Дедо [Артак Оганесян] (fb2) читать постранично, страница - 3

балконов хозяйки. Все как полагается. Первым делом мы спустились к роднику взять воды в дорогу.

Дедо рассказывал, что когда-то здесь было подворье монастыря Воскан Нахатак. В девятьсот пятом году турки в очередной раз разрушили и разграбили его. И с тех самых пор они, уже под прикрытием коммунистов, не позволяли восстанавливать руины. Подворье стало небольшой деревенькой на склоне над ручьем. В войну, когда почти все мужчины деревни ушли на фронт, земли по другую сторону ущелья власти начали заселять турками.

— Дедо, а почему ты их называешь турками, если они азербайджанцы?

— Это потом они себя так стали называть. Русские их вообще всех подряд считали татарами. А мои деды помнят, как здешние турки называли себя кара-коюнлю и ак-коюнлю, чернобаранные и белобаранные. И вот эти два племени постоянно враждовали друг с другом. А потом перемешались, осели, и себя назвали иначе, и вокруг себя всё стали переименовывать. Вот нашу деревню назвали Дашбулаг, то есть «Каменный родник».

Мы как раз подходили к источнику. На самом деле родник давно был закатан в бетон, из которого были выведены на разные стороны русла две трубы. У одной стояли в очереди армянки, у другой — азербайджанки. Изредка в очереди встречались мальчишки-подростки, которые вместо матерей и сестер приходили за водой. Я тоже бегал сюда, взяв большой кувшин («куж»), хотя удобней было бы нести бидон. Но мне нравились изящные линии кувшина и чеканка на его медном боку.

Когда мы подошли к воде, женщины уважительно поздоровались, старшая предложила Дедо пройти вне очереди, он отмахнулся, тогда одна бойкая девушка подскочила и забрала у него стеклянную бутыль в плетеном мешочке с перекидным ремнем. Перепрыгивая с камня на камень, не боясь соскользнуть с их мокрой обкатанной поверхности, она вернулась, наполнив сосуд до краев. Отдала дедушке, а мне подмигнула, как-то очень по-мальчишески.

По пути наверх Дедо остановился, обернулся, бросил взгляд на родник и выдохнул:

— Э-э, смотри, сколько их уже…

— Дедо, кого их?

— Азербайджанок. С их стороны вон сколько. А наша молодежь уезжает. Закрыли армянскую школу. Нет школы — нет будущего и у нас, у нашей половины села.

Я тогда не понимал, что он имел в виду. В советской школе нам говорили о дружбе народов и интернационализме. Его слова звучали как пережитки дореволюционного прошлого. Но с наблюдением деда я не мог не согласиться: действительно, на стороне азербайджанцев весь склон был застроен новыми кирпичными домами, окруженными свежевыкрашенными заборами. Они заметно отличались от старой армянской части, где все постройки были выложены из крупной речной гальки. И где были невысокие ограды, заросшие колючими кустами.

— Дедо, а почему нельзя собирать ежевику здесь, а надо лезть в горы? — я показал на ближайшую изгородь.

— Ах, дитятко («Ай хоха»), тут она пыльная.

— Здесь же почти нет машин, это же не город? — не унимался я. — И какой смысл в этих заборах с колючками, если в домах все двери держат открытыми?

— Их ставят от скотины. Корова или осел может затоптать палисадник. — Дедо терпеливо отвечал на эти и десяток других вопросов от меня.

Горка становилась все круче и круче, улочки нависали друг над другом террасами, наш дом был на одной из верхних. Домишки лепились друг к другу, как братья, вставшие плечом к плечу. Задней стеной в комнатах служила голая скала, а крыша была вровень с улочкой повыше. Внизу размещался хозяйственный сарай и курятник. Скрипучая деревянная лестница вела на верхний этаж, во всю длину которого тянулся широкий балкон. Балясины перил были фигурными, но от старости рассохлись и расстрескались. Все дневное время наши люди проводили на этом балконе, иначе говоря — на открытой верандой, а в ее глубине в тени прятались две или три комнатки. В них в качестве полок и шкафов использовались выдолбленные в скалистой стене ниши. Обычно тут же стояли железные кровати с высокими перинами и тумба, на которой были сложены стопкой книги и газеты, а у кого-то — еще и телевизор притулился.

Мы с Дедо продолжили путь и вышли на колею, ведущую дальше к вершине. На краю деревни стояла пекарня. В ней над тониром (мы так называем тандыр) колдовали одна толстая и одна худая тетеньки. Они заметили нас, одна помахала нам, а вторая крикнула:

— Как поживаете, дядя Арташ? («Арташ-даи, унцек?»)

— Все хорошо! («Лох лав ем!») — крикнул он в ответ по-арцахски.

Мы бы, ереванские-араратские, не добавляли «лох». Слово короткое, но на самом деле оно фразу делало емкой: не просто «все хорошо», а что-то вроде «целиком и полностью все хорошо».

У нас с дедушкой действительно все было хорошо. Впереди нас ждал интересный день.

А еще у нас с собой был лаваш, но пекарши уговорили Дедо взять в дорогу свежеиспеченный лист. То, что сейчас продается в магазинах как лаваш — совсем не то; настоящий армянский лаваш должен быть тонким, легким и крепким, не растягиваться, когда лист перекидываешь на руку. Я его так нес, чтобы