вчетырех? — сказал он. — Ты гадаешь, я с вами до дому пробираться буду? В холопы к князю Воротынскому? Не-ет! — протянул он. — Вот Степку возьмите. Ему в Нижний. Так вы его поближе доведите, а уж там, со Кстова хоть, он и один дойдет.
— А ты-то куда ж? — спросил Невежка. — Коль за Дмитрием Иванычем, так чего ж к казакам не пристал?
— Нет, чего мне Дмитрий Иваныч? Он, выходит, и не царь вовсе. Да и наше крестьянское дело ему ни к чему.
— Так куда ж ты? Неуж к Шуйскому? — приставал Невежка.
— Почто к Шуйскому? Ну его к бесу!
— Вот и я тоже говорю, — обрадовался Невежка. — Идем до своей стороны. Все у своего места способне́й, ежели по хрестьянскому делу. Чего ж так-то зря бродяжить?
— Нет, Невежка. Не пойду я до дому. А куда пойду, и сам не знаю. Покуда в Москву проберусь.
— К Шуйскому же, стало быть? — повторил Невежка.
— У, дурень! — оборвал его Михайла. — Думаешь, на Москве только и есть, что Шуйский. Да там его, слышно, скидать хотят. Чего-нибудь, стало быть, надумали. Я и погляжу, может, и есть, кто за волю ратовать хочет. Вот и я с ними. Степку, говорю, возьмите. Ему по пути.
— Эх ты, Михалка! Думал я, ты путный человек. Памятуешь, Нефёд, как он обоз-то вел. Даром что и бороды не отрастил. Дело понимал, что твой хозяин! А ноне — что! Бродяжить собрался… Что ж — вольному воля. Время такое подошло непутевое… Идем, что ли, Степка! Пущай его, коли так, бродяжит.
Но Степка приостановился и дернул Михайлу за рукав.
— Михалка, — сказал он просительно, — возьми ты меня с собой.
Перед ними открылась Москва.
— Тебя? — усмехнулся Михайла. — Ты вон у царя сокольничим был. Тебе слуга лошадь убирал. А я…
— Ты вон с ляхами-то как! Не струсил, чай! Возьми, Мишенька! Я тебе помехой не стану.
Михайла внимательно поглядел на Степку. Впереди блеснули первые лучи зимнего солнца и озарили Степкины вспыхнувшие глаза. И весь он показался Михайле какой-то другой.
Со стороны Тушина раздавались гулкие удары — то поляки заколачивали ворота.
И вдруг перед Михайлой встала ярко-зеленая лужайка и вдали, тоже озаренный первыми лучами солнца, польский шишак и панцырь под ним и взмахивающие над головой руки. И все это все глубже уходит в зыбкую трясину, а сзади раздается голос старого пастуха: «Не доржит их русская земля!»
Михайла рассмеялся:
— Не доржит их русская земля! А, Степка?
Степка удивленно посмотрел на Михайлу, ничего не поняв, — он ведь того ляха не видел, — но Михайла рассмеялся, стало быть, не прогонит его.
— Возьмешь, Михалка?
— Ну, да ладно уж. Только, мотри, не пеняй на меня, коли туго придется.
Степка подпрыгнул и побежал вперед.
— Пра, непутевый, — недовольно пробормотал Невежка. — И парнишку, гляди, сбил… Идем, что ли, Нефёд. Може, мы того пристава еще как ни то окрутим.
Мужики пошли в обход, к Муромской дороге, а Михайла повернул по дороге к Москве.
Дорога поднималась на пологий холмик. Оттуда перед ними сразу открылась Москва. Когда они бились под ее стенами с Болотниковым, Михайла не видел ее всю. И теперь с Воробьевых гор она первый раз открылась вся перед ним. В лучах зимнего солнца она курилась впереди, сияя золотом куполов и блеском цветных изразцов. Михайла на минуту остановился.
«Ишь, какая красивая, — подумал он. — Дадим мы ее ляхам, как же!»
Все тревоги, все сомнения, овладевшие им в Тушине, точно спали с него. В груди стало вольно и горячо, и он внезапно засвистал. Как и всегда, он не думал про свой свист, но Степка с удивлением оглянулся на него, выпрямил плечи и весело зашагал вперед. Так отважно и лихо звучал свист Михайлы, как еще никогда раньше.
Перед ними открылась Москва.
Последние комментарии
10 часов 10 минут назад
20 часов 30 минут назад
1 день 9 часов назад
1 день 16 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 18 часов назад