принимающего мир как он есть: заблуждающимся, грешным, несправедливым, но сохраняющим готовое прорасти божественное зерно. В окончательном же тексте романа Афродит исчезает, подавленный своей трагедией, причиной которой был Лермонтов. Линия Афродита обрывается, не проясненная до конца, совершенно так же, как линия Владимира Эгмонта и даже линия Мартынова:
«Мишель свалился: он был убит наповал. В этот миг разразилась ужаснейшая гроза с молнией и громом.
Под проливным дождем поцеловал я Мишеля в похолодевшие губы, вскочил в седло и полетел домой».
Вот и все. И никакой трагедии тридцатилетнего раскаяния, о чем писал Садовской в письме, никакого тяжкого креста, никакой жертвенной миссии.
Центром художественного мира романа все же оказался Лермонтов — и с его смертью мир этот прекратил свое существование.
В статье «Оклеветанные тени» (1912) Садовской иронизировал над Мережковским, который «строго и пристрастно судит знаменитых наших покойников», «сажая их подсудимыми на скамью современности». Почти через тридцать лет нечто подобное проделал он с Лермонтовым, и его победила и подчинила себе «оклеветанная тень».
Его роман остался памятником его собственной писательской трагедии и драматической личной судьбы, и он имеет право на наше внимание не только как художественный текст, но и как исторический документ. И недостатки и достоинства «Пшеницы и плевел» глубоко поучительны, и внимательное изучение этого феномена может быть важно для уяснения общей эволюции целого культурного поколения.
Последние комментарии
16 минут 17 секунд назад
24 минут 32 секунд назад
6 часов 36 минут назад
6 часов 40 минут назад
6 часов 51 минут назад
6 часов 57 минут назад