Личный номер 777 [Игорь Владимирович Поль] (fb2) читать онлайн

Игорь Поль Личный номер 777

Этот грузопассажирский челнок выглядел так, будто касательно него проектировщики получили особый заказ. Хочется что-нибудь тесного и мрачного, сказали заказчики. Так что приладьте перед пассажирскими креслами грузовую сеть и сделайте так, чтобы при каждом маневре она колотила бедолаг по физиономиям. А сами кресла спроектируйте жесткими, как камень, и задвиньте поближе к грузу, чтобы ноги пассажиров не разгибались в коленях. В довершение всего воткните в переборку обзорный экран без светофильтров, чтобы счастливчики всю дорогу любовались видом горящих атмосферных щитов. Одним словом, сделайте так, чтобы всякому стало ясно: летать на десантном челноке Объединенных сил можно, но нормальные люди должны делать это как можно реже.

Заказ удался на славу. Внутри челнока было зябко, тускло и тесно. Грузовые контейнеры с полустертыми эмблемами Объединенных сил Альянса громоздились по сторонам роликовой колеи, которая, как миниатюрная железная дорога, проходила по палубе вдоль всего судна и заканчивалась у кормовой рампы. В воздухе витали запахи дезинфекции и горячей духовки. В довершение ко всему в атмосфере этот аппарат летал немногим лучше топора, запущенного с высокой башни. Но в этом Бруку только предстояло убедиться.

А пока он с любопытством крутил головой. Для него, еще несколько часов назад пребывавшего в анабиозе, все вокруг было ново и загадочно. Два месяца на транспорте Объединенных сил пролетели как один день, казалось, только вчера он был дома, на Мероа, и вот теперь оказался заброшен за десятки световых лет от родины. Так далеко, что вряд ли отыщешь среди россыпи звезд огонек родного солнца.

Он сидел, дисциплинированно пристегнувшись к креслу с истертой до блеска обивкой, спиной к переборке, отделяющей пилотскую кабину от десантного отсека. Сидеть было неудобно — ноги постоянно затекали. С подволока, едва не касаясь лица, свисали стропы грузовой сети. Вдобавок ко всему у него зудела каждая клеточка — сказывались последствия анабиоза. В соседнем кресле расположился сержант Санин — их временный командир, за ним — еще два десятка новобранцев, одолженных правительству Менгена для восстановления конституционного порядка. На всех были комбинезоны из сверхпрочной паучьей ткани, которую, по утверждению вербовщиков, не брали пули из стрелкового оружия, и тропические маски на шеях.

Новобранцы внимательно — насколько позволяло скудное освещение — изучали бумажки с инструкцией, выданные каждому перед посадкой. В ней подчеркивалось, что челнок типа «Корморан-II», на борту которого они находятся, является надежным, проверенным многолетней эксплуатацией средством высадки с многократным дублированием основных узлов и высокоэффективной системой вентиляции и жизнеобеспечения. Там же убористым шрифтом перечислялись различные нештатные ситуации, при которых обитателям десантного отсека предписывалось использовать аптечки, ручные огнетушители, химические кислородные патроны или надувные спасательные жилеты. От обилия аварийных пунктов сохло во рту.

Самые важные сведения о предстоящем полете сообщил сержант Санин.

— Посадка будет жесткой, — сказал он и оглядел притихших солдат. — Тут у них иногда постреливают, потому челноки приземляются круто, с большой высоты. С противозенитным маневром.

— И как, помогает? — спросил новобранец по фамилии Глазер.

Улыбка сержанта была словно реклама провинциального зубопротезного кабинета.

— Иногда.

Температура в отсеке как-то резко понизилась.

К счастью, ожидание тянулось недолго. Пилот что-то неразборчиво каркнул по корабельной трансляции, зашипел воздух, двигатель под ногами болезненно кашлянул, словно огромное животное, затем последовало несколько сильных толчков. Уши заложило от резкого перепада давления. На мгновенье Бруку показалось, что пол и потолок поменялись местами — кораблик вышел из поля искусственной гравитации транспорта. Потом челнок задрожал, взревел и устремился к планете. Экран затопило багровое пламя. Рев за бортом, едва приглушенный звукоизоляцией, стал таким плотным, что, казалось, его можно коснуться рукой.

Полет показался Бруку бесконечным. Летучая развалина вибрировала так, что ныли зубы. Аптечки, огнетушители, надписи на контейнерах, красные аварийные плафоны — все дрожало и расплывалось, точно в жарком мареве. То и дело накатывала невесомость, и тогда желудок недвусмысленно сообщал, что желал бы избавиться от излишне плотного завтрака, но уже в следующее мгновение тело придавливала свинцовая плита, воздух становился вязким, как тесто, и ряды контейнеров заслоняла красная пелена, чуть разбавленная прозрачными червячками.

В какой-то момент пытка прекратилась: челнок заложил глубокий вираж, а когда палуба выровнялась, свечение плазмы на экране сменилось солнечным светом. Зажужжали серводвигатели, выдвинулись атмосферные плоскости, и на смену грохоту пришел ровный успокаивающий гул. Ослабив ремни, Брук приник к экрану. Тяжелую машину изредка потряхивало. Мимо проносились клочья облаков, оставляя на оптических сенсорах тающие струйки влаги. Потом облака кончились, тряска прекратилась, и далеко внизу Брук увидел землю: ровную, как стол, пустыню всех оттенков охры с синей каймой гор на горизонте.

Так вот ты какая — планета Луакари!

Челнок быстро снижался, и пейзаж внизу уже не казался гладким. Стали видны барханы, рыжие зубья скал и сверкающие пятна солончаков. На земле, словно сеть кровеносных сосудов, проявились русла пересохших рек. На горных вершинах показались белые шапки. Под крылом промелькнуло шоссе с крохотными блохами-автомобилями, ярко блеснула тоненькая жилка трубопровода. К небу потянулись тонкие иглы городских башен, но прежде, чем Брук успел удивиться отсутствию защитного силового пузыря над домами, город унесся назад и сгинул за кормой. И тут же, будто в качестве компенсации, на горизонте засияла полоска расплавленного серебра. Море.

— Море Куду, — крикнул сержант. — По всему побережью делают неокинетик.

— Не слышу!

— Неокинетик! — повторил сержант. И добавил, заметив недоумение Брука: — Самая убойная дурь на свете!

Пустыня кончилась, теперь они летели над джунглями, вдоль большого озера с изумрудной водой; от озера разбегалась паутина оросительных каналов, солнечный свет отражался в мозаике рисовых чеков, которые напоминали осколки разбитого зеркала. Земля внизу выглядела ухоженной и мирной, и Брук все удивлялся, как это возможно — поля на открытом грунте, без всякой защиты; и еще ему не верилось, что где-то среди этой цветущей красоты идет война. Больше всего ему понравились джунгли — они напомнили Бруку непроходимые дебри родной планеты.

Внезапно палуба ушла из-под ног. Брук взмахнул руками в тщетной попытке ухватиться за стропы грузовой сетки, но единственное, что ему удалось сделать, это ободрать костяшки кулаков и как следует треснуться головой о жесткий подголовник. В глазах полыхнули огненные полосы.

Через мгновенье челнок вновь провалился вниз.

Брук почувствовал себя так, словно оказался на спине сбесившегося быка. После серии резких снижений, рывков и раскачиваний у него свело в животе, закружилась голова и выпучились глаза. Вдобавок ко всему у него заложило нос, так что приходилось дышать сквозь стиснутые зубы. Сержант знаками дал понять, что лучше бы всем держаться покрепче, потом начал демонстрировать, как правильно сидеть при жестком приземлении: он прижал локти к бокам и поджал ноги так, что стал похож на зародыш.

Брук с трудом понимал, что от него хотят. В голове у него проносились дикие мысли: может, в этой колымаге что-то вконец разладилось и через минуту они врежутся в землю и их конечности расшвыряет по зеленому лугу, так что не поможет никакая военно-полевая хирургия. Или, может, в них попала ракета и корпус вот-вот разлетится ко всем чертям — как-никак они летят над зоной боевых действий. Вспомнился короткий инструктаж перед погрузкой: офицер говорил, что партизаны норовят сбить побольше летательных аппаратов, причем неважно, гражданских или военных.

— Этот ублюдок не любит бокового ветра! — прокричал сержант. — Аэродинамика как у сапога!

И в этот момент желудок Брука не выдержал. В инструкции было сказано, что в ручке каждого кресла имеется кармашек с гигиеническими пакетами. Как назло, текст не предусматривал вариантов, при которых кармашек оказывался пуст, так что куски овощного рагу и прочие продукты корабельной гидропоники потоком вырвались наружу и разлетелись по палубе, угрожая вывести из строя высокоэффективную систему вентиляции.

Она действительно оказалась высокоэффективной — букет новых запахов немедленно почувствовали даже те, кто сидел у противоположного борта.

Брук тут же выпрямился и со стеснением и злостью посмотрел на своих спутников:

— Извините! — буркнул он. Было отчего злиться. Быть может, вкус у корабельного завтрака был и не особенно изысканным, но это была первая настоящая еда за почти два месяца, вот что самое главное. Неизвестно, когда и чем их накормят в следующий раз.

Он вытер рот инструкцией — должна же быть от нее хоть какая-то польза? Потом, рискуя сломать шею, исхитрился-таки заглянуть в обзорный экран. Крыло все еще было на месте и вроде бы без свежих дырок, что слегка его успокоило, но от вида раскачивающейся земли желудок у Брука вновь скрутился узлом.

Когда они наконец зашли на посадку, ему припомнилось избитое выражение, которое так любили пилоты малой авиации у него на родине: «на честном слове и на одном крыле». Двигатели грохотали в странном рваном ритме. Контейнеры со скрипом терлись друг о друга. Концы крыльев вибрировали и раскачивались, напоминая кровельные листы в бурю. Все в отсеке: Брук, сержант и два отделения бледных, как бумага, новобранцев — пристегнули ремни и обхватили колени руками в ожидании касания. Грузовая тележка под ногами билась в эластичных ремнях, словно живая.

Затем в динамике раздался треск и голос пилота сообщил, что их высота — две тысячи метров, скорость — четыреста километров в час, а температура воздуха на земле, если им посчастливится сесть, составит тридцать девять градусов по Цельсию.

Потом вдруг стало невероятно тихо.

Двигатели смолкли. Стало слышно, как в контейнерах перекатываются какие-то железки, бренчат ролики на грузовой тележке и как воздух со свистом стравливается из салона. Челнок наклонялся все круче, навстречу зеленым пашням с наполовину выросшими ростками злаков.

Когда они с грохотом коснулись полосы, из-под палубы раздался резкий визг, и челнок несколько раз тяжело подскочил; потом пронзительно взвыли маневровые дюзы, машина окуталась пламенем, клюнула носом, задрала хвост, и в глазах у Брука потемнело от зубодробительной тряски. Плоскости с гудением втянулись в корпус, челнок было рванулся в сторону, но все же остался под контролем, а потом начал подпрыгивать на стыках. Головы бились о колени, руки онемели, каблуки глухо стучали по металлическому настилу. На обзорном экране мелькали смазанные силуэты самолетов. Весь мир гремел и вибрировал: дребезжащий металл, дребезжащие кости, — потом тишина.

Машина остановилась. С гулом раскрылась кормовая, рампа, впустив в отсек ослепительный свет. Тихо потрескивала остывающая обшивка.

Новобранцы недоверчиво щурились на яркое пятно выхода.

— Подъем, космические волки! — прикрикнул сержант. — Ноги в руки!

Брук чихал без остановки, его колотило, как от озноба, глаза слезились, из носа текло. Позже ему сказали, что это произошло от того, что в контейнере с антигрибковой присыпкой нарушилась герметичность, от удара при приземлении порошок высыпался наружу и вентиляция принесла пыль как раз к крайнему креслу. Брука лихорадило, и его мало успокоило это объяснение. Как это неоднократно случалось и раньше, он был зол оттого, что другие видели, как ему было страшно.

Он все еще невразумительно бормотал что-то себе под нос, когда сержант сунул ему в руки тюк с имуществом и подтолкнул к раскрытой рампе. Они шли бок о бок, стуча ботинками по палубе. В носу свербило от запаха окалины и паленой резины. Брук обернулся посмотреть на тушу челнока, а сержант, чье лицо наполовину закрывала тропическая маска, потянул его за ремень и глухо сказал:

— Давай топай, военный. Все хорошо. Мы приземлились.

* * *

Брук понятия не имел, где он находится. Он был совершенно дезориентирован. Тяжеленный прорезиненный мешок оттягивал плечо. Несмотря на раннее утро, было жарко и влажно, как в парилке. Жар накатывал удушливыми волнами, комбинезон промок от пота и противно лип к спине. Мимо, извиваясь, как змея, прополз длинный грузовой автопоезд, составленный из небольших гравитационных платформ. В мареве горячего воздуха дрожали силуэты самолетов. Издалека доносился свист авиационного двигателя.

И вдруг сквозь туман в голове до него дошло. Ведь он же на Луакари! На всамделишной чужой планете!

Брук был даже разочарован, что небо оказалось голубым, а пространство трехмерным. Он ожидал чего-нибудь особенного: например, синего солнца или отрицательной силы тяжести. Разумных деревьев. Поющих живых кристаллов. Короче, чего-нибудь необычного, ради чего стоило лететь за восемьдесят световых лет от дома.

Ничего этого не было.

Сердце на Луакари продолжало исправно биться. Легкие работали. Сила притяжения никуда не делась. А что до деревьев, то вокруг, насколько хватало глаз, не было ничего похожего на растительность — только самолеты, ангары да бесконечные взлетные полосы.

В конце концов Брук принял ситуацию как есть. Планета как планета. На первый взгляд совершенно неопасная. Немного жарковато, зато не видно змей и с неба не пикируют ядовитые ящеры. Идиллию немного портил рев взлетавшего беспилотника, но гораздо больше Брука волновало ощущение тяжести в голове и непрекращающийся зуд, словно под кожей поселились черви. Подражая остальным, он натянул на лицо тропическую маску, вдохнул прохладного воздуха и приготовился ждать.

Он увидел, как из кабины челнока по узенькой складной лесенке выбрался пилот в скафандре ядовито-желтого цвета. Прислонившись к колесу шасси, которое доходило ему до плеча, пилот достал сигареты, закурил и с видимым наслаждением выдохнул облачко дыма. Брук почувствовал зависть: пилот твердо знал, что его ждет; его жизнь была расписана до мелочей. Взлет-посадка, посадка-взлет, потом отдых в офицерском общежитии или в уютной арендованной квартирке, и так до тех пор, пока не подойдет к концу срок контракта или пока какой-нибудь удачливый мальчишка не влепит ему ракету в двигатель. Про себя Брук не мог сказать и этого — он не знал, что его ждет в следующий час.

Чтобы занять время, он стал приглядываться к своим будущим сослуживцам. Стриженные налысо, в необмятой светло-оливковой форме, они стояли, укрывшись в тени большого контейнера, и в растерянности вертели головами; было видно, что им не по себе под открытым небом, и только один спокойно сидел на своем мешке, грыз неведомо как добытую галету и равнодушно наблюдал за суетой аэродромных погрузчиков. Он был чернокожим и круглощеким, с огромными кулаками и темно-синими, как спелые сливы, глазами. Брук подумал: интересно, он спокоен оттого, что не боится, или просто настолько глуп, что не понял, куда его привезли?

Чернокожий здоровяк почувствовал его взгляд и поднял глаза.

— Я Пан, — сообщил он. — С юго-запада. Агахар знаешь? Оттуда.

— Привет, Пан, — ответил Брук. Они пожали друг другу руки. Ладонь Пана была сухой и упругой, как кусок резины.

— Этот длинный — Людвиг, — сказал Пан. — А вон тот, — он указал на парня, сосредоточенно шевелящего губами, — просто идиот.

Бруку показалось неестественным вот так, запросто, обсуждать человека, что стоит в двух шагах и делает вид, будто увлечен исследованием цветного камушка под ногами.

— В каком смысле? — спросил он, только чтобы поддержать разговор.

— В каком, в каком… Записался добровольцем, вот в каком. Не обращай внимания, — успокоил Пан, заметив смущение Брука, — он по-нашему ни бельмеса не понимает. Да ты не бойся, он смирный.

Новобранец почувствовал, что говорят о нем. Он поднял глаза. На его лице отразилась мучительная работа мысли.

— Кратет, — наконец, сообщил он. — Я… этот… — глаза солдата на мгновение остекленели, он сунул руку в карман, достал электронный блокнот и вчитался в символы на крохотном экране.

— Новобранец! — подсказал Пан.

— Точно! — с облегчением подтвердил Кратет. — Тот человек… который в форме… он… как его… — он снова покосился на зажатое в кулаке устройство, — как это будет…

И парень, отчаянно жестикулируя, разразился мешаниной незнакомых слов, некоторые из них напоминали рычание дерущихся из-за кости голодных псов.

— Вербовщик? — спросил Брук, только чтобы прекратить мучения бедняги.

— Да, да! — с жаром воскликнул Кратет. — Вербовщик! Он сказал… люди вступают, чтобы… чтобы… ну, когда одним плохо, понимаешь, которые не могут сами…

Гримасничая и морща лоб, бедолага отчаянно тыкал свой приборчик.

— Помогать! — торжествующе объявил он. — Я — здесь! — он обвел рукой пространство перед собой. — На этой… как ее…

— На Луакари. Ты на Луакари, парень! — вмешался сержант. — А теперь надень маску и помолчи. Еще успеешь стать героем.

Пан подтолкнул Брука.

— Ну? Теперь понял?

— Понял.

— Я слышал, ты фермер?

— Был когда-то, — ответил Брук.

Пан задумчиво посмотрел на него.

— Сколько ты весишь?

— Восемьдесят один.

— А у меня почти девяносто шесть. Говорят, тем, кто тяжелее, трудно привыкнуть к жаре, но я считаю, что я в хорошей форме.

Брук молча кивнул. Он хотел спросить, кто выдумал глупость про то, что люди с большой мышечной массой хуже переносят жару, но раздумал. Служба в Объединенных силах давно обросла мифами, авторов которых было не отыскать.

После недолгого колебания он опустил свой мешок на бетон и уселся спиной к контейнеру. Пан покосился на сержанта, потом тихо, почти шепотом, спросил:

— Тебе как, не страшно?

— Только дураки не боятся, — ответил Брук.

— Вербовщик рассказывал, — сказал Пан, — это как в офицерской школе — заснул, проснулся и уже все знаешь. Все эти военные штуки. И никакой муштры. Говорил, накачают по самую макушку всего за несколько дней. Конечно, тебе это незачем.

— Да, наверное.

Они замолчали. Говорить в тропической маске было неудобно.

Вскоре за ними приехал открытый колесный кар, которым управлял дочерна загорелый солдат в мокрой от пота армейской майке и импровизированных шортах, сделанных из грубо обрезанных форменных штанов. Никакого оружия при нем не было, если только не считать оружием бутылку теплого пива, к которой он время от времени прикладывался.

Новобранцы расселись на откидных лавках, свалили гору барахла посреди кузова, и они покатили. Юркая машинка долго петляла между ангарами и прибыла на сборный пункт, когда солнце уже начало припекать по-настоящему.

* * *

Внутри сборный пункт — он же типовой ангар из рифленого пластика — с некоторыми поправками походил на старинный зал ожидания, из тех, что иногда показывают в исторических сериалах. Душный зал без окон был забит рядами кресел и толпами людей в военной форме, полукруглый свод отражал многоязыкий говор; солдаты бродили, сидели, болтали, диктовали письма на невесть как добытые коммуникаторы, рассказывали анекдоты, дремали в обнимку со своими баулами, выстраивались в очереди к туалетным кабинкам.

Задержав дыхание от волнения, Брук поднес служебный жетон к окошечку сканера под надписью «Таможенный досмотр». Считыватель пискнул, и турникет зажег зеленую лампочку.

— Следующий! — едва взглянув на свой планшет, произнес коренастый военный полицейский.

Вот и весь досмотр. Добро пожаловать в Менген, жемчужину Луакари!

Челноки за стеной грохотали, не переставая, в двери, минуя таможенную стойку, вливались все новые солдаты, так что через несколько часов по залу было невозможно пройти, чтобы не наступить на чью-то ногу или не запнуться о прорезиненный мешок. Ждали, когда прибудет транспорт, чтобы отвезти их в лагерь приема пополнений. Все это время Брук провел в полудреме, сидя на мешке и прислонившись спиной к стене.

Время тянулось, как патока. Есть хотелось невыносимо.

На обед им выдали по запаянной в пластик булочке с кусочком ветчины внутри. Проглотив булочку, Брук отстоял длинную очередь к питьевому фонтанчику и до ломоты в зубах напился холодной воды.

Потом был инструктаж. Его проводил немолодой майор с выгоревшими на солнце волосами. Рекруты рядами сидели на своих баулах, а майор расхаживал взад-вперед у стены, засунув большие пальцы за ремень. Говорил он простыми, доступными словами, как обычно говорят люди от земли, так что Брук сразу проникся доверием к этому человеку.

Пару месяцев назад, когда ему прислали повестку, Брук мог выразить свои знания о Луакари в трех коротких фразах: «Это очень далеко», «Там развит туризм», «Это планета с хорошим климатом и редкими аномальными явлениями, главным из которых является так называемый живой туман». Общее мнение сводилось к тому, что Луакари — тепленькое местечко, населенное людьми, все существование которых определяется набором известных клише: море, пляжи, отели и банки. Ни промышленного спада, ни безработицы, уровень жизни — один из самых высоких в человеческом содружестве. Никто не питал к Луакари ни симпатии, ни ненависти. И на вопросы о беспорядках все реагировали одинаково: господи, да нам-то какая разница, это же так далеко! Короче, тоска, зеленая тоска.

Всего за один час Брук узнал много нового о месте своей службы. В армии это называлось «предварительной ориентацией».

Сначала они смотрели красочный голофильм: пляжи, пальмы, воздушные лимузины, небоскребы с садами на крышах. В крупных планах красок было поменьше: демонстранты с плакатами, зубья разбитых витрин и танки на улицах. Потом камера наехала на обугленные тела рядом с искореженным автомобилем. Женский голос за кадром пояснил, что экономическое неравенство территорий и пограничные конфликты с Бератом привели страну под названием Западный Менген на грань гражданской войны, менгенцы живут в накаленной обстановке, а посему Объединенные силы Альянса развернули миротворческую группировку в целях предотвращения эскалации насилия. Присутствие миротворцев и их участие в гуманитарных операциях спасли множество жизней.

После киносеанса майор пояснил увиденное с помощью электронной карты. Районы, которые надежно контролировались правительством, были окрашены в зеленый цвет, районы беспорядков — в черный, зоны пограничных стычек были отмечены темно-красным, а светло-серым — страны, которые придерживались нейтралитета. Пятен было так много, что карта казалась куском камуфляжной ткани.

Новобранцы также узнали, что неделя на Луакари состоит из восьми дней, что создает дополнительную почву для разногласий. Например, в Менгене и большинстве других стран лишний день называют вторым понедельником, а жители Берата предпочитают иметь в календаре два воскресенья. Особый интерес вызвало сообщение о неких раннерсах — мутировавших потомках первой волны колонизации, членов некогда могущественной религиозной секты. Дикари, обликом лишь отчасти напоминавшие людей, обитали в центре аномальной зоны, в районах, граничащих с таинственной Пирамидой. Скрытные, невероятно агрессивные, они жили в пещерах, разводили грибы и выращивали рыбу в подземных озерах. Когда стаи разделялись, происходил передел территорий, и чаще всего экспансия приходилась на земли людей, что привносило немало острых ощущений в жизнь местных жителей, и без того доведенных до отчаяния непрекращающейся гражданской войной.

— В общем и целом перерастание беспорядков в полномасштабную войну мы предотвратили, — сказал майор. — То, что происходит сейчас, можно условно назвать «массовыми акциями неповиновения».

Потом он бегло описал основные методы противодействия, которые используют инсургенты. Смерть на этой невойне, вещал майор, — как правило, подлая, садистская и внезапная, и она не разбирает, какая на тебе форма.

В сосуде, замаскированном под спелый плод, может оказаться кислота. Свежие фрукты начиняются ядом. Замороженные соки могут быть смешаны с толченым стеклом. В детской коляске вместо ребенка прячут фугас направленного действия. Опустившегося наркомана накачивают жидкой взрывчаткой с интеллектуальным взрывателем: торчок подходит к патрулю, спрашивает сигаретку и этой фразой активирует детонатор, унося с собой несколько солдатских жизней; и это не считая случайных прохожих. Повсюду вокруг мест дислокации Объединенных сил — смертоносные растяжки из естественных материалов вроде лиан или свитой в жгут паутины. Помимо самодельных взрывных устройств широко применяются современные мины, которые не обнаруживаются собаками и роботами-саперами. Некоторые из этих игрушек способны за пару секунд превратить человека в защитной амуниции в кучку золы.

— Не стоит недооценивать оснащенности и выучки террористов, — сказал майор. — В век высоких технологий военное превосходство легко сводится на нет. Кроме того, контрабанда оружия — очень выгодный бизнес. Известны случаи, когда инсургенты выводили из строя новейшую бронетехнику и даже ударные коптеры. Бомба размером с наручные часы в клочья разносит бетонное здание. Стеклянный пузырек с активированной нановзвесью превращает боевого робота в кусок оплывшего металла. Обычная яма с отравленными кольями на дне или ловушка с боковыми зубьями оставят от вашей ноги одни воспоминания. И это может здорово испоганить вам весь день.

У инструктора были еще слова — много слов, но не было дельных рекомендаций против взрывающихся зажигалок, одноразовых снайперских комплектов, заминированных детей или механических диверсантов размером с таракана. Все, что он мог предложить: сталкиваясь с любым проявлением необычного — беги со всех ног, пока у тебя есть ноги!

— Никому нельзя доверять! — говорил майор. — Никому! Будь то мужчина, ребенок или красивая девушка! Представим, что вы в увольнении, сидите в летнем кафе. Подходит официант и говорит, что какой-то гражданин хочет угостить вас в знак уважения, и ставит перед вами запечатанную бутылку. Поблагодарите и немедленно покиньте кафе. Или в автобус входит андроид, садится и осторожно ставит между ног тяжелый портфель. Встаньте и сойдите на ближайшей остановке. Незнакомая девушка бросает вам цветок из окна — бросьте его назад! Мороженщик оставил свою тележку на тротуаре и ушел? Уходите и вы тоже! Ребенок пнул вам мячик? Не прикасайтесь к нему! Отвергайте попытки незнакомцев завести разговор. Сделайте вид, что не понимаете языка или торопитесь. Не принимайте сувениров. Опасайтесь припаркованных автомобилей. Посещайте только те места, что рекомендованы командованием. Не выходите за пределы части в одиночку. Короче, не зевайте!

Закончил майор на оптимистичной ноте. Современная военная медицина достигла значительных успехов, и при своевременной идентификации пострадавшего даже тяжелораненый имеет шансы отрастить новую конечность или жизненно важный орган взамен утраченных в результате травматической ампутации. Поэтому во избежание тяжелых последствий категорически запрещается снимать опознавательные жетоны и смывать служебные татуировки.

От этих слов — «травматическая ампутация» — повеяло ознобом.

— Хреновый из меня миротворец, — тихо сказал один из новобранцев. — Я трус.

— Все нормальные люди — трусы, — успокоил его Брук.

На него покосился здоровенный толстый солдат с черными, будто уголь, глазами. Брук вспомнил, что они летели на одном челноке. «М. Гор» — значилось на нагрудной табличке новобранца. Его массивный череп был словно сдавлен в висках и сужался кверху, отчего лицо, потное, щекастое, напоминало морду исполинского грызуна.

— За себя отвечай, — неприязненно заявил Гор, перекатывая во рту ком резинки. — Я вот не трус.

Брук пожал плечами и отвернулся. Самомнение какого-то горожанина его не интересовало. Но Гор не отставал.

— Слышь, тощий! А правда, что ты из фермеров?

— Ну и что с того? — с вызовом спросил Брук.

Новобранцы уставились на него, точно он на их глазах превратился в диковинную зверушку.

— Я слышал, будто фермеры — ребята круче некуда, — ухмыляясь, изрек Гор. — Говорят, сплошь убийцы.

— Проверять не советую, — предупредил Брук.

Гор смерил взглядом его худощавую фигуру. Презрительно усмехнулся:

— Кабы знал, что вы на крыс похожи, нипочем бы этой брехне не верил.

— Зато у меня отросток будь здоров, — парировал Брук. — Не то что твоя пипетка. Дать потрогать?

Пауза. Неуверенные улыбки. Чей-то смешок, в котором явно прозвучала симпатия к Бруку.

Ухмылка сползла с лоснящегося лица. Гор с чавканьем перекатил резинку во рту.

— Слышь, урод, — процедил он, — ты ко мне не лезь. Здесь тебе не Дикие земли. Знаешь, кем я был?

Брук сделал заинтересованное лицо.

— Постой, постой, дай угадаю… Мисс Западный округ?

Дружный смех. Атмосфера разрядилась.

— Сейчас ты такое же мясо, как и остальные, — отсмеявшись, сказал Пан. Он хлопнул насупившегося Гора по округлому плечу. Звук получился такой, будто шлепнули по сырому тесту. — Привыкай, братишка. В гробу все равны.

— Не скажи, — улыбаясь, подхватил другой солдат. — Тех, кому ноги оторвало, нести полегче.

Новый взрыв смеха.

— Ну? Чего уставился? — произнес Брук. — Дай пройти.

Гор покосился на военного полицейского, с интересом наблюдавшего за ссорой, что-то буркнул и нехотя посторонился. Брук раскатал пончо, лег и положил тюк под голову. Спать ему не хотелось — ему хотелось отделаться от этого толстого городского дурака. Гор ему не нравился. Не то чтобы Брук чувствовал себя уверенно в окружении горожан, но этот был неприятен ему особенно: громкоголосый, сальный, со снисходительной, будто приклеенной ухмылкой. К такому спиной не поворачивайся.

Наконец прибыли автобусы. Солдат выстроили в проходах и всего через полчаса топтания в очереди Брук уже сидел возле затянутого железной сеткой окна. Горячий ветер не приносил облегчения — внутри автобус напоминал раскаленную духовку. На переднем сиденье расположился капрал в выгоревшей униформе и боевом шлеме. Свой карабин со сложенным прикладом он небрежно держал на коленях. Это был первый настоящий военный, которого Брук увидел с момента прибытия на Луакари. В нем взыграло любопытство заядлого стрелка, привстав и вытянув шею, он попытался получше разглядеть необычное с виду оружие капрала, но тот приказал ему сесть на место и не путаться под ногами.

Автобус миновал ажурные осветительные вышки, медленно проехал через «змейку» у КПП и выехал на шоссе. Впереди колонны ехала приземистая бронемашина песочного цвета. Иногда над головой раздавалось характерное «твоп-твоп-твоп» боевого коптера, и тогда мокрые от пота рекруты прилипали к окнам, чтобы получше разглядеть стремительный угловатый силуэт. Парней, выросших под куполом, все удивляло: щебет птиц, бездонное небо, зеленеющие поля, радуга над поливальной установкой, сочные лужайки у придорожных коттеджей, густой запах земли, стрекозы над ручьем и певучие голоса женщин, зовущих детей на обед. Это был чужой мир, новый и волнующий. И никаких признаков войны — ни тебе выстрелов, ни трупов у дороги. Солнышко припекало, пели птички, ровно гудели моторы.

— Сержант, а зачем на окнах сетки? — спросил Брук через маску.

— Известно зачем — чтобы гранату не бросили.

* * *

Город — пятидесятимиллионный монстр под пленкой силового купола — был расположен на материковом плоскогорье Рахад, в одной из немногих на Мероа сейсмоустойчивых зон. Прочие земли из-за частых землетрясений и мощных приливов, вызванных влиянием двух лун, оказались непригодны для колонизации. Раз в несколько месяцев всю сушу, за исключением горных районов, накрывают приливные волны. И раз в несколько месяцев волна коренных обитателей планеты устремляется в глубь материка.

Первыми удар Большой миграции принимают на себя фермеры.

Жизнь в вельде писатели часто преподносят в романтическом свете. Вольные стрелки. Первопроходцы, противостоящие враждебному миру. Суровые романтики. Джентльмены смерти.

Насчет смерти, они, пожалуй, не врут — биосфера Мероа агрессивна и малопредсказуема. Хищные полуразумные рептилии, тысячи видов ядовитых насекомых, плотоядные растения, способные нападать и защищаться не хуже своих клыкастых конкурентов. Дети фермеров учатся сначала стрелять и только потом читать, а оружием обзаводятся раньше, чем учебниками. Вероятность выжить вне защитного купола или кабины бронированного комбайна, оснащением скорее напоминавшего танк, столь низка, что вместо тюрем власти Города предпочитают сплавлять своих рецидивистов на фермы. В качестве пожизненных наемных работников.

Отец Брука-старшего тоже был фермером, как и отец его отца. Дед, пока был жив, рассказывал, что их прежние земли, выкупленные Городом, остались далеко на востоке, и теперь на их месте выстроен пищевой комбинат, один из тех, где говядину растят не в коровниках, а в чанах с вонючей химией.

— Или мы будем трудиться, или помрем, — так, сидя за длинным обеденным столом, говаривал дед, и вся семья, не исключая и морщинистых трудяг-андроидов, согласно кивала. — Будем работать, осушим болото на южной стороне, посадим рискамолино — быть может, он приживется на той земле, а быть может, и нет.

«Работать» для обитателей Диких земель означало не то времяпровождение ради жалованья, к какому привыкли горожане. Это означало тяжелый, монотонный, смертельно опасный труд от зари до зари — каждый день, из месяца в месяц, из года в год. До тех пор, пока Город не сочтет земли достаточно безопасными и не даст за них хорошие деньги, не облагаемые налогами, чтобы выстроить на месте кукурузных полей очередной завод или чистенький квартал, жителям которого не будет нужды носить оружие. И тогда фермерская семья вернет кредиты, вытащит корни и переберется дальше в неосвоенный вельд — строить новую ферму-крепость, воевать со зверьем, корчевать джунгли и осушать болота на месте будущих полей.

Брук-старший погиб, когда проверял всходы на своем новом рисовом поле. Он наступил на нору водяного скорпиона. Его сапог из непромокаемой армированной ткани оказался прокушен насквозь, а нога опухла и покраснела, приняв цвет арбузной мякоти. В ту пору Бруку было тринадцать.

Жизнь в вельде чревата многими опасностями, однако смерть отца не была неизбежной. Конечно, он мог бы всюду ездить с напарником, как и принято в Диких землях, однако впитанное с молоком матери стремление растить, беречь и приумножать не позволило ему раскошелиться на бездельника, вся работа которого будет заключаться в болтовне да прогулках с огнеметом, пока его хозяин будет вылезать из кожи, чтобы повысить урожайность или выбить из кровососов-банкиров кредит на покупку нового комбайна. Он поставил на карту свою жизнь и счастье всей семьи из-за сотни монет, не пожелав смириться с тем, что кто-то может решить, будто ему не под силу в одиночку справиться с сухопутным аллигатором или прострелить башку летучему ящеру.

«Если бы твой отец слушался меня и не экономил на дроидах, — со слезами на глазах говорила мать Брука, — то не ездил бы по полям в одиночку и остался бы жив».

Много позже Брук пришел к выводу, что дело было вовсе не в скупости или гордыне родителя. Брук-старший погиб из-за своего чувства ответственности перед семьей, храня верность традициям фермерства и олицетворяя собой пример несгибаемого человека, стремившегося диктовать свою волю обстоятельствам и не выказывая страха, как и полагается мужчине.

Мать Брука отказалась от помощи родни, приняла хозяйство на свои плечи и стала вести замкнутый образ жизни. Соседи уважали ее за мужество и твердость характера, дроиды любили за щедрость, однако боялись ее мягких выговоров больше, чем прежде грубой брани хозяина, и старались без нужды не попадаться ей на глаза.

Через год маму убил ядовитый ястреб.

Брук не остался нищим, его наследство составляла круглая по городским меркам сумма, которая складывалась из страховых премий, семейного пая в фонде взаимопомощи и накопительных вкладов, сделанных отцом сразу после рождения мальчика. Дед также завещал ему немалые деньги в земельных сертификатах. Однако все завещания были составлены так, чтобы до совершеннолетия и женитьбы Брука ему шли только проценты. Тем временем семейная ферма, находившаяся в залоге у банка, пошла с молотка. Теперь всеми делами на землях Адамсов заправляли дальние родственники. Такие дальние, что Брук ни разу с ними не встречался.

Его взяла на воспитание тетя Агата — сестра матери, коренная горожанка, вышедшая замуж за состоятельного владельца адвокатской компании. Магистрат назначил ее опекуном мальчика.

Агата и Антонио были добропорядочной семейной парой, никогда не демонстрировавшей взаимных чувств, детей у них не было, и у Брука порой складывалось впечатление, что его тетя испытывает больше привязанности к своей болонке, чем к мужу. Она поддерживала в двухэтажном доме на Тополиной улице такую чистоту и порядок, каких не бывает даже в операционной. Категорически не одобрявшая нравов фермерской вольницы, тетя Агата была свято убеждена, что покой и дисциплина пойдут на благо племяннику, а потому воспитание Брука походило на долгое лечение в военном интернате для умственно неполноценных сирот, в котором по странному капризу судьбы он оказался единственным воспитанником.

Ее система основывалась на двух принципах: мальчик должен был находиться под постоянным присмотром и набираться культуры, чтобы поскорей забыть последствия дурного окружения. В свободное время он был обязан читать, рисовать или слушать камерную музыку; на завтрак есть овсянку или кукурузные хлопья. Вместо футбола он играл в крикет с приходящим тренером; ему запрещали лазить по подвалам и пожарным лестницам, ездить на монорельсе и общаться с детьми из сомнительных семей. Пистолет у него отняли — городская полиция с неодобрением относилась к тому, чтобы дети разгуливали по улицам с оружием под мышкой. Тетя также наложила запрет на ножи и прочие опасные предметы, не исключая лазерных указок, записала его в муниципальную библиотеку и стала учить разговаривать так, как это делали «культурные люди». Она хотела, чтобы он получил хорошее образование, достиг положения в обществе и хотя бы отчасти восстановил доброе имя семьи, запятнанное несдержанной в поступках матерью Брука.

Утром на лимузине мужа она отвозила мальчика на занятия в частную школу с углубленным изучением экономики и следила за племянником до тех пор, пока он не исчезал за зеркальными дверями, а днем, после уроков, поджидала его у ворот, с одобрением наблюдая за чинными школьниками в сшитой на заказ форме. Когда соседские мальчишки играли в волейбол, Брук проходил сеанс трудотерапии: подравнивал живую изгородь, стриг газон или выгуливал собаку. В каникулы, когда его одноклассники уезжали с родителями на горные курорты, где посещали аттракционы и резвились на искусственном снегу, Брук, тщательно оберегаемый от миазмов гедонизма, сидел у терминала и приобщался к сокровищницам культуры. Его терминал была настроен только на прием образовательных сериалов; в комнате Брука не было визора — развлекательные передачи могли оказать на мальчика пагубное влияние, а голокуб, который находился в гостиной, был надежно закодирован от включения посторонними. Результатом такого воспитания стала ненависть к звукам скрипки и изображениям голых толстух.

Когда он проявлял неудовольствие или тетя замечала у своего воспитанника малейшие проявления характера, касалось ли это чтения книг или пристрастий в еде, его не наказывали явно — не ругали, не запирали в комнате и не лишали карманных денег. Однако Брук быстро понял, что попытка поступить по-своему оборачивается новыми сериями нравоучений, многозначительных взглядов и бесед с детским психологом. Наградой же за примерное поведение служили походы в зоопарк, где ему становилось тошно от вида раздавленных неволей зверей. «Дети — как ковер в гостиной, как ни береги, иногда нужно на него наступать», — говорила тетя за чаем.

Поначалу, привыкший к просторам вельда, он воспринимал Город не иначе, как набитое людьми и машинами беспорядочное скопище башен, бледных живых изгородей и многоярусных транспортных развязок. Мерцающая пленка купола придавливала плечи, мир казался огромной душной пещерой, и Бруку часто не хватало воздуха. В толпе людей, спешащих по своим делам, он ощущал себя как в непроходимых джунглях, заслышав хлопки голубиных крыльев, замирал и прижимался спиной к стене, а при звуках воробьиной ссоры его рука тянулась к несуществующей кобуре. Без оружия он чувствовал себя голым и беззащитным.

Школу он ненавидел. Щуплый, настороженный, всегда аккуратно одетый, он старался быть как можно более незаметным, однако выделялся из толпы откормленных сверстников, как бойцовский пес среди изнеженных болонок, отчего часто становился объектом насмешек и злых розыгрышей. Бледнокожие девчонки, ни разу не вдыхавшие свежего ветра, брезгливо отсаживались подальше и делано зажимали носы, словно от него действительно несло навозом. Мальчишки дразнили его мужиком и деревенщиной, задирали на переменах, воровали его тетради или подбрасывали в ранец огромных дохлых тараканов — единственный вид живности, который они могли осилить в честном поединке.

Он был бессилен ответить. Он был замкнутым и часто отмалчивался в ответ на едкие подшучивания, и потому его считали туповатым. Его сдержанность по ошибке принимали за трусость, ведь городским баловням было невдомек, что дети, выросшие в вельде, не приучены к забавам вроде подножек или тычков в спину. Связанные фермерским кодексом, они с детства умели погасить конфликт в зародыше или, если нужно, стиснув зубы, сносить насмешки глупцов. В суровой среде первопроходцев, где каждый, начиная с семилетнего возраста, обзаводится смертоносным оружием, иное поведение могло привести к непредсказуемым последствиям.

Да-да — фермеры кровожадны, неукротимы, суеверны, заносчивы, любвеобильны, вспыльчивы — и все время воюют. Но, тем не менее, воспитание не позволяет им бить человека по лицу.

Ему приходилось скрывать свои переживания. Стоило ему проговориться, и тетя тут же пожелала бы обсудить егопроблемы с педагогическим советом школы. Вскоре слухи об этом дошли бы до одноклассников, и издевательства, которые ему прежде приходилось терпеть, показались бы в сравнении с новыми пытками безобидными шалостями.

Ночами, когда тетя засыпала, он тихонько поднимался с постели и в свете ночника яростно отжимался от пола способом, которому его научил отец, а потом, двигаясь бесшумно, словно песчаный кот, подолгу боксировал с тенью, представляя на месте силуэта в зеркале ненавистные рожи своих мучителей. В своих детских мечтах — назло тете — Брук видел себя бесшабашным гулякой, проматывающим родительское наследство; он мчался на бронированном фермерском джипе, в кровь разбивал носы неповоротливым полицейским и тискал красавиц из увеселительных заведений, вывески которых он иногда видел из окна дядиного лимузина.

Время от времени он доставал спрятанную среди учебников стопку голокарточек и тайком разглядывал лица сильных, независимых людей, облаченных в высокие сапоги и наглухо застегнутые комбинезоны из армированной ткани. Он прикасался к смеющемуся лицу мамы, обводил пальцами колючие, чуть прищуренные глаза отца, который, даже позируя фотографу, не выпускал из рук многозарядного карабина с потускневшим от частого употребления ложем. Брук гадал, какой могла бы стать его жизнь, если бы в тот злополучный полдень отец не ступил в черную воду рисового чека. У него сохранились смутные воспоминания о том, как однажды отец взял его на одну из Больших охот, которые фермеры устраивают на границах своих владений, чтобы уменьшить поголовье опасного зверья. Брука облачили в тяжелый балахон до колен и сапоги со стальными щитками, дали большое автоматическое ружье, заряженное картечью, и вместе с другими детьми поручили отстреливать падальщиков. Сильный, стремительный, залитый солнечным светом отец ловко управлялся с оружием, выстрелы прокатывались над вельдом, сливались в непрерывные рокочущие раскаты, от которых вибрировала каждая косточка. Через месяц после смерти матери все оружие семьи, в том числе и карабин отца, было продано на аукционе.

Как-то раз Брук подумал: а не лучше ли ему умереть? Он даже всерьез начал прикидывать способы, какими лучше всего можно уйти из жизни. Он много раз видел тела убитых вельдом — заляпанные грязью и запекшейся кровью, с выеденными глазами и разорванными внутренностями, так что после долгих размышлений рассудил, что бескровная смерть от яда ему подходит больше. Осталось только выбрать, какой именно яд использовать. Ему не хотелось предстать перед людьми с посиневшим лицом и высунутым языком.

Переломный момент в его городской жизни настал, когда после футбольного матча здоровяк Джад прижал в коридоре у раздевалки Марину Ли — девушку, недавно перешедшую в их класс.

— Пусти! — сказала Марина.

— Пропуск — поцелуй, — нахально ухмыльнувшись, заявил Джад.

— Еще чего. Обезьяна!

— А что это у нас тут?

— Убери руки!

Как известно, настоящий джентльмен для достижения цели использует дипломатию. Грубая сила — удел плебса, населяющего муниципальные многоэтажки. В частной школе «Камби» воспитывали будущих джентльменов. Все спешили проскочить мимо, делая вид, что торопятся на занятия. Связываться с верзилой Джадом было себе дороже.

Для всех, кроме Брука.

Марина была славной девчонкой, и к тому же — достаточно красивой, но главное — она была, пожалуй, единственной в классе, кто не воротил от него нос и не участвовал в травле.

— Отстань от нее, — неожиданно для себя потребовал Брук.

Превратись он в жабу — и то не привлек бы столько внимания. Его демарш произвел фурор. Мгновенно образовалась толпа любопытных, которые хихикали и толкались в ожидании развязки.

Джад насмешливо спросил:

— А то что будет, деревня?

— Отпусти ее.

Марина внимательно посмотрела на него и тихо сказала:

— Я сама справлюсь, Брук.

То, как она назвала его по имени, решило дело — Брук понял, что у него нет выбора. И внезапно обрадовался этому. Его охватило неведомое ему прежде возбуждение, он подошел вплотную к Джаду, смерил взглядом его насмешливую рожу, потом коротко размахнулся и врезал ему в челюсть. Он все еще оставался фермером, человеком с реакциями мангуста, и движение его кулака оказалось столь стремительным для нетренированного глаза, что Джад, не успев моргнуть, оказался на полу. Потрясенный тем, что он сделал, Брук стоял над поверженным противником, тер ладонь и шипел от боли: у него не было опыта в таких делах, он впервые в жизни ударил человека, не рассчитал сил и с непривычки вывихнул себе большой палец.

— Ты давно напрашивался, — сказал Брук и в запальчивости обложил оглушенного Джада шестиэтажным ругательством — одним из тех, каким дед, пока был жив, отчитывал провинившихся дроидов.

— Будем считать, что он извинился, — поспешно сказала Марина. — Давай, я забинтую тебе руку. У тебя есть платок?

Во время беседы с директором Брук держал этот завязанный неуклюжим узлом платок, словно боевой орден.

— Я буду вынужден поднять вопрос о вашем поведении на заседании педагогического совета, — сказал директор. — Думаю, совет сделает относительно вас соответствующие выводы.

— Я оплачиваю полную стоимость обучения и мне наплевать на выводы совета, — с внезапно проснувшейся гордостью ответил Брук. — Если вам не нравятся мои деньги, я найду другую школу.

Он не снял повязку с ладони ни по дороге в класс, ни после занятий, идя к лимузину, рядом с которым его ждала разгневанная тетя Агата.

Увидев Брука, она поджала губы.

— Ничего не случилось, тетя, — сказал Брук.

Тетя Агата была шокирована. Она приложила уйму усилий, чтобы выработать в племяннике отвращение к конфликтам любого рода, и в особенности физическим, ибо была твердо убеждена: воспитание в детях безотчетного страха перед насилием является необходимой составляющей будущей успешной жизни.

— Ничего не случилось? — В ее голосе зазвенели слезы. — Я все знаю! Ты подрался! Ты едва не искалечил бедного мальчика! Ты нагрубил директору!

— Подумаешь!

— Садись в машину, — всхлипнула она.

— Я поеду на монорельсе.

С гордо поднятой головой, с перевязанной рукой (палец давно уже не болел), он стремительно зашагал прочь, больше не стараясь сдерживать шаг, чтобы сойти за горожанина. Тем же вечером он решил, что яд может и подождать.

После того случая друзей у него больше не стало, однако его как-то сразу оставили в покое. Его по-прежнему не считали за человека, но подножки и тычки прекратились, а крики насмешников «Мужик! Навозная морда!» превратились в осторожные шепотки за спиной.

Тетка все так же кормила его нравоучениями. Брук покорно выслушивал ее, заученным тоном говорил ей «Да, тетя» и «Нет, тетя», но ее власти над ним пришел конец. Тетя Агата не знала, что неподалеку от школы был тир для охотников, который содержал однорукий старик-фермер. Брук обнаружил его вывеску случайно, из окна вагона, когда рассматривал в окно рекламу ночного клуба с изображением мулатки, чью одежду составлял только прижатый к груди букет роз. Взяв в руки пистолет, Брук испытал странное чувство, будто бы до сих пор половинка его души пропадала неизвестно где, а теперь внезапно вернулась. С этого дня большую часть карманных денег он изводил на патроны. На тренировках в симуляторе он выкладывался с азартом одержимого, так что инструкторам иногда приходилось его одергивать. Тренер говорил, что у него задатки настоящего бойца.

Он сбегал в тир, отпросившись в библиотеку. Костюм и очки для стрельбы прятал в школьной раздевалке. Стрелковая подготовка и тренировки по выживанию в вельде — это была его тайна. Он не хотел ни обижать, ни волновать тетю Агату — он просто хотел жить своей жизнью. У него была сокровенная мечта, и он больше не собирался выставлять себя на посмешище.

Уверенный в том, что отныне он может тайно планировать свою жизнь, Брук стал учиться, не жалея сил, и скоро стал одним из лучших учеников, потому что помнил слова отца, который любил повторять, что дурак — все равно что трус. Рано повзрослев и научившись хитрить, он рвался к жизни, в которой, как ему казалось, ему удастся стать самим собой и хоть как-то искупить свою вину перед матерью, в смерти которой винил свою нерешительность. Он понимал, что для постоянной жизни в вельде, в особенности на неосвоенных землях, его тренировок недостаточно, но надеялся, что после школы сумеет найти способ учиться по-настоящему.

И еще он начал встречаться с Мариной.

Он был старше своих одноклассников, и восемнадцать ему исполнилось через неделю после окончания школы. А еще через день на его терминал пришла повестка. Так уж устроен мир: заказывать спиртное в баре тебе еще рано, а вот ехать на войну — запросто.

Фермеры не подлежали призыву, но Брук жил в Городе на попечении родственников и формально являлся обычным гражданином. Он владел всеми видами фермерского оружия, метал нож, управлял комбайном, знал повадки хищников и приметы начала миграции, мог по шуму за спиной определить количество атакующих тварей, мог остановить кровь у раненого и починить машину для резки торфа; умел стрелять на звук, закладывать силос и программировать робота-землепашца. Но он был воспитан в традициях свободного собственника, и жизнь наемного работника на Диких землях его не прельщала; в Городе же его знания не помогли бы ему устроиться даже помощником садовника. Прозябать же на скудном пособии в ожидании совершеннолетия он не желал. Так что известие о призыве он воспринял спокойно. Он рассуждал: Дикие земли я знаю, в Городе пожил, а перед тем, как вернуться в вельд и основать собственную ферму, было бы неплохо повидать мир, а главное — научиться кое-чему полезному. И еще: чем быстрее его заберут, тем быстрее тетя Агата и ее муж-подкаблучник оставят его в покое и перестанут изводить намеками о том, как хорошо быть адвокатом или финансовым менеджером.

Врач из медицинской комиссии удивился его рефлексам и пошутил, что, насколько он знает, Брук первый в истории Мероа фермер, которому доведется служить в армии Альянса. При этом огорчил его известием, что ввиду особенностей его организма проходить службу он сможет только в космической пехоте, потому как вживить интерфейсы для управления боевой техникой вряд ли представится возможным. Впрочем, Брук не очень-то и расстроился. Пехота так пехота. Шанс пощупать все своими руками, а не через манипуляторы какого-нибудь шагающего танка. На том и расстались.

В призывной пункт он шел с легким сердцем. Конечно, Марина будет по нему скучать, но полтора года — небольшой срок для настоящего чувства. А война — что война? После жизни в вельде служба в Объединенных силах представлялась ему чем-то вроде тренировки с оружием в загоне с хищниками. Трудно, опасно, но вполне преодолимо. Защищать людей — что может быть благородней?

Присягу они принимали небольшой толпой. В присутствии свидетеля из магистрата они приложили правую руку к груди, сделали шаг вперед и вслед за вербовщиком повторили слова клятвы или что-то в таком духе. Потом подошел медик, сцедил на анализ немного крови и намазал ему голову вонючим депилятором. Затем их погрузили в автобус и отвезли в сборный пункт при космопорте — пропахший дезинфекцией пакгауз на краю взлетной полосы, где на обеих руках повыше запястья красными несмываемыми знаками ему нанесли личный номер: MR-777-777.

Вот и всех дел — он стал космическим пехотинцем.

* * *

Лагерь «Маджи», в котором базировался 5-й батальон приема пополнений, оказался просто большой площадкой, расчищенной среди джунглей, — несколько квадратных километров утрамбованного грунта, окруженных тремя рядами колючих спиралей, с бетонными блиндажами и вышками, натыканными через равные промежутки. Все было серым и пыльным — мешки с землей, палатки, навесы из рифленого железа; в зоне безопасности на милю вокруг периметра не было ничего, кроме чахлой травы и искривленных ростков какого-то колючего кустарника.

Их вытолкали из автобусов, построили для переклички, раздали спальные принадлежности, наскоро разъяснили, где находятся умывальники, уборные, укрытия на случай обстрела, и, наконец, отвели в столовую.

Под навесом с крышей из рифленого железа и поднятыми брезентовыми пологами было душно, пахло рыбой и светили маленькие, забранные сеткой лампочки.

— Вегетарианцы есть? — перекрывая гул голосов и стук ложек, спросил повар в мятом колпаке.

Один из новобранцев — Глазер, из-за серой нездоровой кожи выглядевший лет на десять старше своего возраста, неуверенно поднял руку.

— Я вегетарианец. В нашей общине мясо считается нечистой пищей.

Повар захихикал:

— Не повезло тебе, дядя. Мы тут потребляем плоть убиенных животных. Жрем все, что летает, бегает или плавает. И даже то, что ползает. Добро пожаловать на Луакари!

Беднягу Глазера передернуло.

Сержант молча кивнул им на стойку раздачи. Брук сунул в щель считывателя свой жетон и получил поднос с ужином: миска рыбного супа-пюре, горка разваренных до бурого цвета креветок, капля острого соуса на листе салата и два початка вареной кукурузы. Еда была неприглядной с виду, но Бруку она показалась необычайно вкусной. Он быстро проглотил свою порцию и сходил за добавкой. Единственное, чего ему не хватало, — это чашки крепкого кофе. Местный напиток — слабенький чай, показался ему просто подслащенными помоями.

— Эй, вегетарианец! — громко окликнул сержант. — Да-да, вот ты. Как там тебя?

— Сэм Глазер.

— Мамки здесь нет, Сэм Глазер. Мамка теперь далеко. Поэтому жуй все, что дают, не то протянешь ноги. Здесь это быстро.

Сам сержант ел мало и неохотно. Он выпил чаю с хлебом, достал из кармана плоскую фляжку и, ожидая, пока его подопечные набьют животы, занялся тем, что, отщипывая кусочки хлебной корочки, капал на них водку, бросал через открытый полог, а потом наблюдал, как маленькие нахальные птички, отталкивая друг друга, набрасываются на угощение. Одна из пичуг вскоре плюхнулась на землю и, разинув клюв, беспомощно затрепыхала крыльями. Остальные благополучно ретировались.

— Вот так! — воскликнул сержант, обращаясь к компании измученных новобранцев, неохотно ковырявшихся в своих тарелках. — Вот вам наглядный пример армейских отношений: выскочки всегда получают по заслугам! Какова мораль? Вот ты, кудрявый. Молчишь? Мораль проста: не высовывайся!

Брук и не собирался высовываться. Слишком любопытные в вельде живут недолго — до первой Большой миграции.

«Интересно, что здесь делают с трупами?» — подумал он, приглядываясь к облачку мошкары вокруг лампочки. За столом напротив Кратет с интересом изучал содержимое подноса. Казалось, он впервые в жизни видит ложку и не знает, что с ней делать. Вот он опустил палец в соус, лизнул его и удовлетворенно улыбнулся.

Поймав взгляд Брука, Кратет поспешно вытер руку о салфетку, достал свой блокнот и через некоторое время сообщил:

— Вкусно!

После ужина сержант отвел их к палатке. Грубо сколоченный деревянный пол, пять армейских коек с москитными сетками, железные шкафчики. Маленькие полиэтиленовые окошки, в которые видно заходящее солнце.

— Устраивайтесь. Следите, чтобы койки не касались брезента, — посоветовал Санин. И ушел.

Брук опустил баул на пол, постоял, вдыхая запах пыли и сухого дерева, потом глубоко вздохнул, облизал губы и подошел к выходу. Сержанта нигде не было видно. Он оглядел цепь палаток перед собой, сторожевую вышку поодаль, солдат с полотенцами через плечо, облако пара там, где, как он подумал, находилась душевая. В ворота, вздымая шлейф пыли, с гулом вкатилась бронемашина; солдаты, спешащие в душ, на нее даже не взглянули. Потом освещение изменилось: заходящее солнце скрылось за облаками. Похолодало, поднялся ветер.

Пан уселся на койку, покачался, проверяя упругость парусинового ложа. Пощупал москитную сетку.

— Каменный век, — заключил он.

— Чего это он насчет брезента? — спросил Гор. — А?

Все почему-то посмотрели на Брука. Он пожал плечами:

— Какой-нибудь скорпион прыгнет со стены — мало не покажется.

Пан вскочил как ошпаренный и со скрежетом выдвинул койку едва ли не на середину прохода.

— Сначала, — продолжил Брук, — проверьте, не заползла ли какая-нибудь дрянь под кровать. Еще лучше подмести пол. Потом надо откинуть одеяло и посмотреть, нет ли чего под ним.

Гор осторожно приподнял одеяло, держа его за край двумя пальцами, точно дохлую крысу.

— Перед тем, как встать с кровати, снова проверьте пол. Переверните ботинки, перетряхните одежду. Ботинки лучше одевать помедленнее — так успеете понять, что в них кто-то есть до того, как вас укусят. В общем, ничего особенного, к этому быстро привыкаешь.

Новобранцы посмотрели на него с уважением.

— Тебе легко говорить, ты — фермер, — сказал Бан Мун, раскосый и такой бледный, будто кожа его никогда не видела света.

— Можно подумать, ты никогда не вылавливал тараканов из супа, — усмехнулся Брук.

— А почему кровати стоят в банках? — спросил Пан.

Брук мысленно вздохнул: втолковывать городским детишкам правила безопасности — все равно, что играть в пинг-понг с котятами.

— Там жидкость от насекомых.

Сразу стал ощущаться острый сладковатый запах.

— Если какая-нибудь тварь захочет добраться до вас, ей придется сначала проползти через отраву. Так что каждый день проверяйте уровень жидкости и почаще вычищайте банки от мертвечины. В вельде мы только так и спали.

От воспоминания о доме у него защемило в груди.

Стемнело. Только отблески заката еще окрашивали оранжевым светом верхушки джунглей за проволочным заграждением. Спустя час после отбоя новобранцы все еще тихо переговаривались. Пан достал припрятанный за ужином десерт, пустил по кругу, и под аккомпанемент лягушачьего хора все тихонько захрустели печеньем. Далеко за ограждением пронзительно закричало какое-то ночное животное.

Не прекращая жевать, Пан задумчиво сказал:

— Наверное, нам сначала дадут время на акклиматизацию. Все-таки чужая планета. Не меньше трех месяцев. А? Как думаешь, Длинный? Сколько нас продержат в карантине?

— Не знаю, — без всякого интереса ответил Людвиг — высокий и тощий, как пересохшая на солнце жердь. Затем он сел и приподнял оконный клапан, чтобы взглянуть на ночное небо. Небо здесь было удивительно высоким, и в нем на темно-синем бархате тускло светились крупные, будто нарисованные звезды.

Ночь выдалась ясная, но довольно промозглая. От дневного пекла не осталось и следа. Как и подобает настоящему горожанину, сырому ветерку из джунглей Людвиг предпочитал теплое дуновение климатической системы.

— Да идет он, твой карантин! — воскликнул он. — Терпеть не могу эти деревья. Пауки, скорпионы…

— Зато здесь платят боевую надбавку, — сказал Бан Мун. — Прямо с первого дня. Вместе с окладом набегает пять сотен в неделю.

— Неслабые денежки, — согласился Пан. — Мой старик получал вдвое меньше.

— Все равно. В город хочу, — угрюмо буркнул Людвиг. — Видал, какие тут цыпочки?

— Только не надо про баб! — запротестовал Гор. — Не сегодня, лады?

В воздухе тоненько звенела мошкара. Бан Мун, в очередной раз хлопнув себя по шее, достал банку спрея от насекомых и яростно обрызгал все, до чего смог дотянуться, — голову, шею, руки и даже стенку из прорезиненного брезента. Гор, чья койка стояла рядом, недовольно заворчал от едкого запаха и натянул одеяло на голову. Койка застонала под весом его туши.

Где-то далеко, несмотря на ясное небо, пророкотал гром.

— Слышали? — встревожился Бан Мун.

— Это гроза, — авторитетно заявил Пан.

— Ты-то откуда знаешь? Ты только сегодня приехал!

— Читал, — коротко ответил Пан. — Еще должна быть молния. Здоровенная такая вспышка.

Бан Мун и Людвиг вскочили и приникли к мутным окошкам. Действительно, после очередного раската горизонт осветился тусклыми зарницами.

— Ну, что я говорил!

Далекий гром ворчал, не переставая. Вот идиоты, беззлобно подумал Брук. Перепутать грозу со взрывами.

Он лежал, закинув руки за голову, и вспоминал все, что когда-то слышал о Луакари. Когда он просматривал сюжеты о нападениях партизан, обстреливающих правительственные гарнизоны и превращавших огромные территории в зоны смерти, то сразу представлял себе Дикие земли, где каждый шаг может стать последним. Переплетение побегов и щупалец, буйство жизни и смерти, ядовитые мхи, летучая жгучая паутина, колонии плотоядных насекомых, мириады хищных рептилий, находящих жертву по признакам ментальной активности. Однако пока местные ужасы ничем особенным себя не проявили. Более того, Луакари казалась довольно безопасным местечком.

Тем не менее Брука не оставляли неясные предчувствия. Он чувствовал себя беззащитным под хлипким пологом палатки. Сейчас он полжизни отдал бы за хороший автоматический пистолет. И как назло, еще этот гром…

Ветер пошевелил полог. Палатка наполнилась запахом пыли и влажной зелени. Почти как на Диких землях.

— Вот тебе и армия! — пробормотал Брук. Он накрыл голову подушкой и попытался уснуть.

И он уснул, несмотря на то, что Пан достал невесть как провезенную из дома губную гармонику и принялся выдувать из нее заунывные мелодии. Тягучие хрипловатые звуки странным образом перекликались с далеким воем какой-то местной твари, так что вскоре измученным новобранцам стало казаться, будто Пан аккомпанирует ночным воплям.

— Слышь, Пан? — спросил Людвиг. — Можно тебя кое о чем попросить?

Пан оторвался от гармоники.

— Заткнуться?

— Вот именно. Здесь и без твоего воя муторно.

— Это не вой, — возразил Пан. — Это — блюз. Если ты оказался черт знает где, если на душе погано, если не знаешь, как тебе быть…

— Тогда заткнись и не мешай остальным спать! — оборвал его Людвиг.

— Да поди ты к…

— Слышь, Пан, я не шучу.

— Помощники не требуются? — сонным голосом спросил Бан Мун.

— Поддерживаю, — пробурчал из-под одеяла Гор.

Пан пожал плечами.

— Быть удавленным в вонючей палатке — вот блюзовая смерть! — пробормотал он, но гармонику все же спрятал.

Наступила тишина, если только можно назвать тишиной какофонию таинственных звуков, состоящих из сопения, шума ветра и жутковатой переклички ночных обитателей.

Прошло примерно полчаса напряженного молчания и скрипа коек. Вдруг Людвиг резко сел.

— Какого черта! — воскликнул он. — Хочешь дудеть — дуди!

— Что? Уже подъем? — разволновался разбуженный Пан.

— Я говорю — играй, если охота.

— А, это… — сонно сказал Пан и зевнул. — Нет настроения.

— Лучше уж ты, чем эти твари! — буркнул Гор.

Так прошла первая ночь Брука на новой планете.

* * *

Утро только разгоралось, когда она выбралась из такси у ворот военно-воздушной базы «Карамбела». Было тепло и безветренно, а небо напоминало изумрудную поверхность морского залива; однако, следуя совету Мари Сикорски, Дайна надела замшевую куртку и захватила с собой теплую фланелевую рубашку, рядом с которой сунула сверток с парой мясных бутербродов. Мари говорила, что по ночам в джунглях Восточного Лабраджи бывает довольно прохладно.

Дайна посмотрела на свое отражение в бронированном стекле КПП и осталась довольна увиденным. Черная водолазка облегала ее грудь, словно приклеенная. Приталенная курточка и кепи армейского образца придавали ей неброскую походную элегантность.

В ее сумке с широким наплечным ремнем были: модные солнцезащитные очки в тонкой золотой оправе, сигареты с ментолом, зажигалка, запасные трусики, патентованная жидкость для чистки зубов, упаковка колготок, армейская аптечка, флакон шампуня, туго набитая косметичка, две расчески, мини-компьютер с модулем спутниковой связи, пара платежных карточек и чуть больше ста батов наличными, пластинка коммуникатора, несколько жетонов столичного монорельса, теплая рубашка, пакет с бутербродами, использованный билет на «Сон в летнюю ночь», резиновые тапочки для душа, мужской бумажник с документами, истертая поздравительная открытка, которую муж прислал ей из какого-то захолустья, электрическая зубная щетка, большое махровое полотенце, пачка влажных салфеток, карманная фляжка с бренди, куча разнокалиберных заколок для волос, перочинный нож, вырванная из глянцевого журнала страница с фотографией отца, пустая упаковка из-под презервативов, истрепанный томик стихов Цветаевой, тюбик алкозельцера, простенький солдатский сувенир из винтовочного патрона, счет из ночного клуба, серебряный нательный крестик с порванной цепочкой, флакончик духов и сложенная пополам голография, на которой была изображена миниатюрная блондинка, занимающаяся любовью с огромной лохматой обезьяной. Впрочем, Дайна допускала, что это монтаж.

С летного поля доносился шум двигателей. Сетчатые ворота базы были закрыты, проезд под большим транспарантом «Стой! Заглуши двигатель!» перегораживало полосатое противотаранное заграждение. А справа за приземистыми огневыми точками и проволочным заграждением под током, на фоне сторожевых вышек можно было разглядеть ряды грузовых самолетов с высоко поднятыми хвостами и пузатыми корпусами. Часовой проверил ее документы, с кем-то неразборчиво поговорил, потом провел ее через турникет и ткнул пальцем в высокое, увешанное антеннами здание.

Голос его был искажен динамиком бронекостюма.

— Видите зеленую дверь? Вам туда. Ни в коем случае не сворачивайте с белой линии. И не делайте резких движений.

Лицо солдата скрывалось за бронестеклом, гибкая лента тянулась от его оружия на сгибе локтя к заплечному патронному ранцу, сквозь светофильтр шлема виднелись зеленоватые отсветы боевого дисплея.

— Не буду! — пообещала она непроницаемому стеклу. А про себя подумала: «Что я, дура?»

Стволы автоматических турелей, упрятанных под бронеколпаки ДОТов, неотступно следили за ней на протяжении всего пути. Этим утром Дайна чувствовала себя бодрой и полной сил. Она медленно шла по узкой пешеходной дорожке и с удовольствием вбирала в себя взгляды мужчин и запахи отработанного топлива. Какое это удовольствие — быть молодой, сильной, топать по летному полю в куртке за две тысячи батов и чувствовать себя хозяйкой жизни!

Когда она остановилась у двери с табличкой «Дежурный офицер», замок щелкнул и дверь бесшумно отъехала в сторону. Из дверного проема потянуло прохладным воздухом. Ей навстречу поднялся темнокожий, коротко стриженный военный в форменных шортах и рубашке с короткими рукавами:

— Доброе утро, мэм! Я майор Карл Джессин. Полковник Твердик переслал мне ваш пропуск. Вы немного рановато.

— Зовите меня Дайной. Я подумала, может, мне заодно удастся выпить чашечку чаю. Я не успела позавтракать.

— Конечно, Дайна, конечно. Только сначала покончим с формальностями. — И добавил с виноватой улыбкой: — Вы должны меня извинить — таковы правила. Война.

— Никаких проблем, майор, — улыбнулась она.

Она достала из кармана свою часть пропуска, полученного накануне из штаба дивизии ВВС, подышала на чип генетической идентификации, а Джессин протянул ей форму извещения «ближайших родственников в случае несчастного случая». Мысленно улыбнувшись, Дайна вписала в этот документ имя и адрес своего случайного знакомого — симпатичного, подозрительно осведомленного в военных делах иностранного журналиста, с которым она провела несколько бурных вечеров во время последнего визита домой, в столицу. Подобные шутки были вполне в ее духе.

— Прошу. Я покажу вам наше хозяйство, — сказал майор и вывел ее в коридор.

Они спустились вниз по лестнице и через массивную дверь вошли в просторный зал без окон, освещенный только настольными лампами. Гнусавили радиоголоса, было очень свежо и прохладно. Несколько офицеров с рамками боевых информационных систем на глазах работали перед голографическими дисплеями, расцвеченными сплетением цветных полос и линий. Все офицеры были чуть старше тридцати; все, несмотря на ранний час, были бодры и деятельны. Это поколение воевало не один год, но не рассталось с верой в свое дело, и все они были оптимистично настроены.

— Первыми сегодня вылетают штурмовики, — объяснял майор Джессин. — Существуют три основных категории боевых вылетов — патрулирование, или вооруженная разведка; плановая ударная акция; а также вылет для воздушной поддержки. Первый — чепуха, развлекательный полет над джунглями, свободная охота. Второй, как правило, выполняется ночью, по наводке со спутника. А вот во время третьего приходиться попотеть. Чаще всего работать на поддержке приходится под плотным огнем. Хуже всего, когда партизаны устраивают наземные нападения с отвлекающей целью, а настоящую задачу выполняют их зенитчики, которые поджидают, когда штурмовики прибудут по запросу пехоты. И вот тут уж, как говорится, «пристегните ремни!» — Он улыбнулся. — Сегодня у ребят свободная охота. Наш район — от Восточного побережья и до Великих пустынь.

Дайна заинтересованно наблюдала, как на большой настенной карте медленно перемещаются разноцветные пятна атмосферных фронтов. Всю эту летную арифметику она знала не хуже выпускника военно-воздушной академии. Как, впрочем, и большинство жен и дочерей офицеров ВВС.

— Ваш вылет через полчаса после старта штурмовиков, — сказал майор. — У вас полно времени. Успеете выпить чаю и познакомиться со своими пилотами.

— А когда вылетают штурмовики?

— Через десять минут. Прошу сюда.

Они прошли по коридору и оказались в помещении буфета — несколько столиков, стеклянные стойки с бутербродами и автоматы с напитками. Здесь тоже было прохладно и негромко играла быстрая музыка — что-то агрессивное, насыщенное ударными. Майор подвел Дайну к столику, за которым завтракали двое мужчин в летных комбинезонах.

— Господа офицеры, позвольте представить — Дайна Лорето, сотрудница Красного Креста. Мисс Лорето, это ваш пилот лейтенант Доминик Эстрози. Ваш оператор вооружения лейтенант Цао Сяой. Мисс Лорето летит с вами в «Маджи». Прошу любить и жаловать.

Мужчины синхронно поднялись, кивнули и незаметно, как им казалось, переглянулись.

Дайна разглядывала офицеров, и у нее начали появляться опасения. В противоположность работающим в операторской ни один из них не выглядел бодрым и уверенным. Оба показались ей дерганными, как хомячки в брачный период. Оба были молоды — почти мальчишки, и Эстрози, младший из двоих, ко всему прочему был небрит. Это был высокий голубоглазый парень с ухватками записного плейбоя.

Ее позабавило то, что он забыл застегнуть ширинку. Он стоял с большущей прозрачной кружкой, наполненной, решила она, либо крепчайшим кофе, либо черным, как деготь, чаем.

Второй — подвижный круглоголовый азиат — тоже был слегка на взводе, и она по запаху догадалась о причине его возбуждения. Дайна старалась не обращать внимания на его глаза в красных прожилках, которые выглядели так, словно парень пережил песчаную бурю. Она почувствовала сильнейшее желание предложить ему глоток бренди из своей фляжки, но сдержалась.

Майор обратился к Эстрози:

— Дом, ты меня очень обяжешь, если сегодня обойдешься без выкрутасов. Мисс Лорето хочет добраться до базы живой. — Пилот снова кивнул, перспектива быть нянькой у какой-то девицы, пускай даже такой смазливой, явно не вселила в него особого энтузиазма. Майор повернулся и сказал:

— А теперь, мисс Лорето…

— Дайна, — поправила она.

— Дайна, — послушно повторил майор, — я должен идти. У нас намечается еще несколько вылетов, и мне нужно проинструктировать пилотов. Было очень приятно с вами познакомиться.

Она опустила сумку на свободный стул, села напротив Эстрози и несколько секунд задумчиво наблюдала, как двигаются его заросшие щетиной мужественные челюсти. Его напарник отошел к стойке, чтобы взять себе еще один рогалик. Кроме них в буфете никого не было.

— Что вам принести, мисс? — спросил стрелок.

— Чай, если вас не затруднит. Черный, с молоком, но без сахара. И зовите меня Дайной.

Пилот плотоядно усмехнулся.

— Приходилось летать, Дайна?

— Немного, — коротко ответила она. Она смотрела в светло-голубые глаза с расширяющимися, как у кошки, зрачками и пыталась определить акцент собеседника.

Оператор принес ей чай, и она кивком поблагодарила его.

— Майор треплет языком, — продолжал Эстрози, — а сам ни разу не был над зоной свободного огня. На базе полно чистеньких ребят, которые воюют, не отрывая зад от стула. Некоторые думают, что полет на «Импале» — это что-то вроде поездки на аэротакси, только над лесом.

Он отхлебнул кофе и спросил тоном бывалого ветерана:

— Когда-нибудь слышали об атаке с нижней полусферы?

— Что вы, откуда? — неубедительно удивилась Дайна.

Эстрози принялся заливать о мясорубках, в которых им посчастливилось выжить, о страшных муссонных дождях, песчаных бурях, предательских сдвигах ветра на малых высотах и о том, как ей повезло, что она летит именно в их машине. Она спокойно прихлебывала чай и бездумно следила за его губами. Болтовня пилота проплывала мимо сознания, как шум ветра.

— В прошлом году мы совершали разведывательный полет над северным побережьем. Один из тех, знаете — найти и уничтожить. Про которые не следует говорить прессе, так как наши друзья из Альянса, — он ткнул пальцем в потолок, — забеспокоятся и начнут слать запросы, потому как такие полеты, понимаете…

Дайна поощрительно кивала. Ее раздражало, что она никак не может определить акцент пилота. Вроде бы выходец с Севера, и тем не менее нет. Может, откуда-то с островов?

— …А так как днище у «Импалы» что бумага, а старина Цао, как всегда, поленился включить защиту, то схлопотал пулю прямо… ну, туда. В мягкое место. — Эстрози слегка приобнял напарника, который, казалось, был слишком увлечен рогаликом, чтобы сопротивляться. — А так как этот дуралей презирает смерть, то я узнал, что его продырявили, только тогда, когда он начал отключаться и система наведения перешла на автоматику. И знаете что, Дайна? — Он склонился к ней через стол, продолжая обнимать напарника. — Когда медики вытащили его из кокона, на полу в оружейной кабине было столько крови, что пришлось ее вычерпывать. Как воду из лодки, представляете? — Дайна сделала удивленные глаза. — Не говоря уже о том, сколько вытекло через пробоины.

— Ладно тебе, Дом, — бормотал красный от смущения стрелок, — не так уж много ее и было. Во мне и половины не наберется.

— Короче говоря, — сказал пилот, — мы с Цао ползаем на бреющем над самыми верхушками, а потому видим на земле всякое такое, чего со стула в штабе не видать. И сжигаем это ко всем чертям. Год без малого на этой летающей кастрюле — и пока что живы. А на мелкие дырки нам плевать. Верно, Цао? Так что вы майора не слушайте, Дайна.

«О боже… — подумала она. — Где ты был, когда раздавали мозги? Нет-нет, не отвечай — я знаю». А вслух сказала:

— Нам еще не пора, лейтенант?

— Нет, нас вызовут. Кстати, друзья зовут меня Дом.

— Красивое имя, — отозвалась Дайна.

Пилот загадочно улыбнулся и коснулся ее руки. Он обернулся к стрелку, и последовал короткий, мяукающий разговор на незнакомом языке, из которого Дайна не поняла ни слова. Голоса их звучали словно кошачий концерт. Цао Сяой поднялся; мужчины пожали друг другу руки и свободной рукой похлопали друг друга по плечу. Дайна нашла такую сентиментальность довольно забавной.

Потом стрелок повернулся к ней.

— Извините, я на минутку, — сказал он и вышел.

Пилот отложил недоеденный рогалик.

— Скажите, Дайна, — он так доверительно понизил голос, что ее имя просто утонуло в липком меду.

— Да?

— Я боюсь, вы сочтете меня нахальным, если…

— Мне нравятся нахальные мужчины, — перебила она.

Эстрози расцвел.

— Нет, правда?

— Конечно. Наверное, я дурно воспитана. Мне нравятся нахалы и грубияны. Мне нравится флиртовать с ними в кафе. Знаете, ну… привлекать внимание. Я люблю, когда незнакомые парни подмигивают мне на улице и когда солдаты свистят мне из своих грузовиков и выкрикивают пошлости. Как-то на соседней улице начали расширять дорогу, так я целую неделю делала большой крюк, чтобы дорожные рабочие могли присвистнуть и что-нибудь сказать мне вслед.

Он смотрел на нее с недоверчивым изумлением.

— Я их понимаю, — медленно сказал он.

— Эти парни ждали меня каждое утро. Я бываю очень пунктуальной. Думаю, для них мое появление было замечательным началом рабочего дня.

Пилот решил взять быка за рога.

— Я бы хотел пригласить вас поужинать. Что скажете?

Она смерила его оценивающим взглядом.

— Вы для меня чересчур опытны, — заявила она.

Он расплылся в глупой улыбке.

— Почему вы так думаете?

— Умеете обращаться с женщинами. Все отрепетировано. Ужин при свечах, немного тихой музыки, доверительная болтовня, а потом все кончается постелью.

— Я вовсе не такой! — неискренне запротестовал он.

— Надеюсь, — сказала она с сомнением. — Но все равно — в ближайшие дни я занята.

— О, ждать я умею! — воскликнул он. — Что скажете насчет «У Базилио»?

Она поморщилась.

— Там все время пахнет подгоревшими оладьями.

— А «Самовар»?

— Слишком шумно. К тому же там полно студентов.

— «Золотой чайник»? — предложил он.

— У вас что, туго с финансами? — спросила она.

— Тогда «Звезда Куду»?

Вернулся стрелок. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы оценить благотворные последствия антиалкогольной процедуры: он посвежел и подтянулся, его движения стали плавными и размеренными, а из глаз исчезла вампирская краснота.

— Так что, мы договорились, Дайна? — И пилот накрыл ее руку ладонью.

Стрелок посмотрел на него с плохо скрытым восхищением.

Дайна склонилась через стол и сказала доверительным голосом:

— Дом, может, мне не следует этого говорить, потому что вы мне нравитесь таким, как есть… Но все же, пожалуй, скажу.

— Я весь внимание, Дайна, — ответил он, слегка удивленный.

— У вас ширинка расстегнута.

— Серьезно? — он непроизвольно посмотрел вниз и покраснел.

Стрелок закашлялся, изо всех сил пытаясь скрыть рвущийся из него смех. Красный, как рак, Эстрози послал ему ненавидящий взгляд.

— Ну, пожалуй, пора выдвигаться, — выручая товарища, произнес стрелок. — Хотите, я дам вам шлем наблюдателя, Дайна?

— При одном условии. Если не станете палить в бедных птиц и после врать, что разнесли целый отряд партизан.

Стрелок рассмеялся и подал ей руку. Теперь, когда от него не несло, как от перегонного куба, он казался вполне милым парнем.

Они вышли из здания и уселись в колесный кар. У пилота было лицо ребенка, у которого отняли игрушку. Он приложил ладонь к сенсорной панели, компьютер щелкнул, загружая нужную программу движения, и они покатили. Дайна не обращала на разобиженного вояку никакого внимания. Она устроилась на заднем сиденье, в нарушение инструкции свесив ноги за борт, улыбнулась, достала бутерброд и впилась в него зубами.

* * *

Брук стоял на небольшом плацу из утрамбованного щебня. Рядом в строю замерли другие новобранцы — высокие и маленькие, худые и не очень; на лицах застыло одинаковое глупое выражение настороженного ожидания — прямо-таки наглядное пособие на тему «учись, сынок, хорошо, а не то попадешь в армию». Застывшие фигуры поражали своей неестественностью — какая-то карикатура на военный строй. Несмотря на утренний кросс, большинство будущих пехотинцев выглядели помятыми и сонными.

Старший сержант Вирон — живое воплощение старших сержантов всех стран и времен, а именно — краснорожий, коротконогий и горластый, страшно вращал налитыми кровью глазищами; взгляд его был подобен взгляду Горгоны: поймав его, несчастные забывали дышать и вместо молитвы мысленно повторяли пункты устава о недопустимости телесных наказаний.

Часть его высказываний из-за акцента уроженца Гатри и поврежденной в боях челюсти так и осталась для Брука тайной. Например, слово «офицер» сержант произносил как «овизер». Он также придавал своеобразный шик словам «сволочь» и «капитан», произнося их как «свогач» и «ктэн».

— Значит, так, быдло, — начал он деловито. — Сейчас будете слушать овизера ктэна Твита. Зарубите себе на носу, что овизер после сержанта — самый важный вещь на свете. Стоять перед ним так, будто у вас понос и недержание. Поняли, сволочи?

Это было первое напутствие, которое новобранцам предстояло накрепко усвоить. Старший сержант также любезно сообщил, что до лагеря «барахтался в самом что ни на есть дерьме, и на таких уродов, как вы, насмотрелся досыта».

Новобранцы проглотили и это.

По одну сторону от строя находилась столовая, откуда их только что вывели, по другую — гравийная дорога, по которой привозили пополнения. А прямо впереди, на стене барака за баррикадой из мешков с песком был укреплен большой щит, и на нем красовалась огромная вербовочная афиша Объединенных сил: группа устрашающего вида бойцов в камуфляже, с ног до головы увешанных оружием, форсирует водную преграду. Козырьки кепи отбрасывают тень на сосредоточенные, мужественные лица; бойцы застыли в сокрушительном порыве, рукава закатаны, бугрятся мышцы, во все стороны летят брызги грязи; стволы, антенны и мокрые подсумки озарены лучами солнца.

Глядя на афишу, Брук подумал, что, наверное, на ней была изображена какая-то другая армия, не та, в которой он оказался. Как-то не слишком верилось, что окружавшие его городские отбросы имеют шансы превратиться в таких вот суперменов. Разве что им нарастят мышцы, выпрямят ноги и спины, а потом добавят в лысые головы немного мозгов.

Новобранцы молча стояли под палящими лучами раскаленной добела звезды под названием Лаури. Пот стекал по напряженным лицам, и капли его мгновенно высыхали на горячем красном щебне. Наконец, скрипнула дверь барака. Позы новобранцев стали еще напряженнее. На плац вышел капитан в полевой форме. Он был молод, высок ростом, с усталым лицом и коротко подстриженными светлыми волосами. Загар очень шел к его вылинявшему тропическому комбинезону.

— Ми-и-и-р-р-а! — проорал старший сержант. Этот зловещий вопль, напоминавший предсмертный крик раненного в сердце пацифиста и на деле означавший требование расправить грудь и прижать руки к бокам, впоследствии не единожды являлся новобранцам в страшных ночных кошмарах.

С глухим стуком каблуков взвод выпятил животы и подбородки.

Капитан медленно подошел к строю, остановился. Ряд наградных колодок на его груди сверкнул ярким бликом. Кто-то на правом фланге не выдержал, почесал нос. Кто-то чихнул. Капитан неодобрительно взглянул на старшего сержанта. Строй притих. Стало слышно, как за палатками глухо взрыкивает моторброневика и как с шумом льется вода на кухне.

— Приветствую вас в 5-м батальоне приема пополнений, — произнес капитан звучным, с легкой хрипотцей, голосом. — Я капитан Твид, куратор вашего взвода. Моя задача состоит в том, чтобы каждый из вас занял то место в Объединенных силах, которое наиболее полно соответствует вашим склонностям и состоянию здоровья. Вы пробудете здесь чуть больше двух месяцев. За это время вы пройдете курс специализации, программа которого будет зависеть от места вашего назначения.

Он замолчал и оглядел строй, словно ожидал какой-то реакции на свои слова. Потом заложил руки за спину и продолжил:

— Как вам уже известно, территориальная целостность республики Менген под угрозой. В стране действуют силы, которые пытаются дестабилизировать обстановку. Предпринимаются меры для мирного разрешения конфликта, а пока правительственные войска ведут войну с инсургентами. В нашу задачу входит предотвращение геноцида мирного населения, а также обеспечение гуманитарных мероприятий. Ввиду этого наши части и подразделения по большей части дислоцированы на автономной территории Лабраджи, близ границы с Бератом. То есть в районах наиболее ожесточенных столкновений. Ваша жизнь и жизни ваших товарищей будут зависеть от вашей способности правильно оценивать обстановку. Цель тестов, которым вас подвергнут, — убедиться в том, что вы в состоянии эффективно действовать в критических ситуациях. Или, проще говоря, способны ли вы выполнить боевую задачу и не стать при этом героями. — Капитан помолчал. — Я имею в виду — посмертно.

«Ну, я-то точно способен», — подумал Брук. Происходящее напоминало ему инструктаж в школе выживания на Диких землях, только там вместо офицеров занятия вели убеленные сединами фермеры, что само по себе свидетельствовало об их профессиональных качествах. Как бы ни было трудно, он будет стараться изо всех сил. В конце концов — неужели он хуже наивных, как трехмесячные щенки, горожан?

Послышался шум гравия под ногами, отрывистые голоса. По дороге в колонну по одному протопало отделение солдат в камуфляже — это возвращался ночной засадный патруль: штаны промокли от росы, оружие поперек груди, руки поверх стволов, магазины примкнуты; впереди строя, высунув язык, трусит саперный пес в защитном жилете-хамелеоне и с пластиковыми чулками на лапах. Замыкала колонну пара коренастых андроидов с фиолетовыми татуировками на щеках. Один из них окинул строй новобранцев любопытным взглядом и улыбнулся широкой открытой улыбкой. Брука поразило, какими серыми, словно посыпанными пылью, были лица патрульных. Солдаты выглядели так, будто едва оправились после тяжелой болезни.

Он вспомнил, какими уставшими и измученными выглядели новобранцы сразу после подъема. «Этот чертов туман, — пробормотал Пан в душевой. — Кажется, будто тебя выпотрошили». Однако Брук не испытывал никаких неприятных ощущений. Разве только от жары, из-за которой сохло во рту и форма мгновенно пропитывалась потом.

Капитан подождал, пока патруль скроется за палатками, и продолжил:

— В те сроки, что имеются в нашем распоряжении, подготовить космического пехотинца традиционными методами невозможно. Я уже не говорю о том, что это нереально с точки зрения бюджета Объединенных сил. Кроме того, ввиду короткого срока службы происходит интенсивная ротация личного состава. Поэтому в целях сокращения учебного курса ваше обучение будет проведено методом гипнокодирования. Это передовая методика, гарантирующая стопроцентное запоминание материала и закрепление его на уровне рефлексов. Уже сегодня, — капитан скупо улыбнулся, — вы сможете в этом убедиться.

Новобранцы заулыбались. Раздались смешки.

— Тишина в строю! — рявкнул старший сержант. — Ми-р-р-а!

— Вы получите знания, — продолжил капитан, — касающиеся оперативной обстановки в районе мест несения службы, правил общения с местным населением, навыков владения оружием, боевой техникой и оказания первой медицинской помощи. Предвосхищая вопросы, поясню: Объединенные силы не применяют запрещенных правительствами ваших стран методов воздействия. Наши методики обучения гуманны и позволяют подготовить солдата с минимальным насилием над личностью. Процедуры кодирования напоминают те, что применяются в гражданских высших учебных заведениях.

— Брешет, сука! — прошептал кто-то рядом с Бруком. Он скосил глаза: так и есть — это Гор с его вечной скептической ухмылкой. — В моем колледже никакого кодирования не было. Виртуальные лекции, как везде. Врет.

Брук задержал дыхание от острого запаха — Гор потел, словно его окатили из ведра. Его комбинезон на спине и боках был мокрым насквозь и прилип к телу.

— Есть тут такие, — неожиданно спросил капитан, — кто боится, что не справится? Поднимите руки.

Поднялось несколько рук.

— Есть! Есть! — закричали в строю.

— Молча-а-ать! — заорал старший сержант. От напряжения вены на его шее вздулись как канаты. Но из-за акцента всем послышалось «Мычать».

Стая мелких птичек с шумом вспорхнула в воздух. Капитан подождал, пока эхо сержантского вопля перестанет гулять между палатками и затеряется за полосой безопасности.

— Что ж, — сказал он, — способность признаться в своей слабости делает вам честь. Уверяю вас, скоро вы перестанете колебаться.

Над джунглями показался коптер: он быстро приближался. Половина новобранцев, никогда не видевших таких странных летательных аппаратов, провожала его глазами. Сверкнув черными блистерами, машина на мгновение зависла над лагерем, опустилась и исчезла за палатками.

— Разрешаю говорить в строю, — сказал капитан. — Можете задавать вопросы.

— А когда нам дадут оружие? — спросили из задних рядов.

Казалось, старший сержант сейчас лопнет. Но прежде, чем он успел использовать свое коронное оружие — душераздирающий вопль, капитан поднял руку. И тогда Вирон просто выпустил воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Тихое шипение длилось и длилось. Прошло, наверное, не меньше пяти минут, прежде чем новобранцы догадались отвести изумленные взгляды от его рта.

— Отвечаю на вопрос: оружие вы получите только в своих подразделениях, — сказал капитан. — Однако хочу заметить: хотя телесные и иные наказания, нарушающие права личности, в Объединенных силах запрещены, у нас имеется достаточно способов поддерживать дисциплину. Поэтому ведите себя в строю как положено.

— Чтобы задать вопрос, поднимите руку и представьтесь! — гаркнул старший сержант.

— Рядовой Плат! Капитан, как насчет мускулов? Нас будут модифицировать?

— Глубокая модификация тела проводится только для специалистов и служащих спецподразделений, — ответил офицер. — Вы же будете заниматься физической подготовкой согласно программе. — Он скупо улыбнулся. — Ваши обязанности не подразумевают необходимости вступать в рукопашные схватки. Ну и, разумеется, если кто-то болен — перед направлением в боевую часть он пройдет курс лечения.

— Рядовой Янкович!

— Да?

— Капитан, что такое перенос психоматрицы?

Брук вдруг почувствовал, что офицер внутренне подобрался. Какое-то предчувствие на уровне подсознания. Нервная вибрация. Вроде той, когда спиной чувствуешь напряжение затаившегося хищника. Он осторожно повернул голову и в нескольких шагах от себя увидел невысокого коренастого солдата с красной от смущения физиономией.

— Психоматрицы? — переспросил капитан. Помолчал. Поднял глаза. — А кто вам сказал про психоматрицу?

— Слышал разговор на корабле, — ответил солдат. — Случайно. Когда отходил от анабиоза.

— Обращаться к овизеру по званию! — гаркнул сержант.

Капитан покачался с пяток на носки.

— Перенос психоматрицы, это… м-м… наложение некоторых моторных реакций ветеранов на подсознание неопытных военнослужащих. Вас не должно это беспокоить. Это совершенно не опасно. Личность носителя никак не затрагивается.

— Капитан, значит, когда мы попадем в бой, в нас проснутся навыки ветеранов?

Старший сержант вперил в новобранца тяжелый, злобный взгляд. Лицо капитана превратилось в застывшую маску. Наконец, он улыбнулся. Но выражение его глаз не соответствовало этой улыбке.

— Это совершенно неопасно, — заученно повторил он. — Более того — помогает адекватно действовать в критических ситуациях. Не можем же мы бросить в бой солдат с неокрепшей психикой? — Он со значением посмотрел на старшего сержанта. — Еще вопросы?

— Вопросов больше нет, ктэн! — гаркнул старший сержант.

— Ну, если вопросов нет, тогда приступим к занятиям по распорядку, — сказал капитан. — Напомню: если у кого-то возникнут проблемы, я всегда готов его выслушать. Главное, ничего не бойтесь. Кодирование — это совершенно безболезненная процедура. Старший сержант, командуйте.

— Седьмой взвод, напра-во! Бего-о-ом, арш!

Новобранцы нестройно повернулись и помчались неуклюжим галопом, вздымая тучи пыли. И тут появилась она. Дайна. Ее имя Брук узнал чуть позже, а пока она стояла рядом с молодым щеголеватым офицером и с любопытством смотрела на кашляющих от пыли, натужно пыхтящих новобранцев. Вначале Брук ее не заметил — завеса пыли была такой плотной, что ему приходилось прилагать все силы, чтобы не споткнуться и не свалиться под ноги заднего ряда. А потом Гор тихо присвистнул и сказал:

— С такой я бы каждый день воевал!

Брук повернулся и увидел коптер, чьи лопасти еще вращались, рядом стояла девушка, одетая по-походному: туфли на низком каблуке, темные брюки, приталенная куртка из рыжей замши и армейское кепи, козырек которого отбрасывал тень, но не скрывал миловидного лица. Сочные губы, прозрачные глаза, черные, как смоль, волосы… Тут девушка заметила, что на нее глазеют. Она застенчиво улыбнулась, затем, отвернувшись, что-то сказала стоявшему рядом офицеру, и они вместе скрылись за палаткой.

— Интересно, кто она такая? — пропыхтел Пан.

— Подружка какого-нибудь полковника, — предположил Людвиг.

Гор сплюнул в пыль:

— Повезло ублюдку!

Рискуя переломать ноги, Брук на бегу оглянулся, словно надеясь увидеть сквозь плотную ткань палатки соблазнительный силуэт.

Откуда ему было знать, что в действительности означают эти самые «передовые методы обучения»?

* * *

Никто не решился бы поинтересоваться у капитана Твида, как он оказался в «Маджи» — в богом забытом лагере приема пополнений, в полусотне миль от цивилизации и в тридцати световых годах от родной планеты, в одной компании с наглыми штабными водителями, пьяницами-интендантами и сержантами-инструкторами, которые настолько вжились в образ напрочь сбрендивших горлопанов, что даже сидя за карточным столом в импровизированном вечернем клубе общались исключительно посредством хриплых воплей, доводя до истерики собак из саперного взвода. А причина заключалась в том, что Твида одолевала икота. В спокойной обстановке он вел себя как обычно, но стоило прогреметь первым залпам заградительного огня, как капитана прихватывали жуткие желудочные спазмы. И чем ближе слышались звуки боя, тем сильнее он икал. Доходило до того, что в самый ответственный момент он не мог выдавить из себя ни одного внятного приказа. Какие бы усилия он ни прилагал, на какие бы хитрости ни пускался — от гипноза до патентованных ушных затычек, организму Твида так и не удалось свыкнуться с шумом, который имеют обыкновение производить стреляющие друг в друга люди.

Джим Твид любил свой аэромобильный батальон, в котором ему отчаянно хотелось остаться, и из-за этого он воспринимал свое невезение особенно остро. Да и в том, что случилось под Джагрой тем вечером, не было его вины…

Тот день помнился ему смутно, будто в дыму. Помнится, они шли через поля с неубранной рожью, потом через небольшой ручей и заросли по обоим берегам. Твид шел по правому берегу вдоль проселочной дороги; слева по флангу от него топали солдаты соседнего взвода, рядом шел взводный сержант, а чуть впереди обнюхивал землю приземистый саперный робот. И вдруг, совершенно неожиданно, придорожные заросли взорвались огненными брызгами, и люди вокруг начали падать. Взводный сержант Твида был родом из Улейна, хуторка в пяти километрах от его родного города, и не успел Твид моргнуть, как сержанта на его глазах развалило надвое.

Не стой в зоне поражения, так ему вдалбливали в школе офицерского резерва. Уходи из-под огня. Двигайся туда, где противник. Перемещайся. И Твид перемещался. Делал все, как положено. Определял цели для огня поддержки. Вызывал артиллерию. Бегал кругом с воплями: «Гранатометчика сюда!» и «Первое отделение — огонь прикрытия!» А вокруг продолжало грохотать, да так, что он порой не слышал собственного крика. Реактивные снаряды с воем пронзали воздух, кусты вспыхивали, как спички, истошно вопили раненые, а он носился среди этого бедлама и все не мог взять в толк, что это за звуки вокруг такие: «Вжик»?

В тот вечер его взвод потерял четверых. Еще пятеро были серьезно ранены. Но не это его подкосило. Не раскиданные по берегу ручья внутренности сержанта. Его добила тощая собака на улице разрушенного рыбацкого поселка: кругом грохотало, как в адской кузне, он выглянул из-за угла и увидел худого рыжего пса, который вгрызался в раздутый труп женщины в пыльной красной юбке. В воздухе стоял кисло-сладкий запах смерти, пес жадно урчал, кося глазами по сторонам, и, прежде чем его радист поднял карабин и вышиб людоеду мозги, Твид ощутил сильнейший спазм в животе, опустился на колени и выблевал на газон остатки ужина. Его выворачивало и выворачивало, пока внутри не осталось ничего, кроме желчи, а когда он поднялся с колен, его начала сотрясать проклятая икота.

Вскоре все открылось. Начальник штаба батальона, проводившего операцию по прочесыванию джунглей, обратил внимание на командира взвода, который отдавал распоряжения исключительно через манипулятор тактического компьютера. Начальник штаба имел зуб на взводного, а взводный терпеть не мог начштаба, но тот был подполковником, а взводный всего лишь вторым лейтенантом, и к тому же — из резервистов. Твиду устроили медицинскую проверку, он с треском ее провалил, и меньше чем через неделю уже усаживался в «вертушку» с приказом о переводе из боевых частей в батальон приема пополнений.

— Почему они так со мной поступили? Ведь я не трус! — напившись патентованных средств от икоты, бормотал капитан под мышку красавице Веронике Рохас, начальнице склада вооружений. — Тыловые крысы! Проклятые, разжиревшие тыловые крысы! Раз у человека нелады с желудком, так что, можно выкинуть его на помойку?..

Но сержант Рохас не знала ответа. Она лишь молча ворошила его влажные от пота волосы. Ее пальцы были нежны, как прикосновения тумана…

Увы, Твид должен был оставаться в Объединенных силах хотя бы до окончания пятилетнего контракта, поэтому каждое утро ему приходилось заправлять под ремень свою поруганную гордость, а потом десять часов подряд заниматься превращением уличной шпаны, опустившихся наркоманов, спившихся брокеров, хронических безработных, жуликов, авантюристов, наивных мечтателей и прочих осадков общества в несокрушимых космических пехотинцев. Так было и в этот день: побрившись и с неохотой влив в себя чашку терпкого травяного чая, он отправился на плац знакомиться со своим новым взводом. После краткой приветственной речи он направился в деревянный барак, чтобы проверить, насколько глубоко военные знания проникли в стриженые котелки его новых подопечных.

Он не терял надежды на лучшее. Как знать, быть может, ему удастся избавиться от своего проклятия и именно солдаты этого выпуска станут его новыми подчиненными?

Несмотря на кондиционер, в бараке было жарко. Тихо гудели стойки с тестирующей аппаратурой. На столах учебного класса были разложены шлемы виртуальных симуляторов — по два на каждый стол. Капитан Твид сидел, задрав ноги на стол, и в ожидании своего взвода потягивал холодную содовую, к которой пристрастился, пытаясь изжить свой недуг.

И тут дверь хлопнула, и вместо взводного сержанта-инструктора вошел лейтенант «Дабл-А» — Ашот Авакян.

— Привет, Дабл! — сказал Твид. — Как себя чувствуешь?

— Прекрасно. А вот ты неважно выглядишь.

Твид выдавил кривую улыбку:

— На себя посмотри!

Он подумал, что Авакян, возможно, самый элегантный офицер из всех, кого ему доводилось видеть. Он был как персонаж с агитационной афиши: умные глаза с прищуром, загорелое волевое лицо; комбинезон на стройной фигуре сидит так, словно сшит на заказ и только вчера доставлен от гарнизонного портного. Вот только забавный акцент сводил на нет все впечатление от образа идеального офицера.

— Я по делу, — сказал Авакян. — У тебя ведь сейчас занятия?

— Седьмой взвод, — подтвердил Твид. — Новички.

— К нам тут прилетела цыпочка из Красного Креста. Желает посмотреть процесс превращения в настоящих солдат.

Твид снял ноги со стола и сел прямо.

— Кто такая?

— Дайна Лорето. Говорят, ее папаша — большая шишка, менгенский генерал. — Лейтенант усмехнулся. — Заставляет ее приносить пользу родине.

— Совсем сбрендили, — резюмировал Твид. — Мало того, что они катают туристов на истребителях, теперь и до нас добрались. Она что думает — тут у нас цирк?

Авакян пожал плечами.

— Может, и так. Только Мерин перед ней готов землю рыть. Она вроде как контролирующая инстанция. Следит, чтобы не нарушались права личности при обучении.

Твид поморщился.

— Еще одна чокнутая патриотка. Или нет, дай догадаюсь — она извращенка? Тащится от вида перепуганных мужиков?

— Знаешь, по-моему, девчонка не так проста, как кажется. У нее допуск высшей категории, и доставили ее спецрейсом, а чутье у Мерина — что у саперной собаки.

Твид отхлебнул содовой и в задумчивости оглядел ряды столов. Чего ему бояться? Его дело — нажимать кнопки да просматривать отчеты. Программы обучения формируются не здесь. Что бы ни случилось, его карьера вряд ли пострадает, даже если дамочка поднимет визг в прессе. Но смутная тревога не покидала его. Предчувствие.

— Ну так что, разрешишь ей посидеть в сторонке? Можно, конечно, дождаться приказа из штаба корпуса, но Мерин считает, что лучше змей не шевелить.

— Как она — ничего?

Лейтенант рассмеялся звонким, почти мальчишеским смехом:

— Увидишь.

В дверь постучали.

— А вот и наша гостья, — сказал Авакян и пригладил усики.

— Войдите! — крикнул Твид.

Дверь открылась, и в барак вошла стройная молодая брюнетка.

Твид встал и проглотил комок в горле. Как он вспоминал позднее, больше всего в тот момент он боялся, что его желудок отреагирует на это неземное явление так же, как обычно реагировал на вражескую стрельбу. Нет, конечно, за три года Твид уже успел попривыкнуть, что каждая вторая менгенская женщина по меркам его родины — писаная красавица.

Но эта…

Невероятная женщина.

Дайна распахнула свою куртку, спасаясь от жары. У нее было сильное, резко очерченное тело, глаза цвета росы и волосы, рассыпавшиеся по сторонам и постоянно падавшие на глаза. Ее черты, если приглядеться, были слегка неправильными — нос немного длинноват, один уголок рта чуточку выше другого, однако эта неправильность только подчеркивала ее красоту. Девушка рассеянно улыбалась, ее глаза постоянно двигались, она с интересом разглядывала стойки с аппаратурой и увешанные плакатами стены.

Он так засмотрелся на нее, что не сразу сообразил, о чем говорит Авакян. Должно быть, он представил их друг другу. Что за черт!

Он покраснел и невпопад пробормотал:

— Очень рад, мэм.

В глубине ее глаз мелькнула ирония.

— Не люблю казенщины. Зовите меня Дайной.

Она говорила с едва заметным акцентом. Менгенский, с восточного побережья, как Твид догадался чуть позднее.

Да уж, это тебе не оружейница.

Дайна протянула ему руку. Твид едва прикоснулся к ней. Ее ладонь была легкой и прохладной.

Он снова судорожно сглотнул.

Невероятная женщина.

* * *

Он пришел в себя от безумного, бесконечного холода. Казалось, кристаллы льда вот-вот разорвут мозг и вывернут суставы наизнанку. Глаза с трудом различали свет — тусклый, немигающий, неестественно белый, с каждой секундой становившийся ярче. Где это он? Он тряхнул головой, чтобы там хоть немножечко прояснилось. Он что, получил по башке прикладом? Или это отходняк после крутейшего прихода, какой бывает, если смешать боевой стимулятор с джином и запить этой дрянью пару обеззараживающих капсул из штатной аптечки?

Его свет погас и возник вновь без предупреждения. Сознание рассыпалось в пыль подобно запущенной в стену пивной бутылке. Трещины в стекле преобразовались в бездонные пустоты. Кто-то безжалостно сжег его память и для пущей надежности растер пепел ногой, хотя он не помнил, кто, где и когда. В общем, на мозги надежды не было. О себе он знал только, что когда-то был солдатом и что это ускользающее знание — единственное, что связывало его с реальностью: странно вывернутой наизнанку, запахом и какими-то неуловимыми оттенками напоминавшей казарму в базовом лагере. И где приходится орать, чтобы тебя услышали сквозь грохот гаубичных батарей. Да, вот он, этот знакомый барабанный гул. И резкий голос, что пытается перекричать его.

— Подъем, подъем, детки! Хватит разлеживаться! — эхом отдавалось от стен узкого и длинного, как нора, помещения.

Голый жилистый паренек напрягся, резко сел и открыл глаза. Воняло здесь, как в преисподней. Запахи смешивались в забористый коктейль: крепкий пот, холодное железо, пары спирта и какой-то невообразимой неопознанной химии. Короба вентиляции порождали тягучий гул, от которого закладывало уши. Зубы выстукивали дробь. Трясущиеся мертвецы осторожно выползали из гробов с откинутыми стеклянными крышками. Клочья пара таяли в холодном воздухе.

— Не стоять, не стоять! Следуем по синей стрелке. Все в душ. Горячий душ, парни!

Медленно, будто на пробу, он опустил босые ноги на решетчатый пол. Металл оказался неожиданно теплым. Зачем-то он ощупал голову. Обнаружил, что лыс, как колено. Парень позади него медленно опустился на колени, оперся рукой о стену. Через мгновение его вывернуло наизнанку.

— Боже, ну и вонь! Шевелись, шевелись!

Обрывочный образ: горячие камни, жажда, ночь, похожая на сумерки, красная луна на сером, будто присыпанном пылью небе; какие-то вялые тени, разморенные удушливой жарой, короткие ослепительные вспышки и хаотичное мельтешение зеленых огоньков, уносящихся в темноту. Образ мелькнул и сразу угас, не дав ни малейшей наводки ни на то, что случилось, ни на то, где и когда это было.

Он встал и медленно двинулся туда, куда указывали светящиеся стрелки на стене. Низкий потолок давил на плечи. Капли ледяного пота скатывались по телу, щекотали бока, отчего становилось еще холоднее.

Среди того очень немногого, в чем он был абсолютно уверен, было твердое знание, что он был мертв и что его смерть случилась где-то далеко отсюда. Все воспоминания об этом неприятном моменте представляли собой мешанину бессвязных, повторяющихся чувств: жуткий, безысходный страх, жалость к себе и ледяная решимость, из тех, что ощущаешь, когда загнан в угол. Остальное — набор бесполезных деталей и смутных образов. И еще он никак не мог вспомнить, как его зовут. Имя вертелось в голове, но при попытке сосредоточиться бесследно исчезало. Надписи на переборках были знакомы, значит, он умел читать. Голос выкрикивал понятные слова, значит, он понимал местный язык. Он умел ходить, дышать, смотреть и слушать. Напрягшись, мог вспомнить организацию медицинского обслуживания и связи, особенности тактики малых подразделений в труднодоступной местности, правила выбора укрытий, теорию обороны от превосходящих сил противника и значение фактора внезапности в городском бою. Остальное представляло собой цветные стекляшки разбитой мозаики, обрывки чувств и мыслей, причем как своих, так и неизвестно чьих.

— А ну, живей, космические волки! Шевели ногами! Все в душ!

Резкий голос принадлежал краснощекому пучеглазому человеку со шрамом на лице — единственному среди присутствующих, на ком была одежда. Покрой ее явно относился к военному типу. На петлицах тускло поблескивали знаки различия.

— Чего уставился, дружок? Валяй за стрелкой.

Знаки различия… Отчего-то ему показалось, что этот парень с петлицами старшего сержанта должен относиться к нему с бо́льшим уважением. Он не помнил, почему, но очень надеялся, что эти провалы в сознании — явление временное. Может быть, когда память к нему вернется, ему будет гораздо хуже, чем сейчас, но это хотя бы даст ему возможность сориентироваться. Несмотря на холод и мрачное окружение, он был настроен оптимистично. Он все вспомнит. Может, чуть позже. Но обязательно вспомнит.

Губы парня шевельнулись, словно пробуя слова на вкус. Он хрипло и неуверенно изрек:

— А повежливее нельзя… дружок?..

Человек в оливковом комбинезоне и кепи, засунутом под погон, вытаращил глаза, словно вдруг обнаружил, что с ним заговорил зерноуборочный комбайн.

— Повежливее?.. Дружок?..

Затем он сверился с маленьким электронным планшетом и дурашливо прогнусавил:

— Прощения просим, ва-систво! Пожалте в душик. Уж не побрезгуйте. И не извольте гневаться, ежели мыльце в глазки попадет. — И внезапно рявкнул, да так, что шея у него побагровела от натуги: — Шевелись, свогач, твою дивизию мать, пока я тебя шокером не пошевелил! Бегом в душ, рядовой! Еще раз раскроешь хлебало — пожалеешь! Слышали? Всех касается! Ноги в руки, обмылки! Шире шаг!

Он отшатнулся от брызг слюны и продолжил путь. Рядовой. Значит, теперь он рядовой. Что-то подсказывало ему — какое-то смутное, интуитивное воспоминание, — что и в прежней своей жизни он уже побывал в подобном окружении, так что можно было с уверенностью предположить, что его теперешнее состояние — просто новое воплощение привычного образа.

«Слишком стар для рок-н-ролла, — мелькнуло в голове, — и слишком молод, чтобы умереть…»

Он усмехнулся. Ладно, ближе к реальности. А текущая конкретная реальность выражалась в следующем: он неожиданно очутился в армии, в месте, отдаленно напоминающем санпропускник. Он понятия не имел, как здесь очутился, но ему сразу же стало ясно, что прочие гости тоже попали сюда неведомым образом и, как и он сам, все они пребывают в растерянности. В глазах голых парней, толкущихся в очереди в душ, он различал характерную, отупелую безучастность.

Человек в комбинезоне с закатанными рукавами по-свойски подмигнул ему и протянул бумажный стаканчик. На груди у него красовалась эмблема — красный крест под человеческой фигуркой с разведенными в стороны руками.

— Восстановитель, — произнес медик. — Пей, не бойся. Мертвого поднимет. До дна, дружище. Потом душ.

Он послушно проглотил теплую, приторно-сладкую жидкость и переступил через высокий порог. Душ оказался еще одной длинной комнатой, наполненной паром. Мокрые лысые головы отражали свет плафонов, и серые тени, как призрачные звери, путались под ногами. Тугие струи хлестали со всех сторон, сдирая озноб и пробуждая мысли. Ледяные иглы в мозгу начали таять. На лицах новобранцев медленно проявлялось выражение изумленного узнавания, словно у новорожденных, впервые увидевших свет.

С лязгом распахнулась железная дверь в противоположном конце комнаты. По ногам потянуло сквозняком.

— Седьмой взвод, выходим! — раздался из динамиков тот же резкий голос.

Он прислушался к своим ощущениям. Что-то было не так. Нет, пожалуй, ничего у него не болит и не кружится, однако предметы в глазах временами теряли четкость. Он крепко зажмурился и поморгал, пытаясь сфокусировать взгляд. «Бум-м, бум-м…» Сквозь плеск воды и шарканье ног доносились гулкие удары, будто кто-то размеренно лупил кувалдой по железу. Спустя мгновение он догадался, что это бухает его сердце. Возможно, так действует восстановительный коктейль, решил он.

Натужно гудела вентиляция. Никто не задавал вопросов, не проявлял агрессии и не собирался возмущаться. У входа в раздевалку — очередной норы с рядом клетушек-выгородок вдоль переборки — дежурили два солдата в такой же, как у сержанта, форме. Оба были вооружены парализаторами. За ними, наполовину скрытый высокой металлической стойкой, расположился седеющий унтер-офицер.

— Протяни руку!

«Бум-м, бум-м…» Он машинально подчинился. Запахи химии и глухие подземные звуки пробуждали в нем смутное беспокойство. Лицо унтер-офицера расплывалось, будто от слез. Он закрыл глаза и почувствовал, как в руку ему ткнули холодным металлом. Пискнул сканер. «Как бычков сортируют», — подумал он.

— Брук Алексис Адамс, номер MR-777-777, — сказал унтер. — Все показания в норме. Твой шкафчик номер двадцать. Одевайся. В проходе не толкайся. Не болтай. Жди команды на выход. Ясно?

— Ясно, унтер-офицер.

— Ну и номерок… Следующий!..

Брук. Конечно же, его зовут Брук. Как он мог забыть? Теперь, после живительного горячего душа, воспоминания о пережитой смерти казались ночным кошмаром. Какой только дряни не привидится после глубокого гипноза! Теперь он был уверен: эти выкрашенные белым бетонные стены — не порождение наркотического бреда. Да, его память была в отключке, но теперь он снова стал собой, обрел индивидуальность. Еще немного, и он вспомнит остальное. Внутри него нарастало нетерпение. Холодок неизвестности, как на пороге гулкой комнаты с непроницаемым мраком. Предвкушение. Казалось, в груди вибрирует туго натянутая струна.

Он облачился в тонкое темно-серое белье. Влез в комбинезон из необычной ткани — плотной и мягкой одновременно. Повел плечами, привыкая. Удовлетворенно хмыкнул. Присел на откидное сиденье, сунул ноги в ботинки, с легким щелчком зафиксировал клапаны. Не удержался, притопнул — обувь нигде не жала, ботинки плотно облегали ноги, словно вторая кожа. Что ж, подумал он, по крайней мере, в снаряжении здесь толк понимают.

И кто-то незнакомый внутри него удивился этому знанию.

В маленьком зеркале на дверце шкафчика он увидел узкое лицо с темно-серыми глазами, взирающими на мир с едва заметной тенью недоверия. Лоб его блестел от испарины.

«Бум-м, бум-м, бум-м», — грохотала кувалда.

— Седьмой взвод, на выход! — каркнул динамик. — Следуем за синим указателем.

В проходе зашаркали шаги. Брук захлопнул дверцу шкафчика и втиснулся в толчею светло-оливковых тел. Читая надписи на стене — буквенно-цифровые коды, смысла которых он не понимал, он силился вспомнить что-то важное. Что-то, от чего может зависеть его жизнь. Его била нервная дрожь. Сознание странно двоилось, словно он смотрел на себя со стороны.

— Поживей на выходе! — не унимался динамик. — Строимся в порядке номеров, номера нанесены на нагрудных табличках.

Откуда-то пахнуло запахом разогретой изоляции — так ночью пахнет воздух на станции городского монорельса.

Монорельса? В затуманенном мозгу возникло неожиданное видение: пульсирующий свет реклам и бурлящие толпы на улицах бесконечного города, словно пузырем, накрытым пленкой силового поля.

Струна со звоном лопнула. Чужие мысли осыпались шелухой, память включилась, будто с глаз сорвали повязку, и он впервые увидел свет; волна образов накатила девятым валом, врезала так, что он на мгновение замер, ухватившись за стену. Ферма на Диких землях, первый пистолет и первый собственноручно убитый ящер, смерть родителей и воспитательные беседы тети Агаты, управляющий банком с выражением лживого участия на морде, запах волос Марины, постер во всю стену, на котором выряженный в хаки белокурый бог, напоминавший центуриона времен расцвета Римской империи, восклицает: «Защити человечество — вступай в Объединенные силы!»

Он стиснул зубы и двинулся вверх по ступеням, туда, где слышались звуки настоящей жизни и куда указывали синие световые росчерки.

— Брук Алексис Адамс, — повторил он, словно споря с кем-то незримым.

* * *

Дайна опустилась на стул и откинула со лба прядь черных волос. В ее облике ощущалось что-то очень женственное, очень привлекательное. Может быть, все дело было в том, как она держалась?

Через тонкие стены просачивались звуки лагеря — неясные голоса, хруст щебня под ногами, звонкие удары по металлу.

— Так, внимание сюда, задохлики! — донесся издали рык старшего сержанта. — Включили мозги! Повторять не буду! Движение всегда начинать с левой ноги… Левая сторона — это там, где сердце. Вот ты, чучело, покажи, где у тебя левая нога! Ты что, мутант? Или идиот? Вот теперь правильно. Запомни ее, урод.

— Командир батальона разрешил мне присутствовать на контрольном занятии, — сказала Дайна. — Вы ведь не против?

— Нет, конечно, нет, — ответил Твид. Он, как мальчишка, стеснялся смотреть ей в глаза.

Его волнение она поняла по-своему.

— Не беспокойтесь, я имею необходимый допуск, — заверила она. — И не буду вмешиваться в процесс. Я просто посижу в сторонке.

— О, тогда все в порядке, — сказал Твид и улыбнулся.

Его хроническая икота потеряла всякое значение, отошла в прошлое и обрела статус рядового события, такого, как осенний дождь, ночной туман или утреннее солнце.

Он заметил, что девушка восприняла его улыбку как знак внимания.

— Взво-од! Шагом… арш! — рыкнул старший сержант.

— Я видела, как солдат уводят куда-то под землю. Мне показалось, они очень напуганы, — сказала Дайна.

— Их вели в гипнобокс. Под землей проще обеспечить звукоизоляцию. А страх при первом сеансе кодирования естественен. После он проходит.

Она изучающе посмотрела на него.

— Наверное, это очень увлекательно — наблюдать за рождением новой личности. Только что перед тобой один человек — мягкий, разболтанный, боязливый. И вдруг он преображается. Становится другим. Вы согласны?

— Не знаю, — честно признался Твид. — Мне как-то не приходило в голову посмотреть на это с такой точки зрения.

— Правда? — спросила она. Но не стала уточнять, с какой точки зрения он смотрит на то, чем занимается.

— У меня много дел, — пожаловался Твид. — Новобранцы идут потоком, и часто приходится засиживаться допоздна. Конечно, все делают компьютеры, но по правилам результаты должен проверить человек. В моем терминале скопилась куча непроверенных файлов. Я просто не успеваю их читать. К вечеру жутко устаешь от всех этих графиков. — Он грустно улыбнулся. — В последнее время я чувствую себя усталым уже с самого утра.

— Левой, левой! — вопил сержант. — Держать интервал! Левой! Резче, свогачь! Резче!..

— А чем именно вы занимаетесь? — спросила Дайна.

— Тестированием.

— Вы не могли бы уточнить?

— В новобранцев запихивают тонны всякой дряни, а я даю рекомендации по их дальнейшему обучению.

— Еще подробнее, если можно.

— Ну, мальчишки ложатся в гипнобокс, их усыпляют и охлаждают в специальном растворе, потом подвергают гипнокодированию посредством комплексного воздействия бета-, гамма- и мю-волн. Потом их приводят сюда, и я вселяю ужас в их сердца.

Он подумал, что еще никогда так не говорил. Почему-то с этой едва знакомой девушкой он мог делиться любыми мыслями, какие приходили ему в голову. Его не смущало даже то, что она записывала их разговор, — он заметил, как она прикоснулась к едва заметной мушке микрофона за ухом.

— Почему ужас?

— Потому, что я должен проверить, насколько хорошо усвоены полученные знания. Потому что от качества усвоения материала будет зависеть жизнь солдата. Я — вооруженное компьютером пугало. Моделирую ситуации, при которых солдату приходится тяжко. Пугаю мальчишек до полусмерти. Заставляю потеть от ужаса. Делаю все, чтобы из глубин подсознания выползли их навыки. Иногда после моей проверки они делают в штаны. Иногда падают в обморок. Пускай. Лишь бы перед этим они поступили так, как их учили. Грамотно выбрали укрытие. Успели нажать на кнопку пуска. Вызвать поддержку. Внятно передать свои координаты. Не утопили свой джип или артиллерийский тягач. Правильно наложили повязку раненому. — Он невесело усмехнулся. — Большинство из них уже к концу этой недели возненавидят меня лютой ненавистью. Сильнее, чем своих сержантов.

— Простите, если мои вопросы кажутся вам странными, — сказала она. — До сих пор я не имела дела с гипнокодированием. Во всяком случае, не в таких объемах и не с такими методиками. Однако я обязана убедиться в гуманности обращения с новобранцами, а ваша часть находится в моей зоне ответственности, и мне приходится…

— Нет-нет, все в порядке, Дайна! — поспешил заверить Твид.

— Вы хорошо знаете свое дело?

— Во всяком случае — я с ним хорошо справляюсь.

Это было правдой. Два года назад он пришел сюда всего лишь вторым лейтенантом, а три месяца назад получил капитанские петлицы. Подполковник Беринг, по прозвищу Старый Мерин, сказал, что очень доволен им, назвал самым исполнительным офицером лагеря и фактически обещал сделать его своим заместителем, как только наступит срок плановой ротации.

— Вас послушать, все это выглядит не слишком привлекательно, — заметила Дайна.

— От службы и не требуется, чтобы она была привлекательной. Она должна быть эффективной. Нам за это платят. А наши добрые улыбки мы оставляем для девушек на танцах.

— Пожалуй, в сегодняшнем мире без вас не обойтись, — задумчиво сказала она, — но каково сознавать, что по вашей вине люди становятся жестокими…

Он пожал плечами:

— Так устроена жизнь. Я лишь выполняю свои обязанности. Родители доверяют нам своих детей и ждут, что армия вернет их в целости и сохранности. А армия ждет от них исполнения своего долга. Мы же пытаемся сделать так, чтобы все остались довольны. Согласен, иногда наши методы кажутся жестокими. Но мы — Объединенные силы, а не Армия спасения. Идя в Космическую пехоту, приходится оставлять чувства дома.

Она пытливо на него посмотрела.

— А вы не рисуетесь? По вашему виду не скажешь, что вы такой бесчувственный. Признайтесь — вы ведь не любите свою работу?

— Люблю, не люблю — какое это имеет значение? — тихо произнес он. И добавил более оживленно: — Знаете, иногда я позволяю себе не мучить парней. В особенности после первого сеанса кодирования — он самый болезненный. Я придумал несколько простых штучек, которые позволяют провести первичную проверку без симулятора. Хотите, покажу?

— Если только обойдется без крови, — улыбнулась она.

— Не волнуйтесь, — успокоил Твид. — Самое страшное, что может с ними случиться, — пара шишек.

Тонкие стены сотрясались от топота солдатских ног.

— Левой! Левой! — надрывался старший сержант. — Правый фланг, подтянись! Раз, раз, раз, два, три! А ну-ка, хором!

— Раз, два, три, — вразнобой отозвался взвод.

— Слабаки! Ни хрена не слышу!

— Раз, два, три! — взревели шестьдесят глоток.

— Куда ни шло! Эй там, третья шеренга! Да, ты. Шевели ногами, сперматозоид мороженый! Хватит мечтать о подружке — ты еще улететь не успел, а ее уже завалил какой-нибудь прыщавый цивик…

Твид покраснел.

— А вы, капитан? — спросила Дайна как ни в чем ни бывало. — Вы тоже проходили такое обучение?

— Конечно, нет! Офицеры и контрактный состав обучаются по совершенно другим методикам. В них почти не используется кодирование. Большую часть материала я учил традиционным способом. Знаете, я…

— Стой! Ми-и-р-р-ра! — совсем рядом гаркнул старший сержант, и капитан в смущении умолк, словно его застигли за непристойным занятием.

Дверь распахнулась, впустив в помещение слепящий солнечный свет. В барак по одному начали входить озирающиеся новобранцы. Сержанты грубовато распихивали их по местам. Твид заметил, что все без исключения, даже не пришедшие в себя после сеанса, рядовые с любопытством глазеют на Дайну. Девушка спокойно сидела на стуле, сложив руки на коленях. Было похоже, что внимание мужчин ее ничуть не трогает.

«Она, наверное, привыкла к тому, что на нее всегда пялятся», — с некоторой долей ревности подумал Твид. Солдатский запах, до краев наполнивший помещение, — химическая пропитка и присыпка для ног, пыль, мыло, пот, флюиды страха и тревожного ожидания, — теперь казался ему невыносимо едким и грубым по сравнению с едва уловимым тонким ароматом, исходившим от девушки.

Он дождался, пока последний солдат усядется, и кивком выпроводил сержантов за дверь. Оглядел ставшей тесной аудиторию. Тридцать пар глаз настороженно следили за ним из-под сетчатых шлемов.

— Ну что ж, — произнес он, — поздравляю вас с прохождением первого, самого важного сеанса обучения. — Твид кашлянул, прочищая горло. Его затылок онемел от испытующего взгляда Дайны. Он нервно облизнул губы и продолжил: — На нашем занятии присутствует проверяющий из Красного Креста. Сегодня мы проведем простую проверку. Можете снять шлемы — они вам не понадобятся.

Он подождал, пока солдаты стянут с лысых голов гибкие металлические сетки. Открыл ящик стола. Сунул в него руку. Повернул голову, взглянул на Дайну и произнес, неизвестно к кому обращаясь:

— Ничего не бойтесь.

Потом вырвал руку из стола и с воплем «Граната!» уронил себе под ноги зеленое металлическое яйцо.

Эта проверка была его гордостью. Стопроцентно работающим фокусом, позволяющим проверить вживленные рефлексы аудитории. Твид вообще считал себя человеком творческим. Думающий офицер — что может быть лучше этой характеристики? И кто знает, о чем он думал в момент, когда железяка без запала грохнулась на пол и медленно покатилась к столу? О своем постыдном недуге? О погибшем взводном сержанте, которому не хватило секунды, чтобы упасть за спасительный бугорок? Или, быть может, в этот момент он забыл обо всем и думал только о Дайне, чувствуя, что она глубоко тронула его, но совсем не так, как бывало с другими женщинами? Представлял, как в ее ироничных глазах сначала мелькнет тень любопытства, которое — как знать — сменится заинтересованностью?

Эхо его крика еще звенело в ушах, когда тридцать человек с грохотом ссыпались на пол и приняли рекомендованную наставлением позу — ноги расставлены, глаза закрыты, рты разинуты, головы закрыты руками. Тридцать человек замерли, превратившись в груды тряпок защитного цвета.

Все, как один.

Нет, кроме одного.

Один — высокий худощавый парнишка из первого ряда — вместо того, чтобы упасть на пол, взметнулся в воздух подобно футбольному вратарю, раскинувшему руки навстречу мячу.

Мгновение триумфа растянулось в вечность позора. Будто во сне, Твид наблюдал, как приближаются к нему выпученные глаза паренька. Все ближе… И ближе… И ближе… Пока Твид не смог различить каждый сосуд вокруг серых зрачков. Пока тень проклятого идиота не заслонила собой весь мир.

А в следующий миг сжатое, как пружина, и твердое, как железная болванка, тело обрушилось на него, сбило с ног,швырнуло в угол, прямо поверх — о, ужас! — упавшей навзничь девушки. Новобранец, все так же раскинув руки, навалился сверху, не давая им подняться, а потом, странно изогнувшись, пнул гранату ногой.

Зеленое яйцо вылетело в проход и со стуком врезалось в дверь.

Наступила тишина, которая, казалось, длилась целую вечность. Потом кто-то из новобранцев пошевелился и осторожно поднял голову. За ним еще один. Потом оглушенный падением Твид различил сопение над ухом. Он пошевелился и попытался опереться рукой, чтобы встать.

— Слезь с меня, болван! — прошипел он. Ладонь его коснулась чего-то мягкого. Ее грудь! Он отдернул руку быстрее, чем от раскаленного угля. Девушка покорно лежала под ним и ожидала конца действа. Ее лицо было наполовину закрыто прядями длинных темных волос. Ее нижняя губа была слегка прикушена. Нет, она была восхитительна. До Твида долетел слабый запах ее духов. Стоп. Возьми себя в руки. Твид поспешно встал, протянул руку и помог ей подняться. Виновник его позора стоял рядом, не зная, куда деть руки. «Б. А. Адамс», значилось на его нагрудной табличке. Солдаты, один за одним, поднимались, отряхивали комбинезоны и рассаживались по местам, гадая, что бы все это значило.

— Вы не ушиблись? — спросил Твид. Он чувствовал себя раздавленным тараканом.

— Все в порядке, — ответила Дайна. Она поправила волосы и одернула водолазку, отчего ее грудь упруго колыхнулась.

Твид почувствовал, как его ушам стало жарко.

— Идиот! — с чувством сказал он. — Что на тебя нашло?

— Это была граната, — виновато ответил паренек.

— Конечно, граната! Зачем ты ее пнул? Почему не упал, как все?

— У нас на Диких землях гранаты не применяют против людей. В них встроена специальная защита, — смущенно пояснил солдат. — Если в зоне поражения окажется человек, граната не сработает.

— На Диких зе… Что? Как это? Зачем же ты ее пнул?

— Прошу прощения, капитан. И у вас, мэм, — пролепетал окончательно стушевавшийся паренек. — Это все мои рефлексы. Если вы бросаете гранату, значит, вам угрожает опасность. Атакующий рой или стая. Пока вы рядом, граната не сработает. И тогда вы можете погибнуть.

— Погибнуть? — спросила Дайна. — Но не от гранаты?

— Конечно, нет, мэм! Это же просто — вас атакуют, вы в опасности, вы защищаетесь наиболее подходящим к ситуации способом. У нас в вельде гранаты применяют против роя насекомых. Реже — против стаи мелких животных, когда стрелять поздно или когда оружие вышло из строя. Есть еще химические, для водоемов. Но граната не взорвется, пока вы рядом. А вы были совсем рядом. — Паренек посмотрел на Твида. — Должно быть, сэр, вы ее просто выронили…

— Я и не собирался ее бросать. Я уронил ее специально!

Казалось, новобранец изумлен до глубины души.

— Специально? Вы шутите, гейдан капитан! Кто же станет специально ронять гранату!

— До вас что — не доходит? Это была проверка.

Паренек рискнул неуверенно улыбнуться. Должно быть, дурачина решил, что над ним потешаются. И откуда такие берутся?

— Встаньте в строй! — дрожащим от ярости голосом процедил Твид.

— Да, гейдан.

— Я вам не гейдан! И не «да», а «есть»!

— Есть, капитан, — выдавил Брук.

Над столами прошелестели смешки. Паренек стиснул зубы и уставился в пол. Потом он подобрался, поднял голову, посмотрел на Дайну и тихо, но отчетливо произнес:

— Мне очень жаль, мэм. Надеюсь, я не сделал вам больно.

Наступила тишина. В голове Твида одна за другой проносились мысли. То, что он опозорился, — ясно, как день. В ближайшие несколько недель, он, несомненно, будет главным объектом лагерных сплетен. Офицеры — все эти неудачники и пьяницы, спрятавшиеся от войны за колючим ограждением, вволю потешат самолюбие, издеваясь над ним при малейшей возможности. Однако не это занимало его. В этом новобранце, несмотря на кажущуюся простоту, присутствовало нечто такое, отчего капитан чувствовал себя не в своей тарелке. Что ж его так тревожит? Нет, такое поведение после сеанса кодирования — это, конечно, необычно и даже более того — невероятно, но не в этом дело. Было что-то еще…

— «Б. А. Адамс», — вслух прочитала Дайна. — Что это значит? Борис? Барнс?

Твид удивленно посмотрел на нее. Дайна обращалась к новобранцу. И она улыбалась.

— Брук Алексис, мэм. Мероанский фермер, — с достоинством ответил солдат.

— Рядовой! — строго поправил его Твид. Но солдат даже не повел бровью. Он не сводил глаз с девушки.

— Благодарю вас, Брук! — сказала Дайна. Она перевела взгляд на капитана.

— Рядовой Адамс пытался меня спасти, — пояснила она. — Он просто не знал, что граната учебная. Ведь так, Брук?

И она снова посмотрела на солдата. Со значением, как показалось Твиду.

— Теперь знаю, мэм, — ответил солдат и покраснел.

— Вот видите! Выходит, он меня спас. Кстати, и вас тоже.

— Он не должен был никого спасать, — оправдываясь, пробормотал капитан. — Он должен был упасть на землю. Так положено. Знаете, иногда — очень редко — у нас случаются накладки…

Он лгал. Никаких накладок на его памяти не случалось. Эта — первая. Оборудование всегда работало как надо, процесс был так же надежен, как и его икота. И теперь он совершенно не представлял, как ему быть. В конце концов, он всего лишь контролер. Нажал кнопку и зафиксировал результат. Конечно, где-то в недрах его памяти была погребена полузабытая инструкция на случай фатального сбоя, но выудить ее на свет божий сейчас, под ироничным взглядом этих прозрачных глаз…

— Гхм…

Он повернул пылающее лицо. Он пытался найти какой-нибудь способ задержать ее. Изменить впечатление. Получить еще один шанс.

— Большое спасибо, капитан, — с преувеличенной серьезностью сказала Дайна. — У вас отличные солдаты. Не буду мешать вам работать. Еще увидимся.

Потом девушка улыбнулась смущенному новобранцу, повернулась и направилась к выходу. Тридцать пар глаз сверлили ей спину. Тридцать пар глаз прожгли дыры на ее аппетитных выпуклостях.

Капитан Твид тоскливо смотрел, как ее тело свободно двигалось под облегающей одеждой, и думал о том, когда у него в последний раз была такая женщина? Может быть, никогда. Рука еще помнила восхитительную упругость ее груди.

Дайна грациозно перешагнула через порог и исчезла в потоке солнечного света.

Капитан Твид вздохнул. Невероятная женщина. Потом он очнулся.

— Ну, чего уставились? Всем надеть шлемы! Быстро, быстро! — Он возвысил голос. — Сержанты — ко мне! Отрабатываем групповые вводные!

При этом он смотрел только на Брука. И взгляд его не предвещал ничего хорошего.

* * *

Рассвет обещал изнурительную жару. Туман оседал густой росой, пригибал траву к земле. Не верилось, что уже через час-другой солнце превратит окрестности в парилку.

Разгоралось утро.

Лица солдат были неразличимы за полупрозрачными сетками накомарников, поверх комбинезонов свисали длинные накидки, похожие на балахоны из зеленой марли, отчего фигуры казались бесформенными, как замшелые валуны. Рокот лопастей высадившего их коптера затих вдали. Все вокруг было залито призрачным бледно-розовым светом. Впереди отряда лежали поля, разделенные редкими перелесками, а в нескольких километрах за ними поднималась стена джунглей. Солнце еще не взошло, но темные силуэты деревьев резко выделялись на фоне розовеющего горизонта.

Брук настороженно осматривался. Все его чувства были обострены. Его ноздри раздувались от незнакомых запахов. Он прислушивался к звукам пробуждающегося дня и, держа палец на спусковом крючке, провожал глазами каждую птицу, каждую букашку, которых мог различить в неясной рассветной дымке. Одновременно он приглядывался к поведению товарищей, сутулившихся под весом амуниции и оружия; подмечал, как они стоят, куда смотрят, на что обращают внимание.

Над полем с шумом промчалась стайка птиц, и Брук резко повернулся на звук. Он воспринимал происходящее с ним как абсолютную реальность, забыв про то, что этот мир — всего лишь смоделированная компьютером иллюзия и что на самом деле его тело с надетой на голову металлической сеткой сидит сейчас за столом в душном бараке. Запах сырой земли, жужжание шмелей, слепящие лучи поднимающегося солнца, тяжесть оружия в руках — все вокруг было предельно достоверным. Если ущипнуть руку — она чувствовала боль. Если уколоть палец — из него шла кровь. Ему нравилась эта достоверность. Нравилось ощущать, как послушно его тело. В этом выдуманном мире он не ощущал сомнений. Они забылись, как сон. Несмотря на опасности незнакомого мира, на легкое ощущение того, что все происходит будто бы не с ним, Брук чувствовал себя готовым встретить и преодолеть любые трудности.

Он внимательно присматривался к непривычному окружению, стараясь узнать о нем как можно больше до того, как сержант даст команду к движению. Все здесь было не таким, как в родном вельде. По сравнению с Мероа земля казалась почти безжизненной. Огромные шмели суетились вокруг бледных цветов, не обращая на людей никакого внимания. Вокруг головы вились мелкие насекомые, но, судя по поведению солдат, были не слишком опасны — от них просто отмахивались. Какие-то большие твари парили высоко в небе, оглашая окрестности едва слышным клекотом, но и они не делали попыток атаковать.

Он с одобрением отметил, что никто из солдат не смотрит в одну сторону — каждый стоял, наблюдая за своим сектором, так что ни один участок не оставался без внимания; оценил, как они двигаются — плавно, почти не производя шума; как общаются, по большей части используя скупые жесты; как держат оружие.

Оружие! Он поспешно опустил глаза и осмотрел странную штуковину, которую сжимали его руки. Конструкция было совершенно незнакомой и мало походила на привычный ему фермерский карабин. Более того — она и на оружие-то была непохожа! Карабин чем-то напоминал охотничье ружье, созданное конструктором, в жизни не видевшим зверя. Толстый короткий ствол переходил в прямоугольную коробку, в середине которой была утоплена пистолетная рукоятка, так что кисть со всех сторон облегал черный пластик. Изогнутая пластина с тыльной стороны была, по всей видимости, выдвижным телескопическим прикладом. Вместо сопла огнемета под стволом был прилажен несуразный с виду массивный барабан. Вместо объемного трубчатого магазина под ложем, сбоку коробки торчал длинный прямоугольный брусок белого цвета. Из отверстия над прикладом отходил гибкий кабель; он огибал пояс Брука и терялся где-то за спиной. Слева и выше спускового крючка была приделана широкая планка, до которой можно легко дотянуться большим пальцем. Должно быть, предохранитель, решил Брук. Он пытался отыскать прицел. Тщетно. Поверх ствола не было ни мушки, ни прицельной планки, ни диоптрической трубки.

Ничего даже отдаленно напоминающего прицельное устройство. Вообще ничего.

Он растерянно повертел в руках нелепый предмет с торчащими во все стороны брусками, цилиндрами и прочими выступами загадочного назначения и спросил себя, что же он будет делать в случае опасности?

Потом торопливо осмотрел свое снаряжение. Потер пальцами балахон из марли. Ткань на ощупь напоминала скорее жесткий пластик, чем нежную марлю. Дополнительная защита, догадался он. Еще один слой паучьей ткани в дополнение к комбинезону. Выходит, накидка над лицом защищает от осколков, а не от насекомых. Что ж, толково. Сам комбинезон, дополненный двумя вертикальными ремнями, превратился в удобную разгрузку. Брук сунул руки в разрез балахона — туда, где угадывались контуры подсумков. Так, что у нас тут? Заглянул в подсумок справа. Обнаружил шесть белых магазинов, таких же, как вставленный в оружие. В другом — еще шесть, только черного цвета. В нагрудном подсумке — четыре, но темно-красных. Хотелось бы знать, что означает цвет? Тип боеприпасов? И что это за три типа?

По обеим сторонам от патронных подсумков располагались еще два, поменьше, в каждом из которых на ощупь угадывались тяжелые овальные предметы. Гранаты, понятное дело. На животе — нечто, отдаленно напоминавшее патронташ с большими ячейками. Из ячеек торчат наконечники коротких трубок толщиной со средних размеров тростник. Что это за дьявольщина? Сигнальные ракеты? Непохоже.

Он решил оставить неясности на потом.

Справа на груди обнаружился нож в пластиковых ножнах. Пальцы Брука охватили рукоять, замерли, привыкая. Потом он осторожно вытянул лезвие на несколько сантиметров, легонько подвигал, проверяя сопротивление ножен. Извлек нож полностью. Покачал его на ладони, оценивая баланс. Осмотрел, не менее внимательно, чем до этого карабин. Лезвие прочное, тяжелое. Одна кромка скрыта черной полосой — вибролезвие. Он нашел переключатель на ручке, щелкнул, проверяя работу механизма. Рукоять приятно защекотала ладонь. Выключил. Сдвинул еще один ползунок, и из тыльной стороны ручки ударил узкий желтый луч, хорошо различимый даже в утреннем свете. Брук пошевелил регулятором, с интересом наблюдая, как меняются ширина и цвет луча. Все ясно — сигнальный фонарь. Выключил. Сунул нож на место.

Дальше — фляга. Точнее, фляги. Две мягких полупрозрачных емкости с каждого бока. Тянутся почти до самых бедер. От каждой отходят трубочки, тянутся к комбинезону и исчезают в нем. Так-так, интересно! Он пощупал подбородок и над пустынной маской обнаружил гибкий мундштук. Неплохо придумано. Можно пить, не останавливаясь и не ослабляя внимания. Очень полезно для мест, где так же жарко, как в вельде, и где тело теряет так же много жидкости.

Так, что там еще? Ранец? Лямки плотно охватывают живот и плечи. Он осторожно подпрыгнул. Что-то увесистое и плотно упакованное. Патроны? Сухой паек? Палатка? Нет времени разбираться.

В объемистых накладных карманах штанов обнаружились аптечки. Еще ниже… Он опустил взгляд. Его ботинки потемнели от росы и изменили цвет с желто-коричневого на почти черный. Вокруг мыска ботинка обвился нежно-зеленый усик какого-то растения.

Интересно, оно плотоядное?

Брук осторожно отодвинул ботинок, присел, приподнял накомарник и присмотрелся к зеленому ковру под ногами. Обнаружил, что каждая травинка заканчивалась несколькими едва заметными крючками. Прикинул высоту травы. Даже если растение не ядовито, не выбрасывает облачка спор при касании и не пытается забраться под одежду, пеший марш по этой лужайке прогулкой не назовешь: десятки гибких и прочных, как конский волос, стеблей будут хватать его за ноги при каждом шаге. Повернувшись, он заметил под широким листом другого растения что-то скользкое и блестящее. Змея? Он отступил назад и вскинул оружие. Большой палец ударил по пластинке предохранителя, и шлем тут же отозвался тоненьким писком. Сигнал готовности к стрельбе?

Голос сержанта, казалось, прозвучал прямо в голове.

— Семь-пять, какого черта ты делаешь?

От неожиданности Брук едва не нажал на спусковой крючок.

— Здесь змея, сержант! — громко ответил он.

— Опасная?

— Не знаю, сержант, — ответил Брук. — Она уже уползла.

— Прекрати орать, — прошелестел наушник. — Говори через микрофон.

В поисках выключателя Брук пошарил рукой вокруг маски.

— Я не могу найти, где он! — снова крикнул он. Эхо его голоса выгнало из кустов небольшое животное. Оно запрыгало прочь, смешно подбрасывая короткий хвост. Брук мысленно чертыхнулся. Растяпа! Если тут и есть хищники, теперь они знают, где находится их завтрак.

— Включи его через БИС, болван. Меню «Связь». И прекрати называть меня по званию! Используй таблицу позывных.

Что еще за «БИС» такой? Брук поглядел на стоявших неподалеку солдат.

— Эй, парни! — позвал он громким шепотом. — Как это включается?

Солдаты ничего не ответили, как будто его не было. Наконец один что-то буркнул и указал пальцем на глаза.

— Я не слышу!

Солдат посмотрел на что-то позади Брука и равнодушно отвернулся. За спиной зашуршала трава. Брук вздохнул и приготовился к нагоняю. Не так-то просто, оказывается, быть пехотинцем. Его навыки оказались тут не полезнее, чем зубочистка в схватке с древесным аллигатором.

Напряженное, бледное от злости лицо сержанта оказалось совершенно незнакомым. Интересно, совершенно некстати подумал Брук, программа воссоздает реального человека или это компьютерная модель?

— Что происходит, Адамс? — тихо спросил сержант. — Почему ты не желаешь пользоваться БИСом? Тебе нравится орать на весь мир? Поздравляю — если в округе сидит снайпер, он уже проснулся и ждет, пока ты подойдешь поближе.

— Прошу прощения, — пробормотал Брук. — Я забыл, как включается эта штука.

— Просто моргни три раза, — процедил сержант. — Сработало?

— Сработало, сержант.

У него перед глазами возникла полупрозрачная таблица. Световой маркер судорожно заметался вверх-вниз, да так, что едва не закружилась голова. Однако Брук быстро сообразил: нужная строка выделяется цветом, стоит только задержать на ней взгляд.

— Пойдешь впереди меня, сразу за пулеметчиком. И смотри у меня — без фокусов!

— Есть, сержант, — едва поняв, что ему говорят, ответил Брук. Он пытался освоить управление компьютером. Немного поэкспериментировав, обнаружил: чтобы выполнить команду, нужно выделить строку и дважды моргнуть. Эта самая БИС — боевая информационная система — напомнила ему персональный вычислитель «Казуар», какие часто применялись во время отражения Больших миграций или в местах, кишащих опасной живностью. Разница была лишь в том, что «Казуар» представлял собой прозрачную рамку, которую при необходимости опускали на один глаз, а БИС проецировал изображение напрямую в зрительный нерв. И управлять «Казуаром» было проще — через маленький джойстик на оружейном ложе, а не через движения век и зрачков.

С усилием отдирая ноги от травы, Брук прошел в голову колонны и занял место перед сержантом. Пулеметчик повернул голову, пристально оглядел его и слегка кивнул. Брук с готовностью кивнул в ответ. Перед глазами светилось полупрозрачное меню. Он бегло просматривал пункт за пунктом, торопясь выжать из БИСа как можно больше.

Первым делом он узнал, как пользоваться радио — для этого нужно было вызвать пункт «Связь» и выбрать нужного абонента из таблицы с позывными. Отдельными командами можно было активировать общий канал, каналы связи с базой и оператором огневой поддержки. При желании можно было поговорить даже с местным полицейским участком или другим представительством служб безопасности, в чьей зоне ответственности действовал патруль. Правда, сейчас прямоугольник «Гражданские службы» был неактивен.

Затем он пробежал глазами по длиннющему тексту «Боевой задачи». Узнал о том, что местность, в которой они находятся, называется «Лес Дар-Ка-син»; что здешние места долгое время служили базой снабжения для партизан; что до начала активных действий Объединенных сил здесь располагались два лагеря вооруженной оппозиции и что в результате проведения крупномасштабной наземной операции вооруженные силы Менгена потеряли в этом районе до батальона личного состава. И хотя военные лагеря противника были уничтожены, именно этот район служил базой для нанесения ударов по гарнизонам в районе демилитаризованной зоны. Согласно последним данным разведки, боевики отстроили разветвленную сеть подземных укрытий, блиндажей и складов, а большое количество деревень в округе обеспечивало партизанам стабильный приток продовольствия и пополнений.

Он узнал также и о том, что операция «Бангор», в которой принимала участие их группа, была частью обширного плана, в реализации которого участвовали две пехотные бригады Объединенных сил, а также десантный батальон и мобильные бронекавалерийские группы. Целью операции было вытеснение партизан в труднодоступные районы, лишение их поддержки населения и в конечном итоге передача управления гражданской администрации. Узнал, что их группа выполняет дальний патрульный рейд; что район патрулирования помечен непонятным грифом «Желтый» и что в их задачу входит обнаружение и уничтожение складов, укрытий и патрулей противника. Ознакомился с пояснительной сноской, где было сказано, что смысл таких действий состоит в том, чтобы нарушать коммуникации и пути снабжения партизан, держать их в постоянном напряжении, подавлять их боевой дух активными наступательными действиями и, таким образом, лишать их воли к сопротивлению.

Этот БИС оказался интересной штучкой. К примеру, активировав пункт «Вооружение», Брук обнаружил, что в его карабин встроены чувствительные микрофоны направленного действия, а также миниатюрная камера с функцией увеличения и анализатор запахов и что оружие стреляет только тогда, когда разблокировано непосредственным командиром и переведено владельцем в состояние готовности.

Раздел «Текущие вводные» уведомил его, что обследование района будет вестись способом «патрулирования у воды», и о том, что в настоящий момент подразделение ожидает завершения проверки местности, а именно — пока две «Стрекозы» — мобильных модуля наблюдения — закончат обследовать район высадки на предмет присутствия мин, ловушек и других признаков активности противника.

Возможности информационной системы казались неисчерпаемыми. Будь у Брука неделя в запасе — он бы изучил боевой модуль от корки до корки. Будь у него хотя бы час — разобрался бы со своим оружием. Но у него не оказалось и пяти минут. «Стрекозы» вернулись.

— По коням! — сказал сержант. — Ориентир — высота пятьсот два. Головная группа — дистанция двадцать пять шагов. Остальным — десять. Соблюдать тишину.

«Стрекозы» сделали круг над цепочкой людей на краю огромного поля. Потом, жужжа, как настоящие насекомые, умчались к лесу. Через секунду-другую они превратились в радужные точки, а еще через несколько мгновений потерялись на фоне зелени.

— Выдвигаемся! — скомандовал сержант.

Первым, шевеля усами сенсоров, засеменил на суставчатых лапах робот-следопыт. За ним, соблюдая дистанцию в десять шагов, медленно двинулся головной дозорный — плотный коротконогий андроид, специально выведенный для войны в джунглях.

Через минуту весь маленький отряд пришел в движение. Патруль выдвинулся на маршрут.

* * *

Когда красное, как арбузный ломоть, светило появилось над горизонтом, уже было жарко и влажно. Небо быстро меняло цвет от розового к золотистому, от золотистого к бледно-голубому. Клочья тумана, скрадывавшие очертания деревьев, почти рассеялись. Осталась лишь легкая дымка: она поднималась над влажной землей, точно пар над котелком с горячей картошкой. Но солнце поднималось все выше и выше, и вскоре исчезла и она…

Теперь воздух был спокоен и неподвижен, а земля на краю поля, вдоль которого они шли, — вязкой, как тесто.

— Шире шаг! Не растягиваться! — шипел сержант.

Бутсы с налипшими комьями грязи превратились в пудовые камни. Пустынная маска, улавливающая влагу и охлаждавшая воздух, помогала мало: жара уже перевалила за тридцать; солнце припекало, и скоро из каждой поры заструился пот. Мокрое белье липло к телу, сковывало движения. Облака насекомых забирались в малейшие щели, проникали под сетку, лезли в глаза и уши, ползали по рукам и ногам.

Брук чувствовал себя измученным, влажным и липким, а марш еще только начался. Он вздрогнул от птичьего крика, но справился с собой и потащился дальше, даже не повернув головы — он уже усвоил, что эта громкоголосая тварь не представляет опасности. Подражая пулеметчику, он внимательно смотрел под ноги, не столько в поисках мин-ловушек, признаков которых он все равно не знал, сколько из боязни нарваться на змею, плотоядную лиану или нору какого-нибудь местного шилохвоста.

В вельде он привык передвигаться на расстоянии в четыре-пять шагов от напарника. Такая дистанция была оптимальной для защиты от атаки как крупного хищника, так и стаи мелких, и позволяла членам отряда стрелять одновременно, не мешая друг другу. Но здесь все было иначе.

— Держи дистанцию! — то и дело бурчал пулеметчик. — Заденешь ловушку — накроет обоих!

И Брук послушно отставал на несколько шагов.

Через час патруль все так же тащился по кромке поля, но уже значительно ближе к опушке леса. С каждым шагом зеленая стена казалась все выше.

Жара еще усилилась. Все плыло, как в тумане: мозги кипели, распаренные лица пылали, глаза налились кровью. Стволы оружия раскалились так, что к ним было невозможно прикоснуться. Брук сунул в рот трубочку, хлебнул воды и яростно почесал шею — целый выводок маленьких красных насекомых свалился на него, когда он проходил под деревом. Маленькие дьяволы кусались как бешеные. Оставалось надеяться, что они не были ядовитыми и не оставляли личинок, которые сожрут его заживо.

Он мысленно одернул себя. Выбрось из головы этих букашек! Вернись на землю, напряги гляделки и высматривай мины, иначе то, что от тебя останется, поместится в банку из-под персиков!

Однако подавить накрепко вбитые рефлексы фермера не удавалось. В какой-то момент на самом краю зрения он заметил пятно, которое отличалось по цвету от окружавших его кустов. Тело среагировало само: он резко повернулся, присел и вскинул ствол. Палец ударил по предохранителю, спусковой крючок мягко подался назад.

Сухой щелчок. Писк наушника. И это все. Проклятый карабин упорно не желал подчиняться.

Шорох и бряцанье: солдаты дружно опустились на землю. Патруль ощетинился стволами. Щелкнули механизмы подачи.

— Семь-пять… Семь-пять… — зашептал наушник.

Он спохватился.

— Семь-пять на связи.

— Что там? Что ты видишь?

Брук выхватил нож. Теперь он ясно различал среди зелени затаившееся животное размером с собаку. Вот оно шевельнулось, приподняло голову.

— Животное. Крупное. Готовится к атаке.

— Животное?

— Так точно. Направление на три часа.

— Два отдельных куста?

— Так точно.

— Отставить тревогу. Всем встать.

— Семь-один, я его вижу.

— Это просто муравьед.

— Сержант, оно крадется, а значит, опасно!

— Спрячь нож. Все, на что он способен, — зализать тебя до смерти.

Ушам стало жарко. Так опростоволоситься!

— Виноват, сержант, — пробормотал он.

— Ты не извиняйся, просто горячку не пори.

Брук поудобнее перехватил ремень карабина.

На краю зрения настойчиво подмигивал маркер. «Цель не обнаружена», — сообщал блок управления оружием.

Он чертыхнулся. Это что же, железка и цель сама выбирает?

Пулеметчик наградил его уничтожающим взглядом. Стер рукавом грязь с приклада.

Патруль двинулся дальше.

Теперь Брук боялся не столько ловушек или незнакомого зверья, сколько быть осмеянным. Над ним, фермером, смеются горожане! От подобной неуверенности чаще всего страдают люди с чрезмерно живым воображением, а Брук себя таковым не считал, и то, что он до сих пор жив — было убедительным тому подтверждением. А вот поди ж ты: сомнения раздирали его на части. Больше всего в эти минуты он боялся быть не как все.

Марш продолжался. Жара валила с ног. Он чувствовал себя, как выбравшийся на сушу водолаз в полном облачении. С каждым шагом тонны барахла на плечах становились все тяжелее. Назойливые птичьи крики не давали сосредоточиться.

Приглушенный маской голос пулеметчика вернул его к реальности:

— Отвали от меня, придурок! Держи дистанцию!

Он стиснул зубы и остановился. В следующий момент из-под ног выпрыгнула зеленая земляная жаба. Он молниеносно, насколько позволила тяжелая амуниция, отскочил назад и вскинул ствол. Щелк!

Волна шороха: солдаты вновь слились с травой. Мгновения напряженного ожидания.

Подмигивание маркера. «Цель не обнаружена».

— Семь-пять, опять животное?

— Виноват, сержант. Кажется, оно неопасно.

— Отбой тревоги! Вперед.

Над головой захлопали крылья.

Проклятые рефлексы! Птица. Ярко-красная, с ядовито-желтым клювом, с синими ободками вокруг глаз.

— Семь-пять, это кокосовый вор! Жрет только орехи.

— Семь-один, вас понял.

— Кончай дергаться, идиот! Ты нас демаскируешь.

Наконец они достигли опушки. Продираясь сквозь цепкие растения высотой по колено, патруль добрался до звериной тропы, и бойцы один за другим углубились в лесной лабиринт. Позади них по-прежнему кричали птицы. Крик, другой, полминуты тишины, еще один крик, снова пауза. Заросли становилась все гуще, поглощали все звуки, и в какой-то момент крики резко стихли, как будто крикуна придавили подушкой. Теперь по обеим сторонам узкой тропки сплошной стеной возвышались джунгли.

Когда патруль высадился из коптера, полтора десятка вооруженных до зубов солдат выглядели грозной силой. Но здесь, под сенью лесных исполинов, возносившихся на невообразимую высоту, отряд казался всего лишь кучкой жалких букашек. Они шли и шли, медленно пробираясь в туннеле с живыми сводами. Воздух стал густ и вязок от испарений. Редкие лучики света с трудом пробивались сквозь полог листьев, рождая зеленый сумрак, и казалось, будто люди бредут сквозь водную толщу.

Под ногами чавкала грязь — здесь всегда было влажно без всякого дождя. Тропа петляла, закручивалась и вела в никуда. У Брука было ощущение, будто он бредет в пустоту, а его преследует нечто невидимое и оттого еще более опасное. Именно эта неизвестность больше всего действовала ему на нервы. Не зная особенностей местной живности, не имея возможности выбраться из душного сумрака, он ощущал себя не более чем бессловесным грузом, безропотным истуканом, не способным ни защититься, ни даже определить источник опасности.

Пулеметчик то и дело исчезал за крутым поворотом тропы, и тогда Бруку чудилось, будто он остался один. Он знал, что это не так, и все же, не в силах преодолеть страх перед незнакомым миром, ускорял шаг и успокаивался лишь тогда, когда снова видел спину товарища.

— Семь-пять, соблюдай дистанцию! — одергивал его сержант.

Патруль все больше походил на страшный сон. Заросли вокруг кишели незнакомой жизнью. Со всех сторон доносилось стрекотание, писк и шорох; в грязи под ногами возились мелкие черные существа; замшелые стволы увивали растения, отдаленно напоминавшие плотоядные лианы. Брука не оставляло предчувствие, что вот-вот что-то случится. Он страстно надеялся и желал этого — лишь бы дать выход скопившемуся напряжению. А пока он мучился оттого, что вокруг ничего не происходило.

Через два часа — Бруку они показались вечностью — они дошли до небольшой реки. Робот-следопыт, похожий на гигантского паука, спустился по глиняному откосу и заскользил по стоячей воде, черневшей в тени нависших над нею деревьев. За ним, подняв оружие над головой, по грудь в воде двинулся головной. Брука охватил ужас от одной только мысли о том, что придется войти в эту воду. В голове замелькали жутковатые образы хищных рептилий и насекомых, способных растерзать человека быстрее, чем он сообразит, что происходит. Он вспомнил водяного скорпиона, убившего отца, вспомнил, как выглядел выпотрошенный труп андроида, ставшего жертвой змеиных личинок. На память пришли слова инструктора в школе выживания: «Вода на открытом грунте — смертельный враг, вне зависимости от степени прозрачности. Входи только в те водоемы, в безопасности которых уверен. В противном случае обработай водоем химическими гранатами, но и после этого будь предельно внимателен и оставляй на берегу напарника, готового поддержать тебя огнем. Помни — огнестрельное оружие малопригодно для ближней обороны на воде и абсолютно непригодно против мелких подводных хищников».

Погрузившись в воспоминания, он краем глаза заметил какое-то движение: солдат впереди подавал знак «Внимание». Подражая ему, Брук присел и направил ствол на заросли. Потом голос сержанта донесся одновременно из-за спины и из наушника:

— Обнаружены мины. Семь-три — давай назад.

Они подождали, пока головной переберется обратно на их берег. Воспользовавшись передышкой, Брук вызвал меню БИСа и прочитал экстренное сообщение в пункте «Текущая вводная». Перед глазами возникла полупрозрачная карта-схема, на которой моргали расцвеченные красным тревожные маркеры. Он наугад выбрал один из них.

«Мина-ловушка противопехотная, фугасного типа, датчик цели нажимного действия, жидкое взрывчатое вещество, замаскирована под камень серого цвета, срок действия предположительно неограничен, данные о возможности деактивации отсутствуют».

Трехмерная проекция показала самый обычный камень. Брук поежился — сколько таких попало ему под ногу за последний час?

Он выбрал другой маркер.

«Мина-ловушка противопехотная термическая, датчик цели сейсмический, двухкомпонентное зажигательное вещество, действует предположительно в светлое время суток, замаскирована под несъедобный гриб».

Мокрый, облепленный тиной андроид выбрался на берег. Его невозмутимое лицо было пепельным от усталости.

— Внимание! — передал сержант по общему каналу. — Возможно, это отвлекающее минирование. Меняем направление. Идем вдоль реки на север. Во время движения соблюдать предельную осторожность. Держать постоянный канал со «Стрекозами». Вперед!

У Брука язык чесался спросить про этот самый «канал», однако он сдержался. Каждая сухая ветка, каждый камень теперь казались ему подозрительными. Он прислушивался к звукам джунглей, и в голове его неотвязно звучали слова майора, проводившего инструктаж на сборном пункте: «Радиус поражения термитных мин, изготовленных из природных материалов, достигает шести метров. При попадании в эпицентр взрыва шансы спастись такие же, как при падении в доменную печь».

Осознание абсолютной беспомощности постепенно притупило все чувства Брука. Страх сменился какой-то отстраненной сосредоточенностью.

Он невольно пригнулся, когда над его головой прожужжало механическое насекомое. Теперь, когда патруль обнаружил признаки присутствия противника, сержант задействовал весь арсенал средств наблюдения, и целый рой «Стрекоз» просеивал заросли. Одни искали противника по запаху, тепловому излучению и характерным звукам организма — биению сердца, току крови. Другие вынюхивали мины и боеприпасы. Третьи поднимались над деревьями и пытались обнаружить электромагнитные и световые излучения.

Все это Брук вычитал во время короткого привала, пока меняли измученного головного.

Река лежала слева от них, вся в излучинах, темно-коричневая, обрамленная зарослями мясистых буро-зеленых растений. От лягушачьего ора закладывало уши.

Потом «Стрекоза» обнаружила еще один подарок. Потом еще и еще. Мины были везде — в ветвях, на земле, даже в заброшенном термитнике. Напряжение росло. Солдаты шли словно по горячим угольям. Брук чувствовал себя туго натянутой струной: казалось, коснись ее, и она будет вибрировать целую вечность.

И тогда случилось неизбежное. Он поскользнулся и тяжело шлепнулся в траву.

Ему стало больно, мокро и стыдно. Свалился, как зеленый новичок!

Прямо перед глазами он увидел маленького паучка, застывшего на кружеве паутины. Увидел, как легчайшее дуновение колышет высохший трупик червяка. Раздувшуюся пиявку на правом запястье — так близко, что мог бы пересчитать все пупырышки на ее блестящем тельце. Сухую былинку почти под самым носом. По былинке целеустремленно ползло нечто, напоминавшее палец, поросший оранжевым ворсистым мехом.

Он шевельнул рукой и отодвинул былинку стволом карабина.

Вспыхнуло ослепительное солнце. Долю секунды — пока кожа не сгорела до костей, — Брук чувствовал боль. Затем мир закружился и погрузился во тьму.

Шар огня еще не опал, когда сдетонировали заряды в поясном подсумке и пепел Брука разметало по окрестностям. Во все стороны брызнул дождь поражающих элементов.

Потом пламя опало, оставив после себя лишь чадные огоньки на почерневших, обугленных стволах.

Еще несколько секунд объятый огнем пулеметчик катался по земле живым факелом. Потом затих и он.

В небольшой воронке в центре закопченного круга пузырилась, остывая, расплавленная почва.

Брук дернулся от жгучего запаха и открыл глаза.

— Очнулся, герой? — услышал он голос сержанта Санина.

Брук недоуменно посмотрел на узкое худощавое лицо, на высокий лоб с большими залысинами, еще не до конца понимая, где очутился и кто с ним говорит. Жуткое и совершенно непередаваемое ощущение — быть «убитым». Его одежда была насквозь мокрой от пота. На столе лежал шлем из блестящей металлической сетки.

Сержант закрыл аптечку.

— Да уж. Если с первого раза не вышло — парашютный десант не для вас.

Брук огляделся. Помещение было набито десятками лысых парней с глядящими в пустоту глазами. Лица многих блестели от пота. Некоторые шевелили губами. Кое-кто даже блаженно улыбался.

Он заметил также, как старший сержант и капитан Твид приводят в чувство высокого парня из крайнего ряда. Ему давали нюхать пузырек с нашатырем. Легонько хлопали по щекам. Голова парня безвольно болталась на жилистой шее. С его губ свисала ниточка слюны.

Наконец парень дернулся и открыл глаза. Взгляд его встретился со взглядом Брука. В глазах солдата мелькнуло узнавание.

— Сволочь! — воскликнул он с ненавистью. — Я же тебе говорил — держи дистанцию! Держи дистанцию!

Брук отвернулся. Истерика какого-то горожанина его не интересовала. Подумаешь, сгорел в симуляторе! Да разве это боль? Вот когда он впервые «погиб» в школе выживания, это было действительно больно. Красные термиты жрали его живьем не меньше десяти минут, а он, парализованный змеиным укусом, не мог ни зажмуриться, ни даже закрыть рта.

— Скажите, сержант, а что такое патрулирование у воды? — хрипло спросил он. Почему-то этот вопрос не давал ему покоя.

Санин посмотрел на него с жалостью.

— Сукин сын! — бесновался парень из крайнего ряда. — Убью!

Старший сержант прижал к его шее жало инъектора. Парень дернулся и умолк. Через некоторое время его глаза остекленели и закрылись. Он спал.

Должно быть, симулятор здорово действовал на мозги — с Бруком происходило что-то странное. При виде Вирона он вдруг ощутил смутное беспокойство. Даже не беспокойство — он вдруг почувствовал, что ему хорошо знакомы и красная рожа старшего сержанта, и пижонское кольцо на его пальце, которое Вирон то и дело принимался любовно полировать кусочком замши.

— Слишком стар для рок-н-ролла и слишком молод, чтобы умереть, — пробормотал Брук. Эта бессмыслица сорвалась с его губ словно бы сама по себе.

Вирон повернулся к нему так быстро, словно его ударили.

— Что ты сказал, солдат?

— Я только спросил про метод патрулирования у воды.

— Нет, не это. Про рок-н-ролл.

Брук смутился.

— Извините, сержант. Сам не знаю, как вырвалось. Прицепилось где-то.

Вирон смерил его подозрительным взглядом.

— Ты никогда не был на Фарадже?

При слове «Фарадж» Брук ощутил болезненный укол.

— Нет, — ответил он. — Я родом с Мероа.

Старший сержант бросил быстрый взгляд на Санина, кивнул и отвернулся. Однако странное дело — Бруку показалось, будто во взгляде Вирона мелькнул страх.

* * *

Порой память как коробка, набитая старой одеждой. Достаешь и примеряешь, какая рубаха впору, какая нет. Те, что не подошли — вновь запихиваешь в коробку. Заталкиваешь на самое дно все, что вызывает жгучее чувство вины.

Свой шрам на челюсти старший сержант получил во время ночной стычки — той самой, в которой перебили весь его взвод. Но ни одной живой душе не было известно, при каких обстоятельствах выжил сам Вирон, бывший в ту пору на год моложе.

Тот день выдался жарким. Поросшая лесом долина на одном из островов архипелага Симанго протянулась от горизонта до горизонта, и отражения в многочисленных ручьях и озерцах сверкали ярче солнца. По извилистой лесной тропке пробирался пехотный взвод под командой лейтенанта Воронова. До деревни, в которой они собирались остановиться на ночь, оставалось всего ничего, и в предвкушении скорого привала измученные солдаты невольно ускоряли шаг, отчего на спусках и у ручьев колонна сбивалась в кучу-малу. Потом сержанты сиплыми окриками восстанавливали дисциплину, и цепочка потных, увешанных оружием людей вновь растягивалась между деревьев, то исчезая, то вновь появляясь из зарослей, словно диковинная пятнистая многоножка. Так они шли, пока не наступил вечер, и тогда великолепный закат, залив полнеба золотом, на время затмил своей мрачной красотой усталость и страх неизвестности.

Весь день Вирон (тогда он еще был простым сержантом), не щадя себя, командовал своим отделением. Он позволил себе расслабиться только после того, как взвод расположился на ночлег в пустом амбаре на краю деревни, предварительно взяв ее в кольцо и обыскав дома на предмет наличия оружия. К тому времени, как они закончили проверку документов у жителей и выставили часовых, уже стояла глубокая ночь, и чужие звезды сияли в прорехах облаков, словно алмазная пыль.

После целого дня во влажном аду джунглей лежать в сухом месте под крышей было чрезвычайно приятно. Темноту пронзали лучики карманных фонариков; золотистые пылинки плясали в полосах света там, где бойцы, тихо переговариваясь, склонялись над банками с сухим пайком. Кто-то уже храпел. Доносились и другие звуки. Бряцанье крышечки от фляги. Затвор разбираемого карабина. Мяуканье котенка.

Устроившись на охапке соломы в углу амбара, Вирон закинул руки за голову и предался сладким грезам о чудесах, про которые частенько болтали отпускники, — например, о том, как изнывающие от скуки жены местных воротил обожают побаловаться с солдатами, которые только-только вернулись из дальнего патруля.

Ощущение покоя было, однако, обманчивым. Сержант хорошо понимал это, представляя себе утро следующего дня, когда им вновь придется взвалить на плечи горы тяжеленного барахла и до самого заката тащиться по сырым, усеянным ловушками тропкам, каждую секунду ожидая взрыва мины и сутуля спины на открытых местах, где их наверняка будут подстерегать снайперы.

Именно в этот момент реактивный снаряд, выпущенный каким-то ублюдком из джунглей, вдребезги разнес стену, и земля ударила Вирона в спину, подбросив его в воздух на добрых полметра. Но ему показалось, будто бы он взлетел выше, гораздо выше. Он почувствовал, как душа его покидает тело и устремляется ввысь — выше верхушек самых высоких деревьев, выше покосившейся колокольни, выше гор, прямо в звездное небо, где он воспарил над редкими облачками, глядя на себя снизу — нелепая фигура с растопыренными, словно у жука-водомерки, конечностями. Он глядел свысока на красные вспышки разрывов, на пронзавшие ночь пунктиры трассеров, но совершенно не боялся, потому что временно превратился в бестелесного ангела. Он видел, как в отсветах пожара кувыркается его тело, как оно грузно валится на землю и, обхватив голову руками, лежит ничком рядом с бездыханным телом взводного сапера —начисто лишенного волос плечистого андроида.

Страха не было. Были только вселенское спокойствие и снисходительное презрение к тому ничтожному существу, что скрючилось на усыпанной гильзами земле. «Наверное, я уже умер», — подумал Вирон. Ну что ж, значит, так тому и быть. Умирать, оказывается, даже приятно. Не чувствуешь ни боли, ни страха, одну только легкость. Выходит, смерть — освобождение от всего. И как он не догадался об этом раньше?

Затем стрельба усилилась, и его душа, неохотно покинув прохладу небес, низверглась в раскаленный ад, прямо в языки пламени, в падающие с крыши клочья пылающей соломы, в снопы искр от горящих стен, когда их прошивали пули. И Вирон снова ощутил себя единым целым — и душой, и телом. Это самое целое, с дымящейся от жара одеждой, в свете пожара представляло собой идеальную цель.

Невидимые пулеметы остервенело лупили по окраине деревни, прошивая крыжовник, кроны яблонь и капустные грядки; там и сям слышался звон вылетающих стекол. Вирон не помнил, как подхватил валявшийся на земле карабин и, не целясь, опустошил весь магазин в сторону джунглей. Система наведения не работала. Пули стригли воздух над головой. Рядом отстреливался новичок из второго отделения, имени которого он не помнил, — он бил в темноту короткими, яростными очередями.

Потом крыша за спиной рассыпалась веером горящих обломков, когда в нее влетела новая граната, и незнакомый солдат вдруг дернулся и привстал, а потом повалился лицом вниз, точно куль с тряпьем. За стеной огня страшно кричали заживо сгорающие люди. И тогда Вирон не выдержал. Он крепко стиснул свой карабин и через пылающий пролом выкатился вон.

— Я за помощью! — хотел крикнуть он, но вместо крика с губ его сорвался лишь хриплый шепот.

Отчаянно работая локтями, он полз в темноту. Зеленые светляки взрывали землю у него под носом. Жалобно звякнув, укатилась в темноту сбитая с ремня фляга. Где-то в ночи невидимый лейтенант Воронов пытался организовать оборону. Кашляя от дыма, он приказывал Вирону вернуться. Но сержант не отвечал на его запросы. Огибая трупы и брошенное оружие, он скользил по грязи и мокрой от ночной росы траве, шепотом повторяя одну и ту же фразу:

— Я за подмогой! Я иду за подмогой!

Он петлял по огородам и сточным канавам целую вечность. Ответные выстрелы звучали теперь значительно реже, из дыма раздавались только мольбы о помощи, стоны раненых и хриплые крики немногих оставшихся в живых товарищей. От этих страшных звуков и уползал Вирон, уползал, не помня себя от страха, уползал прямо в джунгли, из которых ему навстречу крались атакующие партизаны. Он полз за подмогой. Куда именно — этого Вирон не знал, но продолжал судорожно извиваться, пока окончательно не запутался в лабиринте живых изгородей на окраине деревни.

Он видел, как уводили раненого лейтенанта Воронова и с ним еще троих выживших. Их провели так близко, что Вирон почувствовал запах лейтенантского лосьона. Он даже поймал взгляд взводного и навсегда запомнил мелькнувшую в нем надежду. Но надежде не суждено было сбыться — Вирон так и не решился спустить курок, и всего через минуту ругань на испанском языке и пулеметная очередь возвестили миру о кончине пятого взвода.

Потом партизаны пустили собак — злобных и невероятно сообразительных искусственных тварей, специально выведенных для службы в диверсионных силах. Те из раненых миротворцев, кому не повезло остаться в живых, стали их добычей, а ублюдки из джунглей гоготали и заключали пари, как долго протянет тот или иной бедолага.

После первого же крика, сменившегося яростным рычанием и треском раздираемых костей, Вирон вскочил и бросился к лесу. Его заметили. Одна пуля задела плечо, вторая навылет прошила мякоть бедра. Ему повезло — это были простые пули, без ядов или нановзвесей, после которых любая царапина становилась смертельной. Ветви хлестали его по лицу, но он ломился напролом сквозь молодой подлесок, пока острый, словно копье, сук не вонзился в челюсть сержанта и не остановил его бег. И тогда Вирон очнулся и повернул к реке. Он продрался сквозь прибрежные заросли, с плеском обрушился в воду и ухватился за кружившее в омуте поваленное дерево с корнями, точно протянутые в мольбе черные костлявые руки. Под яростный лай взбешенных исчадий ада он кое-как вытолкал свой плот на стремнину. Голова уже кружилась от потери крови, но только крепко зацепив ремень разгрузки за какой-то сучок, он позволил тьме накрыть себя с головой.

Война для Вирона закончилась на следующее утро, когда его, валявшегося без сознания на песчаной отмели, подобрал поисковый коптер. Он провел в тыловом госпитале почти два месяца, а потом еще месяц приходил в себя в центре реабилитации ветеранов. Первое время его допрашивали каждый день, но Вирон твердо следовал собственной версии событий, тем более что его служебный чип покоился на дне реки и сержант мог не опасаться, что его показания не совпадут с записями регистратора. Ему приходилось снова и снова повторять свою историю, и день ото дня события обрастали все новыми деталями, потому как что-то случилось с его котелком, память давала сбои и была полна провалов, точно проселочная дорога, над которой прошелся на бреющем штурмовик-беспилотник. Он не помнил, как выбрался из горящего сарая, не помнил, как дошел до реки, не помнил причин странной мягкости дознавателей, которые в обычных обстоятельствах должны были опутать его датчиками полиграфа и выжать, словно лимон. Он даже не помнил, что с ним было до того патруля — чем жил, во что верил, словно в ту ночь кто-то перечеркнул его жизнь жирной чертой, и она развалилась на две половинки — до и после.

Его премии за ранение хватало на любые безумства. Он оттягивался с одной шикарной куколкой в курортном городке на побережье, объедался экзотическими фруктами, без разбора пил дорогие вина, но почти каждую ночь кричал во сне — кричал громко, отчаянно, изрыгая грязную ругань, — и девушка расталкивала его, спрашивала, что случилось. В ее глазах стоял нешуточный страх.

Как-то ему сообщили, что лейтенант незадолго до своей смерти подал рапорт с ходатайством о присвоении Вирону очередного звания и назначением его на должность взводного сержанта. И вот теперь командование решило удовлетворить рапорт лейтенанта. Посмертно. В ту ночь Вирон заснул с мокрым от слез лицом и потом две недели напивался до потери сознания, а протрезвев, написал рапорт с просьбой о приостановке контракта.

С тех пор многое случилось. Сначала он вернулся в свой городок на Гатри и всего через месяц женился на красивой девчонке, которая в детстве жила на его улице, но почему-то его не помнила. Его семейная жизнь продлилась почти пять недель, пока его жена не решила, что с нее хватит пьяных драк и ночных кошмаров. Он так давно жил вдали от дома, что разучился разговаривать как местный, и из-за странного акцента ему было трудно найти новых знакомых. Но однажды в кафе у муниципального пляжа он познакомился с привлекательной девушкой. Несколько дней Вирон встречался с ней в недорогих ресторанах и катал на прогулочном катере, но когда она пригласила его к себе, по дороге на них напали, избили и ограбили какие-то громилы, а полицейские в этой поганой дыре делали вид, что ничего не замечают. После этого случая Вирон решил, что не создан для семейной жизни. Он снял квартирку в захолустном пригороде, купил огромный аквариум, в котором поселил стаю хищных земноводных тварей. Ему доставляло удовольствие кормить их, запуская в воду живую рыбу. Работы у него не было. Делать он ничего не умел, а для того, чтобы заложить в голову программу обучения горного инженера, требовались немалые деньги. Кроме того, на Гатри еще была свежа память о недавней войне за независимость, и кадровые военные Альянса, в особенности местные уроженцы, не пользовались особенной популярностью. Несколько раз он пытался найти работу на оловянных шахтах, и каждый раз его с треском выставляли на улицу за опоздания или за драки с товарищами, которые звали его не иначе, как фашистским прихвостнем. Через полгода, уже совершенно отчаявшись, он за гроши завербовался на какой-то задрипанный астероид, но тут на горизонте неожиданно возник некто в капитанской форме и объявил, что командование приняло решение о возобновлении контракта. Вирону возвращали прежние оклад, звание и должность и отправляли в батальон приема пополнений, чтобы он мог восстановить командные навыки и пройти курс адаптации к новому месту службы. В общем, ничего особенного. Кроме того, что он никак не мог вспомнить, как звали того парня с капитанскими петлицами. Он даже не был уверен, был ли на самом деле тот парень. Память продолжала выкидывать странные фокусы.

Постепенно Вирон вошел в норму. На Луакари ему нравилось. По сравнению с Гатри климат здесь был просто райский. Даже ядовитый туман, который заставлял старшего сержанта скрипеть зубами и беспокойно ворочаться во сне, не мог заставить его тосковать слишком долго.

Так было, пока однажды летним днем он не повстречал паренька с номером «777» на нагрудной табличке.

И призраки с таким трудом забытого прошлого неожиданно обрели плоть.

Коробка со старым тряпьем открылась.

* * *

Твид отбарабанил по столу дробь.

— Во время сеанса не зафиксировано никаких сбоев. Однако твои рефлексы не изменились, Адамc. Никаких военных навыков.

— Совсем никаких? — переспросил удрученный Брук.

— Никаких… капитан, — с нажимом повторил Твид.

— Извините, гейдан капитан.

— Сколько раз повторять — никакой я не гейдан! — взорвался Твид. — Все люди равны! В Объединенных силах нет ни «сэров», ни «господ», ни «товарищей»! Обращение только по званию. Звание — и точка! Понятно?

— Понятно, капитан. Извините.

— В космической пехоте не извиняются. В космической пехоте говорят: «Виноват». По крайней мере, в пехоте Объединенных сил.

— Виноват, капитан, — послушно ответил Брук, хотя внутри у него все перевернулось от унижения.

— Оружие, тактика противника, местные условия — ничего этого ты не знаешь, — продолжил Твид. — Не можешь использовать боевой модуль, стрелять, вызывать помощь, взаимодействовать со штабной группой. Ни тактических приемов, ни правил безопасности — ничего. Ты не умеешь самого элементарного. Даже соблюдать дистанцию во время марша. Из-за твоей неопытности погиб твой товарищ, не выполнена боевая задача.

— Ну, стрелять-то я умею.

— Только не из боевого оружия.

— Вы можете меня проверить. Дайте мне пистолет или охотничий карабин, и…

— Закрой рот, Адамc!

— Да, капитан.

Они немного помолчали, слушая, как шелестит воздух в кондиционере. Звук был такой, как будто по сухой траве скользила змея.

— Что ты чувствовал, когда проснулся после сеанса? Было что-нибудь необычное?

Брук поежился, вспомнив жутковатое ощущение чужого, забравшегося в твое тело и глядящего на мир твоими глазами.

— Что-то такое вначале было. Вроде бы это был не я.

— А дальше?

— Потом все прошло.

Твид испытующе взглянул на него.

— Ты не принимал сильнодействующих лекарств до армии?

— Сильнодействующих?

— Я имею в виду наркотики.

— Нет, капитан.

— Никогда?

— Нет. Я никогда не болел и не принимал никаких лекарств. Разве только геромин в детстве, но его у нас пьют все, даже женщины.

— Геромин? Это что, по-твоему — микстура от кашля?

— Нейростимулятор.

— Не спорь, Адамc. Это наркотик, и очень сильный. Вызывающий необратимые изменения в организме. Если ты не знаешь, в некоторых странах за его хранение предусмотрено стирание личности.

— Это стимулятор, — упрямо повторил Брук. — Все дети на Диких землях пьют его до пяти лет.

— Выходит, ты наркоман, — задумчиво протянул капитан. — Что ж, возможно, в этом все дело.

— Капитан, я не наркоман, — возразил Брук. — Геромин — часть моего метаболизма. Ускоряет реакции и усиливает восприятие. Без него в вельде не выжить. Я знаю, что по меркам горожан это почти яд. Все верно — если взрослый примет всего четверть грамма, он мертвец. Но я фермер, у нас другой организм. Понимаете?

Твид смотрел на него, будто на гусеницу, попавшую в суп.

— Фермер ты или шахтер — тут без разницы.

— Капитан, в призывном пункте меня обследовал врач. Он сказал, что я здоров и годен к службе.

— Врач! — с горечью воскликнул Твид. — Да тебя бы взяли, даже если бы ты был косоглаз, наполовину слеп и хром на обе ноги! У меня не взвод, а карнавал уродов! Пятеро наркоманов, два шизофреника и трое с явно выраженными признаками астероидной кори. И это не считая мелочей вроде плоскостопия, искривления позвоночника и хронического насморка. Думаешь, зря твой карман для допинга пуст? Да мы просто-напросто боимся выдавать стимуляторы, потому что их сожрут в первый же день! Но армии нужны люди, и мы берем всех.

Твид достал бутылку, свинтил крышечку и жадно глотнул содовой.

— Возьмем, к примеру, Жалсанова, — продолжил он. — Да по нему же каторга плачет! Этому отморозку крупно повезло, что он успел спрятаться в рекрутской конторе. А дылда с губной гармошкой? Мнит себя величайшим блюзменом. Да-да, не больше, не меньше! Величайшим! А святоша Глазер? Знаешь, почему он не ест животной пищи? Знаешь, нет? Так я тебе скажу. У него в мозгах затык, — Твид постучал себя по виску согнутым пальцем. — Я не шучу. Бедняга просто сдвинулся на своих молитвах. Готов просить прощения у любой букашки, которую раздавил по пути в уборную! Уж и не знаю, в кого он предпочтет выстрелить, если ему дадут оружие — в партизана, в себя самого или в своего командира! А Кратет? Отбери у него блокнот, и он не найдет своей ширинки! Это же растение, не человек! Никто не знает, где его родина, кем он работал, кто его родители. Пояс малых планет — и больше ни слова. Как будто это что-то объясняет! А ты слышал, как он разговаривает? Ни один лингвист не разберет его тарабарщины! И это будущие несокрушимые воины, гроза террористов!

Теперь Брук уже сам припомнил все странности, которые заметил за время короткого знакомства со взводом. Для начала он вспомнил, что несколько человек так близоруки, что едва ли видят ложку во время обеда. Кроме людей с плохим зрением, трое или четверо были явно не в себе — с их лиц не сходили мечтательные, всепрощающие улыбки. Кое у кого не хватало пальцев на руках или ногах, кое у кого их было больше, чем нужно. Некоторые новобранцы были такими сутулыми, словно их плечи навеки придавил груз житейских проблем, а у двоих постоянно текло из носа. И, разумеется, во взводе хватало просто агрессивных и озлобленных типов. Чего стоил один только сержант Вирон!

— Все-таки я не понимаю, — неуверенно произнес Брук. — Была комиссия, меня тестировали…

— Нечего тут понимать. Инвалидам в армии не место. Если солдат не может усвоить учебный курс ввиду болезни или увечья, его подвергнут лечению. Хромые перестанут хромать, слепые прозреют, недоумки поумнеют. Ясно?

— Так точно, капитан, ясно. Вы хотите отправить меня на медицинскую коррекцию.

Твид скривил губы в подобии улыбки.

— Ты должен радоваться, Адамс. Станешь нормальным, здоровым парнем, и притом совершенно бесплатно. За счет армии.

— Капитан, я не хочу становиться нормальным, — твердо сказал Брук. — Нельзя мне. Если меня перекроят, я не смогу домой вернуться.

Твид в сердцах хлопнул ладонью по столу.

— А здесь никого не волнует, чего ты хочешь, рядовой! Согласно закону своей страны ты принял на себя обязательство служить в боевых частях! И ты будешь служить, солдат!

Брук встал. Он приложил руки к бокам и, глядя в глаза офицеру, что несказанно бесило всех местных военных, сказал:

— Со всем уважением, гейдан капитан, — меня не предупредили о том, что потребуется коррекция. Врач сказал, что я годен в пехоту. Я готов служить. Но проходить коррекцию я не согласен.

— Сядь, солдат, — процедил Твид. Брук подчинился.

— Объясняю в первый и последний раз. Тебя призвали на службу — это раз. Ты принял присягу — два. И теперь ты будешь выполнять все требования устава, нравится тебе это или нет. Три. Может, ты думаешь, что твой статус миротворца дает какие-то привилегии? Забудь. Ты такой же солдат, как и местные призывники, разве что платят тебе не в пример больше. И последнее. Ты теперь в армии. Идет война. Ты меня слушаешь? Произношу по буквам: вой-на! И в случае неподчинения здесь действуют законы военного времени. Твое согласие никого не интересует. Все ясно, рядовой?

— Так точно, капитан. Мне все ясно.

— И прекрати пялиться мне в глаза! Смотри перед собой!

— Виноват, капитан, — сказал Брук. Но в голосе его не было и тени раскаяния.

Стены хлипкого барака затряслись от рева: мимо проползла гусеничная бронемашина «Бульдог» — надежная, как молоток, и дешевая, как банка с бобами, впрочем, как и все оружие в этой войне. Анахронизм ползучий — так Дабл-А называл подобную технику.

Парнишка смущенно кашлянул.

— Что-то не так, Адамс?

— Капитан, я ведь не отказываюсь служить.

Твид хмыкнул.

— Попробовал бы!

— Но я бы хотел учиться как-нибудь по-другому. Если есть файлы с данными или руководства — я их изучу. И оружие тоже. У меня хорошая память.

— У нас тут не архив, Адамс. Нет тут никаких файлов. Да и память тебе не поможет. Чтобы усвоить хотя бы базовую программу пехотинца, потребуется как минимум год учебы, а то и больше. Никто не будет возиться с призывником целый год.

— Я быстро схватываю, капитан, — не сдавался Брук. — Чтобы выжить в вельде, надо быть в форме. Постоянно тренироваться. Если ты плохо обучен, то подведешь не только себя, но и других. Я умею учиться.

— Что вы за крестьяне такие? — в раздражении спросил Твид. — У вас там что — тотальная война? Все, что я знаю — вы там живете в большом городе под куполом. Это так опасно?

Большей глупости он сказать не мог. Брук посмотрел на него исподлобья, но тут же отвел глаза.

— Под куполом живут горожане, капитан. А мы живем на Диких землях. В вельде. И мы не крестьяне. Мы — фермеры.

— Да какая, к бесу, разница! Фермеры, крестьяне! Один черт — землепашцы!

Брук снова решился посмотреть в лицо капитану.

— Разница огромная, капитан. Крестьянин — бесправное существо. Глупое, неотесанное, бессловесное. Раб. А фермеры — свободные землевладельцы. Мы никому не подчиняемся, но всегда готовы к сотрудничеству. Мы сами отвоевываем свою землю и сами ее защищаем. А что до войны — приезжайте в гости. Я покажу вам Большую миграцию. Правда, только через окно.

Было видно, что Твид заинтригован.

— Через окно? — переспросил он. — Почему через окно?

Брук усмехнулся.

— Потому что горожанин в вельде не протянет и часа. Уж вы мне поверьте, гейдан.

Возникла пауза. Капитан глотнул из горлышка выдохшейся содовой и сунул пустую бутылку в корзину для бумаг. Брук смотрел в стену поверх головы офицера и чувствовал на себе его изучающий взгляд. Ему было неуютно, неловко под взглядом этих темно-карих глаз. Его словно препарировали под микроскопом, как курицу, издохшую от неизвестной болезни. Его это раздражало.

— Ладно, — сказал, наконец, Твид. — Перед тем, как принять решение о лечении, я должен скорректировать твою программу. Перебрать все возможные варианты. Права личности и прочая чепуха. Возможно, твой код сработает с задержкой. Возможно, подсознание отреагирует на какой-нибудь тест. Так что у тебя есть немного времени. Иди догоняй взвод.

— Есть, капитан! — Брук встал и попытался изобразить подобие стойки «смирно».

В дверях он обернулся.

— Гейдан капитан?

Твид страдальчески сморщился.

— Ну что еще, Адамс?

— Я про эту гранату… — Брук мял в руках свое кепи. — Хочу, чтобы вы знали. Я не хотел вас подвести. Честное слово. Я хотел, как лучше.

Твид в раздражении махнул рукой.

— Свободен, рядовой.

* * *

В палатке было не продохнуть: перед самым отбоем Санин согнал туда все отделение. Жалсанов и Кратет, Микадзе и Сэм Глазер. Последний, темноглазый замкнутый парень, был тем самым вегетарианцем, вынужденным давиться плотью несчастных животных.

— Всем писать письма! — скомандовал Санин. — Это приказ. Мамочки должны знать, что их сынки живы-здоровы.

Он бросил на колени Гору армейский компьютер — небольшую, размером меньше ладони, пластинку сверхпрочного металла, способную пережить любой катаклизм, кроме, пожалуй, взрыва корабельного реактора.

— Пишите по очереди, — сказал сержант. — Просто приложите палец — на каждого уже заведен индивидуальный файл.

И после небольшой паузы добавил:

— Да, вот еще что. Никакой самодеятельности. Там есть формы на любой случай. Для матери, для отца, для девчонки — для всех. Ничего выдумывать не нужно — цензура лишнего не пропустит. Просто заполните в шаблоне нужные строки. Всякие там «целую» да «всегда ваш».

— А текст? — спросил Гор.

— А что текст?

— Ну, текст как же?

— Там и текст есть. Я же говорю — все, что нужно. «У меня много новых друзей, я здоров, кормят хорошо». Больше вам и не надо.

Когда сержант ушел, Гор нацепил на глаза рамку проектора и принялся тыкать пальцем по виртуальным клавишам, отчего стал похож на оживленно болтающего глухонемого.

— Эй, ты голосом давай! — возмутился Микадзе. — Ты так до утра ковыряться будешь!

— Разбежался, — не поворачиваясь, буркнул Гор.

— Кому хоть пишешь?

— Друзьям, в колледж.

В ожидании очереди новобранцы расселись на койках и расстегнули комбинезоны. Брук прилег на бок, касаясь спиной брезента, чувствуя коленями костлявый зад сидевшего рядом Жалсанова и вдыхая уже ставший привычным солдатский запах.

Парни коротали время, в который раз пересказывая приключение с засадой, в которую они попали во время отработки виртуальной вводной. Здесь, в полутьме палатки, где в скудном свете лица были едва различимы, эти нехитрые истории звучали совершенно по-новому и вполне заслуживали того, чтобы быть рассказанными еще раз. И их охотно слушали, заново переживая отголоски адреналинового шторма. В этом не было ничего удивительного, ибо давно подмечено: в жизни не важно, насколько быстро ты бегаешь или как хорошо дерешься; в жизни важно, насколько хорошо ты хвастаешься.

Легкость, с какой они усвоили многочисленные военные премудрости, сыграла с новобранцами дурную шутку. Сидя в сухой палатке, они чувствовали себя сильными и опытными. В конце концов, думали они, отстреливать партизан и террористов значительно легче, чем воевать на настоящей войне. Опасность все еще представлялась им достаточно далекой, лишенной реальности, и хотя многие уже могли похвастаться полученными в симуляторе ранениями, это не пугало их, а наоборот, наполняло какой-то несокрушимой уверенностью, словно все они не единожды побывали в настоящем деле.

— Тут я как дам по зеленке! — захлебываясь, рассказывал Бан Мун. Руки его при этом сложились в узнаваемый жест — как будто держали карабин в положении «от бедра». — Аж брызги полетели!

— Боевыми? — уточнил Людвиг.

— Не, шоковыми. Тут они из кустов ка-а-к повалят. По земле катаются, верещат, будто танком переехало…

— А меня осколком зацепило, — поделился Людвиг. — Ткнуло тихонько так, будто пальцем. Смотрю и никак понять не могу — чего рука-то не слушается? А в глазах мурашки. А тут санитар — хлоп — и вкатил мне обезболивающего.

— Интересно, а что чувствуешь на самом деле? — спросил Пан. — Когда по-настоящему?

Гор перестал жестикулировать и уставил на Пана незрячие глаза.

— Да то же самое и чувствуешь, — сказал он. — На то он и симулятор.

Брук подумал — наверное, это хорошо, что не надо ничего выдумывать. Эти шаблоны на все случаи жизни здорово все упрощали. Он представления не имел, о чем писать Марине. В голове у него все перемешалось — джунгли, мины, сержантские вопли. Кроме того, он никак не мог отделаться от мыслей о той девушке, которую он по глупости припечатал к полу.

И надо же было так оконфузиться!

Брук жалел, что так мало знает о Луакари. Он надеялся, что по меркам местной культуры его поведение не будет расценено как несмываемое оскорбление. Что означала ее улыбка? Может, это была нервная реакция на неожиданность? А может, презрение к недотепе? Разница в культурах могла быть такой большой, что поведение девушки можно было расценивать как угодно — от приглашения встретиться до пожелания утопиться в вонючем болоте.

И все-таки она ему улыбнулась! Машинально он поднес ладонь к носу, словно надеясь уловить запах ее духов. Поморщился и вытер руку о штаны — никаких духов не осталось и в помине, ладонь пахла едким казенным мылом.

Сладостное томление пробуждало вполне объяснимое чувство неудобства где-то пониже живота. Все дело в том, что Брук, дожив до восемнадцати лет, еще никогда не был с женщиной. Если, конечно, не считать случая, когда он тайно посетил одно заведение в сомнительном районе, с кабинками «виртуального расслабления» в задней комнате.

Бармен, являвший собой нечто среднее между отставным бандитом и добрым всепонимающим дядюшкой, сделал тогда вид, будто тусклое освещение не позволяет ему разглядеть юного возраста клиента. Брук мало что помнил из тех восхитительных ощущений, что подарила ему придуманная компьютером девушка с карими миндалевидными глазами. Он был слишком ошарашен. Главное, что запомнилось ему в тот вечер, это чувство, будто все присутствующие в баре смотрят только на него. Ему казалось, все догадываются, зачем он здесь появился, и он изо всех сил изображал подвыпившего парня, который возвращается из туалета, расположенного в той же части заведения.

Еще он слышал от своих, как ему казалось, более опытных одноклассников, что виртуальные партнерши — это для извращенцев и что секс с обручем транслятора на голове ни идет ни в какое сравнение с тем, что испытываешь с настоящей женщиной. Поэтому он воздержался от дальнейших попыток обучения таким способом, тем более что подобные занятия оказались не только постыдными, но и довольно затратными.

Короче говоря, он страстно желал близости с женщиной и надеялся, что его новый статус солдата каким-то образом поможет в осуществлении этого желания.

Пан словно подслушал его мысли.

— А лихо наш фермер бабенку-то завалил! Твида чуть кондратий не хватил.

— Говорят, он к ней… того, — усмехнулся Бан Мун. — Неровно дышит.

— Откуда знаешь?

— Сержанты трепались.

— Да, штучка что надо, — сказал Пан. — Одни амортизаторы чего стоят. Во-о-от такие! — Он развел руками в воздухе, изображая соблазнительные полусферы.

— Таких не бывает! — усомнился Бан Мун. — Это же не корова.

— Что такое корова? — спросил Глазер.

— Животное такое. С большими сиськами.

— Сам ты животное! — обиделся Глазер, вера которого осуждала потребительское отношение к живой природе. — Нашел с чем сравнивать!

— Ну, тогда такие, — снова встрял Пан.

— Тоже неплохо, — поддержали знатоки.

— Ну, и как она на ощупь? — спросил Людвиг тоном опытного развратника.

Все уставились на Брука, словно похотливые обезьяны. Но он по-прежнему молчал, уткнувшись лицом в подушку.

— Ну, не тяни, фермер! — потеребил его Жалсанов. — На что похожа?

Брук пожал плечами.

— Девчонка как девчонка, — глухо произнес он. Он надеялся, что свет тусклой лампы скроет его горящие уши.

— А она-то, она-то: «Он не знал, что граната ненастоящая», — передразнил Бан Мун.

— Везет же некоторым! — поддел Людвиг. — Вон как разулыбалась.

— Ах, ах, он меня спас… — кривлялся Бан Мун.

— Ну хватит! — разозлился Брук. — Чего непонятно-то? Случайно вышло. Рефлексы подвели.

— Ясное дело, рефлексы, — согласился Пан. — Бряк бабу об пол и ну щупать. Рефлекторно. А с виду тихоня. — Он подтолкнул грустного Глазера. — А мы-то дураки — мордой в землю! — И он заразительно рассмеялся.

Даже Кратет, который не понял и десятой части сказанного, растянул губы в неуверенной улыбке.

— Идиоты! — сказал вдруг Гор. Никто не заметил, как он снял с головы рамку проектора. — При чем тут баба? Этот придурок на гранату бросился!

— А тебе завидно? — поддел Пан. — Сам-то, поди, в штаны наложил?

Гор резко повернулся к нему всем телом. Кровать жалобно скрипнула под весом его туши.

— Прочисть толчок, гармошка! Чему тут завидовать? — Он посмотрел на Брука и презрительно усмехнулся: — Фермер, фермер. Треп один.

Брук почувствовал, будто лицо обдало кипятком. Он сжал кулаки.

И вдруг — бабах! Небо раскололось.

* * *

При первых звуках огневого налета новобранцы слетели с коек и выбежали из палатки. Многолетний инстинкт предупредил их об опасности — еще никто не понял, в чем дело, но все были уверены: надо действовать. Не было ни паники, ни суеты; солдаты целеустремленно мчались к укрытиям. Ничего в них больше не напоминало вчерашних разболтанных мальчишек: сумасшедшее напряжение согнуло спины, лица застывшие, безжизненные — так необычайно сильны впечатления, полученные задолго до того, как разум смог на них отреагировать. Проснулась чужая память; выползли на свет месяцы чьих-то изнурительных тренировок, грязи, ужаса потерь и боли — короче, того, что принято называть боевым опытом.

Они ссыпались в ближайшую траншею, уселись на корточки и стали ждать. Их глаза, обращенные к небу, были пусты. Долгие месяцы чужой войны притупили их чувства, и когда не нужно было защищаться, они привычно пребывали в состоянии тупого равнодушия. В отсветах небесного огня их бледные лица казались лицами призраков.

Земля тряслась, после каждого огненного росчерка в бетонную траншею со стуком сыпались камушки.

Брук выскочил вслед за всеми. Он ничего не почувствовал, никакого чужого опыта, никакого намека на то, как действовать, только страх оттого, что не может определить источник опасности.

— Кто-нибудь знает, что происходит? — допытывался он. Без оружия он чувствовал себя, как червяк перед надвигающимся катком.

Ему никто не отвечал. Рядом тяжело сопел голый по пояс Гор. С другой стороны прижался к бетону Кратет. Из одежды на нем были только носки.

— Это… это… — бормотал Кратет, мучительно пытаясь собрать в кучу ускользающие слова и мысли. Но без верного электронного ассистента попытки его были обречены на провал.

— Отставить, салаги! — крикнул Санин из своей палатки, и слова его были — как близкий разрыв фугаса. — Это же беспокоящий огонь!

Лица разгладились, движения стали бесцельными и неуверенными. Беспокоящий огонь? Не веря себе, они смотрели друг на друга. Неужели не в нас? Людвиг выбрался из траншеи, недоверчиво уставился в полыхающее молниями небо. Никакой опасности? У Бан Муна такие глаза, точно его обманули. Кратет распрямился и что-то яростно крикнул на незнакомом языке. Точно не в нас?

Неожиданно все успокоились: теперь новобранцы были даже рады этим жутким звукам. Они столпились вокруг сержанта и завороженно наблюдали, как над деревьями вспыхивают багровые зарницы.

— Артиллерия Альянса, — пояснил сержант. — Огонь на воспрещение.

Лагерь был похож на разворошенный термитник. Повсюду из траншей и блиндажей, растерянно озираясь, выбирались полуголые солдаты. Те, кто очнулся, разевали рты в попытке перекричать грохот. Обрывки слов сливались в неразборчивое кваканье. В полумраке неясно светились личные номера на руках.

— Что со мной было, Длинный? — спросил потрясенный Пан.

— Твоя страховка, идиот, — прокричал в ответ Людвиг.

Поскрипывая резиновыми гусеницами, между рядами колючих спиралей прополз механический часовой. В свете прожектора тускло блеснули спаренные стволы.

Пан неожиданно пришел в неистовство. Он поднял руки к лицу, внимательно вгляделся в свои ладони, будто увидел их впервые, а потом расхохотался.

— Вставило! Наконец-то! — давясь смехом, выкрикивал он. — Я машина смерти! Машина смерти! Это было круто! Круто! Круто!

Он развернулся и ткнул пальцем в удаляющегося часового.

— Модель «Два-эл»! — звонко выкрикнул он. — Вес четыреста килограмм, сменный оружейный контейнер, пятьсот зарядов в барабанном картридже!

Его торжествующий взгляд остановился на сержанте.

— Боевая форма одежды для умеренных и жарких погодных условий, комбинезон повседневно-боевой, класс «С», ткань из гликопротеидных нановолокон!

— Ну, ну, хватит, — проворчал Санин. — Отбой.

— А письма, сержант? — спросил Гор. По его бледному рыхлому телу, изукрашенному татуировками, плясали тени от небесных зарниц. Лицо его блестело от пота.

— Кто не успел — тот опоздал. Завтра допишешь.

— Бронетранспортер плавающий М-213 «Бульдог»! Боевая масса пятнадцать тонн, кевларовое усиление башни и боевого отсека, скорость по шоссе…

— Я сказал — отбой!

Шаркая ногами, как старики, новобранцы побрели спать.

В палатке Пан все никак не мог успокоиться.

— Нет, это ж надо! Вот вставило, так вставило!

— Спи уже, машина смерти, — буркнул Людвиг.

Брук ворочался на своей узкой койке и без конца перекладывал жесткую подушку. В эту ночь все казалось ему зловещим: илистый запах джунглей, вонь уборных, голоса патрульных, режущий свет прожекторов и тени механических часовых, чьи горбатые силуэты напоминали ему крадущихся ящеров. До самого утра он прислушивался к грохоту взрывов и с завистью косился на храпящих товарищей.

Небо продолжало извергать молнии. Грохот взрывов разрывал воздух. Едко пахла выплеснувшаяся из банок жидкость от насекомых.

«Вот те на, — досадовал Брук, — снова я не как все».

Он был зол на этот треклятый гипнокод, который никак не желал подсказывать ему, что почем.

Его это напрягало. Не было никаких намеков, как поступить, хоть тресни. Этак его в два счета прихлопнут, а он так и не поймет, что его убило. От мысли же, что его могут сунуть в госпиталь и сделать «как все», ему стало по-настоящему страшно.

Когда небо посветлело, артиллерия стихла. Снаружи было полутемно, холодно и сыро. В этот час на лагерь опустился густой туман, в зарослях просыпались птицы и, вторя лаю собак, будили караульных, заставляя солдат очнуться от предутренних эротических видений. Силуэты сторожевых вышек над палатками, ясно видимые на фоне полоски зари, напоминали гигантских пауков на тонких ногах-ходулях.

Близилось утро.

Новобранцы дышали, словно выброшенные на берег рыбы. Их одолевали тяжелые сны, с их губ срывались бессвязные восклицания и неразборчивый шепот. Туман змеился серыми щупальцами, свивался в кольца, складывался в призрачные фигуры и наполнял палатки влажным горьким запахом. Веки Брука отяжелели. Туманная пелена растворила его злость. Он успокоился, задремал и будто наяву увидел свой дом — не коттедж на Тополиной улице, а прежний, похожий на крепость среди полей. Во сне у него было прекрасное настроение, какое бывает, когда ложишься с последними лучами заката и понимаешь, что завтра выходной; ветер стих, за прочными стенами с окнами-бойницами тепло и надежно, где-то над головой слышатся размеренные шаги дроида-часового, приглушенные толстым перекрытием, и ни выстрелы, ни писк охранной системы не тревожат вечернюю тишину.

И тут в лагере сыграли побудку.

* * *

С Мариной Брук дружил почти два года. Каждое воскресенье они садились в вагон местной линии и отправлялись в музей или художественную галерею, после чего шли в кондитерскую, чтобы выпить кофе и поесть мороженого. Каждый раз, собираясь на свидание с Мариной, Брук надеялся, что в этот-то раз она точно позволит ему больше, чем прощальный поцелуй. Иногда в своих мечтаниях он проводил с ней целую ночь. Однако претворить мечту в жизнь отчего-то никак не удавалось…

Ему так и не удалось убедить Марину, что посещение картинных галерей не есть любимое занятие фермера, пусть даже такого, который способен отличить Босха от Микеланджело. Впрочем, авангардные скульптуры из проволоки и пивных банок примиряли его с часами чопорных экскурсий. Главным образом тем, что являли собой разительный контраст телесам рисованных толстух.

Как-то в конце весны, уже после окончания школы, они набрели на искусственный прудик в окружении декоративных деревьев и прошли по аллее к скамейке на берегу, у которой был такой вид, словно ее когда-то использовали в качестве детали уличной баррикады. Часть узорчатого чугунного литья была выломана, пластиковая спинка шаталась, но исцарапанное сиденье каким-то чудом держалось, и они уселись на него, держась за руки и разглядывая величавых искусственных лебедей. Лебеди, впрочем, жрали хлеб, который бросали в воду мамаши с колясками, не хуже своих живых аналогов.

Пейзаж был непритязателен, но в нем была своя прелесть. Вокруг возвышались башни небоскребов, окольцованные поясами транспортных уровней; их стены терялись в вышине, из-за чего скверик казался лежащим на дне глубокого каньона. Зато высоко над головой можно было различить жемчужное свечение купола, а мириады световых точек на стенах перемигивались и переливались, так что складывалось впечатление, будто бы Город дышит подобно исполинскому зверю. Брук видел проносящиеся в вышине вагоны монорельса и кативших по обочине велосипедистов, неряшливую недостроенную башню и клены висячего парка, воздушные такси и стайки нахальных голубей, мрачные фундаменты небоскребов и радужные всплески рекламных сполохов. Краски в этой картине были приглушенными, все скрадывала слабая дымка испарений, становившаяся темнее по мере того, как день снаружи клонился к закату, а они все сидели и смотрели на переливы рекламы, обещавшей райские блага строителям плавучего города.

Какой-то сорванец пронесся по аллее на ярком электроскейте, с ходу швырнув в пруд скомканную обертку из-под мороженого. Лебеди — белый, как ангел, и черный, как грех, — наперегонки бросились к блестящему комку.

Белый успел первым. Он схватил шуршащую бумажку и тут же с отвращением выплюнул.

— Пластик! — воскликнул лебедь. Голос его был похож на скрип тележного колеса. — Как вы посмели загрязнять муниципального собственность!

Сорванец нехорошо усмехнулся, заложил вираж и соскочил на траву.

— Да ладно тебе! — урезонил товарища черный лебедь. — Не все ли равно, что жрать?

— Мой утилизатор не рассчитан на пластик с высоким содержанием нанокерамики!

— Плюнь! Это же просто пацан.

— Если каждый плюнет — город просто смоет! — не сдавался патриотично настроенный ангел.

— Может, он так самовыражается? — задумчиво сказал черный. — Может, для него это проявление свободы?

— Свобода — это когда каждый делает все, что хочет, но при этом не нарушает законов! — парировал белый. — Немедленно поднимите мусор!

— Ага, щас! — Мальчишка скомкал следующий снаряд и примерился к броску.

— Ну все, я вызываю полицию, — заявил белый, ретируясь на другую сторону пруда.

— Стукач! — презрительно бросил его товарищ. — Свободу не задушишь!

— Лучше бы помог! Тоже мне, муниципальный служащий!

— Помог? Ха! Мой передающий контур отказал еще в прошлом месяце!

Мальчишка швырнул комок и промазал. Тогда он смачно плюнул в воду, вскочил на скейт и был таков. Уже через мгновение он затерялся в толпе за живой изгородью.

— Оставайтесь на месте до прибытия полиции! — запоздало потребовал лебедь-ангел. И сварливо добавил: — Что за люди! Никакого уважения к закону!

— Скушай, маленький, — сказала дородная девушка неопределенного возраста. Она отпустила коляску, чтобы размахнуться и бросить в воду здоровенный кусок черствого батона.

Угощение пролетало по крутой параболе и обрушилось в пруд, словно кирпич. Белый лебедь молнией набросился на него, в вихре брызг подбросил в воздух и, широко раззявив клюв, поймал на лету.

На его шее, словно на змее, сожравшей яйцо, вздулся и пополз вниз огромный желвак.

Парочка сизарей, клевавших какую-то дрянь в траве, с ненавистью покосилась на механическое водоплавающее.

— Как ни старайся — всегда найдется гад, который работает меньше, а получает больше! — грустно сказал черный.

Желвак дополз до основания шеи и исчез. Белый расправил крылья и отряхнулся.

— Не омрачай мой праздник завистью! — с достоинством ответил он. В следующий момент в глубине его чрева со скрежетом заработал измельчитель.

Ветерок из вентиляционной башни шевелил листву и рябил воду пруда. По брусчатке с шорохом катились скомканные обертки. Марина была одета в легкую красную курточку; она подняла капюшон, который скрыл ее длинные волосы. Лицо ее было бледным от частого пребывания в душных помещениях, а испарения мегаполиса, которые не могла победить никакая вентиляция, окружили ее веки легкими тенями, отчего карие глаза казались слишком глубоко посаженными. Но Бруку она казалась настоящей красавицей. Может, и не такой, как героини виртуальных программ для мужчин, но все-таки… Ее волосы темно-каштанового цвета были длинными и густыми, а стройная фигура, сочетавшая в себе силу и изящество, пробуждала в нем с трудом сдерживаемые желания. Брук как-то подумал, что Марина похожа на цветок мака, выросший в трещине на краю бетонного водостока.

Он хотел поцеловать ее, но она отстранилась и покачала головой.

— Послушай, ты ведь не всерьез насчет армии? — спросила Марина. — Папа говорит, это только для неудачников.

— Я уже прошел все тесты, — ответил Брук, глядя на законопослушного лебедя, нарезавшего круги по грязной воде. — И попросил ускорить дело, если возможно.

— Ускорить? — спросила Марина и пристально посмотрела на него. — Что за странный каприз? Твоя тетя уверена, будто сможет выхлопотать отсрочку.

— Вот я и решил улететь поскорее.

— Почему? — удивилась Марина.

— Я сыт по горло теткиными наставлениями, — объяснил Брук. — После армии я к ней не вернусь, это точно.

— Не понимаю, почему ты так боишься колледжа? Что хорошего в твоем вельде?

— По-твоему, быть адвокатом лучше? По крайней мере, на Диких землях тебе никто не запретит проходить омоложение после шестидесяти. Живи хоть тыщу лет, пока есть деньги и желание! Разве этого мало?

— Шестьдесят лет! — фыркнула она. — Где ты видел фермера, который дожил бы до шестидесяти?

— Моему деду было восемьдесят пять! — возразил Брук. — А выглядел он максимум на сорок.

— И где он теперь?

Они замолчали, потому что в этот момент на аллею с гулом опустилась патрульная машина. Здоровенный полицейский, кряхтя, выбрался на землю и выпустил механическую ищейку. Шестиногая гусеница, моргая синими габаритными огнями, нырнула в воду, выволокла на берег мокрый комок и принялась ощупывать его усами-сенсорами. Затем она сделала стойку и застыла, словно придорожный столбик.

— Кто подал сигнал тревоги? — голосом, который должен являть неотвратимость наказания, спросил полицейский.

— Служу закону, офицер! — проскрипелбелый лебедь, подплывая к берегу. — Муниципальный конструкт-уборщик номер триста пять восемьсот один. Нарушение постановлений окружного префекта о защите среды обитания.

— Шестерка, — желчно прокомментировал его черный товарищ.

— Я все подтверждаю, офицер! — заявила девушка с коляской. Она раскачивала ее с таким энтузиазмом, будто готовила младенца в космонавты.

Полицейский с ненавистью посмотрел на механического стукача. Потом перевел вопросительный взгляд на Брука.

— Мы ничего не видели! — поспешил заверить Брук.

— Так им, парень! — воскликнуло черное водоплавающее.

— Ты позор префектуры, — печально констатировал белый.

— И что, ты на меня пожалуешься, ангелочек?

— Я обязан, — подтвердил стукач.

— И меня наконец отправят на профилактику! — мечтательно произнесло воплощение греха. Оно изогнуло шею и покосилось на Брука. — Ты не поверишь, парень, на что только не приходится идти, чтобы добиться замены батарей…

Цепочка огней медленно двигалась сквозь завесу деревьев на другой стороне пруда и отражалась в темной воде. Марина грустно вздохнула и погладила Брука по руке. Она была рассудительной девушкой, дочерью муниципальной служащей и хозяина велосипедного магазина.

— Не сердись, — попросила она.

— Я и не думал.

— Куда тебя направили?

— Космическая пехота, — ответил Брук.

— Космическая? Вовсе не обязательно, что тебя пошлют на войну, — заметила Марина под бормотанье полицейской рации. — Помнишь, я рассказывала про парня из соседнего дома? Он тоже служил на Флоте, в штабе космической эскадры, и заявлялся домой каждые три месяца…

Она говорила так, словно спорила сама с собой.

«На Флоте! — мысленно усмехнувшись, подумал Брук. — Сидеть в железных гробах и пить переработанную мочу? Еще чего! Хочу на другую планету! Хочу в город без купола. Научусь воевать, буду защищать людей, а после вернусь и куплю неосвоенной земли!»

— Мне тебя будет не хватать, — сказал он, а про себя подумал, что уж в космосе точно не встретишь ни одной девчонки.

Она промолчала, задумчиво глядя на отражения в воде, и снова погладила его по руке.

Искусственное небо над головой изменило цвет с жемчужного на темно-лиловый. Город зажег фонари. Брук встал со скамейки и взял Марину за руку. Они прошли по аллее, окунулись в переливы уличной рекламы, потом пересекли людской поток у входа в супермаркет. Рука об руку они ступили на ленту спирального эскалатора и вознесись на пятый транспортный уровень, где находилась станция местных линий. Снаружи совсем стемнело, и на перроне, не считая сотни равнодушных горожан, почти никого не было. Пустыня по меркам Города. И до тех пор, пока не подошел их поезд, Брук и Марина стояли, спрятавшись за торговыми автоматами, и целовались. Ничего другого Марина ему не разрешала. Ну разве что однажды после танцев, здорово распалившись, Брук отважился запустить руку ей под блузку.

Само собой, он не сказал ей о том, что отправляется служить на Луакари.

* * *

По утрам джунгли ворочались и вздыхали, совсем как человек, не желавший просыпаться. Многие километры непроходимых дебрей окружали лагерь со всех сторон, из-за чего новобранцам казалось, что они оказались на затерянном в зеленом океане острове. Лишь пыльная нить гравийной дороги соединяла их с миром людей; она начиналась у ворот и вела на юг, к военно-воздушной базе, расположенной неподалеку от города под названием Мунбери. С северной стороны за ограждение убегала узенькая тропка, по которой выходили в дозор ночные патрули из солдат постоянного состава. Тропка, словно растянувшаяся в траве бурая змея, прихотливо петляла по минному полю, ныряла в джунгли, вилась меж корней лесных великанов, чтобы в конце концов разделиться на рукава и взобраться на две господствующие над местностью травянистые высотки.

«Маджи» был спокойным местечком. Солдаты видели войну только в симуляторах, во время прохождения тестов. О таком обучении можно только мечтать — знай себе лежи в гипнобоксе, пока в твою черепушку льются опыт и знания самой продвинутой из человеческих армий. Если бы только ни этот жуткий холод, каким сопровождается процесс. Правила проведения полицейских операций, стрелковая подготовка, медицинская помощь, тактика малых подразделений, основы выживания в бою, язык общения и особенности менталитета местных жителей — все эти премудрости ежедневно укладывались в посиневшие от холода лысые головы, худо-бедно отражая реалии настоящей войны, гремевшей где-то невероятно далеко — в паре сотен километров от лагеря, за Каренским хребтом, в глубине острова Касерис. Там, за горами, в непроходимых джунглях вокруг городков и деревень окопались отряды партизан Армии Освобождения и диверсионные группы Берата, которые то и дело устраивали засады и нападения, вынуждая правительственные силы и их союзников вести изматывающую войну среди гор, болот и зарослей. Но в «Маджи», расположенном далеко от зоны боев, было тихо, как в каком-нибудь лагере отдыха, если, конечно, не считать ночных обстрелов, которые велись по лесным тропам и перекресткам проселочных дорог, чтобы помешать проникновению крупных сил диверсантов в окрестности военно-воздушной базы.

Слово «космическая» в названии рода войск означало длительный межпланетный перелет и сомнительное удовольствие от высадки на дребезжащем челноке. В остальном же новобранцы жили по освященному веками укладу простой пехоты. После подъема и до завтрака в лагере кипела обычная утренняя работа. Одеяла вытряхивались и укладывались по линеечке, подушки взбивались, вещи в тумбочках укладывались как предписывалось армейскими инструкциями. Будущие космопехи принимали душ, мели полы, собирали мусор, чистили ботинки, хотя еще недавно многие из них не смогли бы с уверенностью сказать, для чего нужна сапожная щетка, так как дома подобными вещами занимались роботы или андроиды. Вчерашние мальчишки работали спокойно и деловито, с тщательно отмеренным усердием опытных служак, и ни у кого не возникало вопросов о целесообразности такой работы — работы, которую в пять минут выполнил бы всего один механический уборщик. Пожалуй, один только Брук делал все по привычке и без всякого энтузиазма, которым лучились гордые своим новым статусом товарищи. Еще бы: детей фермеров с детства приучали к самостоятельности, не говоря уж о порядках в доме тети Агаты, перед которыми побледнела бы даже старинная прусская казарма.

Через сорок минут после подъема третье отделение седьмого взвода выстроилось для утреннего осмотра.

— Смирно! — неестественно высоким голосом крикнул Гор, когда из-за соседней палатки показалась коренастая фигура старшего сержанта.

Брук, вытянувшись, замер. Жаркое утреннее солнце норовило выжечь глаза.

Скрипя щебнем, Вирон медленно прошелся перед шеренгой новобранцев, выстроившихся перед своей палаткой.

Старший сержант оказался настоящей скотиной. Изо дня в день новобранцы были вынуждены терпеть его россказни о том, каким героем он был на Фарадже. Мало того, что вскоре молодым солдатам предстояло самим отправиться в джунгли, где их ожидали тысячи опасностей, так еще и приходилась слушать о тяготах и лишениях, пережитых Вироном на какой-то затрапезной планетке. Война, война, война… Как будто на свете не существовало ничего другого. Чаще всего сержант рассказывал о том, как весь его взвод погиб, напоровшись на засаду, и при этом любил добавить, что они-то в это самое время тискали подружек в школьных коридорах и вообще жили припеваючи, пока настоящие солдаты проливали кровь за их свободу.

Вирон явно затаил на необстрелянных новичков злобу за то, что их не было рядом, когда он умирал от страха в ночных дозорах. Каждый раз, когда выпадала свободная минута, сержант подзывал к себе кого-нибудь из новобранцев и, брызгая слюной, начинал перечислять ужасы, свидетелем и участником которых ему довелось стать. Со слов взводного выходило, что он был сорвиголовой, каких поискать, и что он чуть ли не голыми руками уничтожил целую роту повстанцев, и что после какого-то сражения эпических масштабов комбат лично доставил его в госпиталь, где израненный ветеран едва не отдал богу душу.

Складывалось впечатление, что даже спустя несколько лет Вирон не в силах был отойти от пережитого, как был не в силах простить новобранцам, что в дни, когда из него выковыривали осколки, мальчишки беззаботно наслаждались холодным пивом.

Вот и теперь он обводил застывших перед ним людей своим фирменным взглядом Горгоны, в котором странным образом сочетались безумие и пристальное внимание. Он вглядывался в напряженные лица так, словно перед ним были не солдаты его взвода, а заключенные тюрьмы особого режима. Сержант Санин бесшумно двигался на шаг позади него.

Вирон остановился перед Паном.

— Принципы передвижения разведывательного патруля, — бросил он, свирепо уставившись на лоснящиеся щеки новобранца.

— Настороженность, планирование, взаимная поддержка, ориентирование, дисциплина передвижения, управление! — отбарабанил Пан.

— Назови типы пунктов сбора!

— Основной пункт сбора, запасной пункт сбора, пункт сбора на случай опасности, пункт сбора на случай встречи с противником!

Вирон брезгливо поморщился.

— Ты вообще-то зубы чистишь, быдло?

— Так точно, сержант!

— Это тебе не лагерь отдыха, говнюк, — прорычал старший сержант. — Еще раз учую вонь из твоей пасти — заставлю дерьмо жрать. Понял, Белоснежка?

— Сержант, рядовому все ясно!

— А ты? — гаркнул Вирон в лицо Жалсанову. — Ты тоже решил, что здесь лагерь отдыха?

— Никак нет, сержант!

— Тогда почему ты небрит, свогачь? Я тебя спрашиваю?

— Сержант, рядовой еще ни разу не брился! — доложил Жалсанов.

— А мне плевать! Утренние процедуры включают в себя душ, чистку зубов и бритье!

— Сержант, рядовой исправится!

— Закрой пасть, свогачь! — процедил Вирон. — Когда я захочу, чтобы ты говорил, я задам тебе прямой вопрос, а ты будешь на него отвечать. Понял, ублюдок?

— Так точно, сержант!

«Точь-в-точь как заводные болванчики», — подумал Брук. Ему было не по себе. Спину сводило от неудобной позы. Вопли и ужимки Вирона вызывали у него отвращение.

— Назови организационную структуру террористической организации! — потребовал Вирон. — Быстро!

— Признанные лидеры, действующий кадровый состав, активные и пассивные сторонники! — отчеканил Жалсанов.

Вирон неопределенно хмыкнул и перешел к застывшему в ужасе Кратету.

— Доброе утро, дубина! — поприветствовал его сержант.

— Доброе… утро… — Кратет тупо уставился на рукав Вирона.

— Это нашивки, сынок, — услужливо подсказал взводный. — Они означают, что мы служим в космической пехоте Объединенных сил, — продолжал Вирон.

Кратет громко сглотнул и сделал попытку вытянуться еще сильнее.

— А это петлицы. Они говорят, что перед тобой старший сержант. Сможешь повторить, дубина?

Рука Кратета дернулась к карману, но тут же вернулась на свое место. Уставившись на Вирона остекленевшим взглядом, словно птенец на змею, новобранец медленно, едва не по слогам, выдавил:

— Так точно… старший… сержант…

По щекам его катились градины пота.

— Ну-ну, ублюдок, — смилостивился Вирон. — По крайней мере, твоя форма в порядке… Из тебя выйдет первоклассный космопех.

Скрипнул щебень. Вирон остановился перед Бруком, а затем смерил его изучающим взглядом. Дыхание сержанта было кислым и затхлым, точно во рту у него что-то давно сдохло и теперь потихоньку разлагалось. «Да уж, — подумал Брук, задерживая дыхание, — кто бы говорил про гигиену». Он дернул головой, когда старший сержант больно потянул его за ухо, заглядывая туда в поисках грязи.

— Чего рожи корчишь, крестьянин? — спросил взводный сержант.

— Никак нет, сержант! — проорал Брук, втайне надеясь оглушить пучеглазого остолопа. Еще в старших классах он начал понимать, что если кто-то старше тебя по возрасту или по положению, это вовсе не означает, что он тебя умнее. Похоже, в армии эта истина была возведена в ранг закона.

— Нет? Что это за «нет»?

— Сержант, рядовой не крестьянин!

Вирон поморщился и отстранился, предоставив Бруку возможность глотнуть немного чистого воздуха.

— А я говорю, что читал твое личное дело, а там сказано, что ты — крестьянин. Решил надо мной подшутить, срань?

— Сержант, рядовой думает, что это ошибка! Рядовой — фермер! — крикнул Брук. В подражание остальным он называл себя в третьем лице, думая, что таким образом его речь будет больше походить на военную.

Страшно вытаращенные глаза старшего сержанта оказались вдруг совсем рядом. Так близко, что они слились в один огромный глаз с двумя налитыми кровью зрачками. Бруку подумалось, что так близко он не видел чужих глаз, даже когда целовался с Мариной. «Я идиот, — сказал он себе. — Бросил колледж ради извращенца, называющего себя инструктором».

Эту привычку думать в минуты крайнего сосредоточенности он приобрел в школе выживания. «Думайте всегда! — учили их. — Будьте любознательны в минуты опасности. Оценивайте цвет, вкус, запах. Размышляйте о любой травинке, какая попадется на глаза. Не теряйте ясности мышления. Страх — это реакция, дающая надежду на спасение; если вы размышляете в минуты опасности, значит, ваши дела не так плохи, как кажется, ибо ничто не заставит человека размышлять о безнадежном». В следующий момент у него заложило уши.

— Думаешь, ты умный, свинья? — завопил Вирон. — Думаешь, если сержант Вирон родом с Гатри, над ним можно шутить? Думаешь, если тебя, мясо, привезли из вонючего захолустья — ты жутко незаменимый?

— Сержант, я…

— Мыча-а-а-ть!!! Мир-р-р-а!

«Ну и ну! — пронеслось в голове у Брука. — И как это он не оглохнет? Может, таскает с собой беруши?» Страх соседствовал в нем с нарастающим разочарованием. Космический транспорт, голоса в голове, экзотическая планета — такая далекая, что в ее реальность было почти невозможно поверить, — все это сворачивалось в пестрый комок впечатлений и переживаний, и комок этот с каждой минутой становился все туже. Брук был на пороге культурного шока.

И еще этот гортанный акцент, этот хриплый голос… При его звуках Брук чувствовал, как в его душе просыпается необъяснимая ненависть.

Кажется, старший сержант испытывал по отношению к своему подопечному те же чувства.

Внезапно Вирон успокоился, сдвинул кепи на затылок и спросил с такой нежной улыбкой, какой не увидишь и у мамаши, кормящей грудное чадо:

— Перечисли-ка мне приемы оказания медицинской помощи при ранениях.

Брук почувствовал облегчение. Что-что, а уж эту азбуку любой житель вельда отбарабанит как «Отче наш».

— Сержант, это зависит от вида ранения и фазы раневого процесса! — молодцевато выкрикнул он.

— Что? Что-о-о? Что-что-что?

— Сержант, рядовой имеет в виду фазу отека, фазу острого воспаления и фазу заживления! На каждой фазе организм реагирует на рану по-разному. Необходимо оказывать помощь так, чтобы максимально помогать организму в самоизлечении повреждения. Так, на стадии отека, когда большая часть свободной влаги перемещается к поврежденному месту, может наступить обезвоживание. В этой стадии первым делом надо…

Вирон не дал ему договорить. Издав невнятный вопль, он опустил свой пудовый кулак на грудь Бруку:

— Заткнись! Хватит!

От нежного, отеческого жеста сержанта Брука вынесло на правый фланг, где его и приняла в объятия туго натянутая ткань палатки. Он свалился на пыльную щебенку и неуклюже заворочался, как выброшенный на сушу морской гад.

— Чего разлегся, ублюдок! Встать в строй! — орал Вирон. — Думал, здесь шутки шутят? Думал, здесь тебе цирк?

Бруку показалось, будто его лягнула лошадь. У него перехватило дыхание от боли и от обиды. Вспыхнула искра злости, и на какое-то мгновение он увидел себя стоящим в коридоре у спортивной раздевалки, и Джад снова презрительно усмехнулся ему в лицо.

Потом сержантский вопль проник в его сознание. Брук медленно поднялся, вначале на колени, а потом, цепляясь за растяжку, распрямился полностью.

— Оглох, свогачь? Бегом!

Бегом так бегом, сквозь шум в голове подумал Брук. Зря он припомнил школу. Ничего хорошего от таких воспоминаний не бывает. Ненависть вырвалась из-под контроля, вспухла ослепительным шаром и затопила мозг. Согнувшись чуть не вдвое, Брук разбежался и врезался головой в сержантское брюхо. Удар был такой силы, что лязгнули зубы, и Брук решил было, что у него сломалась шея.

Старший сержант сказал на это следующее: «О, бля…» Потом согнулся пополам и присел, хватая воздух широко разинутым ртом. Потом медленно, очень медленно поднялся. Он запыхался. Брук тоже. Оба они замерли лицом к лицу, тяжело дыша. Позади старшего сержанта вытянулся Санин. Лицо его в тени козырька ничего не выражало.

— Командир отделения! — прохрипел старший сержант.

Новобранцы стояли бледные, чуть дыша. Всем было ясно, что добром эта история не кончится. Санин шагнул вперед.

— Об этом сукином сыне доложить в рапорте, — выдавил Вирон. — В мозгомойку мерзавца!

— Это за что же? — зло поинтересовался Брук, едва отошедший от состояния концентрации, в котором каждая мышца играет силой и подергивается, словно через нее пропускают электрический ток. — За то, что вы меня ударили? Устав запрещает бить подчиненных. Даже я это знаю.

— Устав? Кто тут говорит о нарушении устава? — Старший сержант шумно вздохнул. — Разве я тебя бил, рядовой? Кто-нибудь видел, как я его бил? Ты? Или ты, мразь? Нет? — Он повернулся к Бруку. — Я просто пошутил, рядовой. А вот ты…

— Я так и понял, сержант. Я тоже пошутил.

Шее Брука было только больно, зато у Вирона вид был такой, словно его при всех сунули головой в унитаз. Глубокий рубец на его челюсти покраснел так, что стал похож на полоску раскаленного металла.

— Санин, отставить рапорт!

И тут же, без всякого перехода, взводного сержанта вновь охватил припадок бешенства. Вирон с присвистом выпустил отравленный воздух, повернулся на каблуках и ворвался в палатку. Было слышно, как гремят расшвыриваемые тумбочки.

— Командир отделения! Где койка этого идиота? Эта? Сам вижу, что эта! Белье уложено неправильно! Мыло не на месте! Бритвенный прибор мокрый. Пол в пыли! Одеяла не по ранжиру! У вас тут не спальное место, а вонючий свинарник!

— Я разберусь, сержант, — бесцветным голосом ответил Санин.

С грохотом пнув тумбочку, Вирон вырвался на свет, подобно разъяренному носорогу из чащи, а потом содрал с головы кепи, скомкал его в кулаке и тихо, словно на остатках дыхания прошипел:

— Хочу напомнить вам, быдло, что это место не зря называется лагерем. Проволока тут кругом не зря. Никто вам тут не поможет. Никто, зарубите себе на носу! Запомните раз и навсегда, засранцы, — здесь вам не мамкин дом! Ни дома, ни мамки! Одна солдатня вокруг. И я над вами! Я! Над каждым поганым червяком! Кто забудет — в землю втопчу. Только дерьмо останется! Понятно?

— Да, сержант! — рявкнули новобранцы.

— А тебе, крестьянин, понятно?

— Сержант! Рядовому все понятно!

— Вы еще из мамки не вылезли, а я уже воевал! — крикнул Вирон.

При этих словах Санин бросил на взводного сержанта короткий взгляд.

— Фарадж — целый год, от звонка до звонка! Один остался. Один из целого взвода! Все полегли — и лейтенант тоже, — орал Вирон. — И все из-за таких уродов, как вы! А я вот выжил. Меня так просто не взять. Ясно?

— Да, сержант!

И вновь, как и после занятий в виртуальном тренажере, при слове «Фарадж», которое Вирон поминал к месту и не к месту, кожа Брука покрылась мурашками, как при ознобе.

— Я на таких ублюдков, как вы, насмотрелся досыта! — продолжал Вирон. — Тупые свиньи! Без гипноза ширинки не найдете. Под огнем ссытесь. На постах дрыхнете. В патрулях стираете ножки. — Он упер руки в бока и склонился вперед, поводя большой головой из стороны в сторону, так что стал похож на вожака обезьяньей стаи в угрожающей позе. — Здесь вам не Мероа, быдло. Это там вы — горожане. Пупы земли. Свободные граждане. А здесь вы просто деревенщина. Засранцы из захолустья. Ленивые, ни к чему не приспособленные засранцы. Все, поголовно. Только и годитесь, что в заморозку. Ясно вам?

— Да, сержант!

— Значит, всем все ясно? Ладненько. Тогда слушайте: я научу вас дисциплине, — сказал он зловещим тоном. — Среди вас завелась паршивая овца. А потому — три дня без посещения лавки. И после тестов — в санитарный наряд. Никакого личного времени. Все отделение. До последнего человека. — Вирон задохнулся, речь его превратилась в невнятные отрывистые реплики. — Все! Дерьмо! Жрать!

Он со скрипом повернулся на каблуках и утопал прочь разъяренным медведем.

— Вольно! — скомандовал Санин и последовал за Вироном. Но перед тем, как уйти, сержант обернулся, смерил Брука пристальным взглядом и распорядился:

— Навести порядок. Гор за старшего.

Брук, чувствуя на себе взгляды обвиняющих глаз, медленно вошел в палатку, заваленную разбросанными одеялами, наклонился, поднял тумбочку и рассеянно собрал свои вещи.

— Ну ты и крут, фермер! — воскликнул Пан. Но в голосе его напрочь отсутствовало восхищение.

— Да что за хрень! — произнес Бан Мун тоном горького сожаления. — Запретить лавку! У меня от уставной пайки кишки крутит! Что мне теперь, с голоду подыхать?

— А нам, значит, теперь говно месить? — спросил Людвиг. Ему никто не ответил.

Брук посмотрел на окно. Сквозь мутную пленку видна была ровная, пыльная, сожженная солнцем полоса безопасности. За пластиковую перекладину зацепилась невесть как попавшая в палатку сухая былинка. Брук машинально взял ее в руку.

Сквозь шум лагеря он услышал позади приближающиеся шаги, но продолжал стоять, не оборачиваясь, держа в руке злосчастную соломинку. Он ощущал гладкое, словно полированное, утолщение на кончике стебелька и смотрел в окно на зелень джунглей за ограждением.

— Что, навозная морда, — раздался позади голос Гора, — достукался? Добился своего?

Брук стоял, по-прежнему не оборачиваясь. Он видел, как строится на завтрак соседний, пятнадцатый, взвод; как перешучиваются и дурачатся солдаты, все проблемы которых заключаются лишь в слишком медленно текущих днях. Через неполный месяц они разъедутся по своим ротам и батальонам, а еще через год те из них, кто останется жив, с гиканьем и шутками побегут к ожидающим их челнокам, которые унесут их домой, на родину, к огням реклам, шумным городским барам и уступчивым девушкам.

«Все по-прежнему, — думал он. — Все сначала. Чертовы горожане никогда от меня не отцепятся».

Потом он заправил койку и отправился на построение.

* * *

Если постыдный недуг довел Твида до ненавистного ему тылового гарнизона, то у Сергея Санина дело обстояло диаметрально противоположно: благодаря своему тайному недостатку он ощутил вкус к войне, получил повышение и был направлен в самую гущу событий.

Дело было в том, что Санин не умел ориентироваться на местности. В народе его недуг именовался топографическим кретинизмом. У таких людей не развито пространственное воображение, причем с детства. В детстве Сергей не мог запомнить даже обратную дорогу из школы, и домой его обычно привозила сестра. На уроки географии и физики он шел как на каторгу. Черчение было для него сущей мукой. А когда курс геометрии сменился стереометрией, несчастный ребенок вообще перестал что-либо понимать.

В детстве Санин перепробовал множество упражнений для тренировки топографической памяти. Изучал карту района, потом брал в руки стило и старался нарисовать отрезок пути, по которому нужно пройти или проехать. Пытался научиться запоминать ориентиры. Ходил на прием к дорогому гипнотизеру. Ничего не помогало. План улиц оставался для него бессмысленной схемой. Ориентиры упорно не желали соотноситься друг с другом. В конце концов он просто привык сверяться с персональным электронным ассистентом, и проблема перестала его волновать.

Его призвали в девятнадцать, в то время, когда университетский тренер по боксу, под впечатлением успехов Санина на ринге, хлопотал за него в деканате. Университет промедлил с зачислением, и однажды погожим утром Сергей обнаружил себя в пехотном лагере. Какое-то время он питал надежду выступать за армейскую сборную, однако вместо спортивного зала неожиданно очутился на далеком Фарадже — на востоке архипелага Симанго, где десятилетиями шла непрекращающаяся междоусобная бойня.

Казалось бы, зачем в современной армии умение находить дорогу по компасу, если встроенные боевые модули при помощи топографических спутников и беспилотных разведчиков определяют положение солдата на местности с точностью до нескольких сантиметров? Если тактическая карта сама указывает нужное направление движения и чутко реагирует на ошибки солдата, делая, когда нужно, подсказки, а в исключительных случаях сообщая о недотепе его непосредственному начальнику?

Абсолютно незачем.

Никогда, за исключением одного-единственного раза, этот недостаток не играл для Санина никакой роли. Он научился подолгу лежать без движения на посту слухового наблюдения. Свободно ориентировался в хитросплетениях сигналов боевого имплантанта, принимавшего штабные указания и оперативные данные со спутников. Мог сутками идти по следу боевиков и, словно диких зверей, загонять их в заранее подготовленные засады. Знал все типы мин, прекрасно стрелял из пулемета, карабина и пистолета. Освоил науку управляться с боевым ножом. Он владел оружием почти безупречно. Однако все его навыки не помогли ему однажды осенней ночью, когда их разведывательный патруль напоролся на засаду.

Партизаны их прищучили. Прижали к земле. Боевики анархистской группировки, за которыми рота давно и безуспешно охотилась, засели в прекрасно оборудованных и замаскированных земляных укрытиях среди зарослей. Между ними и патрулем проходил ручей, и они окопались на другом берегу.

Шкодеру, головному дозорному, перебило руку осколком. Он лежал на тропе и звал медика, и никто из солдат ничего не мог поделать, чтобы помочь ему. Замыкающего накрыло из гранатомета. Положение было — хуже некуда. Они даже не могли убраться с тропы, потому что не были уверены, что заросли вдоль нее не заминированы.

Как назло, у партизан оказалась отличная аппаратура постановки помех, и тактические карты патруля ослепли. Не было связи, чтобы вызвать поддержку. Сержант приказал огневой группе Санина выдвинуться на близлежащую высотку, а затем открыть по боевикам огонь с фланга и перекрыть им пути отхода.

Их прикрыли сосредоточенным огнем, и капрал Санин вместе со своим вторым номером, рядовым Мишковцом, смогли ускользнуть. Санин бежал впереди, а Мишковец — чуть сзади и слева. Они отошли уже достаточно далеко, когда за спиной ярко полыхнуло и горячая волна мягко подтолкнула Санина в спину. Мишковец напоролся на термитную ловушку. Классический способ устройства засад — с одного фланга ведется перекрестный огонь, с другого пути отхода перекрываются минами.

Санин повернулся и бросился назад — в пламя и дым, всхлипывая и крича на ходу:

— Сема, вставай! Давай, пошли! Без тебя мне не выбраться!..

Но потом он в ужасе бежал от дымящихся останков напарника, бежал от притаившейся вокруг смерти. Он долго плутал в зарослях, то выходя к топким берегам ручья ниже по течению, то вновь возвращаясь к изгибу тропы у подножия высоты. Чертов холм был словно заколдован. А где-то неподалеку продолжалась заполошная пальба. Через час таких блужданий он услышал, как стрельба сначала усилилась, а потом пошла на убыль. Партизаны ударили по патрулю с тыла и перемешали его с землей. Когда он, наконец, добрался до вершины, вокруг слышались одни только звуки джунглей.

Тем не менее он все-таки занял позицию на высоте. Отсюда изгиб тропы вдоль берега разлившегося ручья был виден как на ладони. Наклонный каменистый гребень был свободен от деревьев, и обзор был все равно что на стрелковом полигоне.

Трясясь от холода в мокрой насквозь одежде, он бесконечно долго лежал на вершине среди чахлых искривленных деревьев. И дождался: цепочка тяжело навьюченных фигур показалась из зарослей, ясно видимая в свете луны.

Он не мог затевать долгую перестрелку — у него было всего два патронных картриджа. Но он все-таки рискнул. Когда из зарослей показалась последняя сгорбленная фигурка, он прижал приклад пулемета к плечу, выставил систему прицеливания на наведение по тепловому пятну и нажал на спуск.

Он скосил сначала головного, который кувыркнулся в воду, словно подрубленный, потом прошелся по хвосту колонны. Темные фигурки неуклюже разбегались в стороны, вязли в грязи, падали, захлебывались и дергались, вспоротые раскаленными струями.

Он расстрелял весь картридж, вставил следующий, а потом неспешно, словно на стрельбище, прочесал короткими очередями каждую неподвижную фигуру. Он положил всех и хотел убедиться, что никто не выживет.

Когда он выпрыгнул из вертушки, десятки глаз хмуро наблюдали за тем, как единственный выживший из патруля дальнего действия прошел к капитану Аббасу, ожидавшему у зеленого штабного барака. Оказалось, что в штабе Санина ждали комбат Батиста и начальник штаба майор Дэвис, также желавшие с ним потолковать.

Ротный, загораживавший дверь в штаб, приказал всем разойтись и заниматься по распорядку. Стояла мертвая тишина.

Санин едва передвигал каменные от усталости ноги и мечтал поскорее сбросить с себя мокрый насквозь комбинезон. Он вошел в комнату для инструктажа в подавленном настроении, не зная, чем сможет оправдаться за свой промах.

Подполковник Батиста был потрясен случившимся.

— Целый час?.. — спросил он. — Ты не мог найти высоту целый час?

— Навигация не работала, — ответил Санин едва слышно. — Было темно. Пришлось искать на ощупь.

В пустом, увешанном картами помещении гуляло эхо, слабо вторя их голосам.

— Но почему так долго? — спросил Батиста с явным недоверием.

— Было темно, — повторил Санин.

— Если бы ты открыл огонь вовремя, твои товарищи остались бы живы.

— Анархисты тоже остались бы. Они бы снова ушли.

— Опытный солдат должен уметь ориентироваться на местности, — напомнил подполковник Батиста. — Мишковец, судя по всему, шел правильно.

— И напоролся на мину, — сказал Санин. — Если бы я вернулся, чтобы сориентироваться, то наверняка тоже подорвался бы.

— Вполне возможно, ты вышел бы на высоту вовремя.

— Может быть. А может, и нет.

— Возможно, патруль смог бы отбиться, поддержи ты его огнем.

— А возможно, и патруль бы погиб, и партизаны ушли целехоньки.

— Не смей спорить! — сказал капитан Аббас. — Из-за тебя мы все в дерьме.

— Я не спорю, капитан.

— Нет, споришь. То, что ты сказал, — уже неподчинение.

— Виноват, капитан. Я ничего такого в виду не имел.

Подполковник Батиста нервно сжимал и разжимал кулаки. Майор Дэвис, высокий, русоволосый, худощавый человек с выбритыми до синевы щеками, сидел, закинув ногу за ногу, на скамейке для инструктажа, положив сцепленные руки на острую коленку. Сощурив глаза, он внимательно рассматривал грязного и измученного Санина.

— Все не так плохо, полковник, — сказал он. — Мы можем выдвинуть вполне правдоподобную версию.

— Да, наверное, — глубоко вздохнув, сказал подполковник Батиста. — Не думай, капрал, будто я не понимаю, что идет война и что люди на войне иногда гибнут. Просто эта засада будет погано выглядеть в донесении. Что прикажешь мне делать?

— Ну, вы могли бы меня похвалить, — пожал плечами Санин.

— За то, что ты потерялся и подставил своих товарищей?

— Нет. За то, что я перебил всю банду. Двадцать пять мерзавцев.

Комбат недобро усмехнулся:

— Считай, тебе повезет, если не попадешь под трибунал, капрал.

— Но ведь я все-таки вышел на позицию! — запротестовал Санин. — Мне казалось, мы искали именно этих ублюдков?

— Я прекрасно помню, кого мы искали! — раздраженно воскликнул Батиста. — Конечно, я за то, чтобы эти свогочи перестали минировать дороги и обстреливать наши посты. С тех пор, как они взорвали мост, я только о них и думаю. Но почему при этом должны гибнуть мои люди?

— Вы сами сказали, подполковник. Война.

— Помолчи, Санин, — одернул его ротный.

— Да, капитан.

— Так почему ты не вышел на позицию? — снова спросил Батиста.

— Навигация не работала. Я не был уверен, что иду правильно.

— Навигация? — подполковник Батиста был озадачен. — Теперь ты пытаешься свалить вину на службу навигации?

— Никак нет, полковник. Это моя ошибка, что я не нашел дорогу. Было темно, там всюду густые заросли, не видно ничего в двух шагах. Я пытаюсь вам сказать, что я делал все, что мог.

— Никому не интересно, что ты пытался, капрал! — отрезал подполковник Батиста. И добавил многозначительным тоном: — Важен результат.

Возражений не последовало. Майор Дэвис сменил ногу.

— Нужно выдвинуть правдоподобную версию, — вновь заметил он, обращаясь к командиру батальона. — Подобрать факты.

— Да, нужно, — согласился Батиста. — Это ты во всем виноват, капрал. Зачем тебе понадобилось бродить вокруг высоты? Струсил?

— С первого раза я ее не нашел.

— Простите, полковник, — прервал их майор Дэвис. — Мне кажется, что мы тоже начинаем плутать.

— И что вы предлагаете? — поинтересовался Батиста. — От меня ждут рапорта.

— А почему бы нам и в самом деле его не поощрить? — предложил майор.

— Вы спятили? За то, что он заблудился?

— За то, что он проявил смелость, оставшись один, без связи и без поддержки, — ответил майор Дэвис с холодной улыбкой. — Мне кажется, требуется немалое мужество, чтобы вступить в бой с отрядом опытных боевиков, когда рядом нет ни напарника, ни авиации. И ведь он действительно их перестрелял. Вы сами видели снимки — все в клочья. Думаю, наверху сочтут соотношение потерь приемлемым: двадцать пять к семи. Таким соотношением можно только гордиться. Никто нам слова не скажет, если мы, к примеру, отправим парня в отпуск. В качестве поощрения. Хотя я бы представил его к награде.

Капитан Аббас возмущенно фыркнул.

— Вы думаете, это пройдет, Дэвис? — спросил подполковник Батиста.

— Уверен, полковник. И еще можно направить его в сержантскую школу.

— Ну, это уж чересчур! — возмутился капитан Аббас.

— Действительно, Дэвис, — сказал Батиста. — Вам не кажется, что это уже перебор?

— Нет, полковник, не кажется. Мы отчитываемся за успешно проведенную операцию, так чего ж нам бояться? При таком соотношении потерь вы можете его представить хоть к кресту «За храбрость». Никто и не пикнет.

— Черт с вами, — решился комбат. — За то, что капрал проявил мужество, атаковав превосходящие силы противника, дадим ему медаль и отправим на повышение.

Майор Дэвис поднялся и натянул кепи.

— Есть.

— Но когда все это дерьмо уляжется, — сказал, остановившись в дверях, Батиста, — чтобы духа этого следопыта в моем батальоне не было! Засуньте его так далеко, чтобы я не встретился с ним даже случайно!

— Есть, — повторил Дэвис.

— Я прослежу за исполнением, — буркнул командир батальона. И, не удостоив Санина взглядом, вышел, громко хлопнув дверью.

Так Санин стал сержантом. Он провоевал почти три года, и теперь, после короткого отпуска на родине, прилетел на Луакари, подписав новый трехлетний контракт, помимо прочих льгот, дающий ему право на прохождение сеанса омоложения по достижению пятидесяти лет. Санин стыдился признаться самому себе, что война ему нравится. Он чувствовал себя полезным, несмотря на то, что быстро понял: большинство программ умиротворения и разрешения конфликтов придумывают гении, но их реализацию доверяют идиотам.

Он стал неплохим сержантом. Словно в качестве компенсации за постыдный психический сдвиг в нем развились необычные доброта и тяга к справедливости. Сержант прятал их под маской напускного равнодушия. Однако всякий раз, когда новички, прилетевшие с Мероа, попадали в его отделение, он делал все, чтобы вместо живого сына родители не получили звуковое письмо с соболезнованиями командования. Ему казалось, что опека криворуких недотеп, неспособных подтянуться на перекладине и поминающих мамочку после первого же километра пешего марша, каким-то образом возмещает ему потерянных товарищей.

Когда воспоминания о службе на Фарадже пробуждали в нем желание приложиться к фляжке, мысли Санина обращались еще к одной вещи, выводящей его из равновесия. К старшему сержанту Вирону. А бывало и наоборот: мысли о Вироне заставляли его прикладываться к фляге и сожалеть по поводу слишком строгой армейской дисциплины. В такие моменты он размышлял о знаках различия, красовавшихся на его петлицах. Он представлял, как эти петлицы, принесенные в жертву мести и справедливости, исчезают с его воротника. Санин знал, что именно такой будет цена за удовольствие сделать из Вирона котлету, и все же мысли об этом подхлестывали воображение, принося удовлетворение сродни сексуальному — в особенности, когда Санин представлял, как старый добрый крюк в челюсть прерывает Вирона на середине его хвастовства о том, каким несокрушимым героем он был на Фарадже. Санин вовсе не удивлялся тому, что старший сержант оказался в этой богом забытой дыре. Ему было непонятно другое: как боевые товарищи Вирона столько времени терпели его и не пристрелили после первой же недели совместной службы?

К несчастью, сержант дорожил своим званием, и поэтому ему приходилось стискивать свою ненависть в кулак и глушить ее, избивая манекены. Каждый раз, когда его кулак врезался в набитое соломой чучело, Санин представлял, как крушит обезьянью челюсть старшего сержанта в отместку за то, что тот превращает его отделение в сборище озлобленных идиотов. Так было и в этот вечер; устав сражаться со своими воспоминаниями, а заодно — мысленно — с ненавистным Вироном, Санин уступил душившей его злобе и отправился в пустовавший в это время суток спортзал, устроенный в большом сборном ангаре и служивший одновременно местом для проведения танцев, концертов и иных торжественных мероприятий.

Он находился в дальнем конце ангара и колотил чучела в старых маскировочных комбинезонах, словно обезумевший берсерк, когда в дверях появился рядовой Адамс. Парень подошел к турнику, подпрыгнул и начал неспешно подтягиваться. Потом он принялся работать на плечевом тренажере, исподтишка наблюдая, как обычно спокойный сержант яростно молотит кулаками, что-то злобно бормоча при этом.

Остановившись перевести дух, Санин повернулся и обнаружил своего подчиненного замершим в боевой стойке перед тренажером рукопашного боя.

— Ты почему не отдыхаешь, Адамс? — тяжело дыша, спросил Санин. — У вас же личное время.

— Не хочется, сержант. Мне нельзя здесь находиться?

— С чего ты взял? — удивился Санин. — Тренируйся сколько влезет. Только надень щитки и маску, иначе мне придется давать объяснения, откуда на тебе синяки.

— Не придется, — ответил парнишка. — Я верткий.

— И приведи в порядок форму. Сдай рабочий комплект в прачечную.

— Уже сдал, сержант.

Адамс сделал пробный выпад правой и тут же пригнулся, уходя от ответной атаки тренажера. Скрипнув пластиковой обивкой, механический боец обрушил на паренька град ударов.

Двигался солдат на удивление резво. Сержант задумчиво смотрел, как боец танцует перед атакующим монстром, словно мангуст перед змеей. Недуг Санина странным образом роднил его с Адамсом, с его невосприимчивостью к гипнокодированию, словно бы сержант чувствовал в новобранце собрата по несчастью. К тому же его не оставляло предчувствие, что парень не так уж и прост. И еще ему нравилось, как этот невезучий новобранец справляется с обрушившимися на него напастями. Пережить столько сеансов в симуляторе без всяких вживленных навыков — это что-то, да значило. А уж как он окоротил этого горластого дебила!

— Слышь, Фермер?

— У-ф-ф, — выдохнул Брук, одним плавным, текучим движением разорвав дистанцию между собой и наступающей машиной. — Что, сержант?

— Как у тебя с ориентированием?

— В смысле, могу ли я по лесу ходить?

— Ну, и это тоже.

— У-ф-ф. Нормально. В вельде без этого никак.

— По приборам ходишь?

— Всяко бывает. Больше по ориентирам. А что?

— Да так, ничего. Работай, не отвлекайся.

И в этот момент удар робота достиг цели. Пластиковый кулак врезался в грудь пареньку с такой силой, что бедняга покатился по полу. Однако не успел робот сделать и шага, как Адамс снова вскочил на ноги и, прихрамывая, начал обходить противника справа.

Санин повернулся к тренажерам и в который раз за вечер сокрушил челюсть ни в чем не повинного соломенного истукана. По ангару заметалось эхо его ударов.

Сам не зная отчего, сержант улыбался.

* * *

Лагерные отхожие места были скрыты от любопытных глаз за четырехугольным, поросшим травой земляным валом. Человек с живым воображением и не чуждый познаний в истории нашел бы в этой площадке, наполненной жужжанием насекомых и птичьим чириканьем, несомненное сходство с древнеримским полевым лагерем. Сами же уборные представляли собой забавное зрелище — длинный ряд узких высоких домиков, напоминавших скворечники. К дверям каждой вели четыре узкие ступеньки, так что для отправления естественных надобностей солдатам приходилось восходить вверх, словно на пьедестал. В глубине пьедесталов покоилась суть санитарного наряда — заполненные наполовину или доверху — это уж как повезет — металлические емкости.

— Фу-у! Ну и вонища! — зажав нос, Пан высыпал в туалетное очко порошок из пакетика с химическим преобразователем. Темная масса в бочке немедленно вспенилась и забурлила, испаряя влагу.

Брук уныло кивнул. Не то чтобы он был слишком брезглив. Дома, на участках откорма, и в особенности в вельде, на неосвоенных болотах, ему случалось нюхать еще и не такие ароматы, хотя болтовня о потоках навоза на фермах была не более чем распространенным предрассудком. Улететь за чертову прорву световых лет от дома в ожидании чудес и ярких красок, чтобы в итоге чистить грязные уборные, — вот что его напрягало.

Он думал о том, что мир, в котором он оказался, здорово отличается от красочных роликов, какие им показывали в призывном пункте. И пахло здесь чем угодно, только не экзотикой. Где-то там, за колючей проволокой, за лесами и горами, короче — бесконечно далеко от него, наслаждались охлажденными напитками и живописными видами миллионы туристов из множества миров; там продавались сеансы легендарного неокинетика, позволяющие прожить целую жизнь всего за минуту субъективного времени; там зазывно смеялись женщины и сверкали на солнце водыласковых морей, в которых можно плавать без риска быть съеденным заживо. Здесь же его окружало сообщество угрюмых ограниченных типов, трусоватых и озлобленных горожан, которые тащатся от гипнокодирования, словно какие-нибудь наспех сооруженные андроиды. Эти придурки даже не смогли сконструировать отхожие места так, чтобы продукты жизнедеятельности перерабатывались и удалялись без привлечения солдатских рук. Чего уж говорить о разумном подходе к обучению?

Бурлящая масса пенилась и шипела, превращаясь в сухие удобрения. Для лучшего протекания реакции ее приходилось перемешивать длинной палкой, что вызывало новый взрыв волнующих запахов.

— Не могу больше! — заявил Пан, спрыгивая на землю. — Уж лучше гоняться за партизанами.

Он стащил с руки резиновую перчатку и громко высморкался.

— Эй, навозная морда, — крикнул Гор от дальней кабинки. — Я ничего не имею против того, что ты избил несчастного сержанта, но не прощу, что ты никак не научишься ходить в ногу! — И он с грохотом задвинул пустой бак в люк под туалетом.

— Наслаждайся, пока есть возможность, придурок, — посоветовал Людвиг. — Хождение строем — одна из древнейших военных традиций. Жаль, что в частях этого не будет.

— Это почему?

— Потому, что не успеешь построиться, как — бах! — и одной миной положит целый взвод. Так что на войне никаких построений.

— Боже, — сказал Бан Мун, вытаскивая бак, — как же я хочу на войну!

— До того времени Вирон сожрет нас с потрохами, — заметил Гор.

— Лысая обезьяна! — пробурчал Бан Мун.

— Эй, не смей оскорблять моего лучшего друга! — запротестовал Людвиг. — Он же герой войны!

Раздались сдержанные смешки. Захихикал даже запершийся в кабинке солдат из хозяйственного взвода, минуту назад взлетевший по ступенькам так, словно за ним гнались черти.

Брук слегка улыбнулся. «Они просто шутят, — подумал он. — Может, не так все и плохо, если все это сведется к шуткам».

— Ну что, взяли? — спросил он Пана. Тот кивнул, и они вытащили парящий чан, наполненный рассыпчатой бурой массой. Пыхтя и чертыхаясь, они дотащили его до ямы, в которой стоял железный контейнер, накрытый деревянным щитом с люком посередине. Каждый день после ужина в лагерь приезжал грузовик и увозил контейнер в какое-то фермерское хозяйство. По слухам — поставлявшее рис и кукурузу для их столовой.

Кряхтя от натуги, они опорожнили бак в черный провал люка. Огромная емкость под ногами была уже наполовину полной. Удивительно, сколько удобрений способны произвести пять сотен защитников человечества всего за одни сутки!

— Твоя очередь, — сказал Пан.

Брук задвинул бочку на место, взобрался в следующую кабинку и высыпал вниз порошок-преобразователь. Пан подал ему грязную палку.

— На кой тебе это надо? — спросил Пан. — Решил откосить?

— О чем ты?

— Тебя ж стереть могли.

— За что?

— Не прикидывайся. За Вирона, за что ж еще?

— Ну, не я это начал.

— Теперь он от тебя не отвяжется.

— А что, подставить ему морду — лучше?

— Фермер не виноват, — вмешался Гор. — Просто они хитрее всех. Попрятались в своих крепостях — хрен выкуришь. Был бы я поумнее, меня бы тоже здесь не было. Гулял бы сейчас по кукурузному полю и прикидывал, сколько за него отвалят идиоты из Города.

Снова раздались смешки. Брук шевельнул палкой и поспешно высунул нос наружу — глотнуть воздуха.

— Ты бы и десяти метров не прошел, мешок с салом, — отдышавшись, ответил он.

— Кто бы вякал! — парировал Гор. — Видел я давеча, как ты по джунглям топал. Бак с дерьмом, и тот бы лучше справился!

Он загоготал. Смех подхватили остальные. Бан Муна так разобрало, что он едва не выпустил ручку тяжелого чана.

— Эй, эй! — воскликнул Людвиг. — Держи крепче, мать твою!

Даже Пан улыбнулся.

— Выше нос, фермер. Проще будь, — посоветовал он.

Брук вновь сунулся в кабинку и помешал густеющую массу.

— Слушай, — понизив голос, спросил он Пана. — С тобой не было такого, не знаю как сказать… будто бы в голове сидит кто-то чужой?

— О чем это ты?

— Ну, — смутился Брук, — например, словечки какие-нибудь незнакомые говоришь. Или людей узнаешь, которых никогда не видел.

Пан ненадолго задумался, его широкий иссиня-черный лоб собрался в морщины, так что солдат стал похож на безволосого шарпея-переростка.

— Не знаю, как насчет словечек, — наконец, ответил Пан, — но когда в первую ночь гаубицы били, я думал — с катушек слетел. Будто кто-то чужой моими ногами двигал. — Он зябко поежился. — Странное ощущение. Вроде как дешевой дряни накурился. Я утром с земляком из медпункта говорил, так он мне по секрету шепнул, мол, система эта сырая. Бывает, помимо военных навыков, в башку попадает часть памяти прототипа. В смысле, прежнего хозяина. Помехи, так он это назвал. Говорит, эта технология как топором сделана. А что?

— Да так, ничего… Взяли?

Солнце пекло немилосердно. Через пару часов адской работы новобранцы вымотались до предела. Носы потеряли чувствительность, спины болели, резиновые перчатки на руках хлюпали от пота. Красные распаренные лица были мрачны и угрюмы. Солдаты с ненавистью пинали баки и били дверями ни в чем не повинные кабинки.

— А знаете, — облизнув запекшиеся губы, вновь забормотал Гор, — я тут видел одного фермера, который согласился пойти служить вместе с тупыми горожанами. Сам, добровольно.

— Вранье! — воскликнул Бан Мун.

— Чтоб мне сдохнуть! — с мерзкой ухмылкой побожился Гор.

— С таким языком недолго ждать, — пообещал Брук.

Людвиг с лязгом захлопнул тяжелый люк.

— Шутки шутками, фермер, — сказал он, — но ты давай побыстрей приходи в кондицию. Нам за тебя отдуваться как-то неохота.

— Здесь тебе не Дикие земли, землячок! — добавил Гор свою любимую присказку.

Брук работал, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с остальными, но чувствовал, что все смотрят на него. Даже те, что тащили тяжелый бак, недружелюбно косились на него через плечо.

У него кружилась голова. Пот заливал лицо, и обнаглевшие мухи лезли в глаза. Хорошо еще, он быстро разобрался, чего из местной живности следует бояться, а что относительно безобидно. По сравнению с вельдом оказалось — опасных существ здесь не так уж и много. Часто самое страшное, что грозит растяпе, — капля высосанной крови или отек на месте укуса, который быстро проходит после прижигания универсальным антисептиком. А от укусов ядовитых гадов имелись сильнодействующие сыворотки в полевых аптечках.

Хоть какое-то утешение, подумал он. Твид собирается превратить его в заторможенного придурка. Горожане не считают за человека. Вирон задумал замордовать придирками. Повстанцы мечтают грохнуть, как и любого, на ком военная форма. Но зато он не помрет от яда местной букашки. Весело, что и говорить!

Впрочем, какой смысл плакать? Он мужчина, и должен одинаково достойно принимать как хорошее, так и плохое. Он поступил так, как должен был поступить, и теперь остается лишь надеяться, что все устроится к лучшему.

И еще он был рад тому, что черноволосая девушка из Красного Креста не увидит его таким — грязным и униженным.

* * *

Сидя с натянутой на голову сеткой нейротранслятора, Брук прогонял в памяти все, что успел запомнить на прошлых занятиях. Связь с членами группы, позывные, условные сигналы, правила применения оружия, типы боеприпасов, стрельба на звук, движение и запах, опасные растения и характерные признаки мин-ловушек…

— Сели поудобнее! Расслабились! Руки перед собой, ладонями вниз!

Сержанты расхаживали между рядами, проверяли крепления сетчатых сбруй на головах новобранцев. Заложив руки за спину, покачивался на каблуках капитан Твид. Брук покосился в его сторону и вдруг увидел, что офицер смотрит прямо на него. На его губах блуждала рассеянная улыбка.

Брука передернуло от мысли, что его судьба зависит от прихоти этого холодного сукина сына.

Капитан подождал, пока сержанты закончат проверку и подключатся сами, потом протянул руку к столу и щелкнул кнопкой. Брук внимательно наблюдал за ним, и все равно момент перехода застал его врасплох. Учебный класс исчез, как не было, мысли оборвались на середине, обратились в серое ничто, затем возник неяркий свет, и Брук очутился на посадочной площадке посреди базового лагеря, притаившегося в седловине между двумя высотами.

Действие симуляторов в школе выживания напоминало сновидения. Яркие, реальные, передающие боль, запахи и звуки — но все-таки сновидения. Что бы ты ни делал, что бы ни чувствовал, где-то на границе сознания таилось понимание — все это сон, и все происходящее с тобой — не на самом деле. Армейские устройства оказались не в пример убедительнее.

Эффект присутствия был потрясающим: Брук наслаждался прохладой, заранее испытывая страх перед жарой, которую предвещало зарождающееся утро. Спину давила тяжесть амуниции, в желудке чувствовалась приятное тепло от только что съеденного завтрака; утренний ветерок разносил запахи росы, влажной земли и подгоревшего мяса из полевых кухонь. Далеко над лесом в серой предрассветной дымке угадывалась громада горной цепи. Вокруг, насколько позволял тусклый свет, виднелись изуродованные горбами ранцев темные фигуры — это солдаты выстроились в прямоугольник с глубиной строя в двадцать человек.

Он спохватился и активировал свой БИС. «Вертолетные группы», — пояснил скупой комментарий. То есть группы, равные вместимости одного коптера. Брук не хотел повторять прошлые ошибки и собирался использовать для подготовки каждый свободный миг, однако картина зарождающегося дня была столь впечатляющей, что он невольно отвлекся от мертвенно-зеленых символов информационной системы. Здешний рассвет разительно отличался от рассвета в вельде, где красноватая ночная мгла, напитанная светом двух лун, вначале уступает место густому предутреннему туману, который затем светлеет и постепенно рассеивается по мере того, как светило поднимается над горизонтом. Здесь все оказалось иначе: как только край солнца показался из-за гор, вокруг стало светло, как днем, и только распадки, похожие на черные провалы, еле курились исчезающей дымкой.

В этот миг горы были так красивы и так близки, что казалось, будто до них можно дотянуться рукой — настолько прозрачным был воздух. Там, где вершин касалось восходящее солнце, горы осветились золотой каймой, ниже они были коричневыми с синим отливом, а граница между светом и тенью была неестественно четкой, словно нарисованной. Брук был зачарован этим зрелищем: лесистая долина, горбы красно-зеленых холмов, меж которыми притаился лагерь, и надо всем этим высятся величественные хребты, окаймленные расплавленным золотом.

В следующий миг война напомнила ему, где он оказался: земля под ногами вздрогнула, в небо взметнулись языки пламени и от громового удара перехватило дух — это позади посадочной площадки, за рядами блиндажей и пыльных палаток, открыла огонь ракетная батарея. Реактивные снаряды с ревом пронеслись над втянутыми в плечи головами, распустили огненные хвосты и сияющими метеорами исчезли за горами, где, по сообщению БИСа, разведывательный патруль дальнего действия нарвался на превосходящие силы противника.

Обернувшись назад, Брук увидел, как над холмом показались коптеры. Карабкаясь в прозрачно-голубое небо, они летели над редколесьем, издали напоминая цепочку неуклюжих толстых птиц.

— Эй, смотрите, да на таких кастрюлях еще мой прадед летал! — крикнул кто-то. В ответ послышались нестройные смешки.

Снова грянул ракетный залп, и сержанты вразнобой закричали:

— Разрядить оружие! Проверить и разрядить оружие!

Брук передвинул карабин на ремне и убедился, что магазин отстегнут, а барабан подствольного гранатомета пуст. Ячейки гранатомета были словно черные змеиные норы.

— Активировать маяки! Живей! Живей!

Солдаты достали из нагрудных кармашков радиомаяки, похожие на упаковки таблеток от головной боли. Брук разорвал фольгу и положил на язык липкий кругляш. С трудом проглотил. Теперь в течение суток, пока таблетка маяка не растворится, либо нескольких дней в случае, если его убьют, поисковая команда сможет его найти. Живого или мертвого — раз в несколько минут маяк, питаемый химией его тела, будет испускать опознавательный импульс. Точно такие же таблетки он глотал дома, когда выезжал за пределы фермы.

— А ну не болтать! — покрикивали сержанты. — Проверка связи!

Вокруг артиллерийских позиций клубилось облако пыли, красноватые клубы медленно расползались вширь и уже достигли штабных палаток. Каждый выстрел эхом отдавался от холмов и двоился. Бум-бам! Бум-бам! Грохот пробирал Брука до самых печенок, но — странное дело — одновременно наполнял его уверенностью. Если так страшно здесь, в лагере, то каково же тем, на чьи головы валятся огнедышащие болванки?

За этими размышлениями он пропустил момент, когда коптеры, блестя пленками силовых щитов, зависли над головой. Они опускались по одному, и вскоре все три машины уже стояли на посадочной площадке, и каждая вздымала винтами небольшой ураган. Тугой ветер норовил свалить с ног, хлестал лицо песчинками, срывал с плеч рюкзаки, дергал трубы гранатометов. Уши заложило от рева воздуха и оглушительного свиста турбин.

Брук досадовал, что не успел надеть маску, как остальные; он задыхался от пыли, едва удерживая рвущийся из рук карабин и прижимая развевающуюся защитную накидку. Глаза застили слезы, и он боялся пропустить сигнал сержанта; потом он сморгнул, увидел, как бойцы, низко пригнувшись, бегут к похожему на железный язык кормовому пандусу, и неуклюже потрусил навстречу ветру. Старший группы остановился возле машины и нетерпеливо махал рукой: давай, давай, давай! Солдаты тяжело взбегали по крутому трапу, сержант подталкивал их сзади, наверху их подхватывал оператор оружия и распихивал по узким брезентовым сиденьям. Задыхаясь, ничего не видя из-за слез пополам с пылью, Брук ступил на ребристую поверхность, сержант наподдал ему в спину, сверху кто-то резко дернул его за ремень разгрузки так, что Брук едва не растянулся на гулком металле; и не успел он оказаться внутри, как турбины взвыли на высокой ноте, коптер напрягся, как бегун перед стартом, задрожал и рванулся вверх — так быстро, что Брук едва не расстался с завтраком.

Его снова толкнули, и он с лязгом и бряцаньем свалился на жесткое сиденье, спиной к борту, ощутив через каркас кресла вибрацию корпуса. Приземистый, остроносый десантный коптер бешено дрожал и гремел. Общаться можно было только жестами. Сержант знаками показал ему, что надо пристегнуться, боец слева молча протянул широкий ремень, Брук машинально воткнул пряжку в держатель у бедра и едва не задохнулся, когда заработал механизм натяжения и ремень сдавил грудь. Потом он вытер слезы, покосился в освещенный солнцем провал на корме и далеко внизу увидел палатки лагеря, которые быстро уменьшались в размерах.

Пандус поднялся, и сразу стало тише. Грохот и свист сменились вибрирующим гулом. Оператор оружия — круглолицый андроид с татуировкой во всю щеку — показал большой палец и юркнул в свой закуток у переборки пилота. Когда он угнездился в узком кресле и просунул руки-ноги в кокон системы управления, то стал похож на паука-мутанта с непропорционально большой головой. Машина накренилась на вираже, в иллюминатор заглянул косой солнечный луч, осветил шлем стрелка, и на долю секунды за темным стеклом мелькнула смутная тень лица. Оно показалось Бруку бугристым и бесформенным. Воображение дорисовало детали. Уродливые наросты на лбу, морщинистая кожа рептилии и фасетчатые глаза. Как в голофильме о разумных инопланетных тварях. Брук поежился.

Коптер взял курс на восток, держась вдоль долины. Однотонный зеленый ковер простирался внизу во все стороны, насколько хватало глаз, и только далеко у предгорьев джунгли меняли цвет на зеленовато-коричневый. Солдаты у противоположного борта сидели в расслабленных позах, свесив руки с колен и установив оружие в специальные захваты между сиденьями. Пыль облепила их обмундирование, как серая пудра, стекала грязными струйками по потным лицам. Большие очки-консервы были сдвинуты на шлемы. Очки! Ну он и растяпа! Под равнодушными взглядами Брук вставил свой карабин в держатель. Потом заглянул в бронированный иллюминатор и увидел, как другие машины летят наравне с ними, выстроившись строем уступа. Зеленые, угловатые, отражающие солнце пленками силовых щитов, они четко выделялись на фоне ярко-голубого неба, покачиваясь в воздушных потоках, словно лодки на легких волнах.

Все еще не пришедший в себя Брук колупнул ногтем пористый материал внутренней обшивки. Заглянув в иллюминатор, прикинул толщину борта. На первый взгляд металл казался довольно слабым. Что случится с утлой машиной, если вдруг откажут силовые щиты? Или у коптера есть дополнительные средства защиты? И если есть, то почему он не видит их признаков? Никаких излучателей, никаких упрятанных под обтекатели волновых преобразователей? Да одной только атаки люминопсида достаточно, чтобы выбить генераторы накачки! Оставалось надеяться, что их противник вооружен слабее летучего ящера. В противном случае их боевая машина — не более чем летающий гроб.

Волна ошеломления схлынула, оставив после себя разочарование. Брук никак не мог смириться с тем, что техника в прославленных Объединенных силах оказалась такой примитивной. Он чувствовал себя обманутым. Вначале неуклюжий челнок, а теперь вот это — непрочное, грохочущее, болтающееся в воздухе, как сорванный бурей лист. В его представлении армия десяти миров была средоточием передовых технологий, и, ступая на борт космического транспорта, в скором будущем он надеялся приобщиться к миру невиданных достижений человеческой мысли. Какой же фермер устоит перед видом нового оружия! Но инопланетные новинки пока ничем себя не обнаружили. Если, конечно, не считать таковым это неуклюжее произведение — его карабин. С таким убожеством на Диких землях не продержаться и часа. А уж в период Большой миграции эта игрушка сгодилась бы разве что для забивания колышков, которыми размечают сектора обстрела.

Брук неприязненно покосился на торчащий у бедра короткий ствол. На мгновение ему захотелось оказаться в кабине их старого «Трояна» — надежного и отлично приспособленного для передвижения по Диким землям комбайна. Вот где не бывает страшно! Трехслойная композитная броня, перекрывающиеся силовые щиты, резервные генераторы накачки, универсальный огнемет-распылитель, система поверхностной нейтрализации, широкополосный волновой деструктор, двухбашенное пушечное вооружение… Уж точно, такой машине нипочем ни разряд молнии из клюва люминопсида, ни таранный удар броненосца, ни струя кислоты лобанодонта!

«Хватит мечтать!» — одернул себя Брук. Когда-то отец учил его обороняться тем, что окажется под рукой. Даже сухой веткой, если придется. Он трижды моргнул, активируя свой БИС, и принялся просматривать сведения о предстоящем задании.

И вскоре понял, что ничего не понимает. Буквы были знакомыми, но текст упорно не желал складываться в ясную картину.

Сведения о противнике:

Нерегулярные силы численностью предположительно до усиленного взвода атакуют разведывательный патруль на высоте 711, координаты 842711 — 853713, передовые подразделения силами предположительно до взвода занимают блокирующую позицию в районе высоты 690, координаты 850717 (см. Приложение 1, разведывательное донесение по состоянию на 1 час 20 минут по нулевому меридиану Луакари)…

Боевая задача:

Десантной группе 3-го батальона 2-го полка овладеть объектом А, координаты 850717, закрепиться на нем, уничтожить противника и обеспечить эвакуацию разведывательного патруля…

Выполнение боевой задачи:

Десантной группе «А» 3-го батальона 2-го полка в составе двух отделений высадиться в зоне высадки «Тор» в районе высоты 711, координаты 842711–853713, время «Ч» 03:30 по нулевому меридиану, где соединиться с силами разведывательного патруля…

Артиллерии лагеря «Краут» обеспечить наземное прикрытие зоны высадки «Тор»…

Десантным группам «В» и «С» 3-го батальона 2-го полка в составе двух отделений каждая высадиться в зонах высадки «Тор-2» и «Тор-3» в районе высоты 690, координаты 850717, время «Ч» 03:45…

Авиагруппе 2-го полка обеспечить воздушное прикрытие зон высадки «Тор-2» и «Тор-3»…

Группе «А» занять блокирующую позицию на высоте 711, координаты 842711–853713, и при поддержке разведывательного патруля организовать оборону высоты…

Группе «В» наступать на направлении «Красное», с целью соединения с группой «А»…

Группе «С» наступать на направлении «Синее», с целью соединения с группой «А»…

Всем группам огонь по противнику открывать установленным порядком, по необходимости и без предупреждения (см. Приложение 3, директива «О порядке проведения спасательных операций» Командующего Объединенными силами на Луакари и Приложение 4, «Выдержка из закона о Вооруженных силах», глава восьмая, пункт шестой, «О порядке взаимодействия подразделений Объединенных сил и ВС республики Менген»)…

Частота радиосети штаба батальона — 62,7…

Канал воздушного ретранслятора — 92,2…

Канал для передачи координат — 59,7, кодирование стандартное…

Позывной для вызова поддержки силами тактической авиации корпуса — «Синий флаг»…

На мгновение Брук ощутил себя испуганным ребенком в темной комнате. Он беспомощно посмотрел на солдат, сидевших напротив. Подумал: ни одного знакомого лица. Никто не разговаривал, несколько человек дремали, откинувшись на неудобные спинки, двое или трое, судя по частому морганию, просматривали вводные. Никому не было до него никакого дела.

Он подавил возникший было приступ паники. Проверил часы. БИС услужливо подсказал: 05:10, или 03:10 по нулевому меридиану. Интересно, в какой он группе? Если в первой, то, выходит, до высадки осталось не больше 20 минут. Двадцать минут на то, чтобы выяснить, как остаться в живых.

Усилием воли он отогнал непрошеные мысли, сосредоточился и заморгал, выискивая крупицы знаний среди моря комментариев. Перед глазами мельтешили зеленые строки. Он сбился, вернулся на один уровень, двинулся дальше. Вот оно! Раздел «Текущая вводная». Внизу дополнения. Пункт «Рекомендации к заданию». Пункты сбора, способы ориентирования без применения технических средств, действия на случай засады… Все не то. «Рекомендованная тактика». Кажется, оно. Он глубоко вздохнул и погрузился в чтение.

Между тем местность внизу изменилась. Долина сузилась до такой степени, что стала всего лишь ниточкой в обрамлении горных склонов. Джунгли сменились черными ущельями, которые выглядели совсем как трещины в пересохшей земле. Коптер взбирался к черно-белому заснеженному перевалу, а за ним открывалась зловещая картина. За первым хребтом простирался сплошной зеленый океан, среди которого тут и там вздымались новые хребты и горные цепи, некоторые голые и черные, некоторые поросшие лесами — настолько густыми, что казались залитыми толстым слоем зеленой краски. Этот океан был бескрайним, он тянулся и тянулся до самого горизонта. Не было видно ни городов, ни полей, ни дорог — лишь бесконечные заросли цвета подвядшей травы. Глядя на бескрайний враждебный мир, Брук подумал — а может, тот, кто послал их на эту операцию, просто пошутил? Быть может, это тест на сообразительность? Им была поставлена задача — отыскать подразделение численностью в несколько десятков человек. Несколько десятков! Да в этом море джунглей можно спрятать все население мероанского Города, а они собирались найти какую-то кучку партизан! Найти и уничтожить. Брук не очень бы удивился, если зверье, обитавшее в этих бесконечных лесах, передохло бы от хохота над людским самомнением.

Через некоторое время он кое-что заметил. На него смотрели. Пристально, будто стараясь запомнить. Никто больше не спал. Влажные лица, изгаженные пылью и маскировочным кремом, были серьезны и исполнены мудрости, словно у древних стариков.

— Ну что, размажем ублюдков? — неожиданно крикнул сержант.

Стариковские лица озарились хищными улыбками. Брук с удивлением обнаружил, что вместе с остальными бормочет что-то злобное. Размажем! Зароем! Зададим жару!

Все просто. Там, внизу, его товарищи. Это он понимал. Ему случалось принимать участие в спасательных операциях. Любой фермер, приняв сигнал бедствия, бросал дела и мчался на выручку соседу. Вот и они — идут на помощь. Это понятно и естественно — помочь своим. Держитесь, парни! Сожжем все, что шевелится!

Он перестал нервничать. Более того, он был почти счастлив. Почему — он не знал. Ведь он помнил дядю, до костей объеденного термитами, помнил и безумный взгляд двоюродного брата, целый час в одиночку отбивавшегося от стаи синеголовых ящеров. Он знал цену смерти. И тем не менее был счастлив. Он ощущал себя частью команды. Вместе они — сила. Теперь так просто его не убить.

Но уже в следующий момент он забыл обо всем. Жизнь для человека — самое ценное, так его учили. И если все против тебя, если придется схитрить, чтобы остаться в живых, — он сделает это не задумываясь. Все, что угодно, лишь бы остаться самим собой.

Он опустил взгляд в истертую палубу. Вызвал меню.

«После высадки из десантного средства бойцы должны немедленно рассредоточиться, двигаясь в направлении, которое зависит от номера огневой группы…» — прочитал он под надрывный рев двигателей.

* * *

С брезгливым выражением, свойственным человеку, который, поедая суп, узнал цвет волос нового повара, капитан Твид наблюдал за действиями взвода.

Ну что за придурки, говорил он себе. Сборище недотеп и никчемностей, которых ни одна другая армия ни в жизнь не приняла бы даже уборщиками. Даже простейшей погрузке в коптер не могут научиться — едва все ноги себе не переломали.

Но и в недотепах таятся скрытые резервы. Умных, образованных, знающих себе цену — этих пускай обучает кто-нибудь другой. Он же возьмет скулящих от страха бестолочей; неумех, которых распирает от цинизма и желчи; тех, которые убеждены: представься им возможность — и они всем назло очутятся на коне. О да, ему нужны именно такие — бездари, шпана и мелкие бандиты; преступники со стертой памятью, студенты-двоечники и безмозглые авантюристы; отбросы, в которых потоки злобы и мстительности едва сдерживаются хрупкими барьерами, построенными на комплексах неудачников и непризнанных талантов.

Не говоря уже о непроходимой тупости. Каждый из них принял присягу, но ни один даже на секунду не задался вопросом, что означает размытая формулировка «защита интересов законного правительства», удовольствовавшись трескучей патриотической болтовней, что вешают на уши в призывных пунктах. Только таким и место в космической пехоте. Живые мишени. Приманка в интересах огневой поддержки.

Тем временем люди, которых он рассматривал через контрольный монитор, готовились к высадке. Увешанные снаряжением, словно ходячие лавки по распродаже армейских излишков. С мокрыми от пота лицами и лихорадочно блестевшими глазами. Любопытные, словно котята. Безропотные, как деревья. Покорные, как кирпичи.

Только теперь многие из них начинают понимать, почему, приняв присягу, так важно не забыть подписать завещание.

Он видел, как коптер группы «А» пересек рубеж перехода в атаку и как автомат зажег сигнал «Внимание» над кормовой рампой. Видел, как сержанты жестом приказали зарядить оружие. Видел, как бойцы неторопливо, будто ветераны, щелкали бортовыми захватами, вставляли магазины, подтягивали ремни шлемов. Затем коптер рванулся вниз по крутой спирали, так что Твид невольно сглотнул, перебарывая тошноту. На мгновение его охватил острый приступ ностальгии — когда-то и он сидел вот так, наглухо пристегнутый к дребезжащему от перегрузок борту, и, облизывая сухие губы, напряженно ожидал сигнала к высадке.

Твид переключил обзор на внешние датчики. Зеленое море стремительно приближалось. Вначале стали видны группы деревьев. Потом отдельные кроны. Деревья внизу росли, пока не оказались высокими, метров под пятьдесят, и вскоре Твид уже различал отдельные стволы — серые, тусклые, напоминавшие обугленные кости. Коричневые воды реки, рассекавшей долину, сверкали солнечными блестками, и сама река сверху походила на заброшенное извилистое шоссе.

Район десантирования он увидел без всякого целеуказателя — по дыму. Далеко впереди над зеленым холмом в ярких вспышках рождались бурые кляксы; из джунглей, покрывавших склоны высоты, ползли вверх клубы тумана, смешиваясь с дымом, они сливались в непроницаемое облако, которое с каждым новым разрывом вздрагивало и еще больше темнело.

Коптер летел уже над самым лесом, едва не задевая кроны, и с оружейных пилонов уносились вперед и вниз огненные струи, внося свою лепту в дымный занавес над высотой. Роторные пушки судорожно дергались, исторгая сверкающие ручьи гильз. Лес внизу огрызался огнем — ослепительные искры взмывали в небо по крутой дуге, и силовой щит то и дело изгибался и вспыхивал всеми цветами радуги, словно готовый лопнуть мыльный пузырь. Пару раз машину ощутимо тряхнуло, так что датчики не сразу восстановили картинку. Не снижая скорости, пилот мастерски развернул коптер, готовясь к посадке, а затем бросил его вниз. Машина опустила нос и ринулась в непроницаемую облачную мглу. Оптические датчики тут же скисли, экраны заполонила серая муть, но уже в следующий миг обзор переключился на радары, и Твид очутился в призрачном театре теней.

Голову стиснул отраженный деревьями рев турбин. С гулом опустился пандус, и бешеная тряска усилилась. Потом замигал сигнал готовности. А потом двадцать человек горохом ссыпались вниз и растворились в зеленоватой мгле, испятнанной тепловыми контурами и молниями трассеров.

— Вперед, детки. Смелее! Папочка приготовил вам хороший сюрприз! — пробормотал Твид.

* * *

Замигал сигнал над люком, сержант поднял обе руки, затем изобразил пару коротких жестов — резко ткнул сжатым кулаком в вертикально установленное запястье. «Заряжай», — подсказал сосед, и Брук, стараясь не торопиться и наблюдая за стрелками напротив, выдернул карабин из захвата, уложил его на колени, а затем присоединил магазин белого цвета. «Белый — парализующие, красный — шоковые, черный — боевые», — словно старательный ученик в школе, пробормотал он. Но почему парализующие? Разве они не собираются в бой?

Размышлять было некогда. Повторяя действия соседа, он выдернул из поясного подсумка короткую трубку гранаты и со щелчком вставил ее в гнездо подствольного барабана. Затем еще и еще. Шесть штук подряд. Потом сдвинул назад предохранительное кольцо сенсоров на стволе.

Моргнуть три раза, лихорадочно вспоминал он. Вызвать блок управления оружием. Мигает надпись: «Активация подтверждена». Акустическое наведение? Есть. Датчик движения? Есть. Тип цели? А это что за ерунда? «Бронированная машина». Не то. «Тяжеловооруженный пехотинец». Не то.

— Легкая пехота или нерегулярные силы! — подсказывает сосед.

Вот оно! Зафиксировать! Голос в голове:

— Внимание: оружие готово к бою. Оружие готово к бою.

«Ну, — с какой-то обреченностью подумал Брук, — теперь поглядим, чего ты стоишь».

Желудок подкатил к горлу. Ноги сами собой оторвались от палубы — коптер ринулся вниз. В иллюминаторах замельтешили солнечные лучи. Свободной рукой Брук уцепился за фал над головой. Турбины завывали, как тысяча голодных волков. Машину швыряло вверх-вниз, словно вагончик на американских горках. Солдат напротив прижал ладонь ко рту и страдальчески выпучил глаза.

Короткий миг эйфории сгинул в облаке страха. «Только бы выдержать», — билось в голове у Брука. Даже теперь он цеплялся за глупые условности, не хотел, чтобы ему наклеили ярлык маминого сынка со слабым желудком. «А, это тот самый мудак, что наблевал в вертушке? Знаем, знаем…»

Резко навалилась тяжесть. Рев сгустился. Машина остановила падение над самыми деревьями и теперь мчалась, едва не задевая верхушки.

В прошлый раз, в джунглях, Брук думал, хуже не бывает. Но теперь, когда всего в метре под ним с бешеной скоростью мчались огромные кроны, он понял, что самое страшное еще впереди. Этот полет изматывал нервы. Пролетающая мимо земля сливалась в один сплошной поток. Мелькали какие-то тени. Полная зависимость от искусства пилота выводила Брука из равновесия. Он подумал: достаточно легкого ветерка — и машину размажет о вековые стволы.

Отраженный кронами рев турбин молотил по обшивке, словно отбойный молоток. Брук стиснул зубы, чтобы не прикусить язык от зубодробительной тряски. Оператор оружия, повиснув в коконе, производил какие-то сложные пассы, напоминая плетущего паутину паука.

Тут сосед слева ткнул пальцем в иллюминатор: зловещее серое облако поднималось вверх, отмечая зону высадки, в глубине облака вспыхивали молнии, а их машина разворачивалась по широкой дуге, направляясь прямо в эту кашу. Брук кивнул, потом посмотрел вниз, но не увидел ничего, кроме размазанного скоростью зеленовато-коричневого пространства.

Внезапно машину тряхнуло, и Брук с лязгом приложился шлемом о переборку. Их обстреливали!

— Горячая зона! Горячая зона! — тревожно забормотали солдаты.

Стрелок конвульсивно задергался в своем коконе, и иллюминаторы озарились отсветами пламени. В вибрацию корпуса вплелась новая ритмичная дрожь. Они отвечали на огонь!

В следующий миг Брук увидел, как вспыхнул и опасно прогнулся пузырь силового поля за бортом, и тут же последовал зубодробительный удар. Свет в отсеке моргнул. Те, кто бил по ним с земли, знал свое дело!

Ему стало страшно — до чертиков страшно. Он ощутил себя беспомощной живой мишенью, подвешенной в тире. Еще он размышлял о том, что его появление на Луакари было ошибкой. Самой большой, страшной и, наверное, последней ошибкой. Чего он здесь забыл? Кому помогает? Ради чего рискует? Что ожидает его в джунглях? Что, если зона высадки окажется заминированной? Что, если эта чуждая и зловещая местность — его последняя обитель? Что, если на него набросится ядовитая змея? Что, если он не вернется? Что подумает о нем Марина?

Стрелок дергался, как припадочный. Его движения больше ничем не напоминали человеческие — он был как марионетка на ниточках. Иллюминаторы озарялись пламенем. Пушки выли, словно исполинские циркулярные пилы. Свет в отсеке моргал всякий раз, как на машину обрушивался удар великаньего кулака.

«Нет, — думал Брук. — Я к этому не готов. Я еще слишком молод, чтобы сдохнуть! О нет, я не гожусь для этого дерьма! Я не готов, не готов, не готов…»

Потом ему стало стыдно. Что сказал бы отец, узнав, что его сын оказался хуже каких-то горожан? Да он сгорел бы со стыда за него! И не только отец, а и все их соседи и знакомые. Они решили бы, что он слабак и трус.

Он стиснул покрепче скользкий от пота фал. Ну уж нет. Не дождетесь. Он не слабак. Пускай это корыто с маху грянется о землю, но он не раскроет рта. В конце концов, никто его сюда не гнал. Если выдержат эти горожане, то выдержит и он.

Но выдерживали не все. Кто-то начал вопить, осознав весь ужас происходящего:

— Нас подбили! Мы разобьемся! Разобьемся! Не хочу сдохнуть, не хочу сдохнуть, не хочу!

Брук увидел его — тот самый парень с выпученными глазами. Он сидел напротив него, совсем близко, плакал, и глаза у него были белыми от ужаса. И он, не переставая, кричал, кричал…

— Не хочу быть здесь! Где угодно, только не здесь! Нас подбили! Мы упадем!

— Заткнись, ты! — гаркнул сержант, перекрывая вой турбин.

Но солдат все так же смотрел в никуда и, захлебываясь слезами, кричал:

— Подбили! Упадем! Сгорим заживо! Не хочу!

Совсем рядом, подумал Брук. Рукой можно дотянуться. Он не замолчит. Будет орать, пока все не сойдут с ума от страха, будет всем душу растравлять, не даст сосредоточиться, прийти в себя.

Сержант двинул беднягу кулаком в стрелковой перчатке. Лязгнули зубы, голова мотнулась, солдат поперхнулся криком.

— Ты, слабак! — проревел сержант. — Терпи, понял?

Лицо сержанта под козырьком шлема побагровело от ярости. Он снова обрушил кулак на голову стрелка.

— Трус, мать твою! В космической пехоте не плачут! Будешь драться, как я! Как все! Столько же, сколько все! И все вытерпишь!

Остальные опустили глаза, потому что всем было так же до ужаса страшно. Брук знал, что страх сродни заразной болезни, понимал, что сломавшийся боец — переносчик этой заразы. Поэтому молоти его до полусмерти, сержант. Пинай его, бей прикладом. Вытряси из него этот вирус, пока он не заразил остальных.

И лекарство сработало. Страх смерти был задавлен страхом посильнее — страхом перед разъяренным, как голодный леопард, сержантом. Размазав кровь по лицу, солдат вцепился в страховочный ремень и умолк.

Палуба ушла из под ног. Свет в иллюминаторах померк.

Они падали. Падали. Падали. Брук закрыл глаза. Напряг ноги. Глубоко вдохнул. Приготовился к последнему удару.

Но оператор продолжал бешено извиваться, мгла за бортом по-прежнему озарялась вспышками, все так же взвизгивали пушки, а двигатели продолжали исправно сотрясать корпус.

Дрогнул и ухнул вниз десантный пандус, обнажив пятно мутного света. В отсек ворвался непереносимый грохот. Запахло химией, болотом и гнилью.

«Внимание: в воздухе опасные для здоровья вещества! — сообщил БИС. — Внимание…»

Брук поспешно натянул воздушную маску. Все, включая истеричного труса, давно натянули очки и маски, превратившись в мутантов с лягушачьими мордами.

«Как странно, — мелькнуло в голове. — Через очки видно лучше».

Замигал красный сигнал над люком. Щелкнули замки, ремень отпустил грудь и с глухим рычанием намотался на барабан. От неожиданности Брук едва не клюнул носом.

Сосед толкнул его в бок.

— Не отставай, напарник! Будем прыгать! Прыгать! — едва различил Брук.

Сквозь очки было видно, как стремительно уносятся вверх стволы деревьев. Снизу к ним мчалась окутанная дымом земля.

Нудное нашептывание. «Внимание, вы приземляетесь в горячей зоне. Соблюдайте осторожность. Соблюдайте…»

«Заткнись! Без тебя вижу!»

Бортстрелок взмахивал руками, как заправский фокусник. Каждый взмах отдавался вспышкой и гулким ударом где-то за бортом. Крайние к люку бойцы открыли огонь по дымным зарослям на границе леса. Их карабины застрекотали, словно швейные машинки, — так тихо, что из-за царящего снаружи звукового шторма казались совершенно бесшумными. Бледно-голубые дульные вспышки. Струйки противоотдачи над рукавами. Мутные пятна отражений на стеклах очков. Пляска недогоревших патронных донцев по палубе. Что-то звонко блямкнуло, и по стеклу стрелкового отсека чиркнула молния. Запах паленого ощутился даже сквозь маску.

Брук чувствовал себя, как в западне. Снизу к нему приближались враждебные джунгли. Там, внизу, царили хаос и смерть. Его охватила полная беспомощность. Грохот и уходящая из-под ног палуба сбивали с толку. Господи, подумал он, да ведь меня могут шлепнуть еще до того, как я выпрыгну из этой штуки! Бежать — некуда. Укрыться — негде. Учиться — некогда. В нем закипала слепая ярость на весь белый свет, но он был бессилен что-либо сделать, пока нога не ступит на твердую землю.

«Черт! Черт! Черт! Меня не предупреждали о такой ерунде! Зачем я уехал? Почему не послушал Марину? Марина — я тебя люблю! Люблю твою шею… Запах твоих волос… Твои нежные пальчики… Люблю, когда ты улыбаешься. Люблю, как ты приоткрываешь губы, когда я тебя целую. Я…»

Сирена. Перегрузка. Палуба качается. Голос в голове. «Десантирование. Десантирование…»

— Пошел! Пошел! — вопят сержанты у пандуса и, торопя бойцов, наподдают по ранцам.

Один за одним солдаты сбегают по железному языку и исчезают, проглоченные дымной мутью.

Брук вскочил. Вскинул карабин к груди, как это сделали остальные. Замер, балансируя на пляшущей палубе. Время спрессовалось в бесконечность. Еще одна молния. Вспыхнул и рассыпался потолочный плафон. Очки окрашивают мир зеленым. Ботинки со скрипом скользят по настилу.

Сосед слева пригнулся, бросился вперед и исчез.

— Давай!

Мышцы напряглись, как канаты. Брук слышал, как бьется его сердце и как пульсирует кровь в висках, — словно сбесившийся метроном. Ноги стали будто чужие. Толчок в спину, и он наполовину побежал, наполовину свалился вниз. Он уже почти вывалился, но пандус под ногами все не кончался. Молния чиркнула по ботинку. Брук почувствовал себя мишенью. Шаг. Еще один. Ребристый настил кажется бесконечным. «Вот оно, сейчас меня грохнут», — мелькнуло в голове.

Он шагнул и провалился в пустоту. Все было как во сне, когда летаешь без крыльев и когда, стоит только перестать верить, ничто не в силах остановить твоего падения.

Он медленно парил, словно гусиное перышко. Вниз. Вниз. Прямо в заросли незнакомой травы, которую рвут и пригибают воздушные вихри от винтов. В клочья дымного тумана. В неизвестность.

Земля выскочила из дыма и с маху врезала ему по пяткам. Ноги подогнулись, боевой ранец потянул его назад, Брук неуклюже кувыркнулся, перекатился и растянулся на спине. От удара головой о землю едва не хрустнула шея. Ремни шлема впились в подбородок. Над ним раскачивалась тень коптера. Его пушки изрыгали бледные струи пламени. Уши пронизывала нестерпимая боль.

«Нет! Нет! Нет! Неправильно! — едва не закричал он. — После высадки из десантного средства…»

Он задергался под весом своего барахла, как перевернутая на спину черепаха. Не стоять! Главное — не стоять! Перевалился на бок, засучил ногами и пополз наугад. Куда? Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. В мозгу свербило: «Как можно быстрее покинуть место высадки…» Карабин волочился за ним на ремне, цепляясь магазином за траву. Рядом кто-то с шумом и лязгом грянулся о землю, перекатился, вскочил и растаял в дыму. Белые молнии секли траву над головой. С треском впивались в деревья. Наушник изрыгал какие-то неразборчивые обрывки.

Коптер позади него развернулся, поднял хвост и с ревом устремился прочь. Его пушки бесновались, словно стая вырвавшихся из преисподней демонов.

Брук уткнулся в замшелое бревно и замер, прижав к себе карабин. Нащупал пальцем пластину предохранителя, и на этот раз оружие подчинилось — рукоятка в руке слегка дрогнула, когда сработал механизм подачи.

Сквозь затихающий вой турбин и скрежет голосов в наушнике стали слышны далекие раскатистые удары — будто где-то лупили в гигантский колокол. Вокруг творилось что-то невообразимое. Трещали ломаемые ветки, слышались серии шлепков — торопливых, беспорядочных, страшных своей бесшумностью. Тысячи резиновых мячей бились о стены. Пам-пам-пам. Пауза. И снова: пам-пам-пам…

Хриплый крик: «Медик! Медик!»

Новая серия резиновых шлепков. Человек умолк.

Шлеп! Хрясь! Бум! Разноцветные трассеры носились во все стороны, словно ополоумевшие светляки. Срывали пласты коры с деревьев. Угасая, извивались в листве. Выбивали фонтанчики брызг из мокрой земли. То и дело в зарослях с резким хлопком лопались дымные вспышки, и тогда на землю сыпались листья и сбитые осколками ветви.

Кровь стыла. Куда бежать? В кого стрелять?

Пули прошивали воздух. Гранаты рвались подобно кавернам с болотным газом. Невидимые пулеметы захлебывались от ярости. Голос в голове: «Обнаружены помехи. Связь с членами группы потеряна…»

Потеряна! Да он и сам потерялся в стране смерти!

Смутная тень отделилась от земли, пригнувшись, засеменила к деревьям, и он дернулся, провожая ее стволом. Очки, кажется, корректировали изображение: тень была обведена зеленоватым пунктиром. Не было никаких признаков — свой это или чужой, все кругом перепуталось и перемешалось. В следующий миг несколько молний скрестилось на бегущей фигуре, земля под ним осветилась неяркими вспышками, человек прыгнул вперед в последней отчаянной попытке спастись, и уже в полете столкнулся с зеленой искрой. От сокрушительного удара он кувыркнулся через голову и застыл бесформенной кучей.

Вот, значит, как здесь убивают!

Зарывшись носом в ворох прелой листвы, Брук лежал, не двигаясь, и лихорадочно соображал, что делать дальше. Трава немного распрямилась, давая ему хоть какое-то укрытие, и он решил проползти чуть вперед, чтобы укрыться за деревом.

Вдруг — ясный, чуть придушенный маской голос сквозь обрывки слов:

— Триста пять! Эй, Триста пять!.. Я здесь!

Он увидел, как человек, которого он посчитал убитым, медленно ползет к кустам.

— Я прямо перед тобой! Прикрой! — человек умолк, и Брук услышал надсадный кашель. — Едва не грохнули, сволочи!

И вновь замолчал. Трассеры стригли траву вокруг его извивавшейся тени.

Брук вспомнил про БИС. Затянутые дымом кусты украсились зелеными схемами. Компьютер высветил какие-то мигающие точки, заморгал извилистыми стрелками. Брук моргнул, увеличивая зеленый квадратик. Все ясно. Человек перед ним — боец его группы, позывной Триста десять. Напарник.

— Понял тебя, Триста десять! — крикнул Брук, забыв, что для радио достаточно и шепота, и тут же, словно привлеченные его голосом, из дыма брызнули молнии. Бревно перед ним вздыбилось щепой, крошки трухи хлестнули по очкам, обожгли щеку.

Он неуклюже откатился назад, поднял ствол и нажал на спуск. Ничего. Будь проклята эта железка!

«Укажите цель. Укажите цель…»

Инстинкт подстегивал его. Посмотрим, что вы скажете против гранаты! Путаясь в мокрой накидке, он торопливо зашарил в подсумках. Нащупал шершавое металлическое яйцо. С хрустом провернул и отжал предохранительную скобу. Перевернулся на бок и швырнул гранату в зеленоватую мглу, расцвеченную редкими светлыми пятнами. Яйцо исчезло в дыму и лопнуло с гулким звуком. Яркая вспышка высветила скелеты кустов, будто на рентгеновском снимке.

Лес в ответ взорвался выстрелами. Теперь молнии били отовсюду. Воздух наполнился брызгами зелени и жалящими, как пчелы, земляными крошками. Брук боялся дышать. Он прижался к грязной траве, больше не задумываясь о таящихся в ней опасностях. Воздух над ним гудел от звуков смерти.

Вдруг: пам-пам-пам! И еще раз, совсем рядом. Молнии на время оставили его в покое.

— Давай ко мне! Резче! — сбивчиво бормотнул наушник.

Брук бросился вперед так, словно по пятам за ним гнался разъяренный броненосец-единорог. Трава цепко хватала его за ноги. Ботинки разъезжались на мокрой глине. Его барахло бренчало и звенело на всю округу. Трассеры, изгибаясь на лету, потянулись к нему из тьмы. Казалось, они прорастают прямо из земли. На бегу он увидел, как его напарник, привстав за деревом, бьет длинными очередями куда-то во мглу. Отсветы дульных вспышек озаряли его мертвенными бликами. Потом из-под ствола его оружия вырвалась дымная струйка. Уш-ш-бум! В кустах ярко полыхнуло. В воздухе мелькнула распластанная, объятая пламенем фигура.

Брук поскользнулся и с шумом и треском брякнулся оземь. Густые кусты смягчили его падение. Запоздалая очередь вспорола воздух за его спиной.

— Меняем позицию! — склонившись к самому лицу, прохрипел напарник. — Обходят, сволочи!

Он снова высунулся из-за дерева, дал длинную очередь куда-то в дым и резко присел, когда от ствола полетели щепки.

Затем, низко пригнувшись, он перебежал к следующему дереву. Брук с треском ломился за ним сквозь подлесок. Ветви рвали одежду, цеплялись за ремни, словно костлявые руки.

— На три часа. Ты справа, я слева. Разом! — скомандовал напарник. — Давай!

Брук высунулся из-за дерева. То, что он увидел, показалось ему кошмарным сном. Не было никаких партизан. Не было никаких зверей. А был знакомый до боли оборонительный модуль «Бронко» — его легко узнаваемая угловатая тень приникла к земле, как гончая в поисках следа. Шестилапая черепаха с двумя независимыми оружейными системами и вдобавок ко всему оснащенная распылителем, вместо которого, в зависимости от комплектации, мог быть установлен огнемет.

Встретить здесь, за миллиарды миль от родных мест, знакомую до винтика машину было так же невероятно, как наткнуться на иголку в стоге сена. Таких роботов только на отцовской ферме было не меньше двух десятков. Незаменимая вещь во время Большой миграции. Фермеры расставляют этих универсальных убийц впереди своих боевых порядков, и роботы принимают первый удар живых волн на себя. Умные, юркие, агрессивные, напичканные всевозможными датчиками, «Бронко» не оставляют шанса даже самым быстрым тварям. А сейчас вот оборонительный модуль охотился на него. Вот уж никогда не думал оказаться однажды на месте зверя!

Страх страхом, но руки продолжали действовать сами по себе, по намертво вбитой в вельде привычке. Тебя атакуют — убей! Не особо надеясь на удачу, Брук навел ствол на механического убийцу и нажал на спуск. Карабин в руках затрясся, словно электродрель. Робот вздрогнул от ливня пуль и завалился набок, яростно дергаясь и суча конечностями в воздухе. Пули с гулом барабанили по керамическому панцирю.

Белые вспышки и глухие звуки попаданий были совершенно не похожи на звон пуль, отлетающих от твердой поверхности. Было что-то странное в этих рикошетах. Через мгновение, когда магазин опустел и с писком выскочил из гнезда, Брук догадался, что именно. Пули не отскакивали — они разбивались в пыль, не причиняя монстру никакого вреда.

«Неправильный выбор цели! — сообщил БИС. — Вид боеприпасов не соответствует типу противника…»

«Парализующие!» — запоздало догадался Брук. Перекатившись вбок, как это делал Триста десятый, он рванул новый магазин из подсумка. Его напарник тем временем привстал и бросил гранату.

— Это «Бронко»! Он слишком шустрый! — крикнул Брук. — Его этим не взять!

Грохнуло. Очки затемнились от яркой вспышки. Через мгновение зеленоватая мгла вернулась, сотрясаемая ритмичными ударами. Раскаленная очередь прошила подлесок. Пули с чавканьем и стуком рубили кусты. Потом послышался треск сучьев под механическими конечностями, и напарник завыл в бессильной злобе, дергая магазин из подсумка. Его мокрые от пота пальцы впустую скребли по гладкому металлу.

Хищная тень «Бронко» взметнулась в воздух, словно гигантская саранча, заслонила собой весь мир. И в тот же миг одним слитным движением Брук вставил магазин, вскинул ствол и нажал на спуск. Вскрытый, как консервная банка, «Бронко» обрушился на землю и задергался, словно издыхающий скорпион.

— Сейчас рванет! — завопил Брук. Обдирая руки и щеки, он ужом скользнул в сплетение лиан между сросшимися стволами. Позади него рассыпал искры разбитый робот. Напарник с шумом ломился в противоположную сторону.

Но им повезло. То ли запасы горючей смеси были израсходованы, то ли вместо огнемета в оружейном отсеке был установлен распылитель, но взрыва не последовало.

Вокруг продолжало полыхать и греметь. Рассыпавшийся в зарослях десант огрызался с такой яростью, будто по склону высоты на них надвигалась целая дивизия. Шипели ракеты. Вспухали разрывы. Пули барабанили по деревьям.

Брук ничего не видел, но продолжал всматриваться. Попытка дать очередь по кустам ни к чему не привела — оружие упорно отказывалось стрелять, не видя цели. Все, что ему оставалось, — это глядеть по сторонам в надежде, что он увидит противника прежде, чем тот увидит его, и повести стволом в направлении врага. Он представлял, как сотни партизан и их механических псов крадутся, словно индейцы, бесшумно подбираясь к нему все ближе и ближе. Ждал, что вот-вот где-то рядом раздастся очередь, и шквал огня обрушится на его никудышную позицию.

Вдруг он заметил — мелькнула тень. Метрах в тридцати слева от него человек карабкался вверх по склону, оскальзываясь и цепляясь руками за траву.

Брук нажал на спуск, дернул стволом и безумная автоматика вмиг высадила весь магазин.

Человек завертелся волчком.

Брук торопливо перезарядил карабин и выстрелил снова.

Партизан подскочил на месте, упал на землю и скрючился, как зародыш.

Захихикав, как безумный, Брук перекатился, сменил магазин и приник к стволу. Попал! Наконец-то он хоть в кого-то попал! Он почувствовал, как к нему возвращается уверенность. По крайней мере, убойная сила у этой электрической жужжалки оказалась хоть куда. Пробить панцирь оборонительного модуля — это надо постараться!

Снова мелькнула тень. Брук вскинул оружие. На этот раз карабин выпалил из подствольника. Приклад больно толкнул в плечо, заряд вытолкнул гранату из барабана, и через мгновение она полыхнула дымным хвостом и умчалась в заросли. Ее звонкий хлопок растворился в какофонии боя.

Он так и не узнал результатов своего выстрела. Бой затихал. Пулеметы больше не крошили кустарник. Мельтешение трассеров сменилось редкими искрами. Смолкла и артиллерия. Прекратились удары в колокол, от которых дрожала земля. Дымная пелена медленно поднималась вверх и постепенно рассеивалась.

Вскоре стрельба прекратилась совсем. Брука начала сотрясать запоздалая дрожь. Он никак не мог отдышаться. Пот катился по лицу. Руки дрожали. Он задыхался под маской, присосавшейся к лицу, словно огромный слизень.

Вернулся шелест наушника. Командиры групп устраивали перекличку. Они называли позывной, и каждый докладывал свое состояние и количество оставшихся боеприпасов.

— Триста пять! — произнес голос сержанта.

— Ранений нет. Остаток патронов… — Брук торопливо перечислил количество оставшихся магазинов.

— Расход гранат, бестолочь! — взъярился сержант.

— Э-э, две единицы!

Вдруг что-то зашумело. Дрогнули кусты. Брук вскинул ствол и замер.

— Свои, свои! — поспешно крикнул ему чумазый и грязный с ног до головы боец. — Лихо ты «паука» грохнул. Я уж решил — труба нам.

— Просто повезло, — ответил Брук. — Я эти штуки знаю. Не думал, что «Бронко» можно расколошматить простой очередью.

— Разведка их прохлопала. Во вводной сказано — живая сила. Гаубицы газ пустили. А тут эти… — Он яростно поскреб грязную шею. — Еще бы парочка таких зверушек — и нас можно было бы соскребать с деревьев…

Солнечный свет там и тут начал пробивать дорогу сквозь рассеивающиеся пласты тумана. Ветер стих. Воздух стал тяжел и влажен, вновь запахло, как в сыром подвале. Брук отважился снять маску. Стало слышно, как в измочаленном подлеске ползают и скребутся какие-то твари. Слышать-то он их слышал, только вот никак не мог углядеть. Да и трудно было что-либо толком разглядеть за деревьями и лианами, которые плотно переплелись между собой в яростной борьбе за свет и воздух.

Брук настороженно оглядывался. Он не чувствовал себя в безопасности. Было жутковато знать, что где-то за зеленым занавесом притаились сотни, а быть может, и тысячи партизан. И еще он помнил, что это территория раннерсов. Одичавших потомков членов религиозной секты, что высадились на континенте задолго до прибытия колониального флота. С собой они привезли почти сотню тысяч замороженных единоверцев. Санин рассказывал, что за последующие двести лет раннерсы мутировали и превратились почти что в зверей. Живут под землей огромными коммунами, организованными по принципу муравейников. Похищают скот и человеческих женщин. В районах, граничащих с миром людей, дикарей активно используют все противоборствующие стороны. Правительственные спецслужбы и партизанские коммандос вооружают их и пытаются обучить сражаться против своих противников. Где-нибудь поблизости, под поваленным деревом мог располагаться вход в их туннель, который, в свою очередь, вел в разветвленную сеть подземных ходов и убежищ. Отравленная стрела или пуля из бесшумного ружья могла вылететь из-под любого куста. Это была вражеская территория. Зона свободного огня.

Медики колдовали над мычащими от боли ранеными. Брук вместе с остальными стаскивал в кучу твердые, как поленья, тела в камуфлированной форме. Лица парализованных партизан были искажены невыносимой мукой, пальцы сведены и скрючены, как птичьи лапы. Открытые глаза, не мигая, смотрели перед собой. Их форма в местах попадания парализующих пуль была изорвана в клочья. Воздушные маски на зачерненных лицах были точь-в-точь как у солдат.

Двое бойцов обшаривали карманы, сортировали по кучкам оружие, документы и личные вещи пленных.

Брук бросил ноги бесчувственного человека и остановился перевести дух.

— Куда их теперь? — поинтересовался он у сержанта.

— Известно куда, — ответил сержант. — Допросят и передадут в полицию.

— Их расстреляют?

— Еще чего! Сначала будет следствие, потом суд, потом им сотрут память и сунут на передовую, в самое пекло. Воевать против своих. Так что будь повежливее — перед тобой будущие союзники, — и сержант глумливо ухмыльнулся.

— А они не откажутся — против своих?

— С чего это вдруг? У них будет новая жизнь. Новая физиономия. Новые документы. Ничего от прежнего человека. Иногда смотришь и гадаешь — то ли в самом деле призвали служивого родину защищать, то ли он, — сержант кивнул на бесчувственные тела, — из этих, из бывших.

— Триста пятый! — позвал кто-то из зарослей. — Эй, Триста пять! Где ты там? Глянь-ка на чувака, которого ты завалил. Тот еще видок. Фу, ну и вонь…

Брук посмотрел на сержанта:

— Можно?

Тот пожал плечами.

— Ну глянь, ежели невтерпеж.

И Брук отправился взглянуть на убитого им врага.

Высокий темноволосый андроид в комбинезоне, так похожем на его собственный, лежал, обхватив руками разорванный живот. Изодранная пулями форма. Измазанное лицо. На теле расстегнутая разгрузка с туго набитыми подсумками. На поясе нож и продырявленная фляга. На спине ранец весом никак не меньше двадцати килограмм.

Все тело изломано, как кукла, попавшая под колесо, одежда пропиталась кровью и стала почти черной. Кишки валяются, как куча разноцветных пластиковых трубок. На лбу темнеет маленькое входное отверстие. В дыру на затылке можно просунуть кулак. Высокие матерчатые ботинки на шнуровке заляпаны грязью.

«Какой он был? — думал Брук. — Почему хотел убить меня?»

Он смотрел и ничего не чувствовал. Начни убивать с детства — и совесть не будет тебя доставать, так говаривал отец. И еще: смерть всюду одинакова. Чем отличался труп этого парня от трупа соседской девчонки, убитой ящерами? От трупа его отца? От десятков растерзанных и разорванных на части мертвецов, что довелось ему увидеть за свой короткий век?

Ничем.

Та же восковая кожа и тусклые глаза. Та же густая красная лужа вокруг головы. Насекомые так же облепили тело, словно разноцветный шевелящийся ковер.

Насилие — страшный грех, поучала его тетя Агата. И где бы он теперь был, кабы не насилие? Лежал бы сейчас вместо этого куска мяса? Он вдруг понял, что убийство человека ничем не отличается от убийства ящера.

— Как это ты умудрился? — спросил боец.

Но Брук не понял скрытого смысла вопроса и равнодушно пожал плечами. Он слышал запах прелой листвы и древесного сока. Запахи джунглей смешивались с вонью, исходящей от мертвеца. Он всматривался в изуродованное тело. Изучал лицо партизана больше с любопытством, чем с отвращением.

Интересно, кто-нибудь будет скучать по этому парню? Говорят, андроиды у партизан сделаны без ограничений. Думают и ведут себя совершенно как люди. Они даже могут заводить семьи. Была ли у этого парня девчонка? Он хоть понял, что его прикончило?

Потом он подумал: вот бы отец увидел меня сейчас! Ведь он не струсил. Справился не хуже горожан. Вот она — его доказанная победа. Плюс один враг на личном счету. Он читал об этом в старых книгах о войне. Его первая жертва — и в первом же бою. Наверное, теперь его наградят. Выпишут премию, которую он сможет промотать на каком-нибудь курорте для солдат.

На какой-то миг его охватило возбуждение от войны, прямо как после отражения волны Большой миграции, когда перегретые стволы дымятся, а пространство вокруг завалено издыхающими тварями. Он больше не был никчемным болваном, неспособным постоять за себя. Полчаса назад все изменилось. Сейчас Брук ощущал себя членом боевого братства, в которое не было доступа тем, кто не бывал в настоящем сражении — сколько бы денег и власти у них ни было. Членом братства пехоты, выжившей в лесной засаде за тридевять планет от родного дома.

Он услышал голос сержанта в наушнике, отдававший приказ собраться у зоны высадки, и вышел из транса. План боя изменился — боевые роботы партизан сломали всю диспозицию. Сержант вызвал удар авиации. Через несколько минут после авиаудара район накроют гаубицы, сказал он. Пора было сматывать удочки. И поживей.

Голос в голове предупредил о приближении дружественного воздушного объекта. Вскоре над лесом послышался свист турбин и звуки молотящих воздух винтов.

А потом звуки исчезли.

И стала тьма.

И стал свет.

Брук открыл глаза и сощурился от режущего света ламп. Облизал губы. Тело затекло от неудобной позы. Кто-то сзади жалобно скулил — как маленький ребенок, которому не досталось сладкого.

— Снять шлемы! Снять шлемы! — понукали сержанты.

И добавляли успокаивающим тоном:

— Все нормально, все нормально, салаги, вы дома… Снять шлемы!

— Я его грохнул, сержант! — радостно сообщил Брук, завидев хмурое лицо Санина. — Наповал!

Но сержант отчего-то не торопился разделить его радость.

— Вот именно, Адамс, — сказал он. — Ты его грохнул. Разделал в пух и прах. Мертвее не бывает.

Брук перехватил пристальный взгляд Твида. Вид у капитана был задумчивый.

Через час Твид устроил показательный разбор полетов, в котором выставил Брука совершеннейшим идиотом. Оказалось, он снова нарушил целую кучу правил. Не взаимодействовал с напарником. Не поддерживал связь со штабной группой. Не пользовался данными целеуказания. Короче говоря — действовал, как партизан-одиночка. Но самое главное — применял оружие, не учитывая степени опасности противника.

— Запомните, — сказал Твид, наставительно подняв палец, — мы выполняем миротворческую миссию. Мы — не убийцы. Применять оружие на поражение можно только в самом крайнем случае. Вы все знаете, в каких ситуациях оправдано применение смертельных боеприпасов.

Новобранцы с готовностью закивали головами. Один только Брук не выказал энтузиазма — ведь он ничего этого не знал. Из всего, что он видел в симуляторе, Брук понял одно: тот, кто нападает из засады, подобен хищнику, а уж управляться с хищниками фермеры учились с самых пеленок.

— Парализованный противник — все равно, что убитый, — расхаживая между столами, убеждал Твид. — И даже лучше, чем убитый. Мало того, что из захваченного партизана выкачают ценные разведданные, так вдобавок ко всему он пополнит ряды менгенской армии. Не следует также забывать, что миротворческие силы находятся под частичной юрисдикцией страны пребывания, и в случае, если применение оружия будет необоснованным, высока вероятность судебного разбирательства. Иными словами, — закончил он, — рядовой Адамс, убив менгенского гражданина, проявил себя кровожадным дикарем, по которому плачет местная исправительная система. Не повторяйте его ошибок.

Брук стиснул зубы. Снисходительные взгляды товарищей кололи его почище раскаленных иголок. Чувство боевого братства испарилось, будто и не было.

«Очень надо», — пренебрежительно подумал он. Было жаль только, что убитый враг оказался ненастоящим.

А потом, совершенно без повода, его вдруг пронзила мысль: а что, если и он — как те партизаны, скошенные парализующими пулями? Что, если все его прежние воспоминания — ложь, и ничего не было на самом деле — ни однорукого фермера в тире, ни отца, ни матери, ни даже тети Агаты? Что, если вся его прошлая жизнь — плод выдумки хитроумного компьютера, как давеча в симуляторе? Кто поручится за достоверность его воспоминаний?

Брук дал себе слово в ближайшее время написать письмо Марине.

* * *

Если капитан Твид отвечал за тестирование в симуляторе, то физическая подготовка была епархией взводного сержанта.

— Миротворцы мы или еще кто, — говорил Вирон, расхаживая перед строем, — а только я вам вот что скажу, девчонки. Прежде всего мы — пехота, а настоящий пехотинец должен уметь постоять за себя. Должен уметь кулаками работать. Вся эта машинерия до того умная, что иногда, чтобы спасти задницу, приходится самому шевелиться. Вот, помню, один случай на Фарадже. Был на востоке архипелага островок, куда вел узенький мост. Это была единственная дорога на остров. И вот этот мост охраняли наши ребята. Говорят, тот блокпост цел до сих пор…

И он пустился в сладостные его сердцу воспоминания, перечисляя имена и географические названия, которые никому, кроме него, ни о чем не говорили. Новобранцы стояли на гравийной площадке перед спортзалом и терпеливо изображали живой интерес к рассказу. Один только Санин делал вид, будто ему все равно, но побелевшие от напряжения скулы выдавали его.

Брук напряженно следил за расхаживающим перед строем Вироном. Каждый раз, когда сержант произносил название мест, где Брук никогда не бывал, он ощущал смутное беспокойство и злился, потому что не мог определить его истоков. Он прислушивался к шелесту ветерка в траве и осторожно косил глазами по сторонам. Его инстинкты бунтовали, протестуя против неудобной для обороны стойки, ведь каждый мальчишка в вельде знает, как важно доверять своим предчувствиям. Там все просто: если тебе внезапно стало страшно — хватайся за пистолет или жди беды. Но здешние страхи, кажется, имели иную, совершенно чуждую природу. Пытаться разобраться в ее истоках было все равно, что пытаться поймать собственную тень.

Голос Вирона вернул его к реальности.

— …больше они туда никогда не совались, — с кривой ухмылкой произнес взводный сержант. — По крайней мере — до тех пор, пока я служил в той роте. Обезьяны прозвали меня убийцей. Просто убийцей — и все! И все это из-за того случая, когда я прибил ихнего лазутчика голыми руками. Вот этими!

Вирон вытянул перед собой крепко сжатые кулаки и оглядел притихший строй. Солнечный зайчик отразился от полоски полированного металла на пальце.

— Поэтому солдат должен быть дерзким и беспощадным, — закончил сержант, опустив руки. — Ни секунды неуверенности! Никакого страха! Только вперед, сокращать дистанцию, сбивать противника с толку, навязывать ему свою волю! А главное — непрерывно двигаться! Шевелиться! Движение и агрессивность — залог успеха!

Он дал команду, и сержанты развели солдат в две шеренги, поставив их лицом друг к другу.

— Сейчас посмотрим, чему вы в своих гробах научились! — крикнул старший сержант. — Слышали? Ни секунды задержки. Двигаться, все время двигаться! И атаковать! Бить так, как будто от этого зависит ваша жизнь! Без пощады! Выдохся — значит, сдох. Пожалел — сам получил. Понятно, быдло? Защиту на-адеть!

Солдаты застегнули на бедрах прочные пластиковые «подгузники» и опустили на лица прозрачные маски.

— Готовы?

Вирон отскочил в сторону и взмахнул рукой.

— Начали!

Новобранцы неуверенно, а потом все сильнее и сильнее начали наскакивать друг на друга. Вначале они действовали грубо и прямолинейно — простые удары сплеча и бесхитростные блоки, но вот кто-то обнаружил, что его тело знает, как действовать ногами, кто-то вдруг понял, что умеет поставить эффективный блок, и всего через несколько минут изумленные мальчишки уже молотили друг друга почем зря, причем каждый пропущенный удар, каждая вспышка боли будила все новые и новые рефлексы, превращая их тела в машины смерти: яростно вскрикивающие, хрипящие от боли, потешные из-за несуразного сочетания отстраненной уверенности на лицах и нелепого внешнего вида.

— Чего стоишь, свогачь? — истошно заорал Вирон. — Представь, что это боевой андроид! Добей его! Не давай очухаться! Бей, пока он не убил тебя! Убей сучонка! Бей! Бей! Бей!

На площадке разгорелось самое настоящее побоище. Солдаты орали и рычали, лупили друг друга куда попало и чем попало, сбивали с ног, пинали упавших, вопили, кто от боли, кто от ярости.

Бан Мун сократил дистанцию и ударил противника локтем. Его спарринг-партнер Кратет ушел в сторону, встретил врага резким ударом в живот и только потом сообразил, что действует едва ли не как чемпион по боям без правил. Но не успел он прийти в себя и свериться со своей записной книжкой, как Бан Мун поднялся, издал хриплый боевой клич, пнул противника в голень, а затем провел стремительную подсечку. Ошеломленный Кратет грянулся о землю с такой силой, что едва не отдал богу душу.

Глазер, едва не порвав неразработанные связки, ударил ногой в голову парню из второго отделения, но тот вскинул руку, поставил блок и свалил противника резким крюком в челюсть.

Жалсанов согнулся пополам от удара Гора, а потом поймал летящий в лицо ботинок и провел болевой прием, после которого Гор, взвыв от боли и ярости, грохнулся в пыль.

— Бей! — подбадривали сержанты. — Резче! Не жалей себя! Бей!

Людвиг молотил Микадзе. Жалсанов молотил Гора. Кратет теснил более легкого Бан Муна. Отовсюду доносились нечленораздельные вопли, перемежаемые смачными звуками ударов. И только Пан никак не мог достать своего партнера. Он бил раз за разом, пытался достать Брука ногой в живот, угодить кулаком в ухо, пнуть в колено, но каждый раз попадал в пустоту.

Грубая сила ничего не решает. Главное в бою — реакция и скорость, а они достигаются разгонкой психической активности. Навыкам перехода в форсированный режим фермеров обучают едва ли не с того момента, когда они начинают ходить, а героминовая терапия перестраивает их связки и нервную систему, позволяя телу двигаться со скоростью, почти неуловимой для нетренированного глаза. Именно форсированная психическая активность позволяет человеку на Диких землях выдерживать немыслимые физические нагрузки, демонстрировать чудеса силы, быстроты и ловкости. Порог, за которым для обычного человека начинается маниакальная фаза психического расстройства, для фермера — нормальное состояние, в котором он может оставаться длительное время.

С первым же выпадом Пана Брук привычно представил вспышку пламени, затопившую пространство вокруг головы. «Я — стальная пружина», — мелькнула в голове формула самонастройки. Мышцы натянулись, словно канаты, время замедлилось, предметы приобрели сверхъестественную четкость. Плавным, даже подчеркнуто медленным движением Брук уклонился от летящего в лицо кулака Пана. Он различал каждую жилку на побелевших от напряжения пальцах. Каждую нить в рукаве комбинезона. Чувствовал ветер от движения руки.

Пан ударил ногой. Брук снова ушел в сторону, так что противник потерял равновесие и едва не свалился на землю. Но Пан заводился все сильнее и сильнее. Каждый промах, каждый выпад в пустоту лишь подогревал его ярость.

— Чего это вы скачете, как девки на танцах? — вдруг заорал Вирон. — А ну-ка ты, крестьянин, дай ему! Я сказал, дай, а не пляши! Ну-ка вперед! Давай!

Неожиданно Брук обнаружил, что спарринг закончен. Тяжело дышащие новобранцы приходили в себя, сплевывали кровь и массировали ушибы.

Он представил холодную водную толщу с гулкими звуками трущихся друг о друга камней на дне. Время вернуло привычный бег. Голоса и запахи ворвались в сознание. Сердце бухало, словно кувалда.

Вирон навис над ним, заслонив солнце.

— Решил поиграть в пацифиста, свогачь? Когда я говорю «бей», ты должен бить, а не изображать балет! Сейчас я покажу тебе, что значит настоящий бой! Две минуты спарринга. Только попробуй увильнуть, быдло! Начали!

И Брук снова нырнул в мир замедленных образов. Вошел в состояние пустоты. Брюхо Вирона, содрогаясь под тканью комбинезона, надвинулось на него, словно зеленая волна. Здоровенный кулак пролетел мимо, едва не задев ухо. Ярко сверкнуло на солнце кольцо на толстом пальце. Вид этого кольца почему-то вызвал у Брука чувство досады.

Потом Вирон попытался ударить его коленом в пах. Потом ногой в грудь. Потом провел прямой в челюсть. Брук перетекал с места на место, каждый раз оставляя противнику иллюзию, что еще чуть-чуть, и тот настигнет свою жертву. Он слышал, как солдаты вокруг орали: «Дай ему! Дожимай! Еще разок!»

Он с горечью понял, что зрители поддерживают вовсе не его.

Громче всех кричал Гор:

— Бей труса! По башке ему, по башке! Давайте, сержант!

Вирон молотил руками, словно ветряная мельница. Недостаток техники он с лихвой искупал все возрастающей яростью. В его выпученных глазах Брук увидел чистую, незамутненную ненависть.

«Этот не остановится», — мелькнуло на границе сознания.

Старший сержант отжимал его к стене спортзала. Пространства для маневра оставалось все меньше. Но Брук ничего не мог с собой поделать — он мог убить врага, который угрожал его жизни, но ударить человека было выше его сил. Слишком сильными были усвоенные с детства уроки. Слишком трудно было преодолеть себя. Играть по правилам горожан означало поддаться, потерять частицу себя.

Кулак Вирона пронесся перед глазами, и жесткий пластик нарукавного шеврона рванул губу. Холодная вспышка боли, тут же погашенная подсознанием. «Боли нет. Боли нет. Я в пустоте…»

Новый выпад. И еще один. Когда же кончатся эти две минуты?

Вот и ангар. Отступать больше некуда. Брук скользнул под надвигающийся кулак, пропустил мимо себя разъяренную тушу, развернулся и легонько пнул Вирона под колено. Нога сержанта подвернулась, и он с грохотом врезался в стену ангара.

— Брэк! — крикнул чей-то голос. Брук разорвал дистанцию с поверженным противником и вызвал расслабляющий образ.

Металлический привкус крови. Дергающая, тупая боль в разорванной губе. Вирон, тяжело поднимающийся с земли, в пыльной форме, хлюпающий разбитым носом, с ладонями, содранными в кровь.

— Убью, поганец, — одними губами произнес он. — Живьем зарою…

— Извините, старший сержант, — ответил Брук непослушными губами. Кровь с подбородка капала ему на грудь. Он чувствовал странное удовлетворение, как после отлично выполненной работы.

Санин брызнул ему на лицо обезболивающим спреем из аптечки и приказал топать в санчасть.

«Слишком стар для рок-н-ролла…» — мысленно произнес Брук. Чудная эта фраза сегодня почему-то несла покой и умиротворение. «Слишком стар…» — снова повторил он.

И улыбнулся разбитыми губами.

* * *

Пока солдаты приводили себя в порядок и, кряхтя, массировали свои ушибы, сержант Санин прошагал по хрустящему щебню, уселся на пластиковую бочку из-под растительного масла, невесть как оказавшуюся возле спортзала, и закурил. Поймав взгляд уставившегося на него Вирона, он поинтересовался:

— Прикажете произвести перекличку, старший сержант?

— Что? А, да. Проведите, — гнусавым голосом ответил Вирон.

Не вынимая сигареты изо рта, Санин включил свой планшет и, поочередно тыкая пальцем в строки с фамилиями, проверил наличие личного состава. В ответ на нажатие солдат, получивший сигнал от своего коммуникатора, сдавленно отвечал: «Здесь!»

— Двадцать семь рядовых, три сержанта в строю, трое рядовых отсутствуют по уважительной причине, — доложил Санин. Капельки пота скатывались по его впалым щетинистым щекам и исчезали за расстегнутым воротом.

Вирон потрогал распухший нос, покрутил головой, словно проверял прочность шеи, и вытер ладони дезинфицирующей салфеткой из полевой аптечки. Санин, с мрачной ухмылкой следивший за его манипуляциями, выдохнул струйку дыма и похлопал рукой по бочке.

— В ногах правды нет, старший сержант. Присаживайтесь, — пригласил он. И добавил, заметив мелькнувшую в глазах Вирона подозрительность: — Не волнуйтесь, здесь чисто.

— С чего это вы взяли, будто я волнуюсь? — ворчливо поинтересовался Вирон.

— Я? — делано изумился Санин. — И в мыслях такого не было. Просто подумал — вам нужно передохнуть, вот и предложил.

Вирон хмыкнул и осторожно опустился рядом с ним на прогнувшуюся под двойным весом бочку. Санин предложил ему сигарету. Вирон взял ее и прикурил от сигареты Санина. Когда он наклонялся, его руки в грязных разводах заметно тряслись, но он все-таки прикурил и, выпрямившись, глубоко затянулся сладковатым дымом.

— Не хотелось бы лезть не в свое дело, старший сержант, — негромко сказал Санин, рассеянно наблюдая за тем, как едва пришедшие в себя новобранцы с шипением и руганью протирают свои ссадины, — однако про такие методы я раньше не слышал. Это что, на Фарадже такому учат?

Вирон исподлобья покосился на Санина. Оба сидели на неустойчивой емкости, почти касаясь друг друга плечами.

— Надо же показать этим сосункам, что такое настоящая армия, — наконец, пробормотал Вирон. — Иначе в джунглях не выжить. Страх — основа дисциплины.

— Я так и понял, — согласился Санин. Он затянулся и, дурачась, выпустил несколько колец дыма, медленно растаявших в неподвижном воздухе.

Повисло напряженное молчание. Было слышно, как потрескивает сигарета, когда сержант делает глубокие затяжки.

— Так где, говоришь, был тот пост? — неожиданно спросил сержант.

Прежде, чем бросить едва раскуренную сигарету, Вирон тщательно погасил ее о каблук. Потом он повернул голову и смерил Санина настороженным взглядом.

— А тебе не фиолетово? — спросил он.

— Фиолетово, — миролюбиво согласился Санин. — Знаешь, как только я тебя увидел, я сразу себе сказал: вот парень, который понюхал пороху. Сразу видно человека, который побывал на линии огня.

И все, кто мог слышать их разговор, задумались, что имел в виду Санин. Очевидно, тем же вопросом задался и Вирон, который беспокойно покосился на притихший взвод.

— У меня два ранения, понял? — угрюмо произнес Вирон. Щеки его побагровели, и только рубец на челюсти остался белым. — Он оглянулся на прислушивающихся к разговору солдат и понизил голос. — Я, если хочешь знать, один из взвода выжил! Один, понял?

— Да ты не нервничай, — отозвался Санин. — Я ж понимаю — чего только на войне не бывает…

Красное лицо взводного сержанта сделалось жестким, как высохшая на солнце глина.

— Ты закончил?

— Еще нет, — ответил Санин, отвинчивая колпачок у фляги. — Я тут случайно встретил одного парня. Летел в отпуск, транзитом. Выскочил из вертушки отлить, едва успели словом перекинуться.

— Ну и?..

— Сержант Краев. Он теперь на дивизионном узле связи. Отпахал свое в поле.

— Краев? — спросил Вирон. — Тот самый?..

— Вижу, ты про него слышал. Мы-то с ним давние знакомцы. Ну а у него есть другие знакомцы. На других узлах связи. А у тех — свои. Связисты, это как мафия, понимаешь? Повсюду свои люди.

— Да знаю я про связистов, знаю! — нетерпеливо воскликнул Вирон. — Что дальше-то?

— А то, что у меня есть знакомцы и на Фарадже. Я ведь там тоже бывал. Конечно, я не такой лихой рубака, как ты…

Санин умолк, поднес флягу к губам и не торопясь напился. Потом он вытер рот рукавом и нарочито медленно завинтил колпачок.

— Так что там насчет Фараджа? — потребовал Вирон. — Давай договаривай, коли начал!

Но — странное дело — грозные нотки в голосе старшего сержанта показались Санину фальшивыми.

— Ага, — сказал он. — Вижу, тебе не терпится. Мне вот тоже. «Как же так, думаю. Как это я не слышал про такого героя?» Вот я и попросил Краева кое-что разузнать. По дружбе. Связисты, они такие сплетники — все про всех знают. Сначала запрос придет на окружной узел связи. Оттуда — на орбитальный. Дальше — через пространственный туннель — на спутник связи. Оттуда — снова на поверхность.

— И что ты надеешься раскопать? — деревянным голосом поинтересовался Вирон.

— Сам не знаю, — пожал плечами Санин.

Вирон поджал губы. На его лице появилось привычное презрительное выражение, и Санин решил подвести черту.

— Но когда узнаю — молчать не стану, — сказал он. — На офицеров не надейся — такие дела на Луакари решаются между своими. В тесном кругу, так сказать. Понимаешь, о чем я? Только ты и я.

Лицо Вирона побагровело.

— Какие такие дела?

— Это я тоже узнаю, — пообещал Санин.

— Хватит молоть чушь, сержант! — прорычал Вирон. — Меня уже тошнит от тебя! Лучше следи за своими людьми!

То, что сделал Санин, было старой, как мир, шуткой. Он просто поднялся со своего края бочки, встал неожиданно и резко, отчего емкость под весом Вирона перевернулась. Не ожидавший подвоха старший сержант, потеряв равновесие, с шумом свалился на землю.

Взвод затаил дыхание.

Вирон, скрючившийся на гравии, перевернулся набок, а потом, опершись рукой о землю, медленно встал на ноги. Отряхнув колени, он на цыпочках двинулся вокруг бочки к Санину, который, недобро прищурившись и чуть отставив левую ногу, спокойно следил за его приближением.

Сержант Ковач, все это время молча наблюдавший за сценой, неожиданно сорвался с места и оказался между готовыми вцепиться друг в друга драчунами. Он положил одну ладонь на грудь Вирону, вторую — на грудь Санину и удержал обоих на расстоянии пары шагов друг от друга.

— Вы что творите, мать вашу? — прошипел Ковач. — Вы же сержанты!

Вирон продолжал напирать, но жесткий взгляд Ковача остановил его.

— Я сказал — не здесь! Не при подчиненных!

Санин глубоко вздохнул и расслабился.

— Все нормально, Карел. Мы просто пошутили.

Ковач опустил руки.

— Так-то лучше, — пробурчал он.

Некоторое время Вирон, сопя, мерил Санина ненавидящим взглядом. Потом он еле слышно, одними губами прошептал:

— Не шути со мной, сержант. В говно втопчу.

Санин затянулся истлевшей почти до самого фильтра сигаретой, наступил ногой на окурок и выпустил дым в лицо Вирону.

— А ты заканчивай с коллективными играми, герой, — так же тихо сказал он. — Пока твои яйца не нашли где-нибудь на дереве.

* * *

На часах было девять тридцать, когда Дайна поднялась по ступенькам здания, фасад которого украшала голограмма с изображением кроваво-красного креста. Первое, что бросилось ей в глаза, была их охранница Таня Вебер. Скорчившись за стеклом своей кабинки, Таня всхлипывала и сморкалась в мокрый насквозь платок.

— Что на этот раз, детка? — встревоженно спросила Дайна. — Он оказался женат?

Таня всхлипнула и помотала головой.

— Хуже. Он смылся. Бросил меня, как использованную… использованный… ну, в общем…

Она махнула рукой и безуспешно попыталась вытереть покрасневшие глаза.

Дайна обошла турникет и сдвинула в сторону створку из пуленепробиваемого прозрачного пластика. Присела на край узкого стола.

— Да ладно тебе, — сказала она. — Подумаешь, сбежал мерзавец. Возьми. — Она протянула охраннице свой платок.

Таня продолжала реветь. Слезы бежали по ее щекам, капали с подбородка безупречной формы, выдававшего жертву дешевой биопластики: работа по лекалу, стандартная модель «Королева бала», номер по каталогу пять тысяч чего-то там, со скидкой в конце сезона.

— Прежде всего напиши ему письмо, — посоветовала Дайна. — Быть может, ему просто пришлось срочно уехать по делам. Кем он работает?

— Старший страховой агент. С Гатри.

— Он что, турист? — спросила изумленная Дайна.

— Говорил, что подбирает место для местного представительства. Собирался остаться. А вчера приезжаю к нему в гостиницу, а мне говорят: выехал и не оставил адреса. Сволочь! — И она снова зашмыгала носом.

Дайна понимающе кивнула. «И откуда берутся такие дуры», — подумала она.

— Нашла кому верить, — сказала она. — Встречались, поди, у него в номере?

Таня удрученно кивнула.

— Не бери в голову, — сказала Дайна. — Хочешь, познакомлю тебя с нормальным парнем? На следующей неделе поеду на восток, там в инженерном батальоне служит один сержант…

— Военный? — всхлипнув в последний раз, спросила Таня.

— Не пехотинец, — поспешила заверить Дайна. — Строитель. Так что никакого риска.

— Нужна я ему…

— Настоящий мачо, — добавила Дайна. — И не женат. Танцует, между прочим, — закачаешься! Если хочешь, я приглашу его на чашку чаю, когда он будет у нас в командировке.

— Молодой?

— Фи, Таня! Ты же не сопливая школьница! На что тебе эти мальчишки? К тому же у него свой дом в Рабаде. Бассейн, сад на крыше — не хуже чем у какого-нибудь полковника.

— Нет, правда?

— Я тебя когда-нибудь обманывала?

— Нет. Да. Раза два. Или нет — три. Подсунула мне хлопушку вместо сигареты с травкой.

— Новый год не в счет. То был не обман, а шутка. Ну что, договорились?

Таня кивнула.

— Спасибо тебе.

— Ну вот еще! Скажешь спасибо, когда он тебе цветы таскать станет.

Таня робко улыбнулась и поправила прядь длинных золотистых волос (модель «Золушка», гарантия три стандартных года, плюс пять лет бесплатного сервисного обслуживания). Слава богу, улыбка у нее была настоящей, естественной и открытой, а два слегка выступавших вперед передних зуба придавали ей милую непосредственность.

— Свинья уже здесь? — поинтересовалась Дайна, имея в виду их начальницу миссис Свонн, всем своим обликом — от толстых коротеньких ножек на неизменных каблуках-шпильках до упитанных розовых щек с нежным пушком — напоминавшую благородное парнокопытное.

Таня поспешно отключила микрофон.

— Здесь. Носится, как наскипидаренная. Наорала на жертвенных девчонок, — сообщила она, понизив голос.

Жертвенные девчонки — так называли сотрудниц отдела пожертвований.

— Ну ладно. Если что — я пришла раньше.

— Раньше чего?

Дайна мысленно вздохнула.

— Скажешь, полчаса назад. Сижу у ссыльных. И не волнуйся насчет своего придурка. Вокруг столько свободных мужиков, что хватит на полнокровную дивизию. Поверь мне, выйти замуж — не сложнее, чем перекраситься. Пока.

— Дайна! — окликнула ее Таня.

— Да?

— А он как — ничего?

— Какогурчик, — заверила Дайна. — Правда, у него одышка после высоких лестниц. Зато не сбежит. К тому же ты всегда можешь заставить его бросить курить.

— Не сбежит… — глядя куда-то вглубь себя, произнесла Таня.

— И еще он не умеет пить.

— Не умеет пить… — с мечтательным выражением повторила Таня.

— Ну все, меня нет.

Она проскочила через территорию «ссыльных» — зал отдела посылок. В огромном помещении кипела работа. Несколько андроидов-грузчиков, выстроившись цепочкой, перебрасывали в грузовой лифт гору стандартных посылок для солдат: маленькие коробочки, украшенные изображениями поэтичных девушек и радующихся детей; внутри каждой — чип со звуковым письмом и мелкий подарок — перочинный нож, вечная зажигалка или пара самоочищающихся носков.

«От этих проклятых зажигалок парней в джунглях гибнет едва ли не больше, чем от мин-ловушек, — так однажды посетовал знакомый Дайны из штаба корпуса. — Только представь — робот-снайпер бьет на звук щелчка с трех сотен метров!»

Тем не менее организации патриотически настроенных граждан продолжали закупать этот крайне необходимый предмет солдатского обихода в астрономических количествах.

По залу был разлит густой приятный запах клея. Тысячи коробок отсвечивали разноцветными боками. Посылки мерцали белозубыми улыбками, притягивали взгляд забавными рисунками. Дайна процокала каблучками по каменным плиткам и юркнула в свою тесную клетушку-выгородку в дальнем конце зала. Сумочку она бросила на сиденье кресла для посетителей. Секунду спустя рядом материализовалась Мари Сикорски. Она переложила сумочку на стол, уселась в кресло и улыбнулась подруге, отчего на щеках у нее заиграли симпатичные ямочки.

— Привет, красавица! — сказала Мари. — Ну и почему мы здесь?

— Ну, по мнению некоторых конфессий, Вселенную сотворило некое сверхсущество. Из грязи. Ученые же считают, что это довольно темная история, связанная с сингулярностью, которая в конце концов завершилась Большим взрывом. Но если ты имеешь в виду, почему именно мы с тобой торчим в этой душной дыре, то отвечу: ты здесь потому, что это твое рабочее место, а я делаю вид, будто с утра пораньше обсуждаю с тобой совместное мероприятие наших отделов.

Мари улыбнулась.

— Интересно, что могут обсуждать психолог и специалист по организации досуга?

— Да мало ли что! — отмахнулась Дайна.

— Опять проспала? — догадалась Мари.

— Нашлись твои инструменты?

— Нашлись. Сгорели вместе со сбитым транспортником. А отвечать вопросом на вопрос невежливо.

— Правда?

Они рассмеялись.

— Как твоя командировка? — спросила Мари.

— Отлично, если не считать того, что меня вываляли в пыли, как маркитантку под телегой, а на обратном пути едва не убили два бешеных пилота.

— Ох! — завистливо произнесла Мари. — Обожаю пилотов!

— А как у тебя? Что твой парень?

Мари на мгновение задумалась.

— Который из них?

— Ты невыносима.

Мари закатила глаза.

— Представь себе — я наконец заманила к себе того шатена…

— Официанта?

— Да нет же! Военного гида! Тот, у которого…

— А, помню. И что?

— Ну вот, вечер, шампанское, танцы при свечах. Короче, я наконец решилась…

— Ну, не тяни, — подтолкнула ее Дайна.

— Что «ну»! И тут у меня, ну, ты понимаешь… Как назло!

— Да уж, — сочувственно произнесла Дайна. — После стольких-то усилий.

— Хочешь кофе?

— Я уж думала, придется выпрашивать.

— Тебе черный?

— Как всегда.

Мари выглянула за дверь и звонко крикнула на весь зал:

— Эй, блондинчик! Принеси нам два кофе! Черный, без сахара!

— Да, мисс Сикорски, — отозвался верзила-андроид и потопал в комнату отдыха. При этом две одинаковые — не отличишь — серьезные девушки из стеклянных клетушек поблизости оторвались от голоэкранов и неодобрительно покосились на свою шумную соседку.

— Ну, он и говорит, ты не волнуйся, я, мол, нормальный современный человек без комплексов… А сам… — Она печально вздохнула. — Нет, не везет мне с мужиками. А что там за история с валянием?

— Не спрашивай. Сначала один ненормальный капитан бросил мне под ноги гранату.

— Ого!

— Потом какой-то новобранец кинулся на меня и повалил на пол. Лежу и думаю: все, долеталась.

— Он что, маньяк? — спросила Мари.

— Если бы, — Дайна улыбнулась. — Бросился меня спасать.

— Ну и темперамент! — восхитилась Мари.

— Не говори. Быстрый, как змея. А с виду спокойный такой мальчишечка. Тихий.

Мари вздохнула.

— Умеешь ты жить полнокровной жизнью.

Потом она откинулась в кресле, задрала ноги на стол и, склонив голову, критически оглядела свои изящные лодыжки.

— Откуда он?

— С Мероа. Представляешь, этот мальчик — тамошний фермер. Элита!

— Фермер! — наморщила нос Мари.

— По нашему это что-то вроде землевладельца, — объяснила Дайна. — А полоса земли миль в сорок считается там крохотным участком. Так что паренек будет побогаче иных банкиров. А еще в его личном номере одни семерки. С ума сойти!

Мари медленно разгладила юбку на бедрах.

— Так-так, интересно…

— Да перестань, — отмахнулась Дайна. — Это же простой солдат. Миротворец к тому же. Сама знаешь, как их набирают.

Андроид принес поднос с двумя чашками.

— Ваш кофе, мисс.

Мари сбросила ноги со стола и выпрямилась.

— Спасибо, блондинчик.

— Черт возьми, — проворчала она, когда здоровяк-андроид вышел. — Придется бороться с привычкой класть ноги на стол или научиться носить белье — одно из двух.

Дайна отхлебнула кофе, поморщилась.

— Что это?

— Как что? Черный, без кофеина.

— Кофе без кофеина? — Дайна фыркнула. — Виски без алкоголя. Трава без дури. Мужик без…

Они прыснули в кулачки под осуждающими взглядами одинаковых девушек.

— Послушай, — сказала Мари, — а нельзя организовать в этом лагере мероприятие по моей линии? Например, концерт, а после танцы.

— Концерт? — с сомнением переспросила Дайна.

— Женский симфонический оркестр. Знаешь, такие бледные суки с высокими прическами.

— А потом танцы? — уточнила Дайна. Мари тяжело вздохнула.

— Ты же знаешь, как это бывает. У военных простые вкусы. Пиво, топтание в каком-нибудь ангаре, а в финале — грандиозная случка. Когда эти музыкантши бросают смычки и задирают юбки, с ними можно делать что хочешь.

— Представляю, — задумчиво протянула Дайна. — Три десятка озабоченных баб, терзающих бедные инструменты. Бр-р-р…

— Знала бы ты, сколько денег они на мне заработали! Куда я их только ни возила!

— Больше-то они нигде не нужны, — здраво рассудила Дайна.

Некоторое время девушки молча пили кофе. Андроиды, перекрикиваясь через весь зал, вслух пересчитывали коробки.

— Если я не выполню план мероприятий, Свинья сожрет меня с потрохами, — пожаловалась Мари.

— Мне кажется, один маленький оркестр на четыреста мужчин — это перебор, — заметила Дайна. — Выйдут не танцы, а драка. Вряд ли это сойдет за благотворительное мероприятие.

— Четыреста мужчин… — мечтательно зажмурилась Мари. — Что ты со мной делаешь?

Дайна улыбнулась.

— Некоторые офицеры вовсе даже ничего. А тот капитан — так и просто душка. Главное — убедиться, что у него нет гранаты.

— А давай я организую туда волонтерок из Вспомогательного корпуса? — предложила Мари. — Человек пятьдесят, из тех, что пострашней. Эти на все готовы, поедут хоть на край света. Организуем бал. Что-нибудь на тему межпланетной дружбы. Как там у них с транспортом?

— Полсотни шлюх — это, пожалуй, слишком. Вполне достаточно и оркестра. Вот черт! — Она склонилась поближе к уху подруги. — Чуть не забыла сказать: Таня пролетела.

— О боже, опять?

— Связалась с туристом, дурочка, — кивнула Дайна.

— Интересно, она когда-нибудь поумнеет?

— Я обещала свести ее с одним милым старичком.

Мари хихикнула.

— Добрая фея!

Она отставила чашку и умоляюще поглядела на подругу.

— Ну так что? Договоришься с миротворцами? Танцы-шманцы. Мне галочка в отчет, и солдатикам польза. Взамен девчонки раскопают для тебя пару-другую сплетен.

— Посмотрю, что можно сделать, — сказала Дайна.

Мари прикусила губу, отчего стала похожа на шкодливого чертенка.

— Слушай, он хотя бы не кривой? — спросила она.

— Кто?

— Не прикидывайся. Твой землевладелец со счастливым номером.

— Дурочка, ему же всего восемнадцать! — возмутилась Дайна. — И вообще, оставь парня в покое! Не сегодня-завтра ему выправят мозги и сунут в какую-нибудь дыру.

— А ты откуда знаешь?

— Да уж знаю, — ответила Дайна. — Никакие номера ему не помогут.

Мари рассмеялась.

— Да ладно тебе! Я же пошутила. Танцы, так танцы. — Она отпила кофе и внезапно стала серьезной. — Как, говоришь, зовут того капитана?

* * *

Хмурым воскресным днем Брук сидел за столиком у окна в солдатской лавке и наслаждался такими редкими для себя минутами абсолютного безделья. Он только что вернулся из спортзала, где в течение часа рубился с тренажером для отработки приемов рукопашного боя, и теперь чувствовал себя как свежеотбитый бифштекс. У него ныла каждая косточка.

Солдатская лавка представляла собой нечто среднее между магазином и клубом, где в свободное от службы время можно было полакомиться пирожными или поболтать за кружечкой пива. Она была устроена в приземистом, полутемном, стоявшем на отшибе бараке. Сразу за ней разместился автопарк, так что тонкие стены заведения время от времени сотрясались от рыка мощных моторов, заглушавших голоса и бормотание голокуба у стойки. В помещении было два десятка столиков, и все они в этот час оказались заняты.

Рядом с Бруком остановился худой, как щепка, капрал в выгоревшей форме.

— Кого-нибудь ждешь?

— Нет, — ответил Брук. — Садись.

— Отлично, — сказал капрал и со стуком поставил на стол запотевший стакан с пивом.

Брук мало что о нем знал. До этого дня он часто видел этого парня, когда тот возвращался из ночного патруля, и еще пару раз встречал его возле столовой. Держался капрал довольно обособленно, был молчалив и редко улыбался. Не считая патрулей, он всюду ходил один, друзей у него, похоже, не было; что же касалось свободных вечеров, то Брук однажды видел, как капрал ковыляет по территории, пьяно покачиваясь и что-то невнятно бормоча себе под нос. Его звали Петр Краснов. У него было серое, покрытое нездоровым загаром лицо с безобразным рубцом на шее. Такой изможденный вид отличал ветеранов и свидетельствовал о многих ночах, проведенных в сырых джунглях. Сюда капрал попал после ранения и долгого восстановления в госпитале. Под обстрелом, в котором он был ранен, погиб почти весь его взвод, большинство его товарищей.

О том, что они погибли, Брук еще не знал. Он сидел за чашкой крепкого черного чая, наслаждаясь прохладой и свежестью своего тела, которую оно приобрело после холодного душа. Кожу приятно покалывало. Ему казалось, колючие струи не только смыли с него пот, но и зарядили бодрящей энергией. За окном, на площадке между палатками, несколько раздетых до пояса новобранцев гоняли мяч, а кучка болельщиков, рассевшись на травке, при каждой удачной подаче поднимала гвалт, как на настоящем стадионе.

Потом Брук увидел, как со стороны жилого барака для контрактных служащих показалась неспешно идущая парочка. Сквозь затемненное стекло было трудно различить их лица, но Брук без труда узнал их. Это был капитан Твид и симпатичная черноволосая сержантша из оружейной службы. Они шли, не касаясь друг друга, и одновременно каким-то неуловимым способом давали понять окружающим, что их связывает нечто большее, чем просто служебные отношения.

Капитан и его спутница скрылись за ограждением автопарка. Брук долго смотрел им вслед, пытаясь разобраться в своих чувствах.

— Даже и не думай, — неожиданно сказал капрал, все это время пристально наблюдавший за Бруком.

Брук очнулся от своих мыслей.

— Что ты сказал?

— Я говорю, все сливки снимают офицеры. Таким, как мы, достаются одни только шлюхи.

— Кто она такая? — спросил Брук.

— Вероника Рохас. Начальница склада вооружений. Говорят — слаба на передок, но ты с ней поаккуратнее — был тут случай, парочка лейтенантов из-за нее едва дуэль не устроила. И чего они в ней нашли? Баба как баба. А сейчас за ней Заика ухлестывает. Так что будь с ней поосторожнее.

— Кто это — Заика?

— Твид, кто же еще. Ни одной юбки не пропустит. Ты не смотри, что вежливый да улыбается. Может выдать такую рекомендацию — закатают в дыру, откуда не возвращаются.

— Разве есть такие?

— Ты откуда свалился, чудак? — Капрал кивнул на яркое пятно голокуба: — Новости вон послушай. Эти сволочи повсюду. Их и бомбят, и травят, и никакого толку. Да что говорить…

Капрал в два долгих глотка опустошил стакан, рыгнул и отправился за следующей порцией.

— А почему Заика? — поинтересовался Брук, когда Краснов вернулся за столик.

— Икает он, когда стрелять начинают, — усмехнувшись, пояснил капрал. — Потому здесь и оказался. Раньше, говорят, в десанте служил. А теперь бесится, когда при нем подвигами хвастаются.

Несмотря на шрам и странную пустоту в глазах, Краснов выглядел совсем юным. Свет синих фонариков, развешанных над барной стойкой, разрисовывал его лицо бликами, похожими на синяки.

Он закурил сигарету со стимулятором, выдохнул в потолок струйку сладкого дыма и спросил:

— Давно с гражданки?

— Восемьдесят четыре дня.

— Скажите, какая точность, — криво улыбнулся капрал. — И сколько из них ты на планете?

— Месяц, — ответил Брук и отчего-то смутился. Краснов фыркнул.

— Понятно… Стало быть, войну видел только в симуляторе.

— Верно, — сказал Брук, уязвленный насмешливым тоном капрала. — Но по мне — лучше уж скорей на войну, чем тут.

Краснов выпустил изо рта клуб светлого дыма, и он повис над ним, расцвеченный красно-синими огнями. Капрал молча смотрел, как дым рассеивается. Брук давно допил свой чай и собирался уйти, к тому же посетители лавки бросали на них любопытные взгляды и посмеивались, однако он чувствовал, что Краснов может сообщить ему много полезного. А Брук был готов выслушать любые советы. Любые крохи, что хоть как-то смогут помочь ему разобраться, что за странные дела здесь творятся.

— Все так говорят, — сказал Краснов после долгой паузы. Это была простая констатация факта.

— О чем ты?..

— О том, что на войне лучше. На самом деле никто не хочет туда попасть. Всем хочется остаться тут, в безопасности. Вот как этим, — он с брезгливой гримасой кивнул на солдат за соседним столиком. — Здесь одно из немногих мест, где не убивают. Лучше маршировать по плацу, чем пробираться по заминированным тропам.

Резким движением, едва не сбив свой стакан, он вытянул перед собой обе руки.

— Видишь? — спросил он.

Брук заметил, что ногти на одной руке капрала тусклые и покрытые заусенцами, а на другой — розовые и прозрачные, будто только что выросли. Кожа на этой руке была более светлой и почти не имела волос.

— Правая — новая, — с ненавистью процедил Краснов. — Росла почти полтора месяца. Все это время я лежал в восстановительном боксе без движения, как растение. Все думали, будто я сплю, но это был такой сон, при котором видишь и слышишь все, что вокруг тебя. И даже больше.

— Больше?

— Видишь чужие мысли. Все эти мелкие поганенькие мыслишки, которые копошатся в мозгах, как черви в трупе. С ума можно сойти, когда эта дрянь час за часом мельтешит перед глазами.

— Да уж, — сказал Брук, который подумал, будто капрал вспоминает свои галлюцинации, — тяжело тебе пришлось.

Капрал заглянул в пустой стакан, поднялся и побрел за новой порцией.

— Хватит с тебя! — услышал Брук раздраженный голос бармена — рябого солдата из хозяйственного взвода. — Каждому — не больше двух кружек в день! И не кури здесь больше. Запрещено.

— А я говорю — налей! — потребовал Краснов, на щеках которого заиграли пятна нервного румянца.

— Не положено! — ответил солдат, служба которого не предполагала необходимости заново отращивать съеденную партизанской миной конечность.

Брук встал и подошел к стойке.

— Налей ему за мой счет, — попросил он.

— Никаких твоих счетов, — огрызнулся бармен. — Хочешь брать для себя — плати своим жетоном!

— Вот, пожалуйста, — сказал Брук. — И еще одну чашку чая.

Солдат с такой силой брякнул стакан о стойку, что пивная пена выплеснулась через край.

— Крыса! — процедил Краснов, забирая свою выпивку.

Они вернулись за столик у окна, сопровождаемые взглядами десятков глаз.

— Тут всегда такое пекло? — спросил Брук.

— Это еще цветочки. Тридцать градусов — обычная температура для конца лета. Вот весной здесь действительно пекло. А на юге еще жарче. И тучи насекомых. Днем на солнце лучше не показываться — все равно ничем невозможно заниматься. Ни вода, ни маски — ни черта не помогают. Разве что ночью сходишь в клуб — и то сидишь, потеешь, глушишь пиво, чтобы восстановить водный баланс, и все время прыскаешь на себя из баллончика.

— Из баллончика?

— Ну, такая специальная дрянь против москитов. Они тут постоянно мутируют, так что стандартный крем из аптечки помогает мало. Эти баллончики здорово выручают. Кровососы, конечно, все равно лезут во все щели, но кусать не кусают. Правда, от этой химии может начаться раздражение. Но к этому привыкаешь — у всех и так потница от жары. Вот только дикари чуют репеллент за километр…

— Сколько тебе осталось? — спросил Брук.

— Два месяца и десять дней. Завтра будет девять, — с мрачным видом ответил Краснов, и Брук позволил себе осторожную улыбку.

— Ну, по сравнению с тем, что осталось мне, это просто ерунда.

Капрал посмотрел на Брука, как на человека, брякнувшего несусветную глупость.

— Не загадывай, салага. Дурная примета. Здесь как во сне — никогда не знаешь, что случится в следующую минуту. Любая дрянь. Ты даже и представить себе не можешь, как тут бывает.

— Я сужу по симулятору, — сказал Брук. — Из того, что я видел, тут бывает страшновато. Но пока ничего такого, с чем нельзя справиться.

— Симулятор! — воскликнул капрал с таким отвращением, что на них снова начали коситься, а два солдата за соседним столиком, которые сидели, взявшись за руки, точно голубые, прыснули в кулаки. — Симулятор! Ты и в страшном сне не увидишь, как оно на самом деле. Жара, дожди, тропическая гниль, пиявки, дикари, проклятый туман — любое удовольствие на выбор!

— Ну, здесь тоже бывает туман, — заметил Брук, но капрал не слышал.

— Это все равно что жить по горло в горячих помоях, — продолжал он. — В скользкой яме, из которой невозможно выбраться. И не просто жить, а каждую секунду оглядываться, высматривать подарки этих обезьян, которых можно вообще никогда не увидеть, потому что они сделаны лучше, чем тот хлам, который нам дают для их обнаружения. Симулятор! — снова воскликнул он. — В нем все не так, как на самом деле! В жизни ты постоянно ждешь подвоха, но не можешь ничего поделать, потому что тебе нельзя стрелять, пока не выстрелят в тебя. Ты словно мишень в тире! Слышишь снайпера, только когда он уже спустил курок. А еще они никогда не промахиваются. Прятаться и воевать у них получается гораздо лучше, чем у нас, потому что они прожили в этих местах всю жизнь. Они действуют дерзко и нагло, потому что лучше подготовлены, знают каждый куст в округе и не боятся убивать. И они убивают тебя при любой возможности, потому что ты для них — такой же враг, как и менгенцы, и это происходит как раз тогда, когда ты к этому не готов.

Он склонился вперед и зашептал, дыша перегаром и дымом:

— Не верь, когда говорят, будто у правительства все под контролем. Местные воюют с ними уже много лет, это для них что-то вроде бизнеса. Традиция. Они ушли в подполье и нарыли подземных бункеров чуть ли не при царе Горохе, и с тех пор только и делают, что прячутся в «зеленке», а потом выскакивают оттуда, как черти из преисподней, и крошат всех без разбора. Пока они убивали полицейских при прежней власти, наши называли их борцами за независимость и считали героями, а теперь, когда они взрывают и нас тоже, они вдруг стали террористами. Мы как-то грохнули одного, и оказалось, что он так вооружен, что наш элитный десантник подох бы от зависти, и при этом тот жмурик считался вполне законопослушным гражданином. У него при себе были документы, из которых мы узнали, что три недели в месяц он работает чиновником в администрации провинции, а одну неделю проводит в «отпуске по семейным обстоятельствам». И в эту неделю ему платили сдельно за каждого убитого или за каждый сожженный танк. Видел бы ты его записную книжку! Настоящий гроссбух!

Капрал оглянулся, словно хотел убедиться, что его не подслушивают, и понизил голос.

— Можешь мне не верить, но я считаю, что здесь — самая настоящая аномалия.

— Аномалия? — удивился Брук.

— Ну, как в голофильмах про инопланетян. К примеру, здешние дикари — настоящие мутанты. Ты можешь себе представить здоровенную волосатую гориллу? Схватит такая за горло — и привет. Раздавит, как гнилой банан. А взрослеют они всего за несколько лет. И люди здесь съезжают с катушек. Этот туман — он ведь и в самом деле живой. По ночам на тебя давит что-то невидимое. Нечем дышать. Про маски врут — ни черта они не помогают. А туман — он просто пробирается тебе в мозг. Шарит там, расставляет все по полочкам. Рассматривает тебя, как букашку под микроскопом. Он шарит у тебя в башке, и ты видишь такие вещи, о которых давным давно забыл. Разбитую мамину чашку. Первую сигаретку с травкой. Девчонку, которую толкнул в детстве. И все так явно — можно даже потрогать. И еще тебе стыдно. Так стыдно, что хочется застрелиться. Или застрелить кого-нибудь другого… И так со всеми. Думаешь, почему мы воюем таким хламом? Да потому, что даже железки сходят здесь с ума! Беспилотники становятся безмозглыми, как камни. Высотные разведчики слепнут. Ракеты с интеллектуальным наведением — те вообще деваются неизвестно куда. Пушкари получают запросы от неизвестных подразделений. Посреди пустого болота спутники вдруг находят колонны бронетехники. А еще бывает такое: патрули, которые пропали несколько лет назад, выходят на связь и пытаются вызвать огонь поддержки. Слышал бы ты, как они орут! Услышишь такое, и кажется, будто ты не живешь, а участвуешь в каком-то кошмаре…

Краснов горько усмехнулся и покачал головой.

— Знаешь, что самое ценное в горячей зоне? — спросил он, не отрывая глаз от стакана. — Нет? Думаешь — жратва или выпивка? Ствол с ручным управлением, вот что. Обычная железка, которая бабахает, когда нажимаешь на спуск. Просто и без затей, как встарь. Никаких мозгов, никаких чертовых датчиков. Зато она не боится помех. И не ждет, пока ей позволит стрелять умненький офицерик, который сидит под землей за сотню миль от того гада, который в тебя целится! Видишь тень в тумане, дергаешь крючок — бабах! — и ты успел первым… А кто не успел…

Краснов с хлюпаньем втянул в себя пиво и захихикал, а вернее — закряхтел, как высушенный временем старик. Потом он закурил новую сигарету и, отвернувшись к окну, стал наблюдать за игрой в мяч.

— Здесь хорошо, — сказал он. — Просто прекрасно. Туман слабенький, как ребенок. Белье сухое. Патрули — все равно, что прогулки. И днем — никакого напряга. Можно валяться на солнышке сколько угодно, сушить свои болячки, а главное — над головой чистое небо и никаких листьев. А еще здесь выпускают в город. Месяц назад я познакомился с потрясающей девкой. Она дает только через «обменник душ» — это такой симулятор, в котором ты трахаешься не с фантомом, а с образом живого человека, к которому подключен через хитрый ящик. Да ты, наверное, видел такие у себя дома…

Брук покраснел.

— Ну, не совсем такие, — промямлил он.

— Дешево и сердито, — сказал Краснов, который не обратил никакого внимания на замешательство Брука. — Эта девка за час выжимает из тебя все соки, вытворяет такое, что ты и представить не можешь. И после тебе еще хватает денег, чтобы хорошенько прошвырнуться по местным кабакам. Ты знаешь, что дурь здесь продается практически легально? Когда я приехал, то долго не мог поверить, что можно свободно купить дозу выжимки из живого тумана. Конечно, не ту, что покупают заезжие миллионеры, но все равно — такую, после которой улетаешь черт знает куда. И это без всякого привыкания. Никаких чертовых измененных нервных центров. Никакого удара по печени. За все про все — еще полсотни. Так что моих сбережений хватит до самого отлета. Там, где я был раньше, деньги было тратить негде. Мы с друзьями спускали их в центрах восстановления. Но это не то, совсем не то…

— Твои друзья тоже здесь? — спросил Брук. И понял, что знает ответ, как только увидел изменившееся лицо Краснова.

— Если бы. Месяца три назад мы подали рапорт на отпуск. Со мной должны были поехать двое моих земляков — Сергеев и Груман. Мы собирались как следует оторваться на тамошних шлюхах… Только отпуск им не понадобился. Нас накрыло одной боеголовкой — весь взвод. Какой-то мудак установил под деревом одноразовую трубу, рассыпал датчики вдоль обочин — ну, знаешь, как выбрасывают шелуху от семечек — просто открываешь стекло на ходу и сыплешь горстями, — и занялся своими делами! Он, поди, и думать-то забыл об этой железке! Поставил закорючку в платежной ведомости и позабыл. Быть может, эта труба простояла бы там сто лет, пока не рассыпалась бы от сырости. Говорят, их так и делают. Если такая штука стоит без дела слишком долго, включается механизм саморазрушения, и она рассыпается под действием атмосферной влаги, как трухлявая колода. А тут как раз мы. Только-только вышли на шоссе из леса. Ждали транспорт. Мне повезло — отошел отлить в кусты. Вдруг — бац! — и вместо взвода — куча обосранных тряпок. Я выскочил, схватил Грумана за руку — он еще был жив и что-то пытался мне сказать. Потом он умолк и на моих глазах рассыпался в пыль. Он и еще двадцать человек. А потом в пыль рассыпалась моя рука…

— Черт побери! — воскликнул потрясенный Брук.

— Груман был чувак что надо, — сообщил Краснов. — Как-то раз он меня столкнул в болото. Я тогда чуть не захлебнулся. Когда выбрался на тропу, оказалось — еще полшага, и я бы наступил на ловушку. С виду — обычный камень. Самый обыкновенный, однако Груман просек, что к чему. Нюх у него был — закачаешься. Мог дать сто очков вперед саперному роботу. Да и Сергеев, беззубый алкоголик, был не хуже. Мог найти выпивку буквально под кустом. Однажды из патруля приволок целый ранец волосатых дынь. Приторная такая дрянь, и живот от нее пучит. А он положил их на солнышко, укутал в пончо, и через неделю они забродили. Что там твое шампанское — эти дыни были просто бомбы! Проколешь дырочку — а из нее пенная струя на целый метр. Выпьешь стаканчик — и в глазах двоится. И никакого похмелья! Слышал ты когда-нибудь, чтобы можно было из несъедобного дерьма сделать пойло покрепче водки тройной очистки?

Он засмеялся, словно закашлялся, и Брук тоже неуверенно улыбнулся.

— Теперь-то я знаю, в чем ошибся, — задумчиво разглядывая футболистов за окном, сказал Краснов. — Я хотел иметь конкурентное преимущество.

— Что-что? — переспросил Брук, который не успевал за скачками мысли капрала.

— Конкурентное преимущество, — повторил Краснов. — Я хотел освоить как минимум две-три важных специальности, чтобы стать ценным работником, которого могут призвать лишь в самом крайнем случае. Ну и освоил. Первую я получил за счет накопительного вклада. Отец открыл его сразу, как я родился, и, пока дела на шахте шли неплохо, сделал несколько взносов. Как раз хватило, чтобы я выучился на бухгалтера. Потом я подал заявление в муниципалитет, выдержал отбор и получил дотацию на обучение. Специалист по безопасности коммуникаций, — произнес он с горькой улыбкой. — Только защищать ничего не пришлось — я взял кредит по программе поддержки образования. Изучал логистику по ускоренной программе. Как раз, когда пришла пора становиться бакалавром, меня и загребли. Я не платил налогов в течение трех лет и попал под призыв первой очереди. И не успел я сказать «мама», как оказался на болоте с дробовиком в руках. Умора, правда? Человек с тремя самыми востребованными специальностями изображает из себя живую мишень!

Он глубоко затянулся и выпустил облачко дыма, игнорируя недовольное бормотание педиков за соседним столиком.

— Эх! — воскликнул он. — Надо было мне пойти работать! Бухгалтер ведь неплохо зарабатывает. Моих налогов хватило бы, чтобы оказаться во второй, а то и в третьей очереди. А там, глядишь, и возраст бы подошел. Теперь вот остается молиться, чтобы за этот месяц не случилось никакого дерьма. Я уже наелся досыта, понял? Хочу досидеть свое в уголке. Пускай другие геройствуют. С меня хватит.

Он вмял окурок в пепельницу и недоумевающе уставился на пустой стакан.

— Купить тебе еще пива? — спросил Брук. — Я его все равно не пью.

— Слушай, а ты не тот чудик, который девчонку из Красного Креста вывалял? — неожиданно спросил капрал.

Брук кивнул.

— Тот, тот.

Краснов посмотрел на него с новым интересом, как на человека, который только что признался в сокровенном желании свести счеты с жизнью.

— Тогда считай — один «друг» у тебя уже есть. Твид тебе не простит.

Брук в задумчивости отхлебнул остывшего чая. Правительство, которому он не подчинялся, отправило его за тридевять земель участвовать в войне, которую он не понимал; его не брали методы обучения самой большой в мире армии, и вдобавок ко всему он узнал, что его наставник и вершитель судьбы не испытывает к нему ничего, кроме желания закатать в дыру, откуда не возвращаются.

— Да, — сказал Брук. — Друзей я заводить умею.

— По крайней мере, у тебя счастливый номер, — успокоил его капрал. — Здесь это много значит.

* * *

Прошла еще одна неделя. За это время в Менгене произошло много разных событий.

В столице республики состоялось торжественное открытие нового отеля. Полы в холле были выложены плитами атрийского хрусталя, на крыше разместился комплекс открытых бассейнов, а каждый этаж встречал постояльцев живыми садами. На церемонии присутствовал мэр города. Представители духовенства освятили входные двери и ресторан заведения. Во время этой процедуры случился скандал: гуру секты Лазурных вод ударил Протоиерея Церкви Судной ночи, не пожелавшего признать право соперника первым коснуться обнаженного бедра Главной горничной, по слухам, обошедшейся владельцам в астрономическую сумму. В качестве орудия борьбы с конкурентом уважаемый гуру использовал святую реликвию — Берцовую Кость Святого Переселенца.

Туристическая компания «Атриум» предложила гостям Менгена новый вид экстремального отдыха — возможность принять участие в реальном боевом вылете коптера на месте запасного оператора вооружения. Представитель компании напомнил, что до сих пор самым востребованным предложением для настоящих мужчин был вылет на беспилотном ударном истребителе в качестве офицера-наблюдателя. Новая услуга существенно превосходила предложение конкурентов — как по степени участия в процессе, так и по уровню риска.

Пожилой гатрийский миллиардер, придя в себя после сеанса неотерапии, продолжавшегося целых две минуты и стоившего чуть больше пяти миллионов шестисот тысяч менгенских батов (без учета налогов), заявил, что только что прожил десять тысяч лет в качестве старшего бога у разумных созданий с треугольными глазами и что его обязанности включали в себя усилия по поддержанию у населения веры в физические законы, действие которых не позволяло тамошней вселенной рассыпаться в беспорядочное скопление элементарных частиц.

Капитан менгенской службы снабжения, который в течение двух лет сбывал террористам списанные боеприпасы, застрелился в своем кабинете из табельного оружия после видеоразговора с представителем контрразведки, единственной целью которого было желание напомнить зарвавшемуся преступнику базовые принципы офицерской взаимопомощи.

Менгенский пилот, который месяц назад был сбит над морем во время патрульного облета побережья и считался погибшим, внезапно заявился к себе домой и причинил побои строительному рабочему, выполнявшему ремонт супружеской спальни. Очевидно, сказалась полученная при катапультировании контузия: капитан принял рабочего за любовника своей вдовы. Сама вдова объяснила отсутствие на себе одежды примеркой нового платья. Что до пострадавшего, то он пообещал подать иск на производителя кондиционеров, по вине которого в комнате было так жарко, что ему пришлось спешно раздеться. Из-за высокой температуры воздуха на теле мужчины образовались характерные признаки теплового удара, принятые несчастным защитником родины за следы ногтей и помады.

В театре «Палисандр» состоялась премьера нового балета, в котором в качестве исполнительницы главной женской роли выступал дрессированный белый носорог с планеты Лами. Носорог исполнял роль царицы правосудия, являя собой неостановимую поступь Справедливости. Несмотря на то, что премьера с треском провалилась (в буквальном смысле — не выдержала сцена), критика восприняла работу благосклонно, отметив прежде всего высокий IQ исполнителя, вплотную приблизившийся к уровню примы столичного балета.

Саперный робот под управлением сержанта Кримсона из Шестой моторизованной бригады менгенских сухопутных сил обезвредил свою трехтысячную по счету противопехотную мину. Случилось это на востоке Лабраджи, неподалеку от вахтового поселка иностранной горнорудной компании.

Двое рядовых менгенской армии, находясь в увольнении, повздорили из-за места у стойки, рядом с которой скучала сногсшибательная туристка. После короткой схватки между защитниками отечества туристка поспешила покинуть заведение, а разочарованные солдаты отправились в казарму. Там они получили у сержанта боевое оружие (якобы для чистки) и устроили дуэль с трех шагов. К счастью, оба были в таком состоянии, что блоки управления оружием отказались взводить затворы их карабинов.

На юге Лабраджи, неподалеку от Великих пустынь, пожилой фермер угрюмо накачивался домашней кукурузной водкой и в конце концов упился едва ли не до белой горячки. Было от чего прийти в расстройство: в последний месяц партизаны в их местах действовали вяло и бессистемно, ограничиваясь установкой примитивных мин, которые тут же обезвреживались мобильными саперными группами. Фермер молил бога о крупной диверсии или, на худой конец, обстреле какого-нибудь армейского поста, потому что каждый раз, когда случалось нечто подобное, по его заросшим сорняками полям проходили колонны менгенской бронетехники, и тогда правительство выплачивало ему солидную компенсацию за причиненный ущерб.

Мать двоих малолетних детей, отец которых год назад погиб во время налета авиации на партизанский лагерь, вернулась домой из пункта по раздаче гуманитарной помощи. Она выложила на стол пакет зеленых бобов, килограмм кукурузной муки, упаковку с обезвоженной морковкой и три кубика яичного порошка. Взглянув на своих детей, играющих на газоне под присмотром древнего, еле передвигающегося андроида, она с неожиданной злобой подумала, что проклятые миротворцы могли бы хоть изредка выдавать сладкое соевое молоко, а еще лучше — конфеты из настоящего шоколада.

В эту же неделю несколько десятков тысяч солдат и офицеров Объединенных сил продолжали свою службу по обеспечению процесса мирного урегулирования менгенского конфликта, для чего ежедневно, кроме выходных, сбрасывали с самолетов мешки с зерном, контейнеры с лекарствами и кассетные бомбы, которые превращали людей, оказавшихся в неподходящее время в неподходящем месте, в парализованных идиотов или кучки серой трухи — кому что выпадет. Миротворцы лечили детей, принимали роды, сопровождали колонны, строили больницы, ремонтировали дороги и наводили мосты, которые вскорости подрывали партизаны либо превращали в пыль менгенские артиллеристы. Они патрулировали шоссе, охраняли аэропорты, досматривали транспорт и прочесывали местность в районах своей ответственности, и те из них, кому посчастливилось не попасть под пулю снайпера, не утонуть в болоте, не погибнуть под минометным обстрелом, не стать жертвой хитроумной ловушки, выбирались в увольнения и, надравшись или накурившись до беспамятства, творили безумства, после которых многие выглядели так, будто попали под поезд, обмазанный губной помадой. Потом они писали домой письма, полные щенячьих ласковостей, и снова выходили на узкие лесные просеки или влезали в коконы управления боевыми машинами, при любом удобном случае прикасаясь к подвешенным на шнурках с личными номерами кроличьим лапкам, засушенным цветам счастья или кусочкам священного дерева. Они делали свое дело с отчаянием обреченных, не торопясь выполнять приказы в надежде, что их вскоре отменят, что несказанно раздражало всех менгенских военных, которые с ними взаимодействовали. Потом они забивались в блиндажи и подземные укрытия, где зачеркивали клеточки в календариках, отмечая дни до отлета домой, а те, кому выпал несчастливый билет, с тем же упорством обреченных сражались в ночных засадах.

Много нового произошло и в седьмом взводе.

Бритоголовые новобранцы уже неплохо ходили строем, хотя временами еще приключались конфузы, когда при повороте направо несколько человек вдруг решали двигаться влево. К этому времени большинство солдат уже имели вид многоопытных служак, а именно — бравый, молодцеватый и умеренно-глупый, и только вопли и тычки старшего сержанта не позволяли им забыть, кто они такие на самом деле. Их по-прежнему накачивали концентрированными знаниями, и процесс этот все больше напоминал Бруку процесс принудительного откорма гусей. Их учили, по каким признакам отличить праздного туриста от диверсанта, работягу-андроида — от биоробота, тайно проникшего через границу с Бератом, солдата-союзника — от партизана, переодетого в форму с чужого плеча. Среди порций интеллектуального корма порой встречались вещи действительно интересные, как, например, правила установления половых контактов в увольнениях, профилактика венерических заболеваний и прочие нормы поведения, несоблюдение которых выставило бы миротворцев варварами в глазах местных жителей. Так, к примеру, на юге Менгена нельзя было пропускать женщину впереди себя, чтобы не унизить ее сознанием своего превосходства, а в приграничной Лабраджи, наоборот, такое поведение было бы сочтено хамством. Еще большим оскорблением для местного жителя были скрещенные перед собой ноги, чьи ступни были бы направлены на собеседника, а уж похлопать человека по плечу и вовсе означало завести себе смертельного врага.

Брук постепенно привык к ежедневной заморозке. Видимых результатов смена программ обучения не принесла, разве что временами он стал слышать прежде незнакомые ему мелодии. Глупая присказка о рок-н-ролле прилипла к нему так крепко, что теперь ему казалось, будто он знает ее всю жизнь.

Однажды в симуляторе его укусила ядовитая тварь, похожая на комок зеленых колючек. В другой раз ему снесла голову ловушка, замаскированная под лиану. Брук также погиб во время ракетного обстрела, потерял ступню от взрыва мины размером с ноготь и едва не утонул в зыбучих песках. Зато ему повезло уцелеть во время ночного десантирования, благополучно форсировать болото и первым обнаружить засаду в патруле преследования.

Марина прислала ему письмо, в котором сообщала, что начала работать в отцовском магазине и что ее приняли в колледж, где она будет учиться менеджменту. Письмо ее показалось Бруку холодным и скучным. Он подумал, что в конце своего послания Марина могла бы приписать «Будь осторожен», «Думаю о тебе» или еще какую-нибудь приятную глупость, которыми стеснительные и романтичные девушки пытаются выказать парню свою привязанность. Он попытался представить, что могла бы написать ему Дайна Лорето, случись такая оказия. Уж точно, она-то не стала бы перечислять имена и факты, словно в конспекте по истории.

Дайна еще дважды прилетала в лагерь, и теперь образ прекрасной проверяющей преследовал Брука днем и ночью. В особенности ночью. Как только он закрывал глаза, его одолевали стыдные, жаркие видения, в которых он вновь и вновь прикасался к ее сильному телу. И тогда ему приходилось подниматься, глотать теплую воду из фляги и выбираться из палатки на свежий воздух, чтобы хоть немного остыть. Иногда на это требовалось достаточно долгое время. Он уверял себя, что это влияние местного климата.

И еще была Вероника — красавица-сержант и подруга Твида. Брук часто видел ее во время занятий. Но о ней он даже не осмеливался мечтать, ибо всякий раз, когда он задумывался о Веронике, на память ему приходило предостережение капрала Краснова, и, кроме того, ему была противна сама мысль о том, чтобы интересоваться женщиной, которая уже принадлежит другому. Тем не менее Брук часто ловил себя на том, что подолгу смотрит вслед девушке. В особенности по утрам, когда Вероника, осыпаемая дождем голодных взглядов, грациозно и неспешно, словно молодая львица на охоте, трусила по дорожке вдоль проволочных заграждений.

Ходить в строю он так и не научился. Было что-то отталкивающее в том, как несколько десятков человек пытаются двигаться синхронно, точно коллективные насекомые. Он постоянно сбивался с шага и запаздывал с поворотами. Когда это случалось, в наказание за сломанный строй старший сержант устраивал всему отделению марш-бросок вокруг периметра.

Однажды ночью, после очередного марш-броска, отделение вознамерилось устроить Бруку «темную», но злоумышленники были застигнуты на месте преступления сержантом Саниным, так что дело ограничилось разбитой бровью и долгими приседаниями под дождем под лекцию о том, что «нужно держаться вместе, а не быть тупыми пауками в банке». Брук приседал вместе со всеми, сплевывая кровь и составляя в уме планы коварной мести. Гора, как наиболее вероятного зачинщика, он решил изничтожить первым. «Сначала ты уступаешь маленькой слабости, — говорил его дед. — Потом слабости побольше. И так, маленькими шажками, трусость заберется к тебе под кожу, как змеиная личинка».

На следующую же ночь, выйдя из «скворечника», Гор получил по зубам шестом для размешивания удобрений и целых три дня, пока с его губ не сняли швы, выражал свое отношение к коварным фермерам, поработившим мир, лишь гневными взглядами и выразительными жестами. Имя нападавшего осталось неизвестным.

На протяжении этой недели старший сержант Вирон не оставлял попыток избить Брука под видом проверки навыков рукопашного боя, и каждый раз после таких «занятий», несмотря на дьявольскуюизворотливость Брука, медик заливал клеем его ссадины или накладывал швы на рассеченный лоб. После, пока не высыхал заживляющий гель, швы жутко чесались. Потом на месте ранений оставались лишь тонкие белые полоски. Брука утешало лишь то, что во время этих «занятий» Вирону доставалось ничуть не меньше. Однажды он едва не сломал сержанту коленную чашечку, в другой раз пересилил себя и своротил Вирону его толстый нос. Кровь хлестала из сержанта, как из зарезанной свиньи. До Брука дошел слух, будто другие сержанты посмеиваются над Вироном — дескать, не может прижать к ногтю какого-то новичка, и эти насмешки доводили взводного до бешенства.

Короче говоря, прошедшая неделя оказалась чрезвычайно насыщенной.

Между тем не меньше сотни новобранцев уже получили направления в свои части и покинули лагерь в пузатых транспортных коптерах, а на их место прибыли свежие рекруты — потные, бледнокожие, одуревшие от жары и гнетущей неизвестности. Как и заведено у новичков, они сразу же стали задавать набившие оскомину вопросы о том, часто ли здесь стреляют, можно ли отличить дикаря от человека, сколько стоит доза «дури», где можно познакомиться с местными девчонками и как быстро их начнут выпускать в город.

Колонны с новичками прибывали каждый день, и скоро новобранцы седьмого взвода уже чувствовали себя чуть ли не «стариками».

— Сколько у тебя эс-пэ? — поймав в столовой какого-нибудь салажонка, спрашивал Пан.

— Чего? — удивлялся новичок.

— Не знаешь, что такое эс-пэ? Чему вас только учат! «Стаж на планете», олух! Давно прилетел?

— Вчера утром.

— Да уж… Не повезло тебе, парень!

— С чего это?

— С того, что тебе проще удавиться, чем дотянуть. Зато я, представь: всего через десять с половиной месяцев выглянешь поутру, а меня уже нет. — Он усмехался и тыкал пальцем в небо. — Я уже там, а тебе еще париться и париться.

Потом он со снисходительной улыбкой демонстрировал новичку свой едва начатый дембельский календарик, и заинтригованный солдатик немедленно заводил себе такой же, только еще более пустой.

Брук в этих забавах участия не принимал. Его не покидало какое-то странное ощущение. День ото дня оно становилось все сильнее. Потом он догадался, какое. Он чувствовал себя актером. Участником спектакля с неизвестным сюжетом, да к тому же не выучившим роль. Он больше не знал, что будет завтра, не знал, кто он, не знал, что ему делать и зачем он здесь оказался. Все вокруг казалось ему игрой вселенских масштабов, и он был единственный среди участников, кто не знал ее правил. Он был подобен неандертальцу, волею судьбы оказавшемуся на межгалактическом корабле. Повсюду, куда ни глянь, своды пещеры из гладкого камня — такого твердого, что об него разлетаются самые крепкие каменные топоры. Еды нет. Воды нет. Солнца нет. Ничего нет.

Короче, полный привет.

Он все еще хотел стать хорошим солдатом. Хотел по-настоящему. Больше, чем кто-либо еще. Однако выходило с трудом — как отыскать в темной комнате черную кошку, которой там нет. Кроссы под убийственным солнцем и занятия по физподготовке, рассчитанные на мягкотелых горожан, давались ему без особого труда. Но все остальное приходилось усваивать по самой трудной из придуманной человечеством методик — методом проб и ошибок. Он чувствовал себя, как теленок, заплутавший среди проволочных заграждений, считал дни и со страхом ждал, когда Твиду надоест перебирать программы обучения. Сколько ему еще осталось из отведенного на адаптацию времени? И что будет потом? Каково это — стать другим? Это как смерть, или, наоборот, он станет счастливым идиотом? Будет ли он помнить Марину? Захочет ли вернуться домой?

Нет уж, решил он. Уж лучше сдохнуть, чем стать горожанином.

А в конце недели лагерь облетела радостная весть: к ним едут артисты.

Женщины. Красивые. Много.

И всех, даже офицеров, регулярно спускавших пар в городе, охватила лихорадка ожидания.

* * *

День концерта выдался влажным, серым и душным. То и дело из низких туч начинал моросить дождик — такой мелкий, что больше напоминал густой туман. Тем не менее настроение у всех было приподнятым. В ожидании обещанного праздника все солдаты в лагере кинулись приводить себя в порядок. Они сбривали со щек едва заметный пушок, чистили ботинки, толкались под горячим душем и изводили целые тонны моющих растворов, ибо после концерта им были обещаны танцы, и всякий, кто не был идиотом, понимал, что в действительности означала эта двусмысленная формулировка.

Каждое отделение подтянуло растяжки своих палаток, превратив провисшие полога в подобие туго натянутых парусов. Специально выделенные рабочие команды спешно обновляли покрытие пешеходных дорожек. Солдаты высыпали из тачек красноватый щебень и лопатами раскидывали его поверх прежнего, изрядно перемешанного с пылью и глиной. Но даже грубый труд не портил им настроения — новобранцы работали споро и без понуканий, чтобы успеть умыться и переодеться до начала мероприятия. Сама природа пришла им на помощь: дождик был именно таким, чтобы смыть пыль с пологов и дорожек, но не переполнить при этом дренажные канавы и не залить все вокруг бурлящими потоками. Палатки тускло сияли зелеными боками, подновленные дорожки весело поблескивали, отчего унылый прежде лагерь приобрел вид свежий и праздничный, точно принарядившаяся школьница с усыпанными блестками волосами.

Среди новобранцев распространилось известие о том, что для размещения артисток переоборудовали пустующий складской ангар, наскоро разгородив его на комнаты-клетушки. Новость означала, что женщины пробудут в лагере как минимум до следующего дня, и делала почву под надеждами о тесном знакомстве с менгенским слабым полом менее зыбкой.

Никто, правда, в точности не знал, какого рода будет концерт, сколько женщин будет присутствовать на этом празднике интернационального единения и откуда именно эти женщины должны образоваться. Поэтому еще с вечера между палатками поползли, подобно ночному туману, самые невероятные слухи.

Одни утверждали, что в лагерь приедет ансамбль танца менгенской армии — почти сотня девушек в звании не ниже сержанта с телами, упругими, как мячики, и эластичными, как жевательные резинки. Другие говорили, что комбат договорился с хором медсестер из окружного военного госпиталя. Они были абсолютно уверены, что накрахмаленные и профессионально-отзывчивые сестры милосердия, охваченные внезапным патриотическим порывом, тут же оставят больных и раненых на попечение своих менее привлекательных товарок и бросятся к ожидающим их воздушным машинам, чтобы отправиться к изнывающим от похоти новобранцам из далеких миров. Третья, без сомнения, самая желанная, но, увы, такая же далекая от реальности версия заключалась в том, что к пяти вечера в лагерь ввалится ватага разбитных длинноногих девчонок из скандально известного цыганского варьете, чье выступление на сцене будет не более чем демонстрацией наиболее аппетитных частей организма, а последующие танцы — чем-то вроде шведского стола, за которым все желающие смогут вволю продегустировать увиденное.

Слухи плодились и множились, и уже после обеда каждый новобранец, за исключением кучки закоренелых пессимистов, был свято уверен в том, что недостатка в партнершах не будет. По своей фантастичности эта убежденность могла соперничать разве что с детской верой будущих миротворцев в то, что какие бы девушки к ним ни заявились, любая из них жаждет удостовериться в удобстве и прочности солдатских коек, а некоторые так и вовсе мечтают полюбоваться на звезды, лежа на спине в мокрой от дождя траве.

Сладостное ожидание и оптимизм прочно завладели солдатскими умами. Крепость всеобщей веры не могли разрушить даже мрачные пророчества старослужащих из роты обеспечения.

— Моетесь? Ну мойтесь, мойтесь. Непонятно только, чего это вы лезете из кожи? — снисходительно говорили они, черпая из бездонных кладезей своего двадцатилетнего жизненного опыта. — Ради девчонок? Ха! Самое большее, на что можно рассчитывать — приедут старушки-хохотушки, и младшей из них будет столько лет, что она запросто вспомнит прибытие первого паровоза. Уж мы-то знаем.

Но новобранцы подозревали в их насмешливом цинизме происки конкурентов, желающих выставить соперников в невыгодном свете, чтобы таким образом иметь преимущество при дележе деликатесов. Кроме того, если мыться незачем, то тогда что делают в душе сами старослужащие? И почему они скрывают факт подготовки спальных мест для женщин, выдавая его за подготовку артистических уборных?

— Каких таких девчонок? — переспрашивали новобранцы, безуспешно стараясь придать своим похотливым физиономиям выражение недоумения. — Мы просто зашли помыться. Разве нельзя? — И выливали на лысые головы новые порции шампуня.

Здесь же намыливали спины их временные командиры. Вид у сержантов был такой, будто бы происходящее их забавляет, однако они ценят энтузиазм подчиненных и заглянули в душ из одной только солидарности с рядовым составом. Дескать, поддержать похвальное стремление к чистоте. Ну и заодно удалить пару-тройку лишних волосков из подмышек.

А через дорогу от душевой извивалась и встревоженно гудела очередь в прачечную, по интенсивности движения похожая на муравьиную тропу в час пик. Разве что вместо соломинок и трупиков безвременно издохших насекомых в руках у участников процесса были грязные и мятые либо чистые и выглаженные — в зависимости от направления движения — комплекты повседневной одежды. Некоторые из муравьев, одолеваемые приступом чрезмерного оптимизма, волокли в стирку даже простыни и наволочки.

Они готовились к концерту так, словно собирались установить первый контакт с доселе неизвестной человечеству разумной расой. Как первооткрыватели в ожидании первой посадки на землю незнакомой планеты. Как… ну хорошо, как наивные мальчишки, оказавшиеся черт знает где и черт знает зачем и которые надеялись успеть вкусить от запретного плода, прежде чем их отправят изображать из себя мишени для борцов за независимость.

Они ждали и надеялись.

Ближе к вечеру непрерывно растущее нетерпение до того обострило нервы, что, когда издали донесся слабый шум винтов, каждый из новобранцев, не исключая Брука, почувствовал, как его сердце куда-то проваливается. Все живое замерло. Наступила мертвая тишина. Хотя тишина — не совсем точное определение. Тишина — это всего лишь отсутствие звуков. В сравнении с космическим безмолвием, накрывшим лагерь, точно волна цунами, тишина показалась бы жутким грохотом.

Затихли лягушки. Смолкли птицы. Капля воды в душе упала и разбилась, устыдившись произведенного шума. Глубоко под слоем земли и пыли приостановили движение тектонические плиты. Когда кто-то из солдат, переступив с ноги на ногу, скрипнул гравием, на него посмотрели с такой укоризной и осуждением, словно он осмелился пукнуть во время проповеди.

И только свист далеких турбин парил над вселенским безмолвием.

Вот он приблизился. Стал более отчетливым. Начал двоиться. Затем из хмари над зеленой стеной джунглей возникли черные пятнышки. Затем они превратились в воздушные машины.

«Одна… две… три…» — шевеля губами, как в немом кино, считали страждущие.

— Пять! — торжествующе выкрикнул с крыши блиндажа штабной писарь. — Пять машин!

Его вопль был подобен хлопку в ладоши, каким гипнотизеры возвращают пациентов из транса. Все вдруг задвигались, зашевелились, зашелестел теплый ветерок, взревели лягушки, заверещали птицы, с шумом полилась вода, и стали слышны раздраженные голоса сержантов:

— Всем одеться! Чтобы через две минуты ни одного голого! Ты, чучело! Да, ты! Ты что, тупой? Или извращенец? Прикрой хозяйство, пока артистки не передохли от смеха!

Когда коптеры приблизились, стал различим состав ордера: всего две транспортных машины с менгенскими опознавательными знаками и с ними три «Импалы» боевого охранения. Теперь даже последнему идиоту стало ясно: ни о каких сотнях волонтерш, готовых бросить свои тела на алтарь межпланетной дружбы, и речи быть не может. Разве что их заморозили и складировали в грузовых отсеках штабелями, как поленья. На оттертых до подкожного жира лицах солдат начали постепенно проявляться признаки недоумения, будто у людей, купивших билеты в стрип-бар, а вместо этого оказавшихся на концерте церковного хора мальчиков.

Но искры надежды продолжали упрямо тлеть в истерзанных воздержанием душах.

Коптеры приземлились, и на посадочной площадке закипела таинственная деятельность, о содержании которой новобранцы могли только догадываться, так как сержанты разогнали всех по палаткам. Весь лагерь затаился в ожидании. Лишь изредка по дорожкам с топотом проносились бойцы, освободившиеся из хозяйственных нарядов. Они передвигались стремительными перебежками, словно головные дозорные, застигнутые пулеметным огнем на открытой местности.

Кое-кому удалось подсмотреть сквозь мутные целлулоидные окошки, как солдаты из хозвзвода перетаскивают непонятные предметы и что в очертаниях некоторых из них явственно угадываются контуры музыкальных инструментов. Другим удалось различить в пространстве между бараками нескольких фигур с высокими прическами. Третьим якобы послышался женский смех. Эти разрозненные наблюдения породили новые слухи и новые надежды.

Наводя последний глянец на ботинках и физиономиях, солдаты надеялись, что коптеры доставили пока только лишь оркестр и что вот-вот в ворота въедут грузовики, под завязку наполненные вожделенным живым грузом. Однако надежда эта постепенно угасала вместе с клонящимся к закату солнцем, и уже вскоре многие принялись вспоминать своих настоящих или выдуманных любимых, врать о нерушимых клятвах верности и неискренне уверять друг друга в том, что ни на что другое, кроме как слегка выпить и расслабиться в неформальной обстановке, они и не рассчитывали.

В назначенный час Вирон выстроил сияющий чистотой взвод, чтобы оделить кратким напутствием. Начало его речи было традиционным.

— Слушать сюда, быдло! — гаркнул старший сержант.

Затем он принялся зачитывать правила поведения в приличном обществе:

— Не болтать, не сморкаться, не свистеть, не чихать…

Его слушали вполуха. Мысли новобранцев витали далеко — за рядами палаток, за заветными дверями расцвеченного праздничными голубыми огнями спортзала, откуда доносились волнующие своей загадочностью звуки настраиваемых инструментов. Да и ценность напутствий была близка к нулю — даже последний из горожан дал бы Вирону сто очков форы по части культуры. В представлении старшего сержанта то, что называлось приличным поведением, можно было охарактеризовать так: молча потеть да хлопать глазами.

Кроме прочего, Вирон порадовал известием, что, каким бы удачным ни оказалось знакомство с дамой, все солдаты должны быть в своих койках не позднее трех часов ночи.

— И чтобы ни одна свогачь…

Брук подумал, что громкий голос взводного сержанта, наверное, слышен даже в артистических уборных или во что там еще был переделан ангар на краю лагеря. Ему вдруг стало стыдно перед незнакомыми женщинами, кем бы они ни были.

— Вот ты! Повтори! — потребовал Вирон.

— Сержант! — вытянулся новобранец. — Не плеваться, не орать, не топать ногами, не свистеть, не хватать артисток руками, не мусорить, не лезть на сцену, э-э…

— Не сморкаться! — подсказал Вирон. Солдат продолжил декламацию. Брук тяжело вздохнул. Список преступлений против приличий казался бесконечным.

— Достаточно! — смилостивился Вирон. — Все ясно, обмылки?

— Да, сержант! — вместе со всеми крикнул Брук. Он не питал особых надежд насчет женщин — с этим делом ему не особенно везло даже в прежней жизни, однако он дал себе слово при малейшей возможности напиться вдрызг, чтобы хоть на один вечер забыть о том, что он в армии, которая успела надоесть ему так, будто он торчал тут не меньше года.

— И чтобы никакой ругани, мать вашу перетак, — закончил инструктаж старший сержант. И, наконец, повел взвод на встречу с прекрасным.

* * *

Двери спортзала, превращенного в концертный зал, стояли открытыми настежь, и внутри толкалось довольно много народа, но все это оказались лишь солдаты. Лица новобранцев, избавившихся от последних надежд, разочарованно вытянулись. Повсюду, куда ни посмотри, виднелись сиротливые, хмурые лица их товарищей. Исключение составляли лишь офицеры да несколько гарнизонных женщин, по случаю праздника принарядившихся в гражданское. За опущенным занавесом невнятно тренькали струны.

Гудели запущенные на полную мощь кондиционеры. Запахи горячих тел и одеколонов сотен различных видов висели в воздухе подобно ядовитому газу. Солдаты седьмого взвода цепочкой, словно цыплята за курицей, проследовали за старшим сержантом через заставленный скамейками зал. Им достались места в десятом ряду. Бойцы рассаживались без особой охоты, словно школьники, которых силком согнали на встречу с какой-то давно забытой знаменитостью, ибо каждый был уверен, что вечер не принесет ничего, кроме скуки и разочарования.

Дождавшись, пока все рассядутся и успокоятся, распорядитель — сержант из хозяйственного взвода — о чем-то пошептался с командиром батальона, поднялся на сцену и исчез за занавесом. Когда он отогнул край тяжелой ткани, пиликающие и гудящие звуки на мгновение усилились, вызвав волну жадного интереса. Шепотки сразу стихли, и теперь только редкие покашливания да скрип скамеек нарушали тишину. Нетерпение все нарастало и нарастало, и вскоре загадочные голоса и отзвуки довели публику до состояния почти молитвенного, а уж когда из-за складок занавеса донесся приглушенный женский смех, сотни враз пересохших глоток вожделенно сглотнули.

Всех захватила атмосфера праздника.

Это ощущение коснулось и Брука. Происходящее напомнило ему волнующие мгновения перед началом концерта, когда свет гаснет, на зал опускается тишина, и только из оркестровой ямы доносятся звуки пробных аккордов. Ему казалось, закрой глаза, и рука ощутит прохладный локоток Марины на ручке кресла. Он чувствовал себя так, будто вновь оказался в Городе, и впервые это чувство не отдавало горечью.

Он уже предвкушал начало концерта.

И вот свершилось! Занавес дрогнул и пополз вверх, явив жадным взорам залитую огнями прожекторов сцену. Ее занимали три десятка молодых женщин, облаченных в длинные платья с открытыми плечами. Исполнительницы расположились полукругом, сжимая в руках сияющие лаком инструменты и отгородившись от зрителей нотными пюпитрами. Их одинаковые платья переливались тысячами блесток, и поначалу казалось, будто все музыкантши на одно лицо.

По зрительному залу пронеслась волна шепотков и вздохов. Первыми захлопали офицеры. Их редкие хлопки были подхвачены солдатами, и вскоре в ангаре гремел шквал аплодисментов, какому позавидовала бы и столичная опера в день премьеры.

Потом из-за кулис вышла улыбчивая девушка; она подождала, пока аплодисменты стихнут, и звонким голоском произнесла короткую приветственную речь, в которой помянула трудности войны, нелегкие солдатские будни и признательность менгенского народа. Она также рассказала об истории коллектива, который перед ними выступит, и коротко перечислила его награды и достижения. Девушка была похожа на юную школьницу, она была одета в белую накрахмаленную блузку и короткую юбку, не скрывавшую ее стройных ножек, и потому окончание речи было встречено новыми, еще более бурными овациями. И под их оглушительные раскаты на сцене возникло главное действующее лицо. Дирижер. Им оказалась строгая дама в длинном декольтированном платье. Стало ясно, что весь музыкальный коллектив состоит только из женщин.

Дирижер коротко поклонилась публике, с достоинством повернулась и взмахнула палочкой. Слаженности оркестра позавидовал бы самый требовательный инструктор по строевой подготовке: скрипки взметнулись в едином слитном порыве, словно карабины по команде «на плечо». Потом поднялись смычки и зазвучала музыка.

У Брука было впечатление, будто оркестр исполнял один из концертов Баха, только в непривычно ускоренном темпе. Несмотря на темп и страстность исполнения, музыка казалась ему холодной, жесткой, царапающей нервы. Он вглядывался в одухотворенные женские лица, в их руки, следил за взмахами дирижерской палочки и все никак не мог настроиться на нужную волну. Даже в глубоких грустных пассажах ему слышался тоскливый вой голодного хищника.

Тем временем атмосфера разочарования окончательно рассеялась. Солдаты завороженно следили за движениями обнаженных рук и качали головами в такт наиболее предсказуемым пассажам. Каждый голос был сам по себе и вместе с тем — частью целого; музыка звучала, словно фонтан из множества струй, и словно в фонтане, звуки сливались в единый поток: вибрирующие, страстные скрипки, созерцательные флейты, грубоватые, тоскующие альты, серебристые гобои…

Наибольшего внимания публики удостоились две виолончелистки, установившие свои инструменты меж широко расставленных ног. В ярком свете софитов их стройные лодыжки казались ослепительными, и то, что угадывалось за складками их платьев, оказалось едва ли не притягательнее выставленных на всеобщее обозрение плеч и бюстов. Брук никогда бы не подумал, какое возбуждающее зрелище может являть из себя истомленная музыкой женщина с виолончелью. Всякий раз, когда исполнительницы склоняли головы над грифами и вдохновенно поводили смычками, десятки глаз скрещивались на них и с жадностью следили за игрой света на туго обтянутых блестящей тканью бедрах.

Конечно, среди солдат было множество тех, кто просто наслаждался музыкой. Но по странному стечению обстоятельств большая часть ценителей прекрасного оказалась в задних рядах. Прочие зрители получали удовольствие другого рода. Мысли о том, что спустя какой-то час они смогут кружить по залу в обнимку с этими божественными телами, рождали глупые мечтательные улыбки на лицах.

Наконец скрипка соло вырвалась из общего хора, взмыла на недосягаемую высоту, заплакала, ее поддержали флейты и гобои, затем музыка покатилась, как затухающая волна, и, плавно опустившись, уступила звенящей тишине. Гром оваций едва не сорвал прожектора. Все повскакивали с мест, били в ладоши и, наплевав на наставления, свистели, орали и топали, бурно изливая восторг. Дирижер величественно кланялась, принимая знаки восхищения. Исполнительницы поднялись с мест и негромко стучали смычками. В общем, если закрыть глаза на нравы публики, все было как на настоящем концерте.

В завершение концерта гости отдали дань традициям принимающей стороны: скрипки грянули марш Объединенных сил с двусмысленным названием «На страже человечества». При первых же аккордах офицеры встали с мест, за ними нестройно поднялись солдаты, и вскоре, совершенно заглушив оркестр, весь зал громко и немузыкально гудел: «Сверкнув броней, единая армада начнет великий собирательный поход…»

Брук тоже поднялся. Наверное, единственный из присутствующих он не знал слов гимна, так что все, что ему оставалось, — безмолвно разевать рот, словно издыхающая рыбина, да выкрикивать отдельные буквы. Он чувствовал себя глупее некуда. Потом он поднял глаза и увидел девушку-ведущую, стоявшую у самых кулис и тоже певшую гимн. Ее глаза возбужденно блестели, щеки порозовели от волнения. Неожиданно их взгляды встретились. Брук сделал над собой усилие, чтобы не отвести глаз. Он уверял себя, что это невозможно, что она не может видеть его среди сотен одинаковых людей в темном зале, и все-таки чувствовал, что краснеет. Сердце его колотилось, как бешеное.

И еще ему показалось, что девушка, так же как и он, не знает слов гимна. Уж больно неестественно двигались ее губы. Почему-то это дико развеселило его.

Знали бы вы, каково это — шевелить губами, растянутыми улыбкой до ушей! Та еще пытка.

* * *

Долгожданные танцы начались скучно. Сцену убрали, и ее место занял обширный буфет с пивом, коктейлями и легкими закусками, к стойкам которого сразу выстроились длиннющие очереди. Заглушая голоса, громко играла музыка. Дамы из оркестра задерживались на банкете, устроенном в их честь офицерами лагеря, и женскую часть человечества представляли лишь несколько местных служащих. На их лицах читалось плохо скрываемое за маской напускного равнодушия выражение обиды на толпу глупых самцов, которые предпочли им каких-то заезжих вертихвосток.

Среди них выделялась Вероника Рохас, чья красота послужила почвой для такого количества романов и последующих запутанных разбирательств между отвергнутыми претендентами, что только самоубийца решился бы ухаживать за ней, не рискуя навлечь на себя изощренную месть со стороны офицеров и служащих постоянного состава.

Другая — крупная белокурая девушка с мускулистыми ногами и тугим бюстом, служила на узле связи и, по слухам, однажды сломала нос заезжему майору, когда тот попытался оказать ей чрезмерные знаки внимания. Теперь ее с опаской обходили стороной, и сержант делала вид, будто происходящее ей до лампочки и она присутствует на празднике, лишь выполняя приказ начальника лагеря, а на самом деле только и ждет момента, когда можно будет, не теряя лица, покинуть это сборище озабоченных остолопов.

Что до остальных, то в зависимости от возраста и наклонностей рецензентов диапазон мнений о скучающем слабом поле разнился от «а она ничего» до «так себе тетка». Попытки даже на ранних стадиях опьянения охарактеризовать их как-нибудь вроде «та длинноногая девчонка», «эта симпатичная блондинка» или даже «вон та, с голой грудью» терпели сокрушительное поражение, ибо глупо ожидать, чтобы женщина, которая решила зарабатывать на жизнь военной службой и согласившаяся уехать в несусветную дыру посреди сырого леса, будет похожа на топ-модель и станет разгуливать по переполненному голодными мужиками залу в виде, напоминающем страницы каталога элитного нижнего белья. Нет-нет, ни одна из них — спасибо стоматологической страховке и обязательным утренним кроссам — не была уродиной, но все-таки в них отсутствовало то, на что мужчины слетаются, как пчелы на мед, — шарм и волнующая загадочность, которыми оказались так щедро наделены исполнительницы симфонической музыки.

Итак, время шло, музыка играла, немногочисленные дамы скучали, солдаты усердно потребляли пиво, сержанты степенно беседовали, держа в руках высокие стаканы с коктейлями, и все нет-нет, да и поглядывали на входные двери, отделенные от разгоряченной публики пустым и огромным, как взлетная палуба авианосца, пространством танцевальной площадки.

Что же касается Брука, то он пока ни на шаг не приблизился ни к одному из своих намерений — потерять девственность или как минимум надраться, воспользовавшись представившейся возможностью. Первое было невозможно по причине отсутствия необходимого ингредиента — партнерши, второе — из-за нежелания толкаться в очереди. Прожив несколько лет в Городе, он так и не избавился от чувства дискомфорта, которое охватывало его в густой толпе. Поэтому он тихо стоял в сторонке, подпирал стену и перебрасывался словами с Паном, который по непонятной причине остался рядом, а не убежал к буфету, охваченный чувством стадности, как остальные горожане.

— Идиоты, — с отвращением фыркнул Пан. — На что они рассчитывают? На то, что эти заезжие цыпочки спят и видят, как какие-нибудь пьяные недоумки тискают их и дышат на них перегаром?

— Кто их знает? — печально ответил Брук. Он пребывал в расстроенных чувствах. Он скучал по своей Марине и одновременно безумно желал удовольствий — и стыдился этого.

— Еще чуть-чуть, и им не понадобятся никакие танцы, — поделился Пан своим наблюдением. — Они просто не смогут стоять на ногах. — Он снова посмотрел на раскрасневшихся солдат с кружками и стаканами в руках. — Не понимаю, для чего было устраивать этот бег с препятствиями? Вот увидишь, скоро они повалят на свежий воздух, потом начнут горланить песни, а к ночи заблюют весь лагерь.

В этот миг распорядитель вечера, расположившийся на возвышении рядом с буфетом, щелкнул пультом, и зал наполнили щемящие душу звуки саксофона. Толпа беспокойно задвигалась, забормотала, однако взлетно-танцевальная палуба по-прежнему оставалась девственно чистой. Потом сержант Вирон деревянной походкой вышел вперед, вытер лицо платком, подал руку чернявой шифровальщице и зашагал с ней в неуклюжем подобии медленного фокстрота, наслаждаясь всеобщим вниманием и скаля зубы в непривычном для себя выражении улыбки. Следом решился еще один из сержантов, затем какой-то новобранец, выпивший достаточно для того, чтобы принимать за красавиц все, что шевелится, пригласил оператора связи — пышную даму неопределенного возраста, за ним отважился кто-то еще, и вскоре по площадке уже кружилось несколько пар. Распорядитель приглушил свет, и теперь танцующих освещали лишь неяркие цветные прожектора, чьи лучи скорее слепили глаза, чем позволяли разглядеть недостатки партнера.

Когда танец кончился, за ним без перерыва начался следующий, партнерш расхватали в мгновение ока, и на лицах женщин, к которым теперь выстроились едва ли не очереди, появилось паническое выражение.

— Я тоже хочу напиться, — внезапно сказал Брук, глядя, как сержант из соседней роты, весь увешанный медалями, кружит белокурую девушку с мускулистыми ногами.

Пан изумленно посмотрел на него.

— Ты? Напиться?

— А что, нельзя?

— Ты даже пива в лавке ни разу ни взял.

Брук пожал плечами.

— Видел бы ты моего деда после праздника урожая.

Он не закончил, потому что двери распахнулись и в ангар, пара за парой, начали входить женщины в сопровождении офицеров.

— Поприветствуем наших гостей! — объявил сержант-распорядитель.

Зал взорвался аплодисментами и восторженными криками, которые совершенно заглушили музыку. Танцующие остановились, и толпа отхлынула от буфета с такой скоростью, как будто сообщили, что он заминирован. Порозовевшие от вина и внимания дамы чинно следовали под ручку с принарядившимися офицерами, на лицах которых светились улыбки собственников. В груди у Брука образовалась странная пустота, когда он увидел девушку-ведущую, которая улыбалась сопровождавшему ее капитану Твиду.

Пан оставил товарища скучать в одиночестве и бросился вперед. Грянул добрый старый вальс, и толпа издала дружный стон разочарования: конечно же, во время банкета офицеры воспользовались своим правом первого знакомства и все дамы оказались ангажированы. Площадка наполнилась танцующими парами. Белые, синие, голубые — сияя улыбками, женщины кружились по залу, словно яркие тропические бабочки. Где-то в этом урагане чужой радости сгинул и Пан, и тоненькая девушка, похожая на школьницу.

Разноцветные лучи превращали лица в смазанные пятна, как на недорисованной картине. Брук постоял еще несколько минут, стараясь высмотреть среди танцующих знакомое лицо, потом это бесполезное занятие ему наскучило и он направился к опустевшему буфету, над которым висела большая надпись с красной стрелкой: «Внимание: в случае обстрела лагеря всему личному составу надлежит немедленно проследовать в убежище».

По крайней мере, теперь ничто не мешало ему выполнить данное себе обещание.

* * *

Час спустя наполовину оглохший от музыки Брук был пьян и все так же печален. Причина последнего крылась в том, что посреди веселящейся толпы он чувствовал себя все равно что в пустыне. Стоя в углу с бокалом чего-то обжигающе-ледяного и ярко-розового, он принужденно улыбался и наблюдал, как раскрасневшиеся флейтистки, скрипачки, альтистки, смеясь и сверкая хмельными глазами, кружат по залу, то и дело переходя из рук в руки, словно мотыльки, перелетающие с цветка на цветок, и как сержант Вирон стоит у стены и без разбора глотает напитки, нисколько при этом не пьянея, и как какой-то счастливый солдатик танцует с растерявшей всю свою надменность дирижершей, и как капитан Твид, позабыв про свою сержантшу и не замечая ее ревнивых взглядов, ни на шаг не отступает от тоненькой ведущей, преследуя ее, словно коршун цыпленка, и как лихо отплясывает довольный собой Старый Мерин, все такой же свежий и бодрый, как и в начале вечера.

Вечеринка достигла апогея. Новобранцы, многие из которых уже нетвердо стояли на ногах, сбивались в кучки, которые вскоре взрывались дружным хохотом. Те, кому повезло найти себе пару, незаметно исчезли, очевидно отправившись полюбоваться на звезды. И только Брук все так же торчал в одиночестве, временами досадливо морщась, когда кто-нибудь нечаянно толкал его, и, верный своему слову, пытался утопить тоску в алкоголе. Однако единственное, чего он смог достичь своими упражнениями, было ощущение, будто в голове у него с шумом прокатывались волны невидимого моря.

Из толпы протянулась рука и осторожно коснулась его плеча.

— Надо же, — произнес женский голос, в котором слышалась улыбка, — оливково-зеленый. Мой любимый цвет.

Он удивленно посмотрел на девушку, остановившуюся рядом. Сержант Вероника Рохас, собственной персоной. Она рассматривала его с бесстыдством хирурга, взирающего на распластанного на столе пациента. Высокая, стройная, с прозрачными серыми глазами, в глубине которых светилась ирония. Ее блестящие черные волосы отражали свет прожекторов. Его восхитило, как преобразило ее простое темно-зеленое платье. Он стоял с полупустым бокалом и не знал, что ей ответить.

— Ты же не хочешь уронить честь дамы? — спросила она.

На них начали оглядываться. Солдаты вокруг был удивлены, но не так, как сам Брук. Поначалу он растерялся и плохо понял, о чем она говорит. Это и не удивительно, если учесть, как грохотала музыка. Он решил, что Вероника кого-то ищет. Кого-то, но уж точно не его.

— Я, э-э…

Звуки зажигательной милонги заглушили его жалкое блеяние. Девушка бросила быстрый взгляд куда-то поверх его плеча.

— Пригласи меня, — попросила она тоном приказа.

— Что?

— Прямо сейчас. Сделай вид, будто ты за мной ухаживаешь. Да не стой столбом! Иначе пойдут разговоры, будто я вешаюсь солдатам на шею. Надеюсь, ты танцуешь танго?

— Да, конечно, — с сомнением в голосе ответил он, разобравшись, чего хочет от него Вероника. — Так точно, сержант. Прошу вас.

— Брук?

— Да, мэм?

— Может, наконец ты избавишься от стакана? — насмешливо спросила она.

— Что? Ах, да, простите… — спохватился он, удивленный тем, что девушка знает его имя, и, беспомощно оглядевшись, сунул недопитый бокал в руки незнакомому новобранцу, который случайно проходил мимо. Тот опешил, тупо разглядывая невесть откуда свалившуюся выпивку, а потом с удовольствием поднес коктейль к губам.

Брук протолкался сквозь плотную толпу, следуя за Вероникой, как хрупкое суденышко за ледоколом.

— Мой спаситель, — улыбнулась Вероника, поворачиваясь к нему лицом. — Кстати, я разведена. Тебя это не смущает?

— Там, откуда я прилетел, это не самое страшное.

— Должно быть, ты издалека, — заключила она. Он подхватил ее и повел по кругу в простом ритме танго-лисы.

Вероника танцевала легко и непринужденно, но при этом часто поглядывала куда-то в сторону. Но Брук ничего не замечал. Он упивался ароматом ее духов и все не мог свыкнуться с мыслью, что его руки сжимают нежные женские пальцы, что мягкие волосы Вероники то и дело касаются его лица и что стоит ему набраться храбрости и сократить дистанцию, как он почувствует волнующее прикосновение ее груди.

Должно быть, быстрый ритм танца всколыхнул в Бруке выпитое накануне, спиртное выплеснулось в кровь и понеслось по жилам, и странный жар начал волнами окатывать его, пока он не почувствовал, что раскалился, будто подкова в кузнечном горне. Опьянев от музыки и женской близости, он не заметил, как начал импровизировать, вначале непроизвольно — слегка меняя ритм шага, а потом и сознательно, потому что ему было приятно ощущать, как легко и естественно партнерша подчиняется его власти и как обжигает прикосновение ее прохладной щеки в короткий миг близкого объятия. С удивлением он обнаружил, что Вероника точно и мягко угадывает все его движения. Чувствует баланс, так сказал бы его преподаватель танцев. В какой-то момент между ними будто бы проскочила незримая искра, девушка подняла голову, взглянула на него как-то по-новому и больше не отводила глаз, и он повел ее так свободно и раскованно, словно вокруг не было никого, кроме них двоих. Их незримой связи не помешало даже столкновение с другой парой, такое чувствительное, что Бруку пришлось приостановиться и кивнуть в знак извинения, хотя в происшествии не было его вины: просто подвыпивший офицер — красавчик лейтенант Авакян — слишком увлекся партнершей и выбился из ритма.

— Кто бы мог подумать! — сказала Вероника, когда танец закончился. — Ты и вправду танцуешь танго.

Брук довольно улыбнулся, поддерживая ее за локоток. Наверное, впервые он помянул добрым словом систему воспитания тети Агаты.

Она позволила угостить себя коктейлем. Музыка уносила слова, и временами приходилось склоняться к уху собеседника, чтобы тебя услышали, отчего со стороны могло показаться, будто они шепчутся.

— Я наблюдала за тобой, — сказала она. — Бедняга, ты словно отшельник. Никак не привыкнешь к службе?

— Скорее, к людям, — усмехнулся Брук. — Это портит праздник?

Волосы падали ей на глаза. Она покачала головой и грустно улыбнулась.

— Не слишком. Все, что можно было, за тебя испортили другие.

Он бросил на нее быстрый взгляд. Сейчас в ней не было ничего от строгой, уверенной в себе женщины в форме, какой он привык ее видеть.

— Ты ведь тот самый парень, который не поддается гипнозу? — спросила она. — Со счастливым номером?

— Тот самый, — подтвердил он.

— Тот, что едва не искалечил Вирона?

— Откуда вы знаете?

— Знаю, — туманно ответила она.

Его приятно удивило, как много ей о нем известно.

Он залпом проглотил дрянной бренди. Слегка поморщился — таким пойлом в приличном доме разве что пятна оттирают. Вероника следила за ним с откровенным любопытством. Он перехватил ее оценивающий взгляд и покраснел. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, Бруку иногда казалось, будто девушки на улицах поглядывают на него с интересом, но он не мог сказать, оттого ли это, что он слишком отличался от горожан, или же он им действительно нравился. Ему хотелось верить, что тут было понемногу и того, и другого. И еще однажды в кафе Марина сказала ему, будто бы у него завораживающий взгляд. Брук любил время от времени вспоминать об этом дне, однако считал себя реалистом и был твердо убежден, что в нем нет ничего такого, чем можно привлечь красивую девушку. Например, такую, как эта.

— Рядовой, позволите пригласить вашу даму? — церемонно обратился к нему плотно сбитый, квадратный, словно кирпич, старшина. Однако вопрос его прозвучал скорее как утверждение.

Позволит ли он? Брук вопросительно взглянул на Веронику. Та пожала плечами.

— Тебе решать.

— Извините, старшина, — пробормотал Брук. — Дама устала.

Квадратный недоуменно уставился на девушку, перевел тяжелый взгляд на Брука, потом спохватился, коротко кивнул и отвалил.

«Плюс один друг», — мысленно констатировал Брук.

— Кажется, он обиделся.

— Ой, да мне совершенно все равно, — сказала Вероника. — В этом клоповнике чувствуешь себя, как корм в аквариуме. Жду не дождусь, когда соберу вещи. Меня ведь скоро переводят. Буду служить в городе.

— Поздравляю, — вежливо сказал Брук. Они заказали еще по одной порции.

— Любишь танцевать? — спросила Вероника.

— До сегодняшнего дня не любил.

— А я вот люблю, — призналась она.

— Это заметно, — сказал он. Даже когда Вероника сидела, тело ее слегка покачивалось в такт музыке, и, глядя на нее, Брук чувствовал, что с ним происходит то же самое. От выпитого в голове у него поселился легкий хрустальный звон. Легчайшие звуки — шорох шагов, приглушенные голоса — звенели и разлетались подобно льдинкам в пустом стакане. Все происходило так просто и обыденно, что Брук никак не мог прийти в себя. И это нравилось ему больше всего.

Потом вновь заиграла музыка, девушка отставила недопитый коктейль и потянула Брука за собой. Они пробирались мимо возвышения, где сидел распорядитель; встретившись взглядом с Вероникой, сержант по-свойски подмигнул ей, склонился к микрофону и просвистел лихой мотивчик; девушка рассмеялась, прижалась к Бруку, и они снова закружились в танце.

— Могу я пригласить вас на следующий тур? — отважился спросить Брук, когда они снова оказались у стойки.

Вероника улыбнулась и кивнула. У нее была обворожительная улыбка — естественная, открытая, — и ее нисколько не портили легкие тени под глазами — тщательно заретушированные следы воздействия живого тумана.

Брук улыбнулся в ответ. Все его неприятности неожиданно потеряли всякое значение. Он был в приподнятом настроении, его радовало, что он сидит рядом с красивой женщиной и может свободно беседовать с ней, не стесняясь града завистливых взглядов и не опасаясь, что его примут за деревенщину. Новая, совершенно неизведанная жизнь, казалось, открывалась перед ним.

И вдруг он почувствовал себя неуютно — сработал инстинкт из тех, что предупреждают об опасности. Он резко обернулся, поискал глазами в толпе, пока не нашел источник беспокойства. «Ну конечно, — подумал Брук. — Куда же без него. Чертов Заика!»

Он как-то сразу припомнил все разговоры, касающиеся отношений Вероники и капитана, вспомнил пьяного капрала в солдатской лавке, который предупредил Брука, чтобы он был поосторожнее.

Словно назло этим слухам, он вздернул подбородок и с вызовом посмотрел на Твида.

Вероника почувствовала его напряжение.

— Что с тобой? — спросила она. Потом она проследила взгляд Брука, и на лице ее появилась неприятная улыбка. — А, это… Не обращай внимания. Это не казарма, здесь все на равных. Кстати, можешь не называть меня «мэм». Сегодня вечером меня зовут Вероника.

— Я знаю, — ответил Брук и тут же смутился, потому что решил, что она может подумать, будто он о ней думал.

Бруку очень не хотелось упустить словно с неба свалившуюся удачу, но он ничего не мог с собой поделать — его радость благодаря Твиду быстро таяла, как лед на солнце.

Казалось, Вероника почувствовала перемену в его настроении. Когда музыка зазвучала снова, они сделали еще несколько кругов по танцполу, но прежнего вдохновения уже не было, и девушка, нарушив неловкое молчание, попросила ее извинить и удалилась, оставив Брука одного под дождем едких ухмылок.

Он смотрел ей вслед, когда она пересекала зал. На пути в дамскую комнату ее перехватил капитан Твид, иБрук видел, как он что-то недовольно говорит ей, крепко ухватив за локоть. Потом Вероника резко высвободила руку, повернулась и направилась к выходу. Она шла легкой походкой, с непередаваемой женской грацией ступая стройными ножками в блестящих туфлях-лодочках, а раскрасневшийся Твид с искусственной улыбкой на лице пробирался следом.

Бруку стало не по себе. «Почему офицерам достается все самое лучшее? — с горечью думал он. — Чем я хуже Твида?» Ему очень хотелось набраться смелости, подойти к капитану и показать ему парочку ударов из тех, которыми он ставил на место зарвавшегося взводного сержанта. Как все было бы легко и просто!

Вместо этого он вернулся к стойке и заказал себе еще выпить.

* * *

Когда Брук вышел из спортзала, было уже совсем темно. Затворив за собой дверь раздевалки, через которую он решил сбежать, чтобы не привлекать лишнего внимания, он спустился по бетонным ступенькам, миновал автопарк и побрел по дорожке туда, где недовольно вздыхали джунгли, потревоженные звуками музыки. Позади него пульсировала праздничная иллюминация, такая нелепая среди палаток и сторожевых вышек. Его слегка подташнивало от выпитого.

Подходя к приземистому блиндажу, за которым тускло поблескивали нити колючих заграждений, Брук наподдал носком ботинка по щебню. Отчасти он сделал это просто так, отчасти ради механических часовых, патрулировавших периметр. Ходили слухи, будто бы эти роботы не колеблясь открывают огонь, если кто-то бесшумно приближается к их посту после наступления темноты. А сержант Санин утверждал: мозги у этих жестянок слеплены кое-как, и если робот ставит оружие на боевой взвод, он обязательно должен выстрелить. Говорили, что для разумных машин модели «Два-эл» подобное поведение было эквивалентом чести.

Впрочем, Брук допускал, что это один из бесчисленных мифов, выдуманных военными от скуки или страха.

Под подошвами зашуршала трава. Он вскарабкался на крышу блиндажа, уселся на пыльные мешки с песком и стал наблюдать, как высоко над головой покачиваются звезды, среди которых хищной птицей скользила тень маленького беспилотного наблюдателя.

Небо очистилось, и даже дождевые облака, весь день скрывавшие солнце, куда-то пропали. В воздухе остро пахло влажной травой и цветами. Здесь, неподалеку от неясно мерцавшей в свете звезд полосы безопасности, было тихо и спокойно. А за спиной кипело хмельное веселье. Из-за палаток доносились неясные голоса и взрывы смеха, перемежаемые окриками военных полицейских, бдительно следивших за тем, чтобы защитники человечества не позволяли себе лишнего. В тени стен шептались парочки. Ночь то и дело оглашали раскаты музыки, когда кто-нибудь распахивал широкие, как ворота, входные двери спортзала.

Брук не нашел ни одного знакомого созвездия и только у самого горизонта увидел что-то похожее на Большую Чашу, только перевернутую вверх дном, не так, как он привык. Он пожалел, что с ним рядом нет Марины. Он представил картину, как они сидят, взявшись за руки, любуются на протуберанцы галактик, которые Марина видела только на картинках, и целуются. Кроме того, он никак не мог отделаться от мыслей об истомленных музыкой виолончелистках и девушке из Красного Креста. И о Веронике, раскованной и непостижимой Веронике, которая подарила ему целый час блаженства, а заодно — несколько мучительных минут унижения и добрую порцию насмешек.

Он закрыл глаза. Блиндаж под ним покачивался, будто тяжеловесный плот на волне. Несколько солдат вдалеке нестройно затянули песню на языке, в котором Брук с удивлением узнал искаженный диалект немецкого.

— Гулял бы ты, брат! — посоветовал голос над головой. — Не то проверка пойдет, схлопочешь по полной.

Он повернул голову. С вышки на него смотрел часовой, чье лицо в полумраке казалось бледным пятном.

Брук встал и отряхнул форму. Где-то тоскливо провыла неведомая ночная тварь, жалуясь на отсутствие покоя.

— Как там бабы? — спросил часовой, когда Брук осторожно сполз на землю. — Симпатичные есть?

— Все до одной, — невнятно ответил Брук. Он чувствовал себя несчастным и пьяным до безобразия.

Он поплелся куда глаза глядят, лишь бы оказаться подальше от людей и света. Незаметно для себя он обошел по периметру добрую половину лагеря и оказался у переоборудованного в гостиницу складского ангара, в котором разместили артисток. Откуда-то донесся женский смех.

Потом он услышал торопливые шаги и, повернувшись, увидел, как мелькнуло зеленое платье.

— Брук? Что ты здесь делаешь? — удивилась Вероника.

— А вы?

Она подошла поближе.

— Хорош кавалер, — с вызовом сказала она. — Бросил меня на съедение.

Он был здорово пьян и все еще помнил, как жестоко с ним обошлись.

— Мне показалось, у вас была хорошая компания, — язвительно заметил он.

Вероника покачала головой.

— Шел бы ты лучше спать. Если патруль застукает тебя здесь, тебе промоют желудок. Очень неприятная процедура.

Спиртное придало Бруку смелости.

— Можно вас проводить? — словно со стороны услышал он свой собственный наглый голос.

— Не говори глупостей. Я кадровый сержант, а ты рядовой. Нас могут увидеть.

Ее замешательство доставило ему мстительную радость.

— На танцах вам это не мешало.

— Танцы закончились. Иди спать.

Запах ее духов дурманил голову. Если бы Брук захотел, он мог бы запросто сделать пару шагов и обнять ее. И ему невыносимо захотелось сделать это. Он чувствовал себя таким одиноким. Но он понимал, что такое грубое поведение ни к чему хорошему не приведет. Ни такое и никакое иное. Он никогда не решится обнять ее, потому что — Брук знал это наверняка — Вероника расценит его намерения неправильно. Вполне возможно, что она влепит ему пощечину или вмиг превратится в стерву сержанта и отчитает, как зеленого щенка, а то и просто поднимет крик. На крик явится патруль или наряд военной полиции; ему же и без того хватало неприятностей.

— Я ведь знаю, почему вы меня пригласили, — сказал он. — Твид, верно? Все дело в его новой подружке.

Неожиданно она рассмеялась и, подойдя к Бруку, привстала на цыпочки и запечатлела у него на лбу братский поцелуй. Он непроизвольно подался навстречу, протянул руки и обнял ее за талию, и тут же, устыдившись своей дерзости, отпустил ее.

При виде его замешательства она снова засмеялась.

— Дурачок, — сказала она с улыбкой. — Я сама по себе. И никто мне не указ. Пойдем.

Вероника повернулась и зашагала по дорожке. Ее каблучки, плохо приспособленные для передвижения по насыпным дорожкам, то и дело проваливались во влажный гравий. Брук неуверенно двинулся за ней, сохраняя дистанцию в один шаг и мучительно размышляя, не поступил ли он как болван, не предложив даме руку.

Какое-то время они шли молча. Потом Вероника повернула голову и посмотрела на него через плечо.

— Ты расстроился, когда я ушла? — спросила она.

— С чего вы взяли? — Он посмотрел на нее, но в темноте не различил выражения ее лица. — Мы отлично провели время, потанцевали. Чего еще желать?.. А, еще мы выпили вместе. Все просто замечательно.

— Нам сюда, — сказала она, скрывая улыбку. На пересечении дорожек они свернули и пошли по направлению к восточной границе лагеря. Напротив темных и пустых душевых Вероника еще раз исподтишка посмотрела на Брука. Он шел в паре шагов от нее и, запрокинув голову, задумчиво глядел на звезды. Из-за того, что он не глядел под ноги, он споткнулся и едва не свалился в дренажную траншею.

— Ты здорово набрался, — заметила Вероника.

— Как свинья, — мрачно подтвердил он. — На самом деле я не пью ничего крепкого. На Диких землях достаточно напиться только один раз. Больше и не понадобится. — Он усмехнулся. — Горожане говорят, будто у нас мозги набекрень.

Вероника взяла его под руку.

— Когда я услышала историю с гранатой, то подумала — еще один чокнутый бродяга, которого вербовщики подобрали под мостом, — с улыбкой призналась она. — Наверное, та дамочка до смерти перепугалась. — И добавила: — По тебе не скажешь, что ты такой быстрый.

Ее близость придала Бруку уверенности, настроение его улучшилось, и он почувствовал, как много ему нужно сказать.

— Я часто видел вас издали, но не знал, как подойти, — выпалил он.

Она быстро повернула голову, посмотрела ему в глаза:

— Зачем?

— Не знаю. Вы красивая. Когда вы меня пригласили, я ушам своим не поверил. Сначала я решил, будто вы обознались.

Она прыснула в кулак.

— Нет, в самом деле, — оправдывался он. — Ничего другого мне и в голову не пришло. Вокруг было столько парней. Только потом, когда увидел, как вы смотрите на Твида…

— Послушай, хватит, — раздраженно сказала Вероника. Она вырвала руку и отстранилась. — Я уже сказала — никто мне не указ.

— Я так и понял, — ответил Брук, безуспешно попытавшись подпустить иронии в свой голос. Ударная доза выпивки делала свое дело, и ему становилось все труднее контролировать мысли и облекать их в слова: он как будто брел в темной пещере, ориентируясь на мутное пятно далекого выхода.

— Холодает, — сказала она.

Она снова взяла его под руку, и они отправились дальше.

— Вы здорово танцуете, — пробормотал он через некоторое время.

— Спасибо. Ты тоже.

— Это все моя тетка. Говорят, вы заведуете складом вооружений?

Вероника пристально посмотрела на него.

— Ты что-то зациклен на сплетнях. Что еще обо мне говорят?

— Просто я понимаю в оружии, — смутился Брук.

— Неужели? И насколько хорошо ты в нем понимаешь?

— Не слишком хорошо, — признался он. — Я обычный стрелок, не эксперт. Но кое в чем разбираюсь. Особенно в легких стволах. И немного в ножах.

— И какой же ствол тебе нравится больше всего?

— Карабин «Мера-300», — не задумываясь, ответил он.

— Почему?

— Я к нему привык. У отца был такой.

— Только поэтому?

— Комбинированные стволы, четкий механический спуск, много навесного снаряжения. Достаточно короткий ствол, годится для ближней обороны. Мощный и легкий нарезной патрон. Быстросменный магазин. Немного неудобно менять баллон для огнемета, но мы редко носим с собой запасные. Зато не боится воды и грязи. Минимум электроники. Очень надежный и прикладистый.

— У него неудобный прицел для нижнего ствола, — возразила Вероника. — Приходится поднимать целик. А с оптикой и вовсе беда.

— Мы использовали диоптрию. А из гладкого ствола бьем навскидку, с близкой дистанции. Ни для чего другого он и не годен. Видели бы вы, что делает картечь на пяти метрах!

Она взглянула на него с любопытством.

— Интересно, — сказала она. — В чем еще ты разбираешься?

Он задумался.

— Кофе.

— Кофе? — удивилась она.

Брук замешкался, с трудом подбирая самые простые слова, какие он смог бы произнести своим непослушным языком.

— Наша семья работала с кофе, — сказал он. — У нас росли отличные сорта. Одни из лучших на Мероа. Полный цикл производства — от посева до упаковки. Собственная линия переработки. И никаких теплиц, только открытый грунт. Я могу отличить по вкусу и запаху, на чьей плантации произведено зерно и где его перерабатывали. Если, конечно, это не растворимый мусор — им мы не занимались.

— Оружие, кофе, танцы… Что еще?

— В каком смысле?

— Что еще ты любишь? Курить траву, гонять на аэроскейте? Может, серфинг? Или дай догадаюсь — спортивные машины?

Он перестал улыбаться.

— Я ничего не говорил про любовь. Я только сказал, что немного понимаю в кофе. А для серфинга у нас нет безопасных морей.

— Извини, не знала.

— А вы давно в армии?

— Почти два года, — ответила она после короткой заминки, которая, впрочем, проскользнула мимо затуманенного сознания Брука. — Из них больше года — здесь, на Луакари. А ты переводишь разговор на другую тему.

Незаметно для себя они пошли значительно медленнее. Шум праздника остался далеко позади. По одну сторону от них тянулся бетонный забор, за которым возвышались боксы автопарка, по другую — барак, в котором размещалась солдатская лавка. В этой части лагеря было пустынно, только однажды их путь пересек робот-часовой. Он приостановился, развернул сенсоры в их сторону, секунду подумал и жужжа уполз по своим делам.

— Ну вот, — жестко усмехнулась Вероника. — Завтра каждая собака будет знать, что у меня новый ухажер.

— Вино, — неожиданно сказал он. Вероника с недоумением поглядела на Брука.

— Прости, не поняла.

— Вы спрашивали, в чем еще я разбираюсь.

— Так-так, — прищурилась она. — Значит, еще и вино.

— Не слишком хорошо, — поспешил сказать Брук. — Мы производили только столовые сорта. Ничего изысканного. Но вот мой дед — он разбирался в винах по-настоящему. До того, как Город выкупил его ферму, он делал хорошую прибыль на винограде. У нас был неплохой винный погреб.

Она слушала его с изумленной улыбкой.

— Где ты этому учился?

— Нигде. То есть всему этому учат дома. У нас принято работать головой — без этого не выжить. А в Городе я изучал экономику.

— В колледже?

— В частной школе. С экономическим уклоном. Операции с ценными бумагами. Опционы, фьючерсы. Скукота.

— Только не говори, что умеешь управлять самолетом или космическим челноком. Или танком. Все равно не поверю.

— Ну и зря, — улыбнулся он. — Я хорошо знаю «Троян-3». Те штуки, что я здесь видел, по сравнению с ним просто жестянки с болтами. Кстати, он может и летать. Режим «антиграв». Очень удобно на болотах.

— Что это — «Троян»?

— Универсальный комбайн. Я слышал, их еще куда-то экспортировали. Как раз в качестве боевых машин. Никакой переделки, просто устанавливается несколько быстросменных модулей.

— Удивительно, — сказала она.

— Ничего удивительного. Это универсальная машина.

— Я не об этом. Удивительно, что ты оказался здесь, а не в спецназе. Ну, теперь-то все?

Он пожал плечами.

— Да, наверное. Если не считать курса выживания в вельде. Но я давно не практиковался, только немного в тире, а это совсем не то. По-нашему, это уровень ребенка.

— Хорош ребенок, — засмеялась она. — А еще ты дерешься, как дьявол, спасаешь девушек от гранат и танцуешь, словно светский лев.

Теперь он не столько вел ее, сколько опирался на ее руку в попытке держаться прямо. Из деликатности она делала вид, что ничего не замечает.

— А как вы оказались в армии? — спросил он.

— Здесь хорошо платят, — просто и без жеманства ответила Вероника. — И еще к контракту прилагается сертификат на омоложение. У нас на Гатри с этим строго. Вообще-то я инженер, — добавила она. — Училась строить мосты.

Брук не нашелся, что на это ответить. В его голове со скрипом вращались тяжелые жернова. Инженер? Сколько же ей лет? Сколько длится инженерный курс на Гатри? Год? Два? Или, быть может, их там учат как в армии — кодированием?

Они прошли по мостику, перекинутому через бетонную траншею, и остановились у длинного барака, в котором жили служащие по контракту. Здесь Брук почувствовал, что силы окончательно покидают его. Вероника отпустила его руку, и, чтобы не упасть, ему пришлось прислониться к стене. Земля под ним раскачивалась, как палуба в бурю.

— Ну, вот я и дома, — сказала она. — Вон та дверь — моя.

Внезапно смутившись, они замолчали. Свет прожектора слепил Брука, и он не видел выражения лица Вероники, зато тонкая ткань ее платья просвечивала насквозь, отчего девушка казалась обнаженной, и он не мог отвести глаз от очертаний ее ног.

— Надеюсь, — сказала она, окинув его скептическим взглядом, — супермен не собирается выпрашивать у меня чашечку кофе?

— Кофе! — пробормотал Брук. — С тех пор, как я прилетел сюда, нам дают только сладкие помои. — Он презрительно фыркнул. — Они называют это чаем!

— Трудно угодить такому гурману, как ты, — улыбнулась она.

— Я бы выпил. Кофе. Любого, — раздельно произнес Брук. Прикрыв глаза рукой, он зачем-то уставился на прожектор. Он пытался найти какой-нибудь способ задержать Веронику. Время отбоя давно прошло, солдатская лавка закрылась несколько часов назад, а прогулки по ночному лагерю в воюющей стране запросто могли закончиться окриком часового или, что еще хуже, очередью боевого робота. Все это было неважно. Брук был готов на что угодно, лишь бы побыть рядом с ней еще хотя бы полчасика.

Девушка посмотрела на него, склонив голову к плечу.

— Я бы с радостью тебя угостила, Брук, — сказала она серьезно, — но уже слишком поздно. Тебе нельзя опаздывать на поверку.

— Плевать на поверку! — отмахнулся он.

— А мне нет. Не хочу, чтобы меня обвинили в том, что я способствую нарушению режима. — Она отвернулась и потеребила прядь маскировочной сети. — Знаешь, в этом лагере существует свой профессиональный кодекс.

— Не сомневаюсь, мэм… — пробормотал Брук. Его разбирала злость на себя. Напился, как школьник после выпускного бала!

Пользуясь тем, что она отвернулась, он тайком рассматривал очертания ее фигуры, белеющие в полутьме руки, соблазнительный изгиб бедер. Подсознание твердило ему, что если он сумеет заинтересовать девушку, то, возможно, она согласится встретиться с ним еще раз. Когда-нибудь его обязательно отпустят в увольнение, и тогда можно будет пригласить ее в местный музей или, к примеру, театр… Ведь должны же здесь быть театры?

— А мы можем встретиться еще раз? — наконец решился он.

Словно почувствовав, что творится у него в душе, Вероника повернулась и пытливо поглядела на него.

— Ты действительно этого хочешь?

— Конечно.

Она ненадолго задумалась.

— Говоришь, разбираешься в оружии? Как насчет того, чтобы немного помочь мне на складе?

— Отлично! — воскликнул Брук. Вероника улыбнулась.

— Договорились. Я попрошу, чтобы тебя назначили в рабочий наряд. А сейчас иди спать.

Она протянула ему руку, и Брук, робея, осторожно сжал ее тонкие пальцы.

— Ты и вправду хорошо танцуешь, — тихо сказала она. Едва уловимый аромат ее духов ударил Брука почище сержантского кулака и вмиг лишил последних крох самообладания. Не осознавая, что делает, он привлек девушку к себе.

И тут за углом раздались звуки приближающихся шагов.

— Вероника! — послышался голос Твида. — Ты здесь?

Она поспешно высвободила руку и отступила назад. Не ожидавший такого оборота событий Брук покачнулся и потерял равновесие, но успел ухватиться за маскировочную сетку, которая угрожающе затрещала под его весом. Сердце его колотилось, словно после изнурительного марш-броска. Шаги приблизились.

— Вот ты где! А я тебя всюду ищу! — сказал Твид.

— Незачем будить весь лагерь, чтобы сообщить мне это, — холодно произнесла Вероника. Она кивнула Бруку. — Спасибо, что проводили, рядовой.

Твид вышел из-за стены. Ворот капитанского белого парадного мундира был расстегнут, открывая смуглую от загара шею. Медали на его груди двоились и сияли золотыми бликами. Брук никак не мог сосредоточиться, чтобы сосчитать эти блестящие кругляши.

Зато у Твида со зрением было все в порядке — он свирепо уставился на солдата, безуспешно пытавшегося принять строевую стойку.

— В чем дело, Адамс? В этот сектор вход разрешен только патрульным!

Брук смерил его тяжелым взглядом. В его состоянии это оказалось сродни подвигу. Он вдруг ощутил, как в нем поднимается злость, едкая, как кислота, способная испепелить человека. Но что ему оставалось делать? Он был болваном с неправильными мозгами, а Твид — офицером, всемогущим, как сам Господь…

— Виноват, капитан, — наконец, выдавил он. Губы были словно деревянные. — Спокойной ночи, сержант.

— Спокойной ночи. — Брук был готов поклясться, что девушка ему подмигнула. Впрочем, с равным успехом он мог списать ее жест на игру своего пьяного воображения.

— И застегни воротник! — прошипел Твид. — В каком ты виде!

Вероника хмыкнула и, не дожидаясь окончания сцены, направилась к своей двери, проигнорировав капитана, который сверлил новобранца взглядом, полным злобы и подозрительности. В тишине дробно простучали по бетону ее каблучки. Звонко щелкнул замок охранной системы, двери закрылись, и сквозь металлические жалюзи просочились тусклые лучики света.

Твид растерянно посмотрел вслед девушке. Вновь повернулся к застывшему у стены Бруку. Казалось, в душе его происходит ожесточенная борьба.

— Вот что, солдат. Даю тебе две минуты, чтобы вернуться в расположение, — торопливо проговорил капитан и, не дожидаясь ответа, бросился следом за девушкой. — Вероника, постой! Нам нужно поговорить!

Дверь снова открылась, выпустив в ночь сноп яркого света. Потом свет сошелся в узенькую полоску, и сквозь щель донеслись неясные голоса — сбивчивый, умоляющий — капитана и резкий, с ироническими интонациями — Вероники.

Некоторое время Брук старательно дышал полной грудью, насыщая кровь кислородом. Он не любил быть слабым.

— Послушай, это же глупо!.. — донесся до него приглушенный возглас Твида.

Словно издеваясь над стараниями капитана, над лагерем разнесся хохот какой-то ночной твари.

Брук повернулся и, пошатываясь, побрел искать свою палатку.

— Чтоб ты сдох, Заика… — пробормотал он на ходу. И, повысив голос, повторил, шалея от собственной дерзости: — Чтоб ты сдох!

Вторя ему, далеко за лесом что-то гулко бабахнуло. Ночь осветилась тусклой багровой вспышкой. Артиллерия вновь принялась перемешивать с землей лесные тропы. Далекая музыка сразу стихла, напомнив Бруку сверчков, прекращавших свои концерты при первых звуках войны.

В свете звезд и прожекторов лагерь «Маджи» выглядел так, словно попал под перекрестный огонь. Повсюду между палатками в самых причудливых позах лежали пьяные до бесчувствия новобранцы. Одни заснули на земле, так и не сумев добраться до своих коек, другим помогали идти не менее хмельные товарищи, третьих бесцеремонно волокли за шиворот дюжие военные полицейские. Некогда вычищенная до состояния стерильности форма рядовых была перепачкана пылью и следами рвоты. Некоторые не выпускали из рук недопитые бутылки с пивом, а какой-то везунчик повесил на шею розовую деталь женского облачения, очевидно, захваченную им в качестве доказательства своей победы. Брук усмехнулся, когда услышал брань сержанта, споткнувшегося о бесчувственное тело.

Когда он вошел в палатку, стало ясно, что его товарищи тоже оттянулись на славу. Гор валялся на койке, так и сняв парадной формы, и что-то гнусаво напевал. Пан храпел, уронив голову на тумбочку. Кратет спал на полу безмятежным сном человека, которому было наплевать, ради чего напиваться. Бан Мун, единственный из присутствующих, сумел снять ботинки перед тем, как заснуть, но при этом зачем-то натянул на голову боевой шлем.

Остаток ночи Бруку не спалось, и дело было вовсе не в грохоте заградительного огня. Он никак не мог разобраться в своих чувствах. Дайна, Марина и вот теперь Вероника — три разных девушки как будто тянули его в разные стороны, и, если бы кто-нибудь спросил его мнение, он ответил бы, что предпочел бы всех троих сразу, так как каждая из них была по-своему хороша.

Его ладони еще помнили прикосновения к горячему женскому телу. Лежа на спине с закинутыми за голову руками, Брук пытался представить, на что может быть похожа близость с женщиной. Но как он ни старался, у него ничего не выходило. Ему хотелось пробраться на другой конец лагеря, вызвать Твида на пару слов и пересчитать ему все зубы. Это было новое, незнакомое ему чувство.

* * *

Через день в лагерь прилетел эксперт по международным отношениям — улыбчивый темнокожий человек в гражданском костюме. Спортзал снова освободили от спортивных снарядов, у стены установили трибуну, и с этого пьедестала эксперт, сотрудник Штаба по оказанию военной и экономической помощи, прочитал им лекцию о причинах войны, которую ведут менгенцы, и о роли Объединенных сил в разрешении конфликта.

Он говорил долго и вычурно, время от времени перемежая речь демонстрацией пояснительных роликов, и Брук, у которого после очередного спарринга с Вироном зверски звенело в голове, с трудом уловил, что причиной всему явилась экономика. Лектор сообщил, что двадцать лет назад произошел раздел Менгенской республики на два государства — Западный Менген и Берат, и что это событие стало итогом почти полувекового экономического противостояния Менгена и корпораций Альянса. Рассказал, что Западный Менген при поддержке Альянса принял новый политический строй — пропорциональную демократию, в то время как Берат остался верен древнему анахронизму — федеративной республике на основе всеобщего выборного права. Вскользь пояснил, что после раздела страны начались выступления коренных жителей Запада — потомков старателей, некогда построивших процветающий бизнес по добыче и производству неокинетика. Менгенцы протестовали против того, что их якобы при попустительстве правительства вытесняют предприниматели Альянса, и были недовольны тем, что их страна скупается иностранцами за бесценок.

Брук понял едва ли половину из сказанного.

По словам эксперта выходило, что отдельные (немногочисленные) граждане Западного Менгена попросту не хотят, чтобы деньги от переработки и продажи ценного сырья перестали уплывать в иностранные банки. Ситуация усугубляется территориальными притязаниями Берата, чьи политики мечтают о воссоединении страны. Только за последний год на границе двух стран было зафиксировано более пятидесяти вооруженных столкновений. Диверсионные команды и части регулярных войск Берата просачиваются через границу Менгена. Жертвами нападений становятся не только военные объекты, но и гражданское население.

Следует особо отметить, добавил лектор, что эскалация войны и разрастание очага нестабильности неизбежно затронет интересы крупных инвесторов из стран Альянса и уничтожит Луакари как рынок сбыта. Целью Объединенных сил, таким образом, является недопущение актов геноцида со стороны бератских военных, сдерживание накала вооруженных выступлений оппозиции и оказание содействия процессам политического разрешения кризиса.

«Следовательно, препятствуя развалу страны, мы защищаем экономические интересы Альянса, а значит», — и своих стран, заключил лектор.

Все это не вполне соответствовало представлениям Брука о назначении Объединенных сил, сложившимся у него за время учебы в школе. Поэтому, слушая ровный голос сотрудника международного штаба и глядя на большую голографическую карту, где были отчетливо обозначены сферы влияния сторон и залежи природных ископаемых, он постепенно проникался неприязнью к гражданскому болтуну. Брук надеялся услышать простые, понятные слова, что-нибудь на тему защиты свободы или помощи угнетенным, за что, по его мнению, и стоило сражаться, а не эту политическую ахинею. Ему хотелось встать и сказать: «Да что за ерунду вы тут несете?»

Он окинул взглядом равнодушных солдат, сидевших рядом. На бездумных, сонных после обеда лицах нельзя было прочесть ни малейшего интереса к услышанному. На них было написано единственное желание: скорее бы закончилась эта трепотня, а после наступил вечер и личное время, чтобы можно было выпить пива в солдатской лавке и поскорее завалиться спать.

А лектор все говорил и говорил. Упоминал крупные капиталы и национальные интересы участников Альянса. Характеризовал экономические конфликты с неразвитыми демократиями, к коей отнес и противника Менгена — Берат. Затронул меры по модернизации политической системы союзника, как основы для скорейшего освоения ресурсов планеты и создания предпосылок для членства страны в Альянсе. Потом Брук поймал на себе пристальный взгляд Санина, и у него вдруг пропало всякое желание высказывать свое мнение. «Правило номер один», — вспомнил он. Не высовывайся. Он почувствовал себя разбитым и, как и остальные, желал теперь только одного — чтобы эта говорильня поскорее закончилась.

— Не принимай близко к сердцу, Фермер, — посоветовал Санин. — Какая разница, чья это война, если нам нравится на ней воевать?

— Конечно, сержант, — послушно ответил Брук.

Однако лекция колом втемяшилась ему в душу.

Он думал об этом по дороге на ужин. Думал во время уборки территории. Думал в спортзале, когда до изнеможения работал на силовых тренажерах.

И вечером, после отбоя, ему все не давала покоя лекция. Лежа без сна в своей палатке, Брук время от времени подносил ладонь к лицу и подолгу смотрел на силуэты растопыренных пальцев. И еще он разглядывал фосфоресцирующие знаки личного номера.

Знаки таинственно просвечивали из-под кожи. «Эм-Эр». И три семерки. Плюс еще три.

«Эм-Эр» — это, конечно же, Мероа, подумал он. Первое число — код призывной команды. Второе — порядковый номер. В сумме числа наверняка показывают, сколько парней до него покинули безопасный внешний купол, чтобы нести миру свет истинной цивилизации или, если понадобится, за волосы вытаскивать его из пучин варварства.

Ни о чем таком Брук раньше не задумывался, но теперь эти знаки не давали ему покоя, будоражили воображение, тревожили, влекли и пугали. Сколько самых разных людей за этими цифрами! Он вспомнил учебные фильмы с уроков истории.

Горожане в одинаковых оливково-зеленых комбинезонах толкались и резвились перед камерой, как расшалившиеся дети. А ведь им предстояло отправиться на Фарадж или на Гатри, чтобы погибнуть под бомбами или сгинуть среди грязевых пустынь. Одному Богу известно, сколько защитников цивилизации осталось в той грязи. Порой Бруку даже казалось, что он в состоянии представить каждого из этих парней, и каждый ухмылялся в камеру и презрительно сплевывал, всем своим видом показывая, что ни взорванные дома, ни очереди из засады не остановят человечество на пути к миру и процветанию.

Брук прислушался к стрекоту воздушного наблюдателя, нарезавшего круги над полосой безопасности.

— Что-то я недопонял, — тихо спросил он, — мы тут что, чужие деньги защищаем?

Ответом ему было лишь сопение да скрип коек. По брезенту стучали капли редкого дождика. Взвод спал.

Потом в ночи протяжно завыло какое-то животное. Вой перешел в раскатистый издевательский хохот, словно тварь знала какую-то страшную тайну, очевидная разгадка которой была недоступна для толпы глупых двуногих.

Гор дернулся и шумно сел, свесив ноги.

— Оно меня с ума сведет! — пробормотал он, не открывая глаз. — Каждый раз, как только я засыпаю, оно начинает выть. Я просыпаюсь, и мне кажется, что я снова в джунглях, только почему-то без оружия.

— Мерзкая тварь! — сонным голосом согласился Пан.

Гор посидел, горестно вздыхая и отмахиваясь от мошкары. Потом пробурчал что-то неразборчивое, шумно улегся и закутался в одеяло.

* * *

Прошло несколько дней, забылся и сам бал, и последовавшее за ним жуткое пробуждение, сопровождаемое самой жестокой головной болью, когда-либо испытываемой Бруком. Уже к началу следующей недели ничего, кроме отголосков досады, не напоминало ему о волшебном вечере, так некстати прерванном появлением Твида. Ему казалось, что девушка вряд ли вспомнит о своем обещании. Но он ошибся. Она не только помнила, но и была рада видеть своего неуклюжего спасителя.

Она выхлопотала для него разрешение у начальника лагеря, и теперь вместо хозяйственного наряда два раза в неделю Брук отправлялся на оружейный склад, где помогал Веронике проводить обслуживание боевых роботов, выработавших ресурс в караулах и полевых выходах. Он снимал и разбирал тяжеленные механические части, а она тестировала биоэлектронные блоки и заполняла бесконечные формуляры. Частенько им приходилось голова к голове склоняться над разверстым нутром какого-нибудь механического доходяги, и тогда Брук мог насладиться теплом ее нечаянных прикосновений. Правда, когда подобный контакт затягивался, девушка незаметно отстранялась. В этом-то и была главная беда. Планы Брука вовсе не ограничивались возней с разобранными жестянками. Разумеется, когда они оставались одни, Вероника болтала с ним о том о сем, пару раз в своей служебной каморке она угостила его кофе, а однажды, в благодарность за ударную работу по замене стволов спаренной зенитной установки, Брук даже удостоился дружеских объятий, что давало ему смутную надежду на большее.

Но пока его мечты оставались мечтами, а таинственное «большее» все никак не наступало. Брук никак не мог обрести душевного равновесия. Ему начало казаться, что история повторяется: их отношения постепенно скатываются к сценарию, подозрительно похожему на дружбу с Мариной. Вот только дружба его больше не устраивала. Он не просто хотел Веронику — он отчаянно нуждался в чувственных наслаждениях, но его инопланетную возлюбленную, кажется, вполне устраивали одни только разговоры.

Временами Вероника принималась рассказывать о себе, хотя Брук ни о чем ее не расспрашивал. Она рассказала, как закончила колледж, как целый год перебивалась случайными заработками, потому что, по ее словам, «после вступления в Альянс экономика на Гатри полетела к черту», и о том, что в конце концов решила рискнуть и завербоваться в Объединенные силы, потому что ее всегда отличала склонность к диким, необдуманным поступкам, из-за чего ее мать, пока была жива, нередко предрекала ей несчастливую жизнь. Рассказала, что ее муж, адвокат, оказался сущей свиньей, и она развелась с ним, оказавшись на улице с одной лишь парой туфель в чемодане. Детей у нее нет, и заводить их она не собирается. Старый Мерин, парень в общем не злобный, вот уже полгода пытается за ней приударить, но ничего серьезного, так что отшить его — пара пустяков, тем более что она здесь не для этого, ее цель — заработать на несколько лет безбедной жизни где-нибудь на зеленой уютной улочке с приятными соседями, а дальше — как получится. Все это говорилось неспешно, волнующим мелодичным голосом, причем, словно стараясь развлечь Брука, Вероника иногда отвлекалась, рассказывая истории из жизни некоторых обитателей лагеря. По молчаливому согласию они исключили из обсуждения имя капитана Твида.

Лейтенант Авакян — красавчик и умница, каких поискать, но совершенно не умеет держать себя в руках. Здесь он очутился после того, как во время званого вечера с представителями местной элиты затащил в чулан для грязного белья жену высокопоставленного менгенца, который и застукал его с поличным. Разразился скандал, и теперь ближайшие год-два лейтенанту не светит ничего, кроме официанток да продавщиц из городка по соседству. А этот лейтенант был раньше майором, пока не попался на торговле списанными грузовиками, которых он переправлял в зону боев вместе с гуманитарными конвоями. А тот сержант, у которого дергается глаз — из армейской разведки, по его наводке авиация стерла с лица земли менгенский поселок, в котором, по его утверждению, укрывались боевики. Но у него три ранения и дружки в штабе зоны, так что дело полегоньку спустили на тормозах.

Я ей не нравлюсь, в конце концов решил Брук.

Разумеется, его товарищи были уверены в том, что между Бруком и красавицей-сержантом все идет как надо. Возвращаясь в палатку, он видел, как ворочается на своей койке Людвиг, снедаемый острой завистью, и как с понимающими ухмылками перемигиваются остальные. Его смущение и нежелание обсуждать свои постельные победы, как это принято в казармах всех армий мира, только подогревало уверенность новобранцев. И без того натянутые отношения со взводом достигли точки замерзания. Однажды ночью кто-то даже засунул в ботинок Брука дохлую ящерицу.

Как-то вечером Брук пришел в себя после очередного сумасшедшего дня. Казалось, еще совсем недавно, дрожа от холода, он выползал на свет божий из подземного склепа, где в него пытались влить очередную порцию воспоминаний какого-то невезучего вояки, а сейчас день уже подходил к концу. Было душно, воздух в комнате с тяжелыми стеллажами вдоль стен был насыщен запахами железа и ружейной смазки. Сидя за столом с разложенными на нем деталями разобранного робота, Брук с рассеянной улыбкой смотрел в зарешеченное окно под самым потолком на гаснущую в небе розовую полоску. Вероника в синем рабочем комбинезоне и в рабочих очках с поднятой увеличительной рамкой тайком наблюдала за ним, но Брук, погруженный в свои мысли, не замечал ее изучающего взгляда. Его комбинезон был расстегнут, открывая влажные завитки волос на груди.

Через приоткрытую дверь донеслись голоса дроидов, выдававших боеприпасы для ночного караула. Брук очнулся от грез, поднял только что очищенную от смазки трубу гранатомета и, пыхтя от натуги, принялся прилаживать ее к полуразобранному остову боевой машины.

Вероника отложила тестер, встала и помогла ему закрепить тяжелую деталь. С сочным, маслянистым звуком сработали замки креплений. Брук выпрямился и вытер рукавом вспотевший лоб. Взгляды их встретились.

— Давно хотела спросить, — сказала девушка, осторожно прикоснувшись к шраму на его шее, — откуда это у тебя?

Он не сразу понял, о чем она спрашивает.

— А, это… Так, ерунда. Иглохвост пометил.

— Ничего себе ерунда. Похоже на след от осколка. — Едва касаясь кожи, ее палец медленно пополз вниз по шее, скользнул за воротник. — А это?

— Ядовитая паутина.

— А кажется, будто полоснули ножом, — заметила она.

— Как только плеть касается кожи, она отрывается от родительской особи и прорастает в глубь тела, — пояснил Брук. — Она жрет ткани со страшной скоростью, но ее метаболизм не такой, как у нас, и тварь вскоре подыхает. А пораженные ткани приходится удалять — при разложении плеть вырабатывает очень сильный токсин. Мне повезло — работник заметил, как паутина упала на меня, и вырезал ее до того, как она успела забраться глубоко под кожу.

— Сколько тебе тогда было? — спросила Вероника.

— Семь лет.

Она вздохнула и убрала руку.

— Какой страшный мир…

— Мир как мир, — возразил Брук, смущенный ее вниманием. — Мы привыкли.

Он взял со стола вычищенную и смазанную деталь пулеметного затвора и потянулся за возвратной пружиной. Даже во время разговора с Вероникой его руки что-то машинально ощупывали, терли, прикручивали. За пару недель он неплохо изучил вооружение роботов, это оружие казалось ему более привычным и надежным, чем те игрушки из керамики, с которыми ему вскоре предстояло бродить по джунглям. Большую часть боевых механизмов лагеря «Маджи» он мог разобрать и собрать на ощупь.

Запах оружия напоминал ему о доме. Каждый раз, когда отремонтированный робот просыпался и поочередно шевелил конечностями, Брука охватывала теплая, щемящая грусть. В такие моменты ему казалось, что он никуда не уезжал и вот-вот услышит глуховатый голос отца, спорящего с дроидом-механиком.

— Знаешь, что мне в тебе нравится? — неожиданно спросила Вероника, которая все это время пристально наблюдала за ним. — Ты не пытаешься выглядеть крутым.

— Да?

— Обычно рядом со мной мужчины изображают из себя таких несокрушимых мачо, а я делаю вид, что соревнуюсь с ними. Такая игра, понимаешь? Кто кого. А с тобой мне легко. Нам ведь не нужны эти идиотские состязания, правда?

— Конечно, нет, — заверил он, неприятно уязвленный словом «обычно». — Совершенно не нужны.

Она внимательно посмотрела на Брука. Затем склонилась и впервые поцеловала его. Ее губы были теплые и такие нежные, что у Брука закружилась голова. Он чувствовал себя глупо, держа на весу руки в грязных перчатках, словно хирург во время операции.

Вероника уселась на место и подмигнула ему.

— Это просто так, — с улыбкой сказала она, — не подумай дурного, солдатик.

В эту ночь Брук долго не мог уснуть. Желание снова увидеть Веронику было попросту нестерпимым, и он едва сдерживался, чтобы тайком не пробраться к бараку для контрактных служащих и постучаться в окно, сквозь жалюзи которого пробиваются лучики теплого, домашнего света. Ему просто хотелось услышать ее голос.

В середине ночи ему каким-то чудом удалось взять себя в руки, и тогда он уселся по-турецки на своей койке и, наплевав на утвержденные командованием шаблоны, под храп товарищей принялся сочинять полное ласковых слов письмо к Марине, которое все равно не смог бы отправить, потому что в рекомендованных к переписке шаблонах такие слова отсутствовали. И чем дольше он придумывал письмо, тем сильнее становилась его подавленность, потому что, мысленно обращаясь к Марине, вместо нее он видел лицо Вероники. В конце концов он сдался и с раздражением стер написанное. Отложив планшет, Брук тяжело вздохнул, поднял голову — и в полумраке палатки увидел Гора, который, лежа на боку, с ехидной улыбкой наблюдал за его мучениями.

Наутро Брук узнал, что сержант Рохас села в коптер и вместе с очередной партией новобранцев улетела в свою новую часть. После того, как она поцеловала его в пропахшем железом бетонном склепе, Брук ничего о ней не слышал. Первое время он мечтал получить от нее весточку — хотя бы пару строк, но Вероника так ничего и не написала.

* * *

В один из вечеров неведомая ночная тварь, чей вой так досаждал Гору, кажется, обзавелась подружкой. Теперь они вопили дуэтом, перекрывая своими тоскливыми голосами шум джунглей. На третьи сутки таких концертов Гор, доведенный бессонницей до осатанения, решил выйти на тропу войны. Он вычислил, где именно прячутся ночные певцы, приготовил несколько увесистых камней и, дождавшись, пока все уснут, лег в засаду с намерением прикончить любое существо, которое осмелится подать голос после отбоя. Он уже знал, что отвратительные звуки издают медлительные с виду восьмилапые ящерицы с огромными горловыми мешками. Твари охотились за насекомыми и по ночам прятались за одним из «скворечников». Чтобы обеспечить себе хороший сектор обстрела, Гор занял стратегическую позицию на вершине поросшего травой вала, с которого площадка с туалетами была как на ладони.

Когда в темноте снова раздался протяжный вой, Гор осторожно приподнялся на расстеленном пончо и пристально вгляделся в туманную мглу, разбавленную мутными пятнами фонарей. Тварь выла и плакалась на жизнь, изливая душу невидимой подруге, через некоторое время откуда-то издали донесся ответный плач, влюбленный певец поддал жару, голос его вознесся до невиданных высот, и вскоре весь лагерь, не исключая и обитателей офицерского барака, мог наслаждаться истекающей страстью любовной арией. Потом возле одной из кабинок шевельнулась тень, и на губах Гора появилась хищная улыбка.

— Попалась! — прошептал он, нащупывая орудия мщения.

Увесистый снаряд со свистом унесся во мглу и угодил прямехонько в старшего сержанта Вирона, который, на свою беду, как раз в этот момент выбирался из тесной кабинки. Застигнутый врасплох неожиданным нападением, Вирон издал глухой стон и бросился на землю. Должно быть, он решил, что подвергся атаке с применением неизвестного бесшумногооружия. Что касается твари, которая ничуть не пострадала, то она, озадаченная непонятными событиями, происходящими в непосредственной близости от ее убежища, выпустила воздух из горлового мешка, юркнула в свою нору и была такова.

— Ага! — торжествующе воскликнул Гор, который принял свист воздуха за предсмертный хрип. — Не нравится?

И он выпустил целую очередь камней, работая по площадям, точно автоматический миномет при отражении ночной атаки.

Камни со стуком забарабанили по крыше кабинки. Часть их, однако, достигла цели: после серии точных попаданий сержант Вирон, не выдержав боли, взвыл дурным голосом и вскочил. Он уже понял, что стал жертвой нападения одного из своих подопечных, а невнятный торжествующий возглас и мелькнувшая на гребне вала фигура только укрепили его догадку.

— Убью! — проревел Вирон с такой силой, что звуковые сенсоры на периметре зашкалили и временно отключились. Затем он бросился в погоню и с живостью, какую трудно ожидать от такой туши, вскарабкался по травянистому склону.

— Живьем сгною! Головы поотрываю! Замордую! — разнеслось по спящему лагерю.

Ступор, в который поверг Гора первый вопль взводного сержанта, сменился паническим детским испугом, и незадачливый охотник со всех ног бросился прятаться в свою палатку, где с рекордной скоростью сбросил ботинки и замер под одеялом, напряженно прислушиваясь к тому, как Вирон, припадая на раненую ногу и не переставая изрыгать проклятия, разъяренным носорогом топает по гравийной дорожке.

— Я видел тебя, мерзавец! — орал Вирон. — Лучше выходи по-хорошему!

У самой палатки старший сержант споткнулся и с шумом растянулся на мокрой траве, но тут же вскочил, рванул полог и заорал в темноту:

— Седьмой взвод! Па-адъем! Строиться для осмотра!

Он повторил свой вопль еще трижды, прежде чем сонные новобранцы, одеваясь на ходу и сталкиваясь на выходе, со стонами и проклятиями начали выбираться из палаток. В числе прочих наружу выскочил и Гор, напустивший на себя вид только что разбуженного человека.

В конце концов все выстроились в шеренгу, сонно жмурясь в свете прожекторов и гадая, что же на этот раз так возбудило взводного сержанта.

— Подравнялись! Ноги на линию! Застегнись, чучело! — покрикивали командиры отделений, сами пребывающие в недоумении.

Выглядел Вирон невероятно смешно: толстые волосатые ноги, резиновые шлепанцы, грязные шорты, измазанная землей майка защитного цвета, а над всем этим, на круглой башке — форменное кепи с длинным козырьком. На его коленях кровоточили свежие ссадины. Потирая ушибленное плечо, Вирон хромал вдоль строя, зажав под мышкой скомканное пончо и вглядываясь в перепуганные лица новобранцев налитыми кровью глазами, словно какой-нибудь вурдалак, выбирающий жертву.

— Быстро, скоты! — орал старший сержант. — Руки перед собой! Быстро! Быстро!

Он тщательно осмотрел всех новобранцев, но так ничего и не обнаружил — ни пятен грязи, ни следов от травы.

— Ладненько, — бросил он свое любимое словцо, будто и не был разъярен до предела. — Мы вот как поступим. Вы, быдло, поди думаете, что можно безнаказанно напасть на взводного сержанта. Будто ваш сержант только и ищет, на ком бы отыграться. Будто он о дисциплине печется. А вот хрен вам! Плевал я на дисциплину. Я только хочу справедливости. Чтобы трусливая гнида сама призналась. Или кто-то другой, кто знает эту скотину. Ну а раз уж вы не желаете справедливости, так пеняйте на себя. И тот гаденыш, и весь взвод за компанию. Теперь-то я с вас спрошу по полной программе. Из кожи вылезу, будьте уверены. В Объединенных силах все за одного и один за всех. Один напакостил, все отвечают.

Усилием воли Брук подавил закипавшее в груди странное чувство — что-то вроде смеси равнодушия и ненависти. Он просто должен не реагировать, не обращать внимания. Пусть будет, что будет, его это не касается. Он-то видел, как Гор выскальзывал из палатки после отбоя. И что бы ни устроил Вирон, он промолчит. Должен промолчать. Промолчат ли другие — Пан, Людвиг, Бан Мун — тот еще вопрос. Но ему нет до них никакого дела. Пусть горожане сами разбираются со своими проблемами. Он же отвечает только за себя.

Вирон обводил солдат ненавидящими глазами, уперев руки в бока, переминаясь в своих нелепых резиновых тапках. Новобранцы стояли так тихо, что было слышно их дыхание.

— Взвод! — скомандовал старший сержант. — Каждому взять свое пончо! Бегом марш!

Толкаясь, новобранцы кинулись по палаткам.

Загремели сдвигаемые кровати. Сталкиваясь в темноте, солдаты доставали мешки с имуществом и выуживали из них туго скатанные рулоны — длинные, до пят, тонкие непромокаемые накидки.

Брук остановился у входа, дожидаясь, пока палатка опустеет. Куда ему торопиться? — думал он. Несколько секунд нечего не решают. Последним, едва не сбив его с ног, выбежал Гор. Брук нырнул в темноту, сунул руку под кровать и обмер: мешка с имуществом не было на месте.

Голос Санина снаружи подгонял:

— Поживей, третье отделение! Эй, Фермер, ты там не заснул?

В растерянности Брук оглядел палатку. На всех койках, кроме его собственной, едва различимые в полумраке, темнели груды наспех сваленного барахла. Потом он опустил взгляд и разглядел на полу в проходе темную массу — свой выпотрошенный баул. В груди возник холодок неприятного предчувствия. Уже догадываясь, что ничего не найдет, он быстро перебрал руками комплект запасной одежды, противорадиационный защитный костюм, упаковку с носками, пачку носовых платков, фляжку, коробку с сухим пайком из сублимированных продуктов.

Тщетно. Его пончо пропало.

— Строиться!

Взвод вновь выстроился вдоль посыпанной мелом линии. Каждый держал под мышкой туго скатанный рулон защитного цвета. Брук прибежал последним и замер, вытянув руки по швам. Пан удивленно покосился на него. Санин сузил глаза. И только Гор стоял, уставившись перед собой и выпятив грудь, как и полагалось образцовому солдату.

— Какого черта, Фермер! — тихо спросил Санин. — Где твоя накидка?

Молчание иногда наилучший ответ. Правда, Бруку до невозможности хотелось высказать то, что вертелось на языке. Взять да и сдать труса. Пусть отдувается сам. Украсть его пончо, подставить товарища вместо себя! Да как у этой крысы рука поднялась? Чего ж тогда ждать от него, когда станет по-настоящему жарко?

Неожиданно пришедшая в голову идея уже не оставляла его. «А что в этом такого? — убеждал себя Брук. — Если бы речь шла только обо мне, можно и потерпеть. Но тут дело пахнет керосином, и Вирон не успокоится, пока не замордует весь взвод. И вообще — какого дьявола я должен отдуваться за горожанина, который меня за человека-то не считает?»

Мысли его были прерваны тяжелым сопением Вирона. Брук замер, глядя на пятно прожектора поверх сержантского плеча.

— Так-так, — Вирон посмотрел на Санина. — Что я вижу, сержант! Ваш солдат потерял вверенное ему имущество!

— Я разберусь, сержант.

Несколько долгих секунд Вирон глядел в упор на хладнокровного, как змея, командира отделения. Потом он потряс скомканной накидкой.

— Нет уж, Санин. Поздно разбираться, — Вирон рывком развернул зеленую оболочку. — Вот она, пропажа. Найдена на месте преступления.

Он резко повернулся лицом к Бруку.

— Значит, это снова ты, крестьянин?

Брук чуть не до крови закусил губу.

— Отвечать командиру, свогачь!

— Никак нет, сержант. Не я, — неохотно ответил Брук.

Швырнув пончо на землю, Вирон шумно вздохнул.

— Не ты, значит. Ладно. Вы, скоты паршивые, в игры со мной играть вздумали, да? Не вопрос. Давайте поиграем. А ну-ка, быстро уложить имущество в мешки! Все, что есть! Сержанты тоже. Две минуты на все! Бегом марш!

Солдаты с топотом бросились к палаткам.

Когда взвод снова построился с тяжеленными баулами за плечами, внимательный взгляд Санина обежал лица солдат из третьего отделения. Потом, сохраняя на лице нейтральное выражение, сержант остановился рядом с Бруком.

— Ты что, совсем спятил, фермер?

— Это не я, сержант. Клянусь.

Санин пристально посмотрел на него. Брук твердо встретил его взгляд.

— Не ты? — Санин приблизился к самому лицу Брука. — Тогда кто?

Брук отвел глаза.

— Не знаю, сержант.

— Не знаешь?

— Никак нет.

Санин отступил на шаг.

— Добро, разберемся.

— Вы закончили? — едко поинтересовался Вирон. — Тогда — слушай приказ. Маршрут — отсюда до столовой, потом вокруг спортзала и назад. Пятьдесят кругов. За каждого упавшего — штрафной круг. И это только начало, девочки! Ясно?

— Да, сержант!

— Что-то хотите сказать, Санин?

— Никак нет, старший сержант. Пока нет.

— Ну что ж, тогда: один за всех, и все за одного! Напра-во! Бегом марш!

Взвалив на плечи неудобные прорезиненные тюки, солдаты тяжело топали, описывая круг за кругом по спящему лагерю. Вирон — такой нелепый в мешковатых шортах и грязной майке, стоял посреди плаца и подгонял отстающих неразборчивой гатрийской бранью.

Примерно на двадцатом круге сдался Кратет. Он вдруг споткнулся и с шумом растянулся на земле. Подскочивший Вирон тут же пнул его в бок.

— Встать в строй, мясо! — заорал он. — Ты что же, решил, что я шутки шучу? Отдохнуть решил, дохлая крыса? Я тебе отдохну! Плюс один круг! Слышали? По кругу за отстающего!

Кратет подхватил мешок и, хрипя, как загнанная лошадь, помчался догонять взвод.

— Шевели ногами, дохляк! — напутствовал его Вирон. — Не то еще добавлю!

* * *

Капитан Твид был занят тем, что, лежа голым на холостяцкой койке в маленькой квартирке на правом фланге офицерского барака, заново переживал всю тяжесть постигшего его унижения. И было бы из-за чего устраивать скандал! Всего-то парочка танцев с заезжей девчонкой! Быть может, он и позволил себе чуть-чуть больше, чем допускали правила приличий, но то, что выкинула в ответ взбалмошная испанка, выходило за пределы его понимания. Не успел он отвернуться, как она нашла себе компанию. И кого! Сопливого недоноска из захолустья, одного из сотен тысяч бесполезных людишек, которых их собственные правительства под любым предлогом стараются убрать куда угодно, лишь бы с глаз подальше! А в довершение ко всему сегодня утром посыльный из штаба принес запечатанный пакет с ее подписью, в котором Твид обнаружил все свои подарки. Конечно, они оба свободные люди и имеют право на выбор партнера, но зачем же превращать банальную размолвку в драму?

Какой-то шальной комар, чудом избежавший многочисленные и весьма хитроумные ловушки для насекомых, не нашел ничего умнее, чем спикировать прямо на капитанский пах, где его и настигла смерть в образе влажного от пота полотенца.

Твид повесил орудие убийства на спинку койки и задумчиво посмотрел на свое только что спасенное мужское достоинство.

— Что, парень? — спросил он. — Мы снова не у дел?

По крайней мере, эта сумасшедшая могла бы сказать ему пару слов перед отлетом. На прощание. Совершенно неважно, каких…

В этот момент привычные вздохи ночных джунглей были разорваны трубными звуками, в которых капитан без труда узнал вопли своего нового взводного сержанта. Торопливо одевшись, Твид отправился посмотреть, в чем дело. Он появился на плацу, когда взвод не одолел еще и половины дистанции.

— Старший сержант, что здесь происходит? — осведомился Твид ледяным тоном. — В каком вы виде?

Вирон повернулся к нему с грацией бегемота.

— Разрешите доложить, капитан: нападение на командира! Провожу воспитательную работу!

Капитан пристально следил, как шатающийся под весом мешка Кратет исчезает за палатками. Потом он повернулся к Вирону.

— Какое еще нападение?

— Самое обычное, капитан! Меня забросали камнями. Вот, смотрите.

— Да не орите вы на весь лагерь!

— Виноват, капитан.

Твид брезгливо осмотрел кровоточащий желвак на плече Вирона и его ободранные колени.

— Это уже не шутки, — задумчиво сказал он. — Дело пахнет трибуналом.

— Так точно, капитан. В штрафники мерзавца. В мозгомойку.

Твид покосился на появившийся из-за спортзала взмыленный авангард. На новобранцев было жалко смотреть: сгибаясь под тяжестью мешков, они уже не бежали, а скорее ковыляли, понукаемые командирами отделений. Он видел, что большинство солдат еле передвигают ноги, спотыкаются на ходу, тяжело дышат.

— У меня складывается впечатление, старший сержант, что вы потеряли стимул к работе. Торопитесь в джунгли?

— Кто, я? — растерялся Вирон. — Никак нет. Этого добра досыта нахлебался, капитан. Еще на Фарадже.

Твид знаком велел ему заткнуться. Взвод приближался. Кто-то выронил мешок, споткнулся об него и растянулся на траве. Остальные даже не замедлили бег — как перепуганное стадо, они неслись дальше, перепрыгивая через упавшего или обегая его стороной. Последним проковылял Кратет и толстый новобранец из первого отделения.

Лицо Вирона, раздосадованного вмешательством в его дела офицера, исказила злобная гримаса.

— А ну подтянись, девчонки! — громыхнул он.

На распаренных лицах солдат появилось затравленное выражение. Казалось, еще миг, и бедолаги выскочат из кожи. Но все, что им удалось сделать, это наклониться вперед и изобразить ускорение, часто перебирая заплетающимися ногами.

Твид глубоко вздохнул, пытаясь унять охватившую его злость. Стало только хуже, его привел в раздражение запах влажного тлена, возникавшего каждый раз, когда над лагерем проносились порывы ветерка, спускавшегося с лесистых вершин. Ночная духота действовала угнетающе, жара исходила от пропеченной солнцем земли и стискивала грудь. В звездном небе неспешно перемещались громоздкие тени. Тучи. Снова будет дождь. Дождь. Дождь. Проклятый бесконечный дождь. А после — опять туман и ночные кошмары. Когда же все это кончится?

— Вам что, — дрожащим от гнева голосом сказал Твид, когда солдаты уже не могли их услышать, — надоело сидеть в тылу? ЧП мне шьете? Не было никакого нападения! Понятно? Не было!

— Так точно, капитан. Не было, — угрюмо буркнул Вирон. И добавил, глядя в землю: — Это все из-за чокнутого. Из-за Адамса.

— Да будь он хоть сам Господь! — воскликнул Твид. — Это случайность, ясно? Простая случайность.

— Да, капитан. Случайность, — пробормотал Вирон. С того времени, как он стал старшим сержантом, никто еще не говорил с ним таким тоном. Он привык командовать новобранцами так, как считал нужным, и полагал, что никто не вправе вмешиваться в его дела. До сих пор его система работала без сбоев. Он ни в грош не ставил психологические штучки из наставлений по работе с личным составом и был убежден, что дисциплина может держаться только на страхе, а уж что такое настоящий страх, он в свое время крепко прочувствовал на собственной шкуре. — Уж я ими займусь, капитан, — с мрачным видом пообещал Вирон. — Всю душу вытрясу. Для начала отправлю на прополку полосы. Ручками, без всяких там культиваторов. Пять шкур сниму. А потом…

— Подробности меня не интересуют, сержант, — холодно произнес Твид. — Просто выполняйте свои обязанности. И не мелите языком.

— Да, капитан.

Потом до Твида дошло.

— Говорите, снова этот крестьянин? — спросил он.

— Так точно, — поспешил доложить Вирон, и капитан обратил внимание на выражение его глаз. Они горели незамутненной ненавистью, и, когда сержант улыбнулся своей звероподобной улыбкой, Твид понял, что Вирон готов стереть непокорного новобранца с лица земли, если ему представится хоть малейший повод. — Все беды во взводе — от него. Паршивая овца.

Должно быть, ненависть Вирона заразила Твида. Спустила невидимый курок. Капитана охватило непреодолимое желание что-нибудь сделать. Маниакальное, не находящего рационального объяснения упорство паренька с огоньком недоверия во взгляде. Его упрямое нежелание быть как все. Испорченные показатели взвода. Выговор от Старого Мерина. И, наконец, вид обнимающейся парочки у дверей офицерского барака. А после — понимающие ухмылки за спиной.

Нож в свежей ране.

«Наконец-то, — подумал он, приходя в состояние, близкое к опьянению. — Наконец-то ты попался, сопляк!»

Будто со стороны, Твид услышал свой неприятный смех.

Вирон вопросительно посмотрел на него.

— Вы что-то сказали, капитан?

— Я сказал, — заплетаясь языком, словно пьяный, проговорил Твид, — пришлите его ко мне. Сейчас же.

— Кого?

— Виновника, — выдавил Твид. — Кого же еще?

— Есть! — ответил Вирон и четко, словно на параде, отсалютовал. В свете прожектора ярко блеснуло его кольцо.

«Я выкорчую эту сволочь!» — подумал Твид, слушая, как командиры отделений отрывистыми голосами подгоняют отстающих.

Вирон словно прочитал его мысли. Он улыбнулся, и губы Твида растянулись в ответной гримасе, и в этот миг оба они поняли, что должно произойти. В подобном общении без слов не было ничего потустороннего. Два человека, которые объединены ненавистью к общему врагу, начинают понимать друг друга подобно близнецам, каждый из которых знает, что творится в душе другого, даже если при этом не произносится ни слова.

В глубине души капитан продолжал надеяться, что Вирон избавит его от необходимости принимать решение. Что-нибудь придумает сам, как обычно и поступают сержанты. Любое, самое гнусное наказание, но такое, которое не требовало приговора от самого Твида. Что-то внутри него противилось тому, что он собирался сделать. Но это что-то было не силах бороться с жгучим желанием растоптать ненавистного идиота, посмевшего вторгнуться на его территорию и нарушить привычное течение событий.

Нет, подумал он. Кто есть настоящий начальник в этом взводе? Я. Значит, мне и решать. Я могу делать все, что захочу, черт подери! И сделаю. Мысль о том, что он может совершить что-то самовольно, опьянила Твида еще сильнее. Он заложил руки за спину и расслабил спину, чтобы придать себе вид уверенного, облеченного властью человека, которому поручено скучное рутинное дело.

На следующем круге старший сержант выдернул Брука из строя.

— Адамс, к капитану!

Брук сбросил на землю тяжелый, наспех уложенный баул и отдал честь. Твид смерил его внимательным взглядом. Лицо солдата было мокрым от пота, ноги подкашивались от усталости, он тяжело дышал.

— Рядовой Адамс, мне платят за то, чтобы я готовил солдат, — подчеркнуто спокойно произнес Твид, хотя изнутри его распирала мстительная злобная радость. — И мое терпение не бесконечно. С сожалением должен признать, что вы не вписываетесь в стандарты Объединенных сил.

— Я стараюсь, как могу, капитан, — тяжело дыша, пробормотал Брук.

Твид обменялся понимающим взглядом с Вироном.

— Молчать, рядовой! — прорычал сержант. — Смирно!

Капитан кашлянул, прочищая горло, и изрек:

— Настоящим официально ставлю вас в известность: я принял решение направить вас на лечение. Это разрешенная процедура, которая не затрагивает прав личности и соответствует условиям призывного контракта. Вы понимаете меня?

— Да, капитан. Понимаю. Капитан, я хочу сказать, что…

— Вы отправитесь со следующей партией больных, — прервал его Твид. — Это все, рядовой. Свободны.

— Чего встал, мясо! — гаркнул Вирон. — Кругом! В строй, бегом марш!

Брук подхватил мешок, закинул неудобную лямку повыше и тяжело потрусил в темноту.

Новобранцы, потерявшие счет времени, бегали по влажным от росы дорожкам всю ночь напролет. И только когда в небе над лесом забрезжила розовая полоска, Вирон отпустил их спать. Измочаленные солдаты попадали в койки, даже не раздеваясь — не было сил.

Сбросив ботинки, Брук покосился на сопящего Гора.

— Трус! — тихо сказал он.

Гор не ответил, только его громкое сопение на мгновение сбилось с ритма.

А потом над палатками вознесся победный клич ночного певца.

* * *

Наступило воскресенье. Офицеры, не исключая и командира батальона, отправились в город на банкет по случаю визита местного губернатора. В лагере остался один только Дабл-А — несчастный лейтенант Авакян, которому подобные мероприятия были противопоказаны.

Было два часа пополудни, когда Вирон, выполняя свое обещание, выгнал взвод под палящее солнце. Новобранцам было приказано двигаться цепью, выдергивать молодые побеги и выламывать из земли прочные, словно пластмассовые, плети кустарника. Сам Вирон, заняв позицию на сторожевой вышке, бдительно следил через бинокль за дрожащими в жарком мареве фигурками и время от времени подгонял нерадивых окриками по радио. Когда ему надоедало таращиться на горстку растянувшихся по полю солдат, он доставал кусочек замши и принимался полировать свое любимое кольцо с выбитой на нем эмблемой полка, в котором когда-то служил на Фарадже.

Несмотря на регулярные опрыскивания дефолиантами, джунгли не оставляли попыток отвоевать у людей полосу безопасности. Тут и там приносимые ветром семена упорно цеплялись за жизнь, среди сожженной солнцем травы тянулись к солнцу ростки деревьев, стелились узловатые ветви кустарника, а пространство у опушки оккупировали похожие на змей лианы.

Кланяясь, как болванчики, фигурки медленно продвигались вперед. Так медленно, что было ясно — до ужина никакое чудо не поможет седьмому взводу вычистить сектор. А это означало, что работа будет продолжена и после ужина. До самой темноты. А если позволит дежурный по лагерю — бедолага Авакян, которого вновь оставили без женщины, — то и после отбоя. И это только начало, как, содрогаясь от мстительной радости, думал Вирон. Что бы ни произошло, он намеревался воплотить в жизнь свой план под кодовым названием «ежовые рукавицы».

Солнце превратило окрестности в доменную печь. Бледно-голубое небо вылиняло от жары, а кроны деревьев беспомощно поникли, словно устав бороться с безжалостными лучами. Силуэты вышек плыли и струились, норовя оторваться от раскаленной земли. Едва ощутимый горячий ветерок колыхал сухую траву, отчего по ровной, как стол, полосе прокатывались ленивые волны.

Командиры отделений, чей статус не позволял опускаться до физического труда, расхаживали впереди своих солдат, изредка для порядка понукая подчиненных и напоминая о мерах по предотвращению теплового удара. Никому из них не нравились воспитательные методы взводного сержанта, однако каждый из них хотел закончить курс адаптации и акклиматизации без лишних приключений на свою голову. Один только Санин стоял позади редкой цепи и молча разглядывал что-то на своем электронном планшете.

Вирон опустил бинокль, протер свои противосолнечные очки, что прочно вошли в моду среди солдат экспедиционного корпуса, и вновь навел окуляры на командира третьего отделения. Затем он прикоснулся к пластинке командного модуля на шее и недовольно осведомился:

— Чем это вы, черт побери, заняты, сержант?

Санин оторвался от планшета и поглядел в сторону вышки. На солнце ярко блеснул блик от его очков неуставного образца.

— Рассматриваю план укреплений, старший сержант, — донесся его ответ.

— Зачем?

— Если схема не врет, мы сейчас как раз на минном поле.

— Можете не волноваться, сержант, — бросил Вирон. — Я договорился с дежурным, сектор отключен.

— Охотно верю. Однако здесь полно «М-35» и «М-40». И те, и другие — контактного действия.

— И что?

— Я знаю эти модели. Барахло, а не мины. После сезона дождей у них начинает дурить блокировка. В полевых лагерях от них отказывались, потому что было несколько неприятных случаев.

Вирон заметил, как один из солдат, тащивший охапку веток, остановился и прислушивается к словам Санина. Потом еще несколько фигурок перестали кланяться и замерли. Мокрые от пота лица повернулись в сторону вышки.

— Каких еще случаев?

— Каких? — ровным голосом переспросил Санин. — А таких: патрули шли по отключенному полю и подрывались.

Лоснящееся лицо Вирона застыло.

— Не паникуйте, сержант, — сказал он после непродолжительного молчания. — За те два месяца, что я здесь, не было ни одного несчастного случая.

— Разумеется, — согласился Санин. — Вот только я никогда не слышал, чтобы на минном поле работали люди. Обычно этим занимаются специальные роботы, разве нет?

В словах Санина Вирон услышал скрытый вызов. Он метнул острый взгляд на стоявшего рядом с пулеметной турелью часового. Солдат немедленно отвернулся и уставился на подъездную дорогу, будто бы увидел на абсолютно пустом полотне что-то заслуживающее пристального внимания.

— Следите за вашими людьми, сержант. Я знаю, что делаю.

— Как скажете, старший сержант. Здесь вы командуете.

— Вот именно, Санин, — прорычал Вирон. — Здесь командую я.

Тем временем Брук, который не слышал ни слова из этого разговора, работал, как заведенный. Наклониться, пригнуть ботинком жесткую ветвь, потянуть на себя, потом назад, и так до тех пор, пока упрямое порождение здешних джунглей не расщепится на волокна и не отделится от корней. Кусты сопротивлялись его усилиям, как живые, а их колючки норовили изорвать форму. Ладони саднило от шершавой коры и едкого сока. Пот заливал глаза. Больше всего — разумеется, после обиды за несправедливость наказания, Брука раздражала его бессмысленность. Неужели нельзя было использовать этот наряд с пользой для лагеря? Например, выдать солдатам мачете для рубки кустов и носилки для выноса растительного мусора? Даже такому дураку, как Вирон, должно быть ясно — голыми руками они много не наработают.

По левую руку от него Бан Мун сражался с пустившей корни лианой. В паре шагов справа тяжело сопел Людвиг. Отупевший от жары Глазер собирал и стаскивал в кучу обломанные ветки. Пыль на его лице смешалась с потом и стала грязью. Новобранцы работали молча, лишь изредка кто-нибудь из солдат сдавленно ругался, уколовшись о шип.

Слух о том, что Брука вскоре отправят на коррекцию, распространился с быстротой степного пожара. За последние несколько часов никто из взвода не сказал ему ни слова. Больше никто не отпускал в его адрес едких шуточек и не выражал недовольства по поводу коллективного наказания. Брука игнорировали, словно он уже умер. Один только Санин подошел к нему после завтрака, молча постоял рядом, наблюдая, как он чистит ботинки, а потом негромко сказал:

— Ты это… держись, фермер. Все утрясется. Пока он напишет рапорт, да пока его утвердят… Что-нибудь придумаем.

— Все в порядке, сержант, — удивленный таким проявлением сочувствия, ответил Брук.

Что бы там ни решил Твид, Брук вовсе не собирался сдаваться. Утром, во время завтрака, у него возникла идея. Запивая чаем тосты с джемом и маслом, он припомнил случайно подслушанный разговор двух солдат из роты обеспечения, из которого узнал, что в боевых частях постоянный некомплект личного состава. Неожиданно для себя он подумал, что тамошние командиры, наверное, будут рады любому бойцу. Даже такому, как он. В последующие часы его идея приобрела окончательную форму. Бежать! И не просто бежать, а в самое гиблое место! И кто посмеет сказать, что он хочет слишком многого? Ведь ему нужна самая малость. Выжить. Остаться собой. Не превратиться в послушного идиота с выжженными мозгами. Не вернуться домой в виде горстки пепла в капсуле казенного образца. На большее он и не претендует. Ведь он не трус. Никто не обвинит его в дезертирстве, если он сбежит туда, где стреляют.

Вариант с бегством через минное поле под прицелом автоматических часовых и последующим пешим маршем через джунгли он отмел как несостоятельный. Он знал, что несколько раз в неделю из лагеря вылетают транспортные коптеры, увозившие к новому месту службы очередную партию пополнений. Всего-то и нужно — пробраться на борт, смешавшись с толпой. Обычно солдат после переклички бегом загоняют внутрь, и они летят в заваленном имуществом отсеке, смешавшись в кучу-малу, так что у него есть неплохой шанс ускользнуть.

Приняв решение, он неожиданно успокоился. Быть может, его убьют дикари или партизаны. Быть может, он научится солдатскому ремеслу на практике и сумеет дотянуть до вожделенной погрузки на челнок. В любом случае остаться здесь для него — хуже смерти.

Через день все решится, подумал Брук, распрямившись, чтобы перевести дух. Его комбинезон, еще час назад насквозь мокрый от пота, давно высох под палящими лучами. Во рту было сухо, язык распух от жажды, но стоило приложиться к фляге, как влага тут же выходила наружу через пот, и пить хотелось пуще прежнего.

Механические «стрекозы» прошивали заросли на опушке, словно пули. Их сигналы успокаивали: все чисто, никаких следов противника. Но Брук знал: очень часто сложная техника на Луакари необъяснимым образом отказывает и видит не то, что происходит на самом деле. Ничему здесь нельзя верить. Ничему и никому. Доверяй лишь своим глазам и своему сердцу, как на Диких землях. Чувствуй опасность нутром.

«Бежать», — снова подумал Брук. Ему как-то не верилось, что в понедельник он уже не увидит этих угрюмых, озлобленных лиц.

Ничего другого он не желал и ни о чем другом не мог думать. Даже о Веронике, которая отдалялась от него с каждой минутой, с каждым шагом по жесткой, как проволока, стерне. Теперь-то Брук понимал, что она с самого начала спланировала и тот прощальный поцелуй, и свой ранний отлет на попутном коптере. И это было бы просто прекрасно, если бы она не забыла с ним попрощаться…

Но теперь он с чистой совестью мог сбросить ее со счетов. Его детская влюбленность осталась в прошлом, а в будущем его ждали лишь сырые джунгли, засады, перестрелки и — если повезет — космический транспорт, надежная, рассудительная Марина и ферма, откуда его не выкурит и целая армия.

Однако все вышло совершенно не так, как он планировал.

* * *

Все началось с того, что Вирону надоело торчать на вышке. Спустившись на землю, он вразвалку, точно медведь, подошел к куче собранного мусора, а затем подозвал к себе Глазера, только что притащившего очередную охапку вырванной с корнем зелени.

— А ну-ка, — не снимая маски, глухо распорядился Вирон, — сожги эту дрянь, пока она снова не проросла.

— Есть, сержант, — пробормотал Глазер. Ему было совсем худо из-за жары. Встав на колени, он несколько раз щелкнул зажигалкой из коробочки аварийного комплекта, который каждый солдат носил в нарукавном кармане. Сочная зелень упорно не желала загораться. Пучки сухой травы, предназначенные для растопки, прогорали впустую, оставляя после себя лишь струйки едкого желтого дыма.

— Вот что, — сказал Вирон после короткого раздумья. — Сбегай-ка на склад вооружений. Спросишь там капрала Асада. Возьмешь у него парочку зажигательных шашек. И быстро! Давай, пошел!

Глазер поднялся с колен и заковылял к лагерю. Мертвая трава цепко хватала его за ботинки. При каждом шаге из переплетения сухих стеблей поднимались облачка пыли.

— Я сказал — быстро! — громыхнул рык Вирона. — И выпей воды, дохлая крыса!

Солдат послушно приложился к фляге и ускорил шаг. Вот он прошел мимо Брука, обдав его едким запахом пота и присыпки от мозолей. Глаза его были пусты, точно у мертвеца. Он шел напрямик, срезая путь по неубранному участку и спотыкаясь на невидимых в траве кочках. Всем своим видом он напоминал обильно потеющего пьяного.

Внезапно Брук почувствовал смутное беспокойство. Что-то неправильное чудилось в том, как Глазер бредет сквозь колыхание горячих волн.

— Эй, погоди! — крикнул Брук, но вместо крика с его губ сорвался едва слышный сиплый возглас, беспомощно угасший в траве, будто в комнате со стенами, обитыми марлей.

Глазер не повел и ухом. Один только Бан Мун, с воспаленного лица которого клочьями слезала обожженная солнцем кожа, выпрямился и неприязненно покосился на Брука. Остальные не обратили на крик ни малейшего внимания.

— Стой, дурак! — сорвав маску, уже громче крикнул Брук.

Теперь уже на него уставились все, кто оказался поблизости. В полной тишине раздался чей-то злой смешок. А в следующий миг прогремел взрыв, и Сэм Глазер исчез в вихре земли и черного дыма. Ударная волна прокатилась над травой, толкнула Брука и бросила лицом в колючий кустарник.

— Ложись! — запоздало заорали сержанты, но все и без того попадали на землю, приникнув к ней теснее, чем к любимой девушке.

Глазер наступил на древнее изобретение человеческого гения — прыгающую мину, простое и технологичное изделие, одну из тех игрушек, которые гуманно отрывают человеку ноги, позволяя ему без суеты и спешки истечь кровью. Правый ботинок несчастного вегетарианца с торчащей из него костью описал дугу и шлепнулся возле первого ряда колючих спиралей; левый спланировал куда-то в сторону леса, в то время как его хозяин отлетел в противоположную сторону, упал на спину и застыл, беспомощно разевая рот в попытке протолкнуть в себя хоть немного воздуха пополам с пылью и дымом.

То, что произошло потом на этой пыльной, напичканной смертью полосе, круто изменило всю последующую жизнь Брука.

Он не помнил, как оказался на ногах. Осознанного решения не было. Он потерял всякую связь с реальностью, с собственной волей, со своими руками и ногами, и потом, когда время успокоилось, он смог вспомнить только одно: как плыл к оседающему султану пыли и дыма — не бежал, а бесшумно, стремительно плыл в каком-то неведомом пространстве, где вместо воздуха — вязкий и липкий кисель.

Помнил, как сначала почувствовал боль от впившихся в лицо шипов. Затем вспыхнул огнем подбородок, куда его вскользь ударило осколком. И то, и другое было где-то далеко от него, просто небольшой отвлекающий фактор, сигналы о незначительных повреждениях, на которые можно отреагировать позже. Помнил, что думал об одном: насквозь видеть то, на что ступает. Чувствовать опасность задолго до того, как нога коснется земли.

Прислушиваясь к своим ощущениям, он сделал шаг, за ним другой. Казалось, пальцы его ног обрели новые, доселе неизвестные рецепторы. Ботинки превратились в продолжение тела. Предметы в глазах — плети кустарника, вышки, пятна прижавшихся к земле солдат — потеряли четкость, взгляд расфокусировался, словно он смотрел на мир сквозь очки с непомерно большим увеличением. И одновременно он видел такие вещи, которые не разглядишь и под микроскопом. Мельчайшие прожилки на листьях. Цветовые узоры на стеблях травы. Суету крохотных насекомых. Едва заметные искривления пространства над затаившейся под землей смертью. Чуял невидимые нити инфракрасных лучей. Запах металла и взрывчатки. В голове бился голос Санина. Он что-то настойчиво вдалбливал ему, увещевал, приказывал…

Мысленным усилием Брук выключил этот голос.

Мы — то, что о себе думаем, так его учили в детстве. Если в глубине души ты чувствуешь себя слабым и беспомощным, то, какими бы сильными ни были твои мышцы, в схватке за жизнь ты — пустое место. Чтобы выжить, надо верить, что ты — несокрушимая машина, способная справиться с любыми препятствиями. И тогда это убеждение становится явью — и для тебя самого, и для окружающего мира.

И Брук верил.

— Лежать! — кричали сержанты. — Мины!

Крики эти проносились мимо, странно замедленные и гулкие, слышимые будто из-под воды. Тем временем Брук шел вперед. Как ему казалось — слишком медленно. На самом деле он двигался так быстро, что после по лагерю ходили слухи, будто бы его тело скользило, не касаясь земли. Струйка крови холодила ему шею.

Казалось, тело его само знало, что нужно делать. Он действовал не размышляя, подчиняясь одному лишь инстинкту. Некогда думать, некогда оценивать, прав ты или нет. Словно святой по воде, он беспрепятственно промчался по напичканному смертью полю и опустился на колени перед оглушенным Глазером. Глаза солдата закатились, трава вокруг него была забрызгана кровью. Из месива костей и обрывков плоти на развороченных ногах толчками выплескивалась алая жидкость.

Время продолжало демонстрировать чудеса гибкости. За какие-то несколько секунд Брук успел разорвать упаковку карманной аптечки, достать жгут, перетянуть ниже колен черные от крови штанины, прямо через форму вкатить целый шприц обезболивающего, а потом сорвать с лица раненого пыльную тропическую маску и поднести к его губам флягу.

Взгляд Глазера приобрел некоторую осмысленность. Он шумно глотнул и закашлялся. Вода заструилась по его грязному подбородку.

— Глотай, мать твою! — прикрикнул Брук. — Хочешь, чтобы движок остановился? Пей!

Глазер вяло мотал головой. Он все пытался приподняться и посмотреть на свои ноги, но Брук удерживал его, положив руку на грудь.

— Не дрейфь, кудрявый, — успокаивающе бормотал он. — Скоро будешь как новенький. Слышал, что на занятиях говорили? Жетон не потерял? Ну и славно. Ты пей, пей! Вот так. Давай еще. Полегчало? А теперь расслабься. Все будет нормально. Я тебя вытащу. Слышишь? Расслабься.

— Это ты, Фермер? — слабым голосом спрашивал Глазер. — Слышь, Фермер, что это со мной? Куда меня, а?

— Ерунда, — отвечал Брук. — Простая царапина. Ты, главное, не парься, земляк. Все будет хорошо.

Свободной рукой он прижал к окровавленной шее пластинку простенького армейского коммуникатора, выданного на призывном пункте вместо своего прежнего, снабженного мощным вычислительным блоком.

— Всем, кто меня слышит! Санитаров на периметр, шестой сектор, срочно! Шок, травматическая ампутация ног, большая кровопотеря!

Говорить было неудобно — каждое слово тревожило ранку на подбородке.

— Третий пост, вас понял, вызываю медиков! — отозвался незнакомый мальчишеский голос.

— Второй пост, вижу вас! Оставайтесь на месте!

В лагере взревела сирена.

Потом он присел на корточки и приподнял тяжелое, будто свинцовое, тело. Пыхтя, он бормотал что-то успокаивающее, нес какую-то бодрую чушь — в первые минуты после ранения человек шокирован; он ощущает себя покинутым и часто замыкается на своей боли, такие умирают от самых пустяковых ран — организм просто перестает сопротивляться. Поэтому необходимо говорить, заставлять бедолагу слушать, не давать ему скатиться в черную яму безысходности. Брук хорошо помнил говорок их работника, который острым, как бритва, ножом, пластал его плечо, вырезая впившуюся под кожу плеть паутины. Помнил боль, настолько сильную, что кажется, будто ее можно пощупать руками, помнил вид собственной плоти, которая на глазах наливается краснотой и опухает, помнил омерзительное шевеление в разверстой ране…

Краем глаза он увидел, как из травы поднимается Санин. Остальные, в том числе и герой войны Вирон, продолжали лежать, с опаской наблюдая сквозь частокол травинок, как Брук, пошатываясь, тащит на себе оцепеневшего Глазера. Каждую секунду он ожидал нового взрыва, всплеска пламени, удара шрапнели, или, что хуже всего, дождя из брызг нановзвеси, после которого вся органика в радиусе поражения превращается в сухую пыль.

Пока он под рев сирены топал по извилистой тропинке к проходу в спиралях, у бетонных бункеров уже собралась порядочная толпа. Люди раздались в стороны и образовали круг, когда он ступил на хрустнувший щебень. Санитары разложили на земле носилки. Брук осторожно опустил Глазера и принялся помогать пожилому круглощекому унтеру с красным крестом на рукаве подсоединять трубки и провода реанимационного комплекса. То и дело он сталкивался руками с сухими ладонями медика. Руки унтера дрожали от волнения.

— Здесь что, нет настоящих врачей? — сипло поинтересовался Брук.

— Все офицеры в городе, — отвечал медик. — Эту иглу сюда. Прижимай вот здесь. Теперь капельницу. Синяя трубка. Нет, не эта. Теперь кардиостимулятор. Или нет, сначала болевую блокаду. Манфред, какого черта ты ждешь? Срежь эти тряпки!

Наконец, на маленьком пульте у изголовья зажглись желтые и зеленые индикаторы, зажужжали невидимые насосы, по трубкам заструились разноцветные жидкости, и тело Глазера в разрезанной на лоскутья форме обмякло и расслабилось.

Санитары подняли носилки.

— Фермер! — бормотал в полубреду Глазер. — Фермер, не бросай меня!

— Здесь твой фермер. Не волнуйся, — ответил санитар.

Глазер сонно улыбнулся и откинул голову на резиновый валик.

Сопровождаемый любопытными взглядами, Брук побрел вслед за носилками. У него что-то спрашивали, но он только кивал, его куда-то тянули, но он отталкивал чужие руки, потом носилки исчезли за дверями медпункта, двери закрылись перед самым носом, и он в растерянности завертел головой, как гончая, потерявшая след. Кто-то протянул ему тампон, смоченный в антисептике, и Брук машинально приложил его к окровавленному лицу. Боль привела его в чувство, и он наконец-то вышел из транса.

Прошло не меньше получаса, пока саперный робот — голенастый паук с длинными усами сенсоров на морде — вызволил седьмой взвод из плена. Все это время новобранцы, боясь пошевелиться, пролежали в кишащей насекомыми сухой траве. Затем появились саперы, взвод выстроили на предварительно проверенном пятачке и приказали топать к периметру след в след за роботом. Солдаты шли, пристально вглядываясь в траву и высоко поднимая ноги, точно аисты на болоте. Теперь, когда обычное с виду поле превратилось в смертельную ловушку, они чувствовали себя уже не так уверенно, как в симуляторе. Едкий запах гари натянул нервы до предела. По напряженным лицам стекали крупные капли пота.

Санин прошел первым, остановился у ограждения, обернулся и крикнул:

— Видите? Ничего страшного!

Последним на безопасную землю вышел Вирон, чье прежде красное от загара лицо теперь казалось серым. Отовсюду — из проходов между палатками, со сторожевых вышек, из теней между бараками — на него смотрели обитатели лагеря.

* * *

К потерям в Объединенных силах давно привыкли. Служба на Луакари напоминала нескончаемый конвейер. Бойцы напарывались на мины, попадали в засады или под обстрелы; их эвакуировали после ранений, отправляли домой по окончании срока службы, а им на смену прилетали новички, которые, в свою очередь, гибли, эвакуировались или возвращались на родину. В большинстве подразделений потеря бойца означала только одно: в боевом расписании образовалась прореха, которую было необходимо спешно заделать. Но для солдат седьмого взвода, до сих пор видевших смерть только в симуляторе, война все еще оставалась чем-то бесконечно далеким. Настоящее ранение товарища стало для них шоком.

Новобранцы сидели на корточках, прислонившись спинами к пыльным мешкам с песком, бездумно смотрели перед собой и прихлебывали воду из фляжек. Они были не одни. Казалось, вся жизнь в лагере в этот вечер вращалась вокруг прежде незаметного барака с полустертым крестом на дверях. Кто только не подходил справиться о состоянии раненого! Новички из других взводов. Солдаты из роты обслуживания. Сержанты, группами и поодиночке. Едкий на язык повар. Вольнонаемные служащие в форме без знаков различия. Даже местный крестьянин, ежедневно приезжавший за удобрениями, подошел к дверям медпункта и долго стоял,горестно вздыхая, неловко переминаясь с ноги на ногу и тиская в руках зачем-то сдернутую с головы широкополую ковбойскую шляпу.

Капрал Краснов принес несколько пачек сигарет.

— Парни собрали, — сообщил он.

Двое молодых бойцов притащили большую флягу с холодной водой. Повар пообещал приготовить для раненого вегетарианца морковные котлеты и рагу из фасоли с древесными грибами.

— Коли не любит мяса, будет есть отдельно! — торжественно пообещал он. И растерянно добавил, вытерев лицо мятым колпаком: — Чтоб мне сдохнуть!

— А для Фермера, — добавил он, — будет настоящий говяжий стейк.

При этих словах Пан вспомнил отрешенное, сверхъестественно спокойное лицо Брука и поежился. Так бывает, когда привычная домашняя вещь во сне вдруг оборачивается чем-то грозным и незнакомым. Опасным, словно взведенная противопехотная мина. Целеустремленным, как зенитный снаряд. И таким же бездушным.

Но то во сне…

— Кто-нибудь видел Адамса? — неожиданно спросил Санин.

— Сидит на блиндаже, — ответил Пан. — Молчит. На лес смотрит.

— Я его звал, а он радио отключил, — добавил Бан Мун.

— Да ему привычно — одному, — отозвался кто-то. — Такие они люди.

Перепуганный лейтенант Авакян, враз растерявший лоск и веселость, нерешительно остановился у высокого порога, долго вытирал ноги о пыльный ворсистый коврик и только потом робко постучал в дверь. Когда он вышел, на его красивом смуглом лице, украшенном тонкими усиками, цвела улыбка несказанного облечения.

Ближайшие к нему солдаты неохотно зашевелились, собираясь убраться с дороги. Несколько человек одновременно вскочили, торопливо застегиваясь, но Дабл-А знаком показал: мол, не обращайте внимания, не до того сейчас, и солдаты вновь опустились на корточки.

— Сидите, парни, — произнес лейтенант. — Помните пункт двадцать восемь Боевого устава.

Этот пункт гласил: «По мере возможности, не демонстрируй в зоне боевых действий знаков подчинения старшему по званию».

Вслед за Авакяном явился Вирон, сумрачный и бесшумный, как тень. Остановившись, он внимательно оглядел притихших бойцов. Никто и не подумал подать команду «смирно». Вирон набрал воздуха, открыл рот, но что-то помешало ему гаркнуть на свое распоясавшееся воинство. Может быть, неестественное напряжение, разлившееся в воздухе. А может, насупленные, ненавидящие лица солдат.

Он повернулся и исчез, так и не проронив ни слова.

— Космический волк, мать его, — пробурчал Пан. — Едва не угробил нас всех.

— Свернуть бы ему башку… — отозвался кто-то невидимый.

Все с ожиданием посмотрели на Санина, но тот, казалось, не слышал. Он сидел неподвижный, как изваяние, и с отсутствующим видом вертел в пальцах вечную зажигалку.

Быстро темнело. Обитатели джунглей, которым было наплевать на то, что какой-то невезучий солдат едва не расстался с жизнью, завели свой привычный концерт. Крупные жуки на полном ходу таранили линзы прожекторов. Двери медпункта осветились тусклой, едва разгоняющей мрак красной лампой. Солдаты с сигаретами в руках расселись вдоль стены барака, и тусклые красные отсветы падали на их лица, превращая глазницы в неясные пятна, а рты — в черные провалы. Огрубевшие от работы, обожженные солнцем руки с закатанными до локтей рукавами покоились на коленях. Разговоры были негромкими и редкими. Бойцы зевали и ежились, поглядывая в сторону палаток. Время от времени кто-нибудь пытался рассказать старый анекдот. Потом Пан достал свою гармонику, и ночь огласилась щемящими сердце звуками.

И никто не заметил, как Гор тихо поднялся и растворился в сумерках.

* * *

Перед самым отбоем из облачной хмари донесся шум турбин приближающегося коптера. Распахнулись двери медпункта, и санитары вынесли носилки с закутанным в реанимационный кокон телом. Молчаливые тени потянулись следом за ними к посадочной площадке. Сверток на носилках мало напоминал человека.

— Эй, док! Как он, в порядке? — спросил Жалсанов.

— В полнейшем, — ответил усталый санитар и сплюнул на землю. — Если не считать шока, ушиба мошонки, оторванных ног, потери полведра крови и поверхностных ожогов.

— Его вылечат? Долго будут расти ноги?

Медик в зеленом балахоне поверх комбинезона не успел ничего ответить, потому что в этот момент Глазер заскрежетал зубами и громко произнес:

— Твою мать!

Все умолкли и выжидающе уставились на восковое лицо с заострившимся носом и несмываемой надписью на лбу, перечислявшей препараты, которыми за последние пару часов была основательно разбавлена кровь раненого. Но Глазер больше не произнес ни слова. Глаза его были закрыты, ноздри трепетали; должно быть, он ругнулся в бреду, сражаясь с видимыми только ему одному чудовищами.

Гор неслышно возник из темноты, когда коптер, мигая габаритными огнями, заходил на посадку. Грудь его ходила ходуном, будто после долгого бега. Он шумно дышал. Лицо его блестело от пота. Несмотря на то, что кормили в лагере, что называется, от пуза, многие солдаты сильно похудели. Не избежал этого и Гор. Его шкура обвисла и свисала толстыми складками, точно у слона. Комбинезон, ставший вдруг просторней на два размера, торчал из-под ремней амуниции неуклюжими складками.

— Чего такой бледный, амиго? — поинтересовался Бан Мун. — Крови боишься?

Гор сжимал бесформенный предмет, завернутый в пыльную тряпку. Он пристально, словно гипнотизируя, смотрел на этот предмет и что-то невнятно бормотал себе под нос.

Пан подошел к нему, заглянул в лицо.

— Ты в норме, земляк? Что это за дрянь?

Гор вздрогнул и пришел в себя. Оглядел столпившихся вокруг солдат. И вдруг на его лице появилось какое-то новое выражение. Его губы искривились в злобной усмешке. Он развернул тряпку и молча поставил предмет на землю рядом с носилками. Предмет этот — разорванный ботинок с торчащим из голенища куском кости, который в свете прожекторов отливал зловещим розовым цветом. Новобранцы долго не могли оторвать от него глаз.

Гор отступил на шаг и обвел лица собравшихся торжествующим взглядом. Все ждали его объяснений, но он лишь молча ухмылялся.

— Где ты это взял? — наконец, спросил Людвиг.

— За ограждением, — с гордостью ответил Гор.

— На полосе безопасности? — удивился Людвиг.

— А что, ему пригодится, — сказал Гор, кивнув на раненого.

— Рваный ботинок? Ты ходил по минам ради рваного ботинка?

— Ну и что? — с вызовом ответил Гор. — Чем я хуже Фермера?

— Тебя могли подстрелить часовые, — заметил кто-то из темноты.

— Ха!

— Совсем съехал, — констатировал Бан Мун. Слова его потерялись в шуме садящегося коптера.

Но Гор его услышал.

— Зато я не трус! — вскинулся он. — Понял? Не трус!

Свист турбин терзал уши. Туман, напитанный пылью, завивался в причудливые протуберанцы. Пан посмотрел на Гора жалостливым взглядом.

— Нет, парень, ты не трус. Ты просто идиот, — бросил он. — Фермер рисковал ради раненого. А ты — ради куска мусора. Чувствуешь разницу, придурок?

Рев ветра от лопастей заглушил перебранку. Все невольно пригнули головы и прижали руками свои кепи. Транспортная «Импала» с опознавательными знаками Объединенных сил коснулась бетона, и тут же из распахнутого дверного проема, тускло освещенного красным, высунулся язык трапа. Пряча лица от секущего ветра, санитары из эвакуационной бригады соскочили на землю, подхватили кокон и ловко уложили его в жерло медицинского бокса. Затем они запрыгнули назад и принялись колдовать над аппаратурой, подсоединяя бесчувственное тело к трубкам и проводам бортового реанимационного комплекса. Медики непрестанно разговаривали с Глазером, словно не замечая, что тот их не слышит; следуя инструкции, они улыбались и что-то спрашивали у раненого, чтобы искалеченный мальчишка не ощущал себя брошенным.

* * *

Увидев коптер, заходящий на посадку, Брук понял, что ему нужно делать. Он с полной ясностью осознал, что это его шанс и что иного случая может и не представиться. Никем не замеченный, он выступил из тени барака, крадучись, перебежал посадочную площадку и замер в смерче горячего воздуха и жалящих песчинок по другую сторону машины. Голова кружилась от обезболивающего, которое щедрой рукой вкатил санитар, и Брук боялся, что потеряет равновесие и привлечет к себе внимание. Ему казалось, он уже слышит крики: «Ты куда? А ну стой!» Ветер сорвал пластырь с лица, обжег ссадины болью. Над головой нервно вздрагивал ствол опущенного к земле бортового излучателя, словно ему не терпелось исторгнуть из себя потоки смертоносных лучей. За темными стеклами блистера угадывалась голова пилота.

Наконец, Брук решился. Он глубоко вздохнул, словно надеясь выдуть из себя все сомнения и страхи, склонился под гнетом ураганного ветра и бросился вперед. Ему осталось всего три шага до трапа, когда на пути неожиданно возник Санин. С разбега налетев на него, Брук остановился без сил, будто игрушка, у которой кончился завод.

— Дайте пройти, сержант! — в отчаянии выкрикнул он. — Я все равно здесь не останусь!

Санин молча поманил его пальцем.

— Отлежись там с недельку! — прокричал он на ухо Бруку. — А там, глядишь, дерьмо поуляжется. И не болтай, понял? В бутылку не лезь. Ты меня слышишь? Сиди тихо, как мышь. Ничего не знаю, ничего не помню. Понял? Кивни, если понял!

Слова сержанта терялись в грохоте винтов. Не веря своим ушам, Брук машинально кивнул. И тогда Санин шагнул в сторону и подтолкнул его к трапу.

— Этого тоже зацепило! — крикнул он санитару. — Забирайте!

Маленький санитар, чье лицо скрывалось в тени козырька шлема, ухватил Брука за плечевой ремень и втащил внутрь. Бортстрелок, похожий на головастое чудище, нервно облизнул губы, молча посторонился и, не успела спина Брука коснуться кушетки, накинул на него привязные ремни и щелкнул замками.

— Какого дьявола? — недовольно спросил второй санитар, оторвавшись от клавиатуры реанимационного бокса. — В запросе значится всего один раненый. Где твоя сопроводительная карта?

Брук в растерянности пожал плечами. Мол, не моя проблема, я человек маленький, приказали лететь, я и лечу.

— Ну и бардак тут у них! — бросил в сердцах санитар. — Лежать-то можешь?

Брук кивнул.

— Тогда терпи. Посмотрим тебя попозже. Держись крепче.

— Пусть только попробует изгадить мне палубу! — донесся голос пилота.

— Будет тошнить — возьми пакет в кармане, — буркнул санитар. — Вон там, справа.

И тут кто-то закинул в машину тюк с вещами.

— Держи, Фермер! — крикнул солдат. — Мы твое барахло собрали! И пожрать немного. В дороге пригодится…

Брук узнал голос Пана. Он вгляделся и рядом с массивной фигурой увидел Бан Муна, опасливо втягивающего голову и крепко вцепившегося в козырек своего кепи. Плечом к плечу с ним стояли Кратет и Жалсанов, Микадзе и Людвиг. Все их отделение теснилось у трапа. Лучи прожекторов исчертили лица солдат глубокими тенями, но Бруку показалось, будто парни улыбаются. Ветер рвал их комбинезоны.

— Счастливо тебе! — сощурившись так, что глаза превратились в едва заметные щели, крикнул Бан Мун. Он махнул рукой, и воздушный ураган тут же сорвал его кепи. — Пригляди там за Длинным!

— Напиши, как устроишься! — прокричал Пан.

Ошеломленный, Брук молча кивнул, не догадываясь, что его жест невидим в тусклом свете бортового освещения.

Медик уселся на сиденье и что-то пробормотал в коммуникатор. Свист турбин резко усилился. Нервный бортстрелок опустил стекло шлема, за которым тут же зажглись зеленые точки индикаторов, и нырнул в свой кокон. Через пару мгновений с гулом ожили оружейные приводы.

Крики снаружи привлекли внимание санитара.

— Стой! Стой! — орали с посадочной площадки. — Задержите взлет!

Через дверной проем Брук увидел, как сквозь толпу к трапу рвется Вирон.

— Дорогу, свогачи! Расступись! — бесновался Вирон, но новобранцы стояли, тесно сомкнувшись и крепко ухватив друг друга за ремни, так что все, что оставалось старшему сержанту, это в бессильной ярости молотить кулаками по спинам солдат, поджавшим губы в мстительной гримасе.

— Что там еще? — свесившись наружу, крикнул солдат.

— Беда с этими тыловыми вояками! — недобро ухмыльнувшись, ответил Санин. — Едва царапнет, и уже зовут мамочку!

Санитар понимающе кивнул, ударил по сенсору, и трап втянулся куда-то под палубу. Красные плафоны погасли.

— Пошел! — крикнул Санин и, присев, взмахнул руками в жесте, означавшем отрыв. — Давай, пошел!

В следующий миг «Импала» дрогнула и оторвалась от бетона, унося в сырую ночную мглу одного раненого и одного беглеца.

— Спасибо, сержант! Пока, ребята! — запоздало крикнул Брук, но голос его потерялся в реве ветра за бортом. К горлу Брука подкатил комок. Глаза защипало.

Это от ветра, подумал он. Точно, от ветра.

В лагере потом долго вспоминали о новой выходке Фермера.

Все повторяли и повторяли, пока история не обросла совершенно невероятными деталями.

— Просто встал и побежал, — рассказывал часовой, сменившийся с поста на вышке. — Чтоб мне сдохнуть, встал и побежал. Как заговоренный. Прямо по минам.

— А ночью исчез, — добавлял другой. — Испарился. Будто призрак какой.

— Неспроста у него одни семерки в номере, — говорил третий. — Счастливчик, каких поискать…

А тем временем Брук лежал в мягком пластиковом ложе и, вытянув шею, смотрел в раскрытую дверь на покосившуюся землю, на уносившееся вниз и вбок скопление палаток и бараков, на прожектора, пронзавшие тьму бело-оранжевыми щупальцами, на превратившихся в бессильных букашек Твида и Вирона; смотрел до тех пор, пока лагерь не обернулся мутным оранжевым пятнышком, мерцавшим в ночи подобно зловещему глазу. Потом санитар нажал на сенсор закрывания двери, и земля скрылась из вида, оставив Брука в полумраке, едва освещенном помаргиванием индикаторов медицинского комплекса.

Брук был сбит с толку. Происходящее упорно не желало укладываться в голове. Он не мог понять, как такие угрюмые, ограниченные, трусливые и завистливые типы вроде горожан могли измениться так быстро?

Или это изменился он сам?

Но одно Брук знал абсолютно точно: завершилась одна глава его жизни и начинается другая.

* * *

Старший сержант Вирон тоже чувствовал, что в его жизни начинается новая глава. Мало ему этих чертовых мин, а тут — на тебе, на его шее еще и дезертирство. Так и не сумев пробиться к медэваку, он стоял среди ухмыляющихся сопляков и что-то угрожающе бормотал себе под нос. Развернуться и уйти означало потерять лицо. Стоять и наблюдать за распоясавшимися салагами, которым давным давно полагалось спать, было выше его сил.

В конце концов Вирон решил прибегнуть к испытанному средству для восстановления душевного равновесия. То есть напиться. Он окинул внимательным, запоминающим взглядом кучку сорвавшихся с поводка щенков, резко повернулся на каблуках и направился к сержантскому клубу.

Это полуофициальное заведение располагалось в задней части авторемонтного бокса и было отделено от помещения с полуразобранными машинами тонкой временной перегородкой. Клуб открывался вечером, когда на дежурство заступала новая смена караула. В это время в ангаре зажигались электрические лампы под широкими абажурами и оживал прикрученный к стене голокуб, транслирующий новости. Иногда, вопреки стараниям многочисленных «глушилок», удавалось поймать развлекательную передачу для туристов, и тогда бармен — худой длиннорукий капрал — включал звук погромче, чтобы и завсегдатаи, и ящерицы в джунглях за периметром, и все прочие окрестные обитатели могли познакомиться с древним человеческим искусством сбрасывания одежды под музыку.

В большом помещении с закругленными стенами собралось человек тридцать. Столы в центре оккупировали игроки в карты. Оттуда доносились азартные восклицания, возгласы досады и ехидные смешки. Остальные — сержанты, ожидавшие отправки в свои части, — расселись обособленными группками и, потягивая пиво, угрюмо разглядывали мельтешащие в воздухе цветные картинки. И все вместе дружно не замечали Вирона, в одиночестве торчавшего у стойки.

А старшего сержанта одолевал страх. Никакая выпивка не давала ему забыть о скором возвращении офицеров. Настоящих, не чета этой перепуганной тени, свихнувшейся от перебродивших гормонов. Тяжелые мысли дрейфовали в голове и сталкивались, словно айсберги. Выкарабкается ли эта худая сволочь, умудрившаяся отыскать действующую мину на отключенном поле? Что будет с его ногой? И что решит комбат? Неужели дело дойдет до трибунала?

«Куратору седьмого взвода. Рапорт, — в который раз вывел он в своем планшете. — Довожу до вашего сведения, что…»

Однако на этом «что» дело снова застопорилось. «После того, как рядовой Глазер подорвался на случайной мине…» Черт! Откуда тут случайные мины? Где, к херам собачьим, он нашел эту самую мину? Это ж не рапорт получается, а петля на шею. Нет, надо начать с начала. Все началось с нападения. И ведь не врут попы! Есть потусторонний мир! Есть! Не иначе, этот чертов лейтенант вылез из могилы, чтобы доконать его. Не получилось на Фарадже, так он возник здесь. Нашел! Отыскал в другой галактике! А ведь он докладывал! Докладывал! А Твид его покрывает. Покрывает дезертира. И Санин тоже. Все они заодно.

Пиво выдохлось и стало противным на вкус. Зверски чесался желвак на раненом плече. Саднили от пота царапины на коленях.

— Нападение на старшего по званию… — невнятно бормотал Вирон. — Неподчинение приказу. Массовое неповиновение… Дезертирство…

Он вновь приложился к кружке. Струйка пива пролилась мимо губ, стекла по подбородку и забралась за ворот.

Плевать!

Хлопнула дверь. Потянуло ватным запахом тумана.

Разговоры вокруг сразу стихли. Молчание разбегалось широкими кругами, словно волны от брошенного в пруд камня.

— Тут я ей и говорю — подруга, а теперь взгляни-ка вот сюда и скажи, что ты об этом думаешь! — произнес в полной тишине чей-то насмешливый голос и смолк, устыдившись произведенного эффекта.

Изрядно окосевший Вирон крутнулся на табурете, чтобы исследовать причину всеобщего интереса, и нос к носу столкнулся с Саниным, который уставился на него злым немигающим взглядом.

Тишина не просто сгустилась — она стала тяжелой и осязаемой, как кирпич. Сотканная из дымного воздуха дикторша с золотыми кудрями тихонько бормотала о диверсии на станции монорельса.

Вирон сгреб со стойки боевой планшет и поспешно сунул его в нагрудный карман, однако смог спрятать его только с третьей попытки. Потом, не глядя на Санина, он протянул руку за кружкой. Зубы его звякнули о толстое стекло. К своей досаде, Вирон обнаружил, что посудина опустела.

— Еще пива, сержант? — поинтересовался бармен.

— Нет, — сказал Вирон.

— Да, — отрезал Санин. Он указал пальцем на кружку Вирона. — Мне того же самого.

Он опустился на высокий табурет рядом с Вироном, не сводя с него пронизывающего взгляда, от которого по спине старшего сержанта забегали ледяные мурашки.

— Хорошая ночь для занятий, — сказал Санин.

— Что?

— По рукопашному бою, — пояснил Санин.

Вирон оглядел выжидательно уставившихся на него сослуживцев.

— Хотел бы я выбить из тебя дерьмо, — тихо сказал он. — Но не могу. Я пока еще твой командир.

— И всего-то? Тогда я подожду. Осталось недолго.

Лицо Вирона налилось краской.

— Послушай, — с угрозой проговорил он. — Хватит пороть чушь. Лучше подумай, что скажешь утром, когда тебе придется объяснить, куда подевался Фермер.

Санин сделал глоток, поморщился и вытряхнул из пачки сигарету. Огонек вечной зажигалки отразился в его зрачках. На мгновение Вирону показалось, будто перед ним сидит зверь — холодный и беспощадный хищник с яростным огнем в глазах.

Зажигалка погасла. Огонек исчез. Санин выдохнул струйку дыма и оперся локтем о стойку, наблюдая за Вироном сквозь прищуренные веки.

— А ты, я вижу, уже все объяснил, а? Поди, целую поэму сочинил?

Он замолчал, заметив, что их слушает бармен.

— Ваша закуска, сержант, — обратился капрал к Санину. Затем он поставил на стойку тарелку с жареными орешками и сказал: — Поганый выдался вечер. Хотите, включу чего-нибудь погорячее? Офицеров сегодня нет.

— Погорячее? — переспросил Санин.

— Девочек, — осклабился капрал. — Настоящих, не кукол.

— Нет, спасибо, — отказался Санин.

— Тогда бокс? Турнир Восточного побережья. Пальчики оближешь!

— Ненавижу бокс, — процедил Вирон.

— Ладно, парень, включай, если ты так настаиваешь, — сказал Санин. — Только исчезни.

— Конечно. — Капрал повернулся к Вирону. — Может, чего покрепче, сарж?

— Водки, — попросил тот.

Капрал выставил на стойку тяжелый граненый стакан и исчез в подсобке, а Санин повернул голову и с любопытством уставился вверх, где под потолком шла трансляция с открытия какого-то фестиваля. Картинки уличного шествия сменились вспышками и цветными лучами, заливавшими ринг. Полуголые парни по углам оценивающе смотрели друг на друга.

— Последние минуты перед началом боя — самые напряженные, — поделился Санин. — Свист, гам, зрители орут, а тут еще тренер несет какую-то ахинею. Но ты его все равно не слышишь. Видишь только эти чертовы прожектора. И еще девочек.

Ударил гонг. В голокубе двое бойцов принялись кружить по рингу. Публика подбадривала их нестройными выкриками.

— Девочек? — не сразу сообразил Вирон. — Каких девочек?

— Клевые крошки. Разгуливают по рингу в прозрачных тряпках и показывают зрителям таблички с номером раунда. Видел бы ты, как они пролезают под канатами… Нет, здесь все не так… Никакой романтики. Тоже мне, «Турнир Восточного побережья»…

— На кой черт ты мне это рассказываешь? — поинтересовался Вирон.

Санин отвел взгляд от ринга, где один из боксеров — лысый мулат — попытался загнать своего противника в угол. Соперник — высокий смуглый парень с раскосыми глазами — ловко разорвал дистанцию и ускользнул.

— Разве не ясно? Хочу понять, что чувствует человек после того, как загнал свой взвод на минное поле.

— Не заводись, — огрызнулся Вирон. — У меня и без того тяжелый день.

— Глазер — вот у кого сегодня тяжелый день, — отозвался Санин, наблюдая, как бойцы делают пробные выпады.

Вирон поднес стакан к губам и отхлебнул, не почувствовав вкуса.

— Медик сказал, парень выкарабкается, — осторожно заметил он. — А ноги отрастут всего за месяц. Так что ничего страшного.

Китаец на ринге наконец пропустил прямой в челюсть и под возбужденную скороговорку комментатора отступил к канатам. Настырный мулат молотил его по корпусу, не давая передышки. Внимание собравшихся разрывалось между голокубом и двумя сержантами, сверлящими друг друга настороженными взглядами.

— Как ты сказал? — переспросил Санин. — Ничего страшного?

Еще минуту назад он собирался предложить Вирону найти себе секунданта, прогуляться до спортзала и выяснить отношения на ринге. Но сейчас он подумал о потрясении, которое испытал Глазер, о его боли, вспомнил бледное, отрешенное лицо Брука, его форму, пропитанную своей и чужой кровью, увидел изорванный ботинок на посадочной площадке…

— Ничего страшного? — снова спросил Санин. А потом выплеснул свое пиво в лицо Вирону. Старший сержант отшатнулся, едва не опрокинув хлипкую стойку, а Санин поднялся, отшвырнул табурет и, продев пальцы в ручку опустевшей кружки, от души врезал своему взводному между глаз. Вирон полетел вверх тормашками и врезался в столик игроков в покер. Река пролитого пива подхватила карты и хлынула на пол.

Игроки тут же вскочили на ноги.

— Дай ему! Дай! — забыв про покер, заорали они, и было непонятно, к кому были обращены их призывы — к боксерам из голокуба или к дерущимся сержантам.

Санин пнул опрокинутый стул, шагнул к оглушенному Вирону и хорошенько наподдал ему ботинком по ребрам.

— Это тебе за Глазера.

— Эй! Хватит с него! — запротестовал какой-то служака.

— Ставлю на Санина! — закричали из-за другого столика. — Мои сто!

— Да он же его убьет! Держи его!

Нахрапистый мулат из голокуба тоже получил свое и теперь, усевшись на задницу, ошалело мотал головой.

— Вставай, скотина! Вставай! — неизвестно кому орали сержанты.

Вирон медленно сел и оперся рукой об пол. Кровь из разбитой брови заливала ему глаз. Лампы под абажурами сливались в розовые кружащиеся пятна. Крики болельщиков вокруг ринга и азартные вопли сержантов спрессовались в сплошной неразборчивый вой. В голове гудело, но даже сквозь гул он услышал, как невидимый рефери ведет счет:

— …Два!..Три!..Четыре!

И тут свет заслонила тень — это разъяренный Санин, вырвавшись из рук товарищей, спешил добить своего противника. К своему несчастью, он наступил на рассыпанные орешки, нога его поехала по мокрой плитке, и Санин с маху грянулся спиной об пол, распластавшись рядом с Вироном, словно нокаутированный боксер.

— …Шесть!..Семь! — считал рефери.

Когда сержант попытался подняться, пришедший в себя Вирон наугад лягнул его ногой. Удар в живот был такой силы, что Санин откатился назад и скорчился, задыхаясь от подступившей к горлу тошноты.

Вирон тяжело поднялся на ноги и утер кровь рукавом.

— Санин, давай! — орали вокруг. — За Длинного!

Но Сергей с трудом понимал, чего от него хотят.

Беспомощно разевая рот, он пытался протолкнуть в себя хоть немного воздуха. Наконец ему это удалось, он медленно поднялся, и в этот самый момент Вирон набросился на него, рыча, как зверь, и врезал ему кулачищем в ухо. Старший сержант вложил в этот удар весь свой страх и всю ярость, так что его подчиненный перелетел через столик и грянулся об пол, попутно разметав ворох карт и бумажных денег.

Застонав от боли, Санин ощупал гудящую голову. Он почувствовал, как теплая кровь струится ему за воротник и как внутри черепа прокатываются волны неприятного эха, и испугался. У него и без того хватало неприятностей с головой. Сверху на него капало пиво. Вокруг с пушечным грохотом разбивались падающие кружки.

— А ну иди сюда, гнида! — хрипло орал Вирон. Старший сержант был в таком бешенстве, что уже ничего не замечал. Он пер напролом, распинывая стулья, расшвыривая столы и все, что оказывалось у него на пути. Ему просто не приходило в голову обойти препятствия.

— Не загораживай обзор! — крикнул кто-то. — В сторону!

— Вызывай патруль!

— Не толкайся, не на базаре, деревня!

— Это кто деревня, сморчок!?

— Эй, это мое пиво!!!

Вслед за этим раздался глухой удар — какой-то разгоряченный видом схватки сержант ухватил за горлышко полупустую бутылку и обрушил ее на голову обидчику. Но прозрачный материал, только с виду напоминавший стекло, упруго прогнулся и лишь еще больше распалил спорщиков.

— Получай!

— Наших бьют!

— Второй взвод, ко мне!

Заведение наполнилось звоном разбитого стекла, хриплыми выкриками и глухими звуками ударов. Эта сумятица спасла Санина. Перекатившись по усыпанному осколками полу, он быстро прополз между ногами дерущихся и занял оборону у стойки. С тех пор, как он пропустил первый удар, прошло не менее полминуты, и изображение перед глазами наконец обрело некоторую четкость. Ему открылась картина хаоса: разбившись на группы, младшие командиры ожесточенно тузили друг друга, используя при этом не только кулаки и головы, но и немногочисленные уцелевшие подручные средства. Под ногами хрустело стекло. Абажуры раскачивались, наполняя помещение мятущимися тенями. Пластиковый стул вылетел из кучи дерущихся, пролетел у Санина над головой и отскочил от небьющегося зеркала над баром, попутно обрушив на пол целую батарею цветных бутылок. А над всем этим бедламом продолжали битву мулат и китаец. Комментатор как раз объявил начало второго раунда.

— Чемпионат Восточного побережья, — пробормотал потрясенный Санин.

Он увидел, как залитый кровью Вирон, выпучив здоровый глаз, с руганью рвется к нему сквозь свалку, раздавая сокрушительные удары всем, кто попадался под руку. Санин, однако, был еще не совсем готов. Понимая, что в нынешнем состоянии у него есть только один шанс — быть убитым, он перегнулся через стойку, за которой скорчился перепуганный капрал, схватил бутылку и запустил ею в голову приближающегося противника, но промахнулся: бутылка лишь скользнула по плечу Вирона, упала на пол и разбилась.

— Убью!.. — Вирон оттолкнул замешкавшегося сержанта из последней партии пополнений и устремился в атаку. Он двигался с грацией атакующего бегемота, но все же приближался недостаточно быстро, и Санин успел отклеиться от стойки, чтобы противник не лишил его возможности маневра.

Они сошлись в таранном ударе лоб в лоб, как два доисторических хищника, и принялись тяжело кружить на месте и ожесточенно лупить друг друга, не отступая и не уклоняясь от выпадов врага, словно танцевали какой-то замысловатый боевой танец. Болевые точки, приемы и удары из наставления по рукопашному бою — все это забылось в обжигающем потоке взаимной злобы. Оба сержанта на время превратились в кровожадных дикарей, одержимых жаждой убийства.

Санин работал кулаками из последних сил. Правый кросс, хук слева, хук в печень… Воздух гудел от напряжения. Шум драки накатывал и отступал, словно океанский прибой. В голове взрывались ослепительные вспышки от пропущенных ударов. Наконец Вирон совершил ошибку. Когда он размахнулся и попытался провести удар в голову, Санин увернулся и контратаковал, выложившись на все сто. Сначала мощнейшим правым в нос. Следом — сокрушительная серия по корпусу. Что-то хрустнуло, голова Вирона запрокинулась, он отшатнулся, опустил руки и сел, но в последний момент успел ухватиться за противника и повалить его на пол. Там, крепко обнявшись, словно однополые любовники, они принялись извиваться и барахтаться среди луж пролитого спиртного. Оба сержанта рычали, как рычат сцепившиеся псы, оба задыхались, отплевывались и хрипели, давясь кровью и собственным соленым потом.

Кряхтя от натуги, Вирон пытался схватить верткого противника за горло, но ему никак не удавалось сжать на жилистой шее Санина мокрые пальцы. К тому же сержант яростно отбрыкивался и все норовил провести болевой прием. Наконец он изловчился и, откинув голову, изо всех сил ударил Вирона лбом в мокрое от крови лицо. Тот успел отклониться, и удар пришелся в ухо, но изрядно побитому взводному хватило и этого: руки его ослабли, и Санин тут же рванулся и откатился в сторону, оставив оглушенного врага ворочаться на полу. Однако самому сержанту досталось едва ли не больше: в голове, не переставая, шумел прибой, предметы в глазах начали двоиться, а из носа хлынула кровь.

Краем глаза Санин успел заметить, что за порогом распахнутой двери столпились разбуженные шумом солдаты из ближайших палаток. Скрываясь в ночной тени, они в благоговейном молчании наблюдали за невиданным сражением. «Турнир за звание чемпиона, — подумал сержант. — Такого ни в одном симуляторе не увидишь…»

Тем временем Вирон пришел в себя и на карачках устремился к выходу. Он понял, что ему пора уходить, пока этот бесноватый не забил его до смерти. Кровь струилась из каждой поры его тела, из уголков глаз, изо рта, из ушей, из сломанного носа; теплые струйки стекали с рассеченных бровей; казалось, липкая жидкость хлюпает даже под мышками. Буксуя и оскальзываясь на изгаженном полу, Вирон достиг спасительной двери и тяжело перевалился через порог. Солдаты, столпившиеся в проходе, раздались в стороны, когда сопящее окровавленное чудище вывалилось из освещенного дверного проема и с глухим стоном растянулось в пыли гравийной дорожки.

Они тут же посторонились снова, потому что Санин поднялся на ноги и, шатаясь, бросился следом за удиравшим врагом. Весь его вид напоминал тяжело поврежденный, но все еще способный показать кузькину мать бронепоезд. Ковыляя все быстрее и быстрее, Санин развил нешуточную скорость и вылетел за порог как раз в тот самый миг, когда Вирон вновь попытался встать на четвереньки. Не в силах замедлить свой бег, сержант споткнулся о согбенную спину взводного и полетел вверх тормашками. Его неуклюжий полет был остановлен стеной, возведенной для защиты ангара от пуль и осколков. От удара один из самых маленьких и плохо уложенных мешков дрогнул и медленно сполз с верха баррикады — прямо в руки сержанта, который машинально подхватил свалившийся с неба подарок и прижал к груди, при этом едва не закричав от боли.

Несколько долгих секунд Санин балансировал на грани сознания. Ощущение пустоты в груди раздулось до немыслимых размеров. В глазах плавали багровые круги. Вокруг него белели пятна лиц новобранцев. Никто из солдат не произносил ни слова. Распахнутые двери клуба оглашали ночь шумом набирающей обороты драки.

Потом он заметил тень уползавшего прочь Вирона. В полумраке передвигавшийся на карачках старший сержант был похож на борова. Отчего-то беглецу и в голову не приходило подняться на ноги. Точно так же Санину не приходило в голову бросить мешок, который он по-прежнему прижимал к груди. Покачиваясь на нетвердых ногах, он заковылял вслед за удиравшим взводным, упиваясь унижением заклятого врага.

Наконец он настиг беглеца, обогнал и встал у него на пути.

— Куда-то торопишься? — спросил он, с трудом разлепив разбитые губы.

Вирон, сопя и кривляясь от боли, попытался подняться. Звездный свет залил все вокруг голубоватым сиянием, и Санин различил глаза своего врага, которые сверкали на распухшем, измочаленном лице, будто стекляшки в глазницах плохо изготовленного манекена для отработки приемов рукопашного боя.

И тогда сержант собрал последние силы и вознес над головой свою ношу.

— Это тебе за Фермера, сволочь! — торжествующе прохрипел он.

Мешок качнулся и обрушился на голову Вирону. Раздался глухой удар. Дело было сделано. Взводный сержант рухнул навзничь, широко раскинув ноги, словно пьяная девка из солдатского борделя. Санин не двигался — склонившись вперед, он отдыхал, ожидая пока утихнет погребальный звон в голове. Полуодетые солдаты стояли по сторонам дороги и потрясенно молчали.

Победа досталась сержанту дорогой ценой. Земля покачивалась и вертелась, точно лодка, попавшая в водоворот. Оба глаза заплыли и кровоточили. Левое ухо представляло собой комок измочаленной плоти. Распухший нос был забит пылью и свернувшейся кровью, кожа на кулаках была содрана до самых костяшек, а каждый вдох отдавал болезненными уколами в груди. Ну а форма… форма выглядела так, будто сержанта долго волокли за грузовиком по ухабистой проселочной дороге.

Так прошло довольно много времени. Наконец Санин выпрямился и медленно, словно ребенок, только-только осваивающий искусство обращения с одеждой, расстегнул ширинку. Боль в разбитых и изрезанных руках сделала эту задачу неимоверно трудной, но в конце концов Санин справился. Убедившись, что может стоять, не раскачиваясь, он вытер грязным рукавом залитое кровью лицо и огляделся. Потом он шагнул к бесчувственному Вирону, расставил ноги пошире и приготовился совершить то, о чем так долго мечтал.

— А это — за меня, — сказал сержант и хрипло засмеялся, но тут же закашлялся и умолк.

Замерли и зрители. Однако выполнить задуманное оказалось не так-то легко — мочевой пузырь Санина словно бы закупорился наглухо.

В этот момент за бараками произошло какое-то движение, и из темноты появилась команда военных полицейских во главе с дежурным по лагерю.

Раздосадованный известием о новом происшествии Дабл-А двигался энергичной походкой, но остановился как вкопанный, как только разглядел столпившихся у входа в клуб солдат, распростертого на земле Вирона и Санина, тщетно пытавшегося завершить свою месть. Однако лейтенанта, умудренного опытом бывалого ходока, ничто не могло заставить удивляться слишком долго. Выйдя на середину дорожки, он остановился, посмотрел на бесчувственное тело, оглянулся на своих спутников и скомандовал:

— Сержант!

Санин оставил свои потуги, повернулся к офицеру и бросил руки по швам, умудрившись изобразить почти идеальную стойку «смирно». Если бы только он не забыл про расстегнутые штаны!

— Здесь! — хрипло отрапортовал Санин. Лейтенант перевел взгляд ниже пояса сержанта и тут же отвел глаза.

— Принимая во внимание закрепленную законодательно свободу личности и связанное с ней естественное право на удовольствия, все же хотел бы заметить, что столь явная демонстрация ваших… э-э-э предпочтений, может быть неверно истолкована подчиненными.

Среди новобранцев и военных полицейских послышались сдавленные смешки. Даже старший наряда — смуглый усатый унтер-офицер по имени Кастелли — не смог удержаться от улыбки.

— Виноват! — Невозмутимый Санин, отследив по взгляду дежурного предмет, вызвавший такое странное толкование его намерений, поспешно привел себя в порядок. — Это не то, о чем вы подумали.

— Это ваше личное дело, и вмешиваться в него я не намерен, — твердо заявил Дабл-А. — Однако мне сообщили о нарушении правил внутреннего распорядка.

— Неофициальный турнир по боксу, лейтенант! — нашелся Санин.

— Турнир?

— За звание чемпиона Восточного побережья, — ответил Санин и сплюнул выбитый зуб.

— В мое дежурство? После отбоя? — воскликнул Авакян. Тут он увидел, как Вирон, приоткрыв один глаз, осторожно пошевелился. — А, старший сержант… Как кстати. Я как раз собирался вас арестовать. Может, вы мне поясните, какого черта тут творится? И что здесь делают эти рядовые?

— Мятеж… — еле слышно просипел Вирон. — Нападение на старшего по званию…

Дабл-А, карьере которого в этот вечер и без того был нанесен сокрушительный урон, досадливо поморщился — на сегодня с него было достаточно чрезвычайных происшествий.

— Под арест! — распорядился он. — Обоих. Держать их порознь. И сделайте что-нибудь с этим, — он кивком указал на распахнутые двери клуба, откуда как раз пытался выскользнуть сильно побитый и насквозь мокрый от пива начальник вещевого склада.

Унтер-офицер повернулся к своему воинству и молча кивнул. Парни в белых касках поняли его без слов. Достав шоковые дубинки, они двумя колоннами устремились к месту ночного ристалища.

Однако им не стоило так торопиться. Дюжий капрал, вбежавший в заведение первым, немедленно получил бутылкой меж глаз, тяжело осел на пол и замотал головой, как бык, наткнувшийся на неизвестно откуда взявшийся столб. Но это ему не помогло. И тогда, все еще пребывая в нокдауне, капрал выцарапал из кобуры служебный пистолет и разрядил его в потолок. Должно быть, в его затуманенном сознании этот жест означал протест против неуважительного отношения к стражам гарнизонного порядка при исполнении служебных обязанностей.

Зрители взревели. Китаец, пропустивший мощнейший апперкот, отлетел к канатам. Голокуб, пораженный сразу двумя пулями, взорвался и осыпал дерущихся дождем искр. Еще одна пуля перебила электрический кабель, и заведение погрузилось в темноту, в которой тлели светлячки угасающих осколков.

Капрал совершил ошибку. Наступившая темнота лишила полицию главного преимущества перед невооруженным противником — шоковых дубинок. С этого момента все пошло наперекосяк.

— Копы! — проорал из темноты чей-то пьяный голос. — Атака с тыла!

Сработали накрепко вбитые инстинкты. Сержанты мгновенно пришли в себя и объединились против общего врага. На протяжении последующих десяти минут темнота оглашалась хриплыми возгласами, руганью, треском шоковых дубинок и звуками смачных ударов. К несчастью для военных полицейских, их можно было отличить от остальных драчунов по белым шлемам, в то время как сержанты в темноте были все на одно лицо. Это дало последним весомое преимущество, и вскоре остатки мебели были вдребезги разбиты о головы нападавших. Накал сражения снизился лишь тогда, когда с головы последнего копа был сбит последний головной убор.

В конце концов кто-то вышиб лбом входную дверь, и тогда оставшиеся на ногах стражи порядка ринулись к освещенному дверному проему, гонимые как необходимостью спасти свои ребра, так и стремлением перегруппироваться и взять реванш.

И тут в гуще леса за полосой безопасности вспыхнули и потянулись к небу светлячки трассирующих пуль.

Прожектора на периметре разом погасли и лагерь погрузился во тьму. Ночь огласилась воем сирен.

* * *

Причиной тревоги стал скромный капрал-трубопроводчик — юноша с тонкой душевной организацией и богатой фантазией, слишком ранимый и возбудимый для того, чтобы нести службу в передовых частях, и притом достаточно невзыскательный, чтобы день за днем прочищать засорившуюся канализацию на кухне или в офицерских бараках. Он был скромен, этот неприметный рыцарь разводных ключей и унитазов, и потому вряд ли согласился бы примерить на себя венок героя, ценой своей жизни спасшего товарищей. Однако, когда та бурная ночь подошла к концу, опровергать эту удобную во всех отношениях версию было некому, ибо виновник суматохи был уже мертв.

Должно быть, на капрала Бранко, до той поры видевшего трупы разве что в симуляторе, слишком сильно подействовал вид искалеченного парня, повсюду, где только можно, проповедовавшего образ жизни без насилия над матерью-природой.

Глазер был всего на полгода младше капрала, но теперь он стал на треть метра короче, и Бранко думал об этом весь вечер. Когда-то Глазер жил во Фремберге, на триста третьей улице, совсем рядом от дома самого капрала, и Бранко представлял запах мокрой тополиной коры после того, как поливальные установки смывают с улиц горячую дневную пыль, и неясные огни воздушных машин, которые проносились высоко в ночной дымке, словно неприкаянные ангелы.

Но вот Глазер окончил школу, промедлил с поступлением в колледж, был заграбастан вербовщиками, прилетел на военном транспорте на Луакари и едва не погиб в свои неполные девятнадцать лет, наступив на похороненную в земле пластиковую банку со взрывчаткой.

Узнав о том, что ночью его отправляют в засадный патруль, Бранко пошел в солдатскую лавку, заказал большую кружку безалкогольного пива и стал думать о том, как будут выглядеть его собственные ноги, если в темноте он оступится и сойдет с тропинки или если их пес Браниган не отличит гнилой гриб от мины с бинарным зарядом.

Он думал об этом и во время инструктажа, и во время проверки оружия.

Наверное, поэтому он, чтобы немного успокоиться и заглушить страх, сразу после того, как маленькая колонна миновала проволочные заграждения, сунул под язык парочку голубых таблеток с приятным запахом. То, что капрал шел замыкающим, упростило дело — никто не заметил его слабости. Впрочем, если бы и заметил, Бранко, не моргнув глазом, соврал бы, что жует драже для свежего дыхания.

Обычно, чтобыизбавиться от беспросветной тоски будней, трубопроводчику хватало всего четверти таблетки. Но сегодня был особенный день. Капрала преследовали образы красной от крови травы. Обрубок человека, опутанный трубками, никак не выходил из памяти. И где-то там, среди черной листвы, до сих пор лежала непогребенная нога Глазера.

Когда патруль вступил под сень джунглей, стало так темно, что солдаты не различали своих рук на стволах оружия. Но Бранко это ничуть не испугало — теперь он видел все ясно, как днем. Улыбаясь, он рассматривал притаившихся на шершавых древесных стволах ящериц и ловко перепрыгивал через протянувшиеся через тропу корни.

Им овладел неописуемый восторг. Капрал с таким усердием пытался сдержать рвущийся наружу смех, что даже начал задыхаться.

Он поднял руку, чтобы отвести от лица длинную ветку, как вдруг обнаружил, что ладонь его стала прозрачной и сквозь нее видны очертания листьев. Одновременно он почувствовал, как плоть его становится тягучей и вязкой, как смола. Каждый его шаг стал плавным и бесшумным. Он больше не шел — перетекал с места на место, как заблудившийся ручей. А потом предметы вокруг начали светиться. Ночные бабочки, птицы и даже пауки в кружеве паутины — все они превратились в ярко-оранжевые силуэты, оставлявшие в воздухе медленно тающие светящиеся следы.

— Красота! — не удержался от восклицания Бранко.

— Точно! — с готовностью подтвердил раскидистый куст рядом с тропинкой.

И не успел капрал удивиться необычному явлению, как из зарослей показалась морда огромного волка. Поджарое тело хищника испускало ослепительный свет. В его жилах под лохматой шкурой струилась кобальтовая кровь.

Сияя изумрудными глазищами, волк вышел на тропу. Опасность придала капралу сил, и в голове у него немного прояснилось. Он все вспомнил — минное поле, Глазера, ночные обстрелы, пустые взгляды солдат, которых переводили в лагерь после ранений в джунглях. Он оглянулся по сторонам и обнаружил, что остался один. Снова посмотрел на тропу, и увидел все того же светящегося волка. Призрачный хищник уже поджал уши и припал к земле перед последним прыжком. С клыков его капала тягучая аквамариновая слюна.

— Попал ты, парень! — заметил куст.

— Да пошел ты! — огрызнулся Бранко. В панике он схватился за пулемет и, не глядя, взвел затвор. Вообще-то он числился вторым номером, но на прошлой неделе пулеметчик из их расчета демобилизовался и улетел домой, и капрала временно повысили в должности. Его пулемет был надежным старомодным оружием, у которого отсутствовал блок дистанционного контроля, так что Бранко мог открыть огонь без команды. Подсумки и вместительный патронный картридж были доверху набиты простыми и смертоносными патронами с остроконечными пулями в томпаковой оболочке; каждый третий патрон — трассирующий; трассеры через один — красные и зеленые; такие пули применяются в темноте для обозначения направления огня и визуального наведения воздушной поддержки и уж точно не должны были подвести при встрече со светящимися тварями и говорящими кустами.

Волк зарычал. Рык его отразился от ярких силуэтов деревьев, врезался в землю и сотряс студенистую плоть Бранко дрожью невыразимого ужаса. Объятый страхом, капрал пробормотал что-то невнятное и дернул за спусковой крючок. К несчастью, ремень пулемета зацепился за сухой сучок, и капрал, тщетно пытаясь прицелиться, выпустил треть ленты в землю перед собой, едва не прострелив собственные ботинки. Но тут сучок сломался, ствол пулемета задрался вверх, и следующая очередь по широкой дуге прошила кроны деревьев и унеслась в небо, до смерти перепугав часовых на периметре.

Несуществующий волк, естественно, нисколько не пострадал, но в лагере и в его ближайших окрестностях поднялась невероятная суматоха.

* * *

В звездных сумерках, наступивших после того, как автоматика вырубила все освещение, метались и сталкивались люди и тени. Среди палаток раздавались вопли боли и громогласные команды, однако последних было так много и их содержание было столь противоречивым, что разобраться, куда бежать и что делать, было совершенно невозможно, а потому эти команды никто не слушал. Новобранцы то и дело с треском сталкивались лбами, спотыкались о растяжки палаток, валились на землю, об упавших спотыкались бежавшие следом, при этом все так отчаянно ругались, стремясь заглушить страх перед невидимым противником, что временами перекрикивали пронзительный вой тревожных сирен. Паники добавляли и сами сержанты — окровавленные, с разбитыми лицами, в разодранной форме. Сталкиваясь лицом к лицу с очередным участником ночной потасовки, солдаты думали, что где-то действительно идет бой и среди защитников лагеря уже есть раненые. В конце концов дикий шум и выстрелы разбудили дремлющих в джунглях ночных обитателей, которые на радость ночным хищникам решили сняться с насиженных гнезд и убраться от греха подальше.

На северной стороне периметра поднялась частая пальба — это часовые на вышках били по полосе безопасности, так как теперь они были уверены, что шевеление в траве, которое производили тысячи спасающихся бегством глазастых ящериц, есть не что иное, как тени ползущих к заграждениям боевых андроидов.

Тем временем волк на тропе среди зарослей взорвался и рассыпался яркими изумрудными брызгами — такими яркими, что капрал Бранко на несколько мгновений потерял способность видеть. Однако и в наступившей темноте ополоумевший трубопроводчик продолжал дергать за спусковой крючок, прошивая ночь оранжево-зелеными строчками.

Старшина Крот, командир патруля, пытался разобраться, что же, собственно, творится. Среди треска кустов и далеких звуков сирен он четко различал только одно — грохот пулеметного огня своего замыкающего. Отдав команду рассредоточиться и занять оборону, старшина попытался вызвать капрала Бранко по радио, но тот упорно не отвечал. Очевидно, решил командир патруля, капрал ранен или его БИС вышла из строя вследствие направленных помех. И тогда старшина стал действовать строго по инструкции — передал в лагерь, что патруль подвергся нападению неустановленного противника, ведет бой, и попросил поддержать его огнем.

На самом деле потерявший связь с реальностью Бранко просто не придавал значение бормотанию наушника. Перегретый ствол его пулемета уже светился малиновым. Ко всему прочему капрал окончательно ослеп, так как патрульные в попытке прикрыть его от невидимого противника забросали кусты дымовыми гранатами. В густом желтом дыму скрылись и заросли, и торчащий меж кустами безобидный пень, чей силуэт был принят капралом за атакующего волка.

Механические часовые на северной границе, получив от дежурного указание поддержать попавший в засаду патруль, открыли сосредоточенный огонь по участку джунглей, откуда продолжали вылетать светляки трассеров. Бубуханье тяжелых пулеметов вплелось в звуки перестрелки и окончательно заглушило голос здравого смысла. Пальба поднялась уже по всему периметру: теперь часовым казалось, будто целая армия партизан надвигается на лагерь со всех направлений сразу. Беспорядочные очереди вспарывали воздух, поджигали сухую траву, уносились к звездам. В зарослях, подобно засветам на экране радара, мелькали красные вспышки разрывов. Ночной ветерок затягивал полосу безопасности тухлым дымком взрывчатки.

Старшина Крот увидел, как кроны над его головой прошивают росчерки трассеров, определил примерное направление огня, сориентировался по обстановке и отдал команду.

— Атака с правого фланга! — заорал он в коммуникатор, в горячке боя забыв перейти на закрытый канал. — Направление на три часа!

Через несколько мгновений прижатый к земле патруль выдал все, что у него было, в сторону неизвестного противника. Очереди прошили дым. С деревьев посыпались сбитые пулями листья. Гранаты унеслись во тьму и разорвались на полосе безопасности. Пули патрульных на излете перелетали через проволочные заграждения и горячими шмелями шлепались на головы обезумевших новобранцев, с криками и руганью прокладывавших дорогу к спасительным укрытиям.

Механические часовые, с восторгом встречавшие любую возможность поупражняться в стрельбе, ответили дружным залпом из гранатометов. Реактивные снаряды прочертили дуги над горящей травой и, пролетев сквозь исхлестанные пулями заросли, начали рваться среди деревьев. Завопили раненые, попавшие под дождь поражающих элементов, удивленно вскрикнул и затих рядовой первого класса Громовой, на руки которого попали капли парализующего аэрозоля, а старшина Крот, который понял, что его патруль столкнулся с превосходящими и хорошо вооруженными силами противника, закричал в коммуникатор:

— База, я Кречет! По нам бьют из тяжелого оружия! Нас прижали! Запрашиваю огневую поддержку!

Но он кричал в никуда — связь с лагерем уже прервалась. Случилось это из-за того, что отчаянно ругавшийся помощник дежурного, в темноте шаривший руками по пульту, чтобы включить дежурное освещение и систему лазерной защиты от низкоскоростных снарядов, случайно зацепил рукавом тумблер отключения питания узла связи. Когда через пару минут сержант обнаружил свою оплошность, было уже поздно — в спину одного из часовых на вышке с восточной стороны ткнулся горячий и уже совершенно безвредный кусочек металла. С воплем идущего на смерть гладиатора часовой развернул свою турель, чтобы лицом к лицу встретить проникших через периметр врагов. Неизвестно по какой причине — то ли от страха, то ли в азарте боя, необстрелянный солдат не снял палец с гашетки спаренной пулеметной установки, тем самым обрушив ливень свинца на собственные позиции.

Пулеметный ветер пронесся над головами разбегавшихся во все стороны новобранцев, за долю секунды превратил антенное хозяйство в клубок перепутанных проводов, перебил антенную мачту и в довершение ко всему навылет прошил несколько палаток хозяйственного взвода, в одной из которых спал мертвецки пьяный капрал Краснов.

* * *

Когда началась стрельба, капрал, умиротворенный, как монахиня после воскресной проповеди, громко храпел на своей койке. После принятых перед сном четырех кружек крепкого пива ему было глубоко плевать и на вой сирен, и на ругань соседей по палатке, которые, наскоро похватав одежду, выскочили наружу, чтобы занять места согласно боевому расписанию. Но после того, как пули с треском разворотили тумбочку у изголовья его кровати, Краснов открыл мутные глаза и зашевелил ноздрями, точно лесная собака, вынюхивающая добычу. Сквозь прорехи, проделанные крупнокалиберными пулями, в палатку заглядывали любопытные звезды. Над головой, распространяя удушливый чад сгоревших портянок, тлели лохмотья полога.

Понимание происходящего мгновенно всколыхнуло напластования страха, скопившиеся в душе за одиннадцать месяцев службы на передовой. Капрал пришел в себя и резко сел. В уши ворвался грохот пулеметного огня, похожий на стук колес сотни скоростных поездов. Краснов вскочил, словно подброшенный пружиной, сунул ноги в ботинки и, как был голый, кинулся к выходу.

— Черт, черт, черт! — пьяно бормотал он на бегу. — Почему это дерьмо случается именно со мной! Каких-то семь недель до дембеля!

Однако через минуту он вернулся, упал на колени, сунул руку под матрац и достал припрятанную упаковку, битком набитую ампулами в металлической упаковке. Трясущейся рукой он приложил к бедру жало инъектора и в три приема вкатил себе слоновью дозу боевого стимулятора.

Некоторое время капрал продолжал сидеть на полу и со страхом прислушиваться к стрельбе. Иногда он вздрагивал от особенно сильных звуков. Пот лился с него ручьями. Поднятые к небу глаза без зрачков отражали мутное сияние звезд. Потом он дернулся, вскочил, визгливо прокричал: «Груман, я иду!» — и выпрыгнул из палатки.

Когда капрал, низко пригнувшись и перепрыгивая от одного укрытия к другому, добрался до оружейной, это был уже совсем другой человек. Должно быть, грохочущие повсюду выстрелы, ударная доза допинга и сюрреалистическая картина неба, изрисованного следами реактивных снарядов и вспышками осветительных ракет, окончательно сломали барьеры цивилизации, выпустив на волю инстинкты кровожадного дикаря, которые до той поры мирно дремали в темных закоулках сознания Краснова. Сейчас это был отнюдь не тот дружелюбно настроенный паренек, готовый отдать товарищу последнюю рубашку, и даже не тот усталый ветеран, единственной целью которого было желание как можно скорее напиться и уснуть, чтобы скоротать еще один день в этой ненавистной стране. Сейчас это было совершенно иное существо, с полосами грязи на физиономии, наспех нанесенными в целях маскировки, кровожадный зверюга с оскаленными зубами, в воспаленном мозгу которого все перемешалось — выстрелы, лязг железа, крики команд, стоны раненых; механические часовые виделись ему чем-то вроде ночных охотников, разбегающиеся новобранцы — злобными тварями из джунглей, и даже в вышках на периметре ему мерещилась смутная опасность.

Пару раз его едва не подстрелили его же товарищи, принявшие голое существо за проникшего через ограждение диверсанта, и только неимоверная скорость, с которой Краснов петлял между палатками, не дала ему пасть жертвой дружественного огня. Но эта же скорость привлекла внимание пулеметчика с караульной вышки, краем глаза увидевшего бледное стремительное нечто, прыжками устремившееся к центру лагеря. Недолго думая, солдат повернул турель и выпустил вслед неизвестному противнику длинную очередь, которая ничуть не повредила успевшему укрыться за мешочной стеной Краснову, но зато прошила тонкие стены узла связи и в брызги разнесла только-только включившуюся аппаратуру. Посыпались искры, повалил дым, следом с грохотом взорвался пробитый баллон системы пожаротушения, наполнив тесный барак непроницаемым морозным туманом, дежурная смена бросилась врассыпную, и центральный узел связи окончательно перестал существовать как боевая единица.

Тем временем Краснов ласточкой юркнул в полуоткрытые двери оружейной. Бронированные створки за его спиной загудели от ударов пуль.

«Ну уж нет, — пробормотал капрал с кровожадной улыбкой, увидев которую, побледнел бы и самый закоренелый маньяк, — так легко вам меня не взять!»

Он оттолкнул бледного от страха андроида-оружейника, который протягивал ему подсумки с боеприпасами, пулей промчался вдоль пирамид и, тяжело дыша, остановился у шкафа, где хранилось его личное оружие — устрашающих размеров дробовик, снабженный подствольным огнеметом.

Над пирамидой помаргивал зеленый индикатор: тактический компьютер уже разблокировал замки, поэтому все, что оставалось сделать для получения оружия — это пройти персональную идентификацию. Краснов приложил ладонь к сенсорной панели, выдохнул в окошечко анализатора ДНК адскую смесь, клокотавшую у него в груди, затем распахнул дверцу и сдернул с крючка тяжеленную сбрую с нагрудным патронташем. Набросив ее поверх голого тела, он подхватил дробовик, приладил к нему баллон с зажигательной смесью и с диким воем вырвавшегося на волю демона выбежал прочь в поисках неосторожных жертв.

* * *

Чего-чего, а уж жертв в лагере, напоминавшем горящий муравейник, в ту ночь было хоть отбавляй.

Разбуженные пальбой и сиренами, рядовые Бранд и Карев, спотыкаясь и одеваясь на бегу, ринулись к ангарам, где находился вверенный им бронетранспортер. У ворот автопарка их едва не расстрелял ничего не соображавший от страха часовой, но, к счастью, его оружие было заблокировано с командного пункта, и он лишь бессильно защелкал курком. Тут-то на них и наткнулся озверевший Краснов. Перемахнув через забор точно дикий кот, он с лязгом обрушил приклад на шлем часового, а затем открыл стрельбу по воротам ангара, где скрылись до смерти перепуганные солдаты. Загнав обоих в бронетранспортер, он заодно расстрелял фонари на крыше, не обратив никакого внимания на осколки стекла, дождем брызнувшие сверху. Скорее наоборот: порезы только еще больше раздразнили его, и когда Бранд дрожащими руками завел неуклюжий «Бульдог» и дал полный газ, намереваясь показать кузькину мать окровавленному демону, что с дикими криками метался по двору автопарка, Краснов был уже совершенно невменяем. Капралу не единожды доводилось путешествовать в этой стальной коробке во время патрульных рейдов, и воспоминания об ужасах, пережитых внутри гробов на гусеницах, молнией пронзили его разгоряченную голову. Краснов явно посчитал бронетехнику оскорбительным выпадом против всей пехоты, глумлением над свободолюбивой натурой человека. И потому с отчаянным криком камикадзе он ринулся наперерез машине, с брони которой еще не успели свалиться искореженные ворота ангара.

Бранд почему-то решил, что под надежной броней им больше ничего не угрожает, и даже тот факт, что датчики машины ослепли из-за заслонивших обзор бывших ворот, не смутил его. Бормоча ругательства, он включил задний ход, чтобы сбросить хлам с орудия и дать возможность Кареву, занявшему кресло наводчика, развернуть башню и размазать, наконец, неустановленного противника, который носился вокруг и с грохотом всаживал в броню заряды картечи.

Ворота со скрежетом сползли на землю. Машина дернулась и замерла. Но стояла она недолго. Вслед за диким боевым кличем откуда-то возник шар огня, и датчики поглотила клубящаяся муть. Завыла сирена, замигали сигналы перегрева, и где-то в корме громыхнул клапан системы пожаротушения. Отсек наполнился запахом гари.

— Валим отсюда! — в панике заорал Карев.

Бранд поспешно нажал на педаль, и чадящий, залитый сугробом пены бронетранспортер с ревом взял с места, сокрушил забор и помчался напролом, оставляя за собой дорожку из капель горящего напалма.

* * *

Всего за какую-то минуту сошедшая с ума бронированная колесница произвела в лагере приема пополнений настоящее опустошение. Врезавшись в штабеля ящиков с сухим пайком, складированные возле посадочной площадки, «Бульдог» с треском разметал их, наподдал тупым носом пирамиду бочек с горючим, а затем промчался вдоль палаточной улицы, превратив ее содержимое в мешанину земли, раздавленных коек и перекрученных тряпок. К счастью для новобранцев, все они к этому времени уже находились в убежищах. Но ничего этого Бранд не знал, потому что первая же сбитая палатка накрыла обзорные датчики непроницаемым пологом. Затем под писк тревожной сигнализации Бранд резко свернул, намереваясь оторваться от преследователя, и с треском вломился в офицерскую столовую. Сокрушив хлипкие щитовые стены, бронетранспортер проехал барак насквозь, выметнулся из облака пыли, словно соломинки, переломил опоры сторожевой вышки и, не успела та обрушиться на остатки столовой, на полном ходу взгромоздился на крышу командного бункера. Раздавив антенны и размолотив гусеницами прочные бетонные перекрытия, «Бульдог», словно разъяренный бегемот, попавший на дорожку бега с препятствиями, тяжело взметнулся в воздух и с двухметровой высоты обрушился на систему траншей и огневых точек. Для разминки броневик с хрустом и лязгом раздавил парочку оборонительных роботов. Затем, провалившись в ход сообщения, он накренился, потерял скорость и принялся раскачиваться вперед-назад в попытке выбраться из ловушки. Из-под гусениц во все стороны летели куски размолотых брустверов. Под рев двигателя солдаты, укрывшиеся в траншее, бросились наутек.

Должно быть, от удара головой о рамку прицела рассудок Карева слегка помутился. Иначе чем объяснить тот факт, что сразу после того, как система контроля разблокировала оружие, он опустил ствол и с криками: «Получай, сволочь!» принялся поливать темноту беспорядочными очередями из автоматической пушки?

Трассирующие снаряды веером унеслись в ночь. Вспыхнула крыша учебного центра, в клочья разлетелся рекламный щит с изображением бравой пехоты, повсюду в местах попаданий в воздух взметнулись султаны дыма и обрывки колючей проволоки. И тогда, потеряв последнюю связь с реальностью, часовые на вышках — те из них, у кого еще остались патроны — немедленно переключились на новую цель и обрушили ливень огня на гусеничный агрегат неустановленного образца, который ворочался вокруг командного пункта и размалывал в труху центральное оборонительное кольцо лагеря.

Уже через минуту злополучный «Бульдог» представлял собой ужасное зрелище. Пыльные тряпки и остатки строительных конструкций, опутавшие бронетранспортер, занялись чадным огнем; во все стороны с искрами разлетались сегменты активной брони, взрывающиеся под ударами крупнокалиберных пуль, а из поврежденных трубопроводов хлестала пожарная пена, уродовавшая и без того черт знает на что похожий силуэт машины.

— Да они тут повсюду! — вопил Карев, не прекращая, впрочем, отвечать на огонь наиболее активных пулеметчиков, чьи очереди сбили с башни перепутанные остатки палаток и так кстати открыли обзор датчикам наведения.

В этот миг раздался громкий щелчок, посыпались искры, и в воздухе повис низкий вибрирующий аккорд басовой струны. В сквозной пробоине над головой ошеломленного наводчика зашипела быстротвердеющая ремонтная пена. Еще одна пуля прошила борт за спиной Бранда и с оглушительным звоном срикошетировала от поручня в десантном отделении. На приборной панели зажглось сразу несколько тревожных сигналов. Броня машины исчерпала ресурсы защиты.

— Нас сейчас поджарят! — крикнул Карев, на мгновение обернувшись к водителю. Он напрочь забыл про вживленное переговорное устройство и теперь орал, стараясь перекричать рев двигателя и грохот, который производили сотни бивших в броню пуль. — Дави на газ!

Бранд обернулся и кивнул. Его перекошенное от страха потное лицо, на котором играли красные блики, было лицом зомби.

Вздымая фонтаны щебня и обломков бетона, горящая машина промчалась вдоль траншеи, превратила в хлам замешкавшегося механического часового, потом с ревом вздыбилась, вскарабкалась на бруствер и, наконец, вырвалась на оперативный простор. Сея хаос и панику, израненный «Бульдог» рванул в сторону жилой зоны, сметая по пути уцелевшие палатки, заборы и душевые кабинки.

* * *

Все это время капрал Краснов, завывая и улюлюкая, точно индейский шаман на церемонии пейотля, мчался следом за удиравшим врагом, поджигая все, что попадалось по пути, и навскидку паля по всем предметам, которые, как ему казалось, представляли опасность. То есть по всему, что шевелилось, издавало звуки или просто торчало из земли. Не забывая, впрочем, отправлять заряды вслед ревущей боевой машине.

Преследуя ее, он лихо перепрыгивал через траншеи, раздавленные солдатские койки и разбросанные ящики, а когда машина врезалась в стену офицерской столовой и исчезла, бесстрашно нырнул следом за ней в облако пыли и с диким воплем ворвался в полуразрушенный барак.

Что ему привиделось в припорошенных пылью кожаных диванах, в вазе из редкого костяного фарфора, в вымпеле Объединенных сил или в спортивных кубках, красовавшихся в шкафу красного дерева, не знал никто, включая самого Краснова. Но все перечисленное, как и многое другое, что уцелело после таранного удара броневика, показалось ему чем-то непривычным, а значит — опасным. Проявив недюжинную свирепость, голый капрал вдребезги разнес шкаф со спортивными трофеями, размолотил прикладом дорогую вазу с цветами, перевернул и распорол кресло командира батальона, а затем выбил дверь в кухню, где с дикими криками принялся расстреливать ни в чем не повинные котлы и шкафы с посудой, в то время как перепуганный повар-контрактник прятался в гардеробе, сжимая в руке топорик для разделки мяса. Глаза повара были закрыты, и даже когда заряд картечи проделал в стенке шкафа над его головой дыру, в которую можно было легко просунуть баскетбольный мяч, несчастный не переставал жмуриться, наивно полагая, что если он не видит чудовище, громящее кухню, то и чудовище не увидит его.

В довершение разгрома капрал бросил в морозильник для мяса осколочную гранату, перезарядил дробовик и, выбив оконную раму, исчез в ночи. Вскоре громоподобные выстрелы из его оружия доносились уже из спортзала, где Краснов палил по своим отражениям в настенных зеркалах. Истратив последние боеприпасы, он в качестве отвлекающего маневра выпустил струю огня в тренажер для отработки приемов рукопашного боя и в отсветах пожара бросился на поиски припрятанных на черный день патронов. Капрал был свято уверен, что этот решающий день, точнее, ночь, уже настал.

Прошло не меньше десяти минут после того, как Краснов убрался из столовой, прежде чем повар решился выбраться из шкафа. В темноте он поскользнулся на осколках посуды и шлепнулся в лужу разлитого масла, — лишь после этого он осознал, что остался в живых. Когда же в свете фонарика перед ним предстала картина ужасного разгрома, повар воздел руки и потряс кулаками в бессильной ярости.

* * *

Встреча бронированной машины с антеннами на крыше командного бункера не прошла бесследно: вживленные боевые системы, перестав получать указания из центра управления, перешли в автономный режим. Происходило это по-разному. Кто-то из бойцов получил рекомендации укрыться и ждать подкреплений, кто-то — удерживать позиции, а кое-кому и вовсе порекомендовали провести контратаку под прикрытием темноты и закрепиться в бункерах на внешнем периметре. Солдаты с бледными от страха лицами выползали из траншей и перебегали по направлению к проволочным заграждениям, беспорядочно паля в темноту. Им навстречу, также отстреливаясь от невидимого врага, ползли отступающие защитники периметра. Пули с треском вгрызались в мешки с песком. Головы солдат разрывались от противоречивых команд, изрыгаемых охрипшими сержантами. Эфир переполняли призывы о помощи и крики раненых.

Среди этого броуновского движения оставшиеся без управления механические часовые бросили стрельбу по опушке и переключились на извечных своих конкурентов — воздушных наблюдателей и корректировщиков. Небо осветилось бледными вспышками — и десятки маленьких механических птиц прекратили свое существование, осыпавшись вниз дождем невесомых осколков. Лишившись последнего преимущества — возможности ориентироваться в темноте, боевые системы защитников лагеря оказались не полезнее песка в пустыне. Сотни солдат одновременно превратились в слепых котят.

А в это время группа сержантов, возглавляемая Саниным, где бегом, а где ползком пыталась пробиться сквозь хаос к командному бункеру.

Где-то рядом простучала длинная очередь. Пули взметнули гравий дорожки и с визгом разлетелись от бетонной стены. Безоружные сержанты дружно бросились на землю.

— Эй, кто там! — крикнул Санин, узнавший звук армейского карабина. — Здесь свои!

Ему никто не ответил.

— Почему не стреляют минометы? — спросил юный сержант Грамс, которого, после двух литров крепкого коричневого портера, распирало желание поговорить. Необстрелянному сержанту все было в новинку — мечущиеся тени от осветительных ракет, заполошные крики, запах взрывчатки… В розовой дымке, окутавшей его мозги, все происходящее казалось военной игрой — таинственной и романтичной. Ах, эта непередаваемая неразбериха ночного боя…

— Они не знают, куда, — сквозь зубы ответил Санин. — Какая-то сволочь сбивает воздушных наблюдателей.

Он указал рукой в небо. Как раз в этот момент бледная вспышка, едва различимая на фоне осветительных ракет, возвестила о печальной судьбе еще одного летающего робота.

— Это автомехи, — заключил словоохотливый Грамс. — Страсть как не любят беспилотников. Соревновательный рефлекс. Заложен на подсознательном уровне.

— Нашли время, — мрачно пробормотал Санин. Невидимый стрелок, твердо решивший драться до последнего патрона, снова дал очередь. Бетонная стена безропотно приняла на себя результат его боевого задора. Процессия младших командиров во главе с Сергеем Саниным, который даже под пытками не признался бы в том, что заблудился, ползком двинулась дальше.

* * *

Между тем положение попавшего под огонь патруля было отчаянным. Четверо были ранены, трое, в том числе виновник происшествия, убиты, а у остальных кончились боеприпасы. Волоча на себе раненых, патрульные ползком выбрались из зоны обстрела и собрались под корнями огромного дерева, нависавшего над тропой, которая вела к подножию высоты.

Позади них гремела заполошная пальба.

— Там их целая армия, старшина! — выразил общее мнение сержант О’Гилви. — Надо сваливать, пока они нас не обложили!..

В конце концов патрулю удалось добраться до высоты и занять оборону в ожидании эвакуации. Взорам потрясенных солдат предстал лагерь, который выглядел так, будто по нему стреляла артиллерия всех террористов на свете. Эта картина окончательно убедила старшину Крота в том, что он имеет дело с беспрецедентным в истории Объединенных сил партизанским наступлением. Связавшись с командным спутником по каналу экстренной связи, он запросил артиллерийскую поддержку, сбивчиво доложив, что патруль попал в засаду и был разгромлен сразу за периметром, что сам лагерь атакован крупным и хорошо вооруженным соединением противника, который уже частично прорвал оборону, по всей видимости, ведет бой на второй линии укреплений, вот-вот предпримет последнюю атаку, и что в атаке задействована не только живая сила, но и бронетехника.

Через пять минут на джунгли обрушилась вся мощь баз огневой поддержки, дислоцированных в окрестностях Мунбери. Стволы лесных великанов вспыхивали, подламывались и, не успев коснуться земли, разлетались в щепки. Багрово-зеленые вспышки превращали заросли в осыпающиеся волны пыли. Дымное марево, пронизанное сполохами разрывов, скрыло звездные россыпи и придало пейзажу какой-то потусторонний, вызывающий содрогание вид. Патрульные лежали в наскоро отрытых укрытиях, слушали, как на лес вокруг них с пронзительным воем валятся все новые снаряды, и молились, чтобы какой-нибудь невыспавшийся лейтенант на пункте управления стрельбой не перепутал угол возвышения или еще какую-нибудь мудреную артиллерийскую дребедень. Старшина Крот, затягивая повязку на раненой руке, клятвенно обещал себе, что если выберется живым из этого кошмара, то непременно возьмет отпуск, который использует на то, чтобы добиться перевода куда угодно, лишь бы оказаться подальше от Менгена, и дьявол с ней, с боевой надбавкой.

* * *

Напросился — получи! Экспедиционный корпус и союзные менгенские силы демонстрировали самый слаженный из видов боевых искусств — комплексную огневую поддержку по вызову. Небеса расползались по швам. Земля тряслась от ударов реактивных снарядов. Горбоносые беспилотники с ревом проносились над холмами и роняли в дымную пелену баки с напалмом. Пурпурные вспышки озаряли ночь отсветами адских костров.

Должно быть, зрелище пылающих джунглей придало уверенности доблестным защитникам лагеря: сразу несколько пуль прошили моторный отсек сбесившегося «Бульдога». Захлебываясь дымом и горячим маслом, многострадальная машина крутанулась на месте, а затем, размотав перебитую гусеницу, врезалась в колпак огневой точки, где содрогнулась и навсегда затихла. Бросив рукоятки наведения ставшей бесполезной пушки (башню заклинило после нескольких удачных попаданий), Карев сполз с сиденья наводчика. Затем, не сговариваясь, экипаж открыл аварийный люк в днище и под грохот избиваемой брони покинул задымленный отсек, едва не ставший их братской могилой.

Росчерки трассеров, летевших, казалось, со всех сторон, рев невидимых самолетов, ходившая ходуном земля — все это убедило Бранда и Карева, что им необходимо спрятаться и пересидеть этот кошмар в безопасном местечке. Передвигаясь на четвереньках так быстро, как только можно, они в рекордное время преодолели две сотни метров по системе дренажных траншей, пока не достигли мостика рядом с посадочной площадкой, где и скорчились в спасительной тени под бетонным настилом.

Там они и выжидали, вздрагивая от взрывов и закрыв головы руками, в то время как лейтенант Авакян, задействовав резервную систему связи, требовал от всех участников перестрелки прекратить огонь. Но Бранд и Карев не помышляли ни о какой стрельбе, потому что их личное оружие осталось в подбитой машине. Оба понемногу приходили в себя, оба проклинали себя за глупость и лихорадочно пытались придумать хоть какое-то оправдание собственной трусости. Они все еще перебирали варианты, тихо перешептываясь, когда небо над лагерем посветлело и пятеро покрытых копотью солдат из наспех собранного наряда усиления, ползком добравшись до бронетранспортера, открыли люк десантного отсека и, осветив его красными фонариками, обнаружили, что внутри пусто.

— Никого нет, лейтенант, — доложили они дежурному по лагерю, подъехавшему на другом бронетранспортере и взявшему на себя руководство обороной. — Все обыскали.

Начальник команды военной полиции, присутствовавший при этом докладе, едва не задохнулся от возмущения. Он был твердо уверен, что в боевой машине находились диверсанты, а недавняя драка в сержантском клубе лишь подкрепляла его уверенность в том, что среди защитников лагеря вполне могла затесаться парочка-другая приспешников партизан.

— Я сам видел, как из нее стреляли по вышкам! — горячился Кастелли, поблескивая одним глазом, так как второй заплыл и скрылся за фантастических размеров синяком. — И по бункерам! И посмотрите, что они сделали с командным центром!

— Проверьте сами, — предложил рядовой первого класса, потирая обожженную кисть. — Это обычный «Бульдог», спрятаться там негде.

Дабл-А оглядел окрестности с высоты башенного люка и выразил осторожное сомнение в том, что причиненные разрушения — дело рук всего одного заплутавшего в темноте бронетранспортера.

— Это все тот чокнутый алкоголик, — пояснил унтер-офицер. — Сколько раз я докладывал комбату, что Краснова нужно изолировать! Я трижды задерживал его в совершенно невменяемом виде! Вы знаете, что он ворует боевые патроны? Последний раз мы нашли целый склад в яме рядом с уборными!

Дабл-А засомневался еще сильнее:

— Вы хотите сказать, что весь этот бедлам устроил пьяный капрал и что этот капрал в одиночку загнал сюда бронетранспортер, а потом заставил его экипаж развалить половину лагеря? Да кто он, по-вашему? Боевой андроид?

Кастелли тоже заколебался: неверие дежурного по лагерю было заразительным.

— Я понимаю, что это звучит странно, — сказал он, — но я сам видел, как Краснов выбегал из автопарка и палил по «Бульдогу». Он был без одежды…

— Без одежды? — переспросил Дабл-А. — То есть вы видели, как голый Краснов гонялся за вооруженной бронемашиной?

Унтер-офицер совсем смешался.

— Так точно, видел…

Улыбка лейтенанта прямо-таки сочилась участливым вниманием.

— А та, значит, отстреливалась?

— Мне так показалось…

Слова Кастелли прервал жуткий вой, донесшийся из темноты.

— Вот! — встрепенулся унтер-офицер. — Слышите? Это он!

— Скорее похоже на какое-то раненое животное, — несколько рассеянно возразил Дабл-А. Буйные события последних часов не способствовали ясности его мыслей. К тому же к нему сплошным потоком стекались доклады, и лейтенант напряженно следил через свой БИС за рекомендациями, которые выдавала тактическая система лагеря. И еще ему что-то кричал повар в разорванной куртке, которая некогда была белой.

Авакян вопросительно посмотрел на него сверху вниз.

— Ну, а вам-то чего?

— Говорю вам, лейтенант, этот парень спятил!

— Какой именно? — спросил Дабл-А. — В этом лагере идиотов — через одного…

— Да этот ваш голый капрал, — едва не плача, пожаловался повар. — Разнес мне всю кухню! Расстрелял пищевой комбайн! Сжег годовой запас салфеток! Я сам выжил только чудом! А моя посуда! Вы хоть представляете, сколько стоит столовый сервиз на двадцать персон?

Лейтенант с сомнением посмотрел на расхристанного повара.

— У этого капрала что, зуб на вас? Не поделили девчонку?

Повар отрицательно замотал исцарапанной лысой головой.

— Да мы с ним вообще не знакомы! Как-то раз видел его в солдатской лавке, вот и все. А сегодня он палил в меня из дробовика!

— Все мы немного взволнованы из-за этой стрельбы, — едва ли понимая, о чем ему толкуют, успокоил Авакян. — Ну, теперь-то волноваться не о чем — скоро прибудет группа быстрого реагирования. В общем, ситуация под контролем, — заверил он. — Идите в укрытие и ждите указаний.

Шифровальщица с узла связи не разделяла его уверенности. Очереди спаренной пулеметной установки, разнесшие всю ее аппаратуру и едва не продырявившие саму сержантшу, повергли ее в глубочайшую депрессию, о чем перепачканная сажей и грязью связистка и сообщила плохо соображающему от обилия напастей лейтенанту.

— Сначала какой-то ненормальный валит нашу антенную мачту! — возмущалась она. — А потом другой дырявит нам стены. Это не боевая часть, а сумасшедший дом! Половина аппаратуры вдребезги! Предупреждаю: я подам рапорт по команде!

— Ваше право, сержант, — рассеянно произнес Авакян, которого уже вряд ли могло что-то испугать. — А вы уверены, что узел связи не обстрелял голый капрал? Я имею в виду — из дробовика?

— Конечно, уверена! — ответила связистка. — Какая-то скотина лупила по нам из пулеметов!

— И то хлеб… — с облегчением пробормотал Дабл-А. Ему уже надоело слушать, что всю вину за разрушенный лагерь сваливают на какого-то мифического капрала, в то время как настоящие виновники наверняка отсиживаются где-нибудь в укромном уголке.

Лейтенант и не подозревал, насколько его предположение соответствует действительности. Бранд и Карев — одни из главных действующих лиц сегодняшней пьесы — продолжали прятаться под мостом, и их нервы напоминали перепутанные тряпки, в которые превратились палатки после столкновения с их бронетранспортером. На дне траншеи поблескивала маслянистая жидкость. Эта жидкость, представлявшая собой ни что иное, как компонент топлива для коптерных двигателей, обильно сочилась из продырявленных пулями бочек, временно складированных рядом с посадочной площадкой. Любой новобранец знал — без второго компонента, который и вызывал воспламенение в камере сгорания, эта жидкость не опаснее обычной воды. Плесни ее в костер — тот зашипит и погаснет. И потому Бранд и Карев не обращали на едко пахнущую дрянь никакого внимания. Чтобы хоть как-то успокоиться, они достали сигареты со стимулятором и принялись хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Таковая нашлась у Бранда — маленький серебристый цилиндрик, по случаю купленный на блошином рынке рядом с авиабазой.

Видимо, зажигалка кустарного производства не выдержала испытаний сегодняшней ночи: впустую пощелкав кнопкой, Бранд в раздражении отбросил измятый цилиндрик и брезгливо вытер о штаны липкую ладонь. Этим действием экипаж невезучей бронемашины решил свои проблемы раз и навсегда. Ну, сами посудите, откуда простому солдату знать о том, что в качестве топлива в дешевой поделке применяется тот самый второй топливный компонент, украденный на авиабазе? И вот блестящая штучка плюхнулась в жижу на дне траншеи как раз в тот миг, когда бронетранспортер с гордо восседающим на броне Авакяном вырулил из теснин лагерных строений и с грохотом промчался мимо моста. Хотя правильнее было бы сказать — части моста с грохотом промчались мимо бронетранспортера. Вначале из дренажной траншеи вырвался шар белого пламени, вслед за которым разом сдетонировали бочки с горючим. После первого же взрыва невесомый пепел Бранда и Карева рассеялся в воздухе, а вместе с ним по всей округе разлетелись куски моста, тлеющие щепки и раскаленные банки с мясными пайками. Волна огня, откуда все это вырвалось, промчалась над землей, перевернула бронетранспортер и превратила в головешки развалины офицерской столовой.

Расстроенный донельзя повар, как раз в этот момент находившийся на полпути к своим оскверненным владениям, опустился на колени и возблагодарил Бога за счастливый случай, благодаря которому он вовремя покинул барак. Лейтенант Авакян тоже возблагодарил Бога, хотя прежде считал себя закоренелым атеистом. Ударная волна сорвала его с брони, закрутила и швырнула через римский вал. Врезавшись в землю точно пушечное ядро, Авакян по инерции заскользил по влажной от росы траве, сбил с ног капрала Краснова, который как раз в этот момент выкопал из очередного тайника коробку с патронами, затем несколько раз перевернулся через голову и, наконец, врезался в ступени солдатской уборной. Вскочив, оглушенный лейтенант быстро ощупал себя, не веря в то, что остался цел. Тут-то он и возблагодарил Всевышнего за сохраненную жизнь. Но кроме жизни ему осталось совсем немногое. Ударная волна сорвала с него не только комбинезон, но даже пластинку коммуникатора, вырвав ее заодно с вживленным разъемом. То же, чего недоделал взрыв, довершило адское пламя. Щегольские усики съежились от страшного жара, прежде аккуратная прическа превратилась в перемешанные с грязью смолистые ошметки, а все тело покрывали красные пятна от ожогов, отчего дежурный по лагерю напоминал дикаря в боевой раскраске. Покачиваясь, он стоял с покрасневшим лицом, весь в копоти, в одних ботинках и чудом уцелевшей ременной сбруе, на которой болтались обрывки кобуры и подсумков.

В этот драматический момент капрал Краснов предпринял свою последнюю вылазку. Боевые барабаны, отбивавшие в его мозгу бешеный ритм, уже почти утихли, однако застучали с новой силой, когда после оглушительного взрыва на голову капралу свалился некто голый в камуфляжной раскраске. От сильного удара патроны из только что открытой коробки рассыпались, а сам Краснов выронил свое грозное оружие и покатился по траве. Однако он быстро оправился. Как только Краснов осознал, что подвергся самому настоящему нападению, он мгновенно впал в состояние, близкое к боевому помешательству, — примерно такое, в котором временами пребывали древние викинги, с пеной у рта грызущие попеременно врагов и края своих обшитых кожей щитов. С ревом идущего в атаку боевого слона капрал подхватил дробовик и бросился в бой. В отсветах пожара он вырвался из-за туалетной кабинки, резко затормозил и, подвывая, принялся озираться в поисках врага. Он быстро обнаружил его, благо оглушенный Авакян и не думал прятаться.

— Уооууууууу!!! — завопил Краснов, набирая скорость. Видимо, в своем наркотическом бреду он принял Авакяна за партизанского андроида. За неимением лучшего применения капрал держал свое опустевшее оружие за ствол и на бегу размахивал им, как огромной дубиной. Он явносмирился с предстоящей смертью и решил продать свою жизнь подороже. В голове несчастного уже звучали песни валькирий, призывавшие его на вечный пир в Валхаллу.

Теперь-то лейтенант поверил Кастелли: он увидел это чудовище собственными глазами — воющее, орущее, с пеной у хищно оскаленного рта и налитыми кровью глазами. Мгновенно взвесив свои шансы, Авакян бросился наутек. Оказавшиеся поблизости солдаты могли наблюдать, как голый офицер с воплем вознесся на гребень римского вала, скатился по склону и исчез в темноте. Рассказывали, что Авакян преодолел стометровку едва ли не за пять секунд, установив, таким образом, новый мировой рекорд в беге по сильно пересеченной местности. Следом за лейтенантом, изрыгая проклятия, мчалось нечто голое с дубиной. К счастью, у кого-то из солдат хватило сообразительности сбить воющее и рычащее существо струей пожарной пены. Но даже бессильно барахтаясь в грязи, Краснов продолжал отчаянно бороться с пожарным рукавом. Должно быть, в своем иллюзорном мире он принял извивающийся мокрый шланг за огромного удава.

Тем временем дежурный по лагерю лихо перемахнул через защитную стену рядом с учебным центром, одним рывком преодолел развалины догоравшей офицерской столовой и, весь мокрый от пожарной пены, скрылся за забором автопарка. Вскоре оттуда донеслись его призывы о помощи, чем-то напоминавшие вопли бесновавшегося там чуть раньше капрала.

— Зато теперь он убедился, что я не псих, — с мстительной усмешкой изрек унтер-офицер Кастелли и тут же отдал приказание своим подчиненным отловить этого чокнутого, пока он не натворил бед.

— Которого из них? — на всякий случай уточнил сержант.

— Конечно, Краснова, идиот! Свяжите его и суньте ему в зубы какую-нибудь деревяшку.

* * *

Между тем Санину, который исползал лагерь вдоль и поперек и в конце концов растерял всех попутчиков, улыбнулась удача — он наткнулся на новобранцев седьмого взвода. Среди прочих тут были и его подчиненные, вповалку лежащие на дне глубокой траншеи. Все они оказались живы, а труп с разбросанными вокруг подсумками оказался всего лишь мертвым андроидом. Несчастный разносчик боеприпасов скрючился в проходе между палатками, там, где его настигла чья-то шальная пуля. Пальба вокруг уже стихла, постепенно уступив место отдельным выстрелам, но, несмотря на это, изрядно напуганные новобранцы продолжали лежать не шевелясь. И только один Кратет, высунувшись по грудь, с увлечением палил в небо осветительными зарядами из невесть как добытого гранатомета.

— Какого лешего ты делаешь, солдат? — строго спросил Санин.

Кратет медленно повернул голову и вгляделся в избитое лицо своего командира.

— Здесь темно, сержант, — наконец сообщил новобранец.

— В бою и должно быть темно, дубина! Ты ведь не хочешь, чтобы тебя подстрелили, как утку в тире?

— Никак нет, — вынужден был признать Кратет. — Не хочу. А что такое утка?

Санин одной рукой взялся за ручку гранатомета, а другой резко толкнул Кратета в грудь. Растерянный новобранец выпустил оружие, споткнулся о чью-то спину и шлепнулся на задницу. Потом сержант спрыгнул в траншею, где сгрудились полуголые солдаты седьмого взвода. Здесь были Людвиг, Пан, Бан Мун, бледный от страха Гор, а также несколько рядовых из других отделений.

— А меня зацепило, — слабым голосом сообщил Людвиг и показал свою кое-как забинтованную руку. — Вот сюда.

— А я воткнул в него иголку! — похвастался Кратет. — Из… — он наморщил лоб. — Ну, как ее…

— Из аптечки! — привычно подсказал Пан.

— Черт бы вас побрал, дурачье! — выругался Санин. — Где ваши комбинезоны? Какой толк от формы, которую не берут осколки, если вы ее не носите? Вы что, забыли, как нужно действовать по тревоге?

Он оглянулся на труп, чье белеющее в полумраке лицо поразительно напоминало физиономию взводного. Но, к великому сожалению сержанта, это был не Вирон. В сердцах Санин сплюнул под ноги и скривился от боли в разбитых губах.

— Почему вы без ботинок? — прорычал он, увидев босые ноги Пана.

— Но нам никто ничего не сказал, — несмело возразил Пан. — Мы решили, что это учебная тревога…

— О, боже! — страдальчески сморщился Санин. — Сохрани и помилуй этот гребаный детский сад!..

В этот момент земля под ногами задрожала, и в небо рванулся столб огня. Уши заложило от страшного грохота.

— В укрытие! — завопил сержант, тщетно пытаясь перекричать звуки вторичных разрывов.

Пихаясь, новобранцы ринулись ко входу в блиндаж. С неба, кружась, падали горящие обрывки. Кусочки раскаленного щебня впивались в мешки с песком, словно пули. Расплющенная банка из-под сухпая влетела в блиндаж и завертелась юлой.

— Иисус на самокате! — ругнулся Жалсанов, отдернув ногу. — Горячая!

Через несколько минут связь заработала и тактический компьютер начал рассылать вводные. Санин принялся выталкивать солдат из блиндажа.

— Все помнят, что нужно делать при сигнале «Шторм»? — кричал он. — Давайте, давайте! Занимаем места согласно расписанию! Наш гидрант номер пять! Вы двое — бегом за лопатами!

Ветер принес с собой волну едкого дыма.

— Ну и пекло! — воскликнул Пан, оглядевшись по сторонам.

В неровном свете осветительных ракет окрестности вокруг посадочной площадки напоминали изрытый кратерами астероидный пейзаж. Земля спеклась в хрустящую корку. Повсюду, насколько хватало взгляда, догорали какие-то обломки. Казалось, самый воздух трещит от нестерпимого жара.

— Надеть воздушные маски! — приказал Санин. Затем, оглядев свое жалкое воинство, он покачал головой и процедил: — Тем, у кого они есть…

Уже через несколько минут солдаты седьмого взвода, исключая лишь нескольких легкораненых, тушили пожары и оказывали первую помощь обожженным. Когда мимо них промчался голый Авакян, сержант Санин распрямился и четко отдал честь вопящему во все горло дежурному по лагерю. Затем он в резких выражениях отправил нескольких новобранцев посообразительнее отловить контуженного лейтенанта. Сначала, правда, он хотел попросить их оказывать офицеру должное уважение, но передумал. Скорее всего, в подобной ситуации такая просьба показалась бы бессмысленной.

«Черт подери, — устало подумал Санин. — Что же случилось с проклятой армией? Куда она катится, мать ее, если даже офицеры бегают по лагерю в чем мать родила и хнычут, как последние салаги?»

* * *

«Вертушка» стрекотала над джунглями, оставляя позади громады торчащих из тумана вершин; ей навстречу над темным горизонтом поднималась светло-серая полоска. Под днищем проносились серые волны тумана, и время от времени в неровных разрывах мелькал призрачный блеск рисовых чеков или, быть может, болот — Брук никак не мог решить, что именно. Санитары в расслабленных позах сидели спиной к борту и молча смотрели в одну точку; их взгляды были пусты, словно парни в зеленых летных шлемах дремали с открытыми глазами. До Брука никому не было дела. Про него просто забыли, словно он был неодушевленным багажом.

Порывы ветра сотрясали утлую воздушную машину. Лицо холодили струйки пахнущего железом прохладного воздуха, но Бруку было тепло и уютно. Он откинулся на мягкий подголовник и закрыл глаза под бормотание старшего медицинской бригады, который устроился на откидной скамейке из нейлоновых полос рядом с бортовым стрелком и вел переговоры с базой.

Голос медика звучал ровно и безразлично: «Три девять шесть, отелю-восемь, докладываю, погрузка, э-э-э, двадцать три ноль восемь, повторяю: два три ноль восемь, квадрат ноль семь дробь один один. Две единицы ричи-нина-санта. Никак нет. Повторяю: два ричи-нина-санта…»

Брук уже оправился от потрясения, которое испытал, когда машина оторвалась от земли и унесла его прочь из лагеря. Монотонный голос медика убаюкивал, он все бормотал и бормотал, словно читал бесконечную молитву: «Травматическая ампутация обеих ног ниже колена, прием. Так точно, обеих. Один сидячий, ранения головы. Никак нет, по последнему. Сейчас уточню».

— Эй, на палубе! — крикнул он, обернувшись. — Что там со вторым?

— Осколочные в голову, — не поворачивая головы, отозвался один из санитаров. — Прыгающая мина.

— Три девять шесть — отелю-восемь, — снова заговорил старший команды. — Есть по последнему. Мина-ловушка, легкие осколочные в голову, предположительно контузия, общее состояние удовлетворительное…

Под это бормотание Брук и заснул. Во сне ему явилась тетя Агата, которая почему-то орала на него голосом Вирона. Жилы на ее тонкой шее вздулись от напряжения, словно канаты.

— Куда это ты собрался, чертов крестьянин? — вопила она. — Знаешь, что я с тобой сделаю? На куски тебя порвать, и то мало!..

Ее сменила Марина в комбинезоне пилота менгенских ВВС. Широко размахнувшись, она швырнула оторванную ногу Глазера в искусственный пруд, и лебеди-утилизаторы кинулись в драку за право сожрать щедрое подношение.

— Ну? — подбоченясь, спросила Марина. — Видишь, во что ты вляпался? А ведь я тебя предупреждала — надо было идти во Флот!

Потом машину тряхнуло, и он открыл глаза. На мгновение его охватила паника. Он не понимал, где он, как сюда попал и куда его везут. Пахло холодным железом, потом и лекарствами, лицо горело, все вокруг плыло и покачивалось, в красной мгле вырисовывались неясные силуэты, а над самым ухом, обдавая его теплом дыхания, что-то настойчиво повторял незнакомый голос.

Брук поднял руку и протер глаза — он сидел в глубоком кресле внутри воздушной машины, которая закладывала вираж перед посадкой на авиабазу. Рука его коснулась повязки на голове, и события прошедшего дня всплыли в памяти.

Один-одинешенек. Летит неизвестно куда.

Санитар легонько потряс его за плечо и снова спросил:

— Эй, малый! Ты как, не спекся?

Лицо медика в красном свете бортовых плафонов казалось лицом зомби с тлеющими угольями вместо глаз.

— Слышишь меня? — допытывался санитар. — Сколько пальцев показываю?

— Три, — разлепив запекшиеся губы, ответил Брук. — Три пальца. Я в порядке.

— На вот, глотни, — санитар протянул бутылку воды с надетым на горлышко пластиковым стаканчиком. — Потерпи, уже скоро.

Вода оказалась теплой и безвкусной. Звук двигателей изменился. Машину начало трясти. Мимо иллюминатора проносилась клубящаяся муть — коптер вошел в толщу тумана. С потолка, раскачиваясь при каждом вираже, свисали незакрепленные привязные стропы. Потом внизу показались огни авиабазы — издали они казались пригоршней светляков, копошащихся во тьме.

Кто-то из медиков ударил по сенсору двери, свет красных плафонов стал ярче, и фрагмент переборки с гулом уполз в сторону. Отсек наполнился шумом и запахами отработанного топлива. Мимо двери проносились полосы тумана, подсвеченные посадочными огнями. Брук увидел, как внизу промелькнули три огромных транспортных самолета — их неуклюжие туши громоздились на краю посадочного поля, словно выброшенные на берег киты с бессильно поникшими плавниками.

«Какие огромные», — подумал Брук. Даже в такой момент его одолевало любопытство. Он вытянул шею, стремясь увидеть как можно больше, но успел рассмотреть только пронесшиеся внизу ряды самолетов на стоянках, потому что старший санитар ухватился за страховочные стропы и встал в открытом дверном проеме.

Земля накренилась. Они летели на высоте всего несколько десятков метров и продолжали круто снижаться. В отсек ворвался порыв сырого ночного ветра, и Брук, поежившись от холода, забрался поглубже в кресло. Потом двигатели взвыли на высокой ноте, машина задрожала, задрала нос, после чего последовал мягкий толчок.

— Прибыли, — сказал маленький санитар и ловко освободил Брука от привязных ремней. — Давай помогу.

— Сам справлюсь, — ответил Брук. Он поднялся и под бормотание радио в кабине пилота спустился по трапу. Его голова все еще кружилась, отчего казалось, будто бетон под ногами покачивается, словно палуба огромного корабля.

Свист турбин постепенно затихал. Сквозь шум останавливающихся винтов стали слышны неразборчивые голоса в громкоговорителях, гул двигателей и далекие звуки сирен.

Медик подал ему тюк с вещами и указал рукой куда-то в сторону осветительных вышек.

— Тебе туда, — сказал он. — Сборный пункт для легкораненых. Держи жетон.

Брук принял у него кусочек теплого пластика.

— Что мне с ним делать?

— Нажимаешь кнопку — он пищит, если указываешь куда нужно. На сборном пункте вставишь его в считыватель. — Санитар сунул в рот сигарету и поджег ее маленькой электрической зажигалкой, сделанной в виде жучка-сувенира. — Тут недалеко, — добавил он, выдохнув дым. — Вообще-то тебя должны встретить, но местная братия вечно опаздывает. А мы ждать не можем. Вызов на вызове, мать его.

Из недр машины осторожно извлекли носилки с серым свертком.

— А Глазер разве не со мной? — спросил Брук.

— Этого сразу в операционную, — ответил санитар. Он кивнул в сторону приближающейся машины с маячком на крыше. — Вон, уже едут.

Каким-то чудом почувствовав, что говорят о нем, Глазер неразборчиво забормотал сквозь торчащие изо рта трубки.

Брук вопросительно посмотрел на санитара.

— Бредит, — пояснил медик. — Ему сейчас море по колено.

«Бедный святоша», — с жалостью подумал Брук. Он закинул лямку на плечо. Подбросил тюк, чтобы тот лежал поудобнее.

— Ну, пока, Длинный! — тихо сказал он. — Береги себя.

— Топай по белой полосе! — напутствовал его медик. — А не то попадешь под винт.

— Ладно, — сказал Брук. — Спасибо, что подбросили.

В последний раз оглянувшись на Глазера, он пошел прочь от воздушной машины, чьи лопасти продолжали медленно вращаться, словно две стальные мельницы.

Авиабаза жила своей таинственной, непонятной жизнью. От ангаров отъезжали заправщики, двое техников о чем-то спорили под брюхом штурмовика с разобранным двигателем, тупоносый беспилотник осторожно заруливал на стоянку. Над бетоном витали волнующие, незнакомые запахи.

Миновав очередную воздушную машину с зачехленными двигателями, Брук увидел, как неуклюжий транспортный коптер на стоянке готовится к взлету. Свистя турбинами, машина неспешно раскручивала массивные винты. С ее скошенных назад пилонов, напоминавших короткие крылья, свешивались гроздья ракет. Из желтого аэродромного фургона к коптеру тянулись толстые шланги.

Они змеились по пандусу и исчезали в светящейся красным пещере грузового отсека с раскрытыми, словно перезрелый бобовый стручок, створками.

Брук остановился и пригляделся к машине внимательнее. Приметил пулевые щербины на пятнистой броне. Разглядел несколько внушительных заплат на брюхе. Добротный агрегат, решил он. Таскает грузы, но при случае может дать и огоньку. И прилетел наверняка издалека. Никто не станет возить добро на таких штуках ближе, чем за пару сотен километров.

Двигатели транспортника грохотали все сильнее. И тогда Брук решился. Пока его сопровождали люди в форме, он не думал о бегстве и даже пытался представить, на что может быть похоже лечение в армейском госпитале. Он даже надеялся, что сможет выбраться в увольнение. Все-таки здесь был город, настоящий, полный соблазнов инопланетный город, один из тех, что Брук страстно мечтал повидать. Но внезапно он остался наедине с собой и мысли о рапорте Твида тут же напомнили о себе, словно застарелая боль, лишь на время заглушенная действием лекарств. Этот рапорт был как затаившаяся во тьме тварь, которая только и ждет, чтобы вонзить в тебя ядовитые челюсти.

Брук в последний раз оглянулся на едва различимый в туманной дымке силуэт медэвака. Перевел взгляд на транспортник. На пятнистом борту, чуть ниже оружейных пилонов, виднелась намалеванная по трафарету желтой краской надпись: «Трамвай в ад. Вход бесплатный».

Какое-то пьянящее, бесшабашное ощущение свободы захватило его. В груди образовалась пустота, как перед прыжком в ледяную воду. Он бросил жетон на бетон и решительным шагом направился к грохочущему транспортнику. Каждый шаг отдавался болью в лице, но Брук улыбался. Подумаешь, какие-то ссадины! Два дня, и все пройдет. На нем все зарастает, как на собаке. Пара царапин на лице — ерунда по сравнению с тем, что могли сотворить с ним сердобольные армейские медики. По крайней мере, он помнит, что было с ним вчера. Помнит Веронику и Марину, тетю Агату и Дайну. Помнит Гора, Твида и Вирона. Ведь он фермер, а фермеры никогда и ничего не забывают. Память о том, что с тобой случилось — залог выживания. На Диких землях редко удается дважды совершить одну и ту же ошибку. И кое-кому придется несладко от его памяти. Дайте срок.

«Еще посмотрим, чья возьмет!» — подумал Брук с какой-то мстительной радостью.

По широкому пандусу машины лилась вода; веселые ручейки вливались в огромную лужу, которая успела образоваться под днищем машины. Ветер рябил черную воду, выдавливал на бетон тонкие струйки. У края лужи стоял парень в летном шлеме. Прислонившись спиной к огромному колесу, он прихлебывал пиво из высокой банки и с ленивым интересом наблюдал за приближением нежданного гостя. Рукава парня были закатаны до локтей, обнажая сухие, загорелые до черноты руки. Ботинки порыжели от солнца. Длинная расстегнутая жилетка из паучьей ткани с множеством накладных карманов тяжело обвисла под весом набитых в нее боеприпасов.

Брук остановился и поправил свой вещмешок. Его напряженный слух ловил хоть какие-нибудь звуки, свидетельствующие о том, что санитары пустились за ним в погоню, но над бетоном разносился только рев огромных двигателей коптера. Над головой вспыхивал и гас слепящий луч бортового огня.

— Вы пилот? — крикнул Брук, прикрыв глаза ладонью.

Летун ухмыльнулся и покачал головой.

— Я что, похож на Бешеного Буйвола? Пиф-паф я. Стрелок. А ты что, с нами?

Брук кивнул с самым ветеранским видом, на какой был способен. Конечно, актерских способностей ему недоставало, но испятнанная кровью форма Брука и его залепленная пластырем физиономия добавили ему убедительности. Даже великий Станиславский, и тот не посмел бы бросить свое знаменитое «Не верю».

Парень смял опустевшую банку и бросил ее под ноги. Ураган тут же подхватил измятую жестянку, погнал по бетону.

— Как только технари нору дочистят, сразу взлетаем, — прокричал стрелок. — Так что не зевай.

С этими словами он застегнул жилет и полез вверх по трапу. Брук растерялся.

— А как же пилот? — спросил он, выходя из роли.

— Да Бешеному Буйволу без разницы, — отмахнулся стрелок. — Места полно.

Он уже исчез до пояса, были видны только его ноги в высоких боевых ботинках.

— Далеко нам лететь? — крикнул Брук ему вслед.

— Да уж мало не покажется, — донесся из чрева машины далекий голос.

Трап втянулся в брюхо машины, и, как только он исчез, люк начал медленно сужаться, словно окно в болотной ряске, если как следует швырнуть в нее камнем.

Брук остался один, если не считать техников, которые сматывали свои шланги, не обращая на него ни малейшего внимания. Все случилось так быстро, что он толком не понял, во что вляпался.

«Действительно, вход бесплатный, — подумал он. — Интересно, почем выход?»

Отчетливый запах крови, исходивший от лужи, был красноречивее любых ответов. Ветер раскачивал зацепившуюся за пандус трубку капельницы со смятым пластиковым мешочком для плазмы.

* * *

Комиссии из штаба дивизии никак не удавалось восстановить картину происшествия. Десантники из отряда быстрого реагирования обнаружили лейтенанта Авакяна прячущимся в полузасыпанном окопчике под опрокинутой вышкой, втиснуться в который не смогла бы и кошка. Боевого модуля при лейтенанте не оказалось; сам же офицер вместо объяснений безостановочно твердил что-то маловразумительное о голых дикарях, вооруженных дробовиками и уничтожающих все живое. Его слова частично подтверждались картечными ранами, полученными некоторыми новобранцами.

— Ну хорошо, допустим, в лагерь проникло несколько раннерсов, — нехотя согласился полковник Лан Бик. — Хотя разведка клянется, что в вашем районе дикарей не видели уже лет десять. Впрочем, вполне возможно, это авангард какой-то молодой стаи. Но как объяснить подбитую бронетехнику? А обстрел патруля из тяжелого оружия? И покажите мне дикаря, который в состоянии освоить что-нибудь сложнее винтовки! А тут… Сколько человек у вас погибло? Семеро?

— Двое сержантов и восемь рядовых, — наполнив кабинет сочным коньячным духом, доложил командир батальона, которого вместе с остальными офицерами вытащили прямо с губернаторского банкета. — И еще пятеро тяжелораненых. Кроме того, четверо пропали без вести. Я думаю…

— Раньше надо было думать! — грубо прервал его Лан Бик. — Лучше придумайте причину, по которой во вверенном вам лагере могла случиться такая бойня! Что прикажете доложить новому командующему?

— Полагаю, мы можем представить убедительную версию инцидента, полковник, — пришел на выручку своему шефу начальник штаба батальона — майор Калдаш.

Лан Бик живо повернулся к нему всем телом.

— Инцидента, майор? — переспросил он с такой злобой, что оба офицера, выряженные в перепачканную парадную форму, невольно вытянулись «смирно». — Инцидента? — повторил Лан Бик, наливаясь краской гнева. — Какого из них? Давайте-ка посчитаем. Во-первых, начисто разгромленный патруль. Как выясняется, его расстреляли ваши же часовые. Во-вторых — уничтоженный узел связи. В-третьих, какой-то ненормальный отутюжил половину лагеря, вдобавок паля куда попало из автоматической пушки. Кстати, вы выяснили, куда подевался экипаж машины? И кто снял блокировку с оружия? В-четвертых, эти ваши неизвестно откуда взявшиеся вооруженные дикари. Да еще этот вопиющий случай на минном поле! Мне продолжить список или достаточно?

— Насчет минного поля, полковник… — несмело возразил Старый Мерин.

— Да?

— Это досадная случайность. Новобранец по ошибке забрел на активированный участок.

— Случайность? И что же именно произошло случайно? То, что какой-то ненормальный загнал свой взвод на мины? Или то, что дежурный офицер позволил ему отключить периметр? А может, то, что ваши младшие командиры неспособны контролировать личный состав?

— Кое-кто перестарался, полковник, — нервно сглотнув, ответил Старый Мерин. — Я лично проведу расследование. Виновные будут наказаны.

— Перестарался? — вскинулся Лан Бик. — Ваше счастье, что тут не оказалось инспекторов из Красного Креста. Тогда вам точно пришлось бы постараться, чтобы вылезти сухим из воды. Они, знаете ли, умеют задавать вопросы. Да такие, что головы летят! Очень неудобные вопросы! Прибавьте сюда прессу — и вот вам готовый набор для трибунала!

— Слава Богу, журналисты сюда пока не добрались, — снова напомнил о себе начальник штаба.

— Да помолчите вы, майор! — бросил в сердцах полковник и сунул в рот коричневую сигариллу. Некоторое время все сидели молча, наблюдая, как Лан Бик нервно перелистывает рапорты на своем электронном планшете, отвлекаясь лишь затем, чтобы выпустить клуб сизого дыма.

— Может быть, действительно свалить все на дикарей? — спросил командир десантного батальона, до сих пор не принимавший участия в разговоре. — Эти твари мастера на такие штуки. Появился ниоткуда, нагадил, исчез… Ни следов, ни трупов.

Полковник поднялся и бросил планшет в ворох бумаг на столе.

— Чтобы нас потом склоняли во всех штабах? Лан Бик? Какой такой Лан Бик? Тот самый, у кого дикари гуляют через периметр, как у себя дома? Не знаю, как вы, а я не любитель экзотики. Не хочу остаток контракта дослуживать где-нибудь на астероиде. В моем возрасте низкая сила тяжести противопоказана.

— Тогда свалим все на партизан, — не сдавался десантник — круглоголовый, коротко стриженный крепыш, которому до смерти надоело слушать, как переливают из пустого в порожнее. — В конце концов, кто-то же разнес половину лагеря.

— Ерунда! — отмахнулся полковник. — Уже выяснили — взорвался склад с горючим. Наверняка от случайной пули. Эти остолопы со страху палили в собственные тени.

— Да ведь это топливо не опаснее воды! — возразил Старый Мерин. — Лей хоть в доменную печь — ничего с ним не сделается.

— Мои саперы обнюхали каждый уголок, — доложил десантник. — Ни следа взрывчатки.

— Чтобы эта штука шарахнула, — горячился комбат, — надо побольше, чем какая-то взрывчатка! Например, воспламеняющий компонент. Может, его пронес на себе диверсант-смертник? Вот почему его не могут найти — он просто сгорел дотла!

— Вас самого шарахнут, если будете нести чушь, — бросил Лан Бик. — Да так, что будете лететь до самых рядовых. Да и меня вместе с вами. У кого-нибудь есть идеи получше?

Офицеры крепко задумались.

— А что, если мы сошлемся на новое психотропное оружие? — предложил наконец начальник штаба. — Ну, к примеру, несколько новобранцев, выпив отравленного пива, сошли с ума. Перестали подчиняться приказам, буйствовали… Пришлось принять меры и нейтрализовать заболевших.

— Да уж, нейтрализовали на славу, — невесело усмехнувшись, сказал Лан Бик. — Согласен, некоторые ваши солдаты действительно вели себя так, будто помешались. Но не можем же мы просто взять и перестрелять всех ненормальных!

— Это точно! — фыркнул десантник. — Иначе служить будет некому.

— Хотя, чтобы бросить кость собакам, эта чушь сойдет. На первое время. Но вот как вы объясните писакам, отчего одна половина лагеря стреляла в другую? Что вы скажете относительно трех десятков раненых? А огонь из тяжелого оружия? Даже если кто-то из бедняг повредился рассудком, как-то не принято расстреливать их из автоматических орудий. И уж тем более — вызывать огонь поддержки. Возможно, вы не в курсе, но на пару миль вокруг лагеря живого места не осталось. Вряд ли в ближайшее время там вырастет хоть один кустик. Что мы сообщим по этому поводу?

— Если развить версию массового помешательства, — сказал Старый Мерин, — то заболевшие могли захватить, например, арсенал, потом вывели из боксов бронетехнику, открыли огонь по караульным, уничтожили узел связи…

— Странное, однако, помешательство, — заметил Лан Бик. — Скорее, похоже на хорошо спланированный мятеж. За такое запросто стирают мозги.

Старый Мерин заметно сник.

— Ну, я же и говорю, — снова вмешался начальник штаба, — пусть это будет новое психотропное оружие, позволяющее брать людей под контроль. Что-то вроде компьютерной атаки, только направленной на мозги. Мятежники захватили оружие, открыли огонь…

— Исключено. Системы наблюдения зафиксировали, что стрельба началась за периметром. Получается, ваши ненормальные тайком захватили оружие, перелезли через ограждения, прошли по минным полям, забрались в джунгли, а потом вдруг ну палить по патрулю? Ерунда какая-то…

— Именно! — обрадовался начальник штаба. — Патруль! — Глаза его блестели лихорадочным блеском, наводя собравшихся на мысль, что за столом у губернатора подавали не только традиционные горячительные напитки. — Мятежники захватили оружие и хотели напасть на лагерь изнутри. Одновременно за периметром готовились к атаке крупные силы партизан. И только благодаря бдительности капрала Бранко, который вовремя обнаружил засаду, планы партизан были сорваны.

— Ну вот! — хлопнул себя по колену командир десантников. — Я же говорил — без этих сволочей никак не обойтись!

— Допустим, — после некоторого раздумья проговорил Лан Бик. — И что случилось дальше?

— Дальше патруль вступил в бой с превосходящими силами, отвлек на себя партизан, и мятежники были вынуждены действовать несогласованно. Именно поэтому их удалось быстро обезвредить. Конечно, жертв избежать не удалось, но ведь на тот момент это были не совсем наши люди. В конечном счете лагерь все-таки удалось отстоять.

— А куда потом подевались нападавшие? — спросил командующий. — Исчезли?

— Почему исчезли? Уничтожены огнем поддержки! Р-р-раз — и в пыль!

— А что по поводу взрыва в центре лагеря?

— Пожалуйста: небольшая группа раннерсов, пользуясь неразберихой, смогла просочиться через ограждение. В конце концов, управление лагерем в результате атаки изнутри было временно парализовано, оборонительный огонь велся несогласованно, и потому дикари смогли прорваться. С одним из них и столкнулся дежурный офицер. Конечно, раннерсов быстро уничтожили, однако бед они все же натворили.

— Выходит, — спросил десантник, — склад горючего — их рук дело?

— Точно! Дикари сумели прорваться и забросать хранилище гранатами с компонентом-воспламенителем. Их самих разнесло в пух, но и нашим тоже перепало. Видели Авакяна?

— Да уж, — сочувственно покивал Старый Мерин. — Досталось бедняге.

Лан Бик заложил руки за спину и прошелся по кабинету. Офицеры следили за ним, затаив дыхание.

— Представляю, как это подадут журналисты, — задумчиво проговорил полковник. — «Солдаты миротворческой группировки, призванные для защиты законной власти от террористов, сегодня ночью сошли с ума и перестреляли своих товарищей ради того, чтобы помочь партизанам разрушить собственный лагерь». Или что-то похожее. Как говорит мой пресс-атташе: любая реклама хороша. Вот только кого мы сегодня будем рекламировать?

Майор Калдаш бросил вопросительный взгляд на своего командира. Старый Мерин, ноздри которого почуяли ветерок надежды, поощрительно кивнул.

— Журналисты? — спросил майор. — А с чего это мы должны предоставлять информацию журналистам? Мы можем сослаться на закон о военном положении, согласно которому командование миротворцев вправе пресекать распространение секретной информации. Этот случай вполне подходит.

— Да, но что мы сообщим союзникам? — поинтересовался Лан Бик.

— Ну, все, что они знают, — это экстренный запрос на огневую поддержку. Кстати, менгенские батареи тоже участвовали в отражении атаки.

— Их воздушная разведка не подтвердит присутствия партизан, — возразил Лан Бик.

— Но ведь к моменту, когда прибыли их наблюдатели, все нападавшие уже могли быть уничтожены, — убеждал начальник штаба. — Поэтому беспилотники ничего и не нашли. В конце концов, вряд ли менгенцы признают, что выпустили сотни снарядов в никуда, — это подорвет доверие налогоплательщиков.

— Они тут все просто задвинуты на общественном мнении, — добавил Старый Мерин.

Лан Бик адресовал ему такой внимательный взгляд, что убеленный сединами комбат на мгновение почувствовал себя нашкодившим мальчишкой.

— Теперь насчет вас, Беринг, — произнес Лан Бик. В блиндаже повисло напряженное молчание. Было слышно, как тихонько пощелкивают какие-то приборы в глубинах пульта дежурного. — Полагаю, — продолжил полковник, — пора вам восстановить командные навыки. Например, на ротном уровне. Как думаете — справитесь?

— Как прикажете! — уныло ответил Старый Мерин. Воображение услужливо рисовало ему самую гиблую из всех дыр. Убогая, кое-как оборудованная передовая база. Жара, удушливый туман, тучи москитов, мины-ловушки, набеги дикарей, ночные обстрелы… В столовой — надоевший сухой паек. Форма гниет прямо на теле. Из радостей жизни — теплое пиво и холодный душ в бетонном, похожем на склеп, блиндаже. Ближайший город — в двух часах полета. Хуже не придумаешь. Впрочем, можно и в самом деле загреметь на астероид, откуда через год прямая дорога к почетному увольнению по медицинским показателям. Так что в какой-то мере ему еще повезло.

— Напомните, — прервал его невеселые мысли Лан Бик, — кто командир подразделения, чьи солдаты оказались на минном поле?

— Капитан Твид.

— Это тот самый, который никак не может излечиться от заикания?

— От желудочных колик.

— Возьмете его с собой. На передовой все его хвори как рукой снимет.

* * *

На последующем совещании в штабе регионального командования было решено, что события вокруг лагеря «Маджи» должны быть освещены особым образом. Всем аккредитованным в корпусной зоне новостным службам рекомендовали упоминать о случившемся не иначе как о крупном успехе союзных сил. В дневных новостях сообщили о героическом сражении с участием новобранцев, которые, проявив беспримерное мужество, под ураганным огнем сдерживали яростные атаки партизан и боевых стай раннерсов. На следующий день, под предлогом поиска подземных убежищ, над остатками джунглей прошлось звено ударных коптеров. Никаких убежищ пилоты, конечно же, не нашли, но, тем не менее, это не помешало бортовым стрелкам размолотить в прах все, что оказалось крупнее кусочка гравия. И теперь лишь две высотки сиротливо возвышались над выжженной пустыней, в центре которой ощетинился вышками и минометными стволами лагерь приема пополнений «Маджи».

Вот так в одночасье почти полтысячи зеленых новобранцев разом превратились в ветеранов космической пехоты. Так воплотилась в жизнь давняя мечта капитана Твида — снова оказаться на передовой. Однако вряд ли его обрадовал способ, каким она осуществилась.

Капралу Краснову повезло: он оказался одним из немногих счастливцев, кто в результате событий сумасшедшей ночи не получил ни царапины, однако медики, верные клятве Гиппократа, во что бы то ни стало решили исцелить его от душевного недуга, ставшего следствием, как полагали врачи, сильнейшего нервного потрясения, пережитого во время атаки партизан. Связанный и оглушенный лошадиной дозой снотворного, капрал мирно проспал во временном лазарете до самого прибытия медэвака, на борту которого его и доставили в дивизионный госпиталь. Вместе с ним в госпитале очутились три десятка раненых и не меньше роты новобранцев, под шумок направленных на исправление своих природных недугов. И в самом деле — не могло же командование Объединенных сил допустить, чтобы на церемонии награждения героев взорам изумленной менгенской общественности явилась толпа полуслепых и слабоумных уродов?

* * *

Двухчасовой перелет прошел скверно, иллюминаторы отсутствовали, а откидное сиденье из переплетенных нейлоновых полос было на диво неудобным. Машину время от времени раскачивало из стороны в сторону, временами она ныряла вниз, чтобы через несколько мгновений вновь начать набор высоты, и всю дорогу Брук просидел, придерживая норовивший ускользнуть вещмешок и уставясь на пятно в виде лошадиной головы на переборке напротив. Пережитый стресс давал о себе знать, Бруку хотелось пить, но фляга опустела еще в лагере, а он не решался отстегнуть ремни, чтобы дойти до двери в кабину экипажа. Кто знает, как отреагирует на его появление командир машины? Палуба под ногами мелко вибрировала. Часть потолочных плафонов не работала. Утробный рев двигателей не давал заснуть. Гнетущее впечатление дополняли пластины желтой арамидовой ткани, которыми в целях усиления защиты были кое-как обшиты борта. Ткань была еще влажной после аэродромной приборки, и Брук, как назло, вспомнил, что останавливающее действие мокрого арамида снижается в несколько раз. Словом, он чувствовал себя так, будто перенесся назад на несколько столетий, во времена, когда защищенные одним лишь божьим словом поршневые геликоптеры высаживали десант под перекрестным огнем тяжелых пулеметов. О бренности военного бытия напоминали ряды складных носилок в потолочных держателях и несколько болтающихся на поручнях капельниц, в спешке забытых аэродромной командой. В довершение ко всему освещение то и дело моргало, наводя на мысли о неисправной проводке, а вентиляция гоняла по отсеку перебивающую дыхание взвесь из запахов крови, прелых тряпок и едкой чистящей химии. Когда шасси «вертушки» наконец коснулись земли, Брук чувствовал себя совершенно разбитым.

— Подъем, боец! — раздался в динамиках голос стрелка. — Выход через боковой люк!

Свет в отсеке начал гаснуть. Вначале, мигнув, потемнели потолочные плафоны. Потом медленно померкла подсветка на уровне пола. В темноте над дверью в кабину экипажа зажглось световое табло с надписью «Выход». Снаружи быстро затихали турбины.

Брук поднялся, нашарил лямку баула и двинулся к светящимся буквам. Глаза постепенно начинали различать смутные очертания предметов. Пусть не так, как кошка, но все же любой фермер способен ориентироваться в темноте. Рядом загудел сервомотор, и справа от себя Брук увидел овальный проем, сквозь который в отсек проник мутный свет. Вслед за светом в машину проникли клубы то ли дыма, то ли тумана. Брук торопливо натянул на лицо тропическую маску.

— Шевелись, пехота! — снова прикрикнул невидимый стрелок.

Где-то гулко захлопнулся люк. Брук на ощупь спустился по ступенькам трапа, в непроницаемую пылевую взвесь, такую невесомую, что казалась дымом. Ноги до щиколоток погрузились во что-то мягкое. Он огляделся и увидел, как в сером мареве мелькнула и исчезла чья-то тень. От БИСа не было никакого толку — маркер навигационной системы беспомощно мигал и выдавал одну и ту же надпись: сбой канала связи.

— Эй, пиф-паф! — позвал Брук. Вокруг стояла такая тишь и безветрие, что он невольно говорил шепотом. — Ты где?

Больше всего его тревожила неизвестность. Он понятия не имел, где они находятся, а из того, что при нем было, за оружие могла сойти разве что пустая фляга.

Ему никто не ответил, лишь лопасти над головой продолжали медленно вращаться, разгоняя волны пыли. Над головой показались первые звезды; они медленно проступали из молочно-серой взвеси, словно огни выплывающего из тумана океанского лайнера.

Самое глупое, что можно сделать в незнакомом месте, — это поддаться панике и бежать куда глаза глядят. Не успеешь сделать и шагу, как нарвешься на мину или попадешь в прицел механического часового. Брук знал, что находится где-то на объекте Объединенных сил. Скорее всего, где-то в центре полевого лагеря, так как посадочные полосы обычно устраивались как можно дальше от периметра. Значит, немедленная смерть от партизан ему не грозит. А потому он просто стоял на месте, настороженно озираясь и ожидая, когда осядет пыль. Все его инстинкты бунтовали против пребывания на открытом месте, да еще и рядом с боевой машиной — излюбленной целью партизанских обстрелов. Он напряженно прислушивался, пытаясь определить по звуку, что творится за пределами пылевой завесы. Он ждал чего угодно — шелеста листвы, криков ночных птиц, даже грохота ожесточенной перестрелки, — только не отсутствия звуков вообще. По сравнению с царящим вокруг каменным безмолвием тишина на ночном кладбище показалась бы оглушительной какофонией.

Прошло не меньше пяти минут напряженного ожидания, пока взвесь наконец рассеялась. Вокруг не было видно ни одного дерева. Ни кустика, ни даже травинки. Не было даже песка, как в пустыне, — только бесконечные волны пыли, словно рябь застывшего серого моря.

Он стоял, пытаясь привыкнуть к странному пейзажу. Вокруг «Маджи» было зелено, как в исполинской оранжерее. За время, проведенное в батальоне приема пополнений, Брук успел попривыкнуть к постоянному присутствию джунглей, откуда то и дело задувал влажный ветерок. Слов нет, в тех местах было жарковато и порой было нечем дышать, но по утрам, особенно сразу после ливня, воздух радовал свежестью и приятным привкусом раскрывающейся навстречу солнцу зелени. На занятиях ему постоянно твердили о буйных и смертельно опасных для чужака непроницаемых зарослях, но здесь, кроме нескольких искривленных, словно скелеты, голых стволов, он не видел никаких признаков растительности.

Не веря своим глазам, Брук озирался по сторонам и думал, что они, должно быть, приземлились на каких-то городских окраинах, в месте, где когда-то были отвалы шлака металлургического комбината. Он где-то читал, что на других планетах еще применяют такие варварские методы производства. Потом пыль рассеялась окончательно, звездный свет стал ярче, и Брук смог оглядеться поосновательнее. Черта с два это окраины! Он посмотрел вдоль хвоста коптера и увидел силуэты нескольких винтовых машин поменьше, замерших на расстоянии корпуса друг от друга. Больше вокруг ничего не было. Ни палаток, ни вышек, ни огней далекого города.

Всю дорогу он гадал, почему ему так легко удалось забраться на борт вертушки. Но теперь все стало ясно. Здесь вообще ничего не было. Лишь ровная, как стол, вершина холма с разбросанными тут и там редкими бугорками. Не было даже ставшей уже привычной черной стены джунглей. Смутные очертания гор на горизонте, пыль, спекшиеся от жары камни. Тощая ящерица, прочертив хвостом полоску в пыли, скользнула мимо и исчезла в темноте.

Комбинезон Брука прилип к потной груди. Он перехватил баул поудобнее, осторожно прошел вдоль борта машины, остановился в хвосте и еще раз огляделся. Звездный свет не столько освещал окрестности, сколько резал припорошенные пылью глаза. Но другая сторона лагеря ничем не отличалась от этой — ровное поле, несколько бугорков вдалеке и редкие штрихи мертвых стволов у подножия холма.

Он подвел черту увиденному. Три вертушки на голой вершине холма. Десяток бугорков по окружности. Ни травинки. Ни кустика. Воды в дренажных траншеях нет. И вообще ни черта нет.

Память услужливо воспроизвела надпись под оружейным пилоном. Действительно, трамвай в ад.

И было еще что-то, что не давало ему покоя. Смутное ощущение опасности. Глухая тревога. Брук чувствовал себя так, будто его просвечивают рентгеном.

Он крепко зажмурился. Постарался слиться с окружавшей его тишиной. Превратился в камень. Потом медленно, очень медленно повернул голову и приоткрыл глаза. Вот оно! Робот-биомех прятался в тени соседнего коптера. Эта модель была незнакома Бруку. Приземистая, словно присевшая на задние лапы гиена. Опасная, как изготовившийся к броску ящер. Оружейные стволы тускло поблескивали в рассеянном звездном свете.

У машины не было глаз, но Бруку казалось, будто его внимательно рассматривают. В следующий миг затылок кольнуло — механический часовой сканировал его чип.

Он стоял ни жив ни мертв и боялся моргнуть. Да что там говорить — он и дышал-то через раз! Слишком хорошо он помнил по симулятору, на что способны эти механические убийцы. Рассказывали, эти штуки знают наперед, что выкинет объект их внимания. Ты еще только помышляешь о бегстве, а робот тем временем сканирует сигналы в твоих нервных центрах и как только сочтет, что ты опасен — тут же открывает огонь.

Оставалось надеяться, что в патронных картриджах часового не боевые, а парализующие заряды.

Однако робот, вопреки всем опасениям Брука, счел его достойным доверия. Пошевелив усами сенсоров, часовой выпрямился, задрал стволы к небу и застыл. Теперь биомех был похож на салютующего винтовкой солдата.

Брук перевел дух, стащил с головы кепи и вытер мокрое от пота лицо. Затем, припомнив, в какой стороне видел тени спасавшегося бегством экипажа, оносторожно двинулся вперед. Робот-часовой, держась на почтительном удалении, медленно покатился следом. Так они дошли до отмеченного покосившимися столбиками края посадочной площадки, где торчала выцветшая табличка: «17-я бригада воздушной кавалерии. Лагерь Альбо». Откуда-то донеслось бормотание рации, потом впереди замигал красный огонек, и Брук понял, что не ошибся.

Он зашагал на свет.

* * *

Световые сигналы подавал приземистый капрал; такой плечистый, что сверху казался квадратным. Брук увидел его, когда перепрыгнул засыпанную пылью дренажную траншею. За небольшим бортиком начинались уходящие вниз ступени; на узкой площадке под бетонным настилом стоял человек, который размахивал ножом с фонарем в рукоятке. Поверх стандартного комбинезона, который считался непробиваемым, — тяжелый многослойный бронежилет высшей категории защиты; мешковатые брюки заправлены в тропические бутсы с высокими голенищами; поясной ремень перекосился под тяжестью большой кобуры; в одной руке карабин со складным прикладом, а количеству боеприпасов в двойной нагрудной бандольере позавидовал бы средних размеров танк. Воплощение суровой мужественности дополнял большой керамический шлем с ниспадавшим на спину шлейфом паучьей ткани. Из-за вездесущей пыли лицо капрала в тени козырька казалось небритым.

— Чего уставился, новичок? — прикрикнул ходячий арсенал. — Руки в гору!

За спиной скрипнул гусеницами робот-часовой. Брук почувствовал, как в бок уперлось что-то твердое. Ему не хотелось уточнять, что именно. Он уже успел усвоить, что здешний искусственный интеллект отличается изрядной неуравновешенностью. «На войне психи живут дольше», — говаривал Вирон. То, что старший сержант до сих пор был жив, подтверждало правоту этого нелепого утверждения.

Брук послушно поднял руки.

— Поставь мешок. Медленно, а не то придется собирать твои кишки по всей базе. Протяни руку. Другую.

Холодный металл ткнулся в запястье. Брук ощутил знакомое покалывание в затылке.

— Теперь расстегни штаны!

— Что?

— Конец, говорю, покажи! — рявкнул капрал.

— Это еще зачем? — возмутился Брук.

— Затем, что у андроидов отростки не такие, — пояснил капрал. — Считаю до трех. Раз!..

Давление в бок ослабло. Брук скорее почувствовал, чем услышал, как за спиной щелкнул механизм подачи. Стиснув зубы от унижения, он ослабил ремень и дернул молнию на штанах.

Капрал потыкал стволом ему между ног.

— Добрая машинка, — одобрительно отозвался он. — Живо вниз!

Из-за странного акцента команда прозвучала так: «Живавзз».

— Эл-пять, возвращайся на маршрут! — приказал капрал.

Робот с тихим гудением покатился прочь.

Брук подхватил мешок и с трудом протиснулся мимо капрала, который из-за своего оснащения занимал все пространство между шершавыми стенами из пенобетона. За массивной стальной дверью на роликах снова начинались ступени; они изгибались по спирали, словно на картинах с изображением древних замковых башен. Стены производили странное впечатление: больше всего они напоминали амбразуру огневой точки, выполненную в виде расходящихся бетонных складок.

Чтобы не было рикошетов, догадался Брук.

— Ну? И хрена стоим? — рявкнул капрал. — Думаешь, я тащусь, когда торчу наверху и прикидываюсь мишенью?

Он грубо толкнул Брука в темный проход, протиснулся следом и сразу же захлопнул дверь. Сочно лязгнули массивные запоры.

— Давай, новичок. Шевели задницей. «Шлизацей», — послышалось Бруку. Тусклый свет бил ему прямо в глаза, так что спускаться по тесному лазу, который язык не поворачивался назвать коридором, приходилось почти на ощупь. Капрал то и дело нетерпеливо подталкивал его в спину.

— Почему меня не встретили? — спросил Брук, раздосадованный хамскими манерами своего провожатого.

— А я, по-твоему, чем занимаюсь? — чавкая резинкой, ответил капрал. — Воздушные ванны принимаю?

— Я имел в виду — у трапа, — пояснил Брук, пытаясь определить по акценту, уроженцем какой местности является капрал.

— Тебя и встретили. Часовой держал тебя на мушке, пока ты терся вокруг «Бербера». Тебе повезло, что не захотел отлить. У Эл-пятого с мозгами не густо. Чуть что не по инструкции — сразу шпарит из огнемета.

Они остановились у стальной плиты, перегораживающей проход. Брук нетерпеливо переминался, ожидая, пока капрал приложит ладонь к сенсору и подышит в забранную сеткой панель идентификации. Ему было неуютно под прицелом торчащего из бойницы ствола автоматической турели.

— Можно было и предупредить, — сказал он в спину капралу. — Я понятливый.

Тот резко обернулся, и Брук с удивлением обнаружил, что глаза старика на сером лице принадлежат совсем молодому парню. Парню, который до чертиков устал, напуган и старается скрыть свой страх за грубоватой бравадой.

— Предупредить? — дохнув мятой, процедил капрал. — Ты вообще в курсе, что у тебя связь не дышит? Мать твою, новичок, да я чуть не охрип, пока тебя вызывал!

За дверью начинался извилистый коридор с бронированными дверьми по обеим сторонам. Одна из них была приоткрыта, открывая взору похожую на склеп клетушку с шершавыми бетонными стенами и массивной заслонкой на амбразуре. Из стены под амбразурой торчал упор для турельной стрельбы. Под потолком змеились толстые кабели в металлической оплетке. Брук с одобрением отметил, что через бойницы в дверях может простреливаться каждый сантиметр коридора. Эти изгибы, амбразуры, огнеметные сопла — все было рассчитано так, чтобы всего пара бойцов могла продержаться как минимум против целого взвода.

— Совсем охренели! — ворчал капрал. — Это же надо додуматься — прислать дурня с выключенным матюгальником! Рожу-то где поцарапал?

— Так, ерунда, — ответил Брук. — Осколком зацепило.

— Бардак… — протянул капрал и смачно сплюнул. — А чего один?

Брук неопределенно пожал плечами. А что ему оставалось делать? Врать без крайней нужды он не любил. Он надеялся, что забрался так далеко, что отправить его назад выйдет дороже, чем оставить. Отголосок прежнего бесшабашного настроения коснулся его. В конце концов, что ему сделают? Пошлют на войну?

Пахло землей и ружейной смазкой. Вентиляция обдувала лицо потоком безвкусного сухого воздуха. Они протиснулись мимо неподвижного робота огневой поддержки, чьи стволы торчали из стрелковой ячейки и перегораживали коридор, так что миновать их можно было только пригнувшись. Откуда-то донеслись гитарные аккорды. Навстречу начали попадаться люди. Некоторые в полной форме и при оружии, некоторые — в штанах и прилипших к телу потных майках, а кое-кто и вовсе в трусах и с полотенцами. Чтобы разойтись в узком коридоре, приходилось опускать мешок и прижиматься спиной к стене.

Затылком Брук чувствовал изучающие взгляды.

— Пришли! — неожиданно произнес капрал. — Бросай мешок.

Часовой у двери проверил их ручным сканером. Тяжелая дверь медленно откатилась в сторону, и Брук оказался в центре управления.

* * *

Должно быть, офицер уже давно дожидался их и оттого был здорово раздражен. Теперь он услышал шорох двери за спиной и, повернувшись, увидел в дверном проеме странную парочку: приземистый, ширококостный капрал в полном боевом облачении и высокий худощавый солдат с залепленным пластырем лицом. Форма рядового была сплошь в темных пятнах.

— Пополнение, капитан! — доложил капрал.

Брук встал по стойке смирно и отдал честь высокому светловолосому человеку, одетому в полевую форму с закатанными выше локтей рукавами.

Офицер ответил на приветствие небрежным кивком.

— Ваша фамилия?

— Адамс, — ответил Брук.

— Адамс, капитан. Честь больше не отдавайте. Только не в полевых условиях. Вы что, ранены?

— Просто царапины, — ответил Брук. Он с трудом разбирал речь капитана. Привычные слова звучали так, словно их пропустили через мясорубку. Ему вспомнился давний инструктаж, на котором говорили о принципах распределения солдат. В тот день седой майор рассказывал новобранцам, что выходцев с одной планеты обычно определяют служить вместе. Теперь Брук начал понимать, почему.

— Где остальные? — спросил офицер.

— Не понял, капитан.

— Остальные, — с раздражением повторил офицер. — На этой неделе мы потеряли девятнадцать человек. Нам обещали только шестерых. Так где же еще пятеро?

— Не знаю, капитан. Я летел один.

Офицер неодобрительно разглядывал его, поджав губы.

— Давно в армии?

— Почти три месяца, — ответил Брук. И добавил, заметив тень недовольства на офицерском лице: — Но я фермер и умею обращаться с оружием.

— Фермер, значит? — спросил офицер с сарказмом, из которого Брук сделал вывод, что про Дикие земли здесь слыхом не слыхивали. — В армии без году неделя, и вас определили прямиком в воздушную кавалерию… 17-я бригада, «Горные волки». Вы хоть знаете, что это такое?

— Никак нет, капитан.

— Мальчишка без боевого опыта, и вас направляют в элитную часть. — Офицер замолчал и покачал головой. — Не знаю, куда мы катимся. Ну, так что вы думаете об этом? — Капитан ткнул пальцем через плечо в сторону пульта управления, над которым мерцала голографическая проекция базы.

— Я вас не понимаю.

— Наши укрепления? Какого они типа?

— Теперь понятно. Вы об этой проекции.

— Вот именно, об этой. В воздушной кавалерии любой солдат способен принять командование в случае гибели командира. Ну, так что скажете? Вы теперь «Горный волк», так докажите это.

Брук шагнул вперед, вгляделся в проекцию.

— Мне кажется, ваша оборона недостаточно эшелонирована, — произнес он спустя минуту.

При этих словах дежурный сержант презрительно хмыкнул. Ошеломленный офицер заморгал.

— Что вы сказали?

— Если первую линию прорвут здесь или здесь, бой станет очаговым.

— Прорвут! — едко повторил сержант. — Ну надо же!

— Следом вы потеряете возможность маневра, — торопливо проговорил Брук, — а затем и управления. Одновременно упадет плотность фронтального огня, а огонь тяжелого оружия на дистанции меньше километра неэффективен. После повторной атаки вас сомнут.

— Хм. Докажите.

Брук задумался. Вспомнилось, как летающие травоядные ящеры собираются в стаи и каждый член стаи несет в когтях змею-многоножку или шипоголова. Настоящий десант. Какой-то миг — и лавина серебристых тел появляется в тылу турелей и автоматических стрелков, чтобы сбросить свой смертоносный груз на жидкую цепь второй линии обороны. И пока десант расправляется с фермерами, живые бомбардировщики атакуют позиции тяжелого оружия. Гибнут все до одного, но заваливают турели мертвыми телами. А из перелесков, пользуясь секундами затишья, тем временем выплескиваются все новые и новые волны атакующих… Такие симбиозы нередки в начальные периоды Большой миграции. Когда твари собираются в многотысячные стаи, их коллективный разум не уступит самому мощному тактическому компьютеру. Вряд ли местные дикари глупее ящеров. А уж о партизанах и говорить нечего.

— Вот здесь, здесь и здесь сектора обстрела не перекрываются. Здесь и здесь — складки местности. Мертвые зоны. Если нельзя выделить сюда дополнительные огневые средства, я бы прикрыл эти направления минными полями. А здесь я бы поставил наблюдательные посты на случай, если собьют воздушных корректировщиков.

Капитан поджал губы и задумчиво посмотрел на него.

— Где вы этого нахватались? В каком-нибудь военно-патриотическом клубе?

— На Диких землях.

Офицер склонил голову к плечу и принялся изучать проекцию.

— Что ж, — наконец сказал он, — может быть, они не ошиблись, когда отправили вас в 17-ю бригаду. Пойдете в первый взвод. Завтра отправляетесь в дозор, поэтому все снаряжение получите немедленно.

— Есть, капитан.

Офицер попытался изобразить улыбку, но у него ничего не вышло.

— Добро пожаловать на борт, рядовой, э-э-э… Эдам.

— Адамс, капитан, — поправил Брук.

— Да как угодно. Не затягивайте с обустройством. Завтра в дозор. И приведите себя в порядок — от вас несет.

— Да, капитан, — ответил Брук, которому из-за усталости было все равно, что о нем думают.

Затем ротный в двух словах ознакомил его с обстановкой. Подразделение, а вместе с ним и вся бригада, находится в обороне. Задача лагеря — не допускать активных действий партизан и предотвращать нападения на полевой аэродром, с которого производится распределение гуманитарных грузов. Кроме того, в этом районе полно дикарей, и миротворцам поставлена задача сдерживать их распространение на восток. Никаких наступательных операций не ведется, за исключением патрулирования в составе взвода, но и патрули не должны удаляться от базы дальше, чем на десять-пятнадцать километров.

Зона ответственности роты простирается от пустынных предгорьев на юге, захватывает всю долину и заканчивается у горного хребта Транг, неподалеку от которого расположен наполовину заброшенный городок. Охраняемый аэродром находится в десяти километрах восточнее лагеря. Таким образом, их участок составляет около двадцати пяти километров в ширину и почти пятнадцать в глубину, что делает его достаточным для обороны силами бригады, а никак не роты. К тому же в подразделении имеется значительный некомплект личного состава. Прорехи в зоне контроля частично закрываются средствами воздушного и спутникового контроля, а нехватка личного состава по мере возможности компенсируется огнем поддержки с артиллерийских баз и штурмовой авиацией. Лагерь живет по жестким правилам: по два отделения от двух взводов по ночам занимают высоты на разных концах долины, один взвод находится в патруле — там, где разведка засекает активность противника, и еще один взвод несет службу по охране аэродрома. Два взвода постоянно находятся на базе. По ночам здесь поддерживается 50-процентная готовность, пока сменившиеся со службы солдаты спускаются в казармы, чтобы почистить оружие, поесть горячей пищи и хоть немного поспать. На следующий день они, в свою очередь, заступают в дозор или выходят на дневное патрулирование. И так по кругу.

Большая часть потерь приходится на мины-ловушки. Много хлопот доставляют маркерные боеприпасы, несколько раз в неделю партизаны обстреливают базу реактивными снарядами. Эта пыль вокруг — результат таких обстрелов. Боеголовка срабатывает высоко в небе, за пределами действия противоракетных лазеров, и осыпает землю нановзвесью, которая разлагает в пыль все живое — от комара до исполинского дерева. Многие солдаты подхватывают тропические болячки. От постоянной сырости кожу поражает болотный лишай. Нередки случаи траншейной стопы. Поэтому каждый должен держать ноги сухими, регулярно мыться, чистить зубы и следить за тем, чтобы противнику не достались образцы ДНК. Окурки, недоеденные пайки, плевки на обочинах — все это может попасть в руки вездесущим дикарям, а от них — к партизанам, которые щедро платят за каждый грамм солдатской слюны. Потом на голову патруля может обрушиться неизвестно откуда взявшаяся мина с маркерным наведением. Иногда маркерная пуля находит любителя сморкаться прямо на периметре. Стоит такому дурню высунуться из блиндажа — и его череп лопается, как перезревший арбуз. Короче, нельзя давать себе поблажки. Не расслабляться. Начнешь мечтать о доме — проморгаешь снайпера и подставишь товарищей. Все ясно? Так точно. Вопросы? Никак нет.

— Это ж надо — горные, хер бы их побрал, волки! — хмыкнул капрал, когда они оказались за дверью.

— А почему волки? — спросил Брук, которому при виде путаницы подземных переходов на ум приходили разве что термиты-переростки.

— Это все от офицеров, мать их. Ширинки не расстегнут без своей поэзии. У них куда ни плюнь — кругом боевые традиции. Слыхал про Арлийский марш?

— Нет.

— Это про нас. Двести миль ускоренного марша под непрерывным огнем. Тем и прославились.

— Двести миль под обстрелом? — удивился Брук. — Нам ничего не рассказывали про это наступление.

— Наступление, держи карман. На Арло повстанцы так дали нам под зад, что пришлось бросить всю технику и драпать. Потеряли чуть не половину бригады. Так что по традиции офицеры у нас сплошь герои. Жаль, недолго. Вон, глянь, — капрал снял шлем и кивком указал на подобие доски почета — длинный раскладной стенд с изображениями преувеличенно серьезных молодых парней. — Наши трупаки. Аллея почета.

Брук повернулся и принялся разглядывать залитые в пластик фото. Ему казалось, все происходит во сне. Вот сейчас он как следует повернется, вдохнет поглубже и проснется в тесной палатке, наполненной запахом пыли и смазки для обуви…

Он сделал глубокий вдох. Узкий коридор с черными плетьми кабелей под потолком никуда ни делся. К запаху краски примешивался горьковатый привкус сухой плесени. Сон продолжался.

В тусклом свете потолочных плафонов все офицеры казались на одно лицо. Некоторые позировали с оружием в руках, кого-то запечатлели за обедом, кого-то — со знаменем за плечом. Под фотографиями убористым шрифтом были перечислены славные деяния погибших. Над стендом красовалась белая стрелка с надписью «Пожарный гидрант».

— Тебя как зовут, новичок?

— Меня? Брук.

— Как? — переспросил капрал.

— Брук.

— Пру-ук? Пердеж собачий, а не имя.

Брук промолчал. После краткого знакомства с прославленными «Горными волками» отбросы мероанского Города казались ему едва ли не сливками общества.

— Ловко ты ротного уделал, — похвалил капрал. — Здесь так и надо. Иди, найди себе койку. Прямо, потом по левому рукаву, коридор 5А. Третья дверь направо после перекрестка. Объявят тревогу — не суетись. Жди, когда вызовут, понял?

— Понял.

— Прачечная уровнем ниже, — бросил капрал на прощание. — Воняешь, как дохлая крыса.

Он юркнул в дверь с полустертой надписью, и Брук наконец-то остался один. События последних суток выжали его словно лимон. Ему было не по себе от витавшей над этой странной местностью тенью угрозы; речь людей вокруг была незнакомой; бетонные стены сдавливали его со всех сторон, глаза были воспалены от вездесущей пыли; ему зверски хотелось есть, а еще больше — вымыться. Ноги гудели от усталости.

И, тем не менее, его распирало от радости.

«Главное, — думал Брук, считая железные двери, — что я — это все еще я».

Оставалась сущая безделица — выжить.