Когда я была маленькой [Валентина Михайловна Мухина-Петринская] (fb2) читать постранично

Мухина-Петринская Валентина Михайловна Когда я была маленькой

1

Это произошло весной 1919 года. В городе шла спешная эвакуация. Белогвардейцы, подойдя с юга, уже поливали шрапнелью окраинные улицы.

Должна была эвакуироваться и тетя Леля. Она была коммунистка.

Мама лежала вся красная и бредила: она болела сыпным тифом. Тетя Леля молча смотрела то на нее, то на детей. Нас было трое: самая старшая я, шестилетняя Лика и трехлетний братишка Вовка. От страха нам хотелось плакать, но мы крепились и только сопели.

— Не бойтесь, я вас не оставлю, — со вздохом сказала тетя Леля и стала снимать с себя демисезонное пальто, надетое в дорогу, а старательно упакованный чемодан небрежно сунула под кровать.

Леля была смелая, веселая и талантливая. Она писала революционные стихи, которые заучивались наизусть молодежью всего города. Ее поэму «Маскарады» отпечатали в местной типографии на рулонах обойной бумаги, разрезанной вдоль. Когда Леля читала ее со сцены в Народном доме, то специально выделяли товарищей поддерживать поэму, как шлейф. Она и пела хорошо, у нее было драматическое сопрано.

Тетя Леля — папина сестра. Отец был очень способный, рабочий-самоучка. Его познаниям все удивлялись, а ведь он никогда не ходил в школу, разве что в церковноприходскую, где его научили лишь читать, писать и считать. Зато сестре он помог получить образование. Леля закончила местную гимназию.

Отец ушел на гражданскую войну. Вот почему мы остались на тетю Лелю в этот час.

— Милая, милая тетечка, что же ты теперь будешь делать? — спросила я, дрожа.

— Идем разогревать обед, — спокойно ответила тетя Леля и, поправив перед зеркалом волосы, ушла на кухню. Волосы у нее были чудесные: густые, волнистые, самого чистого золотистого оттенка, хотя она никогда их не мыла ромашкой, как другие девушки. Она заплетала их в две толстые косы, которые спуcкались ниже пояса.

Только мы сели в коридоре обедать, как в крыше что-то засвистело, завыло и грохнуло: шрапнель вывернула целый железный лист.

— Не пообедаешь по-человечески, — буркнула тетя Леля и, схватив тарелку с супом, перешла доканчивать обед на большой сундук в прихожей, а мы бегом за ней, каждый со своей тарелкой. Помню, как я удивилась, заметив, что тетя побледнела. Совсем не похоже было, что она испугалась.

После обеда, когда мы перемыли посуду, тетя Леля села возле мамы и попыталась напоить ее молоком. Мне она велела занимать ребят. Но я дала им игрушки, а сама выскользнула на улицу.

Мы жили на площади Революции (прежде она называлась Дворянской), угловой кирпичный дом направо. Еще два года назад он принадлежал купцу Шемякину. У него было много таких домов, он их сдавал внаем, теперь ему оставили только один, остальные национализировали. Площадь была красивая, много света, цветущих акаций и старых тенистых лип. В конце ее за Шемякиным взвозом сверкала на солнце Волга. По ней обычно шли пароходы, баржи и парусные лодки. Но в тот час река выглядела пустынной. На улицах тоже ни души, даже собаки куда-то попрятались. Меня поразила эта тишина. Что-то гнетущее чудилось в ней. Только теперь я заметила, что стрельба уже прекратилась.

Вдруг я увидела, что по Красной улице, впадающей в площадь, двигались солдаты. Они шли молча, словно вырастая из земли, в облаках пыли.

Впереди развевалось трехцветное знамя…

Я вскрикнула и опрометью бросилась домой, крича: "Белые, белые!" Ребята заревели, но тетя Леля успокоила нас:

— Не быть им здесь долго, наши их выгонят, не бойтесь. Красная Армия недалеко. Это лишь временное отступление.

Нахмурив лоб, она озабоченно добавила:

— У Маруси сорок один и три десятых…

Мама тихо бредила: "Колокольчики, ох, как же, как хорошо звенят колокольчики". От нее так и пышет жаром.

— Какое несчастье, что она сейчас заболела, — прошептала тетя Леля.

Когда стемнело, мы тщательно завесили окна и зажгли лампу электростанция в полном составе эвакуировалась.

Лика и Вовка не хотели больше играть, но и не капризничали, присмирели и все жались к тете Леле. Они боялись.

Вечером зашел Шемякин, принаряженный, как на пасху. От него разило спиртом, глаза были мутны. Не спрашивая разрешения, он прошел по комнатам, топоча сапогами.

— Запустили дом-то мне, — проворчал он, — известное дело, не привыкли в таких хоромах жить. Придется вам перебраться в прежнюю.

Заметив, что тетя Леля морщится от запаха спирта, он объяснил нагловатым тоном:

— Извините, барышня, выпил на радостях, по поводу благополучного вступления.

У Шемякина была очень странная манера раздвигать пальцы рук, как веер.

— А вы, значит, не успели смыться, Елена Ефимовна, — подмигнул он тете Леле.

— Вам что угодно? — холодно осведомилась тетя Леля.

— Да ничего, зашел дом поглядеть. А вы… как бы вам беды не было, барышня. Ведь все в городе про ваши подвиги знают.

Он медленно развернул свои «веера». С его красного, пористого носа капал пот.