День как день [Мулька Пулькович Морковный] (fb2) читать постранично, страница - 2

читал.

Подойдя к койке К., Коляска молча протянул ему потрепанный советский томик "Робинзона Крузо" и, заложив руки за спину, замер.

–– Опять не то? – спросил К.

–– Вообще-то, да, не совсем то. Хотелось бы чего-то другого.

–– Ну хорошо. – сказал К., положил книгу на подоконник и достал из стопки "На западном фронте без перемен". – Надеюсь, эта подойдет. Там про войну. Дружба, любовь, превозмогания – всякое такое.

–– Про любовь? – спросил Коляска, оживившись, что было несвойственно его полумертвой натуре.

–– Ага, про любовь тоже есть кусочки. В основном, конечно, про любовь к дружбе и спиртному.

–– А. – вмиг сник Коляска.

–– А тебе что, хочется почитать про любовь? Давай тогда я тебе дам…

–– Нет, нет. Вообще-то, мне такое неинтересно. Такое мне не нужно. Давай про войну.

–– Держи.

Коляска взял книгу, произнес неразборчивую благодарность, потоптался, ушел.

Не успел К. взяться за книгу и окунуться в переливы кандального звона, заголосила кухарка, оповещая пациентов о наступлении завтрака. На пороге палаты возникла очередная тележка, на которой плотными рядами были расставлены металлические миски с манной кашей.

–– Разбираем! – прогудела кухарка торжественно, будто принесла не кашу, а новогодний утренник в детский сад.

Манная каша вызвала в пациентах куда больше энтузиазма, чем таблетки. Возбужденно бурча себе что-то под нос каждый на свой лад, мужчины в пижамах выстроились в короткую очередь. Следом за первой тележкой приехала вторая. На ней в палату вкатились кружки с чаем, на каждую из которых была надета бутербродная шляпка с маслом и сыром. Больные молча забирали положенные им порции и возвращались на положенные им места. Кто-то благодарил поваров за угощение, но их попытки быть вежливыми разбивались о непроницаемое лицо медсестры, исполненное чувством выполняемой обязанности, и тонули во всеобщей тишине.

–– Так, а ты чего сидишь? – обратилась медсестра к К.

–– Я не голоден.

–– Ничего не знаю. Бери порцию, и чтобы все съел.

–– Но я не хочу.

–– Я все Венедикту Ерофеевичу расскажу. Пусть он с тобой разбирается. Вчера не хочу, сегодня не хочу – сколько можно! Ты что, хочешь с голоду умереть?

–– Нет, просто я не люблю кашу.

–– Ну хотя бы бутерброд с чаем съешь.

–– Хорошо.

Скрипнув кроватью, К. встал и поплелся к тележке. Он взглянул на миски с кашей – оттуда за ним пристально наблюдали желтые зрачки сливочного масла, окруженные серой комковатой радужкой. Бутерброды с сыром К. тоже не любил, но продолжать препираться с медсестрой ему не хотелось. Еще в больничные бунтовщики запишут, а ему потом ходить и уворачиваться от укоризненных взглядов персонала. Лучше уступить.

Мутная чайная жижа в руках К. была еле теплой и отдавала сухой травой. К. размышлял. Каждый день на больничной кухне это подобие на чай варят в больших жестяных чанах не за тем, чтоб пациентам было вкусно, но для того, чтобы удовлетворялась усвоенная с детских лет привычка чаепитию, без которого жизнь начинает казаться неполноценной, а мир вокруг холодным и чужим. Здешний чай – лишь имитация атрибута того образа жизни, который соответствует бытовому шаблону жизненного благополучия. Но лучше так, чем доедать вчерашнюю булочку в сухомятку.

"Сегодня мне сделали укол, который чуть не свел меня с ума. На несколько часов мой мозг превратился в жижу".

Сигареты выдали. К. вместе с другими запустили в туалет. Мужской туалет в больнице представлял собой узкую вытянутую комнату, от пола до потолка обложенную маленькими квадратами голубой плитки, большая часть которой была потертой и треснутой. В полу между двумя каменными перегородками зияла пара туалетных дыр, на месте которых, возможно, когда-то планировалось установить унитазы. Комната заполнилась дымом и людьми в белых больничных пижамах. К. сидел на корточках в углу и не дышал, пытаясь на как можно более долгий срок задержать дым в легких. Сигаретка, зажатая в его вытянутых худых пальцах, медленно тлела и еле слышно пофыркивала. Все молчали, никто не хотел отвлекаться от никотинового удовлетворения. Только некоторые экземпляры перебрасывались короткими пресными замечаниями насчет невкусного завтрака и плохого самочувствия.

А еще был Миша. Пока каждую палату по очереди вызывали в туалет, он, не в силах унять тягу, залпом выкурил три своих сигареты, и теперь, не насытившись, кружил по туалету и выпрашивал у пациентов слюнявые окурки.

–– Оставишь покурить? – до слуха К. донесся обращенный к нему вязкий жалобный гул.

–– Не могу. – ответил К., нахмурившись.

Худощавая фигура Миши витала в табачном дыме, собирая урожай недокуренных бычков. Большинство отказывалось делиться, некоторые с неохотой соглашались.

–– Ну оставь докурить. – уже более настойчиво прозвучала над ухом К. Мишина мольба, когда тот, обойдя всех курящих, пошел по второму кругу.

–– Не могу. У самого мало осталось.

Курить хотелось уже не так сильно. Миша перебил весь аппетит. Наслаждаться сигаретой, когда