Крах диссидентки [Владимир Васильевич Канивец] (fb2) читать постранично, страница - 3

свинцовая, точно с похмелья. За окном снова сеется дождь. В колхозе, где он был, конечно, радовались дождю, ведь еще неделя засухи — и урожай бы погиб. Кто чем живет, кто чему радуется! Вспомнилось, как он мальчишкой выскакивал из хаты во двор, когда начинался теплый дождь, и такой сильный, что сразу там, где был вытоптан спорыш, появлялись лужи, усеянные пузырьками. Он бродил по тем лужам, под теплым дождем, и весело напевал: «Дождик, дождик, припусти…»

Не хотелось идти в редакцию, но и дома оставаться не мог. Писать статью? Не то настроение. Во всем теле, в голове и на душе такая вялость, такая слабость, какую испытывал, когда перегревался на солнце. Хотелось снова улечься, закрыть глаза и лежать. Сел на диван, но, преодолев желание, поднялся, пошел в кухню, поставил на плиту чайник. На столе, возле маленькой баранки, еще лежала Витина записка. Он даже вздрогнул, увидев этот обрывок листка. Подумал: «Так спешила, что не было времени аккуратно вырвать…» Прочел еще раз скупые слова, которые уже знал наизусть, потому что они вчера все время вертелись в голове, пока не заснул. И только теперь заметил, что Вита ни слова не сказала про сына. Как отвезла Алешу месяц назад к своей матери в Яворин, так и забыла о нем. Всегда у нее не хватает времени для сына. «Я не способна воспитывать детей, — говорила она в свое оправдание. — Моя мама это лучше умеет…» Действительно, теща любила внука. Вита привезла к ней Алешу в пеленках и лишь изредка забирала, чтоб поиграть с ним. Мальчику шел уже четвертый год, но он никак не мог понять, кто его мама, а кто бабушка. Малыш тянулся к бабусиному сердцу, к ее теплым, ласковым рукам, из которых он несмело сделал первый шаг, а позже и проворно побежал по тому густому спорышу, по которому бегала в детстве его мать.

Повертев записку в руках, Арсений положил ее на стол и зачем-то придавил той же баранкой. Пока пил чай, раздумывал, как лучше сейчас поступить. Может, надо все же зайти в редакцию, сказать, что статья будет сдана. («Ох, не сдам я ее!») А потом взять в гараже машину и поехать в Яворин, поплавать с Алешей в пруду, половить карасиков. Суббота и воскресенье пройдут незаметно. А в понедельник, возможно, Вита вернется. Не уехала же она на месяц! А что сказать теще? У Виты много срочной работы? Лгать он не умеет, старуха заметит его смущение, подумает, что с Витой что-то случилось, начнет расспрашивать. Что он скажет тогда? Покажет записку? Нет, этого не следует делать, ибо в том, что Вита уехала, не сказав, куда и зачем, есть что-то неприятное для него. Как же они живут, если не доверяют друг другу, если играют вот так в жмурки? А и правда: как же они живут? За пять лет Арсений впервые спросил себя об этом. И сделал открытие: прямого ответа на вопрос не было…

Познакомились Арсений и Вита еще в ту пору, когда учились в университете. Были на одном факультете — журналистики, но на разных курсах. Арсений переступил порог альма-матер на год раньше. Он приехал в Киев из маленького полтавского села, а Вита — из небольшого городка Яворина, где был сахарный завод. Витин отец работал на том заводе главным инженером, мать — учительницей в школе. Арсениевы родители — колхозники. И хотя дом в Яворине, в котором родилась и выросла Вита, был так же обмазан глиной, такой же белостенный, как и хата, где родился Арсений, хотя на обоих дворах рос густой спорыш, — но на одинаковом спорыше встали на ноги и вошли в жизнь по-разному. Пять лет учения в университете, жизнь в Киеве немного стерли разницу в воспитании, но они были только шлифовкой, а материал остался тот же. Вита была у родителей одна, Арсений имел младшего брата. Хотя разница в возрасте у них была всего в три года, брат вырос далеким ему по характеру: как подался в Морфлот — плавал по всему свету, — так даже на похороны отца и матери не приезжал.

В университете училось немало красивых девушек, и Арсений не мог определить, какая из них нравится ему больше других. Подвижная, словоохотливая, острая на язык Вита относилась к разряду тех девушек, которым больше импонировала дружба ребят, нежели подруг. Должно быть, из-за этого какое-то время никто из парней не обращал на нее внимания, хотя красотой ее бог не обидел. И характером наделил не кротким, стеснительным, а необузданно-смелым, порой даже дерзким. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на нее, — волнистые рыжеватые волосы, лежавшие на голове так, будто Вита шла против сильного ветра; большие серые глаза, опушенные густыми длинными ресницами; пухлые губы под прямым, будто немного коротковатым для ее полного лица носом с чуткими ноздрями. Губы всегда были накрашены ярко-красной помадой, что придавало чертам ее лица необычную привлекательность.

Вита пригласила Арсения в гости на свой день рождения. Сказала, что будет несколько парней и девушек, свои, журналисты. Стояла осень, всюду было море цветов, и Арсений, заехав на Бессарабку, купил целую охапку таких же огненно-красных, как Витины губы, георгинов. Девушка жила не в общежитии, а у какой-то родственницы