — предупредишь.

— Ух, ребята!.. — восхитился Рустам, — Спасибо!

— Да брось ты… Мы что — сами в десантуре не служили?

— Правда?! А где?

— Я — в Костроме, Антон — в Гайжюнае…

— Ой, — спохватился Рустам, — А вас начальство не пропистонизирует? Вас же, наверное, специально сюда поставили?

— Ничего, решим вопрос, — отмахнулся лейтенант, — Начальник сам в Чучкове служил…

Великое Десантное Братство! Это вам не кот начхал, товарищи!

Через пятнадцать минут операция была завершена. Облаченный в тельняшку и берет, ангел приобрел вид лихой и отчаянный. Для надежности берет был приконтрован к мраморной голове ранцевой парашютной резинкой. Лицо ангела было грязноватым, но в сочетании с лихо заломленным беретом грязь была похожа на боевой грим-камуфляж.

— Нормально… — оценил Король, заботливо поправляя тельняшку на плече ангела, — Классно мужик смотрится! Ну что, спускаемся?

— Давай, — кивнул ему Ауриньш, — Мы — следом…

— Марик, — негромко окликнул его Рустам, когда Король начал спускаться вниз, — Давай постоим тут еще немного…

— А что такое? — откликнулся Маргус и крепко взял его за локоть, — Голова закружилась?

— Да нет, все в порядке. Так просто…

Бывают в жизни такие минуты, которые отчаянно хочется продлить — ну хоть на мгновение! Жизнь уже зацепила их своим могучим водоворотом и начала властно отбрасывать друг от друга. Завтра все будет красиво и торжественно: гром оркестра, плещущий в осеннем небе алый шелк Знамени училища, отточенный парадный шаг юных лейтенантов, в последний раз проходящих торжественным маршем по плацу. А потом их ждут тысячи дорог с новыми встречами и расставаниями, радостями и тревогами. Но все это будет потом. А сейчас — вот он, друг, рядом с тобой. И ничего нет вокруг, кроме низкого — рукой дотянуться! — осеннего неба, тихо осыпающегося звездами. Ну, как это выразить словами?! Наверное, девчонки сумели бы, а Рустам не умел. Но Маргус все понял и без слов.

— Конечно, — негромко сказал он и положил руку на плечо Рустаму, — Давай постоим…

Конец
Москва, 2004 г.

Примечания

1

Рюкзак десантника, образца 1954 г.

(обратно)

2

Боевая машина десанта

(обратно)

3

Рязанское командное пехотное училище — так называлось это училище раньше, и так его, по традиции, называют курсанты и выпускники и сегодня.

(обратно)

4

Парашютно-десантный батальон

(обратно)

5

Боевая машина десанта

(обратно)

6

Центрально-Европейский театр военных действий

(обратно)

7

Извините

(обратно)

8

Пожалуйста, товарищ, повторите еще раз помедленнее

(обратно)

9

Я очень хорошо владею этим оружием

(обратно)

10

Можно?

(обратно)

11

Ты так умеешь?

(обратно)

12

Да, Гагарин

(обратно)

13

Гагарин тоже был десантником?

(обратно)

14

Воздушно-десантный комплекс

(обратно)

15

Тяжелая воздушно-десантная техника

(обратно)

16

Многокупольная система

(обратно)

17

Радиационная, химическая и биологическая разведка

(обратно)

Оглавление

  • Возвращение
  • День разведки
  • Китайское народное творчество
  • Тайна монастырского подземелья
  • Кавалер почетной грамоты
  • Террорист
  • Наука выживать
  • Наследник Фархада
  • Ангел в берете
  • *** Примечания ***