Город павших ангелов [Дэниел Депп] (fb2) читать онлайн

Дэниел Депп Город павших ангелов

Уведомление автора:

«Они» — это не они.

«Он», «она» или «оно» — это не вы.

В данной книге любое сходство с людьми, ныне живущими или почившими, следует рассматривать как чистое совпадение и будет воспринято автором как дань его гению.

Джону

В память о летающих братьях Скараманга

Я приехал в Лос-Анджелес в тридцатые, во времена Великой депрессии, потому что здесь можно было найти работу. Лос-Анджелес — магнит для неудачников. Так было всегда. И пусть вы ничего не добились в других местах — здесь у вас есть шансы.

Роберт Митчем, актер

Можно долго мнить себя ковбоем, пока не наткнешься на человека, мнящего себя индейцем.

Кинки Фридмен, поэт и музыкант

Глава 1

Когда фургон свернул с Лорел-кэньон-драйв на Уандерленд, Поттс спросил Сквайерса:

— Ты сколько трупаков видел?

Сквайерс задумался на минуту, морщась, словно сама мысль о мертвецах причиняла ему боль. Поттс решил, что, наверное, так оно и было.

— В смысле в морге или вообще где попало? — наконец уточнил Сквайерс.

Вот такие ответы неизменно бесили Поттса. Задаешь ему простейший вопрос, а этот мудак зависает дня на три и выдает что-нибудь идиотское. Поэтому-то Поттс и не любил с ним работать.

— Господи! Ну да, вот прям так, твою мать, на полу валяются. Твоя гребаная бабуля в гробу меня не интересует.

Сквайерс снова погрузился в раздумья, помогая себе гримасами. Пока он кумекает, можно спокойно за кофе смотаться, подумал Поттс. Ему захотелось звездануть напарника чем-нибудь тяжелым. Но он сдержался, закусил губу и стал разглядывать проплывающие мимо дома.

Видавший виды фургон тащился в гору по крутой извилистой улочке, которой не было видно конца. Сквайерс сидел за рулем, как обычно, потому что любил водить, а Поттс нет. Поттс считал, что нужно быть идиотом или маньяком, чтобы получать удовольствие от вождения в Лос-Анджелесе. А Сквайерс был и тем, и другим. Поттс где-то вычитал, что в Лос-Анджелесе живут больше десяти миллионов человек. И все они буквально полжизни проводят на дорогах. Кое-где машины запруживают все двенадцать полос и несутся со скоростью восемьдесят миль в час, бампер к бамперу, разделенные всего несколькими дюймами. Люди сидят, вцепившись побелевшими пальцами в руль этих кренящихся набок махин из стекла и металла. Будешь плестись слишком медленно — въедут в зад. Будешь нестись слишком быстро — не успеешь остановиться, когда какой-нибудь старый пердун затормозит от своих старческих галлюцинаций и соберет за собой очередь из ста тачек. И выбора не остается. Приходится делать то же, что все остальные, даже если это полный идиотизм. Так что молча повторяешь за ними и стараешься не прикидывать в уме, насколько это все невероятно с математической точки зрения. Такой вот тупой бездумный оптимизм, надежда на то, что продержишься тут больше пятнадцати секунд, что тебя не убьют и не покалечат. С другой стороны, в Лос-Анджелесе каждые пятнадцать секунд кого-нибудь убивают и калечат, так что париться по этому поводу вполне нормально. Ездить по Лос-Анджелесу могут только камикадзе.

Но больше всего Поттса бесило то, что приходится делать вид, будто другие знают, что делают, когда они ни хрена не знают. Посмотришь на физиономии, которые мелькают за окном, и поймешь, что надеяться не на что. Мимо проносится сборище алкашей, перевозбужденных подростков, мамаш, орущих на детей, бизнесменов-гипертоников, орущих в мобильники, старичья, полуслепых, неудачников, которым уже и жить незачем, накачанных амфетаминами недосыпающих дальнобойщиков за рулем многотонных фур с унитазами. Рожи из фильма ужасов — жуть берет. Одно неверное движение — и всем хана. Чтобы переносить такое, приходится врать себе. И это доканывало Поттса. Оптимистом он не был. Отмотаешь пять лет в техасской тюряге — изменишь свое представление о людях. Господи, сколько же на свете психов разгуливает без привязи. Странно, что нам вообще удается просыпаться живыми, не то что по этому гребаному шоссе ездить. Но когда выкатываешься из дома утром, приходится через силу отодвигать все эти мысли в сторону, засовывать в чуланчик на задворках мозга и запирать на ключ. Заставляешь себя забыть все, что знал о жизни, что считал истиной, и делать вид, что люди — все сплошь душки, а не сборище воров, чокнутых и уродов, как на самом деле и есть. И это бесило Поттса. Этот самообман изводил его. И давил на плечи тяжелым камнем, не давая передохнуть.

Поттс взглянул на Сквайерса, который смотрел прямо перед собой, сдвинув брови и изображая умственную деятельность. Сквайерс был огромным, бледным и тупым, прямой противоположностью Поттса. И Поттс почти восхищался им. Его, конечно, раздражала компания этого типа. Мир, думал он, стал бы куда безопаснее, если бы Сквайерс угодил под поезд. Сквайерс был медлительным и усердным. Все происходившее в его голове даже отдаленно не напоминало то, что творилось в голове Поттса. Сквайерс никогда ни о чем не беспокоился, не нервничал и не пугался. И вообще мог уснуть стоя, как корова. Никогда не задавался вопросами, не утруждал себя ответами и не спорил. Мог сделать что-то, а мог и не делать. И не угадаешь, чего от него ожидать, поскольку за его действиями не наблюдалось мыслительного процесса. Наверное, Сквайерс был самым счастливым человеком из всех знакомых Поттса. В его жизни не было конфликтов. Поставь ему простенькую киношку с окровавленной бензопилой или дай стопку дешевых порножурналов — и парень будет доволен, как ребенок. А вот у Поттса все время болел желудок, и, сколько он себя помнил, небеса грозили обрушиться на него. Поттс слегка завидовал Сквайерсу, но при этом ненавидел — псих, да и только. Ричи называл их — Матт и Джефф,^[1] шутил, что вместе они образуют идеального работника, но по отдельности — абсолютнейшие бестолочи. Впрочем, Ричи Поттс тоже недолюбливал, хотя платил он неплохо, а бывшим зэкам не до капризов.

Фургон полз все выше на холм, из одного мира в другой, мимо шикарных домов, стоивших миллионы и все равно подпиравших сваями свои задницы над каньоном. За такую прорву денег могли бы и задний дворик сделать. Надо же, чтобы было куда выйти воздухом подышать, пивка выпить, шашлычок пожарить. Даже в том сортире, который он снимал в Редлендсе, был какой-никакой задний дворик. Но дело в том, что весь этот пейзажик на Голливудских холмах — полный отстой.

За пару-тройку миллионов получаешь говенную хижину без дворика, да еще с жопой, которая висит над пропастью.

Хотя чего уж, это и есть Голливуд, разве нет? Вся эта дыра — сплошное надувательство. Кинозвезды, мать их. Кучка лохов. Дом без дворика — не дом.

— Сто двадцать три, — выдал Сквайерс. Поттс посмотрел на него.

— Чего?

— Ну трупаков я видел.

— Вот что ты мне тут несешь? Сто двадцать три? Ты в Освенциме, что ли, подрабатывал? Господи!

— Не, я серьезно. Я видел, как самолет разбился. Скончались сто двадцать три человека.

Слово «скончались» в устах Сквайерса добило Поттса. Врет и не краснеет, гад. Небось услышал в новостях про авиакатастрофу, и репортер сказал «скончались». А Сквайерс даже не знает, что это значит, где уж ему такое слово употреблять. Поттс решил вывести его на чистую воду.

— Ты сам видел, как разбился самолет?

— Да, вот именно.

— Вот прям как самолет падал, видел?

— Нет, как он о землю звезданулся, не видел. Я пришел сразу после этого. Когда пожарные понаехали и все такое.

— И трупы видел?

— А?

— Ты там трупы видел, так? Сто двадцать три гребаных трупа, разбросанных по земле. Ты их посчитал, да? Раз, два, три, сто двадцать три?

— Ну нет, вот прям трупаков я не видел, но они там были. На борту летели сто двадцать три человека. И все скончались.

Поттс сделал глубокий вдох и выдохнул.

— Я тебя о чем спросил?

— Когда?

— Когда спросил, сколько трупов ты видел? Я сказал «видел». Именно это слово. Я не спрашивал, про сколько трупов ты слышал от долбаных козлов по телику. Просекаешь?

— Но они ж там были, верно? Чего мне было на них пялиться? Целый самолет, полный людей.

— Но фишка в том, что ты их не видел, так? Ты про них слышал, но своими глазенками не видел. Правильно?

— Да, но…

— Да пошел ты со своими «но». Ты лично своими собственными глазами видел сто двадцать три тру па? Просто скажи: да или нет. Да или нет.

Сквайерс запыхтел, поерзал на сиденье и коротко ответил:

— Нет.

— Ага! — обрадовался Поттс. — Что и требовалось доказать.

Фургон медленно плелся по извилистой дороге. Было три утра. Наползающий туман не добавлял удовольствия. Несколько раз им пришлось остановиться, чтобы узнать улицу. Какой-то крысиный лабиринт. И подъему конца-краю не видно. Поттс терпеть не мог холмы. Ему по душе была ровная местность, поэтому он и жил в пустыне.

— Приехали, — сказал он.

Они затормозили у огромных железных ворот. Сквайерс подкатил к самому домофону и покосился на Поттса, шарившего по карманам военной формы, которую любил носить.

— У тебя код есть?

— Ясное дело, есть. — На самом деле Ричи написал код на желтом листке с липкой полосой, только сейчас Поттс никак не мог его отыскать. Он машинально взял этот чертов листок у Ричи в клубеи куда-то сунул. Поттс подавил приступ паники. Сквайерс, ублюдок, наблюдал за ним с едва скрываемой насмешкой. Он надеялся, что Поттс не найдет код, позвонит Ричи и тот порвет его, как Тузик грелку. Сквайерс злился на него из-за самолета, но ему не хватало мозгов, чтобы придумать план мести.

Наконец Поттс отыскал листок в одном из нагрудных карманов камуфляжной куртки и почувствовал, как отпускает спазм в желудке. Сквайерс заметно расстроился. Поттс пытался напустить на себя хладнокровия, как будто и не вспотел совсем от волнения. Он прочитал код. Сквайерс высунул руку из окна и набрал его. Ворота вздрогнули и открылись. Они проехали внутрь.

Дом был приткнут на бугорке над самым концом Уандерленд-авеню. Когда ворота закрылись, они въехали по узкой дорожке на мощеную площадку перед гаражом. Дальше шел резкий поворот направо, и дорожка снова карабкалась круто вверх к дому. Сквайерс остановил фургон у гаража, они вылезли и пошли к крыльцу.

— Твою мать! — вырвалось у Поттса. — А ручник у этой развалюхи нормальный?

— Да хрен знает. Не мой же фургон.

— Надо будет его задним ходом подать наверх, — сказал Поттс, махнув рукой в сторону дороги. — Молись, чтобы этот урод не поехал под горку и не улетел в космос.

— Черт! — Сквайерс посмотрел на фургон, потом проследил взглядом возможную траекторию по склону холма и дальше — в долину, утыканную домами.

— Ладно, — согласился он. — Только сначала пойдем посмотрим.

Они поплелись вверх по склону. Поттс был не-ныгок и жилист, но много курил. Сквайерс же был здоровенный и любил придуриваться. Дойдя до Юршины холма, они оба тяжело дышали. Присели hi минутку. Потом Сквайерс дернул дверь. Она оказалась незаперта. Он выжидательно обернулся на Поттса.

Они вошли в неосвещенный дом и попали в го-ртиную с высоченным потолком, подпираемым с двух сторон стеклянными стенами. Снаружи ее окаймлял дворик с видом на огни Лос-Анджелеса, лежавшего далеко внизу.

Сквайерс потянулся к выключателю, но Поттс остановил его.

— Ты что делаешь? Мы ж тут как в аквариуме.

Нас же от гребаного Комптона видно будет.

Поттс подошел к стене и наглухо сдвинул шторы.

— Ну включай теперь.

Они осмотрелись.

— Во помойка, — заметил Поттс. — У этого засранца миллиард в кармане, а вкуса — ни грамма. И стырить-то нечего.

— Ричи тебе навешает, если ты что-то стыришь, — напомнил Сквайерс. — Он же велел ничего не трогать.

— Да пошел бы твой Ричи. Тут брать все равно нечего, одно говно. Господи!

Поттс взялся за ручку двери.

— Где она, он говорил?

— Вроде бы наверху.

Они поднялись по ступенькам. Поттс открыл дверь. Кабинет. Другую. Огромная спальня, бардак. Еще одну.

Девушка сидела на унитазе, привалившись к бачку. На вид лет шестнадцать-семнадцать, очень симпатичная, длинные каштановые волосы, фигура что надо. Коротенькое кукольное платьице, разноцветные колготки спущены до икр. Из левого бедра торчал шприц. Рядом на раковине героиновый набор.

Несколько секунд Поттс и Сквайерс смотрели на нее молча.

— Хорошенькая, — очнулся наконец Сквайерс.

— Ты уверен, что она того… совсем откинулась?

Да уж хорошо бы.

Сиськи классные.

Извращенец гребаный, — с омерзением фыркнул Поттс, — вот ты кто.

Я ж не сказал, что хочу ее трахнуть. Вот если б она живая была. Поттс скривился.

— Где камера?

Сквайерс достал дешевую туристическую фотокамеру под тридцатипятимиллиметровую пленку.

А чего он цифровую-то не дал? — удивился Сквайерс, изучая камеру. — Это ж говно говном.

— Да потому что ему пленка нужна.

— А почему именно пленка?

— Ну не верит он нам, понятно? Может, мы тут копий себе нашлепаем. Вот он и хочет, чтобы все было только на пленке.

— Ага.

Ну давай камеру.

Поттс снял девушку с разных сторон, останавливаясь только, чтобы дать вспышке время подзарядиться.

Ладно, иди подгони фургон, — наконец велел он Сквайерсу. — Прям к двери, как можно ближе. Миг не улыбается тащить эту суку по всему холму.

А что сразу я? Почему ты сам не пойдешь за фургоном?

— Да потому, что ты долбанутый извращенец. Одного тебя с этой сукой я не оставлю. Такой ответ тебя устроит?

Сквайерс посмотрел на него и не сдвинулся с места. Поттс уже решил, что тот сейчас накинется на него. Правда, со Сквайерсом ни за что не угадаешь, чем он думает. Если слово «думать» вообще подходит к тому, что происходит в его голове. Уставится на тебя остекленелыми глазенками, будто взглядом тебя насквозь прошьет и в затылок упрется. Поттс ждал удара. По Сквайерсу никогда не видно, что он сейчас ударит. Только мышцы слегка напрягаются. Сквайерс, может, и дебил недоделанный, но его не поймешь.

Однако Сквайерс только пожал плечами и пошел вниз по лестнице. Поттс выдохнул и повернул в спальню, чтобы поснимать там. Ричи требовал «говорящих снимков», как он выразился. Такие, по которым можно было узнать дом. Ричи все продумал. Поттсу эти его указки нравились не больше, чем идиот Сквайерс. Но нужно отдать ему должное: он ничего не упустит.

А Сквайерс тем временем в страшных муках вкатывал фургон задним ходом на холм. Он взял его на время у зятя, который божился, что тачка надежная. Сквайерс представил себе, как этот прощелыга будет ржать над ним, и решил взгреть его как следует, когда вернется, — пусть он и сестрин муж. Коробка переключения передач — говно, первая передача слишком слабая, вторая — слишком сильная. Фургон скрежетал и раскачивался, но Сквайерсу удалось дотянуть до гаража, потом он резко сдал назад и поехал вверх по холму. Добравшись до вершины, Сквайерс включил первую передачу и дернул ручной тормоз. Фургон скатился на несколько сантиметров по склону, но потом замер. Сквайерс подождал еще, но развалюха осталась на месте. Тогда он выпрыгнул из машины и вошел в дом.

— А еще громче не мог, долбоеб? — приветствовал его Поттс.

— Я думаю, надо побыстрее. Не доверяю я тормозам этого ведра.

Поттс поднялся в спальню и стащил с кровати одеяло. Потом вышел в коридор и разложил его на полу. Сквайерс дернулся в ванную за девушкой, но Поттс отпихнул его. Сквайерс шагнул в сторону, пропуская напарника. Поттс выдернул шприц и положил его на раковину. Поднял девушку с унитаза, выволок в коридор и уложил на одеяло. Платье завралось. Она была голая по пояс. Поттс неуклюже натянул на нее трусы.

— Ну что ты паришься-то? — удивился Сквайерс, который наблюдал за ним с довольной миной.

— Еще не хватало, чтобы подумали, что мы ее отымели.

— А какая на хрен разница?

Поттс не удосужился ответить. Ему стало тошно от мысли, что кто-то найдет труп и решит, что над ним надругались. Такую мерзость обожают газетчики и телевизионщики. Не дай бог еще скажут, что это все он, пусть даже и не зная, кто он. Приведя девченку в порядок, Поттс закатал ее в одеяло, как конфетку в фантик.

А что с барахлом этим? — спросил Сквайерс про героиновый набор.

Ричи велел оставить. Чтобы этому мудаку напоминанием было, когда домой вернется.

Они взялись за концы свернутого одеяла и нечетко понесли его по лестнице вниз, потом на улицу к машине. Сквайерс потянулся к ручке дверцы, и фургон дернулся вперед сантиметров на десять. Потом еще.

Испугавшись, Сквайерс выпустил свой конец одеяла. Голова девушки глухо ударилась о землю. Сквайерс пританцовывал у фургона, сражаясь с дверью. Фургон покатился вниз. Сквайерс исхитрился вскочить в него на ходу. Он надавил на тормоз, но это не очень помогло. Гараж пугающе маячил впереди. Сквайерс навалился всем телом на проклятую педаль, пытаясь вдавить ее в пол, уперся спиной в сиденье и вцепился в руль изо всех сил. Фургон отвратительно заскрежетал, и Сквайерс уже решил, что тормоза совсем отказали. Но тут фургон замедлил ход с грохотом товарняка и замер в полуметре от бампера стоявшего в гараже «Порше».

Сквайерс свалился на руль. Потом вышел из машины и посмотрел на Поттса, оставшегося на вершине холма. Тот сидел рядом с трупом девушки, раскрыв рот.

Сквайерс потрусил к нему.

— Долбаные тормоза, — радостно сообщил он, словно только что прокатился на американских горках.

Поттсу просто нечего было ответить. Они дотащили труп до фургона и запихнули внутрь. На подъезде к Онтарио Поттса еще трясло, он курил сигарету за сигаретой, чтобы успокоиться. И тут Сквайерс ляпнул ни с того ни с сего:

— Хорошо, хоть жопа у нее чистая была.

Глава 2

Офис агента располагался девятью этажами выше бульвара Уилшир в здании, стоившем тридцать миллионов долларов, но походившем на нечто среднее между часами с кукушкой и мавзолеем в Форест-Лон.^[2] Принадлежало оно самому крупному и влиятельному в мире агентству по поиску талантов, но при таком количестве стекла кондиционеры работали впустую, а окна не открывались, чтобы ни у кого не возникло искушения прыгнуть вниз. Из окон начальства открывался вид на Тихий океан. У этого агента окна позволяли любоваться панорамой восточного Лос-Анджелеса и пеленой смога, которая тянулась до самого Редлендса. И даже здесь было слышно, как гудит Сан-Бернардино.^[3]

— …это не какой-нибудь торговец подержанными тачками из Резеды,^[4] который потребует, чтобы вы снимали, как его жена трахается с кем попало. И я им сказала, что нужен человек хоть с каплей такта, а не урод, ни хрена не соображающий в нашем деле. И в том, как общаться с талантом такого калибра. В общем, человек, способный воспринимать…

Она распиналась уже минут пятнадцать, но ничего полезного ему пока не сообщила. Выглядела она вполне ничего, если вам по сердцу цветущие женщины с Восточного побережья. Ему такие приходились по сердцу, хоть и не всегда.

У нее были золотисто-каштановые волосы, полные алые губы, светлая кожа и манеры ядозуба.^[5] Фантазия рисовала ему картины того, как она днями напролет кромсает человечину, а потом приходит домой и сюсюкает со своими кошками.

— … проницательный, мать его, и чтоб не вваливался в помещение как слон в посудную лавку…

На ней было простое черное платье от «Бален-сиага»,^[6] и он уловил аромат «Опиума»,^[7] когда она продефилировала мимо. В вопросах одежды она обладала превосходным вкусом, но метафора со слоном и посудной лавкой была не в бровь, а в глаз. Большой палец у него ныл и без бинта походил на немного согнутый баклажан.

— … умел держать рот на замке и не рванул к желтым журналистам, чтобы разболтать то, что способно…

Кабинет у нее был маленьким, что-то вроде закутка, который выделяют среднему звену в страховых компаниях. Не хватало только семейных фотографий и календаря с видами какого-нибудь национального парка. Отсутствовал любой намек на ее личную жизнь. Одну стену закрывал шкаф от пола до потолка, забитый сценариями. По корешкам он насчитал шесть, уже получивших «Оскара», и четыре, на него претендующих. В Голливуде подобная самоотдача начинает восхищать. Но он давно решил, что ему плевать.

Палец начал пульсировать, и в придачу заболела спина. Болеутоляющие он принимать отказывался, а вот сигаретку сейчас выкурил бы. И «Джека Дэниэлса» выпил бы. Неделю назад на родео в Салинасе его сбросила лошадь по кличке Секач, и он потянул спину. А потом еще умудрился вывихнуть большой палец, когда накидывал лассо на бычка.

Он сунул его между веревкой и рожком седла — типичная ошибка для новичка, вызвавшая только смех и ни капли сочувствия у остальных. Все это родео в Салинасе было сплошным недоразумением. Но в конце месяца намечалось еще одно, в Бейкерсфилде. Он как раз прикидывал, хватит ли у него отгулов в счет отпуска, чтобы съездить туда, но тут заметил, что она умолкла.

— Черт подери, вы что делаете?

Она стояла рядом с ним, уперев руки в бедра, и смотрела на него так, словно его вдруг подкосил синдром Туретта.^[8] Спустя минуту до него дошло, что он в задумчивости достал сигарету и попытался закурить.

— Господи Иисусе! — воскликнула она. — В этом здании не курят. Как и повсюду в этом штате!

Он убрал пачку в нагрудный карман пиджака. Ко всему прочему его стало клонить в сон. Всю ночь он провел за рулем: ехал из Флагстаффа,^[9] от сестры. Два дня отпуска не догулял, поскольку Уолтер, его начальник, сказал, что он категорически необходим для расследования. И клиент очень важный.

— Да вы же ни слова, мать вашу, не услышали из того, что я сказала. Гири о вас хорошо отзывался. Но вот гляжу на вас и сдается мне, что для вас и улицу-то перейти — проблема. Уж не говоря о таком деле.

Пол Гири был телепродюсером, для которого он выполнил одно задание. Именно Гири и рекомендовал Шпандау агентству «Объединенные таланты», которое и соорудило это самое убожество с кондиционерами. А они уже перенаправили Шпандау к ней.

И вот теперь она любезно сообщила ему, что это ее совсем не радует. Энни Майклз была одним из лучших агентов в своей области и славилась чрезвычайной преданностью клиентам и заботой о них. А еще она была чемпионкой Голливуда по сквернословию.

И Шпандау начал уставать от того, что она направила этот свой талант на него.

Дэвид Шпандау поднялся и тщательно застегнул единственную пуговицу на пиджаке от «Армани». Росту в Энни было не больше метра шестидесяти, и он возвышался над ней сантиметров на тридцать. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть на него, и она умолкла. Как говаривал старый учитель Шпандау Бо Макколей, если больше ничто не помогает, просто будь выше.

— Благодарю вас, — начал он. — Было приятно познакомиться с вами. — Шпандау протянул руку. Энни тупо посмотрела на нее.

— Вы куда намылились, мать вашу? — недоверчиво поинтересовалась она. Голливудские агенты привыкли к тому, что люди пытаются прорваться к ним, и часто забывают, что они могут захотеть и уйти.

— Для начала, — сказал Шпандау, — выйду из вашего прелестного здания и закурю, если, конечно, никто не выскочит, чтобы полить меня из огнетушителя. Затем, вероятно, загляну к «Муссо и Френку», съем яичницу с ростбифом. А там видно будет. Говорят, в окружном музее выставка немецких экспрессионистов. Хотя мне нравятся гравюры Эмиля Нольде,^[10] не уверен, что вынесу это буйство после ростбифа.

Но хорошего агента голыми руками не возьмешь. Они привыкли, что люди перед ними на задних лапках танцуют. И стоит им встретить того, кто способен послать их к чертовой бабушке, как у них двигательные нейроны перестают функционировать. Энни продолжала пялиться на него, пытаясь уяснить, как это Шпандау намерен вот так запросто взять и уйти. Она смерила его взглядом, словно впервые увидела. Высокий, смуглый мужчина. Сломанный нос. Усталые глаза. Большой палец поврежден. Хороший костюм — настоящий «Армани». Но что это за уродские ковбойские сапоги? Шпандау показался ей немного похожим на Роберта Митчема.^[11]

Но Роберта Митчема она находила немыслимо сексуальным, поэтому не стала сосредотачиваться на этом сходстве. Крутой парень, решила Энни. Настолько крут, что может позволить себе послать все к черту. У такого и мозги могут быть. Наконец программа в ее голове завершила цикл, и Энни одарила Шпандау злобной улыбкой.

— Хитрожопый, — похвалила Энни.

— Отнюдь. Просто у меня есть чем занять время до конца отпуска, вместо того чтобы сидеть тут и выслушивать грязные ругательства от какой-то неврастенички с Лонг-Айленда, одетой в мешок для картошки за две тысячи долларов.

— Слышь, Техас, тебя наняли…

— Нет, меня не наняли. Никто никого не нанимал. Ваше агентство попросило меня приехать сюда и посмотреть, появится ли у меня желание помочь ему выпутаться. Так что пока это все на добровольных началах. Вежливость, принятая в общении предположительно воспитанных людей. Честно говоря, меня не тянет разгребать дерьмо, даже если за это платят.

— Господи, да кем же вы себя возомнили? И с кем вы, по-вашему, имеете дело? Мне нужен профи, а они мне какого-то мудака-статиста из ковбойского сериала прислали!

Это она про мои «Тони Лама»,^[12] догадался Шпандау. В остальном он выглядел безупречно. Шпандау помахал ей на прощание и повернулся к двери.

— Ну ты, козел, не поворачивайся ко мне спиной!

— Если желаете, я попрошу в агентстве, чтобы прислали кого-нибудь, кто вас устроит.

— Шутите? — завопила Энни, когда он потянулся к двери. — Да пошел ты в жопу вместе со своим агентством! Лошадиного дерьма на ковре не оставь, когда выкатываться будешь, ковбой сраный!

Шпандау распахнул дверь и чуть не столкнулся со стройным элегантным мужчиной средних лет — идеальная стрижка и костюм в тонкую полоску.

— Извините, — сказал Шпандау и попытался пройти.

— Не будете ли вы столь любезны задержаться еще на несколько минут? — спросил человек и улыбнулся, явив последнее достижение ортодонтии. Потом любезным жестом пригласил Шпандау обратно в кабинет и закрыл дверь. — Привет, Энни. Вижу, ты тут демонстрировала свою светскость, за которую тебя так любят в Беннингтоне.

— Этот… козел, которого прислало агентство, собирался уходить.

— Прошу прощения. Господин Шпандау?

— Дэвид Шпандау. «Корен и партнеры», личная безопасность и расследования.

— Извините, господин Шпандау. Энни просто привыкла, чтобы все было, как она любит. Представление о дипломатии у нее незамысловатое: орать на людей во все горло, пока они не сдадутся. Приношу извинения за нее.

— Роберт, — вмешалась Энни. — Он же полный идиот. Для нашего дела совсем не подходит. Ты только посмотри на его сапоги!

— Солнышко, не уверен, что стал бы так говорить на месте того, кто носит «Версаче» и все равно похож на еврейку из хасидской семьи.

— Роберт, это жестоко! — заскулила Энни, но не смогла сдержать улыбки.

— Лапуля, ты же знаешь, что это так. Ты бы напялила лаковые сапоги к этому платью, если бы тебе в магазине не выдали инструкций. — Он повернулся к Шпандау. — В «Шанель» вообще отказались ее обслуживать.

— Это гнусная ложь!

— Она у нас живая легенда. Они считают, что Энни покупает у них одежду и отдает ее на переделку какому-нибудь китайцу из Резеды. Иначе не складывается.

На этот раз Энни захихикала.

— Роберт, ты невыносим!

— Я люблю тебя, поэтому мне можно такое говорить. А эта черная тряпочка тебе в самом деле к лицу. «Донна Каран»?

— Нет, конечно. «Баленсиага», пупсик. Тебе правда нравится?

— Полный отпад. Это твой стиль. И крой — как раз для тебя.

— Честно? — не унималась она.

— Да разве я не самый честный человек среди твоих знакомых? А теперь будь зайкой и перестань цепляться к этому человеку. — Он протянул руку Шпандау. — Роберт Аронсон, кстати говоря. Адвокат Бобби Дая. — Аронсон жестом предложил Шпандау присесть. Потом сел сам, слегка подтянув брюки на коленях. — А теперь давайте подумаем, как нам все уладить. Я весь день говорил по телефону о вас, господин Шпандау. И несмотря на реакцию Энни, вы, похоже, пользуетесь авторитетом среди коллег.

— Я… — начала Энни.

— Заткнись, Энни. Помнишь того психа, который преследовал Марси Дюпон в прошлом году? Именно этот джентльмен упрятал его куда следует. По всей видимости, господин Шпандау как раз специализируется на таких клиентах, как мы. Скажите, господин Шпандау, вы действительно настолько хороши?

— Я лучше. Я поистине находка для любой организации.

Аронсон рассмеялся. Этот смех был бы приятным, сочти Шпандау его искренним.

— Да не получится у него ни черта, — настаивала на своем Энни.

— Дело в том, дорогая, что всем наплевать на твое или мое мнение. Я говорил по телефону с Гилом — Гилом Уайтом, главой «Объединенных талантов». Гил хочет, чтобы Бобби пообщался с этим человеком. А дальше пусть сам решает.

Энни Майклз пожала плечами и недовольно выдохнула. Потом села за свой стол, сняла трубку и нажала кнопку на телефоне. Шпандау услышал жужжание в приемной.

— Милли, узнай, когда будет перерыв на обед на площадке «Пожара». — Она повесила трубку. — А вот когда вся эта хрень полетит к чертям собачьим, по жопе надают мне, как всегда, — выдала она в пространство, ни к кому не обращаясь. Ее телефон зажжужал, она взяла трубку, послушала и спросила: — Он на площадке или в трейлере? — Потом она снова положила трубку и снова сняла ее, быстро набрала номер. — Привет, пупсик, это я. Детектив пришел. Ты как, в настроении с ним поговорить? Когда? Примерно через полчасика? Пока. — Она положила трубку кончиками пальцев, словно это был протухший банан. — Ладно. Давайте попробуем.

— А больше нам ничего и не надо, — согласился Аронсон. — В том случае, разумеется, если господин Шпандау не передумал после того, как испытал на себе твое обаяние.

— Я бы хотел поговорить с ним, — ответил Шпандау.

— У них перерыв через полчаса. Они снимают В тридцать шестом «Фокса».

Энни взяла сумочку и прошагала к двери. Лронсон взглянул на Шпандау и выразительно закатил глаза.

— Мы едем на съемочную площадку «Пожара» на студию «Фокс», — сообщила она помощнице. — Позвони на проходную и закажи пропуска. Вернусь после обеда. Все важные звонки переводи на мобильный. Ты понимаешь разницу между важным и неважным?

— Угу, — смущенно протянула помощница, краснея.

— Ты меня слушаешь?

— Да, Энни.

— И чтобы мне не названивали всякие идиоты, которым просто поболтать вздумалось.

— Энни, откуда мне знать, поболтать они хотят или еще чего?

— Оттуда, лапуля, что это часть твоей долбаной работы — знать, кто важен, а кто нет. У важных людей нет времени на болтовню. Теперь тебе ясно?

— Да, Энни.

— Ну почему все ведут себя так, словно им только что череп вскрыли? Роберт, поедешь со мной. А ты, ковбой, скачи сзади на своей лошади.

— Встретимсяу проходной, — ответил Шпандау. — Я дорогу знаю.

Энни фыркнула, ушла к лифту и негодующе ткнула кнопку. Очевидно, лифт боялся ее не меньше, чем все остальные, поскольку открылся в то же мгновение.

— Роберт, ну ты чего застрял?

— Иду, Энни.

Шпандау последовал за ним. Аронсон специально не спешил в лифт. Энни пришлось сунуть сумочку между дверцами, чтобы они не закрылись.

Проходя мимо стола помощницы, Шпандау отчетливо расслышал от нее «сука недотраханная». Когда дверцы лифта закрылись и Энни разразилась очередным потоком брани, Шпандау подумал, что нужно будет непременно послать помощнице букет с выражением искреннего сочувствия.

Шпандау выехал из подземного гаража «Объединенных талантов» следом за «Мерседесом» Энни Майклз. Водила она так же, как разговаривала: вопящее буйное привидение, чуть не сбившее охранника при повороте на Уилшир. Она ехала быстро, но настолько безумно, что потерять ее из виду было невозможно при всем желании. Ты словно следуешь по пятам торнадо: двигаешься от одного разрушения к другому. Шпандау видел, как Энни то говорила по телефону, то размахивала руками и кричала на Аронсона, который молча сносил все это. Каждые сто пятьдесят метров она переводила взгляд на дорогу, ударяла по тормозам и разражалась бранью в адрес очередного водителя или пешехода, которого только что чуть не задавила. Один ее вид утомлял Шпандау. Он откинулся на спинку сиденья и сбавил скорость, давая «Мерседесу» раствориться в потоке. На студию «Фокс» он ездил раз сто, так что мог до нее добраться хоть с завязанными глазами. Шпандау настроил радио на музыку в стиле кантри и расслабился.

«БМВ» для Шпандау взяло напрокат агентство, на которое он работал. Поэтому курить в нем было нельзя, хотя очень хотелось. Уолтер, его начальник, уже пару раз делал ему нагоняй за курение в машине, так что теперь пришлось выключить кондиционер и открыть окно. Лос-Анджелес ворвался в салон, словно вредоносное дыхание Ада. Стоял конец сентября, а Лос-Анджелес так и не сумел расстаться с летом. Воздух висел мерцающей пеленой над тротуаром, над припаркованными машинами, а горизонт на западе окрашивался в красивый, но неестественный оранжевый цвет. Раскаленный туман, состоявший из равных долей мелкой дорожной пыли, автомобильных выхлопов и выдохов десяти миллионов возбужденных ащркелесцев, оседал на любой открытый участок кожи и прилипал, превращая одежду в наждак. Глаза слезились, горло саднило.

Шпандау закурил и подумал, что этот город, плывущий мимо, похож на передержанную пленку: слишком много света, а глубину сожгли и принесли ему в жертву. Сплошной бетон и асфальт, тысяча квадратных миль рукотворного гриля, на котором поджарят нас за грехи наши. Но потом заворачиваешь за угол — а там целое море алой бугенвиллии, искупающей уродство бетонного здания. Или аллея высоких величественных пальм, которые отказываются погибать и упрямо выбрасывают зеленые листья на верхушках толстых умирающих стволов — они охраняют улочку, состоящую из бунгало, построенных еще в те времена, когда Лос-Анджелес был краем с молочными реками и кисельными берегами. Если зажмуриться изо всех сил, можно догадаться, что привело сюда всех этих людей. Иногда здесь еще попадается красота, скрытая под слоем ржавчины. Словно на лице актрисы, лушие годы которой давно позади, под наложенной в отчаянии штукатуркой угадываются черты былой привлекательности. Шпандау не мог понять, почему остался здесь, что заставляло его возвращаться в Лос-Анджелес, пока у него в Неваде по пьяной лавочке не случился разговор с одним ковбоем, который влюбился в шлюху средних лет. Да, она старая, жадная, а уж о нравственности и говорить нечего, признавался ковбой. Но иногда, когда она засыпает, ее лицо становится молодым. Именно в эту юную девушку и влюблялся беспрестанно ковбой. Снова и снова. А еще она умела такое, что делало его наисчастливейшим человеком на земле, когда у нее было подходящее настроение.

Шпандау снова подумывал, не уехать ли из Лос-Анджелеса. Он часто об этом размышлял — черт, да любой нормальный человек думает об этом по сто раз на день, — но, как шлюха того ковбоя, город неизменно притягивал его назад. На этот раз было нелегко. На этот раз он чуть было не остался там. Выйдя из дома сестры во Флагстаффе и направив пикап в сторону Лос-Анджелеса, Шпандау словно влетел с разгону в тучу, которая становилась все темнее. Пересечь границу Калифорнии — то же самое, что попасть под страшное проклятие. А он уже слишком стар для этого дерьма. Надо сказать Уолтеру, что он увольняется. Ди ушла, и из-за работы детективом он становился нечувствительным ко всему хорошему и доброму в этом мире. Пить стал слишком много. А впереди маячила перспектива докатиться до состояния Уолтера, который лучшие годы своей жизни убил в погоне за тем, что по достижении оказывается никому не нужным. Ксли продать дом и прибавить накопления, можно купить небольшое ранчо в Аризоне. Хотя нет, какой из него хозяин ранчо? У него не хватит запала построить собственную ферму с нуля. Поздновато уже. Шпандау начал собирать книги об американском Западе. Этот мир ему импонировал. Можно было заняться книжной торговлей, забить какой-нибудь уютный домик книгами сверху донизу, издать каталог. Но и это не для него — он ни черта не понимает в торговле книгами. Бо Макколей всегда говорил: человек должен заниматься тем, что ему удается лучше всего. А Шпандау был способен только с лошади рухнуть. Хорошенький итог, ничего не скажешь.

Студия «Фокс» располагалась в Беверли-Хиллз, через дорогу от загородного клуба. Посетителей съемочных площадок и павильонов больше всего расстраивает то обстоятельство, что весь блеск открывается тем, кто платит. Снаружи студия похожа на фабрику, которая производит консервы или сиденья для унитазов. Единственным намеком на голливудский шик был плакат в три этажа, рекламирующий последний фильм Бобби Дая «Крузо», гла-мурный ремейк романа Дефо. Пятницу там играла пышнотелая француженка в набедренной повязке. Фильм должен был вот-вот выйти в прокат. И поскольку серьезные критики без сомнения пожелали бы разнести его, их в стране осталось всего трое, остальные работали на газеты и журналы, принадлежавшие тем же, кто владел студией. Шумиху вокруг картины подняли большую. По оценкам, фильм должен был два раза отбить свой бюджет в первый же уик-энд. Так что на текущий момент Бобби Дай был в Голливуде ближе всех к званию божества.

В будке охранника дежурил Уиллард Пакард. Он работал в студии больше сорока лет и утверждал, что близко знаком со всеми знаменитостями.

— Господин Шпандау.

— Господин Пакард.

— «Пожар», павильон 36?

— Точно.

— Нет нужды объяснять вам, где это?

— Полагаю, я смогу его найти.

— «Мертвые письма», семьдесят шестой год, — начал перечислять Паккард. — «Из первых рук», семьдесят восьмой, «Обман друга», восемьдесят первый. Правильно?

— Пропустили «Мир и господин Миллер», — напомнил Шпандау название фильма, в работе над которым принимал участие на студии «Фокс».

— Нет, сэр. Я просто не стал упоминать его из вежливости. Кажется, к нему бесплатно выдавали клюквенный соус, да?

— Наверняка, — согласился Шпандау. — Агент Бобби Дая уже приехал?

Пакард принял серьезный вид и поднял руку. Шпандау кивнул и проехал в ворота. Припарковался на стоянке за зданием администрации и запер машину — на тот случай, если коммерческому директору студии вздумается украсть его стереосистему «Блаупункт». Он увернулся от несущегося гольфмобиля, китайца в костюме панды без головы и двух дам в деловых костюмах, споривших о том, допустима ли зубатка в макробиотической диете.

Шпандау свернул направо и зашагал по пустынной городской улице мимо Нью-Йоркской публичной библиотеки и итальянского ресторанчика в Нижнем Ист-Сайде. Как-то раз он вывалился из окна второго этажа этой библиотеки, а через окно ресторанчика в него выпустили очередь из автомата. Надувной матрас лез в кадр, и режиссер немного сдвинул его, пока они обедали. В итоге матрас не сдулся под ним, как было задумано, Шпандау отскочил от него, как мячик для пинг-понга, — и грохнулся прямо на тротуар. У режиссера за спиной был шлейф кассовых картин, поэтому студия только слегка пожурила его. А Шпандау месяц ходил в гипсе, не мог работать и подтирался левой рукой.

Павильон 36 находился на другой стороне территории. Его окружал лабиринт из трейлеров, кабелей и оборудования. Нарисованный палец указывал на трейлер Бобби Дая — маленький фургон, который выглядел бы уместно в каком-нибудь квартале для пенсионеров в Аризоне. Вот тебе и блеск Кшливуда, подумалось Шпандау, хотя он знал, что размеры актерских трейлеров напрямую зависят от степени их самовлюбленности и кассовых сборов фильмов с их участием. Если «Крузо» и «Пожар» оправдают надежды, тогда в следующий раз у Бобби появится такой трейлер, что ему потребуется собственный почтовый индекс. Шпандау постучал в дверь. Энни Майклз выскочила, как хорек из норки, и захлопнула за собой дверь.

— Вы где шляетесь?

— Гулял по аллее воспоминаний.

— Можете хоть тут не выделываться, а? — В ее голосе слышалась легкая паника. Шпандау начал было ее жалеть, но одернул себя. — Короче, слушайте. У него стресс. Он очень напряжен. Сраный продюсер и сраный режиссер вместе задрочили ему всю голову. У его партнера по фильму таланта не больше, чем у овсяного печенья. Так что говорить буду я. А вы помалкивайте, пока он сам с вами не заговорит. Если не захочет, значит, просто уйдете. Все равно толку не будет. У него чутье звериное. Не понравитесь ему — делу конец. Ясно?

— Может, мне следовало принести морковку или пару кусочков сахара? — незлобно поинтересовался Шпандау.

Энни втянула воздух через сомкнутые зубы и пронзила его испепеляющим взглядом.

— Я думаю, вы там пробудете секунд тридцать.

Они вошли в трейлер. За маленьким обеденным столом сидели Бобби Дай и Аронсон.

— Бобби, — оживился Аронсон, — это Дэвид Шпандау из детективного агентства.

Бобби поднялся и пожал руку Шпандау. Энни потопталась за ним несколько секунд и втиснулась между ними, словно пытаясь защитить своего клиента от порчи.

— Пупсик, необязательно заниматься этим сейчас, если ты не готов, — сказала она Бобби.

— Да все в порядке.

— Точно?

— Господи, Энни, — вмешался Аронсон. — Может, ты уже перейдешь к делу?

— Энни, — сказал Бобби.

— А?

— Ты меня задолбала совсем, ясно?

— Пупсик, я просто о тебе забочусь. Мне же именно за это платят.

— А ты перестань. Поняла?

— Как скажешь, пупсик.

— И хватит называть меня пупсиком, — рявкнул Бобби. — Это меня бесит.

— Ну извини, — сказала Энни и переключилась на обсуждение разговора с одним финским режиссером, который звонил ей утром. Он хотел поработать с Бобби. Это, разумеется, могло и подождать. Но Энни пыталась сохранить лицо. И хотела управлять ситуацией, а не оказаться в роли жертвы.

Шпандау оключился от этой мелодрамы, присел и воспользовался возможностью осмотреть трейлер.

Пятнадцатичасовой рабочий день на съемочной площадке — норма. Актеры, занятые в главных ролях, большую часть времени проводят в своих трейлерах. Это что-то вроде домашнего ареста: никогда не знаешь, когда понадобишься режиссеру, и не решаешься уйти с площадки. Конечно, в контракте, скорее всего, это не запрещено, но как-то неловко завалиться в «Макдоналдс» в наряде ковбоя илизомби-людоеда. А если ты еще и популярный актер, то на тебя накинется толпа фанатов и журналистов. Если съемки проходят на площадке, можно, конечно, пойти прогуляться, но такое бывает нечасто, поскольку съемочные площадки, как правило, располагают к прогулкам не больше, чем территория лесопилки. Продюсеры и режиссеры — жутко нервные люди. Словно учительница, которая недосчиталась детишек в конце экскурсии, они будут корчиться в апоплексическом припадке, если не найдут на месте своих актеров, которые, стоит спустить их с поводка, умеют отвлечься весьма хитроумными и нетривиальными способами. Так что всем куда спокойнее, если актер сидит сиднем в своем трейлере.

Поскольку автофургоны уютом не отличаются, актеры делают все возможное, чтобы привнести в них домашнюю атмосферу. Шпандау доводилось видеть трейлеры, отделанные в стиле турецких борделей, опиумных притонов, французских будуаров и спортивных залов. Одна его знакомая актриса путешествовала с пузатой свинкой, для которой в трейлере был устроен загончик, устланный соломой. Пахло там соответственно. Сама же звезда, сменившая пять мужей, секс-символ мирового масштаба, частенько благоухала парфюмом, имитирующим запах свиньи. Но если звезда довольна, то и остальным легче. И к черту санитарные нормы.

На взгляд Шпандау, изюминкой трейлера Бобби Дая было полное отсутствие индивидуальности. Ни тебе оборочек, ни тебе подушечек, ни вычурных занавесочек. Семейных фотографий тоже не наблюдалось — как и прочих. Никаких памятных вещиц. Ничего, что рассказало бы о личной жизни и прошлом Бобби Дая. Дверь в спальню была открыта. Шпандау увидел незаправленную кровать, разбросанную одежду и набор гантелей. Во всем остальном трейлер был таким, как его изготовили на заводе, — холодным и безликим. Единственное, что хоть немного говорило о внутреннем мире его обитателя, — журналы и книги, лежавшие повсюду. Среди журналов Шпандау заметил «Кайе дю синема», «Сайт энд саунд», «Нью-Йорк тайме», «Эсквайр» и «Пипл». Мешанина, конечно. Но Шпандау заподозрил, что, если присмотреться, в каждом из этих журналов найдется материал о Бобби. На маленькой полке соседствовали Уилл Дюрант,^[13] Чарлз Буковски и Карл Юнг. Интересно, Бобби их читал? Или это все часть декорации?

— Настоящий сыщик, да? — сказал Бобби, при влекая внимание Шпандау.

— Никаких подделок.

— Вы упакованы?

— То есть при оружии ли я?

— Ну да.

— Нет.

Бобби посмотрел на него разочарованно.

— А в чем смысл тогда?

— Временами я сам себе задаю этот вопрос, — ответил Шпандау.

Его порадовало, что Бобби поднялся, чтобы пожать ему руку. Хоть манеры ему привили. Бобби Дай оказался сантиметров на десять ниже Шпандау. Он крепко сжал руку детектива и посмотрел ему в глаза. Но был во всем этом какой-то перебор, словно актер играл роль и таким образом полагалось вести себя его герою. Бобби и одет был в костюм для съемки: линяные джинсы, потертые ковбойские сапоги, расстегнутая рубашка в клетку, открывающая гладкую загорелую грудь. Рукава были закатаны, на сильных жилистых руках — многочисленные татуировки, проступающие сквозь слой грима.

Спутанная копна длинных каштановых волос, усугубленная наращиванием, выглядела эффектно перед камерой на ветру, но на крупном плане походила на клубок ленточных змей. Глаза у Бобби были карие, немного печальные, что очень любили обсуждать в подростковых журналах.

Но главной достопримечательностью его лица был нос — знаменитый сломаный клюв, слегка вздернутый, крючковатый, что, как предполагалось, явилось результатом недолгой боксерской карьеры. Нос придавал Бобби индивидуальность и не позволял спутать его с миллионами других. В который раз Шпандау удивился тому, каким простым человеком кажется актер в жизни и каким величественным становится на экране. Тут явно не обходилось без волшебства, которое с помощью камеры добавляло великолепия и романтичности простецким чертам. Никто не мог объяснить, почему так происходит лишь с немногими избранными, хотя кто только не пытался добиться этого эффекта со времен изобретения кинематографа.

— Ну и как вы будете меня защищать?

— В общих чертах, если дойдет до стрельбы, это будет означать, что я с работой не справился. А я всегда справляюсь со своей работой.

— Господин Шпандау, как я поняла, хочет сказать… — вклинилась Энни.

— Я знаю, что он хочет сказать, — оборвал ее Бобби. — Уши у меня есть.

Она обожгла взглядом детектива. Шпандау поймал себя на том, что непроизвольно улыбнулся.

— Господин Шпандау, я не уверена, что вы достаточно…

— Да заткнись ты, Энни, — рявкнул на нее Бобби.

Шпандау постарался скрыть свое злорадство.

— Полагаю, мы могли бы обсудить все, — сказал он.

— Конечно.

— Наверное, лучше всего наедине. Если, конечно, не намечается чаепитие.

Аронсон посмотрел на Энни и кивнул. Она нехотя поплелась за ним из трейлера.

— Не пришлась вам работенка, да? — спросил Бобби.

— Это зависит от вас. Без вашей помощи я ничего сделать не смогу.

Бобби протянул ему листок, на который были приклеены буквы, вырезанные из газеты.

ТЫ СКОРО СДОХНЕШЬ, ДАЙ!

Шпандау вернул листок.

— Миленько.

— Вчера утром нашел. Кто-то подсунул под дверь.

— Часто такие получаете?

— Бывает. Какая-нибудь девица увидит меня в кино и втрескается. А ее парень взбесится — и давай мне письма слать.

— И как вы обычно себя ведете?

— Есть у меня человек, который отвечает за безопасность. Обычно до серьезного не доходит.

— Вы ему это письмо показывали?

— Да.

— И?

— Не о чем беспокоиться. Можно еще пару телохранителей взять. Съемочная компания оплатит.

— Так почему это письмо вас так встревожило?

— Потому что они смогли сунуть его под дверь моего трейлера.

— А меня зачем позвали? Я-то чем могу вам помочь?

— Хочу, чтобы вы узнали, кто это.

— У вас какие предположения?

— Никаких.

— Тогда я вряд ли смогу вычислить его, каким бы блестящим сыщиком я ни был. Вы сами сказали — это может быть разозлившийся кавалер. Да кто угодно. Наймите телохранителя и забудьте об этой бумажке.

— И все? Это все, что вы мне можете сказать, мать вашу? Мне же кто-то угрожает!

— Какой-то идиот послал вам письмо. Такое сплошь и рядом случается. Дело яйца выеденного не стоит.

— Да иди ты знаешь куда!

— Послушайте, — спокойно сказал Шпандау. — Если бы такое дерьмо хоть что-то значило, половина Голливуда давно отдыхала бы на кладбище. Это ж как рекламки в супермаркетах — пустое дело. Извините, что испортил вам все веселье, но такие письма все получают. Оборотная сторона популярности. Если считаете, что вам грозит серьезная опасность, есть люди, которые способны защитить вас. И обязательно обратитесь в полицию. Но пытаться вычислить отправителя, сужая круг подозреваемых, — пустое занятие. Это может быть кто угодно. Если вы, конечно, не подозреваете кого-то.

— Не подозреваю.

— Тогда и говорить не о чем. Обратитесь в полицию и наймите телохранителя.

— Тогда катитесь! Я кого-нибудь другого найду.

— Разумеется, всегда можно найти того, кто будет рад выкачать из вас деньги.

— Идите в жопу!

Лексикон Дая начинал утомлять Шпандау. Его уже подмывало схватить актера за грудки, поднять со стула и прочитать ему краткую лекцию о том, как следует принимать гостей, особенно тех, которые превосходят вас на двадцать пять кило и десять сантиметров. Он бы так и поступил, если бы руки Бобби Дая не тряслись, когда он прикуривал сигарету. Бобби пытался выглядеть крутым, но ему это плохо удавалось. До этого момента все происходящее забавляло Шпандау. Но теперь он понял, что все не так просто.

— Дайте-ка мне записку еще раз.

Дай протянул листок. Шпандау взял его за уголки, хотя не очень надеялся, что от этого будет толк. Он поднял листок на свет. Вырезки глянцевые, наверняка пальчики на всех остались. Но поди разбери, чьи они.

— Сколько человек это видели?

— Черт его знает. Энни. Роберт. Может, еще двое-трое.

— Иными словами, записку передавали по кругу, как блюдо с колбасками.

Дай усмехнулся. — Да, пожалуй.

— Не возражаете, если я возьму ее с собой? Верну навтра.

— Да, пожалуйста, берите. Так вы возьметесь за это дело?

— Мне нужно подумать.

— Вы чего? Цену себе набиваете? Самоутверждаетесь за наш счет?

— Я возьмусь за это дело, только если буду уверен, что справлюсь. Такой у меня принцип. А вы вольны нанимать кого вам угодно. Роберт говорит: вы лучше всех.

— Он прав. Я лучше всех. А следовательно, вы можете верить мне на слово.

— Ладно, не потеряйте письмо, мать вашу.

— Постараюсь. В любом случае, приду завтра. — Шпандау встал и пожал руку Бобби. — И, кстати, больше не разговаривайте со мной так, как говорили до сих пор. Может, кто-то и готов такое терпеть. Я — нет. До завтра.

Энни бросилась к Шпандау, не успел он выйти из трейлера.

— Ну?

— Что — ну?

— Как все прошло?

— Поинтересуйтесь у своего клиента.

— Я у вас интересуюсь.

— Я вижу. Но я на вас не работаю.

Ее первым желанием было накинуться на него, но Энни сдержалась и улыбнулась.

— Ну и сукин же вы сын!

— Не исключено. Но я старомодный сукин сын. А вы тут материтесь без меры. Мне это не нравится. Уверен, таким образом вы выражаете свою симпатию, но я бы предпочел, чтобы это прекратилось.

— Так вы согласны?

— Честно говоря, не решил пока. Надо посоветоваться с начальством. Вам сообщу завтра.

Шпандау повернулся и зашагал прочь. Ожидая, что сейчас ему в затылок полетит камень. Но он не полетел, и Шпандау попытался представить себе выражение лица Энни.

Офис «Корен инвестигейшнз» располагался на бульваре Сансет напротив представительства «Мерседеса» и французского бистро. Когда воздух на улице был свеж, можно было открыть окно в приемной, вдохнуть аромат мяса по-провансальски и понаблюдать за иранцами, совершающими тест-драйв по кварталу на дорогом «Мерседесе». Офис «Корен» попытался не бросаться в глаза — в конце концов они ведь занимались делом, требующим секретности, — но позволил себе лишь одну роскошь: щеголеватую латунную табличку у двери. Сам офис состоял из приемной, кабинета самого Корена и небольшого конференц-зала. Но повсюду лежали толстенные ковры и стояла массивная мебель. Они говорили: доверяйте нам. И люди доверяли. Корен обычно не держал в штате больше пяти сыщиков. Ему нравилось называть свое детище агентством-бутиком, подразумевая его высокий класс и индивидуальность и противопоставляя его раздутым и безличным учреждениям, вроде «Пинкертона».

Уолтер Корен унаследовал дело от отца, пьющего сыщика старой закваски, любимым писателем которого был Вальтер Скотт. Его доконали сорок лет сплошных грязных разводов и поисков сбежавших мужей. Уолтер получил диплом экономиста в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, л чтобы оплатить учение, ночами работал на отца. К моменту поступления в университет он уже три года снимал на пленку любовников через окна мотелей и выуживал презервативы из мусорных корзин. Скучища добротного образования в области финансов только ускорила кончину всех романтических представлений Уолтера о жизни в Городе Ангелов.

Уолтер похоронил отца вместе с его разрушенной печенью почти одновременно с получением диплома, потом взялся за реанимацию папашиного наследства и отказался от попыток получить степень магистра делового администрирования в Стэнфорде.^[14]

Все знакомые сочли его чокнутым, поскольку Корен-старший всю жизнь едва сводил концы с концами. Но Уолтер, в отличие от отца, не считал себя изувеченным нравственным несовершенством окружающего мира. Он рано понял, что люди — испорченные существа и вследствие этой испорченности нередко попадают в переплет и нуждаются в помощи. В свое время Уолтер написал весьма познавательную курсовую работу на тему «Экономика переработки отходов», откуда уяснил, что уничтожение продуктов человеческой деятельности может принести состояние. Точно так же, рассудил он, в Лос-Анджелесе найдется немало людей, горящих желанием платить немалые деньги за то, чтобы избавиться от иных видов накапливающегося и мешающего жить дерьма. При этом, по его мнению, хотя замусорить свое гнездо способны представители любого класса, за его очистку богатые платят лучше.

Уолтер влез в долги, чтобы взять напрокат роскошную машину, купить хороший костюм и снять первоклассный офис в Беверли-Хиллз. Он свято верил, что состоятельные люди доверяют только себе подобным. Уолтер начал обхаживать богатых и знаменитых, которые оценили его загар, явно полученный в загородном клубе, великолепные зубы, а в особенности то, что он был тактичен и не высказывал суждений по вопросам морали. Богатые тоже хотят нравиться. За десять лет Уолтер Корен добился успеха и прослыл одним из самых надежных хранителей секретов в обществе Лос-Анджелеса. Кроме того, в его активе значились три бывшие жены, язва желудка, вереница молоденьких любовниц и Шпандау.

В этом списке радовал его только Шпандау, и только Шпандау знал: Корена-младшего заработки интересовали гораздо меньше, чем реабилитация имени отца, которого он обожал. В конце концов, старик Корен основал успешную фирму. В кабинете висел его портрет, сделанный с фотографии по заказу Уолтера.

И каждый год четырнадцатого июля Уолтер напивался в память о дне его смерти. Иногда Шпандау присоединялся к нему.

Шпандау вклинил «БМВ» на свободный пятачок перед бистро и подумал, что сегодня в меню явно наличествует paupiettes de veau.^[15] Он проверил, не ошибся ли, и решил при случае попенять шеф-повару Андрэ на то, что в это блюдо вместо мадеры добавили красного вина. Когда Шпандау вошел в офис, Пуки Форсайт, которая некогда звалась Амандой, пока не поступила в приличное учебное заведение на Восточном побережье, оторвалась от чтения модного журнала. Пуки, миниатюрная привлекательная брюнетка, верила в искупление грехов посредством нарядов. Также она полагала, что человеку одной личности маловато, и поэтому меняла свою ежедневно. В этом она не отличалась от большинства жителей Лос-Анджелеса. Сегодня Пуки выбрала образ Одри Хепберн: убрала волосы наверх, открыв изящную бледную шейку. Розовый костюм был от «Живанши» — или очень приличной подделкой. Пуки приехала в Лос-Анджелес, чтобы добиться финансовой независимости, но ежемесячный чек от «папочки» был не лишним.

— О, с возвращением! — обрадовалась она. — Ну как отпуск?

Шпандау поднял большой палец, который чем дальше, тем больше напоминал баклажан. Пуки скривилась.

— Да чего вы с ним сделали-то?

— Арканом затянул.

— Так я и подумала, — ответила она елейным голосом. — Что вам пришлось веревкой ловить корову или что-то в этом роде.

— Промахнулся. Он у себя?

Пуки кивнула. Шпандау подошел к двери Корена и постучал. Корен открыл, удивленно посмотрел на него, но быстро пришел в себя.

— Доложи о расходе бензина.

Уолтер Корен-младший был высок, худощав и обладал той привлекательностью, которая с возрастом начинает казаться следствием богатства.

Его загар был по-прежнему безупречен, хотя светлые волосы уже начали редеть.

И поддерживать тридцать четвертый размер талии ему удавалось теперь с большим трудом. Корену было слегка за пятьдесят, но выглядел он ровесником Шпандау. Женщины считали его достаточно привлекательным, вследствие чего постоянно причиняли ему беспокойство. Мужчинам он нравился, поскольку умел ублажать их самолюбие без гомосексуального оттенка. И все же в глубине души он был привязан ко всем своим женам, а его печень стремилась догнать печень отца.

— Только что вернулся, — сообщил Шпандау.

— Ты никогда не включаешь счетчик, а потом ноешь, что мы тебе платим мало. А мы ведь помочь пытаемся.

— Ну вы тут главный, — ответил Шпандау, плюхнувшись на стул. — А главный только и может, что людей эксплуатировать, только вот понимания от него не дождешься.

— Это откуда? — восхитился Корен. В студенческие годы он входил в радикальную группу, одну из немногих обладавших финансовыми средствами. — Элдридж Кливер?^[16]

— Господин Роджерс.^[17]

— Как палец?

Шпандау продемонстрировал. Корена передернуло.

— Господи! Ужас кадкой. Ты его запудрил бы, что ли.

А то смотреть жутко… ну так что там с Бобби Даем?

Шпандау показал ему письмо. Корен прочитал и вернул листок.

— Есть предположения относительно автора?

— Он говорит — нет.

— Тогда чего он от нас хочет?

— Расследования. Кто-то ему сказал, что мы такими вещами занимаемся.

— А ты объяснил ему со всем терпением, каков шанс вычислить автора?

— Да.

— И?

— Все равно хочет расследования.

— А ты на это ответил?..

— …что переговорю с моим господином и повелителем.

— Думаешь, есть смысл?

— Я думаю, что это все дерьмо собачье. Подделка чистой воды.

— Думаешь, он сам себе послал письмо с угрозой? Зачем ему это?

— Понятия не имею. Сначала подумал — реклама. Но он не хочет, чтобы об этом узнала пресса.

И в полицию идти не желает. Такое внимание к его персоне ему в любом случае ни к чему.

— Может, он хотел навести на какую-то мысль? Проверял на вшивость?

— Похоже на то. Он ищет, кому бы довериться.

— Ты подходишь, у тебя же рожа святого Бер-нара.

— Вот именно.

— Согласен с тобой — это сильно смахивает на дерьмо. И может оказаться пустой тратой времени. А тебе и так есть чем заняться.

— Но у меня еще отпуск не кончился, — напомнил Шпандау. — Меня тут вообще до понедельника быть не должно, не забывай. Между прочим, часики тикают, деньги мне капают, не так ли?

Никогда не понимал, зачем нужен отпуск, — буркнул Корен, умело уходя от умилительной попытки Шпандау выбить из него за внеурочные. — Людям следовало бы добиваться самореализации в работе. Именно труд превратил нашу страну в великую. Думаешь, Томас Джефферсон целыми днями сидел и ныл о том, что хочет провести свои законные две недели в году на Миртл-Бич?^[18] Да и вообще, ты измучился от безделья, да еще вон пальца чуть не лишился, как последний идиот. Ты же практически умоляешь дать тебе дело.

— У Томаса Джефферсона была сотня рабов, и он потратил чертову уйму времени, пытаясь всучить американцам помидоры, — нашелся Шпандау. — Он околачивался в своем саду, и ему не приходилось общаться с агентами, актерами или ехать по шоссе Вентура в шесть вечера. У меня еще три дня в запасе.

— Хорошо. Что ты хочешь делать? Взяться за это?

— Завтра смотаюсь к нему опять и поговорю.

— Ладно. Только уж за свой счет. Сам сказал — ты еще в отпуске. За сегодня я тебе заплачу, но пока официально от меня задания не получишь — ты сам себе платишь. На мне фирма.

— Да еще какая!

— Изображая святого Бернара, много не заработаешь. И сдай отчет по расходу бензина. Я больше не собираюсь мириться с этой хренью, когда вы их складируете, как будто это вам накопительный счет в банке. А потом ждете, что я вам буду все оплачивать.

Шпандау поднялся.

— В понедельник, — отрезал Корен. — Принеси дело к понедельнику. Или я сам найду тебе занятие.

Глава 3

Они закопали девчонку в песок недалеко от Индио.^[19] Когда они закончили, уже почти рассвело. Поттс боялся, что их заметят, хотя они были очень далеко от шоссе и утащили тело в скалы. На небе висела полная луна, и фонарик им не понадобился. Несколько раз Поттсу чудились гремучие змеи, но Сквайерс напомнил ему, что они холоднокровные и бодрствуют только днем. Или, может, наоборот. Сквайерс был здоровенным и сильным, но при этом ленивым донельзя. Они договорились копать по очереди, но вахта Сквайерса становилась все короче и короче. Кончилось тем, что Поттс орудовал лопатой, а Сквайерс сидел и наблюдал. Они-то надеялись, что управятся быстро — песок ведь. Но когда было выкопано полтора фута, песок стал сыпаться обратно. Яма получилась не такая глубокая, как они рассчитывали, и тело лежало кулем. Поттс рассудил, что в скалах никто его не заметит и даже с воздуха его не видно. Была, конечно, опасность, что тело раскопают койоты. Но, посовещавшись, Поттс и Сквайерс решили, что это не страшно. Даже хорошо — потом труп будет труднее опознать. Вскоре от покойницы останутся одни кости. Сквайерс предлагал ее раздеть, но Поттс твердо стоял на своем.

Поттс добрался до дома в Редлендсе ближе к обеду, уставший и грязный. Он мечтал о душе и холодном пиве. Поттс решил, что отоспится, поест, а потом завалится куда-нибудь.

Он жил за пределами города, на краю пустыни. Пожелтевшая штукатурка скрывала бросовые шлакоблоки. От многочисленных землетрясений они потрескались. Трещины замазывали, но все равно нет-нет да и отваливался кусок, открывая разлом, где поселились насекомые. Поттс старался не думать о том, что творится под полом. Рядом стоял деревянный гараж, слегка осевший на бок. В его щели задувал ветер с песком.

Поттсу хотелось перебраться в дом получше или даже в квартиру, но теперь ведь все умные, кредитную историю проверяют, сволочи. А у него не кредитная история, а сплошная жопа. Домишко состоял из малюсенькой спальни, крошечной кухни и гостиной. Коробка из-под печенья — не больше. Зато двор есть.

Поттс оставил пикап перед гаражом и вошел в дом. Перед уходом он забыл включить кондиционер, и на него пахнуло жарой. Теперь Поттс включил его и заглянул в кухню за холодным пивом. Открыл банку, сделал глоток, а потом выпил все залпом. Открыл вторую. Поможет уснуть.

Поттс вернулся в гостиную. Опустился в кресло и огляделся. Не ахти, но в целом ничего. Приятно быть дома. Мебель вся в основном из «Гудвилла» с вкраплениями из «Таргета».^[20] Дешевенько, но не дерьмо какое-нибудь, как то, в котором он рос, да и потом пожил немало. На стене висела большая картина какого-то «Голубого мальчика», написанная каким-то Гейнсборо. В общем, картинка-то пи-дорская, но Поттсу она была по душе. Ему нравились мягкие цвета и плавные линии, как будто одно перетекает в другое. Она его успокаивала. Да и не водил он сюда никого. За год, что Поттс жил здесь, в доме появлялись только хозяин да сантехник, чинивший унитаз.

Лампочка на автоответчике мигала. Поттс нажал на воспроизведение.

«Господин Поттс, это Джина Ривера из "Консолидейтид кредит". Мы уже некоторое время пытаемся связаться с вами относительно состояния вашего счета, ваш платеж просрочен…»

(бип)

«Господин Поттс, это опять Кевин Пиншон. Я уже три раза приходил за арендной платой…»

(бип)

«Господин Поттс, это Лесли Стаут из "Маккэнн, Пул и Фоксл". По поводу вашего ходатайства о встречах с дочерью. Оно было отклонено.

Если желаете узнать подробности, позвоните мне. Разумеется, мы можем совершить еще одну попытку, но это повлечет дополнительные расходы…»

Поттс подошел к раздвижным дверям, ведущим во дворик. Они, как всегда, поддались с трудом. Он предпочел бы нормальные двери с петлями, поскольку знал, как легко взламывать раздвижные. Была бы фомка. Сколько раз он сам это проделывал еще в Техасе. Через двери открывался вид на дворик, и временами Поттс сидел в гостиной и любовался тем, как меняются цвета неба.

Весь дворик — песок с пучками травы. У мангала для барбекю — пластиковый стол и стулья. Поттс повесил там рождественскую гирлянду, которую включал, когда сильно напивался. Была во дворике и кормушка для птиц, но птицы никогда к ней не прилетали. А еще Поттс устроил там площадку для игры в кольца. Он взял ржавое кольцо и бросил. Промахнулся. Плюхнулся на пластиковый стул и долго всматривался в пустыню. Допив пиво, он заставил себя встать и вернуться в дом. Взял еще банку, пошел в спальню и выложил все из карманов на комод, бросив толстую пачку денег, выданную Стеллой, в ящик с носками. Он снял одежду, засыпав пол песком и матерясь, но сил подметать не было. Ушел в ванную и встал под горячий душ. Попытался думать о женщине, но и это не получилось. Ему хотелось что-нибудь сломать. Выйдя из душа, Поттс надел кимоно и выпил еще две банки пива.

Он проснулся к вечеру — лежал в халате на постели поверх покрывала. Во рту было мерзко, в голове стучало. Наверное, из-за пива, хотя скорее — из-за того, что он забыл поесть. Поттс дошаркал до кухни, приготовил крулску растворимого кофе и пошел с ней в туалет, где его пронесло. Кишки свернулись в узел, ему было плохо. Перед ним мелькало лицо мертвой девушки.

Поттс натянул джинсы, ботинки и потрепанную байкерскую косуху. Вышел в гараж, отпер его и поднял ворота. Посреди гаража стоял огромный классический «Харлей-Дэвидсон» в окружении разбросанных запчастей и ящиков с инструментами. Поттс подошел к мотоциклу и провел по нему рукой. Потом оседлал его и выкатил на улицу. Слез, закрыл гараж. Надел шлем и завел своего друга. В его седле Поттс забывал обо всем — потому все и гоняют на мотоциклах. Этот гребаный мир обступает тебя со всех сторон. Но садишься на байк — и становишься свободным, и скользишь по самой его кромке.

Поттс доехал до придорожного кабака «У Кепки». У входа стояло с десяток мотоциклов и несколько фур, только что закончивших рейс. Поттс знал некоторых из этих людей. Когда он вошел, лишь немногие поздоровались и помахали ему, хотя он регулярно захаживал сюда вот уже целый год. Поттс остановился у бара и сел на табурет. За стойкой стоял сам Кепки.

— Пивка? — уточнил он.

Поттс кивнул.

— И твоего чили, если еще осталось. И крекеров.

Кепки поставил перед ним пиво. Поттс его тут же выпил и сделал знак Кепки, чтобы тот дал еще.

— Рано начал или не останавливался? — спросил тот.

Поттс не стал отвечать, но приступил ко второй бутылке с меньшим энтузиазмом. Потом обернулся и окинул зал взглядом. Двое байкеров резались в бильярд у дальней стены. Вокруг стояло несколько зрителей. Среди них — женщина лет тридцати в облегающем синем платье с бутылкой пива в руке. Она подняла глаза и увидела, что Поттс смотрит на нее. Он отвернулся.

Поттс принялся за чили, но тут рядом материализовалась та самая женщина.

— Не хотите угостить меня «Миллером»? — сказала она Кепки.

Тот протянул ей бутылку. Женщина осушила ее, стоя рядом с Поттсом. Он разломал несколько соленых крекеров и бросил их в тарелку с чили. Очень хотелось есть. Но, отправив в рот кусок, он тут же выплюнул его на ладонь — оказалось слишком горячо.

— Черт! — Он глотнул пива.

Женщина рассмеялась.

— Мама не учила вас сначала подуть?

— Черт, весь рот себе сжег! Мать твою, Кепки, мог бы предупредить.

— Горячее блюдо на то и горячее, чтобы не быть холодным, — заметил Кепки, подмигнув женщине.

Поттс сделал еще глоток пива.

— Вы всегда так едите? — спросила женщина. — Большими кусками и глотками? Хотя по мне, так это хорошая черта. Человек все берет большими порциями, и жизнь тоже. Вы такой, да?

— Не задумывался.

— Уверена, что вы именно такой. И именно так живете. Меня зовут Дарлин.

— Поттс.

— Просто Поттс?

— Просто Поттс.

Они пили весь вечер. У Поттса в кармане осталось немного денег из выданных Стеллой, и перед ними на стойке выстроилась шеренга пивных бутылок и бокалов из-под виски. Они смеялись и болтали. Дарлин прижималась к нему, обнимая одной рукой. Чуть раньше она наклонилась к нему, поцеловала, скользнув языком в его рот, И провела рукой по его ширинке. Поттс ушел в туалет. Он как раз стоял у писсуара, когда вошла Дарлин. Он попытался застегнуть джинсы, но она остановила:

— Не напрягайся. — Она взяла его за член, отвела в сторону и прижала спиной к стене. Потом подняла платье и сунула руку Поттса себе в трусики. Поттс слегка обалдел. Вошел один из байкеров.

— Ребята, я вам не помешаю.

Он встал к писсуару, глядя на то, как Поттс и Дарлин ласкают друг друга. Уходя, байкер одобрительно присвистнул и подмигнул Поттсу.

— Может, к тебе поедем? — предложила Дарлин.

— Нет.

— Женат?

— Нет.

— Тогда чего? Мне начхать, если у тебя бардак. Лишь бы койка была.

— Просто я никого к себе не вожу.

— Чего так?

— Хватит меня допрашивать. Не вожу — и все. Хочешь довести дело до конца или нет? Так поехали к тебе.

— Нельзя. У меня ребенок. Притащу домой кого-то, малыш трепанет социальному работнику.

Они доехали в ее машине до мотеля. Поттс напился в стельку, поэтому отдал ей пачку денег. Она была пьяна чуть меньше, чем он, и пошла снять номер. Вернулась Дарлин через несколько минут, по-прежнему держа деньги в руке. Посмотрела на них, потом на Поттса и засунула купюры в лифчик.

— Хочешь получить их назад? Иди и забери.

В номере Дарлин села на кровать и достала пол-литровую бутылку водки из сумочки. Отхлебнула сама и предложила Поттсу.

— Что-то ты на взводе. Всегда такой или только со мной?

— Ничего я не на взводе.

— А что, на взводе — это здорово. Я люблю, когда чуток страшно.

Она вернулась на кровать и поманила к себе Поттса.

— Ну иди же, лапуля. Поговори чуток с мамой Дарлин. Поттс плюхнулся на кровать. Она притянула его голову к своей груди и стала нежно гладить. Поттс закрыл глаза.

— Жизнь у тебя тяжелая, да? Вижу. Это ж всегда видно, когда жизнь тяжелая. А чуток любви — как раз то, что нужно, да, милый? Чтобы кто-то был с тобой нежным и мягким. Жизнь-то колется. Нельзя же, чтобы все время было тяжко, правда?

Дарлин взяла его за подбородок, подняла и нежно поцеловала в губы. Посмотрела в глаза.

— Глаза у тебя красивые. Я сразу заметила. Такие большие и грустные. Люблю такие. Я подумала: человеку с такими глазами надо, чтобы его кто-то любил.

Поттс наблюдал за тем, как она раздевалась. Дарлин была по-своему красива. Бледная кожа, сексуальное тело. Но все портил ужасный шрам на животе. Она заметила, что Поттс смотрит на него.

— Не нравится?

— Нормально.

— Уродливо, да? Все врачи, когда я рожала. Инфекция. Я чуть не умерла. Ты меня расхотел? Такое с мужиками бывает.

— Нет, я хочу тебя.

Она положила его руку на свой живот. Он пробежал пальцами по шраму.

— А ты хороший. Правда?

— Правда. Я хороший.

— Ну давай. Раздевайся. Чуток подразню, а потом буду тебя любить.

Поттс разделся и лег на кровать рядом с ней. Она вдруг оробела. Поттс начал трогать ее за разные места, она смущенно хихикала. Прямо как школьница. Дарлин притянула его и как будто вобрала в себя. Она толкнула его на спину, оказалась сверху и улыбнулась — в этот момент Поттс подумал, что никогда не видел женщины красивее. Лампа горела точно у нее за головой, и Дарлин была похожа на ангела с нимбом. Поттс попал в рай. И сам стал ангелом.

Она перекатилась на спину и потянула его, чтобы он оказался сверху. Он поцеловал ее, не прекращая движений. Возбуждение становилось все сильнее, и Дарлин отвернулась. Впилась ногтями в спину Поттса. Обхватила его ногами, выгибаясь под ним, прося, чтобы он двигался резче, быстрее. Поттс решил, что он кончит, но Дарлин остановилась и положила его руки себе на шею. Поттс не понял, что от него требуется. Она обожгла его взглядом.

— Ну же. Чего замер, давай.

Поттс сжал пальцы и почувствовал, что она снова двигается под ним. Его все это слегка напрягало, но стоило ему ослабить хватку, как Дарлин приходила в бешенство. Наконец она сжала его руки, показывая, чего хочет. Она покраснела, потом побагровела, в ее горле раздалось сдавленное бульканье. Поттс хотел остановиться, но женщина ударила его по рукам, и он продолжил. Она начала биться в судорогах. Ее глаза закатились. Поттс испугался, что задушит ее насмерть. Делать ей больно ему не хотелось. Она шлепала по кровати ладонями. Поттс замер и убрал руки с ее шеи. Дарлин ловила ртом воздух и, кажется, приходила в себя. Сфокусировав взгляд на нем, она посмотрела на него как-то странно и вдруг заорала:

— Какого хрена ты перестал? Я бы вот-вот кончила! Уже всего ничего осталось. Сукин сын недоделанный!

Поттс отодвинулся от нее. Дарлин впала в истерику. Она сидела посреди кровати, рыдала, ругалась и пыталась выпутаться из простыни. Поттс натянул брюки и выскочил из номера с ботинками в руках. Доковылял до парковки. Прохлада из пустыни ударила ему в лицо, и все стало еще хуже. Он был в растерянности. Поттс огляделся в поисках своего мотоцикла и вспомнил, что они приехали на ее машине. Он поставил на землю ботинки и попытался влезть в них. Тут на пороге появилась голая Дарлин и стала ругать его на чем свет стоит:

— Да ты что, совсем того? Что, не потянул такую бабу, как я, гомик несчастный? Угадала? Неудачник долбаный, гомосек чертов.

Она продолжала сыпать проклятиями. В других номерах открывались двери, Поттс ковылял прочь от мотеля, неся в руках рубашку и ботинки, а Дарлен все кричала.

Глава 4

Дэвид Шпандау жил в старом доме с двумя спальнями в Вудланд-Хиллз. Дом был небольшой, но к нему примыкал симпатичный дворик. Шпандау устроил в нем пруд, запустил туда рыб и черепашку. Черепашка чувствовала себя там прекрасно. А вот рыб поедали еноты. Что ни день Шпандау недосчитывался одной. Время от времени он находил под изгородью хвост или плавник, а то и два. И шел покупать еще одну рыбу. Шпандау подумывал, не засесть ли как-нибудь ночью у окна с дробовиком, чтобы застукать проклятых енотов на месте преступления. Причем подумывал вполне серьезно, и это слегка пугало его. Они ведь просто зверюшки, в конце концов. И придумывать план мести им — это же верная дорога в дурдом. Лучше бы по ней не ходить. Но все лее Шпандау уже жалел, что вырыл этот чертов пруд. Предполагалось, что он поможет ему расслабляться, а пока только раздражал.

Он въехал на дорожку у дома, вышел из машины, открыл шаткий гараж на два места и поставил «БМВ» рядом с пикапом. Это был подновленный «Шеви-Апачи» 1958 года, на котором Шпандау ездил бы с гораздо большим удовольствием, чем на «БМВ», казавшемся ему слишком претенциозным. Но Корен арендовал для своих агентов именно такие машины. Аргументы его были просты: «БМВ» настолько примелькались, что в Лос-Анджелесе не выделяются из потока, и в то же время они достаточно стильные — в самый раз для его работников. Для Шпандау же это был огромный немецкий драндулет, в котором к тому же нельзя курить.

Шпандау сам был из немцев. Его отец, мясник, приехал из Дюссельдорфа сразу после войны. И, видимо, машина напоминала Дэвиду о нем. Темная, холодная, равнодушная. Папаша бил его широким солдатским ремнем, и Дэвид всегда подозревал, что он оставил его на память о своей службе в рейхе. Шпандау как-то спросил отца, был ли тот нацистом. Старина Хорст влепил ему так, что Дэвид пролетел до стены. В магазине папаша целыми днями яростно рубил туши, как будто это были евреи, цыгане или гомосексуалисты. Потом возвращался домой, чтобы упиться шнапсом и терроризировать жену и детей. Катрину, дочку, которая была двумя годами младше Дэвида, он не трогал. Ке он добивал бранью. Какие-то немецкие гены не давали ему поднять руку на женщину, но орать на нее не мешали. Так что им доставалось не меньше, чем мясу в магазине. Слыша, как кто-то восхищается «БМВ» — «прекрасный образчик немецкой инженерной мысли», — Шпандау вспоминал безжалостную деловитость, с которой отец расправлялся с мясом и людьми. Но мысли об этом тоже были прямым путем к безумию: ведь это всего-навсего машина.

Шпандау по дороге заехал на рынок и теперь взял с сиденья пакет с покупками и захлопнул дверцу гаража. Замысловатых пультов управления он не терпел. День выдался жаркий, и белая рубашка на спине совсем промокла под пиджаком «Армани». Л в доме было прохладно и темно. Уходя, он закрыл шторы и включил кондиционер. Как же приятно утаиться дома: тихо, спокойно — и он один. Ему нехватало Ди. Но, положа руку на сердце, хорошо, когда никого нет. Весь мир остается снаружи. И никто не жужжит над ухом. Делия ушла от него год назад. Полюбовный развод — если молено так сказать о разводе. Он не возражал. Шпандау давно понимал, что этим все кончится. Они оба понимали. Пока он работал каскадером, все шло прекрасно. Ди уважала эту работу — ведь тем же самым занимался ее отец. Потом у Шпандау случилась черная полоса: за год он переломал чуть не все кости, да еще продюсеру вмазал.

Сломать за десять месяцев бедро, руку и ключицу — само по себе плохо. А Дэвид еще в придачу вышел из себя на площадке и красиво двинул в челюсть одному важному хмырю. Хмырь выплюнул несколько дорогих зубных коронок и вызвал адвоката. Адвокат пригрозил засудить старшего каскадера, Бо — владельца компании и по совместительству отца Ди. Бо отругал Шпандау, но стал в суде на его защиту, хотя выгородить все равно не смог. Бо отказался уволить Дэвида. Чтобы не ставить тестя под удар, Шпандау ушел сам, успокоив тем самым хмыря. Он просидел дома три месяца. Почти каждый вечер напивался до поросячьего визга. А потом на него свалился Корен, предложивший работать сыщиком. И Шпандау узнал, что это занятие ему по силам и к тому же не грозит травмами.

Именно работа в детективном агентстве и доконала его брак. Ди плевать хотела на то, сколько он пьет и кутит, что при этом ломает и кому бьет морду. Все же она была дочерью Бо Макколея и привыкла к такому. А вот привыкнуть к переменам в муже она не смогла. Как и к тому, с какой легкостью он согласился на работу, которая ей казалась безнравственной. На одном из первых заданий Шпандау нужно было подружиться с человеком, личным менеджером, подозреваемым в «незаконном присвоении» денег своей клиентки.

Клиентка была телезвездой с мировой славой. Пышногрудая крашеная блондинка с телом куклы Барби и мозгами Джона Пола Гетти. Она гоняла своего менеджера в хвост и в гриву, платила ему сущие крохи и с наслаждением унижала на глазах у всех присутствующих. Тот терпел, но при этом мстил ей, потихоньку перекачивая небольшие суммы денег на свой счет в Неваде. Не бог весть какие деньги. Ему нужно было только на домик у Тахо,^[21] куда он ездил рыбачить и отдыхать, когда появлялась возможность вырваться из ежовых рукавиц начальницы, что случалось крайне редко. Шпандау договорился о встрече у озера. Они вместе сходили на рыбалку, подружились.

Как-то вечером, выпив, они сидели в плоскодонке и ловили окуня. Менеджер все Шпандау и выложил. Объяснил, как уже год выдаивал деньги по капле, незаметно, чтобы расплатиться за домик. Надо же где-то жить, когда он уйдет от королевы Сиськильи — а сделать это он планировал в ближайшие месяцы. Он рассказывал об этом Шпандау совершенно спокойно, словно не было в том ничего дурного. Он считал, что его действия вполне оправданны, и вины за собой не видел.

Сиськилья его эксплуатировала и унижала, поэтому он изъял у нее некоторую сумму — по справедливости. Да она и не заметит этой недостачи. Денег у нее — куры не клюют.

И домов — до жопы. Но она заметила. Она заявила, что стала подозревать его, когда он перестал обижаться на нее за грубость. И ей дешевле было нанять детектива, чем проверять бухгалтерию, к которой она в любом случае не желала привле кать излишнее внимание. Шпандау помог набравшемуся бедолаге сойти на берег и добраться до хижины. Уложил его спать. А потом позвонил Сиськилье и все рассказал.

Ди сочла это отвратительным. И удивилась, что Шпандау не разделял ее чувств. Как же можно предать друга? Того, кто к тебе хорошо относится и доверяет? Шпандау понимал ситуацию иначе. Сомнения и угрызения совести его не мучили. Он попытался все ей объяснить, но тщетно. Этот человек — преступник, говорил Шпандау. И его, Шпандау, наняли, чтобы изобличить преступника. Что он и сделал. Вот и все. Но для Ди семья и дружба были святыми понятиями. Друга предать нельзя, что бы там ни было. Особенно если есть хоть какое-то оправдание его поступков. Нельзя — и все тут.

— Но он мне не друг, — парировал Шпандау. — Он вор.

— Но ты же сам говорил, что был ему другом! — нападала Ди. — Ты запудрил ему мозги, заставил думать, что он может тебе довериться. А потом воспользовался им.

Шпандау не знал, что на это ответить. Сам спор казался ему каким-то иррациональным. Но после него в их отношениях появилась трещина, которая превратилась в непреодолимую пропасть. Он подозревал, что дело не в том споре. Что происходит нечто серьезное. Но вот что именно — понять Шпандау не мог. Тот случай ударил по слабому месту их отношений.

Но только когда Ди уехала на несколько недель, Шпандау нашел время сесть и тщательно разобрать все до единого проколы их брака.

Ди сама как-то сформулировала это, давно еще. Шпандау рассказал ей об отце. О том, как он их бил, оскорблял, о его отчужденности и жестокости.

И как это сблизило его с сестрой и матерью. У них получился союз, исключавший всех чужих. Друзей и наперсников у них не было, зато легче переносились ежедневные унижения от папаши.

Дэвид понял, что можно наблюдать за тем, как обижают дорогого тебе человека, и ничего при этом не делать, потому что так устроен мир. Просто смиряешься. Пропускаешь через себя боль и унижения, словно холодный ветер сквозь дыру в стене. А потом компенсируешь, выдавая мелкими порциями нежность, которую раньше прятал.

Рассказывая все это Ди, Шпандау не чувствовал ничего, кроме стыда из-за того, что родился и вырос в такой семье. А у нее в глазах стояли слезы. Шпандау поднял ее на смех, но на самом деле не увидел в своей истории ничего такого, что могло бы довести до слез.

«Именно поэтому я и плачу, — ответила Ди. — Ты даже не понимаешь, какая это трагедия».

Так и сказала: трагедия. Ее воспитывали бессистемно, но в любви. Покутив с ребятами, Бо мог вернуться под утро, пьяный в дым, но во всем остальном был образцовым мужем и отцом. Два сына и дочь души в нем не чаяли. А он в них. Бо частенько повышал голос, но никогда не оскорблял и ни разу не поднял на них руки. Ди выросла в такой любви, что поняла, какая это редкость и удача, только поступив в колледж.

Она поблагодарила Дэвида за то, что он с ней поделился. И добавила, что теперь ей многое стало ясно.

— Что, например? — спросил Шпандау.

— Например, твоя манера дистанцироваться, когда тебе страшно, — ответила Ди. — Уходить в себя, сворачиваться клубком, как ежик.

— Не пойму, о чем ты, — сказал он. Но она больше к этому не возвращалась.

Только недели и месяцы спустя после развода Шпандау начал понимать. Ди выросла, не боясь любить и доверять. А Шпандау жизнь напоминала крошечную лодку. Либо ты в ней, либо за бортом.

Выпал за борт — выплывай сам. И сколько ты там протянешь — никого не волнует. Он любил мать, сестру, любил Ди и Бо. Небольшая команда для небольшой яхты. А весь остальной мир его не заботил. Ты, как тигр, защищаешь самых близких, а остальные пусть катятся ко всем чертям. Их и пожалеть-то некогда.

Может, это иразрушило его брак? Не исключено. Причина, видимо, была столь же тривиальна, сколь разница между счастливыми и несчастными семьями. Они по-разному смотрели на мир. И, наверное, даже любили по-разному. Шпандау знал, что миру доверять нельзя, доверять можно только проверенным и близким людям. А Ди думала: мир существует для того, чтобы его любить и заключать в объятия.

Трагедия заключалась в том, что Шпандау и любил ее именно за это. За эту непохожесть на него.

Со временем до него дошло: он ждал, что она сделает его лучше. И надеялся, что станет похожим на нее. Но как бы они ни любили друг друга раньше, как бы ни любили сейчас, изменить его ей не удалось. Он не был способен измениться, и поэтому Ди ушла. И поэтому он так преуспел в своей работе. Работе предателя.

Они были женаты пять лет. Ди работала учительницей. Учила второклашек. Случались мгновения, даже целые дни огромного счастья. Такого счастья, с которым к Шпандау приходило чувство вины. Ощущение, что так хорошо просто не может быть. Что это счастье незаслуженно (по крайней мере, для него).

Их брак не был плох, хотя временами приходилось нелегко. На четвертом году их совместной жизни умер Бо. Сердечный приступ. В семьдесят лет. Бо Макколей был здоров, как те лошади, которых он пас всю свою жизнь. Такие должны жить вечно. Личность необыкновенная, к которой неприменимы обычные нормы морали. После смерти Бо в их жизни образовалась пустота.

Хуже всего пришлось Ди, любимой дочурке Бо. Ее братья приехали на похороны, но остаться надолго не смогли. Один жил во Франции, другой — в Нью-Йорке. У каждого своя семья. На плечи жены Бо, Мэри, женщины не робкого десятка, легли заботы о ранчо близ городка Охай. Ей помогала семья мексиканцев, давно работавшая на их ферме. Последние несколько лет Ди практически безвылазно жила там с июня по август. Помогала присматривать за скотиной, разбираться в тонкостях бухгалтерии и просто была с матерью, чтобы та не чувствовала себя одиноко. Шпандау наезжал, когда появлялась возможность.

Он совсем не удивился, когда она сказала, что хочет окончательно перебраться на ранчо. Они уже год жили порознь. Ди предложила наконец развестись. Шпандау подумал, что у нее кто-то появился. Но мужчин рядом с ней не было. По крайней мере, до сих пор.

Может быть, Ди хотела отпустить Шпандау, чтобы он мог свободно ухаживать за другими женщинами. Однако он стал смотреть на других, только когда развод был оформлен окончательно, то есть совсем недавно. Да и сейчас еще чувствовал себя как-то неловко. Вторую Ди он отыскать не надеялся. Да и вообще он никого не собирался искать. Так ему было лучше. Документы о расторжении брака были подписаны, и, когда стало ясно, что Ди не вернется, он отдал ей деньги за половину дома. Больше у них не было ничего ценного. Она забрала внедорожник «Тойота-4-Раннер». У Дэвида остались «Шеви-Апачи» и почти вся мебель.

Шпандау отнес пакет в кухню, поставил на стол и выложил продукты. Не было еще двух часов. Он сделал себе бутерброд и быстро его проглотил, по-холостяцки, над раковиной. Потом зашел в кабинет и проверил сообщения.

Вторая спальня задумывалась как детская. Но превратилась в склад, который Ди прозвала «каморкой Джина Отри^[22]».

Сначала она служила кабинетом Шпандау, где он вел счета и писал отчеты для Корена. Постепенно тут начали скапливаться памятные вещицы, сувениры и фотографии со съемок и родео, в которых он участвовал.

Случайные призы с каких-то пустяковых деревенских родео — обычно за соревнования с арканом, поскольку на лошади Шпандау сидел, как выразился Бо, словно ему задницу тефлоном покрыли.

Когда Ди ушла, дремавший в нем ковбой окончательно проснулся.

Коврики индейцев навахо, тотемы коренных американцев, мексиканские покрывала на старом диване, стул из кожи для седел — так теперь выглядел его любимый уголок в доме. В стеклянном шкафу стояли книги по истории и культуре американского Запада. На стенах — старинное оружие. Над деревянным стулом у письменного стола висел огромный плакат с изображением Сидящего Быка, вождя племени лакота. Сам стол был древний, с убирающейся крышкой, и такой тяжелый, что втаскивали его втроем.

Ни дать ни взять — музей американской старины, как говорили те немногие друзья, которых Шпандау приглашал к себе. Единственной уступкой XX веку, который Шпандау, вслед за Ивлином Бо, считал большой ошибкой человечества, были автоответчик и ноутбук, пристроенные в углу, подальше от глаз. Здесь, как ни в каком другом месте, он чувствовал себя дома. Сколько ночей скоротал Шпандау, сидя в большом кресле, куря трубку, потягивая кукурузное виски и читая книги об американском Западе.

Автоответчик не преподнес сюрпризов. Пуки напоминала ему — голосом Мэрилин Монро, которым обычно говорила по телефону, — что шеф требует отчет по расходу бензина. Друг из штата Юта, настоящий ковбой, напившись и заскучав, сообщал, что скоро приезжает в Лос-Анджелес, и спрашивал, не сведет ли его Шпандау с какой-нибудь необременительной старлеткой.

Звонила и Ди. Узнать, не передумал ли Шпандау приехать на ранчо. Он несколько раз прослушал ее сообщение, отмечая знакомое учащение сердечного ритма.

Шпандау стащил с себя костюм от «Армани» и быстро надел джинсы, простую рубашку и старые ботинки. Словно скинул чужую кожу и натянул свою. Жить стало легче. Он открыл гараж и с третьего раза завел «Апачи». Машина уже несколько недель стояла без дела. Шпандау выехал задним ходом и закрыл ворота. Потом сел за руль, просто наслаждаясь ощущением. Он восстановил первоначальный вид этого драндулета, вплоть до нежно-голубого окраса с широкой белой полосой по низу и радиоприемника, настроенного на АМ-диапазон. С трехступенчатой коробкой и шестью цилиндрами на дороге машина не отличалась безрассудством. Ехала так, как и положено простой рабочей лошадке. На сиденье рядом с Дэвидом лежали потрепанный соломенный «стетсон»^[23] и бейсболка с рекламой гриль-бара «Красный клюв». Он надел бейсболку.

Шпандау был дома.

Ранчо Макколеев находилось в семи милях от Охая. К нему вел извилистый пыльный проселок, петлявший между холмами. Бо Макколей купил эти пятьдесят акров холмистых просторов сорок лет назад, почти сразу после того, как женился на Мэри и стал одним из лучших каскадеров в стране. Бо никогда не полагался на свой киношный заработок и считал, что надежнее разводить скакунов. Лошади — самые глупые из всех созданий Господа, но он все равно предпочитал их людям. У них с Мэри были вполне деловые мозги, и вскоре они стали безраздельными собственниками этой земли. Бо был востребован как координатор каскадеров и открыл свою компанию. А ранчо работало само по себе. После смерти Бо Мэри решила не бросать ферму, хотя могла себе это позволить. Проще было бы продать большую часть земли и жить припеваючи, не работая. Но не такой у Мэри был характер, и она продолжала разводить лошадей. Однако было ей уже под семьдесят — запал уже не тот. На ранчо ей помогали мексиканец Карлос, его жена и сын.

Сыну было двадцать лет, по выходным он закладывал за воротник, но все же пользы от него было больше, чем неприятностей.

Шпандау любил ранчо. Если он где и чувствовал себя как дома, то только тут. Уже на подъезде взбираешься на последний холм и видишь его внизу, в долине. Гравийная дорога вьется по холмам. В долине течет ручей. Белый двухэтажный дом высится в зеленом оазисе посреди коричневатой земли. Вокруг него стоят хозяйственные постройки, амбар, конюшня, загон для скота и домишко, в котором живет семейство Карлоса. На пастбище бродят лошади. Их немного. Ровно столько, говорила Мэри, сколько нужно, чтобы ранчо продолжало жить. На самом деле выручки от проданных лошадей едва хватало на зарплату Карлоса. Но без лошадей ранчо — уже не ранчо, а бессмысленный клочок земли. А пока оно живо, жива и какая-то частичка Бо, повторяла Мэри.

Шпандау спрашивал себя, что будет с ранчо, когда и Мэри не станет. Ди любила его, но работу свою любила больше. И жить здесь она не хотела. Ее братья были рады сбежать отсюда, стали городскими жителями и возвращаться не желали. Земля между тем возросла в цене раз в десять по сравнению с временами, когда Бо купил ее. Лет через десять после смерти Мэри эти места станут уже окраиной города. Повсюду натыкают дешевых домов-коробок, телевышек и прочих огрызков «Американской мечты». Тогда еще одна частичка Шпандау умрет. Нельзя любить то, что тебе не принадлежит, что не твое. А он вот умудрился влюбиться в это ранчо, вопреки здравому смыслу.

Когда Шпандау подъехал к дому, Карлос ругал сына на чем свет стоит. Парень стоял повесив голову, а Карлос грозил ему пальцем. Он посмотрел на Шпандау, улыбнулся и помахал рукой, приветствуя его. Сын поднял глаза на Шпандау, но промолчал.

Вид у него был угрюмый. Шпандау заметил у парня фингал. Тот снова опустил голову, терпеливо ожидая, когда закончится буря, и не прислушиваясь к словам отца. Сына Карлоса вечно все раздражало, а Шпандау раздражал он сам.

Он поскребся в сетчатую дверь кухни. Вышла Мэри, миниатюрная и худенькая, похожая на Мирну Лой, актрису, которая снималась в фильме «Худой» по мотивам романа Дэшила Хэммета. Бо говорил, что это была одна из причин, по которой он на ней лсенился. Хотя, конечно, добавлял Бо, главное — что она обладала еще более скверным характером, чем он, и держала его в узде.

И в этой шутке была лишь доля шутки. Как-то раз, около года назад, Шпандау видел, как Мэри схватила лопату и замахнулась на риелтора, который уговаривал ее продать ранчо. Пока Бо был жив, он не совался. Понимал, что ему ничего не светит. А тут решил воспользоваться тем, что Мэри подавлена. И все прошло бы нормально, если бы он ограничился соболезнованиями. Но риелтор завел разговор о продаже, и Мэри сочла это оскорблением. Она гналась за ним до самой машины и успела разбить заднюю фару его «Мерседеса», пока он заводил мотор. Как же Шпандау было не обожать ее?

Мэри открыла дверь и быстро чмокнула зятя в щеку.

— Мы не знали, приедешь ты или нет.

Мэри не была склонна к демонстрации чувств, это Бо любил обниматься и целоваться с родственниками. Она пошла прямо к холодильнику и стала накрывать на стол: миска картофельного салата, ветчина, зелень и кувшин лимонада — Мэри помнила вкусы Шпандау и приготовила все специально для него.

— Люблю создавать вокруг себя некую загадочность, — сказал он.

— Тоже мне, загадочность. Да в тебе этой загадочности ни на грош, ну точно как в Бо. Открытая книга, вот что ты такое, уж извини, что я так тебе прямо это выкладываю.

— Что у них там? — спросил Шпандау, кивнув на окно, за которым Карлос продолжал выволочку сыну.

— Мигель обрюхатил какую-то девчонку из Камарилло.

— То-то у него видок такой. Это Карлос его разукрасил?

— Нет, папаша девчонки постарался. Добрый католик. Хочет, чтобы они под венец пошли.

— Бедолага.

— Да черт-те что из него выросло, — заметила Мэри. — Только на пользу, если у него будет пухленькая женушка да дюжина пострелят. А то не ровён час пырнут ножом — и все.

— Вы сегодня не в духе.

— Сегодня два года, как Бо похоронили. На меня всегда находит.

Шпандау уселся за стол. Мэри поставила перед ним тарелку и стакан, положила вилку и нож. Наполнила стакан. Сняла пленку с миски. Шпандау положил себе еды.

— Так и не спросишь, где Ди?

— Поддерживаю загадочный имидж. К тому же проголодался я.

На самом деле ему до боли не терпелось увидеть Ди. И они оба это знали.

— Она в конюшню пошла. Хоуги тебе готовить.

— Хорошо.

— Все-таки паршивец ты редкостный, — улыбнулась Мэри. — Она все утро на нервах, ждала тебя.

— Разве вы должны мне об этом говорить?

— Уж не знаю, что у вас двоих там разладилось. Все в игры какие-то играете. А я так и не поняла, чего вам вздумалось расплеваться-то. Любите ведь друг дружку. И оба так и будете маяться всю жизнь.

— В жизни вообще все сложно.

— Да просто, еще как просто, — отрезала Мэри. — И всегда так было. А такие вот вроде вас двоих, интеллектуалов чертовых, делают вид, что сложно, и все портят. Мир-то как вертелся, так себе и вертится. Всего-то и надо — научиться держаться и не падать. Вон — как лошади.

— Это вы намекаете на мое последнее выступление в Салинасе?

— Нет. Но слышала, ты там не блистал. Дай-ка палец посмотрю.

Шпандау показал ей палец, она рассмеялась.

— Что ж ты его суешь куда ни попадя? Вот и Бо говорил, что ты его когда-нибудь отчекрыжишь. И похоже, тебе это чуть было не удалось. — Она села напротив Шпандау и посмотрела на него. — А тебе не приходило в голову, что я не ровен час помру?

— О смерти думаете?

— Они же разорвут ранчо на клочки и загонят тем придуркам, которые смотрят Опру Уинфри,^[24] — сказала Мэри.

— Тогда на вашем месте я не стал бы умирать.

— Мальчикам плевать на ранчо. А Ди в одиночку им заниматься не будет. Ей это по силам, думаю, но она не станет.

— Мэри, но ко мне это вообще никакого отношения не имеет. Господи, вы бы не подначивали меня так, будь здесь Ди.

— Упрямая она. Может, хоть у тебя еще капля здравого смысла осталась.

— Это Ди от меня ушла, — напомнил Шпандау.

— Ты ее отпустил.

— Ну конечно, остановишь ее.

— Черт побери! Да пусть работает в школе. А ты ранчо займись.

— А может, надо спросить ваших сыновей, что они думают по этому поводу?

Для них это просто кусок сухой земли где-то в глуши, который ничего для них не значит. Деньги у меня есть, я могу с ними договориться. Хотя они не сильно в этом нуждаются. Ранчо может перейти к Ди, если она захочет. Они и слова не скажут.

— Вы бы лучше с ней самой поговорили.

— А я с тобой говорю, паршивец. Ты бы пораскинул мозгами да понял, чего хочешь. Времени-то не так много осталось.

— Мэри, вы у нас как огурчик. Или вы что-то скрываете?

— Да я не о том.

Мэри поднялась и принялась мыть уже перемытую посуду.

— А о чем?

— Да ни о чем. Это вообще не моего ума дело, что у вас двоих там с личной жизнью происходит.

— Вы намекаете, что Ди с кем-то встречается?

— Не мне о таком говорить. Сам с ней потолкуй.

— Черт!

— Я только одно скажу. Вам двоим надо все решить. Я же не вечная.

— Что решить? — спросила Ди с порога.

— Что вы оба хотите на ужин, — нашлась Мэри. — Готовить-то мне в радость. Но меню выдумывать — это уж нет. Так что сами решайте.

Делия Макколей пошла ростом в отца. Золотисто-каштановые волосы, тоже доставшиеся от отца, длинные и волнистые, были собраны шпильками на затылке. Сколько раз вечером Шпандау наблюдал, как она стоит у края кровати и вытаскивает шпильки из волос. И волосы падают ей на плечи, словно дождь осенних листьев — аж дух захватывает. От матери Ди унаследовала подтянутость, тонкие черты и царственную осанку — высокая, стройная красавица, Шпандау никогда не желал ее так, как сейчас. Ди вошла и отпустила дверь — та захлопнулась, щелкнув. «Хочет мать позлить», — догадался Шпандау. Ди подошла к нему и поцеловала в щеку, положив руку ему на плечо. От нее едва заметно пахло лошадями и седлами, и ему нравился этот запах. Он соединял Ди с этим миром, с этим местом, которое он тоже любил.

— Я думала, ты не приедешь, — сказала Ди.

— Задержался по делам в городе. Следовало позвонить, но я только забежал домой — и сразу сюда.

— Я тебе Хоуги приготовила. Если, конечно, ты еще хочешь покататься. И успеем вернуться, чтобы ужин приготовить.

— Да поезжайте, — не выдержала Мэри. — Уж я как-нибудь с готовкой управлюсь. А вы развлекайтесь, — мягко добавила она.

Ди посмотрела на нее выразительно. Мэри сделала вид, что не заметила, и Ди ушла в дом.

— Сто процентов, сейчас вода зашумит, — заметила Мэри. — Будет лошадиный запах смывать. И не удивляйся, если от нее духами запахнет. Глупее вас двоих я людей не встречала.

Шпандау покончил с едой. Когда Ди вернулась в кухню, он различил легкий аромат «Шанель».

Мэри посмотрела на него, покачала головой и фыркнула.

— Готов? — спросила Ди.

Он пошел за ней следом к конюшне. Ди шла через двор, ее бедра, обтянутые джинсами, слегка покачивались. Она настолько естественно вписывалась в этот пейзаж, что трудно было представить ее в классе перед оравой второклашек или среди учителей на каком-нибудь собрании. Но Шпандау видел ее и там — в строгой блузке и юбке, с убранными в тугой пучок волосами, с очками на кончике носа. Она стояла, такая высокая, бескомпромиссная и неприступная. Он подозревал, что некоторые коллеги ее боялись. Ди была тверда и принципиальна. Но учительница из нее получилась хорошая. Она любила свою работу и учеников. И все же ему казалось, что он наблюдает за незнакомкой. Это была совсем не та женщина, которая, после стриптиза на пороге ванной, еще не высохшая, гладенькая, пахнущая ароматным мылом, забиралась в постель, ложилась на него, клала его руки на свои бедра, шептала что-то на ухо. Капли стекали с ее мокрых волос по шее, груди, животу и падали на Шпандау теплым дождем, когда она, положив руки ему на плечи, подавалась вперед, так что он не мог уже видеть ее лица, и шептала: «Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя».

Коня назвали Хоуги, потому что он всегда казался грустным. Он стал первым подарком Ди мужу на день рождения. Тощий годовалый жеребенок, в котором одна Ди разглядела перспективу. Он был слишком худеньким, с длинными тонкими ножками. И ничто в нем не говорило о том, что из Хоуги вырастет отличный конь, который будет стоить больших денег.

Но Ди сказала, что у него есть душа. А Бо съязвил, что Хоуги больше на ламу похож, чем на лошадь. Мэри заметила, что он смотрит в глаза, как Хоуги Кармайкл^[25] — немного печально. Так и стали называть жеребенка Хоуги. Когда он подрос, Шпандау сам объезжал и тренировал его. И даже сейчас Хоуги был слишком высок, слишком длинноног. И центр тяжести у него располагался слишком высоко для лошади, которая работает на ранчо. Но это ему не мешало. Все думали, что Хоуги сгодится только для верховых прогулок Шпандау. Но Дэвид нашел ему работу со стадом на соседнем пастбище. Хоуги был неповоротлив, и всадник сидел слишком высоко над землей, того и гляди рискуя упасть. Но конь оказался умен и каким-то образом предугадывал, что взбредет в голову той или иной корове, чем с лихвой компенсировал свои недостатки. А уж о резвости и говорить нечего! Когда Шпандау впервые привез его на родео, ковбои со смеху покатились и донимали Шпандау вопросами, разрешено ли верблюдам участвовать в соревнованиях с арканом. Когда же открыли стартовые ворота, все шутники умолкли. Хоуги ринулся вперед с такой скоростью, что чуть не задавил бычка, так что Шпандау осталось только бросить лассо. Хоуги замер как вкопанный и слегка потянул назад, чему его вовсе не учили. Бычок шлепнулся на спину, и Шпандау стреножил его. Когда он покидал арену, те же ковбои уже спрашивали, зачем этому коню понадобился Шпандау, когда он сам сделал всю работу, — разве только держать веревку.

Как только Дэвид вошел в конюшню, конь почуял его, узнал и приветственно зафыркал, перебирая ногами.

— Он скучал по тебе, — заметила Ди.

Шпандау погладил Хоуги по лбу и потрепал по шее.

— Надо было ему принести вкусненького.

— Если ты на нем покатаешься, он и так будет счастлив. С тех пор как ты уехал, он не ходил под седлом.

Они вывели лошадей на пастбище, и Шпандау закрыл ворота. Затем сели в седла и пустили лошадей медленным шагом по пастбищу, через вторые ворота и вверх по лесистому холму. Оба молчали. Тропа петляла по склону между деревьями и вскоре стала такой крутой, что лошади то и дело останавливались, если их не понукали. Через некоторое время деревья расступились, и они выехали на поляну. Далеко впереди виднелся океан и склон Вентуры. Утес, на котором они остановились, резко обрывался в долину с разбросанными там-сям фермами. У самого края утеса приткнулась грубо сколоченная скамейка. Шпандау и Ди спешились, привязали лошадей и подошли к скамейке. Ди присела, глядя на океан, и сделала глубокий вдох.

— Мама сказала тебе, что сегодня два года?

— Да.

— Он очень любил это место, — продолжила Ди. — Наше тайное место. Я сама сюда доски притащила, чтобы эту штуковину сколотить. Мы с ним вместе на нее целый день убили.

Шпандау коснулся грубой древесины.

— Ты что, нервничаешь? — спросила Ди.

— Да просто конец отпуска, — соврал Шпандау. — На работу выходить неохота.

— А мне казалось, ты любишь свою работу.

— Я такого никогда не говорил. Я хорош в своем деле — это да. Не думаю, что мне светит блестящее будущее в качестве ковбоя.

— Если будешь и дальше себе пальцы отрывать — то, конечно, не светит.

— Я не молодею.

— Ты вечно это твердишь. Сколько мы знакомы. Тебе тридцать восемь?

— Тридцать восемь, — повторил Шпандау. — Господи, а кажется, что все девяносто.

— Вот. Тут собака и зарыта. Да не чувствуй ты себя стариком, я вот не чувствую.

— Нет?

— Да нет, конечно. Наоборот, я чувствую себя молодой и резвой.

— Да уж, резвой, — не сдержался Шпандау, подумав о других мужчинах.

Ди различила в его тоне ревность. Ей не хотелось говорить об этом. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Она-то надеялась на спокойную прогулку верхом. Лучше бы в молчании. Просто провели бы время вместе — это ведь случается так редко.

— Что тебе мама сказала?

— Ничего. Сам догадался.

— Я собиралась тебе сказать.

— Ты не обязана отчитываться передо мной, — остановил ее Шпандау. — Мы больше не женаты. Ты вольна делать, что пожелаешь. И в этом нет ничего дурного.

— Ну… А у меня ощущение, что есть.

— Зря. Все логично. Или у тебя это ощущение возникло по другой причине.

— Нет. Оно у меня потому, что я по-прежнему чувствую себя твоей женой.

Этого она тоже говорить не хотела, хотя чувствовала именно так. Шпандау промолчал.

— Черт! — вырвалось у Ди.

— Ну чего ты от меня ждешь? Что мне сказать? Хочешь, чтобы я ревновал? Хорошо, ты своего добилась, я ревную. Да ты и так это знаешь. Зачем же заставлять меня произносить это вслух?

— Мы больше не женаты.

— Слушай, я с тобой спорить не собираюсь, — ответил Шпандау. — Хочешь, перестану сюда приезжать?

— Наверное, так будет правильнее, — согласилась она, хотя и не думала так. Просто разозлилась и хотела, чтобы он с ней поспорил.

— Ладно, — кивнул Шпандау.

— Хотя, конечно, несправедливо получается, — попыталась пойти на попятную Ди. — Я же знаю, что это место…

— Ничего. Так будет лучше всего. Нам нужно поставить точку, хватит уже запятых. Так, как сейчас, ни ты, ни я дальше жить не можем.

— А как же Хоуги? Что ты намерен…

— Я все устрою, — успокоил ее Шпандау. — Отвезу его к сестре во Флагстафф. Ему там будет хорошо.

— Извини.

Шпандау сжал пальцы на спинке скамейки. Щепочки необработанной древесины впились ему под ногти. Выступили капельки крови.

— Он хороший человек? — наконец выдавил из себя Дэвид.

— Кажется, да. Мы еще не настолько близко знакомы. Но он производит впечатление хорошего человека.

— Как его зовут?

— Чарли. Не знаю, почему, но его имя мне все время напоминает попугая. Он школьный психолог.

— С ковбоями больше не связываешься?

— Нет.

Повисла долгая пауза. Ди ударила себя по бедрам и вскочила.

— Ну что же. Все меняется.

— Да. И меня это бесит.

Она подошла к нему и обняла его. Он прижал ее к себе. Они стояли так слишком долго, делая вид, что это дружеское объятие. Потом Ди отстранилась и вытерла глаза. Они сели на лошадей и поехали назад.

Они почистили лошадей, не проронив ни слова. Закончив, Ди просто убрала щетки, закрыла стойло и пошла к дому. Шпандау вернулся через несколько минут после нее. Мэри хлопотала на кухне.

— Да что случилось-то?

— Мы поговорили, — ответил Шпандау.

— Черт подери! Я ж тебе талдычу: отношения не на разговорах стоят. Вот в чем ваша проблема. Мы с Бо давненько это поняли. За тридцать пять лет мы друг дружке мало слов сказали. Но уж если и говорили, то уж что-то и впрямь важное.

— Лучше будет, если я перестану тут отираться. Хоуги на этой неделе перевезу.

— Ну и дурак же ты, — расстроилась Мэри. — Да у нее с этим парнем и двух недель не продлится. Не это ей нужно.

— Решать ей.

— Знаешь, страх как не люблю, когда люди прикидываются, будто знают, чего хотят. Ну и какие доказательства ты этому видел?

— Мне здесь не место.

— А где ж тебе место тогда? Не здесь? Не с ней? У тебя, что ли, припасен какой-то тропический остров, о котором я знать не знаю? Потому что выглядишь ты ну не самым счастливым малым в этом штате. Да и она не лучше.

— Мэри, я не могу с вами спорить.

— Ну ясное дело. Вы ждете, что все само собой устроится, а сами будете сидеть сиднем и принимать все как есть. Давай залезь на гору повыше и пой там «харе кришна», пока ваша жизнь под откос летит.

— Что ж. Спасибо, что покормили. На ужин я не останусь.

Он поцеловал Мэри в щеку. Она не шелохнулась, но и не отстранилась.

— Передайте ей, что…

Но сказать было нечего. Шпандау вышел, так и не закончив предложение.

Глава 5

На следующее утро Шпандау шел через площадку «Пожара» к трейлеру Бобби. У двери стоял здоровенный парень, похожий на вышибалу. Шпандау догадался, что Бобби все же нанял телохранителя. Телохранитель был крупным, но без малейших следов интеллекта на лице. Всем подавай громилу, хотя опыт Шпандау говорил: они неповоротливы и привлекают слишком много внимания. Чтобы отваживать излишне агрессивных фанатов, именно такие нужны. Но девяносто пять процентов работы телохранителя — это почуять беду до того, как она случится. А пуле все равно, какого ты размера. Шпандау кивнул громиле и поднял руку, чтобы постучать. Но тот толкнул его в грудь.

— На Бобби работаете? — спросил Шпандау.

— Он занят.

— Не будете против, если я подожду?

Вышибала пожал плечами. Явно не профессионал. Всякий охранник должен вбить себе в голову: никогда не дотрагивайся первым. Это можно расценить как «провоцирующий акт агрессии», и тогда жди неприятностей. А можешь и влипнуть, если дело дойдет до суда.

В трейлере послышалась возня, и донесся голос Бобби:

— Слушай ты, да мне начхать! Ты кем себя возомнил, мудила? Нельзя…

Его тираду прервал резкий хриплый звук. Шпандау ринулся к двери, но вышибала преградил ему путь. Когда его рука коснулась груди Шпандау, Дэвид схватил телохранителя за запястье и вывернул руку назад. Тот покачнулся. Шпандау уложил его на асфальт и вошел в трейлер.

Бобби согнулся над столом, держась за живот и ловя ртом воздух. Худой человек с крысиным лицом, облаченный в костюм-тройку, стоял напротив.

— Шаг назад! — скомандовал Шпандау.

— Это еще кто?

— Шаг назад и руки поднимите, чтобы я их видел.

— Что за херня? Снимают продолжение «Дымка из ствола»?^[26] Так у вас даже ствола нет.

Дверь распахнулась, вышибала занес ногу через порог. Но Шпандау ударом ноги выпихнул его на улицу и запер дверь. Потом повернулся к человеку с крысиным лицом и нанес ему короткий, но сильный удар в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам.

— Приятные ощущения, не правда ли? — спросил у него Шпандау. — Ты в порядке? — обратился он уже к Бобби.

— Да… Просто…

Бобби отвернулся, его вырвало. Шпандау огляделся, нашел полотенце, намочил его в раковине и протянул Бобби. Тот вытер лицо.

— Присядь, — сказал ему Шпандау. — Сейчас пройдет. А вы, — он перевел взгляд на крысомордого, — стойте на месте. Шелохнетесь, я вам что-нибудь важное сломаю.

Шпандау достал мобильник и принялся набирать номер.

— Ты кому звонишь? — спросил Бобби.

— Охране.

— Нет.

— Нужно, чтобы кто-то пришел и…

— Я сказал — нет!

Шпандау пристально посмотрел на него. Бобби не шутил. Шпандау убрал телефон.

— Кто это? — спросил он.

— Друг я ему, — ответил крысомордый.

— Хорош друг.

А вышибала тем временем принялся колотить в дверь.

— Ричи? — позвал он. — Ты в порядке? Ричи?

— Кажется, ваша подружка за вас беспокоится, — съязвил Шпандау.

Крысомордый выпрямился и попытался сделать вид, что живот уже не болит.

— Да в порядке я, идиот ты недоделанный, хотя от тебя и толку никакого.

— Хочешь, дверь сломаю? — поинтересовался вышибала.

— Да уж поздновато, мать твою, — ответил крысомордый. — Там жди. Я скоро выйду. — Он повернулся к Шпандау. — Вам крупно повезет, если я не засужу вас за нападение. — И посмотрел на Бобби. — Кто это?

— Никто, — ответил Бобби. — Просто телохранитель, которого хотела нанять Энни.

— Не нужен тебе телохранитель, — отмахнулся крысомордый. — У тебя есть я.

— Да уж, вы мастер своего дела, — буркнул Шпандау.

— Пойду я, — продолжил крысомордый. — Ты позвонишь, да? По поводу того, о чем мы говорили. — Проходя мимо Шпандау, он бросил: — Еще раз дотронешься до меня, урод, пожалеешь до конца жизни.

Он отпер дверь и вышел из трейлера.

— Ричи, — бросился к нему вышибала. — Извини, он меня перехитрил.

Крысомордый двинул ему в челюсть.

— Чтобы больше никогда меня так не позорил.

— Ну что ты, Ричи. Да я… Шпандау обратился к Бобби:

— Ты как?

— Нормально.

— Мне казалось, ты говорил, что неплохо боксируешь?

— Форму потерял, ясно? — огрызнулся Бобби.

— И кто это такой?

— Один знакомый.

— И все твои знакомые тебя бьют?

— Что тебе надо, мать твою? Анкету, что ли, заполняешь?

— Я пришел сказать, что берусь за твое дело.

— Зашибись. Но ты мне не нужен. Так что спасибо и всего хорошего.

— Судя по всему, сегодня я тебе нужен еще больше, чем вчера.

— У меня все под контролем.

— Да уж я вижу.

— Проваливай, — устало ответил Бобби. — Энни выпишет тебе чек за потраченное время.

Шпандау уселся на стул и скрестил ноги. Он посмотрел на Бобби, вздохнул, покачал головой и подумал, не уйти ли в самом деле.

— Что у тебя за проблема?

— У меня все в полном порядке. Отвянь.

— А зачем письмо подделал?

— Кто тебе сказал, что оно подделано?

Шпандау взял один из журналов и бросил к ногам Бобби.

— Буковки красивые, глянцевые. Не иначе из «Пипл» вырезаны или вроде того. И наверняка этот журнал где-то тут валяется. Там отпечатки пальцев видны как на хорошем экране.

— Слушай, мне твоя помощь не нужна, понятно? Хочешь, чтобы тебя отсюда пинком под зад вытолкали?

Шпандау посмотрел на него, поднялся, достал визитку и написал свой номер. Потом протянул ее Бобби. Но тот не взял.

— Служебный. Передумаешь — позвони. Может, ты и крутой весь из себя, приятель, но только якшаешься совсем не с теми.

Шпандау бросил визитку на стол и вышел. Шагая к машине, он решил, что звонить Уолтеру не будет. Уолтер либо попытается запрячь его на другое дело, либо станет зазывать на попойку в выходные. Ничего, подождет. День прекрасный, солнышко светит, Элвис, правда, умер, но Шпандау-то жив и вполне себе бодр. Можно смотаться в Санта-Монику, пообедать на пляже и подождать, пока девушка его мечты грациозно въедет в его жизнь на роликах. Ему вспомнилась Сара Джессика Паркер^[27] в фильме «Лос-Анджелесская история», как она каталась в песке перед Стивом Мартином. Подружке, которая способна на такое, у него нашлось бы что сказать. А в Санта-Монике, небось, таких пруд пруди, только и ждут, чтобы пришел мужчина постарше, в ковбойских сапогах и с раздувшимся синюшным пальцем. Эта милая фантазия занимала Шпандау на шоссе 405 по дороге домой.

В тот вечер Шпандау сидел в каморке Джина Отри, пил кукурузное виски и курил трубку. В книжном магазине Флагстаффа он умудрился отрыть первое издание «Осени шайеннов» Мэри Сандос и всю неделю ждал, когда же выкроит время, чтобы почитать в тишине. Шпандау устроил ноги на подушке из седельной кожи, отхлебнул виски, взял книгу и повертел в руках, любуясь простым коричневым переплетом, который неплохо сохранился под суперобложкой. Книги об американском Западе он стал коллекционировать сразу после ухода Ди. До того совесть не позволяла ему тратить деньги — а это увлечение было не из дешевых, — теперь же Шпандау поддался соблазну и уже собрал несколько десятков ценных экземпляров. Он оправдывался тем, что они составят ему компанию в одинокой старости. И в самом деле, книги каким-то образом поднимали его над самим собой, над этим вздорным миром. Сидя в своей нелепой комнате, вдыхая аромат табачного дыма, кожи и виски, в окружении древностей и анахронизмов, да и признавая анахронизмом самого себя, Шпандау ощущал, как развязывается вечно сковывавший его узел, а душа начинает снова искать равновесия. Глупо, конечно, когда взрослый человек играет в ковбоя. Или делает вид, что можно вернуть время, пусть и ненадолго, к периоду простодушной, незамысловатой, невинной жизни. Или что на территории Америки вообще был такой период. Разве само по себе это не самое американское из всех чувств?

Если и есть у нас национальная идентичность, не это ли ключ к ней — вера в то, что существовала когда-то чистота, к которой можно вернуться.

Что когда-то все было правильно, а значит, есть шанс, что все снова станет правильным. Куда ни плюнь — везде сплошь иллюзии. Шпандау устал щуриться и вглядываться в этот туман. Может, в конце концов все это чушь собачья, о чем первым ему сказал Уолтер. Америка. Ковбои. Любовь. Все это чепуха, все это мифы, созданные для того, чтобы что-то продать. Добро пожаловать в Голливуд. Добро пожаловать в Лос-Анджелес. Как-то один социолог заявил: хотите увидеть будущее, взгляните на сегодняшний Лос-Анджелес. Шпандау старался в это не верить. И его разум изо всех сил сопротивлялся такому мнению даже теперь. Какой-то слабенький, но упрямый голос говорил ему: не все на свете — дерьмо. Вспомни свое ощущение, когда едешь верхом. Когда открываются стартовые ворота, веревка подрагивает в руке, натягивается, пружинит и ослабевает. Вспомни запах высокой травы и то, как она щекочет ноги, когда едешь через луг. Вспомни Ди. Вся жизнь может на поверку оказаться безразмерной зловонной навозной кучей, но для того, чтобы продолжать жить, Шпандау было достаточно воспоминаний о том, как он держал Ди в своих объятиях.

На столе за спиной зазвонил телефон. Шпандау вздрогнул, словно от удара током. Надо было отключить этот чертов аппарат. Никакого срочного дела у него не предполагалось. Он посмотрел на экран — номер не определился. Автоответчик сработал раньше, чем Шпандау успел выключить его. Это была Гейл из службы секретарей-телефонисток. Он снял трубку.

— Шпандау.

— Вам сообщение от какого-то Джинджера Константина. Говорит, дело срочное.

— Ладно. Давайте номер.

Шпандау нацарапал цифры на ладони, потом набрал номер. Ему ответил мужчина с легким британским акцентом.

— Да?

— Это Дэвид Шпандау. Вы просили срочно перезвонить.

— Господи, да! Я ассистент Бобби Дая. Я увидел вашу визитку и понял, что вы с ним говорили… Послушайте, Бобби… в беде. Он пошел на встречу с Ричи Стеллой. И пистолет взял. Я просто не знал, к кому еще обратиться.

— Это такой с крысиной мордой?

— Да, точно.

— Как его найти?

— Бобби поехал в клуб Ричи. Знаете? «Зал вуду» на Сансете.

— Да, знаю. Давно он уехал?

— Минут десять назад.

— Я уже выхожу.

«Зал вуду» был самым популярным клубом Стрипа.^[28] Он втиснулся между винным магазином и суши-баром и напоминал захудалую забегаловку, в которой пожилые алкоголички дремлют, уронив лицо в лужицы на барной стойке. Когда-то «Зал вуду» был любимым местом молодых и амбициозных людей, отделанным в стиле Филиппа Старка:^[29] сплошной блестящий металл и цветное стекло. Новому владельцу стало ни много ни мало в четверть миллиона переделать фасад, убрать с него все следы процветания и изящества, заменить их на элементы и материалы, которые создавали образ матово-черной картонной коробки. Он должен был привлечь истинных ценителей, уже наевшихся высокой эстетики и ищущих такое место, где можно делать вид, что опростился, но сохранить при этом комфорт. Прямо козья ферма Марии-Антуанетты на заднем дворе Версаля. Подъехав, Шпандау увидел немыслимо длинную очередь гламурной публики, ожидающей, когда ее пропустят охранники. Шпандау припарковался на соседней стоянке и задумался над тем, как попасть внутрь. Он заглянул в бумажник, чтобы проверить, на месте ли пятидесятки.

На табурете у двери сидела девушка. У нее за плечами стояли двое вышибал вполне профессионального вида. Она сортировала людей как сухие бобы. Плохие в одну сторону, хорошие в другую. Внутрь допускались лишь красивые или известные. Шпандау понимал, что не относится ни к тем, ни к другим. А очередь все удлинялась. Шпандау встал за двумя юными очаровашками.

— Слушайте, я актер. А там внутри сидит один продюсер, мне с ним до зарезу надо встретиться. Каждой по пятьдесят долларов. Вам со мной торчать не надо, только проведите.

Они смерили его взглядом, и Шпандау подумал, что сейчас его поднимут на смех.

— Ну за полтинник давай, — вдруг ответила одна из них.

— Для твоего возраста вполне прокатишь, — подбодрила вторая.

У двери девушки взяли его под руки. Девица на табурете посмотрела на них, потом на Шпандау. И покачала головой. Шпандау решил, что это отказ. Но она просто выразила свое изумление. И махнула им, чтобы проходили.

Время было раннее, но в клуб уже набился народ. На танцполе под оглушающую музыку корчились парочки. Ему показалось, что он попал в барабан. Ему часто приходилось бывать в подобных клубах, хотя и не по своей воле, а по работе. Сам Шпандау их терпеть не мог, разумеется, но понимал, что такие места могут быть привлекательными — вроде разрешенной законом оргии, в которой красота и слава дают тебе право вести себя как заблагорассудится. Подобные заведения есть повсюду—и всегда были. Например, легендарная «Студия 54» Стива Рубелла в Нью-Йорке в семидесятые годы. И никто на тебя не настучит, если ты, конечно, способен туда пройти. Пей, трахайся, лапай и раздевайся прилюдно сколько влезет — вместе с остальной элитой. Здесь бал правит какая-то странная форма демократии. Ну где еще Лулу Снекерт, королева вечера встречи выпускников из какого-нибудь заштатного городка, сможет нюхнуть кокаину с любимыми звездами?

Купив девчонкам выпивки, Шпандау оставил их в баре и огляделся. Потом несколько раз обошел битком набитый зал, но Бобби не обнаружил. Дэвид не боялся, что Ричи Стелла его заметит. Где Стелла, там и Бобби.

В зале было темно и дымно. Здесь плевать хотели на многие муниципальные законы, в том числе иа запрет курения, за что владелец щедро расплачивался в конце каждого месяца. Основная идея заключалась в воссоздании атмосферы ночных клубов Гарлема сороковых годов, экзотических мест, куда белые ходили смотреть, как черные курят марихуану и при этом приобретают восхитительно угрожающий вид. Время от времени в «Зале вуду» играли джаз, но чаще рок. Белые для белых. Особое напряжение — обязательное для правильного опрощения — обеспечивали упитанные бандиты, все в цацках и девках, а также расфуфыренные наркодилеры, иногда превращавшие клуб в обкуренный притон, который продолжался за дверями.

Большая часть одной стены была зеркальной. Видимо, за ней, подумал Шпандау, та самая ВИП-комната, в которой развлекаются знаменитости, чтобы не соприкасаться с быдлом. Шпандау поискал глазами вход и увидел в конце коридора две закрытые двери. Он открыл одну. За ней оказался кабинет. За столом, согнувшись над стопкой чеков, сидела симпатичная блондинка лет двадцати восьми.

— Ой, извините, — пролепетал Шпандау, изобразив заблудившегося посетителя, едва стоящего на ногах. — Туалет ищу.

— В другом конце, — бросила блондинка и вернулась к своим подсчетам.

Шпандау дернул другую дверь. Не заперто. За ней обнаружился короткий узкий коридорчик и еще одна дверь. Шпандау различил голоса. Один из них принадлежал Бобби. Он вошел.

Комната была полутемная, как будто освещена свечами. Сквозь стеклянную стену был виден весь зал и сцена. Словно на большом телеэкране с хорошим качеством смотришь «Дикий Голливуд». Звукоизоляция была полной, только в динамиках бухала музыка, отчего все происходящее казалось еще более нереальным. Ричи Стелла сидел на диване. Бобби стоял в центре комнаты и держал Ричи на мушке. Рука у него тряслась, и дуло тридцать восьмого калибра описывало маленькие круги.

С Бобби градом катил пот. И хотя Шпандау не видел его глаз, было ясно, что он напился или нанюхался, а может, и всё сразу. Ричи сидел спокойно, скрестив ноги. Казалось, он ничуть не обеспокоен, хотя Бобби мог выстрелить в него и совершенно случайно.

Когда вошел Шпандау, Бобби резко обернулся и наставил на него пистолет.

— Спокойно, — сказал Шпандау. — Это ж я.

— Какого хрена тебе надо? — уныло спросил Бобби. — Оставь меня в покое.

— Джинджер послал меня. Боялся, что ты глупостей наделаешь.

— Не собираюсь я делать глупостей, — его голос дрожал. — Просто шлепну этого мудака.

— Я как раз пытался объяснить малышу… — заговорил было Ричи.

— Заткнись, — рявкнул Бобби. — Молчи и не дергайся!

Но Стелла продолжил.

— Пытался объяснить, как все это тупо. Я ж ему Друг.

— Ты чертов извращенец. Пулю тебе в башку засадить бы.

— Хоть вы скажите ему, что он не прав, — обратился Ричи к Шпандау.

— Ну это не ко мне, — ответил тот. — Мне вы тоже не по вкусу.

— Тогда расскажите ему, как весело жить в тюрьме. Застрелит меня — хлебнет тамошних радостей.

— Он дело говорит, — заметил Шпандау, повернувшись к Бобби. — Думаешь, оно того стоит?

— Еще как стоит.

— Тогда давай. Застрели его, и пойдем домой.

Ричи испепелил Шпандау взглядом. Все ждали. Но выстрела не последовало.

— Бобби, отдай пистолет, — сказал Шпандау. — Какой-то вшивый тридцать восьмой. Им убить можно, только если попадешь в какой-нибудь важный орган. Загремишь ведь в тюрягу. И карьера — к черту.

— Нет, я убью его.

— Ну так вперед. Хватит уже хреном груши околачивать.

Бобби уставился на Стеллу, поднял пистолет и навел его на грудь. Сжал влажные пальцы, расслабил, снова сжал.

Шпандау подошел и забрал у него оружие. Бобби сник, плюхнулся на диван рядом со Стеллой и закрыл лицо руками.

— Ну красота, — резюмировал Стелла. Он посмотрел на Шпандау, покачал головой, потом перевел взгляд на Бобби. — Ты как? В порядке?

Бобби не ответил и не отнял рук. То ли плакал, то ли просто шмыгал носом.

— Ну что ты, парень, — попытался успокоить его Стелла, обняв за плечо. — Я уж подумал, мне конец. Чего ты так расстроился. Хочешь ксанакс?^[30] Я попрошу, чтобы тебе нашли.

— Отстаньте от него, —перебил Шпандау. — Я отвезу его домой.

— Достали вы меня уже. Из-за вас меня чуть не убили.

— Да никого бы он не убил.

— Хоть вы и добивались обратного. «Давай пристрели его, и мы пойдем домой». Где же Мартина носит, мать его? — Ричи повернулся к Бобби. — Попрошу Мартина, чтобы тебя до дома подкинул.

Стелла снял трубку и потребовал найти Мартина. Через несколько секунд явился тот самый вышибала, который приходил со Стеллой в трейлер Бобби.

— Отвези Бобби домой, — велел Ричи. — Если что попросит — дай. Найди ему ксанакс или еще чего. Он расстроен. — Ричи обратился к Бобби: — Мы найдем тебе что-нибудь. Будешь дрыхнуть, как младенец.

— Отстаньте от него, — повторил Шпандау.

— Мартин отвезет его домой, — заявил Ричи. — А вы вообще никуда не пойдете.

Мартин поднял Бобби, напоминавшего зомби, и поставил на ноги.

Потом вывел его из комнаты. Он даже не поднял глаз на Шпандау, проходя мимо. Просто уставился в пол.

— Ну что за вечер, мать его, — буркнул Ричи. — Выпить хотите?

— Конечно. Бурбона.

— Да вы присаживайтесь.

Шпандау сел и посмотрел на извивающиеся на танцполе тела. Стелла выключил музыку, чтобы Дэвид не отвлекался. И снял трубку.

— Пришлите мне бутылку «Мейкерс марк», льда и пару бокалов. — Он повесил трубку и повернулся к Шпандау: — Это все вы виноваты.

— С чего вдруг?

— Не совали бы нос в чужие дела, этого бы не случилось.

— Если бы я его не совал, вы бы в скором времени червей кормили. Давайте с этой стороны посмотрим.

— Мой вариант мне больше нравится, — сказал Стелла. — В нем вы мой должник.

В дверь постучали, и вошла давешняя блондинка с подносом. Она с любопытством покосилась на Шпандау, но быстро отвела взгляд. Стелла улыбнулся и положил руку ей на бедро, пока она ставила поднос на низкий столик. Девушка не скинула руку, но и восторга не выразила. Она вышла, не проронив ни слова. Стелла бросил лед в бокалы, налил виски и протянул один Шпандау.

— Вы — прямо как прыщ, выросший слишком близко к моей заднице.

— Это метафора такая? — осведомился Шпандау.

— Метафору я вам скоро покажу. Вы кто вообще такой? Какого черта лезете в мои дела?

— Моя задача — не дать Бобби испортить себе жизнь. Вы меня мало интересуете.

— Думаете, он очухается? — спросил Стелла с искренней заботой.

— Приедет домой, проспится. Будем надеяться, завтра у него подобных мыслей не возникнет.

Стелла сел на диван и скрестил ноги.

— Хотите на меня поработать?

— Нет.

— Почему?

— Вы не предоставляете страховку, включая стоматолога. А кроме того — вы мне не нравитесь.

— По большому счету все эти «нравлюсь — не нравлюсь» роли не играют. Для исключительных людей путь к успеху — это победа над собственным «я».

— Сунь Цзы?^[31]

— Майк Овиц^[32] читает Сунь Цзы. Бизнес — это война. У узкоглазых поучиться можно. А денег у них куры не клюют.

— Вы с Бобби кино снимаете?

— Он у меня в главной роли.

— А его агент в курсе?

— Да пошла она в жопу. Они на него работают, а не он на них.

— Да, это, безусловно, свежий взгляд. Может, и приживется.

— Да какая, на хрен, разница, — отмахнулся Стелла. — Нашел сценарий, нашел деньги. Осталось только назначить день начала съемок.

— Не забудем и звезду, которая жаждет на вас работать.

Стелла рассмеялся.

Ох уж этот гаденыш, добьет он меня. Сам не понимает, что ему на пользу. Взрывается — и тут же отходит. Говорит — сделаю. И тут же меня посылает.

— А теперь еще вас нанял.

— Он меня не нанимал.

— Но вы же тут. И путаетесь у меня под ногами.

— Ко мне это не имеет никакого отношения.

— Вы ему нравитесь. Я вижу. Он вас уважает.

— У вас контракт?

— Он мне слово дал. На хрена мне контракт?

— Слушайте, так будет лучше для всех. Тут вам не «Крестный отец», и у настоящих бандитов никаких кодексов чести нет. Тут Голливуд. Все врут, пока чек не обналичат. Извините, что приходится разбивать ваши представления о жизни.

— Вы же на него не работаете. Так что вы здесь делаете?

— Мне позвонил его помощник. Сказал, что он отправился сюда вас убивать. Идея, конечно, неплохая, мне по душе. Но он ведь жизнь бы себе испоганил. А Бобби — парень славный, как мне кажется. По крайней мере, был таким, пока вы да всякие долбаные студии за него не взялись. Отстаньте от него. Ему и так дерьма в жизни хватит. Без вас, кровососов.

Стелла пропустил последнее предложение мимо ушей, взял телефон и набрал номер.

— Как он? — спросил он, выслушал ответ и положил трубку. Потом сказал Шпандау: — Заснул на заднем сиденье. — Стелла вздохнул. — У продюсера голова болеть никогда не перестает.

Шпандау допил виски и поднялся.

— По-моему, вы все совсем с глузду съехали, — за метил он. — Я еду домой.

— Уверены, что не хотите на меня работать?

— Думаю, это поставило бы под удар нашу теплую дружбу.

— Умник чертов. Не путайтесь у меня под ногами. Оппозция будет задушена в зародыше.

— Сунь Цзы?

— Нет, мой бывший босс, Винни Кляп. Лучший душитель в нашем деле. У меня есть номер его телефона.

Стелла оскалился в волчьей улыбке. Шпандау поставил пустой стакан и вышел.

На следующий день Шпандау работал в саду. Еноты, по всей видимости, на время забыли о золотых рыбках, и он отдыхал в тишине и покое впервые после возвращения. Б доме затрезвонил телефон. Шпандау не шелохнулся, положившись на автоответчик. И старался не слушать, пока тот записывал. Он прочистил насос на дне пруда и покормил рыб. Они, прямо как собаки, собирались в стайку, едва завидев хозяина. Шпандау высыпал корм. Рыбы проглотили еду и стали довольно извиваться. Он снова задумался над тем, как защитить их от прожорливых енотов. Но ничего толкового в голову не пришло, кроме крыши над прудиком. Ему снова захотелось перестрелять вредителей, но тогда возникнет новая проблема: куда девать дохлых енотов. Да и потом — одних убьешь, другие придут. Золотой момент отдохновения был испорчен, и он вернулся в дом прослушать сообщение.

— Здравствуйте, это Гейл. Вам сообщение от Бобби Дая. Просит перезвонить ему. Его номер…

Шпандау нацарапал номер и подумал, что звонить, возможно, и не стоит. Будет ошибкой еще глубже ввязаться во все это. Ситуация проигрышная со всех сторон. Работа и без того непростая, а тут еще клиент, который сам не знает, чего хочет. Шпандау скомкал листок и швырнул его в мусорную корзину. Пошел в кухню, откупорил пиво и вернулся в кабинет. Вытащил листок из корзины и набрал номер. Заговорил автоответчик. Щебет птиц, вопли гориллы, потом гудок.

— Это Дэвид Шпандау…

Бобби сразу поднял трубку.

— Здорово, спасибо, что перезвонил, — голос у него был вполне трезвый и твердый. — Можешь приехать сюда? Ко мне? Надо поговорить. Я живу в конце Уандерленда…

Поезжайте на восток по бульвару Сансет, начиная от самого известного в мире указателя — «Беверли-Хиллз». И вы окажетесь далеко-далеко от моря и прелестей Санта-Моники. Позади останется извилистый отрезок дороги, вымощенной разочарованиями, у Калифорнийского университета (имея столько денег, могли бы и залатать выбоины), и вот вы уже должны смириться с тем, что дома в Беверли-Хиллз ничуть не похожи на особняк Джеда Клампетта,^[33] поскольку дворики тут крошечные и вряд ли найдется постройка в стиле старого Юга. «И мы ради этого тащились в такую даль?» — спросите вы себя. И вот уже мимо мелькнул Брентвуд, где О. Дж. Симпсон^[34] порешил (или не порешил) свою жену и ее любовника. И где Рея Брэдбери как-то арестовали просто за то, что он там прогуливался. (Едем, едем дальше, внутрь все равно не пустят. У них тут свои мерила. Чванливые ублюдки!)

И вот наконец перед вами возникает указатель. Но выглядит он не совсем так, как на фотографиях. (Дело в том, что тот, о котором вы думали — большой, знаменитый, — на самом деле расположен немного дальше. А этот — знак второго сорта, дублер, но то, что вам это невдомек, даже хорошо, ведь иначе вы бы чувствовали себя полным идиотом.) Ваша дочка-подросток, примостившаяся на заднем сиденье, просит остановить машину, чтобы сфотографироваться под этим знаком. Но там уже и так столпились человек шесть. И припарковаться негде: либо с кем-то столкнешься, либо схлопочешь штраф. А старушка ваша уже без сил и задыхается. Наверное, это из-за цветов. Вы отказываете дочке и едете дальше. Она сидит, надувшись, и обижается на вас. Собственно, она обижается всю дорогу, как вы из дома вышли. Она вас ненавидит. Жена вас ненавидит. Вам начинает казаться, что вы вот-вот заблудитесь. Карта у вас есть, но никто, кроме вас, не расположен в нее заглянуть.

А вы не можете, потому что врежетесь в кого-нибудь. Или надо остановиться, а остановиться здесь негде.

Мимо несутся на бешеной скорости машины. И люди в них вас тоже ненавидят.

Продолжайте путь. И вот вы приближаетесь к Сансет-стрип. Салон «Ламборджини» намекает на то, что впереди вас ожидает территория гламура. Однако вас ждет разочарование. Все выглядит слегка потертым. Окажись такой район где-нибудь неподалеку от вашего дома, вы бы не остолбенели в восхищении. Только посмотрите на эти гигантские плакаты с торчащими сиськами и членами, закрывающие целиком стены роскошных домов! Господь милосердный! Мимо проплывают рестораны, гостиницы и ночные клубы, названия которых вам смутно знакомы. Но они выглядят совсем не так, как вы ожидали. Ой, смотрите! Это же «Виски-эй-гоу-гоу», где раньше играли Джим Моррисон и «Дорз».^[35] Хотя в машине, кроме вас, никто и знать не знает, кто такие «Дорз». Жена говорит, что вы проскочили Родео-драйв.^[36] Но черта с два вы повернете назад. При таком-то плотном потоке. И вообще, поделом ей, надо было в карту посмотреть. Дочка заявляет, что, кажется, увидела тот клуб, в котором какая-то звездулька накачалась наркоты и склеила ласты прямо на улице. Она снова просит остановить, чтобы сфотографироваться на этом самом месте. Пошлите и ее ко всем чертям и поезжайте дальше.

Проскакивайте мимо клубов и бистро. Мимо отеля «Шато Мармон», этого готического кладбища слонов, куда звезды приходят, чтобы расстаться с жизнью. Не останавливайтесь до тех пор, пока сомнительная история и вульгарный гламур Стрипа не истощатся и не уступят место обычным магазинам и палаткам с мексиканским фастфудом — территории для нас, простых людей. Это уже Лорел-кэньон-драйв. Только не отчаивайтесь. Вы еще не выехали за пределы истории и гламура.

Сверните с Лорел-кэньон налево и попадете в Голливуд-Хиллз, где лос-анджелесская жизнь становится по-настоящему интересной.

С другой стороны, все это для вас не имеет ни малейшего смысла.

Ибо вы, как простой человек, как один из толпы, никогда всего этого не увидите.

Поскольку задача этого мира, если вы до сих пор не поняли, состоит в том, чтобы не впускать вас внутрь.

Уандерленд-авеню взбирается по восточной стороне парка «Горы Санта-Моника», оттолкнувшись от бульвара Лорел-кэньон словно уставший нерешительный ослик. Вверх по склону не едешь, а еле плетешься, поскольку он крут, а дорога извилиста. И кажется, что даже немногочисленные указатели потеряли всякую надежду выполнять свои обязанности. Здесь все меняется так часто, что указывать направление становится бессмысленным. Большинство советов туристам сводится к простой рекомендации — вооружиться «Путеводителем Томаса» и надеяться на лучшее. Именно такая неразбериха и делает это место столь привлекательным для его обитателей. Вы как бы живете в конце огромного садового лабиринта, и лишь немногим известен его секрет. Нет никакой радости в том, чтобы поселиться в жилом комплексе за закрытыми воротами, если там тебя никто не сможет найти. А здесь образовалось закрытое сообщество, полное тайн, которое внешне производит впечатление обычного жилого района, который ведет неторопливую жизнь. Музыкантам и актерам это место всегда нравилось, потому что здесь действует неписаное правило: держи рот на замке и не лезь в чужие дела. Этот кодекс круговой поруки имеет занятные последствия. Уединенность сделала это место привлекательным для революционеров рока шестидесятых годов. Тут они могли скрыться от всех, наширяться, закрутить роман с чужой женой или мужем и изменить стиль популярной музыки. С другой стороны, в восемьдесят первом году порнозвезда Джон Холмс оказался связан с массовым убийством на почве наркотиков по адресу Уандерленд, 8763, где полиция нашла пять расчлененных трупов. Так что есть свои минусы и у уединенности.

Катя по этому знаменитому району, Шпандау размышлял об убийствах на Уандерленде. Шпандау вспомнилось детство в Аризоне: там главная мечта заключалась в том, чтобы вкалывать до седьмого пота и заработать на дом в чистом и безопасном месте. В том мире достаток сам по себе отсеивает отбросы. И твоим соседом, живущим в большом сверкающем доме, оказывается врач или адвокат, а не преуспевающий наркоторговец, или порнозвезда, или банда обдолбанных психов. В Лос-Анджелесе с этим никогда не угадаешь. Милый домик с белым штакетником может принадлежать новому Чарли Мэнсону,^[37] который ждет не дождется, когда сможет написать ваше имя вашей же кровью. Тут никогда не знаешь, где окажешься. Шпандау представил себе, как тех пятерых зарубили до смерти — мероприятие само по себе как минимум шумное, — а в десяти метрах кто-то спокойно уминал хлопья с молоком. Что ж это за мир такой, в котором вопль умирающего, от которого кровь стынет, кажется ничем не примечательным?

Шпандау частенько ездил по Уандерленду. Тут главное — всегда держаться правого ряда. Вскоре он взобрался на вершину холма, где дорога пошла ровно, и его глазам открылось сразу несколько внушительных плотно закрытых ворот. Шпандау подъехал к посту охраны у ворот Бобби. Нажал на кнопку и посмотрел в камеру, чтобы его разглядели как следует. Подождал, пока ребята поймут, что человек в костюме от «Армани» на новеньком «БМВ» вряд ли может оказаться последователем Джона Уэйна Гейси.^[38] Хотя кто знает? Ворота зажужжали и открылись. Шпандау въехал и остановил машину на площадке у гаража. Там отдыхали «Порше» и «Харлей», на вид абсолютно новехонькие. Так вот и пожалеешь человека, который накупил себе подобных игрушек, а поиграть в них не может. Шпандау пошел вверх по склону к дому.

Дом Бобби Дая — который он, по совету своего бухгалтера, пока не выкупил в собственность, а снимал за астрономическую сумму, — стоял на выступе над обрывом, словно голова индейца на капоте «Понтиака» пятидесятых годов, выставив подбородок навстречу сухим равнинам Лос-Анджелеса. Дом из дерева и стекла, с высокими потолками, был построен для рок-звезды шестидесятых, который предпочитал жить в хижине у черта на куличках, но при этом не выпускать из виду своего менеджера и звукозаписывающую компанию. В результате и получилась эта «Хипповая Валгалла»,^[39] как назвал ее один гость. Шпандау решил, что дом вполне соответствует прозвищу. По периметру его обегал застекленный дворик — не лучший вариант для защиты от воров, зато какие виды! Шпандау подумал, что, наверное, немало упившихся в стельку гостей этого жилища свалилось в кусты на склоне. Не так улс и высоко, насмерть не убьешься, разве что приземлишься неудачно или дальше покатишься. Он подошел к краю и обернулся. Длинная лестница вела к бассейну и кабинке при нем. Еще одна лестница, покороче, шла к небольшому домику — очевидно, гостевому. Шпандау повернул голову и увидел, что Бобби раздвинул стеклянную дверь и смотрит на него.

— Большое спасибо, что приехал, — сказал Бобби, протягивая руку. Шпандау пожал ее. Это был уже не тот Бобби, что накануне. Перед Дэвидом стоял спокойный и уверенный в себе человек. Взгляд ясный, внимательный. Рука твердая. Цвет лица снова стал нормальным. Как будто и не было вчерашнего вечера.

— А ты думал, я не приеду? — спросил Шпандау.

— Да вообще-то нет, не думал.

Бобби провел его в гостиную. Высоченный потолок, как в соборе, и сплошное стекло, за которым открывался вид чуть ли не на весь Лос-Анджелес. Вот, значит, как оно — жить на Олимпе, мелькнуло в голове Шпандау.

На первый взгляд ему показалось, что мебель здесь — это просто куча разномастного хлама. Но обеденный стол обернулся настоящим раритетом в стиле испанской католической миссии, а наивный набросок над диваном принадлежал кисти Баскиа.^[40] Диван в стиле ар-деко был взят с океанского лайнера двадцатых годов. Рядом с ним стояла лампа работы Лалика.^[41] Комната выходила окнами на юг, поэтому прямые солнечные лучи никогда сюда не попадали. В доме было светло и прохладно, а обилие дерева создавало впечатление, что ты где-то в лесу. Хороший архитектор способен сотворить чудо. Особенного соответствия деталей тут не наблюдалось, но у парня есть вкус и глаз наметанный, вынужден был признать Шпандау. Родился он в рабочей семье, как Дэвид успел прочитать о Бобби, хотя и не бедной. Но все же такие деньжищи должны были потрясти его. Кое-где валялись каталоги аукционных домов, и Шпандау представилось, как Бобби лихорадочно листает их, запоминает названия, отчаянно пытаясь компенсировать те годы, когда у него ничего не было. Его трейлер был безликим, но о доме такого не скажешь. И Шпандау подумал, что теперь начинает лучше понимать Бобби. Здесь тоже не нашлось ни одной фотографии. Ничего, что напоминало бы о прошлом. И это само по себе говорило о многом. Это был дом молодого человека, который писал свою жизнь с чистого листа.

— Спасибо за вчерашний вечер, — начал Бобби. — Я б его пристрелил.

— Вряд ли.

— А чего это ты так уверен?

— Ты, конечно, не семи пядей во лбу, но и не законченный идиот.

— Что ты имеешь в виду?

Ты не настолько туп, чтобы отправить коту под хвост карьеру и миллионные гонорары. И все ради того, чтобы пристрелить такое ничтожество, как Ричи Стелла.

— Пусть тебе и кажется, что он тебя достал до печенок.

Бобби плюхнулся в кожаное кресло.

— Думаешь, раскусил меня, да?

— По крайней мере, настолько, чтобы понять, что записочку-то ты сам накатал. И что Ричи Стелла тебя шантажирует.

Бобби не стал изображать удивление. Он достал пачку французских сигарет и картинно закурил.

— Можно просто заплатить ему, — предложил Шпандау. — А еще лучше — обратиться в полицию. У них есть отделы по разгребанию такого дерьма. Понятное дело, тут Голливуд, но все равно шантаж преследуется по закону.

— Да он мечтает, чтобы я в этой гребаной киношке снимался. А сам хочет быть продюсером, засранец.

— Да, он засранец и моралью себя не отягощает, но на меня произвел впечатление профессионала. А фильм так плох?

— Сценарий — говно. Энни ни за что не разрешила бы мне в таком играть. Стыда не оберешься. Мне нужен «Пожар». Для меня это прорыв. Энни говорит, что с ним я попаду в список А. А если сняться в этом отстоище, то не видать мне его как своих ушей. В «Пожаре» у меня хорошая роль, может даже лучшая в моей жизни. Там реально есть что играть. И мне все бросить, распрощаться с «Пожаром» и вляпаться в говно? Не могу я на этой пойти.

— Поговори со студией. Пусть они сами разберутся.

— Не могу.

— Неужели все так плохо? — не поверил Шпандау. — Ты же для них — золотая жила. Они тебя в обиду не дадут.

— Ну да, конечно, только этого мне не хватало — отделаться от Ричи и оказаться на цепи у этих мудозвонов. Они еще хуже, чем он.

— От меня-то ты чего хочешь?

— Пусть он от меня отцепится, — вдруг оживился Бобби. — Не знаю, как ты этого добьешься. Мне плевать. Заплачу, сколько потребуется. Делай все, что нужно. Любым способом.

— Предлагаешь мне кончить его?

— Да он же сволочь последняя. Невелика потеря для общества.

— Ну, Бобби, я не знаю. Надо подумать. Давненько я людей не убивал. Не в курсе, почем это нынче.

— Я хочу, чтобы он отвял. Чтобы сгинул навсегда.

— Хорошо, что ты сам себе текст не пишешь, — заметил Шпандау. — Лексикончик у тебя — Джимми Кэгни¹ в ухудшенном варианте.

— Да пошел ты! — заорал Бобби. Он вскочил и принялся ходить взад-вперед. — Я другого найду.

У кого кишка не тонка. А не какого-то обосравшегося каскадеришку.

Шпандау сделал глубокий вдох. Задержал дыхание на несколько секунд. Потом медленно выдохнул.

— А теперь слушай меня, детка. И слушай во все уши. Во-первых, меня достало то, как ты и все уроды вокруг тебя со мной разговаривают. В отличие от тебя и всех других горемычных звезд в этом городе мне не нужно обожание выродков. Во-вторых, по мне — так ты просто сопливый болван, но, я уверен, случилось это потому, что тебе вдруг пришлось вести себя как взрослому, а ты понятия не имеешь, как это делается.^[42]

Бобби стоял в метре от него и сердито смотрел на Шпандау, сжав кулаки. Сигарета «Голуаз» свисала из уголка его рта точь-в-точь как у Жана-Поля Бельмондо.

— Думаешь, я тебя боюсь? Я раньше боксом занимался.

— Нет, — Шпандау помотал головой, — ты занимался тем, что хреном груши околачивал в спортзале. И кто-то сделал тебе твою изюминку — слома-ный нос. Может, для миллионов обывателей по всей стране ты и крутой парень. Но руки у тебя девчачьи, и на ринге ты десяти секунд не продержишься. Ну разве что в бою против Стивена Хокинга.^[43] Да и то я бы на него поставил.

Бобби принял стойку борца, как ему казалось. Посмотрел на Шпандау и моргнул — дым сигареты лез в глаза.

— Боже! — вздохнул Шпандау и закатил глаза. — Ты что, хочешь мне врезать? Ну давай, малыш, со всей силы. Только ноги ты неправильно поставил. Вот замахнешься на левый хук, тебя поведет, потеряешь равновесие, а до меня так и не дотянешься. А между тем у меня преимущество в пятьдесят фун тов и шесть дюймов. И как бы я ни старался пощадить твою мордашку, от моего удара она все равно пострадает.

Бобби поразмыслил немного и опустил руки. Потом поднял и посмотрел на ладони.

— Да иди ты в жопу, девчачьи руки, — сказал он, смеясь. — В любом случае не собираюсь потерять этот фильм из-за того, что какому-то полинявшему мачо удалось мне вмазать.

— Молодец. По крайней мере, первый урок усвоил. А именно: лезь в драку, только если уверен, что победишь. Неужели никто тебе этого не вдолбил? Тут фишка в том, чтобы дождаться, когда я отвлекусь, и врезать бейсбольной битой. Так делается в реальном мире. Так поступает Ричи Стелла.

Бобби вынул сигарету изо рта и затушил ее в пепельнице из граненого стекла.

— Ну прощай. И спасибо, что не помог. Смотри, чтобы дверью по заднице не стукнуло, когда будешь уходить.

— Ладно, крутышка, — ответил Шпандау. — Нужна тебе моя помощь или нет?

— Да у тебя кишка тонка. Он не остановится, пока жив.

— Ну уж это я сам решу. Мне нужно знать, что у него на тебя есть.

— Тогда оно и у тебя будет. И мне конец по-любому.

— Рано или поздно придется кому-то довериться. Что, там совсем все плохо?

— Совсем.

Он пересек комнату, взял деревянную шкатулку из шкафа и вернулся на диван. Сел, сложил ноги, как брамин, и скрутил косяк. Помедлил. Потом затянулся и начал рассказывать.

— Снял я тут телку… хороша была, можешь мне поверить. И горяча. А из себя — как школьница. Ну знаешь, белая блузка и короткая юбочка в клетку. Даже долбаные хвостики были. Короче, как в самых грязных фантазиях у всех мужиков. Ну она, конечно, понимала, что делает.

Короче, привез я ее сюда, а сам нажрался в хлам. Не знаю, как въехал на нашу гору и нас обоих не убил. Ну вот, мы здесь. Целуемся и все такое. И она мне: «У тебя нет чего расслабиться? Я, когда приму, так завожусь». Я и подумал: так есть же. Крэк. А она: «О, круто». Ну вот, сели мы вон туда. Курнули и стали опять обжиматься. Тут она: «Погоди, в туалет схожу». Взяла свою сумочку и почесала наверх в туалет.

Ну я посидел-посидел. Меня от крэка заштыри-ло. И я вырубился ненадолго. Точно не знаю, на сколько. Через несколько минут я вернулся в реальность — а ее все нет. Ну я запереживал и пошел наверх… Подошел к туалету. Постучал. Тишина. Дернул дверь — не заперта. Она сидела на унитазе, такая вся обмякшая. Колготки спущены. И из бедра торчит игла. Сама вся синяя. И не дышит. А на раковине — полный набор, прикинь. Героин себе готовила. И чего, взяла и передоз себе вколола в моем туалете. Короче, у меня мертвая телка в доме…

Я реально испугался. Понимаешь? Даже крэк не помог. Стал по дому бегать, по башке себя колотить. Плакал, как ребенок, не знал, что делать — ну с этой мертвой девчонкой. А потом вспомнил про Ричи.

— А почему ты вдруг вспомнил о Ричи?

— Да потому, что он этим занимается. Работа у него такая. Мастер решать проблемы. Если тебе что-то нужно, он достанет. Если нужно что-то устроить, он устроит, он все уладит. Тем и знаменит. Да половина Лос-Анджелеса к нему обращается.

— Значит, ты позвонил Ричи…

— Ну да, взял трубку, бормочу что-то. А Ричи меня успокаивает. Он же кого угодно уболтает. Голос у него такой. Ему хочется доверять. Короче, успокоил меня. И я ему рассказал, что случилось. А он: «Хорошо, давай подробности». Я рассказал. А он мне: мол, не паникуй, сохраняй спокойствие, он все уладит. Но потребуется несколько часов. Так что мне надо валить из дома, ну там в гостиницу или к друзьям. В общем, до утра чтобы меня не было, а дверь оставить открытой. И, говорит, завтра, когда вернусь, все будет так, словно ничего не случилось.

— Куда ты поехал?

— Сел в машину и почесал в пустыню. Поселился в каком-то мотеле, нажрался и вырубился. Когда на следующий день наконец решился приехать домой, ничего уже не было. Только эти уроды, которых Ричи прислал, забыли захватить набор для героина. Если бы горничная его увидела… Я позвонил Ричи, спросил, что произошло. Он ответил, что ничего. Ничего вообще не было. Так мне и надо думать. Ничего не было. Вообще. Я спросил, сколько должен. А он будто даже обиделся. «О чем речь, — говорит, — мы ж друзья, а друзья должны помогать друг другу».

— И ты купился.

— А что мне было делать? У меня в сортире была мертвая телка, а потом пропала. Вот она есть, а вот ее уже нет. Мне ее жалко. Но не я же ее убил. И что, из-за этого всю жизнь просрать? Я ж ничего плохого не сделал. Просто хотел, чтобы все это на меня не повесили. Чтобы все это осталось в прошлом.

— Но оно не осталось.

— Нет. Не осталось. Через несколько недель пришел Ричи с этим сценарием. Хочет быть продюсером. И чтобы я там играл. Я ему объяснил, что не могу. А он мне напомнил, что я ему должен. И что если у меня память короткая, так у него фотки есть.

— Он сфотографировал эту умершую девочку?

— Ага. И говорит, что там видно: все это у меня дома. Не спутаешь. Говорит — только посмотришь и сразу поймешь, где это и что тут случилось. Красивая девка отдала концы у меня на унитазе. Со спущенными трусами. Из ноги игла торчит. Ричи сказал, что присяжные мне сочувствовать не станут. Все решат, что это я ее прикончил. Дал ей дозу. Воспользовался ею…

— Ты хорошо знал эту девушку?

— Да я ж говорил тебе — тогда и познакомились.

— В клубе Ричи. Удобно. Как ее звали?

— Салли, а фамилию не знаю. Мы с ней светских бесед не вели.

— Кто-нибудь видел, как ты с ней уходил?

— Один тип выпустил нас через черный ход, за ВИП-комнатой.

— А крэк ты тоже от Ричи получил? Еще одна услуга из его списка?

— Ага.

— Ты, конечно, больше ничего домой не принес? Например, сумочку с наркотой?

— Да ты что! Она сама притащила. Ну в смысле, я даже не знал, что она у нее есть.

— Но ты лее с ней курнул. Перед тем как она поднялась в туалет.

— Да какая разница?

— Большая. Она уже была под кайфом, когда пошла туда. Это дает нам возможную версию ее смерти. Ты еще чем-то с ней занимался?

— Ты что, хочешь так повернуть, будто это я ее того? Не убивал я ее, ясно?

— Бобби. У нас есть труп несовершеннолетней девочки. Она была чьей-то кровиночкой, лапочкой-дочкой. Она умерла у тебя в туалете. Инет большой разницы, ты воткнул ту иглу или не ты. Выглядит-то все равно так, будто ты это сделал. Дойдет до суда, и ни один человек на свете не поверит, что это не ты дал ей дозу, которая ее доконала.

— Но это же не я, Богом клянусь. Ну крэк был, правда. И все. Я кайфанул по-быстрому и пошел проверить, чего она копается. А она там сидит с иглой в ноге. Но я ее не колол!

— Ты уверен, что она уже была мертва, когда ты ее нашел?

— Я ж проверил пульс. Ну знаешь, пальцами на шее. И ничего не почувствовал. Потом за запястье ее взял и все такое. Тоже ничего. Ну я же не доктор. Ну что ты от меня еще хочешь? Не знаю я, но на вид она была совсем мертвая. Синяя и холодная. И не дышала.

— «Скорую» вызвать в голову не пришло?

— Пришло. Я даже трубку снял и хотел позвонить.

— Но не позвонил.

— Так она ж уже того была.

— Но ты не уверен, да? И тогда ты тоже не был уверен, так? О карьере своей подумал?

— Сукин ты сын!

Бобби набросился на Шпандау, но силенок у него не было. Шпандау заломил ему руки, так что Бобби скрючился и заплакал. Шпандау подождал, пока он успокоится, и усадил его на диван.

— Думаешь, я горжусь, что ли, этим? Думаешь, мне не кажется, что это я ее убил? — ныл Бобби.

— Как ты с ней познакомился?

— Ричи ее ко мне послал.

— Ну да, все логично. А героин у нее тоже от Ричи?

— Да откуда я знаю, где она его взяла? Я ж говорю, с собой принесла. Я и знать не знал. Может, и правда Ричи дал. Он же что хочешь достать может. Иногда денек-другой подождать приходится, а уж крэк у него всегда в запасе имеется. Только позвони. И он тебе доставит сколько надо минут за пятнадцать.

— Он не говорил, откуда его берет?

— Смеешься, что ли?

— Стало быть, ты не представляешь, где он его берет и кто его поставщик?

— Ну знаешь, к этому дерьму гарантийный талон не прилагается. Я только одно знаю: если надо, Ричи добудет. С крэком всегда быстро и недорого. У него свой канал. Ричи прям сияет, когда раздает его, как конфетки. Король крэка в западном Лос-Анджелесе.

Бобби внезапно замолчал — будто ударился о стену. Потом заговорил снова:

— Ты думаешь, она могла еще быть живой? И я оставил ее умирать? Думаешь, так все было?

Шпандау стало жаль его.

— Нет. Полагаю, она уже умерла.

— Но ты на сто процентов не уверен, да? И я тоже.

— Да, — тихо сказал Шпандау. — И ты тоже.

Глава 6

Пуки раскрашивала ногти черным лаком, когда Шпандау вошел в офис. Сегодня она была в образе вампира. Ее каштановые от природы волосы стали черными. Глубокий вырез черного узкого платья будоражил взгляд значительным количеством молодой безупречной груди. Рукава были искусно изрезаны, на что явно ушло минимум полночи. Макияж напоминал нечто среднее между гримом актера японского театра кабуки и трупа с кладбища Форест-Лон. И все равно Пуки была так хороша, что сердце на мгновение замирало. Хорошее образование, конечно, штука полезная. Но не стоит недооценивать роль наследственности. Ее матушка была похожа на Грейс Келли.

— Ты в трауре? — спросил Шпадау.

— Вечером иду на бал готов, — ответила Пуки, докрасив безымянный палец левой руки. — Там все черное-пречерное.

— Не знал, что ты этим увлекаешься.

— А я и не увлекаюсь. Но есть один симпатяшка-музыкант, который меня туда пригласил. Похож на Мэрилина Мэнсона,^[44] если бы Мэрилин Мэнсон был похож на Тома Круза и не носил эти ужасные линзы.

Шпандау кивнул на дверь кабинета.

— У себя?

— На вашем месте я бы не ходила туда. Если, конечно, вы не принесли отчеты по пробегу. Сегодня он на тропе войны.

— А что так? Ах да, сегодня же первое число. Бывшая жена. Первая или вторая?

Вторая. Он отказывается алименты платить, а она его опять в суд тащит. Кстати, вам тут сообщение оставил какой-то Фрэнк Хурадо. — Она протянула ему листок. — Он правда такой важный, как пытается изобразить?

— Почти, — кивнул Шпандау. — Он важнее, чем ты думаешь. Но не настолько, насколько кажется ему самому.

— Вы сегодня очень умно выражаетесь, — заметила Пуки.

— Это все лекарства. От викодина меня всегда тянет пофилософствовать.

— А у меня от викодина только молочница появилась.

— Спасибо, что поделилась со мной этой интимной подробностью. Я сохраню ее в сокровищнице моей души до конца своих дней.

Когда Шпандау вошел, Корен беседовал по телефону с бывшей супругой. Он был красный, как помидор, одной рукой держал трубку, другой пытался открыть флакон с таблетками от давления. Шпандау забрал у него флакон, снял крышку и вернул. Корен проглотил таблетку, не переставая говорить.

— Послушай, — убеждал он, — я тебе и так плачу три тысячи долларов в месяц. Купил тебе этот долбаный салон красоты. От которого доходу больше, чем от моего бизнеса. Не собираюсь я и дальше тратить деньги на то, чтобы у тебя всегда был достаточный запас озабоченных дзен-буддистов из Маунт-Болди.^[45] Ну почему ты не можешь трахаться с пляжными красавцами, как все нормальные разведенки средних лет? Да, да…

Она бросила трубку. Корен печально посмотрел на Шпандау.

— Трахается с дзен-буддистским монахом, мать ее, — посетовал он. — Парень выходит из монастыря по четвергам и навещает ее. Соседка видела, как он входит в дом в своем гребаном кимоно. Представляешь?

— Может, он просто-напросто ее духовный наставник, — предположил Шпандау.

— Ага. И соседке послышалось, что он ревел, как бык. Ну а тебе какого черта надо? Отчет по расходу бензина принес?

— Мы теперь работаем на Бобби Дая. Решил тебе сообщить.

— Отлично. И что мы делаем?

— Его шантажируют.

— Я думал, ему угрожали физической расправой.

— Это было вчера, — ответил Шпандау. — А сегодня его шантажируют. Сам понимаешь — шоу-бизнес.

— Подробности не хочешь рассказать?

— Нет.

— Хорошо, — согласился Корен. — Мне и своих проблем хватает. Не забудь подшить отчет. И принеси данные по расходу бензина, чтоб тебя.

Шпандау вышел из кабинета. Пуки смывала лак с ногтей.

— Что случилось? — спросил он. — Свидание отменяется?

— Это чисто этическое решение, понимаешь. Я просто не могу. Это все цирк какой-то. Я ему позвонила и сказала, что не приду.

— Жалко. Останешься дома и разогреешь в мик-роволновке пирог с курицей?

— Я в оперу иду. — Пуки подняла руки, ладонями от себя, и подвигала пальцами. — Как думаешь, какой цвет выбрать для «Мадам Баттерфляй»?

Глава 7

Офис «Гаттерснайп Продакшнз» располагался в красивом старом здании на Мелроуз. В двадцатые годы оно было великолепно, и чтобы это великолепие восстановить, пришлось потратить огромные деньги. Интерьер был отделан в античном стиле. Лучший способ заявить о своем успехе — набить комнату старинной мебелью, на которую даже присесть боязно. Из общей картины выбивался только новехонький компьютер «Эппл» и красотка за письменным столом в наполеоновском стиле. Когда Шпандау вошел, она поднялась и оказалась почти с него ростом. Живя в Аризоне, Шпандау был уверен, что никогда с такой не встретится. А тут они повсюду. И требуется время, чтобы к этому привыкнуть. Ее длинные светлые волосы словно танцевали в такт ее движениям — как вышколенная балетная труппа. Модель. Актриса. Королева красоты какого-нибудь городка, ожидающая карьерного взлета, право на который получила благодаря своему природному совершенству Однажды кто-нибудь войдет сюда и найдет ее. И плевать на то, что в этом городе еще полтора миллиона таких же и некоторые наши самые успешные актрисы больше похожи на официанток из пиццерии, когда увидишь их в жизни.

Будь все дело только в красоте, пластические хирурги заламывали бы цены еще выше. Тут непременно надо обладать душой — или умением убедить камеру, что ты таковой обладаешь, даже если это не так. Шпандау посмотрел на ее лицо с идеальными чертами, на светло-голубые глаза. Все есть, а вот души не наблюдается. И беда в том, что никто никогда ей об этом не скажет.

— Господин Шпандау?

— Он самый.

— Я Марси Уэйлен. Фрэнк в данный момент занят. Присаживайтесь, пожалуйста, я принесу вам что-нибудь выпить.

— У вас абсента не найдется?

— Как раз только что допили, — с ходу парировала Марси. — «Перье» подойдет?

Она лучезарно улыбнулась и принесла воду. Миленько тут у вас. Архитектор постарался на славу.

— Это все Фрэнк. В тридцатые тут были меблированные комнаты. Бинг Кросби частенько останавливался, когда приезжал в город.

Телефон на ее столе зазвонил. Она сняла трубку.

— Да, сейчас. — Марси повернулась к Шпандау. —

Фрэнк приглашает вас в кабинет. Она постучала в огромную дубовую дверь и толкнула ее. Фрэнк Хурадо лежал на столе, голый, слегка прикрытый тонкой простынкой. Его истязал здоровенный самоанец. Марси вышла и прикрыла дверь. Кабинет походил на квартиру, тут даже камин был. Не вписывался только большой письменный стол, на который можно было легко посадить одномоторный самолет.

— Симпатично у нас, да? — спросил Хурадо между ударами массажиста. — Здесь Бинг Кросби жил в тридцатые.

— Да, я слышал. А я вот живу в старой конуре Рин-Тин-Тина.^[46]

— Спасибо, что пришел. Извини, что так тебя принимаю, но у меня столько дел сегодня. Если пропущу массаж, не заведусь, как старый драндулет. Кстати, не хочешь массаж? Пробовал когда-нибудь ломи-ломи? Традиционный гавайский массаж. Фидель тебя быстро в порядок приведет.

— Спасибо, не надо. Я, как расслаблюсь, начинаю плакать.

— Ох, как я тебя понимаю, — поддержал его Хурадо, хотя Шпандау усомнился в его искренности.

Фидель взялся за ягодицы Фрэнка. Хурадо закрыл глаза и умолк, предоставляя гостю любоваться массажем его задницы.

— Говорят, ты теперь на Бобби работаешь. — Шпандау не ответил. — Да ладно тебе, — подбодрил его Хурадо. — Мне-то можешь сказать. «Пожар» — мой проект. А Бобби — мой друг.

— Извини, если хочешь что-то узнать, поговори с Бобби.

Хурадо отмахнулся от Фиделя и сел на край стола. В простыне он был похож на римского сенатора. Хурадо спрыгнул на пол, подошел к маленькому холодильнику и взял фруктовый коктейль. Фидель собрал массажный стол и тихо вышел. Фрэнк принялся ходить по комнате, не обращая внимания на Шпандау, потом сделал вид, что ищет что-то на столе. Шпандау предположил, что ему просто нравится ходить в простыне.

— Слушай, — наконец не выдержал Хурадо. — Мы же все желаем Бобби добра, правда? Но я не смогу ему помочь, если не узнаю, что происходит.

Расскажи мне о письме.

Шпандау промолчал.

— Сколько бы Бобби ни заплатил тебе, я дам столько же. А тебе всего лишь и надо будет — держать меня в курсе. Все по-тихому, наличными. Даже боссу рассказывать не придется. Я просто хочу держать руку на пульсе. Вот и все.

— Так не пойдет.

— «Пожар» — мой фильм, — напомнил Хурадо. — А Бобби — моя звезда. Не думаю, что ты хоть в малейшей степени представляешь, что тут поставлено на карту. Я имею право получить любую информацию, которая может касаться Бобби или картины. И я готов на все, чтобы защитить свою картину и своего главного актера. Ты понимаешь?

— Кажется, да. Мне угрожают?

— Да никто тебе не угрожает. Просто констатирую очевидные факты.

— Хорошо, — кивнул Шпандау.

— Что хорошо?

— Хорошо, теперь я понял то, что ты говоришь.

— Отлично. Рад, что мы друг друга понимаем. Ну так ты меня просветишь?

— Нет. Но я действительно получил ясное представление о том, что ты пытаешься до меня донести.

Шпандау показалось, что Хурадо сейчас подавится своим коктейлем. Немного выплеснулось на простыню, оставив пятно приятного зеленого цвета.

— Ты мне яйца не крути. Я бы не добился всего этого, если бы позволял таким, как ты, путаться у меня под ногами. Будешь мне мозги полоскать — почуешь, что карающая длань Господня обрушилась на плечи твои.

— Хорошо сказал. Красиво. Хотя, мне кажется, что тему карающей длани Господней уже исчерпал Тарантино.

— Я ведь могу нанять человека, чтобы он за тобой следил. Бобби будет в ярости. Да и я, пожалуй, тоже.

— Не суй свой хрен в выжималку, парень. Мой тебе совет.

— Почему на этой неделе все разговаривают, как в старых фильмах с Рональдом Рейганом? Во мне уже пробуждается тоска по настоящим отморозкам. Они мало говорят, а уж если начинают, то знают, когда замолчать.

— Ну как угодно, — ответил Хурадо. — Но пойми одну вещь. Если что-нибудь случится, если любая мелочь повредит моему фильму, не сомневайся, козлом отпущения станешь ты. Я тебя уничтожу. Отниму все, что у тебя есть. И твои долбаные дети, и их долбаные дети будут подыхать в нищете. И это только моя реакция. А еще две сотни юристов, киностудия и в придачу вся ватага СМИ придут ко мне на подмогу. Ты подумай над этим. Эти люди вертят целыми правительствами, как телячьей ногой над огнем. Представь, что тебя ждет.

Хурадо огляделся в поисках брюк.

— Не возражаешь, если я оденусь?

— Извини. Я не знал, закончил ли ты. Просто увлекся твоей речью.

Шпандау обошел стул, за который свалились брюки Фрэнка. Он поднял их и протянул владельцу.

— Ты очень любезен, — сказал Хурадо.

— Могу и носки поискать, — предложил Шпандау.

— Не путайся у меня под ногами, — процедил Хурадо. — Будешь путаться — прикончу.

Но от человека в простыне угроза прозвучала неубедительно. И они оба это поняли. Шпандау улыбнулся и вышел. Закрывая дверь, он услышал, что Фрэнк матерится. Шпандау не понял, на него или на пропавшие носки.

Ричи Стелла жил в симпатичном старом доме в районе Эко-парка. Теперь это место населяли яппи и гомики, но все равно он оставался престижным, стильным. Цены на недвижимость здесь взлетели с тех пор, как Ричи купил дом. Конечно, в мечтах он метил в Брентвуд. Ему казалось чудовищной несправедливостью то, что этот черномазый убийца О. Дж. Симпсон может там жить, а он нет. Но это в скором времени изменится, размышлял Ричи, развалившись на заднем сиденье огромной черной «Ауди», когда Мартин выруливал на его улицу. Машина въехала на дорожку перед домом и остановилась. Ричи еще раз посмотрел на экран ноутбука, который всегда носил с собой, улыбнулся, вылез из машины прежде Мартина и велел тому несколько раз объехать квартал.

— На кой черт? — удивился Мартин.

— Потому что я так сказал, долбоеб.

Мартин надулся. Ричи поднялся по ступенькам, отпер дверь и вошел. Бросил ключи в чашку в прихожей и остановился на пороге гостиной. Шпандау сидел в кресле.

— Какого дьявола вы делаете в моем доме? — возмутился Ричи.

— А не хотите узнать, как я вошел?

— Меня больше интересует, как вы собираетесь выйти? Это же проникновение со взломом. За такое можно и пулю схлопотать. — Ричи подошел к бару и налил себе белоговина. — Или все-таки решили на меня работать?

— Я хочу, чтобы вы отстали от Бобби Дая.

— А вы не робкого десятка, дружище. Это я вам говорю.

— Я знаю, что вы его шантажируете. И знаю — чем. Я хочу, чтобы вы перестали.

— Слушайте, я оценил ваши старания. Правда. Но не на того напали, меня нельзя заставить. Разве вам никто этого не говорил? — Ричи уселся на высокий табурет и отпил вина. — Это наши с Бобби дела. К вам отношения они не имеют, — продолжил он. — Честно говоря, вы еще не оказались в каком-нибудь мусорном баке и не истекаете кровью из всех дыр только потому, что нравитесь Бобби. Я просто хочу, чтобы мы все подружились.

— Сколько?

— Дело не в деньгах.

— Он ни за что не станет сниматься в вашей картине, — заметил Шпандау. — И вы не хуже меня знаете, что это даже не от него зависит. В настоящий момент Бобби — всего лишь марионетка в руках агентства, студии и Фрэнка Хурадо. Они никого к нему и близко не подпустят. Разве что откупятся от вас. В этом все дело? Так вы только скажите, и я сразу пойду к Хурадо и все улажу. Им проблемы не нужны. Вам все компенсируют. Возьмите деньги и купите себе весь актерский состав целиком.

— Да вы не врубаетесь совсем, да? Думаете, я какая-то дешевая шестерка с Восточного побережья, которая ищет, где бы деньжат срубить? У меня появился шанс сделать то, что мне всегда хотелось. У всех есть мечта, правда? А это — моя мечта. Я буду снимать кино.

— Ну и снимайте себе на здоровье, только с другим актером. Забирайте деньги и делайте, что хотите.

— Не могу. Мне нужен Бобби. Бобби и есть мое долбаное кино.

Шпандау рассмеялся.

— Знаете, больше всего пугает то, что я вам верю. Что творится с людьми в этом городе? Совершенно нормальные, разумные люди из разных уголков мира приезжают сюда и сходят с ума.

— Волшебство, малыш. Волшебство кинематографа. Как сказал Орсон Уэллс,^[47] это самая большая в мире игрушечная железная дорога.

Шпандау вскинул руки, как будто молил небеса.

— Господи, — сказал он. — Нет никакого волшебства! Это бизнес. Такой же, как производство сидений для унитаза. Но люди, которые в нем не участвуют, считают, что тут сплошное волшебство. А это так и называется кинопроизводство — и никаких там сказочек.

— Злой вы какой, — ответил Ричи. — Система съела вас с потрохами.

— Вот именно. Думаете, вы другой? Эта система кого угодно сожрет. Что-что, а это она лучше всего умеет. Волшебство тут только в одном: в том, что люди все равно возвращаются.

Стелла посмотрел на часы.

— Вы еще не уходите? А то Мартин через несколько минут вернется. Он ждет не дождется, чтобы надавать вам по заднице. Не хотелось бы это пропустить.

— Звучит заманчиво, но, боюсь, я вас разочарую.

— Между прочим, мне не нравится, что вы приперлись ко мне. И мне не нравится, когда на меня давят. Ну доказали, что можете добраться до меня. Хорошо. Однако вам нужно еще как-то выйти в эту дверь.

Ричи вытащил пистолет двадцать пятого калибра из кармана пиджака и выстрелил. Шпандау ловко упал на пол, хотя пуля вошла в диван в футе от того места, где он сидел. Ричи убрал пистолет обратно.

— Расслабьтесь, — посоветовал он. — Я мог бы пристрелить вас, когда вошел. У меня тут везде натыканы видеокамеры. Я слежу за ними по компьютеру. Современные технологии, мать их. Думаете, я вообще, что ли, без мозгов? Не люблю неожиданностей. А теперь валите отсюда. А то я действительно рассержусь. Шпандау вышел из дома. Мартин как раз подъехал на «Ауди». Он увидел Шпандау, но не увидел Ричи, а потому выпрыгнул из машины и кинулся на Дэвида. Они повалились на лужайку. Ричи вышел на крыльцо.

— Ребята, может, уйдете на задний дворик? — злобно крикнул он. — Соседи смотрят, мать вашу!

Шпандау и Мартин поднялись. Мартин выглядел смущенным.

— Извини, Ричи. Я не подумал.

— Хочешь отделать его — мешать не стану, — продолжал выволочку Ричи. — Только не на глазах у соседей. У меня тут хорошая репутация. Ты знаешь, вон тот тип, что через дорогу живет, «Оскара» получил. Кажется, за лучшую озвучку или еще в какой-то отстойной номинации. У нас тут приличный район.

Шпандау отряхнулся и пошел вниз по склону холма к машине.

— Еще раз припрешься, пристрелю, — кричал ему вслед Ричи. — Хоть бы и на лужайке перед домом.

Шпандау позвонил Мэг Паттерсон. Она сидела за своим столом в редакции «Лос-Анджелес тайме». На эту газету Мэг работала уже двенадцать лет, на втором году получила Пулитцеровскую премию и теперь располагала личным отсеком у окна, подальше от входа и кабинета заведующего. Она была миниатюрной темноволосой красавицей лет сорока, восемь лет назад отделалась от пьющего мужа-сценариста и теперь жила в Лос-Фелис с собаками, кошками и прочей потерявшейся живностью — дву-и четвероногой, — которой требовалась забота. Ей нравились мужчины. И они отвечали ей взаимностью. Но такое совпадение обычно не оборачивается ничем хорошим. Лучший комплимент в своей жизни она получила год назад от состоятельной и солидной дамы, у которой брала интервью. Та смерила ее взглядом и сказала: «А знаете, несколько лет назад мы с вами могли бы неплохо заработать». Ничего приятнее Мэг в свой адрес не слышала. И теперь она подумывала о том, как бы сделать так, чтобы эти слова высекли на ее надгробном камне.

— Не хочешь пообедать с невероятно привлекательным ковбоем?

— Это Джордж Буш-младший? — усмехнулась Мэг.

— Нет, — ответил Шпандау. — Я выше ростом. И сумею отыскать на карте Францию.

— Как дела, красавчик? По-прежнему падаешь с лошадок?

— Да. Вот умудрился палец веревкой повредить. Теперь он похож на баклажан. Покажу, если пообедаешь со мной.

— От такого предложения, конечно, отказаться невозможно. Но я сейчас по уши в делах. И что-то мне подсказывает, что ты не о погоде поболтать хочешь.

— Мне нужна любая информация на Ричи Стеллу. Он владелец «Зала вуду» на Сансет.

— Дай мне несколько дней. На него столько разного есть. Но это все так — разговорчики. Опубликовать ничего нельзя. А то он давно бы уже в Сан-Квентине^[48] отдыхал. Он же как из тефлона. К нему ничего не липнет. А что у тебя за дела с Ричи Стеллой? Он не самый приятный человек.

— Да работаю над одним делом. Все как обычно.

— Как обычно! Я собираюсь в твою часть города. Встретимся в «Барни» через час. Там и договоримся.

— Да о чем тут договариваться?

— Там видно будет.

Закусочная «Барни» — еще один непременный атрибут Лос-Анджелеса, как промывание толстой кишки или покатушки на Сансете в пятницу вечером. Чили тут неплохой. К тому же подают триста видов пива. Завтраки сытные, есть можно. Это одно из тех мест, где заработать похмелье или избавиться от него можно одинаково быстро. А в общем, типичная пивнушка, но иначе сюда никто и не пришел бы. Самое подходящее место, чтобы сыграть на бильярде и прикинуться Джимом Мор-рисоном, который раньше тут часто бывал. Как и все прочие. Шпандау нравилась эта забегаловка, потому что и он любил строить из себя Джима Моррисона.

Когда Мэг приехала, он уже сидел за столиком.

— Я похож на Джима Моррисона? — спросил Шпандау.

— Нет. Ты похож на Морриса Кохрейна, моего мастера педикюра.

— Ты никогда не найдешь себе мужика, если не научишься улавливать такие намеки.

— Если ты собираешься выкачать из меня информацию, надо было мне настоять на более приличном месте.

— Ты сама его предложила.

— Я ведь знаю, что ты любишь строить из себя Джима Моррисона. И вообще, я девушка доступная. Если бы ты заказал равиоли, я бы, пожалуй, переспала с тобой. И так уж с трудом сдержусь, когда принесут гамбургеры.

— Расскажи мне о Ричи Стелле, и я добавлю молочный коктейль.

— В связи с Ричи Стеллой у меня всего один совет: не надо. Он червяк, но с амбициями и опасными связями.

— А именно?

— Он якшается с бандами латиноамериканцев и байкеров. Они выполняют его мелкие поручения. Делают грязную работу. Но больше всего меня беспокоил бы Сальваторе Локателли.

— Мафиозный босс?

— Он самый. Стелла не сам по себе, он работает на Локателли, а тот его покрывает. Иначе этого засранца давно бы уже убрали. Поэтому бандиты его не трогают. Даже им мозгов хватает не злить Салл. И Ричи ловко превратил эту страховку в выгодную дружбу с ними.

— Его арестовывали?

— Нет. Попадался несколько раз, все знают, что он наркодилер. Но у Сала свои связи. Да и Ричи ему нужен чистым, он же управляет клубами. Если его арестуют, лицензию отберут.

— А сколько клубов?

— Три. В центре города — популярный гей-клуб. Еще один в долине. В договоре об аренде стоит фамилия Ричи, но настоящий владелец — Локателли. Ричи сам владеет «Залом вуду», но и тут Сал немалую долю получает. Дела у Ричи идут неплохо, но богаче он не становится — Локателли не дает. Говорят, Ричи это бесит.

— А что с наркотой?

Локателли смотрит на это сквозь пальцы, пока Ричи не зарывается и не лезет на чужую территорию.

— Но неизвестно, до каких пор Сал будет это терпеть и когда перекроет Ричи кислород. А он это сделает рано или поздно. Сал не большой любитель конкуренции. Так что когда-нибудь он загасит Ричи, и тот это понимает.

— Думаешь, Ричи строит себе подпорки, чтобы тягаться с Локателли?

— Боже упаси, что ты. Локателли владеет Лос-Анджелесом. Карты, деньги, ствол.^[49] Слушай, даже федералы не хотят связываться с Салом. Боятся, что могут такого нарыть на него… По негласному договору Сал делает, что хочет, только тихо. Чтобы никто не знал. А Ричи в его лигу никогда не попасть.

— Это почему же?

— Потому что Ричи не свой. И никогда не получит полной поддержки мафии. Для них он просто маргинал, которого молено использовать. С другой стороны, Локателли унаследовал семейное дело. Его отец в сороковых, пятидесятых и шестидесятых как будто сошел со страниц романов Марио Пыозо.

— Ну и чего добивается Ричи?

— Он помешался на кино. Как ребенок. Обожает фильмы и актеров. У него в доме домашний кинотеатр. Он приглашает гостей на сеансы классики кинематографа. Мечтает, чтобы его рожу напечатали в журнале «Пипл» рядом с какими-нибудь знаменитостями. Он хочет участвовать в этом. Сдается мне, он намерен зашибить побольше денег и уйти из дела. Заняться кинопроизводством. Он понимает, что никогда не станет своим, не получит поддержки мафии, и в какой-то момент крутые парни придут и отнимут у него все. Но если у него будет достаточно времени, чтобы поставить на ноги свою маленькую империю, тогда он сможет толкнуть ее целиком все той же мафии либо распродать ее по кускам. Хотя сначала ему, конечно, придется убедить их в том, что от него дешевле откупиться, чем убрать его.

— Опасную игру он затеял.

— Всем известно, что Ричи не трус. И за рожей хорька скрывается ум острый, как бритва. А пока суд да дело, он пробивает себе путь в кино.

Заполучил несколько сценариев и носится с ними по городу.

— Его принимают всерьез?

— Это Голливуд, мой милый. Тут кто угодно продюсером может стать, если у него хватит средств. Ходят слухи, что Ричи связан с китайцами. Наличные обеспечивают доверие. Если у тебя есть деньги, всем плевать, кто ты такой. Потому что ты обладаешь тем единственным, что всем в этом городе нужно. А еще Ричи известен как человек, который решает проблемы, даже самые неприятные. Я даже боюсь подумать, сколько народу у него в долгу.

— Так ты считаешь, что Ричи тут изрядно потоптался?

— Никакого сомнения. Ты же работал в этом бизнесе. А как, по-твоему, половина людей в этом городе начинали? Думаешь, достаточно поучиться в Южнокалифорнийском университете и люди начнут осыпать тебя долларами? Господи, откуда, ты думаешь, берутся деньги? В семидесятые половина независимых фильмов финансировались якудзой. Японцы с радостью вкладывали в то, что могло обеспечить им тут опору. Надо знать, как дела делаются. Ричи Стелла — мастер делать дела. Ну, я ответила на твой вопрос?

— Ты и правда принцесса. Я беру назад все ужасные слова, которыми обзывал тебя много лет.

— Мне нужна история, — отрезала она.

— Да ладно тебе, нет никакой истории. Я просто, что называется, навожу справки.

— Ах ты, лживый засранец! Когда все кончится — чтоб принес мне эксклюзив.

— Принесу все, что смогу.

— Эксклюзив, ковбой! Всю грязь-шмазь. Или я сама начну наводить справки.

— Неудобно получится.

— Более чем.

— Ты меня ранила в самое сердце. — Шпандау сделал грустные глаза, точь-в-точь Уолтер Маттау.^[50] — А я-то всегда думал, что между нами что-то есть.

— Ой, лапуля, еще как есть! — Она подалась вперед, сжала его руку и заглянула в глаза. — Для меня ты навсегда останешься слегка недоразвитым братишкой, которого я никогда не хотела.

— Без мужика ты совсем злая стала.

— Без мужика у меня полно времени, чтобы заниматься работой, — отрезала она, глядя в меню.

— Ладно, — согласился Шпандау. — Все отдам тебе. Если будет что.

— А о большем порядочный журналист и просить не может, — ответила Мэг. — К сожалению, ты имеешь дело со мной, и придется тебе рискнуть. Ну так что, купишь мне наконец гамбургер?

На пристани Вентура-Харбор Шпандау втиснул свой «БМВ» на парковку ресторана и вышел к яхтам. Гавань была маленькая, но очень красивая; Люди здесь любили яхты сами по себе. В отличие от Рио-дель-Мар, который стал точь-в-точь как Сен-Тропе, где яхты — это плавучий символ статуса. Здесь лодки держали просто для удовольствия.

Терри Макгуин владел яхтой «Каталина» тридцати футов длиной. И жил на ней же. Он купил ее через десятые руки по смехотворной цене у одного ирландца, который убегал из города во все лопатки, спасаясь от иммиграционных властей. Яхта тогда звалась «Галадриэль» в честь королевы эльфов из произведений Толкиена. И Терри, ярый толкиенист, счел это очевидным знамением Господним, хотя ни черта не понимал ни в яхтах, ни в мореходстве. Тогда Терри как раз только что выперли из хижины в Топанге, где он прожил аж четыре недели с певицей по имени Гуч. Она дала ему пинка, когда он спьяну сел на ее гитару.

Девушка терпеливо объяснила, что ей нравится спать с Терри и все такое, но он алкаш и не в состоянии вносить свою долю за аренду.

А гитара просто оказалась последней каплей. И теперь у нее не стало ни жилья, ни гитары. Большой привет!

Терри продал машину в Вудленд-Хиллз и добрался автостопом до яхты, заплатил Бойлану наличными, чтобы тот мог сразу дать деру, снял место на причале и переехал на борт. Расставил собрание сочинений Дж. Р.Р. Толкиена на полочках над койкой и прилепил скотчем на переборке плакат с Гэндальфом. Потом упросил пьяного старого моряка на шатком ялике, стоявшем в конце пристани, поучить его ходить под парусом. Терри оказался неплохим учеником и вскоре получил лицензию. Он очень расстроился, когда узнал, что старик как-то ночью свалился за борт и утонул. Впрочем, Терри предполагал, что подобная участь ожидает и его.

Росту в Терри Макгуине выходило пять футов шесть дюймов. У него были ярко-голубые глаза и курчавые каштановые волосы. И Дж. Р.Р.Толкиен стал одним из того немногого, что сохраняло для него смысл. Люди в самом деле порой замечали, что Терри похож на хоббита. Если при этом он был навеселе, то оказавшийся поблизости мог схлопотать перелом носа. В поле зрения Шпандау Терри попал по наводке другого сыщика, который видел Терри в деле у придорожной закусочной неподалеку от Райтвуда. Терри играл на бильярде и никого не трогал. Но тут три пьяных дальнобойщика из Орегона решили, что он выглядит нелепо. Их оскорбило то, как он отклячивал зад, когда наклонялся, чтобы ударить по шару. Терри проявил чудеса терпения. Но один из дальнобойщиков совершил страшную ошибку, шлепнув его кием, когда он целился. Даже не потрудившись обернуться, Терри воткнул рукоятку кия в живот обидчику, а затем накостылял всем троим, размахивая кием, словно самурай мечом. Всех троих потом оттащили к их грузовикам. Представление удалось на славу, учитывая то, что дальнобойщики были как минимум на фут выше Терри. Они и пальцем его не смогли тронуть, а он мог убить их в любой момент и без особых усилий. Сыщик немедленно предложил ему работу.

Шпандау стал свидетелем аналогичного инцидента на съемочной площадке клипа в Комптоне. Молодой режиссер решил поснимать «на натуре» в городе, даже не подозревая, какими сложностями это грозит. В главной роли была занята Раиша Боулз, миниатюрная и болезненно застенчивая девушка, которая обратилась в контору Корена с просьбой оградить ее от бывшего кавалера. Как-то раз этот кавалер заявился в компании соотечественников на съемочную площадку и потребовал пропустить его к Раише. Обычно гостей к актерам пускают без проблем. Но парень поднял шум, а его дружки раззадорили толпу, которая начала скандировать: «Покажите нам Раишу! Покажите нам Раишу!» Назревал скандал. Раиша сидела в своем трейлере на грани истерики. Парень прошел мимо охранников, пока те ждали приказа от Мэтта Кимонса, который в тот день координировал их работу. Шпандау поинтересовался у Мэтта, что тот намерен делать. Мэтт усмехнулся и ответил: «Смотри». И перевел взгляд на Терри Макгуипа, который неприметно стоял себе в сторонке и читал книгу. Мэтт махнул ему. Терри подошел. «Только не покалечь его», — предупредил Мэтт. Терри кивнул и отправился к незадачливому кавалеру. Остановился перед ним и окинул его взглядом. У кавалера было преимущество в росте и весе. Внешне он напоминал стену. Он посмотрел на Терри сверху мнил и заржал, подмигнув толпе. Зрители тоже покатились со смеху. Весело. Кавалер сделал шаг вперед. Но как только он коснулся Терри, тот схватил его за рубашку и ремень и незаметным айкидошным движением, техничнее которого Шпандау в жизни не видел, как по волшебству отправил кавалера за линию ограждения. Парень так и не понял, что служилось. Впрочем, как и остальные. Все произошло так быстро и тихо, что показалось нереальным. Парень попытался пройти еще раз, и все повторилось. Тогда он набросился на Терри с кулакам и, которыми мог бы вышибить ему мозги, если бы удары достигли цели. Но они будто проходили сквозь этого малыша. Парень махал руками — но все напрасно. Теперь толпа смеялась уже над ним. И выглядел он нелепо. Единственный полицейский, оказавшийся поблизости, вызвал подкрепление. Вскоре раздался вой сирен. Дружки схватили ухажера Раиши и толкнули его в толпу. Когда приехала полиция, кругом царили мир и тишина.

— И где ж ты этому научился? — спросил Шпандау.

— Неразумно потраченная юность, — только и ответил Терри и вернулся в свой угол. Достал «Неоконченные сказания» Толкиена в мягкой обложке и продолжил читать как ни в чем не бывало.

— Красавец, да? — сказал Мэтт. — Вот кто другой такое отмочи, у нас бы тут побоище началось. Странно, но рост ему на руку. Подойдет к какому-нибудь здоровяку, и тот ему даже сдачи дать не может, только моргает, как идиот. Я знаю крутых ребят, которые с ним не связываются, чтобы не позориться. Они скорее позволят исколошматить себя противнику своих размеров, чем станут разбираться с Терри. Он же дерется как танцует.

Шпандау других рекомендаций не требовалось. Он часто пользовался услугами Терри. По крайней мере, когда у того было настроение. А вот Корен недолюбливал его.

— Ох, и попадем мы с ним, с этим твоим пьяницей, — ворчал Корен. — Если он тебе так нужен, сам за него отвечай. Но помяни мое слово, наживешь с ним неприятностей.

— Я видел, как он всячески старается их избегать.

— Да, только всегда оказывается там, где они начинаются. Разве нет? Помнишь тех троих, которых он отутюжил в Райтвуде? Тебе не приходило в голову, что он мог бы просто выйти из закусочной? Но нет, дождался, когда один из них на него попер, чтобы получилась как бы самооборона. Да ему просто хотелось, чтобы они начали! Нет, я тебе говорю, с ним бед не оберешься. А пока держи его от меня подальше.

Шпандау как раз подходил к яхте Терри, когда раздался женский вопль. На палубу выскочила девушка, молодая и красивая. Терри любил актрис. Она была полуодета и на ходу застегивалась. Явно не привыкла ходить по судну и все время спотыкалась. Девушка попыталась выбраться на причал, но не смогла.

— Что, так и будете стоять, как идиот? Или поможете мне?

Шпандау подал ей руку. Она наконец разобралась с одеждой.

— Надо понимать, Терри дома? — уточнил он.

— Так вы друг этого сукина сына? Или долбаный кредитор? Он же в долгах как в шелках. Надеюсь, вы ему ноги переломаете к чертовой матери. Дадите мне на это посмотреть? Ой, нет, дошло. Вы тоже актер, да?

— Был когда-то.

— Ну тогда я вам одно скажу. Если вы его знаете и все равно сюда возвращаетесь, то так вам и надо.

Терри высунулся из каюты.

— Ева, звезда моя, — сказал он с сильным ирландским акцентом. — Неужели ты меня покидаешь?

Ева поискала, чем бы в него запустить. Сняла туфельку и бросила в Терри. Он увернулся, но она не мешкая швырнула в него вторую.

— Ой-ой-ой! — Терри приложил руку ко лбу, где осталась красная отметина.

— Ха! Жалко, что не в глаз.

Ева босиком заковыляла по неструганым доскам причала к парковке.

— Небольшой семейный конфликт, — сказал Терри. — Она обвинила меня в том, что я переспал с ее лучшей подругой. Представляешь?

— А ты переспал?

— Ну конечно. Но меня убивает полное отсутствие у этой сучки хороших манер — зачем, спрашивается, она все рассказала Еве?

Шпандау спустился на яхту и устроился в раскладном кресле. Терри почесал голую грудь и посмотрел вслед Еве, уходившей в закат. Терри был натурой романтической, влюблялся легко и часто. Женщины отвечали ему взаимностью, хотя со временем их симпатия затухала. Терри коллекционировал женщин так же, как пояса различных видов боевых искусств.

— У меня для тебя дело, — сообщил ему Шпандау.

— А на кой оно мне? — ответил Терри. — В прошлый раз был тот парень с бейсбольной битой. Так мне пришлось коронку на зубе менять.

— Сам виноват. Я же тебя предупреждал.

— Да. Только не вовремя. Предупреждать лучше до, а не после.

— Ты ему руку сломал.

— Ну надо ж было отнять у него эту чертову биту, правда? Дэвид, дружище, ты водишься с плохими ребятами. От этого у тебя искажена картина мира. Ладно, давай выпьем, и вали домой. Скоро сюда заявится подружка Евы.

Шпандау спустился вслед за Терри в каюту. Человек крупный, он не любил яхт и стал оглядываться в поисках места, где его голове ничто не угрожало бы. Терри нырнул в угол и вытащил бутылку «Джемисона». Потом метнулся еще куда-то, и на свет появились хрустальные бокалы. К выпивке он относился серьезно.

— Да как ты тут живешь? Это ж обувная коробка.

— Обходится дешевле, чем квартира. И можно сняться с якоря, если увидишь взбешенного мужа или злобных кредиторов. Будь здоров!

Они выпили.

— У меня есть клиент. Его шантажируют.

— Какой-нибудь важный хмырь, да?

— Бобби Дай.

— Вот это да!

— Мне нужна твоя помощь. Ты слышал о Ричи Стелле?

— Доводилось, но лично не знаком. Он, что ли, Дая шантажирует?

— Есть пленка, которую надо вернуть.

— Мой тебе совет: найди вежливый способ отказаться от этого дела. Стелла связан с мафией. Хотя, судя по тоске в твоих глазах, ты уже об этом знаешь.

— Ты единственный, кому я могу доверять.

— Иными словами, тебе нужен тупой ирландец, который подставит под удар свою башку вместо твоей.

— Деньги хорошие.

— Что деньги, когда нет душевного спокойствия, скажи мне? А твое предложение не обещает ни спокойствия, ни пользы для здоровья. Да, тебе не позавидуешь.

— Угу.

— Да легче поставить «жучка» во дворце папы Римского, чем получить все копии этой пленки.

— Угу. Кстати, в этот раз гонорар в два раза больше, чем в прошлый.

Терри расплылся в улыбке.

— Не пойму, это от виски или наш разговор вдруг стал значительно интереснее?

— Ну и еще, возможно, премия на поправку здоровья, если у нас все получится.

— У тебя уже есть план действий? Или я напрасно спрашиваю?

— Ну у меня есть наметки хитроумного плана.

— И этот хитроумный план включает в себя гордость рода Макгуинов?

— Без сомнения.

— Полагаю, что мне стоит выслушать его, прежде чем я вежливо откажусь. В конце концов, я джентльмен без определенных занятий.

— Как ты и сказал, заполучить все копии былобы большой удачей. С другой стороны, Ричи досталась курочка, несущая золотые яйца, и он не намерен ее потерять. Отдать их он не согласится. Но и не допустит, чтобы кто-то их посмотрел. В любом случае Ричи — единственный, кто может связать Бобби и погибшую девочку, ведь так?

— А что, какая-то девочка погибла? — спросил Терри.

— Еще как.

— Ну прямо Дэшил Хэммет,^[51] — оценил Терри. — Продолжай же, не томи.

— Так вот, надо найти способ отбить у Ричи всякое желание когда-либо использовать пленку.

— О, великолепно. Ты затеваешь убийство и тяжкие телесные. Что-то мне скучно стало.

— А если нам его тоже пошантажировать?

— Ну да. У тебя есть снимки, где он вступил в порочную связь со своей собачкой?

— Пока нет. Но он по уши увяз во всяких грязных делишках. Обязательно найдется компромат, которым мы сможем воспользоваться.

— Если позволишь, я внесу предложение, — начал Терри. — Почему бы нам просто не прострелить ему коленные чашечки, связать проволокой и сбросить с моста? Может, я излишне сентиментален, но именно так принято поступать на земле моих предков.

— Таков был мой запасной план.

— Нет у вас, у янки, чувства меры. Равно как и умения оценить пользу и политическую выгоду. А все потому, что холодное пиво пьете.

— Как бы там ни было, но нарыть что-нибудь на Ричи Стеллу надо.

— Следовательно, кому-то придется сунуть нос на его делянку?

— Придется.

— Я начинаю улавливать суть нашей беседы. Однако стоит кому-то начать расспросы, милейший господин Стелла узнает об этом и начнет тревожиться.

— Думаешь, это плохо?

— Только в том случае, если ты согласен сам получить по коленной чашечке и внезапно рухнуть с моста.

— Нет, убийства — не по части Ричи Стеллы. Разве что как последняя мера. Ему такая слава не нужна. Да и не его это стиль. Сначала он отправит кого-нибудь, чтобы припугнуть.

— А если на него надавить? Может и запаниковать.

— Остается только надеяться.

— Экий дерзкий план. Довести Ричи до белого каления и при этом надеяться, что он выкинет какую-нибудь глупость, чтобы мы его прищучили? Будем его злить, пока он не попытается тебя убить? Дэвид, мальчик мой, дипломатом тебе точно не быть.

— Вообще-то я подразумевал, что под удар мы поставим тебя. В то время как я буду действовать по другим линиям. Ну правильно. Отдадим на заклание чертова ирландца. История ходит по кругу.

— Erin go bragh,^[52] - ответил Шпандау.

— Иди в задницу. Ну и где мне надлежит начать свою суицидальную миссию?

— Есть одна девушка, она управляет клубом. Можешь начать с нее.

— Думаешь, она захочет мне что-то поведать?

— Нет. Но Ричи безусловно взбеленится, когда она расскажет ему об этом.

Терри поднял бокал.

— За святую Терезу Авильскую и души всех павших воинов!

— За них!

— И за грязную свинью Ричарда Стеллу, да не пошлет ему Господь мозгов больше, чем у него есть сейчас.

Глава 8

Терри и Ева стояли в очереди у входа в «Зал нуду».

— Почему я здесь? Напомни, — попросила Ева.

— Потому что ты ослепительна, прелесть моя. И увидишь кучу важных людей, когда войдем. А дальше ты будешь свободна, как птица: лети, куда хочешь. Очаруй хоть все сливки Голливуда. Глядишь, и сама станешь звездой, как и заслуживаешь. Я это все затеял, потому что млею от тебя.

— Ты это затеял, потому что ты урод и бандит, каких свет не видел. И без меня тебя бы не впустили.

— Ты ранишь меня в самое сердце, хотя назвать твои подозрения ошибочными я не возьмусь.

— Ну так ты имей в виду: встречу режиссера, пошлю тебя к чертям собачьим.

О, с каким теплом буду хранить я в душе своей воспоминания о скоротечных мгновениях, которые провел с тобой. Они выпили.

— Не верится, что я умудрилась вляпаться в такое дерьмо.

— Ну, все святые нам в помощь. И декольте приспусти, ладно? К двери подходим.

В зале яблоку негде было упасть, как обычно. Терри с Евой встали у стойки бара, оглядывая присутствующих. Терри высматривал блондиночку, описанную Шпандау. А Ева — того, кто поможет ей сделать карьеру в кино. Ей повезло больше.

— Господи! — воскликнула она. — Кажется, это Рассел Кроу. — Ева повернулась к Терри. — Как я выгляжу?

Как солнца золотой налив,^[53] — небрежно бросил Терри, шаря взглядом по толпе.

— Ну мать твою, лучше не скажешь, — похвалила Ева и отправилась складывать добычу в ягдташ.

До сих пор Терри довелось побывать в «Зале вуду» лишь однажды. Такие места он ненавидел всей душой: шумно, безлико и претенциозно. Полным-полно представителей шоу-бизнеса и фанатов. А за фасадом из музыки и тел, вибрирующих в такт, — отчаяние. Как и в той очереди снаружи: ты либо в кругу, либо вне его. И очень важно оказаться именно в кругу. Терри потягивал «Джемисон» и прикидывал, сколько времени это займет. Может, она вообще не пришла. Тогда придется еще раз сюда тащиться. И еще раз. «Господи! — подумал Терри. — И как я позволил Шпандау уговорить меня?»

Он не сводил глаз с двери служебного помещения. Персонал беспрестанно входил и выходил, но среди них не было никого, подходившего под описание Шпандау. И блондинки нигде не наблюдалось. К барной стойке подошла миниатюрная жгучая брюнетка. Улыбнулась Терри. Кольца нет. Выпивку заказала сама. Без кавалера. Или, по крайней мере, не занята. Терри ответил улыбкой. Стоп, баран, скомандовал внутренний голос. Ты на работе.

— Это ж надо, — заговорила девица. — Просто дурдом какой-то.

Впервые тут, оценил Терри. Никаких Расселов Кроу ей не надо, просто хочет познакомиться с приятным парнем. Можно было бы сыграть в «да я сам тут в первый раз» и обнаружить невзначай, что они родственные души. Она не почувствует угрозы, ее бы до смерти испугал тот, кто тут же предложит откровенный секс. Роман в Городе Ангелов. Завтра отведу ее к смоляным ямам Ла-Бреа,^[54] а к вечеру уже будем наслаждаться обществом друг друга в ресторанчике на причале, недалеко от яхты. А уж потом.

Он проделывал это столько раз, что все сразу легло на свои места. Словно перфокарты в доисторическом компьютере. Девушка ждала его ответа. О, как ему хотелось ответить! Терри уже прикидывал, о чем они будут говорить и какова она в постели. Какой ее кожа будет на ощупь и на вкус. А утром или далее раньше она отвалит в свой мотель, чтобы успеть на дневной рейс до какой-нибудь Небраски. Вернется к своему жениху, с которым встречается со старших классов, к родителям, к толстой сестренке с брекетами. Лет через пять она выпьет лишнего и разболтает какой-нибудь подружке о Терри. Они похихикают.

Бармен поставил перед девушкой бокал, а Терри так ничего и не сказал. Она смотрела на него обиженно. Эх, знала бы ты, подумалось ему. Как лее тошно, что вот так достаточно взглянуть, и уже все па-перед тебе известно, никаких тайн. Но однажды загадочность вернется. По крайней мере, он молился об этом каждый божий день. Девушка взяла бокал, смущенно улыбнулась и растворилась в толпе.

Блондинку он увидел уже за полночь. Она вышла из служебной двери, остановилась на верхней ступеньке лестницы, окинула зал начальственным взглядом и направилась к бару. Перекинулась словом с барменом, расспросила о запасах напитков и спросе. Обошла зал кругом, пообщалась с официантками, готовая остановить или предотвратить любое недоразумение. Мастер своего дела. Серьезная. Без улыбки. Жесткая. И умная. Не красавица. Но было в ней что-то такое, глубоко внутри, до чего хотелось добраться. Шпандау упоминал, что Стелла лапал ее. Женщина Стеллы? Шпандау отверг такой вариант. Но Терри допускал, что Стелле может захотеться того, что ему не по зубам. Чего он не понимает. Класс, подумал Терри. Вот что больше всего привлекает Стеллу.

Терри наблюдал, как она совершает обход и возвращается к себе. Хорошо, стало быть, блондинка на месте. Когда же она уходит? Заведение закрывается в два часа ночи. Но она может еще засидеться над бумагами. Потом поедет домой. Или за ней заглянет кавалер? Или муж? Нет, кольца Терри не заметил. Может, кавалер какой и завалялся, но забирать он ее не будет.

Стелле бы это не понравилось. Она поедет домой одна. Она — женщина самостоятельная.

Вскоре после объявления, что принимаются последние заказы, вернулась Ева. Она была взбешена.

— Оказалось, это не он, сукин сын.

Терри слушал вполуха.

— А?

— Это не Рассел Кроу. Какой-то плотник из деко-раторского цеха. Обманул меня, скотина.

— Сказал, что его зовут Рассел Кроу?

— Ну не совсем. Но он не сказал, что его не зовут Рассел Кроу.

Терри рассмеялся.

— В долине плача^[55] обречены мы жить, как говаривала моя матушка. Могло быть и хуже, если бы ты отдалась ему в сортире стоя. — Ева обожгла его взглядом, поскольку он угадал. — Пошли отсюда, — вдруг предложил Терри. Он взял ее за локоть и потащил к дверям.

— С какой стати? — возмутилась Ева. — Я выпить хочу.

— Будешь скорбеть об утраченной чести. А я бы не осмелился отрывать тебя от этого занятия.

Терри вывел Еву на улицу, остановился у такси и усадил ее на заднее сиденье.

— Все вы мужики — мерзавцы. Ты в курсе? А ир ландцы недоделанные — самые сволочные из…

Такси тронулось. Терри помахал ей, следя за движением ее губ.

Блондинка вышла ближе к трем часам ночи. Он битый час сидел сиднем в своей машине без света, припарковав ее в тени у тротуара, наблюдал за клиентами, пьяными и трезвыми, нашедшими себе пару и одинокими, бредущими из клуба. Терри коротал время, слушая свой «Айпод» и пытаясь думать о той жгучей брюнетке, а не об этой блондинке. Но мысли все время возвращались к последней.

Он помочился в пластиковую бутылку, в который раз задаваясь вопросом, соответствует ли это санитарно-гигиеническим нормам.

Терри вызывал в воображении картинки с участием брюнетки, раздетой, лежащей в его постели, но в мозгу все время перещелкивались шестеренки, и он уже видел себя в объятиях блондинки, в посткоитальном расслаблении. В общем, дурной это знак. И даже хорошо, что ее, скорее всего, дома дожидается какой-нибудь актер. Или музыкант. Настоящий жеребец. А также обладатель докторской степени в области физики. И уж конечно, высокий. Она от него без ума. Так что у Терри нет ни малейшего шанса. Он может подъехать к ней, задать свои идиотские вопросы, она тут же доложит обо всем Стелле, Терри заберет свой гонорар, пойдет и наклюкается до потери пульса. Черт, надо было поболтать с этой брюнеточкой.

Следовать за блондинкой оказалось несложно. Она ехала на старом ярко-желтом «Фольксвагене-жуке», останавливалась на всех светофорах и железнодорожных переездах и уступала всем дорогу. Терри поспевал бы за ней даже на велосипеде и держал дистанцию даже большую, чем обычно. Ехать пришлось недолго. Она затормозила у одноэтажного дома с верандой в Западном Голливуде и вышла из машины, не заглушив мотор. Поднялась на крыльцо, но не позвонила, а постучала. Дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти. Блондинка осталась стоять на пороге. Женщина принялась бранить ее, но без злобы. Блондинка покачала головой, потом вошла. А через несколько минут снова появилась на крыльце со спящим ребенком на руках. Похоже, это был мальчик лет трех-четырех. Блондинка посадила его в машину и пристегнула, непрестанно с ним воркуя. Потом села сама и поехала дальше. Женщина стояла в дверях и смотрела им вслед. Когда машина исчезла за поворотом, она вернулась в дом и закрыла дверь.

Терри поехал за блондинкой по Сансет, потом на север по 405-му шоссе, держась в четверти мили от нее. Она свернула на бульвар Вентура. Терри сбавил скорость, чтобы не подбираться к ней слишком близко на светофоре. Он и так нагнал ее на Вентуре, но потом увеличил расстояние. Спешить незачем. Как будто за снежным человеком идешь, но надо быть осторожным.

Жила блондинка на Шерман-Оукс, недалеко от Сепульведы. Дом был очень похож на тот, куда она только что заходила: старый, маленький, недорогой. Задний дворик для детишек. Она остановилась на дорожке перед домом, поднялась на крыльцо с ребенком на руках, поискала ключи, уронила и, с трудом удерживая сонного малыша, наклонилась, чтобы их поднять. Терри с трудом удержался ОТ того, чтобы не броситься на помощь. Вот проходил мимо, увидел, что у вас ключи упали, не хотите поужинать со мной? Блондика открыла дверь и вошла.

Итак, работу свою он выполнил. Можно передо-хнуть и позавтракать. А потом пойти домой и завалиться спать. Но как же ее кавалер? Второй машины на дорожке не оказалось. И у двери ее никто не встретил, не взял ребенка, не помог с ключами.

Вот тут-то и начинается помешательство, отметил про себя Терри.

Безлюдная улица была погружена в темноту. Терри вышел из машины. Зашагал в противоположном направлении, потом повернулся и направился к дому. Держась ближе к стене, он подошел К освещенным окнам. Детская. Терри смотрел, как она укладывает сына, сидя на краю кровати. Мальчик никак не засыпал. Блондинка вполголоса пела ему колыбельную. Да это же «Дорога на Рэглан»,^[56] узнал Терри. Блондинка поцеловала мальчика, выключила свет и вышла.

В гостиной она налила себе чего-то из бутылки, стоявшей на столике в углу. Села на диван — а точ нее, рухнула на него — и включила телевизор. Но смотреть ничего не стала, словно его и не было в комнате. Может быть, ей хватало того, что он бубнит. Хоть какое-то присутствие жизни. Она потягивала свой напиток и смотрела в никуда. Когда стакан опустел, она поднялась и подошла к столику, но наливать не стала. Молодец девочка, мысленно похвалил ее Терри, это кривая дорожка.

Блондинка поставила стакан и вернулась на диван. Откинула голову, прикрыла глаза и беззвучно заплакала.

Терри пошел к машине, предварительно решив, что утром позвонит Шпандау и скажет, что он может засунуть себе это дело в задницу.

Глава 9

Бобби драил кому-то кости, когда Шпандау вошел в трейлер.

— Да хера ли, входи! — сказал Бобби, когда Шпандау постучал.

Он сидел на стуле, уже одетый в костюм для съемки. Мэй, его визажист, склонилась над ним, занимаясь его волосами. Джинджер стоял у дальней стены и разговаривал по телефону. Он помахал Шпандау.

— Черт! — Бобби подпрыгнул на стуле.

— Извини, — ответила Мэй. — Но это нужно сделать. Иначе на жаре все развалится.

— Да у меня вся башка болит от этих волос.

— Знаю, миленький, знаю. Все плачут. Но я не виновата. И так уж стараюсь, как могу.

Шпандау опустился на диван.

— Нет, полюбуйся, а? — обратился к нему Бобби. — Волосы мне наращивает. Мои им не подходят, видишь ли. Я же на педика похож.

— Эй, — вклинился Джинджер. — Я — педик. Так что выбирай слова.

— Да ты грязный опускала, вот ты кто, — ответил Бобби.

— Как меня только не называли. «Опускала» мне правится.

Джинджер ждал ответа по телефону. Бобби продолжал дергаться от экзекуции Мэй.

— Ну? — бросил Бобби через плечо Джинджеру.

— Я стараюсь.

— Ты с менеджером говоришь?

— Его нет на месте. Сейчас меня переключат на него.

— Просто в голове не укладывается. Эти уроды вообще в кино ходят? Чтобы я не мог попасть в ресторан. Не верится!

— Ничего удивительного, — сказал Джинджер. — Нельзя просто так завалиться в самый модный кабак в городе с двадцатью гостями. Даже Джек Уорнер^[57] на пике карьеры не мог такого сделать.

— Не день, а говно сегодня. Хотел людей угостить. Все ж устали как собаки. Кому охота переться домой и готовить себе пожрать.

— Дорогой мой, никто дома и не готовит. Ты что же, думаешь, сэр Иэн потащится домой, чтобы там поджарить кусок консервированного мяса? Я лично так не думаю.

— Это ж был жест, мать твою.

— Да, и очень красивый жест. Но если тебе кажется, что ты можешь просто так прийти с компанией из двадцати с лишним человек — а это гораздо больше, чем пятнадцать, не пойму, откуда ты взял это число, — тогда у нас проблема. С другой стороны, если ты намерен зайти с двумя-тремя друзьями, то я тебе найду место где пожелаешь. Все тебя любят. Ты же у нас изюминка этого года. Так что тебя накормят с удовольствием, а если захочешь, сможешь переспать с метрдотелем.

— Ну тогда устрой меня куда-нибудь. Нас с Ириной вдвоем. — Бобби повернулся к Шпандау. — Пойдешь с нами? Хочешь, девушку с собой бери. Или нет, мы пригласим Хайди. Ты ей понравишься.

— Ой, Господи, только не Хайди. Что этот несчастный сделал тебе плохого?

— Кто такая Хайди? — поинтересовался Шпандау.

— Да ну, Хайди в него втрескается.

— Вот именно, милый. Пожалей его. Не все же сразу к сексу переходят.

— По-моему, Хайди занята, — вставила Мэй. — Но он в ее вкусе.

— Все кто угодно в ее вкусе, — сказал Джинджер. Бобби рассмеялся.

— Говорю тебе — давайте сведем их с Хайди.

— Кто такая Хайди? — повторил Шпандау.

— Не парься, — успокоил его Бобби. — Она тебе понравится.

— Вы ее возненавидите, — возразил Джинджер.

— Иди в жопу, — гнул свое Бобби. — Все будет зашибись.

— Боюсь, мне свойственно именно это направление, — напомнил Джинджер.

Артистичными движениями Мэй закончила приводить Бобби в порядок.

— Готово, — объявила она. — Ты неотразим. Похож на лорда Байрона.

— Причем без косолапости, — внес поправку Джинджер.

— Алорд Байрон косолапил? — удивился Бобби.

— Еще как, милый, — сказал Джинджер, — почище чем медведь.

— Господи! — воскликнул Бобби.

— Да кто такая Хайди? — не унимался Шпандау.

Зазвонил мобильный. Джинджер ответил. Мэй махнула рукой Шпандау и ушла.

— О, привет, Бенни! — сказал в трубку Джинджер так, чтобы Бобби слышал, и взглянул на него. Бобби энергично покачал головой. — Нет, он сейчас на площадке. Они его, бедолагу, до смерти заездят. Ему перезвонить тебе, когда его отпустят?.. Ну конечно… передам, передам. Пока. — Джинджер отключился. — Третий раз уже за день звонит.

— Не хочу я лезть в это дерьмо, — огрызнулся Бобби. — Можно подумать, мне больше заняться нечем, только вот его гребаную жизнь приводить в порядок.

— Он говорит, с твоей мамой все в порядке.

— Денег опять хочет. И сколько на этот раз?

— О деньгах он не упомянул.

— Ты помнишь такое, чтобы он звонил мне и не упоминал деньги? Да я ему дом купил. Целое поместье в Огайо. Целый Тадж-Махал, мать его. От него и требуется только, чтобы за мамой присматривал. Чтобы она с лестницы не навернулась,когда напьется, и не свернула себе шею. И все. За это он получил это долбаное поместье и зарплату, как у генерального директора хорошей компании.

Ассистентка режиссера заглянула в трейлер.

— Пора.

— Иду, иду…

Она ушла.

— Ну так что, пойдешь ужинать-то сегодня? — допытывался Бобби у Шпандау. — Со мной и Ириной?

Шпандау взглянул на Джинджера, потом опять на Бобби.

— Иди скажи им, я сейчас буду, — велел Бобби Джинджеру.

Тот закатил глаза, но ушел.

— Стелла не объявлялся? — спросил Шпандау.

— Тишина. Ни слова. Может, он плюнул, а?

— Нет. Просто не спешит.

— Слушай, приходи на ужин. Мне легче будет. Хорошо. Только без Хайди.

— Без Хайди так без Хайди. — Бобби встал. — Ну пошли. Не хочешь посмотреть, как я там буду вы-делываться?

На самом деле съемочная площадка «Пожара» была целым набором площадок внутри большого павильона, словно изрытого пещерами. Группа собиралась отснять здесь все интерьерные эпизоды, а через две недели перебазироваться в Вайоминг для натурных съемок. Пока работа шла по плану, но продюсер с режиссером не были уверены, что и дальше все будет в порядке, поскольку погода в Вайоминге была капризной. В любом случае в данный момент нужно было идти точно по графику или даже с опережением, если получится.

Особенно за это радел Марк Стерлинг, режиссер. Стерлинг был англичанин и сделал себе имя на недорогих комедиях в британском стиле. «Пожар» стал для него первым высокобюджетным проектом, первой некомедийной лентой, первым фильмом, который он снимал в Соединенных Штатах и с участием американских актеров. Мало того, это был вестерн. В общем-то, никто не хотел, чтобы Стерлинг его снимал, и сам он прекрасно знал, что его взяли только потому, что предыдущий режиссер хлопнул дверью в последнюю минуту. И агент Стерлинга предложил студии заключить договор с британцем. Зарплату ему назначили в два раза меньше той, что он получал на предыдущей картине. И далее если фильм окажется успешным в прокате (да поможет нам Бог!), ему не достанется ровным счетом ничего. Хотя успех есть успех, он будет означать, что Стерлинг наконец попадет в заветный список А и получит возможность больше никогда не снимать фильмы в сырых, мрачных, удушливых павильонах «Шеппертона».^[58] В Голливуде лучше. Здесь Марк Стерлинг и хотел бы остаться, если получится.

Съемки начались две недели назад, и все шло хорошо, хотя представители студии и страховой компании околачивались поблизости, готовые перекрыть ему кислород, если что. Никто Стерлингу не доверял. Эти мерзавцы маячили в углах съемочной площадки, как портовые крысы, — чтобы он их постоянно видел. Они все время шушукались. Стерлинг из кожи вон лез, чтобы всем угодить или хотя бы никого не разозлить. Чтобы на него всех собак не вешали, если что-то в Вайоминге пойдет не так.

Сегодня снимали в декорациях гостиной крупного ранчо процветающего землевладельца в Вайоминге года так тысяча девятисотого. Дотошно воссозданная обстановка была залита светом сверху, словно сам Господь направил луч в центр авиационного завода. Вокруг теснились неуклюжие, но неизбежные атрибуты съемочного процесса: камеры, гигантские осветительные приборы, микрофоны, бесконечные змеящиеся кабели, техники, бездельники, спонсоры, психологи и — куда ж без них — актеры. Между дублями все носились по площадке, стараясь не споткнуться и ничего не опрокинуть. И это отнимало гораздо больше времени, чем можно себе вообразить.

Бобби и Шпандау пришли на площадку. Бобби снимался с шести утра, и у него уже даже волосы болели. Он плюхнулся на свой стул. Шпандау встал рядом с ним и огляделся. Хорошо знакомое зрелище.

Он немного скучал по съемкам. Когда работаешь в картине, вся группа становится на некоторое время твоей семьей. Хорошей, плохой — но семьей. Когда же съемки заканчиваются, группа разбегается на все четыре стороны, чтобы встретиться на другой картине с другой семьей. Ему было удобнее работать с Бо и его командой. Так что независимо от фильма коллектив оставался прежним. Но и захоти он сейчас вернуться, ничего бы не вышло: он уже слишком стар и здоровье не то. Да и Бо уже нет. А без него — все не так. Бо был последним из старой гвардии, из настоящих ковбоев, тем, кто станет перечить и режиссеру, и спонсору, если трюк слишком опасен или его торопят. Каждый трюк связан с риском, но Бо знал, когда риск оправдан, а когда нет. Если Бо считал, что риск не оправдан, он без колебаний уводил своих ребят со съемочной площадки. Бо никогда не повышал голос, никогда не спорил, никогда не хамил. Просто говорил «нет», разворачивался и уходил, как истинный джентльмен.

— Тут не конкурс, кто больше кучу навалит, — как-то сказал Бо Дэвиду. — Либо уж ери, либо слезай с горшка. Все просто. Как почти все в жизни.

Но Бо умер. А тебе приходится работать с каким-нибудь выскочкой, который хоть башкой о землю рухнет с крыши, лишь бы подзаработать, или сам в режиссеры полезет. Твое умение уберегать людей от гибели ценится меньше, чем твои знакомства. Теперь все завязано на карьеру, даже падение с чертовой крыши. Шпандау скучал по тем дням, когда люди трудились просто для того, чтобы заработать на жизнь…

Судя по виду, Бобби нервничал и скучал. К нему подошел помреж.

— Мы ждем сэра Иэна, — сообщил он.

Бобби кивнул. Помреж ушел.

— Вечно мы ждем сэра Иэна, — буркнул Бобби Шпандау — Любит он последним заявиться на площадку. Чтобы выход эффектный был. Господи, какое счастье, что я никогда в театре не играл. А еще говорят, что у киноактеров раздутое самолюбие. Он рассеянно закурил. Помреж суетливо подбежал к нему.

— Боб… эээ… мы ведь договорились насчет курения. Пожаробезопасность и все такое. Да плюс долбаные профсоюзы, сам понимаешь.

— Ну да.

— Извини. Я тут ни при чем.

— Ага, ага.

Бобби кинул сигарету на землю и картинно растоптал ее.

— Видел? — спросил он помрежа. — Бобби все потушил.

— Спасибо. — Он снова ушел.

— Осел.

— Просто выполняет свою работу.

— Да ему в кайф покомандовать. Он же мечтает о том дне, когда все это станет его. — И Бобби раздраженно пробормотал себе под нос: — Господи, ну кто-нибудь, уже приволоките старого пердуна из его трейлера. — И вдруг добавил ни с того ни с сего: — Хочу, чтобы ты переехал ко мне.

— Неожиданно как-то, — изумился Шпандау. — В том смысле, что мы ведь еще даже не поцеловались.

— Да пошел ты. Я серьезно. У меня полно свободных комнат. Ты же видел.

— Зачем? — спросил Шпандау. — Я чего-то не знаю?

— Мне так будет спокойнее. А то у меня на душе муторно. Предчувствие нехорошее. Случись что, лучше, чтобы ты был рядом.

— Что именно должно случиться?

— Да откуда мне знать? Может, Ричи решит меня убрать.

— Ты — его козырь. Ричи скорее мамашу свою уберет. А тебя он любит.

— Ричи — опасный сукин сын. Кому известно, как работает его трахнутый мозг?

В противоположном конце площадки произошло активное двилсение. Прибыл сэр Иэн Уэйтли.

— Их светлость пожаловали, — прокомментировал Бобби.

Сэр Иэн и несколько человек из его свиты остановились на границе света, заливавшего площадку, словно это был пруд, и они боялись, что вода слишком холодная. Сэр Иэн и эскорт ждали.

— Видишь? — не унимался Бобби. — Он сам к Марку не подойдет. Ждет, пока Марк прибежит. Все меряются, кто тут главный.

— А ты что? — спросил Шпандау.

— Да черта с два я первый выйду.

— Шутишь?

— Нет. Слушай, это ж главная сцена фильма, мать ее. Из этого дерьма и лепятся «Оскары». Разборки папаши и сына. Наваляют друг другу до полусмерти. Красиво — сдохнуть. И старый пердун в курсе, что я ему не уступлю ни в чем. Попытается меня переплюнуть. Но он же понимает, что я буду бороться. Вот и пытается заполучить всю фору, какую только сможет. Будет, как обычно, одеяло на себя тащить. Но я собираюсь играть по своим правилам. И он это знает. У нас тут реальная война, старик. Глянь на Марка. Наложил в штаны. Никак не решит, к кому из нас первому подойти. Марк направился к сэру Иэну. Словно на аудиенцию к принцу Альберту.^[59] Они поболтали. Точнее, болтал Марк. Сэр Иэн просто кивал. Потом он вошел на площадку и сел в свое кресло.

Марк подошел к Бобби.

— Мне для вас двоих овчарку завести? — спросил Марк.

— Не понимаю, о чем вы.

— Ну разумеется. Слушайте, он намерен всю сцену проскочить быстро. Вы не подыгрывайте ему, ладно? Задавайте темп сами. Если начнет гнать, играйте спокойно, легонько так его вытягивайте.

— А я тут при чем? Вы у нас режиссер.

— Вам не хуже моего известно: тут режиссировать то же самое, что управлять бегущим стадом слонов. Помогите мне. Возьмите над ним верх.

— Взять верх, — повторил Бобби. — Понятно.

— Вы мне поможете? И тогда мы, возможно, доснимем все раньше, чем нас поразит старческий маразм. Точнее, меня.

Бобби кивнул. Марк похлопал его по плечу и вернулся к сэру Иэну.

— Так вот и задумаешься, что он там обо мне плетет сэру Иэну, да? — шепнул Бобби Шпандау и вышел на площадку. Шпандау побрел назад к трейлеру Бобби. Джинджер был на месте и как раз заваривал чай.

— Не вытерпели, да? — понял он. — У людей обычно весьма романтические представления о съемочных площадках. На мой же взгляд, там очень скучно, а если и бывает оживление, так лишь минуты на две в час, не более. И при этом все либо изнывают от жары, либо отмораживают себе задницы. Нет уж, спасибо, по мне, так лучше Кабо.^[60] Хотите чашечку?

— Конечно.

Джинджер поставил две фарфоровые чашки и налил чаю из, как показалось Шпандау, старинного стаффордширского чайника.

— Печенье?

— Спасибо.

— Пока у человека есть возможность выпить цивилизованную чашку чая, империя будет жить. — Джинджер сделал маленький глоток и возвел глаза к потолку. — Мне это необходимо. Сейчас молодой хозяин Роберт войдет в эту дверь, и будет он чуточку зол, то есть зол чертовски, если говорить проще.

— Откуда вы знаете?

— Оттуда, что сэр Иэн слетел с катушек, и теперь с ним особенно не поработаешь. Инсайдерская информация. Мы, личные помощники, что няньки — собираемся в парке и судачим о наших малых детушках. В данном случае газета «Сан» сообщила, что знойную супругу сэра Иэна видели в Лондоне — мол, она носится, как кошка, по всему городу с одним актером, фамилия которого не разглашается. Сэр Иэн не слишком счастлив по этому поводу и постоянно гостит у Макаллана.^[61] За ним водится такое бегство от действительности, хотя уж сейчас-то ему положено быть трезвым как стеклышко.

Вот что любовь делает с людьми. Словно по сигналу на улице раздалось злое ворчание Бобби. Он ворвался в трейлер и несколько раз хлопнул дверью со всей силы, пока замок не щелкнул. Джинджер и Шпандау переглянулись. Джинджер закрыл глаза и допил чай.

— Мать его, старого засранца!

— Что стряслось, дорогой?

— Да он в жопу нажрался! Как будто мятная жвачка может заглушить пол-литра вискаря. Он же взгляд удержать не может. И что мне с ним делать? Как мне с ним играть?

— Успокойся, а то с тобой случится удар. В любом случае это не твоя проблема. Это проблема Марка. Пусть он с ней и разбирается.

— Да ты кто вообще такой? — вдруг набросился на Джинджера Бобби. — Ли Страсберг,^[62] мать твою, что так много про кино понимаешь? Иди помой сортир или еще что-нибудь.

— Прошу прощения?

— На хер, на хер, на хер! — нараспев повторял Бобби. — Я поехал домой. Назюзюкаюсь в хлам, проблююсь и отрублюсь. И в кому впаду, пока вся эта хрень не кончится.

— Вполне разумное решение, — похвалил Джинджер.

— Ты еще здесь? Иди деньги отрабатывай. Делай что-нибудь. Притворись, что хоть как-то зарабатываешь на жизнь.

— Выпей чаю.

— Да на кой ляд мне твой чай? Мне нужен двухметровый шприц с героином. Я хочу сдохнуть.

Джинджер протянул ему чашку. Бобби взял ее и отпил. Потом отпил еще. Поставил чашку, прикрыл глаза и запрокинул голову.

— Ну полная хрень…

— Хочешь горячее полотенце? Могу согреть его в микроволновке, — предложил Джинджер.

— Да я ж в гриме еще. Надо возвращаться. Прикинь?

В дверь постучала Энни.

— Ну и что это? — спросил ее Бобби, когда она вошла. — Торжественный парад «Мейси»?^[63]

— Я не вовремя? — испугалась Энни, ища глазами чьей-нибудь поддержки. Но никто не поспешил ее выручить.

— Что бы там ни было, оно подождет, — отрезал Бобби.

— Говорят, он пьян, — сказала Энни. — Правда?

— Да у него глаза вращаются, как волчки, — ответил Бобби.

— Я поговорю с Марком, — пообещала Энни.

— Не надо с ним ни о чем говорить.

— И как же ты собираешься работать?

— Не хватало еще, чтобы Марк на меня сердился.

— Пупсик, Марку положено заниматься своим делом.

— Не лезь в это. Мы тут всю ночь проторчим. — Бобби повернулся к Джинджеру. — Позвони Ирине. Скажи, что я задержусь. Хотя нет, мать их всех, скажи, я не знаю, когда освобожусь. Пусть идет ужинать без меня.

— Так ты не хочешь, чтобы я поговорила с Марком? — повторила Энни.

— Нет.

— Послушай, тут еще вот какое дело… — Бобби зажмурился и со стоном запрокинул голову. — Ничего такого, — продолжала Энни. — Просто через минуту сюда приедет Хурадо. Он просит тебя об одолжении.

— Скажи ему, это стоит больших денег, — ответил Бобби, безумно сверкнув глазами. — Скажи ему, я сдеру с него втридорога. Я хочу, чтобы мне заплатили как следует. Я хочу, мать его, виллу в Тоскане…

— Дело в главе местного профсоюза дальнобойщиков. Его дочка желает встретиться с тобой. Она твоя большая поклонница.

— Ты что, типа шутишь?

— Полюбезничай с ней полминутки, сфотографируйся — и все.

— Нет! — рявкнул Бобби. — И, кстати, ты уволена.

— Слушай, у Хурадо проблемы с профсоюзом. Ему это необходимо.

— Да пошел этот Хурадо в жопу. Вместе с его за-смегманной дочерью.

— Может, она совершеннолетняя роскошная девушка. Ты ж не знаешь.

— Я встречаюсь с супермоделью. Меня не интересует дочка какого-то жирного макаронника и бандита.

— О боже! — воскликнула Энни. — Не говори так. Обещай, что больше так не скажешь. А то мы все останемся без работы на веки вечные. Или вообще в ящик сыграем. Таких людей злить нельзя.

В дверь постучали. Вошел Хурадо, улыбающийся, как Берт Ланкастер.^[64]

— Привет!

— У нас проблема, — сказала ему Энни.

— Никаких проблем у нас нет, — перебил ее Бобби.

— В чем дело? — спросил Хурадо.

— Нельзя ли отложить встречу с человеком из профсоюза? — продолжила Энни. — Сегодня очень напряженный день. Говорят, сэр Иэн слегка подшофе.

— Ничего подобного, — резко остановил ее Хурадо. — Я только что с ним беседовал.

— Он вдрызг пьян, — вставил Бобби.

— А вот этого нам совсем не надо, — заметил Хурадо Бобби. — Будешь болтать такое, налетят адвокаты, обвинят в клевете. Это явный навет.

— Вы поручитесь? — уточнил Бобби.

— Так отложим? — настаивала Энни.

— Нет. Он уже на площадке.

— А почему меня никто не спросил? — возмутился Бобби.

— В этом нет нужды, — разозлился Хурадо.

— Фрэнк… — залепетала Энни.

— Значит, так. Не у него одного день напряженный. Я тоже устал. Надо это сделать — и точка.

— Хрен вам, — огрызнулся Бобби.

— Посоветуй ему перечитать контракт, — сказал Хурадо Энни.

— А где это в моем гребаном контракте сказано, что я должен плясать на проволоке, когда вам это в голову взбредет?

— Посоветуй ему, — повторил Хурадо, потом вдруг обвел комнату взглядом. — Почему здесь эти люди? Они нам ни к чему. Этот вот зачем тут? — Он кивнул на Шпандау.

— Затем, что я так хочу, — ответил Бобби. — И он останется. Может, я его попрошу взгреть вас как следует.

— А этот? — Хурадо кивнул на Джинджера.

— Похоже, удалиться придется мне, — беззаботно отозвался тот.

— Нет уж. Мне нужны свидетели, — заявил Бобби.

— Бобби, это нам не очень поможет, — заметила Энни.

— Поможет? Я не собираюсь нам помогать. Я пытаюсь добиться уважения.

— О господи, — вздохнул Хурадо. — Ну скажи ему, Энни.

— Это записано в твоем контракте.

— Брехня.

— В пункте «Реклама и активная поддержка фильма». Я знала, что ты кипятком изойдешь, вот и показала его Роберту, чтобы он оценил. И Роберт сказал, что не стоит из-за этого биться. И ведь правда не стоит.

— Ты вообще на чьей стороне? — напустился на нее Бобби.

— На твоей, лапуля, на твоей. Но так обстоят дела.

— Минут через пять, договорились? — вставил Хурадо. — Я их к вам отправлю.

— Когда девчонка войдет, я разденусь догола, — пообещал Бобби. — И буду размахивать членом перед ее мордой. Клянусь!

— Хорошо, — согласился Хурадо. — Отлично. Через пять минут. Ценю ваше сотрудничество.

— Оцени вот это, — сказал Бобби, схватил себя за ширинку и потряс ею.

— Думаю, все прошло неплохо, — подытожила Энни, когда Хурадо ушел.

Бобби поднялся и объявил на манер оратора: —Я намерен пойти и капитально просраться. Коли мне повезет, к их приходу здесь будет благоухать, как в жопе у верблюда. Бобби заперся в туалете. Энни взглянула на Шпандау.

Вы это все фиксируете? — спросила она, вымучивая сарказм. — Вы ведь подписали договор о неразглашении, да? Все, что здесь происходит, не должно выйти за эти стены.

— Желаете проверить мои рекомендации? — спросил Шпандау. — Я не впервые этим занимаюсь. Ничего нового для меня здесь нет.

— Я просто намекаю: если хоть слово, одно слово, станет известно, вас похоронят в могиле для бездомных.

— Вам с Хурадо надо сменить репертуар.

— Вы с Бобби что-то подозрительно близко сошлись, нежданно-негаданно.

— Я вроде как его телохранитель. Эта профессия подразумевает некоторую близость.

— А на кой черт ему потребовался телохранитель, хотела бы я знать. Особенно — вы. Уверены, что вы не пытаетесь тут свить себе гнездышко?

— Вам могло так показаться.

— Это как понимать?

— Так, что я не обязан ничего вам объяснять. А если бы объяснил, вероятность того, что вы меня поймете, стремится к нулю. За пределами Голливуда есть целый мир, мадам. И не всем на этой планете управляют шакалы. По крайней мере, пока. Хотите избавиться от меня — поговорите с Бобби. Ему решать. А до тех пор — прочь с дороги. Как я уже сказал, с меня хватит вашего словесного поноса.

Энни холодно улыбнулась, подошла к туалету и постучала.

— Я ухолсу, пупсик. Я тебе тут не нужна.

— Да, да, — устало отозвался Бобби из-за двери.

Энни прошествовала мимо Шпандау и удалилась. Через минуту послышался шум воды. Вышел Бобби.

— Ну, вы тут с ней залюбились? — спросил он.

— Еще как.

В дверь снова постучали. Хурадо вернулся с гостями. Он заглянул в трейлер.

— Позвольте взойти на борт?

Бобби опять схватился за ширинку и потряс ею.

— Осторожно, ступенька! — бросил Хурадо через плечо. — Сейчас вы увидите, в каком гламуре живут звезды, ха-ха!

Хурадо вошел в сопровождении девочки лет тринадцати и ее отца. Папаша растянул улыбку от уха до уха. А девочка была на грани обморока от волнения.

— Бобби, это господин Уоллер. И его дочь Триша.

Бобби приветливо улыбнулся.

— Приятно познакомиться, Триша.

— Ой… Господи…

Господин Уоллер пожал Бобби руку.

— Рад знакомству с вами, господин Дай. Моя дочурка ваша поклонница. Нам всем нравятся ваши фильмы, и мне, и жене моей.

— Спасибо.

— Ой, господи, — бормотала девочка.

— Как жизнь, Триша?

— Не могу поверить, что это вы.

— Да, это я. Тебя никто не обижал? По съемочной площадке поводили, все показали?

— Я и раньше бывала на съемочных площадках. Они такие большие.

— Но главное ведь то, что на экран попадает, правда?

— А вы не такой высокий, как я думала.

— А ты Тиффани Портер видела? — спросил Бобби. — Она тоже в этом фильме снимается. И сам сэр Иэн Уэйтли. Представляешь! Ну он-то старый уже. Похож на мою бабушку.

— А хочешь фото с автографом? — предложил Бобби. — Где-то у меня тут была фотография.

Господин Уоллер вытащил фотоаппарат.

— Мы подумали, если вы не будете против…

— Нет, что вы, конечно.

Бобби встал рядом с Тришей и положил ей руку на плечо. Девочка обняла его за талию и притянула к себе. Очень сильно. Практически вжавшись в его бедро и улыбаясь в объектив.

Щелк.

— А можно еще? — попросил господин Уоллер.

— Пожалуйста.

Бобби пытался отстраниться от девчонки, но она нырнула под его руку и сунула палец в шлёпку на поясе его брюк спереди, так что ее ладонь оказалась на его ширинке.

Щелк.

— Замечательно! — обрадовался Хурадо.

— Спасибо, — сказал господин Уоллер Бобби.

— Да что вы, не за что.

— А вы распишетесь у меня на плече? — спросила девочка.

— Триша! — одернул дочку господин Уоллер.

— Ну а что? Просто на плече, а?

Бобби умоляюще посмотрел на Хурадо. Тот ответил ему взглядом, полным сочувствия, но при этом пожал плечами.

— Эээ… Триш, — смущенно начал Бобби. —

Может, надо сначала папу твоего спросить?

В это время в его голове проносились тысячи газетных заголовков, в которых фигурировало ело во «педофилия».

— Ну если ей так хочется… — сдался господин Уоллер. Триша оголила плечо и протянула Бобби фломастер. Он расписался.

— А почему вы бросили Шанию Фокс ради этой русской? — поинтересовалась девочка, пока он выводил автограф.

— Мне было очень приятно познакомиться с тобой, Триша, — выдавил из себя Бобби. — Спасибо, что зашла ко мне.

— Что ж, Бобби пора вернуться к работе. Не будем его задерживать, — засуетился Хурадо. — Съемки такого большого фильма не могут простаивать.

Хурадо повел их к выходу, обернулся к Бобби и одними губами произнес: «Извини». Бобби показал ему средний палец.

— Нет, ты это видел? — выпалил Бобби Шпандау — Просто не верится.

— Твоя самая большая поклонница, — предположил Шпандау.

— Ну полная хрень…

В дверь постучали. Это был помощник продюсера.

— Тебя зовут.

— Я себе мозги вышибу к чертям собачьим, — пообещал Бобби Шпандау. — Сам увидишь. Оно того не стоит. Ничто тут того не стоит.

И он вышел.

Глава 10

В десять утра Элисон Графф с четырехлетним сынишкой Коди вошла в ресторан «Денни» в Шерман-Оуксе. Он был забит до отказа, но у входа для них нашелся столик. Они были тут завсегдатаями, да и Коди любил смотреть в окно. Проходившая мимо официантка улыбнулась мальчику и протянула им меню.

— Я хочу «Большой шлем»,^[65] — заявил Коди. Он знал меню наизусть.

— Тебе все не съесть, — предупредила Элисон.

— Съесть. Я голодный.

— Тогда смотри, съешь все до последней ложки.

Официантка приняла заказ и ушла.

Коди принялся рисовать на салфетке цветными карандашами. Элисон смотрела в окно на проезжающие машины. Вошел Терри. За спиной Коди как раз освободился столик, и он занял его.

Терри собирался позавтракать во второй раз. Он уже перекусывал в шесть утра в похожем круглосуточном заведении в Ньюбери-парке. Там он и просидел полтора часа, пока душа боролась с тем участком мозга, где обитал здравый смысл. Участок мозга проиграл. И уже не впервые. Терри вернулся и Шерман-Оукс и припарковался за углом неподалеку от ее дома. Он слушал Молнию Хопкинса^[66] на «Айподе», то и дело выходил из машины посмотреть на ее дом или объезжал квартал. Так Терри провел три часа, пока она не вышла из дома с мальчиком и не села в машину.

Терри заказал завтрак. Элисон обратилась к сыну:

Подожди здесь. Я за газетой схожу. — И вышла из ресторана. Коди проводил мать взглядом, потом развернулся, встал коленями на стул и уставился на Терри. Терри улыбнулся ему. Коди смотрел на него с подозрением. Терри показал ему язык. Коди развернулся и сел. Элисон вернулась с газетой. Коди прошептал ей что-то на ухо.

Элисон обернулась к Терри и улыбнулась ему.

— Может быть, ты ему надоедал, — сказала она сыну и развернула газету. Коди снова повернулся к Терри и показал ему язык. Терри скорчил удивленную рожу, мальчик рассмеялся.

— Что ты делаешь? — спросила Элисон. — Отстань от дяди. — Она повернулась к Терри. — Он вам докучает?

— Нет, все в порядке. Приятно встретить ровесника, с которым можно поиграть.

Элисон захохотала. Если бы она этого не сделала, Терри, вероятно, смог бы уйти.

— Вы смешно говорите, — сказал Коди.

— Я ирландец. Ты знаешь про такую страну — Ирландию? — Мальчик покачал головой. — Представь себе страну, где все разговаривают смешно и строят рожи незнакомым людям. Это и есть Ирландия. Тебе там самое место.

Не успел Терри закончить фразу, как мимо, по направлению к выходу, прошла Роуз Виллано с подружкой. Она служила барменшей в «Зале вуду» и работала как раз в ту ночь, когда туда зашел Терри.

— Привет, Элисон, — сказала Роуз. — Добро пожаловать в Спех Бешш.^[67] Привет, Коди, мой дорогой. — Она улыбнулась Терри, тот ответил улыбкой и быстро отвернулся к окну. Элисон была вежливым человеком, но они с Роуз друг друга недолюбливали.

— Привет, Роуз. Да мы тут чуть ли не каждый день бываем. Позор мне. Надо бы почаще малышу кашку варить.

— Кашку? — переспросила Роуз. — А! У них, наверное, есть оладушки. Да, Коди? — Она посмотрела на Элисон. — Ты сегодня работаешь?

— Да. Приду.

— Ну давай. И ты, Коди, будь молодцом.

Роуз снова улыбнулась Терри и вышла вместе с подругой.

Официантка принесла еду. Больше с Терри не заговорили. Элисон словно старалась на него не смотреть. Они поели, встали, снова улыбнулись Терри, проходя мимо, расплатились и ушли.

Терри наладил контакт. Большего ему и не надо было. Излишний напор отпугнул бы ее. Теперь он знал, где она живет. И какой у нее распорядок дня. Так что, если понадобится, сможет ее найти. Не появись эта барменша, возможно, он продвинулся бы чуть дальше. Но вряд ли значительно. Главное — его лицо теперь ей знакомо, а значит, не вызовет опасений. В следующий раз, встретив ее здесь, Терри поздоровается с мальчиком и заведет разговор с ней. Подключит все свое обаяние. Рассмешит ее. Мужчины, пытаясь очаровать женщину, обычно изображают из себя Джеймса Бонда. А ведь в этом уродском мире все всех боятся. И хочется всем одного — не бояться. Такая женщина, как Элисон — он теперь знал и ее имя, — все время чувствует себя уязвимой. Огради ее от всего, рассмеши — и окажешься первым в списке. Одна девушка как-то сказала Терри, что у него физиономия ирландского деревенщины, но он единственный мужчина в ее жизни, кто умеет смеяться в постели.

Терри ушел через несколько минут после них и увидел Элисон на парковке. Она стояла у машины с высоким блондином. Он был накачан, словно не вылезал из спортзала. Мужчина прижал ее к дверце и злобно твердил что-то. Код и сидел в машине и смотрел на них в окно.

— Получил я уведомление от твоего долбаного адвоката, — пыхтел мужчина.

— Мне нечего сказать тебе, Ли. Оставь меня в покое.

— А вот у меня есть что тебе сказать. И еще сколько. Думаешь, я сдамся, лапки подниму? Откуда, по-твоему, возьмутся эти деньги?

Ну, может, оттуда же, откуда ты их взял, чтобы перетрахать половину хиппушек Санта-Моники.

— Она попыталась вывернуться и сесть в машину, но он схватил ее за руку. — Слова о судебном запрете не доходят до твоих куриных мозгов, да?

— Мы по-прежнему женаты. Ты не можешь прятать от меня моего ребенка.

— Я как раз пытаюсь разобраться с вопросом нашего брака. Пошел прочь.

Элисон попыталась открыть дверцу, но Ли вцепился в ее локоть и толкнул к машине. Она попыталась высвободиться, но он сжал ей руку так, что она поморщилась.

— Прошу прощения, — вмешался Терри. ~- Не скажете, который час?

— Чего? — спросил Ли.

— Не знете ли, сколько времени? У меня часы остановились.

— Нет, — рявкнул Ли.

— Но у вас же часы на руке.

— Слушай, а не пошел бы ты со своим временем. Я занят.

— «Омега»? Чертовски классные часы. Как у Джеймса Бонда, да? Модель «Симастер»? Или это «Ролекс»?

— Слушай, ты, недоделанный ирландский гном, — процедил Ли. — Нет у меня ни времени, ни желания говорить о часах. Вали отсюда.

— Лепрекон,^[68] — поправил Терри.

— Чего?

— Полагаю, вы хотели сказать не гном, а лепрекон, не так ли? Такие маленькие человечки в забавных шапочках. Ну как в рекламе «Лаки чарм»^[69] верно? Ихчасто путают. Гномы—это во «Властелине колец». Г-н-о-м-ы.

Ли уставился на Элисон.

— Твой приятель, что ли?

— Нет. — Она предостерегающе взглянула на Терри.

— Пошел на хер, — бросил ему Ли и повернулся к Элисон.

— От меня не ускользнуло ваше телосложение, — продолжал Терри. — Торс заметно развит. Вы поднимаете тяжести?

— Слушай, ты что, гомик?

— Я просто подумал, что из-за вашего крепкого телосложения эта молодая женщина может вас испугаться. Черт возьми, да я и сам вас боюсь. Кажется, мы все вас боимся.

— И правильно, ирландский педрила. Сказал же, вали отсюда.

— Извините, что некоторым образом впадаю в занудство, но, как я уже отметил, вы пугаете эту женщину и ребенка. Полагаю, вам следует воздержаться.

— Чего? Воздержаться?

Ли посмотрел на Элисон, та рассмеялась.

— Это значит прекратить, — пояснила она. — Он говорит, чтобы ты перестал.

Ли уперся взглядом в Терри.

— Я не понял, он твой хахаль, да?

— Послушай, мы с ним не знакомы. Он просто пытается помочь. Отстань от него. — Элисон перевела взгляд на Терри. — Вам лучше уйти.

— Ах, да, конечно. Но сначала ему лучше отпустить вашу руку.

Ли отпустил ее руку.

— Вот. Видишь? Этот мудак просит отпустить — я отпускаю. Еще чего-нибудь?

— Нет, благодарю вас. В данный момент ничего.

— В данный момент, — повторил Ли. — И ради этого ты меня бросила? Ради такого недоделанного козла? Ты совсем, что ли, тронулась?

Элисон попыталась сесть в машину, но он схватил ее и с силой ударил о дверцу. На этот раз она вскрикнула.

— Отойди от нее, — велел Терри.

— Да пошел ты.

— Мы можем решить все, как мужчины. Мне не хочется бить тебя на глазах у мальчика.

— Бить? Меня?

— Через десять секунд у тебя рука откажет. Правая.

— Ну ты шутник.

— Через восемь…

— Да кто он такой? — спросил Ли у Элисон. Теперь его больше интересовал Терри, который следил за секундной стрелкой своих часов.

— Шесть…

— Ли, да отпусти же меня, — сказала Элисон. — Я думаю, он не шутит.

— Ну да, я очень испугался.

— Три… две…

Терри двинулся на Ли, который отпустил Элисон и повернулся к нему. Терри подошел близко, но так, чтобы Ли до него не дотянулся. Потом остановился и сделал несколько шагов назад. Ли ринулся к нему. Терри уводил его от Элисон, но вдруг резко затормозил, пригнулся и нырнул вперед. Схватив Ли за левое запястье, он выкрутил его и надавил костяшкой пальца на болевую точку на левом локте противника. Ли взвыл. Терри отпустил его и немного отступил. Ли стоял, согнувшись, и держался за неподвижную руку.

— Извините, не ту руку обещал парализовать, — сказал Терри.

— Ах ты, сукин сын…

— Что вы сделали? — вырвалось у потрясенной Элисон.

— Сдавил нервное окончание в его руке. Пройдет через несколько минут. Я надеюсь. — Терри повернулся к Ли. — Больно, да, но все будет хорошо. Но дело в том, что я смогу проделывать это на протяжении всего дня. Таких точек очень много. И большинство из них еще более чувствительны, чем эта. Поэтому вам в данный момент лучше остановиться. Вы же не хотите глупо выглядеть перед сыном, правда?

Ли кивнул.

— Хорошо. Мы поедем. А вам на будущее: остерегайтесь лепреконов. Вруны еще те. Будь вы ирландцем, не повелись бы так легко.

Коди плакал. Элисон открыла дверцу. Мальчик выпрыгнул и взобрался к ней на руки. Он смотрел на Терри во все глаза. Терри почувствовал себя скверно и попытался заговорить с Коди. Но тут Ли с размаху ударил его по лицу правой рукой. Оглушенного Терри качнуло назад. Из носа потекла кровь.

Опрометчивый удар пробудил в нем инстинкты. В голове у Терри прояснилось, он забыл про Элисон, про малыша, и все его существо сосредоточилось на Ли. Терри не стал дожидаться нового выпада, упал на землю и, крутясь, как юла, сбил того с ног. Ли рухнул спиной на асфальт и ударился головой. А Терри уже стоял, нависая над ним. Он с силой наступил ему на правый локоть, обездвижив другую руку. Потом сел на грудь Ли, схватил за его волосы, поднял голову и сдавил пальцами пищевод. Ли кряхтел, словно подавился, и пытался дотянуться до него неслушающимися руками. Терри сжал пальцы сильнее и улыбнулся, глядя в глаза Ли, полные паники. Его остановила Элисон. Она колотила Терри по плечам.

— Да вы же убьете его. Не душите, не душите его…

Терри вспомнил, где находится. И его снова охватило знакомое чувство неловкости. Он слез с Ли и попятился. Ли сжимал посиневшее горло, ловил ртом воздух и хрипел. Элисон усадила Коди в машину и склонилась над Ли, который уже восстановил дыхание и лежал на земле скорее от потрясения, чем от боли. Терри смотрел на женщину и опять испытывал острое отвращение к себе. Он ожидал, что она напустится на него и убежит куда глаза глядят. Но Элисон сказала:

— Давайте быстрее в машину, пока он не очухался.

Терри сел в машину. Элисон поспешно завела «Фольксваген» и выехала с парковки. Коди сидел сзади и плакал.

— Поговорите с ним, — попросила Элисон. Терри не понял, чего от него хотят. — Ну поговорите с ним о том, что произошло, черт бы вас побрал.

Объясните все.

Терри обернулся к мальчику. Полные слез глаза покраснели. Он хлюпал носом. Посмотрев на Терри, Коди разрыдался с новой силой. Терри протянул руку и погладил его по щеке. Мальчик не отстранился.

— Все хорошо, — заговорил с ним Терри. — Ему не больно. Это только так кажется, что больно. Посмотри на меня. — Коди посмотрел ему в глаза. — Все хорошо. Я не сделал ему больно.

Терри чувствовал, как часто бьется жилка на шее мальчика. Коди шмыгнул носом и перестал реветь.

— Давайте, давайте, — велела Элисон. — Наделали дел — расхлебывайте.

— Я боялся, что он сделает больно твоей маме, — сказал Терри. — Извини. Понимаю, он твой папа. Надо было как-то по-другому мне поступить, но мне больше ничего в голову не пришло. Такое у меня воспитание. Ничего хорошего, конечно. Ты не будешь на меня дуться? — Коди промолчал, но плакать перестал. — Ой-ой-ой, надо же, огромная зеленая мерзкая козявка влезла к тебе в нос! Бе-е-е! — Терри сделал вид, что его сейчас вырвет. Мальчик засмеялся. — Ой, господи, девушка, остановите, мои оладушки просятся назад! Смотрите, смотрите, она уже лезет в его мозг! Бе-е-е!

Элисон взглянула в зеркало и нахмурилась. Покопалась в сумочке и достала бумажный носовой платок. Терри взял его и вытер мальчику нос. Коди рассмеялся и попытался выдуть еще соплей.

— Прекратите, — велела Элисон, глядя в зеркало. — А то меня саму сейчас стошнит.

Коди продолжал пыхтеть, и вскоре они все включились в игру, делали вид, что их тошнит. Коди смеялся до колик.

Элисон остановилась у дома. Они вошли. Она умыла Коди, отвела в гостиную, включила ему муль-тики на видео и усадила на диван. Терри Элисон проводила в кухню и закрыла дверь.

— Не расскажете, что за представление вы устроили?

— Простите меня. Мне правда неловко.

— Я думала, вы его убьете. Господи, никогда такого не видела. Нет, по телевизору, конечно, показывают всякие драки, но чтобы вот так средь бела дня. Вы кто? Инструктор по боевым искусствам?

— Нет. Раньше в армии служил. Такому научишься, потом уже никогда не разучишься.

— Но ведь вы не собирались его всерьез покалечить?

— Не собирался, — соврал Терри. — Всерьез не собирался.

— У вас вся рубашка в крови.

Кровь запеклась у него в носу, он вытер ее и почувствовал, как теплая струйка стекает по пальцам.

— Еще не остановилась, — заметила Элисон.

Терри сел на стул. Элисон насыпала лед в пакет и велела ему приложить к затылку, наклониться вперед и другой рукой зажать нос. Терри повиновался.

— Эк он вас отделал. Голова-то у вас, видать, из бетона. Я видела, как он вырубал здоровенных мужиков с меньшими усилиями. Боксер бывший. Мозгов мало, но кулаками махать горазд.

— Кому вы рассказываете, — гундосил Терри голосом Андердога.^[70]

— Как нос? Не сломан? Голова кружится? Тошнит? Может, в больницу вас отвезти?

— Дет, — продолжал Терри тем же голосом. — Всё дорбальдо.

— Ну и спектакль вы устроили. Наверное, мне следует поблагодарить вас. Вы этого ждете? Спасенная дама благодарит благородного рыцаря?

Терри отпустил свой нос.

— Хорошо. Я влез не в свое дело.

— Не в свое.

— Мне показалось, что он и раньше такое выкидывал.

— Случалось. Как-то раз челюсть мне сломал.

— Тогда, может быть, с вашего позволения, я перестану лицемерить и извиняться?

— И все равно это вас не касалось.

— Все же хотелось бы прояснить кое-что. Первое. Вы меня благодарите или ругаете?

— Кажется, и то, и другое. Вы правы. Он мог меня избить: очень зол и такое за ним водится.

— И второе. Я сам не понимаю, почему оказался здесь.

— В каком смысле?

— Я думал, вы удерете от меня.

— А, вы об этом. Сначала так и хотела. Но Ли вам гак вмазал. Думала довезти вас до больницы и оставить там. Самое меньшее, что я могла сделать.

И еще боялась, что примчатся полицейские. А с ними общаться у меня желания нет.

— Так почему же вы не подбросили меня до больницы?

— Вы чем-то недовольны, что ли?

— Нет. Просто любопытно. Вряд ли кто-то другой поступил бы так, как вы.

— Ну хорошо. Вы совершили глупый, но благородный поступок. Хотя при этом напугали нас всех до полусмерти. И еще одно. Когда вы стали с ним драться, я заметила, что вы отвели его от меня. Ведь так было, да?

— Так.

— И захоти вы, могли бы его прилично покалечить. Но вы этого не сделали. На секунду, правда, все-таки с катушек съехали. Но убить вы его вполне могли, если бы пожелали. Так? — Терри промолчал. — Стало быть, вы не одержимый маньяк-кунфуист или как там ваше искусство зовется. И с Коди вы душевно поговорили. Хорошо, что вы сами все объяснили ему. Так правильнее. Он знает, какой дерьмовый папаша ему достался, но кому же понравится, когда твоего отца лупцуют.

— Я все испортил?

— В моих отношениях с Ли? Да нет, там и без вас все было хуже некуда. Он получил судебный запрет. Но Ли не умеет слушать. В любом случае, за меня не дрались класса так с шестого. Будь я человеком получше, сгорела бы со стыда. Но вынуждена признать — я польщена. Вы пытались произвести на меня впечатление, разве нет?

— Получилось?

— Я еще не решила. Но все равно такое больше не повторится. Правда?

— Да.

— Хотя вы и правы в одном.

— В чем?

— Там, в ресторане. Я бы не стала разговаривать вами, если бы вы не были так милы с моим ребенком. Вы не первый, кто пробовал так ко мне подкатить, между прочим. Дети и собаки. По-моему, это совет из книги «Руководство для одиноких».

— Вы уже насмотрелись на такое, да?

— Ну я не уродина. И не ледышка. А вы мужчина.

— Он хотел ударить вас, — настаивал Терри.

— Вероятно, вы правы. И вероятно, мне следовало бы хлопать ресницами и рассыпаться в благодарностях. И даже грохнуться в обморок из-за переизбытка эмоций. Я и на самом деле вам благодарна. Но, боюсь, вознаграждения не будет. В данный момент меня от мужчин тошнит. А вы — так уж случилось — из их числа. Когда закончите заливать кровью мою кухню, я попрошу вас уйти.

— Моя машина осталась у «Денни».

— Всего-то три квартала отсюда.

— Даже чаю не предложите?

— Нет. Извините. Я посоветую вам поменьше напора, когда пытаетесь познакомиться.

— Обычно-то я под поезд бросаюсь. Но тут чудесная возможность сама подвернулась.

— Вы прелесть, но зря теряете время. Вы производите впечатление милого — хотя и опасного — человека. Но меня сейчас отношения с мужчинами не привлекают. И так в жизни все слишком сложно.

— А я самый несложный парень на свете. Воплощенная простота.

— Сдается мне, это чистой воды вранье.

— Как вы относитесь к морепродуктам?

— Хорошо. Но с вами никуда не пойду. Вы только что отделали моего бывшего мужа. Хотя само по себе это совсем неплохо.

— Я знаю одно очаровательное местечко в Вентуре. У меня там рядом яхта стоит. Вам нравятся яхты?

— Да, нравятся, но как я уже сказала…

— Яхту осматривать вовсе не обязательно.

Только по желанию. Такой симпатичный однокорпусник, тридцать два фута в длину. На ее палубе хорошо сидеть, потягивать вино и любоваться закатом. И вам ничего не угрожает. Вам понравится. А уж как дети любят яхты! Им там весело. Солнце, еда, как на пикнике. Да и свежий воздух очень полезен для их легких.

— Ах вы шельмец!

— Всего лишь ужин. Приезжайте туда сами, если хотите. Усомнитесь в моем психическом здоровье, сразу домой уедете.

— Я уже в нем сомневаюсь. Впрочем, как и в своем.

— Ну тогда ситуация беспроигрышная.

— Хорошо. Но одно условие. Сюда больше не приходите. Я серьезно. Один раз я с вами поужинаю. Но на этом все. Понятно? И, скажу вам честно, я соглашаюсь исключительно из любопытства. Никогда не встречала таких, как вы. Только не вздумайте расценить это как комплимент.

— Как угодно.

— И ничего у нас с вами не будет. Зарубите на носу.

— Договорились.

— Я не шучу. Ох, по-моему, я совершаю ошибку.

— Это была ошибка, — сказала Элисон.

Она кончила в третий раз, громко крикнув, и на мгновение у нее в глазах потемнело. Элисон вцепилась в волосы Терри и никак не могла разомкнуть пальцы.

— Еще? — спросил он.

— Ой, господи, не надо, пожалуйста.

— Было плохо?

— Не знаю, как ты это делаешь, но большинство мужчин даже не подозревают о существовании этого места. Если ты сделаешь так еще раз, боюсь, я не справлюсь. Я серьезно. — Элисон легла на спину. Терри устроился рядом с ней, опираясь на локоть. — Ужас какой.

— Почему?

— Слушай, можно, я помолчу несколько минут.? Кажется, я сейчас сознание потеряю. — Она прикрыла глаза и довольно улыбнулась. Терри поцеловал ее. — Все это неправильно. Этого не должно было случиться. Я бы поклялась, что ты меня опоил. Но знаю, что это не так. Я даже не пьяная. Сначала ты рассказывал, как играл на улицах Лондондерри,^[71] потом мы ели лобстера. А потом — случилось это.

Они были на его яхте. Вода плескалась за обшивкой в нескольких сантиметрах от ее головы. Секс был потрясающий, несмотря на то, что с плаката на них смотрел Гендальф. Ей очень нравился этот ирландский мерзавец, но Элисон понимала: надо найти в себе силы встать, поехать домой и больше никогда с ним не встречаться.

— Я лее пообещала себе,что до этого не дойдет. Ты даже не представляешь, насколько сейчас запугана моя жизнь.

— Давай я помогу тебе ее распутать.

— Слушай, нельзя больше этого делать. Я не хочу Тебя видеть. Не приближайся ко мне. Ясно?

— Неужели секс был настолько плох?

— Я не шучу. Ты мне нравишься. Но мне не хотелось бы, чтобы одному из нас было больно. Поверь.

Элисон поднялась.

— Задержись, — попросил Терри. — Еще несколько минут.

Он обнял ее. Она покорно лежала рядом с ним, закрыв глаза и ровно дыша. Элисон не уснула, но успокоилась.

Зазвонил ее телефон. Она потянулась за сумочкой, выудила мобильник и посмотрела на экран.

— Черт. Придется ответить.

Элисон покосилась на Терри, и он понял, что разговор не для его ушей.

— Я выйду на палубу.

Терри натянул шорты и вышел. На палубе он закурил и оперся о стенку кубрика, чтобы слышать ее голос через открытый иллюминатор.

— Нет, я не дома… Нет, с подругой. С Риммой.

Да, ты знаешь Римму. Нет, пожалуйста, прекрати…

Нет, говорю же, не хочу. Не дави на меня… Да, хорошо… Хорошо. Я еду домой. Не могу говорить, Римма ждет. Да в туалете я… да… да… Пока.

Терри спустился в кубрик. Элисон одевалась.

— Бывший? Почему ты позволяешь ему командовать?

— Это не бывший. К сожалению. С ним-то я справляюсь.

— Кто бы там ни был, я могу тебе помочь.

— Поверь, не можешь. На этой посудине есть туалет?

Терри указал на нос яхты. Когда Элисон ушла, он достал телефон из ее сумочки и посмотрел, от кого был последний звонок. РИЧИ. Она вернулась. Он сидел на койке.

Извини, мне пора. Все было мило. И я хочу, чтобы ты это знал. Правда, мне понравилось.

— Он тебя не отпустит, — ответил Терри. — Если тебе не помогут.

— Ты о чем?

— Я знаю Ричи Стеллу. Знаю, что он за фрукт и как умеет держать людей на привязи.

Элисон изумленно посмотрела на него, открыла рот, но ничего не смогла сказать. Покачала головой и саркастически хмыкнула.

— Да кто нее ты? Полицейский?

— Никакой я не полицейский. Но помочь могу. Могу сделать так, чтобы он от тебя отстал.

— На кого работаешь?

— На человека вроде тебя. На того, кому Ричи пытается навредить.

Она села за стол в другом конце кубрика, подальше от него, насколько это было возможно в этой тесноте, и закрыла лицо руками.

— Ты и правда хорош. Нет, ты лучший.

Попадались мне такие, кто врал, как дышал. Но до тебя им всем далеко.

— Он не отступит, ты же знаешь. И кончится все тем, что он станет твоим хозяином.

— Он и так мой хозяин, — устало произнесла Элисон. — Но не вижу разницы между им и тобой. Оба вы сволочи и подонки. Ты меня в своих интересах используешь, он — в своих.

— Да он же шестерка. И достать его можно. И ты можешь помочь победить его.

— Не уж. Не втягивай меня в свои грязные дела.

— Он и не узнает, что это ты. Никогда не узнает. И не свяжет это с тобой. Ты ведь понимаешь, что и прав. Пока мы его не свалим, все будет тянуться и тянуться$7.

— Ничего, — ответил Терри. — Совсем ничего. Но это не меняет положения. Тебе кажется, что он тобой владеет. А ты подожди. Может, ты ему наскучишь. Ну ты понимаешь, о чем я. Ты ведь уже об этом думала. Может, он даст тебе какие-то поручения. Может, захочет, чтобы ты полюбезничала с кем-то из его друзей. Тут я тебе ничего нового не открываю.

— Я не могу потерять эту работу. У меня ребенок. У меня кредит за дом.

— Полагаешь, у тебя есть какое-то будущее, если ты ничего не предпримешь? И он так просто от тебя отстанет? Или ты хочешь, чтобы твой ребенок видел, как с тобой поступят? Думаешь, Ричи станет достойным примером для подражания? Так или иначе, Ричи свалят. Не знаю, насколько ты там увязла, но я могу выпутать тебя из всего этого. И ты просто уйдешь.

— Ты не лучше, чем он.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так.

— А у тебя-то какой тут интерес? Дело ведь не во мне. С какой стати искать себе неприятностей? Зачем тебе Ричи?

— Ричи Стелла принес горе многим. Помимо наркоты и связей с мафией на нем висит смерть одной девушки. К тому же он шантажирует человека, на которого я работаю. И все это кончится только в том случае, если мы сможем остановить Ричи.

— И на кого ты работаешь?

— Ты же понимаешь, я не могу тебе сказать. Скажу только, что на этот раз Ричи неудачно выбрал жертву. У моего друга достаточно денег и влияния, чтобы свалить его. Ричи решил прыгнуть выше головы. Он слаб и уязвим. Зарвался. И получит по заслугам. Мне нужна твоя помощь.

— Ты сможешь меня защитить? И моего ребенка?

— Да. Обещаю. Ты выйдешь из этой заварухи невредимой. Начнешь новую жизнь. Мой друг тебе поможет. Деньги не проблема.

— А если ты врешь? С какой стати я должна верить тебе?

— Да ведь в конце концов все сводится к одному и тому же, разве нет? У тебя есть выбор? Останешься с Ричи — он выжмет тебя как лимон и передаст другому. А может, и еще похуже. Думаешь, Ричи тебя просто так отпустит? У него такой стиль — никогда никого не выпускать из рук. Он держит тебя за жабры, солнышко. Ты же прекрасно это понимаешь. Он, сволочь, конечно, с тобой ласков. Но ты подумай, что будет, когда ты ему надоешь? Может, попросит тебя сунуть в задницу кило кокаина и прогуляться через границу. Или ты окажешься в номере вонючей гостиницы, будешь делать минет наркодилеру, который нужен Ричи. И чем дольше ты с ним, тем крепче он тебя держит. А чем крепче он тебя держит, тем тебе тяжелее. Что будет с тобой и Коди?

— Если он узнает, что я тебе помогла…

— Он не узнает. Меня с ним ничто не связывает. Никаких ниточек. Все пойдет моему другу. Я и сам практически не участвую. Просто помогаю сдвинуть дело с мертвой точки. Когда получится, мы тут же выйдем из игры.

— Ты защитишь меня?

— Да.

Элисон задумалась. Она села за столик и закурила, продолжая размышлять. Наконец повернулась к Терри.

— Еще раз надуешь меня, подвергнешь моего ребенка опасности, и я буду ползти по битому стеклу, чтобы убить тебя. Я не шучу. Ты понял? Не думала, что смогу такое сказать, но я тебя убью, если еще раз меня обманешь. Клянусь памятью моего отца. Терри встал, чтобы сесть рядом с ней, но она его оттолкнула.

— Не трогай меня, — рявкнула Элисон. — И не приближайся ко мне, урод! Задавай свои гребаные вопросы. И чтобы я тебя больше не видела, когда все это кончится.

Глава 11

Поттс стоял посреди универсама.

Он ходил взад-вперед по проходам, толкал перед собой гребаную тележку, у которой, конечно, было сломано одно колесико. Вечно ему такие убогие попадались, чтобы он чувствовал себя еще большим мудаком, чем обычно в таких местах. Поттса такие магазины бесили. Яркий свет, чистенькие люди, обслуга образованная. Смотрели на него так, будто он дерьмо последнее, когда Поттс выкладывал у кассы пачки сухого завтрака, полуфабрикатные гамбургеры и рулоны трехслойной туалетной бумаги, мать их. Поттс тосковал по семейному магазинчику, вроде тех, что есть и Мексике, в Эль-Пасо, например, — полутемной каморке, где не нужно иметь степень магистра, чтобы разобраться, какие именно консервы не гразу тебя угробят. Там от тебя требуется сделать простой выбор: бобы или фасоль. Заходишь, берешь, что надо, и выходишь. И никакой яппи, попивающий кофе из «Старбакса» и треплющийся но мобильнику, не переедет тебя своим блядским джипом, пока ты идешь через стоянку.

Поттс был недоволен. Он искал консервированные персики. В последнее время его тянуло на консервированные персики со страшной силой. Он обожал их в детстве. Мамаша готовила жалкий ужин — курицу или гамбургеры, что по тем временам было дешево, — потом Поттс удирал на улицу, где припрятал банку с персиками, стыренную из продуктового магазина. Консервным ножом, который всегда носил с собой, Поттс вскрывал банку и, сидя в ночной темноте, сначала выпивал сироп, потом подцеплял кусочки персиков, как гуппи из аквариума, и отправлял в рот один за другим. Господи, подумал он. Как мало надо для счастья. Наступает такой момент, когда понимаешь, что больше никогда не будешь так счастлив, а дальше будет только хуже и хуже. Так-то, брат. Как там это называется? Убывающая доходность.

И еще одна хрень: они тут без конца все переставляют. Поттс никак не мог найти долбаные персики. А попробуй спроси одного из этих засранцев — такую рожу скорчат, будто ты их оторвал от операции на головном мозге. Или пойдешь за одним таким мудаком, который не лучше тебя тут ориентируется, и вот уже собралась толпа яйцезвонов, включая управляющего, и все скопом пытаются отыскать одну-единственную банку с персиками. С другой стороны, бывает так, что изо дня в день у них все одинаково: приходишь к тому, от чего ушел. Наверняка должна быть причина, связанная с долбаной прибылью, по который эти уроды морочат тебе голову и выводят из себя. Причина есть у всего. Только Поттс никак не мог ее вычислить.

В общем, стоял Поттс в магазине со своей хро мой тележкой посреди прохода между стеллажами и пытался угадать, куда бы делся, окажись он бап кой с персиками. И тут он почувствовал, что у него за спиной кто-то есть, обернулся и увидел мини а тюрную женщину с приятным лицом, которой Поттс перегородил проход. Женщина ему улыбпу лась.

— Ах ты, черт! — вырвалось у Поттса. — Простите.

— Вы меня простите. — Она опять улыбнулась.

Поттс оттащил тележку в сторону, чтобы дать ей пройти, и вернулся к поискам персиков. Наконец они нашлись, но только цельные, либо с пониженным содержанием сахара, либо с косточками, либо еще с чем-то. Поттс плюнул. Теперь все казалось ему бессмысленным. Нет в мире радости, и ничего с этим не поделаешь.

Он увидел ту приятную женщину снова, на этот раз в молочном отделе. Она покупала йогурт — такие маленькие коробочки с белой жижей, которой чавкают на телеэкранах розовощекие красавцы. На вид женщина казалась ровесницей Поттса. На пей было голубое платье на пуговицах. Когда женщина потянулась к полке с йогуртом, он заметил, что у нее хорошая фигура и красивые ноги. Она была миниатюрная и подтянутая. А лицом — как учительница начальных классов. Поттс запретил себе дальше думать о ней. Не одного они поля ягоды. Но женщина напомнила ему всех тех училок, но которым он сох в детстве. Вся эта вереница сереньких теток в простеньких платьях, от которых псе равно вставал, когда они наклонялись над ним, чтобы исправить ошибку в тетради. Поттс зашел в мясной отдел и попытался понять, сколько жира нужно для говяжьего фарша.

Он снова столкнулся с ней, когда она покупала туалетную бумагу. Просто взяла большую упаковку и бросила в тележку. Как будто в мире нет ничего более естественного. Впрочем, так оно и есть. Ногте же не мог снять со стеллажа рулон, если и проходе стоял хоть один человек. Но даже если никого не было, он закапывал рулон под другие покупки — как будто в мире Поттса никто не ходил в туалет. Женщина опять улыбнулась Поттсу и прошла мимо, увозя свою жопную бумагу. Поттс залюбовался ею. Залюбовался ее непринужденностью. Ему это не было дано. Когда она проходила мимо, он учуял аромат ее духов или мыла. Поттс представил, как она склоняется над его партой, терпеливо объясняя, какой он бездарь в математике. А он, девятилетний, вдыхает ее запах, чувствует ухом прикосновение ее платья и мысленно умоляет — пожалуйста, пожалуйста! — чтобы она не вызвала его к доске, не то все увидят, как гордо встал его маленький член.

Больше они в магазине не сталкивались. Он поискал ее глазами у касс, но она уже вышла. Поттс расплатился и потащил свои два пакета жратвы — но без персиков — к выходу. По соседству располагался «Старбакс». Поттс не позавтракал дома, и теперь ему захотелось кофе. Обычно он там со стыда умирал. Кафе кишело старшеклассницами и симпатичными девицами в откровенных нарядах. Поттс вечно чувствовал себя извращенцем. То есть, конечно, пялиться на них — это вполне естественно. Но все равно чувствуешь себя извращенцем. И хуже того: они знают, что ты на них пялишься, и считают тебя извращенцем. Но ему пришлось зайти в «Старбакс», поскольку кофе Поттс купить забыл. Он хотел взять просто чашечку «Фолд-жерса»,^[72] но вступил в диалог с продавцом, черт его дернул, и в итоге получил какую-то байду с Суматры и треугольную хрень с кленовым сиропом. Да где вообще эта жопа мира, Суматра?

Такие кафе придуманы специально, чтобы ткнуть тебя носом в то, что ты не из этого теста. Поттс огляделся в поисках свободных мест — и увидел ту женщину за столиком в углу. Она читала книгу. Столик рядом с ней оказался не занят. Она широко улыбнулась ему. Поттс сел.

— Как же вы повезете все эти покупки домой на мотоцикле?

Ее вопрос удивил Поттса. Откуда она узнала про мотоцикл?

— Я знаю хитрый фокус.

— Не сомневаюсь. Вы привязываете пакеты к рулю?

— У меня багажник есть. Под седлом. Вытащу покупки из пакетов и уложу туда.

Женщина рассмеялась.

— Вот тебе и фокус. Я не заметила багажника. Люди любят все усложнять.

— Наверное, — согласился Поттс. — Вам нравятся мотоциклы?

— Брат их обожал. Иногда катал меня. Я еще девчонкой была. Тогда казалось, что нет ничего круче.

— Оно и сейчас так кажется. Что случилось с вашим братом?

— А, вы уже представили, как он трагически разбился на мотоцикле. Нет. Просто женился, навалились заботы, и он забросил мотоцикл. Он больше нравился мне безбашенным и безответственным.

— Не все байкеры безбашенны и безответственны, — возразил Поттс, себя, однако, к таким не причисляя.

— Ой, простите. Вечно ляпну, не подумавши.

— Ничего, ничего. Я вас понял.

— Вы настоящий джентльмен, благодарю вас. — Женщина взглянула на часы. — Пора мне идти. Приятно было поговорить.

— Мне тоже.

Она снова улыбнулась ему. Поттс смотрел, как женщина выходит на залитую солнцем улицу.

И представлял — как со всяким попадающимся на его пути приличным человеком — ее семью и дом. Какой бы ни была ее жизнь, она наверняка даже отдаленно не напоминает жизнь Поттса.

Глава 12

Экран телевизора. Интервью с Бобби Даем.

БЕВ МЕТКАЛФ (вкамеру). Здравствуйте, меня зовут Бев Меткалф. Сегодня мы с вами находимся на съемочной площадке кинофильма «Пожар». В главных ролях Бобби Дай, Тиффани Портер и сэр Иэн Уэйтли. А рядом со мной — Бобби Дай. Бобби, нам удалось найти вас и отвлечь ненадолго. Да, у вас тут работа кипит.

БОББИ. Кипит. Я занят во многих эпизодах. Работаем с утра до ночи. Но я вам скажу — оно того стоит. Для актера очень важно испытывать гордость за фильм, в котором он снимается. Сразу появляется желание отдавать себя без остатка.

БЕВ. Не могли бы вы рассказать нам, о чем этот фильм?

БОББИ. Знаете, таких фильмов, как этот, больше и не снимают. Со времен Дэвида Лина.^[73] Это эпопея. Масштабные съемки. История о фермерском семействе из Монтаны. Дело происходит на рубеже веков. Я играю Чэда Холлидея, своенравного сынка. А сэр Иэн — моего батюшку, богатого хозяина ранчо, который пытается спасти его от бандитов-застройщиков и от страшного лесного пожара, который может уничтожить все.

БЕВ. Как это символично — бушующий лесной пожар…

БОББИ. Да-да. Этим, среди прочего, и привлек меня сценарий. Вопрос экологии. То, как промышленная деятельность губит природу, разрушает привычный уклад жизни. Ведь мы сейчас как раз это и наблюдаем. Вспомним хотя бы тропические леса.

БЕВ. Потрясающе!

БОББИ. А Тиффани играет мою сводную сестру, в которую я влюбляюсь…

БЕВ. Что вы говорите? Пикантная деталь!

БОББИ. Я не могу выдавать вам сюжет. Но все кончается хорошо. Я хочу сказать, что там нет ничего неприличного. Так что можете брать в кинотеатр детей. Этот фильм для зрителей любого возраста.

БЕВ. Как вам работается с Тиффани Портер? Это ее первая главная роль в кино после потрясающего успеха на эстраде.

БОББИ. Тиффани — просто прелесть и умница. О ней такое пишут, столько гадостей и неправды, что ожидаешь увидеть этакую загордившуюся примадонну. Но ничуть не бывало. Она — настоящий профессионал. Никогда не опаздывает и не забывает свои реплики. А какое у нее чутье! Работать с ней — одно удовольствие. Когда зрители увидят фильм, то наконец поймут, что она совсем не такая, как о ней пишет пресса. Я хочу сказать, что сыграть такую роль, будучи бессердечной пустышкой, просто невозможно. Она требует полной самоотдачи и сосредоточенности, и Тиффани обладает обоими этими качествами.

БЕВ. А сэр Иэн Уэйтли…

БОББИ. Что тут скажешь?

БЕВ. Вы нервничали?

БОББИ. Ах боже мой, нет. Нервы тут ни при чем. Скорее, оцепенел, слова не мог вымолвить. Представляете, стоит передо мной… человек-легенда. Я вырос на его фильмах. Я мечтал быть Иэном Уэйтли. И вот застыл, онемел. А он подходит и заговаривает со мной своим удивительным голосом — с бархатным британским акцентом аристократа…

БЕВ. Который нам всем так хорошо знаком…

БОББИ. Он добрейший и любезнейший человек. С ним так легко, сразу забываешь, что он — сэр. А как он шутит. Чувство юмора безмерное — он, мне, наверное, не следовало так говорить, но он такой весельчак. Сидим и за животы хватаемся от смеха, ну как два школьника, Марку…

БЕВ. Марк Стерлинг, режиссер картины…

БОББИ. Марку приходится отводить нас в сторонку и отчитывать. Иной раз снимаем эпизод — и вдруг как начнем смеяться. Марк объявляет перерыв, разводит нас в разные стороны площадки и ждет, пока перестанем.

БЕВ. Да у вас тут идиллия.

БОББИ. Просто мечта. Я работаю с такими знаменитостями. И сценарий потрясающий — Денни Кесселя, обладателя «Оскара» за фильм «Истинная правда». И режиссер у нас замечательный, Марк Стерлинг… Да, все это как во сне. Иной раз думаю, ущипнуть себя, что ли?

БЕВ. И как вы считаете, «Оскар» вам обеспечен? Вокруг фильма уже такая шумиха.

БОББИ. Господи! Я даже думать об этом не хочу. Просто выхожу на площадку и делаю все, что могу. Отдаю все сердце, все силы. А «Оскар»… Мне будет приятно, если мою работу оценят. Но по большому счету мы просто стараемся порадовать зрителей, ведь так? И сделать хорошее кино.

БЕВ. Благодарю вас, Бобби Дай, что нашли время поговорить с нами.

БОББИ. Ну что вы, Бев, мне было приятно.

Бобби и Шпандау сидели в доме Бобби перед огромным плазменным экраном и уплетали куриные крылышки, запивая их дорогущим красным вином из долины Напы.

— Сексуальная, — заметил Бобби, обсасывая крылышко. Он отмотал назад и снова запустил интервью. — Вот, видишь? Как она смеется, слегка подаваясь вперед. Хихикает. На ней лифчика не было.

На экране не заметно, но я-то все видел. Она мне свой телефон оставила.

— Да, веселенькая у тебя жизнь, — заметил Шпандау.

— Как думаешь, это вино подходит к крылышкам? Это зинфандель.^[74]

— По-моему, неплохо.

— Мне кажется, французское вино не подошло бы. У меня в подвале его видов сто. Я на него подсел. А может, надо было пивка взять? Ты считаешь, что вино с крылышками — это снобизм, да?

— Слушай, все нормально. Я не в курсе, какой вид снобизма в отношении вина и крылышек нынче в моде. По мне, так все отлично. Не тревожься.

— Господи. Моя мать работала на гребаном заводе. Открывалки тридцать лет штамповала. Такие втыкаешь в консервную банку и режешь по кругу. А я хорошее вино пью и не могу об этом забыть.

— Ты добился успеха. Наслаждайся.

— Нувориш. Мне кажется, все так и ждут, когда я ошибку совершу. Закажу не то вино, возьму не ту вилку. За каждым шагом следят. Представляешь, на людях супа с крекерами съесть не могу. И миску чили тоже. А то ведь буду весь в крошках. А потом в газетах такого понапишут.

— За все приходится платить. Ты же не настолько наивен — знал, на что шел.

— Да не в том дело. Но теперь, когда у всех в телефонах камеры есть, я боюсь даже срать в общественных местах. Обязательно кто-нибудь мобильник под дверь подсунет, и тут же в Интернете появятся снимки: я во всей красе на унитазе со спущенными штанами.

— Есть закон.

— Предлагаешь судиться с каким-нибудь четырнадцатилетним сопляком? Да и когда я узнаю, что он выложил фотки, будет уже поздно.

— Ты в Мехико бывал? — спросил Шпандау. — Прокатись по окраинам. Там некоторые вынуждены срать на людях, потому что больше негде.

Бобби бросил крылышко на тарелку.

— Господи, ты кто ж у нас такой? Моралист? Глас моей гребаной совести? Я тут перед тобой душу выворачиваю, а ты пытаешься сказать, что это все пустяки?

— Успокойся.

— Да пошел ты. Я думал, с тобой поговорить можно. Мне ж теперь толком ни с кем разговаривать нельзя. Даже с мамашей моей. И с братом. От всех одну и ту же херню слышу. Думаешь, я не понимаю, как мне повезло? Но разве от этого прибавилось людей, которым я могу доверять? Ну вот скольким, по-твоему, я могу доверять? Сколько у меня сейчас друзей?

— Я не хотел преуменьшать твоих проблем. Но не у тебя одного жизнь непростая.

— Да, у этих, которые в трущобах Мехико живут, проблем тоже хватает. Только у них свои проблемы, а у меня — свои. Они хотя бы там не одни. А я тут — ну прям как в в аквариуме.

— Сочувствую.

— Да на хрен мне сдалось твое сочувствие. Мне просто надо, чтобы ты выслушал меня.

— Может, я не гожусь для этого.

— Почему? Тебе неинтересно? Хочешь выполнить свою работу и отвалить домой?

— Ты со мной беседуешь, потому что знаешь, что это неопасно. Что я никому не разболтаю, поскольку связан по рукам и ногам этим договором о неразглашении, который подписывают все люди рядом с тобой. Ну почему я? Если тебе нужен льстец, то на меня не рассчитывай. Хочешь услышать, какой ты великий, и получить отпущение грехов за то, что тебе повезло стать круче других, — тут я тебе не помощник.

— А я думал, мы друзья.

— Я тебе не друг, а наемный работник. Как горничная или садовник. Мне платят за работу. И, честно говоря, меня бесит, что ты пытаешься делать вид, будто это не так. Это оскорбительно.

— А чего ты от меня хочешь? Уволить тебя — и тогда мы подрулсимся?

— Ага. Давай, уволь меня. И посмотрим, сколько это продлится.

— Нет.

— Почему?

— Потому что ты мне нужен. Ты поможешь мне выпутаться.

— Из чего? Из заварушки с Ричи? Мою работу способны выполнить тысячи. Я даже не уверен, что выполняю ее, а не просто деньги твои трачу.

— Тогда проваливай. Увольняйся.

— Нет.

— Почему нет?

— Профессиональная гордость. Не хочу выглядеть идиотом.

— Чушь собачья. Думаешь, это лучше, чем получить под зад коленом?

— Да пошел ты. Я увольняюсь.

— Отлично. Дверь за собой закрой. Но неужели ты думаешь, что следующий, кого я найму, будет не хуже тебя? Или хоть в чем-то лучше? А следующий? Я смогу ему доверять? А может, он меня не защитит. И меня убьют? — Шпандау не ответил. — А, что? Стыдно стало, старичок?

— Достал ты меня.

— Ну признай же, что мы друтаны.

— Нет, не признаю. И засунь себе в задницу фантазии о крепкой мужской дружбе. Я останусь, пока мы не разгребем это говнище с Ричи. И все.

— Хорошо. Еще выпьешь? По-моему, отличное вино.

Терри и Шпандау сидели в мексиканском ресторанчике «Панчо» на Олимпии, пили пиво. Терри через силу впихивал в себя начос — он ненавидел мексиканскую кухню. И почему-то нервничал, нервируя этим и Шпандау, у которого в голове звучали слова Корена: «С ним бед не оберешься».

— Ты с девушкой поговорил? — спросил Шпандау.

— Да.

— И?

— Ты уверен, что надо впутать ее во все это?

— Она и так уже впутана. Ее задача — сообщить Ричи, что ты наводил справки о ней. И все.

— А если она не сообщит?

Шпандау встревожился.

— То есть? Что значит не сообщит? Она на него работает. Ей же надо собственную задницу прикрыть. Так что никуда не денется — скажет.

— А если, предположим, она все-таки промолчит? По какой-то причине. И Ричи все узнает. И не поверит, что она держит язык за зубами. Что тогда?

— Послушай. Она ему скажет. Точно. — Шпандау уставился на Терри. — Черт.

— Да не смотри ты так.

— Боже ты мой! Ах ты жалостливая ирландская скотина. Знаю я этот взгляд. Нет, только не это! — Шпандау захотелось бросить в него бутылку. У него в груди дернуло, как будто распускался плотно связанный свитер.

— Если бы ты ее видел, Дэвид. Мечта поэта.

— Ты ее совсем не знаешь.

— Она славная. Я это заметил.

— Ты же не спал с ней, правда? О боже, нет, ты спал с ней. — Шпандау судорожно придумывал, как объяснит это Корену, хотя понимал, что выход тут один: вообще не объяснять.

— На меня нахлынула страсть.

— Ага. А на нас всех нахлынет лавина говна, если Стелла узнает, что ты был там. Да о чем ты только думал? Ты хоть понимаешь, под какой удар ее поставил?

— Святые угодники, да я только об этом и думаю.

— И на том спасибо. Таким образом пользы от ебя теперь ни хрена не будет, не так ли?

— Она хочет помочь, — сказал Терри.

— Помочь? Ты о чем?

— Мы поговорили. Я объяснил ей, что хочу скинуть Стеллу. А она поможет. Иначе и ей не освобоиться от него.

— Мать твою, Терри. Что же ты наделал? Много ты ей выболтал?

— Про тебя и Дая она не знает. Я ей сказал тольо, что у меня есть друг при деньгах, которого достал Стелла. И он все это организовал. Она в деле, Дэвид. Она нужна нам и может помочь.

— Господи!

— Ты хотел узнать про крэк. Стелла получает товар по четвергам вечером, чтобы быть готовым к выходным. За товаром посылает здоровяка Мартина. Мартин все привозит.

— Что еще? Что ты пообещал ей?

— Что ей ничего не грозит. Когда мы скинем Стеллу, она от него освободится.

— Ты ей денег обещал? — спросил Шпандау. — «Роллс-Ройс» и виллу на Ривьере? Шансов выполнить эти обещания у нас примерно столько же.

— Прости, Дэвид.

— Все, ты вышел из игры. Сиди тише воды ниже травы, а я пока попробую что-нибудь нарыть. И держись от нее подальше, понял?

— Клянусь честью.

— Ну тогда мы влипли по самые помидоры, — вздохнул Шпандау.

Глава 13

Поттс снова столкнулся с ней через неделю. В банке в том же торговом центре.

У него там был счет, но он боялся идти. Когда ему открывали счет, Поттс чувствовал себя последним дерьмом. Его жалких грошей едва хватило бы, чтобы оправдать всю эту бумажную волокиту. И они там в банке это понимали. Поттс сел в кожаное кресло, дожидаясь, пока симпатичная девица с жесткими волосами и неимоверными сиськами вызовет его и «обслужит». Поттс смотрел на проходящих мимо приличных граждан, а приличные граждане смотрели на сидевшего в кресле Поттса. Они чувствовали, что Поттс из тех людей, которые способны влезть в их дома. И, разумеется, были правы. Но не поэтому он затаил на них обиду. Его злило то, что они даже не пытаются скрыть это. Поттс — мелочь для них, на него вежливость не распространяется. Они проходили мимо, бросали на него мрачные взгляды и говорили про себя: «Куда катится мир? Ведь какой раньше приличный банк был. Может, пора перевести деньги в другой?» Девушка с большими сиськами «обслуживала» Поттса суетливо и нервозно, спешила поскорее закончить. А охранник у двери на него косился, как будто ждал, что он сейчас выхватит «узи» и расстреляет посетителей. Всю жизнь эти люди талдычили Поттсу что он кого-нибудь убьет. Он не понимал, почему. По натуре Поттс был вполне миролюбивым человеком, только очень легко возбуждался. Иногда он думал: может быть, они видели в нем какие-то зачатки жестокости, которые он сам не различал? Но потом отметал эту глупую мысль. Поттс ни к кому не испытывал ненависти и никого не хотел убивать. Хотел же он только, чтобы от него все отстали и чтобы вернули ему дочь. Но убийство тут вряд ли помогло бы.

Время от времени Поттсу приходилось заглядывать в банк, чтобы снять наличные. Ему выдали такую идиотскую карточку для банкомата, но он вечно забывал код. И банкоматы пугали его до смерти. Поэтому он тащился в банк, подписывал чек и получал свои гроши на карманные расходы. А они все пялились на него, как на бешеного пса. Каждый раз его начинало мутить, поэтому Поттс старался пореже ходить в банк. Конкретно в тот день он забежал снять денег и, как обычно, вышел, чувствуя себя полным дерьмом. Поттс сел на мотоцикл, завел его. Люди обернулись на рев двигателя, и ему стало лучше. Он увидел, как она вкатилась на парковку, и подъехал к ней. Она улыбнулась ему через окно и помахала рукой. Поттса охватило игривое настроение, и он несколько раз обогнул ее машину — словно индеец фургон переселенца. Так близко, чтобы она не могла открыть дверцу. Она вертела головой и смеялась. И Поттсу было хорошо. Он остановился. Она вышла из машины.

— Теперь я понимаю, как чувствовал себя Кастер.^[75]

Поттс издал характерный индейский клич, постукивая пальцами по губам. Она усмехнулась. Ее смех как-то странно действовал на Поттса. Охранник вышел из банка и недобро глянул на него.

— Все в порядке, госпожа Карлсон?

— Спасибо, Марк. Все хорошо.

Охранник посмотрел на Поттса с угрозой и ушел обратно.

— Извините, — сказала она.

— Вам не за что извиняться.

— Я здесь почти всю жизнь живу. Люди заботятся о своих. Мы с Марком вместе в школе учились. Это очень мило. Но по большей части мешает. Иногда хочется, чтобы тебя никто не знал. А вы откуда?

— Из Техаса.

— Ой, как же я не догадалась? Вы разговариваете, как ковбой.

— Я не ковбой.

— Меня зовут Ингрид Карлсон, кстати. А вас?

— Поттс.

— А имя?

— Оно мне не нравится.

— Могу поспорить, оно библейское, — предположила Ингрид.

— Откуда вы знаете?

— Да это всегда так. Какой-нибудь Иезекииль? Вам вполне подошло бы.

— Тепло.

— Овадия? Поттс захохотал.

— Не тратьте силы, все равно не выдам.

— Я никогда не сдаюсь. Даже если придется пройтись по всему Ветхому Завету.

Поттс покосился на охранника, который по-прежнему наблюдал за ним.

— Думаю, мне пора. Ваш друг весь изнервничался.

— Может, кофе выпьем? Тогда у меня будет время выпытать у вас имя.

— Да, конечно. Почему нет.

Поттс поставил мотоцикл рядом с ее машиной. Они зашли в «Старбакс». Охранник чуть не взорвался. Поттс понял, что Ингрид ему нравится, и подумал, не встречались ли они раньше. Он назвал ее «госпожа Карлсон» — значит, вряд ли. Но Поттсу было приятно, что охранник ее ревнует.

Они заказали кофе и сели у стенки.

— И чем вы занимаетесь? — спросил Поттс, просто чтобы хоть что-то сказать.

— Я учительница. Преподаю музыку.

— Да, вы похожи на учительницу.

— Пожалуй.

«Черт, — расстроился Поттс. — Что я несу?»

— Я хотел сказать, это же здорово. Вы выглядите… ну… мило.

— Мило и скучно.

— Нет, вовсе нет. То есть…

— Да ничего. Я знаю, что меня не назовешь самой эффектной красоткой в мире.

— Нет, вы… — Поттс вспотел. — Я сейчас все не то говорю.

— Да вы просто скалсите, что думаете. Не бой-тись. Вы меня не обидите.

— Но я не плохое хотел сказать, а как раз наоборот…

Ингрид улыбнулась. Ей нравилось с ним играть.

— То есть комплимент?

— Ага.

— Ну комплимент мне пригодился бы. Все, теперь я вас так просто не отпущу. Придется вам произнести его.

— Вы надо мной смеетесь.

— Вас ужасно приятно дразнить. Так что там с комплиментом?

— Вы не очень-то мне помогаете.

— Точно.

— Мне нравится с вами разговаривать. Мне хотелось с вами заговорить, когда я вас впервые увидел — там, в магазине.

— Почему же не заговорили?

— Ну я такой… понимаете. Грубый. Я подумал, вы сразу закричите.

— Не знаю, удивит ли вас это. Мне тоже хотелось с вами заговорить.

— Правда?

— Иногда грубость — как раз то, что надо. Привлекает. Все люди вокруг меня такие — как сказать? — хорошо воспитанные и манерные. Дайте посмотреть на ваши руки.

— Нет, они…

— Да ладно.

Поттс протянул руки. Она пробежала пальцами по его ладоням. Ему показалось, что в задницу вставили провод под напряжением.

— У меня руки, как у отца, — пояснил Поттс. — Он их называл руками тупого выродка. Тупого выродка, у которого выбора нет.

— А по-моему, красивые.

— Нуда, конечно.

— Я серьезно.

Поттс убрал руки.

— Вот у вашего друга Марка, небось, руки гладкие, как у младенца.

— Вы злитесь.

— Нет. Просто, когда оказываюсь рядом с такими, как вы, и понимаю, кто я такой, то быстро встаю на свое место.

— Я совсем не то хотела сказать. И вы это знаете.

— Я автомеханик, чиню мотоциклы. Честная работа. Всю жизнь вкалываю. А когда вкалываешь — руки такими становятся. И ничего в них красивого нет. Вот посмотрите… — Поттс взял Ингрид за руку и провел заскорузлым указательным пальцем по внутренней стороне предплечья. На нежной коже осталась розовая полоса. Она поежилась. Он решил, что от отвращения. — Ничего красивого, — сказал Поттс. — Не такие, как женщинам надо.

— А откуда вы знаете, что нужно женщинам? — спросила Ингрид.

Поттс в замешательстве посмотрел на нее. Она бросила взгляд на часы.

— Мне пора. Надо возвращаться к маме. Не могу оставлять ее одну надолго.

— Да, конечно, — кивнул Поттс, решив, что отпугнул ее.

— Приходите ко мне поужинать, — проговорила она быстро. — Придете?

Поттс подумал, то неверно ее понял. И ответил не сразу.

— Я не из тех, с кем приятно общаться. И не смогу развлечь ваших друзей, они наверняка другие.

— Больше никого не будет. Только вы и я. Может, еще мама. Хотя она обычно ест у себя в комнате. Придете?

— Вы не шутите?

— Я хорошо готовлю. Потушу мясо. Вы похожи на человека, который оценит правильно приготовленное мясо.

Поттс всем сердцем хотел верить, что это ошибка. Что все кончится плохо. И что он вляпается в дерьмо из-за этой истории. В его голове, как товарняк мимо станции, пронеслись все слова, что твердил ему отец.

О том, что трахаться надо с бабами своего уровня. И желания свои строить в соответствии со своими возможностями. Не бывает в жизни, чтобы вот так все отлично складывалось. С такими, как Поттс, — никогда. А если бывает — то, значит, это Господь подшутил над ним, чтобы не забывался. Так всегда говорил его отец. Но Поттс был дураком, последним долбаным идиотом. И собирался наступить на старые грабли.

— Да, хорошо, я приду.

Ингрид вынула блокнот, нацарапала номер телефона и адрес и протянула ему листок.

— В семь вечера. Во вторник. Тут адрес и телефон. Вы ведь не обманете, правда?

— Не обману, — ответил Поттс, хотя не был в этом уверен.

— Тогда буду ждать нашей встречи, господин Поттс.

— Поттс. Просто Поттс.

Глава 14

Они закруглились в половине седьмого вечера, а к половине восьмого Бобби смыл грим и сел в машину. Он провел на площадке четырнадцать часов. Несмотря на деньги и подружку, рекламировавшую «Секрет Виктории»,^[76] несмотря на славу, машины и крутой особняк на вершине холма, Шпандау было жаль его. По правде говоря, он испытывал жалость ко всем актерам. Их жизнь совсем не похожа на ту, какой ее представляют люди. У них не бывает золотой середины, все на пределе. Либо слишком мало, либо слишком много. И обе крайности способны доконать. Ужасно голодать и выбиваться из сил на работе, когда никто того не замечает. С другой стороны, еще ужаснее, когда ты нашпигован славой и деньгами, как какой-нибудь гусь по-страсбургски, когда окружающие отделяют тебя от всего того, что помогало тебе стать актером.

Денек выдался тяжелый. Бывало, конечно, и похуже. Все-таки в этот раз съемки проходили без больших проблем, но Марк всех замучил, пытаясь поскорее снять все эпизоды. Поэтому смены затягивались. Кое-кто ныл и жаловался на спешку, но нее понимали: будет хуже, если они отстанут от графика. Проще и дешевле переработать несколько часов в день, чем тратить дополнительные дни. Все это было заложено в бюджет картины, но Марк все равно подгонял. Он был не из тех режиссеров, которые могут послать продюсера подальше. Стоило спонсорам появиться на площадке, Марк становился дерганым и постоянно оглядывался на них. Они это знали и в результате проводили на съемках больше времени, чем принято, нервируя его до потери пульса. Короче, вдохновения это не добавляло. И теперь все до смерти боялись Вайоминга, где Марк просто не выдержит напряжения. Режессер не может позволить себе так нервничать, а если он на взводе, то не должен этого показывать. Это как кровь в море, кишащем акулами.

К этому времени все уже понимали: скандал в Вайоминге неизбежен, и вся съемочная бригада пошлет Марка куда подальше. Марк, конечно, психанет, потому что до смерти боится спонсоров, а те это понимают и рады-радешеньки сделать из него козла отпущения за то, что картина не исчерпала бюджет. Который на самом деле на пятнадцать миллионов долларов больше, чем ему было сказано. В документах тоже указали сумму поменьше. Киноиндустрия Голливуда работает по принципу «необходимого знания». А голливудские продюсеры уверены: меньше знаешь, крепче спишь.

Когда грим сняли, на лице Бобби стали заметны новые морщинки и темные круги под глазами. Он был непривычно молчалив и двигался медленно. С трудом выполз из трейлера и плюхнулся в ожидавшую его машину. Работа актера сравнима с работой землекопа. По большей части сидишь на заднице и ждешь. Разница лишь в одном: сидя на заднице, понимаешь, что поставлено на карту и что будет, если ты не сможешь сотворить то волшебство, которого все от тебя ждут. И никто не постесняется сказать тебе, что ты поганишь фильм за восемьдесят миллионов. И наоборот, если тебе расписывают, какой ты хороший, нельзя верить ни единому слову. Да и вообще никому верить не надо, пока фильм не выйдет в прокат, не станет успешным или не провалится с треском. Именно это волнение и отбирает все силы. Именно из-за него к концу дня кинозвезда и всеобщий любимец Бобби Дай ковылял, как древний старик.

Да и на Шпандау все это навевало смертную скуку. От безделья за целый день он уже начал дергаться. Но Бобби не отпускал его от себя. И сам Шпандау не хотел оставлять его без присмотра. Убивать Бобби никто не собирался, так что должность телохранителя была скорее шуточной. Однако Ричи Стелла вел себя на удивление тихо, и атмосфера непременно должна была раскалиться, как только он узнает, что Шпандау наводил о нем справки. В опасную игру они ввязались, но любой шаг Стеллы ослабит его позицию и сделает его уязвимым. Стелла привык оставаться в тени, а сейчас любое движение выведет его на свет. Бобби ничего не угрожает, но велика вероятность, что Шпандау грозит несчастный случай. Ему гораздо безопаснее находиться неподалеку от Бобби — в таком случае Стелла не осмелится ничего предпринять. Это соображение, среди прочих, убедило Шпандау в том, что ему не стоит удаляться от Бобби. К тому же парень чувствует себя одиноким. Он нравился Шпандау, несмотря на доводы здравого смысла.

Бобби и Шпандау устроились на заднем сиденье машины. Дюк, водитель, сел за руль и посмотрел на Бобби в зеркало.

— Куда ехать?

— Домой. Хочу домой.

Бобби откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

— Домой так домой, — сказал Дюк и завел мотор.

«Крузо» вот-вот должен был выйти в прокат. И по всему выходило, что его ждет еще больший успех, чем предполагали. Студия, впавшая в эйфорию, усилила раскрутку, чтобы раздуть огонь. Бобби, как прикованный, целыми днями торчал на съемочной площадке «Пожара» и не мог принимать участия в ток-шоу, но студия разрешала общаться с ним между дублями. Бобби злился, но поделать ничего не мог, поскольку был связан контрактом. Это означало, что вместо зубрежки текста или отдыха в трейлере он должен беседовать с бесконечной чередой болванов, которые совали ему в лицо микрофоны и камеры и задавали одни и те же тупые вопросы. Как и хотела студия, Бобби в итоге рекламировал одновременно и «Крузо», и «Пожар», тратя на это свое личное время. Часто он вообще не понимал, какой вопрос к какому фильму относится, и отвечал невпопад. При этом, естественно, чувствовал себя идиотом. Это был настоящий ад для актера. На самом деле было совершенно не важно, что он говорит. Главное — болтать в позитивном тоне и не путать названия фильмов и имена занятых в них актеров: никто ведь не вслушивается, как ему однажды объяснили, все только ловят ключевые слова и смотрят на картинку. Просто представь своих зрителей — они сидят дома, разогревают полуфабрикаты и шлепают детей. Достаточно улыбаться им и эффектно выглядеть — ничего больше.

На парковке было тихо, пока они не въехали в ворота. Охранник сказал Дюку:

— Вас там фанаты дожидаются.

Дюк решил, что это, как обычно, несколько охотников за автографами. Однако стоило машине выехать с парковки, как ее обступила толпа вопящих людей.

К такому повороту никто не был готов. Половина восьмого вечера, будний день — но реклама работает без перебоев. Кто-то в студии сболтнул, когда Бобби будет выезжать, и все его ждали. Дюк остановился, чтобы никого не задавить, но стало только хуже. Фанаты облепили машину, полезли на нее, пытались открыть дверцы. Тяжелый лимузин качался из стороны в сторону. Щеки и руки прижимались к стеклу. Вопли оглушали. А распластанные лица в нескольких сантиметрах, за тонким стеклом, напоминали ночной кошмар в стиле Фрэнсиса Бэкона.^[77] В салон доносились крики: «Мы любим тебя, Бобби, мы тебя любим!» Но было во всем этом что-то жуткое и злое, и казалось, что эти люди, дай им волю, растопчут его, разорвут в клочья, сожрут в пароксизме любви и переварят, чтобы он стал их частью. В просветах между телами мелькали вспышки камер. Фотосессия «Разбушевавшиеся поклонники пожирают сердцееда Дая». Насколько это поможет повысить продажу билетов? Сколько еще билетов вам нужно продать?

Шпандау уже попадал в подобные переделки с другими актерами, но обычно это случалось на премьерах и других запланированных мероприятиях, не было неожиданностью и поддавалось контролю. И даже тогда тебе страшно. Страх не уходит, и через несколько бесконечных минут понимаешь, что никто не придет на помощь.

— Господи, Дюк, поехали уже! — попросил Бобби.

— А если задавлю кого? Они вон гроздьями на бампере висят.

— Ну так сделай что-нибудь!

— Может, если бы вы вышли и дали им автографы…

— Ты двинулся, что ли? Не пойду я туда, — заорал Бобби. — Вызывай охрану, бога ради!

Шпандау не смог сдержать смех, хотя теперь ему тоже стало не по себе.

— И что тут смешного? — возмутился Бобби.

— Абсурдность таких сцен не перестает меня забавлять.

— Ты мой гребаный телохранитель. Так чего тут торчишь?

— У тебя не все дома? — усмехнулся Шпандау. — Да ты посмотри на эти рожи. Только открой дверцу, и они усядутся к тебе на колени.

Бобби тоже рассмеялся.

— Сущий бред.

Дюк позвонил охраннику парковки.

— Привет, это Дюк Слейтер, водитель Бобби Дая. У нас проблемы у выхода «Пико». Мы как раз выезжали, инанаснабросилисьфанаты. Обступили машину, я не могу ехать. Не хочу ненароком кого-нибудь задавить. Вы не могли быпомочь?

Ему что-то ответили, он убрал телефон.

— Как мило, — сказал Дюк.

— Что там? — спросил Бобби.

— К воротам пришлют ребят, но вряд ли они нам помогут. Мы находимся за пределами территории студии. Так что формально — это забота полиции Беверли-Хиллз.

— Не вешай мне лапшу. Я для них в этом долбаном фильме снимаюсь!

— У «Фокса» нет полномочий. Если начнут разгонять толпу и кому-то достанется, их засудят.

— Ну и что нам делать, черт возьми? Я не могу всю ночь тут проторчать. А они уже скоро вломятся к нам сюда.

— Если я тронусь, мы кого-нибудь задавим.

Шпандау засмеялся. Бобби засмеялся. Дюк присоединился к ним. Так и сидели.

— Какого хрена мы делаем?

— Сидим и ждем, когда подтянется кавалерия, — пояснил Дюк.

Бобби посмотрел на лица за стеклом. Их было много, мужских и женских. Они целовали окна.

— Сюр какой-то.

— Да, — согласился Шпандау. — Но вот не станет всего этого, и ох как ты заскучаешь по ним.

— Нет, — ответил Бобби. — В смысле, сейчас-то ладно. Но в будущем этим заниматься не намерен. Все эти звездные радости — дерьмо собачье. Я буду делать свои фильмы, разве я тебе не говорил? Уже все обсудил с Хурадо. Вот закончу «Пожар» и сниму короткометражку. Как Кассаветис,^[78] а? Слышал про Кассаветиса? Вот уж охренительный парень. Мой герой. Может, вообще брошу играть. Хочу сам все контролировать. Продюсировать, режиссировать. Надоело быть марионеткой.

Шпандау постарался не думать о том, сколько актеров говорили ему то же самое. Крупных и мелких. Сначала им хочется только одного: чтобы их любили как актеров. А потом они жаждут выпутаться из всего этого и для разнообразия поуправлять другими.

Очень привлекательная девушка лет восемнадцати написала губной помадой на стекле свой номер телефона. Потом улыбнулась Бобби и поцеловала стекло рядом с номером, оставив отпечаток губ.

— Миленькая, — заметил Бобби.

— Да, ничего так, — согласился Дюк. — Жалко, что ее никак в машину не впустить. Хотя номер ее теперь у вас есть.

Девушку оттеснила другая поклонница. Она стерла номер и попыталась написать свой. Но эта была не такая симпатичная.

— Жаль, — сказал Дюк.

— Вали отсюда, дура безмозглая, — тихо сказал ей Бобби. — Верни нам ту.

Толпа стала отступать от машины. Было ясно — кто-то начал что-то делать. Охранники втиснулись между фанатами и машиной и принялись оттеснять людей. Не вовремя мы вас отвлекли, ребята? — спросил Дюк, опустив стекло на несколько сантиметров.

— Мы не имеем права просто выйти на улицу и разогнать людей. Сейчас мы их усмирили, можете ехать.

— Можно ехать, — сообщил Дюк Бобби, закрыв окно.

— Едем, — обрадовался Бобби.

Машина тронулась с места, выбралась из толпы, и Дюк нажал на газ.

— Прямо не верится. — Бобби обернулся на фанатов.

— Вы ж у нас звезда, — напомнил Дюк. — Они вас любят.

— Любят. Да, точно. Все время забываю.

Глава 15

Парню на скейтборде было лет двадцать. Он не вытворял ничего сверхъестественного, но катился быстро. Парень летел по тротуару улицы Ричи Стеллы, и тут ему по какой-то причине вздумалось спрыгнуть в водосточный желоб и запрыгнуть обратно на тротуар. Это ему почти удалось, вот только задние колеса не сошли с тротуара и он грохнулся прямо позади черного «Ауди» Стеллы, стоявшего у его дома. Доска прокатилась дальше, а парень шлепнулся на дорогу.

Ричи Стелла по стечению обстоятельств как раз стоял у окна и видел все произошедшее. Он поспешно вышел на улицу — не для того, чтобы помочь упавшему, а чтобы переломать ему ноги, если он повредил машину.

— Эй, ты, засранец! — крикнул Ричи с крыльца. Парень выкарабкался из-под «Ауди», держась за локоть. — А ну вали от моей машины, — сказал Ричи. — Хватай свой скейт и вали, а то еще помнешь!

— Эй, дядя, со мной все нормально, — ответил парень. — Вот только локоть себе расквасил. Спасибо за заботу.

— От машины отойди, — повторил Ричи, — гомик малолетний.

Он ушел в дом.

Парень показал ему вслед средний палец, вскочил на доску и покатил дальше. Терри сидел в своей машине на той же улице, за углом. Парень резко затормозил, подбросил скейт в воздух и поймал его — всего в нескольких сантиметрах от окна машины.

— Очень мило, — похвалил Терри. — Но в твоем возрасте пора мечтать о нормальном автомобиле.

— Мне нужна компенсация за эту херню. Смотрите, что у меня с рукой. Навернулся будь здоров. Так что положена надбавка за тяжелые условия работы или как там это называется.

— Падать тебя никто не просил. Может, ты специально шлепнулся, а? Или, может, ты просто хреново катаешься, кто знает? Ты взгляни на все с нашей точки зрения.

— Да я только про небольшую прибавку.

— Я поговорю с Кореном, — пообещал Терри. — Прикрепил?

— А то! Поэтомулйы, ребята, мне и платите, так?

— А включил?

— Ясен пень… — ответил парень, скосив глаза. — Поговорите с Кореном, чтоб добавил, а то я больше палец о палец не ударю. Опасно ж.

— Ты заливаешь кровью дверцу моей машины. Давай, будь хорошим мальчиком, иди отсюда, истекай кровью в другом месте.

— И передайте Уолтеру, что на дворе двадцать первый век. Его дешевое дерьмо — сплошное позорище. В эту здоровенную хреновину можно электронные лампы впихнуть. Скажите ему, пусть разорится на что-нибудь поприличнее, чтобы мы выглядели как профи.

Парень укатил. Терри вздохнул и вспомнил собственную молодость. В Дерри в те времена ни у кого не было скейтбордов. Никто и знать не знал, что это такое. И даже если б знал, то не стремился бы заполучить. В молодости Терри заботило другое: покурить, потрахаться и напиться до поросячьего визга. Да еще звездануть какому-нибудь бри-танчику кирпичом и чтобы не поймали и не пристрелили за это. Такие вот невинные радости. Терри снова вздохнул и посмотрел на экран ноутбука, стоявшего на соседнем сиденье. Он набрал адрес в Интернете, который дал ему Шпандау. В окошке появилась карта с мигающей точкой в центре. Терри откинулся на спинку сиденья. Нынче четверг. Машина скоро поедет. Терри не доверял технике, но всей душой принимал то, что облегчало жизнь.

Точка сдвинулась с места через пару часов.

Терри наблюдал, как она едва заметно ползет к нему, поднял глаза и увидел «Ауди». За рулем сидел Мартин. К счастью, он был поглощен своими мыслями и Терри не заметил. По крайней мере, Терри очень на это надеялся. Иначе все несколько усложнится. Он пропустил «Ауди» вперед и поехал следом.

Система была поразительно простой в использовании, если не считать, что Терри приходилось смотреть на экран и одновременно вести чертову машину. Несколько раз он проскакивал повороты, приходилось возвращаться. По городу гоняться за ним было совсем тяжко, поскольку у Мартина была своя система сокращения пути. Но когда он вырулил на трассу, жить стало легче. Терри подключил свой «Айпод» к магнитоле и слушал бахов-ские «Вариации Голдберга», пока мигающая точка вела его из Лос-Анджелеса на восток, к пустыне. Мартин дважды останавливался, и оба раза Терри думал, что он собирается снять девицу, но Мартин просто ходил отлить на заправках. Бедолага явно страдал недержанием или просто нервничал из-за происходящего. Терри проехал мимо и нашел подходящее место, чтобы остановиться и подождать, пока Мартин снова окажется впереди. Они как будто играли в чехарду. Терри забавляло, что вполне можно сидеть на хвосте у кого-то, даже оставаясь впереди. В этой работе вообще было много забавного. Особенных иллюзий по поводу человеческой натуры он не питал, и поступки людей редко разочаровывали или поражали его. Он брался время от времени за такие задания от Шпандау и Корена не только ради заработка, но и ради удовольствия. Терри терпеть не мог скуку, и если в жизни не хватало перца, он его подсыпал. Да и вообще, это в характере любого ирландца — искать себе приключений на задницу. Так что тут он был вполне в русле.

Мартин вырулил на Десятое шоссе через городок Ранчо-Кукамонга и Редлендс. Терри крался в миле за ним и вдруг заметил, что точка повернула направо и съехали с шоссе в пустое пространство. Мартин либо излетел, либо свернул на проселок, который не был указан на карте. Терри прибавил скорости и пролетел мимо поворота. Точка двигалась на юг, а он — по-прежнему на восток. Терри вернулся и нашел дорогу, точнее ухабистую грунтовку. Вдали виднелось облако пыли над «Ауди». Спрятаться было негде, и облако над машиной Терри было бы видно издалека. Тот, кто выбрал это место, понимал, что делает. Терри дождался, пока точка замрет. И она замерла, преодолев три мили. «Ауди» исчез за холмами впереди. Терри решил рискнуть и двинулся по грунтовке со скоростью черепахи, стараясь поднимать как можно меньше пыли. По крайней мере, пока он не доедет до этих холмов, Мартин его не увидит. А дальше уж остается гадать. Терри мысленно молился, чтобы Мартин не поспешил в обратный путь. Столкнуться с ним нос к носу не хотелось, а спрятаться тут негде.

Терри везло. Дорога повернула за первую череду холмов, потом примерно через милю — за другую. Он решил больше не испытывать судьбу, свернул ко второй цепочке холмов и поставил машину так, чтобы ее не было видно. Достал из багажника рюкзак, который никогда не разбирал —.вещи на все случаи жизни, — и мощный цейссовский бинокль. Потом забрался на холм и увидел в полумиле от себя небольшой жилой трейлер, стоявший посреди открытого пространства. Рядом с ним стояли «Ауди» Мартина и какой-то внедорожник. Терри осмотрелся, чтобы не усесться на скорпиона или гремучую змею, и устроился поудобнее. В рюкзаке хранились термос с кофе, бутылка воды, туалетная бумага, перекус и «Сильмарилльон» в мягкой обложке. Терри воткнул в уши наушники «Айпода», выбрал Энию^[79] и принялся читать — наверное, раз в десятый — про волшебников и орков. Время от времени он поглядывал на трейлер.

Мартин провел внутри чуть больше часа и вышел с коричневым бумажным пакетом. За ним следовал высокий тощий парень в вязаной шапочке, на вид он был слегка тронутый. Они перебросились парой фраз у машины, и Мартин уехал. Тронутый вернулся в трейлер. Больше тут, судя по всему, никого не было.

Терри решил, что даст Мартину уехать. Он свою работу сделал: проследил за Мартином до его «источника» и узнал, куда он дальше направился — прямиком в Лос-Анджелес к Ричи. Терри хотелось заглянуть в трейлер, хотя он догадывался, что там внутри. Тронутый тут, скорее всего, не живет. Трейлер маленький, ржавый, покрыт вмятинами.

Окна изнутри закрыты картоном. В общем, не дворец. Задерживаться в таком не хочется. По крайней мере, Терри на это надеялся. Торчать тут всю ночь ему не улыбалось. Скоро похолодает, поднимется ветер. А фонариком для чтения не воспользуешься.

Уже смеркалось, когда Тронутый вышел, запер дверь, плюхнулся за руль внедорожника и уехал. Терри дождался, пока солнце село, закинул на спину рюкзак и направился к трейлеру. Обошел его кругом на всякий случай. С одной стороны — баллон с пропаном, с другой — крошечный газовый генератор. Ни электрических проводов, ни труб. Трейлер не был подключен к системе энергоснабжения. Его можно было в два счета передвинуть или вообще бросить. Убедившись, что сигнализация не установлена, Терри взял небольшой ломик и взломал дверь. Поводил фонариком из стороны в сторону. В>нутри трейлер выглядел так же убого, как снаружи. Шаткий кухонный стол, пара стульев. Стародавний холодильник, затхлый и пустой, не считая нескольких банок пива, батона и не внушающей доверия мясной нарезки. Новенькая плита с четырьмя конфорками, на вид вполне работающая. Куча кастрюль всех размеров и сковородок с пригоревшим дном. Три упаковки воды в бутылках. Десять коробок пищевой соды. Полиэтиленовые пакеты для бутербродов, на молнии. Терри заглянул в шкафчики, во все дыры и щели. Провел рукой под столешницами. Чисто, как в аптеке. С кокаином обращаются аккуратно. Кокаин нынче дорог. Терри достал цифровую камеру и все сфотографировал. В качестве доказательства в суде не пройдет, конечно. Да и зачем они: Шпандау не полицейский, законные доказательства ему без надобности. «Источник» Терри нашел — а большего и не требовалось. Он очень гордился собой. Шпандау будет рад.

Однако Терри поумерил бы свои восторги, если бы заметил крошечную красную точку в верхнем углу трейлера. Это была камера. И Терри стал звездой собственного реалити-шоу.

Глава 16

Недостойный член общества Поттс ехал в своем недостойном пикапе к дому Ингрид. Район оказался именно таким, как он представлял себе. Тихая улочка с аккуратными газонами, клумбами и деревянными домиками — как на открытках. Прямо сериал «Положись на Бивера». Поттсу такие районы знакомы не больше, чем обратная сторона Юпитера. Он трижды объехал вокруг ее дома, пытаясь справиться со страхом. Поттс все ждал, что местный общественный патруль сдаст его полиции. Но толпа, вооруженная топорами и дубинками, навстречу ему не вышла. Он припарковал машину перед домом. Взял коробку конфет и цветы. Поттс подумывал захватить еще бутылку вина — слышал, что так принято, но в вине он ни черта не понимал, а облажаться с конфетами и цветами все же не так отстойно, как с вином. Впрочем, с тем, что сегодня он облажается по полной, Поттс смирился. Как и с тем, что этот вечер не будет иметь продолжения. Но попробовать все равно стоит. Поттс постучал в дверь.

На Ингрид было голубое платье в цветочек. Поттса удивила его открытость: Ингрид распахнула дверь, и первое, что увидел Поттс, — ее голые руки и глубокий вырез, который терялся в ложбинке между грудями. Потерялся там и Поттс. На самом деле платье было вполне пристойным — хоть на приходское собрание надевай. Но он всегда видел ее такой строгой и правильной. И в закрытой одежде. Она казалась ему старой девой. Но — ничуть не бывало. Поттс поймал себя на том, что шарит взглядом вверх-вниз по ее фигуре, и покраснел. Но Ингрид, кажется, ничего не имела против. — Господин Поттс, — сказала она, улыбаясь. — Вы все-таки не передумали. Прошу вас, проходите. Надо же, цветы, конфеты! Какой вы галантный.

Она втянула его в прихожую. В доме было темно и прохладно. Старая массивная мебель. Кружева, безделушки. Книги. Кабинетный рояль. Едой пахнет. Женское место. Никакого намека на присут-свие мужика. Дом старой девы. Поттс смотрел сзади на ее плечи, шею, бедра. И не мог совместить ее ту, которую он видел раньше, с этой.

— Я-то все прислушивалась — не подъедет ли мотоцикл.

— А я вот на пикапе.

— Да вы просто красавец! — вокликнула Ингрид, оглядывая его с ног до головы. Поттс надел свой единственный костюм, который купил для слушаний по делу об опеке над дочкой. — Пойдемте в гостиную.

Поттс присел на диван. Круглые медные шляпки гвоздей окаймляли его, держа розоватую обивку. Он казался старинным, прочным, основательным. От волнения Поттс тер шляпки гвоздей у края подлокотника, и ему становилось немного легче.

— Спасибо за цветы и конфеты. Вы прелесть.

— Я все думал, надо ли принести вина. Но не знал, пьете ли вы его. И вообще-то я в нем не разбираюсь — все равно не такое бы принес, как надо.

— Все хорошо. Цветы восхитительны.

— Ингрид, — позвал женский голос из дальней комнаты.

— Это мама. Ей всегда любопытно, кто к нам приходит. Возможно, она с нами поужинает. Надеюсь, вы не против.

— Ингрид, — снова позвал голос.

— У нее болезнь Альцгеймера. Она то в себе, то нет. Временами совсем тяжело приходится. Вот только что была нормальная, и уже ничего не соображает. Очень грустно. Мама преподавала в университете. Книги писала. Она специалист по Брамсу.

— Ингрид.

— Прошу прощения. — Она вышла. Поттс понятия не имел о том, кто такой Брамс.

Ингрид привела госпожу Карлсон в гостиную. Выглядела она совершенно нормальной старушкой. Опрятно одетая. На шее нитка жемчуга. Седые волосы аккуратно уложены. На губах помада. Глаза ясные. Она приветствовала гостя улыбкой и протянула ему руку ладонью вниз. Вид у нее был слегка королевский. Поттс не понял, надо ли поцеловать руку, но потом решил, что достаточно пожать. И пожал.

— Мама, это господин Поттс. Он будет с нами ужинать. Я тебе о нем рассказывала.

— Поттс? — повторила госпожа Карлсон.

— Да, мама. Я говорила. Он останется на ужин.

— Замечательно.

Госпожа Карлсон включила телевизор. Шла передача о каком-то сурикате, которая тут же ее увлекла.

Ингрид посмотрела на Поттса, молча прося прощения.

— Давай сделаем потише? — попросила она мать.

— Что?

— Телевизор. Мам, давай сделаем его потише?

— Я не услышу.

— Услышишь, мама.

— Теперь интересных передач совсем не стало, — пожаловалась госпожа Карлсон.

Ингрид убавила громкость почти до пуля. Ее мать, кажется, и не заметила этого, продолжая смотреть на экран.

— Не хотите ли бокал вина, господин Поттс?

— Спасибо.

— Не век же мне вас господином Поттсом называть.

— Зовите просто Поттсом.

— Как-то это не так.

Ингрид вышла. Поттс наблюдал за старушкой, которая перестала его замечать. Ее губы двигались, как будто она беззвучно с кем-то говорила.

Ингрид вернулась с бокалами и протянула один ему.

— Красное подойдет? — Что?

— Красное вино. Я купила его к тушеному мясу.

— Да я в вине не разбираюсь.

— Красное хорошо идет с мясом. Белое — с рыбой.

— Да? А я обычно пиво пью.

— Ой, извините. Может, тогда пива?

— Нет, вино — вполне. Ингрид подняла бокал.

— А мое — вдвойне, — ответила она.

Поттс не сразу уловил рифму и догадался, что Ингрид пошутила. Он нервно хохотнул и отпил вина. Оно ему не понравилось.

— Может, это была ошибка, — услышал Поттс свой голос.

— Нет.

— Я не разбираюсь в вине, не знаю, какую вилку брать, вообще ничего такого не знаю.

— Вилка будет всего одна. Одна вилка, одна ложка и один нож. Тарелка, бокал. И это не проверка. Я вас пригласила, потому что хотела, чтобы вы пришли.

— Анджело, — сказала госпожа Карлсон, глядя на Поттса.

— Кто, мама?

— Анджело. Ты помнишь Анджело?

— Нет, мама, я не помню Анджело.

— Твой отец ненавидел Анджело. Я чуть не вышла за него.

Ингрид посмотрела на Поттса с удивлением.

— Вот это новость. Ты чуть не вышла замуж за Анджело?

— Ты бы лучше проводила его. Генри рассердится, когда вернется, — с некоторым нажимом ответила госпожа Карлсон.

— Это господин Поттс, мама. А не Анджело.

Госпожа Карлсон разволновалась.

— Пусть уйдет, я тебе говорю! Генри обещал пристрелить его!

— Хорошо, мама. Не беспокойся.

— Ой, господи. Не хочу его злить! Это ужас, когда он злой!

Ингрид подошла к матери. Взяла ее за руку и помогла встать.

— Все хорошо. Пойдем-ка в твою комнату. Там и телевизор посмотришь.

— Ты скажи Анджело, что я сожалею. Скажешь? — попросила госпожа Карлсон.

— Скажу.

— Он был добр ко мне. Скажи ему.

— Скажу, мама.

Ингрид увела мать и через минуту вернулась.

— Простите.

— Ничего, ничего. Она такая милая. Ингрид села на диван и взяла бокал.

— Милая. Она была лучшей в мире матерью.

Самой нежной женщиной. Печально видеть ее та кой. Все это несправедливо.

Поттс не знал, что сказать, и молча потягивал вино — без всякого удовольствия.

— Так что ужинать будем вдвоем. А ей я отнесу. — Она встала. — Мясо готово, можем приступать. Надеюсь, вы голодны. Я там на целую армию наготовила.

— Да, я бы поел.

Они сели в столовой в конце длинного стола, по разные стороны одного угла. Несмотря на нервотрепку, Поттс очень хотел есть. А может, все дело было в вине, которое стало лучше на вкус. Мясо оказалось превосходным, и Поттс уплетал за обе щеки.

— Ничего? — поинтересовалась Ингрид.

Поттс понял, что глотает еду слишком быстро.

— Извините, просто… да, очень вкусно. Не помню, когда так вкусно ел в последний раз. Наверное, когда еще дома жил. Мама умела готовить. Хотя, конечно, не так хорошо, как вы.

— У вас большая семья?

— Только мы с сестрой.

— Вы общаетесь?

— Мы не разговариваем. Разве только когда очень надо.

— Простите, — смутилась Ингрид.

— Да я не страдаю особо.

— Нет, я хотела сказать, что семья очень важна. Каждому нужен близкий человек. У меня, например, есть мама. Даже такая, как сейчас, она родной мне человек. Разум, может, и отказывает, но сердце-то у нее все то же, правда? — Поттс снова не нашелся что сказать и посмотрел на тарелку. — Извините, что смутила вас.

Поттс хотел ответить, но не мог. Ну вот что тут ответишь?

— Я хотела, чтобы вы с ней познакомились. Она не всегда такая. Иногда хуже, иногда лучше.

— Она очень милая. Жаль, что болеет.

— Вот интересно, узнали бы мы про Анджело? Пикантная подробность. Я раньше о нем и не слышала. Может, он — любовь всей ее жизни. Отец-то ею не был. Он был славный, но я не представляю, чтобы кто-то испытывал к нему страстную любовь. А вот Анджело… Моя мать и знойный латиноамериканец. Страстный роман прямо под носом ее пуританского семейства. Они ж все были голубых кровей. И притом синие чулки. Типичная семья с Восточного побережья, старой закалки. Представляю, как их бесил Анджело.

Ингрид перевела взгляд на Поттса, который молча слушал ее.

— Простите. Наверное, это я из-за вина. И еще потому, что редко выпадает возможность пообщаться со взрослыми. Давно не случалось такого.

— Мне нравится вас слушать.

— Ой, я такая болтушка. Я вам все уши прожужжу. Поттс потрогал свои уши.

— Пока в порядке.

— Ой, господин Поттс, вы пошутили.

— Да, мэм.

— Неужели вы хоть немного расслабились наконец?

— Да, мэм, похоже на то.

— Десерт будете? Яблочный пирог. Сама испекла. И мне не стыдно принять похвалы за него.

— Да, я с удовольствием. Помочь вам с посудой?

— Спасибо, господин Поттс, но у нас есть эта потрясающая новинка техники. Посудомоечная машина. А вы можете, если хотите, принести остатки мяса в кухню. Я его заверну, чтобы не заветрива-лось. Вам с собой отрежу. И не спорьте.

— Спасибо. Не откажусь.

Захватив мясо, Поттс пошел за ней в кухню и поставил блюдо на стол. Ингрид принялась скидывать объедки с тарелок в мусорное ведро. Когда она наклонилась, вырез платья открылся и Поттс увидел тонкий нейлоновый бюстгальтер с крошечным бантиком и темнеющие сквозь ткань соски. Он наблюдал, как она ополаскивает тарелки, ставит их в посудомоечную машину. Ингрид двигалась так, словно Поттса не было рядом или, наоборот, он был рядом с ней всю жизнь.

— Вуаля. А теперь очередь кофе и пирога, — объявила она и включила кофеварку. Потом нарезала пирог и слизнула яблочную начинку с пальца.

Ингрид чувствовала, что Поттс не сводит с нее глаз, следит за каждым ее движением. — Извините, мама учила, что так нельзя…

Поттс понятия не имел о том, что она собирается сказать. Ингрид не договорила и умолкла. Они смотрели друг другу в глаза.

— Пойду я, — выдавил Поттс.

— Чего вам хочется? — спросила она.

— Лучше мне уйти, — повторил Поттс, но не шелохнулся.

— Нет, — ответила Ингрид. — Делайте то, что вам хочется. Что у вас на уме.

Поттс потянулся к ней и коснулся ее лица. Она взяла его руку и опустила в вырез платья. Его ладонь скользнула по нейлону, крошечному бантику и твердеющему от прикосновения соску. Она подняла подол и положила его руку себе между ног. Сжимая ее, Поттс почувствовал, как влажное тепло наполнило ладонь. Ингрид прильнула к нему, обхватила за талию, прижалась щекой к плечу. Медленно повела его из кухни, по коридору, мимо комнаты, где старушка смотрела телевизор, бормоча что-то под нос, в спальню. Она неспешно разделась под взглядом Поттса, словно говоря ему: «Вот кто я на самом деле». И в его сознании две ее половинки слились в одну. Ингрид подошла к нему и начала раздевать. Поттс не сопротивлялся. Она потянула его в постель, скользнула под него. И тут Поттс пропал. С головой пропал. Положил одну руку под ее затылок, вторую под бедро и попытался войти в нее не только членом, но и всем телом, проникнуть сквозь плоть в самую суть. Уткнулся лицом в ямочку у основания ее шеи, где собирается пот. Он вдыхал ее, ощущал ее вкус. И кончил так неистово, что рухнул, обессиленный и беспомощный. И слегка напуганный. Поттс лежал на спине. Она положила руку на его грудь, голову на плечо. Он чувствовал, как горят царапины на его спине и укус у шеи. И ощущал каждую клеточку ее тела, прижатого к нему. Господи!

— Я некрасивая, — сказала Ингрид. — Я знаю.

— По-моему, ты красивая. Я, наверное, никогда никого красивее тебя не видел.

— У меня были другие мужчины. Многовато, пожалуй. И я с ними такое делала, за что мне стыдно. Ради них делала. Но если хочешь, я тебе расскажу.

— Не надо мне этого.

— Не хочется, чтобы ты принимал меня не за такую, какая я есть на самом деле.

— Все, что надо, я и так уже знаю.

— И что же это?

Поттс приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел ей в глаза.

— Что ты хорошая женщина. Мы оба не ангелы. Я срок мотал, между прочим. Пять годиков отсидел в Техасе за вооруженное ограбление. Это что-то меняет?

— Нет.

— Как тебе кажется, ты захочешь меня снова увидеть?

— Я теперь тебя ни за что не отпущу, — ответила она.

Поттсу послышался голос отца. Но он отмахнулся от него.

Глава 17

Бобби Дай устроил барбекю на вершине мира. По крайней мере, так казалось Шпандау. День был солнечный и ясный. Под площадкой бассейна Бобби расстилался бескрайний Лос-Анджелес. И отсюда он вполне терпим, потому что ты выше него, ты среди богов. Два подающих надежды кулинарных гения колдовали у гриля, еду разносили студенты актерских школ, отбывая обязательную официантскую повинность. Они были красивы, почти как те модели, что резвились в воде. Мужчины все доводились Бобби приятелями — несколько актеров средней руки, музыканты, товарищи по стародавним пьянкам и укуркам. Ни единого человека из съемочной группы. Наступили выходные, и Бобби решил отвести душу. Расслабиться по полной. Собирушка по-домашнему, на которой можно болтать, не задумываясь. То есть на самом деле, конечно, нельзя. Но Бобби было приятно тешить себя иллюзией, что можно. Моделей привела Ирина, и к вящей радости его приятелей они пытались переплюнуть друг друга в том, чтобы прикрыть свое тело минимальным количеством одежды. Некоторые уже успели избавиться от верха. Из динамиков ревел рок. Напитки текли рекой. Но у многих глаза горели из-за другого подогрева.

Ирина Горбачева, девушка Бобби, была высокой блондинкой с идеальной внешностью. Она знала обэтом не хуже других и великодушно позволяла любоваться собой. По красоте она значительно превосходила всех присутствовавших дам, как и было ею запланировано. Так же, как Бобби срежиссировал свое превосходство над остальными. Только полный идиот подбирает декорации себе в ущерб. Шпандау было совестно ее разглядывать, но с нее все глаз не сводили, и ей это нравилось. Ирина мечтала стать кинозвездой. А раз на тебя все пялятся, значит, есть надежда пробиться. Таланта в ней не было ни грамма. Говорила она, как Наташа из муль-тика «Роки и Бульвинкль», только с акцентом. Но, с другой стороны, Арнольду Шварценеггеру это не помешало. Шпандау стоял в сторонке и пил пиво, когда к нему подплыла Ирина. Забрала у него стакан, сделала глоток и скривилась.

— Русские любят водку, — сообщила она.

— Да, слышал.

— Сладкая жизнь, да? — Ирина повела рукой, указывая на собравшихся. — Куча говна побольше, чем в Питере. — Она приехала из Минска, но кто-то намекнул ей, что Минск — это не круто.

— Терпимо, — ответил Шпандау.

— И что, если кто-то в Бобби пальнет, вы встанете под пулю?

— А я разве должен? Черт, меня не предупредили.

— Вы забавный.

— Божий дар.

— Вокруг столько симпатичных девушек, а вы в уголок забились, пиво пьете. По крайней мере, одна из них не отказалась бы перепихнуться с вами.

Вы что, голубой?

— Меня ранило на войне. Фугас между ног попал.

— Жапость какая.

Она подошла к шезлонгу, взглянула на Шпандау, улыбнулась, сняла верх купальника. И изящно улеглась на солнышке.

К Шпандау подошел Джинджер с тарелкой закусок.

— Застенчивая малышка, да? — сказал он.

— Давно они с Бобби вместе?

— Месяца два. На съемках познакомились. Их познакомил Хурадо. Я имел удовольствие при этом присутствовать. Она подошла к Бобби, взяла его за ухо и прошептала: «Теперь ты мой». Не оставив ему никаких шансов.

— Ну он уже большой мальчик.

— Нет, маленький. Он в нее влюбился. Можете такое вообразить? У него в голове где-то там сложилось, что она угомонится и станет примерной женой и домохозяйкой, вроде Джун Кливер.^[80]

Но, извините, у госпожи Горбачевой другие планы.

— А именно?

— Мы хотим быть звездой, милый, разве не так? А иначе зачем ей здесь быть?

Откуда ни возьмись появился Бобби, весь на нервах. Джинджер испарился.

— Ну ты как, тебе тут нравится? — спросил Бобби.

— Вид хорош.

— Ага. Прям как дефиле «Секрета Виктории». Слушай, а ты чего не подкатишь к кому-нибудь?

— Не мой контингент.

— Да брось. Ты ж мой друг. Ты теперь в нашей компании.

— Что это с тобой?

Бобби пританцовывал на одном месте.

— Да я сейчас просто обоссусь. В туалет на первом этаже очередь на милю.

— Так иди на второй.

— Не могу.

— Почему?

Бобби выразительно посмотрел на Шпандау, и тот тоже представил себе мертвую девушку.

— Ищу новое место. Не могу здесь больше оставаться. Меня словно привидение преследует.

Бобби оглянулся и заметил Ирину с голой грудью в шезлонге.

— Что за блядство!

Он подошел к ней и зло буркнул что-то. Она огрызнулась в ответ. Бобби рявкнул на нее. Ирина пожала плечами, но бюстгальтер надела. Бобби вернулся к Шпандау.

— Ни стыда ни совести у них.

— Бобби, да ее фотографий везде полно.

— Знаю я. Но это не значит, что мне приятно. Одно дело — в журнале. А другое, когда она ими трясет перед моими друзьями. — Бобби, кажется, был доведен до отчаяния. — Это все-таки мой дом, а мне приходится отливать в кустах. Господи!

Бобби пошел искать, где отлить. Шпандау нашел свободный стул подальше от общего шума, допил пиво и взял еще стакан, дивясь на резвящихся красавцев и красоток. Войдя в дом, он обнаружил, что в туалет на первом этаже действительно выстроилась очередь. Шпандау поднялся на второй этаж и постучал в дверь туалета. «Да-да, минуточку», — ответил женский голос.

Шпандау расслышал голоса из спальни — той самой, в которой теперь боялся спать Бобби.

Голоса показались ему знакомыми, он подошел поближе к приоткрытой двери и увидел интимный тет-а-тет Ирины и Хурадо. Они ворковали вполголоса. Ирина надула губы. Хурадо улыбнулся, не принимая обиду всерьез, и ущипнул ее за сосок, проступавший сквозь узенький верх бикини. Ирина засмеялась, но руку его не отвела. Дверь за спиной Шпандау открылась. Шмыгая носом и водя пальцем по десне, из туалета вышла блондинка. Она улыбнулась Шпандау и проскользнула мимо него, а в туалете еще одна модель смахнула что-то с тумбочки и бросила в сумочку флакон. Она тоже улыбнулась Шпандау и спустилась вниз. Дэвид взглянул на раковину в туалете и вспомнил, как Бобби рассказывал о погибшей девочке. Он словно увидел, как она сидит там с иглой в посиневшем бедре. Шпандау не стал входить и закрыл дверь.

Из спальни выплыла Ирина. Проходя мимо, она игриво толкнула его в бок. Шпандау отступил к двери спальни. Хурадо сидел на краю кровати и говорил по телефону. Он поднял взгляд, но разговора не прервал.

Шпандау ушел вниз, встал у огромного книжного шкафа и принялся разглядывать библиотеку Бобби Дая. Философские трактаты стояли вперемежку с биографиями кинозвезд и книгами о кино и режиссуре. Еще нашлось несколько книг о Джоне Кассаветисе. «Искусство войны» Сунь Цзы. Шпандау открыл том. На титульном листе было написано:

Моей Сияющей Звезде

Давай сбацаем киношку!

С наилучшими пожеланиями,

Ричи

Хурадо заглянул через его плечо.

— Где Бобби? — спросил он.

— При нашей последней встрече он отливал за розовым кустом.

— А вам разве не положено охранять его или что-то в этом роде? Вы, кажется, к своим обязанностям относитесь несерьезно.

— Если Бобби и стоит чего опасаться в данный момент, так это того, что его шмель в член ужалит. И тут я ему вряд ли чем помогу.

— Вы подумали над тем, что мы обсуждали? — напомнил Хурадо.

— Не особенно.

— Он с вами говорил о премьере «Крузо»?

— Говорил.

— Вам не стоит приходить туда. У нас своя охрана.

— Я ему там нужен.

— Ну он же у нас звезда, так?

— Так.

— Молись, ковбой, чтоб с ним ничего не случилось. — Хурадо панибратски похлопал Шпандау по спине. — Передайте Бобби, мне пора идти. Но вечеринка удалась, скажите ему от меня спасибо за приглашение. — Хурадо направился к двери, переходя от модели к модели. Шпандау вернулся к бассейну. Бобби стоял у бара и заливал в себя водку. Взял очередную стопку и опрокинул.

— Утомился, орошая угодья? — поинтересовался Шпандау.

— Пошел ты.

— Я тебе не мальчик для битья, шеф. Я здесь потому, что ты меня попросил. Если тебе хреново, вымещай досаду на ком-нибудь другом, кому в радость тебя в зад целовать. Я не из их числа.

— Блядь обкуренная!

— Ты ведь сейчас не обо мне, правда?

— Глазом не успел моргнуть, этой суки нет. Кто-то сказал, что она наверху в ванной дорожку нюхает. А ведь обещала, что не будет больше.

— Не слишком ли ты наивен?

— Даже не начинай. И без тебя тошно.

— Мне бы не хотелось увидеть, как тебе будет больно.

— Не суйся ты в чужие дела.

Бобби махнул, чтобы ему дали третью стопку водки.

— Фрэнка не видел? Говорят, он тут.

— Ушел уже. Просил поблагодарить тебя за приглашение.

— Сукин сын. Хотели ведь про мой фильм поговорить. Ну в котором я буду режиссером. У меня есть идея сценария. Хочу снимать на «Саут Сентрал». На шестнадцатимиллиметровую пленку, ручной камерой, актеров на хер, обычные люди будут играть. И чтобы — суровый реализм, вот.

— О, ну тогда народ валом повалит на премьеру. Суровый-то реализм все любят.

— Ты чего взъелся?

— Созерцание физического совершенства начинает действовать мне на нервы. Пойду-ка я обратно в гостевой домик. Если, конечно, «Космополи-тен» не устроил там фотосессию.

Шпандау оставил Бобби напиваться у стойки и вернулся к себе в комнату. Прикинул, не позвать ли одну из девиц. Но заниматься сексом с обкуренной женщиной, пусть даже очень красивой, — нет уж, увольте. Он скучал по Ди. Подумывал напиться в стельку и позвонить ей. Ди с ним поговорит, а под конец он ляпнет что-нибудь, отчего им обоим будет плохо. Она заслуживает счастья. Пусть сама выбирает, чего ей хочется. А хочется ей явно не его. Шпандау приплелся в гостевой домик, запер дверь, плюхнулся на кровать и закрыл глаза. Он задремал. Его разбудила модель-брюнетка, которая скреблась в окно и улыбалась ему. А может, ему просто приснилось. Этого он так и не узнал.

Глава 18

— Кто-нибудь раньше видел этого засранца? — спросил Ричи Стелла.

Они сидели в подвале Ричи и смотрели на здоровенный плазменный экран. Изображение было зернистое, но Терри Макгуина, осматривающегося в трейлере, где готовили крэк, узнать было можно. Мартин и Тронутый переглянулись, как Лорел и Харди.^[81]

— Ну не знаю, — протянул Тронутый. — Я не видел. Небось, полицейский.

— Как же, — фыркнул Ричи. — Ты слышишь сирены? Если полиция найдет лабораторию крэка, тут такое шапито начнется, мама не горюй. Был бы он полицейским, не стал бы дожидаться, когда вы свалите. Да и без разрешения суда ему нельзя вваливаться. Так что к полиции он отношения не имеет.

— А кто ж он тогда? — удивился Тронутый и тут же понял, что зря спросил.

— Да откуда мне знать? — рявкнул Ричи. — Спроси вон этого дубаря, это же он его привел.

— Чего сразу я-то? — возмутился Мартин.

Ричи бросил ему радиомаячок.

— Да то, что вечно все из-за тебя, мудака. Это вот на машине нашли. Не будь ты моим родственни ком, клянусь, я бы тебе мозги вышиб или что там у тебя вместо них. — Ричи повернулся к Тронутому. — Ты там все подчистил?

— Сжег до тла. Ни пылинки, ни соринки. Комар носа не подточит. Снова дело замутим около Барстоу.^[82] Все как обычно.

— Извини, Ричи, — промямлил Мартин. — Правда, извини.

— Хочешь загладить свою вину? Узнай, кто этот тип.

— Конечно, Ричи. Но как же я узнаю?

— Сделай его портрет с видеозаписи. Покажи людям. Ему-то невдомек, что мы его срисовали. Так что прятаться он не будет. Порасспроси в клубе, но осторожно. Видел я его в клубе, точно говорю.

— И что? — спросил Мартин.

— Иди и найди его, придурок, — ответил Ричи.

— А чего бы нам не смотаться на Кабо? — сказал ей Ричи. — Была там?

Они сидела в кабинете «Зала вуду». Было десять вечера. Ричи ошивался тут уже давно. Обычно его в кабинет и палкой не загнать, и подчиненные этому только радовались. Появляясь, босс имел привычку долго и нудно распекать их на пустом месте, потом всыпать кому-нибудь по первое число без всякого повода и под конец кого-нибудь уволить, причем не того, кто заслужил. Правда, после этого Ричи приходил в благостное расположение духа, и неделю-другую никто его не видел. Элисон с тоской ждала его появления, как и все остальные. В последнее время Ричи стал наведываться чуть ли не каждый день, и это раздражало Элисон. Он преследовал ее, постоянно приставал и очень мешал работать. Элисон неплохо удавалось вести дела в клубе. Ей нравилась такая работа, и она надеялась, что когда-нибудь вырвется от Ричи и устроится в такое заведение, где хозяин не будет хватать ее за грудь каждые пять минут. Здесь Элисон трудилась уже полгода, и пока ей удавалось не спать с Ричи.

— Нет у меня времени туда ехать, — ответила Элисон. — У меня с твоим клубом дел по горло.

— Да я найду сотню желающих им управлять.

— Вот и отлично. Тогда зачем ты меня тут держишь?

— Ты знаешь, зачем.

— Я не твоя женщина, Ричи.

— Еще как моя.

Она стояла у стола и пыталась разобраться в стопке чеков из бара.

Ричи подошел и принялся массировать ей шею.

Когда он коснулся ее, Элисон вздрогнула и напряглась. Может, он в самом деле хочет сделать массаж? А может, это угроза? С Ричи никогда не угадаешь.

— Ты — моя женщина, — повторил Ричи, вдавливая большой палец в чувствительную точку, где позвоночник уходил в череп.

Элисон выпрямилась и протянула ему бумаги.

— Нас просто обкрадывают за нашей спиной. Почему ты не даешь мне спокойно работать, а? Я это умею. Правда. Ну почему нельзя все оставить как есть?

— Ты чего надумала? Опять уйти от меня хочешь?

— А поможет?

Элисон уходила дважды, но потом поняла, что Ричи шепнул кому надо и теперь никто не возьмет ее на работу — разве что гамбургеры жарить, и то вряд ли. Ричи все знают. Никто не захочет его злить. А у нее ребенок, выплаты за дом, ей нужна работа. Поэтому оба раза она возвращалась. Как и ожидал Ричи.

— Мы оба знаем: ты уходить-то не хочешь. И оба знаем, чего ты хочешь — того же, чего и я. Приспичило уходить — уходи. Я же тебя никогда не удерживал, так? Так чего ты возвращаешься и возвращаешься?

— У меня много дел, — отрезала Элисон.

— Насчет Кабо подумай. Слетаем, отдохнем там недельку на солнышке, попивая «Маргариту» и валяясь на пляже.

— У меня ребенок, Ричи.

— Оставишь с ним мать. Ну отправлю их на неделю в «Диснейленд». Нет, пусть оба слетают во Флориду, в гребаный «Диснейуорлд» в Орландо. Только не говори, что им не понравится. Эта хрень всем нравится.

— Давай поговорим об этом потом? Мне нужно заняться делами.

— Ладно, ладно. Поговорим за ужином. Завтра ночью работать не планируй.

— Ты считаешь, что я тут баклуши бью, да?

— Ну не дуйся на меня, детка. Я знаю, что ты пашешь, как лошадь. Только благодаря тебе здесь все вертится. Но нужно учитывать нежное устройство управленческого механизма. Шестеренки следует смазывать время от времени.

— Твои шестеренки, что ли?

— Ты все не так понимаешь, — ответил Ричи. — Я же пытаюсь все профессионально решить.

— Да, очень на то похоже, — кивнула Элисон. — И нужна тебе именно профессионалка.

— Какая же ты упертая. Тебе непременно надо все усложнять.

— Я всего лишь хочу заниматься своим делом, Ричи. Больше ничего. Почему бы тебе не отнести свои заржавевшие шестеренки кому-нибудь другому, а?

Элисон взяла пачку чеков и ушла в бар. К ее радости, Ричи не потащился следом. Рано или поздно, если она не сдастся (впрочем, и если сдастся — тоже), она ему наскучит. Элисон даже не представляла, что тогда произойдет. Оставалось надеяться только на то, что, если она продержится достаточно долго, Ричи плюнет и отпустит ее с миром. Тогда можно будет перейти в другое место. Интуиция, однако, подсказывала, что все будет по-другому. Ричи бесился, если не получал то, что хотел. И не дай бог его разозлить. Он ее в порошок сотрет, просто чтобы другим неповадно было. С другой стороны, переспи она с ним, одному Богу известно, чем все это кончится. Когда она ему надоест, может, он ее и отпустит. Или найдет ей другое применение. Ходят слухи, что так было с другими девушками, которые работали в клубе. Но, конечно, не нашлось самоубийц, которые захотели бы узнать подробности.

Роуз наводила порядок в баре. Элисон показала ей чеки.

— Видела?

— А?

— Сколько порций у тебя получается из бутылки виски?

— Ну где-то двадцать.

— А судя по чекам — всего шестнадцать. Четверть каждой бутылки теряем.

— Слушай, я тут не единственный бармен.

— Вот все и завязывайте с этим. Остальным передай. Увижу, что кто-то своим даром наливает или деньги себе в карман кладет, будем считать это воровством. Как оно, собственно, и есть.

Роуз возмущенно запыхтела. Элисон ушла вниз поговорить с другими работниками клуба. Мартин, наблюдавший за беседой, подошел к бару. Он был неравнодушен к Роуз Виллано, миниатюрной и сексуальной. Сочувствие и поддержка будут оценены.

— Не, ну ты видел? — спросила его Роуз. — Надо ж — назвала меня воровкой. Сука. Если бы не отсасывала у Ричи, давно бы на улице оказалась, где ей самое место. Выпить хочешь?

— Ага. Как обычно.

Она налила ему большую порцию виски.

— За счет заведения. Сука, — продолжала возмущаться Роуз.

— Она не дает Ричи, — вставил Мартин.

— Да ты что? Представляю, как он счастлив. Ну тогда эта дура тут долго не протянет. Лесбиянка, что ли? Это бы многое объяснило.

— Может быть. Но по-любому нельзя так на тебя наезжать.

— Ясное дело. Везет тебе, что ты с ней не работаешь. Динамистка гребаная. Не дает, значит?

— Не дает.

— Надо, чтобы кто-то Ричи про нее рассказал. — Роузвыразительно посмотрела на Мартина.

— Да, может, мне и стоит. Не дело на работе такое устраивать.

— Вот именно. Ну, поговоришь с ним?

— Может быть. — Мартин улыбнулся ей.

— Надумал чего-то, да?

— Надумал. У меня в голове полно идей. Она тут не навсегда окопалась. Нам с тобой надо бы поговорить.

— А я ж не против, — кивнула Роуз. — Я знаешь, какой мастер языком почесать.

Они опирались локтями на стойку, улыбались и смотрели в глаза друг другу. Роуз сунула руку под стойку, взяла вишенку для коктейля и отправила в рот. Погоняла вишенку за зубами и вынула. Хвостик оказался завязан узлом. Роуз положила вишенку в руку Мартина.

— Ух ты! — Мартин восхитился ловкостью ее языка и возбудился, наблюдая, как она посасывала вишенку. Несколько секунд он пребывал в прострации, размышляя о ее языке и губах, но все же очнулся и вспомнил, зачем вообще пришел.

— Слушай, просьба у меня к тебе. — Мартин достал снимок Терри и показал Роуз. — Видела его?

Она внимательно посмотрела на фотографию.

— Ну видела. Был у нас в баре. А на следующий день я его видела с нашей сучкой-недотрогой. Они в «Денни» сидели. А что?

Все мысли о любви мгновенно покинули голову Мартина.

— Не твое дело.

Роуз просияла.

— Наша сучка надувает Ричи? Ух ты, вот это номер!

— Рот закрой и не открывай больше, — отрезал Мартин. — Я серьезно. Или получишь от Ричи на орехи. Усекла? Знаешь, кто этот тип? Где его найти?

— Спроси нашу сучку.

— Никому ни слова, поняла?

— Поняла. Я лучше посмотрю на все это и словлю кайф.

Мартин нашел Ричи в кабинете. Элисон только что вернулась, и Ричи пытался с ней побеседовать. Она же по обыкновению пыталась работать и одновременно уворачиваться от приставаний хозяина.

— Ричи?

— Что? — рявкнул он. — Не видишь, мы тут счетами занимаемся?

— Поговорить бы.

— Да о чем, мать твою?

— Важное дело.

— Господи!

Мартин увел Ричи в пустую ВИП-комнату.

— Что ж за херня такая? Эта сука меня доведет. Не понимаю, что меня в ней заводит.

— Слушай, тот тип, которого мы ищем. Ну который в трейлере. Он друг Элисон.

— Что?

— Она с ним знакома.

— Ты чего несешь? Как знакома?

— Роуз сказала, что видела их вместе. Ты был прав, она его и здесь у нас видела.

— Роуз же ее не выносит. Ревнует. Да врет она.

— Не думаю. Она сама сказала, что видела их вместе. Я даже и не упоминал Элисон. Только фотку ей показал.

— Господи! — протянул Ричи.

— Хочешь, я с ней поговорю?

— Еще не хватало. Чтобы и близко к ней не подходил, ясно тебе? Говорить с ней буду только я. А ты молчи. — Ричи опустился на диван. — Господи!

— А что ты будешь делать?

— Приглядывай за ней. Если Роуз не врет, она нас выведет на этого парня рано или поздно. А если врет, отрежу ей пальцы или еще чего.

— А если не врет?

— Я тебе сообщу, понял? А теперь вали отсюда. Мне подумать надо.

Ричи Стелла остался один в ВИП-комнате со своим разбитым сердцем. Нет, не так. Никто и никогда не разбивал ему сердца. Ричи Стелла пребывал в таком состоянии — как ни назови его, — когда ты хотел чего-то очень-очень, а оно не случилось, и вот сидишь, как обосранный, и руки чешутся кого-нибудь убить. Может, его сердце и не было разбито, но ближе к этому состоянию Ричи никогда не подходил.

Был уже третий час ночи, когда зазвонил телефон Элисон. Она вылезла из постели и пошла в гостиную, чтобы ответить.

— Да?

— Я хочу увидеться, — сказал Терри, растягивая слова. Элисон догадалась, что он крепко выпил.

— Отстань от меня, — прошептала она. — Ты получил, что хотел. И не лезь больше в мою жизнь.

— Мне нужно тебя увидеть. Я могу приехать.

— Нет, ради бога, не приезжай. Я же просила.

— Тогда давай где-нибудь встретимся. Надо поговорить. Это важно.

— Я тебе завтра перезвоню. Мне пора.

— Он с тобой? Элисон не ответила.

— Он там, да?

— Нет. Его нет. Мне надо идти. Элисон повесила трубку.

— Кто звонил? — спросил Ричи из спальни.

— Мама. У Коди температура.

— Доктора послать? — Ричи вышел в гостиную голый. — Скажи — и он будет там моментально.

— Да всего лишь простуда. Ничего страшного. Пусть поспит — и все пройдет.

— Если нужен врач или еще чего, только скажи. Я для мальчишки все сделаю. Ты же знаешь.

— Да, я знаю.

Ричи положил руки ей на плечи, массируя их, потом перешел на шею.

— Пойдем в постель. Пока я тут, тебе не о чем беспокоиться. Ты же понимаешь? Ты моя женщина, так?

— Так. Я твоя женщина.

Они сидели на яхте Терри. Она медленно покачивалась у причальной стенки, словно ленивая зверюшка, которая трется боком. Внутри было душно. Элисон жалела, что иллюминаторы задраены и нельзя впустить свежий воздух. Хотя больше всего она хотела сейчас поскорее уйти с этой чертовой яхты. Ее мутило от напряясения и качки.

— Молсет, выйдем отсюда? — попросила Элисон.

— Поговори со мной, — ответил Терри, наклоняясь к ней.

— И чего ты от меня ждешь?

— Что ты скажешь, что не трахалась с ним.

— Ну пожалуйста: я с ним не трахалась.

Терри посмотрел на нее и откинулся на спинку. Закрыл лицо руками, отвел руки и вздохнул.

— Я не обязана облегчать твои страдания.

— Я думал… ну… я хотел…

— Пора взрослеть. Элисон не терпелось уйти. Она встала.

— Ты ничего не чувствуешь? — спросил Терри.

— Чувствую — не чувствую, какая разница?

— Скоро его в твоей жизни не будет. Так или иначе. Богом клянусь. Я все улажу. Все будет хорошо.

— Ты даже не представляешь, как мне надоело слышать эту фразу от мужчин. Всю жизнь слышу. А на деле все только хуже становится. Ну и что ты сделаешь? Убьешь его?

— Ты думаешь, он заслужил жизнь? Я бы сон не потерял. И мир стал бы лучше. Не хочу я этого слушать. Ты чокнутый.

— Поверь мне, — убеждал Терри. — Просто поверь. И все кончится. Я смогу тебя защитить. И тогда мы будем вместе. Если захочешь. Давай попробуем? Ты хочешь быть со мной?

— Чудесно. По-моему, ты двинутый, но мне с тобой весело.

— Я люблю тебя.

— Да я догадалась.

— Мы нужны друг другу. Два сапога — пара. Все получится. И будет хорошо. Вот увидишь.

— Ты так думаешь?

— Я точно знаю.

Терри поцеловал ее. И она ответила, чем очень себя разозлила. Так он на нее действовал. Феромоны, наверное, или что-то такое. Он не высок, не красив, не богат. И вообще ходячее несчастье. У него даже нет дома или квартиры, как у нормальных людей. Плавает себе в этой чертовой скорлупе с хоббитами, сказки свои читает, любуется плакатами с Гендальфом и картой Средиземья. За исключением тех моментов, когда душит чужих бывших мужей или втягивает людей в такое дерьмо, в которое им влезать не следует. Он из тех мужчин, что способны запредельно усложнить тебе жизнь, но ты и не сопротивляешься. Потому что ничего подобного с тобой еще не было. Как будто дверь распахнули, а за ней открылся целый новый мир, где есть и добро, и зло. И ты понимаешь, что уже вошла в него. Этому коротышке достаточно было дотронуться до нее — и ей уже хотелось прижаться к нему и не отпускать. Элисон моментально забыла о тошноте, духоте и решении больше с ним не встречаться. Она хотела оказаться с ним в постели, заниматься любовью, смеяться и больше ни о чем не думать.

— Останься со мной!

— Идея неудачная, — ответила Элисон, зная, что найдет способ остаться.

— Позвони маме. Пусть Коди у нее переночует. Мы уйдем в море и встанем на якорь. Там тихо и спокойно. Волн почти нет. Как будто на руках укачивают. Я приготовлю ужин. Будем любоваться закатом. Я только об этом и думаю. Как буду обнимать тебя и любоваться закатом.

— Ох, не надо мне…

Они снова поцеловались. Терри потянул ее к себе, она обошла стол и села к нему на колени. Он уткнулся в ее грудь и положил руки на ее бедра. Она поцеловала его в кудрявую макушку. Обняла за шею. Элисон устала. Устала от всего. Устала притягивать и отталкивать одновременно. Ей хотелось, чтобы ее закружило и унесло. Терри повел ее к кровати.

— Они на его яхте, — сообщил Мартин Ричи. — У него яхта в Вентуре.

Ричи сидел в столовой и ел стейк. Он старательно счистил жир на край тарелки. Отрезал небольшой квадратик мяса и макнул его в смесь кетчупа и хрена. Отправил в рот и тщательно прожевал. Потом повторил все снова. Ричи не смотрел на Мартина, который нависал над столом, ожидая взрыва.

— И чем занимаются? — наконец спросил Ричи, продолжая резать и есть мясо, совершенно автоматически, не отрывая взгляда от тарелки.

— Господи, Ричи, ты какого ответа ждешь?

В дочки-матери играют.

Ричи с излишним усердием намазал соусом последний кусочек мяса, отложил нож и вилку, сделал глоток вина, промокнул губы салфеткой и положил руки на стол по обе стороны тарелки.

— Двуличная сука, — сказал он. — Я бы ей все отдал. Ведь я ее трахнул в конце концов. Ты в курсе, да? Лживая грязная сука.

Мартину было бы проще, если бы Ричи разорался, начал крушить все вокруг, грозить ей — то есть вел бы себя как обычно. А так — все равно что сидеть на пороховой бочке: то ли взорвется под тобой в любую секунду, то ли нет.

— Чего делать-то будешь? — уточнил Мартин.

Руки Ричи остались лежать на столе, только большие пальцы задергались. Так он сидел некоторое время.

— Позвони-ка Сквайерсу и Поттсу. Скажи, есть еще работенка для них. Если все чисто сделают, будет им премия. И узнай у этого проныры Поттса, знает ли он толк в лодках.

Глава 19

Поттс отпер дверь своего дома. Потянулся через порог, включил свет и сделал шаг в сторону, чтобы Ингрид вошла первой.

— Ну не хоромы, — оправдывался он.

Ингрид вошла, побродила по гостиной, разглядывая все и улыбаясь своим мыслям.

— Мило.

Поттс поднял занавески на двери, которая вела во дворик.

— Тут у меня патио. Гриль есть. И площадка для игры в кольца, ну если тебе такое нравится.

Ингрид подошла к фотографии его дочери, сделанной два года назад. Поттс получил ее только в прошлом году. Ему пришлось умолять свою бывшую: та вырвала из него обещание дать пятьдесят долларов и только потом отправила снимок.

— Твоя дочь?

— Да. Бриттани. Она сейчас в Эль-Пасо под опекой бабушки и дедушки, родителей моей жены. Я пытаюсь отсудить ее себе. Хочу перевезти ее сюда, чтобы у нее был настоящий дом. Для этого мне такой дом и нужен. Ты бы ей понравилась. Вы бы поладили. И ей было бы полезно с тобой общаться.

— Красивая, — сказала Ингрид. — И сразу видно — с характером, вся в тебя. Уверена, мы с ней поладили бы.

— Думаешь?

— Не сомневаюсь. По лицу вижу. Мы бы с ней сразу подружились.

Поттсу показалось, что счастье окутывает его, как прохладная дымка.

— У меня скоро будут деньги, только доделаю одну работу. Не куча, но хватит, чтобы начать свое дело. Ну там гараж снять, инструменты купить, нанять помощника. На это много-то и не надо. Главное — первый месяц продержаться, а потом уж само пойдет. И адвокату заплачу, чтобы он мне Бриттани отсудил. Тогда вас познакомлю.

— У меня есть деньги, — ответила Ингрид. — Я могла бы тебе помочь. Маме недолго осталось. А дом мне одной зачем? Я не хочу в нем одна жить.

— И все будет хорошо, правда?

Она рассмеялась.

— Ты так говоришь, как будто что-то может этому помешать.

— Не знаю. Может, я чего лишнего сказал. Сглазить не хочу. Иногда лучше помалкивать, знаешь. Как бы тебе хорошо ни было.

Ингрид подошла к нему и обняла.

— А я думаю, что надо все говорить вслух, особенно когда тебе хорошо. Надо радоваться своему счастью, это как праздник.

— Давай выпьем шампанского, — предложил Поттс, обхватив ее. — Сможешь выбрать хорошее? И тогда отпразднуем по-настоящему. Мы с тобой вдвоем. Купим шампанское, и я пожарю стейки на заднем дворе.

— Я так давно не была счастлива. Ты делаешь меня счастливой. А я тебя?

— Еще как. Я таким счастливым никогда не был. Мне кажется, я так скоро привыкну.

Ингрид поцеловала его, подошла к двери во дворик и выглянула.

— Эймос, — сказал Поттс. Ингрид обернулась.

— Что?

— Эймос. Меня зовут Эймос.

— Я люблю тебя, Эймос Поттс. А ты меня?

— Да.

— Тогда все будет просто отлично.

Глава 20

Есть в сексе что-то такое, что неплохо скрашивает отчаяние. Помогает забыться. Может, мы потому и занимаемся им, что, напрягая тела и доводя ощущения до предела, забываем, кто мы и где мы. Вот все удивляются, почему у бедных так много детей. Так ведь за это дело платить не надо. По крайней мере, поначалу. Пока детки не пойдут. А секс — он как наркотик. Забываешь, где ты, кто ты. Плюешь на все, пока идешь к оргазму. А как накроет — тут уж вообще ни до чего другого нет дела. Маркс ошибся: религия нервно курит в коридоре. Всякий, кто работает в сфере рекламы, знает: опиум для народа — это хороший секс.

Терри задремал, и у Элисон было время все обдумать. Терри возбуждал ее так, как никому не удавалось. И удовольствия такого она никогда не получала, хотя и не могла объяснить, в чем причина. Терри был хорошим любовником, но дело не в технике. Может быть, в том, что, хотя ей и было спокойно с ним, он ее смущал. Терри был непредсказуем—в сексе, во всем, что он делал, его носило между двумя полюсами: нежностью и жестокостью. Рядом с ним ощущаешь, что нет ничего невозможного, и поэтому с такой легкостью принимаешь его лесть. С другим человеком ее сочтешь пустой болтовней. Но с Терри никогда не угадаешь. И именно это ее привлекло. С Терри грань между реальностью и фантазией исчезает. Поэтому он такой замечательный любовник, но именно поэтому он так опасен. Элисон это понимала.

Она и Ричи пошли поужинать тем вечером — когда он уговаривал ее поехать на Кабо. Элисон так устала, у нее не было сил сопротивляться. И она сдалась. Позволила ему взять верх и получить то, чего он добивался. Хуже всего оказалось то, что секс был неплох. И ее — вопреки здравому смыслу — всегда слегка тянуло к Ричи. Может быть, поэтому он все не успокаивался. В постели он был лучше, чем она предполагала. Не марафонец, без изысков, но на удивление нежен. И из кожи вон лез, чтобы сделать ей приятно. Элисон ожидала от него плеток и наручников, даже бритву, а он вел себя как застенчивый мальчишка. Ричи кончил. Она тактично симулировала оргазм. Он не заметил обмана и обрадовался. Но после пришла пустота. Сказать другу другу нечего. Никакой теплоты, смеха. Расползлись в разные стороны, как боксеры на ринге. В принципе на месте Элисон мог быть кто угодно—Ричи было все едино. Ей тоже. Чувствовала ли она себя подстилкой? Нет. На дворе двадцать первый век. Секс и власть настолько сплелись, что никто уже не волнуется по этому поводу. Зато теперь одной головной болью меньше: Ричи перестанет ее преследовать и будет делать то, что намеревался.

Нормально.

Вот только опять Терри влез.

Вот ведь, как банный лист. И не избавишься, как от назойливой мухи.

Если бы Элисон знала, что снова будет с Терри, не стала бы спать с Ричи. Но она же обещала себе, что Терри остался в прошлом. От него одни неприятности. Да еще эти его грандиозные планы свалить Ричи! Не следовало говорить ему про Мартина и наркоту. Зря ляпнула, ох зря, хотя она и не представляла, как Терри может воспользоваться этой информацией, и не думала, что Ричи когда-нибудь дознается. Но все равно, надо было держать язык за зубами. С Ричи шутки плохи.

Элисон закурила, посмотрела на спящего Терри и поймала себя на мысли, что опять его хочет. Словно тревога возбуждала ее. Чем больше она волновалась, тем сильнее хотела секса. Чем больше они занимались сексом, тем сильнее она волновалась. Ну прямо как наркотик. Вся эта история с яхтой не вскружила ей голову, но в плеске воды и легком покачивании было что-то эротичное. И в том, что в миле от берега можно было кричать без опаски. Ведь обычно рядом кто-то есть: ребенок, соседи, гости и так далее. А тут — делай что хочешь, кричи во все горло. И это, как дополнительная приправа, добавляло остроты. Тут Элисон могла вопить что есть сил — и никто ее не услышит.

Ялик шел к яхте. Поттс сидел на корме, держал руль, а Сквайерс гордо устроился на носу — что твой Джордж Вашингтон, мать его, при переправе через Потомак. Он даже попытался встать, но лодка закачалась, и Поттс велел ему опустить жирную задницу. Стемнело, они шли без огней, хотя угрожало им только столкновение с какой-нибудь моторкой. Впрочем, никого на воде не было, и ялик просто двигался по линии между освещенной гаванью и прыгающими отсветами яхты Терри, стоящей на якоре в миле от берега.

Вечер начался плохо и лучше не становился. Ричи разработал этот хитроумный план, включавший в себя «десантную атаку» на яхту Терри. Прямо как при высадке союзных войск в Нормандии в 1944 году, план казался осуществимым, пока они не приступили к делу. Тогда-то и посыпались им на голову проблемы. Где взять лодку? «Первым делом раздобудьте маленькую лодку», — посоветовал Ричи. Только ни черта он в лодках не шарил, ни в маленьких, ни в больших. Насмотрелся идиотских фильмов, и теперь ему представлялся такой резиновый «Зодиак» Жака Кусто, подкрадывающийся в ночи. А в реальности Поттсу удалось добыть только ненадежную деревянную развалюху, которая текла, как решето. А ее мотором и майонеза не взобьешь, хотя грохочет, как грузовой корабль. И даже эти останки стоили им двести долларов, которые пришлось отдать за аренду старому кретину, торговавшему наживкой на причале. Он сначала триста запросил, но Сквайерс слегка надавил на него. Поттс то и дело ворчал на Сквайерса, чтобы тот брал ведро и вычерпывал воду.

Потом еще эта хрень с наркотой.

Поттс давно завязал с ней, хотя — Господь свидетель — он выдувал столько текилы и пива, что хватило бы на озеро. Но в тот самый вечер Поттс решил, что надо принять что-то более подобающее случаю. Он нервничал из-за этого дела, не хотел с ним связываться, не знал, справится ли, хотя ему не терпелось получить обещанную Ричи премию. В желудке штормило с того момента, когда Ричи все это на него вывалил, значит, выпивка отпадала. Но и без подогрева Поттсу было не сдюжить — так его трясло. Лучше всего подошел бы ксанакс или что-то вроде него, чтобы снять напряжение и остановить карусель в животе. Однако перед уходом Поттс обыскал домашнюю аптечку и ящики в шкафах и не нашел ничего стоящего. Тогда он выпил текилы, отчего стало только хуже, поскольку теперь его тянуло не только блевать — того и гляди в штаны наложит.

Тут-то он и совершил главную ошибку, за которой потянулись остальные. Он послушался Сквайерса. При обычных обстоятельствах Поттс ни за что не сделал бы этого по той простой причине, что Сквайерс, больной на всю голову и патологический лгун, годится только, чтобы людей пугать. По части надавать по морде он мастер. Когда они выехали из Лос-Анджелеса, Сквайерс, как обычно, сидел за рулем, а Поттс корчился на переднем сиденье.

— Нервничаешь? — улыбнулся ему Сквайерс.

— В поряде я, — ответил Поттс, хотя был явно не в поряде. Еще немного, и он попросил бы Сквайерса остановиться на обочине, чтобы его вывернуло. А потом поймал бы тачку и рванул домой. Не лежала у него душа к этому делу. Такая работенка — Сквайерсу в самый раз. Но его одного отпускать нельзя, наломает дров.

— Ксанакс дать? — предложил Сквайерс.

Слово «ксанакс» показалось Поттсу лучом надежды, даром Божьим. Конечно, он знал, что за фрукт Сквайерс, но его приперло.

— А у тебя есть?

— А то. — Сквайерс сунул руку в карман куртки и выудил три пузырька с таблетками. И это само по себе было плохим знаком. Сквайерс обожал препараты и таскал их при себе в таком количестве, что хватило бы на небольшую аптеку. Поттс не знал, от колес Сквайерсу сносит крышу или они помогают ему не съехать с катушек окончательно. Сквайерс почитал ярлычки в свете встречных фар, открыл один пузырек, высыпал на руку пару таблеток и протянул их Поттсу. Это был явно не ксанакс.

— Это ж не ксанакс.

— Да какая на хрен разница?

Поттс уставился на таблетки. То же самое, что сигануть из самолета с зонтом. Можно, конечно, его и открыть — невелика разница.

Поттс, поддавшись безумному порыву, проглотил таблетки.

Вскоре они подействовали, и он понял, к собственному изумлению, что наконец попал в мир Сквайерса. И мир этот оказался неплох. По крайней мере, жить там было гораздо легче, чем в мире Поттса. Желудок успокоился, и вены перестали вздуваться. Поттсу стало жарко, выступил пот, и ему вдруг захотелось пить. Невелика цена. Все предметы слегка расплылись, а звуки доносились как будто из динамиков, причем с опозданием. Когда привыкнешь, так даже приятно. Поттс ощутил, как расправляются мышцы, выдохнул и откинулся на спинку сиденья.

— Вставляет, да? — обрадовался Сквайерс. Его глаза горели бог знает от чего. Может, от близнеца того, что принял Поттс. Поттса зелье размягчило, а Сквайерса, наоборот, взбадривало. Он гнал машину слишком быстро по длинному, крутому, извилистому склону. При обычных обстоятельствах Поттс дергался бы и велел Сквайерсу сбавить скорость, но сейчас он безмятежно разглядывал огни в долине. Машину заносило на изгибах дороги прямо как планер, который ищет посадки. «Вот это да!» — подумал Поттс.

А теперь, на воде, мозг Поттса трещал от тягостного воя дряхлого мотора. Пока не начались проблемы, все шло отлично — Поттс плавал в мягком пузыре наркодурмана, уютном и отделенном от мира, который ему и так особенно не нравился. Потом они стали искать лодку. Сквайерсу пришлось припугнуть старика. Без рукоприкладства, только угрозы и выразительный взгляд, которые так удавались Сквайерсу. Он схватил старика за костлявое запястье и сунул ему двести долларов. Хочешь бери, хочешь нет. Тот взял. Но теперь все было как-то не так. Приятный пузырь, окруживший реальность, казалось, затягивает твои шнурки ежовыми рукавицами. Врубаться в происходящее становилось труднее, все в голове путалось.

Они шли навстречу ветру, опережая собственный шум. Но на полдороге Поттс заглушил мотор. Внезапная тишина показалась райской. Поттс почувствовал, что мозги перестали стучать о череп.

— Как же я ненавижу воду, — процедил Сквайерс. — Дядя у меня утоп.

— Да заткнись ты, а? На воде все хорошо слышно. Сколько раз тебе объяснять? — Это, конечно, было так, но Поттс просто хотел, чтобы этот придурок помалкивал.

Они достали весла и начали грести. Сквайерс поднял такой шум, грохоча веслами о лодку, как будто на литаврах играл. Поттс отнял у него весла, поменялся с ним местами и стал грести сам.

Они были окутаны темнотой, а с яхты свет лился, словно на ней начался пожар. В некотором смысле, так оно и было. Подъехав поближе, Поттс и Сквайерс услышали звуки яростного, самозабвенного секса.

— Черт, — с восхищением выпалил Сквайерс. Терри выкрикивал слова, задыхаясь. Но его заглушали еще более громкие стоны и охи Элисон. Да, боже, да, вот так, да, давай же, да… да…

Сквайерс ухмылялся во весь рот. Поттс мог поклясться, что его глаза полыхнули красным в темноте. По позвоночнику пробежала дрожь, какая бывает, когда подглядываешь. На мгновение он четко представил себе происходящее на яхте и налег на весла. Хорошо, что они застукают их врасплох. Так будет проще. Они встали рядом с яхтой. Крики были такими громкими, словно Поттс и Сквайерс сидели в каюте рядом с парочкой. Поттс свесил за борт покрышку, чтобы не удариться корпусом лодки, и привязал конец к утке. Любовники не унимались. Поттс и Сквайерс осторол-сно взобрались на палубу. Люк в каюту был распахнут. С дальнего конца палубы можно было увидеть два переплетенных голых тела на койке. Поттс рванул вперед, но Сквайерс остановил его. Он прислушивался к звукам из каюты, и вскоре его дыхание стало вторить им. Поттсу не терпелось поскорее покончить с этим делом, но Сквайерс злобно глянул на него и схватил за руку. Они ждали. Вздохи становились громче и чаще. Элисон и Терри одновременно вскрикнули, когда их накрыло последней волной. Тогда Сквайерс достал пистолет и ринулся в каюту.

— Пикнешь — башку снесу на хер, — рявкнул он Элисон. Терри быстро откатился от нее и сел, готовый в любой момент кинуться на Сквайерса.

Элисон потянула простыню за угол, чтобы прикрыться.

— О, смотри-ка, не стоит у тебя! — заметил Сквайерс Терри. — Черт, не знал, что может так быстро упасть.

Сквайерс сделал знак Терри, чтобы тот прижался спиной к переборке.

— Начнешь геройствовать, я ее первой пристрелю, усек? — Наставив пистолет на Терри, он схватил Элисон за волосы, вытащил из постели и поволок по каюте. Заставил опуститься на колени, держа за волосы и дергая время от времени, чтобы не забывалась.

— На живот ложись, — велел Поттс, обращаясь к Терри.

Тот глянул на него, но не шевельнулся. Голый и напряженный, Терри был похож на загнанного в угол зверя. И столь же опасного.

— Девка нам не нужна, — пояснил Поттс. — Нас интересуешь только ты. Будешь делать, что скажем, ее не тронем. Ты свое все равно получишь, а ее еще можешь спасти.

Терри посмотрел на Элисон, голую, съежившуюся на полу рядом со Сквайерсом. Сквайерс ухмылялся. Он дернул ее за волосы, она вскрикнула. Терри по-прежнему не шевелился, пытаясь думать. Сквайерс накрутил волосы Элисон на руку, она закричала громче. Терри дернулся в ее сторону, но Поттс вскинул пистолет, приблизил его к лицу Терри и показал, чтобы он сел на койку. Потом кивнул Сквайерсу. Тот сунул свой пистолет за ремень и ударил Элисон по лицу со всей силы левой рукой, не отпуская ее волосы. Она закричала. Сквайерс снова достал пистолет. Элисон душили рыдания, из уголка ее губ стекала струйка крови. Сквайерсу, похоже, это доставляло удовольствие. Элисон умоляюще взглянула на Терри.

— Ладно, — согласился он. — Ее не трогайте только.

— Да не нужна она нам, — заверил Поттс. — Если ты будешь послушным.

Поттс указал Терри, чтобы тот перевернулся на живот, потом сунул пистолет в задний карман, вынул длинный шнур и связал Терри руки и ноги. Перевернул его.

— Рот открой.

Терри открыл рот. Поттс сунул в него скомканную тряпку и заклеил скотчем. Потом достал клубок тонкой проволоки. Терри, увидев это, запаниковал. Поттс сделал шаг назад и кивнул Сквайерсу. Тот снова дернул Элисон за волосы, чтобы она закричала. Терри притих. Поттс подошел к нему и привязал его руки к койке в изголовье, а ноги — в изножье. Терри шумно дышал через нос, пытаясь не задохнуться и хоть немного держать себя в руках.

— Знаешь, кто меня послал? — спросил Поттс.

Терри кивнул.

— Мы тебя убивать не будем. Больно сделаем. Так больно, что тебе захочется сдохнуть. Я тебе две вещи скажу. Во-первых, зря ты трахаешь чужих баб. Нехорошо. Во-вторых, когда снова сможешь говорить, передай своему дружку, который ковбой-педик, что он на очереди.

Поттс глянул на Сквайерса. Тот поднял Элисон на ноги, одной рукой зажал ей рот, второй обхватил за талию. Поттс снова залез в сумку и достал короткий железный прут, обернутый изолентой. Терри заерзал и задергался. Кляп заглушал его крики. Элисон тоже пыталась кричать и вырываться, но Сквайерс крепко ее держал и даже получал удовольствие от ее терзаний. Поттс надел резиновую перчатку, взял прут, посмотрел на распростертого Терри и замер. В его голове что-то пронзительно жужжало. И на мгновение ему показалось, что его здесь нет, что все это ему чудится. Но жужжание не прекратилось. Ухающее сердце и тяжелое дыхание вернули его к действительности. Ну ладно, значит, он все-таки здесь, и надо выполнить задание, на карту поставлено все. Надо сделать это для Бриттани, для Ингрид и их общего будущего. Да и вообще, кто этот мудак? Он его знать не знает.

Просто парень, который чужую бабу трахнул. И ни черта он для него не значит. Просто встал между ним, его желаниями и дорогими ему людьми.

Поттс поднял прут и опустил, резко и сильно, на левую голень Терри. Он услышал, как сломалась кость с глухим треском и Терри придушенно вскрикнул. У него за спиной сдавленно вопила Элисон. Поттс передохнул. Прут вдруг стал невероятно тяжелым. Он с трудом его держал. Жужжание в голове напоминало неглохнущую сирену. Рука в перчатке потела. Поттс сжал зубы и сломал Терри другую ногу в том же месте. Потом занялся лицом. Так Ричи велел. В какой-то момент Терри отрубился. А Сквайерс что-то нашептывал на ухо Элисон. Он убрал руку с ее рта. Она уже не кричала, только слабо всхлипывала. Сквайерс щупал ее свободной рукой.

Поттс выпрямился, пытаясь прийти в себя. Он чувствовал, что его шатает. Наркотик подействовал во всю мощь, подстегиваемый адреналином. Сердце проталкивало эту горячащую смесь по венам, как двигатель ракеты. Поттсу показалось, что он отключается, но ему удалось удержать себя. Он снял окровавленную перчатку и бросил ее в сумку, потом поднял железный прут с койки и тоже убрал его в сумку. Поттс подхватил сумку и подумал, что все будет нормально, но тут ему пришлось выбежать на нос яхты, где его стошнило в туалете. Он плеснул холодной водой в лицо. Когда Поттс вышел, Элисон сидела, привязанная к креслу, а Сквайерс расстегивал ширинку. Поттс не сразу понял, что происходит.

— Ты что делаешь?

— Пожалуйста! — умоляла Поттса Элисон. Но Сквайерс плевать хотел на них обоих.

— Отвали от нее! — рявкнул Поттс.

Сквайерс стоял между ее ног и боролся с пуговицей джинсов. Поттс снова завопил на него, не получив ответа, достал прут и саданул ему по спине — не очень сильно, но достаточно, чтобы тот очнулся. Сквайерс хрюкнул и обернулся.

— Ты совсем сбрендил? — накинулся на него Поттс. — Ричи сказал — только парня обработать. А девку велел не трогать!

У Поттса в голове визжала сирена воздушной тревоги, а Сквайерс вообще ничего не соображал — адская смесь начисто снесла ему мозг, глаза блестели, а тело ничего не чувствовало. Его можно было переехать грузовиком, он и не заметил бы. Сквайерс ударил Поттса, тот перелетел через всю каюту и уронил прут. Когда он поднял взгляд, прут был у Сквайерса, который шел на него.

Поттс так и не понял, как пистолет оказался у него в руке. Он забыл его в заднем кармане. Наверное, почувствовал его, когда упал. А потом выхватил автоматически. Как бы там ни было, он просто увидел его зажатым в своих пальцах. Потом пистолет выстрелил. И в груди Сквайерса появилась маленькая дырочка.

Пистолет тридцать восьмого калибра не такой уж мощный. Но в маленьком замкнутом пространстве — вроде каюты тридцатифутовой яхты — шума от него столько, что оглохнуть можно. Поттсу показалось, что у него взорвались уши, и несколько секунд он мог думать только о боли. Жужжание сменилось звоном. Поттс ничего не слышал. Совсем ничего. Он встал и посмотрел на девушку, которая свернулась калачиком и плакала, закрыв уши. Поттс видел, что она плачет, но не слышал рыданий. Он что-то сказал ей, но все без толку. Оба ничего не услышали. Сквайерс валялся на полу с маленькой, расцветающей дырочкой рядом с сердцем. Если и не умер, то скоро умрет. Поттс не собирался приближаться к нему, чтобы проверить это.

Он присел за столик. Оглохший, ошарашенный, измученный бешеным наркотиком. В висках стучало. Весь ужас случившегося обрушился на него. Так хреново, что хреновее некуда. Всё. Абсолютно всё. Вся его жизнь. И навсегда.

Поттс судорожно искал способ воспрять, но понимал, что его не существует. А план-то был другим: завалиться на яхту, переломать парню ноги, изуродовать рожу. Девку не трогать. Но чтобы, сука, все видела. Потом она вызовет «скорую». Но на Ричи это мероприятие никак не повесят. Да и в любом случае полицию не пригласят. Зачем лишние проблемы? Такой вот весьма ценный урок нравственности. Поттса и Сквайерса к тому времени уже не будет в городе. У Поттса в кармане будет достаточно денег, чтобы начать новую жизнь, настоящую жизнь, с Ингрид и дочкой. И конец всей этой истории. Только вот история вышла паскудная. Впрочем, жизнь вся состоит из паскудных историй. А нам остается делать все, что в наших силах. Вот Поттс и сделал, что смог.

Или нет.

Теперь на нем висело убийство. Да, убийство. Умышленное причинение смерти другому лицу. И никакой самообороны ему не засчитают. И проведет Поттс на нарах остаток жизни.

Поттс задумался. Точнее, попытался.

Он убил Сквайерса. У него на руках труп. Теперь точно до полиции дело дойдет. Они начнут допрашивать парня и эту бабу. Они все выболтают, про Ричи и про остальное. Сквайерса опознают. И свяжут труп с Поттсом. Его найдут и упекут черт знает на сколько. Если раньше его не разыщет и не уберет Ричи.

Хрен редьки не слаще.

Поттс знал, что надо делать. Но делать это не хотелось. Сколько времени уйдет на то, чтобы связать его с трупом? Сколько у него есть? И смогут ли доказать, что это его рук дело? Смогут. Парень с девкой сдадут его. Уж они его во всех красках распишут.

Свидетели, подумал Поттс. И наркотик отозвался, словно эхо.

Поттс встал и вылез на нос яхты. Оторвал туалетной бумаги, намочил и засунул в уши. Вернулся в каюту и подошел к девушке.

— Все херово, — сообщил он ей, но ни он, ни она не расслышали его слов. Потом Поттс застрелил ее. Повернулся к Сквайерсу и выстрелил ему в голову на всякий случай. Вытащил из его карманов все, что помогло бы установить личность. Это хоть чуть-чуть замедлит ход расследования. Поттс встал рядом с Терри, из-за которого и заварилась вся каша. Это он испортил Поттсу жизнь. Он смотрел на Терри. Тот моргнул и вновь открыл глаза. Несколько секунд они смотрели друг на друга, как влюбленные. Терри увидел пистолет и понял, что будет дальше. Поттс поднял пистолет. Терри закрыл глаза и подумал об Элисон, волнуясь за нее и молясь, чтобы с ней все было хорошо. Выстрела он не услышал.

Поттс выбрался наверх и, поскользнувшись, чуть не упал. Оказалось, он растащил кровь по всей палубе. Поттс присел, снял ботинки и бросил их подальше в воду. Потом посмотрел на пистолет и тоже зашвырнул его. Он сидел и пытался вспомнить, все ли хвосты подчистил и ошибки исправил, не оставил ли отпечатков. Кажется, все. А этот вонючий старик на причале? Сдаст ведь. И что теперь делать? Доплыть назад и его убрать тоже? Поскольку атомной бомбы у него под рукой не оказалось и взорвать всю Вентуру не получится, Поттс оказался в тупике. Что делать? Просто бежать. Беги и не оглядывайся, раз тебе так не везет, дурень. Может, выиграешь немного времени.

Поттс спустился в ялик и завел мотор, рев которого больше не тревожил его, поскольку он ничего не слышал. У него были проблемы и посерьезнее.

Глава 21

Бобби стоял перед зеркалом, полуодетый, в сером костюме от «Версаче», и пытался застегнуть брюки. Шпандау сидел в кресле и читал журнал мод. Бобби яростно сражался с пуговицами и наконец оторвал одну.

— Твою мать!

Пришел Джинджер с кучей галстуков.

— Что случилось?

— Отдал за этот гребаный костюм пять штук, и на тебе — пуговица оторвалась.

— Я пришью ее.

— Дерьмо собачье. Я в другом пойду.

— Ты обещал им надеть этот. Его сшили специально для тебя. Ты должен надеть его.

— Я не обязан ходить в говне. — Бобби принялся раздеваться.

— Сейчас оторвешь что-нибудь еще, — предостерег Джиндлсер.

— Дай мне ножницы. Я им его назад отправлю, в бумажном пакете. Итальяшки сраные.

— Для начала успокойся, — продолжал Джинджер. — И что же ты наденешь?

— Да у меня целый шкаф тряпья.

— Хочешь разозлить «Версаче»? — невозмутимо спросил Джиндлсер. — Тогда пожалуйста. Но тебе повезет, если ты еще что-нибудь от них получишь.

— Хрен с ними.

— Стой смирно, пока я пришиваю пуговку. И не шевелись, если не хочешь, чтобы я пришил к ширинке твоего маленького солдатика.

— И что, тут всегда так? — спросил Шпандау.

— Всегда, — подтвердил Джинджер.

— Меня это бесит, — признался Бобби. — Ты даже не представляешь, как оно все устроено. Когда смотришь на это говно на экране, кажется — все просто. Вышел из машины, помахал и потопал дальше. Ничего подобного. Выходишь и не врубаешься, где ты. Вспышки, вопли. Сдохнуть можно.

— Хурадо говорит, охрана хорошая, — вставил Шпандау.

— Где же Ирина, мать ее? — возмутился Бобби.

— Она позвонила и сказала, что едет, — ответил Джинджер.

— А она во что одета? С ней все в порядке?

— Я сообщил ей, что ты будешь в «Версаче». Она знает, как надо одеваться. Бога ради, она ведь супермодель.

Бобби, Шпандау, Ирина и Энни стояли у дома Бобби перед парой лимузинов. Командовала Джанин, пресс-секретарь Хурадо.

— Бобби и Ирина—в первый лимузин. Подъехали, вышли и пешочком до дверей. Потом Энни и вы, Дэвид, во втором. Едете следом. Я там вас встречу.

— Кажется, сегодня мы пара, — сказал Шпандау Энни.

— Да, я вся дрожу от восторга, — ответила она.

— Начнете падать в обморок, хватайтесь за мою мускулистую руку.

По всему выходило, что «Крузо» ожидает успех. Сегодня должна была состояться официальная голливудская премьера, а через неделю начинался прокат в Европе, потом в Латинской Америке и Азии. Критики уже побывали на пресс-показах, их вердикты были наделено заперты в сейф. Кого можно было подкупить или упросить, того подкупили или упросили. Остальных на пресс-показы не пустили. Так что когда их рецензии выйдут, вреда они причинить не смогут — «Крузо» уже станет мировым хитом. Вот так работает индустрия кино.

Как и все связанное с фильмом, премьера активно продвигалась и рекламировалась несколько месяцев. Поэтому количество собравшихся не удивляло. Толпа растянулась по обеим сторонам улицы на полквартала. Вопящая волнующаяся масса окружала вход в кинотеатр. Охрана удерживала людей на тротуаре, подальше от прибывающих машин. По обеим сторонам красной ковровой дорожки, ведшей с улицы в холл кинотеатра, шел канат ограждения. Лимузин Бобби затормозил. Дверь распахнулась, и толпа взревела. Шпандау наблюдал всю сцену из второго лимузина. Бобби и Ирина вылезли, сделали несколько шагов и остановились, чтобы у них взяли краткое интервью, затем продвинулись еще немного вперед. Машина Шпандау и Энни объехала их и коротким гудком заставила перейти на ковровую дорожку. Выйдя из автомобиля, Дэвид и Энни поспешили вперед и догнали Бобби и Ирину на подходе к дверям. Бобби стоял перед телекамерой. Бев Меткалф подсунула ему микрофон. Толпа завизжала, засверкали вспышки, а высоко стоящие прожекторы все равно плохо освещали дорожку. Толпа казалась большой голосящей кляксой. Лиц и отдельных движений не различить. Чувствуешь себя беспомощным, голым и уязвимым. И никакие животные инстинкты, доставшиеся тебе от природы, не помогают. Стоишь один в поле, слепой, окруженный этой массой, — остается только надеяться, что охрана не подкачает. Тут могут и гаубицу на тебя навести, а ты и не увидишь. Собственно, нередко так и бывает. Поэтому Бобби и не любил такие церемонии — да и кто их любит? Каждый раз это был сущий кошмар. Но никуда не денешься, надо пройти через все, голым и дрожащим, потому что этого от тебя ждут.

Шпандау осмотрел цепь охранников. Парни что надо, вполне профессиональные: спокойные, сильные, но не агрессивные. Они сдерживали толпу, слушали команды через скрытый наушник и следили за звездами и гостями на дорожке. Шпандау забыл спросить, кто ими командует. Но кто бы это ни был, свое дело он знал. И тут началось.

Шпандау заметил это совершенно случайно, иначе пропустил бы, как все остальные. Он как раз смотрел на одного из охранников и видел его достаточно отчетливо, несмотря на освещение. Охранник слегка склонил голову, чтобы расслышать команду в наушнике. Потом сделал вид, что проверяет свою часть ограждения у столбика, а на самом деле просто отцепил канат. Ои упал на землю. Конечно, он мог сделать это не намеренно, но вряд ли. Стоявшие рядом люди тут же бросились в брешь прямиком к Бобби. Остальные зеваки по обе стороны дорожки последовали их примеру, прорвали ограждение и хлынули как волна. Шпандау бросился к Бобби, но толпа не сомкнулась между ними. Трое охранников, приписанных к Бобби, пытались встать кольцом вокруг него, но один из них упал, и двоим никак не удавалось загородить Бобби, их все время отталкивали. Актер остался без защиты. Охранники пробовали подтолкнуть его к дверям, но только загоняли глубже в толпу. Проход к дверям никто не расчистил. Шпандау безжалостно отпихивал и расталкивал людей, пробиваясь к Бобби. Он пригнулся и пошел напролом, как защитник в американском футболе. Впереди, за головами людей, он видел Бобби, который с ужасом пытался закрыть лицо и глаза от авторучек, которыми махали в воздухе охотники за автографами. Охранники боялись, что нанесут увечья поклонникам. Им это вбивают в голову. А Шпандау было плевать, пострадает тут кто-то или нет. Он подобрался к Бобби и втиснулся между ним и неистовым фанатом. Парень злобно пихнул его, Шпандау заехал ему локтем в живот, а потом плечом ударил в под бород окк, отбросив назад. Когда он упал, остальные слегка попятились. Шпандау схватил Бобби за лацканы «Версаче» и потащил сквозь толпу, перешагнув через лежащего фаната. Все двести пятьдесят фунтов тела Шпандау в одну секунду пришли в стремительное движение. Он врезался в толпу, расшвыривая людей, словно кегли, и тащил за собой Бобби. Когда они добрались до дверей, охранники попытались открыть их изнутри, но не смогли из-за толпы. Шпандау справился и с этой задачей — просто схватил двоих, которые мешали, девушку и парня, поднял их и буквально бросил в толпу. После такого, конечно, могут и в суд подать, но это будут не его проблемы. Он открыл дверь, пропустил Бобби и вошел следом.

— Черт! — выпалил Бобби. На его щеке осталась царапина от ручки, прямо рядом с глазом. — Где Ирина? Ты ее привел? Иди назад и приведи Ирину!

Шпандау посмотрел на него, покачал головой и вышел. Ирина оказалась поблизости. Телохранителям удалось окружить ее. Толпа потихоньку редела, поскольку из меню пропало основное блюдо — Бобби. Им нужен был он, хотя Ирина тряслась и плакала, когда ее провели в кинотеатр. Бобби обнял ее, чтобы успокоить. Пришел и Хурадо, который чудесным образом миновал всю эту неразбериху.

— Что тут за бардак? — разгневался он. — Ты в порядке? — Вопрос был адресован Бобби. — Господи! Как это вообще могло случиться?

— В порядке я, — ответил Бобби.

— Точно?

— Да сказал же. Тут явно профессионал поработал, Фрэнк.

— Где Джанни? Я ее порву.

— А как вы сюда попали? — поинтересовался Шпандау у Хурадо.

— Увидел толпу и велел отвезти меня к заднему входу, — отмахнулся Хурадо и повернулся к Бобби. — Ну хорошо, хоть ты цел. Телохранители не подкачали.

— Да дерьмо эти телохранители, — огрызнулся Бобби. — Если бы не Шпандау, меня бы сожрали заживо.

Одна из дверей распахнулась, и, пошатываясь, вошла Энни. Вид у нее был такой, словно она минут десять провела в стиральной машине.

— Ну спасибо вам всем, — объявила Энни. — Теперь-то я знаю, кто мои друзья.

Вбежала Джанин.

— Боже мой, я слышала! Все целы? Боже мой, мне так жаль! Не представляю, как такое могло случиться, этолучшие парни…

— Потом обо всем поговорим подробно, — пообещал Хурадо. — И уверяю тебя, кое-кому несдобровать. А пока, если все невредимы, идем дальше. Шоу должно продолжаться, ведь так?

— Да пошел ты в жопу, Фрэнк, — отозвалась Энни.

Бобби, Ирина и Хурадо прошли в зал кинотеатра. Шпандау и Энни услышали аплодисменты.

— Видела, как вы их, — заметила Энни. — Спасибо.

— Извините, что бросил вас, но…

— Все правильно. Вы настоящий профессионал, надо отдать вам должное. И поступили верно. — Энни направилась в зал. — Вы не идете?

— Тут подожду немного.

Энни пожала плечами и удалилась. Шпандау встал у стены холла и дождался, пока пройдут все гости и начнется фильм. Снаружи остались несколько охранников, остальные вошли в зал. Был среди оставшихся и тот, который отцепил канат ограждения. Шпандау проследил за ним до туалета, схватил его и с силой ударил о кафель.

— Эй!

— На кого работаешь? — спросил Шпандау.

— Слушай, понятия не имею, о чем ты…

— Я видел, как ты уронил канат. Кто передавал команды в твой наушник?

Другой охранник вошел в туалет и увидел, как Шпандау снова приложил первого о стену. Он выбежал, и через секунду в туалет набились остальные.

— Нападение и причинение увечий! — завопил охранник, когда Шпандау отпустил его. — Я тебя упеку за решетку!

Шпандау вышел из туалета в наручниках в сопровождении десятка охранников.

По дороге ему попалась Джанин.

— Не хотите рассказать, что стряслось?

— Этот урод на меня напал, — сообщил ей избитый.

— Я видел, как он отцепил канат ограждения, — объяснил Шпандау. — Он специально пропустил толпу.

— Это невозможно, — удивилась Джанин. — Просто безумие. Вы уверены, что видели это?

— Думаете, реклама того стоит? Вы же могли его убить.

— Отпустите его, — велела Джанин охраннику.

— Он же напал на меня!

— Сказала, отпустите. Займитесь своими делами. А с ним я сама разберусь.

Один из охранников расстегнул наручники. Остальные рассеялись, недовольна бурча.

— Уж не знаю, что вам там померещилось, но советую помалкивать. И не надо таких беспочвенных обвинений. Мы будем вынуждены опровергнуть их.

— Это вы с Хурадо устроили? Очень на него похоже.

— Вы ошибаетесь. И давайте все забудем.

— Может, Бобби иначе все воспримет. Ведь это его чуть не растерзали.

— Он вам не поверит.

— Вы так думаете?

— Он не может себе этого позволить. Особенно на этом этапе своей карьеры. И вы не хуже меня это знаете. Слушайте, не надо вам перебегать дорогу Фрэнку Хурадо. Да и мне тоже. Врагов у вас уже и так достаточно. Возвращайтесь домой, пока бед не нажили.

— Я дождусь Бобби.

— Дожидайтесь его в ресторане. Просто скажи те им, что вы с нами. Все за счет заведения. Уходите. И обдумайте, что я вам сказала. Остыньте.

Они сняли весь ресторан в Беверли-Хиллз. Когда вошел Бобби с висевшей у него на руке Ириной, там яблоку негде было упасть. Шпандау улсе успел опрокинуть несколько бокалов бесплатной выпивки и решил, что скажет Бобби о своем намерении уволиться. Но сделать это он хотел лично. Уж это Бобби Дай заслужил. Бобби потратил минут пятнадцать, чтобы пробраться через стаю подхалимов, заметил Шпандау, который сидел за столом в обществе стакана водки, и направился к нему.

— Что случилось? Ты чего исчез?

— Не хотел два часа там сидеть, — ответил Шпандау.

— А я хотел тебя поблагодарить.

— Ты мне платишь за работу, — напомнил Шпандау.

— Поэтому ты так поступил? В этом причина?

— Ты в порядке?

Бобби выглядел уставшим. Его челюсти были плотно сжаты.

— Нет, не в порядке. На грани нервного срыва.

Но здесь я психануть не должен. Не могу себе такого позволить, мать их.

К ним ринулся Хурадо.

— Бобби, тебе надо тут кое с кем познакомиться. Они от тебя без ума, кстати говоря. Ты был чертовски хорош.

— Пойду работать блядью, — вздохнул Бобби и удалился с Хурадо.

Шпандау выпил полстакана и подумал, не добавить ли. Пока он размышлял, к нему легким шагом приблизился Росс Уитком, звезда семидесятых-восьмидесятых. Он играл в фильмах славного парня-деревенщину и обеспечивал хорошие сборы. Устав играть простаков, он попытался перейти на роли в стиле Кэри Гранта,^[83] но публика отказалась принимать его в каком-либо амплуа, отличном от ковбоя. Кассовые сборы резко упали, а из-за череды неудачных браков напоказ он больше времени проводил в залах суда, нежели на съемочных площадках.

— Впервые вижу тебя в костюме, — заметил Уитком. — Похож на дрессированную гориллу.

— Рад видеть тебя, Росс, — ответил Шпандау. — Сколько лет, сколько зим.

Уитком сел за стол напротив Шпандау. Все знали, что он законченный кретин. Но, как и у многих актеров, у него была слабость к каскадерам. Росс всегда тепло относился к Шпандау.

— Ты запястье сломал. В каком фильме? «Отходная»? Режиссер там был полный урод. Как его имя?

— Не помню, — ответил Шпандау.

— Я уже в маразме. Одно к одному. Слышал, ты бросил это дело.

— Без Бо все не то.

— Да вообще теперь всё не то. Всем управляют коротышки в строгих костюмах. Хотя, может, оно всегда так было. Так ты теперь у этого парнишки?

— Телохранителем. Ну сам понимаешь.

— Кто-то хочет его убить?

— Сомневаюсь.

— Хреново, — расстроился Уитком. — Дурной знак. На пике моей карьеры я получал минимум пять угроз в неделю. Если выходило меньше, так я сразу понимал, что теряю популярность. — Он сделал большой глоток виски. — Если никто не хочет тебя убить, значит, ты ни у кого не вызываешь зависти. А если не вызываешь зависти, то какая ж ты кинозвезда? Разумеется, все компенсирует количество предложений заняться сексом. А нынче меня мечтают убить только бывшие жены. И я сам, ясное дело. Актеры должны следовать примеру стариков племени апачей. Надо понимать, когда пора завязывать. И уходить в пустыню — умирать.

— Ты никогда не думал заняться чем-то еще? Голливуд — это не весь мир.

Уитком изобразил изумление.

— Еще как весь. Для таких, как мы, — весь. И чем мне заниматься? Недвижимостью торговать?

Я был самым высокооплачиваемым актером этой страны десять лет подряд. Десять лет — не кот чихнул. На Сансете движение перекрывали, чтобы я там облегчил кишечник. А потом отливали мое дерьмо в бронзе. За год я перетрахал больше двухсот баб, в основном актрис. Мой адвокат заставил меня вести запись на случай судебного преследования. — Уитком перевел дух и тихо рыгнул. — Если тут тебя любят — ощущение такое, что ты хозяин мира. Твори, что заблагорассудится. Все думают, что дело в деньгах. Деньги — говно. Они тебе не нужны. Люди в очередь выстраиваются, чтобы дать тебе то, что ты захочешь. Тут дело во власти, в авторитете. Такой авторитет не купишь и не слепишь. Его только другие люди могут за тобой признать. Как будто тебя выбрали Богом. Видел я реальных богатеев — они подходят к тебе и говорят, что с радостью поменялись бы местами. А деньги — ничто. Будь в них дело, все стремились бы к богатству, а не к славе.

— У всякой медали есть оборотная сторона, — напомнил Шпандау.

— А? После подъема начинается спад? На меня намекаешь? Знаешь, если спросить меня, стоило ли оно того, пошел бы я на это снова, зная, чем все кончится, я отвечу: да, черт возьми! Почему, ты думаешь, мы, погасшие звезды, жопу рвем, чтобы остаться на виду? Почему никто отсюда уходить не хочет? Да что нам там делать? Вернуться к реальности? Реальность засасывает. От нее-то люди и бегут в кино. Так вот, жизнь у меня сложилась что надо. Интересно, сможем ли мы такое сказать о твоем молодом друге.

— Он умница. И все у него получится, — ответил Шпандау, не очень веря в это.

— Ну да, ну да, — поддержал Уитком. — Если его не сведут в могилу выпивка, наркота и секс. Да вот еще: никто никогда ему не скажет, что он штаны порвал и в дыре торчит жопа. Люди над ним ржать будут, а он и не узнает. И вдруг оказывается, что рядом никого нет. Вот тогда узнаёшь всё. И мало кто такое может пережить. По своей воле уходят, находят другую работу или в башку себе стреляют. А такие крепкие ублюдки, как я, делают свое дело.

Стиснут зубы — и терпят. Были у меня взлеты, были и падения. Приходит какой-нибудь прыщавый режиссеришко, предлагает роль. А в следующем марте я уже получаю «Оскара». И вот я снова на коне. Так все и устроено. Я лично собираюсь помереть в седле. Твой друг так долго не протянет.

— Это ты с чего взял?

— Парнишка хочет, чтобы его любили. Хочет все и сразу. У него это на лбу написано. А я вот всегда плевал, любят они меня, не любят. Главное, чтобы давали то, что мне надо. И, Господь свидетель, мне нравится играть в кино. Но ни разу не встречал актера, который выжил бы и при этом уважал бы нашу киноиндустрию и долбаных фанатов. А этому поклонение подавай. Посмотри, посмотри на него. Ну что за выражение лица! Наслаждается. Ему это необходимо. Но когда ему перестанут целовать зад — а это непременно случится, — тут-то он и скукожится, как грязная салфетка. Они погладят его по головке и высосут из него все соки — словно тысячи пауков расплавят ему кишки и высосут через крошечные дырочки. А мы, старые мудаки, будем сидеть в сторонке и наблюдать. Вот петушиные бои запретили, а в сравнении с нашей жизнью они — детская игра. Веселуха, пока это не с тобой происходит.

Уитком поднялся. Его лицо раскраснелось от алкоголя и болтовни.

— Стар я уже для дармовой выпивки. Лучше бы сидел дома со своим какао и упрашивал свою гватемальскую служанку сделать мне минет.

— Рад был тебя видеть.

— Береги себя, шею не сверни. Ты с безжалостными людьми связался. В нашем дерьмовом городе Хурадо заслуживает титула короля дерьма. Так что спину не подставляй, старик.

Шпандау встал и огляделся в поисках Бобби. Бобби заметил его взгляд, но тут же резко отвернулся. Что-то случилось. Шпандау направился к нему, но у него на пути выросли Хурадо и два здоровенных охранника.

— Эти господа проводят вас отсюда, — сообщил Хурадо. — Мне новые проблемы не нужны. Так что уйдите подобру-поздорову.

— Я с Бобби, — уперся Шпандау. Больше нет. Я с ним переговорил. Он хочет, чтобы вы ушли. И не лезли в его жизнь. Если попытаетесь связаться с ним, получите повестку в суд. За преследование.

— Дайте мне поговорить с ним.

— Вы, я вижу, не уловили смысл моих слов. Прощайте.

Шпандау вскинул руки, показывая, что сдается, и пошел к двери, сопровождаемый охранниками. Потом вдруг резко крутанулся и ринулся через толпу к Бобби. Бобби это увидел, но отвернулся.

— Бобби?

Тот не оглянулся. Охранники схватили Шпандау, он не сопротивлялся.

— Не свалишь по-тихому, — шепнул Хурадо ему на ухо, — я лично буду любоваться тем, как эти ребята переломают тебе ребра. А после ты проведешь ночь в обезьяннике. Вечеринка окончена, дружище. Я провожу тебя до двери.

Хурадо вывел Шпандау на тротуар. Это был миг его победы, и он смаковал его.

— Что вы ему сказали? — спросил Шпандау.

— Объяснил, что ваши услуги ему больше не потребуются. Дело закрыто. Все под контролем. Я же говорил, что способен сам позаботиться о своем бизнесе. А в данный момент Бобби — его часть. Так что отстаньте от него. Он вас больше видеть не хочет.

Шпандау покосился на охранников, застывших у входа.

— Хотите принести парнишке пользу, не портите ему вечер. Для него это — вся жизнь. А сегодня его звездный час.

— И что? Оставить его на вас?

— А вы ему кто? Мамаша? Любовник? А, так вот в чем дело. Вы по нему сохнете?

— Вроде того, — буркнул Шпандау. И ударил Хурадо в живот. Тот согнулся пополам. Охранники набросились на Шпандау. Хурадо кивнул. Они утащили Шпандау в проулок за рестораном и взялись за него.

Темная машина затормозила у бордюра, выплюнула Шпандау и уехала. Шпандау хватило ума закрыть лицо руками при приземлении, иначе он сломал бы нос, если, конечно, тот еще не был сломан. Ребята, настоящие профессионалы, постарались на славу. Они не били туда, где будет видно. Шпандау перекатился на спину и застонал. Потом сел посреди тротуара. Все тело с головы до ног, кроме боков, болело так, что он не мог выпрямиться. Шпандау доковылял до автобусной остановки и плюхнулся на скамейку. Порылся в карманах в поисках телефона, чтобы вызвать такси. Найдя, вспомнил, что выключил его перед премьерой. Шпандау включил телефон, и тот тут же зазвонил.

— Ты где шляешься, мать твою? — возмущался Уолтер. — Я тебе битых два часа названиваю!

— На премьеру ходил. И забыл, что выключил телефон.

— Срочно приезжай.

— Я без машины. И неважно себя чувствую.

— Быстро говори, где ты.

Шпандау встал, прихрамывая, сделал несколько шагов и посмотрел на название улицы.

— Угол Восемнадцатой и Центральной.

— Сиди на месте, — велел Уолтер. — Скоро буду. И не высовывайся там.

— Что происходит?

— Делай, что говорят. Я мигом.

Шпандау спрятался в тень и приготовился ждать. Уолтер примчался, еще и десяти минут не прошло. Шпандау забрался в машину.

— Что с тобой?

— Терри и девушка убиты. Их береговой патруль нашел. Застрелены. Вместе с еще одним человеком. Терри был привязан к койке. Ноги переломаны.

Сначала Шпандау не поверил. Разум убеждал его, что он что-то не так понял. Но он знал, что все так и было. Мир покатился не туда. Погряз в темноте и зле. Шпандау это ощущал. Что тут скажешь? Чувство вины и ненависть придут позднее, он понимал это.

— Тебя полиция ищет. Я отвезу тебя домой, там подождем, пока они придут. У меня уже адвокат наготове. Мы с ней встретимся в участке. И помалкивай, пока с ней не пообщаешься.

— Это я виноват во всем.

— Вот этого точно не стоит говорить. И вообще — рта не раскрывай. Но сначала расскажи мне все как было.

Семь часов спустя Шпандау, Уолтер и адвокат Молли Крейг вышли из участка.

— Ну что же, неплохо прошло, — подытожила Молли. — Вы умеете держать рот на замке, когда надо. Завидное качество. Побольше бы таких клиентов.

— И что теперь? — спросил Уолтер.

— Они свои вопросы задали. Результат их не порадовал, но связать его с убийством у них не получится. У него железное алиби. Поразнюхивают еще, но и только. — Она повернулась к Шпандау. — Вы как, нормально?

— Ага.

— Вам нужно отдохнуть. Если снова будут донимать вас вопросами, звоните. Номер у вас есть. И не волнуйтесь, на вас у них ничего нет. Они просто следуют предписанному порядку действий.

Молли села в машину и уехала.

— Твоей вины здесь нет.

— Это я его втянул. Убедил, что надо действовать через девушку. Заигрались мы.

— Слушай, Терри всегда был безбашенным. И я тебя предупреждал. Ты сказал ему оставить девушку в покое, а он потащил ее на яхту черт знает зачем. Одному Богу известно, что они там делали. Он был своенравным. Поэтому и нарвался на пулю. Непрофессионал. И дурак к тому лее.

Они подошли к машине Уолтера.

— Не лезь больше в это дело.

— Хорошо, — кивнул Шпандау.

— Возьми отпуск. Ты его заслужил. Смотайся на очередное родео, сломай там себе шею. В общем, отвлекись. Обещаешь?

— Да, конечно.

— Потянет на глупости, позвони мне, ладно?

— Ты имеешь в виду — если захочется руки на себя наложить?

— Я имею в виду глупости, придурок. Короче, звони.

Шпандау вернулся домой и руки на себя не наложил. Нет, он принял душ, лег в постель и моментально уснул. Разум Шпандау был устроен так, что он начинал горевать, только когда мог себе это позволить. Рассказывая байки в участке, Шпандаууже ничего не чувствовал. Потом, возможно, он напьется, начнет крушить все вокруг, наказывать себя и тихо злиться на весь мир. Но сейчас он не мог позволить себе эмоции. Шпандау знал, что должен сделать, сложив последние кусочки той головоломки, которую сам придумал. И которая убила его друга. Терри дал ему решение. Терри сделал то, что должен был. Терри устроил так, что Ричи Стелла стал уязвим.

Шпандау проснулся ближе к обеду от телефонного перезвона. Он не стал снимать трубку, положившись на автоответчик, как обычно.

— Господин Шпандау, это Джинджер Константин. Вы тут оставили свою машину. Мы хотим ее вам вернуть. Желаете, чтобы ее пригнал водитель? Или сами заберете у ворот?

Шпандау доехал на такси до Уандерленд-авеню. Вот как чувствуют себя падшие ангелы, когда возвращаются домой. Машина стояла у ворот, а не на территории, где он ее оставил. Ключи лежали там, где их обещал оставить Джинджер, — под сиденьем. Прежде чем сесть за руль, Шпандау пристально посмотрел в камеру, которая — он знал — за ним следила. Интересно, что творится в душе у Бобби. Или у него дар — испытывать только удобные чувства. С актерами никогда не угадаешь. Шпандау сел в машину и начал медленно спускаться в ад. Свернув на Лорел-кэньон, он позвонил Пуки в офис.

— Уолтер сказал: о чем бы вы ни просили, этого вам не давать, — сообщила она.

— Мне всего лишь номер телефона нужен, Пуки.

— Ужасно жаль, что с Терри так вышло. Не верится просто… — Пуки помолчала. — Я один раз ходила на свидание с ним.

— Я не знал.

— Зашли в один клуб на Венис-бич. И там всю ночь играли в «Подземелья и драконов»^[84] с кучкой чокнутых. С Терри вечно так.

— Я в курсе.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Да.

— Будете мстить? Шпандау промолчал.

— Дам я вам номер, — согласилась Пуки. — Но вы будете осторожны, хорошо? Берегите себя.

— Обещаю.

— Ну ладно. Пусть этому мерзавцу будет больно. Сделайте ему очень больно.

Глава 22

День клонился к вечеру, Сальваторе Локателли сидел за столом в своем ресторане «Тысяча дубов» и спорил с шеф-поваром о том, сколько времени следует готовить помидоры для соуса «Маринара». Сальваторе был из тех людей, спорить с которыми решится только полный идиот. Но шеф-повар приходился племянником мужу его сестры и всегда ему нравился. Сальваторе помог устроить его в хорошую кулинарную школу на севере штата Нью-Йорк, где парня научили готовить немыслимые блюда из скунгилли,^[85] но вот в «Маринаре» он по-прежнему ни черта не понимал. Парень утверждал, что помидоры нельзя готовить долго, иначе они расквасятся и не будут заметны в соусе. Сальваторе же ответил, что помидоры и их заметность могут катиться ко всем чертям, потому что его матушка, бабушка и прабабушка, между прочим, готовили помидоры до тех пор, пока они окончательно не таяли, и это был лучший соус «Маринара» в Европе. И если шеф-повар предпочитает готовить помидоры в «Тысяче дубов», а не собирать их на фермах Бейкерсфилда, то хватит уже донимать его болтовней о кризисе идентичности этих долбаных помидоров. Готовь, как положено. И точка.

Мир Сальваторе Локателли был приятным во всех отношениях. Он ни о чем особенно не сожалел.

Его трое детей учились в университете, но по-прежнему навещали отца в выходные. Он обожал жену и не чувствовал за собой греха, время от времени изменяя ей с молодыми девицами. Ведь это вполне естественно для мужчины. И в этом, без сомнения, кроется секрет долголетия его семьи. Сальваторе не стыдился своего бизнеса, по большей части криминального, хотя уже не настолько, как раньше.

Дело досталось ему по наследству от отца, дона Гайтано Локателли, который держал в руках Лос-Анджелес так же, как свою фирму по импорту и экспорту, ссудно-кредитное общество, три ресторана, два автомобильных салона, восемь борделей, шайку домушников и кучу нарколабораторий, со счету которых сбился. И это далеко не полный список его детищ. Сальваторе окончил Уортонскую школу бизнеса при Пенсильванском университете, но главные знания получил, наблюдая за отцом, гением в своем деле.

Как-то раз дон Гайтано отвел сына в сторону и кратко изложил ему собственную философию жизни. Дон Гайтано сказал, что есть два пути, которые может выбрать человек: уклониться от борьбы и соперничества, стать священником, забыть о бабах и тревожиться о судьбе братьев своих. В этом нет ничего плохого, и замечательно, что кто-то идет таким путем. Правда, при этом всем начхать на твои дела, и помрешь ты нищим. С другой стороны, продолжал дон Гайтано, можно вступить в драку и сделать все, чтобы тебя не сожрали. Тут уж крутись, как можешь, радуйся семье и сексу и всем тем прелестям, которые предлагает жизнь. Если, конечно, они тебе по карману и ты достаточно силен, чтобы не дать какому-нибудь завистливому ублюдку все это отнять. А попытки такие будут обязательно. Как все это преодолеть? Главное — думать только о семье и надежных друзьях и заботиться о них. Тогда и они позаботятся о тебе. А остальные пусть живут, как знают. Дон Гайтано был уверен, что Господь задумывал наш мир другим, когда создавал его, поэтому не стыдился получать выгоду, пользуясь этой путаницей. Разговор был трогательный, и Сальваторе так и не смог сказать отцу, что в Уортонской школе ему всё это давно уже объяснили.

Ресторан открывался в шесть. И днем Сальваторе любил поработать здесь с бумагами, вдыхая приятные ароматы кухни. Он владел поместьем в тридцать акров в нескольких милях от города, офисным зданием в Санта-Монике, но тут ему нравилось больше. Иногда под дверью ресторана стояли люди и ждали, когда их впустят. Обычно они приходили с просьбами. Вот и сейчас там кто-то топтался. Сальваторе не сомневался, что этому парню тоже что-то нужно. Хотя у него кишка не тонка, надо отдать ему должное. Поди узнай, как он раздобыл номер домашнего телефона. Надо будет разобраться. Как бы там ни было, он позвонил на личный номер Сальваторе, который известен максимум троим. Ответил сам Сальваторе, поскольку номер не определился. Этот парень, совершенно ему не знакомый, сказал, что есть информация на Ричи Стеллу, которая на многое прольет свет для Сальваторе. Так и выразился — прольет свет. Сальваторе согласился — он вообще любил, когда свет проливается, и подумал, что на самом деле этот нахал ему нравится, хоть он и позвонил на домашний телефон. Сальваторе ответил, что отправит своего человека встретить его. Но парень сказал — не надо. Сальваторе попросил его представиться. Услышав фамилию, он несколько опешил. Он не ожидал, что этот парень назовется. Кто такой Дэвид Шпандау? И почему он не боится, что Сальваторе Локателли бросит его как-нибудь поутру в какой-нибудь колодец вниз головой?

Шпандау подергал дверь ресторана, она была заперта. И неудивительно — об этом оповещала табличка «ЗАКРЫТО». Он постучал в зеркальное стекло двери, пытаясь высмотреть что-нибудь за ним. Подождал. Локателли наблюдал за ним. Полезно заставлять людей ждать, если они приходят к тебе с просьбой. Наконец он отправил к двери двоих своих людей. Один из них обыскал Шпандау, второй снова запер дверь и проверил, нет ли на парковке каких сюрпризов. Затем они подвели гостя к столу Локателли. Тот окинул его взглядом.

— Я вас знаю. Вы ковбой, у которого все друзья на том свете.

— Точно, — ответил Шпандау, рассматривая миниатюрного опрятного человека с безупречными усами и безупречными седыми вьющимися волосами. Его лицо было твердым и не меняло выражения. Но глаза жили — там словно зажигались и гасли разноцветные лампочки. В данный момент в них светилось удивление.

— Ну что же, с места в карьер скажем, что тебе не очень повезло. У тебя есть три минуты, Техас. Как по телефону. Так что начинай.

Шпандау ждал день, три, неделю. Ничего не происходило. Может быть, и не произойдет. Он сидел на улице у дома, читал, смотрел фильмы, которые уже видел. Старался не думать о Ди и Терри. Ему не хватало их обоих. Вот только Ди жива-здорова. Можно снять трубку, позвонить ей или поехать к ней. Она не знает про Терри, иначе сама позвонила бы. Шпандау понимал, что нужно ей сказать, хотя Ди и не была близко знакома с Терри и относилась к тем редким женщинам, которым он не нравился. За неделю Шпандау раз сто подходил к телефону, но пугался собственной слабости, отдавая себе отчет, что в глубине души видит в этом способ вернуть жену. Он работал в саду, вычистил пруд. Обнаружил, что опять пропали рыбы, почти все. А в кустах нашел плавники и хвосты. В пруду плавала одинокая рыбка, наматывала круги, как будто искала выход. Шпандау представлял, что она чувствует.

За ним пришли рано утром, примерно в девять. Он смотрел «Рио Браво»^[86] в тысячный раз, в какой-то момент подался назад и ощутил, что в затылок уперлось дуло. Шпандау слегка обиделся: они воспользовались тем, что его увлек любимый фильм.

— Ричи хочет с тобой повидаться, — сказал Мартин.

— Передай Ричи, чтобы он пошел на хер. — Шпандау даже не обернулся. Их было несколько. Он слышал их дыхание, чувствовал их спиной. Кто-то ударил его.

В кино героев постоянно вырубают. В жизни не все так просто. Например, очень трудно вырубить человека одним ударом в челюсть — разве что боксер-тяжеловес постарается. Всякий сильный удар, который привел к потере сознания, вызовет и сотрясение мозга. А за ним потянется и повреждение мозга, кратко - или долгосрочное, потеря памяти, эмоциональные всплески, рвота, слепота и смерть. И разумеется, головные боли.

Строго говоря, Шпандау сознания не терял. Скорее, он был оглушен. Так что головная боль не заставит себя ждать.

Его ударили чем-то тяжелым, но мягким, мозги тряхнуло, и на мгновение все перед глазами расплылось. Этого хватило, чтобы склонить его к сотрудничеству. Ему связали руки за спиной. Шпандау мог стоять и даже ходить, хотя и спотыкаясь. Трое гостей помогли ему сесть в машину. Они катили по Четыреста пятому шоссе в Лос-Анджелес. Один из них надел ему на голову маленькую наволочку. Шпандау пытался представить себе путь, по которому они двигаются, считал повороты, но голова болела, и его подташнивало. Он очень не хотел, чтобы его вырвало прямо в наволочку, а от мысли об этом становилось только хуже.

Минут через тридцать машина остановилась. Шпандау снова ударили. Не так сильно, как в первый раз, но ощутимо. Его вытащили из машины, не сняв колпака, провели по ступенькам вверх, через двери, по коридору. Потом швырнули на пол и пнули несколько раз для острастки. Шпандау лежал и не дергался. Ждал. Ждал, что снова ударят. Потом понял, что рядом никого нет.

Он пошевелил руками, стянутыми тонкой веревкой. Она легко поддалась. Шпандау догадался, что так и было задумано. Он развязал руки, снял наволочку и сел. Он был в кабинете «Зала вуду». Стояла жутковатая тишина. Ричи восседал в огромном кресле, спиной к нему. Шпандау встал, немного пошатываясь. Он предполагал, что Ричи что-нибудь скажет. Но тот молчал. Тогда Шпандау подошел к нему и крутанул кресло. У Ричи на лбу краснела маленькая дырочка. Струйка крови стекала по щеке за воротник рубашки, на шее в виде амулета висел рулон тридцатипятимиллиметровой пленки, в который продели нитку. Стараясь ни до чего не дотрагиваться, Шпандау порвал нитку и убрал пленку в карман. Потом вышел из кабинета и попал в зал. Горела только одна лампа под потолком. Зал был почти голым — словно этого клуба никогда не существовало. Он толкнул боковую дверь локтем и вышел на улицу. Голову ломило. Шпандау прикинул, что разумнее: ловить такси на Сансет или пройтись до Уил-шира. Выбрал Уилшир. Завернул за угол. За спиной машина мигнула фарами и лениво подкатилась к нему. Стекло задней дверцы «Линкольна» опустилось.

— Поздновато для прогулок, Техас. Далеко же ты от дома забрел. — Локателли кивнул ему, чтобы садился. Шпандау сел. Локателли закрыл окно и махнул водителю, чтобы ехал. Сальваторе смотрел на проплывавший за окном город, словно проводил учет своей собственности.

— Что же, Техас, ты оказался прав. Так что теперь я твой должник.

— Не нужно мне от вас ничего, — ответил Шпандау.

— Ну кое-что, думаю, пригодится. Знаешь, что? Ты выйдешь из этого дела живым. И будешь жить дальше. При условии, что будешь молодцом и не свернешь с дороги.

— Куда мы едем?

— День кончается, — заметил Локателли. — Я подумал, не выпить ли нам на сон грядущий. Так сказать, скрепить дружбу. Денек получился длинный. И позволь сказать, Техас, для человека, который должен был уже Богу душу отдать, ты что-то не очень весел.

— Очень-очень смешно.

— Боже, да на самом деле ты же всю дорогу отставал. Я за тобой уже несколько недель наблюдаю, Техас. От меня мало что может укрыться. А ты всюду суешь свой нос, расспрашиваешь о Ричи. Я был в курсе, что он крэком приторговывает, но хоть убей не мог дознаться, откуда он его берет. Он оказался более предприимчивым, чем я думал. Из моего же кокаина гнал. В любом случае, ты за меня всю грязную работу сделал. Спасибо.

Локателли остановился, чтобы зажечь сигару. Предложил одну Шпандау, тот покачал головой. От запаха его замутило. Локателли выдохнул дым с довольным видом.

— Ричи намеревался тебя убрать. У него выбора не осталось. Он такую кашу заварил. Так что надо было подчищать хвосты, пока я не докопался.

— Так что же вы ему помешали?

— И не стал бы, если бы не то, что случилось на яхте твоего друга. Отвратительно и грязно. Ричи совсем страх потерял и привлекал слишком много внимания к себе. И ко мне. А я люблю, когда все тихо и мирно.

Локателли затянулся, потом посмотрел на сигару, как будто его осенило, и раздавил окурок в пепельнице.

— Да и вообще, что у нас тут, Дикий Запад, что ли? Нельзя же так просто в людей стрелять, Техас. — Локателли задумался на секунду. — Ну, по крайней мере, в таких количествах. А если появится труп столь известного человека, как ты, проблем не оберешься. Ну не то чтобы настоящих проблем. Но досадных. С Ричи другая история. Его никто не любил. По нему не заплачут. Его даже собственный двоюродный брат сдал. Мартин станет управляющим «Зала вуду», когда мы его снова откроем. Все сделаем по-другому. Ты знаешь, что среднестатистический гей-бар на двадцать пять процентов прибыльнее обычного? Куда мир катится, а? Машина остановилась перед «Плющом». Локателли посмотрел на Шпандау.

— Ну выходи.

Шпандау выбрался из «Линкольна». Следом вышел Локателли, встал на тротуаре и улыбнулся, вдыхая свежий ночной воздух. В ресторане метрдотель встретил его как старого друга.

— Добрый вечер, господин Локателли. Рады снова видеть вас.

— И я рад тебя видеть, Джордж. Много народу уже собралось?

— Все ждут за вашим столиком. Приятного вечера, господин Локателли.

— Спасибо, Джордж.

Шпандау пошел следом за Локателли в конец обеденного зала к столику, за которым сидели Фрэнк Хурадо и Бобби Дай. Они подняли головы, увидели Локателли и заулыбались, хотя первым Бобби заметил Шпандау.

— Добрый вечер, господа. Полагаю, с господином Шпандау все знакомы.

— Что он тут делает? — резко спросил Хурадо.

— Господин Шпандау заглянул, чтобы поздороваться. Он ненадолго. Хотел только кое-что отдать Бобби.

Шпандау выудил из кармана рулон пленки и бросил через стол на колени Бобби Дая. Бобби посмотрел на Шпандау, и тому показалось, что он скажет что-то. Может быть, поблагодарит. Но Бобби молча крутил пленку в руках и смотрел на нее.

— Правда лее здорово, когда все хорошо кончается? — с чувством произнес Локателли. — Видите, как все удачно сложилось, когда мы исполнились духом взаимовыручки.

Желудок Шпандау тряхнуло, но он не понял, от злости или от боли. Он чувствовал себя глупым и слабым, но не хотел показать это. На Бобби Шпандау смотреть не мог. Его подмывало пристыдить сукина сына, но что толку. Если Бобби сейчас стыда не знает, то не узнает никогда. Шпандау наблюдал за тем, как его безвольный друг уплывал в темноту, вдаль. Они получили его и уже не отпустят. Шпандау ненавидел Бобби больше, чем Локателли, Хурадо, Ричи и любого другого из миллиона сволочей, которые способны испортить то, к чему прикоснулись. Он ненавидел Бобби за его слабость, за его желание быть подлецом. Тут нужно желание, вот в чем дело. У тебя не отнимут душу, если ты сам ее не предложишь. Будь у Шпандау с собой пистолет, он перестрелял бы всех за столиком. Но тогда пришлось бы уложить и всех присутствовавших в зале. И на улице. В округе. Весь город до самого моря. Конца и краю не видно. Пришлось бы убивать всех. И появлялись бы другие. Так будет всегда. И, наверное, всегда было.

Шпандау повернулся и вышел. Локателли догнал его во дворике, поймал его за локоть и повел на улицу.

— Дай-ка я тебе объясню свою позицию, Техас, — терпеливо начал он, словно папаша, решивший преподать сыну урок нравственности. — В отличие от Ричи, мне нет нужды применять силу к людям. Я улсе достиг цели. Фильмы? Да я уже с десяток их снял. Слышал про «Коллатерал пикчерз»? Моя студия. «Коллатерал» на последнем фильме пятьдесят миллионов чистыми сделала. Мы финансируем съемки по всему миру, и у меня есть деловые партнеры в каждой стране — это величайший способ выкачивать деньги после гребаного Ватикана. В кино все хотят попасть, Техас. Там крутятся настоящие деньги. По сравнению с кино кокаин и героин — детские забавы. И главное — мне не надо вламываться в эту систему. Я и есть система. На этот раз я тебя отпускаю. В будущем тебе может уже так не повезти. Так что в следующий раз подумай хорошенько, когда захочется забрести в мои угодья.

Локателли легонько похлопал его по плечу и ушел в ресторан. Шпандау забыл, где здесь есть стоянка такси. Пока он разыскивал ее по окрестностям, у него было немало времени для размышлений. Все закончилось. Ричи Стелла сброшен с трона. Бобби Дай свободен. Миссия выполнена. Но при этом три человека мертвы. Даже четыре, если считать ту глупышку, с которой все и началось. Четверо. Но вряд ли кого-то из них можно назвать ни в чем не повинной жертвой. Невиновность вообще качество весьма переоцененное, решил Шпандау. До добра не доводит. Доводит до смерти. Вот хоть на него посмотреть.

Глава 23

Холодной февральской ночью Дэвид Шпандау сидел дома и пил. Несколько дней назад он закончил дело, порученное Уолтером, и сказал, что ничего не будет брать в ближайшую неделю. В этот день он предполагал изрядно напиться — знал, что так надо. Нажраться в сопли — единственный способ справиться со всем. И пройдет еще несколько дней, прежде чем удастся прийти в себя. Шпандау начал заливать глаза днем и продолжал до вечера. Так и сидел в темной гостиной перед невключен-ным телевизором. Время от времени опрокидывал стакан, смотрел на часы, опрокидывал другой. Наконец, взглянув на часы, он выпил, налил себе еще и включил телевизор. Вручали «Оскара».

Шпандау отключил звук. Смотреть это дерьмо не было никакого смысла, но оно было неким логическим завершением. А Шпандау очень нуждался в завершении. Финал, как сказала бы Ди. Он ненавидел это слово.

Красивые, довольные, нарядно одетые люди бесшумно двигались на экране. В дверь постучали. Шпандау открыл. На пороге стояла Ди. Они не виделись несколько месяцев. Он избегал ее. Не перезванивал. Боялся услышать то, что она хотела ему сказать. Боялся финала. Уродское слово. Он не хотел видеть финал.

— Не знала, дома ты или нет. Свет не горит.

— Проходи.

Он пропустил Ди в гостиную и рухнул на диван. Ди стояла рядом и смотрела на него.

— Плохо дело? Я могу зайти…

— Нет, — ответил Шпандау, вдруг испугавшись, что она уйдет. А еще больше — своей реакции на то, что она может уйти. — Я рад, что ты пришла.

Ди опустилась на стул напротив него.

— Ты что-то совсем пропал.

— Как мама?

— Как всегда. По тебе скучает.

Шпандау кивнул.

— «Оскара» смотришь. Я и забыла, что сегодня показывают.

— Выпить хочешь? — спросил Шпандау. — Или могу кофе сварить.

— Слушай, я, наверное, не вовремя…

— Останься. Пожалуйста. — Его голос дрогнул, и ему стало стыдно. Он сжал зубы и почувствовал ком в горле.

— Не вовремя все это, — повторила Ди.

— Что? — Но он и сам знал.

— А знаешь что? Я выпью, пожалуй.

Шпандау взял стакан, налил виски и протянул ей.

Она взяла стакан и покатала его между ладонями.

— К телефону не подходишь.

Ответить ему было нечего. Он кивнул и выпил. И ощутил, что сходит с ума. Что внутри прыгают бесы, рвутся наружу, все крушат, вопят.

— Я тебе сказать хотела. Пока ты от других не услышал. Мы с Чарли… — Ди не смогла выговорить. Не смогла.

Шпандау уставился на экран.

— У нас ничего не получилось бы, Дэвид. И нам обоим только хуже было, когда мы старались продлить это. Тишина. Пусть шакалы ярятся — держи их на цепи, и они угомонятся рано или поздно.

— Вот, хотела сама тебе сказать. За благословением пришла, что ли.

— За чем? — отрешенно переспросил Шпандау, словно и не слушал. Может, и правда не слушал. Может быть, все заглушал рев в ушах. Грохот, который издает жизнь, прежде чем низвергнуться с Ниагарского водопада.

— Мне надо услышать от тебя, что ты понимаешь. И в тебе нет ненависти.

— Конечно.

— И я всегда готова прийти на помощь.

— Конечно.

— Я поговорила с Чарли, и если тебе когда-нибудь…

Шпандау потянулся вперед, схватил пульт и включил звук.

ВЕДУЩИЙ (на экране). … и награда Академии за лучший фильм достается… (обращаясь к ВЕДУЩЕЙ) Ты волнуешься?

ВЕДУЩАЯ (взволнованно). Не тяни, не тяни. А то у меня сердце остановится…

ВЕДУЩИЙ. И победитель в номинации «Лучший фильм»… «Город проигравших»! Производство компании «Коллатерал пикчерз», продюсер Фрэнк Хурадо…

Аплодисменты, аплодисменты. Хурадо встает, целует жену и направляется к сцене.

ДИКТОР (за кадром). Получает награду продюсер Фрэнк Хурадо…

Хурадо выходит на сцену, ему протягивают статуэтку.

ХУРАДО. Вы знаете, я бы хотел поблагодарить всех маленьких людей, которые внесли свой вклад в этот фильм. (Смешки в зале.) Хотя на самом деле маленьких людей нет, только большие. Большие люди с огромными сердцами, невероятным трудолюбием и самоотречением. Создание этого фильма было сродни борьбе, но нам все удалось. Многие говорили, что ничего не получится. Что запрещено снимать фильмы о вымогателе, который пытается пробиться в Голливуде. Что это самоубийство в профессиональном плане. Что никто не согласится это финансировать. Что ж, они ошиблись! (Аплодисменты.)

Во-первых, я хочу поблагодарить одного человека, без которого этого фильма не было бы. И вы знаете, о ком я говорю… Бобби Дай! (Овация).

Камера выхватывает Бобби, сидящего рядом с новой подружкой — которая определенно не Ирина. Она по-хозяйски целует его. ХУРАДО. Что ж, Бобби сегодня уже получил свой приз как лучший актер… (Аплодисменты, свист, крики.) …и больше я ему рекламы делать не намерен. Хотел только сказать… спасибо, Бобби! И спасибо «Коллатерал пикчерз» за смелость и дальновидность, за то, что позволили нам создать чудесный фильм… спасибо, спасибо всем…

Шпандау выключил телевизор. В комнате снова повисли сумерки.

— Задержись ненадолго, — попросил он Ди.

Прозвучало это как мольба. Собственно, мольбой его слова и были.

— Ненадолго.

На улице проехала машина. Где-то неподалеку залаяла собака. Потом еще и еще, бессмысленно, бесцельно, просто в темноту. Ди поднялась и села рядом со Шпандау. Обняла его. Положила голову к нему на грудь и на мгновение почувствовала толчки под своей щекой. Ди прижалась к нему. И не стала поднимать глаз, чтобы не смущать мужчину, которого любила.

Примечания

1

Персонажи серии комиксов начала XX века. Матт — невысокий и глуповатый, Джефф — долговязый пациент психиатрической лечебницы (здесь и далее примечания переводчика).

(обратно)

2

Кладбище звезд кино, эстрады и спорта на Голливудских холмах.

(обратно)

3

Промышленный город к востоку от Лос-Анджелеса.

(обратно)

4

Район Лос-Анджелеса.

(обратно)

5

Ящерица, обитающая на юго-западе США; ее укус может быть смертельным.

(обратно)

6

Модный дом, основан дизайнером Кристобалем Баленсиагой

(обратно)

7

Знаменитые духи компании «Ив Сен-Лоран».

(обратно)

8

Наследственное нервно-психическое расстройство, характеризуется тиком и заиканием.

(обратно)

9

Город на севере штата Аризона.

(обратно)

10

Настоящее имя Ганс Эмиль Хансен (1867–1956), немецкий художник-экспрессионист.

(обратно)

11

Роберт Митчем (1917–1997) — голливудский актер, композитор и певец.

(обратно)

12

Фирма, производящая ковбойские сапоги.

(обратно)

13

Уильям Джеймс Дюрант (1885–1981) — американский философ, писатель, историк.

(обратно)

14

Частный университет в г. Стэнфорд, один из лучших университетов США.

(обратно)

15

Рулет из телятины (фр.).

(обратно)

16

Элдридж Кливер (1935–1998) — автор знаменитой книги «Душа во льду», лидер группировки «Черная пантера».

(обратно)

17

Фрэд Макфили Роджерс (1928–2003) — американский телеведущий, проповедник, автор песен.

(обратно)

18

Курорт в штате Южная Каролина.

(обратно)

19

Город на юге штата Калифорния.

(обратно)

20

Сеть крупных универсальных магазинов с относительно невысокими ценами.

(обратно)

21

Горное озеро на границе штатов Калифорния и Невада.

(обратно)

22

Джин Отри (1907–1998) — американский певец и актер, получивший прозвище «Поющий ковбой».

(обратно)

23

Ковбойская шляпа.

(обратно)

24

Опра Уинфри (р. 1954) — американская телезвезда, ведущая ток-шоу с очень высоким рейтингом.

(обратно)

25

Хоугланд Говард Кармайкл (1899–1981) — американский композитор, пианист, певец, актер.

(обратно)

26

«Дымок из ствола» («Гансмоук») — телесериал о покорении американского Запада, выходил с 1955 по 1975 год.

(обратно)

27

Сара Джессика Паркер (р. 1965) — американская актриса. В России больше всего известна как исполнительница главной роли в сериале «Секс в большом городе».

(обратно)

28

Название участка бульвара Сансет длиной в полторы мили, пересекающего Западный Голливуд. Здесь расположены самые знаменитые и роскошные рестораны, магазины и клубы.

(обратно)

29

Филипп Патрик Старк (р. 1949) — французский дизайнер и архитектор, один из лидеров современного дизайна.

(обратно)

30

Лекарственное средство, используется для лечения тревожных состояний.

(обратно)

31

Сунь Цзы (предположительно VI или, по другим источникам, IV в. до н. э.) — китайский стратег и мыслитель, автортрактата о военном искусстве.

(обратно)

32

Майкл Овиц (р. 1946) — голливудский продюсер.

(обратно)

33

Герой американского ситкома «Обитатели Беверли-Хиллз», выходил с 1962 по 1971 год.

(обратно)

34

Орентал Джеймс Симпсон (р. 1947) — знаменитый американский футболист, актер, подозревался в убийстве жены и еелюбовника.

(обратно)

35

Знаменитый клуб, в котором выступал идол рок-н-ролла 60-х годов Джим Моррисон и рок-группа «Дорз».

(обратно)

36

Район в Беверли-Хиллз, где расположены магазины известных домов моды.

(обратно)

37

Чарлз Миллз Мэнсон (р. 1934) — организатор коммуны «Семейство Мэнсона», члены которой совершали убийства по его приказу. В настоящее время отбывает пожизненное заключение.

(обратно)

38

Джон Уэйн Гейси (1942–1994) — американский серийный убийца, убил 33 человека.

(обратно)

39

Валгалла — в скандинавской мифологии рай, где пируют воины, погибшие в бою.

(обратно)

40

Жан-Мишель Баскиа (1960–1988), успешный американский художник, неоэкспрессионист, умер от передозировкинаркотиков.

(обратно)

41

Рене Лалик (1860–1945) — французский ювелир, художник по стеклу.

(обратно)

42

Джеймс Кэгни (1899–1986) — американский киноактер, прославился ролями «крутых парней».

(обратно)

43

Стивен Уильям Хокинг (р. 1942) — выдающийся английский физик-теоретик, страдает боковым амиотрофическим склерозом, который привел к параличу.

(обратно)

44

Мэрилин Мэнсон (р. 1969) — американский рок-музыкант, настоящее имя Брайан Хью Уорнер; составил себе псевдоним из имени знаменитой американской киноактрисы Мэрилин Монро и фамилии не менее известного маньяка-убийцы Чарлза Мэнсона.

(обратно)

45

Маунт-Болди (Лысая гора) — центр дзен-буддизма в Южной Калифорнии.

(обратно)

46

Кличка овчарки, героини фильмов и радиопостановок в 20-е и 30-е годы.

(обратно)

47

Джордж Орсон Уэллс (1915–1985) — выдающийся амери-анский режиссер, писатель, актер и продюсер.

(обратно)

48

Тюрьма в штате Калифорния.

(обратно)

49

Намек на известный фильм британского режиссера Гая Ричи «Карты, деньги, два ствола»

(обратно)

50

Уолтер Джон Маттау (1920–2000) — американский актер, снимался в таких фильмах, как «Шарада», <^РК, выстрелы в Далласе», «Как Гринч украл Рождество» и др.

(обратно)

51

Сэмюэл Дэшил Хэммет (1984–1961) — американский писатель, классик детективного жанра.

(обратно)

52

Транслитерация с гэльского на английский девиза, выражающего преданность Ирландии, переводится примерно как «Ирландия во веки веков».

(обратно)

53

Последняя строка стихотворения ирландского поэта У.Б. Иейтса «Песня скитальца Энгуса» (перевод Г. Кружкова).

(обратно)

54

Район асфальтовых озер на территории Лос-Анджелеса. Там же — музей, где выставлены многочисленные находки вымерших животных позднего плейстоцена.

(обратно)

55

Образ из Псалтири (Пс. 83:7): «Проходя долиною плача, они открывают в ней источники…»

(обратно)

56

Популярная ирландская песня.

(обратно)

57

Джек Уорнер (настоящее имя Ицхак Ворон, 1892–1978) — один из братьев Уорнеров, основателей кинокомпании «Уорнер бразерс».

(обратно)

58

Крупная киностудия в английском городе Шеппертон.

(обратно)

59

Принц Альберт (1819–1861) — супруг королевы Виктории.

(обратно)

60

Имеется в виду Кабо-Сан-Лукас — город в Мексике на самом юге Калифорнийского полуострова, фешенебельный морской курорт.

(обратно)

61

«Макаллан» — виски высочайшего качества.

(обратно)

62

Ли Страсберг (1901–1982) — американский актер и режиссер, выдающийся преподаватель актерского мастерства.

(обратно)

63

Парад, проводимый универмагом «Мейси» в День благодарения в Нью-Йорке. Гвоздь программы такого парада — огромные надувные игрушки.

(обратно)

64

Берт Стивен Ланкастер (1913–1994) — звезда американского кинематографа.

(обратно)

65

Блюдо «Большой шлем» в ресторане «Денни» состоит из оладий, яиц, сосисок и бекона.

(обратно)

66

Сэм Хопкинс по прозвищу Молния (1912–1982) — гитарист, исполнял музыку в стиле кантри-блюз.

(обратно)

67

«У Денни» (фр.).

(обратно)

68

Озорной эльф в ирландском фольклоре.

(обратно)

69

Сухой завтрак в виде глазированных фигурок.

(обратно)

70

Герой мультфильмов (1964–1973), пес, пародия на супермена.

(обратно)

71

Город в Северной Ирландии.

(обратно)

72

Марка растворимого кофе.

(обратно)

73

Дэвид Лин (1908–1991) — британский режиссер, сценарист, продюсер. Автор крупномасштабных фильмов-эпопей («Лоуренс Аравийский» и др.).

(обратно)

74

Сорт винограда, выращивается в Калифорнии.

(обратно)

75

Джордж Армстронг Кастер (1839–1876) — национальный герой США, участник Гражданской войны, погиб в столкновении с индейцами племени сиу.

(обратно)

76

Марка женского нижнего белья.

(обратно)

77

Фрэнсис Бэкон (1909–1992) — английский художник-экспрессионист. Его живопись отличается трагизмом, суровостью, жестокостью, изломанностью фигур.

(обратно)

78

Джон Николас Кассаветис (1929–1989) — американский актер, сценарист и режиссер, один из первых стал снимать независимое кино.

(обратно)

79

Эния Патриша Ни Бреннан (р. 1961) — ирландская певица и композитор. Сочиняет и исполняет музыку в этническом стиле.

(обратно)

80

Джун Эвелин Бронсон Кливер — персонале американского ситкома «Положитесь на Бивера», образец хорошей жены и матери.

(обратно)

81

Знаменитая пара комиков: худой плакса Стэн Лорел (1890–1965) и тучный весельчак Оливер Харди (1892–1957).

(обратно)

82

Городок в Калифорнии.

(обратно)

83

Кэри Грант (1904–1986) — англо-американский актер, воплощение остроумия и невозмутимости.

(обратно)

84

Настольная ролевая игра в стиле фэнтези.

(обратно)

85

Вид морских улиток.

(обратно)

86

«Рио Браво» (1959) — вестерн, снятый режиссером Говардом Хоуксом (1896–1977) с участием Джона Уэйна (1907–1979) и Дина Мартина (1917–1995).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

*** Примечания ***