Новое платье королевы [Мерси Шелли] (fb2) читать онлайн

- Новое платье королевы 31 Кб скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Мерси Шелли

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Шелли Перси Новое платье королевы

Перси Шелли НОВОЕ ПЛАТЬЕ КОРОЛЕВЫ

«There she stood in the doorway...»


Человека, к которым связана эта история, я не видел уже несколько лет, и все мои попытки разыскать его ни к чему не привели. Возможно, это исчезновение связано с его непростой работой, или он просто переехал в другой город, не успев поставить меня в известность — в последнее время мы встречались довольно редко. Был период, когда я ездил в Ленинград и виделся с ним чуть ли не каждую неделю, но потом навалились дела, и когда суетливая Москва отпустила меня опять в Питер — его там уже не было. Как бы то ни было, я решил, что теперь могу рассказать эту историю без особого вреда для него или для кого-то еще.

Моего знакомого звали Виктор. Он был старше меня, и вид имел такой, что вряд ли кто мог бы по этому виду угадать о его профессии. Во-первых, он обладал типичным лицом «кавказской национальности» — черные вьющиеся волосы, крупный нос и карие глаза с каким-то темным, пронизывающим взглядом. Такие глаза часто встречаются у людей южных кровей, у азиатов и у негров; даже если человек с такими глазами — ваш давний друг, все равно встречать этот взгляд в упор бывает не совсем приятно. Во-вторых, одевался Виктор совершенно нейтрально, хотя некоторый вкус все-таки проглядывал сквозь эту неприхотливость. Я, например, заметил, что с синим костюмом он носит золоченый «паркер», а со светло-серым — капиллярную ручку из полупрозрачного оргстекла, и никогда не путает этих сочетаний.

Поэтому принять его можно было за кого угодно, и сам я, познакомившись с ним на выставке современной каллиграфии в Эрмитаже, был очень удивлен, когда узнал, что он работает криминалистом. Впрочем, мы редко говорили о его или о моей работе, поскольку наши интересы пересекались в области хобби. Мы оба увлекались фотографией, и фотографией необычной. Нас привлекали снимки, в которых на первый взгляд не было ничего особенного; как правило, там даже не было людей. Но то, что было запечатлено на этих фотографиях — старый дом, пара искривленных деревьев или какой-нибудь дорожный знак в сочетании со стоящим за ним памятником — все это вызывало определенные ассоциации, выглядело как-то символично или просто необычно, если поглядеть на снимок подольше и повнимательней. Сделав такую фотографию, всегда бывает интересно узнать, как другие люди видят пойманный тобой момент жизни, где редкое сочетание предметов и освещения заставляет выглядеть по-особому совершенно обыденные вещи.

Направляясь в очередной раз к Виктору, я обдумывал новые аргументы для нашего спора, который шел уже очень давно и касался этого странного искусства. По правде говоря, мы не являлись большими знатоками школ, жанров и терминов; наши дилетантские дискуссии обычно строились на каких-нибудь простых сравнениях. Например, моя позиция выражалась такой моделью. Возьмем фотографию розы, говорил я. Разрежем ее на мелкие кусочки. Пока кусочки не перемешаны или перемешаны лишь чуть-чуть, роза все еще различима; возможно, она выглядит даже более впечатляюще, чем на неразрезанной фотке. Но вот мы перемешиваем фрагменты... Я утверждал, что есть какая-то грань, порог, за которым ассоциации перестают работать, оставляя нам лишь кучу разноцветных обрезков бумаги — но уж никак не розу.

Виктор ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу — она уже дана нам разрезанной. А тот, кто ее фотографирует или рисует — он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. А увидят они или нет — роза все равно останется; также, как передача «Очевидное-невероятное», которая идет сейчас по телеку независимо от того, включен ли наш приемник. «К тому же», добавлял с улыбкой Виктор, «ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты ее не разрезал — значит, тебя можно подвесить за ноги и все узнать.»

Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами, тем более что при появлении у нас новой интересной фотографии мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть», «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее.

В этот раз Виктор собрал необычный урожай — коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и других «браков», неизбежно возникающих в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась черно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других — она была повешена на стену над его рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился, но ничего не смог добавить. Однако мне тут же пришла в голову интересная идея для продолжения нашего спора:

«Ты прошлый раз сказал такую вещь: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться — но уже не на фотографии! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь — самого платья все-таки не было!»

Виктор произнес «хмм...», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешенным видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на веселый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию — что лично мне всегда очень нравилось. Но случилось другое: в лабораторию заглянул какой-то низенький человечек, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся, и поморщившись сказал, что нужно съездить по делам. Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.

Виктор собрал «кейс», показал мне полку шкафа, полную журналов, и уже почти ушел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.

«Посмотри, если хочешь. Это как раз по твоему «королевскому» вопросу.»

Когда он вышел, я отправился копаться в журналах, но ничего стоящего не нашел. Потом мельком взглянул на другие полки... Честно говоря, я немного приврал, когда говорил, что не интересуюсь профессиональными делами Виктора. Такой работой трудно не интересоваться. Я просто не хотел открыто показывать свое любопытство, опасаясь, что Виктор перестанет со мной общаться. Но каждый раз, когда я входил в его лабораторию, мною овладевало особое детективное настроение — все-таки это не романы и не кино, это настоящая лаборатория криминалистики! Ничего «такого» при мне до сих пор не происходило, но время от времени на глаза попадалось что-нибудь, что разжигало живущий во всех нас дух доктора Ватсона. Так вот однажды попалась мне «магнитная ручка», на которую можно было набрать смесь железных опилок и графита, а потом снимать отпечатки пальцев: в тот день Виктор оставил на подоконнике свой «джентлменский набор», куда я недолго думая сунул нос, и конечно, тут же рассыпал все эти чертовы графитовые опилки себе на джинсы.

Но в этот раз ничего интересного не лежало на виду. Я вернулся за стол и вытряс все содержимое из конверта. Там оказалось несколько писем, отпечатанных на чем-то вроде старого матричного «Эпсона» и начинавшихся словами «Здравствуйте, незнакомка!». Сам же конверт был надписан черными чернилами, притом — ага! — почерк был явно женский. Я похвалил себя за наблюдательность и даже понюхал конверт — он пах испорченным проявителем. На этом детективные порывы моей души иссякли, и я стал читать письма.

<Picture>

«Здравствуйте, незнакомка!

Я был очень рад получить ваше письмо, и очень огорчился, когда ознакомился с его содержанием. По большому счету, это и содержанием не назовешь просто ненадписанная открытка. Я согласен, что человек, обращающийся в брачное агентство — это несколько странный человек. Но вовсе не обязательно так издеваться, как это сделали вы. На вашей открытке изображен художник, рисующий парусник, в то время как самого парусника не видно — перед художником пустая морская гладь. Конечно, мне понятен этот намек. Вы хотите сказать, что я ищу чего-то несбыточного... Выдумываю себе иллюзии, вместо того, чтобы окунуться в реальную жизнь. И то, что я в своем объявлении указал «изобразительное искусство» как хобби, вы тоже учли в своем послании-издевке.

Очень жаль. Мне действительно хотелось бы найти женщину, с которой мне было бы и уютно, и интересно. Может, все-таки познакомимся по-человечески? Можно ведь просто так встретиться, поболтать... Я живу недалеко от большого парка, сейчас в нем очень здорово гулять — деревья наполовину осыпались, вся земля в красно-желтых листьях. Когда я был маленьким, я гулял здесь с бабушкой, и она рассказывала, что кленовые листья — это отпечатки лап невидимых зверей. «Но почему они красные?» — спрашивал я. «Потому что они разбили лапы,» — говорила бабушка, — «Они хотели, чтобы люди пустили их перезимовать, бились в окна, в двери... Но люди их не видели и не пускали.» Я всегда вспоминаю эту маленькую сказку осенью, когда гуляю в нашем старом парке.

Наверное, я мог бы здесь написать: «не знаю, зачем я все это пишу...» Да нет, знаю. Просто хочется показать вам, что человек, дающий объявление в службу знакомств, вовсе не обязательно маньяк или закомплексованный урод.

Всего хорошего.

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Вот решил вам снова написать, хоть вы и не отвечаете. У нас сегодня все завалило снегом, он так и продолжает идти. Час назад, когда я сидел у окна и курил, я вдруг услышал, что кто-то вошел в подъезд и остановился на нашей площадке. Я почему-то подумал, что это почтальон с письмом от вас — знаете, я живу на первом этаже, и почтовые ящики как раз на моей площадке. Но когда я выглянул, оказалось, что это просто уборщица — она пришла чистить мусоропровод. После этого я и решил снова написать вам.

Наверное, мое прошлое письмо было довольно грубым, я только сейчас это понял, разглядывая вашу открытку. Она оказалась гораздо интересней, чем я думал вначале. Настоящего парусника действительно не видно, но возможно, что он находится как раз за мольбертом, за нарисованным парусником! Потому что настоящая линия горизонта как раз совпадает с линией горизонта на мольберте, если смотреть именно с этой точки. Значит, и парусник должен находиться именно в том месте открытки, где стоит мольберт!

Извините, если мое прошлое письмо задело вас. Знаете, мне часто говорили, что я стараюсь навязать людям свое мироощущение, свой язык вместо того, чтобы прислушаться к чужим мыслям. Возможно, ваша открытка — это как раз и было сообщение на вашем языке, а я его так грубо отверг... Еще раз прошу, извините! Буду очень рад, если вы пришлете мне ответ.

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Спасибо за письмо. Хотя если честно, новый рисунок произвел на меня неприятное впечатление. Сначала мне даже понравился этот маленький пейзаж, и я повесил его над кроватью. Но в нем было что-то такое, что постоянно цепляло мой взгляд, какая-то неправильность. А вечером, в сумерках, я понял, что вижу на рисунке лицо. Оно как-то незаметно сложилось из этих двух домиков, волн, и деревьев на берегу. Особенно странно выглядели глаза — что-то в них было нехорошее, нечеловеческое. И чем дольше я разглядывал картинку, тем хуже мне становилось. Я вышел прогуляться, но это не особенно помогло. Сейчас у нас в Петергофе пустынно, сыро и промозгло. Конечно, я немного отвлекся во время прогулки, но когда возвращался, увидел у нашего подъезда тающего снеговика — полголовы снесено вместе с левым глазом, а правый ввалился, и от него текут по лицу грязные разводы... Это сразу вернуло мне неприятное ощущение, которое я получил, глядя на ваш рисунок. А когда я пришел домой, то нашел в вашем пейзаже еще два гадко ухмыляющихся лица.

Я убрал рисунок в шкаф и решил больше на него не смотреть. Пожалуйста, не надо присылать мне таких вещей. Может быть, вам нравится такое дисгармоничное искусство, а мне — нет. Я и так уже смирился с тем, что вы мне шлете рисунки, а не нормальные письма. Но есть ведь какие-то пределы... Давайте все-таки дружить, а не пугать друг друга. В мире и так много неприятных вещей.

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Вот опять нет от вас ответа, и я уже понял, что снова написал вам ерунду. Сегодня у нас здесь все по Пушкину, «мороз и солнце», в парке и правда чудесно, да и весь Петергоф такой уютный, заваленный снегом, словно шкурами белых медведей... На льду Ольгина пруда резвятся ребятишки... А у рынка на снегу — мандариновые корки, еловые иголки, Новый Год послезавтра!

Утром (как хорошо, что сегодня мне не надо в город!) я проснулся без будильника, поставил «Отель Калифония», потом полез в шкаф за елочными игрушками — и наткнулся на ваш рисунок, о котором совсем забыл в предновогодней беготне. Я даже не успел подумать о неприятных лицах, потому что сразу увидел там совсем другое — третий домик! Его не было на рисунке на самом деле, там были нарисованы по-настоящему только те два домика, что я видел сначала. Но третий как-то образовался теперь из веток и горы (или это облако такое угловатое?) Не знаю, как это у вас получается, но домик действительно ясно виден мне теперь, и даже что-то вроде мостика через ручей рядом...

Немного поразмыслив, я решил, что никаких чудес тут нет. Просто в разном настроении мы видим разное. Или не видим каждый раз что-то такое, что увидели бы в другой раз. Поэтому простите меня еще раз, пожалуйста. Я опять неверно истолковал ваше послание! И как я теперь понимаю, виноват в этом только я сам, со своими дурацкими настроениями, которые мешают правильно видеть то, что вы мне присылаете. Знаете, я сейчас вспомнил очень похожий случай. Это было два года назад, я тогда встречался с одной девушкой, и как-то спросил ее, смотрела ли она фильм «Мужчина и Женщина». Она сказала, что да, смотрела, и что ей больше всего понравилась там собака... А я тогда сказал, что не было там никакой собаки — гонщик был, и женщина, у которой муж-каскадер погиб, и дети их... но какая собака? А вот сейчас я припоминаю — да, была, там был человек с собакой, который появлялся время от времени, совсем ненадолго...

И еще я решил послать вам стихотворение. Оно написано давно, и конечно в нем звучит какое-то юношеское нытье, которого я не допустил бы в своем теперешнем возрасте и в сегодняшнем предновогоднем настроении. К тому же я осознаю, как это глупо — читать стихи художнице. Но в них есть что-то созвучное с тем исчезающим домиком на вашем пейзаже, смотрите сами:

Мне снились стихи, написанные синим мелом на чем-то белом, и лес, и огромный мост, а глядя с моста — такие места... Но некто меня разбудил, тряхнув за плечо. «Ну что вам еще?» сказал я злобно ему, и стенам, и потолку, впадая в тоску, как свойственно всем, позабывшим о чем-то в прошлом, чем-то хорошем, как свойственно всем, нарисованным синим мелом на чем-то белом.

Пишите, буду ждать.

ваш С.»

Здравствуйте, незнакомка!

Спасибо, что откликнулись, да еще так весело! Я не мог не улыбнуться, глядя на это чудное существо вроде маленького бегемотика с огромными глазами, сидящего на туче. И каждый раз, когда гляжу на него снова, я снова улыбаюсь. А главное, он нарисован синим пастельным мелком на белом листке, совсем как в моем стихотворении! Значит, не только грустные существа живут в том нарисованном мире!

Все-таки вы удивительно хорошо умеете удивлять, незнакомка! Каждый новый рисунок — нечто совершенно неожиданное для меня. Словно я действительно учу иностранный язык, и только мне покажется, что я что-то понимаю, как тут же новое слово!

И знаете, со мной что-то происходит из-за этого обучения. Я начинаю замечать, как много всего мы (и в первую очередь я сам) видим и истолковываем неправильно! В прошлые выходные бродил по Питеру, зашел в Эрмитаж и с удивлением заметил, сколько нового я вижу в картинах, которые казались такими привычными! У статуи танцующего Шивы девица-экскурсовод рассказывала о значении предметов в каждой руке этого индийского бога. Не знаю почему, но мне это показалось ужасной чушью. «Но у него же не шесть рук, а только две, разве вы не видите?!» — не выдержал я. Все приняли это за шутку и пошли дальше, только один пожилой (и похоже слегка поддатый) дядька задержался, подмигнул мне и сказал: «Вроде как кино из глины, точно?»

И еще: мне теперь частенько попадаются какие-то удивительные вещи — даже и не в музеях, а просто так, на улице или дома. Но их простота и есть самое удивительное! Знаете, это ведь не какие-то там «глюки», а совершенно обычные вещи... но стоит задержаться на них взглядом — и тут же чувствуешь, что есть в них какойто особый, скрытый смысл. Скажем, вчера в парке я видел такую сценку: молодая мама учила своею маленькую дочку делать мыльные пузыри. Было в этом что-то необъяснимо милое и в то же время грустное. Или вот такая история: я шел мимо высотного дома, остановился на углу, чтобы перейти улицу, и вдруг заметил, что вокруг меня на тротуаре валяются разбитые вдребезги шахматные фигурки, причем только черные — видимо, их бросали с балкона.

Конечно, таких примечательных «картинок» не стало больше в моей жизни, просто раньше я их не замечал. А теперь вижу, и это здорово!

Жду новых писем-рисунков,

С.

P.S. Кстати, мне на днях пришло еще одно письмо в ответ на мое брачное объявление. С фотографиями в бикини, «ищу мужественного и обеспеченного», «готова стать верной»... Смешно! Ведь именно такого «нормального» письма я требовал о вас несколько месяцев назад, а теперь сам понимаю, как это скучно. Выкинул «верную в бикини» в мусоропровод.

Здравствуйте, незнакомка!

Помните, я писал вам в прошлом письме, что вижу теперь какой-то скрытый смысл в разных простых явлениях? Теперь мне кажется, что называть это «смыслом», пытаться интерпретировать виденное как символ — вообще неправильно. Может быть, и нет в них никакого смысла в нашем «логическом» смысле... Но есть что-то... может быть, какое-то ощущение, причем ранее не известное?

Об этом я задумался, когда получил ваш новый рисунок. Если бы не прошлая наша переписка, я бы вообще, наверное, не назвал бы это рисунком. Но теперь я вижу, как это здорово! Это, как я догадываюсь, тушь. Конечно, можно было бы насочинять целую кучу интерпретаций для этих нечетких мазков — след длиннопалой лапы, или бабочка, вылетающая из разбитой хрустальной вазы... Но это ведь ерунда, главное — именно чувство, которое принесла мне эта картинка. Не знаю, как описать... да и надо ли? Это чем-то похоже на легкое головокружение, когда качаешься на качелях или смотришь в звездное небо. Притом ощущение это кажется цветным, хотя ваш рисунок — черно-белый.

Но самое интересное — примечательных моментов, о которых я вам писал, стало в моей жизни значительно больше, они теперь идут сплошным потоком! Вот только что, когда я возвращался домой, навстречу прошла девушка в плеере, она шла с закрытыми глазами, медленно жуя резинку... Обалденно!

Некоторые из этих «картинок» неожиданно вызывают во мне воспоминания далекого детства, другие просто очень впечатляют, хотя непонятно, почему. Особенно странно, что я начал находить любопытными сценки, которые еще недавно счел бы просто противными — вроде того одноногого флейтиста, игравшего «Полет Кондора» в темном подземном переходе под Невским. Или вот: сегодня же утром в автобусе напротив меня села женщина с ужасными шрамами-язвами на лице — словно варенье разбрызгано вокруг рта и носа. Вдруг она складывает руки «лодочкой» и изящным, очень естественным движением прикрывает низ лица... зевает... и тут же снова открывает страшные язвы.

<Picture>А сейчас я лежу на диване, пишу это письмо и разглядываю узор на потолке — это меня однажды залили соседи сверху, и на потолке появилась такая забавная медуза из отслоившейся штукатурки, пятен и трещинок, она имеет ужасно любопытную форму, она просто очень красива (хотя раньше она меня раздражала, и больше всего в этой квартире я мечтал о хорошем ремонте).

И похоже даже, что все эти маленькие «видения» действительно стали происходить со мной чаще, то есть они происходят именно со мной, а не с любым человеком, кто их заметил. Недавно любопытная вещь случилась, когда я гулял в парке. Хотя зима уже кончилась, фонтаны открывают только через месяц, и в парке пока никого нет, кроме ворон. Статуи упрятаны в деревянные ящики, похоже на пасеку, только Самсон стоит голый посередине, и я невольно улыбнулся, заметив человека в спецовке, который уселся в объятиях Самсона, словно маленький ребенок у отца, и ковырял каким-то инструментом в огромной пасти льва. Но то, о чем я хочу рассказать, случилось позже, у каскада «Золотой Горы».

Там внизу есть два фонтана, они — мои любимые во всем парке. Возможно, это потому, что в них нет никаких статуй, просто два круглых бассейна, а в центре каждого — куча камней, из которой и бьет фонтан. Так вот, когда я проходил мимо, один из них заработал. Конечно, можно сказать, что это случайное совпадение, какая-нибудь там плановая профилактическая проверка фонтанов началась именно в этот момент... Со мной и раньше бывали такие случаи — идешь ночью по городу, и вдруг тот фонарь, что прямо над тобой, гаснет, а ты идешь себе дальше. Но в последнее время, как я уже вам писал, таких совпадений случается со мной чересчур много, и я как-то по-особому воспринял этот взлетевший в небо столб воды, почувствовал что-то такое... вроде необходимости ответа. Я снял ботинки и носки и пошел к фонтану. Вода была прохладной, но только вначале, а потом мне даже понравилось — она как будто оживляла. И подойдя ближе к центру, я увидел радугу — сначала кусочек, а чуть повернувшись, всю. Она была круглой, метра два в диаметре, начиналась и кончалась у моих ног. Рубашка и брюки уже намокли от водяной пыли, ничего не было видно сквозь эту белую завесу, но чем ближе я подходил к водяному столбу, тем ярче разгоралось передо мной радужное кольцо...

Грубый окрик вернул меня к действительности, и видя, что ко мне идет какой-то человек и грозит кулаком, я вылез из фонтана и ушел. Но все-таки...

Ого, сколько уже накатал! Не знаю, интересно ли вам читать такие длинные письма. Поэтому закругляюсь, спасибо за очередную картинку, с нетерпением жду новых!

Ваш С.»

«Привет!

Знаешь, мне казалось, я уже привык, что в каждом твоем ответе — «новый поворот». Но твое последнее послание все-таки вывело меня из равновесия, хоть и ненадолго. Ей-богу, нормальные человеческие реакции так трудно вытравить! Я уверен, что любой нормальный человек, получив в ответ связку своих собственных писем, реагировал бы однозначно. И я, надо признаться, не отличился оригинальностью. Решил, что ты совершенно разобиделась и отослала мне обратно весь мой бред вместо нового рисунка. Долго перечитывал все эти письма, особенно последнее, стараясь понять, что же я сделал неправильно. В конце концов решил, что все это — совершенно дурацкая игра двух скучающих психов, и хорошо, что она закончилась, пора уже! Тем более что мне пришло еще два письма от женщин в ответ на мое объявление. Письма, конечно, довольно нудные, но ведь это настоящая жизнь, я сам должен делать ее веселее.

Вот в таких примерно думах я ходил и злился целых два дня. А потом у меня заболел зуб. Я был в это время в городе, поэтому зашел в поликлинику около Некрасовского рынка, там как-то раз лечила зубы одна моя знакомая. Врач оказался и вправду неплохой, только все время жевал мятную резинку, даже когда сверлил, и на яблоке правого глаза у него была какая-то нехорошая точка с отходящей от нее красной сетчатой жилкой.

Мне запломбировали сразу два зуба, я вышел из кабинета совершенно выжатым, и на лестничной площадке увидел бабочку. Бабочка из твоего последнего рисунка! Только тут она была уже ярче и крупнее. Она сидела на стеклянной двери, слегка шевеля крыльями... Через пару минут кто-то, проходя мимо, задел меня, и я понял, что стою и разглядываю обратную сторону таблички «Выход», наклеенной на стекло. То, что я принял за бабочку, было узором растекшегося и застывшего клея. Я тут же бросился домой, поскольку мне пришла в голову одна мысль... и оказалось, что я прав!

Как же я мог этого не заметить! Среди моих писем, которые ты прислала обратно, оказался чистый листок бумаги! Вернее, письма были завернуты в него. Я вынул стеклянную дверцу из книжного шкафа, потом развел на палитре несколько акварельных красок и стал капать ими на стекло, не особенно думая о том, какой рисунок образуют капли, но подчиняясь каким-то внутренним импульсам. Когда я почувствовал, что достаточно, я отложил палитру, прижал к стеклу листок и тут же перевернул его...

Ха! До этого момента я писал письмо, думая, что пошлю его тебе вместе с этим чудным рисунком. Какой дурак! Я опять собирался похвастаться, и чуть было не сделал очередную глупость. Ведь эта акварель, отпечатанная со стекла — это и есть письмо от тебя мне!.........»

На этом заканчивалось последнее письмо — его, похоже, не дописали, зато в нескольких местах на бумаге виднелись бледные разноцветные пятна. Я бросил его на стол к остальным. Было тихо, только во дворе ветер кружил сухие листья. Но овладевшее мной ощущение — тревожное, хотя и любопытное находилось в странном контрасте с этим внешним спокойствием. Казалось, я сижу в мягком и неподвижном кресле самолета, который в это время беззвучно разгоняется и отрывается от земли. Или я нахожусь в уютной теплой комнате, где-то в детстве, в мягком свете настольной лампы, и вдруг замечаю, что по стене, оклеенной аккуратными розовожелтыми обоями, бежит трещина, и в ней что-то непрерывно движется, мерцает... Только сейчас все было наоборот снаружи все пребывало в неподвижности, но что-то летело, менялось внутри...

<Picture>Я вынул чистый лист бумаги из большой пачки около компьютера и положил его перед собой. Белоснежный прямоугольник подействовал успокаивающе: видение с треснутой стеной исчезло. Я поставил на листе свою подпись. Потом расписался еще несколько раз, стараясь получить красивый автограф одним небрежным и быстрым движением, без отрыва ручки от бумаги. Потом перешел на чистую половинку листа и начал рисовать пересекающиеся ломаные, затем — более плавные петли и узелки. При этом я продолжал думать о человеке из писем, о его принципе — изучать чужой язык, а не навязывать свой... Я пытался представить себе, как он выглядит, как живет один в Петергофе, где я был лишь однажды... Как он получает одну за другой какието ненормальные открытки, и в конце концов то ли сходит с ума, то ли... С бумаги на меня глядел уже с десяток узелков, и я начал соединять их волнистыми линиями, стараясь, чтобы линии подольше шли одна вдоль другой, не пересекаясь. То ли, то ли... То ли что?

За этим занятием и застал меня Виктор, когда вернулся. «Ага, ты времени не теряешь!» — заметил он, взглянув на мой листок, который к тому моменту уже представлял собой картину «Заядлый курильщик, запутавшийся в рыболовной сети». Мне тут же захотелось спрятать мои каракули, и я сложил листок пополам, каракулями внутрь.

«Что случилось с этим человеком?» — спросил я.

«Ничего. То есть ничего криминального, о чем мы знали бы... Обратились в милицию из домоуправления: из его квартиры вода хлестала — и в подвал, и соседей заливало. На лето горячую отключали, а он, видимо, уехал, краны оставил открытыми. Пришлось взломать дверь. Квартира имела совершенно нежилой вид — ни документов, ничего прочего полезного не нашли. Только вот эти письма... Меня там вообще-то не было, если честно. Письма мне участковый прислал — думал, я по ним хозяина найду. Увы, не нашел. Как видишь, в письмах никаких адресов нет, а адрес отправительницы на конверте — почтовое отделение NN, до востребования.»

«А где сами картинки?» — этот вопрос мучил меня уже целый час.

«А картинок нет», — ответил Виктор таким легким и в то же время уверенным тоном, что мне не захотелось переспрашивать. Я взглянул на него, но он случайно или нарочно? — как раз в этот момент повернулся ко мне спиной, убирая письма обратно в сейф. «...Что в общем и хорошо. Во-первых, это все-таки чужая личная переписка. Во-вторых, это заразно. Взгляни-ка теперь на мою фотокляксу.»

Я последовал совету. Действительно, черно-красное пятно, висящее над столом, показалось мне теперь более странным, чем вначале. Какой-то отвратительный, неестественно скрюченный зверь... Или просто висит боком?

Я нагнул голову влево, но тут же услышал смешок Виктора и повернулся к нему.

«Я же говорю, заразно.» Теперь он смотрел мне в глаза — опять этот острый, темный взгляд. «Впрочем,» — он сменил тон на более игривый, — «если хочешь совсем как в сказке о королевском платье... у нас тут как раз есть... специалист.»

Он выглянул в коридор и крикнул: «Михалыч!» В дальнем конце коридора кто-то отозвался басом. «Я домой собираюсь, могу вас подбросить. Едем?» — снова крикнул Виктор. Бас отозвался утвердительно, и Виктор вернулся в лабораторию. Через некоторое время дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова маленькой девочки. На мгновение мне показалось, что со мной, как с тем человеком из писем, тоже стали происходить какие-то дикие вещи. В самом деле, не может же девочка... Но все тут же объяснилось: в коридоре загремели шаги, и в дверях появился усатый обладатель баса. Сходство с девочкой выдавало в нем отца ребенка, а погоны — капитана.

«Привет, принцесса!» — сказал Виктор.

«Пливет!» — ответила девочка, а потом уставилась на меня своими огромными глазищами.

«Избалуешь ты мне ребенка, Виктор!» — проворчал капитан и повернулся ко мне. — «Прошлый раз он ей невидимый фломастер подарил. То есть это мы так думали, что невидимый, даже радовались — рисует себе дите и на обоях, и на полу, и никаких следов. А он, оказывается, только на один день невидимый, а потом проявляется. Мы утром проснулись — а вокруг, понимаешь, джунгли! Ну и хулиганы вы, ребята!»

«Хулиганы» улыбнулись: девочка молча, а Виктор, пряча улыбку, ответил:

«Ну извини, Михалыч! Я и сам не знал, думал — сломанный фломастер... Ладно, сегодня я ей ничего дарить не буду, разве что картинки покажу. Гляди, Сашка, какая штука у меня на стенке висит...»

Девочка подошла к столу, забралась на стул и, встав на нем на колени, стала разглядывать злополучную фоткукляксу, после чего заявила:

«Синок!»

«Щенок?!» — переспросил я.

«Да, синок. Свилнулся и спит.»

Виктор, стоявший у нее за спиной, взглянул на меня и только развел руками. А усатый капитан захохотал.


Оглавление

  • Перси Шелли НОВОЕ ПЛАТЬЕ КОРОЛЕВЫ