Июньским воскресным днем [Борис Михайлович Зубавин] (fb2) читать постранично, страница - 2

как? — спросил он.

— Хорошее местечко, — сказал я, тяжело дыша.

— Куда уж лучше! — согласился он.

К нам поспешно подбежал старший лейтенант, одергивая на ходу помятую, давно не стиранную гимнастерку, и доложил, что у него все благополучно. Лицо у командира усталое, глаза красны не то от дыма, не то от бессонных ночей, на щеках и подбородке — недельная щетина.

— Вот, — сказал ему майор, — сдавайте участок капитану.

— А я? — недоверчиво спросил тот.

— Пойдете на отдых.

— Так давайте сейчас и начнем, — не умея скрыть радости, обратился ко мне старший лейтенант.

Он как-то сразу помолодел и посветлел лицом, потом очень внимательно оглядел меня, и в его глазах я прочел неподдельное сожаление.

Сдавать ему, собственно, было нечего. Овраг, начинавшийся от болота, расходился дальше двумя рукавами наподобие клешни рака. Между клешнями рос кустарник. В оврагах, ничего не видя дальше десяти — пятнадцати метров, сидели стрелки и автоматчики. Землянки были низкие, сырые, тесные — и никаких окопов, дзотов, проволочных заграждений.

— А там что? — ткнул я пальцем в сторону кустов.

— Мины, — сказал старший лейтенант. — Покажите схему минных полей.

— Да там такие мины, — смутился он, — мы сами их ставили, без плана. Гранаты там подвязаны.

Облазив овраг, мы вернулись в блиндаж командира. Он был хотя и чище, и просторнее, чем другие, но такой же сырой и низкий.

— Ну? — спросил Станкович.

— Хуже не придумаешь, — сказал я.

— Ну что же, — сказал Станкович, будто выдохнул. — Принимай что есть. В двадцать три ноль-ноль доложишь о смене. Бывай здоров! — И крепко пожал мне руку.

Подписав акт о приеме района обороны и взяв один экземпляр себе, я вышел из блиндажа и сел на склоне оврага. Настроение было подавленное, словно меня загнали в мышеловку и теперь осталось только захлопнуть ее.

Хоть я уже был командиром роты, капитаном и меня считали офицером опытным, решительным, хорошо разбирающимся во всех делах (два года провоевал!), но в действительности все было далеко не так. Жизнь я знал плохо, упрощенно и, когда случалось попадать в сложные переделки, терялся, нервничал, падал духом. Однако окружавшие меня люди не замечали во мне всего этого по одной простой причине: я был до чертиков самолюбив, скрытен и не обращался к ним со своими сомнениями. А за то, что никому не приходило в голову приглядеться ко мне повнимательнее, я был чрезвычайно всем благодарен. Именно это отношение ко мне людей, их простодушная вера в то, что я человек твердого нрава, спасали меня пусть не от всех, но от многих необдуманных поступков.

Обстоятельства, которые привели меня на войну двадцатитрехлетним парнем, и саму войну я рассматривал просто: победить должны мы. Ради этой победы я и пришел на войну. И то, что я нахожусь на переднем крае и от меня и подчиненных мне людей в какой-то мере зависит исход войны, — все это тоже в трудные минуты придавало мне сил и заставляло делать именно то, что нужно, и не делать того, что не нужно.

К людям у меня было столь же ясное отношение. Они делились в моем представлении на друзей и врагов, причем друзьями были все без исключения советские люди, хотя лично сам я мог относиться к ним разно, а врагами — все без исключения немцы и те, кто заодно с ними воюет против нас. К ним у меня было непримиримое чувство ненависти.

Меня не удивляло и не озадачивало, когда я узнавал, что среди людей, числящихся моими друзьями, оказывались негодяи, дезертиры, перебежчики, трусы, предатели. Я упрямо отказывался понимать, что такие люди могут быть среди нас, и относил все это к случайным недоразумениям, ошибкам тех, кто представлял этих людей такими. И потому, что слухи о подобных происшествиях доходили до меня чрезвычайно редко, убеждение, что это всякий раз было чьей-то ошибкой, а не преступлением, не покидало меня.

II

В сумерках, погромыхивая коробками с лентами, согнувшись под тяжелыми станками пулеметов, гуськом пришел первый взвод. Впереди шагал Макаров.

— Ну как, командир, — загудел он, увидев меня, — дыра?

— Дыра, — сказал я.

— Не пропадем! — весело заверил он.

Подошел Огнев и спросил с обычной своей улыбкой:

— Куда мне?

А сзади уже скатывались в овраг солдаты другого взвода.

В блиндаже лениво переругивались телефонисты, устанавливая коммутатор, и радист тихо твердил, притулившись в углу со своей рацией:

— Я — «Орел», я — «Орел», я — «Орел»… Как меня слышите? Как слышите?.. Перехожу на прием.

Наступила ночь. Трассирующие пули летели над нами слева направо, справа налево, прямо в лоб, а иногда прилетали даже откуда-то из наших тылов. Это, наверное, из третьей роты. Завтра надо будет договориться, чтобы поставили ограничители.

Пришел Ростовцев и доложил, щелкнув каблуками:

— Минометы установлены. Половина взвода копает землянку, половина занята подноской мин. — Потом, помолчав, скручивая