Чудеса не повторяются [Адольфо Биой Касарес] (fb2) читать постранично, страница - 2

приятельница ринулась в атаку. Помнится, при виде ее я подумал: «Жив еще боевой дух наших воинов, сражавшихся при Майпу, Наварро и Ла-Верде». Совершенно не сознавая бездарности своего английского, дама сумбурно изложила:

— Мы хотели с вами познакомиться. Большая честь. Этот сеньор — аргентинский писатель. Мы оба восхищены вами.

Задумчивый старик очнулся и с невозмутимой учтивостью спросил:

— Позвольте узнать, почему вы восхищены мной?

Он разглядывал нас со столь присущим ему высокомерным выражением — надменного, но не коварного змея, — которое было известно по фотографиям.

Стремительная, не знающая сомнений сеньора разразилась патриотической речью о том, что аргентинец — хоть по нему и не скажешь — это не индеец с перьями и что до Буэнос-Айреса доходят иностранные романы. Свою тираду она завершила вопросом:

— Вот вы, мистер Сомерсет, согласны со мной, что Восток — это чарующая тайна?

Всему есть предел, и я испугался, что меня не за того примут. Тщеславие толкнуло меня вмешаться в разговор:

— «Cakes and Ale»^[1] — незабываемый роман, — браво выпалил я. — Я также не устаю восхищаться великолепием вашей последней книги, «A Writer's Note-Book»^[2].

Англичанин что-то пробурчал, и я был вынужден просить его (точно мне передалась глухота моей соотечественницы) повторить сказанное. Обращаясь к сеньоре, он заносчиво объявил:

— Вы... вы меня с кем-то путаете. Я не писал никаких романов. Я — полковник в отставке.

Вместо ответа моя приятельница дала свое толкование: нам дурят голову. Мы были возмущены. Я сухо произнес положенные извинения, и мы ретировались.

— Надо же — полковник! — воскликнула сеньора. — И ведь придумают такое! Но меня не проведешь: недаром моя родословная восходит к Войне за независимость.

В отместку за нелепый разговор я выдвинул свои соображения:

— Вы ошибаетесь. Нам вовсе не собирались дурить голову — как раз наоборот.

Утром следующего дня на шербурском рейде мы смотрели с палубы, как пассажиры перебираются на буксирное судно, которое должно доставить их к берегу. Указывая вниз, на ближайший от нашего корабля борт буксира, сеньора проговорила:

— Вот он.

Указывая на противоположный борт, я возразил:

— Нет. Он там.

— Он и там, и здесь, — сокрушенно признала сеньора.

И действительно, из воды словно возник непостижимый мираж и мы увидели на буксире Сомерсета Моэма, если можно так выразиться, в двух экземплярах.

— Они одинаковые, — воскликнул я в замешательстве.

— Одеты по-разному, — поправила сеньора.

Тем временем взгляд Греве был устремлен в пустоту, как у беспристрастного судьи, на решение которого не могут повлиять никакие обстоятельства и симпатии. Его молчание затянулось, и я сказал:

— Вот и все.

Он молчал еще какое-то время.

— Ты прав, — согласился он наконец. — Совершенно ненужное совпадение. Твоя история не проливает ни капли света на мой случай. Или же подтверждает, что бывают моменты, когда возможно все?!

Я не знал, что ответить.

— Пожалуй, — промямлил я.

— Моменты эти, — продолжал он, — неповторимы, ибо тотчас уходят в прошлое. Но они реальны и образуют особый мир, недосягаемый для естественных законов.

Я прервал его рассуждения вопросом:

— Ты сказал «твой случай»?

— То, что случилось со мной. Пока я тебя слушал, у меня возникла надежда, — объяснил Греве.

— Я разочаровал тебя? Ты ждал разгадки какой-то тайны?

— Не знаю, чего я ждал. Может, никакой разгадки нет и остается лишь предположить, что это был один из тех редких моментов, о которых мы говорили. То, что случилось со мной, очень странно. И все же созвучно тому, что в душе ощущает каждый из нас, — некой глубокой убежденности. Абсурдной убежденности. Ты помнишь Кармен Сильвейру?

— Конечно помню, бедняжка. Она была полна жизни. Она казалась мне...

Я хотел сказать, что она казалась мне похожей на Луизу Брукс, актрису кинематографа, в которую я был влюблен подростком. Мысленно я увидел изящный овал прекрасного лица — и той, и другой женщины, — белую кожу, темные глаза и волосы, accroches-coeur^[3] у висков.

— Казалась?.. — переспросил он с каким-то трепетом.

— Не знаю; неудержимо юной и красивой.

— Я рад, что она тебе нравилась, — отозвался он и быстро добавил: — Скажу нечто кощунственное: она любила меня. Я тоже ее любил, но не сознавал этого. Какой я был глупец! В чем я никогда не сомневался, так это в том, что мне с ней не скучно. Ты знаешь, каковы женщины. Она постоянно находила, точнее — подыскивала возможность выбраться или съездить куда-нибудь, хотя при ее обстоятельствах не подобало, чтобы нас видели вместе.

— Вечные обстоятельства! У каждой женщины найдутся обстоятельства, требующие от нее осторожности. Скорее, даже риска.

Я резко засмеялся. Моя эпиграмма в прозе или что бы там ни было воодушевила меня, а Греве, очевидно, повергла в уныние.

— Откуда мне было знать, — сказал он. — Вероятно, я наивнее других. Я уверовал в обстоятельства Кармен и много раз