писать ими по бумаге – искусство.
Он висел долго. Свет погас, последние посетители покинули зал, но изумрудная вязь на корешках продолжала рассеивать мрак. Дверь с щелчком закрылась и воцарилась тишина. Сельджу выждал пару ударов сердца и держась одной рукой, второй стал вынимать решётку. Он делал это уже тысячу раз, теперь получалось быстро и тихо. Повесив решётку на крюк, он свесился в пустоту и стал спускаться в чужой, завораживающий мир. Муравьи последовали за ним.
Он всегда делал одно и тоже, он бережно, нежно проводил рукой по гладкому, зеркальному боку стола, садился, откидывался на спинку, кресло в момент обтекало его со всех сторон, как вода, потом он медленно набирал слова на сияющей панели. Текст вспыхивал, символы перемигивались, подпирали друг друга. Сельджу улыбался и наклонялся вперёд, будто желая понюхать, но воздух и свет ничем не пахли. Издалека доносился звук, будто где-то стучали молотки, ритм на грани слышимости, где-то там, за стенами из этих букв, спал Город. Сельджу долго читал, пока не уставали глаза, пока красная сетка не пеленала зрачок, и он не начинал судорожно моргать и тереть глаза. Это значило, что пора уходить. Но на этот раз всё вышло иначе.
Сельджу поднялся; экран потух, кресло распалось, превратившись в чёрный квадрат на полу, всё вокруг дышало тишиной, но тут темнота вдруг отозвалась эхом шагов. К своему и нашему удивлению, Сельджу не кинулся бежать, наоборот, он замер, только мышцы под кожей напряглись и проступили узором.
–Я тебя искала, – сказала она так, будто в его присутствии здесь не было ничего необычного, и продолжила: – Ты не пахнешь. Могу я подойти ближе?
– Ты меня видишь?
– Я тебя чувствую. Ты тёплый.
Юния – гибкая, как веточка, в белом, воздушном снегу. Её макушка могла бы подпирать его подбородок… Он шагнул к ней, сердце грело сильнее, чем обычно и на каждый его шаг падало куда-то вниз, в ледяные пятки. Сельджу глянул сверху вниз на поднятое к нему лицо. Её глаза затопили всю комнату вместе с его головой. Зрачок растекался, как клякса, голубая с потёками ярко-синего. Нет, нет, нет, одёрнул себя джагг, и попятился. Нельзя смотреть, а то чего доброго поверишь, что небо есть, но он то знает! Точно знает – неба нет!
Сельджу зажмурился и увидел снег, который падал с неба. Представил, как ложится в белое и холодное облако, как колючие снежинки тают на коже и стекают каплями по плечам, по спине, животу… Он стал дышать медленнее.
Открыл глаза, и сделал шаг назад.
– Я тебя не чувствую. Ты ещё здесь?
Сельджу молчал.
– Поговори со мной, – попросила юния, намотала на руку подол платья, и, скрестив ноги, уселась на пол. – Днём слишком светло, ни в одном углу не найдёшь тени, все запахи знакомы, но ночами я выхожу в Город, мне нельзя, но я иду, в тишине и темноте есть то, чего я боюсь и мне нравится. Начинает казаться, что мир новый, что ты ничего не знаешь, а значит, можешь открыть. То, что не знаешь всегда важнее того, что знаешь. Оно может тебя изменить.
– То, что знаешь уже твоё, что твоё, то надёжно.
– А что у тебя есть? У меня вот есть моя тайна и твоя тайна теперь. Я знаю о тебе и значит, ты у меня есть. Ты знаешь обо мне, и значит, я у тебя есть. Ты сейчас уйдёшь, но останешься, и я у тебя останусь.
– Ты странная.
– Джагг не знает, какая я, ведь ему не с кем меня сравнить. Признайся, ты просто не можешь подобрать ко мне слово.
– Джаггу надо уйти сейчас.
– Я знаю. Можешь взять меня с собой?
– Нет.
– Можешь, просто думай обо мне.
Юния встала, поправила платье и не дождавшись ответа, пошла к двери. Как только дверь закрылась, Сельджу рванул к стене, в два рывка добрался до своей темноты и окунулся в неё, словно в воду; повесил обратно решётку, спустился вниз, коснулся черно-бурой, местами илистой земли, и только тогда почувствовал себя в безопасности. Темнота – его, она в нём, он в ней, они одно целое. Это надёжно.
Проползая через нору, чувствуя камни, обдирая кожу, он обещал себе, что больше сюда не вернётся. Никогда. Нельзя нарушать равновесие. Верх и низ, они связаны, но не соприкасаются, так надо. Возвращаясь к себе, он плутал тоннелями, шёл, шёл, тянул время. Его там всё равно никто не ждёт. Он ещё не понял, но она уже была с ним, он забрал её с собой. Он нёс её голос в себе, как воду и боялся расплескать. «… Просто думай обо мне…»
Так он ходил с ней неделю, потом вторую; она говорила в нём, она спрашивала и иногда он отвечал. Вгрызаясь стальным зубом в камень, выгребая тонны земли, стоя по пояс в ледяной воде, или лёжа перед костром в душных объятиях одеяла, он рассказывал ей, как его мир велик, даже когда он мал. Что зимой, когда вбитые в потолок металлические опоры раскаляются, как угли и светят как звёзды. Глядя на них он вспоминает изумрудную вязь, пишет на земле слова, которые помнит и тут же стирает, чтоб никто не видел, но во рту остаётся их вкус. У каждого из них он неповторим.
Иногда его накрывает горячка, от жары внутри он лезет на стены, не помогают ни выпущенная на волю кровь, ни яд каа, ни белые соляные ванны,
Последние комментарии
1 день 12 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 16 часов назад
1 день 16 часов назад