«Молодой веселый фокс...» [Наталья Владимировна Баранская] (fb2) читать постранично, страница - 2

вдруг страшно захотелось иметь пса — молодого, веселого. Не хватало в их доме веселья. Была чистота, был порядок, комфорт. А веселья не было. Веселье окончательно ушло с дочерью — в прошлом году отделились дочь с зятем, переехали в свою квартиру. С ними было тесно, без них — скучно…

Что, собственно, плохого в том, что он зайдет к Ирине Николаевне? От этого ведь никто не пострадает — думал Артемий Николаевич. Он шел не спеша. Теперь уж не веселенький мотивчик, а ласковая мелодия слышалась ему: «Лионозовская улица, номер семь, квартира сто… Лионозовская улица…» Что-то светлое и тонкое звенело в этих словах. «Лионозовская улица, завтра, завтра в семь».

Возле аптеки Артемий Николаевич вспомнил, что давно собирался переменить очки. Темная оправа придавала ему какую-то угрюмость. Он выбрал чешские очки в легком золотистом ободке и с удовольствием заметил, что они его молодят.

Домой Артемий Николаевич пришел на час позже обычного.

— Ау, — окликнула его из кухни Тамара Петровна. — Куда ты провалился?

— Ау, ау, — ответил он спокойно.

В первые годы брака эта перекличка звучала куда веселей.

Новые очки Тамара Петровна не одобрила. Несогласованные расходы были ей неприятны.

— Разве нельзя было подождать? — спросила она недовольно.

Артемий Николаевич обиделся. Не так уж много позволял он себе. Скуповатой становится его жена. Конечно, он понимал — Тамара Петровна хорошая хозяйка. Умело ведет она семейный корабль по житейским волнам и бурунам. Но не в деньгах дело… В конце концов он зарабатывает вдвое больше, чем она. Деньги его не интересовали. Не хватало ему тепла, дружеского участия. И еще не хватало Артемию Николаевичу радости любви. Любовных чар. Очарования и чаровства не хватало ему, вот что.

Почему он раздумался сейчас об этом, когда они сидят вдвоем за столом на кухне, едят и молчат?..

Артемий Николаевич взял «Вечерку» и, сложив пополам, поставил позади тарелки. Как все близорукие пожилые люди, читая, он снимал очки. Сейчас они поблескивали посредине стола. Тамара Петровна взяла их, повертела и положила обратно.

— Красивые-то они красивые, — сказала она, — но непрочные.

— А что теперь прочное? — вздохнул он.

В назначенный час Артемий Николаевич шел по Лионозовской, — тихой улице, вытянувшейся вдоль линии железной дороги. С одной стороны насыпь, обсаженная тополями, с другой — пятиэтажные панельные дома. От палисадников с побуревшими осенними цветами и голыми ветками кустов пахло землей и палым листом. Из дворов тянуло дымом, — горели костры, жгли сушняк. «Вот и наступила глубокая осень», — подумал Артемий Николаевич с грустью.

Шел он все медленнее и медленнее. Тревожно было ему. Что за странная сила заставляет его идти в чужой дом, почему его тянет к этой женщине? Он ничего не знает о ней, кроме того, что у нее красивый голос и она, неведомо почему, решила расстаться со своей собакой. А он идет. Идет, как будто его ведут на поводке. Идет, хоть и знает, что через несколько минут окажется в глупейшем положении. Почему понадобилась ему эта Ирина Николаевна, а не томная Инна, не кокетливая Катя или милая Людмила Васильевна — его сослуживицы? Что за безумство!

Но вот он уже во дворе седьмого дома, вот и пятый подъезд. Лестница кончилась, и Артемий Николаевич оказался перед дверью с цифрой «100».

Он вздохнул поглубже и позвонил. За дверью послышался звонкий лай, ласковый голос успокоил собаку, и дверь отворилась.

В переднюю падал слабый свет из комнаты. В полутьме увидел он очертания хрупкой фигуры, светлую голову, тонкую руку, придерживающую дверь.

— Заходите, пожалуйста. — Она опустила руку, отступила и зажгла свет.

Перед ним стояла худенькая седая женщина с огромными черными глазами.

— Раздевайтесь, идемте в комнату. Садитесь на диван, в кресло. Вы с работы? Может, выпьете чаю или кофе? Пожалуйста, не стесняйтесь — мне это не трудно…

Она говорила, а он слушал и поражался свежести и молодости ее голоса.

— Вы, должно быть, поете? — он взглянул на пианино и лежащие на нем ноты.

— Да, пою. Пела, вернее. Когда-то пела.

— У вас такой мелодичный голос.

— Да, был голос. Мой голос нравился — говорили «красивый», — глаза ее вспыхнули. — Я выступала… давно.

Он подумал — она говорит, как старая женщина, а на вид ей лет сорок пять, не больше. Сильная проседь, но это ее красит. Лицо бледное, усталое. Морщин нет… почти нет. Глаза черные, а светятся. Меняются — то темны и печальны, как лесные озера, то золотятся, искрятся, как вино…

— Почему вы говорите… в прошлом, а сейчас? Вы, наверное, поете для себя, для близких?

— Пою немного, но редко. Когда я одна. — Глаза ее потемнели. — Я люблю петь… Все-таки я дам вам чаю…

Она вышла из комнаты, и только тут он заметил — она прихрамывает.

За несколько минут, что он оставался один, Артемий Николаевич успел разглядеть комнату. Она заросла вещами, обосновавшимися здесь, как видно, давно и прочно. На полке с книгами — фотографии,