Свет мой. Том 4 [Аркадий Алексеевич Кузьмин] (fb2) читать постранично, страница - 164

это и нередко можно было уловить у матери – Анны Кашиной – и уже проглядывалось в облике повзрослевшей Даши, такой же отзывчивой.

У Антона с Надей, установились с самого начала особые – как бы партнерские по художеству – отношения, только она культивировала свое творчество, как живописца, на религиозной основе. На православных канонах, приемлемых для народа. Она стала писать иконы, лики святых; помогала восстанавливать тем самым в окрестных церквах алтари. Встречалась с церковнослужителями, посещала церковные службы. Была провидицей. Раз словно провидение само спустилось к ней с неба. Она зимним днем преодолевала поле, направляясь к храму для встречи с батюшкой; да, спохватившись, подумала: «Никакого же цветка я не несу – бессердечная»… Как откуда ни возьмись вдруг завьюжило, и порывом пурги кинуло прямо ей в руки живую ветку полыни. И все вокруг сразу успокоилось опять.

Надя уже давно студийствовала – учила деток началам иконописания. Без всякой вычурности. В традиционно принятой манере. И у нее самой заказов хватало.

Теперь она передала заказ Антону – иконку с написанным изображением Лика Христа – для передачи Николаю Васильевичу.

О, чудеса вселенские! Мы умираем, и мы рождаемся.

– Ну, знаешь, сын и дочь теперь не помощники мне, – говорила Антону Таня. – Хотя с нашей дачи кормятся по-прежнему три семьи. Правда, от дочери уже посланники – сыновья ее приезжают и сами забирают овощи. А ведь раньше Костя самолично отвозил им, боярам…

– Да, я знаю. Присутствовал при сем, – подтверждал Антон.

На встречу с Антоном приехали вместе с его сестрой и два его сынка – богатыри Леонид и Игорь, ведущие небольшой бизнес уже давно и также славящиеся своей добротой, не раз выручавшие кого-нибудь в трудный момент.

Да, в Москве и под Москвой жила особая Вселенная.

Вселенная не так сложна, как проста в устройстве, не так безгранично велика, как мы малы, не так зависима от нас, как мы от нее, не так пространственно древна, но мы с ней не одногодки, и она не под нас подстроена, а мы вынужденно подстраиваемся под нее, коли появились в ее жилище и не знаем, где у ней есть окна, двери. Свет ее и свет мой. Конца тому пока еще нет.

В поле, что под Ржевом, рожь шумит, шумит под ветерком.

Как шумела тогда – в военном лете 1941 года, в декабре которого под Москвой черные немецкие силы споткнулись о крепость духа наших защитников и – при равном соотношении сил – были биты; они не смогли поставить на колени и жителей блокадного Ленинграда, хотя блокадников погибло в несколько раз больше, чем англичан во время Второй мировой войны.

Верно, высшая предопределенность ведет нас по пути. Есть что-то символичное в этом. Отец Кашиных погиб, защищая Ленинград. Антон даже не грезил о том, что будет здесь когда-нибудь жить. Но вышло, что стало же так; он тоже писал этюды на Каменном острове – как в предвоенные дни и художник Тамонов, его первый учитель.

Антон словно исполнял святой долг перед подвигом сослуживцев, друзей, стоявших насмерть в сражениях с врагом и победивших смерть, – исполнял тем, что красками изображал на тиражных открытках символы городов-героев Сталинграда и Ленинграда. И не только. И также готовил срочный выпуск фотоальбома «Сталинградская битва».

Вот слышно в поле Ржевском рожь шумит, шелестит; она колосится, и ее пыльца с колосков развевается светлым облачком.

Величавая Нева синевой воды рябит. А за переулком же Лаврушенским Третьяковки дар открыт: в ней видишь на иконе «Троицы» Рублевской лики, сопряженные с думами великими, непреходящими.

Ты ношу свою до конца смоги нести. Ее ни на кого не перекладывай. Постыдно от нее не уклонись. И ничем не обольстись, дружок.

И где ж ты, эта девочка, гарцующая на коне? Куда едешь, малая?