Конан и пророк Тьмы [Грегори Арчер] (fb2) читать онлайн

Грегори Арчер Пророк тьмы («Северо-Запад», 1998, том 45 «Конан и Пророк Тьмы»)

Глава первая

Алкающие возмездия да имут его. В День Последний, в час Слепящего Света. В стране, откуда последний из Древних шагнул в Серые Земли. И дан будет Знак. Когда Черная Сила уничтожит себя самое, узрит взирающий черный свет. И приуготовится к Неминуемому. И отверзнутся Врата, кои вширь до пределов земных, вглубь до черных кипящих камней и еще глубже.

И взовьется Стяг Мести. И выступит Древний Легион. А впереди — узнают по Шлему его. А позади — ступившие по следу. И прахом станут грады и веси. И падут ниц народы и расы. И отринут богов своих. Покорны дабы быть Древним и заветам их. Ибо те, кто победил, не ведают жалости к проигравшим…

Но если велением Богов умерщвлен не тот, кому достодолжно, ступившие следом за первыми разольются черным сонмищем по миру, и не станет ни земли, ни влаги, ни человеков, ни тварей. А лишь тот, кто выжил, сноровит дважды убить мертвого и смежить Врата…

* * *

Хорайский город-крепость Вагаран был богатым и процветающим — в основном из-за того, что лежал он на перекрестке оживленных караванных путей. Хашид, номинальный правитель Вагарана, являлся единовластным хозяином окрестных земель; жизнь в самом городе и близлежащих деревнях, направляемая железной рукой Хашида, текла спокойно, размеренно, без волнений и восстаний; сильная армия удачно отражала нечастые набеги чужеземцев, в основном шемитов (да и сами вагаранские воины под предводительством своего повелителя не раз наносили визиты приграничным селениям соседних государств, возвращаясь обратно с богатыми трофеями), поэтому деньги из Вагарана поступали в столичную казну регулярно и без задержек, а посланцы королевы Кофа, чьей провинцией являлась Хорайя, особо не баловали Хашида своим вниманием.

Город этот располагался в западной части Хорайи, поэтому, в отличие от прочих областей страны, где преобладали песчаные пустыни, здесь господствовали скалы и каменистые пустоши.

С высоты птичьего полета Вагаран, выстроенный на пологом холме, напоминает огромный неправильный пятиугольник, замкнутый устрашающей городской стеной. Три его вершины смотрят на юго-запад, юг и юго-восток, в сторону Шема, а две — на восток, в глубь Хорайи, и каждая из вершин увенчана высокой сторожевой башней, на которых денно и нощно несет свой дозор сменная стража. Городских ворот в Вагаране двое: Восточные — являются таковыми лишь по названию и обычно охраняются пятью стражниками, что занимаются исключительно досмотром привозимых сюда товаров, и Юго-Восточные — мощные, образованные из трех частей.

Снаружи располагается плита из плотно пригнанных друг к другу толстых тисовых досок, скрепленных металлическими скобами (в поднятом состоянии плита целиком закрывает проход в городской стене; по сигналу же начальника стражи Яссина она опускается на цепях, ложится поперек крепостного рва с отвесными стенами и превращается в мост — по нему, и только по нему, могут попасть в Вагаран чужеземные гости, купцы, путешественники… или же неприятельские отряды). За плитой находятся двустворчатые ворота, запираемые на огромный брус, вытесанный из цельного ствола дуба; преодолеть эту преграду возможно лишь с помощью тарана. И если врагу все-таки удастся перебраться через ров, удастся опустить мост, перерубив удерживающие его в осадном — вертикальном — положении цепи, и протаранить ворота под градом стрел и потоками кипящей смолы с гребня стены, то в самом конце прохода его будет ждать последнее, практически непреодолимое препятствие: решетка из прочных, в человеческую руку толщиной, металлических прутьев.

Обычно решетка эта всегда поднята, двустворчатые ворота открыты, а мост поднимается только на ночь; иных путей проникнуть в город не существует. (Есть, правда, еще потайной ход, ведущий из подземелья дворца к восточной границе Хорайи, но о нем можно и не упоминать: в этой истории он не играет ровным счетом никакой роли.)

На вершине холма стоит дворец правителя Хашида — серая зловещая громада, возведенная из гигантских гранитных блоков. В нем сотни светлых комнат и десятки богато обставленных залов; а глубоко под фундаментом в толще скал вырублен лабиринт: каменистое тело земли изрыто целой сетью извилистых коридоров с коварными ловушками и тупиками, колодцами мрачных камер, где томятся многочисленные узники, и подземельями, в которых спрятаны несметные сокровища сатрапа Хашида. Тот, кому план лабиринта неизвестен, никогда не найдет эти сокровища; тот, кто сумеет выбраться из подземного узилища, никогда не дойдет до поверхности и не увидит солнечный свет…

У дворца есть обширная полукруглая терраса. С нее Хашид любит наблюдать за главным развлечением вагаранцев, проводящимся каждую седмицу на расположенной под террасой огромной арене; на этой террасе Хашид предпочитает принимать важных гостей, послов и просто друзей.

Вокруг дворца, чуть ниже по склону холма, располагаются кварталы местной знати — вельмож, чиновников, помощников сатрапа, купцов. Места пониже занимают дома победнее — и так далее, до самой городской стены, где ютятся лачуги нищих, хижины бродяг и построенные из разнообразного хлама развалюхи бездомных.

* * *

Полторы луны назад войско Хашида одержало победу над очередным войском чужеземцев,— позарившись на богатство города и памятуя о том, что от Вагарана до ближайших цивилизованных мест лежит расстояние в три дня верблюжьих переходов, разношерстная армия, возглавляемая шемским князем Барухом и состоящая в основном из свирепых сынов кочевых племен, бродяг, обнищавших воинов и погнавшихся за легкой добычей наемников, попыталась штурмом взять город. Однако легкая, по словам вербовщиков, добыча на деле оказалась не такой уж легкой.

Ночная стража, обходя дальние подступы к городу, заметила отсвет костров, опрометчиво разведенных на границе скал и пустыни неприятелем, готовящимся к утренней атаке, и поднятые по тревоге отряды защитников с первыми лучами солнца ринулась в упреждающее контрнаступление.

Враг был захвачен врасплох: бесшумно пронесясь через Завывающее Ущелье, конная ударная группа, в двадцать пять раз уступающая числом противнику, врезалась в лагерь шемитов, сминая сонных дозорных, поджигая шатры, убивая каждого, кто встречался ей на пути, и почти достигла ставки самого Баруха. Но потом прозвучал негромкий зов рожка, и конники, во время атаки потеряв всего пять человек, слаженно повернули назад,— пока опомнившиеся противники не взяли атакующих в кольцо.

Поняв, что они раскрыты и утаивать намерения далее не имеет смысла, Барух приказал своим воинам строиться в боевые порядки и начать преследование зарвавшихся хорайцев, а сразу после их уничтожения — приступом взять богатый город Вагаран. Взметнулись флаги и штандарты, раздался рокот боевых барабанов, возвещающий о наступлении.

Возможно, шемитам и удалось бы нагнать вагаранцев, прежде чем те найдут убежище среди скал Завывающего Ущелья, но из упрямства одного неприметного десятника, варвара из далекой, никому не известной страны, позволившего себе поспорить с самим Барухом, наступление задержалось.

Конница шемитов ворвалась в Ущелье, когда наглых вагаранцев и след простыл, лишь потревоженные копытами пыль да песок все еще кружились в воздухе, указывая на то, что совсем недавно здесь промчались всадники.

* * *

Со стороны Шема Вагаран окружали непроходимые скопления скал — урочище света и тени, острых обломков камней и огромных мшистых валунов; единственная дорога к городу лежала через Завывающее Ущелье, названное так потому, что осенние ветры особенно жутко скулили и стенали среди расселин и трещин узкого прохода, наводя жителей окрестных деревень на мысли о извечном плаче потеряных душ. (На самом деле это было вовсе не ущелье, а глубокий скалистый овраг, образовавшийся на месте могучего водного потока, что в незапамятные времена являлся притоком полноводной реки, протекающей через Хауран и впадающей в море Вилайет. Но пустыня наступала, поток этот пересох лет сто назад, и уже никто из местных жителей не помнил, что когда-то тут было вдосталь воды. А название так и осталось.)

Передовые отряды Баруха на полном скаку ворвались в Ущелье и домчались почти до середины его, когда сверху, из скальных укрытий, обрушились на них тучи стрел из колчанов отборных лучников Вагарана. Свет восходящего солнца померк среди потока разящих жал; крики умирающих наполнили расселину и, множась эхом, слились в единый гул отчаяния и страдания, подтверждая тем самым зловещее название этого места.

Впрочем, лучники не могли (да и не собирались) сдержать волну наступающих; буквально по трупам соратников армия Баруха хлынула к устью Ущелья…

…где была встречена отборными вагаранскими отрядами.

Атака наступающих натолкнулось на заграждение тяжело вооруженных меченосцев — и захлебнулась. Воины-защитники не собирались позволить никому из шемитов покинуть Ущелье, умело и беспощадно встречая неприятеля сразу у конца бывшего русла полноводной реки. Еще не сообразившие в чем дело арьергардные отряды продолжали напирать сзади, вытесняя передовые на открытое место, прямо под клинки вагаранцев; воздух полнился звоном стали, отчаянным ржанием лошадей и воплями раненых; но вот над рядами наступающих прокатился зов боевого рога, и осыпаемые тучами смертоносных стрел с вершин скал воины Баруха повернули назад.

Втрое уменьшившаяся армия из Шема ринулась обратно, к своему разоренному лагерю,— со рвением не меньшим, нежели то, что охватило ее во время не-удавшегося наступления. Правда, на сей раз их поспешность была вызвана паникой и угрозой неминуемой смерти. Однако воины Вагарана успели захлопнуть ловушку: позорно бегущего неприятеля у выхода из Ущелья уже поджидали зашедшие с тыла отряды Хашида. Смятение и хаос охватили полки Баруха. Подобно слепым щенкам люди метались между стенами Ущелья, с обеих сторон которого их встречала холодная сталь, а сверху разила летящая, оперенная смерть.

Так до конца своих дней Барух и не узнал, что именно строптивый варвар-десятник помог ему вырваться из гибельных клещей, в которые зажали их подлые вагаранцы…

Как бы то ни было, жалким остаткам войска шемитов к исходу дня удалось прорваться к противоположенному от города выходу из Ущелья и устремиться в сторону Эрука. Отряды защитников с гиканьем преследовали их до самой границы, а потом повернули назад.

* * *

— …И вот, мой достопочтенный гость,— продолжал Хашид, за время эффектной паузы успев обглодать индюшиное крылышко,— заставив ничтожных шемитов искупаться в песках пустыни, я велел сыграть ретираду и вернуться в город… А что еще прикажете делать? Враг разбит, пленных взяли огромное число, потери с нашей стороны мизерные, а тупоголовый Барух не приблизился к стенам города и на две лиги. Поэтому мы с триумфальными песнями вернулись домой, в очередной раз показав мерзким шемитам, что с нами связываться опасно.

И Хашид, и правая рука Хашида — военачальник Сдемак, и левая его рука — мудрец и советник маг Ай-Берек, и его почетный гость — шах Джумаль, правитель одной из провинций Турана, восседали за столом, специально к этому случаю вынесенном на террасу.

Ярко светило летнее солнце, внизу шумели праздничные толпы горожан, в предвкушении завтрашнего действа на арене заполнившие местные трактиры и кабаки и заранее накачивающиеся охлажденным пивом и крепкими винами. На террасе же было тихо и свежо; трапеза подходила к концу.

Высокопоставленные особы — Хашид и Джумаль — Уже переговорили обо всех текущих политических делах, обменялись обязательными любезностями и подарками, прекрасно провели вместе время в серных банях, где обсудили драгоценности, лошадей и женщин (причем каждый, разумеется, утверждал, не скупясь на похвалы, превосходство другой страны в отношении сих предметов), после чего насладились обществом прекрасных, всему обученных танцовщиц. Послезавтра шах собирался в обратный путь, и Хашид напоследок решил похвастаться перед ним своей любимой игрушкой.

За спинами Хашида и его гостей ожидали распоряжений четверо слуг, занимающихся переменой блюд и напитков. Двое вооруженных стражников застыли у дверей, еще четверо стояли по углам террасы, расположившись в вершинах воображаемого квадрата; у последних оружия не было — они сжимали в руках по концу прочной блестящей цепи. Цепи эти натягивались, образуя крест, в центре которого, лицом к знатным вельможам, неподвижно возвышалась фигура обнаженного бронзовокожего мужчины. Другой конец каждой из четырех цепей был прикован к толстому кольцу, замкнутому на шее пленника. Попытайся этот человек сделать хоть малейший шаг, цепи с противоположной стороны немедленно оттащили бы его обратно и вернули в центр террасы.

Впрочем, пленник и не шевелился; взгляд его пронзительно голубых глаз был устремлен в бесконечность, грива иссиня-черных волос недвижимо лежала на широких плечах, не дрожал ни единый мускул гигантского тела, и, если б не лиловая жилка, что исступленно билась на могучей шее, сторонний наблюдатель мог бы решить, что перед ним искусно выполненная бронзовая статуя великана.

— Что ж,— раскатистым басом проговорил военачальник Сдемак, поднимая золотой кубок,— это была великая битва и великий триумф. Никогда еще победа не доставалась нам с такой легкостью. Итак, за тебя, правитель Хашид! За твой талант стратега и тактика! За наш успех! — И он осушил кубок. Сдемак был невысоким, но ладно скроенным бородачом в парадной форме и при коротком церемониальном мече, лезвие которого расширялось к острию.

— Присоединяюсь! — горделиво добавил туранский шах и последовал примеру Сдемака. Полный, лысеющий, страдающий одышкой и подагрой туранец, хоть и был равен Хашиду по положению, однако внешне нисколько не походил на мускулистого, но жилистого, высокого правителя Вагарана.— Ты блестяще справился со всеми трудностями и в очередной раз доказал, что королева Ясмела не случайно доверила тебе почетный пост правителя Вагарана… Однако, мой венценосный господин, ответь мне: кто этот дикарь, которого мы наблюдаем вот уже третий час и который за это время ни разу не пошевелился?

— О, мой дорогой гость! — всплеснул руками Хашид, и складки его алой мантии всколыхнулись за спиной.— Перед нами — самый удивительный и самый дорогой трофей, что достался мне в этой битве! Наемник, воевавший на стороне шемитов, сражавшийся как лев, в одиночку убивший больше моих солдат, нежели все воины Баруха, вместе взятые… Кабы не помощь моего верного мага, он добрался бы и до меня, и тогда не сидеть бы мне с вами за этим столом!.. Не так ли, милейший Сдемак? Даже ты не сумел защитить меня от него!

Сдемак мрачно промолчал и потер недавно зарубцевавшийся шрам от удара кинжалом. Тогда Хашид повернулся к четвертому участнику пиршества — колдуну Ай-Береку, который все это время хранил молчание, ел и пил очень мало, кутаясь в просторный черный плащ с откинутым капюшоном и вышитыми на нем серебряной нитью магическими рунами.

— А ты, Ай-Берек, что скажешь? Убил бы меня этот дикарь, если б не твоя помощь?

На лице волшебника, морщинистом, как у столетнего старца, блеснули ярко-зеленые глаза,— сияющие, как У пятнадцатилетнего подростка. Ай-Берек тоже ничего не ответил. Лишь шевельнулись его тонкие, длинные, ниточками свисающие на подбородок усы.

Шах Джумаль непонимающе пожал плечами и налил себе еще вина. Хмелел он быстро.

— Возможно, ты и прав, благородный владыка. Но неподвижность и бессмысленность взгляда твоего… э– э… трофея говорят о его непроходимой тупости. Которая, впрочем, свойственна всем дикарям… даже если они умеют драться, как львы.

Хашид захохотал.

— Достопочтенный гость, за первые же две седмицы плена этот человек четырежды пытался сбежать из моей подземной тюрьмы и дважды почти добрался до поверхности, голыми руками придушив пятерых стражников. Не сомневаюсь, он сумел бы выбраться на свободу, даже не зная плана лабиринта, но — голод и измождение пока еще никому не помогли… Нет, уважаемый Джумаль, поверь, до сих пор мне не доводилось встречать более сильного, более хитрого и жизнелюбивого врага!

Осушив очередной кубок, шах ухмыльнулся.

— А по нему, мой любезный хозяин, и не скажешь, что он голоден и изможден. Неужели в твоей тюрьме столь трогательно заботятся об узниках? Я бы, пожалуй, не отказался провести в ней некоторое время — глядишь, и у меня появятся такие мускулы…

— Если ты только пожелаешь, мой могущественный гость, я с радостью предоставлю тебе самое темное и сырое подземелье во всем лабиринте. Но не думаю, что тамошний отдых пойдет тебе на пользу. Поскольку лишь для этого дикаря я, с недавних пор, приказал готовить блюда из моей особой кухни — дабы он не загнулся окончательно, подобно многим другим постояльцам моей подземной гостиницы, но смог сберечь силу и ловкость.

— И ты полагаешь, сиятельный властелин,— недоуменно поинтересовался Джумаль,— что на таком усиленном питании он не постарается вновь бежать — и на сей раз, быть может, успешно?

Хашид вытер жирные пальцы и губы куском белой материи и снисходительно улыбнулся.

— Милостивый гость, еще никому не удавалось вырваться из оков заклинания Желтого Паука, которое по моей просьбе наложил на него все тот же уважаемый Ай-Берек. Как ты можешь видеть, дикарь постоянно пребывает в неподвижности и оцепенении; тело и мозг его спят — и будут спать до тех пор, пока не наступит урочное время. Его с нами нет… а где витают его мысли, ведомо одной лишь богине Иштар. Единственное, на что он нынче способен, это жрать, пить и испражняться. Так что не беспокойся насчет этого дикаря, досточтимый гость. Сейчас он не опаснее слепого щенка, хотя и выглядит как лев.

Шах сыто рыгнул, откинулся на спинку высокого кресла и, прищурившись, оглядел исполинскую бронзовокожую фигуру. Потом хмыкнул, налил золотой кубок до краев, поднял его над столом и нетрезвым голосом позвал:

— Эй ты, дикарь! Слышишь меня? Я хочу, чтоб ты выпил за здравие и победу моего друга, блистательного Хашид а! И тем самым отблагодарил его за то, что он милостиво оставил тебе твою жалкую жизнь — вместо того, чтобы кинуть тебя на съедение тиграм!.. Эй, кто там есть,— обернулся он к застывшим за их спинами слугам и наугад ткнул в одного из них пальцем,— вот ты. Да-да, ты! Отнеси-ка нашему приятелю этот глоток вина. Твой хозяин Хашид угощает!

— Не стоит этого делать, мой высокородный гость,— мягко заметил Хашид.

— Это почему же, мой славный владыка? — пьяно поинтересовался Джумаль.— Ты же сказал, будто он ничего не соображает, а может только есть и пить. Вот пусть и выпьет за твое здро… здоровье! — Тон его стал угрожающим: — Или ты против моего тоста?

— Отчего же…— пожал плечами в ответ Хашид и едва заметно кивнул слуге.

Помявшись, тот несмело приблизился и принял кубок из нетвердой руки шаха.

— Давай-давай, пошевеливайся! — поторопил слугу Джумаль.— У нашего дружка наверняка в глотке пересохло.

Слуга медленно двинулся к пленнику и, не дойдя до него двух шагов, протянул кубок. Руки его дрожали. Стражники, державшие узника на привязи, натянули цепи еще сильнее и замерли, готовые при любом неосторожном движении их подопечного повалить того на пол, Охрана у дверей взяла пики на изготовку. Военачальник Сдемак нахмурился, ладонь его легла на рукоять церемониального меча. Маг Ай-Берек, сцепив пальцы на животе, заинтересованно наблюдал за сценой.

Поначалу ничего не происходило; громадная фигура оставалась неподвижной. В тишине отчетливо было слышно, как испуганно сглотнул слуга.

Потом взгляд великана плавно опустился к протягиваемому подношению, и на лице пленного заиграл отблеск золота. Глаза постепенно сфокусировались на кубке и несколько мгновений тупо его разглядывали. Затем медленно, рывками поднялись руки, обхватили кубок. Узник поднял чашу с вином к лицу, а за это время слуга, решив, что приказ, без сомнения, выполнен, поспешно вернулся на свое безопасное место. А взор гиганта оторвался от вина и уперся в откровенно веселящегося туранского шаха.

— Ну что же ты? — подбодрил пленника хмельной Джумаль.— Пей, не бойся. Платить не надо, владыка угощает! Пей за здоровье нашего доброго Хашида. Пей, и пусть твой умишко переполнится благодарностью за дарованную тебе жизнь!

Руки великана неспешно опустились, кубок перевернулся, и вино, пенясь, янтарным потоком потекло на пол. Застывший взгляд узника по-прежнему был устремлен на Джумаля.

А потом случилось невероятное.

Глава вторая

Ни с места, Сдемак! — рявкнул Хашид, когда военачальник, отбросив кресло и на ходу вытаскивая меч, бросился прочь из-за стола.— Ни с места, или я прикажу разжаловать тебя в простые солдаты!.. К тебе, Ай-Берек, это тоже относится! — резко обернулся он к магу, который возвышался над столом, вытянув руки в сторону распростертого на полу гиганта; кончики пальцев волшебника светились зловещим зеленоватым светом; он делал резкие пассы, будто дергал за невидимые нити, и при каждом рывке тело поверженного гиганта дергалось в такт им.— Если хоть один волосок упадет с головы этого человека, я отправлю тебя обратно на Ксапур!.. Может быть, ты забыл, благодаря кому тебе удалось выбраться оттуда?

Поколебавшись мгновение, колдун опустил руки и сел на прежнее место. Он по-прежнему не сказал ни слова.

— Да ведь этот… этот…— задыхался от ярости Сдемак, тыча пальцем в неподвижно лежащего пленника. Умело, слаженно и стремительно работая цепями, охранники повалили того на пол и теперь молча пинали ногами.

— Отставить! — гневно оборотился к ним Хашид.— По местам, недоумки! Вы цепи должны держать! Он мне нужен целым и невредимым!

Когда солдаты нехотя вернулись на прежние места в вершинах воображаемого квадрата и вновь натянулись цепи, правитель Вагарана снова обратился к военачальнику — на этот раз тихо, но в голосе его слышалось шипение змеи:

— Я сказал, сядь на место, Сдемак! Шах жив. Подними кресло и садись! Быстро, я не шучу!

Рыча что-то нечленораздельное, полководец выполнил приказ своего повелителя.

Едва все успокоилось, правитель Вагарана поднял кубок, откатившийся на другой край стола, осмотрел. Некогда кубок был безупречной формы; теперь же, сплющенный чудовищным ударом, он превратился в никчемную, пусть и золотую безделицу. Хашид озабоченно нахмурился и покачал головой, хотя его прямо-таки распирало от желания расхохотаться. Затем он отбросил кубок в сторону и склонился над обмякшим в кресле Джумалем. Тот дышал — слабо, но ровно; ж его лбу быстро набухала огромная лиловая шишка Хашид похлопал гостя по щекам, а когда это не помогло, влил тому в рот щедрую порцию вина. Несмотря на случившееся, в душе сатрап ликовал — никогда еще ему не доводилось встречаться с подобным воином.

Джумаль закашлялся, отрыгнул и приоткрыл замутненные глаза.

— Что…— хрипло прошептал он.—Кто…

— Ничего, ничего,— успокоил его сатрап Вагарана.— Все в порядке, мой великолепный гость. Пустяковое недоразумение, которое к тому же уже устранено.— На мгновение он повернулся к Ай-Береку и зловещим шепотом произнес: — Ты же обещал, что чары невозможно разрушить!

— Так оно и есть,— впервые за все это время заговорил маг; звуки его глухого, низкого голоса, казалось, доносились из самых глубин преисподней.— Однако встречаются люди, чья воля на какой-то миг способна сломать наложенное мной заклинание. Подобных людей в мире очень мало, но все же они встречаются. Прости меня, мой повелитель, я никак не ожидал, что именно этот…

Хашид лишь досадливо отмахнулся от своего советника.

Шах приподнялся в кресле, обвел взглядом террасу — невозмутимых стражей у дверей и невозмутимого же Ай-Берека, кипящего ненавистью Сдемака и озабоченного Хашида. Единственное, что он помнил, это чашу из-под вина, мелькнувшую в воздухе золотистой молнией, затем — удар, затем… а затем простиралась полная чернота. И почему-то очень болела голова.

Вот тут он наконец понял, что произошло.

— Да ведь этот выродок хотел меня убить! — взревел Джумаль, и шишка у него на лбу, налившаяся было лиловым, моментально превратилась в багровую.— Где он?! Он жив? Лучше пусть он будет жив — я хочу заколоть его собственными руками!

— Успокойся,— мягко прижал его к креслу Хашид.— Дикарь пока жив и по-прежнему беззащитен…

— Беззащитен? Беззащитен! — взъярился шах. Хмель тут же выветрился из его головы.— Он чуть голову мне не проломил твоим дурацким кубком! Ты же говорил, что он не опаснее слепого щенка!

— Ну,— поднял брови Хашид,— иногда и щенок кусает, мой именитый гость… если его раздразнить.

— А бешеных щенков топят, мой величавый владыка! И если ты немедленно не убьешь этого ублюдка, считай, что мы уже не добрые соседи, но лютые враги, и завтра же мои отборные войска…

— Ведь я предупреждал, мой возвышенный гость,— учтиво возразил Хашид.— Я ведь старался отговорить тебя. Так что ты сам виноват.

— Однако же такая выходка не должна остаться безнаказанной,— глухо поддержал гостя Сдемак. Меч в ножны он не спрятал, и костяшки пальцев, сжатых на его рукояти, побелели.— Нам необходимо умертвить наглеца. И лучше публично — дабы не дать повод для конфликта… и для разговоров среди людей.— И он многозначительно кивнул на стражников, ставших свидетелями позора Джумаля.

— Не помню, чтобы я разрешал тебе высказывать свое мнение,— огрызнулся Хашид.— И вообще, вон отсюда! И ты, Сдемак, и ты, Ай-Берек, идите прочь. Ждите меня в зале совета, я укажу вам ваше место!

Когда советники — военачальник рассерженно, маг невозмутимо — покинули террасу, миновав бесстрастных стражей, правитель Вагарана вновь склонился над шахом. Тот несколько успокоился, разглядывая лежащего навзничь пленника. Лицо гиганта было в крови, левый глаз заплыл, и на груди растекался синевой огромный кровоподтек. Джумаль потрогал шишку на лбу, на мгновение поморщился, но затем улыбнулся.

— У меня есть к тебе деловое предложение, мой великодушный властитель, которое, думаю, устроит нас обоих и позволит нам забыть сей неприятный случай. Подари-ка мне этого мерзавца. А уж у себя в Серой Башне я найду для него подходящую смерть — не очень быструю и не очень приятную.

Едва заметно улыбаясь, Хашид покачал головой.

— Ну так продай мне его! — опять впадая в неистовство, закричал шах.— Два мешка золота даю!

— Послушай…

— Или, может быть, ты не хочешь, чтобы гость твоего дома был отомщен?!

— Да выслушай же меня! — раздраженно повысил голос Хашид.— Если ты гость в моем доме, то помолчи немного и послушай!

Джумаль внезапно угомонился, заинтригованный странной несговорчивостью сатрапа по отношению к ничтожному пленнику, и весь обратился в слух.

Потирая руки, точно в предвкушении неимоверно приятного события, правитель Вагарана выпрямился и отошел к перилам террасы, откуда открывался вид на пустующую сегодня арену.

— Погости в городе еще денька два, мой видный гость,—попросил он.— Завтра вечерком мы с тобой посетим один милый домик в Неспящем Квартале, где в ожидании томятся несколько совсем юных прелестниц, а под утро вернемся во дворец и плотно перекусим — по такому случаю я прикажу достать из подвалов две-три бутылочки твоего любимого шемского осветленного; потом мы полюбуемся на представление циркачек из Бритунии, а днем…— он резко обернулся ко все еще недоумевающему шаху,— ох, днем нас ждет такое зрелище, что клянусь: если ты останешься недоволен, то из моей казны вынесешь столько драгоценностей, сколько сумеешь поднять!..— Он улыбнулся предельно искренне.— Извини за то, что я неучтиво отказываю тебе в твоей вполне законной просьбе, мой блистательный гость, но этот человек значит для меня гораздо больше, нежели любое из сокровищ, что ты можешь предложить. Поэтому, прошу тебя, требуй какого угодно другого возмещения тому душевному ущербу, который ты понес из-за неосторожной выходки дикаря.

— Что же столь необычного в этом негодяе, если ты готов даже разорвать узы нашей дружбы, но оставить его при себе? — Сбитый с толку Джумаль пристально разглядывал поверженного гиганта, силясь понять, почему Хашид так дорожит безродным дикарем.

— Мой сиятельный гость! — торжественно провозгласил правитель Вагарана, и голос его задрожал от самодовольства.— Как ты, очевидно, знаешь, всем известным человеку развлечениям я предпочитаю одно: гладиаторские бои. И завтра я приглашаю тебя посетить самое чудесное, самое захватывающее и увлекательное зрелище из тех, что подарили нам боги. И там ты поймешь, почему я отказываюсь уступить тебе этого раба. Ведь перед тобой — моя любимейшая игрушка и моя гордость. Бывший солдат, простой наемник, безвестный бродяга… и вместе с тем самый лучший гладиатор, который когда-либо рождался под солнцем!

— Значит, этот подонок — гладиатор? — Джумаль выпрямился в кресле. Его интерес к пленнику возрос настолько, что он и думать забыл о недавнем унижении.

— Во всех обитаемых землях нет ему равного,— подтвердил Хашид.— Ни у одного правителя — ни в рабстве, ни в подчинении — никогда не было подобного воина. И не было ни одного боя, который бы он проиграл.

— Даже в схватке с разъяренным тигром?

— Схватка с диким зверем — ерунда, мой достославный друг, уверяю тебя: зверь обладает лишь когтями и клыками. Мой же любимец сражался с самыми опытными, самыми свирепыми и безжалостными, вооруженными до зубов воинами, что волею обстоятельств оказывались в этом городе. И, как видишь, он жив. Чего, увы, нельзя сказать о его противниках.

Джумаль недоверчиво хмыкнул, но тут же взял себя в руки. Он и сам был заядлым любителем гладиаторских боев, и похвальба Хашида пробудила в нем азарт. Хашид же зорко наблюдал за шахом и заметил, как загорелись глаза гостя.

— Завтра, завтра ты поймешь, почему я так дорожу им,— с воодушевлением продолжал он.— И поверь, мой благонравный гость, представление это стоит гораздо больше, чем два мешка золота и все достопримечательности в подвалах твоей Серой Башни!

— Я охотно верю тебе, мой могущественный владетель,— медленно, тщательно подбирая слова, ответил Джумаль, не отрывая взора от распростертого великана. В его голове точно вспыхнула молния, и тут же родился план, каким образом он сможет одновременно и проучить хвастливого Хашида, и отомстить безродному узнику, и насладиться невиданным доселе по накалу страстей зрелищем,— да еще и выиграть с этого представления. Шах встал, расправил складки своего одеяния и обаятельнейшим образом улыбнулся, обратив взгляд к своему хозяину.— Мой светозарный друг и величайший из повелителей, очевидно, будет рад еще раз убедиться в непобедимости своего гладиатора.

Сатрап нахмурился.

— О чем ты говоришь, мой сиятельный друг?

— Я говорю о том, что в недавнем прискорбном случае,— он коснулся шишки на лбу,— безусловно, виноват я один. И мне искренне жаль, что по моей вине эту гостеприимную террасу пришлось покинуть столь влиятельным особам и твоим верным товарищам, как храбрый Сдемак и мудрый Ай-Берек. Конечно, мое предложение может показаться совсем уж смехотворной данью за это недоразумение… но я хочу подарить тебе несколько мгновений удовольствия. И выставить на поединке против твоего раба моего лучшего воина, моего личного охранника, победа над которым станет еще одной жемчужиной в ожерелье триумфов могущего Хашида, владыки Вагарана,— провозгласил шах.— Окажи мне честь, славный друг, разреши твоему непревзойденному гладиатору сразиться с моим неуклюжим и слабосильным телохранителем. Разумеется, мой воин и десяти ударов сердца не продержится против твоего столь опытного бойца… Но — кто может знать помыслы богов, не так ли?

Хашид внимательно посмотрел в глаза шаху, и вдруг тоже улыбнулся. В глазах его заплясали искорки. Он обратился к страже:

— Уберите пленника и подождите меня за дверью.— Потом повернулся к слугам: — Вы тоже ступайте.— А когда приказания были исполнены и на террасе остались лишь двое, он вновь обернулся к гостю:

— Ага. Понимаю. Иными словами, ты предлагаешь побиться об заклад?

Шах смиренно кивнул.

— И если твой человек проиграет…

— Я безропотно украшу победный час моего дорогого друга дарением смарагда, что произвел на него столь сильное впечатление,— все так же смиренно ответил Джумаль.

Хашид непроизвольно сглотнул. Джумаль поставил на кон один из самых любимых и Драгоценных предметов, коими обладал,— удивительной чистоты и красоты смарагд размером с голову младенца. Шах никогда не расставался с ним и отводил любованию камнем ежедневно больше времени, чем даже молитве, и продать его не соглашался ни за какие богатства.

— Понимаю,— медленно повторил Хашид.— А если твой человек выиграет…

— Этого, разумеется, не произойдет, мой достославный друг. Но — спор есть спор, и я бы хотел, чтобы с твоей стороны на кон было поставлено небольшое для такого богача, как ты, количество золота, по весу равное всего лишь одному моему верблюду вместе с упряжью.

— Идет,— быстро проговорил Хашид.— Я игрок, мой великородный друг, и подобные забавы мне более всего по душе.

Они скрепили договор крепким рукопожатием, после чего сатрап позволил себе добродушно рассмеяться. Он прекрасно знал, что его воин проиграть не может.

В ответ туранский шах Джумаль лишь снисходительно ухмыльнулся. Он знал, что и его воин не может проиграть.

Глава третья

Лязг мечей, истошные выкрики командиров, гул огня горящих шатров, испуганное ржание, боевой клич врага «Ула, ула, ула!..» эхом отзывались в спящем мозге пленного варвара. Узник спал в подземелье Вагарана. Спал и видел сны…

…Увы, слишком поздно Конан понял, что ввязался в авантюру, которая заранее была обречена на провал. Но, оказавшись без гроша в кармане под шемским городом Мероэ, с трудом вырвавшись из оков интриг, плетущихся во дворце Тананды, едва не погибнув во время схватки с прихвостнями безумного короля Акхирона, возомнившего себя богом, он был рад любой возможности заработать немного денег. Тут под руку и подвернулся вербовщик, набирающий добровольцев (иными словами, всех кого ни попадя) в армию Баруха. Поскольку некоторые из наемников, знавшие неукротимого варвара по прошлым походам, замолвили за него словечко, сотник с ходу назначил двадцативосьмилетнего Конана десятником — правда, всего лишь в отрядах арьергарда. Получив неожиданно крупный аванс и соблазнившись обещанием доли от несметных сокровищ, якобы хранящихся в приграничном городе хорайцев (которых он всегда недолюбливал), Конан согласился. Но уже вскоре начал подозревать, что вместо обещанной награды его скорее всего ждет лишь бесславная смерть на поле брани.

Напрасно он убеждал своего сотника, что накануне наступления разбивать лагерь в такой близости от Вагарана не просто опасно, но равносильно самоубийству, напрасно он просил усилить ночную стражу — особенно на подступах ко входу в Завывающее Ущелье… Однако на все речи варвара надменный командир отвечал, что, во-первых, другое место для лагеря можно отыскать только в самой пустыне, откуда незаметно начать атаку совершенно невозможно; во-вторых, каждый воин должен выспаться перед сражением, и наличие в ночной смене одного-единственного лишнего дозорного может грозить потерей одной боевой единицы; в-третьих, Барух — прекрасный тактик и сам знает, что делать, а если, в-четвертых, всякая там солдатня, возомнившая себя слишком умной, начнет давать советы насчет планов штурма, то это будет не армия, а… и так далее, и тому подобное.

Кипя бессильной яростью, Конан вернулся к своему отряду. Но, в конце концов, что он может изменить? Коли Барух настолько прекрасный тактик, что ютов загнать собственное войско прямиком в лапы смерти, то это его, Баруха, дело, и Конан здесь совершенно ни при чем. Поэтому, приказав своей десятке расположиться как можно ближе к границе пустыни и подальше от Завывающего Ущелья и там же поставить палатку десятника, он со спокойной душой (правда, не снимая боевого облачения) погрузился в сон.

Лязг мечей, истошные выкрики командиров, гул огня от горящих шатров, испуганное ржание, боевой клич врага «Ула, ула, ула!..» — вот что разбудило его.

* * *

Схватив неразлучный двуручный меч, возрастом своим уступающий лишь самому Митре, великан-варвар выскочил из палатки в ночь. И чуть было не столкнулся с невесть откуда взявшимся всадником на гнедом жеребце, что уже занес над палаткой кривую саблю. Для полноценного замаха не оставалось времени Конан ткнул острием меча повыше передних ног коня и тут же выдернул свое оружие; бедное животное, отчаянно заржав, повалилось вперед. Не ожидавший такого поворота событий наездник, чтобы сохранить равновесие, взмахнул руками; и тут Конан с разворота очертил в воздухе мечом стремительный полукруг, середина которого пришлась аккурат на грудь врага.

Что сталось дальше с располовиненным трупом неизвестного нападающего, киммериец смотреть не стал.

— Десятка, к бою! Пешими, в наружное полукольцо, живо! — во все горло прокричал он и только после этого оглядел залитый предрассветным туманом лагерь.

Вокруг царили суета и неразбериха. Сотники и другие –десятники Баруха выкрикивали бестолковые приказы, носились казавшиеся призрачными в полутьме всадники, откуда-то издалека доносились вопли и звяканье оружия, однако поблизости никакого противника не наблюдалось. Щ За своих подчиненных, которых Конан выбрал сам ! и обучению которых посвятил две предшествовавших нападению седмицы, он не беспокоился. Бойцы все сделают как надо: не минует и пяти ударов сердца, как, ощетинясь лезвиями мечей, десять воинов полукругом выстроятся вокруг своего командира. Гораздо больше его заботило то, что неприятель с одного удара, практически бесшумно сумел прорваться почти до самых песков — туда, где, как полагал варвар, безопаснее всего.

— Десятка, по коням! — вновь скомандовал Конан окружившим его в мгновение ока подчиненным.— За мной строй держать два на пять, мечи наголо… и по сторонам смотреть! В оба!..

Молнией взлетев на спину своего вороного жеребца, киммериец, не оглядываясь, бросил послушного скакуна в сторону смутно белеющего вдалеке шатра главнокомандующего: бивак командира-сотника был разбит почти у самого входа в Ущелье, поэтому Конан не стал терять времени на его поиски, а сразу ринулся к шатру Баруха.

Когда он, с трудом пробравшись среди беспорядочно расставленных палаток, гомонящих и не понимающих, что происходит, лучников, то и дело снующих туда-сюда солдат, умудрился добраться до самого шатра, то невидимый противник уже сыграл отступление.

— За ними! — в азарте ревел князь Барух, потрясая до блеска начищенным кинжалом.— Хашидские псы бегут под натиском нашего оружия! За ними, слава Богам и сокровищам Вагарана!

— Барух! — сильнее грома проорал Конан, на полном скаку осаживая коня прямо у ног охраников.— Это ловушка, как ты не понимаешь! Армия хорайцев только и ждет, чтобы мы начали преследование ударного отряда и вступили в Ущелье! Прикажи войску построиться «клешней», тогда мы сможем отразить контратаку Хашида!..

Барух повернул к Конану налитое кровью одутловатое лицо.

— Что я слышу? — по-змеиному прошипел он, с головы до ног оглядел зарвавшегося воина и приметил одну-единственную полоску, черной охрой нарисованную на правой щеке того.— Надо же, десятник! Значит, среди моих офицеров появился либо трус, либо предатель?! Или ты не слышал моего приказа наступать? Кто твой сотник? Я спущу с него шкуру за то, что он берет в подчинение таких мерза…

— Великий князь! — Конан постарался говорить спокойно и учтиво: пятнадцать охранников Баруха, обнажив мечи, только и ждали приказа расправиться со взбунтовавшимся воином.— Враг, что напал на нас, был лишь небольшим легким кавалерийским отрядом — иначе бы ему ни за что не удалось незаметно пройти через наши посты и столь далеко проникнуть в глубь лагеря. Поэтому нет необходимости преследовать его. Напротив, основные силы противника стоят и ждут, чтобы мы начали атаку и вступили в Ущелье. Это капкан, ловушка, западня!..

— Интересно, а откуда ты это знаешь? — прорычал Барух.— Может быть, ты лазутчик, засланный подлым Хашидом? Подкупленный смутьян, что вносит раздор в слаженные ряды благородных воинов?

— Великий князь,— невозмутимо повторил киммериец, изо всех сил удерживая под собой гарцующего жеребца,— прикажи войску построиться «клешней» у входа в Ущелье, потому что…

— Мразь, ублюдок, щенок! — взревел князь.— Я приказал наступать, и ты пойдешь в первых рядах! А если мои люди увидят, что ты пытаешься спрятаться за спинами своих же боевых товарищей, то участи твоей не позавидует и схваченный стражей распоследний насильник малолетних! Вперед, в атаку! — И, точно потеряв всякий интерес к варвару, он повернулся в сторону застывших оруженосцев.— А вы чего ждете, остолопы?! Или вас мои приказы тоже не устраивают?..

Повинуясь команде сигнальщиков, послышался дробный бой барабанов, и над шатром главнокомандующего взметнулись специальные флажки, уведомляющие о начале наступления.

* * *

Скрежеща зубами, Конан вернулся к ожидающей его неподалеку десятке. Несколько ударов сердца он мрачно смотрел в преданные лица солдат, потом негромко произнес:

— Вы слышали все. Выбор за вами, и я, ваш командир, никого не неволю. У нас есть всего три возможности. Подчиниться Баруху и геройски пасть в Завывающем Ущелье. Ослушаться приказа, отступить и навсегда покрыть свои имена позором… Или же, вероятно, ценой своей жизни попытаться изменить роковой ход предстоящего боя и снискать маловероятную славу и еще более маловероятный почет среди соратников…

Итак, те, кто выбрал первое, должны поторопиться — передовые отряды князя Баруха уже на подступах к Ущелью, и поэтому я советую им немедленно отправиться вдогонку. Те, кто выбрал второе, тоже должны торопиться — войско Баруха уже на ногах и пробраться к пескам с каждым мигом становится все труднее… Те же, кто пойдет со мной, пусть останутся на месте… но знают, что наши шансы крайне незначительны.

И никто из десятки не пошевелился. И Конан внутренне улыбнулся — все же он командует отменными воинами.

— Что ж,— сказал он,— выбор сделан. За мной, «кустом».

В свете разгорающегося дня он видел, что основные силы шемитов, построившиеся в боевые порядки, быстро и целеустремленно направляются к зияющей впереди расселине, а передовые отряды ужевступили в тень Ущелья. Угрозы Баруха Конан не боялся: во время наступления никто не сможет проследить за выполнением приказа неприметным десятником, а тем более привести в исполнение приговор, каковой выносится лишь особенно отличившемуся дезертиру. И поэтому киммериец повел свою группу не вслед за остальными войсками — в разверстую пасть смерти — и не обратно к пустыне, где был достаточно большой шанс спастись, а вверх по склону скал, справа от предательского Завывающего Ущелья — туда, куда не отважился бы залезть и самый смелый лазутчик.

Подъем продолжался довольно долго, и Конан отчетливо слышал звуки битвы, раздающиеся снизу, с левой стороны: как он и предполагал, в Ущелье войско князя поджидали главные силы вагаранцев, и неудержимая волна наступающих натолкнулась на неприступный берег защитников. Сердце его сжималось от тоски — ведь на верную гибель он оставил там своих товарищей по оружию, и никакое невежество Баруха не сможет послужить ему оправданием… Но так же он знал, что если князь решится-таки на отступление, то с противоположного конца Ущелья его воинов также будут ждать отряды армии Вагарана; так что иного выхода нет, кроме как продолжать подъем.

Ибо действиями защитников нужно руководить с такой позиции, откуда все поле брани просматривается как на ладони и откуда сигналы к перемещению войск будут видны или слышны командирам хорайских отрядов. А подобное место во всей округе только одно: на правом склоне, неподалеку от вершины самой большой скалы из тех, что окружают Завывающее Ущелье; туда-то и направил Конан свой маленький отряд. Долгим и трудным был этот подъем. Из-за беспорядочного нагромождения обломков скал всадникам пришлось спешиться и повести коней в поводу; они и старались не потревожить неустойчивое равновесие камней, поскольку любое неосторожное движение могло вызвать обвал и тем самым раскрыть план Конана.

* * *

В Ущелье рассвет еще только занимался, а здесь, на вершине, уже светило висящее над горизонтом солнце. Люди и кони, скалы и камни отбрасывали длинные причудливые тени. Ветер трепал густую гриву волос варвара, пел свою заунывную песню в расселинах и разломах.

Конан огляделся. Где-то там, чуть правее испещренного трещинами выступа, и должен прятаться сигнальщик. А может быть, и не один. Трое. Или даже пятеро…

— Приготовиться к бою,— на мгновенье обернулся киммериец к своим молчаливым спутникам.— Двигаться осторожно, но особо не таясь. Убивать каждого, кто попадется на пути.

Иные из солдат обнажили мечи, другие расчехлили луки. Отряд двинулся вдоль склона Завывающего Ущелья, со дна которого доносились множимые эхом звуки далекой битвы.

Варвар первым обогнул скальный выступ; перед ним открылся обширный, нависший над пропастью карниз. И в первый миг он даже не смог понять, что именно видит перед собой — столь неожиданной оказалась картина, представшая его взору.

Действительно, сигналы для отрядов хорайцев передавались отсюда. Однако сигнальщик был не один. И даже не пятеро их было.

Посреди каменной площадки стоял высокий четырехскатный шатер, над которым трепетал флаг Вагарана, и по меньшей мере тридцать солдат окружали его. Возле шатра Конан увидел фигуру высокого человека в белоснежной чалме — скрестив руки на груди, он внимательно следил за ходом сражения, развернувшегося в Ущелье.

Вот низкорослый, крепко сбитый воин в дорогих доспехах, стоящий на почетном месте — за правым плечом человека в чалме,— что-то сказал тому, и человек поднял руку. Тотчас находящийся на самом краю пропасти солдат из всех сил замахал ярко-алым полотнищем, и Конан заметил ответный сигнал на противоположном склоне Ущелья: сигнальщики передают приказы по цепочке!

Киммериец в бессильной ярости сжал зубы. Десять легко вооруженных всадников против тридцати отборных воинов неприятеля… Но кто бы мог подумать, что сам Хашид заберется на такую высоту, дабы лично руководить ходом битвы! Впрочем, на ловца и зверь бежит… Он быстро огляделся. Солнце светит в спину отряду, поэтому враг не сразу заметит незваных гостей. Но времени на раздумья нет. Медлить опасно. — Фарум,— тихо позвал Конан.

Невысокий смуглый воин, совсем еще мальчишка, но уже один из лучших лучников в армии Баруха; передал поводья своего жеребца товарищу и подошел к варвару. Тот указал на вражеский лагерь.

— Не высовывайся, засекут… Можешь попасть отсюда вон в того, в белой чалме, что стоит около входа в шатер?

Фарум пристально вгляделся в намеченную цель, потом покрутил поднятой над головой растопыренной пятерней («щупать ветер» — так это называется у лучников) и наконец медленно покачал головой.

— Не знаю, командир. Далеко, и ветер сильный, неровный. Однако попытаться можно.— Он поднял лук, достал из колчана стрелу, наложил на тетиву… но тут Конан остановил его:

— Погоди. Если ты промахнешься, то мы потеряем преимущество, и нам несдобровать. Хашида они будут защищать, как тигрица защищает свой выводок,— до последнего. А убить его необходимо, без своего предводителя войско вагаранцев станет уязвимым, как тот самый тигренок, лишившийся матери. Надо действовать иначе…

Конан помедлил. Десятеро против тридцати. На стороне противника — мощь и численность, но на стороне нападающих — внезапность и ловкость… Врешь, еще не известно, кому улыбнется удача…

Киммериец повернулся к замершим позади него воинам.

— Дозоры не выставлены, и нас пока не заметили. Значит, нападения отсюда вагаранцы не ждут,— отрывисто сообщил он.— Неожиданность и стремительность — вот наша единственная возможность… Не знаю, выживет ли кто-нибудь из нас, но знайте: судьба наших соратников в Завывающем Ущелье теперь всецело зависит только от вас… И если… В общем, по коням, и да помогут нам боги. Сначала идем кучно. Быстро, но по возможности бесшумно. Как только наше появление будет обнаружено, перестраиваемся и атакуем «трезубцем» — я в центре. И тогда шуму издавать как можно больше. В затяжные поединки с охраной не вступать, главная задача — пробиться к шатру; цели — белая чалма в первую очередь, богатые доспехи рядом с ней — во вторую. Фарум и Юзуф остаются здесь и, когда начнется заварушка, стреляют из луков по шатру. Стрел не жалеть, но целиться постарайтесь точно. Ясно? Тогда вперед.

Конан вытащил заветный двуручный меч и повторил тихо, себе под нос:

— Да поможет нам Кром…

Увы, появление крошечного отряда было обнаружено, едва тот ступил на площадку каменистого карниза. Охрана Хашида бдительно несла службу, и шорох камешков под копытами лошадей отряда вражеской армии сразу же привлек внимание часовых.

Державшуюся над горными вершинами тишину в один миг вспороли крики: тревожные сигналы часовых и боевой клич, вырвавшийся из горла Конана и подхваченный его воинами. Таиться теперь было не к чему. Теперь оставалось надеяться только на удачу и на остро отточенную сталь.

Глава четвертая

Семеро всадников, рассыпавшись, сколь позволяла ширина площадки каменного карниза, мчались, без устали и без жалости всаживая шпоры в лошадиные бока, к непростительно медленно приближающемуся заветному шатру.

Отборные солдаты личной охраны Хашида отлично знали свое дело. Без паники и суеты те из них, кто был вооружен луками, выстроились в ряд и положили стрелы на тетиву; другие, сомкнувшись стеной вокруг своего командира, за спинами лучников, уводили его под защиту полотняных стен шатра, чтобы упрятать от глаз возможных вражеских стрелков. Коренастый воин в дорогих доспехах, оставаясь там, где стоял, отдавал короткие, четкие приказы. Конан знал: сейчас на его отрядик обрушится град стрел, и до того им не успеть врезаться в скопление хасидских воинов. Киммериец пригнулся, прячась за лошадиную шею. Так же поступили — он успел метнуть взгляд — и его товарищи. Если их скакуны не сразу падут от метких выстрелов, если пронесут еще немного вперед — есть шанс.

Осиный рой хорайских стрел с черно-желтым оперением рассек воздух над площадкой утеса. За ним — еще и еще… Непрекращающийся поток смертоносных жал.

Одна из скачущих бешеным аллюром лошадей пала на передние ноги, ломая об землю торчащие из тела древки метко пущенных стрел, выбрасывая седока вперед. Удар был силен. Но Кабул все-таки сумел подняться, несмотря на то, что сломал при падении ключицу,— сорокалетний угрюмый, нелюдимый иранистанец, ремеслом наемника зарабатывавший деньги на содержание жены и детей, которым он хранил редкостную верность, сберегая для них все вплоть до последнего медяка, не тратясь ни на вино, ни на веселых женщин — последнее особо удивляло его боевых товарищей, ибо после утомительных походов стоило многого труда удержать себя от посещения Веселого Квартала. Пробившая горло хорайская стрела сделала живущую где-то на юге Иранистана женщину вдовой, а ее детей — сиротами…

Жеребец Конана был ранен — из его тела торчало несколько деревянных стержней с черно-желтым оперением. Но, видимо, оказались не слишком удачными выстрелы хорайцев и слишком послушным и сильным несущее киммерийца животное. Неистово понукаемый Конаном жеребец все еще мчал своего всадника к белому шатру.

На полпули к лагерю вагаранцев убили коня под шемитом Зафиром. Легкому и гибкому шемиту удалось вовремя и ловко соскочить с заваливающегося набок жеребца, откатиться, чтобы не быть придавленным, и тут же перекатиться обратно, чтобы спрятаться за бьющимся в агонии животным. Зафир снял с плеча лук, положил перед собой колчан со стрелами. Сейчас он покажет хорайским шакалам, как надо бить из лука с близкого расстояния. Он всегда отличался находчивостью, этот маленький шемский пройдоха, перепробовавший все известные преступные профессии, неутомимый бабник, азартный и плутоватый игрок в кости, убежденный врун и прекрасный рассказчик всяческих забавных историй, которых знал неисчислимое множество. И эту драку на горной вершине он сумеет описать так, что все будут кататься по земле, держась за животы от хохота. Пять стрел, выпущенные Зафиром, нашли пять своих жертв. Он натягивал тетиву с шестой стрелой, когда весь этот полный увлекательных вещей мир вдруг провалился в беспросветную тьму. Маленький шемит опрокинулся на спину; из его правого глаза торчало древко, украшенное черно-желтым оперением… Не удалось добраться до хорайских воинов и коринфцу Лаузору. Его лошадь каким-то чудом избежала черно-желтых молний, но сам он был выбит из седла вонзившейся в живот стрелой и потом добит, когда из последних сил пытался еще ползти к заветной цели… В пяти шагах от так и стоящих в ряд лучников жеребец Конана пронзительно заржал и встал на дыбы, не в силах уже выносить боль. Вдобавок к десятку торчащих из его туловища стрел впивались все новые и новые, всаживаемые почти в упор. Конан держался в седле взметнувшегося животного — он ждал, куда начнет заваливать погибающего жеребца. Копыта передних ног стали приближаться к земле, киммериец изготовился,— и внезапно конь — до последнего выдоха преданный варвару друг, уже не живой, но еще не мертвый, совершил предсмертный и такой необходимый его хозяину прыжок вперед. Оттолкнувшись от лошадиного крупа, Конан с выхваченным мечом оказался на земле у самых ног вагаранских лучников. Те попытались отбежать хоть на несколько шагов, чтобы выиграть время для натягивания тетивы, но молниеносно вскочивший черноволосый варвар гигантского роста не дал им ни одного шанса. Теперь, в ближнем бою, уже он стал хозяином положения, и не сумевшие использовать вовремя свое преимущество лучники один за другим издавали предсмертные вопли.

Четверо добрались до лагеря вагаранцев и вступили в рукопашную схватку с отборными лучниками и вытащившими сабли воинами — подоспевшими к лучникам на подмогу, теми, что ждали своего часа, окружив шатер с сатрапам Хашидом внутри.

Одна из четырех преодолевших изначально разделявшее противоборствующие отряды расстояние лошадей упала замертво уже среди хорайских отрядов.

Слетевший с ее крупа всадник, туранец Агхмет, обрушился своим огромным телом на ближайшего из воинов Хашида, одновременно придавливая того к земле и всаживая клинок в живот. Но подняться Агхмет так и не смог: в последний миг вагаранец выхватил и выставил перед собой кинжал, пришедшийся прямо в сердце его врагу…

Конан продвигался к шатру, оставляя позади себя изуродованные тела. Кровь, покрывавшая его с ног до головы, была не только хорайской — ему-таки досталось несколько сабельных ударов. Однако эти удары оказались не из тех, что могут остановить рассвирепевшего киммерийца.

Рядом с собой Конан услышал перекрывающий лязг стали и вопли вагранцев знакомый голос:

— Грязный хорайский скот! Я добрался до вас! Дети свиней, жрущие дерьмо и запивающие его мочой! Холуи Хашида, главаря ублюдков, сына блудливой ослицы! Слышишь, Хашид, я иду к тебе!

На изящном зингарском скакуне сквозь вражеские ряды прорубался высокий и ослепительно красивый юноша с перекошенным от злобы лицом. Звали его Пайтар, и был он хорайцем. Его семью, одну из самых знатных и богатых в Вагаране, вырезали подосланные Хашидом наемные убийцы прямо в родовом дворце. Отец Пайтара имел неосторожность не любить сатрапа и везде и всегда с усмешкой отзывался о нем. Хашид такого не прощал. Лишь чудом Пайтару и его сестре удалось сбежать в ту ночь из отчего дома и выбраться из города. С тех пор юношей владело лишь одно желание: отомстить. Для того и завербовался он в армию Баруха — чтобы сталь его меча пропиталась кровью ненавистных подданных Хашида, а из черепа сатрапа сделать плевательницу.

— С коня! — закричал Конан Пайтару.— Спрыгивай!

В такой толчее оставаться в седле, когда конь почти стоит на месте, крайне неразумно и опасно. Юноше не хватало боевого опыта, хотя самоотверженности было не занимать. Пайтар не услышал своего десятника. Со спины своего скакуна он продолжал обрушивать на вагаранские головы меч и осыпать их проклятиями. Сначала он пропустил удар саблей в ногу, затем — в спину, и наконец брошенный кем-то кинжал вошел ему в подреберье. Пайтар выронил оружие и впился слабеющими пальцами в луку седла. Ему оставалось прожить до следующего взмаха хорайской сабли. Тускнеющим взором он обвел все вокруг; увидел вблизи себя Конана, живого и истребляющего собак Хашида одного за другим, улыбнулся и, собрав в кулак волю, выкрикнул:

— Конан! Убей их всех! Убей Хашида! За отца… Пайтар почувствовал, как в него входит холодное железо и выходит из тела жизнь…

Киммериец услышал юношу и увидел, как тот погиб. Но десятник армии Шема не видел и не знал, что почти одновременно с Пайтаром не стало еще двух его воинов: по горной тропе, той, по которой привел киммериец свою десятку, вскоре после начала атаки поднялся хорайский дозор из пяти человек. Им удалось бесшумно зайти в спину Фаруму и Юзуфу — конановским лучникам. Фарум и Юзуф приняли смерть, не успев даже обернуться. Нападающих осталось двое… Коренастый бородач в дорогих доспехах, явно второе по значимости после сатрапа лицо на этом карнизе, все реже и реже отводил взгляд от того участка затеявшегося побоища, где Конан, возвышаясь над большинством его солдат, поднимал и опускал тяжелый двуручный меч с такой легкостью, будто тот был вырезан из дерева. Воин (а это был сам военачальник Сдемак) руководил контратакой своего войска в Завывающем Ущелье и в нужный момент, через сигнальщиков, должен был отдать приказ захлопнуть капкан для подлых шемитов,— едва те повернут обратно к выходу из ущелья, гонимые сотнями меченосцев… Но варвар-исполин и его невысокий спутник отвлекали на себя все внимание Сдемака. Вот между главнокомандующим отрядами Вагарана и парой неумолимо надвигающихся противников осталось лишь двенадцать хорайских солдат; однако вот пали четверо из них, вот еще трое осели наземь, безотчетно пытаясь зажать руками смертельные раны, из которых потоком била кровь…

Двое врагов приближались. Медленно, с боем, получая множество ранений от защитников Хашида, но — приближались. И цель их была ясна: сатрап и он сам, Сдемак. Только смерть двух командиров армии Вагарана может сорвать весь план контрнаступления и дать шемитам возможность не только отступить с малыми потерями, но и, вероятно, одержать победу. Ведь без приказов сигнальщиков отряды Хашида будут дезорганизованы, потеряют слаженность в своих действиях и превратятся в тупую людскую массу, лишенную единого мозга…

Под могучими ударами воинов-врагов очень быстро погибли все охранники Хашида, и между нападающими и шатром, в котором был скрыт сатрап, остался один лишь главнокомандующий отрядами Вагарана.

Взревев, как раненый зверь, Сдемак выхватил саблю и бросился на противника. Важность сигнала к наступлению отошла на второй план. Главным было — спасти своего сатрапа.

— Посторонись, командир! — хрипло прокричал пожилой, седовласый Бартос, единственный из десятки Конана, кто еще остался в живых и сражался плечом к плечу с киммерийцем.— Бородач мой! А ты доберись до Хашида!

Бартос, коренной замориец, воин чуть ли не с рождения, принимавший участие в несметном числе походов и сражений, но так и оставшийся простым солдатом, поднял над головой длинный прямой меч — остро заточенный с одной стороны и покрытый устрашающими зазубринами с другой,— левой рукой выхватил из-за пояса кинжал и двинулся на Сдемака, мигом забыв о существовании Конана.

Когда его спрашивали, почему, имея столь богатый воинский опыт, он по-прежнему всего лишь обыкновенный солдат, Бартос неизменно отвечал: плененного командира из армии, потерпевшей поражение, обычно вешают. А если командир в плен не попадает, то его все равно обычно вешают, причем свои же — за то, что проиграл битву. Так на кой мне это надо? Не-ет, неприметным рядовым быть лучше всего!

И весь свой опыт, всю свою выучку и умение простого солдата он вложил в этот бой, бой один на один. Со скрежетом скрестились мечи, и Сдемак покачнулся — он никак не ожидал встретить в выглядящем как старик воине поистине исполинскую силу. В этот миг он и думать забыл о безоружном сигнальщике, что застыл на краю скалы. Сигнальщик с ужасом наблюдал за схваткой и понятия не имел, в какой момент требуется подать сигнал о контрнаступлении… Таким образом остаткам войск Шема удалось выбраться из Долины и прорваться к пустыне.

Два противника обменивались могучими ударами; летели искры, высекаемые ударами стали о сталь, а в это время киммериец добежал до шатра и быстро огляделся. Пятеро вражеских солдат спешили к лагерю с той стороны, где он оставил Фарума и Юзуфа. В спины им никто не стрелял, значит, лучники из его десятки тоже погибли. Итак, осталось их двое: Конан и Бартос. Но и врагов осталось всего ничего: бородач, сатрап Хашид и солдаты из охраны сатрапа, причем солдат немного — шатер совсем маленький, больше двух стражников в него не влезет.

И, взмахнув мечом, северянин вспорол ткань хасидского укрытия от вершины до основания. Шатер осел на землю, обнажив двух испуганных его обитателей: самого Хашида и какого-то усатого старика в черном одеянии. Конан вновь замахнулся мечом.

Увидев, что черноволосый гигант добрался до шатра повелителя, полководец Сдемак будто приобрел новые силы. Сокрушительный удар обрушился на меч Бартоса, еще и еще… И старый воин не выдержал. После очередного выпада полководца он упал на спину, но успел выставить перед собой меч, чтобы парировать следующий удар противника. Клинок Сдемака был отброшен в сторону, однако вагранец из руки оружия не выпустил. Воспользовавшись мгновенной передышкой, Бартос сумел приподняться на локте. У него оставался один-единственный шанс, чтобы, по меньшей мере, не остаться побежденным. В полуденном воздухе сверкнул меч главнокомандующего отрядами Хашида и, перерубив ключицу, погрузился глубоко в грудь заморийца.

В сознании Бартоса вспыхнул ослепительно голубой свет, и мир вокруг померк. Однако в последний момент он сумел выставить перед собой зажатый в левой руке кинжал, и на его тонкое жало натолкнулся незащищенный бок Сдемака, который еще не успел выдернуть застрявший в теле старого воина меч.

Колдун Ай-Берек, личный советник сатрапа Хашида, ждал до последнего мгновения. Загодя подготовленное им заклинание — на случай неожиданного нападения на правителя Вагарана — было слишком сильным, чтобы применять его против горстки наемников: ведь могла пострадать и многочисленная личная охрана сатрапа… Но кто ж знал, что всего несколько нападающих окажутся настолько безрассудно наглыми, чтобы напасть на лагерь самого Хашида, и настолько удачливыми, чтобы почти привести свой план в исполнение?..

Поэтому он выжидал до того момента, пока не рухнул прикрывающий их полог шатра, и только тогда произнес несколько слов на забытом старохайборийском языке, вытянув безымянный палец левой руки в сторону показавшегося в проеме гиганта с небесно-голубыми глазами, с развевающейся на ветру гривой иссиня-черных волос, вооруженного тяжелым двуручным мечом. С крайней фаланги пальца сорвался пучок фиолетового света и метнулся прямо в грудь нападающему.

Едва Конан взмахнул мечом над головой безоружного человека в белой чалме, как некая неведомая сила, вылетевшая из руки старика в черном, ударила ему грудь.

Тысячи иголок вонзились в тело киммерийца. Мышцы мигом одеревенели, клинок выпал из непослушных пальцев. Глаза ослепли, уши — оглохли… Конан провалился в Ничто.

Хашид с беспокойством посмотрел на застывшего статуей врага.

— Не волнуйтесь, мой повелитель,— услышал он спокойный голос мага.— Заклятие Утренний Сон еще никому не удавалось побороть. Теперь вы можете делать с этим дикарем, что пожелаете.

Так варвар-киммериец Конан оказался в плену у Хашида, сатрапа хорайского города Вагаран.

И теперь он спал в подземелье Вагарана. Спал и видел сны.

Глава пятая

Ниногда еще арена Вагарана не видела такого столпотворения — были заполнены все места на трибунах, люди стояли даже в проходах между рядами каменных скамей.

Одними из последних места для зрителей заняли мужчина и женщина… хотя женщин на представление на допускали — вход разрешался только мужчинам.

Служитель, впускающий посетителей и собирающий плату за вход, не смог скрыть удивления, когда перед ним предстали двое одинаково высоких людей, с ног до головы закутанных в бесформенные белоснежные одеяния, с замотанными белой материей лицами, так что свободными оставались лишь глаза.

— О! — воскликнул он.— Вижу, времена и впрямь меняются, как вещают уличные оракулы. Уже и жрецы Неизвестного снизошли до мирских утех!

По одеждам, по иероглифической надписи на одном из языков, известных лишь узкому кругу посвященных, что была черной нитью вышита на рукавах, по висящим на шее амулетам, представляющим залитый прозрачной смолой человеческий глаз,— по всем этим признакам служитель признал в пришедших жрецов странного бога из странного монастыря, расположенного у подножия гор, в десяти лигах к западу от Вага-рана.

Но служитель находился на этой должности недавно и не знал, что жрецы посещают каждый гладиаторский бой, ни разу не пропустив ни одного кровавого представления.

Откуда пришли основатели этого монастыря, размерами и устройством больше напоминающего небольшой и очень старый город-крепость, почему обосновались именно здесь, какому богу или богам поклоняются с редкостной для нынешних времен неистовостью — было неведомо.

Никто из посторонних в обитель не допускался, никто и никогда не видел лиц белых жрецов, то и дело заявляющихся в город к наступлению полудня и только в солнечные дни, и никто не знал, какая причина заставляет их праздно шататься по улицам до наступления темноты. Про монастырь и его обитателей ходили разные, в основном — устрашающие слухи. Сатрапы, наследующие или захватывающие престол, не связывались с исправно платящим дань монастырем, ибо всегда боязно, если не знаешь, с какими силами придется иметь дело.

Служитель не только удивился появлению жрецов Неизвестного (жрецы Неизвестного — именно так в городе прозвали членов загадочного братства), но и растерялся.

Он не должен допускать на трибуны женщин, а тут поди разберись, к какому полу принадлежат эти создания с глазом на веревке… Может, и не люди вовсе? Но хоть и пугали служителя жрецы своей таинственностью, своими жуткими амулетами — чувство долга все же пересилило.

— Я вам вот что скажу.— Он постарался придать голосу как можно больше твердости.— Я уважаю обычаи всяких там чужих богов. Но — я на службе. Меня выгонят, если что не так. В лучшем случае, придется ходить с протянутой рукой. Так что, коли хотите пройти на трибуны, снимите платки, или… в общем, я должен увериться, что вы — не женского племени.

Вдобавок к сказанному служитель развел руками, жестикуляцией показывая, что рад бы по-другому, но и вы меня поймите.

Из длинного, полностью скрывающего кисть рукава выглянула ладонь одного из жрецов — по виду все-таки мужская. Разжались пальцы. Десять золотых монет против двух требующихся за вход, насчитал на ней наметанный глаз служителя. Горсть желтых кружочков соблазняла обещанием всех тех удовольствий, что покупаются за деньги. Теперь чувству долга в душе служителя пришлось бороться с алчностью. И первое продержалось недолго.

— Ладно.— Служитель огляделся по сторонам и перешел на шепот.— Не буду ущемлять ваших религиозных чувств. Идите себе. Только это… В случае чего — скажите, что прошли через другой вход. Ладно?

Две монеты со звоном упали в кожаный кошель на бедре служителя, а восемь нырнули за пазуху.

Таким образом женщина в жреческой одежде проникла на трибуны. Теперь она сидела рядом со своим спутником в точно такой же белоснежной хламиде и нашептывала ему на ухо:

— Говорят, этот человек поднял угасший было интерес к боям настолько, что и плату за вход увеличили вдвое, и представления проходят чаще, а люди раз за разом заполняют все зрительские места до отказа. Говорят, он однажды играючи разделался с дюжиной чернокожих бойцов из Куша, каждый из которых был вооружен копьем и щитом. А эти воины, я знаю, в одиночку управляются со львами и тиграми. Еще я слыхала, будто здесь присутствует шах из Турана, который привез с собой и сегодня выставит против северянина своего лучшего, доселе непобедимого воина. Говорят, здешний сатрап и этот шах поставили огромные деньги, почти целые состояния — каждый на своего гладиатора. С нетерпением жду его выхода, Веллах.

Тот, кого назвали Веллахом, ответил коротко и туманно:

— Ну, иногда бывает выгоднее проиграть целое состояние.

— Да, да… но я все думаю: вдруг это он и есть? Вдруг именно ради него мы…

Спутник женщины гневно зашипел на нее, призывая к молчанию. И женщина умолкла.

Джумаль, туранский шах, действительно присутствовал на представлении. Мягким, изнеженным телом развалившись на шелковых подушках на террасе сатрапа Хашида, он перебирал нанизанные на шнур жемчужные бусины и так же, как и находившийся рядом правитель Вагарана, дожидался начала зрелища. Каждый из них ничуть не сомневался в победе именно своего бойца, и поэтому был сама любезность и предупредительность.

Хашид сидел, полностью уверенный, что триумф достанется его пленнику — ведь тот еще ни разу не проигрывал, сколь бы опытные воины и в сколь угодном числе не противостояли ему. Сейчас раб сидел в камере, примыкающей к коридору, ведущему к выходу на арену. К схватке его не готовили — лишь охраняли. Да и то: полтора десятка вооруженных до зубов стражников почти не смотрели в сторону пленника-раба, что сидел на табурете в центре мрачной комнаты без окон, опустив руки на колени и не отрывая взора пустых, лишенных мысли и самой жизни глаз от каменных плит пола. Так он и просидит, не шевелясь, до того момента, когда его призовут на арену.

Охрана знала это — уже не первую седмицу наблюдала она подобную сцену. Поэтому и сейчас стражники, несмотря на грозную славу гладиатора, на его внушительные размеры, на то, что он неоднократно пытался бежать из подземелья, разбились на кучки, рассказывали друг другу забавные истории, хохотали над ними и жевали изюм, сплевывая косточки на пол. Ведь раб обычно демонстрировал свою прыть только на песке арены; в другое же время лишь спал, ел безучастно, да сидел так, как нынче.

Поговаривали, что усмирение строптивого не обошлось без личного советника сатрапа, колдуна Ай-Берека.

Поговаривали, разумеется, шепотом… Сейчас Ай-Берек находился на террасе Хашида — стоял за спиной правителя. Сказать, что укрощение непокорного варвара обошлось без его помощи значит ничего не сказать. Ведь именно он, Ай-Берек, и никто другой, обуздал этого бешеного северянина.

Поначалу он предлагал казнить опасного пленника, но Хашид разубедил своего мага. «Столь великолепное хищное двуногое,— сказал владыка Вагарана,— буквально создано для убийства. И коли оно попало нам в руки, жаль просто так терять его. Сей экземпляр сумеет принести в боях на арене деньги и славу городу, мудрый Ай-Берек. Утихомирь его с помощью своего магического искусства, сделай так, чтобы презренный раб больше не досаждал нам, но лишь радовал нас. Тебе, я уверен, это будет не трудно».

Склонившись в почтительном поклоне, колдун Ай-Берек вернулся к себе в башню и извлек из тайника подобных которому в его обиталище имелось множество, крошечную коробочку эбенового дерева. В ней хранилась невидимая простому глазу нить из паутины желтого паука с Барахских островов. Паутина, сплетаемая паучком размером не больше ногтя, по кровожадности превосходящим всех насекомых на свете, прочностью не уступала хваленой карпашийской стали, а заметить ее мог лишь владеющий магическим зрением человек.

Все прочие люди и животные, натыкаясь на расставленные пауком сети, острые как бритва, обычно на месте умирали от потери крови… и тогда по стебелькам и листочкам кустарников спускалось притаившееся в ожидании этого мгновения крошечное насекомое, которое будет долго, жадно пить свежую кровь, раздуваясь, как мех от вина, и из желтого превращаться в пурпурное.

Обычные люди радовались тому, что паучок водится только на Барахских островах, черные же маги — огорчались. Для многих заклинаний и обрядов требовалась нить желтого паука, и волшебникам приходилось выкладывать за обладание ею огромные деньги. Но платили они не скупясь, не жалея, не торгуясь.

Ай-Берек вооружился алмазом, отшлифованным и обработанным специальными растворами. Поднес его к открытой коробочке. Увеличивая изображение предметов, алмаз давал возможность увидеть и крошечный моток паутины, из которого торчал кончик. За этот кончик миниатюрными щипчиками и ухватил паучью нить колдун. Потом взял заранее приготовленную иголку, вдел щипцами паутину в ушко. Произнеся короткое заклинание, вонзил острие иглы себе в палец. Проткнул его насквозь, пропуская в рану вслед за иглой и паучью нить.

Вызвав в мозгу образ усмиряемого раба, Ай-Берек выговорил его имя — Конан, а вслед за ним несколько слов, звучащих как скрежет когтей по металлу. На последнем слове паутинка, смоченная кровью волшебника, скрючилась, как волос над пламенем. Вот и все. Дело сделано. Приказание сатрапа выполнено. Презренный раб, этот дикарь, теперь в полной его, Ай-Берека, власти.

Когда смолк последний дерущий слух звук заклинания и невидимая паутина словно обуглилась, Конан вскочил с кучи гнилой соломы наваленной в темнице, где его держали. Сердце пронзила неожиданно острая боль. Повинуясь безотчетному чувству, он вскинул голову, и ему показалось, что с потолочного перекрытия спускается огромная сеть — темнее мглы тюремной камеры. Он выбросил перед собой руки, и тут на него навалилось тяжелое дремотное отупение. Последним, что воспринял взор киммерийца, было яркое, до рези в глазах, сияющее хитросплетение тончайших желтых нитей. И мир померк, погрузился в сон. Сон без проблесков жизни, без времени и пространства…

Заклятие с Конана Ай-Берек снимал только тогда, когда пленника выталкивали на арену, вкладывали в руки его собственный меч и оставляли один на один с другим гладиатором. Или гладиаторами. И варвару не оставалось ничего другого, как биться насмерть — в противном случае ему пришлось бы поменять колдовское забытье на полное, вечное небытие. И едва бой оканчивался, маг Ай-Берек вновь возвращал прежние чары. Колдун крепко держал нить паутины, в которой увяз строптивый раб…

Когда пелена дурмана впервые покинула мозг Конана, киммериец увидел вокруг себя желтый песок; казалось бы, только что он понуро сидел в своем подземном узилище, размышляя о новом побеге, и вот — на нем вдруг почему-то надето боевое облачение, а в руке сжат знакомый обоюдоострый меч. Гул толпы врывается в уши; подняв голову, северянин понял, откуда он исходит: гудел заполненный людьми амфитеатр, в котором проводятся гладиаторские бои. И он, Конан, стоит в центре арены.

Напротив себя варвар увидел человека — в четырех шагах от него подпрыгивал, взбивая босыми ногами песок, словно исполняя некий диковинный танец, очень высокий и очень худой негр, вооруженный деревянным щитом и тонким длинным копьем. Киммериец не успел ни удивиться внезапно проявившейся реальности, ни осознать, что происходило и происходит с ним, ни что бы то ни было вспомнить. Не успел — ибо негр неожиданно разразился боевым кличем и прыгнул в его сторону, одновременно выбрасывая копье, нацеленное в голову киммерийца.

Мышцы и рефлексы не подвели Конана: рука с мечом взметнулась сама по себе, и стальной клинок отклонил смертоносный полет костяного наконечника копья. Противник, не добившись успеха внезапным выпадом, тут же отступил обратно, восстановив первоначальную дистанцию между ними, и принялся кружить вокруг варвара. При этом ноги черного человека продолжали свой странный танец, неслышному ритму которого следовало и худое гибкое тело. Киммериец понял, что обречен на бой до смерти, что его неведомо как превратили в бессловесного гладиатора… и он отбросил все прочие размышления на потом, сосредоточив внимание на противнике, обратив всего себя только на одно — выжить.

Чернокожий продолжал кружение и танец, а Конан, поворачиваясь к нему лицом, выжидал. Негр не спешил повторять атаку — видимо, догадался, что перед ним не просто гора мускулов, но опытный и опасный воин. До ушей киммерийца долетели гневные крики с трибун — собравшиеся на зрелище жаждали схватки, а трусливые рабы боятся даже приблизиться друг к другу! Варвар невольно усмехнулся: эти толстозадые скучающие ублюдки, глазеющие на них, конечно, сейчас считают себя смельчаками, а ведь выволоки их сюда, так мгновенно обделаются и плюхнутся на колени, умоляя о пощаде!..

Чернокожий сделал ложный выпад, надеясь, что голубоглазый великан опять взмахнет мечом и тогда можно будет всадить настоящим, сильным ударом копье в незащищенный живот. Конан на уловку не попался — не мальчик. По положению своего вынужденного врага, по недостаточному напряжению мускулов рук и живота киммериец уловил, что последует именно ложный удар, и не шелохнулся ни одной клеточкой своего тела. На лице жителя далекой жаркой страны промелькнуло явное разочарование. Негр возобновил кружение и приплясывание, продумывая, очевидно, новую хитрость.

«А теперь посмотрим, клюнешь ли ты сам на обман»,— подумал Конан; вслед за этой мыслью он поднял обеими руками высоко над головой свой меч и, издав боевой клич, шагнул на врага. Увидев, что туловище врага открыто, чернокожий поединщик не смог противостоять такому соблазну и метнул копье. Этого-то Конан и ждал. Едва черная рука отвела копье назад, изготовляясь к броску, как варвар сгруппировался, а когда вылетела вперед — бросился наземь. Увенчанное костяным острием с зазубринами древко просвистело в воздухе, чтобы бесславно воткнуться в песок, а северянин, перекатившись по арене, оказался почти у самых ног не успевшего сориентироваться противника и подсек эти ноги ударом меча плашмя.

Негр потерял равновесие и упал на колени; в его грудь тотчас уперся длинный меч уже поднявшегося с песка варвара-великана.

Убивать незнакомого чернокожего воина, который как боец был достоин уважения, Конан не собирался — хотя трибуны настойчиво требовали именно этого. Киммериец хотел было отвести меч от груди поверженного противника, когда тот, вдруг обхватив клинок руками, сдвинул его к самой шее и резким движением насадил себя на остро отточенную сталь. Варвар не успел отдернуть оружие; из горла чернокожего сильными толчками хлынула на желтый песок ярко-алая кровь.

Победитель посмотрел в глаза побежденному, из которых уходила жизнь. В глазах этих не было ни страха, ни ненависти — одна лишь безысходная тоска…

Конан отвернулся. Значит, для чернокожего смерть — избавление. Так что же это за место, где воин предпочитает самоубийство возможности выжить, пусть и ценой временного поражения? Он быстро обернулся по сторонам в поисках ответа, а заодно и путей освобождения…

Но он не успел больше ни о чем подумать, ни что-либо сделать: весь мир застлало ослепительно сверкающее сплетение, похожее на паутину, и киммериец погрузился в вязкую, лишенную надежды, дремотную пустоту.

* * *

Дальше — лишь драки и пустота. Кровавые поединки на арене, паутинообразная вспышка перед глазами опять провал в таинственный дурман, из которого не давалось вырваться напряжением воли, а что еще можно противопоставить явно колдовскому наваждению — неизвестно.

Правда, не смирившемуся с порабощением разуму иногда, на какие-то мгновения, удавалось выйти из-под проклятых чар. Тогда перед глазами вставала все та же паутина; впрочем, бывало, в ней появлялся разрыв, сквозь который на мгновение возникала реальность, но яркие нити тут же стягивались вновь и восстанавливали порванную сеть. И снова наступало забытье. Лишь на время боев, под свист и улюлюканье переполненных трибун его мозг освобождался от заклятия, возвращалась прежние сила и ловкость, рефлексы и навыки работали безотказно, зрение и слух не слабели. И поэтому он пока побеждал в гладиаторских схватках… Хотя по одному противнику против варвара давно уже не выставляли — слишком скоротечными, малокровными и, стало быть, малоинтересными для публики оказывались поединки.

Однажды Конану пришлось сразиться с полутора дюжиной вооруженных вилами и топорами людей, принадлежащих к неизвестному ему низкорослому племени. Бойцы из них были никудышные, но отчаянно храбрые, для которых, как и для него, смерть с оружием в руках, очевидно, означала лишь почетный переход в иной мир, где подобных им встречают как героев. И бородачи продолжали сражаться, даже истекая кровью и получив смертельные ранения… С такими воинами хотелось драться плечом к плечу, а не против них, и, хотя Конан одолел всех, но после боя его тело с ног до головы покрывали многочисленные раны и собственная кровь.

Однако, в очередной раз выйдя из отупляющей дремоты и снова оказавшись на той же арене, киммериец обнаружил на теле лишь давно зарубцевавшиеся шрамы. Не ощущалось ни слабости, ни боли, ни усталости. Все это лишний раз подтверждало его догадки о том, что он находится в сетях колдовства. «Буду убивать каждого мага, что попадется мне на пути. Черных, белых, разноцветных. Истреблю под корень мерзкое отродье — неоднократно в моменты просветления вспыхивала в голове варвара свирепая мысль. Но для ее осуществления требовался самый пустяк: избавиться от чар, которые снова и снова погружали его мозг в пустоту…

В победе своего гладиатора Хашид не сомневался.

Глава шестая

В другом помещении, совсем рядом с камерой, где неподвижно сидел Конан, к выходу на гладиаторскую арену готовился Амин, его противник, личный телохранитель туранского шаха. Вернее, его готовили.

Обнаженный, он лежал на деревянном топчане, недостаточно широком для него, а десяток невольниц — из тех, у кого руки посильнее,— разминали его телеса, попутно втирая в кожу мазь, сотворенную из змеиного яда, черного лотоса и более полудюжины редких и дорогих трав. Стоившая баснословных денег мазь оправдывала затраты: под ее воздействием мышцы становились более эластичными и выносливыми и менее чувствительными к боли. Тело, впитавшее это снадобье, двигалось невероятно легко — человек переставал чувствовать почти запредельные нагрузки…

Хотя для Амина подобные втирания были излишним баловством. Он и без них не знал себе равных по силе, по быстроте, по умению владеть любым видом оружия…

Оружие? Он с голыми руками мог выйти против вооруженного до зубов воина и выиграть бой, ибо мало кто из считающих себя настоящими бойцами сумел бы нанести вред его телу — защищенному кожей толстой и прочной, как панцирь черепахи, с мускулами, в которые, казалось, были вживлены металлические нити.

Кстати, не так уж не правы были те, кто называл мышцы Амина стальными.

Подобно сатрапу Вагарана, туранский шах Джумаль был в прекрасном расположении духа и уже прикидывал, как распорядится своим выигрышем — кучей золота, равной весу верблюда вместе с упряжью. Ведь его личный телохранитель и лучший на земле боец проиграть не может никому… по крайней мере, никому из людей. А почему — об этом на всем белом свете знал один лишь шах. Только он владел тайной, кем на самом деле является его верный страж, его всегдашняя тень, воин по имени Амин.

Даже самому Амину было неведомо о том, что он родной сын шаха Джумаля.

Шах хотел иметь потомство. Но у многочисленных жен и наложниц от него появлялись на свет только девочки. И не помогали советы врачевателей и магов. Целебные снадобья, мази, заговоры и заклинания пропадали впустую — число дочерей росло год от года. Да и не столько наследник престола был нужен шаху, сколько продолжатель рода и убежденность в том, что сам Джумаль — настоящий мужчина, способный зачать такого же мужчину.

И вот в один из дней придворный маг, старец Йорхи, служивший еще и отцу, и деду шаха, попросил удостоить его беседой с глазу на глаз. После изъявлений любви и почтения, Йорхи заговорил о том, что привело его в этот день в покои повелителя.

— Всемогущий, прости мне мои непозволительные откровенность и прямоту. Я верно служил твоему отцу. Я — твой преданнейший раб. Всю мою затянувшуюся жизнь и все мое скромное искусство я посвятил вашему роду. Я знаю тебя с твоего первого младенческого писка, как знал и отца твоего. Волею богов и твоим милостивейшим соизволением ведомы мне священные тайны твоего рождения, твоей жизни и твоих недугов. Долгие годы я тщетно пытался докопаться до первопричин твоего беспокойства,омрачающего твое богоугодное правление и твою по заслугам благополучную жизненную дорогу. Увы, первоистина осталась скрытой от меня, ибо все то, что хотят скрыть боги от глаз человеческих, остается недосягаемым. Но, солнцеликий, я узнал, как помочь тебе обрести то, что по неведомым причинам доселе было невозможно. Я узнал о том единственном способе, коий в состоянии разрушить черное проклятие твоей судьбы, и ты сможешь стать отцом ребенка мужского пола. Правда… Старец, замявшись, опустил очи долу.

— Говори, Йорхи! Говори! — Вино выплеснулось из серебряного кубка, который сжимала рука шаха.

И маг Йорхи поведал о том, что вычитал в ветхих манускриптах, вывел из разговоров с другими магами, узнал из общения с потусторонними силами.

Чтобы преодолеть проклятие, лежащее на шахе, и чтобы зачал он мальчика, требовалось породнение с силами невидимого мира. И в крови младенца будет течь пополам с отцовской кровь и неведомых созданий, незримо влияющих на человеческие судьбы… Демонических созданий, иными словами.

— И еще,— добавил Йорхи.— Никто из людей никогда не должен узнать о том, что он — твой сын. Даже сам сын не должен ведать, кто отец его. Все, кто будет причастен к тайне рождения, должны умереть. Я, если позволит мой повелитель, совершив то, что обязан буду сделать, умерщвлю себя сам. Поверь, великий шах, только так ты можешь стать отцом мужчины. Я все сказал.

— Йорхи,— ответил на это после продолжительной паузы шах,— ступай. Явишься завтра в этот же час. Я буду думать.

Шах провел в размышлениях день и бессонную ночь. Страшно ему было решиться вступить в родство с темными колдовскими силами. Но — желание родить сына оказалось сильнее.

— Я согласен,— сообщил он старцу спустя сутки.— Что нужно делать, Йорхи?

* * *

Будущую мать Йорхи отыскал в том районе столицы, где обитали одни бедняки. Юную пышнотелую дочь многодетного торговца водой старец приметил во время одной из своих многочасовых прогулок по пыльным улицам. «Подходит»,— решил придворный маг, увидев девушку, выходящую из калитки отцовского дома.

На следующий день ее похитили, когда она возвращалась из хлебной лавки. Двое похитителей, воины из личной стражи шаха, продержали бедную молодую туранку до наступления ночи в грязной лачуге на окраине города, а ночью привели ее Йорхи.

Девушку заперли в подвальном помещении, смежном с комнатами, где старец проводил дни и годы в своих магических изысканиях. Выпив вина, поднесенного придворным магом якобы в награду за верную службу, воины-похитители умерли, едва опустели их кубки.

В то подвальное помещение, обставленное всем необходимым и самым лучшим, даже случайно не мог проникнуть никто — кроме самого шаха и его мага. В назначенную старцем ночь туда вошел Джумаль, чтобы совершить таинственный обряд, которого он ждал и боялся.

Невольница, лежавшая на низком широком ложе (чем только и занималась вот уже несколько дней подряд), вскочила, завидев повелителя, и согнулась в почтительном поклоне. Она поразилась, испугалась, но — сразу все поняла. Да-да, ей повезло, случилось то, о чем мечтала каждая девочка из бедной семьи — она приглянулась шаху, и он сделает ее своей наложницей. Значит, она будет сыта, богато одета, ей уже никогда не придется работать. Шах присел на крошечный диванчик и оттуда принялся молча разглядывать стоящую рядом с их брачным ложем избранницу Йорхи — не ослепительно красивую лицом, но безукоризненную телом.

Открылась дверь — на пороге возник старец с подносом в руках; на подносе покоились серебряный кувшин с длинным изящно изогнутым носиком и серебряная же широкая чаша. Приблизившись к девушке, он осторожно перелил темно-красную густую жидкость из кувшинчика в чашу и приказал ей:

— Выпей.

Та вопросительно взглянула на шаха.

— Пей,— велел Джумаль.

Юная туранка взяла чашу, поднесла к губам.

Опустевший сосуд выпал из ослабевших рук, полетел на ворс ковра. Девушка опустилась на край ложа, а потом, не в силах одолеть охватившую ее слабость, дала не подчиняющемуся телу рухнуть на простыни тончайшего немедийского шелка. А старец Йорхи уже вычерчивал углем на стенах комнаты причудливые пентаграммы. Огонь при этом сам собой стал угасать. Комната погрузилась в полумрак. Йорхи повернулся к шаху.

— Мой повелитель, возьми эту черную повязку и завяжи себе глаза. Лучше тебе ничего не видеть. Возьми эти затычки, вставь в уши. Лучше тебе ничего не слышать. Иди к ней. Делай свое мужское дело. Я же займусь своим.

Шах, повелитель одной из могущественных провинций огромной страны, как ребенок отца слушался сейчас своего придворного. Он подошел к впавшей в забытье наложнице, раздел ее, разделся сам. Заткнул, как велел Йорхи, уши затычками из мягкой ткани. Прежде чем завязать глаза, огляделся. Скрестив ноги, старец сидел на ковре, огромный фолиант лежал перед ним; над желтыми страницами колыхалось марево. Черный, как безлунная ночь, переплет терял форму, пытался, казалось, растечься по ковру. Шаху померещилось даже, что письмена, покрывавшие страницы, оборачиваются червями и пауками, расползаются, разбегаются кто куда. Шах поспешил покрыть глаза непроницаемой повязкой.

Он ощупывал бездвижное женское тело, стараясь разжечь свою плоть… Вдруг, несмотря на затычки, его уши уловили нарастающий гул, будто чудовищная приливная волна несется на него, сметая все на своем пути. В ноздри ударила ужасающая вонь; к приближающемуся шуму прибавилось зловещее шипение — такое, что издают тысячи змей, разом отверзнув свои пасти.

И шах почувствовал, что он уже не принадлежит себе. Что-то извне вползало в его тело, в его душу и разум. Впивалось иглами в позвоночник, вспарывало кожу тупыми лезвиями, расплавленным свинцом вливалось в кровеносные жилы, хищными зубами рвало внутренности. От невыносимой боли Джумаль возопил и…

И мгновенно смолк. Боль ушла вся, без остатка — так же неожиданно, как и появилась. Ему сделалось легко и приятно; упоительно! Он ощутил стократный прилив сил. Показалось даже, что сейчас он сможет единым движением мизинца свернуть горы, простым поворотом головы уничтожить многотысячную вражескую армию.

Шах сорвал с глаз повязку, отбросил ее в сторону. Узрев перед собой обнаженную девушку, взревел, как тигр, завидевший свою жертву, и набросился на безвольное тело с неистовостью солдата, год не встречавшего женщин. Джумаль насиловал ее бешено, неудержимо.

Перед его глазами вращались пламенные бело-голубые вихри, затмевающее весь мир, набравшие головокружительную скорость и все убыстряющиеся. Шах слышал, как из горла вырывался то дикий торжествующий рык, то безумный смех — и его еще больше пьянили рождающиеся в нем звуки. Шах ощущал орудие своей страсти как раскаленный железный прут, врывающийся в топку, полную пышущих жаром углей. И ему хотелось, чтобы стало еще жарче, чтобы все вокруг превратилось в адское пекло, еще… еще… еще…

Мир взорвался и разлетелся на куски, когда, подобно лаве из ожившего вулкана, брызнуло его семя. И с последней каплей отторгнутого семени пришли темнота и бесчувственность.

* * *

Джумаль открыл глаза. Сил хватило только на то, чтобы немного повернуть голову. Раскинувшись, он лежал на скомканных простынях рядом с наложницей, которой овладел и имени которой не знал. Женщина негромко постанывала, но еще не пришла в себя, не очнулась. На ее лице, шее, обнаженной груди вспухало множество огромных, устрашающих кровоподтеков — следы нечеловеческой страсти владыки.

Морщинистое седобородое лицо склонилось над Джумалем.

— Мой повелитель,— тихо проговорил Йорхи,— запомни что я скажу, ибо уши твои, достойные лишь изысканнейшего славословия, моих речей более не услышат. Сейчас ты удалишься из этих покоев, запрешь их. Вернешься сюда через шесть месяцев и шесть дней. В полночь. Возьмешь сына. Выйдешь к северным воротам. Стража будет спать. Положишь ребенка с наружной стороны ворот и уйдешь. Через час пойдешь с проверкой караулов, обнаружишь будто бы подкидыша. Велишь взять его во дворец на воспитание, отдать кормилицам. А потом распорядишься навсегда замуровать вход в эти покои… Чтобы не вызвать подозрений у дворцовых интриганов, — почему это великий шах самолично обходит стражу,— с завтрашнего дня будешь совершать еженощный обход дворцовых постов вместе с начальником охраны. Сына назови Амином. И запомни: никогда он не должен услышать от тебя слово «сын»; никому и никогда ты не должен рассказывать о том, кто есть Амин… Прощай же, мой повелитель. Моя служба тебе заканчивается. Обопрись на меня.

Йорхи помог шаху подняться с ложа, накинул ему на плечи халат, довел еле переставляющего ноги, бессильного что-либо произнести и о чем-то спросить Джумаля до дверей. Как только шах переступил порог, старец вложил ему в руку ключи и захлопнул дверь.

* * *

Джумаль выполнил в точности все, как велел старый Йорхи. Через шесть месяцев и шесть дней, в полночь он приблизился, стараясь унять страх, к облепленной паутиной двери. Открыл. Вошел. В скупом свете тлеющего где-то наверху светильника он разглядел в трех шагах от порога корзинку — в ней что-то шевелилось.

Шах ухватился на плетеную ручку и вынес корзину в коридор, поставил под укрепленный на стене факел. Наклонился. «Вот мой сын…— Шах глядел на обыкновенного, только очень уж крупного младенца мужского пола, молча и угрюмо ерзающего среди пеленок.— Ребенок, рожденный женщиной от меня. Плоть от плоти, кровь от крови».

Он смотрел на новорожденного безразлично, не испытывая никаких отцовских чувств. Может, виной тому участие в зачатии и рождении темных колдовских сил? И не зря ли он пошел на это? Впрочем, теперь отступать поздно.

Еще раз заходить в покои старца не было никакой нужды, но Джумалем овладело любопытство. Вытащив из гнезда факел, новоявленный отец второй раз подряд переступил этот порог. Факельное пламя осветило небольшую прихожую, откуда одна дверь вела в лабораторию Йорхи, другая — в комнату, где он овладел женщиной, подарившей ему сына. Шах толкнул дверь этой комнаты и вошел, разгоняя факелом темноту. Нога в сафьяновой туфле ступила во что-то липкое, мокрое. Он наклонился и тут же отпрянул. Кровь! Рука подняла факел высоко над головой.

Все здесь тонуло в крови — стены, пол, потолок были забрызганы свежей, за долгое время отчего-то не свернувшейся кровью. Повсюду валялись человеческие останки, ни одну часть тела невозможно было узнать: безудержная сила не только изорвала, разодрала людей на мелкие кусочки, словно веселя себя этим, но и изжевала, изгрызла их…

Джумалю повезло, что он не отличался особой впечатлительностью. На его месте любой другой пришел бы в ужас, упал бы в обморок, не сдержал бы рвоту, наконец. Шах же, оставшись невозмутимым, покинул сцену кровавого пиршества. И, выйдя в коридор, навсегда захлопнул дверь в покои Йорхи.

«Ох уж мне эти Дети Ночи,— подумалось ему.— Зря я с ними связался».

Это был первый и последний раз, когда он пожалел, что вступил в сговор и даже в родство с силами Мрака.

В корзине запищал ребенок — запачкавший пеленки, как поступают все младенцы на свете.

* * *

…Амин рос в многодетной семье первого придворного советника по торговле, жившего со всеми домашними во дворце; ничем он не выделялся среди своих сверстников, разве что высоким не по годам ростом и недетской мускулатурой. Однажды, играя с одним из сыновей придворного — сражаясь с ним на деревянных мечах,— он нанес удар этой, казалось бы, безобидной тупой деревяшкой в живот мальчика с такой силой, что вогнал ее в тело по самую рукоять, и окровавленное «лезвие» вышло из спины несчастного ребенка. Бедняжка умер, но виновника его смерти эта трагедия нисколько не огорчила, не потрясла. Шах лично разобрался в случившемся и убедил советника, что приемыш невиновен, ибо пока не может рассчитать свою силу и не понимает, насколько он уже силен. Советник получил от Джумаля щедрое золотое возмещение потери, а Амина поселили в отдельной комнате рядом с казармой дворцовой охраны и поручили надзирать за ним капитану Ратарху — начальнику стражи. Теперь все дни напролет мальчик проводил на специальном дворе, где стражники совершенствовались во владении различными видами оружия, в ведении рукопашной схватки или же просто накачивали мускулы. Двенадцатилетний Амин упражнялся рьяно, неистово, ничем другим не интересуясь — кроме оружия и собственной телесной мощи.

Спустя полгода седой капитан Ратарх явился к шаху и, не тая удивления, поведал, что воспитанник, которому едва исполнилось тринадцать, побеждает в учебных боях любого из его солдат, на чем бы они ни бились, и любого из них укладывает на лопатки в состязаниях по борьбе. «Даже меня»,—добавил Ратарх, и заметно было, что это признание далось ему с трудом.

Шах отправился посмотреть на удивительного ребенка и не узнал того, кто приходился ему сыном и кого он не видел уже полгода. С тех пор Амин вырос еще на голову, раздался вширь, заматерел. На вид парню можно было дать никак не меньше восемнадцати, а то и всех двадцати.

— Это дитя спокойно можно зачислять в стражу,— обронил капитан, а Джумаль, подумав: «Почему бы и нет?», поставил Амина одним из своих телохранителей.

Прошло еще два месяца, и на шаха было совершено покушение.

Во время одного из приемов во дворце убийца, проникший в чертог под видом иноземного купца, метнул в Джумаля с расстояния пяти шагов отравленный кинжал. Никто из шахских телохранителей не успел даже вздрогнуть. Никто — кроме Амина, который неизвестно как сумел в прыжке подставить свою грудь, под летящий клинок. И не только подставить: с кинжалом, точащим из тела в двух пальцах от сердца, он ринулся к убийце. Тот попытался покончить с собой извлеченным из другого широкого рукава купеческой одежды вторым таким же оружием, однако это ему не удалось. Амин перехватил руку фанатика. Со звоном упала на мозаичный пол отравленная сталь и… И мальчик, выглядящий как мужчина, сам убил покушавшегося — могучими ручищами, играючи, свернул ему шею, озвучив наступившую тишину хрустом ломающихся позвонков. Только после этого отважный телохранитель рухнул, покрыв собой труп врага.

Амин не только не умер от потери крови, от внутренних повреждений или от яда, покрывавшего лезвие,— на следующий день он вновь стоял рядом с шахом, готовый защищать его жизнь. Стоял, отныне и навсегда, впереди всех прочих телохранителей.

Вскоре для всего туранского двора, а значит, и для наместников императора во всех провинциях, наступили черные дни. Интриги и заговоры, организуемые и подогреваемые в основном государствами, соперничающие с Тураном за влияние на западе, сотрясали страну.

За три года на жизнь Джумаля покушались одиннадцать раз. Его пытались убить вблизи и издали. Но чутьем, реакцией и мужеством молодой телохранитель шаха свел на нет все эти попытки. Амин закрывал шаха собой, вступал с убийцами, сколько бы их ни было, в схватки, выбивал из рук бокалы с вином, если туда был подсыпан яд, отбивал пущенные из дальних укрытий стрелы, угадывал преступные намерения, обводя своим пронизывающим взглядом тех, кто приближался к хозяину, и тем самым заставляя иных нервничать и выдавать себя. Если случалось Амину получить ранение, то все раны заживали на нем к следующему дню. Молодой стражник превратился в неизменную тень повелителя одной из областей огромной страны, сопровождая его везде и всюду, постоянно ночуя не более чем в двадцати шагах от своего хозяина. Обретя такого телохранителя, шах не только сохранил пошатнувшуюся было власть, но и навел ужас на своих врагов, вынуждая последних пойти путем переговоров и уступок. Прекратились покушения и порождавшие их причины — интриги, заговоры, происки иноземных недоброжелателей. И шах обрел спокойствие.

Лишь одно обстоятельство нарушало безупречность Амина. Раз в год, не чаще, в нем пробуждалось неуемная жажда убийства. Ему требовалось пролить человеческую кровь. И если служба телохранителя не даровала такую возможность, то накопившийся и требующий выхода кровавый голод изливался слепой и жестокой яростью при первом удобном случае, на первого подвернувшегося человека. Шах научился распознавать приближение такого состояния у своего сына и стража: красные точки в зрачках Амина тогда увеличивались, почти заполняя собой глазные яблоки, ладонь не отпускала рукоять секиры, легкая дрожь то и дело пронизывала его. И шах придумал, как безопаснее всего поступать в таких случаях. Едва заприметив нарастающее возбуждение, повелитель Турана выпускал Амина на гладиаторскую арену — не боясь, что он погибнет. Тот и не погибал. Наоборот, играючи разделывался со всеми своими соперниками. Кровавый зуд унимался и давал знать о себе снова только через год.

О чем Джумаль не знал и не мог знать, так это о снах, каждую ночь посещавших его сына. О снах, которые забывал и сам Амин, едва просыпался. Просыпался с непонятной, лютой ненавистью ко всему роду человеческому. Правда, одного человека на земле эта злоба: обходила стороной: шаха, по отношению к которому Амин чувствовал безотчетный долг любить, оберегать, посвящать всего себя служению ему и, если надо, умереть за него.

Сновидения не вредили чуткости сна Амина. При любом шорохе, колебании воздуха, еще каком-нибудь изменении в окружающей обстановке телохранитель в мгновение ока оказывался на ногах, с секирой на изготовку. И тогда от ночных видений не оставалось и следа; от видений необъяснимых, загадочных, жутких.

Порождаемые спящим мозгом Амина, возникали ландшафты почти земные, но чем-то неуловимым отличающиеся от привычных: бурая с отливом плоскость, с редкими клочками спиралью закрученной травы, испрещенная трещинами, как кожа буйвола — морщинами то и дело из земли вырываются фонтаны черной грязи, забрызгивая все вокруг; причудливых форм, словно обтесанные рукой безумца, гигантские валуны разбросаны повсюду; и надо всем этим плывет в вышине нестерпимо оранжевый диск светила.

А по этим ландшафтам бредут отряды воинов в бронзовых доспехах. И головы их венчают шлемы — точно такие же, как и тот, что лежит у изголовья спящего Амина.

Воины те — не люди. Желто-серую кожу огромных, тяжелых, бугрящихся мускулами тел покрывает волосяной покров; лица — безносые, с наползающими на узкие прорези глаз костяным наростом лба, с хоботом, продолжающим подбородок и спускающимся к груди—у тех, кто сегодня именует себя людьми, облик этот может вызвать по меньшей мере брезгливое отвращение. Ходят они странно, на полусогнутых, вывернутых в коленных суставах в другую сторону ногах, цепляясь за почву когтями трехпалых массивных ступней. Вооружены все воины одинаково: секира и щит. Это оружие они и пускают в ход, когда на них нападают отряды воинов-людей. Тогда начинаются битвы — отчаянные, на уничтожение, сечи с единственной ясно ощутимой целью: полное истребление. Под одним солнцем не жить людям и нелюдям. И с помощью оружия они решают, кто останется, а кто умрет.

Проливаемая кровь стекает в трещины земли, встает и заходит солнце, а побоище не утихает, ибо пока на поле брани еще есть живые, никто не может с него уйти.

И вот погибает последний воин в бронзовом шлеме, израненный, искромсанный, но пытающийся подняться и отнять жизнь хотя бы у еще одного из тех, кто сжег и разрушил их города, вырезал жен и детей и добивает последних мужчин.

Однако падает, сраженный человеческой рукой, последний воин стертой с лица земли нечеловеческой расы, тот, о котором теперь, спустя тысячелетие, утрачена всякая память, и с его уродливой по людским понятиям головы скатывается безыскусный бронзовый шлем…

И этим обрывались сны Амина. Он пробуждался. Открывая глаза, забывал о ночных видениях. И лишь ненависть к человеческому роду переполняла его.

Поэтому Джумаль был абсолютно уверен, что его воин не может проиграть бой с ничтожным варваром, на которого ставил Хашид.

Глава седьмая

— Не соизволит ли многоуважаемый гость приказать открыть ворота, через которые выйдут на арену те, кто должен на ней сегодня оказаться? — так обратился сатрап Хашид к туранскому шаху.

— В своем доме, мой добрый друг, распоряжается хозяин,— с улыбкой ответил Джумаль.

— Тогда не скажет ли досточтимый гость, кого он желает увидеть перед собой в первую очередь? Могучего воина, добывающего славу для своего шаха и скрещивающего мечи с моим сумасбродным гладиатором? Или другой поединок, приготовленный мною только для увеселения столь дорогого гостя, как правитель одной из областей непобедимого Турана?

— Любезный Хашид, делай как знаешь. И не беда, что мы у себя привыкли сперва есть мясо и уж потом велеть подавать шербет.

Кивком поблагодарив шаха за столь мудрый совет, сатрап отдал необходимые распоряжения слугам. После чего опять повернулся к гостю:

— Мы не могли омрачить светлый взор гостя из великого Турана зрелищем, вызывающем зевоту и дрему. Блюдо, кое будет подано сейчас для насыщения перед десертом, клянусь богами, никто не посмеет назвать заурядным. В Туране не могли не слышать о воинственном племени женщин, обитающих в малодоступных областях Черных Корлевств и именующих себя амазонками, тех, кто умерщвляет взятых в плен мужчин, едва те завершают свое мужское дело, равно как и появляющихся на свет младенцев мужского пола. Редко кому удается пленить амазонку… Сейчас ты, мой драгоценный гость, увидишь одну из них в работе.

Сатрап искоса глянул на того, кому предназначались его слова, желая насладиться произведенным эффектом, ибо амазонка, купленная людьми Хашида за огромные деньги на невольничьем рынке в Хоршемише, сама по себе могла стать украшением любой гладиаторской арены в любой стране, привлечь на трибуны толпы зрителей, согласных заплатить за редкое представление немалые деньги — ведь никому, никогда и нигде не посчастливилось еще видеть амазонку в роли гладиатора.

Шах не доставил удовольствие Хашиду — он не удивился, не восхитился, не опечалился, и уж тем более не задохнулся завистью. Нет, Джумаль остался невозмутим.

— У меня не возникло и тени сомнения,— учтиво ответил он,— что у величайшего из всех правивших Вагараном сатрапов везде и во всем встречу я самое лучшее из существующего на этом свете.

Как раз в это время открылись ворота, из которых на арене показались гладиаторы.

* * *

В комнату, где возлежал на топчане Амин, услаждаемый растираниями невольничьих рук, вошел неприметный слуга шаха и медовым голосом произнес:

— Уважаемый Амин, не будет ли тебе угодно взглянуть на арену, где сейчас разыгрывается схватка, предшествующая твоей, в которой ты сотрешь в труху местного головастика. Возможно, тебя заинтересует…

— Нет,— отрезал Амин, переворачиваясь на спину. Один его голос мог запугать кого угодно: утробный, проникающий, кажется, не только в уши, но и в каждую пору на теле слышавшего его, вызывая тем самым беспричинную дрожь. — Мне наплевать на такие пустяки. Ступай. Я буду одеваться.

Слуга исчез, словно его и не было здесь вовсе.

Телохранитель Джумаля поднялся с топчана, ступил босыми ступнями на каменный пол, потянулся всем телом. Приняв вертикальное положение, он предстал во всей своей ужасающей мощи. Невероятно высокого роста, обтянутый кожей, отливающей бронзой, которую изнутри распирали глыбоподобные, небывалые для человеческого существа мускулы, при каждом движении переливающиеся так, будто каждый из них был самостоятельным живым существом. И эти переливы действовали на врагов зачаровывающе, нередко под их гипнозом даже отъявленные храбрецы сдавались без боя, неожиданно для себя проникаясь ощущением своей полной ничтожности. Особенно если мускульная игра подкреплялась взглядом Амина. Черные зрачки с маленькой красной точкой посередине, окруженные желтоватыми белками, казалось, проникали в глаза человека, посмевшего скрестить взоры с телохранителем,— как черви проникают в яблоко, чтобы изгрызть его. И чем дольше человек не отводит глаз, тем сильнее становится ощущение, будто его что-то сжирает изнутри, выкачивает кровь, копошится в мозгу, разрушает ткань костей. Бывало, люди умирали от одного только взгляда Амина.

О неимоверной силе шахского телохранителя по Турану ходили легенды. Говорили, например, что он в одиночку однажды поднял ради упражнения помост, на котором стояло полдюжины лошадей.

* * *

Амин принялся облачаться, готовясь к выходу на арену. Повязал набедренную повязку из прочного стигийского льна, поверх нее надел кольчугу, покрывавшую бедра от пояса, пластины которой были отполированы столь тщательно, что любая красавица могла бы использовать их для любования собой… Но если в них отразится солнечный луч и попадет в глаза противнику, то кому, скажите на милость, от этого будет хуже?

Широкую безволосую грудь и часть спины закрыли металлические круги, сцепленные меж собой кожаными ремнями, пропущенными под мышками и через плечи. На них, столь же зеркальных, красовался герб правящей династии — выполненный золотом с вкраплениями смарагда (любимого камня шаха) лев, попиранющий растерзанное тело орла на фоне бескрайних песков Турана. Заняли свое место наплечники, наколенники, налокотники и браслеты, защищающие запястья.

Невольницы, до сего момента бездействующие, бросились обувать хозяина их судеб. Сапоги из бархатистой кожи саблезубого тигра, отороченные мехом черного леопарда, оканчивались вздернутым, острым бронзовым носом. Ловкий удар этим с виду простым украшением пропорол голень уже ни одному противнику.

Молчаливые рабыни подали Амину Шлем. Этот подарок однажды преподнес шаху вендийский купец, приведший в Туран караван. «Работа древних мастеров. Очень древних,— пояснил даритель и как бы невзначай добавил: — О! Как я вижу, он придется впору стражу твоего тела — тому, что стоит за твоим плечом…» Купец уехал, а оброненные небрежно слова вскорости подействовали: Джумаль передал своему телохранителю ненужный ему самому, безыскусный с виду, сделанный из какого-то бронзового сплава боевой головной убор. Шлем пришелся как раз по голове — будто специально изготовлен был по мерке для Амина. Как-то гостивший у шаха ученый, мудрец и немного маг Али-аль-Геур, увидев сей бронзовый предмет на голове шахского телохранителя, побледнел, но ничего никому не сказал, ибо, как известно, делиться знанием — делиться жизнью. Али-аль-Геур встречал описания таких шлемов в древних свитках и впервые узрел воочию. И, если верить почти истлевшим пергаментам, в стародавние времена Шлем принадлежал одной из рас, населявших землю до появления людей. Нечеловеческой расе…

Вот и сейчас шлем, хранящий множество тайн великих эпох, покрыл лысую, шишковатую голову шахского телохранителя Амина, готовящегося к выходу на арену. Он, кстати, был не только лыс — на его теле вообще никогда не росли волосы.

— Вон,— приказал он, и уже ждавшие этого распоряжения рабыни бросились прочь из комнаты, чувствуя несказанное облегчение оттого, что некоторое время не придется находиться в одном помещении с наводящим на них ужас человеком.

Перед самым боем шахский телохранитель любил побыть в полном одиночестве.

* * *

В то время когда Амин надевал доспехи, а Конан сидел все в той же позе на том же табурете, на арене началось представление, призванное разгорячить публику перед главным сражением, а также усладить почетного гостя невиданным пока в Туране зрелищем. В ворота, через которые выпускали на публичную бойню гладиаторов, вытолкнули женщину. Ту самую — из племени воинственных, непокорных амазонок. Рослая, гибкая, смуглая, с длинными, каштанового цвета волосами, стянутыми на затылке кожаным ремешком,— такой она предстала перед заполнившими зрительские места мужчинами, жаждущими развлечения. Упругой кошачьей походкой двинулась она вдоль трибун, проводя по ним взглядом, исполненным бесконечной, рвущейся наружу ненависти. А по трибунам пробежал восхищенный мужской шепот, когда публика разглядела стройные, крепкие ноги, едва прикрытые потертой, местами порванной кожаной юбкой и высокую грудь, которую не могла утаить простая короткая накидка. Зрители заерзали на своих местах. В ответ на это амазонка выхватила из ножен короткий широкий меч и, направив его вытянутой рукой к трибунам, выплеснула на них поток слов на чужом, непривычном для слуха языке. Переводчик, впрочем, никому не потребовался: суть произнесенного угадывалась по горящим злобой глазам, по звукам, вонзающимся в уши праздной толпы вместо стрел — стрел, которые хотела бы, но не могла выпустить в нее пленная амазонка.

— Хороша! — отметил шах, отломив от виноградной грозди ягодку; в другой руке он держал кубок с легким вином.— Вот разве что такой смазливой мордашке не идет выражение дикой свирепости.

— Жаль, что язык дикарок никому не ведом, кроме них самих,— поддержал разговор Хашид.— Могу лишь представить, какими отборными ругательствами поливает она сейчас весь род мужской, какие немыслимые проклятия насылает на него. Надеюсь, сие благодарно скажется на качестве предстоящего поединка, где она сможет выплеснуть свой гнев на соперника-мужчину. Отведай охлажденные льдом фрукты, мой высокочтимый гость, пока их не нагрело солнце. Их отменно готовит мой повар-шемит.

Открылись другие ворота — противоположные тем, из которых вытолкнули на арену женщину,— и на песок, за долгие годы впитавший в себя целое море крови людей разных рас и народов, вышел еще один идущий на смерть. Но шел он добровольно.

Был он из тех отчаянных или же отчаявшихся воинов, что по доброй воле заключали договор на участие в определенном числе боев, и если побеждали, не умерев при этом от ран, то получали обговоренное вознаграждение. У гладиатора, коренастого, бородатого казака, неведомыми ветрами занесенного в Вагаран из диких запорожских степей, лежащих между хайборийскими землями и Тураном, сегодняшний бой был последним из десяти, которые он обязался провести. Девять побед уже позади.

Еще одна — и можно на вырученные деньги не один месяц всласть побездельничать, ни в чем себе не отказывая. Тем более что за последний бой обещали тройное вознаграждение — во-первых, оплатить ущемленную гордость мужчины, вынужденного сражаться с бабой, во-вторых, особо оценить выполнение личной просьбы сатрапа Хашида. А тот попросил с лучшей стороны показавшего себя в предыдущих боях казака по возможности не убивать амазонку, сберечь ее, таким образом, для новых схваток, но выпороть как следует на потеху публике плеткой, которой казак владел лучше, чем некоторые собственной рукой, и вовремя остановиться, а не добивать, даже если зрители будут требовать смерти. «А еще неплохо бы посшибать с нее плеточкой последнюю одежку. Людям понравится.— Полководец Сдемак, передававший просьбу сатрапа, глумливо осклабился, подмигнул казаку игриво и даже ткнул пальцем в бок,— мол, ты же мужик, должен понимать, что к чему.— За последнее, если выгорит, заплатим особо. И лично от меня пять золотых получишь».

Благодаря всему этому казак ступил на арену в отменном настроении, нисколько не сомневаясь ни в окончательной победе над какой-то там телкой, ни в том, что сумеет исполнит все просьбы и пожелания.

Его настроение улетучилось быстрее пуха под порывом урагана, едва он встретился глазами с той, что шла ему навстречу. Он понял: биться придется только насмерть, а не убьешь ее, так она зубами загрызет тебя. Понял… но просьбу Хашида не мог не попробовать выполнить (к тому же надежда на «вдруг повезет» есть всегда).

Прозвучал гонг, объявляющий о начале состязания. Казак принялся распускать плетку.

На показавшихся на арене гладиаторов, как обычно, зрители сплошь и рядом делали меж собой ставки. Одетая жрецом Неизвестного женщина до боли сжала локоть своего спутника.

— Что же это делается, Веллах,— шепотом, но довольно громким, взволнованно заговорила она.— Они дошли до безумия… Женщину… Выставить женщину! И это — называющий себя цивилизованным мир!

— Тише, Минолия, прошу тебя, тише! — успокаивающе произнес и погладил ее руку Веллах.— Не хватало, чтобы нас разоблачили. Вспомни, мы рискуем не только своими жизнями.

— О да, я помню… Но как бы не хотела я присутствовать при сей мерзости.

— Потерпи. И лучше бы нам помолчать.

— Хорошо… Но куда же смотрят боги, Веллах?!

Кроме широкого короткого меча у амазонки из оружия ничего не было — она сама отказалась взять что-либо еще. Казак же помимо плетки имел при себе булаву на длинной рукояти, висящую до поры до времени на поясе. Мужчина и женщина сходились, чтобы решить, кому жить, кому — нет. Его вели деньги, ее — боль и ненависть.

— Тигрица, сущая тигрица,— говорил в этот момент сатрап шаху.— Скольких моих сорвиголов она оцарапала, одному даже пальцем глаз выколола… Да не смотри на меня так, мой благородный друг! Не за то. Они не посмели бы дотронуться до нее, мой гнев им известен. Виной всему ее дикий, необузданный норов.

— Как ее имя? — лениво поинтересовался Джумаль.

— Неизвестно. Пытались узнать, жестами объясняться, но — увы. То ли не понимает, о чем ее спрашивают, то ли молчит из дикарского упрямства.

— Так, глядишь, и умрет безымянной.

Ни шах, ни сатрап не знали, что настоящая амазонка никогда ни одному мужчине не откроет своего имени. Назвать имя значит в какой-то степени признать равенство с низшим полом. А позорнее этого — лишь самой быть мужчиной…

Плетку, свитую из конского волоса, венчал, утяжеляя, и делал грозным оружием набалдашник из буланой стали с четырьмя острыми гранями. Описав широкий круг, этот четырехгранник, раскрученный рукой чернобородого казака, помчался, со свистом рассекая воздух, чтобы пробить женскую голову.

Широко расставив ноги, женщина-воин присела и выставила над собой меч. Плеточный набалдашник не попал в голову, но казак, едва завидев свой промах, рванул рукоять плетки вниз; по змееподобному телу его оружия прошла волна, а булатный наконечник опять летел вперед, нацелившись в голову противницы. Он ударился о меч, которым амазонка прикрывала себя, послав во все стороны чистый, даже веселый звон. Скорость изменившей направление удара плети значительно уступала первоначальной, да и казак не мог теперь молниеносно вернуть к себе оружие. И женщина воспользовалась этим. Запястье ее руки, держащей меч, совершило несколько кругообразных движений, и — конец плетки вместе с жестоким набалдашником оказался намотанным на клинок. Амазонка резко дернула руку на себя, острое лезвие ее оружия впилось в конский волос и разрезало его. Плеть лишилась нескольких дюймов длины и булатного устрашения.

Казак выругался. Да, с этой бабой придется повозиться.

— Я бы отдала несколько лет своей жизни за то, чтобы эта женщина победила,— тихо проговорила спутница Веллаха. По ее дрожащему голосу Веллах понял, что она плачет.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу,— прошептал он.

Усеченная плеть, описывая невероятные зигзаги над головой воина из запорожских степей, уходила вниз, забирала вбок и неожиданно выстреливала, выжигая рубцы на смуглой женской коже, обдирала до крови. Но сбить женщину с ног чернобородому не удавалось. А очень хотелось. «Ладно,— думал казак,— пока все нормально. Еще немного, и я ее подсеку». Вдруг амазонка отчаянно бросилась на него, выставив меч перед собой.

— Й-э-э-х! — взлетел над ареной выкрик, и плетеный конский волос опутал женские ноги, обрушивая амазонку на песок. Рукоять плетки вылетела из ладони казака. Да и пес с ней! Ни к чему теперь.

Сорванная с пояса булава легла в руку гладиатору. Чернобородый сделал шаг к поверженной противнице, взмахивая укрепленной на массивной длинной рукояти шарообразной головкой. Один, ну от силы два удара — и все будет кончено. Начнется месяц беззаботной житухи.

Низвергнувшуюся булаву встретил клинок. Рука, что его сжимала, была не столь сильной, как та, что наносила удар, но разящее железо чуть замедлило свой полет, и женщина успела, извернувшись на песке, уйти от бугристой головки булавы. Смертоносное оружие вошло в песок рядом с ее черными как вороново крыло волосами. Но и меч отлетел далеко от владелицы.

И тут амазонка сделала то, до чего никогда бы не додумался мужчина-боец. Она, рывком приподнявшись, впилась зубами в волосатую конечность, держащую оружие. Казак взвыл, вздернул прокушенную руку, отпустил булаву.

По-прежнему опутанными ногами женщина влепила сочный удар в наиболее чувствительное место противостоящего ей воина, да и всего мужского пола. Чернобородый согнулся от боли пополам. Женские руки ухватили его за льняную рубаху и рванули книзу. Воин завалился на песок рядом с воительницей… И больше ничего не успел сделать, потому что острые ногти тонких хватких пальчиков воткнулись ему в глаза, безжалостно вырывая их из глазниц.

С жутким воем казак вскочил, слепо заметался па арене, прижимая ладони к лицу; из-под них на бороду и грудь стекала кровь. Арена наполнилась его истошными воплями… Впрочем, к крови и воплям трибуны были привычны.

А амазонка неторопливо распутала ноги, встала, отряхнулась, подобрала меч, подошла к уже побежденному противнику и положила конец его мучениям, вонзив клинок точно в сердце.

— Прекрасный бой получился, мой любезный шах, не так ли?

Сатрап Хашид остался доволен исходом поединка. Сохранилась живой и невредимой еще одна приманка для публики на следующие гладиаторские схватки — да какая приманка, ого-го! Завтра весь город наполнится разговорами о прелестной женщине, не уступающей в боевом искусстве мужчинам, послезавтра слухи об этом выплеснутся за городские стены и разойдутся по окрестным и более дальним городам, и на новое выступление с участием амазонки смело можно повышать плату за вход. А сатрап к деньгам был неравнодушен.

— Благодарю тебя, многоуважаемый Хашид, за редкое в наши полные скуки и однообразия дни зрелище.— Джумаль был почти искренен.— О, посмотри-ка, что происходит!

Амазонка подошла к высокой стене, за которой начинались трибуны, выкрикнула что-то громко и вдруг метнула свой окровавленный меч в шевелящиеся, обсуждающие увиденное и передающие друг другу деньги фигуры на каменных скамьях. Запоздало ворвались на арену стражники, тащившие за собой веревочные сети: оружие уже нашло новую жертву, судя по взвившемуся над трибунами полному боли и недоумения крику.

Несколько сетей накрыли воинственную женщину, сбивая с ног и лишая возможности сопротивляться. Сейчас ее уволокут обратно в подземелье.

— Она победила. Я рада,— тихо, успокоение произнесла женщина в наряде жреца.

— А мужчину тебе не жалко? — Ехидство проскользнуло в голосе ее спутника.

— Для мужчины естественно умереть в бою. А вложить меч в руку женщины может только мужчина.

С арены утаскивали, уцепив крюком на длинном древке за грудную клетку, бездыханное тело незадачливого гладиатора. Сейчас разровняют песок, засыплют пятна крови, и все будет готово к новому поединку.

Амин надел перчатки, собранные из стальных колец, в которых руки не ощущали никакого неудобства, а лишь приобретали дополнительную силу удара и защиту. Взял продолговатый медный щит и секиру. Этим полумесяцем, насаженным на тяжелое бронзовое топорище, разрублена уже не одна никчемная человеческая голова. Сегодня — очередь следующей.

Амин был готов к бою. И к победе.

— Что ж, мой высокопоставленный друг,— весело проговорил Хашид и поудобнее откинулся на подушки.— Настало время насладиться десертом. Надеюсь, ты еще не передумал и не хочешь отказаться от нашего маленького спора.

Джумаль любезно улыбнулся.

— Вовсе нет, мой щедросердечный друг! Отказаться от многообещающего финала столь захватывающего представления? Никогда.

— Значит, твой бесценный камень против моей жалкой горстки желтого металла?

— Именно так. Мой никчемный булыжник против целой груды золота.

— Тогда начнем.

Хашид поднял руку.

Повинуясь сигналу, со скрипом поднялись решетки в противоположных концах арены, и на песке появились двое великанов — одинаково бронзовокожих, почти одинакового роста, почти одинакового телосложения.

По трибунам пронесся долгий многосотенный вздох, и воцарилась напряженная тишина. Ради этого боя и пришло сюда почти все мужское население города, а также гости и приглашенные чужестранцы, и никто не хотел упустить хоть малейшей детали предстоящего развлечения.

Хашид повернулся к колдуну Ай-Береку, смиренно ожидающему за спинами знатных господ, и неторопливо кивнул ему. Волшебник склонился в ответном поклоне, после чего закрыл глаза, шепотом произнес короткое заклинание и сделал жест, будто сдергивает скатерть со стола.

Сразу же магическая паутина спала с мозга Конана, свернулась в черный клубок и повисла над самой головой киммерийца — невидимая простому глазу и готовая тут же опуститься обратно, мгновенно повиновавшись приказу волшебника.

Глава восьмая

Вспышка света.

Гулкий удар несуществующего колокола, от которого заложило уши. Волна ледяного холода, быстро покатившаяся по телу от кончиков пальцев ног до самой макушки.

Конан вздрогнул, открыл глаза — но тут же вновь зажмурился: яркое полуденное солнце на миг ослепило его. Потом киммериец медленно вновь приподнял веки. Опять — в который уже раз! — он стоял на желтом песке ненавистной арены. В уши опять вливался многоголосый ропот зрителей, жаждущих крови,— естественно, чужой и, естественно, пролитой чужими руками. Он ощущал себя старой игрушкой, которую ребенок случайно нашел среди мусора и немного позабавился с ней — до тех пор, пока не наскучило… а тогда снова выкинул ее. И так раз за разом: поиграл — выбросил, поиграл — выбросил… Что может быть унизительнее, чем оказаться в роли беспомощной куклы, которую дергают за ниточки колдовства бездушные невидимки?!

Конан постарался унять рвущийся наружу гнев. Он еще найдет способ расквитаться с таинственными мучителями, а пока необходимо позаботиться о собственной шкуре.

Варвар быстро огляделся, потом осмотрел себя. Толстая кожаная безрукавка с пришитыми к ней металлическими полосками — тонкими и гибкими, движениям не мешающими, однако, в случае чего, способными смягчить рубящий удар клинком. Штаны до колен, высокие прочные сапоги, перчатки и наколенники из дубленой шкуры какого-то животного. В правой руке — заветный двуручный меч, с которым киммериец не расставался никогда и балансировка которого позволяла управляться с ним одной рукой, на локте левой — металлический, но очень легкий и, судя по всему, достаточно надежный щит,прикрывающий тело от подбородка до пупа. Волосы, чтобы не мешались и чтобы защитить голову, удерживаются металлическим же обручем с двумя пересекающимися на макушке лентами (это киммериец выяснил, случайно бросив взгляд в отполированное с двух сторон навершие щита).

На сей раз боевое облачение, пусть и незамысловатое, оказалось необычным: еще никогда Конана не наряжали столь тщательно — обычно он «пробуждался» на арене в одной лишь набедренной повязке, босиком, а из оружия при нем был только меч.

Странно.

И еще более странно: на этот раз против него выставили всего одного человека — хотя загадочные истязатели уже смогли убедиться, что Конану нет равных среди гладиаторов; в бою один на один заведомо выиграет именно он, варвар из Киммерии. Значит, перед ним не обычный гладиатор…

Но додумать эту мысль ему не дали: над ареной прокатился вибрирующий звон гонга, и противник, с расслабленно опущенными почти до самой земли секирой и таким же, как у северянина, Щитом, медленно приблизился к нему. Конан стоял неподвижно, исподлобья разглядывая очередного врага.

Ничего не скажешь: настоящий гигант. Доселе Конану редко приходилось встречать людей (людей, а не порождений Зла), кто бы мог сравниться с ним в росте и силе. Но этот человек, судя по всему, окажется достойным соперником. Конан покрепче сжал меч одной рукой и приготовился.

Амин остановился в трех шагах от киммерийца и с нескрываемым интересом разглядывал его.

— Так вот ты какой,— наконец тихо проговорил он.— Привет, мясо.

Конан молчал и не шевелился: всегда лучше смолчать, если не знаешь, с кем имеешь дело… и оставаться на месте, пока солнце светит тебе в бок: ведь свети оно в спину, лучи, отраженные от зеркальных пластин на доспехах неизвестного недруга, наверняка ослепят тебя.

— Я — Амин,— продолжал гладиатор, и голос его шелестел, как сухая степная трава, сквозь которую крадется ядовитая змея.— Личный телохранитель великого туранского шаха Джумаля, чьи стопы упираются в землю, а голова касается небесного свода. Сейчас я убью тебя — во славу своего господина.

Конан разлепил потрескавшиеся за время долгого беспамятства губы и впервые за время плена заговорил.

— Я — Конан, ничей не слуга, простой воин из Киммерии,— ответил он столь же тихо.— Я не желаю убивать тебя, но, если такова моя судьба, то убью — для того чтобы выжить самому.

Ропот на трибунах стал громче — зрителям хотелось увидеть схватку непобедимых великанов, а не прислушиваться к тому, о чем там шепчутся двое гладиаторов.

Амин ухмыльнулся, обнажив два ряда мелких, кажущихся очень острыми зубов. Глаза его горели как угли.

— Ну, здравствуй, киммерийское мясо… И прощай.

Вдруг правая рука телохранителя легко, будто сжимала она не увесистую секиру, а невесомый прутик, взлетела по диагонали вверх. Стремительной холодной молнией мелькнул в воздухе смертоносный серп, нацеленный точно в горло Конана.

Конан ждал чего-то подобного: ведь неспроста противник остановился именно на таком расстоянии от него и не зря ухватился почти за самый конец рукояти своего оружия, лезвием, будто случайно, повернутого в сторону киммерийца. Как только напряглись мышцы Амина, северянин слегка отклонился назад — и вовремя: острая как бритва секира с едва слышным шипением пронеслась совсем рядом с кадыком Конана; он даже почувствовал легкое дуновение потревоженного воздуха. Но сила инерции увлекла тяжелое лезвие дальше — влево и вверх, немного развернув торс Амина, чем Конан не замедлил воспользоваться. Меч варвара блестящим разящим жалом метнулся вперед, целясь в правый, неприкрытый Щитом бок противника. Амин чуть-чуть отклонился влево, и клинок киммерийца вспорол лишь воздух. В тот же миг левая нога шахского телохранителя взлетела вверх, отточенным носом сапога готовая вонзиться в печень соперника. Однако ударилась она со звоном в Щит, которым северянин ловко пресек ее смертоносный полет.

Не сговариваясь, противники отступили друг от друга на два шага и замерли в выжидательных позах.

Над трибунами повисло гробовое молчание. Зрители не смогли уследить за тем, что произошло,— с такой стремительностью поединщики обменялись серией ударов,— но все понимали, что это была лишь разминка, проба сил, разведка боем, а настоящая схватка начнется только сейчас. Шах и Хашид напряженно смотрели на арену. Даже невозмутимый Ай-Берек с нескрываемым интересом следил за сражением.

— Смотри, Веллах! — Женщина в одежде жреца в волнении схватила спутника за руку.— Шлем! Ты видишь? Шлем на его противнике!.. Так кто же из них?..

— Тише, я просил же, тише,— яростно зашипел в ответ Веллах.— Ты все погубишь! Вижу я, все вижу… Подождем.

Амин улыбался и спокойно смотрел прямо в лицо Конану, широко расставив мускулистые ноги. Держа меч наперевес и слегка отведя щит в сторону, северянин устремил взор в пространство поверх головы противника. Он остерегался встречаться с гипнотизирующим взглядом туранца. Он понимал, что на этот раз ему противостоит не простой гладиатор, но воин, равный по силе, ловкости и хитрости самому варвару… Равный, если не превосходящий. И постарался собрать в кулак, воедино всю свою волю, умение и опыт. Понимал это и Амин; улыбка сошла с его лица.

Некоторое время соперники, как казалось публике, не шевелились, и на трибунах вновь зашелестел нетерпеливый, недовольный гомон. Откуда зрителям было знать, что оба великана уже сражаются… Ведь по малейшему движению хотя бы мизинца одного другой немедленно распознавал направление предстоящего удара и спешил подготовиться к нему; по особому напряжению мышц противника первый понимал, что его замысел разгадан, что наносить удар смысла нет, ибо он будет отбит, и расслаблялся; расслаблялся и второй, в свою очередь готовясь напасть неожиданно, но и его намерение угадывалось соперником…

Время шло, время кажущегося бездействия, один удар сердца, второй, третий…

Нервы не выдержали у Конана: он не любил неопределенности и всегда старался первым нарушить расстановку сил — чем бы для него это не обернулось.

Бросок вперед, молниеносный выпад (отбитый краем щита Амина), глухая защита, разворот.

Теперь туранец и киммериец поменялись местами, однако по-прежнему ни один из них не получил даже легкой царапины.

Оба понимали, что победить можно, только измотав противника серией стремительных атак и контратак, после чего нанести быстрый и неожиданный удар… Но никто не торопился начинать.

Амин шагнул вправо; как его отражение, шагнул влево Конан. Однако теперь солнце било северянину в глаза, и он сделал еще два шага влево, чтобы светило по-прежнему находилось сбоку. Амин повторил его маневр, сохраняя безопасное расстояние между ними. Каждый нерв киммерийца дрожал от напряжения в ожидании внезапного выпада, пронзительный взгляд туранца, казалось, обжигал его, проникал в мозг и без труда читал его мысли. «Наваждение,— мелькнуло у варвара в голове.— Он чары на меня насылает. Колдун?..»

Сборщики денег на трибунах сбились с ног: никто из зрителей не мог твердо увериться в победе именно своего избранника, и ставки возрастали непрерывно. То телохранитель оказывался на гребне волны ставок, то варвар.

Который из гладиаторов первым начал следующую атаку, не понял никто, даже, пожалуй, и сами бойцы. Просто арена вдруг озарилась яростным клубком ослепительно ярких зигзагов и вспышек — то отраженные лучи солнца на разящих лезвиях секиры и меча заметались по арене, и оглушительный звон стали наполнил арену — то непрестанно сталкивалось и скрежетало друг о друга оружие поединщиков, наносящих удары, за которыми человеческий глаз уследить был не в состоянии. Секира Амина чиркнула варвара по бедру, оставив на нем глубокий порез, тут же наполнившийся кровью; меч киммерийца оцарапал бок туранца. Ни один, ни другой боли не почувствовали.

Щитом Конан отбил очередную атаку, бросился вперед, целясь в грудь шахского телохранителя. Противореча всем законам инерции, секира моментально остановила свой полет и ринулась в обратном направлении, отражая выпад киммерийца. Чтобы не попасть под падающее лезвие, Конан пробежал еще два шага, оказался спиной к противнику и прикрыл мечом спину, подняв его за головой лезвием вниз. И тут же на его клинок обрушился сокрушительный удар; пальцы варвара на миг онемели. Он круто развернулся и щитом встретил следующий выпад противника. Звоном и искрами отозвалась сталь. Увидев, что шея Амина открыта, Конан с разворота описал кончиком меча плавную дугу, однако телохранитель будто того и ждал — клинок наткнулся на металлическую рукоять секиры и замер. Амин попытался щитом сбить киммерийца с ног, но тот, разгадав его намерение, резко выбросил вперед левую руку, на которую был надет его собственный щит; вновь над ареной пронесся холодный звон столкнувшейся стали.

Противоборцы на миг застыли: щиты прижаты друг к другу, оружие скрещено, лица сблизились почти вплотную.

— Свист твоего меча напоминает мне ветер в скалах,— сквозь сжатые зубы прошипел Амин, и его голос раскаленной иглой вонзился в мозг киммерийца.— Это хорошо: давно я не слышал столь виртуозного звука. Ты славный воин, и мне интересно играть с тобой в смерть.

— И жизнь, и смерть — игра. Так какая разница, во что играть? — по возможности равнодушно возразил Конан, хотя каждый его мускул вопил об отдыхе, а кровь все сочилась из нескольких неглубоких, но болезненных ран. Одно лишь придавало ему уверенности: по безволосому телу Амина обильно тек пот, а зловещее мерцание красных зрачков угасло. Оба устали, и оба сдаваться не собирались.

— Тогда поиграем еще,— ответил Амин и вдруг ослабил нажим левой руки…

— Давай же! Убей его! Разорви на куски этого дикаря! — в пылу азарта позабыв о должной невозмутимости, прорычал шах Джумаль, и кулаки его сжались.

Хашид также всецело был захвачен поединком. Не обращая внимания ни на что вокруг, он вперил свой взор в замерших на арене исполинов, мысленно приказывая своему рабу убить шахского прихвостня.

Ни один из двух высокопоставленных господ не смотрел на волшебника Ай-Берека. А зря: на лице последнего вдруг появилось выражение, будто он вспомнил что-то важное, потом отразилась крайняя обеспокоенность. Он открыл было рот, чтобы обратиться к своему повелителю, но видя, насколько тот поглощен зрелищем, замялся. Озабоченность на лице мага сменило выражение безотчетного страха.

— Но что будет, если победит другой? — прошептала Минолия, обращаясь к самой себе. Как и ее спутник, она не отрывала взгляда от залитой солнцем арены и не ждала от Веллаха ответа: ведь тот и сам не знал, что произойдет в таком случае.— Возможно ли, чтобы предсказание оказалось ложным?..

Веллах не слышал ее. И не услышал бы ничего, что б вокруг ни произошло. Все его внимание было устремлено на арену. Ведь от исхода поединка зависело существование не только горного монастыря, но и всего мира…

…Амин внезапно ослабил нажим левой руки — той, что сжимала щит,— и не ожидавший этого, зачарованный звучанием его голоса, Конан на миг потерял равновесие.

Туранцу этого оказалось достаточно: едва киммериец пошатнулся и непроизвольно сделал шажок вперед, чтобы удержать равновесие, как мощный удар под голень поверг его на песок.

Конан упал, перекатился на спину и продолжал катиться, пока, как он полагал, не оказался на безопасном расстоянии.

Ничуть не бывало: как только он попытался вскочить на ноги, в воздухе мелькнуло лезвие секиры непостижимым образом очутившегося рядом противника. Варвар взметнул над собой меч, и сталь вновь столкнулась со сталью.

Удары сыпались на северянина со всех сторон, он едва успевал отражать их — но в лежачем положении парировать выпады почти невозможно, а Амин не давал киммерийцу возможности подняться. К тому же киммериец упал к солнцу затылком, и десятки, сотни мельтешащих солнечных зайчиков на полированных пластинах вражеских доспехов мешали ему сосредоточиться на отражении атак. Вот перед глазами поплыли сине-белые круги, вот фигура противника превратилась в расплывчатую мозаику из ярких бликов, и он уже не понимал, не мог угадать, с какой стороны Амин нанесет последний, смертельный удар.

Трибуны взвыли в едином порыве; зрители понимали, что приближается момент развязки. Хашид на террасе издал яростный рык.

— Не сдаваться, проклятый варвар, не сдаваться! Ты должен победить!..— взревел он.

Видя, что его телохранитель вот-вот одержит победу, шах Джумаль разразился оглушительным хохотом.

Глава девятая

Сознание киммерийца отпрыгнуло на много лет назад. «Это называется «мельница»,— донесся из глубины воспоминаний призрачный голос.— Понятия не имею, когда ее придумали, но факт, что о ней мало кто знает. Смотри: очень важно, чтобы лезвие твоего меча находилось с правой стороны клинка противника. Уловил? Потом вытягиваешь меч горизонтально, вот так, проворачиваешь его влево, дальше, дальше, и — оружие противника улетает из его руки. Главное — это быстрота. Понимаешь? Один палец всегда слабее четырех, поэтому проворот ты обязательно должен делать влево: большой палец противника не сможет удержать меч…»

«Мельница» — прием, которому научил Конана один бритунский солдат, когда они оба томились в гиперборийском плену. Прием настолько сложный, насколько же и опасный: одно неверное движение или малейшая заминка грозит немедленной смертью тому, кто применяет его. Вот почему мало кто из даже очень опытных воинов владеет им, и он остается мало кому известен. Однако северянин за время плена и под руководством бритунца в совершенстве изучил «мельницу», тренируясь на палках в перерывах между изнурительной работой в каменоломне.

С тех пор Конан еще ни разу не использовал его. Впрочем, мышцы варвара и без помощи разума помнили нужную последовательность движений… И теперь когда секира Амина, подобно змее из холодного огня' обрушилась на него, меч, зажатый в правой руке, почти самостоятельно отбил удар и моментально скрестился с ней, оказавшись с правой стороны. Выпад, вращательное движение кистью,— сияющий полукруг стали клинка,— захват, и секира, выдернутая из ладони Амина сокрушительным рывком, отлетает на десять шагов в сторону!

— Светлейший господин,— раздался хриплый голос, перекрывающий рев толпы на трибунах и рев правителей на террасе,— прикажи остановить поединок! Чем бы он ни закончился, городу грозит опасность…

Сатрап повернул к Ай-Береку искаженное гневом лицо.

— Молчать! Ты мешаешь нам! После, после!..— И он снова обернулся к арене.

Не ожидавший такого поворота событий, Амин на миг растерялся, и Конан, вложив в это движение весь свой гнев, все свои силы и жажду жизни, пнул телохранителя обеими ногами в живот. Туранец отлетел в сторону и рухнул навзничь.

Увы, в пылу сражения Конан позабыл, что имеет дело с противником, вооруженным не прямым мечом, а секирой с лезвием в виде полумесяца. Поэтому, когда рывок выдернул смертоносное оружие из руки Амина, клинок киммерийца застрял в месте соединения этого «полумесяца» с рукоятью. Рукоять же, увлеченная инерцией, совершила молниеносный оборот в воздухе, и меч северянина тоже был вырван из его руки.

Оружие обоих поединщиков упало шагах в пяти от них.

Мгновенно вскочив на ноги, Конан увидел, что и Амин уже поднялся. Глаза туранца вновь вспыхнули нереальным оранжевым огнем; из его гортани донесся угрожающий воющий хрип, от которого похолодело в сердце Конана. «Это не человек,— внезапно понял он.— Это демон!»

Оба гладиатора понимали, что добраться до своего оружия без помех они не смогут.

Конан отбросил в сторону щит и показал туранцу пустые ладони. Амин, поколебавшись, также отшвырнул свой щит и гневно ударил закованным в сталь кулаком правой руки о ладонь левой.

Настал час рукопашной, и на осторожные, «прощупывающие» удары ни у одного, ни у второго уже не хватало терпения; одна лишь жажда выиграть схватку исключительно ценой жизни врага заполонила их мозг.

Кулак Амина выстрелил в голову Конана. Киммериец отклонился и пнул коленом в незащищенный живот противника. Туранец пошатнулся, однако устоял на ногах. Следующий незамедлительный удар локтем северянина пришелся по скуле Амина. Голова шахского телохранителя мотнулась, и он быстро отступил на шаг. Вихрем метнувшаяся нога в снабженным острием сапоге вонзилась Конану в бок; показалась кровь. Конан охнул, но удержал вертикальное положение, молниеносно перехватил голень врага, крутанул — и Амин рухнул на землю. Откатился в сторону, вскочил, согнул колени и принял защитную стойку.

Зрители неистовствовали. Никогда доселе им не приходилось видеть битву двух словно бы сошедших на землю богов.

— Умоляю остановить бой! — вновь, уже громче заговорил Ай-Берек, и голос его дрожал от ужаса.— Повелитель, ты не понимаешь…

— Вон с террасы! — заорал Хашид.— Еще слово, и я прикажу бросить тебя в подвал к тиграм!

— Бей! Бей! Бей! — с каждым судорожным выдохом вырывалось из горла побагровевшего от азарта шаха. Перепалки сатрапа и мага он даже не заметил — столь поглощен был Джумаль зрелищем.

Звуки ударов с арены доносились аж до самых верхних рядов трибун, перекрывая гул толпы.

Конан отразил скрещенными руками очередной удар металлическим кулаком, но сила этого удара была столь велика, что киммериец кубарем покатился по песку. Не дав ему возможности подняться, Амин прыгнул на спину северянина и схватил его за горло. Сжал, будто в стальных тисках, перекрывая доступ воздуха к молящим о вдохе натуженным легким. На затылок киммерийца капала кровь с разбитого лица противника. Он сумел извернуться и скрестил ноги на торсе туранца. Напрягся, выгнулся дугой, рывком перевернулся, подмяв Амина своим нешуточным весом. Вжал коленями вооруженные стальными перчатками руки телохранителя в песок. И принялся немилосердно, со всей силы, непроизвольно хэкая при каждом взмахе, лупить туранца по голове. Летела во все стороны кровь противника, смешанная со слюной.

Ай-Берек бессильно сжал кулаки. Он всегда исполнял все распоряжения своего повелителя, ни разу не нарушил его приказа… но кто же мог знать? Только что маг вспомнил о давнем, почти забытом предсказании. «Когда Черная Сила уничтожит себя самое, узрит взирающий черный свет. И приуготовится к Неминуемому». О том, что произойдет дальше, Ай-Берек боялся даже подумать.

Нет, поединок необходимо остановить — пусть и ценой жизни раба. Шлем Древних не должен пасть с головы своего хозяина. Временного хозяина. Волшебник поднял руки и зашептал заклинание, возвращающее Конана обратно в кокон магической паутины.

— Хашид, прекрати это! — закричал шах Джумаль.— Останови! Он же убьет его!

— Убьет?! — не отвлекаясь от происходящего на арене, в запале захохотал сатрап.— Убьет?! Убей, раб! Убей туранца!

Шах схватил Хашида за плечо и рывком повернул к себе, вплотную приблизив к нему налитое кровью лицо.

— Останови поединок, Хашид! — прорычал он.— Не то я сам убью тебя!

— Ни за что! — вырвался сатрап.— Или ты не желаешь признать, что проиграл? Моя победа, и смарагд мой! Прочь руки, туранская собака! Твой беспомощный слуга уже труп!

— Слуга? — задохнулся шах и выкрикнул в полную силу своих легких: — Это мой сын!

Итак, уговор был нарушен, и слово сказано.

* * *

Это был первый раз, когда Амин столкнулся с противником не только равным ему, но и в чем-то превосходящим. Он привык всегда побеждать — пусть с трудом, пусть ценой собственной крови, но — побеждать. Однако сейчас он понял, что может и проиграть. И не только проиграть, но и погибнуть от руки бешеного, неукротимого, никому не известного раба… и паника впервые за всю его жизнь закралась в сердце. Удары каменных кулаков обрушивались на лицо Амина со всех сторон, и он уже ничего не мог с этим поделать; голова его безвольно моталась из стороны в сторону, в ушах стоял оглушительный звон. Амин дернулся несколько раз, пытаясь вырваться из железной хватки киммерийца, но тот продолжал молотить его со скоростью и неутомимостью урагана. И тогда Амин сдался. Перестал сопротивляться. Приготовился к смерти. И тогда пробудились черные силы, что помогли зачатию шахского сына. — Вот оно! — не в силах сдержаться, крикнула Минолия, указывая рукой на арену.— Предсказание сбылось, Веллах! Древние возвращаются!.. В общем шуме на трибунах никто не услышал ее. Конан уже не думал ни о чем. Он превратился в бешеного зверя, цель которого одна: убить. И он бил, бил, бил, ощущая, как слабеет напряжение мышц подмятого под ним тела, как мотается, точно у тряпичной куклы, голова противника.

И лишь почувствовав, что Амин уже не сопротивляется, не реагирует на удары, Конан остановился. Посмотрел на распростертого под ним врага.

Глаза Амина были распахнуты, на белках сверкали прилипшие к ним песчинки. В широко открытом рту стояло черное озерцо крови. Из глубин исполинского тела туранца вдруг послышалось утробное урчание, розовым пузырем вспенилась кровь на губах, и все окончательно стихло.

Амин был мертв.

Конан сорвал с головы поверженного гладиатора Шлем, пошатываясь, встал на ноги, высоко поднял его над головой и издал оглушительный, прокатившийся над трибунами подобно раскату близкого грома победный рев, выгоняя из тела остатки боли, напряжения и ярости; рев, в котором слились воедино черная радость победы, гнев к своим мучителям, беспомощность перед колдовской паутиной. Вот сейчас на него вновь опустится беспросветная мгла, и он вновь погрузится в бездну беспамятства —до следующего боя…

Вокруг оглушительно ревело людское море. Зрители, вскочив со своих мест, вопили что-то, размахивали руками; проигравшие свои ставки выкрикивали в адрес Конана злобные проклятия, и ликующе горланили те, кто выиграл.

— Великолепный бой! — воскликнул Хашид, аплодируя.— Ве-ли-ко-леп-ный! Никогда не видел ничего подобного! Не так ли, мой друг? — Он повернулся к Джумалю, но тот не слышал ничего. Вцепившись в перила, ограждающие террасу, шах остекленевшими глазами смотрел на труп своего телохранителя; челюсть его отвисла. До сих пор он не мог поверить в то, что произошло. Ведь Амину не было равных ни на земле, ни в преддвериях Мира Демонов!..

Хашид отмахнулся от оцепеневшего гостя и обернулся к Ай-Береку.

— Давай, колдун, плети свою паутину. Пора нашей птичке обратно в клетку… Эй, что случилось?..

Лицо и губы Ай-Берека были серыми. Поглощенный боем Хашид не знал, что волшебник уже трижды пробовал опустить на раба магическую сеть… Тщетно.

Не обращая внимания на слова своего господина, колдун перевел взгляд на Джумаля.

— Ответь мне, великий шах. Твой телохранитель… Твой сын был… не совсем человек, да? — тихо, почти спокойно проговорил он, но в его голосе проскользнуло нечто такое, что заставило сердце Хашида беспричинно сжаться — будто его коснулись незримые ледяные пальцы.

— Да,— столь же тихо ответил шах, не отрывая взора от арены.— Да.

— Что тут происходит, Иштар забудь о вашем доме?! — рассердился Хашид.— Почему раб по-прежнему на свободе?

— Боюсь, у нас появились крупные неприятности, мой господин.— Ай-Берек нервно кусал нижнюю губу.— Очень крупные.

Некоторые очевидцы потом рассказывали, как труп поверженного гиганта на миг окутался голубоватым маревом и из его тела выстрелил в небо узкий пучок черного света. Впрочем, они не сумели внятно объяснить, что это означает—«черный свет», и не могли даже с уверенностью утверждать, что все это им не почудилось, ибо после того, как гладиатор-победитель огласил арену воплем триумфа, события приняли вовсе уж неожиданный оборот.

Глава десятая

Странной метаморфозы с телом Амина киммериец не видел — не до того было. Почему он все еще на воле, почему колдовская паутина до сих пор не окутала его своим черным коконом, варвар не знал, и не было времени разбираться в этом.

Едва сообразив, что у него появилась пусть ничтожная, но все же возможность спастись, киммериец стремительно огляделся. Единственный способ покинуть арену, окруженную высоченной, сложенной из необработанных каменных блоков стеной,— через зарешеченные выходы, из которых на песок выталкивают гладиаторов. Но решетки опущены, и за ними уже толпятся вооруженные охранники!

Нахлобучив трофейный Шлем на голову, Конан стремглав метнулся к ближайшей стене. Зазоры между блоками были совсем крошечными, но выбирать не приходилось; на ходу сунув меч за пояс, киммериец нашарил пальцами едва заметные щели и со всей возможной прытью полез вверх. По расположенным над ним трибунам прокатилась волна испуганных криков и зрители бросились врассыпную. Началась давка.

— Мой государь,— скороговоркой произнес Ай-Берек,— этого человека необходимо немедленно остановить. У нас нет времени на обсуждение, однако поверь мне. Душой и телом я служу тебе вот уже восемь лет и пока ни разу не дал повода усомниться в моей верности. Так выполни мою просьбу: незамедлительно убей этого раба. Заколи его, застрели, сожги, удуши… Что угодно, но он не должен выбраться за пределы арены.

Никогда еще сатрап не слышал от обычно исполнительного, молчаливого и послушного мага столь категоричных суждений… Однако Хашид ни за что бы не стал правителем города и не смог бы столь долго удержаться на этом– посту, если б не умел слушать других — даже если эти другие в своих просьбах проявляют вопиющую настырность.

Властным жестом он подозвал слугу и отдал ему несколько коротких распоряжений. Слуга поспешно бросился исполнять их.

— Ну? — обернулся сатрап к Ай-Береку.— Может быть, сейчас ты расскажешь мне, что случилось и почему раб все еще не окутан твоим хваленым заклинанием?

Рывком перекинув тело через гребень стены, окружающей арену, Конан выпрямился.

Зрителями завладела паника: шутка ли — непобедимый гладиатор, свирепый зверь, чье призвание убивать себе подобных, вырвался на свободу и теперь находится совсем рядом с ними, добропорядочными гражданами Вагарана! Вне себя от страха перед кровожадным дикарем, публика сломя голову ринулись прочь с трибун. В проходах образовалась пробка; люди падали на ступени, бегущие за ними следом давили упавших; толпа напирала, к крикам ужаса примешивались стоны и хрипы погребенных под ногами спасающихся бегством зрителей.

Конан обращал внимание на людской водоворот только постольку, поскольку он возник на его пути. Дорога к выходу — вот что занимало мозг северянина. Но недавние зрители столь популярного представления в один миг превратились в стадо беспомощных, обезумевших от страха перед близостью волчьей стаи овец; все выходы оказались закупорены человеческими телами, и проникнуть наружу Конану не было никакой возможности.

На всякий случай — а вдруг получится? — Конан поднял над головой меч, издал по возможности устрашающий вопль и бросился в самую гущу толпы.

Он рассчитывал, что зрители, еще больше испугавшись неукротимого дикаря, бросятся врассыпную и, таким образом, откроют ему дорогу к выходу с трибун.

Однако он ошибся: его поступок вызвал лишь новый приступ ужаса у простых горожан. Те, что находились поблизости от северянина, попытались скоренько исчезнуть в толпе, но, спотыкаясь и падая, смогли отдалиться от киммерийца самое большее на десять шагов — столь плотной была толпа зрителей.

Размахивая мечом и выкрикивая проклятия, Конану буквально по головам удалось подняться лишь на восемь рядов вверх по трибуне, но потом колышущееся людское море превратилось в бушующую стихию, и он едва не потонул в ней.

Конечно, если б северянин пустил в ход свой меч, то, пожалуй, за пять-шесть ударов сердца он сумел бы расчистить себе путь к выходу… Но варвар не мог, не хотел и не умел убивать беззащитных обывателей. И поэтому ближайший выход с трибуны был для него неприступно закупорен людской массой.

Конан беспомощно оглянулся.

Решетки, только что закрывающие вход на арену, уже были подняты, и десяток воинов в кожаных доспехах выбежало на песок, а с противоположной стороны, со стороны выхода с трибуны, изрыгая ругательства в адрес неуклюжих, неповоротливых зрителей, сквозь толпу продирались пятеро охранников. Решение необходимо было принять мгновенно.

И Конан спрыгнул обратно на песок ненавистной арены.

Ближайший к Конану воин метнул сеть, но киммериец поймал ее на лезвие тут же выдернутого из-за пояса меча и резким движением рассек надвое. Не дав времени опомниться остальным, он, как вихрь, пронесся сквозь группу солдат, и четыре трупа присоединились к компании Амина, а клинок северянина окрасился багровым. Около выхода с арены никого не было; Конан метнулся туда.

Слишком поздно солдаты поняли, что именно замыслил неукротимый раб, и бросились следом; однако момент уже был упущен.

Варвар ворвался в узкий проход. Еще один охранник застыл около блока с медной крестовиной, при помощи которой поднимали и опускали решетку. Не успел он сообразить, что происходит, не успел открыть рот для крика, как могучим ударом рукоятью меча Конан отбросил его к противоположной стене, а едва тело потерявшего сознание воина коснулось земляного пола, он перерубил толстый канат блока, и перед самым носом преследователей с лязгом упала тяжелая решетка.

— Придется вам повозиться, ребята,— сказал киммериец и побежал по темному коридору, прочь от арены, навстречу неизвестному.

По обеим сторонам располагались каморки с дверями из толстых металлических прутьев — очевидно, в них своего выхода на арену дожидались другие обреченные на бой гладиаторы. Сейчас эти камеры пустовали.

Впрочем, не все: около одной Конан резко остановился, и женщина, стоящая у самой двери, резко отпрыгнула в глубь своей темницы.

— Клянусь Кремом, женщина-гладиатор! — пораженно воскликнул северянин.— Многое я повидал на своем веку, но такого…

Двумя ударами меча он сбил тяжелый кованый замок и распахнул камеру.

— Выходи, да побыстрее.

Он шагнул внутрь. Женщина глядела на него исподлобья. Несколько неглубоких ран на ее теле были неумело перевязаны какими-то тряпицами, уже пропитавшимися кровью; Конан понял, что она совсем недавно побывала на проклятой арене… и, судя по всему, ушла оттуда победительницей. Он хмыкнул. Воительница, подумать только!

— Ты знаешь, где выход отсюда? — спросил он и, поскольку женщина не шевелилась, добавил, протянув ей ладонь: — Эй, ты меня слышишь? Выход в какой стороне, я спрашиваю?

С быстротой молнии мелькнула тонкая, но сильная рука, и киммериец, зашипев от внезапной боли, непроизвольно отскочил назад. На запястье наливались кровью четыре глубокие царапины.

— Ах ты, сучка когтистая! — удивленно воскликнул он.— Царапается еще! Ну и сиди тут, дожидайся солдат — они скоро подойдут.

В самом деле, из глубины коридора раздался натужный скрип — общими усилиями преследователям удалось поднять решетку.

Больше не обращая внимания на бешеную девку, Конан выскочил из темницы и побежал дальше по коридору.

* * *

Петля поворота. Короткий отрезок прямой, озаренный вливающимся с улицы светом. Двое солдат торопливо выскакивают за оканчивающую коридор обитую И железом дверь, прикрывая ее за собой, но даже не пытаясь закрыть.

Стремительный бросок. Варвар рвет на себя массивную ручку в виде орлиной головы и выскакивает наружу. Ага, понятно, почему не стали запирать выход из коридора!

Задний двор с коновязью для лошадей, отсеченный от внешнего мира высокой стеной и предусмотрительно запертыми на засов воротами, был буквально запружен солдатами. Вероятно, здесь окончания представления поджидал отряд для сопровождения гладиаторов в казармы или для охраны какого-нибудь вельможи. А, ладно, какая разница, коли он нарвался именно на них, значит, и продираться придется именно через них. Причем, немедля — вот-вот сзади навалится еще одна стая шакалов.

Застывшего рядом с дверью варвара-гладиатора и ощетинившийся копьями и саблями полукруг разделяло пять шагов, которые воины могущественного сатрапа Хашида не решались пройти. Зато Конан не мог позволить себе такую роскошь, как выжидание.

В этом, имеющем скорее хозяйственное, нежели стратегическое значение, дворе, кроме лошадей и солдат нашли временное и постоянное пристанище разнообразные предметы, большие и не очень, используемые или постепенно превращающиеся в хлам. И среди них — громоздкая колесница с впечатляющими своей величиной колесами, предназначавшаяся, очевидно, для парадных выездов. Длинные оглобли ее лежали, уткнувшись в песок, совсем близко от распахнутой двери и, значит, от Конана.

И варвар шагнул не к принявшим боевые стойки воинам Хашида, а к оглоблям колесницы, одновременно затыкая меч за пояс.

Подхватив круглые жерди, уперев концы в грудь, Конан всей своей внушительной массой навалился на них. Колеса в человеческий рост величиной лишь покачнулись. Киммериец дернул оглобли на себя. И так не переставая: вперед — назад, вперед — назад… Опомнившиеся солдаты, взбадривая друг друга криками, бросились на взбунтовавшегося гладиатора. А в это время Конан добился своего — колеса описали полный круг, тяжелая повозка сдвинулась с места.

Вздувались жилы на ногах и на толкающих оглобли руках в стремлении как можно сильнее оттолкнуть тело, скорее и быстрее разогнать деревянную громадину. Рванувшиеся было к гладиатору солдаты налетели на массивные борта развернувшейся к ним колесницы. Кто-то, оглушенный, упал на землю, по кому-то проехало колесо, вдавливаясь в тело всей тяжестью того, что оно несло на себе, задние напирали на передних и сами оказывались сбиты теми, кто в испуге ринулся обратно — лишь бы подальше от тяжеленной повозки. Конан протаранил ряды преследователей и повернул свое необычное оружие к стене, чтобы вдоль нее, сметая все препятствия, подойти к воротам, открыть их и… Ну, что будет, то будет.

План бы удался, будь перед ним какой-нибудь сброд, а не солдаты регулярной армии, уж чему-чему, а возвращать самообладание и подавлять в себе смятение все-таки обученные. Растерявшись было от неожиданного поворота событий, охотники за гладиатором быстро сориентировались и, предоставляя свободный проезд колеснице, уже не мешая друг другу, бросились вдогонку силачу, дабы атаковать его незащищенную спину. Конан оглянулся — вот-вот погоня настигнет его. Он бросил оглобли. Проехав по инерции совсем немного вперед, колеса увязли в песке. Конан выхватил меч из-за пояса, обернулся к преследователям. Что ж, на мечах так на мечах. Хотя, впрочем… Киммериец воткнул свой двуручный в песок.

Вдоль стены, рядом с которой замер Конан, валялся всяческий мусор, стащенный туда, где он не так мешает до тех пор, пока кто-то не заметит безобразия и не отдаст распоряжение вывести все подчистую на свалку.

Могучий варвар ухватился за замеченную им и изменившую его намерения кузнечную наковальню — видимо, неподалеку располагалась и кузница — выпрямился, держа этот железный, убийственно тяжелый монолит на руках, чуть повернулся всем корпусом и вытолкнул свой ужасающий снаряд в набегающих вооруженных людей.

Треск от разлетающихся вдребезги щитов, хруст ломаемых костей, перезвон металла смешались с воплями ужаса и хрипом агонии. Раненые и перепуганные мешали своей панической суетней храбрым и рассвирепевшим. И надо всем этим прозвучал раскатистый, необузданно дикий, вбивающий страх в уши врагов боевой клич сынов Киммерии. Выдернув меч из песка, Конан вклинился в мешанину вагаранских солдат.

Варвару было настолько же легко знакомить вражеские тела с уже пролившей реки крови сталью, направляемой его безжалостной рукой, насколько воинам Хашида тяжело было справиться с обуявшим их ужасом перед диким зверем, вырвавшимся на свободу. И беспомощная толкотня лишь превращала солдат в удобные туши для разделки. Наконец, оставшиеся в живых после ураганного натиска разъяренного гладиатора брослись наутек, врассыпную, кто куда. Конан не стал гоняться за ними по двору, а, развернувшись, побежал к запертым воротам. У тех, кто осмелился встать на его пути, надеясь то ли на свою боевую подготовку, то ли на содействие местных богов, варвар выбивал жизнь одним, максимум двумя ударами меча.

У самых ворот его уже никто не ждал. Летит в сторону запирающий брус, створки расходятся в стороны. Город. Какая-то площадь, множество людей… Кром! Как он не подумал об этом! Коновязь, лошади! Ну, ради них можно и вернуться.

В оставленном было киммерийцем дворе, как раз у дверей, ведущих в помещения для содержания гладиаторов, происходило что-то странное. Взмывали и опускались сабли, падали на песок вагаранцы. Конан бежал к коновязи, не выпуская из виду непонятное столпотворение. И был на полпути к цели, когда понял, в чем дело. Мелькнули очертания женского тела, черные пряди, стянутые ремешком, хорайская сабля в изящной руке. «Поди же ты! — изумился киммериец.— Вырвалась, саблю отняла… Э, выходит, и моих преследователей она того… Ну дает! С кучей мужиков бьется, с солдатами, не с кем-нибудь… и до сих пор жива!»

Варвару пришлось ненадолго отвлечься от наблюдений за необычной женщиной и от своего стремительного продвижения к коновязи, чтобы разрубить двоих солдат, набравшихся храбрости броситься ему наперерез. После чего…

Не в первый раз он следовал не велению здравого смысла, а своему странному для обыкновенных людей представлению о чести. Согласно которому он сейчас не мог не поспешить на помощь женщине, хотя та единожды уже отказалась ее принять, а следы этого отказа не скоро сойдут с руки северянина.

— Ко мне лицом, сукины дети! — Физиономии обернувшихся на этот рык вагаранцев перекосило от злобы и страха.

Свирепый дикий зверь вернулся. И вновь его огромный безжалостный меч неуследимо мелькает в воздухе, обрушивается градом ударов, вспарывает кольчуги, разносит щиты в щепы, вбивает пытающиеся остановить его сабли в тела их обладателей. И опять привыкшие к безропотному подчинению, отвыкшие за праздной жизнью от смертельных схваток солдаты городского гарнизона не выдержали бешеного натиска одиночки и кинулись наутек.

Между Конаном и безымянной воительницей, с ног; до головы покрытой кровью, но живой, осталось на песке больше дюжины убитых и раненых вагаранцев. Опасная незнакомка вперила в своего непрошеного освободителя взгляд, полный злобы, губы кривились и дрожали, портя вполне смазливое личико. Ждать, что именно на сей раз выкинет сумасбродная гладиаторша, киммериец не собирался. Помог и помог, пускай теперь делает, что хочет: или вместе с ним к лошадям — и прочь отсюда, или хоть к черту в пасть. Северянин повернулся к женщине спиной и побежал к коновязи. На сей раз никто ему не препятствовал.

«Хорошо еще, что эти болваны без луков,— мимоходом подумал варвар.— Но вот в погоню лучников снарядят непременно».

Конан выхватил взглядом среди привязанных и предусмотрительно оседланных лошадей крупного гиперборийского жеребца. Отвязал, вскочил в седло и увидел, как рядом на быстроногую офирскую кобылу легко и уверенно, будто заправская кавалеристка, запрыгивает его неожиданная спутница. Вконец растерявшиеся солдаты даже не пытались помешать гладиаторам-беглецам покинуть двор через распахнутые ворота. Вагаранцы столпились вдоль забора на противоположной от коновязи стороне и обсуждали детали предстоящей погони.

Всадник и, чуть позади, всадница вырвались на прилегающую к арене площадь неизвестного им обоим Вагарана, пересекли ее неистовым галопом, заставляя горожан испуганно броситься в разные стороны, и свернули на первую попавшуюся улицу. Конан прикинул, что куда бы они ни направились, в конце концов непременно должны уткнуться в опоясывающий этот (как, впрочем, и любой другой) город стену. А направившись вдоль нее, они рано или поздно отыщут ворота. Днем ворота открыты, если, конечно, весть об их бегстве не достигла стражников, охраняющих вход-выход, и тогда они сумеют убраться из этой мышеловки под названием Вагаран. Ну а если достигла, то ворота заперты, и… И на месте разберемся, решил киммериец.

Узкая извилистая улица, по которой они неслись, оставляя позади себя завесу пыли, была почти пустынна. Редкие прохожие шарахались от них, жались к белым глиняным заборам, сплошной стеной идущим по обеим сторонам.

Конан нещадно нахлестывал жеребца. Его спутница не отставая держалась сзади. В ответвляющиеся уж совсем тесные переулки они не сворачивали — там пришлось бы перейти на шаг.

Поворот, еще поворот. Варвар резко осадил жеребца, заставив того взмыть на дыбы. Всаднице пришлось поступить так же. Улица обрывалась тупиком, утыкаясь в очередную белую стену.

— Назад! Сворачиваем в переулок! — закричал Конан и натянул повод. Женщина последовала его примеру. Впрочем, что тут еще придумаешь…

До переулка добраться им не удалось, они достигли лишь первого поворота и увидели, что из-за него накатывается волна сверкающих доспехами всадников.

«Погоня, проклятие! Шустро они!» Раздумывать больше было не о чем, приходилось вновь поворачивать. И вот они снова в тупике.

—Делай как я!

Конан замедлил аллюр жеребца, подвел его к самому низкому забору, остановился. Бросив поводья, встал на седло, оттолкнулся и прыгнул. Ухватившись руками за выступы глиняной ограды, подтянулся, закинул на гребень ноги и оказался наверху толстостенного забора.

— Давай, красотка! Кром тебя побери, чего ты ждешь?

Конан зазывающе махал рукой, показывая глупой бабе, что нужно сигать через ограду, пока не нагрянули лучники, а то и арбалетчики, которые вмиг расстреляют беглецов как куропаток. Но странная женщина медлила, гарцуя на лошади между стен их ловушки. Ладонь ее чересчур решительно сжимала эфес сабли, отведенной в сторону, словно она собиралась принять бой.

«А ведь с ней, с дуры, станется,— разозлился киммериец.— Вот ведь напасть на мою голову! Мало будто собственных забот. Кром, ну почему бабам дома не сидится?!»

Хуже всего было то, что Конан не мог бросить эту ненормальную, оставить ее одну против, разумеется, многочисленной и, конечно же, до зубов вооруженной солдатни. Неужели придется ввязываться в ненужный, почти без надежды на победу бой в глухом уличном тупичке?

Но, видимо, одна и, вероятно, последняя крупица здравого смысла все-таки сохранилась в головке, украшенной черными волосами. Воительница наконец решилась, опустила саблю, подъехала к ограде, на которой восседал мужчина с длинным мечом, положенным на колени, и, проделав все то же, что немногим раньше сделал Конан (а получилось у нее даже ловчее,— с удивлением отметил варвар), очутилась рядом на гребне широкой глиняной стены.

Они спрыгнули вниз, в густые кусты какого-то сада,подступающего вплотную к ограде. И вовремя: в тупик, где они бросили своих лошадей, влетел отряд ва-гаранских солдат, каждый из которых держал наизготовку арбалет, приготовившись нажать на спуск, едва покажутся беглецы.

Недавние гладиаторы продирались сквозь кусты, огибали деревья, перебирались через высокие ограды, перескакивали через невысокие, уходили в сторону от возникающих то там, то здесь домов и иных построек. Если и бросился кто за ними в погоню, то давно потерял след в лабиринте похожих друг на друга садов, домов, цветников, сараев, заборов…

Пора было подумать и о передышке. Дать, наконец, роздых рукам и ногам, осмотреть раны, собраться с мыслями и решить, как быть дальше. Вскоре Конан выбрал место, удобное во всех отношениях для них, желающих отдохнуть и не быть обнаруженными беглецов.

Киммериец опустился на траву крошечной полянки, скрытой от взглядов густыми кустами жасмина, отходящими полукругом от невысокой и вдобавок полуразрушенной каменной ограды. Сквозь просветы в сплетении ветвей и листьев хорошо просматривался добротный двухэтажный дом, стоящий на значительном удалении от найденного беглыми гладиаторами укрытия; любое движение возле него сразу будет замечено ими. За оградой простирался заросший, заброшенный сад, в котором, в два счета перескочив развалены стены, в случае чего можно укрыться.

Спутница северянина, не отставшая от него и не запыхавшаяся, несмотря на продолжительный стремительный бег, вылетев вслед за мужчиной на укромную полянку, замерла в нерешительности. Ее лоб прорезала задумчивая складка. Видимо, женщина мучилась вопросом: оставаться ли ей дальше с этим варваром или пришло время разойтись разными дорожками?

Тем временем Конан, сидя скрестив ноги на мягком зеленом ковре травы, положив меч перед собой, осматривал и ощупывал тело. «Ерунда, царапины, заживет»,—подвел он итог осмотру… Хотя будь на его месте обычный человек, не воин, или даже воин, но за плечами которого не громоздилось бы неисчислимое количество битв, схваток, потасовок, а с ними и всевозможных повреждений, или даже будь на его месте просто цивилизованный человек, не привыкший доверять своему телу самому заботиться о заживлении ран, уповающий на эликсиры, примочки и советы ученых лекарей — так вот этот другой человек пришел бы в сильное беспокойство за свои здоровье и жизнь, узрев на коже столько следов, оставленных туранским и вагаранским оружием.

Меж тем женщина сделала свой выбор: она устроилась на другом краю маленькой поляны. Села, подобрав под себя ноги, положив трофейную саблю рядом, так, чтобы в случае надобности не потерять ни мгновения и схватить ее.

Теперь Конан подверг осмотру меч и изучал его куда более тщательно, нежели порезы на коже. Лезвие требовало заточки — живого места нет, одни зазубрины и щербинки, за которые благодарить в первую очередь следовало того борова с арены. Хорошо б пройтись по режущей кромке вон тем, например, обломком каменной ограды, да получаемый при этом звук, если достигнет чьих-нибудь ушей, насторожит, чего доброго, разожжет любопытство. А вот звук голоса далеко не каждого встревожит — мало ли кто забрался в кусты и шепчется. Влюбленные, допустим. Улыбка непроизвольно растянула губы киммерийца: да уж, нечего сказать, здорово они смахивают на милующуюся парочку. Просто поговорить — и то вряд ли удастся. Эта дикая кошка небось выловлена в непроходимых лесах, где обитала вместе со своим малочисленным нелюдимым родом, говорящим на одному ему ведомом наречии и не подозревающем о том, что есть другие народы, другие языки… Конану конечно приходилось встречаться с племенами воинственных женщин — в Гиркании и в Черных Королевствах, но еще никогда доселе он не видел столь искусных наезниц… Хотя, с другой стороны, возразил он себе, может, она уже давно в плену, возят ее по аренам разных городов, научилась кой-чему.

— Впрочем, какое мне до этого дело. Наплевать, кто она и откуда.— Незаметно для самого себя Конан заговорил вслух. Негромко, но и не шепотом.— Лишь бы в самый неподходящий момент, если потащится за мной и дальше, не путалась под ногами. Глупости бы всякие не вытворяла.

«Женщина из непроходимых лесов» сидела все в той же позе. Глаза были прикрыты, оставались лишь узкие щелочки, сквозь которые она наблюдала за Конаном и за окружающим. Ну кошка, ни дать ни взять! Выражение ее лица не изменилось и тогда, когда Конан заговорил вслух.

— Жаль, тебе не объяснить, что я собираюсь делать дальше,— продолжал Конан, усмешливо взирая на товарища по оружию.— Впрочем, план простой. Надеюсь, и так сообразишь, что я делаю и зачем.

— А ты попробуй объяснить. Вдруг я пойму, грязный варвар.— Глаза той, что сидела напротив, широко раскрылись, уже не скрывая прячущийся в глубине гнев.

— Ого, да ты говорящая! — Изумление и радость прозвучали в возгласе Конана. Конечно, «грязный варвар» — не самое ласковое прозвище, достававшееся ему от женщин, но теперь есть хотя бы с кем словом перемолвиться в этом городе ублюдков.— У нас с тобой вроде одна цель — вырваться из кучи дерьма, в которой живут одни недоноски и бормочущие заклинания выродки. Значит, предстоит еще побегать вместе. Меня зовут Конан из Киммерии.

— Тебе не повезло, Конан. Ты родился одним из тех презренных, самодовольных, напыщенных, глупых, свиноподобных созданий, что именуют себя мужчинами и которые недостойны называться людьми. И мое имя тебе не узнать и под пытками.— Голос воительницы можно было назвать сладкозвучным, если б его не портили напряженные нотки ярости.

— Какие пытки,— пожал плечами киммериец.— О чем ты, женщина? Однако, надо признать, твоя речь не походит на речь дикарки из Черных Королевств. В каких краях, скажи хотя бы, водятся такие веселые женщины? Я бы к вам в гости наведался…

Конана забавлял их разговор, поскольку заняться было больше нечем. Поэтому он легко сносил все оскорбления в адрес себя и себе подобных.

— Там, где боги расставили все по своим местам и где торжествует справедливость. Где самцам дозволяется делать не более того, что они заслуживают. Не более, чем родиться, вырасти, откормиться, оплодотворить и умереть…

— А, постой, постой. Уж не из того ли ты племени свирепых женщин, которых именуют амазонками? Много слухов о них ходит по миру…

Женщина-гладиатор вскочила, угрожающе сжимая эфес вагаранской сабли.

— Ты насмехаешься, грязный варвар! — Глаза ее разве что не извергали черные молнии.— Вставай! Сейчас ты на своей шкуре испытаешь нашу свирепость!

— Ничего не имею против,— спокойно сказал Конан.— Только давай для начала нашими клинками отблагодарим здешних обитателей за гостеприимство и выберемся из этого гнусного городишки. А уж после, если пожелаешь…

Черноглазая женщина шагнула к сидящему мужчине.

— Я желаю здесь и сейчас. И тебе не отвертеться, варвар. Или ты сам раскроишь себе череп, или будешь защищаться. А напоследок я скажу тебе, хоть и не надеюсь, что ты поймешь. Настоящие дикари — вы, населяющие так называемые цивилизованные земли, вы, установившие власть мужчин и почитающие за счастье свое прозябание в грязи, невежестве и разврате. Вы, обращающиеся с женщиной как с вещью, вы и есть подлинные, ничтожные дикари. Мы, пусть и живем вдали от городов и караванных путей, но, благодаря тому, что избавились от мужчин и их деспотизма, обрели настоящую свободу и пользуемся ею так, как пристало человеку. Ради совершенствования себя. Каждая из нас знает не менее дюжины языков, прочла столько книг, сколько ты в своей жизни и не видел, владеет своим телом и оружием, как никогда никакой мужчина не научится из-за своих лени и тупости…

Женщина продолжала говорить, и вместе со словами из нее выходил заряд ярости и раздражения, хорайский клинок опускался все ниже и ниже. Конан слушал внимательно, удивляясь, как складно и красиво получается у амазонки, прямо не хуже, чем у проповедников или у торговцев эликсирами бессмертия. Правда, слишком громок ее голос, но останови ее сейчас — опять примется размахивать саблей и требовать защищаться. А так — выговорится женщина и успокоится. Ведь пережила-то сколько… Ну а если не успокоится, то придется подсечь эти крепкие стройные ножки, уложить бедняжку на землю, придавить руку с кривой саблей, вырвать эту сабельку из ладошки, где ей, несмотря на все прослушанные Конаном рассуждения, не место, да связать голубушке запястья ее же ремешком, тем самым, что стягивает волосы, а лодыжки — поясом, что огибает ее узкую талию. Тогда она останется здесь, в этих кустах и как-нибудь выберется сама, коли уж такая непревзойденная воительница. А он дальше отправится один, что привычнее, удобнее и спокойнее.

— …и уж точно, что ни одна из женщин не наденет такой безвкусный и неудобный шлем, какой ты напялил на свою тупую голову.

— Шлем? — включился в разговор Конан.— Какой еще шлем?

— Тот самый, что венчает твою башку размером с кулак младенца! — раздраженно ответила женщина.

Киммериец недоуменно поднял руки к макушке и — действительно! — нащупал посторонний предмет, холодный, металлический колпак, прикрывающий голову от затылка до переносицы, от одного виска до другого. С необъяснимым, странным нежеланием варвар стянул с себя бронзовый шлем и оглядел, будто видел в первый раз. Тонкая работа, ничего не скажешь,— мощный, предназначенный сдержать размашистый выпад мечом или топором гребень, прочные, украшенные гравировкой щитки, прикрывающие щеки, толстый, но изящный стержень, оберегающий нос и глаза от рубящего удара…

Откуда у Конана этот трофей?.. Впрочем, он помнил, как в пылу сражения с демоническим гладиатором сумел сорвать его с бездыханного тела и… и… а вот как шлем оказался на его голове, северянин понятия не имел. И вспомнить ему не дали.

* * *

— Тихо! Лечь! — Киммериец подкрепил свой яростный шепот резким движением руки, повелевая говорливой женщине опуститься на траву.

Варвар вслушивался в речь грозной амазонки, думал при этом о всякой всячине, но ни на миг не ослабевал внимания и замечал малейшие посторонние шумы и движения.

— Да садись ты, чтоб тебя! К нам гости.

Северянин показал рукой в сторону дома… И, сам того не заметив, вновь нахлобучил на голову злополучный шлем.

Прислушавшись и посмотрев сквозь просвет в кустах, женщина углядела то, что чуть раньше заметил ее спутник. От жилого строения отделилась и двигалась в их сторону человеческая фигура. Амазонка присела на корточки. Прячущиеся разглядывали идущего. Высокий и очень худой нескладный мужчина, одет небрежно и неопрятно, по лицу блуждает улыбка, в одной руке объемистый глиняный кувшин с узким горлышком, в другой — кружка. Уверенно движется к их укрытию.

— Я хотел дождаться на этой лежке темноты.— Шепот Конана так и рассчитан был, чтобы достичь ушей той, кому он предназначен, и не уйти дальше в сторону ни на палец.— А там я бы пробрался в дом и немного пошарил внутри. Благо, кой-какой опыт в этих делах имеется. Нашел бы что-нибудь поесть, попить, может, из одежки что. Нам не мешало бы вырядиться в местные тряпки, а то уж очень сильно выделяемся в этих доспехах. А теперь, как я посмотрю, на ловца и зверь бежит. Если этот с кувшином полезет в кусты, то скоро мы выясним, где у них что находится, где…

Киммериец умолк, приложил палец к губам, показывая возжелавшей вставить свое слово женщине, что пришло время полной немоты. Ибо незваный гость находился уже близко и курс не менял. Конан быстро оглядел толщу укрывающих их кустов и обнаружил в ветвях прогалину, которой, очевидно, пользовались те, кто стремился уединиться на полянке по каким-то своим делам. Человек с кувшином, если и полезет в кусты, то наверняка именно здесь. Северянин передвинулся так, чтобы не быть обнаруженным раньше времени. Если только человек полезет к ним…

Человек полез.

Глава одиннадцатая

И тогда, Великий Магистр, мы со всей поспешностью вернулись назад, чтобы доложить тебе о том, что случилось на арене и свидетелями чего мы стали,— закончил свой рассказ Веллах —мужчина в наряде жреца Неизвестного, который присутствовал на трибунах арены во время боя великанов.

Вместе со своей спутницей Минолией он стоял в обширном подземном зале, формой своей напоминавшим чашу — стены вокруг круглого пола, украшенного мозаичными фигурами, плавно расширялись к потолку, скрытом в дымке курящихся благовоний. Оттуда, с невидимого потолка, свисали гигантские сталактиты, поблескивающие вкраплениями кварца, а навстречу им вздымались исполинские сталагмиты, подобно зубам циклопического чудовища.

Это лишь снаружи непосвященному зрителю полуразрушенный временем горный монастырь представлялся пусть и большим, пусть и зловещим, но в чем-то унылым и давно требующим ремонта строением; впрочем, непосвященный зритель никогда бы и не проник в его пределы — жрецы Неизвестного никого не допускали внутрь монастыря. А ведь глубоко под фундаментом скрывался совсем другой монастырь, огромный, неприступный, с лабиринтом коридоров, множеством внушительного размера залов, большими кельями и просторными нишами, отведенными специально для уединения и молитв. Кем и когда были прорублены в толще скал эти подземелья — неведомо, произошло это задолго до того, как в здешних местах поселились жрецы, а те появились тут без малого триста лет назад. И называли они себя членами Ордена Последнего Дня.

В центре зала, где стояли Веллах и Минолия, возвышался трон, вырубленный в теле сталагмита, у подножия которого мирно журчал небольшой фонтан. Но не вода наполняла жизнью этот фонтанчик, а вещество, напоминающее жидкий холодный огонь; его ярким, желтоватым переливчатым светом был озарен весь зал.

Некоторое время царила напряженная тишина, и лишь журчание волшебного источника нарушало ее. Наконец из скрытой тенью глубины трона выдвинулась фигура в белых одеждах членов Ордена. Капюшон, как и у посетителей, был откинут, ибо братьям незачем прятать свой облик друг от друга, и отблески жидкого огня снизу подсветили лицо жреца, придав тому весьма зловещий вид. Магистр заговорил, и голос его, спокойный, размеренный, с легкой хрипотцой, эхом разнесся под сводами зала:

— Вы уверены, что это был тот самый Шлем?

— Да, Великий Орландар,— не колеблясь ответил Веллах.— Никаких сомнений.

— И кроме того, мы оба отчетливо видели черный свет, о котором говорится в предсказании,— добавила Минолия.

— Так.— Магистр вновь погрузился в тень своего трона.— Расскажите мне еще раз о финале схватки.

— Когда первый великан упал, второй сел ему на грудь и принялся избивать кулаками. Никакой человек не вынес бы и одного столь сокрушительного удара, однако тот, что носил Шлем, пытался вырваться очень долго — не малое время он продержался под градом тумаков. Но потом затих и, судя по положению тела, умер. Тогда второй встал и сорвал с головы поверженного Шлем…

— Нет,— поправила Минолия.— Он сначала снял Шлем, а уж потом встал на ноги.

— Ну, не важно. Он снял Шлем, поднял его над головой и закричал. Клянусь Древними, Великий Магистр, никогда доселе мне не приходилось слышать столь дикого рева. Будто и не человек это вовсе кричит, а… а разъяренный зверь, что ли…

— Или, может быть, демон? — Лицо Орландара на миг вновь показалось из тени, и в глазах его мелькнула неприкрытая заинтересованность.

— Н-нет…— На мгновение задумался Веллах и твердо подтвердил: — Нет, Магистр. Все же это был крик человека. Могучего, неистового в гневе, раненного, но — человека.

— Ладно.— Орландар опять скрылся в полутьме и некоторое время молчал.

Его подданные понимали, что Магистр находится в смятении, но не знали, в чем причина тревоги,— ведь предсказание сбылось и наконец-таки оправдывается смысл многолетнего существования Ордена Последнего Дня: Древние возвращаются!

— Идите и пригласите в этот зал всех братьев и сестер,— приказал Великий Магистр, и голос его был как обычно спокоен.— Всех, даже тех, кто занят неотложной работой. Настал день, когда судьба нашего дела зависит от каждого из нас. В этот час никто не должен остаться в стороне. Идите же.

* * *

Личный маг Хашида Ай-Берек стремглав взлетел по винтовой лестнице, ведущей на самую вершину башни, что венчала здание дворца сатрапа. Ему было известно, что медлить невозможно, и известно, что он уже опоздал. Никто и ничто не сможет остановить наступление Тьмы. Волшебник подскочил к книжным полкам, занимающим всю северную стену его жилища, глаза пробежались по названиям на корешках и остановились на одном: «Андориманта».

Библиотека любого уважающего себя колдуна ломится от книг, свитков, манускриптов и даже глиняных табличек, содержащих в себе всевозможные пророчества — ложные и правдивые, туманные и предельно ясные, короткие и занимающие целые тома. Среди всех этих предсказаний наибольший интерес у магов любой масти вызывает фолиант «Андориманта», составленный из прорицаний шаманов племени Огу-Ра, обитающего где-то у подножия далеких Рабирийских гор. Эти прорицания, непонятные, невразумительные, двусмысленные, тем не менее, славятся одним: они имеют неприятную особенность сбываться — рано или поздно.

Метод получения пророчества был чрезвычайно простым, но несколько трудоемким. В каждый праздник новолуния шаман выбирает из племени жертву, которую опаивают наркотиками, а затем умерщвляют. Как известно, в момент смерти перед человеком открывается и Прошлое, и Будущее.

С помощью заклинаний и особых трав шаману удается некоторое время удержать несчастного на зыбкой грани между жизнью и небытием, и тогда жертва рассказывает обо всем, что видит. К несчастью, рассказы эти всегда невнятны, зачастую нечленораздельны и полны недомолвок; бывает, «пророк* не может толком объяснить открывающиеся его взору картины, случается, что он покидает наш мир прежде, чем закончит свой рассказ.

Маги по-разному толкуют эти странные предсказания, а некоторые и вовсе ставят их в тупик. (Как, скажите на милость, трактовать такое, например, прорицание: «Там, где восходит солнце, вырос гриб-домовик, свет которого выжег внутренности у людей и уничтожил целый город под названием Гиродзим»?)

Ни один человек не в силах выучить все эти пророчества, которых насчитывается более четырех с половиной тысяч, но одно особенно запомнилось Ай-Береку, поскольку касалось предстоящих событий не где-нибудь, а именно в Вагаране — городе, где он жил.

«…И отверзнутся Врата, кои вширь до пределов земных, вглубь до черных кипящих камней и еще глубже…»

* * *

Едва последний брат покинул зал, Великий Магистр Орландар сошел со своего трона и в волнении зашагал от стены к стене. Спокойствия его как ни бывало. Когда рядом никого нет, он может позволить себе быть самим собой. Тревога переполняла его сердце.

Двести пятьдесят лет кряду Орден Последнего Дня, обосновавшись в Вагаране, ждал прихода этого часа. Ждал терпеливо; ждал, свято веря, что он наступит. В свое время основатели Ордена, верно истолковав туманное пророчество Огу-Ра, начали долгую подготовку к возвращению Древних. Возносились к вершинам славы и рушились империи, сгорали в горниле войн города, вымирали и рождались народы, менялись Магистры, умирали от старости братья, и на смену им приходили новые, а Орден жил и нес сквозь годы свое тайное предназначение.

«Когда Черная Сила уничтожит себя самое…»

Он не совсем понимал, что это означает, но знал: тогда откроются Врата между временами, и вернется давно вымершая раса Древних. В мир вернется мудрый, добрый, справедливый народ и восстановит свое владычество на земле, свергнет правление жалких, тупых людишек, которые и явились причиной их исчезновения.

А предводителем вернувшихся должен стать тот, кто носит на голове Шлем, управляющий Войском Древних. Без этого шлема представители старой расы могут превратиться в банду убийц,— ибо они яро ненавидят весь род людской,— столь же непобедимую, сколь неорганизованную, разрозненную и неподконтрольную. И вот что-то пошло не так.

Орландар остановился и задумчиво посмотрел на фонтан жидкого огня.

Быть может, гладиатор, что сорвал Шлем с головы побежденного противника, и является будущим полководцем Армии Древних?.. Нет. Со слов этой девчонки, Минолии, явственно выходит, что получеловек-полудемон, тот, кто проиграл битву, и должен был стать тем самым полководцем, о котором говорится в пророчестве. Так кто он такой, варвар, что сумел справиться с отпрыском Темных Сил? И что же теперь будет? Врата Времени открываются, и некому возглавить войско из прошлого…

Великий Магистр возобновил свое движение — восемь шагов до одной стены, поворот, восемь обратно, поворот, восемь шагов назад.

Лишь горстке посвященных было известно, как выглядит оборотная сторона медали, о том, какая именно сила может выйти на поверхность земли после прихода Древних. Большинство братьев жило в уверенности, что возвращение старых правителей означает лишь возвращение старого мира — мира, который был безжалостно уничтожен недавно рожденной, но быстро набравшей силу цивилизацией людей. Простые члены Ордена полагали, что с восстановлением царства Древней Расы восторжествует справедливость — и только… И лишь избранные знали, что за возвращением Древних неизменно последует установление на Земле владычества Черных Сил. Ибо, если один человек, находящийся во власти этих сил (рожден ли он от демона или по какой-то причине оказался в оковах черного заклинания — неважно), убьет другого человека, также являющегося пленником черного колдовства, то влияние потустороннего мира на обоих взаимно уничтожится… зато на границе, отделяющей наш мир от обители Зла, появится брешь, и создания, которых мы можем узреть лишь в кошмарных снах, хлынут в Реальность…

Великий Магистр Орландар был последним из таких избранных. Все братья в Ордене уверены, что служат делу возвращения господства Древних в изначально принадлежащем им мире; и только Орландар знал, что открыть Старой Расе вход на Землю — это еще полдела: необходимо также не допустить вторжение Черных Сил, что тут же хлынут в образовавшуюся щель меж временами. И только с помощью Шлема, того самого Шлема, который будет венчать голову главнокомандующего Армии Древних, можно закрыть Врата, остановить демонов на пороге Земли, ввергуть их воинство обратно в бездну.

И вот — что-то пошло не так.

Тот, кто должен был возглавить Войско Древних, мертв, тот, чья смерть должна была открыть Врата, выжил… да еще и унес с собой Шлем.

Сейчас все сто двадцать три члена Ордена, кроме самого Орландара, переодевшись в обычные одежды, наводняют город и, используя особое заклинание, которое они выучили еще при обряде посвящения и текст которого повторяли, как молитву, еженощно, рыщут по улицам и закоулкам Вагарана в поисках злосчастного Шлема. Конечно, со временем пропажа будет найдена и доставлена в монастырь… но что произойдет за это время? Как поведут себя Древние, вновь обретшие на Земле плоть, разум и свободу, но лишенные командира? И, главное, что предпримут силы Мира Демонов, поняв, что один из гладиаторов, а именно их отпрыск, погиб и Врата все еще открыты?

Того, что кто-то из членов Ордена воспользуется Шлемом, Магистр не боялся: каждый в монастыре твердо верил — надев сей магический головной убор, после того как появятся Древние, он будет немедленно умерщвлен — столь губительной для простого смертного была сила Мрака, орудием и инструментом которой служил Шлем Древних…

Близилась полночь, время, когда мощь Тьмы и Зла возрастает неимоверно. И если до наступления полуночи Шлем не будет найден… Орландар даже боялся подумать о том, что тогда произойдет.

Глава двенадцатая

Затрещали сучки. Совсем рядом раздалось бормотание. Показались кувшин и кружка, следом — уки, раздвигающие кусты. Из зелени выплыла голова, украшенная поношенным тюрбаном.

Человек сообразил, что что-то случилось, уже лежа распластавшись на земле, а ведь до этого ему зажали рот, вырвали из рук кувшин, перекувырнули в воздухе и аккуратно уложили на траву, придавив грудь коленом и приставив к горлу клинок — но все произошло столь стремительно, что незнакомец и понять ничего не успел.

— Жить хочешь, приятель? Тогда будь тихим и послушным,— пророкотал сверху мужской голос.

Лишившийся кувшина человек тряхнул головой, тем самым приводя мысли в движение, вгляделся в обладателя голоса и непроизвольно заскулил — громко, печально и безутешно.

— Ни звука, приятель. Последнее предупреждение.

Пальцы, в которых чувствовалась пугающая сила, сдавили кадык поверженного незнакомца. Из его глаз хлынули слезы, рыдания сотрясали грудь.

— У него вино в кувшине,— сообщила амазонка, понюхав содержимое глиняного сосуда.— Дай ему выпить, пусть успокоится.

Успокоение пришло только после второй кружки и десятка пощечин. Дыхание выровнялось, водопад слез иссяк, зубы перестали выбивать дробь о глиняный край кружки — пленник очухался.

— Приятель, я не буду с тобой возиться, как с капризной девчонкой. Тебя прирезать следует, как и всех жителей этого вонючего городишки. Но ты можешь попытаться и заслужить жизнь. Ты кто такой?

— Фагнир я. Приказчик знаменитого купца Махара. Вот его дом.— Незнакомец смотрел на Конана снизу вверх заблестевшими глазками, которые покидал страх. На щеках его заиграл румянец.— А ты, что ли, тот самый гладиатор, о котором все уши прожужжали? По приметам подходишь. Сбежал, что ли?

— Нет,— ответил киммериец.— Отпустили за примерное поведение.— Он повернулся к женщине.— Осмелел. Вино, должно быть, славное.

— А как насчет еще кружечки? — спросил тот, от горла которого Конан только что убрал меч.

— Я ее тебе в глотку затолкаю, смрадная хорайская вошь, если будешь много болтать. Кто еще есть в доме?

Угроза гладиатора, сменившего насмешки на суровость, подействовала — к любителю вин из кувшинов вновь вернулся испуг. И он поспешил с ответом:

— Только женщины. Жены купца Махара. Две их у него. И дети. Пятеро. А может быть, шестеро. Нет, вроде пятеро. Салмон — раз, Кушанагир — два…

— Хватит детей. Где сам купец?

— На арене. На тебя пошел полюбоваться. Не вернулся. Почему-то. Ты здесь — его нет.

— Другие слуги, приказчики?

— Я, Фагнир, один за всех. Когда лавка закрыта. На женской половине живет старуха Ителия, прислуживает…

— Далеко отсюда до крепостной стены?

— Дальше не бывает. Центр города.

— Ага. Ну, вот как мы поступим, приятель.

Конан отстранился от разговорчивого приказчика отломал ветку от куста и очистил ее от листьев. Затем он ухватил Фагнира за одежду — чтобы, не тратя времени на просьбы и приказы, отнести его к разрушенной ограде, возле которой наблюдался небольшой песчаный пятачок. Киммериец вложил веточку в ладонь горожанина, указал пальцем на песок.

— Рисуй план города. Рассказывай, где и что тут у вас понастроено.

— С удовольствием,— сказал на все это Фагнир.— С огромным. Вот только (он ткнул себя двумя пальцами под подбородок) в горле сухо. Говорить тяжело.

Конан рассмеялся:

— Ладно, так и быть. Кружечку заслужил. Будешь стараться — получишь еще.

Амазонка сидела в той же позе, которую приняла, когда варвар приступил к допросу отловленного вагаранца: скрещенные ноги, на коленях сабля, на саблю возложены руки, глаза прикрыты. И то ли из-под опущенных век наблюдала, как раскрасневшийся приказчик вычерчивает веточкой на песке замысловатые линии, выставляет камушки и, размахивая над всем этим длинными тощими руками, взахлеб рассказывает об улицах, переулках, закоулках, тайных лазах, дворцах, площадях, стенах города Вагарана, который он, дескать, исходил вдоль и поперек, то ли дремала, давая отдых усталому телу, но по-кошачьи оставаясь настороже. А может быть, думала о чем-то своем, отрешась от происходящего — мысленно, например, переместившись туда, где женщины избавлением от мужчин обрели мир, покой и благополучие.

Конан слушал пленника с напряженным вниманием, останавливал, когда тот увлекался ненужными подробностями или порывался излагать байки и предания, расспрашивал о том, что его заинтересовало. Киммериец знал: время не тратится им впустую. Передвигаться по незнакомому городу, где тебя ищут и, вполне вероятно, поиски с наступлением сумерек не прекратят, гораздо проще, когда имеешь хоть какое-то представление о тех местах, по которым приходится плутать. Кто знает, какая-нибудь мелочь из тех, что выдал говорливый Фагнир, может ведь и жизнь спасти. А уж память-то варвара не подведет. Он дал себе команду запомнить все, что наговорил приказчик, зарисовал в голове начерченный на песке план — стало быть, в нужный момент нужный фактик обязательно появится из мозговой кладовки. И он этим фактом непременно воспользуется.

— Ясно, довольно,— прервал Конан вагаранца, когда смекнул, что тот уже ничего нового и полезного не скажет. Варвар вскочил на ноги.— Женская половина дома запирается снаружи?

— О да,— кивнул Фагнир.— На замок.

— Ключ у тебя есть?

— Нет. Но есть.

— Это еще как понимать? — удивился киммериец и успел подумать, что зря во время беседы об устройстве города уступил канючащему приказчику и разрешил пропустить еще пару кружечек.

— Хозяин мой, подозрительный, жадный купчишка Махар, не доверяет мне ключей от помещений. Но младший брат мой работает подмастерьем в кузнице, где изготовляют Махару замки. Он, добрая душа, сделал для меня по одному лишнему ключику на каждый замок.

— Пошли в дом, приятель. Покажешь, как живут вагаранские купцы. Полны ли у них погреба? Есть ли в бочках мое любимое вино? Вставай.

Приказчик Фагнир встал, однако только на колени.

— Бесподобнейший, сравнимый с богами великан! Пощади! В дом чужого приведу, дам пограбить,— убьет меня он, купец Махар, кровожадный и мстительный индюк!..

— Слушай, твои крики мне надоели,— сказал Конан тихим, но таким ледяным голосом, что у вагаранца сразу пропало всякое желание вопить дальше.— Еще раз возразишь мне — язык отрежу. А так — нос расквашу, пару синяков поставлю, привяжу в погребе к винной бочке и оставлю дожидаться купца. Расскажешь ему, как геройски сопротивлялся злобному варвару. Ну, а если купчишка твой еще застанет меня, тебе не перед кем будет оправдываться. Пошли!

— Вот спасибо, господин добрый гладиатор! Ах, какая голова! — затараторил приказчик, вставая и отряхиваясь.— А то, поверишь ли, мне приходится сюда, в кустики приходить, чтоб вина попить. Вдруг застанет подлый купец за этим делом в доме — не сносить мне головы. Очень, очень жестокий купец, мерзавец Махар. Ой, спасибо за бочку…

Киммериец вытолкал рассыпающегося в благодарностях Фагнира за кусты.

— Женщина, мы уходим. Желаешь — присоединяйся. Впереди нас не ждет легкая дорога. Нужно как следует отдохнуть. Поесть. Переодеться,— сказал Конан, перед тем как выбраться из укрытия.

Последовала ли амазонка его совету, он смотреть не стал. Не оглядываясь, быстрым шагом, торопя вагаранца, направился к дому. И через какое-то, весьма непродолжительное время, тяжко вздохнув, женщина поднялась и пошла следом за мужчинами.

Со своим новым знакомым Конан проверил, заперты ли выходящие на улицу ворота и калитка, навешен ли замок на дверь, ведущую в женскую и детскую половины дома, отсекая, таким образом, всяческие неожиданности с этой стороны. Навестили они и погреб, вернувшись оттуда с корзинками со снедью и кувшином лучшего, как уверял приказчик, из хранящегося у купчишки вин — белого кофского десятилетней выдержки.

Зал для трапез и бесед окнами удобно выходил на уличные ворота и калитку — если и ждать опасных гостей, то именно с этой стороны.

— Здесь и дождемся темноты… Если дадут дождаться.— Конан обращался к амазонке, забравшейся на один из низеньких, заваленный атласными подушками диванчиков и даже сейчас не расставшейся со своей саблей. Корзинки с едой и кувшины были поставлены в центре комнаты на ковер, в котором ноги утопали по лодыжку. В свою очередь и пол, и стены зала «утопали» в коврах, как и все вокруг выделялось показной вычурной роскошью. Массивные, безвкусные золотые безделушки, на стенах — оружие, усыпанное драгоценными камнями и совершенно бесполезное как для нападения, так и для защиты, ковры, покрывала, подушки, обильно расшитые серебряными и золотыми тесьмами, кистями и перламутром.

— Что скажешь, Фагнир? Не смотри, не смотри на кувшин, как собака на кость. Бегом давай к своему колодцу, таскай воду. Надо смыть с себя дурную вагаранскую кровь.— Киммериец выбрал из груды серебряной, испещренной резьбой посуды два кубка, наполнил их вином. И, подавая один из них своей черноглазой спутнице, сказал:

— Утоли жажду, прекрасная пантера! Пожелаем себе поскорее оказаться за стенами мерзкого города, потом вернуться сюда с армией отборных псов войны и пить из этих кубков не вино, но уже вагаранскую кровь… Хотя нет: она будет кислой на вкус.

Амазонка молча взяла из мужских рук сосуд с вином и быстро, большими жадными глотками осушила его. Тем временем северянин выкладывал из корзин на ковер позаимствованные у запасливого купца яства.

— Я, кажется, начинаю любить этого Махара.— Конан отломил хлеб, положил на него огромный кусок козьего сыра.— Вино отменное, да и брюхо есть чем порадовать. Так, глядишь, я и не убью его, когда он вернется. Присоединяйся, о женщина, не открывающая своего имени! Один лишь Митра ведает, сколько у нас еще в запасе времени.

Но амазонка не присоединилась, не покинула диванные подушки. Зато в зал ворвался Фагнир:

— Готово, господин милосердный гладиатор! Купальная чаша полна!.. Кружечку я заслужил, а?

Конан замахал руками на влетевшего, показывая, чтобы тот не орал как оглашенный, прожевал, что было во рту, проглотил и только тогда смог выговорить:

— Проводишь госпожу гладиаторшу к купальне, тогда получишь. Госпожа ведь желает смыть с себя грязь вагаранских улиц, да?

Варвар глянул на хмурую амазонку, ожидая и на этот раз получит отрицательный ответ. Но нет — та неожиданно кивнула в знак согласия. Поднялась с дивана, прихватив с собой и саблю.

— Если кто нос свой сунет, убью,— сказала она, прежде чем отправиться за услужливо показывающим дорогу Фагниром к комнате, где совершаются в доме купца омовения.

— Очень надо,— пробурчал варвар, наполняя свой кубок вином.— Только этого мне сейчас и не хватает… Странный народ, эти женщины, а уж дикарки — так и подавно.

Вернулся Фагнир, набросился на вино и вместо одной кружечки столь молниеносно влил в себя четыре полных кубка, что пораженный Конан лишь крякнул и развел руками:

— Умеешь, стервец…

* * *

В этот миг на ворота со стороны улицы обрушился град Ударов. Расслабленного, благодушно настроенного варвара как не бывало. Фагнир увидел перед собой обтянутого мускулами, готового к любым неожиданностям, опасного, сильного зверя.

В ворота барабанили все настойчивее, раздавались требовательные крики:

— Открывай, стража!

Толчок в спину вывел перепуганного приказчика из столбняка.

— Откроешь. Поговоришь. Ляпнешь не то — тебя первым зарублю, остальных потом.— В шепоте варвара было нечто, что не позволяло сомневаться: как он сказал, так и будет.

На негнущихся ногах, не успев приговорить еще один кубок с белым кофским, Фагнир двинулся прочь из зала.

— Живее! — Короткое слово подхлестнуло приказчика сильнее казацкой плети. Слуга Махара поспешил, насколько позволяло состояние ног и головы.

Конан, кляня себя за то, что пил и жрал, вместо того чтобы наточить меч, выпрыгнул в боковое окно, обежал угол дома и затаился под высоким широким крыльцом, не доходящим до ворот шагов пять. Из этой засады, если потребуется, в два прыжка он окажется у выхода.

— Живее, лентяи! Подохли там, что ли?

— Иду, иду! — Загромыхал отодвигаемый засов, скрипнули петли распахиваемой калитки.

— Чей дом? Кто таков? — Вопросы сопровождались цокотом копыт и звяканьем оружия.

— Дам всем известного купца Махара. Торговца тканями. Я же — его приказчик по имени Фагнир. А самого купца в доме нет.

— Про сбежавшего гладиатора слыхал?

— А как же! Не под землей, чай, живем.

— Подозрительного ничего не видел?

— Никак нет, господин офицер.

— Увидишь, услышишь — зови нас. Не сможешь позвать — зажигай факел, установи на крыше. Про награду слыхал?

— Никак нет, господин офицер.

— Тысяча золотых тому, кто возьмет негодяя живым, полтысячи за мертвого, триста за помощь. Можешь неплохо заработать, дружок… И лучше не продолжай,— и так от тебя несет, как от винного склада. Не то толпы гладиаторов мерещиться начнут.

Раздался дружный смех не менее чем из десятки глоток, а миг спустя — удаляющийся перестук копыт.

— Расквась мне нос, зуб выбей, привяжи к бочке! — взмолился Фагнир, когда запер калитку, обернулся и увидел вышедшего из-за крыльца гладиатора.— У меня чуть сердце от страха не выскочило. Я протрезвел! Совсем! — Он опять рухнул на колени.

— Зуб оставь себе. Заработал. Идем, запру тебя в погребе. Вот тебе доказательство, что здесь был беглый гладиатор; оправдаешься. На, держи. В подарок и в качестве алиби.— И Конан, сняв с головы, швырнул купеческому слуге бронзовый Шлем, сорванный с убитого туранца.

Киммериец заточил Фагнира в погребе, что равносильно, усмехнулся про себя варвар, заточению кошки среди крынок с молоком, и вернулся в покинутый зал. На пороге ведущего в глубь дома проема Конан увидел мокрые следы босых ступней. Значит, услыхав стук и крики, амазонка выбежала посмотреть, что происходит. Обнаженная, с саблей… Красивое, должно быть, зрелище…

* * *

Ударом в небольшой медный гонг сатрап Хашид вызвал полуобнаженных девушек с опахалами; омываемый ласковыми волнами прохладного воздуха, он откинулся на шелковые подушки и позволил телу расслабиться. Телу, но не уму. На лице его блуждала довольная ухмылка.

Денек выдался жаркий — жаркий во всех смыслах. Несмотря на то что близится вечер, солнце на улице по-прежнему печет немилосердно, загоняя прохожих в прохладу садов и питейных заведений. Лишь стражники жарятся под его испепеляющими лучами, способными, кажется, растопить даже камень. А во дворце тишина и тень, хотя стены вроде бы все еще сотрясаются от недавних криков брызжущего слюной шаха Джумаля — Джумаля взбешенного, Джумаля умоляющего, Джумаля угрожающего, Джумаля убеждающего…

Но это все ерунда. Не о том надо думать, не о том.

Только что, чуть ли не падая перед сатрапом на колени шах просил, требовал, канючил и приказывал. Нет, он, Джумаль, не отказывается от спора, он незамедлительно вручит ему, Хашиду, проигранный смарагд… Смарагд, а в придачу ту самую груду золота, что по весу равна шахскому верблюду вместе с упряжью. Однако взамен Хашид должен предпринять все возможные шаги к тому, чтобы проклятый гладиатор был пойман и доставлен Джумалю. Живым. Он, Джумаль, готов покрыть все издержки, связанные с поимкой беглого раба, и даже назначить особую премию тому, кто притащит негодяя во дворец. Неужели досточтимый Хашид откажется от столь заманчивого предложения? Ведь раба все равно будут искать, так разве денежное вознаграждение не ускорит поиски? Разве груда золота весом с верблюда отяготит личные закрома сатрапа? Вспомни, мой светозарный хозяин, как этот дикарь чуть не лишил жизни твоего гостя золотым кубком! Вспомни, что он убил моего верного телохранителя… и главное — моего сына! Неужели ты откажешься помочь мне? Что стоит жизнь какого-то раба по сравнению с жаждой любящего отца отомстить за любимого сына! А ведь в своей отцовской мести я не остановлюсь и перед тем, чтобы послать сюда свои отборные войска, подумай об этом, мой любезный Хашид!..

Хашид слушал увещания своего сиятельного гостя, снисходительно ухмылялся и молчал. Но в мыслях он стремительно перебирал варианты. Конечно, сатрап и без Джумаля собирался организовать тщательнейшие поиски непокорного раба — виданное ли дело, чтобы беглый пленник разгуливал на свободе! Гладиатора, конечно же, найдут и закуют в цепи, а уж что дальше с ним делать, решим потом. Однако нельзя и упустить возможности вытрясти из мешков шаха как можно больше золота… А еще лучше — поставить его в зависимость от Вагарана: пусть Джумаль по гроб жизни будет считать себя обязанным Хашиду. Поэтому сатрап весьма уклончиво дал понять шаху, что, наверное, приложит все силы, дабы схватить беглеца, и, скорее всего, оный беглец будет пойман. Что же касается передачи беглеца шаху, то, пожалуй, этот вопрос требует самого обстоятельного обсуждения. Приятно было видеть Хашиду, как унижается высокопоставленный гость.

Что ж, пора начинать охоту на дикого зверя. В городе, где охране известен каждый закуток, каждый камень в стенах, рабу спрятаться не удастся. Пойман он будет еще до рассвета.

Джумаль отбыл в свои покои, а Хашид, овеваемый широкими опахалами, трижды ударил бронзовым молоточком в гонг.

— Начальника городской стражи ко мне,— приказал он вошедшему и склонившемуся в почтительном поклоне слуге.— И пусть разыщут мага Ай-Берека. Он мне нужен. После этого принеси мой кальян.

«До рассвета его поймают»,— повторил Хашид про себя…

Однако никто не ожидал, что еще до рассвета в город войдет Смерть.

* * *

Конан машинально двинулся по этим мокрым следам, что оставила за собой покинувшая купальную чашу амазонка, и размышлял о том, как быть дальше. Остаться еще на некоторое время в этом сравнительно безопасном доме было бы наилучшим решением — всяко спокойнее, чем носиться по городу, где тебя ищет каждая собака в надежде получить обещанную награду… К тому же, в какие бы одежды, найденные в гардеробе купца, они ни вырядились, такая парочка — черноволосый мускулистый гигант с огромным двуручным мечом и вооруженная черноволосая же красавица — наверняка привлечет к себе внимание. Внимание потянет за собой вопросы, вопросы вызовут подозрение… И что дальше? Очередная битва со стражей? Неизвестно, чем она кончится: охранники уже предупреждены о силе и ловкости беглецов, поэтому навалятся всей кучей; не умением возьмут, так количеством… А с другой стороны, нужно как можно быстрее выбраться за пределы городских ворот, а уж там ищи ветра в поле.

На ночь ворота закрываются, и с наступлением сумерок покинуть Вагаран станет вовсе невозможно. Так что же предпринять? С бабой этой посоветоваться, что ли? Для женщины она вроде бы неплохо соображает…

Следы привели Конана в комнату, где купец, по-видимому, отдыхал от дневных трудов. На полу расстелен большой пушистый ковер, на нем в живописном беспорядке разбросаны шелковые цветастые подушки. Красная, почтиневесомая ткань, закрепленная где-то под потолком, мягкими волнами струится вниз и превращает это ложе в весьма уютное гнездышко. Стены задрапированы мягких тонов занавесями; в углу дожидается хозяина вместительный, покрытый причудливым орнаментом кальян.

Амазонка находилась здесь — при сабле, как и предполагал Конан. Но, к его величайшему сожалению, была она не обнаженной: дикая кошка закуталась в кусок белой материи, очевидно, служившей полотенцем обитателям дома, и из-под него выглядывали лишь босые ступни да круглое, смуглое плечико. Недурной, надо заметить, формы плечико — учитывая, с какими легкостью и непринужденностью девица владеет мужским оружием.

— Я, кажется, предупреждала: кто сунет свой поганый нос — убью,— заявила она, отвлекшись от разглядывания украшений на стенах и повернувшись к вошедшему варвару.

— Будь снисходительной к ничтожному червю, милостивая госпожа! — весело ответил Конан.— Я, твой недостойный раб, полагал, что это относилось лишь к процессу купания… Или наблюдение за тем, как бесстрашная воительница рассматривает красивые безделушки, также карается смертью?

Амазонка нахмурилась и перевела разговор на другую тему:

— Что там за шум был? Я услыхала стук и решила укрыться в доме, чтобы напасть неожиданно, если возникнут проблемы.

Киммериец отстегнул меч и аккуратно поставил его в угол.

— Осмелюсь доложить, стража приходила. Нами интересовалась. Однако наш пьяненький друг убедил их, что ничего подозрительного не заметил, но если заметит, то всенепременно доложит кому следует. И солдатики ушли — думаю, надолго. Так что в доме пока все тихо. И, главное, никого: Фагнира я запер в подвале, а женщины находятся на своей половине — они, кажется, даже не заметили, как кто-то стучал в ворота. Если купец вернется, мы услышим и сумеем достойно встретить столь гостеприимного хозяина. Поэтому предлагаю немного отдохнуть и помыслить о том, как быть дальше.— С этими словами Конан упал на подушки, перевернулся на спину, закинул руки за голову и блаженно потянулся.— Эх, здорово-то как! Давненько я не отдыхал. А то все бои, понимаешь, сражения, гладиаторы какие-то…— Он хитро взглянул на стоящую перед ним женщину.— А ты разве не утомилась?

Щеки амазонки вспыхнули.

— Неужели ты, грязный мужчина, недостойный носить имя человека, считаешь, что я разделю с тобой это ложе? — гневно спросила она, и пальцы ее сжались на рукояти сабли.

— Упаси Митра! — горячо запротестовал варвар.— Как ты могла подумать такое?! Да я не достоин служить и смывателем твоих бесподобных ног, красота которых сравнится лишь с великолепием ног лани! Я даже не имею права лицезреть твой совершенный лик, схожий лишь с…

— Еще одно слово, и я тебя прикончу,— вполне серьезно заявила женщина и в подтверждение своих слов подняла саблю на уровень головы.

— Молчу, молчу. В доме полно уютных и пустых комнат, где ты можешь в спокойном одиночестве провести время, восторгаясь женским благородством и исключительностью… Хотя,— лукаво добавил он чуть погодя, откровенно разглядывая застывшую над ним амазонку,— по-моему, места здесь вполне хватит и на двоих.

Беспричинное веселье распирало Конана. Совсем недавно он стоял на арене, готовясь к очередной схватке, исход которой был непредсказуем; совсем недавно он находился во власти черного колдовства, вырваться из которого казалось немыслимым; совсем недавно по пятам за ним гнались все солдаты города… и вот — совершенно неожиданно — в кровавой круговерти сражений, стычек и погонь возникла пауза, появилась возможность передохнуть, расслабиться, забыть о том, что предстоит еще выбираться из этого проклятого города. Так почему бы не воспользоваться этим, да еще в компании пусть и строптивой, но весьма смазливой девчонки? Кто знает, что ждет их через час…

Амазонку, похоже, обуревали те же чувства. Она билась на арене, прекрасно сознавая, что рано или поздно удача отвернется от нее, и она — позор для представительницы ее племени! — погибнет от руки мужчины. Выхода не было… И тут, хвала королеве амазонок Акиле, судьба подарила ей возможность бежать. И пусть эта судьба предстала в облике именно презренного мужчины, она на свободе! Радость избавления, жар недавней схватки все еще кипели в ее душе. Кровь горячила жилы, сердце бешено билось в груди. Отважная воительница никогда доселе не встречала столь умелого и храброго бойца, как этот Конан из далекой Киммерии. Пожалуй, мелькнуло у нее в голове, кое-кто из гнусных самцов не такой пропащий, как все остальные…

Она помотала головой, прогоняя непривычные мысли, и сказала, постаравшись вложить в свои слова как можно больше злого сарказма:

— Все вы хотите только одного — затащить женщину в постель, надругаться над ней, а потом горделиво хвастаться этим перед своими дружками, такими же грязными, похотливыми баранами!

— Ничего подобного,— как можно серьёзнее ответил Конан, с великим трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.— Мне еще надо отдохнуть, наточить меч и решить, как я буду выбираться из города. Так что, женщина, не мешай мне думать.— И он отвернулся к стене, будто амазонки и не существовало вовсе.

Некоторое время слышалось лишь сердитое сопение. Потом раздался голос, напоминающий шипение рассерженной змеи:

— Значит, ты, отвратительный, вонючий дикарь, который поленился даже смыть с себя грязь и пот перед тем, как войти в помещение, где нахожусь я, ты не желаешь меня? Ты не хочешь повалить женщину на подушки и совершить свое похабное дело?

— Не-а.— Шутки шутками, однако наглость этой стервы уже начала надоедать северянину. Никому он не позволял безнаказанно оскорблять себя, и если эта баба посмеет сказать еще хоть одно бранное слово в его адрес, придется поучить воительницу хорошим манерам — а заодно и охладить ее пыл. Тоже мне, сливки человечества. Ремнем по голой заднице — и весь разговор.— Каждому делу свое время, а сейчас моя голова занята другими вещами… И потом, я не вижу перед собой женщины. Храброго бойца —да. Опытного солдата — сколько угодно. Но женщину? Извини.

— Да? Д не ты ли только что льстиво восхвалял мои ноги? Мое лицо?

— Ну… Просто я не хотел ущемлять твое непомерное самолюбие.

— Ах так…— Амазонка задохнулась от гнева, лицо ее покраснело. При некотором воображении Конан мог бы представить себе, что это румянец стыдливости.— А теперь? Сейчас ты тоже скажешь, что я не женщина?

Она отбросила саблю… а потом полотенце с тихим шелестом упало на пол.

Да, вынужден был признать варвар, стерва отказалась не только смелым гладиатором и толковым воином, но и весьма привлекательной козочкой. Черные как смоль волосы, еще влажные после купания, рассыпались по изящным смуглым плечам, небольшие, крепкие груди смотрели вверх и в стороны острыми розовыми сосками. Уперев крепкую ладонь в бок, амазонка с вызовом смотрела на мужчину.

— Ну? Что же ты молчишь? Скажи еще раз, что я не похожа на настоящую женщину!

Вместо ответа Конан приподнялся, взял ее за руку и, резко дернув, молча повалил на подушки рядом с собой.

Глава тринадцатая

Колдун Ай-Берек с рвением взялся за исполнение приказа повелителя, сатрапа Хашида, поскольку приказ этот полностью отвечал его собственным планам.

Хашид велел своему магу отыскать беглого гладиатора-победителя. В этом стремления хозяина и слуги сходились. Однако цель поисков была разной. Сатрап желал лишь отомстить Конану за гибель шахского сына, перед Ай-Береком же стояла несколько иная задача: ему нужен был шлем, который унес с собой сбежавший воин. Нужен, чтобы не допустить гибели этого мира.

Как там, в этом пророчестве…

«…ступившие следом за первыми разольются черным сонмищем по миру, и не станет ни земли, ни влаги, ни человеков, ни тварей…»

Странное, очень невнятное предсказание.

«…И взовьется Стяг Мести. И выступит Древний Легион. А впереди — узнают кого по Шлему его…»

Но старый колдун чувствовал, что именно в этом прорицании и кроется разгадка Шлема, в котором он ощутил присутствие дремлющей Силы — небывалой, инородной, чудовищной; что за сегодняшними событиями на арене последуют другие, более страшные, вероятно даже — губительные. Так что, как ни крути, необходимо разыскать Шлем. Пока не поздно.

Ай-Берек, конечно, не знал заклинания, с помощью которого члены Ордена Последнего Дня намеревались отыскать украденный Шлем, зато у него в запасе имелось множество других заговоров: ведь он был профессиональным магом — в отличие от Магистра Орландара, посвятившего свою жизнь лишь подготовке прихода Древних.

Хашидский волшебник достал из потайной ниши хрустальный шар и серебряную чашу. Первый он водрузил на специальный треножник в углу, вторую поставил под него, так, чтобы центр шара по вертикали точно приходился на центр чаши. Потом разложил в чаше пучки высушенной ядовитой травы тук, собранной рабами-смертниками в предгорьях Карпашийских гор, и поджег их. Едкий дымок поднялся над треножником, окутал шар полупрозрачной грязно-желтой завесой. И, словно отвечая на призыв волшебного дыма, шар осветился изнутри таким же желтоватым мерцанием.

Ай-Берек попытался сконцентрироваться на образе Шлема — с тем чтобы видение в шаре открыло магу его нахождение. Однако туманная дымка внутри шара оставалась непроницаемой, словно что-то — или кто-то — заслонял картину. Впрочем, вместо панорамы места, где находится Шлем, перед Ай-Береком неожиданно проступили очертания обширной площадки, огороженной высокой каменной стеной. Несмотря на то что видение длилось лишь мгновение, волшебник тут же узнал эту площадку: гладиаторская арена перед дворцом Хашида.

В центре ее клубится воронка черного марева, очертания реальных предметов, проступающие сквозь него, скрадываются, а вместо них проступают ландшафты, словно рожденные в воображении безумца — серые, изогнутые, вопреки всем земным законам, скалы, черные водопады, текущие вверх, синее солнце в бледно-мареновом небе, похожее на шевелящуюся кляксу, туманные образы призрачных существ, не имеющих ничего общего с обликом человека, что снуют в тени рваных облаков, плывущих над самой землей. Над ареной стоит глубокая ночь, заливая ее песок голубоватым светом полной луны… И в следующее мгновение шар вновь заволокло волшебным желтым дымком.

Ай-Берек нахмурился. Что это означает? Шлем по-прежнему находится на арене? Или же магия указывает ему на иную, более важную, нежели поиски Шлема, задачу? И почему над ареной, показанной потусторонними силами, ночь?

Колдун выглянул в окно. Солнце почти уже скрылось за гребнем городской стены; ночь надвигалось на Вагаран. Синие сумерки окутали кварталы города, уравнивая под завесой своего холодного покрывала районы бедняков и районы богачей. Тени опускались на Вагаран, и небо вечерне темнело над его улицами. Повеяло прохладой, подул легкий ветерок, предвещающий ночной холод,— обычное явление для этих пустынных областей… Но, как бы то ни было, предвидение не должно обманывать. Если, в ответ на просьбу показать ему местонахождение Шлема, шар демонстрирует панораму гладиаторской арены, то это неспроста. Там, на арене, произойдет нечто, что имеет прямое отношение к Шлему. Какое именно — он, Ай-Берек, узнает позже. А пока необходимо попасть на указанное волшбой место и все выяснить.

* * *

Орландар, Магистр Ордена Последнего Дня, в волнении шагал по залу. Спускался вечер, но пока никаких вестей от посланных на поиски Шлема не поступило. Неужели все пропало? Неужели в одночасье рухнет все то, чему было посвящено существование Ордена вот уже четверть века, и вырвавшиеся на свободу потусторонние силы захватят безраздельную власть над родом человеческим?

Нет. Этого нельзя допустить. Еще есть время. Даже если Шлем так и не будет найден, существует возможность остановить рвущийся на землю Ад. Еще можно успеть — пока не заперли на ночь городские ворота и пока не открылись Врата Времени. Необходимо немедленно попасть на арену.

* * *

— Смеркается.

— Что?..

— Темнеет, говорю. Если мы хотим до ночи выбраться из города, надо поторопиться. Собирайся.

Конан вымылся в купальной чаше, привел в порядок изрядно затупившийся клинок своего меча, набил котомку хозяйской снедью (не забыв прихватить пару бутылочек терпкого кофского вина). Сам купец так и не появился, и с женской половины дома не доносилось ни звука. Пока он готовился к выходу из этого безопасного жилища, его. спутница переоделась в костюм, найденный в гардеробе Махара: шаровары розового цвета, остроносые сапожки, широкая белая рубаха, расшитая золотой нитью, и удобная, отороченная мехом, куртка. Если бы не угрожающе поблескивающая сабля в ее изящных руках и пронзительный, пылающий безрассудной храбростью взгляд, Конан, пожалуй, засомневался — та ли самая перед ним женщина, что сражалась с ним плечом к плечу с десятком до зубов вооруженных воинов.

— Готова?

— Да. Куда ты собираешься направиться?

Ага, удовлетворенно подумал киммериец. Она уже интересуется моим мнением и готова прислушаться к моим советам. Это хорошо.

— Выходим на улицу и движемся к городской стене,— сказал он.— Спокойно, без спешки. Избегая людных мест. Если встретим кого и он что-то заподозрит, убираем по возможности тихо и незаметно. А дальше по обстоятельствам. Ясно?

Амазонка молча кивнула.

Странные ощущения бурлили в груди женщины. Все мужчины ее племени были способны лишь на одно: тупо и беспрекословно освободить свое тело от семени и принять безразлично причитавшуюся им участь — смерть. Этот же человек, варвар из загадочной Киммерии, оказался совсем другим, ничуть не похожим на ее соплеменников. Ласковый, но настойчивый, спокойно-умелый, но и безрассудно-страстный, Конан подарил ей совершенно новый мир; никогда ранее она не знала, что физическая любовь может дарить женщине такое наслаждение… И северянин, пожалуй, не желая того, открыл ей глаза: не все мужчины — лишь беспомощные, жалкие тюфяки. Амазонку раздирали противоречивые чувства; только что полученный опыт полностью противоречил рассказам матриархов…

Конан же думал совершенно о другом. Он прекрасно понимал, что план их безумен и наверняка обречен на провал, но ничего другого пока придумать не мог. Город надо покинуть, и они постараются это сделать.

Сам киммериец решил не переодеваться: во-первых, в любом обличье его признают по росту и могучей фигуре, по гриве иссиня-черных волос, а во-вторых, боевое облачение, в котором он бежал с арены, очень пригодится, если по дороге вновь придется драться. Конан проверил, легко ли выходит из заплечных ножен меч, удобно и быстро ли он оказывается в руке, готовый в очередной раз пролить кровь, надежно ли закреплен под мышкой найденный в доме кинжал, не мешает ли движениям длинный плащ, также позаимствованный из купеческого имущества.

— Ну, если готова, тогда вперед. Еще один рывок — и мы на свободе. Пошли.

По пути к калитке Конан заглянул в винный погреб, откуда доносилось невнятное пение, изредка перемежаемое тихим хихиканьем.

— Фагнир! — крикнул он в темноту.— Жив ты там?

— Господин гдла… гладидатр! Благодеятель! — тут же раздалось в ответ; под холодными сводами подвала и между винными бочками запрыгало гулкое эхо.— Божественный спаситель! Я жив! Хотя уже и на небе-сах! Спускайся ко мне, мой повелитель, и раздели мою радость!.. Правда, вина почему-то мало осталось… Счас… где-то тут еще у меня…— Послышался звон, дробный грохот падения чего-то тяжелого и плеск.— А, Нергальи отрыжки, понаставили тут… Я счас, сиятельный господин…

— Эй, не напрягайся! — весело крикнул в ответ Конан.— Я уже ухожу. Дверь не запираю — выходи, когда захочешь…— и добавил себе под нос: — И если захочешь.

— Да-да… Я счас…

Киммериец и амазонка подошли к воротам, ведущим со двора гостеприимного купца, осторожно выглянули наружу.

Никого.

— Ну,— выдохнул Конан.— Отведи свой второй взгляд, Владыка Курганов! Вперед.

— Митра, храни наши души,— эхом откликнулась воительница. — Вперед.

* * *

Купец Махар, выходец из обнищавшей запорожской семьи, известный в Вагаране (а особенно женской половине города) торговец тканями, не пропадал бесследно. Отправившись на представление, чтобы насладиться кровопролитиями, он оказался одним из тех, кого согнал со своих мест взбесившийся раб и кого чуть было не зарубил, продираясь сквозь толпу честных горожан.

Еще Махару довелось оказаться на площади перед ареной и среди прочих вагаранцев наблюдать, как презренному гладиатору и его бабе удалось неизвестным образом пробиться через заслон солдат и выскочить на площадь, да еще верхом, и, что самое ужасное, ускакать в направлении его, Махара, дома.

Последнее обстоятельство особенно встревожило купца. Чего в жизни не бывает, всегда лучше перестраховаться, решил торговец тканями и направил стопы к дому своего двоюродного брата, тоже купца по имени Магриб. Тот и проживал ближе к арене, чем сам Махар, и что важнее — в части города противоположной той, где скрылся раб-варвар. Но самое важное: братец Магриб держал ювелирную лавку, поэтому волей-неволей должен был иметь в доме постоянную охрану. Десять вооруженных до зубов телохранителей-мордоворотов оберегали покой купца-ювелира и его сокровища. Под такой защитой и решил пересидеть Махар до поимки жуткого беглеца. Он и не сомневался, что это случится в самом ближайшем времени — слава Иштар, при сатрапе Хашиде городская стража научилась управляться со всякими смутьянами.

Магриб, с которым Махар находился в добрейших отношениях, редко куда отлучался из дома и лавки, поэтому любил, когда к нему заглядывали проверенные люди вроде двоюродного брата и рассказывали городские сплетни. А сегодня нашлось о чем порассказать! Магриб даже забыл о вине, о своем аквилонском двойном крепленом, так ни разу и не поднеся широкую золотую чашу ко рту за все то время, что гость в подробностях описывал увиденное им. Ювелир лишь ахал и обхватывал голову руками, поражаясь услышанному.

Наконец Махар закончил повествование словами:

— После этого наш умнейший Хашид не применет, конечно же, забрать арену остроконечными железными прутьями и расставить по кругу арбалетчиков. Самых метких арбалетчиков.

— Вах-вах-вах! — Магриб в очередной раз сжал ладонями лысую голову.— Что творится на белом свете! Тебе, мой дорогой брат, нельзя сегодня ходить по городу. Чудовище, о котором ты любезно поведал мне, в любой миг может выскочить из… из… из, скажем, кустов. Оставайся у меня, пока не проедут по улицам и не объявят, что страшилище поймано. Сей же момент я велю позвать моих наложниц, они будут забавлять нас танцами и любовью. Оставайся! Мои головорезы никого и близко не подпустят.

— Если ты настаиваешь, брат, то с превеликой радостью,— сказал Махар, довольный тем, что не пришлось самому обращаться с просьбой приютить и уберечь его.

— Вах-вах-вах,— снова схватился за голову ювелир-домосед,— я совсем забыл о вине! Оно же могло нагреться!

Глава четырнадцатая

Старик Кумарандж, сторож при покойницкой, запер двери ледника, присел на лавку и сделал то, о чем мечтал весь этот жаркий день: он откупорил бутылочку дешевого, кисловатого, но восхитительно холодного винца, которая с утра дожидалась своего времени среди громадных глыб льда и заиндевевших мертвецов.

Нынче был урожайный для покойницкой день: аж пять трупов доставила стража во владения Кумаранджа — двое погибли на арене во время сегодняшних гладиаторских боев, один охотник заблудился в песках и умер под лучами палящего солнца, маленькая девочка подавилась за обедом костью, и какой-то нищий старикашка отбросил копыта под забором пивной. Итого — Кумарандж старательно загибал пальцы — на леднике отдыхают двенадцать мертвяков…

Впрочем, одного из гладиаторов можно смело считать за двух: огромный, мерзавец, тяжеленный, даже места ему не хватило, и его бездыханным соседям пришлось малость потесниться. Ну ничего, завтра их всех отвезут за городскую стену, свалят в яму, засыплют известью и закопают, и тогда уже будет не важно, кем ты был при жизни — ханом или попрошайкой с площади.

Кумарандж сделал щедрый глоток прямо из горлышка и умиротворенно прислонился к сырой стене.

Хорошо, что жара спала, ночь обещает быть тихой спокойной и прохладной.

* * *

Доски из немедийского бука походили на кожу ветерана, проведшего отпущенные ему годы в боевых походах: грубые, шершавые, истыканные, изрезанные ножами и кинжалами, пропитавшиеся вином. Уперевшись в доски локтями, утопив в ладонях лицо, за столом в караульном помещении сидел Яссин, начальник стражи Юго-Восточных ворот. Из караулки только что выбежал капитан роты гвардейцев, что была прислана для укрепления охраны в связи с переполохом, учиненным в городе сбежавшим гладиатором. Капитан объявил, что вплоть до особого приказания здесь уполномочен командовать он, чему начальник стражи ничуть не огорчился — меньше ответственности, меньше хлопот, больше возможности посидеть в караулке, погрузившись в свои мысли. А капитан попался деятельный: убегает, прибегает, кого-то куда-то отсылает, без конца меняет расстановку сил, бредит какими-то идиотскими идеями о заманивании беглеца в ловушку…

Тип из новой военной поросли Вагарана: напыщенный щеголь, интриган, делающий стремительную карьеру или стараниями родственников, или угождая как только можно, ничем не чураясь, влиятельным вельможам. На уме, конечно, лишь чины, деньги и разнузданные развлечения. А как воин — тьфу, пустое место, даром что капитан. Похоже, и умен-то не шибко…

Да-а, думалось Яссину, измельчал народ. Вырождается на глазах. Город зажрался, питаясь, как стервятник падалью, откупными кусками, что оставляют бесконечные торговые караваны. А ведь он, Яссин, когда-то считал, что ему повезло родиться в Вагаране, стоящем на пересечении караванных троп, где бедняки бедны только из-за своей чудовищной лени, но даже в своей нищете богаче, чем их собратья в иных местах. Где люди образованные и возвышенные. Где ты спокоен за детей, зная, что им не придется нуждаться, воевать, скитаться… Но вот пришло прозрение: вокруг снуют не более чем двуногие твари, озабоченные мелкими, никчемными интересами. Мозги их заросли жиром, тела одрябли, мужская сила истощилась от чрезмерности ставших повседневными оргий. И единственное устремление — накопить больше золота, больше драгоценных камней, набить кошели, сундуки, закрома. Они плещутся в жиже собственных мелких утех, не в силах подняться над ними, но способны лишь тонуть, опускаясь все ниже и ниже, достигая самого дна мерзости. Они погрязли в чревоугодии, пьянстве, курении одурманивающих трав. Распущенность нравов за последние годы расцвела буйным цветом, как обильно орошаемый цветник, и распространяется, не зная удержу, как сорняк. Мужеложество уже считается модным украшением — чем-то вроде банта, женщины в гаремах живут друг с другом с позволения мужей и вступают в связь со своими же детьми; дело дошло даже до скотоложества и до того, что и этого порока почти перестают стыдиться.

Где вы, сильные духом и телом мужчины? Нет, не те, что по-поросячьи визжат на трибунах арены, наблюдая, как льется кровь не из их тел, и считают, что от этого зрелища они получают подлинно сильные ощущения… А те, кто с мечом в руке и бесстрашием в сердце утверждают величие богини Иштар на востоке и на западе, сметая языческих божков, вступая в смертельную схватку с чернокнижниками, склоняя к повиновению орды дикарей, завоевывая для Хорайи славу и земли. Те, кто служит великой идее превращения небольшой кофской провинции Хорайя в империю, не имеющую себе равных во всех частях света… Где? Куда подевались такие мужчины? В армии Вагарана еще есть настоящие воины, настоящие воины остались и в охране хашидского дворца… но их можно перечислить по пальцем, и с каждым годом таких становится все меньше.

Начальник стражи ворот и сам недавно был одним из тех, кого сейчас презирал. Однако полгода назад, по сплошь надуманному доносу недоброжелателя, он угодил в тюрьму, где провел три мучительно долгих месяца. И сидел бы до сих пор, кабы не вмешательство единственного родственника, его дяди по матери, богатого купца, который вернулся с караваном из Стигии, узнал о несчастье, постигшем племянника, добился освобождения, а точнее — просто выкупил его. Кроме того, использовав свои связи во дворе Хашида, помог восстановиться Лесину в прежней должности. Но месяцы тюремного заключения, нескончаемые размышления в сырой одиночной камере полностью переменили начальника стражи Юго-Восточных ворот. Черное и белое поменялись местами в его сознании.

Мысли Яссина, облокотившегося на стол из немедийского бука, обратились к растревожившему город гладиатору. Начальник пожалел, что так и не наведался на трибуны презираемой им арены, так и не взглянул на этого человека, о котором столько слышал ото всех и отовсюду, кто, судя по всему, был одним из немногих Настоящих Мужчин, находящихся по эту сторону городской стены. Яссин подумал, что неплохо было бы удрать из вызывающего лишь тошноту Вага-рана вместе с не покорившимся гладиатором и податься в наемники. Бросить опостылевших жен, безмозглых, капризных детей, поганую службу самодуру Хашиду и его погрязшим в извращениях вельможам и хлебнуть свежего вольного ветра. Пожить настоящей жизнью, жизнью воина, жизнью Мужчины…

В караулку вошел солдат, по напряженной серьезности которого угадывалось, что на улице либо произошли, либо происходят сейчас какие-то события. И воин не замедлил сообщить, что именно творится снаружи. Оказывается, более сотни человек подошли к воротам и требуют, чтобы их пропустили в город. Яссин отправил принесшего известие на поиски капитана и вышел из караульного помещения.

«Хорошо,— подумал начальник стражи, оглядывая громаду Юго-Восточных ворот, освещенных уже тускнеющим, идущим к закату солнцем,— решение не мне принимать, н отдуваться потом тоже не мне».

Бодрой походкой, придерживая рукой длинную, несоразмерную с ростом саблю, подошел капитан, озабоченно спросил:

— Что стряслось, офицер?

— Какие-то люди просят впустить их в город. Обычное дело.

— Сегодня ничто не может быть обычным делом, офицер,— строго поправил его капитан.— Вперед.

Они направились к решетке, опущенной по приказу того же капитанчика. За прутьями вырисовывалась вереница разномастно одетых людей, мужчин и женщин, тянущаяся через мост аж на ту сторону рва. «Не караван,— отметил Яссин.— Без лошадей и верблюдов. А кто тогда?»

— Чего надо? — начальственно рявкнул капитан, остановившись в двух шагах от решетки.

— Пешие паломники из Хоршемиша. Отправлены непревзойденным королем Кофа. С дарами для Храма Иштар, пусть славят ее имя до Последнего Дня во всем подлунном мире, по случаю праздника Явления Лика.

Ответ держал человек, отделившийся от молчаливо ожидающей своей участи толпы паломников и приблизившийся вплотную к мощным прутьям решетки.

— С кем я говорю? — Капитан стоял, важно выпятив грудь; поднявшийся к вечеру ветер трепал ненужные, но зато очень дорогие соболиные хвосты, прицепленные к его надраенному шлему.

— Я — Неилос, жрец Храма Иштар в Хоршемише. Я веду паломников из столицы.

— Ох уж эти мне фанатики, вечно не ко времени,— пробурчал капитан, повернув голову к Яссину, но голоса не понизив.— А эти их дурацкие праздники идут один за одним… Как они сами-то праздновать не устают? — Потом он вновь обратился к стоящему по ту сторону решетки человеку: — Ты знаешь, что здесь произошло?

— Нет, господин.

— Сбежал опасный заключенный. Гладиатор. Убийца. В городе находиться небезопасно.

— Что какому-то беглому арестанту до бедных паломников? — резонно заметил жрец Храма Иштар.

— Сколько вас? Где собираетесь встать на постой? — продолжал допытываться капитан, а жрец продолжал невозмутимо отвечать:

— Сто двадцать три человека вышло из Храма. Милостью Иштар все добрались до гостеприимного Вагарана. Приют мы найдем под сводами вашего знаменитого Храма на холме Столетия и около него.

— Ладно.— По всему было видно, что капитана утомила эта беседа.— Только никуда не сворачивайте, рысью к Храму и носа на улицу не казать. Эй, кто там, поднять решетку! Слушай,— заметил он вдруг на ухо Яссину, пока солдаты возились с подъемным механизмом,— может, содрать с них деньги? Сказать, что по приказу Хашида впускать никого не велено, но мы, так и быть, только ради Иштар, и все такое прочее… Ну, ты же знаешь, как это делается!

— Да уж поздно, пожалуй,— нехотя выдавил из себя Яссин.

— Э-эх, ты прав,— недовольно скривился капитан.— Чуть раньше надо было. Прозевали момент. Эх ты, что ж не подсказал!

Капитан неожиданно сорвался с места и куда-то убежал. А начальник стражи ворот отошел в сторону и безмолвно наблюдал за вступающей в город процессией.

«3а восемь дней пешего перехода по барханам одежда паломников вся была бы в песке и пыли. Но, глядя на них, я сказал бы, что они прошли от силы лиг десять,— размышлял Яссин, провожая взглядом безмолвно шествующих мимо него мужчин и женщин.— Да и снаряжены они не для восьмидневного перехода через пустыню. Где мехи с водой, торбы с пищей, белая материя от солнца?.. И странные у них у всех лица. Одинаково бледные, одинаково застывшие. И в одежке что-то не то… Не пойму…»

Наконец он понял, что его смутило в облачении паломников. Одеты те были по-разному, но у всех прослеживалась одинаковая беспринадлежность наряда. Так не одевались ни купцы, ни простолюдины, ни жрецы, ни крестьяне — никто. Создавалось впечатление, что эти люди выхватили из груды наваленной одежды, взятой ото всех сословий, кто что сумел и натянули на себя.

«Очень подозрительная компания»,— сделал вывод начальник стражи. Случись такое полгода назад, Яссин задержал бы их, допросил, вытряс, если надо, и душу, но дознался бы — те ли они, за кого себя выдают. А сегодня…

«Да пропади оно все,— подумал он.— Пускай творят, что хотят. И чем хуже придется подданным Хашида, тем лучше немногим стоящим людям в этом городе».

Решетка вновь опустилась, процессия из ста двадцати трех человек скрылась на улицах Вагарана.

«Что, интересно, у нас поблизости, в десяти лигах отсюда? — вдруг задумался Яссин.— А, так это ж монастырь жрецов Неизвестного! Уже и оттуда заявились «паломнички»? Любопытно…»

И начальник стражи Юго-Восточных ворот отправился скучать в караульное помещение.

Глава пятнадцатая

Земля вела себя подло — лягалась и делала подсечки. Ей усердно помогали бочки, пороги и неопознанные предметы. Полной сволочью оказался дверной косяк: бил исключительно в нос, причем очень больно. И не было рядом друга, который протянул бы руку. С которым они бы управились с распоясавшимся погребом. Который сказал бы: «Ты хороший парень, Фагнир! Обопрись на мое плечо», или: «Давай выпьем. Потому что ты — хороший парень… как там тебя… Фагнир!»

А где спрашивается, этот громила, которого он, Фагнир, приказчик сволочного купца Махара, спас, можно сказать, от смерти и который не по-дружески запер его в подвале? Почему не появляется? С ним вроде и баба какая-то, смугляночка, была, тоже могла бы подсобить…

Нет, все пришлось делать в одиночку. Доползти до дверей, дотащив два кувшина, перевалиться через порог, уворачиваясь от косяка, разбить драгоценные сосуды, вернуться за другими и, не теряя веры в успех, повторить все заново.

Целеустремленность и упорство наконец победили. Он и два кувшина целехонькими выбрались на свободу из погребного заточения. Успех надо было отметить.

«Ай-ай-ай,— сделал ужасное открытие Фагнир.— Кружки-то нету!» Он схватился за голову. И вместо привычных волос и ушей нащупал железку. Каска! Вот удача! Чем не кубок? Ну и молодец же ты, старина Фагнир! Почему бы не выпить прямо из горла и откуда на нем этот металлический головной убор, приказчик попытался не думать. Лишние вопросы — лишние проблемы. А проблемы он недолюбливал.

Фагнир наполнил Шлем до краев вкуснейшим белым шемским вином и, не отрываясь, осушил.

«Кажется, солнце уже село», — отметил наблюдательный приказчик и прямо на земле у открытого погреба забылся счастливым пьяным сном.

* * *

Целую вечность ничего не происходило и не существовало ничего: ни света, ни тени, ни движения, ни покоя. Не ощущалось ни верха ни низа, ни звука, ни запаха… не было даже его самого. Бессмысленным, бесплотным комком он парил в бездне пустоты, и даже не осознавал того — ибо некому было осознать что-либо.

А потом послышался зов. Зов шел отовсюду, из каждого уголка этой не-сущности и насквозь пронзал его нематериальное тело.

«Проснись, проснись, проснись!» — нараспев требовал голос, а точнее, целый хор, поющий в унисон; хор, в котором слышались голоса и зрелого мужчины, и юной девушки, и глубокого старца, и новорожденного младенца. И все же отчего-то он понимал, что зовет его один человек… вернее, одно существо, в безраздельной власти которого он находится.

Страх прокрался в его небьющееся сердце.

— Кто ты? — крикнул он ртом, которого не было.— Кто я? И где я?

«Проснись, проснись! — настойчиво пел голос, и нечем было зажать отсутствующие уши, чтобы не слышать этого зова.— Мы можем помочь тебе! Ты хочешь снова быть живым? Ты хочешь отомстить своему обидчику? Мы можем помочь тебе! Мы можем помочь тебе!»

— Кто ты? Кто я? О чем ты говоришь?

«Проснись, Амин! Проснись!»

Амин.

Амин, Амин, Амин…

И тут он все вспомнил. Вспомнил ненавистного дикаря, вспомнил черную волну, захлестнувшую его в момент, когда он умер… И жажда жизни, и ярость вновь охватили его.

— Да! — заорал он.— Да! Я хочу выжить! Кто бы ты ни был и где бы я ни находился, я хочу вернуться! Помоги мне!

«Мы поможем тебе, Амин, мы поможем тебе… Но и ты должен полечь нам…»

* * *

Сторож Кумарандж поставил наполовину опустевшую бутылку на столик и прислушался. Все было тихо. Странное скрежетание больше не повторялось.

— Крысы,— объяснил он, обращаясь к самому себе.— Наверняка это крысы. Проклятые толстые крысы, пришедшие полакомиться человечинкой. Ненавижу крыс.

С ледника, на этот раз отчетливее, донесся тихий шорох. Сторож кряхтя встал, подошел к запертой двери, из-за которой сквозило морозным холодом, и опять прислушался. Никаких сомнений: там, в последней обители бывших горожан, кто-то издавал царапающие звуки, скребся и шебуршал.

Кумарандж по возможности бесшумно снял со стены факел, прихватил прислоненную к столу палку с угрожающе торчащим из нее гвоздем — смертоносное для крыс оружие — и медленно приоткрыл холодную дверь. Изнутри потянуло ледяным воздухом; в свете факела вспыхнули искорки инея на стенах, на полу, на потолке, на кусках грубого холста, которыми были прикрыты тела усопших. Сторож поднял факел повыше и шагнул внутрь.

Обычно крысы, обнаглевшие, опьяневшие и отяжелевшие от дармовой жратвы, лишь поднимали свои крошечные глаза-бусинки и настороженно разглядывали того, кто незваным явился на их пиршество, но разбегаться не торопились. Это давало Кумаранджу преимущество, и он умудрялся насадить на острие своей дубинки по меньшей мере троих дармоедов, прежде чем остальные понимали, какая опасность грозит им, и успевали скрыться в многочисленных, давно прогрызенных дырах в стенах.

Сторож перехватил поудобнее рукоять дубинки и, двинувшись по узкому, с низким потолком помещению, вдоль стен которого разлеглись бывшие горожане в ожидании последнего своего пути — короткой дороги на кладбище,— принялся внимательно вглядываться в каждый темный уголок: проклятые крысы могли затаиться где угодно… Однако ничто не нарушало мертвую во всех смыслах тишину, ни шорох, ни движение. Попрятались, суки. Поумнели, что ли…

Кумарандж намеренно громко затопал башмаками, намереваясь вспугнуть крыс и вынудить их покинуть свои убежища, и его старания увенчались успехом — со стороны мертвяков, устроившихся на ночлег в самом дальнем углу ледника, раздалось ответное шуршание. «Ага, вот вы где,— усмехнулся про себя старик.— Ну, ждите, ждите: к вам гости приехали…»

Свет факела отбрасывал колеблющиеся тени, и казалось, что покойники шевелятся, силясь встать со своих морозных лож. Кумарандж медленно продвигался вперед, зорко вглядываясь в полумрак, выискивая проклятых грызунов. «Еще парочка,— подумал он,— и будет ровно пятьдесят. Ну где вы там, вылезайте. Поговорим».

Он дошел до противоположной стены ледника; с потолка свисали длинные клыки льда, а в самом углу находилось тело мертвого гладиатора. Кумарандж поднял факел повыше. Что за ерунда, почему тут так темно? Неверный свет факела, казалось, тонул в непроглядной мгле, что затянула собою эту часть покойницкой. И отчего-то очень холодно — гораздо холоднее, чем в других уголках покойницкой…

— Давайте же,— вслух поторопил свою дичь сторож.— Вылезайте. Я вам подарочек приготовил.

И получил неожиданный ответ, от которого похолодело сердце старика.

— Э-э-э-э-э…— донеслось из-под дерюги, укрывающей труп гладиатора; звук, будто бы рожденный в самом сердце Мира Демонов, звук, полный муки и страдания, приглушенный, невнятный, но несомненно издаваемый живым существом… хотя —существом ли? Живым ли?..

Виной ли тому были колеблющийся свет факела, рождающий иллюзию того, что покойники движутся, или гнетущая атмосфера склепа, либо же неугомонные крысы, посчитавшие за благость наведываться в эти места пообедать, но на миг Кумарандж почувствовал неосознанный страх, которого никогда доселе не испытывал в этом пристанище мертвецов. Рука, держащая факел, задрожала, и по заиндевевшим стенам заплясали зловещие тени. Что это? Игра света? Или тело мертвого гладиатора действительно пошевелилось под холстиной?

Сторож наклонился над трупом.

По городу бродили всевозможные легенды и слухи об оживших мертвецах, ходячих покойниках и выбравшихся из могилы похороненных, однако Кумарандж, разумеется, в них не верил и лишь посмеивался над ними — ведь работал он в таком месте, где любому очень быстро становилось ясно: если мертвецы и способны возвращаться в мир людей, то это происходит не здесь, не в Вагаране. Поэтому сторож без всяких колебаний и опасений взял свою дубинку наизготовку и сдернул дерюгу с головы бывшего гладиатора, ожидая увидеть под ней копошащихся жирных крыс. Но то, что открылось его взору, было стократ страшнее десятка грызунов, пожирающих лицо мертвеца. Разум сторожа пребывал в оцепенении, но тело отреагировало быстрее, и по старым, латаным-перелатаным штанам Кумаранджа потекла горячая струйка мочи.

— Э-э-э-э-э…— выдохнули посиневшие губы трупа, холодные веки медленно поднялись, обнажая безжизненные глаза нечеловечески оранжевого цвета, красные зрачки уставились на замершего старика, а мертвая рука рывками согнулась в локте; пальцы были скрючены, подобно когтям стервятника.— Э-э-э-э-э…

— Иштар, забери меня вместе с потрохами,— прошептал потрясенный Кумарандж.— Это что еще за…

Однако закончить фразу ему не дали: рот покойного гладиатора вдруг растянулся в хищной улыбке, на губах выступила черная пена, и мертвенно-бледная рука, рванувшаяся вверх со стремительностью и неожиданностью атакующей кобры, ухватила старика за глотку.

Кумарандж издал булькающий звук, факел выпал из его ослабевшей ладони, и вся сцена окончательно погрузилась во тьму. В кромешной мгле старик почувствовал, как его горло сминается под нажимом пальцев, сильных, точно выточенных из металла, вооруженных острыми ногтями, длинных настолько, что сомкнулись на морщинистой шее в кольцо. Больше он не успел почувствовать ничего: восставший к жизни гладиатор сломал ему хребет одним сжатием кулака, а потом резко отвел руку в сторону.

Шея несчастного сторожа осталась в кулаке ожившего трупа; голова, лишившись опоры, отделилась от тела и покатилась в угол; само же тело с глухим стуком рухнуло на пол. Из разорванных артерий толчками хлынула кровь, с шипением встретилась с пламенем валяющегося неподалеку факела и загасила его. Покойницкую окутал плотный, душный саван черноты. Но бывшему гладиатору не нужен был свет: его светом была тьма, во тьме он видел и чувствовал себя гораздо увереннее и спокойнее.

Тот, кого прежде называли Амином, встал со своего хдадного ложа и потянулся всем телом. Он ощущал небывалый даже для него прилив сил; в мертвом мозгу роились новые, неведомые человеческому существу мысли, небьющееся сердце переполняли новые, необъяснимые человеческим языком чувства. Шах Джумаль, его хозяин и отец, был забыт: теперь у Амина появились другие хозяева — более могущественные, хоть пока и невидимые, более щедрые, хоть пока и отдаленные от него на невообразимое расстояние. И эти хозяева приказывают ему действовать. И он должен повиноваться. Может повиноваться. Хочет повиноваться.

Амин поднял голову и издал вопль, от которого едва не рухнули стены этой юдоли смерти, вопль, который был слышен за пять кварталов от покойницкой… вопль, предвещающий гибель всему живому на земле.

* * *

— Что это? — Минолия ухватила Веллаха за рукав.— Ты слышал? Кажется, кричал кто-то…

— Может быть,— ответил ее спутник.— Или собака воет. Не отвлекайся, Минолия. Мы должны найти Шлем до темноты, а ведь уже смеркается, видишь?

Действительно, солнце уже коснулось края городской стены, и на Вагаран наползали синие тени, придавая кварталам полуреальный вид старой фрески. Народу на улицах поубавилось, лоточники сворачивали свой товар, купцы закрывали лавки, Хозяева питейных заведений помогали выбраться наружу последним, принявшим лишку завсегдатаям. Город готовился ко сну — до утра, когда вновь откроются кабаки и торговые ряды, когда улицы огласятся шумом толпы и криками зазывал, как было всегда, изо дня в день, из года в год… И никто из горожан даже не подозревал, что эту ночь переживет лишь один человек. Фагнир.

Веллах и Минолия быстро шли по пустеющим улицам. Мужчина шагал широко, быстро, и девушка с трудом поспевала за своим спутником. Теперь, когда наводнившие Вагаран члены Ордена облачились в обычные одежды, многие смогли бы убедиться, что это самые обыкновенные люди, а вовсе не монстры, как утверждала молва,— смогли бы, знай они, что перед ними не простые запоздалые пешеходы, а именно служители пресловутого Неизвестного.

Веллах, рослый худощавый мужчина с темными волосами и небольшими светлыми усиками щеточкой, тонкими бледными губами, над которыми: свисал длинный прямой нос, придававший его облику несколько птичий вид, был одет вкостюм, по которому никто бы не смог угадать, к какому сословию или в какой гильдии принадлежит хозяин. Подобно мужчине, его спутница — зеленоглазая девушка с развевающейся за плечами копной соломенных волос, кажущихся золотыми в красноватом свете умирающего светила носила неопределенное просторное платье с широкими рукавами, в которых удобно прятать небольшой дамский кинжал; платье было бледно-зеленого цвета, а голубая полоска на правом рукаве подсказала бы встречному горожанину, что она замужем, поэтому, увы, нет смысла пытаться заигрывать с этой красавицей.

Веллах приходился ей старшим братом, но об этом знали лишь он сам, сестра, да Орландар, Магистр Ордена Последнего Дня. Когда Веллаху было двенадцать, мать родила Минолию, но сама умерла при родах, и с тех пор родителей девочке заменил брат (отца он не помнил — Орландар рассказывал, что тот погиб во время неудачной попытки первого и последнего мысленного контакта с мудрецами Древних). Минолия во всем слушалась Веллаха и с младых ногтей стала верной служительницей дела Ордена. Романтик по природе, она часто представляла себе возвращение Древних — сильных, красивых, умных существ, чье знание и опыт были уничтожены слепой яростью неестественного Человека. Она не любила существующую цивилизацию; люди представлялись девушке грубыми, похотливыми, злыми и глупыми созданиями, недостойным называться хозяевами земли. Напротив, именно представители мертвой расы, те, что появились на планете задолго до человека, и должны по праву владеть ею во всем своем могуществе, мудрости и славе. Она часто расспрашивала других членов Ордена о том, как выглядят, что представляют собой Древние, но никто не мог дать ей исчерпывающего ответа: никто и не знал этого ответа. Поэтому Минолии оставалось лишь мечтать и рисовать в воображении грядущее царство мира, покоя, справедливости. Теперь же ее переполняли радость и гордость оттого, что она стала свидетельницей исполнения предсказания.

— Веллах, ну не беги ты так, я не поспеваю. Куда ты летишь? Ведь пророчество сбылось, Древние возвращаются! Чего мы торопимся?

— Помолчи, сестренка,— на ходу ответил брат.— Нам надо отыскать кое-что. Разве ты не слышала, что сказал Магистр?

— Слышала, но зачем искать? Врата открыты, скоро Древние выйдут к нам. Скоро мир и так изменится, к чему нам какой-то старый Шлем?

— Я не знаю. Но раз Магистр сказал, значит, надо найти…—Веллах и впрямь не имел представления, почему Шлем был так важен для Орландара. Однако слово Магистра не подлежало обсуждению.— Ты ничего не чувствуешь?

— Нет. Пока нет.

— А ты правильно произнесла заклинание?

— Ну Веллах, ну что ты придираешься! Заклинание я знаю назубок, ты не раз проверял меня!

— Не сердись, Минолия. Просто я беспокоюсь. Смотри, солнце уже скрылось за стеной. А Магистр говорил, что если Шлем не будет найден к полуночи, то все наши усилия могут пропасть втуне.

Он остановился и сосредоточился на эманациях, пронизывающих все сущее и недоступных чувствам простых людей. Однако ни Веллах, ни Минолия не были простыми людьми: заклинание, которое они выучили во время обряда Посвящения и повторяли каждый вечер, помогало им настроиться на магическую волну и ощутить местонахождение волшебного Шлема.

Ничего. Шлем будто в воду канул…

Впрочем, расстояние, на котором действует это заклинание, было небольшим. Возможно, Шлем находится в другой части города. В богатых кварталах, например. Или вообще за городской чертой.

— Вот что, сестренка,— сказал Веллах, когда понял всю тщетность своих попыток отыскать пропажу.— Нам надо разделиться. Так мы только сужаем круг поисков. Отправляйся наверх, в район зажиточных горожан, а я поищу здесь, среди домов простых торговцев.

— А если я найду Шлем, как мне отнять его у этого великана?

— Ну, малыш, ты ведь знаешь заговор Разбитый Сосуд. Тот, кто украл наш Шлем, всего лишь обычный воин, не колдун, к тому же ему неизвестно, что Шлем не простой. Он не устоит против этого заклинания. А когда упадет, хватай Шлем и бегом в монастырь, к Орландару. Поняла?

— Да… А как же ты?

— Я справлюсь, Минолия. Помни, ты должна успеть до полуночи. Если Шлем не найдешь, все равно возвращайся в монастырь — возможно, кто-нибудь из братьев уже отыскал его. Может быть, это буду я.— Веллах ободряюще улыбнулся.— Торопись, малыш. Я верю, что Шлем найдешь именно ты.

Минолия едва заметно улыбнулась в ответ, приподнялась на цыпочки и чмокнула брата в щеку.

— Хорошо. Я сделаю, как ты просишь. Будь осторожен, Веллах.

— Конечно, сестренка. Что может со мной случиться в этом тихом городишке?

Они на мгновение обнялись, и каждый, на ходу внимательно прислушиваясь к эманациям, зашагал своей Дорогой: Веллах направо, в кварталы торговцев, Минолия — вверх по дороге, ведущей в богатые районы.

* * *

Харчевня «Стреноженная вошь» выделялась среди подобных заведений в квартале, где лепились друг к другу лачуги бедняков, обилием входящих-выходящих людей, кои обычно именуются «всяческим сбродом». Физиономии посетителей утопающей в грязи харчевни уж точно никто не назвал бы лицами, зато так и лезли на ум слова вроде «морды», «хари», «рыла», а следы на этих рылах указывали на знакомство с плетьми стражников, кулаками тюремщиков, щипцами и клеймами палачей. Эти люди, как и крысы, предпочитали вести ночной образ жизни; одежда на них местами топорщилась, и только невинный младенец мог подумать, что под лохмотьями скрывается нечто безобидное.

Снаружи у двери, прислонившись к стене заросшей волосами тушей, скрестив на груди ручища, внимательно оглядывал приближающихся к порогу «Стреноженной вши» необъятный детина со рваными ноздрями и обрубками ушей. Ненароком оказавшийся у входа харчевню случайный прохожий, узрев такую образину вряд ли рискнул бы переступить порог. Впрочем, его — случайного — и не пустили бы.

Внутри, за замызганными столами, в незамысловатых развлечениях проводили свободное от охоты за поживой время те, кто отлично знал и понимал друг друга; играли в кости, пили, тискали веселых женщин и тешили себя поножовщиной — не забывая также и обсуждать будущие дела.

Сейчас, побросав свои забавы, завсегдатаи «Стреноженной вши» столпились в центре зала, вокруг стола с водруженным на него стулом, на котором не менее величественно, чем Хашид на троне, восседал невысокий худощавый шемит в черных шальварах, заправленных в сапоги, и темно-красной просторной рубахе. Со своего пьедестала он ронял слова, как скупец бросает деньги нищим, редко и понемногу, и слова те внимающие ловили с такой жадностью и любовью, будто сам Митра снизошел до беседы с ними.

— …Грязная Пасть: Рыночная площадь и Тройной квартал. Факельщик: от Юго-Восточных до храма. Гнойник: от казарм до холма Столетия. Не убивать. Увидел — пускай гонца. Я — здесь. Возьму живым. Сам.

Среди окруживших стол людей вспыхнули шепотки удивления и восторга. Давно, давно волк не покидал свое лежбище. Шемит по кличке Фенди, король вагаранских воров, правил беспрекословно подчиняющимся ему отребьем, не выходя за стены «Стреноженной вши». Зачем? До самых дальних уголков Вагарана с быстротой крылатых коней долетали процеженные им сквозь зубы слова, а приказы исполнялись еще быстрее. Власть его держалась на том, что он никогда никому ничего не прощал, даже малейшего ропота. Каждый из посещавших «Стреноженную вошь» когда-нибудь да становился свидетелем его расправ над решившими посвоевольничать. Ослушник не успевал показать свое недовольство, как дергалось красное рубашечное пятно, и, выброшенное из него, впивалось в глаз или горло строптивого блестящее стилетное лезвие. Вдобавок не было причин жаловаться на справедливость при дележе добычи или неумелую организацию воровских дел. Голова у шемита варила что надо.

Сегодня, едва прослышав про обещанную за поимку варвара-гладиатора награду, Фенди объявил сход. Описав наружность беглеца, главарь вагаранских воров распределил своих псов по городу и приказал, подняв во всех кварталах на ноги нищих, осведомителей и наводчиков, отыскать дорого оцененного раба и незамедлительно донести ему, где тот схоронился. Дальше атаман будет действовать сам. Как он замыслил взять живьем такого, судя по сведениям, опасного, непобедимого воина? Или в планы Фенди входит уговорить того вступить в шайку?.. На подобные вопросы никто, конечно, не отважился. Надо только выполнять то, что приказано. И выполнять хорошо.

— Ну? Чего ждете, гниды? Вон отсюда!

Едва было произнесено последнее слово, как харчевня «Стреноженная вошь* опустела. Лишь на своем троне остался погрузившийся в думы главарь, да у входа тоже никогда не покидавший пределов харчевни детина с рваными ноздрями.

Глава шестнадцатая

Давили шаха Джумаля стены отведенных ему во дворце сатрапа покоев, теснило в груди. Ныло сердце. Шах бродил по комнатам, не находя себе места и не в силах остановиться. Не в силах даже думать. Он мог только страдать, и мозг его жег безответный вопрос: «Как, как такое могло случиться?»

«Сын! — Такая мысль время от времени пронизывала его сознание, затянутое тучами горя.— Мой сын!» И сразу же все его чувства вспыхивали костром жажды мщения. Такого необузданно сильного ощущения он не испытывал никогда в жизни. И рождалась надежда на то, что свершившееся возмездие погасит невыносимую боль, поможет примириться с утратой сына и защитника тела и престола шаха. Терзаемый болью правитель клял себя за то, что мало внимания уделял своему отпрыску — плоти от плоти, крови от крови (пусть даже в эту плоть и кровь примешалась черная капля потусторонних сил),— никогда не беседовал с ним по душам, не ведал, какие желания и вопросы мучили юного Амина. Он всегда принимал существование рядом с собой сына как должное, как нечто само собой разумеющееся, незыблемое и вечное… Теперь же поздно что-либо исправлять. И Джумаль чувствовал пустоту внутри себя, словно из его души, из его тела безжалостно вырвали огромный кусок, оставив ноющую, рваную рану.

За окнами темнело, до сих пор не появился гонец с вестью от Хашида, что подлый убийца изловлен, да и с другими известиями никто не приходил. Ничто не нарушало уединения туранского гостя.

До полуночи оставалось немного, когда шах бегом бросился к двери, ведущей из покоев в коридор, рывком распахнул ее и, увлекая за собой несших охрану комнат Джумаля телохранителей, помчался по проходам и лестницам к выходу из дворца.

Как леопард нападает из ночной мглы на свою жертву, так неожиданно и страшно обрушилась на шаха мысль о том, что никогда более он не увидит своего сына. Никогда. Завтра Амина похоронят — не в общей могиле, как ошибочно думал сторож покойницкой Кумарандж, а в отдельной, с отданием почестей, но он, отец, не сможет попрощаться с сыном. Нельзя шаху присутствовать на погребении простого телохранителя. Законы и обычаи его страны, его положение не позволяют это. И не увидеть ему больше… Нет! Он должен! Обязан проститься, посмотреть последний раз на того, в ком текла его кровь. Закрыть глаза. Дотронуться до него.

И шаха подтолкнуло к дверям, бросило в коридоры, понесло к выходу из дворца.

По приказу Джумаля его подданные быстро разыскали среди слуг Хашида того, кто за хорошую плату согласился провести туранцев к городской покойницкой, расположенной чуть ли не на окраине города.

И вот уже по улицам Вагарана носильщики, постоянно подменяя друг друга, несут паланкин, в котором, сокрытый от посторонних глаз опущенными занавесями, пытаясь унять взвинченные нервы, теребит четки дрожащими пальцами шах Джумаль. Впереди, позади и по бокам паланкина идут по хорайскому городу туранцы, лучшие два десятка из телохранителей шаха. Они видят то, от чего отгородился шелковыми шторами их повелитель — не по-ночному неспокойный город. Конные патрули городской стражи, освещая все окрест себя факелами, наводняют улицы. Появляются из-за одного угла и тут же скрываются за другим те, кто обличьем и повадками схожи и в Туране, и в Хорайе — преступное отребье города. Не спится и еще какой-то из разновидностей человеческой породы, не сидится дома в эту ночь — людям с одинаково фанатично сосредоточенными лицами, какие бывают у жрецов в момент совершения ритуального действа и отрешения от всего мирского.

Телохранителям шаха Джумаля определенно не нравится чужой город в эту ночь.

* * *

Каждый вечер вход на трибуны запирался, но личный колдун владыки Вагарана без задержки миновал стражу, проник на арену, встал в ее центре. Он сам не знал, зачем пришел сюда, что здесь ищет, но почему-то был уверен, что ответ на все вопросы находится именно тут.

Огромное багровое солнце наполовину скрылось за трибунами, и на песок, отливающий кровью в его умирающем свете, легла черная тень от стен арены. Вечерний ветерок что-то шептал в трещинах грубой каменной кладки, вздымал крошечные песчаные вихри, шевелил длинные седые волосы и усы мага. Стояла тишина, утихли даже обычные уличные шумы. Город словно затаился, предчувствуя, что этой ночью произойдут некие события, последствия которых круто изменят не только судьбу Вагарана, но и, возможно, всего мира… Вот только что это за события?

Привычно очистив мозг от посторонних мыслей, расслабив тело и открыв разум, Ай-Берек проник в астрал. И увиденное оказалось настолько неожиданным, четким и ужасающим, что старый волшебник покачнулся; с уст его слетел невольный стон.

В реальности он по-прежнему стоял на остывающем песке гладиаторской арены, солнце все так же светило ему в спину, мир был тих и покоен…

Однако, находясь в плоскости астрала, Ай-Берек обнаружил, что парит над бездонной, пышущей обжигающим холодом ямой, расположенной посередине песчаного круга. Морозными зловонный ветер, ураганом вырывающийся из пропастей, безжалостно треплет волосы его астрального тела, рвет одежды, затрудняет дыхание. Зеленовато-черные, прокрытые слизью стены этого почти круглого колодца, достающего, казалось, до центра мироздания, дрожат, ритмично сокращаются, конвульсивно изгибаются, шевелятся, словно живые, точно являются разверстым чревом некоего исполинского чудовища, названия и места для которого нет на земле. И оттуда, из этой бездны, на Ай-Берека мчатся полчища существ, что могут родиться лишь в кошмарах умалишенного. Они еще далеко, но, клубясь, как пчелиный рой, завывая на разные голоса, размахивая зловеще сверкающим оружием, они приближаются — стремительные, как полет (стрелы, неукротимые, как взбесившийся тигр, и такой ненавистью к человеку, таким алчным желанием изничтожить весь род людской веет от них, что Ай-Берек в ужасе поспешил вернуться в физический мир.

В реальности ничто те изменилось. По-прежнему стояла умиротворенная тишина, солнце продолжало свой путь за горизонт и уже почти скрылось за трибунами, и ничто не указывало на скрывающуюся под ареной бездну, ждущую лишь подходящего момента, чтобы выплеснуть свое кошмарное содержимое на землю.

Ай-Берек перевел дух и оттер обильный пот со лба. Никогда до этих пор он ню сталкивался со столь мощным и яростным проявлением потусторонних сил. Он чувствовал себя беспомощной букашкой, которую порывом ураганного ветра сорвало с обжитой, такой уютной и безопасной веточки и унесло в неведомое.

— Приветствую тебя на земле, исконно принадлежащей твоему народу,— вдруг раздался позади тихий почтительный голос.

Ай-Берек круто повернулся.

Перед ним стоял высокий пожилой человек с изрезанным морщинами бледным лицом и горящими ликованием глазами. Редкие рыжеватые волосы кучерявыми прядями опускались на плечи, тонкие бескровные губы под длинным бугристым носом изогнулись в улыбке. Незнакомец был одет в костюм, по которому совершенно невозможно было определить, к каким слоям общества принадлежит его хозяин.

Маг нахмурился.

— Ты кого-то встречаешь здесь?

— Да. Вас. Мы давно уже ждем вашего прихода — двести пятьдесят лет! И какое счастье, какая честь для меня быть первым, кто…

—«Мы»? — перебил его Ай-Берек, быстро изучив ауру незнакомца. Нет, он не волшебник, но кое-какие познания в магии у него, безусловно, есть. Не опасен.— Кто это — мы?

— Мы, Орден Последнего Дня, и я, Орландар, его Магистр,— сияя, ответствовал тот, даже не заметив, что его только что подвергли магическому осмотру.— Те, кто посвятил свою жизнь и всего себя вашему возвращению. И от имени всех братьев я приветствую тебя, первого из возвращающихся.

— Орден Последнего Дня…— задумчиво повторил Ай-Берек. Он никогда не слышал об этом Ордене, хотя в его названии есть что-то неуловимо знакомое… и тут он вспомнил и прошептал: — «В День Последний, в час Слепящего Света…»

Орландар отшатнулся.

— Вам известно о предсказании? — удивленно прошептал он. Колдун усмехнулся в свои длинные седые усы.

— Ты ошибся, Орландар, Магистр Ордена Последнего Дня. Я не тот, кого вы ждете. Я– Ай-Берек, личный маг Хашида, сатрапа Вагарана.

Орландар посмотрел на мага с недоверием, потом потер лицо своими длинными пальцами и опять улыбнулся — на этот раз устало.

— Ох… Прости меня, могущественный волшебник. Сегодня для всего нашего Ордена наступил великий день, и я, наверное, немного повредился в рассудке… Я пришел сюда посмотреть, насколько далеко зашло… Впрочем, неважно. Однако что ты делаешь здесь? Или тебе также известно о Возвращении Древних?

Ай-Берек покачал головой.

— Нет. Сегодня здесь происходили события, которые заставили меня вспомнить об одном давнем предсказании. И я поспешил сюда — проверить, верны ли мои догадки. С помощью своего колдовского искусства я смог заглянуть по ту сторону реальности. Увиденное же повергло меня в ужас…

И он рассказал о кошмарных созданиях, мчащихся на него из глубин Времени и Пространства.

— Так ответь же мне, Орландар, Магистр Ордена Последнего Дня. Этих ли тварей ждешь ты и все ваши братья?

Магистр на миг задумался, но потом уверенно помотал головой.

— Нет. Нет, Ай-Берек. Мы ожидаем возвращения Древних — давно погибшей расы, красивой, мудрой, могущественной. Расы, что правила Землей задолго до появления человека и была уничтожена людьми на заре их цивилизации.—В глазах Орландара Зажегся фанатичный огонь; он обращался уже не к Ай-Береку — он вещал, проповедовал, убеждал и доказывал свою правоту всему свету.— Наш Орден полагает, что тогда свершилась великая несправедливость. Истинными хозяевами мира должны быть они, Древние, а не люди. Нынешний человек сейчас не тот, что был в пору молодости цивилизации — теперь это обленившееся, тупое, жаждущее лишь развлечений и удовольствий существо, забывшее, какой ценой ему досталась власть над этим миром… Человечество — это тупик жизни, колдун. Но вот случилось так, что у погибшей в горниле войны Древней Расы появилась возможность вернуться. Как и откуда появилась эта возможность, мы не знаем, ибо знание это бесполезно. Главное, что теперь мы можем повернуть историю вспять и начать новую эру на Земле — Эру Древней Расы. Кто был прав, кто виновен в той давней, разразившейся тысячи лет назад войне между Древними и Человеком, неизвестно — время стерло все ответы, все следы о причинах битвы. Однако побежденные переселились в лучший мир, и Землей теперь владеют победители, расселившиеся по всем известным пространствам.

И вот настал день, когда сбудется предсказание и вернутся настоящие правители Земли. Сегодня в полночь представители Древней Расы оживут здесь, на этой арене… Знаешь ли ты монастырь, что находится к северу от Вагарана?

Нас еще называют жрецами Неизвестного. Двести пятьдесят лет назад наш Орден поселился в этой местности. Ибо сказано: «…В стране, откуда последний из : Древних шагнул на Серые Равнины, явлены будут…» А легенды утверждают, что последняя битва между людьми и Древней расой, битва, которую Древние проиграли, произошла именно на месте, где тысячи лет спустя вырос город Вагаран.

Колдун слушал внимательно, не перебивая, но и не скрывая мрачного сомнения, что терзало его душу. Потом заметил с ноткой подозрительности в голосе:

— Мне известно об этом. Однако я неоднократно проверял магический слой эфира над этим монастырем и не заметил никаких возмущений.

— Правильно, ведь мы не волшебники. Мы всего лишь ожидали возвращения Древних. Ждали и готовились к нему.

— «И взовьется Стяг Мести. И выступит Древний Легион», — задумчиво процитировал Ай-Берек.— Так вот, оказывается, что это означает…

— Да, мы тоже полагаем, что слова эти относятся именно к приходу Древней Расы.

— А кого же видел я в астральной плоскости? Что за чудовища несутся сюда из бездны?

— Не знаю, маг. Впрочем — помнишь? — «ступившие следом за первыми разольются черным сонмищем по миру». Первые — это наверняка сами Древние, а вот ступившие следом… Видишь ли, Врата Времени, соединяющие Настоящее и далекое Прошлое, на своем бесконечном протяжении пронзают и Мир Демонов — обитель всяческой нечисти и повелителей Черных Сил. Ни для кого не секрет, что существа Тьмы всегда стремились проникнуть на Землю и завладеть ею. И члены Ордена полагают, что следом за Древними, пока Врата не закроются, сюда попытаются вторгнуться орды демонов… Их можно было бы остановить, но произошло нечто непредвиденное: Шлем пропал из поля нашего зрения, а без него… Не знаю, не знаю, в предсказании столько недомолвок и двусмысленностей… Подробностей Пришествия никто так и не смог понять. Вот, например, что это за «Черная Сила, которая уничтожит себя самое…»

— Ну, это просто,— махнул рукой Ай-Берек.— Амин — погибший гладиатор — был человеком лишь наполовину: в его рождении участвовали Черные Силы. Второй гладиатор, Конан, все время находился под воздействием Черного же колдовства — заклятия, которое я самолично наложил на него. Таким образом, одно проявление Черных Сил схлестнулось с другим, и, когда погиб один из гладиаторов, оба проявления взаимноуничтожились. Поэтому Конан, вырвавшись из-под власти моего заклинания, сумел бежать. А в месте, где произошло столкновение однополярных сил, возник разрыв в ткани мироздания и образовались Врата… Впрочем, это долго и скучно объяснять. Но ты прав: я тоже многое не сумел разгадать в пророчестве. Что это за Шлем, о котором говорится в нем и который упомянул ты?

Орландар помялся.

— «А впереди — узнают кого по Шлему его»… Не знаю, должен ли я открывать тебе правду — ведь ты непосвященный… Однако раз Шлем пропал… Слушай же меня внимательно, волшебник Ай-Берек.

Раса Древних — это не только мудрецы и мыслители, но и сильные, храбрые воины. Они жаждут отомстить людям за то, что проиграли войну и были уничтожены. Слепая, сметающая все на своем пути жажда убивать движет ими. И воинам этой армии нужен предводитель, командир, который поведет их за собой в триумфальное шествие по земле. «Прахом станут грады и веси. И падут ниц народы и расы… Покорны дабы быть Древним и заветам их.» И тот, кто победит на арене, тот, чья голова увенчана Шлемом, и должен был стать Главнокомандующим Армии Древних. Ибо только с помощью Шлема возможно управлять этой Армией, держать в повиновении солдат и заставлять их выполнять приказы. И только с помощью Шлема возможно закрыть Врата Времени — до того, как Силы Тьмы попытаются вторгнуться сюда, на землю… Однако что-то пошло не так — шлемоносец погиб, а его убийца бежал вместе со Шлемом. И я не знаю, где он теперь. И не ведаю, что теперь будет.

— «Но если велением Богов умерщвлен не тот, кому достодолжно…» Ах, вот это что значит…— вспомнил Ай-Берек, задумчиво глядя на тонкую полоску солнечного света, озаряющую непроглядно черную громаду арены, и неожиданно лицо его исказилось от страшного предчувствия.— Нет, погоди, Орландар, погоди! Иными словами, раз победил не тот гладиатор, что носил ваш Шлем, Воинство Тьмы сумеет беспрепятственно проникнуть на землю и… и…— Маг непроизвольно сглотнул, на миг представив себе, в какую катастрофу для всего мира может обернуться пропажа Шлема.

— И «…ступившие рядом за первыми разольются черным сонмищем по миру, и не станет ни земли, ни влаги, ни человеков, ни тварей», — очень тихо, почти шепотом добавил Орландар.— Ты правильно догадался, что произойдет.

Старые люди посмотрели друг другу в глаза, и одинаковая волна ужаса захлестнула обоих. Только двое их находилось на арене; вокруг все так же равнодушно шелестел в песке ветер, солнце окончательно скрылось за трибунами, и серый сумрак окутал арену. В темнеющем небе таинственно замерцали первые звезды.

— Возможно, в том, что мы встретились, есть знамение судьбы,— хрипло сказал Ай-Берек.— Ты знаешь одно, я — другое, вместе мы можем попытаться сделать что-нибудь. Как-нибудь исправить положение. Если мы отыщем Шлем… Тебе известно, как его отыскать?

— Да,— уверенно ответил Магистр.— Я знаю заклинание, которое поможет определить его местоположение… но пока что-то не получается. Что-то мешает мне. Я ведь не маг, моих способностей хватило только на то,— Орландар горько усмехнулся,— чтобы беспрепятственно проникнуть на арену. Но, вероятно, ты, более опытный, сумеешь…

— Забудь о Шлеме, Магистр,— быстро сказал Ай-Берек. Другая мысль молнией сверкнула в его мозгу.— Я знаю, как найти Конана. Мне известны оттенки его ауры, к тому же аура эта столь сильная и яркая, что вычислить его нахождение, думаю, будет не так трудно. Найти Конана — вот что сейчас главное. Если он еще в городе… Сколько Древних должно прибыть сюда в полночь?

— Около десяти тысяч.

Ай-Берек издал бессильный стон. Десять тысяч — таковым была численность всего населения Вагарана. А боеспособных людей — от силы десятая часть. А ведь еще и Армия Черных Сил готовится к вторжению…

— Так поторопимся же, Орландар, Магистр Ордена Последнего Дня. До полуночи осталось совсем немного. Молю тебя, оставь на время своих Древних. Понятия не имею, насколько они мудры и справедливы, но… Впрочем, ладно. Сейчас нам нужен только Конан. Я только что разгадал последние слова предсказания: «А лишь тот, кто выжил, сноровит дважды убить мертвого и смежить Врата». Понимаешь? — Последнюю фразу он произнес уже на бегу к воротам.

Орландар поспешал за ним.

— Ты думаешь… Ты думаешь, речь идет об этом гладиаторе, о Конане? Он сможет закрыть Врата? Но каким образом?

— Понятия не имею. Но, несомненно, это он. И только он.

— «Дважды убить мертвого»…— Магистр замер, потрясенный внезапной догадкой.— Скажи мне, колдун, куда унесли труп того, другого гладиатора?

— До завтрашнего утра — в городскую покойницкую. В полдень его собираются с почестями похо…— Маг тоже остановился.— Ты хочешь сказать, что…

— Все может быть. В наше время и мертвые, бывает, восстают из могил. Значит, нам тем более необходимо отыскать Конана. Если, как ты говоришь, он еще не покинул город.

— Тогда вперед, Орландар.

— Вперед, Ай-Берек.

И они припустили к воротам, ведущим на улицы спящего города.

Глава семнадцатая

Ш ах Джумаль запретил кому бы то ни было следовать за ним. От забора, окружающего покойницкую, от калитки, через которую он прошел до неказистого одноэтажного строения, имеющего откровенно запущенный вид, насчитывалось пятьдесят шагов. Неведомо зачем шах принялся считать шаги. «Пятьдесят. Столько же, сколько мне лет»,— подумал он, ступив с дорожки на крыльцо мертвецкой. Поднявшаяся толкнуть дверь рука замерла в воздухе. Джумаль оглянулся. В ночной мгле не разобрать было ни калитки, ни забора, ни, тем паче, дожидающихся своего повелителя телохранителей.

«Зачем мне это? Что позади, то позади»,— искоркой промелькнуло в его сознании… Но искорка тут же угасла.

Вновь всколыхнулось желание во что бы то ни стало увидеть в последний раз сына, оживило занесенную для толчка руку.

Дверь отворилась, Джумаль шагнул внутрь. И поежился. Холод обволок его. Глаза словно подернулись инеем, размывая видимость. Шах поднес ладони к лицу, принялся растирать глазные яблоки, опустив веки. И, почувствовав, что он отогнал пелену, открыл глаза.

Две плошки в противоположных углах небольшой комнаты скупо освещали небогатое убранство последнего приюта. У входа в ледник стоял дощатый стол, рядом — единственный в помещении стул. На котором сидел Амин.

— Я ждал тебя, отец,— сказал сын бесцветным, холодным, как и воздух мертвецкой, голосом, но этот голос окатил шаха волной неземного жара.— Я звал тебя.

— Ты знаешь, что я твой отец? — вырвался у Джумаля вопрос. Увидев Амина, шах не испугался и даже не удивился. Наоборот, он сразу осознал, что так и должно быть, никак иначе, за тем он и шел через ночь сюда, на окраину чужого города.

Конечно, как он сразу не догадался, что его сын, наполовину человек, наполовину страшно подумать кто, может так просто погибнуть, от руки какого-то там смертного?

— Я много узнал.— Очи Амина полыхнули оранжевым пламенем, посередине которого горел ярким красным угольком зрачок.— Мои новые хозяева много рассказали мне… на многое открыли глаза. Ты предал меня.

— Нет! — Шах вскинул руки. Вылетели, упали на пол и раскатились бусинками по полу четки.— Никогда!

— Никогда и никто не должен был узнать, что я твой сын,— замогильным эхом прокатилось по мертвецкой.— А из-за тебя я теперь попал в услужение к другим владыкам, другим правителям.

Амин встал со стула.

— Мы могли быть вместе, отец.

На шаха надвигался его сын, на шее которого пульсировали проступившие толстые жилы. Поступь Амина была грозной, но после каждого шага он неуверенно покачивался. Джумалю показалось, что пальцы безвольно свисающих рук Амина удлинились… Да и все тело мертвого сына претерпело ужасающие изменения. Амин дышал тяжело, и при каждом выдохе в ноздри шаху ударял смрад.

— Ты мог бы стать моим слугой, отец.

Голос и оранжевое сияние глаз Амина гипнотизировали шаха. Ему не хотелось ни думать, ни двигаться, ни возражать. Происходящее замораживало его, как покойника в леднике. Даже сердце Джумаля стало биться реже. Застывали желания, замирали чувства, в лед превращалась память.

— Ты предал меня, отец.

Амин стоял вплотную к Джумалю, нависал над ним неохватными телесами. Поднялась рука с огромными, загибающимися крючьями ногтями и остановилась на уровне груди шаха.

— Ты предал меня, отец.

Какое-то подобие обиды пробилось сквозь лишенную эмоций речь воскресшего Амина. И в мозг шаха вдруг вернулась недавняя мысль: «Что позади, то позади». Что сделано, то сделано. Ничто не воротится, понял он, и ничего не исправить. У каждого своя судьба, и каждый — творец своей судьбы. И он, туранский шах Джумаль, свою судьбу уже сотворил. Поэтому он сумел разлепить пересохшие, онемевшие от холода губы и ответить:

— Да, сын, я предал тебя.

Рука, лишавшая жизни врагов Джумаля, отклонявшая клинки и стрелы, несущие владыке смерть, впилась в плоть шаха. Пальцы вошли в тело, как нож в сырную лепешку. Потом Амин выдернул руку, разрывая кожу, и шах увидел перед собой на огромной ладони еще пульсирующее, еще не остановившееся его, Джумаля, сердце.

Сын и телохранитель сжал пальцы в кулак, сминая отцовское сердце; во все стороны брызнули струйки крови.

И шаха Джумаля не стало.

Амин подхватил оседающего на пол отца, легко, как ребенка, поднял на руки. И жадно, точно к роднику в пустыне, припал губами к зияющей в груди мертвеца ране.

Он пил кровь отца; подбородок его покрывался красными подтеками, на широкой безволосой груди множились багровые капли.

Наконец Амин оторвался от кровяного источника, задрал голову к потолку и издал рев еще более устрашающий, еще более адский, чем тот, что несколько раньше уже был слышен во всех закоулках Вагарана. Отвечая на это зов, в центре опустевшей арены вспенился песок, заструились черные ветвящиеся молнии, и из подземных незримых ходов, тысячелетия пребывавших в запертом состоянии, хлынуло море тьмы, пробивая себе дорогу сквозь тысячелетия; змеящийся, клубящийся туман хлынул на поверхность, быстро находя себе лазейки в толще скал. И одной из таких лазеек оказался подземный лабиринт дворца Хашида. Мимолетное осознание того, что являет собой этот туман, ввергает смертного в бездны беспросветного безумия, ибо, разумом не понимая, что явлено, простой человек инстинктивно осознает, что перед ним сама Смерть.

Уже ничего человеческого не осталось в облике бывшего телохранителя, мертвого гладиатора, новоявленного слуги Черных Владык, существа, восставшего от смерти; отцовская кровь, казалось, напитала его тело новой, неземной силой. И без того гигантские мускулы увеличились втрое, шея исчезла, голова почти провалилась в нагромождение мышц. Глаза расширились на пол-лица, нос превратился в два зияющих отверстия, под которым алела широкая щель рта… Рта? — нет: пасти. Пасти, готовой поглотить все, что было рождено под солнцем. И первыми жертвами новорожденного чудовища, ставленника Темных сил и отпрыска демонов, стали ничего не подозревающие, ожидающие у калитки телохранители мертвого шаха.

Полночь пришла в город Вагаран, ветреная, безмолвная. Равнодушная полная луна заливала его холодным голубоватым светом.

Город Вагаран спал. Спали купцы и оценщики драгоценностей, спали бедняки и попрошайки. Никто из простых жителей не ведал, что эта ночь станет для них последней. А те, кто ведал, не смыкал глаз. Но тоже не мог ничего поделать.

Полночь пришла в город Вагаран.

А вместе с ней пришла и Смерть.

Способный видеть во мгле заметил бы, как центр гладиаторской арены вдруг озарился черным светом; появилась, расширилась, закрутилась воронка тьмы. И из нее начали выплывать смутные силуэты: приземистые, сутулые создания выходили из ниоткуда, разбредались по арене… Но способного видеть во мгле рядом не случилось. Как не случилось и любого другого обычного человека, хотя будь он там, то до него непременно донеслись бы звуки, издаваемые неведомыми пришельцами — клацания, пощелкивания, клекот, завывания, скрипы… Так Древние переговаривались на своем языке.

Наконец-то настал наш час…

Мы здесь…

Мы вернулись…

Наша земля…

Наше небо…

Наш воздух…

Мы снова здесь…

Мы хозяева…

Единственные…

Законные…

Настоящие…

Убить всех людей…

Вернуть наше…

Отомстить…

Отобрать предназначенное нам…

Убить…

Отомстить…

Убить…

Убить…

Но не было рядом никого, кто бы смог услышать и понять эти звуки.

Арена полыхала всполохами черных молний, сияла в свете черных вспышек, горела черным огнем. Черные блики метались по ее стенам, вспыхивали черные искры и мерцали языки черного пламени.

Члены Ордена Последнего Дня ошибались. Древние не были ни мудрыми, ни красивыми, ни справедливыми. Это оказалась раса безжалостных, кровожадных, тупых существ, единственной целью которой было уничтожить все живое на своем пути. И сегодня они вернулись на Землю. И сразу увидели ближайшее строение, населенное подлыми людишками: дворец сатрапа Хашида.

Глава восемнадцатая

Купец Махар уснул незадолго до наступления полуночи, успокоенный и ублаженный стараниями магрибовских прелестниц, добрым аквилонским крепленым вином и придуманным им самим, перед уходом во владения духов сна, способе выдать дешевый аргосский шелк за дорогой и модный вендииский, что принесет ему, хитроумному торговцу, по самому скромному подсчету, полуторную прибыль. Ужасный гладиатор подзабылся, а к завтрашнему утру его уж точно поймают, Махар вернется домой, и все пойдет своим чередом.

Махара разбудила какая-то возня. «Мыши, что ли?» — испугался купец. Приподнялся на локтях. Зевая, принялся тереть глаза пухлыми, ухоженными пальцами. Опровергая подозрения торговца тканями насчет мышей, из глубины дома донесся грохот — будто уронили на пол набитый посудой шкаф.

Махара подбросили невидимые пружины. Сердце заходило ходуном, совершая попытки пробить кожу, выскочить из груди, покатиться по полу. «Взбесившийся раб пробрался в дом!» — девятым валом накатили на торговца дневные страхи. Удесятеряя их, из-за стены, разделяющей гостевые и хозяйские покои, послышался стон и тут же оборвался. По ногам застывшего босиком посреди комнаты Махара потекли теплые струйки.

Но ему было не до стыда, вообще не до того, чтобы заметить такой пустяк. Девичий, мгновенно, чуть взвившись, смолкший визг пробился с женской половины дома, и, как ни странно, именно он вывел купца из оцепенения. Прошлепав до двери, Махар выглянул в коридор — как раз в тот момент, когда из соседней двери вылетел и, с силой ударившись о стену, стал сползать по ней один из мордоворотов Магриба, из распоротого брюха которого вытекала кровь и вываливались кишки.

Ученые лекари, может быть, и сумели бы объяснить, как насмерть, до столбнячного состояния перепуганному купцу удалось не потерять сознания от увиденной жути, как он смог сразу же перейти к активным действиям по спасению собственной и оттого чрезвычайно им любимой и ценимой жизни. Но, что бы то ни было, Махар опрометчиво кинулся к широкой кровати, дабы забиться под нее и укрыться от рыщущего по дому безумного гладиатора. Он уже откинул достающую до пола простынь, как пришло на ум соображение, что убийца может догадаться по смятой постели, что в помещении находится тот, кто спал в ней. Начнет искать и найдет.

«Остаются окно и дверь на кухню»,— необъяснимо четко заработал мозг торговца тканями. Сигать через окно в ночную страшную темень он не решился и потому понесся к небольшой дверке, прикрывающей проход из комнаты прямиком на кухню.

Неизвестно зачем устроенное Магрибом сообщение между гостевыми покоями и кухонным помещением сослужило хорошую службу брату ювелира. Целым и невредимым в потемках узкого коридорчика добрался он до двух просторных комнат, где хозяину готовили изысканные блюда. Кое-где в доме слабо мерцали ночные светильники, и их отблеск позволил Махару перемещаться, не натыкаясь на столы, табуреты, углы, котлы и мешки. Купец подыскивал себе убежище. И торопился, поскольку ругающие звуки продолжались и били по нервам. Единственное, на что торговец тканями не обратил внимания,— это на то, что звуки подчас доносились одновременно из двух, а то и трех концов дома.

Наконец Махар набрел на подходящее укрытие — неприметный чуланчик, в котором хранились какие-то крупы в мешках. Он взобрался на мешки, притворил за собой дверцу и затих, весь обратившись в слух. «Нет, здесь сумасшедшему рабу меня не найти»,— успокаивал сам себя Махар и немного преуспел в этом.

Продолжай перепуганный торговец и дальше вглядываться в освещенный масляными светильниками коридор, он увидел бы, кто шагнул следом за выброшенным из комнаты Магриба охранником со вспоротым животом.

Замешкайся торговец и не столь поспешно покинь отведенные ему на сегодняшнюю ночь покои, он увидел бы, кто шагнул из коридора в комнату, где он только что находился. И не мог торговец себе представить, кто проник в охраняемый, казавшийся совершенно надежным дом его двоюродного брата, кто хладнокровно отрубил голову ползущему по ковру Магрибу, у которого от открывшегося перед ним ужаса парализовало ноги, кто без особого труда, жестоко расправился с теми, кого купец называл «мои головорезы», кто, выбивая двери и влезая в окна, прошелся, оставляя кровавый след, по магрибовским хоромам, кто на женской половине дома безучастно и без колебаний, точно хозяйка куриц, вырезал всех жен, наложниц, кормилиц и детей…

Все похолодело внутри у Махара, когда он осознал, что услышанный им мгновение назад звук есть не что иное, как скрип отворяемой на кухню двери. А это что? О боги, о Иштар! — тяжелые шаги, шаркающие, поскребывающие…

«Нет! — заклинал неизвестно кого сжавшийся в комок купец.— Только, пожалуйста, мимо. Только не меня…»

Шаги приближались. И вдруг затихли. Шло время — ни звука. У Махара немножко, совсем чуть-чуть, отлегло от сердца…

Как вдруг чуланная дверь распахнулась.

И торговец тканями по имени Махар умер еще до того, как его бездыханное тело выволокли из чулана и огромный бронзовый полумесяц секиры отделил голову купца от туловища. Махар умер от разрыва сердца, когда увидел, кто стоит перед ним, освещенный пламенем опрокинутых светильников, которое уже начинало жадно лизать драпировку стен.

* * *

Кальян отзывался бульканьем, сладковатый дым пробегал по трубке, наполнял легкие, вылетал наружу через ноздри и рот, взмывал к потолку. И явь опрокидывалась.

Сатрап Хашид, властелин хорайского города Вагаран, несколько месяцев назад пристрастился к курению смеси из высушенных лепестков черного лотоса и иных столь же редких и дорогих трав. И наступало сладостное время, когда он уносился в Неведомые Земли, где не был сатрапом, но тем не менее испытывал от пребывания там несказанное блаженство, которым, в отличие от всего остального, еще не успел пресытиться. За повторение дивных грез приходилось платить огромные деньги, ибо травы, доставляемые ему Ай-Береком, стоили так много, что вряд ли кому-нибудь в Вагаране, кроме самого сатрапа, было по карману подобное удовольствие.

Сегодняшний день принес Хашиду много лишних забот и волнений. Требовалось успокоение. Ничем невозмутимое забытье. Отужинав, совершив вечернюю молитву, дав Сдемаку необходимые распоряжения на ночь, сатрап поднялся к себе и достал заветный кальян.

Как всегда, с каждым глотком дыма стирались очертания знакомых предметов, поднимался и заволакивал пространство бело-розовый клубящийся туман.

Явь опрокидывалась. Туман отрывал Хашида от земли. Из бело-розовых клубов, дарящих нежные прикосновения, ублажающих слух звоном колокольчиков и далеким пением чистых женских голосов, протянулись руки, сплетенные из душистых трав, обхватили, подбросили человека в заоблачную высь. Опускаясь из поднебесья, Хашид парил в теплых голубых слоях. Его парение сопровождал то хоровод обнаженных, неземной красоты танцовщиц, движения и смех которых повергали сатрапа в конвульсии счастливых рыданий, то невиданные звери и птицы, что пели ему, Хашиду, хвалу величальную.

Время в Неведомых Землях не имело никакого значения.

Но вот плавное падение внезапно прервалось. Ноги коснулись невидимой тверди. Окружающая синева раздвинулась, и Хашид узрел пред собой лик. Знакомые черты. Всклокоченная борода с проседью, насупленные брови. Что это за божество? Ведь он знает имя…

Лицо не пропало, оно приблизилось вплотную к прекратившему чудесное парение сатрапу, губы беззвучно шевелились, из открывающегося рта выстреливали верткие черные змейки и проносились мимо Хашида. Властелин Вагарана ощутил, что упоительное состояние утекает, как вода из пробитой бочки, ана смену приходит дурнота.

Хашид вспомнил имя. Сдемак! Откуда он здесь? Зачем он нужен? Надо прогнать.

— Пшел вон. Прочь. Изыди,— бормотал сатрап до тех пор, пока лицо не растворилось бесследно, вместе с чем пропала твердь под ногами и вновь пришло парение.

* * *

Военачальник Сдемак выругался длинно и вычурно. Ох, не вовремя Хашид насосался этой дряни. А все Ай-Берек, будь он проклят, он подсунул хозяину мерзкую отраву. Военачальник понял, что привести сатрапа в чувство ему не удастся, просто нет на это времени.

Сдемак выкрикнул имена, и сразу же в покои Ха-шида из коридора вбежало двое солдат.

— Сынки,— устало проговорил военачальник,— вы понесете хозяина. От меня не отставать ни на шаг. Выполнять только мои приказы. Только мои, понятно? Хозяин занедужил. Не в себе. Будет что говорить, вырываться — внимания не обращать. Ясно? Хорошо… Сынки, мы обязаны спасти нашего повелителя. Обязаны! Берите его.

Из комнат Хашида вышел Сдемак, за ним — двое дюжих солдат, которым предстояло по очереди нести на руках своего властелина.

Из пятерых вооруженных арбалетами воинов двоих военачальник определил в арьергард их маленького отряда,— и они двинулись по дворцовому коридору.

Из-за первого же поворота им навстречу выбежал запыхавшийся офицер. Сдемак не останавливаясь, приказал подчиненному идти чуть рядом.

— Западное крыло захвачено противником,— отдуваясь, тусклым голосом, в котором страх смешивался с боевым азартом, произнес воин.— Там не пробиться. Северное крыло горит. Тоже не пройти. Единственный пока свободный путь — через анфиладу приемных второго этажа, а затем по винтовой лестнице. Я уже послал туда всех своих арбалетчиков. Они должны продержаться до вашего прихода.

— Молодец.— Сдемак не зря всегда симпатизировал этому парнишке — из него получится толковый командир. Если…— Сигнальные огни на крыше?

— Господин военачальник! Там уже были демоны! Раньше наших ребят! Как? Откуда? Господин военачальник, это же нелюди, Нергалье племя! — Теперь в голосе молодого офицера появилось и отчаяние.— Мы ничего не можем сделать. В каждого надо всадить десяток болтов, чтобы убить, не меньше.

— Значит, можно убить! Какие же это демоны! — рявкнул Сдемак.— Демонов железо не берет!

Они бегом спускались по лестнице на второй этаж. Сюда отчетливо доносился шум развернувшейся во дворце Хашида битвы: предсмертные вопли и стоны раненых, железный звон и лязг, перекличка защитников дворца, грохот выбиваемых дверей и сооружаемых в проходах завалов.

— Ребята боятся. Кто-то бежит в панике. Кто-то цепенеет от ужаса и не может руки поднять. Вы же видели их, господин военачальник! Они из самого Мира Демонов! Они захватили дворец!

— Молчать, офицер! — грубо оборвал Сдемак, подумав при этом: «Да я и сам вижу, сынок, что дворец обречен. Оборону уже не организовать. Слишком поздно… Эх, Хашида бы спасти…»

Нападение было неожиданным и стремительным, как бросок кобры из засады. Мгновение назад дворец привычно готовился ко сну, затихали команды караула, гасли яркие вечерние светильники, зажигались светильники ночные — тусклые, редкие; все замирало в резиденции Хашида… и вдруг — какие-то твари, волосатые, с хоботами, со странно вывернутыми назад коленями, лезут в парадный вход, в боковые входы, через каждую дверь, окно, в любую щель, наводняют дворец своими жуткими телами, блеском остро отточенных секир и начищенных шлемов, опрокидываются факелы и лампы, огонь охватывает коридоры, в его отблесках мельтешат зловещие фигуры, и нет времени организовать оборону, сплотить воинов охраны, расставить по местам…

Нет времени понять, что происходит и что за враг проник во дворец Хашида. Впрочем, ослепительной догадкой мелькнула мысль, шах Джумаль, как Сдемаку доложила стража, незадолго до нападения вышел из своих комнат и покинул дворец, причем выглядел он очень взволнованным и очень спешащим… Неужели это происки вероломного Турана? Неужели туранские псы, переодевшись монстрами, чтобы посеять панику в рядах храбрых вагаранцев, решили захватить город? А куда подевался этот умник, маг Ай-Берек? Тоже заодно с туранцами?.. Сдемак помотал головой. Не время, не время сейчас думать об этом. После. Надо спасать правителя.

На площадке второго этажа их дожидались десятка два арбалетчиков. Пожилой воин со свежими царапинами на лице, в дымящейся, покрытой подпалинами форме десятника бросился к сбегающему по лестнице Сдемаку.

— Гады вот-вот будут здесь! Гады пробили все завалы внизу! Мне уже некого посылать вниз! Слышите?!

С лестницы, ведущей на первый этаж, послышался мерный топот ног — не спешно, но уверенно поднимающихся по ступеням.

— Беги, Сдемак! Быстро! Пятеро ко мне, остальные за сатрапом и военачальником!

Старый воин опустился на одно колено, поднял арбалет, нацеленный на лестничный проем. К нему присоединились еще пятеро солдат. Сдемак направил свой отряд по анфиладам залов для приемов и торжеств.

На бегу солдаты ненароком задевали дорогие вазы и статуи, и те с грохотом обрушивались на пол, разбивались на тысячи осколков, но никого это не заботило: жизнь сатрапа важнее каких-то безделушек. Сдемака обожгла мысль: не перерезан ли коридор к винтовой лестнице? Тогда они окажутся в капкане ибо путь к потайному подземному ходу, ведущему к западной оконечности реки, уже перекрыт ревущим пожаром. Правда, попасть на эту сторону второго этажа существа могли только через окна, а те высоко над землей, но… но… Додумывать военачальник не хотел.

* * *

Хашид уже не парил в голубом эфире. Он стал дельфином и с головокружительной скоростью взрезал ослепительный подводный мир — то ныряя на самое дно, усеянное жемчугом и кораллами, то поднимаясь к самой поверхности, откуда видно солнце. Стайки диковинных рыб приветствовали его. Кружили акулы — но их сатрап не боялся…

До винтовой лестницы оставалось проскочить два не слишком протяженных зала, а из дверей последнего им наперерез двинулись три темные широкие фигуры.

В свете пожара, поднимающегося с первого этажа, поблескивали секиры и шлемы. «Ведь только через окно,— удивился Сдемак.— Как же тварям удалось? Как же так, в самом деле?» И взревел:

— Из арбалетов! Не спать, бычьи ядра вам в глотку! Пли!

Взметнулись арбалеты. Военачальник оттеснил солдат, несущих Хашида к стене, прошипев:

— Стоять тут и не двигаться.

Первые арбалетные болты сорвались с деревянного ложа. С полутора десятка шагов вагаранские гвардейцы не могли промахнутся.

Но и после второго залпа воины-чудовища, вышедшие из Ниоткуда, продолжали надвигаться как ни в чем не бывало.

— Стрелять! Стрелять! — приказывал Сдемак.

Уже отчетливо можно было разглядеть вызывающее брезгливость и страх кошмарное обличье тех, чьи легионы вторглись во дворец и наводнили его. Вместо лиц — костяной нарост на лбу, едва заметные глаза, отросток, заменяющий подбородок, оканчивающийся у груди и отвратительно шевелящийся, будто живой. Тела покрыты бизоньей шерстью, трехпалые когтистые лапы, вывернутые назад суставы ног. Подобная мразь могла выйти только их черных бездн, откуда же еще! И тем не менее…

— Стрелять! Стрелять! Стрелять! — надрывался Сдемак. Нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь запаниковал.— Они ранены! Добивай их, сынки!

Некоторые из арбалетных болтов вонзились в древесину щитов, иные отскакивали от бронзы шлемов, чиркали, не причиняя вреда, по костяному наросту лба, но прочие впивались в уязвимые, все-таки уязвимые открытые участки тел. И каждый новый болт, попадающий в цель, приостанавливал движение уродливых воинов, чуть отбрасывал их назад, они уже едва заметно, но покачивались.

Но и расстояние неумолимо сокращалось. Семь шагов…

Сдемак оглянулся — почувствовав взвинченными нервами неладное.

В темной глубине просматривающегося сквозного прохода через множество залов и зальчиков угадывалось движение. Военачальник не сомневался, что-то не давало сомневаться — сзади надвигаются нелюди. И спереди. Но спереди — всего трое. До них остается пять шагов.

— Арбалеты в сторону! Сабли наголо! — скомандовал он, одновременно притягивая к себе за рукав молодого офицера.— Отжимай их от стены. Мы с Хашидом прорываемся. Потом сразу за нами, вниз по винтовой. Ясно?

— Слушаюсь,— привычно ответил оруженосец.

— Вперед,— толкнул его Сдемак к уже вступившем в рукопашную солдатам.

Молодой вагаранский воин прекрасно справился со своей задачей. Напав на ближайшего к стене урода и уворачиваясь от пытающейся настичь его секиры, офицер увел монстра за собой к центру зала. Медлить было нельзя, и Сдемак с двумя солдатами, у одного из которых на плече лежал безучастный ко всему сатрап, бросился в прорыв вдоль стены к выходу из этого зала, чтобы попасть в другой, а оттуда — на винтовую лестницу. Их никто не преследовал, никто пути не преграждал. И вот они уже на винтовой лестнице.

Головокружительный, долгий бег от одного светлого факельного пятна до другого. Ниже, ниже. К подземельям дворца. Лестница уткнулась во вросшую в гранитные скальные плиты железную дверь. То был вход в разветвленный лабиринт, прорубленный в толще скал глубоко под землей, войти в который, не заблудиться и выйти могли лишь немногие избранные. И один из них — военачальник Сдемак. Он выдернул из углубления факел, просунул руку в открывшееся отверстие в камне, нащупал потайной рычаг, нажал на него. Сработал безотказный механизм, изнутри поднимающий засов, и дверь отворилась.

Когда та же дверь закрылась за их спинами, вновь воздвигая препятствие перед возжелавшими попасть в подземную часть дворца, военачальник с тоской подумал о молодом офицере.

Если ему и суждено уйти от бронзовых секир и добраться до обещающего безопасность подземелья, то у входа в него несчастный воин окажется в ловушке. Тайна двери ему не известна. Но он поймет, должен понять: Сдемак не мог поступить иначе. Жизнью владыки он рисковать не вправе.

Военачальник армии Хашида вел своих заметно повеселевших солдат (они, похоже, и не чаяли остаться в живых) по извилистым коридорам. У развилки Сдемак повернул не налево, к подземной тюрьме, куда он частенько сопровождал сатрапа (Хашид любил самолично пытать узников), а в правый коридор, которым никто никогда не пользовался и который вскоре привел маленький отряд в тупик. Солдаты недоуменно уставились на своего командира.

— Что смотрите? Пошли.— Сдемак вытащил свой короткий церемониальный меч, нагнулся, сунул клинок в неприметную щель между плитами пола, нажал на рукоять меча. Одна из плит поддалась и отошла в сторону. Военачальник опустил в образовавшуюся дыру руку, нащупал там кольцо, к которому крепилась толстая цепь. Дернул.

— Клянусь грудями Иштар, ничего подобного не видел! — не сдержал изумления солдат, когда кусок казавшейся монолитной стены вдруг со скрежетом пополз куда-то внутрь, открывая темный проход.

— Спасены! — воскликнул кто-то.

— Спасли нашего правителя,— поправил Сдемак, первым вступая в убежище, приготовленное как раз на такой, самый крайний случай.

А Хашид всё еще пребывал в Волшебной стране грез.

Глава девятнадцатая

Быстро остывающая земля вынудила Фагнира, наемного работника купца Махара, проснуться и подняться на ноги.

«Что я здесь делаю? — удивился он. Задрал голову к небу.— Никак глубокая ночь!.. Или не глубокая?»

Опустив глаза к бренной земле, приказчик узрел кувшины и все вспомнил. Все, кроме одного: что находится во втором кувшинчике. В первом-то ясно — белое из Шема… Фагнир нагнулся, кряхтя, поднял с земли попахивающий вином Шлем. Постоял в раздумье, после чего уселся рядом с требующим исследования сосудом.

Аромат, источаемый Шлемом, усложнился — добавился ни с чем не сравнимый букет бритунского терпкого, аквилонского сухого и… и… что же это?… а, ну конечно: стигийское яблочное. Нет, ну какое сочетание! Амброзия, нектар, напиток богов! Фагнир упоенно внюхивался в Шлем, и к нему стала возвращаться частично утерянная за время сна нетрезвость.

«Махара-то, выходит, еще нет!» — радостно бултыхнулось в груди.— Запропал наш индюк!»

Фагниру захотелось что-нибудь спеть. Что-нибудь эдакое, удалое. Но перехотелось. На ум пришло другое: пройти два квартала, перелезть через ограду, забраться в третье справа окно, разбудить ленивого ишака, приказчика купца Эфрема, и приговорить на пару эти кувшинчики за игрой в кости и веселым разговором.

Сказано — сделано. Нахлобучив подаренную преступниками железную шапку (она же — вместительная чаша), размахивая кувшинами, утяжелившими руки, Фагнир взял курс на ворота. Прибыл к ним, оставив за собой сложно закрученный след.

Перед носом приказчика гостеприимно распахнулась калитка. И из нее на территорию купца Махара ступило страхолюдное чудовище.

— Ай-ай-ай,— вслух огорчился Фагнир.— Надо же — допился. Не-ет, прав был зеленщик Ахмет — пора завязывать.

Он поставил, кувшины на дорожку, сам уселся между. И тут же впал в глубокую задумчивость, вперив взгляд в землю. Иногда из-под опущенной головы доносилось: «…хорошо не крысы…», «…с утра же и завязываю…», «…сегодня последний раз душу отведу, а с утра — точно…», «…брошу, клянусь грудями Иштар…» и многое другое.

Наконец Фагнир покинул мир сосредоточенных раздумий и поднял голову. Чудовищ уже насчитывалось двое — к первому присоединился его приятель, такой же симпатяга: рожа, как у индюка, шерсть, как у козла, топор на плече, железная шапка на башке. Шапка та что-то напомнила Фагниру, но что именно, он понять не смог.

Наваждения стояли как вкопанные, вытянувшись по стойке «смирно».

— Да,— торжественно произнес приказчик Махара.— завязываю. Завтра. А сегодня — Праздник Прощания. Так и быть, ребятки, сегодня я вас еще потерплю. Да и куда ж вы денетесь, мерзавцы! Но учтите: больше вы не появитесь. Ни будь я Фагнир! С завтрашнего дня — ни капли. По гроб жизни! Ни-ни!.. А теперь давайте-ка, садитесь. Отметим.

Дав эту страшную клятву, Фагнир мотнул головой — Шлем, едва держащийся на ней, упал точно в подставленные руки. А наполнил столь замечательную емкость он на сей раз белым шемским.

* * *

Просторную комнату, убранную под стать помещениям надземных этажей, освещали зажженные Сдемаком и его солдатами масляные светильники, чад от которых отводился вентиляционными отверстиями в стенах.

Опустив владыку на ложе, разве что шириной уступающее тому, к которому Хашид привык, и обложив подушками, солдаты получили от военачальника разрешение пропустить по кружечке-другой вина из запасов подземного убежища.

Смежная с той, где они находились, пещера являла собой склад еды и вина, в ней же бил источник грунтовых вод; так что продержаться под землей группой из четырех человек можно было год. А то и все два. Заслужившие отдых воины Сдемака с кружками в руках восседали на крошечном диванчике, их лица то и дело озарялись улыбками. Не могли они сдержать радость оттого, что вырвались из лап неминуемой смерти, спаслись сами и вытащили из пекла правителя — в то время как, возможно, никого больше в живых во дворце не осталось. А вот им повезло.

Но никто из них, равно как и Сдемак, как и пребывающий в блаженном неведении Хашид и не подозревал, что смерть уже присутствует среди них. И вовсе не отвратительные создания с секирами проникли в убежище. Напротив, те уроды показались бы лишь потешными зверушками по сравнению с тем, что надвигалось на затаившихся людей из глубины подземелий, из глубины самого Мира Демонов.

Сдемак понимал радость своих орлов, однако их чувств не разделял. На сердце старого вояки было тяжело. Он, командир, бросил армию. Пусть ради спасения владыки, но… Но одним этим себя не успокоишь. Что там наверху? Откуда взялись эти создания, кто они — переодетые люди или чудовища из бездны? Сумеет ли город одолеть захватчика? Сколько им придется просидеть под землей? Что они обнаружат, однажды поднявшись на поверхность? Вопросы, одни вопросы… Да и запах тут какой-то мерзкий — крыса, что ли, сдохла?..

Зашевелился Хашид. Застонал, открыл глаза. Сдемак, тяжко вздохнув, заставил себя подняться с кресла, чтобы подойти к повелителю. Старый воин знал, что сейчас ему придется иметь дело с раздраженным, озлобленным хозяином — именно таким сатрап обычно выходил из своего безмятежного забытья.

Военачальник сделал шаг… и в недоумении опустил взгляд на ноги. Сапоги словно вязли в чем-то. А в чем? Слой сажи покрывает ковер? Но сажи ведь не было. Откуда взялся этот черный налет? Сдемаку вдруг показалось, что поверхность под ногами едва заметно колышется. Хашид вновь застонал. Послышалось сонное бормотание. Сдемак двинулся было к повелителю — и не смог оторвать ногу от пола.

— Что это еще за дерьмо! — озлобленно воскликнул он. Солдаты удивленно уставились на своего командира.

А командиру почудилось, что слой сажи утолщается и — быть того не может! — лезет вверх по его сапогам! Бред какой-то!

— На полу, господин военачальник! На ковре! — Необъяснимое явление в этот миг обнаружили и солдаты.

— Сдемак… старый ишачий хвост, это ты? — донеслось с кровати.

Военачальник почувствовал, как до кожи его ступней дотронулось что-то липкое и невероятно, невыносимо холодное — холоднее чего нет на свете. «Как же это, через сапоги-то?..» Не сдержавшись от боли, Сдемак вскрикнул.

— Господин военачальник, оно ест ваши сапоги! — наперебой заорали солдаты.— Оно ест вас!

Радость мигом улетучилась с их лиц, уступив место ужасу. Толкаясь, солдаты забрались на диванчик с ногами, чтобы укрыться от набухающей, поднимающейся, растущей жути. Один не удержался на краю, упал на пол. Заверещал — дико, пронзительно, не по-человечески. Попытался встать, но не смог: черная масса обняла его своим не имеющим формы покровом, обволокла, поглотила. Крик прервался, будто кричавшему с размаху заткнули рот.

Омерзительное желе, точно было живым и обладало разумом, быстро и умело взбиралась по телу Сдемака. Тот выхватил еще свободной рукой длинный кинжал (от церемониального меча проку мало), с размаха резанул по черным сгусткам. И ничего не произошло. Лезвие пронзило массу, словно туман, не причинив той ни малейшего вреда. А неизвестное вещество почти покрыло военачальника по самое горло. Топило его. Подбиралось ко рту. Тела своего он совсем не чувствовал, не мог пошевелиться… И осознал: это конец. Два-три вздоха, и нечто заберется через рот в его тело.

«О Иштар, помоги мне умереть быстрее»,— мысленно взмолился военачальник уже не существующей вагаранской армии. Все усиливающиеся вопли солдата указывали, что и его постигла та же участь.

— Эй, кто там есть? Кто-нибудь, отзовись! — В полной тишине, укрытый шелковыми простынями и обложенный атласными подушками, прохрипел пришедший в себя Хашид и прислушался. Ничего. Лишь какое-то отвратительное чавканье и бульканье. Перепились все, что ли? — Ко мне, дохлые свиньи! Уж я вам задам… Где тут выход, чтоб всех вас…

Наконец он выбрался из-под простыней и туманным взором огляделся. Нет, на его покои не похоже. Подвал какой-то. Стены сырые, свету мало.

Куда это его занесло? Где слуги, охрана, наложницы, в объятиях которых он засыпал еженощно? Никого.

К горлу подкатила тошнота, и Хашид свесился с края ложа, чтобы опорожнить на пол содержимое желудка. Но этого он сделать не успел. Успел он лишь подумать, что все еще пребывает в Стране Грез, внезапно и необъяснимо обернувшейся Страной Кошмаров.

Ибо пола, куда он собирался выплеснуть полупереваренный ужин, не было. Вместо него клубилась, перекатывалась, переливалась черная студенистая масса, доставая до самого края кушетки.

Едва голова сатрапа свесилась над ней, как вверх, его голове навстречу, метнулся склизский блестящий отросток, и Хашид, повелитель города Вагаран, перестал существовать.

Расставшись с Веллахом, Минолия произнесла нужное заклинание, закрыла глаза и, сосредоточившись, попыталась выяснить, где находится пропавший Шлем. Полная, беспросветная темнота была ей ответом; однако в этом черном коконе астрального видения на миг мелькнула бронзовая искорка. Мелькнула — и исчезла, оставив лишь знак о направлении, в котором следует искать Шлем: юго-восток, почти центр города, квартал купцов… И Минолия поспешила туда.

К тому времени солнце уже скрылось за горизонтом; по улицам Вагарана струился серый сумрак, превращая здания в подобие темных валунов в пустынных предгорьях, а редких запоздалых прохожих — в призрачные тени.

Тревожное чувство охватило Минолию. Она не могла понять, чем оно вызвано, но сгущающийся ночной мрак, безлюдность, отсутствие обычного уличного гама навевало на нее беспричинную тоску. Город, казалось, замер, сжался от страха, подобно подростку, ожидающему удара под дых со стороны великовозрастного пройдохи. Неясное, невыразимое словами ощущение опасности было разлито в вечернем холодеющем воздухе.

За ближайшим поворотом вдруг процокали копыта — проезжала городская стража. Слышно было, как громко переговариваются охранники. Улица шла на спуск, и ноги невольно понесли Минолию быстрее.

У общественного колодца на земле лицом вниз лежал человек. Девушка наклонилась над ним, тронула за плечо; с ее губ готов был сорваться вопрос: «Не нужна ли помощь?»

Но вопрос застыл на губах — Минолия увидела, как из-под распростертого тела вытекает, образовывая лужу, темная, густая жидкость.

Перебарывая страх, девушка рывком перевернула человека на спину.

От груди до низа живота одежда незнакомого мужчины насквозь промокла от крови. Кровь до сих пор толчками выходила из тела.

Закусив кулак, чтобы не закричать, Минолия попятилась, озираясь, потом стремглав бросилась вверх по улице. Она безотчетно побежала туда, где недавно проезжала стража, судя по услышанным голосам. Ей сразу стало невыносимо оставаться одной.

Запыхавшись, девушка добралась до перекрестка. Остановилась отдышаться. Оглянулась, посмотрела в уличную тьму, и Минолии показалось, что снизу ей вослед поднимается нечто, сотканное из мрака и крови.

Она не могла оставаться одна. Ей нужен хоть кто-нибудь. Защита, помощь, источник сил. Если б поблизости обнаружилась стража, девушка бросилась бы к вооруженным мужчинам, чей долг — оберегать и спасать. И неважно, что она почти незаконно проникла в Вагаран, неважно, что она не нашла Шлем… главное, чтобы рядом кто-то был. А пока вокруг — ни души.

Воспоминание о Шлеме натолкнуло ее на другую мысль: Веллах! Ведь она знает где он, знает, куда тот направился. Она найдет его и, если надо, если еще не поздно, продолжит поиски злосчастного Шлема. Но только не в одиночку.

Минолия побежала по улице, ведущей в квартал, который выбрал брат. Скорее, скорее увидеть Веллаха…

На бегу она слышала, как город наполняется звуками: отрывочными, необъяснимыми, пугающими. Звуки подхлестывали ее страх, ее бег.

За время, что минуло, пока она, измученная, не чующая под собой ног, добралась до первых домов квартала, куда направился Веллах, в город вместе с ночной мглой вошла беда, чей первый знак недавно видела девушка, и растеклась по нему со стремительностью горных рек.

* * *

Яссин, начальник стражи Юго-Восточных ворот, думал, что так и придется ему просидеть до смены караула за столом из немедийского бука, дремать и отвечать на глупые вопросы капитана, без конца врывающегося в помещение и тут же вновь куда-то убегающего. Но капитан неожиданно утомился от собственной чрезмерно бурной и бестолковой деятельности и залег спать на топчане в одной из комнаток караулки. Тогда и Яссин счел возможным растянуться на широкой длинной лавке, на которой до того сидел, и едва прикрыл глаза, как тут же и уснул крепким солдатским сном.

Солдат, чуть не сорвавший с петель дверь караулки, его истошный вопль: «Тревога!» застали Яссина уже бегущим к выходу с саблей наготове. Слух начальника стражи, чуткий на непривычные для ночных дозоров звуки, встряхнул спящий мозг, и мгновение спустя офицер был на ногах. Тут и ворвался взбудораженный солдат.

К остановившемуся на крыльце Яссину выскочил заспанный, с некоторой помятостью в лице капитан.

— Что слу…— Вопрос застрял в горле главного на сегодня у ворот командира.

Обширное пространство перед Юго-Восточными воротами освещалось факелами, укрепленными в скобах на стенах и на специально для этого врытых перед караулкой столбах; менять факелы также входило в обязанности стражи. Сейчас яркий свет преподнес для созерцания такую картину, что шлем с соболиными хвостами выпал из враз ослабевшей руки капитана и загромыхал по ступеням.

При воротах разворачивалась битва. Из темноты, почти бесшумно и совсем безмолвно выступали фигуры, вооруженные секирами и щитами, и нападали на пытающихся выстроиться в боевой порядок солдат.

— Нелюди… Демоны…— тусклым голосом выдавил из себя капитан, и, даже не глядя на него, было ясно, что он бледнее самой бледности.

Словно обретшие плоть из выкриков полоумных юродивых, обросшие шерстью, с хоботовидными отростками, продолжающими подбородок, с костяным наростом на лбу, из Неведомого появлялись воины — для того, чтобы убивать. Они и убивали. И убивали слаженно и привычно.

Яссин увидел, что чудовища уже пробились к самим воротам и сейчас оттесняют последних защитников, обороняющих подступы к подъемным механизмам. Другие твари, сомкнув строй, подступают со всех сторон, не оставляя людям возможности бежать. Яссину вдруг сделалось легко и хорошо. Все стало простым и понятным. Свалился невидимый груз, долгие годы давивший на его плечи, и дал возможность вздохнуть полной грудью и распрямить плечи.

Все ясно. Случилось то, что должно было случиться. Город, погрязший в лени, распутстве и подлости, получит по заслугам. Небеса обрушили наконец свой гнев на тех, кто позорит род людской. Он, Яссин, сегодня, очень скоро, погибнет вместе со всеми. Но ему дарован шанс сделать это достойно, как и подобает воину и мужчине. Ему, может быть, повезет, и он окажется в садах Иштар, среди героев, среди тех, кто умер с оружием в руках… Маленькая цепкая ручонка впилась ему в плечо.

— Бежим! Куда нам бежать? Где спрятаться? — захныкало рядом.

Яссин стряхнул ручонку, окатил капитанишку презрительным взглядом. Усмешка растянула губы начальника стражи:

— Пошел вон, дерьмо, падаль, сын козла и шлюхи, гаденыш пакостный! — Потом он обернулся к солдатам, согласно уставу замершим около подъемного механизма ворот и по весь голос скомандовал им: — Мост поднять! Цепи рубить! Чтоб ни одна сволочь отсюда не вырвалась и сюда не вошла!

И навсегда забыв о существовании на земле такого червяка, как этот капитанчик, Яссин сошел по ступеням крыльца и двинулся навстречу смерти. Ему не терпелось сразиться с Настоящим Врагом, в единоборстве с которым он увидит, чего стоит.

Яссин зарубил двух нелюдей. Они оказались смертны, как и человек, лишь кожа их была прочнее, жестче человеческой. В бой с третьим своим противником начальник стражи вступил уже раненным. Воины обменивались ударами. Поочередно и вместе взлетали сабля и секира. Несть числа было колотым и резаным ранам на теле того и другого. «Я дождусь, когда ты умрешь!» — до хруста сжимая зубы, заставлял себя рубить и колоть вагаранский командир.

— Вот теперь все,— улыбнулся Яссин, увидев мутнеющим взором, как падает омерзительной мордой в землю его нечеловеческий враг.

Начальник стражи Юго-Восточных ворот рухнул замертво рядом с поверженным им противником. Они касались головами друг друга.

Спустя пять ударов сердца, после гибели Яссина Юго-Восточные ворота были полностью захвачены нелюдями, и новый караул заступил на пост у выхода из города. Впрочем, чудовищам не удалось опустить подъемный мост, ведущий наружу, и они пока не сумели покинуть пределов Вагарана. Пока.

Почти одновременно пала под натиском Воинства Древних и стража Восточных ворот.

А мертвый дворец сатрапа покинула и теперь неспешно растекалась по городу омерзительная черная жижа, уже убившая Сдемака и Хашида и алчно требующая новых жертв. И жертвы ждали ее: сотни, тысячи живых существ, населяющих обреченный город Вагаран.

* * *

Голубовато-белый призрачный свет луны смешивался с багровым отблеском пожарищ и превращал гибнущий город в полуреальную панораму, словно рожденную в одурманенном мозгу курильщика пыльцы черного лотоса.

По-собачьи скуля от ужаса, спотыкаясь на каждом шагу, человек в рваном, окровавленном костюме оценщика драгоценностей побежал по улице. Но далеко ему уйти не дали: красноватой разящей молнией мелькнула, прошипев в полете, пущенная могучей лапой секира и вонзилась несчастному в позвоночник. Издав слабый вскрик, человек упал, конвульсивно дернулся несколько раз, затих. Неспешной походкой к нему приблизился монстр со щитом, одним рывком выдернул свое грозное оружие из спины мертвого оценщика и оглядел пустынную улицу — в поисках новых жертв.

Орландар отпрянул за угол дома, чтобы его не заметили, и обессилено привалился к грязной каменной стене.

— Я не могу больше, колдун,— простонал он.— Не могу. Давай спрячемся где-нибудь, переждем…

— Надо идти, Магистр,— ответил стоящий рядом Ай-Берек.— Уже недалеко. Я чувствую Конана. Он где-то рядом. Затаился где-то.

— Нас же убьют! Твоей магии не хватит, чтобы защитить нас! Ты видел, сколько их? Тьма!..

— Нет. Их, как ты и говорил, всего лишь десять тысяч.

Орландар потряс головой; слипшиеся космы рыжеватых волос заметались по худым плечам.

— Не может быть… Древние не такие… Древние — прекрасные, мудрые, добрые существа. Просто они людей ненавидят… А это… это… я даже не знаю, кто…

— Тогда ты, может быть, знаешь, как выглядят эти твои Древние? — зло процедил сквозь зубы Ай-Берек.— Ты видел их когда-нибудь? Кто-нибудь из членов твоего дурацкого Ордена беседовал с ними?.. Нет, вы вбили себе в голову, что люди — дикари, в неуемной алчности уничтожающие все на своем пути; что те, кто жил до людей, должны быть непременно чище, светлее, умнее и добрее; что с возвращением Древних на Земле установится мир, покой и благоденствие… Да кто вам это сказал?!

Магистр заплакал от горя и бессилия.

— Колдун, ты ошибаешься. Это наверняка не Древние. Древние не такие. Может быть, это те самые… ступившие по следу… порождения Темных Сил…

— Да? А шлемы на их головах ты видел? Почти такие же, как и у погибшего гладиатора, что должен был возглавить Легион Древних!.. А вот черная дрянь, что лезет из всех щелей и скоро затопит весь город, это и есть ступившие по следу, Потусторонний Мир воочию, который сейчас приникает на землю и покрывает собою все вокруг. Загляни в сердце свое, Орландар, и ты поймешь, что я прав.

Магистр продолжал молча плакать. Он и сам догадался (просто боялся признаться себе в этом), что Древние на деле оказались всего лишь дикими безмозглыми тварями, охваченными одной только страстью — слепой страстью убийства; что Орден в течение двухсот пятидесяти лет заблуждался, полагая, будто приход на землю Древней Расы восстановит справедливость и позволит исчезнувшей цивилизации достигнуть утраченных по вине людей высот в науках, искусстве и ремеслах… Он понимал, что проклятый колдун прав, но не мог смириться с очевидным.

— Идем же,— торопил Ай-Берек.— Еще не все потеряно. Еще можно остановить и Древних, и ступивших следом. Осталось совсем немного. Я ощущаю присутствие Конана. Он где-то здесь, возможно, за ближайшим же поворотом. Идем, Магистр Орландар.

Всхлипнув, старик кивнул. Колдун опять оказался прав: если они найдут беглеца, то найдут Шлем, и, может быть, Врата удастся закрыть. Вот только каким образом?..

Они осторожно вышли из-за угла здания, огляделись.

В самом начале поисков как сквозь землю провалившегося Конана Ай-Берек припомнил все известные ему заклинания, что могли бы оградить, защитить, спасти их от непобедимых воинов армии Древних. И, к собственному удивлению, таких заклинаний оказалось много; они практически беспрепятственно продвигались по улицам Вагарана, не замечаемые отвратительными захватчиками, что наводнили весь город… Однако у этой медали была и обратная сторона: постоянная подпитка волшебного поля вокруг двух стариков отнимала много сил у Ай-Берека, и ему все труднее становилось разглядеть ауру варвара в астральной плоскости; к тому же область астрального видения была затянула серой пеленой — несомненно, следствие мощного всплеска напряженности магического поля,—и изредка в дрожащем мареве беспроглядной серости вспыхивали кляксы такой жуткой, такой нечеловечески отвратительной черноты, что колдуна начинало тошнить. Он знал, что эти кляксы суть проявления силы более злобной, более жуткой, более древней, нежели сами Древние. Так, по-видимому, выглядели на астральном уровне отвратительно пузырящиеся черные лужи, мелкие ручейки черной жижи и странные черные сосульки, местами свисающие с карнизов и крыш; магия Ай-Берека на них не действовала, при появлении людей лужи, ручейки и сосульки начинали шевелиться, жадно тянуться к живой плоти, и колдун чувствовал, что с каждым мигом черных болезненных пятен на теле города становится все больше, их движения делаются более осмысленными, быстрыми и целенаправленными, и вскоре они покроют собой весь Вагаран, а за ним — и весь мир… что это и есть Смерть, вторгшаяся на землю…

Глава двадцатая

Город наводнили пьяные факельщики! Вдрызг пьяные. Это ж надо так надраться! Запалить столько факелов! Огромные какие… Дыму напустили, поддавохи…

Во, стража натрескалась в хлам. Ха-ха, в обнимку с лошадями падают… И валяются… Все валяются. Куда ни глянь. Весь город перепился. Сегодня же праздник! Вот только какой?

— Какой сегодня праздник? — Фагнир локтем ткнул в мохнатый живот. Не получив ответа, ухватился за хобот и повис, поджав ноги.— Праздник… пей до дна… вина… Махар, вина! — Опять все закрутилось и перевернулось. Опять удар. Теперь — спиной и затылком. И чистый, долго не стихающий звон вокруг головы.

Небо, отсвечивающее красным, заполоняют хоботы, шерсть, красиво блестящие железки, глаза под костью… Они — друзья! Тихие и добрые… единственные… Хорошо, что их все больше и больше… Протяни руки, и они поднимут тебя…

Фагнир протянул руки.

Усвоившие за проведенное вместе время, что от них требуется, воины Легиона Древних подхватили Хозяина и поставили на ноги. Хозяин хлопнул в ладоши — к нему приблизился удостоенный чести нести кувшины. Хозяин поднес руку к Шлему, снял его с головы — воины почтительно склонили головы. Хозяин стукнул Шлемом об кувшин — хмельная струя хлынула из узкого горлышка в подставленную бронзу.

— Др… рузья! — крикнул что есть мочи Фагнир и уронил губы в вино. Он всасывал в себя божественный напиток, пока не устал. Затем запрокинул голову вместе со Шлемом — на лицо, плечи, грудь хлынули ароматные струи.— Хочу схас… Хсс… с Хас… идем выпить,— Фагнир высунул язык, ловя капли, стекающие с водруженного на нужное место Шлема. Поймав одну, вернулся к родившейся идее.— Вдво… Впред в двор…ец… К Хашиду! Пить… Он и я… До дна…

Мир качало, как висячий мост над пропастью. Хорошо, что рядом друзья. Они подставляют животы, разрешают цепляться за волосы, хоботы… хоботы…

«Индюки! — ужаснулся Фагнир.— Мои друзья — индюки?!»

Он не успел как следует поужасаться, потому что из-за белого пятна впереди выглянул Хашид.

— Ха-а-а-сид! — радостно завопил приказчик.

* * *

Один из людей Фенди безуспешно, хотя и старательно искавший беглого гладиатора, вовремя увидел демонов и то, что они творят с людьми. Он бросился бежать сперва в направлении «Стреноженной вши», но вскоре лишь просто уносил ноги от полезших отовсюду чудовищ с топорами.

Несся куда глаза глядят. Высунувшись из-за угла какого-то дома, он напоролся взглядом на странную компанию: в его сторону шла и уже находилась в двадцати шагах от него орава демонов, и ее возглавлял в труху пьяный человек, одетый как купеческий слуга, которого чудища так бережно поддерживали под локотки и сопровождали с такой важностью, будто он — главарь их шайки.

Мутный, плавающий кругами взгляд предводителя демонов вдруг застрял на порученце Фенди, не успевшем скрыться за углом, и пропитое лицо засветилось радостью.

— Ха-а-а-сид! — заголосил главарь чудовищ, пялясь на него во все глаза и вытягивая в его сторону руку. Человек Фенди в полном смятении и ужасе бросился наутек. Прочь, куда попало.

Он петлял как заяц. Едва завидев отблески бронзовых секир и шлемов, кидался в сторону, не разбирая дороги.

Высокие ограды давались легко. Широкие канавы и ямы перескакивал одним прыжком. Но везде вновь и вновь он наталкивался на них. Воришка напрочь забыл о поручении, о каком-то варваре, плохо понимал, в какие кварталы его занесло, не знал, что делать дальше. Хотя бы получить небольшую передышку…

И вот вроде бы вокруг никого. Человек прислонился к высокой каменной ограде, вытирая пот и успокаивая дыхание. Сейчас он соберется с мыслями и…

Каменная ограда разлетелась, как под ударом могучего, предназначенного для пробивания крепостных стен ; тарана. Один из камней разбил голову подданному Фенди. Тот упал без сознания, но живой. На его грудь наступила огромная, когтистая лапа, ломая кости, сминая внутренности, выдавливая жизнь.

* * *

Амин, бывший телохранитель мертвого шаха Джумаля, не заметил, что кого-то раздавил. Не для того, чтоб лишить жизни жалкое существо, разломал он стену — это была помеха, и только. Но не одна. А они его не интересовали. Он не вглядывался в них, а ломал, сминал, крушил. Он расчищал себе дорогу и искал. Ему нужен человек, убивший его. Амин узнает его по запаху, дыханию, под любой одеждой, по хрусту гравия под сапогами. Амин найдет его и выпьет его кровь.

Что-то искало и Амина. Что-то нужное ему самому, без чего ему плохо. Амин чувствовал: это рядом. Скоро они встретятся. Очень скоро.

Убившего его человека нигде не было. Ни под крышами жилых коробок, которые Амин раздавливал до основания, ни на залитых светом пожаров улицах, ни там, где можно укрыться в темноте, которую Амин рассеивал своим факелом: в руке он держал выдранное с корнем горящее дерево. И чтобы становилось посветлее, он зажигал от него новые факелы. Пускай горят помехи. Чем меньше помех, тем скорее он увидит человека, убившего его. И выпьет его кровь.

Амин брел по улице. Но пока навстречу попадались только свои. Их можно не трогать: не мешают. Амин направился к новой стене — сломать ее и посмотреть, нет ли за ней того, чьей крови он жаждет.

Вдруг Амин остановился. Почувствовал. Увидел. Понял. Наконец-то. Они отыскали друг друга.

Амин взревел.

* * *

Минолия нашла его, своего брата Веллаха. Ища спасения от кошмара, захлестнувшего город, она бросалась от стены к стене, от дома к дому, из переулка на улицу. Везде проливающие кровь чудовища в шлемах, похожих на пропавший Шлем. Пламя пожаров освещает ночной Вагаран.

В его неверном оранжевом свете мелькают силуэты мечущихся в панике людей, возникают и снова пропадают во тьме зловещие, молчаливые фигуры отвратительных тварей, словно вышедших из ночного кошмара, размахивающих бронзовыми секирами, потрясающих деревянными щитами, убивающих каждого, кто попадется им на пути…

Свернув в открытую калитку в ограде одного из домов, она увидела на крыльце скрюченную фигуру брата. Внутри дома разгорался пожар. Минолия ухватила Веллаха под мышки и потащила прочь от огня, к улице. Красные языки высовывались вслед из окон, похотливо облизывали стены приговоренного жилища.

Никогда еще Минолия не имела дела с тяжестями с физической работой. Поэтому от перенапряжения голова шла кругом, внизу живота что-то грозило вот-вот оборваться. Она сжала зубы. Вытащила брата через калитку на улицу, прислонила к стене и только тогда освободила руки от тяжелого груза. Опустилась рядом, мгновение переводила дух, затем склонилась над Веллахом.

У убийц с секирами прослеживался свой почерк — по крайней мере, судя по тем трупам, что видела Минолия: жертвам они либо отрубали головы, либо вспарывали животы. Ее родному брату попытались вспороть живот. Видимо, чудовищный полумесяц прошелся лишь краем. Брат ли уклонился, или монстра что-то подвело? Веллах был жив, но без сознания. И без надежды выжить. Ему подарили лишь каплю времени и море мучений. Такие раны, как увидела Минолия, распахнув его взрезанную одежду, можно лишь зажать руками, не дав кишкам вывалиться наружу и умереть.

Веллах поднял веки. Глаза его страшно скосились к переносице, голова моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Но наконец он узнал девушку и попытался улыбнуться.

— Сестра…— прохрипел он. Вдруг издал булькающий звук, и из уголка рта потекла кровь вперемешку со слюной.— Сестра… Разб… раз…

Слова давались с трудом. Минолия обхватила его голову руками, прижалась к щеке, шепча: «Тише, тише…»

— Заговор… Разбитый… Сосуд не… действует…

Веллах захлебывался кровью.

— Беги отсюда… Забудь про Шл… Шлем… Беги… Древ… Древние вернулись…

— Это и есть Древние? — Глаза Минолии раскрылись от изумления.

— Д-да… Нас… обману…

И вдруг — громкий и страшный крик:

— Беги отсюда!

Веллах кричал, почувствовав наступление агонии, и вложил в крик остаток сил, остаток жизни. Он еще кричал, а тело скрутили предсмертные судороги.

А потом он умер.

Минолия плакала, прижимая голову брата к своей груди.

Стена ограды через дорогу будто взорвалась, разлетелась камнями во все стороны. Из пролома, из поднявшейся пыли шагнуло на улицу нечто, превосходящее все кошмары, увиденные Минолией доселе.

В три человеческих роста высотой, под кожей переваливаются валуны мышц, ладони огромны и увесисты, как гранитные плиты, где-то наверху утопает в плечах маленькая голова, скалящаяся зубастой пастью. Что-то неуловимо знакомое в облике монстра видится Минолии. Она не отрывает взора от демонического создания и вместо того, чтобы бежать прочь, вспоминает с безумным упорством, почему ей кажется, будто она где-то уже видела это чудовище.

Монстр, оставив за собой раздавленное тело какого-то человека, двигался в сторону Минолии. Девушка должна была спасаться, но она не двигалась, по-прежнему прижимая голову мертвого брата к груди и рассматривая демона. У нее отнялись ноги и пропал страх перед смертью. Чуть раньше она умрет или чуть позже, от лап этого демона или другого — какая разница… Монстр уже дошел до середины улицы. И вдруг замер.

От ближайшего сточного люка к его ногам бежал тонкий ручеек. Черная (почему-то это сразу ясно,несмотря на ночной мрак) густая жидкость подобралась к укрепившейся когтями за землю ступне и поползла вверх по ноге чудовища. Темный ручеек достиг живота, поднялся до пупка… и впился в него. Именно впился, Минолия была уверена, что не ошиблась. А спустя мгновение демон взревел торжествующим ревом ублаженного зверя из лесов Потустороннего Мрака. Ревом, который ни один человек не в силах вытерпеть. От такого звука должно либо сойти с ума, либо бежать прочь сломя голову.

И Минолия побежала. И только в конце улицы оглянулась. И увидела, что происходит с демоном. Плоть чудовища напоминала сырую глину, смятую руками невидимого гончара, сочилась черными каплями, оплывала…

Девушка бросилась прочь, не зная — куда, не зная — от чего.

Он нашел и его нашли. Он чувствовал упоительное Воссоединение, дарящее Силу, равной которой нет, устоять против которой невозможно. Он, Амин, вырастет до неба, раздавит землю; он становится Великим Ничем. И он убьет человека, убившего его.

Минолия упала — уставшие ноги подвели. Девушка лежала, почти касаясь каменного постамента, на который ежедневно взбирался очередной жрец из Храма Иштар и до вечера простаивал там с кружкой для подаяний.

Пока Минолия бежала, ей хотелось бороться за жизнь. Однако стоило упасть, как силы — не только физические, но и душевные — покинули ее.

Поэтому, когда из мрака выступили три зловещие, освещенные всполохами пожаров и светом луны фигуры с секирами в лапах, она лишь обреченно подумала, что смерть на таком месте, вероятно, зачтется как жертва Иштар. Двое секироносцев застыли в отдалении, а к Минолии направился один.

«Последние его шаги — последние мои мгновения,— промелькнуло в самом дальнем уголке сознания.— Это и есть Древние… Это и есть те, кого мы ждали двести пятьдесят лет. Палачи. Все напрасно. Вся жизнь зря. Умер мой Веллах. Теперь и моя очередь…»

Уже за два шага до жертвы секира была занесена для удара. Остается лишь опустить ее на хрупкую шею. И девушка сама, покорно опустила голову, чтобы палачу было сподручнее рубить.

* * *

Большими беззвучными шагами откуда-то из-за постамента вынырнул и бросился к монстру рослый человек с поднятым над головой мечом, сжимаемым обеими руками. Древний заметил опасность и повернулся к ней лицом, разворачивая свою секиру так, чтобы блокировать опускающийся меч.

Замах был ложным, и чудовище на него купилось, выставив перед собой секиру для защиты от удара сверху. Вместо этого человек, остановив рубящее падение клинка, мгновенно изменил положение ног и плеч и сделал выпад, всадив острие своего оружия как раз под костяной нарост на лбу.

Древний воин рухнул как подкошенный.

— Я был прав! — закричал человек, похоже, обращаясь непосредственно к ночи. — У носатых хлипкое место под нашлепкой, на лбу!

Минолия признала человека: гладиатор, убивший туранца сегодня на арене.

Гладиатор же, взглянув на Минолию и подмигнув ей, ринулся навстречу другим двум Древним, теперь уже надвигающимся на него. Когда он сблизился с секироносцами на дистанцию, годную для ведения рукопашной схватки, за спинами Древних воинов показался еще один человеческий силуэт — женщина, вооруженная саблей.

Они ударили одновременно в одного и того же противника — мужчина и женщина, мечом и саблей, в грудь и в спину. Гибкая сабля выгнулась дугой, встретившись с толстой, жесткой кожей, но металл победил, и хорайская сталь погрузилась в тело чужака. Дважды пораженный Древний зашатался, выронил бронзовый полумесяц.

А мужчина и женщина (ее Минолия тоже вспомнила — воительница с арены, победившая казака) сразу повернули к третьему противнику и атаковали его так же, как и первого, с обеих сторон. И столь же победоносно.

— Вот видишь, стоило рухнуть на землю их последнему врагу,— громко произнесла женщина,— такая тактика — самая уместная против них.

— Такая — что? Впрочем, ладно… Но не по душе мне это.— Мужчина, попинав ногой, проверил жизнеспособность поверженных.— Не люблю нападать со спины.

Они, видимо, продолжали какой-то прерванный спор.

— Они — нелюди! — горячилась женщина.— И к ним правила чести неприменимы! Зато точным ударом промеж шейных позвонков убиваешь их сразу, наповал…

Они спорили, будто не горели вокруг них дома, не маячили в отдалении безжалостные твари.

— Спасибо! Вы спасли меня! — Минолия поднялась на ноги и, покачиваясь, шла к сохранившим ей жизнь людям. Силы начали возвращаться к девушке, когда она увидела поражение Древних и услышала человеческую речь… Будто выпила чашу подбадривающего бальзама из самых сильнодействующих трав.

Гладиатор обратил на нее внимание.

— Не за что, девочка. Ты видела черные лужи?

— Нет,— ответила Минолия… и тут вспомнила черный ручей, сливающийся с демоном.

«Не о том ли он говорит?»

— Какая-то дрянь вытекает отовсюду. Похожа на смолу,— объяснил мужчина.— Вот ее и обходи, не наступай ни в коем случае. Видели мы, что происходит с людьми, которые вляпались в нее…

Минолия уже была рядом с варваром и его спутницей. Женщина-воин взглянула снизу вверх на своего широкоплечего товарища по оружию (*По оружию ли только? * — помимо воли и уж точно ни к месту, ни ко времени подумалось Минолии) и насмешливо произнесла:

— Мы всех женщин города будем спасать?

Конан ничего не успел ответить — словно молния вспыхнула в голове девушки, и Минолия вдруг вспомнила, что именно на поиски этого человека Орландар и отправил весь Орден. Вот так удача! Но на голове варвара нет никакого Шлема…

— Шлем! — закричала она так неожиданно и громко, что оба ее новых знакомых вздрогнули.— Где Шлем, о воин, победивший туранца? Ты же унес его с собой!

Киммериец взглянул на спасенную девушку не без жалости, потом обернулся к амазонке:

— Пошли, зря время тратим. Нам еще до стены добраться надо…

— Давно пора,— хмыкнула амазонка.

И Минолия увидела спины своих спасителей.

— Стойте! Да стойте же! Шлем! Он дает власть над Древними! — в отчаянии кричала девушка, не отставая от быстро, но без паники уходящей в ночь пары гладиаторов.— Вы же ничего не знаете!

Конан на ходу обернулся и уже более заинтересовано спросил:

— Над кем он дает власть?

— Над Древними! Ну, этими, с хоботами… Мы думали, что они добрые, а они — злые, людей убивают! А Шлем — он может заставить их слушаться! Поэтому Орландар и послал нас искать тебя…

— Ясно,— прервал Конан ее словоизлияния. Бедная девочка, совсем умом тронулась от страха.— Короткую дорогу до городской стены знаешь?

— Знаю,— быстро соврала Минолия, чтобы ее не бросили одну. На самом деле она вообще имела смутное представление о том, где сама находится.

— Показывай. А по дороге расскажешь об этом своем Шлеме.

Амазонка смолчала, но довольно выразительно хмыкнула. А впрочем, стоят ли мужчины слов?

Присоединившейся к ним девушке киммериец грозно напомнил:

— Под ноги смотри и берегись смолы! Ну и всего остального тоже…

* * *

«Стреноженная вошь» была пуста как никогда. Фенди в одиночестве сидел за столом; перед ним нетронутыми стояли кружка с вином и тарелка с остывшим мясом. Он напряженно думал. О чем — не родилось и не рождалось такого человека, кому будет позволено познакомиться с его мыслями. Дверь отворилась. Быстро. И все-таки не успела отвориться раньше броска. Серебристой рыбкой мелькнул метательный нож и вонзился точно на уровне груди вошедшего: никто из псов Фенди не посмел бы так рвать дверь на себя. Значит, чужак. Чужакам — смерть. Если б между рождением мысли и воплощением ее в действие у Фенди случалась хоть какая-то пауза, не занял бы он и не удержал трон короля вагаранских воров. Разворачиваясь на скрип, атаман одновременно выбросил руку с невесть откуда появившимся в ладони метательным ножом.

С таким переживанием, как удивление, Фенди раззнакомился давно и навсегда. С детских лет его мотало по миру, окуная в самые жестокие передряги, и он всякого насмотрелся. В том числе и на всякое колдовство, и на всяких чудовищ.

Ввалившаяся тварь держала перед собой щит с воткнувшимся в него ножом. Устрашающий вид адского порождения и безуспешный бросок ножа не вызвал у Фенди ничего, кроме устремления к действию. Невысокий, подвижный шемит за время, потребовавшееся чужаку на один шаг по заплеванному полу харчевни, преодолел разделявшее их расстояние, и вот уже узкие жилистые руки короля воров вынули из-под просторной красной рубахи два стилета. Тварюга, видимо, так и не поняла, куда подевался человек, только мелькавший перед глазами.

Но два — один за другим — укола в спину указали куда. Украшенная костяной нашлепкой голова стала поворачиваться в поисках наглой жертвы, секира отводилась волосатыми лапами для рубящего удара, когда правую ступню одновременно ужалили два тонких острых лезвия.

Как убивают москитов,— не глядя шлепая себя по тому месту, где ощущается присутствие инородного тела и следующий за тем укус,— точно так же тварюга махнула секирой, не глядя, направляя полумесяц туда, где должен был находиться дерзкий человек.

Если б Фенди умел смеяться, то сейчас непременно доставил бы себе такое удовольствие, наблюдая, как чудовище, взрезав воздух своим огромным топором, поворачивается следом и таращится на то место, где по его, чудовища, разумению должен валяться располовиненный труп. В созданной для наведения ужаса башке свершается, видимо, осмысление того, куда посмело деться насекомое с несерьезными ножиками и как ему это удалось. Фенди же стоял за мохнатой спиной твари, разве что не облокотившись на нее. Не торопясь, он выбирал точки для нанесения новых ударов. Человек ясно видел исход поединка.

Тварюга обречена. Чересчур неповоротлива. С теми, кто уступал ловкому, гибкотелому шемиту в быстроте реакции и внезапности действий, он расправлялся безукоризненно, не оставляя противнику ни единой возможности выжить. Те же, кто не уступал, ошибались в чем-то другом — раз Фенди до сих пор жив и здоров. И никто — ни в Вагаране, ни где-нибудь еще — не имеет права считать себя лучшим бойцом, пока дышит одним с Фенди воздухом. А ежели кто-то возомнит о себе слишком много, то должен умереть или же попытать счастья и умертвить самого Фенди. Однако в Вагаране такие давно перевелись…

Остались, правда, залетные пташки. Например, хваленый варвар-гладиатор, которому, судя по рассказам, нет равных и который, конечно, так о себе и думает. Но ничего: скоро мы выясним, кто лучше умеет убивать. Встреча их уже не за горами.

Ну а прежде — эта ящерица с топором. Тут все до скуки понятно. Несмотря на прочную, как скорлупа старого ореха, кожу, он истыкает эту погань стилетами, выколет глаза. И пугало, превратившись в слепое решето, будь оно хоть из самого Мира Демонов, туда и отправится. А он не получит и царапины. Не тот случай.

Почти так и произошло.

Нанеся еще три стремительных удара ножами — в бок, спину и мохнатую ляжку бестии, Фенди совершенно неожиданно для нее оказался спереди и подпрыгнул.

Холодный блеск металла — вот последнее, что увидел Древний. Точно раскаленные прутья вонзились ему в глаза, и мир померк. От боли, внезапности нападения и страха чудовище впервые в жизни издало хриплый, истошный вопль, закрутилось волчком, круша секирой все, что оказывалось на пути; выколотые глаза сочились мутной желтоватой кашицей.

Отпрыгнув на безопасное расстояние, Фенди выбирал место для следующего, последнего удара, когда краем глаза вдруг уловил движение в дверном проеме.

Повернулся, пригляделся — такое же пугало, а за его плечами отсвечивает шлем третьего.

Решение было принято моментально. Что ж, первому чудовищу повезло. Вновь прибывшим — тоже. Фенди совершенно не интересовало, что это за твари и откуда они взялись в резиденции короля воров; главное, что врагов было много. «Бросаться в бой с превосходящими силами противника — это тупость, а не храбрость» — так звучал его девиз, и он тут же надумал бежать из «Стреноженной вши», избрав для вынужденного и непозорного бегства самый надежный путь.

Из обеденного зала — на кухню. С кухни — в пристройку, где разделывают туши. Все двери за собой он успевал закрывать на засовы. В пристройке шемит отодвинул стол, распахнул крышку потайного люка и нырнул в подземный ход, соединяющий харчевню с расположенной в пятидесяти шагах конюшней. Тоннель вырыли для ухода от облав, то и дело учиняемых городской стражей, но пользовались редко — разногласия со стражниками чаще всего улаживались по-мирному, по-свойски.

«Вода. Никто не следит. Разгильдяи. Я им устрою». Фенди сделал два шага в воде, которой набралось по щиколотку, и на третьем шаге почувствовал, что не может выдернуть ногу.

Шемита всегда выручало безотказно срабатывающее правило «ощущение опасности — молниеносное действие». Высвободив в прыжке ноги из сафьяновых сапог, атаман уперся руками и ногами в стены узкого лаза. Он не знал почему, но чувствовал: прикосновение к тому, в чем увязли его ноги, смертельно.

Протащиться, перебирая конечностями, до конюшен представлялось более опасным и утомительным занятием, чем вернуться и покинуть харчевню через крышу на веревке. От ящериц с топорами, сколько бы тех ни было, он уйдет. Да и к чему уродам лезть на крышу, скажите на милость?

И Фенди, как муха по стене, двинулся обратно.

Вот и люк над головой. Макушкой он приподнял крышку, просунул правую руку под нее, ухватился за край. Левой распахнул люк настежь, потом вцепился в доски рядом с правой. Принялся вытаскивать тело наверх.

Как они успели, медлительные, нерасторопные — не должны ведь были успеть!…

Но сверкнул над головой бронзовый полумесяц, и обрубленные кисти скользнули в провал люка. Сорвавшееся тело издало звучный шлепок, соприкоснувшись с вязкой жижей.

Что-то похожее на тихое, удовлетворенное урчание издавало как мед густое, черное липкое вещество, в котором увяз человек с покалеченными руками. Он еще пытался вырвать тело из вяжущих объятий, но с каждым новым судорожным движением чувствовал себя все менее свободным — и скоро оказался в полной власти черной жижи. Муха, попавшая в мед…

Одновременно в ноздри Фенди ударила тошнотворная вонища, и тело пробрал холод — или то, что походило на холод, вгрызающийся в каждую пору, врывающийся в кровеносные вены, тисками сдавливающий мозг. Последним испытанным шемитом в этой жизни чувством оказалась досада. На то, что так и не доказал зазнавшемуся гладиатору, кто лучший из живущих на свете боец.

И пришла Боль, затмившая все. Она царила в теле человека, пока жизнь по каплям вытекала из него. Пока размягчались кости, лопалась кожа, выпуская кровь, растекался по черепной коробке мозг. Пока человек не стал тем, что захватило его — вязкой, вонючей жижей.

* * *

— Стой! — неожиданно выдохнул Ай-Берек.— Здесь! Запыхавшийся Орландар замер около своего спутника.

— Что… здесь? — выдавил он.

— Конан. Совсем рядом. Я чувствую его. Он либо в этом доме, либо вон в том… Либо где-то у нас под ногами. Мы нашли его, Магистр.

Старцы находились в одном из кварталов, где обитали бедняки,— совсем недалеко от городской стены. В бесплодных поисках сбежавшего гладиатора прошла большая часть ночи, и вскоре должен был забрезжить рассвет… последний рассвет Человека. Однако по-прежнему было темно, и лишь пламя пожаров освещало улицы, уже полузатопленные черным шевелящимся студнем, поглотившим людей, лошадей, верблюдов, бродячих собак и самих Древних.

— Колдун, смотри! — вдруг крикнул Орландар, указывая на покосившуюся, выцветшую вывеску на стене у входа в ближайшее здание без окон, с одной прочной дубовой дверью. Ай-Берек поднял голову и в изумлении застыл с открытым ртом.

«Дешиво, сыто и пьяно!» — было написано в самом низу вывески. «Халодное вино и горячая закуска!» — значилось чуть повыше и буквами чуть покрупнее. «Питейное завидение Старика Кафара!» — выведено еще выше и поразмашистей.

А на самом верху, обозначенное огромными корявыми буквами, красовалось название этого кабака: «Бронзовый шлем».

— Как же это…— потрясение прошептал Орландар, опираясь о плечо мага; при каждом выдохе воздух с хрипом и клекотом вылетал из его пересохшей гортани.

Пришедший в себя от удивления Ай-Берек пожал плечами.

— Не знаю, Магистр. Возможно, это случайность. Или, возможно, в этом проявляется рука судьбы. Или помыслы Богов. Или… Ну, не знаю. Уверен я только в одном: нам сюда. Никаких сомнений. Идем быстрее.

Он подошел к двери и попытался открыть. Заперто. Толкнул плечом. Дверь не поддавалась. Однако Ай-Берек отчетливо уловил шум, на какой-то миг долетевший изнутри.

— Конан! — крикнул он, и голос его от волнения сорвался.— Конан, открой! Здесь друзья! Мы знаем, что ты там! Мы можем помочь! Открой, Конан, варвар из Киммерии! Непобедимый гладиатор, никогда не бывший покорным рабом!

Шум стал яснее — как будто от двери оттаскивали какой-то тяжелый груз. И дверь распахнулась. Перед магом и Магистром, с обнаженным мечом, готовый к бою с кем бы то ни было, появился тот, кого они искали всю эту кошмарную, бесконечную ночь.

— Магистр Орландар! — послышался из глубины полутемного помещения знакомый радостный голос.

— Минолия? — удивился тот, уж кого-кого, а девушку никак не ожидая встретить в компании беглого варвара.

— Хвала Богине, в этой дыре еще остались живые люди…—донесся изнутри другой голос —женский, хриплый, неимоверно уставший.

— Конан,— облегченно прошептал Ай-Берек и почувствовал, как груз беды свалился с его плеч.

— Колдунишка! — прорычал непобедимый гладиатор, втащил неготового к такому повороту событий Ай-Берека внутрь «Бронзового шлема» и приставил клинок к его горлу.— Кром, наконец-то я добрался до тебя!

Глава двадцать первая

Черная масса медленно, неукротимо растекалась по городу, поглощая все на своем пути — от резиденции Хашида по кварталам знати и вельмож, по районам, где обитали купцы и богатые ростовщики, направляясь к обиталищам торговцев победнее и ремесленников, и дальше — к домам проституток и воров, и дальше — к хижинам бедняков и пьянчуг, и дальше — к лачугам попрошаек и бродяг, до самой городской стены. И, захваченные этой черной массой, растворялись в ней дворцы и минареты, таяли жилые строения и бараки, исчезали склады и лавки, бесследно пропадали мастерские и таверны… Ничего не оставалось после нее — лишь булькающее, колышущееся море абсолютной черноты.

В просторном, но непритязательном питейном заведении «Бронзовый шлем» царили полумрак и полное разрушение. Грубые деревянные столы перевернуты, скамейки разбросаны по углам, стойка разрублена надвое чьим-то могучим ударом то ли меча, то ли секиры. Пол усеян осколками посуды, кусками жареной баранины… и отсеченными частями тел — человеческих тел. Впрочем, события сегодняшней ночи, свидетелями и участниками которых стали укрывшиеся в кабаке люди, оказались настолько кошмарными и отвратительными, что никто уже не обращал внимания на то, что кровь смешалась с пролитым вином, человеческие останки валяются вперемешку с остатками блюд и закусок… Бойня, да и только,— однако здесь безопаснее, чем на улицах взбесившегося города. Дверь снова была завалена длинными тяжелыми скамьями и дубовыми столами.

Амазонка сидела на высоком табурете, в мрачном раздумье глядя на своего спутника и прижимая к боку окровавленную повязку — она была ранена в одной из стычек с Древними, и Конан, решив передохнуть и переждать в каком-нибудь темном уголке, затащил женщин в первое попавшееся здание. Тут уже никого не было, все было кончено, и для начала ему пришлось отволочь в кладовку наиболее обезображенные тела, чтобы впечатлительная Минолия не хлопнулась в обморок. Потом он завалил дверь и только тогда занялся раной амазонки.

Сама Минолия сейчас стояла в углу и расширившимися от страха глазами смотрела на Конана. Смотрел на киммерийца и Магистр Орландар — умоляюще прижав руки к груди; на лице его застыло выражение беспомощности.

А киммериец в это время грозной громадой возвышался посреди зала. В левой руке он крепко держал за волосы Ай-Берека, а в правой сжимал рукоять своего меча, приставленного к горлу колдуна и зловеще поблескивающего в свете тусклой масляной лампы.

— Конан, что ты…— пискнула Минолия.

— Молчать, женщина! — рявкнул варвар, не поворачивая головы, потом близко наклонился к лицу мага.— Я тебя сразу узнал, мерзкий колдун! Там, на гребне Завывающего Ущелья — это ведь ты наслал на меня чары, да? Отвечай, ну!

И он сильно тряхнул старика.

Ай-Берек громко сглотнул, но когда из уст его донесся ответ, голос оказался спокойным, а взгляд полуприкрытых глаз — равнодушным.

— Да,— сказал колдун.— Это я, защищая своего хозяина, сатрапа Хашида, остановил тебя заклинанием.– Ты воюешь по-своему, Конан, а я — по-своему. Мы, конечно, можем сравнить наши методы и обсудить, который из них справедливее…

Варвар еще раз встряхнул старика — на это раз сильнее, так, что лязгнули зубы мага. Глаза северянина метали молнии, костяшки пальцев, сжимающие рукоять меча, побелели от напряжения. Чудовищным усилием воли он сдерживался, чтобы не перерезать горло подлому чародею немедленно, тут же, без разговоров.

— Ты говоришь мне о справедливости! Ты! — прорычал Конан.

— Досточтимый воин,— робко решил вмешаться Орландар, делая шаг к киммерийцу,— мы пришли сюда не для того, чтобы… Поверь мне, сейчас не время, что бы…

— Назад, старик! — крикнул тот, на миг отстранив меч от шеи колдуна и направляя его в сторону Магистра.— Назад, если не хочешь быть следующим! — Северянин с шумом перевел дыхание. Ярость душила его, ярость и радость оттого, что вот-вот сможет отомстить за все, что ему пришлось пережить в этом городишке. И он снова обратился к Ай-Береку, снова приставил клинок к его горлу: — Ты, мерзкий чернокнижник, любовник демонов и пожиратель падали, ты смеешь сравнивать себя и меня? Я — воин, я сражаюсь честно, открыто, лицом к лицу с врагом и не использую вся кое там колдовское дерьмо!

— Я выполнял приказ своего хозяина: охранять его от опасностей,— тихо и столь же спокойно, не делая ни малейшей попытки вырваться, отвечал Ай-Берек.— А ты — выполнял приказ своего хозяина: убить сатрапа Хашида, напасть на Вагаран, разграбить его. Хотя бы в этом нас справедливо можно сравнить.

— Верно, колдун,— прошипел киммериец.— Верно. Я наемник, я делаю то, что приказывают мне другие, и не рассуждаю. Прикажут — убью, прикажут — пойду на штурм любого города… Но я никогда — слышишь? — никогда не глумлюсь над поверженным противником, не играю с ним, как кот играет с пойманной мышью, не заставляю его, беспомощного, плясать под чужую дудку — себе на потеху… В отличие от тебя и твоего сволочного сатрапа. И поэтому я поступаю более справедливо.

— Я выполнял приказ,— только и смог выдавить из себя Ай-Берек.

Северянин криво ухмыльнулся.

— И это все, что ты можешь сказать в ответ? Достаточно. Вырвавшийся из клетки тигр нападает на того, кто заточил его в эту клетку, и ему плевать, чей приказ исполнял мучитель. Вот это-то и справедливо. Помолись напоследок своему черному богу, колдун.— И Конан из Киммерии отвел меч для последнего удара.

Орландар в ужасе закрыл лицо руками, Минолия беспомощно закусила кулак; в глазах ее стояли слезы.

* * *

— Конан, ты поступаешь как распоследний мужчина,— раздался уставший, презрительный голос.

— Что такое?! — вскинувшись, варвар обернулся к амазонке. Та сидела в расслабленной позе, по-прежнему прижимая к ране окровавленную повязку. Лицо воительницы было бледным, на губах кривилась брезгливая усмешка, но глядела она твердо и злобно прямо в глаза киммерийцу.

— Как распоследний мужчина,— повторила она,— который является не более чем придатком собственного члена. Ты разозлен, ты хочешь мести; ты даже не пытаешься думать тем, что находится у тебя между ушей.— Она на мгновение смолкла, сморщившись от боли в боку.

— Да ведь по вине этого слизняка и его хозяина ты тоже билась на арене! — крикнул северянин.— Ты, как и я, могла погибнуть на потеху этим гадам! Неужели ты не хочешь отплатить им той же монетой?!

— Хочу, варвар. Но сначала я бы задала себе несколько вопросов. Эти люди искали Конана — зачем?

Они нашли Конана — как? Они пришли к Конану сами, по доброй воле — для чего? Колдун сумел бы утихомирить Конана одним движением пальца, но не сделал этого — почему? Они сказали, что могут помочь — каким образом?.. Так не кажется ли тебе, о мудрый мужчина, что сперва неплохо бы получить ответы на эти и другие вопросы, а уж потом вершить «справедливый» суд? Убить кого бы то ни было ты всегда успеешь… но как ты будешь разгребать дерьмо, что плещется снаружи?

Повисла напряженная тишина. Киммериец, не двигаясь, сосредоточенно думал о чем-то. Потом вполголоса выругался и отшвырнул от себя Ай-Берека.

Маг отлетел в угол (Бронзового шлема*, туда, где стояла Минолия, споткнулся, но девушка подхватила его под мышки, и старик устоял на ногах.

— Ладно, колдун,— выдохнул Конан.— Твоя взяла. Скажи спасибо этой женщине.— Он махнул мечом в сторону амазонки.— Если ты действительно знаешь, что происходит, и знаешь, как нам выбраться из всей этой дряни,— говори. И учти: если я заподозрю в твоих словах хотя бы толику фальши, хотя бы намек на то, что опять начинаешь свои магические штучки, ты умрешь, не успев договорить фразу.

— Нынче смерть повсюду вокруг нас,— ответил Ай-Берек.— Я не боюсь ее. Однако на карту поставлено больше, нежели твоя или моя жизнь, варвар… Выслушай меня спокойно и внимательно; надеюсь, что ты поверишь мне… У нас очень мало времени, поэтому я постараюсь быть кратким. Итак, задолго до появления людей, на Земле господствовала нечеловеческая раса — она называлась Древние…

* * *

Ай-Берек, окончив свой рассказ, умолк.

Конан сидел на табурете, крепко сцепив пальцы. Никто не проронил ни слова; слышно было, как потрескивает фитиль в масляной лампе, да снаружи раздаются странные шебуршащие звуки. Минолия, обняв амазонку, безмолвно оплакивала крушение всех своих надежд и мечтаний, Орландар понуро прихлебывал из треснутой кружки обнаруженное за стойкой кислое вино.

— Ты веришь ему, женщина, не называющая имени? — наконец хрипло спросил киммериец.

Амазонка кивнула.

— А ты, служительница Ордена Последнего Дня?

Минолия кивнула.

— А ты, Магистр Ордена Последнего Дня?

Орландар кивнул.

Конан низко опустил голову. Опять сгустилась тишина.

— Справедливость…— тихо проговорил варвар, не меняя позы.— Моя стихия — война, а не философствование. Я знаю, что белое — это белое, а черное — черное… и все оттенки выше моего разумения.— Он помолчал.— Поступил ли справедливо Орландар, помогая возвращению мудрой, как он полагал, Древней Расы, что на деле оказалась бандой тупых головорезов?.. Поступил ли справедливо ты, колдун, по приказу Хашида державший меня в оковах чар после боя в Завывающем Ущелье?..— Он поднял голову и едва слышно закончил: — Справедливо ли поступил я, убив Амина и тем самым пособив Черным Силам воцариться на земле?..— В глазах его застыло отчаяние.— Что скажете, господа мудрецы и волшебники?

И Ай-Берек, и Орландар подавленно молчали.

— Все ошибались от незнания,— вдруг подала голос Минолия.— Виноваты все… и никто. Что сделано, то сделано. И если мы еще в состоянии исправить положение, то нужно решить, как это сделать. А уж справедливости можно поискать и потом.

— «Дважды убить мертвого», — задумчиво проговорил Конан.— Ты думаешь, колдун, это про меня?

— Да, варвар.

— Ты думаешь, Амин ожил?

— Да, варвар.

— Ты думаешь, я должен еще раз убить его?

— Да, варвар.

— Ты думаешь, тогда все кончится?

— Да, варвар.

— Ты знаешь, как его убить?

— Нет, варвар.

Киммериец невесело рассмеялся.

— Ненавижу колдунов, магов и прочих волшебников! Сначала заварят кашу, а я потом расхлебывай…

— Амин действительно жив,— вдруг несмело произнесла Минолия.— Я видела его. Он… он преобразился. И слился с этой черной гадостью, что затопляет город.

После небольшой паузы Конан хлопнул себя ладонями по коленям и громко произнес:

— Ну, раз, кроме меня, больше некому спасать мир, то, так уж и быть, спасу. В очередной раз. Надеюсь, кто-нибудь да помянет и мое имя спустя эдак три-четыре тысченки лет… Колдунишка задрипанный, ты хоть знаешь, где прячется этот пока еще единожды мертвый Амин?

— Нет,варвар.

— Конечно. Дурацкий вопрос. Откуда тебе знать… Кром великий, ведь все самому приходится делать!

— Вы забыли о Шлеме,— несмело вставил Орландар.— Возможно, с его помощью и удастся одолеть Амина…

— У нас нет Шлема и нет времени на его поиски. Плевать. Сами справимся.— Конан упруго вскочил на ноги, будто и не устал вовсе, и сунул меч в ножны.— В общем, так, мои справедливые друзья. Сейчас мы выходим отсюда и движемся к городской стене — бегом, пока черное дерьмо не нагнало нас. Если кто отстанет, ждать не будем: не до того. Сами выбирайтесь. Затем лезем на стену и оттуда смотрим, что и как. И где наш воскресший друг. А там…

Он внезапно умолк, прислушавшись. Остальные замерли, также напрягая слух. Но вокруг по-прежнему царила тишина; потом одновременно раздались два скрежещущих звука: это Конан; заскрипев зубами от досады, с лязгом вытащил свой меч из ножен.

— В задние комнаты. Быстро. Если что, уходите через кухню. Ну!..

Его спутники поспешно, все еще не понимая, что происходит, двинулись к темнеющей позади стойки двери на кухню. А потом и они услышали: снаружи, совсем рядом раздался дробный топот, будто десятка солдат марширует по улице мертвого города. Люди замерли. Конан, стоя с мечом наизготовку, почувствовал, как по лицу течет холодный пот, однако не было возможности стереть его. Весь он превратился в комок напряженных нервов, готовый тут же броситься в бой — пусть даже с самим Верховным Демоном, ежели такой существует и отважится принять вызов… Но как не вовремя, Бел побери, как не вовремя!

Вот шаги приблизились… затихли… кто-то пнул заложенную дверь… не поддается… толкнул плечом… упал… с трудом встал на ноги…

И зло просипел, запинаясь:

— И здесь заперто! Без-здельники… У меня в горле перле… перлесохл… Короче, ребята, ломай.

На вход обрушился сокрушительный удар, и с той стороны, где укрылись беглецы, в образовавшуюся в дубовых досках щель просунулся краешек бронзовой секиры. Следом за первым последовал второй удар, потом еще и еще… Брешь в двери все ширилась.

Минолия зажала себе рот обеими руками, чтобы не завизжать от ужаса, амазонка выхватила саблю, готовая к бою насмерть, Ай-Берек, шепотом произнеся несколько магических Слов, воздел руки к потолку, решив израсходовать весь свой оставшийся запас магической силы на борьбу с беспощадным врагом, Орлан-дар съежился за их спинами, а Конан…

А Конан бессильно опустился на пол. Меч выпал из его ослабевших пальцев, и все увидели, что тело его сотрясают конвульсии.

Одна из петель двери, не выдержав напора, слетела. Вторая — последняя — еще держалась.

— Конан! — крикнула амазонка.— Конан! Встань, воин!

Конан откинулся на спину, из горла доносились булькающие звуки, словно агония душила его.

— Конан!..

Безрезультатно.

— Конец…— прошептал Орландар.

Тут дверь рухнула, и в кабак ворвалась ватага чудовищ, вооруженных бронзовыми секирами и деревянными щитами. Они слаженно распределились вдоль стен трактира, заняв круговую оборону, и воинственно выставили перед собой секиры. А следом за ними в «Бронзовый шлем» ввалился высокий, неимоверно худой человек, чью голову украшал лихо заломленный набекрень Шлем.

— О, мужики! — заплетающимся языком произнес он, устремляя осоловевший взор в сторону Минолии и амазонки и старательно пытаясь сосредоточить взгляд, но зрачки глаз, предательски то разъезжались к вискам, то скатывались к самой переносице. Потом он почти упал. Но удержался.— Наливают здесь доброп…п… п… порядоч… ным гражданам, или как?

И тут Конан, все еще сидящий на земляном полу питейного заведения, разразился совершенно безумным смехом.

— Что все это значит? — увидев, что никто не собирается их рубить на куски, шепотом поинтересовался сбитый с толку Орландар.

— Это значит…— простонал, не в силах унять хохот, киммериец.— Ох… Это значит — Фагнир…

В этот момент приказчик купца Махара и обладатель могущественного Шлема с громким шумом повалился на грязный пол.

— И этому человеку ты доверил Шлем! — хохотнула амазонка, когда Конан закончил объяснять, кто такой Фагнир, и предложил план действий.

Киммериец пожал плечами.

— Ну, я ж не знал, что шлем — это Шлем… Между прочим, могла бы меня и предупредить.

— Между прочим, я в это время принимала ванну.

Минолия с ужасом косилась на Древних Воинов.

— Почему… почему они на нас не нападают? — прошептала она.—Почему вы сами не убьете их?..

Никто не обратил на нее внимания. Ай-Берек задумчиво посмотрел на мирно храпящего под скамьей приказчика купца Махара.

— Думаешь, это поможет? — с сомнением спросил он.

— Понятия не имею,— честно ответил Конан.— Но, как видишь, уродцы нас пока не трогают. А в пути, глядишь, и спасут от этого черного дерьма, что пожирает город.

Действительно, шестеро образин с секирами как выстроились вдоль стен питейного заведения, так с тех пор и не шевелились, будто почетный караул возле смертного одра покойного монарха; взгляд их остекленевших глаз был тупым и застывшим, как у кукол, ч «Покойный монарх» в это время беззастенчиво спал, распространяя вокруг себя ароматы разнообразнейших виноградных вин.

— Тот, кто обладает Шлемом, обладает и властью над Древними,— шепотом произнес Орландар.— Какая мощь… И в таких руках…

— Да уж,— согласился Конан.— Шлем, за которым гоняются все Черные Силы — на проспиртованной головенке пропойцы. Было бы очень смешно… в другом месте. Но как бедняга Фагнир оказался здесь?

— Просто искал ближайшее место, где можно спокойно выпить,— ответила амазонка и грустно улыбнулась.— О, эти мужчины! Мир рушится, а он слоняется по гибнущему городу в поисках открытой пивнушки и даже не подозревает, что на его голове — ключ к спасению…

— Он не просто искал пивнушку,— возразил Ай-Берек.— Его вела рука Провидения. Не случайно все мы — Конан, способный убить мертвого дважды, я, способный в меру своих слабых сил помочь ему, ты, Орлан-пар, знающий все о Шлеме, и сам Шлем оказались в этом заведении — так же неслучайно названном «Бронзовый шлем». Боги дают нам понять, что еще не все потеряно, что у нас еще есть возможность спасти мир… И мы обязаны этой возможностью воспользоваться.

— Так давайте же воспользуемся, а не будем тут переливать из пустого в порожнее,— раздраженно бросила амазонка.

— Орландар, надевай Шлем,— приказал Ай-Берек.— Ты тут единственный, кто знает, как им пользоваться.

— Я? Я не знаю — как…— поднял брови Магистр.— Мне всего-навсего известно, что именно с помощью Шлема можно повелевать Древними…

— Вот и повелевай. Прикажи им охранять нас на пути к городской стене,— поддержал колдуна киммериец.

Поколебавшись, Орландар оглядел молча ожидающих спутников, безмолвно стоящих вдоль стен Древних, потом снял Шлем с выводящего рулады Фагнира и водрузил себе на голову. Покачнулся. Застонал. Взгляд его устремился в бесконечность.

— Вижу…— прошептали его губы.— Вижу глазами Древних… Остались только мы шестеро, остальные погибли в черной пучине… Никого, даже мерзких людишек… Темно… Холодно… Страшно… Непонятно… Мир стал совсем другим с тех пор, как мы ушли на Серые Равнины… Чернота ползет сюда… Нам страшно…

— Ты можешь приказывать им? — спросил Ай-Берек.

— Сейчас-сейчас…— Орландар сосредоточился, и вдруг Древние ожили — вскинули секиры, дружно повернулись налево.

— Получилось! — захлопала в ладоши Минолия.

Однажды на городской ярмарке в Тарантии Конан видел представление: три металлических истукана поднимали и опускали руки, вертели головой, наклонялись и поворачивались — сила пара, вырывающегося через сложную систему клапанов и заслонок, оживляла их. Древние вели точно так же: движения их были такими же отрывистыми и бессмысленными. Но постепенно Орландар научился более точно отдавать команды, предоставляя подчиненным больше свободы выбора—вроде «сражаться», «в поход» или «отдых»,— и можно было выступать.

— Но почему же Древние убивали людей, если ими командовал этот пьяница? Разве он мог приказывать им убивать? — спросила Минолия у Ай-Берека.

Колдун пожал плечами.

— Кто знает, что у пьяного на уме… С другой стороны, он мог и вообще ничего не приказывать, и те действовали так, как считали нужным. А эти шестеро просто охраняли носителя Шлема… Не забивай себе голову такими мелочами, девочка. Нам предстоит трудный путь, и никто не знает, что ждет нас впереди…

— Тогда давайте двигаться.— Конан наклонился над Фагниром, поднял, взвалил на плечо, как мешок.

— Этого что,— удивилась амазонка,— с собой?

— Однажды он меня выручил.— Большего ничего Конан объяснять был не намерен.— Ну? Идем или нет? Пора бы наконец убраться из этого гнилого городишки.

— Да,— согласился Ай-Берек.— И побыстрее. Не известно, сколько у нас осталось времени.

* * *

Странная процессия покинула своды кабачка «Бронзовый шлем» и направилась к городским воротам: выстроившиеся в каре, по улицам неслись шестеро чудовищ, вооруженные секирами и щитами; хрупкая светловолосая девушка бежала внутри этого строя, у самой вершины. За ней следовали двое старцев, голову одного из которых венчал шлем — почти такой же, как на уродливых головах их охранников. Процессию замыкали черноволосый гигант с обнаженным мечом в правой руке и безвольным телом на левом плече и высокая смуглая женщина с саблей наперевес, прижимающая к боку окровавленную повязку. Последние то и дело озирались по сторонам, ожидая нападения. Но нападения не было: погруженный в ночь гибнущий город был пустынен и безмолвен. Со стороны дворца Хашида, уже растворенного черным потоком, не торопясь, зная, что ничто не может противостоять ей, их догоняла сама Смерть. Быстрее, чем полагали беглецы.

И они знали, что могут не успеть. И все же неслись со всех ног. Смерть обтекала их с флангов, волнами бросалась наперерез, отвратительными языками сползала с крыш домов, под которыми пробегали люди, стремясь обнять их, приласкать, поцеловать, уложить на свое липкое любовное смертное ложе, утопить и навеки погрузить в беспросветный сон… Черная пакость не тронет Орландара, на голове которого красуется Шлем, но остальные наверняка окажутся погребенными под смертным одеялом желеподобного вещества… И люди бежали вперед, к городской стене, что возвышалась перед ними. Совсем близко, вот видна уже узкая деревянная лестница, по которой на ее гребень поднималась стража, видны даже выщербинки на ступенях.

Одного за другим Орландар оставлял Древних прикрывать их отход — не чувствуя жалости, как не чувствовали жалости к людям сами Древние. И воины Прошлого вступали в неравную схватку с черной силой, рубили черную массу секирами, отталкивали щитами… И черная дрянь ненадолго задерживалась — чтобы пожрать новое лакомство; для нее не было разницы, кто попадает в ее объятия — человек, Древний, животное, дерево или постройка; но заминка давала людям несколько мгновений. До лестницы всего лишь двадцать шагов, пятнадцать…

Последний Древний остался позади, чтобы вступить в единоборство с выползком из Мира Демонов, когда беглецы наконец достигли лестницы и начали подъем. Бесконечный подъем по бесконечным ступеням. Конан, пыхтя под тяжестью Фагнира, клял себя, что позволил так долго и нудно рассусоливать в «Бронзовом шлеме» — поговорить-то можно было и на верху стены… ну да что теперь жалеть. Вперед, вперед, вперед!

Черный студень деловито крался за ним по ступеням — по вертикальной поверхности он еще не научился взбираться, силенок не хватало. Ничего, еще немного, и он доберется до непокорных людишек и докажет преимущества Тьмы перед жалким Светом.

Люди добрались до гребня стены. Киммериец не очень бережно сбросил Фагнира с плеча. Колдун, Магистр и Минолия уселись прямо на камни, тяжело дыша. Амазонка…

— Быстрее, что ты там застряла! — закричал варвар и подскочил обратно к лестнице, видя, что воительница поднимается не бегом, а шагом и все время оглядывается.— Стой, дура! Куда!

Обернувшись в очередной раз, амазонка вдруг кинулась вниз по ступеням, навстречу черной смерти.

На какой-то миг Конан опешил. И только потом ринулся следом.

Опоры деревянной лестницы ходили ходуном, трещали со звуком, будто разрывают кусок прочной ткани,— студень поглощал ее, в своем слепом голоде не осознавая, что тогда подняться за более вкусными людьми ему будет не по чему: камень пожирается не так быстро, как дерево.

Три первых пролета рухнули вниз. Черная масса, зацепившись за нижнюю ступеньку уцелевшей части лестницы, растянулась, как нагретый воск. И принялась подтягивать себя кверху. Медленно, но неотвратимо. Впрочем, можно успеть. Всего два удара саблей, вряд ли потребуется больше. И на какое-то время проклятое желе перестанет угрожать им. Ох, как бок-то болит… И амазонка бросилась вниз по ступеням, к наступающей массе.

Четыре раза сверкнула в лунном свете сабля. Затрещали ломающиеся балки, и часть лестницы, которую уже захватило вещество из Потустороннего Мира, ухнула вместе с ним вниз, в черноту.

Но и всю остальную лестницу сильно тряхнуло. Конан вцепился в перила, чтобы не загреметь по ступенькам. Амазонка потеряла равновесие, однако в последний миг исхитрилась схватиться за какой-то торчащий из стены обломок одной рукой, кончиками пальцев.

Она висела над бездной и чувствовала, как скользят по дереву пальцы. И ничего не поделать.

— Держись! Еще немного!

К ней летел ее мужчина с красивым именем Конан. С ним не хотелось расставаться. Однако он не успеет. Она держится над бездной буквально кусочками кожи. Все…

Конан стремительно нагнулся над висящей над тьмой амазонкой и выбросил в ее сторону руку как раз в тот момент, когда женщина сорвалась в пропасть.

Казалось, несколько тошнотворно долгих мгновений она висела в воздухе; взгляд спокойных, огромных черных глаз был устремлен на киммерийца.

— Мое имя — Зейра, воин,— услышал (или ему показалось, что услышал?) Конан бесстрастный голос в тот момент, когда храбрая амазонка исчезла в черной пучине, что поглотила весь город.

Киммериец застонал от досады и беспомощности и обрушил на перила удар кулака, не чувствуя боли, несознавая, что любое резкое движение может стать роковым для хлипкой предательской лестницы.

Глава двадцать вторая

Никто в мире не сумеет уйти от этой напасти. Она растет, становится прожорливее, а насытить голод не сможет никогда.

— Говори яснее, колдун.

— То смолоподобное вещество, что заполнило Вагаран и уничтожило его, выплеснулось из Потустороннего, созданное им самим. Оно заглатывает вещества этого мира и, переваривая, наращивает свою собственную ткань. Его цель и цель Мира Демонов — заполонить весь мир. Оно растечется во все края, поглощая все на своем пути, все время становясь сильнее. Если ты… или любой другой… уйдет от него сегодня, завтра оно его… или тебя… настигнет.

— Оно что, непобедимо?

— В мире нет ни одной силы, варвар, которую бы не смогла победить другая сила. А у нас есть Шлем. Тот, чью голову он венчает, не может, не должен быть уязвим для этой… этого зла. Посмотри: стена, на которой мы стоим, еще не рухнула. Потому что на ней находится Шлем. И его владелец.

Четверо человек стояли на гребне стены, некогда окружавшей Вагаран. Стена была безлюдна — стража по приказу Сдемака спустилась вниз, на бой с чудовищами… и погибла в объятиях черной массы.

Всего пятеро живых людей добрались до стены, всего пятеро. Единственные, кому удалось спастись из лап смерти. Четверо из них стояли на гребне стены и смотрели туда, где несколько часов назад находился богатый, могущественный, сильный город. Пятый беспробудно спал.

Теперь же перед ними раскинулся океан тьмы. Ни движения, ни огонька не видно было в кромешной мгле, в которую превратился Вагаран, и даже голубовато-белый свет луны безвозвратно тонул в этой тьме. Распались, растворились в черной потусторонней массе дома, дворцы, минареты; утонули в зловонной жиже люди и Древние, горожане, гости, члены Ордена; упали, лишившись корней, деревья, и все, все поглотила ненасытная чернота. Орландар и Минолия потрясение молчали.

Конан сплюнул вниз и долго смотрел, как его слюна, посверкивая при луне, летит вниз, пока не исчезает в полной тьме. Потом он снова повернулся к Ай-Береку.

— Ну? И дальше что? Как прикажешь биться со смолой?

— Это не смола. Это что-то… что-то живое. Хотя слово «жизнь», конечно, к этому неприменимо. Но и оно имеет уязвимые места. Их надо только увидеть.

— Как?

— С помощью магического зрения — Вторых Глаз.

— И где мне купить эти глаза?

— Я дам их тебе. Я умею видеть Вторыми Глазами. У нас с тобой должна была остаться астральная… ну, магическая связь с той поры, как… э-э…

— Ясно. Давай дальше.

— Я открою тебе магическое зрение. В Шлеме ты должен быть неуязвим. И вместе мы можем попробовать одолеть Зло. Оно всему миру угрожает, Конан! Ты должен спуститься вниз и сразиться с ним. С Амином, который стал, как сказала Минолия, частью этой силы. Его можно победить. Ибо — помни, варвар! — четыре первоэлемента — земля и огонь, вода и воздух — лежат в основе как нашего мира, так и инобытия.

— Ничего не понял. Ну, не суть. Что ж. Я говорю «да», колдун. Но если ты попытаешься обмануть меня, клянусь Кремом, я вылезу обратно из этой дряни и затолкаю ее тебе в…

— Я отобманывался, варвар,— устало проговорил Ай-Берек.— Мне мало что нужно от жизни. И уж точно не сводить с кем-то мелочные счеты. Да еще таким громоздким способом.

— А у меня к тебе довольно крупный счет, колдун. Однако я прощу тебя, если ты все сделаешь так, как наговорил тут… Ладно, хватит. К делу. Сперва отыщем веревку. В любом городе — а я их повидал немало — здесь наверху, у стражи всегда хранится моток-другой. На всякий случай. Вот случай и настал… Нет, ну как я ненавижу колдунов, кто б знал…

* * *

От рассвета до заката со всех сторон их обрабатывало жаром светило; от заката до рассвета они переводили дух: остывали, нежились в обожаемой ими прохладе. Они, вырванные из родных обиталищ в горах валуны, сведенные некогда в единое целое, именуемое городской стеной. Мимо их мертвенно-холодных тел, отталкиваясь ногами, скользил на веревке человек, который там, внизу, у подножия стены, найдет или мгновенную погибель, или возможность побороться за жизнь.

Решение принято, другого выхода нет, поэтому Конан даже не гадал о том, какая участь ожидает его внизу. Лезть в пасть самой Смерти почти без надежды выбраться оттуда ему не привыкать. Он по-прежнему не до конца доверял колдунишке, но ничего не мог поделать. Приходилось рисковать: если Ай-Берек прав, то судьба мира в его, Конана, руках. Если нет, если обманывает, то…

Киммериец решил подумать о чем-нибудь другом.

Наверху-то небось решили, что варвар использует последние мгновения, дабы заручиться поддержкой своих варварских богов. Пожалуй, неплохо бы. «Эй, Кром, слышишь? Ты как, поможешь, или мне опять выпутываться самому?.. Молчит…»

Он достиг уже черной массы, поглотившей город. Зловонная булькающая жижа поджидала в двух ладонях от обутых в прочные сапоги ног киммерийца. В последний раз оттолкнувшись от каменной кладки, Конан отпустил веревку и спрыгнул.

Позвоночник Ай-Берека словно превратился в стальной стержень. Маг точно окаменел. Будто жизнь на время покинула и вытянутые перед собой тонкие, болезненно-бледные руки, и остальные части его тела. Усиливая впечатление окаменелости, ветер огибал ушедшего в инобытие волшебника, не трепал его одежд, не ерошил усы, не играл в волосах. В образовавшемся внутри и вокруг чародея омертвелом пространстве жил и работал на пределе своих возможностей один только мозг Ай-Берека, мага, от которого не меньше, чем от Конана, зависела участь и этих людей на гребне городской стены, и судьба пока еще ни о чем не подозревающего человечества.

Орландар сидел, прислонившись спиной к холодным камням парапета. Чувствовал он себя прескверно. К горлу то и дело подкатывала волна тошноты. Магистр боялся, что может вот-вот свалиться в обморок.

Веревка, по которой спускался варвар, ослабла. Минолия, опасно нагнувшись в застенный мрак, старалась даже не дышать, чтобы дыхание не помешало остроте зрения. Она силилась высмотреть — что там, внизу. Жив ли Конан. Блеснет ли, перемещаясь, Шлем. Или — уже все, и последняя надежда испарилась, как туман на рассвете. Единственным человеком на городской стене, остающимся безучастным ко всему происходящему, был Фагнир. Свернувшись калачиком около Орландара, ласково обняв пустой кувшинчик из-под вина, он безмятежно спал. И тихо посапывал во сне.

Минолия вскрикнула. Орландар вонзил в нее взгляд… И сразу догадался, чем вызван этот крик.

Ноги северянина воткнулись в разостлавшуюся сколь хватало глаз черноту, глубина которой была неизвестна.

Не встретив никакого сопротивления — ни того, что оказывает вода, ни того, что можно было ждать от смолянистой по виду массы,— Конан неожиданно быстро и вообще неожиданно ударился ступнями о твердь. Спружинил, присев. Чтобы не завалиться ничком, пришлось выбросить вперед руки. Ладони зарылись во что-то ласково теплое, на ощупь напоминающее золу.

Взгляд вниз и по сторонам.

Под ним — опустошенная дотла земля.

Вокруг — непроницаемо черная масса, отступившая от попавшего в нее человека в Шлеме шага на три во все стороны, глубиной, ему по колено. Масса колыхалась, как студень, вздымаясь по краям,— создавалось впечатление, что она тужится сомкнуться вновь, восстановить свою разорванную ткань, но что-то препятствует ей.

Конан стоял на расставленных широко ногах, спиной к уходящей к небу стене, изготовив к бою меч. Взгляд его бежал по поверхности порожденной потусторонним миром жижи.

Что-то изменилось в окружающей обстановке. Где-то вдалеке, на самой границе ощущений, появилась некая помеха, едва заметная, но неприятная. То, что некогда именовалось Амином, мысленно ощупало свое бесконечное тело, нашло место, куда вонзилась живая заноза, и медленно двинулось в ту сторону. Мозг, сплавленный из трех, нашел имя помехе, и в нечеловеческом разуме Амина, ставшего Триединым, полыхнуло пламя прежней ненависти.

«К-о-о-н-а-а-н…» — рябью прокатился по астральному полю шепот, похожий, если б человеческое ухо могло уловить его, на шорох камыша в полуночной болотной воде.

Правы оказались колдуны: Шлем спасал своего владельца от соприкосновения с этим черным жидким дерьмом. Не уберегал он, правда, от тошнотворной вони, от которой кружилась голова и слезились глаза. Тишина стояла такая, словно Конан оказался в непроницаемом душном коконе; аж уши заложило, и любой звук, будь то шарканье подошв, или громкий вздох, или бульканье редких пузырей в поглотившем Вагаран студне, немедленно тонул в этом могильном безмолвии. Где же обещанное чернокнижником новое зрение? Все вокруг выглядит по-старому. Опять обман? «Эх, надо было все-таки прирезать эту хитрую бестию»,— с досадой подумал киммериец…

Вырвись неподготовленное сознание в субстанцию, не имеющую ничего общего с обыденными представлениями о времени и пространстве, в мир, который не знает границ, не ведает, что есть прошлое и будущее,— такое сознание было бы, в лучшем случае, поглощено, растворено астралом, а его обладатель сошел бы с ума; в худшем же случае его ждала погибель столь мучительная, о которой и подумать без содрогания невозможно.

Отыскать в бесконечности инобытия порванную паутинку, связывающую когда-то палача и жертву, нащупать ее среди мириад разнородных сущностей — работа, сравнимая разве с поисками иголки в горах сена. Ай-Берек никого не известил о своих сомнениях, даже намеком не дал понять: то, за что он взялся, имеет лишь призрачные шансы на успех. Так пусть уж лучше они верят в этот успех, все равно ничего другого не остается. Ничего другого просто не придумать.

Ай-Берек, конечно, не был одним из всесильных магов подлунного мира, из тех, кто умеет подчинять себе астральные сущности, но достигнутая старым чародеем полная концентрация умений и способностей на заданной цели, освобождение от препятствующих поиску инородных примесей сознания вели его правильной дорогой. Он уже начинал улавливать в окружающем Универсуме присутствие необходимой ему материи. Из мерцаний и проявлений, из теней и полутонов он складывал, как мозаику, картину Ушедшего, в которой должен отыскать утерянный кончик нити. Реальное время осталось в реальном мире, и невозможно было сказать, сколько утекло мгновений, дней или лет, когда Ай-Берек завладел наконец тончайшей желтой паутинкой, восстановил утраченную магическую связь с человеком по имени Конан и направил к нему истечения астрала, впитываемые его, Ай-Берека, мозгом. Не поздно ли уже? Жив ли человек, у которого должны открыться Вторые Глаза?..

Конан не двигался, не покидал пятачок открывшейся обожженной земли. Двигаться было не к чему: противник направлялся в его сторону и, судя по всему, торопился.

Киммериец увидел, как на поле черноты вздулся огромный, раза в два выше человеческого роста, пузырь, напоминающий нарыв, гнойный прыщ, отвратительный фурункул на больном теле. Неторопливо покачиваясь из стороны в сторону, пузырь медленно двинулся к киммерийцу. Конан приготовился. И тут словно игла вошла в его затылок, проткнула мозг насквозь и вышла, раздвоясь, из глаз. От неожиданной боли он вскрикнул, сжал веки, вскинул руку к лицу.

Триединое нечто, раньше звавшееся Амином, скользило к своей жертве все быстрее, и с каждым мигом, пока сокращалось расстояние между ними, все сильнее и ярче разгоралась его ярость. Подаренным ему новыми повелителями зрением оно видело едва заметную черточку голубого огня на фоне абсолютного мрака. Глупый человечишко, как посмел ты проникнуть во владения его, Триединого Амина, хозяев? Впрочем, хорошо, что ты здесь, безмозглый червячок, мы еще не поквитались с тобой. Так что не огорчайся и не суетись: скоро все будет кончено.

* * *

Боль отпустила так же неожиданно, как и пришла. Конан открыл глаза и, снимая напряжение, разразился самой отборной бранью в адрес мерзкого колдуна и ему подобных, в адрес этого опостылевшего города, всяческой дьявольщины и попустительствующих ей богов. Разрядившись, вернув спокойствие, киммериец вгляделся в окружающее новыми (или как их обозвал колдун?), Вторыми Глазами.

Преображенный магическим зрением мир озарялся свечением всех предметов, в него входящих, что с непривычки резало глаза.

Заполонившая город, напоминающая смолу смрадная жижа излучала изжелта-красное, с бурым отливом на излете свечение и не походила на себя прежнюю. Создавалось ощущение, будто это не что иное, как толстая кожа некоего непредставимо огромного существа — испещренная морщинами, покрытая невысокими волосками, произрастающими каждый из своей впадинки, с разбросанными там и сям родимыми пятнами, с проступающими венами, иногда идущая складками. Она ритмично вздымалась-опускалась, словно под ней работали исполинские легкие. Место, где находился Конан и где жижа разошлась под воздействием Шлема, теперь выглядело как слоистый разрез кожного покрова: обвисали лоскутки, торчали, мерно покачиваясь, трубчатые отростки, из которых редкими каплями сочилась багряная жидкость.

Конан посмотрел себе под ноги, на тот единственный клочок земли на территории исчезнувшего города, который не скрыла жижа-кожа… и его замутило. Киммериец поспешно поднял взгляд. Да, трудно приходится человеку, впервые столкнувшимся с подобными штучками. Требуется время, чтоб свыкнуться и не свихнуться. Правда, у него времени почти не осталось.

А увидел северянин под собой бешено вертящуюся воронку, уходящую в неизмеримую глубину. Он стоял над ней, отделенный хрустально-прозрачным твердым слоем чего-то, а под ним вращались, образовывая стенки воронки, дома, дворцы, минареты, деревья, лица, тела. И из глубины этого водоворота наверх поднималась жижа-кожа, и не было ей конца и края, и готова она была поглотить землю, погасить солнце и звезды, утопить в своей беспроглядной черноте весь мир. Зрелище притягивало, завораживало, голова шла кругом…

«Хватит любоваться колдовской дрянью! После полюбуемся,— приказал себе Конан.— Что нужно повнимательнее рассмотреть, так это вон того урода. Кроме него, биться тут не с кем…»

Оно находилось в семи десятках шагов от него и стремительно сокращало расстояние. Сравнить это порождение Темных Сил с чем-либо существовавшим до сего дня на земле не представлялось возможным.

В один организм сплелись три. Три сущности слились в одну, в одно триединое существо по имени Амин.

* * *

Спазмы разрывали желудок Орландара. Магистра рвало, и облегчения не наступало. Начались спазмы в горле, и дышать стало тяжело. Сгустившийся магический эфир, пронизанный энергетическими разрядами колоссальной мощи, терзали восприимчивого к проявлениям инобытия человека. Перед глазами Орландара висела пелена цвета крови, в ушах бился сводящий с ума гул. Вдруг гул стих, и отчетливо прозвучало произнесенное надтреснутым старческим голосом: «… имя ему — Ничто».

«Амин» — вспыхнуло огненными буквами перед мысленным взором Магистра. И чьей-то волей перевернулось слово, и горело теми же буквами уже «Нима».

Мозг Орландара раскололся болью пополам, как раскалываемый молотком орех, не в силах принять нахлынувшие видения и стоящую за ними догадку.

Та страница из книги «Гхрамар», настольной книги всех магов, где рассказывается о гибели мира. Наставник читал этот фолиант ему еще в детстве. Он сам перечитывал и книгу, и страницу не один десяток раз. Явились в памяти строки: «…и выползет из нор самое Зло. Детеныш то Властелина Тьмы. И имя ему Ничто…»

«Нима» на одном из забытых хайборийских языков, которыми и писались все книги пророчеств, как раз и обозначает «ничто».

— Нима,— выговорили губы Орландара.— Он выполз из нор. Детеныш Тьмы здесь. Я знаю. Всю жизнь, оказалось, я ждал Его. Именно Его! Я верил в приход Детеныша Тьмы! Я служил Детенышу Тьмы!

Заорал, разрывая на себе одежды, Орландар. Мозг его доконало последнее открытие, последняя капля в переполненную чашу боли, разочарования и ощущения неискупимой вины. Мозг его превратился в костер.

Магистр ринулся к внешнему краю стены, перевалился через парапет и прыгнул вниз. Он разбился о камни на берегу рва, опоясывающего город.

Минолия, единственная теперь представительница Ордена Последнего Дня, вскрикнула и зарыдала, закрыв лицо руками.

Ай-Берек не видел и не слышал ничего. Находясь далеко отсюда, он чувствовал, что развязка вот-вот наступит.

* * *

Вторыми Глазами Конан рассматривал надвигающееся на него существо. Таких образин ему еще не приходилось видеть даже на картинках, какими разукрашен сверху донизу мрачный храм каких-то неизвестных богов в одном заброшенном, разрушенном древнем городе, полном теней и всякой нечисти. А рукой тех, давно умерших художников, казалось, водил сам темный Мир Демонов.

Взору киммерийца было открыто все нутро наступающего существа, вплоть до мельчайшего органа. Он узнал туранца, противостоявшего ему на арене, туловищем сросшегося с созданием, какими наводнен был недавно погибший Вагаран. Две головы, человеческая и нечеловеческая (с хоботом и костяным наростом на лбу) венчали обоюдное тулово, в котором переплелись органы людей и нелюдей. Одна рука и нога были безволосые, другая пара — покрыты густой шерстью; обе руки сжимали по бронзовой секире. Эта чудовищная помесь, ростом в полтора раза выше человека, передвигалась на еще одной паре массивных ног, оканчивающихся копытами, а из ее бочкообразной груди торчало третье порождение потустороннего безумия: голова на длинной, извивающейся, чешуйчатой и бородавчатой шее, представляющая собой почти одну только пасть, испускающую зеленоватый дым, украшенную невообразимо искривленными рогами. Заполняющая все вокруг жижа-кожа, казалось, обтекает передвигающийся Кошмар. От нее к существу тянулись, соединялись с органами чудовища тысячи сосудов и сосудиков, по которым бежала и наполняла эти органы багровая жидкость. Сосуды сопровождали приближающегося монстра, нисколько не мешая его движению.

«Вот оно! — осенило киммерийца.— Вот его уязвимое место. Он подпитывается от дерьма, в котором плавает, каким-то другим дерьмом. Эти трубки и надо перерубить… Да уж, что и говорить, без Вторых Глаз поди догадайся, что к чему у этой дряни. Но чем и как сражаться, интересно?»

— М-я-а-а-с-о-о-о! — прогрохотало в мозгу северянина.— Т-ы-ы-ы н-а-ш-ш-ш! М-е-е-сть, м-е-с-сть! Ты н-а-а-а-ш! М-ы-ы-ы по-з-з-а-б-а-а-а-вимс-я-а-а с-с-с тоб-о-о-ой!

— Да пошел ты,— вслух негромко отозвался Конан и сплюнул. И выставил перед собой сжимаемый обеими руками меч.— Ого! — вырвалось у киммерийца. :

Таким свое оружие он еще никогда не видел. По длинному, сияющему ярко-голубым светом лезвию проплывали видения всех битв, в которых участвовал меч. Скрещенные лезвия, перекошенные лица, залитые кровью доспехи, пожары, руины городов… Клинок казалось, вибрировал, пытаясь вырваться из рук хозяина и ринуться в бой, применить все те приемы, что применял Конан, побеждая противников, использовать всю ту силу, что использовал Конан в бесконечных стычках и драках… Любопытная штука, это магическое зрение!

Чудовище, потрясая секирами, по-паучьи передвигаясь на двух парах ног, находилось уже в десяти шагах от киммерийца. Конан поднял меч и принял боевую стойку.

— Ш-ш-ш-лем-м-м! — звенело у него в голове.— Н-а-а-а теб-е-е-е Ш-ш-ш-ле-е-е-м-м-м! В-о-о-о-р! В-о-р-р-р!

— Ну так подойди и забери его,— спокойно ответил варвар.

Холодная желтоватая молния сверкнула в призрачном свете луны, зависшей над мертвым городом. Конан тут же пригнулся — и остро отточенное лезвие секиры просвистело в двух пальцах от его макушки. И не успело грозное оружие Порождения Демонов завершить смертоносную дугу, как киммериец бросился вперед с поднятым мечом, намереваясь перерубить хотя бы одну трубку, связывающую монстра с жижей.

Несмотря на рост, чудовище оказалось проворным: стремительно взметнувшись, вооруженная раздвоенным копытом нога ударила варвара в живот, и тот отлетел в сторону. Жижа-кожа послушно разошлась в стороны, и Конан рухнул на выжженную мостовую Вагарана. Перекатился набок, прыжком вскочил. Поправил съехавший на ухо и сильно мешающий Шлем. Боли ни животе, ни в ободранном локте он не почувствовал.

Покачиваясь из стороны в сторону на расставленных крестом уродливых ногах, Триединый Амин выжидал. Ждал и варвар, полуприсев, выставив перед собой меч.

— В-е-е-е-рни-и-и н-а-а-а-м-м-м Ш-ш-ш-л-е-м-м-м, червя-а-а-к! — точно звон надтреснутого колокола, разнеслось над миром.— И-и-и тогдаа м-ы-ы-ы убьео-о-о-м-м-м тебя-а-а б-ы-ы-ы-стр-о-о-о!..

— Хвост Нергала тебе,— спокойно отозвался Конан.— Убей меня медленно.

Чудовище взревело, как сотня взбесившихся ураганов, и бросилось на человека, дерзнувшего возражать самому Злу. Со стороны казалось, что киммериец борется с разъяренным океаном — волны тошнотворной жижи вздымались вокруг него, норовя утопить в своих безжизненных глубинах, обрушивались девятым валом, закручивались бурными водоворотами, плевались ошметками черной пены… Но одинокий воин то и дело выныривал на поверхность и, без устали работая мечом отражал атаку за атакой.

В плоскости же инобытия было видно, как взлетают и падают сверкающие секиры Триединого, как летят во все стороны искры, когда металл, не найдя своей жертвы, ударяет о мостовую, как, проворно уворачиваясь от разящих полумесяцев, человек взмахивает своим мечом, похожим на кусочек яркого огня — единственного живого огня в этом Царстве Мрака.

Равнодушная луна заливала картину боя своим холодным голубоватым светом.

Амин на мгновение раскрылся, чем Конан не замедлил воспользоваться: его меч ударил по испускающей дым башке на груди урода,— да с такой силой, что раздался звук, будто лопнула струна на кифаре великана; над бурным черным морем зазмеились красные ветвящиеся молнии, видные даже с городской стены.

— Он жив,— прошептала Минолия, до рези в глазах всматривающаяся в ночную тьму.— Он сражается…

Ай-Берек не слышал ее, но и до него долетел этот звук. «Не то, варвар, не то! — мысленно прокричал он.— Так его не взять!»

* * *

Мысленный призыв не достиг ушей Конана, однако киммериец и сам понял, что, будь его оружие хоть трижды волшебным, против силы демонического выкормыша ему не устоять. Но тогда как же, хитроумный Бел, бороться с этой тварью?!

Как только сверкающий меч отлетел от чешуйчатой морды, не нанеся той никакого ущерба, он уклонился от падающих крест-накрест секир, нырнул под струю едкого дыма, выпущенную демонической частью создания, рубанул мечом по одному из сосудов, отскочил в сторону и вновь замер.

Триединый Амин буравил его двумя парами налитых кровью глаз. Открывались и закрывались три зловонные пасти, копыта неистово рыли камень мостовой. Из разрезанной артерии точками выплескивалась наружу багровое, густое как патока вещество. При соприкосновении с землей оно начинало дымиться, шло пузырями и без следа впитывалось в камни мостовой. Чудовище, казалось, даже не заметило повреждения.

«Плохо дело,— подумал варвар, тяжело дыша. Он чувствовал, как по его спине стекают струйки пота.— Сколько ж сосудов надо рассечь, чтобы этот красавчик наконец угомонился?..»

Ему удалось разрубить пока только одну артерию, связывающую существо с жижей-кожей,— а он уже устал. И пять неглубоких, но болезненных царапин, оставленных секирами, сочились кровью на его теле.

— Мя-а-а-с-о-о-о, ты-ы-ы сейча-а-а-с-с-с умреш-ш-шь! — Голос, как булыжники, падающие на металлический лист.

Новая пляска сияющих секир и полыхающего меча. Стремительно красивый танец разящего оружия. Выпад, уход, парирование, глухая защита, удар — совсем как тогда, вечность назад, на залитой солнцем арене… только теперь на кону стояла не только жизнь Амина или Конана: на карту были поставлены судьбы тысяч людей. Поединщики безостановочно наносили удары; словно подчиняясь ритму звенящей стали, перемещались по пятачку, некогда бывшему городской площадью, и черный студень расступался перед ними, освобождая место для схватки непримиримых врагов.

Описав в ночном прохладном воздухе замысловатую кривую, секира Триединого обрушилась сбоку на человека. Конан успел подставить под нее меч, отвести в сторону разящую бронзу. Вторая секира уже падала сверху. Киммериец поднял меч над головой, парируя удар… И тут усеянная множеством кривых зубов пасть, торчащая из тела чудовища, выплюнула струю обжигающе холодного зеленого дыма прямо в открытую грудь варвара. Человека обдало вонью, которой нет названия в подлунном мире, окутало отвратительно сырым, беспросветным туманом, а напор этой струи оказался настолько сильным, что северянин был отброшен назад шагов на десять.

Удар спиной о мостовую — настолько мощный, что у Конана на мгновение помутилось в глазах и перехватило дыхание. Меч вылетел из разжавшихся пальцев, со звоном упал где-то в стороне. Чудовище разразилось громоподобным хохотом в два голоса. Придвинулось вплотную. Башка с рогами отвратительно шипела. Конан попытался встать на ноги, но поскользнулся и снова растянулся на земле. Попытался отползти подальше, укрыться под покровом черного студня, но тот расступался перед человеком в Шлеме. А монстр наступал, и каждый шаг его необъятного тела сотрясал почву.

— Т-ы-ы-ы н-н-н-а-а-а-ш-ш-ш, червя-а-а-ак! Н-а-а-а-ш-ш-ш! М-м-м-ы-ы-ы ра-а-азда-а-ави-и-и-м-м-м тебя-а-а-а…

Вдруг десяток булыжников мостовой, с треском вырванных незримой силой из своего многолетнего обиталища, взвился в воздух, закрутился бешеным вихрем в совершенно недвижимом воздухе и обрушился на Конана. Варвар попытался уклониться от падающих камней, закрыться руками, однако три из них все же попали в цель: северянин почувствовал, как хрустнули под ударами ребра; один камень угодил Конану в висок, и окружающее на миг померкло. И уже новые камни взвивались в воздух.

Чудовище, окруженное роем взбесившихся булыжников, остановилось совсем рядом с распростертым на земле киммерийцем.

Взлетела секира, чтобы располовинить безоружного, беспомощного, искалеченного человека. На миг замерла в наивысшей точке. И ухнула вниз.

Глава двадцать третья

Ай-Берек громко застонал: это был первый звук, который он издал за последние часы. Колдун отчетливо увидел, как пал человек, как чудовище, это порождение Черных сил, наносит свой последний удар. Миг — и человек умрет. И Мир Демонов будет властвовать на Земле до скончания веков.

И тогда он сделал то, что строго-настрого запрещают все рукописи и фолианты, предостерегающие непосвященного от оборотной стороны практической магии. Через астральный канал, связывающий его мозг с мозгом Конана, Ай-Берек передал упавшему человеку всю свою силу, всю мощь, могущество и власть над силами мироздания.

Минолия увидела, как призрачным зеленовато-желтым, колеблющимся ореолом со рваными краями озарилась фигура колдуна, как сморщилось, в мгновение ока почернело его тело, и на холодный камень стены с тихим шумом упала почти невесомая, почерневшая, высохшая мумия.

Минолия закричала.

Она осталась одна, наедине с черной массой, жадно лижущей подножия городской стены.

«Помни, варвар: четыре первоэлемента — земля и огонь, вода и воздух — лежат в основе как нашего мира, так и инобытия…» — услышал Конан отчетливый, спокойный голос Ай-Берека.

И будто волна жара неожиданно окатила его тело и разум, сверх меры напитывая их невиданной силой. Чувствуя, как небывалая мощь переполняет его, киммериец непроизвольно закричал — долго, протяжно, неистово… и вместе с криком из его легких вырвался штормовой поток воздуха, который ударил в плоскость падающей секиры, развернул ее, как флюгер, отклонил в сторону (полумесяц вонзился в землю на расстоянии двух ладоней от головы Конана), отшвырнул монстра на несколько шагов. Триединый Амин, не ожидавший этого, зашатался, пытаясь сохранить равновесие выронил обе секиры, со звоном ударившиеся оземь, но устоял на своих уродливых ногах. Вихрь камней и поднятой вместе с ними земли улегся, булыжники глухо попадал** вниз. Вновь повисла тишина — всего лишь на миг.

Мимолетная пауза дала Конану возможность вскочить, поискать глазами меч — нет нигде — и принять стойку кулачных бойцов, хотя он прекрасно понимал, что это бесполезно. Однако мощь раздирала его на куски, рвалась наружу через каждую пору тела, уверяя, что и голыми руками варвар сумеет совладать с дюжиной Аминов.

«Земля и воздух, огонь и вода…— лихорадочно билось в его мозгу.— Что это значит? Земля — царство Темных Сил, что обитают в ее черных глубинах. Урод швырялся в меня камнями… Воздух — то, чем мы дышим и чем живем, обитель света и добрых богов… Я отогнал его криком… Огонь и вода… Что же это получается…»

Додумать мысль ему не дали. Чудовище издало звук, в котором смешались гнев, изумление и боль, и вдруг вспыхнуло ярким белым, гудящим пламенем. По жиже-коже заскользили смутные тени, колеблющиеся в отблеске этого нечеловеческого огня. Миг — и струя пламени рванулась в сторону застывшего человека.

Конан отпрыгнул, упал, перекатился в сторону — и вовремя: раскаленный поток пронесся совсем рядом, опалив кожу на лице и ослепив своим немилосердным сиянием; одежда на спине задымилась.

«Огонь… Тот, что слепо пожирает все на своем пути… Оружие демонов, их стихия… Что остается мне? Вода, питающая сады и утоляющая жажду?.. Но откуда, Кром всемогущий, здесь взяться воде?!»

Новая вспышка, и еще один огненный вихрь метнулся к киммерийцу. Обуглилась земля, по которой он катился, зашипели в безжалостном горниле пламени капли крови из многочисленных ран.

Снова пауза.

И довольный хохот, раздающийся из двух глоток, и радостное шипение из глотки третьей.

«Т-ы-ы-ы на-ш-ш-ш, мя-а-а-с-с-о-о-о! Т-е-е-е-б-е-е-е н-е-е-е уйт-и-и-и! Ш-ш-ш-лем-м-м на-ш-ш-ш!»

Конан тупо смотрел на кровавый след, который он оставляет за собой. Кровь чернела, свертывалась от невыносимого жара. И тут до него дошло. Все было именно так, как тогда — на проклятой арене. Не сумев одержать победу с помощью оружия, поединщики сошлись в рукопашной. Однако тогда Конану противостоял, пусть и наполовину, но человек. Теперь же поединщик превратился в бестию из Мира Демонов. Оружием его не взять. Голыми руками — тоже. Нужно кое-что посерьезнее…

Он с трудом, медленно, пошатываясь, поднялся на ноги, сложил руки горстью, подождал, пока скопится немного крови (чем не вода?), и заорал — так, словно этот крик был последним в его жизни… Хотя так оно и могло случиться.

То существо, часть которого не давно звалась Амином, торжествовало. Пусть человечишко оказался не таким уж слабаком, пусть сумел выбить секиры из наших рук, но все равно с нами ему не совладать.

И оно глубоко вдохнуло, чтобы в следующий миг обрушить на червяка очередной, последний удар. Поток пробужденной земли в огненном вихре — против такого не устоять никому.

Две силы — пламя, несущее смесь горящей земли и раскаленных добела камней, и струя кровяных капель, устремленная с невообразимой скоростью вперед вырвавшимся из глотки киммерийца ветром,— столкнулись. Будто взрыв вулкана, жерло которого захлестнула приливная волна, будто полконтинента разом обрушилось в бездну — таков был результат этого столкновения. Столб оранжевого света взметнулся над городом и пронзил небо. Раздался грохот, словно треснуло по шву само Мироздание. Почва заходила ходуном, и Минолия на городской стене ухватилась за парапет, чтобы не сорваться вниз. Расширенными от ужаса глазами она смотрела, как меркнет в ночи этот безумный свет, и не знала, радоваться ей или плакать, погиб киммериец или победил.

* * *

Конан поднялся на ноги первым. Оглушенный, израненный, потерявший много крови, он доковылял до своего меча, трясущимися руками поднял его. Повернулся к поверженному наземь монстру.

Тот валялся шагах в двадцати от него, беспомощно сучил двумя парами ног, мотал головами, беспорядочно шарил по земле уродливыми руками.

Волшебное сверкание двуручного меча погасло. Вся сила Ай-Берека ушла на этот последний удар, и он чувствовал, что и Второе Зрение меркнет — черная кожа вновь превращалась в черный студень, очертания триединого Амина расплывались, наливались теменью; гасло сияние и окружающего мира. Надо торопиться.

На негнущихся ногах Конан приблизился к поверженному противнику. Пятью ударами отсек все питавшие его артерии. Потом заглянул в человечье лицо чудовища.

Потускневшие глаза Амина медленно сосредоточились на киммерийце. Раскрылась щель рта. Донесся булькающий звук. Наконец в мозгу северянина прошелестело:

«К-о-о-о-н-н-н-а-а-а-н-н-н… П-о-о-о-ща-а-а-д-и-и-и… «

— Три головы, а такой глупый,— потрескавшимися губами, хрипло ответил варвар.

И вонзил меч в то место, где, как он полагал, находилось сердце чудовища.

Мир зашатался. Мир заходил ходуном. Долгий, печальный вздох разнесся над миром.

Конан озадаченно огляделся.

Та самая бездонная, бешено кружащаяся воронка, которую он видел Вторым Зрением в инобытии и в которую ушел Вагаран, проявлялась в реальности. Киммериец почувствовал, как почва под ним прогнулась в сторону центра некогда процветавшего города, и черная масса, поначалу медленно, словно нехотя, но с каждым мгновением все быстрее, устремилась туда, откуда пришла — к арене, к Вратам Времени. Труп Триединого Амина дернулся и заскользил в том же направлении. Со скрежетом сдвинулись с места огромные секиры.

Конан ругнулся. Так, чего доброго, еще и засосет в щель между Мирами…

Не удостоив дважды мертвого даже взгляда, он со всей скоростью, которую позволяло ему израненное тело, бросился к виднеющейся неподалеку громаде городской стены.

Наклон воронки, ведущей в небытие, становился все больше, и все труднее было киммерийцу карабкаться по изгибающейся земле. Черный студень уже единым потоком несся к своему истоку, к гладиаторской арене, но огибал бегущего в противоположном направлении человека — ведь голову того венчает Шлем…

До стены двадцать шагов… Пятнадцать… А склон все круче, и все, кажется, не успеть, уже скользят сапоги по предательски выгнувшейся мостовой, и он сейчас упадет, и покатится по почти отвесному склону в бездну, ну еще немного, пять шагов… два…

Выкрикнув что-то нечленораздельное, Конан собрал в кулак весь остаток своих сил и прыгнул. Пальцы его ухватились за кончик веревки, свисающей с гребня стены вцепились в него мертвой хваткой…

И тут земля, на которой некогда стоял город Вагаран, полностью провалилась в Ничто.

Рыдая и смеясь, то ли от горя, то ли от радости, Минолия помогла киммерийцу перевалиться через парапет.

Глухо застонав, когда девушка слишком сильно обхватила его за бок, варвар опустился на землю и привалился к восхитительно твердой, прохладной стене. Стащил с головы проклятущий Шлем, отбросил его подальше.

— Ты ранен? — с тревогой спросила Минолия.

— Пустяки, царапины,— с трудом ответил Конан, не открывая глаз.—А где Ай-Берек и Орландар?

В ответ Минолия всхлипнула.

— Никого нет… Все умерли… Я одна осталась…

— Почему же… А я?

— Да. И ты… Ты победил?

— А то. Делов-то — раз, и готово.

Кружилась голова, горели раны, кровь (сколько ее там осталось, глотка два, не больше) гулко стучала в висках.

— Что там, внутри за стенами?

— Ничего… Темно и пусто…

— Понятно… Вот что, деточка… Я пока посплю немного, а?

— Конечно, господин Конан, конечно…

И киммериец тут же провалился в беспамятство. Никакой радости от очередного спасения мира он не испытывал. Он даже не почувствовал, как к нему прижалось хрупкое девичье тело, согревая его своим теплом, ограждая от ночной прохлады.

На востоке занималась заря нового дня.

Глава двадцать четвертая

Первым очнулся Конан.

С наступления рассвета прошло много времени; утро заканчивалось, надвигалась дневная жара.

Тело не слушалось — мышцы молили оставить их в покое, дать расслабиться еще хоть на мгновение. Им потакал слаженный хор ноющей боли ран и ожогов: и свежих, и давно затянувшихся, и тех, о которых он и вовсе забыл.

Варвар с трудом выгнул шею — посмотреть, что осталось от славного города Вагарана.

Ничего не осталось. Высокая городская стена бессмысленно окружала исполинскую песчаную воронку глубиной в пол-лиги, с плавно изогнутыми склонами, над которой поднимался сияющий круг солнца.

— Был город — и нет города,— вслух сказал Конан, и не узнал собственного голоса — хриплый, надтреснутый; во рту ощущался вкус крови. Он сплюнул, посмотрел на слюну. Так и есть: кровь. Э-хе-хе…

Встряхнуться в таких случаях киммерийцу зачастую помогала ругань — самая грязная, отборная, произнесенная в полный голос. Он набрал в легкие побольше воздуха и на выдохе прошелся по событиям прошедшей ночи, по городу, получившему свое, но заслуживающему вдогонку самых отборных ругательств, по колдунам любых мастей и окраса.

Полегчало.

Северянин поднялся на ноги, повернул голову — и натолкнулся на негодующий, возмущенный взор пробудившейся Минолии. Конан ответил ей взглядом, не скрывающим недоумения, а потом вдруг понял: девушку разбудила, а главное, разгневала его брань, и ничто иное. Не привыкла она к таким выражениям в своем Ордене, и наплевать, что рядом воронка вместо города, а мир чудом спасен им, варваром. Сейчас Конан — плохой, и злиться надо на него.

Северянин не мог устоять на ногах. Его трясло от смеха. Со смехом выходили ужас пережитой ночи, остатки боли в ранах, усталость. И он хохотал все громче, не в силах остановиться, не видя ничего вокруг. Даже не заметив, как вновь опустился на уже теплые камни, сотрясаемый волнами накатившего хохота. Слезы застилали глаза; держась за живот, киммериец повалился набок.

Поначалу Минолия смотрела на спасителя мира с недоумением, потом — со злостью, потом — с обидой… но и она не выдержала, заразившись от варвара смеховыми судорогами, догадавшись, чем вызван этот приступ. Смехом они отсекли от себя, оставили в далеком Прошлом минувшую ночь, возвратились к новой жизни.

И смехом разбудили Фагнира.

Разлепив глаза, плохо или, вернее, ничего не понимая — кто? чего? где? зачем? — приказчик открыл рот, из которого сам собой вылетел вопрос:

— Махар еще не вернулся?..

Конан уже катался по пыльным камням, сотрясаемый новым приступом смеха. Минолия уткнулась головой в колени, плечи ее судорожно вздрагивали.

— Ребята, вы кто? — звучал над ними раздраженный с похмелья голос.—А Вагаран где? Куда это вы меня затащили?

Потом гневно:

— Да хватит ржать! И без того голова трещит! Ой, как больно… Ну и набрался я вчера… Ничего не помню… Рожи какие-то с хоботами всю ночь мерещились… Хватит ржать, кому говорю!

И, наконец, умоляюще:

— Ребятки, а кружечки винца не найдется? Ну хоть глоточка, а?..

* * *

…Спустившись с холма, они перестанут видеть то, что некогда было Вагараном. И не сговариваясь, троица остановилась для короткого отдыха. Позади молчаливая, ничего не окружающая городская стена, позади могила, где похоронены маг Ай-Берек и Магистр Орландар — два несчастных, запутавшихся старика. А впереди… Кто знает, что ждет их впереди?

— Отсюда не больше пяти лиг до ближайшего жилья,— сообщил Фагнир.— Надеюсь, что уж с деревней-то ничего не случилось. Или, по крайней мере, вино не прокисло… Ну надо ж так — целый город развалить!..

— Держи,— Конан кинул под ноги бывшему приказчику бесполезный отныне и вовеки веков Шлем.— Он твой. Можешь его пропить.

Фагнир задумался, потом хитро ухмыльнулся щербатым ртом.

— Не-е. Оставлю на память о Вагаране, о службе у Махара… и о его погребе.— Он поднял бронзовое изделие древних мастеров.— Покажу кому — не поверят. А, и ну их… Спасибо, господин щедрый гладиатор.

— Конан, что ты собираешься делать дальше? — тихо спросила Минолия, не глядя на варвара.

Тот пожал плечами и ухмыльнулся.

— Ну… Наверное, вернусь в Шем, разыщу князя Баруха, у которого я наемничал, потребую заплатить мне,— ведь я, как-никак, выполнил его приказ. Можно сказать, в одиночку снес город с лица земли…

— Ты… ты возьмешь меня с собой?

— Конечно, девочка. Отдохнем в деревне и двинемся.

— У меня никого и ничего не осталось,— всхлипнула Минолия.— Брат погиб. Ордена нет. То, чем мы жили…— Она умолкла, готовая расплакаться.

— Все будет в порядке,— Конан поднялся с земли, протянул ей руку.— Идем. Поверь мне, Минолия, теперь все будет просто замечательно.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая