Английское лето [Рэймонд Торнтон Чандлер] (fb2) читать постранично, страница - 3

жеребца рукой в длинной перчатке — черной, как ее амазонка.

Я пожал плечами:

— Что-то в этом есть. Физические упражнения. Нервы успокаивает. Нагоняет аппетит. Не могу придумать ничего умнее.

— А вы постарайтесь. Вы же американец!

— Я?

— Это очевидно. Стоило мне только увидеть, с какой яростью вы гребете, я сразу догадалась. К тому же акцент.

Наверное, в моем взгляде, обращенном к ее лицу, промелькнуло что-то алчное, но, кажется, это ее не смутило.

— Живете у Крэндаллов, в Бадденхэме, не так ли, мистер Американец? В нашем захолустье сплетни распространяются быстро. Я — леди Лейкенхем, из Лейквью.

Вероятно, что-то в моем лице изменилось — как если бы я вслух воскликнул: «А, та самая!»

Это не ускользнуло от ее внимания. Она вообще была приметливой и, кажется, видела людей насквозь. Как бы то ни было, ничто не шелохнулось в черных бездонных колодцах ее глаз.

— Красивый тюдоровский дом. Я видел издали.

— Взгляните вблизи — зрелище того стоит. Приглашаю на чай. Как вас зовут?

— Парингдон. Джон Парингдон.

— Джон — какое мужественное имя. Впрочем, скучноватое. Что ж, хоть какое-то разнообразие. В течение нашего недолгого знакомства я буду звать вас так. Хватайтесь за стремя, Джон, — несильно, чуть повыше железки.

Я коснулся ремня, жеребец заволновался, но она что-то проворковала ему на ухо, и он послушно побрел к дому, настороженно навострив уши — только кончики подрагивали, когда птичьи стайки проносились над кронами деревьев.

— Какой воспитанный, — заметил я.

— Ромео? Не всегда. Нам попадаются разные люди, верно, Ромео? И наши манеры могут меняться. — Она легко взмахнула коротким хлыстом. — Но вас это не касается, верно?

— Почем знать. Все может статься.

Она рассмеялась. Тогда я еще не сознавал, что смеялась она не часто.

Несколько дюймов отделяло мою ладонь от ее ступни. Сам не знаю почему, но мне захотелось к ней прикоснуться. Показалось, что ей самой этого хочется.

— Ваши манеры тоже весьма похвальны, — сказала она. — Это бросается в глаза.

— Рано судить. Порой они стремительны, как ласточки, а то неповоротливы, как волы в упряжке, однако редко выбирают верное направление.

Хлыст лениво просвистел рядом, не задев ни меня, ни вороного, который меньше всего ждал удара.

— Неужели вы со мной флиртуете?

— Вы наблюдательны.

Виноват во всем был вороной жеребец — внезапно он встал как вкопанный, и моя рука скользнула к ее лодыжке, где и осталась.

Всадница не шелохнулась. Жеребец застыл, как бронзовая статуя. Понятия не имею, как ей это удалось.

Медленно, очень медленно она перевела взгляд на мою руку.

— Вы сделали это намеренно?

— Еще как.

— По крайней мере в смелости вам не откажешь.

Голос ее донесся до меня словно откуда-то издали, точно эхо в лесу. Я затрепетал как лист.

Она медленно наклонилась. Теперь ее лицо оказалось почти вровень с моим. Ни единый мускул громадного конского крупа не дрогнул.

— Я могу сделать три веши, — сказала она. — Угадайте какие.

— Нет ничего проще. Ускакать, огреть меня хлыстом или просто рассмеяться.

— Кажется, я ошибалась… — Ее голос неожиданно сел. — Четыре.

— Ниже, мне не дотянуться до губ, — сказал я.

Глава 2

Дом появился внезапно — на склоне холма, ниже широкого травяного круга, бывшего когда-то римским лагерем. Никакого озера не было и в помине.

Местность поражала невиданной для Англии запущенностью: дом заплетен плющом, высокая трава устилает лужайки. За садом давно не следили, площадки для игры в кегли по колено заросли сорняками.

Сам дом из потемневшего от времени красного кирпича с выступающими тяжелыми окнами представлял собой образчик традиционной архитектуры времен королевы Елизаветы. Окна затянуты паутиной, жирные пауки — вылитые епископы — сонно выглядывали наружу, а остролицые щеголи в разрезных дублетах больше не взирали сквозь стекло сурово и непреклонно, чуждые неброским прелестям английской провинции.

Показались конюшни — заросшие мхом и тоже запущенные. Гном-конюх — ручищи, огромный нос и штаны для верховой езды — выступил из тени и принял поводья.

Она отступила назад, к кирпичной стене, и повернула к дому.

— Это не упадок, — заметила она, когда мы отошли от гнома, — а настоящее убийство. Он знал, как я люблю это место.

— Муж? — спросил я сквозь зубы, с ненавистью.

— Идемте к парадному входу. Лучший вид открывается с лестницы. Там муж особенно постарался. Сейчас вы увидите предмет его гордости.

Перед нами открылось обширное пространство, опоясанное подъездной аллеей. Посередине росли древние дубы. Грубо скошенная трава пожелтела. Дубы отбрасывали на изуродованную лужайку длинные крадущиеся тени, словно черные кривые пальцы ненависти. Тени, бывшие чем-то большим, чем просто сгустками тьмы, как тень в солнечных часах — всегда больше, чем просто тень.

На тихий дребезжащий звук колокольчика появилась старуха —