История одного философа [Павел Николаевич Белов] (fb2) читать постранично, страница - 2

потом, — он едва не выругался, — этого никому не ведомо. Но видно только, что сам багаж он не трогает, и даже указывает на него какому-нибудь растерявшемуся от такой неожиданности, чтобы не забыл ничего. А дальше всё как обычно. Только на заставе этот — один и тот же как-будто. И думается мне, — продолжал он, потирая нос, — но доказательств никаких не имею, только личные догадки, что дорога-то совсем не прямая, а замкнутый круг, понимаешь. И если бы не эта застава, то катались бы мы без остановки, как на детской карусели, только длиною в вечность. Хотя этот круг, если таковым является от и до заставы — вечностью и ощущается. Он едва слышно пробубнил себе злобно под нос, — проклятый стук колёс, — снова сплюнул, а потом продолжил громче, уже повернувшись ко мне — это сначала он убаюкивает, а затем начинает сводить с ума, уже со второго круга, не хуже любой другой дьявольской машины для пыток. Однажды за мной подсела девушка, кажется то было на седьмом круге, сначала всхлипывала себе тихо, а позже разразилась, часто произнося имя- не знаю сына ли, мужа- вскоре спрыгнула, конечно, не выдержала, но для меня то было как снизошедшая свыше благодать, как будто кто-то сжалился надо мной, и наградил, неведомо за что, возможностью ненадолго отдохнуть от этого жуткого, проникающего в самое нутро, и тлеющего как ноющее сердце в момент наивысшего отчаяния- безнадёжного механического стука. На первых порах спасала одна встреча ещё на первом круге, тогда после неё я даже держался какое-то время, надеялся и не понимал до конца, в какое пекло меня занесло.

Мы подъехали к заставе и он замолчал. Постовой внимательно посмотрел на дрезину, затем показал жестом, чтобы мы проезжали без остановки. Мы все ещё находились в свете фонаря, мой сосед снова уставился в пустоту, а я пристально смотрел на него.

— Расскажи! — неожиданно громко сказал я.

В этот момент машинист обернулся в нашу сторону. Сосед, очнувшись, показал рукой, чтобы я замолчал, и когда машинист отвернулся, подсел ко мне ближе.

— Видишь как насторожился, — говорил он, поглядывая из-за плеча на машиниста, — здесь не принято разговаривать, тем более о таких вещах, — он достал папиросы и мы закурив, молча ехали до тех пор, пока снова не погрузились во мрак, тогда он тихо продолжил.

— Как я уже сказал, то был первый круг и начался он для меня сразу после заставы. За ней освободилось два места. И я запрыгнул на тоже место как и сейчас, а на то где сидишь ты, запрыгнул другой, я прозвал его — философ. Кстати, на идею о кругах навёл меня тоже он, сказав, что думается ему, что нельзя сойти там где не уготовано, и проехать туда куда не предназначено, каждому, говорит, по багажу его. Вот и едем мы все — каждый со своим, и томимся кому сколько назначено. Тогда незадолго до второго круга разговорились мы с ним, — он снова оглянулся на машиниста, в этом, конечно не было смысла, ведь мы уже снова находились в глубоком мраке. — Ну если хочешь, тогда слушай, не перебивай.

— Продолжай, не перебью, — едва не шёпотом произнес я, чтобы снова не навлечь на себя подозрений.

— Тот философ, как я его прозвал, был немногословен, впрочем не более других, но в отличие от всех нас не чувствовалось в нём никакого беспокойства. Обладал он такой особой аурой, понимаешь, есть такие люди: вроде молчат, а всё пространство вокруг наполняется заразительным спокойствием и уверенностью. Долго мы ехали, вечность целую кажется, и однажды не выдержал я — тут уж либо с дрезины прыгать, либо говорить, иначе сам понимаешь. А он как будто услышав мои мысли, произнёс: “Говори, не держи”. И я рассказал, рассказал всё, что душу тяготило, здесь ведь только начать, понимаешь же… А он долго внимательно слушал и не перебивал, и не просто так как одолжение делал, а я чувствовал, что слушал с участием, словно сам переживал всё в себе. Когда я закончил, вроде легче стало ненадолго, в тоже время совестно за то, здесь ведь так не принято, понимаешь… — он стал чаще произносить “понимаешь", словно вбивая это слово как гвоздь, наверное из-за того, что не видел моих глаз, а может просто таким образом невольно искал поддержки. Он продолжал, — после моего рассказа, мы некоторое время молчали, видно ждал он когда во мне всё уляжется. Потом закурили, и он говорит мне, что явилось ему видение, и не скажешь сон то был или явь. Увидел он в нём, что где-то там выше есть ещё одна дорога, похожая на нашу, но мы просто не способны увидеть её и более того, что таких дорог может быть бесчисленное множество, но все — как часть единого океана, что если где-то волна поднялась, то значит где-то опустилась, и что если в каком-то месте прибыло, то следовательно в каком-то другом убыло. И, значит, видел он такую же вот как наша дорогу, но никого на самой дороге: лежала она разрушенная, местами заросшая травой так, что и не поймёшь никогда, что и была там. Стояли на ней ржавые дрезины, некоторые покосились набок, а какие-то и вовсе валялись сгнившие внизу под холмом. А за дорогой где-то желтели, а где-то