иронией. – Вот он, пожалуйста, охраняйте на здоровье, пожизненно, вашего узника номер восемь.
– О боже, боже!
– Да что вы заладили-то! – рассердился шеф. – Давайте-ка, господин надзиратель, принимайте подопечного. Для начала рекомендую вам провести с ним профилактическую беседу. Расставить, так сказать, точки над «ё». Показать узнику его место в тюремной иерархии, познакомить с нашими порядками, объяснить, что отныне вы ему и отец родной и мать и господь бог. Ведь вы же – бог, не так ли? Палка при вас? Ага, при вас, вижу. Ну вот и поговорите с господином узником, погрузите его в глубины философии пожизненного заключения, хе-хе.
– У него кровь идёт, – произнёс совсем сомлевший узник.
– Кровь? Ну, кровь, да. Это ничего, господин надзиратель, ничего с ним не случится, не он первый, не ему и последним быть. Много у кого в этом мире льётся кровь, вот прямо сейчас и льётся, господин надзиратель, и что с того? Да ничего. Сейчас я пришлю сюда женщин и они сделают ему перевязку, прижгут и… что там ещё надо сделать. Ничего страшного. Заодно и приберут, а то мусору тут, мусору… – поморщившись, он кивнул на ангеловы крылья. – А вы приводите себя в порядок (не заляпали новую-то форму кровушкой?) и готовьтесь к принятию присяги. Сегодня после обеда присягнёте, а там уж и заступите на дежурство. Думаю, ничего с вашей мухой до обеда не случится, женщины о ней позаботятся. Ну-с, давайте, господин надзиратель, не стойте столбом…
***
После обеда (неизменный горох) и присяги, прочитанной в присутствии всех, коленопреклонённо, громко и с выражением, начальник тюрьмы торжественно довёл его до двери камеры, угостил сигаретой, по-отечески обнял и торжественно пожелал успехов в службе.
Когда совершенно растроганный начальник тюрьмы ушёл, надзиратель, обессиленно опустился на старый табурет, на котором всегда сидел другой – его – надзиратель, куря и читая газету, проверяя уроки сына или играя с ним в шахматы. Обвёл взглядом короткий коридор, в котором ещё чувствовался слабый запах сожжённой пустоты.
Теперь это был его коридор. Теперь он всегда будет по эту сторону. Теперь у него есть жена. Будет ребёнок. А там, глядишь, родят и второго, а будет охота, так и третьего. Жена у него справная: бёдра, грудь, широкая кость… Заживут. И будет он всегда ухожен, обстиран, накормлен, приласкан. Заведут со временем рамки для фотографий, пальму, канарейку… патефон. Чтобы в доме была музыка, да. Классическая или джазовая. Но только не хоралы – хоралы всегда ввергают его в бездну скорби.
– Ты не думай, узник, – заговорил он по возможности громко, чтобы слышно было в камере, – я буду хорошим надзирателем, я буду добр к тебе, никогда не стану бить тебя почём зря, без вины. Буду приносить тебе мух, чтобы ты мог чувствовать себя богом. Понимаешь, узник, чтобы чувствовать себя богом, порой достаточно такой безделицы как муха. Ты только смотри, чтобы она не улетела в окно, а лучше сотри его, это окно. Я принесу тебе растворитель, и ты его сотри, пожалуй, да.
Узник ничего не отвечал ему; через толстую дверь доносились только слабые стоны.
– Ты не думай, узник, – продолжал надзиратель, – я буду хорошим, добрым надзирателем. Я ведь и сам пережил такое… такое, что… Уж я не стану бить тебя почём зря, без вины, будь спокоен. А окно ты сотри, не надо его тебе. Ведь какая тебе разница, идёт ли на улице дождь…
Последние комментарии
47 минут 32 секунд назад
48 минут 33 секунд назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 19 часов назад