Алтарь для Иштар [Илья Тё] (fb2) читать постранично

Илья Тё Алтарь для Иштар

«…Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Я боюсь близких подле себя, ибо жена моя бесплодна. Дай же мне Господи, наследника от Тебя!»

(Коран, Сура 19, «Мирийам», Строка 5)

«…Твоя молитва услышана: берегись…»

(М. и С. Дьяченко)

Три миллиона жизней это плата за независимость? Когда глядишь на равнины Марса ранним утром после праздника «энкиду», в это не верится так же, как не верится в саму смерть. Жгучие джунгли последней живой планеты простирались передо мной фиолетовым ковром. Цвета местной флоры поражали меня всегда, с самого рождения в Храмовом городе, однако сегодня, сознание возможности не только увидеть, но и дотронуться до невиданных растений заражало необычайной энергией и восторгом.

Экономика Храма Иштар не напрасно покоилась на «клоническом» эквиваленте. Мера «жизнь» являлась старинной денежной единицей, настолько древней что никто не мог сказать когда именно она заменила доядерный доллар или юань властелинов. Я копил эту сумму так долго, что боялся вспомнить столь чудовищный срок. Земля погибла почти три миллиона зим назад, чуть позже раскололась Венера, и два новых пояса астероидов украсили Солнечную систему хороводами планетарных обломков. Только Марс — отравленный Человеком, но сохраненный Богами, укрыл последние поселения нашей расы самоубийц.

Именно тогда, после катастрофы, когда население сократилось до крайних пределов, а деторождение приносило смертельно больных младенцев, первые клоны ожили в питательных колбах военных лабораторий. Очень скоро, умники из «энкиду» предложили заменить нефть и золото на человеческую жизнь, — что было разумно, — и тело клона стало единственной валютой для выживших, мутировавших мигрантов. Собственно, валют ввели две: первая, мелкая единица, называемая сначала «клоническим центом», а чуть позже «душой» равнялась стоимости записи памяти на электронный носитель; более крупная единица, — «жизнь», — включавшая ровно тысячу душ, соответствовала стоимости посева и культивирования взрослого клона. Чуть позже Храмовники выпустили казначейские билеты и монеты из пластика, в соответствии с указанными эквивалентами. Финансовая система стабилизировалась, и мир поглотил предписанный новыми Богами порядок.

Как бы там ни было, сегодня, в этот счастливейший день, благословленный Иштар и самым священным из городских Храмов, проблемы крепостных клонов меня совсем не интересовали. Три миллиона «жизней», гарантирующих собственное свободное будущее, находились со мной. Расцеловавшись с друзьями и пожав руки знакомым девушкам, я не спеша собрал ранец с личными вещами и отправился, с трудом сдерживая нетерпение, в последний «агнатский» путь. Вещей у бывшего крепостного нашлось немного: несколько теплых пеплосов, оружие, хауберк, пара любимых свитков, табачный кисет — вот и все что требовалось счастливчику, достучавшемуся до небес. Алтарь Богини находился примерно в пяти кварталах от гончарной мануфактуры, в бараках которой я обитал последние триста лет. Не смотря на увесистый ранец, я решил не нанимать летучую лектику и пройтись до места пешком.

Сандалии весело шуршали по свинцовым уличным плитам, а папка с именным векселем, закинутая в поклажу меж пеплосами и хауберком, вдыхала уверенность и ощущение счастья. Когда башни рабочих кварталов исчезли у меня за спиной, вдали показались бронированные уступы Периметра, и я узрел перед собой ее Храм.

Признаюсь, более величественного строения в священном городе я не видел. Храм Ан-Шамаша был шире, чем у Иштар, храм Белу-Энлиля — выше, однако Старая Сука всегда отличалась вкусом больше, нежели все ее ухажеры.

Величественное здание белого мрамора походило то ли на старинный античный акрополь, украшенный длинною колоннадой, то ли на египетские молельни с тяжелыми пилонами входа. Из центра комплекса произрастало сто башенок-глав, многоярусных, замысловатых, разнообразных, словно бы наползающих друг на друга, — летящих, будто стремящихся вверх. «Парящий» лес маковок, окружал громадный овальный шатер, покрытый сверкающей чешуей. Гладкие, как лезвие, и чистые как озера, чешуйки шатерной кольчуги преломляли свет городского Купола, истекающий от мириадов гигантских прожекторов, что освещали клонические кварталы и ночью и днем. В зависимости от времени суток, прожектора динамично двигались, меняя наклон и угол, а блики света и тени, скользящие мимо улиц, выделывали стремительные коленца, танцуя меж башен и меж зеркал. То было смешение света, смешение стилей, смешение протяженностей и пространств, углов и линий, смещение разума, наконец, удивительное, почти неописуемое языком и неохватное взглядом… Мне, впрочем, не было дела до архитектуры обители Божества. Меня беспокоило то, что ожидает внутри.

Когда я вошел, священники встретили бывшего крепостного очень радушно.