Неукротимая Джо [Эмили Джордж] (fb2) читать онлайн

- Неукротимая Джо (пер. Дарья Александровна Налепина) (и.с. Панорама романов о любви) 425 Кб, 127с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Эмили Джордж

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Пролог

Каблучки рассыпали дробь по каррарскому мрамору. Эхо перепуганно взметнулось к высоким сводам прохладного — в этакую-то жару! — холла.

— Синьор граф будет вне себя… Синьорина! Не хотите жить сами — не надо, но у меня трое детей! Я вас умоляю… Синьорина…

Граф! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! На дворе двадцатый век, а в этой огнедышащей глуши графья так и шныряют… и отбирают имущество у бедных американских девушек!

Никто не имеет права выгонять ее из ее собственного дома! Тетя Лу ясно все указала в завещании, никаких разночтений! И этот граф может пойти… и покурить на балконе, свернув папироску из той бумажки, что ей прислали сегодня в отель.

— Синьорина! У господина графа совещание по поводу земельных участков…

— Значит, сейчас у него будет перерыв!

— Господин граф рассердится!

— А я УЖЕ рассердилась! Куда дальше?

— Не пущу! Святой Розой Доманийской клянусь, не пущу! Вон туда. В Розовой комнате…

— Скажите, пожалуйста! Видать, у него, и впрямь места совсем не осталось, если он проводит совещания в Розовой комнате!

Путь до означенной комнаты займет несколько минут, так что есть время вглядеться в участников этой драмы поподробнее.

Высокие каблучки, так решительно выбивающие дробь по античному мрамору, принадлежат Джованне Кроу, особе двадцати шести лет, синеглазой и светловолосой, чей малый рост компенсируется — и с лихвой — бурным и поистине латинским темпераментом.

Скорбный голос, постоянные воззвания ко всему пантеону христианских святых, почитаемых на Апеннинском полуострове, внушительные габариты и полное отсутствие седины в смоляных черных волосах — это Джузеппе Торнаторе, дворецкий замка «Роза ди Казерта», родового имения графов Аверсано.

Место действия — означенный замок. Цель, а скорее всего, и жертва Джованны — последний граф Аверсано, Франко. Повод к боевым действиям — некое письмо, украшенное графской короной и полученное Джованной сегодня утром в отеле «Савой», расположенном в фешенебельном районе небольшого, но вполне процветающего городка Беневенто, провинция Кампания.

На последних метрах дистанции Джузеппе Торнаторе все-таки обогнал решительную гостью и распахнул резные дубовые двери с несколько придушенным, но вполне торжественным возгласом:

— Господин граф, к вам синьорина Кроу!

1

Целая группа людей, сидевших за большим круглым столом, с любопытством обернулась к Джованне, и ее боевое настроение немедленно улетучилось. Пока она ехала сюда — а это заняло два часа с лишним, пока звонила у ворот поместья, пока дожидалась Джузеппе, ярость только подпитывалась и бурлила в ней потоком раскаленной лавы, но сейчас, при виде всех этих безукоризненно одетых, спокойных и удивленных людей, Джованна Кроу немедленно вспомнила, что под футболкой на ней ничего нет, что одно колено ободрано и джинсовая мини-юбка не в силах этого скрыть, что белокурые локоны, на скорую руку высушенные сегодня утром, образуют на голове живописное гнездо, а косметика… Хорошо, что на ней вообще нет косметики!

Тут надо пояснить, что провинция Кампания славится не только солнечной погодой, но еще и наличием большого количества вулканов, главный из которых Везувий, но и остальные поддают жару, причем в прямом смысле. Любая косметика в здешнем климате обречена на гибель.

Джованна Кроу прикусила губу и набрала воздуха в грудь. Да, она погорячилась, но жалеть об этом поздно. Разумеется, не надо было слушаться своих эмоций, надо было думать головой.

Эмоции и впрямь сыграли с Джованной дурную шутку. Она примчалась в замок «Роза ди Казерта» так же, как когда-то в детстве приезжала сюда на велосипеде. Дом, где она выросла. Сад, в котором играла. Люди, которые помнили ее совсем маленькой девочкой.

И еще Франко Аверсано. Ох…

От группы сидящих людей отделился один. Боже ты мой, она и забыла, какой он высокий! А теперь, десять лет спустя, он стал еще больше, наверное, из-за плеч. Вон какие широченные!

Черный шелк рубашки. Безукоризненные черные брюки. Смуглое лицо конкистадора, синеватая тень на высоких скулах, странно светлые на этом смуглом лице, серые, почти стальные глаза. Черные брови сошлись к переносице, и это способно напугать любого, но только не ее. Бог ты мой, ее уже ничем нельзя напугать, но почему так замирает сердце и подгибаются коленки…

— Джо? То бишь Джованна? В смысле мисс Кроу? Какое нежданное и безмерное счастье! Столь же безмерно и удивление, но счастье — сначала.

Все правильно. Именно этим он всю жизнь и отличался. Стальная воля, стальные нервы, безукоризненная вежливость и — словно узкая смертоносная шпага — убийственная ирония. Очень долго Джованна считала Франко остроумным. До тех самых пор… Не будем об этом. Сейчас не время. Все силы на борьбу с графьями-захватчиками!

Но до чего же захватчик хорош! Годы лишь слегка посеребрили виски, а в остальном… Франко Аверсано всегда считался одним из первых красавцев Италии, но теперь он представлял собой просто убийственное зрелище. Зрелая мужская сила, спокойствие крупного хищника, уверенность и властность…

— Граф Аверсано? То бишь Франко? Не могу сказать, что радость взаимна, но все же— добрый день!

Поменьше нахальства. Последняя их встреча произошла десять лет назад, а сегодняшний визит трудно назвать светским. Впрочем, она достаточно хорошо его знала. Если кто-то думает, что сердце графа Аверсано можно растопить кокетливыми взглядами и томными вздохами, — он очень ошибается. Джованна Кроу ошибки не совершит.

Десять лет назад она была подростком, а Франко — молодым красавцем, но теперь она взрослая женщина, вполне успешная, достаточно красивая и эффектная… если не считать сегодняшнего утра!

— Итак, Джованна. Чем обязан?

Джованна выпрямилась. Надо взять себя в руки и перестать вспоминать, как она млела при виде Франко десять лет назад. С тех пор многое изменилось, и вообще…

Он стал еще краше… честное слово!

— Синьор граф, я прошу прощения за столь дерзкое вторжение, но мне действительно необходимо переговорить с вами по одному вопросу… Не терпящему отлагательств!

— Что за вопрос? Пока не понимаю.

Присутствующие наблюдали за сценой с нарастающим интересом, но Джованну это больше не смущало. Сейчас она ему покажет графские штучки!

— Боюсь, это частное дело, и нам придется поговорить наедине… господин граф.

— Вот как… миледи? Но, как вы, возможно, заметили, у меня совещание, и я в данный момент немного занят. Если вы соблаговолите сказать моей секретарше…

— Это не может ждать. А с вашей секретаршей я уже разговаривала. Три раза. Один раз из Штатов, два раза уже здесь, в Италии. Она мне сообщила, что до конца месяца ваше сиятельное графство совершенно не может меня принять.

Граф Аверсано вздернул бровь.

— Вы хотите сказать, что звонили и называли себя?

— А что, у графьев принято иначе? Естественно, называла. И просила ее обязательно передать вам… Франко, это действительно серьезно!

Джованна не смогла удержаться и бросила быстрый взгляд на его губы. Ох, не доведет это ее до добра!

Взгляд был быстрым, словно молния, но Франко заметил его, и уголки его умопомрачительного рта слегка дрогнули в довольной усмешке. Он всегда умел читать ее мысли, что тут поделать.

— Господа, боюсь, вам придется меня извинить. Завтра мы с вами продолжим, а сегодня я должен искупить свою вину перед синьориной Кроу. Секретаршу мы повесим на крепостной стене, это не подлежит обсуждению, а с вами встретимся только после того, как все проблемы синьорины Кроу будут решены.

И что вы думаете? Все эти важные синьоры послушно встали и гуськом потянулись к дверям, а перед уходом каждый из них нахально заглянул в лицо удивительной синьорине, посмевшей так нагло и так успешно прервать деловую встречу самого графа Аверсано.

Когда дверь закрылась за последним из недавних собеседников, Франко повернулся к Джованне и немедленно превратился в радушного хозяина.

— Садись в кресло. Хочешь чего-нибудь выпить? Сок со льдом?

— Нет, спасибо. И, с твоего позволения, я постою.

— Как хочешь.

Он смотрел на нее, он был совсем рядом, и, хотя она не могла до него дотронуться, она прекрасно чувствовала его запах, тот самый, волнующий, возбуждающий аромат мужчины. И одеколон он не поменял… цитрусовые… мята…

— Джо, в чем дело? Ты меня совсем забыла?

Она вспыхнула так, что даже отшатнулась от него, и снова взглянула на эти проклятые губы… А граф развлекался на полную катушку. Голос его упал до вкрадчивого шепота, глаза потеплели.

— Вижу, не забыла…

— Я здесь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям, к тому же ничего хорошего я вспомнить не могу…

— О, как жаль, как жаль. Ну ничего. Будем смотреть в будущее. Что привело тебя под наше палящее солнце? Будь хорошей девочкой, присядь. Мне все время хочется погладить тебя по голове, но я понимаю, что при этом рискую остаться без руки. Так в чем твоя проблема? Постараемся ее решить.

— Боюсь, одним разговором здесь не обойтись.

— О, серьезно? Что же еще нам понадобится?

Осторожнее, Джованна Кроу. Ох, осторожнее! Ты, конечно, девчонка хоть куда, и твой маленький бизнес вполне успешен, но не забудь, что напротив тебя сидит вечный обитатель светской хроники всех глянцевых журналов, красавец тридцати шести лет, и ты можешь сколько угодно потешаться над тем, что он граф, но вот того, что он еще и самый настоящий миллионер, никто не отменял, а уж сколько у него было, есть и будет женщин…

Стоп, опять не туда. Сексуальная жизнь Франко Аверсано ее не интересует!

— Джованна, может, хватит смотреть на меня затравленным волчонком? Отойди от двери, я не кусаюсь.

Она глубоко вздохнула, выпрямилась и пошла прямо на него. Странно, почти не хромая. Обычно бывало труднее.

— Для начала я хочу знать, почему Пикколиньо находится в таком состоянии? В удручающем, мягко говоря, состоянии!

Показалось ей или нет, но вздохнул Франко несколько разочарованно.

— Ах, ты об этом…

— Да, об этом. Я платила в течение полугода сумасшедшие деньги. Я исправно перечисляла суммы по всем счетам, заказывала ремонтные, работы, но ничего не было сделано. А ведь я собиралась переехать в Пикколиньо и жить в нем.

— Мне очень жаль, Джо.

— В каком смысле?

— Я думал, что это само собой разумеется. Ведь когда я сообщил, что собираюсь приводить поместье в первозданный вид, предполагалось, что все арендуемые домики перейдут обратно ко мне.

— Первый раз слышу — во-первых. Во-вторых, а не смахивает ли это на феодальные замашки?

Граф слегка пожал могучими плечами, от чего у Джованны участился пульс, а когда заговорил, в его голосе не было ни намека на раскаяние.

— Мне очень жаль, Джованна, и я прошу прощения, что не предупредил тебя. Честно говоря, синьора Лукреция меня тоже ни о чем не извещала, и я понятия не имел о завещании. Мои адвокаты известили меня о деньгах, поступающих на этот счет, я распорядился вернуть все отправителю. Разумеется, мы можем отдельно оговорить размер компенсации…

— Прямо здесь можешь остановиться!

Льды Северного полюса показались бы горячим молоком рядом с голосом Джованны Кроу.

— Я не возьму от тебя ни единого доллара, ни одной лиры. А вот все то, что я уже заплатила, должно пойти на ремонт дома.

— Сожалею, но это невозможно. Я не могу этого сделать.

— Не можешь или не хочешь?

Стальные глаза опасно сузились,

— Ох, Джои, ты всегда была такой импульсивной…

— Это не ответ! Не хочешь ремонтировать — я сама этим займусь.

— Хорошо.

Она ушам своим не поверила. Чтобы он так быстро согласился? Такого не может быть, потому что не может быть никогда!

— Завтра же все деньги будут переведены на твой личный счет. Однако дом принадлежит мне. И ты примешь мое предложение.

Джованна прищурилась.

— Ого! Мне кажется, или это шантаж?

Все-таки с аристократами так нельзя. Надо нежнее. Кулак графа Аверсано с грохотом опустился на столешницу.

— Выбирай выражения! Извини. Предпочитаю называть это деловым, даже дружеским соглашением.

— Оригинально. Если учесть, что меня не устраивает ни один пункт этого соглашения, то о дружбе речь не идет!

— Ты же еще не слышала, о чем речь.

— И слышать не хочу.

— Это нелогично. Проще говоря, глупо.

— И пусть, пусть, пусть…

— Джованна!

Он неожиданно оказался прямо перед ней, осторожно приподнял ее подбородок и заглянул в сердитые синие глаза.

— Даже выслушать меня не хочешь, солнышко?

Одному Богу ведомо, как она удержалась на ногах и почему не кинулась ему на шею, Франко Аверсано не дождется этого от Джованны Кроу, хотя ей самой, видимо, придется попить транквилизаторы…

— Прекрати разговаривать со мной, как папочка, Франко Аверсано! Я взрослая женщина, у меня есть свой бизнес, и я…

— А я думал, ты уже никогда не назовешь меня по имени.

Загадка: может ли голос мужчины быть похож на шоколад? Может! На черный, горький, упоительный швейцарский шоколад, вроде того, которым Джованна объелась года три назад в Берне.

— Не смей меня путать! Я пришла по делу, а ты все время пристаешь с воспоминаниями…

— Я не пристаю. Пока.

— Франко!

— Джованна?

Пауза, потом торжествующая улыбка на немыслимых губах, легкий кивок — и вот граф Аверсано сидит в кресле, спокойный и невозмутимый, а Джованна Кроу, красная, растрепанная и дрожащая от возбуждения и злости, стоит как дура перед ним, словно служанка перед сюзереном. Черт бы побрал феодализм!

— Я не изменю своего мнения, Франко.

— Как тебе будет угодно, Я просто предлагаю успокоиться и поговорить обо всем подробно. И кратко, по возможности. У меня еще много дел.

Нет, он все-таки вышел из себя! Вон, схватил ножик для разрезания бумаг и крутит в смуглых пальцах. Десять лет назад он этими пальцами гнул на спор подковы, а сегодня с удовольствием придушил бы ее, кабы не дворянская честь…

— Джованна!

— А?

— Ты будешь стоять и смотреть, или сядешь и поговоришь?

Она шагнула к столу и села, глядя в бумаги и думая о своем.

Десять лет назад она была длинноногой девчонкой с вечно облупленным на солнце носом, отчаянно влюбленной в молодого итальянского аристократа. Он был гораздо старше, у него была своя компания, он вообще редко появлялся в замке, но Джованна помнила, как замирало сердце при звуке его шагов, как она краснела и бледнела при его появлении, какой неуклюжей становилась, как глупо хихикала…

Что интересно, по прошествии десяти лет ничего не изменилось. То есть в смысле воздействия Франко Аверсано на организм Джованны Кроу. Только вот теперь она не была уже невинной девочкой и прекрасно осознавала, ЧЕГО хочет от этого невозможного красавца…

— Джо, ты уверена, что юбка это выдержит?

Его голос донесся из другого измерения, и Джованна посмотрела на Франко с явным изумлением, а потом поняла, в чем дело, и немедленно вспыхнула.

Все это время она нервно теребила свою мини-юбку, безуспешно пытаясь натянуть ее на коленки, особенно на содранную. Франко Аверсано уже пару минут с интересом наблюдал за этим зрелищем, а теперь вот решил вмешаться.

— Да-а… Хорошо, что есть вечные ценности. В чем-то ты совершенно не изменилась.

И тут ее осенило; У Франко ведь тоже имеются воспоминания, как и у нее. Только если у нее они романтические и возвышенные, то у него… Ну что он может вспоминать? Неуклюжего подростка, вечно путающегося под ногами? Девочку, племянницу маминой подруги, проводившую здесь свои каникулы?

Тетя Лукреция стала забирать ее на каникулы в Италию давным-давно. Родители не возражали. Они никогда не возражали, чтобы Джованна пореже бывала дома.

А потом тетя Лу купила ей первый в жизни кружевной лифчик. Не просто кружевной, а ярко-алый, солнечный, праздничный. И как это ни смешно звучит, именно с этим интимным предметом туалета ассоциировалась у нее с тех пор Италия. Страна свободного яркого цвета, солнечного света, любви и улыбок, вечной жары, красивых женщин и вечно влюбленных мужчин…

— Джованна, я не могу сидеть весь день и ждать, когда ты выйдешь из транса.

Она медленно перевела взгляд на Франко Аверсано. Что может граф понимать в свободе! Он далее не представляет, что для нее значит Пикколиньо, маленький домик, увитый виноградом, домик с зеленой черепичной крышей и низеньким заборчиком, с садом, переливающимся всеми цветами радуги, с голубями, воркующими под крышей…

— Я тебе дом не отдам. Я в нем буду жить.

Лицо графа Аверсано превратилось в бронзовую маску. Он забрал у нее из рук документы и положил в папку. Потом молча уставился на нее. Джованна постаралась согнать с лица блаженную и несколько глуповатую улыбку.

— Что, даже ничего не скажешь?

— Просто собираюсь с мыслями. Боюсь, тебе следует кое-что объяснить насчет Пикколиньо…

— Нечего объяснять. Раньше дом принадлежал Лукреции Альба, моей тетке. Потом она умерла, и теперь он принадлежит мне. По ее завещанию.

— Мне очень жаль, Джо, но… Строго говоря, это действительно мой дом.

— Это дом тети Л у! Она же не платила вам арендную плату…

— Она была лучшей маминой подругой. Мама никогда не позволила бы брать с нее деньги. Лу была прелесть, но прелесть легкомысленная. Ее все любили, и она это заслужила, но своего имущества у нее было очень и очень немного. Вот документы, Джо.

Она смотрела на бумаги, чувствуя, как слезы постепенно застилают ей глаза. Все было верно, да и как иначе. Иначе миллионером не сделаешься. Все записано и описано, все указано и сосчитано. Прощай, домик в Италии. Прощай, свобода

— Значит, ты заберешь этот дом…

— И все остальные тоже, чтоб, тебе не было обидно. Джои, послушай, у меня есть предложение, которое очень многие могли бы счесть даром судьбы…

— Меня зовут Джованна, господин граф!

— Хорошо, Джованна. Предложение все равно есть. И если ты возьмешь себя в руки и выслушаешь…

— Нет уж. Это ты меня выслушаешь. Я все поняла, не затрудняйся. Ты попросту предложишь всем тем, кто живет в домиках, похожих на Пикколиньо, выметаться на все четыре стороны. И плевать, что здесь жили их родители и деды, плевать, что здесь родились их дети, плевать, что здесь вся их жизнь! Только выгода, только чертова выгода, ведь так?

— Джованна, я все прекрасно понимаю. Жертвы неизбежны, но мне они отнюдь не нравятся. Я заплачу всем арендаторам компенсацию, заплачу и тебе, предварительно вернув все вложенные тобой деньги. Если хочешь, по старой дружбе я мог бы купить тебе небольшой домик где-нибудь еще…

— Нет у нас никакой старой дружбы, нет и не было!

— Ух, порох! Да, такой ты и была, Джои Кроу. Маленький бенгальский огонь…

— Не пытайся сбить меня с толку. Я не уеду из этого дома. Мой адвокат мне все объяснил и все уладил, так что не делай из меня дуру. Я УЖЕ являюсь арендатором, потому что внесла сумму больше залоговой.

— Ты хочешь, чтобы тебя выселяли по суду?

— Ой, тебе не стыдно, граф? Ты что, готов судиться из-за хибары пять на пять метров? Я ведь не ворую его у тебя, я даже собираюсь тебе платить.

— Я не хочу, понимаешь ты это, не хочу, чтобы на моей земле жили другие люди! У меня больше не будет арендаторов. И ты не исключение. Что касается методов — я всегда был за цивилизованные методы…

— О да, особенно тогда, когда перекинул меня через плечо кверху задницей и отнес к тете Лу!

— А надо было воспользоваться предложением и трахнуть очумевшую от гормонов школьницу, да?

Дальнейшее происходило быстро, очень быстро. Джованна развернулась, словно маленькая гремучая змея, и дала графу пощечину. Он не успел отстраниться, но уже в следующий момент с глухим рычанием сгреб девушку в охапку и повалил на стол. Джованна не испытывала ничего, кроме… Блаженства! Оказывается, именно об этом она мечтала долгие годы. Чтобы Франко Аверсано вот так ее обнял. Чтобы, его лицо было совсем близко. Чтобы его губы…

Через некоторое время Франко оторвался от ее губ и довольно ехидно заметил:

— Что ж, теперь тебе не шестнадцать, и мы могли бы попробовать начать еще разок и с самого начала. А также до самого конца.

Джованна перевела дух, сосчитала до десяти, и посмотрела прямо в стальные аристократические очи.

— Во-первых, немедленно отпусти меня, Франко Аверсано. Во-вторых, ты ошибался на мой счет десять лет назад, ошибаешься и сейчас. В-третьих, ты прав. Надо еще разок и с самого начала. Вставай с меня и тащи сюда все бумаги. Мое встречное предложение заключается в следующем…

2

Выйдя из высоких кованых ворот, Джованна испытала сильнейшее желание опуститься прямо в придорожную траву и поспать часиков восемь — так вымотал ее сегодняшний визит. Самые разные чувства переполняли девушку, и кровь звенела в жилах, не в силах справиться с таким притоком адреналина. Уже очень давно Джованна Кроу не испытывала так много сильных ощущений за одно неполное утро.

Отчасти она победила — и это наполняло душу горделивым и несколько детским восторгом. Почему-то хотелось прыгать на одной ножке и кричать на весь свет: «А я справилась с Франко Аверсано!» Отчасти было страшно — потому что она не все рассказала Франко, и, стало быть, сегодняшний шок для него не последний. А в том, что у него был шок, она не сомневалась. Такой ярости в стальных глазах она не видела никогда.

Шок, а что же еще может испытывать граф Аверсано, видя, что нахальная американка не собирается съезжать с его земли, да еще и приводит убедительные доводы необходимости своего проживания здесь?

Джованна мрачно усмехнулась и покачала головой, пнула придорожный камешек и решительно направилась к раскаленной машине, оставленной у ворот два с лишним часа назад. За это время машина превратилась в духовку, хорошо, хоть окна у нее не закрываются изначально. По дороге в Беневенто она еще раз все обдумает, в отеле заберет все свои вещи, благо их немного, а потом переедет в Пикколиньо… Господи, прямо не верится! Франко согласился на ее немедленный переезд и даже пообещал прислать своих людей, чтобы хоть немного привести дом в божеский вид. Собственно, Джованна уже осматривала Пикколиньо два дня назад, по приезде из Штатов, и, по ее мнению, в особо крупном ремонте дом не нуждался. Снять тяжелые ставни, проветрить комнаты, убрать чехлы с мебели, вымыть пол — и, живи на здоровье. А также принимай гостей. То самое, чего не знает Франко. Через три недели приезжают ее клиенты, первые клиенты Пикколиньо.

Мысль авантюрная, но главное — начать. Тетя Лу всегда говорила — лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, на что так и не решилась.

Тетка Лу. Лукреция Альба. Маленькая собачка до старости щенок.


Строго говоря, Джованна Кроу была итальянкой. Наполовину. Отец, Винченцо Альба, покинул свою солнечную родину в возрасте четырех месяцев и ни разу за всю свою жизнь в Италии не был. Жизнь итальянских эмигрантов Альба в Соединенных Штатах протекала по самому традиционному из сценариев, никаких неожиданностей не несла, и только женитьба Винченцо на светловолосой и голубоглазой стопроцентной американке Джуди Кроу помогла смуглому парню бросить работу в овощной лавке отца и пойти учиться. Джуди была расчетлива, с детьми молодые не спешили, так что Джованна появилась на свет, когда бабушки и дедушки уже умерли, а сами родители вполне могли бы претендовать на их роль. Став постарше, Джованна начала подозревать, что и ее рождение случилось только потому, что Джуди не могла поступать так, как «не принято». Нормальная американская семья: муж, жена, ребенок.

Винченцо работал торговым агентом, Джуди — в косметическом салоне. У них был свой домик, подержанная машина, бытовая техника в рассрочку, соседи, которых они не знали по именам, и никаких, к большому облегчению Джуди, итальянских родственников. То есть они, конечно, где-то имелись, но в гости к Винченцо не рвались, и все из-за его жены.

Джованна росла в тихом и благочестивом одиночестве. Золотые кудри заплетались в начале недели в тугую косичку, расплетались и мылись в конце недели. Кукол было две — Барби и Кен (пусть девочка учится быть женой и хозяйкой!). Велосипед девочке ни к чему, вредно для таза. Собаки? Фу, гадость. А от кошек воняет. Пусть читает. Рисует. Пусть… ну, короче, пусть чем-нибудь займется.

До десяти лет Джованна была уверена, что мир, в сущности, скучен и однообразен. Но тут приехала тетка Лукреция…

Она была двоюродной, а то и троюродной сестрой Винченцо, точно он сам уже не помнил. Единственная из всех женщин Альба незамужняя, Лукреция была невысокой, подвижной, словно шарик ртути, острой на язык, не красивой, но невероятно симпатичной смуглянкой с ямочками на щеках, мелкими черными кудряшками, статной фигурой и стройными до самой старости ножками танцовщицы. Она носила огромные шпильки, На шее у нее бренчала целая сбруя из ожерелий и золотых цепочек, блузка всегда была расстегнута на пару пуговиц больше, чем позволяли приличия; она курила длинные и тонкие коричневые сигареты «Моге», знала все обо всем — одним словом, Джованна влюбилась в нее раз и навсегда.

Джуди, даже стальная Джуди дрогнула! Во-первых, Лукреция свалилась как снег на голову и даже намека на смущение от этого бестактного появления не испытала. Просто приехала и сообщила, что поживет у них с недельку. Во-вторых, она не спорила с Джуди, не ругалась, не удивлялась, просто игнорировала. Мирно и абсолютно спокойно. Рассыпала пепел по девственно чистым пепельницам, оставляла недопитый кофе на тумбочке, разбрасывала одежду где попало. Джуди с каменным лицом убирала за сестрой мужа, демонстративно перемывала пепельницы, на что Лу с очаровательной улыбкой замечала: «О, спасибо, дорогая, ты просто прелесть! Так вот, я и говорю, Матильда Веронеккио, ну ты помнишь, у нее еще родились двое мальчишек, один черненький, другой беленький…»

Еще более неожиданным было то, что в конце концов Джуди и Лу подружились. Сблизил их профессиональный, так сказать, интерес. Косметичка Джуди не могла пройти мимо баночек и скляночек с косметикой Лу, слово за слово — выяснилось, что Лу почти все готовит сама. После этого женщины на некоторое время сделались неразлучны, Лу прожила у них два месяца вместо двух недель, а когда наступило лето, предложила семейству Кроу забрать Джованну на все каникулы в Италию. Как и все, что делала Лу, это предложение было стремительным и оглушающим, Джуди не нашла в себе сил отказаться, Винченцо, как всегда, не возражал. Так Джованна попала в абсолютно другой мир.

Джованна улыбнулась и надавила на газ. Воспоминания сделали дорогу короче, и она уже ехала по предместью Беневенто, маленького старинного городка.

Да, так вот. Первое, что сделала Лукреция с Джованной, — расплела ее кошмарную косу. В Риме, в маленьком отеле (Джованна искренне считала его дворцом) вымыла девчонку душистым шампунем, завернула в махровое полотенце и велела сидеть тихо, а сама ушла. Сидеть тихо Джованне было не привыкать, так что она не слишком скучала, зато когда Лукреция вернулась…

Здесь были джинсовые шортики и блестящие босоножки, темные очки с пропеллером и соломенные шляпки с букетами маков и васильков, платья пастушек и принцесс, юбочки и маечки, топики и блузочки, кружева и батист, шифон и атлас, розовое, голубое, лиловое, алое, изумрудное, лимонное, искрящееся, праздничное… Джованна просто не понимала, что это за маленькая принцесса смеется в зеркале, встряхивая дивными золотыми локонами, и в синих как небо Италии глазах искрится счастье.

Тетка Лу смеялась вместе с ней, наряжала и вертела ее в разные стороны, а потом выложила на кровать блестящую коробочку. А в ней — алое кружево настоящего девичьего белья. Лифчик и трусики, тонкие, словно паутинка, яркие, словно солнечный свет. Джованна залилась румянцем и стояла, открыв рот. Лифчика она еще никогда не носила, хотя, как все итальянские девчонки, созрела достаточно рано. Джуди считала даже разговоры на эту тему неприличными…

Джованна очнулась в холле отеля, быстро заполнила все бумаги, горячо поблагодарила обслугу, которая, по общеитальянской традиции, только что слезами не заливалась, провожая «такую прекрасную и добрую синьорину». Джованна прекрасно знала, что точно так же провожали бы и старую грымзу, но все равно было приятно. Огненноокий Марко, коридорный, вынес ее вещи и погрузил их в багажник так страстно, словно саму Джованну перекидывал через седло и собирался увезти на тайное венчание. Впрочем, чаевые принял с благодарностью.

По дороге стоило подкрепиться, и девушка остановилась возле маленькой траттории, где уже успела выпить шикарный кофе и съесть немыслимо воздушные меренги в день своего приезда. Хозяйка приветствовала Джованну, словно старую посетительницу, и усадила ее за самый лучший столик, покрытый клетчатой скатертью.

Ожидая пиццу и кофе, Джованна потягивала сок через соломинку и вспоминала, вспоминала…


По Риму они бродили пять дней. Потом на машине отправились в Сполето, Перуджу, Ареццо, добрались до Флоренции и застряли там на несколько дней… Джованна впитывала Италию, словно губка — воду. Расправлялись плечи, сияли глаза, душа пела от восторга и красоты. Италия! Вечно молодая и древняя земля Данте, Леонардо, Боттичелли… С тех пор она не один раз бывала в картинных галереях, но на всю жизнь запомнила те, самые первые ощущения. Каждый вечер она засыпала, плача от счастья.

А потом из Ливорно они поплыли на корабле, и проплыли мимо острова Монтекристо (там Джованна чуть за борт не выпала от волнения) и еще тысячи маленьких островов с волшебными, поющими названиями. Их, и правда, можно было петь: Джильо, Портоферрайо, Аллерия, Чивитавеккья…

Везувий дымил над Неаполем, жизнь была прекрасна, а Лукреция довольно ухмылялась из-за загорелого плечика племянницы.

— Учти, я нарочно устроила тебе бурный июнь, потому что дальше мы будем жить мирной и скучной деревенской жизнью. Не боишься?

Джованна молча повисла на шее у тетки. Теперь она ничего не боялась.

Три часа удушающей жары, пыльная дорога, запах бензина, от которого болела голова, все в конце концов осталось позади, и перед Джованной раскинулась волшебная долина.

Оливковая роща среди виноградных полей. Неширокая дорожка вьется среди буйно цветущих трав. Ручеек падает со скалы, словно миниатюрный водопад, разбиваясь на мириады разноцветных брызг.

И домик, утопающий в цветах. Вот это Джованна запомнила с детства. Цветы, названия которым не знал никто. Розовые и белые, алые и голубые, лимонные и оранжевые, вьющиеся по стволам и стенам, стелющиеся цветным ковром под ногами, обвившие плетень, выглядывающие из-под крыльца, свисающие с крыши. Они цвели в здешнем климате почти круглый год, лишь изредка уступая место традиционным — вишне, абрикосам и яблокам.

Пикколиньо значит «малюсенький». Он и вправду был мал, этот домик с зеленой черепичной крышей, но для Джованны это был дворец. Ее собственный.

Лу отвела ей весь второй этаж, просторный и светлый. Тетка не жаловала мебель, поэтому ее в доме было в принципе немного. Только самое необходимое. А все свободное пространство занимали цветы. В горшках, ящиках, вазах и банках, засушенные и свежие, они наполняли дом необыкновенным благоуханием…

Джованна доела пиццу, поблагодарила хозяйку и медленно направилась к машине. Какое счастье. Впервые за много лет она едет К СЕБЕ ДОМОЙ и никуда не торопится.


Она сидела на крылечке, жмурилась на солнце и тихо умирала от счастья. Дом тетки всегда внушал ей чувство безопасности и защищенности. И теперь он не изменился, хотя тетки больше нет.

Тетя Лукреция погибла восемь месяцев назад в автомобильной катастрофе. В машине вместе с ней ехал отец Франко, старый граф Аверсано. Они дружили очень давно, Лукреция и мама Франко, а потом и его отец. Как странно, что все может кончиться в один момент…

Да, в то лето они с Франко и познакомились, если это можно назвать знакомством. Высокий черноволосый красавец снисходительно кивнул белобрысой малявке с облупленным носом, нежно поцеловал Лукрецию в щечку, помахал матери и уехал на шикарной блестящей машине. В то лето Джованна видела Франко еще раз, перед самым отъездом, и возненавидела его, потому что он везде ходил с отвратительной длинноногой девицей, которая имела наглость потрепать Джованну по щеке и назвать «малышкой».

Пребывание в Италии изменило ее раз и навсегда. Она вернулась в Штаты загорелой и выросшей, раскованной и спокойной, не в пример тому забитому и скучному созданию, которое уезжало отсюда три месяца назад. Отец улыбнулся при виде дочери, Джуди недовольно поджала губы, но ничего не сказала. В конце концов, девчонку не придется одевать — тетка накупила ей гору барахла.

С тех пор они с отцом потихоньку от матери начали разговаривать по-итальянски, и к следующему лету Джованна уже неплохо освоила язык своей второй родины. Сказка повторилась, и три месяца пронеслись с бешеной скоростью.

В пятнадцать лет Джованна осиротела. Винченцо Альба тихо умер в городской больнице от острой пневмонии. После его смерти выяснилось, что мама его все-таки очень любила, потому что все стало валиться у нее из рук, и все чаще Джованна заставала ее в слезах. Косметический салон переживал не лучшие дни, дом пришлось продать и купить другой, совсем крошечный, так что предложение Лукреции забрать Джованну не на лето, а на целый год, было встречено почти с радостью. Девушке было жаль бросать мать, хотя особенной привязанности она к ней не испытывала. Просто любила, как любят нечто привычное.

Лукреция сердито отмахнулась от робкого напоминания о школе и ошарашила Джованну заявлением, что учиться можно только в Сорбонне, а остальное — пустая трата времени и денег. Поэтому пока Джо поработает экскурсоводом, как следует узнает эту землю и ее историю, а на следующий год поступит в университет.

Из теткиных уст это звучало так легко, что Джованна и не подумала переживать по этому поводу. Она исходила весь край вдоль и поперек, перечитала уйму книг, посетила библиотеки всех окрестных монастырей и была совершенно счастлива.


Джованна вздрогнула, открыла глаза и нахмурилась. Жизнь у нее богата событиями, так можно и до вечера просидеть на крыльце, а ведь она хотела начать приводить дом в порядок, не дожидаясь людей Франко.

Прежде всего надо оторвать ту уродливую доску, которой кто-то додумался заколотить окно кухни — лучшее окно в доме! Если они погубили дикий виноград…

Доска была прибита на совесть, точнее, прикручена шурупами, и без отвертки ее было не снять. Инструменты у Джованны имелись, и всего каких-то полчаса спустя она балансировала на сломанном табурете, пытаясь попасть отверткой в шуруп, глубоко утопленный в дерево.

Трах! Бах! Отвертка соскочила и впилась в раму, табурет пискнул и сломался окончательно, а сама Джованна оказалась на земле. Когда она протянула руку, чтобы забрать отвертку, та выпала и очень удачно попала прямо в ногу девушки.

Тридцать секунд спустя, прыгая на одной ноге и ругаясь нехорошими словами, Джованна Кроу услышала явственный конский топот, а еще через мгновение граф Аверсано в безукоризненном костюме для верховой езды явился перед ней во всем блеске своего величия.

Джованна была слишком взвинчена, чтобы соблюдать приличия.

— Что ты здесь делаешь?

— Приехал посмотреть на Пикколиньо своими глазами. А ты что вытворяешь? Дай посмотрю.

Прежде, чем она успела ответить, несносный граф молниеносно спешился, опустился на колени и схватил ее за ногу. Джованна охнула и мысленно приказала разнузданному подсознанию заткнуться, Вряд ли есть что-то менее сексуальное, чем ее грязная нога с кровавой ссадиной.

— Ты здорово поранилась. Есть йод?

— Нет.

— Врешь.

— Нет у меня ничего. Я только приехала, не видишь?

— И у тебя нет аптечки?

— Это не моя машина. Я ее арендовала в Беневенто. В ней нет вообще ничего, кроме мотора. И тот не ее.

— Очень смешно. А прививку от столбняка тебе давно делали?

— Врачебная тайна. Отдай мою ногу!

— Не ори.

— Сам не ори!

И расплакалась. Потому что самым большим потрясением этого утра было то, что Франко Аверсано до сих пор оказывал на нее такое же действие, как и десять, вернее, уже двенадцать лет назад!

Он неожиданно поднялся и привлек ее к себе. Потрясенная и перепуганная Джованна почувствовала, как он осторожно гладит ее по голове, а потом услышала его тихий и удивительно нежный голос:

— Эх, Солнышко, так ты и не изменилась… Огонь, порох, молния… Сначала сделает, потом думает… Бедное мое Солнышко…

— Пусти. Я поеду в деревню и куплю пластырь…

— Я тебя отвезу…

В следующее мгновение он легко подхватил ее на руки и усадил в седло, а еще через миг уже сидел позади нее, бережно и крепко обнимая за талию.

Джованна едва не умерла от сердечного приступа. На лошади она ездила в последний раз… да, тоже десять лет назад, но не это главное. Мало того, что он ее обнимает, да еще и так, сзади, прижимая к себе… Ох, боже ты мой, как же не сгореть со стыда и не умереть от счастья одновременно!

Значит, все эти годы тебе нужно было только это? Только о нем ты мечтала, только он тебе снился в горячих и неприличных снах? И ничего не кончилось десять лет назад, и твой отчаянный крик «Я ненавижу тебя, Франко Аверсано!» был всего лишь признанием в вечной любви…

Стоп! Приди в себя немедленно и перестань к нему прижиматься. Выпрями спину, сядь прямо и…

— Расслабься, деточка. Конь нервничает.

— Вот уж что меня волнует в последнюю очередь, так это нервная система твоей лошади. Куда мы едем?

Не могла просто так спросить? Зачем было поворачивать голову? В результате ее щека на мгновение прижалась к щеке Франко. Легкая небритость… оказывается, это тоже может быть приятно…

Возьми себя в руки!!!

— Опять больно?

— Нет, с чего ты взял?

— Ты вздохнула, я подумал…

— Не сахарная, не растаю. Куда мы едем? Я совершенно не узнаю этих мест.

— Да? Вообще-то они не сильно изменились. Мы едем в деревню. Если помнишь, там есть, аптека. Синьор Мантеньо тебя посмотрит.

— Надо же, он все еще аптекарь…

— Мантеньо держат здесь аптеку последние двести пятьдесят лет. В провинции не любят перемен. Ты не против, если я пришпорю Баярда? А то мы до утра не доберемся.

Джованна промолчала, и Франко пустил коня рысью. Разумеется, ей пришлось прижаться к Франко сильнее, но, странное дело, теперь это ее не нервировало. Наоборот, она чувствовала себя спокойно, словно всю жизнь провела в этих объятиях.

Когда они уже ехали по центральной улице деревни, Джованна поняла, что граф Аверсано — не просто имя. С ними здоровались абсолютно все, но это не главное. Франко всем отвечал лично. Расспрашивал о здоровье, Передавал привет бабушкам и дедушкам. Улыбался детям и называл всех по имени. Успевал выслушать просьбы и жалобы.

Возле дома аптекаря он легко спрыгнул с коня и бережно снял Джованну. На секунду их лица оказались так близко друг к другу, что она, замерла, не в силах пошевелиться… Кажется, и Франко почувствовал что-то в этом роде, но уже через секунду пришел в себя и понес ее в аптеку.

Синьор Мантеньо был маленьким, кругленьким человечком в старомодном пенсне на носу. Он прямо-таки излучал здоровье и бодрость, но при виде входящего Франко с Джованной на руках разохался и завсплескивал ручками.

— Синьор граф, бог ты мой, какая честь для меня, но какое несчастье! Что с синьориной? Упала? Подвернула ногу? Ушиб? Давайте сюда, господин граф, вот на этот диванчик, а ногу положим сюда, очень хорошенькую ногу, надо заметить.

Джованна засмущалась не на шутку.

— Честное слово, все уже прошло! Мне просто нужен йод и пластырь, больше ничего осо…

— Йод и пластырь! Бог ты мой, эти современные дети, как они самонадеянны! Да знаете ли вы, как обжигает йод нежную белую кожу! Этот ожог может никогда не пройти, и на вашей прелестной ножке останется шрам. У старого Мантеньо найдется другое средство, превосходное средство, уверяю вас, но мне будет нужна ваша помощь, господин граф.

— С удовольствием, мой друг. Распоряжайтесь мною.

— Это приятная работа. Обнимите синьорину изо всех сил и не давайте ей вырваться.

— Что-о-о?!

— Это я могу. С удовольствием. И будьте спокойны, я ее не выпущу.

— Да как ты…

— Спокойно. Не обращайте внимания, у нее шок.

— Я тоже так думаю. Средство хорошее, но щиплет.

— Я не жела… Ай!

Щипало действительно сильно. После обработки раны синьор Мантеньо принес пластырь и бинт, которых хватило бы на целый взвод раненых. Франко с искренним восхищением следил за ловкими руками маленького аптекаря, а все жители деревни — те, кто смог уместиться в дверях и раскрытых настежь окнах, — разделяли его интерес, сопровождая все манипуляции эскулапа оживленными комментариями.

Наконец синьор Мантеньо закончил и торжествующе щелкнул пальцами.

— Вот что я называю отличной работой! Полюбуйтесь, господин граф.

— Да, действительно. Работа превосходная. Сколько я вам должен?

— Вы?! Должны?! Вы что, смеетесь надо мной, господин граф? Вы должны мне только одно: обещайте непременно проводить эту юную синьорину домой и проследить, чтобы она отдохнула. На сегодня с нее достаточно потрясений.

— Это я обещаю вам и без ваших рекомендаций, но вот что касается вознаграждения за ваши труды…

— Какие труды, мадонна, что он говорит! Это счастье! Такая ножка!

— И все же я…

Джованна испытала сильнейшее желание завизжать и тем самым прекратить этот спор, но вместо этого взяла себя в руки и довольно сурово заявила:

— У меня другое предложение. Через несколько дней я планирую пригласить всех на свое новоселье. Синьор Мантеньо, я буду очень рада видеть вас,

Во рту пересохло. Это ж надо! Сама взяла и собственными руками затянула петлю на своей шее! Нельзя же теперь НЕ пригласить графа Аверсано!

Он, конечно, все понял, хитрый змей, и совершенно ангельским голосом поинтересовался:

— Надеюсь, я тоже могу прийти?

Маленький аптекарь в ужасе заломил руки.

— Как можно представить иное, монсеньор! Разумеется, вы самый почетный гость синьорины. Не так ли, юная фея?

Юная фея с трудом выдерживала натиск стихии в лице синьора Мантеньо.

— Разумеется. Я буду очень рада видеть тебя, Франко… У себя.

Франко склонился к ее пылающему уху и интимно промурлыкал:

— А по голосу не скажешь. Не забудь прислать письменное приглашение.

— Не забуду, чтоб ты провалился… Спасибо всем огромное, я пойду…

— Куда! Не забудь, я должен доставить тебя домой.

— Я сама могу!

— Не сомневаюсь. С твоим характером ты убежала бы даже из-под капельницы. Но мы поедем верхом.

— Нечего меня опекать, я не ребенок. Спасибо и досвидания.

— Да, до свидания, синьор Мантеньо. Так пешком или верхом?

— Я же сказала…

— Пешком так пешком. Луиджи! Отведи коня на конюшню, будь другом. Можешь прокатиться верхом, если не робеешь.

Черноглазый мальчуган ответил восторженным воплем и умчался отвязывать великолепного скакуна от скамейки у крыльца.

День клонился к вечеру, но солнце было еще высоко. Жара плыла над сонной улицей, но в роще стало прохладнее. Все оттенки изумрудного радовали глаз, но на сердце у Джованны было тревожно. Нога побаливала, а рядом шел змей-искуситель по имени Франко. Она не спала из-за него ночами, даже не видя его перед собой, а уж после сегодняшних событий бессонница ей гарантирована надолго.

— Ты так запросто доверяешь своего шикарного коня мальчишке?

— Я знаю этого мальчишку с рождения, как, впрочем, и всех остальных мальчишек в этой деревне. Он отличный наездник, один из лучших, кого мне приходилось встречать. Баярд его знает и любит. Почему я не должен доверять мальчику?

— Этот конь стоит, как три «мерседеса»,

— Во-первых, он стоит гораздо дороже. Во-вторых, здесь не воруют. Во всяком случае, у меня.

Джованна помолчала, затем сердито буркнула:

— Прости. Я говорю глупости. Америка вышибла из меня слишком многое…

— Не стоит. Забудь об этом. Ты уже почти все вспомнила.

Любая его фраза казалась намеком, и Джованна снова вспыхнула, надеясь, что Франко этого не заметил, благо он смотрел в другую сторону.

— А почему мы идем по другому пути?

— Потому что людям надо иногда питаться. Здесь есть маленькая траттория. Я веду тебя к сыру, салату и молодому вину.

— Это еще зачем!

— Говорю же, поесть. Кроме того, преломив хлеб, мы заключим перемирие. Мне кажется, ты на меня сердишься.

— А ты прямо испереживался по этому поводу, да?

— Представь, да. Мне это неприятно, и я готов сделать все, чтобы загладить свою вину, ежели она имеется. Впрочем, дама всегда права, так что я наверняка виноват. Хочешь, наймусь к тебе в работники? Будешь мною командовать и помыкать.

— Граф Аверсано в роли наемного работника? С трудом могу поверить.

— Я очень разносторонняя личность. К тому же не чураюсь физического труда. Не поверишь, каждое утро сам намазываю масло и джем на хлеб.

Джованна остановилась и закусила губу. Откуда опять слезы?

— Перестань издеваться надо мной, Франко

— Я просто шучу. Раньше тебе это нравилось. Когда ты была маленькой, Солнышко, ты смеялась над моими шутками.

Раньше она смеялась, а теперь чуть не плачет. Надо выбираться с этой опасной тропинки, ведущей в ее измученное подсознание.

— Я не хочу в тратторию, я хочу домой.

— А я хочу есть. Предлагаю компромисс. Покупаем еду и устраиваем пикник в саду Пикколиньо.

Разумеется, он это сделал. Вывел ее прямо к небольшому магазинчику, где толстая и благодушная синьора Сильвана нагрузила им целую огромную корзинку едой, а в придачу к ней дала несколько бутылок молодого вина, и уже через полчаса они сидели в саду на берегу маленького ручья, ели, пили и хохотали, и не было больше этих десяти лет, а были радость и удовольствие от общения, и шутки Франко были до одури смешны, а вино пахло солнцем и счастьем.

Вскоре счастье закончилось, потому что счастью не полагается быть долгим. Джованна еще смеялась, а Франко уже улегся на траву и смотрел на нее задумчивым и очень подозрительным взглядом. Примерно так смотрит на свою беспечную добычу камышовый кот, притаившийся в зарослях.

— Ты выросла, Солнышко.

— Это ты уже говорил, а я и без тебя знаю. Повторяетесь, граф.

— Как нога?

— Хорошо.

— Отнести тебя в дом?

— Нет!!! В смысле, спасибо, не надо. Там беспорядок. Вот будет новоселье, тогда…

— Все-таки ты потрясающая нахалка. Справляет новоселье, да еще приглашает гостей в мой, собственно говоря, дом.

— Дом не твой. Земля твоя, а дом не твой.

— Вот я и говорю — нахалка.

— Франко, не начинай.

— Значит, ты намерена развернуть здесь еще и свой офис, таким образом привлечь в наши края туристов, а значит — принести мне прибыль?

— Нельзя сказать, чтобы я именно тебе мечтала приносить прибыль, но поскольку ты феодал и жадина, то пусть уж лучше так. Я сделаю Пикколиньо самоокупаемым предприятием.

— А как же твои сотрудники? Неужели они согласятся работать в такой глуши?

— А у меня их нет, сотрудников. Я сама себе голова. Бухгалтер, менеджер и экскурсовод.

— И ты хочешь сказать, что ТАК можно заработать?

— Почему нет? Отнюдь не весь мир стремится в пятизвездочные отели. Многим по сердцу деревенская тишина и ночевки в стогу сена.

— Ну от ночевки в сене я бы тоже не отказался… при известных обстоятельствах… но о том, чтобы из этого делать тур, я как-то не думал. Ладно, тебе виднее… Надеюсь, ты не заставишь меня размещать твоих туристов в замке?

— Нет, хотя звучит заманчиво. Франко?

— Да, Солнышко?

— Как… мама?

— Спасибо, не очень.

— Я бы хотела повидаться с ней… если это возможно…

— Боюсь, что сейчас этого не стоит делать. Она почти не выходит из своих комнат и ни с кем не видится. После катастрофы она стала совсем другой. Ей слишком тяжело.

— Я понимаю.

— Не обижайся, Джо. Она тебя любит и помнит, но ты напомнишь ей о тех, кого она очень любила и так нелепо потеряла.

— Не говори ничего. Я действительно все понимаю. Франко, если будет возможность, передай ей, что я ее очень люблю и молюсь за нее.

Теперь на нее смотрел совсем другой человек. Взрослый, немного усталый мужчина с проседью на висках. Сын, оставшийся без отца. Глава семьи. Хозяин и защитник здешних мест. Очень красивый и сильный человек.

— Спасибо Джованна. Я передам ей, обязательно.

И снова что-то изменилось. Почему-то стало ясно, что пикник закончился.

Франко помог ей собрать мусор и остатки пиршества, а потом лично обошел вокруг дома и отодрал все доски с окон. Еще раз пообещал прислать рабочих, а на робкое возражение Джованны так цыкнул, что она взвизгнула — и оба расхохотались.

Одним словом, вечер получился почти идиллическим, если не считать того, что сны Джованне Кроу снились абсолютно неприличные.

3

Она понятия не имела, который час. За окном было темно, где-то в небе серебрилась луна, птиц слышно не было — значит, до рассвета далеко.

Разбудил Джованну собственный кашель.

Она рывком села в постели и поняла, что ей нечем дышать. Когда глаза чуть привыкли к темноте, она увидела, что из-под двери в комнату ползет пелена дыма. Более того, снизу явно слышалось потрескивание и гудение пламени.

Остатки сна как ветром сдуло. Джованна вскочила в холодном поту твердя, как молитву: этого не может быть, не может быть, не может быть!!! Ведь она была так осторожна!

Вообще-то не очень. Свечи она оставила на кухонном столе. Там, где смотрела фотографии. Да, именно рядом с альбомом.

Джованна решительно распахнула дверь, прикрывая рот и нос рукавом халата. На первый взгляд лестница в порядке, в любом случае надо прорываться вниз. Франко будет в бешенстве.

Впрочем, нет худа без добра. Не будь пожара, через три недели приехали бы первые постояльцы, и Франко все равно ее убил бы…

Джованна вернулась в комнату, лихорадочно огляделась. Самое ценное, что надо выносить при пожаре. Вот оно!

На прикроватной тумбочке стояли две фотовграфии. На одной — тетка Лукреция ослепительно улыбается в объектив, в буквальном смысле повиснув на плечах Джуди и Винченцо Кроу. Лица у родителей немного страдальческие и страшно смущенные, а у тетки рот до ушей и в глазах чертики. Это вся семья Джованны. А на второй фотографии сама Джованна в возрасте одиннадцати лет вместе с теткой на крыльце Пикколиньо. Ужас, а не девочка. Вся из коленок и кудряшек, да еще огромные синие глазищи. А тетка изображает фею — приподнялась на цыпочки и размахивает рукавами кружевного пеньюара.

Две эти фотографии следовали за Джованной повсюду. Они были самым главным и самым ценным имуществом в ее жизни.

Джованна прижала карточки к груди и ринулась к свободе.

Дыма прибавилось, да и огонь теперь можно было разглядеть. Алые языки жадно лизали деревянную лестницу. Джованна собрала все свое мужество и ринулась сквозь дым на кухню, к черному ходу. Дым отчаянно ел глаза, не давал дышать, волосы потрескивали от жара, слезы текли по щекам, а еще было страшно, до одури страшно, и она на какой-то миг превратилась в перепуганного зверька, бегущего сквозь огонь и смерть очертя голову. Именно так зверьки и гибнут, сурово одернуло Джованну подсознание, и она заставила себя успокоиться. Дверь, где же она, черт бы ее побрал… дверь! Замок заклинило. Нет, идиотка, ты просто крутишь не в ту сторону. Открывайся. Открывайся же!

Она по инерции пролетела еще несколько метров и свалилась в сырую от росы траву, плача, всхлипывая и сморкаясь. Обернулась и увидела, как из-под самой крыши дома вырываются узенькие ленты огня…

Пикколиньо погибал на ее глазах, и виновницей его гибели была она сама. Джованна рыдала, размазывая кулаками слезы по лицу — и тут разом замолкла. Драгоценные фотографии исчезли!

Обе рамочки складывались наподобие книжки, запирались на замочек, а потом их можно было нести за тонкую цепочку. Цепочка была намотана вокруг грязного запястья, а вот сами рамочки исчезли. Джованна вдруг вспомнила, что на лестнице, уже в самом низу, почувствовала боль в руке. Значит, надо попытаться пройти по своим следам и отыскать фотографии.

Как там делают в кино? Намочить тряпки, обвязать рот и нос, тогда не угоришь, или угоришь, но не сразу.

Она, плача, стягивала с себя пижаму, плотнее укутывалась в халат, обматывала голову мокрой тканью, а сама все пыталась мысленно представить себе холл и подножие лестницы. Там ведь сейчас темно… впрочем, там огонь, он осветит ей путь, главное — не бояться.

Именно это и было самым сложным. Джованна боялась, очень боялась, до одури боялась, но все-таки шла вперед. В этот момент в треск и рев пламени ворвались иные звуки. Истошный вой сирены, колокольный звон, крики женщин. Деревня проснулась и спешила на помощь. Это придало девушке сил, она уже готова была нырнуть в пылающий дом, но в этот момент стальные объятия стиснули ее, и знакомый голос прорычал над самым ухом:

— Нет, Джо, не смей! Что ты делаешь, идиотка!

Ее подхватили и понесли прочь, а она брыкалась и рыдала, вырывалась и вопила так, словно сама горела в пожаре, пожирающем Пикколиньо…

— Джо, маленькая, опомнись!

— Отпусти меня! Отпусти меня, слышишь!

— Ты же могла погибнуть в огне!

— Плевать мне на это, понимаешь, ты! Плевать! Мне надо туда вернуться! Надо!!!

Франко едва удерживал ее, прижимая к себе обеими руками.

— Нет, Джо, нет.

— Ты не понимаешь, мне надо туда, обязательно надо…

Она не могла даже пальцем пошевелить, потому что граф Аверсано сжимал ее в своих объятиях так, словно она могла превратиться в бабочку и улететь. При этом он ухитрялся гладить ее по голове и шептать на ухо очень ласковым голосом:

— Все кончено, Джо, Ты уже там не поможешь. Не дергайся, я тебя все равно не выпущу, просто послушай меня. Огонь уже укрощен, сейчас с ним справятся. Дом стоит, не обрушился, его можно починить и его починят, я лично за этиим прослежу. Если надо, мы его заново построим. Я сам лично его заново построю.

— Ты не понимаешь, это же не то… Тетя Лу…

— Я понимаю, я не придурок. Но Лукреция нe в вещах, Джо. Она — в этой роще. В этом ручье. В этих цветах. В частности, в этом колючем кустике, на котором я сейчас сижу и уговариваю тебя не кидаться в огонь. Джо, перестань вырываться, ладно? Мне очень колко… снизу.

Она не выдержала и рассмеялась. Ужасно, что поделать, но смешно же!

— Ладно, граф, ты как всегда прав. Я успокоилась.

— И говоришь стихами.

— И говорю стихами, Но мне все равно очень горько. Горит мое прошлое, и я ничем не могу помочь.

— Будущее будет гораздо лучше, вот увидишь.

Она не успела полностью осознать, что он говорит, когда раздалось вежливое покашливание. Оказывается, добровольная пожарная дружина уже закончила борьбу с огнем, и теперь закопченные, мокрые и оживленные люди подходили к Джованне и Франко. Впереди шел гигант с лицом и фигурой Аполлона. Гвидо, вдруг подумала Джованна. Его зовут Гвидо, и пятнадцать лет назад он научил меня ездить на велосипеде. Его мать держит скобяную лавку недалеко от церкви. У него пять братьев и сестер…

— Синьор Франко, на сегодня мы закончили. Огня больше нет, ну а завтра, при свете, мы осмотрим дом и узнаем, что нужно починить. Вообще-то он не очень пострадал.

— Спасибо, Гвидо. Вы отлично поработали.

— Не за что, синьор Франко.

Джованна вывернулась из рук Франко и повернулась к пожарным, прижимая стиснутые кулаки к груди.

— Я благодарю вас от всего сердца. Вы спасли дом и мою жизнь. Я навсегда у вас в долгу.

— Это наша работа, синьорина… Джованна, чтоб я провалился! Племянница синьоры Лукреции! А я смотрю, знакомые кудряшки! Вы стали настоящей красавицей, а меня, наверное, забыли?

— Нет, Гвидо. Я все помню… вспомнила. И велосипед, и тарзанку на реке, и то, как мы объелись зеленых слив…

Франко сердито прервал девушку.

— Полагаю, о радужных днях детства вы поговорите позднее. Теперь надо попытаться поспать.

— Раз огня больше нет, я вернусь в дом и…

— Синьорина Джованна, это пока опасно. Вдруг что-нибудь обрушится?

— Я только зайду и посмотрю, одним глазком, и если там все нормально…

Глухое рычание сообщило миру, что граф Аверсано сейчас взорвется от злости. Сажа покрыла его смуглое лицо затейливым камуфляжем, и Джованна совершенно некстати вообразила, как он перекидывает ее через седло и увозит в какую-нибудь пещеру, где…

— Ты никуда не пойдешь! Хватит дурака валять. Все эти люди ради тебя рисковали жизнью и вообще… проснулись посреди ночи!

Джованна опустила голову. Стыд она испытывала самый настоящий.

— Простите меня. Я еще не в себе. Все может подождать до завтра.

Постепенно все разошлись, оживленно переговариваясь по дороге, и вот уже кто-то затянул песню, ему ответили, раздался взрыв смеха… Белла Италия, никогда не победить твою веселую душу!

Франко и Джованна сидели в полном одиночестве на скамейке среди цветов и смотрели на черный силуэт Пикколиньо. Лунный свет заливал сад, было тихо, дымно и тоскливо. Наконец Франко решительно поднялся на ноги.

— Пошли. Забираю тебя к себе.

— Я не могу!

— Ага. А в лесу, в мокром халате можешь? Сказано тебе, в дом можно войти только завтра, когда рабочие и пожарные все осмотрят. Ты что, до утра будешь сидеть? Пошли.

Она встала и тут же рухнула обратно на скамейку. Франко немедленно подхватил ее на руки, что Джованна уже начала воспринимать как нечто совершенно естественное для их отношений.

— Ты дрожишь. Вообще-то тепло, но у тебя наверняка шок, так что чем скорее ты окажешься в постели, тем лучше.

— В замке?

— А где же еще? Я бедный граф, у меня только один замок.

— Я очень грязная и мокрая. Из меня получится отвратительный постоялец.

— Уж не хуже, чем в детстве. Терпели тебя тогда — переживем и сейчас.


Он ее так на руках и донес. И распахнулись высокие двери, и великолепная синьора Баллиоли, домоправительница, совершенно не изменившаяся за десять лет, заломила руки и разразилась целым водопадом причитаний, восхвалений Господа и Девы Марии, слез и поцелуев. Под ее присмотром, чтоб не сказать конвоем, Джованна была отправлена в ванную, потом облачена в нежно-розовую ночную рубашку и кремовый халат и уложена в мягчайшую постель под легкое пуховое одеяло. Заснуть сразу ей не дали, принесли горячего молока с медом и корицей, потом синьора Баллиоли самолично подоткнула одеяло, громогласно пожелала приятных снов, перекрестила Джованну и отбыла восвояси.

К своему собственному удивлению, Джованна заснула практически мгновенно и никаких снов не видела:

Утро залило постель золотом солнечных лучей, птицы щебетали на разные голоса, под рукой уютно дремал пушистый мишка Тедди, и Джованна рассмеялась, глядя в потолок. Комната была светлой и воздушной, легкие занавески чуть колыхались от ветерка.

С осторожным стуком вошла в дверь рафаэлевская мадонна в чепчике горничной, и Джованна милостиво согласилась позавтракать в постели. Горячий кофе и ароматные булочки, ветчина и масло, яйца всмятку, джем и сок расположились на серебряном подносе, а в хрустальном фужере дрожала лепестками и переливалась росой белоснежная роза.

— Это синьор Франко прислал. Велел передать вам «доброе утро», и если вам будет охота, то он ждет вас на второй завтрак в беседке. А меня Анжела зовут.

— А меня Джованна. Спасибо за завтрак и приглашение, Анжела.

— Не за что. Стало быть, вы тоже итальянка?

— Мой отец итальянец, потому я и Джованна. А выросла я в Америке.

— Ух ты! За океаном! У меня жених моряк, он плавал до Африки, но в Америке не бывал. Ладно, пойду. Кушайте спокойно. Чего захотите — позвените в колокольчик. Я недавно в замке работаю, так что не сердитесь, если заблужусь по дороге.

Анжела одарила Джованну сияющей улыбкой и удалилась.

Когда завтрак был съеден, Джованна вылезла из-под одеяла и подошла к окну, прихлебывая кофе.

«Роза ди Казерта» всегда был очаровательным замком из сказки, но последние годы здорово изменили его. Высокие стрельчатые башни стали светлыми, окна искрились и казались больше размером, чем их запомнила Джованна, а внизу — внизу открывалась картина, достойная кисти художника.

Яркие клумбы с цветами чередовались с куртинами, дорожки были посыпаны белоснежным песком, повсюду журчали фонтаны, словом, чувствовалось, что здесь поработала целая армия садовников.

Это было ново и странно для «Роза ди Казерта». Старый граф Аверсано был одним из самых очаровательных аристократов Италии, но в отношении ведения хозяйства проявлял редкостное отсутствие практичности. Видимо, Франко, приняв бразды правления, всерьез занялся родовым гнездом. Немудрено, что он выгоняет всех арендаторов. При старом графе им жилось как у Христа за пазухой…

Джованна грустно улыбнулась, вспомнив старого хозяина замка. Граф Аверсано был высок и красив. Франко унаследовал его красоту и стать. Старый граф был заядлым лошадником — в этом сын тоже походил на него.

Джованна познакомилась с этой семьей тогда же, в свой первый приезд в Италию. Тетка Лу притащила ее с собой, хотя маленькая Джо изо всех сил упиралась и отнекивалась. Она не привыкла к вниманию, всего стеснялась и была уверена, что такие важные люди будут презирать ее. Обычные комплексы юного создания.

Аверсано очаровали ее практически мгновенно. Граф подхватил Лукрецию на руки и закружил по лужайке перед домом, а графиня — высокая стройная женщина с мягкой улыбкой и черными, как южная ночь, волосами — нежно обняла Джованну за плечи.

— Пойдем, солнышко, я покажу тебе наш замок. Он немного похож на сказочный, но до сих пор в нем не было принцессы. У нас с синьором Альдо есть парочка принцев, а вот маленькой принцессы до сих пор не было. Надеюсь, ты согласишься ею стать, если мы подружимся?

Согласилась ли она? О да. И навеки отдала свое сердце этой земле и этим людям.

Джованна осторожно поставила чашку на поднос, прерывисто вздохнула.

После смерти папы она прожила в Италии целый год. Объездила всю страну, окончательно освоила итальянский. Встретила свое шестнадцатилетие, влюбилась по уши в молодого графа Аверсано… Нет, вот об этом мы вспоминать не будем!

А потом был сентябрь, и она вовсю готовилась к поступлению в Сорбонну, как вдруг из Штатов пришла телеграмма.

Джуди Кроу скончалась в городской больнице от острого сердечного приступа.

Джованна до сих пор испытывала острейшее чувство вины за ту свою первую реакцию на телеграмму. Она сидела в саду и думала, что уж сердечного приступа от мамы никто не ожидал. Слишком она всегда была холодна и надменна. Как-то трудно было представить, что такое каменное сердце способно болеть…

Прости меня, мама. Ты на свой лад любила меня, а я это так и не успела понять.

Несколько дней спустя Джованна стояла в ритуальном зале перед двумя маленькими урнами. Это было все, что осталось от ее мамы и папы.

Тетка Лу, конечно, примчалась и уговаривала ее переехать, но Джованна отказалась. Она сама не понимала, почему так твердо стоит на своем. Возможно, ее мучила совесть. Родители так и не добились в этой стране того, о чем мечтали, а она их почти бросила. Это было нечто вроде возвращения долгов.

Еще было страшно возвращаться туда, где Франко и его насмешливый взгляд, и губы, изогнутые в издевательской усмешке, и столько народу знает о твоем унижении…

Еще были глупые сомнения и нежелание становиться обузой для тетки Лу. Одно дело— взять племянницу на пару месяцев, пусть даже на год, другое — отвечать за нее всю жизнь.

Словом, в шестнадцать лет Джованна разом повзрослела. Сорбонна осталась мечтой, но учиться девушка все-таки пошла, и к двадцати годам умела стенографировать, печатать на машинке с дикой скоростью, потихоньку осваивала бухгалтерию и мечтала о собственном бизнесе. И об Италии. Эта мечта не оставляла ее ни на миг.

Тетка Лу писала — по телефону она разговаривать не умела и не любила. Письма были надушены и разрисованы смешными птичками и гусеницами. Тетка с легкостью скакала от предмета к предмету, таким образом, Джованна была в курсе жизни практически всей Италии — и ничего не знала конкретно о жизни Лукреции.

Бедная тетка. После слов Франко многое прояснилось. Веселая и яркая, словно тропическая птица, не умевшая копить деньги и никогда их не считавшая, тетка Лу неслась по жизни в ритме тарантеллы, торопливо и щедро даря окружающим свою любовь и нежность. Она знала любовь, но никогда не удерживала своих любовников, благодаря чему до самой смерти была с ними в прекрасных отношениях, — это Джованна выяснила из писем, найденных ею в Пикколиньо. Сбережений у тети Лу не было, дом ей не принадлежал, но она считала само собой разумеющимся, что после ее смерти здесь должна жить Джованна.

Джованна вытерла слезы и удивилась: за последние два дня она плакала чаще, чем за десять предыдущих лет. Видимо, что-то в атмосфере.

Насущные проблемы оказались почти неразрешимыми, и Джованна в панике схватилась за колокольчик. Анжела возникла в дверях почти мгновенно.

— Синьорина?

— Анжела, я совершенно забыла, а ведь у меня нет одежды! То есть я хочу сказать, вчера ночью я пришла сюда в пижаме и халате, но не могу же я в них явиться к графу в беседку?

Анжела прыснула, смутилась и очень серьезно ответила:

— Только не говорите ему, что я забыла вас предупредить, ладно? Он ведь все для вас приготовил. Гардеробная примыкает к ванной комнате. Там все, что вам понадобится. Такие вещи — обалде… Ох, мой язык!

— Анжела, продолжай, очень интересно. Когда же он успел?

— Сами удивляемся, синьорина Джованна. Курьер прибыл полчаса назад.

— А как же я ничего не видела?

— Так в гардеробную есть другая дверь, из коридора. Ох мы и удивились! За синьором Франко такое не водилось…

Анжела вдруг умолкла. По всей видимости, некоторые границы вольности переступать не дозволялось. Джованна прищурилась и подступила ближе к девушке.

— Анжела! Договаривай. Что же такого удивительного?

— Ну… понимаете… мужчины и магазин… А он так здорово со всем справился. Я ведь все доставала из упаковок, так что знаю, что там. Ладно, не буду вам мешать, синьорина.

Анжела удрала из комнаты, а Джованна вздохнула и решительно направилась в гардеробную.

Конечно, она бывала в замке, но еще никогда ей не приходилось спать под его крышей… вернее, под его крышами, учитывая, сколько их было в «Роза ди Казерта». Через полчаса преображенная Джованна Кроу смотрела на себя в зеркало и не могла налюбоваться. Легкое летнее платье было простым и элегантным, невесомые босоножки на небольшом каблучке подчеркивали стройные щиколотки, а белокурые локоны вполне пристойно сложились в прическу. Принцесса Джо. Ха! О том, что Франко Аверсано выбирал для нее и белье тоже, Джованна старалась не думать.

В коридоре ей встретилась синьора Баллиоли, которая немедленно рассыпалась в комплиментах по поводу внешнего вида Джованны, а также выразила горячую надежду, что «бедная девочка выспалась и отдохнула после вчерашнего ужаса хоть немножечко». «Бедная девочка» заверила добрую синьору, что все в полном порядке, и робко осведомилась, нельзя ли повидаться с графиней Аверсано. Синьора Баллиоли завела глаза к потолку с амурчиками и сокрушенно покачала головой. Никак невозможно, никак. Графиня не выходит из своей комнаты и никого не принимает. Глупые и злые люди говорят, что графиня слегка тронулась умом после той страшной катастрофы, но на самом деле она просто очень горюет, бедняжка. Шутка ли, муж и лучшая подруга, в один момент, да еще так мало времени прошло с тех пор. Нет, синьорина Джованна, пока ее видеть нельзя, а уж как можно будет, так вас сразу же известят.

К счастью, добрую синьору Баллиоли призвали неотложные дела по хозяйству, и Джованна смогла продолжить свой путь по замку.

Она медленно шла по переходам и лесенкам, осматривалась по сторонам, как старых друзей встречала портреты и статуи, узнавала узор на ковре или трещинку на фарфоровой вазе эпохи Мин… Сказочный замок был тих и благожелателен. Молчаливо, но дружески он приветствовал Джованну Кроу, вернувшуюся под этот кров спустя долгие, долгие годы.

Франко стоял к ней спиной, а шла она очень тихо, но он все же услышал ее шаги и обернулся. При виде улыбки, вспыхнувшей на красивом, смуглом лице Франко, Джованна почувствовала прилив почти беспричинной радости.

— Джо! Надеюсь, ты выспалась хоть чуть-чуть?

— В «Роза ди Казерта» лучшие в мире кровати. Не выспаться на них нельзя.

— Рад слышать. Мой дом — твой дом. Теперь, ты здесь не просто гостья. Ведь ты переехала в Италию.

Скажи ему, скажи, сурово настаивал внутренний голос. Скажи ему, что ты собираешься принимать в Пикколиньо туристов из Англии и Штатов. Скажи, что собираешься проложить новые маршруты на туристической карте Италии и что «Роза ди Казерта» станет жемчужиной этих маршрутов. Не обманывай его, потому что это все равно бесполезно, а если он узнает правду не от тебя, то тебе лучше сразу повеситься.

Но Джованна Кроу лишь мило улыбнулась, подала руку самому красивому графу Италии и уселась за стол. Франко довольно нахально окинул ее взглядом и одобрительно кивнул.

— Красивое платье и подходит тебе идеально.

— Я тебе очень благодарна, Франко, но не стоило это делать. В Пикколиньо наверняка остались мои вещи, и я вполне могу…

— Я решил, что Шанель будет в самый раз. Все-таки она мне как-то понятнее, чем все эти наряды из мешковины и ожерелья из пробки…

— Франко, я…

— Конечно, если тебе не нравится — дело другое, мы просто выкинем это все…

— Мне очень нравится…

— Да? Отлично. Ты прекрасно смотришься, и мне было бы жаль…

— Я не могу это носить!

— Но тебе нравится?

— Да.

— Но носить не будешь?

— Не буду.

— Хотя и нравится?

— Очень нравится.

— Гм. Видимо, какая-то школа аскетов… Нравится, но носить не буду. А если дрянь, то надену. Одно из двух — либо аскетизм, либо женская логика.

— Перестань смеяться.

— Я серьезен, как никогда. Не скажешь ли, почему все же ты не можешь носить эти вещи?

— Это… не мой стиль.

— Джо, дорогая, это не может быть не твоим стилем, потому что тебе это чертовски идет. Другое дело, что ты ПРИВЫКЛА носить протертые джинсы, растянутые футболки и разбитые коленки. Это удобно, это свободно, это практично, это демократично, наконец, но это не обязано быть твоим стилем.

— Ой, граф, фу-ты, ну-ты, ножки гнуты…

— Джо, ЭТО тебе тоже не идет. И вообще, от титулов зарекаться не стоит. Сегодня гордишься пролетарским происхождением, а завтра — бац! И ты уже графиня.

Она не подавилась только потому, что у нее во рту ничего не было. Через секунду сердитые синие глаза уже сверлили невозмутимое лицо нахального аристократа.

— С чего это вдруг ««бац»?

— Мало ли. «Бац» бывают разные. Я к примеру сказал.

— А-а. Тогда ладно. Так вот, стиль — хорошо, ты прав.

— Я всегда прав.

— А вот в этом ты не прав. Не о том сейчас речь. Это все очень дорого и очень шикарно. Я собираюсь чинить дом и заниматься садом, но в костюме от Шанель это просто глупо…

— Хорошо, тогда договоримся по-другому. Ты же будешь наносить нам визиты? Вот для визитов эти тряпки и пригодятся. А чтобы быть до конца демократичным, я к тебе буду являться в старых джинсах и футболках.

— Пижон дешевый.

— Дорогой, с вашего позволения, монна Джованна. Короче говоря, считай, что я подарил тебе набор карнавальных костюмов. Сельская простушка, Принцесса, Королева Пиратов, Фея, Злая Ведьма…

— Там такого не было.

— Шучу. Ведьма из тебя не выйдет. Скорее Маленькая Разбойница.

— Франко?

— Да?

— Я вспоминала твоего отца. Ты очень скучаешь по нему?

Франко ответил не сразу, а когда заговорил, голос его был грустен и тих.

— Я не просто скучаю. Я не могу поверить, что его больше нет. Хотя видел его в гробу, бросал землю в могилу… Отец был чем-то незыблемым. Как эта земля. Небо. Солнце. Ты его хорошо помнишь?

— Он был очень добрый. И красивый. Ты на него похож. Внешне…

— Да, я не так добр, это верно. Меня учили акулы бизнеса, я стал жестким, словно сталь, но знаешь, что я тебе скажу, Солнышко? Отец, никогда в жизни не повысивший голоса, отец, мягкий и добрый до такой степени, что казался безвольным, — мой отец был в тысячу раз сильнее и лучше меня. Спроси любого из жителей окрестных деревень. Знаешь, почти всех мальчиков, родившихся после его смерти, здесь называют Альдо. В честь доброго синьора Альдо, так они говорят.

Франко замолчал и отвернулся. Джованна вздохнула. Ей вдруг очень захотелось в Пикколиньо, под защиту стен, овеянных бесстрашием и весельем тетки Лукреции,

— Франко… мне, пожалуй, пора домой.

— Я тебя провожу. Ребята там уже с утра работают.

4

Возвращение в коттедж заняло всего несколько минут, но Джованна отнюдь не сразу смогла найти в себе силы посмотреть на пострадавший дом. Она бесцельно слонялась по садику, пока Франко не подпихнул ее в спину.

— Иди. Нечего отворачиваться. Дом цел и невредим, так что открывай двери и пошли.

Запах гари ударил в ноздри. Повсюду следы огня, следы разрушений, словно раны на теле дома. Разумеется, сгорел весь тюль, все кружевные занавески, которые так любила тетка Лу. Обгорели ковры на первом этаже. Облезла краска с дверей и стен. Полопались стекла. Погибли цветы.

Джованна тихо застонала, но в этот момент рука Франко легла ей на плечо.

— Это ничего, Солнышко. Все починится, покрасится, стекла вставим новые, а занавески ты сама повесишь. Цветы в наших краях расцветают даже на венике, а запах гари улетит с ветром. Не плачь, Джо.

— Типичный мужчина!

— Очень на это надеюсь.

— У меня сгорели все фотографии!!!

— Типичная женщина. Значит, это за ними ты рвалась в огонь вчера ночью?

— А чего смешного?

— Ничего. Очень по-женски. Что вы вынесете из горящего дома? Ребенка, кошку, а если нет ни того, ни другого— альбом с фотографиями.

— Это моя жизнь. Мое прошлое. И это то, что нельзя восстановить.

— На это есть память. А восстановить нельзя только одно — прерванную человеческую жизнь. Держи.

Она замерла, не веря своим глазам. Франко Аверсано протягивал ей серебряную книжечку, составленную из двух фотографий. Ее амулет, ее сокровище. Девушка, вся дрожа, подняла счастливые глаза на Франко.

— Где ты это нашел?

— На крыльце, когда оттаскивал тебя. Ты рвалась в пламя, я еле успел поднять эту штуку. В карман сунул и забыл, сейчас вспомнил.

— Врешь.

— Джо! Графы не врут.

— А ты врешь. На тебе были другие брюки. Значит, ты не сейчас вспомнил. Ты специально ждал, чтобы я так не расстраивалась при виде дома.

— О, женщины! Забирай свое сокровище и пошли в сад. Составим список самого важного и насущного.

Джованна Кроу выпрямилась и лукаво стрельнула взглядом из-под ресниц.

— А ты-то здесь при чем? Ты давай, ищи рукавицы и за работу.

— Что-о?

— То. Ты обещал вчера ночью, сидя на чем-то колючем, что отстроишь этот дом собственными руками. Вперед.

— Джо?

— Ну?

— Пожалуй, я ошибся. Ведьма из тебя хоть куда.

— Ах так? Значит, будешь работать без обеда.


Тени стали длиннее, солнце уже не так сильно жгло землю, а Джованна и Франко работали не покладая рук. Разумеется, Франко оказался прав и разрушения в доме были не слишком заметны. Выяснилось, что второй этаж достаточно просто хорошенько отмыть, чтобы все следы пожара исчезли, а на кухне пришлось просто выбросить прогоревший стол. Огонь не затруднял себя и шел по занавескам и половикам, которые сгорели бесследно, но древесина заняться не успела.

Франко быстро и четко составил список необходимых вещей и работ, явившийся на мест пожара Гвидо был откомандирован в деревню, и вот Джованна и Франко остались одни, усталые, но страшно довольные проделанной работой и друг другом.

Франко сбросил футболку и склонился над ручьем, а она, смеясь, поливала ему из старинного медного ковшика. Вода струилась по могучим плечам, спине и рукам мужчины, Франко встряхивал мокрыми черными волосами, от воды свившимися в тугие кольца, и Джованна чувствовала сладкий ужас и восторг одновременно, глядя на это великолепное тело.

А потом он почувствовал ее взгляд, выпрямился и посмотрел ей прямо в глаза. Джованна готова была убежать, провалиться под землю, взлететь в небеса, скрыться — лишь бы не видеть этих серых пронзительных глаз, но в то же время была счастлива, что Франко так близко, совсем рядом, стоит лишь руку протянуть… Он сам протянул руку. И коснулся мокрыми пальцами ее щеки. По всем правилам Джованне надо было отпрянуть, отстраниться от него, но вместо этого она непроизвольно шагнула вперед, и уже в следующее мгновение Франко обнимал ее, все так же не сводя с нее внимательных серых глаз. Желание, страсть, все это было в его взгляде, но пугало Джованну другое. Чуть заметный холодок на дне зрачков. Легкая настороженность. И странная уверенность в своем превосходстве. Это чувствовалось на расстоянии.

Его губы вдруг коснулись ее полураскрытых губ, и это был нежнейший и легчайший поцелуй на земле, но уже в следующее мгновение Джованна изогнулась в руках Франко и уперлась в его литую грудь стиснутыми кулачками, одновременно злясь на него, себя и весь мир, а также восхищаясь великолепной мускулатурой окаянного графа.

— Пусти!

Он отпустил сразу, не делая ни малейшей попытки удержать ее, и стоял спокойно, с легким любопытством глядя на раскрасневшуюся и злую как оса Джованну. Она отбросила назад белокурую гриву и выпалила:

— Не знаю, что ты задумал, но предупреждаю: со мной твои игры не пройдут!

— Серьезно?

— Серьезно.

— Тогда не ори. Гвидо идет сюда. Хочешь, чтобы о нас узнала вся деревня?

— О нас? Не смеши меня, Франко Аверсано.

— Ты не понимаешь. В этом вся и прелесть. В деревне необязательно быть, важно слыть. Если Гвидо решит, что мы с тобой целовались, так и будет.

— Я с тобой не целовалась, ты, растлитель…

— Малолетних?

Она вспыхнула и молча ринулась к дому. Позади послышался легкий смешок — или ей показалось?

И ведь что интересно: уже через час они сидели за столом и пили чай как ни в чем не бывало. Франко поглядывал на нее с интересом и еще каким-то странным выражением, Джованна нервничала все сильнее, но на графа это совершенно не действовало. Наконец он бесцеремонно прервал ее отчаянные попытки обсудить погоду на завтра.

— Я слышал, ты так и не стала танцовщицей. Почему?

— Я получила травму. Да и Анна Павлова из меня все равно бы не вышла.

— Есть еще Ширли Маклейн и Лиза Минелли. О тебе, помнится, писали в газетах. Прочили блестящее будущее.

— Если я расскажу, ты будешь смеяться.

— Не буду.

— Ну, значит, будешь считать еще более ненормальной, чем я была в детстве.

— Ты не была ненормальной. Обычный ребенок, вырвавшийся на свободу. Так что случилось?

— В день своего восемнадцатилетия я на спор пошла через мост. На пуантах.

— И что?

— По перилам.

— Понятно.

— Нет, непонятно. Надо было падать в сторону реки. Там всего десять метров, не убилась бы. А я испугалась и попыталась спрыгнуть на мостовую. В результате заработала перелом ступни и навсегда попрощалась с балетом. Это было давно, я больше не расстраиваюсь и не комплексую. А хромаю не всегда, а только изредка.

— И не жалеешь?

— Нет. В каком-то смысле падение меня освободило. Я смогла заниматься тем, чем хочу. А еще поняла, что жизнь — очень хрупкая штука. В один миг все может кончиться. Смерть тети Лукреции и твоего отца это только подтвердила.

— Ты стала мудрой, Солнышко.

— Тебя это удивляет?

— Нет. Это даже трогательно. А туристический бизнес? С ним покончено?

— Я же сказала, буду работать отсюда.

— Джо, это ерунда какая-то, а не бизнес. Ты не сможешь заниматься всеми проблемами по телефону…

Джованна с загадочной улыбкой отвернулась и стала смотреть в окно. Потом невинным голосом сообщила:

— Кстати, Дейрдре приезжает.

— Ого! Труднопроизносимая рыжая ведьма из Макбета? Последний раз я видел ее года четыре назад. Лу притащила ее на Рождество. Вдвоем они составляли чудесную пару. Представляю, как трепетали фашисты.

— О чем это ты?

— Ты что, не знала? Дейрдре во время войны сражалась в Сопротивлении, во Франции. Она ведь приехала учиться в Сорбонну перед самой войной. Лукреция познакомилась с ней в сорок втором.

— Мне стыдно, но я ничего не знала… Мне даже казалось, тетя Лу моложе…

— Они обе достаточно хорошо выглядят всю свою жизнь. Лу уверяла, что это из-за вина, Дейрдре валила все на английский туман. Зачем она приезжает?

— Она собирается преподавать в одной из художественных школ в Кампобассо. Академия художеств ее пригласила. До начала занятий есть время, и она поживет у меня. Ты не против?

— Что ты! Я рад ее видеть. Вот если бы и мама согласилась выйти на свет Божий…

— Она выйдет, Франко. Боль утихнет, она найдет в себе силы, в жизни появится новая цель — и она станет прежней.

— Хорошо бы.


Франко сдержал свое слово. Присланные им люди работали с рассвета до темноты, и Пикколиньо становился все лучше и лучше. Сам граф Аверсано исчез. Точнее, уехал по делам, так сообщила синьора Баллиоли ежедневно присылавшая Джованне огромную корзину вкуснейшей снеди. Счастье, что рабочие не очень долго стеснялись и стали обедать вместе с Джованной, иначе вся эта уйма продуктов просто пропала бы, потому что одна маленькая Джованна была не в силах съесть такую прорву пищи.

Да, Франко уехал, и девушка совершенно неожиданно поняла, что скучает без него. За несколько дней, пока граф Аверсано заботился о ней, Джованна привыкла к широкой спине, за которой можно укрыться в случае невзгод. Она с головой погрузилась в ремонт, чтобы не думать о Франко.

Сроки неумолимо надвигались. Первые гости из Англии прибудут через пару недель, даже меньше, а Дейрдре обещала помочь с оформлением дома. Ну и новоселье тоже. Прием состоится через десять дней, и к нему надо готовиться.

Джованна сунула ноги в шлепанцы, прошла через просторный и чистый холл к лестнице и рассмеялась от счастья. Все вокруг сияло чистотой. Отшлифованные ступеньки лестницы были заново покрыты бесцветным лаком. Окна блестели. Цветы в глиняных горшках, ящиках и кадках наполняли дом свежестью и благоуханием.

Как ни странно было об этом думать, пожар пошел дому на пользу. Именно благодаря ему Джованна получила возможность усовершенствовать планировку, поменять электропроводку и проверить все коммуникации. Это, конечно, сильно сказано. Вообще-то всем занимался Гвидо со своими товарищами, но и Джованна участвовала по мере сил.

Вот и сейчас Гвидо возник на верхней ступеньке, широко улыбаясь Джованне и приветственно размахивая малярной кистью.

— Салют, синьорина Джои. Любуешься?

— Да. Благо есть чем. Это сказка, а не дом.

— Он всегда был таким. Старая синьора была настоящей колдуньей. Мы любили к ней забегать. Теперь ты будешь колдуньей. В новом дом.

— Ты ее хорошо помнишь, Гвидо?

— Ее тут все помнят. Веселая, словно птица чудная, яркая, ни секунды на месте не сидит. Ребятишек зазывала к себе на обед и кормила мороженым и газировкой. Варила фруктовый суп. С птицами разговаривала. Гадала на картах всей деревне. Обожала сватать. Научила мою мать на старости лет вышивать бисером и золотой нитью. Про войну нам рассказывала.

Джованна ощутила легкую зависть и досаду. Она сама понятия не имела, что ее родная (почти) тетка сражалась с фашистами в Сопротивлении.

— Представляешь, Гвидо, а я об этом узнала совсем недавно.

— Она не очень любила вспоминать. Просто мы, мальчишки, ее разозлили однажды, убили из ружья белку. Она выбежала из дома, отобрала у нас ружье и сказала, что таким дуракам оно ни к чему. Расставила банки и устроила нам экзамен, а потом сама выбила десять из десяти. Так мы и узнали. Она ведь совсем девчонкой попала в отряд. Для нее это было приключение, только очень страшное. Поэтому и вспоминать не любила.

Они помолчали, потом Гвидо провел Джованну по всему дому и продемонстрировал свою работу. Основным трудом последних дней являлась большая печь с котлом для горячей воды и отопления. В здешних местах частенько случались грозы, и электричество отключалось и днем, и ночью, так что почти во всех здешних домах были такие печи, позволявшие не обращать внимания на отсутствие света, Эта же печь снабжала горячей водой и ванную, так что Гвидо с полным основанием мог гордиться собой.

— Когда синьор Франко вернется, скажите ему насчет света, и он прикрикнет на энергетиков. Как только они узнают, что синьор Франко ваш друг, они враз перестанут отключать свет.

— Друг-то он друг, Гвидо, только вот когда он вернется…

— Он уже вернулся! Поцелуи? Цветы? Хотя бы приветственные возгласы! Неужели друзьям уже не рады в этом доме?

Франко Аверсано стоял в дверях, высокий, широкоплечий, надежный и до невозможности прекрасный. В грешную голову Джованны Кроу немедленно заползли самые бесстыжие мысли, причем в большинстве из них они с Франко целовались…

— Я рада. И… я скучала. Как это ни странно.

— Действительно. И как это ни странно, чувства взаимны. Я тоже скучал. Чего-то не хватало. Пожаров, наводнений, стихийных бедствий… Пораненных ног и рук. Как нога?

— Господи, да я уже и думать забыла. Все прошло. Оцени лучше работу Гвидо. Это действительно стоит высшей похвалы.

— Яуже потрясен. Парень, ты стал настоящим мастером. Джо, я прошу прощения за столь мелодраматическое появление. Хотя подскочила ты очень изящно. Даже, я бы сказал, женственно.

— Опять смеешься?

— Отнюдь. И наряд тебе очень идет. Точнее, прикид.

Джованна вспыхнула и машинально одернула футболку. Драные джинсы и заляпаннная побелкой футболка действительно не тянули на наряд. Интересно, показалось ей, или Франко действительно посмотрел на Гвидо с ревностью?

— Ладно. Сейчас я посмотрю на дом, с вашего позволения, разумеется, а потом мы чего-нибудь выпьем. У тебя есть сок, Солнышко?

— У меня есть лимонад. Сама сделала.

— О, в наших рядах повариха. Гвидо, ты уж разумеется, пробовал?

— Нет, синьор Франко, ни разу. Я лучше пошел бы…

— Нет уж. Мастеру первый бокал. Джованна! Мужчины жаждут. Наливай.

Она вынесла три высоких бокала с душистым напитком. Мужчины сделали по глотку, потом Гвидо с восхищением уставился на нее;

— Это лучший лимонад в моей жизни. Синьор Франко, скажите?

— Да. Гвидо прав. Как ты этого добилась? — Джованна с подозрением посмотрела на обоих.

Никто из них не смеялся.

— Вы что, издеваетесь? Это обычный лимонад. Лимонный сок, вода и сахар. Капля рома. Даже умалишенный сможет…

Гвидо и Франко переглянулись.

— Она не понимает, что сделала, Гвидо, Понятия не имеет, что только одна хозяйка из сотни способна приготовить сносный лимонад, одна из тысячи — хороший, а одна из миллиона — вот такой, превосходный.

— Да уж!

Джованна отошла подальше — на всякий случай, вдруг они будут буйные — и робко предложила попробовать еще и салат с холодным мясом. Мужчины радостно согласились.

После недолгой паузы граф Аверсано протянул:

— Должен заметить, что с голоду ты не умрешь. На худой конец тебя возьмут шеф-поваром. А горячее?

— Гвидо только сегодня закончил печь, так что я…

— Секундочку, а электрическая плита?

— У меня нет электричества.

— Что значит нет? Я же сказал секретарше позвонить в магистратуру.

Если это та же секретарша, которая не передала, что Джованна звонила из Штатов, то неудивительно.

— Франко, не злись, я прекрасно обхожусь без электричества. Тут полно свечей, ночи теплые, синьора Баллиоли откармливает меня, словно королевскую пулярку, а теперь, с печью Гвидо…

— Нет, синьор граф прав. Надо им сказать, а то они до Рождества с места не двинутся! А тебе надо скорее. То есть вам… синьорина Джованна.

Гвидо она в свои планы относительно дома посвятила, чтобы он помог ей с перепланировкой, а теперь это грозило ей разоблачением, поэтому Джованна поспешно сменила тему.

— Не происходит ровным счетом ничего такого, что стоило бы нервов и особого вмешательства синьора Франко. Я отлично живу в этом доме, а ты и твои друзья отлично его ремонтируете. Все со временем решится.

— Ладно. Лимонад и салат шикарные. Надо рассказать маме, она собирает рецепты.

Франко с некоторым неудовольствием поинтересовался у Джо:

— Значит, мой повар тебе не нужен, так что ли?

— Нет, что ты! Еще как нужен, спасибо, что предложил.

Стальные глаза обежали кухню. Франко подобрался, словно тигр перед прыжком. Голос напоминал мурлыканье.

— Сколько зеркал. Пространства стало больше, или мне кажется из-за них?

— Немного расширили, но в основном зеркала.

— Большая кухня. Для одного — так даже слишком.

— А я люблю простор.

Разговор заходил в опасные края. Гвидо заерзал на стуле и, судя по его виду, мечтал удрать. Франко был невозмутим, словно сфинкс.

— Зеркал так много… Ты уверена, что не собираешься открыть здесь бордель?

— Франко!

— Прости, погорячился. Просто удивлен. Такое ощущение, что в Пикколиньо въезжает целая армия, а не одна маленькая Джованна.

— Я люблю пространство. Если бы ты видел мою комнату в Штатах, ты бы меня понял.

— Я пошел. Пока, Джованна. До свидания, синьор Франко.

— Пока, Гвидо. И еще раз — спасибо за отличную работу.

— Спасибо, Гвидо.

Наступила томительная тишина. Потом Франко коротко ухмыльнулся.

— Я тоже поехал. Там в прихожей лежит телеграмма. Видимо, что-то срочное.

— Я посмотрю.

— Да уж, посмотри. Не забудь.

— Не забуду.

— Джо!

— Да?

— Ничего не хочешь мне сказать?

— Ничего, кроме спасибо. Твоя помощь бесценна.

Еще пара секунд, и пристальный взгляд Франко Аверсано прожигает кожу грязной обманщицы Джованны Кроу, но она молчит, как боец Сопротивления на допросе.

— Так я поехал?

— До свидания, господин граф.

— Пока, Солнышко. Увидимся.

— Конечно.

Она дождалась, пока не взревет мотор, и опустилась на стул, совершенно вымотанная разговором с Франко. Он ее подозревает, но даже понятия не имеет, как обстоят дела на самом деле.

Теперь телеграмма. Боже, только не неприятности. Этого добра она себе сама наваяет. Телеграмма была краткой и исчерпывающей

«Буду пятницу Пикколиньо Дейрдре».

5

В пятницу с утра Джованна сидела и блаженно улыбалась, глядя на маленький рыжеволосый сгусток энергии, носившийся по кухне, блистающей никелем и белизной полотенец.

Дейрдре О'Райли родилась в Ирландии, получила образование во Франции и Италии, жила — жила везде. Художница и искусствовед, она то учила детишек правильно смешивать краски, то мчалась на раскопки куда-нибудь в Мексику, то понимала, что ей просто необходимо научиться расшивать кожаные кисеты бисером, для чего отправлялась в Северную Америку, одним словом, Дейрдре О'Райли никто и ни за что не дал бы ее шестидесяти пяти лет.

Семью Аверсано она знала достаточно хорошо и близко благодаря своей подруге Лукреции, но в данный момент являлась гостьей Джованны Кроу. Беспокойной и необыкновенно желанной гостьей.

— Доди, остановись хоть на мгновение, я не могу тебя рассмотреть.

— Котенок, я уже в том возрасте, когда рассматривать меня необязательно и даже вредно. В известный момент надо принимать ислам.

— Зачем?

— Они там носят чадру, очень гуманно по отношению к остальным.

— Перестань кокетничать. Ты осталась девчонкой.

— Что может быть хуже семидесятилетней девчонки? Только восьмидесятилетняя девчонка. Шучу. Почему у тебя глазки красные? Плакала?

— От радости, Доди. Я по тебе скучала.

— Я по тебе тоже. Зеркала, зеркала. Слишком много света. Значит, туры для начинающих художников и я в качестве рояля в кустах. «А вот совершенно случайно к нам приехала настоящая художница!» Что говорит его сиятельство?

— А почему Франко должен что-то говорить?

— Потому что это Франко.

— Он… ничего пока не знает.

Дейрдре затормозила и уставилась на Джованну с искренним восхищением,

— Ты ничего ему не сказала? Фантастика! И он не догадывается? Так ведь будет скандал. Может, пора?

— Думаешь, так легко все ему сказать…

— Конечно! Гораздо труднее все скрывать. Раз — и выложила все, как есть. Гора с плеч, камень с души.

— Это тебе. А я боюсь.

— Сейчас я заварю себе чай, ты сядешь рядом, все мне расскажешь, и мы вместе придумаем план действий. Из Лондона я привезла упоительный лимонный кекс.

Джованна вздохнула и начала рассказывать.

Дейрдре глубокомысленно кивала и отрезала от кекса все новые куски. Наконец она изрекла:

— Не вижу ничего пугающего в поведении юного Франко. Вы не заключали никакого соглашения, ты ничего не подписывала. Во всяком случае, никаких обязательств.

— Да, но я ознакомилась с обязательствами арендаторов. Там ясно указано, что никакой коммерческой деятельности на территории поместья вестись не должно.

— Ой, прям такая коммерция! Кстати, когда приезжают первые клиенты?

— Скоро. Меньше двух недель осталось. А тут еще новоселье…

— Детка, это же шикарно! Новоселье — это мой любимый праздник. Все радуются, подарки дарят… Вы что, поругались с мальчиком?

— Мальчику скоро сорок, и поругаться с ним осмелится только камикадзе. Нет, мы в хороших отношениях.

— Еще бы! Вы же старинные друзья.

— Да ну! Какая там дружба. Так…

— Не скромничай, малышка. Я-то помню, как Лу беспокоилась за тебя.

Джованна этого как раз не помнила. Вот смех тетки в ту проклятую ночь помнила. Лу прямо изнемогала от хохота и все повторяла: «Значит, перекинул через плечо и унес? Молодец!»

Сточки зрения Джованны, прошлой и нынешней, смешного в той истории не было ничего.

— Доди, это было десять лет назад. Все быльем поросло.

— Ничего себе былье. Он тебе отдал дом, да еще и отстроил его заново, а ты — быльем поросло. Нет, это неспроста, помяни мое слово. У ирландцев на такие вещи нюх.

— На какие «такие»?

— Ну… всякие. Кого это к нам несет? Первые клиенты?

И рыжая художница метнулась к дверям. Джованна последовала за ней с отчаянно бьющимся сердцем. Она почти наверняка знала, кто это пришел…

Дейрдре присела в шутовском реверансе и заверещала:.

— Ваше сиятельство! Простите меня, дурочку деревенскую. Не нанесла вам первый визит, забылась. Если только вы будете великодушны, синьор граф…

Франко ухмыльнулся и подхватил маленькую художницу на руки. Крутанул по прихожей и крепко расцеловал в обе смуглые обветренные щеки.

— Я тебя уже предупреждал, Доди, здесь над всеми издеваюсь только я. Право феодала, знаешь ли. Ты приехала! И я очень этому рад.

— Дай посмотреть на тебя, конкистадор! Смотрите-ка, джинсы и футболка, кроссовки, видавшие виды, а ручонки шершавые, словно у кузнеца. Графы так не выглядят, или я безнадежно устарела?

— Просто ты романтик, Доди. В наши дни графы не чураются любой работы. В частности, я сейчас копался в моторе трактора.

Джованна откашлялась. Доди ангел, но язык у нее без костей. Сейчас она брякнет про туристов, и разразится скандал…

Франко Аверсано выглядел расслабленным и добродушным, но Джованна видела, как холодны его серые глаза. Он не спускал взгляда с Дейрдре.

— Так ты приехала, Доди, Что привело тебя в наши края?

Джованна вскинулась. Она ведь говорила ему, зачем он ее проверяет? Но Доди на мякине не проведешь. Зеленые нахальные глаза уставились на молодого графа едва ли не с презрением, дескать, с кем связался, мальчишка!

— Дела, мой маленький, дела. Преподавательская стезя терниста и извилиста, знаешь ли.

— А поподробнее? Новый проект?

— Да. Но больше не услышишь ни слова. Бумаги еще не подписаны, все может сорваться в один миг. Ты же знаешь, ирландцы суеверны.

— Знаю. Бог с ним. Я рад, что преподавательская стезя привела тебя в наши края.

— Как мама, малыш?

— Ничего. Пытается справиться с тоской.

— Ты, наверное, тоже?

— Потеря была тяжкой, Доди. Отец… и Лукреция. Джованна потеряла тетю, я отца и друга семьи.

Говоря это, Франко взглянул на Джованну, и девушка благодарно и грустно улыбнулась ему в ответ. Она знала, что Франко говорит не из простой вежливости.

Тетя Лу… Ведь именно благодаря ей Джованна живет теперь в Италии. Этот дом пронизан воспоминаниями о ней, и Франко прав: дело не в цвете стен и не в кружевных занавесках. Память о тетке Лукреции сильнее и ярче любой пещи. И тетка Лукреция не умерла, покуда эта память жива…

Джованна задумчиво взглянула на Дейрдре. Да, если она проговорится, будет кошмар. В документе ясно указано: никакой коммерческой деятельности. Будь Джованна одна, еще можно было бы придумать что-нибудь правдоподобное, но если Дейрдре останется в Пикколиньо надолго…

— Франко, ты пришел по делу?

— Джо, неужели для визита обязательно нужен серьезный повод? Мы же соседи.

— А я и не против, только интересуюсь…

Доди вклинилась между ними.

— Все, все, хватит. Старушке требуется отдых, ваше сиятельство, так что извольте перестать ссориться.

— Слушаюсь, хотя на самом деле мы еще и не начали. А что это у тебя, Доди? Неужели подрамник и кисти?

— А что тебя так удивляет, юный Аверсано? Я все-таки художница! И не хватай кисти за щетину, это очень ценные экземпляры.

— А почему вы не угощаете меня кексом?

— О, конечно, Франко, угощайся…

— Еще чего! Итальянцы ничего не понимают в кексах! Франко, неужели в таком поместье у тебя нет дел? Отправляйся и займись ими.

Франко расхохотался, запрокинув голову, а потом заявил:

— Я уйду только при одном условии. Вы обе придете ко мне на обед. Доди, в основном это приглашение касается тебя, но тебе поручается привести с собой твою очаровательную хозяйку У меня сегодня гостит синьор Бареджо, магистр искусств из Сиены, думаю, вам с ним будет о чем поболтать, пока мы с Джованной поскучаем в обществе друг друга. Кстати, Доди… Я знаю, какая ты революционерка, поэтому предупреждаю: у меня в поместье действуют довольно жесткие правила для арендаторов, так что я надеюсь, ты не станешь подбивать Джо нарушать их.

Выпустив этот последний снаряд, Франко Аверсано удалился, оставив женщин в задумчивости. При этом Доди выглядела восхищенной, а Джованна испуганной.

— Нет, каков мальчик, а? Орел! Сокол! Кондотьер! Только посмотрел и сразу все понял. Джои, детка, все расскажи, не тяни. Обиды такие, как он, не прощают. Сразу сбрасывают в ров, к тиграм.

— Тут нет рва, я смотрела.

— Неважно. Все равно скажи. Надеюсь, он хорошо готовит?

— У него есть шеф-повар.

— Джои, я тобой горжусь. Другая бы умерла или описалась от страха, а ты — холод и спокойствие, выдержка… Неужели ты не волнуешься?

— Волнуюсь — это не то слово.

— Из-за этих правил?

— Ой, Господи, да правила здесь ни при чем. Я не знаю, что мне делать.

— Как что? Соблюдать их.

— Мне не нравится то, что происходит между мной и Франко…

Доди посмотрела на Джованну и абсолютно спокойно спросила:

— Вы с ним уже спите?

— Что-о?! С чего ты взяла?

— Значит, еще нет. Что ж, это вопрос времени.

— Доди, я не собираюсь этого делать!

— Не поверишь, Ева тоже не собиралась. А чем кончилось? Дети и труд в поте лица. Хорошее дело браком не назовут.

— Доди, я не это имела в виду!

— Дорогая моя, я не вызываю тебя на откровенность и ни на чем не настаиваю. Просто мы с твоей теткой… для своего времени мы были весьма распущенны, да и для нынешнего времени… скажем, могли бы выбиться в эксперты по половому вопросу. То, как мальчик на тебя смотрит, как ты на него смотришь, как произносишь его имя… Это еще не любовь, но и просто соседскими отношениями уже не назовешь.

— Доди… я тебя убью.

— Вот именно поэтому я ни на чем и не настаиваю. Хочешь валять дурака и пудрить самой себе мозги, пожалуйста. И удачи тебе, крошка. Потому что, зная Франко, удача тебе понадобится. В гигантских масштабах. Нет, ну каков мальчик! Орел!


Франко прислал, за ними лимузин. Настоящий, сверкающий, как солнце, длинный, как крокодил, и шикарный, как неизвестно что. Загадкой осталось то, как он ухитрился подъехать к Пикколиньо, да еще и развернуться на узкой дороге. Доди взвыла при виде машины и обернулась к нервничавшей Джованне.

— Ты потрясена? Я — до глубины души.

После этого маленькая художница плюхнулась на свое место и с восхищением уставилась на невозмутимого шофера. Белокурый красавец напоминал римского легионера, а то и консула.

Джованне было не до того. Ее терзали самые различные сомнения. Правильно ли она сделала, что согласилась? Не глупо ли на ней смотрится платье от кутюр? Что подумает Франко? Выйдет ли графиня к гостям?

Кстати, о платье. Оказывается, носить шикарные платья приятно. Если она заработает много денег, начнет практиковать выход в свет. По крайней мере, купит себе еще парочку платьев.

— Малышка, ты в порядке? Не жалеешь, что согласилась?

— Пока нет, там посмотрим.

Франко ждал их на ступенях мраморной лестницы, и Джованна была близка к тому, чтобы завизжать от восторга при виде радушного хозяина, а Дейрдре… Дейрдре никогда не сдерживала эмоций.

Он и в самом деле заслуживал восхищения, бронзоволицый красавец Франко Аверсано. Ради сегодняшнего вечера он надел светлый костюм и теперь казался еще выше ростом и шире в плечах.

— Добро пожаловать в «Роза ди Казерта». Дейрдре? Джованна? Я рад, что вы здесь не по делу, а с дружеским визитом.

Джованна смело вложила дрожащие пальчики в широкую и теплую ладонь и посмотрела Франко прямо в глаза.

— Я рада, что приехала. Я всегда любила этот замок.

— Тогда тебя ждет сюрприз. Сегодня вечером ты увидишь его во всей красе. Я провел освещение к каждому кусту роз, к каждому фонтану и каждой клумбе. Должно выглядеть потрясающе. Доди, я знаю, ты не любишь ландшафтный дизайн, но магистр не даст тебе скучать.

— Он уже здесь? О, это замечательно. Чему ты улыбаешься, глупая девчонка! Ты знаешь, кто такой профессор Бареджо? Если он чего-то не знает о фресках Джотто, значит, этих фресок просто нет. Он исследовал этрусков, его допускали в Тадж-Махал, он своими руками зарисовывал золотые украшения скифов! О, Франко, меня можно даже не кормить! Я уже абсолютно счастлива.

Доди умчалась вперед, а Франко и Джованна с улыбкой последовали за ней.

— Она прелесть. Настоящий фонтан энергии. Франко, а… мама выйдет к нам?

— Не могу сказать точно, Джо. Я очень надеялся, что известие о твоем приезде ее взбодрит, что она захочет тебя увидеть, но пока рано говорить. Я не хочу настаивать. Она сама примет решение.

— Если бы я могла помочь!

— Мы еще поговорим об этом, Джо, обещаю.

Оказалось, что Доди уже вцепилась в профессора Бареджо и оба абсолютно счастливы. Они трещали без умолку, что-то рисовали на салфетках, то и дело взрывались от смеха и напоминали двух маленьких инопланетян, случайно встретившихся на нейтральной территории и углубившихся в воспоминания о далекой родине.

Потом они соизволили обратить внимание на хозяина дома, и профессор Бареджо виновато улыбнулся.

— Мы психи, дорогой Франко, форменные, психи. Но синьора О'Райли, встреча с ней — это такое счастье! Понимаете, мы знакомы заочно, по статьям в журналах и через общих знакомых; а теперь я имею возможность… Ох, опять я о своем! У вас прекрасный замок, Франко. И вы первый на моей памяти владелец родового гнезда, который не развесил портреты предков в этой чудесной стрельчатой анфиладе. Вы не поверите, сколько раз я видел абсолютно загубленные замки! Это же неоготика, а портреты прямоугольные. Пространство гасится… Э, что говорить. Вы молодец!

— Я отправил предков в отдельный зал, чтобы они могли общаться в тишине. Доди, ты там уже была, проводи профессора. Из тебя все равно получится лучший экскурсовод, чем из меня. Кстати, там рядом неплохая коллекция современных полотен. Потом выскажете мне свое мнение.

Провожая Доди и профессора взглядом, Джованна заметила:

— Как хорошо, что ты пригласил этого симпатичного профессора. Доди счастлива.

— Я люблю сводить людей. А ты красавица, Солнышко. Я рад, что ты надела платье.

— На это было не так уж трудно решиться. Оно очень красивое.

Джованна таяла, как лед в лучах весеннего солнца. Франко, его голос, его запах сводили с ума, заставляли колени подгибаться, а кровь закипать в жилах. Она почти боялась самой себя и своей бурной реакции на этого мужчину. Что происходит?!

— Что ж, наконец-то ты большая и тебе можно предложить фирменный коктейль замка «Роза ди Казерта».

— Персиковый сок с шампанским? Я помню. Ты мне его однажды налил. Нос щекотало.

— Помнишь? Я думал, забыла. Прошу. Теперь можешь пить, сколько хочешь. Выросло Солнышко… Оказывается, чертовски приятно за тобой ухаживать, Джо. Я не знал. Странное чувство. Вроде бы та же белобрысая девчонка — и вместе с тем незнакомая красавица.

— Граф, вы меня засмущали. Сейчас начну делать глупости. Я всегда делаю их от смущения.

— Прежняя дерзкая Джо. Во всем прежняя.

— Тебе это не нравится?

— Пожалуй, наоборот. Очень нравится.

Это был опасный разговор, пряный и терпкий, как молодое вино, скользкий, как лед на реке, лукавый, как сам Отец Лукавства, соблазнительный и грешный. Глаза Франко мерцали в полумраке, Джованна почти физически ощущала, как он ласкает ее взглядом, и теплеют руки, плечи, грудь… Она вдруг ощутила такую бурную и жаркую волну желания, что едва не задохнулась от ужаса и блаженства. Взять его за руку, сказать все, что хочется, отвести в одну из тысячи спален этого замка и любить его до потер пульса, до одури, до исступления, потому что это единственное, чего она хочет, всегда хотела, с самого первого раза, когда он был уже взрослым, а она еще девчонкой… Тогда она не знала, как это называется, теперь знает. Она его хочет.

Успокойся. Это просто игра. Он граф и миллионер, ты хозяйка крошечного турбюро. Вы с ним из разных миров. Да, он помнит тебя в детстве, да, он шутит и смеется, он даже готов помочь тебе обустроить дом и покатать на лошади, но вы с ним из разных миров. У вас нет ничего общего, разве только воспоминания. Как только ты совершишь ошибку и станешь его женщиной — можешь быть спокойна, всего на одну ночь, ну на две — его отношение к тебе изменится.

Джованна торопливо припала к спасительному коктейлю, совершенно некстати вспомнив самые разные печатные издания, в колонке сплетен в которых почти постоянно фигурировал молодой граф Аверсано. Иногда имелся в виду, младший брат Франко, Джакомо, но чаще всего встречалась именно фотография Франко.

Ну да, да, она следила за его жизнью. И фотографии вырезала из журналов, а вот заметки рвала. В заметках фигурировали женщины Франко, а о них ей знать не хотелось.

— Джо, почему ты так серьезна?

— Так… Тебе неинтересно.

— Нет, интересно.

— А я все равно не скажу.

— А я налью тебе еще бокальчик, и ты все расскажешь…

Бокальчик произвел убийственное воздействие. Глаза у Джованны разгорелись алчным блеском, и мечтала она только об одном: чтобы Франко бросил прикидываться радушным хозяином, перекинул ее по обыкновению через могучее плечо и унес бы куда-нибудь, где темно, тихо и есть кровать. Можно даже в подземелье замка… Он свяжет ее шелковыми веревками и будет держать там всю жизнь… Только для себя… А она будет счастлива…

— Ты что, стихи сочиняешь? У тебя лицо такое… потустороннее.

— Кушать подано, господин граф.

— Спасибо, Джузеппе. Синьорина Кроу, позвольте, предложить вам руку…

Вот это и оказалось роковым. Джованна была возбуждена до предела, до того, что едва не теряла сознание. Прикосновение Франко вызвало дрожь, и он с тревогой посмотрел ей в глаза.

— Ты в порядке?

— Д-да… Замерзла немного.

— Смотри, мы будем сидеть на открытой террасе.

— Ничего, сейчас пройдет. Уже прошло.

Ничего не прошло. Она едва могла идти. Низ живота сдавило судорогой. Может, он ее приворотным зельем напоил?

— Оттуда видно всю мою электрификацию и иллюминацию. Закрой глаза. Раз… два… три… Открывай!

— Ох!

— Красиво?

— Нет. Это потрясающе! Волшебно! Невероятно! Как будто звезды на небе, но поменялись, местами с землей…

— Ты все-таки сочиняешь стихи, Джованна Кроу.

— Отстань! Тебе лишь бы смеяться.

— Я не смеюсь. Я очень серьезен. Почему ты кусаешь губы?

— Я думаю, как жаль, что такую красоту видят немногие. Ведь это могли бы увидеть тысячи…

— Началось. Джованна, это будет конец всего, понимаешь? Конец красоте, конец сказке. По спальне моей прабабушки будут водить экскурсии. С розового куста, который посадил отец на пятую годовщину их с мамой свадьбы, будут красть розы…

— Франко, перестань. К вам могли бы ездить люди, а не обезьяны.

— Обезьяны не курят, не сквернословят и не портят лес. Обезьяны не способны произвести те разрушения, которые человек с легкостью сеет вокруг себя. Знаешь, почему синьор Мантеньо аптекарь, как его отец, дед, прадед и прапрадед? Потому что мы сюда никогда никого не пускали.

— Жизнь изменилась,

— Да, но в моих силах сделать так, чтобы эти изменения не стали катастрофой. Несколько лет назад у отца было довольно трудно с деньгами. Очередной кризис подкосил. Тогда власти предложили ему продать участок земли, тот самый, где Пикколиньо, оливковая роща и виноградник дона Сантуццо.

— И что?

— Мама и Лукреция вызвали меня из Нью-Йорка, но отец и сам не стал бы этого делать. А наш сосед согласился. Теперь на месте его виноградников скоростная автотрасса и сеть бензозаправок. Ты этого хочешь? Нет уж, Джо, я сохраню этот уголок Италии нетронутым, таинственным и прекрасным, я не позволю разрушить его очарование, даже если мне придется сторожить свои границы с ружьем в руках.

— Ого! Я думала, это твой дом, а это твоя крепость.

— Шути, шути. Дошутишься. Ладно, пошли за стол.

Доди и профессор Бареджо присоединились к ним, и вскоре все уже наслаждались превосходными яствами синьоры Баллиоли и шеф-повара замка. Достойная домоправительница специализировалась на традиционной кухне, а мэтр отдавал предпочтение общеевропейским стандартам. Все было превосходно приготовлено, а собственное молодое вино обогащало вкус всех блюд.

Доди метнула на девушку острый взгляд и страшным шепотом вопросила:

— Что случилось? На тебе лица нет.

— Ничего. Все нормально.

— Бабушке своей расскажи! Я же вижу.

— Ничего не случилось. Он никого сюда не пустит. Я не знаю, что делать.

Доди откашлялась и невинным голоском пропела:

— Как же у вас красиво, Франко, мой мальчик. Только очень пустынно.

Франко с усмешкой посмотрел на художницу, потом перевел взгляд на Джованну.

— Да. Особенно в это время суток. Чужие здесь не ходят

Профессор Бареджо оторвался от созерцания серебряной соусницы семнадцатого века и благодушно подлил масла в огонь, не подозревая об этом.

— Да, да, очень хорошо, тихо, никого народу… Только вам, мой друг, должно быть, здесь, одиноко? Вы привыкли к блестящей светской жизни, к событиям, а здесь тишина… Боже милосердный, какая здесь тишина.

Доди с неудовольствием покосилась на профессора и демонстративно прижала пальцы к вискам.

— О да, тихо — аж в ушах звенит. И голова кружится.

Франко засмеялся и поцеловал старой разбойнице руку, а потом обернулся к Бареджо.

— Я вовсе не одинок здесь, профессор. Здесь живут замечательные люди. Кроме того, у меня появилась прелестная соседка.

С этими словами он поймал руку Джованны, и та немедленно вспыхнула от смущения. Франко не обратил, казалось, никакого внимания на ее румянец, а руку выпустить позабыл. Профессор продолжал безмятежным голосом:

— С точки зрения искусствоведа, публика всегда вредна. С другой стороны, дом без обитателей ветшает гораздо быстрее, чем с ними. Да и вашим людям надобно где-то работать. Ведь пока, надо полагать, им платите вы?

— Разумеется. Тем, кто работает в поместье. Многие ездят работать в город. Кто-то открывает магазинчики и лавки. Одним словом, в «Роза ди Казерта» жизнь не стоит на месте.

— Я верю, верю, мой друг. Считается, что туризм кормит туземцев, но ведь он же и развращает их, верно? Куда проще продать дешевую открытку втридорога или спихнуть залежалый товар заезжим гостям, чем заняться истинным трудом.

— Совершенно с вами согласен, профессор! А ты, Доди? Что скажешь ты, моя ниспровергательница?

— Скажу, что вы оба говорите глупости. В Равенне за день проходят тысячи туристов, Рим вообще сплошной музей, и в нем живут миллионы.

— Ну да, и фонтан Треви может развалиться с минуты на минуту!

— Франко, ты, извини меня, дурачок, вот и все. Никто не строил все эти термы, акведуки и фонтаны для красоты, они строились И ДЛЯ КРАСОТЫ, И ДЛЯ ПОЛЬЗЫ! Из фонтана брали воду, в термах мылись. В замках и дворцах жили, Франко. А ты? Огромный замок-сказка пустует, в нем живете только вы с матерь. Джакомо ведь совсем не приезжает, не так ли? А мог бы привезти семью. Этому замку не хватает детских голосов, вот что я скажу!

Рука Франко чуть сильнее стиснула пальцы Джованны — или ей показалось?

— А что ты примолкла, Солнышко? Ты ведь как раз собираешься работать в Пикколиньо! Расскажи нам, что ты решила сделать из маленького домика твоей тетки?

Он все знает, верещало подсознание. Он всё знает и нарочно тебя провоцирует. Скажи ему правду, попроси прощения и больше так не делай!

— Я ничего особенного делать не собираюсь.? Вся моя работа заключается в звонках по телефону, только и всего…

— Бедная Доди! Тебе придется нелегко. Ведь Джованна будет все время работать, так что ты станешь скучать. Если она тебя выгонит, погости у меня.

Дейрдре возмущенно фыркнула и тут же схватилась за голову.

— Ох! Мое давление!

Франко с сомнением посмотрел на художницу.

— Доди, с каких это пор ты жалуешься на давление?

— С тех самых, как оно начало прыгать. Нет, нет, не беспокойтесь за меня. Я поеду в Пикколиньо и выпью волшебные таблеточки. Профессор Бареджо меня завезет, ведь ему все равно в город.

— С удовольствием, моя прекрасная синьора О'Райли!

Джованна в панике вскочила со стула.

— Я… я тоже поеду… уже поздно и вообще…

Стальная рука ухватила ее за локоть. Стальные глаза заглянули прямо в душу.

— Нет. Пожалуйста, останься, Джо. Вдруг мама соберется выйти. Если никого не будет…

— О Господи, конечно. Прости. Если есть хоть один шанс, то я всегда готова помочь…

Она беспомощно замерла около Франко, а он стоял, вцепившись обеими руками в перила террасы, и смотрел во тьму. Внизу размахивали руками и прощались профессор и Доди, но граф Аверсано вряд ли слышал их. Он был весь погружен в невеселые раздумья. Джованна осмелилась и осторожно погладила окаменевший кулак Франко.

— Это были нелегкие месяцы, Франко. Страшная потеря, да еще и хозяйственные заботы. Я все никак не найду времени сказать — поместье преобразилось под твоей рукой. Граф Альдо был замечательный, но хозяйство его никогда не привлекало.

— Это точно

— Тебе приходится разрываться между домом и бизнесом, да?

— Это все ерунда, Джо. Бизнес всегда бизнес, я привык к напряженному графику. А вот смерть папы… и Лу… проклятая авария! Все произошло так быстро и так… невероятно, что я до сих пор не могу в это поверить. Знаешь, когда умирает человек, вместе с ним немножко умирают и те, кто его любил. Я благодарю Бога только за одно: я успел при жизни сказать отцу, как люблю его и горжусь им.

Он замолчал, явно пытаясь бороться с нахлынувшим горем. Джованна тихо шепнула:

— Если хочешь выговориться — я рядом…

— Это не вернет отца, Джо. Я его очень любил.

— Я знаю. И он знал. Шок слишком силен, Франко, но время поможет пережить часть боли.

— А мама? Я умираю от жалости, когда смотрю на нее. Она словно засыпает вечным сном, Джо. Она здесь — и не здесь. Я боюсь за ее рассудок.

— Все изменится, Франко. Все может измениться.

— Как, девочка? Если бы я знал, как вернут ее к жизни.

— У нее появится интерес, и она оживет. Я не знаю, что это будет, но это обязательно случится. Она так любит тебя и Джакомо… Почему он не живет с вами?

— У него жена француженка. Они живут в Бордо. Джако стал настоящим виноделом и не сильно рвется в свет. Он жил здесь после похорон несколько недель, но потом уехал. Для него «Роза ди Казерта» больше не родной дом.

Они еще помолчали, а потом, когда машина профессора скрылась за поворотом, вернулись к столу. Джованна была под впечатлением их недолгого, но эмоционального разговора. Она вновь чувствовала какую-то детскую гордость и восторженную радость. Франко допустил ее в свои истинные чувства, доверил ей раны своей души, поделился сокровенным! Джованна была готова в эту минуту пожертвовать для него всем самым дорогим, что у нее есть, отдать все силы, лишь бы помочь графине Аверсано прийти в себя, вернуть маму Франко к жизни…

Восторженность поутихла, когда Джованна поняла, что за столом царит тишина, а Франко смотрит на нее с очень неприятным выражением в глазах. Наверное, приблизительно так смотрят следователи на допросе.

Он подлил ей вина, и Джованна вцепилась в хрупкий бокал, как в спасательный круг. Она боялась этих серых глаз. Слишком много тайн она скрывала в последнее время от Франко Аверсано.

— Ну, Солнышко, а ты сама не хочешь поговорить со мной? Ни о чем?

— Я? А о чем? Нет, в принципе тем много…

— Джои! В глаза мне посмотри, пожалуйста! Вот так. А теперь спокойно и без прикрас поведай мне, что ты все-таки собираешься сделать из Пикколиньо и зачем прилетела на метле Доди О'Райли.

— Она приехала преподавать…

— Джо, я просил без прикрас. Дейрдре О'Райли слишком известная персона в мире искусства. Да, она взбалмошна, но не настолько, чтобы бросить кафедру изобразительного искусства в Эдинбурге — что таращишь глазки, девочка? — и притащиться в нашу глушь для обучения двух с половиной детей основам графики. Тут требуется причина посерьезнее.

— Франко, я понятия не имею…

— Джо, ты очень хорошо скандалишь. Ярко и живо описываешь качества того, кто тебе не очень нравится. Замечательно смеешься и прелестно улыбаешься, умеешь носить платья и каблуки, танцуешь, знаешь бухучет… но вот врешь ты отвратительно. Скучно, неубедительно и неизобретательно. Чтобы облегчить тебе задачу, я скажу, что известно мне. Дейрдре О'Райли бросила кафедру и прилетела в Италию. Никаких учеников она не набирала, зато тема ее диссертации — «Взаимодействие культурных и исторических памятников с инфраструктурой современного туристического бизнеса». Социологией он увлеклась в последний год, так что сидела в своем Эдинбурге безвылазно. Проследить ее было нетрудно.

— Ты выслеживал Доди?

— Не совеем. Я выслеживал тебя.

— Знаешь что, Франко Аверсано…

— Очень хочу узнать. Джованна, я вовсе не идиот и не способен согласиться на любое предложение смазливой девчонки в мини-юбке. Пикколиньо принадлежит мне, мы с тобой оба это знаем. С моими правами на него и моими деньгами я бы выиграл любой судебный процесс и даже не заметил бы этого. Ты получила бы компенсацию и заткнулась бы в тряпочку…

— Ах, ты, бездушный…

— Вот именно, если бы я был бездушный и такой, каким ты меня сейчас хочешь обозвать. Но я не стал всего этого делать. Я пошел тебе навстречу. Я разрешил тебе жить в доме твоей тетки.

— Спасибо, ваше сиятельство!

— На здоровье. Я ни слова не сказал про пожар, хотя младенцу ясно, что он произошел по твоей вине.

— Я…

— Помолчи. Я прислал рабочих, я купил материалы, я оплатил все расходы по дому. Возможно, это просто блажь миллионера. Возможно, ты восприняла это как заботу о моем же собственном имуществе. Возможно, именно так и поступали все, кто встречался на твоем жизненном пути, но я все же рассчитываю на некоторую благодарность.

— Знаю я, на что ты рассчитываешь!

— Нет. Судя по всему, не знаешь. А рассчитываю я только на одно — искренность. Я думал и надеюсь до сих пор, что ты не будешь мне врать. Ну что? Разочаруешь?

— Я не собиралась тебе врать. И не хочу этого делать впредь. Я не делаю в Пикколиньо ничего, что могло бы тебя расстроить…

— Я не девица нежного возраста и не упаду в обморок. Хочешь конкретнее — пожалуйста. Ты читала устав арендаторов? Там ясно сказано: никакой коммерческой деятельности. Так вот, для полной ясности сообщаю: я запрещаю тебе заниматься бизнесом на моей земле, конкретно — в Пикколиньо.

— ЗАПРЕЩАЕШЬ?

— Ты меня слышала. Я согласился на твой переезд, но толпы диких туристов сюда не войдут.

— Какие толпы! Я добилась успеха в своем деле, Франко Аверсано, и никто никогда не делал мне замечаний!

— Я тебе их тоже не делаю! Просто запрещаю.

— А я плевать на твои запрещения хотела.

— Все. Еще немного — и я готов.

— Не волнует… Ай!

Ее стиснули такие железные объятия, стало больно дышать. Серые глаза потемнели? на самом дне их загорелся кровавый огонь. Дыхание мужчины участилось и стало хриплым. Побелевшие от ярости губы были близко, слишком близко, и Джованна поступила так, как не поступило бы в минуту смертельной опасности ни одно живое существо.

Она сама обвила шею Франко руками и припала к его губам.

6

Оказалось достаточно всего одного прикосновения, всего лишь этой пугающей близости. Тело Джованны Кроу, изголодавшееся, изнемогающее от желания, само тянулось к Франко и не собиралось отказываться от своего решения. Угасающий мозг еще боялся, а руки уж ласкали, и губы жадно пили дыхание другого, и тела слились воедино, а жар крови стал общим…

…А потом Франко с глухим стоном, оттолкнул Джованну, хотя и продолжал держать ее руку.

— Нет! Не здесь. И не сейчас.

С этими словами он повернулся и стремительно направился к выходу, все так же сжимая ее руку. Она почти бежала следом, все еще плохо соображая после пылкого поцелуя, но даже не думала об освобождении. Почему-то сейчас Джованне казалось, что самая лучшая судьба — это вот так и ходить с Франко за руку всю жизнь.

Они стремительно миновали холл, вылетели на крыльцо, потом через сад, дальше, дальше, за маленькую кованую калитку, в царство садовников, потом еще одни ступени, широкие, каменные, замшелые, а потом…

Джованна стояла, затаив дыхание, хотя от быстрого бега легкие едва не разрывались на куски. Рядом, безмолвный и мрачный, возвышался Франко Аверсано.

Это место не отмечено на плане поместья. Сюда никогда не заходили случайные люди. Только близкие друзья и родные. Детей сюда тоже не пускали, так что Джованна знала о существовании этого места лишь понаслышке.

Царство роз. Всех цветов и оттенков, всех сортов, всех разновидностей. Вьющиеся плети, высокие кусты, маленькие кустики. Дикий шиповник. Она знала только одно — их здесь восемьдесят. Восемьдесят кустов. По два на каждый год брака Альдо и Маргариты Аверсано. Он дарил куст ей, она ему. Каждый год. В этом году тоже… Они успели отпраздновать сороковую годовщину своего брака, а потом граф Альдо погиб. Он отвозил Лукрецию, приезжавшую к ним на празднование юбилея, в аэропорт — она собиралась лететь в Штаты к Джованне. Вот так слетаются нити судьбы, так причудлива бывает жизнь. И жестока.

— Франко… Это же…

— Да. Подожди меня здесь. Никуда не уходи, ясно?

Она только кивнула, не в силах ответить, но потом голос вернулся.

— Франко! Не оставляй меня одну!

— Струсила?

— Нет… просто мне показалось… вот сейчас запрешь калитку и уйдешь.

— Это мысль. Не провоцируй меня. Не бойся, Солнышко, я быстро.

И исчез во тьме. Джованна беспомощно смотрела ему вслед, потом огляделась по сторона

Сад погибшей любви. Сад — свидетель многолетней нежности и внимания друг к другу. Здесь никогда не было садовника. Граф и графиня сажали свои дары друг другу лично.

Время остановилось и растянулось до бесконечности. Джованна в панике смотрела в ту сторону, где исчез во тьме Франко. Никого. Она одна в этом заколдованном саду.

Что с ней происходит, боги! Отчего так бешено бьется сердце, отчего никак не уймет дыхание? Внутри горит пожар, и нет дождя, способного залить это темное пламя страсти.

Франко. Франко Аверсано. Забудь о нем. Hе смей влюбляться в него, Не смей повторять ошибку десятилетней давности. Тогда тебя спас возраст, теперь не спасет ничего. За минуту блаженства ты заплатишь отчаянием и унижением…

— Спасибо, что дождалась, Джо.

Она круто повернулась, едва не теряя равновесие, и замерла на месте.

Опираясь на руку своего красивого сына, шла высокая статная женщина. Джованна помнила ее с черными гладкими волосами, похожими на вороново крыло, на кусок ночи, на небо без звезд… Теперь эти гладкие волосы были абсолютно белыми. В остальном графиня Маргарита Аверсано не изменилась. Та же стать и красота, то же спокойное и благожелательное выражение красивого лица… Только синие страшные тени залегли под глазами, и скорбно опустились уголки губ. Вдова. Безутешная в своем неизбывном горе.

Джованна не выдержала и кинулась на шею графине. Через секунду та ответила на ее объятие. Слабые руки обхватили плечи девушки, и тихий голос прошептал:

— Спасибо, принцесса. Спасибо, что приехала в замок. Ты ведь уже знаешь… после того… что случилось, я не выхожу из дома. Только сюда, к нашим с Альдо розам. Франко знал, что я должна спуститься, и рискнул. Он оказался прав. Я рада видеть тебя, принцесса.

— Вы не должны запирать себя в четырех стенах! Пожалуйста! Обещайте, что придете ко мне на новоселье, в Пикколиньо! Прошу вас, синьора Маргарита!

— Я… я не могу. Я нигде не чувствую себя в безопасности… Беспричинный страх…

— Со мной вы будете в безопасности!

Графиня слабо улыбнулась.

— Все такая же. Огонь и вихрь. Маленькое Солнышко. Я не обещаю, Джо. Посмотрим, идемте в дом вместе. Вы проводите меня комнаты, а потом Франко отвезет тебя домой.

Джованна поймала руку графини и прижала ее к губам.

— Я скучала без вас…

Маргарита Аверсано ответила грустной улыбкой и еще более тихим шепотом:

— Я тоже скучала по тебе, Джованна. Больше, чем ты можешь себе представить.


Франко довез ее до дома в гробовом молчании, и она была ему благодарна за это. На прощание он церемонно склонился над ее рукой, но поцелуй был горячим и чуть более долгим, чем предписывает обычный этикет. Она была благодарна ему и за это.

Остаток ночи Джованна просидела на своей собственной кухне, вспоминая, плача и улыбаясь одновременно. Она думала о Лукреции, своем детстве, о графине Маргарите и синьоре Альдо, о прекрасных розах в их тайном саду, о Франко, о его поцелуях и своей любви, о бестолковой, в общем-то, но счастливой жизни, которая досталась Джованне Кроу — одним словом, спать так и не пришлось. А в семь утра в кухню спустилось рыжекудрое чудо в папильотках и клетчатом халате. Если можно назвать свежей розой женщину шестидесяти пяти лет, то Дейрдре О' Райли была именно свежайшей из роз.

— Утро, приветствую песней звенящей твой солнечный луч и чего-то там на цветках! Салют!

— Росу.

— Что росу?

— Твой солнечный луч и росу на цветках. Бернс.

— Естественно. Шекспир о таких глупостях не писал. Ты не спала. Или спала, но плохо. У тебя глазки красные и маленькие, а нос распух. Плакала?

— Нет, сморкалась. А как твоя мигрень, Доди?

— Мигрень? Какая мигрень? Ах, мигрень! Это была не она. Гипертонический кризис.

— Криз.

— Чего?

— Гипертонический криз. И часто он у тебя бывает?

— Ой, да тыщу раз за день! Утомительная штука, но спишь после него, как дитя.

— Доди!

— Да?

— Ты обманула нас.

— Дитя, не груби старушке, счастья не будет.

— У тебя голова вчера не болела.

— Болела, не болела, какая разница. Могла бы и заболеть. Я уже не девочка.

— Но вчера не болела?

— Ну… не болела.

— И не стыдно?

— А за что? Вообще-то я хотела сымитировать расстройство желудка, но это показалось мне не очень романтичным. Кроме того, на это обиделся бы шеф-повар. Пришлось остановиться на головной боли. Давление — это элегантно.

— Особенно когда все за столом знают, что оно у тебя, как у слона.

— Давление вещьопасная и непредсказуемая. Цвел юноша вечор, знаешь ли, а на следующее утро — бабах! — и нету!

— Я бы сказала, весьма вольное изложение классики.

— Можно подумать, это тебе шестьдесят пять, а не мне. Ну ее к бесам, эту голову, рассказывай!

— Что рассказывать?

— Как что? Про вас с Франко. Целовались?

— Дейрдре!

— Ну что ты так кричишь! Я пожертвовала десертом, чтобы оставить вас одних, я увела этого Бареджо, я рисковала своей невинностью

— Доди, чем ты рисковала, прости?

— Не ехидничай. Этот профессор всю дорогу держал меня за ручку и ворковал об обнаженной натуре у Вероккьо.

— Дорога длится семь минут, я засекала.

— Ты зануда и злючка, Джо, из чего я заключаю, что сегодня ночью у вас ничего не было

— Ты что, сводней хочешь стать? Чтобы купила право на бизнес ценой собственного тела?

— А что, хорошая мысль. И траты небольшие, и телу только лучше. Это очень тонизирует…

— Доди! Если бы это сказала не ты…

— Но это же я.

— Я знаю. Ты всегда была такой.

Джованна вздохнула и склонилась над чашкой. Доди пытливо уставилась ей в лицо и терпеливо ждала.

— Доди, отстань. Я подавлюсь чаем. Не было ничего.

— Очень жаль.

— Ты невыносима и неисправима, Дейрдре О'Райли. И вообще, это ничего не решит.

— Что именно?

— Секс с Франко.

— Да? Тогда ты единственная женщина в мире, кто так думает.

— Он меня не любит,

— Это не главное.

— И не хочет, а это уже важно. Если же случится невозможное и он со мной переспит, то что это решит? Как, по-твоему, он отнесется к тому, что его любовница пудрит ему мозги?

— А ты это планируешь?

— Что именно?

— Запудрить ему мозги.

— Ну… я могла бы попробовать.

— А просто поговорить ты не пробовала? Честно, откровенно, без всякого обмана.

— Бесполезно. Он тверд, как скала.

— Хорошо, значит, меняем тактику. Не будем действовать напролом, пойдем в обход. Почему ты опять грустишь?

— Вспомнила Маргариту. Бедная она…

— Еще бы не бедная. Значит, ты с ней виделась?

— Совсем недолго. Она…

В этот момент зазвонил телефон. Джованна сняла трубку и успела сказать «алло», после ее глаза становились все круглее и круглее. Доди в волнении носилась вокруг стола, изнывая от желания разузнать последние потрясающие новости, но это стало возможным только после того, как Джованна положила трубку и уставилась на Доди с несколько ошарашенным выражением лица.

— Ну? Говори, чтоб мне лопнуть! Я сейчас умру от твоего гипертонического кризиса!

— Криза.

— Один черт! Кто это звонил?

— Синьора Баллиоли.

— Передай ей, что рулетики с чесноком были упоительны. Что она сказала?

— Она сказала, что синьора графиня интересуется, когда нам можно нанести коротенький визит, и просит назначить время.

— Ого! Марго идет на поправку!

— Доди!

— Я называю ее так только за глаза. С ней всегда больше дружила Лу, а мне больше нравился Альдо. Но мне жаль бедняжку, и я искренне желаю ей добра. Слушай, Джо, ты видишь, как благотворно ты на нее подействовала?

— Пока еще нет.

— Уже, уже. Только повстречалась с тобой — и сразу собралась выходить из дома, Увидишь, она поправится благодаря тебе, и нам это только на руку.

— Почему?

— Мы возьмем ее в союзницы. Она уговорит Франко. Или прикрикнет на него. Хотя… это вряд ли.

— Ас чего ты взяла, что она будет за нас? Она уже восемь месяцев сидит взаперти…

— Вот именно, а тут такое оживление. Потом, это же твоя идея. Марго ее поддержит.

— Ох, не знаю.

— И знать тут нечего.

— Доди, я не хочу ее впутывать. Ей и так нелегко.

— Она крепче, чем ты думаешь, детка. К нашему поколению не стоит относиться, как к дряхлым и изнеженным созданиям. Марго прошла войну, как и мы с Лу.

— И все равно, я не хочу ее беспокоить. Достаточно того, что я обманываю ее сына.

— Ха, Франко переживет.

Может быть, подумала Джованна. Даже наверняка. А вот переживет ли это их с Франко дружба? Та самая дружба, которая только что зародилась на этой земле. Тонкая ниточка доверия, которую так легко порвать…

— Знаешь, Доди, пожалуй, стоит еще раз перечитать эти правила для арендаторов.

— А ты что, не читала их?

— Читала, но была в ярости, ничего не помню.

— Либо заболела, либо влюбилась, одно из двух. Ты никогда так не относилась к работе.

— Доди, это я от отчаяния. Франко выразился совершенно определенно.

— Послушай, в конце концов, вы старые приятели. Неужели он не пойдет на уступки ради вашей старой дружбы.

Джованна невесело усмехнулась. Ох, не пойдет! Дейрдре просто не знает, каков Франко Аверсано в деловых вопросах.

Франко Аверсано. Высокий смуглый бог. Широкие плечи, длинные ноги, узкие бедра. Могучая грудь, и губы, насмешливые и сладкие, словно дикий мед…

Румянец полыхнул на щеках, и Доди немедленно сделала стойку.

— Ты уверена, что вчера ничего не было? Ты ведешь себя, как школьница, накануне потерявшая невинность с первым парнем школы

— Доди!.

— Это для примера. Просто ты вся красная и мечтательно улыбаешься.

— Я вспоминала кое-что, но это не вчерашним вечер.

— Очень хорошо, хотя и вчерашний вечер можно было бы вспомнить с удовольствием. Ты ответишь по телефону, я отвечу, или пусть его обзвонится?

— Ох, задумалась…

Она выслушала говорившего, коротко простилась и опустила трубку на рычажки. Доди покачала головой.

— Ты прямо мастер беззвучных разговоров. Лучшая песня — это тишина, правильно. В шестидесятые годы у меня был друг, звукооператор одной рок-группы. Этот девиз был написан у него на майке.

Джованна почти не слушала щебет Доди.

Франко был спокоен и категоричен. Он надеется, что вечер ей понравился. Надеется, что Доди себя нормально чувствует. Благодарен за маму. Рассчитывает, что она правильно поняла его вчерашние слова, но на всякий случай уточняет: никакого бизнеса на территории поместья. Никаких туристов. Никаких социологических программ. Всегда рад ее видеть в замке. Заедет как-нибудь. Все, пока.

Вот и все. И не хочет он понять, что для нее не деньги имеют значение. Весь этот сумасшедший план родился у нее в голове только по одной причине: она слишком хорошо помнила, какое счастье, испытала, впервые попав в Италию. Не будь в ее жизни тетки Лу, не было бы очень многого. Джованна так и не научилась бы радоваться жизни, так и не влюбилась бы…

— Доди, я пройдусь. У меня в голове гудит. Я ненадолго.

— Иди, моя пташка, и не обращай на меня никакого внимания. Я собираюсь повеситься на телефоне и выведать у синьоры Баллиоли ее кулинарные секреты.

Джованна прошла через сад, миновала весело журчащий ручей и углубилась в рощу. Птицы пели на всех ветвях, гудели шмели, воздух был свеж и чист, а жара еще не стала невыносимой. Детство вдруг стало таким близким, таким реальным — протяни руку и коснись. Вот оно, смеется и визжит, мелькает грязными пятками…

В этой роще он отдыхал со своими друзьями, студентами из Неаполя, Рима и Милана. Джованна, маленькое прыщавое недоразумение, пряталась на безопасном расстоянии и смотрела, смотрела на Франко во все глаза. Как смеется, как пьет вино, как рассказывает что-то смешное с абсолютно серьезным видом.

Вокруг него всегда были девушки, и если ненависть могла убивать, то всем им суждено было пасть на месте. Джованна ненавидела их всех скопом и по отдельности.

Иногда они ее замечали и звали к себе. Она подходила только потому, что Франко был там. Остальные ее не волновали. Девушки смеялись и называли ее малышкой и куколкой, выбирали ветки и листья из спутанной золотистой шевелюры девочки, а она смотрела только на Франко, думая, что этого никто не замечает.

Джованна прерывисто вздохнула и улеглась прямо на траву, закинув руки за голову. Роса уже высохла, да и неважно…

Как тихо в роще. Такое ощущение, что прямо сейчас из-за дерева выскочит златокудрая девчонка с разбитыми коленками и озорно подмигнет Джованне. А вон оттуда появится молодой и веселый Франко с друзьями… и ни одной девушки рядом.

Конечно, в чем-то Доди права. Они оба взрослые люди, и Франко больше не относится к ней как к ребенку. Она поняла это вчера, она поняла это раньше, когда он в первый раз поцеловал ее, после пощечины. Господи, как это было давно.

Так вот, они могли бы стать любовниками, только вот зачем? Ему приятно вспомнить юность, он помнит ее ребенком и видит в ней взрослую женщину, но он ее не любит. И никогда не полюбит. Это только в сказках графы женятся на пастушках и живут долго и счастливо.

— Вот так идешь по лесу, смотришь по сторонам, а в траве девушки валяются красивые.

— Франко! Как ты меня напугал.

— Не вставай, лежи. Ты выглядишь такой расслабленной и спокойной. Счастливой. Ты счастлива, Джо?

Он стоял над ней и улыбался, красивый мужчина с серыми глазами и изморозью на висках. Сердце у Джованны сжалось, и она еле заметно покачала головой. Франко вскинул бровь.

— Несчастна? Не может быть.

— Франко, я…

— Только я тебя умоляю, ни слова о делах. Сегодня у меня выходной. Не хочу слышать о бизнесе.

Только теперь Джованна поняла, что Франко приехал верхом. На нем были сапоги для верховой езды, а в руках он сжимал перчатки. Черная рубашка была пыльной, видимо, он уже давно уехал из дома.

— Можно присесть рядом с тобой?

— Зачем ты спрашиваешь? Лес для всех.

— Для приличия. Еще один вопрос — можно, я сниму рубашку?

У нее чуть сердце не выскочило из горла. Он ее провоцирует! Изучает, как она прореагирует на подобное предложение.

А как она на него прореагирует?

— Снимай.

— Тебя это не шокирует?

— Нет. Меня это не шокирует. Ты же снимешь рубашку, а не брюки.

Язык мой — враг мой. Франко Аверсано откровенно веселился, а Джованна кусала губы и не чаяла, как удрать с поляны. Полностью отдаться этому чаянию мешало воображение. Франко снимал рубашку нарочито медленно, и девушка вдруг очень живо представила, как помогает ему раздеться. Медленно расстегивает все до единой пуговицы. Стягивает черный шелк с могучих плеч. Проводит пальцами по груди, бронзовой от загара, мускулистой, горячей. Прижимается щекой к разгоряченной коже, вдыхает запах мужчины, осторожно касается губами маленького темного соска…

— Ты часом не в трансе, Джо? Не выспалась сегодня?

— А? Да, пожалуй. Доди вскочила на заре.

— Вчерашний вечер… Ты нормально себя чувствуешь?

— Вечер был прекрасный. Я получила массу удовольствия. Доди тоже.

— Это хорошо. — Я как раз хотел пригласи тебя еще разочек. Надо же показать тебе пресловутые подземелья.

— Ты серьезно?

— Абсолютно серьезно.

И медленно провел травинкой по ее голой руке. Джованна была так напряжена, что едва не взвилась в воздух. Франко ухмыльнулся.

— Держу пари, ты все так же боишься щекотки.

— Да ну тебя. Расскажи о подземельях.

Расскажи мне хоть о биноме Ньютона, только не смотри своими серыми глазищами и не давай мне думать о том, как мы могли бы заниматься любовью в этих самых подземельях… Шелковые путы… Темные своды… Ты случайно не садо-мазо, Джованна Кроу?

— Подземелья у меня хорошие. Темные, тихие и сухие.

— Это плохо.

— Почему?

— Подземелья должны быть сырыми. У пленников всегда бывает чахотка от сырости.

— Нет, у меня сухие. Там песочек. Еще там тепло…

Она изо всех сил держалась, чтобы не открыть глаза. Этот растленный граф накручивал на палец прядь ее золотистых волос, а значит, был совсем близко. Если она откроет глаза, то утонет в его взгляде…

— Там никто не мешает…

— А для чего они служат в наши дни? Что там делать?

— Зависит от того, с кем туда пойдешь. Купаться пойдем?

От неожиданности она открыла глаза — и мгновенно совершила ошибку, причем непроизвольно. Вместо того чтобы отшатнуться, придвинулась. Теперь Франко нависал прямо над ней, и ее кожа горела от жара его тела. Серые глаза смотрели насмешливо, горячо, пугающе, и немыслимые губы изогнулись в улыбке, не злой, не презрительной, а дружеской, почти нежной. Если он чуть наклонится вниз, то они поцелуются…

— Ку… купаться? Я не думала…

— День жаркий, освежимся. Бежим!

Она вскочила и помчалась за ним, даже не задумываясь, что делает.

Куда, спрашивается? Купальника-то нет…

Все равно. Лучше прыгнуть в воду в одежде, потому что иначе она сейчас сгорит от желания и совершенно неприличных фантазий, переполняющих ее пылающую голову.

Они ворвались в воду озера с разбега, и Франко поймал ее на руки, а она завизжала и задрыгала ногами, и тогда этот негодяйский граф поднял ее и со всего размаха забросил далеко в воду, и она утонула на секундочку, а потом вынырнула, хохоча от восторга и облегчения.

Теперь можно беситься и смеяться, нырять и жмуриться от воды — но он не поймет, ЧЕГО она хочет больше всего на свете.

И они снова хохотали, и брызгались, и топили друг друга в звенящей воде, и цивилизация слетала с них, словно шелуха, — не было больше надменного аристократа Франко Аверсано и молодой деловой американки Джованны Кроу, были мужчина и женщина, и плевать, что мокрая футболка облепила тело так, что сделалась невидимой, потому что Джованна доверяла этому мужчине, доверяла все, что угодно…

Потом Франко подхватил ее на руки и вынес из воды, а Джованна болтала ногами и хохотала. Он принес ее на секретную поляну — здесь Джованна несчетное количество раз пряталась в детстве, будучи уверена, что именно тут живут феи.

Он опустил ее прямо на густой мох, но рук не разнимал. Девушка перевела дух от смеха и хихикнула напоследок.

— Отпусти, феодал.

— У меня идея получше.

— Какая же?

Вместо ответа Франко молча привлек ее к себе.

7

Она не знала, что может быть вот так — горячо и холодно, стыдно и весело, хорошо и страшно.

Она не представляла, что поцелуй может довести до оргазма за несколько секунд.

Она не верила, что страсть может заставить забыть обо всем на свете.

Руки мужчины были нежнее шелка, губы мужчины были настойчивы и искусны, тело мужчины расплавило ее плоть и превратило кровь в жидкий огонь.

Джованна умирала от счастья и любви в руках Франко и не могла отвести взгляда от ослепительных серых глаз, на дне которых мелькали золотые искорки.

Честная девушка глубоко внутри нее храбро попыталась соблюсти девичью честь.

— От… пусти меня, Фран… ко…

— Нет, Солнышко. Я слишком долго тебя хотел и ждал. Теперь я не могу тебя отпустить. Я умру.

— Я уже умираю… Почему так горячо?

— Это очень теплая футболка… Мы ее сейчас снимем…

И ладони его легли ей на обнаженную грудь и Джованна выгнулась от сладкой боли и счастья, раскрываясь навстречу Франко, словно цветок.

Ее тело пело в его руках, словно скрипка Паганини. Франко больше не мог сдерживаться Его губы скользнули по горячей и нежной коже, обхватили нежный бутон напряженного маленького соска…

— Я умираю, Франко…

— Нет, маленькая. Мы только начинаем жить…

И был свет под стиснутыми ресницами, и крик, рвущийся из закушенных губ, нереально яркое солнце, взорвавшееся мириадами радужных брызг, стон и смех, слезы счастья и боли, покой и уверенность, что все именно так, как нужно, так, как и должно быть…

Она не понимала, что с ней происходит, не знала, где находится. Иногда она начинала сопротивляться — неведомо зачем, — но Франко быстро подавлял все ее попытки освободиться. Вернее, она сама прижималась к нему всё теснее.

Джованна пила его любовь, как пьют воду в пустыне. Растворялась в его дыхании, приникала к горячей коже, становилась единым целым с ним, его частью, его собственностью. Мужчина был неутомим, она — ненасытна. Все бесплотные мечты об этом человеке воплотились сейчас, здесь, на этой поляне, и не было в мире более необузданной любовницы, чем Джованна, и более нежного любовника, чем Франко.

А потом она свернулась клубочком, и зарыдала, потому что достигнутая мечта перестала быть мечтой и день стал реальностью. Франко осторожно прижал ее к себе, и Джованна машинально отметила, что он снова возбужден…

— Солнышко, не плачь. Все теперь хорошо. Все теперь хорошо навсегда.

— Нет. Я не должна была… Все неправда!

— Неправда — что именно? Вот мы с тобой. Мы лежим рядом. Мы голые и счастливые. Мы только что любили друг друга, потому что не могли больше удерживаться. Что же здесь неправда?

— Все. Нельзя было…

— Нужно. Нужно было, Солнышко. Иначе у нас ничего бы и не получилось. Иди сюда. Люби меня. А то запру в подземелье.

Она явилась домой под вечер, мокрая, грязная, с шалой улыбкой на припухших губах и отсутствующим взглядом. Доди смерила Джованну оценивающим взглядом и покачала головой.

— Ты выглядишь, как русалка, напоровшаяся на группу военных водолазов.

— Почему военных?

— Потому что они молодые и горячие.

— Отстань, Доди. Я большая девочка.

— Не сомневаюсь, потому что мы давно знакомы. Почему ты мокрая?

— Я упала в озеро.

— Ага. И утонула?

— Нет, меня вытащили. Франко вытащил.

— Понятно. Он тебя за ноги тащил или за волосы?

— Доди, отстань.

— Нет, я же не спорю, купались — хорошо, но почему не снять одежду? Джинсы — не плавки, футболка — не бикини.

— Неприлично купаться голыми.

— Ага. Знаешь, детка, если ты думаешь, что сейчас у тебя ПРИЛИЧНЫЙ вид, то ты очень ошибаешься. Пойди, пожуй лимон, слишком довольная у тебя мордочка. И переоденься — простудишься. А потом спускайся, поговорим.

Через полчаса Джованна, сухая и умытая, сидела на кухне и меланхолично заплетала косички, глядя в стену поверх головы Дейрдре. Та мрачно посмотрела на девушку и громко откашлялась.

— Во-первых, электричества все еще нет.

— Я помню. Сделаем.

— Во-вторых, звонили клиенты, подтвердили приезд.

— Хорошо, мы так и договаривались.

— В-третьих, они приедут раньше срока.

— Раньше, так раньше… ЧТО?!

— Что слышала. Раньше на несколько дней. Они, собственно, позвонили посоветоваться, можно ли им так поступить, а я сказала, что у нас все равно новоселье, так что они могут приехать, заодно и познакомятся с местными жителями…

— Доди. Скажи, что шутишь, или у меня сейчас будет гипертонический кризис.

— Криз.

— Один дьявол! Ты шутила?

— Нет. Первые трое приедут в день новоселья.

Джованна со стоном уронила голову на стол.

Это конец. Именно так она и представляла Армагеддон.

Потом на смену отчаянию пришла лихорадочная работа мысли. Значит, так: электричества нет, но все комнаты готовы. Франко ничего не знает, но он сказал, что ему надо уехать по делам, значит, узнает, когда все уже утрясется. Доди надо застрелить и закопать в саду, никто не увидит. Сама Джованна торжественно повесится в день приезда Франко…

— Доди! Ты это затеяла, ты и выпутывайся.

— А чего такого? Слушай, ну это же глупо. Либо отказывайся от своей идеи, либо начинай действовать решительно. Все равно придется начинать — или выметаться отсюда. Я, между прочим, подготовила себе прикрытие. Сегодня из деревни приходили три девчонки и два мальчишки. Задатки есть, будем лепить из них новых Леонардо…

— Доди, умолкни. Я должна все обдумать.

— И чего думать? Завтра проснешься — чеши к Франко. Бухнись в ноги, расскажи все. Целуй ручки, а волосы распусти по плечам, так жалостнее…

— Он уезжает.

— Да? Ну и чудненько. Вернется — а у нас уже на мази. Хочешь, я буду уводить их на экскурсии в далекие леса?

— Иди спать, Дейрдре.

— Когда ты так говоришь, я вспоминаю миссис Скоггинс, нашу надзирательницу в школе для девочек. Она никогда не кричала, но говорила вот так же: иди спать, Дейрдре…

— Доди, уйди!

— Ты не сердишься?

— Угадай.

— Хорошо, что нет. Я очень впечатлительна старушка. Спокойной ночи, золотко.

— Спокойной ночи.

— Джои?

— Да?

— У вас БЫЛО, да?

Джованна схватилась за сковородку, и Доди тут же ускакала наверх, весело хихикая и нимало не раскаиваясь. Джованна снова уронила голову на стол. Надо все обдумать…


Она обдумывала и обдумывала, но в голову не приходило ни одной светлой мысли. В конце концов Джованна пришла к выводу, что как 6ы там ни было, а к празднику надо готовиться. Гости, клиенты — дом должен быть готов, вот и вся задача. Поэтому оставшееся время Джованна терла, скребла, гладила, стелила, мыла, проветривала, мариновала, взбивала, составляла списки, дополняла их, рвала и писала новые…

Так проходило время, слишком короткое, чтобы решить все проблемы. Гости нагрянули неожиданно, как это всегда и получается, да еще не те, которых ожидали.

Джованна в этот судьбоносный момент балансировала на стремянке и вкручивала новые лампочки в безжизненную люстру — электричества по-прежнему не было. Доди срезала в саду увядающие цветы, чтобы «дать продышаться остальным». В принципе, дел было полно и в доме, но Джованна, уже наученная горьким опытом, решительно отстранила Дейрдре О'Райли от ведения хозяйства. Путем нехитрых математических вычислений стало ясно, что при участии Доди посуды в доме не останется уже к вечеру, а о еде вообще придется забыть. Джованна никогда не считала себя хорошей хозяйкой, но Доди била все рекорды.

— Как ты дотянула до шестидесяти пяти? И чем ты питаешься дома? Как можно не уметь жарить яичницу!

— Дома я питаюсь в университетской столовой. До шестидесяти пяти я дотянула, потому что йоги вообще живут двести лет, а они яичницу и не пробовали. Зато я на глаз могу отличить орнаменты всех североамериканских племен. Не упади с лестницы. Что я скажу Франко, если ты разобьешься…

— Полагаю, он обрадуется.

— Не ври, дитя.

— Доди, не нервируй меня. Он уехал, у меня есть пауза, чтобы собраться с мыслями… О, черт! Кто это звонит в дверь? Если это твои первые гости, я убью вас всех!

Джованна почти упала со стремянки и кинулась к двери, потому что Доди, удобно устроившись в саду, даже ухом не повела, не говоря уже о том, чтобы пойти и открыть.

Джованна торопливо распахнула дверь и oстолбенела.

Синьора Баллиоли обмахивалась веером и пыхтела, а рядом с ней стояла стройная худощавая женщина в черном и с совершенно седыми волосами.

Графиня Маргарита Аверсано. Мать Франко.

Джованна опомнилась, и на ее лице засияла улыбка.

— Боже мой, какая неожиданная радость! Синьора Маргарита, я так рада! Проходите, проходите же скорее!

— Я, возможно, не вовремя… Надо было позвонить… Джо, я встала утром и вдруг очень захотела увидеть тебя. Мы с Марией вышли рано, шли и все осматривали…

Джованна украдкой посмотрела на часы. Было одиннадцать. Когда же они вышли?

Синьора Баллиоли плюхнулась на предложенный стул и торопливо придвинула к себе кувшин с лимонадом. После нескольких глотков она испустила довольный вздох и начала свою версию рассказа. Графиня в это время осторожно и медленно обходила холл, слабо улыбаясь, — не то экспрессивному повествованию своей домоправительницы, не то каким-то давним воспоминаниям, связанным с Пикколиньо.

— …Так вот я же и думала, сейчас мы выйдем, по росе и свежему воздушку дойдем быстро, разбудим вас, хотя, может, вы и рано встаете, я не знаю. Но синьора графиня совсем слабенькая стала. Идет, идет — остановится и дышит, за сердце держится. Она ведь, больше полугода никуда не выходила! Солнце начало припекать, я и говорю, свернемте в рощу, пойдем по тенечку, а она как уперлась: хочу пройти по деревне! Ну а в деревне, известное дело, все уже давно на ногах, а как увидели синьору графиню, так и повыскакивали… Я смотрю, она побледнела вся, нехорошо ей, ну мы к Мантеньо свернули. Там посидели, отдохнули, а уж оттуда она меня к вам повела короткой тропой, да только тропа эта не для моего артрита! Синьорина Джованна, я должна записать, как вы делаете лимонад. Так могла только моя бабка, но она померла еще в Первую мировую…..

— Ага! Кровь за кровь! Вам — лимонад, но вы мне — мясные рулетики с чесноком! Я думала, меня выведут из-за стола за неприличное поведение. Я съела три порции и утащила одну штуку у профессора. Боже праведный! Маргарита! Ты чертовски плохо выглядишь!

Джованна даже зажмурилась. Дейрдре О'Райли обладала массой достоинств, но тактичной не была никогда. Маленький рыжеволосый вихрь облетел всю кухню и остановился перед высокой стройной графиней.

Маргарита Аверсано улыбнулась своей грустной, нежной улыбкой и протянула Доди руки.

— Зато ты не меняешься, Доди! И я так этому рада! Что ты здесь делаешь, старый друг?

— Вношу хаос в упорядоченную жизнь Джо. Это мое жизненное кредо. Ты очень бледная.

— Да, меня все за это ругают. Послушай, они меня уговаривают прийти на праздник, а я все никак не решусь.

— Чего ты боишься, Марго?

— Я уже слишком стара для праздников…

— Знаешь что, Марго Аверсано, графине надо быть потактичнее! Ты же на два года младше! меня!

Доди уперла руки в бока и воинственно вздернула курносый нос. Вместе с величественной и статной графиней они составляли такую потешную пару, что Джованна не сдержала улыбки.

— …Кроме того, Марго, нам понадобится, твоя помощь. Джо не рассказывала тебе? Нет? Ну так я сейчас, быстренько. Все дело в том, что гостей будет несколько больше, чем мы думали…

Джованна едва не ахнула в голос, но ирландская террористка уже уводила Маргариту в сад, по пути оживленно жестикулируя и выкладывая все тайны Пикколиньо. Наверное, это и к лучшему, устало подумала Джованна. Тайны, тайны, слишком много тайн. Доди права, надо просто взять и все рассказать.

Синьора Баллиоли поманила девушку пальцем и зашептала громогласным шепотом, который наверняка можно было услышать даже в деревне.

— Я обалдела, синьорина Джо, просто обалдела, когда увидела ее одетую и готовую для прогулки. Ведь в иные дни она вообще с постели не вставала. А по ночам плакала во сне, да так жалобно, ровно больной ребенок в горячке… А насчет праздника вы не волнуйтесь, я пригоню своих девчонок пораньше, все сделаем.

— Ой, что вы, синьора Ба…

— Зови меня Марией, девочка. Ты же не чужая в этих местах.

Маргарита и Доди вернулись в дом. На щеках графини проступил слабый румянец, глаза блестели.

— Раньше мы устраивали огромные приемы в замке, два раза в год точно, а то и чаще. Альдо… Альдо очень любил гостей. Да ты же помнишь, Доди. На одном из таких праздников мы и познакомились. Лу тебя привезла прямо с раскопок, я помню. Джо, дорогая, руководи нами. Мы все приготовим в лучшем виде.

Джованна села и посмотрела на трех пожилых женщин, собравшихся вокруг нее. Три ангела-хранителя, не иначе. Три феи-крестные.


Поздно вечером Доди занялась приготовлением кофейного ликера, а Джованна вытянула гудевшие ноги и с блаженным вздохом откинулась на спинку кресла. Маленькая художница довольно хмыкнула.

— Ты сделала для Марго больше, чем все доктора, вместе взятые.

— Не прибедняйся, Доди. Ты тоже. Господи, я так рада была увидеть блеск ее глаз! Доди, а ты уверена, что мы правильно делаем? Я имею в виду, успеем ли мы?

— Разумеется, успеем. А что не успеем — доделают гости.

— Доди, так нельзя.

— Можно и даже нужно. Ты что им обещала. Простую сельскую жизнь, без прикрас и удобств. Вот она их и ждет, особенно если электричества так и не будет.

— А праздник? Вдруг еды не хватит?

— Джои, я отношу эти стоны к обычному кокетству домохозяйки, которая отлично знает, что у нее все в порядке, но набивает себе цену.

— Неправда!

— Правда, дорогая моя, правда. Сколько у нас профитролей? А птифуров? А пирожков с мясом и печенью? Можно армию накормить, если она согласится питаться сладкой дрянью.

— Это не дрянь, что ты меня пугаешь…

— Прости, милая, я это не ем, потому и зову дрянью.

— Доди, ты же любишь ликеры?

— Не ликеры, а всего один ликер, ирландский, кофейный, с настоящими сливками, не покупной на порошковом молоке. И это единственная сладость, которую я себе позволяю.

— Да? А лимонный кекс?

— Балда, это же ностальгия по родине. В Англии я и в рот не возьму эту сладкую замазку. Нет, вот рулетики с чесноком — это сила! Короче говоря, не волнуйся. Еды хватит на всю Италию, не говоря уж об этой маленькой деревеньке.

— Мне хочется, чтобы им понравилось. Всем. Да, еще не забыть поставить в вазы цветы. Столы прибудут из замка завтра, утром, накроем часов в двенадцать, а в три придут первые гости… Ох, Доди, мне страшно.

— Брось ты! Они же все знакомы между собой, еда вкусная, вино прекрасное… Ты им и не понадобишься. Вот у меня был жуткий случай, слушай. Защищала я докторскую диссертацию, а дело было в Копенгагене…

— Что это ты делала в Копенгагене? У тебя же диссертация была об этрусках?

— Это следующая. А та была о викингах. Так вот, после нее, защиты, должен быть банкет, и тут эта сволочь Линдстрем…

— Кто такой Линдстрем?

— Хельга Агнета Линдстрем, крупнейший специалист по ранним норманнам. Так вот, она и говорит, надо, мол, домой пригласить. У нас, мол, принято в узком кругу…

— Доди, и ты готовила? Сама?

— А с чего вдруг такой ужас? С мясом я всегда справлялась неплохо, правда, в тот раз оно сгорело. Не совсем, только сверху. Спасла меня водка.

— Ты выпила?

— Нет, напоила весь ученый совет. Эти потомки викингов пьют как кони. Они напились в полном молчании и разошлись по домам. Оказалось, они друг другу были не представлены, а сами познакомиться стеснялись. Самая жуткая вечеринка в моей жизни.

— Доди, ты меня успокаиваешь, да?

— Даже в голове не держала. Гостевые комнаты готовы?

— Да. Во сколько они приедут?

— Если не заблудятся, то к двенадцати, а если опоздают… Что ж, тогда выясним их личности методом исключения. Кто после праздника не уползет в деревню, тот и наш клиент. Франко будет?

— Наверное, нет. С одной стороны, жалко, с другой — лучше уж потом ему все объяснить. Ладно, пойдем спать.

— Куда? А ликер?

— Доди…

— Нет, моя милая. Я готовила, мучилась, ты не хлопнешь со мной на ночь по маленькой? Не пойдет. Давай-ка в сад. Там расцвела маттиола. Пахнет, как в раю. Слушай, а не так уж плохо без электричества. Я уже привыкла.

— Главное, чтобы наши гости были осторожны. Второго пожара я не переживу. Франко обещал…

— Когда вытаскивал тебя из омута? Романтично. Не топись, кричит, Джованна Кроу, будет тебе электричество…

— Очень смешно.

— А ты не будь такой серьезной. Завтра праздник.


Гости оказались весьма своеобразными. Пожилой йог из Манчестера, молодожены из Кентукки и рок-музыкант не первой свежести из Чикаго. На него Джованна посмотрела с подозрением, на молодоженов со смешанным чувством радушия и жалости. Оба были ужасно некрасивые, с торчащими передними зубами и довольно грязными волосами. Пожилой английский йог молча поклонился Джованне и сразу удалился наверх, в свою комнату, попросив не беспокоить его до завтрашнего утра, так как он будет медитировать и читать мантры.

Часом позже Джованна обнаружила неаппетитный комок жвачки, прилепленный прямо к холодильнику, и немедленно возненавидела рок-музыканта. Доди он, наоборот, понравился, и Джованна с неудовольствием наблюдала в окно кухни, как они о чем-то добродушно, но бурно спорят среди рододендронов.

Самой Джованне было некогда. Она носилась, словно белка в колесе, с ужасом понимая, что все равно не успевает. «Девчонки» синьоры Баллиоли оказались краснощекими и расторопными, столы привезли вовремя, фужеры, вилки и тарелки уже разложили, но Джованна все равно волновалась.

Потом стали появляться первые гости. Собственно, деревня явилась на праздник поистине стройными рядами. Джованна, как ни была она занята, специально остановилась, чтобы поприветствовать аптекаря, синьора Мантеньо. Он явился вместе с целой армией черноглазых девчонок-погодков. Шесть дочек от трех до двенадцати лет и только один мальчишка, годовалый бутуз, задумчиво и сурово сосавший палец, сидя на руках у синьоры Мантеньо, такой же черноглазой и смешливой, как и ее дочери.

Джованне улыбались, Джованну обнимали, Джованну поздравляли, дарили ей подарки и бурно выражали свой восторг перед тем фактом, что она поселится в «Роза ди Казерта». Гвидо со своей невестой принес громадный букет лилий, и Джованна на несколько секунд зарылась лицом в душистую прохладу…

Праздник набирал обороты. Джованна на секундочку забежала в кухню, чтобы вытащить из холодильника большой контейнер с персиковым мороженым — еще одно ее творение, которым она особенно гордилась. Стук в дверь застав ее подпрыгнуть, а еще через секунду Франко уже целовал ее в губы, глаза, шею… Девушка таяла в его объятиях, одновременно умирая от страха.

— Я скучал по тебе, Солнышко. Три долгих дня.

— Я… тоже скучала. Ты так неожиданно…

— Что значит неожиданно? Я же приглашен — значит, должен быть. Три совещания перенесены на неделю, одно судебное заседание и несчетное количество деловых обедов, и все только для того, чтобы попробовать… что это у тебя в кастрюле?

— Мороженое… персиковое…

— Не женщина — мечта. Итак, чтобы попробовать персиковое мороженое. О, это действительно вкусно. А у меня для тебя сюрприз.

— Да… Очень мило…

— Джо, ты перегрелась или не доспала? Неужели ты не спросишь меня, какой сюрприз?

— Какой сюрприз, Франко?

— Вон он, на дереве.

— Ох, там же человек!

— Это не просто человек. Это электрик. Сегодня закончатся твои мучения с дизельным движком, и холодильники больше не будут, размораживаться. Похоже, у тебя гуляет вся деревня… И еще несколько человек, а, Джованна?

Последние слова он произнес уже у окна, и голос его заметно изменился.

Молодожены танцевали прямо на клумбе с маттиолой, закрыв глаза и полностью утонув друг в друге. Головы они так и не вымыли.

Рок-музыкант вместе с Доди терзал неизвестно откуда взявшуюся гитару. Доди при этом размахивала бокалом, расплескивая вино вокруг себя.

Франко негромко поинтересовался:

— Кто эти люди? Я их не узнаю,

— Какие люди? Ах, эти…

Ее сердце билось раз в двадцать быстрее обычного, дыхание перехватило.

— Вероятно, это артисты, которых пригласили на новоселье? Или чьи-нибудь двоюродные родственники? Или это те, кто нарушил границы частного владения? Тогда их надо немедленно выгнать, не правда ли, Джованна?

Она не в силах была вымолвить ни слова, только кусала губы и не сводила с Франко отчаянных синих глаз. Голос молодого графа стал опасно вкрадчивым.

— А может быть, это твои платные гости? Твои клиенты? Те самые, которых быть здесь не должно? Ничего не хочешь мне объяснить?

— Ты сказал, что я могу открыть здесь свой офис…

— Офис можешь. Ночлежку — нет.

— Это не ночлежка. Это гости из Америки и Англии. И они поживут здесь… у меня.

— Нет.

— Как нет?

— Они не поживут… у меня! Джо, я все объяснил предельно ясно и четко. Смотри на меня. Ты прочитала правила?

— Да! Прочитала! Но я их прочитала уже после того, как все это задумала. Дело уже пошло, заявки получены, приглашения разосланы. Было слишком поздно что-то менять…

— Почему ты начала, не спросив меня?

— Я и в голове тогда не держала, что тебя надо спрашивать. Господи, Франко, да я же не бордель здесь открывать собралась…

— Да? Не знаю, не знаю…

Джованна в панике проследила его взгляд. Изрядно набравшиеся молодожены самозабвенно обнимались на глазах у всех, причем юбка у молодой задралась до самых трусиков, а раскрасневшееся лицо и закрытые глаза выдавали крайнюю степень возбуждения.

— Если они не займутся через пять минут любовью прямо на газоне, то я не Франко Авесано! Джо, мне плевать на вопросы бизнеса. Мне плевать даже на то, что ты нарушаешь установленные мной правила. В конце концов, ты всегда была спорщицей. Меня убивает другое. Ты меня обманула. Ты не доверяешь мне, и я теперь тоже не могу доверять тебе.

Он схватил ее за плечи, сильно тряхнул, Джо закусила губу до крови, чтобы не заплакать

— Ты доверила мне свое тело. Ты мне отдалась там, на поляне. Но когда дело дошло до твоей жизни, ты перестала мне доверять. Ты разделила свою душу и свое тело. Знаешь, как называются такие женщины?

Она рванулась, но стальные объятия держали крепко.

— Почему, Джо, почему? Неужели я для тебя такой монстр? Неужели со мной можно только трахаться? Чем я заслужил такое отношение к себе?

— Я… что ты собираешься делать?

— Прекратить это все.

— Но, Франко, ты не можешь…

— Я могу практически все. Особенно у себя дома. Это не игра, Джованна. Ты больше не маленькая девочка, ты не можешь приехать в «Роза ди Казерта» и перевернуть все с ног на голову.

— Я не хотела ничего плохого. Чем могут навредить эти люди? Тем, что увидят красоту этих мест? Тем, что полюбят Италию точно так же, как когда-то полюбила ее я? Что за преступление я совершаю, Франко?

Он посмотрел ей в глаза и тихо сказал:

— Ты меня предала. Черт с ними, с туристами, но ты и я… Эх, Джо, зачем ты это сделала… Ладно. Пойду сниму сюрприз с дерева.

— Ты отключишь электричество?

— Я что, похож на взбалмошного феодала? Парень уже все сделал, можешь включать свет.

— Франко! Ты хочешь… прогнать всех?

— Нет. У тебя, как ни крути, новоселье. У людей праздник. Хороший праздник, лица у всех счастливые. Я не стану его портить. Но завтра всякая деятельность твоего турбюро прекращается. Ты извинишься перед своими гостями, выпишешь им чеки и отправишь домой. Или в любую гостиницу Италии.

— Чеки? Но у меня нет…

— Джованна, я несколько раз слышал от тебя, что ты взрослая деловая женщина. Веди соответственно. Ты подвела клиентов — плати.

— Где я возьму деньги?

— Обычно в таких случаях закладывают имущество. В случае с Пикколиньо вопрос спорный, потому что это МОЕ имущество, но в знак прежней дружбы я готов закрыть глаза на некоторые формальности и выплатить тебе залог за этот дом.

— Ах ты, несчастный граф…

— Тихо. Тебя ждут гости. Я тебе предложил простую и элегантную комбинацию. Не хочешь — не надо. Но завтра все должно закончиться…Черт возьми, что это?!!

Джованна сквозь слезы взглянула в окно. Там, среди гостей, в элегантном черном платье и с единственной нитью жемчуга на шее, шла Маргарита Аверсано. На тонких губах играла приветливая улыбка, она раскланивалась с односельчанами, дети прыгали вокруг нее и дарили цветы… Франко порывисто обернулся к Джованне, она ответила сердитым и счастливым одновременно взглядом.

— Как тебе это удалось?

— Потом расскажу. Ты не присоединишься к нашему празднику?

— Нет.

— Почему, Франко? Из-за глупых амбиций? Хорошо, не глупых. Из принципа, да?

— Если хозяин замка придет на праздник, значит, он одобряет все, что здесь происходит. Начни он завтра выгонять тех, с кем сегодня пил вино, его сочтут сумасшедшим…

— А если он будет единственным, кто НЕ придет на праздник, кем его сочтут тогда?

— Джо…

— Не надо, Франко. Мы поговорим обо всем завтра. Честно и напрямик. Сегодня мне надо к гостям. С твоего позволения…

Она скользнула к дверям, прижимая к груди подтаивающий контейнер с мороженым, на пороге обернулась и тихо сказала:

— Я была бы счастлива, если бы ты остался. Я… люблю тебя, Франко.

Через секунду на кухне Пикколиньо остался один Франко Аверсано. Его брови были нахмурены, рот разинут, а в глазах плескались изумление, недоверие и счастье в равных пропорциях.

Еще через четверть часа на кухне никого не осталось.

8

Праздник гремел и искрился вокруг Джованны, но она все видела в черно-белом цвете. Франко не простит ее и не позволит всему этому продолжаться. Какая разница, что у нее полно других заявок. Какая теперь вообще разница, будет у нее свой бизнес или нет.

Ее тянули танцевать, ей говорили комплименты, но Джованна отвечала машинально, почти не слушая. Она была в отчаянии. Тоска навалилась на нее огромным серым камнем, душила и жгла глаза. Наконец Джо не выдержала и сбежала. По саду, мимо парочек, танцующих на дорожках, мимо загоревшейся, ко всеобщему восторгу, иллюминации. Мимо Доди, с интересом расспрашивающей Марию Баллиоли об очередных секретах итальянской кухни. Мимо графини Аверсано… То, что она мило беседовала с нечесаным рокером, видимо, галлюцинация. Вот кого надо выгнать в первую очередь!

Джованна пробежала по росистой траве, углубилась под сень деревьев и вскоре вышла на берег озера, тот самый, где совсем недавно была так счастлива.

Как странно устроена жизнь. Все по спирали. Десять лет назад именно на этом берегу Джованна Кроу выкрикнула то, что мучило ее все последующие годы.

Я ненавижу тебя, Франко Аверсано!


Был жаркий, душный вечер. Тетка Лу и Дердре играли в карты на веранде Пикколиньо. Обе вырядились в кружевные пеньюары, Лу курила тонкую сигаретку с длинным мундштуком, Доди распевала народные ирландские песенки весьма фривольного содержания.

Джованна изнывала от тоски в своей комнате. Виной всему была жара, да еще дурацкий журнал с довольно смелыми фотографиями. Его дала почитать Миранда, дочь кузнеца. Миранде было уже семнадцать, и она училась в Неаполе, в колледже. Миранда целовалась, наверное, тысячу раз, а еще Джованна знала страшную тайну. Миранда стала женщиной!

Она призналась в этом подруге под большим секретом, и теперь тайна жгла душу Джованны.

Девочка с тяжелым вздохом спрыгнула с постели и подошла к зеркалу. Золотые локоны непослушной гривой рассыпались по плечам, вздернутый нос усеян веснушками. Закушенные до крови губы припухли — так даже лучше смотрится. Колено, как всегда, содрано. Это все из-за Гвидо. Разумеется, она прыгнула на спор с тарзанки.

Джованна мрачно расстегнула блузку, сбросила ее на пол и с некоторым смущением уставилась в зеркало. Конечно, до грудастых и невыносимо прекрасных моделей ей далеко. Так далеко, что и не дойти никогда. У них гладкая кожа — у нее какие-то пупырышки и прыщики. У них ровный загар — у нее облезлые пятна на плечах и спине. У них тугие кольца ухоженных волос — у нее воронье гнездо золотистого цвета.

У них грудь, полная, женственная, красивая — у нее два жалких холмика, которым слишком просторно в кружевном лифчике самого маленького размера. Да она в одиннадцать лет была больше, эта самая грудь!

— Джо! Иди к нам! Ты что, заснула?

Джованна торопливо натянула первую попавшуюся футболку и кинулась вниз, не забыв сунуть неприличный журнал под матрас.

Доди и Лу налили ей вишневого ликера, подбивали сыграть с ними партию, но Джованна сослалась на духоту и сбежала от них в лес. Ноги сами несли ее туда, где она поклялась больше не появляться.

Три дня назад на Волшебной поляне она видела, как Франко целуется с Мариной Скакки, высокой и длинноногой студенткой из Милана. Марина была двадцатиюродной кузиной Франко и гостила в замке уже две недели. Джованна искренне желала ей смерти.

Теперь она ругала себя, но шла туда же.

Разговор она услышала издали, ноничего не поняла. Говорили двое, мужчина и женщина только очень приглушенными голосами.

— …Я никогда бы не смогла смотреть в глаза тете Марго…

— Марина, я не думал, что ты обиделась. Мне казалось…

— Что я доступна и не прочь потрахаться? Ты ошибся и в том, и в другом.

— Ради Бога, перестань. Вульгарность тебе не идет. Зачем тогда ты пошла сюда со мной?

— Дорогой мой, тебе двадцать шесть, а не пятнадцать. Можно разнообразить свою фантазию. Люди не всегда трахаются, иногда они просто разговаривают. Дружат. Делятся наболевшим?

— Марина… У тебя кто-то есть?

— Да. Ребенок. Будет в феврале. Он уже, вернее, есть.

— Господи! Прости, я вел себя как идиот.

— Не хуже и не лучше всех остальных.

— А…отец?

— Он старше меня на курс. Обычный парень. Хороший. Добрый.

— Вы расстались?

— Нет, просто я еще ничего не решила. Мне надо было посоветоваться. Хотела вот с тобой поговорить… Не надо, не провожай меня. Пока… Казакова!

Джованна, вся дрожа, осторожно вышла из кустов минут пять спустя. Франко Аверсано сидел, задумавшись, но при звуке треснувшей ветки поднял голову и мрачно улыбнулся.

— Солнышко? Ты еще не в постели?

— Я не ребенок.

— О да. Ты барышня.

— Тебе доставляет такое удовольствие смеяться надо мной?

— Ну что ты, Солнышко. Просто у меня выдался тяжелый день. И вечер тоже не задался. Посиди со мной.

Она села рядом, чувствуя, как каждый нерв в ее теле натянулся тетивой, как пульсирует в висках кипящая кровь, как болезненно напрягаются соски и поджимается живот… Джованна была возбуждена и зла до предела. Ей было страшно и сладко, отчаянно весело и до ужаса грустно. Вишневый ликер прогнал остатки робости, и она взяла Франко за руку. Тот вздохнул и молча обнял ее за плечи. Она прильнула к его плечу, жадно вдыхая его залах, особый аромат, который ей не суждено будет забыть никогда.

Низ живота свело сладкой судорогой, и Джованна молча обхватила шею Франко руками. Он не ожидал ее атаки, а потому потерял равновесие и повалился на нее сверху. Джованна обняла его что было сил, выгнулась дугой под его тяжестью, торопливо стала искать его губы и нашла, приникла к ним (целоваться она училась на чердаке Пикколиньо при помощи старого чайник с широким носиком. Один раз пробовала с Гвидо, но ей не понравилось).

На одну секунду Франко обнял ее в ответ, жесткие губы дрогнули, едва ли не целуя ее, но уже через мгновение он вскочил на ноги и рывком поднял ее с земли.

— Сдурела? Все шутки шутишь?

— Франко, я…

— Что ты? Джо, если не перестанешь быть таким ребенком, попадешь в беду. А если на моем месте был бы кто-нибудь другой?

— Какой еще другой! Франко, я… Я тебя хочу. Возьми меня. Пожалуйста…

Он ошеломленно смотрел на растрепанную, красную и несчастную девчонку с дерзким взглядом и разбитыми до мяса коленками. Темный, румянец заливал скулы молодого человека. Он не понимал, что происходит, и понятия не имел, что делать в этой ситуации.

— Ты совсем обалдела, Джо!

В этот момент до них донеслись крики и смех друзей Франко. Джованна подбоченилась и выкрикнула, стараясь не разрыдаться:

— Иди к ним, иди. Там все твои женщины, все готовы к твоим услугам. Подумаешь, красавчик граф! Да Марина тысячу раз права, что бросила тебя!

Глухой рев вырвался из груди Франко Аверсано. В следующий момент он перекинул Джованну через плечо и понес на свет костра. Она висела, беспомощная и злая, пыталась вырваться, стучала кулачками по широкой спине, но все напрасно. Юбка задралась, трусики были видны полностью, футболка, наоборот, съехала к самой шее. Полуголая Джованна визжала и завывала, а невозмутимый Франко демонстративно пронес ее мимо костра и хохочущих юношей и девушек.

— Несу укладывать ребенка. Лу ее заждалась. Полагаю, Джо, сегодня обойдемся без колыбельной?

Ответом был яростный визг.

Он так и принес ее к Пикколиньо, осторожно поставил на ступеньки и поспешно отскочил, но зря — Джованна пулей ринулась наверх. Ее душили стыд и перенесенное унижение.

Внизу рокотал голос Франко, щебетал звонкий голосок Лукреции, да еще Доди иногда вставляла язвительные замечания. Джованна рухнула на постель, закрыла голову подушкой, но голоса все равно доносились до ее слуха…

— …Она уже не ребенок, Лу. За ней нужно приглядывать. Ее могут обидеть.

— …Ну ты и зануда, мальчик. Вообще-то ты прав. Она выросла. Ты сам-то ее не обидел?

— Переживет. Франко все сделал правильно. Лу, это для ее же пользы. Девчонки в таком возрасте воображают, что любовь — это как в глянцевых журналах.

— Доди, Лу, я пойду. Надеюсь, она не сильно на меня разозлилась.

— Простит. Ты же ее кумир, Ох, ужас. Кумир — и кверху задницей через весь лес! Ну, Франко!

И тогда Джованна вскочила, распахнула окно и завопила на весь мир:

— Я тебя ненавижу, Франко Аверсано!!!


Джованна очнулась, досадливо покачала головой. Теперь она все понимала, не то что тогда. Франко был влюблен в Марину, она отвергла его, и тут появилась шмакодявка, готовая отдаться ему прямо на траве. Франко был для этого слишком порядочен. Он спас ее от нее самой. Не позволил совершить самую, быть может, большую глупость в жизни.

Джованна задумчиво раздвинула ветви орешника, готовясь вступить на свою заветную поляну… и замерла, не веря ушам и глазам.

Поляна была вытоптана так, словно по ней прошло стадо слонов. В свете неряшливого кострища было видно, как жестоко ободраны все окрестные кусты. На земле валялись окурки, сигаретные пачки, пустая бутылка из-под дешевого виски и пластиковые стаканы. В воздухе плыл сладковатый и неприятный запах.

На измятой траве возились два полуголых существа. Джованна опознала их по немытым волосам. Существа стонали и кряхтели, елозили по земле, извивались и монотонно твердили непристойности.

Молодожены из Кентукки занимались любовью.

Джованна повернулась и на цыпочках пошла обратно…

Она проскользнула в заднюю дверь и поднялась наверх. Проходя мимо комнаты йога из Англии, она услышала мелодичное треньканье ситара и почувствовала пряный запах какой-то травы…

В следующий момент внутренний голос довольно ехидно протянул у нее в голове: «Ну почему же какой-то… Самой обыкновенной. Называется конопля. Она же марихуана. Она же гашиш. Легкий наркотик. Легонький такой».

Джованна постояла у двери йога, а потом на цыпочках вернулась вниз в кухню. Налила себе полный бокал красного вина и выпила залпом. Впервые за все время пребывания в Италии ей пришла в голову крамольная мысль.

Что, если Франко прав? Может, не стоило приглашать сюда совершенно незнакомых людей?

В следующий момент Джованна сердито тряхнула головой. Ты слишком привыкла слушаться Франко, дорогая. Они обычные люди. Обычные туристы, которым не по карману дорогие отели, но хочется посмотреть Италию. Пройдет несколько дней, вы привыкнете друг к другу, увидишь, ты еще будешь вспоминать все это со смехом…

Она закусила губу, чтобы не расплакаться. Франко ушел.

Джованна подхватила упаковку с пивом, выбежала в сад, к своим гостям.

Высокий мужчина в джинсах и черной рубашке смеялся, размахивая подносом над жаровней с углями. Белые зубы сверкали на смуглом лице. В серых глазах плясали искорки. Рядом хохотал Гвидо, чуть поодаль сердито что-то выкрикивала Доди, а графиня Аверсано с улыбкой следила за всеми участниками этой шутливой перебранки. Франко увидел Джованну и приветливо замахал подносом.

— Иди сюда, хозяйка! Мясо скоро будет готово, а ты еще не пробовала молодое вино это го года.

Она подошла на ватных ногах, машинально улыбаясь окружающим, отдала Гвидо пиво, даже не заметив этого. Она смотрела на Франко, а он — на нее.

— Ты… все-таки остался?

— Я феодал, но не зверь. Терпеть не могу портить праздник. Особенно чужой.

— Но завтра…

— Не начинай. Завтра будет завтра. Сегодня я твой гость — и главный по барбекю.

Дейрдре немедленно растолкала их и обиженно заявила:

— Он сам так решил и прогнал меня от огня. А лучше меня никто не готовит мясо на углях! Скажи ему!

— Доди, я…

— Молчите обе, женщины. Мясо должен готовить только мужчина. Здесь нужна некоторая небрежность и близость к природе.

— Ну да, конечно, подумаешь — Тарзан.

— Джо, не хочешь стать моей Джейн?

Доди фыркнула, неожиданно приходя в хорошее настроение.

— Это он так вежливо намекает, что я гожусь только на роль Читы. Юный нахал, вот что я тебе скажу… Марго, ты не обижаешься?

— Доди, дорогая, на тебя невозможно обижаться. Острый язык и золотое сердце — так тебя звал мой Альдо…

Маргарита улыбалась, и в ее глазах не было слез.

Потом Франко уступил место у жаровни Гвидо и увел Джованну к одному из столиков, за которым царствовал седой невысокий человек с длинными висячими усами.

— Знакомься. Это главный человек в округе. Карло Маринелли, лучший винодел Кампании, да и всей Италии тоже. Карло, это Джованна.

— Я ее помню. Только тогда вы были совсем девочкой, а сейчас передо мной настоящая красавица.

— Карло, я хочу научить ее пробовать вино. Налей нам… ты знаешь какого.

Седой винодел улыбнулся и налил в два бокала золотистое искрящееся вино. Джованна приняла бокал и потянула его к губам, но Франко остановил ее.

— Погоди. Это тоже наука, и в ней ты новичок. Если позволишь, я стану твоим учителем.

Джованна распрямила плечи. Медленно откинула на спину золотую гриву волос. Посмотрела Франко прямо в глаза. Тихо произнесла с очень странной интонацией:

— Учи меня. Всему, что умеешь сам…

Он слегка вздрогнул, но быстро взял себя в руки.

— Итак. Для начала осторожно понюхай самый краешек бокала. Что ты чувствуешь?

— Пахнет вином.

— И это говорит наполовину итальянка! Так, теперь возьми в рот вина. Совсем немного. Покатай его по языку, погрей во рту и медленно проглоти, так, чтобы оно успело омыть все горло… Что ты теперь чувствуешь?

— Очень вкусно.

— Лучше, но не то. Еще один глоток, тоже сразу не глотай, теперь одновременно понюхай вино, но уже не с краю, а от души, наклонившись над бокалом.

Джованна несколько смущенно повторяла все, что говорил Франко, и тут заметила, что Карло одобрительно кивает. Значит, это не шутка? Не розыгрыш?

— Я чувствую… Белый виноград, такой длинненький, мясистый, потом… персик, да? И еще что-то… Пыль на солнце!

Франко в восхищении салютовал ей бокалом, а Карло одобрительно кашлянул.

— Из нее выйдет толк, синьор Франко.

— Я уверен в этом, Карло. Она с детства подавала большие надежды. Потанцуем, принцесса?

— Потанцуем?

— Да. Это просто. Я тебя обниму, и мы будем ритмично двигаться под музыку…

Она засмеялась и протянула ему обе руки.

Щеки девушки горели от вина и еще — от казавшихся двусмысленными слов Франко. Абсолютно каждая его фраза несла скрытый смысл, и Джованна тщетно пыталась не думать о нем.

Теперь тело Франко было совсем близко, его руки уверенно и властно контролировали каждое их движение. Танцевать Джованна умела и любила, но сейчас это не было просто танцем. Их тела разговаривали на одном, только им понятном языке. Кровь звала кровь, кожа прикипала к коже, и в воздухе повисло напряжение, словно предчувствие молнии, словно эхо далекого, но приближающегося смерча…

Джованна плыла в объятиях Франко, почти оторвавшись от земли. Она не слышала музыки — ритм задавала кровь, толчками бьющаяся в висках. Франко не сводил с нее странно блестящих глаз. В них горел призыв, кипело желание, и не было ни насмешки, ни самоуверенности. Теперь они были на равных, мужчина и женщина…

— …Нет, приятно, конечно, что женщина впадает в транс в моих объятиях, но разговор это затрудняет. Ты хоть слышишь меня, Солнышко?

— А? Разве ты спрашивал о чем-то?

— Нет. Я рассказывал. Потом перестал. Ты не реагировала. О чем ты думала?

Я тебе не скажу. Это слишком неприлично. Кроме того, сказав об этом, я захочу этого еще сильнее. А у меня гости.

Вот что могла бы сказать Джованна Кроу, если бы язык ей повиновался, но вместо этого она просто покачала головой.

— Ни о чем. Мне просто было хорошо.

— Тогда почему ты стонала?

Она вспыхнула бы, если бы лицо и так не горело огнем. Молодое вино оказалось забористой штукой.

— Я не стонала.

— Стонала. И закусывала губы. Я испугался, что тебе больно.

— Франко, мне нужно с тобой посоветоваться. Насчет гостей.

— Я же сказал, не сегодня. Все дела завтра. Ну, пожалуйста, Джо! Не хочу сегодня быть графом и вершителем судеб. Кстати, ничего, что мы все танцуем, а музыка кончилась минут пять назад.

Она охнула, вокруг засмеялись. Франко тоже смеялся, и в серых глазах блестели золотые искорки. Как же он хорош, как красив и высок, этот граф Аверсано! И что же с тобой будет, бедная Джованна Кроу, когда всему этому придет конец?

Они отошли к скамье, и Джованна собралась было угоститься собственным мороженым, пока оно не кончилось, но в этот момент из толпы вынырнули трое. Весьма странная компания. Графиня Аверсано, раскрасневшаяся и немного смущенная. Дейрдре О'Райли, целеустремленная и нетерпеливая. И, наконец, Джек, стареющий рокер из Чикаго. Его пышная седеющая грива была прихвачена в хвост, а расшитая металлическими бляхами куртка-косуха красовалась на плечах Доди. Что интересно, пахло от рокера дымом, персиками и очень приятным одеколоном. Спиртного или сигарет Джованна не учуяла, хотя очень старалась. Если уж молодожены и йог такое вытворяют, то чем должен заниматься рокер из Чикаго…

Графиня обняла девушку и расцеловала ее в обе щеки.

— Дорогая, прекрасный праздник! Все такие довольные и счастливые, даже детей не отправляют спать.

Франко заботливо склонился над матерью.

— Не хочешь посидеть, мама? Ты, должно быть, устала…

— Как ни странно, Франко, наоборот. Я чувствую себя бодрой и очень молодой. Видимо, Доди колдует. Вот о чем я хотела посоветоваться…

Доди поплотнее закуталась в косуху, стрельнула на Джека томным взглядом и немедленно напустилась на Маргариту.

— Нечего спрашивать их разрешения! Ты уже взрослая, Марго. Просто поставь парня перед фактом. Новое дело — отпрашиваться у собственного сына…

Франко ошеломленно переводил взгляд то на мать, то на Доди, то на невозмутимого Джека.

— Я что-то не вполне понимаю…

— Франко, дорогой, мы тут забрели в рощу, туда, где маленький водопад и обрыв над долиной. Доди предлагает поснимать там сегодня ночью с особыми фильтрами, и рассвет тоже. Джек вызвался нам помогать, а я не знаю, как мне быть…

— Поснимать? Фильтры? Я сейчас сойду с ума…

Джованна неожиданно спокойно взяла его под руку.

— Это замечательно, синьора Маргарита. Рассветы здесь великолепны, а Доди… у нее отвратительный характер и несдержанный язык, но она отлично фотографирует.

— Нахальная девчонка, которой я отдала… ну могла бы отдать свои лучшие годы. И хорошо, что не отдала. Никакого уважения к старшим.

— Вы уверены, что вам не будет страшно ночью в лесу?

Графиня и Доди в один голос изумленно спросили:

— С Джеком?

И тут же подхватили рокера под руки. Тот улыбнулся и заговорил — неожиданно приятным хрипловатым баритоном.

— Франко, вам не о чем волноваться. Вы живете в замечательном месте, вас окружают замечательные люди, у вас замечательная мать… а у нее замечательная подруга. Мисс Кроу, я не успел сказать вам это днем, говорю сейчас: я страшно признателен вам за теплый и замечательный прием. Одну песню я обещал посвятить Доди, другую — Маргарите, но третья будет об этих местах, Пикколиньо? Уверен, это будут мои лучшие баллады.

Джек отвесил церемонный поклон, предложил своим дамам руки, и вся троица направилась к дому, чтобы забрать оборудование. Джованна с неподдельным удовольствием наблюдала за Франко. Не каждый день встретишь графа с таким ошарашенным лицом. Франко Аверсано только что рот не разинул.

— Джо… Я сейчас умру. Он зовет маму МаргаРитой…

— А Доди — Доди.

— Доди все зовут Доди, даже ее студенты. Но мама…

— А что мама? Мама молодая женщина, Франко. Достаточно молодая.

— Но этот Джек…

— Этот Джек не намного моложе их, если вообще моложе. По-моему, ты зря волнуешься.

— Я не волнуюсь, черт меня задери! Но как, скажи на милость, выгонять из дома человека, который всю ночь охранял и сопровождал на прогулке твою мать?

— Франко, об этом я и хотела поговорить…

— Нет!!! Слово феодала! Завтра, Джо. Все завтра. Начинаю думать, что был не совсем прав…

— Я тоже! Франко, я…

В этот момент Маргарита Аверсано опять неслышно возникла между ними.

— Джованна. дорогая, вопрос жизни и смерти. Я не смогу пойти на прогулку, если не решу его. Ты помнишь мой сад?

— Да, конечно,

— Я каждый вечер и каждое утро спускаюсь и поливаю каждый куст специальным витаминным раствором. За день земля сохнет. Мне никогда никто не помогал, но сегодня такой день… Одним словом, поручить мои цветы я могу только тебе. Не согласишься ли ты переночевать в замке? Твоя комната тебя ждет, а здесь все будет в порядке. Франко мог бы отвезти тебя, вернее, дойти пешком, да, сын, не хмурься, я видела, как ты пил вино. Так что, Джо?

— Господи, да, разумеется, я согласна! И не волнуйтесь, я умею обращаться с цветами.

— Не сомневаюсь. Ведь ты росла в доме Лукреции. У нее зацвел бы и веник — так про нее говорили в деревне. Подкормка стоит рядом со шлангом, Франко тебе покажет. Все, дорогие мои, до скорого.

Франко долго смотрел вслед матери, а затем тихо произнес:

— Спасибо за маму, Джо. Ты за несколько дней сделала то, чего не могли добиться психологи за полгода. Она снова жива, она улыбается, ей интересно встречаться с людьми, фотографировать рассветы, беседовать с рокерами… Потрясающе! Не ожидал этого. Кстати, а что это Доди так раскраснелась? Неужели… да нет, не может быть!

Джованна поманила его пальцем и тихо шепнула на ухо:

— Ненавижу сплетничать, но в данном случае это не злословие, а восхищение. Последний любовник Доди был младше ее на двадцать пять лет, а когда она дала ему от ворот поворот, он стоял у нее под окном целые сутки и плакал. Она же ирландка!

— Ну и что?

— Значит, ведьма. Да и на свои годы ни она, ни Маргарита не выглядят.

— Мама поседела совсем…

— Франко, боль все равно останется. Они с Альдо слишком любили друг друга. Но никто не может плакать вечно. И не должен. Ради него, ради его памяти Маргарита должна вернуться к жизни. Как странно…

— Что именно?

— Джек. Я считала его самым неблагонадежным из гостей…

— У него речь образованного человека. Впрочем, рокер вовсе не обязан быть похожим на обезьяну. Интересно будет послушать его песни.

— Франко! Ты же собирался его выгнать?

— Завтра, женщина. Все завтра. Сегодня нас ждут мамины цветочки. Кстати, не передумала посмотреть мои подземелья?

Джованну неожиданно обдало горячей волной желания, страха и смущения. Она едет с Франко в абсолютно пустой — Мария Баллиоли и Джузеппе Торнаторе во главе своих подчиненных отплясывают тарантеллу на лужайке перед Пикколиньо — замок «Роза ди Казерта». Она проведет с ним ночь наедине.

В отдельной комнате, пискнул внутренний голос. Да, как же, отозвалось второе «я».

— Франко, а ведь мне незачем ночевать в замке.

— Ну как сказать…

— Я могу полить розы и вернуться, а завтра утром прийти опять…

— А подземелья?

— Ну… посмотрю и вернусь. Мы же не на всю ночь туда пойдем.

— Как скажешь, Солнышко. Можем и на всю.

Его рука медленно скользнула по ее плечам и спине, обвила бедро… Джованна торопливо поднесла к губам бокал с вином. Не слишком ли много она сегодня выпила?

— Кроме того, там мы и могли бы поговорить.

— Сам сказал, завтра.

— Завтра наступит через двадцать минут. Пока цветочки, пока в подземелье, пока то да се — так и до послезавтра дотянем. Шучу. Просто в замке тихо и никого нет.

— Мне еще надо убраться…

— Синьора Баллиоли знает в этом толк. К тому же вся ее армия здесь. В два счета уберутся. Под утро. Все отговорки кончились?

— Франко, я…

Он привлек ее к себе, так быстро и так крепко обняв, что у девушки перехватило дыхание. Голос его был тих и чуть подрагивал от сдерживаемых эмоций.

— Хочешь начистоту? Правильно, Солнышко. Нам уже незачем притворяться. Я хочу тебя. Я хочу обнимать тебя, целовать, хочу пить твое дыхание, хочу измучить тебя своими ласками и умереть от счастья в твоих объятиях. Я хочу спать с тобой, Солнышко, спать в одной постели, НАШЕЙ с тобой постели, и хочу просыпаться рядом с тобой. Достаточно? Или мне надо сделать это на глазах у всех?

Она не успела ответить. Граф Аверсано молча потащил ее за собой, и через секунду они были уже далеко от Пикколиньо, на тропинке, ведущей к самому замку.

Ни Джованна, ни Франко не видели, как синьора Баллиоли перекрестила их спины и вытерла слезы, улыбаясь.

Ни Франко, ни Джованна не слышали, как синьор Мантенья провозгласил, что лучшей молодой графини синьору Франко не найти, это он говорит как медицинский работник.

Они вообще ничего не видели и не слышали. Они очень спешили.

9

Придя в замок, оба немного успокоились. Франко вспомнил об обязанностях хозяина, Джованна — о собственном смущении. Они шли по пустым коридорам, Франко негромко рассказывал ей, кто изображен на картинах и портретах, иногда они останавливались и смотрели в окно на расстилающуюся панораму долины и деревни. Пройдя по длинной анфиладе, они спустились на первый этаж и вышли прямо в потайной сад Маргариты Аверсано. Этим путем Джованна никогда не ходила и с трепетом смотрела вокруг.

Сад благоухал. Розы распустились почти на всех кустах, яркая луна освещала их роскошные лепестки, и над землей плыл чарующий аромат.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, Джо.

Франко провел девушку в самый конец сада. Здесь стоял крошечный домик с резным крылечком и большими окнами. Войдя внутрь, Джованна изумленно оглянулась на Франко.

Всего одна комната, вернее, комнатка, маленькая и бедно обставленная. Старинная пружинная кровать, расшатанный платяной шкаф, полуслепое зеркало в зеленой медной раме, довоенный рукомойник, фарфоровый кувшин с отбитым носиком на подставке. Вытертый ковер на полу и уютное кресло-качалка, застеленное клетчатым пледом.

— Франко, что это? Неужели садовник…

— Это точная копия той комнатки, которую снимали мама и отец в первый год после женитьбы. Они оба были студентами и учились в Сорбонне.

— Но, Франко, неужели граф Аверсано…

— Тогда он был всего лишь одним из братьев, сыном графа Аверсано. А мама вообще была из бедной семьи. Разумеется, они могли жить в замке, никто не был против их свадьбы, но… Они были очень молоды и очень любили друг друга.

Джованна, едва дыша, шла по комнате, рассматривая фотографии. Вот Маргарита, юная девушка с длинными черными косами, хохочет на фоне Эйфелевой башни. Вот Альдо и Маргарита в венках из ромашек на каком-то холме. Колизей — и на его фоне Альдо изображает римского патриция, завернувшись в простыню (кстати, лицом он очень похож на настоящего патриция). А вот Маргарита с крошечным кульком на руках… Франко с мамой выписан из роддома.

— Франко… Здесь чудесно. И немного страшно. И грустно. И хорошо. Как-то все сразу. Они очень любили друг друга.

— И я очень их люблю. Я любил папу, а мама… Для нее он был всем. Жизнью и ее смыслом.

— Ты ведь тоже страдаешь, Франко.

— И ты тоже, Джо. Ты скучаешь по Лу.

— Не только по ней. По маме и папе тоже. Но только благодаря Лу я поняла, как сильно люблю их. Она вообще была такая, наша Лу. Умела сама любить искренне и бескорыстно и других учила.

— Солнышко, спасибо тебе.

— За что?

— За маму. За то, что ты ей показала — жизнь идет дальше. Нет, прежней эта жизнь уже не будет, но и в новой жизни бывает радость. Знаешь, я ведь так боялся, что эта комната… что она станет ее последним прибежищем. Вечным скорбным памятником папе и их любви. Так и было — пока не приехала ты.

— Я тут почти ни при чем. Я робела, боялась сказать, а вот Доди молодец. Ты Доди должен благодарить…

— Нет, Джованна. Тебя. Ты даже не представляешь, как мама скучала без тебя.

— Я тоже тосковала, Франко. И по ней, и по «Роза ди Казерта», и по Италии…

— И по мне?

Она покраснела, отвернулась, торопливо шагнула за порог и стала с преувеличенным вниманием рассматривать розы. Через мгновение, забыв о смущении, Джованна изумленно воскликнула:

— Франко! Но они же все только что политы и прекрасно себя чувствуют!

Сильные руки обняли ее, Франко притянул девушку к себе и шепнул ей па ухо:

— Я же сказал, когда-то и моя мама была очень молодой…

Он принес ее в свою комнату на руках, хотя дороги Джованна не запомнила. Это был один бесконечный поцелуй. Девушка прильнула к широкой груди своего возлюбленного, обвила его шею руками и перестала думать о реальности. Волшебный замок каруселью кружился вокруг нее, аромат роз туманил голову, и губы устали от поцелуев, а тело — от ожидания.

Франко осторожно опустил ее на свою постель и встал над ней, не сводя с ее лица горящих глаз. Он торопливо расстегивал рубашку, но в этот момент Джованна приподнялась, ласково отвела его руки и начала делать это сама, только медленно, очень медленно, наслаждаясь каждым мгновением, то и дело легко касаясь полуоткрытыми губами смуглой кожи. Когда остались последние две пуговицы, Франко тихо зарычал и сорвал с себя рубашку. После этого настал черед Джованны.

Она не была столь терпелива и начала стонать почти сразу, потому что губы Франко зажгли в ее теле слишком сильный пожар. Каждое прикосновение приносило боль и блаженство, каждая клетка ее тела молила о близости, и девушка изгибалась в руках своего любовника, то прячась от его улыбающихся губ, то раскрываясь навстречу его ласкам, подобно цветку…

Платье скользнуло на пол, кружевной лифчик куда-то улетел — и дрожащая, всхлипывающая Джованна вцепилась руками в спинку кровати, выгнувшись и запрокинув голову назад. Крик рвался из её горла, но Франко был слишком умелым любовником. Казалось, сотни раз он приводил ее на самый пик наслаждения, но в самое последнее мгновение отпускал, успокаивал, остужал, и сладкая мука начиналась заново.

Джованна умирала и возрождалась в его руках, шептала — или кричала? — его имя, позабыв свое. Она жадно впитывала его ласки, отвечая на них инстинктивно, яростно, страстно. Эта Джованна не имела ничего общего с Джованной прежней, той несчастной, якобы уверенной в себе деловой женщиной, страдающей бессонницей и переживающей всю жизнь свои юношеские комплексы… Эта Джованна была свободна. И любима.

Она чувствовала это, хотя Франко не говорил о любви. Об этом говорили его пальцы, губы, все тело.

Она не помнила, когда, в какой момент оба оказались обнаженными. Только огненный вихрь перед глазами, только рев кипящей крови в ушах, да дыхание, такое частое, что можно задохнуться, умереть, улететь… и лететь над землей, забираясь все выше и выше, видеть радугу звезд и серебряные облака в хрустальном небе, слышать пение птиц, которым нет названия, и удивиться однажды, расслышав собственное имя в пролетающем ветре…

Джованна…

Франко…

Не было пола и потолка, лета и зимы, прожитых лет и будущей разлуки. Не было лжи, горя и тоски. Не было смерти.

Была только радость дарить и принимать в дар, брать полной рукой и отдавать сполна, умирать, смеясь, и смеяться, умирая, потому что умираешь только от любви.

И была вспышка под стиснутыми веками, момент истины, которую невозможно назвать словами, бесконечный, миг взлета, неведомо когда ставшего падением…

И тихая томная тьма затопила их, подхватила их, понесла и бережно выбросила на мягкий песок у подножия вечности.

Джованна заснула на груди Франко.


Когда рассвет только тронул вершины далеких гор и свежий воздух заметно потеплел, они проснулись ненадолго. Лишь для того, чтобы снова любить друг друга. Теперь — медленно, осторожно, не спеша и не изматывая друг друга.

Как ни странно, и теперь они достигли пика блаженства одновременно, и он длился дольше и ярче предыдущего. А потом Джованна опять заснула, и во сне ей приснилось, что Франко признается ей в вечной любви.

Это было так правильно и так хорошо, что она засмеялась во сне, и тот, «сонный» Франко тоже засмеялся, и там, во сне, они снова любили друг друга, а потом заснули, и им приснился сон, как они любили друг друга и заснули, после чего им приснился сон, что они опять любили друг друга…


А потом она проснулась, как от толчка, и села одна в пустой постели. Одеяла и простыни были смяты, и на плечах и груди Джованны цветами расцветали следы страстных поцелуев Франко, но самого его рядом не было.

Она завернулась в простыню и подошла к окну. Жизнь в замке кипела. Садовники занимались садом, конюхи — лошадьми. Где-то заливисто смеялась невидимая синьора Баллиоли.

Весь мир был свеж, умыт и весел. Однако Франко не было.

Джованна медленно обошла комнату, потом зашла в ванную и увидела записку.

«Раньше я скептически относился к выражению «спит, как ангел». Теперь я знаю, как они спят. Солнышко, отдыхай, нюхай цветы и жди меня. Я уехал по очень важному делу, но скоро вернусь.

P.S. Не спеши выгонять гостей. Надо поговорить.

P.P.S. Целую тебя. Франко.

P.P.P.S. Я говорил тебе, что люблю тебя? Приеду — скажу».

Джованна аккуратно сложила записку, показала язык зеркалу, вернулась в постель и заснула до самого полудня.

Она была абсолютно счастлива, хотя философы утверждают, что это невозможно.


Джованна вернулась в Пикколиньо во второй половине дня и обнаружила Доди сидящей на крыльце и чистящей картошку.

— Привет. А где все?

— Кто где. Привет.

— Ты на меня сердишься?

— Я за тебя радуюсь. Полноценная сексуальная жизнь — это основа основ!

— Доди!

— Да. Именно поэтому я до сих пор Доди, а не какая-нибудь бабушка Доди или еще хуже бабка Дейрдре! Доди. Просто Доди. Ты в порядке, Солнышко?

— Я лучше всех. Я счастлива и очень голодна?

— И то, и другое нормально. Я буду делать рагу. Овощное, с элементами мяса.

— Отлично. А ты умеешь?

— Не хами пожилым ирландкам, счастья не будет.

— Как пофотографировали?

— Отлично. К вечеру думаю проявить и напечатать. Джек поехал за реактивами. Марго нашла чудесные ракурсы.

— Как она?

— Спит в твоей комнате. Утомилась, конечно, но это возрастное. Мы все же не девочки.

— А ты давно встала?

— А я и не ложилась. Пока постелила Марго, пока поболтали с Марией… Потом с Джеком говорили о жизни и о «Назарете».

— Вы Священное Писание обсуждали?

— Ой, из этой молодежи добра не будет! Рок-группа «Назарет», юная невежа! Кучерявый шотландец с пронзительным голосом. Маккаферти.

— Доди, иногда я испытываю перед тобой некоторое благоговение. Как, ты говоришь, его фамилия?

— Нечего придуриваться. Слушай «АББУ» и нюхай цветочки. Мы, старые рокеры… Ладно. Не мешай готовить.

Некоторое время молчали, потом Дейрдре поинтересовалась невинным и слегка напряженным голосом:

— Джо, у тебя просто хорошее настроение или ОЧЕНЬ хорошее?

— У меня лучшее из всех возможных, а что такое?

— Гм. Тогда, возможно, оно не сможет совсем испортиться…

Джованна посерьезнела и с тревогой посмотрела на маленькую художницу.

— Что случилось, Доди? Неприятности.

Ирландка вздохнула, отодвинула кастрюлю и начала:

— Во-первых, опять нет электричества.

— Как — нет? Только вчера его сделали. Надо узнать в деревне…

— Не надо. Это наша авария. Точнее, йога.

— Доди, давай быстрее, меня сейчас удар хватит.

— Этот приду… наш гость обкурился травы и ушел в нирвану. Чакры открылись, он и рванул.

— Ну?

— Не спрашивай меня, зачем он это сделал, но в розетке торчит железяка, а у йога обожжены пальцы. Сам он спит мертвым сном… и, знаешь, матрас придется выбросить и купить новый. Он очень давно спит. И крепко.

Джованна брезгливо наморщила нос, однако отвращение быстро уступило место тревоге.

— Доди, но ведь это бред. Зачем совать железку в розетку? Его могло убить.

— Пока он не проснется, мы этого не узнаем! И вообще, это не самое плохое…

— Молодожены?

— Откуда ты знаешь?

— Они мне не понравились. Что они сделали?

— Они ничего не сделали, они просто напились, как свиньи, и явились на окончание праздника в таком виде, что не приведи Господи.

— И теперь…

— И теперь они спят в хорошенькой беленькой мансарде, любовно украшенной букетами роз и лилий, на старинных простынях, на пуховых подушках, накрывшись легким, как пух лебедя, одеялом.

— Доди, да ты поэт.

— Ага, причем я подозреваю, что спят они на всем этом, не сняв даже обуви.

Джованна мрачно побарабанила пальцами по столу.

— Знаешь, я как-то никогда не задумывалась, что чувствуют хозяева отелей.

— Отель — не дом. Возможно, надо было тщательнее отбирать клиентов.

— Доди, но куда же тщательнее. Молодожены из Кентукки, медовый месяц. Пожилой английский джентльмен, интересующийся культурой Индии. Кстати, а кто выбрал Джека?

— Ты сама.

— Я? Я не помню рокеров в анкетах.

Доди хмыкнула.

— По анкете он Джейкоб Росс, преподаватель истории и социологии, а также практикующий психотерапевт.

— Доди, мне уже стыдно. Я ведь ожидала самых больших сложностей именно от него.

— Джо, дорогая, ты очень упряма и не любишь признавать свое поражение. В принципе, это нормально, потому что половина населения земли этого не любит. Но человек — животное обучаемое, это одна из главных ценностей нашего мозга. Учись анализировать и делать выводы.

— Значит, я потерпела поражение?

— Необязательно. Просто будь готова к тому, что не все и не всегда складывается в твою пользу.

Джованна вздохнула, встала из-за стола и потянулась.

— Ладно. Пойду, погляжу, что творится в доме.


Это ей удалось сделать отнюдь не сразу. Йог, правда, уже проснулся, но открыть дверь не пожелать неприветливо буркнув что-то невнятное.

Молодожены не подавали признаков жизни. Джованна передернулась, вспомнив оскверненную поляну и сопение двух человеческих существ на измятой траве… Животные никогда себя так не ведут. Даже собачья свадьба выглядит пристойнее.

Она заставила себя улыбнуться, когда дверь наконец скрипнула и на пороге возник молодой муж. Опухшее лицо, покрасневшие глаза и запах перегара. Он осторожно выбрался в коридор, прикрыв за собой дверь.

— Добрый день, хозяюшка. За вчерашнее вам отдельное спасибо. Классная тусовка! Такие потешные макаронники! Галдят, как птицы. Девочки симпатичные. Правда, воняло чесноком, но мы-то с вами понимаем… Киска просила вас спросить, настоящая ли графиня та бабка. Если да, мы хотели бы щелкнуться с ней на память.

Джованна смотрела на молодого человека, не веря своим ушам и глазам. Перед ней стояло отвратительное тупое животное, ухмылявшееся слюнявыми губами и походя оскорблявшее все, что было дорого Джованне.

Видимо, приняв ее молчание за нерешительность, молодожен подмигнул ей.

— Если бабка заупрямится насчет бабла, не волнуйтесь. Денежки у нас есть. Подфартило. Прямо на свадьбу, типа подарок. Так вы поговорите с ней?

Денежки сеть… Денежки есть… Откуда у них денежки, если в письме они написали, что стеснены в средствах и потому выбирают ее пансион?

Джованна подступила ближе к мужчине, стараясь не очень сильно вдыхать и чаще выдыхать.

— Вот что я вам скажу, мистер Майлз. Вы приехали в гости, так извольте уважать хозяев и вести себя прилично. Вы не в дешевом борделе, и вы не стоите даже мизинца любого из местных… макаронников. Кроме того, в комнате прошу соблюдать чистоту — и прекратите употреблять наркотики, иначе я вызову полицию! Вам все ясно?

На опухшем лице Майлза выразилось изумление, граничащее с недоверием.

— Я что-то не понял… Милашка, разве здесь летний лагерь для школьников? Мы заплатили свои денежки не за то, чтобы нам тут указывали, как и что нужно делать, черт возьми! Если вам не нравится, так верните наши деньги, и мы съедем из вашего паршивого домишки!

Джованна процедила сквозь зубы:

— Еще одно предупреждение, мистер Майлз, и я так и сделаю. Кстати, насчет полиции я не шутила.

Она повернулась и пошла, спиной ощущая яростный взгляд Майлза.

У подножия лестницы ее ожидала Доди, укоризненно покачивавшая головой.

— Чем ты недовольна, Доди? Все слышала?

— Все-то все, да вот только… Что, слабовато?

Дейрдре молча увела Джованну на кухню и насильно усадила за стол, а сама встала перед ней. Почему-то сейчас она выглядела очень постаревшей. Точнее, просто на свой настоящий возраст.

— Джованна, мне очень жаль, но этот подонок прав. Ты сделала из своего дома гостиницу, а стало быть, обязана терпеть почти все, что выкинут твои посетители. Они не у тебя в гостях, они просто платят тебе за жилье и стол. Ты оказываешь им услуги, а не они тебе,

— Доди, я не понимаю…

— Послушай меня, маленькая. Ты прекрасно разбираешься в своем бизнесе, и я не собираюсь тебя учить, тем более что сама в нем совершенно не разбираюсь. Однако я пожила за свою жизнь в таком количестве домов, квартир, номеров и комнат, что могу кое-что тебе объяснить. Получив ключ от своей комнаты, они получили на время свою частную территорию. Ты не можешь на нее вторгаться. В контракте не указано, что нельзя рвать цветы и бросать бутылки в ручей. В нем также нет упоминания о том, что надо чаще мыться и бросить курить. Ты НЕ МОЖЕШЬ им указывать, что делать.

— Но они в моем доме…

— Они не в твоем доме. Ты предоставила и свой дом, и теперь, на время контракта, он — их.

Джованна опустила голову. Слезы закипали на глазах, слезы ярости и разочарования. Доди сердито фыркнула.

— Не реви. Это только начало, возможно, следующие гости будут лучше, а возможно, ты усовершенствуешь программу развития своего пансиона. Знаешь, можно попробовать приглашать сюда английских старушек из глубинки. Они, правда, привередливы в еде, но хорошо воспитаны и точно не курят марихуану…

Джованна вскочила и бегом ринулась в сад. Доди чертовски мила и остроумна, но сегодня у Джованны Кроу нет сил терпеть ее остроумие.

Хорошее настроение улетучилось, как по волшебству. Джованна стремительно шла через сад и видела одни только разрушения. Вон там росли дикие фиалки. Тетка Лу приносила их из леса на этот живописный пригорочек несколько раз, но они все не приживались, а потом вдруг прижились и разрослись. Вчера ночью их кто-то затоптал.

Трава на берегах ручья измята, вода помутнела, а кое-где берег просто осыпался. В углу сада, позади скамьи, из дерна вырыта свежая яма, а в ней гора мусора. Объедки, пластиковые стаканчики, салфетки… Все это сделали из добрых побуждений, чтобы убрать мусор, но почему Джованне кажется, что весь Пикколиньо выглядит каким-то… изнасилованным?

Она гнала от себя эти мысли. Никто из местных жителей не стал бы портить лес и ручей, никто и не подумал бы обрывать розы с белого шиповника, никому и в голову не пришло бы назвать графиню Маргариту «бабкой в черном».

Все односельчане, пришедшие вчера на праздник, были у себя дома, на своей земле. Они никогда не причинят этой земле вреда, никогда не осквернят ее.

Выходит, все разрушения произвели три нечистоплотных человека? Этого не может быть. Неужели Джованна Кроу оказалась до такой степени не готова к своему новому бизнесу?

Ноги вынесли ее на поляну, и Джованна едва не застонала от жалости. Ободранные кусты, громадное безобразное кострище, мусор, запах гари.

«Я не хочу, чтобы по спальне моей прабабушки водили экскурсии. Чтобы с куста, который отец посадил в честь пятой годовщины их с мамой свадьбы, обрывали розы…»

Как же ты был прав, Франко,

Джованна стояла, не замечая собственных слез. Потом сзади зашуршали кусты, и она резко обернулась.

Джек Росс, историк, социолог и психотерапевт, в кожаных джинсах, косухе и бандане, стоял, прислонившись к дереву, и сочувственно улыбался ей.

— Мисс Кроу? Не плачьте, прошу вас.

— Просто Джованна. А не плакать я пока не могу. Только вот не знаю, по какой причине.

— Это злость. Обида. И еще что-то, чему нет названия. Это пройдет.

— Джек, это так ужасно…

— Пойдемте, посидим на берегу. Вода успокаивает.

— Да. Я забыла, вы же психотерапевт.

— Я работаю с очень специфической клиентурой. Наркоманы, байкеры, проститутки — маргиналы, одним словом. Они никогда не пойдут к обычному психотерапевту, потому что не доверяют человеку в костюме и при галстуке, но я разговариваю с ними на их языке, и мне они верят.

— Значит, меня вы лечить не собираетесь? Я же не маргинал… пока.

Джек улыбнулся еще шире и взял Джованну за руку,

— Мы не лечим. И не даем советы. Мы просто слушаем и иногда задаем правильные вопросы. В вашем случае в этом нет нужды. Скорее, вам нужны правильные ответы.

Джованна утерла слезы и шмыгнула носом. Почему-то ей стало значительно легче. Этот человек внушал доверие, хотя никогда прежде она не общалась с поклонниками рок-музыки, а тем более с самими рок-музыкантами.

— Что ж, тогда скажите мне, как можно было так испоганить это прекрасное место.

— Вы судите предвзято, Джованна. Это нормально и естественно. Для вас этот дом и сад очень дороги. Для остальных, в особенности для приезжих, это просто клевый домик в клевом месте.

— Но ведь я сама это придумала! Сама пригласила людей! Сама захотела превратить Пикколиньо в гостиницу. А теперь — я что, жадина? Или дура?

— Ни то, ни другое. Я бы сказал, что здесь с вами что-то произошло. Что-то, что изменило ваше отношение к этому месту. Возможно, разрешился какой-то давний спор, простилась детская обида… Одним словом, вы каким-то образом рассчитались с этим местом. Оно отдало вам свои долги, вы ему свои. Вы помирились, и оно стало для вас родным.

— Не понимаю. Вернее, понимаю, но…

— Слушайте, это просто. Вам приходилось ссориться с родными, близкими, любимыми? Так, чтобы до слез? Может, вас обидели, а может, и вы сами обидели, но очень сильно? Вы ведь не перестали любить тех людей? Но обида мучила и жгла, до тех самых пор, пока вы не нашли в себе достаточно сил, чтобы помириться. Так и этот дом. Я не хочу прикидываться ясновидящим, но ведь была обида, верно?

Джованна молчала, щеки у нее пылали. Рокер-интеллигент в течение пары минут разложил по полочкам десять… нет, двенадцать лет ее жизни, и все стало на свои места.

Теперь она очень хорошо понимала чувства Франко. Нельзя пускать экскурсии в собственную спальню. Нельзя превращать свой дом в постоялый двор.

Джованна подняла серьезные и строгие глаза на Джека.

— Спасибо вам. Вы действительно хороший психолог. И хороший человек.

Она поднялась, Джек тоже поднялся.

— И знаете что? Вас я приглашаю в Пикколиньо судовольствием. Вы приятный гость. Только теперь это не будет туром. Я просто приглашаю вас, Джек, к себе в гости. Как друга.

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала Джека в бородатую щеку. В этот момент из кустов донеслось сдавленное проклятие, а в следующую минуту на берегу озера появился Франко. Смуглое лицо потемнело от гнева, ноздри вздрагивали, а огромные кулаки были крепко стиснуты, однако голос его звучат спокойно.

— Полагаю, вы обсуждали снимки рассвета над «Роза ди Казерта»? Извините, что помешал. Синьорина Кроу, соблаговолите как можно быстрее найти время для того, чтобы решить вместе со мной некоторые вопросы, касающиеся вашего бизнеса.

— Франко, я…

— Мой секретарь назначит время. Прошу не тянуть с этим. Всего доброго.

Франко исчез так же стремительно, как и появился. Джованна в отчаянии повернулась к Джеку.

— Я думала, такое возможно только в кино и дешевых книжках про любовь! Неужели он мог подумать.

Джек выглядел абсолютно спокойным.

— Латинский темперамент не скрыть даже под светским воспитанием. Я не удивлен. В моей практике встречались и более бурные проявления ревности.

— Ревности? Да откуда…

— Джованна, послушайте меня еще немного. Можно обманывать себя и друг друга, можно играть в игры и делать хорошую мину при плохой игре. Можно не лгать, а просто не договаривать, можно просто молчать и так и не сказать того, что необходимо. Все это можно сделать, но ни к чему хорошему это не приведет. Маленький кирпичик недоговоренности между двумя людьми очень быстро превратится в громадную стену недоверия и отчуждения.

Вы же любите друг друга, это очевидно. Простите мое нахальство, но так уж получилось, что это бросается в глаза. Вы мне симпатичны, Джованна, и я хочу помочь, хотя, возможно, не имею на это права. Пока, во всяком случае. Идите к нему. Поговорите с ним. И скажите ему о своей любви.

Джованна посмотрела Джеку в глаза, кивнула и быстро пошла по тропинке к дому. Она приняла решение. Она его выполнит.

10

Доди встретила Джованну на пороге. Вид у нее был встревоженный и немного потрепанный.

— Джо, что творится! Сначала эти придурки, наши гости, потом Франко, рычащий не хуже тигра. Теперь ты, с видом первой христианки, идущей на съедение тому самому тигру. Вы что, поссорились?

— Нет. Хуже. Он считает, что я флиртую с Джеком.

— А ты этого не делаешь?

— Доди, почему ты задаешь мне этот дурацкий вопрос?

— Потому, что у меня есть на это причины. В отличие от Франко, я тебе верю, но все это может подождать. Знаешь, зачем йог устроил нам короткое замыкание?

— Ну?

— Они с молодоженами решили нас грабануть.

— Что-о?!

— Обкурились травки втроем где-то в лесу и решили, что у нас есть сейф с сигнализацией, в котором мы храним деньги. Дедок устроил замыкание, но пал под грузом выпитого и выкуренного, тогда юные жертвы Гименея пошли проторенным и менее технологичным путем. Пока мы с Марго щелкали рассвет, а вы с Франко… короче, вас не было, молодожены жизнерадостно обчистили твою комнату. Марго проснулась и сразу заметила, что в комнате беспорядок. Мне-то это и в голову не пришло, по мне, так все было вполне нормально, когда я ее укладывала. Подумаешь, стол не заперт и ящики выдвинуты! У меня всегда так было. Когда у меня вообще был стол…

— Доди! Он же сам мне сказал!

— Кто, стол?

— Майлз! Молодожен этот несчастный! Он сказал, что ТЕПЕРЬ у них есть денежки! Так они сбежали?

— С такого похмелья? Куда там. Они дрыхли без задних ног, между прочим, как я и говорила, прямо в обуви поверх одеяла. Вонь у них стоит — кошмар. Марго вызвала Гвидо с ребятами, и теперь мы все ждем тебя, чтобы ты вызвала полицию. Марго обещала пока ничего не рассказывать Франко, чтобы не подливать масла в огонь.

— Доди, я пойду к ним.

— Деньги мы забрали, но без Гвидо…

— Я сама!

Джованна Кроу легкой птицей взлетела на второй этаж.


Злоумышленники сидели все втроем на кровати, вид у них был самый мрачный. Молодая непрестанно курила и тушила окурки в тончайшей фарфоровой кофейной чашечке — вчера Джованна сварила им кофе…

Джованна вошла и прислонилась к дверям.

— Я ведь предупреждала вас, мистер Майлз. Так вот, будет так, как я и говорила, за одним маленьким исключением. Не я верну вам деньги за проживание, а вы мне отдадите свои, вместе с документами.

— Счас! И чего мы будем делать?..

— Дослушайте меня. Вы отправитесь туда, откуда прибыли. Надо полагать, вы прилетели в Бари?

— Ну… да…

— Отлично. До Бари вы доберетесь автостопом, документы для этого не нужны. Учитывая разные непредвиденные ситуации, вам на это потребуется два-три дня. Если за это время вы не влипнете в неприятности с полицией, то в Бари вас будет ждать пакет с вашими деньгами и документами. После получения пакета на почте рекомендую сразу же отправиться по домам. В Италии довольно строгие законы.

— Не слушай ее, Билли, так она и вернула нам денежки…

— Если вы предпочитаете остаться при своих деньгах и документах, то я немедленно вызываю полицию. Пусть все будет по закону.

Незадачливые туристы переглянулись и полезли за бумажниками. Девица с ненавистью взглянула на Джованну, а потом встала и смачно плюнула прямо на смятые подушки.

Как выразилась Доди, прощание было кратким. Гвидо вызвался довезти всех троих на грузовичке до муниципальной трассы, так что очень скоро Джованна смогла вздохнуть с облегчением. Доди яростно сдирала простыни и наволочки, демонстративно натянув сразу две пары резиновых перчаток.

Джованна заставила себя сначала вымыть обе комнаты с шампунем и хлоркой, потом сменила белье на кроватях, распахнула настежь окна, потом приняла душ и переоделась — и только после этого отправилась в замок.

Она приняла решение. Она его выполнит…


Франко стоял у окна своей комнаты. В руках он сжимал нечто, напоминавшее кружевную тряпочку.

Это было смешно и глупо, он прекрасно это понимал. Ему тридцать шесть лет, из них двадцать он не девственник. У него были любовницы, были женщины, с которыми он пытался жить долго… Больше полугода не продержалась ни одна.

Смешно и глупо стоять у окна и время от времени подносить к лицу кружевной комочек. Женский лифчик, такой маленький и изящный, такой легкий, пахнущий кожей Джованны.

Ее смехом. Ее хриплыми стонами и тихими вскриками. Ее нежностью. Ее ласками. Ее прекрасным телом.

Вы, граф, фетишист, однако, На старости лет…

Франко тихо зарычал. Он не мог иначе вспоминать сегодняшнюю сцену у озера. Длинноволосый бородач держит Джо за руку, а она улыбается и целует его…

Ранним утром Франко уехал в Неаполь, его присутствие требовалось на важном судебном заседании. Впервые в жизни он был невнимателен к делам. Он просто не мог о них думать, потому что на губах еще не остыли поцелуи Джованны, а кожа горела от одного воспоминания о ее ослепительной, ошеломляющей наготе.

Он хотел эту женщину так, как не хотел ни одну из своих любовниц. Он умирал от желания, мечтал о близости, не мог насытиться этой близостью всю предыдущую ночь. Он мчался домой, как на крыльях, надеясь, что она все еще ждет в его комнате…

Вместо этого она целовалась с другим мужчиной.

Будь оно все проклято!


Джузеппе Торнаторе страдальчески завел глаза к небу. Почему, ну почему, Святая Роза Доманийская, почему толстухе Марии эта девушка достается в виде принцессы, а ему — исключительно в виде фурии? Мария утверждает, что синьорина Джованна ангел, то же говорит и синьора графиня, а синьора графа Джузеппе собственными глазами видел вчера танцующим с этой самой синьориной, так почему же именно ему, Джузеппе, приказано не пускать ангела синьорину Джованну к синьору графу?

Надо бросать службу в замке. Наняться в геологи. В укротители тигров. В полицию пойти. Все одно, это легче, чем понять молодого графа Аверсано и эту ангельскую синьорину, которая сейчас колотит по двери кулаками и каблуками.

Джузеппе приоткрыл дверь. Раскрасневшаяся Джованна немедленно потребовала:

— Открывайте, Джузеппе! Хотите разволновать графиню? Я ведь сейчас кричать начну.

— Синьорина Джованна, да что же я могу сделать? Синьор граф не велели к нему пускать, потому что они работают. Он рассердится…

— А я уже рассердилась! Открывай! Знаешь что, Джузеппе Торнаторе, ты вчера ел мой хлеб и пил мою воду, так что так поступать не имеешь права!

Джузеппе сдался. И хлеб, и вода вчера были превосходны.

Он надеялся, что успеет предупредить господина графа, но Джованна пронеслась мимо него настоящим вихрем. Джузеппе махнул рукой и отправился в кухню. Приближалось время ужина.


Джованна постучала в дверь и почти тут же повернула ручку. Она приняла решение, она его выполнит.

— Франко? То есть, синьор граф? Могу ли я нижайше молить об аудиенции?

— Не паясничай. Заходи. Даже если я скажу «нет», ты все равно войдешь, так?

— Ну что вы! Мы бедные, но гордые. Буду стоять во дворе на коленях до тех пор, пока вы не снизойдете…

— Джованна! Не надо… пожалуйста.

Он сказал это тихим и каким-то надломленным голосом, из-за чего у Джованны мгновенно пропала всякая охота воевать. Дальше они говорили по очереди, не слишком вслушиваясь в слова друг друга. Обоим было явно нелегко признавать свое поражение.

— Франко, я должна тебе сказать…

— Я успел все обдумать сегодня утром и принял решение…

— …Я много думала и пыталась понять твою точку зрения…

— …Я не должен диктовать тебе условия твоей собственной жизни…

— …Я многого не понимала, потому что не до конца разобралась в себе и в своем отношении к этому месту…

— …Если уж я согласился с тем, что ты живешь в Пикколиньо и он является твоим домом…

— … Теперь я понимаю, что Пикколиньо мой дом, мой настоящий дом…

— …То я не имею прав запрещать тебе приглашать в этот дом людей. Можешь заниматься своими туристами!

— …И потому я сегодня выгнала всех этих туристов!

Наступила тишина. Звенящая, торжественная тишина. Франко смотрел на Джованну, Джованна на Франко.

Он думал: мне нужна она, только одна она. Я всю жизнь искал ее, а она была совсем рядом, росла, расцветала для меня, словно цветок, мой цветок, мой единственно правильный, нужный и любимый цветок. Пусть она занимается, чем хочет, только пусть она будет рядом. Туристы, раскопки, домашняя кухня — все, что угодно, только будь рядом, Солнышко!

Она думала: какой же он красивый, ее мужчина. Как хорошо, что он ненадолго уезжал. Теперь он здесь, рядом, и все хорошо.

Тишина взорвалась. На губах Джованны заиграла легкая улыбка, когда Франко подхватил ее на руки и зарылся лицом в золотистую гриву волос.

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Черта лысого! Что?!

— Я хочу, чтобы ты стала графиней Аверсано и хозяйкой этого замка. Иными словами, моей женой. То есть — выходи за меня замуж. Выйдешь?

Он ждал ответа со страхом. Почему-то мужчины всегда ждут этого ответа со страхом. Романтики говорят — боятся, что женщина откажет. Циники говорят — боятся, что согласится. Франко Аверсано, хладнокровный и удачливый бизнесмен, миллионер и светский лев, покоритель женских сердец и тел, умирал от ужаса потому, что знал: другой женщины ему не надо. Он нашел свою, единственно верную.

Джованна медленно потянулась у него на руках. Ухитрилась закинуть ногу на ногу. Заглянула графу Аверсано в глаза и медленно протянула:

— Выйду… если вернешь лифчик!

А потом очень серьезно и тихо добавила:

— Я уже давно твоя, Франко. Твоя жена, женщина, любовница, рабыня, графиня… Я приговорила себя к тебе. Я твоя. Потому что я очень люблю тебя, Франко. Это — навсегда.

И в комнате вновь воцарилась тишина. Это потом она превратилась в тихие вздохи, стоны, смех, шорохи и шепоты, вскрики и снова смех, а уж совсем потом стала россыпью звезд на ослепительном бархате итальянского неба…

Эпилог

К свадьбе в «Роза ди Казерта» готовились от души. Дейрдре О'Райли штурмовала высоты кулинарного искусства под руководством Марии Баллиоли и ее «девчонок». По вечерам в замке синьора Баллиоли утирала вспотевший лоб и тихонько говорила:

— Хорошая женщина, но в готовке ничего не соображает. Правда, мясные блюда ей стали удаваться…

Графиня Маргарита помолодела и расцвела. Она по-прежнему каждый день ходила в свой тайный садик, подолгу просиживая в маленьком домике, но теперь ее часто видели и в деревне, и в Пикколиньо, и в парке замка. Она лично присматривала за всеми приготовлениями.

Из Франции прибыл — с черепашьей скоростью — громадный трейлер, груженный вином. За рулем трейлера сидел Джакомо Аверсано, краснощекий загорелый мужчина— с мозолистыми руками и смеющимися серыми глазами. Чуть позже на «кадиллаке» прибыла его жена, Мари, а также трое детей-погодков. Их щебетание сначала заполнило весь замок, а потом плавно переместилось на улицы деревни. Вместе с новыми друзьями маленькие аристократы-виноделы заново осваивали родной язык своего отца.

Джек Росс ненадолго уезжал в Чикаго, а когда вернулся, разъяснилась и причина несколько нервного состояния Доди. Оказывается, Джек сделал ей предложение, причем оно оказалось первым в жизни маленькой авантюристки. Разница в возрасте Джека совершенно не смущала.

— Доди, я сам в таком возрасте, когда меня трудно принять за юного альфонса, не говоря уж о том, что и ты не богатая старушка.

— Джек, но двадцать лет…

— Семнадцать, милая. Это мало. Ты даже не годишься мне в матери.

— Почему это я не гожусь тебе в матери?!

— Только если ты забеременела в шестнадцать, а значит, вела разгульный образ жизни. Ну, а раз вела разгульный образ жизни, то и семнадцатью годами разницы тебя не напугать.

Восхищенная Доди воззрилась на жениха.

— Вот это да! Клянусь, только психолог способен так лихо закрутить сюжет. Бери меня в жены, да поскорее, а то я раздухарюсь и найду себе помоложе…

Пикколиньо блистал новым ремонтом и шикарными ванными комнатами. Электричество больше не отключали, за садом приглядывали садовники из замка, правда, тайно, потому что Джованне и Франко нравился первозданный вид садика Лукреции Альба.

Жених и невеста почти не расставались. Они бродили по рощам и долинам, заходили в дома друзей, катались верхом и купались в озере, словом, были абсолютно счастливы. Джованна иногда с легким изумлением и недоверием вспоминала то время, когда бизнес казался ей единственно важным делом в жизни, а Франко — Франко вообще не вспоминал о жизни без Джованны. Ему казалось, что она была всегда. В известном смысле так оно и было.

День свадьбы. Замок «Роза ди Казерта». Действующие лица: графиня Маргарита Аверсано (черный бархат, жемчужный гарнитур, заломленные руки и тревога на прекрасном лице); Джакомо Аверсано (строгий костюм, который жмет в плечах, на лице изумление). Наконец, счастливый жених Франко Аверсано (без пиджака, на лице отчаяние).

— Франко, перестань валять дурака! Ты взрослый мужчина, не мальчик. Куда ты его дел?

— Я положил его здесь, клянусь! Боже, она меня убьет!

— Не понимаю, чего вы все так волнуетесь! Это же наша деревенская церковь, а не Ватикан. Ну, пойдет в другом…

— Я не сумасшедший, мама! Он был здесь! Я снял, чтобы надеть запонки…

— Я вообще женился в белой рубашке. Собственно, и без галстука…

— Вспоминай, куда ты выходил…

— Я не выходил! Позвоните в Пикколиньо!

— А что, он может быть там?

— Дурак, Джо волнуется!

— Сам дурак! Я-то ничего не терял…

— Прекратите оба! Как маленькие! Франко, давай еще раз попытаемся вспомнить: ты вышел из душа, надел брюки…

— Сначала трусы…

— Джако, замолчи!

— Я просто пытаюсь восстановить цепочку…

— Он прав, иначе не вспомнить. Значит, трусы, носки и брюки…

— …Ты надел одновременно.

— Ха-ха-ха, очень смешно! Мама, убери его, я его убью…

В этот момент распахиваются двери, и в комнату вплывает синьора Мария Баллиоли в ошеломляюще пышном наряде. На вытянутых руках она держит то, что все так долго и безуспешно ищут, — безупречно отглаженный фрак. В комнате на секунду повисает пауза, которая затем взрывается гулом всех голосов сразу.

— Мария, мы чуть голову не сломали…

— А я смотрю, он помятый, в машине ведь везли…

— Синьора Баллиоли, ваш ангел Джованна могла овдоветь до свадьбы…

— Моя Мари тоже…

— Замолчите все немедленно! Господи, как хорошо мы с Альдо поженились! Тихо, в мэрии, без всяких свидетелей…

— На твоем месте, мама, я бы не афишировал отсутствие свидетелей…

— Джако, как я?

— Как всегда. Вылитый граф Аверсано. Пошли, жених…


Тот же самый день свадьбы. Пикколиньо. Действующих лиц очень много, потому что по всему дому шмыгают дети. Трое из них точно принадлежат к близким родственникам жениха, но в данный момент понять, где они, невозможно.

Цветы, различные предметы женского туалета белого цвета. Дейрдре О'Райли, рыжая женщина без возраста в зеленом шелковом платье, на лице ехидная ухмылка. Мари Аверсано-Пиньоль, французская невестка графини Маргариты. Одета с шиком, присущим только француженкам, лицо ОЧЕНЬ озабоченное. Счастливая невеста Джованна Кроу, Нижняя юбка, корсаж, — руки подняты вверх, на лице отчаяние. Говорят все одновременно, но Доди успевает вставлять реплики и в паузы.

— Нет, это решительно никуда не годится! Юбка вполне, но рюшечки на бюсте… Русская крестьянка девятнадцатого века!..

— Я вообще не помню, чтобы в каталоге было это платье. И замуж я уже не хочу. Я в туалет хочу…

— Потерпишь. Значит, так, скоростной режим. Доди, вы владеете иголкой?

— Семью языками, приемами карате, недвижимостью в Уэльсе — да, да и еще раз да! Но иголкой— нет.

— Понятно. В принципе, можно было бы и так… Корсет сшит превосходно.

— Падре будет против!

— Ха! Ты же не за падре выходишь, а за Франко! А он будет не против, я тебя уверяю…

— Ой, девочки, я начинаю волноваться. И в туалет тоже хочу…

— Ничего, злая ирландка, тебе это тоже предстоит…

— Нет, милая, я не такая, как ты. Я честная.

— Это ты о чем?

— Это я о фате. Я не буду напяливать всю эту кружевную ерунду…

— Доди, вы меня поражаете! Смысл свадьбы именно в этом!

— А фата — символ невинности!

— Мы с Жако прожили целых два года и родили Жана прежде, чем собрались к алтарю…

— Я вообще не понимаю, зачем обязательно жениться. Я же люблю Франко, он любит меня, Бог наверняка это знает…

— Мы не то чтобы были против обрядов, но в один год было очень дождливо, лоза могла загнить, а в другой было так жарко, что мы собрали лучший урожай за сорок лет…

— Смотри-ка, а выглядишь ты моложе…

— Доди, это виноградник моей семьи. Ему сто семьдесят лет. Так вот, нам просто было все время некогда…

— Если я сейчас же не пойду в туалет, то в церковь вы отправитесь без меня!

— Без невесты нельзя, Джо. Поверь слову этнографа. Ни одна свадьба в истории человечества не обходилась без невесты.

— Придумала! Драпируем фату у нее на плечах. Оставляем корсет, сверху драпировочка, маленькая фата на голову и много белых цветов. Жан! Поль!

— И Сартр.

— Почему Сартр?

— К слову. Жан Поль Сартр.

— Ох, Доди, не сбивайте меня. Жан! Поль! Аделина! Быстро бегите в сад и несите мне все белые цветы, какие найдете.

— Все, мамочка?!

— Все до единого!

— По-моему, кто-то совершает ошибку…

— По-моему, кто-то опаздывает на свадьбу…

— Ничего, без нас не начнут. А где, собственно, невеста?

— Вот и я. Боже, как мало надо человеку для счастья! Теперь драпируйте меня. Я готова.

Часом позже абсолютно все население деревни во главе с замершим Франко Аверсано в восхищенном молчании наблюдало за тем, как со стороны Пикколиньо к церкви приближается облако из цветов.

Наследники Джакомо и Мари Аверсано не ударили в грязь лицом. Левкои и лилии, розы и жасмин, померанец и душистый табак — все это благоухало и роняло лепестки на землю и окружающих, а посреди этого облака алело смущенное и прекрасное личико невесты. Франко не мог оторвать от Джованны восхищенного взгляда, а она отвечала ему нежной улыбкой.

Мари воинственно смотрела на маленького благодушного падре, явно ожидая того момента, когда он осмелится высказать неудовольствие чрезмерно обнаженными плечами и руками невесты, однако падре, истинный сын Италии, только одобрительно кивал и цокал языком. Потом вся процессия вошла в церковь, и под древними сводами разнеслись слова простые и мудрые, вечные и юные, слова, сотни лет связывавшие мужчин и женщин нерушимыми и священными узами.

Я беру тебя и клянусь любить тебя в радости и в горе.

В болезни и здравии.

В нищете и богатстве.

В славе и бесчестии.

Во веки вечные и покуда смерть не разлучит нас.

Согласен ли ты, Франко, взять эту женщину?

Согласна ли ты, Джованна, взять этого мужчину?

Солнце смеялось, и ангелы пели на небесах, а дети осыпали молодых рисом и хмелем. Плакали Мари и Маргарита, Доди молодела на глазах, и Франко Аверсано нес на руках белоснежное облако цветов — свою молодую жену.

Когда стемнело и свадебный пир набрал полную силу, молодые потихоньку сбежали. У самых дверей их тихо окликнула высокая стройная женщина с серебряными волосами и грустной улыбкой.

— Сынок! Принцесса! Подождите-ка немного. Пойдемте со мной. Я должна вам кое-что подарить.

И Маргарита Аверсано повела своего сына и его молодую жену в потайной розовый сад. Здесь Джованна и Франко разом схватились за руки и замерли. Графиня Маргарита, улыбаясь, несла им два больших букета роз. Вблизи оказалось, что это не срезанные цветы, а два живых куста, с землей на корнях.

Маргарита вручила каждому из них по кусту и тихо произнесла:

— Вы были правы, дети мои. Жизнь продолжается. Она бесконечна, потому что бесконечно любовь. Мы с Альдо прожили хорошую жизнь. Мы вырастили детей и внуков. Посадили целый сад роз. Теперь ваша очередь. Теперь это ваш сад.

И она отступила в сторону, а Джованна и Франко взяли по лопате и посадили розы в уже заготовленные ямки. Потом они поцеловали Маргариту, взялись за руки и медленно пошли по лунной дорожке к своему маленькому дому, спрятавшемуся среди деревьев.

Там в саду не осталось ни одного белого цветка, но завтра распустятся новые…

Там журчит ручей, о чем-то торопливо шепча ветвям…

Там поют птицы и стрекочут цикады…

Там ветер тихонько шевелит кружевные занавески, и кажется, что невысокая пожилая женщина, вся в белом, весело машет рукой из окна…

И ветер, ручей и птицы доносят слова этой женщины:

«Нужно просто очень любить этот мир — и тогда ты будешь жить вечно…»


Оглавление

  • Пролог
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • Эпилог