Вся моя надежда [Иосиф Борисович Богуславский] (fb2) читать постранично, страница - 2

будет. Только бы не раскиснуть не расслабиться с самого начала…

Машина резко тормознула, толкнуло в спину. Оглянулся, вскочил: передок «газика» упирался в откос асфальта. Тяжело хлопая брезентом, почти касаясь его маленького тупого носа, с густым ревом двигались «МАЗы». Двигались медленно и чинно, будто знали себе цену. Асфальт уходил в белесые сумерки, пробитые длинными пучками света. «МАЗы» растворились, оставив за собой вонючую синюю гарь.

Долго еще замирал рокот моторов. Казалось, что с трубным ревом прошло стадо бизонов. «Газик» стоял перед ними, как маленькая шавка. Когда машины ушли, он будто обрадовался: затявкал мотором, ударил по тьме фарами и выскочил на асфальт. Пришлепывала под колесами водянистая грязь. Это ласкало слух, баюкало. Издалека еще доносился мерный приглушенный гул.

— Куда это они? — спросил Кирилл.

— На Байконур.

— На тот самый?

— А ты думал… Приживешься, ракеты по хвостам различать будешь…

Вскоре «газик» свернул с асфальта, и снова начал взбрыкивать на ухабах. Сквозь темноту проступили строения. Въехали в поселок. Два ряда домов — одна улица. Огней в окнах нет. Только на редких высоких столбах горят лампы. Они без колпаков, и кажется, светят прямо из туч.

Остановились у магазина. Вылезли на крыльцо. Машина фыркнула и укатила, оставив за собой глубокую, тут же затянувшуюся колею. Скуластый нервно курил папиросу, ходил взад-вперед по маленькому крыльцу. Потом остановился, ткнул рукой в темноту:

— Здесь Центральная, совхоз; стройгородок ниже. Вон, видишь огни?

Километрах в двух-трех от поселка переливался, мерцал и, казалось, даже позванивал свет.

— Но дальше не пойдешь, кругом вода. Здесь у кого-нибудь переночуешь. Пустят. Утром пойдут тягачи, доберешься.

«Какая нелепость, — подумал Кирилл, — отряд совсем рядом, а я должен идти, искать ночлег…» Вслух выпалил:

— Ни к кому я проситься не буду. И так доберусь.

Нагнулся, начал закатывать брюки. В сущности, в этом не было никакой надобности, потому что они и так были до колен мокрыми и в грязи. Но он продолжал их рьяно закатывать, чтобы дать хоть какой-нибудь выход охватившей его досаде. Вид при этом сделался у него совсем жалкий, худые, длинные ноги смешно и зябко торчали из туфель. И он стал сразу похож на молодого задиристого петуха. Скуластый натянул до пахов резиновые голенища, ступил в воду, презрительно, со злостью проговорил:

— Ты дурочку не строй. Снег только что сошел, всю жизнь чихать будешь…

Но, видно, поняв, что все, что бы он сейчас ни сказал, совершенно не подействует на его спутника, крепко выругался, махнул рукой, подался в сторону огней. Глухая тоска охватила Кирилла, и он вдруг, неожиданно для самого себя, разъяренно выпалил:

— Человека в беде бросать, да? Товарища?!

Понимал, что несет околесицу, что никакой он скуластому не товарищ, и все же со зла, с отчаяния, с досады кричал:

— Про вас же газеты пишут: дружба, закалка, железная воля… А тут вот что… товарища бросать… Слышишь ты, железо?!

И вдруг — осекся. Из темноты показалась сутуловатая фигура скуластого.

— Чего орешь, дура?

— Сам бы дошел, — сник сразу Кирилл.

— Дошел бы… — скуластый постоял, подумал, взял в руки рюкзак, — главное, низинку перейти. Там посуше будет.

Ступали они по болоту медленно, осторожно переставляя ноги, выискивая редкие, торчащие из воды макушки кочек. Один раз ботинок соскользнул, но Кирилл удержался, выпрямился; скуластый обернулся, сплюнул сквозь зубы, хотел что-то сказать, но вместо этого только махнул рукой, двинулся дальше.

Метров через тридцать вода осталась позади. Под ногами скрипел влажный песок. Скуластый вытер рукавом телогрейки вспотевший лоб, достал папиросы, смотрел, куда бы присесть.

— А ты на рюкзак, — предложил Кирилл, — там ничего такого нет. Книг прихватил.

Кирилл приметил валявшуюся невдалеке корягу, подтянул к себе поближе, сел. Поослаб ветер. Облака поредели. Вода в низине из черной сделалась бледной, с широкой переливающейся посредине проседью. Стало тихо. Ни ветерка, ни всплеска, ни человечьего голоса. Казалось, что все это — рябь, облака, поселок — очень давно отделилось от общей картины жизни, распалось и существует порознь, само по себе. И только необыкновенная, неожиданным образом установившаяся тишина все собою обняла и объединила: и спящих в поселке людей, и мерцавшие в отдалении огни, и покойное ставшее высоким и легким небо.

«Я как-то быстро привыкаю к людям, — думал Кирилл. — Что я знаю об этом человеке? Сидит рядом, курит папиросу за папиросой. А в сущности, до меня ему никакого дела. Но я все равно сейчас повернусь к нему и скажу: тяжела поклажа, приятель, доверься — гора с плеч свалится…»

И он в самом деле повернулся и сказал ему это. Лицо у скуластого было темным и острым, будто сплошь состояло из зазубрин: и лоб, и нос, и подбородок. Он что-то хотел ответить, но, видно, передумал. Губы его, чуть было скривившиеся в уголках широкого рта, снова