Билет на балкон [Евгений Пантелеевич Дубровин] (fb2) читать постранично, страница - 47

Как сильно изменилась», – машинально отметил Кутищев) и инкрустированная костью и серебром, очевидно старинная и дорогая, двустволка с оленьими рогами над нею.

– Выпить хотите?

И голос у нее стал другой. Тоньше, мелодичнее.

– Хочу.

Рая прошла к маленькому светлому буфету, где стояло несколько рюмок и две бутылки с иностранными этикетками, и нерешительно остановилась, очевидно не зная, какую из бутылок взять.

– Мне все равно.

– Есть виски.

– Никогда не пробовал виски.

– Очень крепкое, надо обязательно разбавлять.

– Не надо.

Она придвинула к креслу, где сидел Игорь, тоже маленький и тоже светлый столик, поставила рюмки с витыми ножками из желтого стекла, бутылку, из которой уже пили, потому что на одну треть она была пустой, сходила на кухню, принесла нарезанный, посыпанный сахаром лимон и села напротив.

Кутищев нерешительно взял бутылку.

– Пробка откручивается.

Он открутил пробку, налил в маленькие рюмки, и они выпили.

И руки у нее стали другие. Белее. С длинными ногтями, покрытыми слабо-розовым лаком.

– Вы уже знаете?

– Да.

Они помолчали. Собственно говоря, Игорь не знал, зачем он сюда приехал.

– Хотите еще?

– Ага…

Она опять чуть вздрогнула, и Кутищев знал, почему она вздрогнула. Борис всегда говорил «ага».

– Когда… это случилось?

– Восемнадцатого октября. Вы здесь проездом?

– Да.

Было слышно, как в кухне капало из крана. Из огромного окна сквозь тюль на безукоризненно чистый пол падал солнечный свет.

– Он что-нибудь… писал? Какие-нибудь бумаги есть?

Она сходила куда-то и принесла небольшую пачку, перевязанную шпагатом. Кутищев развязал ее тут же, на столике. Это были письма из редакций, рецензии, вторые экземпляры очерков, рассказов.

– Можно я возьму вот это?

– Пожалуйста.

Это была та записная книжка…

– Я, пожалуй, пойду. Скоро мой поезд…

Она не стала его задерживать. Они прошли тем же путем, на крыльце остановились. Светило неяркое осеннее солнце, летела паутина и садилась на елки.

– До свиданья, – сказал Игорь.

– До свиданья… Вам кто… рассказал?

– Сосед… старичок такой… Он… выпил перед… этим?

– Да. Они разбились вдвоем. Разве вы не знаете?

– Нет.

И тут впервые Игорь увидел, как задрожало ее лицо, и из холодной чужой женщины она опять превратилась в ту Раю, которую он знал…

– Он разбился со своей любовницей, – быстро заговорила Рая, и слезы потекли из ее глаз, оставляя на напудренном лице две мокрые дорожки. – Ей оставалось жить несколько месяцев. Это она нарочно! Я знаю, что нарочно! – Рая почти кричала. – Никакого дождя не было! Дорога была совсем сухая! Это она взяла его с собой…

Она упала грудью на перила крыльца и зарыдала.

* * *

– Глорский? Губарев… Губакин… Губкин… Гурыкин… Гуровкин… Может, он на новом?

– Да нет… сказали, здесь…

– Гуревич… Дрыгин… Нет такого.

– Ну как же нет…

– Значит, на новом, – решительно сказал небритый человек, дыша перегаром.

– На новом я уже был.

– Гм… – Человек опять стал листать книгу. – Гарыкин… Гапынин… Гарышев…

В похоронном бюро пахло свежеоструганными досками, хвоей, клеем, воском, краской. Все помещение, похожее на дровяной склад, было завалено венками, лентами, глиняными плошками из-под цветов. Было сыро, и стоял полумрак.

– А он от какой организации?

– Журналист.

– Журналист? – обрадовался небритый человек. – Так бы и сказали раньше. У журналистов и писателей своя аллея. Номер семнадцать. Как выйдете, пойдете направо, там она и начинается. Столбик стоит с номером. Номер семнадцать. Надо было раньше сказать. Полчаса с вами потерял.

Человек отложил в сторону пухлую, потрепанную книгу, взял деревянную ручку, обмакнул в чернильницу-непроливайку и стал заполнять какие-то бланки.

Кутищев вышел. Солнце уже перевалило за полдень, становилось прохладно. Летела паутина. По крестам и дощатым башенкам с красными звездами прыгали маленькие птички. «Клесты», – подумал Игорь.

На кладбище было пусто. Лишь бродила, что-то собирая, сгорбленная старушка, да над свежей ямой с бруствером из комковой глины, опершись на лопаты, стояли двое мужчин в рваных фуфайках – копачи.

– Где семнадцатая аллея? – спросил Кутищев.

– Да вот, сразу налево.

Копачи не проявили к Кутищеву никакого любопытства, даже не посмотрели на него.

С полчаса Кутищев бродил по семнадцатой аллее, разыскивая могилу Глорского, но так и не нашел. Наверно, все-таки его похоронили на новом.

Пора было на поезд.

У выхода Кутищев достал из кармана мятую, запачканную книжку и полистал ее. Все записи расплылись, истерлись, и только на первой странице было четко, ясно, хоть и торопливо, написано: «Горы пахли страстно…»