Коровы [Мэттью Стокоу] (fb2) читать онлайн

Мэттью Стокоу Коровы

Глава первая

Лежа в кровати, Стивен чувствовал, как токсины медленно кружатся, рвутся сквозь кровь, черные частицы с острыми краями, как в замедленной съемке, кувыркаются в подводном потоке и по ходу дела дерут ему мягкие внутренности. Если в темной комнате он закрывал глаза, то перед ним возникала схема его кровеносной системы, изображение, вырванное из какой-то ученой книги. Его кровью была не горячая липкая жидкость красного цвета, но миллиарды телец, освещенные огнем в камине, и они пихали друг друга на всей трассе до сердца, где их с любовью примут и откачают вниз к легким за отличным чистым кислородом. Сердце желает им жизни и поддерживает их команду непоколебимой бесконечной любовью, как киношные родители.

Но черный песок от разложившегося мяса, приготовленного мамочкой, ехал верхом на тельцах, поджидая их на стенках желудка и на всем пути лабиринтов его скользких серых кишок. Ни давая ни хера из того, что желало сердце, он набивался ему в плоть, жир и хрящи.

Лежа на спине на грязном скомкавшемся белье, он чувствовал, что грязь засоряет тысячи систем его организма.

Он повернулся на бок и поглядел сквозь единственное не занавешенное окно, как живет город в три часа ночи. Не сработало. В холодной выпотрошенной комнате, лежа на узкой кровати, втиснутой под защиту недовольного этим угла, он чувствовал возраст своего тела.

Его бесила собственная слабость. День за днем она засовывала в него мясное дерьмо, и он не мог ее остановить. Вот бы ее связать, раздвинуть ей ноги, забить ей в пизду молоток, а затем выйти на улицу и никогда больше не возвращаться. Но он так не мог.

Телевизор не щадил его долгими вечерами перед сном. Он показывал ему, каков он, этот мир. Телевизор показывал ему, сколь многим владели люди, жившие снаружи. Он сам, чтоб увидеть все собственными глазами, разумеется, бывал снаружи, в городе, гулял там. Но он слишком боялся города, чтобы оставаться там подолгу. Он не был похож на людей, которые гуляли по улицам. Они так отлично жили! Они точно знали, что им надо делать, чтобы быть счастливыми, и предавались этому занятию, так ни разу и не задумавшись.

Поперек голых досок пола, в клочьях болезненного оранжевого света спал Пес, и его парализованные задние ноги вытянулись подобно жестким ручкам тачки. Стивен закрыл глаза. По краю дорог, по всему миру натриевые паровые фонари шипели в ночи, а в квартире над ним новая жиличка ходила кругами и разговаривала сама с собой.

Глава вторая

По утрам, если была горячая вода, Стивен мог часами млеть в жидкой массе душевого стойла. Как и сон, это тоже было бегство. Поток воды его успокаивал, набрасывал на его пустоту покрывало. Душ напоминал те несколько раз, когда он ездил на автобусе: ничего не делая, ты что-то делал, ты двигался, и движение тебя поглощало. Гул в голове успокаивался, и можно было вообразить, что у тебя есть все то, что показывают по телевизору, — вроде любви, ранчо в лесу с лошадкой, и новехонького джипа, и ребенка, и любящей тебя жены, которая касается твой щеки, когда ты приходишь домой, так нежно, что ты знаешь, что живет она только тобой. А когда ты идешь по лесу или городу, перед тобой расстилается путь, и ты всегда знаешь, в какую сторону идти, и ничего никогда перед тобой не выскакивает, тебя не останавливает и не выбивает из жизненной колеи, потому что ты находишься там вместе с ним, ты часть всего этого, и ты ничего не упустил. Телевизор, когда ты смотришь в него, — это твое зеркало.

Но когда Стивен вышел из душа вытереться какой-то тряпкой, когда его ноги ступили на грязный каменный пол перед туалетом, все стало по-прежнему.

Гаргантюа. Зверюга. Сучья пизда, мать, которая его не любила. Стояла своей тушей у двух-конфорочной плиты и мешала в сковородке с отвратительными кусками свинины. В кухне воняло газом и подсолнечным маслом, а еще у нее между ног исходил застарелый запах гниющей рыбы.

Стивен сидел за маленьким расшатанным столом и смотрел, как Пес волочится по грязному линолеуму к своему сральнику. Бесполезные задние лапы с шумом разъезжались по бокам с каждым шатким шагом передних лап, как хвостики сломанной рыбы. Он подобрал Пса щенком — девять лет назад — и сам видел, похолодевший от бессилия, как Зверюга покалечила тому лапы кирпичом. Просто так.

Тот день, тогда он был подростком, окончательно доказал ему то, что он подозревал с рождения, —он не может справляться с жизнью так, как получается у других. В отличие от них он не мог влиять на сеть событий, опутывающую его, он не мог совершить никаких изменений. Тогда Пес не взглянул на него с яростью, не зарычал от боли, он просто удивлялся: как Стивен позволил такому случиться? В те дни Пес был юным и еще не узнал, насколько беспомощен Стивен перед Зверюгой.

Теперь животное высрало темную какашку на кучу порванных газет в коридоре. Хороший. Разбит пополам и все равно выворачивается наизнанку, чтобы понравиться.

Зверюга принесла завтрак.

— Приятного аппетита, солнышко. Мамин милый сыночек сейчас все скушает.

Она села напротив него и шлепнула ломти недожаренного мяса ему в тарелку. Масло со сковородки имело какой-то странный оттенок, напоминающий мокроту.

— Кушай на здоровье. Не откажемся ведь мы от маминой еды, которую она специально для тебя приготовила?

Стивен взглянул на ее обрюзгшую физиономию, на темные жирные складки и нечистую кожу, на серые угри, число которых с годами увеличивалось, подобно кольцам на дереве. Седые волоски на подбородке были приглажены крошками от тысяч приемов пищи, и у нее висела сопля под носом. Он собрался с силами.

— Я это есть не могу.

Он воткнул вилку в кусок и опустил глаза, он хотел бы храбро посмотреть ей в лицо, но был бессилен вынести кошмар ее взгляда. Чудище вздохнуло и заговорило безжалостным голосом:

— И так каждый день. Каждый день одна херня.

Я, Стивен, тебе приготовила, старалась и хочу, чтобы ты поел. Она зажала вилку в кулаке и начала жрать помои на тарелке. Движения ее были медленными и ритмичными, как будто внутри ее рыхлого, обрюзгшего тела вращался какой-то сильно затянутый механизм. Жир складками весел у нее на плечах, и, жуя, она шумно дышала через нос.

— Такое дерьмо. Даже не прожарено как следует.

Зверюга выплюнула изо рта пищу и начала визжать:

— Дерьмо! Дерьмо! Ты, мудак неблагодарный!

Другой бы наизнанку вывернулся, чтобы так поесть!

Стивен крепко ухватился за ножку стула и отвечал ей так, словно его слова были лодочками, которые он пускал в бушующее море ее воплей.

— От такой жрачки другой бы сдох.

— Ах ты, сука! Жри, козел!

Ее слова лезли по грязным кафельным стенам. В этом узком пространстве за пределами мира их ярость заставляла город замолчать. Она поднялась из-за стола и стояла, ждала, когда он сдастся, в горле у нее что-то бурчало, и она стиснула зубы.

У Стивена больше не было сил сопротивляться. Ужас, охватывающий его перед гнусным чудовищем, стоящим перед ним, стирал в пыль ту маленькую баррикаду, с помощью которой он надеялся сделать утро другим. Он подцепил вилкой кусочек мяса. Желудок его содрогнулся, но, как и во всякий раз во время приема пищи, он клал еду в рот, пережевывал и проглатывал. И так, пока тарелка не опустела.

Глава третья

В автобусе, везущем его на мясокомбинат, он чувствовал себя замученным и оскверненным из-за лиц других пассажиров, откормленных на кашах и фруктах. Ему хотелось протянуть к ним руку и дотронуться, чтобы убедить себя в том, что он принадлежит к миру, который во многом похож на их мир. Но сам он знал, что это не так, и если он попытается коснуться их рукой, они отодвинутся назад, как в киношном спецэффекте.

Вместо этого он их разглядывал. Они были настолько реальнее, чем он, что вокруг них сияла аура определенности их существования. Он почувствовал, что рассыпается от солнечного света и движения автобуса, словно его контур состоял из песка или зубного порошка.

Еще в автобусе на рваных сиденьях сидели парочки и светились самыми густыми красками. Принадлежность миру, завершенность отрывали их от стекла безопасности и штампованной стали, они оказывались так близко к Стивену, что он чувствовал, как между ними течет любовь. Именно жизнь таких, как они, показывают по телевизору. Они знают правила, они играют и никогда не считают себя проигравшими.

Это были боги из какого-то другого, золотого мира. Как и у него, у них были руки, ноги, лица, выражение которых зависело от эмоций, они даже старели. Но они были выше него. Воздух, вдыхаемый ими, не был его воздухом, и свет, который падал на них, происходил от более теплого источника, нежели солнце. Он жаждал уподобиться им, влиться в массу нормальности, которая катодными волнами проходила через мертвые ночи его одиночества.

К тому времени, когда Стивен шагнул из автобуса в мертвую вонь на окраине города, там почти никого не осталось.

Глава четвертая

Мясокомбинат сидел на корточках посреди песчаной пустоши, рядом с другими заводами, сидел, скрючившись, как раненное в живот животное. Дым и пар кольцами валили из труб, расположенных по бокам, в потрескавшихся бетонных бассейнах с водой, где собирали остатки жира и сгущенный коровий ужас, отражалось желтушного цвета небо.

Непрерывно прибывали грузовики. В вагонах для скота они привозили блевоту и черные выхлопные газы, выгружали коров, которые пукали и мычали, бестолково толкались, пытаясь вспомнить, рассказывала ли им мама когда-нибудь о подобном месте. Но времени на воспоминания особо не было, вагоны непрерывно двигались, запихивали в завод через дыру в стене каждую минуту по четыре животных.

В дирекции ему дали белый халат, кепку и ботинки на светлой резиновой подошве, похожие на темные кишки. Он работал первый день, и он должен был быть одет правильно.

Было очень шумно, ему что-то говорили, но он не открывал рта без крайней необходимости. Он вливался в этот мир, но не был уверен в своей значимости, и открыться до степени, когда возможен разговор, значило лишь показать, насколько он здесь чужой.

Крипе провел его по коридорам административного отдела, где в воздухе висела вина за знание о том, как убивают, и по мере того, как они шли в глубь завода, удалялись от офисов, обстановка менялась — температура стала ниже, света меньше, толпа служащих редела, а у тех, кто оставался, вид был изможденный, а под глазами —мешки.

— Блядь. — Крипе плюнул на покрытый ковром пол. — Сплошные суки ебаные. Бумажки подписывают, суют их туда-сюда, а каждую минуту подыхает тонна мяса. А ведь ни один из этих мудаков своим хуем в корову не тыкал. Они ж не знают, как это — резать скот всю смену, восемь часов подряд, резать и резать, пока смерть животины не пропоет, что и тебе пора туда же.

Стивен шел за начальником цеха, особо его не слушая, потому что был слишком занят: он впитывал в себя подробности окружающего, чтобы потом сравнить это с тем, что показывают по телевизору, — унести домой сокровища жизненного опыта и упиваться их созерцанием.

Они подошли к стене из гофрированного железа, тянувшейся на тридцать футов вверх до самой крыши и вдоль до разрушившихся краев здания. Крипе открыл дверь и пропустил Стивена внутрь; проникающий дневной свет ослепил его, и от этого оба они стали похожи на ангелов из какого-нибудь фильма о рае.

— Вот здесь все и происходит.

Крипе толкнул его к свету.

Стивен стоял и мигал глазами у технологической линии, растянутой вдоль трех стен огромного цеха. Туши, подвешенные на крючьях подвесного конвейера, болтаясь вниз головой, выезжали через прямоугольник из пластиковых лент на одном конце. Жидкое дерьмо хлюпало по их бокам, кровь капала из носа в блестящие стальные сточные желоба, тащившиеся вместе с линией. Рабочие в заляпанных кровью белых халатах стояли на разных позициях и обмывали тяжелых мертвых коров, распиливали их небольшими циркулярными пилами, вычищали внутренности, обдирали шкуру, рубили тушу на крупные куски, потом куски поменьше, освобождали от костей, расчленяли, превращали животных, некогда бывших единым целым, в куски филе. Визг электрических ножей, которыми отделяли шкуру от мяса, прорезали отверстия в более твердых местах, вой косте-пилок, постоянный хруст в пневматическом прессе для черепов. Крипе, чья рука была на плече Стивена, был вынужден орать.

— Вот здесь, чувак, самое милое место. Убойный цех.

Он показал на занавес из пластиковых полосок, откуда начинался путь мертвой коровы. — Но для начала мы поставим тебя на мясорубку.

Рабочие не обращали внимания на Стивена, когда он шел вслед за Крипсом, а сам он внимательно смотрел на них, пытаясь представить, как они, наверное, живут, когда возвращаются домой с работы, и у всех — чудесные жены и дети.

— Вот и всё.

Они остановились у спуска из нержавеющей стали. С рабочей поверхности конвейера Крипе взял кусок говядины размером с младенца и швырнул его обратно. В них полетели мясные крошки, но большая часть куска, связанная с мякотью тканей и костей, обрызгала другой конец колесного приемного желоба. Крипе зачерпнул горсть и протер ее сквозь пальцы, а в этот момент его пах жался к бедру Стивена.

— Гляди, чувак. Мы не просто ее зарезали, мы ее уничтожили.

Он понюхал свои пальцы.

— Как, по-твоему, все, что заставляло ее двигаться, теперь пасется себе благостно на райском поле? Ты веришь во что-нибудь такое? Тогда забудь. У мяса нет мозгов. Оно работает себе, пока не сдохнет или его не зарежут.

Крипе мечтательно оглядел цех и вибрирующую поточку, где постепенно расчленяли скот.

— И выкинь из своей башки эту хрень как можно скорее.

Он потрепал Стивена по шее и зашагал в сторону убойного цеха. Стивен смотрел ему вслед.

Мясной сок потом некоторое время ел ему руки, но больше Стивена ничего особо не раздражало. Плечи немного болели, когда он взваливал мясо на спину, но движения были простыми и ритмичными, и скоро он потерялся в их бездумности.

Он представлял, что работает, чтобы обеспечить красавицу-жену и малолетнего сына. Они ждут его дома, у них две машины, соседи тихие, и у каждого дома есть большая лужайка. Он был бы их опорой, и жена бы всякий раз интересовалась, как у него идут дела на работе, а сыну рассказывала, как сильно она любит его отца, и всей душой была бы убеждена, что никогда его не разлюбит, ни один другой мужчина никогда не будет для нее столько значить, и она всегда будет жить только

Стивеном. Еще у нее должна быть хорошая фигура, да, миленькие крепенькие грудки, но не слишком большие, и кожа, как у всех женщин под мягким светом софитов — слегка загорелая и нежная, как шелк. ,

В час дня был перерыв, и он погулял вдоль линии. После того, как коров обдирали и потрошили, им отрубали головы, которые отправлялись в пресс для отходов. Гамми работал на этой машине так, словно она была его личным оружием, будто стальная свая, которая обрушивалась на слюнявые головы, разбивала череп и превращала мозг в поток густой бесцветной жидкости, существовала дл^я его личного морального удовлетворения. Всякий раз, когда Гамми запускал ее, он стонал и сжимал колени.

Стивен бросил взгляд на его промежность, ожидая увидеть там эрекцию.

— Ты на мое ебало пялишься? Слова текли по подбородку Гамми, словно слюни. Стивен посмотрел на его рот — зубов нет, губы оторваны, правая сторона лица — открытая багровая рана, из-за которой были видны десны и сочилась слюна.

— Ты что, на мое ебало пялишься, мудак херов?

Вот так каждый уебок, и ты ничем не лучше, я погляжу. Зуб даю, тебе до смерти любопытно, как так вышло, нда?

Гамми кинул еще одну голову в машину и нанес удар по мертвой точке. Кое-что из того, что оттуда вылетело, попало Стивену на халат. Он подумал, что надо бы отойти, но идти было особенно некуда.

— Вижу, тебе охота глядеть на этих блядских коров, козел херов. Я, блядь, собственными руками держал прямо за уши, шкура там мягкая, и они от этого больше всего тащатся… Блин, шкура там мяконькая, как, блин, шелк. Еще я губами трогал эту чертову корову. У нее там усы, а шкура под этими усами как бархат, темненькая, и пахнет сеном. Ну вот, я вечно раскрывал ебало и пробовал на вкус корову. Она лезет своим язычищем мне в рот, а я в ее своим — это наверху он жесткий, а внизу нежный, ты себе представить не можешь. В общем, слизываю я все эти пузыри, которые у нее на зубах, а тут сука чертова осаживает назад и цепляется за мои губы, и башкой начинает мотать. Тут вмешались и ломом меня освободили, корову блядскую захуярили, надо думать. Но зубов у меня уже не было, губы с мясом оторваны, их вообще не нашли. Круто да, блядь? Чё, поверил, твою мать, да, уебок? Ну, в общем, лучше тебе поверить. Коровы, так они прямо-таки божественны, но, блядь, нельзя с ними никогда расслабляться.

Гамми принялся за следующую голову, а Стивен потопал назад к мясорубке.

Глава пятая

Снаружи здания, в темноте. Из-за натриевых испарений черная краска на стенах развалин иссохла, и Стивену было сложно сосредоточить внимание на трескающихся поверхностях. Все было либо слишком ярким, либо слишком черным, охряное мигание уличных фонарей резало глаза. Место казалось покинутым, как будто нечто, что придает индивидуальность постройкам, давно от этого бежало, испытывая к нему отвращение. И, оставшись в одиночестве в поле среди рыгающих, пердящих, блюющих заводов, четыре гниющих викторианских здания закрылись и выпали из жизни.

Стивен остановился на ступеньках, смотрел, как вечерние машины убирают мусор с тротуаров, и думал о том, куда они могут направляться.

На темном четвертом этаже, когда он стоял перед дверью в квартиру, набираясь храбрости перед встречей со Зверюгой, он ощутил дуновение знакомого недоброго ветерка. Закружилась тьма на ступенях, затем рассеялась — она медленно шла к нему большими шагами. Люси — черная майка, черные узкие брючки, темные волосы, сами собой развевающиеся, как от ветра. Полуиндианка, полуеврейка. Она пробежалась глазами по его лицу, как слепая, когда та дотрагивается пальцами, собираясь не вступить в контакт, а сначала выяснить, не кроется ли где враждебность. Стивен безучастно стоял, пока она снимала с волос крошку мяса. Она положила кусочек на ладонь и уставилась на него.

— Это я на работе. Я устроился на новую работу. — Она подняла глаза и пытливо на него посмотрела. — Когда ты их разрезаешь, ты видишь, что внутри? Ты можешь заглянуть внутрь и посмотреть, что там?

Стивен переступил с ноги на ногу.

— На фига?

— Они ведь живые, да? Они страдают. Как мы. Ты разве не видел у них внутри яд? В кишечнике, густой, черный и липкий? Или под печенью, ну, или еще где-нибудь?

— Я видел только потроха. А токсины накапливаются, в общем-то, в мышечной ткани. Не между органами.

— Я не о токсинах. Ты решил, что я имею в виду сахар, кофеин и тому подобную хрен)(>? Блядь, так получается просто оттого, что живешь. Родители тебе это делают до тех пор, пока не накопишь сил, чтобы их остановить. И лаже когда ты их остановишь, уже слишком поздно. Семя брошено и растет, растет, пока не захватит все твои органы и не заебет мозги. Вот такого ты разве ничего не видел?

В ее голосе было отчаяние.

— Я-то особо не присматривался, может, что-то и было.

От ее упорства Стивену было не по себе, но она была женщиной, потенциальным источником любви, и ему не хотелось ее разочаровывать.

— Вблизи я видел только сердце. Весит шесть фунтов, представляешь? И оно еще билось, когда я держал его в руках, будто пыталось что-то в себя засосать. Но в конце концов оно остановилось.

Люси выглядела неожиданно уставшей.

— А у нас сердце тянет только на два фунта, не очень много места для любви.

Он смотрел, как она продолжила путь по лестнице на пятый этаж, как ее смуглые пальцы скользят по перилам, и представил их на своей щеке.

В квартире было холодно. Разжиревшая от обжорства Зверюга этого не замечала. Стивен направился прямиком в ванную, ему надо было посрать. Он чувствовал тяжесть говна в кишечнике, стиснутого в крупных венах паха так, что от этого болят ноги. Крошечные частички фекалий могут просочиться через стенки кишечника и направиться точ-нехонько к его лицу и мозгам, он будет стареть, стареть, стареть… они украдут у него будущее.

Он запер дверь, присел, завел член за унитаз-ное сиденье, нагнулся вперед и напрягся. Он пописал, секунду сфинктер сопротивлялся, потом расслабился, и полтора фута серого говна выстрелили у него из жопы — на сухом фаянсе выше воды остался жирный след. Хоть какашка и была длинной, один ее конец неровно был сломан, и он понял, что еще не разгрузился до конца. Ему это никогда не удавалось, его организм никогда не мог избавиться от всего бывшего в нем яда за один присест. Он спросил себя, не это ли имела в виду Люси.

На подтирку у него ушло много газет.

Глава шестая

В спальне. Пес поскребся по доскам пола и посопел в знак приветствия. Стивен с грустью погладил его. Собака была таким важным символом, так много значила в телевизоре и во внешнем мире. Она ассоциировалась с пешими прогулками по залитым солнцем лугам, когда ты идешь и беззаботно смеешься, взяв под руку легко одетую женщину, бросаешь мячик радостно визжащему малышу, чтобы он его поймал. Но Псу было мало что известно о солнечном свете. Этот обломок животного всю жизнь прожил, так ни разу не выйдя из теней квартиры.

Что-то тяжелое прогрохотало снаружи по коридору — Зверюга выползла из уборной и, храпя, отправилась на кухню, как свинья, прорывающаяся сквозь навозную кучу. Он мог мысленно нарисовать ее себе со всеми подробностями — голова наклонена вперед, ноздри раздуты, слюна течет с подбородка на грудь, на грязную набивную ткань с цветочками. А если посмотреть сзади — сырое пятно менструальной крови, от которого платье липнет к покачивающейся заднице и бедрам, сутулые плечи, пятна на оголенных икрах, распухших, как и все остальное ее тело. Даже через закрытые двери и стены, с которых отслаивались обои, до него доносились миазмы ее ненависти. Он спросил себя, чувствует ли она то же самое, — его ненависть была не слабее.

Так было всегда. С той самой секунды, когда он выскочил из ее пизды, они терпеть не могли друг друга. В замусоренной кухне на столе, с которого они по сей день ели, она вытащила его из дерьма между своими ногами и прокляла. А он, предчувствуя целую жизнь еще худшего дерьма, написал ей в глаза.

Стивен не выходил за порог квартиры, пока ему не исполнилось пять лет. К тому времени, хоть его сердце разрывалось в тоске по невообразимо большому миру и говорило, что надо бежать так далеко и так быстро, как только могут его маленькие ножки, он достаточно много знал, чтобы понять, что не выживет один. На некоторое время Зверюга была необходима для его существования. Но с того момента мельком увиденной возможности его детский мозг стал считать месяцы до наступления зрелости и избавления. И с тех пор за каждым уходящим годом следовал только наступающий, который приведет его к независимости и свободе.

Но этого не случилось. Когда ему минул тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый (и остальные), он обнаружил, что почему-то кое с чем опоздал — хотя его отвращение к Зверюге и собственной убогой дерьмовой жизни никоим образом не уменьшилось. Бесстрашие пятилетнего ребенка истощилось настолько, что для него стало невозможным долгое время находиться вне стен квартиры. За годы, пока он рос, Зверюга настолько присосалась к нему и уничтожила все те признаки, по которым мир мог его узнать, что уйти, просто покинуть это место, стало чем-то смешным и невероятным.

Стивен не выходил из своей комнаты как можно дольше: сидел на кровати и лениво гладил Пса, пока картинки с телевизора летали по комнате и манили, как шлюхи. Но в конце концов случилось то, что, он знал, обязательно случится: раздался вопль в два раза сильнее, чем в фильмах ужасов, не оставлявший сомнений в том, кто здесь бог и повелитель.

— Стивен!

По коже побежали мурашки.

— Стивен, ужин готов.

Если бы он еще промедлил, она<0ы пришла за ним сама, поэтому он вышел в коридор и печально потащился на кухню. Одинокий Пес что-то проворчал ему вслед.

Он сразу понял, что что-то стало по-другому, произошла перемена в отношениях. Всяческие мелочи — то, как она стояла и смотрела на него, чуть иное расположение жировых складок, даже форма кровавого пятна у нее сзади на платье —тысячи намеков на то, что начался новый этап его невзгод. Стивен осторожно подошел к столу, сел, не сводя с нее глаз.

— Маму не надо заставлять тебя ждать, ладно? — Я устал.

— Надо думать. На.

Она что-то поставила перед ним. Стивен с недоверием поглядел на это — кусок овечьего желудка, который дымился с краев, свисающих с тарелки. Его не очистили, и внутренняя сторона была изукрашена на складках непереваренной растительной массой. Он потрогал это пальцем.

Зверюга, уже работавшая челюстями, засекла движение.

— Знаю, ты это любишь. Специально приготовила, чтобы побаловать тебя после твоего первого дня на работе. Давай, приступай.

Стивен не пошевельнулся, и Зверюга осклабилась.

— Мммм. Прямо тает, прям как масло. Не спи над ним, а то остынет.

— Я это не буду.

— Очень-очень вкусно. Я тебе настоящий пир устроила. Кудаай, кушай.

Его насторожили прямо-таки соловьиные трели в ее голосе, за ними скрывалось нечто смертоносное. Ситуация обострялась.

— Я сказал, не буду. Я такое не ем.

Зверюга медленно опустила ложку.

— И что именно тебе не нравится, Мистер Хуесос?

— Нормальный человек это не ест. Нормальный человек не отрезает от животного кусок мяса и не кладет прямо себе в тарелку. Он просто грязный.

Зверюга поперхнулась смешком, шмыгнула носом и зачавкала через стол. — Блин, наармальный чииловек! Чииловек нормальный! Ой, смотрите на этого пизденыша, какой он теперь умный! Ух ты, целый день нас дома не было! Мы теперь, похоже, все знаем!

Стивен сжимал вилку ладонью до тех пор, пока рука не заныла.

— Ебнутый ты идиот, Стивен. Думаешь, на денек вышел из дома и уже стал, как все? Думаешь, за сегодня стал большим и сильным? Ну-ка, покажи мне, мудачок, какие мы сильные. Уебывай отсюда, ищи себе, где жить… Ты дебил. Без меня, без этого дома, в котором ты живешь по моей милости, насколько тебя хватит?

Ему казалось, его кишки превращаются в какую-то жижу. Он хотел завопить, что он может быть как все и однажды он встретит свою любовь, найдет себе жену и все остальное. Но знал, что су-чара права: уйти из этого дома он не может. Он кое-что себе планировал. Ему нужно быть в безопасности, чтобы сымитировать жизнь, которую показывают по телевизору. Мечты о том, чтобы переделать себя, без этого будет невозможно осуществить.

— Если будешь слишком охуевать, выблядок маленький, я сама тебя выставлю. Ну что, будешь тогда рад? Кучи людей вокруг тебя все время, ни минуты покоя, и никуда от них не денешься? Что, клево будет?

—Нет.

Было трудно дышать, на грудь ему что-то давило.

— Что ты говоришь? Мамочка не слышит.

— Не клево. — Не клево, да, ты думаешь? Тогда жри свою блядскую пищу.

Стивен отрезал кусок от органа, лежащего на его тарелке, и положил кусочек себе в рот. Чтобы прожевать, потребовалась целая вечность. Резиновая плоть проскользнула между зубами, и он ощутил рвотный позыв.

— Вот так, хороший мальчик. Вот так мы все скушаем, потому что мы хороший мамин мальчик.

Но Стивен не слушал. Охваченный несчастьем, подобным океану блевотины, он усиленно думал о том, что она хотела сказать.

Квартира принадлежала ей, и она могла его выгнать, когда захочет. Так было всегда, но никогда раньше она не пользовалась этим напоминанием в качестве угрозы. А сегодня почему? Неужели то, как бесстрашно он отправился первый раз на работу, дало ей понять, что он связывает с будущим какие-то надежды? Если это так, ему надо быть осторожнее, ведь эта сука предпочтет убить его, если решит, что он может освободиться из ада, который она так долго вокруг него возводила. Вероятно, усиление отвратности еды было ее первым шагом.

Он работал челюстями и заставлял овечье брюхо проваливаться в его собственное. Зверюга из-вернуЛась, чтобы отлепить кровоточащую задницу от стула.

Той ночью Стивен долго смотрел телек, выискивая разрозненные тут и там пиксели, чтобы сковать себе из них броню от Зверюги. С помощью экрана было легко найти кучу моделей, но методы создания, как всегда, были скрыты. Его вырвало обедом в углу спальни, и'пес это подъел. Падаль и желчь были для Пса священны после того, как они побывали внутри его хозяина; поедая их, он вбивал себе в голову, что станет человеком. Воздух до сих пор оставался кислым, перепонка в носу Стивена горела.

Люси поднялась наверх; под ее ногами скрипели доски пола, когда она откуда-то куда-то еще шла. Стивен мысленно представил, какую бы картину он увидел, если бы она была голой, а потолок стеклянным.

Он потрогал негнущимися пальцами живот, чтобы определить, нет ли в нем чего-нибудь твердого и ядовитого, что может быть причиной его ненормальности. Но нашел он только неясные очертания рабочего мяса, от прикосновения к которому вдруг вспомнил покачивающихся коров с мешковатыми, испещренными жилами внутренностями, болтавшимися на груди.

Он уставился в черный потолок, не в силах заснуть. Он слышал, как скрипят ржавые пружины на кровати Люси, и воображал, как ждет ее в двуспальной постели в просторной отделанной сосновыми панелями спальне и как она ложится к нему. Он ощутил, как прогибается матрац под ее тяжестью, как ее смуглая кожа слегка касается его, она прижимается к нему… и облегчение, которое приносит любовь.

Тут Пес залаял и прервал его грезы. Наверху было тихо, тело Стивена успокоилось под собственной пустотой.

И ночь все тянулась.

Глава седьмая

Завтрак был ужасен, он напоминал ужин. 3 рюга стояла над ним, пока он пытался запихн это в себя, она брала его за голову своими кри ми руками и заталкивала еду ему в рот пальца если ей казалось, что он ест медленно.

— Стивен, я тебе сегодня ночью снилась?

Она прижалась ртом к его уху, от ее дыха исходило зловоние. Он слышал, как мокрота бирается у нее в глотке на задней стенке.

— Утром я обнаружила, что ты обкончал стель. Пес собрался было это подлизать, но и думал, когда я вошла в комнату. Сперма была денькая. Тебе надо больше кушать того, что 1 вит мама, эта дрянь потекла у меня по руке молоко. Мама ведь хочет, чтобы мы были сил ми, да. Ей хочется, чтоб когда ты кончал, сп была густой и вязкой. Кушай, кушай, слав] кий мой, вот какие мы славные мальчики. Да глотай, вот, правильно.

Стивен отдернул голову и вытер лицо.

— Ты сука, ебнутая наглухо. Я не обкончался, и ты мне не снилась.

— Раз ты так настаиваешь. Но мне кажется, мама-то знает, что говорит.

Зверюга села напротив и принялась за свою порцию.

— Во, видишь? Не знаю, отчего ты бузишь. Я ем то же самое, что и ты. Что кушает мой мальчик, то и я. И поэтому мы с тобой на пару станем сильными, да ведь?

Она вытолкнула пищу изо" рта через щербатые зубы, блестящей от слюны трубочкой вытянула губы, засосала обратно и проглотила.

— Тебе не хочется, чтобы я был сильный. Ты меня убиваешь этим дерьмом.

— Блин, Стивен, ради бога!

— Посмотри, что у меня с кожей, она серая.

— У всех мальчишек что-нибудь да не так с кожей.

— Мне, еб ты, двадцать пять лет.

Зверюга скрипнула зубищами.

— Я-то знаю, сколько тебе лет. Уж поверь мне, я считаю годы. Уже давно их считаю и вижу, как плодятся твои отвратительные привычки. Ты хоть знаешь, как от тебя несет, когда ты срешь?

Стивен задохнулся от ярости. Он жаждал убить ее, жаждал, чтобы его тело взорвалось и уничтожило эту кухоньку, которая душила его. Но тело этого не сделало. Оно сидело, парализованное заложенным в него от природы страхом что-то сотворить против этой жирной туши, и ничего не делало. Казалось, у него работает только рот.

— Как ты вообще можешь что-то чуять, когда у тебя между ног так воняет?

Зверюга треснула по столу и поднялась. Челюсти у нее тряслись, кулаки уперлись в жир на бедрах.

— Ах ты, сука! Мудак ты сраный! Как ты вообще что-то вякаешь про мою кровь? Моя кровь — это след от раны, нанесенной твоим появлением на свет. Она так и не зажила, Стивен, и пусть она идет, чтобы я никогда не забывала о кошмаре того дня. Ты нассал на меня, падла. Мне надо было тогда и убить тебя…

И все в таком духе, пока Стивен не выскочил из-за стола и не выбежал из квартиры.

Глава восьмая

Рабочие стояли толпой, курили и попивали кофе из пластиковых стаканчиков, пускали изо рта пар в охлажденный воздух перерабатывающего цеха. Балагурили, обсуждали женщин, чесали яйца, хватали товарищей за шею. Даже убивая время, они были гораздо более живыми, чем Стивен мог надеяться когда-нибудь стать.

Он сидел на своем табурете у дробильной установки и ждал, когда начнется смена. Рядом никого не было, и он засмотрелся на вентиляционные решетки, сделанные в нижней части стен, рядом с полом, задумался о том, что может быть за ними. Неподалеку у пресса для черепов Гамми капал масло на движущиеся части.

За две минуты до гудка шесть человек в ослепительно белых халатах важно промаршировали по цеху и, пройдя через шторы из пластиковых полосок, вошли в убойный. Их движения были энергичны и точны, они не имели ничего общего с другими рабочими. Это были боги, свободные от суеты и царящие в небесах, силы этого мира были им не указ. Стивен смотрел им вслед, пока не почувствовал чью-то мозолистую руку на затылке.

— Убойная бригада.

Он обернулся и обнаружил Крипса, который задумчиво провожал взглядом группу.

— Господи, красота-то какая…

Он бросил на Стивена строгий взгляд.

— С них начинается всё. Они создают то, с чем потом работают остальные. Они не заблуждаются насчет себя. Заглядывают внутрь и не боятся вытаскивать то, что там находят. Вот что бы ты нашел внутри себя, хотел бы я знать?

Рука скользнула с шеи к плечам.

— У нас у всех это есть, эта темная сердцевина.

Она делает нас людьми. И если мы узнаем, что это, если нам хватит духу поднести ее к себе и признать своей, мы станем больше, чем людьми. Убойный цех — это то место, где мы достигаем совершенства.

На прощание Крипе потрепал Стивена по плечу и отправился дальше, весь такой стройный и ясноглазый. Прозвенел звонок. Стаканчики и окурки попадали на пол. Работяги пошли к своим установкам, и мертвые коровы стали выкатываться из-за пластиковых жалюзи.

Стивен измельчал мясо целое утро и был полностью захвачен скоростью и мощью дробилки. Машина выплевывала мясную массу с такой силой, что та залепляла бока загрузочной воронки, и Стивен старался притормозить ее, перегружая установку самыми тяжелыми, самыми жесткими глыбами говядины. Это не срабатывало, все различия в размерах и фактуре уничтожались под крутящимися дисками и валами с острыми выступами.

К полудню работа потеряла привлекательность, и Стивен выполнял ее машинально, поворачиваясь всем телом, чтобы быстро взять мясо, швырнуть его в машину, чтобы под действием движущейся силы оно попало из его рук в пасть мясорубки, затем опять повернуться, описать дугу в противоположную сторону, чтобы взять еще мяса … взять — положить, взятьположить.

Взгляд Стивена блуждал по деталям механизированного кровавого избиения, устроенного на линии, отдельно останавливался на руках, рубящих мясо электрическими ножами, на тушах, стремительно распадающихся на куски. То, что потроха сваливали на тележки, а конечности отрубали от туловища, не возмущало его настолько, чтобы он уверился в своей нравственной чистоте. Как легко, в любое время дня с ним может произойти несчастный случай, в результате которого он будет разорван, раздавлен, покалечен еще до того, как у него появится малейший шанс на счастье. А если не несчастный случай — то Зверюги-на отрава. Он был убежден, что прошлой ночью она достигла некой вершины самообладания и теперь приближается к тому времени, когда он будет лежать, остывший и неподвижный, на кухонном столе, и все, что останется от последней фатальной трапезы, будет размазано по его груди.

Что-то мелькнуло на краю поля зрения, какая-то тень между сетью проводов. Он резко обернулся, чтобы посмотреть на находившийся за ним вентилятор, но за решеткой стальной проволоки был только мрак. Не успел он слезть с табурета, зазвенел звонок обеденного перерыва, и проход между ним и стеной внезапно оказался заполнен людьми, которые неслись к раздевалке за бутербродами, завернутыми в фольгу их преданными женушками. Так что Стивен выбросил это из головы и подождал, пока люди пройдут, а когда перерабатывающий цех опустел, побрел в обратную сторону к лотку с кишками, стоявшему одним из первых в ряду, неподалеку от убойного цеха.

Линия не двигалась. Покачивалась корова, подвешенная за копыта к подвесному рельсу и направляющаяся в никуда. Ее высунутый язык переваливался из стороны в сторону, и потоки слюны выводили узоры в крови в сточном желобе. Стивен протянул руку, остановил покачивание и на мгновение задержал руки на широких боках животного, чувствуя, что жизнь еще призрачно присутствует в остывающей шкуре.

Брюхо было вспорото, и мешковатые внутренности, еще не удаленные, вывалились, повисли тяжелым грузом, марая грудную клетку. Он глубоко дышал через нос в попытке уловить ароматы полей, где много травы и полевых цветов, где животное, наверное, паслось. Но все перекрывали сухой запах навоза, шкуры и гнилостная вонь извлеченных потрохов, и Стивену пришлось закрыть глаза и заставить себя представить, как прекрасно было то место, где жила корова. Он нашел кривой нож для нутровки и опробовал его на животном. Он был вынужден залезть внутрь брюшной полости, от тепла, которое он там неожиданно нашел, его потрясла волна сострадания. Но это быстро прошло.

Внутренности соскользнули по вытянувшейся коровьей шее и приземлились ему на ногу со звуком, словно кого-то вырвало на кафельный пол. Он стоял и пытался угадать разные органы. Сердце и легкие, разумеется, не вывалились, они до сих пор держались в груди, зато там были селезенка и почки. А еще огромная печень и — это было легче всего узнать — клубок серо-голубых кишок, перепутанных и скользких, блестевших в резком освещении. Среди этих, основных, органов присутствовали более мелкие куски внутренностей неровной формы, и'он не знал, как они называются.

Крови было очень мало. Коровы умирали быстро, и в основном кровь оставалась у них в тканях, это была последняя их собственность, которую им удавалось вырвать из загребущих рук человека. Еще темная желчь капала из вспоротых желудков, и жидкая бахрома прозрачной внутренней слизи собиралась по ее краям. Стивен нагнулся и рассмотрел то, что лежало перед ним, — плотные пучки жесткого желтого жира в складках почек, мягкую коричневую покатость печени, кармашки с вязкой розовой массой…

Там, на жестком полу, масса выглядела нелепо, но сама по себе она не имела несоответствий, все в ней выросло по единому замыслу. И в естественных извивах ткани не было черных кристаллических вкраплений. Похоже, Люси заблуждалась, по крайней мере, насчет коров. Но он должен удостовериться.

На ощупь внутренности, в которые он засунул руки, были неприятными. Он ожидал мягкости, но они оказались жесткими и слегка царапались. Он стремительно копался внутри коровы, пальцы бегали по складкам и разрывам, залезали в клапаны и в сфинктер, если была возможность, ощупывали изнутри.

Мясные крошки набились ему под ногти, все издавало хлюпающие сосущие звуки. Он тщательно искал, но не обнаружил ничего, что могло бы порадовать Люси, чем она могла бы воспользоваться в качестве доказательства.

— Чувак, ты ищешь бога?

Стивен подпрыгнул, и кожаная сумка камеры желудка коровы выскользнула из его руки. Крипе, ухмыляясь, шагнул вперед и пошевелил внутренности носком ботинка.

— Любуешься на Его творение?

— Чего?

— Здесь одна часть — это то, что можно съесть, чувак, а другая — то, что говно. Не больше.

— Я кое-что искал…

Стивен замолк. Он испугался, потому что не знал, как отреагирует Крипе на его копание в кишках.

Крипе засмеялся и обхватил его рукой.

— Тогда я тебе, может, помогу.

Он повел Стивена в убойный цех, на мгновение задержался на пороге, с наслаждением принюхиваясь к чему-то в воздухе. Занавеска из пластиковых полос затушевывала углы и очертания, приглушая издаваемые коровами звуки, так что слышалось только нервное ворчание.

— Заходь.

Крипе говорил ласково, и они прошли в помещение.

Стивен ожидал увидеть храм во имя смерти, но бетонная пещера, несмотря на свою огромность, казалась убогой и неприглядной. В глубине находился загон из тусклой стали, куда со скотопригонного двора, расположенного снаружи, поступали животные. Коровы со вздутыми животами, ожидая возвращения убойной бригады, толкались там боками и пытались напевать колыбельные мертвоглазых равнин из своей прошлой жизни. Но то, что мычали их матери низкими нежными голосами, осталось слишком далеко, умиротворение к коровам не приходило, и они были вялыми.

От загона тянулись два огороженных прохода к пневматическим установкам, которые рабочие называли «рвачами», — жестким железным решеткам, которыми зажимали коровьи бока, чтобы животное не могло двигаться. На другой стороне стояли низкие платформы с перилами для убойной бригады. Над входом висела лебедка, крепящаяся к подвесному конвейеру.

Освещение в месте, где коровы прощались с жизнью, было тусклым. Ниши и выступы, разбросанные по стенам вроде бы бессистемно, затемняли пространство. Лестничный пролет вел к каменному стеллажу, который проходил по периметру помещения и на десять футов возвышался над полом — это была смотровая площадка.

— Посмотри по сторонам, чувак.

Крипе сделал широкий жест рукой.

— Сейчас тут тихо, но ты можешь уловить силу этого места. Представь себе смерти, которые оно видело, фантазии, которые жили и становились здесь реальностью. Бог ты мой, как здесь пахнет…

Крипе прошел вдоль одного из проходов к загону и ударил одну из коров в лоб. Он заговорил громче, и животные беспокойно зашевелились.

— Вот твое будущее, если духу у тебя хватит. Их выращивают в бетонных боксах под ультрафиолетовым светом, кормят их пилюлями их же смерти. Это городские коровы, искусственна выращенные, без секретов, и у них есть для нас подарок, который стоит гораздо больше, чем мясо или шкура. И они любят этим нас одаривать. За просто так.

— Что за подарок?

— Опыт, как совершить убийство. Вышибить им мозги и забрать самое ценное. Это сокрушает стены,которые ты возводишь вокруг себя, стены, которые другие люди возводят вокруг тебя, чтобы помешать тебе творить то, что ты хочешь. Сечешь? То, что бы ты делал, если бы ничто не могло тебя остановить. Убийство — это акт самореализации, оно показывает человеку его истинную власть. И когда, чувак, ты это поймешь, та ничтожность, которой нас пытаются опутать, слезет, как говенная шкура. Крипе распростер руки, словно был распят на кресте.

— Убийство дает тебе свободу делать то, что ты должен.

За стеной цеха заревел гудок.

— Иди на свое место, парень. Иди туда, где коровы — это только мясо. Но помни о том, что происходит здесь, помни о тайнах, которых здесь не может не быть. И, может быть, скоро, в один прекрасный день, посмотрим, что это даст тебе, если ты немного поубиваешь.

У мясорубки Стивен таскал мясо и думал, как побыстрее попасть в будущее. Крипе — наглухо ебнутый на всю голову, это ясно как день, но может ли быть так, как он говорит? Можно ли сделать что-то, что сделает тебя не таким, как сейчас? Если все так элементарно, как же просто будет справиться со Зверюгой?

У него немного кружилась голова, его стала раздражать кровавая дымка из мясорубки. Люси, которая считает, что несчастье связано с тем, что содержится в твоем организме, Крипе, утверждающий, что можно мгновенно подчинить себе жизнь, если убьешь кого-нибудь… Как интересно. Стивен раньше не думал, что можно своими силами привнести в бытие счастье. Ему всегда казалось, что это вопрос везения, чего-то, что он не может контролировать, приходящее из внешнего мира. Ко всем другим людям.

Он ходил с места на место, в вечерней бойне ему было неуютно. Кто-то за ним наблюдал, он это чувствовал. Но он трудился в стороне от других рабочих, а Крипе после обеда не выходил из убойного цеха. Он посмотрел через плечо. В темноте за вентиляционной решеткой мигнули и погасли два мягко мерцающих глаза. Он спрыгнул с табурета, но было слишком поздно, пространство за решеткой опустело. Он прижался к ней лицом и где-то вдалеке туннеля услышал удаляющийся звук вяло покачивающихся вздутых животов.

Глава девятая

В тот вечер ужин был ничего — какие-то мясные консервы. Зверюга ела молча, но пристально разглядывала его. После первого же куска Стивен понял, что она пересолила мясо. Он заставил себя невозмутимо жевать.

— Тебе нравится на работе?

— Нет.

— Девчонкой я работала на гусиной ферме. Тоже, блин, работка. Их засовывали вверх ногами в жестяные конусы с дырками внизу. И в сараях были сплошные ряды гусиных голов, свисающих из конусов. Нам надо было бежать с ножом вдоль Л отрезать их, и все было в кровище. Мы были вечно мокрые насквозь. И головы, срезанные вместе с шеей, были похожи на члены, когда они валялись на земле, все в кровище.

У Стивена в желудке что-то дернулось. Слова на него никак не подействовали — он переслушал все ее рассказы, когда ему еще восьми не было, о том, куда она, бывало, засовывала себе эти шеи, —но каждый кусок был солонее предыдущего, и внутренности собрались в ближайшем времени опорожниться. Он заставил себя проглотить еще немного, назло ей. В коридоре Пес тащил свое тело посрать. Стивен сделал выпад в сторону Зверюги.

— Не напрягайся. Я это уже слышал.

— Ладно, извиняюсь. Прошу, блядь, прощения. Матерям ведь полагается разговаривать со своими детьми, Стивен. Не знаешь разве? Только так тебя можно чему-то научить.

Он расхохотался ей в лицо.

— И чему ты меня хоть раз научила?

Игра в мамочку отвалилась от Зверюги, как кожа от змеи. Она перегнулась через стол, ухватилась за его края, суставы пальцев у нее побелели.

— Мудила ты неблагодарный. На всем, что принадлежит тебе, есть моя отметина.

В желудке снова начались спазмы. Стивен привстал навстречу ей, но он был еще не готов дать себе волю. Собственная ненависть парализовала его, и на секунду он замер, чтобы перевести дыхание.

А когда он был меньше и она представляла собой огромную тушу в голубом платье из набивной материи, которую он безрезультатно пытался ударить, высоко задирая колени, слабый в своей детской ярости, выхода из положения не было, и всегда кончалось тем, что он с визгом убегал и невидящими от слез глазами искал кукурузные поля, в которых все киношные детишки спасаются от взрослого мира. Теперь он вернулся.

— И что я из себя представляю, ненормальная ты сука? Непонятно что, что ты так основательно заебала, что никогда не сможет измениться и жить среди других? Господи, все, на что я способен — это пройтись по улице.

И он, изможденный, стал блевать на стол, уцепившись за него руками. Зверюга тихо засмеялась, тяжелыми шагами пересекла кухню и встала над Псом, который сидел на своем сральнике.

— Ну, тогда время не прошло даром.

Она подняла юбку и помочилась на захныкавшее животное.

В мягком монохромном свете телевизора шкура Пса выглядела темной и промасленной. Волоски собрались неровными волнами, когда Стивен провел по шерсти полотенцем взад-вперед, открывая трогательную узкую полоску белой кожи и кучки блох то там, то сям. Жестокая вонь Зверюгиной мочи горела в мертвом воздухе, сносила укрепления в мокрых спорах, черневших по углам, и собиралась навсегда поселиться в комнате. Пес ворчал от удовольствия, что ему уделили внимание, но в его глазах светился тот печальный огонек жертвы предательства, что появлялся после каждой жестокой выходки Зверюги, от которой Стивен не смог его защитить.

Глава десятая

Раньше он уже бывал на пятом этаже. Долгие годы, пока он рос, это было частью пути, ведущему к временному избавлению от безумных бочек, которые катила на него мамаша. По ступенькам, которые вечно не освещались и скрипели так, что ноги мальчика начинали трястись от страха, мимо лестничной площадки, где изоляция была такой надежной, что тени должны были, просто обязаны скрывать что-то омерзительное и зубастое, что жаждет детской кровушки, к лестнице в конце, по которой взбираешься к квадрату разбитого стекла, потом на крышу, задыхаясь, выходишь на дневной свет, глотаешь пыльный воздух города, казавшегося черным, — чтобы затем вдохнуть всей грудью и нырнуть вверх, прочь, в мир, где нет ни чудовищ, ни матери.

Сразу за пределами кольца отчуждения сверкали огни и разбрасывали по миру краски. И краски тогда имели большое значение — каждая неоновая тень тянула его к себе, обещая новый способ жить, каждый сияющий изгиб стеклянной лампы был целым миром, который сомкнётся вокруг тебя, если заблаговременно к нему устремишься, и пронесет тебя через теплые фиолетовые ночи туда, где играет музыка и смеются люди.

Постоять у перил на краю крыши, попинать валяющиеся рядом кирпичи и помечтать спуститься в городские огни — это искупало визги и побои, которыми его неизбежно приветствовали по возвращении в квартиру.

Но когти времени побывали на фонарях, и те потускнели. У них появился новый смысл, не радовавший сердце Стивена. Когда-то они были топливом для его мечтаний, теперь стали разъедающим дух напоминанием о том, что эти мечты не осуществились. Так Стивен перестал лазить по лестнице по ночам, и вместо этого принялся искать на менее переменчивом телеэкране дороги к мирам, виденным с крыши.

Теперь пятый этаж стал иным. Сорок ватт горели над пыльной серой ковровой дорожкой, и в ярко-коричневом свете Стивен увидел только копию собственной лестничной площадки. Слабенькая электрическая лампочка и ход времени разоблачили ложь огромной призрачной тьмы, которую он воображал себе, будучи ребенком. Больше не существовал таинственный и страшный проход к мечтам, так манившим его в детские годы.

Но стоя там, молча набираясь храбрости перед квартирой Люси, он не мог не надеяться, что это место снова станет отрезком на дороге к счастью. Не к настоящему счастью, которое по бедной его комнате так метко разбрасывает телевизор — на это он не мог надеяться — но как-то приблизит к этому идеалу, создаст копию частокола, построенного только из тех материалов, что имеются под рукой, за которым его одиночество будет неглубоко захоронено.

Люси открыла дверь, потом отошла назад и рухнула на кушетку. Стивен последовал за ней и присел на край. Комната выглядела так, будто ее подняли и встряхнули. Сотни мелочей в беспорядке валялись на каждой поверхности, где только возможно. Кое-где была одежда, упаковки от продуктов, но многие предметы были изготовлены из блестящей стали и, казалось, имели хирургическое назначение. Небольшие лампы горели по углам желтым светом, видеомагнитофон показывал операцию на брюшной полости — кровь на зеленом медицинском халате крупным планом, тугие складки на грязных резиновых перчатках, щупающих человека изнутри, тихий голос комментатора.

— Это продают для тех, кто хочет стать врачом, чтобы они учились. Но не думаю, что они ищут то, что надо.

Люси говорила, не отрывая взгляда от экрана. Хирурги что-то сделали с органами, и она закричала, нагнувшись вперед и сощурившись:

— Гляди! Видел, что было, когда он приподнял печень?

—Что?

Люси перемотала, нажав кнопку на пульте. — Что-то под ней было. Разве не видел? Что-то черное и блестит. Гляди.

Запись пошла снова, и черная штука под печенью оказалась просто полостью, заполненной кровью.

— Блядь.

Люси резко откинулась назад, но от экрана она не отвернулась.

— Вот почему они это не показывают? Однажды ведь покажут. Вот забудут спрятать, и я узнаю, где точно это находится.

Затем, что-то припоминая, повернулась лицом к Стивену.

— Ты в коровах посмотрел?

— Ничего там не было.

У Люси вытянулось лицо.

— Ты ведь не смотрел.

— Нет, смотрел. Точно говорю, смотрел. Я там все разворотил, и ничего я не видел, кроме кишок.

— Ты заглядывал в сами органы?

— В некоторые да.

— А в кишечник заглядывал?

— И как я мог, по-твоему? Там все забито говном.

Люси злилась

— Может быть, это как раз там. Тебе следовало проверить.

— Нет там ни фига.

Люси цыкнула зубами от бешенства и остановила видео. Стивен беспокоился, ему надо было завязать с ней отношения. Из всего, что у него было, на жену и ранчо в деревне больше всего тянули эта вот комната с царившим в ней раздраем и эта девчонка с сиськами под майкой, раскинувшая ноги в разные стороны. Он постарался говорить понимающим тоном:

— Откуда ты знаешь, что там что-то есть?

— Оттуда, что знаю, сколько гноя производит мое тело. Я измеряла количество своего говна, мочи, соплей и всякой прочей хрени, которая из меня выходит. И это не совпадает с тем, сколько эта мудацкая жизнь в меня ежедневно закачивает.

— Если ты так уверена, зачем тебе искать это в коровах или смотреть на это по видео?

— Потому что если я буду точно знать, на что это похоже, и где точно это находится, я смогу найти это в себе и вырезать.

Люси поднялась с кушетки и подошла к какой-то штуковине на столе, похожей на компьютер. Она покрутилась у стойки и взяла тонкий черный гибкий стержень, который соединялся с ней длинным проводом.

— Поможешь мне посмотреть?

Она нажала кнопку, и монитор ожил, показывая нечеткий круг с тенями, яркость которого менялась, когда она водила черной тростью в воздухе. Стивен заметил яркую лампочку на конце.

— Это эндоскоп. С ним мы увидим, есть ли у меня что-нибудь в толстой кишке, только мне надо, чтобы ты мне помог.

— Разумеется.

Люси стянула колготки и нагнулась перед монитором, опершись о стол. Стивен почувствовал запах говна, когда мазал ей задницу смазкой. Кружок у нее был тугой, как у Пса. Он не мог понять, находит ли она в этом нечто сексуальное, но они сближались пугающе быстро, и кадры будущего, которые он никогда не ожидал увидеть, раскручивались в настоящем.

— Вводи его медленно. Я недавно покакала, поэтому там должно быть чисто.

Стивен легко ввел зонд внутрь. Свет на мгновение блеснул в ее заднице, затем ушел глубже, и диск на экране стал четким. Узкий туннель желтоватого кишечника жирно высвечивался по краям изображения, центр его был затемнен, свет туда не попадал. Зонд мягко проскользнул еще на несколько дюймов, затем уткнулся в какой-то изгиб. Фронтальное изображение стенки толстой кишки заполнило диск, и оно было так ярко освещено, что были видны темные вены под ее поверхностью. Люси напряглась и втянула воздух.

— Извиняюсь.

— Ты можешь им управлять вон теми ручками.

Там, где зонд становился наполовину твердым, было две металлических скобы, похожие на круги старинного шприца. Стивен обнаружил, что может повернуть головку зонда настолько, что он обогнет поворот и попадет в следующий отдел кишки. Там изгибы внутренностей были сильнее, а складки покрыты отвердевшими отложениями говна.

Люси издала какой-то звук.

— Господи, какая гадость! Даже после испражнения не становишься чище.

Она печально покачала головой.

— Родители часто говорили мне, что надо радоваться жизни. Ни хуя себе, шуточки. О каком счастье можно вообще говорить, если вот такая дрянь гниет внутри? Надо очиститься, чтобы стать счастливым. Давай, загони его дальше.

— Разве ты не это ищешь?

Стивену было интереснее смотреть, как зонд скрывается в ее попке, нежели на изображение на экране.

— Да нет же, блядь, эта хрень — всего лишь от пищи. Настоящий яд приходит из головы. Хуйня всякая, которой тебе ебут мозги, твои печали и страхи падают вниз, вроде как испражнения мозга, тебе в кишки и копятся там. Вот именно это тебя заебывает. Я ж тебе уже рассказывала.

В Люси скрылось уже полтора фута зонда, и она скрипела зубами от боли. Стивен обогнул эндоскопом особенно хитрый поворот толстой кишки и завел его еще на несколько дюймов. Тупой конец какашки преградил путь, словно животное в берлоге.

— Блядь, больше не пролезет, да?

— Мне через нее протолкнуть?

— Не стоит. Линзы запачкаются, и ты ничего не увидишь. Оставь как есть, я хочу посмотреть.

Стивен осторожно отпустил зонд и откинулся назад, чтобы лучше рассмотреть торчащий из нее стержень. Он дотронулся до кожи рядом с ее пиз-дой, она не обернулась.

— Потом посмотрим тебя, если хочешь?

— Чего? — У тебя ведь тоже найдется яд внутри. Нормальным можно стать, только если найдешь его и вырежешь.

Он проскользнул средним пальцем ей в пизду, Люси была мокрой и придвинулась к нему.

— Поздно становиться нормальным.

Он достал член и вошел в нее. Ему пришлось сместить зонд, и картинка слегка изменилась.

— Пусть будет как есть.

Ее голос звучал упрямо, поэтому он поворачивал штуковину до тех пор, пока дерьмо не вернулось в центр экрана, слепо мигая в резком свете эндоскопа.

Изображение дрожало от дерганий Стивена, но Люси слишком запарилась на картинку и не жаловалась. Он смотрел, как его хуй пашет между красными створками кожи, и размышлял о том, что чувствует, как твердый зонд упирается в него сквозь слой внутреннего мяса. Ближе к концу Люси начала стонать.

Когда все закончилось, он вытащил зонд из ее задницы, и она стерла с него полоски дерьма и кишечной слизи скомканной салфеткой. Она поднесла испачканную бумагу к носу.

— Блядь, как воняет.

Глава одиннадцатая

Стивен думал, что это может произойти прямо сейчас, что ебля может каким-то чудом привнести в существование мир его киношных грез. Но Люси легла на пол, на холодном сквозняке из раскрытого окна, и заснула, не сказав ему ни слова. Так что он вернулся в свою комнату, где телек и Пес в углу с собачьей улыбкой были ужасно рады его видеть, и забрался нагишом под свое рваное одеяло, приподнимая и опуская его, разгоняя рыбную вонь своего недавнего сексуального контакта в теплых дуновениях памяти.

Он не беспокоился из-за возникшего препятствия. Она станет тем, что он хочет, эта Люси с верхнего этажа. Он это знал. Придется подняться еще по многим ступенькам, но она станет матерью, любовницей, зацепкой, на которой он повесит свой позаимствованный из чужих источников жизненный план. Этой ночью там, этажом выше, любви не было, но она придет — Люси заставит ее войти в их жизнь. У нее нет выбора. Она никогда не найдет в себе черные ядовитые глыбы и не избавится от них и, как и Стивен, никогда не будет частью этого мира. Со временем, когда до нее это дойдет, ей станет нужен кто-то, за кого она уцепится, кто-то, кто возьмет на себя и приглушит бьющий по мозгам ужас ее существования. И, чтобы оправдать эту зависимость, она назовет ее любовью.

Зверюга, надо думать, не допустит ничего такого. Она резво засуетится, чтобы уничтожить любой источник привязанности, всякую дорогу надежды, которая угрожает ее деспотии.

Она не должна ничего узнать.

Но это невозможно. Как он мог бы скрыть от нее развивающиеся отношения с Люси, когда она всеми чувствами, что есть в ее распоряжении, следит за его малейшим движением. Он открыт для нее, и как бы он не замаскировался, рано или поздно она узнает, что у него есть нечто большее, нежели ежедневная борьба с ней.

Она узнает. Она пролезет к его мечте и уничтожит ее, прежде чем у него будет шанс с помощью Люси осуществить ее. Она выгонит его из квартиры или убьет. Третьего быть не может.

Здесь, теперь, когда его член был покрыт коркой засохшей пены из пизды Люси, когда сырье из его воображаемого мира спутникового телевидения было так близко и его можно было достать, вывод был ясен. И Стивена не удивило, что он даже не ужаснулся, размышляя об этом — он слишком долго мучился.

Стивен не спал.

Как это можно сделать?

Как это будет — убить, фактически уничтожить груду мяса, которая высрала его в эту жизнь? Будь она мамой со всем тем, чего ждут от каждой матери, тогда, думал он, это было бы невозможно. А если и возможно, угрызения совести навечно останутся с ним и, словно медуза, опутают его своими щупальцами; перед глазами всегда бы стояло финальное душераздирающее зрелище, как густая белая пена бурлит у нее за распухшим языком и течет по его запястьям.

Но она никогда не носила голубого передника и не пекла сладких пирогов в кухне, где от теплого воздуха порозовели бы ее щеки; никогда не склонялась к нему, чтобы руками в муке поднять на стол, и поцеловать, и расхохотаться в ответ на его смех, глядя на него такими сияющими глазами, что ему покажется, будто он больше ничего не сможет увидеть или захотеть; никогда не показывала ему фокусы; никогда не позволяла сунуть палец в тесто, чтобы потом подхватить его и отнести в кроватку. И потому что все было так, он знал, что поступок не будет впоследствии напоминать о себе в кровавых кошмарах. Это закончится, как только ей придет конец.

Убийство освободит его, но совершить его будет нелегко. Стивен представил себя, как он преграждает ей путь и страшно кричит, осененный торжеством убийства, брызжет спермой на ее голые плечи, оттягивает ей голову назад и вцепляется в горло. Но на самом деле все будет по-другому. На самом деле он будет в страшной спешке пытаться довести все до конца, не имея времени, чтобы задерживаться на деталях, в безрассудном азарте разделаться со всем, пока его не покинула храбрость, пока предыдущая его жизнь не разозлится и не похитит из рук силу.

Стивен извивался в постели. Ему надо было это сделать, другого выхода не было. Но за двадцать пять лет он ни разу не поднял на нее руку, и от мыслей о том, что теперь надо бы руку таки поднять и разобраться со всем, перепугали его настолько, что его затошнило. Тело чувствовало, что у него маловато силенок, и оно не справится с задачей.

Гораздо лучше будет найти не такой прямой путь. Убийство, где не обязательно самому давить, колоть, бить. Она старая и невероятно разжиревшая, системы ее организма деградируют под бешеной атакой копящейся грязи и разъедающей ржавчины возраста. Можно же как-то осуществить последнее нажатие на эти кнопки. Метод айсберга, в результате которого основная доля его вины и целей будут скрыты от чужих глаз.

Стивен наблюдал за изменчивыми отблесками уличных фонарей на потолке до самого рассвета.

Глава двенадцатая

— Ты где-то был сегодня вечером, а мне не рассказал.

Зверюга вылила жирное месиво в его миску с завтраком. Ее глаза тупо шныряли по столу и углам комнаты — ложное прикрытие перед началом словесной атаки.

— Ты ведь знаешь, что мамочке надо всегда быть в курсе, где ты есть.

— Это зачем?

— Так я буду точно уверена, что ты правильно питаешься.

— Тебе не надо было ссать на Пса.

— Мне надо было нассать ему в горло, чтобы он захлебнулся. Так куда ты ходил?

— На крышу.

Она хихикнула, шея у нее завибрировала.

— Вот идиот. Если пялиться оттуда на людей, так ты ничего не изменишь. Ты не будешь как все, ты что, не в курсе? Ты — это часть меня, малявка ты ебнутая, часть этого места, здесь ты и помрешь. Стивен вывалил месиво, что она перед ним поставила, на стол и швырнул миску так, что она пролетела по всей комнате. Он и не потрудился подняться.

— Когда это произойдет, тебя самой давно не будет, а меня кто-нибудь будет любить.

Зверюга фыркнула в сальный воздух раннего утра.

— Кто ж такого, как ты, Стивен, будет любить?

Мне довелось пожить там, снаружи, пока ты не заразил собой мою пизду. Я знаю, что им нравится и что они любят. Ты меня слышишь, кусок дерьма? Точно не тебя.

Она харкнула на пол и перевела дыхание.

— Подбери эту хрень, козел, и сожри.

Стивен не пошевелился. Он посмотрел в ее пустые глаза и решил, что пора испытать себя.

— Я знаю, что ты делаешь с пищей.

Зверюгина морда потемнела от прилива крови.

Громко и отчетливо Зверюга сказала:

— Я тебя отравить не пытаюсь.

— Нет, пытаешься.

— Стивен, я тебе уже говорила, я ем то же, что и ты. Как это может быть отравлено?

— Так и может, что отравлено. Я это чувствую в себе.

— Блядь, последний раз говорю тебе, падла, что это нормальная еда. И теперь лопай!

— Это дерьмо.

— Если я это съем, ты тоже съешь.

— Больше ни кусочка. С этого момента я буду готовить.

— Чего?

Зверюга, покачиваясь, подошла к нему, пуская слюни и кривя рот в недоверчивой ухмылке. Жир на всем ее теле затрясся от неожиданного быстрого движения. Она поставила кулаки на стол и проревела:

— Ну, нет!

Отвратительный запах из ее горла окутал голову Стивена. Он встал, вдохнул его, отвел назад руку … и врезал ей. Единственный хук в голову. Он ощутил, как импульс идет по костям, как костяшки пальцев хрустнули от прикосновения к грубой кожи на ее лице, напоминающей наждачную бумагу. На одно безумное мгновение ему захотелось бить и бить дальше, пока она не превратится в истекающий кровью ком, мешок с дерьмом, бесформенными складками не повиснет на спинке стула. Но он не мог. Вместо этого он смотрел, как рядом с красным следом на боковой части головы проступает белое пятно недоверия.

Она посмотрела на него мутным взглядом: она просчитывала соотношение сил. На ее лице не осталось следа боли, оно было пропитано ненавистью, кипевшей от переоценки мнений.

Стивен выдержал ее взгляд, но война началась. Тяжелые мгновения летели в него, в его колени и желудок, искали его, лишали сил, постоянно приближали момент, когда найдется путь в его мягкие внутренности, и можно будет восстановить власть, рухнувшую под его ударом.

Пора действовать дальше. Ее испытующий взгляд угрожал торжеству, которое, как он чувствовал, сияет вокруг него, подобно холодному огню на картинке с Богом. Его первый, небольшой акт неповиновения был слишком важен, чтобы совершать его здесь, в тусклом освещении кухни. Его надо подготовить, обеспечить прикрытие, дать созреть, вырасти, воздвигнуть сооружения в его воздушном потоке, чтобы потом найти там убежище.

Он наклонил к ней голову и сказал прямо в лицо:

— Я буду готовить еду, а ты ее будешь есть.

Только он вышел из помещения, как она принялась вопить:

— Да иди ты на хуй, идиот ебнутый! Будто я не знаю, что ты задумал. Чтобы ты ни сделал, я съем.

Ты у меня в кишках сидел девять месяцев, хуже быть не может. Думаешь, справишься со своей матерью? Ну, посмотрим. Посмотрим, что будет, дерьмо ты собачье!

Ее громкие злобные крики летели вслед спускавшемуся по лестнице Стивену, как вываленный из ведра мусор.

Глава тринадцатая

В то утро на линии убежала корова. Каким-то образом проскользнула через рвач раньше, чем забойщик скота загнал стрелу ей в голову, и шумно зашла в перерабатывающий цех, истекая кровью, разгоняя рабочих, врезаясь в мертвые тела своих собратьев. В поисках пути из коровьего ада. Но собственный страх ослепил ее, и закончилось все тем, что она билась своим мягким носом в вентиляционную решетку, пока не подошел Крипе и не вышиб ей мозги дробовиком.

От зрелища безжалостной эффективности убийства у Стивена захватило дыхание. Крипе действовал без малейшего сомнения или колебания. Он не просчитывал этапы атаки, он просто увидел проблему и устранил ее, применив ряд безукоризненных, совершенных в своей экономичности действий.

Обладай Стивен такой же ясностью, такой же уверенностью в истинности задачи, свалить от Зверюги было бы не сложнее, чем раздавить насекомое. Во время завтрака он решил отравить ее, как она травила его, но сейчас соображения практичности стали остужать огонь, который до этого обжигал ему жилы экстазом противостояния.

Сможет ли он заставить себя пройти через это?

Вправду ли она съест все, что бы он ей ни дал?

И если она помрет, хватит ли у его организма сил после этого выжить?

В решении, принятом всего несколько часов назад, закопошились черви сомнения.

Крипе говорил о самопознании, о высвобождении потенциала к действию, который идет на пользу исключительно самому индивиду..О прозрении личности через кровь. И глядя, как Крипе относит дробовик назад в убойный цех, Стивен спрашивал себя, не скрывается ли там, за пластиковыми лентами нечто, что поддержит его, когда он будет убивать Зверюгу.

С перерыва прошла половина дневной смены, когда рядом с ним появился Крипе и увел его от мясорубки.

— По-моему, ты готов, чувак. Я заметил, как ты глядишь на убойный цех, и знаю, о чем ты думаешь. «Правильно ли он делает? Есть ли там что-нибудь для меня?» Ну, я прав, чувак. Убойный цех раскрывает свои секреты каждому человеку с хуем, кто его об этом просит. Ты о чем-то спрашиваешь? А ты от этого не охуеешь? Или охуеешь?

В убойном цехе смерть разошлась по полной.

В помещении царил вихрь из ревущих коров и подгоняющих их палками мускулистых людей, которые работали со свирепой точностью. Эти люди двигались точно так же, как Крипе во время казни через расстрел дробовиком — никакой слабости, никакого намека на мысль, что они могут сделать хоть мельчайшую ошибку в движении руки или ноги, когда они бьют кулаками, пинают ногами, гонят животных щетинистыми электрическими пиками по проходам, ведущим к финальному рабству пневматических прессов. Некоторые рабочие были оголены по пояс, все были замараны кровавыми полосами и влажным коровьим говном. Они исторгали пот и силой гнали коров на место, их лица морщились непроницаемыми усмешками усердия, они наслаждались собственной мощью, окликали друг друга, заглушая шум, давали друг другу указания, показывали пальцами, хлопали в ладоши, словно это был матч по какому-то кровавому контактному виду спорта.

Некоторые коровы пытались прорваться за ограждения, вернуться, в успокоении смешаться с коричнево-бело-черной коровьей массой, в бешенстве цеплялись за кирпич и сталь скользкими брюхами. Глаза их закатились, ноздри раздулись: коровы вдыхали столько воздуха, сколько можно удержать, зная, что скоро вкус его будет потерян навсегда, и старались запечатлеть этот вкус в каком-то уголке коровьей памяти так, что он будет вспоминаться после смерти, если память потрясут как скатерть в поисках смысла. Другие бездумно бежали по прямой линии, не желая видеть покачивающийся клиновидный рвач на своем пути, стремясь лишь к пятну белого света в перерабатывающем цехе, которое, возможно, казалось им освобождением. Как мотыльки.

На площадках у рвачей рабочие убойной бригады орудовали арбалетами на цепях с противовесами. Мягко наклоняешься через ограждение, заводишь дуло в мягкую выемку за ухом, смотришь на корову, ждешь, чтобы точно убедиться, что она знает, что ты сейчас сделаешь, затем отводишь курок и отправляешь четырехдюймовый стержень из закаленной стали сквозь череп прямо в мозг, вытаскиваешь оружие, стержень которого уже вернулся в исходное положение благодаря отдаче, и смотришь, как дерьмо хлещет из одного конца, а кровь из другого.

Если в обеденный перерыв казалось, что в помещении пусто и неуютно, то теперь здесь было жарко, цех выполнял свое назначение, без сучка и задоринки превращая происходившее действо в органичное единство, где носящиеся в воздухе кровь, дерьмо, животные, кирпичные стены и стальные балки становились единым целым в продуманном и отлаженном процессе.

Стивен смотрел на все это и спрашивал себя, что ему полагается чувствовать. Было очевидно, что эти люди двигались в потоке, объединенные и возбужденные некой силой. Стимулом для этих людей было какое-то общее тайное соглашение, благодаря которому в них было даже больше яростной жизни, чем в мире снаружи. Зрелище разбудило в Стивене зависть, но смерть ошеломленного скота, когда тот валился на рвачи, не возбуждала в его груди жестокости и желания присоединиться.

— Какое великолепие, парень! Смерть животных и перерождение людей. Ведь чувствуешь, да?

В этой комнате есть величие. Посмотри на них.

Многие были как ты, пока не узнали тайну, которую скрывает в себе убийство. Такими же застенчивыми. Да, чувак, застенчивыми, но у них был хуй, чтобы заставить себя залезть дальше, чем, как они думали, они смогут вынести. Они не знали, что они найдут, но не переставали искать. И когда они посмотрели в лицо собственной нерешительности, когда переступили порог туда, куда более слабые человечки запретили им ходить, они обнаружили силу, большую, чем когда-либо воображали. Подойди ближе и посмотри.

Крипе отвел Стивена на невысокую площадку позади одного из рвачей и крепко обнимал за талию все время, пока они наблюдали за работой забойщика. Корову загнали в железные челюсти рвача, и Крипе резко зашептал Стивену на ухо:

— Смотри, как она идет, в ней столько жизни — глаза глядят, мозг думает. Жизни! Которую считают ценнее всего остального. Потрогай ее, почувствуй ее дыхание.

Стивен перегнулся через защитное ограждение и положил ладонь на коровью спину. Забойщик внимательно посмотрел на него, держа арбалет наготове, но не торопился. Корова казалась плотной и теплой.

— Не убирай руку.

Крипе кивнул, забойщик поднес оружие к напряженной коровьей голове. Стивен не испытывал особой душевной теплоты к корове, но от мелкой дрожи, возникшей от выстрела и превратившейся в волны под шкурой животного, у него затряслась рука и в мозг вонзились стеклянные осколки паники. Он почти почувствовал чью-то смерть.

Когда оружие вышло, корова дернулась вперед и обрушилась, как огромная резиновая игрушка, выпуская из себя струю дымящегося жидкого говна, стекающего по внутренней стороне бедер… Отсюда — куда-то в коровий мрак.

Стивен отдернул руку и быстро посмотрел, пропал ли след смерти, некий мрачный микроб, который способен размножиться под кожей и прийти за ним.

Следа не было, но от шока, вызванного убийством, в горло ему попали несколько глотков желчи. Крипе хохотал и сильнее жался к его ноге.

— Почувствовал, чувак? Почувствовал, что она просто… остановилась? Это ведь как выключатель, да?

—Да.

— Тебе, наверное, так хочется попробовать, что в жопе зудит?

Насколько далеко ему следовало зайти, чтобы ощутить то волшебное пробуждение, то высвобождение силы, о которых говорил Крипе? Он был уже целиком покрыт кровавыми и дерьмовыми пятнами. Он увидел, как стрела проникает корове в голову, вырывает из шкуры и кости круг и врезается глубже в мозг. Он услышал запах страха, последнего стремительного вдоха, опорожняющихся кишок и отдающего заплесневелыми газетами содержимого коровьего черепа. И во всей этой свободе был только ужас, отвратительный удар сзади от подошедшей фигуры — а не восход, знаменующий новую жизнь. Но, может быть, тайна раскроется чуть позже, она ждет, такая изящная и равнодушная, за кровавым порогом освежеванной говядинки, и нужно лишь немного спокойствия, чтобы ее схватить?

Арбалет тяжело и равномерно покачивался на поддерживающей цепочке, его конец был теплым от руки забойщика. Серая щербатая эмаль на его поверхности попадала в яркую пурпурно-белую сеть света от галогенного прожектора, расположенного над рвачом. Стивен видел толстый слой покрывающей краски и легкую тень, разбивающую этот слой на поцарапанные лоскуты на голом металле. Забойщик (руки у него были покрыты жесткой корочкой засохшей крови) помог ему навести арбалет на новую корову.

Все сузилось. Стивен увидел дуло оружия и за ним ровный овал светло-коричневой шкуры. И больше ничего. Происходящее в убойном цехе откатилось прочь, словно декорации на сцене какого-то далекого чужого мира, и он оказался один, только в его ушах все время шумело.

В этом туманном грохочущем коконе он чувствовал вес пушки, а еще Крипса за спиной. Руки Крипса орудовали у брюк, расстегивали их, спускали.

Потом Крипе вошел в него, начал трястись в его заднице, нашептывая ободряющие слова, которые он не понимал, но казалось, они наваливают ему на голову гору, а пушка была самым реальным из всего, что он когда-либо касался. Он держал ее двумя руками, Крипе тяжело дышал ему в шею, и Стивен знал, что корова мочится на пол в агонии вытягивающихся секунд, а потом… время… остановилось. До того момента, пока что-то не засосало любой когда-либо изданный звук и от мира не осталось ничего, кроме зудящих согнутых пальцев и тени, отбрасываемой пушкой на коровий череп. Он нажал на курок, а в это мгновение где-то далеко-далеко визжал Крипе, и его сперма лилась ему в жопу. Перевалились через защитное ограждение. Уныло провыл гудок, возвещающий конец смены где-то в перерабатывающем цехе. Стивен ощутил, как уходит обессилевший Крипе, и открыл глаза, чтобы посмотреть на дергающуюся, падающую тушу коровы и на ее темно-кровавый воротник. Крепкие руки поставили его ровно, разорвали белую ткань полуобморочного состояния, потащили назад к грохоту, убийству, безумной, направленной в единое русло работе убойного цеха.

— Вот так, чувак, дыши глубже, глубже, — ласково сказал голос.

Крипе отвел его к смотровой площадке убойного цеха.

— Ложись.

Стивен скрючился на бетоне, глядя сверху на рабочих, которые вроде бы продолжали работать, несмотря на конец смены. Крипе присел рядышком и дотронулся до его плеча.

— Что тошнит, это нормально, это пройдет.

Твой организм реагирует на перемену. Ты совершил убийство, ты начал учиться.

Действие в убойном цехе изменилось. Рабочие скучились у одной-единственной беспомощной коровы, зажатой рвачом, передавая по кругу какой-то инструмент, напоминающий нож для удаления сердцевины яблока. Каждый по очереди вырезал отверстие зубчатым стальным кругом в боку животного. Кровь стекала по животу, под ногами образовывалась лужа, но корова не теряла сознания и все стояла и ревела о своем унижении, обращаясь к невидимым коровьим богам, от которых нельзя требовать ответа.

Стены углы помещения потемнели, и Стивен опять почувствовал, что поле зрения сужается, и для него пропадает все, кроме освещенной коровы и столпившихся рабочих. Откуда-то появился Гамми и стал жаться к задней части животного.

Когда все забойщики вырезали по дыре, они достали толстые затвердевшие члены и воткнули их в раны. Стивен смотрел, как они сжимали ягодицы. Трое рабочих у каждого бока сцепились руками через спину коровы, чтобы было удобней толкаться.

— Чувак, ты видишь, что у тебя еще есть, к чему стремиться? Убийство, совершенное тобой — это первый неуверенный шаг. Эти люди научились бегать.

— Гамми?..

Губы у Стивена окоченели, говорил он через силу.

Крипе тихонько хихикнул и презрительно ухмыльнулся.

— Нет, Гамми — нет. Мы позволяем ему это из милосердия. У Стивена плыло перед глазами, но он не отводил взгляда. Там на полу рабочие трахали корову, она вопила, Гамми, распахнув пасть, присосался к заднице животного, засунул ей электрический бич и пустил разряд. Задние ноги коровы взвились в воздух, Гамми шлепнулся назад под стремительный поток говна; его рвало от наслаждения.

Забойщики сцепились крепче и задвигались быстрее, бедра и животы у них были в крови; люди выли, согнув шеи, пока один из них не выстрелил из пушки, отчего животное сжалось, словно кулак, и все шестеро выпустили семя в разорванные умирающие внутренности, которые когда-то надеялись в один прекрасный день понести теленка.

Глаза Стивена закрылись.

Глава четырнадцатая

Дома. На кухне Стивен заставлял себя думать о чем-то другом, отгоняя мысли от непристойностей убойного цеха, пытаясь сосредоточиться на мелких домашних делах. А потом, когда лживость этих дел стала очевидной, он пулей вернулся к стене льющейся крови и потокам спермы, плещущихся из неровных дыр в коровьей шкуре.

С пустым лицом Стивен шатался по кухне, брал тарелки, вытирал их, ставил назад, вытирал опять, полировал кухонные ножи об ногу. В глубине квартиры Зверюга издавала какие-то непонятные звуки — ходила туда-сюда, но Стивен ее не слышал.

Он хранил внутри себя дневное убийство. От страшной пытки, преследовавшей его, оно становилось еще тяжелее, но он боялся анализировать, боялся искать его результаты. Этот отдел его мозга был временно заперт.

Еще он страшился того, что собирался сделать теперь, с помощью вот этих тарелок, вилок и ложек. Это было началом, которого он раньше так жаждал, но никогда не рассчитывал увидеть. Сегодня вечером Зверюга попробует первую порцию трапезы, после которой она отправится в ад. А если он облажается? Если он засомневается или окажется слабым? Тогда она поднимется неким злобным чудовищем и разорвет его на куски.

Он планировал, когда ехал утром в автобусе, еще до ужасов, показанных ему Крипсом, применить какое-нибудь хитрое вещество, достаточно незаметное, чтобы не обнаружили, и не очень ядовитое, которое в конечном итоге ее убьет, но он сможет, благодаря своей молодости, выжить.

А теперь?.. Теперь?..

Когда он присел на корточки перед шкафчиком под раковиной, разглядывая старые неиспользованные бутылки с дезинфицирующим средством, отбеливателем и жидкостью для чистки труб в попытке выбрать что-то из них, внутри вдруг забурлила него отчаянная решительность. Незаметность без мазы. Она съест все, что он сготовит. Ей придется, ее ненависть к нему не позволит ей отказаться от поединка.

Он понес две пустые тарелки в ванную.

Уже стемнело, когда Зверюга прошествовала на кухню. От верхней лампочки без абажура на газетные листы, прикрывавшие стоящие на столе тарелки, падали четко очерченные тени. Стивен сидел и ждал.

— Итак, у нас новый повар. И что повар Стивен нам приготовил? Открой. Посмотрим, достоин ли ты своей мамочки. Стивен сдернул бумагу и поглядел, как губы ее вытягиваются в ниточку, а глаза сужаются. На фарфоровых с прожилками тарелках одинаковыми порциями темнели две кривые какашки.

— Не получится, Стивен. Ты что, думаешь, мой организм с этим не справится?

Не получится… Стивен похолодел. Она знала, что он пытается сделать!

Но вот она пододвигает тарелку к себе, втыкает вилку в мягкий столбик, подносит кусок ко рту. Глаза ее в грязных жировых складках смотрели прямо ему в глаза, и на секунду запах говна поглотил время. Пространство между ними освободилось от всех туманов и дымок, которые обычно витали там, и Стивен увидел, насколько хорошо она понимала его.

Потом она пошевелилась, и вонь опять стала просто вонью, и Стивену пришлось продолжать, не важно, что она там знает. Он видел тонкие волокна и кусочки все еще узнаваемой пищи, которые можно было рассмотреть на сломанном конце какашки, и молился, чтобы она умирала медленно.

Зверюга ждала, чтобы он поел первым. Он положил ломтик какашки себе в рот. Она проехалась по его губам, и от того, как тяжело она вошла в него и при этом мазалась, как шоколадка, его передернуло. Он не мог сразу сомкнуть зубы, и резкая на вкус говняшка лежала на выгнувшемся языке, распространяя свой крепкий болотистый запах изнутри носа и в голове, желудок мучался в быстрых повторяющихся спазмах, и они угрожали выпустить через ноздри струю желчи. Он заставил себя раскусить и быстро прожевал, но от скорости жутко отвратительный вкус лучше не стал.

Какашка царапала нёбо, скрипела на зубах. Она превратилась в вязкую массу, которая набивалась под языком и за щеками и так плотно, что ему приходилось пальцем вытаскивать ее оттуда. Ему казалось, он словно тонет в анусе какого-то разбитого дизентерией млекопитающего, словно перед ним собралось говно со всех аллей мира. Потом, наконец, немножко рвоты пробилось через его закупоренное горло в рот, чем ему была высочайше дарована возможность проглотить.

Он нагнулся вперед и схватился за ножки стола, до боли сжимая веки. Струйки коричневой жидкости текли из уголков сомкнутого рта, он подпрыгнул на стуле, вверх-вниз, пытаясь одолеть свой желудок, чтобы тот принял возвращенные ему отходы.

Каким-то образом он справился с собой, а когда взглянул на Зверюгу снова, ее глупая ухмылка пропала. Была ее очередь. Какашка во рту заставила ее описать башкой спастический полукруг и задвинуть шею в сильно растянутую красную сумку, будто вульгарная спаривающаяся птица.

От первого сильного рвотного позыва она выстрелила в воздух соплей, но губы не разжала. Она задрожала над столом, потом ухватилась за него слабыми руками, а пузо у нее тряслось. Пучки жевательных мышц выступали сквозь обвисшую кожу на челюстях, от скрежета зубов Стивен крепче сжал бедра. Как она, должно быть, терзает себя, пытаясь сравняться с ним.

Потом она больше не могла сдерживаться, и ее вырвало на тарелку визжащим взрывным потоком, который забрызгал сторону какашки Стивена. Она блеванула несколько раз, пока все не вышло, потом присела и, тяжело дыша, негнущимися руками взялась за край стола, дрожащая и молчаливая. Смятение заползло в уже трепыхающиеся кишки Стивена. Если Зверюга не справилась с одной тарелкой говна, как он сможет закачать в нее достаточное количество яда, чтобы она подохла? Он видел, как рассыпаются его планы, и в отчаянии уже собрался было произнести что-нибудь подстрекательское, когда руки у нее расслабились, и она принялась есть дальше. Она отломила кусок какашки вилкой, подцепила его, отправила в рот и проглотила. Движения ее размерены, как у автомата. Она отрезала еще часть говна и съела. Мелкаядрожь колыхала ее груди и плечи, но не доходила до горла. Она взглянула на него и простодушно улыбнулась:

— Стивен, я не могу продолжать есть без тебя.

Он воткнул вилку в то, что лежало у него на тарелке, радуясь про себя, что ее блевота почти на него не попала — ее собственная тарелка была вся залита, и какашка в ней плавала — и опять начал бороться с сопротивлением организма первому куску и продолжал запихивать это в себя.

— И как?

Он даже не взглянул на нее.

— Пахнет твоим рождением. Не ожидала такого от тебя, Стивен. Значит, ты решил поиграть с любимой мамочкой, да? После всех этих лет в своей комнате с этой дворнягой херовой и своим ненаглядным телевизором мы делать ничего не делали, только чего-то хотели и давили прыщи на роже, и думаем, что сейчас просто вылезем и разгребем весь мусор? Просто-напросто залезем в коробку, где хранятся наши мечты, и одну на себя наденем, будто пальто? У тебя ж, лох ты печальный, силенок на это не хватит.

— Я думаю, мама, я становлюсь сильнее.

Зверюга рассмеялась и раскрыла пасть в притворном удивлении. Стивен заметил крошки говна, застрявшие между зубами.

— Сильнее? Ты родился жалкой канарейкой и совсем не изменился. Ну-ка, какими сильными мы становимся? Давай, покажи.

Она доела последний комок говна и шарахнула тарелкой о стол.

— Давай, слезай со своего стула, поднимайся.

Мамочка хочет посмотреть, какие мы сильные.

Ее рев бился о глухие стены кухни и возвращался к Стивену, крики напоминали звенья одной цепи, и каждый заставлял его вытягиваться все сильнее, пока он не встал, безвольно опустив руки по бокам, ожидая предстоящего унижения. Господи, если бы он мог стать Крипсом, хотя бы на одну минутку!

Зверюга приблизилась к нему, к их дыханию примешивалось неспешное облако дерьма и слюны. Она была слишком близко, он закрыл глаза. Он чувствовал, как его раздевают ее жирные пальцы. Каждая клетка его тела кричала во весь голос, но руки были слишком слабы, чтобы отшвырнуть ее от себя. Слишком слабы, чтобы вцепиться ей в рот, чтобы треснули челюсти, слишком слабы, чтобы дернуть ее голову вниз так резко, что несколько позвонков лопнут совсем рядом с черепом и вылетят наружу сквозь кожу на обратной стороне шеи. Слишком слабы, чтобы убить ее тысячью способами, о которых он тысячи раз мечтал. Он говорил слишком часто. Он был обнажен.

— Посмотри, Стивен, — она ударила его по лицу, —

Посмотри на себя.

Стивен оглядел себя и увидел то, что всегда, —мягкая белая кожа над костями, ребра, поникший член.

Она смеялась, тыкала ему пальцем в грудь и живот, поднимала яички, чтобы заглянуть под них.

— Что-то, Стивен, не вижу. Где же эта твоя сила?

Он безмолвно стоял. Она была гораздо сильнее него, чтобы он выжил в прямом и активном противостоянии.

Зверюга потянулась и стащила через голову платье. Белья она не носила, и от резкого запаха ее промежности у него запершило в горле.

— Ты такой сильный?

Она шлепнула себя по неровным, напоминающим мешки, бедрам, провела ладонями по складкам жесткого жира, висевшим от паха до груди. Стивен уставился на спутанные седые волосы на пизде и на сгустки крови, облепившие ей внутреннюю сторону ног. — Посмотри на эту гору плоти, Стивен. Попробуй с ней справиться. Никогда не прикидывал, сколько это все весит? Вот где сила, ты, хныкающий пиздюк. Вот с чем бы тебе попробовать сразиться. Это стоит между тобой и всем, к чему ты стремишься, и ты это никогда не одолеешь.

Стивен знал, что она ошибается, ему хотелось плюнуть ей в морду. Люси раскроется, словно туннель, и сквозь нее он проберется в мир, на который Зверюга не сможет наложить лапу. Но было еще рановато выкладывать это мамочке, она пока что может уничтожить все с одного удара. И поэтому он тихо стоя, и слушал ее разглагольствования.

Позже в комнате от говна в животе его начало мутить, и он свернулся вместе с Псом на полу у кровати. Пес слизывал пот со лба своего хозяина и скулил, когда того начинала бить дрожь. Стивен чувствовал сквозь туман боли, как псинка тычется в него носом, и представлял, что находится где-то под землей, а бархатные губы коровы трогают его шею. В лихорадке он слился с коровой в одно целое, знал все ее мысли, страхи и вечное желание ее породы попасть туда, куда никогда не придет человек.

На рассвете он, бледный и опустошенный, смог подняться, и Пес лаял от радости и благодарил Собачьего Бога за то, что осталось еще что-то, что можно любить.

В коридоре, когда он выходил из квартиры, на полу от кухни до ее комнаты цвели брызги Зве-рюгиной блевоты. Когда Стивен их увидел, ему стало хорошо.

Глава пятнадцатая

Дверь была не заперта, и Люси уже встала, поэтому Стивен вошел и встал позади нее, когда она, согнувшись, села за стол. Он поцеловал ее в шею и заглянул через плечо. Живая лабораторная крыса с вскрытым животом лежала на спине, пришпиленная к деревянному бруску, под любопытными пальцами Люси. Выпученные глазки грызуна бесцельно метались по тому немногому, что могли видеть, в поисках хоть какого-нибудь спасения от боли.

Люси перестала копаться пальцами, взяла из кучи острых хирургических инструментов скальпель и начала один за другим удалять выставленные напоказ органы. Она подносила каждый к свету и изучала его, затем разрезала на кусочки на деревянном бруске.

Пока она работала, Стивен целовал ее волосы, и перед ним мелькали сцены из будущего, когда она станет относиться к нему так же трепетно, как в данный момент — к маленьким крысиным органам. Он ляжет под ее поцелуями в широкую кровать, и жизненные планы будут сыпаться на них легким дождем дрожащих розовых лепестков.

Когда крыса была выпотрошена, Люси бросила скальпель и прижалась к нему спиной, ей было слишком противно поддерживать собственный вес. Он улавливал исходившее от нее отчаяние.

Она положила его руки на свои груди, но защиты от этого почти совсем не было. Она встала, чтобы он обнял ее, закрыла глаза и прижала неплотно сжатый кулачок к подбородку, как спящий малыш.

Стивен увидел на полу ее ночную деятельность —куча выпотрошенных крыс и полиэтиленовый пакет с внутренностями — и знал, что любовь стремительно приближается. Ее поиски чего-то, что надо из себя вырезать, принимали неистовый характер.

.Они потрахались в холодной комнате, завешанной фотографиями вскрытых хирургами тел. Стивен смотрел на них, пока пахал. Свет на снимках был резким, и в нем мерцали раскрытые органы — темные почки, печенки, сердца, более бледные желудки и диафрагмы, и все они плавали в наполненных кровью полостях, словно ингредиенты какого-то страшного рагу. На одном из снимков разрез был открыт так сильно, что было видно поперечное сечение брюшной полости. Из-за чередующихся полос мяса и жира брюшная полость напоминала бекон.

После на них падал утренний свет, смешанный с бетонной пылью. Они уткнулись взглядом в потолок, из влагалища Люси на мертвые простыни сочился сок, с которого все начинается. Стивен размышлял об убойном цехе, о том, какая у пушки отдача, о крови и сперме, стекающих по бокам проколотой во многих местах коровы, о Крипсе в своей жопе. Акт убийства.

— Я вчера убил корову.

— Ты постарался заглянуть ей внутрь?

— Бригадир сказал, что от этого я стану другим. Люси тихо засмеялась, соскальзывая в сон:

— Это не так легко.

Солнце, будто ему проломили хребет, ползло вверх в зудящем воздухе трущоб и окрашивало окна в грязно-желтый цвет. Сегодня он изменился? Зверюга за ужином разбила его влегкую, как она всегда это делала. Где же уверенность в своих действиях, от которой мускулам так и хочется взяться за дело, о которой говорил Крипе? Убийство коровы в убойном цехе захлестнуло его так, что он почти потерял сознание, и он рассчитывал на что-то взамен. Сейчас, когда он думал об этом, он чувствовал только тягостное отвращение к такой кровожадности.

Было уже поздно, и он отправился вниз смыть сардинную вонь с члена и посрать. Жопа у него свербела, и он смог выдавить из себя всего-навсего несколько мелких темных шариков, которые словно ужалили его кружок и погрузились под воду, словно горстка камушков.

Зверюга еще не проснулась, и Стивен нарезал круги в непривычно-свободной кухне, вовсю радуясь от предвкушения ее отсутствия. Он выпил воды и ощутил, как она очищает его. А потом отправился на завод.

Глава шестнадцатая

Автобус в то утро словил солнышко, оно туманило воздух в проходах между рядами, в причудливых клубах сигаретного дыма и беспорядочных изгибах летающей пыли другие пассажиры казались не такими важными персонами, как раньше. Не совсем богами вчерашнего дня.

Стивен дивился на легкость, охватившую его, до паранойи боялся, что может расхохотаться прямо здесь, перед сидящими в автобусе, от опутавших его паутиной первых признаков счастья —так ему было непривычно их прикосновение. Откуда они взялись? Оттого, что он провел время с Люси? Оттого, что Зверюга съела свою первую порцию говна? Или это ликование, это чувство собственных возможностей значит, что наконец пришел к нему подарок от мертвой коровы? Он согнул руку, напряг мышцы, чтобы посмотреть, стал ли он сильнее. Черт его знает.

Через полчаса, стоило ему войти в перерабатывающий цех, воздушная, глядящая в окно эйфория от поездки на автобусе испарилась. Тут опять все стало реальным. Тяжесть пушки и потоки крови из несколько стершихся тошнотворных воспоминаний превратились в волнующие, неизбежные факты, напоминающие о себе красными пальцами с острыми ногтями, которые лезут в голову, и от них не отмашешься.

Он шел за остальными рабочими, опустив глаза в пол, и боялся, что они увидят на нем метину убойного цеха, узнают о пережитом там тайном опыте. Он сел у мясорубки подальше от всех, уставился на отмытую сталь рабочей поверхности, ослепленный миллионами извилистых царапин, ловивших свет и превращающих его в яркий плоский клубок.

Поток мяса хлынул, как только раздался гудок, время стало кусками кровоточащего мяса. Стивен изо всех сил работал, стараясь не думать, потому что стоило ему начать, как мысли путались. Он не понимал, что тогда произошло в убойном цехе. Он был напуган… Но ведь была же та волна счастья в автобусе. Теперь он снова испытывал страх —перед кровью, вырезанием дыр в корове, безумным, безудержным бесстыдством забойщиков, и тем, что он не знал, что все это ему дало.

Когда он услышал позади себя голос, при мысли, что это Крипе, мороз пробежал у него по коже. Но голос звучал слишком плавно, в нем было слишком много влажной глубины, чтобы принадлежать уверенному в себе кровожадному бригадиру.

Голос снова позвал его по имени, он явно проделал по горлу длинный путь. Стивен резко повернулся на табурете. Только белая стена и внизу у самого пола —вентиляционная решетка. А потом какое-то движение за решеткой — и вот Стивен на коленках вглядывается туда, прижавшись лицом к окошку. Там, в полумраке, куда не доходил свет, виднелись очертания кого-то, мягко кивающего головой, похожей на наковальню. Мерцали ясные глаза, в их спокойствии было что-то нахальное. Темная масса подошла на свет.

— Пиздец тебе. Наебет тебя этот Крипе, пижончик.

Это была корова. Большая часть ее туши скрывалась ниже пола, но Стивен догадался, что перед ним взрослое животное. Рыжый гернзейский бык. Он разглядел безукоризненные изгибы лба и щек песочного цвета, более темные шоколадные рот и ноздри, круги вокруг глаз, словно у барсука. В какое-то безумное мгновение Стивен решил было, что, погляди он пристальней, животное растает и исчезнет.

Но оно было настоящим и никуда не делось.

— Чего?..

— Ну, да, чувачок, я бык. Можешь потрогать.

Стивен просунул пальцы через решетку. Скотинка как скотинка, теплая и крепкая.

— Потрогал?

Стивен кивнул, но, как ни крути, он ни черта не понимал.

— Ладненько. Теперь слушай, чувачок, будешь дальше ходить с Крипсом в убойный цех — пиздец тебе. Ты думаешь, это тебе как-то поможет, да ни фига подобного. Ты прошлый раз блевал, вот и сделай вывод.

— А ты откуда знаешь?

— Ох, парнишка, мы все время за этим наблюдаем. И Крипса знаем. Он здесь всю жизнь, и такое не первый раз случается. Он тебе насвистел, что забойщики не похожи на других людей, я прав? Болтал о власти, о свободе делать что хочешь? А ты подумал: «Вот это, блядь, мне и нужно. Он прав, эти ребята сильно отличаются от других».

— Не знаю я, что мне и думать.

— Ну да, но ты ведь этого хотел?

— А кто бы отказался?

— Кто спорит? Но ты что, не понял, что это все дерьмо собачье? Конечно, эти ребятишки на других не похожи, но не потому, что они лучше. Блядь, целыми днями они рубят нас на куски, насилуют, чего ж удивляться, что они чуть другие. Но дело не в чудесах, о которых говорит Крипе, ни хуя подобного. А вся фишка, блядь, в том, что ты перестанешь что-либо чувствовать, и тебе, козлу, надо сходить к врачу, если ты решил, что так и надо.

Стивен откинулся назад и сел на корточки. Голова была забита бычьей телегой, которую он не хотел слушать. Он хотел силы, обещанной ему Крипсом, хотел превратить себя в киношного персонажа, хотел набраться духу избавиться от Зверюги и построить себе жизнь.

— Ты, наверное, ошибаешься. Откуда корове знать, что изменит человека? Бык топнул копытом и повел плечами.

— Хуйли ты выебываешься, чувак? Думаешь, у нас мозгов нет? Мы наблюдаем за этими ребятишками со стороны, ни фига они не сверхчеловеки, как им кажется, можешь мне поверить. Тебе это сейчас неохота выслушивать? Лады. Но запомни, что я тебе сказал, пиздец тебе светит. А вот идет наш дружок Крипстер. Увидимся.

Гернзеец щелкнул хвостом, повернулся и побежал в темноту. Стивен посмотрел через плечо и увидел в дальнем конце перерабатывающего цеха Крипса, который направлялся к нему.

Ломти мяса на конвейере сырой кучей собрались у мясорубки, некоторые попадали на пол. Он спокойно и неторопливо поднялся, принялся кидать их в машину. И ждал, когда на его плечо ляжет рука.

Ну вот, наконец. Крипе рядом с ним, совсем рядом, шершавая рука скользит от плеча к шее, гладит, стискивает его.

— Ну, ты как, чувак? Вчерашний день все еще живет в тебе?

— Не знаю.

Крипе хохотнул.

— Не бойся, что тебя вырвало. Каждый раз будет мутить все меньше и меньше, пока совсем не перестанет тянуть блевать.

— Я не этого боюсь. Просто хочется понять, что все это значит.

— Если тебе нужен именно смысл, у тебя есть великолепная возможность заняться его поисками. Пойдем, я отведу тебя в убойный цех.

Крипе столкнул его со стула, и они пошли по этажу, Стивен чувствовал себя кораблем, разбитым волной Крипсовой воли.

Невозможно было охарактеризовать Крипса со всеми этими делами и оценить травму смерти. Крипе сказал одно, бык другое — а тело, которое колбасило и рвало, вроде бы соглашалось с быком. При этом головой Стивен страстно желал измениться и, не зная, каким путем следовать, но не в силах отказаться от попытки заполучить счастье, занял выжидающую позицию и ждал, что решение появится само.

Крипе провел его на платформу в убойном цехе и прижал приклад арбалета к голове. Забойщики оказались где-то далеко, мир сузился до рвача и загоняемой туда коровы. Вокруг него не было ничего, кроме… тупого чувства, что происходящее неизбежно и ему неподвластно. Это вот-вот начнется — массовая резня на много часов подряд. Ни одна вчерашняя корова, ни отдельный эпизод непристойной подноготной коровьей смерти, но полноценное участие в том, что, как сказал Крипе, делает этих людей тем, кто они есть.

— Ты помнишь, что такое оружие в руках. Хорошо. Держи крепко здесь, и собственный хуй поднимет тебя над твоей слабостью. Давай, чувак. Я немного посмотрю на тебя.

Стивен пробил дыру в коровьей голове, собственным телом почувствовал смерть животного, ощутил на лице брызги крови.

Пушка отдала назад по цепочке, забойщики вытащили еще трясущуюся корову из рвача, подвесили ее на конвейер. Потом назад, крепко прижать к голове следующей коровы и спустить курок.

Его вырвало на третью корову прежде, чем он смог ее убить.

Краем глаза он видел, как Крипе дрочит. А еще знал, что тот возбуждается на него, а не на умирающую корову. Ну и хрен с ним. Он был внутри себя, смотрел, как он убивает, и не мог остановиться. Все быстрее и быстрее, в брызгах, фонтанах, сгустках крови, осколках черепов и струях говна. Быстро, чтобы сгореть в лихорадке, чтобы она унялась. Но конца не предвиделось, и Крипе выбросил сперму ему на ногу; спина и руки болели от тяжести арбалета, от крови и пота одежда приклеилась к туловищу, волосы прилипли ко лбу.

Коровы все подходили, и каждая забирала с собой какую-то часть его, снимала стружки чувствительности, восприятия, забот. Его грабили, насиловали. Какую-то часть его, которую он не хотел терять, жгло, и от нее оставался только запекшийся рубец. В промежутках между волнами тошноты и отчаянными молчаливыми мольбами о том, что утрата не будет вечной, закрадывалась в голову мысль, что бык из вентиляции был прав. Он был насмерть перепуган. Но события смирительной рубашкой привязали его к платформе и держали его руки на пушке.

Он стал утрачивать восприятие. Он опустился в длинные алые желобы, где не было ничего, кроме его тела, раскачивающегося над защитным ограждением, и далеких рывков на конце руки. В эти периоды он не видел, не слышал, утрачивал обоняние. Он чувствовал лишь движение, и он позволил ему укачивать себя, пока он не заснет, увлекать в пустоту, где ужас коровьей смерти не исчезал сам собой.

А потом он снова возвращался в происходящее, чувствовал каждую выемку на арбалете, видел каждую шерстинку на коровьем затылке, каждое кровяное тельце, танцующее в воздухе. Затем краски сгущались, словно цвет каждого предмета уничтожал сам себя, становясь насыщенным и резким.

В одно из таких пробуждений он обнаружил, что прижат к боку коровы — спустился на пол убойного цеха вместе с Крипсом и шестью другими рабочими. Член его проник в животное через дыру в шкуре. Там было мокро, органы непредсказуемо скользили вокруг. Забойщики держали его за руки.

Гамми визжал где-то возле задницы. С его лица капало говно, он вертелся в каком-то странном танце, а его кожистый хуек плескался по бокам животного.

— Ну, понял теперича, на что нужны коровки, уебок? Теперича ты понял, что хотел сказать Гамми. А думал, небось, что я просто ублюдок с отъеденным ебалом?

Гамми откинул голову и завопил в крышу:

— Господи Иисусе, я люблю коровок!

Никто его не слушал. Крипе стоял поодаль и содомил телку, упершись в забойщиков остекленевшим от восторга взглядом, будто среди разгула садизма ему открывались некие истины.

Рабочие принялись громко мычать, трясти головами и изо всех сил вопить, сильно вытягивая губы. Стивен делал то же самое, и все они двигались быстрее, пока коровьи кишки не полезли на-РУжу.

Когда он кончил в сырые внутренности коровы, ему захотелось кричать. Ему хотелось кричать потоком раскаленных добела слов, которые сожгут этот грех, в который он с такой горячностью позволил себя завлечь. Но легкие были парализованы кошмаром, как в детских снах, когда чудовище лезет через дыру в стене, головы, истекая слюной, подбираются к кровати, а ты хочешь криком позвать папу, но тело просто-напросто отказывается повиноваться твоим приказаниям, и ты умрешь, если не издашь хоть какой-то звук, и вот ты выгибаешься так, что только голова и пятки продолжают касаться матраса… но толку в этом нет.

И Стивен свалился на пол и отключился.

Глава семнадцатая

Было темно. Сознание заползало обратно рваными серыми тряпками, по лоскутку за раз, истрепанное за время его отсутствия. Он чувствовал тяжесть собственной спины на холодном бетонном полу, тяжесть навалившейся черной тишины. Время шло, рассекая воздух, туда-сюда ходили крупные фигуры, невнятно бормотали глубокие голоса. Он открыл глаза, моргнул и поднялся на локоть. Бормотание усилилось, вокруг сомкнулись тени. В бедро легонько толкнули копытом.

— Говорил же, пиздец тебе.

Бычок из вентиляции.

Стивен стоял в кругу коров, голова кружилась, подташнивало, а ровный строй брюх процокал к стенам убойного цеха, открыв свет. Дюжина бурых, пестрых и черных коровьих морд дернулась в его сторону. Пытаясь разглядеть его, словно в нем было нечто, что им необходимо узнать.

Он зажмурился от неожиданно яркого света. Больше в убойном цехе никого не было. Стояла глубокая ночь, рабочие давно ушли. Слабый гало-геновый свет наполнял зал воспоминаниями об убийствах. Стивену стало плохо.

— Хорошо провел время? Делал то, что хотел от тебя мистер Крипе?

Он нагнулся и сблевал.

— Ох ты господи! Думал стать большим и сильным мужиком, как остальные парни. Что-то сейчас ты на такого не тянешь. Скажи мне, чувачок, тебе понравилось нас убивать?

Стивен не ответил.

— Тебе повезло, что мы такие добрые, докопались до причин, почему ты это сделал. Мы могли бы пришить тебя, педрила.

Бык качнулся в сторону, тяжело дыша через нос, но Стивен не чувствовал опасности. Целью этого сборища было нечто большее, нежели возмездие.

— Давай, чувак, залезай, прокатимся.

— Куда?

— Ты давай, залезай.

Был ли у него выбор в этой опасной компашке? Ослабевший Стивен еле залез на широкую спину Гернзейца, вытянулся на животе, поближе к шее, будто жизнь этого животного могла своим теплом прогнать смерть других.

Они шумно протопали мимо загона к вентиляции. Решетка была открыта и висела на одном шурупе. Каждая корова опускалась на брюхо и, мыча и ругаясь, проскальзывала в дыру, направляясь всей массой в пространство впереди. Свет убойного цеха погас, и последняя корова вернула решетку на место.

Группа быстро передвигалась по трубопроводам. Блестящая листовая сталь бросала на них рябь отблесков, золотилась в свете слабых лампочек, натыканных одна на каждые десять ярдов Стивен вцепился в Гернзейца, ветер от движени: трепал ему волосы. Коровы шли более или мене дружно, наращивая скорость, превращаясь в одн бегущую массу. В них жила радость движени: скорости, и неуклюжие в состоянии покоя туш становились изящными.

Через двести ярдов группа повернула, проле ла через отверстие в стене из плакированной сг ли, нырнула, словно поезд на американских гс ках в грубо выдолбленный туннель, в лабири проходов и залов.

Несмотря на все еще владевший им ужас уб( ного цеха, Стивен затрепетал.

— Что это за место?

Пришлось орать Гернзейцу прямо на ухо, V бы слова не утонули в грохоте.

— Старые сточные трубы, старые линии под; ки, дыры в земле, туннели. Мы их нашли и со( нили между собой. Они приведут в любое м< чувачок. В любое место в городе. Городская ж

— Бред какой-то.

— Что мы живем у тебя под ногами? Поч Первых из нас Крипе оставил ночью в заго мы смылись. Нашли вентиляцию и быстре съебали. А потом, чувачок, нас стало болыш ровы любят ебаться, не меньше некоторых л И жрачки здесь навалом. Не клевер, надо дз но ни хуя, не так уж плохо.

— Разве он не пытался вас найти?

— Крипе? Это было давно, когда он еще не считал себя богом. Обоссался, конечно, зуб даю, но нас найти не пытался. Но всегда, блин, следил, чтобы больше никого не забыть в загоне. И еще он никогда не остается в убойном цехе один.

Они пробежали вдоль платформы старой станции метро; некоторые коровы принялись гудеть как поезд, посмеиваться друг над другом, щипать друг друга за уши и хвосты, притворяясь, что это не они.

— А почему вы не убежали за город?

— Блядь, чувак, если люди увидят, как мы бродим за городом, они тут же загонят нас обратно. К тому же, прожив здесь некоторое время, нас не тянет в другое место.

— Здесь безопасно?

— Ага, и еще кое-что. Оттого, что глаза у нас расположены в некотором роде по бокам головы, когда мы бежим по туннелям, мы испытываем удивительно яркое чувство скорости. Мы ощущаем себя лошадьми… мы больше не коровы.

Коровы стрелой пролетели сквозь еще один туннель.

— Посмотри на свет впереди. Если двигаешься достаточно быстро, похоже на строб. Видишь? С ума сойти, ага?

Линия маленьких лампочек, расположенных на стенке туннеля, ярко горела, ослепляя Стивена. Потом они оказались в темноте. Полной. Стивен почувствовал, как пол резко пошел вниз, ощутил приближение к некому центру, дому, услышал

МЭТТЬЮ СТОКОУ 97

4 Коровы

крики животных. Появляется возможность, есл* что, треснуть коров по мере того, как они удлиняют шаг, наращивают скорость.

Вдруг свет. И пространство. Прорыв в открытое место. Зал с колоннами, такой просторный, что до стен не доходил мягкий оранжевый свет, сочившийся сквозь старые воздухопроводы под высоким сводчатым потолком. Компания пролезла в зал, затем замедлила шаг, словно их отключили от источника питания. Замедлила шаг и на остатках скорости смешалась со стадом, расходившимся от небольшого ручейка в центре пещеры.

Гернзеец же остановился у входа, и Стивен увидел две сотни коров. Некоторые жевали жвачку, спали, болтали между собой, пили из ручья, пукали, трахались, играли.

— Ничего особенного, но мы здесь живем. Слезай, парниша.

Стивен соскользнул на грязный пол и вдохнул запахи стада — тепла, навоза, пота, коровьего дыхания, коровьего присутствия.

— Мне у вас нравится, кажется, что снаружи ничего не существует.

— Ага, только не раскатывай губу, чувак. Это земля коров, и ты не можешь остаться.

— А тогда почему меня сюда привезли?

Гернзеец ходил вокруг Стивена, нарезал круг за кругом, словно о чем-то думал.

— Крипе… Ты, чувачок, знаешь ли, увидишь, что он такое. Он для нас вроде символа всего самого важного. Символ смерти, пыток, насилия, всего, что он делает и получает от этого удовольствие и учит этому других людей. Когда первым из нас удалось сбежать, мы жили ради мести. Мы усердно трудились, собрали стадо, нашли это место, приспособились к новой жизни. Но все это время мы знали, что он творит над нашими братьями на поверхности. Больно было осознавать, что мы ничего не можем с этим поделать. Понял, о чем я говорю? Пока Крипе жив, нам тут не совсем заебись.

— Убив его, вы не остановите убийство коров.

— Блядь, а то я не знаю! Но он больше жить не будет. Ты не представляешь, что это такое — стоять в загоне, смотреть на всю эту хуйню, зная, что придет и твоя очередь. Что такое обсираться со страху, сломаться еще до того, как он положит на тебя руку. Помяни мое слово, любой из нас сдох-пет, только бы добраться до этого мудилы.

— Вас тут вполне достаточно…

— Ё-мое, Крипе слишком осторожен. Он не дает нам ни малейшей возможности.

Гернзеец перестал нарезать круги.

— И поэтому мы притащили тебя сюда.

— Хотите, чтобы я его пришил?

— Нет, мы хотим, чтобы ты сделал так, что его сможем пришить мы. Приведи его ночью в убойный цех. Оставь одного. Просто приготовь его для нас тепленьким, вот и всё.

— Это то же самое.

— Этот мерзкий мужик — подлый убийца. Видел, что происходит из-за него? Это так и надо? Ну-ка, чувак, скажи-ка мне, это, по-твоему, так и надо?

— Нет, конечно. Но я не могу это сделать.

— Крипе от тебя не отвяжется, ты знаешь. Тебе кажется, то, что было сегодня, отвратительно, а он будет водить тебя в это помещение снова и снова, пока ты, блядь, не поверишь в то, что он с тобой делает. Тебе сегодня понравилось? Хочешь так себя чувствовать каждый день? Это придет, пижон-чик. И рано или поздно, если у тебя останется хоть капля мозгов, ты пожелаешь ему смерти, как и любой из нас.

— Я не могу этого сделать.

Стивен покачал головой, перед глазами у него поплыло. Он снова был в убойном цехе под кровавыми фонтанами. Со всех сторон в него тыкали хуем, он падал, пока не утонул в бассейне коровьих кишок. Воздух был красным, было тяжело дышать. Глаза закатились, закрылись, он падал в красном дыме, и струи спермы в горячей воде ударялись в него, догоняли сзади слова Гернзейца:

— Поразмысли об этом, чувак. Однажды ты захочешь этого так же сильно, как мы… Если не сломаешься раньше.

Он очнулся у стока на границе территории мясоперерабатывающего комбината. Ночь еще не закончилась, одежда на нем была мокрой. Он побрел домой. Было не так уж плохо, потому что люди давно спали.

Свет на кухне был включен, и Зверюга сидела за столом, зажав в кулаке вилку, перед ней стояла пустая тарелка. Утреннее городское небо за окном выглядело болезненным — напоминало грязную простыню больного лихорадкой, измазанную потными выделениями ночных часов. — Где мой блядский ужин? Я всю ночь жду, скотина. Ты где был?

Она скверно выглядела. Складки жира под подбородком посерели, глаза слезились. Казалось, ей тяжело ровно сидеть за столом. Стивен слишком устал для разговоров. Невероятно устал. Он подхватил для нее тарелку и для себя, проковылял в ванную. В нем, мертвецки усталом, измученном, полном отвращения к самому себе, жила некая тусклая память о плане, который уже запущен и требует продолжения и подпитки.

Ванная комната в флюоресцентном свете раннего утра выглядела голой и грязной. Он посрал мягким бледным говном, выходившим длинными тонкими бесформенными полосками. Жопа запачкалась, но он не заморочился подтереться, просто притащился назад в кухню и сел перед Зверюгой. Поел, не глядя на нее, вздрагивая, когда глотал гниющую массу. Но было не так мерзко, как раньше, усталость и привычка одолели сопротивление желудка.

И Зверюга поела, но защитная реакция у нее не выработалась, после первой же вилки она сблевала. Но есть не перестала, и Стивена радовали хлюпающие, скрипучие и удушливые звуки, издаваемые ею, пока она извращалась над тарелкой.

— И еще ты мне, блядь, не приготовил завтрак.

Стивен доел, покинул Зверюгу в луже блевотины, сам протошнился в комнате и рухнул на кровать. Пес поползал по комнате, обнюхал его вещи в запекшейся крови, потом свернулся калачиком и отошел ко сну.

Глава восемнадцатая

Вторая половина дня, на работу идти поздно. Стивен открыл глаза и, лежа, попытался определить, как он себя чувствует. Он боялся пробуждения, думая, что оно принесет последние убийственные ветви времени, проведенного в убойном цехе, — неминуемое признание унижения. Он ждал, что встанет запятнанным виной в том, что отнимал жизнь. Но все было не так. Ему было легко, он избавился от нечистот, обычно обрекающих его на нерешительность и страх. Как тогда в автобусе, он от чего-то освободился. Ему было сказочно хорошо.

Выходя из квартиры, он прошел мимо Зверюги, до сих пор сидевшей, навалившись на кухонный стол. Она, похоже, не двигалась с самого рассвета. Стивен задохнулся, голова закружилась от прилива крови. Он осторожно к ней приблизился. Могло ли все произойти так быстро от всего лишь двух порций? Он медленно протянул руку пощупать пульс на жирной шее. При мысли о будущем его рука затряслась. Но только пальцы его дотронулись до ее кожи, как по ней пробежала судорога, она фыркнула, обернулась и мутно на него посмотрела, стараясь сфокусировать взгляд.

— Ты куда?

— На работу.

— Мразь ебаная. Как ты мог оставить мамочку здесь, вот так, на всю ночь? Как ты мог, когда мама всю жизнь желала тебе только добра?

— Ты нехорошо выглядишь.

— Ха! Не обманывай сам себя, Стивен. Маме все известно про еду.

Она остановилась, набрала полный рот соплей из носа и плюнула на пол.

— Я протяну дольше, чем ты. Куда пошел?

Стивен вышел из квартиры. Безумный ее вопль проник сквозь деревянную дверь, когда он закрывал ее за собой:

— Что, блядь, с моим завтраком?

Наверху, на пятом этаже бред еще не унялся. Квартира была сплошной помойкой, и Стивен обнаружил, что Люси пытается с помощью зеркальца заглянуть себе в пизду. Она была рада его видеть и почувствовала облегчение, когда он обнял ее.

Они сели рядышком на кушетке и стали играть, будто они друг в друга влюблены. Каждый знал, что это не по правде, но оба они нуждались в этом обмане.

— Хочешь, я буду жить у тебя?

— Скоро будешь.

Стивен отнес ее в спальню, потому что знал, что мужчины так себя ведут с женщинами. Он произнес заученные фразы, и они потрахались. Ранним вечером они строили планы по всяким мелочам — расстановка мебели, в какой цвет покрасить дом.

Потом опять трахались. Он накачивал ее спермой, пока бедра ее не стали липкими. Ребенок был частью счастья, которое ему показал телек, к тому времени, как он родится, Зверюга умрет, они будут все вместе в безопасности жить в его квартире. В его квартире. ЕГО квартире. Да, так и будет. Он сделает так, что это случится. Он заполнит свою квартиру Люси, ребенком и прилежно скопированным образом жизни.

Ночью он встал, поел сырого мяса из холодильника Люси, дабы быть уверенным в действенности своего говна.

Люси поцеловала его у двери, и на следующее утро он ушел. Он думал о слове «жена», вдыхал запах облицовки из сосновых и кедровых досок и кожаной обивки новехонького джипа, стоящего под солнцем. Замки щелкают, ворота открываются и закрываются вдоль лабиринта, открывается путь, который принадлежит ему, если только у него достанет сил.

Он покормил Пса и пошел искать Зверюгу. Она в полусознательном состоянии лежала на полу перед своей комнатой, вся в моче и блевотине.

— Вставай, мама. Пора завтракать.

Она не пошевельнулась, когда он ее пнул, поэтому, обхватив ее за лодыжку, он потащил ее по коридору на кухню. Платье задралось до бедер, потом еще выше, и Стивен увидел, как открылась перемазанная липкая пизда с седыми волосами. Деревянные щепки облепили и покарябали комья жира вокруг ее задницы. Зверюга немного пришла в себя.

— Отъебись от меня, засранец. Пошел на хуй.

Хлопья засохшей блевотины свисали у нее с подбородка. Она попыталась сесть, но Стивен продолжал ее волочить.

— Еще немного осталось, мама.

Он взгромоздил ее на стул и оставил так с хрипом возвращаться к жизни, а сам ушел в ванную.

Дерьмо напоминало по цвету миндальную кожуру и было почти жидким. Оно сильной струей брызнуло из жопы и запачкало большие пальцы, которыми он держал тарелки под задницей. Мясо Люси отлично работало.

— Приятного аппетита, мама.

К говну Стивен подал нарезанный белый хлеб.

— Кушай, пока не остыло.

Зверюга подняла упавшую голову и неуклюже обмакнула кусок хлеба в дымящуюся массу.

— Думаешь выиграть, но до этого еще далеко. Силенок не хватит. Я тебя знаю, Стивен, нечего тебе и думать меня убить.

— А я не пытаюсь убить тебя, мама. Просто хочу, чтобы ты питалась правильно, а не всей этой хренью, которую ты обычно готовила.

— Педрила ебаный.

Зверюга проглотила пропитанный говном хлеб и начала блевать. Стивен тоже поел, но, к своему удивлению, счел еду почти сносной. Внезапно он понял, что голоден, высосал говно из хлеба, прежде чем проглотить, окунул еще, даже не прожевав до конца предыдущий кусок.

— Я тебе все еще могу врезать, Стивен. Тебе показать?

— Ты ешь.

— Почему ты так уверен, что тебе ничего не будет? Почему ты решил, что ты лучше меня?

— Да нипочему.

Стивен постарался не измениться в лице, но что-то холодное схватило его за яйца. Она слышит через потолок? Она знает о Люси?

Зверюгу вырвало последним куском хлеба с дерьмом. Немного вышло у нее через нос. Она откашлялась и высморкалась, потом уставилась своей мокрой физиономией на Стивена. Он вздрогнул.

— Ну да, тут что-то точно есть, пизденыш.

Я чую, как от тебя этим пахнет. Я выясню, в чем тут дело, и ты тоже это знаешь. А когда найду, отниму у тебя и засуну тебе в задницу.

— Нет тут ничего, честное слово, мама.

Зверюга продолжала есть, медленно, тщательно, кладя в рот понемногу, заставляя себя глотать. Пот прочертил дорожки на ее испачканном лбу, и под грязью белая кожа походила на воск. Она с трудом удерживала ложку.

— Пиздюлей тебе надо, Стивен. Эта хрень затянулась, тебе надо дать хороших пиздюлей, чтобы ты понял, что я все еще могу дать тебе пиздюлей.

Ее слова становились все неразборчивей, потом стихли. Она упала боком со стула и забилась в конвульсиях на полу, напустив у своей головы целую лужу пузырей из белой пенной желчи.

Пес, поскуливая от боли, пополз в комнату, освободив побольше места для Зверюги, и приблизился к Стивену. Стивен погладил животное по голове и заглянул в добрые доверчивые глаза. Он возьмет Пса с собой в новую жизнь, и Пес опять будет ходить, его хромая любовь будет вознаграждена.

Но сейчас Стивена скрючило от ужаса. Зверюга что-то подозревает. Со временем, очень скоро, она пронюхает о Люси и уничтожит ее.

Она возилась на полу, пытаясь подняться. Стивен быстро поцеловал Пса и отправился на работу, пока она не смогла до него докопаться и выудить ключи к разгадкам.

Глава девятнадцатая

В то утро ему захотелось пройтись до завода пешком, но по утрам, как и в любое другое время в городе, не считая глубокой ночи, было слишком много людей, постоянно мучительно напоминавших ему своим присутствием о том, как далек он от них. В автобусе было проще, люди находились там отдельно от него и не доматывались, их забором разделяли жесткие спинки сидений. Он занял место в самой темной части и задумался.

Они оба ждут его, в смысле Крипе и бык. Первый хочет продолжать его обучение в области самоэксплуатации, второй — в области мщения. Но ему не надо ни того, ни другого. При мысли о еще одном болте на скотобойне у него екнуло в желудке, домогательства коров не имели для его смысла. Сегодня на него будут давить с двух противоположных точек, две воли будут тянуть его то в одну, то в другую сторону. Они поделят между собой его силу, а именно сейчас она нужна ему з Целости и сохранности. Вновь прикрепленный к мясорубке, он весь день крушил говядину. Пару раз он видел Крипса на дальнем конце цеха, как тот входил в убойный цех или оттуда выходил, но к нему бригадир не подошел. Ближе к концу смены, когда Стивен уже подумал было, что день пройдет без внимания со стороны человека или скотины, Гернзеец свистнул ему из вентиляционной решетки, вернув к реальности.

— Привет, парень, ты сегодня выглядишь лучше. Поразмыслил над тем, что мы тебе сказали?

Стивен не стал слезать с табурета, просто повернулся лицом к вентиляции.

— Как-то не очень.

— Что значит «как-то не очень»?

— Ко мне это все никак не относится. Придумайте способ сделать это как-нибудь еще.

— Слушай, чувак, к тебе это очень сильно относится. Ты думаешь, он от тебя отстанет теперь, когда ты убил несколько коровок? Ты наглухо еб-нутый. Этот хрен не отстанет от тебя, пока ты не станешь одним из этих мужичков-забойщиков. Ты будешь продолжать делать это и делать. Думаешь, выдержишь? Смотри, как плохо тебе было после одного дня.

— Я оклемался.

Прозвучал гудок, и линия замерла. Рабочие покинули свои посты и потопали по домам, Стивен же остался на своем месте.

Гернзеец засмеялся:

— Подумаешь, у тебя на это ушел весь вчерашний день. Тебе следует узнать, что он припас тебе на сегодня. Убийство коровы — это только начало. Им дело не кончится, чтоб ты знал.

— А что будет сегодня вечером?

— Следующим шагом будет превращение тебя в сверхчеловека.

— Чего-чего?

— Подожди, увидишь. Окажи сам себе любезность, помоги нам от него избавиться. Тебе не понравится сегодняшний вечер. Тпру! Пора идти. Пока, пижончик. Хорошенько подумай.

Бык стремительно повернулся и исчез в трубе. Стивен услышал шаги. Это был Крипе, он стоял у его плеча и, улыбаясь, ждал.

Они молча прошли по пустынному перерабатывающему цеху в убойный.

Там никого не было, сегодня забойщики ушли вместе с остальными рабочими. Ноги Стивена хлюпали по засыхающей крови, и влажное эхо разносилось по стенам. Крипе привел его на убойную платформу; они стояли, навалившись на перила, и смотрели вниз в раскрытый проем рвача на нечто, покрытое брезентом.

— Ну, чувак, тот вечер был для тебя чересчур, так ведь? Не ссы. Я видел и раньше, что так бывает. Ты можешь через это пройти. Поверь мне, то, что сейчас кажется тебе ужасом, станет твоим триумфом. Та рвота поначалу покажется тебе малой ценой за свободу, которую это дело приносит.

Крипе сжал лицо Стивена своими шершавыми руками и посмотрел на него. Стивен ощутил себя женщиной, киношной женщиной, тающей от уговоров любовника. При этом, надо думать, он не любил Крипса, не испытывал к нему ни малейшей теплоты. Крипе был силой, превышающей силу других людей, чем-то, к чему не подходят обычные ярлыки «нравится — не нравится». Коровы сказали бы, что это зло, но это было очень приблизительным определением. Они сравнивали его с собой и другими людьми, и потому их сопоставления страдали с самого начала. Понятие «нравственность» не имело для Крипса значения.

Нет, Крипе не нравился Стивену. Он боялся его, ему были отвратительны преследования с его стороны. Но здесь, под его взглядом, в его руках, сила его воли была несомненна. В то мгновение, несмотря на ощущение оскверненности, вызванное предыдущими убийствами, невозможно было не желать, чтобы то, что говорил Крипе, оказалось правдой.

Крипе свел Стивена вниз к куче, находившейся в рваче.

— Твой следующий шаг, чувак. Может, и трудный, но необходимый.

Он нагнулся и, словно фокусник, сдернул брезент. На них смотрел Гамми, его откусанные губы в ярком свете имели неприятный оттенок. Голый, на четвереньках в луже мочи, обвязанный веревкой, словно индейка. Кости на тощей спине старика резко выпирали под бледной кожей.

— Ты, уебок! Не хер так со мной поступать. Я показал тебе, как пользовать корову, ты, ебаный сосунок, я тебе рассказал, для чего они нужны, и вот ты так со мной поступаешь! Это нечестно по отношению к старику Гамми. Просто ни хрена не честно.

Крипе проигнорировал визги Гамми.

— Вот, чувак, еще один способ обрести себя, раскрыть свой потенциал. На этот раз — человек, ну, почти человек. Больше возможностей, больше результата. Вот, возьми и заставь себя через это пройти.

Крипе сунул Стивену в руки секатор, отошел за него, прижался к его спине, ухватив за талию, и направил ножницы к заднице Гамми.

— Вскрой его, чувак. Этот старый мешок говна — твой пропуск в новый мир. Мир людей, где нет места страху.

Гамми попытался взглянуть на них через плечо.

— Крипе, ты наглухо ебнулся, урод. Ты был ебанутым, когда сюда пришел, и с тех пор тебе только похужало. Я не какой-то блядский пропуск, я старый человек. Я всего лишь старый человек…

Гамми стал ныть и повторять одно и то же.

— Чего ты ждешь, малыш? Возьми себя в руки.

Доверься мне и вскрой его.

Крипе толкнул Стивенову руку так, что одно лезвие секатора попало прямо в анус Гамми. Гамми дернулся, заныл и взмолился, чтобы они перестали. Но дело зашло слишком далеко, и Стивен не слушал. Крипе дышал ему в ухо:

— Пора, чувак. Больше не медли.

Крипе сдавил ладонь Стивена. Лезвия секатора легонько скрипнули, когда сошлись вместе и разрезали мышцы прямой кишки. Гамми визжал иблевал, кровь хлестала из разорванной задницы. Веревки врезались ему в бедра и предплечья. Стивен снова свел ножницы. Снова и снова, от жопы, по правому боку вдоль позвоночника. Поясничный отдел Гамми раскрылся, показались внутренности, вид сзади. Легко. Тут Стивен наткнулся на ребра, и работа усложнилась. Ему приходилось давить изо всех сил и делать резкий выпад вбок, чтобы ребра треснули. Попавшие в лицо струи крови каплями стекали вниз, с кончика носа, с подбородка, обратно на Гамми.

Гамми потерял сознание и перестал вопить. Стивен покромсал его так и сяк, до основания черепа.

Когда все закончилось, Стивен остановился, перевел дыхание и поглядел на дело рук своих, сознавая содеянное, не в силах поверить. Его затошнило и вырвало на разверстое тело. Вместе с блевотой силы оставили его, и он упал назад на Крипса, который помог ему опуститься так осторожно, что он сел, опираясь спиной на один конец рвача.

— Тише, чувак, тише. Посиди здесь и отдохни. Первый человек — это самый сложный барьер, и ты его одолел. Посиди здесь и почувствуй, как радость победы переполняет твое тело. Ты совершил то, на что пытаются осмелиться немногие. Ты изменил себя. Вот это и время, проведенное с коровами, изменили твою сущность. Вот увидишь. Когда тошнота пройдет, увидишь.

Стивен не слушал его. Чудовищность совершенного переполнила его чувства, и он видел и слышал только лишь черную замерзшую пустоту, укрывшую его. Снаружи он ощутил давление на кожу, когда Крипе поцеловал его в щеку. Потом он оказался наедине с мраком и тишиной. Крипе удалился, время шло. И когда прошло достаточно времени, он встал и пошел к автобусу, а потом дальше.

Пока не пришел на пятый этаж к квартире Люси и понемногу обрел способность действовать.

Он оказался в ее постели, смотрел, как она спит. Хирургические фотографии и тексты на полу выглядели красной глянцевой порнографией. Но они ничего не значили — ни безумия, ни отчаяния, ни возбуждения. Он осознавал лишь свое желание быть с Люси, свернуться рядышком калачиком. И спать.

Глава двадцатая

Его разбудило заглянувшее в раскрытое окно солнце. В его свете он почувствовал себя красивым, новым и чистым. Рядом с Люси было тепло, и он не испытывал боли — ни легкого недомогания при просыпании, ни мрачных предчувствий по поводу наступающего дня, ни страха перед массой лет, стоящих за ним, ни тревог из-за решений, которые надо принять. Он потянулся и напряг мышцы туловища; мускулы были крепки и жаждали действий. В то утро дорога в будущее была ясна и четко размечена. Убийство Гамми все еще напоминало о себе, но он уже свыкся с этим кошмаром. Все было не так, как вчера. Пока он спал, все переменилось, было усвоено так, что теперь стало полным энергии сердцем и билось сильно, уверенно, не доставляя ему никаких хлопот. Он думал, оно солитером высосет из него жизнь, а вместо этого он стал сильнее, крепче, способнее.

Стивен поглядел на все еще спящую Люси, на солнечный свет в ее волосах, и осознал, что поэтапное убийство Зверюги — это ненужное виляние. В ясных узких лучах света, заполнявших комнату, он понял, насколько был слаб и напуган, а еще увидел, что теперь эти эмоции ушли. И как внимательно он ни приглядывался, он не видел препятствий к действию.

Ему хотелось начать.

Лежа в кровати голым, он чувствовал себя богом, взмывающим высоко в воздух, теоморфным ныряльщиком, охотно выходящим на край утеса, чтобы погрузиться в изменчивые воды. Движения его были уверенны и точны, он дивился этому, пока одевался.

Люси все спала.

Спуск вниз — каждый шаг тверд и верен. Он знал, что собирается делать. Это утро вытравит прошлое, от него останется только дырявая и ломкая тень, да и та развалится на куски, а те рассыплются на многие мили позади него. Почему на это потребовалось так много времени? Путь к достижению того, что он желал, был прост и очевиден. Он не понимал.

Потом он вошел в дверь — и к черту понимание.

Он искал нож, но в кухне было темно. Зверюга занавесила окна. Стивен стоял в дверях, нащупывая выключатель и размышляя, что могла задумать эта тварь. Он что-то почуял, что-то тяжелое и выжидающее. Он услышал, как на дальнем конце комнаты что-то шевельнулось, направилось к нему, массой бросилось вперед, ужасно быстро набирая скорость. Как поезд, или бык, или носорог.

Щелкнул выключатель. Загорелся свет. И вот она уже пересекла три четверти комнаты. Слишком быстро и близко. Грохот. Руки колотят, рот засасывает воздух и харкает в эту тушу, груду, идущую прямо на него, которую невозможно остановить. Только и успел подумать: «БЛЯДЬ!» и попытаться ретироваться в коридор. Времени не было. Зверюга изо всех сил врезала ему в спину, обрушилась на него всем телом так, что он рухнул лицом в пол коридора. Навалилась, пригвоздила к месту, принялась водить мордой по доскам. Невероятная тяжесть свалилась на него. Жир, свисающий с пуза и сисек, накрыл его, дышать он не мог, воспользоваться руками и ногами — тоже.

— Поздно, Стивен! Мама выиграла у тебя, сука ты ебаная!

Зверюга лежала на нем и орала ему в затылок. Длинной грубой веревкой она затянула петлю у него на шее.

— Ты что, решил, я тебе позволю так со мной сделать, недоумок? Что я буду жрать говно, пока не сдохну? Безмозглый козел. Кишка тонка сделать все как следует, я права? Ладно, мама тебе говорила, что она все еще может тебя отлупить, и сейчас узнаешь как.

От нее невыносимо воняло — говном, затхлым потом и гниющей кровью из пизды. Стивен, дергался, вертелся, стараясь оторваться от пола, но движения тонули в ее жире, и вырваться он не мог. Она каменной глыбой лежала на нем, медленно затягивая веревку и обоссываясь от радости на его бедра.

Он ощутил, как горло перетягивается, в голове давило сильнее, отчего глаза выпучились. Зверюга сопела рядом с ним, он слышал, как она бормочет над веревкой. Там, в коридоре, Пес волочился к нему, неуклюже передвигая то одну переднюю лапу, то другую, так быстро, как мог, задыхаясь, с искаженной от волнения мордой впился глазами в Стивена, умоляя его не умирать.

— Видал, Стивен? Видал, насколько мама до сих пор сильнее тебя? Говно — это слишком медленно, чучело. Мог бы допереть. Нельзя делать гадости обходным путем, с мамой, по крайней мере.

Она сильнее дернула за веревку. Лицо Стивена потемнело, выше веревки вены набухли закупоренной кровью. Перед глазами почти поплыло, но он смог заметить, что Пес уже близко.

Да, Пес уже почти приполз. Он собирался спасти своего хозяина, олицетворявшего для него всю любовь, что есть на свете, даже если придется умереть. Даже если от пробежки по коридору разорвется его маленькое сердце и кровь хлынет сквозь острые белые зубы, собачью гордость.

А Зверюга этого не знала. Она так сильно прижалась к Стивену головой, что не видела, как Пес приближается.

Стивен почувствовал, что растекается по полу, холодеет, медленно и с трудом двигается. Легкие не могли наполниться воздухом.

Зверюга смеялась.

Пес в дымке, но рядом. Стивен различил белые усики на морде, волоски потемнее на спине и пенистые слюни на губах. Приблизившись, Пес вытянул голову, и мир перед глазами Стивена исчез, остались лишь собачья морда и любовь, светящаяся в карих глазах. И Зверюгин смех в каком-то коридоре, где-то далеко отсюда… И отсутствие воздуха.

Пес прополз мимо лица Стивена, неуклюже вскарабкался ему на плечо и потянулся головой вперед и вверх, к Зверюге. Она все еще ничего не заметила. Поэтому пес приготовился, из последних силенок разинул пасть, закрыл глаза, погрузил свои острые белые зубы в Зверюгину шею и не отпустил, когда она завопила и вскочила.

Стивен выкатился из-под нее и жадно глотал воздух, пока она вертелась и лупила Пса, пытаясь оторвать его от горла. Он хотел пошевелиться, хотел спасти своего пса и порвать мамочку на кровавые куски плоти, но от нехватки воздуха мышцы не слушались. Поэтому он встал на колени, привалился к стене. Стивена мучили рвотные позывы; он со всхлипами дышал и, словно в замедленном кадре, видел, как Зверюга отодрала Пса от шеи.

Она держала его, словно копье, отвела руку далеко назад, потом остановилась и с улыбкой повернулась к Стивену. Он пытался закричать, но не мог. Жирная рука выбросилась вперед и направила песью голову в стену. Стивен проследил все движение, от начала дуги и до взрыва из крови и мозгов на осыпающейся штукатурке. Пес не сводил с него глаз во время своего последнего путешествия, в них были одновременно любовь и печаль. Казалось, Пес улыбался, совсем чуть-чуть. Пока у него не лопнули глазные яблоки.

И тут к мышцам резко вернулась сила, и Стивен, которого отделяли от мамочки лишь несколько шагов, превратился в молнию мщения. Тело было легким, как поток воды, мысль высвободила его, напомнив о ненависти, сопровождавшей его всю жизнь. Он ударил по оскаленным Зверюгиным зубам локтем, она рухнула ебалом в лужу, вытекавшую из раздробленной головы Пса. Стивен снова напал на след, вернулся на путь, который начал этим утром у Люси, на верный прямой путь, уводивший от одиноких ночей в компании телека, через убойный цех и комнату Люси, прямо сюда, а потом в мир его грез.

Он подхватил Зверюгу под мышки и поволочил на кухню.

Когда Зверюга очухалась, она, связанная, стояла на коленях на полу и не могла пошевелиться. Веревка обматывала ее ото лба до лодыжек так, что голова была откинута назад, горло сильно оттянуто. Следы нападения Пса постепенно синели. Ей было тяжело говорить, но ее это не останавливало.

— Как думаешь, Песику понравилось? Мне лично да. Ебаная дворняга. Нет теперь собачкихуесоски у маминого любимого мальчика, нет?

Она гоготнула и попыталась повернуть голову, чтобы лучше видеть Стивена, но не позволяли путы. Глаза ее округлились и помутнели.

— Зачем тебе, Стивен, нужна веревка? Знаешь, что мама здорово рассердится, если ты заставишь ее вот так сидеть. Лучше немедленно отпусти ее.

Ууу, Стивен, что это у тебя на шее? Похоже на след от веревки. Дай-ка мама посмотрит на своего бедненького сынулю.

Внезапно Зверюга остановилась и зашлась в смехе, захлебываясь мокротой. Она начала задыхаться и плеваться так, что слюна взлетала и описывала кривую у нее за головой. Когда она опять задышала нормально, Стивен вклинил небольшую деревяшку между ее задними зубами, чтобы она не могла закрыть рот. У нее в горле что-то булькнуло, она, похоже, испугалась.

— Ты была права, мама, говном тебя — слишком долго. Не думаю, что тебе придется по вкусу другой способ.

Клещи весили много, у них были резиновые ручки. Это был инструмент настоящего мужика, и Стивен почувствовал себя очень уверенно. У Зверюги до сих пор сохранилась большая часть зубов, они пожелтели, но были на месте. Он начал с мелких резцов спереди.

Накатка на конце клещей отколола маленькие кусочки эмали, даже до того, как он нажал достаточно сильно. Зверюга заныла и попыталась сглотнуть. Стивен посильнее свел клещи и сделал ими резкий выпад вперед, разбивая зубы, обламывая их прямо у десен. Ее тело напряглось от боли, она орала дурниной. Кровь текла по языку ей в глотку.

Стивен дал ей немного передохнуть, потом опять захрустел клещами.

Боковые зубы ломались труднее, некоторые выдернулись с корнем. Было полно кровищи, Стивену пришлось дважды наклонять ее набок, чтобы она не задохнулась. К концу он весь вспотел. Осколки зубов набились ему в подошвы ботинок, хрустели по полу, когда он передвигался. Зверюга была еще в сознании, но глаза у нее остекленели, и она перестала издавать звуки. Десна превратились в рваную красную массу, где там и сям торчали острые остатки зубов. Ее платье впереди промокло.

Стивен швырнул клещи в раковину и взял напильник подпилить острые края. Зверюга вырубилась, едва сталь проскрежетала по эмали. Так Стивену было даже легче закончить начатое.

Когда сознание вернулась к ней, он снял брюки с трусами и последний раз взглянул на нее — на мать, которая никогда не была матерью. Она что-то невнятно пробурчала, но он не смог разобрать, что она пытается сказать.

Он набил ей нос шариками из туалетной бумаги, потом встал так, что ее открытый клином рот оказался втиснутым в его ягодицы и плотно прижатым к отверстию. Чтобы привязать ее в таком положении, у него ушел рулон промышленной изоленты: он многократно обмотал ее вокруг своего живота и мамочкиного затылка. Изоляция не пропускала воздух, и он чувствовал, как она трясется, борется за вдох, который никогда больше не получит.

Говна у него в кишках было навалом — скопилось за двадцать пять лет ужаса и одиночества, жестокостей и нескончаемого дождя ненависти. Он вдохнул поглубже, напряг мышцы живота и выпустил всю унцию того, что там было, одним толстым столбиком ей в глотку. Зверюга дергалась вверх-вниз, ее трясло в какой-то безумной смертельной пляске, ведь говно заполнило ее ото рта до пуза. Стивену пришлось повернуться и держать ее за голову, пока она не обмякла.

Он натянул обратно одежду, сел позавтракать, глядя на нее. Готово. Препятствие убрано. Он приведет сюда Люси, и теперь здесь у него наконец-то будет дом. И если они с Люси и не могут быть как все, они хотя бы приблизятся к счастью других людей. Люси будет смотреть вместе с ним телек и научится жить правильно. Они скопируют увиденное в уменьшенном масштабе и тем вполне удовлетворятся.

Хоть он и смотрел на нее, не отрывая глаз, с каждой минутой Зверюга становилась все более ненастоящей. Будто она растворялась во времени —почти как если бы убийство вычеркивало память о том, как дурно она с ним обращалась. Но нет, она была сейчас здесь, как была все эти долгие годы. Она сделала его таким, каков он есть, он это не забудет.

И он не забудет о гордости, переполнявшей его, когда он сидел рядом с ней. Он сделал то, что, думал, никогда не совершит, — он уничтожил источник его бед. И сделал как настоящий сильный мужчина.

Он оставил Зверюгу там, где она была, и пошел за Люси. Остаток дня они провели за перетаскиванием ее вещей в его квартиру.

Глава двадцать первая

Вечер. Они пили кофе на кухне. Люси, не отрываясь, смотрела на тело.

— Ты мне ее отдашь, Стивен? Такое уродство должно иметь в себе камни. Я загляну внутрь?

Может, это подарок на начало нашей совместной жизни. Позволь мне ее вскрыть.

Стивен вздохнул. Причуды Люси выбивали его из колеи, они не вписывались в его представление, как все должно быть. В мечтах он воображал, что ее поведение мгновенно станет нормальным, едва они начнут жить вместе. Теперь ясно, что потребуется несколько больше времени.

— Ладно, но сегодня мы от нее избавимся.

Люси чмокнула его и расстегнула футляр. Он оставил ее наедине со скальпелями, направился в спальню, по дороге подобрал тело бедного Песика и крепко прижал его к себе. Ему надо было немного поспать.

Проснулся он в два часа ночи от того, что хихикал. Долгое мгновение он был внутри телевизора, бежал по зеленым полям, где папа растит кукурузу, к белому залитому солнцем дому, а вокруг него резвятся животные, и мама ждет его, чтобы обнять, прижать к большой мягкой груди и воскликнуть: «Бог ты мой, Джонни, я так тебя люблю, прямо сейчас съела бы, такой ты восхитительный!»

А потом он вернулся в комнату, в комнату, где надо так много изменить. Телевизор работал, и то, что он показывал, казалось вполне достижимым.

Обратно в коридор. В квартиру. ЕГО квартиру. Стены светились от удовольствия видеть его таким, каким они всегда хотели, — безусловным хозяином пространства, которому ничто не угрожает. И он чувствовал, ему и вправду ничто не угрожает. Он во всем был уверен. Здесь, после смерти Зверюги, его мечты о любви и комфорте впишутся в реальность, окружающую его и Люси, и их не остановят страсти, терзающие мир снаружи.

Он знал, что обнаружит на кухне, но так и было надо. Часть необходимого переходного периода.

Люси рыдала у кучи раскромсанного мяса, бывшего его матерью. Груда на столе была неузнаваемой: каждый орган, каждый кусочек плоти был отделен от туши и порублен. Многие кости расщеплены и вырваны из хрящей, даже череп вскрыт и вычищен. Лицо болталось на широкой полоске кожи и напоминало оборотную сторону маски для хеллоуина.

Он обнял Люси и погладил по волосам, шепча слова утешения, радостно улыбаясь поверх ее головы тому, что ее поиски в Зверюгиной грязи оказались бесплодными. Теперь, после того, как она заглянула внутрь человека, собственными пальцами разобрала ее по кусочкам и ничего не обнаружила, она принадлежала ему больше, чем когда-либо. И финальная недвусмысленная потеря надежды заставит ее искать убежища в норе жизни с ним и с ребенком.

Она вцепилась в него на пути в спальню и, когда он ее выебал, обняла и не отпускала, пока не заснула.

Он оставил ее, свернувшуюся на сырых простынях (она вертелась, что-то печально себе бормотала), и отволок мокрые останки Зверюги в черных полиэтиленовых пакетах для мусора на крышу.

Когда он выкарабкался туда, ночной город вновь обрел молодость, как во время тайных вылазок в детстве. Он стоял у невысокой ограды на краю, пил город, зачарованный вернувшимся волшебством. Его манили и дразнили неоновый свет, музыка вдалеке, даже смех случайных прохожих.

Он перегнулся через ограду и бросил взор на бесконечные неуклюже развалившиеся дома. Два кирпича свалились на пустую улицу и разбились. Он ощущал себя королем, способным велеть зданию вырвать корни из земли и идти, куда он прикажет. Он был выше, намного выше всего. Всего неделю назад такое обилие жизни раздавило бы его. Что дало ему эту силу?

Когда он поэтапно проследил свое обретение власти, выводы сложились в логическую цепочку. У него захватило дух. Крипе был прав.

Несомненно, именно убийство позволило ему достичь нынешней степени самоопределения. Он убил коров и смог начать травить Зверюгу. Потом Гамми, и тогда он добил ее. Уроки убийства сделали свое дело.

Он сходил вниз и вернулся с канистрой бензина и телом Пса. Всю свою жизнь Пес ждал, когда Стивен вознаградит его за перебитый хребет, теперь нужно было, чтобы останки животного увидели финал уничтожения. Стивен заткнул холодную окровавленную псину между двумя дымоходами и убедился, что оттуда хорошо видно.

Зверюгино мясо хлюпало, выскальзывая из пакетов, некоторые кости продрали полиэтилен. Чтобы все это дело вспыхнуло, понадобился весь бензин из канистры.

Жареная Зверюга.

Мышцы шипели, куски жира вспыхивали и горели так же ярко, как бензин. Потом все почернело и задымилось, куча просела посередине и рухнула под собственной тяжестью.

В конце концов от Зверюги осталось лишь грязное пятно на цементе. Пыльные потоки пепла от костей разлетались от ночного ветерка. Пес казался таким довольным, что Стивен оставил его там, где он был, между трубами смотреть лопнувшими глазами сквозь бывшие останки Зверюги на яркие огни города.

Глава двадцать вторая

Следующие недели прошли счастливо. Люси отошла от разочарования в Зверюгиной пустоте и похоронила свои страхи в лихорадочном украшении дома, ебле и перениманию представлений Стивена о жизни. Она допоздна смотрела вместе с ним телек, делала заметки, внимательно выслушивала, когда он указывал на особенно важные сцены и проявления чувств. Вдвоем они перекрасили и вычистили жилье, уничтожили все следы Зверюги и своей прошлой жизни. Они создали подобие идеального дома, такого, какой показывают во всех шоу — в «Семействе Брейди», «Счастливых днях», «Шоу Косби», — чтобы самим жить идеально.

Квартира расправилась и опять начала дышать; солнце постоянно меняло свой путь по небу, отчего комнаты от рассвета до заката были наполнены его сиянием. В них царили чистота, порядок, тепло и дружба.

Стивен осуществил свою мечту. Люси была беременна, у них родится ребенок, а с ним появится семья, подобная той, что он вечер за вечером видел по телеку. И ему надо будет завести другую собаку.

И хотя он все еще не отвык от непрестанного навязчивого сравнения жизни — своей и других людей, — временами он чувствовал себя выше других. Их благословили на счастье с самого рождения, а он был вынужден внести его в свое существование собственными руками и силой воли. И когда он по утрам ремонтировал квартиру, наслаждаясь полнотой своего счастья, он знал, что отлично потрудился и телек может им гордиться.

Но так было не всегда. Со временем он растерял уверенность в себе.

Оно началось три недели спустя после Зверюгиной смерти — сосущее беспокойство, с каждым днем становившееся все определенней. Сперва он списывал его на реакцию на резкие перемены, потом тревога разрослась и стала являться утренним кошмаром, пуская всякий раз свежие побеги ужаса. Уверенность первых недель покинула его, ее место заняло беспомощное осознание существования тысяч гадостей, которых становится все больше, и они разрушат его новую жизнь.

Становилось невозможным только его волей сохранять мирок квартиры, сопротивляться изо всех сил его крушению. Так много могло случиться — Люси безнадежно съедет с катушек, здание обрушится, одним прекрасным утром он проснется и обнаружит, что просто не может сохранить обретенную свободу. И деньги… На перерождение квартиры требовались финансы, а он не ходил на завод с той самой ночи с клещами. Слишком много для слабого человека.

Но ведь раньше он был сильным. У него ведь хватило сил убить мамочку.

Ему потребовалась целая неделя распускания соплей по утрам, пока он не понял, чего ему надо Смерти. Убийства. Убийство тогда дало ему сил заварить кашу, теперь нужны силы на продолжиние. Ему нужна новая порция кипящей крови чтобы обрести уверенность. Ему нужно то, что подсказал Крипе.

Глава двадцать третья

Стивен отправился на завод пораньше, пока на улицах не было людей. Ушел, когда небо было еще чернотой в оранжевой накипи, чтобы ехать в пустом автобусе. Ему казалось, с него содрали кожу, и каждый параноидный рецептор, что у него был, нацелен на сохранение пропасти между ним и остальными. Недолгое расставание с собственной неполноценностью только усугубило боль возвращения.

Он вернулся, но это было тяжко. Он закрыл глаза и втиснулся в угол грязной виниловой скамьи в задней части автобуса. Считал остановки, пока не пришло время ринуться в рассветный холод города. Он прятался за мусорными баками в аллее рядом с заводом, потом ворота открылись, и он сделал еще один прорыв.

Внутри ему полегчало — когда он вернулся к мясорубке. В перерабатывающем цехе со всем его жутким содержимым было что-то знакомое, отчего мир переносился легче. На его месячное отсутствие, казалось, всем было наплевать. Он начал работу в обычное время, делал, что всегда, сидел на табурете и швырял мясо, как обычно. Один раз, на дальнем конце цеха, из убойного высунулась голова Крипса, тот поглядел на него в упор, улыбнулся, кивнул, потом опять пропал.

В обеденный перерыв в вентиляционной решетке показалась морда Гернзейца. Он обратился

к Стивену:

— Ты вернулся, чувак. Мы давно тебя ждем, и надо сказать, наша вера поколебалась.

— Что за вера? Я сказал, я не буду этого делать.

— Ну, у коров есть, что называется, интуиция, и мы знали, что ты передумаешь.

— С чего вы решили, что я передумал? Может, я пришел, потому что мне нужны деньги.

— Ну да, пижончик. А может, ты и пиздишь. Мы видели, как утром ты прятался рядом с заводом, весь вертелся и подпрыгивал. Дело ясное, чувак.

— Хуйня.

— Что нас удивило?

— Что ты хочешь сказать?

— Проехали… Ты не можешь убивать и не заразиться этим. Будет не совсем так, как говорит Крипе, это проникнет в тебя другими путями. Мы предупреждали.

Голос Гернзейца посуровел, Стивен увидел, что мышцы на морде напряглись.

— Теперь хватит пиздаболить, расскажи, как все

будет.

— Если вообще будет, то так, как мне хочется.

— Делай, как считаешь нужным, чувак. По хую, сколько на это потребуется времени.

— Я собираюсь этим заняться.

— То есть?

— Можешь побыть здесь и посмотреть, но убью его я.

Гернзеец секунду помолчал, переваривая, потом выдал:

— Ну надо же! И что стряслось с мальчиком, блевавшим, когда кто-то стрелял одну из нас, сраных коров? Ну, не знаю, чувак… Хотелось самому сделать этого педрилу. И стаду хотелось поучаствовать.

— Вы до него без моей помощи не доберетесь. Сам сказал, он слишком осторожен.

— Ну, мы и подождем, пока он расслабится.

— Можете ждать хоть всю жизнь, все равно до пего не доберетесь. Сам знаешь. Решай — даешь мне убить его или он остается жить.

— Чувак, мне это не нравится. Ты хочешь то, что принадлежит нам.

— Если он сдохнет, то сдохнет. А раз вы можете отсюда посмотреть, как все пройдет, то и что за разница? И потом, на что вы сами годитесь с эдакими брюхами?

— Задай ему хороших пиздюлей. Что ты хочешь сказать?

— Посмотри на мои руки.

Стивен поводил пальцами.

— Я могу кое-что, вам недоступное. Я ему врежу посильнее.

Жуя жвачку и шумно дыша, бык изучал Стивена. Потом сглотнул и топнул.

— Ладно, чувак. Не очень мне это по душе, но ладно. И мы соберемся всей толпой, ты понял?

— От начала до конца.

— Лады. Что ты придумал?

— Следите за убойным цехом после конца смены. Идите, как только нас увидите.

Гернзеец кивнул и растворился в полумраке трубопровода.

Оставалось совсем немного времени до возврата к кручению мяса, и Стивен использовал его на подготовку к вечеру.

Крипе в одиночестве сидел в убойном цехе, уставившись на рану в голове мертвой коровы. Увидев Стивена, он выпрямился и быстро к нему подошел.

— Привет, сынок. Хорошо выглядишь. Как и положено мужику — без страха перед убийством, без страха перед самим собой.

— Хочу опять попробовать.

Крипе обнял его.

— Конечно, попробуешь, сынок. Конечно, попробуешь. Тебя давно не было.

Остаток дня Стивен провел, пытаясь освобо диться от нарастающего напряжения. Он швыря.) мясо в желоб мясорубки настолько быстро, на сколько машина могла выдержать. Ему хотелос бегать по цеху, носиться по нему сломя голов; визжать, орать, крушить предметы. Но это бы н к чему хорошему не привело. И ничто не замени радость от превращения в другого человека.

Глава двадцать четвертая

Когда рабочие разошлись по домам и на заводе стихло, Стивен вернулся в убойный цех. Там были только Крипе и корова в рваче. Что-то в дальнем конце помещения капало из крана на бетон. Галоген над рвачом горел, но остальные лампы были потушены, и трудно было что-либо разглядеть за пределами ярко-фиолетового конуса света.

Вид коровы в рваче вызвал в Стивене неожиданный приступ разочарования. Он пожалел, что там не человек. Это удвоило бы очки сегодняшнего вечера.

— Я приготовил ее для тебя, чувак. Ух ты, с какой готовностью ты приходишь сегодня. Какая уверенная у тебя походка. На этот раз блевать не будешь.

— С рвотой я справился.

— Я знаю, чувак. Вот, держи нож.

Лицо Крипса вытянулось в усмешке. Ширинка у него была расстегнута, из нее торчал член, направленный к крыше. Стивен взял нож, электрический фленшерный нож, размышляя, долго ли ему придется ждать. Может, коровы ждут некого сигнала?

— Я лучше пушкой.

— Как знаешь. Давай мне нож, я буду работать им.

Крипе нажал кнопку на рукоятке, и восемнадцатидюймовое лезвие зажужжало. Стивен отвел арбалет от убойной платформы, потянув за утолщение за рукоятью. Свист сжатого воздуха в пушке резко прозвучал в пустом помещении, и корова в рваче дернулась. Крипе обошел ее и встал поближе к голове животного. Кивнул Стивену:

— В челюсть.

Стивен оглянулся назад, но не увидел коров, которые приближались бы из обступающей темноты. И он пальнул из пушки в животное, попал в нижнюю челюсть между подбородком и щекой. Корова завизжала через нос и задергалась в рваче. Ранена она была не смертельно, но рот разбился вдребезги и повис, истекая кровью.

— Вот это было отлично, чувак. Ни малейшего колебания.

Крипе подмигнул Стивену, потом сунул лезвие между сочащимися кровью губами и резанул назад, держа рукоять обеими руками, сквозь коровью голову — сквозь уголки рта, под глазами, загнал глубоко в череп, на дюйм ниже ушей, затем вывел нож наружу через шею. Весь верх коровьей головы слетел в кровавом извержении. Крипе визгливо хохотнул и окунул лицо в красный фонтан, окунул сложенные чашечкой ладони в ровно срезанную половину мозга, лежавшую на плоской костяной тарелке, оторвал ее от позвоночника и поднял. Где-то на полу Крипе отыскал вторую половинку и протянул обе Стивену.

— Чувак, будь любезен.

Стивен держал куски мозга наподобие булочки, пока Крипе елозил между ними хуем туда-сюда, пока не кончил. Густая серая масса набилась Крипсу в складки крайней плоти, и сперма, забрызгавшая Стивену запястья, окрасилась в розовый.

Закончив, Крипе облокотился о край убойной платформы, утирая лицо. Между приступами удушья его разбирал смех. Волосы Крипса были густо вымазаны кровью, морщины на лице покраснели. Стивен стоял позади него, поигрывая пушкой.

— Я могу гордиться тобой, чувак. Тебе пришлось преодолеть больше, нежели другим. Ты доказал, что это действует для всех.

— Ага, оно действует.

Пришли коровы. Стивен различил их смутные очертания за занавесом из света, они шли осторожно, тихо, они приближались. Крипсовы глаза были залиты кровью, и сразу он их не заметил. Стивен собрался с духом.

— Но с людьми даже лучше.

— Тут ты прав. Эти твари — лишь жалкая замена. Что там? Копыто шаркнуло по бетонному полу, потом тишина.

— Здесь кроме нас что-то есть. Надо сваливать.

Стивен бросился от убойной платформы, потом остановился как вкопанный, когда коровы вышли на свет. Десяток коров сплошным полукругом выстроился вокруг рвача. Крипе был в ловушке.

— Стреляй. Я давно подозревал что-то в этом роде. Они убьют нас, если мы дадим им малейший шанс.

Крипе ни капли не испугался. Плавным и неторопливым движением нажал переключатель на ноже и выставил его перед собой.

— Убьют тебя не они, Крипе.

Крипе в хмуром недоумении взглянул на него через плечо. Стивен сделал резкий выпад вперед и выстрелил из арбалета ему в колено. Крипе ругнулся и выронил нож. Сустав был раздроблен, белые куски кости торчали сквозь кожу и ткань брюк.

— Ты что, сынок?

— Они хотят отомстить. Они давно ждут.

— Но ты? Что связывает тебя с этими животными? Ты должен быть со мной.

— Я делаю то, что ты показал мне. Гамми — этого мало. Моей мамы тоже. Я убил ее, но надолго мне этого не хватило. Я хочу еще, причем тебя. Ты должен понять, Крипе.

Крипе оперся на перила платформы. Сказал спокойным голосом:

— Я раскрыл тебе секрет, и ты все равно сможешь это сделать? Гернзеец выступил вперед и ударил Крипса по перебитому колену. Тот рухнул на пол.

— Закрой ебало, мужик. Пора идти. Пошли, Стивен.

Стивен поднял фленшерный нож, проверил, хорошо ли тот работает, потом поволок Крипса по полу к открытой вентиляции. Сначала проскользнули коровы, следом Стивен взвалил Крипса на спину Гернзейца.

Затем он сам залез в трубу, толкнул решетку на место, вскарабкался позади Крипса, и компания тронулась. Крипе пытался подняться, но Стивен крепко его держал и треснул по башке ножом так, что тот потерял сознание.

На этот раз в пути коровы не беседовали и не шутили. Полные решимости завершить начатое, они шли быстро, и в этот короткий промежуток между пленением и казнью Стивен мог расслабиться. Его убаюкали четкий шаг животных, ритмичное покачивание, играющие под кожей мышцы. Он закрыл глаза и позволил нести себя, погрузившись в воспоминания о силе, открывшейся ему в ночь, когда Зверюга задохнулась его говном.

Он хотел закончить это дело с Крипсом и принести то же самое чувство домой в квартиру, к Люси. Он бы сделал это сейчас, здесь, на спине Гернзейца — но знал, что коровы тогда взбесятся. Надо подождать. Совсем недолго.

Когда они вступили в центральную пещеру, ожидавшее их стадо зашумело. Освещение было тусклым, как и в прошлый раз, в воздухе висела напряженность, кисло пахло теплым землистым навозом и коровьим дыханием. В пещере больше не было место беспечному отдыху, любви и детским играм. Края предметов напряглись и заострились, и там, где раньше беззаботно носилось стадо, оно выстроилось тесной линией у ручья и наблюдало приближение Стивена.

Компания поспешила вперед к ним, Гернзеец же все еще двигался медленно, ступал осторожными шагами, словно это мгновение заключало в себе суть коровьих планов.

Стадо расступилось перед ними, открыло проход к потоку. Стивен ехал, и каждая корова провожала его взглядом. Он стойко держался под их испытующими взорами, памятуя о необходимости церемонии, и знал, что для собравшихся животных убийство проведет границу между прошлым и настоящим. Пока Крипе жив, они не обретут достойное место в мире. Сегодня они желают изменить положение вещей.

Стивен спрыгнул на землю. Крипе бормотал про себя обрывки фраз, из всех сил цепляясь за сознание. Оклемавшийся Крипе только усложнил бы дело, поэтому Стивен торопился.

У воды лежал моток веревки, несомненно, припасенный коровами для Стивена. А под ним — четыре короткие деревяшки и тяжелый камень. Стивен снял Крипса со спины Гернзейца и швырнул на жесткий земляной пол, мельком взглянув на скучившихся животных, очертил вокруг него границу, обнажил и распластал, как показывают в ковбойских фильмах. Когда он все доделал, Крипе пришел в себя и поглядывал на него с неопределенной улыбкой, будто ведется игра и ему приятно, что его пригласили поучаствовать в забаве. Стивен бросил взгляд на человека, который отворил перед ним дверь в будущее, рассказал жуткий секрет, а потом, рассказав, заставил подойти ближе и кормил его, отказавшегося от любой другой пищи, тайной, пока он не набрался сил достаточно, чтобы быть рядом с ним.

— Я знал, что в тебе это есть. Горжусь тобой. После всего ты возвысишься над всеми остальными людьми. Прямо как я.

— Что ты болтаешь, я собираюсь убить тебя.

— И у тебя на то есть причины, я прав? Ты ждешь, что тебе это что-то даст, скажи мне, что я прав.

— Да, я думаю, мне это что-то даст.

— Ага! Ты — аргумент в мою пользу. Если человек воистину свободен, он способен на все, что сослужит ему хоть какую-то службу. Я знал это, но и представить не мог, что увижу такое проявление, как это может быть.

Коровы нетерпеливо переминались, Гернзеец шагнул вперед и зашептал Стивену на ухо:

— Хватит тормозить, хуесос. Хотел заняться этим сам — вот и вперед, или ход перейдет ко мне.

Стивен поглядел на Крипса.

— Я готов, сынок. Покажи этой ебаной говядине, на что способны настоящие мужики. Покажи им, какую силу мы носим в себе. Вперед, сынок, не заставляй меня ждать. Крипе кричал. Он закричал еще громче, когда Стивен включил нож, и тот зажужжал.

— Не заставляй меня ждать, чувак!

Стивен начал с левой руки, срезал узкий кусок трицепса, потом пошел от плеча и локтю, снимая длинные полосы мяса, пока не обнажилась кость. Кровь текла ручьем — если так пойдет и дальше, он окочурится слишком быстро. Он остановился и остатками веревки обмотал Крипса в четырех местах — по каждому плечу и в верхней области бедер возле паха. Поток крови из левой руки замедлился.

Крипе не кричал и не показывал, что ему больно, только крепко зажмурился. Вместо этого, когда Стивен, затягивая веревки, приблизился к нему, он быстро прошептал ласковые слова — слова ободрения, последний ритуал его собственной религии.

Стивену было на него насрать.

Он снова принялся орудовать ножом от плеча к запястью, счищая плоть с обеих рук. Потом с ног —так, чтобы кости первый раз в жизни увидели свет. Все это время Крипе был жив, но взгляд его замутился, он не видел скопившейся вокруг него кучи мясных обрезков, напоминающей снежного бога.

Бог плоти.

Но Стивен видел каждую подробность, каждый сдвиг в сторону смерти, видел, как чаша весов все кренится перед долгим падением в черноту. И он впитывал каждый вновь возникающий признак, откладывал его про запас, пока не накопится на целую смерть. Он не торопился только из-за коров. Пытка была ему не нужна, откровенно говоря, даже раздражала. Будь у него выбор, он удавил бы Крип-са, чтобы ощутить, как жизнь стремительным махом перетекает ему в руки — одной могучей изменчивой волной.

Из туловища Крипса торчали четыре белые кости, переходящие в руки и ноги. Но грудь у него до сих пор вздымалась и опускалась, так что работы еще хватало. Разумеется, еще надо вскрыть живот и вычерпать горстями внутренности, порезать в длину пенис и удалить яйца, самым кончиком ножа выковырять глазные яблоки. За всем этим молча следили коровы, тяжело дышали и быстро сглатывали, безмолвно просили Стивена поторопиться с окончанием.

Примерно посередине Крипе умер, и Стивен почувствовал себя так, как было сразу после Зверюгиной смерти. Пагубные сомнения прошлой недели перестали существовать, будто их никогда и не было. Он получил новый заряд — и жизнь снова казалась ясной, понятной и надежной. Вопрос, может ли он приспособиться к ней, отпал.

После последнего длинного разреза сквозь грудь Стивен выпрямился, бросил нож и посмотрел на стоявших стеной коров. На мгновение показалось, что все они перестали дышать, потом упали на колени и принялись кланяться. Все, кроме Гернзейца, поспешно вставшего рядом со Стивеном

— Отлично, ты все сделал. Залезай, пора отчаливать. Стивен вскочил на широкую бычью спину. Его удивила торопливость Гернзеица, но в пещере Стивена больше ничего не удерживало. Он вцепился за кожаные складки вокруг шеи, и они галопом покинули зал. Никто за ними не последовал, и они стремительно понеслись по лабиринту туннелей под городом.

Как и в прошлый раз, Гернзеец привез его к стоку, представлявшему собой растрескавшуюся железобетонную трубу, которая выходила на пустой участок, заваленный мусором.

— Получил, что хотел, пижончик?

— Сам хотел с этим разобраться.

— Ну да, только ты сделал это не для нас. Я за тобой наблюдал. Ты жаждал этого так же сильно, как эти, которые там остались.

— Я пошел.

— Давай, но когда-нибудь они захотят, чтобы ты вернулся.

— В смысле?

— Ты их что, не видел? Они попадали перед тобой на колени.

—И?

— Их шандарахнуло в голову, чувак, сильнее, чем, я, блядь, рассчитывал. Этим не закончится, ни фига.

— Поглядим.

Стивен вылез из кучи мусора. Гернзеец вещал из другого мира, и слова его ничего не значили. Они годились для кого-нибудь еще, но не для того самодостаточного бога, кому начхать на них, потому как шума много, кто шагал сквозь сумерки по городским дорогам, блистающих искрами признания. Он знал эти улицы, гулял по ним в своих ночных мечтах, когда Зверюга была еще жива, находил и изучал каждый камень и каждую каплю гудрона, охранявшие киношную жизнь всех по ним ходивших. Сегодня улицы легко распахнулись перед ним, они были пусты и мягко светились, вели прямо к его квартире.

Глава двадцать пятая

Было хорошо, чистенько, тепло и светло. Люси готовила еду, обнимала его, и целыми ночами они сидели рядышком. Он вставал, они вместе пили кофе и завтракали фруктами. По утрам Люси в свеженьком махровом халате привставала на цыпочки и целовала его перед уходом на завод. Давала с собой ленч, махала рукой на прощание и ждала его возвращения. А когда он приходил домой, кухня была окутана приветливым запахом выпечки.

Он был в безопасности. Он справился. И так было долго.

Но вместе с обретением безопасности наступили перемены. Изначально тягомотина у мясорубки на заводе не замечалась, потому что он познавал свою природу, — жизнь настоящего мужика с Люси спасала его от износа на работе. Но настал день, когда Стивен понял, что подобная работа —не для такого крутого, как он. И с той поры мысль о времени, проведенном на заводе, внушала ему отвращение. Бесконечная вереница кусков говядины раздражала его, прицепленные за копыта и покачивающиеся туши представлялись гнусными маятниками, отсчитывающими напрасно потерянное время. Мужик, у которого хватило сил пришить мамочку и Крипса, ясное дело, был создан для большего, нежели прозябания в самой жопе блядской поточной линии.

Когда однообразие достигло высшей точки и Стивен не мог больше сдерживать злобу на коров, не дававших знать с тех пор, как умер Крипе, они появились. В обеденный перерыв из вентиляции Гернзеец объяснил, что делать, и, едва полумрак окутал замерший завод, Стивен в трубе вскарабкался на спину животного.

Больше никого не было, от звериного тепла веяло уютом — этакое одеяло приятных воспоминаний. И даже больше — от скачки сквозь туннели Стивен ощутил возвращение энергии, возрождение волнения, сопровождавшего его во время убийства Крипса, волнения, которое притупили нудные часы у мясорубки. От встречного ветерка и движущегося под ним Гернзейца сползла короста забвения, наросшая на чувстве собственного величия Стивена.

— Ну, разве все вышло не так, как я говорил? Ты опять здесь.

— Ты сам за мной пришел. Чего тебе надо?

— Не мне, чувак. Мне от тебя ничего не надо. Зато надо остальным. Или им так кажется. После того, как ты прикончил Крипса, они изменились. Вроде как с его смертью началось что-то, что должно было случиться с тех пор, как мы здесь. Их здорово ебнуло.

Они прошли через пересохший главный трубопровод, и вздутый живот Гернзейца шумно болтался туда-сюда. Стивен глубоко вдохнул затхлый воздух, вытянул руки и коснулся старых кирпичных стен.

— По тебе можно подумать, ты доволен.

— Я просто смотрю на вещи несколько со стороны, вот и все. Здесь, внизу я эволюционировал быстрее, чем они.

— Почему они хотят, чтобы я вернулся?

— Тревожатся, чувак. Это и еще дурацкая вера в тебя. После Крипса в стаде произошло что-то типа массового всплеска энергии. Они знали, что стали другими, но не знали какими. Все остались вместе, они не выносят одиночества. Видишь ли, больше всего их напугала потеря того, что их объединяло. Они так долго ненавидели Крипса и желали ему смерти, что растерялись, когда это, собственно говоря, случилось.

— И что они сделали?

— Запаниковали и забегали. Только так можно дать выход энергии. Целое стадо, дети и все остальные, носятся под городом, пока окончательно не вымотаются. Но толку с этого чуть, ведь они идут обратно, садятся в кружок и начинают думать, пока их опять не ебнет. Нам надо бы расселяться по всему городу, увеличивать поголовье стада, а им по фиг, они не желают разделяться и расставаться друг с другом.

Гернзеец бросил быстрый взгляд через плечо. — Он ждут ответов, человечек.

Стивен молчал, но ощущение неминуемости происходящего, охватившее его с начала поездки, усиливалось. Из неопределенного предчувствия превратилось в уверенность.

Он улыбнулся и поудобней уселся набыке. Его распирал смех. Ненормальный, ебнутый кровожадный палач, умерщвленный собственными руками Стивена, насквозь видел все жизненные ходы и расклады. Он знал правила игры, но не видел мира, кроме убойного цеха, и потому никогда не выносил свою чудовищную безнравственность за его пределы. Но все-таки он научил Стивена, что вещи существуют, чтобы человек ими завладел, что свободный человек живет в центре собственной вселенной и ведет сущее к неминуемому концу.

И если Гернзеец не врет, Крипе своей смертью дал ему еще одну возможность. Воспользоваться коровами.

В зале творился страшнейший бардак. Все необходимое для благополучного существования сообщества на его собственной территории пропало. Ни прогулок, ни игр, ни общего веселья. Кучи растоптанного и размазанного навоза завалили раскрытый проход. Полный пофигизм висел в воздухе, к нему примешивался аммиачный запах протухшей мочи.

В центре стадо превратилось в потную, хрипло мычащую толпу, они яростно толкались вокруг чего-то разорванного и сгнившего, опертого о колонну. Взмокшие головы были направлены в середину круговорота, коровы кружились, кружились, кружились.

Вздутые животы беспорядочно вертелись по залу, наталкивались на стены, возвращались в центр, чтобы их снова выбросило, и еще громче и тупее орали о своих обидах. В проходе Стивен выпрямился на Гернзейце, вдохнул, позволил аромату пронизывающей распущенности раствориться в себе.

— Я тебе говорил, чувак. Они тебе жутко обрадуются.

Гернзеец медленно двинулся к носящимся коровам, а Стивен принялся искать в себе родник слов, точных, верных слов, способных попасть в пустые коровьи головы и там засесть, цепких и веских слов, чтобы точно быть уверенным, что они пойдут, когда он велит им идти. Он нашел лишь пустую поверхность, но не отступил. Где-то в подсознании коровы, должно быть, знают, чего хотят. Его голос раскроет им это, они получат флаг, поверят и пойдут за ним.

Стадо заметило, как он приближается, и остановилось. Осела пыль. Стивен пробрался к колонне и без удивления узнал ободранный скелет Крипса.

Вокруг — сплошное тяжелое дыхание коров, вздымаются широкие грудные клетки. Ликующе кричат поджидающие его животные, лучащимися глазами настойчиво манят к себе. Радость от его появления, избавление от гнетущей тяжести.

Молчание. Молчание, рты раскрыты, длинные языки высунуты, жаждут руководства. Если оц скажет то, что надо, они пойдут за ним. Он взглянул на останки Крипса. На лице, хоть с него и срезали мясо, сохранилась надменная полуулыбка в подтверждение его правоты, с которой Крипе умер.

Потом Стивен нашел слова, горячие, переполняющие его и его пустоту, ими была пропитана переломанная кость мертвеца. Они явились не из мозга, бездарНо кастрировавшего идеи, а прямо из кишок, бессознательные, непродуманные, подобные выстреЛу из арбалета, которым Крипе казнил убегающую корову.

Под ним спокойно и горделиво стоял Гернзеец, Стивен чуВСТВОВал, как его вес давит на землю. Он обвел взглядом стадо и возвысил голос:

— Чего зам надо? Коровы молчали.

— Чего нам надо?

Из-за Выступающей челюсти и прически ежиком он сам себе напоминал Муссолини, вещающего о славе и долге перед отрядами чернорубашечников,

— Вы думали, что хотите мира. Думали, Крипе умрет, и вы будете жить здесь, наконец освободившись от Человека и ужаса своего происхождения.

Но вы слишком долго его ждали, ненавидели слишком яростно. Лучше бы вы оставили его в живых.

Коровы было сердито зашумели, но Гернзеец рявкнул, II они неохотно успокоились.

— Вы Думали, дело в нем, но это не так. Чем он вам меша^? Вы здесь, внизу. Он за вами не охотился, убива^ только тех, кто остался наверху. Присмотрись вы к нему повнимательней, вы бы многому у него научились… Вы думали, вам нужны ваши воспоминания — луга, просторные поля, чтобы жевать жвачку, время на созерцание, все, о чем мечтает каждая корова. И у вас было вполне достаточно этого именно здесь — еда, безопасность, тишина. А смерть Крипса не принесла вам этих радостей, разве не так? Получилось не так, как вы думали, потому что вы и ваши воспоминания — это разные вещи. Вы — первое поколение городских коров, вы не похожи на остальных. Вас взрастили для смерти, но вы выжили, и вас не радуют прежние удовольствия. Крипе мог бы вам это показать, мог бы помочь вам, мог бы объяснить вам, кто вы есть. Одна из коров крикнула:

— Ну ладно, этот пидор умер!

Стивен поднялся на ноги на спине Гернзейца и, словно Христос, распростер руки:

— Но с вами я. Я узнал больше, чем он, и я поведу вас. Я научу вас, где найти силу, которая освободит вас от прошлого. Я открою вам глаза на вашу природу.

Окружившие его коровы зашевелились, начали толкаться, бодаться, лягаться — по скотине, стукающейся друг о друга, струился обильный пенистый пот. Блажной, безумно корчившийся круг боролся сам с собой.

Стивен обратился к Гернзейцу:

— Что с ними?

— Они пытаются понять, что ты им сказал, смотри, они согласятся с тобой. Давай ты слезешь, чувак, нам не обязательно быть вместе, пока ничего не решили. Они подождали, когда трясущиеся туши немного расступятся, и побежали в пыльное спокойствие у стены залы. Стивен спешился и оглядел коровье безумствование. Он был полон силы. В паху у него пылало, неистовство, горевшее в сказанных словах, взбудоражило его — опыт владения силой был настолько нов, что мозг передал этот всплеск энергии организму.

Гернзеец ухмыльнулся:

— Офигеть, да?

— И так всегда?

— Началось после смерти Крипса. Вроде панического бегства в никуда. На них нападает, когда они чересчур крепко задумываются о будущем, будто надо прояснить слишком многое.

— А потом?

— Ничего особенно умного.

— А ты почему не с ними?

— Мне не надо.

У Гернзейца глаза были карие и глубокие, Стивен знал, что искривившиеся губы означают легкую бычью улыбку.

— Как я уже говорил, чувак, я развивался быстрее. Кое в чем я разбираюсь лучше них. И, возможно, кое в чем — лучше тебя.

— К примеру?

— Я знаю, что все эти убийства тебя изменят.

— Ты говорил мне «пиздец».

— Ну, ты пока не умер, то есть время еще есть. И я знал, что после того, как ты покромсал Крипса на кусочки, они тебя не отпустят.

С морды быка пропала улыбка. — А еще я знаю, что тебе что-то от этого дела надо, чувак. Знаю, ты здесь не потому, что так уж любишь нас, коров.

Стивен кивнул на стадо.

— Они успокаиваются. Что теперь?

— Выбора-то ведь особо у них нет, так? Если все пойдет так и дальше, стадо уничтожит само себя.

— Они позволят мне вести их?

Гернзеец по-бычьи пожал плечами.

— Предложи им то, в чем они нуждаются, и они пойдут. Мы не сильно отличаемся от человеческих созданий.

Бык прислонился к стене, и крошки подгнившего кирпича в пыльном дожде медленно опустились на пол.

— Но вернемся ко мне. Тебе оно надо?

Уверенность Стивена чуть дрогнула. Это животное способно запутать дело.

Гернзеец заметил его колебания.

— Не волнуйся. Они не совсем тупые, но до моего умища им далеко. Так легко не догадаются. Не ссы, чувак, я никому не скажу.

— Догадываюсь, тебе это тоже зачем-то надо.

— Власть значит иерархия, и я уверен, что ты хочешь быть не в самом низу. Удивлен? Не пизди мне, что это противоречит новой природе, которую ты нам собрался преподнести.

Говорил бык саркастически, из геморроя на жопу Стивена он превращался в неприятеля.

— Ладно, тебе чего, блядь, надо?

Стивен быстро оглядел зал. Почти все коровы уже успокоились, от напряжения они все взмокли. — Ты когда-нибудь видал телевизор?

— Бог ты мой, надо думать.

— Замечал ли ты хоть раз, как совершенна жизнь, которую он показывает? Вот чего я хочу.

— По-моему, одна фигня, что по телеку, что так.

— У других людей, но не у меня. Но я изо всех сил стараюсь, а бесполезное хождение на завод каждый день в мои планы не вписывается.

— Тебе нужны деньги… Могло быть и хуже.

Коровы устало кучковались у стены зала. Гернзеец улыбался сам себе, а Стивен направился к стаду. Они жались друг к другу, Стивен изучал их морды; тревога, предрекаемая Гернзейцем, мгновенно исчезла. Коровьи головы были пусты, туда надо было просто что-нибудь вбить.

Маленькая чалая телка выступила вперед:

— Ты нам поможешь?

— Я научу вас жить в ладу с собственной природой.

Он кричал, чтобы услышали все.

— У вас есть собственное место обитания, вы достаточно агрессивны, но отказываетесь это признать. Вот в чем источник вашего несчастья. Вы должны бросить вызов, поставить себя выше остальных, вам нужна свобода, уже скрытая в вас. Я научу вас, как прийти к этому.

Он воздел руки, и коровы бухнулись на колени.

— Я спасу вас.

Чуть позже Гернзеец отвез его к стоку.

Глава двадцать шестая

Когда он добрался до дома, Люси стирала одежду в кухонной раковине. Она уже привыкла находить и выполнять кучу всяких дел по дому, играть в бесконечные мелкие шарады семейной жизни, чтобы заполнить время и к ночи утомить мозги. Она никогда не покидала квартиру, слишком бросался в глаза ужас других людей — как у них искривляются лица, как сгибается спина, несчетные способы держаться, двигаться, смотреть на тебя, словно они вскрыли себе череп, чтобы показать некую свою непристойную боль. Стоило женщине в магазине поправить волосы каким-нибудь жестом, как Люси видела, что в детстве она сильно страдала, ее терроризировали родители, а теперь ее существованием прочно завладели одиночество и страх. Поэтому она сидела дома, избегая напоминаний о том, что в мире все по-прежнему так, как было.

Иногда, пока Стивен был на работе, она вылезала на крышу посмотреть на город, но ей это зрелище ни о чем не говорило. Ей не удавалось сосредоточиться на формах зданий: безликие, они ускользали от ее пристального взгляда в двухмерное пространство, казавшееся чужим и непонятным и, хуже всего, ничем не вознаграждавшее того, кто попытается в нем разобраться. Все здания были пусты.

И тогда она спускалась вниз, протирала окна, чистила бетонный пол в ванной, пытаясь уничтожить грязь в мозгах, закипавшую при виде этого чистого листа. Время, проведенное со Стивеном, плюс ребенок, медленно растущий у нее в животе, подавляли вечные мысли о живущем в ней зле. Решение связать в один клубок их жизни вносило в их существование видимость беспорядка, и она могла ненадолго отвлечься от осознания, что все системы души и организма, гниющие с самого ее рождения, продолжают непрестанно деградировать. Раньше, в одиночестве копящийся в глубине кишок невроз вечным дождем преследовал ее всю жизнь. Стивен солнышка не привнес, так, небольшой просвет в ежедневных мучениях — собственные цели захватили его целиком — но он представлял собой другой жизненный поток, поток, куда она могла впрыгнуть и унестись от своей реки, чтобы выходить на берег, лишь когда слишком устаешь бежать от себя.

В моменты редких и внезапных приступов самоанализа она забавлялась вопросами любви. Но игра была безрезультатной, при необходимости выживания без нее можно вполне обойтись. Какая разница, любят они друг друга или нет, если можно использовать партнера в качестве ширмы от мира? — Ты припозднился. Я волновалась.

— Сверхурочные на заводе. —А…

Люси поставила ужин перед ним на новом кухонном столе в свежеперекрашенной кухне. Поела с ним. Так положено — семья, близость, нормальность. Прием пищи вдвоем, ласковые прозвища, мимолетные нежности. Иллюзия счастья, в которую оба не прочь поверить, а Стивен называл настоящей.

— Малыш сегодня шевелился.

Стивен улыбнулся, поднялся, подошел сзади, обнял Люси и положил ладони на живот, нащупывая дрожание жизни, так важной для их будущего.

— Ребенок. Поверить не могу.

— Что в нем такого хорошего?

Несколько шокированный, Стивен отошел и сел на свое место.

— Как это — что в нем такого хорошего? Будет ребенок, будет и семья, как у всех остальных. Ты живешь как все.

— Еще одно разнесчастное создание.

— Не говори так.

— Только он родится, как в нем начнет расти яд. Родители уничтожают своих детей просто самим своим присутствием. И мы будем ничем не лучше. Эта хуйня передается. По-любому заразишься. Просочится сквозь кожу, разрастется, потом размножатся твои собственные дерьмо с гноем, а уж потом места внутри ни для чего больше не останется. Стивен перегнулся через стол и взял ее за холодную руку.

— Люси, теперь мы не обречены на это бесповоротно. Мы здесь, в безопасности. В этом мире не растет яд. Я тебя люблю…

Много раз за последние недели он произносил эти слова, чтобы ее поддержать, и был уверен в их действенности. Но сейчас его на секунду охватила холодная дрожь сомнения. Возможно, Люси просто переутомилась.

Потом Стивен мигнул, сделал вдох, помотал головой, и мир вернулся на место. Он расслабился.

— С ребенком нам будет здорово. Вот увидишь.

Люси храбро кивнула и попыталась улыбнуться.

Ночью он выебал ее сзади, как животное. Ебал и воображал, что скачет на корове. После на чистых простынях двуспальной кровати обнял ее, и сквозь просвет в шторах они смотрели на неоновые огни.

— А что потом?

— Когда потом?

— Через год, когда родится ребенок, и здесь будет больше нечего делать. Когда мы будем жить себе, жить, и ничего нового.

— Что ты имеешь в виду? Да, мы живем себе. Что тут не так?

— Этого мало. Через некоторое время этого покажется мало, и нам придется войти в мир остальных людей.

— Сейчас мы счастливы и дальше будем. С ребенком мы станем похожи на людей из телевизора. Этого хватит, поверь мне.

Люси притворилась спящей. Стивен лежал б сна, думал о туннелях под городом, строил план добычи финансов на будущее.

Утром, когда он встал, Люси еще спала. Секу ду он следил за ее дыханием, и над ним снова н висли сомнения вчерашнего вечера.

Он поел на кухне и отправился на встречу Гернзейцем.

Глава двадцать седьмая

Под землей. Он сидел в холодном каменном проходе с коровьим лейтенантом, слушал соображения говядины, угадывал намеки на желание власти, размышлял над ними, оценивал затраты и риск, осваивал путь коровьего мессии и повелителя.

— Это на другой стороне города. Там строят небоскреб, а его фундамент уходит в туннель. Сейчас это похоже на огромную раковину, одно широкое перекрытие с открытыми балками и небольшая будка в углу. И в этой будке, чувак, рабочие сегодня получают недельную зарплату. Все работы идут прямо сейчас, значит, в будке почти никого нет. Если хочешь денег, лучше всего начать с этой будки.

— Убедительно.

— Слышь, чувак, это не навсегда, понял? Мы делаем несколько рейдов, ты набираешь, сколько тебе надо, потом расходимся, договорились? Ты здесь чужой. Это земля коров, человеку тут нет места.

— Вроде стадо мне последний раз обрадовалось.

— Надо, чтобы ими правил кто-то из их племени.

— Вроде тебя?

— Ага.

— Тебе некем будет управлять, если ты меня слишком рано прогонишь. От тебя они это не примут, слишком к тебе привыкли. Не поверят, что ты способен предложить им нечто, чего у них нет. Подожди. Получишь что хочешь… Но после меня.

— Не затягивай.

Бык тяжело поднялся, и Стивен вскарабкался на него.

— Пошли проверим, получится ли впарить твою херню.

В пещере стадо уже скучилось и поджидало их. Стивен удовлетворенно заметил, что от волнения коровы молчали и стояли спокойно, мускулы вокруг плеч и шеи напряглись, губы пересохли, языки нетерпеливо сновали. Он поднялся на спине Гернзейца в полный рост, решил, что от важности раздувается размером с комнату, ощутил себя полным уверенности и сил, зная, что каждое его сегодняшнее действие будет неоспоримо правильным.

— Сегодня вы начинаете учиться. Слушайте меня и будете жить. Ваши потомки будут жить и станут большим, нежели просто сбежавший продукт питания. Вы больше не будете беглецами, прячущимися в городской канализации.

Стивен глубоко вдохнул запах ждущих коров и с секунду посмаковал его могучие возможности. — ВПЕРЕД!

Гернзеец устремился в туннель, за ним — все стадо. Сначала они бежали легким галопом: ноги плавно двигаются вперед-назад, чуть вытягиваются и загребают землю; большие тела рассекают воздух, и тот шелестит; от хлопающих вздутых животов исходит слой хриплого шума, будто ты убираешь снег, а потом, пуская пар в холоде, бежишь к маме и жене в теплый дом, где тебя ждут и обнимут крепко-крепко.

Кожа Стивена пылала. Он орал какую-то нескладицу о славе и переменах, до дна опустошая легкие. Гернзеец обернулся и заревел, побежал быстрее, и крики коров гремели о неумолимости говяжьей силы, бушуя у городских корней.

У входа в туннель, ведущий к широкому фундаменту небоскреба, Стивен велел остановиться. В тишине коровы тяжело и напряженно дышали. От скорости и мышечного усилия пробега коровьи головы перестали думать, остались лишь инстинктивные реакции, животные сердились и хотели действия.

Он велел им медленно идти вперед. Грубый бетонный пол через три сотни футов выводил в потемки. То тут, то там на длинных одиночных проводах свисали тусклые голые лампочки. В коварных дальних углах туннеля расположилась маленькая будка выносной кассы. Желтый свет тек из окошек и собирался лужицей вокруг тонких стен сборного домика. Внутри двигались силуэты людей.

Объяснять не придется. Коровы уже завелись и сделают все необходимое для собственного спасения. А под развалинами Стивен отыщет, что ему надо.

— Не разбредаться и бить крепко.

Стадо на бешеной скорости вынеслось из туннеля. Шестьдесят футов ровно за пять секунд — работают все мышцы. Стивен и Гернзеец отступили назад, смешались с толпой скотины. Ветер, коровий пот, разгоряченные туши. Стивен откинулся назад, пронзительно взвизгнул и потерялся в гигантской сумасшедшей волне недоделанных бифштексов.

Им оставалось полпути, когда грохот взбесившихся животных заставил одного человека открыть дверь. На мгновение человек замер с распахнутым ртом, пытаясь хоть как-то врубиться, что это за несущаяся стена смерти. Потом он завопил, заорал, и рядом с ним появились еще двое. Стивен видел, как у них шевелятся губы.

Коровам оставалось пятнадцать футов до удара, когда люди немного отошли и стали соображать, как бы смыться. Но было уже поздно. Стадо врезалось в будку, словно поезд, и та брызнула пластиком и литой арматурой. Вместе с ней разлетелись на куски два человека. Кровь, мозги, кишки, ими вымазаны груди у всех передних коров. Из-под обломков вылетел третий человек — коровы вступили на разрушенное сооружение и растоптали его в пыль. Ранен человек был легко, побежал к железным ступенькам, ведущим на верхний этаж. Стивен засек его и соскочил с Гернзейца.

Человек двигался, будто в замедленном кадре, Стивен несся молнией, сокращал между ними расстояние так стремительно, что в воздухе мелькали полосы, как в мультиках. Он — охотник с правом разрушать, он свободен от привычного мозгоебства. Ни тени мысли — лишь великое ощущение самого себя в мире, триумфальная инстинктивная уверенность в действиях.

Человек успел поставить ногу на ступеньку и схватиться рукой за перила из стальных труб, когда Стивен настиг его. Человек был силен, но возможности сопротивляться у него не было. Зубами и пальцами Стивен порвал его в клочья.

Он омылся кровью, хлещущей из крупных артерий на шее, а в безумной попытке очиститься перед тем, как бог заметит его и заберет, из избитого тела на штанину вывалилось говно.

Стивен уронил его лицом в пол, поставил ногу между лопаток и принялся тянуть назад голову. Но не успел он надавить на позвоночник достаточно сильно, чтобы тот лопнул, как на границе поля зрения что-то мелькнуло — и рыжая нога копытом ударила человека, раскрошила зубы, пробила дыру в черепе… Похитила у Стивена его убийство.

Стивен резко вскочил на ноги и сжал кулаки. Гернзеец ухмыльнулся, рассеяно потер копытом о землю, счищая кровь.

— Он был мой.

— А я решил, тебе нужно немного помочь, пи-жончик.

— Не пизди! Ты решил перехватить его.

— Ну что ты, что ты, — пел бык медовым голоском, — я только хотел помочь.

— Я знаю, что ты хотел.

— В чем дело? Разве не этому, среди прочего, нам надо научиться? Не забывай, такова отныне наша природа. Стивен подавил гнев: не место и время выяснять отношения.

— Давай поищем то, за чем пришли.

Коровы беспорядочно топтались вокруг остатков будки и играли в футбол двумя рваными клубками кишок. Они позабыли обо всем, кроме торжества обретенной власти. Стивен проехал на Гернзейце сквозь стадо и рылся под обломками до тех, пока не отыскал помятый сейф, купюры из которого высыпались в пыль.

— Вроде ты неплохо срубил.

— Здесь не так уж много.

— Хочешь мне сказать, мы займемся этим опять?

— А есть проблемы? — Стивен кивнул на топчущихся коров. — Непохоже, чтобы у этих были какие-то сложности.

— Будут, если ты зайдешь слишком далеко.

Стивен заметил, что бык говорит резковато, но ему было плевать.

— Лучше пошли отсюда.

Коровы настолько увлеклись своей победой, что Гернзейцу пришлось кое-кого сильно боднуть, прежде чем они обратили на них внимание и пошли следом. На обратной дороге они ревели, становились на дыбы и пинали стены туннеля так, что оттуда отлетали здоровые куски кирпича. У нескольких быков встал член.

Глава двадцать восьмая

Вернувшийся с несколькими тысячами в кармане, Стивен наблюдал за коровами, которые толкались из стороны в сторону, за их движениями, неловкими от расщепляющегося адреналина. Они попробовали малую часть того, что им доступно, и вкус этого наркотика они не смогут забыть. Коровы бессмысленно сновали, лишь бы ни о чем не думать — ведь мысли и воспоминания о впервые высвобожденной силе, способной воздействовать на мир, сопровождались эмоциями, слишком мощными, чтобы им не давать выхода.

Будущее Стивена обернулось в еще один теплый защитный слой.

— Собери их.

Гернзеец молча отошел и велел стаду остановиться.

Коровы глядели на Стивена с трепетом и благодарностью, но он увидел только бессмысленные морды скотинки, детали механизма, с которым он так быстро научился обращаться.

— Я доказал, что прав?

Скот дружно и утвердительно завопил, словно идиоты на проповеди. Стивен подождал, пока они утихнут.

— Вы поняли, что я вам показал? Поняли, как это действенно? Ваше прошлое умирает!

Коровы опять заревели, Стивену пришлось повысить голос.

— Сегодня было так, фигня. Впереди еще много всего… Я научу вас, как преодолеть барьер в себе самом.

Говядина хлынула вперед в приступе восторга. Длинные шершавые языки лизали ему лицо, руки, туловище, забирались под мышки и между ног. Такова коровья любовь, подобная любви Иисуса Христа, массово производимой людьми из телевизора каждое воскресное утро. Стивен отдался потоку теплой, неприятно скребущей нежности.

Потом языки пропали. Он открыл глаза и увидел перед собой подставленную попку молоденькой чалой телочки. Остальное стадо пристально наблюдало.

Кожа ее вульвы была темно-коричневой и жесткой, а еще влажной, Стивен понял: ему надо ее выебать. Этот подарок скрепит сделку — наличные ему, самопознание коровам. Отказываться нельзя. Да он и не хотел.

Он встал на пустой ящик из-под фруктов, пододвинутый ему коровами, одной рукой схватился за коровий зад, другой рукой ввел член в увлажненную пизду. Смазка у нее была гуще, чем у Люси, она прилипла к нему прядями. Складки жопы покрывал нарост засохшего говна, мелкие пятна и крошки запорошили внутреннюю сторону бедер, но от жара, идущего из ее щели, Стивен позабыл обо всем на свете.

Только он проскользнул членом внутрь, она дернулась и прерывисто замычала, прижалась к нему, чтобы получить как можно больше удовольствия. Ему пришлось держать ее за хвост, чтобы тот не мешал ему толкаться. Изнутри она сильно отличалась от Люси, хуй обволокла более жесткая оболочка, места было больше. Как ни странно, пизда казалась достаточно тугой. Он ебал ее изо всех сил, руки лазали по твердым бокам, волоски на ее шкуре царапали между пальцами. Когда страсти накалились и он не на шутку разошелся, стадо принялось орать всякую чушь вроде «Да, давай. Еби эту тварь, чувак. Еби хорошенько. Засади ей по самые помидоры».

И в конце, едва он выплеснул бурлящую сперму, она рухнула вперед и, задыхаясь, вытянулась на земле.

Все в стаде зааплодировали.

Все, кроме Гернзейца, безучастно наблюдавшего за еблей. Теперь он вышел вперед, подчеркнуто ни на кого не обращая внимания, и Стивен вскарабкался к нему на спину.

— Понравилась коровья пизда?

— Надо думать.

— Достаточно тесная? — На удивление.

Гернзеец засмеялся.

— Ты для нее, наверное, как сигаретка.

Стивен не ответил. Этот сволочной бычара становился новой напастью, а он совсем недавно разобрался со старыми. Он неожиданно подумал, что против него плетутся козни, будто все сговорились разрушать созданное Стивеном. Ему вспомнилась Люси, спящая этим утром в постели, вспомнилось, насколько заметна ее ненормальность, если не прятать ее под домашними хлопотами.

Неужели оба они, Люси и Гернзеец, окружили его, словно акулы, и выжидают, как бы напасть и пробить дыры в его жизни? И оба способны погубить его труды?

Люси в качестве жены-матери-домохозяйки много значит для продолжения жизни так, как ему хочется. Женщина просто необходима, а все остальные бабы для него недосягаемы, они в том, другом мире, в который он никогда не сможет войти. Только такая же ебнутая, как Люси, может врубиться, насколько для него нереально жить где-нибудь, кроме его маленькой квартирки. Если она уйдет или станет абсолютно невыносимой, дом снова превратится в гроб Зверюгиных времен, а телевизор засосет его мечты обратно.

Еще этот ебаный Гернзеец, нетерпеливо считающий мгновения, когда освободится место и он утолит собственную скотскую жажду власти. В напрягавшихся мышцах его спины Стивен угадывал смолой кипящие под светлой шкурой лицемерие, расчет, как бы установить контроль над стадом. Смысл игры — это набрать побольше денег и смыться раньше, чем бык добьется своего. Если корову пользовать слишком часто, все рухнет.

Гадские ублюдки. В темноте туннеля Стивена раздирали ярость и страх.

Глава двадцать девятая

Люси сидела на кровати, раздвинув ноги; внутренняя сторона ее ног блестела от смазки. Она была раздета ниже пояса, под увеличившимся животом, казалось, свободно болтаются бедра, будто она позабыла, что у нее есть попка и ноги. Стивен замер в дверях спальни, на долю секунды он испугался подойти ближе. Позади кровати монитор эндоскопа освещал комнату одноцветными картинками. Смазанный и перепачканный зонд, валялся на полу.

Он присел на краешек кровати. Люси устало шевельнулась, ее мутные глаза взглянули на него.

— Ты чего, блядь, творишь?

Ему хотелось дать волю бешенству, но он старался говорить ровным голосом.

— Ни хрена не выйдет, Стивен.

Прозвучало так, будто слова доматывают ее окончательно.

— Чего?

— Почему мы вместе?

— Потому что мы друг друга любим.

— Мы пытаемся спрятаться друг за другом. Говорим, это любовь, притворяемся нормальными, но все остается по-прежнему.

— Я тебя правда люблю.

Стивену стало дурно. Он едва сдерживался, чтобы не вцепиться ей в волосы и заорать в физиономию: «Я так и знал, так и будет, ах ты, сука!»

Нет, он не знал. Боялся, но не знал. Думал, ее ненормальность равна его, и в поисках убежища она выберет путь, проложенный им для нее.

— Я думала, все будет хорошо, и если я буду вести себя, как ты хочешь, достаточно долго, то смогу забыть про яд. Но он до сих пор там, он до сих пор растет.

Она подняла ладони, вырезая ими из воздуха свою боль, чтобы Стивен наглядно ее увидел и понял, но осознала, насколько это бесполезно, и руки безвольно упали на грудь.

— Оно до сих пор там, Стивен.

— Я могу помочь тебе. Я хочу тебе помочь.

— Ты хочешь, чтобы мы держались вместе, вот и все. — Она легонько помахала руками у стены.

— Господи… — Стивен встал, сделал несколько бесцельных резких шагов по комнате, остановился, повернулся к ней.

— Нет в тебе никакого яда, просто ты ебнутая наглухо! Посмотри вокруг! Тебе что, здесь плохо? Может, ты рвешься назад на свой этаж вскрывать крыс и целыми днями размышлять, как тебе, блядь, херово?

Он вытащил из карманов охапки денег и швырнул их перед ней на кровать.

— Вот, смотри! Я принесу еще больше, и мы сможем никогда не выходить из этой квартиры.

Яд не будет расти, обещаю. Когда родится ребенок, ты обо всем забудешь. Правда, забудешь! И мы останемся жить здесь и будем счастливы.

Стивен бухнулся на колени перед постелью, вцепился скрюченными пальцами в угол матраса, перемазал все лицо в слезах и соплях.

Он больше не пытался пробудить в себе любовь, ему нужна она в этой квартире, пусть вынашивает ребенка, одевается, как положено жене, ест с ним вместе, и ему будет тепло, когда он к ней прикасается. Пока она здесь в целости и сохранности, он может наградить ее всеми качествами, какими захочет. Немного напряжется и заставит себя видеть ее такой, как ему надо.

— Ты идиот, Стивен, потому что говоришь о счастье. Мы не созданы радоваться жизни. Ты считал, ты можешь жить, как эти люди в телевизоре, но только посмотри на себя. Ты не похож на них, у них вся жизнь потрачена на построение счастья, они прежде всего нормальны. А по-другому не выйдет. И пробовать не стоит.

Люси посерела, вымоталась. Глаза потускнели, речь звучала монотонно, путалась.

— Счастье неосуществимо, если внутри яд, не важно, чем бы ты себя не окружал. Ты только можешь вырезать его.

И она расплакалась. Стивен приподнял ее с постели и прижал к себе. Почувствовал эрекцию и возвращение уверенности. Что бы там Люси не трепала, что ничего не выйдет, она явно не в силах ничего изменить. Она обмякла в его объятиях, и сопливый испуг, охвативший его секунду назад, исчез, когда он понял, что она не сможет бросить его и выжить в одиночку. Подобно ему, ей нужно придумать систему, в которой существовать, и она так запуталась в его конструкции, что вновь сочинить собственную было выше ее сил.

Он снова положил ее на постель, и пока она спала, высунулся из окна, уставился на город. В сумерках город казался розовато-лиловым, как обычно, неоновые огни горели красным, голубым и зеленым светом, но почему-то линии зданий и дорог стали другими, поменьше, их значимость несколько поистрепалась.

Он представил сеть туннелей, проходящих под городом, представил коров, с шумом носящихся по ним. Отныне — свою армию. Надолго ли? Хватит ли у него времени? Он решил, что хватит.

Когда он залез в кровать рядом с Люси, она была как мертвая, слишком тяжелая, слишком спокойная. Ему хотелось, чтобы она проснулась, повернулась к нему, бормоча ласковые слова любви. Не дождался и натянул на себя посильнее одеяло, закрыл глаза. Последнее, что он услышал, перед тем как отключился, были его собственные губы, прошептавшие: «Что за блядский скот».

Следующие несколько недель Стивен сидел дома, наблюдал за Люси, и на нулевой точке между глазными яблоками и мозгом лепил из увиденного нечто приемлемое. Она стала неопределенной субстанцией, он украшал ее приятными качествами или убирал от нее те черты, которые неблагоприятно воздействовали на основание его уверенности. Он сознавал, что ведет она себя далеко не идеально, но она была живая, готовила ему еду, спала в его кровати —он мог обнять ее и погреться рядышком. Если и недоставало каких-то нюансов в заботах, о которых он мечтал, он был готов с этим смириться.

Люси вела себя в это время достаточно хорошо, но разговаривала редко. Она вяло слонялась по квартире на слабых ногах, если только ее о чем-нибудь не просили. В минуты одиночества или когда Стивен прилипал к телевизору и не требовал общения, она безмолвно замирала, и лицо сильно искажалось от осознания собственного разрушения.

Однажды ночью Стивен проснулся и обнаружил, что она смотрит записи с хирургическими операциями, прижав лицо к экрану, словно она может засунуть голову в мир, где без утайки раскрываются секреты спасения от боли. Врачи пользовались инструментом, напоминающим болторезный станок, для разрезания грудины у женщины с очень белой кожей. Было много крови, одна из медсестер отсасывала ее маленьким шлангом, чтобы врач видел, куда он идет. Вот они решили, что сделали достаточный разрез, и специальной скобой развели в стороны половинки ребер. Омерзительная масса, видневшаяся в отверстии, напомнила Стивену о мясокомбинате и бесконечном урожае кишок. Он недолго посмотрел, потом опять заснул. Утром, когда он проснулся, Люси так и сидела перед телевизором.

Глава тридцатая

Деньги пока не кончились, но остатка не могло хватить надолго, и Стивену хотелось разобраться с этим новым геморроем. Ясным прохладным днем, навевающим мысли о сосновых лесах, он вышел из дома.

Он устал. Трансформация Люси в нечто терпимое требовала все больше и больше сил. А впереди его ждет встреча с Гернзейцем, с ним тоже непременно возникнут проблемы. Он старался не думать, иначе его энергия рисковала улетучиться.

Коровы не поджидали его у стока, чтобы отвезти к себе, но Стивен помнил дорогу. Воздух в туннелях веял сыростью, отчего зудели мышцы. Местами в сумерках можно было кое-что разглядеть, иногда же приходилось идти на ощупь. И как раз в неосвещенных местах он терял голову. При мысли о стараниях, которые опять понадобится приложить, чтобы встать во главе стада, силы покидали его, ноги отказывались идти.

На входе в пещеру Стивен остановился, глубоко вдохнул, пытаясь высосать из воздуха что-нибудь подкрепляющее. Он учуял лишь тяжелый дух коровьего навоза вперемешку с потом и еще сильнее приуныл.

Он шагнул из туннеля в светившийся медным светом подвал и обнаружил там перемены. Утрамбованный пол чист, коровье дерьмо аккуратно сложено в дальних углах. И там, где в прошлый раз царил хаос бестолковой энергии, теперь все тихо и мирно. У одного из проходов между колоннами был сооружен земляной холм, а на нем от основания до вершины в строгом порядке расположилось стадо — кто жевал жвачку, кто спал, кто жался к молодняку; некоторые стояли, поигрывая могучими мускулами и уставившись в полумрак мечтательными глазами.

Над ними, на площадке на вершине насыпи, возлежал Гернзеец с чалой телочкой. Та дремала, из ее темной пизды сочилась недавно выпущенная туда сперма. Гернзеец не спал и был начеку, присматривал за стадом, поэтому появление Стивена просек немедленно. Тварь вскочила, проследила, как он приближается, растолкала чалую, и та послушно спустилась к стаду.

Стивен шел между рядами коров, и перед ним поднимался шум ударной волной сдерживаемого волнения, стремительно распространившейся по всему стаду. Коровы вокруг него поднимались на ноги, убирали с дороги круп и плечи. Он шел, и языки тянулись лизнуть его руки.

Он залез на верхушку холма. Коровы замычали и затопали копытами. Гернзеец бросил на него пристальный взгляд, оценивая сильные и слабые места, возможную угрозу, затем проорал какой-то коровий приказ, после чего стадо смолкло.

В неожиданной тишине Стивен разглядел, что пещера изменилась не только внешне. Появилось нечто новое и в отношении коров к Гернзейцу —то, как они стояли, под каким углом держали головы, неуловимое положение мышц и многие другие намеки в поведении повествовали о событиях в его отсутствие. Стивен уловил перетасовки в верноподданнических чувствах, точнее, прежнее обожание несколько ослабло. Собственно угроза пока не ощущалась, но тем не менее положение его стало зыбким.

— Я ждал тебя раньше.

Гернзеец говорил и смотрел осторожно. Стивен окинул взглядом пещеру.

— Ты быстро поднялся.

Гернзеец тихо хихикнул:

— Я толковал тебе об иерархии. Свято место пусто не бывает, если оно есть.

— Что-то не наблюдаю Крипса.

— Ага, он привлекал слишком много внимания, и я его убрал. Пошли.

Гернзеец отвел Стивена к заднему склону насыпи, где не было никого из стада, и показал выбоину в стене. Кости Крипса с остатками мяса валялись на куче, наполовину заваленные навозом.

— Мой личный сортир. По-моему, не пристало мне срать там, где все. — А почему это ты такой особенный?

— Из-за них, чувак. После нападения на ту стройплощадку они поняли, что ты прав. Они снова поняли, кто они есть, и поверили в тебя. Но они хотели продолжения, вроде как эффект пропадет, если они слишком помедлят. Тебя здесь не было, и я решил занять твое место.

Стивен похолодел.

— Ты водил их на другие рейды?

— Пришлось.

Бык источал любезность.

— Они бы спятили. Я ж не мог дать пропасть твоей отличной работе, правильно?

Гернзеец, не таясь, насмехался над ним, и на несколько секунд на Стивена нахлынул поток воспоминаний об убойном цехе. Он отогнал их, тяжело дыша и мечтая сжать в руке тяжесть арбалета. Сейчас надо аккуратно прощупать путь, узнать, насколько его позиции пророка будущей жизни ослабли в глазах стада.

— И как все прошло?

— Без сучка и задоринки, пижончик. А почему бы и нет? Много ли для этого надо? Им нужен вождь. Они не могут без вождя. Вот мы немножко и пробежались под моим руководством, чувак. В смысле я был главный. Нашел несколько инже-нерчиков в одной из канализационных труб. Они глазам своим не поверили. Пытались убежать, но в воде было слишком глубоко. Ни хрена у них не вышло.

Стивен стоял, не произнося ни слова, только представлял себе, как разделывает этого бычару на части. Но сомнений поубавилось. Гернзеец слишком явно претендует на трон, слишком явно занят собственной карьерой. Хотя Стивен отлично врубался в возможности стада и с радостью воспользовался бы им в собственных интересах, он в отличие от Гернзеица сознавал, что коровам надо стать самостоятельными. Как и он, они должны найти или придумать новый способ существовать в этом мире; как и ему, им надо высвободить скрытое в их природе и обрести силу жить. Гернзеец, может, и видит, что они хотят быть ведомыми, но не понимает так же четко, как Стивен, какой путь им указать. Он судит о вещах только субъективно, технику знает, а суть — нет.

— Думаешь, занял мое место?

Гернзеец не ответил.

С другой стороны холма монотонно запело стадо. Глубокий громыхающий бас струился туманом, как от сухого льда, от него по телу шли теплые волны, и голоса звали: «Стивен, Стивен, Стивен».

Они хотели видеть его.

Он улыбнулся Гернзейцу:

— Не похоже на то, да?

Стивен отвернулся от быка и поднялся на вершину склона.

Все стадо было на ногах; задрав головы, вытянув шеи, они кидались его именем о стены залы и, как могли сильно, шумели. Пот лил с них ручьем, будто желая оказаться рядом с ним и вручить ему свою судьбу, они боролись с невидимой преградой. При виде скользких бурых спин внизу к Стивену вернулось его могущество. И оно столь же велико, как и их потребность. С каждым новым криком он все выше поднимался над мутным серым миром слабости, совсем недавно сковывавшей его, и возвращался в сияющий блеск силы. Несколько мгновений он видел только обожание, светившееся в их глазах. Он и стадо подобны друг другу по своей сути. Они вместе вкусили радость освобождения, приносимую убийством, и коровы жаждали ее снова не меньше него.

Гернзеец стоял рядом со Стивеном, высокомерно скользя взглядом по собравшимся животным и перебирая остатки своего недолгого величия. Стивен коснулся могучей плоти быка и почувствовал: этот недо-вождь, как может, цепляется за достигнутое им в отсутствие соперника. Столкновения не избежать, но случится оно позже. Гернзеец был далеко не дурак и понимал, что один неверный ход сейчас, перед всем стадом, уничтожит малейший шанс на власть в будущем.

Коровы занервничали, в них проснулась жажда действия. Стивен кожей ощутил овладевшее ими напряжение. Он расслабил длинные мышцы рук и ног, каждая клеточка организма распахнулась и громко заявила о желании напиться единения —когда на свете остается лишь то, что ты держишь перед собой в руках, и оно, истекая кровью, умирает.

Он зашептал Гернзейцу на ухо:

— Теперь что?

— А?

— Следующий рейд?

— Следующий рейд? Конечно, чувак. А то процесс остановится.

— Ладно, куда направимся?

Гернзеец вздохнул.

— На станцию метро. В конце линии. Там есть скат от туннеля к платформе, и поздно вечером людей не так уж много… Но нам хватит. А мне казалось, великий вождь предложит собственный план.

— А насчет денег? На станции много не срубишь.

Бык рассмеялся:

— Чувак, нам деньги не нужны. Или ослеп? Мы же, блядь, сраные коровы.

Он кивнул в сторону стада.

— Они желают обещанного тобой, а не бегать тебе за бабками. Если зассал, могу предложить тебе пойти на хуй.

Времени на раздумья у Стивена не было. Деньги ему нужны, но не меньше, чем кое-что другое. Он хочет насытиться властью над стадом и коровьим обожанием.

— Сойдет.

Он чуть отошел от Гернзейца и распростер руки, останавливая напевы, почти захватившие все каменное пространство. По его жесту сразу же воцарилась тишина.

— Я вернулся, дабы направлять вас!

Коровы завизжали.

— Вам еще многое предстоит узнать, — Стивен кинул взгляд в сторону стоящего сбоку Гернзейца, — и узнать это вы можете только от меня. Коровы задрожали, заволновались и закричали:

— Научи нас!

— Я научу.

Стивен недолго ждал ответа. Коровы тыкались в его пылающую кожу, всюду залезали и вообще всячески к нему липли. Он верил в собственные слова и вправду хотел их научить. Он мечтал лететь с ними сквозь трубы, забив изрядный хер на все остальное, прямиком к блаженству, когда чувства работают на пределе, — жить общиной имени Крипса.

Он очутился на спине Гернзейца, презрев, что тот вздрогнул, и спустился с холма прямо в стадо, а затем промчался сквозь него, призывая идти следом. Из ртов полились ручейки слюны.

Стадо мчалось за Стивеном ураганом, а бык под ним играл мускулами, и потому на пути к станции Стивен обалдел от счастья. Он совсем не следил за Гернзейцем, не собирался следить за дорогой или высчитывать, где они находятся. Ему было на все плевать, кроме движения, которое приведет к делу, вносящему в существование осмысленность — вперед к силе, оставив слабость позади. Гернзеец бежит верной дорогой, выбора у него нет, стадо не позволит ему ошибиться.

Время промчалось со скоростью, на которую только способны коровы. Потом стадо остановилось в темном проходе, который через двадцать ярдов выходил на станцию. Под их ногами ярко сияла двухколейная дорога из блестящей стали, она бежала мимо платформы и уходила в туннель на противоположной стороне. На миг Стивен ослеп от сверкающих путей и не моготорвать от них глаз, потом обнаружил, что может встать каждой ногой на рельсу и, подобно богу на реактивных санях, ворваться в кровавую бойню, что вот-вот начнется, и его будет нельзя ни смутить, ни остановить. И так будет, будет даже круче, чем теперь, и так он познает в будущем путь истинный, где ошибки недопустимы…

И Гернзеец принялся шепотом излагать план атаки.

— Так, первая группа идет вдоль путей, прямо рядом с платформой. Медленно, пусть вас увидят. Тем временем вторая группа, пока все глядят на первую, занимает вон тот скат, и не шумите, пока все не подтянитесь, потом вперед — задайте жару эти мудакам. Некоторых швырнете с платформы на рельсы, позади первой группы. Теперь третья группа: ваша задача сметать и топтать всех сзади.

Стивен слушал невнятный шепот Гернзейца вполуха. Бык предлагал такую хуйню, что Стивен не мог позволить себе тратить на нее силы. Вместо этого он слушал, как похрустывают камешки на насыпи, когда коровы топтались с ноги на ногу, как эти странные создания тихо фыркают и попу-кивают, как шуршат крысы в глубине трубопровода.

Он оторвал глаза от рельсов и глянул на обжигающе яркую станцию — поездов нет, скат, человек двадцать ждут, когда попадут домой к женам и детям.

Гернзеец просрёт дело. Слишком все рассудочно, рационально. Он слишком разжевывает то, что должно происходить бурно, само собой. Он облажался — им нужно безрассудство, а не точность. Ля-ля-ля. Фигню несешь.

И вот… Стивен выпрямился на Гернзейце, всосал воздух, скрутил быку уши и заорал, перекрывая его нескончаемый лепет:

— На хуй! ВПЕРЕД!

Дергая Гернзейца за уши, Стивен заставил быка ринуться в дневное освещение станции. Стадо, разрывавшееся между собственными прошлым и будущим, бросилось за ним.

Из сумрака на свет.

Стивен отпустил уши Гернзейца, и животное, понимая, что бунтовать поздно, молнией пронеслось по скату на платформу, словно спятивший трехтонный грузовик. От него не отставало стадо, казавшее бешеным коллажем из поджатых губ, налитых кровью глаз и мелькающих ног.

Люди на платформе подняли глаза от пола и газет и со страху обоссались.

На рельсы не упал ни один. Некоторые двинулись было к выходам, но времени не было. Коровы безостановочно атаковали широким клином одного человека за другим, устремляясь вперед всей окровавленной грудой.

Стивену казалось, будто с дальнего конца платформы к нему придвигается стена, отделанная белой плиткой, словно он велел ей подойти. Он закричал, и стадо подхватило его крик: загремели копыта, раздалось оглушительное мычание, поднялся дикий шум. Кровь и говно стекали по его лицу, и в мире не осталось ничего, кроме их соленого привкуса.

Стадо бесновалось, коровы жались теснее, толкались; стремясь оказаться на переднем ударном фланге, атакующем стонущий клубок тел. Голова Гернзейца промокла от крови, носом он зарылся в разорванный мордами других коров живот молодой женщины. Стивен присмотрелся внимательней и заметил, что у женщины еще дрожат веки. Всего секунду назад на нее напала стена коров — и ничто, абсолютно ничто в мире не могло помочь ей спастись от смерти под лавиной говядины.

Более личное участие было, безусловно, необходимо. Стивен нагнулся вперед, сжав бока Гернзейца коленями, поднял женщине голову, тихо положил ей на глаза свои большие пальцы и так оставил. Потом покрепче вцепился в нее руками и завел пальцы за уши.

Стивен ебанул ее головой о пол. От удара его пальцы прошли сквозь глаза прямо в череп. Густая липкая жидкость молочного цвета брызнула из отверстий, попала ему на предплечья, потом голова раскололась прямо в его руках, и фонтан крови и мозгов залил кафель огромной кляксой.

Коровы неслись прямо к стене, пытаясь увернуться от столкновения, но у них ничего не вышло. Сшибая друг друга, они с грохотом врезались в стену, и получилась куча мала говядины. Стивен кубарем рухнул с Гернзейца, но изломанные тела мертвых пассажиров смягчили падение. Коровы бросились спасать его от падающих задних рядов. Долгие блуждающие секунды Стивен лежал, где упал, и смотрел, как животные налетают друг на друга. Одежда со спины пропиталась кровью мертвецов, ему было спокойно и тепло, сомнения исчезли: убийство наполнило его новой энергией.

Нервная беготня по инерции кончилась, коровы поднялись, выстроились перед ним вымокшей кривой линией, ожидая указания, что делать дальше. Поодаль в одиночестве Гернзеец топтал чье-то тело, превращая его в пюре.

Стивен встал и потрогал вымазанные кровью головы тех, кто стоял поближе. Они благодарно тыкались в его ладонь носами, но глаза их блуждали по мертвым телам, валявшимся сзади. Он задержал руку на маленькой чалой телочке, погладил ее под подбородком.

Стадо дрожало от нетерпения.

— Что ты хочешь? Давай, скажи, не раздумывая, что ты хочешь?

Когда она ответила, голос ее звучал громко, и Стивен знал, что она говорит за всех своих собратьев.

— Хочу знать, всегда ли я была способна на такое. Хочу унести запах их крови в своей шкуре.

Коровы издали вопль одобрения, и Стивен кричал вместе с ними, подстрекая их, уговаривая, доводя до безумия. Лишь шум на мгновение стих, он велел им сделать то, что им хочется, и отпрыгнул в безопасный угол, подальше от кучи тел.

Стадо повалилось на гору плоти и посильнее вымазалось в крови, моче и экскрементах. Они катались в месиве, втирали его глубоко в кожу сквозь волоски на шкуре.

Стивен наблюдал, как они давят трупы. В том, как коровы осуществляли свое дикое желание, он видел отражение силы, закипающей в его крови.

Рядом кто-то есть — Гернзеец, морда, грудь и передние ноги его вымазаны кровью, но к свалке на платформе он не присоединился. Это создание вкусило чужой крови раньше, чем было дано позволение, предоставившее остальному стаду свободу действий. Стивен догадался о смысле этого жеста — быку было плевать, что ему разрешили, а что нет.

— Думаешь, ты им нужен вот для такой хрени?

Фигня, когда я водил их к тем рабочим в канализации, все прошло примерно так же. Ты им нравишься, но они поймут, что ты такой же, как и

Крипе, и тогда очень скоро в один прекрасный день ты отправишься в лучший мир. Слышишь, что я говорю? Я могу управлять ими не хуже тебя.

На платформе развалилось уже утомившееся стадо, перемазанное кровью и облепленное кусочками мяса.

— Еще пара набегов, я наберу себе бабла — и забирай их себе.

— Не еби мне мозги. Ты проникаешься прелестью этого рубилова. В тебе спал Крипе, теперь он пробуждается. Сволочь ты.

— Да что ты обо мне знаешь? Я человек, а ты ебаная скотина.

Глаза Гернзейца сузились. Выяснение отношений началось в открытую. Один представлял угрозу для другого, и оба они это понимали. Но Стивен не испытывал страха: память о женской голове, лопнувшей в его руках, была слишком свежа.

— Кстати, приближается поезд. На этот раз поедешь на ком-нибудь еще, хуесос.

Животное отправилось будить задремавших коров. Они подчинялись его приказам, но посматривали в сторону Стивена. Когда они построились, готовые отчаливать, а он так и не подошел к ним, чалая телка откололась от компании.

— Пора сматываться, поезд идет.

— Я в курсе.

— Я повезу тебя.

Стивен погладил ее по голове, ласково провел по напоминающей персидского барашка густой вьющейся шерсти, что росла у нее между ушами. Обратился к стаду.

— Я догоню. Идите.

Взревел Гернзеец, и на мгновение стадо замерло в полной тишине. Бороздящиеся под шкурой мышцы набрасывали вдоль ног и плеч легкие паутинки теней, могучие легкие гнали потоки кислорода в бурлящую кровь, и мозги у каждого животного работали в режиме «действовать». Что-то щелкнуло, время опять пошло, и они пронеслись по платформе, закружив мусор в маленьких торнадо от поднятого ими ветра.

Стивен проследил, как стадо растворилось в темном овале туннеля, направился к ковру размазанного мяса и принялся выбирать оттуда куски. Он обнаружил футболку, прилипшую к какому-то органу, наверное, легкому, и сделал из нее мешок. Он взял мясо, казавшееся на вид мягким.

Чалая занервничала, где-то вдалеке нарастал свистящий рев поезда. Она тихонько замычала, но Стивен отгонял ее вплоть до последних секунд, стараясь полностью набить мешок. Он собирал мясо, пока тусклые огни приближающегося поезда не вспыхнули в черном изгибе дальнего туннеля.

Только после этого они смотались. Несколько секунд Стивен сидел, свесив в одну сторону ноги, потом перепрыгнул, не хуже наездника «Пони-экспресса», телке на спину. Самодельная сумка была тяжелой и била по бедру. Позади них поезд уткнулся в станцию, по рельсам до них доносились свистящие и щелкающие звуки. Чалая прижала уши, перешла на галоп, умудряясь не спотыкаться о шпалы и гравий, и изо всех сил старалась угодить ехавшему на ней человеку. Время прошло очень приятно, оно раскрылось и разделило пространством их и настигающую опасность.

Глава тридцать первая

Чалая отклонилась вбок и ушла от дождя мелких камушков. Они проскользнули в сырую тишину смежного прохода, что этим вечером вывел их к линии подземки. Она пробежала несколько ярдов, пукая и переводя дыхание, потом, вся в испарине, остановилась, освещенная слабым светом. Стивен слез с нее, но отходить не стал, водил руками по ее бокам, вытирая маленькие ручейки пота ребром ладони. Его возбудила ее мокрая тяжеловесность, член затвердел.

— Теперь мы в безопасности.

Он сзади. Она потрясла жопой. Обеими руками он схватился за внутреннюю сторону ее бедер, изучал изгибы мышц, пальцами прихлопывал по венам, вздувшимся от бега. К чернеющим между ягодиц складкам. Потом в вульву, раздвигая ее большими пальцами, наклоняясь ближе, чтобы уловить ее древесный запах, прижимаясь к нему губами, глотая ее содержимое. Все время внутри нее у него то и дело появлялось желание засунуть туда голову.

Но прятаться ему не хотелось. Он жаждал командовать, руководить ею, проникать внутрь так, что словно хуй был его оружием, снова и снова, пока что-нибудь не сломается или они оба не об-рубятся. Он мечтал накачивать ее спермой, пока она не лопнет.

И он набрал кучу камней, забрался наверх и ебал ее до посинения. Она не возражала, ведь она хотела этого не меньше, чем он, и их стоны бились о стены и разносились по всему городу в порочной комбинации господства и подчинения.

Глава тридцать вторая

В пещере Гернзеец опять залез на вершину холма. Стадо не могло успокоиться, неугомонно бродило небольшими кучками, коровы жались друг к другу, потом разбредались, чтобы присоединиться к другим группкам. Урок убийства прошел для коров неудачно. Радость, овладевшая ими на станции, померкла во время стремительного возвращения в центральный зал; им оставалось лишь смутно желать нового опыта, которым завершится их путь самопознания.

Стивен спешился с чалой по-индейски, перекинув ногу через ее шею и приземлившись на полусогнутые ноги. Он взвалил на плечо мешок с клочьями человечины и прошагал сквозь толкающихся коров к основанию холма. Гернзеец не сводил с него ненавидящих глаз.

Стивен сел на утоптанный пол, подождал несколько секунд. Над ним стоял неподвижный и грузный Гернзеец, он казался все более опасным, можно подумать, единственно своей волей он способен был воздвигнуть вокруг Стивена стену и стереть его в порошок. Наконец бык заговорил:

— Ты подвел нас, чувак. С тобой мы ничего не выиграли. Ты не нашей породы, для нас ты чужой.

Стадом должен править кто-нибудь из своих.

Стивен положил перед своими ногами мешок с мясом.

— Без меня вам не обойтись. Вы не знаете еще, как сохранить в себе совершенное убийство.

— Всему свое время, чувак.

— Дело не во времени. Как ты считаешь, что я хотел вам показать?

— Что мы можем мочить людей так же, как и они убивают нас.

Стивен рассмеялся в ответ.

— Я учу вас не убивать человека, а становиться, как он.

Он поднял мешок с человечиной над головой и обратился к стаду:

— Вот мой последний подарок. Это то, что вам нужно, чтобы вы смогли, наконец, расстаться со слабостью, привязывающей вас к прошлому.

Он возвысил голос:

— Когда вы бегаете, разве вы не свободны?

Стадо одобряюще заревело.

— Когда вы слышите, как хрустят кости, когда мясо рвется под вашими копытами, разве вы не живете, как хотели бы? Разве вы не сильны и свободны от сомнений, преследующих вас с тех пор, как умер Крипе?

Коровы становились на дыбы, пронзительно вопили, трясли головами. Они во власти Стивена. Он видел по телевизору съемки, сделанные в Нюрнберге, где тысячи людей держали горящие факелы, слышал песни, гремящие в холодном арийском небе. Конечно, перед ним — всего лишь продукт питания на четырех ногах, а не светловолосые штурмовики, но в общем-то разницы особой не было. Пора раздавать угощение.

— Подойдите ко мне, и я благословлю вас.

Не успела первая из коров пошевелиться, как жирная туша Гернзейца сбежала вниз с вершины холма и замерла перед Стивеном. Бычьи глаза налились кровью, в уголках рта скопилась засохшая слюна. И так, скаля зубы, дергаясь, он стоял на границе, разделявшей вражду и начало войны, он готов был перейти ее и оставить от Стивена рожки да ножки. Но сдержался, просто шумно дышал, потом чуть расслабился и смог поковылять к склону насыпи и бросить недобрый взгляд.

Стивен сунул руку в окровавленный мешок и вынул маленький кусок человечины:

— Кто первый?

Вышла чалая и поела с его руки. Она чмокнула его покрасневшими от крови губами и вернулась на свое место. Подошли и остальные.

И началось. В сумерках пещеры коровы насыщались, привыкая к вкусу, который приведет их в будущее.

В тени чавкал ручей, камень стен опутался чехлом напряжения, ведь он прятал этих все более опасных существ от города.

Есть не стал только Гернзеец.

Глава тридцать третья

Люси лежала на полу. В квартире было пусто и холодно, окна открыты настежь. Опустив голову, она разглядывала себя между грудями, смотрела на живот. Волосков на пизде она не видела, потому что мешало пузо. Перед тем как утром уйти, Стивен заявил, что слышит, как малыш толкается. Но это был не малыш, и она это знала.

С тех пор, как несколько месяцев назад у нее прекратились месячные, она притворилась, что верит словам Стивена, позволила ему думать, что то, что она носит — это его ребенок. Но сегодня она перестала лицемерить. Сегодня она вытянулась на спине, и по коже, натягивающейся на животе, побежали мурашки. Она решилась взглянуть на это — на тяжелый черный ядовитый камень, который вырос в ней и будет увеличиваться, пока тело ее не растянется, чтобы его удержать. И эта гадость думает расти, пока не убьет ее.

Чуть раньше утром, раздевшись догола и присев на корточки, она попыталась залезть рукой через пизду в живот. Она намазалась смазкой и завинчивала пальцы, пока капли крови не упали к ногам на новый линолеум, но дальше костяшек она не продвинулась. И тогда она растянулась на полу.

Она раскрыла футляр со скальпелями, похороненным на дне ящика с тех пор, как она перебралась к Стивену, и сделала надрезы на пизде от клитора и почти до ануса. Очнувшись от нескольких секунд беспамятства, она обнаружила, что шея и груди забрызганы рвотой, однако боль была малой ценой за избавление от яда.

На этот раз рука проскользнула гораздо легче, но, даже расширив пространство, ставшее скользким от крови, она не сумела забраться дальше запястья. Угол был неудобным, внутренняя сторона предплечья мешала забраться сквозь разрезанный клитор. Она щупала пальцами, но ничего не доставала.

Боль из пизды кислотой расходилась по бедрам и тазу, но от камня внутри ей было еще больнее. Она снова потянулась за скальпелем.

Едва она провела длинный раскрывающийся разрез у основания живота, все поплыло. Попка, казалось, покачивается на полдюйма над полом и легонько стукается то там, то там. Ужасно много крови, кровь, наверное, попала ей в глаза, потому что вокруг стоял красный туман. Добрый цвет, убаюкивающий. Он покрывал ее руки, ими было трудно пошевельнуть. Но ей надо кое с чем разобраться и, несмотря на окутывающую боль, о деле забывать нельзя. Она бросила скальпель и резким усилием приподнялась на локтях так, что увидела забрызганный надрез вдоль живота. Красные губы разошлись от ее движения, и она обрадовалась, что наконец-то ее тело раскрылось перед ней.

Рукой она уверенно проникла сквозь рассеченную кожу в мокрую и горячую матку. Она сразу ее узнала. Твердый предмет, такой невообразимо ровной формы, каких в мире не бывает. Она улыбнулась и сомкнула вокруг него пальцы. У него были странные очертания — она ожидала найти что-нибудь гладкое и овальное — на ощупь немного походил на резину. Но вот он, и удовлетворимся этим.

Теперь красная дымка сгущалась в глазах, силы покинули ее, она так ослабла, что пришлось лечь на пол. Она глубоко дышала и обхватила себя, собираясь с силами. Не могла сказать, закрыты или открыты у нее глаза, но какая, блин, разница, если она сейчас совершит это. Вычистит себя от накопившейся за всю жизнь дряни.

Она убедилась, что готова схватить крепко, одним махом последний раз втянула полные легкие воздуха и вырвала предмет из матки. Он был слишком тяжел, она не смогла его удержать и уронила на пол. Зрение отказывалось служить, но она представила, как валяется на полу черная вонючая штуковина, почувствовала сквозь боль волны облегчения, уносящие ее прочь в мягкий сумрак освобождения. Она умерла с чувством очищения: наконец-то глыба яда лежала снаружи, привалившись к ее бедру

Глава тридцать четвертая

На улицах, высоко на поверхности города Стивен шагал в сумерках рассыпанных звезд — машины, огни, люди несли теплый ореол энергии, он светил, но не угрожал. Все хорошо, теперь стадо со своими способностями станет механизмом, с помощью которого он добудет средства для поддержания принадлежащей ему жизни. Причащение человеческим мясом наполнило клетки коров новой силой и завершило мутации, начавшиеся с их побега в подземные туннели. Они стали другими и радовались этой перемене. Тягостные тревоги переходного периода остались позади, они осознали свою природу — отныне они горячие звери и способны удовлетворить все свои желания, а не запуганная собственность человека, прячущаяся от владельца. Они стали охотниками, они вольны творить все, что продвинет их существование. Их ждет великое будущее, они не поскупятся на благодарность. Он стал их богом, дарующим жизнь, ибо они погибли бы без него. И заплатят они, если можно назвать это «заплатят», ненасытным голодом, утолить который сможет лишь человеческое мясо.

Над его улицей висело ясное небо, натриевые фонари горели ярче солнца. Они отбрасывали тени с четкими и строгими силуэтами.

Он поднялся по лестнице к своей квартире, представляя, как раскроется пизда Люси, она будет теплой, будет хотеть его одного, а попрыгав с ним несколько часов в койке, жена встанет и пойдет готовить ему покушать. Рядышком работает телек, время идет, а им ничего не угрожает, его обнимают ее руки, пальцы скользят по коже… тепло, уют, безопасность.

В квартире было холодно.

В кухне он обнаружил Люси на полу в луже крови. На два дюйма выше хохолка на лобке алела дыра, а к бедру прислонился мертвый желтый плод.

Его было затошнило, но горло пересохло, желудок застыл и похолодел. Люси покинула его и забрала с собой все, что минуту назад представлялось таким неприступным для врагов. Без нее он останется один — нет больше ни мягкого тела, чтобы забыться рядышком, ни ласкающих его грудей, никто не будет ходить по соседней комнате, когда он спит или смотрит телек.

Холод из его нутра охватил стены комнаты, они покрылись льдом, замерзла недавняя покраска, поблек цвет, постарел материал. Похолодел даже свет. Боковым зрением он видел, как выступает каркас здания, будто квартир две, как бывало при жизни Зверюги.

Все ночи, проведенные наедине с собой и своими страхами в обвивающей влажности его комнаты, обрушились пульсирующей болью воспоминаний. Под их тяжестью он рухнул на колени, заплакал от страха перед возвратом в эту опустошенность. Ни жены, ни ребенка, ни идеальной семьи. И даже ни собаки.

Он поболтал рукой в крови на полу, та была вязкой, несколько сгустков прилипли к пальцам. Слезы капнули на застывающую поверхность лужи нежно-розовыми брызгами.

Грязная безмозглая воровка. Спиздила его новую жизнь и утащила с собой в мертвое пространство, где его, гогоча, поджидает Зверюга. Нечестно, что после целой жизни, полной боли, одна ненормальная пизда отняла у него маленькую хрупкую драгоценность — счастье.

Он несколько раз пнул ее голову, но от ударов ногой ничего не изменилось.

Он вытащил лежащий у ноги Люси скользкий плод из липкой оболочки, парой острых ножей из ящика для посуды пришпилил его к стене, на уровне человеческого роста (плод состоял почти из одной головы). Не похоже на Господа Бога. Как оно и есть — мертвая изуродованная надежда. Он никогда не вырастет в рыжеватого блондина, не наденет тертый комбинезон, не пойдет поиграть в кукурузные поля, его никогда, никогда нельзя будет полюбить. На стенке он выглядел символом, кричащим: «Идиот, хуесос, мудак, недоумок, который ничего не видит, не слышит и не понимает! И ты вправду рассчитывал получить больше, чем вот это вот?!»

Стивен понесся прочь от него в коридор, потом в свою комнату… комната сжимала его в безжалостных объятиях все долгие ночи, когда в коридоре бесновалась Зверюга.

Он включил телек, лег на кровать и повернулся к нему спиной, ведь тот ему все наврал. Показывал картинки, говорил, будто он способен стать, как они, но умолчал, как легко все разваливается на части.

Тянулась бесконечная ночь, телевизор покрыл стены пятнами лживых изображений. Стивен скрючился на груде одеял. Мыслей в голове не осталось.

Глава тридцать пятая

Рассвело беспощадное утро, и все осталось, как вчера. Стивен проснулся, но не пошевелился, просто лежал, уставившись в стену, иногда мигал, но тела не чувствовал.

Телепередачи транслировались согласно расписанию, прошел час, потом еще полчаса. Утренние программы, ток-шоу, викторины… потом мыльные оперы и дневные спектакли. Солнце припекало жарче, но температура в комнате не поднималась. Стивен смотрел на заблестевшую стену, но все ему было по фигу. По фигу ход времени. Впереди и позади не осталось ничего, на на что надеяться, не на что оглянуться. Незачем двигаться или что-то чувствовать. И он лежал, уставившись в стену, не пытаясь прервать неразборчивое бормотание телека.

Так он, опустошенный и отдавшийся потоку времени, провел три дня. Организм ссал и срал за него, но он не замечал влаги или твердых катышков, раздавленных ягодицами и собравшихся под штанами. И все это время журчание телека подбиралось к его мозгам, которые когда-нибудь начнут слушать, пожирало пустоту, вызванную шоком, чтобы дойти до нежных клеточек, все еще способных реагировать.

На четвертый день Стивен понял, что говорит телек, разобрал слова и осознал их значение, начал лениво слушать совершенные в своей краткости фразы рекламы. Потом впервые за все время почуял вонь собственного говна, зуд в складках собственного тела. И другой запах, еще более мерзкий, шел откуда-то из-за пределов спальни.

Медленно, превозмогая боль, он скатился с кровати и встал на ноги. Казалось, хребет у него перебит, у него не было ни сил, ни воли держаться прямо. Он потопал в ванную, смутно сознавая необходимость помыться, и каждый шаг давался ему с трудом. Двигаясь, он боролся с оцепенением, свисавшим с его плеч, подобно кольчуге.

Разделся — съежившийся промокший член, жирные пятна говна. Он шагнул в душ и оперся об угол, чтобы не упасть.

Не удосужившись вытереться, выполз в коридор, с него капала вода, и заковылял походкой чудовища Франкенштейна.

Люси на кухне уже разлагалась. Кожа потускнела, Люси распухла и потяжелела, будто никогда и не жила. Лежала в похрустывающем ледяном катке засохшей крови. Жутко воняла. Стивен вдохнул, проверяя, сколько вони еще он может вынести. Он закрыл глаза, и ему почудилось, он стоит на краю гниющей пизды шириной с каньон, вот он упадет, и его поглотят бурлящие отблески.

Потом он отодрал Люси от лужи крови, она стукнулась о пол, словно упавшая мебель. Он схватил ее за лодыжки, потащил, и руки ее запутались в ножках стульев.

Волочить тело на крышу было тяжело, но Стивен сносил это с терпеливостью мула. Физическая боль, когда он тянул тело по ступенькам, душевная боль, когда он старался вписать ее в углы, —это просто часть невыносимого существования.

Бывшее некогда Псом все еще торчало между двумя дымоходами. Верхняя часть туловища почти оголилась, но на нижней, недоступной птицам, сохранился слой высохшего мяса. Стивен вытащил трупик из кирпичных возвышений и осторожно положил рядом с Люси.

Эти мертвецы никогда не знали друг друга, но для него они олицетворяли любовь, потому будет справедливо, если они будут вместе. Он соскреб кровавую коросту, образовавшуюся у Люси на матке, и заткнул тело Пса в дыру, бывшую домом его мертвого ребенка. Весь Пес не влез, небольшой пучок костей торчал между окровавленными полосками кожи, но лучше не получилось. Он оставил обоих на съедение воронам и отправился вниз, так и не взглянув на город.

Несколько часов он провел, прибираясь на кухне. На кровь на полу и на плод на вешалке из ножей ему было наплевать. Что в квартире может быть не так? Не важно, покрыт пол кровью или линолеумом, оклеены стены обоями или покрашены масляной краской — все равно получается клетка для боли. А погрузившись в пустую монотонность работы, убирая собственные рвотные массы, он хоть чем-то заполнил время, сжег минуты, отделявшие его от смерти.

Потом зарядил дождь. Стивен присел на постель и невидящими глазами уставился в телевизор. Звук падающей воды погасил все мысли, осталось лишь тупое примирение с потерей.

Так он сидел целыми днями. А снаружи не прекращался ливень. Дождь струился мутными потоками, промочил дряхлые красные кирпичи, те размякли и начали крошиться, цемент же, и так уставший от тяжести черного рака печали, понемногу разрушался.

Здание потяжелело, оно замучилось от собственного веса. По ночам дом жалобно скрипел, а его фундамент шатался в грязи. Пока заря, после одной за другой проливных зорь, не свалила измученного Стивена в постель, целая стена многоквартирного дома, нарочито медленно и тяжело отодвинувшись, осыпалась кучей разбитых кирпичей, сочившихся красным пигментом в затопленный мусор на дворе.

Рык обвалившейся каменной кладки разорвал дымку горя Стивена и заявил о себе как о чем-то неотложном. Столько шума означало, что мир разваливается, а этого он стерпеть не мог.

Он пошел в глубь квартиры, вдоль по коридору прямо к бывшей Зверюгиной комнате. И остолбенел, пораженный ужасом полной ее наготы.

На месте стены с окном остался зияющий квадрат дождя: лишь тусклый вид на магазины и затопленные улицы. Словно Бог нагнулся и аккуратно рассек дом ножом в поисках грешников.

Стивен приблизился к краю, высунулся поглядеть на верхние и нижние этажи — одни печальные мертвые комнаты, забитые сгнившими коврами, да мусор, оставленный жильцами.

Он высунулся в упрямый ливень, его подмывало заржать навстречу этому последнему крушению надежд. Как нелепо было о чем-то мечтать, осмелиться пытаться срисовать себе кусочек счастья. Стремления, безумное, неожиданное везение со всех сторон — Люси, Крипе, Зверюгина смерть, — и теперь пиздец всему, все гибло на просторах недоброго города сквозь дыру в квартире, улетало воздухом в пустоту.

Он был почти раздавлен.

Он вернулся в свою комнату, и его залихорадило. Город не позволит ему долго оставаться в таком опасном месте. Приедут грузовики и рабочие, чиновники станут оценивать ущерб и затраты, пойдут вопросы, бумаги. Они дотянутся до него, словно рука великана, любознательный социум начнет интересоваться, как все произошло, из него будут выжимать сведения, пока его не убьет невыносимость общения с миром, к которому он так рвался, но в который так и не сумел войти.

Они не заставили себя ждать. Дождь приутих, остались лишь мелкие струи, но небо за высившимися на востоке строениями все еще было низким. Стивен смотрел в кухонное окно и увидел, как подтягиваются сверкающие пожарные машины, на фоне уличной грязи казавшиеся странными и слишком чистыми. Подсчитал, сколько прибыло полицейских и граждан в новеньких машинах отдела социального обеспечения, вообразил себе их жизни и преисполнился зависти.

Когда они подошли к двери подъезда и стали в нее колотить, он нырнул в дыру в дальнем конце квартиры и слез по трубе во двор. Причин смотреть назад не было, но он все-таки оглянулся. От его бывшего убежища, от этого места долгого страха и коротенького счастья, осталась только куча распахнутых коробок.

Незаметно подполз, а потом ястребом бросился на него ужас от потери дома. Его стошнило в лужу. Надо идти, надо сматываться, а то граждане слетятся сюда, как мухи на говно. Размякший деревянный забор на заднем конце двора из-за своей ветхости не смог помешать ему выйти, и Стивен отправился в город.

Глава тридцать шестая

Он быстро шагал в бледном свете раннего утра через лабиринт унылых домов, непонятными болячками облепивших землю. На улицах никого не было, но скоро это исправится. Люди копошились в домах и квартирах — вылезали из коек, одевались, завтракали, готовились выбежать из жилищ и смести его своим натиском и планами на жизнь.

Дождь стих, и Стивен пустился бежать. Мысли в башке разбивались о вопрос, как защититься от настигающей волны контактов с согражданами. Он знал, что снова слаб, что, найдя мертвую Люси, потерял способность вернуться назад. Но на этой мысли, как, впрочем, и на остальных, он не зацикливался; мысли беспорядочно метались в мозгах, изредка вспыхивая яркими огненными полосами, из них получался жаркий клубок тревоги, и невозможно было хоть на что-то решиться. Он понесся быстрее, размахивая руками, откинул голову назад и сощурился. Теперь улицы заполнились людьми — сначала один рабочий с пакетиком с завтраком, потом еще двое, вот группа мужиков из перерабатывающего цеха, а из утреннего кафе, продолжая жевать, вышел водитель грузовика. Все больше и больше народу запрудило тротуары. Чем быстрее бежал Стивен, тем гуще становилась толпа. Он вертел головой налево и направо, в поисках дырки, аллеи, расщелины в стене, хоть чего-то, где он окажется один и в безопасности. Но улица все тянулась и тянулась, по сторонам ее укрепляли заводы и мелкие неопрятные магазинчики для рабочих.

Каждого человека, которого он обегал, каждую кучку, с которой он чуть не столкнулся, окутывало некое порочное поле, слой за слоем разъедавшее его силу, делавшую его человеком. Ему казалось, он распадается, словно мясо в бочке с кислотой. И скоро нечем будет связать его воедино, он разлетится по тротуару кровавым месивом кишок и распадающихся тканей.

Он растерялся. Улица, наверное, бесконечна. Он бежал, пока внутри не начало жечь мягкие легкие, а мышцы на ногах не свела судорога. Он бежал, не надеясь спастись, громко жаловался миру о своих бедах, и вдруг между погрузочным двором у склада химзавода и дизельным гаражом обнаружилась божественно пустынная аллея.

Туда — всхлипывая, уносясь от растущих толп рабочих утренней смены, прямо в экстаз одиночества, мимо мусорных контейнеров и черных ходов, по беспорядочно растущим у стен сорнякам, высунувшимся из бетонных трещин. Аллея резко уходила направо, так резко, что издалека казалось, там тупик. Стивен закрыл плачущие глаза, повернул и, глотая воздух, стал спускаться, замедляя шаг, все тише и тише; остановился, согнулся, тяжело дыша, положил ладони на колени и попытался поразмыслить.

На секунду воцарилась полная тишина, только хрипело в горле и глухо стучала кровь в голове. Красный мрак за сомкнутыми веками успокоил его… И потом он услышал — рядом, впереди, сзади, по сторонам — как кто-то двигается, ступает по земле, беседует. Он медленно выпрямился и раскрыл глаза… И остолбенел.

Подлая аллея обманула его. Она выкинула его на один из самых оживленных городских проспектов. Шеренги людей наталкивались на него, распадались, собирались обратно и, обругав его, шли дальше.

Стивен обоссался, схватился руками за голову и издал дикий вопль.

Глава тридцать седьмая

Он очнулся в узком бетонном туннеле, где забился в маленькое пространство между гладкими стенами. Подбородок вжал в колени, а жопой сидел в грязном ручейке шириной дюймов в шесть. Изнуренный свет пробивался сквозь решетку прямо над его головой, и тусклые картинки воспоминаний заиграли на прутьях: как он упал с тротуара в канаву, безумно царапался о чугунную крышку стока, люди останавливались, смеялись, когда он все-таки сдвинул ее и полез головой под защиту темноты, а потом как крыса стремглав ринулся туда, где нечего бояться. Потом смертельная слабость и чернота.

Начинался вечер, Стивен продрог, промок и проголодался. Возвращаться некуда — ни жены, ни квартиры, ни уютной берлоги; в сгущающихся сумерках его нытье эхом разносилось по трубам.

В потоке городской мочи он ненадолго заснул, неподвижный, как мертвец. А после пробуждения разум его, яростно пытавшийся помочь другу, нашел единственный оставшийся у него источник любви. Он пронесся по глубинам города и вернулся, принеся образ коровы.

Очень долго он не узнавал туннели. Он полз, пока они не стали шире, и можно было встать, потом пошел. Он наугад бродил по канализационным трубам, переплывал артезианские потоки, протискивался в трещины в земле города. И наконец зашагал увереннее, поворачивал и менял направление, не раздумывая, потому что знал, что идет правильно, ведомый тяготением к другим живым существам, существам, которые примут его в свою компанию. Имитация материнской любви, трах с телкой, коровья дружба.

И вот он близко, он знал, что доберется — первый знакомый кирпич, дворик, каменный изгиб.

Город наверху трясло от полуночных радостей, но для Стивена он больше не существовал. Никогда не было у него ни дома, ни женщины, ни собаки. Ни телека, ни дней, ни ночей, ни взросления, ни жажды другой жизни. Зато всегда были только эти лабиринты, а самом конце — стадо.

Он пошел быстрее, его тянуло туда, назад, там его сердце.

Глава тридцать восьмая

Еще чуть-чуть. Скоро он будет среди них, черной дырой напьется их любви, а их дружба опутает его веревками безопасности.

Сперва он вдохнул их аромат, резкий запах навоза и пота, затем прислушался. Не отдыхают, где-то носятся, приближаются к нему взрывом шума. Приближаются слишком быстро, остановиться не могут. Да и не желают, все мысли лишь о скорости и как бы ее набрать.

Стивен запрыгнул в нишу — коровы ворвались в его участок туннеля. Смотрел, как они бегут сумасшедшим сгустком рогов, глаз и объятых движением тел, гонка слишком захватила их, и они его не заметили. Он почувствовал их увлеченность, захотел присоединиться к ним, потеряться в чистоте их бега, свободного от истощающих тревог, пригнавших его сюда.

Впереди Гернзеец. Вот пидор.

Потом звуки растворяются, копыта стучат тише… и тишина. Зал опустел, все ушли на рейд. Но они вернутся, перепачкавшись кровью и насытившись —пристрастие к человечине, на которую их подсадил Стивен, после последней дозы возросло.

Тем временем ручей все журчал, и все стоял холм Гернзейца. А в центре коровьего заповедника пыхтел Стивен… Да, это место годится для дома.

Позади насыпи под коркой засохшего коровьего дерьма лежали твердые и гладкие кости Крип-са. Стивен присел на корточки, запустил руку в белесую кучу, сохранившую высохшие остатки тканей, и сомкнул пальцы, словно перед ним была душа. Он долго так стоял с закрытыми глазами, не зная, что делать дальше, просто вспоминал кошмары, приведшие к славе, под руководством Крипсова безумия.

Он снова открыл глаза, и ему захотелось взять тяжелый и опасный предмет, поэтому он вырвал бедерную кость Крипса из углубления. Кость была сломана чуть выше колена, и один конец заострился, как копье. Стивен взвесил ее в ладони и остался доволен.

На вершине холма он перебрал в памяти сцены своего последнего визита сюда — обернувшиеся к нему коровьи головы, обожание, готовность следовать его приказам. Зал лежал перед ним, раскрывшись, ждал, когда он заполнит его, умолял унести его пустоту и стать его маткой. Так получалось раньше, ведь коровы охотно повиновались его словам, и, разумеется, у него получится опять.

Но теперь это жизненно важно. Больше нет Люси и дома, куда можно вернуться в случае неудачи.

Он зарылся позади холма под кости Крипса и какашки Гернзейца и принялся ждать.

Стадо долго не появлялось, и Стивен заснул. 'Проснулся от дрожащей земли. Возвращались коровы, они кружились по комнате, притормаживали, швыряли человеческие трупы перед насыпью и выстраивались поближе друг к другу. Стивен прислушался к их тяжелому дыханию и резким нетерпеливым движениям из-под поскрипывающего одеяла из экскрементов. Разглядеть удавалось лишь вершину холма и стоявшего на нем как вкопанная пушка Гернзейца, который следил за стадом.

— Я снова привел вас в рай! Я добыл вам мясо жизни! ЖРИТЕ!

Стивен стиснул в руках бедренную кость Крипса. С другой стороны холма донеслись звуки раздираемых мяса и хрящей — коровьи рты чавкали, истекая слюнями — но эти звуки не забивали рев от предвкушения пиршества, оглушивший его. Вот бы пустить в расход этого надутого мудака, спиздившего идею.

Немного позже стадо утихомирилось и задремало. Маленькая чалая телочка взобралась на насыпь к Гернзейцу и вытащила его двухфутовый хуй с выступившими венами. Стивен наблюдал, как проскальзывает внутрь длинный черный предмет, и его сильнее, чем когда-либо, потянуло быть рядом с другим живым созданием, чтобы его любили и заботились о нем. Он закрыл глаза и вспомнил давящуюся говном Зверюгу, освежеванного и истекающего кровищей Крипса, голову женщины, лопнувшую от удара о стену на станции метро, — Стивен готовился к моменту, когда стадо заснет.

Вот уже час от стада не доносилось ни звука, и Стивен осторожно вылез из навозного ложа, напряг руки и, не выпуская бедренной кости, вскарабкался на холм. Чалая дрыхла. Гернзеец бодрствовал и созерцал спящие ряды коров. Стивен быстро шагнул вперед и присел на корточки. От удивления быка передернуло.

— Блядь!

— Как успехи, майн фюрер?

— Ты совершил ужасную ошибку, придя сюда, пижончик.

— Выбирать не пришлось.

— Смертельную ошибку, тут тебе нет больше места. Теперь я главный.

Стивен почувствовал знакомое жжение близкого убийства, наплыв какого-то химического элемента из кишок, от которого сила удваивалась, а мышление невероятно прояснялось. И только бык начал подниматься на ноги, Стивен уже знал, как действовать.

Боковым зрением он заметил, что чалая подняла голову и открыла глаза. Она глядела на него с любовью, и он знал: она надеется, что он победит.

Гернзеец расправил задние ноги и уже собрался поднять переднюю часть туши с колен. Стивен на миг сжался, вскочил, уверенно сжимая кость двумя согнутыми руками. Заостренный конец легко порвал нежную бежевую шкуру на шее, вошел внутрь и вскрыл вену. Гернзеец булькнул и зашатался. Треснулся подбородком о землю. Стивен попытался выдернуть кость, но та засела в мясе слишком глубоко, пришлось опереться ногой о бычью щеку и потянуть. Из образовавшегося отверстия хлынула струя густой крови.

Гернзеец бился в конвульсиях, стараясь поднять голову и вдохнуть воздуха. Кровь вперемешку с соплями затопила его морду. Стивен чувствовал себя богом. Он вновь ударил в верхнюю область шеи прямо под черепом. На этот раз заостренная бедренная кость Крипса вошла легче и вышла наружу с другой стороны.

Стивен не попал в позвоночник, но тяжело раненный Гернзеец сопротивлялся такой навязчивости и согнул задние ноги. Стивен расхохотался, запрыгнул ему на спину и стал бить костью снова и снова, пока от груди и ниже не вымок в крови.

На десерт, чтобы быть абсолютно уверенным, он разыскал камень и загнал остатки Крипсовой кости в правое ухо Гернзейца. Бык дернулся назад, плюхнулся на землю, громко пернул и истек говном на вывернутые ноги.

Стивен раскинул руки и потянулся. Он вернул себе спящее стадо, у него хватит сил на тысячу стад. Под дуговой лампой наивысшего самолюбия перед ним лежал путь, ведущий точно в будущее, туда, где он вечно пребудет в безопасности и чьей-нибудь любви — у него всегда будет семья.

Сюда ничто не войдет вопреки его воле, и в этом мире, не сравнимом с внешним миром, он заживет жизнью не менее совершенной, нежели увиденная по телеку.

К нему прижалась чалая, он обнял ее. Он уже кожей чувствовал ветер и непобедимую силу гонки, видел мелькающие вспышки тусклого света и бегущие стены туннелей, ощущал торжество движения и силы, свое вхождение в это бытие… и благословенную жизнь вместе с близкими созданиями.

Он набрал полные легкие воздуха, собираясь закричать. Пора будить стадо.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Глава тридцать четвертая

Глава тридцать пятая

Глава тридцать шестая

Глава тридцать седьмая

Глава тридцать восьмая