§ 2. Агрессивность, деструкция и вандализм

Агрессия, как мы видели, есть действие или ряд взаимосвязанных действий, направленных на определенный объект. Она есть выражение определенных внутренних мотивов, чувств и актуальных эмоциональных состояний.

Агрессивность – это уже черта характера личности. Ее можно определить как устойчивую установку, позицию, готовностью к совершению агрессивных действий. Разные люди имеют различные уровни агрессивности. Это означает следующее: если предположить, что все люди злые, то уровень злобности у них различны и по этому признаку их можно даже классифицировать.

Здесь нам помогут аналогии. Так, мы говорим об истерической личности (характере) и истерических реакциях, о шизофреническом характере и шизофренических реакциях и т. п. Агрессивность, в смысле агрессивного характера, выражается в агрессивных действиях, в недовольстве, недоброжелательности и т. п. Правда, следует иметь в виду, что агрессивность личности – не весь ее характер, а только ведущий комплекс в характере некоторых людей. Психика здорового человека отвечает на воздействия внешней среды не только агрессией, но и различными другими действиями и реакциями – дружескими жестами и действиями, самозащитой, уступками и бегством, целым рядом познавательных процессов. Но если характер человека крайне агрессивный, эти остальные нормальные возможности сильно сужаются: такие люди ведут себя агрессивно даже в таких ситуациях, где агрессия – неадекватный и вредный ответ.

Агрессивность, по-видимому, является результатом обобщения (генерализации) агрессивных действий. Например, если агрессивные действия ребенка в определенной ситуации поощрялись, то в дальнейшем он может, уже без новых поощрений, совершить агрессивные действия не только в сходных, но и в новых ситуациях. Это явление уже стало предметом конкретных исследований^[14].

В представленном выше смысле агрессивность, как обобщенная установка личности, вряд ли можно считать инстинктивной или прирожденной. Наследуется, видимо, общая агрессивная тенденция, которая проявляется и связывается с объектом тогда, когда на пути человека к цели появляются препятствия и вообще неприятности. Это прирожденная защитная тенденция человека.

Хотя агрессивность индивида – более или менее устойчивая черта характера, все же в различные периоды его бодрствующей жизни она меняется под влиянием внутренних мотивов и психофизиологических факторов, а также внешних воздействий. Так, когда в поле зрения человека появляется враг, то можно предположить, что его агрессивность должна усиливаться по сравнению с той ситуацией, когда он не видит для себя никаких непосредственных угроз. О возможности таких колебаний агрессивности человека свидетельствуют опыты с просмотром эротических агрессивных фильмов: под их влиянием человек становится более агрессивным и совершает более разрушительные насильственные действия, чем без этих восприятий. Об этом у нас речь пойдет на последующих страницах, когда мы рассмотрим влияние внешних факторов на агрессивное поведение людей.

Кроме агрессивности индивидов следует говорить также об агрессивности социальных групп. В свое время французский социолог Гюстав Лебон и другие исследователи (социологи, психологи и криминологи 19-го века) уже говорили об агрессивности толпы. Можно говорить также о различных уровнях агрессивности этнических групп и наций, которая обусловлена уровнем агрессивности их членов, в первую очередь лидеров, а также агрессивностью той идеологии, которой эти лидеры руководствуются. Можно предположить, например, что немцы как нация были более агрессивными во времена правления Адольфа Гитлера, чем они являются в наши дни, например, в годы правления Гельмута Коля или Герхардта Шрёдера.

Мы, конечно, интуитивно понимаем, что как индивиды, так и социальные группы имеют различные уровни агрессивности. Но как этот уровень измерить? По-видимому, одним из самых надежных способов является измерение частоты и интенсивности агрессивных действий в условиях отсутствия фрустраций и стрессов или при их одинаковом уровне, когда сравнивается агрессивность различных индивидов и групп. При обсуждении разновидностей агрессии мы увидим, что у многих в течение жизни образуется такой устойчивый и достаточно высокий уровень агрессивности, что специалисты говорят о наличии в них “свободно плавающего гнева”, т. е. агрессивности. По-видимому, будет правильнее говорить о “свободно плавающей агрессивности”, поскольку гнев – только одна из эмоций, составляющих, как мы видели, более сложный комплекс – агрессивность. В такой комплекс входит ряд познавательных и эмоциональных компонентов: мотивы, представления и оценки, устойчивые чувства, и, при его актуализации, также ряд специфических эмоций. Последние составляют то, что называют “враждебным комплексом”.

Именно наличие у человека агрессивности, как психического качества, было, по-видимому, причиной того, что многие мыслители (в древности – историки, политические деятели и философы, а в наши дни – представители науки, на основе опытных данных), считали природу человека злым и агрессивным. Из современных мыслителей достаточно вспомнить З. Фрейда, К. Лоренца, Арнольда Тойнби и многих других.

Прежде чем идти дальше и обсуждать социально-психологические аспекты проблемы агрессии, полезно дать краткое описание агрессивной личности. В последующих главах этот психологический портрет будет дополняться все новыми чертами.

Агрессивность человека – сложное психофизиологическое явление. Есть индивидуальные различия в том, как реагируют люди на социальные и физико-химические воздействия среды, как они спят, как общаются и т. п. Здесь мы дадим общую картину агрессивной личности, в значительной мере опираясь на материал, изложенный в трудах Г. Айзенка. В последующем мы рассмотрим также взгляды Точа, Берковица и других современных психологов.

Не все люди одинаково реагируют на психотропные вещества. Д. Хилл показал, что люди, чувствительные к стимулирующим лекарствам, отличаются следующими чертами: они агрессивны, у них преобладает общая враждебная тенденция в межличностных отношениях, которая дает о себе знать уже при воздействии слабых фрустраторов.

Самыми чувствительными оказываются именно те люди, которые способны на теплые личные отношения, но постоянно разрушают свои уже установившиеся связи в семье, на работе и в обществе друзей своими импульсивными всплесками, раздражительностью, мелкими актами насилия и нетерпимостью к другим людям. У таких людей чувство ответственности развито слабо, у них налицо тенденция к нарушению моральных норм и установок общества.

Эти люди спят достаточно глубоким сном. В годы детства они страдают энурезом (ночным недержанием мочи), который в дальнейшем исчезает. Их сексуальные влечения чрезмерны или в этом отношении они болезненно раздражительны. Электроэнцефалограмма (ЭЭГ) мозга у таких людей часто остается незрелой (детской) всю жизнь.

Среди таких людей есть алкоголики. У них сохраняется привычка грызть ногти даже в годы взрослости, склонность к внешне немотивированным мелким кражам. Они способны на акты поджога и саботажа, особенно в подростковом возрасте. Действительно, многие авторы сообщают, что в группе малолетних правонарушителей и взрослых преступников индивидов, страдающих энурезом, значительно (около 2,5 %) больше, чем среди остальных людей^[15].

Агрессивным людям свойственна жажда новых стимулов, они постояннопереживают сенсорный голод. Сюда входит и постоянное сексуальное желание. Однако у таких людей, если они женаты, количество койтусов (половых актов с супругой, супругом) не очень превышает соответствующее количество у других людей. Но они все время заняты проблемами секса, раздражительны и ощущают «сексуальное щекотанье». И поэтому, получая отказ, они переживают фрустрацию, считая, что лишились чего-то ценного. Вследствие этого в семье могут быть конфликты и несовместимость супругов. После приема стимулирующих средств либидо у них значительно ослабляется. Сексуальная активность понижается. Более слабыми становятся агрессивность и сенсорный голод.

Крайние формы поведения агрессивной личности – убийство или самоубийство. Широко распространенная точка зрения, согласно которой люди, совершающие эти крайние формы поведения, всегда психически ненормальны, не соответствует действительности. В частности, исследования психиатра Амбрумовой показали, что среди самоубийц психотики составляют не более 30 %.

Точку зрения, согласно которой убийство и самоубийство – поступки психически больных людей, обычно аргументируют следующим образом: считая соотношение положительного (приятного) и отрицательного (неприятного), здоровый человек должен был бы отказаться от этих крайних форм выражения своей агрессивности. Однако такой подход с позиции принципа удовольствия (гедонизма) примитивен, поскольку законы психической активности человека намного тоньше и сложнее, чем думают.

Дело в том, что даже психически самый здоровый человек никогда не сидит за подсчетом баланса приятного и неприятного. Люди обычно действуют спонтанно и их поведение определяется многочисленными внутренними и внешними факторами, в том числе тем, как сочетаются в их психике черты интроверсии и экстраверсии с невротизмом (т. е. высокой эмоциональностью). Эти сочетания, например, сочетание у невротиков интроверсии и невротизма, порождают неконтролируемые импульсы. Когда импульсивность таких людей подавляется и они фрустрируются, они переживают психическое состояние агрессивности. Еще более опасна агрессивность тех людей, у которых экстраверсия, т. е. склонность преимущественно к внешней активности и общению, сочетается с высокой эмоциональностью. Мы считаем, что большинство агрессивных людей принадлежит этой категории. Многие преступники, совершившие насильственные преступления, как показал Г. Айзенк, принадлежат к этой категории людей.

§ 3.Принуждение и насилие (о неагрессивном принуждении)

Всегда ли принуждение является насилием, т. е. агрессией, применяемой против воли другого человека? Мы считаем, что неадекватный ответ на данный вопрос приводит к недоразумениям, поэтому должны заняться его обсуждением.

Приведем пример. Отец принуждает больного сына пить противное на вкус лекарство. Тот сопротивляется (это проявление его воли и протеста), но отец принуждает его принять лекарство и, в конце концов, добивается своей цели. Являются ли его действия агрессивными? Применил ли он насилие? Принуждение, безусловно, имело место, но насилие?

Мы думаем, что поведение такого отца нельзя считать агрессивным, если иметь в виду психологическое определение агрессии и насилия как желания причинить вред другому человеку и реальное нанесение такого вреда. Более того, отец больного мальчика хотел блага своему сыну. Поэтому его действия можно даже считать по своему характеру противоположными агрессии и насилию.

Принуждение – это во многих случаях такое «насилие», цель которого – благо, польза объекта такого социального воздействия. Правда, в обычной речи «принуждать» означает «заставлять» другого делать что-либо против своей воли, т. е. имеет смысл насилия. Но какой-то термин следует придумать для обозначения той разновидности принуждения, целью которого является благо объекта принуждения. Принуждая человека (заставляя его) принимать лекарство и спасая его жизнь, отец, мать или врач могут совершить такие действия, которые внешне выглядят как агрессивные, насильственные. Но их мотивация иная: или полностью неагрессивная, или же смешанная.

Дело, как мы видим, сложное. На этапе принуждения и покорности действия родителя могут даже причинить сыну боль и квалифицироваться как агрессивные. Точно так же врач или медсестра делают уколы, которые болезненны и даже наносят некоторые повреждения телу больного. Но такая агрессия необходима как предпосылка для следующего этапа – впрыскивания лекарства и лечения организма. Если бы медсестра лишь уколола человека, она была бы только агрессором.

Поэтому цели реальных действий могут быть многообразными, мотивация – сложной, одновременно агрессивной и неагрессивной, даже гуманистической. Только при таком подходе мы поймем смысл действий хирурга, стоматолога и других представителей медицины. Принуждение, по-видимому, является более широкой категорией, таким способом социального воздействия, который имеет свои агрессивные варианты и разновидности.

Деструктивность или разрушительность мы понимаем как более высокий уровень агрессивности и ее выражение в таких действиях, целью которых является разрушение, уничтожение других людей или фрустраторов. Если обычные, умеренные формы агрессии имеют своей целью лишь подавление, отвлечение, устранение препятствия с дороги для продолжения своей целенаправленной деятельности, то при деструктивности враждебность так сильна, что агрессор стремится обязательно уничтожить противника. За деструктивными действиями – если они не являются только подражанием социальным моделям – стоят сверхсильные агрессивные мотивы и агрессивность как обобщенная установка.

Поэтому следует различать деструкцию (разрушение) и деструктивность (разрушительность). Деструкция есть крайняя форма агрессивных действий, агрессивного поведения, а деструктивность – крайнее состояние агрессивности и жестокости, специальная склонность человека или групп к разрушению ценностей и уничтожению людей. Деструктивность и деструкция направлены на разрушение предметов, людей, даже целых социальных и этнических групп. Как справедливо отметил Э. Фромм, деструктивность и жестокость – специфически человеческие явления, они вызывают у таких людей чувство наслаждения. Они отсутствуют у многих млекопитающих, филогенетически не запрограммированы и не являются адаптивными^[16]. Подобные действия нередко бесцельны и не способствуют адаптации человека к условиям своего существования.

Агрессия имеет тенденцию переходить в деструкцию, когда сопротивление объектов агрессии (жертв) усиливается. Если агрессивный человек стремится лишь подавить противника, делать его недееспособным и подчинить своей воле, то деструктивный человек, встречая сопротивление, не удовлетворяется поражением противника и его подчинением: он уничтожает его. Границу между нанесением поражения и уничтожением не всегда возможно четко различить. Иногда временно подавляют противника для того, чтобы затем уничтожить. Подавление может быть только первым этапом уничтожения. Как показывает широкий опыт турок и немцев, геноцид подготавливается в целом по этой схеме.

Вандализм есть сильное агрессивное стремление к уничтожению культурных ценностей, всего того, что непонятно и неприемлемо. Вандализм может сочетаться с агрессией, направленной против носителей этих ценностей. Так, тюркские племена, ворвавшиеся в одиннадцатом веке в Малую Азию, сочетали в своем поведении крайний садизм и вандализм. Это многократно зафиксировано в исторических трудах^[17]. Но о вандализме и садизме подробнее будет сказано в последующих главах.

§ 4. Теоретические представления об агрессии

К настоящему времени предложен ряд теоретических представлений об истоках, видах и функциях агрессивного поведения. Каждая из них правильно отражает определенные аспекты проблемы агрессии и агрессивности. Полученные их представителями результаты мы обсуждаем в соответствующих главах. Поэтому здесь лишь предварительно и очень кратко представим основные идеи этих теорий.

Эта теория сводится к следующему ряду утверждений:

а) когда агрессивная пара начинает борьбу, то каждый из дерущихся индивидов борется все более и более интенсивно, пока один из них или оба не устают; б) когда двое агрессивных людей начинают борьбу, они могут сражаться все менее и менее интенсивно или опасно, пока один из них не прекращает борьбу полностью. Такое различие между диадами может быть обусловлено различными стилями агрессивного поведения борющихся, тем, какая стратегия у них преобладает: стратегия борьбы и нападения или же стратегия ухода и бегства.

Но психолог Макал, который, в числе других, обсуждает болевую теорию агрессивности, предполагает также, что агрессивность и тревожность диады усиливаются в соответствии с увеличением силы болезненности «сигналов», исходящих от нападающего. И наоборот, чем слабее болезненность атаки, тем слабее агрессивность и тревога^[18]. Этим можно объяснить, почему кто-то в данной ситуации хорошо сражается, а в другой – вяло.

Страх перед болью имеет условнорефлекторный характер и часто возбуждает человека, вызывая его агрессивное поведение. Целью таких действий является нанесение агрессору еще более сильных болевых ударов и уменьшение собственных болевых ощущений. Причинение боли агрессору – средство предотвращения его дальнейших агрессивных действий и своих новых болевых ощущений. Если эти ответные действия не приводят к успеху, борьба может разгореться с новой силой.

Эти теоретические положения приводят к одному интересному выводу: если мужчины, как в настоящее время установлено специалистами, действительно более чувствительны к боли, чем женщины, тогда они должны быть более агрессивными.

Как мы видим, здесь еще нет теории и ее вряд ли следует создать лишь на учете фактора боли. Просто, создавая общую и синтетическую теорию агрессии, следует учесть также положения «болевой теории». Роль боли как регулятора агрессивного поведения следует учесть и тогда, когда мы рассматриваем агрессию в качестве социально-психологического механизма адаптации человека.

С древнейших времен существует представление о том, что человек – изначально злое, агрессивное существо и имеет прирожденное стремление к разрушительным действиям. В новое историческое время из мыслителей такой точки зрения придерживался английский философ Томас Гоббс (1588–1679): он считал, что первоначальное зло, заключенное в человеке, может быть обуздано только строгими социальными ограничениями.

В психологии и пограничных с ней науках двадцатого века это представление было конкретизировано несколькими выдающимися учеными, в числе которых мы в первую очередь видим Зигмунда Фрейда и Конрада Лоренца.

Зигмунд Фрейд, великий основатель психоанализа и глубинной психологии, постулировал существование инстинкта смерти – танатоса. Это постоянный источник враждебных импульсов. Если эти импульсы не получают разрядки в безопасных и нормальных формах, тогда, накапливаясь, приводят к импульсивным и разрушительным действиям. Тенденцию к агрессии З. Фрейд считал прирожденной, независимой и инстинктивной диспозицией. Наше тело, согласно Фрейду, постоянно производит агрессивную энергию, которая стремится к выражению, она неизбежна.

Психоаналитические представления об источниках и природе агрессии были развиты Эрихом Фроммом и другими неофрейдистами, на работы которых мы в этой книге будем ссылаться неоднократно^[19].

Наличие инстинкта смерти означает постоянное стремление организма вернуться в неживое, неорганическое состояние. Но поскольку человек имеет также инстинкт жизни, его агрессивность чаще всего направляется на внешний мир и сравнительно реже – на самого себя. Кроме того, агрессивность, как и сексуальность (либидо), может быть превращена в полезную деятельность. Это уже процесс сублимации^[20].

Весьма сходную концепцию, но уже на более солидной базе современной биологии, предложил известный этолог Конрад Лоренц. Этот исследователь, получивший звание лауреата Нобелевской премии за свои открытия в области исследования поведения животных в естественных условиях жизни, считает, как мы уже знаем, что агрессивные действия животных и человека исходят из особого инстинкта драчливости. Такой инстинкт возник в процессе длительной эволюции и сохраняется, поскольку оказывает полезную услугу в борьбе за выживание^[21].

Одно косвенное доказательство данной гипотезы представляют исследования сна и сновидений животных, в частности, полученные Мишелем Жюве данные о том, что животные (в его экспериментах – кошки) видят сны с агрессивными сценами. Когда экспериментатор наносит повреждение центрам быстрого сна, кошки начинают во сне разыгрывать эти сцены нападения и защиты с явными внешними признаками агрессивного состояния. Исходя из подобных фактов М. Жюве предполагает, что в сновидениях животных и человека имеет место тренировка основных инстинктов вида с целью их сохранения.

Польза от инстинкта драчливости состоит в том, что он позволяет расширить географические границы распространения вида и использовать новые пищевые ресурсы. Поскольку агрессивность тесно связана с процессом спаривания, она способствует сохранению сильнейших индивидов и улучшению вида. Таким образом, К. Лоренц, в отличие от З. Фрейда, считал агрессивное поведение скорее адаптивным, чем саморазрушительным. Как мы увидим в пятой главе настоящей книги, инстинктивная теория агрессии объясняет важные аспекты проблемы агрессии, но нуждается в существенном дополнении. Это стало возможным благодаря созданию теории фрустрации – агрессии и социально-психологических теорий агрессии.

В эту группу теорий агрессии в первую очередь надо включить теорию фрустрации-агрессии, которой мы посвятим отдельную главу. Эта теория предложена группой американских психологов во главе с Джоном Доллардом^[22]. Согласно этой теории, агрессивное влечение возникает тогда, когда на человека воздействуют неприятные факторы среды, в частности такие, которые блокируют его целенаправленную деятельность. Агрессия возникает для устранения этого неприятного фактора, который в общей форме называется фрустратором. Фрустрация – это уже психическое состояние, в котором человек оказывается, когда его целенаправленная деятельность блокируется. Возникающее агрессивное влечение приводит к прямым или косвенным агрессивным действиям.

Считается также, что если человек действует агрессивно, он фрустрирован, а если фрустрируется, то должен вести себя агрессивно. Но, как показали дальнейшие исследования, это представление упрощает реальную картину социального поведения человека, поскольку, во-первых, человек нередко подавляет свою агрессию и, во-вторых, существуют неагрессивные реакции на фрустрацию. Но обо всем этом более подробно будет сказано на последующих страницах.

Здесь следует добавить, что теория фрустрации-агрессии не оставляет большого места для оптимизма относительно возможности уменьшения агрессии и насилия в обществе: фрустраторы и фрустрации так широко распространены, что фактически неустранимы из жизни общества. Следовательно, неустранима также агрессия.

Отметим, что, по нашему мнению, теории инстинкта и теория фрустрации-агрессии не только не исключают друг друга, но и совместимы. Для создания синтетической теории следует поставить такой вопрос: каким образом под воздействием фрустраторов у животных и у человека возникают агрессивные действия, если у организма нет внутренних условий для их рождения? Эти внутренние прирожденные условия совершенно необходимы, и таковыми являются инстинкт драчливости (драчливость, танатос и т. п.) и связанные с ним психофизиологические процессы и компоненты, порождающие агрессивную энергию.

Другой социально-психологической теорией агрессии является теория социального обучения Альберта Бандуры, на основе которой Леонард Берковиц создал свою теорию агрессии. Согласно этой теории, агрессивные действия приобретаются с помощью механизмов учения, в частности, подражания и обусловливания (павловских условных рефлексов и скиннеровского оперантного обусловливания). И об этих теориях у нас будет особый разговор.

Конформизм и агрессия. Предложена также концепция, согласно которой агрессия является разновидностью конформного поведения: ситуация требует от человека действовать конформно и он действует так, поскольку боится возможного наказания^[23]. Например, за неучастие в линчевании чернокожего предусмотрено наказание со стороны групп расистов. Но за участие тоже предусмотрено наказание, на этот раз уже со стороны государственного закона. Каждый, рассчитав в уме плюсы и минусы того или другого варианта, принимает свое личное решение. Но оно обусловлено конформизмом – желанием приспособиться к ожиданиям той или иной социальной группы или авторитетов.

Вариантом этой теории считается разработанная Стэнли Милгрэмом концепция, согласно которой агрессивное поведение определяется подчинением личности авторитету, то есть человеку, который обладает властью и авторитетом^[24]. Эта концепция тесно соприкасается с теорией авторитаризма, разработанной группой психологов и социологов, работавших в Калифорнийском университете (США) и представленной в классической монографии «Авторитарная личность»^[25]. Человек, подчиняющийся приказам лидера или руководителя, считает себя обязанным действовать агрессивно, иногда же – намного более агрессивно, чем от него ждали. Авторитарная агрессия связана с группоцентризмом и этноцентризмом, суть которых в том, что своя группа считается выше и лучше других групп, она считается центром всего, что происходит вокруг и все остальное оценивается исходя из ценностей и принципов той идеологии, которой руководствуется группа. Гордость за свою группу сочетается с враждебностью к другим, что и становится основой межэтнической агрессии. Эту проблему мы подробно рассматриваем в другом месте.

§ 5. Политико-психологические теории агрессии

Политико-психологические концепции рассматривают человека в контексте политической активности и пытаются ответить на вопрос об истоках агрессивных политических решений и насилия. Поскольку в данной книге вряд ли придется вернуться к этим концепциям, рассмотрим их здесь несколько более подробно, чем предыдущие.

Теорию мужского нарциссизма предложил американский исследователь Л. Этерджи. Он исследовал воздействия черт личности на решения об использовании власти и военных средств для решения международных проблем. Он считает, что именно личностная структура людей, стремящихся к высоким статусам в американской политической жизни, делает вероятным применение силовых средств и военных решений проблем. Этих людей он, по-видимому, вслед за известным политологом Гарольдом Ласвеллом, называет нарциссистами, индивидами с «мужским нарциссическим синдромом».

В сфере политики люди сталкиваются с двусмысленными ситуациями и нередко имеют грубые и неадекватные представления и оценки о природе человека. Они вынуждены опираться на свою интуицию и открывать двери для выражения своих собственных подавляющих и доминирующих, угрожающих и интрузивных преддиспозиций^[26].

Результатом такого эмоционально насыщенного, самообманывающего мышления являются решения, которые выглядят и переживаются как рациональные, но которые в действительности являются лишь правдоподобными решениями^[27].

В структуру характера человека с «мужским нарциссическим синдромом» входят такие черты, как гордость, сила, жестокость и строгость, крайняя чувствительность к угрозам и попыткам доминирования со стороны других. Это люди, которым свойственно «телесное самоутверждение». Имеются также нюансы мужского шовинистического патернализма. Такие люди стремятся обеспечить безопасность, защиту и т. п. Часть таких людей желает иметь высокие статусы, стать менеджерами и политическими лидерами, делать доброе дело для мира, быть благодетелями. На ролях лидеров США они хотят обеспечить лидерство своей страны в мире, ее активную мужскую роль, контроль над другими странами.

Таким лидером, согласно Л. Этерджи, был Дж. Кеннеди, который всю жизнь увлекался сказками о героях, восхищался людьми, которые воевали, достигая высот власти и славы. Он с юных лет решил во что бы то ни стало избираться президентом США и в жестокой борьбе победил. Этерджи считает, что Дж. Кеннеди принял свое ошибочное решение о вторжении на Кубу под влиянием своего нарциссизма. Этот политик был уверен, что кризисы можно разрешить крутыми силовыми методами.

Другой политический психолог, Джин Кнутсон, внесла некоторый вклад в понимание того, когда лидеры принимают жесткие силовые решения. Ее особенно интересовали главные мотивы, лежащие за силовыми политическими решениями. Какого типа политики склонны применять насилие в своих отношениях с противниками? Ее исследование не было завершено к моменту ее смерти, но из рукописей другие исследователи узнали, что она разрабатывала концепцию виктимизации: по ее мнению, за силовыми решениями политиков лежит мотив виктимизации.

Жертвой является тот, кто лично переживал несправедливость и считает, что она была излишней, она не была необходимой. Переживание несправедливого отношения вызывает у такого человека глубокий страх перед возможной аннигиляцией, т. е. исчезновением, смертью.

Согласно концепции Джин Кнутсон, отдельные виктимизирующие события или переживания, приводя к конверсии личности (ее глубокому психологическому изменению, вплоть до смены ее «я»), заставляют ее позаботиться о своей личной безопасности: такие люди стараются изменить «угрожающее лицо мира». Дж. Кнутсон приводит историю молодого ирландца Френсиса Хафеса из Северной Ирландии. Однажды, вернувшись домой с танцев, он и его друг были остановлены британскими солдатами, которые выволокли их из машины и страшно избили. Под влиянием этого травмирующего события юноша поклялся позаботиться о безопасности своей жизни и жизни своих друзей, создал боевой отряд и в течение нескольких лет вел партизанскую войну против англичан. Позднее, вместе с успешно действующим отрядом, он вошел в состав Ирландской Республиканской Армии, ведущей борьбу за независимость.

У многих, вследствие виктимизации, эмоциональная жизнь как бы умирает. Они становятся эмоционально «неподвижными», как окаменевшее от страха животное. Любое улучшение ситуации вызывает страх и сознательное отклонение от попыток новой виктимизации. Жертва полуосознанно понимает, что пассивность обеспечивает ее виктимизацию и только борьба, активная защита своего «я» и своей группы, адекватно служит уменьшению угрозы новой агрессии со стороны других^[28].

Самоутверждающая активность обещает ослабление виктимизирующих воздействий. Личная активность человека сосредоточивается на устранении новой угрозы несправедливости, она подавляет страх и тревогу по поводу ожидания новых потерь. Как только виктимизированный человек совершает первые активные действия, он переживает сильнейший гнев, хотя и страх тоже не исчезает полностью. Эти эмоции, как мы уже знаем, лежат в основе новых агрессивных действий. Так создается психологическая основа продолжения борьбы.

Таким образом, как только человек совершает свои первые политические насильственные действия, ему уже трудно на этом остановиться. Новый страх и гнев вызывают новое насилие. И если к этим психологическим факторам присоединяется надежда на успех, тогда борьба может продолжаться с еще большим ожесточением. Потенциальное наказание за насилие представляется менее угрожающим, чем последствия пассивности – постоянная тревога и вероятность насильственной смерти.

Здесь мы видим также работу механизма вовлечения в определенную стратегию поведения после совершения первых действий. Из теории когнитивного диссонанса известно, что вовлечение имеет место вследствие возникновения в психике личности состояния этого своеобразного конфликта – когнитивного диссонанса – между представлением о себе и знанием о совершенных действиях. Желая оправдать свое поведение, человек находит аргументы в его пользу, вследствие чего усиливается убежденность в необходимости продолжения той же линии поведения, в рассмотренном выше случае – политического насилия для подавления самовосприятия как жертвы.

Разработанный Дж. Кнутсон подход к объяснению виктимизации и способов ее преодоления позволяет объяснить психологические механизмы национально-освободительных движений, партизанских движений и терроризма. Всякий гнет доминирующего этноса вызывает виктимизацию и мотив самоосвобождения и избавления, деятельности, которая, раз начавшись, с большим трудом затухает. Причем репрессивные меры не являются самыми эффективными.

§ 6. К психоистории агрессивности (агрессивность в истории человечества)

В будущей психоистории человечества, предпосылки которой создаются уже в наши дни, значительное место предстоит уделить истории его агрессивности, поскольку эта история – цепь кровавых войн и массовых убийств, самых различных и изощренных жестокостей. В целом – это история агрессивных действий. Без психоисторического исследования корней, мотивов и форм человеческой агрессивности и ее развития мы эту историю не поймем. С самого начала известной нам истории, с каменного века, мы видим многообразие стремления к взаимному истреблению людей. Человеческая агрессивность развивалась, порождая все новые формы своего выражения. На службу этой тенденции были немедленно поставлены первые же примитивные орудия, которые тем самим приобретали новую функцию – функцию оружия защиты или нападения.

В психоистории человеческой агрессивности следует показать, каким образом люди стали специализироваться в изготовлении оружия в «чистом виде», т. е. в деле создания инструментов, специально предназначенных для искалечения и убийства других людей: заостренных камней, топоров, ножей, лука и стрелы, дротиков и т. п. до винтовки, автоматов и пушек, до современных средств массового уничтожения людей. В этом деле человечество проявило много таланта и огромную изобретательность. Сколько интеллекта, воли и материальных средств было потрачено на изобретение орудий смерти, способов пыток и убийства людей!

Психоисторическое исследование агрессивности показало бы нам, каким образом фундаментальный иррационализм человеческой природы, исходящие из него мотивы, стремления и чувства реализуются с помощью его интеллектуальных способностей. Человек способен решать самые сложные задачи, но эта его способность чаще всего служит эгоистическим и агрессивным целям. Хотя существующий в настоящее время арсенал средств уничтожения вполне достаточен для многократного превращения Земного шара в абсолютную пустыню, тем не менее лидеры народов, их политические элиты, продолжают совершенствовать орудия смерти и накапливать их. В гонку вооружения включаются все новые страны, появляются все новые ядерные державы (в самое последнее время – Индия и Пакистан). Во всем мире продается огромное количество оружия, значительная часть которой применяется в региональных войнах. Рациональные аспекты психики человека, его интеллект, т. е. способность приобретать знания и использовать их для решения задач, служат его же иррациональным целям.

Здесь мы, конечно, не намерены брать на себя бремя решения грандиозной задачи и изложения психоистории человеческой агрессивности в полном объеме. Это задача будущих исследователей. Поэтому мы ограничимся еще несколькими замечаниями.

Будущий психоисторик человеческой агрессивности должен специально исследовать детоубийство в истории человечества. Автор этих строк считает убийство детей самым страшным преступлением человечества, отдельных групп людей и индивидов. Детоубийство свидетельствует о крайней жестокости человека, отсутствия в нем способности сопереживания. Детоубийство – крайнее выражение садизма. В истории человечества детоубийство было распространено весьма широко. Оно существует и в настоящее время. Но не всегда в прямой форме. Например, аборт беременных женщин мы считаем массовым видом современного детоубийства. А в древности детоубийство практиковалось уже в отношении рожденных детей. Так, в Спарте новорожденных девочек считали нежелательными и убивали, поскольку они не могли стать воинами.

Общеизвестна жестокость бедуинов. До принятия ислама среди бедуинских племен Аравийского полуострова был распространен обычай убийства новорожденных девочек: их живыми зарывали в землю. В целом рождение девочек, особенно в семьях бедных людей, считалось несчастьем, тогда как рождению сына бедуин радовался не меньше, чем появлению на свет жеребенка из породистой кобылицы^[29]. Такая жестокая практика не является чем-то уникальным для древних арабов, которые сегодня удивились бы, узнав о повадках своих предков. Рождение девочки до сих пор у многих народов, особенно на Востоке, считается не очень счастливым событием, но традиция убийства новорожденных девочек почти исчезла. Моральный прогресс все же есть, пусть и незначительный.

Современные общества также не отличаются добротой к детям. Вот что пишут американские психологи: «От трех до пяти тысяч детей в США умирают ежегодно в результате жестокого обращения с ними их родителей.»^[30]

Войны между народами и гражданские войны. Примерные подсчеты показали, что за всю историю человечества было примерно 14600 войн, т. е. примерно 3 войны за каждый год^[31]. Это, конечно, сильно заниженная цифра, хотя и она впечатляет. Разумеется, речь идет о более или менее крупных войнах и походах: многочисленные мелкие стычки и походы невозможно было регистрировать. В этих войнах погибали многие миллионы людей, в том числе мирных женщин и детей, не имевших отношения к военным действиям. До сих пор широко распространено убийство пленных. Этих представителей другого (враждебного) народа или убивали, или превращали в рабов. Позже значительную часть этих рабов тоже убивали, поскольку их не считали полноценными людьми. Я считаю, что в психоистории человеческой агрессивности рабству и жестокости по отношению к рабам следует уделить особое место. Превращение свободных людей в рабов является одним из проявлений межэтнической агрессии весьма широко распространено в наши дни. Чечено-русские войны 90-х годов 20-го века воочию свидетельствуют в пользу нашего утверждения. История рабства и рабовладельчества – это одна из самых позорных страниц истории человечества и должна исследоваться досконально, поскольку ее знание поможет лучше понять природу человека, а также расовые и межэтнические отношения.

Геноцид (или этноцид?). Это специальная и обширная тема для исследования. Здесь мы приведем лишь данные о геноцидах в новейшей истории человечества, самых диких и масштабных. Но прежде всего одно терминологическое замечание: термин «геноцид» никак нельзя считать удачным. Ведь речь идет об уничтожений этносов (племен, наций). Поэтому мы предлагаем использовать более адекватный термин «этноцид».

Этноцид армян в Османской империи, а затем и в Турецкой республике, фактически начался со второй половины 19-го века и продолжался по 1923 год. Мы уже не говорим о более ранних попытках уничтожить армянский этнос. За это время погибло более двух миллионов армян. Остальная часть, лишенная своей родины, была изгнана и до сих пор скитается по разным странам. Изгнание народа из своей родины, согласно решениям ООН, тоже является актом геноцида.

Этноцид (холокост) еврейского народа, организованный руководством фашистской Германии с начала 30-х годов 20-го века и осуществленный до конца Второй мировой войны, унес жизни более шести миллионов людей.

В Кампучии этноцид унес жизни почти половины населения этой небольшой азиатской страны. Особенностью кампучийского этноцида является то, что его организовали, исходя из идеологических соображений, сами представители этого народа, вдохновленные марксистскими идеями. Акты геноцида имели место в ряде стран Азии и Африки (например, в Руанде), в Азербайджане и ряде других стран.

Убийства. Речь идет не об убийствах во время военных действий и геноцида, а в ходе совершения насильственных повседневных преступлений, в результате бытовых конфликтов, на улицах городов и т. п. Считается, что значительно больше людей в мировой истории погибало не на полях сражений, а в результате повседневных преступлений. Так, с начала 90-х годов двадцатого века в США более 900000 человек было убито в результате преступных действий других людей. Вообще же различные проявления агрессивности в межличностных отношениях широко распространены как в этой стране, так и во многих других, хотя и в не такой степени.

Ситуацию нельзя считать благополучной и в России. Особенно широко распространено насилие в семьях. Вот что писала «Независимая газета» несколько лет назад: «…Если еще недавно образ домашнего тирана ассоциировался с видом опустившегося пьяницы или рецидивиста, терроризирующего домочадцев, то сегодня, по свидетельству специалистов, случаи жестокого обращения с детьми, пожилыми людьми и женщинами уже не редкость во вполне благополучных семьях, а среди женщин, обращающихся за помощью в кризисные центры, все больше родственников «новых русских».

Несмотря на то что официальной государственной статистики по данной проблеме нет, сведения, обнародованные на одном «круглом столе», впечатляют: за минувший год почти вдвое выросло число преступлений бытового характера, в семьях совершается почти 40 % всех убийств, ежегодно две тысячи детей совершают самоубийство, 50 тысяч детей убегают из дома. Более 14 тысяч женщин погибают от рук мужей или других близких. Как сообщил заместитель начальника Главного управления обеспечения общественного порядка Анатолий Сухов, в настоящее время на профилактическом учете в России состоят около 4 млн. потенциальных семейных насильников, что, по мнению МВД, представляет серьезную угрозу обществу»^[32].

§ 7. Принцип сопряжения в психологии агрессии

Принцип или закон сопряженного развития психических качеств Р1 и Р2, выдвинутый автором этих строк, означает следующее: 1) Р1 не может существовать без Р2, и наоборот; 2) при прогрессивном развитии Р1 прогрессирует также Р2, и наоборот. Это означает, что действует закон позитивного сопряжения двух психических качеств одной личности или двух личностей; 3) когда при прогрессивном развитии Р1 имеет место регрессия (ослабление, дегенерация) Р2, то можно говорить уже о действии закона негативного сопряжения. Итак, закон сопряжения действует в двух формах – позитивном и негативном.

Важно учесть, что закон сопряжения действует как внутри личности, так и в межличностных и межэтнических, в межгрупповых отношениях. Во всех этих сферах психологам предстоит обнаружить соответствующие факты и проводить новые исследования. Отметим, что мы уже применили данный предложенный нами закон при исследовании целого ряда этнопсихологических феноменов^[33].

Мы считаем, что все взаимоотношения типа агрессор – жертва, лидер – ведомый (последователь), господствующий этнос – подчиненный этнос, все они – динамические системы, члены которых изменяются согласно описанному выше закону сопряжения. Нет господина без раба, нет жертвы без агрессора и т. п.

В области психологии человеческой агрессии и агрессивности сформулированный выше закон сопряжения применим, по крайней мере, при исследовании соотношения между агрессивностью и эмпатией в структуре психики одного индивида. Мы утверждаем следующее: 1) агрессивность и эмпатическая способность в психике личности сопряжены; 2) в их двуединой динамике действует закон отрицательного сопряжения, согласно которому чем сильнее у личности выражена агрессивность, тем слабее развита эмпатия. При усилении эмпатии агрессивность идет на спад и наоборот.

Это, конечно, эмпирический закон. Но такая четкая концептуализация эмпирических фактов дает исследователю ряд преимуществ: а) позволяет осознать связь двух психических явлений различных социально-психологических уровней; б) открывает путь для экспериментального исследования упомянутых явлений, поскольку позволяет операционализировать предлагаемые гипотезы.

Что касается применения закона сопряжения в психологии агрессии, то, с нашей точки зрения, особый интерес представляют те случаи, когда у личности как агрессивность, так и эмпатия развиваются примерно в одинаковой степени. В принципе нет личности, совершенно лишенной агрессивности. Поэтому при эмпирических исследованиях на основе закона сопряжения названные два личностных качества должны исследоваться вместе.

Как увидит читатель после ознакомления с некоторыми разделами настоящей книги, принцип сопряжения может иметь плодотворные применения при анализе различных явлений психической жизни человека и, в частности, агрессивности, насыщенного агрессивностью взаимодействия людей.

§ 8. Методы исследования агрессии

Хотя агрессия и агрессивность интересовали мыслящих людей еще на заре человеческой истории, лишь недавно они стали предметом научных исследований. Психологические исследования агрессии – дело лишь последних нескольких десятилетий. Несмотря на молодость психологии человеческой агрессивности, она уже имеет заметные успехи. По-существу, психология стала главной наукой, занятой исследованием агрессии. Отсюда – важность разработки и совершенствования методов психологического исследования агрессии. Ниже мы рассмотрим основные из этих методов: метод наблюдения, различные виды экспериментов, проективные методы и т. п. Из них особый интерес представляют методы измерения физической агрессии Арнольда Басса и Леонарда Берковица, опросник Кэттела, целый ряд проективных методов, в первую очередь тест Розенцвейга, тест тематической апперцепции (ТАТ), метод многофакторного исследования личности (MMPI) и другие. Знакомство с ними очень полезно не только специалистам, но и неспециалистам-любителям, поскольку позволит им видеть, какими способами психологи получают новые факты о психической жизни людей. Специалисты же, желающие исследовать агрессию, должны обращаться к таким руководствам, в которых методы исследования описаны более подробно.

Традиционно метод психологического наблюдения подразделяется на два вида: самонаблюдение и объективное наблюдение. Самонаблюдение может дать нам ценные сведения особенно о субъективной стороне человеческой агрессивности, о тех эмоциях, мыслях и мотивах, которые побуждают человека совершить агрессивные действия. Существует, конечно, не только внутреннее самонаблюдение (интроспекция), но и внешнее, объективное самонаблюдение: человек может стать для себя таким же объектом наблюдения, как и другие люди. Само-слежение (мониторинг собственного поведения) – обычный, хотя и не совсем еще изученный психический процесс, с помощью которого человек приобретает значительный объем знаний о собственном поведении, в том числе агрессивном.

Трудности самонаблюдения и возникающие при его применении искажения уже давно обсуждаются в психологии и общеизвестны. На эту проблему из российских психологов особое внимание обратил С. Л. Рубинштейн. Все же есть важные аспекты поведения человека, в том числе агрессивного, о которых мы сможем получить информацию только от него самого, а то, что он сообщает, отвечая на наши вопросы, является результатом его самонаблюдения. Как мы увидим ниже, составляя анкеты и опросники для исследования агрессии, мы включаем в них вопросы следующего типа: «Легко ли вы оказываетесь в злом настроении?» или: «Когда ваш ребенок плохо ведет себя, как вы его наказываете?» и т. п. Ясно, что на такие вопросы надежнее всего ответит сам опрашиваемый. Но содержание его ответов – результат его самонаблюдения, интроспективного или объективного.

Объективное наблюдение в естественных условиях («полевое наблюдение») состоит в том, что человек в семье, на улице, в различных учреждениях и учебных заведениях, в армии, на игровых площадках и в других ситуациях следит за поведением людей и, как только замечает, что они ведут себя агрессивно, подробно описывают их поведение и выражения эмоционального состояния. При этом полезно использовать технические средства регистрации агрессивных событий. Каждый опытный наблюдатель знает, что в некоторых местах агрессивное поведение и конфликты вспыхивают чаще, чем в других, и со своей аппаратурой отправляется туда. Это определенные криминогенные зоны большого города, рестораны, кафе, дискотеки, рынки и т. д. Как очевидно для читателя, речь идет о местах скопления людей.

Наблюдение в естественных условиях чаще всего применяется для исследования агрессивного поведения детей и животных. Исследователь совсем не вмешивается в ход событий и только следит за ними.

В этих «натуралистических» исследованиях одним из самых трудных является вопрос о том, является ли наблюдаемое поведение действительно агрессивным. В этом вопросе между исследователями нередко возникают разногласия^[34]. Другая же трудность обусловлена тем, что люди публично стараются не вести себя агрессивно, поэтому наблюдателя порой долго приходится ждать интересующих его форм поведения. Люди ведут себя агрессивно в более изолированных и интимных ситуациях, недоступных исследовательскому глазу. Отсюда – важность самонаблюдения как психологов, так и испытуемых.

Другой способ получения информации об агрессии путем наблюдения – нахождение социально приемлемых способов выражения агрессивности, таких, которые люди используют не стесняясь, порой даже не осознавая, что ведут себя агрессивно. Так, психологи успешно исследуют автомобильные сигналы, с помощью которых водители требуютдруг от друга открыть перед ними дорогу, дать обогнать их. Но это уже скорее из сферы естественного эксперимента, о котором речь пойдет ниже.

Преимущество метода наблюдения состоит в том, что исследователь не вмешивается в естественный ход событий и они протекают без искажений. Когда люди не знают, что являются объектами исследования, ведут себя раскованно, в значительной мере в соответствии со своей внутренней сущностью. Несмотря на все условности и ожидания, предъявляемые социальной средой, люди очень часто выражают свою агрессивность, так что наблюдать такое поведение и накапливать факты – дело хоть и трудное, но возможное.

Однако главный недостаток наблюдения состоит в том, что реальное агрессивное поведение человека является результатом многих факторов, и каждый раз, регистрируя такое поведение, нам трудно определить его подлинные причины. «Переменные», вызывающие агрессивные действия человека, не находятся под контролем исследователя. Как мы увидим ниже, эта принципиальная трудность в определенной степени преодолевается с помощью эксперимента, хотя сфера применения этого метода все еще достаточно узкая. Во многих случаях просто нельзя применить экспериментальный метод. Например, если мы хотим исследовать психологическое и физическое насилие в семье и других социальных средах, то лучше использовать неэкспериментальные методы: никакая семья не разрешит психологу искусственно вызывать в ней, например, агрессию отца к своему сыну для исследовательских целей. Но члены семьи о таких случаях могут сообщить психологу или психотерапевту для получения от них помощи. Такие сведения можно использовать с целью решения как практических, так и исследовательских задач.

Метод наблюдения встречается с одной трудностью. Когда мы желаем исследовать одну определенную форму агрессии, мы вынуждены ждать, пока она появится вновь и вновь. Одно наблюдение всегда недостаточно для определенных выводов. Эпизодичность наблюдений не обеспечивает надежности эмпирического описания и не дает уверенности в наших выводах.

Метод естественного эксперимента фактически является усовершенствованным вариантом наблюдения в естественных условиях жизни. Наблюдение превращается в естественный эксперимент тогда, когда психолог вносит некоторые изменения в ситуацию с тем, чтобы получить желательный для себя эффект. Но эти изменения должны быть такими, какие встречаются в реальной жизни и не вызывают подозрения у людей, поведение которых исследуется, что они являются объектами наблюдения.

С целью исследования агрессии в естественных условиях, в последние десятилетия успешно применяется следующий метод: помощник психолога, ведущий свою машину, после загорания зеленого света светофора нарочно задерживается на 10, 15 или более секунд, создавая неожиданную помеху для тех, кто идет сзади. Это фрустрирует их и они начинают давать сигналы, жестикулировать, словесно комментировать поведение того водителя, кто препятствует их движению вперед. Езда на машине – целенаправленная деятельность, блокада которой вызывает фрустрацию и агрессивные реакции. Психологи, наблюдающие со стороны, регистрируют как сигналы, так и остальные формы поведения фрустрированных водителей. Автор же, часто пользующийся автотранспортом, уже долгое время наблюдает это явление повседневной жизни, регистрируя самые интересные случаи. Накопленные сведения доказывают достаточно высокий уровень водителей микроавтобусов, такси и личных автомобилей в г. Ереване. Особенно бросается в глаза агрессивность водителей микроавтобусов, которые соперничают друг с другом в «захвате» пассажиров. Хотя в Ереване сигнализация запрещена, эти водители поднимают вой, создавая напряженную, стрессовую ситуацию.

В ходе подобных естественных экспериментов учитывались различные дополнительные факторы, влияющие на фрустрированного: статус фрустратора, наличие других стимуляторов агрессии, обозримость жертвы, температуру воздуха и т. п.^[35] Агрессивными считаются как оскорбительные слова и жесты водителей, так и подаваемые ими сигналы. Все эти действия нацелены на то, чтобы нанести вред фрустратору. Дополнительные исследования, проведенные, например, Р. Бэроном, доказали, что это именно так.

Целый ряд вариантов естественного эксперимента использовал М. Харрис. Он исследовал способ подстрекательства, который в этическом отношении не всегда безопасный, но всегда результативный. Вот один из них: люди стоят в очереди за театральными билетами или за продуктами. Помощник психолога влезает вперед, но в различных местах очереди (перед вторым, перед четырнадцатым и т. п.), вызывая их недовольство. Психологи регистрируют их словесные и невербальные реакции, которые зачастую являются несомненно агрессивными, вплоть до толчков и выпыхивания, не говоря уже о враждебных взглядах и жестах^[36].

Возможности проведения подобных естественных экспериментов очень широкие, хотя трудность их проведения состоит в том, что участники экспериментов не являются добровольцами.

Для получения более достоверной информации о человеческой агрессии ныне широко используется эксперимент. Существует ряд вариантов экспериментальной процедуры, но общая схема такова: а) определяется предмет исследования, например интенсивность или частота агрессивных действий в ответ на воздействие фрустраторов или каких-либо других неприятных факторов; б) таким образом определяется проблема, которую предстоит решить; в) выдвигается гипотеза о возможном способе решения проблемы; г) выбираются так называемые независимые переменные (Х1, Х2, Х3…… Хn), т. е. те воздействия, которые произвольно меняются экспериментаторами и не находятся под контролем испытуемого; д) регистрируются так называемые зависимые переменные (Y1, Y2, Y3, ….. Ym), т. е. агрессивные действия человека в ответ на воздействие независимых переменных; е) осуществляется психологическая интерпретация агрессивного поведения испытуемого, чтобы понять его мотивы и особенности, его связи с другими формами поведения человека. Под словом «понимание» обычно имеют в виду раскрытие причинно-следственных отношений в поведении человека: какие факторы (независимые переменные) вызывают агрессивное поведение и почему?; каким образом меняются параметры агрессивного поведения в зависимости от изменения независимых переменных, что является причиной и что – следствием в этих взаимозависимостях? и т. п. Если поведение в указанном смысле доступно пониманию, то психолог получает возможность контролировать и регулировать такое поведение. Эксперимент фактически организуется для получения более или менее точных значений функции:

Ym (F (Xn).

Более точное представление об эксперименте читатель получит чуть позже, при рассмотрении методов А. Басса и Л. Берковица, изобретенных для измерения физической агрессии человека. Можно сказать, что психологам удалось создать ряд эффективных и практически безвредных методов исследования агрессивного поведения человека, причем благодаря таким лабораторным экспериментам им удалось решить также многие этические вопросы, обеспечив сознательное, информированное и добровольное участие испытуемых в психологических исследованиях главным образом физической агрессии.

1) Метод Арнольда Басса

Метод, предложенный в 1961 году А. Бассом^[37], состоит в следующем: когда испытуемый в назначенное время приходит в лабораторию, ему говорят, что предстоит участвовать в эксперименте по изучению влияния наказания на обучение. Для этого необходимо, чтобы он и другой испытуемый играли соответственно роли учителя и ученика. Учитель предъявляет ученику различные учебные материалы, например задачу создания словесных ассоциаций, а тот должен усвоить их. Каждый раз, когда ученик дает правильный ответ, учитель должен поощрять его, говоря, что его решение правильно. Поощрение могут сигнализировать также включением лампы. Когда ученик допускает ошибку, учитель должен наказать его с помощью электрических ударов. Хитрость этого эксперимента состоит в том, что ученик является тайным сообщником психолога и выполняет его инструкции о том, как себя вести в ходе исследования.

Как поощрения, так и наказания, передаются посредством аппарата, который известен теперь под именем «машины агрессии». Аппарат этот имеет 10 выключателей и при каждой ошибке ученика учитель может выбрать один из них и передать электрический удар ученику. Первый выключатель передает очень слабый ток, второй – чуть более сильный и т. д., а десятый – очень сильный. Чтобы испытуемый убедился, что аппарат исправен, нажатием различных кнопок ему передают электрические удары. В ходе же эксперимента он никаких электрических ударов не получает.

Настоящему («наивному», «простодушному») испытуемому всегда поручают выполнить роль учителя, а сообщнику психолога – роль ученика. Ученик допускает заранее оговоренные психологом ошибки, создавая возможность для испытуемого нажимать на кнопки. Силу тенденции «учителя» подвергать агрессии ученика измеряют по интенсивности и длительности электрических воздействий, которые он использует для наказания. Разумеется, «ученик» ни одного электрического удара не получает, но «наивный» испытуемый об этом не знает.

То обстоятельство, что этим методом действительно измеряется готовность испытуемого нанести вред другой личности, доказывается следующим экспериментом, который провели психологи Б. Вольф и Р. Бэрон^[38]: они предположили, что индивиды, которые в прошлом совершали насильственные действия, будут обладать тенденцией нажимать на кнопки с более высокими номерами, чем люди без такого прошлого. Для этого они провели сравнение работы на «аппарате агрессии» группы студентов колледжа и группы заключенных того же возраста, осужденных за такие преступления, как убийство, нападение с оружием в руках, теловредительство. Как и оказалось, заключенные нажимали на кнопки с более высокими номерами: они строже наказывали своих учеников, чем члены группы студентов. Другие исследователи тоже получали сходные результаты. Создано много вариантов этого метода.

2) Метод Л. Берковица

Леонард Берковиц предложил еще один способ измерения агрессии. Как только испытуемый приходит в лабораторию, ему сообщают, что вместе с другими испытуемыми (которые на самом деле являются сообщниками психолога) он должен участвовать в исследовании воздействия стресса на способность решения задач.

Экспериментатор предлагает проблему, а они пытаются решить и в письменном виде возвращают ему. Но результат работы каждого оценивает не психолог, а партнер. Причем испытуемый выражает свое отношение с помощью электрических ударов, число которых меняется от 1 до 10. Чем более положительны оценки, тем меньше число ударов, которым подвергается испытуемый. Истинный испытуемый получает предопределенное число ударов, после чего он и сообщник экспериментатора обмениваются ролями. Число, а иногда и длительность электрических ударов, являются мерой агрессии^[39].

Есть и другие вариации метода А. Басса и Л. Берковица, например та, которая была использована Стэнли Милграмом для исследования подчинения авторитету. Это метод деструктивного подчинения. Различие в том, что во время экспериментов С. Милграма испытуемые получают приказ или совет о нанесении жертвам электрических ударов, в то время как в экспериментах А. Басса и Л. Берковица они свободны в выборе силы тока. Поэтому с помощью экспериментов Басса и Берковица измеряют силу добровольной агрессии, а в экспериментах С. Милгрэма – подчинение приказам авторитета, человека, обладающего хотя бы минимальной властью над испытуемым^[40].

Л. Берковиц показал, что тенденция нанесения электрических ударов в экспериментальных условиях позитивно коррелирует с тенденцией человека в реальной жизни включиться в агрессивные действия. Все же значительная часть исследователей считает описанные методы измерения физической агрессивности весьма искусственными.

Применяя эти методы, надо иметь в виду еще и следующую проблему: в лабораторном эксперименте от испытуемого требуют быть агрессивным, его агрессивные действия здесь необходимы, иначе он не может быть участником эксперимента. Он волен лишь определить силу и длительность своих агрессивных действий в виде электрических ударов. А в реальных ситуациях жизни важными для человека являются вопросы: следует ли вообще действовать агрессивно?^[41] Разница, как нетрудно догадаться, очень существенная.

Еще один, но более реалистический метод лабораторного исследования агрессии предложил С. Тейлор. Этот исследователь исходил из того реалистического представления, что жертвы агрессии не всегда бывают совершенно беспомощными перед агрессорами и в определенной мере отвечают на агрессию агрессивными же действиями. Иначе говоря, в реальной жизни обычно происходит то, что мы называем агрессивным взаимодействием людей.

Процедура экспериментального исследования, предложенная С. Тейлором, такова: испытуемому и еще одному участнику (обычно это ассистент, то есть тайный сообщник психолога) поручают соревноваться в решении задачи на время реакции. Очевидно, преимуществом считается более короткое время реакции. При каждой попытке тот, у кого время реакции окажется длиннее, в наказание получает электрический удар, назначаемый противником.

Перед началом опыта определяется порог терпения каждого участника. Определение этого порога имеет сходства с определением порога чувствительности органов чувств.

Порог терпения (толерантности) к фрустраторам и другим неприятным («аверсивным») раздражителям, например, электрическим ударам, определяется следующим образом: человека постепенно подвергают все более и более сильным воздействиям и спрашивают о его ощущениях. При том значении раздражителя, которое оценивается им как «невыносимое», опыт прекращают, считая его порогом толерантности данного человека к такого рода раздражителям. Во время эксперимента более интенсивным воздействиям его не подвергают.

В ходе эксперимента испытуемый устанавливает силу электрического удара и его длительность для противника, нажимает на «кнопку времени реакции» и т. п. Когда он проигрывает, сам получает электрический удар. Эти удары калибруются в соответствии с его порогом толерантности. Кнопка номер 10 соответствует этому порогу, кнопка номер 9 подает удар с силой, равной 95 % от порогового значения, кнопка номер 8 – удар силы 90 % и т. д.^[42]

Поскольку в начале эксперимента испытуемый еще не получил удар, то есть не был спровоцирован противником, выбираемая им сила удара свидетельствует (как и в экспериментах Л. Берковица) о его непровоцированной агрессии. Но после того, как противник отвечает на его действия, назначаемые им электрические удары считаются выражением его мести. Это уже мстительная агрессия. (Хотя мы думаем, что она, скорее, комплексная агрессия, состоящая из немотивированного и мстительного компонентов).

Нетрудно видеть, что в этих отношениях жертва наносит агрессору немедленные ответные удары возмездия. Причем условия эксперимента можно варьировать. Поскольку жертва является сообщником психолога, ей можно предложить действовать различными стратегиями. В одном случае она отвечает на агрессию испытуемого все более и более сильными ударами, т. е. еще больше и больше провоцирует его; другая же стратегия состоит в том, что сообщник экспериментатора предлагает испытуемому примирение и назначает только слабые электрические удары. Еще одной вариацией этого эксперимента является то, что в одном случае соперники соревнуются в присутствии публики, в другом – без свидетелей. В присутствии публики испытуемые обычно выбирают более слабые электрические удары, чем в ее отсутствие, если публика не одобряет агрессию.

Описанный метод позволяет получить интересные результаты, причем С. Тейлор заметил, что испытуемые, нанося электрические удары сопернику (т. е. применив физическую агрессию), зачастую сопровождают их словесной агрессией («Ах ты, подлец!» и т. п.).

Это очень плодотворный и валидный метод измерения агрессии, хотя включение в «игру» вербальной агрессии усложняет дело: ведь для вербальной агрессии трудно установить порог толерантности^[43].

Несмотря на некоторую искусственность и другие методические и этические трудности, лабораторные методы измерения физической агрессии дают психологам ценные результаты. Они в значительной степени способствовали развитию психологии человеческой агрессивности.

Существует еще несколько методов исследования агрессии, о которых здесь уместно говорить лишь очень кратко.

Игровые методы чаще всего используются для исследования тех механизмов, с помощью которых дети и подростки приобретают способы и навыки агрессивного поведения. Эксперимент организуется следующим образом: взрослый бьет и колотит какую-либо игрушку (например, куклу Бобо, надувную фигуру клоуна, как в экспериментах А. Бандуры). Одна группа детей видит поведение взрослого, а другая – нет. Затем обоим группам разрешают играть с этой игрушкой. Оказывается, что дети, которые наблюдали за агрессивным поведением взрослого («социальной модели»), повторяют его действия, т. е. имитируют его поведение. Члены контрольной группы ведут себя мирно^[44].

Лабораторные методы исследования вербальной агрессии. Для исследования вербальной агрессии испытуемого фрустрируют и разрешают свободно или с определенными ограничениями выразить свою вербальную агрессию по отношению к фрустратору. После этого эксперты определяют количество собственно агрессивных высказываний. При этом иногда используют опросник, ответы на вопросы которого и подвергаются контент-анализу с целью выделения истинно агрессивных высказываний. Причем одни слова, словосочетания и суждения получают более высокие баллы по агрессивности, другие – менее высокие и т. п. Так, если фрустрированная личность А говорит о своем фрустраторе Б, что он идиот, ненормальный, псих, ничтожество, лишний человек и что его надо расстрелять и т. п., то ясно, что он выражает сильную агрессивность.

Важной разновидностью метода измерения вербальной агрессии является опросник. В экспериментальных условиях испытуемого сначала фрустрируют, то есть подстрекают к агрессии, после чего просят заполнить опросник. В ходе такой работы они оценивают подстрекателя (фрустратора). Это безопасные и эффективные методы измерения словесной агрессии, поскольку подстрекатель и фрустрированный им человек не встречаются лицом к лицу в «момент» выражения последним своей агрессии. Такие исследования проводили Л. Берковиц и другие психологи.

Мы полагаем, что существуют различия между двумя случаями использования вербальной агрессии: а) когда агрессор имеет возможность нанесения прямого вреда своему фрустратору в виде оскорбления или даже перехода к применению физического насилия; б) когда такой возможности у него нет и агрессия остается в вербальной форме. О некоторых особенностях перехода от вербальной агрессии к физической мы свою точку зрения высказываем в третьей главе настоящего труда.

Проективные методы изобретены психологами с целью раскрытия и исследования многих черт личности, в том числе агрессивности^[45]. Все они созданы исходя из представления о существовании психологического механизма проекции, который заключается в следующем: человек имеет склонность (большей частью безотчетную, подсознательную) вынести определенные свои психические качества, установки, мотивы и другие внутрипсихические содержания вовне и видеть их в других людях или в нейтральных объектах^[46]. Чаще всего это не простое зеркальное отражение психики во внешних объектах, а символическое их представление, их приписывание другим. Если говорить точнее, речь идет о приписывании своих черт и мотивов внешним объектам, явление, называемое нами проективной атрибуцией.

Есть несколько проективных методов, с помощью которых можно получить представление об агрессивности человека. Это косвенные методы получения информации об агрессивности испытуемых, так как они не знают, что исследуется их агрессивность.

Тест Роршаха (чернильных пятен). Это серия картинок с чернильными пятнами. Психолог показывает их испытуемому и просит сказать, какие фигуры на них он видит, что напоминают ему эти кляксы. Ответы категоризируются и анализируются.

Тест тематической апперцепции (ТАТ): это серия картинок, рассматривая которые испытуемые пишут маленькие рассказы о том, что изображено на них, что предшествовало изображенной ситуации, что последует за ней и т. п. Поскольку изображения эти допускают самые различные толкования, справедливо считается, что в интерпретациях в значительной мере отражаются черты и склонности личности испытуемого.

Есть целый ряд других вариантов проективных методов, которые описываются в литературе, поэтому мы не считаем нужным подробнее говорить о них. Здесь отметим только, что самое трудное в применении проективных методов исследования личности и ее агрессивности – интерпретация полученных данных. Осуществляя эту работу, психологи непроизвольно вносят субъективные искажения, поскольку каждый из них является личностью со своими установками, предубеждениями, уникальным жизненным опытом и т. п. Все же, с помощью проективных методов можно получить ценную информацию в первую очередь о внутренних предпосылках агрессивного поведения человека.

Глава 2. Фрустрация, агрессия и психическая защита

§ 1.Что такое фрустрация?

Фрустрация^[47] (от лат. frustratio – потеря иллюзий, разочарование. Корень слова “фрустрация” – латинский) имеет место тогда, когда на пути целенаправленной деятельности человека возникает барьер и новая ситуация представляется ему непреодолимой и безысходной. Этот барьер называется также фрустратором, то есть таким фактором, который приводит к фрустрации человека.

Фрустрация тесно связана со стрессом – состоянием психофизиологического напряжения организма. Психологический стресс имеет место тогда, когда на человека влияют такие факторы – их называют стрессорами – которые приводят его в состояние психической напряженности. Есть очень много факторов среды, которые для человека одновременно являются как фрустраторами, так и стрессорами. Такие факторы мы впредь будем называть стресс-фрустраторами. Ниже, в отдельном параграфе, мы представим свою (как мы надеемся, в значительной степени новую) концепцию стресс-фрустраторов. Здесь же сделаем еще несколько замечаний по поводу таких комплексных факторов. Любая неудача в достижении поставленной цели по-существу является стресс-фрустратором. Оскорбление может глубоко фрустрировать человека, одновременно вызывая в его организме и психике сверхнапряженное психофизиологическое состояние.

Другой часто встречающийся стресс – фрустратор – это нехватка времени, цейтнот, который многократно возникает в жизни индивидов и социальных групп даже в течение одного дня. Так например, говорят, что шахматист находится в цейтноте: у него очень мало времени, предстоит делать еще 10 ходов, а это практически невозможно без грубых ошибок. Такое положение может показаться шахматисту безысходным. Другой спортивный случай – цейтнот футбольной команды, которая терпит поражение, проигрывает противнику, спешит наверстать упущенное и отыграться, но для этого у нее времени очень мало: за оставшиеся 5 минут ей надо забить три мяча, не пропустив в свои ворота ни одного. Если противник силен, это практически невозможно. И команда оказывается в сложном стрессовом и фрустрированном состоянии, ее игра может стать стереотипной и даже неорганизованной.

Внимательный наблюдатель без труда заметит, что в ситуациях интенсивной фрустрации и стресса, тем более когда эти два состояния комбинируются, поведение людей меняется, причем иногда – весьма резко. Появляются спешка, тревожность, нервозность, увеличивается количество ошибок, как говорят в спорте – «технического брака». Снижается даже уровень игры настоящих мастеров и классных команд.

Агрессия является только одной из разновидностей возможных ответов человека на воздействие фрустраторов и стрессоров. Но прежде чем перейти к подробному рассмотрению этого вопроса, нам следует ознакомиться с классической теорией фрустрации-агрессии. Иногда ее называют лишь гипотезой, что, по нашему мнению, точнее отражает статус этой концепции в современной психологии.

§ 2. Гипотеза фрустрации-агрессии

Гипотеза или «теория» фрустрации-агрессии была предложена в 1939 году группой психологов в книге под названием «Фрустрация и агрессия»^[48]. В ней они предложили «теорию», суть которой сводится к следующим утверждениям: 1) фрустрация всегда приводит к агрессии, 2) если человек или животное совершают агрессивные действия, то это значит, что они фрустрированы. Иначе говоря, агрессия всегда является следствием фрустрации.

Это был крупный шаг на пути создания теории очень широкого класса явлений, хотя родоначальником теории фрустрации следует считать Зигмунда Фрейда. Однако теория фрустрации-агрессии страдает односторонностью, поскольку, как показали последующие исследования, существуют неагрессивные реакции на фрустрацию, причем в немалом количестве^[49]. Оказалось также, что не всякое агрессивное поведение человека свидетельствует о его фрустрированности: люди совершают агрессивные действия подражая другим, подчиняясь приказам вышестоящего, авторитетных людей.

Кроме того, фрустрация рождает у человека тенденцию к совершению агрессивных действий, которая, однако, не всегда реализуется в виде конкретных поступков, поскольку эта внутренняя мотивация нередко бывает слабой. Но когда фрустрации повторяются, агрессия проявляет свойство накапливаться и усиливаться. Очень важно, в какой степени индивид считает ситуацию фрустрирующей, неприятной и вредной, возможно – враждебной. Субъективное истолкование ситуации, ее значимость нередко даже важнее, чем реальное содержание. то есть объективная сила и форма фрустратора или стрессора.

В современной психологической литературе о фрустрации четко формулируются следующие основные утверждения о зависимости агрессии от фрустратора: а) агрессия является только одним из основных ответов на фрустрацию; б) сила агрессивного ответа зависит от ряда факторов: от силы мотива, который блокируется фрустратором; от силы фрустратора, блокирующего целенаправленную деятельность человека; от числа мотивов, которые блокируются.

Как показали эксперименты Курта Левина и его сотрудников, когда дети подвергаются фрустрации, у них не только усиливается агрессивность, но наблюдаются и другие изменения психической деятельности. Это означает, что агрессия всегда возникает и выражается в тесном сочетании с другими психическими изменениями личности – защитными и компенсаторными. Опыты Р. Баркера, Т. Дембо и К. Левина показали^[50], что наша идея о существовании защитных комплексов соответствует действительности^[51]. Во время экспериментов этих авторов агрессия выступала в сочетании с интересными формами регрессии, то есть с процессом возврата личности на предыдущие, более примитивные уровни психического развития, поведения, мышления и переживаний. Во время экспериментов у фрустрированных детей наблюдались примитивизация игровой деятельности, общее снижение уровня психической активности, которое было названо этими авторами временным нарушением личностных функций или «отсутствием дифференциаций».

Когда человек реагирует на фрустрацию агрессивными действиями, то это означает, что он наступает на блокирующий его активность объект или же на другие, замещающие объекты. Так как целью агрессии является уничтожение объекта (фрустратора) или лишение его дееспособности, она могла бы иметь значительное адаптивное значение, если бы жизнь современного человека не зависела от социальных групп, в которых агрессивность по возможности подавляется и скрывается. В особых ситуациях агрессия может быть реалистической и приемлемой формой приспособления, когда, например, человек оказывает сопротивление проникшего в его дом вооруженному бандиту. Но обычно агрессия не является удовлетворительной техникой адаптации. Чаще всего она вызывает ответные агрессивные действия, социальное отчуждение и даже наказание. Это, в свою очередь, приводит к новым фрустрациям человека.

Наконец, здесь уместно напомнить и о полученных Арнольдом Бассом данных о том, что прямая агрессия в виде физического удара вызывается у человека тогда, когда нападающий выражает признаки того, что готовится ударить, замахивается, демонстрирует оружие и т. п. Иначе говоря, прямая физическая агрессия чаще всего является ответом на прямую физическую агрессию другого и на угрозу применения такой агрессии.

§ 3. Новые проблемы исследования агрессии в трудах Н. Миллера и соавторов

Уже в упомянутой статье 1941 года Н. Миллер и его соавторы, пытаясь уточнить понятия теории фрустрации-агрессии, указали на ряд путей, по которым должна была идти дальнейшая работа по исследованию агрессии. Они наметили четыре главных линий, по которым должна продолжаться, по их мнению, развитие теории агрессии:

1) Исследование и разъяснение клинических и социальных фактов. Авторы отмечают, что у человека порой возникают острые личные конфликты при попытках овладения (совладения) своей агрессией. Исследование проблемы агрессии, по их мнению, может играть важную роль при формировании больших социальных организаций, при изучении межгрупповых конфликтов и т. п.

2) Авторы теории фрустрации-агрессии указали на необходимость обнаружить те законы, согласно которым импульсы к агрессии выражаются в различных ситуациях. Они отметили, что некоторые проблемы этой области становятся видимыми, когда учитываются такие явления, как замена объекта агрессии (перемещение агрессии), изменение формы агрессии и ее катарсис.

3) Необходимо попытаться узнать как можно больше о тех последствиях, к которым (кроме агрессии) приводит фрустрация. Необходимо исследовать рациональное мышление и процессы решения задач (как они в то время были представлены в трудах Джона Дьюи), процессы замены ответа и агрессией и т. п.

4) Авторы считали очень важным выявление тех условий, при которых агрессивная тенденция фрустрированного человека занимает ведущее или второе, или одно из второстепенных мест среди всех возникающих тенденций.

5) Наконец, Дж. Доллард, Н. Миллер и их соавторы считали важной проблему сведения гипотезы фрустрации-агрессии к более фундаментальным принципам и, отсюда, к более точной формулировке гипотезы в терминах этих базальных процессов^[52].

Надо сказать, и это обстоятельство отметил еще Р. Лоусон, что первые две линии в определенной мере были уже развиты в упомянутой книге этих авторов «Фрустрация и агрессия». В целом дальнейшее исследование агрессии во многом пошло по указанным путям. Однако нам кажется, что до сих пор слабо исследованы взаимосвязи агрессии и других психозащитных механизмов – неагрессивных ответов на воздействие фрустраторов. Именно поэтому данная проблематика занимает одно из ведущих мест в настоящей книге.

§ 4. Основные фрустраторы и условия фрустрации

Фрустраторов в жизни людей – великое множество. Подробное их описание дано в специальной литературе по стрессу и фрустрации. Здесь же мы кратко опишем некоторые из самых часто встречающихся фрустраторов, вызывающих агрессивное поведение. При этом мы продолжим обсуждение сильных и слабых сторон теории фрустрации-агрессии, основные тезисы которой только что были изложены.

Положение теории фрустрации-агрессии, согласно которой фрустрация всегда вызывает агрессивную реакцию, как уже было показано, только частично соответствует действительности, поскольку фрустрированные люди не всегда прибегают к той или иной разновидности агрессии. Наблюдается широкий спектр реакций – начиная от ухода, смирения и беспомощности до активных попыток преодоления препятствий.

Например, влюбленный мужчина, получивший отказ и тем самым сильно фрустрированный, может предаваться грусти, лежать в постели и спать значительно дольше обычного, переживать глубокую депрессию, но не предпринимать активных агрессивных действий против своих фрустраторов. Дело в том, что агрессия редко возникает в социальном и культурном вакууме, для ее выражения необходимы специфические условия, нередко – весьма сложные.

Для правильного понимания этих явлений следует иметь в виду, что отсутствие явных агрессивных действий еще не означает отсутствия агрессивных тенденций и даже осознанных желаний, вербальной агрессии во внутренней речи личности. Следует ли считать, что в таких случаях нет агрессивного поведения и даже агрессивности? Конечно, нет! Такое утверждение возможно только в устах ортодоксальных бихевиористов. Подобная тенденция в понимании агрессивных ответов на фрустрацию наблюдается в работах американских исследователей агрессии А. Бандуры, Р. Бэрона и других.

Исходя из того, что в явном поведении фрустрированных людей агрессивные действия часто отсутствуют, один из создателей теории фрустрации-агрессии Нил Миллер уже в 1941 году пришел к выводу, что фрустрация ведет не только к агрессии, но и к различным другим формам активности.

Второе утверждение теории фрустрации-агрессии, согласно которому агрессивное поведение будто всегда является следствием фрустрации, тоже не всегда соответствует действительности. Агрессивные действия возможны даже при полном отсутствии фрустраторов. Артиллерист или летчик бросают бомбы на города противника, совершенно не зная тех людей, которые там живут. Его действия агрессивны, но он не фрустрирован: он просто выполняет свой долг, исполняет приказ своего начальства, желает получить награду. Он может мотивировать свои действия патриотизмом и т. п.

Поэтому современные исследователи пришли к выводу, что фрустрация является только одним из факторов, с большой вероятностью вызывающих агрессивное поведение людей. Но, поскольку речь идет о вероятности, то вполне возможны случаи (и они действительно есть), когда даже фрустрация не вызывает агрессивных действий человека. Кроме того, всегда надо иметь в виду то, что уже сказано выше: фрустрация, кроме агрессии, приводит и к другим защитным и адаптивным, или дезадаптивным, действиям человека.

Проведены исследования, которые показали, что фрустрации нередко не усиливают агрессивность человека. В целом ряде других исследований получены данные, которые свидетельствуют о том, что фрустрации даже уменьшают уровень агрессивности поведения испытуемых^[53]. Но и в таких случаях надо иметь в виду, что одно дело агрессивность, которая может усиливаться под влиянием новых фрустраторов, другое дело – агрессивное поведение, которое действительно может сокращаться и подавляться, например, в том случае, если человек боится наказания.

Но есть и другая возможность. Можно предложить гипотезу, согласно которой редукция агрессии под воздействием новых фрустраторов обусловлено тем, что в психике человека агрессия заменяется другими адаптивными механизмами или же превращается в другие психологические процессы, в частности, в результате частичной или полной сублимации. Если это так, то новые фрустрации могут интенсифицировать творческую активность человека, что и нередко имеет место в реальной жизни. В трудных социальных условиях, подвергаясь гонениям, некоторые ученые и художники, писатели и композиторы работают более продуктивно, чем при полном благополучии.

В других же исследованиях получены результаты противоположного характера: фрустрации облегчают выполнение агрессивных действий и увеличивают их интенсивность и длительность^[54].

Рассматривая эти противоречивые результаты, Р. Бэрон и Д. Бирн объясняют их двумя причинами: а) фрустрация приводит к усилению агрессии только в том случае, если она достаточно интенсивна; если же фрустрация слаба или имеет среднюю силу, то почти никакого изменения агрессии не наблюдается. Эти авторы при этом ссылаются и на другие исследования^[55]; б) некоторые исследования показали, что фрустрация приводит к усилению агрессии лишь в том случае, если воспринимается как произвольная и бессмысленная. Когда же она считается фрустрированным человеком оправданной и обоснованной, у него почти никакой агрессии не возникает^[56]. Это свидетельствует о большой роли тех познавательных процессов по восприятию и оценке фрустраторов, о которых у нас предстоит отдельный разговор. Эти познавательные процессы, наряду с мотивами и эмоциями, обусловливают характер агрессивных действий человека.

Таким образом, вопрос о связи фрустрации с агрессией оказывается несравненно более сложным, чем предполагали Дж. Доллард и его коллеги.

Сильное влияние на параметры агрессивного поведения оказывает словесная (вербальная) атака. Повседневные наблюдения свидетельствуют о том, что люди чаще всего приходят в агрессивное состояние тогда, когда кто-либо непосредственно их провоцирует словами и делами. Такая агрессия все больше и больше усиливается, как говорят, «эскалирует».

Нет сомнения, что вербальная атака является разновидностью сильного стресс-фрустратора. Она обычно направлена на представление человека о себе, то есть на его я-концепцию (самоконцепцию). Иметь положительный образ собственной личности, высокую самооценку – желание большинства людей, если не всех. Словесно атакуя человека, его враги и недоброжелатели стремятся оскорбить и дискредитировать его, бьют по его я-концепции, фрустрируют его. Очевидно, что в комплексном ответе на воздействие такого неприятного фрустратора ведущее место должна занимать агрессия.

Из повседневных наблюдений, отмечают Р. Бэрон, Д. Ричардсон и другие, мы знаем, что издевательство, сарказм и словесно выраженные другие формы отрицательного отношения к человеку оскорбляют его сильнее, чем неприятные физические раздражители^[57]. Это более распространенные формы фрустрирующей агрессии, чем наказание кулаком и оружием. И они обычно вызывают сильные агрессивные ответы. Причем вербальное нападение часто вызывает у фрустрированного человека физическую агрессию. По этой причине словесные баталии нередко переходят в физические, кулачные. Словесная фрустрация – часто более эффективное средство для вызова агрессивных действий, чем многие другие фрустраторы. Словесное нападение на человека – это агрессия против него, на что он отвечает агрессией – словесной или даже физической. Это возмездие за агрессию противника.

То, что вербально нанесенное фрустрирующее воздействие может быть очень сильным и превзойти другие формы фрустрации, было доказано в ходе специальных экспериментов. Во время одного из них испытуемых разделили на три группы. Членов первой группы без всякой причины оскорбляли (сообщник психолога допускал о них неприятные, нелестные комментарии). Члены второй подгруппы подверглись личной фрустрации (сообщник психолога не давал им завершить решение порученной задачи). Члены же третьей подгруппы подверглись проблемной фрустрации: испытуемые не сумели решить задачу, так как ее невозможно было решить. Наконец, как всегда, существовала также контрольная группа, члены которой не подверглись ни одному из названных видов неприятных воздействий.

После этих процедур членам всех четырех подгрупп предоставили возможность совершить агрессивные действия против сообщника психолога с помощью электрических ударов в ходе эксперимента по методике Басса-Берковица «учитель – ученик». Результаты данного, второго этапа исследования показали, что те, кто был подвергнут вербальной атаке, проявляли самый высокий уровень физической агрессии против своей жертвы. Дальше идут по эффективности личная фрустрация и проблемная фрустрация. Как и следовало ожидать, члены контрольной группы были наименее агрессивными^[58].

Сходные результаты получены и в других исследованиях^[59]. Конечно, трудно сопоставить силу этих различных фрустраторов (оскорбления словом, личной фрустрации и проблемной фрустрации). Поэтому не следует думать, что любое оскорбление словом, как фрустратор, сильнее любой личной или проблемной фрустрации.

Рассмотрим некоторые из внешних и внутренних условий, способствующих актуализации агрессивного поведения людей.

1) «Заражение агрессией». Восприятие агрессивных действий других, в современной социально-психологической литературы обычно называемых «социальными моделями», иногда вызывает агрессивные действия тех, кто их воспринимает. Такое влияние оказывает, например, просмотр кино – и телепередач. Под воздействием социальных моделей люди обучаются новым способам агрессии. Их внутренние механизмы, обычно сдерживающие агрессию, ослабляются. Уменьшается чувствительность людей к признакам боли, страдания и тех неудобств, которым подвергаются эти социальные модели, например киногерои.

Наблюдаемые в реальной жизни агрессивные действия очень заразительны и могут возбуждать коллективные враждебные чувства и групповые акты насилия. Как верно заметили социальные психологи (Р. Бэрон, Д. Бирн и другие), даже в самых напряженных ситуациях сколько-нибудь заметных агрессивных действий люди не совершают, пока один из «горячих голов» не совершает первый агрессивный акт. До этого, однако, наблюдаются признаки агрессивности, враждебной настроенности: злое ворчание, трепка и т. п. Как только нанесен первый удар, начинается драка. Инициаторы агрессивных действий могут рассматриваться в качестве агрессивных моделей для остальных. Совершая первые агрессивные действия, ониуменьшают силу внутренних сдерживающих факторов.

Но здесь есть одно важное обстоятельство: инициаторы агрессии быстрее приводят в активное агрессивное состояние тех из присутствующих, кто имеет длительную историю фрустраций социальной несправедливостью и другими фрустраторами. Быстрее примыкает к агрессивным действиям инициаторов (в роли которых часто выступают лидеры групп) те, кто имеет накопленную враждебность, а тем более те, у кого агрессивность – устойчивая черта характера. В лабораторных экспериментах тоже доказано, что агрессивные модели оказывают сильное возбуждающее воздействие на присутствующих^[60].

2) Роль агрессивных стимулов. Леонард Берковиц показал, что важным детерминирующим фактором, вызывающим агрессивные действия, являются агрессивные знаки или стимулы (aggressive cues), присутствующие в данной ситуации. Эти стимулы развязывают агрессивные действия тех, кто уже приведен в состояние готовности для совершения агрессивных действий. Л. Берковиц доказал, что любой стимул (вещи, люди и т. п.), многократно сочетаемый с агрессивными действиями, постепенно может приобретать способность вызвать агрессивные действия^[61]. Речь, по-существу, идет об установлении условных связей между стимулами и реакциями.

Исследования Л. Берковица и других психологов показали, что если фамилия испытуемого имела сходство с фамилией грубого боксера в продемонстрированном в лаборатории фильме, то он проявлял более интенсивную агрессию по отношению к вызвавшим его гнев испытуемым.

Сильной способностью вызвать агрессивность обладает оружие, потому что оно является орудием агрессии. Причем простое наличие оружия – револьвера, ножа и т. п. – достаточно для усиления агрессии: это оружие может никем не использоваться, но подобный эффект обычно вызывает. Правда, когда испытуемым объясняют смысл проводимого эксперимента, названный эффект исчезает. Отсюда мы можем заключить, что влияние оружия на агрессивную мотивацию является преимущественно подсознательным.

Исследования показали, что даже при невысоком уровне фрустрации у человека создается внутренняя готовность к совершению агрессивных действий. В таких случаях появление интенсивных провоцирующих факторов достаточно для того, чтобы человек от переживания состояния фрустрированности (общее возбуждение, недовольство, гнев) перешел к агрессивным действиям. Так, недавно один молодой торговец избил до смерти мальчика, который украл из его лавки какой-то предмет. Во время судебного разбирательства он старался оправдываться тем, что до этого у него дома была ссора и он пришел в магазин злым, и вот тут – этот маленький вор… Психологически все верно, но агрессивная реакция фрустрированного торговца была чрезмерной, что и вело к совершению страшного преступления. Такие случаи воочию показывают нам, с помощью каких механизмов агрессивность распространяется в обществе. Но важно отметить вот что: если даже индивид сам не фрустрирован, но воспринимал агрессивные сцены, у него создается готовность к агрессии, и провоцирующие факторы (люди, оружие и др.) могут стать ее релизерами, то есть пусковыми механизмами. О последних у нас предстоит отдельное обсуждение в одной из последующих глав.

В свете подобных фактов нас не должно удивлять то, что значительная часть убийств совершается с помощью личного оружия. Наличие дома, под рукой, оружия стимулирует человека совершить агрессивные действия. Жертвами же очень часто становятся члены семьи. В тех странах, где запрещены ношение и продажа оружия, совершается значительно меньше убийств, чем в тех, в которых таких ограничений нет. Так, в США каждый год совершается около 10000 убийств с помощью огнестрельного оружия, а в Англии – всего 10.

3) Возбуждение организма и агрессия. Исследования показали, что высокий уровень физиологической активности, чем бы она ни была вызвана, облегчает совершение насильственных действий. Громкий и неприятный шум, соперничество и даже активные физические упражнения в определенных условиях усиливают агрессивность людей.

Однако, чтобы высокий уровень психофизиологической активности организма привела к агрессивным действиям, взаимодействующие индивиды должны обладать агрессивностью в качестве доминирующей тенденции поведения. Если же этого нет, то сильное возбуждение приводит к другим действиям. Иногда агрессивные действия даже подавляются. Если, например, человека сначала оскорбляют, а затем подвергают воздействию сильных неприятных звуков, то последние заметно усиливают его агрессивность по отношению к тому, кто его оскорбил. Другой же испытуемый, с которым тот же человек обращался вежливо, под воздействием одинакового шума показал лишь незначительное усиление агрессивности.

Важна также точность восприятия человеком источника своего возбуждения. При неверной интерпретации человек может совершить агрессивные действия. Если человек точно осознает, что пришел в возбужденное состояние под воздействием шума, физических упражнений, соперничества или других факторов, то его агрессивность не усиливается. Но если источник своего возбуждения человеку не известен, он может приписать его другим причинам и переживать агрессивность. Здесь начинает играть роль механизм атрибуции.

4) Нередко на внешние неприятные раздражители и фрустраторы люди отвечают неадекватно сильной, то есть сверхсильной агрессивной реакцией. Когда подобные действия направляются на социальные объекты, они очень часто оказываются несправедливыми.

Почему люди отвечают сверхсильной реакцией, когда внешнему наблюдателю ясно, что в этом не было необходимости? Например, ребенок ведет себя плохо и мать начинает бить его, хотя можно было терпеть. Еще Дж. Доллард и его коллеги показали, что интенсивность агрессивного ответа человека на неприятные стимулы и фрустраторы зависит от следующих факторов: а) от интенсивности предвосхищаемого удовольствия, которое индивид надеялся получить в результате достижения поставленной перед собой цели; б) от частоты блокирования его целенаправленной активности; в) от полноты, тотальности блокады на пути к цели, а следовательно, и к удовольствию.

Другие психологи обращают внимание на дополнительные причины появления у людей сверхсильных агрессивных реакций. Например, Л. Берковиц считает, что в подобных случаях агрессоры уже были в раздражительном, злом психическом состоянии, поэтому и новый раздражитель вызвал неадекватно сильную реакцию. Но могут существовать и другие факторы, например такой: мишень агрессии (жертва) может быть человеком, который неприятен агрессору и в прошлом фрустрировал его.

Из-за неадекватно сильных агрессивных действий часто страдают совершенно невинные люди. Поэтому в психологии следует уделить описанному явлению значительно больше внимания, чем это делается до сих пор. Феномен этот интересен и для юридических психологов. При этом важно учесть, что такое иррациональное усиление агрессивности личности, подобная сильная враждебность, нередко сочетается с заменой объекта агрессии и переносом вектора агрессии на новый и, как правило, невинный объект.

5) Непосредственные фрустраторы и факторы риска. Когда мы рассматриваем фрустрацию и защитное поведение человека, можно заметить, что воздействие каждого конкретного фрустратора на личность происходит на общем фоне социально-экономической жизни общества. Человек может переживать фрустрацию в условиях бедного или богатого, более агрессивного или менее агрессивного, более или менее идеологизированного общества. Присутствует также общий этнический менталитет, общественные настроения и другие фоновые факторы.

Поэтому мы выделяем два уровня фрустраторов: 1) непосредственные фрустраторы, например потеря работы, личное оскорбление, потеря друга и т. п. 2) Фоновые фрустраторы или факторы риска^[62], которые повышают вероятность фрустрации людей. Создавая общий эмоциональный фон, они делают людей более чувствительными к фрустраторам, то есть снимают порог толерантности к неприятным факторам. Они необязательно конкретно фрустрируют человека, но создают для этого психологические предпосылки. 3) Чем больше факторов риска в обществе, тем вероятнее, что люди на воздействия конкретных фрустраторов ответят агрессивно.

6) Сексуальное возбуждение и физическая агрессия. Проблема состоит в следующем: когда испытуемый воспринимает сексуальные сигналы, то что происходит с его агрессивностью: она усиливается или же ослабляется?

Проведенные экспериментальные исследования показали, что сексуальное возбуждение усиливает агрессивные действия, направленные на других. В иных же экспериментах получены противоположные результаты: они показали, что сексуальное возбуждение уменьшает агрессивность человека. Сравнение этих результатов, осуществленное Р. Бэроном и Д. Бирном, показало, что агрессивность усиливается, когда людям показывают крайне откровенные сексуальные ситуации (фильмы, в которых молодые пары действительно спариваются; крайне откровенные описания сексуальной жизни из книг). Когда же показывают более скромные сексуальные раздражители (голых девушек из журнала “Плейбой” или привлекательных девушек в купальниках), то агрессивность наблюдателей не усиливается^[63].

Но почему сильные и слабые сексуальные раздражители приводят к таким различным результатам? Одно из возможных объяснений состоит в том, что сексуальные стимулы сначала усиливают возбуждение человека, а затем отвлекают внимание от других возбудителей, которые воздействовали раньше. Приведет ли сексуальный стимул к усилению или ослаблению агрессивности, зависит от того, какой из этих двух эффектов будет преобладать. Так как слабые стимулы приводят к слабому возбуждению, они главным образом будут отвлекать внимание. Они приведут к ослаблению агрессии позднее. Более сильный же стимул, порождая интенсивное возбуждение, приведет к усилению агрессии в тех условиях, в которых такое поведение является сильным и доминирующим ответом присутствующих людей.

Эксперименты показали, что, действительно, слабые сексуальные стимулы ослабляют дальнейшую агрессивность, сильные же сексуальные стимулы усиливают ее. Но связь между сексом и агрессивностью имеет сложный характер.

При более глубоком подходе к этой проблеме не обойтись без обсуждения вопроса о сублимации. Но авторы вышеупомянутых исследований, а также Р. Бэрон и Д. Бирн, находятся под сильным влиянием бихевиоризма, поэтому и не касаются этой важной проблемы.

7) Влияние наркотиков. Спиртные напитки усиливают агрессивность, а марихуана, наоборот, подавляет ее. Последнее объясняется тем, что марихуана вызывает очень приятное психическое состояние. Человек чувствует себя ослабленным и уже не думает об агрессивных действиях.

Это доказано экспериментально Стюартом Тейлором. Он показал, что небольшие дозы спиртных напитков ослабляют агрессивность, а большие, наоборот, усиливают, поскольку снимают внутренние сдерживающие силы. Но и в этом случае человек совершает агрессивные действия только тогда, когда его провоцируют.

Агрессивность людей усиливается также под влиянием высокой температуры, скопления большого количества людей на ограниченной площади, но не всегда, а при наличии определенных специфических условий.

§ 5. Факторы, определяющие силу агрессии

Сила или интенсивность агрессии определяется силой ее мотивации и уровнем разрушительности, вредоносности. Чем сильнее враждебность и гнев, определяющие и порождающие агрессивные действия человека, тем вредоноснее соответствующие агрессивные действия. Мотивация и гнев влияют и на другие стороны и параметры агрессии, например, на ее длительность. Но здесь нас интересуют факторы, определяющие интенсивность агрессии человека.

Обобщив соответствующие исследования, Ирвинг Дженис, известный специалист в области психологии личности, указывает на следующие три фактора: а) произвольность наложенных на личность деприваций (лишения); б) ожидаемый уровень деприваций и отклонение уровня реальной депривации в ту или иную сторону от него; в) предвосхищаемые социальные наказания или вознаграждения за агрессивные действия^[64].

Вкратце рассмотрим суть этих факторов, добавляя ряд соображений.

В тех ситуациях, в которых нас лишают определенных желательных ценностей, наши реакции до некоторой степени определяются тем, в какой мере мы считаем эти лишения обоснованными, каковы те основания, по которым нас лишают ценностей, к которым мы стремимся. Когда мы убеждаемся, что фрустрированы необоснованно, без пользы для деятельности и мотивов более высокого уровня, то наша агрессивная реакция, как правило, бывает более интенсивной. Это означает, что и при наказании мы ждем справедливости. Если же ее нет, мы возмущаемся значительно сильнее, чем тогда, когда подвергаемся такому же наказанию, но за дело, то есть справедливо. Чувство относительной депривации и нарушения принципа справедливости возникают тогда, когда обычный и считавшийся справедливым механизм распределения благ кем-то нарушается с целью лишить человека своей законной доли. Это такой способ употребления власти, при котором нарушаются такие принятые и обычные правила распределения благ, как ранговое структурирование и территориальность. Они создают в людях определенные ожидания, при провале которых люди переживают фрустрацию.

В тех случаях, когда фрустрация заранее предвидится и считается неизбежной, недовольство и враждебность человека бывают намного более умеренными. Во время исследования социальных причин преступлений в местах заключения в 1985–1986 гг. мы встречали как первый, так и второй тип фрустрации. В частности, там были люди, которые относительно спокойно ждали конца своего срока заключения и говорили, что они справедливо сидят, поскольку совершали преступления и знали, на что идут. Ожидаемое наказание совпало с реальным и они переживали умеренную фрустрацию.

Правильность приведенных выше тезисов можно доказать и многими бытовыми примерами. Например, если муж возвращается домой позже обычного и его объяснения представляются жене убедительными, тогда ее недовольство быстро исчезает, не принимая формы выраженной агрессивности. Возмущение, возникшее вследствие фрустрации, не становится мотивом интенсивных агрессивных действий. В противном же случае, когда жена подозревает обман, она, переживая более интенсивную фрустрацию и возмущение, может совершить более энергичные агрессивные действия.

Распространенной и психологически интересной формой депривации и фрустрации является невыполнение данных заранее обещаний и последующие самооправдания, сочинение искусственных доводов, мотивировок. Когда оправдывающие доводы, которые в психологии получили название рационализаций, оказываются неубедительными, у жертвы обмана возникает сильная агрессивность. Поэтому обман можно считать сильнейшим фрустратором, направленным против самосознания и положительной самооценки личности, против ее самоуважения.

Произвольная, неоправданная фрустрация вызывает более сильную агрессивность тогда, когда фрустраторами являются конкретные, живые люди. Фрустрация человека слабее выражена тогда, когда его фрустрируют безликие организации. В условиях бюрократизации современных обществ данная закономерность чревата многими негативными последствиями.

Ожидаемые фрустрации, как правило, вызывают более слабую агрессию, чем неожиданные. Степень ожидания, случайности или неожиданности фрустрации являются одними из промежуточных звеньев между фрустрацией и агрессией.

Исследования показали, что если индивид А ждет от Б положительного отношения и оценки, но в отличие от ожидаемого, получает отрицательную оценку, такое расхождение его расстраивает сильнее, чем в том случае, когда ожидание отрицательной оценки совпадает с реальной оценкой. Например, когда нам сообщают, что один из наших врагов говорил о нас неприятности, то эта информация нас может почти не волновать: так и должно было быть, другого отношения мы и не ждали от него. Непредвиденные фрустрации вызывают более интенсивную агрессию, чем предвидимые и ожидаемые. Это подтверждено экспериментами^[65].

Не в этом ли причина того, что даже самая слабая критика нашего друга причиняет нам более интенсивное волнение, чем острая критика неприятеля? И не потому ли так легко портятся отношения с друзьями, а отношения с врагами остаются относительно устойчивыми? И недаром говорят, что если хочешь потерять друга, испытай его!

Когда человек-фрустратор является носителем соответствующей социальной роли (то есть если он воспитатель, полицейский, судья или непосредственный руководитель), тогда его фрустрирующие действия обычно считаются естественными и ожидаемыми, а наша агрессия редко принимает интенсивные формы. Когда же роль надзирателя или воспитателя берет на себя случайный человек, не занимающий в обществе соответствующего статуса, то у нас возникает более интенсивная агрессивность и мы готовы совершить более суровые агрессивные действия.

Здесь, конечно же, возникает проблема легитимности (законности) действий того человека, который применяет к нам социальную власть в той или иной форме. Эта проблема требует особого рассмотрения в области психологии власти и лидерства.

Во всех подобных случаях большую роль играет неожиданность появления фрустратора, несовместимость его появления с нашими ожиданиями. Людям приятно, когда их вероятностные предвосхищения будущих событий оправдываются. Когда же происходит обратное, они переживают разочарование, гнев и агрессивность, за которыми могут последовать насильственные действия.

Поэтому сила агрессии, и вообще интенсивность используемых защитных механизмов, не находится в прямой пропорциональности с силой фрустратора. Играют роль ожидания, чувство справедливости, знание социальных ролей и другие внутрипсихические и социально-психологические факторы. Вообще проблема нарушения ожиданий как источника фрустраций людей, заслуживает самого серьезного внимания. Она связана с теорией ролей и социальных групп, с социометрией и с другими направлениями современной социальной психологии. Поскольку уровень ожиданий зависит от участия человека в деятельности групп, то теория референтных групп должна играть значительную роль в определении степени относительной депривации: последняя, следовательно, неодинакова у людей, поскольку они являются членами различных референтных групп. Под влиянием одной и той же привации или депривации, то есть фрустратора, один индивид переживает интенсивную фрустрацию, другой – слабую, а третий может остаться даже безразличным. Эти различия связаны не только с их индивидуальностью (то есть с различиями черт характера, темперамента, установок, привычек и т. п.), но и с различием их эталонных и референтных групп, а следовательно – со специфичностью их ожиданий, предъявляемых как к своей роли, так и к ролям тех людей, с которыми они взаимодействуют.

Утверждение о большей агрессогенности неожиданных фрустраций можно проиллюстрировать с помощью многих исторических фактов. Например, вероломное нападение соседа вызывает более интенсивное возмущение, чем ожидаемое.

Ожидаемые реакции социальной среды оказывают существенное влияние на силу и проявления агрессивности человека. Ожидание последствий агрессивных действий, то есть их инструментальная ценность, влияет на поведение фрустрированной личности. В процессе своей социализации индивид получает много информации об этом от агентов этого процесса – от родителей, учителей, старших товарищей и других авторитетных для себя лиц. Положительная обратная связь о возможных последствиях агрессивных действий оказывает заметное влияние на поведение фрустрированной личности. Примеров тому в повседневной жизни очень много. Если человек убежден, что его агрессивные действия помогут в достижении поставленной цели, обычно эти действия совершаются и усиливаются. Бесполезная же агрессивность бывает кратковременной и быстро теряет свою интенсивность.

Отрицательная обратная связь также оказывает влияние на агрессивные действия человека. Например, когда индивид видит, что вследствие своих агрессивных действий страдает другой человек, то его агрессивность может в значительной степени лишиться своей интенсивности. Как показали многочисленные исследования, легче быть жестоким на расстоянии, чем в процессе непосредственного общения с человеком – жертвой собственной агрессии. Поведение садистов составляет исключение. О них у нас – особый разговор.

Страх перед возмездием, ожидание наказания – особая форма отрицательной обратной связи. Поэтому когда фрустратором является человек, занимающий высокий социальный статус, у жертвы возникают более слабые агрессивные действия, чем в том случае, когда фрустратор занимает низкий статус. Правда, здесь надо иметь в виду различие между агрессией (как формой поведения) и агрессивностью (как особым внутренним состоянием личности): бихевиористически ориентированные исследователи агрессии человека не проводят или недостаточно четко проводят это различие и поэтому ошибочно полагают, что против социального агрессора с высоким статусом возникает слабая агрессивность. Психическое состояние агрессивности, включающее гнев, ненависть и враждебность, может быть очень интенсивным, но не привести к активным агрессивным действиям против фрустратора из-за страха перед наказанием. В таких случаях часть агрессивности получает разрядку через замещение (вымещение). Вообще когда прямые формы агрессии под влиянием страха перед возмездием сокращаются и подавляются, усиливаются ее непрямые формы: вымещение на невинных объектах, ругательства, сопровождающиеся агрессивными фантастическими сценами и т. п.

§ 6. Уровень притязаний, реальный результат, фрустрация и сила агрессии

Как известно, когда человек ставит перед собой определенную цель, он предвосхищает то удовольствие, которое может получить при ее достижении. Чем ценнее для него цель, тем выше уровень притязаний человека. Поэтому можно сказать, что чем выше уровень притязаний человека, тем более интенсивное удовольствие он воображает получить, представляя себе достижение труднодоступной цели. Теперь цель можно считать идеальной.

В основном три особенности цели оказывают влияние на силу фрустрации как следствия блокады целенаправленной деятельности: а) важность цели, ее ценность; б) ее привлекательность; в) предвосхищение близости достижения этой цели.

Между тем известно, что стремясь к таким идеальным целям, люди обычно реально добиваются более скромных результатов. Возникает разрыв между идеальной целью и реально достигаемым результатом (приобретенной целью). Можно предложить следующую гипотезу: возможно, что чем больше указанный разрыв между реальной и идеальной целями, тем глубже фрустрация и тем интенсивнее возникающие гнев, враждебность и агрессия.

За примерами далеко ходить не надо: 1) Я хотел иметь 1000 долларов, но сумел заработать только 100 (200 и т. п.). Чем больше разрыв, тем интенсивнее моя фрустрация. 2) У меня идеальный я-образ, но я достиг такого развития своей личности (имея соответствующий реальный я-образ), которое сильно отличается от моего я-идеала. Чем больше разрыв, тем сильнее и мучительнее фрустрация.

Здесь и во всех подобных случаях присутствует один психологический фактор, который играет существенную роль при детерминации глубины и интенсивности фрустрированности и силы агрессии. Речь идет о том, предвосхищал ли человек тот результат и то удовольствие, которые мог бы получить. Если предвосхищал, тогда лишение вызовет более интенсивную фрустрацию, чем тогда, когда не предвосхищал и не осознавал.

Например, мужчина Р1 общается с женщиной Р2, которая ему очень нравится. Он хотел бы жениться на ней, но не знает, как относится Р2 к нему. Они разъезжаются, Р1 фрустрирован, но умеренно, поскольку полагает, что не вызвал симпатии у этой женщины. Но представим себе, что позже он узнает, что она была влюблена в него, но не смогла признаваться в этом. Здесь уже наш Р2 переживет сильнейшую фрустрацию, глубокое чувство того, что лишен чего-то очень ценного. Он может пережить сильнейшую агрессивность, направленную на собственную личность за то, что не догадался о ее влюбленности. Нет сомнения, что предвосхищение удовольствия и последующий отказ от него фрустрируют сильнее, чем отсутствие предвосхищения.

Другой пример: сын просит у отца денег и знает, что они у него есть. Когда получает отказ, переживает сильную фрустрацию. Но его фрустрация бывает намного менее интенсивной, если он знает, что у отца денег мало или совсем их нет. Почему? В первую очередь по той причине, что в первом случае он ясно предвидел возможное удовольствие, а во втором такого предвосхищения не было. Правда, нереалистические фантазии замещающего характера могли быть и в этом случае.

Подобных примеров более широкого масштаба тоже немало. Например, правительство страны обещает поднимать зарплату определенным категориям служащих, но не делает этого или выполняет свое обещание лишь частично. Оно фрустрирует своих граждан, которые переживают разочарование (одно из самых характерных черт фрустрированности), недовольство и гнев. Поэтому, как в межличностных отношениях, так и на уровне управления страной лучше обещать лишь то, что возможно осуществить. Еще лучше меньше обещать, но больше делать: психологически это оптимальная тактика во всех подобных случаях.

Когда у людей вызывают к жизни высокие уровни притязаний и не удовлетворяют, тем самим порождают более интенсивное их неудовольствие, чем тогда, когда этого не делают. Поэтому дети богатых людей могут переживать более интенсивные состояния фрустрации, чем дети бедных, которым их родители не давали обещаний, а лишь советовали опираться на собственные силы. У детей богатых обычно формируется общий высокий уровень притязаний.

§ 7. Неприятные раздражители и агрессия

У человека агрессивность, как психическое состояние, а также агрессивное поведение, вызываются не только фрустраторами в их классическом понимании, но и различными неприятными раздражителями. Этому кругу вопросов посвящены многочисленные исследования, которые обобщены главным образам в трудах Леонарда Берковица^[66].

В целом знакомо и понятно, что болевые раздражители, жара и многие другие неприятные факторы среды вызывают у человека раздражение, злобу и готовность к агрессивным действиям. Такие неприятные раздражители в трудах разных авторов получают различные наименования. Л. Берковиц называет их аверсивными (от английского слова aversive) стимулами, что примерно соответствует слову «неприятный». Агрессию, вызываемую таким путем, называют агрессией, вызванной аверсивными (неприятными, досадными) стимулами в отличие от агрессии фрустрированного человека.

Опыты, проведенные как на животных, так и на людях, показывают, что болевые воздействия вызывали в них злость, то есть агрессивное состояние, и готовность атаковать доступную жертву. Мы уже знаем, что с учетом подобных фактов была предложена даже так называемая «болевая теория агрессии».

Было отмечено, однако, что более вероятно следующее: эта агрессия имеет как наступательный, так и защитный компоненты, а иногда (у некоторых видов животных) присутствует более сильная тенденция к бегству, сочетающаяся с более интенсивной тенденцией к нападению.

Анализ подобных явлений еще раз показывает, что существует врожденная агрессивная реакция на неприятные раздражители и вызываемый ими дистресс^[67]. Нужно добавить, что агрессивная реакция или тенденция к нападению в таких ситуациях сочетается с защитной тенденцией в виде реакции ухода или бегства. Но мы считаем, что и агрессия тоже может быть защитной, если вызвана не внутренними мотивами, а внешним неприятным раздражителем. Ведь нападение на такой раздражитель (как и нападение на фрустратор) является ответом на нападение и мотивировано желанием прекратить неприятные ощущения и, тем самим, защитить себя. Если это удается, агрессивные действия закрепляются в памяти животного или человека и в следующий раз с готовностью воспроизводятся. Таким путем общий уровень агрессивности индивида повышается.

Из этих неприятных раздражителей в первую очередь надо упомянуть жару: чрезмерно высокая температура делает людей более раздражительными и злыми, чем они есть в обычных условиях. Получены даже данные о том, что массовые беспорядки чаще всего вспыхивают в жаркие месяцы года. Это явление особенно подробно исследовано американскими социальными психологами (Р. Бэроном, Л. Берковицем и другими). В целом можно сказать, что различные формы асоциального поведения людей, по всей видимости, получают стимул от сильной жары: насильственные действия чаще совершаются в жаркие дни. Связь, существующая между высокой температурой и агрессивностью, доказана также экспериментальными исследованиями.

Неприятный запах, дым, дурные сцены повышают уровень агрессивности людей и они во время психологических экспериментов, если создается возможность, наказывают других с большим ожесточением, чем обычно.

Такие стресс-фрустраторы, как, например, нехватка времени, отсутствие средств к существованию, безработица, высокие цены на товары и услуги, быстрые социально-экономические изменения и другие факторы вызывают агрессивность людей. Эти факторы мы называем стресс-фрустраторами, поскольку они вызывают у людей не только высокий уровень психофизиологического напряжения, но и чувство невозможности достичь своих целей, то есть фрустрацию.

Агрессия, независимо от того, по каким причинам она у человека возникла, обладает способностью перенестись на другой, невинный объект, то есть такой, который не имеет никакого отношения к неприятностям и фрустрациям агрессора. Хотя цель атаковать подлинный источник неприятных ощущений и переживаний всегда остается, все же разозлившийся человек может атаковать и другие объекты, особенно тогда, когда подлинный фрустратор или другой источник неприятностей недоступен для нападения. У раздраженных неприятными факторами людей возникает подлинная враждебная агрессия и они могут быть очень суровыми к случайным жертвам.

Приведем пример из совсем недавнего прошлого: речь идет об убийстве 30 октября 2001 года в Москве, около выхода из метро, случайного прохожего, молодого армянина, отца двоих малолетних детей. На него напала агрессивная толпа хулиганов, лишив жизни совершенно невинного человека. В последующем в Москве происходили и другие подобные кровавые события.

Реальность переноса аверсивной агрессии доказана также экспериментами вышеупомянутых и других психологов.

§ 8. «Аверсивные» стимулы как стресс-фрустраторы

В теориях стресса, фрустрации и агрессии ряд авторов, как мы только что видели, указывает на то, что многие стимулы, вызывающие агрессивное поведение, не являются фрустраторами. Это лишь неприятные раздражители, под воздействием которых также у животных и у людей вызываются к жизни агрессивные реакции. Такой точки зрения придерживается, например, Л. Берковиц, который критикует теорию фрустрации-агрессии за ограниченность.

Но, во-первых, слово «аверсивный» вряд ли является научным термином. Во-вторых, все те раздражители, которые Л. Берковиц и другие называют аверсивными, по-существу являются стрессорами или, чаще всего, стресс-фрустраторами: они, как мы полагаем, одновременно фрустрируют человека и вызывают у него состояние психофизиологического напряжения, то есть стресс.

В числе так называемых «аверсивных» стимулов авторы упоминают болевые раздражители, жару, оскорбление личности, несбывшееся ожидание и многие другие повседневные неприятности. Почему мы их называем стресс-фрустраторами? Мы это делаем по следующим причинам: 1) они, безусловно, вызывают стресс, что вполне очевидно; 2) они одновременно фрустрируют человека, поскольку не позволяют ему заниматься целенаправленной деятельностью. Если даже эти «аверсивные» стимулы неспецифичны, то есть не нацелены специально на блокаду определенной целенаправленной деятельности человека, они все же полностью или частично препятствуют реализации намеченных человеком целей. Так, если студент готовится к экзамену, но у него сильная зубная боль, то вполне очевидно, что он переживает как стресс, так и фрустрацию: боль мешает ему готовиться к экзамену, то есть блокирует его целенаправленную активность. Таким образом действуют шум и другие раздражители, не говоря уже об оскорблении.

Что дает нам такое переосмысление тех стимулов, которые Л. Берковиц и другие психологи называют «аверсивными»? Мы считаем, что оно расширяет наши представления о стрессорах и фрустраторах. Оно позволяет при исследовании таких воздействий на людей использовать весь разработанный в теориях стресса и фрустрации концептуальный аппарат и известные уже закономерности, и не только давать им объяснения, но и предсказать их последствия.

Поэтому мы думаем, что для случаев «аверсивных» стимулов нам не стоит изобретать новую теорию. Просто возникает необходимость некоторого расширения теорий стресса и фрустрации и осознания того факта, что многие воздействия реальной жизни являются комплексными стресс-фрустраторами. Например, шум, безусловно, вызывает у человека стресс. Но он одновременно является также фрустратором, так как мешает человеку выполнять свою работу. Блокируя целенаправленную деятельность, шум фрустрирует человека. Когда же шум специально поднимается недоброжелательными людьми для того, чтобы мешать человеку, его фрустрирующее значение становится еще более очевидным: в качестве фрустраторов выступают как шум сам по себе, так и его социальный источник. Даже само стрессовое состояние, возникшее под воздействием шума, становится внутренним фрустратором, поскольку препятствует выполнению человеком продуктивной деятельности. То же самое можно сказать и о других стресс-фрустраторах.

Специально следует исследовать такой важный и распространенный стресс-фрустратор, как атакующее поведение другого человека, то есть сознательное и намеренное нанесение личности боли и оскорбления. Это не просто «аверсивные» стимулы, а такие фрустраторы, которые направлены своим острием на я-концепцию личности и вызывают ответное желание отомстить. Поэтому подобные случаи должны исследоваться в психологии мстительной агрессии. Подобный защитно-атакующий ответ выражен в старом принципе мести: «Око за око, зуб за зуб». Между тем социально-психологические исследования этого явления пока что весьма поверхностны и сводятся к констатации общеизвестных истин^[68].

Теснота – это не столько реальная нехватка пространства, сколько субъективное ощущение его нехватки. Такое переживание, конечно же, связано с реальным недостатком пространства. Когда, например, в одной небольшой комнате живут четыре и более человека, налицо реальная нехватка пространства. То же самое мы видим в квартирах многих больших семей, в купе вагонов и т. п. Достаточно пройти по подземным коридорам станций метро Еревана, которые превращены в обширные рынки с тесно, без промежуток устроенными многочисленными лавками, как и в московских ярмарках, и станет очевидно, что здесь ни продавцы, ни покупатели не могут чувствовать себя уютно. Это стрессогенные ситуации и в них люди, действительно, более агрессивны, чем в просторных рынках: здесь много ссор, грубости и хамства. Очевидно, что и субъективное восприятие таких ситуаций не может быть иной: это одновременно психологическая теснота. Но почему? Какие психологические факторы приводят людей в таких объективных ситуациях в состояние стресса и фрустрации?

1) Исследователи отмечают^[69], что в подобных ситуациях человек ощущает потерю контроля над ситуацией. Ощущение неподконтрольности ситуации – сильнейший фрустратор, вызывающий также интенсивный стресс. Ясно, что одной из защитных реакций на фрустрацию такой важной человеческой потребности, как потребность держать под контролем ситуацию, должна быть агрессия.

2) Вторая причина – нарушение границ личного пространства людей. Как известно, каждому человеку неприятно, когда незнакомые люди очень близко подходят к нему. Вокруг тела каждого, особенно вокруг головы, есть воображаемое пространство, которое невозможно нарушить, не вызывая неудовольствия его обладателя^[70]. Нарушение личного пространства вызывает фрустрацию, особенно больно ударяя по я-концепции личности и ее подструктурам. Ведущей из непосредственных реакций на такую фрустрацию является агрессивность и тенденция совершения агрессивных действий.

Роль этих психологических факторов велика, поэтому теснота весьма относительна: одно дело, когда наше личное пространство нарушает любимый человек, свой ребенок и т. п., другое дело, когда нарушитель – посторонний человек. Фрустрация сильнее в том случае, когда в личное пространство человека вторгаются неприятные для него или ненавистные люди. Физическая агрессия является сильным стресс-фрустратором не столько из-за той боли или повреждений, которые она может вызвать у жертвы, сколько из-за ее оскорбительного характера: она грубо нарушает личное психологическое пространство человека. Изнасилование является сильнейшим стресс-фрустратором тоже в основном по этой причине. Физическое насилие всегда вызывает чувство тесноты, нехватки пространства.

В больших городах жители испытывают более сильный страх, чем живя в просторных местах. Они стремятся в позднее время не выходить на улицу. Страх же тесно связан с агрессивностью.

Исследования подтверждают наблюдаемое в повседневной жизни явление: на физическое наказание люди отвечают физической же агрессией. Лабораторные исследования показали, что отвечая на воздействие физических стресс-фрустраторов (например, на электрические удары, наносимые другим человеком), люди руководствуются принципом «око за око», а не христианской заповедью «подставь другую щеку». Иначе говоря, люди стремятся по возможности уравнять степень агрессии^[71], то есть дать адекватный ответ.

То, что люди спонтанно следуют принципу «око за око» (это можно считать одним из выражений принципа справедливости, одним из его вариантов в сочетании с принципом равенства), очень хорошо доказано в эксперименте О’Лира и Денджерина, проведенного в 1973 году (краткое его описание дано в упомянутой выше книге Бэрона и Ричардсон, с. 137). В связи с этим исследованием возникает вопрос: только ли отвечая на воздействие физических стресс-фрустраторов агрессора, люди придерживаются указанного выше комплексного принципа справедливости-равенства, или же данный принцип подспудно действует и при воздействии других фрустраторов?

Результаты подобных исследований применимы для анализа реальных и очень ответственных вопросов практики. Когда за умышленное убийство преступнику назначают не смертную казнь, а 15 лет тюрьмы или пожизненное тюремное заключение, то, как мы полагаем, в нормативном смысле происходит следующее: 1) нарушается традиционный принцип «око за око» (принцип мести); 2) открывается возможность для действия христианского принципа, требующего подставить другую щеку; во всяком случае, ответ не является равносильным и равноценным; 3) в тех случаях, когда жертва ничем не провоцировала агрессора, нарушается принцип справедливости. Каждый родился, чтобы жить, и хочет жить, а кто-то другой лишает его этого естественного права.

Поэтому психология наказания – дело весьма и весьма тонкое. И надо очень серьезно размышлять над тем, надо ли ликвидировать высшую меру наказания – смертную казнь? Во всяком случае нужен избирательный подход к различным случаям лишения жизни одним человеком или группой людей другого человека.

§ 9.Конфликт, фрустрация и агрессия

Агрессивное поведение людей очень часто обусловлено конфликтными отношениями с другими людьми и группами. Индивиды А и Б находятся в конфликтных отношениях, если: 1) стремятся к одной и той же цели, которая может принадлежать только одному из них. Это случай соперничества; 2) когда выполняют совместную деятельность, но стремятся к разным, несовместимым целям и ценностям. Во всех подобных случаях между ними существует конфликт интересов. Здесь мы не рассматриваем вопрос о многочисленных внутренних конфликтах людей, которые тоже являются для них стресс-фрустраторами^[72].

Как ведут себя люди в подобных межличностных конфликтах? Ясно, что они выбирают различные линии поведения, различные стратегии преодоления конфликта и адаптации. Вкратце рассмотрим главные из них: 1) очень часто среди этих стратегий можно видеть агрессивную стратегию адаптации. Она не обязательно выражается в физических агрессивных действиях. Если, например, индивиды А и Б соперничают за благосклонность С, то они могут попытаться дискредитировать друг друга перед С и другими значимыми людьми. С психологической точки зрения всякая попытка дискредитации является агрессией; 2) вторая возможная стратегия адаптации – конформистская. Например, если А является начальником Б, то Б может внешне согласиться с А относительно целей или способов совместной деятельности. Б будет подыгрывать А до поры до времени, пока находится под его властью; 3) А и Б, оказываясь в конфликтных отношениях, могут принять решение прекратить совместную деятельность и больше не иметь дела друг с другом. Фактически перед нами один из вариантов ухода из неприятной ситуации: после ухода или «бегства» А и Б могут уже пренебрегать друг другом,поскольку их интересы больше не пересекаются; 4) наконец, возможна компромиссная стратегия. Если, например, вначале А и Б имели разные цели, они могут найти третий вариант цели – С, который, пусть не полностью, но все же в определенной мере удовлетворяет обе стороны.

Если конфликт острый, все названные варианты могут в какой-то мере носить «налет» агрессивности. Но подлинно агрессивной является лишь одна из этих стратегий. Выбор агрессивной стратегии фактически означает, что человек идет на обострение конфликта (пусть временное), надеясь, что в результате соперник станет недееспособным и победа останется за ним. Например, когда между государствами возникает конфликт интересов, который выражается в дипломатической борьбе и в агрессивной пропаганде, одна из сторон может решиться на еще большее обострение конфликта и начинать военные действия, нападая на противника. Война, таким образом, является не просто средством разрешения конфликта, достигшего уровня кризиса, но и средством еще большего обострения и углубления этого состояния. Кризис же – такой уровень обострения конфликта, когда для компромисса уже нет места. Если уход сторон из ситуации невозможен, остается лишь один путь – силовое решение конфликта.

Люди могут использовать агрессивную стратегию не только в ответ на уже возникшее противоречие или конфликт с целью его обострения, то есть реактивно. Есть люди, которые для решения стоящих перед ними задач и используя проактивную агрессию, специально, намеренно создают конфликты. Когда, например, члены преступных банд специально провоцируют мирного пешехода, оскорбляют его, их целью является создание конфликта и драки. Целью может быть также оскорбление или садистическое наслаждение от вида страдающего человека, или же просто желание показать свое физическое превосходство и смелость.

Итак, когда перед людьми возникают проблемы, некоторые из них стремятся разрешить их с помощью агрессии. С этой целью они идут по пути создания конфликта и еще большего его обострения. Исследования показали, что люди, выбирающие такой путь разрешения своих проблем, отличаются от других более высоким уровнем общей агрессивности. Другие выбирают более миролюбивые средства и стратегии, например уход или компромисс. Считается также, что те, кто избегает конфликтов, не заботятся ни о себе, ни о других. Те же индивиды, которые выбирают компромисс, одинаково озабочены как своими интересами, так и целями другой стороны. Оказалось, что индивиды, ищущие на компромисс, в своих взаимоотношениях с людьми отличаются более низким уровнем агрессивности, чем те, кто часто пользуется агрессивной стратегией. Для раскрытия этих индивидуальных различий используются специально изобретенные тесты^[73]. Высокий уровень агрессивности сочетается со стремлением к доминированию над другими людьми.

Не только уровень агрессивности, как черта характера, влияет на выбор агрессивной или компромиссной реакции на возникший конфликт интересов. Играет роль целый ряд других черт личности, о которых речь пойдет в последующих главах. Например, целеустремленные люди типа «А», в отличие от противоположного типа «Б», чаще прибегают к помощи агрессивной стратегии^[74]. Получены данные о том, что люди со слабым самоконтролем чаще используют агрессию, чем те, у кого самоконтроль развит в более высокой степени^[75].

Из ситуационных факторов на поведение людей в конфликтных ситуациях наибольшее влияние оказывают следующие факторы: 1) кто присутствует и какие социальные статусы занимают эти люди; 2) как они относятся к действующим лицам, критикуют их или поощряют и т. п. Р. Бэрон, подтвердив то, что уже известно из повседневных наблюдений, показал, что агрессивная критика присутствующих вызывает ответную агрессию участвующих в конфликте людей; 3) критика вызывает тем более сильную агрессию, чем ниже статус критикующего; 4) деструктивная критика будет встречена тем более агрессивно, чем несправедливее она представляется тому, кого критикуют. Когда критика конструктивная, она вызывает у критикуемого менее интенсивную ответную агрессию^[76].

Эти очень ценные замечания нетрудно дополнить результатами исследований М. Шерифа, Г. Тэджфела и других социальных психологов. Но поскольку они общеизвестны, здесь подробное их изложение мы считаем излишним.

§ 10. Фрустрация и ослабление агрессии

Если у нас вызывают сомнения эксперименты, во время которых, как утверждают исследователи, под воздействием фрустратора не наблюдается повышение уровня агрессивности испытуемого, то должны удивлять те исследования, которые показали, что фрустрация может вызвать ослабление агрессивности человека. Действительно, такие эксперименты проводились. Так, У. Джентри в 1970 году показал, что когда испытуемые мужчины решали задачи по проверке их интеллектуальных способностей, а экспериментатор постоянно мешал им и не давал дорешать эти задачи (вследствие чего они получали невысокую оценку и фрустрировались от этого), на последнем этапе эксперимента наносили помощнику психолога меньшее количество электрических ударов, чем испытуемые контрольной группы^[77].

Наконец, когда А. Басс на основе своих исследований пришел к выводу, что фрустрация не является ни основной, ни существенной предпосылкой агрессии, он не заметил, что имел в виду лишь физическую агрессию. Он действительно считал, что «… фрустрация в своем первозданном виде является сравнительно малозначительной предпосылкой физической агрессии»^[78]. Именно физическую агрессию имел в виду А. Басс, но ведь известно, что фрустрация, во-первых, ведет к различным формам агрессии, а физическая агрессия в социальных ситуациях очень часто сдерживается; во-вторых, даже если уровень агрессивности человека под влиянием фрустратора повышается, он во многих случаях может откладывать как физические, так и символические агрессивные действия. Не говоря уже о том, что существует внутренняя речь, через которую также человек очень часто для себя «выражает» агрессию и даже моделирует свое будущее агрессивное поведение по отношению к другим людям.

Хотя этих доводов уже вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение корректность вывода о том, что в некоторых случаях фрустрация ослабляет агрессию, мы приведем еще несколько аргументов в пользу противоположной точки зрения: 1) в приведенных экспериментах, на последнем этапе, объектом агрессии становился не сам фрустратор (экспериментатор), а его помощник. Очевидно, что это не одно и то же. 2) Следовательно, вопрос сводится к следующему: во время упомянутых экспериментов У. Джентри необходимо было выяснить, почему не имел место перенос агрессии испытуемых от подлинного фрустратора на заменяющее его лицо? Этот аспект эксперимента, насколько нам известно, не раскрывается ни самим экспериментатором, ни теми, кто считает его исследование доказательством верности утверждения, будто фрустрация ведет к ослаблению агрессивности. 3) При этом упомянутые авторы то и дело путают агрессию с агрессивностью. Но ведь должно было быть очевидно, что ослабление агрессивности (враждебности, эмоционального аспекта психического состояния фрустрированной личности) и ослабление агрессии (публичного, социального поведения) – не одно и то же. Совсем не обязательно, чтобы во всех социальных ситуациях, после усиления своей агрессивности, человек переходил к более интенсивным агрессивным действиям. 4) Наконец, агрессия может направляться на самого себя, стать самоагрессией, вследствие чего может наступить временное депрессивное состояние. В таком случае, как известно, человек внешне, с точки зрения других, становится менее агрессивным и даже беспощадным.

В свете всех этих аргументов мы считаем возможным утверждать, что упомянутые эксперименты не доказывают, что фрустрация может вести к ослаблению агрессивности. После фрустрации психически нормальный человек становится более агрессивным (то есть более враждебным к фрустратору и к тем, кто с ним связан положительными отношениями), хотя его агрессия (как совокупность агрессивных, враждебных и разрушительных действий) может или оставаться на прежнем уровне, или усиливаться, или даже стать менее выраженным. В таких случаях возможно ослабление агрессии (но не агрессивности!) – мы это уже объяснили. Но данный вопрос связан также с так называемыми «опосредующими факторами», которые уже становились предметом психологических исследований. Исследованию когнитивных посредников агрессивного поведения человека мы посвящаем отдельную главу настоящей книги.

Нередко утверждается, что во многих экспериментах не удалось доказать, что фрустрация вызывает повышение уровня агрессивности испытуемых. Приводятся, например, примеры совершенно искусственных экспериментов, почти не напоминающих реальные ситуации жизни; таких экспериментов, в ходе которых используется известный нам метод («парадигма») А. Басса типа «учитель-ученик»: во время подобных экспериментов испытуемые («учителя») и без того применяют электрические удары при каждой новой «ошибке» учителя. Критики теории фрустрации-агрессии удивляются, что, когда число ошибочных ответов «ученика» превышает предполагаемые 30, они не увеличивают силу электрических ударов по сравнению с членами контрольной группы. Они должны были быть уязвлены тем, что являются «плохими учителями» и должны были стать более агрессивными. Мы считаем, что искусственность и малозначимость ситуации, осознаваясь испытуемыми, могли предотвратить повышение уровня их агрессивности, нейтрализуя влияние дополнительных фрустраторов.

И еще один важный момент следует учесть при оценке таких исследований: если уровень агрессивности испытуемого под воздействием фрустраторов повышается, то это вовсе не значит, что он обязательно должен публично выразить свою повышенную агрессивность. Ведь фрустраторы вызывают внутреннюю готовность к агрессивным действиям (агрессивную установку и эмоции злобы и гнева), которая может реализоваться, а может и нет. Лучше было бы обратить внимание на то, какие ингибиторы агрессии существовали в экспериментальной ситуации. Возможно, что под влиянием каких-то тормозящих агрессию механизмов испытуемые находили другие способы психологической самозащиты, например регрессию, как это показано еще К. Левиным и его сотрудниками много лет назад.

Отметим сразу, что такая критика, достаточно широко распространенная в настоящее время, справедлива лишь отчасти. Она справедлива, поскольку обращает внимание на такие случаи, когда фрустрация не вызывает агрессивного ответа: фрустрируясь, люди, во всяком случае внешне, могут вести себя неагрессивно и использовать стратегии ухода или другие неагрессивные психологические защитные механизмы.

Но отчасти эта критика несправедлива и является следствием слишком узкого понимания фрустратора и фрустрации. Так, Р. Бэрон и Д. Ричардсон критикуют известный эксперимент Малика и Маккендлеса, показывая, что когда сообщник психологов не дает детям закончить выполнение серии простых заданий, испытуемые становятся более агрессивными, чем те, кто имел возможность закончить работу. Описав эту часть эксперимента, авторы затем обнаруживают, что во время эксперимента сообщник психолога не просто мешал испытуемым, «…но и отпускал в их адрес ряд саркастических замечаний, которые вполне могли вызывать ярость. Итак, необходимо определить, что послужило причиной более высокого уровня агрессивности испытуемых из первой группы – то, что им мешали, едкие замечания или же оба этих фактора?»^[79]. Авторы не считают едкие замечания фрустраторами, убеждены, что эти дополнительные факторы сделали эксперимент некорректным и недоказательным. Но с данным выводом трудно согласиться. Дело в том, что экспериментатор использовал сложный стресс-фрустратор, состоящий из физических и вербальных действий. Более того, даже только саркастические замечания в адрес тех, кто выполняет целенаправленную деятельность, являются фрустраторами, поскольку, отвлекая их внимание и вызывая в них отрицательные чувства, препятствуют выполнению деятельности. Более того, они вполне могут дезорганизовать ее. Они, кроме того, фрустрируют я-концепцию исполнителей, вследствие чего у последних должны возникать чувство оскорбления, мотив самозащиты и агрессия. Правда, было бы интересно отдельно исследовать роль только таких словесных стресс-фрустраторов. Мы считаем, что словесные оскорбления – это не просто «предпосылки» агрессии, как считают Бэрон и Ричардсон, а самые настоящие и мощные фрустраторы. Исследования А. Бандуры, Л. Берковица, Р. Джина и ряда других экспериментаторов доказывают, что во многих случаях (если не всегда) фрустрация вызывает агрессивное поведение.

§ 11. Воображение и агрессия

Воображение – внутренний психический процесс, осуществляемый с помощью различных психических образов – зрительных, слуховых, тактильных и т. п. Работа воображения приводит к образованию новых комбинаций образов. Когда эти ассоциации представляют собой решения значимых задач, то можно уже говорить не столько о воспроизводящем, сколько о творческом воображении. Это два основных вида воображения, причем воспроизводящее воображение, представляя собой возвращение в сферу сознания уже готовых ассоциаций образов из памяти, лежит в основе творческого воображения. В нашей повседневной жизни воображение выступает в форме дневных грез, которые частично осознаются человеком, сновидений, различных типов галлюцинаций и других психических процессов.

Для чего природа создала воображение? Не является ли оно излишеством? Почему звучит оскорбительно, когда мы говорим о человеке, что он лишен воображения?

Оказывается, велика роль воображения в жизни людей. Оно выполняет целый ряд функций. Когда человек оказывается в проблемной, то есть трудной и неопределенной ситуации, то, пытаясь сформулировать гипотезы, предвидеть будущее, составлять планы своих действий – во всех этих и других случаях – он, кроме своей памяти, восприятия и мышления, в значительной степени опирается на воображение. Мощное развитие воображения оказывает разностороннее и глубокое влияние на все стороны личности, способствует ее созреванию и творческой активности.

Одной из важнейших является психозащитная функция воображения. Когда мы говорим о защитных функциях воображения, скорее всего имеем в виду такую его разновидность, как фантазия. В отличие от обычных процессов воображения, которые бывают, как мы видели, воспроизводящим и творческим, фантазия имеет следующие особенности: а) она значительно больше оторвана и удалена от повседневных впечатлений и забот человека; б) человек, фантазируя, создает больше новых и необычных сцен и выдумок; в) внутренняя мотивация фантазий более глубокая, она выражает более интимные, сокровенные желания и мечты личности; г) фантастические образы насыщены более глубокой эмоциональностью, чем обычные результаты работы воображения. Фантазия играла большую роль в истории культуры человечества, она способствовала созданию легенд, сказок и мифов, систем представлений об идеальном устройстве общества, творчеству в области науки и искусства.

Имея такие особенности и возможности, фантазия играет значительную роль в процессах психической самозащиты и компенсаторной активности личности. В частности, сновидения, во всяком случае значительная их часть, являются разновидностью фантазии и играют психозащитную роль: они охраняют психику от вредного воздействия фрустраторов^[80].

Когда в реальной жизни цели и желания человека, его притязания наталкиваются на непреодолимые преграды, тогда их «реализация» переносится в сферу воображения и фантазии. Обычно защитные процессы воображения начинаются спонтанно, как только человек предвидит фрустрацию или реально переживает ее. «Решение» трудных проблем жизни в фантазиях приносит некоторое облегчение, поэтому люди так часто пользуются ими, долго и с наслаждением предаваясь их потоку.

В образах воображения нередко мы видим агрессивные действия и сцены: человек в своих фантазиях борется против врагов и обычно побеждает. Воображаемые агрессивные действия личности чаще всего направляются против самого фрустратора, хотя и здесь наблюдаются случаи перемещения агрессии на другие, замещающие объекты. Воображаемые агрессивные действия могут несколько ослабить реальную агрессию, направленную против фрустраторов, но могут быть также подготовительным этапом, психологической репетицией перед реальным действием.

Воображаемая агрессия играет защитно-компенсаторную роль в жизни тех людей, которые имеют, например, физические недостатки. Мальчик, получивший увечья в результате несчастного случая, не может участвовать в спортивных состязаниях и поэтому в своем воображении «участвует» в них и побеждает. Немощный старик видит себя в роли полководца и в фантастических образах, во главе огромной армии, добивается блестящих побед. Взрослый человек, потерявший в результате автоаварии обе ноги, видит во сне, что совершенно здоров и не только быстро ходит, но и играет в футбол. Все эти люди компенсируют свои недостатки с помощью фантазии.

Агрессия чаще всего выражается в фантазиях и по той причине, что в современном обществе многие открытые формы агрессии запрещены как законами, так и моральными представлениями и нормами. Мы не можем в каждой ситуации, когда нас фрустрируют, сразу же применить агрессию: или мы откладываем нападение, или же вообще отказываемся от агрессивных действий, а в более серьезных случаях обращаемся за помощью к представителям закона, к тем органам, которые специально созданы для защиты прав и личности граждан. Во всех этих случаях агрессия перемещается в сферу воображения.

В своих фантазиях человек большей частью эгоцентричен. У него сильно выражен нарциссизм, который, кстати, является одной из предпосылок агрессивности человека. Нарцисстическая личность – главный герой своих фантазий и его агрессия побеждает всех. В фантазиях для человека, особенно для молодых людей, нет преград.

§ 12. Непосредственные эмоциональные ответы на воздействие фрустраторов

Существуют непосредственные и отсроченные ответы на фрустрацию. Есть также защитно-адаптивные процессы, которые требуют времени для своего развертывания. Например, сублимация агрессивных или сексуальных желаний вряд ли может начинаться сразу же под воздействием фрустраторов, в самой ситуации лишения человека возможности удовлетворения этих потребностей. Требует времени, например, и такой мощный защитный процесс, как рационализация, которая в первую очередь выступает в виде самооправдания. Чтобы оправдать свою неудачу, человек должен найти или сочинить аргументы, а это требует некоторого времени и активных мыслительных процессов.

Но целый ряд защитных механизмов возникает или актуализируется (воспроизводится из памяти) сразу же под воздействием фрустраторов. Таковы простые формы непосредственной агрессии, которая сразу же возникает в психике человека в виде эмоций вражды и гнева, направленные на те факторы, которые мешают человека работать или оскорбляют его достоинство. Этому враждебному состоянию могут сразу же последовать вербальные и физические агрессивные действия.

Непосредственно возникает ряд эмоциональных реакций личности на фрустратор. Сама агрессия всегда сопровождается сильными эмоциями, составляющими «враждебный комплекс». В него входят враждебность, гнев, презрение, страх и тревога, разочарование и т. п. Именно эти эмоции возникают непосредственно под воздействием фрустраторов и без них, как предполагают такие исследователи, как Л. Берковиц и Р. Бэрон, последующие агрессивные действия не совершались бы. Сама по себе невозможность добиваться поставленной перед собой цели еще не создает достаточной предпосылки для совершения агрессивных действий. Воздействие фрустраторов необходимо, но недостаточно. Только возмущение, гнев и другие негативные эмоции, возникшие из-за несовпадения ожиданий человека с его реальным достижением, создают необходимую мотивацию для применения насилия. При этом, конечно, играют роль предвосхищение будущих желательных ситуаций, воображение и другие познавательные процессы. Предпосылки агрессии составляют в психике фрустрированного человека познавательно-эмоциональный комплекс. Играют роль также ожидания референтных групп и значимых для личности персон, которые тоже, возможно, предвидели ее успех, а получилась неудача. Кстати, эти социально-психологические аспекты в экспериментальной психологии агрессии весьма слабо исследованы. Вкратце рассмотрим некоторые из названных эмоций.

Тревога и страх человека часто способствуют усилению агрессивности. В тревожном состоянии человек нередко теряет четкость восприятия и не различает реальное от воображаемого, что и способствует совершению агрессивных действий. Эти явления можно проиллюстрировать множеством примеров. При страхе, однако, чаще всего люди выбирают не нападение на фрустратор, а бегство, уход из ситуации.

Так, во время Второй мировой войны американское общество было охвачено беспокойством по поводу подрывной деятельности иностранцев и групп этнических меньшинств. Нужны были «козлы отпущения», и в качестве таковых выбрали в первую очередь японцев. Практическим следствием этого выбора было то, что проживавших на побережье Тихого океана японцев интернировали. Распространилось мнение, что все американцы японского происхождения подозрительны, являются агентами японской разведки, пятой колонной, ответственной за поражение американского флота при Пирл-Харборе. Между тем не было, насколько нам известно, никаких фактов, свидетельствующих об их подрывной деятельности.

Еще более впечатляющий пример дает нам сталинская эпоха СССР. Мысль об «империалистическом окружении», о шпионской деятельности враждебных агентов привели к компаниям массовой ловли «шпионов» не только в больших городах, но даже в самых захолустных уголках страны. От этого психоза пострадали сотни тысяч невинных людей^[81]. У страха глаза, как известно, велики.

Гнев, как признак фрустрированности, является ответом на фрустрацию целенаправленной деятельности, на личностную фрустрацию и оскорбление достоинства^[82]. Самый сильный гнев вызывается оскорблением. Когда в экспериментальной ситуации подвергают агрессии двух индивидов за одинаково плохое выполнение задания, то из них более интенсивную агрессию проявляет тот, поведение которого раньше было подкреплено, а не тот, у которого просто вызвали гнев. Здесь к фрустрации целенаправленной деятельности присоединяется личностная фрустрация^[83]. Вообще, важнее не столько количество фрустрации, сколько ее качество, то есть личностное значение. Не всегда повторные фрустрации приводят к постепенному усилению агрессивности. Многое зависит от качества фрустраторов, их значения для человека.

Чтобы удостовериться в том, что качество фрустратора важнее его количества, Р. Джин провел ряд опытов, в числе которых следующий: в течение двух лет он посылал критические письма одной актрисе, но не получал никаких ответов. Затем, уже в течение трех лет, посылал подарки и объяснялся в любви (в письмах). Это вызвало анонимные телефонные звонки. Он получил также несколько почтовых карточек, но не было разговоров и сердечных ответов, как следовало ожидать согласно теории фрустрации-агрессии. За все время этого естественного эксперимента женщина оставалась недовольной и несчастливой.

Когда фрустрируется какая-либо первичная потребность человека, он переживает гнев, иногда порождающий агрессивные действия. Но что же происходит, когда этот гнев, в свою очередь, подавляется внешними или внутренними фрустраторами и личность подвергается вторичной фрустрации? Это, по нашему мнению, одна из важнейших проблем психологии личности и социальной психологии, поскольку данное явление распространено очень широко.

В подобных случаях фрустрации подвергается уже агрессивная тенденция человека, которая имеет сильную внутреннюю мотивацию. Это вторичная фрустрация, которая может быть интенсивнее первичной, поскольку имеет двойную мотивацию. Возможны, конечно, и фрустрации более высоких ступеней, и многократные новые фрустрации агрессивных мотивов. В результате вторичных и последующих фрустраций происходит накопление фрустрированности и агрессивности личности, которые, начиная с определенного уровня, становятся невыносимыми. Человеку в таком состоянии уже не удается подавить свою агрессию и она прорывается в виде разрушительных действий. Хотя, как мы показали в предыдущем разделе, не всегда новые фрустрации усиливают агрессивность. Но эти исключения, по-видимому, подтверждают общее правило.

Интересным примером постепенного накопления фрустрации и внезапной и интенсивной агрессивной реакции может служить следующий эпизод, рассказанный в одной из книг А. И. Китова:

«К уголовной ответственности был привлечен гражданин Н. за нанесение тяжких телесных повреждений своему давнишнему знакомому. Рассмотрение дела показало, что потерпевший длительное время наносил подсудимому оскорбления словом, на что последний видимым образом остро не реагировал. И на этот раз, когда потерпевший получил тяжкие телесные повреждения, говорил подсудимому те же слова, которые ранее никогда не приводили к эксцессам.

На основании имеющихся материалов суд пришел к выводу, что побои нанесены потерпевшему умышленно, а не под влиянием оскорблений. К ним, как полагал суд, подсудимый должен был привыкнуть, о чем свидетельствует якобы его прежнее поведение в сходных ситуациях. Кассационная инстанция, рассматривая дело, пригласила в качестве эксперта видного советского психолога. Психологический анализ показал, что каждое новое оскорбление остро переживалось подсудимым, но он себя сдерживал силой воли. Постепенно психологический агрессивно-оборонительный импульс, вызванный к жизни оскорблениями, усиливался, а сдерживать себя становилось все труднее. Тяжкие телесные повреждения, нанесенные потерпевшему, были результатом качественного скачка в соотношениях мощности этого психологического импульса и силы воли подсудимого. Кассационная инстанция приняла во внимание заключение эксперта и смягчила меру наказания»^[84].

Данный пример А. И. Китов приводит в качестве иллюстрации того, что все психические явления детерминированы. Но для нас в настоящем контексте интересно то, что имела место специфическая детерминация агрессивного поведения повторными фрустрациями и в результате накопления огромного заряда гнева.

Эмоциональными реакциями сопровождаются также стереотипные двигательные реакции и беспокойные движения, которыми нередко отвечают на фрустрацию. В других случаях наступает апатия, нередко – психическая регрессия, то есть возврат к пройденным этапам психического развития личности. Но регрессия может стать также длительно действующим защитным механизмом.

§ 13. Специфические фрустраторы женщин

Вышеописанные факторы, фрустрирующие людей и вызывающие агрессивные действия, касаются всех – как женщин, так и мужчин. Но есть ли фрустраторы, специфичные для женщин? Полезно знать об этом, что позволит лучше понять индивидуальные различия переживания фрустраций и совершения агрессивных действий.

Относительно фрустраторов, специфичных для женщин, можно указать по крайней мере на следующие обстоятельства:

1) недостаточное сексуальное удовлетворение вследствие импотенции мужа или собственной фригидности. Данный источник фрустраций можно было бы богато проиллюстрировать примерами из сексопатологии и практики консультирования, но для современного читателя психологической литературы в этом вряд ли есть необходимость;

2) депривация желания иметь детей и быть матерью. Удовлетворение этих желаний является одним из главных способов самоутверждения женщин, создания для себя психологического комфорта, осмысления своего существования. Успешность жизни женщин в деторождении и выращивании отпрысков – прекрасное средство борьбы против агрессивности внешнего мира, собственного мужа и своих же агрессивных и иных нездоровых тенденций;

3) важнейшим фрустрирующим фактором является пассивность и невнимательность мужа в вопросах развития жены и детей. Многие мужья отличаются зависимым характером, беспомощностью в управлении семейными делами. Они принимают своих жен как часть окружающей среды, без личностного подхода, без интереса к их личности и индивидуальности. Отсюда – постоянная фрустрированность многих женщин.

§ 14. Психологические особенности враждебности

В повседневной речи слово «враждебность» употребляется в различных значениях. Иногда враждебность даже отождествляется с агрессией. Мы же считаем, что враждебность является специфической социальной установкой, состоящей из трех известных блоков: когнитивного (знание объекта установки и мысли о нем), эмоционального (недовольство, гнев и т. п.) и блока, включающего программу возможных действий по отношению к этому объекту. Отсюда видно, что эмоции, сопровождающие агрессию и предваряющие ее, входят в так называемый «комплекс враждебности», а этот комплекс, в свою очередь, составляет блок в структуре враждебности как социальной установки.

Остается вопрос о том, какую роль играет агрессивное влечение, которое с большей или меньшей интенсивностью всегда существует в психике человека, поскольку в головном мозгу имеются центры агрессии? Мы считаем, что агрессивное влечение, как явление бессознательной психики человека, является той базой, на которой у человека в течение индивидуального развития строятся многочисленные враждебные установки. Участвуя в создании установки и сообщив ей энергию, общее агрессивное влечение остается базой устойчивости и проявляется через эти установки в виде эмоций и действий.

В когнитивный блок враждебности входят: образ объекта, на который направлена агрессия (образ «жертвы») и отрицательные оценки этого объекта. Этот образ состоит не только из подлинных познаний объекта, но и из атрибуций, которыми пользуется агрессор. Мы полагаем, что часть данных атрибуций носит проективный характер. Причем определенная часть этих психических процессов может протекать словесно и на уровне сознания: агрессор может при себе или публично охарактеризовать будущую жертву дискредитирующими словами (подлый, неприятный и т. п.). Анализ такой словесной агрессии представляет значительный интерес для понимания когнитивных компонентов враждебной установки.

Используя атрибуции, агрессор приходит к выводу, что желает объекту зла, хочет причинить ему ущерб. Когда враждебность направлена на группу людей, более широко используются отрицательные социальные установки.

Агрессивность же является свойством личности, общей установкой на нанесение ущерба другим людям. Это психологическая готовность к применению насилия. Агрессивность – комплекс характера личности. Именно в таком смысле мы говорим об агрессивных людях, о более агрессивном или менее агрессивном характере. Агрессивным людям посвящены специальные главы третьего тома настоящей книги, поэтому здесь мы ограничимся лишь одним замечанием, а именно: эти люди чаще других выражают враждебность к людям и готовность применить к ним насилие. Иначе говоря, у таких людей сформировано много враждебных установок как к отдельным индивидам, так и к социальным и этническим группам.

Агрессивность может принимать различные формы, в том числе характер общей озлобленности или ворчливости. Агрессивная ворчливость – состояние, из которого, при появлении удобного объекта, человек может перейти к взрывным насильственным действиям.

Очень умело подобное состояние описывает Л. Н. Толстой в романе «Война и мир». Речь идет о настроении князья Николая Андреевича, отца Андрея, которого посещает врач-француз Метивье.

«Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро устало ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья слишком твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным и взведенным курком ружья ходила все это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать все то, что происходило в кабинете.

Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца; потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась, и на пороге показалась испуганная красивая фигура Метивье с его черным хохлом и фигура князья в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.

– Не понимаешь? – кричал князь. – А я понимаю! Французский шпион! Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю! – И он захлопнул дверь»^[85].

Позднее объектом злобных нападок князя становится его дочь Марья. Следует подчеркнуть здесь два важных психологических момента. Первый: человек, находящийся в ворчливом, то есть в агрессивном настроении, готов выбрать конкретный объект агрессии и разрядить на нем свою агрессивность. Второе: для оправдания своих агрессивных вспышек человек подсознательно и непроизвольно пользуется механизмом атрибуции. Так, врача, француза Метивье, князь обзывает рабом Бонапарта, подозревая в нем врага и шпиона.

§ 15. Гнев, ненависть, любовь и амбивалентность агрессивности

Ненависть является эмоционально-когнитивным комплексом, сложной социальной установкой, и не может быть непосредственной реакцией на воздействие фрустратора. Она для своего формирования требует времени и все новых встреч со своим объектом, хотя не исключены случаи возникновения ненависти после (и в ходе) однократной встречи с человеком. Каким образом у человека возникает ненависть?

Можно принять точку зрения, согласно которой ненависть возникает из гнева, а гнев является первичным аффектом, выражающим агрессивное влечение человека^[86]. Это сложный аффект. Его объектами могут стать как другие люди, так и сам человек, переживающий данное аффективное состояние.

Как и всякая другая эмоция или чувство, ненависть также может стать патологической. Патологическая ненависть – это такой уровень данного аффекта, при котором он становится доминантным отношением как к себе, так и к другим. Мы полагаем, что ненависть, возникая из гнева, в свою очередь становится предпосылкой для порождения все новых переживаний состояния гнева. Когнитивные элементы ненависти содержат мысли и образы, изображающие и планирующие агрессию против объекта, ее уничтожение. В этом смысле ненависть и гнев имеют защитные функции. Защитная функция гнева заключается в элиминации неприятных объектов, стоящих на пути к удовлетворению потребностей человека. У взрослых людей гнев используется для защиты или восстановления своей ненависти и для самоутверждения^[87].

Ненависть, как разновидность социальной установки, может обобщаться и стать чертой характера личности. Она может принимать «вид» ненависти к определенной категории людей (частичное обобщение) или к людям, человеку вообще (очень широкое обобщение). В этом случае обобщенная ненависть становится мощным внутренним психологическим фактором, усиливающим агрессию или порождающим ее. «Человеконенавистник» всегда агрессивен и имеет импульс к совершению агрессивных действий. Человек, полный ненависти, всегда готов и к предательству^[88].

Готовность к предательству – особенность личности, тесно связанная с паранойей. Можно сказать, что у параноика существует постоянная потребность предавать людей. «Ненависть» всегда готов унижать людей, а стремление унижать другого тоже является разновидностью агрессии.

Поскольку гнев входит в состав враждебного комплекса и порождает ненависть, являясь компонентом эмоционального блока враждебной установки, он не может не оказать влияния на поведенческий блок этой установки. Задача состоит в том, чтобы выяснить характер этого воздействия.

Существует точка зрения, согласно которой гнев сопровождает агрессивное влечение, но сам не создает такого драйва. «из каких бы составляющих ни складывалось это эмоциональное состояние, оно не направлено на достижение цели и не служит реализацией конкретного намерения в той или иной конкретной ситуации. В связи с этим важно понимать, что гнев, как эмоциональное состояние,”не запускает” прямо агрессию, но обычно только сопровождает побуждение к нападению на жертву»^[89]. Далее Л. Берковиц отмечает, что эмоциональное побуждение и агрессивное поведение не всегда выступают вместе. Такие случаи бывают. Верно также то, что агрессивное побуждение вызывается неприятными событиями, под влиянием которых один человек нападает на другого. Это так, но что же делает гнев? Неужели он никак не действует на поведение людей? По мнению Л. Берковица получается, что гнев просто сопровождает агрессию. Такой странный «принцип параллелизма!».

Мы же считаем, что гнев усиливает агрессию, сообщает агрессивным действиям дополнительную энергию, вследствие чего они становятся более разрушительными и опасными.

Гнев сам по себе, конечно, не имеет своей цели, но он ведь является составной частью актуализированной враждебной установки, поэтому оказывает влияние на все блоки этой установки, в том числе на поведенческий. Мы думаем, что гнев, оказывая подавляющее влияние на познавательные аспекты враждебной установки, делает агрессию более импульсивной.

Амбивалентность чувств и установок – известное явление. Она проявляется и в сфере человеческой агрессивности. Агрессивная установка к другому человеку или социальной группе часто, особенно при значительной ее интенсивности, выражается как ненависть.

Но известно, что любовь и ненависть тесно взаимосвязаны и составляют пару: объект любви часто является одновременно объектом ненависти и насилия. Одним из конкретных выражений такого положения вещей является состояние ревности, когда одновременно и любят, и ненавидят.

Такая тесная, пусть не всегда явная связь агрессии с любовью является причиной возникновения ряда парадоксальных явлений. Например, ненависть может превратиться в любовь по принципу образования обратной реакции. Нередко имеет место обратное: любовь превращается в ненависть и побуждает к агрессивным действиям по отношению к прежнему объекту любви. Другое выражение такой амбивалентности – мужчина, который не может жить без своей возлюбленной, но постоянно подвергает ее насилию.

Бывают случаи, когда один из партнеров убивает другого, а затем оплакивает его. Это случай Отелло или «комплекс Отелло». Бывают случаи убийства родителями своих детей и обратное, и в таких случаях, как мы полагаем, отношение обычно бывает амбивалентным. Это явление можно было бы назвать «комплексом Ивана Грозного». Иногда именно амбивалентность усиливает один из полюсов двух противоположных установок.

Глава 3. Функции и разновидности агрессии

Агрессивные действия занимают очень широкий спектр – начиная от простых двигательных актов и кончая образами фантазий человека. В экспериментах – начиная от электрических ударов до тех рассказов, которые сочиняются испытуемыми при использовании психологами проективных методов. Для чего служат различные виды агрессии и каковы ее разновидности? По каким критериям мы сможем разграничить эти виды агрессии и каковы их взаимосвязи? На некоторые из поставленных вопросов мы попытаемся ответить в настоящей главе.

§ 1. Главные функции агрессивных действий

Говорить о функциях каких-либо актов – это значит попытаться выяснить, для чего они служат человеку или животному? Какие задачи человеческий индивид решает с их помощью? Раскрытие функций агрессивных действий позволит также найти критерии для классификации видов агрессии.

Исследованием агрессии животных занимаются в первую очередь этологи, наблюдающие за поведением животных в естественных условиях. В этологических работах описываются следующие основные функции агрессивного поведения: 1) сбалансирование распределения животных одного вида на доступной им территории; 2) отбор наиболее сильных особей путем борьбы между ними; 3) защита молодняка^[90].

Что же касается агрессивности, то ее основная функция, как мы видели в первой главе настоящей книги, это мотивация агрессивного поведения. Но интересно и пока недостаточно исследовано следующее явление: агрессивность может лежать в основе таких форм поведения, которые представляются или противоположностью агрессии, или же такими действиями, которые как будто не имеют с агрессией ничего общего. Обычным, но все же парадоксальным является то, что в интимных отношениях между живыми существами наблюдаются агрессивные психические состояния и насильственные акты. В натуральной истории агрессия играла значительную роль, способствуя сохранению одних видов и уничтожению других.

Внутри организма и психики тоже агрессия взаимодействует с другими функциями и психическими явлениями, осуществляя важные функции. Последние, однако, трудно исследовать, пока они не выражены в каких-либо поведенческих формах.

У огромногоразнообразия агрессивных действий различных видов животных общей является функция нанесения физиологического и психологического вреда и боли другим индивидам. Существуют, в частности, ритуальные формы агрессии: это такие действия, с помощью которых животные угрожают друг другу. Многие виды борьбы между животными носят, особенно в начальный период, характер ритуальных угроз. Многие млекопитающие начинают борьбу физически неопасными выражениями (экспрессивными движениями), но если эти угрозы не приводят к победе (например, в виде ухода или бегства противника), то прибегают уже к действиям, наносящим физическое повреждение. В репертуар таких ритуальных угроз, выражающих агрессивность, входят: различные звуки, взъерошенные волосы на определенных частях тела, различные телодвижения, передвижение напротив и вокруг противника, оскал зубов и другие.

Животные, однако, наносят вред другим животным по различным причинам. Иначе говоря, мотивация агрессивного нападения различна. 1) Нападают, во-первых, для обеспечения себя и своих детенышей пищей. Это биологический закон выживания, и он действует с необходимостью. Та агрессивность, которая при этом выражается, запрограммирована в генетических кодах животных и передается от поколения к поколению. Например, гиена должна пытаться мясом других животных, иначе не выживет. Хищники, питающиеся другими животными, в качестве основных орудий имеют межвидовую агрессию и те орудия, ту «технику», которая им дана от природы для реализации своих агрессивных импульсов: быстрый бег, гибкость телодвижений, острые зубы и т. п. 2) Второй распространенный случай – это тот, когда агрессия выступает как самоцель. Она используется без биологической необходимости. Так, животное может убивать другое животное, хотя сыт, и бросать тело своей жертвы.

У человека также встречаются эти разновидности агрессии. Так, мясники убивают корову для продажи ее мяса не потому, что ненавидят это животное, а для того, чтобы заработать на жизнь. Но когда человек питает вражду к другому человеку и в драке наносит ему телесное повреждение, то это психологически уже другая разновидность агрессии.

Агрессивное поведение человека возникает в самых разнообразных формах. Создается впечатление, что человечество долгие века своего существования было занято, помимо всего прочего, созданием, изобретением различных форм агрессии и орудий их реализации. Это было грандиозным агрессивным творчеством.

Многие (но не все) социальные действия человека функциональны. Это значит, что они совершаются ради определенных индивидуальных и социальных целей. Социальными мы называем такие действия, которые направлены на другие социальные объекты – людей, социальные группы, учреждения и организации, на общество и государство, а также на созданные людьми культурные ценности. Например, уничтожение книг – это одна из форм социальной агрессивности.

Как социальное действие, агрессия выступает в качестве способа социального воздействия^[91]. Любое агрессивное действие оказывает влияние на других людей и общество, в том числе на субъекта этого действия, то есть того, кто совершает агрессивное действие. Причем это такое воздействие, которое приносит вред и боль людям. Обычно подобные действия преднамеренны, предвосхищаются и планируются. Как мы видели в первой главе настоящей книги, два внешне одинаковых действия психологически могут быть весьма различными. Является ли действие агрессивным или нет, зависит от его мотивации.

Следовательно, можно сказать, что не столько сами действия, сколько их мотивы следует квалифицировать в качестве агрессивных или неагрессивных. Если это так, то нам следует пересмотреть существующие классификации мотивов человеческого поведения с той точки зрения, что они могут быть агрессивными или неагрессивными.

Агрессия как у животных, так и у человека, является ответом на угрозу жизни или его интересам. Э. Фромм говорил о том, что «…филогенетически запрограммированная агрессия, как она существует у животных и у человека, является биологически адаптивной, защитной реакцией»^[92]. Он признает также, что человек и животное отвечают на угрозу не только агрессией. Основными формами защиты, согласно этологам, с которыми Э. Фромм соглашается, являются бегство и борьба (агрессия, нападение). Причем Фромм совершенно справедливо замечает, что если проблема неконтролируемой агрессии социально важна, то не менее важна и проблема неконтролируемого бегства – также очень распространенного явления.

Действительно, удивительно мало исследованы причины бегства и трусости, в то время как проблеме агрессии посвящено большое количество исследований. Может быть потому, что трусость и бегство от опасности не в такой мере вредны, как агрессия. Но ведь эти явления теснейшим образом взаимосвязаны, что видно хотя бы из того, что страх усиливает агрессивность человека и приводит к упреждающим насильственным действиям. Причем следует изучить не только внешние, но и внутрипсихические механизмы и формы бегства.

Политические и военные лидеры знают, отметил Э. Фромм, что люди не так уж склонны к героизму и нужны меры для того, чтобы принудить их сражаться, а не спасти жизнь бегством. Он пишет: «Исторический анализ может показать, что подавление импульса к бегству и видимое преобладание импульса драчливости в значительной мере обусловлены культурными, а не биологическими факторами». То, как идет призыв в армии некоторых стран, как много дезертиров – тому убедительное доказательство.

Большинство сверхагрессивных людей, как показал Ганс Тох^[93], очень озабочены тем, что́ о них думают окружающие. Они хотели бы оставить хорошее впечатление на других, то есть озабочены своей самоконцепцией и впечатлением, которое оставляют в психике других людей. Поэтому когда на них нападают или оскорбляют их, они бросаются на контратаку, чтобы спасти свое лицо. Исходя из этого, такую сверхсильную агрессию Р. Фельсон определил как средство управления впечатлением^[94].

Речь, таким образом, идет о еще одной функции агрессивного поведения человека, а именно: с помощью такой агрессии человек защищает свою я-концепцию, а еще более конкретно – свой ситуативный я-образ. Нападающий на него агрессор хотел бы создать у окружающих его негативный образ, а он, проявляя силу, смелость и компетенцию, защищает свой благоприятный я-образ. Атакуя обидчика, люди стремятся показать, что они такие, чью личность и я-концепцию следует уважать, отмечает Р. Фельсон.

Здесь хотелось бы отметить еще следующее: в подобных ситуациях защита своего «я» осуществляется личностью не только с помощью агрессии: мы полагаем, что психологическая защита «я» является комплексным процессом, в котором, помимо агрессии, участвует также целый ряд неагрессивных защитных механизмов. Физическая агрессия может сочетаться не только со словесной, но и с такими защитными механизмами, как проекция, атрибуция, рационализация и другие^[95].

Теперь мы перейдем к рассмотрению основных видов агрессивных действий человека, при необходимости сравнивая их с агрессивными действиями животных.

§ 2. Попытка классификации агрессивных действий

Исследователями предложены различные «принципы», то есть критерии классификации агрессивных форм поведения. Согласно Бертрану Бассу, одному из самых известных исследователей агрессии, это явление следует описать по трем шкалам: а) физическая – вербальная; б) активная – пассивная и в) прямая – непрямая (косвенная). Эти шкалы позволяют увидеть определенную закономерность в бесконечном разнообразии агрессивных действий людей и вносить кое-какой порядок в эту необъятную феноменологию.

Комбинируя эти измерения (шкалы), Б. Басс получил восемь возможных категорий агрессивных действий. Он считает, что большинство агрессивных действий принадлежит к одной из этих категорий. Последние сведены в таблицу, из которой мы приводим следующие данные (см. в уже упомянутой книге Р. Бэрона и Д. Ричардсон (с. 29)): 1) физическая – активная – прямая: нанесение другому человеку ударов ножом, избиение, ранение огнестрельным оружием и т. п., 2) физическая – активная – непрямая: «закладка мин-ловушек; сговор с наемной убийцей с целью уничтожения врага»; 3) физическая – пассивная – прямая: «стремление физически не позволить другому человеку достичь желаемой цели или заняться желаемой деятельностью (например, сидячая демонстрация», 4) физическая – пассивная – непрямая: например, отказ освободить территорию и т. п.; 5) вербальная – активная – прямая: «словесное оскорбление или унижение другого человека»; 6) вербальная – активная – непрямая: «распространение злостной клеветы или сплетен о другом человеке»; 7) вербальная – пассивная – прямая: «отказ разговаривать с другим человеком, отвечать на его вопросы и т. д.»; 8) вербальная – пассивная – непрямая: «отказ дать определенные словесные пояснения или объяснения (например, отказ высказаться в защиту человека, которого незаслуженно критикуют)». Добавим, что в таких случаях пассивно наблюдающий может наслаждаться страданиями жертвы. Кроме того, в таких процессах участвуют, кроме агрессии, и другие адаптивные механизмы.

Схема эта, безусловно, полезна, хотя и вызывает ряд вопросов, требующих дальнейших исследований. Так, следует задать вопрос: нет ли других «измерений» агрессивных действий человека? Какие виды агрессивных действий остаются вне этой классификации?

Ясно одно: указанные выше критерии не являются исчерпывающими. Мы предлагаем назвать их поведенческими (бихевиористическими) критериями классификации видов агрессии.

Вполне возможны, как мы увидим ниже, и другие, внутрипсихические критерии классификации, например, на основе различия мотивов (злонамеренная, инструментальная, смешанная) или различных защитных механизмов, психологически обеспечивающих агрессивные действия и даже их субъективную «легитимность».

Другой исследователь, К. Мойер, беря в качестве критерия топографию реакций и раздражителей, вызывающих агрессию, выделяет следующие классы агрессивных действий: хищническая агрессия; агрессия, вызываемая раздражением (иначе он называет ее аффективной агрессией); территориальная агрессия; агрессия между самцами, вызванная страхом; материнская (родительская) агрессия и, наконец, инструментальная агрессия. К. Мойер считает, что каждая из них имеет различные физиологические субстраты^[96].

Нетрудно заметить, что большинство из этих видов агрессии имеет защитный характер, а инструментальная агрессия может играть роль адаптивного механизма незащитного типа (то есть не обязательно связанного с преодолением фрустрации). Виды агрессии можно классифицировать и по критериям психической защиты или незащитной адаптации.

Кроме того, следует выделить еще две критерии классификации агрессии: по признаку принадлежности агрессии виду и этносу. Тогда можно выделить: 1) внутривидовую и межвидовую разновидности агрессии; 2) внутриэтническую и межэтническую^[97]. Для человека внутриэтническая и межэтническая разновидности агрессии входят в более широкий класс внутривидовой агрессии. Внутривидовая агрессия вызывается различными причинами – агрессивным нападением другого, различными неприятными раздражителями, фрустрацией и стрессом, захватом и сохранением за собой определенной территории и т. п. Межвидовая агрессия бывает территориальной и инструментальной.

В данной и последующих главах настоящей книги мы подробно рассмотрим большинство из названных видов и разновидностей агрессии.

§ 3. Три вида агрессии по признаку мотива

По мотивам совершения агрессия может подразделяться на три вида: 1) агрессия как самоцель или эмоциональная агрессия; 2) инструментальная или функциональная агрессия; 3) агрессия смешанного вида, а именно: эмоционально-инструментальная. В психологической литературе выделяются два первых вида агрессии, тогда как анализ эмпирических фактов не оставляет сомнения в том, что существует также третья – смешанная или комплексная разновидность агрессии.

Агрессию в подлинном смысле слова, то есть с соответствующей внутренней мотивацией, подразделяют на два подвида или разновидности: агрессия как самоцель или враждебная агрессия, и инструментальная агрессия. Здесь мы рассмотрим первую из них, а вторую обсудим в следующем разделе настоящего параграфа.

Существует вид агрессивного поведения, единственной целью которого является причинение ущерба другому человеку. Оно исходит из внутреннего эмоционального состояния гнева, враждебности, ненависти и других отрицательных чувств. Правда, эти чувства всегда связаны с познавательными «элементами» (с образом врага или жертвы, с рассуждениями и т. п.), но мотивация действий исходит в основном из названных эмоций. Поэтому данная разновидность агрессии называют эмоциональной (Л. Берковиц) или враждебной (С. Фишбах). Такая агрессия – самоцель, поскольку преследует единственную цель – наносить вред другому человеку, группе или обществу и получить от этого удовольствие. Как мы увидим в дальнейшем, агрессивность данного типа присуща так называемым садистам. Для внешнего наблюдателя такое агрессивное поведение другого человека может показаться бесцельной, совершаемой просто так, а не ради достижения других целей. В таких случаях, по-видимому, какие-то внутренние гедонистические мотивы все же имеются, поскольку человек может получить удовольствие от своих агрессивных действий. К этому вопросу мы вернемся при обсуждении проблемы садизма.

Если человек отвечает на фрустрацию или другую неприятность гневом, то он нападает на другого не потому, что преследует какие-либо иные цели или выгоду, а лишь для разрядки своего гнева. Такие враждебные действия могут иметь для него даже вредные последствия: человек, предвидя их, тем не менее совершает агрессию, потому что к этому его побуждают импульсы враждебности и гнева. Подобные случаи очень четко различаются от так называемой инструментальной агрессии, которая не является самоцелью: она служит другим целям.

Враждебная агрессия закрепляется в поведенческом репертуаре индивида, поскольку она дает ему психологическое вознаграждение в виде удовольствия или даже наслаждения. Когда люди испытывают хронические лишения, они могут приобрести устойчивую тенденцию подвергать нападению людей, поскольку от этого получают удовольствие. Только тогда, когда они получают отпор и страдают по причине своей агрессивности, они начинают воздерживаться от дальнейших агрессивных действий.

Выбор объекта враждебной агрессии. Обычно агрессор выбирает в качестве своих жертв слабых и беззащитных людей, лишенных способности давать ему отпор. Это женщины, дети, старики, бедные и бездомные люди, представители этнических меньшинств, дискредитируемых и дискриминируемых в данном обществе, и другие. Враждебная агрессия – это насилие в подлинном смысле слова, но это насилие-самоцель. Такая агрессивность всегда имеет некоторый садистический «налет».

Инструментальной называют ту разновидность агрессивного поведения, которая служит другим целям, является инструментом в деле достижения этих «внеагрессивных» целей. Такими целями могут быть: необходимость защищать собственную жизнь или жизнь других людей; желание проявлять мужество, смелость и патриотизм; желание зарабатывать деньги и т. п. Очень убедительным примером может служить наемный убийца, киллер, который до совершения своего преступления никогда не имел контактов со своей жертвой, та ему совсем не причиняла фрустраций и неприятностей. Но киллер убивает таких людей ради вознаграждения. Ясно, что в таких случаях люди убивают других не для получения функционального удовольствия, какое переживают, например, при выполнении физических упражнений, а для того, чтобы приобрести деньги и материальные блага. Так преступник убивает другого человека, чтобы ограбить его имущество.

Мы только что утверждали, что киллер убивает ради «внеагрессивных» целей. Но сразу же возникает предположение, что со временем у киллеров может появиться желание убивать именно из-за «спортивного интереса», для получения садистического удовольствия. В подобном случае к инструментальности его агрессии добавляется компонент враждебности. Такие люди представляют большую опасность для общества.

Точно так же государства и нации совершают агрессию с целью захвата земель и природных богатств, принадлежащих другим народам, облагают их налогами и т. д. История человечества – прошлая и современная – чрезвычайно богата подобными примерами. Захватнические войны – огромного масштаба агрессивные действия в основном инструментального характера одного этноса против другого, одного государства или коалиции государств против других государств или их коалиций.

Эта форма агрессии отмечается даже в супружеских отношениях, во взаимоотношениях родителей и детей, в поведении бандитских групп и т. п. Однако в других ситуациях эти же субъекты могут действовать, используя враждебную агрессию, агрессию как самоцель, как источник непосредственного удовольствия.

При совершении инструментальной агрессии, как мы считаем, у субъектов агрессии бывают иерархии целей, лишь в простейших случаях состоящие из одной главной неагрессивной цели и вторичной (или второстепенной) агрессивной цели. Но в таких случаях агрессивная цель, вместе с агрессивным поведением, служит для достижения главной цели, например богатства, статуса, восхищения людей и т. п. Совершая подлинную, враждебную агрессию, человек может одновременно стремиться и к какой-либо неагрессивной цели, например, к укреплению своей власти. Вообще в борьбе за власть между индивидами, группами и этносами агрессия обычно является не самоцелью и не источником получения наслаждения, а в основном средством достижения главной цели – захвата и укрепления собственной власти над другими людьми и народами.

Примером преимущественно инструментальной природы агрессии можно считать нападение НАТО на Югославию в 1999 году: руководители этого блока все время утверждали, что они не враги сербов и что хотят только заставить руководителя этой страны С. Милошевича уважать право этнических албанцев и в целом демократизировать страну. При этом они своими бомбардировками разрушили страну и убили тысяч людей, что и сами не скрывают. Но нет сомнения, что сами военные, осуществляющие эту операцию, действовали с наслаждением: главнокомандующий силами НАТО американский генерал Лесли Кларк заявлял, что гордится тем, как ему удается уничтожить Югославию. И поэтому, повторяем, у руководителей НАТО в войне против Югославии имелась сложная иерархия мотивов, и в ней, быть может, и «главный мотив» – защита национальных меньшинств. В этом отношении большие сходства с югославскими событиями 1999 года имеют действия по «освобождению иракского народа», предпринятые США и их союзниками в 2003 году: разрушение страны, убийство мирных жителей, в том числе детей, и все это – под лозунгом освобождения иракского народа от тирании Саддама Хусейна. Конечно, при анализе подобных событий надо различать декларируемые мотивы от подлинных движущих сил государств, их армий и их лидеров.

Наличие сложной мотивации поведения видно во всех случаях социальной агрессии. Целый ряд психологов заметил эту особенность, например, в активности подростковых банд, которые хотя и слоняются по улицам больших городов в поисках случая вытащить кошелек у ничего не подозревающего прохожего, завладеть бумажником или сорвать с жертвы дорогое украшение, все же иногда прибегают к насилию. Насилие может потребоваться и при совершении кражи – например, в тех случаях, когда жертва сопротивляется. Их агрессивные действия дополнительно могут мотивироваться ожидаемым восхищением ими со стороны приятелей^[98]. Ясно, таким образом, что и здесь мотивация поведения сложная: она включает главные и второстепенные (дополнительные) цели. Поскольку члены банд явно получают наслаждение от своих действий, у них присутствует также элемент садизма, и порой их агрессия становится преимущественно враждебной или, как еще называют, злокачественной.

Чуть более подробно рассмотрим это явление, отмечая его дополнительные аспекты. Смешанным назовем тот вид агрессивного поведения, который имеет два или больше равносильных (примерно одинаково ценных для индивида) мотивов. Одна эмоциональная цель может сочетаться с некоторыми важными инструментальными целями. Агрессия и ее внутрипсихические предпосылки в виде мотивов-целей в таких случаях составляют комплекс. Совершая агрессивное действие, человек одновременно выражает свой гнев и получает наслаждение, достигает каких-либо других целей. Например, если индивид Р1 ненавидит Р2 и одновременно знает, что, подвергая его агрессии, сможет занять его место в организации, то, совершая такие действия, он по-существу достигает двух целей, которые для него одинаково важны.

Мы полагаем, что данная разновидность агрессии, вдвойне вознаграждая человека, имеет больше шансов закрепления в поведенческом репертуаре индивида, чем мономотивные действия. Большая часть более или менее сложных случаев агрессивных действий людей (вербально-двигательные и символические) принадлежат к смешанному типу. Если человек, совершая ряд агрессивных действий, одновременно получает как непосредственное функциональное наслаждение, так и удовольствие от достижения других целей (восхищения людей, высокого статуса, богатства и т. п.), то вполне понятно, что такие действия с большей вероятностью будут запоминаться, обладая высоким уровнем готовности для нового воспроизведения и использования, чем те агрессивные действия, с помощью которых люди преследуют более простые отдельные цели – только инструментальные или только эмоциональные.

Фактически многие случаи так называемой враждебной (злонамеренной) агрессии при более пристальном рассмотрении оказываются полимотивированными: у них имеются и другие цели, но главная враждебная цель в такой степени доминирует в его иерархии целей, что эти вторичные цели порою не замечаются. Природу дополнительных целей можно выяснить только с помощью специального психологического анализа как поступков, так и вербальных показаний агрессора. Если, например, садист убивает человека главным образом для получения наслаждения, у него могут быть, тем не менее, и другие цели, например желание убедиться в своей способности доминировать над другими людьми. Это извращенный вариант стремления к власти. Другое дело, что сам агрессор не всегда осознает все мотивы своего агрессивного поведения. Но факт существования подсознательных мотивацитонных сил в психике человека в современной психологии доказан достаточно убедительно.

В том случае, когда рассматриваются эпизоды инструментальной агрессии, тоже надо иметь в виду, что обычно действия агрессора исходят из актуальной, оперативной иерархии мотивов, в которой есть ведущий в данной ситуации мотив или ряд взаимосвязанных ведущих мотивов. Мы называем эту иерархию «актуальной» или «оперативной» ввиду того, что у каждой зрелой личности существует относительно устойчивая иерархия мотивов, которую пытались раскрыть Абрахам Маслоу и другие специалисты, работающие в области психологии личности^[99].

Мы уже говорили о том, что война является массовым видом агрессии. Не отвергая начисто предположение о роли агрессивных инстинктов в развязывании войн, все же следует согласиться с теми, кто считает ведущими мотивами войн социальную детерминацию. В качестве причин возникновения войн упоминаются страх за собственную жизнь, конформизм, скука и поиск романтики и, конечно, экономические факторы. Отмечая данные факторы, Э. Фромм^[100] приводит количественные сведения о том, что чем дальше, тем больше войн вспыхивает в мире, унося все большее число человеческих жизней. Приведем составленную им таблицу, которая завершается 1940 годом:

Годы Число сражений

1480–1499 – 9

1500–1599 – 87

1600–1699 – 239

1700–1799 – 781

1800–1899 – 651

1900–1940 – 892

Для сублимации своей агрессии, и чувствуя потребность в самооправдании, политики пользуются рационализациями, подробное исследование которых уместно в труде, посвященном психологии власти и лидерства.

§ 4. Два подвида эмоциональной агрессии (новая концепция)

Эмоциональная или аффективная агрессия, как мы видели, характеризуется тремя главными особенностями: 1) специфической целью: причинить ущерб и боль другому человеку; 2) специфической мотивацией: силой враждебности, ненавистью и гневом, подталкивающим человека на агрессивные действия вплоть до убийства; 3) временным параметром: эмоциональная агрессия может наступить сразу же после возникновения мотива и выбора цели (то есть импульсивно и несдержанно) или же с опозданием.

Исходя из последнего свойства как критерия, мы выделяем два подвида эмоциональной агрессии:

1) Непосредственная, импульсивная эмоциональная агрессия: она выражается немедленно, бурно и во многом иррационально в том смысле, что человек не думает о последствиях своих действий, об их целесообразности, о том, заслужила ли жертва такого «наказания» и т. п. При этом внутренние запреты (ингибиторы) не активизируются.

2) Отсроченная враждебная (эмоциональная) агрессия: у человека в этом случае активизируются внутренние механизмы запрета и он откладывает свою агрессию, временно подавляет ее. Этому могут способствовать и внешние, социальные факторы (например, простое присутствие другого человека).

Но данный случай мы рассматриваем как фрустрацию агрессивного целенаправленного поведения. Это значит, что она должна повлечь за собой появление в личности защитной мотивации. Само сдерживание, если считать его следствием подавления и вытеснения, уже есть защита против собственных внутренних импульсов. Но эта защита одновременно является фрустрацией и вызывает новую защитную мотивацию.

К каким еще последствиям приводит подавление и отсрочка эмоциональной, а заодно и инструментальной агрессии? Отсрочка исполнения агрессивных действий не может не привести за собой внутренних изменений личности – в основном временных, а при продолжительном подавлении – также долгосрочных. Но для различных видов и подвидов агрессии эти последствия неодинаковы. Нетрудно понять, что последствия подавления эмоциональной и инструментальной агрессии не могут быть одинаковыми: это ведь психологически очень разные явления. В порядке предварительной гипотезы можно сказать следующее: а) подавление и отсрочка эмоциональной агрессии оказывает разрушительное влияние на здоровье человека (на сердце, сосудистую систему и т. п.), то есть может иметь серьезные психосоматические последствия; б) последствия отсрочки инструментальной агрессии другие: в этом случае психосоматические нарушения не так значительны, зато активизируются познавательные процессы потенциальных агрессоров. Мы полагаем, что у них наиболее активны процессы предварительной когнитивной самозащиты.

Очевидно, что эта концепция открывает пути для новых исследований человеческой агрессии.

§ 5. Структура и динамика комплексной агрессии

Комплексная инструментально-враждебная агрессия имеет, как мы видели, сложный состав. Кроме сильного желания причинить ущерб своим жертвам (враждебная агрессивность), в ней присутствуют и другие цели: желание самоутверждения, усиления положительных компонентов своей я-концепции, утверждение собственных политических, моральных и других принципов и т. п. Психологи приводят примеры того, как даже дети, подвергая своих сверстников агрессии, объясняют свое поведение желанием заставить их вести себя правильно^[101].

Когда в структуре комплексной агрессии начинает преобладать желание причинить вред, она приближается к «чистому типу» враждебной агрессии. Когда же в ней начинают преобладать иные цели, она приближается к «чистому типу» инструментальной агрессии. Это соотношение типов агрессии можно представить в виде простой схемы:

Разумеется, существует множество промежуточных вариантов с преобладанием того или другого компонента.

Итак, по критерию преобладающего мотива мы выделяем три типа (или вида) агрессии: враждебную, комплексную и инструментальную. Между этими типами существуют промежуточные или переходные формы. А в целом в каждом конкретном случае вид агрессии следует определить по ведущему, преобладающему критерию. У взрослых людей «чистых» типов агрессии редко можно наблюдать.

И другие психологи приблизились к пониманию этого. Например, Л. Берковиц пишет о том, что «…многие агрессивные действия представляют собой смесь этих двух типов поведения, а не тот или иной отдельно»^[102]. Но дальше этой констатации он не пошел и не занялся раскрытием внутренней структуры этой «смеси» и ее мотивов.

Наблюдения показывают, что когда человек совершает инструментальную агрессию, в самом ходе совершения насильственных действий он может перейти в состояние сильного возбуждения и переживать гнев. Начиная свои агрессивные действия, он, чтобы оправдывать их в своих собственных глазах, начинает приписывать жертве отрицательные черты и затем действовать так, как будто она является реальным носителем этих черт и мотивов.

Исходя из подобных наблюдений мы здесь предложили точку зрения, согласно которой существует – кроме враждебной и инструментальной – еще и третий вид агрессии по критерию произвольности – непроизвольности, а именно: комплексная враждебно-инструментальная агрессия. Более того, мы даже предполагаем, что большинство реальных случаев агрессивного поведения людей по отношению к другим социальным объектам (индивидам и группам) представляет собой комплексную, смешанную агрессию. Мы считаем также, что существуют процессы превращения инструментальной агрессии во враждебную и обратный процесс, которые подлежат тщательному исследованию. Это уже совершенно новая проблема психологии агрессии и агрессивности человека: динамика превращения одного вида агрессии в другую представляет чрезвычайный интерес, поскольку проявления и последствия агрессивных действий, их воздействие на саму личность агрессора практически, то есть для понимания реальных действий людей, самые важные. Статистическими категориями такие динамичные и сложные процессы невозможно объяснить.

Конкретизируя, можно сказать, что подлежат исследованию следующие процессы: 1) процесс перехода от враждебной агрессии к инструментальной и комплексной. Необходимо выяснить, с помощью каких психологических механизмов и по каким закономерностям происходит такое преобразование. Следует учитывать также роль средовых воздействий. Мы предполагаем, что в этом процессе самое главное – целеобразовательные процессы и сочинение рационализаций, то есть защитные процессы. В этом случае психологическая самозащита агрессора с помощью неагрессивных защитных механизмов осуществляется как предварительно (до совершения агрессивных действий), так и в самом процессе совершения агрессии и после него. Психологическая подготовка инструментальной агрессии особенно богата процессами предварительной психологической самозащиты, в ходе которых используются проекция и другие разновидности атрибуции, рационализации, регрессия, процессы и механизмы целеобразования и другие.

2) Процесс перехода от инструментальной агрессии к враждебной и комплексной. Те же самые вопросы возникают и в этом случае. Но здесь, как мы считаем, процесс идет в сторону редукции и подавления дополнительных целей и превращения агрессии в чисто враждебную и самоцельную. Мы также полагаем, что в процессе осуществления враждебной агрессии психологическая самозащита с помощью неагрессивных защитных механизмов также отсутствует или протекает в крайне редуцированной форме. Но такая самозащита может бурно развертываться уже после совершения агрессии (нанесения телесного повреждения или убийства). Указанные выше – весьма существенные психологические различия, которые подлежат исследованию. Эти динамические процессы – самые интересные для психологии агрессивности и агрессии человека.

Итак, мы видели, что тремя главными видами агрессии являются инструментальная, враждебная (эмоциональная) и средний, смешанный тип человеческой агрессии.

В свете изложенных выше представлений зададимся вопросом: какой вид агрессии вызывают действующие на человека фрустраторы? Какая агрессия возникает у фрустрированного человека? Мы полагаем, что под воздействием фрустратора возникает враждебная агрессия, агрессия-самоцель, направленная на фрустратора. Социальные фрустраторы – индивиды или группы – часто сами являются агрессорами, поэтому возникающая у фрустрированной личности враждебная агрессия является ответом на их агрессию. Из судебной практики хорошо известно, что многие жертвы насилия сами провоцируют агрессора своими агрессивными действиями и становятся жертвами ответного насилия.

Но сразу же возникает следующий вопрос: не может ли служить ответом на фрустрацию инструментальная агрессия? Представим себе следующий случай: индивид Р1 переживает фрустрацию и нуждается в деньгах. Он полон враждебности к своим фрустраторам, но бессилен что-либо изменить. Но вот ему предлагают стать наемным убийцей: ликвидировать Р2 и получить n-ую сумму денег. Он соглашается и, используя свою инструментальную агрессию, добивается цели, получает свою сумму и освобождается от первоначальной фрустрированности. Ясно, что агрессия, направленная на Р2, является преимущественно инструментальной. Правда, не исключается возможность переноса части своей первоначальной враждебной агрессии от своих первичных фрустраторов на Р2, который ни в чем не повинен. Такой перенос может иметь место на основе атрибуции Р2 определенных негативных черт и мотивов. Подобная предварительная дискредитация и дегуманизация создают психологическое оправдание для готовящихся агрессивных действий.

Это означает, что реальные случаи жизни несколько более сложны и различные виды агрессии сочетаются не только между собой, но и с другими защитно-адаптивными механизмами. Последнему вопросу мы посвящаем отдельную главу настоящей книги.

§ 6. Ролевая агрессия и ее ситуативные изменения

В различных организациях, исполняя свои официальные роли, люди вынуждены подвергать агрессии своих сослуживцев и посетителей. Таковы, например, армия, полиция, органы государственного управления и другие. Поскольку социальные статусы и роли, как мы уже знаем, сопряжены друг с другом, агрессивные действия одного «актера» могут фрустрировать другого, совместно с ним выступающего на социальной сцене, вызывая его гнев и агрессивность.

Однако если насильственные действия являются компонентами роли и ожидаемыми (сами собой разумеющимися или «естественными»), они могут и не фрустрировать ощутимым образом исполнителей сопряженных ролей. Например, в военной организации вышестоящий командир может на законном основании препятствовать выдвижению младшего на более высокую должность. Такая фрустрация, если она считается легитимной, может и не вызвать ответных агрессивных действий, поскольку не считается несправедливой. Правда, подобные действия не всегда истолковываются именно таким образом теми, кто является объектом ролевой агрессии.

Итак, очевидно, что ролевая агрессия фрустрирует людей в значительно меньшей степени, чем неролевая («нелегитимная») и намеренная агрессия. Мы считаем также, что ролевая агрессия является важной и очень распространенной разновидностью инструментальной агрессии. Но и с ней, например во взаимоотношениях руководителя и подчиненного, может смешиваться враждебная агрессия.

Мы уже показали, что в процессе конфликтного ролевого взаимодействия двух лиц, которое завершается насильственным преступлением (в том числе убийством), жертва тоже в большинстве случаев является агрессивной личностью и активно участвует в конфликте. На каждый агрессивный акт партнера она отвечает агрессией.

Но вот какое интересное открытие сделали психологи, озабоченные влиянием огнестрельного оружия на уровень убийств в обществе. В США, как известно, огнестрельное оружие доступно всем и покупается для самозащиты. Но используется ли это оружие только для такой цели? Интересное исследование провел журнал «Тайм»: «Взяв наугад одну из недель 1989 года, журнал обнаружил, что в течение семи дней в Соединенных Штатах от огнестрельного оружия погибли 464 человека. Только в 3 % случаев смерть явилась результатом несчастного случая и почти половина были самоубийствами. Короче говоря, когда огнестрельное оружие убивает кого-то, жертва намного чаще не имеет криминальных намерений, чем имеет»^[103].

Если серьезно задуматься, то нельзя не придти к выводу, что огнестрельное оружие кардинально меняет ролевое взаимодействие агрессора и жертвы. Во-первых, жертва, особенно если она не имела при себе оружия, оказывается в неравном положении и лишена возможности защищаться; во-вторых, убийства с применением огнестрельного оружия становятся еще более несправедливыми, поскольку, как отмечают исследователи, большинство жертв не имело криминальных намерений. Таким путем увеличивается число невинных жертв, вследствие чего в обществе шире распространяется несправедливость. Храбрость и достоинство теряют свое значение и ценность: психологически недоразвитый криминальный тип может запросто убить достойного и полезного для общества человека.

Использование огнестрельного оружия во время разборок различных групп усиливает азарт участников конфликта и способствует увеличению числа жертв. Убивать стало легче и, по-видимому, интереснее. Особенно опасно использование полуавтоматического оружия, а также разрывных пуль, которые буквально крошат тела жертв на части. Стало много жертв среди детей, причем дети нередко убивают друг друга. Тысячи детей каждый день приносят в школу оружие.

§ 7. Открытая, замаскированная и замещающая агрессия

Открытыми формами агрессии являются те, которые непосредственно доступны для внешнего, объективного наблюдения. Так, мы видим, что дети дерутся и наносят друг другу удары. Это одновременно физическая и открытая агрессия. В подобных открытых формах агрессии, а также в мимике, пантомимике и жестах дерущихся людей открыто выражаются их агрессивность, враждебность друг к другу, стремление нанести другому вред. Война между двумя государствами тоже открытая, явная форма агрессии. Она часто даже объявляется.

На примитивном уровне открытая агрессия носит характер применения физической силы: это удары, телесные контакты, кусание, физическое разрушение объекта, разделение его на части. Как у детей, так и у многих взрослых, когда у них возникает аффективное состояние гнева и враждебности, часто можно наблюдать именно эти примитивные формы агрессивных действий.

Открытая агрессия всегда или почти всегда – грубая форма агрессии. Но открытая агрессия имеет и другие разновидности. Так, грубые формы агрессии могут выражаться в образах фантазий человека, в его письменных произведениях, например, в детских сочинениях. Возникновение данных форм – это уже первый важный шаг в сторону сублимации агрессии, о которой речь пойдет отдельно. Мы встречаем данную простейшую форму сублимации, то есть возвышения агрессии, также в народном творчестве, в произведениях искусства. Например, «Ад» Данте – это описание оргий ненависти, мести и других чувств, лежащих за агрессивными действиями людей. К этой категории агрессивного искусства относятся и современные кинобоевики.

Открытым формам агрессии можно противопоставить замещающие и замаскированные формы агрессии, у которых много подвидов и разновидностей. В данном и следующем разделах речь пойдет о замещающей агрессии.

Когда человек не способен прямо и открыто нападать на фрустрирующий его объект, он может менять направление вектора своей агрессии и выбрать для ее приложения другой объект. В таких случаях говорят, что первичный объект агрессии был заменен другим, а направленную на новый объект агрессию называют замещающей.

Феномен замещающей агрессии мы видим во многих ситуациях жизни. Говоря о фрустрации и агрессии, мы в реальной жизни видим, например, такие ситуации: когда отец семейства получает нагоняй от своего начальника, то свою злость, которая в нем непременно возникает, он нередко вымещает на членах своей семьи.

Получивший отказ фрайер мстит другим девушкам, совершает поджоги и иные агрессивные действия. В последнем случае психоаналитики считают, что несчастный любовник совершает такие поступки под влиянием аналогии между любовью и огнем, жаром любви и жаром огня. Неужели у фрайеров такая сложная психика? Или тут действует коллективное бессознательное?

Прямые агрессивные действия сдерживаются страхом, чувствами стыда и вины. Например, если родитель фрустрирует ребенка, у которого возникает агрессивность, он переживает чувство вины уже от одной мысли, что ненавидит отца или мать, что может нападать на них и т. п. У ребенка амбивалентное состояние, он и любит, и ненавидит родителя, и его агрессия переносится на другие – нейтральные или ненавистные – объекты.

Часто выбираемыми объектами замещающей агрессии являются этнические и другие меньшинства или их отдельные члены. С этим явлением мы поподробнее познакомимся при обсуждении вопроса о так называемых «козлах отпущения».

Замещение агрессии наблюдается не только у людей, но и у животных. Так, американский психолог Нил Миллер показал это явление убелых крыс. Животные были выдрессированы так, чтобы драться друг с другом. Получая электрические удары, они начинали драться. В таких случаях стоящая в углу клетки кукла игнорировалась. Однако когда крыса оставалась в клетке одна и поучила электрический удар, особенно по мере усиления электрического тока, уже нападала на куклу, то есть на совершенно невиновный в его стрессе и фрустрации объект.

Американские социальные психологи давно заметили, что во времена экономических кризисов, когда люди переживают материальные лишения и всякие другие фрустрации, случаи линчевания негров и вообще агрессивных актов против них, становятся более частыми.

Более того, уже только предвосхищение будущей фрустрации способно вызвать к жизни замещение агрессии. Так, предвидя экономические трудности, представители доминирующих социальных групп и этносов могут начинать преследования и вытеснение представителей национальных меньшинств, особенно тех из них, кто добивается успехов и богатства.

§ 8. Словесная агрессия

С возникновением языка и речи в истории каждого народа начинается также история словесной (вербальной) агрессии. Эта разновидность агрессии получила большое развитие у всех народов. Здесь и в следующем параграфе мы рассмотрим некоторые из самых главных вопросов данного раздела теории агрессии, но следует иметь в виду, что о вербальной агрессии речь будет идти фактически во всех главах настоящей книги.

Вербальная агрессия – это агрессия, выраженная средствами языка. Она подразделяется на несколько разновидностей в зависимости от того, по каким критериям мы пытаемся классифицировать различные ее проявления. По критерии цели агрессора вербальная агрессия бывает следующих разновидностей: а) агрессия, целью которой является обесценение личности того человека, на которого направлена враждебность агрессора; б) целью агрессора может быть оскорбление человека, его дискредитация; в) наконец, целью агрессора может быть выражение угрозы будущими физическими или другими формами наказания жертвы. Во всех этих случаях имеет место агрессивное взаимодействие агрессора и его жертвы, которая, однако, в ходе этого взаимодействия также выражает враждебность и пытается превратить своего агрессора в жертву. Иногда их роли действительно меняются.

По форме выражения словесная агрессия бывает прямой и косвенной. Если Р1 оскорбил Р2, то есть применил к нему вербальную прямую агрессию, тогда Р2 может поступить одним из следующих способов: 1) он может в лицо ответить Р2 оскорблением: это прямая вербальная агрессия; 2) Р2 может распространить о Р1 порочащие его сведения. Его цель – опорочить его, нанести ему вред. Это уже непрямая (косвенная) вербальная агрессия. «Злобные замечания, враждебные шутки и злые сплетни – это все примеры косвенной агрессии, которая, вероятно, проистекает из подавляемой прямой агрессии»^[104]. Здесь Берковицем высказана очень интересная идея: подавление и, возможно, также вытеснение прямой агрессии порождает косвенную и символическую разновидности этого явления. То, что говорит здесь Берковиц – это концептуализация эмпирически наблюдаемых фактов.

Вербальная агрессия в психолингвистическом отношении – очень сложное явление. Она имеет свои разновидности, уровни интенсивности, в зависимости от которых и выбираются слова для характеристики объектов агрессии и т. п. Все это подлежит исследованию. Необходимо осуществить психолингвистический анализ различных форм словесной агрессии, ее логическую и психологическую структуру. Здесь все эти вопросы невозможно рассмотреть.

Поэтому мы выделяем ряд новых проблем в специфическом аспекте, а именно: какие существуют связи между словесной агрессией и другими защитными механизмами личности? Из этих проблем мы предлагаем рассмотреть следующие: 1) использование рационализаций в процессе формирования и выражения вербальной агрессии; 2) использование атрибуций, проекций и других защитных механизмов в процессе вербального агрессивного нападения или защиты. Очень интересна проблема связи вербальной агрессии с психической регрессией личности; 3) представляет большой интерес проблема этнолингвистических различий вербальной агрессии и вопрос о том, каким образом эти различия связаны с этническим психическим складом и культурой отдельных народов. Мы полагаем, что исследование различий вербальной агрессий может стать источником интересных сведений об этническом характере, ценностях и других блоках этнического психического склада.

Можно предположить, что, исследуя вербальные формы агрессии, особенно самые сложные и тонкие из них, мы обнаружим ряд защитно-адаптивных комплексов, которые частично уже изобретены и зафиксированы в языковой культуре народа, частично же создаются в процессе агрессивного взаимодействия людей. И, конечно, во всех этих случаях необходимо попытаться раскрыть психологическую логику речевых агрессивных процессов в отличие от тех правил формальной логики, которые тоже в них в определенной мере используются.

Обсудим один очень специфический вопрос с целью показать, каким образом представления о словесной агрессии можно использовать в других областях науки. В данном случае речь идет об одном интересном явлении из области психологической танатологии.

В реальной жизни часто наблюдается следующее явление: умирает близкий человек, он страдает и заставляет страдать других, своих родных людей. И у последних появляется тщательно скрываемое желание, чтобы больной скорее умер и избавил их от мучений. Но иногда это преступное желание как бы «поворачивается»: желают смерти родного человека не потому, что он их надоел, а потому, что это избавило бы самого умирающего от страданий: «Пусть душа его избавится от этих страданий» – говорят в таких случаях. На разных языках эта мысль выражается по-разному, и данный этнопсихологический аспект также представляет большой интерес. Но чаще всего в таких случаях подразумевается следующее: «Пусть умирает, чтобы мы избавились от него». Такая трансформация позволяет осуществить довольно удачную психологическую самозащиту, поскольку способствует вытеснению из сознания преступной, предосудительной мысли, морально неприемлемого желания. Она позволяет человеку выглядеть благородным в глазах окружающих: ведь он печется не о себе, а о другом, желая, чтобы он больше не страдал.

Данное явление хорошо осознано некоторыми писателями. Л. Н. Толстой в романе «Война и мир» описывает переживания княгини Марьи рядом с умирающим отцом^[105]. Там данный мотив прослеживается достаточно четко.

Это один из самых болезненных конфликтов тех людей, у которых умирают близкие люди. Если уровень морального развития у человека высокий, он подавляет желание смерти родного человека и на уровне сознания у него остается желание, чтобы он жил и выздоровел. Но есть люди, которые, имея более низкий уровень нравственности и измученные уходом за больным, не скрывают своего желания. Это свое желание они лишь частично рационализируют и сублимируют, превращая в пожелание, чтобы умирающий избавился от своих страданий. Нередко же оно выражается открыто, агрессивно и вполне аморально.

Подробно разбирая такие случаи, можно выдвинуть для исследования новые вопросы как в теории агрессии, так и в психологической танатологии, которые в этом пункте тесно соприкасаются^[106]. Вот два из них: 1) какое влияние оказывают такие конфликтные переживания на личность тех, кто остается жить? 2) Какие изменения претерпевает их поведение и какие предвосхищения они делают относительно своего умирания в будущем?

§ 9. От словесной агрессии к физической

То, что словесная агрессия фрустрирует людей, мы уже знаем. Общеизвестно также, что люди часто переходят от словесного агрессивного взаимодействия к физическому. Как это происходит, почему происходит и к каким результатам приводит? Все это и многое другое, относящееся к этой сфере социальной психологии – интересная область исследований. Уже проведен ряд исследований процесса перехода от вербальной агрессии к физической. Ниже мы рассмотрим их и предложим новые проблемы и идеи, которые, можно надеяться, позволят расширить область психологических исследований человеческой агрессивности.

Вербальная провокация, – то есть фрустрация, стресс и стресс-фрустрация, – выражается в различных формах. Она может принимать формы оскорбления достоинства человека, несправедливой критики и т. п. Особенно больно ранят те словесные выпады, которые совершаются людьми, мнение которых жертва такой агрессии ценит высоко. Такие провокации вызывают мощные ответные действия: фрустрированные таким образом люди готовы подвергнуть агрессоров интенсивному нападению. Это продемонстрировано многими экспериментами^[107], хотя повседневная жизнь тоже дает нам немало прямых доказательств.

Каким образом люди переходят от словесных угроз и оскорблений к применению физической агрессии? Фельсон, проанализировав полицейские сводки о насильственных преступлениях и проводя опросы, предложил нижеследующую схему перехода от словесного агрессивного взаимодействия (то есть конфликта) к физическому насилию. (Приводится по книге Бэрона и Ричардсон с некоторыми изменениями).

Конфликт начинается с оскорбительных слов одной из сторон и доходит до фазы взаимной физической агрессии. Как видно из схемы, на всех этапах конфликт представляет собой агрессивное взаимодействие, хотя формы применяемых агрессивных действий меняются. Вербальный конфликт перерастает в физический.

Здесь важно отметить, что уже первый ответ Б на провокацию со стороны А является местью, и дальнейшее их взаимодействие можно интерпретировать как обмен целым рядом мстительных действий – словесных и физических. Другое обстоятельство: в ходе таких процессов агрессивность сторон все больше и больше усиливается, мотивируя все более интенсивные и разрушительные насильственные действия. Подобные конфликты нередко заканчиваются нанесением телесных повреждений и даже убийствами. Они возникают между индивидами, социальными и этническими группами, нациями и национальными государствами.

Ясно, что описанные Фельсоном этапы или фазы конфликта двух лиц в процессе перерастания словесного конфликта в физическое столкновение, в основном верны, но крайне схематичны. Можно предложить целый ряд вопросов, выяснение которых позволит обогатить эту схему и превратить ее в подспорье для решения более сложных теоретических и практических задач.

Следует подробно проанализировать психолингвистическую структуру агрессивных, оскорбительных и угрожающих высказываний и показать: а) какие лингвистические и психолингвистические особенности имеют такие формы речи и каким образом совершаются переходы от высказывания одного участника к высказыванию другого? Каким образом структура и другие особенности высказывания одного (А) порождают или стимулируют рождение ответного высказывания другого (Б), каким образом взаимосвязаны эти высказывания структурно и функционально? б) Какова психологика агрессивных высказываний (как фрустраторов) в ходе взаимодействия? в) Какие защитные механизмы в процессе этих конфликтов используются и, что очень важно, почему они не обеспечивают психологическую самозащиту сторон так, чтобы не возникла необходимость перехода к физической драке? В каких случаях спор завершается мирно?

Исследование судебных дел о семейных ссорах, конфликтах в других социальных группах, на улицах, во времена массовых мероприятий и т. п., даст обильный материал для исследования процесса перерастания словесной агрессии в физическую.

Эмпирически очевидно, что люди спорят, начинают ругать и оскорблять друг друга, переходя затем к обмену физическими ударами. Но сам процесс, его динамика, изменение мотивации агрессии в самом этом процессе, изменение образа противника, использование атрибуций и проекций (например, А говорит: «Ты дурак», а Б отвечает: «Ты сам дурак» или «От дурака слышу» и т. п.) и контратрибуций, в том числе проективных, – все это не исследовано. Например, каким образом в процесс агрессивных действий включается когнитивный субпроцесс дискредитации жертвы? Каким образом выбираются и используются стереотипы?

Точно так же можно задать себе вопрос: каким образом происходит обратный переход от физической агрессии к словесной? Это явление необходимо исследовать и тогда, когда оно имеет место между индивидами, и тогда, когда оно происходит между социальными и этническими группами. Враждебная политическая пропаганда в значительной мере является словесной агрессией, и она может быть этапом подготовки к совершению физического нападения. Данное явление нетрудно видеть перед каждой войной. Когда же прекращается физическая агрессия, начинается новый этап дискредитации жертвы с помощью речевых и других символических средств. Для сравнения: собака сначала лает, затем только кусается. Но после того, как кусается, продолжает лаять, и характер лая меняется! Это уже задача для зоопсихологов.

Конкретизировать предложенные выше идеи можно лишь путем сбора и анализа новых эмпирических фактов, что нетрудно делать. Но здесь мы бы хотели обратить внимание на такой классический пример перехода от словесного конфликта и агрессии к физической, как дуэль, многократно и в различных вариантах описанный в исторической и особенно в художественной литературе. Дуэль может иметь вид рукопашного боя, борьбы, стрельбы из пистолетов, поединка кинжалами или шпагами и т. п. Но все это – последние этапы конфликта – этапы агрессивного физического взаимодействия.

Исследование всех этапов дуэли у разных народов, попыток примирения сторон, всего хода дуэли, разработанных канонов и т. п. – увлекательная тема для социального психолога, занимающегося проблемами агрессивности человека. Дуэль – случай нормативно регулируемого агрессивного взаимодействия.

Мы видели, что конфликт между двумя лицами (А и Б) обычно начинается с взаимных оскорблений и постепенно переходит на этап физических действий. Взаимные словесные оскорбления у всех народов в значительной мере выражаются в виде ругательств, конвективов, исследование которых в рамках психологии человеческой агрессивности становится актуальной задачей. До сих пор их исследованием занимались главным образом этнологи. Мы хотим здесь, опираясь на этнологические исследования, рассмотреть ряд психологических аспектов этих любопытных форм словесного агрессивного творчества индивидов и народов. Какие существуют виды ругательств, какова их мотивация, какие функции они выполняют, какие существуют этнические различия в их структуре и психологике – вот лишь некоторые из тех вопросов, которые появляются в сознании психолога при первом же знакомстве с таким этнографическим материалом. Рассмотрим лишь некоторые вопросы.

1) Ругательства (инвективы) обладают главным свойством агрессивного поведения: они преследуют цель наносить вред человеку или группе в виде оскорбления, дискредитации, унижения достоинства. С помощью ругательств люди угрожают друг другу более строгим, обычно физическим, наказанием. Конвективы – словесные формы агрессии и выражают враждебные чувства говорящего: его гнев и ненависть к тому человеку, которого ругает. Целью исследования является выделение разновидностей этих форм словесной агрессии, их мотивов и функций, техники исполнения и связей с другими психическими явлениями. Основная функция инвективов – оскорбление личности и ее дискредитация, понижение самооценки объекта агрессии^[108]. С позиции теории фрустрации инвектив – сильный фрустратор.

2) Инвективы составляют определенную и заметную часть культуры каждого этноса, отражают как общечеловеческие темы, так и этнокультурные особенности народа. Нет сомнения, что сравнительное психологическое исследование инвективов может способствовать развитию этнопсихологии, особенно теории этнической агрессии.

3) Необходимо исследовать связь инвективов с другими психическими явлениями, в частности – с защитными механизмами. Специальной задачей является исследование связей инвективов с остроумием, поскольку многие ругательства нешаблонны, нередко они являются результатами творческих процессов отдельных индивидов. Часть инвективов содержит элементы остроумия и юмора и высказывается в виде шуток. Агрессивные, оскорбительные шутки – весьма распространенные явления.

4) С помощью ругательств очень часто характеризуют и оскорбляют тех (приписывая им соответствующие качества), кто совсем не соответствует этим оскорбительным характеристикам. Когда индивид А таким образом нападает на Б, обзывая его словами «паразит», «сволочь» и т. п., то и А, и Б обычно очень хорошо знают, что эти характеристики совсем не соответствуют действительности. Тем не менее А получает удовлетворение от их употребления, а Б оскорбляется. Например, А называет Б, мужчину, «проституткой», что при логичном подходе не что иное, как бессмыслица, но Б все-таки оскорбляется. Здесь мы видим, что в ругательствах очень часто присутствуют различные формы атрибуций, которые еще предстоит исследовать. Мы предполагаем, что в дальнейшем можно будет предложить новую классификацию инвективов на основе следующего критерия: какие виды атрибуций в них применяются – каузальные, установочные, атрибуции черт, самоатрибуции, проективные атрибуции и т. п. Могут приписываться также определенные действия, которые объект агрессии на самом деле не совершал. Атрибуция действий и поступков (оклеветать, возводить поклеп) – широко распространенное явление. Например, при ревности человек приписывает другому такие действия (прелюбодеяние), которые тот, возможно, и не совершил.

5) Использование индивидом А инвективов для оскорбления Б или вовлечения его в беду, обычно приводит к их агрессивному взаимодействию: Б отвечает словесной агрессией, на что А отвечает новым оскорблением и т. п. В результате может наступить фаза физического агрессивного взаимодействия. Но в целом использование инвективов откладывает переход к физической агрессии, заменяет физические действия, а иногда предотвращает их употребление. Существует даже точка зрения, согласно которой «Чем больше в национальной культуре инвективных – или учтивых – формул, тем очевиднее стремление даннного общества справиться с антиобщественными тенденциями»^[109]. Однако этому можно и возразить: дело в том, что учтивость – механизм подавления агрессии, тогда как инвектива – словесная агрессия. Разница между ними колоссальная.

6) Агрессивное взаимодействие с обменом инвективов может быть одним из аспектов ролевого взаимодействия двух индивидов в диадах типа офицер – солдат, надзиратель – заключенный, начальник – подчиненный и т. п. При ролевых отношениях обе обмениваются инвективами, но при неравных статусах использование инвективов может носить односторонний характер. Не эту ли истину выражает одно из самых реалистичных изречений русского народа: «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак». Оно «сгущенно» выражает идею примитивного авторитаризма, исследованием которого много лет занимаются психологи. Время от времени полезно опираться на народную мудрость.

Проблема инвективов, как форм словесной агрессии, иногда являющихся этапом на пути к физической агрессии, очень широка, имеет целый ряд этнопсихологических аспектов, осуществляется с использованием стереотипов. Но мы здесь ограничимся вышеизложенным.

§ 10. «Свободно плавающий гнев»

В результате многократных фрустраций некоторые индивиды накапливают в своей психике обобщенную злость, хронический гнев, которые уже не направлены только на один определенный объект. Такого человека уже не удовлетворяет только один «козел отпущения». Его «свободно плавающий гнев» таков, что даже нейтральные ситуации, объекты и люди воспринимаются им как враждебные. Поэтому объектами его агрессии, его жертвами могут стать совершенно случайные люди, совсем не имеющие отношения к его фрустрациям.

Агрессивные реакции человека с таким сильным зарядом враждебности не соизмеримы с силой воздействующих на него раздражителей: его реакции сверхсильны, чрезмерны. Некоторые из этих людей так агрессивны ко всем, с кем встречаются, что для них установление дружеских отношений с кем-либо – дело невозможное.

Для такого человека «козлом отпущения» может стать каждый встречный. Если человек систематически на слабые фрустраторы отвечает сверхсильной агрессией и не пользуется другими защитными и адаптивными механизмами, то это можно считать диагностическим признаком того, что у него есть «свободно плавающий гнев».

У людей с хроническим свободно плавающим гневом наблюдаются взрывы слепой ярости. Это весьма опасное аффективное состояние, в котором человек может совершить преступления. Неистовствуя, такой человек может совершить даже убийство.

Разновидностью свободно плавающего гнева, по-видимому, можно считать патологическую агрессию определенной части психически больных людей, которые хладнокровно выбирают своих жертв и наносят им вред вплоть до убийства. Такая агрессия, конечно же, отличается от агрессии хищника, который действует по биологической необходимости, и от агрессии соперников по борьбе за важные ценности. Патологическая агрессия – агрессия абсолютно вредная, злокачественная, как сказал бы Эрих Фромм.

Начало накопления агрессивности у таких людей следует искать в раннем детстве, в тех фрустрациях, которым они подвергались в первую очередь со стороны своих родителей. Реагируя агрессивно на первые фрустрации, они приобретают такую агрессивную установку, которая превращается в предпочтительную форму самозащиты развивающейся личности. Затем недоверие, страх и агрессия обобщаются и распространяются на всех взрослых людей с более или менее высоким статусом. Они воспринимаются в качестве угнетателей, врагов.

У разных индивидов уровень свободно плавающего гнева или общей агрессивности различен и зависит как от наследственных факторов, так и от характера фрустраций, их силы и длительности, от того, кто были основными фрустраторами человека, в какой среде он вырос. Чем враждебнее среда, в которой вырос человек, тем выше уровень его агрессивности. Так, в криминальных группах, в субкультуре которых агрессивное поведение превалирует и считается естественным, где индивидуальный или групповой эгоизм считается самой правильной установкой, растут весьма агрессивные дети и подростки.

Впечатляет описание поведения и внешнего вида таких подростков в книге «Архипелаг Гулаг» А. И. Солженицына. В сталинских купе политзаключенных возили вместе с уголовниками, и это было настоящим мучением для них, даже хуже, чем допросы в КГБ. «Глаза выколю, падло!» – вот вся их философия и вера, замечает Солженицын. Как только политзаключенный оказывается в вагоне, начинается его устрашение, унижение и оскорбление. И это отчасти делается руками подростков.

«Посланником харь спускается вниз кто-то, чаще всего плюгавенький малолетка, чья развязность и наглость омерзительнее втройне, и этот бесенок развязывает твой мешок и лезет в твои карманы – не обыскивая, а как в свои! С этой минуты ничто твое – уже не твое, и сам ты – только гуттаперчевая болванка, на которую напялены лишние вещи, но вещи можно снять. Ни этому маленькому злому хорьку, ни тем харям наверху нельзя ничего объяснить словами, ни отказать, ни запретить, ни выпроситься! Они – не люди, это объяснилось тебе в одну минуту. Можно только – бить! Не ожидая, не тратя времени на шевеление языка – бить! – или этого ребенка, или тех крупных тварей наверху.

Но снизу вверх тех трех – ты как ударишь! А ребенка, хоть он и гадкий хорек, как будто тоже бить нельзя? Можно только оттолкнуть мягенько?.. Но и оттолкнуть нельзя, потому что он тебе сейчас откусит нос, или сверху тебе сейчас проломят голову…»^[110]. Затем А. И. Солженицын очень образно описывает ту беспомощность и запуганность, в котором оказывались политзаключенные в среде уголовников. Патологическая агрессивностьи свободно плавающий гнев здесь сочетаются с хищнической агрессией, и это свидетельствует о том, что агрессивное поведение человека в каждом конкретном случае не состоит толко из одного вида агрессии: оно – сочетание разных видов и имеет сложную мотивацию.

Хотя социализация имеет огромное значение в формировании сверхагрессивной личности, есть факты, свидетельствующие о том, что в некоторых случаях сверхагрессивность обусловлена патологией мозга.

«Свободно плавающий гнев» – один из симптомов некоторых психических болезней^[111]. Исследование истории болезни таких индивидов может предоставить в наше распоряжение ценные данные для дальнейшего развития теории фрустрации и человеческой агрессивности.

§ 11. Хищническая агрессия

Этологи, в частности К. Лоренц, исследующие поведение животных, полагают, что нейрофизиологические механизмы защитной и хищнической агрессии различны^[112]. С этологической точки зрения мотивация драчуна отличается от мотивации хищника. Хищническая агрессия имеет своей целью обеспечение себя пищей и поэтому не сопровождается враждебностью и злостью в той степени, в какой это свойственно защитной агрессии (когда индивид вынужден защищать себя и своих детенышей). Хищническая агрессия, по-существу, есть разновидность инструментальной агрессии. Это «атака путем тихого подкрадывания». Она не сопровождается сильной активацией симпатической нервной системы хищника и животное не переживает ярость. Правда, то, как этологи описывают ход охоты хищников, например львов, показывает, что в решающие моменты нападения и умерщвления жертвы ярость хищников достигает высокой интенсивности.

Здесь важно и то, что хищническая агрессия, безусловно, носит врожденный характер. Это хорошо показано на примере поведения львов и львиц. Агрессивность им дана от рождения, но они учатся агрессивным действиям, способам нападения и умерщвления жертвы, например антилопы, наблюдая за действиями взрослых особей (родителей) во время охоты. Уже двухлетние львы – хорошие охотники^[113]. Хищническая агрессия молодых животных развивается под влиянием наблюдения за хищническим поведением взрослых особей, хотя эта разновидность агрессии является врожденной и развивается самопроизвольно.

Атакующий хищник нацелен на летальный исход, то есть на убийство жертвы, поэтому стремится поразить важные жизненные центры ее организма.

Хищническая агрессия часто встречается в процессе соперничества между видами, в процессе так называемого конкурентного поведения.

Знание различий между названными двумя видами агрессии – защитной и хищнической – важно для психологии человека, поскольку человек филогенетически не является хищником и физиологические механизмы его агрессии не могут быть полностью идентичными с механизмами хищнической агрессии. На это обратил внимание, в частности, Э. Фромм^[114]. Зубы современного человека – это зубы вегетарианца, а не хищника. Они плохо приспособлены для съедения мяса, тем более сырого. Не является хищнической также вся пищеварительная система человека. Правда, создание оружия меняет ситуацию и человек как бы получает в свои руки те технические возможности, которые могли бы превратить его в хищника.

Хищнику свойственно убивать своих жертв, когда он уже сыт и не может использовать их мясо. Типичным примером является волк, который может умертвить целую дюжину баранов и несколько коров и не дотрагиваться до их мяса.

Хотя хищническая агрессия возникла, по-видимому, как биологически целесообразная форма поведения и служила сохранению вида, она, по нашему мнению, избыточна настолько, что очень часто становится самоцелью. Животное – хищник, по-видимому, получает удовольствие от убийства: своеобразный животный садизм. Иначе говоря, хищническая агрессия является смесью инструментальной и враждебной видов агрессии.

Поскольку главным предметом исследования в данной книге является агрессивность человека, мы бы хотели сформулировать здесь следующий вопрос: есть ли хищническая агрессия у человека? Прав ли Эрих Фромм? Вопрос этот можно обсуждать в двух аспектах или, если угодно, на двух уровнях: а) на уровне индивидуальных случаев, которые иногда доходят до патологического выражения и подсказывают нам, что проблема хищнической агрессии у человека реальна и требует тщательного изучения; б) на уровне групп и особенно этносов. Нетрудно показать, что этносы-хищники существовали и существуют до сих пор. В дальнейшем мы попытаемся разобрать случаи, принадлежащие каждому из этих уровней.

Одним из путей раскрытия филогенетических предпосылок хищнической агрессии является анализ охотничьей деятельности как древних, так и современных людей, что, мы уверены, покажет, что человек был хищником и, по-видимому, остается им. Предчеловек был беспощадным хищником и психологическая возможность для такой активности открылась перед ним благодаря тому, что более низких человекоподобных и других обезъян он считал не родственниками, а объектами добычи и съедения.

Р. Дарт описал автралопитеков и их поведение. На основе его данных Н. А. Тих пришла к следующему предположению: у предгоминидов тенденция к особому, материнскому отношению к детенышам других видов исчезла. А это создавало необходимые психологические предпосылки охоты и поедания не только низших обезъян, но, возможно, и себе подобных^[115].

Это означает, что предчеловек потерял очень важное свойство – способность к сопереживанию и формированию совести. Эти его высшие психические свойства в лучшем случае стали узко-избирательными, направленными только на своих детенышей или на детенышей других представителей своего вида. Не является ли следствием данного далекого метаморфоза сохранение у некоторых этносов только внутриэтнической эмпатии?

Поскольку существуют хищники, должны быть и жертвы: это сопряженные роли как в природе, так и в человеческом обществе. Хищники и их жертвы в ходе эволюции активно взаимодействуют, способствуя взаимному совершенствованию.

То, что об этом пишет известный этолог, представляет безусловный интерес и для психологии человека: «По-своему несовершенны способы защиты животных от хищников и формы поведения, обеспечивающие “мир” между разными видами. В царстве животных нет существ, которые обладали бы вполне безупречными способами защиты. По мере того, как жертва улучшает способы защиты, хищник совершенствует методы нападения. Креветка скрывается от врагов, зарываясь в песок, но каракатица и здесь способна поймать ее, ловко разбрасывая песчинки. Человек всячески изменяет естественные условия обитания животных, и те в силу медленного хода эволюции уже не успевают приспосабливаться к столь быстрым переменам…»^[116]. Человек, следовательно, более опасный хищник для животного мира, чем остальные хищники.

Воровство является антисоциальной формой поведения. Оно часто наблюдается в поведенческом репертуаре сверхагрессивных людей. Явные агрессивные действия таких людей (нанесение ударов, оскорбление словом и т. п.) часто сопровождаются другими антисоциальными действиями, в том числе воровством.

Но является ли само воровство агрессией? Хотя оно – дело более сложное, чем простые формы физической агрессии, все же представляет собой агрессию, направленную против других людей. Мотив воровства – причинить вред другим и получить от этого пользу. Хотя агрессивная мотивация является лишь одной из тех, которые входят в комплекс конвергирующих мотивов воровских действий, она в нем может быть одним их ведущих движущих сил.

Мы считаем воровство распространенной формой инструментальной агрессии. Большинство воров, унося то, что им нужно, не подвергают физической агрессии людей и не уничтожают имущество своих жертв. Но инструментальная агрессия воров может сочетаться с враждебной агрессией, когда они встречают сопротивление.

Отсюда можно сделать вывод, что если в данном этническом сообществе воровство широко распространено, то это общество с большой вероятностью отличается повышенной агрессивностью. То же самое относится и к другим социальным группам.

Итак, воровство является агрессивным видом поведения. В нем ясно видна цель нанесения ущерба другому человеку, социальной организации и обществу в целом. Но является ли оно разновидностью хищнической агрессии? Мы придем к положительному ответу на данный вопрос, если сумеем показать, что воры берут чужого добра не строго столько, сколько им нужно для удовлетворения актуальной потребности, а значительно больше. Жадность вора – признак его хищничества. Если он ворует не ради удовлетворения крайней нужды, а делает это с азартом, образно говоря, ради спортивного интереса, тогда можно сказать, что воровство является хищничеством. Другим критерием, по нашему мнению, может служить следующий: если вор прекращает свою воровскую деятельность после того, когда имеет для нормальной жизни все необходимые средства, тогда он по характеру не хищник или, во всяком случае, хищничество в нем слабо выражено.

Ясно, что существование профессиональных воров, которые даже после приобретения значительного богатства продолжают свою преступную деятельность, позволяет заключить, что воровство во многих случаях является хищнической агрессией.

Чтобы продолжить и углубить анализ этого явления, следует задаться вопросом: для чего воруют люди, начиная иногда с детских лет? Мотивов воровства несколько. Но вдобавок к тому, что уже сказано, следует иметь в виду, что воровство взрослого человека является способом и выражением агрессивного самоутверждения. Вор, кроме того, завидует тем, кто обладает такими ценностями, которых у него нет. Ну и зависть тоже содержит в себе сильную дозу агрессивности.

Для развития психологической концепции воровства как разновидности хищнической агрессии следует подвергнуть анализу различные виды и конкретные случаи воровства, в том числе плагиата в литературе, науке и других областях творческой деятельности человека. Воровство следует рассматривать как нарушение права другого на собственность и как нарушение принципа справедливости.

Конкретные случаи хищнической агрессии относятся к самым различным сферам жизни. Нижеследующий пример мы берем из еженедельника «Аргументы и факты» (№ 27, 2001 г.), из материала «Любитель женских пальчиков». В нем описывается хищник-людоед, действовавший в Санкт-Петербурге в 1988 году. Двадцатитрехлетний Эдик Шемяков убивал 18 девушек и съедал их мясо. Приведем только один отрывок из этой статьи: “Согласно выводу психиатров, Эдик «двинулся» от компьютера. Он ночи напролет сидел перед тускло мерцающим монитором и с наслаждением путешествовал по любимым порнографическим файлам.

Виртуальные созерцания обнаженных красоток привели к прогрессирующей импотенции. Нормальная половая жизнь становилась для Шемякова все более недоступной. И его постоянно начало охватывать бешенство по отношению к женщинам. Об этом свидетельствует дневник людоеда, попавший в руки оперативников.

В конце концов его ненависть достигла такого апогея, что он был готов не просто убивать девушек и насиловать трупы, но и съедать плоть невинных жертв».

Случай, конечно, более сложный, чем просто хищничество: здесь и некрофилия, и садизм, и хищничество… и все это в сочетании с достаточно развитым интеллектом.

§ 12. Мстительная агрессия

Одной из самых распространенных форм агрессии является месть или мстительная агрессия. Месть – неизменный спутник человечества с незапамятных времен, поэтому в обобщающей работе о человеческой агрессивности о некоторых аспектах мести следует говорить непременно.

Месть является ответом на агрессию. Но очень часто невозможно отомстить самому врагу, то есть фрустратору. Если он – член определенной социальной группы – семейства, клана, этноса и т. п., то в качестве отмщения могут убивать других членов этой группы, иногда даже первого встречного. Он тоже, по-существу, невинный человек, считается врагом, так как является представителем того социального микромира, которому принадлежит обидчик. Эта точка зрения была преобладающей до появления современных государств, то есть до наступления высших уровней нациогенеза.

Присутствие, а тем более преобладание такого менталитета означает, что враждебность и агрессивность, как социальные установки, стали обобщенными и переносились на всех членов социальной группы – рода и даже племени. Теперь уже все их члены враги. Очевидно, что в результате такого обобщения, из-за так называемой кровной мести, пострадали многие невинные люди. Это явление и в наши дни наблюдается во времена этнических конфликтов, религиозных и гражданских войн.

Этническая месть отличается значительной устойчивостью: желание отомстить враждебному этносу иногда сохраняется веками. Самые кровавые доказательства этого, иррационального с точки зрения обычной формальной логики механизма, мы видим при рассмотрении событий последних десятилетий 20-го века в Азербайджане: акты геноцида против армян в Сумгаите, Баку и других городах и селах этой страны. Крайние формы принимала мстительная агрессия в терроре, организованной исламскими фундаменталистами в Алжире в 90-е годы 20-го века: здесь из-за политических и религиозных амбиций буквально истребляли мирное население. Ведя борьбу за власть против правительства, исламисты уничтожают целые семейства, жителей целых селений, в том числе беззащитных детей, женщин и стариков. Эта дикая форма политического террора нашла свое высшее выражение в террористических действиях талибов и их вдохновителей в разных частях света, в том числе и в США.

Социальные революции в значительной степени являются выражением мстительности тех, кто долго терпел лишения и эксплуатацию. На примере Великой французской революции, а также Октябрьской революции в России, можно показать, что как в идеологии, так и в действиях революционеров ведущее место занимает мотив мести, хотя он нередко и довольно умело рационализируется и маскируется. Хотя Ленин говорил, что месть недопустима даже по отношению к классовому врагу, большевистский террор, безусловно, был мотивирован, в числе других, и мотивом мести. Не всегда удается маскировать мстительность. Например, в одной из известных революционных песень прямо говорится, что революционеры собираются разрушить старый мир и построить новый. Здесь представляет интерес еще один аспект мести: она, сочетаясь с талантом поэта и музыканта, может стимулировать создание ценных произведений искусства. Было бы интересно знать, какие произведения искусства и науки в мировом масштабе созданы людьми, движимыми мотивом мести.

Психология реванша. После войны у потерпевшей поражение стороны возникает желание реванша (от франц. revanche – отплата, возмездие). Это разновидность мстительной агрессивности, повторная борьба, начатая побежденной стороной с целью взять верх над прежним победителем. Отметим ряд аспектов проблемы реванша и реваншизма как определенной политической ориентации правящей группы или даже отдельной личности.

В первую очередь возникает вопрос: являются ли желание и попытки реванша всегда справедливыми? Мы полагаем, что ответ должен быть отрицательным и предлагаем различать первые две разновидности реванша: справедливого и несправедливого. Примером несправедливого реванша может служить желание немцев после поражения в Первой мировой войне взять реванш за поражение и перенесенные унижения. Они, немцы, по-видимому, не учитывали того обстоятельства, что эту мировую войну по-существу начинали они сами и совершили страшные преступления против всех народов, вовлеченных в кровавый конфликт. Они несут также огромную ответственсть за геноцид армян в Турции: они официально и эффективно поддерживали уничтожение турками армянского народа^[117].

Несправедливым является также стремление азербайджанцев взять реванш за поражение в карабахской войне 90-х годов 20-го века, поскольку войну начали они, совершали многочисленные акты геноцида и садизма и желают лишить армян своей родины, как это делали турки на захваченных армянских землях. Все их требования являются несправедливыми как с исторической, так и с юридической точек зрения, не говоря уже о моральной стороне вопроса. Как немцы, так и азербайджанцы наказаны справедливо, хотя в случае азербайджанских захватчиков мировая общественность и международные организации не спешат проявить свою справедливую волю: замечается желание замалчивать совершенные этими племенами злодеяния и даже «демократизировать» их страну, в прошлом захваченную у коренных жителей.

Удивительно, что реваншистские настроения в Германии сохранились даже после Второй мировой войны, которую тоже начала она, на этот раз совершив преступления еще более грандиозного масштаба. Надо полагать, что норма справедливости все же в последние десятилетия постепенно доходит до сознания этого народа, поскольку немцы официально признали холокост и даже платили компенсацию еврейскому народу. Поражения сверхагрессивных этносов, по-видимому, способствуют психическому созреванию не только индивидов, но и социальных и этнических групп, целых наций и народов. Так ли это – покажет история.

Жажда мести, однажды возникнув и не получив удовлетворения, может долго сохраниться у человека, иногда явно и осознанно, нередко же – летентно, в «подспудном» состоянии. Это явление хорошо описывает Л. Н. Толстой в третьем томеромана «Война и мир» на примере переживаний князья Андрея. «Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно-хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции»^[118].

Как нетрудно видеть, Андрей делает даже попытку сублимировать часть свой агрессии, но она, все равно, долго и упорно сохраняется у него. И относительно сублимации Л. Н. Толстой делает весьма реалистическое замечание: став адъютантом у Кутузова, князь Андрей работает так активно, что вызывает недовольство Кутузова. «Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толи»^[119].

Здесь намечается еще одна характерная черта сублимационной активности^[120]: ее некоторая излишность, неприятная для окружающих чрезмерность, поскольку социальное сравнение дает сведения не в их пользу. Люди подсознательно чувствуют, что человек почему-то «перестарается».

Это явление заметно и в поведении тех этносов, которые в прошлом совершали крупнейшие преступления против человечества, а теперь стараются показать себя с лучшей стороны, в качестве гуманных демократов.

Во время одного эксперимента, проведенного американским психологом Ричардом Себастьяном, обнаружен интересный эффект, позволяющий, по-видимому, делать еще один шаг в понимании механизмов формирования агрессивных людей.

Во время этого эксперимента изучались реакции фрустрированных людей на страдания их мучителей. Некоторых испытуемых мужчин вначале помощник экспериментатора фрустрировал, после чего им предоставили возможность поквитаться с ним. Испытуемые получили сведение о том, что сумели причинить вред своему мучителю (фрустратору). Чем большего вреда они ему причинили, тем более сильную радость переживали эти мстители.

Но самые интересные результаты были получены на следующий день, когда испытуемых просили наказать другого человека за его неправильные ответы. «Чем больше испытуемые радовались накануне возможности отомстить своему обидчику – помощнику экспериментатора, тем сильнее они наказывали невиновного человека»^[121]. Успешная месть усиливает общую агрессивность человека и генерализует, обобщает ее (в смысле ее переноса на таких людей, которые к его фрустрациям не имели никакого отношения). При направлении агрессии на невиновного человека уже нельзя говорить о мести. Это уже общая агрессивность человека, его динамичный, «свободно плавающий гнев», который нашел новый объект для своего приложения.

Отсюда возможно сделать следующий вывод: чем чаще фрустрируется человек и чем чаще ему удается отомстить своим мучителям, тем агрессивнее он становится. Успешное отмщение – один из путей формирования агрессивной личности.

Для продолжения разработки этой темы необходимо исследование следующего вопроса: какими атрибуциями пользуются мстители для того, чтобы обосновывать или оправдывать свой выбор невинного человека в качестве мишени своей агрессии?

Кровная месть – историческое явление, в психологическом же аспекте она – разновидность замещения агрессии, то есть ее вымещения на безвинных жертвах. Ее специфика заключается в том, что здесь агрессия ограничена рамками родового сообщества или племени. Психологически это понятно, но не оправдано. Она во многих случаях вопиюще несправедлива, хотя следует иметь в виду различия в понимании справедливости в различных этнических сообществах и культурах. Серьезный шаг в сторону установления более справедливой мести был сделан в Ветхом Завете в виде формулы: «Око за око, зуб за зуб». В годы советской власти, когда спецслужбы государства и их многочисленные осведомители то и дело «раскрывали» врагов народа и готовившиеся ими «заговоры», было официально провозглашено, что дети не отвечают за преступления своих отцов. Но этот принцип почти не соблюдали на практике, ссылая тысячи семей в Сибирь, где они, чаще всего дети, погибали от холодов и голода^[122].

Когда нет в ситуации прямого виновника, то в качестве объекта агрессии выбирают любого человека. Но для этого агрессор должен выполнить определенную познавательную работу. В его психике создается воображаемая основа агрессии. Иначе говоря, готовясь отомстить, человек широко пользуется механизмами атрибуции и проекции, в его воображении создается образ злого фрустратора – реального или потенциального, и лишь после этого совершаются агрессивные действия. Подобные явления наблюдаются и в повседневной жизни, и в сфере идеологической и политической борьбы, и во времена межэтнических конфликтов. Самая мирная нация может стать объектом агрессии в результате подобных психологических «обоснований».

§ 13.Фрустрация мстительной агрессии и ее последствия (новая концепция)

Каждый человек, фрустрируясь кем-либо, хотел бы дать ему отпор, то есть отвечать обидчику равноценной или даже более интенсивной агрессией. Поскольку воображаемая и символическая замещающая агрессия не дает полноценного удовлетворения и в лучшем случае приводит к катарсису лишь частично, у фрустрированного человека долгое время, иногда на всю жизнь, остается желание отомстить.

Мстительная агрессивная установка требует выхода и удовлетворения. Она знает свою цель, поэтому если ее удовлетворение невозможно, человек переживает все новые фрустрации и стрессовые состояния. Назовем эти фрустрации вторичными в том смысле, что они являются следствием неудовлетворительной психической защиты после первой или первичной фрустрации.

Имея в виду важность и широкое распространение этого явления как у индивидов, так и у социальных и этнических групп, рассмотрим некоторые психологические последствия вторичной фрустрации мстительной агрессии. Это, в первую очередь, выделение двух типов разочарования.

Одним из главных психологических последствий фрустрации мстительной цели является разочарование и чувство потери человеком целенаправленности своего жизненного процесса и контроля над ним. Разочарование – это крушение веры во что-либо или в кого-либо. Это переживание несбывшихся надежд. Ясно, что разочарование, как сложное когнитивно-эмоциональное переживание, является важным следствием фрустрации и включается в ее характеристику как ее аспект.

Но разочарование человека может наступить как в результате воздействия внешних, так и внутренних фрустраторов.

Когда внешние силы – люди, социальные условия, нормы поведения и т. п., препятствуют выражению мстительной агрессии по отношению к подлинному фрустратору, у человека наступает разочарование во внешних силах, в общественном порядке и в людях. Эту разновидность разочарования в какой-то мере можно было наблюдать и в экспериментальных ситуациях: испытуемого фрустрируют и доводят до крайнего состояния раздражения, но не разрешают отвечать на воздействия фрустраторов (на провокационные действия помощников экспериментатора). На втором этапе эксперимента, организованного по методу Б. Басса, им разрешают наказывать «провинившегося» участника эксперимента, играющего роль «ученика»: эти люди выражают более высокий уровень агрессивности, чем члены контрольной группы, которые на первом этапе не были фрустрированы^[123].

Что же показывают эти эксперименты? Какие чувства в нас вызывают? Откровенно говоря – некоторое разочарование их авторами, а также Л. Берковицем, который не описывает и не истолковывает их как следует. Но констатируется следующее: в результате воздействия внешних фрустраторов возникает разочарование, сочетаемое с повышенной агрессивностью. По-видимому, чувство разочарования особенно интенсивно тогда, когда фрустрация вызывает у личности чувство оскорбленности, а она еще не сумела дать адекватный ответ из-за наличия внешних препятствий. Разочарование в сочетании с повышенной агрессивностью – вот итог такой вторичной фрустрации.

От реализации желания отомстить обидчику человека могут удержать не только внешние обстоятельства, но и собственные внутренние тормозные силы (ингибиторы) – моральные принципы и нормы, страх перед возмездием или возможность «потерять лицо», а также целый ряд других внутрипсихических факторов, принимаюших вид более или менее организованных аргументов. В таких случаях говорят, что человек сам не позволяет себе делать то, что очень желательно для него.

Ясно, что перед нами классический случай внутреннего конфликта, одна из его разновидностей, описанных еще К. Левиным. Это конфликт между желанием отомстить и желанием быть человеком, соответствующим своим идеалам или каким-то ожиданиям референтных лиц или групп. Известно, что в процесс такого конфликта активно вовлекается я-концепция личности, в частности такие ее подструктуры, как реальный и идеальный я-образы.

Мы полагаем, что разочарование, возникающее у человека в результате внутренней фрустрации мстительной цели, наряду со сходством, будет иметь и важные психологические различия от разочарования, последующего за фрустрацией цели отмщения внешними фрустраторами. Одно из них, как мы думаем, это самообвинение. Поскольку вторичная фрустрация наступила вследствие самоограничения личности, в том, что не сумел дать адекватный ответ обидчику, человек будет обвинять в первую очередь самого себя.

Но поскольку такое психическое состояние мучительно и само требует психологической самозащиты, мы думаем, что у разочарованного таким образом человека должна активизироваться та группа защитных механизмов (рационализация, проекция и другие), которая преимущественно используется против внутренних фрустраторов. Известно, что две группы защитных механизмов, предназначенных, соответственно, для защиты от внешних и внутренних фрустраторов, попыталась выделить еще Анна Фрейд^[124].

Мы согласны с Л. Берковицем в том, что если у человека подавляются агрессивные желания, то независимо от того, ограничивается ли его агрессия внешними или внутренними препятствиями, наступает разочарование^[125]. Но мы не согласны с ним в том, что в обоих случаях одинаково сильно побуждение нападать на других людей. Он, по-видимому, не учитывает два обстоятельства: 1) эти два случая разочарования психологически различны: первая есть главным образом разочарование во внешних силах и людях (и только в более слабой степени – в себе), а вторая – разочарование главным образом в самом себе (и лишь в более слабой степени – во внешних обстоятельстваях); мы думаем также, что эти два вида разочарования тесно связаны с такими характерологическими комплексами человека, как внешний и внутренний локус контроля: но этот вопрос мы еще не успели как следует исследовать; 2) в первом случае, в результате подавления мстительной агрессии, то есть под влиянием вторичной фрустрации, включается работа одной группы неагрессивных защитных механизмов (обвинения в адрес внешних сил и попытки их дискредитации и т. п.), а во втором случае – группы механизмов, предназначенных для защиты против внутренних фрустраторов^[126].

В каждом из этих случаев активизируются и, следовательно, должны исследоваться различные комплексы защитных механизмов. Поэтому рассмотрение только лишь «судьбы» агрессивных тенденций – узкий подход, способный привести к искаженным представлениям.

В настоящей книге мы уже показали, что лишь подлинная месть облегчает психофизиологическую напряженность (стресс) личности и приводит к ослаблению его агрессивных тенденций, то есть мотивации новых агрессивных действий. Говоря более простыми словами, если фрустрированному человеку удается отомстить своему обидчику, он успокаивается. Чем адекватнее месть, тем полнее это успокоение, то есть катарсис – очищение психики от злости и агрессивных тенденций.

Поэтому, несколько изменив аспект рассмотрения проблемы, можно сказать, что когда внешние обстоятельства или внутрипсихические факторы препятствуют осуществлению мстительной цели, они фрустрируют человека, его стремление к катарсису. В то же время, блокаду других форм агрессии мы не считаем фрустрацией катартических тенденций человека, поскольку, как мы уже знаем, многие агрессивные действия еще более усиливают агрессивные установки и желания человека.

Что нам дает такой подход? Мы думаем, что он предоставляет нам несколько более адекватное понимание того, почему блокада активизированного агрессивного побуждения (особенно если эта блокада длительная) приводит к патологическим последствиям. Стремление к катарсису, по нашему мнению, является для человека мотивом более экзистенциального характера, чем стремление к реализации своих агрессивных тенденций. Катарсис имеет место не только в результате разрядки агрессивности: он связан со всей сферой эмоциональной жизни человека. Он является более общим и фундаментальным стремлением.

Поэтому мы считаем, что препятствуя катарсису в частном случае, блокировав мстительную агрессию, мы препятствуем реализации более фундаментальной ценности и мотива человека, вследствие чего у него возникает состояние экзистенциальной фрустрации. Недаром кровная месть была так широко распространена в мире и в какой-то мере сохраняется до сих пор, даже в среде народов с высокой культурой.

§ 14. Просоциальная и антисоциальная агрессия

Хотя было бы логично считать социальной любую форму агрессии, направленной на социальные объекты – индивиды, группы, этнос, общество в целом и его ценности – однако есть другое понимание этого термина, которое тоже надо учесть. Ряд исследователей считает социальной такую агрессию, которая демонстрируются перед людьми, характеризуется «демонстративными вспышками ярости»^[127]. Эту разновидность можно было бы назвать просто демонстративной агрессией.

Противоположным типом считается молчаливая агрессия, и в качестве ее примера приводится то, как хищник молча подкрадывается к своей жертве. Эту же разновидность можно было бы назвать просто скрываемой агрессией. Более того, исследователь П. Марлер считает, что социальная и молчаливая агрессия имеют различные мозговые механизмы, их проявление обеспечивается различными отделами мозга^[128].

Мы полагаем, что в первом случае работает левое полушарие с его речевыми центрами, во втором – молчаливом – только или преимущественно правое полушарие. Правда, во втором случае нельзя исключить участие в подготовке и планировании агрессивных действий людей внутренней речи, а следовательно – и левого, доминантного поушария с речевыми центрами.

Просоциальными являются те агрессивные действия, которые совершаются людьми во имя интересов общества. Такую агрессию совершают люди, защищая свои законные права или применяя законы к преступникам, защищая от них жизнь и имущество законопослушных, лояльных граждан. Очевидными случаями просоциальной агрессии являются те, которые совершаются для защиты родины, ее свободы и независимости.

Антисоциальными являются те агрессивные действия, которые направлены на другие индивиды и социальные группы и причиняют вред как этим людям, так и обществу в целом. Личность, совершающая такие действия, обычно исходит из эгоистической мотивации. Своими действиями он наносит прямой или косвенный вред обществу.

Как показали исследования Р. Сирса, те индивиды, в поведении которых превалирует просоциальная агрессия, имеют также более высокий уровень направленной на собственную личность, то есть инвертированной агрессивности. У тех же, кто преимущественно агрессивен антисоциально, наблюдается низкий уровень самоагрессии.

У каждой личности как просоциальная, так и антисоциальная агрессивность и их баланс в течение многих лет остается устойчивым. У одного индивида преобладает первая разновидность агрессии, у другого – другая. Однако, по мнению ряда психоаналитиков, в основе обеих разновидностей агрессии лежит одна и та же агрессивная энергия, которая способна преобразоваться и принимать различные формы.

Указанная закономерность – устойчивость баланса различных видов агрессии – очень интересное психологическое явление! Но как она формируется, под воздействием каких факторов появляется в психике личности? Каким образом эта закономерность связана с типом личности, в частности – с авторитаризмом и демократизмом как с типами человеческого характера?

Мы предлагаем следующую гипотезу: у авторитарных людей преобладает один тип баланса этих видов агрессии, у демократов – другой. Является ли авторитарная личность преимущественно просоциально агрессивной, а демократ – антисоциально агрессивной, или наоборот? Как подобное предположение согласуется с эмпирическими результатами исследования авторитаризма калифорнийской группы Т. Адорно и других, а также с новейшими результатами Б. Альтмейера?^[129] Это очень серьезные проблемы и подлежат специальному исследованию в рамках проблематики психологии лидерства и власти.

§ 15. Скрытые формы агрессии и символизм

Скрытыми или замаскированными считаются те формы агрессии, для которых характерна следующая общая особенность: их направление неясно как для самого агрессора, так и для части людей, неискушенных в тонкостях психической жизни своего вида. Эта разновидность агрессии часто встречается у детей, но не только у них.

Одной из разновидностей скрытой агрессии является вручение человеку неприятного подарка. В подобных случаях подарок выступает в роли символа скрытой агрессии. Получатель подарка должен уметь расшифровать его смысл, то есть должен интерпретировать этот символ. До сих пор враждующие между собой полководцы и политические деятели обмениваются неприятными подарками, символизирующими скрытую угрозу. Но мы приведем очень древний пример.

Когда персидский царь Дарий предпринял поход на страну скифов, чтобы наказать их за прежние преступления, из-за особенностей их страны и тактики ведения войны оказался в затруднительном положении. Вот как об этом рассказывает Геродот: «Скифские цари, проведав об этом (что Дарий оказался в затруднительном положении – А. Н.), отправили к Дарию глашатая с дарами, послав ему птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Персы спросили посланца, что означают эти дары, но тот ответил, что ему приказано только вручить дары и как можно скорее возвращаться. По его словам, если персы достаточно умны, должны сами понять значение этих даров.

Услышав это, персы собрали совет. Дарий полагал, что скифы отдают себя в его власть и приносят ему (в знак покорности) землю и воду, так как-де мышь живет в земле, питаясь, как и человек, ее плодами; лягушка обитает в воде, птица же больше всего похожа (по быстроте) на коня, а стрелы означают, что скифи отказываются от сопротивления. Такое мнение высказал Дарий. Против этого выступил Гобрий… Он объяснил смысл даров так: «Если вы, персы, как птицы не улетите в небо, или как мыши не зароетесь в землю, или как лягушки не поскачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами»^[130]. Правильным оказалось второе толкование и Дарий отдал приказ своим войскам об отступлении.

Символическая агрессия отличается тем, что у нее скрывается цель-объект, а в определенной мере также мотив. Иногда возникает вопрос: почему используются символические формы агрессии, когда и так ясно, что тот, кто посылает эти символы, враг. Тот же самый вопрос у нас иногда возникает при истолковании символов сновидений: хотя и бывают очень трудные случаи и многие символы остаются непонятными, но мы встречаемся также с немалым числом случаев, когда символизируемое значение понятно и в бодрствующей жизни выражается открыто. Как на сознательном, так и на подсознательном уровнях идет символическая игра, и она удовлетворяет каким-то потребностям людей. Иначе осталось бы непонятным, почему скифы выразили свое враждебное отношение к персам не открыто (что само собой понятно, ведь они враги), а с помощью символических даров.

Почему во все времена и среди всех народов повторяются сходные ситуации, повторяются и те реакции, которыми люди отвечают на подобные ситуации. Эти вопросы законны и в отношении символических агрессивных действий: они в разных местах земного шара появлялись на самых различных этапах истории. Приведем примеры.

Египтяне в течение долгих веков вели упорные войны в Финикии, Палестине и Сирии, стремясь овладеть природными ресурсами этих стран, в частности – медными рудниками Синайского полуострова. Здесь жили племена, которые считались постоянными врагами Египта. Вот что пишет об этом историк: «На это указывают особые «тексты поношения иноземцев», сохранившиеся на черепцах времени Среднего Царства. Очевидно, имена враждебных фараону людей и названия вражеских племен писали на особых горшках, а потом совершали обряд разламывания этих сосудов с целью магического уничтожения врагов царя»^[131].

Это подлинная символизация агрессии, и она встречается до сих пор. Она очень похожа на ритуалы древних охотников, которые перед тем, как отправиться на охоту на зверя (например, мамонта), организовали ритуальную охоту-игру с символическим убиванием образа зверя.

Совсем недавно, в 1999 году в Армении коммунисты, в знак протеста против агрессии НАТО в Югославии, изготовили чучело президента США Била Клинтона и хотели поджечь его перед посольством этой страны в Ереване. Но спецслужбы предотвратили это символическое убийство, благодаря чему Б. Клинтон сумел довести свое президентство до конца срока.

Противоположной скрытой агрессией называют такую, в явном выражении которой сама агрессивная тенденция тоже скрывается. Агрессия в явном поведении человека представлена своей противоположностью. Иначе говоря, мы здесь имеем дело с частным выражением механизма формирования противоположной реакции. В общем виде мы рассматриваем данный механизм как преобразование определенной социальной установки личности в свою противоположность^[132]. В частных же случаях он выражается как преобразование агрессивности в любезность и «любовь», любви – в ненависть и т. п. Этим путем подлинная установка индивида, его настоящее отношение к объекту и чувства скрываются от окружающих, но в первую очередь от себя и от объекта агрессии.

Однако данная форма агрессии нередко образуется у матерей, поведение которых отличается сверхпротекционизмом: такая мать полностью посвящает себя ребенку, уходу за ним, устанавливает полный контроль над его поведением, диктуя ему все его действия и т. п., и во всем этом для постороннего наблюдателя видна агрессивность, что часто и соответствует действительности. Первичная агрессивность к нежелательному ребенку, маскируясь под заботой и любовью, приводит к тому, что женщина отрывается от социальной жизни и остается дома, у нее возникают теперь более частые конфликты с мужем, усиливаются общее недовольство и агрессивность. Теперь уже эта вторичная агрессивность также направляется на детей и ее сверхпротекционизм еще больше усиливается.

Считается, что очень часто ребенок является нежелательным для тех матерей (по-видимому, психически не совсем зрелых), которые хотели бы монопольно пользоваться любовью и вниманием своих мужей. Когда появляется ребенок, муж делит любовь между ним и женой, поэтому такая мать начинает воспринимать ребенка в качестве соперника, ревнует ему.

Поскольку сверхпротекционизм насыщен первичной и вторичной агрессивностью, у такой матери возникает тенденция избавиться от ребенка. Она при удобном случае отвергает его. Мораль общества и идеальный я-образ такой женщины не позволяют ей явно и свободно выражать свою враждебность к ребенку, поэтому чаще всего гипертрофируются социально приемлемые формы материнства. Таким образом скрытая враждебная тенденция до поры до времени подавляется. У личности развиваются такие установки и формы поведения, которые противоположны вытесненным и подавленным установкам и желаниям. Агрессивность маскируется и поведение матери остается в рамках социализированных и конвенциональных, взаимно согласованных норм.

Очевидно, что подобные процессы могут иметь место и в социальных взаимоотношениях других людей: отца с детьми, начальника с подчиненными, которых он вынужден терпеть и т. п. Во всех тех случаях, мы встречаемся с чрезмерными формами социально приемлемого, санкционированного поведения (чрезмерное почтение к авторитетам, внимание, забота, покорность, крайнее дружелюбие, морализм и т. п.), мы начинаем подозревать о присутствии неискренности, что у человека имеется иная мотивация, диаметрально противоположные влечения и установки. Ясно, что наличие крайних форм установок и поведения могут служить диагностическим целям.

§ 16. Пассивные формы агрессии

Пассивными называют те формы агрессии, которые не направлены прямо на объект, не нацелены на его прямое разрушение и выражаются в других видах активности. Это нередко также косвенные формы агрессии. Они используются большей частью женщинами и не совсем осознанно. Например, недовольная своим мужем женщина может организовать вечера, чаепития, приглашать гостей для беседы и т. п., и все это – как бы ради мужа и семьи. При этом она пренебрегает детьми, к которым тоже, по-видимому, питает враждебность, конечно, полусознательную.

Трудности в установлении новых знакомств и сужение круга друзей также может быть истолковано как выражение подсознательной пассивной агрессивности и протеста.

Агрессивность часто выражается в различных формах компенсаторной деятельности – в спорте, политике и других областях. Но не всегда фрустрации приводят к таким активным формам деятельности, в которых находит выражение и разряжается агрессивность человека. Например, фрустрированные женщины пользуются самой изощренной техникой выражения агрессивности: это презрение, пренебрежение, упреки, недоверие, критика, высмеивание, вмешательство в любимые занятия и привычные действия человека, к которому питают агрессивность. Для выражения своей агрессивности фрустрированные женщины могут играть роль жертвы и мученицы, активно создавая у детей впечатление, будто являются жертвами подозрений и жестокости мужа, их отца. Такая женщина делает все, чтобы муж разочаровался в своих больших и малых ожиданиях. Она проявляет медлительность, непредусмотрительность, расточительство и т. п. Конечно, являясь преимущественно механизмами поведения фрустрированных женщин, они нередко используются многими фрустрированными мужьями тоже.

На такие действия жены муж тоже отвечает агрессивностью и, если остается верен своему супружескому долгу, по причине своей пассивности не расторгает брак, то часто начинает поиски любви вне семьи. Те же мужья, которые не находят такого выхода, направляют значительную часть своей агрессивности на самих себя. Вследствие такой инверсии у них развиваются неврозы и психозы.

Если в результате такой патологизации мужа и жены у них появляются чувства вины, раскаяния и материнской заботы, то больной муж может эксплуатировать свою болезнь и жену. Все это может случиться и с женщиной. Поскольку женщины социально менее активны, то у них развиваются такие компенсаторные действия, как уход за детьми. Как отмечают некоторые психоаналитики, любовь, предназначенная для потенциальных любовников, переносится на детей. Такая любовь к детям обычно бывает амбивалентной: она сочетается со скрытой или скрываемой ненавистью. У таких матерей любовь бывает собственнической и зависимой, а это всегда обуза для объектов любви. Эти дети, то и дело фрустрируясь, формируются как агрессивные личности.

§ 17. Другие разновидности агрессии

Агрессивность человека может сочетаться с сильным нарциссизмом, являющимся источником насильственных действий. Нарцисс – это влюбленный в себя человек. Он легко фрустрируется и более агрессивен, чем другие люди. Он легко раним, низок порог его толерантности (терпимости) к фрустраторам, особенно к тем, которые направлены на его самооценку, оскорбляют его самолюбие. Любая критика вызывает сильные агрессивные реакции таких людей. Агрессия нарцисса имеет характер психологической защиты, но порой – защиты наступательной.

Согласно теории Зигмунда Фрейда, каждый ребенок в начале своего жизненного пути является нарциссом. Это первичный нарциссизм. В дальнейшем его либидо постепенно перемещается на внешние объекты и он в значительной мере освобождается от нарциссизма. Но в специфических условиях, в частности, при некоторых психических заболеваниях, человек вновь может вернуть свое либидо, свою любовь, от внешних объектов на себя и приобрести так называемый вторичный нарциссизм. Например, при шизофрении больные обладают сильным вторичным нарциссизмом. Но и психически вполне нормальные люди, не говоря уже о невротиках, обладают некоторым нарциссизмом^[133].

Таким образом, при нарциссизме чувство любви человека инвертировано. И оказывается, что в этих условиях человек становится весьма ранимым к фрустраторам и повышенно агрессивным. Можно сформулировать следующую проблему: а что же происходит с человеком, когда у него одновременно инвертирована и агрессивность? Могут ли сочетаться инверсия агрессивности и инверсия любви, и к формированию какого типа личности эти процессы приводят. Требуются новые исследования.

Эрих Фромм расширил психоаналитическую теорию нарциссизма. Он считал нарциссами всех тех, для кого единственно реальными и ценными являются собственное тело, собственная личность с ее потребностями, чувствами и мыслями, только своя собственность. Все остальное для такого человека нереально, неинтересно и не представляет никакой ценности. И когда такого человека, у которого реальные достижения могут отсутствовать, критикуют, у него возникает сильная враждебность и он готов совершить агрессивные действия. Он злопамятен и старается наказывать тех, кто его критиковал. Нарцисс всегда субъективен^[134].

Эрих Фромм различает индивидуальный и групповой нарциссизм^[135]. В группе людей этого типа нарциссизм отдельного индивида получает возможность свободного выражения и принимает характер восхваления группы, ее достижений, идеалов и других ценностей. Если самовосхваление человека выглядит как странность и даже как психическое нездоровье, то восхваление своей социальной или этнической группы, родины, семьи или религии считается вполне нормальным явлением. Когда чужаки критикуют такую нарцисстическую группу, она в лице ее наиболее нарцисстических членов отвечает интенсивной агрессивностью. Нет сомнения, что концепция группового нарциссизма помогает лучше понять истоки межэтнических конфликтов и стремление представителей некоторых этносов и наций обязательно установить свой контроль над другими этносами и нациями, создавая империи разных калибров.

Нарцисстическая агрессия, как мы уже показали в первой главе настоящей книги, свойственна также многим политическим лидерам. Эта проблема обсуждается в трудах по политической психологии.

Данная разновидность агрессии возникает в связи с сексуальным поведением, со спортом, охотой, деятельностью костоправа и хирурга, с мореходством и другими занятиями. Она заметна во всех тех случаях, когда человек ставит перед собой цель и упорно идет к ней, преодолевая преграды и невзирая на ожидаемые все новые и новые трудности.

Если у человека сильна самоутверждающая агрессия, которая проявляется в продуктивных формах деятельности, то обычно у него уровень общей враждебности (свободно плавающего гнева) и деструктивности бывает низким. Это свидетельствует о том, что названные разновидности агрессии взаимосвязаны глубокими внутрипсихическими связями, которые не осознаются человеком.

Садист же – человек, который в полезных делах является импотентом и не в состоянии вызвать к себе симпатию людей. Именно поэтому такие люди стремятся к неограниченной власти.

Уровень развития самоутверждающей агрессии, согласно Э. Фромму, который впервые развил психологические аспекты этой концепции, имеет очень важное значение для всей структуры характера личности. У стыдливого и заторможенного человека эта разновидность агрессии плохо развита. Наблюдения показывают, что больше всего индивидов со слабо развитой самоутверждающей агрессией формируется в условиях авторитарного правления. Демократические порядки, открывая широкие возможности для реализации индивидуальных планов и способностей, создают благоприятные условия для развития этой, можно сказать, творческой разновидности человеческой агрессивности.

Речь идет о тех агрессивных действиях человека, которые совершаются без соответствующей внутренней агрессивной мотивации, без враждебных установок к объекту. Есть много случаев, когда люди, не пытая никакой враждебности к человеку или группе, совершают агрессивные действия, так как считают это своим долгом. Везде, где мы наблюдаем конформизм, замечаем также соответствующую ей агрессивность и вредоносные действия. Примеров очень много. Приведем два типичных обобщенных случая.

В трудовом коллективе появляется человек с самостоятельным мышлением, который в определенных важных вопросах не согласен с руководителем и с его приближенными. Он ведет себя неконформно и вызывает к себе агрессивное отношение руководителя. Последний со своими сателлитами может совершить ряд агрессивных действий по отношению к этому человеку, который не считает нужным приспосабливаться. Его несправедливо критикуют, издеваются над его идеями и даже внешностью и поведением в присутствии посторонних, всячески унижают. Другие члены группы, хотя внутренне не одобряют все это и согласны с мнением независимой личности, являясь конформистами, все же объединяются вокруг руководителя и участвуют в травле достойного человека. Они совершают агрессивные действия только из-за своей конформности, без враждебных чувств и в основном в присутствии своего босса. Их конформизм, в свою очередь, обусловлен страхом перед возможными потерями, изоляцией, агрессией руководителя.

Другой типичный пример: многие солдаты, участвуя в войнах, убивают противников не всегда потому, что ненавидят их – людей, которых лично не знают, а только потому, что это их солдатский долг перед родиной, командирами и товарищами. Недаром, как только создаются условия, наблюдаются случаи братания воинов противоборствующих сторон. Но это происходит тогда, когда межэтническая ненависть отсутствует или носит умеренный характер.

Групповая солидарность, основанная на конформизме, нередко является психологической основой агрессивных действий. Во многих случаях эти действия разрушительны. Тем не менее они являются псевдоагрессией, поскольку за ними нет враждебных мотивов.

Вполне естественно, что возникает проблема: не может ли конформистская агрессия в конце концов создать внутренний мотив для самой себя, то есть не может ли псевдоагрессия преобразоваться и стать настоящей агрессией? Мы считаем, что это вполне возможно и происходит достаточно часто. В этом опасность вовлечения людей в агрессивные мероприятия и в группы с агрессивными планами. Совершая конформистскую агрессию, человек начинает искать для своих действий оправдывающих аргументов. Он может с этой целью проецировать на свою жертву отрицательные, враждебные и даже животные черты, тем самым вызывая в себе ненависть, и уже следующие свои агрессивные действия совершить с внутренней враждебной мотивацией. Псевдоагрессия превращается в настоящую агрессию. Мы помним, что такому же преобразованию нередко подвергается инструментальная агрессия. Дальнейшее исследование этого интересного явления возможно с привлечением теории когнитивного диссонанса, о которой читатель, без сомнения, уже имеет некоторое представление.

Известно, что одним из фундаментальных защитных механизмов личности, используемых против фрустраторов и вызываемой ими тревожности, является вытеснение, очень подробно исследованное Зигмундом и Анной Фрейдами и их последователями. Вытесняя в подсознание неприятные впечатления, мысли и желания, человек, преимущественно неосознанно (защитные процессы в основном протекают неосознанно и спонтанно), обеспечивает для себя хотя бы временный психологический комфорт. И если кто-либо покушается на приобретенный с таким трудом и энергетическими затратами комфорт, то вполне естественно ожидать, что личность будет отвечать новыми защитными процессами. А поскольку одной из часто используемых защитных механизмов является агрессия, то именно она и направляется против новых фрустраторов.

Однако психическая защита с помощью агрессии в различных случаях происходит по-разному и для достижения специфических целей. Одной из интересных форм защитной агрессии является именно та, которую описал Э. Фромм, назвав ее агрессией, связанной с угрозой вытеснению. Речь идет о том, что люди с помощью вытеснения забывают о своих неприятностях и, как уже сказано, обеспечивают себе психологический комфорт.

И вот, будь то в обычных разговорах или во время лечебного сеанса, как только мы пытаемся открыть глаза человека на его вытесненные мотивы и намерения, он переживает к нам сильную враждебность и отвечает агрессивными выпадами. В различных ситуациях жизни данная форма агрессии выражается по-разному.

1) З. Фрейд и другие психоаналитики заметили интересное явление: во время психоаналитического сеанса, когда врач, вызывая свободные ассоциации пациента, приближается (и приближает пациента) к его скрытым комплексам, то есть к раскрытию и осознанию реальности о себе, пациент оказывает ему сопротивление. Оно часто выражается весьма и весьма агрессивно. Вытеснив свои фрустрации и комплексы, человек создал для себя иллюзорный, но все же приятный комфорт, а врач хочет лишить его этого состояния. Поэтому врач становится объектом агрессии пациента. В этом процессе действует также так называемый механизм трансфера, то есть перенесения агрессивности от первичных фрустраторов (какими могли быть родители или другие авторитеты) на психоаналитика. Но об этом в психоаналитической литературе написано так много, что излишне здесь пространно обсуждать данный вопрос еще раз.

2) Коммунистические лидеры СССР не могли терпеть правду о себе и о том режиме, которому служили всю жизнь. Они наказывали тех правдолюбов-диссидентов, которые имели смелость говорить вслух горькую правду. Причем наказание нередко было самым беспощадным, садистическим и несправедливым. Достаточно вспомнить о репрессиях, которые начались в 20-е годы 20-го века и кончились совсем недавно, во второй половине 80-х годов.

3) Когда говорят о покойниках, их родственники часто возмущаются. Они стремились предать забвению свое горе, а кое-кто бестактно напоминает об их страшных потерях. Изречение о том, что о покойниках надо говорить только хорошее, или молчать, тоже относится к рассматриваемой нами сфере психологических феноменов. Нарушение этого табу вызывает целую гамму неприятных чувств, в том числе враждебность к нарушителю покоя.

4) Человека грубо критикуют о оскорбляют, называя также его физические недостатки, о которых он старается забыть. Он переживает гнев и, если есть возможность, агрессивно нападает на обидчиков.

§ 18. Альтруистическая агрессия

Нередко люди, совершая агрессию по отношению к другому, утверждают, что поступают так «исходя из его же интересов». Мы считаем, что во многих случаях подобное утверждение – просто рационализация, самозащита, защитная мотивировка, одной из целей которой является сублимация мотивов своего агрессивного поведения.

Но реально встречаются и такие случаи, когда человек наказывает другого и фрустрирует его действительно исходя из его интересов. Например, любящий своего ребенка родитель наказывает его, запрещает ходить на поздний сеанс кино и т. п. – ради его безопасности. Следовательно, существует альтруистическая агрессия со сложной мотивацией – одновременно альтруистической агрессивной. В итоге таких действий «жертва» получает пользу, значительно превосходящую тот вред, который был ему нанесен этими же действиями как агрессивными. Таких примеров в жизни людей и даже во взаимоотношениях социальных групп – великое множество. Например, строгий учитель или жестко контролирующий своих подчиненных руководитель обычно действуют исходя из комплексной альтруистически-агрессивной мотивации.

Можно предложить следующую гипотезу о тех психологических условиях, в которых применяется такая форма агрессии: мы считаем, что подобные случаи более вероятны тогда, когда индивид А, обладающий властью наказания, имеет амбивалентную установку к объекту агрессии, к жертве.

Некоторые факты, хотя бы косвенно подтверждающие предложенные выше идеи, получены в ряде экспериментов, проведенных по методу А. Басса. Постэкспериментальные беседы показывают, что некоторые испытуемые, выполнившие роль учителей, наказывали своих «учеников»не потому, что переживали злость и хотели наказывать этих людей, а для того, чтобы они быстрее научились учебному материалу и скорее избавились бы от наказания^[136]. Но мы вправе также предположить, что и подобная мотивировка имеет характер самозащиты. Оказание помощи через наказание может иметь место и в отношениях социальных и этнических групп.

Глава 4. Превращения агрессии и психология насилия

В настоящей главе мы продолжим исследование различных форм агрессии в связи с теми психическими процессами, с помощью которых она превращается из одной формы в другую. В последнем параграфе рассмотрим проблему насилия более подробно, чем это сделано до сих пор.

§ 1.Социализация агрессии и ее косвенные формы

В процессе своего возрастного развития человек узнает, что во многих социальных ситуациях открытые и грубые формы агрессии неприемлемы. Они вызывают отпор и наказание и, что самое главное, зачастую не способствуют достижению тех целей, к которым стремится человек.

Поэтому в репертуаре социальных действий человека постоянно появляются социализированные формы агрессии. Это в основном вербальные и символические формы, которые реализуются не в грубых физических действиях, а в речи, в рассуждениях, в различных символах. С помощью речи агрессия может смягчиться, нередко и вовсе скрываться и, что особенно интересно, даже может заменяться внешней доброжелательностью и благосклонностью, скрываясь под этими социально приемлемыми формами поведения.

В подобных случаях можно спросить: не является ли, например, благотворительность скрытой формой агрессии, если не всегда, то в части случаев? Не является ли она способом унижения индивидов и целых групп людей? И жертвы такой «благосклонности» и «благотворительности» нередко интуитивно понимают эту двойственность отношения благотворителя. Данное утверждение подкрепляется знанием того, что существует механизм обратной реакции, в результате подсознательной работы которого отрицательная установка может превратиться в положительную, причем в подчеркнуто положительную, чрезмерную. Этот механизм открыт психоаналитиками. О нем мы написали и в другом месте^[137].

Социализированные формы агрессии можно подразделить на группы. Такую попытку мы встречаем в работе немецкого психолога К. Люкерта^[138], который выделяет две группы открытых (или, лучше, откровенных) социализированных форм агрессии. В первую группу он включил угрозу, оскорбление словом, поношения, проклятия. Во вторую группу им включаются высмеивание, колкости, язвительные выражения, унижающие слова, критика, распространение вредных слухов, анонимные сообщения, целью которых является причинение вреда другому человеку.

Различие этих групп в основном понятно, но не всегда достаточно четко очерчено. Так, в первой группе мы видим разновидности открытой, хотя и социализированной агрессии. Во второй же группе налицо более тонкие, в определенной мере сублимированные формы агрессии. Однако чистых открытых и чистых сублимированных форм, по-видимому, нет. В целостных и сложных агрессивных действиях людей различные виды социализированной агрессии сочетаются. Во всех случаях, когда агрессивное поведение имеет такой сложный состав и в значительной мере вербализовано, оно является следствием фрустрации^[139].

Разновидности агрессии, включенные в приведенную выше вторую группу, называют также косвенными. Сюда входят оскорбительные выражения в адрес жертвы, злословие о нем, распространение вредных, дискредитирующих слухов и т. п.

Интересное исследование косвенных форм агрессии провели американские психологи Р. Сирс, С. Ховленд и Н. Миллер^[140]. С этой целью они скомбинировали несколько видов фрустрации. Группа студентов согласилась не спать в течение 24 часов. Им было сказано, что целью эксперимента является проверка влияния усталости на физиологические функции организма. Кроме лишения сна их подвергали дополнительным фрустрациям: курильщикам запретили курить сигареты; когда испытуемые начинали беседовать друг с другом, их просили молчать; им не давали читать или играть. Было обещано, что к вечеру им дадут настольные игры и создадут возможность развлекаться, но это обещание не было выполнено. Обещали к утру кормить, и опять не сдержали свое слово. Это примерно похоже на то, как красивая женщина возбуждает воображение влюбленного мужчины, но все время откладывает решающую встречу, тем самим фрустрируя его. Если сила барьера, стоящего на пути к цели, не меняется, то повторные фрустрации прогрессивно усиливают мотив и, вследствие этого, каждая следующая фрустрация оказывается сильнее.

У некоторых студентов-испытуемых наблюдались прямые критические выражения в адрес психологов. Но многие, по-видимому, под влиянием социальных норм, прямой агрессии не выражали: у них наблюдались косвенные формы агрессии. Один из них нарисовал ряд деформированных человеческих фигур и когда товарищ спросил его, кого он изобразил, немедленно ответил: психологов. Другие испытуемые, посмотрев на эти картинки, громко смеялись, став, таким образом, символическими участниками агрессивных действий первого испытуемого.

В реальной жизни можно встретить бесчисленное множество случаев косвенной агрессии, которые чаще всего используются тогда, когда агрессор знает, что явная грубая агрессия привела бы к наказанию. Юмор, шутливое подстрекательство, холодное безразличие могут быть средствами выражения враждебных чувств. У различных народов эти конвенциальные формы косвенной агрессии имеют различия. Их исследование интересно как для теории агрессии, так и для этнопсихологии.

Как мы уже знаем из теории фрустрации, любая блокада цели, которая не сопровождается ударами или демонстрацией оружия, но включает оскорбления со стороны высокоуважаемых лиц, приводит к возбуждению гнева, но не всегда – к явной агрессии. Прямая агрессия возникает тогда, когда атака (блокада цели) сопровождается болевыми воздействиями. В таких случаях у субъекта возникает желание отвечать сходным образом. Причем исследования показали, что мужчины отвечают более интенсивной агрессивностью, чем женщины^[141]. Это различие отмечается, например, как в том случае, когда мужчина является агрессором (нападает первым), так и тогда, когда своими агрессивными действиями отвечает на агрессию другого.

Психолог Карл Макал описал свое интересное наблюдение: в библиотеке, разбирая психологические журналы, он на своем поясе носил большой охотничьи нож, который был виден всем. Это привело к изменению поведения окружающих: увеличилось количество контактов глаз присутствующих, появилось выражение страха на лицах девушек. Люди стали шушукаться, все стали осторожнее и реже подходили к копировальной машине, около которой работал вооруженный психолог^[142]. Фактически наблюдались все разновидности косвенной агрессии.

Нетрудно заметить, что когда между соседями по дому или сослуживцами возникают конфликты, которые они, однако, не хотят или не могут выразить в виде явной агрессии, у них можно видеть описанные и другие формы косвенной агрессии.

К. Макал отмечает также, что если оружие появляется в неподходящих ситуациях и неожиданно, оно, вследствие рефлекса удивления, вызывает сильный страх и тревогу. Однако дальнейшие исследования позволили внести важное уточнение: оказалось, что не столько оружие само по себе вызывает гнев и агрессию окружающих, сколько та личность, которая носит это оружие. Если эта личность неприятна для человека и вызывает в нем антипатию, тревогу и страх, тогда его агрессия выражена сильнее.

Одним из косвенных способов выражения агрессивности людей – организация драк между животными. Петушиные бои, драки собак и других животных, организуемые людьми – не просто зрелищны: они играют роль способов разрядки агрессивности организаторов и наблюдателей, хотя данное обстоятельство они могут и не осознавать.

Когда хозяева двух животных – противников наблюдают за боем своих питомцев, каждый из них выражает свою агрессию путем психологической идентификации со своим животным. Они выражают свою агрессию словесно и способами невербальной коммуникации (мимика, жесты и т. п.), поскольку по правилам игры не разрешается проявлять физическую агрессию и сражаться на стороне своего животного. (Подобные сцены великолепно описаны в произведениях Джека Лондона). Но когда человек направляет на бой, например, своего петуха, он и к нему проявляет агрессию, даже жестокость, поскольку знает, что он получит раны и даже погибнет.

Таким образом, здесь мы наблюдаем весьма интересные случаи превращения межвидовой агрессии (человек – животное) во внутривидовую (животное – животное), и организация этого процесса обычно имеет другой мотив, например, желание зарабатывать деньги.

Но косвенным выражением агрессивности человека является тот случай, когда он организует драку других людей и, наблюдая за ними, переживает удовольствие. Поэтому для реалистической психологии человеческой агрессивности представляют значительный интерес не только борцы и их деятельность, но и тренеры и их личности, а если углубиться в историю – не только гладиаторы, но и их тренеры и хозяева. Исследование истории этих жестоких видов спорта может стать обильным источником фактов и идей для психологии человека.

§ 2.Косвенная агрессия: попытка создания психологической концепции

Прямая агрессия, как мы знаем, это физическое, словесное или иное символическое действие, прямо и непосредственно направленное на объект (на противника, жертву и т. п.). Физический удар, например пощечина, оскорбительное слово, сказанное прямо в лицо – это прямые формы агрессии.

Более многочисленны и интересны формы косвенной агрессии. Если опять рассмотреть обобщенный пример двух лиц, А и Б, то А может использовать следующие формы косвенной агрессии по отношению к Б: 1) клевету в присутствии других индивидов (С, Д и т. д.), но при отсутствии Б; 2) внушение другим людям совершить агрессивные действия по отношению к Б. Например, когда по просьбе А индивид С совершает агрессивные действия по отношению к Б, то это не что иное, как косвенные агрессивные действия А по отношению к Б; 3) однако индивид А может использовать косвенную агрессию к Б и в присутствии последнего. Например, он может выразить свое отношение иносказательно: «Некоторые наверно хотели бы, чтобы их наказывали», – имея в виду также Б. Это агрессивный намек.

4) Формой косвенной агрессии, как это давно замечено, является также отказ в просьбе с целью нанесения просителю вреда^[143]. Причем сам отказ, оформленный, например, словесно, также может быть или агрессивным, или даже любезным. В последнем случае агрессивность отказывающего может выражаться невербально (позой, выражением глаз и т. п.), а сама любезность, как нам кажется, может быть обратной реакцией.

Поэтому мы предполагаем, что косвенные формы агрессии формируются с помощью других психологических, в первую очередь защитных, механизмов, в том числе с помощью механизма формирования обратной реакции. Мы считаем, что эта новая идея позволит углубить наши представления о механизмах формирования косвенных форм агрессии и вообще о механизмах преобразования одних форм агрессии в другие. Это путь к углублению понимания психодинамики человека.

До сих пор мы говорили о словесных формах косвенной агрессии. Но исследователи (А. Бандура, Р. Уолтерс и другие) давно заметили, что косвенная агрессия может иметь форму физических действий. «Менее прямые формы агрессии, – пишут А. Бандура и Р. Уолтерс, – которые выражались скорее в действиях, чем в словах, – например, намеренное отталкивание кого-то, демонстрирующий пренебрежение, а также такие приемы, как хлопанье дверью, бросание на пол предметов, когда агрессия переносится на неодушевленные объекты, – все это также было отнесено к косвенной агрессии»^[144].

Из этого описания видно, что одним из механизмов формирования косвенной агрессии является перенесение и выбор замещающего объекта приложения агрессии. Причем мы предполагаем следующее: агрессор, во всяком случае в части подобных случаев, знает или предполагает, что замещающий объект является элементом расширенного «я» человека, таким объектом, с которым мишень агрессии имеет ту или иную степень положительной идентификации. Иначе косвенная агрессия индивида А не будет восприниматься со стороны Б как направленное против себя действие. Например, когда Б, в злом настроении, ломает свои собственные предметы или превращает в козлов отпущения своих близких, то Б, даже узнав об этом, может не ощущать себя подвергнутым агрессии.

С целью дальнейшего расширения данной концепции следует обратить внимание на механизмы формирования косвенных форм агрессии: перенос, субституцию (замещение), образование обратной реакции, атрибуцию, идентификацию и другие. В какой-то мере мы этим займемся в одной из глав настоящей книги. Но, помимо этого, следует развивать высказанную выше идею о том, что здесь мы имеем дело с механизмами преобразования одних форм агрессии в другие. Это очень важное направление психологических исследований агрессии и связанных с ней психических явлений, всей психодинамики человека. В процессах формирования косвенных форм агрессии мы ясно видим многочисленные связи агрессии с другими механизмами психической жизни личности.

Заслуживает внимания также идея о том, что при сильной тревожности личности ее агрессия будет в основном косвенной. А. Бандура и Р. Уолтерс предположили также, что тревога является признаком того, что прямая агрессия заморожена^[145]. Эти идеи также, как мы считаем, нуждаются в более подробной разработке.

Важные результаты можно получить, если иметь в виду, что агрессия очень часто направляется на различные стороны самоконцепции человека. Начнем с примера из литературы. К одному и тому же человеку агрессивные люди применяют самые различные формы агрессии. Так, на вопрос о том, что они (ученики) делают с преподавателем, который им не нравится, один из агрессивных мальчиков ответил: «… мы подкладывали чертежные кнопки на ее стул. У нее есть «Фольксваген». Мы всегда затаскиваем его на тротуар»^[146].

Первое из этих агрессивных действий прямо направлено на тело человека, а второе – на один из элементов его расширенного «я», если использовать термин У. Джеймса. Вообще мы думаем, что каждый раз, обсуждая случаи применения людьми друг к другу различных форм агрессии, полезно выяснить, на какую подструктуру я-концепции человека это действие направлено. Такой подход, как нам кажется, позволит лучше понять фрустрирующую силу каждого такого агрессивного действия.

§ 3. Перенос агрессии: облегчающие условия и функции

Субституция (замена) объекта чувств и установок и последующий перенос (трансфер) этих чувств на новый объект – широко распространенные и эффективные механизмы психической жизни людей. Нередко они выполняют психозащитную функцию. Ниже вкратце рассмотрим психобиологические предпосылки этих механизмов у животных и их действие у человека.

В области этологии явление переноса (или переориентации) агрессии открыл Б. Гржимек. Это явление этологи впервые наблюдали у рыб, так называемых цихлид. Самец, угрожая самке, начинает яростную атаку. «Но не на свою самку, а – на волосок от нее, мимо – на какого-нибудь другого сородича! В естественных условиях этим другим оказывается, как правило, ближайший сосед»^[147].

Почему происходит такая переориентация действия? «Оно определяется тем, – пишет Лоренц, – что некоторое действие вызывается каким-то одним объектом, но на этот объект испускает и тормозящие стимулы, – и поскольку оно направляется на другой объект, как будто он и был причиной данного действия»^[148]. Затем Лоренц проводит аналогию с поведением человека. «Так, например, человек, рассердившийся на другого, скорее ударит кулаком по столу, чем того по лицу, – как раз потому, что такое действие тормозится определенными запретами, а ярость требует выхода, как лава в вулкане»^[149].

Итак, переориентация агрессии и ее перенос на другой объект является результатом взаимодействия (столкновения, конфликта) между вектором агрессивности и вектором ингибитора (тормозящего механизма). Она является итогом соперничающих побуждений.

Такие случаи Б. Гржимек назвал «реакцией велосипедиста». Это поведение человека, который «гнет спину сверху и давит ногами книзу». Перенос агрессии часто выполняет защитную функцию, поскольку направляется на враждебных соседей.

Другой пример: когда в сообщество (большую семью) крыс попадает чужая крыса, члены сообщества по запаху узнают его присутствие, начинают преследовать ее и убивают. Это очень интересная разновидность внутривидовой агрессии. Но здесь нас интересует другое явление: когда крысы возбуждены присутствием чужака, в ходе его преследования, встречаясь друг с другом, начинают драться между собой. Происходит превращение межгрупповой агрессии во внутригрупповую. «В день травли чужой крысы все члены стаи относятся друг к другу раздраженно и недоверчиво»^[150].

Тем, кто сомневается в существовании явления накопления агрессивности и появления нового явления – ее переноса, можно убедить многими другими примерами из этологии. У огарей, египетских гусей и других видов, после образования пары самца и самки, нередко самка натравливает своего самца на других, враждебных самцов. И самец действительно нападает на чужаков.

Когда свой самец одерживает победу, начинается триумфальный танец пары. Но когда жертву удаляют раньше времени, то есть тогда, когда «избиение в разгаре», тогда пара сначала впадает в экстаз триумфального танца…… а затем, вдруг, влюбленные супруги хватают друг друга за шиворот и молотят по всем правилам, что обычно заканчивается победой самца, поскольку он заметно крупнее и сильнее самки. Но я никогда не слышал, чтобы накопление нерастраченной агрессии из-за долгого отсутствия “злого соседа” привело у них к убийству супруга, как это бывает у некоторых других цихлид”^[151].

Итак, мы здесь еще раз видим, что элементарные законы агрессивного поведения уже четко видны у животных. В данном случае речь идет о накоплении агрессивности и ее переносе на другой объект. Это конкретный пример переориентированных действий, открытых у многих животных.

Описанные психологические механизмы преобразования и переноса агрессии наблюдаются также в лабораторных экспериментах, проведенных на животных, в частности, на крысах и обезьянах.

Пару крыс помещают в клетку. Затем им наносят электрические удары, причем каждый удар сочетается с включением зуммера. Животные, ощущая боль, начинают атаковать друг друга^[152]. Неприятные (аверсивные) ощущения, по-видимому, вызывают злость (агрессивность) и животные, не зная своих реальных мучителей или бессильные против них, выбирают друг друга в качестве объектов агрессии. Здесь мы видим зачатки механизма переноса агрессии.

К сходным выводам позволяют придти известные эксперименты Х. Дельгадо над обезьянами, которые, под воздействием электрического раздражения мозга, атакуют друг друга, даже нарушая установленную субординацию.

Известно также, что в плену животные становятся более агрессивными, чем в естественных условиях жизни. У них появляется иррациональная, разрушительная агрессия. Много данных об этом можно найти в трудах по зоопсихологии^[153].

Начнем опять с рассмотрения результатов экспериментального исследования. Отметим сначала, что человек, переживающий неприятности, становится раздражительным или гневливым (это различные уровни одной и той же эмоции) и может перенести свою агрессию на невинные объекты. В повседневной жизни данное явление наблюдается очень часто.

Однако, как заметили психологи и нетрудно наблюдать в реальной жизни, перенос агрессии на другого человека обеспечивается тогда, когда он воспринимается как источник неприятностей. Как заметил Л. Берковиц, уже простое присутствие такого человека возбуждает «… враждебные мысли и воспоминания, равно как и внутреннюю стимуляцию к агрессии»^[154]. Такие люди легко становятся «жертвами аверсивно генерированной агрессии»^[155]. Таким образом, перенос агрессии на объекты, напоминающие о прошлых неприятностях, облегчается.

Мы думаем, что облегчение переноса агрессии связано также с тем, что агрессору в таких обстоятельствах не потребуется осуществить много атрибуций для создания психологических предпосылок своей агрессии или для ее обоснования. Восприняв такой объект, агрессор узнает его, воспроизводит в сознании пережитое и сразу выбирает его в качестве мишени.

Во время одного из экспериментов испытуемые проявили враждебность к человеку, который просто присутствовал в то время, когда экспериментаторы вызывали у них страх, но этот человек сам не подвергался сходному воздействию.

Любопытно и очень важно для психологической теории агрессии, что механизмы субституции и переноса оказываются наследственно запрограммированным.

Механизм переноса агрессии у подростков много лет назад обнаружили А. Бандура и Р. Уолтерс. Они пишут: «В пользу того, что агрессия может переноситься из одной ситуации в другую, свидетельствуют устойчивые позитивные корреляции, которые были выявлены между агрессией против родителей, преподавателей и сверстников… Эти корреляции основываются на оценках общей агрессии, полученных объединением оценок физической, прямой вербальной и косвенной агрессии»^[156].

Наконец, нам поможет также пример из художественной литературы. Великолепно показал данное явление Л. Н. Толстой в романе «Война и мир»: в одном из полков русской армии ожидается приезд главнокомандующего; полковой командир выставил полк на смотр, последний раз проверяет его готовность; возбуждение командира несколько раз принимает форму агрессии, направленной то на командира третей роты, то на разжалованного солдата Долохова, который не по форме одет. Его агрессия переносится от одного к другому, и т. п.^[157]

§ 4.Факторы, способствующие выбору «козлов отпущения»

Замещающая агрессия выбирает свои новые объекты приложения не совсем случайно. На этот выбор оказывает влияние ряд факторов, из которых психологи уже заметили следующие:

1) Сходство замещающего объекта с истинным фрустратором. Закономерность такова, что чем более сходен новый объект с истинным фрустратором, тем больше вероятность того, что именно он станет объектом замещающей агрессии фрустрированного человека. Так, если русского фрустрировал немец, то имеется большая вероятность того, что этот фрустрированный русский направит свою неиспользованную агрессию на другого, более доступного и неопасного немца или же на всю этническую группу немцев. Если человека фрустрировал большой начальник, то велика вероятность того, что у него возникнет ненависть ко всем должностным лицам, занимающим высокое положение. Нетрудно видеть, что в таких случаях вместе с перемещением происходит также обобщение агрессивной установки.

2) В выборе «козла отпущения» играет роль представление человека о том, что этот новый объект играл какую-либо роль в своей фрустрации. Например, если главным фрустратором является сильный и хорошо защищенный человек, на которого опасно нападать, то фрустрированный человек может выбрать для роли «козла отпущения» его помощника, члена семьи или других людей, которые в какой-то мере помогли главному фрустратору, играя второстепенную роль дополнительного фрустратора. Этих, в целом не очень виновных, людей начинают третировать так, как если бы именно они явились главными виновниками его бед и страданий. Подобное явление мы очень четко видим в межэтнических отношениях.

3) О третьем факторе мы по-существу уже говорили, но здесь скажем о нем более четко: при выборе «козла отпущения» играет роль оценка его способности к возмездию. С учетом этого фактора выбираются или слабые люди, или же те, с которыми повторные встречи маловероятны. Как мы уже сказали, очень часто такими объектами становятся члены этнических меньшинств.

Во всех этих случаях, при выборе «козла отпущения», важны не только подлинные свойства и возможности объекта, но и субъективные представления фрустрированных людей. Так, индивид А может предположить, что никогда в жизни больше не встретится с Б, которого подвергает агрессии, но жизнь распоряжается по-другому и при встрече А подвергается мстительной агрессии со стороны Б: агрессор и жертва поменяются местами.

В каждом обществе фрустрируются практически все, хотя и в различной степени. И не всем удается наказать своих подлинных фрустраторов. Представляет интерес следующий вопрос: кто больше склонен к замещению объектов агрессии, выбору «козлов отпущения»? Исследования американских психологов Гордона Олпорта и других показали, что люди с нисходящей карьерой или, иначе, с отрицательной социальной мобильностью, более враждебно относятся к представителям этнических меньшинств, чем те, у кого карьерная линия направлена вверх. В целом, если в обществе налицо экономический и социальный кризис и если в нем много неудачников, усиливаются враждебность к «чужакам», шовинизм и национализм.

Интенсификацию этих явлений можно считать индикатором недовольства, фрустрированности основной массы людей в данном обществе. Общества новых независимых государств, возникших после распада СССР, переживают кризис и пытаются совершить переход к новому типу политической и социальной организации и управления, и они предоставляют в наше распоряжение бесчисленное множество доказательств справедливости вышеизложенного. В этих странах открываются широкие возможности для исследования процессов выбора «козлов отпущения», преобразования одного вида агрессии в другой, этнических особенностей замещения объектов агрессии и других явлений, интересующих психологов. Ожидается ускорение развития психологии. Как говорится, нет худа без добра.

4) Нам представляется, что в некоторых социальных ситуациях направляющим фактором является предубежденность против каких-то лиц или социальных групп. Предубеждение, как показали исследования Г. Олпорта и других психологов^[158], является социальным стереотипом, содержащим ряд категорических утверждений об определенных индивидах или социальных группах. Эти утверждения, в большинстве своем негативные, неблагоприятные, являются недостаточно обоснованными обобщениями об этнических группах, женщинах, представителях различных профессий и т. п.

Итак, если имеются стереотипные предубеждения о каких-то индивидах или группах, то фрустрированная личность в качестве «козлов отпущения» выбирает именно таких лиц или такие группы.

Тенденция подобного выбора, на наш взгляд, поддерживается и даже усиливается тем обстоятельством, что жертвы предубеждений часто начинают верить в то, что о них говорят предубежденные люди, воспринимают их предубеждения в качестве ожиданий и начинают действовать так, чтобы оправдать эти ожидания. Например, начинают плохо работать, снижают уровень своей академической успеваемости и т. п. Как принято теперь говорить в социальной психологии, предубеждения становятся “самоосуществляющимися пророчествами” (self-fulfilling prophecy).

Выбор «козлов отпущения» сопровождается приписыванием им ответственности за неудачу. Эта тенденция особенно усиливается тогда, когда предубежденный человек совершает совместную деятельность с будущим «козлом отпущения», но она заканчивается провалом. Однако в результате успешной совместной деятельности предубеждение смягчается.

Психологические исследования показали, что «козлы отпущения» выбираются с целью разрядки той агрессивности, которая возникает у человека под влиянием фрустраторов и других неприятных факторов. Рассмотрев данное явление на примере негров и евреев, которые в США часто становились жертвами переноса агрессии, Л. Берковиц показал, что легкость выбора таких козлов отпущения белыми американцами обусловлено тем, что и до этого представители названных этнорасовых групп были для белых американцев людьми с негативным значением. «Козлами отпущения» часто становятся также люди с физическими и психическими недостатками, но к ним отношение скорее всего амбивалентное: сострадание и готовность оказать помощь сочетается с презрением и агрессивностью.

Таким образом, поиск «козла отпущения», как социально-психологический процесс, имеет несколько функции: а) он обычно сопровождается гневом, разрядка которого приводит, как предполагается, к ослаблению фрустрированности; в дальнейшем мы покажем, что такой результат достигается не всегда; б) если человек находит другого, которого можно обвинить, то он в будущем получает возможность уклониться от ответственности; в) поиск «козла отпущения» может стать объединяющим членов социальной или этнической группы фактором, поскольку выбор «козла» означает появление общей мишени для приложения враждебности. Ясно, что примерно сходные явления наблюдались и в ходе социометрических исследований. В результате сплочения вокруг такой агрессивной задачи лидеры группы получают возможность усиления своего контроля над членами группы; таким образом демонстрируются сила группы и ее лидеров; г) иногда нахождение «козла отпущения» и его наказание (своеобразное жертвоприношение) считается средством предотвращения вредных для группы событий.

Процесс поиска «козла отпущения» имеет различные аспекты и мотивы, знание которых весьма поучительно для правильного понимания многих явлений социальной жизни. Этот процесс наблюдается, например, в ситуациях, возникающих после различных несчастных случаев и катастроф: пожаров, авиакатстроф, развалов зданий, экологических катастроф и т. п. В таких случаях люди проявляют тенденцию персонифицировать обвинение: считается, что в произошедшем виновны люди, а не другие обстоятельства, то есть скорее кто, а не что. Это объясняется двумя способами: а) тенденция персонифицировать обвинение считается иррациональной формой поиска «козлов отпущения». Этим путем люди стремятся освободиться от своих фрустраций и тревог, чувства вины, от злобы, шока и страха, которые вызваны в них бедствием; б) это рациональный процесс, вызванный желанием предотвратить повторение бедствия в будущем. Поэтому персонификация имеет место тогда, когда считается в человеческих силах уменьшить возможность таких событий, и если наказание «виновных» способствует восстановлению порядка^[159].

Истина, по-видимому, находится где-то в середине этих двух вариантов решения проблемы. Когда рациональный поиск виновных, если они действительно есть, приобретает чрезмерный, тенденциозный и поэтому иррациональный характер, можно сказать, что люди не только стремятся к установлению справедливости и предотвращению будущих бедствий, сколько к разрядке собственной агрессивности.

Иосиф Сталин в 30-е годы 20-го века выдвинул идею, согласно которой по мере построения социализма классовая борьба становится все более ожесточенной. Эта концепция была мотивирована желанием создать теоретическую основу для уничтожения своих политических противников. Но ее возникновение можно считать также процессом поиска «козлов отпущения»: провалы в экономике и в других сферах жизни заставили искать виновных, а такой поиск должен был исходить из какой-то концепции. Она была без труда создана (небольшого ума нужно было для создания такой примитивной «теории») и начались массовые репрессии. Частным выражением этой концепции являются представления об остатках капитализма, о диссидентах и т. п. Хотя коммунисты заявляли, что опираются на научное мировоззрение, на самом деле были более предубежденными и фанатичными, чем их противники.

Авторы вышеназванной статьи предлагают свое третье, более широкое объяснение. Немедленно после бедствия (а они исследовали последствия развала колизеи в г. Индианополис в штате Нью Джерси) люди в основном озабочены спасением уцелевших и идентификацией трупов погибших. После завершения этих срочных работ их интерес переносится на вопрос о том, кто виноват. Неизбежность поиска виновных авторы объясняют социальной структурой своей страны: законы требуют найти виновных, поскольку социальные структуры судить невозможно. Суд и вообще легальные политические процессы не могут требовать изменения социальной структуры и форм управления, которые нередко являются подлинными виновниками катастроф в обществе.

Социологи считают, что наказание конкретных людей в определенной мере предотвращает совершение таких же ошибочных или преступных действий в будущем, однако такой подход имеет тот недостаток, что способствует сосредоточению на симптомах социальных болезней, а не на причинах. Тем самим откладываются созревшие социальные реформы. Для многих, решать социальные проблемы означает обнаружить и наказать виновных. Но практика показывает, что наказание «плохих людей» оказывает лишь очень незначительное влияние на проблему и даже препятствует ее решению. Наказание «плохих людей» может создать иллюзию того, будто предпринимаются радикальные шаги для решения социальных проблем. Такой подход был очень модным в СССР, и это, по нашему мнению, явилось одной из причин развала этого государства. Социальные реформы надо было начинать во время и имея научно обоснованный план действий.

§ 5. Механизм переориентации агрессии и развитие новых форм поведения

Начнем наше обсуждение с описания очень интересного явления, открытого этологами при исследовании животных. К. Лоренц и другие исследователи сумели наблюдать, что брачные пары рыб образуются в результате поэтапного процесса. Первый этап – взаимное нападение, агрессия, во время которого у самца и самки наблюдается тенденция к бегству. Затем наступает второй этап: агрессия и тенденция к бегству быстро исчезают и появляется привязанность. Образуется прочная брачная пара, но при первом же «брачном раскрытии» самки, самец приходит в чрезвычайно интенсивное агрессивное состояние. Но он направляет свой гнев не на самку, а на соседа по территории. Это так называемая переориентированная агрессия, описанная К. Лоренцом, Н. Тинбергеном и другими этологами: о ней мы уже знаем. Суть этого явления в том, что поведение особи вызывается одним объектом (релизером), но разряжается на другом, поскольку первый объект (своя самка), выставляя раздражители, запускающие данную реакцию (в данном случае – агрессию), одновременно выставляет и такие, которые тормозят эту реакцию^[160].

Поскольку очевидно, что описанное явление, названное этологами переориентацией, есть не что иное, как перенос агрессии или другого поведения на новый объект, замещение (субституция) объекта, то следует сказать, что они еще до появления этологических исследований, достаточно подробно были исследованы в психоанализе. Процесс переноса агрессии, как мы уже знаем, был назван В. Гржимеком «велосипедированием»: «велосипедист» – это человек, который склоняет голову перед вышестоящим начальником, но третирует подчиненных, «ходит» по ним. То же самое мы видим в поведении многих слуг в широком смысле этого слова, то есть людей с низким статусом, холуев. Они более агрессивны к посетителям с низким социальным статусом, чем их хозяева. Можно предположить, что они переносят свою агрессию, вызванную фрустрациями и унижениями, на эти более безобидные объекты.

У животных этот механизм можно наблюдать в следующих ситуациях: «животное нападает на предмет своей ярости с некоторого расстояния; затем, приблизившись, замечает, насколько тот страшен; и тогда – поскольку оно не может затормозить уже заведенную машину нападения – изливает свою ярость на какое-нибудь безобидное существо, случайно оказавшееся рядом»^[161]. К. Лоренц добавляет, что возможность направления агрессии, вызванной партнером, на борьбу с противником, была открыта неоднократно, причем это переориентированное действие может развиваться и превратиться в ритуал со своим самостоятельным мотивом. Фактически от переориентированного поведения может развиваться новый инстинкт, то есть новый мотив поведения. Появление механизма переориентации агрессии является следствием мутации, а затем и отбора – двух основных механизмов эволюции.

Поскольку возможные преобразования переориентированных форм агрессии и возникновение ритуалов у животных описаны К. Лоренцом очень подробно, то нет смысла воспроизвести здесь эти результаты. Поэтому ограничимся только некоторыми замечаниями о том, каким образом можно использовать подобные результаты для развития психологии человека.

Этологические открытия для нас важны постольку, поскольку позволяют видеть сходные явления в поведении людей и предсказать определенные тенденции развития психики и поведенческого репертуара человека и социальных групп.

Можно предложить следующую гипотезу, состоящую из нескольких утверждений: а) поскольку механизм переноса агрессии или других форм поведения является одним из главных адаптивных механизмов людей, то и у них он может привести к развитию новых форм поведения; б) поскольку эти вновь возникшие формы поведения получают новую мотивацию, можно предвидеть значительную эволюцию поведения и психики человека. Возможны самые неожиданные результаты; в) исследование механизма переноса и замещения позволяет лучше понять межсемейные и межэтнические отношения. У людей как эти, так и другие межгрупповые отношения не могут быть свободны от агрессивности не только по причине соперничества за территорию и ресурсы, но и вследствие существования вышеназванного механизма переноса; г) наконец, механизм переноса (переориентации) поведения К. Лоренц и другие этологи рассматривают, по-существу, изолированно. Между тем у людей он связан с целым рядом адаптивных механизмов. Необходимо исследовать те связи, переходы, преобразования и комплексы, которые здесь образуются, а также то, к каким новым явлениям они приводят.

§ 6. Инверсия агрессии

Агрессивность, как установка, имеет свое направление: она устремлена на тот или иной объект или класс объектов, кроме случая обобщенной злости или так называемого «свободно плавающего гнева», о котором мы уже знаем.

Агрессивность и ее поведенческое выражение – агрессивные действия – чрезвычайно динамичные явления. Они могут меняться по своему содержанию, по силе, мотивации и, конечно же, по объекту. Если использовать математическое выражение и говорить о «векторе агрессии», то этот вектор, эта стрела враждебности, может менять свое направление.

Инверсия агрессии – частный случай изменения ее объекта, то есть изменения направления ее вектора. Инвертированная агрессия – это агрессия, направленная на самого себя, на субъект агрессии. Иначе эту разновидность называют аутоагрессией. В этом случае агрессия и ее жертва совпадают.

Ранние формы инвертированной агрессии появляются уже в первые годы жизни ребенка. Например, каков психологический смысл такого распространенного явления, как отказ ребенка от принятия пищи? Почему здоровые по-существу дети отвергают пищу? Одним из возможных объяснений (если у ребенка нет соматической болезни) является то, что для ребенка, слабого перед внешним миром, объектом агрессии становится он сам, даже более специфично – собственный рост. Он не хочет стать большим и знает, что для этого надо отказаться от пищи. Но является ли такое знание всегда сознательным? Здесь есть еще проблемы для исследования. Тут имеется сходство с тем случаем, когда человек быстро полнеет и, чтобы предотвратить увеличение размеров своего тела, ограничивает количество принимаемой пищи. Но у ребенка здесь налицо более фундаментальная проблема: он, по-видимому, глубоко фрустрирован родителями и не хочет жить или, в более мягко выраженных случаях, не хочет стать большим, чтобы избежать ответственности. Поэтому он противодействует своему физическому развитию.

Исследование инверсии агрессивности приводит к постановке новых и интересных проблем, анализ которых позволяет лучше понять многие формы социального поведения людей.

Так, болезни человека и несчастные случаи, жертвами которых люди становятся, не всегда являются столь уж случайными и не зависящими от них, как обычно считается. Есть точка зрения, согласно которой люди сами бессознательно выбирают для себя болезни и несчастья, так как имеют подсознательную склонность к самонаказанию. Они сами превращают себя в жертв несчастных случаев и болезней.

Так, человек знает, что алкоголь вреден для здоровья, воочию убеждается в разрушительных последствиях его систематического потребления, но не отказывается от своей страстной привязанности к нему. Почему? Не желает ли он таким путем наказывать себя, побыстрее уйти в мир иной, поскольку не любит себя, не хочет долго жить с таким самосознанием? Если у него есть такая внутренняя и во многом скрытая мотивация, то мы можем сказать, что его агрессия инвертирована, направлена на собственную личность. Таких случаев очень много. Например, человек сверхнапряженным трудом, без отдыха и лечения, может довести себя до состояния крайнего изнеможения, ускоряя тем самим свою смерть.

До сих пор не совсем ясно, почему в одинаковой социальной ситуации, при фрустрации, одни прибегают к внешним, наступательным формам агрессии, а другие выбирают саморазрушение. Какие качества и структурные элементы – мотивы, черты характера, особенности социализации и другие факторы – определяют такие диаметрально противоположные выборы ответов? Эта проблема требует новых исследований. Можно предположить, чтоважное значение имеет то, в какой мере человек обучен быть внешне агрессивным, в какой степени в процессе социализации его агрессивное поведение было положительно подкреплено. Для дальнейшего исследования этого вопроса следует использовать концепцию M. Зелигмана о «приобретенной беспомощности»^[162]. Когда активные и агрессивные ответы животного и человека на внешние воздействия все время подавляются, организм становится беспомощным: он остается в зоне неприятных воздействий, страдает, но уже не только не нападает на фрустратора, но даже не уходит от него. Это глубокое депрессивное состояние.

Здесь нам бы хотелось выдвинуть ряд новых проблем и высказать идеи о том, как их можно разрешить. Мы предлагаем выделить два вида воздействия агрессивных действий человека на его собственную личность. В том, что подобное обратное воздействие действительно существует, вряд ли можно сомневаться. В принципе можно сказать, что каждое действие человека оказывает влияние не только на внешний мир, но и на него самого. А для агрессии это тем более верно.

1) Прямое воздействие агрессивных действий человека на собственное тело и психику имеет место тогда, когда он наказывает самого себя. Это случай инверсии агрессии, о которой мы уже говорили в предыдущем разделе. Данный тип воздействия имеет широкий диапазон агрессивных действий – начиная от легкой, но несправедливой самокритики до мыслей о самоубийстве и реальных попыток совершения такого акта самоуничтожения.

2) Косвенное воздействие имеет место тогда, когда агрессия человека первично направлена на других, но оказывает обратное, вторичное воздействие на самого агрессора. Причем этот случай имеет различные варианты: а) объект агрессии отвечает агрессией и субъект первичной агрессии под воздействием такого ответа становится еще более агрессивным; б) совершая агрессивные действия, человек анализирует и оценивает этот свой опыт, оправдывается перед собой, находит аргументы в пользу продолжения агрессии и вовлекается в новые враждебные действия. Эти внутренние процессы по-существу являются адаптивными и особенно активно протекают тогда, когда после совершения первых агрессивных действий человек переживает внутренний конфликт или диссонанс. Возникающее при этом неприятное состояние, как показано в теории когнитивного диссонанса^[163], вызывает мотивацию избавления от этого состояния, именно поэтому и совершаются названные выше внутренние реадаптационные процессы.

Даже такое предварительное рассмотрение этих двух путей воздействия на человека собственных агрессивных действий показывает, что они могут привести к существенным изменениям личности. Эти изменения в основном имеют разрушительный характер для личности, поэтому их предотвращение в высшей степени желательно.

Проблема самоубийства, конечно же, требует отдельного и досконального рассмотрения. Поэтому здесь мы ограничимся несколькими замечаниями. Главная идея состоит в том, что самоубийство является крайней формой инвертированной агрессии человека. Это агрессия, направленная на собственную личность. Она приобретает крайнюю интенсивность тогда, когда человек пытает сильнейшую враждебность к внешнему миру, но бессилен перед ним, перед своими фрустраторами. И он доходит до мысли – обычно это происходит постепенно – что жизнь для него больше не имеет смысла.

Но мотивом самоубийства не всегда является инвертированная агрессия или только она. Если человек был глубоко идентифицирован с любимым объектом, то потеря этой ценности также может стать стимулом к самоубийству. Однако, поскольку самоубийство всегда является актом насилия над собственной личностью, то и в этом случае можно сказать, что потеря любимого объекта, вызвав вспышку гнева и агрессии, приводит к самоубийству. Мы считаем, что подобное поспешное решение о самоубийстве принимается в тех случаях, когда в потере любимого человека нет серьезного внешнего оправдания: единственным виновником человек считает самого себя.

Мотив самоубийства, интровертированная агрессия, долгое время может оставаться незаметным для окружающих людей. В таком смысле эта разновидность агрессии является одной из ее скрытых форм.

Когда любимый объект – человек, то у части людей, совершающих попытку самоубийства, возникает вера в то, что единственный путь вновь быть вместе с любимым человеком – это смерть. Он ведь живет в потустороннем мире и надо самому стать мертвецом, чтобы найти его.

Самоубийство – не только скрытая и инвертированная агрессия. Оно есть, одновременно, и замещающая агрессия, так как агрессивная установка, вначале направленная на внешний объект, теперь уже замещает его своей собственной личностью, ее телом и, может быть, даже душой. Почему мы это утверждаем? Потому что многие самоубийцы так страдали в этой жизни, что вообще желали уничтожить себя, свои переживания, уйти в небытие, чтобы избавиться от своего горя.

§ 7. Постепенное усиление (эскалация) агрессии

Агрессивное состояние человека нередко возникает мгновенно, как вспышка молния, приводя к неудержимым насильственным, импульсивным действиям. Это тоже, конечно, психический процесс, но до такой степени сжатый во времени, что, кажется, следует сразу же за восприятием неприятного стимула или фрустратора.

Но существует также явление постепенного или пошагового усиления агрессии. Данное явление в англоязычной психологической литературе получило название эскалации агрессии. Вот как характеризует этот вид агрессивного поведения Л. Берковиц: «В некоторых случаях происходит эскалация агрессии. Не довольствуясь первыми ударами, нападающие входят в раж и продолжают наносить их со все большим ожесточением. Их ярость нарастает до тех пор, пока они сами не начинают ощущать усталость или не понимают, что поставленная цель уже достигнута. Последствия такого поведения могут оказаться трагическими»^[164]. Затем автор приводит пример.

Однако до рассмотрения примеров уточним ряд аспектов характеристики постепенного усиления агрессии. Во-первых, следовало бы выяснить, в каких случаях, то есть в каких социальных ситуациях, у каких типов людей и в каком психическом состоянии наблюдается данное явление. Во-вторых, почему такие агрессоры поздно понимают, что поставленная цель уже достигнута? В-третьих, каким образом в процессе усиления агрессии сочетаются разные виды этой формы поведения? Причем все время надо иметь в виду различие между агрессивностью как психическим состоянием, состоящим из гнева, враждебности, ненависти, общей раздражительности и т. п., и агрессивными, насильственными действиями. Напомним, что слово «агрессивность» используется также для обозначения соответствующего характерологического комплекса, поэтому каждый раз надо четко представить себе, в каком смысле используется это слово.

Отметим, что мы предлагаем назвать рассматриваемое явление пошаговым усилением агрессии, считая «шагом» каждый новый акт, совершаемый агрессором: реальный физический удар или агрессивное предложение, например, оскорбительная фраза.

Примеры постепенного, но быстротечного усиления агрессивности человека и его агрессивных действий с трагическим исходом, можно черпать из уголовной хроники. Время от времени публикуются сообщения о том, что найдены трупы жертв со множеством ударов или огнестрельных ран. Экспертиза таких случаев показывает, что убийцы могли бы удовлетвориться двумя-тремя первыми ударами: жертвы были бы убиты. Но они ведут себя иначе, а именно – иррационально: ведь нанося жертве все новые и новые удары, они дольше задерживаются на месте преступления и увеличивают вероятность того, что будут пойманы. Но в таких случаях мощный инстинкт самозащиты, по всей вероятности, уступает перед еще более мощными агрессивными импульсами, на короткое время уступая им первенство в мотивации и энергетической зарядке поведения. Именно в этом смысле усиление агрессивности и пошаговая интенсификация агрессивных действий являются иррациональными и даже парадоксальными явлениями.

Л. Берковиц приводит пример казненного в 1988 году Эдварда Бирна, совершившего убийство женщины в процессе ограбления: “Бирн назначил встречу своей жертве, поскольку заранее знал, что в тот день она должна была получить на работе большую сумму денег. Однако в своих показаниях он настаивал на том, что не собирался ее убивать. Он планировал лишь ударить свою жертву молотком по голове, чтобы лишить ее сознания. Однако первый удар оказался недостаточно «успешным» и Бирн стал бить женщину до тех пор, пока она не перестала подавать признаков жизни» ^[165].

В этом отрывке уже указывается одна из причин эскалации агрессии: если первый удар не достигает цели, следуют новые. Но ведь с какого-то момента нанесение новых ударов теряет объективный смысл и становится бессмысленным, нецелесообразным и поэтому иррациональным явлением. Почему продолжается этот бессмысленный процесс? Ясно, что должны существовать и другие, сугубо психологические причины. Но прежде чем рассмотреть их, посмотрим, нет ли различий между разными случаями эскалации агрессии.

Мы считаем, что для лучшего понимания этого сложного явления нам необходимо различать два его вида: 1) пошаговое усиление и повторение физической агрессии, 2) пошаговое усиление вербальной агрессии.

Эти два основных вида эскалации агрессии могут сочетаться, давая различные варианты смешанной или комплексной эскалации агрессии.

Что считать шагом или ступенью в этих процессах? Когда речь идет об усилении физической агрессии, такими «шагами» можно считать физические удары по жертве. Обычно эти действия однообразны. Для случая словесной агрессии и ее эскалации такими «шагами» следует, как мы полагаем, считать дискредитирующие вербальные выражения агрессора (оскорбления, ругательства). Когда же мы рассматриваем смешанный или комплексный случай эскалации агрессии, то в этом случае каждый шаг физической агрессии может сопровождаться соответствующим шагом вербальной агрессии, и эти компоненты сложного психического процесса могут взаимно интенсифицировать друг друга. Причем вербальная агрессия во внешней речи может быть весьма сжатой, зато имея более обширное представительство во внутренней речи. Но чтобы раскрыть эти скрытые стороны процесса, необходимы специальные исследования внутренней агрессивной речи, ее связей с воображением и мышлением, тех механизмов, с помощью которых происходят предвосхищение агрессивных физических действий и их выполнение. Очень важно также исследовать, каким образом и на каком этапе включаются внутренние ингибиторы агрессии, какое выражение они получают у совершающей агрессивные действия личности.

Есть и другой аспект проблемы: каким образом в истории человечества, вместе с возникновением языка и речи, возникли связи между такими агрессивными речевыми единицами, как: «Вот тебе, получай, вот тебе!» и т. п. и актами физической агрессии. Каким образом эти связи возникают в процессе психического развития детей и подростков; важно знать, какие существуют психологические различия как в эскалации агрессии, так и в соотношениях между ее физическими, вербальными и когнитивными компонентами. Здесь мы видим очень интересную область новых исследований.

В различных случаях насилия над людьми, особенно убийства, когда имеет место эскалация агрессии, мы без труда видим, что ее длительность различна. Одну жертву убивают всего одним ударом и быстро удаляются, вторую – пятью-шестью ударами или выстрелами, но встречаются случаи нанесения жертве нескольких десятков ударов или выстрелов. Мы видим, что в различных случаях количество шагов (ударов и промежутков между ними) и длительность всего процесса различны.

Почему? Зависят ли эти различия лишь от внешних обстоятельств (появились люди, возникла опасность быть схваченным на месте преступления и т. п.)? В какой мере эти различия обусловлены индивидуальными особенностями преступников и их психическим состоянием в минуты совершения преступления?

Явление эскалации агрессии мы видели также в видеозаписи убийства государственных деятелей Армении в Национальном Собрании этой страны 27 октября 1999 года. Эскалация агрессии особенно ясно была видна по отношению к премьер-министру Вазгену Саркисяну, в которого преступники, как показало следствие, выпустили много пуль, а затем один из них несколько раз ударил убитого прикладом автомата и ногами. В таком поведении явно видно сочетание инструментальной агрессии с враждебной на иррационально высоком уровне.

§ 8. Психологические причины и механизмы эскалации агрессивности

Специалистами предложен ряд предположений о причинах усиления агрессивности человека в самом процессе совершения агрессивных действий. Так, Л. Берковиц в их числе называет следующие: а) повышение уровня общего возбуждения агрессора, чем и стимулируются все новые и более интенсивные агрессивные действия; б) предвидение и ощущение грозящей опасности; в) беспокойство и тревога; г) удовольствие от совершаемых действий, приятные переживания и другие^[166].

Здесь мы намерены рассмотреть только некоторые из наиболее важных причин эскалации агрессии, таких факторов, в отсутствие которых она не могла бы произойти.

Мы считаем, что указанную в заглавии причину пошагового усиления агрессии можно понять, если мысленно вернуться к приведенному выше и другим примерам из реальной жизни. Из них видно, что преступник вначале не хотел убить жертву, он старался лишь делать ее временно беспомощной, неспособной на сопротивление, и ограбить ее. Иначе говоря, его агрессия вначале была инструментальной. Но как только первое агрессивное действие не достигло цели (а это фрустрировало преступника), у него появилась уже враждебно-импульсивная агрессия, очень интенсивная и разрушительная. Сочетание этих двух видов агрессии и дает начало процессу эскалации агрессии. Можно также говорить о том, что в этот момент инструментальная агрессия частично превращается во враждебную, в частности, в смысле изменения ее мотивации под влиянием неудачи первого действия, то есть в результате фрустрации.

На этапе спада враждебная агрессия начинает ослабевать и опять появляется инструментальная агрессия, которая постепенно начинает относительно преобладать в поведении преступника, но по абсолютной интенсивности тоже идя на убыль. Однако, когда в сознании агрессора появляется понимание того, что практическая цель достигнута (жертва убита), и эта разновидность агрессии быстро идет на спад: преступник становится более расчетливым. Он захватывает те ценности, ради которые пришел на место преступления, и быстро удаляется. Что же касается процесса спада агрессивности и агрессивных действий, то этот вопрос мы вкратце еще раз рассмотрим немного позже.

Можно предположить, что преступник, нанося первый удар, начинает переживать достаточно сложное и динамичное психическое состояние, основными составляющими которого являются: страх перед содеянным и, частично, перед его последствиями, страх перед умирающим человеком и его душой: этот идущий из глубин веков страх поднимает голову в его психике, а вместе с этим, в определенной мере, и доисторический человек. Наконец, начинается переживание сильной тревоги в ожидании грядущих опасностей и возможного наказания. Конечно, если преступник – психопат, приходится учесть, что тонких переживаний он может и не иметь. Патологические случаи нуждаются в особом рассмотрении.

Именно такое комплексное и крайне напряженное переживание и способно породить явление усиления агрессии и агрессивности (сочетании гнева, враждебности и агрессивной установки). Отсюда – пошаговая, но быстротечная интенсификация агрессивных действий. Последние могут стать иррационально – садистическими.

Когда человек начинает агрессивное взаимодействие с жертвой, выступая как актер на социальной сцене, в эту игру включается его я-концепция. Однако вследствие интенсивности его переживаний высшие подструктуры его самосознания (в первую очередь его идеальный я-образ) подавляются, вследствие чего у него снижается уровень тех критериев, которыми обычно люди данной культуры оценивают свое поведение.

Мы считаем, что идеальный я-образ является одним из внутренних тормозных механизмов (ингибиторов) социальной агрессии человека. Но когда она вытесняется и подавляется, его тормозная функция также ослабевает или исчезает, и человек вовлекается во все более жестокие действия. Правда, многое зависит от содержания идеального я-образа человека: если идеалом для него является жестокий и беспощадный профессиональный преступник, то именно активность и регулирующее воздействие такого психического образования и делает его агрессию все более интенсивной.

При обсуждении подобных случаев психологи, например Л. Берковиц, да и непсихологи тоже, утверждают, что «внутреннее смятение» не позволяет человеку удержаться от совершения агрессивных действий. Но что такое «смущение» или «смятение» в точном психологическом смысле слова? Насколько нам известно, нет еще разработанной психологической концепции смущения. Оно, конечно, связано с самосознанием (я-концепцией) личности. Смутившись, мы допускаем ошибки, потому что «я» в этом состоянии плохо управляет нашим поведением, неэффективно регулирует его.

Но мы не уверены, что агрессор, все более и более усиливающий свои удары и воодушевившись, переживает смущение. Такое утверждение, по-видимому, чушь. Смущение может наступить позже, в процессе спада агрессивности и после завершения насильственных действий.

Мы полагаем, что нам еще предстоит исследовать изменения я-концепции агрессора в процессе эскалации его агрессивности и насильственных действий.

«Смущение» в словаре русского языка объясняется как «замешательство, состояние застенчивости, стыда». Оно имеет свои психосоматические выражения: от смущения краснеют; существует «смущенная улыбка» и т. п.

Но мы полагаем, что в психическом состоянии смущения главное – или неопределенность ситуативного я-образа человека или же очень яркий ситуативный я-образ, которым человек не хотел бы выступить на данной социальной сцене. Причем смущение и его последствия – стыд и застенчивость – возникают тогда, когда не только сам индивид воспринимает свой нежелательный я-образ, но и знает (видит, чувствует), что и присутствующие люди воспринимают его сходным образом. Он невольно раскрывается перед ними и ему становится стыдно за себя.

Может ли жестокий агрессор, наносящий все более сильные удары своей жертве, переживать такое состояние? Переживают ли смятение те испытуемые, которые во время эксперимента наносят все более интенсивные удары, эскалируя свою агрессивность, хотя жертва их совсем не провоцировала? Она не была для них ни фрустратором, ни стрессором.

Но если под «смущением» понимать сумеречное состояние сознания, в таком утверждении уже будет доля правды.

Специального исследования требуют процессы интроспекции и объективного самовосприятия агрессора в процессе эскалации агрессии. Известно, что именно в процессе активности этих способов самовосприятия собственные переживания, мысли и действия человека запечатлеваются в его памяти. Проверяя содержание его памяти, можно выяснить, в каком состоянии были его «я» и процессы самовосприятия при совершении агрессии и эскалации агрессивных действий.

Начиная агрессивные действия, индивид имеет перед собою несколько целей: а) нанесение жертве такого вреда, чтобы она стала недееспособной; б) убийство; в) или достижение других целей с помощью агрессии. В последнем случае в его поведении преобладает инструментальная агрессия.

Если каждое агрессивное действие («шаг»), совершаемое индивидом, приближает его к одному из этих целей и он понимает это, то тем самим он вознаграждается, его действия подкрепляются и стимулируются. Этим путем тоже каждое последующее агрессивное действие (до начала этапа устойчивости и спада) становится более интенсивным, чем предыдущее действие.

Агрессора может возбуждать и стимулировать как позитивное, так и негативное вознаграждение: в первом случае – приобретение того, чего он хотел достигнуть своими действиями, а во втором – исчезновение того, что он хотел устранить.

Точка зрения, согласно которой агрессор стремится к определенной цели и после ее достижения прекращает свою агрессию, отражает часть реальности. Но она слишком рациональна, чтобы объяснить все аспекты процесса эскалации агрессии. Например, без труда можно видеть, что нанесение ударов трупу жертвы уже совсем не приближает преступника к его цели: она достигнута и избиение трупа жертвы является иррациональным действием. Это уже особая разновидность садизма. Она возможна лишь в том случае, если преступник пользуется не только инструментальной, но и враждебной агрессией, однако – преимущественно последней.

Итак, эскалация продолжается как до, так и после достижения основной цели (пусть на короткое время). Но такая иррациональная агрессия имеет свои иррациональные же мотивы и цели.

§ 9. Эскалация агрессии без провоцирования

Когда человек имеет определенные цели и пользуется агрессией для их достижения, это понятно, хотя и в моральном отношении не всегда оправдано. Мы попытались объяснить, почему и как в подобной ситуации происходит эскалация агрессии.

Однако более внимательное изучение феноменологии агрессивности людей показывает, что явление эскалации агрессии имеет место и в таких ситуациях, когда будущего агрессора никто не провоцирует, то есть ничего не вызывает в нем фрустрации и стресса. Почему у таких людей все же наблюдается явление, которое мы предпочитаем назвать пошаговым усилением агрессивности?

Факты, которые заставляют нас думать, что существуют случаи эскалации агрессии и без провоцирования, получены в ходе тех лабораторных исследований, во время которых испытуемые должны были наказать другого человека за допущенные ошибки в ходе решения задач. Исследования проводились, как догадывается читатель, по известной методике А. Басса. Интенсивность наносимых ими электрических ударов по воображаемой жертве усиливается с каждым новым шагом^[167].

Мы считаем, что данное явление наблюдается и вне лаборатории, в реальной жизни. Нередко можно видеть, что жертва никак не провоцировала агрессора, но последний, начиная подвергать ее агрессии, с каждым шагом действует все более ожесточенно. Происходит самоусиление агрессивности и исходящих из нее насильственных действий.

Итак, эта проблема известна психологам и наблюдается не только в лаборатории, но и в реальной жизни. А это означает, что самоусиление агрессивности имеет внутрипсихические механизмы, а внешние факторы могут лишь способствовать его появлению и усилению, или подавлению и ослаблению.

Можно делать несколько предположений о механизмах эскалации агрессии без внешнего провоцирования со стороны других людей, в том числе будущей жертвы. Эти механизмы, по нашему мнению, следующие: 1) общая агрессивность человека; 2) общая фрустрированность, вследствие чего уровень агрессивности личности постоянно высокий: человек имеет «свободно плавающий гнев»; 3) процесс вовлечения в агрессивные действия, который происходит вследствие того, что после первых ударов у агрессора появляется когнитивный диссонанс; 4) вознаграждение агрессора тем садистическим удовольствием, которое он получает от своих действий и вида страдающей жертвы; 5) некоторые сходства данной жертвы с теми людьми (или их категориями, например этническими или расовыми), которые в прошлом фрустрировали агрессора: в таком случае происходит перенос агрессии на новый объект, замена прежнего подлинного фрустратора новым.

Поскольку все эти условия или хотя бы две-три из них не так часто сочетаются в психике одного человека, во время лабораторных опытов явление эскалации агрессии без внешнего ситуативного провоцирования наблюдается лишь у части испытуемых.

Уместно делать еще одно предположение: можно думать, что беспомощность жертвы и ее неспособность дать агрессору отпор, для людей с сочетанием вышеназванных факторов не является ингибитором агрессии. Наоборот, предвидение своей безнаказанности может стать еще одним фактором, способствующим усилению уже начавшейся агрессии. Это означает, что одни и те же ингибиторы для разных людей имеют различное значение в смысле различного уровня торможения агрессивных действий – начиная с высокого уровня эффективности (у морально зрелых людей, гуманистов) и до нулевого влияния или даже воздействия с обратным знаком. Последнее означает, что некоторые из так называемых «ингибиторов» агрессии, например вид страдающей жертвы, для некоторых индивидов являются не ингибиторами, а возбудителями, релизерами агрессии. Эта проблема, кажется, впервые ставится здесь и нами. Она представляет большой интерес для исследования индивидуальных различий людей, социальных и этнических групп. Мы предполагаем, что для понимания психологических предпосылок геноцида (этноцида) исследование предложенной проблемы представляет существенный интерес. Иначе трудно понять такую степень жестокости и безграничной агрессивности турецких и немецких фашистов в годы геноцида армян в Турции (начиная со второй половины 19-го века до 1923 года), холокоста евреев в Германии в 30–40-е годы 20-го века и другие чудовищные проявления агрессивности людей и этнических групп.

Особого внимания требует проблема дифференцированного представления и развития ингибиторов агрессии в психике разных людей.

§ 10. Пошаговый спад агрессии

Если рассмотреть весь процесс подобного агрессивного ролевого взаимодействия агрессора и его жертвы, то можно видеть, что он подразделяется на два этапа: 1) этап восходящей агрессивности: именно этот этап и описывается психологами под названием процесса «эскалации агрессии»; это действительно пошаговое усиление агрессивности и интенсификация насильственных действий; 2) этап спада, затухания агрессии: начиная с какого-то момента силы ударов, их энергетическая насыщенность уже не увеличиваются, а идут на спад, до полного затухания. Есть, следовательно, начало, середина и завершение всего процесса агрессивного взаимодействия агрессора и жертвы. В середине всего процесса может наблюдаться краткий этап стабилизации интенсивности агрессивных действий, если вообще в таком сверхдинамическом процессе можно говорить о какой-то стабилизации и устойчивости.

Почему начинается спад агрессивности? О его причинах есть у психологов два предположения: 1) первое сводится к тому, что агрессор устает, и это действительно важная причина: интенсивные агрессивные действия и сопровождающие их мощные эмоции требуют от человека огромных усилий и расхода психофизиологической энергии; 2) второе предположение: агрессор наконец понимает, что цель уже достигнута. Эти причины указаны в той характеристике эскалации агрессии, которая дана Л. Берковицем. Но мы считаем, что в таких случаях прекращение агрессивных действий может обусловливаться также факторами страха, активации инстинкта самосохранения, появления людей и т. п. Но психологии известно, что страх тоже может способствовать усилению агрессии, так что, по нашему мнению, в результате спада агрессивность преступника или другого агрессора никогда не достигает нулевого уровня.

§ 11. Когнитивные аспекты эскалации агрессии (новые проблемы)

В ходе предыдущего обсуждения мы по необходимости коснулись не только поведенческих, но и внутрипсихических аспектов эскалации агрессии и ее спада. В их числе мы упоминали также те когнитивные (познавательные) механизмы, которые играют роль в сложных процессах взаимодействия агрессоров и их жертв. Здесь необходимо сосредоточить внимание на некоторых специфических моментах тех познавательных процессов и механизмов, которые играют роль в появлении феномена пошагового усиления агрессивности.

Мы считаем, что в процессе эскалации агрессивности особую роль играют атрибуции и когнитивный диссонанс, а также другие познавательные процессы агрессора.

1) Агрессивные мысли и действия вызывают у агрессора новые враждебные мысли, слова и действия. Агрессор, действуя, мыслит, пусть и поверхностно, и порожденные этим процессом мысли содержат агрессивные желания и намерения по отношению к жертве. Его восприятия также становятся избирательными: он воспринимает такие признаки жертвы и ее поведения, которые быстро истолковываются им в качестве признаков враждебности и угроз, что и усиливает его агрессивность.

2) Агрессор, начиная действовать, делает атрибуции жертве, приписывая ей отрицательные черты и мотивы. Эти когнитивные процессы в какой-то мере выражаются в тех словах, которые агрессор произносит параллельно с нанесением ударов.

Подобные приписывания можно назвать мгновенными атрибуциями. Они, как мы полагаем, быстротечны и, по-видимому, их образование почти не осознается человеком. Частично осознаются лишь их результаты, которые выражаются в ругательствах, сравнивающих человека с животными, обзывание различными отрицательными прилагательными («подлец», «гад», «подонок» и т. п.). Все они – символические выражения в основном подсознательно протекающих атрибутивных процессов.

Мы полагаем, что подобного рода агрессивные и мгновенные атрибуции психологически подготавливают каждый новый удар насильника.

3) После внимательного анализа всего процесса агрессивного взаимодействия (эпизода) – выявления его начала, этапа подъема (эскалации), полосы устойчивости и спада, – можно придти к следующим выводам: а) на этапе усиления агрессии происходит психологическое вовлечение личности агрессора в этот процесс; б) вовлечение вызывает когнитивный диссонанс, вследствие чего в психике личности возникает мотив осуществления процессов психологической самозащиты и адаптации; в) на этапе спада личность, особенно ее я-концепция, постепенно «выходит» из процесса, то есть с ним происходит нечто противоположное вовлечению. Можно предположить даже возможность некоторого самоотчуждения личности и отчуждение от содеянного. Эти процессы могут воплощаться в выражающих сомнения мыслях: «Я ли это сделал?», «Как это получилось?» и т. п. Может наблюдаться ретроградная амнезия той или иной глубины и временно́го охвата. Возможна некоторая психическая регрессия. Все это надо, конечно, исследовать.

§ 12. Эскалация агрессии в семейных отношениях

Вопросы семейного насилия в настоящее время находятся в центре внимания психологов, социологов, политических и общественных деятелей. Здесь мы рассмотрим одну из особенностей внутрисемейной агрессии и выскажем ряд соображений о методах семейной терапии. Надо сказать, что данная проблематика уже привлекла внимание многих психологов (М. Страус, Л. Берковиц, Ш. Берн и другие) и результаты их исследований лежат в основе нашего краткого анализа.

Здесь речь идет об агрессивном взаимодействии супругов, отношения которых можно охарактеризовать словами «ролевое агрессивное взаимодействие». Вполне понятно, что взаимоотношения супругов содержат много других аспектов, поэтому данную нами характеристику следует понимать в том смысле, что в их речевом взаимодействии одним из ведущих мотивов стала взаимная агрессия, желание причинить вред друг другу, дискредитировать друг друга, недооценивать личные качества и достижения друг друга и т. п.

Наблюдения и беседы позволили М. Страусу установить, что в американских семьях, во взаимодействиях супружеских пар, встречаются все разновидности как словесной, так и физической агрессии. Причем супруги редко ограничиваются применением лишь одного вида агрессии.

Что касается эскалации агрессии, то она обычно протекает следующим образом: супруги начинают словесную перепалку, которая постепенно становится все более и более яростной, и с какого-то момента ссорящиеся начинают применять физическую агрессию. Чем интенсивнее становилась вербальная агрессия, тем больше было вероятности того, что она перерастает в физическую^[168].

Здесь следует отметить еще одну характерную черту этого процесса, того этапа, когда уже совершается переход от вербальной агрессии к физической: стороны конфликта сначала в словах угрожают друг другу физическими действиями («голову размозжу», «убью гадюку» или помягче: «уши оторву» и т. п.) и лишь после этого переходят к реализации физической агрессии. Материалы, находящиеся в нашем распоряжении, показывают, что, как правило, в начале данного этапа эскалации агрессии словесные угрозы обещают жертве более жестокие физические наказания, чем реально применяет агрессор. Есть здесь еще один момент: возможно, что в некоторых случаях словесные угрозы о применении физического насилия заменяют реальные действия и дают некоторое удовлетворение агрессору. Такого результата можно ждать тогда, когда подобная угроза приводит к успеху: противная сторона идет на уступки и, полностью прекращая борьбу, сдается.

Конечно, явление пошагового усиления агрессии в семейных отношениях необходимо исследовать поподробнее с помощью адекватных методик. Ведь в этом процессе используются самые разнообразные психологические механизмы и аргументы; каждая сторона исходит из своего представления о ролях мужа и жены, других внутрисемейных ролях, конфликтуют вокруг тех ожиданий, из которых состоят данные роли. Они пользуются целыми системами атрибуций, привлекают другие защитные механизмы. Все это чрезвычайно интересно исследовать, потому что семейные ролевые ожидания, в том числе конфликтные и агрессивные, представляют самый реальный и важный аспект повседневной жизни многих людей.

Вопрос о семейной профилактике агрессии мы затрагиваем в различных главах настоящей книги. Здесь же рассмотрим лишь один вопрос: надо ли позволить, чтобы эскалация агрессии в семье протекала свободно? Приведет ли это к катарсису, как полагают психоаналитически ориентированные психотерапевты? Критики подобной «вентиляционной» теории отмечают два обстоятельства. Во-первых, совершение агрессивных действий очень часто, вместо ослабления, еще больше усиливает агрессивность конфликтующих сторон. Во-вторых, когда супругам советуют в определенных, «приличных» рамках дать свободу своей агрессии, то не говорят, каким образом удержать агрессию в определенных границах^[169].

Действительно, когда человек вовлекается в агрессивные действия, остановиться нелегко. Как верно отмечает Л. Берковиц, взаимные претензии легко переходят во взаимные оскорбления, «… от которых недалеко и до применения физического насилия»^[170]. И причину такой эскалации нетрудно понять: взаимные оскорбления – это новые фрустраторы, которые еще больше стимулируют агрессивность сторон.

Более того, мы считаем, что эти взаимные оскорбления содержат отрицательные гетероатрибуции и приводят к дегуманизации противоположной стороны. Именно это и позволяет эскалировать агрессию. Происходит вовлечение сторон в разрушительный психический процесс, из которого уже нет полного возврата назад. Атрибуции, оскорбления и возникающие отрицательные образы друг друга полностью уничтожить уже невозможно. Эмоции закрепляют их в долговременной памяти, консолидация таких комплексов происходит ускоренно.

Здесь опять мы вернемся к высказанной выше идее о существовании мгновенных атрибуций, которые, молниеносно возникая в ходе агрессивного взаимодействия людей, ускоряют и усиливают этот процесс, становясь одним из главных механизмов эскалации агрессии. Не столько само агрессивное действие стимулирует новое действие, еще более интенсивное (как полагают Берковиц и другие бихевиористы), сколько именно эти атрибуции, возникновение которых тоже почти не контролируется сознанием индивида. Контролировать возникновение мгновенных атрибуций почти невозможно, поскольку: они исходят из подсознательной установки, то есть готовности дискредитировать противника; они частично уже были готовы, так как создавались в процессе конфликтов прошлого и даже в промежутках между ними, а в актуально протекающем конфликтном взаимодействии лишь воспроизводились в сфере сознания.

Мы считаем, что изложенная только что концепция допускает проверку без особых трудностей. Для этого в первую очередь надо записать ход конфликтного взаимодействия, все высказывания сторон, вести с ними анамнестическую беседу и получить соответствующие выводы. Мы надеемся, что концепция должна подтвердиться, поскольку исходит из установленных законов психической жизни человека и из реальных наблюдений. Некоторые эмпирические подтверждения нам уже удалось получить путем анализа ряда случаев семейных конфликтов.

Допустим, что спор супругов эскалируется и переходит в драку, а вокруг нет людей, которые разлучили бы их. Но ведь они не могут же драться вечно! Почему они останавливаются? Какие факторы заставляют их делать это?

Предварительно (поскольку проблема почти не исследована психологами) можно сказать, что взаимное агрессивное взаимодействие супругов прекращается по следующим причинам:1) наступает усталость; 2) стороны получают физические увечья, пугающий вид которых тормозит дальнейшие агрессивные действия; 3) наступает осознание того, что содеянное постыдно (то есть повышается уровень моральной регуляции поведения, в их сознании оживляются нормы более высокого уровня, пробуждается совесть; 4) тормозит их действия также страх перед возможностью того, что соседи и другие посторонние люди узнают об их конфликте; 5) присутствие детей; 6) осознание того, что цель конфликтного взаимодействия уже достигнута, или она недостижима, и продолжить спор бессмысленно.

В каждом конкретном случае действует свой набор из этих и других факторов. Но самыми надежными являются внутрипсихические ингибиторы агрессии, которые и следует развивать в ходе социализации.

Поскольку эскалация агрессии в семейных отношениях является очень типичным и повседневным событием, ее доскональное исследование позволит расширить наши представления о психологических механизмах этого явления и развивать теорию человеческой агрессивности.

§ 13. Насилие

Как убедительно показывают современные социально-психологические исследования, наше поведение определяется не столько объективными обстоятельствами, ситуацией, в которой мы находимся, сколько нашим восприятием, пониманием и оценкой этой ситуации и ее отдельных элементов^[171]. Психологическая феноменология – важнейший фактор в детерминации поведения индивидов и групп.

Данный принцип можно успешно применить в области исследования агрессии и насильственных действий человека.

Каждый акт насилия, без сомнения, есть агрессивное действие. Но всякая ли агрессия, как направленное на объект действие, можно считать насилием? В каких случаях требования и претензии других людей воспринимаются нами как насилие? Здесь мы предлагаем не столько определение, сколько подробную характеристику насилия.

Насилием следует считать ту разновидность агрессии, которая имеет социальный характер, то есть направлена на другие человеческие индивиды и их группы вплоть до больших групп – этносов, наций, обществ. Агрессивные действия человека, направленные на животных, по-видимому, нельзя отнести к категории насилия в собственном смысле слова, хотя это, конечно, спорная точка зрения. Что касается неодушевленных предметов, то иногда некоторые действия людей по отношению к природе называют насильственными. Иногда же фигурально говорят, что, например, исследователь насилует проблему и т. п.

Второй и основной характерной чертой насилия является то, что насилие – такое агрессивное действие физического или психологического характера, которое нежелательно для объекта (жертвы), считается им незаконным не только в юридическом, но и в психологическом и нравственном смысле. Насилие – это нелегитимное и несправедливое требование, предъявляемое к человеку или группе. Это такое требование, которое с точки зрения человека, к которому оно предъявляется, считается вредным для себя.

Отсюда вытекает третья характерная особенность насилия: чтобы добиваться своей цели, агрессор прибегает к дополнительным физическим или психологическим мерам оказания давления. Он заставляет другого выполнить свое требование. Насилие над человеком имеет место во всех тех случаях, когда в его действиях, идущих навстречу требованиям агрессора, нет добровольного начала, внутренней положительной мотивации.

Здесь, во избежание недоразумений, необходимо делать одно уточнение. Надо иметь в виду, что легитимность – не только юридическое понятие. Есть формальная, юридическая легитимность: существует закон и индивид А, занимающий определенный статус, имеет формальное право требовать от индивида Б выполнения определенных действий в определенной ситуации. Но как же поступить в тех случаях, когда требования А, соответствующие закону, превышают возможности Б? Здесь уже возникает потребность расширения понятия «легитимность» и внесения в оборот понятия «психологической легитимности»: если требование А, предъявляемое к Б, превышает возможности физических и психологических способностей Б, вследствие чего Б просто не может его выполнить, тогда требование А следует считать психологически незаконным инесправедливым. Психологически незаконной считают люди власть над собой такого человека, который, по мнению подчиненных, не достоин своего статуса. Он не должен руководить ими. Власть такого человека воспринимается как насилие.

Насилием является и такое требование, которое формально законно, но предъявляется в агрессивной, оскорбительной форме. Примеров такого психологического насилия – великое множество: а) от работника в грубой форме требуют делать то, что он мог бы делать, если бы требование было предъявлено вежливо; б) от ребенка требуют делать то, что не соответствует его возрастным возможностям; в) к взрослому обращаются с требованием, для выполнения которого он должен нарушить закон, а он не желает делать этого; г) человека заставляют делать что-то ценой отказа от своей более важной цели; д) когда от страны-должника требуют выплаты таких налогов, каких она не способна выплачивать, поскольку это грозит разорением. В этом смысле требование, чтобы армянский народ отказался от своего суверенитета над частью своей исконной территории – Арцаха (Нагорно-Карабахской Республики) является нелегитимным как юридически и исторически, так и психологически. Это насилие по всем трем сформулированным выше критериям.

Когда преподаватель или ментор заставляет своих учеников или слушателей сидеть и слушать их дальше, в то время как они переутомлены и их психологические возможности исчерпаны, тогда это – насилие. Когда офицер высокого ранга заставляет младших по чину часами слушать свои нотации (в подразделении, где служил автор этих строк в чине лейтенанта, был такой полковник-садист), то это, безусловно, насилие. Когда кто-либо без приглашения выступает в роли его советчика, так сказать, навязывается, тогда он применяет к нему насилие, хотя сам может быть иного мнения. Он, навязывая другому свой «богатый жизненный опыт», может считать себя благодетелем.

Во всех тех случаях, когда людей заставляют делать что-то против своей воли, мы имеем дело с насилием. Оно необходимо, когда имеют дело с преступниками, которые действуют как насильники. Но во многих случаях насилие излишне и вредно, и желательно использовать более законные и разумные способы социального воздействия и социализации.

Насилие над человеком или социальной группой охватывает почти все разновидности агрессивных действий людей. Но мы выделяем здесь две основные и обширные группы насильственных действий: физические и психологические.

Физическое насилие. Мы имеем дело с физическим насилием во всех тех случаях, когда с целью заставить другого (Б) выполнить какие-либо свои требования, индивид А применяет к нему различные формы неприятного, болевого физического воздействия: побои, нанесение ран, наказание электрическими ударами, холодовые воздействия и т. п.

Психологическое насилие над людьми также осуществляются самыми различными способами. Это угрозы, оскорбление и унижение достоинства, несправедливость, недооценка личности и ее достижений, различные другие формы дискриминации; ругательства; приписывание негативных стереотипов и ярлыков; атрибуция различных болезней и таких психических черт, которые считаются позорными; обзывание взрослого и нормального человека такими словами, которыми обычно характеризуют маленьких детей и животных: это нередко ласковые слова, но оскорбительные для взрослого и зрелого человека.

Угроза будущим физическим воздействием также является психологическим насилием. В этом смысле содержащиеся, например, в Уголовном кодексе статьи о наказаниях в случае совершения преступлений воспринимаются людьми, с ними несогласными, как способы психологического насилия. Преследование человека психологическими методами с целью довести его до самоубийства также состоит из цепи насильственных действий психологического характера.

Комплексное насилие – сочетание физических способов насилия с психологическими. Например, когда человека избивают и одновременно обзывают оскорбительными словами, мы имеем дело с комплексным насилием. Комплексное насилие – это сочетание вербальных, физических и невербальных агрессивных действий в одном сложном социальном поступке или преступлении. Очень много примеров применения комплексного насилия над людьми можно привести из практики Святой инквизиции, КГБ СССР, Гестапо в Германии и других охранных органов авторитарных государств. Такое насилие – постоянное средство достижения своих преступных целей у различных возрастных криминальных групп^[172].

Насилие присутствует там, где попирается свобода человека, его право на свободный выбор своего жизненного пути, целей, круга общения и взаимодействия, свободного волеизъявления и высказывания своих взглядов. Поэтому когда мазохист просит, чтобы партнер применил к нему насилие и агрессор идет ему навстречу, то здесь нет насилия в подлинном психологическом смысле слова. Это исполнение воли другого человека.

Точно так же если женщина просит у мужчины иметь с ней сексуальное сношение и мужчина исполняет ее желание, то и в этом случает нет насилия. Это исполнение воли женщины, подчинение ее воле, а не насилие. Изнасилование имеет место тогда, когда мужчина заставляет женщину, применяя угрозы и физические воздействия, иметь с ним сексуальное сношение и она отдается против своей воли. Насилие, применяемое во взаимоотношениях мужчин и женщин, может быть как физическим или психологическим, так и комплексным.

С этой точки зрения всякое сексуальное домогательство одного человека по отношению к другому, если для последнего они нежелательны, можно квалифицировать как психосексуальное насилие. Оно имеет место всякий раз, когда заставляют партнершу (или партнера, что тоже бывает) вступить в эротические отношения против своей воли. Поскольку таких случаев и их нюансов очень много, в перспективе возможно создание типологии сексуальных насилий по психологическим критериям и исследование в них различных проявлений агрессивности человека.

Специфическими, как мы уже отметили, являются взаимоотношения садистов и мазохистов или, вернее, двух индивидов с садомазохтстическими комплексами. Когда мазохист(ка) просит, чтобы ее (или его) партнер-садист подверг ее насилию, сочетая это с сексуальными действиями, то возникает весьма спорная для психологов и юристов ситуация: являются ли действия первого из партнеров (садиста) по отношению ко второму (мазохисту) насильственными в подлинном смысле слова. Действия эти формально агрессивны, но в психологическом аспекте двусмысленны: они причиняют объекту как боль, так и удовольствие. Это амбивалентные действия, которые выступают в таком качестве вследствие тех сложных, амбивалентных психических состояний, которые вызываются в объекте насилия. И в этом случае трудно назвать объект просто жертвой, поскольку настоящая жертва имеет не только юридический, но и психологический характер. Человек является жертвой в подлинном смысле слова тогда, когда искренне считает себя таковой. Можно задать вполне естественный вопрос: является ли человек жертвой агрессии, если сам просит, чтобы к нему применили агрессивные действия и если эти действия не превышают его ожидания?

Проблема насилия имеет многочисленные аспекты и нередко власти разных стран оказываются перед проблемой применения или неприменения определенных действий, поскольку не знают, как они будут квалифицироваться. Приведем пример. Часть сексуальных преступников, находясь в заключении, просит кастрировать себя, дабы освободиться от своих постыдных импульсов, не дающих им покоя. Как должны поступить власти в таких ситуациях? Не будет ли дополнительным насилием такая операция, не предусмотренная законом и превышающая назначенную эти людям судебным решением меру наказания? Проблема в том, что они сами этого хотят. Будет ли такая операция насилием, если сами субъекты добровольно идут на это?

Специфическим случаем, однако до сих пор не нашедшим отражения в работах по психологии человеческой агрессивности, является эвтаназия. Как известно, различают две ее формы: активную и пассивную^[173]. Является ли эвтаназия, особенно ее активная форма, насилием над человеком, агрессивным актом? Здесь еще много проблем, подлежащих обсуждению не только в психологической танатологии, но и в науке о человеческой агрессивности. Вкратце рассмотрим некоторые из них.

Если врач желает избавить больного от страданий, то являются ли его действия по умерщвлению больного агрессивными и насильственными? Если взять изолированно только те действия, которые приводят к смерти больного человека, то они выглядели бы как подлинно агрессивные, причем именно так и оцениваются значительной частью внешних наблюдателей. Но если эти действия исходят не из мотива нанесения вреда, а из желания избавить человека от страданий, то не так то легко ответить на вопрос об их психологическом характере. Мотив избавления человека от страданий – это уже неагрессивный мотив. Итак, если даже оставить пока в стороне желание пациента умереть и его просьбу помочь ему в этом, нетрудно видеть, что эвтаназия имеет сложную мотивацию, а именно: агрессивно-неагрессивную. И без обращенных к врачу вопросов можно сказать, что решаясь на эвтаназию своего (доверившегося) больного, он преодолевает достаточно сложный внутренний конфликт.

Но если сам больной дает свое согласие на свою эвтаназию и ясно выражает свою волю, то эвтаназия, по-видимому, психологически перестает быть насилием.

Наконец, нет сомнения, что имеется существенное различие между пассивной и активной формами эвтаназии. Активная эвтаназия является более агрессивной: цель ясно определена и врач продуманными шагами прямо идет к этой цели. Но в тех случаях, когда больной дает свое согласие на эвтаназию, ситуация меняется: а) в этом случае пассивная эвтаназия, при которой страдания больного продолжаются, становится более жестокой; она, по-существу, является насилием, поскольку идет против воли больного: его заставляют жить в то время, как он этого не желает; б) активная же эвтаназия, при наличии ясно высказанного желания больного умереть как можно скорее, становится более гуманной. В психологическом смысле это уже не насилие, если даже врач своими действиями нарушает закон.

Итак, рассмотрение эвтаназии в качестве разновидности агрессии позволяет обсуждать новые грани этого сложного и тонкого явления. И можно задать вопрос: надо ли было наказать Джека Геворкяна, «Доктора смерти», как называют этого врача в США?

Когда в обществе совершается много актов насилия, когда средства массовой информации показывают много боевиков и других материалов со сценами жестокостей и насилия, вплоть до садизма, и когда все это длится долго и вновь и вновь повторяется, у людей – потребителей этой продукции – происходят серьезные внутрипсихические изменения. Поведенческие изменения, которые нетрудно наблюдать, являются выражением внутрипсихических изменений людей. О каких психологических изменениях идет речь? Многократное восприятие насилия вызывает равнодушие людей к таким сценам, как реальным, так и воображаемым. Эмоции, вызываемые ими, сначала бывают бурными, а затем постепенно затухают вплоть до безразличия.

Происходит более общее и сложное когнитивно-эмоциональное изменение личности: она становится толерантной к насилию. Насилие становится как бы естественным, само собой разумеющимся поведением. Человек перестает так остро переживать и осуждать агрессивные действия других, как раньше. Толерантность к агрессии – это сложная установка личности, и если она уже образовалась и фиксировалась, ее трудно изменить.

Поскольку телевидение показывает многократно больше насилия, чем имеет место в реальной жизни, у любителей телепередач агрессивного содержания формируется ложное представление о реальном мире: окружающий мир представляется любителям боевиков более опасным, а люди – более агрессивными, чем они есть на самом деле. Телевидение формирует искаженное представление о мире. Например, психологи установили, что если реальный полицейский в Чикаго стреляет из своего пистолета в среднем только один раз в 27 лет, в кинофильмах герои-полицейские все время выпускают очереди из револьверов и автоматов.

В конце настоящего раздела мы предлагаем следующую гипотезу: когда у человека под влиянием телепередач или реальных случаев насилия, судебных процессов и иных событий формируется ложное представление о мире, он уже готов для направления различных проекций и атрибуций на реальный мир. В результате таких познавательных процессов у этих людей формируется ожидание, что на них могут нападать, что в их дома могут проникнуть преступники и т. п. Ожидание опасностей превышает тот разумный и реалистический уровень, который необходим, вследствие чего жизнь приобретает более сложный и полный тревог характер.

В предыдущих разделах данного параграфа мы уже сформулировали ряд проблем о различных аспектах такого сложного явления, как насилие. Здесь рассмотрим еще несколько проблем, дальнейшее исследование которых нам представляется целесообразным как практически, так и с точки зрения развития психологической теории человеческой агрессивности.

Из вышеизложенного уже нетрудно видеть, что по интенсивности и по своим последствиям бывают различные случаи насилия над людьми. Поэтому вызывает интерес следующий вопрос: в каких случаях насилие глубже и интенсивнее фрустрирует человека? Можно предположить, что описанные выше случаи насилия, как фрустратора, не равносильны. Мы предполагаем также, что наиболее глубокую фрустрацию с далеко идущими последствиями человек переживает тогда, когда насилие направлено против важных аспектов его я-концепции: на его чувства гордости и собственного достоинства, на самооценку, на физический я-образ и на этническую я-концепцию. Вполне очевидно, что названные структуры чаще всего фрустрируются средствами психологического насилия.

Другой вопрос, тесно связанный с только что сформулированным, следующий: в каких случаях насилие вызывает у человека наиболее сильное противодействие в виде защитной агрессии? Здесь еще раз отметим, что даже в тех случаях, когда объект агрессии (жертва) считает, что агрессор поступает законно, все же будет оказывать пассивное или агрессивное сопротивление, если форма применения насилия оскорбительна.

Например, социальные и юридические санкции, применяемые к нарушителям законов, считаются психологически «незаконными» и «несправедливыми», если они применяются в оскорбительной для личности форме. Санкции воспринимаются как несправедливые и в том случае, когда для одних и тех же проступков или преступлений некоторых наказывают, а других – нет. В подобных случаях нарушаются главные социальные нормы равенства и справедливости, и жертвы насилия переживают сильнейший гнев. Если есть возможность для его выражения, они подвергают ответной агрессии (то есть мстят) своих агрессоров, в противном же случае возможно их развитие в сторону накопления «свободно плавающего гнева» или депрессии. Согласно современным представлениям, людям свойственна самоагрессия, о чем мы уже подробно говорили на предыдущих страницах.

Мы предлагаем также провести различие между еще двумя разновидностями насилия: а) насилием по-существу, или, если угодно, «существенным насилием»; б) насилием по форме. Примеров насилия второго типа можно найти, например, во взаимоотношениях родителей с их детьми: родитель заставляет ребенка что-то делать, и при формальном подходе мы можем считать его поведение насилием над ребенком, но – насилием во благо ребенку. Пока ребенок маленький, он воспринимает такие действия, например, дисциплинарные, как зло, как насилие. Но после взросления эти же действия родителей ретроспективно воспринимаются как благо: молодые люди начинают правильно понимать мотивы этих действий, то обстоятельство, что они способствовали развитию в них полезных черт характера, привычек и установок.

Очень важной проблемой является исследование динамики насилия в самом процессе ее применения. Насилие в процессе применения может менять свое значение для жертвы и стать желательным. Вот один из самых распространенных случаев такого субъективного изменения восприятия насилия: человека заставляют учиться, он начинает это дело против своего желания, с помощью произвольного внимания, но постепенно так увлекается, что учеба становится для него приятной и желательной деятельностью. Или возьмем крайний пример, когда женщина начинает переживать удовольствие от изнасилования и, начиная с какого-то момента, сотрудничать с агрессором в этой сопряженной активности. Можно предположить, что многие жертвы изнасилования не жалуются властям не только из-за стыда и возможного общественного позора, но и по причине полученного удовольствия. Ведь известно немало случаев, когда устойчивые отношения партнеров начинаются с изнасилования. Но это только часть случаев. Во многих других случаях жертвы изнасилования действительно оскорбляются и страдают, не получают никакого удовольствия и искренне желают наказывать своих сексуальных агрессоров.

Глава 5. Агрессия и другие защитные механизмы

§ 1. Неагрессивные защитные механизмы

Уже первые исследователи фрустрации и психической защиты понимали, что в состоянии фрустрированности человек отвечает не только агрессивными действиями и враждебностью. Постепенно исследователями, в первую очередь психоаналитически ориентированными, были накоплены ценные сведения о целом ряде других защитных механизмов, первый и наиболее полный обзор которых был дан в книге Анны Фрейд «Я и защитные механизмы»^[174]. После публикации этой книги получены новые данные и предложены новые идеи о защитных механизмах личности^[175].

Здесь мы предлагаем общий и весьма краткий обзор неагрессивных защитных механизмов, так как без некоторого представления о них невозможно понимание их взаимосвязей с агрессией. Без знания этих связей защитные процессы, да и агрессия, во многом останутся нераскрытыми. В реальной жизни, подвергаясь воздействию различных фрустраторов, человек защищается не отдельными механизмами (и это возможно, но встречается нечасто), а, как правило, их комплексами. Некоторые из этих комплексов включают в свой состав агрессию.

Данный вопрос имеет и другой аспект. Мы знаем, что агрессия одного человека может играть роль фрустратора в жизни другого. Известно также, что человек переживает стресс и фрустрацию также под влиянием дурного обращения, несправедливости и оскорбления, которые могут быть намеренными и, по-видимому, неагрессивными (такого мнения, как мы уже знаем, придерживается Л. Берковиц), но могут сочетаться и с агрессивностью. Например, несправедливое обращение с другим человеком и даже с народом может быть или намеренным и агрессивным, или же непроизвольным, без сознательного желания причинить ущерб. Но во всех подобных случаях следует помнить о возможности подсознательной и бессознательной агрессивной мотивации. Обида, дурное обращение, третирование и подобные неприятные фрустраторы могут быть агрессивными.

Агрессивность присуща и многим другим психическим явлениям, например защитным механизмам: как мы увидим в этой главе, они могут сочетаться с агрессией, выступая с ней в составе комплексов.

Вытеснение – это процесс устранения человеком из сферы своего сознания тех впечатлений, желаний и мыслей, которые связаны с его фрустрациями. Если названные психические содержания находятся в сфере сознания, тогда они продолжают актуально, «Здесь и сейчас», вновь фрустрировать человека. Мы знаем, что фрустрации вызывают неприятные чувства и ощущения – боль, оскорбление, тревожность, враждебность и т. п. Вполне понятно, что те люди, которые не страдают крайним мазохизмом, стремятся как можно быстрее от них избавиться. Одним из фундаментальных механизмов, направленных против таких переживаний и состояний, является вытеснение.

Вытесняя из своего сознания или сознательно подавляя влечения и мысли, связанные с фрустрациями, человек как бы освобождается от них и продолжает свою нормальную жизнедеятельность. Иногда для этого он предпринимает сознательные усилия: старается предать забвению свои неприятности, переходит к выполнению других дел, организует встречи с новыми людьми и таким путем отвлекает собственное внимание от фрустраторов. Но обычно процесс вытеснения имеет место подсознательно и его природа до сих пор нам недостаточно понятна. Мы узнаем о существовании подобных защитных процессов в основном по их результатам. Так, человек не помнит, куда положил письмо, полученное от неприятного для себя человека, хотя сознательно желает найти его, поскольку оно сейчас ему нужно. Ясно, что это не обычное забывание воспринятой информации, это ее вытеснение, процесс с защитной мотивацией. Зигмунд Фрейд в своих работах рассмотрел многочисленные случаи забывания, описок, оговорок и других «патологических» явлений повседневной жизни, обусловленных фрустрациями, внутренними конфликтами и вытеснением^[176].

Подавление и вытеснение – избирательные защитные процессы, связанные с прошлыми фрустрациями личности, но с такими, которые и сейчас, воспроизводясь в сознании, могли бы фрустрировать ее. Вытеснение – способ защиты от неприятных воспоминаний. Оно лежит в основе других защитных механизмов и процессов.

Чрезмерно интенсивное и продолжительное подавление – это уже патологический процесс. Он нарушает реалистическое восприятие собственной личности, своих и чужих достижений и окружающего мира. В таких случаях нормальная адаптация личности нарушается. Особенно интенсивно вытесняется то, что является угрозой для идеального я-образа личности, то есть того образа, которому он мечтал бы соответствовать в будущем. Более того, напряженные сознательные усилия с целью вытеснения неприятной мысли или морально неприемлемого желания из сферы сознания, нередко приводят к обратным результатам. Более естественным является спонтанное и подсознательное вытеснение фрустрирующих впечатлений, мыслей и влечений.

Наконец, систематическое вытеснение и подавление приводят к образованию невротических симптомов. Вытесненные психические содержания косвенно выражаются в сновидениях, в ошибочных действиях и другими путями.

Термин «рационализация» ввел в психоанализ известный исследователь и биограф З. Фрейда, английский психолог Эрнест Джонс. Так он назвал процесс самооправдания, который предпринимается человеком после того, как он потерпел неудачу в своей целенаправленной деятельности. В свое оправдание люди приводят различные, с виду логически безупречные суждения, у которых, однако, посылка ложная. Например, не имея необходимых способностей и волевых качеств, человек терпит неудачу, но оправдывается тем, что условия своей работы были неблагоприятными, что на его пути встречались недоброжелатели и т. п. Почему-то он не учитывает, что другие достигли высоких результатов и побед, даже более высоких, в самых трудных условиях.

Другой пример: молодой человек влюблен и превозносит до небес свою возлюбленную. Но вот он получает отказ и его образ мыслей претерпевает крутые изменения: он начинает утверждать, будто эта девушка не так уж красива и умна, что сам хотел отказаться от нее и т. п. Откуда-то он обнаруживает у нее множество недостатков, которых раньше почему-то не видел. Вполне понятно, что девушка могла реально быть обладательницей некоторых из этих недостатков, но для нас, объективных наблюдателей, ясно, что мотивация критики молодого человека – защитная. Он оправдывает свою неудачу, поскольку фрустрирован, уязвлен, оскорблен полученным отказом.

Рационализации используются не только в повседневных отношениях людей, но и в исторических и философских трудах, особенно в социально-политических идеологиях. Идеологии создаются не только для освещения исторического пути и перспектив каких-то социальных групп, но и с целью оправдания претензий на влияние и власть, для оправдания и возвышения своих ценностей. Ради всего этого создаются многочисленные рационализации, которые можно назвать также защитными аргументами.

Человек может использовать рационализации также для оправдания действий и неудач других лиц и социальных групп, особенно тех, с кем он переживал психологическую идентификацию. Так, отец оправдывает сына (и наоборот), подчиненный – своего шефа и т. п. Много рационализаций используют авторитарные руководители, преступники, те политические деятели в своих речах и особенно в мемуарах, по вине которых народы терпели огромные бедствия. Знание о существовании различных видов рационализаций – ключ к пониманию многих индивидуально-психологических и социально-психологических феноменов.

Проекция – это процесс, с помощью которого человек приписывает другим людям свои отрицательные, неприятные для самого себя черты и мотивы. Ясно, что если человек осознает наличие у себя отрицательных черт характера, недостатков памяти, творческих способностей и т. п., то уже только знание этих фактов подвергает его фрустрации. Отрицательные переживания еще больше усиливаются, когда он сравнивает себя с другими и убеждается, что по каким – то важным аспектам личности и достижений отстает от них. Иначе говоря, социальное сравнение усугубляет его и так не очень приятное самочувствие. И у него начинается спонтанный и подсознательный процесс проецирования своих отрицательных черт на других, причем эти люди могут совсем не обладать проецируемыми чертами.

Когда какие-то нежелательные черты таким путем «обнаруживаются» и у других, они как бы становятся общечеловеческими и уже не так фрустрируют человека. Воистину – групповая «смерть» – праздник! Вор приписывает всем людям мотивацию вора и грабителя, но утверждает, и уже с гордостью, что люди, не ворующие чужое имущество, просто трусливые существа, а сам он – храбрый.

Психологическая проекция, по-видимому, является частным случаем более фундаментального психического процесса – атрибуции, то есть приписывания другим людям и самому себе определенных качеств, черт характера и темперамента, мотивов поведения. Этот основополагающий психический процесс наблюдается, в первую очередь, в ходе социального восприятия, то есть когда человек воспринимает другого человека или группу людей, пытаясь понять их черты и мотивы поведения. Поскольку в таких случаях информация, которой располагает человек, всегда недостаточно полна, то есть ситуация социального восприятия отличается неопределенностью, чтобы как-то объяснить поведение человека или группы, им произвольно приписываются различные черты, намерения, чувства и цели. Конечно, такие «объяснения» часто являются ложными.

Исходя из того, что приписывается другому, различают несколько видов этого явления: атрибуцию черт, атрибуцию причин поведения (это так называемая «каузальная атрибуция») и другие. Все эти психические явления исследуются в социальной психологии.

Атрибуция, конечно же, может иметь и защитный характер, то есть использоваться как психологический механизм освобождения от фрустрированности и тревоги. Проекция – разновидность защитной атрибуции. Атрибуция и проекция, как мы увидим из дальнейшего, теснейшим образом связаны с агрессией.

Человек может чувствовать себя обездоленным и в том случае, когда открывает в себе отсутствие некоторых ценных черт, способностей, умений и навыков. Он фрустрирован и ищет пути и способы для защиты своего «я» от тревог и чувства неполноценности. Природа с этой целью изобрела интересный спасительный механизм интроекции, то есть приписывания себе самому таких черт и способностей, которых человек лишен. Так, индивид может приписать себе, то есть интроецировать в себе, талант, доброту, энергичность, целеустремленность и другие черты, которые в обществе высоко оцениваются, но в нем развиты недостаточно. Это, конечно, процесс психической самозащиты.

Интроекция – один из механизмов формирования личности с огромными претензиями, с чувством сверхценности собственной личности. Формированию комплекса сверхценности могут способствовать высокая оценка, хвалебные слова в его адрес окружающих значимых людей. Если такой человек по воле случая становится лидером большой организации или государства, то раболепные подчиненные могут приписать ему сильную волю, гениальность и другие качества сверхчеловека. Таким путем трусливый человек «превращается» в храброго героя, обычный пошляк – в «гениального вождя», посредственный научный работник и коварный субъект – в законодателя научного сообщества и т. п.

Интроекция, по-видимому, имеет место и тогда, когда человек приписывает себе талант и достижения близких ему людей. Так, жена может считать достижения своего мужа своими собственными успехами. Бывает и наоборот: один знакомый автора этих строк, совсем не владеющий иностранными языками, с убежденностью говорил, что поскольку его жена знает английский, ему уже незачем изучить этот язык: знание жены – это его собственные знания. «Какая разница?» – наивно спрашивал он, заметив мое удивление. Здесь важную роль играет идентификация, которая становится психологическим подспорьем для интроективных процессов. К рассмотрению механизма идентификации мы сейчас и переходим.

Идентификация – процесс психологического отождествления своей личности с личностью другого человека^[177]. Этот очень сложный психический механизм многофункционален. Он играет не только защитную роль, но и целый ряд других. Так, идентификация является одним из основных механизмов возрастного развития психики человека, его социализации. Ребенок, желая быть похожим на отца, во многом подражает ему: одевается и ведет себя как он, стремится употреблять те же слова и интонации речи, подражать даже профессиональной роли отца. В процессе идентификации, по-видимому, взаимосвязано с ней работает механизм интроекции, о которой мы говорили в предыдущем разделе настоящего параграфа.

Считается, что с первых же лет жизни и по достижении зрелого возраста человек проходит через ряд идентификаций как с реальными людьми, так и с героями исторических и мифических событий, художественных произведений, пока не становится самостоятельной личностью. Если уже в возрасте физиологической зрелости индивиду не удается освободиться от сильных идентификаций с отцом, матерью или другими авторитетными людьми, то он не может считаться психологически достаточно зрелой личностью.

В каких случаях идентификация становится защитным механизмом личности? Одним из самых типичных является случай идентификации с агрессором. Это явление впервые описано психоаналитиками. Речь идет об отождествлении и уподоблении индивида с человеком, к которому у него имеется отрицательная установка. Идентифицируя себя с более сильным агрессором, человек как бы от его лица направляет свою агрессию на более слабых. С помощью такой идентификации он ощущает себя сильным человеком и его агрессия перемещается на такие объекты, которые менее способны отомстить.

Как мы видели, дети обычно идентифицируют себя с родителями, и здесь налицо также элементы психологической защиты: не секрет, что многие родители являются для детей агрессорами, от которых надо защищаться.

При потере близких людей, – а это вызывает обычно глубочайшую экзистенциальную фрустрацию, – имеет место идентификация с утраченными объектами любви, усвоение и распространение их идей, увековечивание их памяти. Все эти идентификационные действия позволяют смягчить чувство утраты: покойник как бы продолжает жить рядом с нами, в нашей памяти и делах. Это мощный механизм защиты психики в условиях скорби и траура.

Мы считаем, что существует три типа защитной идентификации. Положительная (позитивная) идентификация имеет место тогда, когда человек уподобляет себя с такой личностью, к которой его отношение положительное, вплоть до обожания. Примерами могут служить идентификация сына с отцом или преданного последователя с лидером. Отрицательная (негативная) защитная идентификация возникает с объектом отрицательной установки, который вызывает страх и другие отрицательные чувства. Типичным случаем является идентификация человека со своим агрессором. Наконец, третий тип – это уже более сложная амбивалентная идентификация, которая чаще всего и возникает в реальной жизни. Причина более частого возникновения этой смешанной формы идентификации в том, что в реальной жизни редко бывает, чтобы человек переживал исключительно только восхищение кем-то: один и тот же индивид в каких-то отношениях нам может понравиться, в других – вызвать презрение и т. п. Ясно, что с такими людьми наша идентификация не может быть однозначной. Можно ведь одновременно и восхищаться человеком (лидером, отцом, выдающимся ученым или полководцем) и бояться его, переживая страх или тревогу при и перед каждой встречей с ним.

Процесс формирования обратной реакции имеет место тогда, когда индивид А имеет определенную установку к индивиду Б, но не может выразить ее и реагирует на него обратным, противоположным образом. Так, влюбленный юноша ведет себя агрессивно по отношению к любимой девушке. О другом, достаточно типичном, то есть повсеместно встречающимся случаем формирования обратной реакции позволит составить представление следующий обобщенный пример: индивид А ненавидит Б, но, встретив его, выражает крайнюю любезность.

Именно подобные крайние формы реакций, такая неадекватность чувств и поведения убеждают нас в том, что наблюдаемое поведение – не выражение подлинных установок и чувств человека, а нечто искусственное. Действительно, эти реактивные формы поведения – способы психической самозащиты в тех случаях, когда человек фрустрирован и боится вести себя в соответствии со своими подлинными чувствами. Мы видим также, что механизм формирования обратной реакции тесно связан с агрессией, идентификацией и другими защитными механизмами.

Мы считаем, что следы работы механизма формирования обратной реакции заметны в следующем явлении, которое обнаружено в ходе исследований, но не получило адекватного объяснения: «Будут ли предубежденные люди реагировать по отношению к членам отвергаемых групп более агрессивно, зависит от влияния таких регулирующих факторов, как страх возмездия и анонимность. Когда белые, относящиеся к чернокожим с большой долей предубеждения, должны были проявить агрессивное поведение публично, они демонстрировали «обратную дискриминацию», т. е. действовали по отношению к чернокожим менее агрессивно, чем по отношению к белым. Если же можно было рассчитывать на анонимность, по отношению к чернокожим они выказывали больше агрессии». (Крэйхи Б, Социальная психология агрессии. СПб, М., «Питер», 2003, с. 159–160). Б. Крэйхи ссылается на исследования М. и Е. Доннерстейнов. Как мы отметили, зарегистрировав этот интересный эмпирический факт, авторы не нашли для него объяснения, поскольку не рассматривают агрессию во взаимосвязях с другими защитными механизмами.

Работа механизма изоляции заметна тогда, когда в психике человека травмирующая его ситуация разделяется на когнитивные и эмоциональные аспекты. Когда знание отделяется от тех эмоций, которые человек по их поводу когда-то переживал, его фрустрация и страдания почти полностью исчезают.

Для иллюстрации работы этого механизма психологами обычно приводятся примеры из области психопатологии. Так, женщина, которую когда-то изнасиловали, рассказывает об этом так бесстрастно, как будто это событие случилось с другими людьми и к ней не имеет совершенно никакого отношения.

Но примеров работы механизма изоляции друг от друга различных психических содержаний и даже деятельностей и ролей, немало и в жизни нормальных людей. Социальным психологам хорошо известно, например, явление ролевого конфликта, одна из разновидностей которого такова: человек вынужден на одной и той же социальной сцене играть две несовместимые роли. Например, отец-учитель, а его сын сидит в классе в качестве его ученика. По отношению к нему он должен играть две роли – отца и учителя; но эти роли в одной и той же социальной ситуации во многом несовместимы. Точно так же родственники могут быть в отношениях лидера и подчиненного, командира и солдата и т. п. Во всех подобных случаях наилучшим решением является психическая изоляция ролей друг от друга. Например, в классе учитель старается для всех быть педагогом, там для него все равны, в том числе и его сын. В семье же он – только отец для своего сына, но не учитель. Читатель понимает, что абсолютная изоляция этих ролей невозможна, но изолировать их так, чтобы они не мешали друг другу и выполнялись в основном правильно – все же возможно.

Изоляция чувств от познавательных процессов и их результатов, социальных ролей друг от друга – очень распространенный и эффективный социально-психологический механизм. В условиях рыночных отношений партнерами в бизнесе могут стать братья и родственники. И если им не удается разделять каноны бизнеса от моральных норм деловых родственных отношений, делового успеха добиваться они не смогут.

Психическая регрессия личности – очень сложное явление. Она состоит в том, что в тяжелых и опасных ситуациях жизни, под влиянием фрустраторов и стрессоров, человек психологически возвращается к пройденным этапам своего развития. Его познавательные процессы (восприятие, мышление, память) становятся более примитивными, иногда даже детскими. Многочисленные примеры психической регрессии описаны в трудах З. Фрейда, А. Фрейд, К. Левина. Например, К. Левин со своими сотрудниками экспериментально доказал существование этого явления. Материал о психической регрессии можно найти во многих современных трудах по психологии личности и психопатологии.

Психическая регрессия иногда играет защитную роль для личности, поскольку позволяет ей психологически уйти от неприятностей своей жизни, от социальной ответственности, необходимости постоянно и напряженно трудиться, короче – от ставших невыносимыми фрустраций и стрессов. Тем самим человек обеспечивает себе некоторый психологический комфорт, но какой ценой! Постоянно пользуясь техникой психической регрессии, он теряет чувство реальности и оказывается хронически дезадаптированным. Это уже свидетельство болезненного состояния психики. Но встречаются и легкие формы регрессии, например детская легкомысленность взрослого человека, которые позволяют вынести трудности жизни.

Есть целый ряд других механизмов психологической самозащиты. Так, механизм самоограничения (саморестрикции) позволяет человеку, путем сужения сферы своей социальной активности, избежать многих неудач и фрустраций. Недаром говорят, что разумное самоограничение – залог успеха.

Сублимация тоже, как и идентификация, широкий и многофункциональный механизм. Но она играет психозащитную роль, когда возвышаются такие психические силы (например, сексуальные и агрессивные влечения), которые фрустрируют человека. Это означает, что названные сравнительно примитивные влечения преобразуются в высшие устремления и формы деятельности – в творческую научную, художественную и социальную активность. Это очень сложный и подсознательный процесс, все тонкости которого пока еще неясны. Но что сублимация реально существует – в этом не приходится сомневаться. В других разделах этой книги мы уже говорили о взаимосвязи сублимации с агрессией и отмечали, что в так называемых неагрессивных формах психической защиты и деятельности всегда имеются сублимированные элементы агрессии. В спортивных играх – футболе, хоккее, шахматах и т. д. – присутствие возвышенной агрессии, «сублимированной дикости», почти очевидно.

Существует также защитный механизм аннулирования действия. Например, в чем психологический смысл того, что мы, совершая морально неприемлемый поступок по отношению к человеку, просим у него прощения? Мы тем самим желаем как бы уничтожить, аннулировать последствия своего поступка, так как они неприятны для нас, фрустрируют нас и несовместимы с нашими представлениями о себе как о личности. Фактически все те магические и ритуальные действия, которые совершаются для предотвращения каких-либо неприятных событий, принадлежат к данной категории защитных механизмов личности. Они, кроме того, занимают значительное место в культуре каждого народа. Что из себя представляют добрые пожелания перед путешествием, перед браком и другими важными событиями? Они ведь имеют один главный психологический смысл: предотвращение неприятных событий, бедствий, развода и т. п. Следовательно, когда мы выражаем пожелание доброго пути близкому человеку, тем самим осуществляем психическую защиту и для себя, и для него. Есть, по-видимому, некоторая вера в магическую силу таких слов, если человечество упорно продолжает употреблять их.

А теперь перейдем к более близкому рассмотрению взаимосвязей агрессии с некоторыми из неагрессивных защитных механизмов.

§ 2.Идентификация с агрессором и имитативная агрессия

Многие социальные отношения в современных обществах являются неравными. Руководитель и подчиненный, отец и сын, учитель и ученик, тюремный надсмотрщик и заключенный и т. п. – все они находятся в неравных отношениях друг с другом. У одного статус выше, чем у другого, а высокий статус означает бо́льший объем власти, возможность применения отрицательных санкций и даже насилия к более слабому партнеру, его третирования.

Ясно, что человек, занимающий в таких взаимоотношениях низкийстатус, если не может уйти, то вынужден приспосабливаться. Одним из механизмов этой разновидности адаптации является психологическая идентификация с агрессором. Благодаря работе этого механизма подчиненный начинает вообразить и в определенной мере считать своими собственными силу, власть и даже агрессивность своего шефа. Даже поверхностная идентификация приводит к тому, что человек начинает подражать агрессору. В таких случаях говорят о подражательной или имитативной агрессии личности.

Идентификация с агрессором, и вообще с другим человеком, приводит в движение механизм интроекции, что, как мы помним, фактически означает проекцию чего-то внешнего (например, психических черт другого человека) в свою внутреннюю структуру. Идентификация становится опорой интроекции. Но как только комплекс из этих двух механизмов возник, они взаимно поддерживают друг друга. Поэтому с таким же правом мы можем сказать, что идентификация работает с помощью интроекции.

В тюрьмах и концлагерях заключенные, спустя некоторое время после начала срока заключения, постепенно перенимают поведение своих надсмотрщиков. Не у всех подражание принимает яркие формы, но некоторые, вне всякого сомнения, подражают этим своим мучителям.

Даже в политике данное явление наблюдается, хотя политические деятели, кажется, действуют в условиях свободы! Так, еще Габриель Тард, известный французский социолог 19-го века, говорил об «оппозиции через подражание». И в современной политической жизни можно найти подобные примеры. Так, если руководитель государства – макиавеллист, то лидеры оппозиции могут подражать его действиям, ведя против него борьбу подобными же методами, «его собственным оружием». Во время войн также противники нередко имитируют поведение друг друга. Если, например, противник плохо обращается с военнопленными, то в ответ поступают таким же образом. «Оппозиция через подражание» – весьма распространенное явление.

В тюрьмах и концлагерях сверхсильная агрессивность и садизм стражников как зараза распространяется и среди заключенных, которые чаще всего направляют ее друг против друга. Полностью подсознательно или полусознательно, но идентификация с агрессором имеет место, ее реальность не вызывает сомнения.

При этом, по-видимому, играет роль и механизм психической регрессии – возврата к прошлым, более примитивным формам поведения и познавательной активности. Немецкий психолог К. Люкерт, исследовавший данный вопрос, высказал мысль, что нахождение в тюрьме или концлагере и бесперспективность положения, необычные условия, постоянное давление и ощущение собственного бессилия приводят к радикальной психической регрессии человека. Он возвращается к детскому состоянию беспомощности. Активизируется инфантильная идентичность человека, его детская я-концепция, а отсюда – и инфантильная форма идентификации: объектом такой идентификации, психологического отождествления, становится агрессор. По справедливому мнению К. Люкерта, отношения идентификации играют самозащитную роль: они способствуют самосохранению^[178].

В более мягких формах это же явление имеет место в отношениях подчиненных с лидерами. И здесь нередко задача самосохранения играет не последнюю роль.

Психические процессы идентификации с агрессором происходят преимущественно подсознательно: они пока не очень понятны если не по результатам, то по своим реальным механизмам. Проблему идентификации, как мы уже знаем, наиболее тщательно исследовали З. Фрейд и другие психоаналитики^[179].

Идентификация с агрессором на поведенческом уровне не ограничивается только подражанием его агрессивным действиям. Подчиненный, например заключенный, теперь направляет свою агрессию уже не против агрессора, а против других его жертв. Происходит замещение объектов агрессии. Именно поэтому такие заключенные начинают служить агрессору, становятся его помощниками и сообщниками. Они даже строже обращаются с другими заключенными, чем враг. Полицейские времен Второй мировой войны, назначенные немецкими оккупационными властями из числа местных жителей в Белоруссии и на Украине, именно так и действовали против партизан, своих соотечественников. В немецких концентрационных лагерях часть заключенных соглашалась служить немцам, хотя в конце концов и такое предательство их не спасло. Как мы видим, механизм идентификации с агрессором играет роль в предательстве. Психология предательства – зарождающаяся область нашей науки. Несмотря на повсеместную распространенность этого явления, нередко умело маскируемого с помощью различных рационализаций, предательство – широко распространенное явление^[180].

В повседневных человеческих отношениях идентификация с агрессором нашла выражение в различных изречениях, в частности – в совете объединиться, заключить союз с врагом, стать его другом, если не способен разбить его.

В международной политике также это явление встречается не так уж редко. Так, сегодняшняя дружба между Россией и Германией, еще вчера – заклятых врагов, чуть не уничтоживших друг друга полностью, тоже может иметь такой прагматический смысл. Вчера Борис Ельцин и Гельмут Коль, сегодня Владимир Путин и канцлер Германии Шрёдер – закадычные друзья. Б. Ельцин и Г. Коль говорили друг с другом на «ты», обращались друг к другу словами «Друг Борис» и «друг Гельмут»!

Когда сила и авторитет врагов примерно равны, ни один из них не желает идентифицировать себя с другим и ставить себя в подчиненное положение. Отношения таких соседей или партнеров долгое время могут оставаться напряженными.

Идентификация с агрессором и замещение объекта агрессивных действий интересны еще и тем, что содержат один иррациональный момент, а именно: замещающая агрессия против людей одинаковой с ним судьбы является для человека самоагрессией. Предполагая, что путем предательства спасет себя, человек по-существу действует против себя. Он вызывает также враждебность остальных заключенных (или подчиненных). В агрессивности предателей мы предполагаем наличие большой дозы мазохизма. Враги своего врага становятся врагами для такого человека! Вот какая здесь действует психо-логика, а ведь при обычной логике враг моего врага должен быть моим другом. В более общей форме можно сказать, что работа защитных механизмов часто протекает не по законам известной формальной логики, а по правилам психологической логики. Раскрытие и описание правил и законов этой особой логики психических процессов человека – важнейшая задача психологии.

Прекрасный пример почти полностью осознанной идентификации с агрессором приводит Анна Фрейд в книге «Я и защитные механизмы». Девочка боится призраков, которые, как она предполагает, появляются в темноте. И вот, оказавшись в темной комнате со своим младшим братом, она ему говорит: «Не надо бояться. Надо только представить себе, что ты сам являешься привидением, которое может встретить тебя»^[181].

В этом примере замечательно то, что девочка сама изобрела данный механизм психологической самозащиты. А это наводит на мысль, что каждый индивид в процессе своего онтогенетического психического развития и социализации не только учится психологической защите у других, но и сам изобретает ряд защитных механизмов, открывает их, частично осознает специфическую психологику их работы. В дальнейшем он может использовать их уже намеренно и целенаправленно.

Случаи идентификации с агрессором описывает в своих книгах также Эрик Эриксон. Так, у него мы читаем о трехлетнем мальчике, который вообразил себя гигантом и открыто заявлял об этом, так как очень боялся гигантов^[182].

Таким образом, одна из особенностей механизма идентификации индивида со своим агрессором состоит в том, что он является способом защиты слабого перед сильным. А поскольку в обществе случаев неравных по власти отношений – великое множество, то и данный защитный механизм выражается в разнообразных формах. Так, заключенные тюрем и лагерей нередко находят способ уменьшения своего страха перед начальством в том, что становятся его информаторами («стукачами»). Они перенимают правила и стиль поведения тех надсмотрщиков, которых презирают, ненавидят и боятся. Это средство психологической самозащиты было широко распространено в немецких концентрационных лагерях, в лагерях системы ГУЛАГ в СССР, а также в других странах. Авторитаризм и тоталитаризм способствуют распространению этого механизма, используемого трусами и конформистами.

§ 3.Агрессия и рационализация

Как мы видели, рационализация – это процесс самооправдания, оправдания личностью своих неудач и даже дискредитации других с целью показать, что не она виновата в своей неудаче, а другие. Рационализация – не что иное, как защитная мотивировка, особая психо-логическая форма аргументации.

Агрессия может сочетаться с рационализацией. Так, действуя агрессивно по отношению к другому, например к такому человеку, который совсем не виноват в его неудачах, индивид может переживать фрустрацию, осуждать себя и оправдываться. В таких случаях за использованием агрессии следует активизация механизма рационализации. Или же они, сочетаясь, могут использоваться параллельно, составляя защитный адаптивный комплекс. Когда фрустрированный человек пытается дискредитировать другого, жертву своей агрессии, он по-существу действует по отношению к нему агрессивно.

Условно можно выделить три случая совершения агрессивных действий человеком: а) человек действует агрессивно исходя из своих враждебных мотивов и чувств – гнева и ненависти, враждебной установки; б) действует наперекор своим принципам, чувствам и мотивам; в) у человека противоречивая система ценностей и установок, поэтому в иных ситуациях он может действовать миролюбиво и гуманно, в других – агрессивно. Например, искренне верующие христиане не всегда подставляют вторую щеку, когда им бьют по первой.

Но почти всегда, действуя агрессивно, люди находят аргументы, оправдывающие, по их мнению, их действия. Иначе говоря, агрессия очень часто оправдывается и обосновывается с помощью рационализаций. Человек нередко так глубоко проникается ложной верой в справедливость своих самооправданий, что, совершая зло, верит, что совершил благородное дело. Оправдание турками геноцида целого ряда народов, частью немцев – холокоста евреев – тому убедительные доказательства. Иррациональность человека в таких случаях принимает патологический характер.

Но агрессия может не только сочетаться с рационализацией: она может выражаться с помощью рационализаций. Эти почти неисследованные процессы требуют пристального внимания, поскольку их исследование откроет новые пути понимания тонких вопросов подсознательной психодинамики человека.

Агрессия часто выражается не в физической форме или в прямых словесных нападках, а посредством защитных аргументов – рационализаций. Человек фрустрирован, так как не сумел добиваться своих целей. У него возникает враждебность, но совсем не обязательно, чтобы она выражалась в прямых формах физической агрессии. Когда человек переоценивает и дискредитирует недоступную цель, он, по-существу, ведет себя агрессивно. Но его агрессия, во-первых, выражается словесно, во-вторых, с помощью рационализаций.

Умаление достоинства той цели, к которой безуспешно стремится человек, есть акт агрессии. И если в этом защитном процессе используются рационализации, то они или сами насыщены агрессивностью (являются агрессивными актами), или же сопровождаются агрессивными действиями. Агрессивная рационализация – интересный предмет психологических исследований. Она, по-видимому, имеет свою особую психологику.

Превратить другого человека в объект агрессии легче тогда, когда будущую жертву дискредитируют, то есть изображают так, как будто она лишена ценных человеческих качеств, является существом более низкого уровня и достоинства. Эту проблему специально исследовал американский социальный психолог Сеймур Фишбек. Он отметил обилие рационализаций, с помощью которых люди дегуманизируют свои жертвы. Подобный процесс часто наблюдается в межэтнических отношениях: представителей других этнических групп изображают ненадежными и склонными к предательству. С помощью таких рационализаций облегчается не только первый агрессивный акт, но и продолжение агрессивных действий^[183].

Интересный случай дегуманизации жертвы, но уже после совершения агрессивных действий и не самим агрессором (!), приводит Элиот Аронсон, ссылаясь на Джеймса Миченера, другого исследователя. Этот автор проанализировал случай убийства полицейским в городе Кенте четырех студентов. Когда одного школьного учителя спросили об этом убийстве, он ответил (совсем не зная лично погибших студентов), что каждый, кто голыми ногами ходит по улице, заслуживает смерти. Такое утверждение, как верно считают психологи, способен делать лишь тот, кто дегуманизирует жертв этой трагедии^[184].

Если дегуманизация усиливает агрессивность, то логично предположить, согласно Э. Аронсону, что эмпатия между людьми, то есть симпатическое сопереживание, способна предотвратить агрессивные действия. Норма и Сеймур Фишбеки показали, что у детей имеется отрицательная корреляция между эмпатией и агрессивностью. Это означает, что чем сильнее в личности эмпатия к кому-либо, тем реже он ведет себя агрессивно по отношению к нему.

Но следует более четко объяснить, что такое «усиление эмпатии». Симпатическое сопереживание имеет как познавательные, так и эмоциональные компоненты. В познавательный блок эмпатии входят образ другого человека, мысли о нем, оценки его черт и способностей и т. п. Поэтому логично спросить: приведет ли усиление эмпатии к подавлению агрессивности, если в ее состав включаются рационализации, которые тоже ведь являются познавательными процессами и их результатами? Можно, например, приписать другому такие черты, которые «одухотворяют», «психологизируют» его, но которыми он реально не обладает, к примеру – талант, доброту и т. д. Вообще, какое место занимают рационализации в структуре эмпатии и в процессе ее ситуативного, непосредственного переживания? Этот весьма интересный вопрос ждет своих исследователей.

Враждебность и агрессивные действия, как мы видели еще во второй главе настоящей книги, являются в основном следствием фрустраций. Но человек фрустрируется не только тогда, когда теряет что-либо, но и тогда, когда стремится к чему-либо, но не получает: желанная цель остается недостижимой. Кроме того, если нас лишают чего-либо желательного, то будем ли мы отвечать агрессией или другой, более миролюбивой реакцией, зависит от того, какие намерения мы приписываем нашему агрессору (фрустратору) – индивиду или группе. Если человек случайно совершил вредный для нас поступок, мы можем только слегка порицать его за невнимательность. Но когда мы уверены, что он поступил намеренно, с сознательной целью причинить нам вред, мы отвечаем агрессией, переживая по отношению к нему враждебность.

Таким образом, ситуация вызывает у нас фрустрацию и агрессивные формы самозащиты в зависимости от нашего истолкования и оценки Эта оценка меняется с возрастом, по этапам социализации личности, поэтому одни и те же стимулы у людей разных возрастных групп, с различным жизненным опытом и навыками социального общения, вызывают различные ответные реакции.

И тут мы замечаем явление, которое, насколько нам известно, никем еще не описано и не исследовано научными методами. Речь идет о следующем: если мы находим достаточно убедительные для нас оправдательные аргументы в пользу человека или социальной группы, которые нас фрустрировали, то наша агрессия заменяется рационализациями. В данном случае имеет место та разновидность рационализации, которую мы в первом параграфе настоящей главы назвали «рационализациями для других». Но данный тип рационализации сочетается с обычными самозащитными рационализациями, то есть с рационализациями для себя, в свою пользу, поскольку в подобных ситуациях возникает необходимость оправдывать перед собой и другими наше бездействие и небоевитость.

Таким образом, подавление агрессии приводит к зарождению рационализаций. Здесь мы видим взаимные связи и взаимопереходы трех защитных механизмов: подавления (и вытеснения), агрессии и рационализации. Причем в таких случаях рационализации являются мирными и неагрессивными. Получается, что защитные механизмы в какой-то мере взаимозаменяемы. Это является также специфической формой работы устойчивого сочетания защитных механизмов, которые мы назвали защитными комплексами личности.

Будет ли совершен переход от агрессии к мирным или агрессивным рационализациям, зависит от уровня психического развития личности, от развития в ней механизмов атрибуции и эмпатии, от способности понимания другой личности и мотивов ее поведения. Именно поэтому с возрастом многие драчуны, готовые броситься в бой при первой же провокации, становятся толерантными и мирными людьми. У них происходит развитие и созревание многих адаптивных механизмов, вследствие чего примитивные агрессивные реакции, как правило, уходят в прошлое и воспроизводятся лишь в состоянии психической регрессии.

Однако справедливости ради следует сказать, что подавление агрессии не всегда с необходимостью приводит к созданию рационализаций. Отмечаются и другие результаты. Так, исследования Л. Берковица показали, что у людей с низким уровнем выраженности явных форм агрессии, в процессе дальнейшего общения с партнером, наблюдается значительное усиление неприязни, недружественных чувств к партнеру^[185]. Иначе говоря, когда человек чувствует к другому враждебность, но его агрессивные действия подавляются, его враждебность может еще больше усиливаться. Правда, такой результат может сочетаться с рационализациями, особенно с агрессивными аргументациями в виде самооправдания.

Целесообразно конкретизировать высказанные выше идеи о связи между подавлением агрессии и рационализацией для случая выбора фрустрированным человеком «козла отпущения». Направляя свою агрессию против таких, зачастую невинных объектов, человек ощущает в себе потребность в оправдании своего выбора и агрессивных действий как до их совершения, так и после этого. Естественно, что спонтанно включаются в эту «игру» самые различные виды рационализации, приводятся и создаются различные аргументы.

Констатация такой взаимосвязи важна не только для понимания многих социально-психологических явлений. Она указывает на более фундаментальный факт, а именно: возникшая вследствие фрустрации агрессия сама частично преобразуется в рационализацию и маскируется ею. Здесь положение дел примерно такое же, как и в случае сублимации агрессии. Мы предполагаем, что различные защитные механизмы не только могут сочетаться и образовать защитные комплексы; они могут также преобразоваться, превращаясь друг в друга. Во всяком случае, реальная возможность превращения агрессии в сублимированные формы активности и в рационализацию не вызывает сомнения. Иное дело, что эту гипотезу следует обосновать эмпирически и экспериментально.

Мы знаем, например, что многие рационализации, как системы суждений и умозаключений, могут иметь агрессивное содержание и враждебную цель, например, когда человек не просто оправдывает себя, но и стремится дискредитировать других. Вспомним, например, о механизме «неспелого винограда»: это настоящая агрессивная рационализация. Тот, кто использует ее, охотно бы применил физическую агрессию, но недосягаемость объекта, страх, стыд или другие факторы и мотивы препятствуют этому.

Агрессивные рационализации возникают у людей-фрустраторов и в следующем случае: когда «козлы отпущения» отвечают на агрессию собственной агрессией, то этот ответ, казалось бы вполне естественный, выдается фрустратором в качестве доказательства того, что члены чужих групп, эти «козлы», действительно вредные люди и заслуживают наказания. С помощью такой насыщенной враждебностью рационализации происходит усиление первоначальной агрессии. Это циклический процесс, весьма опасный как для агрессора, так и для жертвы. Описанные механизмы следует иметь в виду, когда пытаются объяснить сущность национализма, фашизма и тоталитаризма.

Для дальнейшего расширения тематики настоящего раздела полезно использовать результаты исследований Э. Фромма, группы исследователей авторитаризма (Т. Адорно и др.) и другие результаты, полученные в психологии личности и социальной психологии^[186].

§ 4. Атрибуция, агрессия и рационализация

Даже в трудах психологов, в целом согласных с концепцией Дж. Долларда и его соавторов о том, что фрустрация всегда приводит к агрессии, встречаются суждения, выходящие за рамки «теории фрустрации-агрессии». Так, Л. Берковиц, обсуждая связь агрессии с правонарушениями, высказал мысль о том, что агрессия выливается в преступный акт только при удовлетворении следующих условий: а) индивид больше склонен обвинять других, чем себя, в том, что ему не удалось совершить намеченные целенаправленные действия; б) когда его враждебное отношение к окружающим имело своей предысторией всякого рода конфликты с родителями, учителями, сверстниками; в) когда правонарушитель оправдывает совершенные им и другими различные антиобщественные поступки^[187]. Многие годы назад на эти идеи Л. Берковица обратил внимание Ф. С. Махов^[188].

Условия, перечисленные в этой цитате, содержат указания на другие адаптивные механизмы, но они в явном виде не описываются. Так, первое условие необходимо для того, чтобы агрессия личности была направлена во вне, на другие социальные объекты. Но чтобы обвинить главным образом других, а не себя, фрустрированная личность должна создать для этого психологическую основу, а это чаще всего возможно лишь с помощью атрибуции, в частности – проективной ее формы. Таким образом, мы видим, что в некоторых ситуациях человек отвечает на воздействие фрустратора с помощью защитно-адаптивного комплекса, включающего различные атрибуции, в частности – проективную. К вопросу о связи агрессии с атрибуцией мы будем возвращаться неоднократно.

Далее, поскольку агрессивное поведение по отношению к социальным объектам должно основываться на предыдущих конфликтах личности, как верно замечает Л. Берковиц во втором из указанных выше условий, то ясно, что агрессивные действия на сознательном или подсознательном уровне должны сочетаться с теми стратегиями и адаптивными механизмами, которыми личность в прошлом пользовалась для преодоления этих конфликтов. Не говоря уже о том, что в новых фрустрирующих ситуациях некоторые из образовавшихся в прошлом адаптивных комплексов могут просто воспроизводиться.

В третьем из вышеприведенных условий, отмеченных Л. Берковицем, говорится об оправдании правонарушителем своих и чужих антиобщественных действий. Но мы знаем, что самооправдание и оправдание других могут принимать форму рационализаций. Поэтому можно считать, что во многих фрустрирующих ситуациях та или иная разновидность агрессии сочетается с той или иной разновидностью рационализации. Причем уже вырисовываются две разновидности таких комплексов: а) агрессия, ассоциированная с рационализацией для себя, б) агрессия в сочетании с рационализацией в пользу других. Преступник же может использовать более сложное сочетание, а именно: в его психической активности агрессия может сочетаться с обоими названными только что разновидностями рационализации. Например, готовясь совершить преступление или после его совершения, он может оправдывать не только себя, но и других преступников, совершивших сходные преступления.

Мы полагаем, что дальнейшее развитие этих идей приведет к обнаружению всех основных адаптивных комплексов, в составе которых агрессия является ведущим механизмом, а остальные защитные и другие психологические механизмы привлекаются для ее оправдания, поддерживая и усиливая насилие.

Следует отметить, что рационализации, используемые для усиления или поддержания агрессивного поведения, нередко являются словесными выражениями социальных установок личности. Поэтому как защитные, так и другие адаптивные механизмы, не исходящие из защитной мотивации личности, тесно связаны с социальными установками личности, которые, как известно психологам, имеют, наряду с другими, и психозащитные функции. Мы предполагаем, что свои адаптивные функции социальные установки во многих случаях осуществляют именно указанным путем: они «опутывают» основную адаптивную реакцию, в данном случае агрессию, вспомогательными и поддерживающими адаптивными механизмами и действиями. Эта гипотеза, как мы надеемся, создает новые возможности для развития теории психологической самозащиты и человеческой агрессивности.

Оправдывая себя, агрессоры очень часто перекладывают ответственность и вину на других. Говоря терминами психологии, они с целью психологической самозащиты пользуются механизмом проективной атрибуции. Когда преступления совершают военные, они всегда перекладывают вину на высших чинов: мы сами, мол, были лишь исполнителями чужой воли и поэтому невиновны. Палачи тоже, объясняя, почему выполняют такую работу, не считают себя агрессорами или «плохими людьми»: они приводят в исполнение судебные решения. Не они, так другие согласились бы исполнять эту роль. Когда лейтенант армии США У. Колли в 1968 году истребил все население вьетнамского села Май Лай, он совершил это злодеяние по приказу своего армейского начальства: во всяком случае так он оправдывался. А вот Осама бен Ладен, по приказу которого, как предполагается, были нанесены удары по США 11 сентября 2001 года, заявил, что террор бывает хорошим и плохим: он сам организует хороший террор. Это уже пусть поверхностное, но идеологическое самооправдание.

В конце 2001 года в Москве начался судебный процесс над известным чеченским полевым командиром Салманом Радуевым, бывшим комсомольским активистом, и его сообщниками. Эти люди, совершившие многочисленные террористические акты и убийства, не признавали себя виновными, ссылаясь на то, что выполняли приказы своих начальников. Во всех подобных случаях почему-то забывают, что в каждой, даже самой тяжелой и опасной ситуации у человека есть иной выбор.

Те, кто, совершая преступления или морально осуждаемые действия, оправдываются тем, что им приказали поступить таким образом, пользуются проективными атрибуциями более уверенно в тех случаях, когда вышестоящий, на которого они ссылаются, обладает легитимной властью, то есть по закону имел право давать такие приказы. Если подчиненный уверен, что вышестоящий начальник имел право применить к нему власть, он будет чувствовать себя в бо́льшей безопасности.

Эту интересную проблематику можно расширить на основе анализа конкретного материала. Здесь мы ограничимся лишь некоторыми замечаниями принципиального характера. Дело в том, что существуют различные понимания легитимности власти. Поэтому противоположные стороны конфликта могут считать власть противника нелегитимной, а свою, наоборот, вполне легитимной. Если опять вернуться к судебному процессу над С. Радуевым, то нет сомнения, что руководство и Генпрокуратура России считают власть Масхадова, на которого проецирует ответственность Радуев, нелегитимной, но сам Масхадов с этим вряд ли согласен. Если так, то можно задаться вопросом: с психологической точки зрения правильно ли поступают Радуев и его сообщники, когда ссылаются на власть Масхадова и его аппарата? Ведь процесс идет в России, где законность этой власти не признается.

Итак, связь агрессии с проекцией проявляется, в частности, в том, что человек проецирует часть своей агрессивности на внешний мир, на других людей, и считает их опасными. К чему это приводит? Следующий намек известного исследователя читатель поймет без нашей помощи: «Избегая осознания своей агрессивности, вы вносите в свою жизнь страх», – так считает Ф. Перлз^[189].

§ 5. Регрессия, деритуализация и агрессия

Взаимосвязи между названными в заглавии механизмами могут быть различными. Наиболее вероятными можно считать следующие связи: а) порождение одним из этих механизмов другого или, по крайней мере, участие в его рождении; б) их устойчивая взаимосвязь, в результате чего создается комплекс «регрессия-агрессия»; в) регрессия к агрессивности, которая в новой форме поведения был уже преодолен. Все эти связи достойны досконального исследования, поскольку, несомненно, играют определенную роль в психической жизни человека. Но здесь мы будем говорить только о последней из них.

Получены данные, свидетельствующие о физиологической древности механизма регрессии индивида к агрессивности и соответствующим формам поведения, которые в ходе развития были преодолены. Это убедительно доказал Конрад Лоренц на примере гусей, которые, оказывается, не так уж просты, как может показаться с первого взгляда. К. Лоренц посвятил много страниц своих книг описанию «семейной» и «общественной» жизни этих животных.

Так вот, гуси имеют особую победную церемонию, в которую играют очень часто, особенно после того, как одержана победа над другой особью. Но иногда, говорит К. Лоренц, эта церемония играется с чрезмерным энтузиазмом, и тогда происходит нечто замечательное и зловещное: голоса становятся все сильнее и пронзительнее, шеи индивидов принимают все более горизонтальное положение. Вертикальная поза тела постепенно становится горизонтальной; тело и клюв теперь уже направлены на партнера. При крайней интенсивности ритуализированная церемония все больше и больше теряет те свои черты, которые отличают ее от своего неритуализированного прототипа. Иначе говоря, она регрессирует к филогенетически более примитивной форме. Впервые данное явление деритуализации открыл Дж. Николаи у снегирей.

У самок снегирей есть церемония приветствия, похожая на победную церемонию гусей, которая возникла путем ритуализации первичных угрожающих жестов. Когда снегиря долго держат в одиночестве, тем самым усиливая ее сексуальные желания, а затем приводят к ней самца, она начинает преследовать его с такими жестами приветствия, характер которых тем более агрессивен, чем больше она подвергалась сексуальной депривации, то есть невозможности удовлетворения своей сексуальной потребности. В таком поведении нетрудно видеть совместную игру любви и ненависти. Постепенно агрессия отступает и начинается хотя и возбужденная, но нормальная церемония, которая кончается мирно, с нежным кудахтаньем. Когда наблюдаешь такие явления, – размышляет К. Лоренц, – вспоминаются слова: «Я так люблю тебя, что мог бы съесть», а также слова Зигмунда Фрейда о том, что просторечие часто отражает глубочайшие психологические ассоциации^[190].

Мы видим также, что регрессия происходит как деритуализация. Сразу же в сознании появляется мысль, что и у людей так: когда во время разных церемоний, например свадьбы, люди пьют спиртные напитки и становятся агрессивными (это следствие регрессии), происходит данный процесс одновременно как деритуализация: ритуальные формы речи и поведения теряются, люди отказываются от «формальностей» и в явной, неприкрытой форме выражают свои агрессивные и другие неприятные для окружающих чувства, ругаются и т. п.

Можно сформулировать и более общую проблему: в каких других конкретных формах происходит филогенетическая или онтогенетическая регрессия? Например, когда взрослый индивид регрессирует к своему детскому возрасту, какие конкретные формы это изменение принимает? Из экспериментальных исследований К. Левина и других психологов мы знаем, что происходит снижение уровня работы интеллекта, усиливается агрессивность. Но здесь речь идет о более целостных структурах поведения, которые в результате регрессии разлагаются или исчезают, открывая место для других, более примитивных, которые как будто давным-давно преодолены в процессе эволюции вида или социализации индивида.

Однако бывают случаи, когда животное, регрессируя, больше не возвращается в нормальное состояние и остается деритуализированным. В таких случаях два близких друга будут драться за статус или из-за сексуального партнера со всей возможной ожесточенностью, иногда – со смертельным исходом. Ожесточенность этих схваток только частично объясняется тем, что оппоненты хорошо знают друг друга и не боятся, как это имеет место между супругами. В каждом случае настоящей любви есть также большое количество подавленной агрессии, в результате чего, когда любовная связь разрывается, возникает ненависть огромной интенсивности^[191].

Это спорная, хотя и интересная точка зрения, поскольку в ней не проводится различия между разными видами любви (материнской, братской, настоящей, эгоистической и т. п.). Но подход К. Лоренца представляет научный интерес и для психологии человека, тая в себе возможность дальнейшего развития. Так, Лоренц утверждает, что нет любви без агрессии, но нет и ненависти без любви! Первая часть этого утверждения верна, но вот вторая вызывает возражение. Например, человека ведут на расстрел и он ненавидит своих палачей и врагов. Где здесь любовь?

§ 6. Проблема сублимации агрессивности

Еще авторы книги «Фрустрация и агрессия» Дж. Доллард и остальные отметили, что агрессивное поведение человека не всегда принимает антиобщественный характер и даже может быть позитивным, если способствует достижению полезных для общества целей. Это очевидно и без труда может быть проиллюстрирована многочисленными фактами из реальной жизни (войны, спортивные состязания, защита семьи, справедливая критика, наказание преступников и т. п.).

Хотя этой проблемы мы уже коснулись, здесь имеет смысл еще раз вернуться к ней и сформулировать ее шире. Следует выяснить, существует ли явление сублимации агрессивности, замены или преобразования агрессивной энергии и мотивации в творческую, конструктивную мотивацию с соответствующей активностью? По этому поводу можно высказать ряд идей, которые основываются на разработанной нами общей концепции сублимации^[192].

Мы утверждаем следующее: а) когда агрессивность выражается в физических действиях, направленных на самого фрустратора, тогда она не сублимирована; б) когда объект агрессии замещается другим, а сам фрустратор подвергается более мягким психологическим воздействиям (например, ему напоминают о существовании морали, необходимости иметь совесть и чувство стыда и т. п.), тогда уже можно говорить о сублимации определенной части агрессивности (поскольку, как мы полагаем, нейтральные, менее опасные объекты редко вызывают к себе такую же интенсивную смещенную агрессивность, как сами фрустраторы). Поэтому можно считать, что замещение объекта агрессии является одним из условий ее сублимации; в) смещение агрессии, перенос ее на другие объекты, означает изменение объекта «влечения». Здесь можно применить наши представления о первичной и вторичной сублимации, что расширяет возможности дальнейшего развития концепции сублимации агрессии человека.

Наконец, следует сказать, что подлинная сублимация агрессии имеет место тогда, когда агрессивность почти полностью заменяется конструктивной деятельностью. Такие примеры встречаются и в жизни, и в художественной литературе. Например, в повести армянского писателя Нар-Доса «Я и она» влюбленный музыкант почти полностью сублимирует свою агрессию, возникшую после фрустрации его потребности в любви и после унижения его личности. Правда, такая конструктивная деятельность насыщается бо́льшей страстностью и сопровождается представлениями о победе и превосходстве над другими, чем обычная несублимационная конструктивная деятельность. Это свидетельствует о том, что часть агрессивности перенесена на деятельность, которая становится как бы вторичной мишенью для агрессивных импульсов.

Успешной сублимацией агрессии является ее преобразование в шутку. Приведем пример. Во время карабахской войны 1991–1994 годов произошел такой эпизод: на одном из участков фронта азербайджанцы начали артобстрел армянских позиций. На одной из них отмечали день рождения бойца М., которому исполнилось 25 лет. Когда только начался обстрел, М. сказал: «Вот увидите, в честь моего дня рождения дадут ровно 25 залпов…». Но когда число залпов вражеской артиллерии дошло до 50 и стрельба продолжалась, М. озабоченно проговорил: «Вот проклятые, они путали мой день рождения с днем рождения моего деда!». Поднялся общий хохот.

Когда обсуждается проблема превращения или сублимации агрессии, необходимо исследовать также обратный процесс: превращение других влечений и форм выражения психической энергии человека в агрессию. Так, можно заметить, что сексуальное влечение, фрустрируясь, чаще всего не сублимируется, а превращается в агрессию. И наоборот, агрессия может преобразоваться в сексуальное влечение или стимулировать его появление. Сублимация агрессии и секса – более трудный процесс для человека, чем их преобразование, переходы и замещения на одном уровне, в «горизонтальной плоскости». Кстати, у ряда животных также наблюдаются сходные процессы. Например, этологи заметили, что у самок рыб сексуальная энергия превращается в агрессию.

§ 7. Любовь против агрессивности и фрустрации

Мы уже говорили о роли эмпатии в качестве «амортизатора» человеческой агрессии. Еще более эффективную роль играет любовь.

В настоящей взаимной любви каждый партнер удовлетворяет не только свои потребности в любви и ласке, но и сходные потребности своего партнера. Взаимная любовь служит в качестве двойного утверждения каждого из них. Любовь другого, суммируясь с собственной любовью, увеличивает общее количество любви и тем самим усиливает защиту от боли, деструктивности и внутренней опустошенности. Дополняя и удовлетворяя сексуальные потребности другого, каждый из партнеров превращает сексуальное желание другого из потенциального страдания и источника деструктивности в абсолютное удовольствие и источник благополучия. Достигается гармония сексуальных инстинктов и инстинктов самосохранения, уверенная защита против агрессивных импульсов, одиночества, опасности потери и беспомощности. Создается плодотворный круг радости и удовольствия с минимумом лишений и агрессивности. Это один из тех случаев, когда наиболее полно используются преимущества взаимной зависимости^[193].

Когда один из партнеров неспособен в полной мере отвечать любовью, другой начинает переживать обиду, причем не всегда в достаточной мере осознанно. В таких случаях говорят, что муж отягощен сверхзависимой женой или наоборот. Разные люди в разной степени переносят сверхзависимых супругов. Отказывая супруге в равных взаимных чувствах, мы превращаем его (ее) в жертву собственной деструктивности. Есть, например, женщины, которые даже способствуют усилению самодеструктивности мужа. И даже осознавая это, многие жены не удерживают мужей от соответствующих действий, например от пьянства, хотя от них сами могут пострадать.

В жизни многочисленны случаи, когда женщина завлекает мужчину в свои «сети», а затем делает все, чтобы он страдал и разрушал себя из-за зависимости от нее.

Неспособность партнеров по любви удовлетворить взаимные ожидания без сожаления приводит к разочарованию в браке. Эта неспособность к любви может выражаться по-разному: активными агрессивными эмоциями и действиями или же пассивным уходом, что чаще всего имеет место у женщин. Эту опасную тенденцию легко видеть у тех домохозяек, которые заняты нудной повседневной работой, тащат жалкое и тоскливое существование, полностью скрывая свое недовольство от жизни. У таких женщин имеется постоянная тенденция свалить вину на кого-то. Они как бы говорят: «Смотрите, как я страдаю из-за вас». Это особая адаптивная стратегия. К. Меннингер называет такую стратегию установкой жертвы и считает, что она характерна для невротика-индивидуалиста как при физической, так и при психической инвалидности.

§ 8. Превращение агрессии в невротический синдром

До сих пор в психологии, насколько нам известно, совершенно не исследованы превращение защитного механизма в другую форму поведения, динамика затухания защитных механизмов во времени, динамика изменений взаимных связей элементов защитного комплекса во времени и при повторных фрустрациях, и ряд других проблем теории фрустрации и психической защиты. Между тем решение этих вопросов существенно для понимания не только реальной жизни людей, но и процесса образования человеческих характеров и индивидуальностей.

В психопатологии описаны случаи неврозов, которые могут предоставить материал для первоначальной постановки проблемы изменения защитных механизмов в зависимости от внешних и внутренних факторов. С этой точки зрения определенный интерес представляет клинический случай, приведенный в одной из книг Ганса Айзенка. Начнем с рассмотрения этого случая.

Молодой человек лет тридцати страдает компульсивным умыванием рук. Эти действия начались примерно семь месяцев назад. Ежедневно он так много времени потратил на мытье рук, что уже не мог нормально работать. Если ему приходилось чистить какую-либо вещь, то ему всегда казалось, что вещь так и не была очищена как следует. Его интеллект был выше среднего и он в 18-летнем возрасте поступил в университет. Но через несколько месяцев, без серьезных на то оснований, бросил учебу и поступил на работу. Здесь он однажды имел ссору с другим работником, который кулаком ударил по его рту. Этот удар оживил у него страх, который он всегда переживал, как только думал о том, что ему могут сломать зубы ипридется поставить искусственные. У него появилось интенсивное чувство враждебности, агрессивности к этому человеку. В следующий день он брал с собой молоток и остроконечный железный прут, чтобы наказать агрессора.

Однако как только он осознал, что способен на такую ненависть и насилие, у него появилось чувство вины. Он полагал, что намерение наносить вред в такой же мере подлежит осуждению, как и реализация такого намерения, хотя на деле он никогда не реализовал свое намерение. В течение последующих нескольких месяцев его страх перед собственными агрессивными и садистическими намерениями дошел до такого уровня интенсивности, что агрессивность его стала обобщенной: она распространилась на других членов того же социального класса, которому принадлежал ударивший его человек, и даже на своих собственных родственников и родных. Примерно через год после вышеописанного конфликтного случая у него появился ритуал мытья рук^[194].

Этот, как и многочисленные сходные случаи, представляют исключительный интерес для теории фрустрации, поскольку показывают, какие интересные превращения может претерпеть защитный механизм особенно в тех случаях, когда он не получает выхода в виде поступков.

Конфликт с сослуживцем и полученный удар оказались очень сильными фрустраторами для морально развитой личности, у которой, к тому же, существовала невротическая предрасположенность к сильной фрустрации (поскольку он, как уже сказано, по каким-то неизвестным нам причинам очень боялся потерять зубы от удара в рот. Можно только предположить, что эта постоянная тревога относительно возможности потерять зубы в результате насилия была результатом каких-то ранних фрустраций). Переживание сильной враждебности к агрессивному сослуживцу является естественной защитной реакцией, хотя подготовка молотка и других инструментов для новой драки нам представляются несколько преувеличенными формами ответной агрессивности.

Самое интересное начинается тогда, когда он осознает, что быть способным на такую агрессию аморально. Появление у человека чувства вины всегда является следствием борьбы между определенными желаниями и тенденциями, с одной стороны, и его моральными установками – с другой. Чувство вины, как начало самоосуждения, у данного человека достигло такой интенсивности, что он пришел к несколько неадекватному заключению, а именно: иметь намерение наносить вред кому-либо так же плохо, как и реализация этого намерения.

В результате этой довольно мучительной внутренней борьбы, внутреннего конфликта со своим агрессивным намерением, безусловно вызвавшим активную работу фантазии в условиях подавления агрессивных действий, происходят дальнейшие интересные изменения. Во-первых, его враждебность обобщается, принимает форму очень общей установки и, в соответствующих ситуациях, действенно выражается по отношению к другим людям. Агрессия превращается в свободно плавающий гнев, то есть в обобщенную враждебность, озлобленность. Во-вторых, вместе с процессом обобщения агрессия переносится на более слабые объекты, на людей, которые, по убеждению фрустрированной и агрессивной личности, не ответят на его насилие равносильной резкостью и интенсивностью.

Очень важным последующим преобразованием является формирование невротического ритуала мытья рук. Тот факт, что появление этого ритуала потребовало около года внутрипсихической переработки полученных впечатлений, говорит о чрезвычайной сложности механизмов его преобразования. Можно было бы плодотворно обсуждать данный вопрос, если бы под рукой имелись дополнительные данные о жизни пациента в течение этого года. Но такие сведения отсутствуют. Кроме того, для понимания всех этапов и форм превращения агрессии важно знать следующее: в комплексе с какими другими защитными механизмами выступала агрессия как в реальной фрустрирующей ситуации, так и при последующих актуализациях этой ситуации в сфере сознания? Г. Айзенк, ссылаясь на Д. Уолтона и Н. Матера, впервые описавших этот случай, считает, что ритуал умывания рук имеет инструментальное значение и служит тенденции уменьшения тревоги. Полагают, что при ослаблении тревоги с помощью лечебных процедур данный ритуал умывания рук должен стать излишним и исчезнуть. С этой целью исследователи использовали метод взаимного торможения путем самоутверждения (self-asserting). Предполагалось, что при использовании этого метода беспокойство, которое связано с собственной агрессивностью, уменьшится.

Здесь следует отметить, что, вне всякого сомнения, только часть энергии агрессивности превратилась в энергию повторного осуществления невротического ритуала умывания рук. Обобщенная и замещающая агрессивность человека, заставляющая его все время искать «козлов отпущения», сохранилась.

Уменьшение же агрессивности и тревоги должно было привести к уменьшению вероятности «взрывоподобного» поведения и общего эмоционального напряжения. А все это уменьшило бы необходимость умывания рук, которое действовало как навязчивое, принудительное средство ослабления тревоги.

Естественно предположить, что изучение ряда случаев навязчивых действий позволит обнаружить те психологические закономерности, которые приводят к их образованию из первоначально нормальных защитных механизмов (но не только из агрессии: разные навязчивые действия, как патологические защитные механизмы, направленные против внешних, но особенно часто – против внутренних конфликтов и тревоги, по-видимому, образуются путем внутрипсихической переработки, превращений различных нормальных механизмов). Проведение такого исследования не только расширит и углубит теорию фрустрации, но и позволит найти научное объяснение невроза навязчивых состояний.

Пациента, о котором шла речь выше, лечили в течение трех месяцев, периодически внушая ему быть как можно более активным, «самоутверждающимся» человеком. К концу этого срока компульсивное, непроизвольное компенсаторное поведение исчезло и он покинул больницу в улучшенном состоянии.

Анализируя процесс лечения этого невроза, Ганс Айзенк показал важность концентрации лечебных воздействий не только на главном симптоме, но и на всех остальных. В данном случае умывание рук явилось главным симптомом (с точки зрения сторонников симптоматического лечения, каким, кстати, является сам Г. Айзенк), но существовали также, благодаря работе автономной нервной системы, эмоциональные симптомы тревоги и агрессии, которые были причиной развития ритуала умывания рук. Поэтому лечение должно избавить пациента в первую очередь от этих первичных по отношению к ритуалу симптомов.

При обсуждении этого вопроса Г. Айзенк выступил против тех, кто критикует известный подход к неврозу, гласящий: невроз есть не что иное, как совокупность симптомов. Он указал, что под симптомом надо понимать не только явно выраженные моторные акты пациента, но также автономные и другие эмоциональные реакции, которые не всегда явно выражены. Почему-то Г. Айзенк не хотел использовать интроспекцию даже в тех случаях, когда это необходимо. Его поведенческий подход приводит даже к забыванию того, что те данные, которые пациент сообщает о своем состоянии, то есть почти весь его анамнез, является результатом интроспекции больного.

Вышеизложенный анализ клинического случая с позиций теории фрустрации и защитной адаптации показывает, что действительно психотерапевты-бихевиористы избегают тщательного анализа психического состояния пациентов, их фрустраций и защитных процессов, преобразований защитных механизмов. В их работах трудно найти более или менее глубокого анализа личности, слабо учитываются существующие типологии личности и т. п. Хотя этот вид лечения часто приводит к положительным результатам, его применение не обогащает в заметной степени теорию личности и другие области психологии. Упускается из виду очень важная задача исследования структуры и содержания подсознательной сферы личности, ее внутренних и интериоризированных внешних конфликтов.

§ 9. Очерк психологии зависти и завистника

Агрессивность человека вездесуща. Нередко она принимает характер зависти или, точнее, входит в состав того психологического комплекса, который традиционно называется завистью. Правда, все еще предстоит исследовать это явление в различных этнокультурах, выяснить различия смысла слова «зависть» на разных языках.

Хороший эмпирический материал для начала разработки этой проблемы предоставил еще великий немецкий поэт Гёте во время одной из своих бесед с Эккерманом 14 апреля 1824 года. Приведем отрывок из этой беседы и рассмотрим его глазами современного психолога.

“Затем Гете заговорил о своих противниках, заметив вскользь, что этот род не вымирает.

– Имя им легион, но до известной степени классифицировать их все-таки возможно.

Назову сначала противников по глупости: это те, что меня не понимали, не знали меня, но распекали на все лады. Число их достаточно внушительно, и всю мою жизнь они изрядно докучали меня, но простим им это, они ведь не ведали, что творят.

Вторую группу, и тоже немалую, образуют завистники. Эти не признают за мной права на счастье и высокое положение в обществе, которого я добился своим талантом. Они силятся подточить мою славу и охотно прикончили бы меня. Но если бы я вдруг стал бедным и несчастным, они бы прекратили травлю.

Далее идут те, а их тоже немало, что стали моими противниками из-за собственных неудач. Среди них есть талантливые люди, но они не могут примириться с тем, что я их затмеваю.

В-четвертых, я упомяну о моих противниках, имеющих основания быть таковыми. Поскольку я человек и не лишен человеческих слабостей и заблуждений, то, разумеется, и мои писания от них не свободны. Но так как я очень серьезно относился к своему становлению и неуклонно работал над усовершенствованием своей натуры, а следовательно, постоянно стремился вперед, нередко случалось, что меня корили за ошибки, которые я уже давно в себе поборол. Итак, этим добрым людям не удавалось меня ранить, они стреляли по мне, когда я уже был на много миль впереди их. Да и вообще законченное произведение, как правило, уже не волновало меня; больше я им не занимался и думал о чем-то новом.

И, наконец, множество людей являются моими противниками из-за различия в образе мыслей и в воззрениях. Говорят, что на дереве не найдешь двух одинаковых листьев, так же и среди тысяч людей едва найдутся двое, вполне друг с другом гармонирующих по своему образу мыслей. Если исходить из этой предпосылки, то мне следовало бы удивляться не большому числу противников, а скорее множеству друзей и последователей»^[195]. И далее Гете добавил: «А вообще я продолжал спокойно идти своим путем, нимало не заботясь об успехе и, по мере сил, стараясь не замечать своих противников»^[196]. Это хорошая стратегия психологической самозащиты для творческой личности.

Как мы видим, Гёте прекрасно понимает, что завистники – люди агрессивные. Они, во-первых, не считают человека (в данном случае – Гёте) достойным счастья и высокого положения, то есть стараются дискредитировать его способности и личность в целом. Это создает для них психологическую основу для совершения агрессивных действий, главным образом – психологических. Но они охотно бы прикончили Гёте, то есть прибегали бы к физической расправе, если бы не боялись наказания. Здесь Гёте делает очень верное психологическое замечание: завистники прекратили бы травлю, если бы Гёте вдруг стал бедным и несчастным. Однако это предвидение верно, может быть, для большинства, но не для всех завистников: среди них бывают садисты, которые способны преследовать даже умерших противников.

Но фактически завистниками являлись и те противники Гёте, которые преследовали его из-за своих неудач. Они сравнивали свой скромный талант с огромными способностями Гёте и, переживая фрустрацию, преследовали его. Но что же это такое, если не агрессия завистника?

Следующая группа противников Гёте критиковала его за те ошибки, которые он уже преодолел в себе. Если они знали, что это уже ошибки прошлого, но тем не менее критиковали Гёте так, как будто они и сейчас свойственны ему и его произведениям, то нет сомнения, что и эти люди были агрессивными завистниками.

Этот краткий разбор показывает, что существует целый ряд типов завистников, психологическое исследование которых совершенно необходимо для понимания реальных взаимоотношений людей.

Ниже, после этого небольшого исторического введения, вкратце рассмотрим еще ряд аспектов психологии зависти как раздела психологии человеческой агрессивности.

Зависть заставляет человека, независимо от его воли, допускать много ошибок о предметах его зависти – отдельных индивидах и различных группах. Эти ошибки касаются самих различных сторон личности и ее деятельности и во многом возникают как результат различных проекций и атрибуций. Но среди всех этих ошибок и искажений есть одна, которую мы называем фундаментальной ошибкой завистника.

Под «фундаментальной ошибкой завистника» мы имеем в виду тенденцию расщепления образа другой личности (или группы, этноса) на две стороны: на характер и на способности (плюс к последнему – его умения и навыки). Поскольку и результаты их применения, например стихи, романы, научные труды, изобретения и другие инновации, объективны, было бы неправдоподобно объявить все это совершенно никчемными: тут тенденциозность сразу же будет бросаться в глаза, дискредитируя завистника в глазах тех, кого он старается убедить в недостатках того, кого он завидует. Поэтому завистники очень часто делают упор на недостатки характера другого. Его объявляют «хорошим специалистом», но «плохим человеком».

Ошибка завистника состоит в том, что им игнорируется целостность личности и тот факт, что достижения человека являются результатом не только способностей и мастерства, но и, в не меньшей степени, его характера: волевых качеств, целеустремленности, трудолюбия и т. п. Говоря иначе, завистник в своем сознании расщепляет свое представление о личности объекта зависти на инструментальную и характерологическую части или сегменты, хотя в реальности все аспекты личности теснейшим образом взаимосвязаны и взаимообусловлены. Отметим также, что открытая нами фундаментальная ошибка завистника чаще всего допускается тогда, когда объектами зависти становятся люди, уже добившиеся существенных и известных обществу результатов. Здесь определенную роль, как мы предполагаем, должна играть та имплицитная теория личности, которой подсознательно придерживается завистник.

Описанный феномен можно наблюдать каждый день. И он не нов: он, по-видимому, стар, как мир. Вот, например, что говорил И. В. Гёте Эккерману 14 марта 1830 года в зените своей славы. Говоря о том, что к нему предъявляются чрезмерные требования, Гёте продолжает:

“Не стоит говорить, что́ я об этом думаю. – За таким требованием кроется больше злой воли, чем вы полагаете. Я чувствую, что это лишь новая форма старой ненависти, с которой меня преследуют уже невесть сколько лет, тщась исподтишка мне напакостить. Я знаю, для многих я как бельмо в глазу, и они жаждут от меня избавиться. А поскольку теперь меня уже нельзя поносить за особенности моего таланта, они придираются к моему характеру. Объявляют меня то гордецом, то эгоистом, твердят, что я завидую молодым талантам, что мое основное занятие – предаваться чувственным наслаждениям. То я чужд христианства, то, наконец, начисто лишен любви к своему отечеству и нашим добрым немцам. Вы за долгие годы успели хорошо узнать меня и понимаете, чего стоят эти измышления. Но если вы хотите еще узнать, сколько я выстрадал, почитайте «Ксении», из моих реплик вам уяснится, чем меня донимали в разные периоды моей жизни»^[197].

Как видно из этого высказывания, Гёте хорошо понимал, что зависть является следствием вражды и ненависти, желания уничтожить, она является формой агрессии.

Можно собрать сколько угодно фактов о реальности фундаментальной ошибки завистника, но мы думаем, что ее реальность нетрудно доказать также экспериментально, следует только разработать соответствующую методику.

Исследуя такого рода явления, можно сказать еще и следующее: если индивид А долгое время завидует индивиду Б, то его зависть, как историческое и динамическое явление, проходит ряд этапов. Предварительно можно выделить следующие этапы данного процесса: 1) первый этап – попытка дискредитации реальных достижений Б, результатов его деятельности; 2) второй этап – попытка дискредитировать как способности, так и достижения этого человека (которые пока не считаются неоспоримыми и крупными); 3) третий этап: это уже этап фундаментальной ошибки завистника, которую мы описали. Конечно, и на данном этапе делаются попытки дискредитации достижений индивида (или социальной группы, этноса), но они скорее являются отголосками первых двух этапов. Были попытки дискредитировать, умалять значение достижений даже таких гениальных людей, как Гёте и Эйнштейн. Очень распространенным является обвинение плодотворно работающих людей в плагиате. Так, утверждали, будто некоторые произведения Гёте на самом деле написаны Шиллером, с которым он в молодости тесно сотрудничал: они были близкими друзьями. Эйнштейна же пытались обвинить в том, что он свои основные идеи об относительности брал у Анри Пуанкаре.

Выдвинутые выше концепции о фундаментальной ошибке завистника и об этапах развития зависти как когнитивно-эмоционального комплекса, можно применить для анализа, например, случая М. Шолохова, которого до недавнего времени обвиняли в плагиате: существовало мнение, что «Тихий Дон» написал не он, а что был другой автор, рукописью которого он каким-то образом завладел. «Тихий Дон» – безусловно талантливое произведение и М. Шолохов – талантливый человек, но – вор! Вот способ, которым завистники, под маской искателей истины, стремятся дискредитировать этого высокоодаренного писателя.

Поскольку мы считаем, что зависть является когнитивно-эмоциональным комплексом, включающим искаженное восприятие объекта, отрицательные стереотипы, различные уровни неприязни и вражды, вплоть до интенсивной ненависти, то мы можем выделить уровни и разновидности этого психического комплекса. Ведь не зря говорят в обиходной речи о существовании «доброй зависти». Следовательно, по качеству и интенсивности чувств, питаемых к объекту зависти, можно выделить следующие:

1) Добрая, незлобная зависть, при которой имеет место положительная идентификация с объектом, желание стать таким, как он, добиваться сходных результатов, но без нанесения ему вреда.

2) Безразличная зависть: индивид А завидует Б, но не любит и не ненавидит его. Иначе говоря, объект зависти Б и его деятельность нерелевантны для А, его не касаются. Это может иметь место тогда, когда Б работает в другой области, локализует свои притязания в совершенно другой сфере жизни, которая никак не пересекается со сферой активности А. В таком случае Б не является фрустратором для А.

3) Амбивалентная зависть: Б нравится А, поскольку имеет достижения и личные высокие качества, но А одновременно ненавидит его и хотел бы устранить его, так как Б для него – фрустратор.

4) Зависть на основе интенсивной и “чистой” ненависти: идентификация А с Б – только отрицательная. Существуют различные градации ненавидящей, зловредной зависти, кстати, точно так же, как существуют различные уровни «доброй» зависти.

Фундаментальным различием этих двух крайних форм зависти мы считаем следующее: а) при «доброй зависти» возникающая у А агрессия направляется не на Б, а сублимируется в своей деятельности (учебе, труде и т. п.) с целью достижения сходных и близких по уровню успехов; б) при зловредной зависти агрессия завистника А направляется на сам объект зависти Б и преследует цель причинить ему вред. Эта агрессия не сублимируется. Б воспринимается в качестве соперника, которого следует уничтожить морально, физически или одновременно как морально, так и физически.

Когда же установка завистника А к Б, то есть его зависть, амбивалентна, между ними возникают сложные взаимоотношения, ход развития которых зависит от действий Б. Завидует ли Б в свою очередь А в чем-нибудь, в чем тот больше преуспел, отвечает ли агрессией на агрессию и т. п.? Исследование процесса взаимодействия А и Б в данном контексте – увлекательная социально-психологическая задача. Она охватывает огромное количество фактов и эпизодов реальной жизни. Нередко даже родной брат завидует брату, причем зависть возникает спонтанно и неотвратимо: она является потенциалом, заложенным в психической структуре личности, связана с я-концепцией, с самооценкой, мотивами достижения, власти и самоутверждения.

Завистники полагают или чувствуют, что переживание состояния зависти унижает их, показывая, что социальное сравнение с другим предоставляет им данные, говорящие не в их пользу. Зависть фрустрирует завистника и у него мобилизуются защитные механизмы. Многие завистники пытаются отрицать свою зависть и на уровне сознания заменяют ее другими представлениями – стремлением к истине и справедливости. Другие активно рационализируют, оправдывая свою зависть. Из реальной жизни можно привести сколько угодно примеров того, какими способами завистники рационализируют свою зависть.

Фундаментальная ошибка завистника фактически содержит в себе рационализации и другие защитные механизмы, только в сочетании с которыми процесс самооправдания протекает успешно. Ведь когда завистник заявляет, что талантливый человек – это личность с дурными чертами характера, он, во-первых, оправдывает свою зависть; во-вторых, он, критикуя характер другого, обычно неявно, но иногда вполне откровенно, считает себя лучше противника. Иначе говоря, он приписывает себе такие положительные черты характера, наличие которых отрицает у объекта своей зависти. Здесь, как нетрудно догадаться, активно используются гетеро – и автоатрибуции, происходят процессы социального сравнения, активизации шаблонов и т. п.

Раскрытие всех этих механизмов открывает новые пути для исследования, а может быть и для регуляции, таких широко распространенных явлений, как зависть и завистливость.

Признание человеком, что он завидует кому-либо, отрицательно влияет на его самооценку, на всю его я-концепцию. Поэтому завидуют все, но признаются в ней лишь немногие и не всегда. Мы уже говорили о существовании разных видов или уровней зависти, в том числе «доброй» и «зловредной». Мы полагаем, что часть людей, признающих свою зависть к другому, интерпретируют ее в качестве «доброй зависти»: это мы считаем результатом рационализации агрессивной зависти и атрибуции собственной личности более благородной разновидности этого комплексного переживания, то есть ее сублимации. Если у человека есть зависть к кому-либо, то этот психологический динамический комплекс всегда содержит в себе агрессивность той или иной степени интенсивности. Эта агрессивная установка может стать интенсивной и зловредной под влиянием новых факторов: неблагоприятных социальных сравнений, новых лишений и стрессов.

Поскольку все же уровень агрессивности у разных завистников неодинаков, следует несколько подробнее рассмотреть феномен «доброй зависти» в сравнении со «злым» вариантом этого психического явления.

Мы считаем, что завистник при переживании доброй зависти желает стать таким же, каким является предмет его зависти. У него имеют место положительная идентификация и склонность подражать предмету своей зависти. При злонамеренной же зависти идентификация является преимущественно отрицательной, с психологикой следующего типа: «Вот каким человеком я бы не хотел быть».

Однако наблюдается еще одно явление, которое можно считать парадоксальным, пока мы не поняли его психологической подоплеки. Речь идет о следующем: злонамеренные завистники нередко пытаются копировать деятельность своего удачливого противника, пойти по его стопам, хотя и не всегда выставляя это напоказ. Что означает такое поведение? Мы полагаем, что оно означает следующее: у них идентификация с соперником, то есть с предметом зависти, все-таки является амбивалентной, причем положительная идентификация имеет место и на подсознательном уровне; завистник утверждает и нередко сам верит в свое утверждение, что соперник добивался успехов не потому, что талантлив, а по той причине, что выбрал интересную проблему или перспективную область деятельности. И сам он идет в эту область, подражает другому, но терпит новые неудачи. Он не понимает, что удачный выбор проблемы, способность видеть нерешенные задачи там, где все кажется понятным – тоже признак особой одаренности.

Проблема зависти имеет еще один аспект. Ведь если кто-либо завидует кому-либо, то должен существовать этот человек со своими делами, кто вызывает зависть! И нередко случается, что мы преследуем определенные, даже творческие цели не столько потому, что они для нас привлекательны, сколько по той причине, что желаем вызвать зависть и страдания наших недругов.

Почему мы хотим вызвать зависть других? Потому что мы желаем наказать их за какие-то неприятные для нас дела или может быть потому, что сами завидуем им. Это означает, что иногда мы действуем и вызываем зависть другого, тем самим применяя к нему эту специфическую форму агрессии, психологического насилия. Такое наказание нередко более разрушительно и эффективно, чем физическое насилие. Если противник сам – завистливый человек, т. е. эта черта его характера сильно развита, то именно описанный способ его наказания является одним из самых эффективных.

Зависть, как и любое другое сложное социально-психологическое явление, имеет свои этнопсихологические аспекты, этническую специфичность. Но никто не может утверждать, что одни народы завистливы, а другие совсем свободны от этого качества. Зависть – явление общечеловеческое. Лишь исходя из этого знания можно понять ее этническую и групповую специфику. Ознакомление со словесной культурой разных народов убеждает нас в том, что в ней (в художественной литературе, народном творчестве и т. п.) везде видны следы пережитых людьми состояний зависти и завистливой агрессивности.

Очень впечатляюще говорил об общечеловеческом характере зависти великий Гёте. Он утверждал, что каждый немецкий писатель – это мученик, так как живет в атмосфере зависти. Но не лучше положение вещей во Франции: чего не терпели Мольер, Руссо и Вольтер! В Англии не лучше: «Злоязычие прогнало Байрона из Англии; он сбежал бы от него на край света, если бы ранняя смерть не избавила его от филистеров и их ненависти»^[198]. Хуже всего то, говорил Гете, что не только тупая толпа преследует людей, поднявшихся над ней: один талантливый человек завидует другому и преследует другого. «Платен портил жизнь Гейне, Гейне – Платену, и каждый из них силится очернить другого, внушить к нему ненависть, хотя земля наша достаточно велика и обширна для мирного труда и мирной жизни…»^[199]. Это легко сказать гражданину обширной страны с многочисленным населением. Но если страна невелика, соперничество людей принимает более ожесточенный характер и формы, а взаимная зависть становится более интенсивной и агрессивной. Отсюда – неизбежные этнопсихологические различия зависти и завистливых людей. Но исследование этих различий в составе национальных характеров – задача другого труда^[200].

Глава 6. Познавательные основы агрессивного поведения

Между восприятием фрустраторов и стрессоров и агрессивным поведением «лежат» сложнейшие внутрипсихические – познавательные и эмоциональные – процессы. В настоящей главе речь пойдет в основном о тех познавательных процессах, которые являются основой или предпосылкой формирования агрессивного поведения человека.

§ 1. Влияние фрустрации на познавательные процессы человека

Фрустрации оказывают значительное влияние на познавательные процессы человека: на его восприятия, процессы памяти и мышления, решения задач, на воображение и творчество. Каждый индивид, находясь в состоянии фрустрации и способный на самонаблюдение, заметит изменения своих познавательных процессов. Всем нам хорошо известно, что в дурном расположении духа нам трудно сосредоточить внимание на решение сложной проблемы или учить что-то новое осмысленно. Но и экспериментальная психология также предоставляет нам убедительные факты об этом.

1) Под влиянием фрустраторов восприятия человека становятся специфически избирательными. Говоря о «специфичности», мы имеем в виду, что восприятия людей всегда избирательны, что зависит от их мотивов, целей, психических состояний и других факторов внутреннего и внешнего характера. Но эксперименты показывают, что когда человека фрустрируют и он оказывается в агрессивном состоянии, он обращает больше внимания на демонстрируемые ему сцены соперничества с элементами агрессии, чем на те сцены, на которых изображено сотрудничество людей^[201].

2) Память и научение. Нетрудно догадаться, что человек лучше запоминает то, что воспринимает с сосредоточенным вниманием и осознанно. Поэтому, если в состоянии фрустрированности восприятия человека становятся избирательными и он обращает внимание больше на сцены соперничества и насилия, то он начнет накапливать в своей памяти больше информации именно о таких явлениях. Произойдет преимущественное научение агрессивным, насильственным действиям. Имеются убедительные экспериментальные доказательства такого избирательного научения и они приводятся в литературе. Так, Р. Бэрон и Д. Ричардсон в упомянутой книге вкратце описывают опыты, показавшие, что, как уже сказано выше, внимание испытуемых школьников становилось избирательным. Спустя некоторое время испытуемых просили сообщить, что им запомнилось из увиденных во время эксперимента фильмов. «Последующий анализ видеозаписей выявил, что предварительно фрустрированные мальчики совершали больше агрессивных действий (например, мешали помощнику экспериментатора), чем те, кто фрустрирован не был. Фрустрированные школьники также лучше нефрустрированных запомнили агрессивные действия в фильмах. В итоге Паркер и Роджерс продемонстрировали, что фрустрация влияет не только на агрессивное поведение, но и на процессы внимания и фиксации. Если конкретизировать вышесказанное, то исследователи установили, что запоминание агрессивных действий из фильма было необходимым условием возникновения агрессивного поведения»^[202]. Избирательность и направленность когнитивных процессов делают более вероятным последующее агрессивное поведение фрустрированного человека. Это, безусловно, важный результат.

3) Мышление фрустрированного человека. О характерных изменениях мышления фрустрированных людей очень интересные результаты получил еще Курт Левин с сотрудниками. Под воздействием фрустраторов и вызванных ими отрицательных эмоций происходит регрессия мышления к пройденным этапам своего развития. Эти данные представлены в одной из наших предыдущих работ^[203] и, частично, в настоящей книге.

4) Фрустрация оказывает также влияние на процессы воображения и предвосхищения будущего. Данный вопрос также обсуждался в настоящей книге и в ряде работ прошлых лет^[204].

§ 2. Ступени формирования агрессивных действий

Между воздействующими на органы чувств человека фрустраторами и стрессорами, с одной стороны, и его агрессивными ответами, с другой, находится целый ряд психических явлений и процессов: мотивы, установки, эмоции и т. д. Но этим число «посредников» агрессивных действий не исчерпывается. Человек воспринимает фрустраторы и стрессоры, осмысливает их, размышляет о них, представляет себе возможные последствия своих действий и т. п. Все названные – сложные процессы, состоящие из тех первичных познавательных процессов, о которых мы уже говорили в предыдущем параграфе. При внутрипсихическом обеспечении агрессивных действий человека названные выше познавательные процессы принимают специфические формы. Ознакомимся с некоторыми из них, с теми, которые более или менее исследованы психологами^[205]. Фактически речь идет об обработке человеком социальной информации и о последующем совершении агрессивных действий.

Согласно К. Джонсу и Н. Крику, существует пятиступенчатый процесс, в результате которого люди ведут себя агрессивно: 1) восприятие агрессивных сигналов: это избирательный процесс и на такие сигналы («посылы») обращают больше внимания те люди, у которых, в результате предыдущих фрустраций и других неприятностей, имеется психологическая готовность к восприятию подобных социальных сигналов; 2) интерпретация этих сигналов: воспринятые сигналы интерпретируются и происходит атрибуция причин. Конкретнее: более агрессивные люди, в том числе дети, склонны считать, что другие люди руководствуются агрессивными мотивами. Этот вывод доказывался многократно, с помощью экспериментов^[206]. Было показано, что атрибуция агрессивных намерений другим становится более заметной в условиях неоднозначности ситуации. Об атрибуциях мы будем еще говорить подробно; 3) после того, как человек приходит к определенному выводу об агрессивных намерениях другого, наступает этап выбора подходящих агрессивных реакций из существующего в его памяти «репертуара» подобных действий. У агрессивных людей преобладают насильственные способы разрешения таких конфликтов, у неагрессивных – более широкий набор возможных действий. Здесь, конечно, возникает вопрос об уровне умственного и морального развития агрессивных и неагрессивных людей и об их социальной компетентности; 4) затем наступает этап оценки этих возможных действий, например, по ожидаемым последствиям. Способен ли индивид применить эти действия (вопрос своей компетентности) и к чему они приведут?

Например, не вызовут ли они возмездие? Одобрят ли такие действия сверстники, родители и другие референтные, значимые люди? Будут ли страдать жертвы? и т. п. Агрессивные люди с удовольствием предвкушают наказание другого как собственное вознаграждение; 5) наступает этап реализации тех действий, которые индивид считает подходящими в данной ситуации.

Эта схема, как мы думаем, в основном верно описывает то, что происходит в психике человека, выбирающего и выполняющего агрессивные действия в ответ на воспринимаемые угрозы. Верно, но лишь частично. Ведь возможны внутренние конфликты и диссонансы, оправдания совершенного выбора в виде процесса рационализации и другие внутрипсихические процессы. Каждый из вышеназванных этапов или ступеней подлежит более подробному исследованию.

§ 3. Познавательные основы враждебных эмоций

На вопрос о том, необходимы ли мысли для порождения эмоций, психология дает общий положительный ответ. Напротив, исследователь агрессии Л. Берковиц на данный вопрос отвечает отрицательно. Он пишет: «Хотя наши убеждения относительно того, что мы чувствуем и почему мы возбуждены, могут влиять на наши эмоциональные состояния и поведение, эти убеждения, оценки и атрибуции не являются необходимыми для возникновения эмоциональных реакций»^[207].

Это весьма спорное утверждение. Следовало бы уточнить, о каких эмоциональных реакциях и о каких чувствах идет речь. Каким образом возникают так называемые «интеллектуальные чувства» и соответствующие эмоциональные состояния? Вполне понятно, что Берковиц в этом вопросе неправ. Его утверждение можно принять лишь относительно непосредственных, импульсивных эмоциональных реакций, да и то следует говорить скорее не об отсутствии у человека мыслей, а о минимальной их представленности или максимальной редуцированности и преимущественной подсознательности.

Когда человек оказывается в проблемной социальной ситуации и переживает стресс и фрустрацию, то характер и параметры его эмоций зависят не только от того, что воздействует на его органы чувств, сколько от того, как он объясняет себе это воздействие. Под «объяснением» мы имеем в виду то, что когнитивисты называют или «субъективной оценкой ситуации» в целом или ее отдельных аспектов, или же «атрибуцией».

Мы полагаем, что при интерпретации внешних воздействий у человека происходят сложные познавательные процессы, включающие как восприятие и оценку стимулов по субъективным шкалам и нормам, так и различные виды атрибуции, но в первую очередь каузальные. На их основе имеет место понимание ситуации, причин поведения других людей и образование планов и целей собственных действий (адаптивных стратегий).

Но поскольку здесь мы обсуждаем вопросы психологии агрессии, то следует задать вопрос: в каких случаях у человека в проблемной (стрессовой, фрустрирующей) ситуации возникает гнев и вообще враждебная установка к человеку или другому социальному объекту, а в каких – иные эмоции и чувства? Когда человека обманывают, не приходят на назначенное ему свидание, не выполняют данное ему обещание или нарушают клятву, причиняют материальный или физический вред и т. п., то очень часто, хотя и не всегда, он возмущается. Почему?

Б. Вайнер, применявший в области психологии эмоций теорию атрибуции, считает, что люди, встречаясь с неприятными событиями, приходят в гневливое состояние, когда приписывают свои неприятности внешней причине, которая могла бы быть контролируема другим человеком. Иначе говоря, если этот другой мог бы предотвратить фрустрацию нашего субъекта, но не сделал этого, субъект переживет гнев. Он приписывает причину своей фрустрации этому человеку или группе людей, считая их виновными в своих неприятностях.

Мы полагаем, что если человек находит причину для обвинения другого в своих страданиях, он переживет гнев. Если ему не удается найти такую внешнюю причину путем объективного исследования или атрибуции, он будет переживать другие чувства. Возможно сочетание этих чувств с раздражением, которое обычно считается слабым гневом, но состояние раздражительности не будет ведущим чувством (вернее – ведущим эмоциональным состоянием) этого человека.

Формированию синтетической концепции когнитивных причин гнева может способствовать также идея Ричарда Лазаруса, согласно которому следует различать знание и оценку относительно тех фактов, с которыми человек имеет дело. Надо сказать, что это различение давно проведено в российской психологии. Знание – это впечатление, мнение или убеждение, тогда как оценка – это выражение субъективной значимости фактов, о которых человек имеет знания. Под «фактом» мы имеем в виду предметы, людей и события, которые связаны с фрустрациями или стрессами человека. Что касается субъективной значимости фактов, то она определяется не только системой ценностей личности, но и ее я-концепцией. Поэтому в рамках теории агрессии специального рассмотрения заслуживает проблема «самосознание и агрессия», которой мы несколько раз касаемся в настоящей книге. Связь самосознания (я-концепции, самоконцепции) с агрессией уже стала предметом психологических исследований, хотя нельзя сказать, что проблема эта вполне понятна и разрешена. Есть еще много вопросов, требующих исследования. Некоторые из них мы рассматриваем в данной книге.

Ряд авторов^[208] отмечает, что для возникновения гнева важно, чтобы личность не только считала, что кто-то несет ответственность за неприятные для нее события, но и осознала бы, что с ней поступили несправедливо. Нарушение субъективного чувства и нормы справедливости – одно из самых важных условий переживания человеком гнева и враждебности к фрустратору и стрессору. И опять, если речь идет о справедливости, то ясно, что в дело включается я-концепция личности.

Мы считаем, что все когнитивные процессы, вызывающие гнев, интегрируются со стороны «я», оцениваются, в результате чего вырабатываются эмоционально-когнитивные ответы.

Возникнув под воздействием фрустраторов, эмоции человека и главные стратегические тенденции его поведения (борьба, бегство или приспособление) со временем претерпевают изменения. Последние в значительной мере являются порождениями внутренних, когнитивных процессов человека. Из этих процессов исследователи отмечают атрибуцию (о ней разговор особый и подробный), предвосхищение исхода событий и последствий собственных действий, учет своего предыдущего опыта приспособления (здесь вступает в действие память), учет социальных норм, в том числе представлений о том, какие чувства переживают люди (или должны переживать) в подобных ситуациях.

Существование таких сложных познавательных процессов позволило Л. Берковицу сказать, что «Полное эмоциональное переживание… не просто возникает, но “конструируется”. Идет процесс, в котором первоначальные рудиментарные чувства дифференцируются: одни из них становятся интенсивными и обогащаются, а другие подавляются»^[209]. Этот видный психолог считает, что вначале, под влиянием неприятных (аверсивных) факторов возникает состояние, в котором эмоции человека, гнев, страх и враждебность, смешаны, то есть не дифференцированы с достаточной четкостью. Но когда люди стремятся понять, что с ними происходит, или когда их просят сообщить о своих чувствах, они начинают различать гнев, страх и печаль. То же самое заметили П. Экман, К. Изард и другие исследователи человеческих эмоций. Из первоначального относительно рудиментарного эмоционального состояния и телесных реакций возникают вполне определенные эмоции. «Мое предположение состоит в том, – пишет Л. Берковиц, – что последовательность изменений – от негативного аффекта к страху, гневу и, может быть, к ещенекоторым негативным эмоциям, таким, как ревность или презрение, – облегчается соответствующими мыслями и воспоминаниями»^[210].

«Запоздалым гневом» мы называем следующее явление: в определенной ситуации нас фрустрируют, например, оскорбительным словом, но мы не возмущаемся; через некоторое время, вновь и вновь вспоминая этот инцидент, мы все больше распаляемся и нас охватывает сильнейший гнев. Мы теперь готовы подвергнуть агрессии нашего обидчика.

Почему мы пришли в гневливое состояние с опозданием? Ответ может представляться очевидным: лишь теперь мы осознали и поняли смысл слов нашего оппонента, то обстоятельство, что он намеренно оскорбил нас, поступил несправедливо. В общем виде это правильный ответ. Но вопрос состоит в том, каким образом происходит это отложенное отмщение фрустратора.

Ясно, что уже в самой фрустрирующей ситуации у человека возникает отрицательное эмоциональное состояние, пусть слабое, например раздражение (то есть легкий гнев, первая самая низкая ступень этой эмоции), недоумение и т. п. Неожиданность оскорбления тоже иногда является причиной того, что фрустрированному человеку потребовалось время для его осмысления и оценки.

Одно дополнительное обстоятельство отметили С. Шахтер и его коллеги. Они обратили внимание на то, что человек переживает определенную эмоцию тогда, когда знает, что в подобных ситуациях люди переживают именно такую эмоцию. Согласно этой точке зрения, мы переживаем чувство гнева лишь после того, когда начинаем думать о себе как о рассерженном и разозленном человеке. Мы думаем, однако, что более прав Л. Берковиц, когда утверждает, что «подобное самоопределение (self-labeling) лишь усиливает уже существующее, порожденное негативным аффектом рудиментарное чувство гнева»^[211]. Но верно и то, что если в прошлом мы в подобных ситуациях переживали гнев (или должны были переживать такую эмоцию), и помним об этом, мы действительно усиливаем свои переживания. Мы способны, вспоминая о прошлых обидных для себя событиях, повторно, даже многократно, переживать свои отрицательные эмоции. Такие переживания прошлого связываются с новыми фрустрациями и способствуют возникновению в нас таких же эмоций. «Эмоциональное самоопределение» является, как верно заметил Л. Берковиц, одним из факторов, определяющих характер и интенсивность наших эмоций.

Таким образом, феномен «запоздалого гнева» (и вообще «запоздалых» чувств и эмоций) является следствием действия целого ряда познавательных факторов, в том числе «эмоционального самоопределения» личности.

§ 4. Когнитивный диссонанс и подготовка агрессии

Здесь мы бы хотели вкратце обсудить важную для психологии человеческой агрессивности проблему: роль когнитивного диссонанса в качестве фактора психологической подготовки гнева и агрессии, в том числе запоздалого. Обсуждая самые различные «когнитивные посредники» агрессии, исследователи, насколько нам известно, не обратили внимания на важную (с нашей точки зрения) роль когнитивного диссонанса.

Имея в виду, что природа когнитивого диссонанса сегодня известна каждому студенту, не говоря уже о профессиональных психологах, мы предлагаем следующую гипотезу: когнитивный диссонанс у фрустрированного человека возникает тогда, когда он осознает следующие несовместимые когниции: 1) «Меня оскорбили» (или что-то в этом роде); 2) «Я, человек гордый и достойный, тем не менее не ответил должным образом». Мы полагаем, что в подобных случаях в сознании формируются не две «когниции» (утверждения о каких-то явлениях, результаты мыслительной деятельности) приведенного типа, а две группы когниций, которые воспринимаются личностью как несовместимые.

Ясно, что такой диссонанс будет мотивировать защитно-адаптивные процессы, сопровождаясь неприятными эмоциями. В зависимости от того, какую адаптивную стратегию выбирает человек в такой ситуации, получаются различные результаты: его ответы на фрустрацию, в том числе запоздалые, будут разными. Чаще всего люди меняют свое поведение, то есть приходят к выводу, что надо отвечать более интенсивным гневом и энергичными агрессивными действиями. Но возможны и другие ответы, например, оправдание своей вялой реакции на фрустрацию (использование рационализаций и внешней атрибуции в пользу фрустратора). Мы думаем, что эти идеи можно более развернуто обсуждать на основе анализа конкретных фактов.

Мы уже обсудили феномен запоздалого гнева и попытались показать те когнитивные процессы, которые обеспечивают его появление. В связи с рассмотренными в этом параграфе вопросами возникает проблема роли когнитивного диссонанса в процессе формирования запоздалого гнева. Что можно сказать об этом? Ведь когда человек с опозданием осознает, что его оскорбили, а он не догадался дать адекватный ответ, то ясно, что эти когниции в сфере его сознания будут диссонантными. Можно предположить, что такой диссонанс способен вызвать гнев и мотивировать агрессивные действия. На это явление Л. Берковиц и другие исследователи агрессивного поведения человека не обратили внимания.

§ 5. Эмоциональное состояние и избирательность психических процессов

Мы видели, что возникающие под воздействием фрустраторов или других неприятных раздражителей эмоциональные состояния порождают определенные поведенческие тенденции, из которых постепенно формируются три основные адаптивные стратегии личности: борьба и нападение; уход или бегство из ситуации; приспособление к ситуации путем самоизменения. Рассмотрение этих последствий у нас имел, так сказать, «поведенческий крен». Но ведь не менее важно знать, как влияют психические состояния, эмоции, на дальнейший ход внутрипсихических процессов человека. Для выявления этого в первую очередь рассмотрим вопрос о том, что такое эмоциональное состояние.

Эмоциональные состояния людей описаны многократно и многословно. Но полезно иметь более четкое и структурированное представление о том, что такое эмоциональное состояние человека. Такое представление предложил Л. Берковиц под названием «сетевой модели» эмоционального состояния.

Согласно этой модели, каждую эмоцию можно представить в виде сети, «…в которой различные компоненты ассоциативно связаны. Каждое эмоциональное состояние представляет собой некую совокупность специфических ощущений, экспрессивно-моторных реакций, мыслей и воспоминаний, которые тесно связаны между собой»^[212]. Затем он утверждает, что в силу взаимосвязанности входящих в эмоциональное состояние компонентов активация любого из них «имеет тенденцию активировать другие составляющие сети в соответствии со степенью их ассоциированности».

Мы бы предложили, однако, назвать такие сложные сети не просто эмоциональными, а эмоционально-когнитивными состояниями (ЭКС). Но не менее интересны те последствия, к которым приводит возникновение или воспроизведение в психике человека такого сложного состояния.

В зависимости от того, какая эмоция является ведущей в возникшем эмоционально-конитивном состоянии, дальнейшие процессы памяти, мышления, воображения и творчества принимают избирательный характер.

Например, если у человека возникло агрессивное психическое состояние, то у него ассоциативно появляются соответствующие ощущения и физиологические реакции, воспоминания, обиды и оскорбления прошлых дней. Человек, имея все это в сфере своего сознания и в предсознательном, может строить планы и картины наказания тех, кто фрустрировал его. Мысли о насилии усиливают агрессивность, возникает эмоция гнева. Вся психическая деятельность человека под влиянием актуального эмоционально-когнитивного состояния приобретает избирательную направленность.

Данное явление соответствует повседневной психической реальности и уже осознано писателями, которые в своих художественных произведениях описывают немало таких переживаний своих героев. Правда, научная концептуализация открывает перспективы более глубокого проникновения в эти состояния и процессы.

Но не только агрессивное психическое состояние вызывает такую направленную психическую активность. Оказывается, каждое неприятное психическое состояние, каждый дискомфорт вызывает у человека агрессивные мысли, которые, в свою очередь, приводят к той избирательной психической активности памяти, мышления и других психических функций, о которых мы уже написали.

Например, экспериментально доказано, что дискомфорт вызывается у людей высокой температурой, жарой, и они в жаркую погоду становятся более агрессивными. В условиях дискомфорта люди чаще выражают враждебные чувства и гнев, чем в нормальных условиях. Даже физический дискомфорт активирует идеи агрессивного и враждебного характера. Когда людям, находящимся в состоянии физического дискомфорта, предлагают сочинить рассказы, то есть работать творчески, у них появляется больше агрессивных мыслей, чем у тех, кто работал в комфортных условиях. Даже творческие процессы до определенной степени меняют свой характер под влиянием эмоционально-когнитивных состояний. Обильный материал обо всем этом можно найти в работах американских психологов, изучающих агрессию.

§ 6. Теория атрибуции в области исследования человеческой агрессивности

В настоящем и следующих нескольких параграфах мы рассмотрим ряд аспектов роли атрибуции в порождении и протекании агрессивных процессов. Отметим, что перед нами очень перспективное направление психологических исследований, в которое автор этих строк намерен внести свою скромную лепту.

Агрессивное поведение нередко возникает импульсивно, почти без внутренней когнитивной обработки образов раздражителей. Но агрессия не всегда является только непосредственной реакцией на воздействие внешних фрустраторов и стрессоров. Человек может откладывать свои агрессивные действия, обдумывая их делать атрибуции и использовать рационализации для их психологического обоснования. Но мы можем задать себе общий вопрос: для чего вообще эти когнитивные посредники агрессивных ответов на внешние воздействия? Для чего возникли процессы, которыми агрессия человека отличается от агрессивного поведения животных, у которых эти процессы максимально редуцированы и элементарны?

Для решения этой проблемы мы предлагаем следующую гипотезу: познавательные посредники агрессивного поведения необходимы для психологического обоснования и оправдания такого поведения, для самоубеждения в его необходимости, для создания устойчивой агрессивной (враждебной) установки к фрустратору или заменяющему объекту. Подобная установка необходима для того, чтобы даже спустя много времени индивид смог совершить интенсивные агрессивные действия и отомстить за обиду. Когнитивные процессы формируют комплекс мыслей, образов и оценок, которые составляют когнитивный блок установки.

Процессы формирования такой установки в основном протекают подсознательно. Откладывание агрессивных действий всегда дает простор подобным процессам формирования враждебных установок, даже если за этот промежуток времени поступает информация о том, что фрустратор был вынужден действовать так и имел смягчающие обстоятельства. Экспериментальные исследования Д. Зилманна доказали, что если оправдывающая информация поступает до фрустрации, жертвы фрустрируются слабее и отвечают более мягкой агрессией, чем в отсутствие такой информации. Однако запоздалое сообщение о смягчающих обстоятельствах оказывает слабое влияние на силу враждебности фрустрированного человека^[213]. Когда сообщение дается до фрустрации, индивид успевает делать соответствующие атрибуции внешним фрустраторам, и его агрессия смягчается.

Конечно, процесс формирования враждебной установки происходит преимущественно подсознательно и нельзя сказать, что фрустрированные люди всегда ставят перед собой сознательную цель формирования подобной установки. Но объективный результат динамики «познавательных посредников» именно таков.

Здесь уместно дать определение атрибуции и идти дальше в рассмотрении ее участия в подготовке агрессивных установок и действий. Атрибуция – процесс приписывания другому человеку, за поведением которого наблюдают, определенных мотивов, черт и установок. Необходимость приписывания таких психических содержаний возникает тогда, когда подлинные черты и мотивы другой личности по каким-то причинам узнать невозможно или затруднено. В области социальной психологии создана теория атрибуции^[214], в рамках которой все эти явления подробно исследуются. В области психологического исследования агрессии представления об атрибуции уже плодотворно используются и все еще имеются широкие возможности для их применения. Здесь и в последующих параграфах мы постараемся обсуждать то, что уже сделано в этом направлении и несколько углубить эту область психологии человеческой агрессивности. Читатель, конечно, заметил, что на предыдущих страницах мы уже в определенной мере использовали понятия и выводы теории атрибуции.

Атрибуция – познавательный процесс, и психологам необходимо исследовать вопрос о месте мышления и воображения в атрибутивных процессах. Представляет большой интерес вопрос о том, существует ли особая атрибутивная интуиция как форма социального познания? Какова психо-логика атрибуции и, в частности, атрибутивной интуиции, причинной (каузальной) атрибуции и т. п.? Это общие вопросы, решение которых может способствовать дальнейшему развитию теории атрибуции. Здесь же нас и, как мы надеемся, читателей тоже, интересует вопрос о роли атрибуций в возникновении агрессивного поведения и агрессивных, враждебных установок личности.

Предварительная психическая самозащита на основе предвосхищения будущих фрустраций играет положительную роль для личности: она подготавливает свои «защитные бастионы» и фрустрируется менее интенсивно^[215].

Одним из случаев такой подготовки к встрече с фрустратором является следующий: индивид Р1 является подчиненным индивида Р2 – своего непосредственного руководителя. Когда утром он приходит на работу, сослуживец сообщает ему, что Р2 находится в плохом настроении из-за каких-то личных проблем и надо быть готовым к тому, что он может грубо обращаться с сослуживцами. И вот появляется Р2 и, действительно, начинает кричать на Р1, обвиняя его в том, что он будто что-то недоделал, поздно приходит на работу и вообще халатно относится к своим обязанностям. Самодур, иначе не скажешь! Эти его несправедливые слова сильно оскорбляют Р1, фрустрируют его, но он заранее был предупрежден о настроении шефа и переживает слабую фрустрацию. Его агрессивная реакция также меняется по сравнению с той, какую он обычно проявляет, когда о возможной фрустрации не получает предупреждения.

Почему в таких случаях агрессивный ответ смягчается? Причина в том, что Р1, используя внешние атрибуции, хотя бы частично относит злость Р2 внешним обстоятельствам, а не его личности. Такие исследования, как мы уже знаем, действительно были проведены Д. Зилманном и существование феномена смягчения фрустрации и агрессии доказано. Об этом мы упомянули и в предыдущем разделе, а здесь попытаемся показать, почему и как возникает данный феномен.

Как нетрудно видеть, в качестве механизма предварительной психологической самозащиты для Р1 выступила, в частности, атрибуция. Оправдывая Р2, Р1 уже переживает более мягкую обиду и злость. Но мы знаем, что оправдания в пользу других и самооправдания очень часто не что иное, как процессы рационализации. Это означает, что атрибуции используются фрустрированной личностью в качестве основы для оправдания своего фрустратора и для самооправдания (поскольку собственная мягкая реакция на агрессию босса тоже нуждается в оправдании и обосновании). Р1 может даже сказать самому себе: «В таких обстоятельствах я бы тоже поступил, как он». Это рационализация ради другого, основанная на некоторой идентификации и даже эмпатии с фрустратором.

А теперь рассмотрим следующий обобщенный пример из жизни: молодой человек призван в армию, а его отец дает ему советы о том, как себя вести во время службы. Допустим, что он говорит сыну следующее: «Не терпи никаких обид, дай отпор, кто бы тебя ни обижал – будь он офицер или солдат». Прав ли он? Не было бы мудрее говорить сыну следующее: «Армейская служба тяжела. Иногда офицеры вынуждены быть сверхстрогими и даже грубыми, чтобы заставить подчиненных выполнять свои приказы и задания вышестоящих командиров. Будь терпеливым. Старайся понимать их положение…». Не думаете ли вы, что второй вариант совета лучше помогает молодому человеку в его психологической подготовке к службе, в деле подготовки соответствующих атрибуций и других защитных механизмов? Мы убеждены, что дело обстоит именно так. Предварительная психологическая самозащита может оказаться очень полезной для самоконтроля и адаптации в будущих фрустрирующих ситуациях.

Продолжим обсуждение обнаруженных Д. Зилманном феноменов и выскажем ряд новых идей о роли атрибуции в процессах подготовки агрессии. Самые различные ситуации возбуждают людей, создавая у них готовность действовать соответствующим образом. То же самое имеет место у животных. Фактически всякий стресс-фрустратор, вызывая возбужденное состояние, одновременно приводит к актуализации целого ряда прежних тенденций личности, в том числе агрессивных. Это обстоятельство особо отмечено Л. Берковицем, хотя известно давно.

Исследуя данное явления, Д. Зилманн обнаружил один феномен, вокруг которого построил теорию. Феномен этот состоит в следующем: со временем психофизиологическое возбуждение ослабевает, а вызвавшая его причина может забываться. «Перестав осознавать источник инициального возбуждения, мы довольно легко можем ошибочно приписать слабое или средней интенсивности возбуждение, которое нами еще ощущается, другому событию, происходящему вскоре после первого»^[216].

Перенос возбуждения на основе таких атрибуций приводит к тому, что мы выражаем агрессивность по отношению к такому человеку, который не иргал никакой роли в возникновении нашего возбужденного состояния. Образ этого человека может вызвать гнев, особенно в том случае, если он и прежде не был нам симпатичен.

Обсуждая данную концепцию, Л. Берковиц отмечает, что она распространяется не только на агрессивность, но и на другие виды возбуждения. В частности, остаточное сексуальное возбуждение может стимулировать готовность человека оказать помощь другим людям, получить удовольствие от музыки и шуток и т. п.

Итак, люди склонны приписать причину своего возбуждения другому источнику, имеющему следующие две особенности; а) он обычно ясно осознается в данный момент, воспринимается; б) он с большой вероятностью мог бы продуцировать такое же возбуждение, которое переживает субъект.

Эта эмпирическая концепция интересна и объясняет многие реальные случаи жизни. Но является ли объяснение феномена полным? Не упустил ли Д. Зилманн что-то важное?

Мы предлагаем следующую гипотезу, которая дополнит концепцию Зилманна и сделает ее более реалистичной: мы думаем, что дело не только и даже не столько в забывании источника начального возбуждения, сколько в сохранившейся потребности каким-либо образом выразить и разрядить это возбуждение. Именно поэтому человек, пусть не совсем осознанно, производит выбор подходящего объекта. Его восприятия избирательны и с большой вероятностью останавливаются на таких объектах (индивидах, группах), которые раньше вызывали у него сходные эмоциональные состояния.

В концепции Д. Зилманна фактически речь идет о свободно плавающем гневе и о том, что эта эмоция находит выход в агрессивных действиях. Раздраженность очень часто является слабой ступенью гнева. Во всех подобных процессах определенную роль играют атрибуции – истинные или ложные.

Дальнейший анализ работ Д. Зилманна позволит еще больше расширить данный аспект теории агрессии. Но это уже выходит за рамки наших задач^[217].

§ 7. Прогностические атрибуции

Прогностическими мы называем такие атрибуции, с помощью которых один человек пытается угадать будущие действия, состояния, качества и иные аспекты жизни другого человека.

Приведем личный пример. Когда-то автор этих строк имел личную автомашину и водил ее по улицам Еревана. Я, в общем, не был мастером в этом деле. И вот однажды, проехав через мост над Разданом, я повернул на улицу имени братьев Орбели, но с опозданием включил мигалку, сигнализирующую мое желание делать правый поворот. Неподалеку, как оказалось, дежурили милиционеры. Мы вкратце объяснились. Они не потребовали у меня штрафа и довольно вежливо предупредили быть повнимательнее, что я им и охотно обещал. Но у одного из них, по-видимому, относительно моих способностей остались какие-то сомнения и на прощание он решил предсказать мою судьбу: «Ты скоро станешь настоящим лихачем». Вот это и есть пример того, что мы называем прогностической атрибуцией. Она оказалась неверной: вскоре я вообще избавился от машины и стал жить более спокойной жизнью. Но я до сих пор уверен, что этот молодой милиционер, говоривший со мной на «ты», не знает, что высказал прогностическую атрибуцию!

В самых разных обстоятельствах и по поводу самых разных вопросов мы пытаемся предсказать как свою «судьбу», так и «судьбы» других людей. Поэтому мы выделяем два типа этого явления: прогностические самоатрибуции и прогностические гетероатрибуции. Описание разновидностей этих явлений приведет к новым результатам в психологии личности, социальной психологии и, в частности, в такой синтетической области, как психология человеческой агрессивности. Читатель заметит, что автор тоже начал делать прогнозы.

Эту концепцию можно, конечно, расширить, включая в нее представление еще о двух типах атрибуции по временному критерию: атрибуции прошлого и актуальные атрибуции.

Актуальные или диагностические атрибуции: это та разновидность, которая до сих пор исследовался в социальной психологии. Данный тип включает ряд видов атрибуции: каузальную, атрибуции черт и установок и, возможно, другие типы.

Атрибуции прошлого (или, вернее, на прошлое, или анамнестические атрибуции): это тот психический процесс, в ходе которого индивид Р1 приписывает индивиду Р2 такие черты, мотивы и другие психические особенности, какие он якобы имел в прошлом. «Когда-то ты ко мне плохо относился» – говорит человек своему старому знакомому, который может недоумевать: не было такого!

Фактически когда люди рассуждают о других, осуществляют атрибуции, так сказать, по всей временной оси: на «прошлое – настоящее – будущее».

Мы полагаем, что исторические науки в какой-то мере заняты приписыванием прошлому, людям и народам прошлых веков и тысячелетий, мотивов поведения, черт, установок, ценностей и т. п. Эти атрибуции могут соответствовать реальности, но могут и не соответствовать. Исследование истории народов в таком аспекте представляется нам делом интересным и перспективным. Это будет, по-существу, психоисторическим исследованием.

§ 8. Анимистическая агрессия и анимистические атрибуции

Встречается в жизни большое число случаев, когда человека возмущают не другие люди и иные живые существа, не общество, а предметы неживой природы, различные природные процессы. Это явление уже привлекло к себе внимание психологов: здесь есть проблема, которая, однако, еще далека от разрешения и мы намерены несколько расширить те идеи, которые предложены для ее разрешения.

Сначала приведем одно замечание Л. Берковица, который вслед за когнитивистами отмечает следующий важный «момент»: «Разумеется, читателю известно… что люди иногда приходят в состояние гнева, даже если обвинять некого. Вы можете рассердиться из-за своей машины, если она вдруг сломается во время поездки, или начать беситься из-за погоды, если гроза испортила вам пикник, и даже можете разразиться проклятиями, если полка, которую вы только что прикрепили, вдруг оборвалась. В этих, как и во многих других случаях неприятные события не могут быть приписаны чьему-либо закономерному действию, но гнев все равно возникает. Почему?»^[218].

На этот вопрос люди чаще всего отвечали так, как будто верят, что отмеченные обстоятельства действительно виновны за их трудности и разочарования. Они считают различные вещи «существами» и обвиняют их в злонамеренности. Поэтому они проклинают вещи и явления природы. Выражения типа: «Эта проклятая погода», «Эта глупая машина» широко распространены. Люди реально злятся на вещи, подвергая их критике и агрессии. Они даже могут сказать, что вещи, инструменты и природные явления поступают с ними несправедливо.

Мы считаем, что здесь затронута глубокая проблема, связанная с закономерностями антропогенеза, а также социогенеза и психогенеза, с этногенезом, возникновением религиозных представлений в истории народов, с целым рядом других явлений.

Мы полагаем, что в своей интерпретации фактов Л. Берковиц ошибается. Во-первых, в описанных случаях (порча машины, плохая погода и т. д.) человек фрустрируется и его агрессия – вполне естественная реакция. Во-вторых, совершенно неверно утверждение, будто в подобных случаях «… неприятные события не могут быть приписаны чьему-либо злонамеренному действию». Могут и приписываются!

Для объяснения такой возможности мы предлагаем три новых понятия, которые позволят концептуализировать интересующие нас явления: а) анимистическая атрибуция, б) языческая атрибуция, в) атрибуция качеств и намерений Богу. Эти виды атрибуции соответствуют трем уровням религиозных представлений человечества и отдельных этносов, сохранившихся или в этническом и общечеловеческом бессознательном, или же в явном виде – в системах монотеистических мировых религий и в психике верующего человека.

Анимистическая атрибуция – это приписывание предметам и природным явлениям души, вера в существование в природе различных духов, которые могут проявлять себя через качества предметов и стихийных явлений. Поэтому когда даже современный человек проклинает «капризы природы» и ругает разные предметы, он подсознательно верит, что через них и с их помощью оказывают ему сопротивление какие-то злые силы, «духи» природы и предметов: деревьев, камней, металлических предметов и т. п. Миллионы лет люди верили во все это, жили в согласии с этой верой и не могут легко отказаться от нее^[219].

«Это от лукавого», «Черт меня попутал» и т. п. – подобные выражения не случайны, они сохранились до сих пор и люди часто с полной верой выражают подобные суждения. Игрок может серьезно возмущаться игральными костями, их «недостойным поведением». Когда они «не оправдывают ожидания» игрока, тот в возмущении говорит: «Собачья кость!» – и швыряет их прочь от себя. В подобных случаях чувствуется наличие веры в то, что душа собаки продолжает жить в ее костях.

Под языческой атрибуцией мы понимаем приписывание особых способностей племенным или этническим богам языческого пантеона. Наконец, в современных мировых религиях Богу приписываются всемогущество и беспредельные способности.

Известно, что с древнейших времен народы верили, что для устойчивости построек нужно принести человеческие жертвы, тела которых должны лежать под фундаментом. И приносили такие жертвы: возмущенных богов надо было умилостивить.

И в наше время можно видеть подобные явления. Так, когда нам надо спешить, автобус никак не появляется, «как назло», а когда он не нужен – тут как тут. И мы возмущаемся и проклинаем судьбу: «Эх судьба, судьба!». Вообще мы считаем, что понятие судьбы представляет значительный интерес и для психологии человеческой агрессивности.

§ 9. Превращение самоатрибуции в гетероатрибуцию и возбуждение агрессии

Мы несколько раз наблюдали следующее интересное явление: стоит перед нами человек и мы чувствуем, что он недоволен нами. Но он находится в каком-то неопределенном и нерешительном состоянии: создается впечатление, что пытается разобраться в своих чувствах. Мы спрашиваем: «Вы, наверно, возмущены моим поведением?», Кажется, он именно этого и ждал: «Да, возмущен…» и из него вытекает поток словесной агрессии вместе с убедительными невербальными признаками переживаемого им гнева.

Мы фактически помогли ему определить характер своей эмоции и действовать исходя из такой категоризации своего состояния. Мы внесли в его психический процесс понятие и смысл, то есть когнитивные посредники агрессии, которые у него или не возникали, или уже существовали, но, чтобы довериться им, он нуждался в социальной поддержке. Наша атрибуция стала его атрибуцией и он осознал свое психическое состояние. Причем мы сами себя ставили на место жертвы и это было очень убедительно для нашего агрессора.

Об этом свидетельствует дальнейший ход его мысли. Он говорил другим: «Он сам знает, что возмутил меня своим поведением. Он знает, что заслуживает наказания». В практическом плане мы, конечно, допустили глупость, намекая противнику то, чего мы заслуживаем. Но это из тех глупостей, допуская которые учишься чему-то существенному: анализ подобных фактов очень полезен для развития психологических теорий атрибуции и агрессии, а также для психологии эмоций вообще.

Эти наши наблюдения согласуются с теорией Шехтера – Зингера, согласно которой мы испытываем определенные эмоции потому, что общему нашему возбуждению сообщаем определенность с помощью мыслей («когниций»). Под влиянием каких-то событий человек приходит в возбужденное состояние. Думая о том, из-за чего возбужден и что чувствует, он обозначает свое переживание определенным именем. Мысленно люди могут называть свои состояния разными известными именами («рассержен», «печален» и т. п.). Часто они сами, зная причину своего возмущения, определяют переживаемое чувство и тем самим сообщают своим переживаниям определенность. В других же случаях им помогают подсказки и намеки других людей, как мы это показали в начале настоящего раздела. Бывают случаи, когда человек, с точки зрения внешнего наблюдателя, должен возмущаться, но не возмущается, пока ему не подсказывают. Подсказки и намеки (мы считаем их гетероатрибуциями) превращаются в самоатрибуции и человек осмысливает свое состояние в качестве «возмущения». Сразу же после этого у него возникает гнев.

Это, возможно, не вся правда о путях формирования определенных эмоций и чувств человека. Но описанные процессы реально имеют место, очень распространены и существенны.

§ 10. Подражание, идентификация и атрибуция

До сих пор мы считали, что подражание является результатом идентификации подражающего (Р1) с тем человеком, кого он подражает (Р2). И это верно: подражание является поведенческим выражением идентификации.

Однако сама идентификация является очень сложным психическим процессом, о структуре которой мы предлагаем следующую гипотезу: идентификация Р1 с Р2 осуществляется, в частности, на основе целого ряда атрибуций и самоатрибуций, а также с участием механизма интроекции. Наблюдая за поведением Р2, индивид Р1 приписывает ему определенные черты, качества и мотивы, то есть осуществляет гетероатрибуции, затем эти же качества и ряд других (из числа реальных черт Р2) приписывает себе (самоатрибуции и интроекции) и начинает действовать так, как будто является Р2 или очень похож на него.

Эта концепция получает косвенное подтверждение в экспериментах Шехтера и Зингера, которые хотели выяснить, каким образом возбужденный человек определяет, какую эмоцию переживает в данной ситуации. Они показали, что у такого человека категоризация собственного переживания происходит благодаря подражанию помощнику экспериментатора, который выражает недовольство и гнев^[220]. Но этими авторами психологические основы подражания не рассматриваются. Их выводы служили для нас в качестве намека, позволившего выдвинуть изложенную выше концепцию.

Опыты С. Шехтера показывают также, что возбужденные люди, не сумевшие определить характер своих чувств, становятся очень внушаемыми. Они наблюдают за другими и если замечают, что в данной ситуации и из-за сходных причин кто-то возмущается, думают: «Если он возмущен из-за этого, то и я должен возмущаться». Этими словами они превращают внушение в самовнушение, убеждают себя и переживают гнев, как и наблюдаемый ими человек.

Поэтому мы считаем, что внушение также основывается на атрибуциях, как и подражание. Если это так, то теория внушения впервые получает научную основу «в лице» теории атрибуции. Мы полагаем, что здесь открываются новые пути исследования внушения и различных форм социального влияния.

При дальнейшей разработке этих вопросов следует исходить из того эмпирически установленного факта, что возбужденные неинформированные люди весьма доступны различным внушающим воздействиям. Очень важно определить объекты идентификации, атрибуции и подражания и то содержание, которое надо внушить.

§ 11. Атрибуция мотивов и намерения

Эта проблема сводится к следующему: если объект агрессии считает, что агрессор совершил свои действия намеренно, то переживает более интенсивный гнев и отвечает более энергичными агрессивными действиями, чем в том случае, когда убежден, что агрессор действовал случайно, без враждебных мотивов или под давлением обстоятельств. Иначе говоря, психологическая сила фрустратора зависит не только от его объективных параметров, но и от восприятия и интерпретации объекта и его действий (если это человек или другое живое существо). Интенсивность мести зависит, таким образом, как от фрустратора, так и от внутрипсихических процессов объекта агрессии^[221].

Если люди считают, что кто-либо выступает для них в качестве фрустратора под давлением внешних факторов, их ответная агрессия бывает менее интенсивной, чем в том случае, когда они убеждены, что внешние факторы находятся под его контролем. В последнем случае их ответная реакция бывает более интенсивной^[222].

Дальнейшие исследования показали, что при приписывании (атрибуции) причин, то есть при каузальной атрибуции, когда считается, что причины действий человека находятся вне его контроля, эти действия вызывают менее интенсивный агрессивный ответ: гнев объектов агрессии в этом случае более слабый^[223].

Если спросить людей, совсем незнакомых с психологией, какие события прошлого больше всего их возмущали, то они вспомнят в первую очередь те, которые отличаются вышеназванными характеристиками: имеют внутреннюю мотивацию, контролируются агрессором и являются «неправильными» (незаконными, несправедливыми, нарушающими общепринятые нормы поведения).

Итак, наиболее интенсивный гнев вызывают те вредные действия других людей, которые оцениваются как намеренные (произвольные), несправедливые и такие, которые можно было бы предотвратить, поскольку находились под контролем действующего лица. Менее интенсивный гнев вызывают те события, которые были намеренными, но оправданными или неизбежными. Это означает, что злонамеренность и несправедливость фрустрируют людей глубже всего.

Очень интересные исследования этого вопроса осуществлены американскими психологами^[224]. Но мы здесь ограничимся вышеизложенным, тем более, что мы затронули эту проблему и на предыдущих страницах.

Агрессивные действия, как и все остальные социальные действия человека, зависят от того, какие у него имеются представления об их возможных последствиях^[225]. Когда он предвидит, что получит отпор, то его желание действовать агрессивно «остывает». А когда человек считает, что его агрессивные действия останутся безнаказанными, что жертва не имеет возможности давать отпор, тогда он с большей вероятностью совершит интенсивные агрессивные действия^[226].

Это, конечно, общая тенденция. Нередко предвосхищение наказания не предотвращает интенсивные агрессивные действия людей. Д. Зилманн показал, что когда люди очень сильно возбуждены – а именно таково их психофизиологическое состояние при гневе и агрессивной мотивированности – предвосхищение опасных последствий и другие познавательные процессы даже не совершаются. А в тех случаях, когда они имеют место, мало влияют на поведение человека, переживающего сильное возбуждение и гнев^[227].

Эти данные очень важны для понимания природы и параметров межэтнической агрессивности и насильственных действий, возникающих во время конфликтов. Когда сила межэтнической агрессии достигает очень высокого уровня, сочетаясь с ненавистью и гневом, тогда когнитивные процессы тормозятся или, даже протекая, не создают противоположно направленной, сильной и сдерживающей агрессию мотивации. Агрессия становится безудержной и разрушительной. Геноцид, как акт массового насилия, должен рассматриваться и с учетом этих результатов психологии человеческой агрессивности.

Исследования эмпатии и психологии помощи показали, что люди с бόльшей готовностю идут на помощь друг другу, когда непосредственно наблюдают признаки страдания другого: выражение лица, страдальческий голос, слабость и т. п. Исходя из этого факта, который известен из житейской практики, но установлен также экспериментально, можно было бы предположить, что восприятие признаков страдания жертвы должно привести к торможению агрессивных действий. Иначе говоря, как отметил Р. Бэрон, переживание эмпатии несовместимо с агрессивным поведением^[228].

Исследования в целом подтверждают эту точку зрения, хотя в 1970 году С. Фишбах высказал мысль о том, что в некоторых случаях восприятие признаков страдания жертвы может привести к усилению агрессии, поскольку эти признаки являются для агрессора положительными подкреплениями его поведения. Следует, однако, добавить, что такой результат, по-видимому, зависит от уровня агрессивности человека и должен наблюдаться в первую очередь у субъектов с садистическими наклонностями. Садисты, как известно, получают наслаждение при виде страданий своих жертв.

Еще одну проблему следует обсуждать в связи с вышеприведенными результатами научных исследований: поскольку современный человек с помощью развитых технических средств способен истреблять людей совсем не видя их, то его агрессивность, а тем более агрессивность лидеров и толпы, становятся чрезвычайно опасными. Ожесточенный характер войн и многочисленных межэтнических конфликтов 20-го века, по-видимому, зависят и от подобных факторов.

§ 12. Непреднамеренная агрессия, атрибуция и самозащита

Мы уже знаем, что многие с виду агрессивные действия, не имея соответствующей мотивации, например сознательного намерения, не являются актами агрессии в подлинном психологическом смысле слова. Например, вы не агрессор по отношению к человеку, которого случайно задели на улице, когда хотели отогнать от себя надоевшую вам муху. Совершив такое случайное и вредное для прохожего действие, вы переживаете чувство сожаления, желание извиниться и этим как бы свести на нет свой неосторожный поступок. Наличие в психике человека подобных переживаний – признак его моральной зрелости.

Но когда жертва «агрессии» не принимает извинения провинившегося человека и требует строже наказывать его, тогда у этого невольного агрессора возникает желание защищать свою личность, найти для себя оправдание. У него начинаются новые познавательные процессы.

Одним из способов самооправдания является атрибуция жертве агрессии таких черт, намерений и действий, которых на самом деле нет и не было. Но такие атрибуции позволяют человеку оправдать свою агрессию, найти для нее обоснование. Неагрессивные действия задним числом получают такую мотивировку, что уже характеризуются в качестве подлинно агрессивных.

По внутренней мотивации неагрессивным, но вредоносным действиям человека агрессивную мотивацию могут приписывать и другие люди. Это один из случаев психологической несправедливости, которая часто встречается в жизни. Такие атрибуции, в свою очередь, могут быть результатом того, что многим трудно сопереживать с другими, понимать их состояние. Иначе говоря, чаще всего другим людям агрессивные намерения приписывают психологически недостаточно зрелые индивиды, со слабо развитой способностью к эмпатии.

Но во многих других случаях приписывание людям агрессивных намерений имеет осознанный и расчетливый характер. Так часто бывает в политике. Например, в годы диктатуры Сталина сотни тысяч людей были обвинены в шпионаже и подрывной деятельности, и на основе этих ложных, но преднамеренных атрибуций были осуждены и уничтожены. Во время судебных процессов, если таковые вообще организовались, этих людей заставляли признать себя виновными в агрессивных и разрушительных намерениях. Иначе говоря, не только вождь и его прислужники приписывали своим жертвам желательную для себя мотивацию, но и заставляли их делать самоатрибуции. Атрибуция другого преобразовалась в самоатрибуцию. И такие признания во многих случаях считались достаточными для осуждения в качестве изменников Родины^[229]. Достаточно вспомнить, как был осужден и расстрелян Бухарин.

Развиваемый здесь подход можно применить в юридической практике, при исследовании преступников и преступлений. Со временем эта проблематика займет в юридической психологии свое достойное место. Механизм несправедливых атрибуций, по-видимому, широко распространен также в области педагогики, во взаимоотношениях учеников и учителей, в межэтническихотношениях и в других областях социального общения, особенно в ситуациях соперничества.

§ 13.Является ли тенденция враждебных атрибуций чертой личности?

Связь атрибуции с агрессией представляет интерес как для теории агрессии, так и для теории атрибуции. В процессе общения людей у некоторых (если не у всех) проявляется следующая тенденция: непонятные действия других приписываются их агрессивным намерениям, после чего с этими людьми обращаются так, как если бы они действительно имели подобные намерения. Это разновидность каузальной атрибуции. Но в тех ситуациях, в которых Р1 уверенно знает, из чего исходит Р2 в своих действиях, склонность к таким атрибуциям не проявляется^[230]. Считается, что существует особая личностная черта – тенденция приписывать другим враждебные намерения, если даже у них такого намерения нет. Исследователи назвали ее предвзятой атрибуцией враждебности. Она уже стала предметом целого ряда исследований^[231]. В связи с этими исследованиями возникает ряд вопросов, которые мы ниже обсуждаем.

1) Является ли тенденция предвзятой атрибуции враждебности подлинной чертой личности? Или же под ней лежат другие, более устойчивые и характерные для личности элементарные черты? Мы полагаем, что названная тенденция может быть, например, выражением агрессивности личности, которая, как мы уже показали в этой книге, вообще присуща всем нормальным людям, но особенно заметна у части из них. Есть, кроме того, определенный процент крайне агрессивных людей, патологических насильников. Тенденция атрибуции враждебности может исходить не только из агрессивности личности, но и из других черт и из общих представлений о природе человека. Если кто-либо (как и автор этих строк) считает, что человек – агрессивное существо, то он во многих ситуациях будет считать, что люди, с которыми он имеет дело, вынашивают по отношению к нему враждебные намерения.

Исходя из этого мы должны говорить о существовании в структуре личности иерархии черт, в которой одна является более глубокой и устойчивой (как агрессивность), а другие – вторичными и ближестоящими к ситуативному поведению (как вышеназванная тенденция использования враждебных атрибуций). Только констатация наличия в личности вторичной черты – тоже полезное достижение, но оно не позволяет делать более или менее точные прогнозы о будущем поведении. Если же мы знаем связь, существующую между первичной и вторичной чертами, тогда мы сможем прогнозировать с бо́льшей уверенностью.

Мы полагаем, что утверждение таких исследователей личности, как У. Мишель о том, что знание черт не позволяет точно прогнозировать поведение, является следствием недоучета указанных выше иерархических связей черт и представлений. Берут какую-либо поверхностную черту и стремятся установить, в какой мере она определяет реальное поведение. Ясно, что в таких случаях корреляции не могут быть высокими^[232].

§ 14.Проактивная агрессия, реактивная агрессия и атрибуция

Как мы уже неоднократно говорили, агрессивное поведение человека часто является ответом на воздействие фрустраторов и стрессоров, всякого рода неприятностей и провокаций. Это реактивная, защитная агрессия, Но мы показали также, что люди очень часто сами начинают действовать агрессивно или исходя из своей агрессивной природы и определенных стремлений, или же для достижения каких-либо других целей. Это уже проактивная агрессия, которая может быть или самоцелью, или же инструментальной.

Оказывается, атрибуция по-разному связана с этими двумя разновидностями агрессии. Данный вопрос специально исследовал К. Додж со своими сотрудниками^[233]. Без описания хода проведенного ими эксперимента представим основные выводы, к которым пришли эти психологи. Их выводы интересны тем, что показывают избирательный характер воздействия атрибуции враждебности на разные виды агрессии. В данном случае основной вывод исследователей заключается в следующем: предвзятые атрибуции враждебности влияют на возникновение и силу реактивной агрессии, но отнюдь не на проактивную агрессию, которая возникает в отсутствие провокации. Однако упомянутое исследование К. Доджа и Дж. Куайе показало еще и нечто иное, что с нашей точки зрения является более важным результатом: те наблюдатели (испытуемые) приписывают социальным актерам враждебные намерения, которые сами отличаются высокой реактивной агрессивностью. Это подтверждает нашу точку зрения, согласно которой тенденция к использованию враждебных атрибуций сама исходит из более глубокой черты личности – устойчивой агрессивности.

§ 15. Два типа агрессивности (новая концепция)

Но приведенные выше выводы К. Доджа и Дж. Куайе заставляют нас продолжить разработку концепции, согласно которой агрессивность является чертой характера, которая возникает в результате многократного переживания психического состояния агрессивности (враждебности, гнева и ярости) и совершения соответствующих агрессивных действий.

Наша идея, которая является новой гипотезой, состоит в том, что существуют две разные черты личности, выступающие под одним названием «агрессивность», но существенно различающиеся друг от друга психологически: а) проактивная агрессивность: это устойчивая тенденция человека, служащая для решения возникающих перед ним задач и с целью адаптации; у таких людей должна существовать устойчивая агрессивная адаптивная стратегия; б) реактивная агрессивность: это устойчивая черта отвечать агрессивно на воздействия фрустраторов и разных других провокаций. Следует предположить, что когда человеку свойственна реактивная агрессивность, то в условиях отсутствия серьезных провокаций, то есть когда он не фрустрирован и не подвергается другим неприятным воздействиям, он спонтанно пользуется мирными стратегиями и механизмами адаптации.

Но, с другой стороны, один и тот же человек может обладать как реактивной, так и проактивной агрессивностью, то есть он может быть, так сказать, амбиагрессивным.

И все же, поскольку такой фундаментальный психический процесс, как атрибуция, избирательно действует только на реактивную агрессию, можно предположить, что эти две черты (или комплексы) личности независимы друг от друга.

Выделение двух типов агрессивности и агрессии вызывает к жизни целый ряд новых проблем. Мы уже говорили о связи агрессии с другими защитными механизмами. Здесь мы предлагаем еще одну гипотезу: с другими защитными механизмами личности теснее связана реактивная агрессия, которая сама имеет защитный характер. Эта связь выражается по-разному. Во-первых, реактивная агрессия выступает в комплексе с другими защитными механизмами с целью устранения или смягчения фрустрации. Во-вторых, различны как процессы психологической подготовки этих двух видов агрессии, так и процессы последующего их оправдания и обоснования. В-третьих, проактивная агрессия, как мы предполагали, выступает в более «чистом» виде, то есть вне комплексов из других защитных механизмов. Это наступательная агрессия, она – устойчивая тенденция, нередко оправдала себя в прошлом (в смысле положительного подкрепления) и является устойчивой стратегией адаптации.

Необходимо исследовать также генетические связи этих двух видов агрессивности. Когда и почему в процессе социализации они разделяются? И почему одни индивиды становятся преимущественно реактивными агрессорами, а другие – преимущественно проактивными? Чтобы получить ответы на эти вопросы, нужны новые исследования и новые эмпирические материалы.

§ 16. Три типа насильников: реактивные, проактивные и среднего типа

Поскольку мы убеждены в том, что существуют три типа агрессивных людей – реактивных, проактивных и амбиагрессивных (отличающихся примерно одинаковыми реактивной и проактивной агрессивностью), легко предположить, что эти виды агрессивности в своих крайних формах выражения воплощаются в соответствующих типах насильников:

1) Реактивные насильники: это люди, которые, когда их не провоцируют, живут мирно. Они избегают провокаций, стрессов и фрустраций, поскольку знают, что ответят на их воздействие сверхагрессивно. Они способны предвидеть вредные последствия таких действий еще тогда, когда провокации отсутствуют. Но в самой ситуации фрустрации и других провокаций они становятся импульсивными и действуют сверхагрессивно. Сила и длительность агрессии у них могут быть неадекватно высокими и большими. Это защитная агрессия, доведенная до крайности. Такие люди могут использовать враждебные атрибуции для объяснения своих действий.

2) Проактивные насильники: это люди, которые, во-первых, считают агрессию вполне естественным средством достижения своих целей – доминирования, приобретения богатства и т. п. Во-вторых, они отличаются садистическими чертами, то есть получают наслаждение от своих насильственных действий и от вида страдающей жертвы. У реактивных насильников садизм может отсутствовать или быть слабым. Более того, реактивный насильник может с отвращением смотреть на свои действия и их последствия. Мы считаем также, что реактивные насильники после совершения насильственных действий переживают внутренние конфликты и когнитивный диссонанс, тогда как у проактивных насильников эти переживания могут отсутствовать или быть очень слабыми. В результате такие люди уже не развиваются в сторону бо́льшей психической зрелости. Это по-настоящему жестокие люди и им нравится собственная жестокость. Они считают данную свою черту признаком силы своей личности и с пренебрежением относятся к тем, кто, исходя из моральных соображений, считает жестокость неприемлемой и опасной чертой.

3) Так называемые амбиагрессивные (или амби-активные) насильники одинаково жестоки как при агрессивной самозащите, так и при наступлении.

Мы надеемся, что предложенные представления имеют большой потенциал развития и позволяют создать тесты для конкретных исследований и диагностики описанных типов. Но ниже мы предлагаем ряд новых идей. Но не у всех подобных людей уровень агрессивности высокий.

Если реактивная и сверхреактивная агрессия обусловлены атрибуцией враждебных намерений другим людям, то, в свете нашей концепции о трех типах агрессоров – реактивных, проактивных и амбиактивных – возникает целый ряд вопросов и идей, по-существу образующих новую гипотезу или концепцию.1) Какими атрибуциями пользуются проактивные агрессоры? Ведь если они имеют устойчивую агрессивную стратегию и считают эту форму поведения естественной, то они исходят, по-видимому, из каких-то представлений о природе человека. Вот в этих представлениях, по нашему мнению, существуют атрибуции черт и мотивов, приписываемых «человеку» вообще или определенным категориям людей (социальным группам, этносам и т. д.); 2) в процессе применения таких атрибуций используются разные стереотипы, но главным образом – негативные; 3) и в случае проактивной агрессии атрибуции опережают агрессивные действия; 4) затем эти атрибуции и стереотипы используются для оправдания своей жестокости, то есть в агрессивных рационализациях агрессора; 5) что же касается амбиактивных агрессоров, то их психическая жизнь более сложна: они в равной мере пользуются всеми видами атрибуций; они сочетают в себе качества двух первых – проактивных и реактивных типов агрессоров.

Эксперименты К. Доджа и других показали, что предвзятая атрибуция враждебности связана с реактивной агрессией, но с проактивной не связана.

Мы же полагаем, что это не совсем так. Это лишь одна сторона следующей более общей закономерности: для проявления проактивной – наступательной и непровоцированной – агрессии нужны общие атрибуции агрессивности и враждебности ко всем людям, к человеку вообще, а реактивная агрессия (особенно сверхсильная) обусловлена конкретными атрибуциями враждебности конкретным людям и группам, которые провоцируют человека. У смешанного типа личности обе эти формы атрибуции и агрессии даны примерно в равной степени.

Из этой общей закономерности можно уже вывести частные гипотезы и проверить эмпирическими методами. Таких гипотез в основном три: о проактивных агрессорах (и сверхагрессорах), о реактивных агрессорах (и сверхагрессорах), а также об амбиактивных агрессивных личностях, у которых уровни агрессивности могут быть разными.

§ 17. Атрибуция враждебности и сверхагрессивная реакция

Для развития предложенных выше идей можно использовать экспериментальные данные, полученные К. Доджем и Дж. Куайе уже при исследовании сверхреактивной агрессии. Они определяют ее в качестве тенденции «реагировать мощным ответным “ударом” даже на самую слабую провокацию»^[234]. Эти авторы выдвинули и проверили гипотезу, согласно которой сверхреактивная агрессия обусловлена тенденцией к предвзятой атрибуции враждебности. Экспериментальная проверка гипотезы была осуществлена следующим образом: «на первом этапе оценивали склонность испытуемых к ошибочному приписыванию другим враждебных намерений, на втором – наблюдали за их поведением во время игры с другими детьми. Полученные результаты подкрепили главный прогноз: чем более высокий балл по шкале предвзятая атрибуция враждебности набирали участники эксперимента, тем с большей вероятностью демонстрировали они склонность к проявлению сверхреактивной агрессии»^[235].

В дальнейшем то же самое было получено в экспериментах на подростках и взрослых. В частности, К. Додж и другие изучили связь враждебных атрибуций с агрессивностью у несовершеннолетних преступников, отбывающих срок в тюрьме. Эти подростки (мальчики) были осуждены за различные насильственные действия – убийства, изнасилование и попытки такого рода, вооруженные нападения с целью ограбления и т. п. Гипотеза исследования предполагала, что у этих испытуемых склонность к враждебным атрибуциям будет коррелировать «…с количеством совершенных ими преступлений и с баллом, выставленным обученными наблюдателями, по показателю склонность к реактивной агрессии (агрессия в ответ на провокацию)»^[236].

Была также выдвинута гипотеза, согласно которой если предшествующая провокация отсутствует, то по показателю проактивной агрессии (целью которой является доминирование над другими, контроль и управление) между этим видом агрессии и тенденцией к враждебным атрибуциям «взаимосвязь установлена не будет».

Авторы исследования выдвинули также гипотезу о психопатологических аспектах проблемы. Они предположили, что склонность к враждебным атрибуциям коррелирует с низкой социализацией (со склонностью к физическому насилию и отсутствию социальных и эмоциональных связей с другими членами общества). Противоположная форма патологии – сверхсоциализация, при которой «люди ведут себя агрессивно на фоне положительных эмоциональных связей с другими»^[237].

Используя методику, которую мы считаем косвенной, авторы исследования добылись подтверждения всех своих гипотез. Оказалось, что «Склонность к предвзятой атрибуции враждебности имеет отношение к реактивной, а не к проактивной агрессии и напрямую связана с расстройством поведения именно по типу низкой социализации. Кроме того, чем выше у испытуемых склонность к предвзятой атрибуции враждебности, тем больше насильственных преступлений против других лиц они совершили… Мы видим, что склонность к предвзятой атрибуции у лиц с диагнозом «низкосоциализированное поведение» была вдвое выше, нежели у лиц без психопатологий»^[238].

Можно согласиться также с утверждением, что склонность к предвзятой атрибуции враждебности является «важной личностной характеристикой, имеющей прямое отношение к агрессии». Эта связь прослеживается как у детей, так и у взрослых; как у здоровых, так и у лиц с психопатологией. «Короче говоря, склонность приписывать недоброжелательность и дурные намерения другим лицам, даже если этого на самом деле нет, является важной чертой, которая может привести индивидов к более частым, чем обычно, агрессивным столкновениям с другими»^[239].

Результаты эти – важные и интересные, но недостаточно глубокие. Необходимы новые исследования, выдвижение новых проблем и гипотез. Вот одна из них: мы считаем, что сама эта склонность к атрибуциям другим людям враждебных намерений не является первичным качеством личности. Мы знаем, что атрибуции, особенно проективные, сами являются защитными механизмами, выражениями защитных установок и мотивов личности и, следовательно, имеют более глубинные источники – вплоть до основных ценностей и представлений о природе человека. Поэтому описанные выше исследования можно считать лишь первым шагом в этом направлении. Мы считаем, что тенденция предвзятой атрибуции враждебности исходит из более глубинной черты характера, даже из комплекса черт. Более того, эта тенденция может стать одной из адаптивных стратегий личности или поведенческим выражением такой стратегии.

Следовательно, чтобы продолжить и углубить исследования К. Доджа и его коллег, следует использовать современные представления об иерархии черт личности. Структура личности является иерархической организацией. Характер, отдельно от темперамента, является более или менее целостной иерархической структурой черт. Поэтому, когда мы пытаемся раскрыть связь какой-либо черты личности с агрессивностью, следует выяснить место этой черты в иерархии черт личности. Тогда исследуемая связь станет более понятной.

По-существу, мы имеем перед собой типичный случай того, как защитные механизмы, постоянно сочетаясь, составляют защитно-адаптивный комплекс личности. В данном случае это комплекс, состоящий из атрибуции и реактивной агрессии.

Другой путь углубления вышеописанных идей и результатов – использование данных о типах психопатов и акцентуированных личностей, представленных в основном в трудах К. Леонгарда и А. И. Личко^[240]. Об их исследованиях в связи с проблемой агрессивности нам предстоит отдельное обсуждение в третьем томе настоящего труда.

Что же касается методики, примененной в исследованиях К. Доджа и его коллег, то она также вызывает целый ряд вопросов и возражений, которые мы обсуждаем в следующем параграфе.

§ 18. Критические замечания о методике К. Доджа и сотрудников

Методика исследований, примененная К. Доджем и его сотрудниками, в общих чертах такова: испытуемых мальчиков разделяют на три группы: а) на тех, кто «демонстрирует реактивную агрессию»; б) на тех, кто «демонстрирует проактивную агрессию», в) наконец, на подгруппу испытуемых, кто «практически не демонстрирует агрессию». Всем трем группам были показаны видеофильмы, в сюжетах которых присутствовал акт провокации одного ребенка по отношению к другому. Например, в одном из них один мальчик разрушает домик, построенный другим мальчиком. «Подлинные намерения провоцирующего, скрытые за внешними действиями, систематически менялись, так что сторонние взрослые наблюдатели могли интерпретировать их то как явно враждебные, то как просоциальные (желание оказать помощь). Иногда истинную суть намерения не удавалось трактовать однозначно. Испытуемых затем просили объяснить, каковы были намерения актера в каждом отдельном случае. Как и ожидалось, именно члены группы с высокой реактивной агрессией воспринимали двусмысленные намерения актера как враждебные»^[241].

Итак, испытуемые наблюдают за поведением других актеров по фильмам и высказывают предположение о том, намеревался ли актер совершить враждебный акт или же стремился приносить пользу, либо его намерения были неоднозначными, либо, наконец, все получилось случайно. И вот вывод: «О степени склонности к предвзятой атрибуции враждебности испытуемых можно было судить по частоте приписывания ими враждебных намерений людям в ситуациях, когда большинство наблюдателей посчитало бы, что таких намерений не было»^[242].

Но здесь возникает очень важный, даже можно сказать фундаментальный вопрос: всегда ли человек считает других такими же, каким считает себя или каким является на самом деле? Тут мы видим два случая, в достаточной мере различные, поскольку самооценка человека часто не совпадает с тем, каким он реально является. Ответ на предложенный вопрос у нас отрицательный. Вполне возможны случаи, когда человек считает другого аморальным и агрессивным, но сам таким не является. Атрибуции всегда присутствуют, но это не значит, что они всегда являются проективными. Причем возникает еще один вопрос: откуда исходят эти проективные атрибуции? Из подлинной, реальной структуры личности, или же из тех представлений, которые он имеет о себе, то есть из его я-концепции? Дело в том, что и подлинная структура личности, и ее я-концепция, могут быть источниками различных проективных атрибуций и, организуя эксперименты, следовало бы учесть эти различия. Это очень трудно, но в принципе возможно.

Некоторое недоверие к методике экспериментов К. Доджа и его сотрудников возникает, таким образом, вследствие того, что они исследуют склонность испытуемых к предвзятым атрибуциям враждебности косвенно: испытуемый рассуждает о некоем воображаемом актере и его поведении и, как предполагается, проецирует собственные тенденции на этого актера. Но ведь он, исходя из мотива самозащиты, может проецировать то, что диаметрально отличается от его собственных тенденций. Или его атрибуции могут исходить из структуры его я-концепции. Или, наконец, его атрибуции могут иметь источником его общие представления о природе человека.

Вот почему методику исследования проблемы атрибуции враждебности и ее связи с типом агрессивности человека, следует совершенствовать и дифференцировать, Но как первый шаг в направлении исследования таких когнитивных и защитных процессов, лежащих в основе различных типов агрессивности, исследования упомянутых психологов представляют несомненную ценность.

§ 19. Агрессивные атрибуции

Наблюдения показывают, что когда человек подвергает агрессии другого человека, то нередко его агрессивность не только не смягчается, но даже еще больше усиливается. Жертва агрессии вызывает в агрессоре не жалость и эмпатию, а наоборот, еще большую ненависть и более интенсивные агрессивные действия. Почему так происходит, в чем причина этого, с первого взгляда парадоксального, явления?

Первая и очевидная причина, по-видимому, состоит в том, что агрессор боится возмездия жертвы и решает делать ее окончательно недееспособной или полностью уничтожить ее. Страх перед возмездием усиливает агрессивность, и это вполне понятно. Примеров – исторических и повседневных – очень много. Так, в годы геноцида армян в Турции (1915–1923 гг.) турки уничтожали не только взрослых, но и детей, опасаясь, что они, взрослея, будут мстить за своих родителей и за свой народ. Об этих заботах руководителей и исполнителей геноцида сохранились исторические доказательства, вполне достоверные сведения. (Кстати, мы считаем более правильным назвать данный тип преступления этноцидом).

Но нам представляется, что имеются еще и другие, более тонкие механизмы усиления агрессивности агрессора: эти механизмы предотвращают его катарсис и подготавливают еще более опасные насильственные действия.

Наша гипотеза состоит в следующем:1) совершая первые агрессивные действия, человек или группа вовлекается в такой процесс, из которого трудно выйти. У агрессора возникает потребность в оправдании своих действий, для удовлетворения которой он начинает приписывать своей жертве новые отрицательные качества и злые намерения; 2) если эти атрибуции убедительны для агрессора, у него возникают психологические предпосылки для совершения новых агрессивных действий. Агрессивность палача усиливается и он вовлекается в процесс наказания жертвы еще глубже; 3) при этом могут использоваться различные формы атрибуции: каузальная (приписывание мотивов, причин поведения), атрибуция черт и установок и т. п.; 4) часть этих атрибуций является проективной, то есть палач приписывает жертве свои собственные нежелательные черты и мотивы и действует с ней так, как будто она действительно обладает этими чертами и мотивами; 5) описанные выше атрибуции становятся материалом, из которого строятся рационализации, то есть в собственном смысле слова речевые структуры самооправдания, особой формы психологической самозащиты агрессора.

В каких случаях агрессор наиболее остро нуждается в подобных атрибуциях и рационализациях? Можно указать два главных условия, при которых потребность в такой самозащите усиливается. 1) Если агрессор чувствует, что его агрессивная реакция была чрезмерной и неадекватной или вообще неуместной. Так бывает, когда на слабую провокацию отвечают опасными насильственными действиями; 2) если у агрессора уже была заранее накопленная злость, «свободно плавающий гнев», который, находя случайную мишень, разрядилась с огромной силой. В таких случаях для полной разрядки обычно требуется несколько «встреч» с жертвой или виктимизация нескольких человек; 3) на интенсивность агрессии может оказать влияние особая структура я-концепции агрессора, например, его нарциссизм; 4) наличие общей отрицательной установки к тому типу людей, к которому принадлежит жертва.

Эта гипотеза позволяет объяснить многие факты как реальной жизни, так и социально-психологических экспериментов, в частности то, почему в разных экспериментах по изучению катарсиса получены различные результаты. Гипотеза позволяет учесть индивидуальные черты испытуемых, в частности, различия их атрибуций и рационализаций, их видов, интенсивности и мотивировки.

Исследователи отметили, что хотя участие людей в катартической активности иногда смягчает их открытую агрессивность, все же полезные аспекты этой процедуры в прошлом преувеличивались.

Мы полагаем, что используя вышеизложенную нашу концепцию, можно объединить разрозненные факты и создать основы научной, социльно-психологической теории катарсиса. Преимуществом этой гипотезы является то, что она связывает проблему катарсиса с широкой проблематикой психологии личности: с защитными механизмами, внутренним и внешним самооправданием своих действий (отсюда – выход к проблематике когнитивного диссонанса), со структурой я-концепции и т. п. Катарсис существует, но у разных людей, вследствие специфики их личностных структур, катартические способности различны. Отсюда можно перейти к проблеме новой типологии людей по признаку способности к катарсису и сублимации агрессивности. Всю эту проблематику следует расширить и изучить экспериментально.

Агрессия, как защитный механизм личности, может сочетаться с другими механизмами самозащиты и адаптации. Мы уже знаем из предыдущей главы, что очень любопытные формы она принимает, когда сочетается с атрибуцией. В качестве дополнения к уже сказанному покажем это на примерах. Приведем отрывок из книги Д. Майерса «Социальная психология»: «В борьбе за признание ученые редко недооценивают свой собственный вклад. После того, как Фредерик Бантинг… и Джон Маклеод… получили в 1923 году Нобелевскую премию за открытие инсулина, Бантинг заявил, что Маклеод, возглавлявший лабораторию, был скорее помехой, чем помощником. Маклеод в речах, посвященных открытию, не упоминал имя Бантинга»^[243].

Здесь мы видим, как эти два ученых по-разному пользуются сочетанием атрибуции с агрессией, по-существу выработав для себя стратегию самозащиты и нападения. 1) Ф. Бантинг использовал положительные атрибуции для себя (самоатрибуции) и отрицательные – для Маклеода. У него агрессия сочеталась с этими отрицательными атрибуциями, содержание которых принимало уничижительный характер («скорее был помехой…» и т. п.). 2) Дж. Маклеод же пользовался другой стратегией, а именно: умалчиванием роли коллеги в важном деле, которое является специальной формой агрессии, символическим уничтожением коллеги, хотя не исключено, что в душе, используя внутреннюю речь, он использовал отрицательные гетероатрибуции. В явном же поведении он выступал так, как будто вся заслуга открытия принадлежит ему, а коллеги даже не существует.

Подробнее о формах использования этими людьми каузальной и других форм атрибуций можно было бы говорить, имея под рукой более обширный материал об их высказываниях относительно совершенного ими открытия. Ясно также, что в истории науки, литературы и искусства можно найти много подобных примеров, которые подлежат переосмыслению в свете современной психологии. Это перспективное дело, поскольку позволит открыть много разнообразных сочетаний агрессии с другими психологическими механизмами и предлагать новые гипотезы о типичных адаптивных комплексах и стратегиях.

Итак, предпринята попытка исследования сходного явления – агрессивной атрибуции – хотя косвенно, без постановки такой цели. Например, удалось показать (во всяком случае такой вывод возможен), что сексуально агрессивные мужчины истолковывают общительность женщин как сексуальный интерес к ним, что во всем мире приводит к изнасилованиям. Такие мужчины затем объясняют свой поступок тем, что сами женщины их провоцировали своим поведением^[244]. Можно подумать, что в таких случаях имеет место приписывание собственной сексуальной агрессивности женщине (это проективная агрессивная атрибуция), после чего мужчина поступает так, как будто женщина действительно сексуально агрессивна и провоцирует его.

§ 20.Самореализующиеся пророчества и агрессия

В социальной психологии известно очень интересное явление: если мы о каком-либо человеке имеем определенное представление, то поступаем с ним так, что, даже не осознавая этого, заставляем его действовать согласно нашим ожиданиям. Это явление называют самореализующимся пророчеством.

Экспериментальные исследования показывают: когда индивид А считает своего партнера Б агрессивным и неспособным на сотрудничество, то почти всегда вызывает в Б нежелание сотрудничать^[245]. Фактически в таких случаях используются проективные и другие атрибуции, после чего А начинает думать, что Б таков, каким он его видит, ожидая от него проявления определенных мотивов, личностных черт и поведения. Эти процессы, естественно, становятся более активными в конфликтных ситуациях. Вот что пишет Д. Майерс: “Убеждения самоподтверждения проявляются в избытке, когда есть конфликт. Если одна сторона считает другую агрессивной, обиженной и мстительной, то другая сторона начнет вести себя так в порядке самообороны, что создаст нескончаемый порочный круг. На мое отношение к жене повлияет то, чего я буду ждать от нее – плохого настроения или тепла и любви, тем самым побуждая ее подтвердить мои ожидания»^[246]. Это явление мы видим во время многих конфликтов – семейных, социальных и этнических. Знание таких когнитивных и не всегда осознаваемых механизмов сохранения конфликтных отношений поможет найти способы их смягчения.

Это явление, иногда называемое также бихевиоральным подтверждением (имеется в виду, что Б своим поведением подтверждает ожидания и атрибуции А), как мы полагаем, связано также с инграциацией, в которой используются атрибуции. Когда мы говорим другому приятные слова о его характере, внешности, намерениях и т. п., он будет стремиться действовать в соответствии с этими ожиданиями, если даже понимает, что говорящий (инграциатор – льстец, заискивающий человек) не совсем искренен.

В процессе самоподтверждения пророчеств используются не только атрибуции, но и стереотипы. Это особенно заметно во время межэтнических конфликтов и подготовки сторон к агрессивным действиям: приписывая друг другу отрицательные стереотипы (агрессивность, нечестность, злонамеренность и т. д.), они формируют у себя соответствующие ожидания, действуют агрессивно и вызывают ответную агрессию: пророчество сбывается.

Стереотипы действуют на различных уровнях, в том числе внутри этносов. Например, в армянском этносе приняты стереотипы-атрибуции о различных категориях людей. Например, говорят: «У слепого и хромого души нет». Существуют различные стереотипы о бухгалтерах, учителях и иных подтипах национального характера по профессиональному и другим признакам. Подобные стереотипы используются как содержание атрибуций, в том числе проективных.

Явление самоактуализирующихся (самореализующихся) пророчеств имеет ряд противодействующих механизмов, которые обсуждаются в социальной психологии такими известными исследователями, как Г. Келли, Д. Майерс и другие. Но более развернутое обсуждение этого интересного явления выходит за рамки настоящей книги.

§ 21. Психология подозрения (предварительный эскиз)

Что такое подозрение? Как это понимать, когда индивид А подозревает Б в злых, агрессивных намерениях?

Для психолога, знакомого с теорией атрибуции и защитных механизмов, подозревать другого в чем-либо означает, что мы приписываем ему какие-то мотивы и качества и начинаем думать о нем, взаимодействовать с ним так, как будто он действительно имеет подобные намерения и качества. Русское слово «подозревать» хорошо выражает положение вещей: я не вижу явных признаков того, что человек (конкретная личность Б) имеет определенные черты, и особенно мотивы, и собирается действовать определенным образом, но я приписываю ему подобные мотивы и т. п. Я при этом как-бы смотрю «под» внешний вид и зрительно наблюдаемое поведение человека, как бы проникаю во внутрь его личности и вижу то, что в явном виде не дано моему восприятию.

Наша гипотеза по поводу этого явления состоит в следующем: тот, кто подозревает, боится того, кого подозревает, поэтому становится агрессивным по отношению к нему. И эту свою агрессивность он вторично приписывает другому, ожидая с его стороны враждебных действий. И если этим путем у А образуется убеждение в агрессивности намерений Б, тогда А может предпринимать превентивные агрессивные меры против Б. Таким путем люди, страдающие подозрительностью и конкретными подозрениями относительно определенной личности, становятся агрессивными, превращая в своих жертв ни в чем не повинных людей.

Когда же Б становится жертвой, наступает третий этап работы механизма атрибуции (чаще всего используется проективная атрибуция, с помощью которой осуществляется дискредитация жертвы). Такая психологическая работа подготавливает новый этап агрессивных действий, порой намного более жестоких поступков.

Исходя из вышесказанного можно прийти к выводу, что подозрение и подозрительность являются очень интересными и практически важными объектами психологического исследования. Подозрение, как психический процесс (да и подозрительность как комплекс характера) могут быть не только индивидуальными, но и групповыми, в том числе этническими (национальными). Подозрительность может проявляться на уровне национальных лидеров и оказать свое влияние на межэтнические и межнациональные отношения.

Психологам предстоит исследовать различные типы и формы подозрения как психического процесса, и подозрительности как характерологического комплекса личности: эти типы и формы можно выделить исходя из различных критериев. Так, можно выделить типы подозрения в зависимости от типа лежащих в его основе атрибуций. Исходя из этого принципа можно выделить по крайней мере три типа подозрения: каузальное подозрение, диспозиционное (установочное) подозрение и проективное подозрение. Например, если индивид А – руководитель учреждения и имеет сильный мотив власти (доминирования), а Б – подчиненный, то А может подозревать в Б присутствие такого же мотива и считать его соперником. Это каузальное подозрение. Когда тот же А подозревает Б в такой же гиперсексуальности, какую имеет сам, то это уже подозрение на основе атрибуции свойства. В этом случае А станет воспринимать Б скорее всего не как соперника в борьбе за власть и влияние, а как опасного соперника в борьбе за сексуальный объект, если в их окружении такая привлекательная особа есть.

Подозрения бывают также нормальными и патологическими, хотя грань между ними иногда весьма условная. Когда, например, разведчик или полицейский подозревают кого-либо в определенных намерениях, осуществление которых может оказаться вредным для государства, то это вполне нормально. Они для того и деньги получают, чтобы подозревать и проверять истинность своих подозрений. Но когда человек уверен в истинности своих подозрений без их проверки и не имея убедительных доказательств, это уже патология.

Психология подозрения, как раздел психологии личности и социальной психологии, имея непосредственное касательство к психологии человеческой агрессивности, может находить широкие применения в различных областях человеческой активности, в том числе в сфере самопознания. На основе предложенных идей возможно создание теста. Говоря о возможных прикладных аспектах теории подозрения, например, в области политики, следует учесть, что взаимные подозрения государств порождают гонку вооружений, ненависть и разрушительную агрессивность, способствуют производству значительного количества отрицательных гетеростереотипов. Войны, геноцид (более правильный термин – этноцид) и другие крайне жестокие формы агрессивности во многом основаны на подозрениях, а в конечном счете – на атрибуциях. Психология подозрения и подозрительности совершенно необходима при исследовании политического лидерства и типологии лидеров. Психология подозрения может иметь серьезное значение при исследовании взаимоотношений полов, этноцентризма и группоцентризма, многих других явлений социальной жизни людей.

Глава 7. Биологические предпосылки агрессии

Согласно данным современной биологии, в первую очередь, конечно, генетики, все формы поведения и психической деятельности человека находятся под контролем генов. Если сюда добавить, что психическая деятельность и поведение человека осуществляются с помощью физиологических механизмов и процессов, то станет очевидной необходимость исследования биологических – генетических, эволюционных и физиологических – предпосылок и основ механизмов человеческой агрессии. Данная обширная глава будет посвящена обсуждению тех результатов, которые получены этологами, психофизиологами и генетиками. Они представляют значительный интерес не только для специалистов, но и для широких кругов читателей.

Напомним то, о чем мы вкратце уже говорили в первой главе настоящей книги. Начиная с 20-х годов 20-го века поочередно были выдвинуты три группы теорий агрессии: биологические (этология, физиология и социобиология агрессии); психологические и социально-психологические (теории З. Фрейда, Э. Фромма и другие); политико-психологические теории агрессии и насилия. Последние были созданы как попытки понимания международного насилия и терроризма – явлений, которые в наши дни – в 90-е годы 20-го и в начале 21-го века – стали настоящим бедствием для многих народов.

Каждая теория агрессии рассматривает это явление в определенном аспекте. Но при анализе конкретных агрессивных действий индивидов и групп следует попытаться применить все названные теоретические подходы. Только таким путем можно создать целостный, системный образ исследуемого явления.

§ 1. Инстинктивная теория агрессии

Прежде чем приступить к решению вопроса о том, является ли агрессия инстинктивной, посмотрим, что такое инстинкт, каковы структура и функции этого явления.

Об инстинктах животных и человека писали многие авторы – биологи и психологи. Во всех описаниях инстинктов присутствует ряд элементов, существование которых не вызывает сомнения ни у одного серьезного исследователя. Возьмем, например, описание инстинкта видным психологом бихевиористического направления Ю. Толменом. Он видел в инстинкте три «модальности»: психогенные влечения (драйвы), цепь автоматизированных рефлексов и прирожденное умение координации работы мускулов^[247]. Агрессию тоже Толмен считал инстинктом.

Влечение – это форма выражения инстинкта. Оно уже направлено на определенный объект. Каждому инстинкту соответствуют свои влечения – сексуальные, агрессивные и другие. Однако не каждое влечение имеет инстинктивный характер^[248]. Каждый инстинкт преследует свои цели. Когда влечение удовлетворяется, тем самим соответствующий инстинкт подкрепляется. Количество влечений превосходит количество инстинктов.

Инстинкты ведут к удовлетворению почти или совсем без обучения. Само завершение инстинктивных действий приводит к переживанию удовлетворения, если даже с их завершением не связано специальное удовольствие.

Существование сексуального и агрессивного инстинктов не вызывает сомнения, но есть ли специальный инстинкт самосохранения – об этом идут споры. Так, психоаналитик Гайнц Гартманн и другие представители этого научного направления считают, что в выживании индивидов важное значение имеют некоторые функции «я», которые для обеспечения безопасности индивида реагируют на большое многообразие сигналов (в том числе внутреннего, физиологического характера), используя все возможности человека – от рефлексов до высших психических процессов – для испытания реальности, координации всех разнообразных реакций и функций. Отметим также, что в одной из наших предыдущих книг предложена в значительной мере новая психологическая концепция инстинкта^[249].

Наиболее разработанную инстинктивную теорию агрессии предложил известный этолог, лауреат Нобелевской премии Конрад Лоренц^[250]. Он считает, что инстинктивные факторы лежат в основе всех форм человеческой агрессивности. Агрессивные импульсы закодированы в генных структурах человеческого организма. Разум человека может лишь создать способы и средства для достижения уже выдвинутых целей. Интеллект (разум) сам по себе является как бы счетноймашиной, в которой нет важной релевантной информации. Это машина без мотора, система колес без своего двигателя^[251]. Для скромного искателя биологических фактов, отметил К. Лоренц, не может быть ни малейшего сомнения в том, что воинственный энтузиазм человека развился из групповой защитной реакции наших дочеловеческих предков.

Агрессивный инстинкт создает у человека постоянное деструктивное влечение, которое, в свою очередь, реализуется в агрессивных действиях. Если для сексуального инстинкта психоанилитики постулировали существование специальной энергии (либидо), то для агрессивного инстинкта постулирование соответствующей энергии делается без полной уверенности. Говорят о деструдо или мортидо, но считается, что агрессия имеет более физиологический и бессознательный характер, чем сексуальный инстинкт. Агрессивные действия совершаются с меньшим вовлечением «я» личности^[252].

Агрессия может служить самосохранению человека (когда он, например, защищается от нападения). Но чаще всего она служит разрушительным целям. Например, когда психически больной человек нападает на другого, подозревая его в злых намерениях (каких у него на самом деле нет), то его агрессия служит уже инстинкту смерти, она имеет разрушительный характер.

Активное агрессивное влечение удовлетворяет желание навредить, овладеть объектом или уничтожить его. Пассивная агрессия соответствует желанию быть во власти другого или подвергаться разрушительным воздействиям. Последнее связано с мазохистическим желанием, при этом имеет место определенная степень слияния либидо с агрессией. Про садизм и мазохизм у нас предстоит отдельный и подробный разговор в третьем томе настоящей книги.

Пытаясь доказать инстинктивную природу агрессии, К. Лоренц указывает, в частности, на такой факт: маленькие дети, до этого совсем не знавшие друг друга, оказавшись вместе, начинают драться как детеныши волков, обезьян, крыс. Это показывает, что агрессия является инстинктивной и спонтанной. В результате этого, согласно К. Лоренцу, агрессия, как и голод, сексуальное влечение и другие прирожденные влечения, время от времени усиливается. У человека периодически как бы возникает «голод» по совершению агрессивных действий, депривация агрессивного влечения.

Агрессивность, действительно, время от времени может усиливаться как под воздействием внутренних (эндогенных) факторов, так и внешних неблагоприятных воздействий, фрустраторов.

Но эта точка зрения критикуется такими авторами, как Э. Фромм, Р. Браун, этолог Р. Хайнд и другие. В частности, Р. Хайнд не считает доказанным утверждение Лоренца о том, что агрессивность, после длительного отсутствия возможности выражения, усиливается, тем самим усиливая готовность к дракам. В этом отношении, по мнению Хайнда, агрессивность отличается от пищевого поведения.

Но это утверждение Р. Хайнда тоже не бесспорно. Следует иметь в виду, что, во-первых, когда усиливается сексуальное поведение, одновременно усиливается также связанная с ней агрессивность. Во-вторых, когда у человека имеется «свободно плавающий гнев», о чем речь шла в главе о разновидностях агрессии, то со временем желание совершить агрессивные и разрушительные действия может усиливаться. Так что в вышеприведенном утверждении имеется большая доля истины.

Агрессивность может усиливаться под влиянием таких эндогенных стимулов, как гормон андроген или раздражения определенных зон мозга: это явление изучают с помощью раздражения электрическими импульсами через вживленные в мозг электроды^[253]. Причем заманчиво думать, что электрохимическая активность определенных зон мозга является самим состоянием агрессивности, которое выражается в различных действиях и физиологических изменениях всего организма.

Очень часто, при неизменном стимуле, поведение животного или человека бывает то агрессивным, то другим. Поэтому есть основание для вывода о том, что существует инстинктивное агрессивное влечение, сила которого меняется во времени. Однако, как мы увидим в дальнейшем, огромную роль в развитии агрессивного поведения играет учение, подкрепление агрессивных действий по принципу оперативного или условно-рефлекторного обусловливания.

Пока плохо изучен вопрос, ослабляется ли агрессивность после совершения агрессивных действий. Есть факты, свидетельствующие, что при успешности агрессивных действий индивида его агрессивность еще больше усиливается, вследствие чего он совершает еще более интенсивные агрессивные действия. Но встречаются и такие случаи, когда после осуществления таких действий животные или люди отвлекаются и совершают уже другие действия.

§ 2. Исследования на животных

Многие из данных о прирожденности или наследственности инстинктов, в том числе агрессивного, получены на животных. Представляют интерес исследования, проведенные на мышей-альбиносов. Этих животных много исследовали с целью раскрытия природы их агрессивности (К. Лагершпец и другие).

Три наблюдателя следили за поведением нескольких пар зрелых и незнакомых друг с другом мышей, за их взаимодействием. Затем, исходя из своих наблюдений, они построили семибалльную шкалу рейтинга агрессивных действий. Шкала эта интересна своим примерно кумулятивным характером, то есть тем, что любое поведение, указанное на шкале, обычно появляется только после того, как уже проявились менее интенсивные формы поведения с более низким рейтингом. Ниже приводится эта шкала:

1. Животное не проявляет интереса к своему партнеру и лишь изредка обнюхивает его (без агрессивности). Когда его атакует партнер, оно старается бежать.

2. Частое обнюхивание. Убегает, но время от времени старается защищаться от атак партнера.

3. Частые энергичные обнюхивания. Иногда принимает позу готовности к борьбе. Животное не нападает на партнера, но, если его атакуют, защищается.

4. Энергичные движения хвостом. Животное часто принимает позу готовности к борьбе. Преследует партнера, временами нападает на него.

5. Легкие схватки, а временами – мощные атаки. Игра хвостом.

6. Страстные, ожесточенные схватки и кусания в течение большей части времени. Игра хвостом.

7. Ожесточенные схватки. Животное так сильно кусает другого, что появляется кровь. (Когда это имеет место, эксперимент прекращается).

Такие действия, как обнюхивание и виляние хвостом, непосредственного вреда не наносят, но они считаются агрессивными, поскольку неприятны для партнера. За ними нередко следуют явно агрессивные действия (кусания). Однако, хотя мыши дерутся с готовностью, они, как правило, не доходят до нанесения серьезных повреждений другим представителям своего вида.

Оказалось, что у самцов драчливость сильно зависит от производства в их организмах половых гормонов. Самцы более агрессивны, чем самки, но они начинают драться только после наступления периода половой зрелости (пубертатности). Самцы, которых кастрировали до наступления половой зрелости, обычно не дерутся. Они не дерутся даже после впрыскивания мужского полового гормона – тестостерона. Зрелые самцы продолжают драться и после кастрации, но с условием, что их умение драться образовалось до кастрации и им впрыскивают мужские половые гормоны.

Наблюдение за белыми мышами в естественных условиях жизни показало, что их агрессивное поведение чаще всего лишено инструментального значения, то есть не служит сексу, утолению голода и жажды, доминированию, защите территории и т. д. Как при наблюдении за их драками, так и при изучении сексуального поведения создается впечатление, что эти формы поведения имеют свое внутреннее подкрепление. Иначе говоря, агрессивные действия имеют свое первичное подкрепление.

Экспериментальные исследования подтверждают этот вывод. Самые четко организованные эксперименты проводил К. Лагершпец^[254]. Не вдаваясь в подробности, кратко опишем их общую схему. Для экспериментов были выбраны мыши. На одном конце наэлектризованной решетки поместили стартовый ящик, а в нем – мышь. На другом конце был помещен пустой целевой ящик. Животное, помещенное в стартовый ящик, должно было перейти в целевой ящик через наэлектризованную решетку. В этих условиях мышь пересекала решетку в 70 % всего времени. Такое поведение экспериментатор приписал исследовательскому инстинкту животного. Действительно, мыши и крысы – очень любознательные животные и активно исследуют окружающее пространство.

На следующем этапе эксперимент был видоизменен следующим образом: в целевой ящик поместили другую мышь, которая по итогам предварительных опытов была охарактеризована как слабая особь, с легкостью терпящая поражения. Это ее качество было установлено в ходе 18 предварительных опытных схваток с другими мышами. Таким образом, ее схвватки в экспериментальной установке фактически были продолжением предыдущих боев. И вот результат: когда в целевой ящик поместили это слабое животное, ее партнер (поведение которого собственно и было предметом исследования) стал пересекать опасное пространство решетки почти в 94 % времени нахождения в экспериментальной ситуации, то есть почти непрерывно. Между животными все время шла драка.

Таким путем было доказано, что драки для белых мышей являются самоподкрепляющимися действиями: они имели первичное (внутреннее) позитивное подкрепление. Иначе говоря, их агрессивные действия не являются инструментальными, не служат какой-либо другой полезной цели. Многие исследователи полагают, что то же самое верно и для всех других видов животных.

Для проверки влияния генетических факторов на определенный вид поведения, то есть для выяснения того, является оно наследственным или нет, специалисты используют также метод селективного спаривания. Это мощный исследовательский метод. Его в 1964 году применил тот же К. Лагерспец в нижеописываемом эксперименте с белыми мышами: первая (родительская) группа состояла из 24 особей, каждый – из отдельного помета. До эксперимента эти животные не общались друг с другом. Их индивидуальные уровни агрессивности определялись по методу рейтинга – путем наблюдения за их поведением в 7 парах. Затем из них выбрали самых агрессивных и минимально агрессивных, которые и положили начало двум новым линиям мышей. Трудность состояла в том, что у белых мышей агрессивность сцеплена с полом и все самки имеют очень низкий уровень агрессивности. Создается представление, что самки лишены врожденной агрессивности, в то время как самцы агрессивны по своей природе. Поэтому самцы были спарены с близкородственными самками. Продолжая селективное спаривание в течение семи поколений, К. Лагерспец, уже начиная со второго поколения, получил значимые различия между уровнями агрессивности двух линий. В седьмом поколении средний уровень агрессивности был равен 5,5 – то есть у животных наблюдались виляние хвостом и нападения на партнера. Чтобы обучение не играло роли, мыши после отлучения от груди были выращены в изоляции (начиная с 21-го дня рождения и до появления признаков драчливости). Кроме того, в дополнительном исследовании детенышей агрессивной линии сразу после рождения переносили к матери и детенышам неагрессивной линии, и наоборот. Это метод семейного воспитания для изучения относительной важности наследственности и среды в процессе социализации. Исследование показало, что различия в социальном опыте не смогли сглаживать наследственные различия. Итак, исследования на животных доказали, что наследственность играет важную роль в агрессивности. Лишним доказательством этого закона является то, что формы нападения и ритуалы агрессивности у всех индивидов данного вида одинаковы. Известно, что такие крупные этологи, как Н. Тинберген и К. Лоренц, считают, что одним из критериев прирожденностим поведения является его единообразность и ригидность (негибкость) у всех индивидов, принадлежащих к одному и тому же виду (с той оговоркой, что животные принадлежат к одному и тому же полу и все – одного возраста). Для обнаружения наследственных форм поведения Н. Тинберген пользовался экспериментальным методом изоляции. Если полностью изолировать животное от других идивидов, чтобы он не сумел у них учиться каким-либо формам поведения, тогда, если оно в определенном возрасте проявляет такие формы поведения, которые специфичны для его вида, то данные формы поведения наследственны. Отметим, что для этих исследователей все, что наследственно, является также врожденным, и наоборот. Правда, при более строгом подходе надо было учитывать, что врожденное и наследственное не всегда одно и то же^[255].

Под словом «врожденный» Н. Тинберген понимает «полностью запрограммированный и формирующийся без контроля внешней среды» поведение^[256]. Что касается врожденности агрессии, этот вопрос он рассматривает на ряде примеров.

Является ли агрессивное поведение колюшки врожденным? Эта рыбка склонна нападать, в период половой активности, скорее всего на красные предметы, поскольку у соперников, пытающихся проникнуть в занятую ею территорию, брюшко красное. Для проверки гипотезы врожденности агрессивного поведения ставят такой опыт: берут несколько икринок и выращивают из них рыбок таким образом, чтобы до наступления периода созревания они не видели других рыб или объекты такого же размера. «Только когда колюшка-самец достигает половой зрелости, мы покажем ему другого самца того же вида в состоянии брачного возбуждения или похожий на него макет, предварительно выкрасив его нижнюю сторону в красный цвет. В естественных условиях окрашенный таким образом соперник подвергается нападению. Ринется в атаку и наш, выращенный в изоляции самец»^[257].

Приводя такого рода факты, Н. Тинберген указал на необходимость выяснения двух вопросов: а) все же каковы были внешние условия жизни животного, особенно в период раннего развития; б) что еще важнее, каковы внутренние программы развития данного вида поведения, каковы сами эти процессы развития. Об этих внутренних программах Н. Тинберген писал:

«Пока еще мы почти ничего не знаем о природе внутреннего контроля над развивающимся поведением и слишком мало – о не менее сложной проблеме: как влияет на развитие поведения почерпнутый из внешнего мира опыт. Ученые проверяют свои теории, которые должны раскрыть нам тайну того, как обучение влияет на формирование поведения. Затрачиваются огромные усилия, чтобы разгадать сущность внутренних регулирующих факторов. Все это делает науку о поведении одной из самых сложных, именно поэтому она далеко еще не вышла из детского возраста.

Кое-что нам все-таки известно. Мы уже знаем, например, что многие сложные формы поведения нельзя назвать ни всецело врожденными, ни всецело приобретенными; они представляют собой комбинацию того и другого»^[258].

Исходя из современной теории эволюции можно сказать, что врожденными являются такие характеристики поведения, генетические детерминанты которых в пределах всего вида в достаточной мере единообразны и приводят к единообразным наблюдаемым результатам. Однако необходимо, чтобы эта закономерность была верна тогда, когда жизненный опыт каждого индивида приобретается в определенном критическом интервале среды, поскольку генетические детерминанты всегда действуют, взаимодействуя с научением, диетой, с температурой и другими негативными факторами среды.

Следует помнить, например, что ни один язык, как система знаков, не наследуется детьми. Но нет сомнения, что имеются врожденные факторы (генетические программы), делающее возможным быстрое усвоение любого языка. Такой же общий характер имеет внутренняя программа следования за первым же воспринимаемым большим объектом у гусей, так называемый импринтинг у целого ряда видов животных^[259].

§ 3. Инстинкты, разум, любознательность

Человек – парадоксальное существо. Парадоксы человеческого – индивидуального и группового – поведения мы лучше поймем при условии, если учтем, что в своих действиях человек руководствуется не только разумом, но и инстинктами. Идеализированный, богоподобный образ человека не соответствует реальности. Человек, согласно теории Чарльза Дарвина, произошел от обезьяны и… является обезьяной, но… не полностью, то есть человек полуобезьяна. Он, кроме того, есть качественно новое явление, которое продолжает эволюционировать, но с неопределенным исходом (К. Лоренц).

Разум, умственные способности – вот что было добавлено к «конструкции» человека в ходе его эволюции. Но, по-видимому, это добавление было сделано преждевременно. В библейской притче о зеленом яблоке содержится глубокий смысл: яблоко, которое ели Адам и Ева, было неспелым и кислым. Знания, которые человек стал получать с помощью своего разума и понятийного мышления, лишили его той безопасности, которую ему обеспечивали его хорошо адаптированные к среде инстинкты. Поэтому человек – «рискованное существо»^[260].

Каким образом выражается этот парадокс человека, в каких деяниях он обнаруживается? Конрад Лоренц искренне удивляется, что таких людей, как Александр и Наполеон, считают героями, а ведь эти люди ради осуществления своих фантастических, бредовых идей и целей отправляли на смерть сотни тысяч людей.

Фактически получилось так, что высшие умственные способности и речь, дарованные человеку в ходе эволюции, стали служить его инстинктам, в значительной степени – агрессивному инстинкту. За примерами далеко ходить не надо: история эволюции человека и общества полна подобных фактов. Так, изобретение стрел и лука привели к тому, что человек стал убивать не только животных, но и своих сородичей. Оружие как бы становится частью тела людей, продолжением их естественных органов. Отказаться от оружия человек не собирается. Это так же маловероятно, как и, скажем, процесс рудиментации – возврата жизненно важных органов к прошедшим этапам своего развития. (Это можно было бы назвать анатомической и физиологической регрессией. Существование физиологической регрессии организмов не подлежит сомнению точно так же, как несомненно существование психологической регрессии).

Эволюция инстинктов, особенно специальных инстинктивных механизмов, сдерживающих агрессивные действия, не успевает за изобретением и развитием новых орудий, в том числе различных видов оружия. Уже австралопитеки, изобретая каменные орудия, использовали их не только для охоты и игры, но и для убийства себе подобных. Археологические раскопки позволили найти много скальпов людей, разбитых в драках и войнах каменными орудиями^[261]. Вообще многие изобретения использовались и используются с целью убийства.

Синантроп (пекинский человек) был настоящим Прометеем, пишет Лоренц. Он изобрел огонь! Но вскоре начал на нем варить (и жарить) других синантропов, чтобы есть более вкусную пищу! Около их лагерей, рядом с кострами, обнаружены обезображенные и обугленные кости синантропов^[262]. Изобретение орудий, по-видимому, сделало наших предков еще более агрессивными.

Но есть еще одна сторона этого вопроса. Человек, кроме инстинктов и разума, обладает еще и любознательностью. Он постоянно исследует окружающую среду. Человек как бы находится в постоянном диалоге с природой: задает ей вопросы, получает ответы и создает представления о причинно-следственных связях. Зная причины и следствия явлений, он может предвидеть, предвосхищать будущие события, в том числе последствия своих действий. Способность предвидения лежит в основе «чувства» ответственности. Тем самым человек приобретает рациональную ответственность. Развивая мораль, человек с ее помощью предотвращает те опасности, которые ему грозят, в том числе со стороны своих же инстинктов. Психология ответственности должна составлять существенную часть нашей науки, так как ответственность – одно из тех социально-психологических явлений, которые могут предотвратить агрессию человека.

Таким образом, заключил К. Лоренц свои рассуждения, те же интеллектуальные способности, которые применяются при создании опасных для самого человека оружий, предоставляют ему средства предотвращения их злоупотребления. Одна из этих средств – рациональная ответственность.

§ 4. Спонтанность и порог агрессии

Поскольку как у животных, так и у человека агрессия инстинктивна и в качестве основной своей функции имеет сохранение индивида и вида, она проявляется спонтанно. В этом – ее опасность для современной цивилизации и человечества. Даже небольшие изменения среды могут привести к деструктивному росту агрессивности людей, вплоть до самоуничтожения человечества. Обсуждая данный вопрос, К. Лоренц выражает несогласие с теми современными психологами, по мнению которых агрессия – это просто реакция на некоторые внешние стимулы. Если бы дело обстояло так, то можно было бы убрать эти раздражители, надеясь на преодоление агрессивности человека.

Впервые З. Фрейд признал спонтанность инстинктов, в том числе агрессивного. Он показал также, что отсутствие социальных контактов, депривация важнейшей социальной потребности в общении, является одним из факторов, облегчающих выражение агрессии.

Из этой правильной идеи ряд американских психологов и педагогов сделали неверный вывод о том, что дети будут расти мирными людьми, если обеспечить такие условия, в которых они переживали бы как можно меньше лишений и фрустраций. Но когда такие дети, свободные от фрустраций дома, растут и включаются в жизнь большого общества недоброжелательных взрослых людей, многие становятся невротиками^[263].

Ошибочна точка зрения, согласно которой поведение человека реактивно и если даже содержит внутренние элементы, его, все равно, можно безгранично менять. К. Лоренц называет такой подход радикальным недопониманием (или радикальным заблуждением). Это незаконный перенос некоторых принципов демократии в сферу науки: считается, будто все люди равны и т. п. К. Лоренц критикует тех психологов, которые до недавнего прошлого исследовали только реакции животных и людей, оставляя исследование внутренних сил и спонтанности виталистам и мистикам. Нетрудно видеть, что объектом его справедливой критики являются бихевиористы. Сюда мы можем добавить также имя представителей павловской школы физиологов и тех многочисленных психологов, которые безуспешно пытались построить научную психологию на основе учения об условных рефлексах.

Истина состоит в том, что нервная система, для того, чтобы действовать, не обязательно ждет внешних стимулов. Она сама создает стимулы, а это дает физиологическое объяснение спонтанности поведения. Данный физиологический факт получил подтверждение в исследованиях Э. Эдриана, П. Вейса, К. Рёдера и в наибольшей мере в работах Э. фон Хольста, подчеркивает К. Лоренц. В настоящее время факт производства эндогенных стимулов в центральной нервной системе является общепризнанным. «Здоровое животное встает и действует» – вот основная идея спонтанности.

Мы полагаем, что у творчески одаренных людей принцип спонтанности психической активности играет ведущую роль. Но подобная спонтанность в какой-то мере контролируется сознанием.

Какие факторы влияют на спонтанность выражения инстинктов? В первую очередь, по-видимому, следует назвать депривацию, то есть более или менее долгосрочное лишение возможности удовлетворения данной потребности. В качестве примера приведем половой инстинкт и последствия его депривации. В обычных условиях мужчина желает только красавиц. Затем, когда депривация продолжается, он начинает проявлять интерес к обычным женщинам. Еще больше страдая от лишения, он уже соглашается иметь дело с любой женщиной^[264].

Это, конечно, очень интересная проблема для исследования, поскольку дает ключ к пониманию импульсивных и спонтанных форм поведения человека: депривация, фрустрируя вообще, приводит к усилению спонтанности инстинктивных форм поведения и, по-видимому, также и тех, которые так глубоко внедрены в структуру личности, что стали квазиинстинктивными. В подобных случаях имеет место снижение порога выражения потребности и остальных, в том числе двигательных компонентов инстинктов.

В особых случаях порог раздражителей, необходимый для того, чтобы вызвать инстинктивные действия, снижается до нуля. Происходит взрыв без заметных внешних стимулов. Добавим, что у человека могут даже появляться галлюцинаторные образы желательных объектов-раздражителей, как это имеет место при длительной сенсорной депривации.

Когда индивид долго лишается возможности удовлетворения своих инстинктивных потребностей, в его поведении наблюдаются новые явления: общее беспокойство и перемещения в пространстве. В особых условиях он может сублимировать свою потребность и добиваться высоких результатов в учебе или творчестве. К. Лоренц, конкретизируя свою мысль, высказывает очень важное замечание: снижение названного порога и спонтанность особенно сильно выражены в случае внутривидовой агрессии. Для доказательства приводится ряд примеров из жизни рыб и других животных^[265]. Тут сразу же возникает аналогия с внутриэтническими отношениями и внутриэтнической агрессией по сравнению с межэтнической. Данную проблему мы подробно исследовали в другой книге^[266].

Но почему происходит снижение внутривидового порога агрессивности, каковы причины этого явления? Ни Лоренц, ни другие авторы, насколько нам известно, не отвечают на данный вопрос. Однако Лоренц, пытаясь делать это, приводит все же пример, обсуждение которого послужит нам исходным пунктом для определенных выводов. Это пример из жизни его тети, которая держала служанок. Нанимая новую служанку, она восхваляла ее до небес, утверждая, что наконец нашла ту, которая ей нужна. Но уже через месяц она находила ошибок в ее поведении и чем дальше, тем более крупные и серьезные. Она не могла терпеть ни одну из служанок более восьми месяцев, увольняла их и взяла новую. Каждый раз в конце этого срока она уже ненавидела служанку и искала новую^[267].

Говоря языком психологии, в течение этих восьми месяцев происходило постепенное снижение порога агрессивности хозяйки и, в конце концов, чтобы не совершить убийство, она устраивала скандал и увольняла служанок. Почему? По нашему мнению, можно указать на следующие психологические факторы, которые приводили к такому результату: а) эта тетя была фрустрирована подлинными и воображаемыми ошибками служанок; б) накапливались фрустрации и вызванная ими агрессивность, и враждебность женщины становилась такой интенсивной, что она совершала ряд агрессивных актов (несправедливые замечания, грубости, ссору и т. п.), завершившийся увольнением служанок; в) можно предположить, что порог толерантности хозяйки к фрустраторам был хронически низок, поэтому даже обычные действия служанок воспринимались ею в качестве фрустраторов; г) наконец, можно представить себе, что каждый раз, нанимая новую служанку, хозяйка связывала с нею высокие ожидания и притязания, такие, которые в реальной жизни не могли осуществляться. Это означает, что она с самого начала обрекала себя на неизбежные фрустрации в своих отношениях с каждой служанкой.

Мы думаем, что эти четыре основные причины встречаются и в других случаях. Не исключено, что сходный механизм действует и внутри этносов: сородичи предъявляют друг к другу высокие ожидания, более высокие, чем те, которые предъявляются представителям чужих этносов. Именно поэтому и так часто люди разочаровываются в своих соотечественниках.

Сходные процессы снижения порога проявления агрессивности происходят и у других лиц, особенно в условиях социальной изоляции: у членов небольших групп полярников, у военнопленных, заключенных тюрем и т. п. Такую сверхагрессивность называют «полярной болезнью», «экспедиционным гневом» людей, лишенных возможности разрядить свою агрессию в спорах с другими людьми. Эти люди иногда затевают опасные ссоры внутри своей маленькой группы. К. Лоренц заметил, что снижение порога агрессивности легко происходит внутри группы хорошо знакомых и даже любящих друг друга людей. Именно поэтому человек может отвечать агрессией даже на легкую манерность своих друзей.

Понимание данного явления не освобождает нас от тех мучений, которое оно причиняет. Нужен какой-то выход. Если говорить о полярных исследователях и путешественниках, то, как известно, наиболее чувствительные из них, ощущая в себе усиление агрессивности, выходят из палатки и ломают какой-либо предмет. Но такие действия не всегда помогают, о чем свидетельствуют случаи убийств среди небольших групп путешественников. Этологи также заметили это явление у ряда животных. Так, Нико Тинберген назвал такое поведение переориентированной активностью, но в психологии, как мы уже знаем, это явление выступает под названием «перемещение агрессии», вымещение злости на нейтральном объекте. Но эти отвлекающие действия не всегда помогают и имеют место случаи убийств, причем те, кто их совершает, не понимают мотивы своих действий. Сходные отвлекающие действия совершают также представители некоторых горских народов: они таким образом привязывают кинжал к своему поясу, чтобы в состоянии гнева вынуждены были развязать шнурок. Иногда этих действий достаточно, чтобы гнев несколько остыл, проходя свой пик, после чего уже применение оружия представляется нецелесообразным.

Тут возникает целый ряд новых проблем, о которых стоит говорить хотя бы вскользь, с надеждой, что найдутся специалисты, которые пожелают заниматься их последовательным изучением. Почему у некоторых лиц механизм перемещения агрессии не развивается в достаточной степени, чтобы дать им возможность сменить объект своей агрессии (члена своей социальной группы) на другой объект? Какие еще психические механизмы нужны? Обсуждение проблемы снижения порога агрессии и усиления спонтанности поведения в работах К. Лоренца интересно, но с психологической точки зрения поверхностно. Оно носит характер постановки вопроса. Для обсуждения он не привлекает аппарат и достижения современной социальной психологии, особенно теории фрустрации и защитных механизмов, что позволило бы углубить анализ и понимание этих явлений.

Мы полагаем, что здесь не обойтись без привлечения знаний о таких механизмах, как проекция и атрибуция качеств, причин и намерений. В тех случаях, когда совершаются убийства, может иметь место дегуманизация личности другого члена группы, что значительно облегчает совершение агрессивных действий.

Наконец, известно, что, обладая самосознанием, человек способен на самоконтроль, благодаря чему может подавить свою агрессию. Но когда это не получается, можно предположить существование в нем таких механизмов, которые разрушают самоконтроль личности и ее способность самосдерживания. Мы полагаем, что именно здесь и ему нужны проекция и атрибуция.

При обсуждении проблемы снижения порога агрессивности и усиления спонтанности агрессивных действий всегда надо помнить, что они имеются и у животных. Следовательно, должны существовать как сходства, так и различия: вряд ли можно говорить о наличии механизма атрибуции у животных.

§ 5. Факторы, сдерживающие агрессивные действия

Когда у человека или животного, вследствие фрустрации или стресса, возникают гнев и агрессивность, тем самим появляется тенденция или мотив совершения агрессивных действий. Мы считаем эту тенденцию прирожденной, инстинктивной, но она не детерминирует непосредственно и однозначно агрессивные действия индивида против тех объектов и ситуаций, которые представляются ему фрустраторами. Целый ряд внутренних и внешних факторов сдерживают индивида, подавляют его агрессию. Эти сдерживающие факторы получили общее название ингибиторов. Существуют не только биологические, но и социально-психологические механизмы, сдерживающие агрессивные действия. В результате этого, и по той причине, что не всегда возможно устранить фрустраторы, агрессивность подавляется или преобразовывается: она может выражаться даже во внешне миролюбивых действиях, в стремлении овладеть ситуацией, в виде борьбы против собственной склонности к пассивному существованию.

Ингибиторами агрессии могут быть позы, принимаемые жертвой; такие внутрипсихические сдерживающие силы, как, например, интернализованные моральные принципы, установки и т. п. В работах этологов есть очень хорошее описание механизмов сдерживания агрессии у животных и, частично, у человека. Исследование этих механизмов у индивидов и социальных групп может стать важным направлением социально-психологических исследований.

До того, как начать рассмотрение отдельных ингибиторов, следует сказать следующее: неагрессивные адаптивные механизмы косвенно подавляют агрессивные действия. В этом смысле они могут считаться сдерживающими агрессивность механизмами. Следовательно, чем больше человек приобретает неагрессивных механизмов адаптации к среде своего обитания, тем меньше вероятность того, что он будет действовать агрессивно.

Ингибитор (от лат. inhibitor – задерживающий, тормозящий фактор) – это фактор, который предупреждает агрессивные действия, их последствия. При отсутствии ингибитора эти действия совершались бы беспрепятственно.

У животных ингибиторы существуют в виде жестов успокоения (или: успокаивающих жестов). У обезьян бабуинов существует такой жест: если эти животные хотят прекращать борьбу, они поворачиваются и показывают противнику свой зад и спину. Волки, чтобы смягчить боевой пыл друг друга, принимают лежащую на спине позу и раскрывают живот – очень уязвимое место своего тела. Воспринимая такой жест, победитель прекращает борьбу, не воспользуюсь плодами своей победы. Иногда так же ведут себя собаки по отношению к людям, хотя описываемые жесты-ингибиторы предназначены в первую очередь для внутривидового употребления.

У людей, согласно И. Эйбл-Эйбесфельду, К. Лоренцу и другим специалистам, ингибиторами агрессии являются физические особенности женщин и детей. Это их миловидность. У детей она обусловлена крупностью головы в соотношении с длиной туловища, выступающим лбом, круглостью щек, короткостью конечностей и некоторой неуклюжестью. Все эти особенности, вместе взятые, составляют комплексный ингибитор.

Другими ингибиторами являются страдальческий вид, вид крови и кишок. Но не для всех они являются прирожденными и эффективно действующими тормозными механизмами агрессии, о чем свидетельствуют многочисленные случаи жестоких убийств, совершаемых во время войн, межнациональных конфликтов и даже в «мирное» время. Кроме того, человеку легче убивать других людей, когда он находится далеко от жертвы и не воспринимает ее страдания и другие тормозящие агрессию признаки. Эти жестокости иногда называют «зверствами», что не очень справедливо по отношению к животным.

Следовательно, если человек совершает акты насилия при непосредственном контакте с жертвой, то это свидетельствует об особом развитии у него садистических черт.

Конрад Лоренц полагает, что возникновение ингибиторов агрессии связано с появлением особых орудий борьбы: клыков, клювов, когтей и других, пользуясь которыми животные одного вида могли бы уничтожить друг друга. У животных, имеющих такие орудия уничтожения, ингибиторы особенно развиты и действуют эффективно. Между тем у шимпанзе, голубей и других животных, которым трудно убивать друг друга, ингибиторы агрессии менее эффективны.

Человек, согласно этологам, принадлежит ко второй группе, так как он не обладает очень опасными естественными орудиями борьбы. Вследствие этого в процессе биологической эволюции у человека не возникли и не развились достаточно эффективные успокаивающие жесты. К. Лоренц, например, считает главной опасностью для человечества то, что этот вид (этот «голубь») изобрел оружие массового уничтожения, для запрещения которого не имеет эффективных средств.

Дезингибиторами или релизерами (от англ. release – отпускать, выпускать, освобождать) называют такие механизмы, которые устраняют влияние ингибиторов, то есть тормозных механизмов. У животных дезингибиторами агрессии являются, например, новые попытки жертвы продолжать борьбу. Если волк, побежденный и лежащий на спине, пытается встать и продолжать борьбу, победитель сразу же совершает новые и резкие агрессивные действия, заставляя повторить позу подчинения. Иначе жертва будет разорвана, что, кстати, редко бывает. Это значит, что действия жертвы, свидетельствующие о желании продолжать борьбу, являются дезингибиторами: они устраняют воздействие ингибитора, в данном случае – позы побежденного.

В жизни человека дезингибитором агрессивных действий является наблюдение сцен агрессии и насилия, совершаемых другими людьми. Когда человек наблюдает такие сцены, у него агрессивность усиливается. Почему так происходит? Подобный результат может быть следствием активизации агрессивного влечения, которое потенциально имеется у всех. Кроме того, восприятие агрессии, которая остается безнаказанной, снимает многие тормозные механизмы, тем самим демонстрируя дозволенность насилия. Это процесс расторможения агрессии.

Концепция релизеров, предложенная этологами, была шагом вперед по сравнению с психоаналитической теорией агрессии. Этологи указали на то, что хотя агрессия имеет инстинктивные основы, для того, чтобы организм начинал действовать агрессивно, нужны определенные внешние стимулы: угроза, оскал зубов другого животного, прямое нападение и т. п. Именно эти стимулы получили название релизеров агрессивного поведения. Используя данное представление, исследователь уже более точно может сказать, когда, в каких условиях можно ждать агрессивного поведения.

Оба эти случая – усиление агрессивного влечения и расторможение – общие явления, но они не у всех происходят одновременно. Легко видеть, что после просмотра сцен насилия не все становятся в одинаковой степени раскованными и агрессивными. У определенной части зрителей возникает особо интенсивная агрессивность. Поэтому мы можем сказать, что у них до просмотра фильма или уличных сцен уже присутствовала сильная агрессивность, которую они тормозили, но теперь эти тормоза (ингибиторы) сняты. Ингибитором же мог быть страх перед наказанием. По-видимому, значительная доля агрессивности и агрессивных действий, возникающих после наблюдения сцен насилия в реальной жизни или на сцене, является дезингибиторной, то есть результатом растормаживания.

Трудность защиты от агрессоров обусловлена еще и тем, что неагрессивный индивид внешне неразличим от агрессивного индивида, подверженного воздействию ингибитора. А агрессивный организм, в свою очередь, неразличим от дезингибированного агрессивного индивида.

В завершение предложенного обсуждения для дальнейшего исследования предлагаем следующую проблему: ингибиторы агрессии существуют, это не подлежит сомнению. Но имеются ли ингибиторы других инстинктивных действий, например, ингибиторы сексуального поведения, ингибиторы эмпатии и помощи и другие? Это очень важные проблемы. Предположительно можно сказать, что они есть. Но здесь не место для более широкого обсуждения этих проблем.

§ 6. У каких животных не развились механизмы, предотвращающие агрессию?

Есть животные (например, волк) и даже птицы (например, ворон), которые способны одним ударом убить сородича. Как мы уже сказали, если бы у них не возникли механизмы предотвращения агрессии, то на земле таких животных сегодня уже не осталось бы. Именно у таких, опасных друг для друга и агрессивных видов животных и развились в ходе эволюции тормозные механизмы, о которых мы уже говорили.

Но есть немало видов животных, которые очень подвижны и при возникновении опасности быстро удаляются или обращаются в бегство. Есть и такие, которые, наподобие шимпанзе, не могут прямо сразить противника. Вот у таких животных не образовалось тормозных механизмов против внутривидовой агрессии. Эти животные убивают друг друга. В условиях неволи, когда животное лишено возможности бегства от опасного соперника, его могут умертвить долго и мучительно. Даже приходит в голову слово «садизм», хотя строгий естествоиспытатель возразил бы против такого «антропоморфизма». По наблюдениям этологов, даже символ мира голубь может подвергнуть мучительному умиранию другую птицу своего вида, при этом не обнаруживая никаких признаков действия каких-либо тормозных механизмов^[268].

Человек – всеядное существо. В ходе эволюции у него тоже не образовалось естественных орудий убийства больших животных. Именно поэтому у него не развились те внутренние тормозные механизмы, которые необходимы для подавления агрессивных действий. Есть «профессиональные» плотоядные животные, которые легко убивают друг друга, и вот у них присутствуют механизмы, предотвращающие злоупотребление природными орудиями смерти, которыми они наделены. Например, те тормозные механизмы, которые предотвращают летальный исход борьбы двух волков за лидерство, согласно этологам, функционально аналогичны морали. Как моральные принципы и нормы предотвращают много убийств людьми друг друга, так и тормозные механизмы хищников предотвращают убийства сородичей. Такие животные, вооруженные страшными клыками и другими орудиями смерти, только в редких случаях, во гневе, убивают друг друга^[269].

Эти соображения К. Лоренца, касающиеся человека, не всегда убедительны. Так, объясняя, почему у человека не образовались тормозные механизмы, он видит причину этого в том, что один человек не может быстро и легко убить другого (правда, его слова касаются того периода антропогенеза, когда орудия еще не были изобретены). А если не было опасности убийства при проявлениях внутривидовой агрессии, не было нужды и в таких тормозных механизмах. Поскольку процесс убийства у людей длительный, жертва может просить пощады, принимая позу побежденного, и тогда агрессор мог отказаться от убийства. И предполагается, что только вместе с созданием искусственных орудий человек неожиданно для себя получилвозможность быстро убивать других людей. Раньше человек просто не нуждался в таких тормозах, поскольку не обладал орудиями хищника. Но ведь это не совсем так! Мало ли людей до создания орудий убивали друг друга камнями, задушив друг друга, бросая в глубокие водоемы и т. п. Особенно легко убивали детей и женщин, приносили своим богам человеческие жертвы и т. п.

Итак, точка зрения Лоренца верна лишь частично. Человек от природы агрессивен, но почему-то у него мало естественных орудий для убийства других животных. Но они все же есть, пусть не такие мощные и эффективные, как у льва, волка и других хищников. Человек может задушить руками другого человека и даже животных; его зубы и кулаки являются неплохими орудиями для борьбы и убийства. Достаточно посмотреть на выступления мастеров некоторых современных боевых искусств. Кроме того, полицейская хроника убийств дает основание для того, чтобы сомневаться в правильности утверждения, что человек лишен естественных орудий убийства. Так, в 1997 году в США убийства совершались с помощью следующих видов оружия: 70 % – огнестрельным оружием, 13 % – ножом, 4 % – тупыми предметами, 8 % – другими видами оружия, а 5 % – руками и ногами^[270]. Руками и ногами, этими естественными орудиями человека, и в наши дни каждый год убивают примерно 715 человек. Эту цифру мы считаем значительной.

Но проследим дальше за рассуждениями этолога. Итак, до создания орудий человек был похож на голубя. Но этот «голубь» внезапно получил клюв и стал похож на ворона. Если бы в те времена был создан топор, то люди постепенно истребляли бы друг друга. Начиная со времен создания первых орудий и до сих пор, человек не был свободен от опасности самоистребления. Возникла мораль, но одновременно росло желание убивать. Образовалось также чувство безнаказанности за убийство. И современный человек спокойно убивает другого, когда жертва находится далеко, когда он его не видит. Этому в еще большей степени способствует огнестрельное оружие, а теперь уже и ракетные установки, бомбардировщики и другое оружие дальнего действия. Одним нажатием кнопки можно уничтожить сотни тысяч людей.

Это все верно. Но этологи не обращают внимания на то, что существуют, так сказать, более «мягкие» формы агрессии – клевета, дискредитация, оскорбление достоинства и другие – которые хотя и медленно, но наверняка убивают многих и многих во всем мире. Этологи в основном интересовались физической агрессией. Животные ведь клеветать и дискредитировать друг друга словами не могут.

Современный человек страдает от недостаточной разрядки своей агрессивности. Критикуя идею психоаналитиков о существовании инстинкта смерти (танатоса), этологи считают, что человеческая агрессивность, возникшая для сохранения вида в ходе эволюции, злоупотребляется, поскольку у людей нет механизмов торможения. Эта сверхагрессивность создает впечатление, что существует особый инстинкт смерти. Для иллюстрации своих взглядов К. Лоренц приводит результаты исследования Сиднеем Марголиным поведения представителей одной из индейских племен – ута. Эти результаты весьма интересны и достойны отдельного обсуждения.

§ 7. Внутривидовая и межвидовая агрессия

Представители всех видов животных время от времени ведут себя агрессивно как во взаимоотношениях с представителями своего вида, так и во время контактов с животными других видов. В первом случае мы имеем дело с внутривидовой агрессией, а во втором – с межвидовой.

Есть ли различия между ними? Вопрос этот немаловажный и приводит к постановке новых проблем, касающихся агрессивности человека, поэтому следует обсуждать его на основе как этологических и социобиологических, так и психологических фактов.

Такие исследователи поведения животных, как К. Лоренц, Н. Тинберген, В. Уинн-Эдвардс и другие, пришли к выводу, что среди представителей своего вида угроза или нападение часто ограничиваются физически безопасными ритуализированными или условными процессами соперничества. В то же время в борьбе против видов, служащих пищей, используются другие, более жестокие способы. Более опасные формы агрессии используются также против тех видов, которые не служат пищей, но стоят на пути хищника к удовлетворению своей потребности в пище, препятствуют осуществлению этой цели. Самые решительные и разрушительные агрессивные действия применяются и в тех случаях, когда животное защищает своих детенышей: тут оно пускает в ход самое опасное оружие, которое находится в его распоряжении.

Межвидовая и внутривидовая агрессия животных тесно связана с территориальностью, о которой мы уже вкратце говорили.

Между видами животных агрессия выражена слабее тогда, когда они вмешиваются в жизненные процессы друг друга, что наблюдается очень часто. Виды исчезают или превращаются в другие, новые виды, не по причине межвидовой агрессии, а в результате мутаций и отбора новых признаков, сохранения тех особей, которые обладают этими лучшими способами адаптации^[271].

Есть специальные случаи межвидовой агрессии, и каждое животное защищается с помощью агрессивных действий, когда его загоняют в угол. Таковы, например, встречи хищника и его жертвы. Подобная борьба не на жизнь, а на смерть, понятна. Но для чего существует внутривидовая (интравидовая) агрессия? К этому вопросу мы вернемся после краткого рассмотрения положения дел у «человека разумного».

Итак, агрессия, направленная на членов своей группы (вида), отличается от агрессии, направленной на членов других групп (представителей других видов). Дж. Эйбл-Эйбесфелд, один из видных этологов, заметил, что кот, подкрадывающийся к своей жертве, ведет себя совсем иначе, когда выражает агрессию к другому представителю своего вида. Он отмечает следующие основные различия этих двух видов агрессивного поведения: 1) В целом межгрупповая агрессия имеет больше сходства с агрессией между двумя видами, чем внутривидовая агрессия; 2) поскольку внутригрупповые когорты имеют адаптивное значение, направленная против них агрессия отличается большей сдержанностью^[272].

Каковы функции внутригрупповой агрессии? Исследователи отмечают следующие из них: 1) поддержание доминантности и статусных отношений; 2) обеспечение первоочередной доступности самок для доминирующих индивидов. Истребление врага не считается специфической функцией внутригрупповой (внутривидовой) агрессии.

Межгрупповая (межвидовая, межрасовая, межэтническая) агрессивность имеет другой характер. Тенденция плохо обращаться с чужаками («иностранцами») убедительно доказана у животных. Как показал, например, Р. Ардри, животные хорошо различают знакомое и чужое, у них имеется ксенофобия, которая выражается как в нападении, так и в уходе (избегании)^[273]. Социобиолог Э. О. Уилсон считает доказанным, что ксенофобия особенно сильно выражена у тех животных, у которых существуют высшие формы социальной организации^[274].

Что касается человеческого общества, имеющего, безусловно, самый высокий уровень социальной организации, последнее утверждение для него особенно справедливо. Свидетельств выражения агрессивности к «чужакам» (представителям других расово-этнических групп) чрезвычайно много^[275].

Считается (и это так!), что динамика внутригрупповой агрессии более сложна у всех социальных животных, чем динамика межгрупповой агрессии. Внутри группы индивид стремится к приобретению различных ресурсов и усилению своих преимуществ. Но при этом он не должен способствовать уменьшению ресурсов всей своей группы, которые необходимы для успешного соперничества с другими группами. Как отмечает Дж. Эйбл-Эйбесфелд, целью внутригрупповой агрессии не является уничтожение соперника. Скорее наоборот: у тех видов, у которых индивиды снабжены острыми клыками и другими орудиями смерти, вследствие чего они могли бы без труда убивать своих соперников, развивались специальные тормозные механизмы. Во многих случаях потерпевший поражение индивид даже не получает серьезных ран^[276]. Эту же проблему досконально обсуждает К. Лоренц^[277]. В качестве наиболее впечатляющего примера им описывается драка волков как выражение их соперничества за лидерство в стае: побежденный лежит на спине и открывает перед победителем свою шею, но победитель, не воспользуюсь своим преимуществом, позволяет побежденному уйти^[278]. Действуют тормозные механизмы – ингибиторы агрессии, о которых мы уже знаем.

Очень важно иметь в виду, что тормозные механизмы являются способами защиты вида, а не индивида. (Но если и индивида, то через сохранение вида). Эти ингибиторы, по нашему мнению, не уничтожают агрессию, а подавляют и преобразовывают ее в другие виды поведения, в том числе в такие разновидности агрессии, которые не приводят к летальным (смертельным) последствиям. У животных эти замещающие формы поведения, в том числе агрессии, насколько нам известно, все еще не исследованы с достаточной тщательностью. Между тем такие исследования очень важны для понимания генетических корней гибкости человеческой агрессивности и механизмов ее сублимации.

То, что было сказано выше о различиях внутривидовой и межвидовой агрессии, касается животных, в том числе высших млекопитающих. А как же обстоит дело у человека?

Археологические данные показывают, что уже древние люди изготовляли летальное оружие, то есть оружие, предназначенное для совершения убийства. Но против кого они использовали это оружие? Если против других видов животных, то это означает, что человек был хищником, то есть чрезвычайно агрессивным при контактах с представителями других видов. Но отсутствовала ли у древних людей внутривидовая агрессия? Конечно же, нет! Есть многочисленные свидетельства тому, что с незапамятных времен одни группы людей вели ожесточенную борьбу против других групп, одни этносы – против других этносов, одни роды – против других родов, одни нации – против других наций. Человек был и остается столь же, если не более, агрессивным как против других видов, так и по отношению к своему виду.

Тут полезны аналогии. Мы уже говорили, что среди своего вида животные более миролюбивы, чем при контактах с другими видами. Но есть исключения! Например, буйволы среди представителей своего вида не более миролюбивы, чем с другими видами. Страстно дерутся между собой кошки, собаки, хомяки, крысы и другие животные.

Что касается человека, то он, по-видимому, всегда был убийцей и даже людоедом. Человек убивал как животных других видов, так и своих – людей. Это положение дел в принципе сохраняется до сих пор, хотя моральную эволюцию человечества тоже нельзя полностью игнорировать. Под воздействием мирных занятий (сельское хозяйство, культура и наука, производство) у человека развились способности к сотрудничеству и сопереживанию, которые, однако же, сосуществуют с качествами хищника и убийцы. Последние сильнее выражены у тех групп людей (например, определенных этносов и их подгрупп), которые до последнего времени продолжали обеспечить себя пищей с помощью охоты, войн и разбоя. Эти черты особенно сильно развиты у кочевых народов.

Свои изощренные умственные способности человек использовал для создания орудий убийства представителей своего вида. Примерные расчеты показывают, что начиная с 1820 года в войнах было убито 70 миллионов человек. И эта цифра с каждым годом увеличивается. По силе и беспощадности внутривидовой агрессивности человек значительно превосходит другие виды, и эта исключительность таит в себе большие опасности. В этом вопросе К. Лоренц, Н. Тинберген, а также социобиологи, совершенно правы.

Для чего существует внутривидовая агрессия, которую К. Лоренц называет агрессией в собственном и узком смысле слова? Она тоже, по его мнению, служит сохранению вида. Но одновременно внутривидовую агрессивность людей он считает величайшей опасностью для человечества. Для предотвращения этой опасности надо исследовать и найти причины человеческой агрессивности. Внутривидовая агрессия имеется не только у человека: она характерна почти для всех позвоночных животных.

В чем положительное значение внутривидовой агрессии? К. Лоренц и другие этологи приводят ответ на данный вопрос, предложенный еще Ч. Дарвиным: для будущего данного вида животных всегда полезно, когда из двух соперников побеждает сильный и устанавливает контроль как над территорией, так и над желательными самками. Конрад Лоренц приводит много примеров того, как животные защищают занятую ими территорию, расселяются в пространстве и во времени и т. п. Когда чужой индивид проникает в территорию, занятую и защищаемую индивидом или брачной парой, то чем ближе подходит захватчик к центру территории, тем сильнее агрессия хозяина: интенсивность агрессии увеличивается по геометрической прогрессии, считает Лоренц. Обычно побеждает тот, кто находится у себя дома, так как агрессивность защищающегося превосходит агрессивность нападающего. Правда, есть и исключения, но Лоренц их не рассматривает. Он, таким образом, отличает две основные функции внутривидовой агрессии: 1) держать представителей вида подальше друг от друга с тем, чтобы у каждого была в распоряжении достаточная территория для выживания; 2) обеспечить эффективное сексуальное поведение и спаривание наиболее сильных и хорошо приспособленных особей с тем, чтобы получить сильное и жизнеспособное потомство.

Вместе с тем К. Лоренц, Н. Тинберген и другие этологи считали, что внутривидовая агрессия интенсивнее межвидовой, вследствие чего человек, например, стал убийцей себе подобных.

Каковы отрицательные последствия внутривидовой агрессии? Этологи и социобиологи считают, что агрессия, как механизм отбора наиболее сильных и приспособленных, может играть полезную роль в эволюции вида, если она направлена против других видов. Но когда внешних врагов нет и агрессия используется в процессе соперничества внутри одного вида, то у его членов появляются отрицательные качества. К. Лоренц приводит примеры из жизни животных, но то же самое утверждает и о людях. Например, он считает ошибкой, что в обществе воинственный человек оценивается положительно, его воинственность и драчливость считаются положительными чертами^[279]. Соперничество между людьми в сфере бизнеса, торговли, политики и в других областях насыщена агрессией, а это чревато опасными последствиями.

Здесь как бы сами собой напрашиваются новые вопросы и проблемы. Как К. Лоренц, так и другие ученые, исследовавшие межвидовую и внутривидовую агрессивность раздельно, как бы не видят между ними никакой связи. Это, во-первых. Во-вторых, внутри одного и того же вида существуют различные подвиды. У людей это расы, этносы и нации. И здесь до сих пор внутриэтническая и межэтническая агрессия исследовались раздельно, причем весьма поверхностно. В одной из недавних своих монографий автор этих строк предложил ряд концепций и гипотез о закономерностях и механизмах перехода от межэтнической агрессии к внутриэтнической и наоборот^[280].

Следует также изучить внутриэтническую агрессию в ходе соперничества и конфликтов бизнесменов, торговцев и т. п. И если в среде определенной нации широко распространены такие виды агрессии, как насилие, злословие, дискредитация и другие, то возникает вопрос: какое влияние они оказывают на физические и психические качества нации? Как происходит отбор мужчин и женщин, получающих наибольшую возможность для производства потомства?

Когда в сообществах животных два самца дерутся, после этого они не повторяют драку, а стараются держаться подальше друг от друга. Это убедительно показал К. Лоренц на фактах, полученных в результате исследования гусей. То, что он описывает, имеет значение для понимания филогенеза и онтогенеза компенсаторных и защитных механизмов и представляет ценность для психологии человека.

Итак, два гуся (самца) после одной драки не только не повторяют ее, но, наоборот, тщательно стремятся держаться подальше друг от друга. Когда вся стая гусей пасется на лугу, эти бывшие друзья и теперешние враги стараются быть на противоположных краях стаи. Но когда они ненароком замечают друг друга на близком расстоянии, по словам Лоренца, их поведение такое замечательное, что, описывая его, Лоренц высказывает опасение, что его могут обвинить в антропоморфизме. Эти самцы переживают смущение, они не могут смотреть друг на друга, их взгляды блуждают туда-сюда и вновь, как под воздействием магнита, направляются друг на друга. Одновременно с этим оба самца совершают непрерывные перемещения, «… оба беспрерывно через что-то перепрыгивают, оправляют оперение, трясут клювом нечто несуществующее и т. п. Просто уйти они тоже не в состоянии, ибо все, что может выглядеть бегством, запрещено древним заветом: «Сохранять лицо» любой ценой. Поневоле становится жалко их обоих: чувствуется, что ситуация чрезвычайно болезненная»^[281].

Здесь мы видим ряд компенсаторных действий этих животных, безусловно переживающих конфликт и фрустрацию. Не являются ли эти отвлекающие действия прообразами защитных и компенсаторных действий людей? Тем более, что подобное явление у них тоже наблюдается.

§ 8. Территориальный инстинкт у животных и у людей

Под территориальностью или территориальным инстинктом понимают нетерпимость (нетолерантность), связанную с пространством. Она выражается в том, что животные внутри своей территории более агрессивны, чем вне ее пределов.

Территория является важным фактором распространения видов. Она обеспечивает животных пищей, жильем, местом, где они спариваются и производят потомство. Между животными одного и того же вида идет борьба за территорию, в ходе которой, естественно, возникает агрессия. Исследователи, в первую очередь этологи, говорят о существовании специального территориального инстинкта. То, что из себя представляет данный инстинкт, мы лучше поймем, если рассмотрим простой пример, взятый из этологии – науки о поведении животных в естественных условиях жизни.

Самец трехиглой колюшки выбирает себе территорию, и когда в нее пытаются вторгаться другие самцы, встречает их агрессивно. Заплывающие в эту территорию самки почти не подвергаются агрессивному нападению. Более того, их вид может вызвать брачное поведение самца-хозяина территории. У самцов этого вида рыб снизу, на брюшке, имеется красное пятно, которое и вызывает агрессивную реакцию, ожесточенные атаки хозяина территории. Он защищает эту занятую им территорию от самцов своего вида. На силу агрессивной реакции оказывает влияние также поза вторгшегося самца: если она угрожающая, у защищающегося возникает намного более интенсивная агрессия^[282].

К проблеме территориальности животных непосредственное отношение имеет также явление, обычно называемое «порядком клевания». Когда крестьянин в курятнике бросает корм своим курам в одну миску, наблюдается следующая картина: одна из кур (биологи называют ее «альфа») с самоуверенным видом, как будто обладает всеми правами, подходит и начинает клевать пищу, тогда как другие отходят в сторону и ждут. Когда «альфа» (лидер группы) насыщается и отходит, подходит к пище вторая по рангу птица – «бета» и т. д. Создается впечатление, что каждая из птиц знает, когда наступит ее очередь. При повторении эксперимента куры начинают клевать в том же порядке. Это означает, что в курятнике доступ к пище определяется не беспорядочной борьбой, а линейным порядком преобладания, иерархией рангов, доминированием. Это и есть так называемый «порядок клевания». Если пищи мало, животные с низким рангом могут остаться голодными. То же самое наблюдается тогда, когда птицам предлагают воду, или когда они устраиваются на насесте для ночлега. Во всех этих случаях петухи получают преимущество^[283]. Имеет место доминирование как над территорией, так и над другими животными. Примеров такого явления очень много, в том числе из жизни человекообразных обезьян.

Люди также внутри своей территории более агрессивны, чем вне ее пределов, хотя на поведение людей оказывает влияние ряд дополнительных факторов, осложняющих картину. Существование этнических или национальных границ, сопротивление вторжению чужаков, войны – все они являются признаками территориальности людей.

Однако и внутри одной нации или государства различные группы и индивиды показывают явные признаки территориальной нетерпимости. Примеров очень много. Руководители фирм и организаций считают свои территории неприкосновенными: это сферы их влияния. Городские территории разделяют на сферы влияния и «охоты» группы преступников – рэкетиров, торговцев, проституток^[284]. Главными объектами защиты являются, конечно же, свой дом и своя квартира. Английская пословица «Мой дом – моя крепость» хорошо выражает уже на уровне сознания данный инстинкт, тесно связанный с инстинктом самосохранения. И у людей, таким образом, тесно взаимодействуют инстинкты агрессии, секса, территориальности и самосохранения. Это целая система бессознательных эмоций, мыслей и форм поведения.

В больших городах, которые разделяются на сферы влияния различных обслуживающих специалистов – врачей, торговцев и других – возникает большая их скученность. Они, безусловно, во многих случаях мешают друг другу. Но в чем причина того, что многие из них не желают покинуть большие города и жить в провинции? Мы считаем, что такие объяснения подобных явлений, согласно которым они желают участвовать в культурной жизни городов, большей частью являются рационализациями, то есть самооправданием, мотивировкой, маскирующей подлинные мотивы поведения этих людей.

Территориальность выражается также в стремлении сохранить личное пространство: каждый индивид имеет вокруг своего тела невидимое узкое пространство, вторжение в которое других людей вызывает у него целую гамму неприятных чувств и агрессивность^[285]. Нетрудно заметить, что в общественном транспорте люди стараются соблюдать между собой дистанцию.

Всегда надо иметь в виду, что одной из причин возникновения у людей гнева и агрессивности является вторжение в пределы их личного пространства другого, нежелательного человека. В целом это, в свете проксемических исследований, понятно, однако возникает очень много новых вопросов и идей, в том числе следующие: когда кто-либо (Б) вторгается в личное пространство индивида А, то А не только переживает досаду и гнев. Он начинает совершать атрибуции, в основном, конечно, отрицательные. Он переживает враждебность и совершает специфические внутренние процессы, воображаемые агрессивные действия – как образные, так и внутриречевые (Человек «про себя» критикует «соседей» за бестактность, ругается и т. п.) за то беспокойство, которое они ему причиняют. Его экспрессия тоже становится враждебной: это в первую очередь касается выражения лица.

Из-за территорий и их раздела дрались между собой целые деревни, случались кровопролитные стычки. Большинство конфликтов соседей в городских домах связано с разделом территории, с попытками проникновения одного соседа на территорию другого. Когда где-то появляются вновь прибывшие жители, переселенцы, начинаются конфликты между ними и местными жителями, старожилами, даже если обе группы принадлежат к одной и той же этнической группе.

Наличие территориальности у людей отметил крупнейший этолог Ник Тинберген. Он говорил о том, что мы, люди, еще несем на себе ряд поведенческих характеристик наших животных предков. Различные способы воспитания не устраняют их, поэтому наш групповой территориализм – одна из древнейших и устойчивых характеристик человека. Нет существенного различия между территориальным поведением человека и животных, считает Тинберген. Для защиты территории мы точно так же объединяемся в группы и забываем наши внутренние разногласия, как и они. Мы так же угрожаем жестами и выражаем гнев своей мимикой, когда кто-либо вторгается в наше жизненное пространство, как и животные. Как и они, мы тоже пользуемся сигналами уверения и умиротворения. И поскольку в истории человечества оно было разделено на группы, этносы, нации и государства, территориальный инстинкт не только не стал слабее, а мог даже стать более сильной тенденцией.

Территориальный инстинкт имеется как у животных, так и у людей.

Это универсальное явление в живой природе. Есть предположение, что он является выражением более широкого инстинкта самосохранения и у человека принимает националистические оттенки. Этот инстинкт позволяет защищать супругу и детёнышей на определенной территории. Из частных территорий семейств образуется вся территория стаи, рода или нации. Но есть даже такие животные, у которых в семействах каждый из супругов имеет свою индивидуальную территорию. Например, члены супружеских пар лис живут раздельно, на некотором расстоянии друг от друга. Ну, а у людей так: все мы стремимся иметь отдельные дома и комнаты, когда только это возможно. Известно, сколько конфликтов возникает в так называемых коммунальных квартирах и в больших семьях.

Соблюдение социальной дистанции между людьми, особенно если разница их статусов (позиций, занимаемых ими в отдельных группах и в целом в обществе) велика, по-видимому, является одним из выражений территориального инстинкта. Она довольно строго соблюдается в иерархически организованных обществах и ее нарушение вызывает применение различных социальных санкций.

Но поскольку люди общаются, взаимодействуют и совместно решают различные задачи, они вынуждены время от времени нарушать социальную дистанцию и личное пространство друг друга. Этим они идут против тенденций, исходящих из своего территориального инстинкта. Исследование подобных случаев представляет несомненный интерес.

Главными из тех ситуаций, в которых люди нарушают тенденции своего территориального инстинкта, следующие: сексуальное поведение, особенно спаривание; кормление детей и уход за ними; уход за больными людьми.

Это те случаи, когда пространственная близость с другими людьми – жизненная необходимость. Но во всех тех случаях, когда интимность неуместна, попытки кого-либо нарушать личное пространство другого вызывает гнев и агрессию.

Исследования показали также, что при различных формах общения и в зависимости от его содержания, между людьми спонтанно устанавливаются различные физические дистанции. Эти динамические аспекты личного пространства в определенной мере исследованы уже упомянутыми нами Е. Холлом, Ю. Соммером и другими психологами. Полученные ими данные уместно обсуждать в связи с проблемой человеческой агрессивности и мотивов ее возникновения.

§ 9. «Внешняя» и «внутренняя» территориальность (новая концепция)

Понятия, вынесенные в заголовок настоящего параграфа, совершенно новые и мы хотели бы внедрить их в нашу науку исходя из следующих соображений: а) когда между этническими группами идет борьба за определенную территорию, то это мы называем «внешней территориальностью». Используемая при этом агрессия – межэтническая; б) когда же за территорию борются члены одной этнической группы, например два соседа, то это уже «внутренняя территориальность».

Мы предлагаем следующую гипотезу: когда этническая группа Э1 в соперничестве с группой Э2 за определенную территорию терпит неудачу и не использует в полной мере свою межэтническую агрессию, последняя преобразуется во внутриэтническую агрессивность и выражается, в частности, в борьбе за территорию внутри своих этнических границ. Такая борьба выражается также в стремлении к доминантности и занятию высоких позиций в обществе. Это два возможных пути выражения преобразованной межэтнической агрессивности.

Следует добавить, что процессы борьбы за территорию у людей на различных уровнях (соседей, семьи, наций и т. п.) почти не исследованы. Это обстоятельство отмечают, например, Д. Крепс и Д. Миллер в своей статье «Альтруизм и агрессия» в третьем издании фундаментального пособия по социальной психологии.

Как показали исследования этологов, механизмы, тормозящие агрессию, приводятся в действие только тогда, когда индивиды встречаются лицом к лицу. Так было в эволюционной истории видов, в том числе людей.

Но современный человек убивает себе подобных, причем в массовом порядке, и на расстоянии, не видя в лицо своих врагов. В этом случае биологически заложенные в нем тормозные механизмы не действуют, что чрезвычайно опасно для человечества. Нужны специальные социальные и политические меры. Природа дала людям способы регулирования конфликтов при общении лицом к лицу, но не на больших расстояниях.

Проблема, выдвигаемая нами, следующая: есть ли различие между внутриэтнической и межэтнической агрессией и в этом аспекте? Иначе говоря, как работают тормозные механизмы в том и другом случае? Можно выдвинуть следующие предположения: 1) поскольку мы реже видим представителей других этносов, то против агрессии, направленной на них, у нас ингибиторы реагируют слабее; 2) расовые и этнические различия, особенно антропологические маркеры, также оказывают влияние, усиливая межэтническую и ослабляя внутриэтническую агрессию.

Наконец, внутригрупповая агрессия приводит к большим потерям, поэтому она часто тормозится.

§ 10. Ранговая структура общества, территориальность и агрессия

Ранговая структура общества, то есть существование в нем высоких и низких статусов, их иерархия и связанные с ними явления, встречаются уже в сообществах социальных животных. Это чрезвычайно интересная область исследования, но мы здесь не можем, за ограниченностью места, подробно рассмотреть ее. Поэтому приведем лишь некоторые сведения, имеющие отношение к проблеме агрессии.

Наблюдая за поведением обезьян можно убедиться, что в их группах существует иерархия: есть вожак, есть животные с более низкими рангами вплоть до самых низких. Над последними все имеют власть. Высокий ранг дает животному ряд преимуществ: контроль над другими, право первым принимать пищу и насыщаться (это мы видели, когда ознакомились с «порядком клевания») самой лучшей пищей, право преимущественного спаривания, вследствие чего детёныши рождаются в основном от самцов-лидеров и т. д.

Ранговая организация животных сообществ и групп людей тесно связана с территориальностью. Вожак занимает центральное и самое удобное место для ночлега, другие индивиды должны сохранить определенную дистанцию, нарушение которой вызывает гнев вожака. Таким образом, иерархическая организация сообщества и территориальность дают индивидам и группам как преимущества, так и потери. Они связаны с правилами распределения благ, которые в животных сообществах возникают спонтанно, а в социальных группах людей – частично осознанно. Во всех случаях нарушение установленных правил распределения жизненных благ – пищи, жилища, власти и т. п. – вызывает агрессивность и борьбу. Фактически сами эти структуры – ранговая организация и территориальность – являются двумя группами правил поведения и распределения благ.

С первого взгляда может показаться, что правила – негативные явления: они ведь ограничивают свободу действий индивидов. Но наблюдения показывают, что наличие правил и их соблюдение всегда намного полезнее для животных и человека, чем их отсутствие, поскольку в последнем случае ведется непрерывная борьба. Когда в сообществе не существует правил организации и поведения, индивиды и вся группа посвящают борьбе и соперничеству столько сил и времени, что основные жизненные задачи – нахождение или производство пищи, построение жилища, рождение детёнышей (детей) и другие – остаются нерешенными. Во время одного из опытов домашним птицам препятствовали образовать иерархию. Это привело к тому, что они время от времени начинали драться между собой, не сносили яиц и не размножались. Такое положение вредно как для отдельных индивидов, так и для группы в целом, для ее культурной эволюции (когда речь идет о сообществах людей).

Мы уже сказали, что между ранговой структурой и территориальностью, как двумя группами правил, существуют тесные связи. Но животным и людям нередко приходится произвести выбор между ними. Даже говорят о существовании правила выбора. В определенных обстоятельствах более важной становится ранговая структура, в других – территориальность. Например, если пищевые ресурсы скудны, то лучше четко распределять территорию между семейными группами: это позволяет обеспечить их пищей. Знание биологических и психологических основ социальной организации сообществ, территориальности и ранговой организации следует учесть при создании теории общества и путей его реорганизации. Не имеют будущего и неадекватны те социальные учения, которые не учитывают базальных закономерностей жизни сообществ, в частности – законы территориальности, ранговой самоорганизации, истоков соперничества, агрессии и борьбы. Между принципами социобиологии, социальной психологии и социологии должны существовать гармонические отношения.

Следует всегда иметь в виду, что если пищи и других ресурсов мало, ранговая структура общества становится более четкой и жесткой, она соблюдается строже, чем в условиях изобилия. Мы полагаем, что именно здесь следует искать одну из причин установления авторитарного режима со строгой вертикальной иерархией сообщества.

Чем дольше соблюдаются правила территориального распределения и ранговой иерархии, тем больше группа получает возможность заниматься мирным трудом и размножением. Когда приходится все время вести борьбу для защиты своей территории и своего положения в сообществе, уже не остается сил и времени для собирания и производства пищи, для размножения и других творческих занятий.

Исходя из всего этого социальные психологи и социологи пришли к выводу, что умное групповое планирование – важнейшее средство развития человечества. Борьбу следует ритуализировать, превращая в безвредную процедуру. В определенной мере именно этого и произошло как в мире животных, так и во многих сферах жизни людей. Ранговые позиции обычно устанавливаются после короткого периода соперничества или даже с помощью только мирных средств. То же самое можно сказать об установлении территориальной структуры, которая становится более четкой, когда ресурсы пищи скудны, но территория достаочно обширна. После краткосрочного соперничества создаются отдельные индивидуальные и семейные владения и вотчины. Такие итоги могут быть долгосрочными^[286].

Правда, когда речь идет о людях и их группах, число переменных, играющих роль в этих процессах, значительно больше. Поэтому нельзя сказать, что человек является «территориальным животным» или «животным с рангом». Такие крайние формулировки, выпячивающие роль единственных принципов, искажают картину жизни человека и общества. В жизни социальных животных, а тем более человека, комбинируются законы и принципы биологической и социальной эволюции, индивидуальная социализация и обучение, а также групповое планирование.

§ 11. Инстинктивная теория и другие направления

Обычно, обсуждая вопрос об истоках агрессивности людей и животных, инстинктивный подход и подход, учитывающий реальные ситуации жизни (как в теории фрустрации – агрессии) рассматриваются как несовместимые, дихотомические. Это значит, что если одна из них считается правильной, другая должна оцениваться как ложная. Такой подход мы считаем неправильным и, следовательно, непродуктивным. Теорию фрустрации-агрессии, имеющую свои истоки в психоанализе и бихевиоризме, мы уже знаем. Здесь же лишь сопоставим эту теорию с инстинктивной теорией агрессии.

Мы считаем, что эти две теории хорошо дополняют друг друга. Наследственная природа агрессивности должна учитываться в теории фрустрации. Это мы представляем следующим образом: если агрессия является одним из наследственных механизмов адаптации, то следует признать, что ее связь с фрустраторами имеет специфический характер. Под влиянием фрустраторов в онтогенезе агрессивность человека не рождается, а лишь проявляется и развивается, принимая конкретные, поведенческие формы. Шаблоны агрессивного поведения в основном задаются социальной микросредой и обществом в целом, хотя не исключается также, так сказать, агрессивное творчество, открытие индивидом новых форм агрессивных действий.

Следует согласиться с точкой зрения З. Фрейда о том, что человек изначально агрессивен, в состоянии дикости его агрессивность выражается довольно свободно и разнообразно, и лишь общество заставляет человека сублимировать свою инстинктивную агрессивность. Последнюю Фрейд назвал инстинктом смерти или танатосом^[287].

Если танатос направляется вовнутрь, то выражается в форме самонаказания, в крайних случаях – в самоубийстве. Направляясь на внешние объекты, она выражается как враждебность, деструктивность, насилие и убийство. Если агрессивность не находит выхода, у человека возникают тревога или страх. Некоторые авторы, продолжая линию психоаналитических рассуждений, приходят к выводу, что человек – наиболее агрессивный вид животных на земле^[288].

Мы уже упомянули пример, приведенный в одной из книг К. Лоренца: совершенно незнакомые дети, оказавшись вместе, начинают драться, то есть проявлять агрессивность. Но пока еще трудно сказать, налицо ли депривация и переживание фрустрации тогда, когда встречаются маленькие дети. Является ли простое присутствие другого человека фрустратором? Почему восприятие другого часто играет роль «релизера», то есть как бы пускового устройства агрессивного поведения? Не имеет ли место в таких случаях социальное сравнение и подсознательная оценка другого, и подсознательная же фрустрация, вызывающая агрессивные импульсивные действия?

При более широком социально-психологическом подходе можно сказать следующее: взаимодействующие люди и группы – социальные объекты – обладают взаимными ожиданиями. Поэтому, совершая действие, каждый из них должен учитывать ожидания другой стороны, иначе говоря – проявлять некоторый конформизм по отношению к нему. В противном случае они будут переживать депривации, ощущение того, что лишились чего-то ценного. Ожидаемые действия другого можно назвать санкциями, которые могут быть как положительными, так и отрицательными. Положительные санкции приводят к удовлетворению потребностей, а отрицательные – к лишениям. Депривация и удовлетворение касаются главным образом социальных потребностей индивида.

Между теориями Фрейда и Лоренца имеется много важных различий. Они требуют специального и подробного рассмотрения. Но обе они пессимистичны в вопросе о возможности предотвращения человеческой агрессии и установления контроля над агрессивным поведением. Поскольку агрессия первоначально имеет инстинктивный характер, ее полностью искоренить невозможно. Ни удовлетворение всех потребностей, ни устранение социальной несправедливости, ни любые другие позитивные изменения структуры общества не могут предотвратить рождение у людей агрессивных импульсов и их выражение в действиях. Агрессию в какой-то мере можно направить по безопасным для жизни путям. Можно также усилить внутренний контроль человека и подавить агрессивность. К. Лоренц признает важную роль обучения и средовых факторов в появлении агрессии и других форм инстинктивного поведения^[289]. Однако основная идея о наследственной природе агрессивности в его концепции является доминирующей. Мы вполне солидарны с таким подходом, хотя считаем, что социализация агрессии обладает значительно более существенными возможностями, чем, по-видимому, предполагали упомянутые мыслители.

Известный социальный психолог США Эллиот Аронсон считает, что нет достаточно убедительных фактов, доказывающих ту или иную из приведенных выше точек зрения. Дело в том, что большинство фактов получено в экспериментах на животных. Есть, например, такая крайняя точка зрения, согласно которой кошки лишены инстинктивной агрессивности. Правда, если учесть результаты известных опытов французского исследователя Мишеля Жювье по изучению сна и сновидений кошек, можно сразу же отвергнуть эту точку зрения. Однако опыты Цин Янг Куо, на которые ссылается Аронсон, интересны и поучительны. Он вырастил котят в одной клетке с крысами. В этих условиях кошки не только не нападали на крыс, но даже стали близкими их друзьями. Эти кошки отказались нападать и на других крыс^[290]. Аронсон замечает, что данный эксперимент не доказывает, что агрессивное поведение не является инстинктивным. Он доказывает только, что ранний опыт может подавить агрессивность животного. Мы полагаем, что дальнейшее рассмотрение этого вопроса будет плодотворным, если привлечь данные об импринтинге^[291].

Широко известный этолог Иренеус Эйбл-Эйбесфелд сообщил об экспериментах, которые показали, что выросшие в изоляции крысы (не имея, естественно, никакого опыта борьбы с другими крысами) нападают на других крыс, как только их вводят в клетку. При этом они пользуются теми же способами угроз и нападений, что и опытные крысы. Агрессивное поведение не нуждается в обучении, хотя доступно для преобразования^[292].

Вместе с другим исследователем, Дж. П. Скоттом, Э. Аронсон утверждает, что и в свете этих данных мы не можем сказать, что агрессивность инстинктивна, поскольку для такого вывода следовало бы доказать, что имеются чисто внутренние, спонтанные физиологические стимуляции, порождающие агрессивное поведение. В эксперименте И. Эйбл-Эйбесфелда стимулом была другая крыса, которая своим появлением вызвала агрессивное поведение. Дж. Скотт считает, что нет внутренней потребности в борьбе и если бы организм мог решать свои проблемы без внешней стимуляции к борьбе, то он не испытывал бы никаких физиологических илипсихологических потерь из-за своего мирного поведения^[293]. Данное утверждение равносильно отрицанию инстинктивной природы агрессии. Эту точку зрения оспаривает К. Лоренц, убежденный создатель и защитник инстинктивной теории агрессии.

С критикой идей Лоренца выступил также Леонард Берковиц, один из самых последовательных современных исследователей агрессии. Он выступает с позиций бихевиоризма, для которого основным в развитии и поведении личности является обучение реакциям на воздействия среды. Согласно Берковицу, люди отличаются от других животных тем, что обучение играет очень большую роль в приобретении агрессивных форм поведения. Агрессивность человека зависит от сложного взаимодействия прирожденных влечений и выученных реакций. У животных имеется инстинкт территориальности и они атакуют других животных, когда те нарушают границы их территории. Однако Берковиц считает сверхупрощением взгляд, согласно которому у человека имеется соответствующее генетически запрограммированное поведение. Прирожденные программы поведения человека бесконечно гибки и изменчивы^[294]. Впрочем, к взглядам Берковица мы уже неоднократно обращались на предыдущих страницах настоящей книги.

На последнее критическое замечание Л. Берковица, указавшего на гибкость прирожденных программ поведения человека, Э. Аронсон справедливо отвечает, что и у животных тоже прирожденные программы поведения очень гибки. Например, в мозгу обезьян имеется центр агрессии: когда его раздражают с помощью вживленных электродов, обезьяна ведет себя агрессивно. Но не всегда. Если рядом находятся менее доминантные обезьяны, чем она сама в данной социальной иерархии этих животных, то под влиянием электрической стимуляции центра агрессии она нападает на них. Но если при этом рядом с ней находятся более доминантные обезьяне, она нападать не будет. Более того, она попытается уйти, покинув данную «сцену». В зависимости от ситуации и научения одна и та же физиологическая стимуляция приводит к различным реакциям. Это еще в большей степени справедливо для людей, очень верно утверждает Аронсон. Он заключает, что хотя у человека агрессивность может иметь инстинктивный компонент, она все же может быть изменена под воздействием ситуационных факторов^[295]. Это обстоятельство он считает очень важным при социально-психологическом исследовании человеческой агрессивности.

Книга К. Лоренца «Об агрессии» написана на высоком научном уровне, но общедоступно. Это классический пример популяризации весьма сложных научных идей. Причем автор в книге такого характера высказал целый ряд новых и плодотворных идей. Поэтому эту книгу прочитали многие и она вызвала большое число противоречивых отзывов – начиная от полного согласия с автором до полного несогласия^[296].

Социобиологию также в определенной степени можно считать реакцией на теорию агрессии К. Лоренца. Публикацией в 1975 году книги Э. Уилсона было положено начало социобиологии, нового научного направления на стыке биологии и социальных наук. Книгу эту считают выдающейся. В ней, на основе анализа огромного материала, автор показал, в частности, то место, которое агрессия и насилие занимают в сложной структуре поведения человека и животных. Социобиология фактически является расширением эволюционной теории Ч. Дарвина.

Что касается агрессивности животных, то она с большой вероятностью считается Э. Уилсоном наследственной. Но проблема в том, можно ли данный вывод распространить и на человека? Определенная часть человеческого поведения, безусловно, сходна с поведением животных. Но какая часть поведения человека является наследственной и инстинктивной? Проограммрована ли агрессия человека в его генетическом коде? И поскольку существует целый класс преступлений, совершаемых с применением насилия, то является ли криминальное поведение генетически запрограммированным?

Основные идеи социобиологов об агрессии сводятся к следующему. В то время как человек и животные проявляют альтруизм по отношению к своим сородичам, они очень часто ведут себя агрессивно по отношению к «чужим». Так, самец, отстаивая свое право на самку или защищая своих детёнышей, вступает в конфликт с другими особями.

Социобиологи по-существу полностью принимают все то, что утверждали этологи об агрессии, в том числе идею о том, что в агрессивном поведении проявляются активность и индивидуальность организма животного или человека. Но социобиологи склонны к сравнительно более умеренным взглядам Н. Тинбергена, который не считает человека суперагрессором в животном царстве. (Как помнит читатель, именно таким считал человека Конрад Лоренц.). Но они все же считают агрессивность одной из самых основных характерных черт человека. Агрессивное поведение вызывается очень легко, достаточно лишить человека каких-либо желательных предметов. Агрессивность биологически необходима (адаптивна) и сближает человека с животными. Агрессивные формы поведения отобраны в ходе эволюции, поскольку они способствуют адаптации животных и людей к условиям своего существования, они способствуют сохранению вида. Сходные идеи в настоящее время развиваются в эволюционной психологии^[297].

Особо отмечается социобиологами адаптивная роль агрессии в процессе эволюции. Э. Уилсон считает агрессию генетически детерминированным и отобранным в ходе эволюции образцом поведения. Агрессивные поведенческие реакции основываются на способности индивидов делить других на своих и чужих. По отношению к чужим агрессия допускалась и считалась необходимой. В этом отношении люди мало отличаются от животных, причем обладают способностью интенсифицировать внутривидовую агрессию и вести войны.

Поскольку это так, полагают социобиологи, попытки устранить агрессивность из жизни людей приведут к снижению общей приспособленности человека: люди лишатся важных способов «канализации» и разрядки своей эмоциональной напряженности и недовольства. Представители этого направления считают, что катарсис и сублимация – способы мирного выражения агрессии и в будущем должны широко использоваться людьми.

Все же есть еще одно расхождение социобиологов с К. Лоренцом: социобиологи не считают агрессию основной причиной развития способности человека к культурной эволюции. Но она, конечно, является одной из основ развития человеческого интеллекта^[298].

Социобиологи, по-существу, согласны с этологами и по вопросу о разновидностях агрессии. Речь идет о захвате и защите территории, борьбе за доминирование в организованных группах, агрессии в целях захвата чужого добра, насилии над людьми, защите против агрессоров с помощью контратак, а также о «моралистской» и «дисциплинарной» агрессии, применяемой в сообществах людей в воспитательных целях^[299].

Организованные формы агрессии, например войны, социобиологи не считают наследственными. Но эти войны, по их мнению, возникают благодаря тому, что люди имеют наследственную склонность к обучению взаимной агрессии, закрепленной в ходе эволюции. Групповая агрессия возникает тогда, когда в обществе ощущается необходимость в ней: когда сообщество защищается от врагов или когда в нем культивируется вражда к другим этническим группам. Получены данные о том, что самки некоторых видов рыб и птиц предпочитают агрессивных самцов в качестве супругов.

Представляют интерес соображения социобиологов о разновидностях соперничества и его связях с агрессией. По мнению представителей этого направления, агрессия наследственна потому, что коренится в таких процессах, свойственных живым существам, как соперничество, конкуренция и сотрудничество.

Один из социобиологов, Д. Борджи, считает, что существует два вида конкуренции: а) конкуренция в толпе, так называемая «свалка», и б) конкуренция в парном соперничестве, то есть борьба. Когда идет борьба за ресурсы, вначале наблюдается «свалка»: все стремятся получить доступ к этим ресурсам. Но в дальнейшем встает задача контроля над ресурсами, и тут начинается конкуренция в соперничестве. Именно на этом втором этапе агрессивность проявляется максимально.

Но после того, как создается иерархия индивидов, они уже действуют по определенным правилам и редко прибегают к помощи агрессии. Д. Борджи считает, что все сказанное верно как для животных, так и для людей. В этом есть большая доля истины, что мы уже видели при рассмотрении явления «порядка клевания».

Ксенофобия – это страх перед чужими. Появляясь в процессе эволюции человека, она сохранилась и спонтанно выражается и у современных людей. Человек не нуждается в специальном обучении, чтобы иметь ксенофобию.

Для теории агрессии важно то, что когда индивид переживает страх перед чужими и незнакомыми людьми, у него появляется агрессивность. Под воздействием такого внутреннего состояния он может совершить агрессивные, насильственные действия. Эти реакции – ксенофобия и связанная с ней агрессия – считаются генетически обусловленными формами переживания и поведения как у животных, так и у человека.

Социобиологи, рассматривая ксенофобию, опираются не только на этологические данные. Они используют также ряд фактов из области детской психологии. Исследования показали, что 8-месячные младенцы, воспринимая незнакомых людей, переживают страх, стараются спрятать лицо и плачут. Это все – спонтанные реакции и не зависят от предыдущего онтогенетического опыта ребенка^[300].

Ксенофобия и агрессивность – свидетельства того, что природа современного человека пока еще достаточно примитивна и не отличается утонченностью. Мы полагаем, что по этим критериям между представителями различных социальных и этнических групп должны существовать заметные различия. Относительно агрессивности, как мы уже видели, различия действительно обнаружены, хотя проблема эта нуждается в более глубоких исследованиях. Что же касается различий по ксенофобическим реакциям, то нам не известны специальные исследования. Возможно, что они уже есть.

Ксенофобия интересна также для политической психологии. Согласно точке зрения некоторых социобиологов, она является причиной религиозных и других войн^[301]. Ксенофобия считается фундаментальным природным явлением. Предполагается, что от нее можно избавиться лишь с помощью генетических изменений и под влиянием культуры, но такие изменения – длительный и трудный процесс. Ксенофобия и ее последствия подлежат всестороннему исследованию в контексте межэтнических отношений.

В социобиологии значительное место занимают рассуждения о природе человека. Для нас важно то, что в этих описаниях всегда присутствуют – в качестве важнейших компонентов природы и сущности человека – агрессия и такое тесно с ней связанное явление, как территориальность.

Так, основатель социобиологии Э. Уильсон отмечает, что основными компонентами «природы человека» являются: взаимный альтруизм; территориальность; агрессивность; приобретенные в ходе эволюции устойчивые формы сексуального поведения; непотизм (семейственность) – приверженность к своей семье, роду и внутрипопуляционным отношениям; определенные механизмы социализации и отбора; генетическая обусловленность социального поведения человека; биологическая и культурная эволюция, и другие.

Все названные качества – системы реакций на средовые факторы. Они образовались в далеком прошлом человечества, но в настоящее время уже подвергаются воздействию культуры. Развитие природы человека происходило параллельно с развитием его мозга. Только после появления разума (интеллекта) человек сумел вырваться из среды животных и быстрыми темпами развивать культуру^[302].

Э. Уилсон отметил при этом, что большинство названных форм поведения, составляющих природу человека, есть и у млекопитающих животных, а более специфические встречаются и у приматов. Это и неудивительно. То, что является общим в природе человека с другими животными, образовалось в течение многих миллионов лет эволюции, в то время как возникновение и развитие культуры занимает лишь крошечный период в истории человечества. Агрессивность, а также ксенофобия и территориальность, тесно связанные с агрессивностью – неистребимые черты людей.

Вместе с тем социобиологи и некоторые современные психологи отмечают, что агрессия, как стратегия поведения, имеет серьезные недостатки. Агрессия приводит к убийствам и телесным повреждениям, вследствие чего многие индивиды лишаются возможности создания потомства, сохранения своих генов. Поэтому, поскольку агрессия неминуема, в дальнейшем ее следует использовать строго избирательно, только в тех ситуациях, в которых другие механизмы и стратегии неэффективны, а потенциальная польза агрессивного поведения неоспорима^[303].

§ 12. Психологическое доказательство наследственности агрессии и ее выражение

Поскольку гнев, так сказать, внутренний план агрессии, то если удасться доказать, что при фрустрации младенцев у них возникает гнев, будет доказана наследственная природа агрессивности.

Еще в начале 20-го века Дж. Уотсон, основатель бихевиоризма, и Б. Морган провели простой эксперимент: они прижимали ручки детей к туловищу и ограничивали движения ножек: дети отвечали всеми признаками гнева, даже «ярости»: они вырывались, пинались, ручками и ножками наносили удары куда попало. Ясно, что этому никто их не учил, их гневливые реакции и агрессивные действия были наследственными.

Автор этих строк много лет назад, еще совсем не зная об опытах Дж. Уотсона и Б. Моргана, проводил ряд таких опытов и наряду с реакциями недовольства и страдания наблюдал также признаки гнева. Когда фрустрация (в данном случае – ограничение свободы движений) длится долго, ярость иногда сменяется страданием и плачем.

Как известно, П. Экман долгие годы исследовал выражения лиц людей при различных эмоциональных состояниях. Он обнаружил, что основные эмоциональные состояния и соответствующие им выражения лица человека являются врожденными^[304]. Беря за основу эти результаты, другие психологи проводили сходные с уотсоновскими эксперименты и показали, что 4–7-месячные младенцы при прижимании их ручек к бокам проявляют ярость^[305]. Обсудив эти данные, Л. Берковиц пришел к выводу о существовании врожденной связи между фрустрацией и гневом^[306]. Мы думаем, что такие эксперименты очень убедительны.

Однако каждая мать, ухаживая за своим младенцем и туго пеленая его, может заметить то же самое явление. Тугое пеленание фрустрирует детей и вызывает у них гнев. Какое воздействие оказывает такая практика на развитие характера детей и какие возможны этнические различия? Об этих вопросах много писали психоаналитики и психоаналитически ориентированные этнологи и культурологи, поэтому мы их здесь дальше обсуждать не будем. Их обсуждение, возможно, более уместно в этнической характерологии.

Каким образом выражается наследственная агрессивность человека у взрослых людей, обладающих сложной психической структурой, сознанием и самосознанием? Мы думаем, что агрессивные инстинкты человека (или то, как агрессивность дана в генах человека) выражаются в его психической жизни следующими путями: 1) в виде общей агрессивности, злости и раздражительности; 2) через его мотивы, то есть как потребность или группа потребностей; 3) через выбор целей (выбор жертвы, объектов, подлежащих разрушению и т. п.); 4) через образное мышление и воображение – как представления желательных агрессивных целей и процессов их достижения. Агрессивные мотивы также выражаются в воображении.

§ 13. О наследственных предпосылках или основах агрессивности

Мы уже убедились в том, что агрессия животных имеет наследственные, биологические основы. Каково положение вещей у человека? Что известно конкретного о наследственных и физиологических механизмах агрессивного поведения? Первый из этих вопросов – о наследственных, генных и хромосомных, механизмах агрессии – мы рассмотрим в данном параграфе, а об исследовании близнецов и физиологических механизмов агрессии – в последующих разделах данной главы.

Каждая клетка человеческого тела содержит 46 хромосом. Каждая хромосома – сложное образование, несущее факторы наследственности – гены.

Одна пара из всех хромосом, X-Y, определяет пол человека. Мужчины имеют XY пару, а женщины – XX. Это нормальное положение вещей. Но встречаются немногочисленные случаи, когда у мужчин налицо комбинация XYY.

В середине 60-х годов группа исследователей^[307] сообщила, что такая необычная комбинация половых хромосом чаще встречается у лиц, совершивших различные преступления, чем у остальной части населения. Они описали «синдром XYY», встречающийся у этих людей и состоящий из следующих признаков: а) очень высокий рост; б) умственная отсталость; в) частые и взрывоподобные, крайне насильственные действия.

Дальнейшие исследования, проведенные в ряде стран, в основном подтвердили открытия этих авторов. Оказалось, например, что если уровень встречаемости этой ненормальности составляет примерно один к тысячи (1:1000) новорожденных мальчиков или взрослых мужчин, то среди уголовников эта цифра примерно 15 раз выше^[308]. Эти данные представлены в нижеприведенной таблице.

На основе таких данных исследователи пришли к заключению, что обладание лишней Y-хромосомой делает людей склонными к агрессии^[309]. Но Э. Монтэгю сообщил в 1968 году, что около 95 % заключенных, совершивших насильственные преступления, не являются носителями XYY комбинации хромосом. Следовательно, существуют и другие, в том числе социальные предпосылки агрессивности. Все же хромосомная XYY комбинация среди преступников встречается чаще, чем среди представителей других групп населения.

Некоторые авторы идут еще дальше и утверждают, будто когда нормальный мужчина ведет себя агрессивно, это всегда является проявлением Y-хромосомы из нормальной пары XY. В то время как лишняя y-хромосома приводит к крайней агрессивности человека, нормально присутствующая Y-хромосома является генетической основой нормальной агрессивности^[310]. Так называемая гипотеза лишней Y-хромосомы утверждает, таким образом, что наличие в комбинации половых хромосом лишней Y-хромосомы у мужчин может привести к более интенсивной агрессивности и к более частым (и, по-видимому, более жестоким) насильственным действиям.

Но есть и более осторожные исследователи, указывающие на то, что не всегда носители комбинации XYY являются сверхагрессивными людьми. Вывод о сверхагрессивности носителей XYY сделан на основе ограниченного числа фактов, взятых из криминальных дел, и их следует использовать осторожно. Во многих исследованиях не было контрольных групп. Кроме того, как уже сказано, большинство преступников имеет нормальную пару XY, так что наличие лишней Y-хромосомы не является необходимым условием совершения насильственных действий.

Представляют безусловный интерес факты, свидетельствующие о том, что большинство из числа лиц с XYY набором заключены в тюрьму не за «драматические» агрессивные действия, а за воровство, кражу со взломом и т. п.^[311] Правда, почему-то не принимается в расчет то обстоятельство, что и воровство, и грабеж – тоже агрессивные действия, направленные на других людей и социальные группы. Они, во всяком случае, содержат намерение нанести вред жертве, а это – одна из основных характерных черт агрессивного поведения. Поэтому встречающееся в литературе утверждение, что многие из индивидов с XYY комбинацией не совершают насильственных, агрессивных действий^[312], следует пересмотреть.

Тем не менее, представляет интерес утверждение А. Бандуры о том, что агрессивные действия, совершаемые людьми с указанной комбинацией хромосом, обусловлены скорее социальными, чем биологическими факторами. Такие люди физически более развиты по сравнению со своими сверстниками, дружат с более старшими по возрасту ребятами, среди которых встречаются преступники или индивиды, склонные к насилию и, под их влиянием, совершают насильственные действия. Отличаясь более высоким ростом и физической силой, они в соперничестве с другими получают преимущество, поэтому быстро усваивают агрессивные формы поведения^[313]. Добавим, что эти суждения, по-видимому, верны для акселерантов вообще. Увеличение числа хулиганов в больших городах обусловлено, в частности, этим биологическим фактором. С легкостью давая отпор другим, они быстро убеждаются в том, что агрессивное поведение дает положительные результаты. Такое положительное подкрепление способствует быстрому приобретению агрессивных форм поведения. Согласно А. Бандуре, это означает, что склонность людей с XYY комбинацией половых хромосом к агрессивности можно объяснить особенностями их социализации.

Все это так. Но нельзя забывать, что социализация приводит к подобным результатам потому, что эти индивиды имеют генетически обусловленный высокий рост, физическую силу и несколько отстают в своем умственном развитии от среднего нормального уровня. Их поведение является результатом взаимодействия наследственных и средовых факторов. Вообще требуется тщательно исследовать структуру личности таких людей, особенно их первичные признаки эмоциональной и познавательной активности, которые обусловлены генетически.

Исследование Уилсона с сотрудниками показало, что из мужчин, родившихся в Копенгагене с 1944 по 1948 год (всего 4591 человек) у 91 % удалось выяснить, какой у них набор половых хромосом (всего 4139 человек). Из них 12 человек имели хромосомный набор XYY, 4111 – XY и 16 – XXY. Удалось выяснить, что только 9,3 % всех лиц с хромосомным набором XY в прошлом совершали одно или несколько преступлений, тогда как среди индивидов с набором XYY этот процент составил 41,7 %^[314]. Получены также данные о том, что если в XY наборах хромосом Y-хромосома имеет аномальность (удлиненное плечо), то и тогда наблюдается повышенная агрессивность индивида. Это аналогично влиянию лишней Y-хромосомы^[315]. Правда, разные исследователи опубликовали по этому вопросу противоречивые данные.

Насчет того, почему лица с лишней Y-хромосомой чаще совершают преступления, чем люди с XY набором, существуют различные точки зрения. Одна из них просто утверждает, что эти лица более агрессивны. Согласно второй точке зрения, эти лица более крупны, поэтому их чаще обвиняют в преступлениях. Наконец, согласно третей гипотезе, лица с XYY-набором интеллектуально менее развиты и, совершая преступления, чаще попадаются в руки правосудия и наказываются, поэтому и таких в процентном отношении среди преступников больше. Все эти гипотезы в настоящее время активно обсуждаются, но самой вероятной из них считается последняя^[316].

Сформулирована также «гипотеза Х-хромосомы», которая сводится к следующим утверждениям: а) женщины с Х0 набором, то есть с одной Х-хромосомой, более агрессивны, чем женщины с ХХ-набором; б) женщины с ХХХ-набором наименее агрессивны. Но анализ фактов не подтверждает эту гипотезу. Однако представляют интерес факты, свидетельствующие о том, что мужчины с ХХY-набором хромосом отличаются большей покорностью и менее выраженной агрессивностью, чем мужчины с XY набором. Любопытно, что у мужчин наличие двух Х-хромосом приводит к легкой умственной отсталости. Считается, что именно эта умственная недостаточность и приводит к совершению правонарушений, а не повышенная агрессивность.

Когда удается показать, что люди с одинаковой наследственностью ведут себя одинаково, это можно считать доказательством того, что данное поведение обусловлено генетически.

Вот почему представляют интерес сравнительные исследования близнецов, особенно однояйцевых (гомозиготных). Ряд исследований посвящен выяснению того, наследуется ли склонность к агрессивному поведению. Рассмотрим исследование С. Медника и его коллег, краткое описание которого мы приводим по упомянутой книге Р. Бэрона и Д. Ричардсон об агрессии.

Этот психолог со своими сотрудниками исследовал степень наследуемости детьми черт своих биологических и приемных родителей. Если приемный ребенок является в основном носителем таких же черт, как и его биологические родители, тогда это свидетельствует об определенной роли наследственности. Когда же у ребенка больше сходства с приемными родителями, тогда это уже свидетельствует о преимущественной роли социализации и научения. Для решения данной задачи упомянутые авторы исследовали в Дании судебные дела всех тех нарушителей закона, которые были усыновлены чужими людьми в период между 1924 и 1947 годами. Они рассмотрели также судебные дела биологических и приемных родителей. Они предположили, что если у значительного числа осужденных детей осуждены и биологические родители, то это свидетельствует о влиянии генотипа на формирование преступного поведения. «Мальчики, имеющие осужденных биологических отцов, скорее всего сами будут осуждены за нарушение закона»^[317].

Биологическая предрасположенность к правонарушениям, по-видимому, действительно существует, но она является по своей природе общей, то есть в ней нет специфической направленности на совершение тех или иных конкретных видов преступлений. Она, эта предрасположенность, лишь частично определяет наследуемость агрессивности^[318]. Исследованию подвергались лишь мужчины и оказалось, что сыновья больше склонны к совершению правонарушений тогда, когда судимы их биологические отцы. Около 25 % таких сыновей совершают преступления, но не обязательно такие же, как те, которые совершены их биологическими родителями. «Наследуемость склонности к совершению преступлений отнюдь не означает безусловной наследуемости склонности к агрессии: лица, поведение которых изучалось во всех этих исследованиях, зачастую совершали ненасильственные преступления. Фактически Медник и его коллеги пришли к заключению, что наследуется, как правило, склонность к совершению преступлений против собственности, а не против личности»^[319]. Однако следует иметь в виду, что преступление против чьей-либо собственности есть прямое или (и) косвенное насилие против владельца этой собственности.

Другие авторы предположили, что наследуется, по-видимому, не склонность к агрессии, а какая-либо характерная черта личности, например импульсивность или стремление к лидерству, усиливающее возможность проявления агрессии^[320].

Последнее утверждение имеет своей предпосылкой латентную мысль о том, что у человека уже есть агрессивность, и она легче проявляется у тех лиц, у которых имеются импульсивность и стремление к лидерству. В таком случае возникает следующий вопрос: не являются ли черты агрессивности, импульсивности и лидерства (или они же, но попарно) сцепленными уже на генотипическом уровне? Если так, то этим путем также доказывается наследственная природа агрессивности.

Одним из важных выводов из описанных выше исследований является то, что, по-видимому, склонность к криминальному поведению наследуется. Склонность мальчиков к совершению преступлений напрямую связана с судимостью их биологических родителей^[321]. Однако среда и воспитание тоже играют важную роль, поскольку вероятность совершения преступлений увеличивается у тех мальчиков, у которых были осуждены за противоправные действия как биологические, так и приемные родители. В целом, низкий порог возбудимости нервной системы личности, ее нейрогуморальных реакций, является основным наследственным условием агрессивного поведения. В условиях стресса и фрустрации такие люди склонны переживать враждебность и гнев и совершать агрессивные действия. Но, как отметил К. Мойер, если такой человек окружен любовью, защищен от жестокости и насилия, если его не провоцируют на агрессию, то он вряд ли будет склонен к агрессивному поведению^[322]. Спорное, конечно, утверждение, поскольку не объясняет те многочисленные случаи жизни, когда человек, окруженный любовью, предает тех, кто его любит и совершает по отношению к ним агрессивные, насильственные действия, грабит и оскорбляет их.

Как среди животных, так и в среде людей, самцы более агрессивны, чем самки. Считают, что это связано с воздействием на мозг половых гормонов. Когда женщине впрыскивают мужские половые гормоны (тестостерон), ее поведение становится более агрессивным.

Для предотвращения выкидышей в США в 70-е годы многим женщинам впрыскивали гормон прогестин. Впоследствии выяснилось, что если плод, независимо от своего пола, подвергается воздействию таких гормонов, впоследствии агрессивность таких детей бывает очень высокой. Считается, что в настоящее время в США имеется более 15 миллионов человек, которые в кризисные периоды своего развития подвергались воздействию подобных веществ^[323].

Чем больше адреналина производится в организме, тем выше уровень агрессивности. Имеется циркадный (суточный) режим увеличения-уменьшения количества производимого в организме адреналина: оно растет, доходит до пикового уровня, а затем уменьшается. Обнаружено также, что мужчины с возрастом становятся менее агрессивными, поскольку количество производимого адреналина уменьшается^[324].

Согласно данным Э. Гельгорна^[325], адреналин оказывает прямое воздействие на заднюю часть гипоталамуса, а также на симпатическую н. с. Карл Макал считает, что данные физиологические факты имеют большое значение для понимания реакций борьбы-бегства.

У животных гормоны оказывают прямое воздействие на поведение, тогда как у человека это воздействие обусловлено психологическими факторами. Человеческая агрессия – очень сложное явление. В ней играют роль не только химизм мозга и физиологические механизмы, но и мотивация, обучение, подражание, самоконтроль и другие психологические факторы^[326]. Но количество тестостерона в крови играет заметную роль.

В проявлении агрессивности заметную роль играют также вещества-посредники мозга – медиатры, или, как называют иначе, нейропередатчики. Таковы, в частности, катехоламин и серотонин. Оказывается, что когда количество катехоламиов в мозгу велико, то взаимная агрессивность самцов животных усиливается. Когда же преобладает количество серотонина, агрессия выражена слабее.

Из биологических факторов на уровень агрессивности влияет алкогольная интоксикация мозга. Под влиянием алкоголя агрессивное поведение растормаживается, личность в значительной мере теряет свою индивидуальность и легко провоцируется. Более половины преступлений с применением насилия совершается под воздействием алкоголя. Поскольку результаты соответствующих исследований широко известны^[327], мы более подробно о них говорить не будем. Отметим только один твердо установленный факт: даже небольшая доза алкоголя ведет к повышению агрессивности (хотя играют роль как тип, так и доза алкоголя), особенно если ситуация воспринимается человеком как угрожающая.

§ 14.Наследственна ли сверхагрессивность этносов?

Выше в настоящей главе мы ознакомились с результатами исследования С. Марголиным племени ута. Было выяснено, что это воинственное племя североамериканских прерий несколько столетий вело непрерывные войны против других племен. В результате этого в нем имел место отбор агрессивных индивидов и племя в целом стало сверхагрессивным. С. Марголин считает, что такая сверхагрессивность может унаследоваться биологически, с помощью генных механизмов. Конрад Лоренц соглашается с ним в том, что за такое историческое время подобное наследование было вполне возможно. Ведь известно, что путем целенаправленной селекции домашние животные за короткие сроки претерпевают более основательные изменения.

В настоящее время племя ута живет в совершенно других условиях. Обстоятельства социализации новых поколений иные, но у его представителей налицо та же сверхагрессивность и те же патологические черты, что и у их предков. Причем эти болезненные черты, возникшие и развитые вследствие невозможности разрядки агрессивности, сходны у других индейских племен, живущих в прериях.

Поскольку отбор агрессивных особей и их лучшая приспособленность к условиям социальной жизни – реальные социобиологические процессы, то сразу же возникают другие ассоциации: появляется мысль, что у народностей, долгие века живущих кочевнической жизнью и занимавшихся грабежами и разбоем, сверхагрессивность и жестокость могут закрепляться генетически и передаваться от одного поколения к другому. Это можно проверить по тому, какие черты характера мужчин и женщин в данной этносоциальной среде считаются желательными.

Исследование показало, что в племени ута больше невротиков, чем в других человеческих группах. Причиной этого К. Лоренц считает ангрессию, которая не получила разрядки. Нападения на представителей других племен и их убийство считается представителями племени ута в порядке вещей. Но любопытно, что у них агрессивность по отношению к представителям своего племени – редкое явление. Существует строжайшее табу, запрет убийства своих сородичей. Каждый, кто совершает убийство члена своего рода или племени, должен совершить самоубийство. Был даже случай, когда ута-полицейский, защищаясь, убил другого ута и тоже был вынужден совершить самоубийство.

Эти данные весьма интересны и в другом отношении: каково соотношение у представителей ута между внутриэтнической и межэтнической разновидностями агрессии? Как им удается в значительной мере предотвратить превращение межэтнической агрессии во внутриэтническую? К сожалению, ни С. Марголин, ни К. Лоренц ничего об этом не сообщают: данные вопросы они просто не исследовали. А ведь проблема эта очень интересная и практически тоже важная.

Пониманию этой проблемы помогут некоторые соображения, высказанные Э. Фроммом. Этот исследователь оспаривает рассмотренную выше точку зрения К. Лоренца о том, почему у человека не возникли механизмы торможения агрессии в процессе филогенеза. В истории человечества, действительно, было так много крови, что создается впечатление: подобных ингибиторов действительно нет. Но Э. Фромм предлагает переформулировать проблему и представить ее следующим образом: есть ли у человека тормозов против убийства таких живых существ, – людей и животных, – с которыми он в той или иной степени идентифицирует себя? Отметим, что когда имеет место положительная психологическая идентификация с другим человеком или живым существом, последний для индивида уже не является полностью чужим: к нему он уже имеет положительное, коньюнктивное чувство.

Существуют доказательства, что в подобных случаях тормоза есть, а акт убийства, если он тем не менее совершается, вызывает у человека чувство вины. Человеку трудно убивать тех животных, за которыми он ухаживал. Всякая эмпатия (симпатическое сопереживание) с живым существом препятствует его уничтожению^[328]. А в индуистской религии такая эмпатия возвышена до уровня религиозного закона. Есть, с другой стороны, религии, например ислам, представители которых считают последователей других религий «неверными» и неполноценными людьми и, когда это возможно, беспощадно уничтожают их.

Для первобытного человека представитель другого племени был чужим и считался чуть ли не «вещью», которую можно уничтожить. Идентификация и эмпатия с такими объектами отсутствовали. Одновременно убийство члена своей семьи приводило к применению к убийце строжайших форм наказания – таких, как остракизм или казнь.

Рабов до недавних времен убивали по тем же причинам.

Во время войны солдатам внушают, что враг является существом более низкого порядка – «недочеловеком», «варваром», и его можно без зазрения совести уничтожить. Так, немецкие фашисты называли представителей народов СССР выродками, «восточными степными варварами» и т. п. Созданию таких отрицательных стереотипов способствует разрыв живых контактов с этими группами людей. И тогда открываются широчайшие возможности для проявления деструктивизма, но последний уже получает другую квалификацию и оценку. Так, если я убиваю мух, то в собственных глазах я не насильник и убийца, а вот индус может считать меня убийцей. Ведь, по его мнению, муха может нести в себе душу человека.

§ 15. Агрессивность и подверженность несчастным случаям

Проблема, которую мы здесь вкратце обсудим, должен представлять интерес для тех, кто занимается проблемами виктимологии – области юридической психологии, изучающей жертв несчастных случаев и преступлений. Проблеме агрессивности жертвы и виктимологии мы посвящаем отдельную главу третьего тома настоящего труда, но вопрос, вынесенный в заголовок настоящего параграфа, мы рассмотрим здесь.

Уже упомянутый нами С. Марголин обнаружил, между прочим, что члены племени ута чаще подвергаются несчастным случаям, чем члены других групп людей. Было высказано мнение, что склонность стать жертвами или участниками несчастных случаев – следствие подавления сильной агрессивности. Члены этого племени совершали больше автомобильных аварий, чем представители любых других человеческих групп. Для обоснования этого вывода К. Лоренц приводит дополнительный аргумент, основанный на житейском наблюдении: когда сердитый человек ведет машину, то у него появляется сильная склонность к саморазрушающему поведению. В таких случаях не было бы преувеличением сказать, что у человека имеется желание смерти^[329].

В связи с этими интересными фактами и выводами можно поставить более широкий вопрос о взаимосвязи самовиктимизации и подавленной агрессии. Развитие этого направления исследований может привести к созданию очень интересного раздела психологической виктимологии. Фактически склонность к самоубийству и убийству других (или, если говорить мягче, склонность найти жертву и сделать себя жертвой собственной агрессии) у таких людей сосуществуют.

Можно, по-видимому, считать, что быстрое развитие культуры, в первую очередь техники, приводит к тому, что образованные в ходе эволюции адаптивные механизмы выходят из строя. Функция морали – восстановить потерянное равновесие между инстинктами и требованиями социальной жизни. По-видимому, моральная зрелость личности является одним из внутренних условий предотвращения самовиктимизации, которая чревата опасностью как для себя, так и для других.

§ 16. Физиологические механизмы агрессии

Как и любой другой вид поведения человека и животных, агрессия также осуществляется с помощью физиологических механизмов нервной системы, в первую очередь головного мозга. Научное исследование агрессивности и агрессии не может обходиться без исследования этих механизмов. Психофизиологи, исследуя мозговые механизмы агрессии, сравнивают их у человека и разных видов животных.

Можно предположить, что агрессия связана с определенными мозговыми центрами, то есть в определенной мере локализована в мозгу. Приведем следующий известный случай: в 1966 году американец Чарльз Уитмен убил свою мать и жену, затем, вскарабкавшись, поднялся на башню университетского здания Техаса. Имея в руках охотничье ружье с телескопом, он начал стрелять и убил еще 14 человек, пока его не застрелили полицейские.

Исследование его мозга показало, что на мозговом образовании, названном амигдалой, у него была злокачественная опухоль величиной в орех. Амигдала входит в состав лимба и связана с агрессивным поведением. Раздражение гипофиза тоже, создавая в организме дисбаланс гормонов, усиливает агрессивность. Исследование ряда клинических случаев показало, что патология лимба и височных долей мозга пиводит к потере самоконтроля. Человек становится бестактным, бесчувственным и грубым, у него появляются склонность к половым извращениям и другие нарушения. Такие люди часто являются виновниками создания аварийных ситуаций на улицах^[330].

На агрессивное поведение оказывают влияние те нейромедиаторы, которые циркулируют в лимбической системе и обеспечивают сообщение информации между этой системой и корой головного мозга. Если этих медиаторов, связанных с подавлением агрессии, мало, тогда информация об этом не достигает коры, вследствие чего увеличивается вероятность проявления агрессии. Реакции человека с ослабленными функциями нейромедиаторов становятся менее активными^[331].

Более импульсивными и агрессивными становятся люди, у которых имеются повреждения лобных долей головного мозга. Они раздражительны и у них часто бывает дурное настроение. Можно предположить, что нарушение основных познавательных функций коры головного мозга способствует формированию агрессивного поведения. Получены данные, свидетельствующие о том, что «… заключенные, у которых диагностировались повреждения мозга, были более склонны к совершению преступлений с применением насилия, нежели те, у кого таких повреждений не было»^[332]. С другой стороны люди, у которых нет повреждений лобной доли неокортекса, реагируют на провокации (фрустрации и стрессы, оскорбления и т. п.) адекватно, то есть с учетом времени и места и в соответствии со своей стратегией поведения. Подтверждением этого вывода являются также экспериментальные данные, согласно которым у преступников, не склонных к агрессии, более нормальные познавательные, речевые, перцептивные и психомоторные функции, чем у агрессивных преступников^[333]. Получается, что агрессивность и познавательные способности обратно пропорциональны. Это интересный вывод, который, однако, требует более углубленных исследований. Проблема в том, что встречается также немало агрессивных, но достаточно умных преступников.

Наконец, получены данные, свидетельствующие о том, что общее возбуждение нервной системы в условиях конкуренции, занятий спортом, под влиянием шума и других неприятных факторов приводит к большей готовности людей совершить агрессивные действия, особенно если подобное поведение является для них привычным и стереотипным.

Представляют интересданные о том, что сверхагрессивные люди реагируют на угрозу нетипично, то есть переживают менее интенсивные страх и тревогу, чем нормальные люди. Именно поэтому психопаты чаще проявляют агрессивность, совершая насильственные действия.

Они меньше беспокоятся о последствиях своих действий. У таких преступников в условиях опасности и стресса выделялось меньше адреналина, чем у нормальных людей. Они отличаются меньшей реактивностью. Краткий обзор этих исследований дан в упомянутой книге Р. Бэрона и Д. Ричардсон.

Интересные данные о мозговой локализации агрессивного поведения получены методом раздражения мозга с помощью вживленных электродов. Эти данные представляют интерес еще и потому, что создают условия для управления поведением человека и животных^[334].

Если определенные внешние раздражители, например болезненные, вызывают у животных и человека ответную агрессивную реакцию, то естественно предположить, что в мозгу существуют центры, управляющие агрессивным поведением. Кроме процессов восприятия внешних воздействий и ответного агрессивного поведения существуют мозговые процессы переработки этих воздействий и выработки агрессивного поведения. Что это за процессы и где, в каких зонах мозга они происходят? Чтобы получить ответы на эти вопросы, исследователи пользуются методом прямого раздражения мозга с помощью вживленных в разные его отделы электродов^[335].

1) Результаты, полученные на животных. У кошек, при раздражении передних отделов гипоталамуса, начинаются следующие действия: кошка угрожает, шипит и ворчит, но эти действия не направлены на конкретных индивидов (других кошек), если они присутствуют. Это ложная ярость, что доказывается еще и тем, что когда другие кошки нападают на нее, она не защищается, опускает голову и прижимает усики.

Настоящая ярость у кошки вызывается раздражением боковых отделов гипоталамуса, и ее агрессивное поведение направляется на других животных. Но… не на всех. Вот как описывает эту ситуацию Хозе Дельгадо: «Подопытное животное начинало красться по клетке, стараясь напасть на более слабых животных, но избегая встречи с самой сильной кошкой в группе. Было очевидно, что раздражение мозга вызвало состояние повышенной агрессивности, но было столь же ясно, что кошка разумно направляла свою враждебность, выбирая врага и момент для нападения, изменяя тактику и приспосабливая свои движения к двигательным реакциям противника»^[336].

Это означает, что животное учитывает иерархию статусов в группе, доминирующее или подчиненное положение других кошек. Даже самые мирные животные в процессе раздражения становятся агрессивными. Это не только внутривидовая агрессия: кошки проявляют враждебность и к людям, то есть у них усиливается также межвидовая агрессивность.

Значительно бо́льший интерес для психологии представляют результаты экспериментальных исследований обезьян. Когда раздражают определенные участки зрительного бугра или центрального серого вещества головного мозга вожака группы обезьян, его обычная агрессивность еще больше усиливается и он начинает нападать на других животных, находящихся в клетке. «Было хорошо видно, – писал Х. Дельгадо, – что его враждебность целенаправленна в соответствии с прежним опытом, так как обычно он нападал на другого самца, в котором видел соперника, и никогда не трогал маленькую самку, свою любимую подругу»^[337]. Это уже социально-психологический аспект агрессивности обезьян, что, конечно, еще более ярко и богато выражается в поведении людей. Что касается обезьян, то обильный материал об их поведении в группе сородичей в близких к естественным условиях можно найти в других книгах^[338].

Обезьяна, занимающая подчиненное положение, в результате раздражения мозга тоже приходит в агрессивное состояние, но нападает на тех, кто стоит в этой групповой иерархии ниже нее. Когда же животное занимает самое низкое положение в группе, оно в результате раздражения приходит в агрессивное состояние, но его враждебные действия подавляются, по-видимому, страхом перед возможным отпором и наказанием.

Электрическое раздражение мозга приводит к тому, что интерпретация ситуации меняется, мирные взаимоотношения животных превращаются во враждебные, животное нападает на других^[339]. И поскольку искусственно вызванная агрессивность сходна со спонтанно возникающей агрессивностью, то предполагается, что «в обоих случаях активизируются одни и те же отделы мозга»^[340].

2) Результаты исследования людей. Для раскрытия мозговых центров агрессивности у людей представляют интерес те случаи, когда, вследствие патологических процессов в мозгу возникает неконтролируемая и бессмысленная агрессивность. Х. Дельгадо приводит пример 20-летней девушки, которая в возрасте 18 месяцев перенесла энцефалит. В течение последующих 10 лет у нее наблюдались фокальные приступы и эпилептические припадки. Она была также подвержена частым и неожиданным приступам ярости, и в этом состоянии совершала нападения на окружающих. Так она убила незнакомого человека, вонзала нож в грудь медицинской сестре. Она была заключена в тюрьму как невменяемый преступник. Исследование, проведенное специальной методикой, позволило выяснить, что у нее были значительные нарушения электрической активности обоих миндалевидных ядер и гипокампа.

Чтобы убедиться, что именно в этих структурах локализованы центры агрессии, проводились дополнительные исследования. Оказалось, что раздражение правого миндалевидного ядра в то время, как больная воодушевленно и с большим мастерством играла на гитаре, привело к тому, что она с раздражением бросила гитару в сторону, с яростью бросилась на стенку и начала метаться по комнате. Затем она успокоилась и стала веселой, как обычно. Обнаружение этого центра агрессии сделало возможным лечение больной методом локальной электрокоагуляции (то есть уничтожения центра патологической активности путем электрического прижигания)^[341].

Исследование мозговых центров агрессивного поведения человека имеет то преимущество, что испытуемый может рассказать о переживаемом состоянии в течение тех секунд или минут, когда его мозг раздражают с помощью вживленных электродов. С этой точки зрения сильное впечатление оставляет приведенный в книге Х. Дельгадо случай, описанный Г. Кингом. Этот исследователь описал женщину, страдавшую депрессией и отчуждением. Во время бесед у нее было безжизненное выражение лица и монотонный голос. Вот как описывает ее состояние автор во время раздражения ее мозга: «… при раздражении миндалевидных ядер током силой 5 миллиампер у нее резко изменялись интонации и лицо принимало злое выражение. При этом она говорила: «Мне хочется встать со стула! Прошу вас, не давайте мне встать! Не делайте со мной этого! Я не хочу быть злой!». На вопрос врача, не хочет ли она его ударить, больная отвечала: «Да, я хочу кого-нибудь ударить. Я хочу схватить что-нибудь и разорвать. Возьмите это, чтобы я не порвала!». С этими словами она отдала врачу свой шарфик, а он дал ей пачку бумаги, которую она разорвала на мелкие клочки, приговаривая: «Я не хочу быть такой!». Когда силу тока снизили до 4 миллиампер, ее состояние изменилось, она широко улыбнулась и объяснила: «Я знаю, это глупо – то, что я делаю. Мне хотелось вскочить со стула и убежать, хотелось что-нибудь стукнуть и разорвать, неважно что. Не вас, просто что-нибудь. Мне просто хотелось вскочить с места и рвать. Я не могла себя сдержать». Увеличение силы тока до 5 миллиампер снова вызвало агрессивность, и она замахнулась, чтобы нанести удар»^[342].

Как мы видим, имеют значение параметры электрического тока, которым раздражают соответствующий центр мозга. Очень важно и то, что, судя по самоотчету больной, она переживала подлинную ярость и желание совершить насильственные действия. У нее была реальная агрессивная мотивация, но она смогла сдерживать свои импульсы, держать их под своим контролем, с учетом окружающей обстановки и своего положения в ней. Подобные факты еще раз свидетельствуют о значительной роли социально-психологических факторов в организации поведения человека: активность мозговых центров – лишь одно из важных условий агрессивного поведения, но не единственное условие.

После того, как мы примерно установили мозговую локализацию агрессивных чувств и агрессивного поведения, следует заняться вопросом о том, каким образом отражается агрессия в более глубинных и тонких физиологических процессах мозга.

Поскольку ритмы мозговой электрической активности отражают психическое состояние и особенности темперамента человека, то и агрессивность, и актуальные враждебные действия, должны отражаться в частотах и амплитудах этих волн. Сведения об этих явлениях пока довольно скудны. Мы обсудим данный вопрос на основе ряда идей, высказанных сравнительно давно английским физиологом Г. Уолтером. Он напомнил, что Денис Холл, исследуя агрессивных психопатов, установил, что тета-ритмы связаны с таламусом и структурами, расположенными вокруг третьего желудочка головного мозга. Установив это, Г. Уолтер продолжает: «В ходе дальнейших наблюдений он (Д. Холл – А. Н.) выделил группу больных с выраженными разрядами медленных тета-колебаний специального характера – психопатов с «дизритмическим агрессивным поведением». У этих больных периодически возникали приступы, сопровождавшимися яростными нападениями на живые существа с намерением лишить их жизни. Подобные разрушительные смертоубийственные эпизоды часто были, согласно обычным стандартам, почти или полностью немотивированными. Они чрезвычайно напоминают осуждаемые, не терпимые, бесцельные разрушения, которые совершают маленькие дети, находящиеся в состоянии раздражения»^[343].

Эти наблюдения очень интересны, хотя их психологическое толкование не отличается глубиной. Мотивы подобных агрессивных импульсов могут быть и подсознательными, что можно обнаружить лишь после специального психологического анализа. Кроме того, агрессия в этих случаях может быть отложенной реакцией на фрустрацию. В теории фрустрации и защитных механизмов исследование тэта-ритмов может дать интересные результаты. В пользу этого предположения говорит отмеченный Уолтером факт, что в «обычных обстоятельствах у взрослых с уравновешенным характером тэта-ритмы едва различимы, но при действительно неприятных раздражениях такие ритмы могут выявиться даже у выдержанных людей»^[344].

Такой результат в естественных условиях жизни получается значительно легче, поскольку этика психологического исследования не позволяет оскорблять людей в условиях лабораторного эксперимента.

Для теории фрустрации и агрессии тэта-ритмы представляют важность еще в одном отношении. Исследования Г. Уолтера и его сотрудников показали, что хотя приятное ощущение не оказывает серьезного влияния на ЭЭГ, прекращение этого ощущения через несколько секунд вызывает вспышку (внезапную и преходящую) тэта-ритмов… Опыт проводился следующим образом: молодая девушка поглаживала голову молодого человека и ему было приятно. Прекращение поглаживания вызвало тэта-колебания. Это означает, что прекращение умеренно-приятного переживания расстраивает сильнее, чем воздействие умеренного неприятного. Поэтому прекращение удовольствия в общем можно рассматривать в качестве типичной депривации и фрустратора. Из клиники неврозов известно, что койтус интерруптус (прекращение сексуального сношения до наступления оргазма), если практикуется продолжительное время, приводит к неврозам, особенно к нарушениям эмоциональной жизни личности. Это конкретная форма, разновидность общего типа фрустратора – прекращения удовольствия.

Любопытно, что подобное явление известный бихевиорист Хэбб наблюдал у шимпанзе. Эта обезъяна, писал он, «может часами удовлетвориться спокойным созерцанием привлекательной самки, которая находится в отдаленной клетке, но впадает в ярость и раздражение, когда она уходит в свою спальню»^[345].

Подобная корреляция между тэта-ритмами и состоянием фрустрации, как результата прекращения приятных переживаний, имеет общепсихологическое значение и говорит в пользу важности активной роли психологического фактора в работе мозга. Кроме того, развитие целого комплекса проблем социальной психологии с использованием этих фактов и с пониманием данного вновь обнаруженного фрустратора, может создать новый подход ко многим известным психическим явлениям, особенно к феноменам нормальной и патологической сексуальной жизни.

Последующие исследования Г. Уолтера показали, что даже в условиях эксперимента, когда создавались различные неприятные ситуации, ответы варьировали от одного лица к другому, но у значительного числа обнаружилось исключительное постоянство тэта-активности в мозгу. У этих индивидов тэта-волны обнаруживались постоянно после прекращения приятного ощущения, а в течение последующих 10 секунд усиливались, внезапно же прерываясь. У этих лиц картина тэта-активности была в высшей мере стереотипной. Излагая эти факты, Г. Уолтер спрашивает: «Почему же этот специальный ответ на прекращение или недостаток удовольствия должен быть столь постоянным в противоположность всем другим функциям нормального мозга? Это все еще остается непонятным»^[346].

Разумеется, возможны новые физиологические открытия, которые позволят лучше понять природу и смысл тэта-ритмов. Нам представляется, что все же очень важное значение могут иметь психологические гипотезы. Такую гипотезу мы бы хотели сформулировать следующим образом: а) при прекращении приятной ситуации индивид фрустрируется и этот физиологический факт (одновременно – психическое состояние) выступает в виде тэта-ритмов; б) тэта-ритм означает начало переживания индивидом новой проблемной ситуации и, следовательно, начало психического (в частности – мыслительного) процесса по преодолению этой ситуации. Поэтому тэта-активность или вызывает последующую мозговую электрическую активность, коррелирующую с мыслительным процессом, или же сама есть начало этой активности, или, по крайней мере, теснейшим образом связана с этой последующей деятельностью. Тэта-активность, по-видимому, связана не только с оценкой ситуации, но и с волей, повышением уровня осознанности ситуации и ориентировкой в ней, что находит выражение в более или менее осознанно и словесно развернуто поставленных вопросах типа «Что это такое?».

Таким образом, изучение природы тэта-активности еще раз демонстрирует глубокую связь, существующую между проблемной ситуацией, фрустрацией, процессами мышления, сублимации и творчества. С этими идеями согласуется общее замечание Г. Уолтера о том, «что реакция на неудовольствие и разочарование является одной из первых и прочнейших основ личности»^[347].

Далее, для теории фрустрации и защитных механизмов представляет интерес предположение Г. Уолтера о том, что тэта-волны сканируют чувство удовольствия точно так же, как (по его более раннему предположению) альфа-ритмы сканируют образы. Когда чувство удовольствия исчезает вследствие появления проблемной ситуации, то тэта-ритмы возникают и начинают поиск новых удовольствий. Исчезновение тэта-ритма, по мнению Уолтера, означает, что индивид привык стоически переносить лишения и отказывается от радостей. Это защищает психику от травм и бесплодных сожалений. Стойкость тэта-ритмов у детей и постоянно недовольных людей Уолтер объясняет неопытностью первых и невыдержанностью вторых.

Нам представляется, что было бы правильнее связывать стойкость или исчезновение тэта-ритма в проблемной ситуации не только с привыканием, примирением и с готовностью стоически переносить лишения (это как бы физиологический коррелят мазохистического героизма!), но и, что намного важнее, с успехом или неудачей в нахождении интеллектуальных путей преодоления внутреннего конфликта и проблемной ситуации. Если найден путь решения возникших задач и если индивиду удается силой воображения, с привлечением своих ценностных ориентаций, уменьшить значимость потерянного удовольствия и, с другой стороны, возникших трудностей, то тэта-активность мозга должна уступить место другим формам активности, положительно коррелирующими с новыми психическими состояниями и процессами. Если у человека нет средств и способностей для преодоления проблемной ситуации (как это часто имеет место в жизни детей и невротиков), то неприятные переживания и соответствующая тэта-активность мозга оказываются стойкими и ярко выраженными.

Для теории фрустрации и агрессии представляют интерес также мысли Г. Уолтера о том, что у раздражительных, невыдержанных взрослых людей с агрессивным характером поведения «… тэта-ритмы часто весьма выражены и распространены на значительную область мозга. Их детская невыдержанность, нетерпимость и подозрительность находят отражение в юношеском характере мозговой активности. Являются ли они детьми в душе? Совпадение столь очевидно, что заключение о качественной и функциональной идентичности сходных в количественном выражении тэта-ритмов детского возраста и болезненных состояний взрослых кажется очень соблазнительным. В обоих случаях эти ритмы служат выражением относительной незрелости механизмов, связывающих кору, зрительный бугор и гипоталамус»^[348].

Мы полагаем, что все эти физиологические данные надо связывать с типичными для таких людей реакциями на фрустрацию. Кроме того, следует выяснить, каким образом физиологическая незрелость коррелирует с психологической незрелостью, каковы критерии физиологической незрелости и зрелости.

Г. Уолтер считает, что «условия возникновения электрической активности – альфа, дельта или тэта – тесно связаны со степенью зрелости личности». Поэтому, наблюдая за появлением или исчезновением определенных видов мозговых волн у детей, согласно Уолтеру, можно проследить процесс их психического созревания, развития их характера. Исследования показали, что у более чем 70 % детей достоверно коррелирует с поведением не тэта–, а дельта-активность мозга. Во всем этом для нас интересно то, что вспышки агрессивности коррелируют с незрелыми формами мозговой активности, которая выражается в специфических особенностях электрической активности мозга.

Итак, мы завершили исследование основных представлений о сущности агрессии, ее разновидностях, причинах возникновения и т. п. Второй том нашей монографии «Агрессивность человека» будет посвящен главным образом социально-психологическим и этническим аспектам агрессии, а в третьем томе в основном обсуждаются проблемы типологии агрессивных людей, сверхагрессивности и садизма.