Я ваш Тургенев [Слава Сергеев] (fb2) читать постранично, страница - 2

известных в то время московских оппозиционных газет. Хотя почему «оппозиционных»? - тогда (1992 год) вроде бы почти правительственных… Недолгая пора, очей очарованье, когда о либерализме как официальной идеологии говорить еще не стыдились, приятна мне твоя печальная краса. Вокруг него вечно толпились какие-то шестерки из сотрудников, а поскольку он был тогда либералом, стиль отношений был свободным, все обращались к нему на «ты», даже немного грубили… О пышное природы увяданье, но я-то видел, что либерализм - либерализмом, а все остается на своих местах: он - начальник, а они - подчиненные; вот они, ростки нынешних корпоративных муравейников с их строгой иерархией солдат, рабочих, обслуживающего персонала и особо приближенных к матке топ-менеджеров, - в багрец и золото одетые леса… И тут наступал маленький миг, полминуты моего кайфа - я не имел к нему отношения, я был никем, просто знакомым, полунищим молодым писателем, заглянувшим на огонек, и его сотрудники, молодые и не очень псевдосвободные журналюги, это чувствовали и меня тихо не любили, не могли понять, кто же я, ё-мое, такой?

Один такой, уже седой, с виду интеллигентный дядечка, чем-то неуловимо похожий на правозащитника Ковалева, очень давно работавший в их газете, с ласковой улыбкой взял по его указанию мою следующую статью и мурыжил ее со все такой же ласковой улыбкой месяца три-четыре, а на мои звонки через месяц отвечал с нарастающим нетерпением: я же сказал, как только, так сразу, - и мне пришлось в конце концов сказать об этом моему покровителю, и эта седая сволочь, встретив меня в коридоре, еще и щерилась: зачем же вы жалуетесь, дорогой С., я просто немного забыл, столько дел, знаете…

Я приходил, и мы разговаривали, немного выпивали в буфете и в его большом кабинете с телевизором и кожаными креслами. Он модничал, подражал Хемингуэю, наверное, тогда все ему немного подражали, и носил в кармане дорогую фляжку White horse, прикладываясь к ней прямо за столом. И я видел, что он, как говорится, рисуется, ему было приятно это отношение старший - младший, он чувствовал себя немного учителем, а может, вспоминал свою молодость, как он ходил по Москве молодой и неприкаянный и даже не думал еще о том полузабытом ныне своем романе, который сделал его знаменитым. Еще мы много говорили о политике, но я не помню, к сожалению, точного содержания этих разговоров; помню, что я, кажется, был не очень доволен происходящим, дававшим, на мой взгляд, слишком много шансов коммунистам и вообще красным, а он говорил, что все идет более-менее нормально, все проходят через дикий капитализм и что иначе и быть не может.

- А чем ему было быть тогда недовольным? - сказала мне одна моя приятельница, которой я рассказал какие-то фрагменты нашей истории. - У него же все было хорошо тогда. Известность, хорошая работа… Печально не это. Печально, что в нашей жизни ничего не бывает «навсегда». Он был очень известен в самом конце 1980-х, и его известность прошла. А он привык к ней, и теперь ему плохо. И ему остается только надеяться, что через 15-20 лет кто-нибудь вдруг вспомнит о нем и скажет: слушайте, а помните, был такой неплохой писатель, где он?.. Или он сам опять напишет что-то хорошее или просто новое и модное…

- Он симпатичный, - сказала мне недавно другая моя подруга (почему-то среди моих знакомых им интересовались в основном женщины), - он очень милый и талантливый, он просто попал немного не в свое время: всем было не до того, не до литературы; если бы он написал свой роман года на три-четыре раньше, была бы слава. А тогда он написал, и только все пошло - переиздания, телевизор, и вдруг прежняя жизнь обвалилась в 1991 году, какая уж тут литература…

Я ему передал эти слова (а предыдущие не передал) и увидел, как он обрадовался, как ему стало приятно, доброе слово и кошке приятно, а художнику и подавно, художника-то каждый может обидеть… И он велел передать моей подруге привет, и я даже заколебался, а не познакомить ли их, но потом посовестился: мужа подруги я знал и подумал, что это будет нехорошо по отношению к нему.

И, может, зря, подруга была не дура, и ничего серьезного, разумеется, бы не было, все бы просто немного развлеклись, а мой герой немного больше поверил бы в себя. Потому что что же еще умеют женщины и для чего они вообще нужны, как не для того, чтобы внушить нам веру в свои силы? Потому что его женщины - это была вообще песня, они занимались чем угодно, только не своими мужчинами; потом он же был романтик, хемингуэй и при постоянной жене, которая, кажется, была его немного старше, попадал в длинные параллельные связи, почти гарем. А ничто так не изматывает, как в цирке говорят, «партнеров», как подобные прелести, после которых (теперь-то я сам уже немного поумнел) люди выходят, если пропустить момент и не расстаться вовремя, хотя бы через 2-3 месяца, когда расставаться совсем не хочется, выходят опустошенными и не самыми лучшими друзьями, скажем так.

Так вот, его первая подруга, то есть первая, которую я застал, была, как у Райкина, - врач. Ну не