Базар житейской суеты. Часть 3 [Уильям Мейкпис Теккерей] (fb2) читать онлайн

Теккерей Уильям Мейкпис Базар житейской суеты. Часть третья

ГЛАВА XXXIII Безпокойства и душевныя тревоги добрыхъ родственницъ миссъ Матильды Кроли

Между-тѣмъ какъ побѣдоносная армія, послѣ своего блистательнаго подвига, маршируетъ къ границамъ Франціи, для занятія тамошнихъ крѣпостей, благосклонный читатель, не во гнѣвъ ему будь сказано, обязанъ припомнить, что у насъ остались въ Англіи многія миролюбивыя и весьма интересныя особы, безъ которыхъ мы никакъ не можемъ продолжать своихъ похожденій по базару житейской суеты. Во все это время опасностей и битвъ, старая дѣвица. Матильда Кроли, проживала въ Брайтонѣ тихо и спокойно, принимая весьма слабое участіе въ дѣлахъ, происходившихъ на европейскомъ континентѣ. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ великихъ событій, англійскіе журналы и газеты сдѣлались чрезвычайно интересными, и компаньйонка Бриггсъ должна была каждое утро читать для своей благодѣтельницы военную газету, гдѣ изображалась судьба британскихъ героевъ. Имя Родона Кроли упоминалось съ честью: онъ произведенъ былъ въ подполковники.

— Какъ это жаль, что молодой человѣкъ сдѣлалъ такую неисправимую ошибку! говорила миссъ Матильда Кроли. Онъ могъ бы, съ этимъ чиномъ и отличіями, жениться на дочери какого-нибудь пивовара (въ родѣ миссъ Гренсъ) съ мильйономъ приданаго, или вступить въ родственную связь съ лучшими фамиліями въ королевствѣ. Мои деньги также, рано или поздно, перешли бы къ нему, или къ его дѣтямъ, потому-что… видишь ли ты, миссъ Бриггсъ, я еще не слишкомъ тороплюсь отправиться на тотъ свѣтъ, хотя бы всѣмъ вамъ хотѣлось меня спровадить поскорѣе… и вотъ, вмѣсто всего этого, онъ горемычный бѣднякъ, женатъ на дочери оперной танцовщицы.

— Но неужели вы никогда не сжалитесь надъ храбрымъ воимомъ, надъ героемъ, сударыня, котораго имя включено въ лѣтописи отечественной славы? сказала миссъ Бриггсъ, восторженная ватерлооскими подвигами, и любившая при удобномъ случаѣ выражаться на романтическій ладъ. Развѣ капитанъ или полковникъ, какъ слѣдуетъ называть его теперь, не прославилъ своимъ геройствомъ фамилію Кроли?

— Бриггсъ, ты глупа, моя милая, сказала миссъ Кроли, — полковникъ Кроли затопталъ въ грязь свою фамилію, миссъ Бриггсъ. Жениться на дочери рисовальнаго учителя… фи!.. жениться на компаньйонкѣ… вѣдь она была при мнѣ dame de compagnie — то же что ты, Бриггсъ, только моложе, въ тысячу разъ красивѣе, да въ мильйонъ разъ умнѣе тебя, Бриггсъ. Ужь не была ли ты сообщницей этой несчастной твари, погубившей моего племянника? Не даромъ же ты вздумала вступаться за нее. Да, миссъ Бриггсъ, вы были ея сообщницей, смѣю сказать. Только я вамъ предсказываю, вы жестоко ошибаетесь, если расчитываете на мое завѣщаніе: тамъ не будетъ вашего имени, миссъ Бриггсъ… Потрудитесь, если вамъ угодно, написать записку къ моему душеприкащику, мистеру Уэкси, и скажите, чтобы онъ пришелъ ко мнѣ сію минуту.

Миссъ Кроли, съ нѣкотораго времени, получила привычку посылать за своимъ душеприкащикомъ каждый Божій день, потому-что она безпрестанно измѣняла свои планы насчетъ окончательнаго распоряженія своей собственностью, и жестоко неудомѣвала, кому и какъ приличнѣе отказать свой капиталъ.

Здоровье старой дѣвственницы очевидно поправлялось, что доказывали, между-прочимъ, ея безпрестанные сарказмы, брань и злыя насмѣшки надъ миссъ Бриггсъ. Всѣ эти нападенія бѣдная компаньонка переносила терпѣливо, съ безусловнымъ самоотверженіемъ и съ тѣмъ нравственнымъ униженіемъ, на которое, по большей части, бываютъ обречены жеищины съ ея положеніемъ въ свѣтѣ. Кому не случалось видѣть, какъ женщина бранитъ женщину? Что значитъ нравственное безпокойство — безпокойство мужчины, въ сравненіи съ тѣми ежедневно бросаемыми стрѣлами, которыя падаютъ на грудь какой-нибудь dame de compagnie? Бѣдныя жертвы!.. Но мы удалились отъ предмета. Дѣло въ томъ, что сварливость миссъ Кроли возрастала постепенно, по мѣрѣ возстановленія ея физическихъ силъ, и это было въ порядкѣ вещей: чѣмъ ближе рана къ заживленію, тѣмъ она зудитъ сильнѣе и мучительнѣе.

Миссъ Бриггсъ была такимъ-образомъ единственною жертвой, обреченною наслаждаться лицезрѣніемъ выздоравливающей старушки, но и другія нѣжныя особы, жившія вдалекѣ, не забывали миссъ Матильду. Ежедневныя письма, подарки и другія болѣе или менѣе нѣжныя посланія свидѣтельствовали очевиднѣйшимъ образомъ, что есть у ней добрые родственники и родственницы, которые всегда помнятъ и соболѣзнуютъ о ней.

Припомнимъ прежде всего почтительнаго племянниника миссъ Матильды, Родона Кроли. Черезъ нѣсколько недѣль послѣ знаменитой битвы при Ватерлоо, когда военная газета извѣстила о мужествснномъ подвигѣ и повышеніи этого храбраго офицера, почта изъ Діеппа привезла въ Брайтонъ на имя Матильды Кроли красивую шкатулочку съ подарками и почтительнымъ письмомъ отъ племянника ея, полковника Родона. Въ шкатулочкѣ находились французскіе эполеты, орденъ почетнаго легіона и эфесъ отъ шпаги, добытый на полѣ битвы. Письмо написано было въ юмористическомъ духѣ и въ немъ расказывалось, между-прочимъ, какимъ образомъ одинъ офицеръ французской гвардіи, давшій клятву, что «гвардія скорѣе умретъ, чѣмъ положитъ оружіе», былъ тотчасъ же взятъ въ плѣнъ англійскимъ солдатомъ, который переломилъ его шпагу прикладомъ своего ружья. Изуродованная шпага перешла во владѣніе къ Родону. Эполеты и орденъ почетнаго легіона принадлежали французскому кавалерійскому полковнику, павшему въ битвѣ отъ собственной руки адъютанта генерала Тюфто. Родонъ Кроли думалъ, что сдѣлаетъ самое лучшее употребленіе изъ этой добычи, если перешлетъ ее къ своей возлюбленной, безцѣнной тетушкѣ въ Брайтонъ. Долженъ ли онъ продолжать свою корреспонденцію изъ Парижа, куда теперь маршируютъ англійскіе полки? Онъ можетъ, конечно, сообщить ей интересныя извѣстія изъ этой столицы, гдѣ, вѣроятно, найдстъ онъ старыхъ друзей миссъ Кроли, французскихъ эмигрантовъ, къ которымъ она была такъ великодушна и добра впродолженіе ихъ горестнаго пребыванія на британской территоріи.

Старушка поручила своей комнаньйонкѣ написать къ полковнику Родону ласковое и дружеское письмо, и поощрить его къ продолженію своей корреспонденціи. Его первое письмо было такъ забавно и оживлено такимъ чуднымъ юморомъ, что миссъ Кроли съ удовольствіемъ воображала себѣ перспективу послѣдующихъ посланій изъ Парижа.

— Разумѣется, я знаю, объясняла она своей компаньйонкѣ, что Родонъ не всостояніи самъ написать такого чудеснаго письма… онъ такъ же глупъ, какъ ты, моя милая… и я понимаю, что эта негодная Ребекка диктуетъ ему каждое слово, но изъ этого еще вовсе не слѣдуетъ, что племянникъ не обязанъ забавлять свою тетку. Скажите ему, Бриггсъ, что я съ удовольствіемъ ожидаю будущихъ писемъ изъ Парижа.

Письмо, дѣйствительно, сочинено было Ребеккой: по старушкѣ не могло прійдти въ голову, что и военные трофеи, присланные къ ней, составляли неотъемлемую собственность мистриссъ Родонъ: она купила ихъ, за нѣсколько франковъ, у одного изъ безчисленныхъ пройдохъ, которые начали торговать этими вещами немедленно послѣ прекращенія военныхъ дѣйствій. Романисту, знающему все на свѣтѣ, извѣстно также и это обстоятельство. Какъ бы то ни было, ласковый отвѣтъ миссъ Матильды значительно ободрилъ нашихъ юныхъ друзей, Родона и его супругу, оживленныхъ теперь почти несомнѣнною надеждой на совершеннѣйшую благосклонность возлюбленной тетки. Они рѣшились и приняли заранѣе дѣйствительныя мѣры утѣшать ее самыми веселыми письмами изъ Парижа, куда, по словамъ Родона, они спѣшили по слѣдамъ побѣдоноснаго войска.

На жену пастора, отправившуюся на «Королевину усадьбу» лечить переломленную ключицу своего супруга, не распространялось болѣе благоволеніе миссъ Матильды Кроли. Мистриссъ Бьютъ — эта живая, юркая, расторонная, самовластная женщина, имѣла неосторожность провиниться неисправимымъ образомъ передъ своей золовкой. Впродолженіе пребыванія своего въ Лондонѣ и Брайтонѣ, она не только забрала въ свой руки всю хозяйственную часть, не только стѣснила паціентку суровыми распоряженіями, но и наскучила ей какъ нельзя больше, Если бы миссъ Бриггсъ была женщина съ проницательнымъ умомъ, ей, нѣтъ сомнѣнія, было бы въ высшей степени пріятно исполнить порученіе своей благодѣтельницы относительно письма на «Королевину усадьбу». Матильда приказала написать, что, такъ-какъ ея здоровье быстро начало поправляться немедленно послѣ отъѣзда мистриссъ Бьютъ, то она покорнѣйше проситъ добрую посторшу не пріѣзжать къ ней въ другой разъ ни по какому поводу, ни подъ какимъ предлогомъ, и не бросать изъ-за нея собственной семьи на «Королевиной усадьбѣ«. Такой тріумфъ надъ женщиной, позволявшей себѣ гордое и заносчивое обхожденіе въ отношеніи миссъ Бриггсъ, могъ бы, конечно, обрадовать всякую дальновидную леди, но миссъ Бриггсъ, кроткая и смиренная, не принадлежала къ разряду этихъ леди, и сердце ея почувствовало даже состраданіе къ своему врагу, какъ-скоро отняли у него средства вредить ей.

— Какъ я была глупа! думала мистриссъ Бьютъ, обвиняя себя въ поступкѣ, который въ самомъ дѣлѣ былъ очень глупъ. Зачѣмъ мнѣ было въ этомъ дурацкомъ письмѣ, которое мы отправили къ ней вмѣстѣ съ мною откормленными цесарками, намекать, что я пріѣду! Мнѣ бы слѣдовало, не говоря дурнаго слова, прямо пріѣхать къ миссъ Кроли и вырвать ее изъ рукъ этой плаксивой Бриггсъ и этой негодницы, femme de chambre. Пріѣхать бы, да и только… Ахъ; Бьютъ, Бьютъ! Зачемъ тебѣ вздумалосъ такъ некстати переломить свою ключицу?

Ужь именно некстати. Мы видѣли, какъ мистриссъ Бьютъ, прибравъ игру къ своимъ рукамъ, заранѣе разочла всѣ выходы и взятки такъ, чтобы не промахнуться ни одной картой. Но она промахнулась съ другой стороны. Ея хитрое, безошибочное искуство оттолкнуло отъ нея всѣхъ партнеровъ такъ-что уже никто не рѣшался возобновить съ нею опасную игру. При всемъ томъ, мистриссъ Бьютъ и ея возлюбленные дѣтки были убѣждены душевно, что она сдѣлалась въ этомъ случаѣ несчастной жертвой ужаснѣйшаго эгоизма, и что ея самопожертвованіе въ пользу миссъ Матильды Кроли сопрововдалось самою чорною неблагодарностью. Повышеніе Родона и почетный отзывъ о немъ на столбцахъ военной газеты чрезвычайно растревожили ея чувствительную душу. Чего тутъ ожидать? Легко станется, что тетка проститъ своего храбраго племянннка, полковника и кавалера, и эта ненавистная Ребекка опять овладѣетъ сердцемъ легкомысленной Матильды. Что тутъ станешь дѣлать? Мистриссъ Бьютъ написала для своего супруга весьма краснорѣчивое сочиненіе о суетности мірской славы, и о томъ, какъ судьба бываетъ иной разъ слѣпа въ раздаяніи своихъ благъ. Достойный супругъ не понималъ тутъ ни одного слова, но тѣмъ не менѣе, сочиненіе при первой же сходкѣ было имъ произнесено превосходно, съ чувствомъ, толкомъ и даже съ проблескомъ возвышеннаго паѳоса. Единственными его слушателями были: мистеръ Питтъ, старшій братъ Родона, Роза и Фіалка, дочери покойной леди Кроли. Сэръ Питтъ уже давно не посѣщалъ собраній, гдѣ произносились патетическія рѣчи.

Поведеніе старика становилось хуже и хуже, съ мѣсяца на мѣсяцъ, со дня на день. Съ отъѣздомъ Бекки Шарпъ, онъ далъ полную волю и разгулъ своимъ грязнымъ привычкамъ, къ великому соблазну всего графства и къ величайшему ужасу своего старшаго сына. Ленты у буфетчиковой дочки, миссъ Горроксъ, заблистали самыми яркими цвѣтами. Благородныя фамиліи Гемпшира не заглядывали больше на «Королевину усадьбу» и съ презрѣніемъ говорили о владѣлъцѣ этого древняго помѣстья. Сэръ Питтъ бражничалъ каждый день въ домахъ своихъ фермеровъ, и нерѣдко ѣздилъ въ Модбери промачивать свое горло ямайскимъ ромомъ. Кучера, барышники и браконьеры сдѣлались его закадычными друзьями, и онъ пировалъ съ ними на всѣхъ окрестныхъ базарахъ. Миссъ Горроксъ рѣшительно торжествовала. Она ѣздила съ нимъ на четверкѣ вороныхъ въ Соутамптонъ, засѣдая внутри фамильной кареты. Никто въ цѣломъ графствѣ не сомнѣвался, что вотъ, того и гляди, на слѣдующей недѣлѣ будетъ свадьба, и провипціяльная газета извѣститъ о ней къ стыду и соблазну цѣлаго міра.

Не сомнѣвался въ этомъ и мистеръ Питтъ, истомленный сердечно и душевно несчастнымъ поведеніемъ отца. Методическія сходки продолжались, но уже далеко не съ такимъ блистательнымъ успѣхомъ, какъ въ былое время. Мистеръ Питтъ даже усовершенствовался въ искуствѣ сочинять и произносить блистательныя рѣчи, но уже никто не думалъ больше апплодировать ему, и когда оканчивалась сходка, онъ слышалъ собственными ушами, какъ говорили:

— Оглянись прежде на себя, любезный другъ, и потомъ учи другихъ. Отецъ твой вѣрно пьянствуетъ въ эту минуту въ какомъ-нибудь кабакѣ или харчевнѣ.

Однажды онъ съ удивительнымъ краснорѣчіемъ разсуждалъ о нѣкоемъ мухаммедансклмъ бандитѣ, окружившемъ себя толпами женщинъ, вовлеченныхъ имъ въ безвыходную тьму нравственныхъ и умственныхъ заблужденій. Уже фигуры и аллегорическія изображенія полились потокомъ изъ устъ одушевленнаго оратора, какъ вдругъ изъ толпы раздался грубый голосъ:

— А сосчиталъ ли ты, пріятель, сколько у васъ такихъ женщинъ на «Королевиной усадьбѣ«?

Все собраніе оторопѣло отъ этой выходки, и мистеръ Питтъ принужденъ былъ окончить свою рѣчь. Нѣтъ надобности распространяться, что сцены въ этомъ родѣ совершенно отравляли его жизнь.

Роза и Фіалка, съ отъѣздомъ гувернантки, тоже были брошены на произволъ судьбы, такъ-какъ сэръ Питтъ произнесъ торжественную клятву, что съ этой поры никакая ученая дѣвица не переступитъ больше черезъ порогъ его дома. Участь бѣдныхъ сиротокъ, нѣтъ сомнѣнія, была бы достойна великаго сожалѣнія, еслибъ мистеръ Питтъ силою своего энергическаго краснорѣчія не уговорилъ отца отослать ихъ въ учебное заведеніе для окончательнаго усовершенствованія въ искуствахъ, наукахъ и ремеслахъ.

Но каковы бы ни были взаимныя отношенія членовъ знаменитой фамиліи, всѣ они были согласны въ одномъ — въ единодушной любви къ миссъ Кроли, и обожаемая старушка безпрестанно получала вещественные знаки привязанности отъ свомхъ племянниковъ и племянницъ. Такъ мистриссъ Бьютъ препровождала къ ней пулярдокъ и нѣкоторые весьма замѣчательные специменты цвѣтной капусты, со включеніемъ хорошенькаго кошелька или булавочной подушечки отъ имени прелестныхъ дочекъ, которыя также, съ своей стороны, сгарали желаніемъ пріобрѣсть для себя хотя маленькій уголокъ въ памяти милой тетушки. Мистеръ Питтъ посылалъ ей корзины съ персиками, виноградомъ и дичью. Соутамптонскій дилижансъ каждонедѣльно отвозилъ въ Брайтонъ всѣ эти подарки, служившіе выраженіемъ родственной любви, и туда же, повременамъ, въ этомъ экипажѣ, ѣздилъ самъ мистеръ Питтъ, усердный методистъ и краснорѣчивый ораторъ. Поведеніе отца заставляло его довольно часто отлучаться изъ «Королевиной усадьбы», и, сверхъ-того, былъ для него въ Брайтонѣ особый предметъ, требовавшій его личнаго присутствія. Мы уже имѣли случай намекнуть въ этой исторіи объ отношеніяхъ мистера Питта къ леди Дженни Шипкенсъ, которая теперь вмѣстѣ съ матерью и сестрами проживала въ Брайтонѣ съ гигіеническою цѣлью. Матушку леди Дженни, графиню Саутдаунъ, женщину съ характеромъ рѣшительнымъ и твердымъ, зналъ въ ту пору весь методистскій міръ.

Объ этой благородной фамиліи мы тоже обязаны сказать нѣсколько словъ, такъ-какъ она скоро будетъ скрѣплена тѣснѣйшими узами съ домомъ Кроли. Представитель ея, Клементъ Вилльямъ Саутдаунъ, вступилъ въ парламентъ подъ покровительствомъ мистера Уильберфорса, и тамъ нѣсколько времени считали его весьма степеннымъ молодымъ человѣкомъ, вполнѣ оправдавшимъ рекомендацію своего политическаго патрона. Больше о немъ нечего и говорить. Но словами невозможно изобразить чувствованій превосходной матери, когда она, вскорѣ послѣ смерти своего супруга, узнала съ сокрушеніемъ сердечнымъ, что сынъ ея сдѣлался членомъ многихъ свѣтскихъ клубовъ и проигрывалъ большіе куши въ «Кокосовомъ Деревѣ«, что онъ уже успѣлъ надавать множество векселей, проматывая отцовское наслѣдство, что онъ покровительствовалъ скачкамъ, держалъ съумасбродные заклады, ѣздилъ безпрестанно въ оперный театръ, и, вообще, проводилъ время въ обществѣ холостяковъ, не отличавшихся строгими правилами жизни. Его имя произносилось не иначе, какъ съ воздыханіями въ фамильномъ кругу вдовствующей леди Саутдаунъ.

Леди Эмилія, старшая сестрица этого джентльмена, прославилась въ методистскомъ мірѣ нѣсколькими восхитительными трактатами эстетически-умозрительно-практически-элегическаго содержанія, обращеннаго преимущественно къ филантропическимъ цѣлямъ. Какъ дѣва зрѣлая и даже перезрѣлая, она имѣла весьма слабую идею о супружеской жизни, и сердце ея стремилось къ предметамъ отвлеченнымъ. Съ нѣкотораго времени она вела постоянпую корреспонденцію съ ост-индскими философами, и носился слухъ, будто леди Эмилія питала тайное расположеніе къ достопочтенному Мельхиседеку Горнблауэру, который позволилъ себя татуировать на Зеландскихъ островахъ.

Что касается до леди Дженни, къ которой, какъ мы сказали, мистеръ Питтъ Кроли чувсгвовалъ сердечное влеченіе, она была робка, кротка, стыдлива, молчалива и въ высшей степеми мягкосердечна. Нерѣдко она проливала слезы о своемъ братѣ, хотя былъ онъ пропащій человѣкъ, и со стыдомъ приздавалась, что еще любитъ его до сихъ поръ. Повременамъ она посылала къ нему письма, и сама тайкомъ относила ихъ на почту. Единственный страшный секретъ, тяготѣвшій надъ ея жизнью, состоялъ въ томъ, что однажды, въ лунную ночь, леди Дженни и старая ключница отправились на тайный визитъ въ холостую квартиру лорда Саутдауна, и застали его — о, неисправимый и жалкій повѣса! — среди комнаты съ сигарою во рту и съ бутылкою кюрасо, стоявшей передъ нимъ на столѣ. Она почитала свою старшую сестру, благоговѣла передъ матерью, и считала мистера Кроли совершегнѣйшимъ и достойнѣйшимъ изъ всѣхъ мужчинъ, послѣ, однакожь, своего брата, лорда Саутдауна, этого падшаго Люцифера. Зато мать и сестра, принадлежавшія къ разряду женщинъ высокаго полета, дѣлали для скромной дѣвицы всякія уступки, и вообще смотрѣли на нее съ тѣмъ покровительственнымъ великодушіемъ, которое обыкновенно мы любимъ оказывать существамъ низшаго разряда. Добрая мама заказывала для нея платья, покупала ей книги, ленты, шляпки, и выкраивала для ея миньятюрной голозы представленія, идеи и сужденія, сообразныя съ ея возрастомъ, поломъ и обстоятельствами жизни. Смотря по тому, какъ желала и приказывала леди Саутдаунъ, Дженни ѣздила верхомъ на своей маленькой лошадкѣ, играла на фортепьяно, рисовала, или пользовалась какимъ-нибудь другимъ медикаментомъ, который долженъ былъ содѣйствовать къ развитію въ ней физическихъ и душевныхъ совершенствъ. Вдовствующая леди заставляла свою дочку ходить въ панталончикахъ и съ передникомъ до тѣхъ поръ, пока ей не стукнуло двадцать-шесть лѣтъ. По поводу перваго своего представленія въ Букингемѣ, леди Дженни получила разъ навсегда приказаніе освободиться отъ этихъ орнаментовъ.

Когда всѣ эти леди переѣхали въ свой брайтонскій домъ, мистеръ Питтъ тотчасъ же поспѣшилъ сдѣлать имъ свой визитъ, не надѣясь въ ту пору вступить въ непосредственное соприкосновеніе съ тетушкой Матильдой. Онъ ограничился только тѣмъ, что оставилъ свою карточку въ дверяхъ миссъ Кроли, и освѣдомился отъ мистера Баульса, или его помощника, о здоровьи паціентки. Встрѣтивъ однажды миссъ Бриггсъ на ея возвратномъ пути домой изъ киижной лавки, откуда она шла съ новѣйшими романами подъ мышкой, мистеръ Питтъ раскраснѣлся необыкновеннымъ образомъ, когда принужденъ былъ сдѣлать шагъ впередъ и подать руку компаньйонкѣ миссъ Кроли. Онъ гулялъ тогда съ леди Шипшенксъ; и компаньйонка была ей представлена такимъ-образомъ:

— Леди Дженни; сказалъ мистеръ Питтъ, — позвольте рекомендовать вамъ искренняго друга моей тетушки, ея преданную собесѣдницу, миссъ Бригтсъ, которую вы знаете подъ другимъ именемъ, какъ сочинительницу превосходныхъ «Лирическихъ восторговъ сердца». Вы уже имѣли случай нѣсколько разъ восхищаться этимъ поэтическимъ созданіемъ миссъ Бриггсъ.

Леди Дженни также раскраснѣлась, протягивая свою миньятюрную ручку миссъ Бриггсъ, и проговорила что-то очень учтиво и безсвязно насчетъ своей мама, обнаруживая искреннее желаніе познакомиться съ миссъ Кроли, и свидѣтельствуя нелицемѣрную радость при встрѣчѣ со всѣми друзьями и родственниками мистера Питта. Въ заключеніе, когда онѣ разставались, леди Дженни бросила голубиный взглядъ на миссъ Бриггсъ, и слегка кивнула ей головой, тогда-какъ мистеръ Питтъ отвѣсилъ ей глубочайшій поклонъ, одинъ изъ тѣхъ, къ которымъ онъ привыкъ еще въ нѣкоемъ германскомъ городѣ, гдѣ состоялъ на дипломатической службѣ.

О хитрый, лукавый дипломатъ, достойнѣйшій ученикъ и сподвижникъ лорда Бинки! Онъ самъ, собственными руками, представллъ леди Дженпи экземпляръ стихотвореній миссъ Бриггсъ, которыя она въ ранней своей молодости посвятила покойной супругѣ его отца. Мистеръ Питтъ отрылъ этотъ томикъ между разнымъ хламомъ на «Королевиной усадьбѣ«, и привезъ его въ Брайтонъ, озаботившись напередъ перелистовать его дорогой въ дилижансѣ, и сдѣлать карандашомъ отмѣтки въ назиданіе леди Джеяни Шипшенксъ.

Съ такимъ же дипломатическимъ искуствомъ, мистеръ Питтъ представилъ умственному взору леди Саутдаунъ великія выгоды, которыя могли современемъ произойдти отъ короткаго знакомства ея фамиліи съ миссъ Кроли. Выгоды этого рода имѣли двойной характеръ — мірской и духовный. Миссъ Кроли, говорилъ дипломатъ, была теперь совершенно одна. Чудовищный развратъ и странная женитьба младшаго брата, Родона, отстранили его окончательно отъ старой тётушки. Непомѣрное самовластіе и жадность мистриссъ Бьютъ Кроли заставили старушку принять противъ этой женщины строжайшія мѣры, и она не хочетъ болѣе видѣть ненасытную пасторшу. И хотя самъ онъ, руководимый чувствомъ гордости, быть-можетъ неумѣстной, постоянно уклонялся отъ дружескихъ связей съ миссъ Кроли, однакожь теперь онъ думаетъ, что необходимо воспользоваться всѣми приличными средствами, какъ для того, чтобъ обратить старую тётку на путь истины, такъ и для того, чтобъ благовременно завладѣть ея имѣніемъ, на которое онъ имѣетъ полное право, какъ будущій представитель фамиліи Кроли.

Глубокомысленная леди Саутдаунъ согласилась безпрекословно на оба эти предложенія, и рѣшилась немедленно приступять къ дѣлу…

— Кто докторъ у вашей тетушки? спросила леди Саутдаунъ у своего будущаго зятя.

Мистеръ Питтъ назвалъ фамилію господина Кримера.

— О, это шарлатанъ и невѣжда, милый мой Питтъ. Надобно удалить его. Мнѣ уже, слава Богу, удалось благовременно прогнать его изъ многихъ домовъ, хотя въ одномъ или двухъ случаяхъ я не подоспѣла. Такъ, при всемъ усердіи, я не могла спасти генерала Гландерса, который умеръ отъ микстуръ этого шарлатана — умеръ, мой другъ. Немного, правда, онъ оправился отъ поджеровыхъ пилюль, которыя я ему предписала; но увы! это было уже слишкомъ поздно. Хорошо по крайней мѣрѣ то, что генералъ Гландерсъ умеръ спокойно, безъ всякой душевной тревоги. Стало-быть это дѣло рѣшеное: Кримеръ оставитъ вашу тётушку.

Мистеръ Питтъ выразилъ свое совершеннѣйшее успокоеніе.

Надлежало теперь устроить другой пунктъ — обратить миссъ Кроли на истинный путь. Леди Саутдаунъ взялась за это съ величайшимъ удовольствіемъ. Съ той поры, какъ розы увяли на ея щекахъ, и синія дуги впервые появились вокругъ ея глазъ, леди Саутдаунъ, отрѣшившись отъ шумныхъ удовольствій большого свѣта, погрузилась всей душой въ созерцательныя умозрѣнія эстетически-философическаго свойства, и всѣ ея занятія приняли аскетическій характеръ. Покойный ея супругъ, милордъ Саутдаунъ, человѣкъ больной, слабый и простодушный, безмолвно ободрялъ поведеніе своей Матильды, и аскетическая ея дѣятельность, возрастая постепенно; обнаружилась въ скоромъ времени въ обширнѣйшихъ размѣрахъ. Извѣстно всему міру, что Англія, любезное наше отечество, столько гордое своимъ умственнымъ развитіемъ, представляетъ классическую почву для всѣхъ съумасбродныхъ мнѣній и предразсудковъ, принимающихъ форму разнообразныхъ доктринъ съ притязаніями на непогрѣшительность. Духъ средневѣкового фанатизма паритъ еще во всей своей силѣ надъ атмосферой туманнаго Альбіона. Честолюбцы, обманутые въ своихъ ожиданіяхъ на поприщѣ ученой или политической дѣятельности, узколобые педанты, волнуемые жаждой какой бы то ни было извѣстности, всѣ люди безъ призванія, безъ таланта, безъ свѣтлой мысли въ головѣ, найдутъ и прозелитовъ, и приличную для себя дѣятельность на всѣхъ пунктахъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ. Домъ леди Саутдаунъ еще при жизяи ея мужа сдѣлался истиннымъ притономъ всѣхъ этихъ пройдохъ и безпокойныхъ искателей приключеній. Методисты, квакеры, кувыркатели, накатчики, анабаптисты, поперемѣнно появлялись въ ея блестящемъ салонѣ, смотря потому, какъ измѣнялись вкусъ и наклонности хозяйки. Такъ она принимала достопочтеннаго Сандерса Менитра изъ Шотландіи, достопочтеннаго Луку Уатерса, Джильса Джаульса, и прочая, и прочая. Обѣ ея дочери и вся домашняя челядь обязаны были съ напряженнымъ вниманіемъ слушать и прилагать къ сердцу туманныя бесѣды всѣхъ этихъ господъ. Впродолженіе этихъ коггрегацій, старику Саутдауну позволялось дремать въ своей спальнѣ, пить глинтвейнъ и читать газету. Леди Дженни была любимою дочерью милорда, и въ ней одной, казалось, онъ находилъ для себя утѣшеніе и отраду. Старшая дочь, усвоившая вполнѣ характеръ и привычки своей матери, оттолкнула отъ себя отцовское сердце своимъ страшнымъ ригоризмомъ. Такой порядокъ дѣлъ продолжался и послѣ смерти милорда.

Мистеръ Питтъ, какъ послушный сынъ, вполнѣ подчинялся прихотямъ и распоряжепіямъ своей будущей тёщи. Онъ долженъ былъ по ея приказанію принимать Сандерса Менитра, Луку Уатерса, Джильса Джаульса, поджеровы пилюли, роджеровы порошки, эликсиръ мистера Поки, и такъ далѣе. При выходѣ изъ дома, леди Саутдаунъ всегда нагружала его и сочиненіями, и медицинскими рецептами своихъ любимыхъ докторовъ теологіи и медицины.

Кто изъ васъ; милостивые государи, не страдалъ, такъ-сказать, подъ игомъ этихъ прелестныхъ самозванокъ-докторовъ, принимающихъ на себя произвольную обязаныость врачевать ваши душевные и физическіе недуги? Вы можете говорить сколько угодно: «Благодарю васъ, сударыня, — въ прошломъ году я принималъ, по вашему рецепту, поджеровы пилюли, и опытомъ извѣдалъ ихъ цѣлительное свойство; зачѣмъ же теперь я долженъ промѣнять ихъ на роджеровы порошки?» Это не поможетъ: безпардонная прозелитка, теряя надежду образумить васъ словесными аргументами, начинаетъ проливать горьчайшія слезы, и вы, для успокоенія ея, глотаете по неволѣ роджеровскій порошокъ.

— Что жь касается до ея душевнаго состоянія, прододжала леди Саутдаунъ, — мы, разумѣется, должны немедленно взять свои мѣры. Если оставить при ней Кримера, она умретъ непремѣнно, и притомъ въ ужаснѣйшемъ состояніи. Я пошлю къ ней достопочтеннаго мистера Айронса. Дженни, нашими отъ меня заимску, въ третьемъ лицѣ, къ достопочтенному Бартоломею Айронсу, и скажи, что я сегодня ожидаю его къ чаю, въ половинѣ седьмого. О, это самый дѣятельный мужъ! Онъ долженъ увидѣть миссъ Кроли сегодня ночью, прежде чѣмъ она ляжетъ спать. Эмилія, другъ мой, приготовь пачку книгъ для миссъ Кроли. Не забудь положить: «Обращеннаго Каннтбала» и «Звучную Трубу».

— Не прикажете ли еще «Слѣпую Прачку», мама! сказала леди Эмилія, — для начала это было бы очень хорошо. А тамъ можно будетъ послать «Восторгнутые Класы».

— Позвольте, mesdames, сказалъ мистеръ Питтъ, — уважая вполнѣ всякія мнѣнія возлюбленной леди Саутдаунъ, я думаю, однакожь, что было бы не совсѣмъ благоразумно приступать съ такими важными предметами къ миссъ Кроли. Прошу васъ обратить вниманіе на то, что до сихъ поръ она еще никогда не углублялась въ созерцательныя истины, имѣвшія прямое отношеніе къ ея преклоннымъ лѣтамъ. Должно дѣйствовать исподоволь, не торопясь.

— Но въ этихъ случаяхъ торопливость совершенно необходима, мистеръ Питтъ, замѣтила леди Эмилія, успѣвшая между-тѣмъ выбрать шесть маленькихъ книжекъ изъ своей библіотеки.

— Это будетъ слишкомъ опрометчиво съ вашей стороны, и я знаю, что вы только напугаете мою тётку, продолжалъ отставной дипломатъ, — привычки свѣта и легкомысленныя мнѣнія слишкомъ глубоко запали въ ея душу. Опрометчивый способъ дѣйствованія неудобенъ во всѣхъ отношеніяхъ. Миссъ Кроли, по всей вѣроятности, выброситъ за окно всѣ эти книги и откажется отъ всякаго знакомства съ тѣми, кто прислалъ ихъ.

— Вы такой же мірянинъ, какъ ваша тётка, мистеръ Питтъ, сказала леди Эмилія, выходя изъ комнаты съ своими книгами подъ мышкой.

— И я не имѣю надобности доказывать вамъ, леди Саутдаунъ, продолжалъ мистеръ Питтъ, понизивъ голосъ, и не обращая никакого вниманія на перерывъ, — не имѣю надобности доказывать и пояснять, въ какой степени опрометчивость этого рода можетъ повредить нашимъ надеждамъ относительно мірскихъ стяжаній моей тетушки. Вспомните, что у ней семьдесятъ тысячь фунтовъ, и обратите вниманіе на ея преклонный возрастъ. Я знаю, что она уничтожила завѣщаніе, сдѣланное прежде въ пользу моего брата, полковника Кроли. Мы должны исподоволь, мѣрами кроткими и едва замѣтными, обращать ее на истинный путь, и вы, я полагаю, согласитесь со мной, леди Саутдаунъ, что… что…

— Конечно, конечно, замѣтила скороговоркой леди Саутдаунъ. Дженни, моя милая, не отсылай этой записки къ мистеру Айронсу, и если онъ придетъ, сказать, что дома нѣтъ. Если здоровье вашей тетушки не терпитъ отвлеченныхъ разсужденій, мы охотно будемъ дожидаться ея выздоровленія. Время еще не ушло. Завтра я сдѣлаю визитъ миссъ Кроли.

— И если я вправѣ совѣтовать въ этомъ случаѣ, заключилъ мистеръ Питтъ ласковымъ тономъ, — вамъ никакъ не слѣдуетъ брать съ собою нашу прекрасную Эмилію, такъ какъ характеръ ея слишкомъ живъ и пылокъ. Напротивъ, будетъ очень хорошо, если вмѣстѣ съ нами отправится къ моей тётушкѣ милая наша леди Дженни.

— Ну да, ваша правда, Эмилія испортитъ все дѣло, сказала леди Саутдаунъ.

И на этотъ разъ, леди Саутдаунъ, убѣжденная доказательствами дипломата, отказалась отъ своей обычной тактики дѣйствовать зажигательными трактатами противъ всякаго ближняго, котораго надлежало обратить на путь правды. Принимая въ уваженіе здоровье паціентки, тревожное состояніе духа и семьдесятъ тысячь фунтовъ, ей принадлежащихъ, леди Саутдаунъ первый разъ въ своей жизни рѣшилась прибѣгнуть къ средствамъ медленнымъ и вѣрнымъ.

На другой день, большая фамильыая карета лордовъ Саутдауновъ съ фамильными гербами подкатила къ подъѣзду отеля миссъ Кроли, и осанистый лакей въ блестящей ливреѣ передалъ мистеру Баульсу, отъ имени леди Саутдаунъ, визитную карточку для миссъ Кроли; и такую же дли миссъ Бриггсъ. Для перваго знакомства, леди Эмилія прислала ученой компаньйонкѣ одинъ экземпляръ своихъ собственныхъ сочиненій и нѣсколько теологическихъ трактатовъ для поучительнаго чтенія миссъ Бриггсъ. Въ лакейскую миссъ Кроли поступило, отъ ея имени: «Прозрачное Зерцало» — сочиненіе весьма замѣчательное по своей краткости, ясности и вразумительности.

ГЛАВА XXXIII Джемсъ Кроли куритъ

Любезность мистера Питта и ласковое обращеніе его спутницы въ высшей степени разнѣжили чувствительную Бриггсъ, и уполномочили ее высказать весьма лестный отзывъ насчетъ леди Дженни, послѣ того какъ визитныя карточки благородной фамиліи были представлены миссъ Кроли. Карточка леди Саутдаунъ, оставленная лично для миссъ Бриггсъ, произвели весьма благодѣтельное вліяніе на сердце бѣдной компаньйонки.

— Кчему это ей вздумалось оставить карточку для васъ, миссъ Бриггсъ? спросила съ изумленіемъ миссъ Кроли, — придетъ же вѣдь такая фантазія!

— Тутъ, мнѣ кажется, нечему удивляться, скромно замѣтила миссъ Бриггсъ, — знатная леди нисколько не унизитъ своего достоинства, если обратитъ вниманіе на бѣдную дворянку.

И она положила эту карточку въ свою рабочую шкатулку между предметами, драгоцѣнными для ея сердца. Затѣмъ, миссъ Бриггсъ объяснила, какъ она встрѣтила вчерашній день мистера Кроли съ его невѣстой, и какое чудное сокровище была эта невѣста. она расказывала, какъ одѣта была леди Дженни, и подробно, съ женскою аккуратностію, описала всѣ части ея туалета, отъ соломенной шляпки до башмаковъ. Оказалось, что костюмъ леди Дженни былъ очень простъ и очень милъ.

Миссъ Кроли дала полную волю компаньйонкѣ распространяться обо всѣхъ этихъ вещахъ, и слушала ее внимательно, безъ перерыва. Здоровье старой дѣвы поправилось совершенно, и она скучала безъ общества, къ которому привыкла. Мистеръ Кримеръ, ея докторъ, не хотѣлъ и слышать о возвращеніи своей паціентки въ Лондонъ. Скучавшая старуха была рада познакомиться въ Брайтонѣ съ кѣмъ бы то ни было, и потому, возвращая на другой день свой собственныя карточки, приказала сказать, что мистеръ Питтъ Кроли доставитъ ей большое удовольствіе своимъ визитомъ. Онъ пришелъ, и съ нимъ пришли — леди Саутдаунъ и младшая ея дочь, невѣста. Вдовствующая леди воздержалась отъ всякихъ эстетически-созерцательныхъ умозрѣній; но говорила очень много о погодѣ, о войнѣ, о низверженіи Бонапарта, о докторахъ вообще, и въ частности о рѣдкихъ достоинствахъ мистера Поджерса; которому въ ту пору она покровительствовала.

Впродолженіе этого визита, мистеръ Питтъ обнаружилъ дивную черту дипломатическаго искусства, одну изъ тѣхъ, которыя свидѣтельствовали неоспоримымъ образомъ, что, не будь его карьера испорчена въ ранней молодости, онъ ушелъ бы далеко на политической дорогѣ. Когда леди Саутдаунъ заговорила о корсиканскомъ выходцѣ и, подражая современной модѣ, принялась доказывать, что это былъ въ человѣческомъ родѣ извергъ, обагренный всѣми преступленіями, чудовще, недостойное жизни, Питтъ Кроли вдругъ поднялъ свою булаву на защиту этого Человѣка Судьбы. Описалъ, какъ онъ видѣлъ Перваго Консула въ Парижѣ, во время аміенскаго мира, когда онъ, Питтъ Кроли, имѣлъ удовольствіе въ первый разъ познакомиться съ великимъ ораторомъ Великобританіи. Это былъ господинъ Фоксъ, который, какъ извѣстно, всегда имѣлъ высокое мнѣніе о императорѣ Наполеонѣ. Питтъ Кроли вполнѣ раздѣлялъ мнѣніе Фокса, хотя во многихъ другихъ случаяхъ былъ съ нимъ не согласенъ. Изгнаніе Наполеона считалъ оиъ великою несправедливостію и доказывалъ весьма убѣдительно, что Французы сдѣлали огромную ошибку, подчинившись вліянію папы.

Послѣдняя выходка спасла Питта Кроли въ глазахъ леди Саутдаунъ, между-тѣмъ, какъ благоговѣніе къ Фоксу и Наполеону возвысило его неизмѣримо въ мнѣніи миссъ Кроли. Мы уже имѣли случай намекнуть впродолженіе этой исторіи, что миссъ Кроли стояла нѣкогда на короткой ногѣ съ покойнымъ Фоксомъ. Миссъ Кроли, принадлежавшая въ политическомъ смыслѣ къ партіи виговъ, всегда стояла за Наполеона, и хотя никакъ нельзя сказать, чтобъ паденіе этого гиганта возмутило ея душевный покой, и подѣйствовало непріятнымъ образомъ на ея желудокъ, однакожь панегирикъ Питта, прославившій обоихъ ея идоловъ, былъ въ высшей степени пріятенъ для ея сердца, и Питтъ Кроли, какъ мы сказали, вдругъ поднялся на необозримую высоту въ ея глазахъ.

— А вы какъ объ этомъ думаете, моя милая? спросила миссъ Кроли молодую леди, которая, повидимому, понравилась ей съ перваго взгляда. Съ хорошеньшшъ личикомъ нетрудно было пріобрѣсть благосклонность миссъ Матильды Кроли, хотя надобно признаться, что ея любовь возникала и простывала съ одинаковой быстротою.

Леди Дженни покраснѣла какъ роза, и сказала, что она не понимаетъ политики, и не принимаетъ никакого участія въ политическихъ вопросахъ. Нѣтъ сомнѣнія, что ея мама разсуждаетъ основательно, хотя правда и то, что мистеръ Питтъ говоритъ превосходно.

И когда обѣ леди собрались домой, миссъ Кроли сказала въ заключеніе визита:

— Надѣюсь, вы будете такъ добры, леди Саутдаунъ, что станете повременамъ присылать ко мнѣ леди Дженни, если только ей не скучно будетъ въ обществѣ одинокой, больной старухи.

Обѣщаніе дано было съ величайшимъ удовольствіемъ, и благородныя леди разстались самымъ дружескимъ образомъ.

— Питтъ, не приводи ко мнѣ никогда эту леди Саутдаунъ, сказала старушка, — она глупа и надута, какъ всѣ эти родственники твоей матери, которыхъ я терпѣть не могла. Но эта хорошенькая куколка, леди Дженни, можетъ првходить сколько ей угодно. Распорядись такъ, чтобъ она навѣщала меня какъ можно чаще.

Питтъ обѣщалъ сдѣлать такое распоряженіе. Онъ не считалъ нужнымъ объяснять своей тёщѣ, какое мнѣніе составила о ней миссъ Кроли, и леди Саутдаунъ осталась въ совершеннѣйшемъ убѣждеяіи, что она произвела великолѣпное впечатлѣніе на свою новую знакомку.

Общество больной старухи не испугало леди Дженни. Быть-можетъ, ей пріятно было отлучаться повременамъ изъ родительскаго дома, гдѣ весьма часто президентствовалъ достопочтенный Бартоломей Айронсъ и многіе другіе неуклюжіе и скучные педанты, собиравшіеся въ гостиной леди Саутдаунъ. Какъ бы то ни было, невѣста дипломата сдѣлалась постоянной гостьей миссъ Кроли, выѣзжала съ нею на гулянья, и утѣшала ее по вечерамъ, Леди Дженги была добродушна и ласкова со всѣми, такъ что даже горничная Фиркинъ не думала ревновать ее къ своей госпожѣ. Чувствительная Бриггсъ замѣтила въ скоромъ времени, что благодѣтельница никогда не бранила ее въ присутствіи леди Дженни. Миссъ Кроли обращалась съ своей гостьей очаровательнымъ образомъ. Она расказывала ей множество восхитительныхъ анекдотовъ, почерпнутыхъ изъ воспоминаній дѣтскихъ лѣтъ, и способъ ея выраженія былъ совсѣмъ не тотъ, какой прежде употребляла она въ обращеніи съ начитанной Ребеккой; дѣтская невинность леди Дженни отстраняла всякую возможность легкомысленной бесѣды, и миссъ Кроли щадила деликатность чувствъ этой неопытной дѣвицы. Леди Дженни въ свою очередь была въ восторгѣ отъ доброй старушки, и старалась забавлять ее всѣми зависящими отъ нея средствами. Покойный отецъ, пропащій братъ и миссъ Кроли были единственными особами, отъ которыхъ молодая дѣвушка слышала выраженія искренней привязанности и дружбы.

Такимъ-образомъ въ длинные осенніе вечера (когда Ребекка торжествовала свои побѣды въ веселомъ Парижѣ, а мистриссъ Эмми, — убитая душевной скорбью Эмми… ахъ! гдѣ-то она теперь?) леди Дженни сидѣла въ гостиной миссъ Кроли, и окруженная поэтическими сумерками, пѣла для нея свой простенькія пѣсни и гимны, между-тѣмъ какъ солнце закатывалось, и море выбрасывало на беретъ свои ревущія волны. Старая дѣвственница, дремавшая въ своихъ креслахъ, просыпалась съ прекращеніемъ мелодическихъ звуковъ и просила свою гостью продолжать безъ перерыва. Чтожь касается до сантиментальной Бриггсъ, проливавшей радостныя слезы въ ту пору, когда она сидѣла за иголкой, и смотрѣла въ окно на ревущій океанъ и на звѣздное небо, гдѣ вращались, въ своемъ торжественномъ величіи грандіозные міры… да что тутъ толковать? кто въ состояніи изобразить, опредѣлить или измѣрить душевную усладу и чувствительность миссъ Бриггсъ?

Питтъ между-тѣмъ, съ политическимъ памфлетомъ въ рукахъ и съ диссертаціей о Хлѣбныхъ Законахъ, наслаждался въ столовой тѣмъ пріятнымъ отдохновеніемъ, которое въ равной степени приличествуетъ послѣ обѣда веякому смертному, будь его натура романтическая, или даже совершенно неромантическая. Онъ потягивалъ мадеру, и строилъ въ воздухѣ грандіозные замки, считая себя геніемъ первостатейнымъ. Ему казалось, что онъ влюбленъ теперь въ свою невѣсту въ тысячу разъ болѣе, чѣмъ когда-либо впродолженіе этихъ семи лѣтъ, считая съ того дня, когда впервые началась эта нѣжная связь, скрѣпляемая постепенно, съ приличною медленностію и дипломатическою предусмотрительностію. Снѣдаемый пылкой страстью, онъ сидѣлъ, мечталъ, дремалъ и спалъ — сладко спалъ. Когда наступалъ часъ пить кофе, Баульсъ шумно входвлъ въ комнату съ чашкой для мистера Питта, сквайра; продолжавшаго дѣятельно заниматься своимъ политическимъ памфлетомъ.

— Мнѣ бы хотѣлось, мой милый, поиграть съ кѣмъ-нибудь въ пикетъ, сказала миссъ Кроли однажды вечеромъ, когда этотъ заслуженный каммердинеръ явился въ гостиную съ подносомъ и свѣчами, — бѣдняжка Бржггсъ играетъ не лучше какой-нибудь совы — такъ она глупа.

Должно замѣтить, что старая дѣвственница пользовалась всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобъ побранить свою кампаньйонку въ присутствіи прислуги.

— Послѣ пикета я всегда сплю гораздо спокойнѣе, заключила миссъ Кроли.

При этомъ леди Дженни раскраснѣлась до крайней верхушки своихъ ушей и до послѣдней оконечности своихъ миньятюрныхъ пальцевъ. Когда Баульсъ оставилъ комнату, и затворилъ за собою дверь, молодая дѣвушка сказала:

— Миссъ Кроли, я умѣю играть въ пикетъ… немножко. Папенька бывало игрывалъ со мною.

— Поцалуйте меня, мой ангелъ, сейчасъ-же поцалуйте, съ восторгомъ вскричала обрадованная старуха.

И въ этомъ живописномъ занятіи съ миссъ Кроли, мистеръ Питтъ засталъ свою невѣсту, когда воротился изъ столовой съ своимъ политическимъ памфлетомъ. Какъ она краснѣла и стыдилась весь этотъ вечеръ, бѣдная леди Дженни!

Читатель ошибется, если подумаетъ, что хитрые затѣи мистера Питта Кроли ускользнули отъ вниманія его возлюбленной родни въ пасторатѣ на «Королевиной усадьбѣ«. Гемпширъ и Суссексъ лежатъ весьма далеко одинъ отъ другаго, и однакожь въ Суссекскомъ графствѣ было у мистриссъ Бьютъ множество друзей, которые извѣщали ее обо всемъ — даже болѣе нежели обо всемъ — что происходило въ брайтонскомъ домѣ миссъ Матильды Кроли. Питтъ ѣздилъ туда чаще и чаще. По цѣлымъ мѣсяцамъ онъ не заглядывалъ въ свой фамильный замокъ, гдѣ несчастный отецъ пировалъ безпросыпу въ обществѣ безпутной семьи буфетчика Горрокса. Успѣхъ мистера Питта озлоблялъ и огорчалъ какъ нельзя больше пасторскую семью, и особенно мистриссъ Бьютъ, понявшую теверъ, въ чемъ состояла неисправимая опрометчивость ея поступковъ. Зачѣмъ она такъ часто оскорбляла компаньйонку Бриггсъ, и вела себя такъ гордо въ отношеніи къ Баульсу и Фиркинъ? Вотъ, когда насталъ чорный денёкъ, во всемъ домѣ миссъ Кроли не оказалось ми одной особы, приверженной къ мистриссъ Бьютъ. Нехорошо, очень нехорошо.

— А во всемъ виновата проклятая ключица, упорно доказывала мистриссъ Бьютъ, не будь она переломлена, я никогда бы не оставила старухи. И кчему было таскаться по полямъ, чтобъ травить этихъ негодныхъ зайцевъ?.. Я тебѣ говорю, Бьютъ.

— Можешь говорить сколько угодно, только зайцы тутъ ни на-волосъ не виноваты, моя милая, отвѣчалъ осужденный супругъ, — ты сама напугала ее, Барбара.

— А чемъ это, если смѣю спросить?

— Какъ чемъ? Дѣло извѣстное. Ты умна, конечно, спора нѣтъ, но характеръ у тебя дьявольскій, и ты просто помѣшалась на этихъ деньгахъ.

— Помѣшалась! Да ты бы ужь сидѣлъ въ тюрьмѣ давнымъ-давно, еслибъ я не сберегла твоихъ денегь. Бьютъ.

— И сидѣлъ бы, я не спорю, моя милая, отвѣчалъ уклоичивый сожитель, — ты умнѣе меня, я знаю, да только ужь черезчуръ пересаливаешь тамъ, гдѣ нужно было бы подсдобить и подмаслить.

И онъ подсдобилъ себя стаканчикомъ портвейна.

— Какого дъявола найдетъ она въ этомъ болванѣ, желалъ бы я знать? продолжалъ достопочтенный Бьютъ Кроли;— вѣдь онъ до сихъ поръ такой молокососъ, что всякая гусыня заклюетъ его и ощиплетъ. Вотъ братъ его, Родонъ; молодецъ такъ молодецъ, хоть ты знаешь, что его давно бы пора на висѣлицу. Я помню, какъ бывало онъ гоняетъ Питта по конюшнѣ съ плетью въ рукахъ, а Питтъ кричитъ изо всей мочи, и бѣжитъ потомъ жаловаться своей матери. Это была потѣха, и мы всѣ покатывались со смѣху. Да мнѣ сдается, что и теперь любой изъ моихъ ребятъ употчиваетъ его одной рукой. Джемсъ еще помнитъ, какъ въ Оксфордѣ дразнили его дѣвчонкой.

— Послушай, Барбара, продолжалъ достопочтенный Бьютъ послѣ кратковременной паузы.

— Что? сказала Барбара, кусая свои ногти и барабаня на столу.

— Я думаю, почему бы намъ не отправить Джемса въ Брайтонъ на поклонъ къ этой старухѣ? Вѣдь пожалуй изъ этого что-нибудь и выйдетъ. Джимми, ты знаешь, скоро долженъ будетъ получить ученую степень. Онъ оборвался ^[1] всего только два раза — что за бѣда? обрывался и я, но все-таки онъ жилъ въ Оксфордѣ и обучался въ университетѣ. Онъ боксируетъ недурно и знакомъ со многими ребятами изъ высшаго круга. Мнѣ случалось видѣть самому, какъ они тамъ разъѣзжаютъ въ праздникъ на лодкахъ, и распѣваютъ серенады. Джимми не послѣдній между ними. Пусть же онъ ѣдетъ къ нашей старухѣ, и задастъ тумака этому Питту Кроли, если тотъ вздумаетъ наскочить на него. Какъ ты думаешь объ этомъ, Барбара?

— Чего тутъ думать! Джемсъ, разумѣется, долженъ ѣхать и увидѣться съ нею, отвѣчала рѣшительнымъ тономъ мистриссъ Бьютъ, и потомъ прибавила со вздохомъ: не мѣшало бы спровадить къ ней хоть одну изъ нашихъ дочерей; но вѣдь та бѣда, что она терпѣть ихъ не можетъ. Надобно же было имъ уродиться такими дурнушками!

Но эти дурнуршки были впрочемъ совершенно благовоспитанныя дѣвицы, и въ ту пору, когда мать ихъ произносила эти слова, онѣ вызванивали очень бойко самыя трудныя пьесы на фортепьяно, стоявшемъ въ сосѣдней комнатѣ. Музыку вообще знали онѣ хорошо, и притомъ упражнялись каждый день въ исторіи, географіи, на гитарѣ и на пяльцахъ, но кчему всѣ эти таланты пригодны на базарѣ житейской суеты для несчастныхъ дѣвицъ, низкорослыхъ, бѣдныхъ и дурныхъ лицомъ? Вѣчно сидѣть имъ въ дѣвкахъ, думала мистриссъ Бьютъ, если не подвернутся какіе-нибудь молодые баккалавры, будущіе товарищи ея мужа, и эту мысль съ приличнымъ краснорѣчіемъ она выразила мистеру Бьюту, но разговоръ супруговъ обратился на другіе предметы, когда они увидѣли передъ окномъ мистера Джемса. Молодой студентъ выходилъ въ эту минуту изъ конюшни съ трубкою въ зубахъ и въ клеенчатой фуражкѣ на головѣ.

Сказать правду, мистриссъ Бьютъ не ожидала слишкомъ великолѣпныхъ результатовъ отъ посланничества своего сына Джемса, и смотрѣла съ печальными предчувствіями на его отъѣздъ. Самъ молодой человѣкъ вовсе не расчитывалъ на блистательный успѣхъ, когда ему сказали, въ чемъ должна состоять окончательная цѣль его поѣздки, но его утѣшала надежда получить отъ старой тетки значительную долю вещественнаго воспоминанія, что поможетъ ему расплатиться съ нетерпящими отлагательства долгами при началѣ учебнаго семестра въ Оксфордѣ. Поэтому онъ съ удовольствіемъ взялъ себѣ мѣсто въ саутамптонскомъ дилижансѣ, который вечеромъ въ тотъ же день благополучно представилъ его въ Брайтонъ вмѣстѣ съ огромною корзиной, наполненной различными произведеніями сада и фермы, предназначенными въ подарокъ для миссъ Кроли. Кромѣ этихъ произведеній, бульдогъ Таузеръ и чемоданъ были единственными спутниками молодого студента. Принимая въ соображеніе поздній чась ночи, мистеръ Джемсъ не рѣшился тотчасъ же безпокоить свою тётку и, остановившись въ трактирѣ, сдѣлалъ ей визитъ уже на другой день передъ обѣдомъ.

Джемсъ Кроли, въ ту пору, когда тётка видѣла его въ послѣдній разъ, былъ довольно неуклюжій дѣтина, достигшій того невыгоднаго возраста, когда голосъ безпрестанно мѣняется между пронзительнымъ дискантомъ и нестройнымъ басомъ, когда мальчики подстригаютъ украдкой пушокъ на бородѣ ножницами своихъ сестеръ, и когда видъ молодыхъ женщинъ производитъ на нихъ весьма непріятное ощущеніе застѣнчивости и страха; когда ихъ присутствіе послѣ обѣда пугаетъ и дѣвицъ, перешептывающихся между собою въ гостиной, и свѣтскихъ джентльменовъ; принужденныхъ, по ихъ милости, воздерживаться отъ сантиментальныхъ любезностей и остроумныхъ замѣчаній; когда, послѣ первой бутылки кларета, папеньки говорятъ съ безпокойствомъ: «послушай-ка, мой милый, посмотри ступай, хороша ли погода» — и бѣдный недоросль, скрѣпя сердце, уходитъ до окончанія банкета наслаждаться вечернею погодой. И такъ Джемсъ былъ недорослемъ въ ту пору, когда миссъ Кроли видѣла его на «Королевиной усадьбѣ«; но теперь онъ молодой человѣкъ съ университетскимъ образованіемъ и вышлифованными манерами, которыя пріобрѣтаются воздержною жизнью въ коллегіи и умѣньемъ наживать долги. Онъ кутилъ, учился, обрывался и былъ, что называется, молодецъ на всѣ руки.

Словомъ, онъ былъ прекрасный юноша, и такимъ нашла его миссъ Кроли въ первое свиданіе. Благовидная наружность всегда могла служить патентомъ на благосклонность этой леди. Застѣнчивость и неловкость Джемса не уронили его въ глазахъ тётки: она любовалась съ видимымъ удовольствіемъ этими признаками невинности молодого человѣка.

— Я пріѣхалъ сюда дня на два, сказалъ Джемсъ, — повидаться съ однимъ изъ университетскяхъ товарищей, и… и засвидѣтельствовать свое почтеніе вамъ, сударыня. Мои родители кланяются вамъ, и надѣются, что вы совершенно здоровы.

Питтъ былъ въ комнатѣ миссъ Кроли, когда доложили о прибытіи Джемса, и было замѣтно по всему, что это имя произвело не совсѣмъ пріятное впечатлѣніе на дипломата. Его смущеніе настроило старушку на веселый ладъ, и она принялась съ большимъ участіемъ распрашивать о своихъ родственникахъ въ пасторатѣ, которымъ, по ея словамъ, она уже давно собиралась сдѣлать свой личный визитъ. Она хвалила въ глаза молодого человѣка, восхищалась его мужественною красотою и обнаружила искреннее сожалѣніе, что сестры такъ мало похожи на него. Узнавъ, наконецъ, что мистеръ Джемсъ остановился въ гостинницѣ, миссъ Кроли приказала каммердинеру немедленно послать за его вещами.

— Какъ это можно! сказала миссъ Кроли. Вы должны были остановиться у меня, мой другъ. Послушай, Баульсъ, прибавила она съ граціозной улыбкой, — ты примешь на себя трудъ расплатиться тамъ за мистера Джемса Кроли.

И она бросила на Питта торжествующій взглядъ, возбудившій страшную зависть въ его сердцѣ. Какъ ни старался онъ заискивать благосклонность своей тётки, она еще ни разу не приглашала его на жительство подъ свою кровлю, а этотъ вѣтрогонъ между-тѣмъ съ перваго свиданья попалъ въ милость.

— Прошу извинить, сэръ, сказалъ Баульсъ, додходя съ низкимъ поклономъ къ господину Джемсу, — въ какую гостинницу нашъ кучеръ долженъ ѣхать за вашими вещами?

— О, ѣхать совсѣмъ ненужпо, сказалъ молодой человѣкъ, съ безпокойствомъ повертываясь на стулѣ. Я пойду самъ.

— Куда? спросила миссъ Кроли.

— Въ трактиръ Тома Крибба, отвѣчалъ Джемсъ, покраснѣвъ до ушей.

Миссъ Кроли захохотала; мистеръ Баульсъ, какъ довѣрепное лицо въ господскомъ домѣ, позволилъ себѣ фыркнуть; дипломатъ только улыбнулся.

— Я… я не зналъ лучшаго мѣста, сказалъ Джемсъ, опустивъ глаза въ землю. Я еще никогда не былъ въ Брайтонѣ. Кучеръ сказалъ, что это хорошая гостинница.

И совралъ — не кучеръ, а мистеръ Джемсъ. Дѣло въ томъ, что молодой человѣкъ познакомплся въ саутамптонскомъ дилижанеѣ съ однимъ отчаяннымъ боксёромъ, который ѣхалъ въ Брайтонъ помѣряться своими силами съ извѣстнѣйшимъ бойцомъ. Очарованный бесѣдой господина Тотбери Пета (такъ назывался боксёръ), мистеръ Джемсъ провелъ весьма пріятный вечеръ въ обществѣ этого ученаго мужа и его друзей. стоявшихъ въ трактирѣ Тома Крибба.

— Позвольте, я ужь самъ побѣгу и расплачусь, миссъ Кроли, продолжалъ мистеръ Джемсъ. Я никакъ не думалъ безпокоить васъ, сударыня, прибавилъ онъ великодушно.

Тетка расхохоталась еще больше.

— Ступай же, Баульсъ, сказала она? махнувъ рукою, и принеси мнѣ его счетъ.

Бѣдная леди, вы не знаете, что дѣлаете. Что вамъ за охота смотрѣть на счетъ молодого студента?

— У меня тамъ собака… бульдогъ, сударыня, сказалъ Джемсъ, боязливо озираясь вокругъ, какъ провинившійся школьникъ. Я ужь самъ пойду за нею. Собака презлая… искусаетъ икры вашему человѣку.

При этомъ описаніи захохотала вся компанія, не исключая миссъ Бриггсъ и леди Дженни, которыя сидѣли безмолвно впродолженіе всѣхъ этихъ перегеворовъ между племянникомъ и теткой. Мистеръ Баульсь молча вышелъ изъ гостиной.

Имѣя въ виду наказать хорошенько своего старшаго племянника, миссъ Кроли продолжала обнаруживать свое благоволеніе къ молодому оксфордскому студенту. Ея ласковость, по обыкновенію, не имѣла никакихъ гранщъ, какъ скоро кто понравился ей съ перваго взгляда. Пригласивъ Питта на обѣдъ, она выѣхала съ младшимъ племянникомъ на гулянье, показывала его повсюду, и мистеръ Джемсъ рисовался въ фамильной коляскѣ миссъ Кроли. Впродолженіе этой прогулки, она разговаривала съ нимъ съ удивительною благосклонностью, и блистала рѣдкою ученостью, дѣлая безпрестанно цитаты изъ итальянскихъ и французскихъ поэтовъ, что въ высшей степени озадачило молодого студента, совершенно не предполагавшаго такой свѣжей эрудиціи въ старой теткѣ. Миссъ Кроли нисколько не сомнѣвалась въ его собственной учености, и была увѣрена, что мистеръ Джемсъ получитъ золотую медаль, и непремѣнно выйдетъ изъ университета старшимъ диспутантомъ ^[2].

— Ха, ха; ха! откликнулся Джемсъ, ободренный комплиментами миссъ Кроли. Съ чего это вы взяли, миссъ Кроли? Старшій диспутантъ сидитъ за другимъ прилавкомъ.

— Что это за другой прилавокъ, мой милый?

— Старшіе диспутанты плодятся въ Кембриджѣ, сударыня, а не въ Оксфордѣ, замѣтилъ ученый юноша тономъ знатока.

И онъ вѣроятно сообщилъ бы ей интереснѣйшія свѣдѣнія насчетъ университетскихъ обычаевъ Кембриджа и Оксфорда, еслибъ въ эту самую минуту не повстрѣчалась съ ними таратайка, запряженная въ одну лошадь. Въ таратайкѣ сидѣли пріятели машего героя, Тотбери Петъ и четверо другихъ джентльменовъ, съ которыми онъ пировалъ въ трактирѣ Тома Крибба. Увидѣвъ Джемса въ щегольскомъ экипажѣ, они поспѣшили снять свой клеенчатыя фуражки и раскланялись съ нимъ очень учтиво. Это событіе совершенно разстроило молодого человѣка, и ужь во всю дорогу миссъ Кроли не могла отъ него добиться ни да, ни нѣтъ.

По возвращеніи домой онъ нашелъ приготовленную для себя комнату и чемоданъ, принесенный изъ трактира. Мистеръ Баульсъ встрѣтилъ и проводилъ его съ видомъ чрезвычайно задумчивымъ и степеннымъ, но студентъ не обратилъ никакого вниманія на мистера Баульса и не замѣтилъ, что тотъ бросалъ на него сострадательные взоры. Другія мысли, безпокойныя и тяжелыя, роились въ головѣ мистера Джемса. Онъ оплакивалъ свое страшное положеніе среди джентльменскаго дома, наполненнаго старухами, которыя говорятъ по французски, по итальянски, и разсуждаютъ съ нимъ о современныхъ поэтахъ. «Вѣдь этакъ будешь между ними столбъ столбомъ!» думалъ скромный юноша, который не могъ смотрѣть прямо даже на кроткую и нѣжную миссъ Бриггсъ, когда она начинала говорить съ нимъ. Таковъ ли былъ онъ въ обществѣ боксёровъ и на дружескихъ пирушкахъ?

Съ обѣду мистеръ Джемсъ явился въ бѣломъ туго-накрахмаленномъ галстухѣ, и ему досталась честь вести въ столовую миледи Дженни, тогда-какъ Бриггсъ и мистеръ Питтъ шли позади, ведя подъ руки миссъ Кроли съ ея многосложными аппаратами шалей, ридикюлей и подушекъ. Половину своего времени за столомъ, миссъ Бриггсъ обыкновенно употребляла для надзора за комфортомъ больной старушки, и для угощенія ея жирной болонки, которую надлежало кормить жаренымъ цыпленкомъ, разрѣзавъ его правильнымъ образомъ на равныя части. Джемсъ говорилъ не слишкомъ много; но зато усердно подчивалъ дамъ виномъ и еще усерднѣе угощалъ самого себя шампанскимъ, истребивъ большую часть бутылки, которую приказали принести нарочно для него.

Когда леди вышла изъ столовой, оставивъ наединѣ двухъ двоюродныхъ братцевъ, мистеръ Питтъ, отставной дипломатъ, поспѣшилъ вступить въ дружелюбныя сношенія съ молодымъ студентомъ. Онъ распрашивалъ съ большимъ участіемъ объ университетскихъ успѣхахъ Джемса, интересовался его планами, его будущею каррьерою, и выразилъ лестную увѣренность, что мистеръ Джемсъ уйдетъ далеко. Чѣмъ больше они говорили, тѣмъ больше мистеръ Питтъ казался откровеннымъ и любезнымъ. Дмемсъ, въ свою очередь одушевленный портвейномъ, расказалъ предупредительному кузену всю подноготную изъ своей жизни отъ каникулъ, проводимыхъ въ родительскомъ домѣ, до веселыхъ пирушекъ въ Оксфордѣ между университетсюми друзьями. Онъ даже сообщилъ по секрету, сколько разъ приходилось ему возиться съ заимодавцами, и сколько было на немъ долговъ, причемъ мистеръ Джемсъ весело наливалъ опорожненные стаканы, быстро переходя отъ портвейна къ мадерѣ, и наоборотъ.

— Главнѣйшее удовольствіе тетушки Кроли состоитъ въ томъ, сказалъ мистеръ Питтъ, наливая стаканъ своему кузену, что гости могутъ дѣлать въ ея домѣ все что имъ угодно. Домъ ея — domicilium libertatis, Джемсъ, и если вы хотите пріобрѣсть благосклонность миссъ Кроли, я совѣтую вамъ не церемониться. Дѣлайте, что вамъ нравится, и требуйте смѣло всего, что захотите. Я знаю, въ деревнѣ всѣ вы смѣялись надо мной, какъ надъ тори. Миссъ Кроли, какъ видите, терпитъ всякія мнѣнія, хотя сама придерживается совершенно противоположныхъ правилъ. Аристократическая порода въ ея глазахъ ничего не значитъ.

— Зачѣмъ вы хотите жениться на графской дочери? замѣтилъ Джемсъ.

— Какъ зачѣмъ? Вспомните, любезный другъ, что бѣдняжка Дженни нисколько не виновата, что родилась дочерью лорда, отвѣчалъ мистеръ Питтъ ласковымъ и вкрадчивымъ тономъ. Происхожденіе, разумѣстся, не могло зависѣть отъ нея. Ктому же, я тори, вы это знаете.

— О, что касается до этого пункта, я скажу вамъ, Питтъ, что старинная кровь не бездѣлица, мой другъ… да, сэръ, не бездѣлица. Будь вы тори или вигъ, мвѣ это все-равно… мнѣ даже, чортъ васъ побери, но я знаю, что такое быть истиннымъ джентльменомъ, сэръ. Посмотрите на этихъ ребятъ, что плывутъ впереди всѣхъ на водяныхъ скачкахъ, кто они? джентльмены, сэръ, древнѣйшей и чистѣйшей крови. А чья это собака давитъ крысъ съ такою демонскою ловкостію, и выигрываетъ первый призъ? Ну; дѣло извѣстное, сэръ… да что ты сопишь, любезный Баульсъ? Сбѣгай-ка еще за портвейномъ, покуда вотъ я дотягиваю здѣсь эту бутылку. О чемъ, бишь, я говорилъ?

— Вы, кажется, хотѣли расказать, какъ собаки убиваютъ крысъ, подсказалъ мистеръ Питтъ, наливая новый стаканъ своему кузену.

— Эге! такъ вотъ оно куда пошло? Послушайте, Питтъ, любите ли вы охоту? Желаете ли вы видѣть, сэръ, какъ собака убиваетъ крысу? Если желаете, я совѣтую вамъ отправиться со мной къ Тому Кордерою, и тотъ покажетъ вамъ такія штуки, что…

— Фи, какой же я пентюхъ! вскричалъ Джемсъ, разражаясь залпомъ пронзительнаго смѣха на собственную свою глупость, — какъ-будто вы заботитесь о нашихъ собакахъ или крысахъ? Все вздоръ. Будь я скотина, если вы понимаете разницу между собакой и уткой.

— Да, кстати, продолжалъ Питтъ съ возрастающею любезностью, — вотъ новая бутылка.

— Не о ней шла рѣчь, сказалъ Джемсъ, глотая рубиновую влагу. Вотъ еще не такъ давно, въ прошедшій семестръ, вскорѣ послѣ того, какъ я вылинялъ… то-есть, вылечился отъ кори, сэръ, ха, ха, ха! но вѣдь это презабавная исторія! Сидѣли мы, сэръ, въ погребкѣ, я, то-есть, и Робертъ Рингвудъ, сынъ лорда Сенкбара… такъ вотъ оно, откуда ни возьмись бенберійскій лодочникъ, да и вызываетъ на драку, его или меня, на порцію пунша. Я не могъ. Рука у меня была перевязана… не поднялъ бы и щепки… кобыла, на которой я ѣхалъ, упала со мной въ канаву, и ужь я думалъ, что совсѣмъ переломилъ руку. И выходитъ, сэръ, что я принужденъ былъ спасовать, но Робертъ Рингвудъ снялъ свой сюртукъ, засучилъ рукава, постоялъ минуты три, да и ну тузить его на право и на лѣво. Повихнулся сэръ, да еще какъ!

— Вы не пьете, Диемсъ, сказалъ дипломатъ, наливая ему полный стаканъ.

— Э, шутите, любезный другъ, сказалъ Джемсъ, приставляя руку къ своему носу, и поглядывая на кузена своими пьяными глазами, — шутите, старый товаварищъ. Вы хотите свалить меня съ ногъ…. эксперимента ради; но это негодится, сэръ. In vino Veritas, пріятель. Mars, Bacchus, Аpollo virorum — э?.. А нехудо; еслибы тётушка послала этакъ дюжины двѣ этой влаги моему родителю на усадьбу.

— Что жь? вы можете спросить у ней, продолжалъ Макіавель, а покамѣстъ старайтесь теперь дѣлать лучшее употребленіе изъ своего досуга. Припомните, что сказалъ поэтъ:

И кончивъ эту вакхическую цитату, пронзнесенную съ важностью парламентскаго оратора, мистеръ Питтъ проглотилъ нѣсколько капель вина, и поставилъ свою рюмку на столъ съ гремучимъ эфектомъ.

Въ пасторатѣ, когда послѣ обѣда откупоривали бутылку портвейна, молодыя леди выпивали только по одной рюмкѣ домашней смородиновки изъ особой бутылки. Мистриссъ Бьютъ наливала для себя одну рюмку портвейна, и честный Джемсъ обыкновенно ограничивался двумя рюмками, потому-что отецъ его всегда начиналъ сердиться, какъ-скоро онъ позволялъ себѣ производить дальнѣйшія нападенія на бутылку. Не желая огорчить мистера Бьюта, молодой человѣкъ утолялъ свою жажду смородиновкой, или уходилъ въ конюшню наслаждаться джиномъ и водою въ обществѣ кучера и своей трубки. Въ Оксфордѣ количество вина не ограничивалось предписанными постановленіями, зато качество было всегда низшаго разряда; но когда количество и качество соединялись вмѣстѣ, какъ теперь, въ домѣ богатой тётки, Джемсъ умѣлъ отдать полную справедливость превосходному напитку, и братецъ Питтъ едва ли имѣлъ нужду распространяться въ убѣдительныхъ доказательствахъ относительно необходимости осушить до дна вторую бутылку, принесенную мистеромъ Баульсомъ.

Но когда подали кофе, и кузены должны были воротиться къ дамамъ, веселость молодого человѣка вдругъ исчезла, и онъ впалъ въ глубочайшее раздумье. Во весь вечеръ онъ говорилъ толька да или нѣтъ, посматривалъ искоса на леди Дженни, и взаключеніе опрокинулъ одну чашку.

Не вдаваясь ни въ какія разсужденія, мистеръ Джемсъ зѣвалъ безпрестанно самымъ плачевнымъ образомъ, и его присутствіе парализировало въ нѣкоторой степени вечернія упражненія женщинъ. Миссъ Кроли и леди Дженни играли въ пикетъ, миссъ Бриггсъ сидѣла за иголкой, и всѣ онѣ чувствовали, что глаза молодого человѣка были устремлены на имхъ съ какимъ-то дикимъ выраженіемъ пьянаго любопытства, отъ котораго становимсь имъ очень неловко.

— Какой онъ молчаливый, робкій и застѣнчивый! сказала миссъ Кроли мистеру Питту.

— Съ мужчинами онъ разговорчивѣе, чѣмъ съ дамами, сухо отвѣчалъ Макіавель, огорченный вѣроятно тѣмъ, что портвейнъ не развязалъ языка его кузену.

Проснувшись съ первыми лучами утренняго солнца, мистеръ Джемсъ принялся за письмо къ своей матери, и представилъ ей блистательный отчетъ о пріемѣ, который сдѣлали ему въ домѣ миссъ Кроли. Но увы! молодой человѣкъ не подозрѣвалъ, какое зло угрожало ему въ этотъ самый день. Случилось въ трактирѣ Тома Крибба обстоятельство мелочное и до такой степени пустое, что мистеръ Джемсъ даже забылъ о немъ. Наканунѣ своего визита къ тёткѣ, молодой человѣкъ, великодушный и щедрый по природѣ, угощалъ въ этомъ трактирѣ мистера Пета и троихъ его друзей, требуя безпрестанно воды и джина, который оказался главнѣйшимъ предметомъ этого утощенія. Впродолженіе вечера, вытребовано было восьмнадцать стакановъ джина по восьми пенсовъ за каждый: такъ по крайней мѣрѣ значилось въ счетѣ, приготовленномъ для господина Джемса Кроли. Вотъ это самое обстоятельство сопровождалось роковыми послѣдствіями для молодого студента. Деньги тутъ не значили ровно ничего, но количество употребленной водки вопіяло сильнѣйшимъ образомъ противъ характера бѣднаго Джемса, когда буфетчикъ Баульсъ, по приказанію своей госпожи, пошелъ расплачиваться за молодаго джентльмена. Трактирщикъ, опасаясь за несостоятельность своего должника, поклялся торжественно, что Джемсъ самъ, собственнымъ ртомъ, безъ всякаго посторонняго участія, выпилъ всѣ эти восьмнадцать стакановъ джина, и что съ него не берутъ лишняго ни одного фарсинга. Заплативъ деньги, Баульсъ, по возвращеніи домой, показалъ трактирный счетъ мистриссъ Фиркинъ, которая пришла въ ужасъ отъ такого страшнаго потребленія водки. Немедленно роковой счетъ былъ представленъ компаньйонкѣ Бриггсъ, завѣдывавшей финансовой частью, и уже отъ нея обо всѣхъ подробностяхъ узнала миссъ Кроли.

Если бы мистеръ Джемсъ выпилъ дюжину бутылокъ кларета, старая тётка извинила бы его великодушно. Мистеръ Фоксъ и мистеръ Шериданъ тоже пили кларетъ. Всѣ джентльмены пьотъ кларетъ. Но восьмнадцать стакановъ джина, употребленныхъ съ боксёрами бъ грязной харчевнѣ — нѣтъ! этого преступленія миссъ Кроли не проститъ никогда. Все, казалось, опрокинулось на бѣднаго юношу: онъ пришелъ домой, пропитанный запахомъ кошошни, куда онъ ходилъ навѣстить Тоузера, свою любимую собаку. Встрѣтивъ миссъ Кроли съ ея болонкой, злой бульдогъ чуть не загрызъ кроткую болонку, да и загрызъ бы, еслибъ она съ пронзительнымъ визгомъ не бросилась подъ защиту миссъ Бриггсъ, мѣжду-тѣмъ какъ безжалостный хозяинъ бульдога съ хохотомъ смотрѣлъ на эту поразительную сцену.

Въ этотъ денъ исчезла также и скромность несчастнаго Джемса. Онъ былъ за обѣдомъ необыкновенно живъ, веселъ и забавенъ, и выпустилъ двѣ, три остроумныя шуточки насчетъ мистера Питта Кроли. Сегодня, какъ и вчера, онъ выпилъ огромное количество вина, и храбро отправился въ гостиную забавлять почтенныхъ леди веселыми расказами о похожденіяхь въ Оксфордѣ. Онъ описалъ имъ въ юмористическомъ духѣ атлетическія свойства многихъ знаменитыхъ боксёровъ, и въ довершеніе эффекта, изъявилъ готовность сразиться одинъ-на-одинъ съ мистеромъ Питтомъ, въ перчаткахъ или безъ перчатокъ — все-равно.

— И ты долженъ гордиться этимъ предложеніемъ, любезный другъ, сказалъ онъ съ громкимъ смѣхомъ, ударивъ своего кузена по плечу. Такихъ молодцовъ, какъ я, немного наберется въ вашемъ околоткѣ. Отецъ мой сказалъ, что онъ будетъ за меня держать закладъ какой угодно. Ха, ха, ха! Ну, сразимся, любезный!

Говоря это, онъ подмигнулъ на бѣдную миссъ Бриггсъ, и храбро завертѣлъ своимъ кулакомъ надъ головою Питта Кроли.

Быть-можетъ, всѣ эти шутки не совсѣмъ нравились мистеру Питту; однакожь, онъ ничѣмъ не обнаружилъ своей внутренной досады. Остроуміе Джемса истощилось. Когда миссъ Кроли пошла въ свою комнату, онъ схватилъ со стола свѣчу и, остановившись среди гостиной, расшаркнулся передъ старушкой самымъ джентльменскимъ манеромъ, причемъ восхитительная улыбка озарила его лицо. отправившись вслѣдъ за тѣмъ въ свою собственную спальню, онъ съ удовольствіемъ обозрѣлъ всѣ происшествія этого дня, и въ душѣ его водворилась несомнѣиная увѣренность, что старухины денежки перейдутъ въ его собственный карманъ, независимо отъ мистера Бьюта и другихъ членовъ пасторскаго семейства.

Можно было бы подумать, что теперь, съ уходомъ въ спальню, окончились всѣ глупости молодого человѣка; однако-жь, на повѣрку вышло не то. Луна сіяла великолѣпно надъ безбрежнымъ моремъ, и мистеръ Джемсъ, привлеченный къ окну романтической перспективой океана и звѣзднаго неба, расчиталъ весьма основательно, что онъ можетъ наслаждаться этимъ видомъ, куря трубку. Никто, конечно, думалъ онъ, не услышитъ табачнаго запаха, если осторожно отворить окно и выставить свою голову съ трубкой на свѣжій воздухъ. Такъ онъ и сдѣлалъ. Но проникнутый поэтическимъ восторгомъ, бѣдный юноша забылъ, что дверь изъ его спальни была отворена все это время, отчего образовался сквозной вѣтеръ, распространявшійся по всему дому. При содѣйствіи этого вѣтерка, облака табачнаго дыма, сохраняя всю силу благовонной пахучести, немедленно донеслись до ноздрей миссъ Кроли и миссъ Бриггсъ.

Съ этой трубкой табаку окончились похожденія нашего героя, и Бьюты Кроли на «Королевнной усадьбѣ«никогда не узнали, сколько тысячь фунтовъ прокурилъ за одинъ разъ ихъ благородный сочленъ. Мистриссъ Фиркинъ бросилась со всѣхъ ногъ къ мистеру Баульсу, который читалъ въ эту минуту громкимъ и торжественнымъ голосомъ «Прозрачное Зерцало», въ назиданіе своего помощника, младшаго буфетчика, состоявшаго подъ его непосредственной командой. Увидѣвъ почтенную ключницу, блѣдную и растрепанную, Баульсъ и его помощникъ подумали съ перваго раза, что въ джентльменскій домъ забрались разбойники, которыхъ ноги мистриссъ Фиркинъ замѣтила, вѣроятно, въ господской спальнѣ подъ кроватью миссъ Кроли. Но узнавъ въ чемъ дѣло, мистеръ Баульсъ въ одно мгновеніе ока перебѣжалъ лѣстницу третьяго этажа и ринулся въ спальню Джемса.

— Мистеръ Джемсъ! Мистеръ Джемсъ! закричалъ онъ, задыхаясь отъ ужасной тревоги. Перестаньте курить, сэръ, ради-Бога!

Молодой человѣкъ выпучилъ глаза.

— О, мистеръ Джемсъ! Что вы надѣлали? продолжалъ Баульсъ глубоко-патетическимъ голосомъ, выбрасывая трубку изъ окна. Что вы надѣлали, сэръ? Барыни терпѣть этого не могутъ.

— А имъ какая нужда? сказалъ Джемсъ съ неумѣстнымъ хохотомъ. Я курю для собственнаго удовольствія.

И онъ думалъ, что все это дѣло прійметъ шуточный оборотъ; но по-утру на другой день его мысли измѣнились, когда помощникъ Баульса, чистившій сапоги мистера Джемса, принесъ ему полотенцо и теплую воду для бритья. Вмѣстѣ съ полотенцомъ, слуга вручилъ молодому джентльмену записку, написанную рукою миссъ Бриггсъ. Записка была слѣдугощаго содержанія:

«Милостивый государь, тётушка ваша провела чрезвычайно безпокойную ночь; благодаря дерзкому безразсудству, съ какимъ вамъ угодно было осквернить сей домъ облаками табачнаго дыма. Миссъ Кроли поручаетъ мнѣ выразить ея сожалѣніе, что она, по нездоровью, никакъ не можетъ васъ видѣть передъ вашимъ отъѣздомъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ она крайне сожалѣетъ, что имѣла неосторожность перемѣстить васъ изъ харчевни, гдѣ, безъ сомнѣнія, вамъ пріятнѣе будетъ провести остальное время пребыванія вашего въ Брайтонѣ.»

И этимъ кончилось кандидатство Джемса на благосклонность богатой тётки. Въ сущности дѣла, онъ выполнилъ, самъ не зная какъ, свою угрозу сразиться съ мистеромъ Питтомъ. Онъ сразился съ нимъ въ перчаткахъ.

* * *

Гдѣ же былъ, между-тѣмъ, первый любимецъ старой дѣвственницы, питавшій неизмѣнную преданность къ ея кошельку? Бекки и Родонъ, какъ мы видѣли, соединились послѣ ватерлооской битвы, и проводили съ торжественнымъ великолѣпіемъ зиму 1815 года въ Парижѣ. Ребекка была превосходная хозяйка, и они могли съ большимъ комфортомъ пробавляться, по крайней мѣрѣ одинъ годъ, тѣми денежками, которыя она выручила за двухъ рысаковъ, проданныхъ бѣдному Джою. Не представлялось никакого случая обратить въ наличныя деньги пистолеты Родона, золотой погребецъ и его шинель на собольемъ мѣху. Бекки сдѣлала изъ шинели прекрасную шубу для собственнаго употребленія, и щеголяла въ ней на публичномъ гуляньи въ Булонскомъ лѣсу. Интересно было видѣть восхитительную сцену, открывшуюся между нею и супругомъ, когда они, послѣ побѣды, соединились первый разъ въ Камбрэ, и когда Ребекка принялась выгружать изъ-подъ своей подкладки карманные часики, брильянты, банковые билеты, золотыя цѣпочки и другія бездѣлки, которыя она скрыла такимъ-образомъ, на случай бѣгства изъ бельгійской столицы. Милордъ Тюфто былъ въ очарованіи, и Родонъ Кроли, заливаясь восторженнымъ смѣхомъ, клялся, что супруга его драгоцѣннѣе всѣхъ сокровищь въ мірѣ. Ребекка расказала всѣ подробности своей торговли съ Джоемъ, и при этомъ остроуміе ея доходило до самой крайней степени совершенства.

Успѣхъ ея въ Парижѣ былъ замѣчателенъ. Француженки были отъ нея въ восторгѣ и превозносили ее до небесъ. Она говорила на ихъ языкѣ въ совершепствѣ, и вдругъ усвоила ихъ граціозность, живость, ихъ изящныя манеры. Мужъ ея былъ глупъ, но это не бѣда: скучный мужъ въ Парижѣ — лучшая рекомендація для его жены. Родонъ былъ наслѣдникомъ богатой и умнѣйшей миссъ Кроли, которой домъ, въ послѣднюю эмиграцію, былъ открытъ для французскаго дворянства. Всюду и всегда принимали супругу подполковника Родона, и одна знатная Француженка, бывшая въ короткихъ сношеніяхъ съ миссъ Кроли, писала ей между-прочимъ:

«Почему бы вамъ, незабвенная миссъ, не пріѣхать къ намъ въ Парижъ, гдѣ теперь мы имѣемъ удовольствіе видѣть вашего племянника и прекрасную племянницу? Свѣтская молодежь безъ ума отъ очаровательной мистриссъ Кроли. Мы всѣ любуемся на ея замѣчательную красоту; и остроуміе прелестной Ребекки живо напоминаетъ намъ несравненную миссъ Кроли. Monsieur imbécile вчера обратилъ на нее вниманіе въ Тюильри, и всѣ наши красавицы завидуютъ ея блистательнымъ успѣхамъ. Еслибъ вы видѣли бѣшенство и досаду какой-то глупой миледи Барикрисъ (ея токъ, тюрбанъ и павлиньи перья красуются на всѣхъ собраніяхъ), когда герцогиня ангулемская, подойдя къ мистриссъ Кроли, какъ вашей protégée и милой дочери, благодарила ее, именемъ Фравціи, за вашу благосклонность ко всѣмъ нашимъ несчастнымъ эмигрантамъ! Она бываетъ во всѣхъ обществахъ, на всѣхъ балахъ — на балахъ, да, но не танцуетъ — и какъ интересна эта юная красавица, окруженная мужчинами, и которая уже скоро должна быть матерью! Какъ умилительно говоритъ она о васъ, о своей матери и покровителъницѣ! Слезы невольно прорываются изъ глазъ, когда слушаешь ее въ эти минуты. О, еслибъ вы знали, какъ она любитъ васъ!.. Но мы всѣ любимъ нашу милую, добрую, незабвенную миссъ Кроли.»

Должно, однакожь, думатъ, что это письмо знатной Парижанки не слишкомъ увеличило благосклонность обожаемой родственницы къ нашей героинѣ. Совсѣмъ напротивъ: старая дѣвственница разсвирѣпѣла до неимовѣрной степени, когда узнала о настоящемъ положеніи Ребекки, и объ этой отчаянной дерзости, съ какой она воспользовалась ея именемъ, чтобы войдти въ высшій парижскій кругъ. Душевное волненіе и физическая слабость не позволили ей самой сочинить для своего корреспондента французское письмо, и она продиктовала миссъ Бриггсъ неистовый отвѣтъ на своемъ собственномъ діалектѣ, отказываясь торжественно отъ мистриссъ Родонъ Кроли, и предостерегая французскую публику на счетъ этой страшной и безстыдной интригантки. Но такъ какъ Madame la comtesse, жившая въ Англіи лѣтъ двадцать назадъ, не понимала теперь ни одного слова, то при встрѣчѣ съ Ребеккой она ограничилась лишь тѣмъ, что увѣдодомила ее въ общихъ выраженіяхъ о полученіи очаровательнало письма отъ миссъ Кроли, наполненнаго, но ея словамъ, самыми лестными отзывами о мистриссъ Родонъ Кроли. Такая радостная вѣсть должна была естественымъ образомъ оживить надежды нашей героини, и Ребекка была убѣждена, что тётушка перемѣнила, наконецъ, свой гнѣвъ на милость.

Между тѣмъ, она веселилась на славу, и въ маленькомъ ея салонѣ собирались всякія знаменитости съ противоположныхъ концовъ Европы. Прославленные воины сопровождали ея карету въ Булонскомъ лѣсу, и безпрерывно толпились въ ея театральной ложѣ. Родонъ былъ наверху блаженства. Кредиторы еще не тревожили его въ Парижѣ; онъ игралъ, и ему везло почти всегда. Милордъ Тюфто былъ нѣсколько мраченъ и суровъ. Къ нему, совсѣмъ безъ приглашенія, пожаловала мистриссъ Тюфто, и притомъ десятки сильныхъ львовъ окружали всегда стулъ Ребекки, такъ что къ ея услугамъ являлись дюжины букетовъ, когда она ѣхала въ театръ. Леди Барикрисъ и другія представительницы англійскаго общества терзались страшнѣйшимъ негодованіемъ и завистью при видѣ блистательныхъ успѣховъ Ребекки; но всѣ мужчины были рѣшительно на ея сторонѣ. Ребекка съ удивительною храбростію поражала женщинъ ядовитыми насмѣшками, и онѣ должны были отмалчиваться, или выражатъ свое негодованіе на такомъ языкѣ, котораго никто не понималъ.

Такъ прошла зима 1815-16 года, ознаменованная для Ребекки перспективой безпрерывныхъ удовольствій. Она примѣнилась въ совершенствѣ къ нравамъ и обычаямъ великосвѣтской жизни, какъ-будто предки ея за цѣлыя столѣтія внесли свою фамилію въ аристократическій списокъ. Природные таланты, остроуміе, рѣдкая находчивость и удивительная стойкость характера, доставили ей почетное мѣсто на базарѣ житейской суеты. Весною тысяча восемьсотъ-шестнадцатаго года; въ одной изъ французскихъ газетъ появилось слѣдующее извѣстіе: «28 марта, леди подполковница Кроли благополучно разрѣшилась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ.»

Это событіе немедленно было перенесено на столбцы англійскихъ газетъ, и миссъ Бриггсъ прочитала роковыя строки въ назиданіе миссъ Кроли, когда она кушала въ Брайтонѣ свой завтракъ. Вслѣдъ затѣмъ произошелъ окончательный кризисъ въ дѣлахъ знаменитой фамиліи Кроли. Взбѣшенная газетнымъ извѣстіемъ, престарѣлая дѣвственница немедленно послала за Питтомъ, своимъ племянникомъ, и за леди Саутдаунъ. Когда они пришли, миссъ Кроли настоятельно потребовала, чтобы наконецъ приступлено было къ совершенію бракосочетанія, которое такъ долго откладывалось между обѣими фамиліями. Она объявила, что новобрачные получатъ отъ нея въ подарокъ тысячу фунтовъ годоваго дохода при ея жизни, и когда она умретъ, все ея имѣніе, вслѣдствіе законнаго завѣщанія, будетъ примадлежать племяннику и прекрасной ея племянницѣ, леди Дженни Кроли. Мистеръ Уэкси скрѣпилъ духовную старухи; лордъ Саутдаунъ, въ качествѣ посаженнаго отца, вручилъ свою сестру ея жениху; бракосочетаніе совершилъ епископъ aнгликанской церкви — къ великой досадѣ достопочтеннаго Бартоломея Аиронса, котораго совсѣмъ не пригласили на свадьбу.

Послѣ свадьбы, мистеръ Питтъ, по принятому обычаю, хотѣлъ совершить путешествіе съ своей юной супругой, но привязанность старушки къ леди Джении усилилась до такой степени, что она не хотѣла и слышать о разлукѣ съ новобрачной. Питтъ и его жена принуждены были остаться, и съ этой поры они всегда жили съ миссъ Кроли. Вскорѣ послѣ медоваго мѣсяца, мистеръ Питтъ съ огорченіемъ увидѣлъ, что дальнѣишій путь его жизни отнюдь не будетъ сопровождаемъ тихими и спокойными наслажденіями, такъ-какъ онъ принужденъ былъ, съ одной стороны, подчиняться безконечнымъ капризамъ своей тётки, съ другой — самовластной командѣ своей тещи. Леди Саудаунъ, изъ своего сосѣдняго дома, безпрестанно препровождала строжайшія предписанія, съ которыми въ своихъ поступкахъ, должны были сообразоваться и мистеръ Питтъ, и леди Дженни, и миссъ Кроли, и Бриггсъ, и Фиркинъ, и Баульсъ, и всѣ безъ исключенія. Она безжалостно мучила всю семью и учеными трактатами, и новоизобрѣтенными порошками своитъ модныхъ докторовъ. Она отстранила Кримера, водворила Роджерса, и скоро отняла у миссъ Кроли даже тѣнь какой бы то ни было власти въ ея собственномъ домѣ. Бѣдная старуха присмирѣла, и упала духомъ до такой степени, что не смѣла даже бранить свою робкую компаньйонку. Съ каждымъ днемъ, она больше и больше влюблялась въ свою племянницу, которая теперь служила для нея единственнымъ утѣшеніемъ и отрадой.

Миръ тебѣ, умная и пошлая, добрая и эгоистическая, тщеславная и великодушная старуха! Больше мы не увидимся съ тобою. Станемъ надѣяться, что кроткая леди Дженни усладитъ послѣдніе твои дни, и спокойно выпроводитъ тебя на вѣчную квартиру отъ шумной борьбы и треволненій на базарѣ житейской суеты.

ГЛАВА XXXIV Вдова и мать

Извѣстіе о двухъ великихъ битвахъ при Quatre-Bras и Ватерлоо достигло Англіи въ одно и то же время. Военная Газета сначала объявила общій результатъ битвъ, и при этомъ достославномъ объявленіи вся Великобританія затрепетала отъ восторга. Затѣмъ слѣдовали дальнѣйшія подробности, и послѣ краснорѣчиваго описанія побѣдъ, на столбцахъ газеты появился длинный списокъ раненыхъ и убитыхъ. Кто можетъ изобразить тревожныя чувства, съ какими тогда развертывали и читали этотъ окончательный приговоръ судьбы! Побѣдные клики отозвались изъ Фландріи на всѣхъ пунктахъ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ, отъ раззолоченыхъ чертоговъ перваго лорда, до послѣдней хижины убогаго фермера; но вообразите, если можете, послѣдующее состояніе британскихъ душъ и сердецъ, когда списки полковыхъ потерь расходились по рукамъ изъ одной хижины въ другую, и всюду приведено было въ извѣстность, живъ или нѣтъ такой-то другъ, родственникъ или знакомый. Если вы примете на себя трудъ развернуть и перелистовать огромныя пачки тогдашнихъ газетъ, вы неизбѣжно почувствуете даже теперь, несмотря на отдаленность времени, сильную тревогу ожиданія и страха, и, быть-можетъ, остановитесь въ раздумьѣ на серединѣ этой исторіи, какъ-будто предчувствуя продолженіе ея сегодня или завтра. Представьте же, на сколько кратъ могли быть сильнѣе и живѣе эти чувства, когда газетные листики только-что выходили изъ типографскихъ станковъ! И если такой интересъ могъ быть ими возбужденъ на великобританской почвѣ, по поводу битвы, гдѣ сражалось всего только двадцать тысячь Англичанъ… подумайте о состояніи Европы за тридцать слишкомъ лѣтъ назадъ, когда цивилизованные народы выставляли на кровавыя поля не тысячи, а мильйоны солдатъ, изъ которыхъ каждый, поражая своего врага, наносилъ въ то же время ужасную рану какому-нибудь невинному созданію, живущему вдалекѣ отъ мѣста битвы!

Одна строка, напечатанная въ этой газетѣ, нанесла страшнѣшній ударъ мистеру Осборну-старшему и всему его почтенному семейству. Молодыя дѣвицы необузданно предавались порывамъ своей грусти. Угрюмый старикъ-отецъ страдалъ безмолвно, сражонный лютою тоской. Судъ Божій совершился надъ непослушнымъ сыномъ, думалъ сначала мистеръ Осборнъ-старшій, но строгость этого приговора пугала его самого, и онъ не смѣлъ признаться, что исполненіе суда послѣдовало слишкомъ скоро за проклятіемъ, которое онъ произнесъ. Повременамъ, паническій страхъ проникалъ до самыхъ костей мистера Осборна, какъ-будто самъ онъ былъ исключительною причиной кары, разразившейся надъ его сыномъ. Что теперь дѣлать? Прежде еще, такъ или иначе, можно было расчитывать на мировую. Жена Джорджа могла умереть; самъ онъ могъ опамятоваться, прійдти къ отцу и сказать: «провинился я передъ тобою: прости, отецъ великодушный!» Но теперь не было никакой надежды впереди. Сынъ стоялъ по другую сторону непроходимой бездны, бросая на отца грустные взоры. Осборнъ помнилъ эти взоры въ одну изъ критическихъ минутъ, когда Джорджъ, томимый пароксизмомъ томительной горячки, лежалъ на болѣзненномъ одрѣ, безъ языка, безъ памяти, безсознательно устремивъ на отца свои тусклые глаза. Великій Боже! Съ какимъ страшнымъ безпокойствомъ несчастный отецъ слѣдилъ въ ту пору за движеніями доктора, не отходившаго отъ постели своего паціента, и какое бремя сокрушительной тоски отлегло отъ его сердца, когда сынъ, послѣ лихорадочнаго кризиса, былъ снова призванъ къ жизни, и когда въ глазахъ его, обращенныхъ на отца, заискрился лучъ человѣческаго сознанія! Но теперь, увы! теперь все погибло, разомъ и навсегда. Нѣтъ болѣе надежды ни на выздоровленіе, ни на примиреніе, и не прійдетъ несчастный сынъ съ повинной головою вымаливать прощеніе у оскорбленнаго отца, и уже ничто не приведетъ въ правильный порядокъ отравленной гнѣвомъ крови мистера Осборна… Трудно, впрочемъ, сказать, чемъ больше мучилось и терзалось сердце гордаго Британца: тѣмъ-ли, что сынъ его отправился на тотъ свѣтъ, не получивъ великодушнаго прощенья, или тѣмъ, что онъ лишился наслажденія увидѣть со временемъ уничиженіе и покорность молодого человѣка.

Но каковъ бы ни былъ характеръ этихъ ощущеній, мистеръ Осборнъ-старшій, гордый и суровый, не повѣрялъ ихъ никому. Онъ не произнесъ передъ семействомъ имени своего сына, но приказалъ старшей дочери распорядиться, чтобъ всѣ женщины въ его домѣ облеклись въ глубокій трауръ, и чтобъ всѣ слуги, безъ исключенія, носили чорное платье съ крепомъ. Вечернія собранія, обѣды и балы прекратились надолго. Свадьба младшей дочери отложена на неопредѣленное время. Женихъ, правда, не получилъ никакихъ изустныхъ свѣдѣній, но довольно было взглянуть на лицо мистера Осборна, чтобъ не дѣлать ему никакихъ распросовъ на этотъ счетъ. Господинъ Фредерикъ Буллокъ, сметливый, вѣжливый и деликатный, велъ себя такимъ-образомъ, какъ-будто и не думали назначать день свадьбы. Онъ и молодыя дѣвицы перешептывались иногда относительно этого предмета въ гостиной наверху, куда старикъ-отецъ не приходилъ никогда. Мистеръ Осборнъ постоянно сидѣлъ въ своемъ собственномъ кабинетѣ, и съ наступленіемъ общаго траура, окна передней части дома были закрыты наглухо.

Недѣли черезъ три, послѣ восьмнадцатаго іюня, пришелъ на Россель-Скверъ старинный знакомый мистера Осборна, сэръ Вилльямъ Доббинъ, отецъ майора Доббина, взволнованный и блѣдный. Объявивъ, что ему непремѣнно нужно видѣть мистера Осборла, онъ вошелъ въ его кабинетъ и произнесъ, ради привѣтствія, нѣсколько безсвязныхъ словъ, которыхъ смыслъ остался сфинксовой загадкой и для хозяина, и для гостя. Затѣмъ, послѣ этой прелюдіи, сэръ Вилльямъ Доббинъ вынулъ изъ бумажника письмо, запечатанное большою красною псчатью.

— Мой сынъ, майоръ Доббинъ, сказалъ альдерменъ нерѣшительнымъ и дрожащимъ голосомъ, прислалъ мнѣ письмо съ однимъ изъ офицеровъ Трильйоннаго полка, прибывшимъ сегодня въ Лондонъ. Въ его конвертѣ есть письмо и къ вамъ, Осборнъ. Вотъ оно.

Альдерменъ положилъ письмо на столъ. Минуту или двѣ Осборнъ смотрѣлъ на своего гостя, не говоря ни слова. Испуганный выраженіемъ на лицѣ убитаго горестію старика, сэръ Вилльямъ Доббинъ взялъ шляпу, поклонился и ушелъ.

Адресъ былъ написанъ рукою Джорджа. Старикъ хорошо зналъ смѣлый его почеркъ. То было письмо, которое мистеръ Осборнъ-младшій написалъ на зарѣ шестнадцатаго іюня, за нѣсколько минутъ до вѣчной разлуки съ Амеліеи. Большая красная печать изображала фамильный гербъ съ девизомъ: «рах in bello». Гербъ этотъ принадлежалъ собственно старинному джентльменскому дому, съ которымъ старикъ Осборнъ имѣлъ слабость воображать себя въ родствѣ. Рука, подписавшая письмо, уже не будетъ больше держать ни пера, ни шпаги. Самая печать, запечатавшая письмо, была похищена у Джорджа, когда онъ бездыханнымъ лежалъ на полѣ битвы. Отецъ не зналъ этого. Онъ сидѣлъ безмолвно, устремивъ на конвертъ блуждающіе взоры. Емусдѣлалось почти дурно, когда, наконецъ, онъ рѣшился сломать печать.

Случалось ли вамъ ссориться съ другомъ, милымъ для вашего сердца? Если случалось, такъ вы знаете, что письма, полученныя отъ него въ періодъ взаимной любви и довѣренности, становятся для васъ страшнымъ укоромъ. Какой печальный трауръ вы носите въ своей душѣ, когда останавливаетесь на этихъ сильныхъ протестахъ исчахшей привязанности, и какими эпитафіями становятся эти письма на трупѣ умершей любви! Какой жалкій комментарій слышится вамъ въ нихъ на жизнь и суету людскую! У многихъ изъ насъ хранятся, вѣроятно, цѣлые ящики документовъ этого рода, но едва ли кто имѣетъ охоту заглядывать въ нихъ. Это — скелеты въ нашей кладовой: мы хранимъ ихъ, и тщательно избѣгаемъ ихъ. Долго трепеталъ мистеръ Осборнъ передъ письмомъ своего сына.

Молодой человѣкъ писалъ немного. Гордость не позволила ему излить вполнѣ нѣжныя чувства, которыми въ ту пору было переполнено его сердце. Мистеръ Осборнъ-младшій говорилъ, что, передъ отправленіемъ на великую битву, онъ желалъ сказать своему отцу послѣднее «прости», и вмѣстѣ считалъ священнымъ долгомъ поручить его великодушію свою жену, и, быть-можетъ, младенца, котораго онъ оставляетъ съ ней. Онъ признавался съ сокрушеніемъ сердечнымъ, что въ рукахъ его не было уже большей части материнскаго наслѣдства. Благодарилъ отца за его прежнее великодушіе, и, въ заключеніе, давалъ торжественное обѣщаніе, что, приготовляясь ко всѣмъ возможнымъ случайностямъ на полѣ битвы, онъ будетъ, во всякомъ случаѣ, поступать какъ истинный джентльменъ, достойный имени Джорджа Осборна.

Больше ничего не могъ сказать молодой человѣкъ, ослѣпленный неумѣстною гордостію и чванствомъ. Мистеръ Осборнъ-старшій не видѣлъ поцалуя, которымъ Джорджъ запечатлѣлъ его имя на этомъ письмѣ. Предсмертное посланіе Джорджа выпало изъ рукъ несчастнаго старика. Его сынъ, единственный и все еще любимый, умеръ непрощеннымъ.

Въ одинъ прекрасный день, мѣсяца черезъ два послѣ этого событія, молодыя дѣвицы Осборнъ, пріѣхавъ въ церковь съ своимъ отцомъ, замѣтили, что старикъ перемѣнилъ свое мѣсто, обыкновенно занимаемое имъ впродолженіе божественной службы. Онъ сѣлъ позади дочерей и безпрестанно смотрѣлъ, черезъ ихъ головы, на противоположную стѣну. Молодыя дѣвицы машинально повернулись къ той сторонѣ, куда обращены были грустные взоры отца, и увидѣли… и увидѣли изящный монументъ на стѣнѣ, изображавшій Британію, плачущую надъ урной. Переломленная шпага и низверженный левъ служили несомнѣннымъ признакомъ, что монументъ былъ воздвигнутъ въ честь скончавтагося воина. Скульпторы того времени истощили всю свою мыслительную силу на изображеніе памятниковъ съ эмблемами этого рода, и лондонская церковь Св. Павла представляетъ цѣлыя сотни подобныхъ аллегорій, дѣйствующихъ равномѣрно на умъ и сердце.

Подъ монументомъ, о которомъ идетъ рѣчь, рѣзецъ художника мастерски изобразилъ фамильный гербъ Осборновъ, и затѣмъ начертана была слѣдующая надпись:

«Сей монументъ воздвигнутъ и посвященъ памяти Георгія Осборна-младшаго, британскаго дворянина и капитана пѣхотнаго Трильйоннаго полка, павшаго на полѣ чести и славы восьмнадцатаго іюня, 1815 года. Онъ сражался за свое отечество въ день достославной побѣды при Ватерлоо, и палъ, съ оружіемъ въ рукахъ, двадцати-восьми лѣтъ отъ рожденія. О, quam est dulce et decorum pro patria mori!»

Взглядъ на печальный памятникъ подѣйствовалъ до такой степени на нервы чувствительныхъ сестрицъ. что миссъ Мери принуждена была оставить церковь. Джентльмены и леди почтительно посторонились передъ плачущими дѣвицами, одѣтыми въ глубокій трауръ, и душевно соболѣзновали объ угрюмомъ старцѣ, сидѣвшемъ противъ монумента, посвященнаго его сыну.

— Что жь теперь? Проститъ ли онъ вдову Джорджа, бѣдную мистриссъ Эмми? разсуждали между собою молодыя дѣвицы, когда прошли первые взрывы ихъ сердечной грусти.

Много и долго толковали объ этомъ предметѣ всѣ знакомые Осборновъ, которымъ былъ извѣстенъ несчастный разрывъ отца съ сыномъ. Проститъ онъ, или нѣтъ, мистриссъ Джорджъ? Многіе джентльмены на Россель-Скверѣ и въ Сити держали даже огромныя пари до поводу положительлыхъ и отрицательныхъ отвѣтовъ на этотъ интересный вопросъ.

Скоро безпокойства и сомнѣнія сестрицъ возрасли до неимовѣрной степени, когда, въ концѣ осени, дошло до ихъ свѣдѣнія, что папа уѣзжаетъ за границу. Осборнъ никому не объявилъ о своемъ маршрутѣ, но всѣмъ было извѣстно, что путь его лежитъ въ Бельгію, гдѣ покоились бренные останки его сына, и гдѣ до сихъ поръ проживала мистриссъ Джорджъ. Леди Доббинъ и дочери извѣщали подробно Россель-Скверскихъ дѣвицъ о судьбѣ бѣдной Амеліи. Честный капитанъ Доббинъ былъ повышенъ чиномъ вслѣдствіе смерти второго майора въ Трильйонномъ полку: храбрый майоръ Одаудъ, обнаружившій на полѣ битвы удивительное хладнокровіе и мужество, былъ произведенъ въ полковники и получилъ орденъ Бани второй степени.

Многіе храбрые воины британскихъ полковъ, жестоко пострадавшіе въ дѣлѣ, должны были остаться въ Брюсселѣ на эту осень, для излеченія своихъ ранъ. Послѣ двухъ великихъ сраженій, бельгійская столица превратилась на цѣлые мѣсяцы въ огромный лазаретъ, наполненный больными изъ многихъ европейскихъ націй. Съ постепеннымъ выздоровленіемъ офицеровъ и солдатъ, изувѣченные воины, старые и молодые, счастливо избавившіеся отъ смерти, стали появляться въ брюссельскихъ садахъ и во всѣхъ другихъ публичныхъ мѣстахъ, предаваясь своимъ прежнимъ наклонностямъ и привычкамъ. Базаръ житейской суеты оживился снова, и въ балаганахъ его зароились опять интриги и продѣлки всякаго рода. Мистеръ Осборнъ отыскалъ безъ труда нѣкоторыхъ воиновъ Трильйоннаго полка. Онъ хорошо зналъ ихъ военную форму, слѣдилъ неутомимо за всѣми ихъ повышеніями и перемѣнами, и любилъ повсюду разговаривать объ офицерахъ, какъ-будто онъ и самъ служилъ въ Трильйонномъ полку.

По пріѣздѣ въ Брюссель, мистеръ Осборнъ остановился въ гостинницѣ, выходившей окнами въ паркъ. Гуляя на другой день въ саду, онъ увидѣлъ отдыхающаго на каменной скамейкѣ солдата, въ хорошо знакомой ему формѣ. Мистеръ Осборнъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, и сѣлъ подлѣ него.

— Не служили ли вы въ ротѣ капитана Осборна? сказалъ старикъ, преодолѣвая внутреннее волненіе, и потомъ, послѣ кратковременной наузы, прибавилъ: онъ былъ сынъ мой, сэръ.

Израненный воинъ не имѣлъ чести служить въ ротѣ капитана Осборна; но онъ почтительно всталъ съ своего мѣста, и прикоснувшись здоровою рукой къ своей фуражкѣ, привѣтствовалъ сокрушеннаго горестію старца, предложившаго ему этотъ вопросъ.

— Въ цѣлой арміи, ваше благородіе, не было офицера прекраснѣе и храбрѣе капитана Осборна, сказалъ раненный воинъ, садясь опять на свое мѣсто. Сержантъ капитанской роты, (ею командуетъ теперь капитанъ Рэймондъ), еще въ Брюсселѣ, сэръ, и почти совсѣмъ выздоровѣлъ отъ раны въ правое плечо. Ваше благородіе можете видѣться съ нимъ во всякое время, и онъ охотно раскажетъ вамъ обо всѣхъ подробностяхъ того дня. Но вы ужь, безъ сомнѣнія, изволили видѣть майора Доббина, друга вашего сына; видѣли, конечно, и мистриссъ Осборнъ, которая, какъ говорятъ, очень больна. Около шести недѣль, послѣ смерти своего супруга, она была, говорятъ, какъ помѣшанная. Впрочемъ, все это вы знаете, сэръ… прошу извинить, сэръ, заключилъ израненный воинъ, притрогиваясъ опять къ своей фуражкѣ.

Осборнъ положилъ гинею въ руку солдата, и сказалъ, что онъ охотно дастъ другую, если тотъ приведетъ къ нему сержанта въ Hôtel du Parc. Это обѣщаніе сопровождалось вожделѣннымъ успѣхомъ. Не прошло и десяти минутъ, какъ ожидаемый сержантъ явился предъ лицо мистера Осборна. Прежній солдатъ между-тѣмъ пошелъ къ своимъ товарвщамъ, и расказалъ о великой щедрости новоприбывшаго джентльмена. Съ радости, они отправились въ трактиръ, и долго пировали этотъ вечеръ насчетъ двухъ гиней, почерпнутыхъ изъ кошелька британскаго негоціанта.

Въ обществѣ выздоравливающаго сержанта, мистеръ Осбордъ немедленно предпринялъ путешествіе на поля Ватерлоо и Quatre-Bras. тысячи его соотечественниковъ совершали въ ту пору такія же поѣздки. Мистеръ Осборнъ посадилъ сержанта съ собою въ коляску, и отправился подъ его руководствомъ обозрѣвать поля, орошенныя британской кровью. Ему указали на пунктъ дороги, гдѣ впервые Трильйонный полкъ вступилъ въ дѣйствіе съ французской кавалеріей, которая преслѣдовала и тѣснила отступавшіе полки Бельгійцевъ. Вотъ то самое мѣсто, гдѣ благородный капитанъ Осборнъ поразилъ наповалъ французскаго офицера, отнимавшаго знамя у молодого прапорщика Стоббля: сержанты, охранявшіе знамя, были уже изрублены въ куски. По этой же дорогѣ они отступили на другой день, и вотъ знаменитый берегъ, гдѣ Трильйонный полкъ, подъ дождемъ и ненастьемъ, расположился бивуакомъ въ ночь на семнадцатое іюня. Немного подальше была позиція, которую они, прикрытые противоположнымъ берегомъ отъ неистовыхъ залповъ французской артиллеріи, заняли и удерживали впродолженіе слѣдующаго дня, безпрестанно отражая натискъ непріятельской кавалеріи. Вотъ здѣсь, на этомъ самомъ склонѣ, ввечеру, когда британскія колонны, повинуясь командѣ генераловъ, храбро выступили впередъ для окончательнаго пораженія отступившаго непріятеля, капитанъ Осборнъ закричалъ «ура», и размахивая своею шпагой, палъ навзничь, прострѣленный навылетъ непріятельскою пулей.

— Майоръ Доббинъ отвезъ въ Брюссель тѣло капитана, и похоронилъ его съ приличными почестями, заключилъ сержантъ тихимъ голосомъ. Это ужь, конечно, вы знаете, сэръ.

Когда солдатъ расказывалъ эту печальную повѣстъ, сметливые промышленики, готовые торговать всѣмъ что ни попало, обступили со всѣхъ сторонъ мистера Осборна, предлагая ему кресты, эполеты, орлы, изрубленныя кирасы и другіе остатки, подобранные ими послѣ сраженія на полѣ битвы.

Обозрѣвъ всѣ эти сцены послѣднихъ подвиговъ Джорджа; мистеръ Осборнъ щедро наградилъ своего проводника. Мѣсто, гдѣ похоронили его сына, онъ уже видѣлъ. Мистеръ Осборнъ съѣздилъ туда немедленно по прибытіи въ Брюссель. Тѣло Джорджа покоилось недалеко отъ города, на живописномъ Лекенскомъ кладбищѣ, гдѣ онъ самъ изъявилъ желаніе имѣть свою могилу, когда разъ случилось ему быть здѣсь съ веселыми джентльменами и леди, предпринимавшими загородную прогулку. майоръ Доббинъ положилъ своего друга въ уединенномъ углу сада, огражденномъ небольшимъ заборомъ отъ безконечнаго ряда склеповъ, палисадниковъ и кустовъ, гдѣ хоронили католическихъ покойниковъ. Старику Осборну показалось униженіемъ, что сынъ его, англійскій джентльменъ и капитанъ славной британской арміи, лежитъ вдали отъ мѣста; гдѣ погребены были другіе иностранцы. Кто изъ насъ можетъ опредѣлить вѣрно и точно, въ какой степени собственное наше тщеславіе проглядываетъ черезъ уваженіе къ милымъ для насъ особамъ, и въ какой мѣрѣ проникается эгоизмомъ чувство нашей нѣжнѣйшей любви? Мистеръ Осборнъ не размышлялъ объ этомъ, и не трудился объяснить, какимъ образомъ въ его натурѣ грубый эгоизмъ боролся съ благороднѣйшимъ инстинктомъ. Онъ твердо вѣрилъ въ непогрѣшительность всѣхъ своихъ поступковъ, и былъ убѣжденъ, что личное его мнѣніе для всѣхъ и каждаго должно имѣть силу непреложнаго закона. Его ненависть и злоба, какъ жало осы или змѣи, вооружались противъ всего, что преграждало ему дорогу. Онъ гордился своею ненавистью, какъ и всѣми чувствованіями, волновавшими его грудь. Быть всегда правымъ, идти впередъ зажмуря глаза и не встрѣчать нигдѣ ни малѣйшихъ сомнѣній — увы! какъ много философовъ на базарѣ житейской суеты, умозрительныхъ и практическихъ, которые безумно слѣдуютъ этому принципу?

Возвращаясъ съ ватерлооскаго поля уже на закатѣ солнца, мистеръ Осборнъ встрѣтилъ недалеко отъ городскихъ воротъ другую коляску, гдѣ сидѣли молодой джентльменъ и двѣ женщины, сопровождаемыя офицеромъ, ѣхавшимъ верхомъ подлѣ ихъ barouche. Сержантъ, ѣхавшій съ мистеромъ Осборномъ, дотронулся до своей фуражки, отдавая честь офицеру, и тотъ машинально отвѣтилъ на его привѣтъ. Вдругъ Осборнъ задрожалъ и отпрянулъ назадъ, къ изумленію сержанта, вперившаго въ него свои глаза. Въ коляскѣ была Амелія съ молодымъ хромоногимъ прапорщикомъ, и насупротивъ нихъ сидѣла ея неизмѣнно-вѣрная подруга, мистриссъ полковница Одаудъ. Да, то была Амелія; но какъ она непохожа была на ту миловидную, свѣженькую дѣвушку, которую зналъ мистеръ Осборнъ! Она была теперь и блѣдна, и худощава, и тонка. Ея прекрасные каштановые волосы скрывались за вдовьимъ чепцомъ — бѣдное дитя! и мутные глаза ея были неподвижны. При встрѣчѣ двухъ экипажей, мистриссъ Эмми взглянула на Осборна, но не узнала его. Не угадалъ бы и ее мистеръ Осборнъ, еслибъ не увидѣлъ Доббина, ѣхавшаго подлѣ, но присутствіе его объяснило, кто была эта женщина, сидѣвшая въ коляскѣ. До настоящей минуты онъ не зналъ, повидимому, и самъ, какъ сильна была ненависть его къ женѣ покойнаго Джорджа. Когда экипажъ проѣхалъ мимо, онъ обернулся, и бросилъ на сержанта взглядъ, исполненный проклятія и злобы. Казалось, онъ говорилъ:

— Какъ смѣешь ты смотрѣть на меня, дерзкій человѣкъ? Знаешь ли ты, что я ненавижу эту женщину всѣми силами своей души? Она разбила въ прахъ всѣ мои надежды, съ презрѣніемъ попрала мою гордость, унизила, уничтожила меня.

— Скажи этому негодяю, чтобъ онъ ѣхалъ скорѣе, громко закричалъ мистеръ Осборнъ лакею, сидѣвшему на козлахъ.

Спустя минуту, послышался топотъ лошади на мостовой за коляской Осборна. То скакалъ мистеръ Доббинъ. При встрѣчѣ экипажей, мысли его бродили далеко, въ странахъ воздушныхъ, и онъ не прежде, какъ проѣхавъ нѣсколько шаговъ, припомнилъ, что въ глазахъ его отражался суровый образъ мистера Осборна. Онъ обернулся, чтобъ посмотрѣть впечатлѣніе, произведенное этой встрѣчей на мистриссъ Эмми, но бѣдная женщина, казалось, не замѣтила своего тестя. Тогда Вилльямъ, сопровождавшій ежедневно мистриссъ Джорджъ въ ея загородныхъ прогулкахъ, вынулъ изъ кармана часы, и сказалъ, что ему необходимо воротиться въ городъ, вслѣдствіе одного важнаго порученія, о которомъ онъ совсѣмъ забылъ. извинившись такимъ-образомъ передъ дамами, онъ поскакалъ назадъ. Амелія ничего не замѣчала. Она сидѣла безмолвно на своемъ мѣстѣ, устремивъ глаза въ туманную даль, куда нѣкогда проводила она своего Джорджа.

— Мистеръ Осборнъ! Мистеръ Осборнъ! закричалъ подскакавшій къ коляскѣ Доббинъ, протягивая свою руку.

Угрюмый старикъ, не дѣлая никакого движенія въ отвѣтъ на это привѣтствіе, приказалъ кучеру ѣхать еще скорѣе. Доббинъ ухватился за коляску.

— Извните, сэръ, сказалъ онь, — я долженъ видѣться съ вами. У меня есть порученіе къ вамъ.

— Отъ этой женщины? гордо спросилъ Осборнъ.

— Нѣтъ, сэръ, отъ вашего сына.

Мистеръ Осборнъ отпрянулъ въ уголъ коляски. Доббинъ поскакалъ сзади, не говоря болѣе ни слова до тѣхъ поръ, пока экипажъ остановился у подъѣзда гостинницы Парка. Тутъ онъ послѣдовалъ за старикомъ въ ето нумеръ. Джорджъ часто бывалъ въ этихъ комнатахъ, такъ-какъ здѣсь квартировали мистеръ и мистриссъ Кроли впродолженіе ихъ пребыванія въ бельгійской столицѣ.

— Что вамъ угодно, капитанъ Доббинъ… Ахъ нѣтъ, прошу извинить, майорь Доббинъ, потому-что съ тѣхъ поръ, какъ лучшіе люди умерли, вы заняли ихъ мѣста и щеголяете въ ихъ шляпахъ, какъ вороны въ павлиньихъ перьяхъ, смѣю сказать… что вамъ угодно, майоръ Доббинъ? спросилъ мдстеръ Осборнъ саркастическимъ тономъ.

— Лучшіе люди умерли, ваша правда, сэръ, подтвердилъ Доббинъ, — и я пришелъ говорить съ. вами объ одномъ изъ этихъ лучшихъ людей.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, не угодно ли вамъ безъ обиняковъ приступить къ дѣлу, сказалъ Осборнъ, бросая суровый взглядъ на своего незванаго гостя.

— Я стою передъ вами, какъ другъ вашего сына, продолжалъ майоръ, — и какъ исполнитель его воли. Онъ составилъ свое завѣщаніе передъ выступленіемъ въ походъ. Извѣстно ли вамъ, сэръ, какъ ограничены были его средства, и въ какомъ стѣсненномъ положеніи находится теперь его вдова?

— Я не знаю его вдовы, сэръ, отвѣчалъ Осборнъ. Пусть она воротится назадъ къ своему отцу, если ей угодно.

Но джентльменъ, къ которому обращены были эти слова, рѣшился быть упрямымъ до самаго нельзя, и продолжалъ, пропустивъ мимо ушей замѣчаніе Осборна.

— Извѣстно ли вамъ, сэръ, критическое положеніе мистриссъ Джорджъ? Ея жизнь и разумъ едва не сокрушились отъ удара, который обрушился надъ ея головой, и еще мы не знаемъ навѣрное, оправится ли она отъ этого удара. Есть одна только надежда на ея выздоровленіе, и о ней то собственно пришелъ я говорить съ вами. Мистриссъ Джорджъ скоро должна быть матерью. Падетъ ли оскорбленіе родителя на голову его дитяти, или напротивъ, вы простите младенца, изъ уваженія къ памяти его отца?

Въ отвѣтъ на это, мистеръ Осборнъ-старшій разразился рапсодіей самохвальства и упрековъ. Съ одной стороны, онъ вполнѣ оправдывалъ свои поступки передъ судомъ своей собственной совѣсти; съ другой — преувеличивалъ непокорность Джорджа. Нѣтъ во всей Англіи отца, столько великодушнаго къ своему сыну и едва-ли найдется сынъ, столько гордый и упорный, какъ Джорджъ. Онъ даже передъ смертью не счелъ нужнымъ признаться откровенно въ своей винѣ. Пусть же теперь, за могилой, беретъ онъ на себя послѣдствія своей безпорядочной жизни.

— Что-жь касается до меня, майоръ Доббинъ, я былъ всегда и надѣюсь быть впередъ господиномъ своего слова, продолжалъ мистеръ Осборнъ, сопровождая свою рѣчь патетическимъ жестомъ. Я поклялся, что эта женщина никогда не будетъ моей дочерью, и вы можете быть увѣрены, что никакія побужденія не заставятъ меня, на старости лѣтъ, быть нарушителемъ своей клятвы. Можете сказать это Амеліи, если вамъ угодно, и вмѣстѣ съ тѣмъ, прошу васъ, майоръ Добоинъ, избавить меня разъ навсегда отъ своихъ визитовъ.

Итакъ, не было съ этой стороны ни малѣйшей надежды. Вдова должна жить своимъ крошечнымъ пансіономъ, и тѣми деньгами, которыя вздумаетъ предложить ей Джозъ.

«Говорить ли объ этомъ мистриссъ Эмми? съ горестью думалъ майоръ Доббинъ. Незачѣмъ, да и не стоитъ: она не пойметъ, и не будетъ слушать.»

Всамомъ дѣлѣ, мысли бѣдной женщины еще ни разу не обращались на этотъ пунктъ, и подавленная своей горестью, она равнодушно смотрѣла на все, что происходило вокругъ нея. Добро и зло, ненависть и дружба, не имѣли никакого значенія въ ея глазахъ. Ласки и добрые совѣты она выслушивала безсознательно; погруженная въ свсяо вѣчную печаль.

* * *

Вообразите, что послѣ этихъ переговоровъ прошло мѣсяцевъ двѣнадцать въ жизни нашей бѣдной Амеліи. Первую половину этого времени она провела въ такой ужасной и, повидимому, неисцѣлимой тоскѣ, что мы, имѣвшіе случай наблюдать и описывать движенія этого слабаго и нѣжнаго созданія, должны были отступать нѣсколько разъ при видѣ жестокой скорби, способной облить кровью всякое чувствительное сердце. Молча обойдите безпомощное ложе страждущей вдовы. Осторожнѣе заприте дверь завѣшанной колнаты, гдѣ она лежитъ, подражая, въ этомъ отношеніи, сострадательнымъ особамъ, которыя ухаживали за ней въ первые мѣсяцы ея болѣзни.

Небо, наконецъ, умилосердилось надъ несчастной. Пришелъ день, исполненный тревожныхъ ожиданій, надежды, страха, изумленія — день, когда бѣдная вдова прижала къ своей груди младенца съ глазами Джорджа, малютку-мальчика; прекраснаго какъ ангелъ Божій. Съ какимъ отраднымъ изумленіемъ она услышала первый крикъ дитяти! Какъ она плакала и смѣялась; и съ какою быстротою въ сердцѣ ея снова пробудились и надежда, и любовь, когда младенецъ пріютился у ея материнской груди! Амелія была спасена. Доктора, опасавшіеся за ея жизнь и разсудокъ, съ нетерпѣніемъ ждали этого кризиса, чтобъ промзнести свой окончательный приговоръ относительно ея жизни или смерти. Взоры мистриссъ Эмми снова залучезарились искрами разумнаго сознанія, и съ благодарностью обратились на окружающихъ особъ. Эта минута служила достойнымъ вознагражденіемъ за ихъ продолжительныя опасенія и тревоги.

Другъ нашъ Доббинъ былъ въ числе этихъ особъ. То былъ онъ, что привезъ мистриссъ Эмми въ Англію, въ домъ ея родителей. Мистриссъ Одаудъ, повинуясь настоятельному вызову полковника Одауда, принуждена была оставить свою паціентку. Посмотрѣли бы вы, какъ Доббинъ няньчилъ ребенка, и какъ въ то же время смѣялась мистриссъ Эмми, упоенная материнскимъ восторгомъ! Это была умилительная картина. Удостоенный счастія быть крестнымъ отцомъ, Вилльямъ напрягалъ всѣ силы своего природнаго остроумія при покупкѣ чашекъ, ложечекъ, коралловъ и бубенчиковъ для обожаемаго малютки.

Едва-ли нужно докладывать читателю, какъ нѣжная мать кормила его, лелѣяла, одѣвала, отстраняла отъ него всѣхъ нянекъ и не позволяла постороннимъ рукамъ прикасаться къ его нѣжному тѣльцу. Это ужь само собою разумѣется. Величайшая милость, какой удостоивался майоръ Доббинъ, состояла въ томъ, что ему позволяли повременамъ няньчить на своихъ рукахъ маленькаго Джорджа. Ребенокъ былъ для мистриссъ Эмми ея бытіемъ, физическимъ и нравственнымъ. Все ея существованіе олицетворилось и сосредоточилось въ материнскихъ ласкахъ. Слабое и безсознательное созданіе было окружено ея любовью, близкою къ безпредѣльному благоговѣнію. То была въ полномъ смыслѣ жизнь, физическая и нравственная, что младенецъ всасывалъ въ себя изъ материнской груди. По ночамъ и наединѣ въ своей комнатѣ, Амелія наслаждаласъ тѣми неизъяснимыми восторгами любви, которые могутъ быть понятны только женскому сердцу. Это чувство — инстинктъ любящей матери и нѣтъ въ немъ даже тѣни эгоизма. Вилльямъ Доббинъ любилъ на досугѣ вдумываться въ эти движенія мистриссъ Эмми и, должно отдать ему справедливость, отгадывалъ чутьемъ почти всѣ оттѣнки чувствованій, волновавшихъ ея сердце, но увы! онъ видѣлъ также съ удовлетворительною ясностью, что для него самого не было въ этомъ сердцѣ никакого уголка. Но зная это, майоръ Доббинъ не ропталъ, и съ покорностію переносилъ свою судьбу.

Думать надобно, чтю мать и отецъ мистриссъ Эмми сознавали въ нѣкоторой степени намѣренія майора, и чуть-ли не готовы были поощрять ихъ съ своей стороны. Доббинъ ходилъ къ нимъ каждый день, и сидѣлъ по цѣлымъ часамъ то съ Амеліей, то съ хозяиномъ дома, мистеромъ Клеппомъ, и его семьей. Всѣмъ безъ исключенія, каждому и каждой, онъ приносилъ почти каждый день подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ, какіе-нибудь подарки, и хозяйская маленькая дочка, амеліина фаворитка, называла его не иначе, какъ сахарнымъ майоромъ. Эта дѣвочка разыгрывала обыкновенно роль церемоніймейстерши, докладывая мистриссъ Осборнъ о прибытіи майора. Однажды она расхохоталась, когда сахарный майоръ прикатилъ въ Фольгемъ, и вытащилъ изъ своего кабріолета деревянную лошадку, барабанъ, трубу и другія воинственныя игрушки, еще слишкомъ неудобныя для маленькаго Джорджа, потому-что ему было въ ту пору не больше шести мѣсяцовъ отъ роду. Ребенокъ спалъ.

— Тсс! шепнула Амелія, обезпокоенная, вѣроятно, скрипомъ тяжелыхъ сапоговъ майора.

И она съ улыбкой протянула ему руку, которой, однакожь, Вилльямъ не могъ взять, пока не разставилъ по различнымъ мѣстамъ разнообразныя принадлежности своего груза.

— Ступай внизъ, Мери, сказалъ майоръ маленькой дѣвочкѣ,— мнѣ надобно поговорить съ мистриссъ Осборнъ.

Амелія съ удивленіемъ взглянула на Вилльяма, и осторожно положила спящаго младенца на постельку.

— Я пришелъ проститься съ вами, Амелія, сказалъ майоръ, слегка прикоснувшись къ ея рукѣ.

— Проститься, Вилльямъ? Да.

— Куда жь вы ѣдете? спросила она улыбаясь.

— Можете пересылать ко мнѣ письма черезъ моихъ лондонскихъ агентовъ, отвѣчалъ майоръ Доббинъ, — имъ будетъ извѣстенъ мой адресъ. Вѣдъ вы будете писать ко мнѣ, Амелія, не правда ли?

— Какъ же, какъ же! Я стану писать къ вамъ о Джорджинькѣ, сказала мистриссъ Эмми. А на долго вы уѣзжаете?

— Надолго, Амелія, и еще неизвѣстно, увидимся ли мы.

— Скажите, какъ это жаль! Вы были такъ добры къ нему и ко мнѣ, милый Вилльямъ. Посмотрите, какой онъ ангелъ!

Красныя ручонки малютки Джорджа безсознательно обвились вокругъ пальца честнаго Вилльяма, и Амелія посмотрѣла на его личико съ лучезарнымъ материнскимъ восторгомъ. Самые жестокіе взгляды непримиримой ненависти и злобы не могли сразить майора сильнѣе и рѣшительнѣе, чѣмъ этотъ взоръ безнадежной ласки. Онъ склонился надъ матерью и младенцемъ, и съ минуту не могъ произнести ни слова. Собравъ наконецъ всѣ свои силы, онъ проговорилъ:

— Благослови васъ Богъ, Амелія!

— Благослови васъ Богъ, Вилльямъ! сказала мистриссъ Эмми.

Затѣмъ она приподняла свою голову, и поцаловала его.

— Ахъ, тише, пожалуйста! Не разбудите Джорджиньку, прибавила она, когда Вилльямъ Доббинъ заскрипѣлъ своими неугомонными сапогами при выходѣ изъ дверей.

Амелія не видѣла и не слышала, какъ майорскій кабріолетъ отъѣхалъ отъ воротъ: она смотрѣла на своего Джорджиньку, который въ эту минуту улыбался ей во снѣ.

ГЛАВА XXXV Нуль годоваго дохода и десятки тысячъ расхода

Я думаю, милостивые государи, что всѣ мы, больше или меньше, любимъ повременамъ размышлять о мірскихъ дѣяніяхъ своихъ ближнихъ, и едва-ли найдется какой-нибудь философъ на базарѣ житейской суеты, который бы, примѣромъ сказать, не интересовался знать, какъ живетъ-поживаеть сосѣдъ его Джонсъ, или какимъ образомъ пріятель его Смитъ ухищряется сводить концы съ концами по истеченіи каждаго года аккуратно. Я съ своей стороны питаю глубочайшее уваженіе къ пріятелямъ своимъ, Джинкинсамъ, потому-что обѣдаю у нихъ два или три раза въ мѣсяцъ, но признаюсь чистосердечно, я не перестану удивляться до конца своей жизни, какимъ-образомъ Джинкинсы выѣзжаютъ въ Лондонскій Паркъ, чуть-ли не каждое гулянье, въ великолѣпной коляскѣ съ гайдуками на запяткахъ. Правда, я знаю, что экипажъ этотъ берется напрокатъ, и всѣ джинкинсовы люди продовольствуются только жизненными припасами, не получая денежнаго вознагражденія за свои труды, но все же эти три человѣка и великолѣпная коляска должны представлять собою ежегодный расходъ по крайней мѣрѣ шестисотъ фунтовъ стерлинговъ британской монеты. Притомъ, извѣстно мнѣ въ достовѣрной степени, что семейство Джинкинсовъ даетъ весьма часто блестящіе обѣды, содержитъ двухъ мальчиковъ въ Итонскомъ Коллегіумѣ, нанимаетъ для дѣвицъ привилегированныхъ гувернантокъ и учителей, предпринимаетъ заграничныя поѣздки, проживаетъ осенью въ Истбурнѣ или Вортингѣ и, вдовершеніе эффекта, даетъ ежегодно блистательный балъ съ роскошнымъ ужиномъ отъ Гунтера… Замѣчу здѣсь мимоходомъ, что кондитеръ Гунтеръ приготовляетъ для Джинкиисовъ самые изящные первостатейные обѣды, какъ это я очень хорошо знаю, потому-что однажды, за неимѣніемъ наличнаго гостя, я самъ приглашенъ былъ принять участіе въ одномъ изъ этихъ парадныхъ обѣдовъ, и здѣсь открылось для меня, что эти угощенія, изящныя въ совершеннѣйшемъ смыслѣ, не имѣютъ ничего общаго съ обыденной трапезой, къ которой обыкновенно допускается низшій сортъ джентльменовъ и леди, имѣющихъ счастіе пользоваться знакомствомъ съ этимъ благороднымъ семействомъ… Кто же, спрашивается, послѣ всѣхъ этихъ вещей, не вправѣ выразить своего изумленія относительно того, какимъ-образомъ Джинкинсы обдѣлываютъ свои дѣла?

— Да кто такой Джинкинсъ, позвольте васъ спросить?

— Фи! какъ вы этого не знаете? Онъ служитъ коммиссіонеромъ въ сургучной конторѣ.

— Неужели?

— Увѣряю васъ, и получаетъ всего только тысячу двѣсти фунтовъ въ годъ.

— Это удивительно; но вѣроятно мистеръ Джинкинсъ женился на богатой, и у супруги его есть особое имѣніе.

— Помилуйте! мистриссъ Флинтъ — дочь бѣднаго помѣщика и у него одиннадцать человѣкъ дѣтей. Всѣ доходы мистриссъ Флинтъ ограничиваются одной только откормленной пулярдкой, которую присылаютъ ей на святки, и за эту пулярдку она обязана содержать въ домѣ своего мужа двухъ или трехъ своихъ сестеръ, и давать квартиру со столомъ всѣмъ своимъ братьямъ, когда пріѣзжаютъ они въ городъ.

— Скажите, пожалуйста! Какъ же этотъ Джинкинсъ сводитъ балансы своихъ доходовъ?

— Не знаю.

— Какъ же это случилось, что его до сихъ поръ не посадили въ тюрьму? Не лишили его правъ состоянія?

— Не знаю, не знаю и не знаю.

Само-собою разумѣется, что этому Джинкинсу суждено здѣсь представлять собою собирательное лицо и вѣроятно каждый изъ читателей находитъ его образъ и подобіе въ комъ-нибудь изъ своихъ или чужихъ знакомыхъ. Всѣ мы не прочь, вѣроятно, выпить рюмку вина у своего сосѣда, но это отнюдь не мѣшаетъ намъ допытываться, какими судьбами онъ добылъ это превосходное вино.

Когда, года три или четыре спустя по возвращеніи изъ Парижа, Родонъ Кроли и его супруга обзавелись хозяйствомъ на широкую ногу въ уютномъ домикѣ Курцонской улицы, что на Майской Ярмаркѣ (Mayfair), многочисленные пріятели, угощаемые за ихъ столомъ роскошными обѣдами, едва-ли не всѣ до одного предлагали себѣ на досугѣ какой-нибудь изъ вышепомянутыхъ вопросовъ. Какъ романистъ и писатель историческій, я знаю все, что происходитъ на свѣтѣ, и слѣдовательно, я въ состояніи извѣстить почтеннѣйшую публику, какимъ-образомъ Родонъ и его прекрасная супруга могли жить припѣваючи, имѣя ровно круглый нуль годоваго дохода. Только здѣсь да позволено мнѣ будетъ сдѣлать воззваніе къ издателямъ газетъ, имѣющимъ похвальную привычку дѣлать каждомѣсячно нѣкоторыя замиствованія изъ разныхъ періодическихъ изданій: я прошу васъ, господа, не перепечатывать на своихъ столбцахъ слѣдующвхъ достовѣрныхъ вычисленій и фактовъ, собранныхъ мною на рынкѣ житейскихъ треволненій послѣ многихъ хлопотъ, соединенныхъ, разумѣется, съ весьма значительными издержками изъ моего собственнаго кармана.

— Сынъ мой, сказалъ бы я, если бъ у меня былъ сынъ, — ты можешь, если захочешь, посредствомъ глубокихъ изслѣдованій и соображеній, допытаться какимъ-образомъ человѣкъ на семъ свѣтѣ можетъ жить комфортэбльно безъ гроша въ карманѣ. Только я совѣтую тебѣ не вступать, ни подъ какимъ видомъ, въ короткія спошенія съ джентльменами этой профессіи. Дѣлай свой вычисленія издали, теоретически, точь-въ-точь какъ ты рѣшаешь математическую задачу посредствомъ логариѳмовъ, въ противномъ случаѣ, повѣрь мнѣ, работа на самомъ мѣстѣ наблюденій обойдется тебѣ слишкомъ дорого, и впослѣдствіи ты самъ увидишь, что игра не стоила свѣчей.

Имѣя такимъ-образомъ нуль годоваго дохода, Родонъ Кроли и его жена, впродолженіе двухъ или трехъ лѣтъ, о которыхъ, впрочемъ, мы не намѣрены представлять подробнаго отчета, жили весьма счастливо и съ большимъ комфортомъ въ геродѣ Парижѣ. Въ этотъ періодъ времени, Родонъ взялъ отставку и вышелъ изъ службы. О томъ, что онъ полковникъ, мы знаемъ теперь только потому, что на визитной его карточкѣ явственно обозначенъ этотъ чинъ,

Было уже сказано, что Реббека, вскорѣ по прибытіи въ Парижъ, заняла блестящее положеніе въ обществахъ этой столицы, и ее радушно принимали во многихъ знатныхъ домахъ. Британскіе львы того времени, проживавшіе въ Парижѣ, наперерывъ ухаживали за прекрасной Англичанкой, къ великой досадѣ и отчаянію своихъ женъ, которыя продолжали смотрѣть съ гордымъ презрѣніемъ на эту заносчивую выскочку, лишенную всякихъ правъ на принадлежность къ ихъ джентльменскому кругу. Впродолженіе многихъ мѣсяцовъ, салоны Сен-Жерменскаго предмѣстья, гдѣ мѣсто Ребекки было, такъ-сказать, завоевано ея талантами, и гдѣ ее принимали съ явнымъ предпочтеніемъ передъ другими иностранками, постоянно кружили голову мистриссъ Кроли, и отумаыили ее до такой степени; что она уже начинала смотрѣть свысока на скромную молодежь, составлявшую обыкновенное общество ея супруга.

Но самъ мистеръ Кроли зѣвалъ немилосердно въ обществѣ французскихъ аристократовъ. Старухи, игравшія съ нимъ въ экарте, шумѣли изъ-за пяти франковъ до того, что не стоило даже терять времени за карточнымъ столомъ. Онѣ говорили безъ умолку, и можетъ быть остроуміе сверкало въ каждомъ ихъ словѣ, но что въ этомъ толку, какъ-скоро не понимаешь французскаго языка?

— Да и ты, Ребекка, право, я не понимаю, говоорилъ Родонъ, — что тебѣ за охота вертѣться безпрестанно въ этомъ кругу?

Но мистриссъ Кроли имѣла свои собственные расчеты, несогласные съ видами ея супруга. Скоро она стала выѣзжать одна въ эти блестящіе салоны, между-тѣмъ какъ Родонъ спокойно предался обычнымъ занятіямъ и увеселеніямъ среди короткихъ друзей своего собственнаго круга.

Приступая теперь къ главному сюжету этой главы, мы должны напередъ сдѣлать маленькую оговорку. Говоря, что такой-то джентльменъ живетъ превосходно, безъ гроша въ карманѣ, мы хотимъ собственно сказать, что намъ неизвѣстны средства, употребляемыя этимъ джентльменомъ для покрытія своихъ издержекъ. Слово «нуль» принимается здѣсь въ смыслѣ неизвѣстнаго числа.

Да будетъ теперь извѣстно, что пріятель нашъ Родонъ владѣлъ превосходнѣйшими способностями ко всѣмъ возможнымъ играмъ, такъ-что, въ нѣкоторомъ родѣ, онъ былъ игрокъ по призванію, ex-professo. Цвѣтущія лѣта первой юности, когда быстро начинаютъ развиваться всѣ интеллектуальныя силы, онъ посвятилъ исключительно картамъ, бильярду и костямъ. Продолжая эти задушевныя занятія съ неутомимымъ терпѣніемъ и настойчивостью, онъ достигъ въ нихъ, съ теченіемъ времени, совершеннѣйшаго искуства, неизвѣстнаго всѣмъ этимъ профанамъ, которые имѣютъ глупость играть для такъ называемаго препровожденія времени. Управлять кіемъ на бильярдѣ, по-моему, то же самое, что владѣть перомъ, кистью, смычкомъ, флейтой ил рапирой; сначала вы, при всей остротѣ соображенія, рѣшительно ничего не сдѣлаете со всѣми этими орудіямй, но чѣмъ больше станете упражняться, тѣмъ больше пріобрѣтете навыка въ ихъ употребленіи, и наконецъ, если только вы человѣкъ съ талантомъ, наступитъ пора, когда вы сдѣлаетесь истиннымъ художникомъ на поприщѣ избраннаго вами искуства. Мистеръ Кроли, сначала только дилеттантъ жолтыхъ и красныхъ шаровъ, превратился мало-по-малу въ превосходнѣйшаго маэстро бильярднаго искуства. Встрѣчая соперника на этомъ поприщѣ, онъ употреблялъ методу, достойную замѣчанія. При началѣ партіи, мистеръ Кроли бывалъ вообще довольно слабъ и дѣлалъ безпрестанные промахи даже, вътакихъ случаяхъ, гдѣ, по ходу игры, успѣхъ повидимому казался на его сторонѣ; по мало-по-малу его глазъ и рука пріобрѣтали удивительную меткость и ловкость; геній его, какъ у великаго полководца, возвышался по мѣрѣ трудности борьбы; неожиданные и великолѣпные удары упрочивали рѣшительную побѣду, и всеобщее удивленіе, сопровождаемое нѣсколькими тысчячами франковъ, служило обыкновенною наградой за смѣлый подвигъ. Само-собою разумѣется, что тѣ, которые разъ были свидѣтелями подобныхъ состязаній, не рѣшались подвергать опасности свой кошелекъ противъ игрока, слабаго и робкаго въ началѣ, но неустрашимаго и твердаго въ концѣ игры.

Въ картахъ, за зеленымъ столомъ, мистеръ Кроли придерживался такой же, точно системы. При началѣ вечера ему обыкновенно не везло, и онъ проигрывался въпухъ, бросая карты съ такою безпечностью и нерадѣніемъ, что вновь приходившіе партнеры составляли весьма низкое понятіе о его талантѣ, но впослѣдствіи, когда игра начинала принимать запальчивый характеръ, замѣчали вообще, что Родонъ Кроли совершенно измѣнялъ свою тактику, и обнаруживалъ такія глубокомысленныя соображенія, что партнеръ его подвергался опасности потерять въ одинъ вечеръ весь свой кошелекъ. Вообще, въ этомъ искуствѣ Родонъ не находилъ себѣ достойнаго соперника, способнаго, даже при самыхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ, одержать надъ нимъ побѣду.

Длинный рядъ блистательныхъ успѣховъ мистера Родона долженъ былъ, по естественному ходу вещей, возбудить зависть въ нѣкоторыхъ сердцахъ, и побѣжденные соперники дѣлали о немъ довольно оскорбительные отзывы. И какъ Французы говаривали въ свое время о герцогѣ Веллингтонѣ, что одинъ только изумительнный рядъ счастливыхъ случайностей дѣлалъ изъ него неизмѣнно-счастливаго побѣдителя, такъ и теперь оказывалась необходимость въ предположеніи, что мистеръ Родонъ постоянно окруженъ былъ ротозеями и глупцами.

Хотя Frascali и Salon были въ ту пору для всѣхъ и каждаго открыты въ веселомъ Парижѣ, однакожь бѣшеная страсть къ игрѣ распространилась до такой степени, что публичные притоны не вмѣщали больше задорныхъ игроковъ, и многія частныя семейства вынуждены были уставить свой комнаты ломберными столами. Вечернія собранія у Кроли были очаровательны во всѣхъ отношеніяхъ, но эта роковая забава обуяла рѣшительно всѣхъ гостей, къ великому огорченію милой и доброй мистриссъ Кроли. Кромѣ картъ, здѣсь съ одинаковымъ усердіемъ играли и въ кости. Ребекка говорила о пагубной страсти своего мужа съ глубочайшей тоской, и жаловалась на него всѣмъ джентльменамъ, приходившимъ въ ея домъ. Она упрашивала молодыхъ людей не дотрогиваться ни до картъ, ни до костей, и когда молодой Гринъ проигралъ весьма значительную сумму, Ребекка провсла всю ночь въ слезахъ, и на колѣняхъ умоляла своего мужа простить неопытному юношѣ этотъ долгъ, и бросить въ огонь его росписку. Такъ по крайней мѣрѣ расказала объ этомъ несчастному молодому джентльмену горничная мистриссъ Кроли. Но дѣло извѣстное, что Родонъ никакъ не могъ согласиться на просьбу своей жены. Онъ самъ недавно проигралъ такую же сумму гусару Блаккстону и некоему Пунтеру, ганноверскому кавалеристу. Грину, пожалуй, еще можно дать отсрочку недѣли на двѣ или на три, потому-что онъ добрый малый; но сжечь росписку — fi donc! — кости не дѣтская забава, и Гринъ, какъ честный джентльменъ, обязанъ заплатить.

Всѣ другіе молодые люди, по большей части прапорщики и подноручики, окружавшіе прелестную мистриссъ Кроли, возвращались съ ея вечеровъ съ вытянутыми лицами и пустыми карманами, проигрывая все, до послѣдняго франка, мистеру Родону. Вскорѣ начала распространяться дурная репутація о домѣ достолюбезныхъ супруговъ. Возмужалые и уже искусившіеся джентльмены предостерегали юношей, лишенныхъ необходимой опытности. Такъ, нѣкто Михаилъ Одаудъ, полковникъ Трильйоннаго полка, успѣлъ предостеречь во-время и кстати поручика Спуни, состоявшаго подъ его командой. Однажды по этому поводу произошелъ даже сильный и загаристый споръ между полковникомъ Одаудомъ и его супругой съ одной стороны, и между Родономъ Кроли и его женою съ другой. Это, собственно говоря, случилось въ Café de Paris, за общимъ столомъ, гдѣ сидѣли обѣ эти почтенныя фамиліи. Сперва, какъ и водится, сцѣпились между собою прекрасныя леди. Мистриссъ Одаудъ щеликнула своими пальцами прямо въ лицо мистриссъ Кроли, и объявила во всеуслышаніе, что вупругъ ея — шулеръ. Дѣло, какъ и слѣдовало ожидать, получило весьма серьёзный оборотъ. Родонъ Кроли сдѣлалъ формальный вызовъ Михаилу Одауду. Услышавъ объ этой ссорѣ, дивизіонный генералъ немедленно послалъ за господиномъ Кроли, уже приготовлявшимъ свои ппстолеты, извѣданные на поприщѣ дуэлей. Онъ собщилъ нашему герою отеческое наставленіе, вслѣдствіе котораго дуэль не состоялась. Говорили даже, будто Родона хотѣли, по этому поводу, отправить назадъ въ Англію, но Ребекка бросилась на колѣни передъ милордомъ Тюфто, и уладила все дѣло. Послѣ этого происшествія, мистеръ Кроли нѣсколъко недѣль игралъ только съ одними мирными гражданами французской столицы.

Но не смотря на постоянные и несомнѣнные успѣхи мистера Родона, Ребекка поняла и расчитала весьма основательно, что при такихъ скандалёзныхъ случайностяхъ положеніе ихъ было, что называется, une position précaire, и хотя они не нмѣли простодушнаго обыкновенія платить кому бы то ни было и за что бы то ни было, однакожь капиталу ихъ грозила со временемъ неминуемая опасность превратиться въ дѣйствительный нуль.

— Игра — хорошее средство, нечего сказать, говорила Ребекка, но она можетъ имѣть свою цѣнность только при другихъ, болѣе правильныхъ доходахъ. Это не больше какъ вспомогательный источникъ правильнаго дохода, но еще отнюдь не самый доходъ. Олухи найдутся не всегда, и скоро вѣроятно наступитъ время, когда вся эта молодежь наскучитъ нашимъ обществомъ. Что мы тогда станемъ дѣлать?

Это замѣчаніе показалось весьма основательнымъ Родону Кроли. Въ самомъ дѣлѣ, онъ уже подмѣтилъ два или три раза, что нѣкоторые джентльмены очевидно скучали на его вечерахъ, несмотря на всѣ прелести и любезность мистриссъ Кроли. Были и такіе, которые совсѣмъ отстали отъ ихъ дома.

Весело и пріятно было жить въ Парижѣ, но все же эта жизнь имѣла, въ нѣкоторомъ смыслѣ, цыганскій характеръ, и Ребекка имѣла настоятельную необходимость поискать для своего супруга счастья на родимой сторонѣ. Быть-можетъ, она выхлопочетъ для него тепленькое мѣстечко въ Трехъ Соединенныхъ Королевствахъ, или въ колоніяхъ по ту сторону океана; въ томъ и другомъ случаѣ, жизнь ихъ утвердится на прочномъ основаніи, и они будутъ. имѣть правильную цѣль впереди. Ребекка окончательно рѣшилась сдѣлать нашествіе на Англію, какъ-скоро очистится для нея удобный путь. Дѣйствуя подъ вліяніемъ этой мысли, она заставила Родона выйдти изъ гвардіи въ отставку съ пенсіономъ половиннаго жалованья. Его адъютантская должность при генералѣ Тюфто прекратилась еще прежде. Ребекка смѣялась во всѣхъ обществахъ надъ страннымъ парикомъ милорда, его корсетомъ, фальшивыми зубами, и особенно надъ его забавными притязаніями на сердца прекраснаго пола. Вездѣ, гдѣ слѣдуетъ, возвѣстила мистриссъ Бекки, что милордъ воображаетъ въ простотѣ сердечной, будто каждая женщина непремѣнно и неизбѣжно влюбляется въ него съ перваго взгляда. Всѣ эти насмѣшки произвели свой эффектъ. Обѣды милорда Тюфто, его букеты и драгоцѣнныя бездѣлки изъ ювелирскихъ магазиновъ обратились теперь на нѣкую мистриссъ Брентъ, сѣроглазую супругу коммиссара Брента, за которою ухаживалъ онъ и въ театрѣ, и на публичныхъ гуляньяхъ. Бѣдная мистриссъ Тюфто не выиграла ровно ничего отъ своего присутствія въ Парижѣ и проводила длинные вечера съ своими дочерьми, зная, что супругъ ея, перетянутый, раздушенный и завитой отправился во французскую оперу, гдѣ сидитъ онъ въ одной ложѣ съ мистриссъ Брентъ. Дюжины новыхъ обожателей явились къ мистриссъ Бекки, и она могла бы разбить въ прахъ свою невзрачную соперницу, но ей, какъ мы уже сказали, надоѣла цыганская жизнь въ чужеземной столицѣ. Театральныя ложи и обѣды въ ресторанахъ потеряли для нея прелесть новизны: букеты нельзя было уберечь на будущія времена, и не было возможности продолжать свое существованіе насчетъ кружевныхъ платочковъ, лайковыхъ перчатокъ и разнокалиберныхъ ювелирскихъ бездѣлокъ. Ребекка живо почувствовала суету и ничтожность мірскихъ удовольствій, и мысли ея обратились на существенныя блага.

Въ это время весьма кстати распространилась молва, доставившая великое утѣшеніе Парижскимъ кредиторамъ полковника Родона Кроли. Миссъ Кроли, богатая и знатная тетка, отъ которой полковникъ ожидалъ огромнагонаслѣдства, лежала на смертномъ одрѣ: Родонъ долженъ былъ поспѣшить къ ней въ Лондонъ. Мистриссъ Кроли и дитя ея останутся въ Парижѣ до возвращенія изъ Англіи супруга и отца.

Родонъ отправился въ Кале, куда и прибылъ благополучно. Теперь не оставалось, повидимому, ни малѣйшаго сомнѣнія, что онъ поплыветъ въ Дувръ; но, сверхъ всякаго ожиданія, мистеръ Кроли взялъ мѣсто въ дилижансѣ для отъѣзда въ Дюнкирхенъ, и оттуда направилъ свой путь въ Брюссель, имѣя особенную привязанность къ этому мѣстечку. Дѣло въ томъ, что въ Лондонѣ у него было еще больше кредиторовъ, чѣмъ въ Парижѣ, и мистеръ Кроли предпочиталъ спокойный бельгійскій городокъ шумнымъ европейскимъ столицамъ.

Наконецъ, миссъ Матильда Кроли умерла. Ребекка заказала по своей теткѣ самый модный и пышный трауръ для себя и малютки Родона. Полковникъ дѣятельно занимался устройствомъ фамильныхъ дѣлъ по наслѣдству. Теперь супруги могутъ взять бельэтажъ въ гостинницѣ, вмѣсто прежнихъ весьма неудобныхъ комнатъ въ четвертомъ этажѣ. Мистриссъ Кроли и содержатель отеля долго совѣщались между собой относительно занавѣсовъ, гардинъ, долго спорили и немножко даже побранились изъ-за ковровъ, какіе должно будетъ употребить для гостиной и будуара, и наконецъ устроили все какъ нельзя лучше и переговорили обо всемъ, исключая того, что могло имѣть какое-нибудь отношеніе къ денежному счету.

Покончивъ такимъ-образомъ эти хозяйственные хлопоты, мистриссъ Бекки уѣхала изъ Парижа въ богатѣйшей коляскѣ, взятой въ долгъ у содержателя гостинницы, и вмѣстѣ съ ней отправилась французская bonne. Дитя пріютилось подлѣ матери. Добрѣйшій содержатель отеля и его супруга проводили прекрасную путешественницу за ворота, и съ улыбкой проговорили ей прости (первое и — увы! — послѣднее). Милордъ Тюфто рѣшительно разсвирѣпѣлъ, когда услышалъ объ отъѣздѣ Бекки, за что и получилъ страшный выговоръ отъ мистриссъ Брентъ, нелюбившей смотрѣть на проявленіе свирѣпыхъ чувствъ милорда Тюфто. Поручикъ Спуни сокрушился сердечно и душевно; содержатель гостинницы принялся немедленно меблировать и украшать свои лучшіе аппартаменты, чтобъ все было готово къ возвращенію очаровательной Англичанки и ея супруга. Онъ тщательно увязалъ и запечаталъ сундуки, оставленные ему на сохраненіе. Madame Кроли особенно рекомендовала ихъ попечительному впиманію довѣрчиваго Француза, хотя впослѣдствіи, когда ихъ вскрыли, оказалось, что въ этихъ сундукахъ былъ такой скаредный хламъ, что даже совѣстно и расказывать, что это за хламъ.

Но, прежде соединенія съ своимъ супругомъ въ бельгійской столицѣ, мистриссъ Кроли нанравила свой путь въ Англію, оставивъ за собой малютку сына на европейскомъ континентѣ, подъ надзоромъ французской няньки.

Никакъ нельзя сказать, чтобъ прощаніе Ребекки съ маленькимъ Родономъ произвело слишкомъ болѣзненное впечатлѣніе на ея материнское сердце. Съ тѣхъ поръ какъ родился юный джентльменъ, она видѣла его очень рѣдко. Слѣдуя похвальному обычаю французскихъ матерей, Ребекка отдала своего ребенка на воспитаніе въ деревеньку подъ Парижемъ, гдѣ юный Родонъ провелъ комфортэбльно первые мѣсяцы своей жизни въ многочисленномъ обществѣ молочныхъ братьевъ, щеголявшихъ въ башмакахъ на деревянныхъ подошвахъ. Здѣсь повременамъ, и довольно часто, навѣщалъ его отецъ, причемъ родительское сердце старшаго Родона пылало истиннымъ восторгомъ, когда онъ видѣлъ, какъ розовый, чумазый и крикливый шалунъ его дѣлалъ изъ глины пирожки, подъ надзоромъ садовницы, его няньки.

Но мистриссъ Кроли не считала нужнымъ баловать своего сына частыми визитами. Однажды, онъ испачкалъ у нея новенькую мантилью небесно-голубого цвѣта, и съ той поры Ребекка уже никогда почти не навѣщала юнаго Родона. Сынъ въ свою очередь рѣшительно предпочиталъ нѣжности своей няньки ласкамъ хорошенькой мама, и когда ему нужно было окончательно оставить эту веселую нянюшку, онъ раскричался немилосердо на нѣсколько часовъ. Его утѣшили только обѣщаніемъ, что на другой день онъ опять увидитъ свою няньку. То же самое сказали и нянькѣ, искренно полюбившей своего пптомца, и честная женщина съ безпокойствомъ дожидалась его возвращенія нѣсколько дней сряду.

Пріятели наши, не во гнѣвъ будь имъ сказано, занимали одно изъ первыхъ мѣстъ между многочисленными пройдохами, наводнившими впослѣдствіи европейскій континентъ, и производившими обманы всякаго рода во всѣхъ столицахъ Европы. Въ счастливые дни 1817–1818 года, уваженіе къ богатству и честности Англичамъ было неизмѣримо. Въ ту пору, какъ мнѣ говорили, они еще не научились торговаться изъ-за всякой бездѣлицы съ тѣмъ отчаяннымъ упорствомъ, которое ныньче составляетъ въ чужихъ краяхъ отличительную принадлежность характера всякаго Британца. Великіе города Европы тогда еще не были открыты предпріимчивости англійскихъ бездѣльниковъ, расчитывающихъ на чужіе карманы, и вамъ стоило только путешествовать въ собственномъ экипажѣ и назваться англійскимъ милордомъ, чтобъ пользоваться всюду неограниченнымъ кредитомъ. Ныньче ужь не то. Въ рѣдкомъ городѣ Италіи или Франціи вы не встрѣтите нашихъ островитянъ, промышляющихъ на чужой счетъ. Они обманываютъ содержателей гостинницъ, переводятъ фальшивые векселя на легковѣрныхъ банкировъ, надуваютъ безъ стыда и совѣсти каретниковъ, ювелировъ, магазинщиковъ, обыгрываютъ въ карты простодушныхъ путешественниковъ и даже похищаютъ книги изъ публичныхъ библіотекъ. Всего этого еще не было лѣтъ за сорокъ, и первые искатели приключеній въ этомъ родѣ находили для себя привольное раздолье на европейской почвѣ.

Прошло нѣсколько недѣль послѣ отъѣзда фамиліи Кроли, прежде чѣмъ содержатель гостинницы, гдѣ Родонъ и его супруга имѣли резиденцію въ продолженіе своего пребыванія въ Парижѣ, сдѣлалъ весьма непріятное открытіе, что ему прійдется понести изъ-за нихъ весьма значительныя потери. Къ этому открытію былъ онъ приведенъ разнообразными и совсѣмъ неожиданными явленіями послѣ ихъ отъѣзда. Madame Marabou, содержательница моднаго магазина, приходила разъ двадцать съ своимъ маленькимъ счетомъ, приготовленнымъ для мадамъ Кроли. Monsieur Didelot изъ Boule d'or въ Палеройялѣ заходилъ около дюжины разъ понавѣдаться, воротилась ли въ свою резиденцію эта charmante Miladi, которая скупила въ его магазинѣ значительную коллекцію часовъ и браслетъ. Даже бѣдной женѣ садовника, няньчившеи юнаго Родона, никогда не было заплачено ни за ея молоко, ни за ея материнскія ласки… такъ точно: не было заплачено; при этихъ дорожныхъ сборахъ, Кроли совсѣмъ забыли о такой бездѣлицѣ… Что жь касается до содержателя отели, онъ не уставалъ потомъ во всю свою жизнь изрыгать проклятія на англійскую націю, и тщательно освѣдомлялся у всѣхъ путешественниковъ, не знаютъ ли они нѣкоего лорда Кроли и его жену, une petite dame, trиs spirituelle.

— Ахъ! Monsieur! прибавлялъ онъ шопотомъ, ils m'ont affreusement volé!

И потомъ онъ пускался въ самые длинные расказы, приводившіе въ трогательное умиленіе благосклоннаго слушателя.

Ребекка отправилась въ Лондонъ собетвенно затѣмъ, чтобы усовѣстить и образумить многочисленныхъ кредиторовъ своего супруга, предложивъ имъ дивидендъ шести пенсовъ или одного шиллинга за фунтъ. Безъ этой предварительной сдѣлки, Родону Кроли было бы неудобно воротиться въ свою отчизну. Не наше дѣло описывать средства, употребленыыя ею при этихъ затруднительныхъ переговорахъ. Собравъ всѣхъ кредиторовъ, Ребекка объявила коротко и ясно, что сумма, предлагаемая имъ въ настоящую минуту, составляетъ весь наличный капиталъ ея супруга, и что, вслучаѣ ихъ упрямства, мистеръ Кроли поставленъ будетъ въ неизбѣжную необходимость предпочесть резиденцію въ чужихъ краяхъ своему возвращенію въ родной городъ. Она представила неотразимыя доказательства, что нѣтъ для нихъ физической возможности получить наибольшій дивидендъ, и что мистеръ Кроли, обманутый въ своихъ надеждахъ на полученіе тётушкина наслѣдства, пробивается со дня на день, имѣя весьма скудныя средства къ существованію. Убѣжденные такими прочными доводами, кредиторы согласились единодушно принять предложеніе мистриссъ Кроли, и она такимъ-образомъ купила за полторы тысячи наличныхъ фунтовъ долговую сумму, превышавшую болѣе чѣмъ въ десять разъ этотъ дивидендъ.

При этихъ переговорахъ, мистриссъ Кроли совсѣмъ не считала нужнымъ прибѣгать къ посредничеству адвокатовъ или нотаріусовъ. Ея дѣло, ясное и простое, говорило само за себя, и она предоставила юристамъ своихъ кредиторовъ выполнить по принадлежности всѣ законныя формы. Мистеръ Левисъ, представлявшій фирму Давидса на скверѣ Краснаго Льва, и господинъ Моссъ, заступавшій мѣсто Манассіи, главнаго кредитора мистера Кроли, дѣлали Ребеккѣ блистательные и самые лестные комплименты, и объявили взаключеніе, что съ нею не сравняется ни одинъ адвокатъ въ мірѣ.

Выслушавъ эти отзывы съ приличною скромностью, мистриссъ Кроли приказала принести бутылку хереса и сладенькій ппрожокъ въ грязную квартиру, гдѣ жила она впродолженіе этихъ переговоровъ. Затѣмъ, весело простившись съ своими гостями, она полетѣла опять на европейскій континентъ для соединенія съ своимъ сыномъ и супругомъ, который выслушалъ съ восторгомъ радостную вѣсть о возможности безпрепятственнаго и счастливаго возвращенія въ родимый край. Что касается до юнаго Родона, мы обязаны замѣтить, что новая его нянька, Mademoiselle Geneviиve, оставила, въ отсутствіе матери, безъ всякаго вниманія своего питомца. Ей представилась перспектива увидѣться съ давнишнимъ другомъ сердца, и малютка Родонъ, совсѣмъ забытый и оставленный, чуть не погибъ въ пескахъ Кале, откуда, къ счастію, освободили его добрыя и сострадательныя особы.

Скоро послѣ того, мистеръ и мистриссъ Кроли окончательно воротились изъ-за границы въ свою отчизну, и пріютились, какъ мы уже сказали, въ комфортэбльномъ домикѣ Курцонской улицы, что на Майской Ярмаркѣ. Здѣсь-то особенно они усовершенствовались въ искуствѣ жить на джентльменскую ногу, имѣя круглый нуль годового дохода.

ГЛАВА XXXVI Продолженіе

Прежде и главнѣе всего мы обещали изобразить, какимъ-образомъ, получая нуль годового дохода, можно имѣть и содержать приличную квартиру.

Приличные аппартаменты для джентльменскаго существованія пріобрѣтаются обыкновенно въ двухъ видахъ: или, во-первыхъ, съ мебелью, или, во-вторыхъ, безъ мёбели. То и другое можетъ быть хорошо или дурно, смотря по обстоятельствамъ. Нанимая квартиру безъ мебели, вы немедленно отправляетесь къ господамъ Джилло или Бентингу, которые, соображаясь съ направленіемъ вашей фантазіи, меблируютъ великолѣпно всѣ ваши комнаты, и снабжаютъ ихъ приличными орнаментами. Само-собою разумѣется, что кредитъ тутъ долженъ быть огромный. Но всего лучше нанимать прямо меблировамиую квартиру, потому-что, въ этомъ случаѣ, вы сберегаете время и освобождаетесь отъ многихъ мелочныхъ хлопотъ. Родонъ и Ребекка Кроли предпочли, по пріѣздѣ въ столнцу, этотъ послѣдній способъ наниманія квартиры.

Жилъ-былъ нѣкто мистеръ Реггльсъ, имѣвшій счастіе родиться и получить первоначальное воспитаніе на Королевиной усадьбѣ, откуда, рег varios casus et discrimina rerum, перешелъ онъ въ Лондонъ, на Парк-Ленъ, гдѣ весьма долгое время состоялъ буфетчикомъ при особѣ миссъ Матильды Кроли: должность эту, какъ мы видѣли, впослѣдствіи съ успѣхомъ занималъ мистеръ Баульсъ. Господинъ Реггльсъ былъ младшій сынъ главнаго садовника на Королевиной усадьбѣ. Благовидная наружность, доброе поведеніе и степенная осанка постепенно возвысили Реггльса отъ прилавка на кухнѣ до запятокъ на каретѣ, и отъ каретныхъ запятокъ до погреба и кладовой буфетчика. Вступивъ въ управленіе домомъ и погребомъ миссъ Кроли, мистеръ Реггльсъ долго получалъ хорошее жалованье, жирные доходы, и долго копилъ копейку на чорный день. Наконецъ, по истеченіи извѣстнаго числа лѣтъ, онъ возвѣстилъ кому слѣдуетъ, что намѣренъ соединитьтся законнымъ бракомъ съ бывшею кухаркою миссъ Кроли, которая въ свою очередъ уже давненько заработывала трудовую копеику посредствомъ извѣстныхъ экзерцицій на каткѣ, и тѣмъ еще, что содержала небольшую лавочку съ зеленью на ближайшемъ рынкѣ. Дознано, впрочемъ, что брачная церемонія между буфетчикомъ и отставной кухаркой совершилась уже за нѣсколько лѣтъ назадъ, хотя первое извѣстіе о супружествѣ Реггльса доставлено было въ гостиную миссъ Кроли семилѣтнимъ мальчикомъ и дѣвчонкой лѣтъ восьми, которыхъ постоянное присутствіе на кухнѣ обратило на себя вниманіе миссъ Бриггсъ.

Тогда мистеръ Реггльсъ былъ поставленъ въ необходимость удалиться изъ паркленскаго чертога, и принять подъ свое личное завѣдываніе мелочную лавочку своей супруги. Онъ присовокупилъ къ зеленымъ товарамъ молоко да сливки, яица да окорока ветчины, и рѣшился такимъ образомъ вести скромную торговлю простѣйшшій деревенскими продуктами, тогда-какъ товарищи его, отставные буфетчики, торговали обыкновенно на широкую ногу спиртуозными напитками въ харчевняхъ и трактирахъ. Дѣйствуя во всемъ осмотрительно и благоразумно, онъ вступилъ въ тѣснѣйшую связь со всѣми окрестными трактирщиками и мистриссъ Реггльсъ считала, повидимому, за особое удовольствіе принимать и угощать ихъ въ своей маленькой гостиной. Естественнымъ слѣдствіемъ такой политики было то, что товары мистера Реггльса: молоко, ветчина и сливки, требовались, годъ отъ года, въ огромнѣйшихъ размѣрахъ, и доходы его увеличивались съ удивительной быстротою. Черезъ нѣсколько лѣтъ накопилась въ его кассѣ весьма порядочная сумма и, въ одно прекрасное утро, онъ прочелъ съ видимымъ удовольствіемъ объявленіе въ газетахъ, что «вслѣдствіе отъѣзда за границу высокороднаго Фредерика Десиса, имѣетъ продаваться съ аукціона домъ его на Курцонской улицѣ, что на Майской Ярмаркѣ, подъ № 201 мъ, домъ съ богатѣйшей мёбелью и со всѣми хозяйственными удобствами». Само-собою разумѣется, что господинъ Чарльзъ Реггльсъ явился первымъ на аукціонѣ, и купилъ за выгодную цѣну резиденцію стараго промотавшагося холостяка. Правда, мистеръ Реггльсъ призанялъ частичку денегъ, и притомъ за большіе проценты, у одного знакомаго буфетчика; но главнѣйшую сумму онъ выплачиваетъ изъ собственнаго кармана, и мистриссъ Реггльсъ, проникнутая сознаніемъ собственнаго достоинства, получила полное и неоспоримое право, немедленно по совершеніи купчей, успокоиться на постели изъ рѣзного краснаго дерева съ шолковыми занавѣсами, съ гигантскимъ трюмо передъ глазами, и такимъ гардеробомъ, въ которомъ, вслучаѣ нужды, могли помѣститься комфортэбльно и мистеръ Реггльсъ, и его супруга, и всѣ ихъ чада и домочадцы.

Однакожь, достойные супруги никакъ не думали оставаться навсегда въ этихъ блистательныхъ аппартаментахъ. Домъ для того былъ и купленъ, чтобы отдавать его внаймы. Какъ-скоро нашлись жильцы, мистеръ Реггльсъ удалился опять въ свою мелочную лавку, чтобы продолжать въ тишинѣ и уединеніи свой обыкновенный образъ жизни; но то было истиннымъ праздникомъ для честнаго торговца, когда повременамъ отправлялся онъ изъ своего скромнаго жилища на Курцонскую улицу обозрѣвать свой домъ — свой собственный, благопріобрѣтенный домъ — съ гераніумами въ окнахъ и рѣзною бронзовою скобкою съ блестящимъ молоткомъ у подъѣзда. Лакей, бродившій передъ домомъ, учтиво снималъ передъ нимъ шляпу; кухарка называла его не иначе, какъ «господинъ хозяинъ», и стоило ему только заикнуться — онъ могъ узнать, что подѣлываютъ его жильцы, какъ они живутъ, и какія блюда употребляются пренмущественно за ихъ столомъ.

Мистеръ Реггльсъ былъ добрый человѣкъ; добрый и счастливый. Ежегодные доходы съ благопріобрѣтеннаго дома упрочили его благосостояніе до такой степени, что онъ рѣшился дать наилучшее воспитаніе своимъ дѣтямъ. И на этомъ основаніи, сынъ его Чарльзъ, несмотря на значительныя издержки, былъ отосланъ въ пансіонъ доктора Свиштеля, между-тѣмъ, какъ Матильда, маленькая дочка, поступила въ учебное заведеніе миссъ Пекковеръ, что въ Лавреньтинскомъ домѣ, на Клефелсѣ.

Реггльсъ любилъ и обожалъ фамилію господъ Кроли, бывшихъ первоначальнымъ источникомъ благополучія всей его жизни. Въ задней комнатѣ его лавочки хранился силуэтъ миссъ Матильды, и тутъ же на стѣнѣ висѣлъ рисунокъ швейцарской ложи на Королевиной усадьбѣ, начертанный тушью руками самой старой дѣвы. Единственнымъ прибавленіемъ къ драгоцѣннымъ украшеніямъ дома на Курцонской улицѣ была великолѣпная картина, изображавшая Королевину усадьбу въ Гемпширѣ. Сэръ Вальполь Кроли, первый баронетъ и родоначальникъ знаменитой фамиліи, возсѣдалъ здѣсь въ золотой колесницѣ, влекомой шестью бѣлыми конями. Колесница ѣхала по берегу озера, покрытаго лебедями. На озерѣ виднѣлись красивыя шлюпки съ прелестными леди въ фижмахъ, и съ музыкантами въ парикахъ. Добрый Реггльсъ воображалъ въ простотѣ сердечной, что нѣтъ въ цѣломъ мірѣ фамиліи древнѣе и знаменитѣе господъ Кроли, и ему казалось, что Королевина усадьба чудо совершенства въ своемъ родѣ.

На ловца и звѣрь бѣжитъ. Домъ мистера Реггльса на Курцонской улицѣ, что на Майской ярмаркѣ, какъ нарочно отдавался въ наймы въ то самое время, когда Родонъ и его супруга воротились изъ-за границы въ Лондонъ. Полковникъ хорошо зналъ и хозяина, и домъ. Связи Реггльса съ фамиліей Кроли не прерывались никогда, потому-что Реггльсъ обыкновенно помогалъ мистеру Баульсу, какъ-скоро у миссъ Кроли бывало слишкомъ много гостей. На этомъ основаніи, мистеръ Чарльзъ Реггльсъ не только отдалъ въ наймы свой домъ полковнику Кроли, но еще охотно исправлялъ должность буфетчика, когда полковникъ и его супруга принимали гостей. Мистриссъ Реггльсъ между-тѣмъ завѣдывала внизу кухонною частью, и собственными руками приготовляла обѣды, которыми встарину такъ довольна была миссъ Матильда Кроли. Вотъ какимъ образомъ герои наши, почти безъ всякихъ хлопотъ, пріобрѣли для себя великолѣпную квартиру съ мебелью и даже со столомъ. Старикъ Реггльсъ долженъ быть платить и налоги, и поземельную пошлину, и проценты своему ростовщику, и страхъ за свою жизнь, и за содержаніе дѣтей въ учебныхъ заведеніяхъ, и за съѣстные припасы, подававшіеся къ столу Родона Кроли. За все платилъ старикъ Реггльсъ и скоро кошелекъ его истощился до послѣдняго пенни, и ребятишки его начали бѣгать по улицамъ въ лохмотьяхъ, и самому ему грозила неизбѣжная перспектива сидѣть за долги въ Флитской тюрьмѣ. Что прикажете дѣлать? кто-нибудь долженъ же платить за джентльменовъ, имѣющихъ нуль годового дохода, На этотъ разъ, судьбѣ угодно было выбрать горемычнаго Реггльса въ представители фантастическаго капитала господъ Кроли.

Интересно было бы знать съ нѣкоторою подробностію, сколько семействъ подвергается окончательному разоренію по милости такихъ практикантовъ на базарѣ житейской суеты, какъ Родонъ Кроли и его супруга? сколько людей обираютъ ничтожныхъ торговцевъ, снисходительно вычерпываютъ мелкія суммы изъ сундука жалкихъ заимодавцевъ, и благосклонно надуваютъ ихъ изъ-за двухъ или трехъ фунтовъ?

Мистеръ Кроли и его супруга оказывали великодушное покровительство всѣмъ торговцамъ и промышленникамъ, которые нѣкогда имѣли счастіе поставлять свои товары въ резиденцію миссъ Матильды Кроли на Парк-Ленѣ. Нѣкоторые, преимущественно бѣдняки, весьма охотно поддались на удочку этихъ опытныхъ ловцовъ. Умилительно было видѣть, съ какою настойчивостью и терпѣніемъ бѣдная прачка изъ Тутинга регулярно каждую субботу привозила свою крошечную телѣжку съ господскимъ бѣльемъ и миньятюрнымъ счетомъ за мытье. Мистеръ Реггльсъ исеравно поставлялъ изъ своей лавочки укропъ, капусту, редиску, спаржу, огурцы, со включеніемъ молока, яицъ, ветчины и сливокъ. Трактиръ подъ вывѣской «Военная Фортуна» взялся, съ неслыханнымъ великодушіемъ, поставлять на кредитъ лучшій портеръ и пиво для кухни и лакейской господъ Кроли. Всѣ слуги и служанки отправляли свои обязаныости тоже на кредитъ, увеличивая такимъ-образомъ проценты своего жалованья.

Но никому не платили господа Кроли. Не платили слѣсарю за починку замковъ, стекольщику за рамы, каретнику за экипажи, барышнику за лошадей, кучеру за управленіе конюшней, мяснику за поставку баранины, ни за угли, на которыхъ она жарилась, ни кухаркѣ, которая жарила ее, ни лакеямъ, которые кушали ее — никому не платили. И вотъ этакимъ-то способомъ нѣкоторые люди, имѣющіе круглый нуль годового дохода, ухищряются жить примѣваючи на базарѣ житейской суеты. Это называется иначе «купить на шарамыжку»; но не всякій шарамыжникъ умѣетъ съ такимъ искуствомъ обдѣлывать свои дѣлишки на рыикѣ житейскихъ треволненій, какъ мистеръ Кроли и его супруга.

Въ маленькихъ провинціяльныхъ городахъ такія вещи, по обыкновенію, не проходятъ безъ огласки. Тамъ навѣрное знаютъ количество молока или масла, употребляемаго ежедневно любезнымъ сосѣдомъ, и могутъ опредѣлить съ математическою точностію, сколько цыплятъ и гусей израсходывается каждомѣсячно на его холостые или семейные обѣды. Столицы — совсѣмъ другая статья. Очень могло статься, что двухсотый и двѣсти второй нумера имѣли нѣкоторое понятіе о томъ, что совершается ежедневно въ нумерѣ двѣсти первомъ; такъ-какъ лакеи всѣхъ этихъ домовъ стояли между собою на короткой ногѣ, но мистеръ Кроли и многочисленные пріятели его не вступали ни въ какія сношенія съ сосѣдними домами подъ No № 200 и 202. Какъ-скоро вы пріѣзжали въ джентльменскій домикъ подъ нумеромъ 201-мъ; хозяинъ и хозяйка весело пожимали ваши руки; улыбались, и радушно приглашали васъ откушать хлѣба соли: чего-жь вамъ еще? Обѣдъ во всякое время былъ у нихъ превосходный, какой, примѣромъ сказать, едва ли выпадаетъ на долю счастливыхъ владѣльцевъ трехъ или четырехъ тысячь фунтовъ ежегоднаго дохода. И почему вы знаете, что мистеръ Кроли не принадлежитъ къ числу этихъ счастливыхъ владѣльцевъ? Кто вамъ сказалъ, что нѣтъ у него золотыхъ розсыпей по ту сторону океана, откуда коммиссіонеры высылаютъ ему огромнѣйшіе слитки благороднаго металла? Во всякомъ случаѣ, было бы нескромно съ вашей стороны допытываться, какъ сводятъ концы съ концами господа Кроли. Довольно, что вы кушаете за ихъ столомъ превосходную телятину, и пьете кларетъ или шампанское первѣйшаго сорта.

Комнаты въ джентльменскомъ домикѣ на Курцонской улицѣ были, собственно говоря, довольно скромные салоны, но превосходная мебель новѣйшаго фасона и блестящіе ихъ орнаменты обличали въ счастливыхъ владѣльцахъ самый изящный, благородный, утонченный, образованный вкусъ. Парадная гостиная особенно бросалась въ глаза множествомъ драгоцѣнныхъ bijoux, вывезенныхъ Ребеккою изъ французской столицы. И когда она въ беззаботной и роскошной позѣ сидѣла за своимъ превосходнымъ ройялемъ, воображеніе счастливаго гостя невольно переносилось къ заоблачнымъ идеаламъ семейной комфортэбльности, и онъ готовъ былъ повторять тысячу разъ, что хозяйка дома очаровательнѣйшее созданіе, хотя мужъ ея, нечего-сказать, глупъ неизмѣримо!

Остроуміе Ребекки и ея неугомонная болтливость, соединенная съ талантами истинно женственными, скоро доставили ей блистательное имя въ извѣстномъ кругу англійской столицы. У подъѣзда ея домика безпрестанно толпились разнообразные экипажи замысловатаго свойства, откуда выходили степенныя и важныя особы. Коляска ея въ Лондонскомъ Паркѣ была постоянно окружена первостатейными денди. Ея маленькая ложа въ третьемъ ярусѣ Опернаго Театра служила всегдашнымъ пріютомъ для знаменитыхъ особъ, безпрестанно смѣнявшихъ другъ друга. Но должно замѣтить вообще, что женскій полъ ненавидѣлъ мистриссъ Кроли, и постоянно держался отъ нея всторонѣ.

Свѣдѣнія о нравахъ и обычаяхъ женскаго міра, писатель настоящей исторіи можетъ почерпать не иначе, какъ изъ источниковъ второстепенныхъ. Женскія мистеріи совсѣмъ непроницаемы для глазъ мужчины, и онъ даже не можетъ составить себѣ некой идеи о чемъ между собою бесѣдуютъ леди, когда, послѣ обѣда, отправляются въ гостиную наверхъ. Непосредственныхъ наблюденій тутъ нѣтъ и быть не можетъ, и писатель принужденъ производить настойчивые распросы, чтобъ судить, въ нѣкоторой степени о женскихъ тайнахъ. Люди свѣтскіе, презирающіе чернилы и перо, знаютъ по этой части многое, о чемъ и не снится философу-профану, безвыходно заключенному въ своемъ уединенномъ кабинетѣ. Всякій джентльменъ, разгуливающій ежедневно передъ обѣдомъ по Пель-Мельскому проспекту, и засѣдающій по вечерамъ въ клубахъ сей столицы, можетъ, вслучаѣ надобности, сообщить вамъ интереснѣйшіе матеріялы относительно женскаго пола, и эти матеріялы, достовѣрные въ строгомъ смыслѣ слова, онъ собираетъ, по большей части; черезъ своихъ знакомыхъ, съ которыми играетъ въ карты или бильярдъ. Изъ этихъ матеріяловъ открывается между-прочимъ, что есть въ англійской столицѣ многое-множество женщинъ, обожаемыхъ всѣми джентльменами безъ исключенія, и презираемыхъ женами этихъ джентльменовъ, тоже безъ всякаго исключенія. Къ этому разряду, напримѣръ, принадлежитъ мистриссъ Фаирбресъ, весьма замѣчательная леди съ прекрасными локонами, которую каждый день вы можете встрѣтить въ Гайд-Паркѣ, въ сопровожденіи знаменитѣйшихъ первостатейныхъ львовъ и денди великобританской столицы. Сюда же относится и мистриссъ Рокквудъ, которая, какъ всѣмъ извѣстно, задаетъ въ своихъ чертогахъ великолѣпные балы и вечера, описываемые съ такимъ краснорѣчіемъ въ публичныхъ вѣдомостяхъ. Я могъ бы привести здѣсь множество женскихъ именъ въ этомъ родѣ, еслибъ только они имѣли какую-нибудь связь съ главнѣйшими лицами моей исторіи. Но между-тѣмъ, какъ простодушпые зѣваки, или скромные провинціялы, неудостоенные счастья принадлежать къ джентльменскому міру, смотрятъ съ завистью на этихъ блистательныхъ леди, обнаруживающихъ свое величіе и славу во всѣхъ публичныхъ мѣстахъ, люди опытные и свѣдущіе могутъ сказать имъ и доказать, что эти прекрасныя дамы столько же, по своему положенію, далеки отъ истинно-порядочнаго общества, какъ честная супруга какого-нибудь сомерсетшейрскаго помѣщика, которая читаетъ о ихъ дѣяніяхъ въ газетѣ Morning-Post. Лондонскіе львы отлично понимаютъ всѣ эти вещи. Отъ нихъ вы узнаете, съ какою безпощадностію, настойчивостію, извѣстныя леди, повидимому богатыя и славныя, исключаются изъ благороднаго круга. Отчаянныя усилія, употребляемыя ими для того, чтобъ, такъ или иначе, втереться въ этотъ завѣтный кругъ, составляютъ предметъ великаго изумленія для всякаго психолога, посвятившаго себя изученію мужской или женской природы. Безплодность этихъ усилій — превосходная тэма для какого-нибудь великаго генія, владѣющаго остроуміемъ, досугомъ и познаніемъ англійскаго языка въ такой степени, чтобъ имѣть возможность безпрепятственно пользоваться матеріялами, собранными для этого интереснаго предмета. Но, впередъ, моя исторія!

Весьма немногія леди, съ которыми мистриссъ Кроли познакомилась за границей, не только уклонились отъ чести дѣлать ей визиты по сю сторону канала, но еще, вдобавокъ, страшно компрометировали ее въ публичныхъ мѣстахъ. Интересно было видѣть, какъ всѣ знатныя дамы забыли ее совершеннѣйшимъ образомъ, и это забвеніе, нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, забавляло какъ нельзя больше мистриссъ Бекки. Барикрисъ. при встрѣчѣ съ нею въ дамскомъ будуарѣ Опернаго Театра, поспѣшила собрать вокругъ себя всѣхъ своихъ дочерей, какъ-будто онѣ могли заразиться отъ прикосновенія Ребекки. Затѣмъ, отступивъ назадъ шага на два, и заслонивъ собою дѣвицъ, бросила на свою соперницу страшный и вмѣстѣ величественный взглядъ. Но мистриссъ Кроли была не робкаго дссятка, и требовалось побольше грознаго величія, чтобъ привести ее въ смущеніе какимъ бы то ни было взглядомъ. Когда леди де-ла-Моль, разъѣзжавшая верхомъ съ нашей героиней по брюсельскимъ гуляньямъ, встрѣтила въ Гайд-Паркѣ открытую коляску мистриссъ Кроли, глаза блистательной леди помрачились совершенно, и она никакъ не могла узнать свою прежнюю пріятельницу за границей. Даже мистриссъ Бленкиншопъ, жена банкира, съ презрѣніемъ отвернулась отъ нея въ капеллѣ. Бекки, по пріѣздѣ въ Лондонъ, разъѣзжала по всѣмъ публичнымъ мѣстамъ, и особенно любила посѣщать капеллы, куда неминуемо слѣдовалъ за нею и юный Родонъ…

Сначала, мистеръ Кроли былъ очень чувствителенъ къ пренебреженію, которое повсюду оказывали его женѣ. Онъ былъ мраченъ, угрюмъ, задумчивъ, и уже говаривалъ о необходимости дѣлать поочередно вызовы мужьямъ или братьямъ всѣхъ этихъ наглыхъ и дерзкихъ женщинъ, не воздававшихъ должнаго уваженія его супругѣ, но убѣдительныя просьбы и настоятельныя приказанія Ребекки отвратили его отъ этого не совсѣмъ благоразумнаго поведенія.

— Что за съумасшествіе открывать для меня выстрѣлами дорогу въ лондонскіе салоны? говорила мистриссъ Бекки веселымъ и добродушнымъ тономъ, — потратишь только порохъ, мой милый, и все-таки не сдѣлаешь ровно ничего. Вспомни, что я была когда-то гувернанткой, а ты пользуешься въ свѣтѣ репутаціей негоднаго шалуна; кому какая охота сводить знакомство съ женой картежника и неисправимаго буяна? Будемъ лучше сидѣть у моря, и ждать погоды. Рано или поздно, у насъ будетъ необходимое количество друзей, а между-тѣмъ ты долженъ вести себя хорошенько, и слушаться во всемъ своей наставнницы, которая, такъ или иначе, наведетъ тебя на истинный путь. Помнишь ли, какъ ты бѣсновался, когда услышалъ, что покойная тётка — не тѣмъ будь поминута — оставила почти все имѣніе Питту и его женѣ? Ты готовъ былъ разболтать объ этомъ всему Парижу, да и разболталъ бы, еслибъ я во-время не придержала твоего глупаго язычка. И гдѣ бы ты былъ, еслибъ въ Парижѣ пронюхали про завѣщаніе твоей тётки? Въ тюрьмѣ St.-Pélagie за неоплатные долги, и не видать бы тебѣ, какъ своихъ ушей, этого хорошенькаго домика на одной изъ лучшихъ лондонскихъ улицъ.

— Правда твоя, Бекки, правда, замѣтилъ Родонъ.

— Ужь конечно правда, подтвердила мистриссъ Бекки. А ты вѣдь въ ту пору чуть съ ума не сошелъ, и готовъ былъ застрѣлить своего брата, Картушъ ты мой негодный, забіяка безпардонный. И что могли мы выиграть отъ твоего необузданнаго гнѣва? ровно ничего. Тётушкины деньги ускользнули отъ насъ однажды навсегда: нечего о нихъ и думать. Гораздо лучше оставаться въ дружескихъ сношеніяхъ съ семействомъ твоего брата, чѣмъ раззадориться и объявить ему непримиримую войну, какъ сдѣлали это глупые твои родственнички, Бьюты Кроли.

— Это вѣдь все кутитъ старуха Бьютъ — преглупѣйшая баба! Ха, ха, ха!

— И превздорная, такъ же какъ ты, мой милый, продолжала Ребекка шутливымъ тономъ. какъ-скоро умретъ твой отецъ, «Королевина усадьба» будетъ для насъ живописнымъ уголкомъ, гдѣ мы съ большимъ комфортомъ можемъ проводить каждую зиму. Если, сверхъ всякаго чаянія, мы раззоримся, ты сдѣлаешься берейторомъ, и возмешь на свое попеченіе джентльменскія конюшни, а я буду гувернанткой при дѣтяхъ леди Дженни. Раззоримся? Фи, какой вздоръ я говорю! Я еще напередъ выхлопочу для тебя мѣстечко, и мы заживемъ на славу. Но всего скорѣе станется, что Питтъ и маленькій его сынишко уберутся на тотъ свѣтъ, и тогда титулъ и помѣстье баронета перейдутъ къ тебѣ; мы будемъ сэръ Родонъ и миледи Кроли. Живи пока живется, и заглядывай впередъ смѣлыми глазами. Гдѣ есть жизнь, тамъ есть и надежда, и я еще не отчаяваюсь, при всей твоей глупости, сдѣлать изъ тебя порядочнаго человѣка. Кто продалъ твоихъ лошадей для тебя? Кто заплатилъ здѣсь всѣ твои долги?

Родонъ принужденъ былъ согласиться, что всѣми этими и другими благодѣяніями онъ исключительно одолженъ былъ своей женѣ. И на этомъ основаніи онъ вполнѣ поручилъ себя ея руководительству на будущее время.

Въ самомъ дѣлѣ, когда миссъ Кроли оставила сей міръ, и денежки ея — предметъ столькихъ соревнованій и споровъ, перешли окончательно къ мистеру Питту, старшему сыну баронета, достопочтенный Бьютъ Кроли, обманутый въ своихъ ожиданіяхъ, пришелъ въ такую ярость, что разразился страшною бранью противъ своего племянника, и завязалъ съ нимъ ссору, которая, возвышаясь постепенно, кончилась совершеннѣйшимъ разрывомъ между ними. Впрочемъ, старушка миссъ Кроли не совсѣмъ обидѣла ceмейство Бьютовъ: къ нимъ, по духовному завѣщанію, перешло пять тысячь фунтовъ, вмѣсто двадцати, на которые расчитывалъ достопочтенный Бьютъ, Родонъ Кроли и того не получилъ: старая дѣва, какъ-будто на-смѣхъ, отказала своему младшему племяннику всего только сотню фунтовъ, съ обязательствомъ носить по ней приличный трауръ. Тѣмъ изумительніѣе было поведеніе его въ глазахъ старшаго брата и невѣстки, которая, по добротѣ сердечной, изъявляла совершеннѣйшую готовность смотрѣть снисходительно и благосклонно на всѣхъ членовъ фамиліи своего мужа. Родонъ Кроли написалъ къ своему брату изъ Парижа откровенное и добродушное письмо. Ему было не безъизвѣстно, писалъ онъ, что супружескій союзъ, въ который онъ вступилъ, навсегда лишилъ его благосклонности покойной миссъ Кроли. Онъ жалѣлъ, конечно, и сокрушался сердечно, что тётушка съ такимъ упорствомъ продолжала питать къ нему свой гнѣвъ до послѣдняго издыханія, тѣмъ не менѣе однакожь, онъ радовался душевно, что деньги ея, не выступая изъ фамилій Кроли, перешли въ такія надежныя руки, и на этомъ основаніи онъ отъ всего сердца поздравлялъ любезнаго брата съ полученіемъ наслѣдства. Онъ свидѣтельствовалъ также искреннее уваженіе и глубокое почтеніе любезной сестрицѣ, и осмѣливался питать лестную надежду, что она не лишитъ своей благосклонности мистриссъ Кроли. Письмо заключалось постскриптомъ къ Питту, написаннымъ рукою супруги Родона. Ребекка просила также принять искреннее поздравленіе и съ ея стороны. Она всегда припоминала съ благодарностію, какъ добръ и ласковъ былъ къ ней мистеръ Питтъ въ ту эпоху ея жизни, когда она была безпріютной сиротой, наставницей милыхъ малютокъ, его сестрицъ, въ благополучіи которыхъ она никогда не переставала принимать самое нѣжное участіе. Она желала ему всѣхъ возможныхъ благъ въ супружеской жизни, и взаключеніе, покорнѣйше просила рекомендовать еe благосклонному вниманію леди Дженни, о которой весь свѣтъ отзывается съ невыразимымъ восторгомъ. Мистриссъ Кроли изъявляла надежду, что ей современемъ позволено будетъ представить своего малютку на Королевину усадьбу, и заранѣе поручала его благосклонности и покровительству доброй и великодушной родни.

Питтъ Кроли получилъ и прочиталъ это письмо съ видимою благосклонностію, гораздо благосклоннѣе, чѣмъ нѣкогда миссъ Кроли принимала предшествующія сочиненія Ребекки, написанныя рукою Родона Кроли. Леди Дженни въ свою очередь была въ восторгѣ отъ этого посланія, и не сомнѣвалась ни на одну минуту, что благородный супругъ ея немедленно приступитъ къ раздѣлу полученнаго наслѣдства на двѣ равныя половины, чтобъ одну изъ нихъ отправить съ первою почтой къ брату своему въ Парижъ.

Но, къ великому изумленію леди Дженни, благородный Питтъ не обнаружилъ намѣренія послать отъ себя Родону вексель въ тридцать тысячь фунтовъ. Однакожь, онъ собственноручно написалъ къ брату вѣжливое письмо, и обѣщалъ предложить ему, но возвращеніи въ Лондонъ, хорошій подарокъ, если только Родонъ согласится принять его. Затѣмъ поблагодаривъ мистриссъ Кроли за доброе мнѣніе о немъ и леди Дженни, мистеръ Питтъ великодушно изъявилъ готовность оказывать, при всякомъ случаѣ, свое покровительство юному Родону.

Такимъ-образомъ, благодаря этой политикѣ, вожделѣнное примиреніе между двумя братьями было почти приведено къ концу. Когда Ребекка пріѣхала въ Лондонъ, Питта и его супруги не было въ столицѣ. Нѣсколько разъ проѣзжала она мимо извѣстнаго подъѣзда на Парк-Ленѣ, и освѣдомлялась, поступилъ ли домъ миссъ Кроли въ распоряженіе новыхъ владѣльцевъ; но еще тамъ не было по-сю-пору ни Питта, ни его супруги. О мѣрахъ, принятыхъ ими ко вступленію въ наслѣдство, мистриссъ Кроли собирала необходимыя свѣдѣнія черезъ бывшаго буфетчика Реггльса. Оказалось, что немедленно послѣ похоронъ миссъ Матильды вся прислуга ея была распущена съ приличнымъ награжденіемъ и похвальной аттестаціей. Мистеръ Питтъ всего только разъ былъ въ Лондонѣ, и прожилъ въ домѣ покойной тётки нѣсколько дней. Онъ окончилъ необходимые переговоры съ нотаріусами, и продалъ библіотеку миссъ Кроли книгопродавцу на Бонд-Стритѣ. Библіотека, какъ извѣстно, состояла вся изъ французскихъ романовъ прошлаго столѣтія.

Мистриссъ Бекки имѣла свои особыя причины, заставлявшія ее съ нетерпѣніемъ дожидаться прибытія въ городъ своей новой родни.

«Пусть только пріѣдетъ леди Дженни,» думала она, «ей предназначено открыть для меня входъ въ эти неприступные лондонскіе салоны. Что жь касается до этихъ женщинъ — фи! женщины сами обратятся ко мнѣ съ просьбой, какъ-скоро увидятъ, что общество мое необходимо для мужчинъ».

* * *

Всѣмъ и каждому извѣстно, что компаньйонка для свѣтской дамы — статья столько же необходимая, какъ приличный экипажъ или букетъ изъ живыхъ цвѣтовъ. Я съ своей стороны никогда не могъ надивиться вдоволь, какимъ-образомъ эти нѣжныя созданія, проникнутыя насквозь глубочайшей симпатіей, нанимаютъ для себя чрезвычайно простенькую и, по большей части, невзрачную подругу, съ которой потомъ они становятся неразлучными на всю жизнь. Видъ этой неизбѣжной женщины въ ея полиняломъ платьицѣ, сидящей въ театрѣ за спиной своей блестящей подруги, или занимающей въ ея коляскѣ заднее мѣсто, всегда производитъ на меня оглушающее впечатлѣніе въ родѣ извѣстнаго memento mori въ древнемъ Египтѣ, когда гостепріимный хозяинъ вдругъ озадачивалъ своихъ гостей нагляднымъ образомъ смерти… Какъ же иначе? Даже мистриссъ Файрбресъ, прекрасная, безсовѣстная, безсердечная мистриссъ Файрбресъ, давнымъ-давно покрывшая позоромъ свое имя, даже смѣлая и плѣнительная мистриссъ Мептрапъ, которая мастерски перескакиваетъ на своемъ скакунѣ черезъ огромные барьеры, и великолѣпно рисуется въ Гайдаркѣ, между-тѣмъ, какъ матушка ея торгуетъ зелеными огурчиками въ городѣ Батѣ — даже эти особы, столько смѣлыя и безпардонныя, какъ истинныя львицы, не могутъ показываться въ публичныхъ мѣстахъ безъ компаньйонки. Видно ужь такъ устроено, что чувствованія нѣжной и безкорыстной дружбы составляютъ, нѣкоторымъ образомъ, атмосферу жеискихъ сердецъ. Встрѣчая львицу на общественномъ гуляньи, вы заранѣе знаете, что компаньйонка ея — бѣдная, заброшенная, жалкая тварь! — сидитъ гдѣ-нибудь на уединенной скамеечкѣ подъ тѣнью развѣсистыхъ каштановъ.

Было уже довольно поздно. Большая часть гостей мистриссъ Бекки сгруппировалась въ ея гостиной вокругъ ярко пылающаго камина… причемъ мы должны замѣтить, что весьма многіе джентльмены любили оканчивать свой вечеръ въ красивомъ домикѣ на Курцонской улщѣ, потому-что мороженое и кофе у мистриссъ Бекки приготовлялись превосходно. Само-собою разумѣется, что зеленые столы играли въ ея салонахъ весьма важную роль.

— Родонъ, сказала мистриссъ Бекки, — мнѣ нужна пастушья собачка.

— Что? спросилъ Родонъ, отрывая свой глаза отъ картъ.

— Пастушья собака! воскликнулъ молодой лордъ Саутдаунъ. Что за странная фантазія, мистриссъ Кроли! По-моему, ужь гораздо лучше завести вамъ датскую собаку. Я знаю одинъ экземпляръ изъ этой породы величиною съ камелеопарда, клянусь честью. Вы можете, если угодно, впрягать ее въ свой фаэтонъ. Или, не хотите ли, персидскую гончую, а? (Я крою козыремъ, съ вашего позволенія,) или, не угодно ли маленькую моську, которая, могу васъ увѣрить, легко можетъ умѣститься въ одну изъ табакерокъ лорда Стейна? Одинъ мой знакомый досталъ въ Бейсватерѣ собаку съ такимъ длиннымъ носомъ, что вы можете вѣшать на него свою шляпку.

— Взятка моя, сказалъ Родонъ.

Какъ истинный артистъ, Родонъ Кроли, сидя за карточнымъ столомъ, весь погружался мыслью въ искуство, и не принималъ никакого участія въ разговорѣ, кромѣ тѣхъ рѣдкихъ случаевъ, когда дѣло шло о лошадяхъ или закладахъ.

— Зачѣмъ же. вамъ понадобилась пастушья собака, мистриссъ Кроли? продолжалъ съ живѣйшимъ участіемъ маленькій лордъ Саутдаунъ.

— Я разумѣю пастушью собаку въ аллегорическомъ, моральномъ смыслѣ, сказала Ребекка улыбаясь и взглянувъ умильными глазками на лорда Стейна.

— Что жь это такое? спросилъ лордъ Стейнъ.

— Пастушья собака для защиты меня отъ васъ, господа волки, продолжала Ребекка, — компаньйонка нужна мнѣ, съ вашего позволепія.

— Бѣдная, невинная овечка!.. О, да, мистриссъ Кроли, вамъ очень нужна злаая караульная собака, сказалъ лордъ Стейнъ, дѣлая отвратительную гримасу и моргая своими миньятюрными глазками на Ребекку, причемъ нижняя челюсть его безобразно высунулась впередъ.

Лордъ Стейнъ стоялъ подлѣ камина съ чашкою въ рукахъ, и прихлёбывалъ кофе. Огонь хрустѣлъ и перегаралъ, отбрасывая яркое пламя. Дюжины зажженныхъ свѣчь вокругъ каминной полки были разставлены въ разнообразныхъ, причудливыхъ кенкетахъ, вызолоченныхъ, фарфоровыхъ и бронзовыхъ. Фигура мистриссъ Бекки иллюминовалась чуднымъ образомъ, когда она сидѣла въ живописной позѣ на софѣ, обложенная со всѣхъ сторонъ букетами роскошныхъцвѣтовъ. Она была въ розовомъ платьѣ, свѣжая и блестящая сама, какъ роза. Бѣлоснѣжныя руки ея и плечи полуприкрывались прозрачнымъ газовымъ шарфомъ; ея волосы ниспадали густыми локонами на алебастровую шею; одна изъ ея миньятюрныхъ ножекъ кокетливо выставлялась изъ-подъ живописныхъ шолковыхъ складокъ: чудная ножка въ чудномъ башмачкѣ, затянутая въ тончайшій шолковый чулокъ.

Этотъ же волшебный свѣтъ ярко освѣщалъ лысую голову лорда Стейна, окаймленную спереди и сзади рыжеватыми клочками волосъ. Изъ-подъ его густыхъ и косматыхъ бровей моргали маленькіе кровяные глаза, окруженные тысячами морщинъ. Нижняя челюсть его отвисла, и когда онъ смѣялся, два бѣлые клыка выставлялись изъ-подъ его губъ и дико лоснились при заревѣ разноцвѣтныхъ огней. Нога его украшалась подвязкой, а на груди блистала богатѣйшая лента: лордъ былъ въ тотъ день на парадномъ обѣдѣ, среди знаменитѣйшихъ особъ. Былъ онъ низкорослый джентльменъ, широкогрудый и на коротенькихъ ножкахъ; но это не мѣшало ему гордиться тонкостію своей ноги; и онъ безпрестанно ласкалъ свое колѣно. украшенное подвязкой.

— Выходитъ, стало-быть, что одинъ пастухъ не можетъ защитить свою овечку? замѣтилъ лордъ Стейнъ.

— Пастухъ слишкомъ влюбленъ въ свои карты, и слишкомъ часто посѣщаетъ клубы, отвѣчала Бекки улыбаясь.

— Ахъ, какой чудный Коридонъ этотъ юноша! сказалъ милордъ, моргая на одного изъ игроковъ.

— Стираю ремизъ и беру ваши три противъ моихъ двухъ, сказалъ Родонъ глубокомысленнымъ тономъ.

— Но и этотъ вашъ Мелибей, какъ видите, съ успѣхомъ упражняется въ занятіяхъ пасторальныхъ, продолжалъ благородный маркизъ, примѣняя къ дѣйствующимъ лицамъ аллегорическій смыслъ виргиліевой эклоги, — онъ стрижетъ превосходно лорда Саутдауна. Что за невинный барашекъ: не правда ли? Какое чудное руно у него!

При этомъ саркастическомъ намекѣ, глаза Ребекки засверкали презрительнымъ блескомъ.

— Милордъ, сказала она, — вы забываетесь! Вспомните, что вы кавалеръ Золотого Руна.

Всамомъ-дѣлѣ, шея милордаукрашалась ожерельемъ, которое онъ имѣлъ счастіе получить въ Мадритѣ.

Лордъ Стейнъ съ самой молодости отличался своими блистательными успѣхами въ карточной игрѣ. Онъ просидѣлъ однажды, не вставая съ мѣста, двое сутокъ за зеленымъ столомъ въ обществѣ господина Питта. Онъ обыгрывалъ банкяровъ и первостатейныхъ государственныхъ сановниковъ; носился даже слухъ, будто и маркизатъ достался ему вслѣдствіе огромнаго выигрыша за карточнымъ столомъ. Тѣмъ не менѣе, однакожь, лордъ Стейнъ терпѣть не могъ намековъ на эти давно-прошедшія fredaines, и Ребекка замѣтила, какъ теперь онъ нахмурилъ на нее свои косматыя брови.

Она поспѣшила встать съ дивана, взяла чашку изъ рукъ лорда и, дѣлая почтительный реверансъ, сказала:

— Да, милордъ, у меня будетъ дворняшка, но я не позволю ей лаять на васъ.

И съ этими словами мистриссъ Бекки удалилась въ другую комнату, сѣла за фортепьяно и принялась пѣть маленькіе французскіе романсы такимъ очаровательно-звучнымъ голоскомъ, что разнѣженыый милордъ немедленно поспѣшилъ за нею, и черезъ минуту можно было видѣть, какъ онъ склонилъ свою главизну надъ миньятюрной головкой Бекки, и какъ щегольская нога его выдѣлывала музыкальный тактъ.

Родонъ между-тѣмъ и золоторунный его пріятель покончили свого игру въ экарте. Родонъ выигралъ. какъ и всегда. Такіе вечера, должно замѣтить, повторялись каждую недѣлю по нѣскольку разъ. Мистриссъ Бекки была душою маленькаго общества, и остроумный ея говоръ приводилъ въ очарованіе веселыхъ гостей. Мистеръ Кроли сидѣлъ, по обыкновенію, вдали отъ этого кружка, ни слова не понимая изъ всѣхъ этихъ шутокъ, остротъ и намековъ мистическаго языка. Не будь на свѣтѣ картъ, костей и бильярда, онъ пропалъ бы съ тоски.

— Какъ ваше здоровье, почтеннѣйшій супругъ мистриссъ Кроли? спрашивалъ обыкновенно лордъ Стейнъ, встрѣчаясь съ нимъ на общественныхъ гуляньяхъ.

И въ самомъ дѣлѣ, въ этомъ, повидимому, заключалось призваніе всей его жизни. Не было больше на бѣломъ свѣтѣ полковника Родона Кроли, личность его уничтожилась, и мѣсто его занялъ почтеннѣйшій супругъ мистриссъ Кроли.

* * *

Если по сю пору намъ еще не удалось обстоятельнѣе поговорить о маленькомъ Родонѣ, это собственно произошло оттого, что юный наслѣдникъ господъ Кроли скрывался гдѣ-то на верху, на чердакѣ, изрѣдка сползая внизъ, на кухню, ради развлеченій. Нѣжная мама не слишкомъ, повидимому, заботилась о рѣзвомъ шалунѣ. Сначала проводилъ онъ свое время въ обществѣ французской няньки, покамѣстъ находилась она въ услуженіи у Кроли, но когда Француженка отошла, маленькій пузырь растосковался по ней до такой степени, что безъ умолку кричалъ по цѣлымъ ночамъ, и этотъ крикъ разжалобилъ наконецъ горничную мистриссъ Кроли. Она перемѣстила его изъ дѣтской къ себѣ въ спальню на чердакъ, и, вслучаѣ надобности, утѣшала его, чемъ и какъ могла.

Ребекка, милордъ Стейнъ, и еще два или три гостя, пили, по пріѣздѣ изъ оперы, чай въ парадной гостиной. Вдругъ послышался наверху сильный и пронзительный крикъ изъ дѣтской груди.

— Это мой малютка тоскуетъ по своей нянькѣ, проговорила Ребекка нѣжнымъ голосомъ.

Однакожь, продолжая сидѣть на богато-убранной софѣ, она и не думала пошевелиться, чтобъ утѣшить плачущее дитя.

— Ахъ, пожалуйста, не ходите къ нему, мистриссъ Кроли, это растревожитъ ваши чувства, сардонически замѣтилъ лордъ Стейнъ.

— Фи! откликнулся другой гость. Стоитъ ли идти? Поплачетъ, да уснетъ.

И они весело принялись разсуждать объ оперѣ и пѣвицахъ.

Но мистеръ Кроли незамѣтно выкрался изъ комнаты, чтобы взглянуть на своего сыншику, и черезъ минуту снова воротился къ гостямъ, когда развѣдалъ, что честная Долли утѣшаетъ ребенка.

Кабинетъ полковника Родона, или правильнѣе, уборная его находилась также въ этихъ верхнихъ областяхъ. Здѣсь онъ удобно могъ производить свой наблюденія надъ сыномъ. Они видѣлись регулярно каждое утро, когда полковникъ брился. Родонъ-младшій сидѣлъ обыкновенно на жестяной картонкѣ подлѣ свсего отца, и наблюдалъ операцію бритья съ неутомимымъ любопытствомъ. Отецъ и сынъ были, повидимому, большими друзьями. Родонъ-старшій приносилъ младшему сладенькія снадобья, остававшіяся отъ десерта, и пряталъ ихъ въ эполетную картонку. Ребенокъ отправлялся на поиски, и смѣялся отъ души, когда отыскивалъ кладъ. Смѣялся, но не слишкомъ громко: мама спитъ внизу, и дитя боялось разбудить ее. Мистриссъ Кроли ложилась очень поздно, и рѣдко вставала раньше двѣнадцати часовъ.

Родонъ накупилъ малюткѣ коллекцію разныхъ книжекъ съ картинками, и загрузилъ игрушками всю дѣтскую. Стѣны ея были укрыты красивыми картинами, купленными отцомъ на наличныя деньги и которыя всѣ до одной прибивалъ онъ собственными руками. Оканчивая свою постоянную должность въ Гайд-Паркѣ, при особѣ мистриссъ Кроли, онъ сиживалъ обыкновенно здѣсь, проводя съ малюткой цѣлые часы. Никакъ нельзя сказать, чтобы юный Родонъ трепеталъ своего отца, такъ же какъ матери. Онъ садился верхомъ на его колѣни, дергалъ его за усы, какъ за возжи, и буянилъ неутомимо.

Для дѣтскій отведена была низенькая комната, и отъ этого обстоятельства однажды чуть не попалъ въ бѣду юный Родонъ. Когда было ему около пяти лѣтъ, отецъ, схвативъ его на руки, и бѣгая съ нимъ по комнатѣ, ударилъ его невзначай головою въ потолокъ съ такою силой, что ребенокъ чуть не выпалъ изъ отцовскихъ рукъ. Мистеръ Кроли остолбенѣлъ и вытаращилъ глаза.

Родонъ-младшій настроилъ свой губки и лицо для ужаснѣйшаго плача — на что, конечно, имѣлъ онъ полное право, если взять въ расчетъ силу полученнаго удара — но лишь только хотѣлъ онъ развизжаться, отецъ бросилъ на него умоляющій видъ, и сказалъ:

— Ради Бога, не разбуди мамашу, Родя!

И ребенокъ, сдѣлавъ жалобную мину, закусилъ губки, скрестилъ на груди свои миньятюрныя ручки, и — не пикнулъ. Родонъ съ восторгомъ расказывалъ объ этомъ событіи въ клубахъ, на гуляньяхъ, за общимъ столомъ, всѣмъ и каждому, кто только хотѣлъ слушать.

— И вотъ, ей-Богу, господа, чудо что за ребенокъ, настоящій козырь! объяснялъ онъ своимъ слушателямъ. Головёнка его хлопнулась карамболемъ въ потолокъ, а онъ хоть бы пикнулъ, когда езгу сказали, что можетъ разбудить мамашу, ей-Богу!

Иногда, впрочемъ, разъ или два въ недѣлю, мистриссъ Кроли удостоивала своимъ визитомъ верхнія области, гдѣ жилъ ея сынокъ. Она приходила туда, какъ одушевленная восковая фигура изъ Magasin des-Modes, въ прекрасномъ новомъ платьѣ, чудныхъ перчаткахъ и ботинкахъ. Она улыбалась величественно и благосклонно. Чудные шарфы, кружева и брильянты сверкали вокругъ нея ослѣпительнымъ блескомъ. На ней всегда была новая шляпка и новые букеты, или великолѣпныя страусовыя перья, мягкія и бѣлоснѣжныя, какъ камеліи. Два или три раза она кивала, съ видомъ покровительства, оторопѣлому малюткѣ, оторванному отъ своего обѣда, или отъ солдатиковъ, которыхъ рисовалъ онъ. Когда Ребекка оставляла комнату, запахъ розы или другія волшебныя благовонія еще долго слышались по всѣмъ направленіямъ дѣтской.

Мамаша была въ глазахъ юнаго Родона существомъ неземнымъ, выше всего свѣта. Ѣздить съ нею въ одномъ экипажѣ казалось для него какимъ-то мистическимъ и страшнымъ обрядомъ. Онъ сидѣлъ въ коляскѣ на заднемъ мѣстѣ, и не смѣлъ ни заикнуться, ни даже пошевельнуть губами. Джентльмены на кургузыхъ скакунахъ безпрестанно подъѣзжали къ ихъ коляскѣ; улыбались и говорили съ мистриссъ Кроли. О, какимъ искрометнымъ блескомъ лучезарились ея глаза на всѣхъ этихъ господъ! Ея рука обыкновенно трепетала и граціозно колыхалась, когда они проѣзжали.

Отправляясь на эти гуіянья съ своей мама, малютка долженъ былъ надѣвать свой новенькій маленькій кафтанчикъ. Его старая смурая куртка годилась только для дѣтской. Случалось, въ отсутствіе мистриссъ Кроли, когда горничная Долли убирала его кроватку, юный Родонъ спускался украдкой въ бельэтажъ, въ комнату своей матери. То было волшебное жилище для него, мистическая храмина пышности, блеска, наслажденій. Вотъ онъ, вотъ этотъ гардеробъ, изящный хранитель чудныхъ платьевъ, розовыхъ и голубыхъ, бланжевыхъ, малиновыхъ и бѣлыхъ. Вотъ шкатулка съ брильянтами, какой-то загадочный футляръ, и таинственная бронзовая ручка на уборномъ столикѣ, блистающая сотнями колецъ и перстней. А вотъ гигантское трюмо, чудо искусства, въ которомъ онъ видитъ свою собственную удивляющуюся головку, и отраженіе няньки Долли, странно изуродованной, какъ будто она взбиваетъ и разглаживаетъ его подушки на потолкѣ… «Охъ, какъ хорошо!» восклицаетъ отуманенный Родя.

О, бѣдный, жалкій мальчикъ!

Но мистеръ Родонъ Кроли, pauvre coquin qu'il était, еще не успѣлъ на столько измельчать и унизиться на рынкѣ житейскихъ треволненій, чтобы въ душѣ его истребились всѣ человѣческія чувства. Онъ могъ еще любить и женщину, и дитя. Онъ втаинѣ позволялъ себѣ питать къ младшему Родону великую нѣжную привязанность, не ускользнувшую отъ вниманія Ребекки, хоть она, руководимая чувствомъ деликатности, никогда не говорила объ этомъ своему мужу. Чувство этого рода только увеличило ея презрѣніе къ нему. Самъ Родонъ стыдился нѣкоторымъ образомъ своей родительской привязанности, и тщательно скрывалъ ее отъ жены, но тѣмъ сильнѣе онъ предавался порывамъ своего сердца, когда оставался съ мальчикомъ наединѣ.

Нерѣдко по-утрамъ, въ ясные дни, отецъ и сынъ заходили въ конюшню, и оттуда отправлялись вмѣстѣ на гулянье въ Гайд-Паркъ. Обязательный лордъ Саутдаунъ, добрѣйшій изъ снертныхъ, готовый, дружбы ради, подарить вамъ послѣднюю шляпу съ своей головы (цѣль и призваніе жизни лорда Саутдауна состояли главнѣйшымъ образомъ въ томъ, чтобы покупать драгоцѣнныя вещицы въ ювелирскихъ магазинахъ, и презентовать ихъ, при первой возможности, другинямъ своего сердца), купилъ юношѣ Родону прекрасную зетландскую лошадку, величиною ни чуть не больше, какъ съ большую крысу, по выраженію лорда Саутдауна. Родонъ-старшій сажалъ на крошечнаго коня малютку-сына, и съ отеческою гордостію гулялъ подлѣ него въ паркѣ. Нерѣдко заходилъ онъ съ нимъ въ казармы къ своимъ старымъ товарищамъ-сослуживцамъ у Рыцарскаго моста. Здѣсь припоминалъ онъ, не иначе какъ съ сердечнынъ соболѣзнованіемъ, свою холостую жизнь. Благородные драгуны-усачи привѣтливо встрѣчали стараго сослуживца, и радушно ласкали маленькаго полковника. Мистеръ Кроли съ удовольствіемъ обѣдалъ за ихъ общимъ столомъ, и принималъ живѣйшее участіе въ ихъ бесѣдахъ.

— А я ужь, братцы, теперь не то, что былъ тогда, говорилъ имъ Родонъ Кроли. Женился и, что называется, совсѣмъ перемѣнился. Разумѣется, я не такъ уменъ, какъ жена… даже, можно сказать, глупъ въ сравненіи съ ней, но это ничего: авось, она не оставитъ меня.

И былъ онъ правъ: жена не думала оставлять его.

Совсѣмъ напротивъ: мистриссъ Бекки была влюблена въ своего супруга. Она всегда ласкала его, лелѣяла, утѣшала, и постороннему наблюдателю трудно было замѣтить, что она презираетъ его отъ всей души. Говоря по совѣсти, ей нравилось въ мужѣ только то; что онъ былъ глупъ, какъ оселъ, и мнѣ сказывали вообще, что великосвѣтская дама не ищетъ другихъ талантовъ въ своемъ супругѣ. Родонъ Кроли былъ буквально покорнѣйшымъ слугою своей супруги, ея буфетчикомъ и метрдотелемъ онъ безпрекословно исполнялъ всѣ ея порученія: ѣздилъ съ нею по парку безъ всякаго ропота, заключалъ торговыя сдѣлки съ магазинщиками, отвозилъ ее въ оперу, игралъ въ клубѣ на бильярдѣ впродолженіе спектакля, и аккуратно являлся въ ложу мистриссъ Бекки, когда спектакль оканчивался. Ему хотѣлось, правда, чтобы Ребекка была немного понѣжнѣе къ юному Родону; однакожь, мало-по-малу онъ смирился и съ этимъ совершеннѣйшимъ отсутствіемъ въ ней материнскаго чувства.

— Она знаетъ, что дѣлаетъ: не мнѣ ее учить, говорилъ добрѣйшій изъ супруговъ. Я человѣкъ неученый, и не понимаю, какъ тамъ оно, этакъ, того… ну, что тамъ толковать!

И точно, былъ онъ далеко не изъ первыхъ мудрецовъ на базарѣ житейской суеты. Истинный маэстро въ картахъ, на бильярдѣ и въ костяхъ (я собственно того мнѣнія, что въ этихъ художествахъ можетъ стяжать себѣ громкую славу даже идіотъ первой руки), Родонъ Кроли не понималъ другихъ искуствъ, и былъ столько уменъ, что не позволялъ себѣ вмѣшиваться не въ свои дѣла.

Съ появленіемъ въ домѣ компаньйонки, хозяйственныя его обязаныости значительно сократились въ содержаніи и объемѣ. Мистриссъ Бекки снисходительно поощряла его обѣдать внѣ дома, гдѣ ему угодью, и великодушно избавила его отъ должности провожатаго въ Оперу.

— Не оставайся, пожалуйста, сегодня дома, и не дурачь себя, мой милый, говорила Бекки, — вечеромъ будутъ у меня гости, съ которыми ты поневолѣ станешь зѣвать — въ карты, кажется, никто изъ нихъ не играетъ. Я бы, разумѣется, не пригласила ихъ, если бы постоянно не имѣла въ виду твоего же добра. Ктому же, теперь со мной дворняшка, стало-быть, нѣтъ для меня никакой опасности оставаться одной.

«Дворняшка-компаньйонка! У Бекки Шарпъ — компаньйонка! Развѣ это не потѣха, messieurs et mesdames?» Такъ думала и восклицала мистриссъ Ребекка Кроли, въ порывѣ удовлетвореннаго чувства самолюбія.

* * *

Однажды утромъ, въ воскресенье, когда Родонъ Кроли, его маленькій сынокъ и миньятюрный пони совершали свою обычную прогулку въ Гайд-Паркѣ, имъ попался навстрѣчу старинный знакомый полковника, капралъ Клинкъ, разговаривавшій съ какимъ-то пріятелемъ, старымъ джентльменомъ, который держалъ на рукахъ мальчика одинакихъ лѣтъ съ юнымъ Родономъ. Мальчикъ ухватился рукою за ватерлооскую медаль капрала, и, казалось, разсматривалъ ее съ напряженнымъ любопытствомъ.

— Здравствуй, Клинкъ, сказалъ полковнвкъ.

— Съ добрымъ утромъ, ваше высокоблагородіе, отвѣчалъ капралъ, видите ли, сэръ, этотъ юный джентльменъ чуть ли не ровесникъ вашему малюткѣ.

— И его отецъ принадлежалъ къ славнымъ героямъ на поляхъ Ватерлоо, съ гордостью сказалъ старый джентлыненъ, державшій мальчика на рукахъ. Не правда ли, Джорджинька?

— Правда, сказалъ Джерджинька.

Онъ и юный птенецъ на маленькой лошадкѣ впились другъ въ друга своими чистыми и ясными глазами, измѣряя торжественнымъ взглядомъ физіономіи одинъ другаго, какъ это обыкновенно дѣлаютъ дѣти при первой встрѣчѣ.

— Онъ служилъ въ арміи, сказалъ Клинкъ съ покровительствующимъ видомъ.

— И былъ онъ, сударь мой, капитаномъ Трильйонаго полка, добавилъ старый джентльменъ. Имя ему, сэръ, капитанъ Джорджъ Осборнъ… можетъ-быть. вы были съ нимъ знакомы. Онъ умеръ смертью героя, сэръ, сражаясь противъ Корсиканца…

Полковникъ Кроли раскраснѣлся и вздохнулъ.

— Да, сэръ, я зналъ его очень хорошо, сказалъ онъ. Гдѣ теперь его бѣдная, прекрасная вдова?.. Какъ она поживаетъ, сэръ?

— Она дочь моя, сэръ, сказалъ старый джентльменъ, опуская мальчика на землю, и вынимая съ великою торжественностью визитную карточку изъ своего кармана.

Карта очутилась въ рукахъ полковника, и онъ прочелъ на ней слѣдующія слова:

«Господинъ Седли, Единственный Агентъ Чорнаго Алмаза и Коммиссіонеръ Компаніи Противу Пепельнаго Угля, на Набережной Бонкера, въ улицѣ Темзы, по Западной Фольгемской Дорогѣ, на Виллахъ Аделаиды, Анна-Марія тожь.»

Джорджинька между-тѣмъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ миньятюрному пони.

— Не хотите ли и вы прокатиться на моей лошадкѣ? спросилъ Родонъ-младшій, рисуясь на сѣдлѣ.

— Хочу, сказалъ маленькій Джорджъ.

Полковникъ, смотрѣвшій все это время не безъ участія на хорошенькаго мальчика, поднялъ его и посадилъ на сѣдло позади юнаго Родона.

— Держись крѣпче, Джорджинька, сказалъ онъ, — ухватись за моего мальчугана… его зовутъ Родономъ.

Оба мальчика засмѣялись.

— Въ этотъ день, сэръ, я думаю, не увидать вамъ парочки милѣе и красивѣе этихъ птенцовъ, сказалъ добродушный капралъ.

И затѣмъ полковникъ Кроли, капралъ Клинкъ и старикъ Седли — Единственный Агентъ и проч., и проч., двинулись съ мѣста, и продолжали свою прогулку подлѣ дѣтей.

ГЛАВА XXXVII Стѣснительныя обстоятельства благороднаго семейства

Юный Джорджъ Осборнъ поскакалъ, если не ошибаемся, отъ Рыцарскаго моста въ Фольгемъ, но западной дорогѣ; пріостановимся и мы въ этомъ живописномъ предмѣстьи, и постараемся навести необходимыя справки относительно пріятелей и пріятельницъ, оставленныхъ нами на Аделаидиныхъ Виллахъ.

Что сталось съ мистриссъ Эмми послѣ ватерлооскаго погрома? Живетъ ли она? Цвѣтетъ или увядаетъ? Куда дѣвался майоръ Доббинъ, котораго кабріолетъ еще такъ недавно стоялъ у воротъ скромной дачи? Нѣтъ ли каимхъ новостей о сборщикѣ податей и пошлинъ въ Богли-Уолла?

Какъ не быть? Есть. Достойный нашъ другъ и пріятель, Джозефъ Седли воротился въ Индію весьма скоро послѣ своего бѣгства изъ бельгійской столицы. Въ ту пору, кажется, уже окончился срокъ его отпуска, или, очень могло статься, жирный толстякъ боялся не совсѣмъ пріятной встрѣчи съ нѣкоторыми свидѣтелями его ватерлооскаго побѣга. Какъ бы то ни было, Джозефъ Седли отправился къ своей должности въ Бенгалію, вскорѣ послѣ того; какъ Наполеонъ занялъ свого резиденцію на островѣ Св. Елены, гдѣ сборщикъ податей и пошлинъ имѣлъ удовольствіе видѣть его собственными глазами.

Изъ расказовъ мистера Седли на бордѣ купеческаго корабля, становилось очевиднымъ для всѣхъ и каждаго, что онъ уже не первый разъ въ своей жизни встрѣчался съ знаменитымъ Корсиканцемъ; и что онъ даже чуть не взялъ его въ плѣнъ при горѣ Сен-Джона. У него вертѣлись на языкѣ тысячи военныхъ анекдотовъ. Онъ зналъ позицію каждаго полка, и взаимныя потери обѣихъ армій. Онъ не думалъ запираться, и даже утверждалъ положительно, что самъ принималъ весьма дѣятельное участіе въ этихъ побѣдахъ, потому-что находился безотлучно при англійскомъ войскѣ, и привозилъ депеши для герцога Веллингтона. Онъ описывалъ, что герцогъ дѣлалъ и говорилъ въ каждый моментъ критическаго дня ватерлооской битвы, съ такимъ точнымъ и яснымъ знаніемъ всѣхъ мыслей, чувствъ и поступковъ его свѣтлости, что не могло быть и тѣни сомнѣнія, что мистеръ Джой присутствовалъ лично въ тотъ день при особѣ знаменитаго вождя. Имя его, правда, никогда не упомналось въ публичныхъ документахъ, относившихся къ побѣдѣ, но это собственно произошло оттого, что его, какъ довѣренную особу при герцогѣ, не допустили въ ту пору дѣйствовать съ оружіемъ въ рукахъ. Продолжая такимъ-образомъ расказывать обо всѣхъ этихъ подробностяхъ, мистеръ Джозефъ Седли уже самъ начиналъ вѣрить искренно, душевно, что онъ былъ однимъ изъ первостатейныхъ героевъ на поляхъ Ватерлоо. Неизбѣжнымъ слѣдствіемъ такой самоувѣренности было то, что онъ производилъ нѣкоторое время оглушающее впечатлѣніе на всѣхъ своихъ слушателей въ Калькуттѣ, и его называли не иначе, какъ ватерлооскимъ Седли, впродолженіе всего его пребыванія въ Бенгаліи.

Векселя, данные Ребеккѣ за покупку двухъ несчастныхъ рысаковъ, были выплачены сполна, и безъ всякихъ отговорокъ, агентомъ мистера Джоя. Онъ никогда не заикался ни полсловомъ объ этомъ знаменитомъ торгѣ, и никто не знаетъ заподлинно, что сталось съ этими лошадьми, и какимъ-образомъ мистеръ Джой отвязался отъ нихъ, или отъ мосье Исидора, своего бельгійскаго слуги. Мы знаемъ однакожь, что мосье Исидоръ осенью 1815 года продалъ на валеньенскомъ рынкѣ сѣрую лошадку, принадлежавшую вѣроятно Джою.

Лондонскіе агенты Джоя получили приказаніе выдавать ежегодно родителямъ его, въ Фольгемѣ, по сту-двадцати фунтовъ, и эта сумма составила главнѣйшій источникъ дохода для несчастныхъ стариковъ. Мистеръ Седли, повидимому, не падалъ духомъ; но всѣ его спекуляціи и расчеты послѣ банкротства рѣшительно неудавались. Онъ пробовалъ торговать виномъ, углями, дѣлался комиссіонеромъ разныхъ обществъ; но ни угли, ни вино, ни комиссіи не поправляли разстроенныхъ дѣлъ. Предпринимая какую-нибудь новую торговлю, мистеръ Седли печаталъ великолѣпныя объявленія, разсылалъ ко всѣмъ друзьямъ и знакомымъ блистательныя программы, заказывалъ новую мѣдную дощечку для своихъ дверей, и говорилъ въ пышныхъ выраженіяхъ о несомнѣнной надеждѣ скораго обогащенія. Но фортуна уже никогда не возвращалась къ слабому старику. Старинные пріятели и друзья, одинъ за другимъ, оставили банкрота Седли, и никто не обнаруживалъ особаго желанія покупать у него дорогіе угли и прескверное вино. Каждое утро продолжалъ онъ ходить въ Сити; но изъ всѣхъ существъ въ мірѣ, одна только жена его еще вѣрила, что у него тамъ важныя дѣла на биржѣ. Къ обѣду возвращался онъ домой, и по-вечерамъ неизбѣжно отправлялся въ клубъ или трактиръ разсуждать на досугѣ о ежегодномъ бюджетѣ Трехъ Соединенныхъ Королевствъ. Весело было слушать, какъ старикъ ворочалъ тысячами мильйоновъ, сводилъ дисконты, ажіо, и говорилъ о томъ, что подѣлываетъ баронъ Ротшильдъ, и какъ идутъ дѣлишки у братьевъ Берингъ. И обо всѣхъ этихъ вещахъ разсуждалъ съ такою удивительною смѣлостью, что всѣ обычные посѣтители клуба (аптекарь, гробовщикъ, обойщикъ, архитекторъ, приходскій писарь и мистеръ Клеппъ, старинный нашъ знакомый) начинали питать невольное уваженіе къ старому джентльмену.

— Да, господа, бывали на моей улицѣ праздники — да еще какіе! неизбѣжно говорилъ онъ всѣмъ и каждому, кто присутствовалъ въ общей залѣ. Оно, впрочемъ, если сказать правду, мы знаемъ и теперь; гдѣ раки то зимуютъ. Сынъ мой, судари мои, президентствуетъ, въ настоящую минуту, въ Бенгаліи, въ качествѣ главнаго судьи при Рамгунгѣ, и получаетъ, съ вашего позволенія, четыре тысячи рупій ежемѣсячнаго дохода. Дочь моя ужь давно бы могла быть полковницей, если бы захотѣла. Мнѣ стоитъ только присѣсть, да настрочить векселёкъ отъ имени моего сына, бенгальскаго судьи, судари мои, и Ротшильдъ завтра же пришлетъ мнѣ десять тысячь фунтовъ чистаганомъ. Но я не хочу этого. Да и незачѣмъ. Надлежитъ, судари мои, хранить фамильную гордость.

На грѣхъ мастера нѣтъ. Вы и я, любезный мой читатель, можемъ современемъ испытать бѣдственную участь этого старца; развѣ мало у насъ пріятелей, окончательно раздружившихся съ фортуной? Какъ знать? Прійдетъ, можетъ быть, пора, когда счастіе отступится и отъ насъ: духъ нашъ ослабѣетъ, силы упадутъ, энергія исчезнетъ, и мѣсто наше на подмосткахъ житейскаго базара займутъ люди лучшіе, поколѣніе свѣжее и молодое. Смиренно мы уступимъ имъ дорогу, и снизойдемъ въ послѣдніе ряды. Тогда ближній вашъ, быть-можетъ, съ гордостью отвернется отъ васъ, или, что въ мильйонъ разъ хуже, снисходительно и съ покровительствующимъ видомъ протянетъ вамъ свою пару пальцевъ и, какъ-скоро вы обернетесь къ нему спиною, онъ скажетъ съ запальчивымъ презрѣніемъ: «вотъ онъ, безталанный горемыка! Сколько надѣлалъ онъ безразсудныхъ промаховъ въ своей жизни! Сколько выпустилъ изъ рукъ счастливыхъ случаевъ къ поправленію своихъ обстоятельствъ!»

Очень хорошо, милостивые государи. Я держусь собственно того мнѣнія, что коляска съ четверкой вороныхъ и три тысячи фунтовъ годового дохода едва-ли составляютъ главнѣйшую и существенную цѣль существованія нашего на сей землѣ. Если тутъ иной разъ цвѣтетъ и благоденствуетъ какой-нибудь шарлатанъ съ пустымъ пузыремъ на плечахъ, вмѣсто разумной головы; если какой-нибудь кувыркающійся паяцъ перебиваетъ весьма часто дорогу благороднѣйшему, умнѣйшему и честнѣйшему изъ насъ, то чортъ бы побралъ эту коляску съ четверкой вороныхъ, и я ужь лучше стану ходить пѣшкомъ и глодать черствую корку хлѣба въ твердой увѣренности — о; любезный собратъ мой! что дары и наслажденія житейскаго базара не стоятъ, собственно говоря, даже моего мизинца… Но мы ужь, кажется, выступили слишкомъ далеко изъ предѣловъ нашей исторіи.

Обстоятельства еще могли бы поправиться, еслибъ мистриссъ Седли была женщина съ энергіей и проницательнымъ умомъ. Какъ-скоро мужъ ея обанкротился, ей бы слѣдовало, по моему мнѣнію, нанять большой домъ, и прибить на окнахъ объявленіе, что вотъ, дескать, такая-то особа отдаетъ для холостыхъ джентльменовъ весьма удобные покойчики внаймы съ прислугой, мебелью и со столомъ. Старикъ Седли могъ бы, въ такомъ случаѣ, разыгрывать съ большимъ успѣхомъ скромную роль мужа хозяйки за общимъ столомъ; онъ былъ бы, въ нѣкоторомъ смыслѣ, титулярнымъ лордомъ и намѣстникомъ, опекуномъ, супругомъ и кухмистеромъ, словомъ сказать — истиннымъ бульдогомъ съѣстного заведенія. Мнѣ случалось видѣть на своемъ вѣку джентльменовъ очень умныхъ и благовоспитанныхъ, съ блестящими надеждами, изящными манерами и притязаніямй на знаменитость: въ молодости они путешествовали по всѣмъ ресторанамъ и трактирамъ, кутили очертя голову и держали на своихъ псарняхъ богатѣйшія своры собакъ для джентльменской охоты; но потомъ, въ лѣта зрѣлаго мужества, укротивъ буйные порывы сердца и ума, они смиренно рѣзали баранину за столомъ какой-нибудь брюзгливой хрычовки, и даже гордились тѣмъ, что президенствовали за этимъ столомъ. Но мистриссъ Седли, къ великому сожалѣнію, не имѣла духа ниспуститься до этой дымной сферы, и ей не приходило въ голову, чтобъ такая особа, какъ она, могла печатать о себѣ объявленія въ газетѣ Times. Безропотно возлегла она на пустынномъ берегу, куда выбросила ее бурная фортуна, и — каррьера старой четы кончилась однажды навсегда.

Не думаю, впрочемъ, чтобъ старикъ и старушка были положительно несчастны. Они только ужь черезчуръ подняли носъ и загордились въ своемъ паденіи гораздо больше; чѣмъ въ эпоху процвѣтанія и славы. Мистриссъ Седли была всегда великою персоной для домовой хозяйки, мистриссъ Клеппъ; когда она спускалась въ ея нижній департаментъ, или проводила съ нею время на кухнѣ. Рѣзвая дѣвушка-ирлаидка, Бетти Фленегенъ, служила особымъ предметомъ наблюденія для мистриссъ Седли. Ленты и шляпки миссъ Бетти, ея назойливость и праздность, ея безмѣрная расточительность кухонныхъ ножей, неумѣренное потребленіе сахару, чаю и такъ далѣе, занимали и забавляли хлопотливую старушку почти въ такой же степени, какъ дѣянія ея прежней домашней челяди, когда были у ней и Самбо, и кучеръ, и грумъ; и каммердинеръ, и ключница, и горничная, и судомойка — и цѣлый полкъ домашнихъ слугъ и служанокъ, о которыхъ мистриссъ Седли любила говорить разъ по сту въ день. Но кромѣ дѣвушки-ирландки, мистриссъ Седли предоставила себѣ и право, и обязаныость подвергать своему строгому суду всѣхъ дѣвокъ и служанокъ; имѣвшихъ жительство на Виллахъ Аделаиды. Она знала притомъ, аккуратно или нѣтъ, тотъ или другой жилецъ выплачиваетъ свои квартирныя деньги, и какъ вообще ведетъ себя семейство этого жильца. Съ негодованіемъ отступала она въ сторону, когда мимо проходила актрисса, мистриссъ Ружмонтъ, съ своей безпутной семьей, и высоко задирала голову, когда мистриссъ Пестлеръ, аптекарша и докторша, проѣзжала мимо ея воротъ въ докторской одноколкѣ своего супруга. Весьма часто вступала она въ продолжительную бесѣду съ мелочнымъ лавочникомъ относительно доброкачественности брюквы и рѣпы, составлявшей любимое кушанье ея супруга. Нерѣдко она дѣлала визиты въ лавку мясника, который могъ вѣроятно продать сотню быковъ гораздо скорѣе чѣмъ, мистриссъ Седли покупала у него баранину и говяжье филе для своего жареного. Въ дни воскресные и праздничные, мистриссъ Седли, сообщивъ извѣстныя наставленія относительно приготовленія картофельнаго соуса, наряжалась въ свое лучшее платье, слушала обѣдню, и вечеромъ неизмѣнно читала нравственныя сочиненія Блера.

Въ эти дни, мистеръ Седли, свободный отъ своихъ обычныхъ занятій на биржѣ и въ Сити, съ наслажденіемъ водилъ маленькаго Джорджа въ окрестные парки и кенсингтонскіе сады, гдѣ смотрѣли они на солдатъ, бродили по берегу пруда и кормили утокъ. Джорджъ очень любилъ красные мундиры, и дѣдушка расказывалъ ему, какъ нѣкогда его отецъ былъ зпаменитымъ воиномъ. Онъ познакомилъ его со многими сержантами, имѣвшими на груди знаки отличія за ватерлооскую битву, и старый джентльменъ съ гордостью рекомендовалъ имъ малютку, какъ сына капитана Осборна, умершаго славной смертью въ славный день восемьнадцатаго іюня. Въ первыя двѣ или три прогулки, юный Джорджъ наслаждался вдоволь разнообразными произведеніями Флоры и Помоны, и щедрый дѣдушка чуть не окормилъ его яблоками и персиками. Замѣтивъ неудобства такихъ отлучекъ, отразившихся на желудкѣ ребенка, Амелія объявила, что Джорджинька не пойдетъ больше гулятъ, и мистеръ Седли принужденъ былъ дать ей торжественное обѣщаніе, скрѣпленное честнымъ и благороднымъ словомъ, что онъ не будетъ больше покупать для своего внука ни яблокъ, ни конфектъ, ни леденцовъ, ни даже тминныхъ коврижекъ.

Отношенія между мистриссъ Седли и ея дочерью были, съ нѣкотораго времени, довольно холодны, и между ними существовала тайная ревность по поводу малютки. Однажды вечеромъ, когда мистриссъ Эмми сидѣла за работой въ своей маленькой гостиной, мать ея незамѣтно вышла изъ комнаты, и отправилась въ дѣтскую къ ребенку, который на тотъ разъ былъ немного нездоровъ. Вдругъ послышался дѣтскій крикъ, и Амелія, руководимая материнскимъ инстниктомъ, бросилась наверхъ въ ту самую минуту, когда мистриссъ Седли украдкой давала своему внуку даффіевъ элексиръ. При этомъ покушеніи на ея материнскія права, Амелія — это нѣжное, кроткое и великодушнѣйшее изъ всѣхъ созданій въ мірѣ — задрожала всѣми членами и вышла изъ себя. Щеки ея, обыкновенно блѣдныя; запылали, и покрылись самымъ яркимъ румянцомъ, какъ въ ту пору, когда она была дѣвочкой двѣнадцати лѣтъ. Она выхватила ребенка изъ рукъ матери, и завладѣла роковой бутылкой съ элексиромъ, оставивъ такимъ-образомъ старую леди, изумленную и раздраженную; съ чайной ложечкой въ рукахъ.

Бутылка съ трескомъ полетѣла въ каминъ.

— Я не хочу, мама, чтобъ отравили моего ребенка, вскричала Амелія, обхвативъ своего Джорджиньку обѣими руками, и бросая сверкающіе взгляды на мистриссъ Седли.

— Отравили, Амелія! сказала гнѣвная старушка. И ты смѣешъ это говорить мнѣ, своей матери?

— Джорджинька не долженъ принимать другихъ лекарствъ, кромѣ тѣхъ, которыя предписываетъ ему докторъ Пестлеръ. Онъ говорилъ, мама, что даффіевъ элексиръ — сущій ядъ.

— Очень хорошо; выходитъ, стало-быть, что ты считаешь меня отравительницею, возразила мистриссъ Седли. Дочь считаетъ отравительницей свою мать — Боже великій! До чего я дожила? Много испытала я и видѣла на своемъ вѣку: ходила и въ шелку, и въ бархатѣ, кушала на серебрѣ и золотѣ, держала собственный экипажъ, и теперь вотъ хожу пѣшкомъ: но я еще не знала до сихъ поръ, что могу быть отравительницей. Спасибо тебѣ за извѣстіе. Благодарю тебя, дочка.

— Мама, сказала несчастная дочь, готовая расплакаться и зарыдать при первомъ удобномъ случаѣ,— не будьте ко мнѣ такъ строги. Я… я не думала… это лишь такъ сорвалось съ языка… я хотѣла только сказать, мама; какъ бы не вышло отъ этого хуже… и только…

— Ну, да, ничего, мой свѣтъ: ты сказала только, что я отравительница и, какъ отравительницу, меня слѣдуетъ вести въ уголовный судъ (Old Bailey), посадить въ тюрьму — ничего больше! А вѣдь вотъ, мой ангелъ, не отравила же я тебя, когда ты была ребенкомъ. Совсѣмъ напротивъ. Я вспоила тебя, вскормила, дала тебѣ самое лучшее воспитаніе, нанимала для тебя самыхъ лучшихъ гувернантокъ и учителей, какихъ только можно достать за деньги. Да, было у меня пятеро дѣтей, и троихъ я схоронила. Остались дочь и сынъ, и любила я эту дочь, какъ ненаглядное сокровище, и ухаживала я за ней, когда прорѣзывались у нея зубки, и когда были у нея крупъ, и корь, и коклюшъ, и нанимала я для нея иностранныхъ учителей, не щадя никакихъ издержекъ, и отдала я ее въ благородную академію, въ домъ Минервы… всего этого не видала я въ своемъ дѣтствѣ — по просту воспитали меня — я уважала своихъ родителей-любила мать и отца — старалась угождать имъ — не сидѣла мъ цѣлымъ днямъ въ своей комнатѣ склавши руки, какъ какая-нибудь чопорная леди: все я для нихъ дѣлала — и едимственная дочь называетъ меня отравительницею!! Ахъ, мистриссъ Осборнъ! Дай Богъ, чтобъ никогда не пришлось вамъ отогрѣвать змѣю на своей груди: вотъ все, чего я вамъ желаю!

— Маменька! маменька! кричала отуманенная Эмми.

И ребенокъ на ея рукахъ затянулъ отчаянную пѣсню.

— Отравительница — да! Становись на колѣни, несчастная, и моли Бога, чтобъ Онъ очистилъ твое неблагодарное сердце — и да проститъ тебя Всевышній, такъ, какъ я тебя прощаю!..

Съ этими словами, мистриссъ Седли вышла изъ дѣтской, и, спускаясь внизъ, безпрестанно называла себя отравительницей, пойманной съ ядомъ въ рукахъ.

Этотъ мнимый ядъ сдѣлался пунктомъ помѣшательсчгва для старой леди, и она уже никогда, до конца своей жизни, не могла вполнѣ забыть такъ-называемой «ужасной сцены» изъ-за маленькаго Джорджа. Ужасная сцена представила старушкѣ безчисленныя выгоды, которыми, при всякомъ случаѣ, она пользовалась мастерски, съ женской проницательностью и остроуміемъ. Началось тѣмъ, что нѣсколько недѣль она почти совсѣмъ не говорила съ своей дочерью. Она предостерегала слугъ, чтобъ тѣ не осмѣливались прикасаться къ ребенку, изъ опасенія нанести чувствительное оскорбленіе мистриссъ Осборнъ. Она просила дочь посмотрѣть и удостовѣриться самой, не было ли яду въ арарутѣ или кашкѣ, которую ежедневно приготовляли для малютки. Когда гости спрашивали о здоровьѣ Джорджа, она рекомендовала имъ обращаться съ этимъ вопросомъ не иначе, какъ къ самой мистриссъ Осборнъ. Ей, говорила она, ужь не позволено больше распрашивать, здоровъ ли малютка или нѣтъ. Она не смѣла больше дотрогиваться до ребенка, хотя былъ онъ внукъ ей и любимецъ ея души — потому не смѣла, что еще, пожалуй, по непривычкѣ обращаться съ дѣтьми, какъ-нибудь отравитъ его. И когда мистеръ Пестлеръ дѣлалъ свои врачебные визиты, мистриссъ Седли принимала его съ такимъ саркастическимъ видомъ, что докторъ иной разъ становился втупикъ, и недоумѣвалъ, оставаться ему, или идти назадъ. Онъ объявилъ, что даже леди Систельвудъ, у которой имѣлъ онъ счастье быть домашнимъ врачомъ, никогда не обходилась съ нимъ такъ величаво и надменно, какъ мистриссъ Седли, хотя онъ и не думалъ брать съ нея деньги за свои частые визиты. Эмми, въ свою очередь, продолжала ревновать малютку ко всѣмъ окружающимъ особамъ, и ей становилось очень неловко, когда кто-нибудь бралъ его на руки. Никому въ мірѣ она не позволила бы одѣть маленькаго Джорджа; еслибъ кто вздумалъ самъ принять на себя этотъ трудъ, мистриссъ Эмми могла бы почувствовать такое же оскорбленіе, какъ еслибъ чья-нибудь дерзновенная рука уничтожила миньятюрный портретъ покойнаго супруга, висѣвшій надъ ея постелью, — это была таже скромная постель, съ которой перешла она въ брачную спальню, и куда теперь воротилась она опять на многіе грустные, печальные и вмѣстѣ счастливые годы.

Въ этой комнатѣ хранилось сердце и сокровище мистриссъ Эмми. Здѣсь впервые она прижала къ своей груди новорожденнаго младенца, и затѣмъ, впродолженіе всѣхъ дѣтскихъ болѣзней, берегла его и лелѣяла съ постоянной страстью любви. Въ немъ, нѣкоторымъ образомъ, возвратился для нея Джорджъ-старшій, только въ исправленномъ и улучшенномъ видѣ, какимъ и слѣдовало ему воротиться съ неба на землю. Цѣлыми сотнями неуловимыхъ тоновъ, взглядовъ и движеній, ребенокъ былъ такъ похожъ на своего отца, что сердце вдовы трепетало отъ восторга, когда она производила интересныя сравненія между миньятюрнымъ портретомъ на стѣнѣ и живымъ его оригиналомъ на ея рукахъ. Часто малютка спрашивалъ: «Зачѣмъ это плачетъ милая мама?» — «Какъ же ей не плакать, когда былъ онъ истиннымъ образомъ и подобіемъ своего отца?» не запинаясь отвѣчала мистриссъ Эмми. Безпрестанно говорила она объ этомъ умершемъ отцѣ, и расказывала по тысячѣ разъ въ день, какъ она любила и обожала его. Ребенокъ слушалъ разиня ротъ, удивлялся, и съ наивнымъ любопытствомъ смотрѣлъ въ глаза плачущей мама. Никому изъ друзей своей юности, ни даже самому Джорджу, когда былъ онъ живъ, Амелія не говорила съ такимъ краснорѣчіемъ о своей нѣжной страсти. Съ матерью и отцомъ она вовсе не разсуждала объ этомъ предметѣ, и сердце дочери было для нихъ закрыто. Очень вѣроятно, что малютка Джорджъ совсѣмъ не понималъ, о чемъ это твердитъ безпрестанно плаксивая мамаша; но въ его только уши, цѣликомъ и безъ малѣйшаго остатка, мистриссъ Эмми изливала всѣ свои сантиментальныя тайны. Самая радость этой женщины принимала видъ задушевной грусти, и это чувство неизмѣнно и неизбѣжно обнаруживалось у ней слезами. Нервы ея были столько слабы; чувствительны и раздражительны, что намъ даже не слѣдуетъ и распространяться о нихъ въ этой книгѣ. Докторъ Пестлеръ — теперь онъ модный дамскій докторъ во всемъ Вест-Эндѣ: у него превосходная темно-зеленая карета, и свои собственный домъ на Манчестерскомъ Скверѣ; но тогда онъ только-что пробивался въ люди — докторъ Пестлеръ говорилъ мнѣ, что когда ребенка отнимали отъ материнской груди, Амелія растосковалась до такой степени, что даже каменное сердце, при взглядѣ на нее, невольно обливалось кровью. Но мистеръ Пестлеръ былъ въ ту пору джентльменъ съ весьма сантиментальнымъ сердцемъ, и я нахожу, что докторская супруга имѣла основательныя причины смертельно ненавидѣть мистриссъ Эмми.

Впрочемъ, не одна докторская леди ревновала Амелію къ своему супругу: всѣ женщины, составлявшія между собою небольшой кружокъ на Аделаидиныхъ виллахъ, раздѣляли это чувство, и всѣ бѣсились въ равной степени при видѣ энтузіазма, съ какимъ грубый мужской полъ смотрѣлъ на молодую вдову. Дѣло въ томъ, что почти всѣ мужчины любили мистриссъ Эмми; хотя быть-можетъ никто бы изъ нихъ не сказалъ, за что. Амелія была вовсе не блистательная леди, и не было въ ней ни большого ума, ни проницательности, ни остроумія, ни даже красоты. При всемъ томъ, куда бы она ни появилась, мужчины были отъ нея въ восторгѣ, и этотъ восторгъ неизбѣжно пробуждалъ чувства презрѣнія и недовѣрчивости во всѣхъ ея сестрицахъ. Думать надобно, что слабость мистриссъ Эмми главнѣйшимъ образомъ служила для нея чарующею силой: кроткое, нѣжное и совершенно беззащитное созданіе, она обращалась, повидимому, ко всѣмъ мужчинамъ, испрашивая ихъ покровительства и симпатіи. Введенная въ общество Трильйоннаго полка, она почти вовсе не разговаривала съ товарищами своего мужа; но мы видѣли, что всѣ эти молодые люди готовы были, при малѣйшей опасности, вытащить изъ ноженъ свои шпаги на защиту мистриссъ Эмми. Такое же, если еще не больше, впечатлѣніе произвела она и здѣсь, въ Фольгемѣ, на виллахъ Аделаиды, гдѣ, казалось, каждый согласился бы, вслучаѣ надобности, отдать за нее свою душу. Еслибъ она была сама мистриссъ Манго, изъ великаго дома Манго, Плетнемъ и Компаніи, еслибъ у ней, какъ у этой Манго, была въ Фольгемѣ великолѣпная дача, посѣщаемая, по поводу роскошныхъ завтраковъ и обѣдовъ, герцогами, графами и князьями; еслибъ она разъѣзжала по окрестностямъ въ блистательной коляскѣ на четверкѣ вороныхъ, съ ливрейными лакеями на запяткахъ… я хочу сказать: будь Амелія хоть сама мистриссъ Манго, или супруга ея сына, леди Мери Манго (дочь графа Кастельмаульди, благоволившаго вступить въ супружескій союзъ съ представительницею богатой фирмы) — и тогда всѣ купцы и лавочники не могли бы оказывать ей большаго уваженія, чѣмъ теперь, когда скромная молодая вдова проходила мимо ихъ дверей, или покупала какую-нибудь бездѣлицу для своего малютки.

Такимъ-образомъ, нетолько докторъ Пестлеръ, но и молодой ассистентъ его; мистеръ Линтонъ, врачевавшій недуги всѣхъ горничныхъ и кухарокъ на Аделаидиныхъ Виллахъ, и читавшій, отъ нечего дѣлать, газету «Times», открыто объявилъ себя невольникомъ мистриссъ Эмми. Это былъ презентабельный молодой человѣкъ, принимаемый въ квартирѣ мистриссъ Седіи съ большимъ радушіемъ, чѣмъ его принципалъ, и какъ-скоро юный Джорджъ дѣлался немножко нездоровымъ, мистеръ Линтонъ забѣгалъ къ нему по два или по три раза въ день, не думая, разумѣется, о платѣ за визиты. Щедрою рукою извлекалъ онъ тамаринды, леденцы и другіе продукты изъ ящиковъ докторской аптеки, и сочинялъ для юнаго Джорджа такія сладчайшія микстуры, что время болѣзни казалось для него безпрерывной перспективой праздниковъ и наслажденій. Мистеръ Линтонъ и докторъ Пестлеръ просидѣли двѣ ночи сряду при постели этого удивительнаго мальчика въ ту страшную недѣлю, когда страдалъ онъ корью, и вы подумали бы тогда, взглянувъ на бѣдную мать, что еще не было такой болѣзни отъ начала міра. Но такъ-ли эти господа поступали съ другими паціентами? Случалось ли имъ проводить безсонныя ночи въ домѣ леди Манго, когда эта же самая болѣзнь постигла первенца ея, Ральфа, и Гвендолину, и Гиневра Манго? сидѣли ли они при постели малютки Мери Клеппъ, хозяйской дочери, заразившейся корью отъ маленькаго Джорджа? Нѣтъ, нѣтъ, и нѣтъ. Когда Мери захворала, господа Пестлеръ и Линтонъ объявили съ невозмутимымъ спокойствіемъ, что это, собственно говоря, ничтожная болѣзнь, которая пройдетъ сама-собою, безъ леченія; впрочемъ, два или три раза они присылали ей какую-то микстуру для проформы, и даже не навѣдались, какъ тамъ у ней идетъ эта болѣзнь.

И еще. — Жилъ насупротивъ амеліиной дачи маленькій французъ, chevalier d'industrie, дававшій по днямъ уроки своего отечественнаго языка въ различныхъ школахъ, женскихъ и мужскихъ, и упражнявшійся по ночамъ въ своей комнатѣ на чахлой и дряхлой скрипкѣ, выдѣлывая съ разительнымъ искуствомъ старинные менуэты и гавотты. Этотъ господинъ, прославившійся своими добрыми и безъукоризненными нравами на всемъ пространствѣ Аделаидиныхъ Виллъ, ни въ какомъ отношеніи не былъ похожъ на брадатыхъ дикарей своей отчизны, которые, по обыкновенію, проклинаютъ на чемъ свѣтъ стоитъ вѣроломный Альбіонъ, и посматриваютъ на васъ не иначе какъ съ рѣшительнымъ презрѣніемъ, сквозь дымъ своихъ сигаръ. Былъ онъ старый человѣкъ, и слылъ онъ подъ именемъ Chevalier de Talonrouge. Очень хорошо. Собираясь говорить о мистриссъ Осборнъ, Chevalier de Talonrouge разнюхивалъ напередъ понюшку табаку, стряхивалъ остальныя частички пыли граціознымъ движеніемъ своей руки; дѣлалъ изъ своихъ пальцовъ подобіе букета, и потомъ, поднося ихъ къ носу, восклицалъ съ необыкновеннымъ эффектомъ: Ah, la divine créature! — причемъ сыпалась даже пудра съ головы господина Chevalier de Talonrouge. Онъ божился и клялся, что, когда Амелія гуляетъ по лугу, цвѣты въ изобиліи вырастаютъ подъ ея ногами. Онъ называлъ маленькаго Джорджа купидономъ, и спрашивалъ у него, какъ поживаетъ Madame Венера, его прекрасная мама. Дѣвушкѣ-ирландкѣ онъ присвоилъ титулъ граціи; и Бетти Фленегемъ съ изумленіемъ услышала отъ напудреннаго старика, что она имѣетъ счастье исправлять должность наперсницы у Reine des Amours.

Случаевъ такой громкой популярности было безчисленное множество, и мы, если угодно, укажемъ еще на г. Бинни, кроткаго, честнаго и великодушнаго викарія приходской капеллы. Онъ весьма часто навѣщалъ молодую вдову, няньчилъ, съ ея позволенія, маленькаго Джорджа на колѣняхъ, и вызывался учить его даромъ по латыни къ великому огорченію и гнѣву пожилой дѣвственницы, сестры викарія, управлявшей его домомъ.

— Не придумаю, право, что ты нашелъ въ ней, Бильби, говорила дѣвственница своему брату. Помоему, въ ней рѣшительно ничего нѣтъ. Въ цѣлый вечеръ не добьешься отъ нея ни одного слова, когда она пьетъ у насъ чай. Я даже сомнѣваюсь, есть ли въ ней душа. Всѣмъ вамъ приглянулось только ея смазливое личико, и больше ничего. Миссъ Гритсъ, на мой вкусъ, въ тысячу разъ пріятнѣе этой бездушной статуэтки. Миссъ Гритсъ дѣвушка съ характеромъ, и притомъ у ней пять тысячь фунтовъ и блистательныя ожиданія впереди. Будь она немножко посмазливѣе, я знаю; ты провозгласилъ бы ее чудомъ совершенства.

И миссъ Бинни, если разсудить хорошенько, высказывала глубокую истину въ строжайшемъ смыслѣ этого слова. Такъ-точно, хорошенькое личико неизбѣжно пробуждаетъ симпатію въ сердцѣ каждаго мужчины. Пусть женщина обладаетъ премудростью Минервы и мужествомъ Паллады, мы не обратимъ на нее ни малѣйшаго вниманія, если при этихъ совершенствахъ не будетъ на плечахъ ея хорошенькой головки. Какая глупость не покажется намъ извинительною изъ-за пары чорныхъ и свѣтлыхъ глазокъ? Какое тупоуміе не смягчится подъ вліяніемъ розовыхъ губокъ и мелодическихъ звуковъ? Вотъ почему всѣ старыя дѣвы разсуждаютъ съ удивительнымъ единодушіемъ, что всякая хорошенькая женщина непремѣнно глупа какъ кукла. О, женщины; женщины! Сколько между вами такихъ отрицательныхъ существъ, у которыхъ, съ позволенія сказать, нѣтъ ни ума, ни красоты.

Всѣ эти факты въ жизни нашей героини слишкомъ мелочны и пошлы. Біографія ея не изобилуетъ чудесами, какъ, безъ-сомнѣнія, замѣтилъ уже благосклонный читатель, и если бы она вела поденную записку о происшествіяхъ, случившихся съ нею впродолженіе послѣднихъ семи лѣтъ послѣ рожденія малютки, мы нашли бы въ ней весьма не много событій заыѣчательнѣе дѣтской болѣзни, о которой уже было упомянуто на предъидущей страницѣ. Мы обязаны однакожь сообщить объ одномъ изъ такихъ событій. Въ одинъ прекрасный вечеръ, достопочтенный господинъ Бинни, къ великому изумленію Амеліи, предложилъ ей перемѣнить фамилію Осборнъ на мистриссъ Бинни, и это предложеніе, какъ слѣдовало ожидать, неизмѣнно вызвало слезы на ея глаза, и окрасило ея щеки самымъ яркимъ румянцемъ. Амелія поблагодарила за лестное вниманіе къ ея особѣ, и за участіе въ судьбѣ маленькаго Джорджа; но сказала наотрѣзъ, что она никогда, никогда не думала ни о комъ изъ мужчинъ, кромѣ лишь… о своемъ вѣчно-незабвенномъ супругѣ, который теперь на небесахъ. — Тѣмъ дѣло и кончилось.

Двадцать-пятое апрѣля и восемьнадцатое іюня, день свадьбы и день вдовства, Амелія безвыходно сидѣла въ своей комнатѣ, предаваясь размышленіямъ о своемъ отшедшемъ другѣ. Мы не распространяемся здѣсь о безконечныхъ часахъ ночи, когда погружалась она въ такую же думу подлѣ кроватки своего сына. Но впродолженіе дня мистриссъ Эмми вела вообще дѣятельную жизнь. Она учила Джорджа читать, писать и немножко рисовать. Свободная отъ этихъ занятій, она сама читала безпрестанно книги, чтобы потомъ расказывать ихъ содержаніе своему сыну. Когда мало-по-малу глаза его открылись и умственный взоръ прояснился подъ вліяніемъ вседневныхъ явленій окружающей природы, Амелія, по мѣрѣ возможности и силъ, учила сына обращаться мыслію къ Творцу Вселенной… Каждый вечеръ и каждое утро, онъ и она — случалось ли вамъ быть свидѣтелемъ такой картины? мать и маленькій свнъ ея, молились вмѣстѣ Небесному Отцу, мать произносила вслухъ свою пламенную молитву; дитя лепетало за ней произнесенныя слова. И взаключеніе каждой молитвы, они просили Бога благословить милаго папа, какъ-будто онъ былъ живъ, и находился съ ними въ одной комнатѣ.

Мыть и одѣвать этого юнаго джентльмена, гулять съ нимъ по утрамъ, передъ завтракомъ, прежде чѣмъ дѣдушка отправится въ Сити, «по дѣламъ», шить для него самыя удивительныя и замысловатыя платья: вотъ въ чемъ обыкновенно состояли утреннія занятія мистриссъ Осборнъ. Для послѣдней цѣли, бережливая вдова перерѣзала, перекроила и перекрасила всѣ болѣе или менѣе цѣнныя статьи, накопившіяся въ ея гардеробѣ послѣ свадьбы. Сама мистриссъ Осборнъ, къ великому огорченію матери, любившей употреблять, особенно послѣ банкротства, самые яркіе цвѣта, постоянно носила чорное платье и соломеную шляпку, обшитую чорной лентой. Весь послѣобѣденный досугъ мистриссъ Эмміі посвящала занятіямъ матери и старика-отца. Она приняла на себя трудъ выучиться игрѣ въ криббиджъ, и практиковалась въ этомъ увеселительномъ занятіи всякій разъ, когда старый джентльменъ не ходилъ вечеромъ въ свой клубъ. Въ другой разъ она разыгрывала для него старинныя пѣсенки на фортепіано, и старикъ впродолженіе этой экзерциціи неизмѣнно погружался въ сладкій сонъ. Притомъ она писала для него безчисленныя меморіи, письма, программы, проекты. То великолѣпное объявленіе, гдѣ мистеръ Седли извѣщалъ всѣхъ своихъ прежнихъ пріятелей и друзей, что онъ сдѣлался агентомъ Компаніи Чорнаго Алмаза и Противу-Пепельнаго Угля, было написано рукою мистриссъ Эмми: Старикъ увѣрялъ почтеннѣйшую публику, что онъ будетъ продавать самый лучшій уголь по шиллингу за чалдронъ. Впрочемъ, всѣ вообще документы этого рода составляла или переписывала мистриссъ Эмми. Единственный трудъ мистера Седли состоялъ только въ томъ, что онъ подмахивалъ великолѣпыымъ почеркомъ, съ вензелемъ и росчерками, свою фамилію въ концѣ каждаго циркуляра.

Документъ относительно дешевой продажи превосходнѣйшихъ углей получилъ также въ свое время майоръ Доббинъ; но проживая на тотъ разъ въ Мадрассѣ, подъ вліяніемъ жгучаго соднца, онъ, повидимому, не имѣлъ особой нужды въ горючемъ матеріялѣ. Это однакожь не мѣшало ему узнать, въ одно мгновеніе, почеркъ руки, писавшей коммерческую бумагу. Великій Боже! Чего бы не далъ онъ, чтобы пожать эту драгоцѣнную руку!.. Немедленно пришелъ къ нему другой документъ, извѣщавшій, что «Джонъ Седли и Компанія, устроивъ конторы въ Опорто, Бордо и Сент-Мери, мѣютъ честь извѣстить своихъ друзей и почтеннѣйшую публику вообще, что они могутъ предложить къ ихъ услугамъ превосходнѣншіе и отборнѣйшіе сорты портвейна, хереса, мадеры и кларета по самымъ умѣреннымъ и до сихъ поръ еще небывалымъ цѣнамъ». Дѣйствуя подъ вліяніемъ этого намека, Доббинъ полетѣлъ сломя голову рекомендовать новый торговый домъ, и въ нѣсколько дней завербовалъ на свою сторону губернатора, комменданта, всѣхъ судей, всѣхъ офицеровъ; всѣхъ, кого только зналъ въ Мадрасѣ, и затѣмъ, отправилъ въ Лондонъ заказы на огромныя партіи вина, что въ высшей степени изумило старика Седли и мистера Клеппа, который одинъ только своей особой представлялъ компанію новой фирмы. Это была самая веселая улыбка фортуны, и мистеръ Седли уже мечталъ построить новый домъ въ Сити, завести полчище писарей и корреспондентовъ по всему свѣту; по увы! заказы изъ Мадраса не возобновлялись, а требованій изъ Европы никто не присылалъ ни прежде, ни послѣ. Вѣроятно, старый джентльменъ совсѣмъ утратилъ способность отличать хорошее виео отъ дурного: въ Индіи по крайней мѣрѣ были отъ него получены пресквернѣйшіе сорты, и бѣдняга Доббинъ вытерпѣлъ отъ своихъ товарищей страшную бурю за общимъ столомъ въ казармахъ. Чтобы поправить неосторожную рекомендацію, онъ скупилъ назадъ присланныя пипы вина, и продалъ ихъ на аукціонѣ съ огромнѣйшимъ убыткомъ для себя. Мистеръ Джой между-тѣмъ, получившій около этого времени теплое мѣстечко въ Калькуттѣ, въ ост-инадскомъ департаментѣ государственныхъ доходовъ, разъярился немилосердо, когда европейская почта привезла ему пачку этихъ вакхическихъ объявленій, съ особенной запиской отъ стараго джентльмена, гдѣ было обозначено, что фирма расчитываетъ между-прочимъ на его содѣйствіе въ этомъ предпріятіи, для чего и посылаетъ ему значительную коллекцію винъ, слѣдующихъ по росписи, съ подробнымъ означеніемъ цѣны за каждый сортъ. Не имѣя никакого уваженія къ торговлѣ спиртуозными напитками, Джой отослалъ назадъ всѣ эти объявленія, счеты и присланныя пипы, и объявилъ въ своемъ письмѣ, что мистеръ Седли-старшій можетъ, не полагаясь на его содѣйствіе, выпутываться изъ своихъ обстоятельствъ какъ ему угодно, вслѣдствіе чего фирма потерпѣла весьма значительное разстройство въ своихъ дѣлахъ, и понесенный убытокъ едва могъ быть вознагражденъ мадрасскими барышами и небольшимъ капитальцомъ мистриссъ Эмми.

Амелія получила пятьдесятъ фунтовъ вдовьяго пансіона, и сверхъ-того, было у нея еще пятьсотъ фунтовъ, оставшихся, при кончинѣ мужа, въ рукахъ его агентовъ. Майоръ Доббинъ, какъ опекунъ Джорджа, вызвался положить эту сумму въ Индійскій Банкъ по восьми процентовъ. Старикъ Седли, подозрѣвавшій въ майорѣ злостныя намѣренія касательно употребленія дочернихъ денегъ, сильно возсталъ противъ этого плана, и отправился къ агентамъ, чтобы обнаружить сильную протестацію съ своей стороны; но тутъ, къ великому изумленію, узналъ онъ; что не было такой суммы въ ихъ рукахъ, и что послѣ смерти капвтана Осборна оставалось всего только около сотни фунтовъ. Вѣроятно, говорили агенты, пятьсотъ фунтовъ составляютъ отдѣльную сумму, извѣстную только душеприкащику покойника, какимъ былъ майоръ Доббинъ. Болѣе чѣмъ когда-либо убѣжденный въ злостныхъ намѣреніяхъ, старикъ Седли началъ теперь рѣшительнѣе и настойчивѣе преслѣдовать майора. Какъ ближайшій родственникъ мистриссъ Эзми, онъ потребовалъ властною рукою полнаго и подробнаго отчета относительно употребленія всѣхъ суммъ покойнаго капитана. Доббинъ замялся, покраснѣлъ, и послѣ двухъ-трехъ безсвязныхъ фразъ, сталъ рѣшительно втупикъ. Тутъ уже мистеръ Седли не сомнѣвался ни на-волосъ, съ какимъ человѣкомъ имѣетъ онъ дѣло. Пріосанившись и ободрившись, онъ сказалъ напрямикъ, что майоръ Доббинъ удерживаетъ незаконнымъ образомъ въ своихъ рукахъ сумму его покойнаго зятя.

Лопнуло терпѣнье майора Доббина, и не будь его обвинитель слишкомъ старъ и слишкомъ дряхлъ, между ними, нѣтъ сомнѣнія, произошла бы сильнѣйшая ссора въ одномъ изъ нумеровъ гостинницы Пестраго Быка, гдѣ происходилъ весь этотъ разговоръ.

— Пойдемте наверхъ, сэръ, сказалъ Доббинъ задыхаясь. Я непремѣнно требую, чтобы вы шли со мной наверхъ: я буду имѣть честь показать и доказать вамъ, милостивый государь, кто изъ насъ обиженъ: бѣдный Джорджъ или я.

И втащивъ старика наверхъ въ свою спальню, майоръ Доббинъ вынулъ изъ конторки всѣ счеты Осборна, и пачку долговыхъ росписокъ, подписанныхъ его рукою. Отдавая справедливость покойнику, мы обязаны сказать, что онъ готовъ былъ воспользоваться первымъ поводомъ, чтобы взять клочокъ бумаги и написать бойкою рукою: «я долженъ вамъ такую-то сумму», и проч.

— Нѣкоторыхъ кредиторовъ онъ удовлетворилъ еще въ Англіи, прибавилъ мистеръ Доббинъ, — но я вынужденъ сказать вамъ, что послѣ смерти его не осталось и сотни фунтовъ. Я, да еще одинъ или два пріятеля изъ нашего полка составили эту маленькую сумму — единственное достояніе мистриссъ Осборнъ, и вы осмѣливаетесь упрекать насъ, милостивый государь, что мы обманываемъ вдову и сироту!

Старикъ Седли въ свою очередь пришелъ теперь въ крайнее смущеніе, и устыдился своихъ прежнихъ подозрѣній, не предчувствуя и не гадая, что майоръ Доббинъ, закаленный въ лицемѣріи, наговорилъ ему ужаснѣйшую чепуху. Дѣло въ томъ, что всѣ эти деньги, до послѣдняго шиллинга, вышли изъ его собственнаго кармана, безъ всякаго содѣйствія со стороны одного или двухъ мнимыхъ пріятелей капитана Осборна. Майоръ Доббинъ даже похоронилъ его на свои собственный счетъ, содержалъ Амелію въ Брюсселѣ на свой собственный счетъ, и привезъ ее въ Англію на свои собственный счетъ!

Обо всѣхъ этихъ издержкахъ старикъ Осборнъ не думалъ никогда; не думали родственники Алеліи, и всего менѣе думала сама мистриссъ Эмми. Она вѣрила во всемъ майору Доббину, какъ душеприкащику своего супруга, никогда не говорила съ нимъ объ этихъ дрязгахъ, и въ миньятюрную ея головку никогда не западала мысль, сколько она должна майору.

Два или три раза въ годъ, согласно данному обѣщанію, она писала ему письма въ Мадрасъ, извѣщая крестнаго папашу о маленькомъ Джорджѣ. Съ какимъ восторгомъ получалъ онъ и пряталъ въ свою шкатулку эти драгоцѣнныя бумаги! На каждое письмецо Амеліи; онъ неукосиительно посылалъ свои отвѣтъ, но если она молчала — молчалъ и онъ. Это однакожь не мѣшало ему отправлять безконечныя воспоминанія о себѣ малюткѣ-Джорджу и прекрасной его мама. Между прочимъ, заказалъ онъ и отправилъ значительную коллекцію шарфовъ и большой слоновый приборъ шахматной игры, вывезенный изъ Китая. Эти шахматы были, въ нѣкоторомъ смыслѣ, чудомъ совершенства. Пѣшки представляли маленькихъ людей, зеленыхъ и бѣлыхъ, вооруженныхъ настоящими щитами и мечами; рыцари сидѣли верхомъ на прекрасныхъ коняхъ; башни выстроены были на хребтахъ слоновъ.

— Такихъ шахматовъ не видывалъ я и у мистриссъ Манго, замѣтилъ докторъ Пестлеръ.

Не мудрено; они дѣйствительно были верхомъ изящества и великолѣпія въ своемъ родѣ. Всѣ эти фигуры привддіьли въ восторгъ маленькаго Джорджа, и онъ нарисовалъ свое первое письмо къ крестному папашѣ, въ благодарность за сей истинно-родительскій подарокъ. Доббинъ прислалъ также нѣсколько герметически закупоренныхъ банокъ съ вареньемъ и разными соленьями: юный Джорджъ вздумалъ украдкой попробовать эти лакомства, когда они стояли въ буфетѣ, и чуть не убилъ себя ѣдой. Это, думалъ онъ, было справедливымъ наказаніемъ за своевольный поступокъ: кушанья были такъ горячи. Эмми описала въ юмористическомъ духѣ эту маленькую непріятностъ въ письмѣ къ майору, и тотъ былъ очень радъ, что Амелія, оправляясь постепенно отъ рокового удара, можетъ иной разъ быть въ веселомъ расположеніи духа. На этомъ основаніи онъ отправилъ, по первой же почтѣ, двѣ прекрасныя шали; одну, бѣлую, для мистриссъ Эмми; другую, чорную съ пальмовыми листьями, для старушки Седли. Мистеръ Седли и юный Осборнъ, съ этимъ же транспортомъ, получили въ подарокъ щегольскіе красные шарфы, весьма удобные для защищенія носовъ отъ вліянія сильныхъ морозовъ въ зимнее время.

Мистриссъ Седли утверждала рѣшительнымъ тономъ знатока, что за каждую изъ этихъ шалей майоръ Доббинъ долженъ былъ заплатитъ по крайней мѣрѣ двадцать гиней. Этотъ великолѣпный подарокъ красовался на ея плечахъ всякій разъ, какъ старушка выходила на гулянье въ ближайшій садъ, и всѣ кумушки поздравляли ее отъ чистаго сердца съ такимъ блистательнымъ пріобрѣтеніемъ. Шаль мистриссъ Эмми тоже пристала какъ нельзя лучше къ ея скромному чорному платью.

— Какъ это жаль, что она такъ мало думаетъ о немъ! замѣчала мистриссъ Седли въ назиданіе мистриссъ Клеппъ и всѣхъ своихъ пріятельницъ на Аделаидиныхъ Виллахъ. Джой никогда не присылалъ намъ такихъ подарковъ, да еще, вдобавокъ, онъ бранится почти въ каждомъ своемъ письмѣ. Дѣло ясное, что майоръ влюбленъ въ нее по уши; но вѣдь что тутъ прикажете дѣлать? Какъ-скоро я поведу стороной рѣчь объ этихъ вещахъ, она краснѣетъ какъ дѣвчонка, плачетъ, и уходитъ къ себѣ въ комнату любоваться на свой миньятюръ. Мнѣ ужь, признаюсь, становится тошно отъ этого миньятюра. Лучше бы намъ никогда не встрѣчаться съ этими ненавистными Осюорнами.

Среди сценъ и связей этого рода, тихихъ и скромныхъ, малютка Джорджъ перевалился изъ младенческаго возраста въ дѣтскій, и вышелъ мальчикомъ деликатнаго сложенія, чувствительнымъ, повелительнымъ, самовластно распоряжавшимся своей мамашей, которую однакожь любилъ онъ безпредѣльно. Онъ командовалъ безъ исключенія всѣми особами, жившими подъ одною съ нимъ кровлей. Чѣмъ больше выросталъ онъ, тѣмъ больше озадачивалъ всѣхъ своимъ высокомѣрнымъ обхожденіемъ и удивительнымъ сходствомъ съ миньятюромъ отца. Онъ распрашивалъ обо всемъ, обнаруживая при каждомъ случаѣ изумительное любопытство. Глубокомысленность его замѣчаній озадачивала въ высшей степени престарѣлаго дѣда, и онъ расказывалъ въ своемъ клубѣ удивительныя исторіи насчетъ геніальности своего внука. Къ своей бабушкѣ юный Джорджъ питалъ ссвершеннѣйшее равнодушіе. Всѣ, каждый и каждая, утверждали единодушно, что такого чуднаго мальчика еще не было во вселенной. Думали, впрочемъ, что Джорджинька наслѣдовалъ гордость своего отца, и это мнѣніе оказывалось справедлимымъ.

Когда минуло ему шесть лѣтъ, Доббинъ началъ писать чаще и чаще. Крестный отецъ желалъ знать, поступилъ ли Джорджинька въ школу, или наняли для него домашнихъ учителей. Въ томъ и другомъ случаѣ, майоръ изъявлялъ надежду, что малютка оправдаетъ лестныя ожиданія своей мама. Какъ опекунъ и крестный отецъ, мистеръ Доббинъ позволялъ себѣ питать лестную увѣренностъ, что ему позволятъ взять на себя издержки по воспитанію Джорджа, слишкомъ отяготительныя для бѣдной вдовы. Словомъ, честный Вилльямъ всегда думалъ объ Амеліи и своемъ крестникѣ, и по его распоряженію лондонскія агенты снабжали юнаго Джарджа книжкаи, картинками, рисовальными ящичками, конторками и вообще всѣми возможными орудіями, изобрѣтенными для наставленія и забавы. Дня за три, до имянинъ шестилѣтняго Джорджа, какой-то джентльменъ въ одноколкѣ, сопровождаемый слугою, подъѣхалъ къ дачѣ мистера Седли, и сказалъ, что ему нужно видѣть молодого Джорджа Осборна. То былъ мистеръ Вульси, военный портной изъ улицы Кондюитъ, явившійся, по приказанію майора, снять мѣрку съ юнаго джентльмена, чтобы сшить для него пару суконнаго платья. Въ свое время, онъ имѣлъ счастье работать на капитана Осборна, родителя молодого джентльмена.

Случилось также, безъ сомнѣнія по желанію майора, что сестрицы его, дѣвицы Доббинъ, заѣзжали въ своей фамильной каретѣ на Аделаидины Виллы, и брали Амелію съ ея сыномъ на прогулку. Любезность этихъ леди и покровительственный ихъ тонъ были не совсѣмъ пріятны для мистриссъ Эмми; тѣмъ не менѣе однакожь, слѣдуя влеченію своей уступчивой натуры, кроткая вдова охотно подчимялась ихъ услугамъ. Ктому же, карета съ фамильными гербами доставляла неизмѣримое наслажденіе юному Джорджу. По временамъ, снисходительныя леди отпрашивали къ себѣ малютку погостить на денекъ, и малютка съ радостію всегда готовъ былъ ѣхать въ ихъ превосходный домъ на Денмарк-Гиллѣ, окруженный превосходнымъ садомъ, гдѣ въ оранжереяхъ были чудесный виноградъ и персики, которые Джорджъ очень любилъ,

Однажды, дѣвицы Доббинъ явились къ мистриссъ Эмми въ веселомъ расположеніи духа, и сказали, что у нихъ вертится на языкѣ такая новость, которая, нѣтъ сомнѣнія, доставитъ большое удовольствіе мистриссъ Осборнъ.

— Дѣло идетъ о братѣ Вилльямѣ, сказали дѣвицы Доббингь.

— Право? что жь это такое?

— Догадайтесь сами,

— Майоръ Доббинъ ѣдетъ въ Англію? спросила обрадованная мистриссъ Эмми.

— О, нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не то.

Дѣвицы Доббинъ имѣли основательныя причины думать, что дорогой ихъ братецъ вступаетъ въ бракъ съ прекрасной родственницей Амеліина друга, съ миссъ Глорвиной Одаудъ; сестрой сэра Михаила Одауда, проживавшаго, съ нѣкотораго времени, въ Мадрасѣ.

— Мы очень рады, сказали въ заключеніе дѣвицы Доббинъ. Всѣ говорятъ, что миссъ Глорвина — прекрасная и доетойная дѣвушка.

Рада была и мистриссъ Эмми, хотя изъ груди ея, при этой вѣсти, вырвалось довольно грустное восклицаніе.

— Дай Богъ счастья доброму майору, сказала мистриссъ Эмми, — но мнѣ кажется… я ошибаюсь, конечно… впрочемъ, какъ знать? — видите ли: Глорвина едва-ли похожа на добрую, несравненную полковницу Одаудъ… а съ другой стороны… ничего… право, я очень рада.

И дѣйствуя подъ вліяніемъ таинственнаго побужденія, котораго смыслъ остается для меня непостижимою загадкой, Амелія взяла на руки своего Джорджиньку и поцаловала его съ необыкновенною нѣжностью. Глаза ея подернулись влагой, когда она опустила малютку и уже впродолженіе всей прогулки не сорвалось съ ея языка ни одного путнаго слова… хотя не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что мистриссъ Эмми была очень, очень рада.

ГЛАВА XXXVIII Сцены, переполненныя необыкновеннымъ изяществомъ и чистотою

Мы обязаны возвратиться на короткое время къ тѣмъ изъ нашихъ гемпширскихъ друзей, которые такъ жестоко были обмануты въ своихъ ожиданіяхъ относительно распоряженія мірскими благами, оставшимися послѣ смерти богатой родни.

Въ самомъ дѣлѣ, это былъ жестокій ударъ для Бьюта Кроли, когда, вмѣсто вожделѣнныхъ тридцати тысячъ, онъ получилъ всего только пять фунтовъ отъ своей сестры. Когда удовлетворилъ онъ своихъ кредиторовъ и заплатилъ должишки сына своего, Джемса, продолжавшаго учиться въ Оксфордскомъ Коллегіумѣ, четыре его дочери получили весьма незначительную частичку на свое будущее приданое изъ этой суммы. Мистриссъ Бьютъ никогда не знала, никогда по крайней мѣрѣ не признавалась, въ какой мѣрѣ ея собственная неосторожность содѣйствовала къ разоренію ея мужа. Все она сдѣлала (по ея словамъ), что только можетъ сдѣлать умная и проницательная леди, и виновата ли мистриссъ Бьютъ, что природа не наградила ея тѣми демонскими свойствами, какими отличается этотъ пучеглазый Питтъ, лицемѣрный ея племянникъ? Но, что прошло, того ужь, конечно, воротить нельзя. Мистриссъ Бьютъ желала пучеглазому племяннику всякаго счастія, какого онъ заслуживалъ за свое неправедное стяжанье.

— Хорошо ужь и то, что деньги останутся по крайней мѣрѣ въ нашей фамиліи, говорила мистриссъ Бьютъ. Питтъ не промотаетъ ихъ, за это могу поручиться: такого скряги и жидомора еще земля не производила. Онъ столько же ненавистенъ въ своей сферѣ, какъ этотъ его забулдыжный братецъ, Родонъ Кроли. Негодный мотъ и отчаянный скупецъ стоютъ одинъ другого.

Такмъ-образомъ, послѣ первыхъ порывовъ гнѣва и печали, мистриссъ Бьютъ начала мало-по-малу примѣняться къ измѣнившимся обстоятельствамъ, и окончательно помирились съ своей судьбой. Она сообщила своимъ дочерямъ приличныя наставленія, какимъ-образомъ переносить бѣдность съ веселымъ духомъ, и выдумала тысячи замѣчательныхъ средствъ скрывать ее отъ взоровъ ближнихъ. Съ рѣдкой энергіей, достойной похвалы и удивленія, мистриссъ Бьютъ возила дочекъ на балы и на общественныя гулянья. Даже въ Пасторатѣ она приинмала своихъ знакомыхъ самымъ гостепріимнымъ образомъ, съ комфортомъ истинно-джентльменскимъ, и гости появлялись на ея вечерахъ гораздо чаще, чѣмъ въ бывалое премя, когда еще не была рѣшена участь наслѣдства миссъ Кроли. Смотря на ея теперешніе свычаи и обычаи, никакъ нельзя было думать, что достопочтенная фамилія обманулась въ своихъ надеждахъ, и никому не приходило въ голову, что мистриссъ Бьютъ, не пропускавшая ни одного общественнаго гулянья, томитъ голодомъ и холодомъ свою семью въ Пасторатѣ. Зато не щадила она никакихъ издержекъ на туалетъ, и гардеробъ ея дочекъ безпрестанно наполнялся новѣйшими произведеніями модныхъ магазиновъ, Мать и всѣ четыре дочери, дурнышки, неукоснительно появлялись на всѣхъ собраніяхъ въ Саутамптонѣ и Винчестерѣ: имъ удалось даже проникнуть въ Каусъ (что на островѣ Уайтѣ, гдѣ лѣтняя резиденція королевскаго дома) на общественыые балы, по поводу скачекъ, и на веселыя собранія, по поводу гонки шлюпокъ, яликовъ и лодокъ. Карета мистриссъ Бьютъ и лошади, оторванныя отъ плуга, безпрестанно были въ дѣлѣ, такъ-что почти всѣ знакомые убѣдились окончательно, что четыре сестрицы получили отъ своей тётки огромное наслѣдство. Къ этому убѣжденію приводило между прочимъ и то обстоятельство, что всѣ члены фамиліи Бьюта Кроли произносили, въ публичныхъ мѣстахъ, имя покойной тётушки не иначе, какъ съ душевнымъ умиленіемъ, нѣжнѣйшею благодарностью и сердечнымъ восторгомъ. Обманъ этого рода, сколько мнѣ извѣстно, всего чаще практикуется на подмосткахъ житейскаго базара, и здѣсь всего замѣчательнѣе то, что особы, позволяющія себѣ этотъ обманъ, хвастаютъ своимъ лицемѣріемъ, какъ великимъ нравственнымъ достоинствомъ, потому-что надуть ближняго на счетъ обширности своихъ средствъ — дѣло очень трудное и требующее глубокихъ соображеній.

Мы знаемъ изъ достовѣрныхъ источниковъ, что мистриссъ Бьютъ считала себя самой добродѣтельной женщиной во всей Аигліи, и взглядъ на ея счастливое семейство представлялъ глазамъ посторонняго зрителя трогательную и назидательную картину. Такъ благовоспитаны были ея дочки, такъ умны, веселы, любезны и милы были онѣ! Марѳа превоеходно рисовала цвѣточки, и снабжала ими почти всѣ окрестные благотворительные базары. Эмми считалась соловьемъ во всемъ графствѣ, и стишки ея, напечатанные въ «Гемпширскомъ Телеграфѣ«, упрочили на твердомъ основаніи ея поэтическую славу. Фанни и Матильда пѣли дуэтты, между-тѣмъ, какъ маменька ихъ играла на фортепьяно, а другія двѣ сестрицы сидѣли въ отдаленіи, обхвативъ за талію другъ друга, и слушали музыкальную мелодію съ вниманіемъ напряженнымъ и глубокимъ. Но никто не видалъ, какъ бѣдныя дѣвочки барабанили эти дуэтты въ тишинѣ уединенія, и никто не подозрѣвалъ, съ какою строгостью заботливая мать дрессировала ихъ наединѣ. Словомъ, мистриссъ Бьютъ, назло неумолимой фортунѣ, обстропвала свои дѣлишки превосходно,

Все дѣлала мистриссъ Бьютъ, что только можетъ дѣлать добрая и заботливая мать. Она привозила веселыхъ джентльменовъ изъ Саутамптона, молодыхъ викаріевъ изъ Винчестера, и офицеровъ изъ соседнихъ казармъ. Она пыталась даже ловить на удочку молодыхъ адвокатовъ и стряпчихъ изъ лондонскихъ судовъ; и поощряла Джемса привозить домой на каникулы всѣхъ своихъ пріятелей, съ которыми ѣздилъ онъ въ Оксфордѣ на охоту. Чего не сдѣлаетъ попечительная мать, какъ-скоро идетъ дѣло о благополучіи ея дочерей?

Дѣло ясное, что между такой женщиной и ненавистнымъ ея родственникомъ, престарѣлымъ владѣльцемъ Королевиной усадьбы, ничего не могло быть общаго. Съ нѣкотораго времени, совершился окончательный разрывъ между достопочтеннымъ Бьютомъ и братомъ его, баронетомъ. Должно, впрочемъ, замѣтить, что сэръ Питтъ раздружился со всѣмъ графствомъ, и всѣ на него указывали, какъ на чудище джентльменской породы. Отвращеніе Питта къ респектэбльному обществу увеличивалось постепенно съ его преклонными годами: циническія его наклонности принимали огромные размѣры, и ворота древняго замка не отворялись болѣе для джентльменскихъ экипажей до той поры, пока старшій сынъ баронета, мистеръ Питтъ, и леди Дженни, не сдѣлали визита на «Королевину усадьбу» немедленно послѣ своей свадьбы.

То былъ страшный и нѣсчастнѣйшій визитъ, вспомннаемый съ великимъ ужасомъ и отвращеніемъ членами благороднаго семейства. Мистеръ Питтъ, съ блѣдной физіономіей, просилъ свою молодую супругу никогда не заикаться ни полсловомъ о поѣздкѣ на «Koролевину усадьбу», и всѣ свѣдѣнія о томъ, какъ сэръ Питтъ принялъ новобрачныхъ, мы могли только собрать черезъ мистриссъ Бьютъ, которая одна только знала всю подноготную джентльменекаго замка. Вотъ что мы узнали.

Когда новобрачные подъѣзжали къ парку въ своемъ щегольскомъ экипажѣ, мистеръ Питтъ съ ужасомъ и негодованіемъ замѣтилъ большія просѣки между деревьями — его собственными деревьями, которыя баронетъ своевольно приказалъ срубить, безъ всякой разумной причины и безъ достаточнаго основанія. Весь паркъ представлялъ грязный, разрушающійся видъ. Дороги были оставлены въ пренебреженіи, и колеса щегольского экимажа должны были пробираться по грязнымъ лужамъ. Терраса передъ замкомъ и парадный входъ почернѣли и заросли мхомъ; цвѣточныя куртинки, прежде столько живописныя, были совсѣмъ заброшены и покрылись негодной травой. Всѣ почти окна на лицевой сторонѣ фамильнаго залка были затворены ставнями. Долго новобрачные простояли въ галлереѣ, прежде-чѣмъ слуга, отвѣчавшій на повторенный звонъ колокольчика, отворилъ имъ дверь. Когда наконецъ мистеръ Горроксъ впустилъ ихъ въ прадѣдовскіе чертоги, первымъ предметомъ, поразившимъ ихъ вниманіе, была какая-то весьма странная кукла въ лентахъ, сидѣвшая на одной изъ дубовыхъ ступеней парадной лѣстницы. Они пошли въ такъ-называемую библіотеку сэра Питта. Прескверный запахъ табачнаго дыма становился сильнѣе и сильнѣе, по мѣрѣ того, какъ мистеръ Питтъ и юная его супруга приближались къ дверямъ библіотеки.

— Сэръ Питтъ не совсѣмъ здоровъ, замѣтилъ Горроксъ въ извиненіе, и намекнулъ учтивымъ образомъ, что господинъ его, съ нѣкотораго времени, страдаетъ ревматизмомъ въ поясницѣ.

Библіотека выходила окнами въ паркъ и на главную дорогу. Сэръ Питтъ отворилъ одно изъ оконъ, просунулъ голову и принялся кричать на почтальйона и каммердинера мистера Питта, которые хотѣли, казалось, высвободить багажъ изъ экипажа.

— Что вы тамъ возитесь съ этими сундуками-то? Эхъ, вы, шалопаи! закричалъ сэръ Питтъ, размахнвая чубукомъ, который былъ у него въ рукѣ. Это вѣдь только утренній визитъ, Токкеръ, глупая ты голова! Эвося! какъ заляпались копыта у этихъ лошадей-то! Что бы вамъ ихъ не пообчистить малую толику? Сквалыжники!.. Ну, это ты, Питтъ? Здравствуй, любезный, здравствуй. Пріѣхали навѣстить старика-то… а? Здравствуй, невѣстка, здравствуй, голубушка. У тебя, однакожь, прехорошенькое личико-то, нечего сказать. Ты ни на-волосъ не похожа на эту старую улитку, леди Шипшенксъ, что ли — какъ бишь зовутъ твою мать? Подь сюда, моя милая, поцалуй старика Питта.

Никакъ нельзя сказать, чтобы ласки и объятія стараго джентльмена, небритаго и пропитаннаго насквозь пресквернымъ табачнымъ запахомъ, могли быть сколько-нибудь пріятны для его молоденькой невѣстки. Но леди Дженни припомнила весьма кстати, что братецъ ея, лордъ Саутдаунъ, тоже любилъ покуривать табакъ и, на этомъ основаніи, она великодушно подставила свою розовую щечку къ носу престарѣлаго баронета.

— Вишь, вишь, какую подтибрилъ себѣ синичку этотъ чопорный штукарь! сказалъ сэръ Питтъ послѣ обмѣна этихъ родственныхъ привѣтствій. Ну, что онъ подѣлываетъ съ тобой, моя крошка? Читаетъ по вечерамъ «Восторгнутые Классы»!.. э? Учитъ сочинять памфлеты… гмъ?.. Рюмочку малвазіи для леди Дженни, Горроксъ, свинья! Этакой балбесъ!.. Вы у меня недолго погостите, моя крошка: скучно вамъ будетъ, да и я пропаду съ тоски съ твоимъ чопорнымъ муженькомъ. Старъ я сталъ, моя милая, прихотливъ малую толику и брюзгливъ немножко: люблю поѣсть, попить, покурить и поиграть въ криккетъ, если приведется съ кѣмъ.

— Я умѣю играть въ криккетъ, сэръ, сказала леди Дженни улыбаясь. Я игрывала съ папа и тетушкой миссъ Кроли: не такъ ли, мистеръ Кроли?

— Леди Дженни, сэръ, играетъ повременамъ въ эту игру, къ которой, какъ вы говорите, у васъ особое пристрастіе, сказалъ мистеръ Питтъ серьёзнымъ тономъ.

— Играетъ, аль нѣтъ… мнѣ все-равно: здѣсь не мѣсто этой пичужкѣ. Ступайте-ка лучше въ Модбери; и погостите у мистриссъ Рипсеръ, или, ужь лучше, идите въ Пасторатъ, и попросите мистера Бьюта приготовить вамъ обѣдъ. Онъ съ ума сойдетъ отъ радости, когда увидитъ васъ. Бьютъ вѣдь такъ много обязанъ вамъ за то, что вы подтибрили денежки у этой старухи. Ха, ха, ха! На этотъ капиталецъ, авось, вы поправите усадьбу, когда меня не станетъ.

— Я замѣчаю, сэръ, сказалъ мистеръ Питтъ, возвысивъ голосъ, что ваши люди своевольно рубятъ строевой лѣсъ въ нашемъ паркѣ.

— Да-съ, да, такъ точно, погода все стоитъ чудовая, какой лучше и желать нельзя для эфтой поры, отвѣчалъ сэръ Питтъ, притворяясь глухимъ. Старъ я сталъ, Питтъ, старъ и дряхлъ, любезный. Чему тутъ дивоваться? Вѣдь тебѣ ужь самому скоро стукнетъ подъ пятьдесятъ… А вѣдь онъ еще смотритъ такимъ козыремъ, леди Дженни: не правда ли? Вотъ оно что значитъ быть трезвымъ, и вести, такъ сказать, нравственную жизнь. Я — совсѣмъ другая статья: дожилъ до восьмидесяти лѣтъ, и… хи, хи, хи!

И сэръ Питтъ закатился веселымъ смѣхомъ. Затѣмъ онъ понюхалъ табаку, и взглянулъ умильными глазами на свою невѣстку.

Мистеръ Питтъ попробовалъ еще разъ навести рѣчь на порубку лѣса; но баронетъ внезапно оглохъ опять на оба уха.

— Охъ, Питтъ, сынъ ты мой любезный, старѣюсь я со дня на-день, и всю эту зиму была у меня ужасная ломота въ поясницѣ. Я недолго здѣсь останусь, но все же я радъ тебя видѣть, невѣстка. Личико твое мнѣ нравится, леди Дженни; хорошо, право, что ты нисколько не похожа на эту костлявую Бинки. Я дамъ тебѣ чудесную вещицу, моя милая, чтобы, этакъ, знаешь, было тебѣ въ чемъ представиться, какъ слѣдуетъ.

И онъ поковылялъ черезъ комнату къ буфету, откуда, немного погодя, вытащилъ небольшую старую шкатулку, гдѣ хранились драгоцѣнные брильянты.

— Возьми это на память, моя милая, сказалъ баронетъ. Эта вещица принадлежала моей матери, и потомъ перешла къ первой леди Бинки. Брильянты — прелесть!.. никогда ихъ не давалъ я этой дочери торгаша желѣзнымъ хламомъ, никогда. Возьми ихъ и припрячь поскорѣе, сказалъ онъ, всовывая шкатулку въ руки невѣстки, и тщательно притворяя дверь кабинета. Въ эту минуту, буфетчикъ Горроксъ принесъ завтракъ на серебряномъ подцосѣ.

— А что это вы, сударь, изволили дать Питтовой женѣ? сказала Кукла въ лентахъ, когда мистеръ Питтъ и леди Дженни оставили стараго джентльмена.

Это была миссъ Горроксъ, буфетчикова дочка, камень претыканія и соблазна для всего графства, леди, распоряжавшаяся почти безусловно всѣми предметами на «Королевиной усадьбѣ«.

Появленіе и постепенное возвышеніе этой Куклы на «Королевиной усадьбѣ«приводило въ крайнее смущеніе и негодованіе всѣхъ членовъ фамиліи Кроли. Кукла открыла себѣ входъ въ сберегательную кассу Модбери, и завѣдывала всѣми счетами сэра Питта. Кукла появилась всюду на публичныхъ гуляньяхъ, и вся домашняя челядь въ джентльменскомъ замкѣ находилась подъ вѣдѣніемъ Куклы. По ея прихотямъ и произволу отпускались, одинъ за другимъ, всѣ прежніе служители замка. Шотландскій садовникъ еще одинъ оставался при домѣ, и съ гордостію продолжалъ воздѣлывать оранжереи и теплицы, получая отъ нихъ порядочный доходъ на соутамптонскомъ рынкѣ, куда отвозилъ онъ всѣ произведенія сада, взятого имъ на аренду. Кукла добралась и до него. Въ одно прекрасное утро, онъ засталъ ее за опустошеніемъ оранжерейныхъ продуктовъ, и получилъ сильнѣйшую оплеуху, когда вздумалъ вступиться за свою собственность. На этомъ основаніи, шотландскій садовникъ, его жена и дѣти, единственные обитатели Королевиной усадъбы, принуждены были убираться по-добру, по-здорову, куда глаза глядятъ, со всѣмъ своимъ скарбомъ и движимымъ имуществомъ. джентльменскій садъ опустѣлъ и заглохъ. Цвѣтники бѣдной леди Кроли превратились въ безобразный пустырь, гряды заросли крапивой и полынью. Только двое или трое изъ прежнихъ слугъ еще прозябали безъ всякой цѣли на своихъ мѣстахъ. Конюшни и другія службы стояли пусты и заперты въ полуразрушенномъ видѣ. Сэръ Питтъ жилъ одиноко, затворнически, упиваясь по ночамъ въ обществѣ Горрокса, своего буфетчика (или домоправителя, какъ онъ самъ называлъ себя теперь) и несчастной его дочери. Прошло для нея время, когда она ѣздила въ Модбери на простой крестьянской телѣгѣ; и униженно раскланивалась со всѣми рыночными торговками. Отъ стыда или отъ презрѣнія къ своимъ сосѣдямъ, старый философъ-циникъ почти никогда не выѣзжалъ изъ предѣловъ «Королевиной усадьбы». Но ябеды и сутяжничество продолжались. Сэръ Питтъ Кроли ссорился съ своими агентами и бранилъ своихъ фермеровъ черезъ письма. Дни свои проводилъ онъ въ корреснонденціи, и перо его скрипѣло неутомимо. Адвокаты и констебли допускались къ нему не иначе, какъ посредствомъ Куклы, принимавшей всѣхъ этихъ дѣловыхъ людей въ ключницыной комнатѣ у грязнаго крыльца, черезъ которое только и можно было найдти доступъ къ хозяину дома. Между-тѣмъ, душевныя безпокойства баронета увеличивались съ каждымъ днемъ, и всѣ окружающіе его предметы принимали самый мрачный колоритъ. Развалиной становился домъ, разваливался и сэръ Питтъ Кроли.

Легко представить себѣ ужасъ мистера Питта, когда извѣстія о съумасбродствѣ его отца дошли наконецъ до самыхъ почтенныхъ и фешенэбльныхъ джентльменовъ. Онъ трепеталъ при мысли, что газеты, сегодня или завтра, могутъ провозгласить эту жалкую Куклу его второй законной мачихой. Послѣ этого перваго и послѣдняго визита, имя несчастнаго старика никогда не произносилось въ джентльменскихъ аппартаментахъ мистера Питта Кроли. Онъ былъ чѣмъ-то въ родѣ скелета на «Королевиной усадьбѣ«, и всѣ члены благородной фамиліи проходили мимо него съ отвращеніемъ и безмолвіемъ. Леди Саутдаудъ, проѣзжая одинъ разъ мимо воротъ древняго замка, уронила нѣсколько страшныхъ сентенцій, способныхъ отуманить голову и просверлить насквозь чувствительное сердце. Мистриссъ Бьютъ выходила по ночамъ изъ Пастората удостовѣриться, нѣтъ ли зарева надъ вязами, за которыми стоялъ фамильный замокъ, и не горитъ ли «Королевина усадьба». Сэръ Джильсъ Вапсготъ и сэръ Генрихъ Фуддельстонъ, старинные друзья усадьбы, не хотѣли сидѣть въ парламентѣ на одной скамейкѣ съ помѣшаннымъ баронетомъ, и съ презрѣніемъ отвернулись отъ него на улицѣ въ Соутамптонѣ, когда сэръ Питтъ протянулъ къ нимъ свои грязныя руки. Ничто, однакожь, не произвело на него слишкомъ сильныхъ впечатлѣній: онъ захохоталъ, засунулъ руки въ карманы, и преспокойно сѣлъ въ свою карету. Хохотомъ отдѣлывался онъ отъ всѣхъ явленій въ этомъ родѣ: хохоталъ надъ поучительными сентенціями леди Саутдаунъ, смѣялся надъ своими сыновьями, надъ свѣтомъ, даже надъ Куколкой, когда она сердилась, что случалось довольно часто.

Миссъ Горроксъ, возведенная въ должность ключницы на «Королевиной усадьбѣ«, командовала всей прислугой съ подобающимъ великолѣпіемъ и пышностью. Слугамъ приказано было называть ее не иначе, какъ «сударыня», или «мадамъ», и таковой титулъ утвердился за ней навсегда. Нашлась даже маленькая дѣвочка, сударынина фафоритка, которая, ни-съ-того ни-съ-сего стала называть ее «миледи», не получая, однакожь, ни выговоровъ, ни упрековъ за этотъ титулъ.

— Что жь такое, Гестеръ? Были, конечно, миледи получше меня; но были и хуже въ тысячу разъ. Все можстъ статься, Гестеръ.

Таковъ былъ первоначальный отвѣтъ миссъ Горроксъ на этотъ лестный комплиментъ. Всѣмъ она завѣдывала и командовала безконтрольно, и власть ея не простиралась только на буфетчика-отца, которому, однакожь, съ приличной деликатностью, она уже намекала нѣсколько разъ, чтобы онъ не слишкомъ фамильярничалъ съ будущей супругой баронета. Эту возвышенную роль въ своей жизни миссъ Горроксъ репетировала съ великимъ наслажденіемъ для себя самой, и къ невыразимой потѣхѣ старика сэра Питта, который ухмылялся надъ ея жеманствомъ, и хохоталъ по цѣлымъ часанъ надъ ея нелѣпымъ подражаніемъ манерамъ и приличіямъ свѣтской дамы. Онъ клялся, что эта роль идетъ къ ней какъ нельзя лучше и, вслѣдъ затѣмъ, приказывалъ ей надѣвать придворные костюмы первой леди Кроли, клятвенно увѣряя, что въ будущій сезонъ онъ введетъ ее во всѣ великолѣпные салоны столицы. Однажды, онъ обѣщалъ даже представить миссъ Горроксъ ко двору, и разряженная Кукла вѣрила отъ чистаго сердца всѣмъ этимъ обѣщаніямъ и клятвамъ. Она прибрала къ своимъ рукамъ гардеробы обѣихъ покойныхъ леди, перерѣзала ихъ платья, перекроила и перешила ихъ по своему собственному вкусу. По всей вѣроятности, она приняла бы также въ свое владѣніе всѣ фамильные брильянты и другія драгоцѣнныя вещицы, если бы сэръ Питтъ Кроли не заперъ ихъ подъ замокъ въ своемъ собственномъ кабинетѣ. Ключей отъ этого замка миссъ Горроксъ не могла вытащить у него ни ласками, ни угрозами, ни убѣжденіями. Не подлежитъ по крайней мѣрѣ сомнѣнію тотъ замѣчательный фактъ, что, спустя нѣсколько времени, когда Кукла принуждена была оставить «Королевину усадьбу», въ одномъ изъ ящиковъ открыли тетрадь, принадлежавшую этой леди. По изслѣдованіи оказалось, что миссъ Горроксъ упражнялась по этой тетрадкѣ въ наукѣ чистописанія вообще, и въ подписываніи своей фамиліи въ частности, какъ напримѣръ: «леди Кроли, леди Бетси Горроксъ, леди Елисавета Кроли», и проч.

Хотя люди мирнаго Пастората никогда не заходили въ прадѣдовскій замокъ, и тщательно избѣгали всякихъ сношеній съ его безумнымъ владѣльцомъ, однакожь, было имъ извѣстно до мельчайшихъ подробностей все что ни дѣлалось въ замкѣ, и съ часу на часъ ожидали они катастрофы, которую предчувствовала также и миссъ Горроксъ. Но, сверхъ чаянія, завистливая судьба опрокинула вверхъ дномъ всѣ ея ожиданія, и навсегда лишила достодолжной награды эту любезную и милую дѣвицу.

Однажды, баронетъ засталъ «свою миледи», такъ онъ называлъ ее въ шутку, на табуретѣ за старымъ и разстроеннымъ фортепьяно въ гостиной, до котораго никто не дотрогивался съ той поры, какъ Бекки Шарпъ играла на немъ кадрили. Миссъ Горроксъ сидѣла съ превыспреннею важностію, упражняясь, по-мѣрѣ своихъ средствъ, въ подражаніи музыкальнымъ звукамъ, которые ей удавалось слышать. Маленькая дѣвочка, фаворитка, стояла подлѣ своей барыни, качала головой и внизъ, и вверхъ, и направо, и налѣво, и безпрестанно повторяла отъ полноты душевнаго восторга: «Безподобно, миледи! Чудо, какъ хорошо, сударыня-миледи!» Точь-въ-точь какъ вѣжливыя и услужливыя особы въ джентльменскихъ гостиныхъ осыпаютъ похвалами настоящихъ пѣвицъ.

Сдѣлавшись внезапнымъ свидѣтелемъ этой сцены, старый баронетъ разразился, по обыкновенно, веселымъ и добродушнымъ смѣхомъ. Вечеромъ, за бутылкой рома, онъ пересказалъ всѣ подробности этого обстоятельства буфетчнку Горроксу, къ великому смущенію миссъ Горроксъ, приготовлявшей пуншъ для баронета. Сэръ Питтъ барабанилъ по столу, какъ-будто столъ былъ музыкальнымъ инструментомъ и визжалъ немилосердно, подражая пѣнію Куклы. Такой прекрасный голосъ непремѣнно долженъ быть обработанъ, кричалъ сэръ Питтъ, и клятвенно увѣрялъ, что миссъ Горроксъ будетъ имѣть музыкальныхъ учителей, въ чемъ, разумѣется, ничего не могло быть смѣшного, какъ справедливо замѣтила Кукла. Вообще, старый баронетъ былъ очень веселъ въ этотъ вечеръ, и выпилъ съ своимъ буфетчикомъ и другомъ необычайное количество рома и воды. Въ поздній часъ ночи, мистеръ Горроксъ, искренній другъ, собутыльникъ и вѣрный слуга, проводилъ своего господина въ спальню.

* * *

Прошло не больше получаса. Въ джентльменскомъ замкѣ послышались толкотня и суматоха. Огоньки замелькали въ окнахъ по всѣмъ направленіямъ древняго жилшца, котораго хозяинъ занималъ обыкновенно не больше двухъ или трехъ комнатъ. Скоро мальчикъ на маленькой лошадкѣ выѣхалъ изъ воротъ, и поскакалъ за докторомъ въ Модбери.

Черезъ часъ — никакъ не больше, и этотъ фактъ служитъ разительнымъ доказательствомъ, въ какой степени проницательная мистриссъ Бьютъ держала ухо востро, наблюдая за всѣми движеніями джентльменскаго дома — черезъ часъ, мистриссъ Бьютъ, окутанная шалью, достопочтенный Бьютъ Кроли и Джемсъ, его сынъ, пробирались изъ Пастората черезъ паркъ, и уже входили въ корридоръ замка черезъ отворенную дверь.

Они прошли черезъ корридоръ въ небольшую имнату, гдѣ увидѣли на столѣ три стакана и опорожненную бутылку съ ромомъ, употребленную на вечернее угощеніе баронета. Отсюда вошли они въ кабиметъ сэра Питта, и тутъ застали миссъ Горроксъ, въ розовой шляпкѣ съ ленточками, и съ огромной связкой ключей въ рукахъ. Съ озабоченнымъ и тревожнымъ видомъ, Куколка пыталась отпереть ящики коммодовъ и шкатулки. Вдругъ ключи выпали изъ ея рукъ, и она взвизгнула отъ ужаса, когда взоры сявстрѣтились съ сверкающими глазами мистриссъ Бьютъ.

— Посмотрите-ка сюда, Джемсъ и мистеръ Кроли! заголосила мистриссъ Бьютъ, указывая на испуганную и ошеломленную фигуру несчастной.

— Онъ самъ отдалъ ихъ мнѣ! Самъ отдалъ ихъ мнѣ! завизжала Кукла.

— Отдалъ ихъ тебѣ?! Тебѣ, негодная тварь? закричала мистриссъ Бьютъ, — будьте свидѣтелями, Джемсъ и мистеръ Кроли: мы застали эту гадкую женщину за кражей вещей баронета. Она должна околѣть на висѣлицѣ, какъ я уже давно предсказала.

Сраженная окончательно этими словами, Бетси Горроксъ зарыдала во весь голосъ и, скрестивъ руки, стала на колѣни передъ своей грозной судьею. Но мистриссъ Бьютъ отнюдь не принадлежала къ числу женщинъ, расположенныхъ къ великодушному прощенію обидъ: уничиженіе врага было, напротивъ, тріумфомъ для ея души.

— Звони въ колокольчикъ, Джемсъ, сказала мистриссъ Бьютъ, — звони до тѣхъ поръ, пока не сбѣгутся люди.

И на повторенный звонокъ Джемса сбѣжалась вся прислуга.

— Запереть эту женщину въ безопасное мѣсто, сказала мистриссъ Бьютъ, — мы застали и уличили ее въ расхищеніи собственности сэра Питта. Вы, мистеръ Кроли, пріймете на себя трудъ отдать ее въ руки правосудія. Ты, Беддосъ, завтра поутру отвезешь еe на крестьяиской телѣгѣ въ соутамптонскую тюрьму.

— Послушай, однакожь, моя милая, началъ достопочтенный Бьютъ, — она вѣдь только…

— Нѣтъ ли здѣсь желѣзныхъ нарукавниковъ? продолжала мистриссъ Бьютъ, притопнувъ своими башмаками на деревянныхъ подошвахъ, — подать сюда нарукавники. Да гдѣ этотъ ея гадкій отецъ?

— Сэръ Питтъ самъ пожаловалъ ихъ мнѣ, застонала бѣдная Бетси, — не правда ли, Гестеръ? Вѣдь ты видѣла, какъ онъ далъ ихъ мнѣ?.. Давно ужь это было… тотчасъ же послѣ нашего пріѣзда съ ярмарки. Оно мнѣ всеравно: возьмите ихъ, если думаете, что я украла.

И несчастная вытащила изъ своего кармана пару блестящихъ пряжекъ для башмаковъ, возбудившихъ ея удивленіе и восторгъ. Пряжки лежали въ одномъ изъ книжныхъ ящиковъ, и Бетси только что успѣла обратить ихъ въ свою собственность.

— Ахъ, Бетси, Бетси? Какъ это, право, не стыдно тебѣ городить такой вздоръ? Безсовѣстная ты этакая! сказала маленькая дѣвочка, фаворитка несчастной миссъ Горроксъ, — и кому же ты ослѣлилась болтать такія небылицы въ лицахъ? Самой госпожѣ Бьютъ Кроли, доброй и прекрасной госпожѣ, да еще его достопочтенству (дѣвчонка тутъ сдѣлала реверансъ), самому господину Бьюту Кроли! Какая ты безстыдница, Бетси! Вы можете, сударыня, обыскать всѣ мои ящики… вотъ вамъ и ключъ, мистриссъ Бьютъ, ничего не найдете у меня, сударыня, потому что я, смѣю сказать, дѣвушка честная, хотя родилась отъ бѣдныхъ родителсй, и выросла въ рабочемъ домѣ, а все-таки я дѣвушка честная, и если вы найдете у меня хотъ шолковый чулокъ, хоть какую-нибудь тряпочку изъ барскихъ вещей… вотъ съ мѣста не сойдти, если найдете что-нибудь. Я дѣвушка честная, не то, что эта.

— Подай сюда твой ключи, негоница! прошипѣла мистриссъ Бьютъ, обращаясь къ несчастпми Бетси.

— А вотъ вамъ и свѣчка, сударыня, пропищала нетерпѣливая малютка Гестеръ, безпрестанно кланяясь и присѣдая, — я покажу вамъ ея комнату, сударыня, и открою вамъ всѣ ея шкафы, мистриссъ Бьютъ. И сколько у нея навалено тамъ всякаго господскаго добра! видимо-невидимо, сударыня!.. А я дѣвушка честная….

— Прикуси свои языкъ, дѣвчонка, перебила мистриссъ Бьютъ, я и безъ тебя хорошо знаю комнату этой твари. Мистриссъ Браунъ, потрудитесь идти со мной, а ты, Беддосъ, отвѣчаешь мнѣ за эту женщину, продолжала мистриссъ Бьютъ, схвативъ свѣчу. Вы, мистеръ Кроли, бѣгите скорѣе наверхъ, и смотрите, какъ бы тамъ не отравили нашего несчастнаго брата.

И мистриссъ Бьютъ, сопровождаемая госпожею Браунъ, отправилась въ комнату, которая, всамомъ дѣлѣ, была ей извѣстна въ совершенствѣ, какъ это доказала она немедленно, лишь только перееступила за порогъ.

Достопочтенный Бьютъ пошелъ наверхъ, гдѣ нашелъ онъ уѣзднаго доктора изъ Модбери, и оторопѣлаго буфетчика Горрокса, который стоялъ за стуломъ своего господина. Оба они старались пустить кровь сэру Питту Кроли.

* * *

Рано утромъ, по распоряженію мистриссъ Бьютъ, отправленъ былъ курьеръ въ столицу съ печальнымъ извѣстіемъ къ мистеру Питту Кроли. Мистриссъ Бьютъ вступила, до времени, въ управленіе замкомъ, и просидѣла всю ночь у постели больного. Общими усиліями, баронетъ былъ приведенъ, наконецъ, въ чувство. Говорить онъ не могъ, но, казалось, узнавалъ всѣхъ окружающихъ особъ. Мистриссъ Бьютъ, не смыкая глазъ, бодрствовала при его постели. Храбрая, неутомимая и великодушная леди, она, повидимому, не знала, что такое усталость, между-тѣмъ какъ докторъ спокойно храпѣлъ въ креслахъ. Горроксъ попытался-было обнаружить свое вліяніе и власть при особѣ сэра Питта, но мистриссъ Бьютъ назвала его безпутнымъ пьяницей, и запретила ему показываться на глаза въ этомъ домѣ, если только онъ не хочетъ отправиться въ ссылку съ своей негодной дочерью.

Устрашенный этой угрозой, буфетчикъ спустился въ дубовую комнату, гдѣ сидѣлъ мистеръ Джемсъ, производившій безъуспѣшныя изслѣдованія надъ пустой бутылкой. По его приказанію, мистеръ Горроксъ долженъ былъ принести новую бутылку съ ромомъ и чистые стаканы, къ которымъ немедленно присосѣдился и достопочтенный мистеръ Бьютъ. Затѣмъ, отецъ и сынъ приказали буфетчику сдать ключи, и не показывать больше своей плутовской рожи въ джентльменскомъ замкѣ.

Горроксъ повиновался. Онъ и его дочь, окруженные мракомъ ночи, выбрались тайкомъ изъ воротъ, и отказались такимъ образомъ отъ властительства надъ «Королевиной усадьбой».

ГЛАВА XXXIX, Бекки становится дѣйствительнымъ членомъ фамліи Кроли

Старшій сынъ и наслѣдникъ баронета прибылъ благовременно послѣ этой катастрофы, и отнынѣ, можно сказать, уже началось его господствованіе въ «Королевиной усадьбѣ«. Старый баронетъ еще жилъ нѣсколько мѣсяцовъ; но умственныя способности и даръ слова уже никогда болѣе не возвращались къ разбитому параличомъ старику.

Вступивъ въ управленіе прадѣдовскимъ помѣстьемъ, мистеръ Питтъ нашелъ его въ странномъ положеніи. Сэръ Питтъ, повидимому, только и дѣлалъ всю свою жизнь, что продавалъ, закладывалъ или покупалъ. Дѣлами его завѣдывали человѣкъ двадцать, и съ каждымъ изъ нихъ непремѣыно была у него ссора. Онъ перебранился со всѣми своими арендаторами, и завелъ съ ними безконечныя тяжбы. Судился онъ съ управигелями каменоломни, сутяжничалъ съ адвокатами, и ябедничалъ въ судѣ на всѣхъ купцовъ и торгашей, съ которыми имѣлъ дѣла. Побѣдить всѣ эти затрудненія и очистить помѣстье отъ сутяжническихъ кляузъ: такова была задача, которую предложилъ себѣ достойный дипломатъ, принявшійся за дѣло съ удивительною ревностію. Все его семейство немедленно переселилось на «Королевину усадьбу», куда, само-собою разумѣется, перебралась и леди Саутдаупъ. Продолжая неутомимо всѣ свои прежнія сношенія съ квакерами, кувыркателями, методистами и накатчиками, леди Саутдаунъ, къ величайшему огорченію и гнѣву мистриссъ Бьютъ, нашла, по тщательномъ изслѣдованіи, что дѣла въ приходѣ Королевиной усадьбы, съ раціонально-эстетической точки зрѣнія, находятся въ мрачномъ запустѣніи, вслѣдствіе постоянной небрежности и нерадѣнія Бьюта Кроли. Принимая къ сердцу благоутробіе своихъ ближимхъ, достопочтенная леди рѣшилась забрать Пасторатъ въ свои собственныя руки, опредѣливъ, на мѣсто Бьюта, юнаго кувыркателя, котораго въ ту пору протежировала леди Саутдаунъ. Мистеръ Питтъ, какъ геніальный дппломатъ, смотрѣлъ до времени сквозь пальцы на всѣ эти затѣи своей тещи.

Намѣренія мистриссъ Бьютъ относительно миссъ Бетси Горроксъ не были приведены въ исполненіе, и ей не удалось сдѣлать визитъ въ соутамптонскую тюрьму. По выходѣ изъ замка, миссъ Бетси и почтенный ея родитель удалились къ Гербамъ Кроли, въ деревенскій трактиръ, состоявшій съ нѣкотораго времени на откупу у мистера Горрокса. Отецъ и дочь поселились здѣсь окончательно, и продолжали пользоваться доходами, доставившимися отставному буфетчику на мѣстныхъ выборахъ одинъ голосъ. Достопочтенный Бьютъ съ своей стороны тоже имѣлъ одимнъ голосъ. Онъ, мистеръ Горроксъ, да еще четыре джентльмена составляли такимъ-образомъ представительное общество, пользовавшееся правомъ подаванія голосовъ при выборѣ отъ Королевиной усадьбы депутатовъ въ Нижній Парламентъ.

Молодыя леди джентльменскаго замка и Пасторатъ были между собою довольно любезны и учтивы, но мистриссъ Бьютъ и леди Саутдаунъ никогда не могли встрѣтиться безъ наклонности къ сильнѣйшей ссорѣ, и взаимныя ихъ свиданія мало-по-малу совершенно прекратились. Леди Саутдаунъ уединялась въ своей комнатѣ всякій разъ, какъ дѣвицы Пастората дѣлали визиты своимъ двоюроднымъ сестрицамъ въ замкѣ. Никакъ нельзя сказать, чтобъ мистеръ Питтъ слишкомъ огорчался этимъ довольно частымъ отсутствіемъ своей тёщи. Фамилія Бенки, нечего и говоритъ, была интереснѣйшая и умнѣйшая фамилія въ цѣломъ мірѣ, и притомъ, леди Саутдаунъ имѣла долгое время неограниченное вліяніе на мистера Питта, но это вліяніе казалось ему иной разъ бременемъ довольно тяжкимъ. Считатъся молодымъ до сихъ-поръ было безъ сомнѣнія очень лестно; но подчиняться въ сорокъ шесть лѣтъ чужой волѣ наравнѣ съ легкомысленнымъ мальчикомъ — это ужь, съ позволенія сказать, изъ рукъ вонъ.

Леди Дженни во всѣхъ своихъ движеніяхъ подчинялась безусловно материнской волѣ. Она обожала своихъ дѣтокъ, и то было для нея неизмѣримымъ счастьемъ, что леди Саутдаунъ не обращала на нихъ слишкомъ попечительнаго вниманія. Такой недостатокъ внимательности произошелъ отъ столкповенія родствеянаго долга съ другими болѣе серьёзными обязаныостями гуманнаго свойства. У леди Саутдаунъ были постоянныя и разнообразныя сношенія съ накатчиками, и она вела обширнѣйшую корреспонденцію съ аскетическими философами Африки, Ами, Австраліи, Америки, и проч. Всѣ эти занятія поглощали большую часть ея времени, такъ что она почти совсѣмъ выпустила изъ вида свою внучку, маленькую Матильду, и внучка своего, юнаго Питта Кроли. Малютка Питтъ родился очень слабымъ, и только неизмѣримыя дозы каломели прописанные рукой леди Саутдаунъ, возвратили его къ жизни.

Старикъ сэръ Питтъ перенесенъ былъ въ тѣ самые апартаменты, гдѣ нѣкогда угасла жнзпь леди Кроли, и здѣсь оставили его подъ неусыпнымъ надзоромъ и на попеченіи миссъ Гестеръ, дѣвушки честной, заступившей мѣсто негодной Горроксъ. Мы обязаны замѣтить. что она исполняла свою обязаныость съ ревностнымъ раченіемъ, какъ всякая добросовѣстная нянька на хорошемъ жалованьи. А какая любовь, позвольте спросить, какая вѣрность, какое постоянство сравняются съ усердіемъ няньки на хорошемъ жалованьи? Она разглаживаетъ подушки, приготовляетъ аррорутъ, не смыкаетъ глазъ по ночамъ, безропотно переноситъ жалобы паціента и его брюзгливость, видитъ изъ дверей одинокой комнаты блестящіе лучи утренняго солнца, и не смѣетъ перешагнуть за порогъ, дремлетъ по ночамъ въ креслахъ, и кушаетъ супъ въ уединеніи на скорую руку. Длинные, длинные вечера проводитъ нянька, не дѣлая ничего, наблюдая только за кипѣніемъ бульйона, и переворачивая уголья въ каминѣ. Одинъ и тотъ же нумеръ газеты читаетъ она цѣлую недѣлю, и одна и та же книжонка, въ родѣ «Восторгнутыхъ Классовъ», или «Утѣшеніе въ Нищетѣ«, составляетъ ея единственную литературную пищу. И мы еще готовы ссориться съ такой особой за то, что какъ-нибудь нечаянно очутилась въ ея корзинкѣ бутылка съ джиномъ! Милостивыя государыни, не угодно ли вамъ указать мнѣ на мужчину, который согласился бы съ такимъ самоотверженіемъ проняньчить около года предметъ своей нѣжнѣйшей страсти. Нянькѣ между-тѣмъ вы платите какихъ-нибудь десять фунтовъ за три мѣсяца, да еще жалуетесь, что слишкомъ дорога плата. Мистеръ Кроли по крайней мѣрѣ ужасно ворчалъ, что ему пришлось заплатить половину этой суммы дѣвицѣ Гестеръ за ея неусыпныя попеченія при болѣзненномъ одрѣ стараго боронета.

Въ солнечные дни, стараго джентльмена выносили на террасу въ тѣхъ самыхъ креслахъ, которыя для этой-же цѣли употребляла въ Брайтонѣ миссъ Кроли, и которыя теперь перевезеыы были на Королевину усадьбу стараніями тещи мистера Питта. Леди Дженни, по обыкновенію, гуляла въ такихъ случаяхъ, подлѣ старика, и старикъ, повидимому, чрезвычайно полюбилъ свою невѣстку. Онъ обыкновенно кивалъ ей нѣсколько разъ и улыбался, когда она входила въ его комнату, но жалобные и болѣзненные стоны вырывались изъ его груди, когда леди Дженми уходила, и лишь только дверь затворялась за нею, старикъ плакалъ и рыдалъ. Миссъ Гестеръ, въ присутствіи молодой барыни, была чрезвычайно ласкова и предупредительна къ своему паціенту; но какъ-скоро они уходила, нянька сжимала кулаки, дѣлала гримасы, и дерзко говорила баронету: «перестанешь ли ты хныкать, глупый старичшика?» Затѣмъ она откатывала его кресла отъ камина, гдѣ онъ любилъ сидѣть… и бѣдный старикъ рыдалъ еще сильнѣе.

Итакъ, вотъ что осталось отъ семидесяти лѣтъ сутяжничества, каверзъ, мелкихъ хитростей, пронырства, низкаго самолюбія и пьянства!.. Думалъ ли сэръ Питтъ, что онъ сдѣлается жалкимъ и плаксивымъ идіотомъ, котораго станутъ укладывать въ постель, умывать, чистить и кормить, какъ безсмысленнаго ребенка.

Пришелъ наконецъ день, окончившій занятія неутомимой няньки. Рано утромъ, когда мистеръ Питтъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ за счетными книгами главнаго управителя Королевиной усадьбы, послышался легкій стукъ въ дверь, и вслѣдъ затѣмъ, дѣлая реверансъ, въ комнату вошла миссъ Гестеръ.

— Смѣю доложить, сэръ Питтъ, начала Гестеръ, безпрестанно кланяясь и присѣдая, что сэръ Питтъ приказалъ долго жить сегодня поутру, сэръ Питтъ. Я поджаривала тосты, сэръ Питтъ, для его кашицы, сэръ Питтъ, которую онъ, сэръ Питтъ, принималь каждое утро, сэръ Питтъ, въ шесть часовъ, сэръ Питтъ… мнѣ послышался тяжолый стонъ, сэръ Питтъ… и… и… и…

Миссъ Гестеръ сдѣлала самый любезный и красивый ревераисъ.

Отчего же, при этой вѣсти, блѣдное лицо Питта покрылось яркой краской? Неужели оттого, что онъ самъ наконецъ сдѣлался сэромъ Питтомъ, то-есть баронетомъ и членомъ парламента, со всѣми надеждами и блестящими почестями, присвоенными этому титулу? «Имѣнье теперь можетъ быть очищено наличными деньгами,» подумалъ Питтъ, и въ головѣ его быстро образовались и созрѣли планы для всѣхъ возможныхъ улучшеній и поправокъ. Прежде онъ не хотѣлъ тратить на это теткиныхъ денегъ, изъ опасенія, что сэръ Питтъ все передѣлаетъ по своему, и онъ только по пустому убьетъ значительную часть своего капитала.

* * *

Печально загудѣлъ колоколъ на башнѣ Королевиной усадьбы, возвѣщая о кончинѣ баронета; сторы въ окнахъ замка и Пастората опустились, и достопочтенный Бьютъ отложилъ свою поѣздку на скачки въ уѣздный городъ. Это однакожь не помѣшало ему пообѣдать въ домѣ сэра Фуддельстона-Туддельстона, гдѣ, за стаканами портвейна, долго бесѣдовали о его покойномъ братѣ и о характерѣ молодого сэра Питта Кроли. Миссъ Бетси, вышедшая этимъ временемъ замужъ за модберійскаго сѣдельника, рыдала долго и громко. Докторское семейство отправилось въ замокъ Королевиной усадьбы, чтобы засвидѣтельствовать почтеніе прекраснымъ леди и навѣдаться о ихъ здоровьи. Вѣсть о смерти достигла и до трактира Гербовъ Кроли, котораго содержатель стоялъ уже на пріятельской ногѣ съ достопочтеннымъ Бьютомъ, и всѣмъ было извѣстно, что Бьютъ частенько заходилъ къ мистеру Горроксу, который подчивалъ его пивомъ.

— Должна ли я писать къ вашему брату, или вы самй извѣстите его? спросила леди Дженни своего супруга, сэра Питта.

— Конечно, я самъ долженъ писать, и вмѣстѣ пригласить его на похороны, сказалъ сэръ Питтъ. Этого требуетъ приличіе.

— Приглашеніе будетъ конечно относиться и… и… и… къ мистриссъ Родонъ? спросила леди Джекни нерѣшительнымъ и робкимъ тономъ.

— Дженни! воскликнула леди Саутдаунъ. Какъ ты можешь думать объ этой женщпдѣ?

— Мы обязаны, конечно, просить и мистриссъ Родонъ, сказалъ рѣшительно сэръ Питтъ.

— Обязаны?! Это что значитъ? Вы хотите, стало-быть, чтобъ я не оставалась въ вашемъ домѣ? возразила леди Саутдаунъ.

— Прошу васъ припомнить, миледи, что я — глава и представитель этой фамиліи, отвѣчалъ сэръ Питтъ. Леди Дженни, потрудитесь написать письмо къ мистриссъ Родонъ Кроли, и попросите ее пожаловать на похороны.

— Дженни! Я запрещаю тебѣ брать перо въ руки! закричала раздраженная миледи.

— Кажется, я имѣлъ честь замѣтить, миледи, что я — глава этой фамиліи, повторилъ сэръ Питтъ. Мнѣ будетъ очень непріятно, если, по встрѣтившимся обстоятельствамъ, вы сочтете необходимымъ оставить Королевину усадьбу, но это, конечно, не сниметъ съ меня обязаныости управлять, какъ я хочу, замкомъ своихъ предковъ.

Леди Саутдаунъ, величественная какъ мистриссъ Сиддонсъ въ «Леди Макбетъ», гордо поднялась съ мѣста, и приказала заложить лошадей въ свою карету. Какъ же иначе? Если ужь выживаютъ ее изъ собственнаго своего дома, леди Саутдаунъ уйдетъ, пожалуй, на тотъ край свѣта, чтобы скрыть въ пустыиномъ одиночествѣ свою тоску.

— Мы и не думаемъ выживать васъ, мама, сказала робкая леди Дженни умоляющимъ тономъ.

— Вы приглашаете такихъ особъ, съ которыми не можетъ встрѣчаться женщина моего званія и съ моими нравственными свойствами. Завтра поутру я уѣзжаю.

— Благоволите, прошу васъ, писать подъ мою диктовку, леди Дженни, сказалъ сэръ Питтъ, вставая съ мѣста, и принимая повелительную позу. Пишите.:

Королевина усадьба. — Сентября 14го 1822. — Любезный братъ мой…

Услышавъ эти рѣшительныя и ужасныя слова, леди Макбетъ, ожидавшая до сихъ поръ несомнѣнныхъ признаковъ слабости и колебанія со стороны своего зятя, встала съ испуганнымъ видомъ и оставила библіотеку. Леди Дженни взглянула на своего супруга, какъ-будто ожидая позволенія идти за своей матерью, но сэръ Питтъ запретилъ ей повелительнымъ жестомъ двигаться съ мѣста.

— Не уѣдетъ, сказалъ онъ. Она отдала внаймы свои брайтонскій домъ, и уже успѣла истратить половину своего годового дохода. Жить въ гостинницѣ значитъ показать изъ себя раззорившуюся леди: на это не рѣшится графиня Саутдаунъ. Я уже давно ожидалъ случая принять эти рѣиштельныя мѣры, мой ангелъ: въ одномъ домѣ не могутъ быть двѣ главы — это слишкомъ очевидно. Продолжайте теперь писать подъ мою диктовку:

«Любезный братъ мой, считаю своей обязаныостью извѣстить васъ, какъ члена нашей фамиліи, о томъ печальномъ происшествіи, которое уже»… и проч.

Словомъ, завладѣвъ почти всѣмъ имуществомъ, на которое расчитывали и другіе родственники, Питтъ рѣшился респектэбльнымъ обхожденіемъ привлечь къ себѣ всѣхъ членовъ знаменитой фамиліи, и сообщить Королевнной усадьбѣ джентльменскій блескъ. Ему пріятно было думать, что теперь онъ — единственный представитель дома. Онъ рѣшился пустить въ ходъ всѣ свои таланты и вліяніе въ свѣтѣ, чтобы доставить младшему брату приличное мѣсто и устроить наилучшимъ образомъ всѣхъ своихъ племянниковъ и кузинъ. Этого требовалъ нѣкоторымъ образомъ самый долтъ справедливости, потому-что Питтъ своимъ дипломатическимъ искусствомъ отнялъ у нихъ наслѣдственныя деньги. Впродолженіе трехъ или четырехъ дней послѣ смерти баронета, планы его окончательно образовались и созрѣли. Онъ рѣшился властвовать справедливо и честно, отстранивъ леди Саутдаунъ отъ всякаго вмѣшателъства въ его. дѣла, и приблизивъ къ себѣ окончательно всѣхъ своихъ родныхъ.

На этомъ основаніи онъ продиктовалъ письмо къ своему брату Родону, письмо торжественное и выработанное, преисполненное глубокомысленными замѣчаніями, высокопарными словами и замысловатыми сентенціями, обличавшими въ сочинителѣ умъ обширный и ученость необъятную. Секретарь, писавшій это посланіе подъ диктовку, остолбенѣлъ отъ удивленія.

«Воображаю, какой ораторъ выйдетъ изъ него въ Палатѣ Депутатовъ!» думала леди Дженни, причемъ не мѣшаетъ замѣтить, что по вечерамъ, въ отсутствіе леди Саутдаунъ, Питтъ довольно часто намекалъ объ этомъ своей супругѣ. «Какъ онъ добръ, уменъ, геніаленъ! А мнѣ казалось прежде, что у него такая холодная натура!.. Нѣтъ, мужъ мой истинный геній!»

Дѣло въ томъ, однакожь, что Питтъ Кроли заранѣе выучилъ наизустъ это импровизированное письмо, и сочинилъ его втайнѣ, съ великимъ трудомъ, за нѣсколько дней до этого торжественнаго случая, когда леди Дженни получила приказаніе писать подъ дпктовку.

И это знаменитое письмо съ большою чорною бордюрой и чорною печатью, сэръ Питтъ Кроли отправилъ, по принадлежности, къ своему брату, полковнику Родону, въ Лондонъ. Но Родонъ Кроли не обнаружилъ особеннаго удовольствія при чтеніи торжественной эпистолы.

«Стоитъ ли ѣхать въ это скучное мѣсто? подумалъ онъ. «Зачѣмъ? Оставаться съ Питтомъ наединѣ послѣ обѣда — смертельная тоска. Ктому же, прогоны взадъ и впередъ обойдутся по крайней мѣрѣ въ двадцать фунтовъ. Пойтди развѣ посовѣтоваться съ Бекки.»

Какъ же не идти? Мистеръ Родонъ Кроли вѣрилъ въ свою Бекки, какъ французскіе солдаты въ Наполеона. Онъ понесъ письмо наверхъ, въ ея спальню, вмѣстѣ съ шоколздомъ, который онъ каждое утро приготовлялъ для нея своими собственными руками.

Бекки сидѣла передъ уборнымъ столикомъ, разчесывая свою золотистую голову. Вѣрный супругъ поставилъ передъ ея глазами письмо и шоколадъ на серебряномъ подносѣ.

— Vive la joie! вскричала мистриссъ Бекки, пробѣжавъ траурное посланіе, и быстро вскочивъ съ своего мѣста.

— Чему жь ты радуешься, мой ангелъ? сказалъ Родонъ, любуясь на рѣзвую миньятюрную фигурку въ утреннемъ фланелевомъ капотѣ и съ распущенными волосами. Старикъ вѣдь ничего намъ не оставилъ, Бекки. Я получилъ свою долю, когда вступилъ въ совершеннолѣтіе. Больше мнѣ нечего ждать, Бекки.

— Ты никогда не будешь совершеннолѣтнимъ, глупый ты старикашка, отвѣчала Бекки. Бѣги скорѣй къ мадамъ Бруно, и закажи ей трауръ для меня. Привяжи крепъ къ своей шляпѣ, надѣнь чорный жилетъ… да, кажется, у тебя нѣтъ чорнаго жилета? Вели сшить къ завтрашнему утру и распорядись такъ, чтобы въ четвергъ намъ можно было ѣхать.

— Неужели ты поѣдешь? перебилъ озадаченный Родонъ.

— Разумѣется, ѣду. Леди Дженни, въ слѣдующую зиму, отворитъ для меня всѣ эти ваши глупые Лондонскіе салоны. Сэръ Питтъ введетъ тебя въ Парламентъ, глупый ты старикашка… лордъ Стейнъ будетъ поддерживать твой голосъ, и все пойдетъ у насъ какъ нельзя лучше. Черезъ годъ, ты можешь быть секретаремъ въ Ирландіи, губернаторомъ въ Вест-Индіи, государственнымъ казначеемъ, консуломъ, или чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ.

— А вотъ ты и не думаешь, что одни прогоны могутъ раззорить насъ, Бекки, промычалъ Родовъ.

— Какой вздоръ! Мы поѣдемъ въ каретѣ лорда Саутдауна, который долженъ же быть на похоронахъ, какъ членъ фамиліи… или нѣтъ, всего лучше ѣхать въ дилижансѣ. Это, знаешь, будетъ имѣть видъ интересной скромности…

— Родю тоже возьмемъ съ собой? спросилъ мистеръ Кроли.

— Это зачѣмъ? Кчему платить еще за лишнее мѣсто? Родя слишкомъ великъ, чтобы сидѣть ему на колѣняхъ у меня, или у тебя. Пусть онъ остается въ дѣтской, подъ надзоромъ компаньйонки. Бриггсъ сошьетъ ему чорное платье. Ступай же и дѣлай, что тебѣ приказано. Не забудь сказать Спарксу, что старикъ сэръ Питтъ приказалъ долго жить, и что, слѣдовательно, дѣла наши заблистаютъ на славу. Спарксъ передастъ это Реггльсу, который ужь что-то слишкомъ пристаетъ, бѣдняга. Пусть они утѣшаются до поры до времени. Ступай.

И Бекки съ веселымъ духомъ принялась кушать утренній шоколадъ.

Вечеромъ, когда вѣрный лордъ Стейнъ явился на свои обыкновенный визитъ, мистриссъ Кроли и компаньйонка ея — старинная наша пріятельница, миссъ Бриггсъ — были въ большихъ хлопотахъ. Онѣ кроили и перекраивали, шили и перешивали, рѣзали и мѣряли крепъ, чорную тафту и другія шолковыя матеріи такого же цвѣта. Лордъ Стейнъ сдѣлался свидѣтелемъ всей этой суматохи на женской половинѣ.

Миссъ Бриггсъ и я, сказала Ребекка при входѣ маркиза, погружены въ глубокую печаль, милордъ. Нѣтъ больше нашего папеньки: сэръ Питтъ изволилъ отправиться на тотъ свѣтъ… Мы все утро рвали на себѣ волосы и рыдали какъ малабарскія вдовицы, а вечеромъ, какъ видите, рвемъ нитки и шьемъ трауръ.

— Ахъ, Ребекка, какъ это можно?.. Все, что могла произнести сантиментальная миссъ Брлггсъ.

— Ахъ, Ребекка, какъ это можно?.. повторилъ маркизъ тономъ еще болѣе сантиментальнымъ. Такъ онъ рѣшительно умеръ, этотъ старый скряга? Скажите, пожалуйста! А ему стоило только захотѣть, чтобы сдѣлаться пэромъ Англіи. Мистеръ Питтъ могъ бы поддержать отца, если бы у него была на то добрая воля. Какой старый Силенъ!

— Мнѣ стоило только захотѣть, чтобы сдѣлаться въ свое время женою этого Силена, сказала Ребекка. Помните ли вы, миссъ Бриггсъ, какъ сэръ Питтъ стоялъ передо мною на колѣняхъ? Вы, кажется, любовались тогда черезъ дверную щель на эту интересную сцену.

Миссъ Бриггсъ раскраснѣлась какъ піонъ, и была очень рада, что лордъ Стейнъ приказалъ ей идти внизъ и приготовлять чай.

* * *

Такимъ-образомъ, въ особѣ миссъ Бриггсъ, Ребекка имѣла теперь хорошую пастушью собаку, хранительницу ея невинности и репутаціи. Миссъ Кроли оставила своей бѣдной компаньйонкѣ небольшой капиталецъ, доставлявшій ей средства къ независимому существованію. По смерти своей благодѣтельнницы, она согласилась бы съ большой охотой остаться въ той же должности при особѣ доброй и великодушной леди Дженни, но леди Саутдаунъ признала необходимымъ отпустить бѣдную компаньйонку немедленно послѣ похоронъ миссъ Кроли, и это ея распоряженіе не встрѣтило никакого сопротивленія со стороны мистера Питта, которому совсѣмъ не нравилась неумѣстная благосклонность покойной тётки къ этой женщинѣ, проживавшей у нея, безъ всякой надобности, лѣтъ двадцать слишкомъ. Баульсъ и Фиркинъ тоже получили порядочную долю наслѣдства и должны были удалиться изъ джентльменскаго дома. Скоро они обвѣнчались и завели обширное хозяйство, пуская жильцовъ и нахлѣбниковъ въ свою квартиру.

Бриггсъ попытала жить съ своими провинціяльными родственниками, но эта попытка скоро оказалась неудобною, влѣдствіе ея продолжительной привычки къ лучшему обществу и деликатнымъ манерамъ. Родственники ея, небогатые промышленники въ небольшомъ провинціяльномъ городкѣ, начали между собою ссориться изъ-за сорока фунтовъ стерлинговъ ежегоднаго дохода миссъ Бриггсъ, съ такимъ же, если еще не съ большимъ, ожесточеніемъ, съ какимъ родственники самой миссъ Кроли воевали изъ-за ея огромнаго наслѣдства. Родной братъ миссъ Бриггсъ, шляпочникъ и мелочной лавочникъ, проименовалъ свою сестру гордой и заносчивой выскочкой за то, что она не заблагоразсудила вручить ему весь свой капиталъ для приращенія законными процентами. Миссъ Бриггсъ, по всей вѣроятности, поддалась бы на эту удсгчку, если бы, къ счастію, родная сестра не предупредила ее, что хищникъ братъ уже давно стоитъ на краю банкротства. Дѣло въ томъ, что эта обязательная сестрица, жена башмачника, принадлежала къ обществу Накатчиковъ, между-тѣмъ какъ братъ ея, шляпочникъ, былъ Кувыркатель, и на этомъ основаніи, они терпѣть не могли другъ друга. Миссъ Бриггсъ переѣхала къ башмачницѣ, но и тутъ не ужилась. Оказалось, что башмачница имѣла крайнюю нужду въ деньгахъ богатой сестрицы, чтобы отправить своего сына въ коллегію и сдѣлать изъ него джентльмена. Между-тѣмъ, уже обѣ эти фамиліи вытянули изъ ея кармана значительное количество накопленныхъ деньжонокъ, и миссъ Бриггсъ, сопровождаемая искренними проклятіями со стороны Накатчицы и Кувыркателя, принуждена была отправиться въ столицу, чтобы поискать опять тепленькаго мѣстечка въ джентльменскомъ кругу. По пріѣздѣ въ Лондонъ, она поспѣшила напечатать въ газетахъ объявленіе, что «Благородная дама, съ пріятными манерами, привыкшая издавна къ лучшему обществу, желаетъ» и проч. Затѣмъ она отправилась въ Полумѣсячную улицу, на квартиру къ мистеру Баульсу, и терпѣливо принялась ожидать благихъ послѣдствій этого объявлепія.

Встрѣча ея съ Ребеккой совершилась очень естественно и просто. Миньятюрный фаэтончикъ мистриссъ Родонъ, запряженный въ двѣ маленькія лошадки, катился по Полумѣсячной улицѣ въ ту самую пору, когда миссъ Бриггсъ, утомленная продолжительной ходьбой въ Сити, только-что достигла до подъѣзда мистриссъ Баульсъ, послѣ путешествія въ контору газеты «Times», гдѣ должны были въ шестой разъ припечатать ея объявленіе. Ребекка мигомъ угадала «благородную даму съ пріятными манерами», и чувствуя особое влеченіе къ миссъ Бриггсъ, своротила немедленно съ дороги къ подъѣзду, кинула возжи своему груму, и выпрыгнувъ изъ фаэтончика, бросилась въ объятія своей старинной пріятельницы, прежде-чѣмъ «Пріятныя Манеры» успѣли оправиться отъ изумленія при видѣ такой прекрасной наѣздницы, веселой, ловкой и проворной.

Бриггсъ заплакала, Бекки засмѣялась, обѣ поцаловались разъ, два, три, и вошли въ темный корридоръ, откуда путь ихъ лежалъ въ парадную гостиную мистриссъ Баульсъ, украшенную ситцевыми занавѣсами и круглымъ большимъ зеркаломъ съ прикованнымъ наверху орломъ, который таращилъ свои глаза на изнанковую сторону билетика, прибитаго къ окну, гдѣ большими буквами изображено было, что у мистриссъ Баульсъ отдаются «покойчики въ наймы».

Бриггсъ расказала всю свою исторію, сопровождая каждое слово непритворными рыданіями и восклицательными знаками, какими обыкновенно женщины ея калибра привѣтствуютъ другъ друга при внезапной встрѣчѣ на улицахъ большихъ тородовъ. Въ такихъ вседневныхъ встрѣчахъ, конечно, нѣтъ ничего удивительнаго, но есть порода женщинъ, способныхъ видѣть чудеса на каждомъ шагу, и мнѣ случалось видѣть особъ этого пола, даже ненавидящихъ одна другую, которыя однакожь, тѣмъ не менѣе, при взаимной встрѣчѣ обнимаются, цалуются и громко рыдаютъ, припоминая время, когда онѣ рассорились и разбранились въ послѣдній разъ. Вотъ почему миссъ Бриггсъ расказала всю свою исторію, и мистриссъ Бекки сообщила подробности своей собственной жизни языкомъ простымъ, откровеннымъ, безъискуственнымъ.

Мистриссъ Баульсъ, урожденная Фиркинъ, слушала въ корридорѣ, съ напряженнымъ и угрюмымъ внниманіемъ, всѣ эти истерическія всхлипыванья, восклицанія и вздохи, происходившія въ ея парадной гостиной. Бекки никогда не имѣла счастья пользоваться благосклонностію этой особы. Когда молодые Баульсъ устроились въ Лондонѣ своимъ домкомъ, имъ пріятно было посѣщать прежнихъ своихъ друзей въ жилищѣ мистера Реггльса, который расказалъ имъ всѣ подробности о томъ, какъ водворились господа Кроли въ его курцонскомъ домѣ.

— Я на твоемъ мѣстѣ, любезный Реггльсъ, не повѣрилъ бы имъ ни на одинъ шиллингъ, сказалъ мистеръ Баульсъ, выслушавъ расказъ Рсггльса о новомъ хозяйетвѣ нашихъ друзей.

Совершенно такого же мнѣнія относительно этого пункта была и мистриссъ Баульсъ. Когда, въ настоящую минуту, мистриссъ Родонъ вышла изъ ея гостиной и ласково протянула ей, какъ старинной пріятельницѣ, свою миньятюрную ручку, мистриссъ Баульсъ, дѣлая весьма кислую мину, нехотя подала ей свои четыре пальца, холодные и безжизненные, какъ сосиски. Затѣмъ, мистриссъ Бекки покатилась въ Пиккадилли, улыбаясь наиочаровательнѣйшимъ образомъ миссъ Бриггсъ, которая между-тѣмъ высунулась изъ окна съ прибитымъ билетикомъ, и дружески кивала ей головой. Черезъ нѣсколько минутъ, Бекки была въ Паркѣ и экипажъ ея окружали самые модные денди того времени на кургузыхъ коняхъ.

Принявъ въ соображеніе настоящее не весьма завидное положеніе «благородной дамы съ пріятными манерами», не гонявшейся за слишкомъ большимъ жалованьемъ, Бекки немедленно приступила къ приведенію въ исполненіе своего маленькаго хозяйственнаго плана. Лучшей компаньйонки, конечно, не наимти ей въ цѣломъ свѣтѣ, и она въ тотъ же день пригласила миссъ Бриггсъ къ себѣ на обѣдъ. Приглашеніе принято тѣмъ охотнѣе, что «благородная дама съ пріятными манерами» не видала еще маленькаго Роди.

За нѣсколько минутъ до ухода своей жилицы, мистриссъ Баульсъ сочла своимъ долгомъ дать ей пріятельскій совѣтъ.

— Вы идете въ логовище львицы, миссъ Бриггсъ, сказала мистриссъ Баульсъ. Вы погибнете тамъ ни за денежку, если не будете осторожны. Это такъ же вѣрно, какъ то, что фамилія моя — Баульсъ. Вспомните мое слово.

И миссъ Бриггсъ обѣщалась вести себя какъ можно осторожнѣе. Слѣдствіемъ этого обѣщанія было то, что въ слѣдующую недѣлю миссъ Бриггсъ переѣхала на всегдашнее жительство къ мистриссъ Родонъ, а тамъ, мѣсяцовъ черезъ шесть, она вручила Родону Кроли шестьсотъ фунтовъ стерлинговъ для приращенія выгоднѣйшимъ процентомъ.

ГЛАВА XX Бекки обозрѣваетъ чертоги своихъ предковъ

Изготовивъ трауръ и благовременно сообщивъ на Королевину усадьбу извѣстіе о своемъ прибытіи, мистеръ Кроли и его супруга взяли два мѣста въ томъ самомъ дилижансѣ, въ которомъ Беким, лѣтъ за девять передъ этимъ, совершила свое первое путешествіе въ свѣтъ, въ обществѣ покойнаго баронета. Какъ хорошо она помнила этотъ постоялый дворъ и этого конюха, которому не заплатила денегъ, и обязательнаго кембриджскаго студента, который окутывалъ ее своей шинелью впродолженіе этой поѣздки! Родонъ занялъ свое мѣсто на имперіалѣ, и охотно согласился бы править лошадьми, если бы не препятствовалъ трауръ. Онъ сѣлъ подлѣ кучера и вступилъ съ нимъ въ продолжительную бесѣду о лошадяхъ и дорогѣ. Ему интересно было знать, кто теперь содержалъ постоялые дворы и какіе новые порядки на всемъ этомъ пространствѣ, по которому онъ и Питтъ, въ бывалые годы, ѣзжали тысячу разъ въ итонскую коллегію. Въ Модбери, наши путешественники пересѣли въ карету, запряженную въ двѣ лошади. Кучеръ былъ въ траурѣ.

— Какая гадкая колымага, Родонъ! сказала Ребекка, когда они поѣхали. Черви изъѣли все сукно внутри, а вотъ пятно, которое сэръ Питтъ… Фи! Вижу будто теперь, какъ Досонъ желѣзникъ закрывалъ дверцы и разбилъ бутылку вишневки, которую мы везли тогда для своей тетки изъ Соутамптона. Сэръ Питтъ немилосердо ругалъ Досона. Ахъ, время, время, какъ оно летитъ! Неужели это Полли Тальбойсъ — вонъ та вертлявая дѣвчонка, что стоитъ у воротъ фермы, подлѣ своей матери? А вѣдь я оставила ее крошкой, и тогда она полола гряды въ саду.

— Славная дѣвчина! сказалъ Родонъ, притрогиваясь къ полямъ своей шляпы въ отвѣтъ на привѣтствіе женщинъ, стоявшихъ у воротъ.

Бекки тоже раскланивалась и улыбалась, встрѣчая всюду знакомыя лица. Ихъ поклоны были невыразимо пріятны для нея. Казалось, будто теперь уже не считали ея искатбельницей приключеній, и она возвращалась въ домъ своихъ предковъ. Родонъ былъ, напротивъ, не въ своей тарелкѣ, и сидѣлъ угрюмо, склонивъ голову на одинъ бокъ. Неужели воспоминаніе дѣтскихъ лѣтъ, невшинныхъ и веселыхъ, могло возмутить спокойствіе его духа? Неужели въ эту минуту могли волновать его сердце тяжелыя чувства сомнѣнія и стыда?

— Твои сестры, должно быть, уже теперь прекрасныя молодыя леди, сказала Ребекка, вспомнивъ о своихъ ученицахъ едва-ли не первый разъ послѣ того, какъ разсталась съ ними.

— Незнаю, право, отвѣчалъ Родонъ. Эгой! Вотъ тебѣ и бабушка Локкъ. Здравствуй, бабушка. Помнишь ли ты меня — а? Маленькаго Родю — помнишь ли? Какъ, подумаешь, живущи эти старухи! Я былъ еще мальчишкой, когда ей перевалило чуть-ли не за сотню лѣтъ.

Путешественники въѣхали въ ворота, отворенныя для нихъ костлявыми руками бабушки Локкъ, и когда она подошла къ ихъ каретѣ, Ребекка съ привѣтливой улыбкой протянула ей свою миньятюрную ручку, и съ участіемъ навѣдалась о ея здоровьѣ. Карета проѣхала между двумя заросшими мхомъ столбами, на поверхности которыхъ красовались змѣй и голубь, изображавшіе фамильный гербъ.

— Вотъ тебѣ разъ! Старикъ вырубилъ деревья, сказалъ Родонъ оглядываясь во кругъ.

И потомъ онъ замолчалъ. Замолчала и Бекки. Оба, казалось, были взволнованы и погружены въ думу о старыхъ временахъ. Родонъ думалъ объ итонской школѣ, о своей матери, женщинѣ строгой и угрюмой, о покойницѣ сестрѣ, которую онъ очень любилъ, о Питтѣ, когда былъ онъ мальчикомъ, котораго онъ билъ, о маленькомъ Родонѣ, котораго оставилъ дома подъ надзоромъ Бриггсъ. Думала и Ребекка о цвѣтущихъ лѣтахъ своей юности, о мрачныхъ тайнахъ въ мастерской отца, о первоначальномъ вступленіи въ свѣтъ черезъ эти же ворота, о миссъ Пинкертонъ, о Джоѣ и сестрѣ его, и о многомъ думала Ребекка.

Дорожка, устланная щебнемъ, и терраса передъ домомъ, были выметены чисто-начисто, и большой погребальный гербъ уже возвышался передъ главнымъ входомъ. Два ливрефные лакея, въ глубокомъ траурѣ, встрѣтили нашихъ путешественниковъ у главнаго подъѣзда, и отворили дверцы ихъ кареты. Родонъ покраснѣлъ, Ребекка немного поблѣднѣла, когда онв, цѣпавшись рука объ руку, проходили черезъ корридоръ. Она кольнула руку своего мужа, когда они переступили черезъ порогъ дубовой комнаты, гдѣ сэръ Питтъ и его супруга приготовились принять ихъ. Сэръ Питтъ былъ въ траурѣ, леди Джении въ трауре, и на головѣ миледи Саутдаунъ торжественно колыхался огромный чорный тюрбанъ, украшенный бисеромъ и перьями.

Сэръ Питтъ расчиталъ основательно, что тёща его не оставитъ Королевиной усадьбы. Покоряясь обстоятельствамъ, леди Саутдаунъ ограничилась только тѣмъ, что хранила торжественное, гранитное молчаніе въ присутствіи Питта и его жены, и стращала повременамъ своихъ внучатъ, когда входила въ дѣтскую съ угрюмымъ и мрачнымъ видомъ. Она привѣтствовала Родона и его супругу едва замѣтнымъ наклоненіемъ своей чалмы.

Но Ребекка и мистеръ Кроли, сказать правду, почти вовсе не обратили вниманія на эту холодность, потому-что леди Саутдаунъ, при всей ея знаменитости, играла слишкомъ второстепенную роль въ ихъ стратегическихъ соображеніяхъ и планахъ. Всего важнѣе было для нихъ убѣдиться въ благосклонномъ пріемѣ настоящихъ властителей прадѣдовскаго замка.

Спокойный и величественный, сэръ Питтъ выступилъ впередъ, и пожалъ руку своему младшему брату. Его привѣтствіе Ребеккѣ сопровождалось весьма учтивымъ и низкимъ поклономъ. Но леди Дженми взяла свою невѣстку за обѣ руки, и поцаловала ее очень нѣжно, такъ-что на глазахъ Ребекки выступили слезы радости и трогательнаго умиленія. Родонъ, ободренный такими очевидными доказательствами благоволенія къ его супругѣ, храбро закрутилъ усы, и еще храбрѣе поцаловалъ леди Дженни въ губки, отчего юная миледи раскраснѣлась какъ роза.

— Ну, мой ангелъ, что ты скажешь? началъ. Родонъ Кроли, когда онъ и его супруга остались одни на отведенной для нихъ половинѣ. На мой взглядъ, леди Дженни — прехорошенькая женщина. Питтъ слишкомъ растолстѣлъ, и кажется отлично ведетъ свои дѣла.

— Онъ не виноватъ, что растолстѣлъ, замѣтила

Ребекка, соглашаясь съ дальнѣйшими мнѣніями своего мужа.

— Тёща Питта, если не ошибаюсь, ужасная старуха, какъ новый Гой-Фоксъ въ женской юбкѣ, продолжалъ Родонъ. А сестры такъ-себѣ, ничего; довольно смазливы и презентабельны, какъ говорится,

Сестеръ нарочно вызвали изъ пансіона для принятія участія въ похоронной церемоніи. Имѣя въ виду достоинство дома и фамиліи, сэръ Питтъ считалъ необходимымъ собрать на «Королевину усадьбу» какъ-можно болѣе особъ, облеченныхъ въ трауръ. Всѣ бывшіе и настоящіе слуги и служанки джентльменскаго дома, всѣ старухи изъ богадѣльни, которыхъ старикъ Питтъ обманывалъ немилосердо, присвоивая себѣ частичку доходовъ, опредѣленныхъ на содержаніе богоугоднаго заведенія, все, однимъ словомъ, что имѣло какое-нибудь отношеніе къ Пасторату или замку, облеклось въ глубочайшій трауръ, со включеніемъ сюда же гробовщика и двухъ дюжихъ факельщиковъ съ чорными креповыми бантами на шляпахъ съ широкими полями. Эффектъ при похоронахъ оказался поразительнымъ, но мы не станемъ распространяться обо всѣхъ персонажахъ, такъ-какъ имъ суждено играть нѣмую роль въ нашей драмѣ.

Ребекка отнюдь не думала скрывать своего прежняго положенія гувернантки при теперешнихъ золовкахъ. Она припомимла имъ этотъ фактъ съ добродушной откровенностью, распросила съ большою важностью объ ихъ настоящихъ занятіяхъ и успѣхахъ, и взаключеніе сказала, что она думала о нихъ каждый день, и всегда желала удостовѣриться въ благополучіи ихъ жизни. Въ самомъ дѣлѣ, слушая ее, никакъ нельзя было сомнѣваться, что она безпрестанно помышляла о своихъ бывшихъ ученицахъ, и принимала всегда живѣйшее участіе въ ихъ судьбѣ. Это по крайней мѣрѣ казалось совершенно очевиднымъ для леди Дженни и молодыхъ ея сестеръ.

— Она нисколько не перемѣнилась въ эти восемь лѣтъ, замѣтила миссъ Роза сестрѣ своей Фіалкѣ, когда онѣ приготовлялись къ обѣду.

— Эти рыжеволосыя женщины никогда не измѣняются, отвѣчала Фіалка.

— Ея волосы теперь гораздо темнѣе, чѣмъ тогда. Кажется, она подкрашиваетъ ихъ, сказала Роза. Воооще она пополнѣла, округлилась и ужасть какъ похорошѣла, добаввла миссъ Роза, которая сама этимъ временемъ черезчуръ пополнѣла и округлилась.

— По крайней мѣрѣ она не заносится, и помнитъ, что была гувернанткой, замѣтила миссъ Фіалка, намекая деликатнымъ образомъ, что гувернантки обязаны держаться въ приличномъ разстояніи отъ истинныхъ леди.

Миссъ Фіалка помнила очень хорошо, что она была внукой его высокопревосходительства, сэра Вальполя Кроли; и изъ памяти ея совершенно ускользнуло то маленькое обстоятельство, что мистеръ Досонъ, продавецъ желѣза въ Модбери, приходился ей дѣдушкой съ матерней стороны. Много на свѣтѣ благомыслящихъ особъ, у которыхъ память на эти вещи слишкомъ коротка.

— Быть не можетъ, чтобъ мать ея была танцовщицей, какъ утверждаютъ эти дѣвчонки изъ Пастората, сказала миссъ Фіалка.

— Во всякомъ случаѣ, она не виновата въ своемъ происхожденіи, замѣтила великодушно миссъ Роза, отличавшаяся, съ нѣкотораго времени, либеральнымъ образомъ мыслей. Я совершенно согласна съ братомъ, что мы обязаны быть внимательными къ Ребеккѣ, какъ къ члену нашей фамиліи. На тётку Бьютъ смотрѣть нечего: иное она говоритъ, и совсѣмъ иное дѣлаетъ. Мнѣ извѣстно заподлинно, что она хочетъ выдать Катю за Гупера, винопродавца изъ Модбери. На этихъ дняхъ она просила Гупера пріѣхать въ Пасторатъ. Тетушка Бьютъ — двуличная женщина,

— Интересно знать, уѣдетъ ли теперь леди Саутдаунъ, сказала Фіалка; — она, кажется, слишкомъ свысока посматриваетъ на мистриссъ Родонъ.

— Пусть уѣзжаетъ, тѣмъ лучше, отвѣчала сестра. Мнѣ ужь давно надоѣли эти «Восторгнутые Классы» и «Слѣпыя Прачки». Пусть уѣзжаетъ, туда и дорога.

Въ эту минуту раздался обѣденный звонокъ, и молодыя леди спустились внизъ, тщательно избѣгая въ галлереѣ того мѣста, гдѣ стоялъ извѣстный гробъ, охраняемый двумя факельщиками.

Но незадолго передъ обѣдомъ, леди Дженни повела Ребекку въ приготовленные для нея аппартаменты, которые, какъ и всѣ комнаты древняго замка, приняли значительно-улучшенный видъ порядка и комфорта впродолженіе кратковременнаго управленія Питта. Здѣсь леди Дженни пересмотрѣла скромные сундучки своей невѣстки,внесенные въ ея будуаръ и спальню, и помогла ей при снятіи дорожнаго туалета.

— Ахъ, какъ хотѣлось бы мнѣ идти въ дѣтскую и взглянуть на вашихъ милыхъ малютокъ! сказала мистриссъ Родонъ.

Обѣ леди посмотрѣли другъ на друга умилительными глазами, и обнявшись, пошли въ дѣтскую.

Оказалось, по словамъ Бекки, что четырехлѣтняя Матильда была самой очаровательной дѣвочкой, какую только свѣтъ производилъ, и еще не было въ мірѣ такого умнаго, прекраснаго, геніальнаго ребснка, какъ двухлѣтвій сынокъ леди Дженни, блѣдный, подслѣповатый и огромноголовый.

— Мнѣ кажется, что мама ужь слишкомъ часто даетъ ему лекарства, сказала леди Дженни со вздохомъ. Я думаю иной разъ, что намъ всѣмъ было бы лучше безъ лекарства. Питтъ даже увѣренъ въ этомъ.

И затѣмъ леди Дженни и ея вновь пріобрѣтенная подруга пустились въ медицинскую консультацію относительно врачеванія многоразличныхъ болѣзней, неизбѣжно сопряженныхъ съ возрастомъ дитяти — о чемъ, если не ошибаюсь, преимущественно любятъ разсуждать чадолюбивыя мамаши, и чуть-ли не всѣ женщины безъ всякихъ исключеній. Лѣтъ пятьдесятъ назадъ, писатель этой повѣсти, въ ту пору весьма интересный мальчикъ, удалился однажды послѣ обѣда на дамскую половину вмѣстѣ со всѣми прекрасными леди, и я отлично помню, что всѣ онѣ разсуждали тогда главнѣйшимъ образомъ о цѣленіи различныхъ недуговъ. Предложивъ недавно двумъ или тремъ изъ нихъ пару вопросовъ медицинскаго свойства, я убѣдился окончательно, что времена съ тѣхъ поръ не измѣнились въ этомъ отношеніи ни на волосъ. Пусть прекрасныя читательницы обратятъ свое внимавіе на этотъ пунктъ, когда сегодня вечеромъ онѣ оставятъ десертный столъ, и уйдутъ на свою половину, разсуждать о женскихь тайнахъ. Очень хорошо. Благодаря этой медицинской консультаціи, Бекки и леди Дженни, не больше какъ въ полчаса, сдѣлалисъ самыми искренними друзьями, и въ тотъ же вечеръ леди Дженяи объявила сэру Питту, что невѣстка ихъ — предобрѣйшее созданіе съ благороднымъ и благодарнымъ сердцемъ, проникнутымъ истинною любовью къ ближнимъ.

Завладѣвъ такимъ-образомъ, безъ малѣйшаго труда, нѣжною внимательностью дочери, неутомимая мистриссъ Бекки рѣшилась немедленно подвести подкопы подъ неприступную леди Саутдаунъ. Улучивъ удобную минуту остаться съ нею наединѣ, она вдругъ повела рѣчь насчетъ дѣтской, и объявила положительно, что ея собственный сынокъ былъ спасенъ — дѣйствительно спасенъ — посредствомъ каломели, тогда-какъ всѣ парижскіе доктора единодушно признали его неизлечимымъ. Замѣтивъ благопріятный результатъ этого маневра, Ребекка припомнила весьма-кстати, какъ часто она имѣла наслажденіе слышать о душевныхъ свойствахъ леди Саутдаунъ отъ ученѣйшаго и достопочтеннѣйшаго Лоренса Грилльса, начальника той самой капеллы, которую она посѣщала по воскресеньямъ. Она осмѣливалась питать надежду, что, при всей ея разсѣянности и свѣтскомъ легкомысліи, умъ ея и сердце еще не утратили способности къ серьезнымъ размышленіямъ о суетѣ мірской и непрочности земныхъ благъ. Она изобразила живѣйшнмй красками, сколько, въ этомъ отношеніи, одолжена была мистеру Кроли, настоящему владѣльцу усадьбы, и слегка коснулась интересной повѣсти изъ «Слѣпой Прачки», которую она читала съ душевнымъ умиленіемъ. Въ заключеніе, мистриссъ Бекки освѣдомилась о геніальной сочинительницѣ «Слѣпой Прачки», и съ восторгомъ узнала, что это была леди Эмилія Горнблауэръ, урожденная Саутдаунъ, пребывающая теперь въ городѣ Капѣ, гдѣ достойный супругъ ея питаетъ сильную надежду распространить общество Кувыркателей во всей Каффраріи.

Но вдовершеніе эффекта, мистриссъ Бекки, немедленно послѣ погребальной церемоніи, почувствовала сильную боль подъ ложечкой, и окончательно пріобрѣла благосклонность леди Саутдаунъ, когда обратилась къ ней за медицинскимъ совѣтомъ. Помощь оказана была съ рѣдкимъ великодушіемъ. Въ ночной кофтѣ и окутанная простыней, вдовствующая леди Саутдаунъ, какъ истинная леди Макбетъ, пришла ночью въ спальню Ребекки, съ пачкой эстетически-умозрительныхъ трактатовъ и микстурой собственнаго приготовленія, предлагая то и другое для физическаго и моральнаго врачеванія мистриссъ Родонъ.

Бекки съ жадностью приняла эстетически-умозрительные трактаты, и завязала продолжительную бесѣду о недужномъ состояніи души, надѣясь этимъ средствомъ спасти отъ врачеванія свое тѣло. Но когда эстетически-умозрительная бесѣда истощилась, леди Макбетъ не хотѣла выйдти изъ спальни, пока ея паціентка не опорожнитъ всей стклянки, и бѣдная мистриссъ Родонъ принуждена была, положивъ руку на сердце, проглотить всю жидкость передъ самымъ носомъ безпардонной мучительницы, которая наконецъ, съ благословеніемъ на устахъ, оставила свою жертву.

Микстура не доставила большого утѣшенія мистриссъ Бекки, и лицо ея подернулось довольно некрасивыми гримасами, когда пришелъ къ ней Родонъ, и услышалъ о томъ, что случилось. Онъ разразился самымъ громкимъ смѣхомъ, когда Бекки, съ обычнымъ остроуміемъ, изобразила передъ нимъ всѣ подробности пытки, которую она вытерпѣла отъ леди Саутдаунъ. читатель уже могъ замѣтить, что остроуміе и веселость не оставляли Ребекку даже въ самыхъ критическихъ случаяхъ ея жизни. Она готова была веселиться насчетъ собственнаго спокойствія и здоровья, лишь бы только доставить удовольствіе свогоіъ ближнмъ. Лордъ Стейнъ и молодой лордъ Саутдаунъ въ Лондонѣ вдоволь хохотали надъ этой исторіей, когда Родонъ и его супруга возвратились въ свою резиденцію на Курцонской улицѣ. Бекки съ рѣдкимъ совершенствомъ разыгрывала всю эту сцену. Она надѣвала кофту и ночной чепчикъ и, становясь среди комнаты, пускалась въ длинныя диссертаціи эстетически-умозрительнаго свойства, выхваляя притомъ чудодѣйственную силу микстуры съ такимъ удивительно-подражательнымъ искусствомъ, что зрителямъ казалось, будто они видятъ передъ собою вдовствующую леди Саутдаунъ съ ея огромнымъ римскимъ носомъ.

— Подайте намъ леди Саутдаунъ съ ея микстурой! крічали обыкновенно веселые джентльмены, посѣщавшіе гостиную мистриссъ Родонъ.

И сцена разыгрывалась вновь со всею художественною обстановкой. Такимъ-образомъ, вдовствующая леди Саутдаунъ, первый разъ въ своей жизни, сдѣлаласъ предметомъ веселой потѣхи между легкомысленной молодежью.

Сэръ Питтъ помнилъ очень хорошо, какое уваженіе питала къ нему Ребекка въ ту пору, когда была гувернанткой, и на этомъ основаніи онъ вовсе не имѣлъ противъ нея особеннаго предубѣжденія. Бракъ этотъ былъ, конечно, весьма дурно расчитанъ, и служилъ униженіемъ для всей фамиліи, но все же Родонъ измѣнился къ лучшему, и поведеніе его доказывало очевиднѣйшимъ образомъ, что жена имѣла на него благотворное вліяніе. Ктому же, развѣ этотъ бракъ не сопровождался выгодными послѣдствіями для самого сэра Питта? Хитрый дипломатъ улыбался внутренно, когда воображалъ, что одолженъ своимъ богатствомъ безумной женитьбѣ младшаго брата, и стало-быть ему по крайней мѣрѣ никакъ не слѣдуетъ возставать противъ этой женитьбы. Дальнѣйшее поведеніе Ребекки окончательно упрочило за ней благосклонность сэра Питта.

Мистрисс Родонъ начала съ того, что при всякомъ случаѣ превозносила до небесъ ораторское искуство сэра Питта, и дипломатъ, всегда влюбленный въ собственные таланты, полюбилъ ихъ еще больше, когда Ребекка указала на нихъ съ такой блистательной стороны. Невѣсткѣ своей мистриссъ Бекки изъяснила съ удовлетворительной отчетливостью, что бракъ ея съ Родономъ Кроли, собственно говоря, устроила мистриссъ Бьютъ Кроли, которая сама же послѣ съ такимъ ожесточеніемъ и безстыдствомъ нападала на Ребекку, изобрѣтая всякія клеветы и сплетни. Всему причиной была жадностъ мистриссъ Бьютъ, такъ-какъ она, женивъ Родона, надѣялась прибрать къ своимъ рукамъ имущество покойной миссъ Кроли.

— Ей удалось сдѣлать насъ нищими, говорила Ребекка съ видомъ рѣдкаго добродушія и преданности своей судьбѣ,— но могу ли я жаловаться на женщину, которая осчастливила меня однимъ изъ лучшихъ супруговъ въ мірѣ? Ктому же и то сказать: судьба, можетъ-быть, слишкомъ строго наказала ее за эту ненасытимую жадность; благодаря своимъ пронырствамъ, мистриссъ Бьютъ потеряла и тѣ деньги, на которыя расчитывала прежде нашей свадьбы. Мы бѣдны: конечно… бѣдны?! Ахъ, леди Дженни, что значитъ бѣдность для мужа и жены, которые любятъ другъ друга? Я привыкла къ бѣдности отъ пелёнокъ, и не могу нарадоваться съ своей стороны, что наслѣдство тетушки Матильды перешло въ самыя нѣдра фамиліи, которая съ такимъ великодушіемъ признаетъ меня своимъ членомъ. Я увѣрена, что сэръ Питтъ сдѣлаетъ изъ этихъ денегъ гораздо лучшее употребленіе, чѣмъ мой Родонъ.

Всѣ эти сентенціи, переданныя сэру Питту вѣрнѣйшею изъ женъ, естественнымъ образомъ усилили выгодное впечатлѣніе, произведенкое на него Ребеккой, усилили до такой степени, что на третій день послѣ похоронъ, когда всѣ члены благородной фамиліи присугствовали за параднымъ обѣдомъ, сэръ Питтъ Кроли, разрѣзывая дичь на президентскомъ мѣстѣ, сказалъ, дѣйствительно сказалъ, обращаясь къ мистриссъ Родонъ:

Любезная Ребекаа, могу ли я предложить вамъ крылышко.

И при этомъ воззваніи, глаза любезной Ребекки заискрились живѣйшимъ восторгомъ.

* * *

Солнце восходило и закатывалось своимъ обычнымъ чередомъ, часовой колоколъ на древней башнѣ аккуратно возвѣщалъ о времени ужиновъ и обѣдовъ, леди Саутдаунъ продолжала аккуратно вести корреспонденцію съ философами всѣхъ частей земного шара, и между-тѣмъ, какъ мистриссъ Родонъ приводила въ исполненіе свои замысловатые планы, а Питтъ Кроли устроивалъ погребальный церемоніялъ и другія важныя матеріи, соединенныя съ его достоинствомъ и будущимъ возвышеніемъ въ политическомъ мірѣ — тѣло покойнаго владѣтеля Королевиной усадьбы лежало въ комнатѣ, которую занималъ онъ, охраняемое денно и нощно степенными особами, опытными въ занятіяхъ этого рода. Двѣ или три сидѣлки, три или четыре факельщика — самые лучшіе факельщпки и сидѣлки, какихъ только можно было отыскать въ Саутамптонѣ — караулили по-очереди бренные останки баронета, сохраняя трагическое спокойствіе и важность, соотвѣтствующую торжественному случаю. Комната ключницы служила для нихъ мѣстомъ отдохновенія послѣ чередного караула, и здѣсь, въ свободные часы, они играли въ карты и пили шотландское пиво.

Члены семейства и вся прислуга, женская и мужская, держались въ отдаленіи отъ мрачнаго мѣста, гдѣ лежали кости благороднаго потомка древнихъ рыцарей, въ ожиданіи своего окончательнаго успокоенія подъ сводами фамильнаго склепа. никто не жалѣлъ о покойномъ баронетѣ, за исключеніемъ бѣдной женщины, надѣявшейся быть супругой и вдовой сэра Питта, и которая съ позоромъ была изгнана изъ замка, гдѣ такъ долго поддерживалась и распространялась ея власть надъ всей Королевиной усадьбой. Кромѣ этой женщины, да еще старой лягавой собаки, неизмѣнно сохранившей привязанность къ своему господину до послѣднихъ часовъ его жизни, старый джентльменъ не оставилъ послѣ себя ни одного живого существа, готоваго оросить искренними слезами его могилу. Семьдесять слишкомъ лѣтъ прожилъ онъ на землѣ, но не нажилъ ни одного истиннаго друга. Чему тутъ удивляться? Если бы даже лучшіе и добрѣйшіе изъ насъ, оставляя этотъ міръ, могли черезъ нѣсколько времени снова спуститься на землю для обозрѣнія житейскихъ треволненій — какъ изумились бы и вмѣстѣ огорчились бы при взглядѣ на своихъ друзей и знакомыхъ, которые продолжаютъ ликовать на подмосткахъ житейскаго базара, вовсе не думая объ отшедшемъ другѣ, какъ-будто никогда его и не было между ними! Забыли и сэра Питта, какъ забудутъ добрѣйшаго и лучшаго изъ насъ, только забыли пораньше одной недѣлей или, можетъ-быть, двумя.

Желающіе могутъ, если угодно; послѣдовать за останками баронета, въ его послѣднее жилище, куда былъ онъ отнесенъ въ назначенный день, при соблюденіи всѣхъ джентльменскихъ обрядовъ, изобрѣтенныхъ на этотъ случай. Члены фамиліи потянулись въ чорныхъ каретахъ, и у каждаго изъ ныхъ былъ приставленъ къ розовому носу бѣленькій платочекъ, готовый отереть слезы, еслибы, сверхъ чаянія, онѣ полились изъ глазъ. Гробовщикъ и факельщики выступили чинно и плавно, потряхивая своими траурными головами. Главнѣйшіе фермеры тоже облеклись въ трауръ, изъ желанія угодить своему новому владѣльцу. Сосѣди-помѣщики выслали свои кареты, пустыя, но траурныя, дополнявшія какъ-нельзя лучше этотъ торжественный поѣздъ, растянувшійся на цѣлую милю. Пасторъ произнесъ приличную рѣчь на тэму: «Возлюбленный братъ нашъ скончался».

О, суета суетъ и всяческая суета! Пока лежитъ передъ нами тѣло нашего собрата, мы окружаемъ его всѣми вымыслами тщеславія, пышности, блеска, кладемъ его на богатѣйшія дроги, заколачиваемъ гробъ вызолоченными гвоздями, опускаемъ его въ землю, и ставимъ надъ могилой камень, весь испещренный надписями. Викарій достопочтеннаго Бьюта — красивый молодой человѣкъ, только-что окончившій курсъ въ Оксфордскомъ университетѣ, и сэръ Питтъ Кроли, сочинили вдвоемъ латинскую эпитафію съ исчисленіемъ всѣхъ заслугъ и достоинствъ покойнаго бароцета. Притомъ викарій произнесъ классическую рѣчь, гдѣ краснорѣчивымъ образомъ увѣщевалъ своихъ слушателей не предаваться глубокой скорби, и намекнунъ, въ отборныхъ выраженіяхъ, что всѣмъ намъ, рано или поздно, суждено пройдти черезъ тѣ мрачныя и таинственныя врата, которыя только-что захлопнулись за бренными останками оплакиваемаго собрата.

И все тутъ. Фермеры разбрелись по домамъ, или поскакали на своихъ лошадяхъ въ ближайшіе трактиры и распивочныя лавочки. Кучера джентльменскихъ экипажей перекусили на кухнѣ древняго замка, и удалились восвояси. Факельщики поспѣшили уложить, куда слѣдуетъ, веревки, бархатъ, лопаты, страусовыя перья и другія статьи погребальной церемоніи: потомъ они сѣли на дроги и поскакали въ Саутамптонъ. Лица ихъ приняли обычное выраженіе беззаботнаго веселья, лошади пріободрились, и скоро вся эта артель остановилась у трактира, откуда вынесли имъ оловяныя кружки, ярко блиставшія подъ вліяніемъ солнечныхъ лучей. Кресла сэра Питта перекатились въ сарай, куда побрела и старая лягавая собака, испуская жалобный вой, сдѣлавшійся такимъ-образомъ единственнымъ звукомъ скорби, огласившимъ джентльменскій дворъ Королевиной усадьбы, гдѣ покойный баронетъ хозяйничалъ лѣтъ шестьдесятъ.

* * *

Дичи всякаго рода, куропатокъ въ особенности, водилось многое множество на Королевиной усадъбѣ, и такъ-какъ всякой порядочный джентльменъ считаетъ за особенную честь и славу быть искуснымъ спортсменомъ, то нечего тутъ удивляться, если сэръ Питтъ Кроли, пооправившійся отъ первыхъ порывовъ грусти, сталъ выѣзжать въ чистое поле на охоту въ бѣлой шляпѣ, украшенной крепомъ. Взглядъ на плодородныя золотистыя поля, созрѣвшія жатвы, теперь составлявшія неотъемлемую его собственность, преисполняли тайною радостію чувствительное сердце дипломата. Иной разъ, руководимый чувствомъ смиренія, онъ не бралъ съ собой ружья, и выходилъ просто съ бамбуковой тростью. Родонъ и смотрители полей шли съ нимъ рядомъ. Деньги Питта и земля его производили оглушающее вліяніе на его младшаго брата. Безкопеечный полковникъ оказывалъ теперь величайшее почтеніе къ представителю фамиліи, и уже не презиралъ болѣе молокососа Питта. Родонъ съ участіемъ выслушивалъ проекты сэра Питта относительно засѣва полей и осушенія болотъ, предлагалъ свои собственные совѣты относительно содержанія конюшень, вызывался ѣхать въ Модбери за покупкой верховой лошади для леди Дженни, брался объѣздить ее самъ, и проч, и проч. Словомъ, буйный и безпардонный Родонъ Кроли сдѣлался самымъ степеннымъ и смиреннымъ младшимъ братомъ. Изъ Лондона между-тѣмъ миссъ Бриггсъ сообщала ему постоянные и подробные бюллетени относительно маленькаго Родона, который, впрочемъ, регулярно отправлялъ и собственноручныя посланія къ папашѣ. «Я совершенно здоров, писалъ Родя. Ты, папаша, надѣюсь, совершенно здоровъ. Маменька, надѣюсь, совершенно здорова. Пони совершенно здоровъ. Грэй беретъ меня гулять въ паркъ. Я умѣю скакать. Я встрѣтилъ опять мальчика, котораго мы прежде встрѣтили съ тобой, папаша. Онъ заплакалъ, когда поскакалъ. А я не плачу». Родонъ читалъ эти письма своему брату и невѣсткѣ, приходившей отъ нихъ въ восторгъ. Баронетъ обѣщался озаботиться насчетъ содержанія племянника въ училищѣ, а великодушная леди Дженни дала Ребеккѣ банковый билетъ, съ тѣмъ, чтобы она купила какой-нибудь подарокъ маленькому Родѣ.

День проходилъ за днемъ, и наши дамы на Королевиной усадьбѣ проводили свою жизнь въ тѣхъ мирныхъ занятіяхъ и забавахъ, которыми вообще продовольствуется женскій полъ, проживающій въ деревнѣ или на дачѣ. Колокола звонили и перезванивали, давая знать, кому слѣдуетъ, что наступило время обѣда, ужина, молитвы. Молодыя леди, каждое утро передъ завтракомъ, упражнялись на фортепьяно, пользуясь наставленіями и совѣтами мистриссъ Бекки. Затѣмъ, обувшись въ толстые, непромокаемые башмаки, онѣ выходили въ паркъ, въ рощу, или иногда совершали путешествія въ деревню и посѣщали крестьянскія хижины, предлагая бѣднымъ паціентамъ микстуру, порошки и маленькія книжечки по рецепту леди Саутдаунъ. Вдовствующая леди между-тѣмъ разъѣзжала въ своей одноколкѣ вмѣстѣ съ мистриссъ Бекки, которая слушала ея поучительную бесѣду съ ревностнымъ вниманіемъ новообращенной прозелитки. По вечерамъ, окруженная членами всей фамиліи, она пѣла ораторіи Генделя и Гайдна, или вышивала по канвѣ, какъ-будто судьба предназначила ее для безпрерывнаго труда и, покорная этому назначенію, она будетъ нести тихій и скромный образъ жизни до глубочайшей старости, когда снизойдетъ она въ могилу, оплакиваемая своими безчисленными друзьями… Увы! Знала мистриссъ Бекки, что за воротами Королевиной усадьбы, вновь откроется для нея Базаръ Житейской Суеты съ его безконечными заботами, интригами, сплетнями, планами и… нищетой, которая ожидаетъ ее въ Курцонской улицѣ, что на Майской ярмаркѣ, въ домѣ мелочнаго лавочника Реггльса.

— Кажется нѣтъ никакого труда быть женою помѣщика-джентльмена, думала Ребекка. Вѣроятно я съумѣла бы разыграть роль добрѣйшей женщины при пяти тысячахъ фунтовъ годоваго дохода. Не нужно особенной хитрости ухаживать за дѣтьми и собирать абрикосы въ оранжереяхъ. Я съумѣла бы поливать цвѣты въ куртинахъ, или срывать желтыя листья съ гераніума. Съумѣла бы разспрашивать старухъ о ихъ ревматизмахъ, и заказывать супъ въ полкроны для бѣдняка. Убытка тутъ не было бы изъ пяти тысячь дохода. Съумѣла бы я ѣздить миль за десять на провинціальные обѣды, и щеголять прошлогодними модами въ кругу этихъ незатѣйливыхъ леди. Съумѣла бы я и расплачиваться со всѣми, еслибъ только были у меня деньги. Съумѣла бы… но вѣдь это, кажется, и все, чѣмъ гордятся здѣшніе джентльмены и леди. Они смотрятъ съ высока на насъ, горемычныхъ бѣдняковъ, и воображаютъ, что оказываютъ великое благодѣяніе, какъ-скоро даютъ какой-нибудь пятифунтовый билетикъ нашимъ дѣтямъ…

И кто знаетъ, что всѣ эти умозрѣнія Ребекки…

Позвольте, однакожь, мнѣ пришла въ голову остроумная мысль одного древнѣйшаго японскаго философа, который, бывъ нѣсколько десятилѣтій погруженъ въ созерцаніе человѣческой природы, замѣтилъ весьма справедливо, что «всѣ мы — люди, всѣ — человѣки», — и эту самую сентенцію, какъ вы знаете, старинный нашъ знакомый, Терренцій, перевелъ на свой языкъ такимъ-образомъ: «homo sum, et nihil humani а me alienum esse pulo». Ha что, черезъ нѣсколько вѣковъ, послѣдовалъ и комментарій римскаго философа, Сенеки, въ такомъ тонѣ: «omnia vitiorum genera paupertas ac miseria pariunt, et»… Люблю латинскія цитаты; но еще больше люблю точки, и сейчасъ же, съ вашего позволенія, поставлю цѣлую строку точекъ въ такомъ порядкѣ:. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Всѣ старыя убѣжища, старыя поля и лѣса, кустарники, рощи, пруды и сады, комнаты стариннаго дома, гдѣ она провела пару годовъ, лѣтъ за семь передъ этимъ, все было изслѣдовано и разсмотрѣно проницательными глазками мистриссъ Бекки. Тогда она была молода, то-есть, говоря сравнительно; потому-что, въ строгомъ смыслѣ, она не могла припомнить, была ли когда-нибудь молода. Всѣ тогдашнія мысли и чувства живо опять обрисовались въ ея маленькой головкѣ, и она сравнивала ихъ съ теперешними мыслями и чувствами послѣ семи лѣтъ, проведенныхъ ею въ шумномъ кругу свѣта, среди великихъ людей и различныхъ націй. О, какъ возвысилась она надъ своей первоначальной, скромной долей!

— Я умна, тогда-какъ почти всѣ другіе люди — безмозглые дураки: вотъ чему обязана я своимъ возвышеніемъ въ свѣтѣ, думала мистриссъ Бекки. Я не могу отступить назадъ, и вновь прійдти въ соприкосновеніе съ тѣми людьми, которыхъ, бывало, встрѣчала въ мастерской своего отца. Экипажи лордовъ стоятъ у моего подъѣзда, и въ моей гостиной рисуются джентльмены съ подвязками и звѣздами: что жь можетъ быть общаго между мною и бѣдными артистами съ негодными пачками табаку въ своихъ карманахъ? Мужъ мой — джентльменъ; и графская дочь называетъ меня сестрой въ томъ самомъ домѣ, гдѣ, за нѣсколько лѣтъ, я была немногимъ выше обыкновенной служанки. Что жь? Во сколько кратъ, на самомъ дѣлѣ, положеніе мое въ свѣтѣ улучшилось противъ тѣхъ давно-прошедшихъ годовъ, когда была я дочерью бѣднаго живописца, и обманывала какого-нибудь мелочнаго лавочника изъ-за куска сахара и двухъ золотниковъ чаю? Лучше ли я обставлена теперь въ домашнемъ быту? Я ни въ какомъ случаѣ не могла быть бѣднѣе, сдѣлавшись женою Франциска, который такъ любилъ меня, бѣдняга! И право, я не задумалась бы ни на секунду промѣнять это положеніе и всѣхъ своихъ родственниковъ на какіе-нибудь тридцать тысячь франковъ, положенныхъ въ банкъ за три процента.

О чемъ бы ни думала мистриссъ Бекки, результатъ ея размышленій всегда былъ одинъ и тотъ же, и она отлично понимала, что деньги, и только деньги, могутъ служить для нея якоремъ надежды на широкой дорогѣ житейскихъ суетъ и треволненій.

Быть-можетъ въ ея голову западала когда-нибудь мысль, что довольство скромной долей, покорность судьбѣ и честное исполненіе своихъ обязаныостей, скорѣе и дѣйствительнѣе привели бы ее къ истинному счастью, чѣмъ тотъ окольный путь, по которому она стремилась къ достиженію своихъ цѣлей; но если точно мысли этого рода возникали въ ея мозгу, она старалась всегда обходить ихъ съ тою безпокойною заботливостію, съ какою дѣти на Королевиной усадьбѣ обходили комнату, гдѣ лежалъ трупъ ихъ отца. Притомъ видѣла мистриссъ Бекки, что она зашла уже слишкомъ далеко. Совѣсть, конечно, тревожила ее по временамъ; но всѣмъ и каждому извѣстно, какъ легко особы извѣстнаго сорта подавляютъ въ себѣ это чувство. Страхъ стыда, позора или наказанія, дѣйствуетъ на нихъ въ тысячу разъ сильнѣе, чѣмъ сознаніе нравственнаго униженія своей натуры.

Само-собою разумѣется, что, впродолженіе своего пребыванія на Королевиной усадьбѣ, мистриссъ Бекки вошла въ самыя дружелюбныя сношенія со всѣми членами благороднаго семейства. Леди Дженни и супрутъ ея, прощаясь съ нашей героиней, спѣшили выразить искреннія чувства родственной любви и пріязни. Съ удовольствіемъ разсуждали они о томъ счастливомъ времени, когда будетъ вновь отстроенъ и украшенъ ихъ прадѣдовскій домъ на Гигантской улицѣ, въ Лондонѣ, гдѣ они чаще и чаще будутъ видѣться съ мистриссъ Родонъ. Леди Саутдаунъ снабдила ее значительнымъ количествомъ порошковъ и микстуръ собственнаго приготовлепія, и вручила ей рекомендательное письмо къ достопочтенному Лоренсу Грилльсу. Питтъ приказалъ заложить четверню лошадей въ фамильную карету, и проводилъ ихъ до Модбери, куда заранѣе была отправлена телѣга, нагруженная дичью и дорожными вещами мистриссъ Родонъ.

— Какъ вы будете счастливы при свиданіи съ своимъ малюткой! сказала леди Кроли, прощаясь окончательно съ своей милой сестрицей.

— О, да, неизмѣримо счастлива! отвѣчала Ребекка, возводя къ облакамъ свои зеленые глазки.

Она была неизмѣримо счастлива при мысли, что оставляетъ наконецъ это мѣсто, но ей въ то же время не совсѣмъ хотѣлось ѣхать и въ Лондонъ. Королевина усадьба, нечего и говорить, глупа до пошлости и скучна какъ-нельзя больше; но все же воздухъ тамъ почище той атмосферы, въ которой привыкла дышать мистриссъ Родонъ. Нѣтъ только ни одного умнаго человѣка, за то всѣ были добры и ласковы къ ней.

— О, еслибъ въ самомъ дѣлѣ пріобрѣсть какъ-нибудь тысячи три фунтовъ годоваго дохода! воскликнула Ребекка въ глубинѣ своей души. И мысль эта не оставляла ея во всю дорогу.

Лондонскіе фонарики засверкали привѣтливымъ свѣтомъ, когда наши путешественники пріѣхали въ Пиккадилли; миссъ Бриггсъ развела великолѣпный огонь въ джентльменскомъ домикѣ на Курцон-Стритѣ, и маленькій Родонъ, выскочившій изъ постели, радушно поздравлялъ папашу и мамашу съ благополучнымъ возвращеніемъ домой.

ГЛАВА XXI Рѣчь пойдетъ о фамиліи Осборновъ

Много утекло воды съ той поры, какъ мы видѣли въ послѣдній разъ мистера Осборна-старшаго на Россель-Скверѣ. Никакъ нельзя сказать, чтобъ все это время онъ былъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Случились нѣкоторыя событія, имѣвшія одуряющее вліяніе на его характеръ и, что всего хуже, старикъ во многихъ случаяхъ, не могъ дѣйствовать такъ, какъ ему хотѣлось. Мистеръ Осборнъ, даже въ лучшее время жизни, не могъ терпѣть равнодушно противорѣчія своимъ, основательно обдуманнымъ, желаніямъ и планамъ; но тѣмъ больше сопротивленія этого рода раздражали его теперь, когда подагра, старость, одиночество, неудачи, обманутыя надежды совокупно тяготѣли надъ его головою. Его густые, черные волосы посѣдѣли какъ лунь вскорѣ послѣ смерти сына; лицо его побагровѣло, и руки стали дрожать больше и больше, когда онъ наливалъ себѣ стаканъ портвейна. Конторщикамъ въ Сити не было отъ него житья, и члены его собственнаго семейства разстались, повидимому, однажды навсегда съ своимъ счастьемъ.

Пусть у мистриссъ Бекки не было тридцати тысячь фунтовъ; но я крайне сомнѣваюсь, согласилась ли бы она промѣнять свою бѣдность и смѣлыя надежды на огромный капиталъ мистера Осборна и этотъ страшный мракъ, облегавшій стѣны его дома на Россель-Скверѣ. Онъ вздумалъ, на старости лѣтъ, предложить свою руку миссъ Шварцъ; но предложеніе съ презрѣніемъ было отвергнуто партизанами этой леди, которые выдали ее за молодаго джентльмена изъ Шотландіи. Въ молодости мистеръ Осборнъ женился на женщинѣ изъ низшаго круга, за что и преслѣдовалъ ее до могилы; но не было теперь, въ джентльменскомъ кругу, невѣсты по его вкусу. Тѣмъ сильнѣе и рѣшительнѣе распространилъ онъ свою команду надъ незамужнею дочерью. Были у ней щегольская коляска, чудесныя лошади, и миссъ Осборнъ занимала первое мѣсто за столомъ, нагруженнымъ золотомъ, серебромъ, фарфоромъ. Была у ней вексельная книга на банкировъ, ливрейный лакей сопровождалъ ее въ прогулкахъ, неограниченнымъ кредитомъ пользовалась она въ магазинахъ и у всѣхъ купцовъ, которые встрѣчали ее не иначе, какъ съ низкими поклонами и глубочайшимъ почтеніемъ, какъ подобаетъ встрѣчать единственную наслѣдницу богатой фирмы. Но не была счастлива миссъ Осборнъ. Пріемыши въ воспитательномъ домѣ, подметайки на перекресткахъ ^[3], бѣднѣйшія судомойки на кухняхъ, были счастливѣйшими созданіями въ-сравненіи съ этой злополучной и уже довольно пожилою леди.

Фредерикъ Буллокъ, дворянинъ, изъ банкирскаго дома «Буллокъ, Гулькеръ и Компанія», женился наконецъ на Мери Осборнъ, хотя этой свадьбѣ предшествовали нѣкоторыя затрудненія и неудовольствія со стороны жениха, такъ-какъ мистеръ Джорджъ скончался, и отецъ еще при жизни лишилъ его наслѣдства, то господинъ Фредерикъ Буллокъ весьма основательно предъявилъ свое требованіе на цѣлую половину собственности тестя, «а иначе», говорилъ онъ, «имъ не видать меня, какъ своихъ ушей». На это мистеръ Осборнъ еще основательнѣе замѣтилъ, что Фредерикъ обѣщался взять его дочь только съ двадцатью тысячами фунтовъ, и что, слѣдовательно, онъ, Осборнъ, не прибавитъ больше ни одного шиллинга.

— Если хочетъ брать, пусть беретъ, сказалъ старикъ, а если не хочетъ, пусть убирается къ чорту на кулички.

Фредерикъ, обманутый въ своихъ блистательныхъ ожиданіяхъ, говорилъ своимъ пріятелямъ, что «старый торгашъ» надулъ его самымъ безсовѣстнымъ образомъ, и нѣсколько времени показывалъ видъ, что хочетъ отстать отъ своей невѣеты. Мистеръ Осборнъ прекратилъ всякія сношенія съ банкирскимъ домомъ, пошелъ на биржу съ хлыстикомъ въ рукахъ, и объявилъ торжественно, что у него есть намѣреніе перепоясать спину одного негодяя, котораго, однакожь, онъ не назвалъ въ присутствіи купцовъ.

Пока между-тѣмъ длились всѣ эти переговоры, Дженни Осборнъ старалась, по мѣрѣ возможности и силъ, утѣшить сестру свою, Марію.

— Я всегда говорила тебѣ, Мери, сказала Дженни съ видомъ искренняго соболѣзнованія, что онъ любитъ не тебя собственно, а твои деньги.

— Все же онъ выбралъ меня и мой деньги, сестрица; но ему не приходило въ голову выбрать тебя итвои деньги, отвѣчала Мери, забрасывая голову назадъ.

Однакожь разрывъ былъ только временной. Мистеръ Буллокъ-старшій и вся компанія богатой фирмы уоѣдили молодаго Фредерика взять Мери и съ двадцатью тысячами, принимая въ сообраніеніе, что, послѣ смерти Осборна, можно разсчитывать и на дальнѣйшее раздѣленіе его собственности, особенно, если миссъ Дженни состарѣется незамужней дѣвицей. Фредерикъ поколебался, спасовалъ (употребляя его собственное выраженіе), махнулъ рукой и послалъ старика Гулькера съ мирными предложеніями на Россель-Скверъ. Было объяснено, какъ слѣдуетъ, что женихъ и не думалъ отказываться отъ своей прекрасной невѣсты, а всѣ недоразумѣнія произошли только отъ его упрямаго отца. Мистеръ Осборнъ нашелъ такое извиненіе весьма неудовлетворительнымъ; но что тутъ прикажете дѣлать? Гулькеръ и Буллокъ — настоящіе тузы между купцами въ Сити, и всѣмъ притомъ извѣстно, что они стоятъ на короткой ногѣ съ весьма многими «набобами» Вест-Эндской стороны. Что-нибудь да значитъ для стараго джентльмена, если ему можно будетъ сказать о своемъ зятѣ: «Сынъ мой, сэръ, одинъ изъ главнѣйшихъ партнёровъ Гулькера, Буллока и Компаніи, сэръ. Кузина моей дочери — леди Мери Манго, сэръ, дочь высокороднѣйшаго лорда Кастельмаульди, сэръ.» И умственный взоръ мистера Осборна узрѣлъ, въ одно мгновеніе, всѣхъ знаменитѣйшихъ набобовъ, которые жмутъ ему руку и. посѣщаютъ его домъ. Поэтому онъ простилъ молодаго Буллока безъ всякихъ затрудненій, и свадьба совершилась въ назначенный день.

Родственники жениха, жившіе недалеко отъ Гановер-Сквера, дали великолѣпный, истинно-джентльменскій завтракъ по поводу окончательнаго заключенія контракта. Всѣ тузы изъ Сити, и всѣ набобы изъ Вест-Энда, получили приглашеніе и подписали свои имена въ извѣстной книгѣ. Были здѣсь господинъ Манго и леди Мери Манго. Юныя ихъ дщери: Гвендолина и Гвиневра Манго, съ благосклоннымъ великодушіемъ заняли мѣста невѣстиныхъ подругъ. Были тутъ драгунскій полковникъ Блюдайеръ изъ знаменитаго дома братьевъ Блюдайеръ, двоюродный братъ жениха, и высокопочтенная его супруга, мистриссъ Блюдайеръ. Были тутъ: высокороднѣйшій Георгій Баультеръ, сынъ лорда Леванта, и супруга его, урожденная миссъ Манго. Были тутъ высокостепеннѣйшій Джемсъ Мак-Муллъ и супруга его, мистриссъ Мак-Муллъ, урожденная миссъ Шварцъ. Были тутъ и многіе другіе, все тузы и набобы, лорды и миледи, которыхъ бракосочетаніе въ свое время совершилось въ модной Ломбардской улицѣ.

Новобрачные имѣли свои собственный домъ на Берклейскомъ-Скверѣ, и свою собственную дачу въ Рочемптонѣ между лѣтними резиденціями банкировъ. Всѣ дамы изъ фамиліи Буллока, Гулькера и Компаніи были вообще того мнѣнія, что молодой Фредерикъ сдѣлалъ mésalliance, и что вообще дочь ничтожнаго купца ему не пара. На этомъ основаніи, юная мистриссъ Мери, руководимая джентльменскими чувствами, составила, съ большою осторожностью, свой визитный реестръ; и рѣшилась посѣщать или принимать какъ-можно рѣже членовъ своей бывшей фамиліи на Россель-Скверѣ.

Но вы жестоко ошибетесь, если подумаете, что молодая мистриссъ Буллокъ рѣшилась окончательно прервать всякія сношенія съ старымъ джентльменомъ, отъ котораго современемъ можно будетъ вытянуть еще нѣсколько десятковъ тысячь фунтовъ. Фредерикъ Буллокъ былъ слишкомъ уменъ, чтобъ допустить свою жену до такого сумасбродства. Но, къ несчастью, юная супруга неспособна была скрывать своихъ чувствъ, и настряпала множество непростительныхъ промаховъ, которыхъ не могъ предвидѣть опытный мужъ. Приглашая отца и сестру на свои третьестепенные вечера, она вела себя очень гордо и очень холодно въ отношеніи къ нимъ, и притомъ намекнула мистеру Осборну, чтобъ онъ постарался оставить этотъ негодный Россель-Скверъ, гдѣ никакъ не слѣдуетъ жить порядочному джентльмену. Этой послѣдней выходкой мистриссъ Мери совершенно испортила политику своего супруга, и надежда ея на полученіе дальнѣйшаго наслѣдства погибла однажды навсегда. — Вотъ что! для насъ ужь теперь ни по чемъ старый отцовскій домъ на Россель-Скверѣ! Ай-да мистриссъ Мери! говорилъ старый джентльменъ, барабаня по стеклу кареты, когда онъ и дочь его возвращались однажды домой послѣ званаго обѣда у мистриссъ Фредерикъ Буллокъ. Прошу покорно? Она зазываетъ къ себѣ отца и сестру на другой или на третій день послѣ этихъ парадныхъ обѣдовъ, гдѣ тамъ сидятъ у нея все лорды и леди, все графы, да князья! А мы-то что такое? Развѣ нужны намъ ея объѣдки, что-ли? Развѣ не видалъ я этихъ купчишекъ, что-ли, съ которыми они вздумали угощать своего отца? И ужъ мы недостойны, стало-бытъ, сидѣть рядомъ съ этими высокопочтенными господами? высокопочтенными?! Я самъ негоціантъ великобританскій. Лорды — да, нечего сказать, видѣлъ я, какъ на этихъ ея суареяхь одинъ господинъ разговаривалъ съ канальей-скрипачемъ, котораго я не пустилъ бы и въ лакейскую къ себѣ. Будутъ ли они ѣздить къ намъ на Россель-Скверъ? Посмотримъ. Поглядимъ. Нѣтъ, мое винцо-то почище этой кислятины, что подается тамъ у нихъ на этихъ чопорныхъ обѣдахъ. Да ужь коль на то пошло, я пугну ихъ за столомъ цѣлыми слитками золота и серебра… Эй, ты Джемсъ! Ступай скорѣе! Мы поторопливаемся въ свой домишко на Россель-Скверѣ… Ха, ха, ха!

И продолжая закатываться сердитымъ и презрительнымъ смѣхомъ, мистеръ Осборнъ забился въ уголъ кареты. Должно замѣтить, что старый джентльменъ уже давно привыкъ утѣшать себя полнымъ и подробнымъ исчисленіемъ своихъ собственныхъ заслугъ. Дженни Осборнъ соглашалась на этотъ счетъ, во всѣхъ пунктахъ, съ мнѣніями старика-отца, и поведеніе замужней сестры ей совершенно не нравилось.

Когда родился первенецъ у мистриссъ Фредерикъ, сынъ и наслѣдникъ, по имени Фредерикъ-Августъ-Говардъ-Стэнли-Девроксъ Буллокъ, старика Осборна пригласили на крестины, въ крестные отцы. Онъ послалъ новорожденному золотой кубокъ со вложеніемъ двадцати гиней для кормилицы, и отказался ѣхать на крестины.

— Этого не дастъ имъ тамъ ни одинъ лордъ — ужь могу поручиться, сказалъ мистеръ Осборнъ. Пусть ихъ облизываются. Намъ хорошо и на Россель-Скверѣ.

Но какъ бы то ни было, великолѣпный блескъ подарка доставилъ большое удовольствіе дому Буллока. Мери убѣдилась, что отецъ еще любитъ ее какъ-нельзя больше. и господинъ Фредерикъ Буллокъ возъимѣлъ твердую увѣренность, что юный сынъ его и наслѣдникъ можетъ разсчитывать на карманъ своего дѣда.

Легко представить сердечную муку, съ какою миссъ Осборнъ, прозябающая въ своемъ уединеніи на Россель-Скверѣ, читала газету «Morning-Post», гдѣ весьма часто встрѣчалось имя ея сестры въ статьяхъ, подъ заглавіемъ: «фешонэбльныя собранія». Изъ этихъ только статей пожилая дѣвица имѣла случай узнавать, въ какомъ костюмѣ, тамъ-то и тамъ-то, была ея сестра, представляемая всюду своей свекровью, леди Фредерикою Буллокъ. Жизнь самой миссъ Дженни, какъ мы уже намекнули, была совершенно лишена такого величія и блеска. Это было, въ нѣкоторомъ смыслѣ, страшное существованіе. Въ зимніе дни миссъ Дженни принуждена была вставать передъ разсвѣтомъ, и готовить завтракъ для суроваго старика, готоваго перевернуть вверхъ дномъ цѣлый домъ, какъ-скоро не подавали ему чаю въ половинѣ десятаго. Она сидѣла молча насупротивъ него, прислушиваясь къ шипѣнью чайника, и смотрѣла съ содроганіемъ, какъ почтенный родитель читалъ утренннюю газету, и кушалъ обыкновенную порцію бутербродтовъ, подаваемыхъ къ чаю. Въ половинѣ десятаго онъ вставалъ и уѣзжалъ въ Сити. Миссъ Дженни оставалась одна, свободная располагать своимъ временемъ до обѣда, какъ ей угодно. По обыкновенію, она спускалась въ кухню на нѣсколько минутъ и бранила служанокъ; затѣмъ поднималась наверхъ и дѣлала свои туалетъ. Часто выѣзжала она въ магазины для покупокъ, или оставляла свои визитныя карточки у подъѣзда богатѣйшихъ домовъ въ Сити; но всего чаще сидѣла она въ парадной гостиной, ожидая гостей, и вышивая огромный коверъ у камина на софѣ, насупротивъ стѣнныхъ часовъ, надъ поверхностію которыхъ теперь, какъ и всегда, совершалось жертвоприношеніе древней Гречанки. Большое зеркало подъ каминной полкой, параллельное другому, еще большему, на противоположномъ концѣ комнаты, отражало и какъ-то страннымъ образомъ увеличивало огромную люстру на потолкѣ, завернутую въ чехолъ изъ голландскаго полотна. Случалось — довольно, впрочемъ, рѣдко — что миссъ Дженни снимала клеенку съ большаго ройяля, и пыталась припомнить свои любимыя пьесы, но звуки инструмента распространяли жалобное и печальное эхо по всему опустѣлому дому. Портретъ Джорджа былъ снятъ и отнесенъ въ кладовую на чердакъ. Имя покойника никогда не произносилось между дочерью и отцомъ; но оба они знали инстинктивно, что думаютъ о немъ, и притомъ весьма нерѣдко.

Къ пяти часамъ мистеръ Осборнъ возвращался домой, и ровно въ пять, онъ и миссъ Дженни садились за столъ. Глубокое молчаніе, господствовавшее за трапезой, изрѣдка прерывалось только ворчаньемъ мистера Осборна на кухарку. Два или три раза въ мѣсяцъ обѣдали на Россель-Скверѣ пріятели негоціанта, люди старые, какъ онъ, и степенные, подобно ему. То были: докторъ Гульпъ и супруга его изъ Блумсберійскаго Сквера; старикъ Фраузеръ, стряпчій изъ Бедфордскаго Ряда, великій джентльменъ, знакомый, по обязаныостямъ своего званія, со многими набобами Вест-Энда; старый полковникъ Ливерморъ, изъ бомбейской арміи, и супруга его, мистриссъ Ливерморъ, изъ Верхняго Бедфордскаго Ряда; старый сержантъ Тоффи, и супруга его, мистриссъ Тоффи, и, наконецъ, повременамъ, старикъ сэръ Томасъ Коффимъ и супруга его, леди Коффинъ, изъ Бедфордскаго Сквера. Сэръ Томасъ занималъ одно изъ высшихъ мѣстъ въ уголовномъ судѣ, и буфетчикъ получилъ приказаніе подавать къ столу особый сортъ портвейна, какъ-скоро онъ обѣдалъ на Россель-Скверѣ.

Всѣ эти господа давали въ свою очередь столько же пышные и чинные обѣды для мистера Осборна, Послѣ стола, они обыкновенно сидѣли за дессертомъ, выпивая каждый опредѣленную порцію вина, и потомъ уходили наверхъ въ гостиную играть въ вистъ. Въ половинѣ десятаго оканчивался вистъ, утомительный, скучный, однообразный, и каждый убирался восвояси. Весьма многіе богатые джентльмены, которымъ обыкновенно мы, pauvres diables, завидуемъ отъ чистаго сердца, ведутъ такой точно образъ жизни. Дженни Осборнъ рѣдко встрѣчала мужчину моложе шестидесяти лѣтъ, и въ общество отца ея допускался всего одинъ только холостякъ, домовый докторъ на Россель-Скверѣ.

Я не скажу, чтобъ ужь рѣшительно никакое событіе не возмущало монотонности этого страшнаго существованія на Россель-Скверѣ. Былъ одинъ секретъ въ жизни бѣдной Дженни, чрезвычайно встревожившій ея отца. Тайна эта имѣла отношеніе къ миссъ Виртъ, долговязой гувернанткѣ, у которой былъ двоюродный братецъ, художникъ, мистеръ Сми, знаменитый ныньче Royal Artist и портретный живописецъ, но въ ту пору пробивавшійся рисовальными уроками, которые преимущественно давалъ онъ моднымъ леди. Ныньче мистеръ Сми совсѣмъ забылъ дорогу на Россель-Скверъ; но въ 1818 году онъ путешествовалъ туда съ особеннымъ удовольствіемъ, когда миссъ Осборнъ училась у него живописи.

Мистеръ Сми, ученикъ горемычнаго Шарпа, живописца-забулдыги, одареннаго, однакожь, великимъ талантомъ и совершеннымъ знаніемъ своего искусства — мистеръ Сми, отрекомендованный своей кузиной на Россель-Скверъ, благополучно далъ пять или шесть уроковъ, и потомъ злосчастно влюбился въ свою ученицу, миссъ Осборнъ, которой сердце и рука все еще оставались свободными послѣ многихъ разнообразныхъ и совершенно безуспѣшныхъ попытокъ въ дѣлѣ любви. Носился тоже слухъ, вѣроятно справедливый, что и миссъ Осборнъ чувствовала нѣкоторую симпатію къ своему профессору рисованья. Миссъ Виртъ, какъ и слѣдуетъ, великодушно взялась быть повѣренной сердечныхъ тайнъ. Я не знаю заподлинно, была ли у ней привычка оставлять невзначай комнату, какъ-скоро профессоръ и его ученица были заняты своимъ дѣломъ, и мнѣ неизвѣстно достовѣрно, надѣялась ли миссъ Виртъ получить отъ своего кузена небольшую частичку благъ земныхъ въ видѣ благодарности за то, что она доставитъ ему случай жениться на дочери богатаго негоціанта — всего этого я не знаіо и не вѣдаю; но достовѣрно то, что мистеръ Осборнъ какими-то судьбами пронюхалъ всю эту интригу, и по этой причинѣ, воротившись однажды изъ Сити въ неурочный часъ, вошелъ въ гостиную съ толстой бамбуковой тростью, и застигъ тамъ всѣхъ на лицо — профессора, ученицу и гувернантку, испуганныхъ до неимовѣрной степени и блѣдныхъ до крайняго изнеможенія. Расправа учинилась быстрая и строгая. Мистеръ Осборнъ вытолкалъ профессора въ зашеекъ, съ угрозой переломать ему всѣ ребра, и черезъ полчаса прогналъ изъ дома гувервантку, спихнувъ съ лѣстяицы ея сундуки, и перетоптавъ, безъ всякой пощады, всѣ ея картонки. Сжатый кулакъ Осборна послужилъ символомъ окончательнаго напутствія, когда миссъ Виртъ садилась въ наемную карету.

Тѣмъ и кончилась эта исторія. Миссъ Дженни, какъ и слѣдуетъ, не выходила нѣсколько дней изъ своей спальни. О компаньйонкахъ или гувернанткахъ, больше ей не приказано было думать. Старый джентльменъ объявилъ подъ клятвой, что онъ не дастъ ей ни шиллинга изъ своихъ денегъ, какъ-скоро она, безъ его позволенія, задумаетъ свести какую-нибудь интригу. Самъ мистеръ Осборнъ всего-менѣе думалъ пріискивать жениховъ для своей дочери: ему нужна же была какая-нибудь женщина въ домѣ для надзора за хозяйствомъ. Такимъ-образомъ миссъ Дженни принуждена была оставить всякіе проекты, съ которыми, такъ или иначе, былъ связанъ Купидонъ. При жизни отца она обрекла себя на совершенное затворничество, и была, казалось, довольна участью старой дѣвы. Мистриссъ Мери между-тѣмъ каждый годъ производила на свѣтъ прекрасныхъ малютокъ съ чудными именами, и родственныя связи между обѣими сестрами становились все слабѣе и слабѣе.

— Дженни и я живемъ въ различныхъ сферахъ, говорилаобыкновенно мистриссъ Буллокъ, конечно, — я считаю ее сестрою…

А это значитъ… впрочемъ, вы понимаете, что это значитъ, когда извѣстная леди называетъ извѣстную дѣвицу своей сестрою.

Было уже описано, какъ дѣвицы Доббинъ жили съ своимъ отцомъ на прекрасной дачѣ, что на Денмарк-Гиллѣ, гдѣ были у нихъ прекрасныя оранжереи съ чудными абрикосами и персиками, приводившими въ восхищеніе маленькаго Джорджа Осборна. Дѣвицы Доббинъ, изрѣдка посѣщавшія Амелію на Аделаидиныхъ Виллахъ, заѣзжали повременамъ и на Россель-Скверъ навѣстить свою старую знакомую, миссъ Осборнъ. Думать надобно, что это онѣ дѣлали вслѣдствіе просьбы и особыхъ распоряженій своего брата, майора въ Индіи, къ которому отецъ ихъ питалъ глубокое уваженіе. Какъ опекунъ и крестный отецъ маленькаго Джорджа, майоръ не терялъ надежды, что россель-скверскій дѣдушка опомнится современемъ, и обратитъ благосклонное вниманіе на своего внука, Мало по малу дѣвицы Доббинъ познакомили миссъ Осборнъ со всѣми дѣлами, имѣвшими отношеніе къ мистриссъ Эмми. Онѣ разсказали, какъ Амелія живетъ съ матерью и отцомъ, какъ они бѣдны, и какъ до сихъ поръ не перестаютъ онѣ удивляться, что мужчины (и какіе мужчины? Ихъ собственный братъ и капитанъ Осборнъ!) могли интересоваться такой, въ полномъ смыслѣ, ничтожной женщиной, какъ мистриссъ Эмми. Зато маленькаго Джорджа превозносили онѣ до небесъ, и утверждали, что это чудный мальчикъ. Дѣло извѣстное, что всѣ женщины безъ исключенія, и преимущественно старыя дѣвы, чувствуютъ особое влеченіе къ хорошенькимъ малюткамъ.

Однажды, послѣ усердныхъ просьбъ со стороны сестрицъ майора Доббина, Амелія дозволила своему Джорджинькѣ провести съ ними день на Денмарк-Гиллѣ. Часть этого дня мистриссъ Эмми употребила на письмо къ майору, въ Индію. Она поздравляла его съ пріятной новостью, дошедшей до ея слуха. Молилась о его благополучіи и о счастіи особы, избранной его сердцемъ. Благодарила его за тысячи тысячь обязательныхъ услугъ и доказательствъ неизмѣнной его дружбы къ ней въ годину ея несчастій и душевной скорби. Сказала, между-прочимъ, что этотъ самый день малютка Джорджъ проводитъ на дачѣ, въ обществѣ его любезныхъ сестрицъ. Письмо во многвхъ мѣстахъ было подчеркнуто, и она подписалась искреннимь и совершенно преданнымь его другомъ Амеліей Осборнъ. Она забыла, противъ обыкновенія, послать ласковое словечко къ леди Одаудъ, и въ письмѣ ни разу не упоминалось имя Глорвины; въ общихъ выраженіяхъ только Амелія напутствовала благословеніями прекрасную невѣсту майора. Слухъ о женитьбѣ самъ собою отстранилъ прежнюю осторожность, какую мистриссъ Эмми наблюдала при этой перепискѣ. Она была очень рада, что можетъ, наконецъ, вполнѣ выразить чувства искренней признательности и глубочайшей преданности, какую она всегда питала къ благородному и великодушному Вилльяму. Разумѣется, она вовсе не думала ревновать его къ этой Глорвинѣ — какъ это можно!

Вечеромъ Джорджинька воротился въ одноколкѣ, въ которой привезъ его кучеръ старика Доббина. На шеѣ висѣла у него превосходная золотая цѣпочка и часы. Джорджинька сказалъ, что этотъ подарокъ сдѣлала ему старая леди, некрасивая собой. Она плакала, цаловала и обнимала его. Однакожь онъ не любилъ ея. Онъ очень любилъ виноградъ и персики. И онъ любилъ только свою мама. Амелія перепугалась; робкое ея сердце предчувствовало бѣду неминучую, когда она услыхала, что родственными покойнаго мужа увидѣли, наконецъ, малютку Джорджа.

Къ пяти часамъ миссъ Осборнъ воротилась домой устроивать обѣдъ для своего отца. Старикъ, обдѣлавшій какую-то спекуляцію въ Сити, былъ на этотъ разъ въ веселомъ расположеніи духа. Отъ вниманія его не ускользнуло волненіе дочери, и онъ удостоилъ ее вопросомъ:

— Что съ вами, миссъ Осборнъ? Что такое случилось?

Старая дѣвица залилась горькими слезами.

— О, сэръ! воскликнула миссъ Дженни. Я видѣла маленькаго Джорджа. Онъ прекрасенъ, какъ ангелъ, и… и удивительно похожъ на него!

Старикъ не проговорилъ въ отвѣтъ ни одного слова; но лицо его побагровѣло, и онъ задрожалъ — всѣми своими членами.

ГЛАВА XLII Читатель обогнетъ мысъ Доброй Надежды

Покорнѣйше прошу васъ, милостивые государи и государыни, перенестись за десять тысячь миль отъ настоящей сцены, на военную станцію Бундельгонджъ, въ мадрасскую дивизію англійскихъ владѣній за океаномъ, гдѣ живутъ теперь на постоянныхъ квартирахъ любезные наши пріятели Трильйоннаго полка, подъ командой храбраго полковника, сэра Михаэля Одауда.

Время не обидѣло этого толстаго джентльмена, и поступило съ нимъ благосклонно, какъ впрочемъ обыкновенно поступаетъ оно со всѣми джентльменами, снабженными веселымъ нравомъ, превосходнымъ желудкомъ, и которые не слишкомъ изнуряютъ свою мыслительную силу. Михаэль Одаудъ отлично лавируетъ ножомъ и вилкой въ утренніе часы, впродолженіе завтрака или полдника, и съ большимъ успѣхомъ владѣетъ этими оружіями въ часы вечера за обѣдомъ или ужиномъ. И послѣ каждаго яства, онъ покуриваетъ свой гукахъ (индійскую трубочку, устроенную чрезвычайно хитрымъ образомъ) спокойно, чинно, и выслушиваетъ при этомъ бранчивые залпы своей супруги съ таки ъ же хладнокровіемъ, какое отличало его на поляхъ Ватерлоо. Возрастъ и палящій зной иидійскаго солнца не уменьшили ни дѣятельности, ни краснорѣчія прославленнаго потомка знаменитыхъ Мелони и Моллой-Гленмелони.

Супруга полковника, старая наша пріятельница, водворилась въ Мадрасѣ, какъ у себя дома. Уютная квартира въ брюссельской гостиницѣ, или кочевье подъ развѣсистой палаткой — для нея все равно. Впродолженіе похода, леди Одаудъ шествовала впереди Трильйоннаго полка, возсѣдая на хребтѣ слона. Этотъ же хребетъ служилъ для нея сѣдалищемъ. когда она отправилась съ своими неустрашимыми соотечественниками на тигровую охоту. Туземные князьки принимали ее и Глорвину, съ удивительною благосклонностію, въ своихъ зенанахъ, и предлагали, къ ея услугамъ, шали и брильянты, отъ которыхъ однакожь леди Одаудъ, скрѣпя сердце, принуждена была отказываться. Часовые отдаютъ ей честь всюду, гдѣ только она показывается, и умилительно видѣть, какъ храбрая дама притрогивается къ своей шляпѣ, отвѣчая на ихъ салютъ. Леди Одаудъ дѣйствительне считается самою воинственною дамою во всемъ Мадрасѣ. Ссора ея съ леди Смитъ, женою сэра Миноса Смита, мадрасскаго судьи, памятна еще до сихъ поръ нѣкоторымъ изъ жителей этой области. Леди Одаудъ отзвонила свою соперницу въ полномъ собраніи, и даже задѣла ея амбицію, объявивъ на отрѣзъ, что она презираетъ всѣхъ этихъ гражданокъ. Даже теперь, спустя слишкомъ двадцать пять лѣтъ, помнятъ весьма многіе, какъ леди Одаудъ, на балу у губернатора, отплясывала джигъ, и какъ она совсѣмъ затанцовала двухъ адъютантовъ, одного майора и двухъ статскихъ джентльменовъ. Майоръ Доббинъ уговорилъ ее наконецъ удалиться въ столовую, гдѣ накрывали ужинъ, и она отступила, такъ, что называется, lassata nondum satiata recessit.

Итакъ, Пегги Одаудъ все та же, какою мы знали ее за нѣсколько лѣтъ. Добрая и великодушная въ мысляхъ и поступкахъ, нетерпѣливая и бурная въ движеніяхъ, она командуетъ безконтрольно надъ своимъ Михаэлемъ, и справедливо считается дракономъ между всѣми дамами Трильйоннаго полка. Материнское ея покровительство, теперь какъ и прежде, распространяется на всѣхъ молодыхъ людей: она ухаживметъ за ними въ болѣзни, утѣшаетъ ихъ въ скорби, защищаетъ въ напастяхъ, и слыветъ истинною матерью между всѣми прапорщиками и подпоручиками своего полка. Но всѣ обер-офицерскія жены интригуютъ страшнѣйшимъ образомъ противъ леди Одаудъ. Онѣ говорятъ, что Глорвина ужь слишкомъ задираетъ носъ, и будто сама Пегги невыносимо властолюбива. Тутъ есть частичка и правды. Однажды неустрашимая супруга Михаила Одауда разогнала и разсѣяла, съ большимъ скандаломъ, шайку Кувыркателей, которую вздумала было основать въ Мадрасѣ мистриссъ Киркъ, уже начавшая, среди своихъ слушателей и слушательницъ, произносить эстетически-умозрительныя рацѣи собственнаго сочиненія. Леди Одаудъ весьма основательно замѣтила, что если Трильйонный полкъ почувствуетъ нужду въ такихъ рацѣяхъ, такъ она съ удовольствіемъ предложитъ ему сочиненія собственнаго своего дядюшки, достопочтеннаго декана, а мистриссъ Киркъ всего лучше сдѣлаетъ, если бросивъ эти кувыркательскія засѣданія, будетъ сидѣть дома и починивать бѣлье своего мужа. Въ другой разъ, она положила предѣлъ волокитству поручика Стоббля, который вздумалъ-было ухаживать за лекарской женой. Пегги Одаудъ, въ полномъ собраніи, потребовала съ него деньги, которыя онъ былъ ей долженъ, и легкомысленный молодой человѣкъ, не думая больше о своей интригѣ, взялъ отпускъ за болѣзнью, и уѣхалъ въ Капъ. Съ другой стороны, она пріютила у себя и защитила бѣдную мистриссъ Поски, убѣжавшую однажды ночью отъ преслѣдованій своего взбѣшеннаго мужа, который принялся буянить немилосердо послѣ выпитыхъ имъ двухъ бутылокъ водки. Пегги спасла несчастнаго отъ пагубныхъ послѣдствій delirii trementis, и вынудила его дать торжественную клятву, что онъ не будетъ больше пьянствовать во всю свою жизнь. Словомъ сказать, при несчастныхъ обстоятельствахъ, Пегги Одаудъ была самою лучшею утѣшительницею въ мірѣ, но не было друга сварливѣе и безпокойнѣе ея при обстоятельствахъ счастливыхъ. Всюду и всегда она проникнута была глубокимъ сознаніемъ собственныхъ достоянствъ, и мужественно побѣждала всякія препятствія на пути къ предположенной цѣли.

Между-прочимъ она забрала себѣ въ голову, что старинный нашъ пріятель, майоръ Доббинъ, непремѣнно долженъ жениться на сестрѣ ея, Глорвинѣ. Мистриссъ Одаудъ знала ожиданія майора, высоко цѣнила добрыя его свойства и хорошую репутацію, какою онъ пользовался въ полку. Тутъ нечего было и сомнѣваться, что сама судьба предназначила Глорвинѣ составить счастье такого человѣка. Это была молодая, голубоокая красавица съ чорными какъ смоль волосами и цвѣтущими розами на щекахъ. Она ѣздила на конѣ какъ гусаръ, танцовала какъ сильфида, пѣла какъ жаворонокъ: какой еще невѣсты нужно было для майора? Это ужь само собою разумѣется, что плаксивая Амелія ни въ какомъ отношеніи не могла сравниться съ миссъ Глорвиной.

— И посмотрите, какъ Глорвина входитъ въ комнату: плыветъ вѣдь точно пава, говорила мистриссъ Одаудъ, я очень люблю бѣдняжку Эмми, но вы сами знаете, какъ она плаксива и робка: курица заклюетъ ее у насъ въ полку. Глорвина достойна васъ, майоръ, и вы достойны Глорвины. Вы созданы другъ для друга. Вы человѣкъ спокойный, тихій, и жена съ веселымъ нравомъ будетъ для васъ истиннымъ сокравищемъ. То правда, что порода ея не такъ знаменита, какъ Мелони, или, Моллой-Гленмелони, но все же позвольте вамъ замѣтить, что древность ея фамиліи можетъ служить предметомъ гордости для всякаго нобльмена.

Но прежде чѣмъ великодушная Пегги принялась расточать эти ласки майору Доббину, склоняя его на сторону Глорвины, мы обязаны признаться, что сама Глорвина расточала любезности всякаго рода на многихъ, европейскихь и азіатскихъ пунктахъ. Одинъ сезонъ прожила она въ Дублинѣ, и мы не умѣемъ пересчитать, сколько сезоновъ она провела въ Коркѣ. Киллерни и Малло. Она безъ разбора волочилась за всѣми военными, пригодными для женитьбы, и всѣ помѣщики-холостяки служили безразлично мишенью для ея сердечныхъ цѣлей. Шесть или семь джентльменовъ въ рландіи были съ ней очень любезны; но всѣ они, неизвѣстно вслѣдствіе какихъ причинъ, оставили ее одинъ за другимъ. Въ Мадрасѣ и на военной станціи переволочилась она чуть-ли не за всѣми офицерами поодиначкѣ, и повидимому не безъ успѣха. Всѣ удивлялись миссъ Глорвинѣ, всѣ танцовали и любезничали съ ней, но ни одинъ джентльменъ, удобный для женитьбы, не сдѣлалъ предложенія голубоокой красавицѣ съ черными волосами. То правда, безъусый прапорщикъ вздыхалъ по ней очень долго, и двое безбородыхъ джентльменовъ по статской части формально объяснились ей въ любви, но всѣмъ имъ отказала миссъ Глорвина, отказала на отрѣзъ. А между-тѣмъ, даже младшія ея подруги безпрестанно выходили замужъ, одна за другой! Такова судьба. Есть женщины, умныя и прекрасныя, которыя однакожь никакъ не могутъ попасть въ милость къ Гименею. Онѣ влюбляются съ рѣдкимъ великодушіемъ во всякаго молодаго человѣка, танцуютъ напролетъ чуть-ли не всѣ зимнія ночи, гуляютъ и катаются верхомъ чуть-ли не каждый поэтическій вечеръ, и что же? Проходитъ десять, двадцать лѣтъ, а какая-нибудь миссъ Огреди — все та же, вѣчно юная, вѣчно цвѣтущая миссъ Огреди, жаждущая обручиться съ идеальнымъ другомъ сердца. Глорвина была однакожь убѣждена, что не поссорься Пегги съ этой женой мадрасскаго судьи, счастье ея за океаномъ утвердилось бы на прочномъ основаніи. Нѣкто мистеръ Чотни, человѣкъ пожилой, лѣтъ этакъ шестидссяти, уже совсѣмъ хотѣлъ-было сдѣлать предложеніе миссъ Глорвинѣ, да только Пегги Одаудъ, своимъ взбалмошнымъ характеромъ, испортила все дѣло, и мистеръ Чотни, вѣроятно съ горя, предложилъ свою руку молоденькой тринадцатилѣтней дѣвчонкѣ, только-что привезенной изъ одного европейскаго пансіона.

Очень хорошо. Хотя Пегги Одаудъ и миссъ Глорвина жили между собою, съ позволенія сказать, какъ кошка съ собакой и бранились по тысячѣ разъ каждый Божій день (я право не понимаю, какъ это Михаэль Одаудъ, въ обществѣ такихъ женщинъ не сошелъ съ ума; это обстоятельство доказываетъ неопровержимымъ образомъ, что былъ онъ кротокъ духомъ, и смиренъ сердцемъ, какъ ягненокъ), однакожь обѣ онѣ, съ удивительнымъ единодушіемъ, стояли на томъ пунктѣ, что Глорвина, во что бы ни стало, должна выйдти за майора и на общемъ совѣтѣ было рѣшено, не давать Доббину покоя, пока онъ не запутается въ супружескихъ сѣтяхъ. Дѣйствуя сообразно такому предначертанію, миссъ Глорвина, несмотря на предшествующія сорокъ или пятьдесятъ пораженій, повела аттаку рѣшительно и смѣло. Она пѣла Доббину ирландскія мелодіи, и весьма часто обращалась къ нему съ патетическими вопросами въ родѣ слѣдующаго: «Не хотите ли вы пойдти со мной въ бесѣдку?» нужно было имѣть гранитное сердце, чтобъ отказаться отъ такого приглашенія. Но это еще ничего. Главная опасность предстояла не въ бесѣдкѣ. Миссъ Глорвина неутомимо разспрашивала своего друга, какая грусть или тоска-злодѣйка омрачили его юные дни, и затѣмъ, выслушивая повѣсть о его военныхъ похожденіяхъ, заливалась горючими слезами, какъ Десдемона. Было уже сказано, что старинный и честный другъ нашъ любилъ упражняться на флейтѣ въ свои досужіе часы: Глорвина пѣла съ нимъ дуэты, и леди Одаудъ великодушно оставляла комнату всякой разъ, когда молодые люди предавались этому музыкальному занятію. Глорвина принуждала майора ѣздить съ ней верхомъ каждое утро, и всѣ видѣли, какъ они рисовались на прекрасныхъ коняхъ. Глорвина безпрестанно посылала къ нему записочки, выпрашивала у него книги, отмѣчая въ нихъ карандашомъ юмористическія или патетическія мѣста, пробудившія ея симпатію. Лошадьми майора, его слугами, ложками, чашками, паланкиномъ: всѣмъ этимъ поперемѣнно заимствовалась миссъ Глорвина. Что-жъ удивительнаго, если индійская публика назначила ихъ другъ для друга, и если слухъ объ этомъ дошелъ въ свое время до лондонскихъ сестрицъ майора, готовыхъ всей душой полюбить прекрасную невѣстку?

Доббинъ между-тѣмъ, осаждаемый съ такимъ постоянствомъ и настойчивостью, продолжалъ хранить самое ненавистное спокойствіе духа и сердца. Онъ отдѣлывался обыкновенно добродушнымъ смѣхомъ, когда молодые товарищи Трильйоннаго Полка подшучивали надъ лестнымъ къ нему вниманіемъ миссъ Глорвины.

— Что вы тутъ толкуете, господа! говорилъ майоръ Доббинъ, она лишь только набиваетъ руку, практикуется надо мной, какъ на фертепьяно мистрисъ Тозеръ, потому-что на всей нашей станціи нѣтъ болѣе удобнаго инструмента. Я слишкомъ старъ для такой прекрасной леди, какъ миссъ Глорвина.

И продолжая попрежнему разъѣзжать съ Глорвиной на утреннія и вечернія прогудки, онъ въ тоже время писалъ для нея ноты, переписывалъ стихи для ея альбома, и неутомимо игралъ съ нею въ шахматы. Все это, какъ извѣстно, составляетъ простѣйшій и самый обыкновенный родъ занятій для британскихъ джентльменовъ, отправляемыхъ за океанъ. Другіе, напротивъ, не обнаруживая особенной склонности къ миролюбивому препровожденно времени у домашняго очага, отправляются на охоту бить кабановъ, куропатокъ и бекасовъ, или оставаясь на чьей-нибудь квартирѣ, поигрываютъ въ карты и потягиваютъ водку.

Сэръ Михаэль Одаудъ, съ своей стороны, отказался наотрѣзъ принимать какое бы то ни было участіе въ замыслахъ своей супруги и сестры, хотя обѣ леди неоднократно упрашивали его принудить ненавистнаго майора къ интересному объясненію, и вдолбить въ дубинную его голову, что честный джентльменъ не долженъ такимъ постыднымъ способомъ мучить и томить невинную дѣвушку, привязавшуюся къ нему всей душой.

— А мнѣ-то какая нужда? говорилъ старый воинъ, покуривая свой гукахъ, — майоръ не ребенокъ, и я ему не дядька. Самъ можеть обратиться къ вамъ, если Глорвина нужна для него.

Но всего чаще онъ пробовалъ извернуться разными шуточками, объявляя, напримѣръ, что «майоръ Доббинъ еще слишкомъ молодъ для поддержанія хозяйства, и поэтому написалъ онъ недавно письмо къ своей мама, требуя отъ нея приличныхъ наставленій и совѣтовъ; соотвѣтствующихъ такому торжественному случаю въ его жизни».

Этого мало. Безсовѣстный Одаудъ, въ частныхъ сношеніяхъ съ майоромъ, считалъ даже своей обязанностью предостеречь его противъ козней своей жены и сестры.

— Смотри, братъ Добъ, говоридъ оии держи ухо востро. У меня тамъ собираются навести на тебя такую баттарею… понимаешь? Жена выписала недавно изъ Европы огромный ящикъ разнаго хлама, и между прочимъ кусокъ розоваго атласа для Глорвины. Это не поведетъ къ добру, если ты разинешь ротъ, пріятель, атласъ сдѣлаетъ свое дѣло, и ты какъ-разъ попадешь въ силки.

Дѣло въ томъ однакожь, что ни красота, ни хитрыя изобрѣтенія моды, не оказывали побѣдительнаго вліянія на сердце майора. Почтенный другъ нашъ создалъ въ своемъ мозгу особый женскій идеалъ, нисколько не похожій на миссъ Глорвину въ ея розовомъ атласѣ. Кроткая, слабая и нѣжная женщина въ черномъ платьѣ, съ большими глазами и каштановыми волосами; говоритъ она очень рѣдко, и мелодическій голосокъ ея не имѣетъ ни малѣйшаго сходства съ голосомъ Глорвины; нѣжная молодая мать съ ребенкомъ на рукахъ, съ улыбкой приглашающая майора взглянуть на этого младенца, розощекая дѣвочка, которая когда-то порхала и пѣла какъ беззаботная птичка на Россель-Скверѣ, и потомъ, любящая и счастилвая, облокачивалась на плечо вѣтреннаго Джорджа Осборна — таковъ былъ этотъ образъ, наполнявшій, денно и нощно, всю душу честнаго майора. Очень можетъ быть, что Амелія не совсѣмъ была похожа на портретъ, созданный воображеніемъ майора, хранилась у него въ одномъ изъ ящиковъ конторки модная картинка, которую Вилльямъ еше въ Лепдонѣ, укралъ дома у своихъ сестеръ и привезъ въ Индію на свою мадрасскую квартиру, это, по его словамъ, совершеннѣйшая копія мистриссъ Эмми. Я видѣлъ картинку и могу увѣрить, что на ней было намалевано лицо какой-то бездушной куклы въ модномъ платьѣ. Почему знать? Легко статься, что сантиментальная Амелія мистера Доббина была столько же непохожа на дѣйствительную мистриссъ Эмми, какъ и эта нелѣпая картинка, на которую онъ любовался въ сердечной простотѣ? Но развѣ не всѣ влюбленные настроены на одинъ и тотъ же ладъ? И кто знаетъ, лучше ли имъ будетъ, если холодный разсудокъ разоблачитъ передъ ними обожаемый предметъ во всей наготѣ, и они должны будутъ признаться, что ошибались? Мистеръ Доббинъ именно находился подъ вліяніемъ этой чарующей силы, которая страннымъ образомъ извращаетъ обыкновенныя идеи к понятія здороваго человѣка. Онъ не любилъ ни съ кѣмъ разговаривать о своихъ чувствахъ, спалъ себѣ спокойно, и кушалъ съ удовлетворительнымъ аппетитомъ, несмотря на пассію своего сердца. Голова его немного посѣдѣла съ той поры, какъ мы видѣли его въ послѣдній разъ, но чувства его ннсколько не измѣнились: не охладѣли, не огрубѣли и не постарѣли. Любовь его была столько же свѣжа, какъ воспоминанія пожилаго человѣка о впечатлѣніяхъ дѣтскихъ лѣтъ.

Мы уже сказали, какимъ-образомъ двѣ миссъ Доббинъ и мистриссъ Эмми писали изъ Европы письма въ Индію, къ майору Доббину. Въ одномъ изъ этихъ писемъ, Амелія, чистосердечно и простодушно, поздравляла своего друга съ приближающимся днемъ бракосочетанія его съ миссъ Одаудъ.

«Сестрицы вашиг только-что сейчасъ бывшія у меня, на Аделаидиныхъ Виллахъ, извѣстили меня объ истгтномъ событіи, по поводу котораго я считаю своимъ долгомъ принести вамъ свое искреннее поздравленіе. Надѣюсь, что молодая леди, съ которой, какъ я слышала, вы готовитесь соединитть свою судьбу, окажется, во всѣхъ отношеніяхъ достойною человѣка, представляющаго собою олицетворенную доброту, прямодушіе и честность. Бѣдной вдовѣ теперь остается только молиться за васъ обоихъ, и желать вамъ всякаго благополучія. Джорджинька съ любовію посылаетъ поклонъ своему милому крестному папашѣ, и надѣется, что, во всякомъ случаѣ, вы не забудете его. Я сказала ему, что скоро другія, тѣснѣйшія узы соединятъ васъ навсегда съ такою особою, которая, по всей вѣроятности, заслуживаетъ всей вашей любви. Эти узы будутъ конечно сильнѣе всякихъ друіихъ, однакожь, тѣмъ не менѣе, я увѣрена, что бѣдная вдова и сынъ ея, котораго всегда вы покровительствовали и любили, займутъ и теперь уголокъ въ вашемъ сердцѣ.»

Мысли этого рода были еще сильнѣе развиты въ другомъ посланіи, на которое мы намекнули.

Одинъ и тотъ же корабль привезъ изъ Европы и ящикъ съ модными товарами для леди Одаудъ, и это знаменитое письмо, которое Вилльямъ Доббинъ поспѣшилъ вскрыть прежде всѣхъ другихъ пакетовъ, адресованныхъ на его имя. Впечатлѣеіе, произведенное чтеніемъ интереснаго докумеита было очень сильно, и даже сопровождалось нервическимъ раздраженіемъ въ майорѣ, который съ этой минуты возненавидѣлъ отъ всего сердца, и миссъ Глорвину, и розовый атласъ, и все, что могло имѣть какое-нибудь отношеніе къ розовому атласу. Вилльямъ Доббинъ рѣшительно проклялъ бабьи сплетни и весь женскій полъ. Все въ этотъ день безпокоило его и раздражало. Жаръ былъ несносный, парадъ тянулся очень долго, молодые люди за общимъ столомъ болтали ужасную чепуху. Э, Боже мой! И кому нужно знать, что поручикъ Смитъ настрѣлялъ столько-то бекасовъ, а прапорщикъ Браунъ выдѣлывалъ такіе-то курбеты на своемъ новокупленномъ конѣ? Ему ли степенному мужу сорока почти лѣтъ, слушать такой вздоръ? Всѣ эти шуточки наполняли даже стыдомъ майорское сердце, между-тѣмъ, какъ старикъ Одаудъ, несмотря на огромную лысину на своей головѣ, хохоталъ до упаду, и слушалъ, съ неимовѣрнымъ наслажденіемъ, какъ остритъ лекарскій помощникъ, и какъ потѣшается вся эта молодежь. Что за странный человѣкъ, этотъ старикъ Одаудъ! Тридцать лѣтъ слушаетъ онъ одно и то же, и никогда не надоѣдаетъ ему эта болтовня! Да ужь, если сказать правду, самъ Доббинъ чуть-ли не пятнадцать лѣтъ сряду былъ постояннымъ и весьма благосклоннымъ слушателемъ всего этого вздора. А теперь?.. Но вотъ кончился скучный обѣдъ, и полковыя дамы принялись за свои безконечныя сплетни и пересуды. Нѣтъ, это ужь изъ рукъ вонъ! Нестерпимо! невыносимо!

— О, Амелія, Амелія! восклицалъ майоръ Доббинъ въ глубинѣ своей души, одной тебѣ только былъ я безгранично вѣренъ, и ты же вздумала упрекать меня! Тебѣ ли оставить понятіе этой, невыразимо-скучной жизни, которую веду я здѣсь вдали отъ тебя, за океаномъ? Ничего нѣтъ мудренаго, если мой чувства остаются для тебя загадкой, но за что же ты осуждаешь меня на бракъ съ этой легкомысленной и вѣтренной ирландкой? Это ли достойная награда за мою неизмѣнную преданность къ тебѣ впродолженіе столькихъ лѣтъ?

Грустно и тошно сдѣлалось бѣдному Вилльяму, горемычному и одинокому больше, чѣмъ когда-либо. Жизнь съ ея тщеславіемъ и суетою потеряла для него все свое значеніе, и онъ готовъ былъ разомъ покончить эту безвыходную борьбу съ обманутыми надеждами, несбывшимися мечтами. Всю эту ночь провелъ онъ безъ сна, и томился желаніемъ возвращенія на родину. Амеліино письмо разразилось надъ нимъ, какъ бомба; что это была за женщина въ самомъ дѣлѣ? Никакая вѣрность и никакое постоянство не разогрѣвали ея сердца. Она, повидимому, вовсе не хотѣла видѣть, что онъ любитъ ее. Бросившись въ постель, майоръ Доббинъ продолжалъ къ ней обращаясь съ своей жалобною рѣчью;

— Великій Боже! Камень-ли ты, Амелія, если не видишь и не чувствуешь, что я одну только тебя люблю въ цѣломъ мірѣ! Ухаживалъ я за тобой цѣлые мѣсяцы, тяжелые, безконечные мѣсяцы, и что же? ты сказала мнѣ съ улыбкой послѣднее прости, и совсѣмъ забыла меня, лишь только переступилъ я черезъ твой порогъ!

Туземные слуги съ удивленіемъ смотрѣли на майора, встревоженнаго и убитаго горемъ, между-тѣмъ, какъ прежде онъ всегда былъ такъ холоденъ, спокоенъ и равнодушенъ ко всему. Что, если бы Амелія увидѣла его въ этомъ положеніи? Пожалѣла ли бы она своего преданнаго друга?

Майоръ Доббинъ собралъ и перечиталъ всѣ письма, какія когда-либо писала къ нему мистриссъ Эмми. То были, по большей части, дѣловыя письма относительно небольшаго имущества малютки Джорджа, оставленнаго ему покойнымъ отцомъ, какъ простодушно воображала бѣдная вдова, или, пригласительныя записочки по поводу разныхъ случаевъ и обстоятельствъ. Все собралъ майоръ и перечиталъ по нѣскольку разъ каждый клочокъ бумажки, полученной когда-либо отъ мистриссъ Эмми; увы! какъ все это холодно, безнадежно, и какимъ отчаяннымъ эгоизмомъ пропитана была каждая строчка этихъ печальныхъ документовъ!

И если бы въ эти минуты подвернулась какая-нибудь нѣжная и сострадательная особа, способная вполнѣ оцѣнить великодушное сердце мученика безнадежной страсти, кто знаетъ? владычество Амеліи быть-можетъ окончилось бы однажды навсегда, и любовь Вилльяма обратилась бы на другой, достойнѣйшій предметъ, но майоръ коротко знакомъ былъ только съ одной Глорвиной Одаудъ, и хотя были у этой дѣвицы прекрасные гагатовые локоны; но всѣ ея движенія разсчитаны были очень дурно. Глорвина, казалось, хотѣла только удивить и озадачить Вилльяма, и выбрала для этого самыя неудачныя и безналежныя средства. Она завивала свои волосы на разныя, болѣе или менѣе, хитрыя манеры, и обнажала свои плеча съ удивительнымъ искусствомъ, какъ-будто желая сказать своему пріятелю майору: «видѣлъ ли ты, любезный, у кого-нибудь такія чудныя кудри и такой, истинно-чудесный цвѣтъ кожи и лица?» Она улыбалась всегда такимъ-образомъ, что любознательный собесѣдникъ могъ пересчитать всѣ ея зубы. И что же? майоръ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на всѣ эти прелести и чары, способныя, повидимому, сгубить на повалъ всякаго чувствительнаго джентльмена.

Вскорѣ по прибытіи, и чуть-ли не вслѣдствіе прибытія, моднаго ящика изъ лондонскихъ магазиновъ, леди Одаудъ и другія полковыя дамы устроили великолѣпный балъ, куда получили приглашеніе всѣ военные и статскіе кавалеры, способные цѣнить прелести женскаго пола. Глорвина съ гагатовыми локонами облеклась въ убійственный атласъ, разсчитывая сразить майора рѣшительнымъ ударомъ, что, повидимому, было очень легко, такъ-какъ Вилльямъ присутствовалъ на балѣ съ самаго его начала, и бѣгалъ какъ угорѣлый изъ одной комнаты въ другую. Глорвина перетанцовала со всѣми молодыми офицерами и отчаянно старалась бросить пыль въ глаза мистеру Доббину, который однакожь ничего не замѣчалъ и, что всего убійственнѣе, даже не сердился, когда кептенъ Бенгльсъ повелъ къ ужину миссъ Глорвшу. Не ревность, не гагатовые локоны и не алебастровыя плечи были на умѣ у честнаго Вилльяма.

Такая страшная неудача на базарѣ житейской суеты переполнила неизреченною яростью сердце и душу миссъ Глорвины Одаудъ. На майора, по ея собственному, плачевному созванію, разсчитывала она гораздо больше, чѣмъ на кого-нибудь изъ этихъ безчисленныхъ вертопраховъ. И маіорь ускользаетъ изъ ея рукъ, — ускользаетъ съ непостижимой безсовѣстностію и упрямствомъ!

— Онъ разобьетъ, раздавитъ мое сердце, Пегги, говорила миссъ Глорвина своей сестрѣ, когда не прерывалась между ними дружеская связь. Посмотри: я ужь и то изсыхаю, съ позволенія сказать, какъ спичка. Прійдется перешить всѣ платья, потому-что въ нихъ я имѣю видъ настощаго скелета.

Но, жирѣла миссъ Глорвина или худѣла, смѣялась или плакала, ѣздила верхомъ или сидѣла за фортепьяно: для безчувственнаго майора это было рѣшительно все-равно. Прислушиваясь къ этимъ горькимъ жалобамъ, полковникъ Одаудъ узналъ между-прочимъ, что слѣдующая почта изъ Европы привезетъ для сестры черныя матеріи на платья, и по этому поводу онъ разсказалъ весьма интересный анекдотъ, какъ одна леди изъ Ирландіи умерла съ тоски послѣ потери супруга, котораго, однакожь, вторично, не удалось ей пріобрѣсть во всю жизнь.

Пока, между-тѣмъ, майоръ отбивался отъ рукъ, уклоняясь отъ любовныхъ объясненій, изъ Европы пришелъ другой корабль со многими пачками, между которыми оказалось довольно. писемъ и на имя этого безчувственнаго джентльмена. То были по большей части домашнія посланія, отправленныя нѣсколькиии днями раньше той почты, которая привезла амеліино письмо. Между ними узналъ майоръ и почеркъ своей сестрицы, Анни Доббинъ, сочинительницы умной, и большой охотнницы писать въ поучительномъ тонѣ. По обыкновенію, миссъ Доббинъ собирала всѣ возможныя новости огорчительнаго свойства, шпиговала ими свою эпистолу и въ текстѣ, и подъ рубрикой, и на поляхъ, бранила «милаго братца» на чемъ свѣтъ стоитъ, и въ заключеиіе, какъ любящая сестра, предлагала ему разпообразныя наставленія, какъ онъ долженъ вести себя за океаномъ. Эпистолы этого рода отравляли спокойствіе Вилльяма по крайней мѣрѣ на цѣлыя сутки. Поэтому ничего нѣтъ удивительнаго, если, въ настоящемъ случаѣ, «милый братецъ» не слишкомъ торопился вскрыть письмо дражайшей сестрицы, и бросилъ его въ конторку, отлагая чтеніе до болѣе благопріятнаго случая, когда онъ будетъ чувствовать себя въ хорошемъ расположеніи духа. Недѣли за двѣ передъ этимъ, онъ уже писалъ къ сестрѣ, и «распекъ» ее, какъ слѣдуетъ, за распространеніе о немъ нелѣпыхъ слуховъ на Аделаидиныхъ Виллахъ. Въ то же время онъ отправилъ письмецо и къ мистрисъ Осборнъ, гдѣ, выводя ее изъ заблужденія, сказалъ между-прочимъ, что ему «и во снѣ не грезилось перемѣнять свое настоящее положеніе холостяка».

Спустя двѣ или три ночи послѣ прибытія изъ Лондона послѣдней почты, майоръ весело проводилъ вечерѣ въ домѣ леди Одаудъ, гдѣ Глорвина съ особеннымъ одушевленіемъ пѣла для него «Встрѣчу на водахъ». «Мальчика-поэта», и многія другія сонаты и аріи поэтическаго свойства. Ей казалось, что Вилльямъ на этотъ разъ слушалъ ее съ большимъ удовольствіемъ. Онъ точно слушалъ, но не миссъ Глорвину, а вой шакаловъ, подбѣгавшихъ почти къ самому дому. Впродолженіе этихъ музыкальныхъ занятій, полковница Одаудъ играла въ криббиджъ съ лекаремъ Трильйоннаго полка. Когда истощились аріи миссъ Глорвины, майоръ Доббинъ сыгралъ съ нею партію въ шахматы, и затѣмъ, учтиво раскланявшись съ обѣими леди, пошелъ къ себѣ домой.

Здѣсь вниманіе его остановилось прежде всего на сестриномъ письмѣ. Онъ взялъ его, сломалъ печать и усѣлся на диванъ, приготовившись такимъ-образомъ къ непріятной бесѣдѣ съ отсутствующей родственницей…

Прошло около часа послѣ того, какъ майоръ Доббинъ оставилъ домъ Пегги Одаудъ. Сэръ Михаэль ужь покоился сладкимъ сномъ, Глорвина украшала свои гагатовые локоны безчисленными лоскутками газетной бумаги, Пегги Одаудъ надѣла ситцевый капотъ и удалилась въ нижній этажъ, гдѣ была ея супружеская опочивальня. Все было тихо и спокойно, но вдругъ часовой у воротъ полковника увидѣлъ, при свѣтѣ луны, блѣдную, встревоженную, испуганную фигуру майора Доббина, который скорыми шагами пробирался къ дому. Не отвѣчая на окликъ часоваго, майоръ подошелъ къ окнамъ спалній сэра Михаэля.

— Одаудъ! Полковникъ! закричалъ изо всей силы Вилльямъ Доббинъ.

— Боже мой! Что съ вами, майоръ? откликнулась Глорвина, выставляя изъ окна свою газетную головку.

— Что съ тобой, дружище? проговоридъ полковникъ, думая, что гдѣ-нибудь пожаръ на станціи, или ожидая услышать экстренное извѣстіе изъ главной квартиры.

— Мнѣ… мнѣ нуженъ отпускъ… сейчасъ… сію минуту. Я долженъ ѣхать въ Англію по своимъ частнымъ дѣламъ, которыя не терпятъ никакой отсрочки, сказалъ Доббинъ.

— Боже великій! Что это случилось! подумала Глорвина, затрепетавъ всѣми своими папильйотками.

— Я долженъ отправиться эту же ночь, продолжалъ майоръ Доббинъ.

Полковникъ всталъ и вышелъ объясниться съ майоромъ.

Въ постскриптѣ сестрицы Доббина стоялъ особый параграфъ слѣдующаго содержанія:

«Вчера я сдѣлала визитъ старой твоей пріятельницѣ мистриссъ Осборнъ. Родители ея, послѣ своего банкротства, живутъ, какъ ты знаешь, въ отдаленномъ и скаредномъ захолустьи. Мистеръ Седли, въ настоящее время, торгуетъ, кажется, углями, если судить по мѣдной дощечкѣ, пржбитой къ дверямъ ихъ избы (иначе, кажется, нельзя назвать ихъ дачи). Малютка-Джорджъ, твой крестникъ, прекрасный мальчикъ, только ужь слишкомъ избалованный и, кажется, склонный къ самовольству. Мы, однакожь, ласкаемъ его, и недавно, по твоему желанію, представили его миссъ Дженни Осборнъ, которая, кажется, очень полюбила своего хорошенькаго племянника. Можно надѣяться, что современемъ и дѣдушка Джорджа — не банкротъ, оглупѣлый, и ужь чуть-ли не помѣшанный, а — россель-скверскій дѣдушка, мистеръ Осборнъ, благодаря нашей заботливости, обратитъ благосклонное вниманіе на сына твоего друга, столько провинившагося передъ своимъ отцомъ этой злополучной женитьбой. Легко станется, что онъ возьметъ внука къ себѣ, и Амелія едва ли будетъ сопротивляться такому желанію богатаго дѣда. Вдова теперь нашла, кажется, достойное утѣшеніе для своего осиротѣлаго сердца: ей недавно предложилъ руку достопочтенный мистеръ Бинни, одинъ изъ бромптонскихъ викаріевъ и; если не ошибаюсъ, скоро будетъ свадьба на Аделаидиныхъ виллахъ. Партія не совсѣмъ выгодная; но чего больше желать бѣдной пожилой вдовѣ, у которой я уже замѣтила значительное количество сѣдыхъ волосъ на головѣ?.. Амелія очень весела. Веселъ и твой крестникъ, который частенько объѣдается персиками и абрикосами въ нашихъ оранжереяхъ. Мама посылаеть тебѣ свой покловъ, и мы всѣ цалуемъ тебя отъ чистаго сердца.

«Совершенно тебѣ преданная,

«Анна Доббинъ.»

ГЛАВА XLIII Между Лондономъ и Гемширомъ

Столичный домъ господъ Кроли, на Большой Гигантской улицѣ, все еще носилъ на своемъ фронтонѣ траурный фамильный гербъ, выставленный по поводу кончины сэра Питта Кроли. Эта геральдическая эмблема скорби и плача была въ высокой степени великолѣпна, и составляла, въ нѣкоторомъ смыслѣ, превосходнѣйшую мебель. Другія принадлежности прадѣдовскаго чертога тоже засіяли самымъ пышнымъ блескомъ, какого еще никогда не видали здѣсь впродолженіе шестидесятилѣтняго властительства послѣдняго баронета. Почернѣлая штукатурка исчезла, и кирпичи съ наружной стороны засверкали ослѣпительною бѣлизной; старые бронзовые львы у подъѣзда покрылись новой позолотой, перила выкрасились, и прежде чѣмъ цвѣтущая зелень въ Гемпширѣ смѣнила желтизну на деревьяхъ, подъ которыми старикъ Питтъ гулялъ послѣдній разъ въ своей жизни, лондонскій его домъ, унылый и печальный между всѣми домами на Большой Гигантской улицѣ, преобразился съ кровли до фундамента, и сдѣлался однымъ изъ самыхъ веселыхъ зданій въ цѣломъ кварталѣ.

Маленькая женщина въ миньятюрномъ фаэтончнкѣ безпрестанно вертѣлась около этого чертога, и сюда же каждый день приходила пѣшкомъ старая дѣвица, сопровождаемая мальчикомъ. Это были миссъ Бриггсъ и маленькій Родонъ. «Благородной дамѣ съ пріятными манерами», поручено было имѣть надзоръ за внутренней отдѣлкой дома, смотрѣть за женщинами, приготовлявшими занавѣсы, сторы, гардины, перешарить шкафы и комоды, заваленные разнымъ хламомъ, оставшимся послѣ двухъ покойныхъ леди Кроли, и, наконецъ, составить подробную роспись фарфору, хрусталю и другимъ статьямъ, хранившимся въ кладовыхъ и чуланахъ.

Мистриссъ Родонъ Кроли завѣдывала окончательно всѣми этими распоряженіями въ качествѣ уполномоченной отъ сэра Питта продавать, мѣнять, конфисковать и покупать мебель. Занятія этого рода, многосложныя и разнообразныя, приходились какъ-нельзя болѣе по вкусу мистриссъ Бекки, и она принялась хозяйничать съ живѣйшимъ восторгомъ. Окончательный планъ относительно возобновленія прадѣдовскаго чертога былъ утвержденъ и опредѣленъ впродолженіе пребыванія сэра Питта въ Лондонѣ, куда онъ пріѣзжалъ осенью для свиданія и переговоровъ съ своими нотаріусами и адвокатами. Въ ноябрѣ сэръ Питтъ прожилъ около недѣли на Курцонской улицѣ подъ гостепріимной кровлей своего брата и сестры.

Сначала баронетъ остаповился-было въ гостинницѣ, но мистриссъ Бекки, услышавъ о его пріѣздѣ, немедленно отправилась къ нему на поклонъ, и не дальше какъ черезъ часъ, сэръ Питтъ Кроли воротился съ нею въ коляскѣ на Курцонскую улицу. Невозможно было противиться гостепріимнымъ предложеніямъ этого безъискусственнаго создапія, наивнаго и добраго, великаго и остроумнаго. Бекки, съ восторгомъ благодарности, схватила руку сэра Питта, когда онъ великодушно согласился ѣхать въ ея домъ.

— Благодарю васъ, безпредѣльно благодарю, сказала она, устремивъ нѣжный и проницательный взоръ на раскраснѣвшіеся глаза баронета, — ваше присутствіе осчастливитъ и Родона, и меня, и нашего малютку.

Она сама занялась устройствомъ спальни для дорогаго гостя, и сама предводительствовала слугами, которые вносили туда его дорожныя вещи. Собственными руками принесла она изъ своей комнаты корзинку съ углями, и поставила ее передъ каминомъ.

Импровизированная спальня для высокаго гостя возникла изъ комнаты миссъ Бриггсъ, потому-что комнаньйонку, по этому поводу, отослали на чердакъ въ одну каморку съ горничной мистриссъ Родонъ. Огонь уже весело горѣлъ въ каминѣ, когда сэръ Питтъ обозрѣлъ приготовленный для него аппартаментъ.

— Я знала напередъ, что привезу васъ, сказала мистриссъ Бекки, бросая вокругъ себя лучезарные взоры.

Въ самомъ дѣлѣ; она была искренно и дѣйствительно счастлива, когда удалось ей заманить подъ свою кровлю такого знаменитаго гостя.

Руководимый теперь, какъ и всегда, внушеніями своей судруги, Родонъ Кроли одинъ или два раза не обѣдалъ дома, когда саръ Питтъ гостилъ подъ его кровлей. Отсутствіе младшаго брата доставляло баронету пріятный случай оставаться наединѣ съ мистриссъ Бекки и миссъ Бриггсъ. Бекки сама хлопотала на кухнѣ. и собственными руками приготовляла для гостя нѣкоторыя блюда.

— Нравится ли вамъ этотъ паштетъ? сказала она. Я испекла его для васъ, сэръ Питтъ. Есть у меня въ запасѣ блюда получше паштета, которыми я намѣрена угостить васъ, когда вы пожалуете къ вамъ въ другой разъ.

— Все выйдетъ хорошо изъ вашихъ рукъ, за что бы вы ни взялись, сказалъ баронетъ съ джентльменскою любезностью. Паштетъ превосходный.

— Жена бѣднаго человѣка, вы знаете, ко всему должна быть пріучена, замѣтила Ребекка веселымъ и безпечнымъ тономъ.

— И все это дѣлаетъ вамъ честь, отвѣчалъ сэръ Питтъ. Искусство и опытность въ исправленіи домашнихъ обязанностей составляютъ, безъ сомнѣнія, одно изъ самыхъ очаровательныхъ достомиствъ женщины, кто бы она ни была. Впрочемъ вы, сестрица, могли бы конечно быть супругой перваго лорда въ нашемъ королевствѣ, и я убѣжденъ, что самъ богдоханъ гордился бы такою женою.

При этомъ сэръ Питтъ, съ чувствомъ душевнаго огорченія, подумалъ о своей леди Дженни, и объ одномъ прескверномъ пирогѣ, который она приготовила къ его обѣду. Пирогь, въ самомъ дѣлѣ, былъ прескверный.

Кромѣ паштета, сдѣланнаго изъ фазановъ лорда Стейна, Бекки подала своему братцу бутылку бѣлаго вина, привезеннаго изъ Франціи, гдѣ Родонъ, какъ она сказала, добылъ этотъ сортъ за бездѣлицу. Вино было превосходное, и баронетъ кушалъ его съ замѣчательнымъ аппетитомъ, не подозрѣвая, разумѣется, что эта бутылочка, какъ и многія другія, привезена была на Курцонскую улиду изъ погребовъ знаменитаго маркиза Стейна.

И когда сэръ Питтъ осушилъ бутылку этого petit vin blanc, Ребекка подала ему руку и усадила его въ гостиной на софѣ подлѣ камина. Одушевленный благороднѣйшимъ напиткомъ, великій дипломатъ далъ полную волю своему ораторскому таланту, и когда онъ говорилъ, Ребекка слушала его съ почтительнымъ вниманіемъ нѣжной и любящей сестры. Она сидѣла подлѣ него и шила рубашку для своего прелестнаго малютки. Эта крошечная рубашечка выступала на сцену всякій разъ, какъ-скоро мистриссъ Родонъ чувствовала необходимость разыграть роль домовитой хозяйки, скромной и смиренной. Мы должны, впрочемъ, замѣтить, что маленькій Родя никогда не носилъ этой рубашки, такъ-какъ онъ слишкомъ выросъ, когда заботливая мамаша окончила работу.

Итакъ, мистриссъ Бекки слушала и говорила, шила и пѣла, лелѣяла и ласкала своего драгоцѣннаго гостя, такъ-что сэръ Питтъ Кроли. вполнѣ осчастливленный домашнимъ комфортомъ, возвращался каждый день, съ величайшею радостью, на Курцонскую улицу изъ грэиннскаго сквера, гдѣ жили его юристы, которымъ надоѣдалъ онъ своими длинными, предлинными рѣчами. Когда наконецъ, по окончаніи юридическихъ переговоровъ, надлежало снова отправиться на Королевину усадьбу, баронетъ почувствовалъ необыкновенно-тоскливое расположеніе духа при разставаньи съ своей возлюбленной сестрой. Какъ мило и какъ нѣжно она посылала ему воздушные поцалуи изъ своей коляски, когда онъ садился въ дилижансъ! и съ какимъ трогательнымъ умиленіемъ приставляла она батистовый платочекъ къ своимъ зеленымъ глазкамъ! Когда дилижансъ двинулся съ мѣста, сэръ Питтъ Кроли нахлабучилъ на глаза свою клеенчатую фуражку, и забившись въ уголъ кареты, погрузился въ размышленія о подробностяхъ прощальной сцены.

«Она уважаетъ меня искренно, глубоко, думалъ баронетъ, и я конечно заслуживаю уваженія всякой женщины, способной понять и оцѣнить истинные таланты даровитаго мужчины. Но въ томъ-то и дѣло: много ли наберется женщинъ съ такимъ основательнымъ и проницательнымъ умомъ? Какое, напримѣръ, можно допустять сравненіе между леди Дженни и мистриссъ полковницей Родонъ?… Моя жена и глупа, и скучна невообразимо. Братъ Родонъ ужасно глупъ, и ему конечно въ голову не приходитъ, какое сокровище досталось въ его руки. Надобно сознаться, что судьба иной разъ бываетъ крайне прихотлива въ своихъ распоряженіяхъ.»

Мистриссъ Бекки, должно замѣтить, намекала сама насчетъ всѣхъ этихъ вещей, но съ такою деликатностью, что баронетъ не зналъ, гдѣ, когда и по какимъ поводамъ.

Прежде чѣмъ они разстались, было рѣшено, что лондонскій домъ сэра Питта долженъ бытьокончательно отдѣланъ къ будущему сезону, а между-тѣмъ, на святки, семейства обоихъ братьевъ еще разъ соединятся на Королевиной усадьбѣ.

— Какъ это жаль, Бекки, что ты не ухитрилась выманить у него деньжонокъ! брюзгливо замѣтилъ мистеръ Родонъ своей супругѣ, когда они проводили баронета. Не мѣшало бы датъ что-нибудь старику Реггльсу, Посуди сама, хорошо ли будетъ, если онъ потеряетъ изъ-за насъ весъ свой капиталъ. Станется пожалуй и то, что онъ пуститъ другихъ жильцовъ. Право, Бекки, кому другому еще того, а старику Реггльсу слѣдовало бы заплатить хотя сколько-нибудь.

— Скажи ему, чтобъ подождалъ, отвѣчала Бекки. Скажи имъ всѣмъ, что расплата послѣдуетъ немедленно, какъ-скоро устроятся дѣла сэра Питта. Реггльсу можно дать какую-нибудь бездѣлицу. Вотъ, если хочетъ, билетъ, оставленный баронетомъ для нашего малютки.

Съ этвми словами она вынула изъ ридикюля и подала своему супругу банковый бжлетъ, подаренный великодушнымъ братомъ маленькому сыну и наслѣднику младшей отрасли фамиліи Кроли.

Но мистриссъ Бекки, если сказать правду, уже яредупредила нѣкоторымъ образомъ желаніе своего супруга, и пробовала, деликатно и тонко, подойдти къ его брату со стороны финансовыхъ обстоятельствъ. Къ несчастію однакожь, съ перваго раза увидѣла она, что ея попытки въ этомъ родѣ не могутъ увѣнчаться вожделѣннымъ успѣхомъ. Уже при одномъ намекѣ настѣснительныя обстоятельства, сэръ Питтъ Кроли чувствовалъ нѣкоторую неловкость и душевное безпокойство. Въ длинной и многосложной рѣчи объяснилъ онъ своей невѣсткѣ, въ какомъ прескверномъ положеніи были его собственныя финансовыя дѣла, какъ фермеры не выплачивали своего годоваго оброка, какъ дорого стоили ему похороны старика, какая пропасть долговъ на Королевиной усадьбѣ, и какъ много до сихъ поръ онъ принужденъ былъ забрать изъ капитальной суммы у банкировъ и своихъ агентовъ. Въ заключеніе этой рѣчи, сэръ Питтъ вынулъ изъ бумажника банковый билетъ для маленъкаго Роди.

Баронетъ догадывался безъ всякаго сомнѣнія, какъ бѣденъ его братъ. Дипломатъ холодный, опытный и разсчетливый, онъ видѣлъ, конечно, что семейство Родона не имѣло никакого опредѣленнаго дохода, и было ему извѣстно, что потребна значительная сумма для содержанія въ столицѣ комфортэбльнаго дома и приличнаго экипажа съ лошадьми. Ктому же, сэръ Питтъ Кроли зналъ очень хорошо, что онъ завладѣлъ, или правильнѣе, присвоилъ себѣ деньги, которыя, по всѣмъ соображеніямъ и разсчетамъ житейской философіи, должны были перейдти къ его младшему брату. Очень вѣроятно, что внутренній голосъ увѣщевалъ его быть справедливымъ въ отношеніи къ родственникамъ, обѣднѣвшимъ вслѣдствіе его дипломатической стратагемы. Человѣкъ честный и правдивый, понимавшій свои нравственныя обязанности къ ближнимъ, счастливый владѣлецъ прадѣдовскаго помѣстья и наслѣдникъ богатой тётки, не могъ не догадываться, что онъ, собственно говоря, былъ нравственнымъ кредиторомъ брата своего Родона.

На столбцахъ газеты «Times» случается повременамъ читать довольно странныя объявленія, гдѣ канцлеръ государственнаго казначейства доводитъ до свѣдѣнія почтеннѣйшей публики, что такой-то, примѣромъ сказать, А. Б. выплачиваетъ, кому слѣдуетъ, пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ британскою монетою, или, такой-то мистеръ Н. T, сознавая себя нравственнымъ должникомъ въ отношеніи къ такомуто господину, съ благодарностію отсылаетъ ему десять фунтовъ. Легко станется, что объявленія этого рода приводятъ въ трогательное умиленіе профановъ, непонимающихъ настоящаго принципа житейской философіи, но канцлеръ, печатающій объявленіе, и прозорливый читатель превосходно знаютъ, что вышеуноминутый А. Б., или, вышерѣченный мистеръ Н. Т. выплачиваютъ собственно ничтожную сумму въ сравненіи съ той, которую они должны на самомъ дѣлѣ. Общій и притомъ вѣрнѣйшій выводъ здѣсь тотъ, что господинъ, отсылающій своему нравственному заимодавцу двадцатифунтовый билетъ, непремѣнно долженъ ему сотни или тысячи фунтовъ. Такъ по крайней мѣрѣ думаю я всякій разъ, когда вижу въ печати канцлерскія объявленія отъ имени всѣхъ этихъ господъ. И нѣтъ для меня ни малѣйшаго соинѣнія, что великодушное награжденіе Питта младшему брату составляло самый ничтожный дивидендъ изъ капитальной суммы, которую, въ сущности, онъ долженъ былъ Родону. Чему тутъ удивляться? Не всѣ конечно способны и къ этому великодушію. Разлука съ деньгами есть жертва, превышающая силы такъ-называемыхъ добропорядочныхъ людей, и едва-ли найдется на свѣтѣ человѣкъ, который бы, подавая ближнему пять фунтовъ, не считалъ себя удивительно великодушнымъ. Отъявленный мотъ нерѣдко протягиваетъ свою щедрую руку не изъ внутренняго самонаслажденія при облегченіи нуждъ ближняго, но единственно потому, что ему пріятно промотать лишнюю копейку. Онъ не отказываетъ себѣ ни въ какомъ наслажденіи: ни въ оперной ложѣ, ни въ блестящемъ экипажѣ, ни въ роскошномъ обѣдѣ, ни даже въ удовольствіи бросить зажмуря глаза пятифунтовый билетъ. Но человѣкъ разсчетливый и бережливый, непривыкшій имѣть на себѣ долговъ, отворачивается отъ нищаго, торгуется съ извощикомъ изъ-за пенни, и не думаетъ о помощи своей бѣдной роднѣ; въ комъ, спрашивается, больше эгоизма изъ этихъ двухъ человѣкъ? Оба они чуть-ли не равны между собой, и деньги только имѣютъ различную цѣнность въ ихъ глазахъ.

Питтъ Кроли думалъ великодушно, что на немъ лежитъ обязанность помочь какъ-нибудь своему младшему брату, а потомъ, приходила ему въ голову и другая мысль, что не мѣшаетъ объ этомъ подумать когда-нибудь на досугѣ въ другое время.

Мистриссъ Бекки не принадлежала къ числу женщинъ, разсчитывающихъ на большія пожертвованія со стороны своихъ ближнихъ, и она совершенно довольна была тѣмъ, что уже сдѣлалъ для нея Питтъ Кроли. Представитель джентльменской фамиліи торжественно призналъ ее своей родственницей: чего же больше для урожденной Бекки Шарпъ? Если Питтъ не удѣлилъ ей частицы земныхъ благъ, то еще не слѣдуетъ отчаяваться, онъ будетъ для нея полезенъ рано или поздно. Не получивъ отъ него денегъ, она пріобрѣла по крайней мѣрѣ то, что, по своей цѣнности, равносильно деньгамъ: кредитъ. Старикъ Реггльсъ совершенно успокоился перспективой дружелюбнаго соединенія двухъ братьевъ, небольшой уплатой по его счету, и обѣщаніемъ значительной суммы, которая, въ скоромъ вренени, будетъ для него ассигнована изъ запаснаго капитала. Миссъ Бриггсъ исправно получила свой рождественскій дивидендъ, и Бекки вручила ей эту крошечную сумму съ тою лучезарною радостію, какъ-будто въ хозяйственномъ ея казначействѣ хранились груды золота и серебра. Этого мало. Ребекка, по довѣренности, сказала своей компаньйонкѣ, что она совѣтовалась съ сэромъ Питтомъ, какъ бы выгоднѣе помѣстить куда-нибудь остальной капиталъ миссъ Бриггсъ. Оказалось по ея словамъ, что сэръ Питтъ, богатый и разсчетливый, какъ первѣйшій банкиръ въ мірѣ, принялъ живѣйшее участіе въ судьбѣ миссъ Бриггсъ, соединенной, съ незапамятныхъ временъ, тѣснѣйшими и благороднѣйшими узами съ его семействомъ. Передъ отъѣздомъ изъ Лондона, саръ Питтъ деликатно далъ замѣтить, чтобъ Бриггсъ держала подъ руками свой капиталъ, такъ, чтобъ при первомъ случаѣ, открылась для нея возможность купить выгоднѣйшія акціи, которыя баронетъ имѣлъ для нея въ виду. Такъ говарила Ребекка, и бѣдная миссъ Бриггсъ не знала, чѣмъ и какъ выразить свою благодарность сэру Питту. Его вниманіе было тѣмъ великодушнѣе, что оно совершилось неожиданно, и хотя до этой поры, простодушной женщинѣ никогда не приходило въ голову вынимать своихъ денегъ изъ ломбарда, однакожь теперь она обѣщалась немедленно послать за своимъ нотаріусомъ, и принять надежныя мѣры, чтобъ капиталъ, на всякой случай, всегда былъ подъ ея руками. И преисполненная чувствомъ безпредѣльной благодарности къ доброй Ребеккѣ и великодушному своему благодѣтелю, Родону Кроли, миссъ Бриггсъ немедленно отправиласъ ка рынокъ и потратила большую часть своего полугодичнаго дивиденда на покупку чернаго бархатнаго платьица для малютки Родона, который, скажемъ мимоходомъ, уже слишкомъ выросъ изъ этой безхарактерной одежды, назначаемой безразлично для дѣтей обоихъ половъ; мальчикъ взрослый и высокій, онъ нуждался теперь въ панталонахъ и мужской курткѣ.

Это былъ прекрасный мальчикъ съ голубыми глазами и курчавыми русыми волосами, немного неуклюжій по походкѣ и осанкѣ своей, но великодушный и мягкосердечный. Онъ любилъ всѣхъ безъ исключениія, кто былъ добръ и ласковъ къ нему, любилъ своего пони и лорда Саутдауна, подарившаго ему эту лошадку (онъ краснѣлъ всякій разъ, когда приходшіось ему видѣть этого великодушнаго нобльмэна), любилъ грума, который ухаживалъ за пони, кухарку Молли, набивавшую на ночь его мозгъ фантастическими сказаніями о духахъ, и начинявшую его желудокъ сладкими лакомствами послѣ обѣда, любилъ компаньйонку Бриггсъ, надъ которой иногда подтрунивалъ изподтишка; но больше всѣхъ любилъ отца, который въ свою очередь питалъ необыкновенную привязанность къ малюткѣ Родѣ. Теперь, когда было ему около восьми лѣтъ, сердечныя наклонности его выяснились и опредѣлились. Прекрасное видѣніе блестящей мама, съ нѣкотораго времени, исчезло. Впродолженіе послѣднихъ двухъ лѣтъ Ребекка почти не говорила съ сыномъ. Она не любила его. У него были корь и коклюшъ. Онъ надоѣлъ ей. Однажды онъ выбрался потихоньку изъ своихъ верхнихъ областей, и остановился на площадкѣ передъ лѣстницей, привлеченный сюда звуками голоса своей матери, распѣвавшей новѣйшіе романсы лорду Стейну. Вдругъ дверь гостиной отворилась, и маленькій лазутчикъ, забывшійся подъ музыкальную мелодію, былъ открытъ.

Двѣ громкія пощечины служили юному Родону достойнымъ наказаніемъ за нескромное любопытство. Лордъ Стейнъ, свидѣтель этого безъискуственнаго обнаруженія характера мистриссъ Бекки, захохоталъ. Горемычный Родя, подавляемый душевною тоской, побѣжалъ на кухню искать утѣшенія въ обществѣ своихъ друзей.

— Вѣдь я не оттого, что больно, всхлипывалъ маленькій Родонъ, — только… только…

Слезы и рыданія заглушили недоконченную мысль. Было ясно, что сердце малютки обливалось кровью.

— Почему жь я не могу слушать, какъ она поетъ? Почему бы ей не спѣтъ что-нибудь и для меня? Вѣдь поетъ же она этому плѣшивому джентльмену съ большими клыками.

Эти и другія подобныя восклицанія поминутно вырывались изъ устъ огорченнаго малютки. Кухарка носмотрѣла на горничную, горничная взглянула на лакея, и великій инквизиціонный приговоръ кухоннаго комитета былъ въ эту минуту окончательно произнесенъ надъ мистриссъ Бекки.

Послѣ этого событія, равнодушіе матери превратилось почти въ ненависть, и сознаніе того, что въ домѣ у нея былъ сынъ, послужило для мистриссъ Бекки какимъ-то страннымъ и болѣзненнымъ упрекомъ. Одинъ взглядъ на малютку безпокоилъ ее и тревожилъ. Страхъ, сомнѣнія и невольное чувство антипатіи заронились мало-по-малу въ душу юнаго Родона. Мать и сынъ были нравственно разъединены съ той минуты, какъ незаслуженный ударъ поразилъ дѣтскую щеку.

Лордъ Стейнъ не любилъ также юнаго Родона. При каждой случайной встрѣчѣ, маркизъ саркастически раскланивался съ малюткой, дѣлалъ ему колкія замѣчанія, или смотрѣлъ на него какими-то дикими глазами. Родонъ смѣло выдерживалъ этотъ взглядъ, и еще смѣлѣе сжималъ свои миньятюрные кулаки въ догонку лорду Стейну. Онъ зналъ своего врага, и этотъ джентльменъ, одинъ изъ всѣхъ посѣтителей дома, возбуждалъ рѣшительный гнѣвъ въ его дѣтскомъ сердцѣ. Однажды. каммердинеръ подмѣтилъ, какъ онъ сжималъ свои кулаки въ корридорѣ надъ шляпой лорда Стейна. Каммердинеръ нашелъ это обстоятельство чрезвычайно забавнымъ, и разсказалъ о немъ кучеру лорда Стейна; кучеръ передалъ это вполнѣ лакею лорда Стейна и всей вообще джентлъменской челяди. И вскорѣ послѣ этого событія, когда мистриссъ Родонъ Кроли появилась въ домѣ на Гигантскомъ Скверѣ, швейцаръ, отворявшій двери у подъѣзда, ливренные лакеи въ корридорѣ, каммердинеры въ бѣлыхъ жилетахъ, докладывавшіе громогласно отъ порога до порога о прибытіи полковника и мистриссъ Родонъ Кроли, всѣ до одного уже знали, какое понятіе они должны составить объ этой великолѣпной леди. Человѣкъ, стоявшій за ея стуломъ впродолженіе обѣда; охарактеризовалъ ее въ рѣдкихъ чертахъ долговязому лакею въ пестрой ливреѣ. Bon Dieu! какъ неумолимъ и страшенъ этотъ инквизиціонный судъ лакейскаго и кухоннаго комитета! Вотъ передъ вами женщина на балу, въ блестящемъ салонѣ, окруженная десятками вѣрныхъ обожателей, на которыхъ поперемѣнно падаютъ ея искрометные взгляды, она разодѣта по всѣмъ правиламъ послѣдней моды, нарумянена, завита, и на улыбающихся щекахъ ея вы читаете отраженіе совершеннѣйшаго счастья; но вотъ тихими шагами подкрадывается къ ней Обличительное Открытіе подъ фигурой напудреннаго лакея въ широкихъ шальварахъ, который обходитъ почтеннѣйшую публику съ порціями мороженнаго на серебряномъ подносѣ, и вслѣдъ за нимъ выступаетъ Роковая Клевета въ формѣ неуклюжаго парня, который на другомъ подносѣ, разноситъ по залѣ вафельные бисквиты. Смѣю васъ предупредить, сударыня, что эти люди, не дальше какъ сегодня ночью, разболтаютъ вашу тайну въ трактирахъ и харчевняхъ. Джемсъ и Чарльзъ заведутъ на вашъ счетъ дружескую бесѣду за своими трубками и оловянными кружками пива. Я совѣтовалъ бы нѣкоторымъ особамъ, выступающимъ на Базаръ Житейской Суеты, окружить себя глухонѣмою прислугой, которая притомъ не умѣетъ ни читать, ни писать. Если вы виноваты — трепещите. Этотъ малый за вашимъ стуломъ разыгрываетъ роль янычара, и въ карманѣ его плисовыхъ панталонъ припрятанъ роковой снурокъ. Если вы не виноваты, старайтесь по крайней мѣрѣ, соблюдая наружныя приличія, избѣгнуть всякихъ поводовъ къ гнусной клеветѣ, которая, такъ или иначе, можетъ погубить васъ.

Виновата, или нѣтъ, была мистриссъ Бекки? Кухонный и лакейскій комитетъ уже составилъ противъ нея обвинительный актъ.

Вы и я очень хорошо понимаемъ основной принципъ лакейскаго суда. Старикъ Реггльсъ видѣлъ собственными глазами, какъ, среди безмолвія полночныхъ часовъ, карета лорда Стейна подъѣзжала къ домику на Курцонской улицѣ, и на этомъ основаніи довѣренность его, Реггльса, къ мистриссъ Родонъ возрасла до безграничной степени.

Мы думаемъ однакожь, что она была не виновата, хотя лакеи съ нѣкотораго времени указывали на нее какъ на погибшую жертву. Это разумѣется нисколько не компрометировало положенія ея въ обществѣ, и она смѣло поднималась на верхнія ступени подмостковъ житейскаго базара.

Не знаю, почему, пришла мнѣ въ голову горничная Молли, наблюдавшая однажды по-утру, какъ паукъ работалъ на потолкѣ вокругъ своего хитросилетеннаго гнѣзда. Трудолюбивое насѣкомое сначала очень забавляло простодушную Молли; но потомъ, наскучивъ наблюденіемъ, она подняла свою щетку и однимъ взмахомъ уничтожила и работу, и художника. Странная идея!..

* * *

Дня за два до святокъ, мистриссъ Бекки, Родонъ и маленькій ихъ сынъ собрались въ дорогу, чтобъ провести это праздничное время въ резиденціи своихъ предковъ, на Королевиной усадьбѣ. Бекки была бы очень рада оставить своего шалуна, еслибъ леди Дження заранѣе не пригласила ихъ всѣхъ, и особенно своего маленькаго племянника, котораго она еще ни разу не видала. Ктому же Родонъ Кроли, скрѣпя сердце, сдѣлалъ выговоръ женѣ за ея совершенное невниманіе къ сыну.

— Вѣдь это прекраснѣйшій мальчикъ во всей Англіи, сказалъ оскорбленный отецъ тономъ упрека, — а ты, Бекки, совершенно равнодушна къ нему. Какъ тебѣ не стыдно? Не мнѣ бы говорить, и не тебѣ бы слушать, а право, Бекки, ты больше кажется заботишься о своей болонкѣ, Нѣтъ ужь, извини, онъ поѣдетъ съ нами. Онъ не будетъ надоѣдать тебѣ; дома онъ станетъ проводить время въ дѣтской, а дорогой мы поѣдемъ вмѣстѣ, на имперіалѣ. Ты можешь сидѣть себѣ спокойно въ каретѣ.

— А ты между-тѣмъ станешъ надъ моей головой покуривать свои гадкія сигары, замѣтила мистриссъ Родонъ.

— Запахъ этихъ сигаръ когда-то нравился тебѣ, Бекки, отвѣчалъ супругъ.

Бекки засмѣялась, ей всегда было весело.

— Въ ту пору, мой другъ, я стояла покамѣстъ на перепутьи своей жизни: какъ ты этого не понимаешь? сказала мистриссъ Родонъ, — пусть Родонъ ѣдетъ съ тобою, и ты можешь, если хочешь, дать ему сигару.

Но мистеръ Кроли не считалъ нужнымъ вооружать сигарой своего маленькаго сына, хотя сигара могла бы служить для него согрѣвательнымъ средствомъ въ зимнюю дорогу. Отецъ и компаньйонка Бриггсъ окутали мальчика шалями, и въ темное утро при свѣтѣ фонарей гостинницы «Бѣлаго Коня», юный Родонъ бережно и почтительно вознесенъ былъ на кровлю дилижанса.

Это было первое путешествіе юнаго Родона въ то мѣсто, которое отецъ его продолжалъ до сихъ поръ называть своимъ домомъ. Съ восторгомъ увидѣлъ онъ первый разъ восходъ зимняго солнца, и вся дорога представляла для него перспективу безпрерывныхъ наслажденій. Отецъ обстоятельно и подробно отвѣчалъ на каждый вопрось сына, разсказывая, кому принадлежалъ такой-то паркъ, и кто жилъ въ большомъ бѣломъ домѣ, что виднѣлся на правой сторонѣ. Мистриссъ Бекки между-тѣмъ сидѣла впутри кареты съ своей горничной, окутанняя соболями съ головы до ногъ, и окруженная флакончиками съ духами. Можно было подумать, что мистриссъ Родонъ еще ни разу не переносила всѣхъ этихъ трудностей поѣздки въ дилижансѣ, и ужь конечно никому не приходило въ голову, что лѣтъ за десять передъ этимъ, она, бѣдная гувернантка, принуждена была, въ дождливую погоду, взобраться на кровлю дилижанса, уступивъ свое мѣсто болѣе счастливому пассажиру.

Было уже опять темно, когда дилижансъ остановился въ Модбери. Маленькаго Родона разбудили и пересадили въ карету его дяди. Съ удивленіемъ смотрѣлъ онъ, какъ отворились большія желѣзныя ворота, и какъ наконецъ, мимо порубленныхъ деревьевъ въ паркѣ, подъѣхала карета къ господскому дому, гдѣ во всѣхъ окнахъ привѣтливо горѣли праздннчные огни, возвѣщавшіе приближеніе святокъ. Дверь въ галлерею была отворена, яркій огонь разведенъ былъ въ большомъ старинномъ каминѣ, огромный коверъ покрывалъ черныя шахматныя плиты.

— Вотъ онъ, знаменитый турецкій коверъ, который бывало разстилали въ передней миледи, подумала Ребекка.

И черезъ минуту она цаловала леди Дженни. Сэръ Питгъ, съ приличною важностью, привѣтствовалъ свою невѣстку братскимъ поцалуемъ, но мистеръ Родонъ Кроли, пропитанный табачнымъ запахомъ, съ почтеніемъ отступилъ отъ леди Дженни, и ограничился только пожатіемъ ея руки. Дѣти леди Дженни выступили навстрѣчу своему кузену, и между-тѣмъ, какъ Матильда цаловала его въ губы, Питтъ Бинки Саутдаунъ, сынъ и наслѣдникъ, пытливо осматривалъ его со всѣхъ сторонъ, какъ маленькая собачка осматриваетъ большую.

Затѣмъ ласковая хозяйка отвела своихъ гостей въ чистыя и опрятныя комнаты, гдѣ также во всѣхъ каминахъ разведенъ былъ великолѣпный огонь. Черезъ нѣсколько минутъ, Роза и Фіалка постучались въ двери будуара мистриссъ Родонъ, подъ предлогомъ быть для нея полезными при разборѣ дорожныхъ вещей; имъ хотѣлось на самомъ дѣлѣ взглянуть на содержаніе картонокъ и ящичковъ, гдѣ хранились траурныя платья мистриссъ Родонъ, изготовленныя по новѣйшей лондонской модѣ. Молодыя леди разсказали нашей героинѣ, какъ обновился и повеселѣлъ ихъ прадѣдовскій замокъ, какъ уѣхала отъ нихъ леди Саутдаунъ, и какимъ-образомъ Питтъ занялъ приличное мѣсто въ графствѣ, какъ представитель одной изъ древнѣйшихъ фамилій. Затѣмъ раздался обѣденный звонокъ, и всѣ члены благороднаго семейства вошли въ столовую залу. Родонъ-младшій занялъ мѣсто подлѣ своей тётки, добродушной хозяйки дома. Ребекка сѣла по правую сторону сэра Питта, который былъ необыкновенно внимателенъ и ласковъ къ своей невѣсткѣ.

Юный Родонъ обнаружилъ превосходный аппетитъ, и велъ себя за столомъ, какъ истинный джентльменъ.

— Вотъ этакъ я люблю обѣдать, сказалъ Родя своей тёткѣ, когда обѣдъ былъ конченъ, и сэръ Питтъ Кроли прочиталъ благодарственную молитву.

Юный Питтъ Бинки Саутдаунъ теперь представленъ всей компаніи, и посаженъ на высокомъ стулѣ подлѣ баронета, тогда-какъ маленькая Матильда сѣла подлѣ матери, и завладѣла приготовленной для нея рюмкой вина.

— Мнѣ нравится у васъ обѣдать, повторилъ Родонъ-младшій, заглядывая въ лицо своей тетки.

— Отчего же? спросила леди Дженни.

— Дома я обѣдаю на кухнѣ, или съ миссъ Бриггсъ, отвѣчалъ Родонъ-младшій.

Мистриссъ Бекки не слыхала этого замѣчанія. Она разсыпалась, на другомъ концѣ стола, въ комплиментахъ баронету и любовалась на юнаго Питта Бинки, который, по ея словамъ, былъ первѣйшимъ чудомъ въ свѣтѣ, и представлялъ своей фигурой поразительное сходство съ своимъ отцомъ. Слова Роди не дошли до ея слуха.

Какъ гостю, проводившему первый вечеръ между своими родственниками, Родону-младшему позволено было оставаться между членами семейства до окончанія чайной церемоніи, и онъ имѣлъ удовольствіе видѣть, какъ въ урочный часъ положили на столъ золотую книгу, и сэръ Питтъ прочиталъ напутствіе на сонъ грядущій передъ собравшимися слугами. Изумленный малютка первый разъ въ своей жизни сдѣлался внезапнымъ свидѣтелемъ такого церемоніала.

* * *

Впродолженіе кратковременнаго владычества баронета, прародительскій домъ значительно измѣнился къ лучшему, и мистриссъ Бекки нашла его очаровательнымъ во всѣхъ отношеніяхъ: такъ по крайней мѣрѣ она выразила свое мнѣніе сэру Питту. Что касается до маленькаго Родона, гулявшаго съ дѣтьми, ему показалось, что онъ видитъ на каждомъ шагу чудеса волшебнаго искусства. Были тутъ длинныя галлереи и старинныя парадныя спальни; картины и старинный фарфоръ; панцыри и шлемы. Были тутъ комнаты, гдѣ умеръ дѣдушка, и проводники юнаго Родона проходили мимо ихъ съ испуганными лицами. «Что это за дѣдушка?» спросилъ Родя. И дѣти разсказали ему, что это былъ старый, старый человѣкъ, любившій кататься по саду въ большихъ креслахъ, которыя стоятъ теперь вонъ тамъ, въ сараѣ, безъ всякаго употребленія, съ той поры, какъ дѣдушка укатился вонъ туда, подъ мводы церкви, которой шпицъ ярко проглядывалъ черезъ верхушки деревьевъ парка.

Братья употребили нѣсколько дней сряду на обозрѣніе улучшеній, произведенныхъ геніемъ и экономіею сэра Питта. Они гуляли пѣшкомъ, или ѣздили верхомъ, продолжая неутомио бесѣдовать о разныхъ интересныхъ предметахъ. Питтъ, при каждомъ случаѣ, старался внушить и растолковать Родону, какихъ громадныхъ суммъ стоили ему всѣ эти улучшенія и поправки.

— Кто бы могъ подумать, что богатѣйшій помѣщикъ въ цѣломъ графствѣ нуждался иногда — и сильно нуждался, въ какихъ-нибудь двадцати фунтахъ! говорилъ сэръ Питтъ Кроли, — однакожь это такъ. Вотъ, напримѣръ, эта швейцарская каморка, продолжалъ сэръ Питтъ, смиренно указывая на нее своею бамбуковою тростью, — я могу заплатить за вя перестройку не преждѣ какъ въ половинѣ января, когда получу свои полугодовые дивиденды.

— Неужьто? спросилъ изумленный Родонъ.

— Честное слово, подтвердилъ баронетъ.

— Ну, до той поры я могу пожалуй судить тебя, отвѣчалъ мистеръ Кроли довольно жалобнымъ тономъ.

И они пошли осматривать возобновленную каморку, гдѣ былъ высѣченъ изъ камня новый фамильный гербъ. Здѣсь, съ запамятныхъ временъ, обитала древняя старуха, мистриссъ Локкъ, имѣвшая надзоръ за главными воротами замка. Теперь были въ ея домикѣ и плотная дверь, и крѣпкая кровля, и стекла въ оконныхъ рамахъ. Всѣхъ этихъ удобствъ не видала она нѣсколько десятковъ лѣтъ.

ГЛАВА XLIV Между Гемпширомъ и Лондономъ

Дѣятельность сэра Питта Кроли не ограничилась только перестройкой и возобновленіемъ полуразрушившихся стѣнъ и заборовъ на Королевиной усадьбѣ. Какъ человѣкъ вполнѣ благоразумный, онъ рѣшился вновь пересоздать обветшалую популярность своего дома, задѣлать щели и пріостановить развалины, угрожавшіе паденіемъ репутаціи древняго и почетнаго имени господъ Кроли. Вскорѣ послѣ смерти отца, молодой баронетъ былъ выбранъ въ представители всего круга, и сдѣлался областнымъ судьею. Какъ членъ парламента, магнатъ Гемпшира и глава древнѣйщей фамиліи, сэръ Питтъ Кроли считалъ своей обязанностью выставлять себя съ блестящей стороны передъ всею публикою графства. Онъ подписывался на значительныя суммы въ пользу благотворительныхъ заведеній, неутомимо дѣлалъ визиты окружнымъ помѣщикамъ, и принялъ всѣ возможныя мѣры, чтобъ занять въ Гемпширѣ, а впослѣдствіи во всей Англіи, то блистательное мѣсто, на которое, какъ ему казалось, онъ имѣлъ полное право по своимъ огромнымъ талантамъ. Леди Дженни получила приказаніе вступить въ дружескіе сношенія съ Фуддельстонами-Гуддельстонами, Вапсготами и другими славными фамиліями окрестныхъ баронетовъ. Великолѣпныя коляски и кареты безпрестанно въѣзжали теперь въ паркъ Королевиной усадьбы, и многочисленная публика весьма часто присутствовала на парадныхъ обѣдахъ древняго замка (обѣды были очень хороши, и это могло служить доказательствомъ, что леди Дженни не имѣла за кухней непосредственнаго надзора). Сэръ Питтъ и супруга его не лѣнились отдавать визиты, и готовы были скакать за цѣлыя десятки миль, несмотря не на какую бурю и ненастье. Никакъ нельзя сказать, чтобъ сэръ Питтъ чувствовалъ особую наклонность къ свѣтскимъ наслажденіямъ — былъ онъ человѣкъ строгой жизни, желудокъ имѣлъ слабый, здоровье дряхлое, но тѣмъ не менѣе, быть гостепріимнымъ и снисходительнымъ считалъ онъ неизбежною принадлежностью всякаго джентльмена съ его именемъ и титуломъ. Нерѣдко, послѣ длинныхъ и скучныхъ обѣдовъ, онъ чувствовалъ ужасную боль въ головѣ, не думая однакожь отказаться отъ вторичныхъ приглашеній, исполненіе которыхъ счіталъ своимъ тяжкимъ, но непремѣннымъ долгомъ. Онъ разсуждалъ съ знакомыми помѣщиками о жатвѣ и посѣвахъ, о политикѣ и хлѣбныхъ законахъ. Съ большимъ жаромъ говорилъ онъ о браконьерахъ, и доказывалъ, что необходимо принять противъ нихъ самыя строгія мѣры, хотя въ прежнія времена былъ онъ совершенно равнодушенъ къ этой статьѣ, и смотрѣлъ, зажмуря глаза, на похищеніе дичи изъ чужихъ лѣсовъ. Сэръ Питтъ не охотился никогда: онъ не былъ спортсменомъ и кабинетная его дѣятельность была посвящена искусствамъ и наукамъ, но онъ полагалъ, что всякій разсудительный джентльменъ долженъ содѣйствовать къ распространенію въ графствѣ превосходной породы лошадей, и что не мѣшаетъ также заманивать въ свои лѣса хорошихъ лисицъ. Если когда-нибудь сэру Гуддельстону-Фуддельстону случится, по старой привычкѣ, завернуть съ своимм собаками на поля Королевиной усадьбы, сэръ Питтъ всегда будетъ радъ видѣть у себя сэра Гуддельстона-Фуддельстона и джентльменовъ его охоты. Прежняя страстишка баронета заводить методическія сходбища и болтать на нихъ всякій вздору, теперь почти совсѣмъ потухла, къ великому огорченію леди Саутдаунъ, увидѣшей въ своемъ зятѣ совершенно погибшаго человѣка. Ученые люди изъ Винчестера, принадлежавшіе къ англійской церкви, довольно часто собирались на Королевиной усадьбѣ, и съ нѣкоторыми изъ нихъ сэръ Питтъ частенько игралъ въ карты. Эта безпутная забава приводила въ отчаяніе леди Саутдаунъ, но она вовсе отступилась отъ зятя, когда въ одинъ прекрасный вечеръ, по возвращеніи изъ Винчестера, баронетъ извѣстилъ молодыхъ леди, что въ будушемъ году онъ станетъ, съ ними, по всей вѣроятности, ѣздить на гемпширскіе балы. Роза и Фіалка пришли въ восторгъ отъ этой вѣсти. Леди Дженни, какъ почтительная жена, безусловно подчинилась этому распоряженію, и быть-можетъ радовалась перспективѣ публичныхъ увеселеній. Вдовствующая леди Саутдаунъ изобразила самыми мрачными красками поведеніе заблудшаго Питта въ письмѣ къ своей дочери, знаменитой сочинительницѣ «Слѣпой Прачки». И такъ-какъ брайтонскій домъ ея стоялъ въ эту пору безъ жильцовъ, то она немедленно отправилась туда лечить свою хандру живительнымъ вліяніемъ морской стихіи.

Отсутствіе леди Саутдаунъ ничуть не разстроило обыкновеннаго хода дѣлъ на Королевиной усадьбѣ. Молодыя леди и маленькія дѣти были даже рады, что освободились наконецъ отъ этихъ гадкихъ микстуръ и психологическихъ наставленій. Можно съ нѣкоторою основательностью предположить, что Ребекка, при этомъ второмъ визитѣ въ замокъ своихъ предковъ, не слишкомъ огорчилась отсутствіемъ леди съ медицинскимъ норовомъ и раздирательными порывами эстетически-умозрительнаго свойства. Это однакожь не помѣшало ей написать къ святкамъ поздравительное письмо, гдѣ она почтительно рекомендовала себя милостивому вниманію леди Саутдаунъ, припоминала съ благодарностію ея наставительную бесѣду и спасительяую микстуру, и въ заключеніе объявляла, что всѣ предметы на Королевиной усадьбѣ возобновляютъ въ ея воображеніи почтенный образъ вдовствующей леди.

Мы обязаны, по долгу справедливости, замѣтить, что настоящею популярностію и радикальнымъ измѣненіемъ своего поведенія сэръ Питтъ Кроли одолженъ отчасти совѣтамъ этой хитрой маленькой леди, проживающей на Курцонской улицѣ.

— И вы хотите остаться баронетомъ, соглашаетесь включить себя въ разрядъ скромныхъ сельскихъ джентльменовъ, ни больше ни меньше! говоряла Ребекка, когда баронетъ гостилъ у нея въ Лондонѣ,— нѣтъ, сэръ Питтъ Кроли, я знаю васъ лучше, чѣмъ вы думаете. Извѣстны мнѣ и ваши таланты, и ваше честолюбіе, сэръ. Напрасно вы стараетесь укрыться отъ меня: я вижу васъ насквозь, милостивый государь. Памфлетъ вашъ «О солодѣ«я показывала недавно лорду Стейну; онъ уже читалъ его, и сказалъ мнѣ, что весь Кабинетъ считаетъ это произведеніе образцовымъ въ своемъ родѣ. Министерство смотритъ на васъ открытыми глазами, и я понимаю, чего вы добиваетесь, сэръ Питтъ Кроли. Вы хотите играть блистательную роль въ Парламентѣ, и будете играть, потому-что всѣмъ и каждому извѣстенъ вашъ ораторскій талантъ. Никто, можетъ-быть, во всей Англіи не владѣетъ такимъ даромъ слова, и Оксфордскій университетъ до сихъ поръ помнитъ ваши рѣчи. Вы хотите быть членомъ, избраннымъ отъ всего графства, и господствовать надъ всѣми частными мнѣніями, имѣя заранѣе на своей сторонѣ голоса всего Гемпшира. Вы хотите наконецъ сдѣлаться барономъ Кроли изъ Королевиной усадьбы, и вы сдѣлаетесь барономъ, прежде чѣмъ закроете свои глаза. Все это я вижу, милостивый государь. Я читаю въ вашемъ сердцѣ, и для меня не существуетъ тайнъ вашей души, сэръ Питтъ. Еслибъ мужъ мой, при вашей фамиліи, владѣлъ по крайней мѣрѣ десятою долею вашихъ талантовъ, я съумѣла бы сдѣлаться достойною такого мужа; но… но довольно, мнѣ кажется, и того, что я ваша родственница, добавила Ребекка улыбаясь. Бѣдной женщинѣ конечно нечего тутъ… впрочемъ, какъ знать? И мышка иной разъ можетъ пригодиться льву.

Питтъ Кроли былъ озадаченъ и приведенъ въ самое восторженное состояніе этой рѣчью,

— Какъ понимаетъ меня эта женщина, Боже мой, какъ она понимаетъ! восклицалъ сэръ Питтъ, — леди Дженни, при всѣхъ моихъ усиліяхъ, никогда не могла прочесть моего памфлета. Ей и въ голову не приходитъ, что въ груди ея мужа кипятъ благородныя страсти. Она не подозрѣваетъ во мнѣ присутствія высшаго таланта… А! Такъ въ Оксфордѣ помнятъ еще мои ораторскія рѣчи? Разбойникн! Теперь, когда я начинаю представлять свое боро (borough), и могу быть выбраннымъ въ Парламентъ отъ всего графства, они начинаккгъ припоминать меня мало-по-малу! А давно ли этотъ самый лордъ Стейнъ не хотѣлъ на меня и смотрѣть?.. Теперь вспомнили, наконецъ, что есть между ними Питтъ, славный Питтъ Кроли. Но вѣдь я все тотъ же теперь, какимъ былъ въ ту пору, когда презиралъ меня этотъ народъ. Перемѣнились только обстоятельства, представился благопріятный случай, и я покажу имъ, какъ надобно дѣйствовать, писать и говорить. Никто не зналъ Ахиллеса, пока не препоясали его воинственнымъ мечемъ. Въ моихъ рукахъ этотъ мечъ, и свѣтъ еще будетъ имѣть время услышать о Питтѣ Кроли.

Вотъ почему этотъ хитрый дипломатъ вдругъ оставилъ свои методическія сходки, и сдѣлался гостепріимнымъ и ласковымъ со всѣми, почему онъ подписывался на огромныя суммы въ пользу благотворительныхъ учрежденій, оказывалъ на всѣхъ базарахъ дружелюбное расположеніе ко всѣмъ фермерамъ, и заинтересовался вообще всѣми областными дѣлами. Вотъ почему, наконецъ, джентльменскій замокъ на Королевиной усадьбѣ торжествуетъ самыя веселыя святки, какихъ не бывало тамъ впродолженіе многихъ десятковъ лѣтъ.

Въ первый день Рождества происходило великое фамильное собраніе. Весь Пасторатъ обѣдалъ въ замкѣ. Ребекка была откровенна и любезна съ мистриссъ Бьютъ, какъ-будто между ними вѣчно существовала задушевная дружба. Она разсыпалась въ комлиментахъ милымъ дѣвицамъ Пастората, и удивлялась ихъ необыкновеннымъ успѣхамь въ музыкальномъ искусствѣ. По ея усердной просьбѣ, дѣвицы должны были повторить нѣсколько разъ замѣчательный дуэтъ изъ большой нотной книги, которую братъ ихъ, Джемсъ, принужденъ былъ притащить подъ мышкой изъ Пастората для этой самой цѣли. Мистриссъ Бьютъ, изъ соблюденія приличій, поневолѣ обходилась почтительно съ хитрой искательницей приключеній и только дома, наединѣ съ дочерьми, давала полный разгулъ своему языку, и удивлялась преимущественно нелѣпой благосклонности, съ какою сэръ Питтъ смотрѣлъ на свою невѣстку. Но откровенный Джемсъ, сидѣвшій за столомъ подлѣ Ребекки, объявилъ, что она козырь, и всѣ члены пасторскаго семейства согласились единодушно, что маленькій Родонъ — превосходный мальчикъ. Быть-можетъ они уважали въ малюткѣ будущаго баронета, потому-что между нимъ и этимъ титуломъ стоялъ только блѣдный и чахлый Питтъ Бинки Саутдаунъ.

Дѣти вскорѣ подружились какъ-нельзя больше. Питтъ Бинки былъ слишкомъ малъ для игры съ такимъ огромнымъ козыремъ, каковъ былъ Родонъ-младшій, а Матильда, какъ дѣвочка, не могла вступить въ состязаніе съ юнымъ восьмилѣтнимъ джентльменомъ, который скоро будетъ носить куртку и панталоны. По этому Родонъ взялъ и брата, и сестру, подъ свою безконтрольную команду, и они всюду слѣдовали за нимъ съ великимъ уваженіемъ всякой разъ, какъ онъ снисходительно предлагалъ имъ какую-нибудь игру. Его удовольствіе и счастіе въ этой деревенской жизни были безграничны. Огородъ доставлялъ ему высокое наслажденіе, цвѣтникъ умѣренное, но голуби и цыплята, такъ же какъ лошади и жеребята, служили для него неисчерпаемымъ источникомъ всякихъ радостей и утѣхъ. Онъ никакъ не позволялъ себя цаловать дѣвицамъ Кроли, и только леди Дженни могла обнимать его безъ всякихъ препятствій. Иослѣ обѣда, когда дамы уходили къ себѣ въ гостиную наверхъ, оставляя джентльменовъ въ столовой за бутылками кларета, маленькій Роденъ всегда садился подлѣ тётушки Дженни, избѣгая чести быть подлѣ своей прекрасной мама.

Отъ проницательныхъ глазъ мистриссъ Бекки не могло ускользнутъ, что материнская нѣжность была въ модѣ на Королевиной усадьбѣ. На этомъ основаніи, однажды вечеромъ, въ присутствіи всей компаніи, она подозвала къ себѣ юнаго Родона, нагнулась и поцаловала его. Малютка, послѣ этой продѣлки, посмотрѣлъ на нее во всѣ глаза, покраснѣлъ и задрожалъ, какъ это обыкновенно съ нимъ случалось послѣ испуга.

— Мама, сказалъ онъ, дома вы никогда не цалуете меня.

Послѣдовало общее молчаніе. Дамы переглянулись. Въ глазахъ Бекки запрыгалъ огонёкъ неизвѣстно какого чувства.

Родонъ-старшій очень любилъ свою невѣстку за ея вниманіе къ его сьшу. Леди Дженни и мистриссъ Бекки, повидимому, уже не чувствовали особеннаго влеченія другъ къ другу, какъ въ тотъ первый визитъ, когда Ребекка заискивала благосклонносгъ миледи. Эти двѣ нескромныя рѣчи малютки возбудили нѣкоторую холодность въ сердцѣ простодушной хозяйки. Быть-можетъ не совсѣмъ ей нравилось и то, что сэръ Питтъ былъ уже черезчуръ внимателенъ къ Ребеккѣ.

Но Родонъ-младшій, какъ прилично его возрасту, любилъ больше общество мужчинъ, чѣмъ женщинъ, и никогда не уставалъ сопровождать своего отца въ конюшню, куда полковникъ уходилъ курить свою сигару. Джемсъ, пасторскій сынокъ, нерѣдко принималъ участіе какъ въ этой, такъ и въ другихъ забавахъ своего кузена. Онъ и егерь баронета издавна были въ пріятельскихъ сношеніяхъ, такъ-какъ оба они питали одинаковую приверженность къ собакамъ, и мнѣнія ихъ насчетъ этихъ животныхъ всегда были единогласны. Однажды мистеръ Джемсъ, полковникъ и Горнъ, егерь, пошли охотиться за фазанами, и взяли съ собою маленькаго Родона. Это была удивительная потѣха. Въ другое достопамятное утро, эти же четыре джентльмена отправились на гумно бить крысъ, и выполнили это предпріятіе съ блистательнымъ успѣхомъ. Поднявъ дубины, и притаивъ дыханіе, они остановились у риги подлѣ нижнихъ оконечностей двухъ проточныхъ трубъ, куда сверху, въ противоположные концы, впущены были африканскіе хорьки, которымъ поручено было растревожить преслѣдуемыхъ животныхъ. Маленькія собачки, отлично выдрессированныя для этой забавы, стояли безъ движенія на трехъ лапкахъ, расширивъ ноздри, и прислушиваясь къ визжанію крысъ. Доведенныя наконецъ до послѣдней крайности, преслѣдуемыя животныя, съ отчаянною смѣлостію, повыскочили на землю, и это послужило сигналомъ къ нападенію на нихъ. Джемсова собачка, именуемая Клещъ, схватила одну крысу, егерь растерзалъ другую, маленькій Родя, еще не совсѣмъ опытный въ искусствѣ нападенія, поднялъ дубину выше своей головы, и ударилъ со всего размаха бѣднаго хорька, вмѣсто крысы, которая спаслась благополучно отъ преслѣдованія своихъ враговъ. Несмотря на этотъ промахъ, Родя положительно былъ того мнѣнія, что ничего не можетъ быть благороднѣе этой забавы.

Но всего достопамятнѣе былъ тотъ истинно-великій день, когда въ паркѣ, на углу, появились собаки сэра Гуддельстона-Фуддельстона.

Это было великолѣпное зрѣлище для юнаго Родона. Въ половинѣ одиннадцатаго, на противоположномъ концѣ парка, появился прежде всѣхъ Томъ Моди, доѣзжачій сэра Гуддельстона-Фуддельстона, сопровождаемый благородною сворою собакъ, образовавшихъ изъ себя стройную сплошную массу. Арріергардъ замыкался двумя егерями въ красныхъ казакинахъ, ѣхавшими на двухъ тощихъ благовоспитаыныхъ лошадяхъ. Въ рукахъ ихъ, для поддержанія порядка, были длинные, предлинные бичи съ красивыми нахлестками, которыми, казалось, они владѣли въ совершенствѣ, направляя ихъ на самыя тонкія и чувствительныя мѣста собачьей шкуры. Порядокъ былъ удивительный. Ни одна собака не смѣла выступить изъ своры, или поднять морду, хотя бы передъ носомъ ея пробѣжалъ заяцъ или кроликъ.

Слѣдуетъ затѣмъ парень Джекъ, сынъ Тома Моди. Вѣситъ онъ всего только два пуда съ небольшимъ, ростъ его — сорокъ-восемь дюймовъ, и есть надежда, что парень Джекъ никогда не поднимется выше. Ѣдетъ онъ на огромномъ худощавомъ охотничьемъ конѣ, и сидитъ на сѣдлѣ исполинскаго размѣра. Конь этотъ есть любимое животное сэра Гуддельстона-Фуддельстона, и зовутъ его Индійскій набобъ. Другіе кони, управляемые миньятюрными всадниками, идутъ одинъ за другимъ, медленнымъ и ровнымъ шагомъ, въ ожиданіи своихъ господъ, которые должны немедленно прискакать на Королевину усадьбу.

Томъ Моди приближается къ главному подъѣзду. Буфетчикъ встрѣчаетъ его съ рюмкой и графиномъ водки, но благородный спортсменъ не вкушаетъ до времени ни пива, ни вина. Онъ и вся свора отправляются въ отведенный для имъ уголъ на лужайкѣ, собаки бѣгутъ въ разсыпную, катаются на травѣ, играютъ, лаютъ, кусаютъ одна другую въ знакъ дружбы, или свирѣпѣютъ, бросаются другъ на друга и грызутся, пока могучій голосъ Тома или нахлестка его бича не полагаютъ предѣла этой ссорѣ, но вотъ слѣдуютъ одинъ за другимъ, на простыхъ лошадкахъ, молодые джентльмены, забрызганные и выпачканные по колѣно въ грязи. Нѣкоторые тотчасъ же входятъ въ домъ, выпиваютъ по рюмкѣ вишневки, и свидѣтельствуютъ свое почтеніе дамамъ, другіе, болѣе скромные, отчищаютъ грязь съ своихъ сапоговъ, передаютъ груму простыхъ лошадокъ, садятся на охотничьихъ коней, и разогрѣвають свою кровь предварительнымъ галопированьемъ по широкому лугу. Затѣмъ всѣ джентльмены группируются около гончихъ, разговариваютъ съ доѣзжачимъ о подробностяхъ прошлой охоты, о достоинствахъ Плаксы и Алмаза, о современномъ состояніи полей и лѣсовъ, и о скверной породѣ лисицъ.

Но вотъ и самъ сэръ Гуддельстонъ-Фуддельстонъ на кургузомъ скакунѣ знаменитой шотландской породы. Величаво подъѣзжаетъ онъ къ замку, входитъ въ гостиную, раскланивается съ дамами, и не теряя драгоцѣннаго времени, быстро принимается за дѣло. По данному сигналу собаки выступаютъ изъ своего убѣжища, и въ стройномъ порядкѣ подходятъ къ подъѣзду. Маленькій Родонъ, изумленный и полуиспуганный, вертится между ними, съ робостію принимая ласки отъ ихъ волнующихся хвостовъ. Доѣзжачій покрикиваетъ и размахиваетъ бичомъ направо и налѣво.

Между-тѣмъ сэръ Гуддельстонъ возсѣлъ на своего Индійскаго Набоба.

— Не мѣшаетъ сперва попробовать, Томъ, у Сойстера Спинни, говоритъ баронетъ. Фермеръ Мангель сказывалъ мнѣ, что онъ видѣлъ недавно двухъ лисицъ на его землѣ.

Томъ трубитъ въ рогъ и отъѣзжаетъ легкой рысцой, сопровождаемый всею сворой. За ними тянутся егеря и молодые джентльмены изъ Винчестера. Ихъ сопровождаютъ всѣ окрестные фермеры и всѣ земледѣльцы, для которыхъ этотъ день — великій праздникъ. Сэръ Гуддельстонъ-Фуддельстонъ замыкаетъ арріергардъ вмѣстѣ съ полковникомъ Кроли. Немедленно весь кортежъ скрывается изъ глазъ.

Достопочтенный Бьютъ Кроли, руководимый чувствомъ скромности и смиренія, считалъ неприличнымъ для себя явиться въ публичномъ мѣстѣ передъ окнами своего племянника. Доѣзжачій Моди помнитъ очень хорошо, какъ, сорокъ лѣтъ назадъ, мистеръ Бьютъ, тогда еще лихой баккалавръ Оксфордскаго университета, объѣзжалъ самыхъ дикихъ лошадей, перескакивалъ черезъ рытвины и буераки, черезъ быстрые ручьи и даже черезъ крестьянскіе заборы. Его достопочтенство выѣзжаетъ теперь на своемъ могучемъ ворономъ конѣ, встрѣчаетъ передъ паркомъ сэра Гуддельстона, и смиренно присоединяется къ джентльменской свитѣ.

Наконецъ гончія собаки и всадники исчезаютъ всѣ до одного, и маленькій Родонъ стоитъ на крыльцѣ, изумленный и счастливый.

Такъ проходили святки на Королевиной усадьбѣ. Родонъ веселился напропалую, и былъ доволенъ всѣмъ, чтони приходилось ему видѣть и слышать. Дядюшка Питтъ, всегда холодный, серьёзный и обремененный кабинетными занятіями, повидимому, не чувствовалъ особенной благосклонности къ рѣзвому племяннику; зато тётушка, миледи и двѣ незамужнія тётки полюбили его какъ-нельзя лучше. Съ маленькими дѣтьми Родя подружился еще въ первый день своего пріѣзда, и тогда же пріобрѣлъ благорасположеніе мистера Джемса, изъ Пастората.

Мистеръ Джемсъ, съ нѣкотораго времени, ухаживаетъ за одной изъ молодыхъ леди въ джентльменскомъ замкѣ, и сэръ Питтъ поощряетъ его склонность, давая деликатнымъ образомъ знать своему кузену, что онъ готовъ, при первой возможноети, выхлопотать для него теплое мѣстечко. Джемсъ отказался отъ шумныхъ удовольствій, и не любитъ этой парадной охоты, изрѣдка стрѣляетъ онъ только утокъ ибекасовъ, и посвящаетъ свою дѣятельность истребленію крысъ на гумнахъ и въ анбарахъ. Послѣ святокъ онъ уѣдетъ въ Оксфордъ, и постарается съ успѣхомъ выдержать окончательный экзаменъ. Онъ уже не носитъ больше ни зеленыхъ сюртуковъ, ни красныхъ галстуховъ, и серьёзно думаетъ о перемѣнѣ своего образа жизни передъ вступленіемъ въ общественную должность. Протекціей Джемсу сэръ Питтъ надѣется уплатить фамильный долгъ семейству достопочтеннаго Бьюта. Это будетъ и дешево, и великодушно.

Прежде, однакожь, чѣмъ кончились веселыя святки, сэръ Питтъ Кроли, собравъ все свое мужество, рѣшился вручить младшему брату вексель на своего лондонскаго банкира — на сумму во сто фунтовъ. Это была великая жертва, и баронетъ принесъ ее съ замираніемъ сердца. Вскорѣ, впрочемъ, онъ утѣшился мыслью, что теперь справедливо станутъ считать его великодушнѣйшимъ изъ смертныхъ. Родонъ-отецъ и сынъ оставили Королевину усадьбу съ тяжкими воздыханіями и сокрушеніемъ сердечнымъ. Бекки и леди Дженни разстались довольно холодно, хотя съ изъявленіями обоюдныхъ желаній продолжать вѣчную дружбу. Въ Лондонѣ ожидали нашу героиню новыя обязанности и новыя занятія, на которыя мы намекнули въ предъидущей главѣ. Подъ ея надзоромъ прадѣдовскій домъ на большой Гигантской улицѣ принялъ самыя изящныя формы, и уже все было готово, когда сэръ Питтъ и его семейство, при открытіи парламентскихъ засѣданій, пріѣхали въ Лондонъ, гдѣ на этотъ разъ баронетъ долженъ былъ окончательно выступить на ту блестящую каррьеру, которая одна только могла быть достойною его возвышеннаго генія и великихъ юридическихъ талантовъ.

Въ первый парламентскій сезонъ, хитрый и утонченный дипломатъ глубоко хранилъ въ тайникѣ своей души всѣ свои замыслы и проекты, и одинъ только разъ открылъ уста свои, когда ему, какъ представителю уѣзда, необходимо было представить просьбу отъ жителей Модбери. Но онъ неукоснительно являлся на свое мѣсто, и тщательно изучалъ весь ходъ парламентскихъ дѣлъ. Дома, въ своемъ кабннетѣ, сэръ Питтъ Кроли денно и нощно углублялся въ чтеніе «Синихъ Книгъ», къ великому удивленію и безпокойству леди Дженни, которая думала весьма основательно, что супругъ ея убиваетъ себя необыкновеннымъ напряженіемъ умственныхъ силъ въ поздніе часы ночи. Скоро баронетъ познакомился съ министрами и со всѣми представителями своей партіи, разсчитывая впослѣдствіи играть между ними блистательную роль. Тихій нравъ леди Дженни; ея ласковость и кротость, внушали Ребеккѣ совершеннѣйшее презрѣніе къ супругѣ баронета. Безъискусственная простота, сопровождавшая всѣ поступки и движенія леди Дженни, возмущала какъ-нельзя больше джентльменскія чувства нашей героини, и случалось по временамъ, что даже другіе замѣчали, какъ она думаетъ о своей невѣсткѣ. Въ свою очередь, присутствіе Ребекки безпокоило и леди Дженни. Ея мужъ безпрестанно разговаривалъ съ мистриссъ Бекки. Между ними, повидимому, водворилось самое тѣсное согласіе, и Питтъ говорилъ съ нею о такихъ предметахъ, о которыхъ и не думалъ разсуждать съ своей женой. Миледи, конечно, не понимала этого разговора, но все же ей непріятно было обрекать себя на молчаніе въ обществѣ такихъ говоруновъ. Еще непріятнѣе было слышать, какъ смелая и бойкая мистриссъ Родонъ быстро переходитъ отъ одного предмета къ другому, забавляя своими шуточками всѣхъ джентльменовъ, готовыхъ ловить на-лету каждое ея слово. Можно ли сидѣть спокойно, сложа руки, въ своемъ собственномъ домѣ, тогда-какъ другая женщина составляетъ душу этого дома?

Еще въ деревнѣ, когда леди Дженни разсказывала сказочки и нравоучительныя повѣсти окружавшимъ ее маленькимъ дѣтямъ — въ томъ числѣ Родону, который, какъ сказано, очень любилъ свою тётку — Ребекка, присутствіемъ своимъ, совершенно разстроивала эти интересныя бесѣды. Она входила въ комнату съ какимъ-то зловѣщимъ ввдомъ, и бѣдная леди Дженни чувствовала невольную робость подъ вліяніемъ этихъ саркастическихъ зеленыхъ глазокъ. Ея простые, незатѣйливые вымыслы испарялись изъ ея головы и улетали неизвѣстно куда, какъ сказочныя волшебницы исчезаютъ передъ появленіемъ злаго духа. Языкъ ея не шевелился, и она уже не могла идти впередъ, хотя Ребекка, съ легкимъ отраженіемъ насмѣшки въ своемъ голосѣ, просила ее продолжать очаровательную сказочку. Мистриссъ Бекки рѣшительно ненавидѣла эти простыя удовольствія и ребяческія мысли, несогласныя съ настроеніемъ ея собственнаго духа. Дѣти и любители дѣтей не имѣли никакой цѣны въ ея глазахъ.

— Терпѣть я не могу этихъ картофельныхъ нѣжностей и сливочныхъ любезностей, говоривала мистриссъ Родонъ, передразнивая леди Дженни для удовольствія и потѣхи лорда Стейна.

При такихъ отношеніяхъ, обѣ леди видѣлись между собою довольно рѣдко, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда жена младшаго брата, имѣя въ виду какія-нибудь особенныя выгоды, дѣлала визиты супругѣ баронета. Изліянія нѣжныхъ чувствъ родственной любви и дружбы продолжались между ними какъ и прежде, но тѣмъ не менѣе онѣ замѣтно чуждались другъ друга. При всемъ томъ, сэръ Питтъ Кроли, несмотря на многосложность парламентскихъ занятій, находилъ случай видѣться каждый день съ своей невѣсткой.

По случаю своего перваго ораторскаго обѣда, сэръ Питтъ явился передъ невѣсткой въ полной парадной формѣ. На немъ былъ тотъ самый мундиръ, который употреблялъ онъ въ бывалые годы, какъ человѣкъ британскаго посольства при нѣкоемъ германскомъ градѣ.

Бекки, по этому поводу, насказала ему тысячу комплиментовъ, и любовалась на него почти такъ же, какъ его жена и дѣти, которымъ первый разъ онъ представился въ такомъ величіи передъ своимъ отъѣздомъ въ парламентъ. Ребекка объявила положительно, что одинъ только истинно-благовоспитанный джентльменъ можетъ употреблять, съ очевидною выгодою для своей особы, этотъ оффиціальный костюмъ.

— И, Боже мой, какъ идетъ къ вамъ, cette culotte courte, mon cher baron! воскликнула мистриссъ Бекки. Сейчасъ видно, кто вы такой. Да, представитель древняго рода невольно даетъ себя знать.

Питтъ съ душевной усладой взглянулъ на свои ноги, отличавшіяся необыкновенно-уродливою формой, такою же какъ и коротенькая шпага, торчавшая у него съ боку. Ему показалось въ эту минуту, что онъ созданъ плѣнять женскія сердца и отуманивать джентльменскіе умы.

И когда онъ ушелъ, Бекки сдѣлала изъ него превосходную каррикатуру, разыгранную съ обыкновеннымъ успѣхомъ, передъ особой лорда Стейна, приведеннаго теперь въ сильнѣйшій вссторгъ ея подражательнымъ искусствомъ, такъ-какъ дѣйствительно она уловила мастерски всякое движеніе баронета. Маркизъ встрѣтилъ сэра Питта Кроли въ домѣ мистриссъ Родонъ, и на первый разъ былъ съ нимъ чрезвычайно обходителенъ и вѣжливъ, какъ съ новымъ баронетомъ и парламентскимъ членомъ. При этой встрѣчѣ сэръ Питтъ былъ также пораженъ необыкновеннымъ вниманіемъ, какое великій пэръ Англіи оказывалъ его невѣсткѣ. Живой, веселый и остроумный разговоръ Ребекки, такъ же какъ единодушный восторгъ, съ какимъ слушали ее всѣ другіе джентльмены, въ высшей степени озадачили баронета. Лордъ Стейнъ зналъ очень хорошо, что сэръ Питтъ только-что начинаетъ свою политическую каррьеру, и съ нетерпѣніемъ ожидалъ, когда онъ произнесетъ свою первую рѣчь. Они были сосѣди. Большая Гигантская улица выходитъ на Гигантскій Скверъ, гдѣ, на углу, стоитъ великолѣпный домъ маркиза. На этомъ основаніи лордъ Стейнъ изъявилъ надежду, что современемъ они узнаютъ покороче другъ друга, и леди Стейнъ, немедленно по возвращеніи въ городъ, сочтетъ обязанностію познакомиться съ леди Кроли. Дня черезъ два онъ оставитъ визитную карточку своему сосѣду, на котораго до сихъ поръ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія, хотя дома ихъ больше сотни лѣтъ стояли почти рядомъ.

Среди всѣхъ этихъ интригъ и веселыхъ компаній, гдѣ рисовались такіе блистательные вельможи, Родонъ Кроли съ каждымъ днемъ чувствовалъ себя одинокимъ больше и больше. Ему позволялось теперь отлучаться въ клубы, обѣдать въ обществѣ холостяковъ, приходить и уходить когда вздумается, не испрашивая на то особеннаго позволенія у своей супруги. Онъ и сымъ его частенько путешествовали на Гигантскую улицу къ миледи Кроли, и проводили время въ обществѣ ея дѣтей, тогда-какъ сэръ Питтъ, по возвращеніи изъ Парламента, заѣзжалъ почти всегда къ мистриссъ Бекки побесѣдовать о предметахъ политическаго міра.

Отставной полковникъ просиживалъ по цѣлымъ часамъ въ домѣ своего брата. Ни о чемъ онъ не думалъ, ничего не дѣлалъ и почти ничего не говорилъ. При всемъ томъ былъ онъ очень радъ, когда дѣлали ему какое-нибудь порученіе относительно конюшни, лошади, кучера, слуги, или, когда за обѣдомъ просили его нарѣзать мяса для дѣтей. Лѣность обуяла его, и сдѣлала безусловно покорнымъ чужой волѣ.

Омфала спутала новаго Геркулеса, и лишенный своей силы, онъ безмолвно сидитъ за ея веретепомъ. Буйная молодая кровь угомонилась и остыла, и мистеръ Родонъ Кроли превратился въ обрюзглаго, покорнаго и толстенькаго джентльмена среднихъ лѣтъ.

И бѣдная леди Дженни очень хорошо знала, что Ребекка взяла въ плѣнъ ея супруга, хотя это обстоятельство нисколько не препятствовало имъ, при каждой встрѣчѣ, выражать другъ предъ другомъ родственныя чувства любви и дружбы.

ГЛАВА XLV Тяжкія испытанія и скорби

Святки у нашихъ пріятелей на Аделаидиныхъ Виллахъ были далеко не такъ веселы, какъ имъ слѣдовало быть.

Мы уже имѣли случай намекнуть въ своемъ мѣстѣ, что у мистриссъ Осборнъ, послѣ смерти ея мужа, составился небольшой капиталецъ, съ котораго она получала сотню фунтовъ годоваго дохода. Двѣ трети этой суммы вдова Осборнъ отдавала своимъ родителямъ за содержаніе себя и малютки сына. Включивъ сюда еще стодвадцать фунтовъ, назначенныхъ другомъ нашимъ Джоемъ въ пожизненный пансіонъ старикамъ, семейство Седли, забывая бури и треволненія прошедшей жизни, могли еще, съ нѣкоторымъ удобствомъ, существовать отъ начала до конца года, тѣмъ болѣе, что вся ихъ прислуга состояла изъ одной ирландской служанки, которая въ то же время завѣдывала маленькимъ хозяйствомъ мистера Клеппа и его супруги. Не было даже никакихъ основательлыхъ препятствій пригласить къ себѣ иной разъ двухъ или трехъ пріятелей на чашку чаю. Старикъ Седли до-сихъ поръ удержалъ свое озадачивающее вліяніе надъ фамиліей Клеппа, своего прежняго конторщика. Мистеръ Клеппъ превосходно помнилъ тѣ блаженныя времена, когда, бывало, приглашали его на парадные обѣды въ домъ богатѣйшаго негоціанта на Россель-Скверѣ, гдѣ онъ, сидя на кончикѣ стула, имѣлъ счастіе пить шаміанское за здоровье мистриссъ Седли, миссъ Эмми и господина Джозефа Седли, чиновника ост-индской Компаніи. Время возвеличило блескъ этихъ воспоминашій въ душѣ честнаго клерка. Всякій разъ, какъ онъ выходилъ изъ-за кухонной перегородки въ гостиную, и выпивалъ у мистера Седли чашку чаю или стаканчикъ джина съ водою, изъ груди его вырывалась сентещія такого рода:

— Да, сэръ, это ужь не то, что, бывало, я видѣлъ у васъ въ старые годы!

И затѣмъ, раскланиваясь и расшаркиваясь, мистеръ Клеппъ пилъ за здоровье прекрасныхъ леди, точь въ точь какъ въ запрошлые дни ихъ процвѣтанія и славы. Ему казалось тогда, что миссъ Амелія первая пѣвица въ мірѣ, и не было въ европейскихъ столицахъ леди изящнѣе и почтеннѣе мистриссъ Седли. Даже теперь онъ не осмѣливался въ клубѣ сидѣть въ присутствіи мистера Седли и никому не позволялъ дѣлать дурные отзывы о характерѣ этого джентльмена.

— Полноте, господа, говорилъ онъ въ клубѣ джентльменамъ, пускавшимся въ разсужденія о старомъ банкротѣ, я видѣлъ собственными глазами, какъ, бывало, первые люди нашей столицы пожимаютъ руку господину Седли. Были времена, когда самъ Ротшильдъ заискивалъ его дружества на биржѣ. Я съ своей стороны всѣмъ одолженъ мистеру Седли.

Владѣя прекраснымъ почеркомъ, уживчивымъ характеромъ и хорошимъ аттестатомъ, мистеръ Клеппъ очень скоро, послѣ несчастія своего прежняго хозяина, отыскалъ для себя другое мѣсто.

— Такая маленькая рыбка, какъ я, всегда счастливо переплыветъ въ другой садокъ, замѣчалъ обыкновенно отставной конторщикъ.

И одинъ изъ членовъ той фирмы, къ которой нѣкогда принадлежалъ старикъ Седли, былъ очень радъ воспользоваться услугами мистера Клеппа, довольнаго весьма скромнымъ вознагражденіемъ за свои труды.

Конецъ концовъ, всѣ старые друзья и пріятели мистера Седли, люди предпріимчивые и богатые, оставили, одинъ за другимъ, разорившагося негоціанта, и одинъ только этотъ бѣднякъ остался неизмѣнно преданнымъ и вѣрнымъ своему прежнему хозяину.

Четвертую долю получаемыхъ процентовъ съ капитала Амелія оставляла собственно для себя, и вся эта сумма расходовалась исключительно на содержаніе малютки Джорджа, котораго, вопервыхъ, надлежало одѣвать такимъ-образомъ, чтобы онъ казался достойнымъ сыномъ капитана Осборна, а вовторыхъ, были у него теперь школьныя надобности, требовавшія немедленнаго удовлетворенія. Джорджинька, съ нѣкотораго времени, ходилъ въ училище, куда мать принуждена была посылать его послѣ сильной внутренней борьбы, выдержанной ея сердцемъ при мысли объ опасностяхъ, ожидающихъ ребенка за порогомъ родительскаго дома. Амелія просиживала цѣлыя ночи напролетъ, вытверживая заданные уроки, и разбирая въ ученическихъ тетрадкахъ грамматическіе и географическіе іероглифы, которыхъ смыслъ надлежало сдѣлать доступнымъ для малютки Джорджа. Она старалась даже выучить наизусть латинскія склоненія и спряженія, разсчитывая, что ей можно будетъ самой учить Джорджиньку латинскому языку. Разставаться съ нимъ на цѣлый день, оставляя его на произволъ школьной ферулы и грубаго обхожденія товарищей, значило для сантиментальной мистриссъ Эмми почти то же, что отнять во второй разъ своего сына отъ материнской груди. Джорджъ между-тѣмъ бѣгалъ въ школу съ веселымъ духомъ и спокойнымъ сердцемъ. Ему нравилась эта перемѣна въ образѣ его жизни и онъ былъ совершенно счастливъ. Эта дѣтская радость огорчала любящую мать, столько грустную и печальную при разлукѣ съ сыномъ. Неужели ему такъ легко разставаться со мною? думала мистриссъ Эмми, но тутъ же раскаявалась и жалѣла, что осмѣлилась предложить себѣ такой эгоистическій вопросъ. Пусть только онъ будетъ счастливъ: ея обязанность — быть готовой на всякія жертвы.

Содержателемъ школы, куда ходилъ Джорджъ, былъ другъ достопочтеннаго Бинни, постояннаго обожателя мистриссъ Эмми. Джорджинька дѣлалъ великолѣпные успѣхи. Каждую недѣлю онъ приносилъ матери безчисленныя свидѣтельства быстроты своихъ умственныхъ способностей. По вечерамъ онъ разсказывалъ ей многочисленныя исторіи о своихъ товарищахъ по школѣ, и Амелія знала, что это за чудесный мальчикъ былъ Ланонсъ, и какой забіяка былъ Спиффинъ, и какъ отецъ Стиля богатый купецъ, снабжалъ все заведеніе съѣстными припасами, и какъ мать Гольдинга пріѣзжала каждую субботу въ каретѣ за своимъ сыномъ, и какъ Нитъ носилъ штрипки — нельзя ли и ему пришить штрипки къ панталонамъ? — какъ Булль Меджоръ проглотилъ наизустъ всего Евтропія, такъ-что, по общему мнѣнію, онъ могъ за поясъ заткнуть самого учителя, мистера Варда. Такимъ-образомъ Амелія знала всю подноготную о каждомъ товарищѣ своего сына, По ночамъ она разбирала вмѣстѣ съ нимъ школьныя тетрадки, и выучивала наизусть всѣ уроки съ такою исправностію, какъ-будто ей самой слѣдовало поутру явиться на глаза строгихъ и взыскательныхъ учителей. Однажды, послѣ рукопашной битвы съ молодымъ Смитомъ, Джорджъ явился домой съ сизыми голубями подъ глазами, и возвѣстилъ своей матери и дѣдушкѣ, что онъ оказалъ въ этотъ день чудеса храбрости, ловкости и силы… что, замѣтимъ мимоходомъ, была чистѣйшая ложь, потому-что, на самомъ дѣлѣ, Джорджъ разбитъ былъ въ прахъ. Старикъ Седли пришелъ въ восторгъ отъ этихъ обнаруженій мнимаго геройства, но Амелія никогда не могла простить этого Смиту, даже до настоящаго времени, несмотря на то, что мистеръ Смитъ теперь — миролюбивый аптекарь на Лейчестерскомъ Скверѣ.

Такъ проходила жимъ чувствительной вдовы, посвятившей себя спокойнымъ трудамъ и безвреднымъ занятіямъ на пользу сына. Время осеребрило нѣсколько волосъ на ея головѣ, и провело двѣ, три морщинки на ея прекрасномъ челѣ. Но эти зловѣщіе признаки нисколько не тревожили мистриссъ Эмми.

— Кому какое дѣло до такой старухи? снрашивала вдова, когда указывали ей на пробивающуюся просѣдь.

Она была счастлива и довольна. Всѣ ея мечты ограничивались только желаніемъ дожить до той счастилвой поры, когда сынъ ея будетъ великимъ, знаменитымъ и славнымъ, чего конечно онъ вполнѣ заслуживаетъ по своимъ огромнымъ талантамъ. Она тщательно сберегала его прописи, рисунки, сочиненія на заданныя тэмы, и показывала ихъ въ своемъ маленькомъ кругу, какъ несомнѣнное доказательство чудесной геніальности сына. Нѣкоторыя изъ этихъ произведеній Амелія сообщила, по довѣренности, миссъ Доббинъ, съ тѣмъ, чтобы она показала ихъ миссъ Осборнъ, теткѣ Джорджа, которая, въ свою очередь, могла представить ихъ на разсмотрѣніе самого мистера Осборна. Разсчетъ здѣсь былъ тотъ, что старикъ, при взглядѣ на эти произведенія маленькаго генія, проститъ своего внука за проступки отца. Всѣ недостатки и слабости покойнаго мужа Амелія похоронила въ могилѣ вмѣстѣ съ его тѣломъ; она помнила только нѣжнаго любовника, пожертвовавшаго для нея всѣми родственными отношеніямй, благороднаго супруга, прекраснаго и храбраго, державшаго ее въ своихъ объятіяхъ въ то самое утро, когда выступалъ онъ на поле битвы, гдѣ умеръ славною смертію, сражаясь за свое отечество. Не было никакого сомнѣнія, что этотъ доблестный воинъ смотритъ съ высоты небесъ на геніальнаго мальчика, оставленного имъ на землѣ для утѣшенія вдовы.

Мы видѣли, какъ и вслѣдствіе чего, почтенный дѣдъ маленькаго Джорджа, мистеръ Осборнъ, становился съ каждымъ днемъ угрюмѣе, молчаливѣе и недоступнѣе для своей дочери, которая прозябала одиноко на Россель-Скверѣ, и включила себя въ разрядъ несчастныхъ старыхъ дѣвъ, уже неспособныхъ находить достаточнаго утѣшенія ни въ блестящихъ экипажахъ, ни въ покупкѣ разныхъ разностей въ модныхъ магазинахъ, ни даже въ благотворительности страждущему человѣчеству. Всегда грустная и пасмурная, миссъ Осборнъ чаще и чаще думала о прекрасномъ мальчикѣ, сынѣ своего брата, котораго она видѣла на дачѣ альдермена Доббина. Она сгарала нетерпѣливымъ желаніемъ получить когда-нибудь позволеніе поѣхать въ своей прекрасной коляскѣ въ то отдаленное захолустье, гдѣ жилъ малютка Джорджъ. Чаще и чаще выѣзжала она въ Паркъ, надѣясь еще разъ встрѣтиться съ нимъ на гуляньѣ, но не сбывалась эта надежда, и миссъ Осборнъ, перезрѣлая и несчастная дѣвица, прозябала одиноко, не находя никакой пщи для своего чувствительнаго сердца. Младшая сестра ея, банкирша, изрѣдка заѣзжала на Россель-Скверъ, дѣлая визитъ подругѣ своего дѣтства. Она привозила съ собою двухъ дѣтей болѣзненной комилекціи, и съ ними няньку въ щегольскомъ костюмѣ. Придавая своему произношенію джентльменскій оттѣнокъ высшаго тона, мистриссъ Буллокъ разсказывала сестрѣ о своихъ новыхъ связяхъ, о блистательныхъ знакомствахъ, о томъ, какъ маленькій Фредерикъ былъ какъ двѣ капли воды похожъ на лорда Клавдія Лоллипопа, и какъ малютка Мери удострилась обратить на себя лестное вниманіе баронессы, когда онѣ катались въ Регемптонѣ. Она упрашивала старшую сестру сдѣлать что-нибудь для ея ненаглядныхъ малютокъ. Фредерикъ долженъ поступить въ гвардію, это уже рѣшено, и если онъ сдѣлается владѣльцемъ майората, чего непремѣнно добивается мистеръ Буллокъ, готовый разориться въ-конецъ на покупку майората — то ужь Богу одному извѣстно, что выйдетъ изъ ихъ дочки.

— Признаюсь, моя милая, я разсчитываю здѣсь только на васъ, говорила мистриссъ Буллокъ, потому-что, безъ всякаго сомнѣнія, доля моя изъ имѣнія папеньки должна, какъ извѣстно, перейдти къ главѣ нашего дома. Милая наша Рода Макйулль скоро, вѣроятно, освободится отъ имѣнія Кассельтодди, потому-что мужъ ея, бѣдный лордъ Кассельтодди долженъ, на этихъ дняхъ, умереть отъ апоплексическаго удара, и послѣ его смерти малютка Макдуффъ Макмулль сдѣлается виконтомъ Кассельтодди. Оба Блюдъайэры уже перевели свое имѣніе на маленькаго сына Фанни Блюдъайэръ. Ненаглядный мой Фредерикъ непремѣнно будетъ старшимъ сыномъ, и…. и ужь пожалуйста, Дженни, упроси папеньку перевести опять свои счеты въ Ломбардскую улицу, потому-что, посуди сама, кчему пристало, если онъ, оставляя своихъ родственниковъ, будетъ имѣть дѣла съ чужимъ банкирскимъ домомъ? Стомпи и Роди, надѣюсь, ничѣмъ не лучше Буллока, Гуллока и Компаніи.

Сказавъ рѣчь въ этомъ тонѣ; прошпигованную фешонэбльными и финансовыми именами, и напечатлѣвъ на губахъ сестрицы поцалуй, весьма похожій на прикосновеніе устрицы, мистриссъ Буллокъ собирала своихъ накрахмаленныхъ малютокъ, и усаживалась съ нинъ въ свою джентльменскую коляску.

Но ничего не выигрывала этими визитами представительница моднаго тона въ купеческомъ быту. Отецъ ея съ усиленною дѣятельностію продолжалъ свои сношенія съ банкирскимъ домомъ Стомпи и Роди, гдѣ хранился также небольшой капиталецъ мистриссъ Эмми, неподозрѣвавшей всѣхъ этихъ интригъ на Россель— Скверѣ.

Въ тотъ вечеръ, когда Дженни Осборнъ сказала отцу, что она видѣла его внука, старикъ не отвѣчалъ ей ничего, но было ясно, что онъ не разсердился, потому-что, уходя въ комнату, ласково простился съ дочерью, и пожелалъ ей спокойной ночи. По всей вѣроятности онъ думалъ о ея словахъ, и разспрашивалъ о ея визитѣ въ домъ альдермена. Недѣли черезъ двѣ послѣ этого визита, мистеръ Осборнъ спросилъ дочь: куда дѣвались ея французскіе часики съ цѣпочкой, которые она обыкновенно носила на своей груди?

— Сэръ, эти часы были куплены на мои деньги, отвѣчала испуганная Дженни.

— Прошу васъ немедленно купить себѣ такіе же, или, еще лучше, если можете, отвѣчалъ старый джентльменъ. И затѣмъ онъ погрузился въ глубокую думу.

Въ послѣднее время дѣвицы Доббинъ довольно часто повторяли свою просьбу Амеліи, чтобы она позволяла Джорджу навѣщать ихъ.

— Миссъ Осборнъ очевидно полюбила вашего сына, говорили дѣвицы Доббинъ, — легко станется, что и мистеръ Осборнъ обнаружитъ миролюбивыя чувства, и тогда, согласитесь сами, Джорджинька легко упрочитъ свою каррьеру.

Амелія готова была согласиться на все, какъ-скоро дѣло шло о счастьи ея сына, но предложеніе сестеръ Доббина наполнило ея душу мрачными и тревожными предчувствіями. Какъ бы то ни было, Джорджъ ѣздилъ довольно часто въ домъ альдермена. Амелія безпокоилась какъ-нельзя больше въ продолженіе его отсутствія, и по возвращеніи встрѣчала его съ такимъ видомъ, какъ-будто онъ освободился отъ какой-нибудь опасности. Джорджинька обыкновенно приносилъ съ собой игрушки и деньги; встревоженная Амелія спрашивала всякой разъ, не видалъ ли онъ какого-нибудь стараго джентльмена. Джорджъ видѣлъ только старика сэра Вилльяма, который катался съ нимъ въ коляскѣ, и мистера Доббина, пріѣхавшаго домой передъ обѣдомъ на прекрасномъ гнѣдкѣ. Доббинъ былъ въ зеленомъ сюртукѣ и розовомъ галстухѣ, и въ рукахъ у него былъ маленькій бичъ въ золотой оправѣ. Онъ обѣщалъ показать ему Лондонскую Башню, и сводить его въ звѣринецъ. Наконецъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, Джорджинька, воротивягось домой, принесъ слѣдующее извѣстіе:

— Видѣлъ я, мамаша, стараго джентльмена съ густыми бровями и въ широкой шляпѣ. На груди у него висѣла длинная, предлинная цѣпочка, и на ней — множество печатей. Онъ пріѣхалъ въ ту пору, какъ я катался по лугу на маленькой лошадкѣ: кучеръ водилъ ее за узду. Старый джентльменъ долго смотрѣлъ на меня, и много качалъ головою. Я сказалъ послѣ обѣда, что зовутъ меня Нюрвалемъ. Тетушка расплакалась. Она всегда плачеть.

Амелія догадалась, что сынъ ея видѣлъ на этотъ разъ своего россель-скверскаго дѣда. Она затрепетала при мысли, что скоро сдѣлаютъ ей предложеніе съ этой стороны. Предчувствія ея оправдались. Переговоры съ Россель-Сквера послѣдовали черезъ нѣсколько дней. Мистеръ Осборнъ формально предложилъ взять къ себѣ въ домъ своего маленькаго внука, и сдѣлать его наслѣдникомъ имѣнія, которое нѣкогда назначено было капитану Осборну. Мистриссъ Джорджъ Осборнъ будетъ отъ него получать пожизненный пенсіонъ, который доставитъ ей независимое существованіе. Если мистриссъ Джорджъ Осборнъ намѣрена выйдти замужъ, какъ объ этомъ носится весьма правдоподобный слухъ, достигшій до ушей мистера Осборна, пенсіонъ, во всякомъ случаѣ, останется при ней; но ужь само-собою разумѣется, что сынъ ея окончательно водворится на Россель-Скверѣ, или, будетъ жить въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, по выбору и назначенію своего дѣда. При всемъ томъ однакожь, ему позволено будетъ повременамъ видѣть мистриссъ Джорджъ Осборнъ въ ея собственномъ мѣстѣ жительства.

Бумага, содержавшая всѣ эти пункты, была принесена на Аделаидины Виллы, и прочитана Амеліи въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда матери ея не было дома, и когда старикъ Седли отлучился, по своимъ дѣламъ, въ Сити.

Амелія сердилась всего только два или три раза въ жизни, и адвокатъ мистера Осборна имѣлъ счастіе видѣть ее именно въ ту пору, когда она пришла въ раздражительное состояніе духа. Посланіе было прочитано, и подано ей на благоусмотрѣніе. Мистриссъ Осборнъ затрепетала всѣми членами, раскраснѣлась какъ пятнадцатилѣтняя дѣвица и быстро поднявшись съ своего мѣста, разорвала бумагу на сотни. клочковъ, притоптала ихъ своими ногами, и голосомъ, дрожащимъ отъ волненія, произнесла:

— Мнѣ выйдти замужъ во второй разъ! Мнѣ взять деньги въ обмѣнъ за своего сына! Кто смѣетъ обижать меня этими чудовищными предложеніями? Скажите мистеру Осборну, что это злонамѣренное письмо, сэръ, да, злонамѣренное и унизительное. Я не стану отвѣчать на него. Желаю вамъ добраго утра, сэръ…

— И когда я выходилъ изъ комнаты, она поклонилась мнѣ какъ трагическая актрисса, сказалъ мистеръ Пой, адвокатъ, представившій донесеніе объ этой сценѣ на Россель-Скверъ.

Старики не замѣтили въ тотъ день волненія своей дочери, а она никогда не говорила имъ объ этомъ свиданіи. Были у нихъ свои собственныя дѣла, которыя въпослѣдствіи глубоко заинтересовали эту невинную леди. Мистеръ Седли дѣятельно продолжалъ углубляться въ свои спекуляціи и коммерческіе разсчеты. Мы уже видѣли, какъ неудачно торговалъ онъ виномъ и каменнымъ углемъ. На этотъ разъ онъ придумалъ какую-то особенно-хитрую затѣю, обѣщавшую чуть-ли не мильйоны барыша, если все покатится какъ по маслу. Напрасно Клеппъ увѣщевалъ его бросить дерзкое, опасное предпріятіе; мистеръ Седли, очертя голову, зашелъ уже такъ далеко, что даже не смѣлъ сообщить подробностей нелѣпой затѣи своему бывшему клерку. И какъ постояннымъ принципомъ стараго джентльмена было — имкогда не распространяться съ женщинами о финансовыхъ дѣлахъ, то онѣ узнали о постигшемъ ихъ несчастіи уже въ ту пору, какъ ничего нельзя было поправить; старикъ принужденъ былъ постепенно открыть передъ ними тайны своего сердца.

Недоимка сперва упала на счеты маленькаго хозяйства, выплачиваемые исправно въ концѣ каждой недѣли. Дивиденды еще не были присланы изъ Индіи, сказалъ встревоженный мистеръ Седли своей супругѣ. Старушка, до той поры, платила аккуратно за всѣ хозяйственные счеты, и поэтому, два или три лавочника были очень недовольны, когда бѣдная мистриссъ Седли просила ихъ повременить, — одолженіе, которое они охотно оказывали всѣмъ другимъ покупщикамъ, неназначавшимъ опредѣленнаго времени для расплаты. Контрибуція мистриссъ Эмми, выплачиваемая безпрекословно и съ веселымъ духомъ, поддерживала семейство на полураціонахъ, и первые пять или шесть мѣсяцевъ прошли довольно сносно. Старикъ Седли продолжалъ увѣрять, что акціи его скоро должны возвыситься до огромныхъ процентовъ, и тогда все пойдетъ превосходно.

Но прошло полгоода, и не послѣдовало никакихъ дивидендовъ. Надежда на шестьдесятъ фунтовъ, корые слѣдовала получить изъ Индіи, исчезала съ каждымъ днемъ. Хозяйство пришло въ крайнее разстройство. Мистриссъ Седли, старуха слабая и разстроенная, горевала молча, или плакала на кухнѣ въ обществѣ мистриссъ Клеппъ. Всего досаднѣе было то; что мясникъ огрызался почти всякій разъ, когда брали у него говидину, да и мелочной лавочникъ грубіянилъ ужасно. Маленькій Джорджъ, однажды или два раза, уже принимался ворчать за обѣдомъ, и это обстоятедьство чрезвычайно безпокоило мистриссъ Эмми, которая сама могла бы удовольствоваться какимъ-нибудь кусочкомъ хлѣба. Чтобъ ребенокъ не ворчалъ, она принуждена была покупать ему разныя лакомства на свой собственный счетъ.

Случилась наконецъ одна изъ тѣхъ непріятностей, какія весьма часто повторяются въ семействахъ, поставленныхъ въ затруднительное положеніе. Однажды, получивъ свои деньги, Амелія хотѣла, по обыкновенію, выдѣлить опредѣленную сумму своимъ родителямъ; но подводя къ окончательному итогу свои частные расходы, она увидѣла настоятельную необходиность передержать изъ этой доли нѣсколько шиллинговъ, такъ-какъ для маленькаго Джорджа было заказано новое платье.

— Съ чего это ты взяла, моя милая? сказала мистриссъ Седли угрюмо и сердито. Джой не прислалъ ни одного фунта, и мы доведены почти до нищенства. Развѣ ты не видишь этого? Тебѣ впрочемъ нѣтъ дѣла ни до матери, ни до отца. Былъ бы только твой Джорджъ одѣтъ и сытъ.

Испуганная Амелія подала матери, черезъ столъ, всѣ свои деньги, и не сказавъ ни слова, пошла поплакать наединѣ о своемъ горѣ. Весь этотъ день былъ для нея тяжелъ невыносимо. Она принуждена была выйдти со двора, и отказаться отъ дорогаго платьица, которое готовилось въ подарокъ Джорджу къ Рождеству. А фасонъ былъ чудо какъ хорошъ! Амелія, по поводу его, держала нѣсколько консультацій съ одной знакомой модисткой.

И въ довершеніе эффекта, Джорджинька поднялъ страшный крикъ, когда мать сообщила ему эту бѣдственную новость. Какъ это можно? У всѣхъ будетъ новое платье къ Рождеству. Товарищи станутъ смѣяться надъ нимъ. У него непремѣнно должны быть и новый сюртукъ, и новые панталоны, и жилетъ. Мама вѣдь обѣщала ему. Бѣдная вдова отговаривалась только поцалуями и слезами. Она заштопала какъ умѣла, старое платье, и перерыла всѣ ящики комода, чтобъ отыскать какую-нибудь вещицу, годпую для продажи. Взоръ ея остановился на индійской кашмировой шали, которую Доббинъ прислалъ ей въ подарокъ. Амелія вспомнила, какъ въ бывалые дни она ѣздила съ матерью въ богатый индійскій магазинъ на Людгетъ-Гиллѣ, гдѣ обыкновенно продавались и покупались сгатьи этого рода. Щеки ея запылали, и глаза заискрились живѣйшимъ удовольствісмъ, когда она представила возможность добыть этимъ срсдствомъ необходимую сумму. Поутру, когда Джорджинька уходилъ въ школу, Амелія поцаловала его съ особеннымъ восторгомъ, и улыбнулась весьма нѣжно. Мальчикъ понялъ, что ему готовится пріятный сюрпризъ.

Завернувъ шаль въ большой носовой платокъ, подаренный ей также индійскимъ майоромъ, Амелія скрыла сокровище подъ салопомъ, и пошла съ веселымъ духомъ на Людгетъ-Гилль, пробираясь вдоль стѣны парка, и перебѣгая съ перекрестка на перекрестокъ съ такою поспѣшностію, что многіе джентльмены пріостанавливались носмотрѣть, куда и зачѣмъ бѣжитъ эта розощекая леди. Мистриссъ Джорджъ Осборнъ производила умственныя вычисленія, сколько могутъ дать ей за индійскую шаль. На вырученныя деньги, кромѣ заказаннаго платья, она купитъ для Джорджиньки книгъ, заплатитъ содержателю пансіона за полгода, и закажетъ для своего отца новую бекешь вмѣсто этой шинелишки, которая ужь давно износилась. Всѣ эти разсчеты быстро созрѣвали въ головѣ мистриссъ Эмми, прежде чѣмъ она переступила за порогъ богатаго магамыа. Она нисколько не ошиблась въ цѣнности майорскаго подарка; это была тонкая, превосходнѣйшая ткань, и купецъ, заплативъ за нее Амеліи двадцать гиней, разсчитывалъ еще на значительный барышъ.

Изумленная и вполнѣ счастливая, Амелія побѣжала съ этимъ богатствомъ на Павловское подворье, въ кимжный магазинъ Дартопа, и купила «Помощника родителей» и удивительную исторію о «Сатфордѣ и Мертонѣ«, разсказанную дѣтямъ господиномъ Да (Day). Джорджинька ужь давно желалъ имѣть эту книжку, извѣстную нанзусть всякому благовоспитанному англійскому мальчику. Затѣмъ мистриссъ Эмми сѣла въ омнибусъ, и съ восторгомъ пріѣхала домой. Уединившись въ своей комнатѣ, она вывела превосходнымъ мелкимъ почеркомъ на заглавномъ листѣ: «Джорджу Осборну, святочный подарокъ отъ его нѣжной и любящей матери».

Книги, какъ и прекрасная надпись, хранятся въ цѣлости даже до сего дня.

Взявъ подъмышку этотъ подарокъ, Амелія вышла изъ своей комнаты, чтобъ положить книги на столъ, гдѣ Джорджинька долженъ былъ найдти ихъ по своемъ возвращеніи изъ школы. Въ сѣняхъ у лѣстницы встрѣтила ее мистриссъ Седли. Золотые переплеты семи крошечныхъ томиковъ бросились въ глаза старой леди.

— Это что такое? спросила мистриссъ Седли.

— Книжечки для Джорджа, отвѣчала Амелія. Я… я обѣщала ему купить ихъ къ Рождеству.

— Книжечки! вскричала съ негодованіемъ старая леди. Книги, въ эту пору, когда въ цѣломъ домѣ нѣтъ ни куска хлѣба! Книги, когда я изъ кожи вылѣзаю, чтобъ отца ея не посадили въ тюрьму! Она водитъ въ роскоши своего сына, между-тѣмъ какъ я продала всѣ свои драгоцѣнности, даже индійскую шаль съ своихъ плечь, даже чашки и ложки, чтобъ только эти торговцы не смѣли обижать насъ, и чтобъ мистеръ Клеппъ не выгналъ всѣхъ насъ изъ дому, на что, сказать правду, онх давно имѣетъ право, потому-что отецъ твой раззортлся въ конецъ, О, Амелія! ты раздираешь мое сердце! Кчему тебѣ губить своего сына, удерживая его при себѣ, тогда-какъ онъ ни въ чемъ ненуждался бы на Россель-Скверѣ? О, Амелія, да ниспошлётъ тебѣ Богъ болѣе послушное и благодарное дѣтище, чѣмъ мой несчастный сынъ за океаномъ! Джой совсѣмъ оставилъ отца на старости лѣтъ, а вотъ тутъ еще малютка Джорджъ, который ходитъ въ пансіонъ, какъ лордъ какой-нибудь, съ часамии цѣпочкой вокругъ шеи; тогда-какъ мой бѣдный… бѣдный старикъ… безъ крова…. безъ шил… шил… шиллинга!..

Истерическіе вздохи, и рыданія заглушили конецъ этой раздпрательной рѣчи, но смыслъ ея остался понятенъ для всѣхъ обитательницъ скромнаго домика: онѣ услышали и приложили къ своему сердцу каждое слово, вырвавшееся изъ растерзанной груди старушки Седли.

— О, маменька, маменька! кричала въ отвѣтъ бѣдняжка Эмми; — вы не говорили мнѣ ничего… я обѣщала ему эти книги… Я… я только-что продала свою шаль сегодня поутру. Вотъ вамъ всѣ мои деньги… вотъ вамъ.

И дрожащею рукой она вынула изъ ридикюля свои соверены и гинеи, драгоцѣнныя золотыя гинеи, и положила ихъ на ладонь своей матери, откуда онѣ попрыгали и покатились во всѣ углы и закоулки досчатаго корридора.

И затѣмъ, мистриссъ Эмми ушла въ свою комнату, бросилась на постель и заплакала навзрыдъ, терзаемая отчаянной тоскою. Все теперь прояснилось для нея. Дитя было принесено въ жертву ея эгоизму. Не будь на свѣтѣ этой эгоистической матери, Джорджинька былъ бы и богатъ, и славенъ, и получилъ бы онъ прекраснѣйшее воспитаніе, и завладѣлъ бы онъ имѣніемъ, которое она же, сантиментальная эгоистка, отняла у его отца. Стоило ей сказать одно только слово, и старикъ Седли выпутался бы изъ своихъ стѣснительныхъ обстоятельствъ, и малютка Джорджъ, довольный и обезпеченный во всемъ, былъ бы счастливъ. О, какъ страдало ея нѣжное и растерзанное сердце подъ вліяніемъ такихъ злосчастныхъ убѣжденій.

ГЛАВА XLVI Домъ на Гигантскомъ Скверѣ

Всѣмъ извѣстно, а можетъ-быть не всѣмъ (быть-можетъ даже никому не извѣство), что столичные чертоги лорда Стейна стоятъ на Гигантскомъ Скверѣ, и слывутъ подъ именемъ Гигантскаго дома. Сюда, какъ мы сказали, выходитъ Большая Гигантская улица, гдѣ Ребекка первый разъ во времена покойнаго сэра Питта Кроли, выступила на торную дорогу большаго свѣта. За желѣзными перилами Гигантскаго Сквера, между почернѣлыми плаксивыми деревьями, вы можете, если вамъ угодно, каждый солнечный день передъ обѣдомъ любоваться на мизеристыхъ гувернантокъ, добывающихъ насущный хлѣбъ физическимъ воспитаніемъ и нравственнымъ образованіемъ тщедушныхъ и сухопарыхъ питомцевъ джентльменской породы, которые тутъ же гуляютъ вмѣстѣ съ ними, повѣсивъ голову, и съ недоумѣніемъ глазѣя по временамъ на статую лорда Гиганта, знаменитаго между-прочимъ тѣмъ, что онъ щеголялъ въ парикѣ съ тремя косами и одѣвался обыкновенно, какъ Эліогабалъ. Гигантскій домъ занимаетъ почти цѣлую сторону сквера. Остальныя три стороны заняты хоромами, издавна утратившими свои древній блескъ и прадѣдовскую славу. Это — высокіе, почернѣвшіе домы съ узенькими окнами, куда свѣтъ, повидимому, не проникалъ цѣлыя столѣтія черезъ тусклыя и запачканныя стекла. Гостепріиство тоже отлетѣло на вѣки-вѣчные отъ этихъ дверей вмѣстѣ съ ливрейными лакеями въ позументахъ и тѣми расторопными служителями, которые встарину освѣщали путь дорогихъ гостей, встрѣчая ихъ съ факелами въ рукахъ на лѣстничныхъ ступеняхъ. Мѣдныя дощечки, съ обозначеніемъ извѣстныхъ именъ и фамилій, втерлись мало-по-малу на Гигантскій Скверъ, и вы найдете здѣсь такого-то доктора, аптекаря, портнаго, или такой-то клубъ. Все приняло здѣсь мрачный и угрюмый характеръ, и чертогъ милорда Стейна не составляетъ въ этомъ отношеніи никакого исключенія. Отъ него остались только огромная фасадная стѣна и большія ворота съ обветшалыми колоннами, изъ-за которыхъ выглядываетъ повременамъ старый привратникъ съ жирнымъ лицомъ и багровымъ носомъ. Надъ стѣною возвышаются окна чердаковъ и спалень, да еще дымовыя трубы, изъ которыхъ, однакожь, весьма рѣдко выходитъ теперь что-нибудь похожее на дымъ. Лордъ Стейнъ живетъ въ настоящее время въ Неаполѣ; Капри, Везувій и заливъ нравятся ему гораздо больше, чѣмъ всѣ эти унылые и печальные виды на Гигантскомъ Скверѣ.

За нѣсколько десятковъ шаговъ отъ фасада, на поворотѣ въ большую Гигантскую улицу, гдѣ были нѣкогда господскія конюшни, стоятъ небольшія скромныя ворота, которыхъ ничѣмъ нельзя отличить отъ обыкновеннаго входа въ конюшню. Но передъ этими воротами на задній дворъ весьма часто, въ былыя времена, останавливался небольшой красивый фаэтончикъ. какъ разсказывалъ мнѣ объ этомъ мой чичероне, Томъ Ифсъ, который знаетъ всю подноготную касательно фамиліи лорда Стейна.

— Мистеръ Лукуллъ и синьйора Perdita не одинъ разъ, сэръ, проходили черезъ эти ворота, говорилъ мнѣ мистеръ Ифсъ. Маріанна Клеркъ тоже была здѣсь. Подлѣ этого входа были расположены, сэръ, petils appartements лорда Стейна, превосходныя комнаты, сэръ; одна изъ нихъ вся изъ слоновой кости, и обита бѣлымъ атласомъ, другая изъ чернаго дерева, украшеннаго чернымъ бархатомъ. Банкетная зала взята изъ дома Саллюстія въ Помпеи, и расписана знаменитымъ Козьуэ. Въ маленькой кухнѣ всѣ кострюли были изъ чистаго серебра, и всѣ вертелы изъ чисгаго золота. Въ этой самой кухнѣ Орлеанскій Egalité жарилъ куропатокъ въ ту ночь, когда онъ и маркизъ Стейнъ выиграли сотнй тысячь у одного значительнаго лица. Половина этихъ денегъ погибла во французскую революцію, на другую лордъ Стейнъ купилъ маркизатъ и Подвязку, а остальная сумма…

Мнѣ, впрочемъ, нѣтъ надобности докладывать читателю, куда и на что лордъ Стейнъ израсходовалъ остальныя сотни фунтовъ, выигранныхъ имъ у одного значительнаго лица, Томъ Ифсъ знаетъ и разсказываетъ всѣмъ объ употребленіи каждаго шиллинга, выходившаго въ ту пору изъ кармана лорда Стейна.

Но кромѣ этого столичнаго дома, были у маркиза еще замки и великолѣпные палаццо, разбросанные въ разныхъ частяхъ. Трехъ Соединенныхъ Королевствъ. Они описаны подробно во всѣхъ дорожникахъ, изданныхъ для любознательныхъ туристовъ. Вотъ имена ихъ: замокъ Стронгбау, окруженный лѣсомъ, на шаннонскомъ берегу; Гигантскій замокъ, въ Кармартенширѣ, гдѣ Ричардъ ІІ взятъ былъ въ плѣнъ; Гигантскій Палаццо въ Йоркширѣ, гдѣ, какъ мнѣ разсказывали, было двѣсти серебряныхъ чайниковъ, подаваемыхъ къ завтраку гостямъ, и всѣ остальныя принадлежности чайнаго прибора были тоже изъ чистаго золота и серебра. Для каждаго гостя, сколько бы ихъ ни было, отводился въ палаццо особый нумеръ, снабженный всѣми принадлежностями. Гемпширскій замокъ лорда Стейна извѣстенъ подъ именемъ Тихаго Ручья. Тутъ была его ферма, и тутъ проводилъ онъ значительную часть года. Всѣ помнятъ превосходную мебель этого замка, проданную, по смерти милорда, знаменитымъ аукціонеромъ, котораго теперь тоже нѣтъ на свѣтѣ. Маркиза Стейнъ происходила отъ древняго и знаменитаго рода Церліоновъ; отъ маркизовъ Камлотъ, сохранявшихъ всегда свою древнюю вѣру послѣ обращенія достопочтеннаго Друида, перваго ихъ предка. Родословное ихъ дерево начинается гораздо ранѣе прибытія въ Британію воимственнаго Брута. Старшій сынъ этой фамиліи всегда носитъ титулъ Пендрагона. Другіе сыновья, съ незапамятныхъ временъ; назывались Артурами, Утерами и Карадоками. Представители этого рода всегда играли блистательную роль въ политическомъ мірѣ. Артуръ Камлотъ былъ въ шестнадцатомъ вѣкѣ каммергеромъ королевы Маріи, и служилъ, при частной корреспонденціи, между королевой шотландской и Гизами, ея дядями. Младшій сынъ этого дома служилъ въ ту пору при особѣ великаго герцога, и отличился въ славную варѳоломеевскую ночь. Камлоты неизмѣнно оставались приверженцами Маріи до послѣдней минуіы ея злосчастной жизни. Родъ ихъ былъ значительно ослабленъ участіемъ въ ополченіи противъ Испанцевъ, въ эпоху знаменитой армады, и потомъ, при Елисаветѣ, почти все ихъ имѣніе было конфисковано въ казну. Камлоты принимали также дѣятельное участіе въ религіозныхъ распряхъ, когда новая англиканская церковь должна была бороться съ приверженцами папизма…

Леди Мери Церліонъ получила воспитаніе въ одномъ изъ парижскихъ монастырей. Дофина Марія-Антуанетта была ея крестной матерью. Въ эпоху цвѣтущей юности и красоты выдали ее замужъ, или, какъ носился тогда слухъ, продали ее лорду Гиганту, который въ ту пору выигралъ въ Парижѣ огромныя суммы у брата этой леди на одномъ изъ банкетовъ Филиппа Орлеанскаго. Знаменитую дуэль лорда Гиганта съ графомъ де-ла-Маршъ, французскимъ мушкетеромъ, общая молва приписывала тогда притязаніямъ молодаго графа на сердце и руку прекрасной леди Мери Церліонъ. Де-ла-Маршъ былъ пажомъ и любимцемъ королевы. Леди Мери обвѣнчалась съ лордомъ Гигантомъ, когда несчастный графъ, раненный на дуэли, лежалъ въ постели. Послѣ свадьбы она отправилась съ мужемъ въ его лондонскій домъ на гигантскомъ Скверѣ, и нѣсколько времени играла блистательыую роль при дворѣ принца Валлійскаго. Фоксъ предлагалъ, на торжественныхъ обѣдахъ, тосты за ея здоровье. Морисъ и Шериданъ прославляли ее въ своихъ пѣсняхъ. Мальмесбери посвящалъ ей свои лучшіе мадригалы; Горацій Вальполь провозглашалъ ее красавицей; Девонширъ почти ревновалъ ее ко всѣмъ, но всѣ эти интриги и удовольствія блистательнаго общества скоро, повидимому, напугали прекрасную маркизу; произведя на свѣтъ двухъ сыновей, она вдругъ бросилабольшой свѣтъ, и похоронила себя въ набожномъ уединеніи. Ничего нѣтъ удивительнаго, если маркизъ Гигантъ, онъ же милордъ Стейнъ, любившій до безпамятства свѣтскія удовольствія и развлеченія, тщательно избѣгалъ съ той поры общества своей несчастной супруги, молчаливой, грустной, мечтательной и робкой.

Всѣми этими подробностями мы одолжены вышеупоминутому Тому Ифсу, котораго ввели мы въ эту исторію единственно потому, что онъ знаетъ всѣхъ великихъ людеи нашей столицы. Джентльменскія сплетни и тайны каждой фамиліи извѣстны ему наперечетъ. Дальнѣйшія подробности относительно миледи Стейнъ — вѣрныя или невѣрныя, не знаю — состоятъ въ слѣдующемъ:

— Страшному униженію подвергалась эта женщина въ своемъ собственномъ домѣ, говорилъ Томъ Ифсъ. Лордъ Стейнъ заставлялъ ее сидѣть за столомъ съ такими женщинами, съ которыми я ни за какія блага не познакомилъ бы своей жены… то-есть, сказать по совѣсти, скорѣе я умру, чѣмъ введу въ ихъ общество мистриссъ Ифсъ. Вотъ вамъ имена этихъ женщинъ: леди Клекенбери, мистриссъ Чиппенчемъ, madame de la Cruchecassée жена французскаго секретаря, и многія другія, всѣ любовницы или фаворитки извѣстнѣйшихъ людей…

Не подлежитъ, однакожь, ни малѣйшему сомнѣнію, что мистеръ Томъ Ифсъ, столько заботливый о репутаціи своей супруги, счелъ бы за величайшее счастіе получить приглашеніе на обѣдъ какой-нибудь изъ этихъ женщинъ.

— И думаете ли вы, продолжалъ Томъ Ифсъ, что маркиза Стейнъ подчинялась волѣ своего супруга безъ всякой основательной причины? Вѣдь эта женщина, какъ вамъ не безъизвѣстно, происходитъ отъ такой фамиліи, которая гордится своей породой не меньше какихъ-нибудь султановъ. Стейны передъ Камлотами то же, что ливрейные лакеи — ни больше, ни меньше, дождливые грибки, которые выростаютъ десятками тысячь на джентльменскомъ лугу. Еслибъ они еще происходили по прямой линіи отъ лорда Гиганта, ну, тогда другой вопросъ; но вѣдь они составляютъ собственно младшую и притомъ сомнительную отрасль Гигантскаго Дома… Итакъ, думаете ли вы, что маркиза Стейнъ, самая гордая и надменная изъ всѣхъ британскихъ леди, унижалась передъ своимъ мужемъ, такъ-себѣ, безъ достаточнаго повода? Фи! Нѣтъ, сэръ, есть тутъ и поводъ и причина, поводъ секретный, причина тайная. Исторія, видите ли, вотъ какая: аббатъ de-la-Marche, эмигрировавшій сюда во французскую революцію, былъ тотъ самый мушкетерскій полковникъ де-ла-Маршъ, съ которымъ Стейнъ сражался въ Парижѣ передъ своей женитьбой. Онъ и маркиза встрѣтились въ Лондонѣ — вы понимаете? И вотъ послѣ того; какъ достопочтенный полковникъ погибъ въ Британіи, пораженный наповалъ пистолетомъ взбѣшеннаго мужа, миледи Стейнъ отказалась отъ всѣхъ обществъ, и предалась, такъ-сказать. созерцательному уединіенію. Каждое утро вы можете, если угодно, видѣть ее въ испанской капеллѣ. Я былъ тамъ нѣсколько разъ, по случаю, и наблюдалъ ее. Есть въ ея жизни тайна, ужь на этотъ счетъ можете положиться на меня. Особа извѣстнаго сорта, заключилъ Томъ Ифсъ, дѣлая мистическій жестъ, — не позволитъ себѣ быть несчастной безъ достаточнаго повода, и если миледи Стейнъ предается созерцательному уединенію, то ужь это значитъ, что лордъ Стейнъ держитъ, такъ-сказать, надъ ея головой острый мечь.

Такимъ-образомъ, если мистеръ Ифсъ говорилъ правду, то очень вѣроятно, что миледи Стейнъ, несмотря на высоту своего положенія, подвергалась оскорбительному униженію и, при спокойной наружности, таила въ своемъ сердцѣ глубокую печаль. Читатель! Если имя твое не записано въ Красной книгѣ, ты можешь, вмѣстѣ со мною, найти утѣшеніе въ той мысли, что есть на свѣтѣ многое множество джентльменовъ высшаго полета, которые ведутъ горемычную жизнь. Блистательвый Дамоклъ сидитъ въ своемъ чертогѣ на бархатномъ диванѣ, обложенный атласными подушками, кушаетъ на золотѣ и серебрѣ; но какъ часто страшный мечь виситъ надъ его головою въ формѣ байлифа, наслѣдственной болѣзни или фамильной тайны, которая выглядываетъ дикими и свирѣпыми глазами изъ раззолоченныхъ шпалеръ, угрожая каждую минуту вырваться на волю и мгновенно уничтожить весь этотъ блескъ!

Что касается до меня собственно, возлюбленный читатель, я не имѣю ни малѣйшаго жаланія быть записаннымъ въ Красную книгу. Зачѣмъ и для чего? Пусть нѣтъ въ моей передней дюжины откормленныхъ лакеевъ, и гайдуки не сопровождаютъ мою смиренную клячу, когда я выѣзжаю къ своимъ пріятелямъ за городъ, зато аппетитъ у меня превосходный за пріятельскимъ столомъ, и отправляясь на сонъ грядущій, я увѣренъ, что никто не потревожитъ моего богатырскаго сна. Но милордъ Лукуллъ, старый холостякъ, страдаетъ безсонницей чуть-ли не всю свою жизнь, и не знаетъ онъ, что такое счастье на сей землѣ. Есть у него ближашій родственникъ, племянникъ, малый съ блистательными даровавіями, которой ждетъ не дождется вожделенной минуты, когда милордъ Лукуллъ протянетъ ноги. То-есть оно, собственно говоря, подъ именемъ Лукулла тутъ надобно разумѣть собирательное лицо извѣстнаго разряда, владѣющее, примѣромъ сказать, капиталомъ не меньше какъ въ двѣсти тысячь фунтовъ. По поводу этого пункта написалъ я весьма интересную диссертацію, которую, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, было бы полезно сообщить читателямъ, но въ ожиданіи этихъ обстоятельствъ, всего полезнѣе поставить нѣсколько десятковъ точекъ. . . . . . . . . . . . впрочемъ, если вы внимательно читали Шекспира, и хорошо помните его принца Галя, то вы прекрасно знаете, какой смыслъ тутъ надобно соединить съ каждой изъ этихъ точекъ. Лорды Гиганты увѣряютъ будто они происходятъ по прямой линіи отъ этого шекспировскаго героя; въ чемъ, разумѣется, нѣтъ и тѣни правды, какъ увѣрялъ меня Томъ Ифсъ. Я долженъ впрочемъ признаться, что всѣми этими и другими мыслями, остающимися для читателя подъ спудомъ, я одолженъ Тому Ифсу, который разоблачилъ передо мной цѣлую систему мистерію англійской жизни.

— На мой взглядъ, сэръ, говорилъ Томъ Ифсъ, у насъ въ Англіи, къ разстройству семейнаго благополучія всего болѣе содѣйствуетъ система майоратства. Благодаря этой системѣ, вы должны знать, сэръ, что старшій братъ у насъ, въ Англіи, смотритъ на младшихъ членовъ какъ на своихъ естественныхъ враговъ, которые лишаютъ его наличныхъ денегъ, принадлежащихъ ему по праву первородства. Я часто слыхалъ, какъ Георгъ Макъ-Туркъ; старшій братъ лорда Баязета, говорилъ, что, еслибъ отъ него зависѣли окончательныя распоряженія при вступленіи въ наслѣдство, онъ поступилъ бы въ этомъ случаѣ по примѣру султановъ или шаховъ, которые, какъ всему свѣту извѣстно, не знаютъ никакихъ церемоній со своими младшими братьями. И повѣрьте мнѣ, почтемннѣйшій, всѣ наши милорды сформированы на одинъ покрой. Каждый изъ нихъ, болѣе или менѣе, Турокъ въ своемъ сердцѣ. Они знаютъ свѣтъ, какъ свои пять пальцевъ.

Въ эту минуту прошелъ мимо насъ какой-то великій человѣкъ. Томъ Ифсъ нечаянно уронилъ свою шляпу и опрометью бросился впередъ, чтобъ улыбнуться и засвидѣтельствовать глубокое почтеніе великому человѣку; это служило нагляднымъ доказательствомъ, что и онъ, Томъ Ифсъ, недурно знаетъ свѣтъ и отношенія людскія. И откладывая въ безопасное мѣсто каждый шиллингъ отъ своихъ доходовъ. Томъ не питаетъ никакой ненависти къ своимъ племянницамъ. Съ великими людьми онъ стоитъ тоже на деликатной ногѣ, и все его честолюбіе ограничивается весьма извинительнымъ желаніемъ позавтракать или пообѣдать съ ними.

Между маркизой Стейнъ и материнскимъ ея чувствомъ стояла несокрушимая баррьера, поставленная различіемъ вѣроисповѣданій. Самая любовь, которую она чувствовала къ дѣтямъ, только усиливала и раздражала нравственную борьбу и робость этой несчастной леди. Она не могла перевести своихъ дѣтей въ ту сферу, внѣ которой, по ея убѣжденію, не было спасенія. Ея мужъ былъ, повидимому, довольно равнодушенъ къ этому пункту. Когда сыновья были еще молоды, лордъ Стейнъ, великій казуистъ и любитель ученыхъ диспутовъ, иногда по вечерамъ сводилъ достопочтеннаго мистера Треля, наставника своихъ дѣтей и патера Моля, духовника своей жены, и съ удовольствіемъ сдушалъ ихъ ученую бесѣду.

— Такъ, Латимеръ! Хорошо сказано, Лойола! поперемѣнно кричалъ лордъ.

Онъ обѣщалъ выхлопотать епископское мѣста патеру Молю, если тотъ откажется отъ своихъ мнѣній, и перейдетъ къ англиканской церкви; и въ то же время онъ вызвался употребить все свое вліяніе, чтобы достать кардинальскую шапку достопочтенному Трелю, если тотъ сдѣлается ренегатомъ въ пользу папы. Оба теолога, однакожь, остались при своихъ мнѣніяхъ. Нѣжная мать надѣялась долгое время, что, по крайней мѣрѣ, младшій и любимый ея сынъ сойдется съ нею въ задушевныхъ вѣрованіяхъ, но не суждено было сбыться этой надеждѣ, и обманутая леди была потомъ убѣждена, что судьба наказываетъ ее за этотъ несчастпый бракъ, заключенный не по влеченію сердца.

Старшій сынъ этихъ блистательвыхъ супруговъ, милордъ Гигантъ, сочетался бракомъ, какъ извѣстно всѣмъ, заглядываювщимъ въ книгу пэровъ, съ леди Бланкой Сиссельвудъ, дочерью благороднаго дома Барикрисъ, о которомъ уже было упоминуто въ нашемъ достовѣрномъ разсказѣ. Для этой четы отведенъ былъ флигель въ Гигантскомъ домѣ, который продолжалъ состоять подъ главнымъ управленіемъ самого лорда. Но его сынъ и наслѣдникъ былъ постоянно въ разладѣ съ своей женой, рѣдко жилъ дома, кутилъ на пропалую, и занималъ деньги зажмуря глаза, надѣясь расплатиться съ кредиторами по смерти своего отца. Маркизъ, между-тѣмъ зналъ весьма подробно о долгахъ свосго сына, до послѣдняго шиллинга. Послѣ плачевной его кончины, всѣ обязательства наслѣдника перешли къ дѣтямъ его младшаго сына.

Такъ-какъ милордъ Гигантъ, къ великому своему прискорбію, и къ тайной радости отца, оказался бездѣтнымъ, то предстояла для фамиліи настоятельная необходимость вызвать младшаго сына, лорда Джорджа Гиганта изъ Вѣны, гдѣ онъ служилъ по дипломатической части, упражняясь преимущественно въ танцовальномъ искусствѣ. Вскорѣ по возвращеніи на родину, Джорджъ Гигантъ женился на высокородной Джанкѣ, единственной дочери Джона Джонса, перваго барона Гельвеллейна, представителя фирмы Джонса, Брауна и Робинзона, что на Иголочной улицѣ. Отъ этого брака произошло нѣсколько сыновей и дочерей, которыхъ подвиги и дѣянія не войдутъ въ нашу исторію.

Бракъ этотъ сначала былъ очень счастливъ, и обѣщалъ благотворныя послѣдствія для всего дома. Милордъ Джорджъ Гигантъ не только умѣлъ читать, но и писалъ довольно сносно, безъ грубѣйшихъ грамматическихъ ошибокъ. Онъ говорилъ по французскй очень бѣгло, и считался въ Европѣ первѣйшимъ вальсеромъ. Не было никакого сомнѣнія, что при такихъ блистательныхъ талантахъ, милордъ Джорджъ Гигантъ, оказавшійся послѣ смерти бездѣтнаго брата, единственнымъ наслѣдникомъ огромнаго богатства, достигнетъ на дипломатической дорогѣ почестей и славы. Миледи, его супруга, чувствовала особенную склонностъ къ наслажденіямъ великосвѣтской жизни, и огромное богатство доставляло ей средства давать блистательные балы въ большихъ европейскихъ городахъ, гдѣ супругъ ея долженъ былъ проживать по своимъ дипломатическимъ обязанностямъ. Стали поговаривать, что милордъ Гигантъ, въ скоромъ времени, будетъ сдѣланъ министромъ, и нѣкоторыя горячія головы держали заклады, что онъ получитъ назначеніе посланника въ одной изъ европейскихъ столицъ. Но вдругъ распространилась молва о необыкновенной выходкѣ и загадочномъ поведеніи секретаря британскаго посольства. Однажды, на большомъ дипломатическомъ обѣдѣ у посланника, милордъ Гигантъ опрометью вскочилъ съ своего мѣста, и не говоря дурнаго слова, закричалъ во всеуслышаніе, что, paté de foie gras былъ отравленъ. Затѣмъ черезъ нѣсколько времени онъ явился на балъ въ отель баварскаго посланника, съ обритой головой и въ капуцинскомъ платьѣ. Странности эти нѣкоторые хотѣли объяснить тѣмъ, что будто у посланннка былъ въ ту пору маскарадъ, но это несправедливо. Злые языки немедленно распространили слухъ, что эта выходка имѣетъ своимъ источникомъ обстоятельство бѣдственное, роковое. Съ его дѣдомъ случилась такая же исторія. Это ужь переходитъ изъ рода въ родъ.

Его жена, со всѣмъ семействомъ, воротилась въ Лондонъ, и для нея отвели помѣщеніе въ гигантскомъ домѣ. Лордъ Джорджъ оставилъ свою службу на европейскомъ континентѣ, и въ газетахъ появилось извѣстіе о назначеніи его въ Бразилію. Этому, однакожь, никто не вѣрилъ. Лордъ Джорджъ никогда не возвращался изъ бразильской экспедиціи, никогда не умиралъ тамъ, никогда не жилъ тамъ, никогда его и не было тамъ. Онъ нигдѣ не былъ, и вдругъ, такъ сказать, исчезъ съ лица обоихъ полушарій.

— Бразилія, какъ не такъ! гласила стоустая молва. — Знаемъ мы эту Бразилію… Она стоитъ одиноко и безмолвно въ Овиджойскомъ лѣсу. Ріо-Жанейро есть, съ позволенія сказать, не иное что, какъ жолтый домъ, окруженный четырьмя стѣнами. Лордъ Гигантъ сданъ съ рукъ на руки смотрителю этого дома, который надѣлъ на него широкій балахонъ извѣстнаго сорта.

Этимъ и окончилась каррьера лорда Гиганта на Базарѣ Житейской Суеты.

Два или три раза въ недѣлю, въ утренніе часы, бѣдная мать навѣщала своего несчастнаго сына въ домѣ съумасшедшихъ. Иногда онъ смѣялся надъ нею, и этотъ смѣхъ былъ печальнѣе всякихъ слезъ, въ другой разъ маркиза видѣла съ замираніемъ сердца, какъ этотъ блистательный денди и дипломатъ нянчился съ игрушками смотрительскихъ дѣтей, и забавлялся дѣтской куклой. Иногда лордъ Джорджъ узнавалъ свою мать и патера Моля, ея постояннаго собесѣдника и друга, но чаще всего онъ забывалъ и мать, и жену, и дѣтей, и любовь, и честолюбіе, и всю суету мірскую. Онъ помнилъ только свой обѣденный часъ, и обыкновенно проливалъ горькія слезы, когда слишкомъ мало вина подливали въ его воду.

Это была роковая порча крови, бѣдная мать получила ее въ наслѣдство отъ древнѣйшаго рода, и это фамильное несчастье повторялось нѣсколько разъ между предками ея отца. Мрачный отпечатокъ судьбы заклеймилъ теперь и знаменитую породу лорда Стейна…

Дѣти между-тѣмъ отсутствующаго милорда росли своимъ чередомъ, играли и рѣзвились, не предчувствуя и не гадая, что рука судьбы тяготѣетъ и надъ ними. Сперва они говорили безъ умолку о своемъ отцѣ, и строили воздушные замки относительно возвращенія его въ родимый край, потомъ имя живаго мертвеца рѣже и рѣже повторялось въ ихъ дѣтской болтовнѣ; наконецъ они совсѣмъ забыли, что былъ у нихъ отецъ. Но неутѣшная ихъ бабка трепетала при мысли, что внучата ея сдѣлаются современемъ наслѣдниками фамильнаго несчастья; со дня на день ожидала она, что страшное проклятіе разразится надъ кѣмъ-нибудь изъ нихъ.

Это мрачное предчувствіе тревожило повременамъ и самого лорда Стейна. Тѣмъ усерднѣе старался онъ потопитъ свои грустныя думы въ потокѣ вина и свѣтскихъ наслажденій, но неумолимый голосъ судьбы, съ теченіемъ времени, чаще и чаще являлся ему въ видѣ злобнаго духа, грозившаго погубить послѣдніе годы его жизни.

— Я отнялъ у тебя единственнаго сына, говорилъ духъ, почемужь ты думаешь, что рука моя не сильна поразить и тебя, великолѣпный милордъ Стейнъ? Въ моей волѣ заключить тебя въ безвыходную тюрьму, куда упряталъ я сына своего Джорджа. Не дальше какъ завтра я могу поразить тебя безпощадно, и тогда что станется съ твоими шумными забавами на широкомъ рынкѣ житейскихъ треволненій? Разбѣгутся безъ оглядки всѣ твой льстецы, друзья, любовницы, французскіе повара, и въ замѣнъ всего этого ты получишь каморку въ домѣ съумасшедшихъ, гдѣ на соломенномъ матрацѣ валяется сынъ твой, Джорджъ, подъ надзоромъ неумолимыхъ сторожей.

Но великолѣпный милордъ Стейнъ неустрашимо вызывалъ на единоборство грознаго духа, потому-что зналъ онъ вѣрное средство освободиться отъ его нападеній.

Такимъ-образомъ, несмотря на великолѣпіе, блескъ и пышность, не было, вѣроятно, слишкомъ большаго счастья подъ золотыми карнизами Гигантскаго дома съ его закоптѣлыми гербами и вензелями. Не было во всемъ Лондонѣ обѣдовъ блистательнѣе тѣхъ, которые давалъ лордъ Стейнъ; но думать надобно, что одни только гости, упоенные и пресыщенные, наслаждались, какъ слѣдуетъ, всѣми этими благами животнаго и растительнаго царства. Если бы хозяинъ не былъ такимъ значительнымъ лицомъ, тогда, очень можетъ статься, немногіе бы захотѣли пировать въ его раззолоченныхъ чертогахъ, но дѣло извѣстное, что на Базарѣ Житейской Суеты смотрятъ сквозь пальцы на недостатки этихъ людей, «Nous devons regarder à deux fois», говорила одна Француженка, «прежде чѣмъ рѣшимся осудить особу съ достоинствами лорда Стейна». Были, правда, нѣкоторые отъявленные критиканты и брюзгливые моралисты, дерзавшіе возставать открыто противъ его образа жизни; но никто изъ нихъ не думалъ отказываться отъ пригласительныхъ билетиковъ на его обѣды.

— Лордъ Стейнъ человѣкъ безнравственный, это всѣмъ извѣстно, говорила леди Слимгетонъ, но что прикажете дѣлать, когда всѣ наперерывъ добиваются его знакомства? Я не вижу никакихъ причинъ, почему бы мои дочери не могли веселиться на его балахъ.

— Лорду Стейну я одолженъ всей своей каррьерой, говорилъ достопочтенный докторъ Трель, получившій черезъ него епископское мѣсто въ Плимгѣ.

И на этомъ основаніи мистриссъ Трель и ея прекрасныя дочери неукоснительно являлись на всѣ балы и вечера лорда Стейна.

— Я не уважаю его нравственныхъ правилъ, но это не мѣшаетъ мнѣ отдавать должную справедливость превосходнымъ кушаньямъ и винамъ, которыми угощаютъ въ Гигантскомъ домѣ, говорилъ маленькій лордъ Саутдаунъ своей сестрѣ, когда она, бывъ напугана страшными легендами своей матери, вздумала дѣлать выговоры брату.

Нужно ли знать мнѣнія объ этомъ предметѣ сэра Питта Кроли, баронета и члена парламента, оставившаго, съ нѣкотораго времени, свои методическія сходки, и посвятившаго себя вновь дипломатической службѣ? Онъ былъ на этотъ счетъ рѣшителенъ и точень.

— Въ такомъ обществѣ, гдѣ вы увидите достопочтеннаго доктора Треля, и графиню Слингстопъ, присутствіе наше ничѣмъ не можетъ быть скомпрометировано, леди Дженни, говорилъ сэръ Питтъ своей супругѣ. Лордъ Стейнъ занимаетъ высокое мѣсто въ свѣтѣ, и многое, въ нашемъ положеніи, зависитъ отъ его личнаго вліянія. Лордъ и вмѣстѣ намѣстникъ графства — почтенный человѣкъ. Ктому же Джорджъ Гигантъ и я были нѣкогда друзьями въ ранней молодости; мы служили съ нимъ вмѣстѣ при посольствѣ.

Такимъ-образомъ всѣ, безъ исключенія, дѣлали визиты этому великому человѣку. И вы, и я, мой возлюбленный читатель, за счастье почтемъ (не отпирайтесь, пожалуйста) присутствовать на парадномъ обѣдѣ лорда Стейна, если только онъ заблагоразсудитъ послать къ намъ пригласительный билетъ.

ГЛАВА XLVII Ребекка Кроли въ большомъ свѣтѣ

Наконецъ ласковость и вниманіе мистриссъ Бекки къ представителю джентльменской фамиліи получили достойнѣйшую награду, которой издавна домогалась она всѣми силами своей души. Награда эта состояла собственно въ томъ, что свѣтъ открыто и торжественно призналъ ее добродѣтельною леди. Никакъ нельзя сказать, чтобы она чувствовала искреннее, душевное влеченіе къ добродѣтельной жизни, тѣмъ не менѣе, однакожь, она ясно видѣла, что былъ для нея необходимъ дипломъ съ неопровержимыми свидѣтельствами въ ея непорочности и чистотѣ. Прозорливый читатель, хорошо знакомый съ треволненіями житейскаго базара, отлично понимаетъ, гдѣ и какъ прекрасныя леди добываютъ себѣ дипломы этого рода.

Есть, былъ и будетъ въ городѣ Лондонѣ великій смертный, Тузъ и Набобъ — милордъ Бумбумбумъ. Всякая порядочная леди, съ притязаніями на входъ въ блистательные салоны, обязана напередъ предъявить свою особу въ палаццо милорда Бумбумбума, откуда выходитъ она женщиною съ превосходной репутаціей, и лордъ Chamberlain даетъ ей вожделѣнный дипломъ съ обозначеніемъ ея высокихъ нравственныхъ свойствъ. Такой порядокъ дѣлъ существуетъ съ незапамятныхъ временъ. Какъ сомнительныя письма и товары подвергаются операціи карантинной печи, и затѣмъ, вспрыснутыя ароматическимъ уксусомъ, считаются очищенными и удобными для употребленія, такъ и леди сомнительной репутаціи обязаны, по заведенному порядку, пройдти чрезъ цѣлительную ордалію представленія лорду Бумбумбуму, откуда выходятъ онѣ въ исправленномъ, улучшенномъ и очищенномъ видѣ.

Миледи Барикрисъ, миледи Тюфто, мистриссъ Бьютъ Кроли въ Гемпшпрѣ, и многія другія леди, приходившія въ соприкосновеніе съ мистриссъ Родонъ Кроли, были очень недовольны тѣмъ, что она осмѣлилась явиться въ палаццо милорда Бумбумбума. Такая дерзость, по ихъ понятіямъ, объяснялась исключительно вдовствомъ милорда, при жизни его супруги, миледи Шарлотты Бумбумбумъ, Ребекка, думали онѣ, никогда бы не добилась чести, быть представленной въ этотъ высокій кругъ. Но стоитъ ли доказывать, что всѣ эти сплетни имѣли злонамѣренный характеръ? Я, по крайней мѣрѣ, утверждаю положительно, что всякое слово изъ устъ милорда Бумбумбума, и всякая аттестація изъ его палаццо, должны имѣть для всѣхъ и каждаго силу непреложнаго закона. И со мною согласится всякій, кто имѣлъ наслажденіе созерцать сановитую фигуру милорда Бумбумбума. Я удостоился этого счастія на своемъ вѣку. За четверть вѣка назадъ, я и нѣсколько мальчишекъ изъ одного со мною пансіона, были отпущены, за хорошіе успѣхи въ наукахъ и безпримѣрное прилежаніе, въ Дрериленскій театръ, гдѣ на тотъ разъ давали «Лицемѣра». Даутонъ и Листонъ занимали главныя роли. Давка была страшная.

Очень хорошо. Наступилъ въ жизни Ребекки счастливый день, когда должно было совершиться представленіе ея въ палаццо Бумбумбума. Леди Дженни замѣнила для нея крестную мать. Въ урочный часъ, сэръ Питтъ Кроли и его супруга подъѣхали, въ большой фамильной каретѣ, сооруженной нарочно для этого случая, къ небольшому домику на Курцонской улицѣ, гдѣ, съ великимъ изумленіемъ, наблюдалъ ихъ мистеръ Реггльсъ изъ окна мелочной лавки. Онъ хорошо разглядѣлъ богатѣйшія перья, мелькавшія внутри кареты, и съ уваженіемъ смотрѣлъ на ливрейныхъ лакеевъ съ огромными букетами на груди.

Сэръ Питтъ вышелъ изъ кареты въ блистательномъ мундирѣ, и направилъ шаги въ джентльменскій домикъ, придерживая шпагу. Маленькій Родонъ, стоявшій на окнѣ, улыбался и дѣлалъ дружескіе жесты своей тёткѣ, остававшейся въ каретѣ. Черезъ нѣсколько минутъ сэръ Питтъ обратно вышелъ изъ дому, ведя подъ-руку маленькую леди съ огромными перьями, прикрытую бѣлой шалью. Она придерживала шлейфъ изъ великолѣпной парчи, и подошла къ каретѣ съ такою граціозною осанкой, какъ-будто всю жизнь порхала въ блистательныхъ салонахъ большаго свѣта. Невозможно и выразить чудной прелести, съ какою мистриссъ Родонъ улыбнулась лакею, отворившему дверцу, и сэру Питту, послѣдовавшему за нею въ карету.

Затѣмъ вышелъ Родонъ Кроли въ своемъ полковничьемъ мундирѣ, который ужь довольно поистерся, и былъ нѣсколько узокъ. Онъ хотѣлъ ѣхать за каретой одинъ, въ наемномъ кабріолетѣ; но добрая невѣстка распорядилась иначе. Фамильная карета велика, для дамъ немного нужно мѣста, и притомъ онѣ могутъ держать шлейфы на колѣняхъ, а потому всѣ четверо, какъ добрые родственники, удобно помѣстились въ одномъ экипажѣ. Проѣхавъ Пиккадилли и Сен-Джемскую улицу, карета остановилась у стараго кирпичнаго зданія, гдѣ имѣлъ свою резиденцію милордъ Бумбумбумъ.

Ребеккѣ показалось, будто она плѣняетъ весь Лондонъ изъ оконъ своего экипажа: таковъ былъ ея душевпый восторгъ, и таково было чувство глубокаго сознанія, что наконецъ удалось ей подняться на самую верхнюю ступень общественной жизни. Въ этомъ собственно заключалась слабая сторона мистриссъ Бекки, раздѣляемая многими смертными на Базарѣ Житейской Суеты. Мы видимъ чуть-ли не каждый день, что извѣстныя особы обнаруживаютъ рѣшительную наклонность хвастаться такими достоинствами, которыхъ, при всей проницательности, не можетъ въ нихъ замѣтить наблюдатель человѣческой природы. Такъ, напримѣръ, мистеръ Комусъ твердо убѣжденъ; что онъ великій трагическій актеръ во всѣхъ Трехъ Соединенныхъ Королевствахъ; мистеръ Браунъ, превосходный бельлетристъ, выбивается изо всѣхъ силъ, чтобы его считали моднымъ денди, и въ этомъ только, отказываясь отъ своего генія, исключительно поставляетъ свою славу. Робинсонъ, великій юрисконсультъ, ставитъ ни во что свои юридическіе таланты, и хочетъ непремѣнно, чтобы его считали превосходнымъ наѣздникомъ и спортсменомъ. Такихъ примѣровъ можно привести десятки тысячь. Что жь удивительнаго, если мистриссъ Бекки поставила для себя главнѣйшею и существенною цѣлью, сдѣлаться идеаломъ великосвѣтской леди? Къ чести ея мы обязаны сказать, что она достигла этой цѣли съ рѣдкимъ успѣхомъ. Были времена, когда она разыгрывала роль знатнѣйшей особы, забывая, что не было въ ея шкатулкѣ ни одного пенни для удовлетворснія безъотвязныхъ кредиторовъ. И теперь, засѣдая въ фамильной каретѣ, она приняла такой величественный, самодовольный и, въ нѣкоторой степени, надменный видъ, что даже леди Дженни разсмѣялась. Въ аппартаменты милорда Бумбумбума она вошла твердою стопою, поднявъ голову, какъ супруга богдохана. И если бы, въ самомъ дѣлѣ, привелось ей быть супругой богдохана, мистриссъ Бекки, нѣтъ сомнѣнія, выполнила бы свою роль превосходно. Мы обязаны довести до свѣдѣнія читателя, что парадный костюмъ мистриссъ Родонъ Кроли былъ въ этотъ достопамятный день изященъ и великолѣпенъ въ полномъ смыслѣ слова. Нѣтъ нужды, что мы имѣемъ, быть-можетъ, не совсѣмъ джентльменскую привычку, гулять въ грязныхъ сапогахъ по Полль-Мельскому проспекту: это нисколько не мѣшаетъ намъ производить свои наблюденія надъ моднымъ свѣтомъ. Въ тотъ день, когда высшее общество собиралось у милорда Бумбумбума, мы заглядывали по-утру, около двухъ часовъ, когда гремѣла торжественная музыка, въ кареты великихъ людей, и видѣли тамъ множество перьевъ и самыхъ разнообразныхъ костюмовъ. Нѣкоторые изъ нихъ мнѣ рѣшительно не понравились. Кчему, напримѣръ, миледи Кассельмаульди, дама лѣтъ шестидесяти, была, что называется, décolletée, сирѣчь съ обнаженной, морщинистой шеей, разрумянена и набѣлена, какъ восковая фигура? Брильянты, нечего сказать, сіяли съ большимъ эффектомъ въ ея парикѣ, но вообще, вся эта фигура произвела на глаза и душу впечатлѣніе весьма непріятное. Она живо напоминала собою видъ иллюминаціи въ ранній часъ утра, когда нѣкоторые шкалики уже потухли, другіе еще мерцаютъ слабымъ свѣтомъ, готовые исчезнуть подобно привидѣніямъ, съ появленіемъ зари. Прелести въ родѣ тѣхъ, которыя мы имѣли счастіе наблюдать въ проѣзжающей каретѣ на Полль-Мельскомъ проспектѣ, должны выставляться на-показъ не иначе, какъ въ глубокій часъ ночи. Если даже Цинтія, какъ мы видимъ ее повременамъ зимою, въ поздній часъ утра, принимаетъ видъ болѣзненно-блѣдный и жалкій, какъ-скоро великолѣпный Фебъ выступаетъ къ ней навстрѣчу съ противоположной стороны неба, то гдѣ же тутъ какой-нибудь старухѣ Кассельмаульди поддержать свое фальшивое величіе, какъ-скоро солнце свѣтитъ на нее прямо черезъ открытое окно кареты, и предательски выставляетъ напоказъ всѣ изъяны и морщины, произведенные временемъ на ея лицѣ? Нѣтъ, нѣтъ. Шестидесятилѣтнія красавицы никакъ не должны ѣздить на эти утренніе балы, выходы и представленія, или ужь пусть онѣ выбираютъ для этого туманные и пасмурные дни въ ноябрѣ или въ декабрѣ.

Но наша возлюбленная героиня не имѣла никакой надобности прибѣгать къ косметическимъ средствамъ для возвышенія своей природной красоты, и цвѣтущее личико мистриссъ Бекки смѣло могло отражать на себѣ вліяніе солнечныхъ лучей. Ея платье… кому, однакожь, не извѣстно, съ какою быстротою измѣняются вкусы на этотъ счетъ? Взглянувъ на это платье съ подмостокъ житейскаго базара, всякая современная намъ леди нашла бы его вычурно-смѣшнымъ и нелѣпымъ до послѣдней крайности, но четверть вѣка назадъ, вся тогдашняя публика провозгласила парадный костюмъ мистриссъ Бекки чудомъ совершенства въ своемъ родѣ. Пройдетъ еще какихъ-нибудь три, четыре года, и всѣ нынѣшнія моды, столько изящныя и пышныя, неизбѣжно перейдутъ въ область нелѣпаго и смѣшнаго, хотя, въ настоящее время, мы удивляемся имъ отъ всего сердца. Итакъ, костюмъ мистриссъ Бекки былъ очарователенъ въ полномъ и совершенномъ смыслѣ слова. Такимъ находила его и добрая леди Дженни, когда смотрѣла изумленными глазами на свою невѣстку. Скромная и смиренная, она должна была признаться съ сокрушеніемъ сердечнымъ, что мистриссъ Бекки далеко превзошла ее въ дѣлѣ изящества и вкуса.

Она не знала, какъ много геніальныхъ усилій и заботъ истощила мистриссъ Родонъ на украшеніе этого костюма. Въ дѣлѣ изящества и утонченнаго вкуса, Ребекка была изобрѣтательна, какъ первая модистка въ мірѣ, и она устроивала свои планы съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ, о которомъ не имѣла и понятія леди Дженни. Вниманіе супруги баронета всего больше останавливалось на изящномъ шлейфѣ мистриссъ Бекки и великолѣпныхъ кружевныхъ издѣліяхъ ея платья.

— Парча досталась по наслѣдству, сказала Бекки, кружевныя издѣлія тоже помнятъ отдаленную старину. Мистриссъ Родонъ владѣла ими чуть-ли не больше сотни лѣтъ.

— Видно по всему, милая мистриссъ Кроли, что это стоило вамъ огромной суммы, сказала леди Дженни, посматривая на свои кружева, далеко уступавшія въ изяществѣ кружевамъ мистриссъ Кроли.

И затѣмъ, внимательно обозрѣвая древнюю парчу, послужившую матеріаломъ для шлейфа мистриссъ Родонъ, леди Дженни чувствовала довольно-сильное желаніе замѣтить, что она, при всемъ своемъ богатствѣ, никакъ не въ состояніи заказать себѣ такого превосходнаго шлейфа, но тутъ пришло ей въ голову, что такое замѣчаніе можетъ показаться обиднымъ для доброй родственницы, и леди Дженни во время, придержала свой языкъ.

Но если бы супруга баронета знала всѣ подробности, сопряженныя съ пріобрѣтеніемъ этого костюма, скромность ея, по всей вѣроятности, была бы неумѣстна. Дѣло вотъ въ чемъ: когда столичный домъ сэра Питта былъ приводимъ въ порядокъ, мистриссъ Родонъ, перебирая старый хламъ въ шкафахъ и комодахъ, принадлежавшихъ двумъ покойнымъ леди, отыскала въ нихъ и парчу и кружева, которыя, бывъ перенесены въ домикъ на Курцонской улицѣ, пригодились ей для собственнаго употребленія. Компаньйонка Бриггсъ видѣла собственными глазами, какъ она прибрала къ своимъ рукамъ эти вещицы, но не предложила на этотъ счетъ ни одного вопроса и не распространила никакихъ исторій. Думать надобно, что миссъ Бриггсъ, какъ и многія другія женщины на ея мѣстѣ, симпатизировала въ этомъ дѣлѣ своей покровительницѣ и другу. Что жь касается до брильяитовъ…

— Гдѣ ты взяла эти брильяиты, Бекки? спросилъ добродушный Родонъ, любуясь на драгоцѣнныя сокровища, блиставшія въ ушахъ и на лебединой шеѣ его супруги.

Прежде онъ никогда не видалъ ихъ.

Бекки немного покраснѣла и пристально взглянула на своего супруга. Питтъ Кроли тоже покраснѣлъ и выглянулъ изъ окна кареты. Дѣло въ томъ, что онъ самъ подарилъ ей значительную часть этихъ брильянтовъ и, между-прочимъ, жемчужное ожерелье съ брильянтовымъ фермуаромъ. Баронетъ забылъ только намекнуть объ этомъ обстоятельствѣ своей супругѣ.

Бекки еще разъ взглянула на мужа и потомъ на сэра Питта съ многозначительнымъ видомъ, какъ-будто хотѣла сказать: «думаете ли вы, что я измѣню вамъ? Не бойтесь.»

— Догадайся! сказала она громко своему мужу. Странный ты человѣкъ, продолжала она шутливымъ шопомъ, — неужели ты думаешь, что я пріобрѣла ихъ на вѣсъ золота въ модномъ магазинѣ? Это ожерелье, уже давнымъ-давно получила я въ подарокъ отъ одной пріятельниицы. Брильянты, разумѣется, взяты напрокатъ. Справиться объ этомъ у мистера Полоніуса, въ Ковентри-стритѣ. Драгоцѣнныя бездѣлки, мой другъ, не всегда принадлежатъ тѣмъ, кто ихъ носитъ: было бы тебѣ это извѣстно. Сюда, конечно, не идутъ въ разсчетъ эти чудные камни, которые ты видишь на леди Дженни.

— Это наши фамильные брильянты, замѣтилъ сэръ Питтъ, нѣсколько встревоженный этой бесѣдой.

Въ такомъ духѣ продолжался разговоръ, пока, наконецъ, карета не остановилась у подъѣзда великолѣпнаго палаццо, гдѣ была резиденція милорда Бумбумбума.

Брильянты, возбудившіе удивленіе простодушнаго Родона, никогда не возвращались въ магазимъ мисстера Полоніуса, что на Ковентри-стритѣ, и этотъ джентльменъ никогда не присылалъ за ними на Курцонскую улицу. Отсюда мы вправѣ сдѣлать заключеніе, что брильянты составляли неотъемлемую собственностъ мистриссъ Бекки. Послѣ этого торжественнаго визита, они спокойно улеглись въ одно секретное хранилище, въ старинную шкатулочку, полученную давнымъ-давно въ подарокъ отъ миссъ Амеліи Седли. Намъ заподлинно извѣстно, что здѣсь же, въ этомъ безопасномъ мѣстѣ, мистриссъ Бекки хранила многое множество другихъ, весьма полезныхъ и, быть можетъ, драгоцѣнныхъ вещицъ, о которыхъ не зналъ и не вѣдалъ мистеръ Родонъ Кроли. Совершеннѣйшее невѣдѣніе составляетъ, какъ извѣстно, превосходное качество многихъ супруговъ на «Базарѣ Житейской Суеты», такъ же какъ сокровенность и таинственность становятся отличительными свойствами нѣкоторой части великосвѣтскихъ леди. О, женщины, женщины! къ вамъ обращается дерзновенная рѣчь моя въ настоящую минуту: «Сколько поступаетъ къ вамъ, передъ каждымъ баломъ, таинствсяныхъ счетовъ изъ модныхъ магазиновъ? Сколько у васъ разныхъ тряпокъ и браслетовъ, которыхъ вы не смѣете показать своимъ мужьямъ? Вы носите ихъ не иначе, какъ съ душевнымъ трепетомъ и страхомъ, и въ то же время съ улыбкой ласкаетесь къ своимъ супругамъ, которые, въ простотѣ сердечной, не умѣютъ отличить новаго бархатнаго платья отъ стараго, и новаго браслета отъ прошлогодняго. Прійдетъ ли имъ въ голову, что этотъ простенькій шарфъ, опоясывающій вашу талію, стоитъ около сорока гиней, и что мадамъ Бобино присылаетъ каждую недѣлю докучливые счеты изъ своего магазина?

И вотъ, по этой-то причинѣ, Родонъ Кроли ничего не зналъ касательно брильянтовъ, сережекъ и блистательнаго фермуара, украшавшаго грудь его супруги. Но лордъ Стейнъ, представлявшійся въ ту пору милорду Бумбумбуму, зналъ очень хорошо, откуда взялись всѣ эти брильяпты, и кто заплатилъ за нихъ наличныя деньги. Рисуясь въ палаццо Бумбумбума, лордъ Стейнъ обращалъ особенное вниманіе на мистриссъ Родонъ Кроли.

Наклонившись надъ нею, лордъ Стейнъ улыбнулся, и привелъ прекрасные стихи поэта о брильянтахъ Белинды, «ихъ же лобызаютъ Евреи и обожаетъ невѣрное племя».

— Но вы, милордъ, надѣюсь, не принадлежите къ этимъ племенамъ, сказала мистриссъ Бекки, кивая головой.

И между мпогими блистательными леди распространился таинствеицый говоръ, и многіе джентльмены перемигнулись, когда замѣтили, какое вниманіе этотъ великій нобльменъ обращаетъ на нашу героиню.

О подробностяхъ свиданія между Ребеккой Кроли, урожденной Шарпъ, и милордомъ Бумбумбумомъ, мы не намѣрены распространяться. Да и гдѣ намъ? Перо наше слабо и неопытно, сердце робко, глаза темны, воображеніе тупо. Въ этомъ, какъ и въ другихъ безчисленныхъ случаяхъ, всего лучше безмолвствовать и таить свое удивленіе во глубинѣ души.

Позволительно, однакожь, замѣтить, что послѣ этого визита мистриссъ Бекки полюбила милорда Бумбумбума всѣмъ своимъ сердцемъ и всею душою. Его имя постоянно вертѣлось у ней на языкѣ, и она провозгласила, что милордъ Бумбумбумъ прелестнѣйшій, очаровательнѣйшій изъ всѣхъ мужчинъ. Она отправилась къ знаменитому художнику, мистеру Кольнеги, и заказала ему превосходнѣйшій его портретъ, какой только могъ быть произведенъ совершеннѣйшимъ искусствомъ. Миньятюрное изображеніе Бумбумбума появилось также на брошкѣ, которую всегда носила мистриссъ Бекки. Во всѣхъ обществахъ и всѣмъ своимъ знакомымъ она безъ устали разсказывала, какъ учтивъ, внимателенъ, вѣжливъ и какъ прекрасенъ милордъ Бумбумбумъ. Кто знаетъ? быть-можетъ мерещилась у ней впереди какая-нибудь блистательная роль…

Но всего умилительнѣе и трогательнѣе было слышать, какъ послѣ этого представленія, мистриссъ Бекки разговаривала и разсуждала о добродѣтеляхъ женскаго пола. Было у ней немного знакомыхъ дамъ на «Базарѣ житейской Суеты, да и тѣ, если сказать правду, пользовались не слишкомъ завидной репутаціей между своими строгими судьями. Но получивъ, по установленной формѣ, дипломъ въ своемъ незазорномъ поведеніи и честности; Ребекка уже не хотѣла больше продолжать знакомства съ женщинами сомнительной репутаціи и, на этомъ основаніи, когда леди Креккенбери, привѣтствовала ее въ театрѣ дружескимъ поклономъ изъ своей ложи, мистриссъ Роподъ отвернулась отъ нея съ презрѣніемъ, которымъ, въ другой разъ, наградила также и мистриссъ Вашингтонъ Уайтъ, встрѣтившуюся съ нею въ Гайд-Паркѣ на гуляньѣ.

— Надобно знать себя, мой другъ, и понимать свое значеніе въ свѣтѣ, говорила Ребекка своему мужу. Порядочная женщина не должна вступать ни въ какія предосудительныя связи. Жалѣю отъ всего сердца леди Креккенбери; и очень можетъ статься, что мистриссъ Вашингтонъ Уайтъ — предобрая женщина. Ты можешь къ нимъ ѣздить на обѣды въ качествѣ любителя виста, но я не могу и не должна. Потрудись сказать каммердинеру, что меня никогда нѣтъ дома для всѣхъ этихъ леди.

Частнѣйшія подробности костюма мистриссъ Бекки, отъ строусовыхъ перьевъ и великолѣпныхъ брильянтовъ до атласныхъ башмаковъ, были весьма отчетливо изложены въ современныхъ газетахъ. Мистриссъ Креккенбери прочла этотъ параграфъ съ душевнымъ огорченіемъ и разсказывала повсюду, какъ подняла носъ эта странная выскочка, гордая и запосчлвая. Мистриссъ Бьютъ Кроли и горемычныя ея дочери нарочно выписали изъ города интересный листокъ газеты «Morning Post», и дали полный разгулъ своему честному негодованію.

— Что дѣлать, моя милая? говорила мистриссъ Бьютъ своей старшей дочери, дѣвушкѣ низкорослой, чрезвычайно смуглой и курносой. Если бы у тебя были рыжеватые волосы, зеленые глаза, и если бы, притомъ, была ты дочерью французской плясуньи по канату, я не сомнѣваюсь, что у тебя, мой другъ, было бы вдоволь этихъ брильянтовъ, и кузина твоя, леди Дженни, вѣроятно, представила бы тебя въ палаццо милорда Бумбумбума. Но ты вѣдь только честная дворянка, бѣдное дитя мое. Въ жилахъ твоихъ течетъ только благороднѣйшая кровь, и добрая нравственность — все твое приданое. Я сама, супруга брата младшаго баронета, никогда, во всю жизнь, не дуыала добиваться чести быть представленной въ палаццо Бумбумбума. Да и этой выскочкѣ не было бы тамъ мѣста, если бы не перемѣнились времена.

Этимъ и другими способами достойная пасторша утѣшала себя на Королевиной усадьбѣ. Дочери ея вздыхали, молчали и просидѣли нѣсколько ночей сряду за «Генеалогіей британскихъ пэровъ».

* * *

Черезъ нѣсколько дней послѣ знаменитаго представленія, добродѣтельная мистриссъ Бекки удостоилась другой великой чести. Карета миледи Стейнъ подъѣхала къ джентльменскому домику на Курцонской улицѣ, и долговязый лакей, ударивъ страшнѣйшимъ образомъ два раза въ металлическую скобу у подъѣзда, вручилъ швейцару мистера Кроли двѣ визитныя карточки, на которыхъ изображены были фамиліи маркизы Стейнъ и графини Гигантъ. Будь эти клочки лощеной бумаги превосходнѣйшими картинами первыхъ художниковъ въ мірѣ, будь даже они обернуты сотнями аршинъ кружевныхъ матерій, по тысячѣ гиней за штуку, и тогда бы мистриссъ Бекки не обнаружила большей радости и живѣйшаго наслажденія, какое она почувствовала въ настоящую минуту. Вы можете быть увѣрены, что эти клочки тотчасъ же заняли самое видное мѣсто въ китайской вазѣ у камина въ гостиной, гдѣ обыкновенно мистриссъ Бекки хранила визитныя карточки посѣщавшихъ ее особъ. Великій Боже! Давно ли эта женщина чуть не сошла съ ума отъ радости, когда удостоили ее своимъ визитомъ бѣдная мистриссъ Вашингтонъ Уайтъ и добродушная леди Креккенбери. А теперь?.. О, Создатель! карточки ихъ опустились на самое дно китайской вазы и обречены, безъ всякой жалости, на вѣчное забвеніе. Стейнъ! Барикрисъ! Джанна Гельвельлейнъ! Церліонъ Камлотъ! Какія имена, какіе звуки! Тутъ нечего и сомнѣваться, что мистриссъ Бекки и миссъ Бриггсъ прослѣдили всю генеалогію этихъ фамилій отъ корня до послѣдней вѣтви.

Часа черезъ два пріѣхалъ и самъ милордъ Стейнъ. Безъ доклада вошелъ онъ въ гостиную, и осмотрѣвшись вокругъ себя, замѣтилъ немедленно, что Ребекка уже распорядилась приличнымъ образомъ съ карточкой его супруги, милордъ улыбнулся и выставилъ свои огромные клыки, какъ это дѣлалъ онъ всякій разъ, когда обнаруживалъ припадокъ человѣческой слабости. Скоро вышла къ нему мистриссъ Бекки. Туалетъ ея всегда былъ готовъ на случай этого визита. Ея прическа, шарфы, спенсеръ, шейные платки, сафьянныя туфли и другія женскія принадлежности, содержались въ исправномъ порядкѣ, и мистриссъ Бекки сидѣла въ какой-нибудь безъискуственной и пріятной позѣ, готовая встрѣтить великаго гостя. Нѣтъ надобности упоминать, что въ этомъ, какъ и въ другихъ случаяхъ, зеркало было постояннымъ совѣтникомъ нашей героини.

При входѣ ея въ гостиную, лордъ Стейнъ продолжалъ улыбаться и стоять подлѣ китайской вазы. Зaстигнутая въ расплохъ, мистриссъ Бекки покраснѣла.

— Благодарю васъ, Monseigneur, сказала она. Вы видите, что ваши леди были здѣсь. Какъ вы добры, милордъ! извините, что я замѣшкалась… я стряпала на кухнѣ пуддингъ.

— Это видно по всему. Я замѣтилъ васъ еще на улицѣ, когда подъѣзжалъ къ вашему дому, сказалъ старый джентльменъ съ лукавой улыбкой.

— Вы все замѣчаете, милордъ.

— Многое по крайней мѣрѣ, если не все, отвѣчалъ лордъ Стейнъ, — и прежде всего я подмѣтилъ, что вы мастерица сочинять исторіи на всякій случай. Я имѣлъ удовольствіе слышать вашъ голосъ наверху, мистриссъ Кроли, гдѣ, безъ сомнѣнія, вы натирали румянами свои щеки — не мѣшало бы вамъ прислать этого снадобья для миледи Гигантъ. Потомъ я слышалъ какъ отворилась дверь вашей спальни — и вы пришли сюда.

— Ахъ, милордъ, вамъ ли осуждать бѣдную женщину, если она старается, по возможности, придать себѣ лучшій видъ, какъ-скоро вы удостоиваете ее своимъ визитомъ? сказала Ребекка жалобнымъ тономъ.

И затѣмъ она стала растирать платкомъ свою щеку, какъ-будто желая показать, что розовый цвѣтъ ея не нуждается въ косметическихъ прикрасахъ. Это однакожь вопросъ, или если угодно, проблема, не совсѣмъ удобная для рѣшенія. Я знаю очень хорошо извѣстный сортъ румянъ, которыхъ никакъ нельзя стереть шелковою тканью, и есть даже такія доброкачественныя румяна, которыя не поддаются вліянію горячихъ слезъ, хотя бы онѣ ручьями текли по лицу.

— Послушайте, однакожь, сказалъ старый джентльменъ, повертывая въ рукахъ карточку своей жены, — вы непремѣнно хотите прослыть знатною леди. Странная, дикая фантазія! Вы надоѣдаете до смерти старику, чтобъ онъ ввелъ васъ въ большой свѣтъ. Дитя, предчувствуете ли вы, что навсегда примуждены будете распроститься съ этою независимостію, какъ-скоро вы переступите черезъ порогъ нашихъ гостиныхъ?

— Вы такъ думаете?

— Я увѣренъ въ этомъ. И прежде всего: у васъ нѣтъ денегъ.

— Денегъ у насъ нѣтъ, но вы добудете намъ мѣсто, перебила Бекки съвеличайшею живостію.

— И безъ шиллинга въ карманѣ, продолжалъ милордъ, вы хотите состязаться съ богачами; не безумно ли это? Вамъ ли, слабому скудельному сосуду, плыть по безбрежному океану наравнѣ съ великими кораблями, готовыми противостоять всякимъ треволненіямъ и бурямъ? Но ужь это вѣроятно такъ заведено: каждый и каждая выбиваются изъ всѣхъ силъ, чтобъ достать погремушку, о которой не стоитъ и думать. Bon Dieu! Не дальше какъ вчера, я обѣдалъ у милорда Бумбумбума, и мы ѣли баранину съ рѣпой. Скромный обѣдъ изъ зелени стоитъ весьма часто откормленнаго быка. Очень хорошо. Вы получите приглашеніе въ Гигантскій домъ: вы станете къ намъ ѣздить. Вы не отстанете отъ старика до тѣхъ поръ, пока онъ не удовлетворитъ вашему безумному капризу. Слушайте же, что я вамъ скажу: у васъ здѣсь веселѣе въ тысячу разъ, чѣмъ въ Гигантскомъ домѣ. Вы соскучитесь тамъ, какъ скучаемъ всѣ мы. Жена моя угрюма и дика, какъ леди Макбетъ, и дочери мои грустятъ какъ Регана и Гонориль. Я не могу спать въ комнатѣ, которая называется моей спальней. Кровать моя напоминаетъ мнѣ страшный балдахинъ, и картины этой опочивальни пугаютъ меня. Я велѣлъ поставить желѣзную кровать въ своей уборной, и давно сплю на волосяномъ матрацѣ. Ну — быть по вашему, мистриссъ Бекки: на будущей недѣлѣ васъ пригласятъ къ нашему обѣду. И предваряю васъ, будьте осторожыы: наши женщины не любятъ новичковъ, и мудрено вамъ поладить съ ними.

Это была слишкомъ длинная рѣчь для такого человѣка. какъ лордъ Стейнъ, привыкшій къ лаконическимъ фразамъ. Въ тотъ день онъ уже не въ первый разъ говорилъ съ мистриссъ Бекки въ такомъ тонѣ.

Компаньйонка, сидѣвшая все это время за рабочимъ столикомъ на противоположномъ коицѣ комнатьг, вдругъ испустила глубокій вздохъ, и бросила взоръ состраданія на лорда Стейна. Было ясно, что она слушала и прилагала къ сердцу каждое его слово.

— Какъ вы не прогоните эту сидѣлку, сказалъ лордъ Стейнъ, оглядываясь на нее черезъ плечо.

— Что вамъ она сдѣлала, милордъ? спросила Ребекка съ лукавой улыбкой.

И полюбовавшись нѣсколько времени на смущеніе милорда, ненавидѣвшаго бѣдную Бриггсъ за то, что она мѣшала его откровенной бесѣдѣ съ прекрасною супругою полковника, мистриссъ Родонъ сжалилась, наконецъ, надъ своимъ обожателемъ, и поспѣшила удовлетворить желаніе его сердца. Подойдя къ Бриггсъ, она сдѣлала нѣсколько замѣчаній относительно прекрасной погоды, и попросила ее выйдти въ паркъ погулять съ маленькимъ Родономъ.

— Я не могу отпустить ее, милордъ, сказала мистриссъ Бекки довольно грустнымъ и разстроеннымъ тономъ, — не могу, еслибъ и хотѣла.

Проговоривъ эти слова, она заплакала и отвернулась отъ милорда.

— То-есть, вы не можете заплатить компаньйонкѣ ея жалованье: такъ или нѣтъ? спросилъ лордъ Стейнъ.

— Хуже чѣмъ это, отвѣчала Бекки, потуппвъ глаза въ землю, — я раззорила ее.

— Раззорили? Что жь мѣшаетъ вамъ, послѣ этого, вытолкать ее въ зашеекъ? спросилъ старый джентльменъ.

— Вы судите какъ мужчина, отввѣчала Бекки грустнымъ тономъ, — женщины не могутъ рѣшитъся на такую жестокость. Въ прошломъ году, когда мы истратили свою послѣднюю гинею, миссъ Бриггсъ отдала намъ все. Она не оставитъ меня никогда, если, по крайней мѣрѣ я не выплачу ей своего долга до послѣдняго шиллинга, или, если мы не раззоримся въ-конецъ, что, кажется, будетъ очень скоро.

— Гм! Сколько же вы должны ей, мистриссъ Кроли? спросилъ лордъ Стеимъ, скрѣпивъ эти слова энергическимъ жестомъ.

Мистриссъ Бекки подумала, посчитала, взглянула на потолокъ, на стѣны, на паркетный полкъ, и окончательно назвала сумму, вдвое превышавшую весь капиталъ миссъ Бриггсъ.

Лордъ Стейнъ вспыхнулъ отъ гнѣва, и запальчиво произнесъ нѣсколько энергическихъ словъ. Ребекка склонила свою голову и заплакала навзрыдъ.

— Что жь мнѣ было дѣлать, милордъ? говорила она, заливаясь горькими слезами. Крайность только заставила меня обратиться къ этому средству. Я не смѣю сказать объ этомъ мужу. Я храню это въ тайнѣ отъ всѣхъ, кромѣ васъ… вы насильно заставили меня признаться. Ахъ, что мнѣ дѣлать, лордъ Стейнъ? Я очень, очень несчастна.

Лордъ Стейнъ, вмѣсто отвѣта, барабанилъ по столу и кусалъ ногти, наконецъ онъ схватилъ шляпу и вышелъ изъ комнаты, не проговоривъ ни одного слова. Продолжая сохранять печальную позу, Ребекка не двинулась съ мѣста до той поры, пока дверь не захлопнулась за милордомъ, и экипажъ его не отъѣхалъ отъ дома. Тогда она встала, и въ зеленыхъ глазахъ ея засверкало сознаніе какого-то страннаго торжества. Наконецъ, два или три раза она разразилась дикимъ хохотомъ, и усѣвшисъ на табуреткѣ за фортепьяно, заиграла, съ неимовѣрнымъ одушевленіемъ, какую-то торжественную сонату. Проходившіе зѣваки невольно остановились передъ окнами, и прислушивались къ звукамъ этой пѣсни, оглушительной и бурной.

Въ тотъ же вечеръ мистриссъ Бекки получила двѣ записки изъ Гигантскаго дома; въ одной — лордъ и леди Стейнъ покорнѣйше просили ее къ себѣ на обѣдъ въ слѣдующую пятницу; въ другой содержался особенный лоскутокъ бумаги, скрѣпленный рукою лорда Стейна, на имя господъ банкировъ: Джонса, Брауна и Робпинсона, что въ Ломбардской улицѣ.

Родонъ слышалъ ночью, какъ Ребекка два или три раза принималась хохотать. Ей было весело при мысли, говорила она, что въ скоромъ времени предстоитъ для нея борьба съ великосвѣтскими леди въ Гигантскомъ домѣ, но на самомъ дѣлѣ, забавляли нашу героиню многія другія мысли. Должна ли она расплатиться съ старухой Бриггсъ и прогнать ее съ глазъ долой? Озадачить ли ей старика Реггльса уплатой за квартиру? Всѣ эти мысли гомозились въ ея головѣ, и поутру на другой день, лишь-только Родонъ отправился въ свои клубъ, мистриссъ Кроли, одѣтая весьма просто и на скорую руку, сѣла въ наемную карету и поѣхала въ Сити. Въ конторѣ банкировъ, что на Ломбардской улицѣ, она представила документъ за подписью лорда Стейна.

— Какими деньгами желаете получить? спросили господа Джонсъ и Робинсонъ.

— Фунтовъ полтораста потрудитесь дать мнѣ мелкими ассигнаціями, а на остальную сумму — одинъ банковый билетъ, отвѣчала Ребекка смиреннымъ тономъ.

Затѣмъ, по выходѣ изъ конторы, она отправилась въ модный магазинъ, и купила превосходнѣйшее черное шелковое платье для мистриссъ Бриггсъ. Подарокъ этотъ, какъ и слѣдуетъ, былъ принятъ старою дѣвою съ воздыханіями и слезами.

Затѣмъ она поѣхала къ мистеру Реггльсу, понавѣдаласъ насчетъ здоровья милыхъ его дѣтокъ, и вручила ему пятьдесятъ фунтовъ. Затѣмъ еще поскакала она къ другому обязательному джентльмену, снабжавшему ее экипажами, и вручивъ ему таковую же сумму, сказала:

— Надѣюсь, это послужитъ для васъ урокомъ, мистеръ Спевинъ. Какъ-скоро мы поѣдемъ въ другой разъ къ милорду Бумбумбуму, я увѣрена, братъ мой, сэръ Питтъ, не будетъ имѣть надобности предлагать намъ свое мѣсто въ каретѣ, единственно потому, что мой собственный экипажъ еще не готовъ.

Но передъ вторымъ представленіемъ въ палаццо молорда Бумбумбума, между родственниками произошла, кажется, небольшая размолвка, и Родонъ Кроли принужденъ былъ отправиться туда въ наемномъ кабріолетѣ.

Окончивъ всѣ эти распоряженія, мистриссъ Бекки навѣстила еще разъ вышеупомянутую шкатулочку, полученную въ эпоху цвѣтущей юности, въ подарокъ отъ миссъ Амеліи Седли, и въ которой хранились многія полезныя и драгоцѣнныя вещицы. Сюда положила она банковый билетъ, выданный ей въ конторѣ господъ Джонса и Робинсона.

ГЛАВА XLVIII Обѣдъ и десертъ

Въ одно прекрасное утро, когда великосвѣтскіе леди Гигантскаго дома собрались для завтрака въ столовой, къ обществу ихъ присоединился и лордъ Стейнъ: обстоятельство не совсѣмъ обыкновенное, если взять въ разсчетъ, что милордъ почти всегда кушалъ свои утренній шоколадъ въ кабинетѣ, и рѣдко безпокоилъ своимъ присутствіемъ остальныхъ членовъ своего семейства. Онъ видѣлся съ дамами только въ торжественные дни, или случайно встрѣчался съ нимй въ залѣ, или, повременамъ, наводилъ лорнетъ на ихъ ложу изъ своихъ креселъ въ театрѣ. Но на этотъ разъ лордъ Стейнъ пришелъ къ нимъ въ столовую, когда онѣ, окруженныя дѣтьми, кушали свои чай и буттербротъ. Послѣ обычныхъ привѣтствій, милордъ склонилъ рѣчь на Ребекку, и по этому новоду, произошла великосвѣтская баталія, которую мы обязаны представить вниманію нашихъ читателей.

— Миледи Стейнъ, сказалъ благородный представитель Гигантскаго дома, — я желалъ бы взглянуть на реестръ гостей, приглашаемыхъ вами на обѣдъ въ будущую пятницу. Пріймите на себя трудъ написать также приглашеніе ко полковнику Родону и мистриссъ Кроли.

— Бланка пишетъ эти приглашенія, милордъ, сказала леди Стейнъ скороговоркой, — леди Гигантъ пишетъ ихъ.

— Я не намѣрена писать къ этимъ особамъ, отвѣчала леди Гигантъ, женщина высокая и статная, потупившая глаза въ землю при началѣ этого разговора, но потомъ устремившая ихъ на лорда Стейна.

Милордъ вспыхнулъ, и страшный гнѣвъ отразился въ чертахъ его лица.

— Выслать дѣтей изъ комнаты, сказалъ онъ, дернувъ за сонетку. — Ступайте!

Испуганныя дѣти вскочили съ мѣстъ, и удалились: мать хотѣла послѣдовать за ними.

— Останьтесь здѣсь, сказалъ лордъ Стейнъ. Повторяю вамъ, миледи, угодно ли вамъ написать и отправить пригласительную карточку къ мистриссъ полковницѣ Кроли?

— Извольте, если вы этого требуете; но въ такомъ случаѣ меня не будетъ на этомъ обѣдѣ. сказала леди Гигантъ, — я уѣду домой.

— Уѣзжайте и оставайтесь дома навсегда: я желаю этого, сказалъ лордъ Стейнъ. Вы наидете у Барикрисовъ пріятную компанію полицейскихъ чиновниковъ, и я буду по крайней мѣрѣ освобождеітъ отъ необходимости давать взаймы деньги вашимъ родственникамъ. Поѣзжайте домой, леди Гигантъ; вы давно мнѣ надоѣли вашими трагическими выходками и плаксивымъ видомъ. Какое, позвольте спросить, имѣете вы право распоряжаться въ этомъ домѣ? У васъ нѣтъ денегъ, нѣтъ у васъ и ума. Вы должны вести себя скромно, и знать свое мѣсто. Берите примѣръ съ моей жены: всѣмъ извѣстно, что она была всю жизнь образцомъ невинности и чистоты, и однакожь, вы видите, она согласна принимать у себя молодаго моего друга, мистриссъ Кроли. миледи Стейнъ знаетъ очень хорошо, что наружная обстановка служитъ иной разъ къ обвиненію даже самыхъ лучшихъ женщинъ, и не часто ли мы видимх, что неугомонная молва клеймитъ клеветою совершеннѣйшую непорочность? Я знаю въ этомъ родѣ нѣсколько интересныхъ анекдотцевъ о прекрасной вашей маменькѣ, леди Барикрисъ: хотите, разскажу?

— Вы можете, если угодно, нанести страшнѣйшій ударъ моему сердцу, сказала леди Гигантъ.

Сердечныя сокрушепія дочери и жены доставляли всегда пріятнѣйшее развлеченіе лорду Стейяу, и онъ немедлеыно приходилъ въ веселое расположеніе духа, какъ-скоро онѣ, въ его присутствіи, проливали слезы.

— Милая Бланка, сказалъ лордъ Стейнъ, я джентльменъ, и, слѣдовательно, вы можете быть увѣрены, что рука моя не поднимается на беззащитныхъ женщинъ, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда я выражаю этимъ способомъ свою ласку. Я желаю только исправить нѣкоторые выпуклые недостатки вашего характера. Вы, женщины, слишкомъ горды, и урокъ въ смиреніи для васъ необходимъ, какъ часто говоритъ моей женѣ патеръ Моль. Не возноситесь, милостивая государыня, будьте кротки и послушны, если желаете упрочить свое семейное счастіе. Леди Стейнъ весьма хорошо понимаетъ, что эта оклеветанная, добренькая и простодушная мистриссъ Кроли — совершенно невинна, болѣе, можетъ-быть, чѣмъ она сама. Характеръ ея мужа не совсѣмъ хорошъ, это правда, но все же онъ лучше Барикриса, который игралъ, проигрывалъ и не платилъ, который прокутилъ безсовѣстнымъ образомъ ваше единствендое наслѣдство и оставилъ васъ, обнищавшую, на мой руки. Я не говорю, что мистриссъ Кроли происходитъ изъ хорошей фамиліи; но готовъ сказать вамъ и доказать, что знаменитый родоначальникъ фамиліи Барикрисовъ былъ ничѣмъ не лучше и не выше покойнаго родителя мистриссъ Кроли.

— Деньги, принесенныя мною въ приданое, сэръ… замѣтила леди Джорджъ.

— Вы пустили ихъ въ оборотъ за огромные проценты, перебилъ маркизъ суровымъ тономъ. Если Гигантъ умретъ, мужъ вашъ, какъ старшій въ родѣ, сдѣлается наслѣдникомъ его титула, и ваши дѣти должны будутъ присвоить себѣ… вы понимаете? Между-тѣмъ, милостивыя государыни, вы можете гордиться вездѣ, гдѣ только представится къ этому удобный случай, но прошу васъ однажды навсегда, не заноситься слишкомъ высоко передо мной. Что же касается до характера мистриссъ Кроли, я не намѣренъ уимжать себя даже однимъ намекомъ, что эта невинная и совершенно непорочная женщина нуждается въ чьей бы то ни было защитѣ. Благоволите принять ее ласково, радушно, какъ впрочемъ вы обязаны принимать всѣхъ особъ, которыхъ я представляю въ этотъ домъ… Этотъ домъ?

Здѣсь маркизъ захохоталъ, и сдѣлалъ энергическій жестъ.

— Кто хозяинъ этого дома? продолжалъ онъ: Fi donc! Этотъ храмъ добродѣтели примадлежитъ мнѣ исключительно и нераздѣльно. И если прійдетъ мнѣ фантазія пригласить сюда всѣхъ съумасшедшихъ изъ Бедлама вы все-таки обязаны будете приниматъ ихъ, милостивыя государыни.

Этотъ энергическій аргументъ отстранялъ конечно всѣ дальнѣйшія возраженія, и бѣдныя леди должны были безпрекословно выполнить волю своего владыки. Леди Гигантъ взяла перо дрожащею рукою, и написала требуемое приглашеніе. Черезъ нѣсколько часовъ, она и свекровь ея, подавляемыя душевной скорбью, сѣли въ фамильную карету, и отправились на Курцонскую улвцу для личнаго врученія мистриссъ Кроли тѣхъ карточекъ, которыя, какъ мы видѣли, доставили невыразимое наслажденіе нашей героинѣ.

Что тутъ удивительнаго? Были въ Лондонѣ многія интересныя фамиліи, готовыя съ радостью пожертвовать своимъ годовымъ достояніемъ за высокую честь отъ такихъ великосвѣтскихъ леди. Мистриссъ Фредерикъ Буллокъ, напримѣръ, согласилась бы проползти на колѣняхъ отъ Майской ярмарки до Лондонской улицы, еслибъ леди Стейнъ и ледж Гигантъ заѣхали къ ней въ Сити, и сказали: «пожалуйте къ намъ въ пятницу» не на одинъ изъ тѣхъ шумныхъ раутовъ и баловъ Гигантскаго дома, куда почти всякій ѣздить, но на семейный обѣдъ въ избранномъ обществѣ великихъ особъ. Удостоиться такой чести, значитъ рѣшительно осчастливить себя на всю жизнь.

Какъ женщина строгихъ правилъ, невинная и прекрасная, леди Гигантъ занимала самое высокое мѣсто на Базарѣ Житейской Суеты. Отличное уваженіе, съ какимъ лордъ Стейнъ обходился съ нею, приводили въ очарованіе всѣхъ, кто только былъ свидѣтелемъ его истинно-джентльменскаго поведенія, и самая строгая критика соглашалась, что онъ былъ великій лордъ въ полномъ смыслѣ слова.

* * *

Великая битва наступила. Для успѣшнѣйшаго отраженія общаго врага, леди Гигантскаго дома призвали на помощь леди Барикрисъ. Карета леди Гигантъ отправилась за ея матерью на Гилль-Стритъ, такъ-какъ собственные экипажи леди Барикрисъ находились въ рукахъ заимодавцевъ, и поговаривали, будто эти неумолимые Израильтяне присвоили себѣ даже брильянты и гардеробъ миледи. Они завладѣли также замкомъ Барикрисъ, со всѣми его драгоцѣнными картинами, мебелью, великолѣпными произведеніями Вандика; картинами благороднаго Рейнольда и портретами Лоренса, которые, лѣтъ за тридцать передъ этимъ, считались драгоцѣннѣйшими произведеніями истинваго генія. Едныственная въ своемъ родѣ «Танцующая Нимфа» Кановы была снята съ самой леди Барикрисъ въ эпоху ея цвѣтущей юности. Тогда она была блистательно-прекрасна, богата и славна, но время и заботы исказили всѣ черты ея безъ всякаго милосердія и пощады, такъ-что никто не угадалъ бы въ ней теперешнюю беззубую и лысую старуху, одѣтую слишкомъ скромно изъ остатковъ ея прежняго гардероба. Тотъ же художникъ, и тогда же, изобразилъ лорда Барикриса въ гвардейскомъ полковничьемъ мундирѣ, съ обнаженной шпагой передъ фасадомъ замка Барикрисъ. Теперь онъ истасканный и худощавый старикашка въ скромномъ сюртукѣ и въ парикѣ à la Brutus онъ слоняется по утрамъ около судейскихъ конторъ на Грэиннскомъ Скверѣ, и обѣдаетъ одиноко въ клубахъ.

Лордъ Барикрисъ не любилъ обѣдать у Стейна на Гигантскомъ Скверѣ. Въ молодости они были большими друзьями, и состязались на одной и той же дорогѣ житейскаго базара суеты, Стейнъ удерживалъ за собою свой постъ, и былъ теперь гораздо славнѣе, чѣмъ въ 1785 году, когда знали его подъ именемъ лорда Гиганта, но Барикрисъ не устоялъ: свихнувшись разъ навсегда, онъ полетѣлъ стремглавъ съ верхнихъ подмостковъ обанкрутился, разбился и погибъ. Онъ слишкомъ часто занималъ деньги у Стейна, чтобъ находить какое-нибудь удовольствіе въ его обществѣ на Гигантскомъ Скверѣ. Чувствуя особенный припадокъ неугомонной веселости, милордъ любилъ повременамъ спрашивать леди Гигантъ, отчего такъ рѣдко она видится съ своимъ отцомъ?

— Онъ ужь, если не ошибаюсь, не былъ здѣсь мѣсеца четыре, говорилъ лордъ Стейинъ. По вексельной книгѣ мнѣ всегда легко справиться; когда Барикрисъ навѣщалъ меня въ послѣдній разъ. Вы не можете представить, милостивыя государыни, какъ мнѣ пріятно вести денежные счеты съ тестемъ моего сына.

Писатель настоящей исторіи не чувствуетъ особеннаго желанія распространяться о другихъ знаменнтыхъ особахъ, которыхъ мистриссъ Бекки имѣла счастіе встрѣтить при первомъ своемъ появленіи въ обществѣ большаго свѣта. Былъ тутъ впрочемъ испанскій грандъ, Питерварадинъ, съ своей супругой. Красная леита Золотаго-Руна весьма эффектно обвивала его шею, и былъ онъ перетянутъ въ ниточку, какъ джентльменъ, отлично понимавшій тонкости моднаго туалета. Говорили, что Петерварадинъ владѣлъ на своей родинѣ безчисленными стадами.

Былъ тутъ еще мистеръ Джонъ Павелъ Джефферсонъ Джонсъ, почетный членъ американскаго посольства, и корреспондентъ одной нью-йорской газеты. Когда разговоръ нѣсколько пріостановился за столомъ, мистеръ Джонсъ, думая доставить удовольствіе леди Стейнъ, обратился къ ней съ вопросомъ: «Понравилась ли Бразилія его любезному другу, несравненному Джорджу Гиганту?» Онъ и Джорджъ познакомились въ Неаполѣ, и вмѣстѣ восходили на Везувій. Мистеръ Джонсъ представилъ полный и подробный отчетъ объ этомъ обѣдѣ, напечатанный, черезъ нѣсколько времени, въ нью-йорской газетѣ. Онъ обозначилъ имена и титулы всѣхъ гостей, и сдѣлалъ даже біографическій очеркъ главнѣйшихъ особъ. Онъ описалъ весьма краснорѣчиво всѣхъ дамъ, сидѣвшихъ за столомъ, и подмѣтилъ всѣ оттѣнки ихъ великолѣпнаго костюма. Лакеи, съ ихъ ливреями, также заняли приличное мѣсто въ его отчетѣ. Онъ исчислилъ блюда, вина, всѣ украшенія буфета, и окончательно опредѣлилъ приблизительную цѣнность столоваго сервиза. По его соображеніямъ, на каждую особу израсходовано за столомъ отъ пятнадцати до восемнадцати долларовъ, никакъ не меньше. Впослѣдствіи мистеръ Джонсъ, основываясь на своихъ короткихъ сношеніяхъ съ Джорджемъ, завелъ постоянную привычку отправлять своихъ protégés на Гигантскій Скверъ, рекомендуя ихъ вниманію и покровительству лорда Стенна. На этотъ разъ онъ былъ очень сердитъ на молодаго Саутдауна, который съ непонятною дерзостью перебилъ ему дорогу, когда всѣ гости пошли въ столовую залу.

«Лишь-только», писалъ Джонъ къ своимъ американскимъ друзьямъ, «хотѣлъ я предложить свою руку прекраснѣйшей, блистательной, очаровательной и чрезвычайно умной мистриссъ Родонъ Кроли, какъ-вдругъ, не знаю, откуда взялся этотъ заносчивый патрицій, и подцѣпилъ мою Елену, не сказавъ ни слова въ извиненіе. Я принужденъ былъ занять мѣсто въ арріергардѣ съ мужемъ этой дамы. Жирный толстякъ, Родонъ Кроли, составилъ свою каррьеру при Ватерлоо, гдѣ повезло ему гораздо больше, чѣмъ его красноперъмь товарищамъ въ Новомъ-Орлеанѣ.»

При вступленіи въ это джентльменское общество, полковникъ краснѣлъ какъ піонъ и былъ стыдливъ, какъ шестнадцатилѣтній мальчикъ, котораго привели въ дѣвичій пансіонъ, гдѣ училась его сестра. Было уже сказано, что честный Родонъ никогда не имѣлъ случая въ своей жизни привыкнуть къ обществу прекрасныхъ леди. Въ клубѣ съ джентльменами, или въ казармахъ за общимъ столомъ, онъ былъ какъ у себя дома: говорилъ безъ умолку о лошадяхъ, о собакахъ, держалъ заклады, ѣздилъ верхомъ, курилъ и неустрашимо подвизался на бильярдѣ съ отважными игроками. Былъ онъ правда на своемъ вѣку друженъ и съ прекраснымъ поломъ, но этому прошло ужь лѣтъ двадцать, и притомъ прекрасныя его пріятельницы принадлежали къ разряду тѣхъ не весьма блистательныхъ леди, съ которыми, какъ гласитъ извѣстная комедія, былъ въ свое время знакомъ молодой Марло, прежде чѣмъ образумила и остепенила его очаровательная миссъ Гардкассель. Времена слишкомъ переходчивы: ныньче ужь порядочный человѣкъ никакъ не дерзаетъ, въ хорошемъ обществѣ, заикнуться о той веселой компаніи, которую молодые люди посѣщаютъ въ казино и танцовальныхъ залахъ… Словомъ сказать, хотя полковнику Родону Кроли стукнуло уже ровно сорокъ-пять лѣтъ, но до сихъ поръ не встрѣчалъ онъ и полдюжины настоящихъ леди, за исключеніемъ, разумѣется, своей жены, этой истннной львицы въ джентльменскомъ кругу. Добрая леди Дженни сюда не идетъ въ разсчетъ. Полковникъ любилъ и уважалъ ее отъ всего сердца, но всѣ другія женщины рѣшительно пугали Родона Кроли. Впродолженіе своего перваго пребыванія въ Гигантскомъ домѣ, онъ хранилъ глубокомысленное молчаніе, и сообщилъ только одно совсѣмъ не интересное замѣчаніе относительно погоды. Бекки могла бы, безъ зазрѣнія совѣсти, оставить его дома, но приличія свѣта требовали, чтобъ мужъ, присутствіемъ своимъ, покровительствовалъ и защищалъ это робкое и слабое созданіе при первомъ его появленіи въ большомъ свѣтѣ.

Лишь-только Ребекка переступила черезъ порогъ великолѣпнаго палаццо, лордъ Стейнъ, выступивъ впередъ, поклонился, взялъ ее за руку и представилъ супругѣ своей, леди Стейнъ, и ея прекраснымъ невѣсткамъ. Великосвѣтскія леди сдѣлали едва замѣтный реверансъ, и хозяйка подала руку новой гостьѣ, холодную и безжизненную, какъ мраморъ.

Ребекка, однакожь, поспѣшила взять эту руку съ благодарнымъ смиреніемъ, и при этомъ выполнила реверансъ съ такимъ чуднымъ искусствомъ, которое могло бы сдѣлать честь первому танцмейстеру въ мірѣ. Затѣмъ, рекомендуясь миледи Стейнъ, она чистосердечно объявила, что великодушный лордъ Стейнъ былъ однимъ изъ первыхъ покровителей ея бѣднаго отца, и что, на этомъ основаніи, она, Бекки, научилась еще въ ранней молодости, почитать и уважать фамилію Стейнъ. Дѣло въ томъ, что лердъ Стейнъ купилъ однажды двѣ картины покойнаго Шарпа, и признательная спрота никогда не могла забыть этого великодушнаго благодѣянія.

Затѣмъ послѣдовало возобновленіе знакомства съ леди Барикрисъ; полковница привѣтствовала ее почтительнымъ поклономъ, и получила въ отвѣтъ гордый и надменный кивокъ джентльменской головы.

— Съ вами, миледи, я имѣла удовольствіе познакомиться еще въ Брюсселѣ, лѣтъ десять назадъ, сказала Ребекка побѣдительнымъ тономъ. Мы встрѣтились первый разъ на балу у герцогини ричмондской, въ ночь наканупѣ ватерлооской битвы. И я помню, миледи, какъ вы и леди Бланка, дочь ваша, сидѣли въ каретѣ у воротъ гостинницы, въ ожиданіи лошадей. Надѣюсь, брильянты ваши сохранились въ цѣлости, леди Барикрисъ.

Гости перемигнулись, знаменитые брильянты находились, повидимому, давнымъ-давно въ рукахъ меумолимыхъ Израильтянъ, о чемъ, конечно, еще не вѣдала мистриссъ Бекки. Родонъ Кроли углубился въ амбразуру окна, и разсказалъ молодому лорду Саутдауну интересную повѣсть о томъ, какъ леди Барикрисъ покупала лошадей, и какъ отзвонила ее Бекки. Саутдаунъ расхохотался до того, что обратилъ на себя всеобщее вниманіе.

«Этой женщины мнѣ нечего опасаться», подумала Бекки.

И точно: леди Барикрисъ пришла, повидимому, въ крайнее смущеніе. Размѣнявшись съ своей дочерью испуганнымъ и сердитымъ взглядомъ, она отступила къ столу; и принялась, съ великой энергіей, разсматривать картины.

Когда, наконецъ, появился знаменитый гость съ береговъ Гвадалквивира, разговоръ полился на французскомъ языкѣ, и здѣсь-то велікосвѣтскіе леди увидѣли, съ крайнимъ прискорбіемъ, что первенетво въ ихъ кругу принадлежитъ мистриссъ Кроли. Ребекка объяснялась въ совершенствѣ на этомъ діалектѣ, и рѣшительно затмѣвала собою и леди Барикрисъ, и леди Гигантъ. Мистриссъ Родонъ встрѣчалась со многими грандами въ 1816 и 17 году, и разспрашивала о своихъ мадритскихъ друзьяхъ съ великимъ участіемъ. Чужеземные гости убѣдились окончательно, что она леди, весьма знатной породы; грандъ и грандесса обращались нѣсколько разъ съ вопросомъ къ леди Стейнъ: кто эта petite dame, которая такъ прекрасно говоритъ по французски?

Наконецъ процессія двинулась въ столовую въ томъ порядкѣ, какъ описалъ американскій дипломатъ. Мы не намѣрены описывать этого банкета: читатель можетъ, если ему угодно, заказать для себя обѣдъ въ первомъ ресторанѣ, гдѣ все могутъ приготовить по его собственной фантазіи и вкусу.

Но когда женщины остались послѣ обѣда однѣ, Ребекка знала, что ей предстоитъ выдержать сильнѣйшую борьбу. И дѣйствительно: она очутилась между ними въ такомъ затруднительномъ положеніи, что воображенію ея живо представились замѣчанія лорда Стейна, который совѣтовалъ ей никогда не вступать въ общество жеищинъ выше ея собственной сферы. Справедливо говорятъ у насъ въ Англіи, что сильнѣйшіе ненавистники ирланцевъ — сами ирландцы, и къ этому прибавить можно, что главнѣйшіе притѣсиители и мучители женскаго пола — сами женщины. Когда бѣдная мистриссъ Бекки, оставленная наединѣ съ дамами, подошла къ камину, гдѣ сгруппировались всѣ особы ея пола, великія леди мигомъ отступилпи сгруппировались около стола, гдѣ лежали рисунки и эстампы. Бекки попробовала подойдти къ эстампамъ — знатныя леди снова удалились къ камнну. Она попробовала заговорить съ однимъ изъ дѣтей (къ которымъ вообще чувствовала сердечное влеченіе во всѣхъ публичныхъ мѣстахъ), но юный Джорджъ Гигантъ былъ немедленно отозванъ своей мама. Жестокость такого обращенія дошла наконецъ до того, что леди Стейнъ сжалилась надъ нашей героиней, и руководимая чувствомъ сострадднія, рѣшилась бросить ей нѣсколько словъ.

— Лордъ Стейнъ говоритъ, что вы превосходно играете и поёте, мистриссъ Кроли, сказала леди Стейнъ, — я охотно бы попросила васъ спѣть что-нибудь для меня.

— Я готова дѣлать все, что можетъ доставить удовольствіе вамъ, миледи, или лорду Стейну, отвѣчала благодарная Ребекка, усаживаясь за фортепьяно.

Вскорѣ голосъ ея раздался по всей гостиной. Ребекка начала пѣть религіозные гимны Моцарта, нѣкогда любимые супругою милорда, и выполнила это пѣніе съ такою нѣжностью, съ такимъ сердечнымъ умиленіемъ, что леди Стейнъ, съ минуту простоявшая въ нерѣшимости около музыкальнаго инструмента, сѣла, наконецъ, подлѣ пѣвицы, принялась слушать, и слезы заструились по ея щекамъ. Оппозиціонныя леди, какъ и слѣдуетъ, подняли порядочную суматоху на противоположномъ концѣ гостиной, но леди Стейнъ не слыхала ни одного звука изъ ихъ одушевленнаго и бурнаго разговора. Она опять сдѣлалась маленькой дѣвочкой, и воображеніе перенесло её за сорокъ лѣтъ назадъ въ уединенный монастырскій садъ. Эти же самыя звуки раздавались нѣкогда подъ сводами католической капеллы: органистъ и одна изъ любимыхъ ею сестеръ-монастырокъ знакомили ее съ мелодіей Moцарта въ тѣ счастливые дни. Опять она была ребенкомъ, и кратковременный періодъ дѣтскаго счастья сяова расцвѣлъ передъ ея умственнымъ взоромъ. Вдругъ дверь гостиной отворилась, и громкій смѣхъ лорда Стейна вывелъ ее изъ заоблачныхъ мечтаній. Веселые джентльмены спѣшили присоединиться къ обществу дамъ.

При одномъ взглядѣ, лордъ Стейнъ смекнулъ, что должно было происходить здѣсь въ его кратковременное отсутствіе; онъ отъ души поблагодарилъ свою жену. Подойдя къ ней, онъ назвалъ ее однимъ изъ нѣжныхъ именъ, какъ въ бывалые годы, и леди Стейнъ покраснѣла опять, какъ дѣвушка шестнадцати лѣтъ.

— Жена моя говоритъ, что вы поёте, какъ соловей, сказалъ онъ Ребеккѣ.

Было бы гораздо правильнѣе замѣтить, что мистриссъ Кроли умѣетъ изворачиваться на всѣ тоны, какъ увёртливый чертёнокъ.

Послѣдняя часть вечера, начавшагося такгоій дурными предзнаменованіями, увѣнчалась совершеннѣйшимъ торжествомъ для мистриссъ Родонъ Кроли. Съ неподражаемымъ искусствомъ она пропѣла всѣ свои лучшія аріи, и джентльмены, всѣ до одного, сгруппировались около ея табуретки передъ фортепьяно. Всѣ другія женщины были оставлены безъ вниманія. мистеръ Павелъ Джефферсонъ Джонсъ думалъ сдѣлать самый лучшій комплиментъ леди Гигантъ, когда, подойдя къ ней, замѣтилъ, что прекрасная ея пріятельница поетъ очаровательно, какъ первая пѣвица въ мірѣ.

ГЛАВА XXIX Обыкновенное событіе

О, муза! кто бы ты ни была въ этой комической исторіи, спустись съ высотъ джентльменскаго міра, гдѣ ты парила до сихъ поръ, и потрудись снизойдти на низенькую кровлю пріятеля нашего, Джона Седли. Повѣдай намъ, о муза, какія событія совершаются на Аделаидиныхъ Виллахъ.

Ta же исторія. Въ скромной хижинѣ старика Седли, такъ же какъ въ раззолоченныхъ чертогахъ лорда Стейна, обитаютъ житейскія заботы, сопровождаемыя сомнѣніемъ и печалью. мистриссъ Клеппъ, обитательница кухни, ворчитъ втихомолку на своего мужа и упрашиваетъ его взыскать квартирныя деньги съ неаккуратнаго жильца. Мистриссъ Седли перестала посѣщать хозяйку въ ея нижнихъ областяхъ, и уже не смѣетъ больше оказывать покровительства госпожѣ Клеппъ. Можно-ли смотрѣть, съ высоты своего величія, на особу, которой должны вы сорокъ фунтовъ стерлинговъ, и которая безпрестанно дѣлаетъ вамъ намеки насчетъ этого долга? Дѣвушка-ирландка нисколько не измѣнила своего добраго и почтительнаго обхожденія съ обѣднѣвшими господами, но мистриссъ Седли воображаетъ, что она становится дерзкой и неблагодарной тварью, и видитъ грозные намеки и безсовѣстныя придирки во всѣхъ словахъ и отвѣтахъ бѣдной дѣвицы. Относительно миссъ Клеппъ, теперь уже молодой и прекрасной женщины, брюзгливая старушка объявила, что она — пренесносная и пребезстыдная кокетка. Мистриссъ Седли постигнуть не можетъ, отчего Амелія такъ любитъ ее, прощалыгу, сидитъ съ ней по цѣлымъ часамъ, и гуляетъ съ нею почти каждый день. Горечь нищеты совершенно отравила жизнь этой леди, нѣкогда веселой, доброй и радушной. Она не цѣнитъ ни во что постоянную заботливость и услужливость мистриссъ Эмми, издѣвается надъ нею, бранитъ ее за глупую хвастливость мнимыми достоинствами сына, и упрекаетъ ее въ неблагодарности къ родителямъ. Словомъ, веселость совсѣмъ исчезла въ домѣ маленькаго Джорджа съ той поры, какъ дядя Джой пересталъ высылать деньги, назначенныя старикамъ. Семейство Седли терпитъ и голодъ, и холодъ. Амелія думаетъ да думаетъ, и ломаетъ свою миньятюрную головку по днямъ и по ночамъ, какимъ бы способомъ увеличить скудныя средства къ существоваяію на Аделаидиныхъ Виллахъ. Ужь не давать ли ей уроковъ? Не заняться ли живописью? Не взяться-ли за иголку и промышлять шитьемъ, работая для модистокъ? Шьетъ она очень хорошо, но сколько мастерицъ въ этомъ дѣлѣ, заработывающихъ не больше двухъ пенсовъ въ сутки? Нѣтъ, промышлять иголкой трудновато. Всего лучше рисовать картинки. Да, Амелія идетъ въ магазинъ эстамповъ и покупаетъ самой лучшей бристольской бумаги. Работа идетъ быстро. Въ нѣсколько дней картина совсѣмъ окончена — и какая картина! Розолицый пастушокъ въ красной фуфайкѣ и пестрыхъ панталонахъ, улыбается, среди ландшафта, отъ полноты душевнаго восторга, и смотритъ вдаль — пристально смотритъ. Пастушка, на другой сторонѣ, переходитъ черезъ маленькій красивый мостикъ, и собачка бѣжитъ за нею съ поднятымъ хвостомъ. Очень, очень хорошо. Продавецъ эстамповъ, у котораго были куплены рисовальные матеріалы, едва можетъ удержать зловѣщую улыбку, разсматривая сіе изящное произведеніе искусства. Искоса посматриваетъ онъ на художницу, которая стоитъ въ его магазинѣ, съ трепетомъ ожидая вознагражденія за свой трудъ — и небрежно завернувъ картину, вручаетъ ее бѣдной вдовѣ и дѣвицѣ Клеппъ, еще такъ недавно приходившей въ восторгъ отъ превосходнаго рисунка. Миссъ Клеппъ ничего лучше не видывала во всю свою жизнь и была глубоко убѣждена, что Амелія выручитъ за работу по крайней мѣрѣ двѣ гинеи. Обѣ женщины, еще не приведенныя въ отчаяніе, заходятъ въ другіе магазины. «Не нужно», говорятъ имъ въ одномъ мѣстѣ; «ступайте прочь», кричатъ въ другомъ. Три шиллинга и шесть пенсовъ потрачены даромъ: изящное произведеніе удаляется въ спальню дѣвицы Клеппъ, все еще увѣренной, что въ ея распоряженіи находится превосходная картина.

Теперь что? Амелія думаетъ да думаетъ и, послѣ головоломной работы, продолжавшейся около сутокъ, сочиняетъ объявленіе, переписанное на карточку самымъ мелкимъ, превосходнымъ почеркомъ. Вотъ оно:

«Благородная женщина, имѣющая въ своемъ распоряженіи нѣсколько лишняго времени, желаетъ заняться воспитаніемъ маленькихъ дѣвочекъ, которыхъ она можетъ учить англійскому и французскому языкамъ, также географіи, исторіи, а также музыкѣ. Спросить А. О. въ магазинѣ мистера Брауна.»

И она вручаетъ этотъ документъ джентльмену, торгующему на Аделаидиныхъ Виллахъ произведеніями изящныхъ искусствъ. Онъ кладетъ изящный манускриптъ на конторку, гдѣ въ скоромъ времени, онъ покрывается мухами, и достаточнымъ количествомъ пыли. Амелія время отъ времени проходитъ съ замираніемъ сердца мимо дверей магазина, въ надеждѣ, что мистеръ Браунъ сообщитъ ей пріятную новость. Но никакихъ новостей не сообщаетъ мистеръ Браунъ. Онъ и не замѣчаетъ бѣдной вдовы. Когда она заходитъ въ магазинъ для маленькихъ покупокъ, Браунъ говоритъ, что никто не обращается къ нему съ требованіями наставницы для дѣтей. Бѣдная, простодушная, нѣжная и слабая леди! тебѣ ли бороться съ треволненіями житейскаго базара?

Съ каждымъ днемъ становітся она печальнѣе и грустнѣе; лицо ея худѣетъ, и въ глазахъ, обращенныхъ на сына, выражается какая-то странная тревога, которой не можетъ постигнуть юный Джорджъ Осборнъ. Часто просыпается она по ночамъ, и заглядываетъ украдкой въ его комнату, чтобы видеть, спитъ ли Джорджинька, и не украли ли его. Сонъ рѣдко смежаетъ теперь заплаканные глаза мистриссь Эмми. Страхъ и постоянныя заботы преслѣдуютъ ее днемъ и ночью. Одна и та же мысль, тяжелая, жестокая, чаще и чаще прокрадывается въ ея голову, мысль, что ей необходимо разлучиться съ малюткой, и что она сама стоитъ на перепутьи къ его счастью. Разлучиться?! Нѣтъ, нѣтъ, какъ это можно? По крайней мѣрѣ не теперь. Когда-нибудь, въ другое время. Нѣтъ, никогда, никогда! Амелія плачетъ, становится на колѣни и молится усердно о счастія малютки-сына.

Внезапная мысль сверлитъ мозгъ мистриссъ Эмми, и она краснѣетъ, какъ дитя: не выйдти ли ей замужъ за достопочтеннаго мистера Бинни, молодаго пастора на Аделаидиныхъ Виллахъ? Онъ небогатъ, конечно, но все же можетъ прокормить и ее, и малютку Джорджа, и обоихъ стариковъ. Но тутъ грозно смотритъ на нее миньятюрный портретъ покойнаго Джорджа, и она съ трепетомъ гонитъ изъ головы нечестивую мысль. Нѣтъ, чтобы ни случилось, но она чистою и невинною возвратится къ нему на небеса.

И эта борьба, описанная нами въ нѣсколькихъ словахъ, продолжалась въ сердцѣ бѣдной Эмми нѣсколько мучительныхъ недѣль, и не было у ней друга, способнаго сочувствовать ея скорби. Впрочемъ дружескіе совѣты были бы тутъ совершенно безполезны, потому-что Амелія не видѣла для себя никакой возможности покориться силѣ обстоятельствъ, хотя больше и больше, съ каждымъ днемъ, она сознавала могущество врага. Истины, одна другой ужаснѣе, выступали передъ ней съ грозной и сокрушительной обстановкой. Бѣдность и нищета для всѣхъ, нужда и униженіе для родителей, несправедливость къ сыну, — могла ли женская голова устоять противъ всѣхъ этихъ нападеній грозной судьбы? Внѣшнія укрѣпленія маленькой цитадели, гдѣ бѣдная душа берегла свое единственное сокровище и любовь, были наконецъ пробиты и взяты одна за другою.

При началѣ этой борьбы, мистриссъ Эими написала убѣдительное письмо къ своему брату въ Калькутту. Она живо изобразила безнадежное и безпомощное состояніе родителей, и слезно умоляла Джоя не оставлять стариковъ передъ концемъ ихъ страдальческой жизни. Увы, не знала мистриссъ Эмми всей обширности семейнаго несчастья. Мистеръ Джозефъ аккуратно продолжалъ высылать сумму, назначенную старикамъ, но получалъ ее одинъ честный заимодавецъ въ Сити. Старикъ Седли продалъ сыновній пансіонъ за извѣстную сумму наличныхъ денегъ, понадобившихся ему для приведенія въ псполненіе одного изъ его безумныхъ проектовъ. Эмми съ нетерпѣніелъ дожидалась изъ Индіи благопріятнаго отвѣта. Она записала въ своей карманной книжкѣ почтовой день, когда письмо ея было отправлено.

Былъ у нея въ Индіи еще одинъ другъ и вмѣстѣ опекунъ маленькаго Джорджа, нѣкто майоръ Доббинъ, но Амелія уже не писала къ нему ни строчки, съ тѣхъ поръ какъ поздравяла его съ наступающимъ днемъ свадьбы. Ея скорбь и душевная тоска были такимъ-образомъ неизвѣстны легкомысленному майору. Амелія воображала съ отчаяніемъ въ душѣ, что и этотъ единственный другъ, принимавшій нѣкоторое участіе въ ея судьбѣ, покинулъ навсегда и забылъ бѣдную вдову.

Дѣла шли прескверно. Кредиторы заходили каждый день въ хижину обнищавшаго семейства; старуха-мать предавалась истерической скорби; мистеръ Седли былъ угрюмъ и молчаливъ; члены семьи, занятые каждый по одиначкѣ мыслями мрачными и тревожными, тщательно старались избѣгать другъ друга; хозяинъ и хозяйка хмурились и пыхтѣли за кухонной перегородкой. Прескверно шли дѣла. Однажды, отецъ и дочь случайно столкнулись въ гостиной, и остались наединѣ, съ глазу на глазъ. Желая утѣшить старика, Амелія сказала ему, что она дѣлала въ это утро. Она писала къ брату Джою, въ Калькутту, откуда отвѣтъ долженъ быть полученъ мѣсяца черезъ три, или ужь много, черезъ четыре. Джой всегда былъ великодушенъ, хотя нѣсколько безпеченъ. Онъ не откажетъ въ денежномъ пособіи, какъ-скоро узнаетъ про стѣсненныя обстоятельства матери и отца.

И тогда-то бѣдный старый джентльменъ разоблачилъ всю истину передъ мистриссъ Эмми. Сынъ продолжаетъ сполна высылать назначенную сумму, да только самъ онъ, собственнымъ безразсудствомъ, лишился сыновняго пансіона. Онъ не смѣлъ въ этомъ признаться ранѣе. Амелія поблѣднѣла какъ смерть, выслушавъ эту тайну, и въ глазахъ ея несчастный старикъ прочиталъ укоръ для себя.

— А! воскликнулъ онъ, отворачиваясь отъ дочери, причемъ губы его страшно задрожали. Ты презираешь теперь своего стараго отца.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! вы ошибаетесь, милый папа, вскричала Амелія, бросаясь къ нему на шею, и покрывая поцалуями его исхудалое лицо. Вы всегда были добрымъ и великодушнымъ отцомъ. Вы надѣялись разбогатѣть, милый папа, осчастливить насъ. Не о деньгахъ плачу я, нѣтъ… О Боже мой! Боже мой! умилосердись надъ несчастной матерью, дай мнѣ силы перенести это горе…

И еще разъ поцаловавъ отца, мистриссъ Эмми ушла въ свою комнату.

Но старикъ все-таки не зналъ, что значило это объясвеніе, и недоумѣвалъ, отчего съ такими страшными порывами отчаянія, оставила его бѣдная дочь. Мы все знаемъ, и потому можемъ довести до свѣдѣнія читателя, что судьба побѣдила наконецъ злосчастную вдову. Страшный приговоръ произнесенъ. Сынъ долженъ оставить свою мать — удалиться въ чужой домъ — забыть мать. Ея сердце и сокровище, ея радость, надежда, любовь, — прощайте вы, всѣ нѣжныя чувства, привязывавшія къ жизни! Амелія должна отказаться отъ своего сына, и тогда… Тогда уйдетъ она къ Джорджу, на небеса, гдѣ они вмѣстѣ станутъ молиться о счастіи своего малютки, и ожидать его къ себѣ.

Сама не зная что дѣлаетъ, Амелія вышла на бульваръ, по которому Джорджинька обыкновенно возвращался изъ школы, и куда она выбѣгала къ нему навстрѣчу. Былъ майскій полупраздникъ. Деревья покрывались зеленью, погода стояла превосходная. Вскорѣ появилась на бульварѣ фигура Джорджиньки, возвращавшагося изъ школы съ кипою книгъ въ сумкѣ на плечѣ. Рѣзвый и веселый мальчикъ подбѣжалъ къ матери, и затянулъ какую-то пѣсню.

Итакъ вотъ онъ, юный Джорджъ, разцвѣтающій въ красотѣ и силѣ. Неужели они разстанутся? Нѣтъ, это невозможно. Задыхаясь отъ внутренняго волненія, Амелія прижала малютку къ сердцу, и руки ея судорожно обвились вокругъ его стана.

— Что съ тобою, маменька? сказалъ Джорджъ. Ты очень, очень блѣдна.

— Ничего, дитя мое, сказала мистриссъ Эмми, продолжая цаловать его розовыя щеки.

Вечеромъ въ тотъ день, Амелія заставила мальчика прочесть исторію Самуила, о томъ, какъ Анна, мать его, провела его къ первосвященнику Иліи для посвященія Господу Богу. Пѣснь Анны произвсла впечатлѣніе на мать и сына. Читатель, если ему угодно, можетъ найдти ее въ своемъ мѣстѣ. Потомъ читалъ Джорджинька, какъ Анна собственными руками приготовляла для Самуила хитонъ, и каждогодно, въ день жертвоприношенія, приносила ему это платье. Затѣмъ, по поводу этой трогателъной повѣсти, Амелія предлагала соотвѣтствующее истолкованіе своему сыну. Она объяснила, какимъ-образомъ Анна, не смотря на свою безпредѣльную любовь къ Самуилу, должна была однакожь разстаться съ нимъ въ слѣдствіе своего обѣта. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что она всегда думала о немъ, когда шила праздничный хитонъ, и Самуилъ ужь конечно, никогда не забывалъ своей матери. Можно представить, говорила Амелія, какъ мать и сынъ были счастливы при своемъ обоюдномъ свиданіи. Зато вотъ онъ и сдѣлался такимъ премудрымъ… Комментарій законочился горькими слезами.

* * *

Составивъ такимъ-образомъ окончательный планъ, вынужденный роковыми обстоятельствами, вдова поспѣшила принять необходимыя мѣры для приведенія его въ исполненіе. Однажды миссъ Осборнъ, на Россель-Скверѣ, получила отъ Амеліи письмо, заставившее ее бросить умоляющій и тоскливый взглядъ на отца, который угрюмо сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, по другую сторону стола.

Въ простыхъ и ясныхъ выраженіяхъ Амелія объяснила причины, заставившія ее перемѣнить свои намѣренія относительно сына. Ея отца, писала она, постигли новыя непредвидѣнныя несчастія, уничтожившія въ-конецъ всѣ его надежды. Собственный пансіонъ ея такъ скуденъ, что она не можетъ ни содержать родителей, ни, тѣмъ болѣе, доставить приличнаго воспитанія Джорджинькѣ, на которое онъ по своему происхожденію имѣетъ полное право. Страданія ея при разлукѣ съ Джорджинькой, будутъ конечно очень велики, но она съ помощію Божіею надѣется перенести ихъ ради сына. Она увѣрена, что особы, къ которымъ онъ отправится, сдѣлаютъ вее, что отъ нихъ зависитъ, для его счастья. Слѣдовало затѣмъ описаніе нравственныхъ свойствъ малютки, какъ воображала ихъ мистриссъ Эмми. Характеръ у Джорджиньки пылкій, живой, нетерпѣливый, какъ-скоро ему противорѣчатъ, или отказываютъ въ чемъ-нибудь, но тѣмъ не менѣе, онъ всегда чувствителенъ къ обнаруженіямъ искренней ласки и любви. Въ постскриптѣ, мистриссъ Осборнъ выговаривала для себя письменноеусловіе чтобы ей позволеяо было видѣть Джорджиньку, какъ-можно чаще, въ противномъ случаѣ, она не разстанется съ нимъ ни за какія блага въ мірѣ.

— Ага! вскричалъ старикъ Осборнъ, когда дочь, дрожащимъ отъ волненія голосомъ, прочитала ему письмо мистриссъ Джорджъ. Плохо, видно, пришлось этой гордянкѣ? Ха, ха, ха! Я зналъ, что до этого дойдетъ. Голодъ-то вѣдь не свой братъ.

Желая однакожь сохранить свое достоинство, старикъ принялся читать газету, но видно было, что чтеніе не подвигалось впередъ; прикрывшись газетнымъ листомъ, онъ ухмылялся, и продолжалъ бормотать сквозь зубы.

Наконецъ онъ бросилъ листъ, и сердито, по обыкновенію, взглянувъ на дочь, отправился въ смежную комнату, слывшую подъ названіемъ его кабинета. Скоро онъ вышелъ оттуда съ ключомъ въ рукахъ, и бросилъ ключъ на колѣни миссъ Осборнъ.

— Очистить комнату вверху, что надъ моимъ кабинетомъ, сказалъ оиъ.

— Понимаю, сэръ, отвѣчала взволнованная дочь. То была комната Джорджа. Ея не отворяли больше десяти лѣтъ. Тамъ были его платья, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, охотничьи снаряды, полковой списокъ 1814 года съ его именемъ наверху, небольшой словарь, служившій ему пособіемъ въ правописаніи, и библія, подаренная ему матерью. Эти книги лежали на каминной полкѣ вмѣстѣ съ шпорами, и подлѣ нихъ стояла чернилница, съ засохшими чернилами, прикрытая пылью, накопившеюся впродолженіе десяти лѣтъ. Ахъ, сколько дней и людей кануло въ бездну вѣчности съ того времени, какъ еще можно было обмакивать перо въ эту чернильницу! Прописи и тетради, исписанныя рукою Джорджа, валклись на столѣ.

Сколько грустныхъ чувствъ и мыслей пробудилось въ сердцѣ миссъ Осборнъ, когда она вошла теперь въ эту комнату, въ сопровожденіи служанокъ! Блѣдная какъ полотно, она упала въ изнеможеніи на маленькую постель.

— Слава Богу, сударыня, слава Богу! Эта новость одна стоитъ тысячи, сказала ключница. Старыя счастливыя времена опять возвращаются къ намъ, сударыня. Маленькій джентльменъ, бѣленькій, хорошенькій, здоровенькій: такъ ли, сударыня? Какъ онъ будетъ счастливъ! Но этимъ господамъ, что живутъ на Майской ярмаркѣ, не поздравствуется, сударыня, ужь это я вамъ говорю.

И затѣмъ она растворила обѣ половинки окна, чтобы впустить въ комнату свѣжій воздухъ.

— Вамъ бы не мѣшало, миссъ, послать деньжонокъ этой женщинѣ, сказалъ мистеръ Осборнъ, выходя со двора. Она теперь ни въ чемъ не должна нуждаться. Пошлите ей сотню фунтовъ.

— Могу ли я сама навѣстить ее завтра поутру? спросила миссъ Осборнъ.

— Это ужь ваше дѣло: какъ знаете. Ея нога не должна быть въ моемъ домѣ… ни подъ какимъ видомъ… ни за груды золота всей столицы, но денегъ послать ей надобно, пусть живетъ прилично, безъ нужды. Роспорядитесь, какъ умѣете.

Съ этими словами мистеръ Осборнъ простился съ своей дочерью, и уѣхалъ въ Сити.

— Вотъ вамъ деньги, папенька, сказала Амелія въ тотъ же вечеръ, цалуя старика отца, и отдавая ему стофунтовый банковый билетъ. И… и, и я прошу васъ, маменька, будьте поласковѣе къ моему бѣдненькому Джорджу: онъ… онъ недолго останется съ нами.

Больше она ничего не могла сказать, и молча удалилась, въ свою комнату. Затворимъ за ней дверь, и ее будемъ подсматривать, какъ она молится и груститъ. Надобно какъ-можно меньше говорить о такой любви и задушевной скорби.

* * *

Пославъ предварительно записку на Аделаидины Виллы, миссъ Осборнъ отправилась туда сама на другой день и увидѣлась съ мистриссъ Эмми. Встрѣча между ними была дружеская. Два, три взгляда и нѣсколько словъ со стороны миссъ Осборнъ удостовѣрили бѣдную вдову, что по крайней мѣрѣ эта женщина не можетъ занять перваго мѣста въ сердцѣ ея сына. Старая дѣвица была холодна, чувствительна и, кажется, не зла. Будь она помоложе, добрѣе, нѣжнѣе и красивѣе, легко сталось бы, что мистриссъ Эмми не замедлила бы приревновать къ ней своего ненагляднаго Джорджа. Миссъ Осборнъ, съ своей стороны, припомнила старыя времена, и удовлетворительно расчувствовалась при взглядѣ на плачевное положеніе бѣдной матери. Она была побѣждена, сложила руки и смиренно подчинилась чужой волѣ. Въ этотъ день обѣ женщины привели въ порядокъ предварительныя условія капитуляціи.

Джорджиньку вытребовали изъ школы на другой день, и онъ увидѣлся съ тёткой на Аделаидиныхъ Виллахъ. Амелія оставила ихъ наединѣ, и ушла въ свою комнату. Она заранѣе начала готовиться къ разлукѣ… Дни проходили въ переговорахъ и визитахъ. Съ большой осторожностію мистриссъ Эмми сообщила роковое извѣстіе Джорджу, думая, что малютка прійдетъ въ отчаяніе. Но этого не случилось. Джорджинька обрадовался несказанно, когда услышалъ; что его собираются отправить на Россель-Скверъ. Онъ расхвастался этой новостью передъ своими школьными товарищами, и сказалъ имъ напрямикъ, что ужь теперь никто не посмѣетъ вздергивать передъ нимъ носъ.

— Буду я жить у дѣдушки, братцы, говорилъ Джорджъ. Да вѣдь это, прошу васъ замѣтить, не тотъ дѣдушка-старикъ, что заходитъ сюда повременамъ — никакъ нѣтъ! Живетъ этотъ дѣдушка на Россель-Скверѣ, и денегъ-то у него куры не клюютъ. Буду я богатъ, братцы, заведу коляску, шотландскую лошадку, и ужь стану ѣздить не въ такую школу. Лидеровы карандаши будутъ мнѣ ни по чемъ, и вы потрудитесъ сказать пирожницѣ, что я выплачу свои долгъ до послѣдняго пенни.

Изъ этого открывается, что Джорджинька былъ истиннымъ подобіемъ своего отца: въ этомъ по крайней мѣрѣ, имсколько не сомнѣвалась его нѣжная мать.

Однакожь у меня недостаетъ духа описывать послѣдніе дни пребыванія Джорджиньки подъ материнскимъ кровомъ. Довольно замѣтить, что мистриссъ Эмми страдала невыразимо.

Наконецъ, въ одно прекрасное утро, къ скромому домику на Аделаидиныхъ Виллахъ подъѣхала карета. Скромные узелки и пакетцы, съ вещественными доказательствами любви и нѣжныхъ воспоминаній, давно были готовы и расположены въ сѣняхъ подлѣ стѣны. Джорджъ рисовался въ новомъ сюртукѣ, который заранѣе былъ изготовлеіь для него портнымъ, присланнымъ съ Россель-Сквера. Онъ всталъ въ этотъ день съ первыми лучами солнца, и поспѣшилъ нарядиться въ новое платье. Бѣдняжка Эмми, истощенная продолжительной тоской, слышала, какъ сынокъ ея возился въ сосѣдней комнатѣ. Она лежала съ открытыми глазами, плакала, вздыхала и стонала. Нѣсколько предшествующихъ дней были посвящены ею приготовленіямъ къ разлукѣ: она покупала разныя вещщы для малютки, укладывала его книги и бѣлье, говорила съ нимъ о предстоящихъ перемѣнахъ, воображая въ простотѣ сердечной, что Джорджинька нуждается въ ея совѣтахъ и напутствіи.

Перемѣны дѣйствительно предстояли разительныя, да что жь тутъ за бѣда, если позволено спросить? Джорджинька сильно желалъ рѣшительной перемѣны обстоятельствъ и образа жизни. Тысячи наглядныхъ доказательствъ представилъ онъ своей мамашѣ, что идея о близкой разлукѣ нисколько не смущаетъ его духа, и даже, въ нѣкоторой степени, радуетъ его сердце.

— Я буду часто пріѣзжать къ тебѣ, мамаша, на шотландской лошадкѣ, говорилъ Джорджъ. Или, пожалуй, когда-нибудь я прикачу къ тебѣ въ коляскѣ: мы вмѣстѣ поѣдемъ съ тобою въ Паркъ, и ты можешь накупить тамъ вдоволь всякой всячины.

Бѣдная мать, скрѣпя сердце, принуждена была довольствоваться этями эгоистическими доказательствами привязанности, и старалась убѣдить себя, что сынокъ любитъ ее искренно, душевно. Какъ же иначе? Джорджинька долженъ любить ее. Всѣ дѣти таковы. Всякая новость, разумѣется, интересуетъ ребенка, и мудренаго нѣтъ ничего, если Джорджинька съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ дожидается этой перемѣны. Странно было бы предполагать въ малюткѣ эгоистическое чувство. Сынъ ея, такъ или иначе, долженъ устроить свою каррьеру. Наслажденія жизни принадлежатъ ему по праву. Если кто эгоистъ въ этомъ дѣлѣ, такъ это она сама, мистриссъ Эмми, которая по безразсудной любви лишала Джорджиньку всѣхъ радостей и удовольствій джентльменскаго быта.

Это робкое самоуничиженіе женской души — не единственное въ своемъ родѣ, и я знаю примѣры гораздо трогательнѣе. Случалось ли вамъ слышать и видѣть, какъ женщина съ рѣдкимъ краснорѣчіемъ говоритъ и доказываетъ, что виновата она, но не мужчина, и на этомъ оспованіи беретъ на себя одну всѣ его проступки? Это бываетъ, могу васъ увѣрить, и мнѣ даже разсказывали, что женщина иной разъ взводитъ на себя небывалыя, фантастическія проступки, чтобы только оправдать дѣйствительнаго преступника. Случается и то, что женщина терпитъ самыя жестокія оскорбленія именно отъ того, къ кому она болѣе всѣхъ была добра. Такихъ господъ, издѣвающихся надъ слабѣйшимъ существомъ, довольно на свѣтѣ, и они, думать надобно, первѣйшіе трусы въ душѣ.

Такимъ-образомъ бѣдная Амедія приготовлялась, въ безмолвной тоскѣ, къ разлукѣ съ сыномъ, и много мучительныхъ часовъ, провела она въ хозяйственныхъ хлопотахъ, относившихся къ этому предмету. Джорджъ стоялъ подлѣ матери, и наблюдалъ за ея хлопотами безъ малѣйшаго участія. Слёзы мистриссъ Эмми капали на его картонки, ящички, сумки. Она отмѣтила карандашомъ всѣ поучительныя мѣста въ его любимыхъ книжкахъ и привела въ стройный порядокъ его старыя игрушки, тетрадки и разнообразныя принадлежности его дѣтскаго туалета. На все это Джорджинька не обращалъ никакого вниманія. Сынъ улыбается и рѣзвится, когда у бѣдной матери сердце разрывается на части… Жалко смотрѣть, господа, на эти сцены, повторяющіяся силошь да рядомъ на Базарѣ Житейской Суеты.

Еще прошло нѣсколько дней, и великое событіе въ жизни Амеліи соверишлось. Дитя принесено въ жертву, и отдано въ распоряженіе судьбы. Нѣтъ больше юнаго Джорджа на Аделаидиныхъ Виллахъ, и вдова осталась круглой сиротой.

Однакожь, мальчикъ весьма часто навѣщаетъ свою мамашу. Онъ пріѣзжаетъ на крошечной лошадкѣ въ сопровожденіи грума, и дѣдушка Седли съ восторгомъ встрѣчаетъ своего внучка на бульварѣ. Мистриссъ Эмми видитъ Джорджа, но тѣмъ не менѣе онъ уже не принадлежитъ ей исключительно и нераздѣльно. Его частые визиты не доказываютъ ничего. Джорджинька съ такимъ же усердіемъ навѣщаетъ и своихъ товарищей по школѣ, хвастаясь передъ ними своимъ богатствомъ и джентльменскимъ блескомъ. Въ два, три дня онъ уже принялъ повелительный видъ, и усвоилъ покровительственную осанку. «Джорджинька рожденъ повелѣвать, думаетъ его нѣжная мама;— онъ во всемъ похожъ на своего отца…» Что правда, то правда.

Ужь это само-собою разумѣется, что погода стоитъ теперь чудесная. По-вечерамъ, въ тѣ дни, какъ Джорджинька не заѣзжаетъ на Аднлаидины Виллы, мать его отправляется пѣшкомъ въ городъ Лоидонъ, ничуть не ближе какъ на Россель-Скверъ, и отдыхаетъ на камушкѣ у садовой рѣшётки, что передъ домомъ мистера Осборна. И мягко, и уютно, и прохладпо. Мистриссъ Эмми любуется на иллюминованныя окна гостиной, и привѣтливо смотритъ на огонекъ, который, около девяти часовъ, появляется въ одной изъ комнатъ верхняго этажа, гдѣ почиваетъ Джорджинька. Да-съ. Амелія знаетъ, что тутъ его спальня: онъ самъ сказалъ. Скоро огонёкъ потухаетъ, мистриссъ Эмми возсылаетъ пламенную молитву къ небесамъ, встаетъ съ камушка, и молча отправляется въ обратный путь, Домой приходитъ она въ крайнемъ изнеможеніи «Устала немножко», говоритъ мистриссъ Эмми. Это ничего. Тѣмъ лучше она уснетъ послѣ такой пріятной прогулки, и, можетъ-быть, увидитъ во снѣ Джорджиньку.

Въ одно воскресное утро Амелія разгуливала случайно по Россель-Скверу въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ дома мистера Осборна (она хорошо видѣла его издали). Праздничные колокола звонили и перезванивали, Джорджъ и его тётушка пошли въ церковь. Вдругъ маленькій подметатель дороги подбѣжалъ къ нимъ просить милостыни, лакей, несшій сзади книги, хотѣлъ его прогнать, но Джорджинька пріостановился, и подалъ ему пенни. Да ниспошлетъ Господь Богъ благословеніе на главу сострадательнаго малютки! Эмми обогнула уголъ сквера, подбѣжала къ нищему, и вручила ему свою послѣднюю лепту. Праздничные колокола звонили и перезванивали, и Амелія направила свои шаги въ церковь Воспитательнаго Дома. Здѣсь она сѣла въ такомъ мѣстѣ, откуда можно было видѣть голову мальчика, помѣстившагося передъ монументомъ своего отца. Сотни свѣжихъ и звучныхъ дѣтскихъ голосовъ пѣли гимнъ милосердому Отцу Небесному, и сердце маленькаго Джорджа трепетало отъ восторга при звукахъ этого торжественнаго псалмопѣнія. Нѣсколько времени мать не могла хорошенько разглядѣть его черезъ туманъ, покрывавшій ея глаза.

Примѣчанія

1

To be plucked, буквально — оборваться, значитъ, не выдержать экзамена на ученую степень. Это условный терминъ, употребляемый въ этомъ смыслѣ студентами англійскихъ университетовъ. См. Oxford Suide. Должно замѣтить, что термины въ этомъ родѣ, перемѣшанные съ простонародными выраженіями, безпрестанно попадаются у Теккерея.

(обратно)

2

Senior Wrangler, буквально — старшій спорщикъ или диспутантъ. Такъ въ Кембриджскомъ универеитетѣ называютъ студента, который лучше всѣхъ выдерживаетъ экзаменъ въ полномъ собраніи Академическаго Совѣта (senatehouse) За нимъ слѣдуютъ второй, третіи диспутантъ, и т. д.

(обратно)

3

Иначе не умѣю перевести англійскаго «Sweeperess at the crossing». Читателю можетъ-быть не безъизвѣстно, что есть въ Лондонѣ особый классъ людей, мужчинъ и женщинъ, достающихъ себѣ насущный хлѣбъ исключительно подметаніемъ на перекресткахъ грязи и сора. Благодаря ихъ услужливости, пѣшеходъ можетъ, за полпенни, пройдти изъ одной улицы въ другую, не запачкавъ своихъ сапоговъ, какая бы ни была, среди дороги, грязь и слякоть, потому-что подметатель или подметайка идетъ впереди его съ метлой и очищаетъ дорогу. Каждый изъ этихъ промышленниковъ стоитъ на своемъ опредѣленномъ мѣстѣ, которое составляетъ для него источникъ вѣрнаго и правильнаго дохода, и которое онъ, впослѣдствіи, передаетъ своему преемнику за выгодную цѣну.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА XXXIII Безпокойства и душевныя тревоги добрыхъ родственницъ миссъ Матильды Кроли

ГЛАВА XXXIII Джемсъ Кроли куритъ

ГЛАВА XXXIV Вдова и мать

ГЛАВА XXXV Нуль годоваго дохода и десятки тысячъ расхода

ГЛАВА XXXVI Продолженіе

ГЛАВА XXXVII Стѣснительныя обстоятельства благороднаго семейства

ГЛАВА XXXVIII Сцены, переполненныя необыкновеннымъ изяществомъ и чистотою

ГЛАВА XXXIX, Бекки становится дѣйствительнымъ членомъ фамліи Кроли

ГЛАВА XX Бекки обозрѣваетъ чертоги своихъ предковъ

ГЛАВА XXI Рѣчь пойдетъ о фамиліи Осборновъ

ГЛАВА XLII Читатель обогнетъ мысъ Доброй Надежды

ГЛАВА XLIII Между Лондономъ и Гемширомъ

ГЛАВА XLIV Между Гемпширомъ и Лондономъ

ГЛАВА XLV Тяжкія испытанія и скорби

ГЛАВА XLVI Домъ на Гигантскомъ Скверѣ

ГЛАВА XLVII Ребекка Кроли въ большомъ свѣтѣ

ГЛАВА XLVIII Обѣдъ и десертъ

ГЛАВА XXIX Обыкновенное событіе

*** Примечания ***