Карта костей (ЛП) [Франческа Хейг] (fb2) читать постранично, страница - 2

недель до этой ночи. Пришлось немало потрудиться. Я старалась не засыпать, сдерживала судорожное дыхание, когда приходило видение, стискивала зубы до такой степени, что чувствовала, будто они вот-вот сотрутся в порошок. Но Дудочник все равно заметил.

— Ты за мной наблюдал?

— Да, — ответил он, не дрогнув под моим взглядом. — Я делаю что должен для Сопротивления. Твоя работа — терпеть видения. Моя — решить, как их можно использовать.

Я первая отвела глаза и откатилась от него подальше.

Несколько недель наш мир состоял лишь из пепла. Даже после того как мы покинули мертвые земли, ветер продолжал дуть с востока, наполняя небо черной пылью. Когда Зои или Дудочник меня обгоняли, я видела, что сажа забилась даже в изгибы ушных раковин.

Расплачься я, и слезы оставили бы черные разводы на щеках. Но времени для слез не оставалось. И кого мне оплакивать? Кипа? Мертвецов на Острове? Тех, кто томился в ловушке Нью-Хобарта? Тех, кто пребывал во вневременье резервуаров? Их было не счесть, и мои слезы не могли им помочь.

Я узнала, что прошлое похоже на колючую проволоку. Воспоминания зацепились за кожу, словно безжалостные колючки терновника, заполонившего берега Чёрной реки в мертвых землях. Даже пытаясь разбудить счастливые воспоминания — как мы с Кипом сидели на подоконнике на Острове или смеялись с Ниной и Эльзой на кухне в Нью-Хобарте, — я всегда возвращалась к той же картине: пол в силосной башне. Последние минуты: Исповедница и то, что она поведала о прошлом Кипа. Прыжок Кипа и его тело на бетоне внизу.

Я обнаружила, что завидую амнезии Кипа. Поэтому научилась не вспоминать, цепляясь за настоящее: лошадь подо мной, плотность и тепло ее спины. Карта, которую Дудочник набросал в пыли, чтобы определить следующий пункт назначения. Непонятные сообщения, оставленные в золе брюшками ящериц, которые сновали по бесплодной земле.

В тринадцать лет, когда меня только-только заклеймили, я смотрела в зеркало на заживающую рану и повторяла себе: «Это то, что я есть». Теперь я делала так же с этой новой жизнью. Я училась принимать ее, как приняла свое клейменое тело. «Это моя жизнь», — твердила я себе каждое утро, когда Зои трясла меня за плечо, чтобы разбудить, если приходила моя очередь стоять на часах, или когда Дудочник заваливал кострище грязью и говорил, что пора в дорогу. «Теперь это моя жизнь».

После нашего налета на зернохранилища окрестности Уиндхема кишели патрулями Синедриона, поэтому, прежде чем начать путь обратно на запад, потребовалось свернуть на юг, пробираясь через мертвые земли, эту обширную язву на ландшафте.

В конце концов нам пришлось отпустить лошадей. В отличие от нас, они не могли выжить, питаясь ящерицами и личинками, а вокруг не было даже жухлой травы. Зои предложила их забить и съесть, и я вздохнула с облегчением, когда Дудочник заметил, что животные так же отощали, как и мы. И действительно — их кости торчали под кожей, как острые шипы ящериц. Когда Зои отвязала бедолаг, они поскакали на запад на тонких как щепки ногах. Пытались ли лошади удрать от нас или просто спешили покинуть мертвые земли? Вопрос без ответа.

Вроде бы я знала все разрушительные последствия взрыва. Но та неделя показала, что мои знания были не полными. Я увидела ободранную землю, словно веко открывающую выжженный камень и пыль. Говорят, после взрыва буквально все можно было охарактеризовать одним слово — разрушение. Я слышала песни бардов о Долгой зиме, когда пепел затмил небо на несколько лет и ничего не росло. Теперь, сотни лет спустя, мертвые земли отступили на восток, но после проведенного в них времени я поняла огромный страх и гнев, с которым проходили погромы, когда выжившие уничтожали любые механизмы, оставшиеся от времен До. Табу на машины диктовалось не просто законом, это был инстинкт. Все истории о том, что умели делать машины времен До, обнулял итог их деятельности — огонь и пепел. Введенные Синедрионом жестокие наказания за нарушение табу никогда не применялись — людей отвращало собственное омерзение, которое вызывали остатки машин, время от времени возникающие из небытия.

От нас, омег, люди тоже шарахались — наши тела олицетворяли уродство взрыва. Из-за того же страха перед взрывом и заразой альфы нас чурались и высылали подальше. Для них наши тела выглядели как мертвые земли во плоти: бесплодные и сломанные. Несовершенные близнецы, мы несли в себе проклятие взрыва, совсем как выжженные земли на востоке. Альфы гнали нас подальше от своих деревень, где они жили и выращивали еду, и мы были вынуждены селиться на лишенных плодородия землях.

Мы покинули мертвые земли почерневшими призраками. Когда мы в первый раз вымылись, вниз по течению понеслась черная вода. Но даже потом кожа между пальцами оставалась серой. Смуглые Дудочник и Зои стали сероватого оттенка, который не смывался — это была бледность из-за голода и усталости. Мертвые земли не просто оставить позади. Направляясь на запад, мы еще долго каждую