Всё могут короли [Владимир Макарович Шапко] (fb2) читать постранично, страница - 70

издателям, начальникам, женам (почему-то во множественном числе), друзьям! И больше всего нес по матушке жизнь свою теперешнюю идиотскую в городе-герое Москве! О рукописях только – ни слова. Не было их никогда у Серова. Не существовало! Понятно?! (Так дикарь Полинезии держит табу. Не называет какой-нибудь предмет. Не помнит о нем. Не видит его. В упор!) Серов был красен. Серов был раскален. Как горновой…

Ошмёток втыкал за бутылками. Пока не пал под большую трубу. Как течь… Но даже после этого остановить Серова было невозможно. Лихорадненький, сам погнал за последней. Возле ангара увидел приемщицу и грузовик, загружаемый макулатурой… Дико прыгал, плясал. Кричал что-то, плакал…

36. Смерть

В ангаре, под тусклым светом лампочки с потолка, ползали мужчина и женщина. (Новоселов и Евгения Серова.) Пытаясь хоть что-нибудь отыскать, с отчаяньем, с упорством обреченных кротов подрывали и подрывали они громаднейшую кучу макулатуры. Гора была почти до потолка, до лампочки из-под тарелки. Казалось, еще немного – она обрушится и поглотит двоих упорных внизу… Неподалеку стояла женщина в кожаной куртке, накинутой на сатиновый халат. От злобы подбородок ее поджался. Точно рожок, не вмещающий мороженое. Было пол-одиннадцатого ночи…

Человек лежал на кровати в своей комнате на четырнадцатом этаже. От включенного в прихожей света, как застигнутый врасплох, сжал ресницы. Ему хотелось отвернуться к стене, закрыться руками, подушкой. Но лицо его, как лицо покойника на похоронах, было беззащитно перед людьми, доступно всем, раскрыто всему миру. И не было уже воли изменить что-либо, вернуть к началу, сосредоточиться на жизни, продолжить ее…

Мужчина и женщина молча стояли. Запрокинутое лицо лежащего больше походило на разъятую, разбитую раковину с мокрым моллюском, чем на лицо… Глотая слезы, женщина двинулась к двери. Мужчина, выключив свет, тоже вышел. Ни слова не сказав друг другу, каждый пошел к себе: мужчина по лестнице на пятнадцатый этаж, женщина к соседке через две двери, где ночевала третью ночь со своими детьми.

Человек остался один. Лицо его точно медленно опустилось в темную яму. В черноту.

Рано утром он судорожно открывал окно. Железная ржавая рама начиналась от пола и шла почти до потолка. В лицо ударил сырой холод. Человек покачивался, держался за железный крюк оконной рамы, потирал грудь, смотрел вдаль. Восход походил на подкалённую, пытающуюся взлететь птицу с гигантскими уставшими крылами во весь горизонт… Человек закрыл глаза, стал отцеплять, сколупывать с руки часы. Браслет никак не отцеплялся. Человек торопился, сдирал… Потом шагнул в пустоту за окном.

С разорвавшимся раскрытым сердцем летел к земле, вмещая всё, переворачиваясь как плаха.

Почти тотчас же раскрылась дверь, в комнату вошла женщина. В лицо ее сильно пахнуло сквозняком. Сразу же увидела часы. Часы покачивались на браслете, на железном крюке оконной рамы… Женщина кинулась, глянула… Человек лежал далеко внизу, точно разорвав землю…

К лежащему со всех сторон быстро подходили люди. Вертикальные, испуганные. Склонялись к нему. Затем задирали головы, смотрели наверх, по зданию. Пытались разглядеть, понять. А где-то там, высоко, в одной из комнат, уже ходила, вскрикивала женщина. По-звериному кричала. И обрывала крик. Кричала и словно перехватывала крик ладошками. Точно боялась нарушить покой в общежитии, получить от людей замечание…