Если бы рекою стало виски [Том Корагессан Бойл] (fb2) читать постранично, страница - 2

случай отвел взгляд в сторону.

 — Три аборта, двое детей, — сказала собеседница матери. – И от кого родила младшего, понятия не имеет.

— Гипсокартон ни к черту не годится, — убеждал отца его собеседник.

— Тогда, может, вагонкой обшить? – предложил отец.

Потемнев от гнева, его собеседник рубанул воздух ладонью, — Даже не смейте мне говорить о вагонке.

***

По утрам, пока его родители еще спали, а на озере не было волнения, он отправлялся на лодке к тростниковой затоке на дальней стороне озера, где водилась крупная щука. Конечно же, ему не было точно известно, что щука обитала в этой точке, но если она вообще была в этом озере, то только здесь. Это место казалось ему каким-то загадочным, кишащим рыбой — мрачные очертания топляка, проглядывающие из темной воды под лодкой, туман, поднимающийся словно пар так, будто на дне кипятилась голодная бездушноокая щука-убийца, челюсти которой одним щелчком способны перекусить леску из моноволокна или целиком заглотить утёнка. Да и потом, Джо Мэточик, старик, живущий в соседнем домике и умеющий приручать жаб поглаживанием их брюшек, сказал ему, что если уж ему нужны щуки, то он найдёт их именно здесь.

Поскольку ранним утром бывало холодновато, то поверх футболки и шорт он надевал еще толстый домовязанный свитер, иногда опуская его отложной нижний край как юбку, чтобы согреть бедра. Он брал с собой яблоко или ломоть ржаного хлеба с арахисовым маслом. Ну и конечно же, по настоянию матери — оранжевый спасательный жилет.

Отплывая от пирса, он всегда надевал спасательный жилет, во-первых для проформы, а во— вторых, из-за утепления, которым он снабжал его на сыром утреннем воздухе. Однако поскольку когда, прибыв на место, он в шатком корпусе лодки вставал на ноги, чтобы закинуть свою блесну фирмы Хула-Поппер или Абу-Релфекс, жилет мешал его движениям, то он снимал его. Позже, когда солнце прогревало его и он не нуждался в свитере, он складывал его на скамье рядом с собой, а иногда, если было очень жарко, он даже сбрасывал футболку с шортами. Увидеть его в этой затоке никто не мог и от ощущения свободы быть под утренним солнцем в чем мать родила его дыхание учащалось. 

***

— Я всё слышу, — крикнул он, чувствуя, как на шее набухают вены, как ярость поднимается в нем, словно нечто убитое, умершее, но теперь воскресшее. — Да как только язык поворачивается сказать такое ребенку о его родном отце, а?

Она не отвечала. Отступив в угол кухни, она молчала. Да и что она могла сказать, эта сука? Он же слышал, что она ляпнула. Задремав на раскладушке под лестницей, мучимый желанием опохмелиться, но не в силах встать, чтобы сделать это, он услыхал голоса из кухни — голоса её и сына. – Привык к этому, — сказала она. – Он же алкаш, отец твой. — Тут он, вскочив с кровати так будто внутри него что-то взорвалось, хватает её за плечи – всегда за плечи и никогда за лицо, она ведь сама так приучила его, — ну а Тилера как ветром сдуло – кинулся в дверь и след простыл. А она, с этой её гадко-стыдливой ухмылкой, своим сдавленным грудным голоском проворковала, — Так это же правда.

— Чья бы мычала, ты ж сама бухая в хлам! — Она отпрянула от него с этой её гадкой ухмылкой, втянув голову в плечи. Ему хотелось крушить всё вокруг, пнуть эту гребаную кухонную плиту, сделать жене больно. 

— У меня хотя бы есть работа, — ответила она.

— Да найду я работу, успокойся.

— А насчет Тилера что? Мы здесь уже две недели, а ты не провел с ним ни единой секунды времени, вообще нисколько, полный ноль. Ты даже ни разу не спустился к озеру. Каких-то полсотни метров, а ты не соизволил пройти их, чтобы сходить туда. — Тут она вышла из угла, лавируя словно матёрый боксер, сжав свои граненые кулачки, чтобы задать ему жёсткую трёпку.

Прошмыгнув мимо нее, он громко распахнул буфет и схватил первую попавшуюся бутылку. Это было дешевое виски Четыре розы, дерьмо, которое пила жена. Он налил пол стакана и осушил его назло жене. — Ненавижу водоёмы, лодки, берега, деревья. Ненавижу тебя.

Схватив свою сумочку, она ринулась к москитно-сетчатой двери и на полпути остановилась, замерев там на секунду с такой гримасой, словно укусила что-то гнилое. — Это чувство мне не чуждо, — сказала она и, грохнув дверью, вышла.

***

Он знал, что на своем пути к звёздному часу его ждет множество помех и препятствий, но сейчас о них старался не думать. Он старался не думать об отце, как и о матери, ровно так же, как он пытался отделаться от навязчивых воспоминаний о лысоголовых палочных человечках, запечатлённых на картинах из Африки, или о мясе в пластиковой упаковке — о том, как оно туда попало. Когда же ему всё же случалось подумать об отце, он вспоминал о дне под названием "Виски стало рекою".

Было это среди недели, то ли вторник, то ли среда, и